Харон обратно не перевозит Антология
Автор выражает благодарность сотруднику ИМЛИ АН СССР Е.Б.Ротчевской и руководителю группы каскадеров Б.А.Кумалагову за постоянные консультации при создании этой книги.
РУМБЫ ФАНТАСТИКИ
Игорь Дубов Харон обратно не перевозит
В самом конце лета, жнивеня месяца четвертого дня, имел приказной дьяк Лучников Алексей Васильевич беседу с дочерью. Тяжелым был этот разговор. Дочь выглядела взволнованной, торопилась, вспыхивала горячечным румянцем, да и дьяк был тревожен, смотрел сумрачно, мял в кулаке бороду, а то и закусывал, забывшись, себе ус. Неладное творилось в доме и творилось с тех самых пор, как взят был в застенок Антип, артельщик, ставивший в сельце дьяковы новые хоромы взамен сгоревших. Дело, по которому он пропал, было страшным, связанным с умышлением на жизнь и здоровье государя, и много бед могло приключиться от этого. Вот почему, хоть и была дочь резка и непочтительна, не возражал ей дьяк, слушал внимательно и даже, случалось, взгляд отводил.
— Хорошо, Антип молчит покуда, — говорила меж тем, сверкая глазами, дочь. — А, не дай Бог, начнет глаголити. Тако, мол, и тако, тружаемся де у дьяка Лучникова, еже живет в Китае на Воскресенской улице. Како тогда бити? Что делати? Какому угоднику свечки ставити?!
— Не пужаися, Катерина, — отвечал дьяк. — Вспеем утечи. Мы же готовы, нас врасплох не застигнут. Да и не будет он глаголати. И Гаврюшка тамо…
— Гаврюшка! — вскричала дочь, широко раскрывая глаза и качая головой. — Неужели вы верите ему, батюшка?! Начаетеся на него?! Да вы посмотрите на рожу его разбойничию? В глаза его поглядите! Врет он вам все. А вы его, молодого подьячего, за стол с собою сажаете. С крылца сходите! Ладно, никтоже не видет кроме своих!
— Что с тобой, Катерина? — пытался успокоить ее дьяк. — Что случилося? Пошто ты на Гаврюшку взъелась — то? Али обидел он тебя? Так вы и разговоров особно не говорили…
— Говорили — не говорили, аще обо мне речь? Об вас, батюшка, радею. Гнати его, ката, со двора надобно и в дом не допущати. Вот что!
— Охолони, Катерина! — возмутился дьяк. — Что ты такое молвиш! Нужден он мне. Мало ли, яко с Антипом дело повернется. Вото Гаврюшка и сгодится. Да нежели он у пыток стоит?! На письме сидит. Распросные речи пишет. Ано человек он верный. Потому и привечаю.
— Да уж верный! — с непонятной злобой и каким — то отчаянием продолжала наседать дочь. — Прикормили вы его, батюшка, вот он и верный. А отворотись — не роздумает, ножик всунет. Нынча Антипа пытает, а завтра за нами придет?
— Не придет, — отвечал дьяк. — А еже прикормил — так что с того? Пущай за деньги служит, коли за совесть не может. Так даже лутче, убо понятнее, за каковую возху дергати. Вельми он нынча нужден тамо, возле Антипа.
— Но у нас же везде камеры! — воскликнула дочь. — Почто он нам? Мы сами все увидим.
— Катерина! — рявкнул дьяк, разом суровея. — Опомнись! Что ты себе позволяешь?! — И добавил, тревожно оглянувшись и понизив голос: — Ты что, Чака, нас ведь могут услышать.
Но дочь не собиралась сдаваться. — Кто это нас услышит? — с вызовом поинтересовалась она. — Дворовые? Так ты их сегодня всех отпустил. А если кто и остался в доме, так Мистер Томпсон давно бы предупредил. Мы в дерьмовой ситуации, Старик! И об этом надо говорить. Кто тебе скажет, если не я? Сперва Центр заставляет нас арендовать это дурацкое поместье и во имя спасения каких — то мифических икон ставит всю нашу работу под удар. Мы — Наблюдатели, историки. Наше дело: изучать и ни во что не вмешиваться. А тут наем поместья и кража икон! Думаешь, ребята были в восторге? Пусть даже это и вправду иконы самого Феодосия. Большая радость, когда твою голову суют в петлю, и никто не спрашивает, согласен ли ты?! Но тебе, видно, понравился этот стиль. Ты теперь, не советуясь ни с кем, продолжаешь шашки с Гаврюшкой и думаешь, что это не опасно. Ты не боишься ошибиться, Старик!
— Ну чего ты хочешь? — вопросил дьяк, из последних сил сопротивляясь закипающему внутри гневу. — Что я его прогнал? Прямо сейчас, когда взяли Антипа? Чем он — то нам может повредить? А представь, что Антип раскалывается где — нибудь в сенях. Там, где нет камер. Что тогда? Это же государево «слово и дело». И артель тогда возьмут, и нас приберут. Какая там к черту «работа»! По тюрьмам затаскают, ты, слава Богу, законы знаешь. Пока оправдаешься, кровью умоешься. Я, например, на дыбе и концы отдать могу. А предупредит Гаврюшка загодя, так хоть уйти успеем.
— Я не про сейчас говорю, — не желала сдаваться дочь. — Но, может быть, через два дня, ну хоть через неделю, когда все кончится… Этот Гаврюшка! Я его ненавижу. Я на него смотреть не могу!
— Не смотри, — демократично согласился дьяк, незаметно переходя в контратаку. — Сама виновата. Ты ведь даже на глаза чужим не должна показываться. А ты — то в сенях столкнешься, то во двор выскочишь не вовремя. Я уж не раз подмечал. Ты часом не влюбилась ли? Так это пустое дело. Тебе с ним детей не крестить.
— Я?! — вспыхнув, возмутилась Чака. — Я в него?! Да он мне просто отвратителен! Тьфу! — в сердцах плюнула она и, резко повернувшись, пошла прочь.
— Ты куда это? — осведомился дьяк. — Скоро начнется. Ребята уже идут.
Чака остановилась.
— Ну ладно, ладно тебе, — примирительно сказал дьяк. — Садись. Развяжусь я с ним! — пообещал он. — Честное слово, развяжусь. Дай только с Антипом закончится. А там развяжусь…
Дверь скрипнула, и тяжело, так, что взвизгнули половицы, ступил через порог, едва не задев большой белокурой головой о притолоку, Барт, в прошлом Второй редубликатор Службы Времени, а ныне постельничий у дьяка. Пробежал легкими танцующими шагами присланный полгода назад и уже закончивший практику стажер Лип. Энергичный и ловкий, вошел, ястребиным оком оглядев собравшихся и задержавшись на Чаке, «племянничек» дьяков, толмач при Посольском приказе, Лонч.
Наспех поздоровавшись, рассаживались они у большого дубового стола, сразу пустея глазами и напряженно вглядываясь внутренним взором в высвечиваемую Мистером Томпсоном через вживленные в мозг импульсаторы мрачную пустоту пыточного застенка.
Никто не тянул в эту большую, наполненную тревожным молчанием светлицу. Мистер Томпсон, спрятанный в бездонных шатурских торфяниках Контролирующий центр, в любое мгновение мог связать их друг с другом на каком угодно расстоянии. Однако во всяком серьезном деле нельзя избежать ситуаций, когда важнее всего на свете теплое плечо товарища, покрыто ли оно рубахой, заковано в латы или обтянуто вакуум — скафандр. Наверное, поэтому с самого начала заброски, каждый раз, когда приходила и останавливалась под дверью, тряся клюкой, угроза, они собирались за этим столом, впитывая друг от друга так необходимое им в эти минуты мужество.
Камера на колокольне Казанского собора выхватила и приблизила шедшего по двору изломанного и иссеченного, но не помутившегося пока еще разумом плотника Антипа, которого нетерпеливо подталкивал в спину кулаком с зажатым в нем бердышом рыжебородый стражник. Еще совсем недавно рубил Антип вместе с артелью новый, взамен сгоревшего, дом владельцу далекого села Бускова, рубил — и горя не ведал. Но отправившись пять дней назад за гвоздями в Москву, расхвастался по пьяному делу в «Наливках» о большой своей дружбе с дьяволом да еще помянул неосторожно при этом великого государя. В результате брел он теперь с выражением смертной тоски на лице через двор Земского приказа, безуспешно пытаясь вытереть спутанными руками выступающий на лбу холодный пот.
А в пыточной его уже ждали. Неторопливо усаживался за стол сам наитайнейший боярин Федор Иванович Шереметев, почтительно лепился рядом, оживленно блестя маленькими глазками, приказной дьяк Иван Ларионов, скрючился и замер с ближнего к дыбе края знакомец Старика, подьячий Гаврюшка. Все пока шло в точном соответствии с записью, но томила душу нелепая, выкручивающая скулы тревога, и призрак неминуемой беды висел, расправив крылья, над головой. То ли это было вызвано кровавыми сполохами огня на мрачных, увешанных ремнями, цепями и кнутами стенах пыточной, то ли виной всему был багряный цвет тюфяков на лавках и сукна на столе, но неуютно и страшно было на этот раз сантерам, давила на сердце невнятная тяжесть — потому и сошлись они сюда, надеясь обрести в друзьях поддержку и спасение.
А между тем события разворачивались своим чередом. Привычно калил клещи на жаровне палач, заученным движением вставлял перо в трубку писец, зевал боярин; и вели вдоль высокой белой стены приказа Антипа. Происходящее ничем не отличалось от того, что произошло здесь, в пыточной, четвертого августа тысяча шестьсот тридцать восьмого года, когда не было в этом времени ни Старика, ни Группы, а усадьбой вошел донельзя поиздержавшийся государев кравчий Иван Поротов.
В тот раз Поротову повезло. Чувствуя, видать, что не в силах он больше терпеть, откусил себе плотник на третьей пытке распухший от боли и жажды язык и выплюнул его в ноги палачу. Не кравчего, понятно, спасал, а товарищей. Знал, чем грозит каждому извет в ведовстве, а, главное, в государевом деле. В тот раз все обошлось. Однако нынче могло обернуться и по — другому. Как ни следил за Группой Мистер Томпсон, просчитывающий все на миллион ходов вперед, как ни берег он каждого от крупного и непоправимого вмешательства в естественный ход событий, они жили в этом мире, ходили по улицам, встречались с людьми, и каждый их шаг вызывал тысячи мелких изменений, вкрапливающихся в тонкую ткань уже свершившегося, вызывающих локальные напряжения пространственно — временного континуума.
Все это было не опасно и, сглаживаясь с годами, не влияло существенно на ход событий, но в ситуациях экстремальных хрупкое равновесие могло нарушиться, и самый незначительный поступок способен был привести к серьезной и необратимой флюктуации, чреватой хроноклазмом, поставить под угрозу само существование Группы, не говоря уже о каких — то возможных последствиях в далеком будущем. И даже мгновенная реакция Мистера Томпсона, который через церебральные импульсаторы в коре мог мгновенно остановить совершающего ошибку, не обеспечивала надежной гарантии от опасных изменений.
— Поимели поместьице… — пробормотала Чака, глядя, как палач с помощником стаскивают с обмякшего Антипа рубаху и вяжут сыромятным ремнем за спиной руки. — На свою голову…
— Чего обсуждать, — хмуро пробурчал Барт. — Приказ — он и есть приказ. В Центре ведь знали, что нам следом за Поротовым придется нанять эту артель. Значит, иконы были важнее.
— Все равно страшно, — зябко передернула плечами Чака. — Розыск вон как споро идет.
— Ну сбежать — то мы всегда успеем, — успокоил Барт. — У нас ведь все готово.
— Слушайте лучше, — сказал Лонч. — Вот оно начинается.
— Ну что, вор, — заговорил Шереметев, откинувшись к стене и глядя на Антипа спокойным, изучающим взглядом, — Рци ми, како тебя прозывают, чей сын да через каво бежиш.
Судя по всему, он и не ждал ответа. Поэтому, выдержав секундную паузу, повернулся к Гаврюшке и коротко бросил: — Чти.
Гаврюшка с виновностью уткнулся в лежащую перед ним сказку, разгладил бумагу рукой и громким голосом закричал: — В нынешнем годе, сто сорок седьмом, месяцы иуля в тридесятый день…
— Да тише ты! — поморщился Шереметев. — И дело давай.
Гаврюшка осекся, кивнул и, слегка развернув столбец, продолжил:
— …довел, что пришлый человек пьяным обычаем сказывал на кабаке богохульные, непристойные речи да молвил, властен де аз есмь со товарищи над исчадием бездны, сатаною, и воинством ево аггельскым. И целовальник Борзецев бил челом и рекл, что имал вор злой, волшьский болютметный умысел на государево здравие и слался в том на отставленого сторожа Фрола Сухорукова, да посадского человека Ивашку Митина, что де они Фролка да Ивашка все то подлино в те поры видели и слыхали. А Фрол Сухоруков да Ивашка Митин разспрашиваны розно, а в разспросе сказали, слыхали они де те поносные слова, а Ивашка Митин довел к тому ж, что лба сей человек вошед не крестил, да напився пьян лаял всякою неподобною лаею матерно. Однакот, буди поставлен с изветчиком с очей на очи вор сеи во всем заперся, де не ведома ему вина и речей тех мотыльных он не рекл. Вдругорядь егда поднят бысть на пытку Федор Борзецов и с пытки рекл прежняя свои речи, что и наперед того сказывал…
— Годи! — остановил Шереметев Гаврюшку и впился изучающе в Антипа. Плотник под этим взглядом дернулся, переступил ногами. Потом облизал губы.
— Ну, ответствуй, — так;е, не повышая голоса, обратился к нему боярин, — поминал ты великаго государя? Кричал ли при том, что страха в тебе несть, ибо за тобою, отступником, сила, пред коею сам великый государь не устоит? Ежели ты, вор, про себя и про подручников твоих доподлинно не скажешь и государю в том вины не принесешь, то государь велел тебя в том пытать вдругорядь накрепко.
Антип молчал.
Шереметев, подавшись вперед, смотрел на него, словно гипнотизируя взглядом, но потом, видно устав, приказал:
— На виску ево!
Коротконогий, с непропорционально широким туловищем палач, радостно ощерился, показав гнилые зубы, и, цепко схватив плотника за плечо, толкнув его к дыбе.
— Не знаю я, какой это Феодосий, — вдруг сказал Лонч, — но иконы, на мой взгляд, средние. Им там, видно, группу внедрить — раз плюнуть.
Антипа вздернули, и затянутый в черное помощник палача ухе ступил ней на связывающую его лодыжки веревку.
— Всыпай — ка ему пяток для начала, — приказал боярин.
Свистнул кнут.
— А — а — а! — страшным голосом взвыл Антип.
Чака, побледнев, вцепилась в подлокотники резного ганзейского стула.
— Зато как поработали! — восторженно сказал Лип, не отрываясь от зрелища пытки. — Двадцать квадратных метров. Весь иконостас! За семь минут! В горящей церкви!
— Нужны им, значит, эти иконы, — сказал Старик. — Вон даже Липа прислали…
— Могли и спецгруппу прислать, — не сдавался Лонч. — Так трудно было внедряться! И темпоратор сгорел.
— Ну, Лонч, — сказал Старик. — Ну чего об этом. Ведь сколько уже говорено. Да разве сдал бы Поротов поместье свое кому попало?! Хоть и на год в наем, а человека все же знать надо. Ну а если не снимать, попали б мы при пожаре в церковь? Да ни за что! Кто б допустил чужаков добро выносить? Пусть лучше сгорит, чем кому — то достанется! Даже вас этот отец Зосима чуть не обшаривал… А темпоратор — что ж… В лесу еще один есть…
Антипа уже спустили на пол и теперь отливали водой. Дьяк, повернувшись, давал указания отжимавшему из кнута кровь палачу.
— Жаль, однако, что Мистер Томпсон запретил его убивать, — сказал Барт. — Убить или амнезировать — было бы лучше для всех.
— Да… — мечтательно протянул Лонч. — Рубль мастеру, он это умеет… С одного удара позвоночник перебить может.
— Да нет, Лонч, — заметил Старик. — На это ни один палач не пошел бы. Забить без приказа — завтра же новую службу искать. Достать нам Антипа трудно было бы. Впрочем я думал: через Гаврюшку. Но вот Мистер Томпсон высчитал флюктуацию.
Тем временем помощник заплечною снова потянул за веревку, поднимая Антипа повыше. Затем по команде палача всунул ему между связанных ног бревно и взобрался на него, усиливая таким образом нагрузку на вывернутые из суставов плечи.
— Ну что, вор, — ласково обратился к хриплому от боли плотнику боярин. — Станешь глаголати? Ответствуй, с какова умышления грозил ты великому государю диаволом, врем человеческим, и кто тебе в твоих скаредных, еретических учинках помощник?
— Молчит, — с удовлетворением заметил Лонч. — У них вся артель такая. Молчуны.
— Продолжай, — махнул палачу Шереметев.
— Постойте! — вдруг крикнула Чака. — Смотрите!
С Антипом творилось что — то неладное. Он ухе не вздрагивал под ударами кнута, а, выгнувшись всем телом, насколько позволяла ему тяжесть в ногах, воспаленно водил выпученными глазами по стенам и потолку, словно не понимая, где он. Это заметил и боярин, сделав палачу знак обождать.
— Агх — а — а, — хрипел Антип, и кровавая мутная пена выступала на губах, клочьями летела в стороны.
— Завтра. Это же завтра… — прошептал Лип. И не успел договорить.
Взгляд Антипа уперся в скорчившегося в дальнем углу Гаврюшку, и глаза, казалось, еще больше вылезли из орбит.
— Вольные мы! — выкрикнул Антип. — Дьяку Лучникову хоромы збудовали. Вместо сгоревших. Все! Всяко скажу! Жарко — о — о! — Он запрокинул голову и вдруг, жутко перекосившись лицом, откусил себе язык и с захлебывающимся воем выронил его изо рта, откуда тут же хлынул поток крови.
— О господи! — ахнула Чака, и тут же резкой болью отдался в ушах взорвавшийся под черепом сигнал аларма. Мистер Томпсон играл общую тревогу. Антип все — таки выдал их. Фактически, это означало провал Группы, и изменить тут что — либо уже невозможно.
И замер посреди горницы вскочивший на ноги Барт. И Старик тяжело дышал, обмякнув на лавке. И Липа колотила нервная дрожь.
А в самом застенке, где по беленому тесу стен метались багровые тени, застыл обомлевший, уронивший перо на стол Гаврюшка, да навалившийся грудью на пустой фонарь дьяк Ларионов вперился, хищно оскалясь, в суетившегося возле Антипа палача. Торопясь остановить кровь, палач разжал ножом у висящего без сознания Антипа зубы и, вытащив из жаровни железный крюк, не очень ловким движением прижег им обрубок.
Один боярин не потерял спокойствия и, обернувшись к застывшему с отвисшей челюстью Гаврюшке, потребовал: — Запиши. Диак Лучников. — И добавил, обращаясь сразу и к палачу, и к приставу: — В железа его. Да руки вправити не забуди. И знахоря пришлите. Нынча он нам без ползы, а до Болота должен дожити. Ано, — он лицемерно перекрестился, — како государь укажет.
Чака обвела комнату блуждающим взглядом. — Что же это? — жалобно прошептала она. — Папочка, — губы ее дрожали, — что же такое получается? Это же конец…
Стоявший рядом Лонч протянул руку и прижал ее к себе. — Не бойся, маленькая, — ободряюще сказал он. — Мы успеем уйти. Это еще не конец. Все в порядке.
— Смотрите, смотрите, — нетерпеливо перебил Старик. — Не отвлекайтесь!
— Лучников, Лучников… — бормотал Шереметев. — Сице тот ли, что в Новегороде бо? Нет, овамо Лутохин. Ано Лучникова не вспомню… Жалко, поздно ужо. Ну да завтра найдем, куды денется… Эй, Ивашка! — крикнул он громко. — Завтра мне доложишь — кто таков диак Лучников, да иде живеть. В Розряде сведаеш.
— Ну вот, — необычайно спокойно сказал с застывшим лицом Старик. Надо собираться.
— Вот черт! — выругался Барт. — Все пропало! Чака! Ты чего?!
Чака плакала. Не в силах сдержаться, она закрыла ладонями глаза, и только видно было, как кривятся губы, да капают на пол прозрачные капли.
— Ну — ну, — сказал Лонч. — Чего уставились?! — Он подошел к Чаке, снова обнял ее за плечи и повел к стене, шепча что — то на ухо.
Растерянные Барт и Лип смотрели на Старика. Тот, словно бы ничего не замечая, продолжал сидеть за столом, задумчиво глядя перед собой и барабаня пальцами по столешнице. Губы его шевелились.
— Старик! — дернул его за рукав Барт. — Чего сидеть! Давай решать. Что делать будем?
Старик поднял голову, оглядел Барта, Липа, Чаку с Лончем у стены.
— Что делать? — переспросил он. — Уходить, что же еще?
— А артель? — удивился Лип. — Как же артель?
— Артель? — Лонч отпустил Чаку. — Лип, мы же вчера еще решили. Я поеду туда, рассчитаю их, объясню, в чем дело. Они успеют уйти. Давайте собираться. Командуй, Старик!
— А чего командовать? — сказал Старик. — Ситуация — яснее некуда. Все проверить! Хоромы должны остаться — чтоб комар носу не подточил. Через час сбор здесь, за столом.
— Как через час! — воскликнул Лонч. — А ворота? Они же закроют ворота! Что нам проверять?! Мы же готовились к такому повороту. Все вылизано. Надо ехать, не медля. Ты часом не забыл, Старик, что мы лишились основного темпоратора? Запасной, между прочим, в лесу. Очень далеко.
— Лонч! — Старик поднял глаза. — Не суетись! Рогатки начнут выставлять самое раннее через полтора часа, как пробьют зарю. Мы успеем. За дело!
Сгущались сумерки. Уплывало за клети багровое солнце. Стоя во дворе, Старик смотрел, как Группа готовится к отъезду, как Лип с Бартом выкатывают каптан и впрягают в него лошадей, как мечется по терему Чака и таскает скудные пожитки Лонч.
Все были заняты делом. Возбужденные нависшей угрозой, они чувствовали особую собранность и, унимая лихорадочно мчащуюся по жилам кровь, аккуратно обшаривали все уголки и закоулки, оглядывали заранее подготовленную поклажу, тщательно подгоняли упряжь и осматривали копыта лошадей. Однако, рассчитывая возможные варианты, проверяя в последний раз систему сложения и беседуя по этому поводу с Мистером Томпсоном, все они вытеснили из своего сознания как уже абсолютно неважное и сам Земский приказ, где лежало сейчас бесчувственное тело Антипа, и знакомца их, молодого подьячего Гаврюшку.
А Гаврюшка между тем действовал. Сгибаясь и хоронясь в наползающей тьме, он бесшумно крался по — над стеной длинною сруба через двор приказа, там, где четверть часа назад двое стражников протащили под руки и швырнули в зловонную грязь опальной тюрьмы так и не пришедшею в себя Антипа. Присев у угла на корточки, он выждал, пока пройдет мимо, ворча и сплевывая, охраняющий тюрьмы караул, а потом метнулся к дверям.
Подкупленный им три дня назад сторож, к счастью, не успел еще запереть наружную дверь, и Гаврюшке не пришлось долю маячить на светлом фоне недавно срубленных бревен. Больно стукнувшись плечом о косяк, он мышью юркнул в притюремник. Сторож как раз только что затащил Антипа в отдельную клеть, где положено было держать шедших по государеву делу, и теперь укладывал его, подсовывая под голову тонкое поленце. Услышав звук задвигаемой щеколды, сторож отпрянул от Антипа, вскочил, резко хватаясь за нож, на ноги.
— Аз сице, аз, — хрипло проговорил Гаврюшка. — Эх, черт, беда, Фома, нескладно како…
— Да что, что случилося? — пугаясь, вопрошал Фома, бледнея лицом.
— Ты вот убо что, Фома, — сказал Гаврюшка, проходя в чуланчик. — Ты выйди, а? От греха. Мне доведатися надобе кое чево. Видиш, сиделец умом ослаб, язык скусил. — Левой рукой он ловко сунул сторожу в карман увесистую калиту. Почувствовав ее тяжесть, Фома осклабился, угодливо закивал.
— Конечно, конечно. Тебе вся воля. Никтоже видал? — осведомился он деловито.
— Кажись, никтоже. Ано ты тамо выстави на столе вино да индо разлей по чаркам. Пображничати аз пришед, аще что.
— Надобе его в железа…
— Да куды ж его в железа? Мало не мертвый.
Закрыв крепкую дубовую дверь, Гаврюшка отгреб сапогом мусор и стал на колени рядом с распростертым на полу Антипом. Найдя в кармане тряпочку, поплевал на нее и принялся оттирать окровавленный рот.
— Вот беда, вот беда — то, — бормотал он, растирая Антипу виски. Оглянувшись и увидев в углу бадейку с водой, он вскочил и, схватив ее, вылил на Антипа.
Плотник зашевелился, медленно открыл глаза, уставился на Гаврюшку тяжелым бессмысленным взглядом. Гаврюшка ждал, сидя на корточках. Наконец Антип узнал подьячего. В глазах его появилось затравленное выражение, а на лице отразилась мука. Из горла Антипа вырвался стон.
— Ну что же ты наделал! — воскликнул Гаврюшка с отчаянием. — Что те ты наделал — то! Ведь вси погибли. Тераз всех споимают! Ну бысть же сговорено, а?!
В левом глазу Антипа набухла и скатилась вбок одинокая слеза. Он пошевелился, собираясь поднять руку — и не смог. Рука со стуком упала на пол.
— Аз хе рече, рече зобе: вызволю. Дай срок — вызволю. Яко же ты? Послушал каво? Митька, выжига, да? Покажи, рече, а покуда с ними возятся, тебя на съезжую переведут. А там убо утечеш, да?
Антип замычал. Лицо его снова скривилось.
— А — а — а, — о — оо, — и — и…
— Рече, рече, аз веде. Ано ты? Ты — то? Ну что делати тепериче? Како всех спасати? Ну, ладно, дьяка аз упрежу, вспею. А мужики? Артель — то како? Сам глашлах, не поверят они. Еже убити, яко шиша, могут. Что же делати — то, что делати? — тихо повторил Гаврюшка и сел на пол, безнадежно свесив голову.
Лицо следившего за ним Антипа страдальчески сморщилось.
— Ан! Веде аз! — вдруг оживился Гаврюшка. — Аз удумал. Ты же грамоте обучен?!
Антип утвердительно моргнул. Видно было, что силы его на исходе.
— А узнають оне твою руку?
Антип снова моргнул.
— Ты напишеш им. Аз бо свезу. Нощно. Пиши! — он уже снимал чернильницу, вытряхивал из колпака слегка примятые листочки бумаги. Потом вскочил, засуетился, поднял и подтащил тяжелое тело, привалил к бревенчатой стене, сунул в негнущуюся клешню гусиное перо. Бросившись в угол, принес кадку и, выплеснув воду, поставил ее на попа между ног антипа.
— Пиши, — приказал он. — Пиши! Кто набольший — то у вас?
Антип замычал, делая отрицательные движения головой, руками и даже плечами.
— Али несть? — не поверил Гаврюшка. — Ну да ладно, пиши просто: «Аз взят по государевой справе. Бегите, ни мало не медля». Нет! — оборвал он себя. — А ежели я попадуся? Не годится! Пиши тако: «Братие, доверитеся человеку сему. Все, что он ни глаголах, есть святая правда». Пиши!
И дождавшись, пока поставит Антип последнюю закорючку, вытащил из судорожно стиснутых пальцев перо, посыпал песком листочек, помахал им в воздухе, поглядел, поднеся к лучине, высохли ли чернила.
Бросив взгляд на Антипа, он увидел, что тот, странно оскалясь, тянется к нему.
— Прощай, — сказал Гаврюшка, отшатываясь. — Спешити надо. Покуда не затворили ворота. Помалися тому, кто с нами присно. Он спасет тебя. Прощай. — И торопливо сунув свернутый листок за пазуху, выбрался из клетушки.
Кивнув сторожу, он отодвинул щеколду с двери, коротко вгляделся в щель, а потом выскользнул за порог и исчез во тьме теплой, пахнущей навозом и пылью ночи. Словно и не было его здесь никогда. И подключись сейчас кто — нибудь из Группы к камере застенка, он увидел бы лишь зевающего на лавке сторожа да еле видное в слабом огоньке лучины бесчувственное тело Антипа у стены.
Гаврюшка же спешил. Он бежал по Китай — городу, прячась от людей, прижимаясь к заборам, вздрагивая от взглядов искоса запоздалых прохожих и втягивая голову в плечи при звуке колотушек сторожей. Бежал, радуясь, что бежать до Никольских ворот, где на Воскресенской улице жил его друг и покровитель, хозяин Антипа, дьяк Лучников, не очень далеко.
«Глупьем случилось, — думал он. — Как же так вышло? Ведь все было сговорено. Не поверил Антип, не поверил мне. Митьку послушал. Как же я не догадался прежде, что ему Митька тогда на ухо шептал?! Ведь мог же помешать, мог же! Как же я так?! И что делать — то теперь? К дьяку надобно, скорее к дьяку. Нынче то первое Дело. Стрельцы придут рано. В Разрядном крючки вмиг столбцы просмотрят. А то и просто вспомнят, кто таков. Худо… Ох, как худо… Нужно будет их убедить. Но то я сумею. Они мне поверят. Не могут не поверить. Да еще Катерина! Нельзя ее. Всякого, только не ее! Надо все сделать, чтоб она уцелела. Да, да, довольно лгать себе! Да — Катерина! Пускай племянник… Что мне до того, кого она любит… Я хочу, чтоб с ней все было ладно! И довольно. Я не должен думать дальше… Но как он на нее смотрел! А она перебирала косу. Ах, да что мне до них. Пускай любят друг друга. Пускай, раз хотят! Первое дело — успеть. Очень мало времени. Кто же думал, что так случится. Все было готово…»
Чернильница на гайтане мешала ему, билась о крест. Он изо всех сил дернул ее, но шнурок был шелковый и не хотел рваться. И тогда Гаврюшка сдернул чернильницу через голову и, сильно размахнувшись, швырнул ее через чей — то забор.
— Добыча кому — то… — опустошенно подумал он.
Тяжело дыша, он свернул в Воскресенскую улицу, скользя и оступаясь на мокрой от вечерней росы траве у забора, подбежал к теряющемуся во тьме частоколу, подпрыгнул, быстро подтянулся и под хруст рвущегося кафтана свалился во двор к Лучникову. До этого он никогда не ходил к дьяку таким способом. Но сегодня не стоило поднимать шум и ломиться в запертые ворота. Пригибаясь и постоянно оглядываясь, он бросился, минуя внутренние частоколы, вдоль амбаров к дому, туда, где в светлице на втором этаже горели свечи, качались тени, и откуда из открытых из — за жары окон долетал невнятный шум голосов.
— Не понимаю! — Лонч ходил у стены, стискивая и разжимая кулаки. — Не понимаю! Чет мы ждем, Старик?! Чего сидим?! Мы уже не успели. Я вижу развод у Никольских. И у Фроловских сейчас начнется. Ворота закроют через пятнадцать, ну максимум через двадцать минут! Ты хочешь, чтоб нас захлопнули?! Почему ты молчишь?! У нас было время уехать, но ты не дал. Вот мы все. Объясни нам! Дьяк оторвал подбородок от груди, поднял глаза.
— Что за паника, Лонч?! — произнес он. — Побереги нервы. Ты — как маленький. Зачем нам ехать ночью? Чтобы нарваться на лихих людей? Мы все успеем и выехав на рассвете. Утром, когда стрельцы получат приказ, нас здесь уже не будет. А они должны еще, между прочим, выяснить, кто я и где живу. Так что после открытия ворот у нас в запасе будет не меньше часа.
— А погоня! — воскликнул Лонч. — Зачем нам рисковать?!
— Какая погоня? — удивился Старик. — Я не верстан. А про Бусково в Поместном записей нет — это же наем.
— Да они и не будут рыться в записях! — возразил Лонч. — Они просто допросят соседей. А о нашей сделке каждая собака знает — Пороток на радостях всем раззвонил.
— Ну хорошо, — сказал Старик. — Ну, допустим, в карауле не дураки и догадаются опросить соседей. Но Бусково же на Серпуховской дороге. А мы поедем по Каширке. Или ты боишься, что не успеешь предупредить артельщиков? Побойся бога, Лонч! Разрыв у тебя составит не меньше трех часов.
— Нет, Старик, — сказал Лонч, останавливаясь. — На этот счет я спокоен. Но мне непонятно, зачем мы увеличиваем степень риска. Нам ли бояться лихих людей?! Мы немного видим в темноте. Владеем всеми видами оружия. И кроме того у нас есть усыпляющий газ. Мистер Томпсон велел уходить как можно быстрее, а ты остался. И объясняешь это совсем не убедительно. Ты не договариваешь чего — то, Старик. Ты, не спросив нас, согласился с решением центра, втянувшего нас в эту авантюру. И Липа, у которого кончилась стажировка, ты тоже оставил, хоть мы и были против. Я не узнаю тебя в последнее время, Старик.
— С Гаврюшкой еще связался, — подала голос Чака. — Попался б мне этот крючок напоследок!
— Да? — сказал вдруг насмешливый голос из сеней. И пламя свечей качнулось от открывшейся двери. — И что бы тогда?
Кто — то, неизвестно как пропущенный Мистером Томпсоном, стоял в темноте проема. Мелькнули вырванные из мрака борода и нос, сверкнуло железо на поясе.
— Гаврюшка! — ахнула Чака.
— Ты как это здесь… — начал было Барт, угрожающе приподнимаясь над лавкой.
— Ну вот… — сказал Старик.
— Что это значит?! — рявкнул Лонч. — Старик! Как это понимать?!
— А никак не понимать, — весело объявил Гаврюшка, выходя на середину комнаты и садясь за стол. — Охолоните, православные, я вам все объясню.
— Ненавижу! — вдруг со всхлипом груди выкрикнула Чака. — Отец! Что же это? Почему он здесь?!
— Ну, Старик, — зловеще сказал Лонч. — Этого мы не ждали. Что же ты наделал, Старик? Далеко ты, однако, зашел!
— Ти — ха! — раздельно и властно произнес вдруг Гаврюшка. — Кончайте базар! Сантер Лонч, сядьте, не будьте бабой. И ты, Барт, садись, время не ждет. Будем знакомиться, ну?! Меня, например, зовут Григ…
И вот они снова сели за столом, потрясенно пытаясь понять и принять то, что рассказывал им неопрятный, вспотевший, измазанный сажей и грязью Гаврюшка.
— Все не зря, — говорил он. — И Бусково в наем — не зря, и иконы на пожаре — тоже. Вам кажется, что с вами сыграли дурную шутку. Нет. Теперь я могу рассказать, зачем нам понадобилось это злосчастное Бусково. Дело, конечно, не в иконах. Вы это и сами поняли. Ваше задание было частью очень большой операции. Гигантской программы. Может быть, важнейшей за всю историю Службы Времени. Речь идет о Контакте. О контакте с другой цивилизацией. — Григ умолк, давая возможность оценить услышанное. — Да, сказал он. — Контакт. И вы не поверите, с кем.
— А, — вспомнил Лип. — Они высаживались на Землю. Я что — то об этом читал… Но это было до нашей эры, — добавил он растерянно.
— Нет, — Григ улыбнулся. — Это не то. — Он снова сделал паузу и обвел лица сидящих за столом. — На этот раз мы вышли на контакт с дьяволом.
— С дьяволом? — воскликнула Чака и недоуменно помотала головой. — С каким дьяволом?
— Дьявол, — сказал Григ, — Люцифер, Ариман, Самаил, Мара, Эрлик, хоть горшком назовите. Важно другое. Он реален. Древние не выдумали от. Он действительно существует. Кто это такой — неизвестно. Но то, что он не земного происхождения, не вызывает сомнений. Мы думаем, это пришельцы из космоса. Хотя утверждать здесь что — либо трудно. На сегодняшний день зафиксировано всего сорок семь случаев этого нечто. Мы их называем «актуализациями». Так вот одна из этих сорока семи актуализаций и происходит в вашем Бускове.
— Вот это да! — вскрикнул Лип. — Неужели в Бускове?! Аж не верится! Он восторженно воззрился на подьячего.
— Именно так, — кивнул Григ. — Та самая артель, что ладит вам сейчас хоромы — люцифериане. Откуда они пришли, мы не знаем, пришли — и все. И куда уходят — тоже не ясно. Обычная бродячая артель. Но вот контакт их с дьяволом зафиксирован точно. Дьявол являлся им пятого августа тысяча шестьсот тридцать восьмого года. То есть завтра.
— А откуда об этом стало известно? — заинтересовалась Чака. — Архивы?
— Архивы? — переспросил Григ задумчиво. — Да, можно сказать, архивы. Археологи наконец расчистили здесь в Москве подвал дома Ромодановского. Раньше у них все руки не доходили. Впрочем, — он улыбнулся, — их можно понять. Подвал был огромный, больше десяти метров глубины, и весь засыпан песком. А точно ли это дом Ромодановского или, может, чей другой, они не знали. Вот и тянули. Но зато когда раскопали, то в стенах нашлись ниши с допросными листами в ларцах. По существу, целое богатство. Протоколы допросов — лет за сто. И тех, кого пытал сам князь кесарь, и тех, кого мучили его предшественники. Вот там среди прочего нашли и сказку вашего Антипа.
— А я все думаю, — сказал Лонч, — чего это чертей в России ищут? Неужто только потому, что князь Гог родом отсюда? В Европе — то, поди куда как больше ведьм и колдунов было. И надо полагать, не на пустом месте они плодились.
— Верно, — кивнул Григ, решив не обращать внимания на сарказм. — Из остальных сорока шести актуализаций двадцать девять — в Европе. Потом пять в Персии, пять в Индии, четыре в Турции, две в Китае и одна в Египте. Контакты, наверное, были и еще, в Америке, например, но нам они неизвестны. В России эта актуализация тоже пока единственная.
— И все в семнадцатом веке?
— Нет, конечно. Первую актуализацию нащупали еще в четвертом веке до нашей эры. Но потом на триста с лишним лет — тишина. И это понятно, там очень затруднен хронометраж. Затем можно отметить относительные всплески во втором, четвертом и девятом веках. А начиная с двенадцатого идет устойчивый рост. Больше всего актуализаций зафиксировано в шестнадцатом веке. А после этого начинается спад. В семнадцатом веке их всего три, в восемнадцатом только одна, а потом и вовсе ничего. Понятно, что я говорю только о тех случаях, на которые мы вышли.
— Доктор Фауст, например.
— Увы, нет, — Григ покачал головой. — К сожалению, легенда не подтвердилась.
— Значит, — заметил Барт, — суды над ведьмами были не так уж беспочвенны. Их пик, по — моему, приходится как раз на шестнадцатый век.
— Дыма без огня не бывает, — отозвался Григ. — Везде, где количество актуализаций растет, отмечается и рост преследований. Но если учесть, что нами было проверено около пятисот тысяч наводок…
— Пятьсот тысяч! — ахнула Чака. — И из них только сорок с чем — то настоящие?!
— Да, пятьсот тысяч или около того. Точно не скажу. Это все начиналось задолго до меня.
— То есть, — уточнил Лонч, — ты раньше работал над чем — то другим.
— Конечно. Я ведь из космической разведки.
— А в Службу Времени?
— А разве я не говорил? — удивился Григ. — Меня нашли через информатеку. Оказалось, что я — ну просто копия этого Гаврюшки. Отказаться я не смог.
— Вот, оказывается, как низко может пасть Десантник, — улыбнулся Барт.
— Бросьте, ребята, — Григ махнул рукой. — Можно подумать, у вас легче. Одно это дело почище любой нашей операции. Только предварительная подготовка чего стоила! Ведь изначальный наш замысел был далеко не прост. Мне следовало спасти Антипа из тюрьмы, а потом через него проникнуть в артель. Как раз на эту ночь я приготовил его побег — так, чтобы к началу Контакта оказаться с ним в Брокове. Но вот неспрогнозированная флюктуация — и все прахом.
— Сложно как, — удивился Лип. — Неужто проще нельзя было к ним внедриться?
— Что ты! — Григ вздохнул. — Они так закрыты! Ходил туда человек под видом нищего. Кинули несколько полушек, даже на порог не пустили.
— Не пойму я все же, — вдруг сказал Барт. — Зачем мы покупали это село? Какой смысл в том, что оно наше, а не Поротова?
— Сейчас объясню, — сказал Григ. — Ты ведь помнишь, Барт, что вы заплатили артельщикам вдвое против того, за что подрядил их Поротов. Когда Старик предложил вам это, он сказал, что вы создаете ситуацию, которая будет оказывать деструктурирующее влияние, а это опасно. Было такое?
— Ну было, — согласился Барт. — И что же?
— Он тогда сказал, что Поротов в реальной ситуации долго торговался, и артельщики были очень недовольны ценой. Качнись что — и они могли запросто сорваться и уйти. А вы не должны были этого допустить. Так вот, Старик сказал вам чистую правду. Заплатить вдвое было единственным способом стабилизировать ситуацию. Только цена эта устраняла последствия не вашего вмешательства, а моего.
— И только ради этого вы подставили нашу Группу?! — возмутился Лонч. — По — вашему, Наблюдателей внедрить — раз плюнуть.
— У нас не было другого выхода, — объяснил Григ. — Поротов не сдал бы село незнакомому человеку. А мы должны были устранить любые неожиданности. В таком деле нужна тройная надежность. Ведь до сих пор не ясно, привязан этот контакт к времени и месту или нет. Пока что никому еще не удалось воссоздать повторную актуализацию там, где ситуация Контакта была разрушена. Артельщиков во что бы то ни стало следовало удержать в селе. Ну и, конечно, всякого рода дополнительная страховка тоже была продумана. Вот Лип, например. Фактически Старик оставил его из — за меня. Если бы Антип не раскололся, Лип завтра с утра отправился бы с особым заданием в село.
— Я?! — воскликнул Лип. — Я готов! Пожалуйста.
— Спасибо, Лип, — серьезно ответил Григ. — Но теперь уже не нужно. Я поеду один.
— И это была вся твоя страховка? — Барт покачал головой. — При таком количестве нештатных ситуаций…
В глазах Грига пробежали лукавые огоньки. — Ну а вы, вы — то! воскликнул он. — Такой отряд под рукой! — Взгляд его снова потух, лицо стало суровым. — Конечно, нет, — тихо сказал он. — Не вся. В основном меня прикрывал Джой — сотский Сытин из Васильевского полка. Кстати, это он тогда ходил в село побираться. Я рассказывал.
— Сотский Сытин?! — изумился Барт. — Это которого на прошлой неделе убили в лесу под Дмитровом? Я его знал.
— Настоящий Сытин утонул еще год назад. На прошлой неделе убили Джоя. Не поехать он не мог — приказ исходил лично от Шереметева. Да и причин — то отказываться не было! Кто мог предвидеть, что шайка Бассарги внезапно выдвинется на Дмитровскую дорогу?! — Григ тяжело вздохнул. — Очень я на него надеялся, — тихо сказал он. — Его сотня завтра у Шереметева в наряде. Если бы он был жив, я бы здесь не сидел. А теперь вот все порушилось…
— М — да — а… — рассеянно согласился Барт. — Судьба… — и вдруг, разом подобравшись, быстро полез из — за стола. — Сейчас приду, — сообщил он.
— Нервишки поди, — съязвил Лонч. — Это бывает. Смотри, не добежишь.
Барт покосился на нет, но отвечать не стал. Одернув свою короткую однорядку, он повел плечом и стремительно вышел, почти выбежал из горницы, резко захлопнув за собой дверь.
— Значит, черт, — мечтательно сказала Чака. — Я маленькой так хотела увидеть настоящею черта. Отец читал сказки. Я совсем не боялась. Черта, лешего, ведьму — кот угодно. Вы, кстати, только дьявола ищете или прочей нечистью тоже интересовались? Русалками там всякими, овинниками, кикиморами? Или, скажем, троллями с эльфами?
— Мы проверяли, — сказал Григ. — И по лесам, и по болотам. Достаточно тщательно. Нет ничего. Народная фантазия. Остатки пантеистических верований. А дьявол, оказывается, есть.
— Жаль, — вздохнула Чака, поправляя на тонком запястье серебряный браслет. — Мне так хотелось, чтоб домовой был на самом деле. И чтоб гладил во сне… мягко так… лапкой мохнатой…
— Лапкой! — фыркнул Лип. — Мохнатой! Он тя погладит! Ты уже, чай, совершеннолетняя.
— Ну, а как он выглядит? — внезапно оживившись, спросил Старик. — Вы сумели заснять эту актуализацию?
— Конечно, — кивнул Григ. — Так же, как и все остальные. Какая может быть операция без предварительной съемки? Столб пламени, а внутри неподвижный черный силуэт. Метра два ростом. Сзади — то ли мешок, то ли рудименты крыльев. Две ноги, две руки. Кто это? Пришелец в защитном поле? Джины, рождающийся в огне? А может быть, это весточка из давно погибшей Атлантиды? Не ясно. Видно только, что он очень похож на человека. В других случаях, кстати, то же самое. Живых бесов, соблазняющих слабых духом, обнаружить так и не удалось. Везде столб, и возле плохо видна. Даже не понятно, реальное это существо или только изображение. Вообще, если кто хочет, может посмотреть записи. Теперь у вашего Мистера Томпсона есть с моим Гномом двусторонняя связь.
— А почему он неподвижен? — поинтересовался Лип. — Вы не просвечивали? Сразу бы стало ясно, голограмма это или нет.
— Ну что ты! — удивился Григ. — Просвечивать до Контакта нельзя. Это же воздействие. А вдруг он чувствителен к гамма — лучам? Вот сейчас просвечивание в программе. Мне самому интересно, ведь по поверьям вся нечисть внутри полая.
— А другие попытки? — спросила Чака. — Они вам что нибудь дали? Я правильно поняла, что настоящего Контакта так до сих пор и не было?
— Да, — Григ вздохнул. — Ты поняла правильно. Все сорок шесть попыток закончились ничем. Только потери… — Он помрачнел лицом. — Это оказалась очень тяжелая программа. При ее выполнении было убито более восьмидесяти человек. Они схлопывались в хроноколлапсах. Сгорали на кострах. Приносились в жертву. Их просто убивали в драках. Правда, человек двадцать удалось спасти, замкнув петлю и направив развитие ситуации в другую сторону. Но в большинстве случаев изменение случившегося уже флюктуировало. В итоге, шестьдесят три погибших. И главное — впустую. Принимались все меры предосторожности. Самая совершенная техника. Лучшие сантеры. Тщательная предварительная проработка. И все прахом. Словно рок какой то! Кончилось тем, что все точки Контактов теперь заблокированы, и к ним не подступиться. Думали: конец. И вдруг — этот подвал!
— А кто, — спросил Старик, — выходил на Контакт? Секты какие — нибудь или так, случайные люди?
— Григ на секунду задумался. — Да кто только на него не выходил! — Он махнул рукой. — И альбигойцы, и тамплиеры, и зиндики, и тантристы. Даже императоры. В частности, Рудольф II и Генрих IV. А Ричард Львиное Сердце, так тот вообще после Контакта заявил, что все Плантагенеты пришли от Дьявола и вернутся к Дьяволу.
— А как он выглядит? — перебил его Лип. — Рога? Хвост? Шестерки на голове? Какое у него лицо?
Григ пожал плечами. — Вообще — то через пламя плохо видно, — сказал он. — Ты после сам посмотришь запись. Могу только сказать, что у него есть глаза. Глаза видны хорошо.
— А они подходят к нему, целуют в зад?
— Лип! — возмутилась Чака.
— Но я слышал, — Лип немного смутился, — что на шабаше…
— Да, ты прав, — улыбнулся Григ. — Но, во — первых, это не шабаш, а скорее черная месса. Причем достаточно странная: элементы католической традиции вкраплены в православную основу, и в результате вся обрядность совершенно уникальна. В частности, ничего похожего на шабаш в ней нет. А во — вторых, похоже, они знают, что к нему не подойти. Мы думаем, что огонь — эта граница защитного поля.
— Все это очень интересно, — холодно заметил Лонч. — Но мне хочется знать, почему посвящен был только Старик. А нам что, не доверяли? Или считали, что мы не сможем понять?
— Ну зачем ты так, Лонч, — укоризненно произнес Старик.
— Не надо, Старик, — Григ перевел взгляд на Лонча. — Я понимаю, что очень обидно. Поверьте, ребята, никто не сомневается в вашей компетентности. И не в недоверии тут дело. Просто надо было свести к минимуму вероятность утечки информации. Я же говорил, что мы ничего не знаем о них. Ни их целей, ни их возможностей. А вдруг они не плод воображения?! Кстати, и Старик не знал, зачем я здесь. Его только обязали помогать мне — и все. Мы не имели права прокалываться на таких мелочах…
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Барт. Он быстро обвел всех каким — то лихорадочным взглядом, выдающим явную тревогу и беспокойство. — Все в порядке? — спросил он.
— Да, — удивился Старик. — А что?
Барт молча обошел горницу, потом медленно уселся на свое место.
— Странно, — заявил он, ни к кому не обращаясь. — Очень странно. Мистер Томпсон не играл аларм? — спросил он у Старика.
— Нет.
— И меня не показывал?
— Нет. Да объясни же, в чем дело!
— Странно, — повторил Барт и задумался. — Не могу понять, — объявил он наконец. — Я сидел, просматривал двор и хоромы, я постоянно это делаю. И вдруг слышу — лошади беспокоятся. Причем не наши, а вьючные. Я запрашиваю этот дурацкий ящик, он отвечает: все в порядке. А темно, хоть глаз выколи. Только лошадей слышно. Причем все тех же вьючных. Наши молчат, собаки молчат, а вьючные ржут, и ржут тревожно. Но как раз у них — то и нет импульсаторов. У собак есть, у ездовых есть, а этим не вживили. И значит, Томпсон нс знает о том, что они там такое чуют. Надо, думаю, самому посмотреть, раз от камер толку мало. Пошел вниз, во двор. И только вышел — вдруг Ясак как заржет! Я к нему. А глаза еще не привыкли. И вдруг у самого забора хруст. Вроде как кто — то лезет. Я туда. Пока добежал, никого. Но в заборе, между прочим, почти три метра. Какой зверь перепрыгнул бы? Ну, а если это был человек, почему не сработала система слежения? И собаки? И другие лошади?
— А может, тебе это все показалось? — спросила Чака.
— Не — ет, — медленно протянул Барт. — Нет. Мне не показалось. А даже если и показалось — почему Мистер Томпсон не выдал вам картинку того угла, где я бегал. Раз я встревожился, он обязан был это сделать. Ерунда какая — то!
— Да, — сказал Старик. — Интересно. Когда Григ забор перелез, Мистер Томпсон мне сразу сообщил. Что скажешь, Мистер Томпсон?
— Тревога была ложной, — отвечал Мистер Томпсон. — Зная, что вы обсуждаете проблемы чрезвычайной важности, я не счел возможным отвлекать вас по пустякам. Кроме того, там так темно, что трансляция изображения с фиксирующих двор камер представлялась просто бессмысленной.
Лип хихикнул в кулак. — Это он у нас всегда так выражается, объяснил он Григу. — Чистый немец.
— Надо взять факелы и пойти осмотреть место, — предложил Лонч. Могут быть слепцы.
— Пошли — пошли, — сказал Барт. — Я еще галлюцинациями не страдаю.
Они спустились во двор. От зажженных Лончем смоляных факелов было тревожно. Ночь стала только темнее, а там, куда падал свет, ложились причудливые и страшные тени. У конюшни Барт остановился, мельком глянул на привязанных к коновязи лошадей.
— Вот тут, — уверенно сказал он, показывая на черную щель между конюшней и амбаром. — Вот в этом проходе я слышал треск. — Он шагнул вперед и протянул факел.
— Ну конечно! — воскликнул он. — Смотрите!
Растущая в проходе трава была примята, а корзинка кашки сломана и висела, касаясь цветками земли. Григ тихо присвистнул. Барт нагнулся и тронул пальцем перелом.
— Свежий, — сообщил он, выпрямляясь. — Вот. Палец мокрый. Ну, Мистер Томпсон, что скажешь?
— Система слежения не подавала сигнал, — непоколебимо отвечал Мистер Томпсон. — Естественно допустить, что она может быть неисправна. Вам следует проверить ее согласно инструкции. Но я бы не советовал вам тратить сейчас на это поистине драгоценное время. В известных пределах система функционирует. Вас, например, она фиксирует точно.
— Может, это была мышь? — предположил Лип. — Или змея? Система ведь берет только то, что выше двадцати сантиметров от земли.
— Хороша мышка! — возмутился Барт. — Кашку сломать!
— А следы? — спросил Старик. — Ты следов, Барт, не видишь?
Раздвинув траву, Барт с минуту напряженно вглядывался в землю. Вроде есть что — то, — неуверенно сказал он. — А впрочем, не знаю. Тени пляшут.
— Ну ладно, — сказала Чака. — Хватит тут страсти нагонять!
— Не бойся, маленькая, — ободрил ее Лонч. — Мы тоже не лыком… Пошли лучше назад. Время дорого, а мы тут в крапиве роемся. Я ж тебе говорил, Барт, нервишки шалят.
— При чем тут нервишки! — взорвался Барт. — Ты же видишь!
— Ладно, ладно, — Старик приобнял Барта за плечи, подтолкнул к дому. — Пошли назад. Тут сейчас делать нечего. А завтра все равно уезжать.
У дверей Старик и Григ остановились, пропуская сантеров в дом.
— Ну что, — сказал Старик, когда Барт, идущий последним, затопал сапогами по лестнице, — тебя не смущает этот странный визит? Похоже, Барт не ошибся.
— Очень смущает, — сказал Григ. — Я не стал лишний раз волновать ребят, но мне это совсем не нравится. Может, они уже здесь? Я ищу их, а они следят за мной. Главное: собаки не лаяли. И Мистер Томпсон промолчал. Значит, система слежения не сработала. Как они сумели ее блокировать? Она ведь хорошо защищена. Или они на самом деле меньше двадцати сантиметров? По поверьям они, конечно, гораздо длиннее, но ведь у страха глаза велики. В общем, тут есть над чем подумать.
— Ладно, — сказал Старик. — Не будем паниковать. Утром еще посмотрим повнимательнее, а пока пошли в дом.
Группа уже ждала Грига.
— И что же ты намерен делать дальше? — спросил Старик, усаживаясь на свое место.
— Ехать туда. Теперь у меня есть ключ. Антип написал письмо. Вот оно. — Он вытащил из — за пазухи свернутый лист бумаги, развернул, положил на стол. Все уставились на корявые строчки.
— А ты сам не мог такое раньше изготовить? — поинтересовался Лонч.
— Мог. Но без подписи. Это же вообще не подпись, а особый знак. Ты думаешь, я его знал?
— Все понятно, — Лонч с хрустом потянулся. — Жаль, конечно, что обстоятельства сильнее нас. Очень обидно уезжать. Но и тебе не позавидуешь. Веселая у тебя теперь жизнь начнется. Ну да ладно. Сколько там осталось до открытия ворот? — обратился он к Старику. — Не пора ли собираться?
— Постойте! — воскликнул Григ. — Да ведь я же к вам за помощью пришел. Вам нельзя уезжать! Мне тут без вас не справиться.
— За помощью? — удивился Барт. — Мы тебе можем помочь? Что ты имеешь в виду?
— Я боюсь, что мне помешают. Понимаете, актуализация произойдет завтра вечером, на закате. Но все идет к тому, что стрельцы окажутся в селе раньше. В этом случае Контакт будет сорван. Сдвинуть его никак нельзя. Значит, надо задержать стрельцов. Был бы жив Джой — это входило в его обязанности. Но Джоя нет, и кроме вас это сделать теперь некому.
— Значит, ты уверен, что стрельцы успеют сорвать Контакт, — уточнил Барт.
— Более, чем уверен! — Григ даже подался вперед. — Здесь все однозначно, спроси у Томпсона. Придут, увидят, что нас нет, допросят соседей, узнают о Бускове и рванут туда, тем более, что оно у Старика единственное. А где им еще искать? Антип ведь сболтнул в «Наливках», что хоромы ладил взамен сгоревших. А эти — то, московские, вот они — целые стоят. И стрельцы помчатся в село. И окажутся там днем — вы же сами прикидывали, что разрыв будет не больше трех часов. А Контакт — он перед самым закатом. Столб появляется в пятнадцать двадцать по единому. Так что Контакт они сорвут. А представьте еще, что столб с этим дьяволом появляется независимо от желания люцифериан. И не дай бог, его увидят стрельцы. Тогда не только артельщиков — всю деревню заметут. Вы понимаете, что это более чем значимая флюктуация? Она наверняка вызовет хроноклазм. А сам Контакт?! Вы представляете, что за ним стоит?! Целая цивилизация, такая же, как наша; И это последняя неиспользованная возможность! Ее никак нельзя упустить!
— А у тебя есть план? — спросил Лонч, сосредоточенно хмурясь. От былой его ироничности не осталось и следа, и Григ обрадовался, увидев осветивший глаза Лонча огонек азарта.
— Конечно; есть! — быстро ответил он. — Гном рассчитал. Это достаточно надежный вариант. Вероятность успеха выше ноль девяносто. Вы впускаете стрельцов в дом — и здесь усыпляете. У вас ведь есть усыпляющий газ. Струя из спрея — и готово. Потом запираете ворота и уезжаете. Вот и все.
— Струя из спрея? — удивился Старик. — А почему бы не оборудовать комнаты сосками? Герметизировать их…
— Да. Это исключит прямое воздействие, — поддержал Старика Барт.
— Возможно, — кивнул Григ, радуясь, что Группа быстро втянулась в обсуждение операции. — Вам самим придется детализировать план вместе с Томпсоном. Главное, что в итоге стрельцы проспят до заката. И если даже их и хватятся раньше, Контакту помешать уже никто не успеет.
— Отлично! — Лонч вскочил на ноги, упругим шагом прошелся по горнице. — Ну хоть напоследок настоящее дело выпадает. А то я тут чуть мхом не порос!
— Но мы не справимся! — воскликнула Чака, возмущенно глядя на Грига. — Мы ведь простые Наблюдатели. Нас никто не готовил для акций!
— Ну что ты, девочка! — укоризненно прогудел Барт. — Дело ведь несложное. Да и потом у нас есть Мистер Томпсон. Он же будет вести нас.
— Любой сантер в бою стоит пятерых! — возбужденно выпалил Лип и покраснел.
— Ну, это не совсем так, — сказал Григ, глядя на Чаку. — Человек, чью руку держит Контролирующий центр, действительно легко отбивается от четверых противников. При условии, конечно, что все они одинаково вооружены. Так что, если исходить только из этого, то благодаря импульсаторам в коре Мистер Томпсон способен уберечь вас в бою. Но не забывай, Лип, что у этого контроля есть свои минусы. Сейчас Томпсон просто предупреждает вас, что можно и чего нельзя. В бою же при угрозе создания хроноклазма он может парализовать тебя, а это — верная смерть. Вот почему Чака права: возможности Наблюдателей ограничены. Однако подобное дело, я считаю, нам вполне по плечу.
— А ты? — спросил Лип. — Ты сам не боишься, что тебя парализует?
— Мне легче. Я — Свободный сантер.
При этих словах Барт тихонько присвистнул, а Лип метнул на Грига испуганный и одновременно восторженный взгляд. Легенды о погружениях Свободных сантеров составляли основу темпорального фольклора, но при этом мало кто мог похвастаться, что лично знаком хотя бы с одним из них. Только единицы из огромного числа работников Службы Времени носили это звание, означающее, что Контролирующий центр не блокирует команды их мозга мышцам. Конечно, это было чревато угрозой для судеб всего мира, не говоря уже о конкретных людях, но планета вынуждена была рисковать, поручая Свободным сантерам наиболее сложные и смертельно опасные операции, в которых требовалась абсолютная уверенность, что никто не схватит тебя за руку в самый нужный момент. Это было высшее доверие, и они старались оправдать его, делая все, чтобы не перейти запретный рубеж, и погибая из — за этот гораздо чаще, чем отдавая победные рапорта.
— Но неужели нет другою варианта?! — воскликнула Чака. — Может быть, начать все с начала?
— Нет, — Григ покачал головой. — Антип уже продал Старика, и это изменить невозможно. Ситуация схлопнулась. Возврат в исходную точку уже значимо флюктуирует. Гном не позволит замкнуть петлю. Однако это вовсе не означает, что следует вообще отказаться от каких — либо попыток выйти на Контакт. Такое решение было бы трусостью. Тем более, что речь идет о последней возможности — другой, скорее всего, уже не будет. Поэтому мне остается только идти до конца. И если вы сможете мне помочь, будет очень хорошо. Впрочем, — он внимательно оглядел притихших под его взглядом сантеров и задержался на Старике, — если кто — то чувствует… ну, что может стать обузой… лучше, конечно…
— Григ, Григ… — Старик укоризненно покачал головой и нахмурился. Как ты можешь?! Я, кажется, не давал тебе повода. Мы сделаем все, что надо. Ты думаешь, мы не понимаем, как это важно? Да за такое дело и голову сложить не жаль!
— Голову складывать не надо, — Григ виновато положил ладонь на руку Старика. — Да вам, я думаю, это и не грозит. Гном считал, и Мистер Томпсон может подтвердить. Все должно произойти быстро и без особых эксцессов.
— Не беспокойся, Григ, — сказал Барт. — Мы прикроем тебя. Все будет в порядке.
— Только Чаку хорошо было бы все же убрать, — добавил Лонч. Спокойнее было бы…
— Меня?! — вскричала Чака. — Я обязательно останусь!
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Старик. — Мы это еще успеем обсудить…
— Значит, договорились, — утвердительно спросил Григ. — Тогда мне надо готовиться. Я должен пойти к себе. Тут не очень далеко. Встречаемся здесь же через четыре часа.
— Я провожу тебя, — сказал Старик.
Они вышли во двор. Тявкнула собака, но, узнав Старика, смолкла.
— Ты куда сейчас? — поинтересовался Старик. — Домой побежишь?
— Нет, — Григ покачал головой. — К Сытину.
— Что так?
— Да у меня же все там. Хорошо, пока не гонят. Я ведь темпоратор в лесу прятать не стал. Решил под рукой держать. А у этого Иванова и схоронить ничего нельзя. Ты бы видел, какой у него двор! Два сруба да баня. Я потому у Джоя чаще бывал, чем дома.
— Ну тогда беги. А может, приляжешь у нас? Что тебе там?
— Пожечь все надо. Мало ли как повернется..
— Что ж, — сказал Старик, — раз так… Решетки — то пролезешь?
— Я — то? Ты что забыл, где я сижу? Да меня каждая собака знает!
— Ну хоть фонарь тебе дать?
— Не надо. Я же вижу в темноте.
— Тогда ступай, — Старик легко коснулся его плеча. — И возвращайся скорее.
Они обменялись крепким рукопожатием.
— А ты еще силен, Старик, — одобрительно засмеялся Григ. — Тебе в драке, небось, и Томпсон не нужен?
— Давай, давай, — Старик добродушно подтолкнул его в спину. — А то и в отхожее место сходить не успеешь.
Григ махнул рукой.
В доме Сытина уже спали. Народу там жило теперь немного, и Григ сумел прошмыгнуть к себе незамеченным. Пробравшись в свою каморку, он запер дверь и, затворив ставни, зажег свечу. Надо было все почистить и прибрать, поскольку могло получиться и так, что ему уже не придется вернуться сюда. И если темпоратор и дезинтегратор, спрятанные в стене, будут в случае опасности уничтожены Гномом, то к остальным вещам это не относилось. Следовало проверить все, чтобы случайная ошибка не вызвала хроноклазм. И так уже на этом маленьком участке пространственно — временного континуума хватало флюктуаций. Масса их еще не стала критической, и всепоглощающее время должно было стереть их следы, дав нарыву рассосаться. Однако злоупотреблять этим не стоило. Ибо редко кому удается угадать, какое перышко окажется последним и вызовет взрыв.
Григ разделся, открыл сундук и вытащил свежую пару белья.
— В чистенькое, в чистенькое, — сказал он себе, усмехаясь. Собороваться бы еще.
Именно сейчас, меньше чем за сутки до решающего броска, сомнения и неуверенность все чаще обжигали его, вызывая желание бежать, куда глаза глядят. Слишком многое было поставлено нынче на кон и зависело теперь от его воли, знаний и способностей, чтобы он мог относиться к возможной неудаче безразлично или, по крайней мере, спокойно. Груз взятой им на себя ответственности давил на плечи, пригибая к земле, мешая дышать, вызывая нервную дрожь в пальцах и плечах. Но как бы ни было ему плохо и страшно, он держался, до боли сжав челюсти, за несколько коротких и жестких слов, тех слов, которые год назад привели его, заставив бросить все, чем он жил раньше, в Службу Времени, с маху вогнав между бешено вращающихся шестерен готовящегося погружения — если не я, то кто?
Сменив подвертки, он связал все грязное в узел и велел Гному открыть стену, собираясь сжечь обноски в дезинтеграторе.
Дрогнули, вышли из пазов, поворачиваясь вокруг оси, доски, запахло пылью, и Григ, уже протянувший было руку к дезинтегратору, охнул и отпрянул назад. Он еще не понял, что произошло, но тренированный глаз уже выхватил и отметил какой — то непорядок. Что — то было не так, и это что — то в таком месте, как ниша темпоратора, обязательно означало опасность и угрозу.
Он поднес свечку и всмотрелся в темноту. Язычок пламени дрожал, и по стенам ниши плясали тени. Но главное он увидел хорошо. Темпоратор, и дезинтегратор были на месте. И чересседельные сумы с контактером и всякой всячиной стояли рядом, там, где он их поставил. А вот с костюмом для нуль — перехода что — то случилось. Костюм лежал не так.
Обычно, аккуратно сложенный, он покоился на плоской крышке темпоратора, практически точно посередине, и каждый раз, случайно зацепив его, Григ тщательно поправлял сверток, подвигая на место, внутренне подчиняясь гармонии симметрии и порядка. Теперь же, весь в неразглаженных складках, он лежал как — то боком, чуть не свешиваясь с темпоратора вниз, и похолодевший от ужаса Григ остановившимся взглядом все глядел на него, глядел — и не мог поверить.
— Гном! — возбужденно позвал он, чувствуя, как зарождается где — то под сердцем неприятный холодок.
— Да.
— Что это?!
— Не знаю…
— Но костюм не мог лежать так!
— Пожалуй… Но, может, ты его все — таки зацепил?
— Дай запись.
Присев на лавку, Григ внимательно рассматривал запись, сделанную два дня назад, когда он последний раз пользовался дезинтегратором. Тогда он зажигал лучину, но костюм все равно хорошо просматривался в открытой нише.
— Ну вот же! — взволнованно произнес он. — Лежит, как надо. Видишь, с ним все в порядке!
— Не торопись, — посоветовал Гном. — Тебе еще ставить дезинтегратор.
И действительно. Позавчерашний Григ, легко подняв серебристый ящик, сделал шаг к нише и, загораживая ее спиной, стал возиться внутри. Потом он выпрямился, но не отошел в сторону, а остался ждать, пока ниша закроется.
— Тьфу ты! — Григ с досады сплюнул. — Чего ж я так выставился?! А фронтальные камеры?
— Ну они же нишу не берут.
— И с тех пор здесь никого не было?
— Сигнализаторы молчали.
— А запись?
— Просматриваю… Нет, — сказал Гном через пару минут. — В комнату никто не входил. Видимо, все же ты его сам так оставил.
— Да? — Григ встал, подошел к нише, потрогал задумчиво бревна. — Не нравится мне это, — сообщил он.
— Надо тебе поспать, — сказал Гном. — Ты так долго не протянешь.
— Конечно, — согласился Григ. — Дай только наведу порядок.
Он развернул и проверил костюм, оглядел темпоратор. Все было, как надо. Костюмом никто не пользовался. На темпораторе светилась дата его появления в этом мире. Прокол — пакеты на рукавах были полны. Вытерев со лба выступивший пот, Григ вытащил дезинтегратор.
— Ф — фу, — пробормотал он. — Что за напасть! То у Старика, то здесь… Неужели и вправду? Или почудилось?
«Хватит, — сказал он себе. — Не думай об этом. Смотри в оба, но не думай. Самое опасное — это ночные страхи. Можно сойти с ума. А ты не для того сидел здесь полгода, чтобы сейчас сойти с ума. У тебя важное дело. Думай о нем».
И разбирая сундук, и перекладывая лежащие в нем вещи, он как бы разом вспомнил эти прошедшие полгода, дни и ночи, кровь и пот, звериную осторожность в первые недели и воспаленные глаза по вечерам, и как раскалывалась к полуночи после анализа дня голова, и совсем уже фантастическую карусель событий, захлестнувшую его после смерти Джоя, вобравшую в себя арест Антипа, допросы и пытки и потрясающее своей бессмысленной ненужностью признание плотника. Не так он себе мыслил заключительный этап. Теперь, даже сотни раз выверяя каждый шаг, он все равно двигался в стороне от дороги, брел, а точнее пробирался по бездонному болоту, блуждал в густом, дремучем, полном опасностей лесу, каждую минуту ожидая, что под зеленым, приветливым мхом разверзнется пустота.
Что там костюм! События обгоняли от, грозили гибелью всему задуманному, и теперь, будучи вынужденным включить в это дело и выставить в качестве своего щита работавшую здесь группу Наблюдателей, он все равно не испытывал уверенности, что ему удастся обмануть своенравное время и первым добежать до финиша. Туда, где его так ждут.
Он вспомнил вдруг глаза Н'Габе, зашедшего перед самым погружением в превентивный бокс. Им давно уже не удавалось встретиться и поговорить друг с другом. Жесткая программа подготовки заставляла Грига почти каждую ночь вешать поле гамака прямо в операторской, и Н'Габе он видел только на экране. Теперь же тот стоял рядом, молча глядя на нет, собираясь, видимо, сообщить что — то важное и не зная, как начать. И в ту секунду, когда Григ уже решился было ему помочь, Н'Габе сделал короткий шаг вперед и, подойдя вплотную, тихо, почти шепотом, сказал: — Ты уж не подведи нас, сынок. — И добавил, глядя ему прямо в глаза: — Сделай там невозможное.
Чувствуя всепоглощающую усталость, Григ загрузил в дезинтегратор все, что могло вызвать кривотолки: седой парик с бородой, рясу и клобук, пару кистеней да шестопер. Подумав, добавил и мешочек с зернью.
Вспыхнуло бесцветное пламя, дохнуло жаром из широкого раструба.
— Все, — сказал он себе, выпрямляясь. — Теперь спать.
Он растянулся на лавке, привычно расслабляясь и загадывая картинку. Чтобы быстрее заснуть, он всегда вызывал из памяти что — нибудь согревающее душу, и, вглядываясь в милые черты или в ставший по каким — то причинам родным и близким пейзаж, он медленно растворялся в мягко заливающих мозг волнах торможения.
В самом начале заброски он любил вызывать Чаку. Влюбившись в нее, как мальчишка, с одного взгляда, он вообще в первые месяцы часто просил показать светлицу, и если Чака сидела там в окружении дворовых девок, подолгу любовался ее ясным и нежным лицом, порывистой фигуркой, изящными движениями тонкой, точеной руки.
Однако надменное и презрительное выражение, с которым она каждый раз глядела на него во время коротких встреч, да несколько случайно услышанных им фраз быстро развеяли иллюзии. И тогда он раз и навсегда запретил себе думать о ней и сумел справиться с собой. Уж что — что, а с собой справляться он умел. Поэтому в последнее время он вспоминал Кея или Вадима, а чаще всего свою каюту на «Персее», свидетельницу его поражений и побед, давно ставшую для него и отчим домом, и логовом, где можно было отлежаться и зализать раны. Он сознательно вытеснял Чаку, а вот сегодня изменил себе. Впрочем, сегодня он, возможно, встречался с ней в последний раз.
— Приснилась бы хоть, — подумал он, уходя по спирали в темную и теплую, как перина, пучину сна.
И сон пришел. Но это оказался не тот, хороший и добрый сон, который так нужен был ему в эту последнюю перед Контактом ночь, а сон тревожный, полный неясных угроз и безумных трансформаций. Начало он помнил плохо, оно было сумбурным. Но потом случилось так, что он попал в западню и попал в нее вместе с Чакой. Судя по тому, что у нет было оружие, он был в заброске. Правда, он не понимал, как очутился в этих бетонных тоннелях, но это было не важно. Это было не важно, потому что он спасал Чаку. Растерянная и плачущая, она металась из угла в угол, потом они оказались в сером колодце двора, и тут в них начали стрелять. Пули почему — то были трассирующие, они красиво летели со всех сторон, крест — накрест перечеркивая пространство колодца. Это были именно пули, а не импульсы скорчера, но он не удивился этому, а только, устроившись рядом с упавшей Чакой, ватными руками поднял свой бластер и, с отчаянием понимая, что совершает преступление, стал стрелять, стрелять, стрелять…
Все происходящее было настолько ужасным, что он проснулся, но, уже проснувшись, еще несколько минут неподвижно лежал на спине, прислушиваясь, как расползаются, словно туман, последние клочья кошмара, не в силах поверить, что это был только сон…
— Господи, — подумал он. — Гадость какая… Но я, кажется, держался хорошо.
Больше всего он боялся себя во сне. Расторможенная подкорка вписывала его в фантастический калейдоскоп порожденных мозгом иллюзий таким, каким он был на самом деле. Все, тщательно задавленное и спрятанное в тайниках подсознания, во сне обычно выходило наружу — точно так же, как могло выйти и в любой экстремальной ситуации. Поэтому, если бы он, не дай Бог, струсил во сне… К счастью, он не струсил.
— Хватит, — сказал он себе. — Пора вставать. Гном! Время?!
— Ноль один, ноль семь по единому.
Пора было. Давно уже пора.
В доме у Старика никто не спал. Барт, еще более суровый от набрякших под глазами мешков, отпер ворота.
— Ну что? — спросил Григ, пожимая протянутую руку. — Вчерашний угол осмотрели уже?
— Нет там ничего, — нахмурившись, сказал Барт. — Земля сухая была.
— Ну и что. Может, и вправду показалось. Сами — то готовы?
— Готовы, готовы, — сказал Барт, и непонятно было, то ли шутит он, то ли злится. — Мы всегда готовы.
— Тогда пошли.
И снова они сидели в горнице за непокрытым столом и Григ, теперь уже на правах старшего, подробно разбирал со Стариком и Бартом предстоящую операцию.
— Индивидуальные фильтры у всех?
— У всех.
— Уже вживили?
— Конечно.
— Какие комнаты успели оборудовать сосками?
— Весь первый этаж.
— А щели не забили?
— Нет. Прошлись полиуретаном.
— А второй?
— Этого мы не допустим.
— А если все — таки?
— Тогда индивидуальные баллончики.
— А если не все войдут сразу?
— Лип с Лончем будут оттаскивать в дальнюю комнату.
— Значит так. Возьмем худший вариант. Они приезжают. Часть спешивается, часть остается на конях. Десятник и еще человек пять идут в дом. Не выходят. Заходят еще трое…
— Пауза будет большая. Первых успеем убрать.
— Так. Остается несколько человек. Они насторожены. Эти трое не выходят. Оставшиеся хотят в тревоге выехать со двора.
— Ворота заперты.
— Но их тоже надо в конце концов нейтрализовать. Выходить вам нельзя. Они хорошо вооружены. Не рубиться же вам во дворе! Как быть?
— В этом случае мы имитируем шум драки в хоромах. На него они кинутся. — Пожалуй… Но вы переполошите соседей.
— Они сделают вид, что ничего не видит и не слышат.
— Но потом дадут показания.
— Потом будет уже поздно. Раньше полудня их не хватятся.
— Еще одна сказка родится, — мечтательно сказал Барт. — Будто нас черти уволокли. И ведь при этом — почти правда.
— Черти… — задумчиво пробормотал Григ. — Чего же я хотел?.. Да, вот! На случай рукопашной. Только честно… Вы давно тренировались?
— Это не страшно, — ответил Барт. — Нас ведь будет вести Мистер Томпсон, а с ним, — он саркастически улыбнулся, — мы способны на чудеса.
— Напрасно ты так думаешь, — серьезно возразил Григ. — Молочную кислоту выводить нелегко. В нетренированных мышцах она накапливается быстрее. Вот меня и интересует, насколько вас хватит?
— Мистер Томпсон считает, что на полчаса непрерывного боя.
— Хорошо. Чаку спрячьте где — нибудь вне дома. В любом сарае. Только не в тереме. И оденьте ее в мужское.
Он остановился, заметив, как переглянулись Старик с Бартом.
— Что — нибудь случилось? — спросил он. — И вообще, где Чака?
— Сейчас придет, — ответил Старик. — Слушай, Григ, — он вдруг смущенно замялся, потом поднял голову, взглянул прямо в глаза, — а ты бы не мог взять Чаку с собой?
— Чаку? — изумился Григ. — С собой? Зачем? Вы же через несколько часов окажетесь дома!
— Так будет безопаснее, — Старик посмотрел на Барта, словно ожидая его поддержки. — Всякое ведь может случиться. Загорится что — нибудь. Да любая наша оплошность — и все. Поднимут тревогу, пойди выберись из города. А вам вдвоем даже легче будет. Она подстрахует, если что.
На мгновение Грига охватила радость, но тут же погасла, и он нахмурился.
— Со мной ведь тоже опасно, — ответил он. — И потом, кто меня с бабой примет? Там мужская община.
— Мы взвесили все, — сказал Старик. — Ее уже подстригли и одели парнишкой. Будет тебе названный брат. И примут тебя с ним не хуже, чем одного. Мистер Томпсон с нами согласен. Он очень въедливо это просчитывал. Можешь поручить Гному, пусть проверит.
— Но ее могут опознать, — продолжал бороться Григ. — Коленки внутрь, грудь, те же дырки от серег…
— Грудь затянули, — отвечал Старик. — А коленки Томпсон выправит. И дырки к обеду уже зарастут. Мы все учли, Григ.
— Гм… — Григ в смятении огляделся. — Гном, — позвал он, — а ты что думаешь?
— Решай сам, — ответил Гном. — Флюктуации тут нет, а все остальное твое дело.
— Ладно, — сказал Григ, сдаваясь. — Некогда спорить. В конце концов, вам виднее. Но ведь уже пора ехать. Где она?
— На конюшне, — сказал Барт. — Помогает Лончу. Понимаешь, мы решили вьючных не брать…
Григ закусил губу.
— Лончу так Лончу, — сказал он, вставая. — Жаль мешать. Но время не ждет. Уже совсем рассвело.
Чака стояла рядом с Лончем, держа лошадей в поводу.
— Готова? — спросил Григ, иронично окидывая взглядом щегольской наряд Лонча, надевшего в честь отъезда роскошный лазоревый терлик с иршанными сапогами, и худенькую фигурку Чаки в холщовых портах и коротком коричневом армяке.
— Готова, — откликнулась Чака с вызовом.
— А вот мы посмотрим, — объявил Григ и, протянув руку, потащил за видневшийся в четырехугольном вырезе рубахи гайтан.
— В Бога веруешь? — грозно вопросил он, доставая крест. — Все, говоришь, продумали? — он повернулся к Старику.
Тот виновато отвел глаза.
— Да мы только насчет мужского… — пробормотал Барт.
Григ разжал пальцы.
— Сними и сунь под пятку, — распорядился он. И отвернулся, оглядывая уже оседланных лошадей.
Ему досталась Ягодка — статная гнедая ногайских кровей. Лошадь Чаки была рыжая, с белыми бабками — явно русского замеса. Обе лошади, он знал это, были необычайно выносливы и могли выдержать три часа непрерывной рыси без всякой помощи Мистера Томпсона.
Григ с одобрением оглядел простую, но крепкую сбрую, подтянул у Ягодки подпругу, похлопал ее по крупу.
— Добре, — пробормотал он и обернулся. Чака уже собиралась садиться, и Лонч, бережно державший ее за подъем, как раз в эту минуту выпрямился, помогая Чаке взобраться в седло. Григ отвел глаза.
— Прекрати, — сказал он себе. — В конце концов, это их дело. А у тебя здесь дела другие. Приди в себя. Не позорься.
— Ну ладно, — заставив себя улыбнуться, объявил он. — Будем прощаться, что ли?
Обнявшись и облобызавшись по усвоенному здесь обычаю со Стариком, Григ пожал руки остальным и, вскочив на свою гнедую, тронулся в открываемые Бартом ворота. Он сознательно не стал дожидаться Чаку, чтобы не видеть ее прощания с Лончем. Но Чака не заставила себя ждать. Через несколько секунд он услышал стук копыт за спиной, а выезжая со двора, увидел и ее, привставшую на стременах и машущую кому — то рукой.
Проскакав по Воскресенской, они свернули к Кремлю и, миновав Покровский собор, спустились к реке. У Живого моста Григ оглянулся. Утро только занималось, но видно было, что день обещается добрый. Чистое, уже отчетливо бирюзовое небо было безоблачным, и только вдоль самого горизонта, у Воробьевых гор, пролегла темная полоса. И звонким, напряженно — тревожным ожиданием обожгло душу, когда вспыхнули под лучами невидимого пока еще солнца ярким, очищающим огнем купола кремлевских церквей.
Быстро промчавшись по Ордынке и миновав Серпуховские ворота, они пришпорили коней и быстрой рысью понеслись по пустынной пока в этот час дороге. Путь им предстоял неблизкий. Поротовское Бусково находилось достаточно далеко, за стоящим на Пахре селом Подолом, и надо было бы поберечь лошадей, но утренняя свежесть бодрила тело, заставляла азартно напрягаться мышцы, и до самого Свято — Данилова монастыря Григ с Чакой шли ускоренной рысью.
Оставшись впервые один на один с Чакой, Григ изо всех сил старался выглядеть спокойным и бесстрастным. Именно поэтому он нарочно обогнал ее и теперь скакал чуть впереди, боясь неосторожным взглядом или словом выдать терзавшие его чувства. За эти полгода, что он провел здесь, ему довелось лишь дважды переброситься с ней парой незначительных фраз, да еще несколько раз она нечаянно попадалась ему то в сенях, то во дворе, когда он покидал Старика после очередной встречи.
Нельзя сказать, что она держалась по отношению к нему особенно враждебно. Напротив, как и подобало девице, она тут же пыталась скрыться с глаз постороннего человека. Но Григ навсегда запомнил ее безразличный взгляд, которым можно было скользнуть по привезенному в дом новому сундуку, когда она случайно влетела в горницу, где они сидели со Стариком, и Старик счел нужным представить подьячему свою дочь.
И еще был случай, о котором Григ тоже никак не мог забыть. Месяца три назад, вызвав по какому — то делу Старика, он случайно вклинился в общий разговор. Реплику Барта он, увлеченный беседой со Стариком, не разобрал. Барт что — то творил о выемке поличного у воровской жонки Малашки в Чертолье. Но фраза о том, что узнать о судьбе найденных там вещей можно через Гаврюшку, заставила его невольно напрячь внимание. Напрячь, чтобы тут же услышать издевательский смех Чаки. Отсмеявшись, Чака, не скрывая презрения, объявила, что интересоваться у Гаврюшки о Романовском списке Заточника все равно, что, спрашивать у сторожевого пса Копея, который час.
Старик потом извинялся за дочь, успокаивал Грига, что это лишь показывает, насколько хорошо тот вжился в образ и роль, но уязвленный Григ так и не сумел избавиться от неприятного осадка, и теперь, едучи бок о бок с Чакой, в очередной раз давал себе слово навсегда выбросить ее из головы.
Мысли о Чаке заставили его на какое — то время забыть о Группе, но, вспомнив наконец о тех, кто остался в Москве и сейчас напряженно ждал встречи с опасностью, Григ не ощутил тревоги. В отличие от него самого Группа имела дело с предельно ясной ситуацией. Задача, поставленная Группе была четкая и конечная. Пугающая, трудновыполнимая, но совершенно определенная.
Многое он отдал бы, чтобы иметь такую же ясность. Его самого впереди ждали только мрак и неизвестность. Темная пропасть Контакта представлялась ему даже более жуткой, чем холодные глубины космоса. Контакта с теми, кого трудно было даже назвать братьями по разуму, с теми, кто на протяжении веков вызывал иррациональный ужас, а в последнее время воспринимался как сказка и миф. Барт был прав, сказка теперь становилась былью, но радости, которую ожидаешь от встречи с чудом, Григ не испытывал. Не радость, а тревога ложилась на плечи, свинцовой плитой пригибала к лошадиной холке, нервным огнем опаляла изнутри мозг.
Что за создание находилось внутри огненного столба? Этого не знал никто. Неподвижное, как в этот раз, или неуклюже шевелящееся, как в некоторых других случаях, оно никогда не выходило за пределы светящейся колонны, и все попытки проникнуть туда к нему тоже всегда оканчивались ничем.
Очень давно, десятки лет назад, слабый и беззащитный человеческий род выдумал, пытаясь объяснить необъяснимое, потусторонний мир. Но только столетия спустя люди открыли для себя его истинного властителя. Дьявол появился на Земле не одновременно с человечеством, а лишь когда уже успели рассыпаться первые цивилизации — в разное время, но с одинаковой неизбежностью придя практически ко всем народам.
Впрочем, это не вызывало недоумения, поскольку в основе его появления лежали, видимо, реальные факты. Пришельцы, если это были пришельцы, могли осваивать новую планету неравномерно. Непонятно было другое. Записи фиксировали пассивных и не приносящих никому зла существ. Почему же в большинстве случаев они олицетворяли зло или страшное запредельное знание, что в общем — то тоже было равносильно злу? Ответа не было. И единственное, что оставалось, так это — надеяться на предстоящий Контакт, последнюю неиспользованную возможность получить ответ и на этот, и на многие другие вопросы.
Чака словно услышала его мысли.
— Интересно, — вдруг сказала она, — а зачем нам все таки этот Контакт. Может, от них, кроме гадости, и ждать нечего?
— А ты, — усмехнулся Григ, — ищешь от Контакта только выгоду? Простое любопытство тебя не мучает? А я — то, дурачок, думал, для хомо сапиенс характерна жажда познания…
— Для меня характерна, — обиделась Чака. — Но ведь от каждой экспедиции должен быть толк!
— От Контакта будет, — не оборачиваясь, ответил Григ. — Знакомство с иной культурой всегда является колоссальным стимулом для развития, даже если эта культура основана на чуждой нам системе ценностей. Это, по — моему, еще в школе проходят. А ты что, не согласна?
Не услышав ответа, он оглянулся. Чака ехала за ним, напряженно сжав губы и глядя куда — то в сторону. Она явно не желала продолжать беседу, хотя поговорить было о чем. Так же, как и она, Григ видел своего дьяка Ларионова, объясняющегося с заменившим погибшего Джоя начальником сегодняшнего стрелецкого караула, видел и по — медвежьи неповоротливого десятника Евтеева, скептически оглядывающего перед выездом свою несколько помятую с утра группу захвата. Чака, конечно, обиделась, но Григ решил не обращать на это внимания. Если обращать внимание на каждый каприз, то непонятно, как работать. В деле нельзя подчиняться эмоциям — это он знал точно. Но все равно что — то давило, мешало сосредоточиться на главном.
Они уже миновали луг у села Ногатинского и теперь ехали лесом, подъезжая к Чертанову. Длительное молчание становилось тягостным, Григ физически, всей кожей, ощущал его. Он уже чувствовал, что был несправедлив к Чаке и говорил с ней холоднее, чем она того заслуживала. Даже если он был прав по существу, не стоило отвечать так резко. Теперь приходилось думать, как снять возникшее напряжение. Не найдя ничего лучше, Григ решил спросить ее о чем нибудь нейтральном.
— Послушай, Чака, — обратился он к ней, — а ты не скучаешь по нашему времени? Ты же здесь, по — моему, почти три года. Наверное, и забывать уже стала?
Чака немного помедлила с ответом. Видимо, подбирала слова.
— Центр согласился с предложением отца, — услышал наконец Григ. — Мне утверждена индивидуальная программа. О доме не скучаю. Раз в два дня программа предписывает просмотр документальных фильмов. Я ответила на вопрос?
Григ вспыхнул. Такого ответа он просто не ожидал. Огненная пощечина обиды обожгла лицо, кровавой пеной бросилась в мозг, ударила по глазам. Ослепнув от ярости, он изо всех сил перетянул Ягодку камчой и дал ей шенкеля. Коротко заржав, Ягодка рванулась вперед, но, проскакав метров сто, Григ осадил ее и, развернувшись, подъехал к Чаке.
— Знаешь что, — заявил он, останавливая храпящую и мотающую головой Ягодку. — Ты это брось, девчонка. Нам с тобой еще работать. Стоит ли с самого начала изводить друг друга?
— А ты это себе скажи, — отозвалась Чака, глядя ему прямо в глаза. Я подчиняюсь тебе для решения определенной задачи. Но задевать меня без повода ты не смеешь! Так что, пожалуйста, будь повежливее.
Несколько секунд Григ в упор смотрел на нее, потом, не говоря ни слова, подобрал поводья и толкнул Ягодку ногой.
Получалось так, что он не прав. И в то же время он не сделал ничего такого, за что мог бы себя корить. Ситуация требовала осмысления. Но для этого надо было успокоиться.
Медленным шагом они проехали мимо Чертанова и, оказавшись за околицей, снова пустили лошадей вскачь. Теперь, когда рукой было подать до Волчьих ворот, Григ и вовсе старался с учетом возможного нападения держаться впереди. Он понимал, что Чака расценит это как нежелание разговаривать с ней, но говорить о воротах все равно не хотел. Ни к чему было тревожить и без того уставшую и не выспавшуюся девчонку, тем более, что днем по дороге еще можно было ездить. Грабили здесь, в основном, под вечер, и Григ надеялся, что их пронесет.
Впрочем, если бы Чака узнала, о чем он сейчас думает, она бы, наверное, обиделась еще больше. Не ссора и не опасность владели на самом деле мыслями Грига. Мерно покачиваясь в седле и продолжая зорко глядеть по сторонам, Григ никак не мог отрешиться, избавиться от того, что занимало и мучило его на протяжении всего последнего года, особенно теперь, когда он ехал в село.
«Интересно, — думал он, — что за неведомая галактическая битва развернулась тогда в небе над планетой? Страница чьей гражданской войны? Господи, как страшно — то небось было!»
Он вдруг, словно наяву, услышал грохот дюз и увидел, как валятся с орбиты охваченные огнем шлюпы и как на глазах у потрясенных пращуров побежденные гиганты, опальные архангелы в бессильной ярости срывают со своих небесных аксельбантов ослепительные звезды Яхве.
«Да, — думал он, — может, они и вправду ушли под землю, основав там свои города, а потом, построив новые корабли, улетели? Хотя вряд ли. Полвека назад была проведена очень тщательная локация из космоса. Но больших каверн при этом так и не обнаружили. С другой стороны, эти города, конечно же, могут быть и экранированы. Гипотезы… Только гипотезы… И ни одного факта».
— Григ! — услышал он голос Чаки и обернулся. Вглядываясь в промежутки между деревьями, он даже не заметил, как она отстала. Спешившись метрах в ста от него, как раз там, где дорога уходила вниз между густо поросших лесом бугров, она подтягивали подпругу, безуспешно пытаясь упереться соскальзывающим коленом в живот лошади. Лицо у Чаки было красное, шапка сбилась набекрень. Видно было, что сил хорошо затянуть подпругу у нее не хватает.
— Какого черта! — рявкнул Григ, тревожно озираясь по сторонам.
— Мистер Томпсон сказал, что седло трет спину, — объяснила она, безнадежно выпуская ремень из рук. — Он думал, что я справлюсь.
— Он что, не может помочь?
— Он помогает. Но видишь, не выходит.
— Ну и местечко ты выбрала! — Григ спрыгнул с лошади, приподнял легкое березовое седло и, просунув руку под потник, ощупал спину кобылы. Спина не была сбита, Мистер Томпсон среагировал вовремя.
— Смотри! — Он ткнул кулаком в брюхо гнедой, чтобы та выпустила воздух, и, сильным рывком натянув ремень, захлестнул узел.
— Давай быстрей! — Проверяя, он покачал седло, бегло осмотрел сбрую. — Другой раз спрашивай, где остановиться.
— А ты не погоняй, — отозвалась Чака, не очень ловко ловя ней стремя и берясь левой рукой за переднюю луку. — Думаешь, раз помог, то можно орать?
Григ ухе держал Ягодку под уздцы, но последняя фраза взорвала его Бросив поводья, он резко повернулся к замершей от неожиданности Чаке, чувствуя неодолимое желание схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.
— Это Волчьи ворота, — объяснил он, из последних сил сдерживая закипающий внутри гнев. — Здесь, именно в этом самом месте, постоянно кого — то грабят. Я не боюсь разбойников. Но я не могу рисковать Контактом из — за такой ерунды. Кроме того, я отвечаю за тебя. Так что ты спрячь пока свою амбицию. Потерпи до вечера. Завтра мы расстанемся, а Сегодня, если не помогаешь, то хоть не мешай.
Не оборачиваясь, он подошел к Ягодке, прыгнул в седло и взял с места быстрой рысью. Через несколько минут Чака догнала его, и какое — то время они ехали молча.
— Григ! — наконец позвала она.
Обернувшись, он увидел ее покрасневшее лицо.
— Извини… — пробормотала Чака, отводя взгляд. — Я не думала…
Не отвечая, он приподнялся на стременах и огляделся. Теперь они приближались к Пахре. До села оставалось всего ничего, и поэтому Григ решил остановиться и спешиться, чтобы спокойно посмотреть, как будут развиваться события, да заодно и перекусить. Они съехали с дороги и, углубившись в лес, остановились на первой же поляне, где и повалились, усталые, в траву, пустив лошадей свободно пастись. Сделали они это вовремя, потому что буквально через несколько минут прозвучал сигнальный гонг, и на высветившейся картинке Григ увидел знакомую улицу, спанорамированную камерой с конька над воротами, фыркающие морды лошадей, багровое пламя кафтанов Васильевского полка и знакомые бородатые лица стрельцов, сгрудившихся у въезда во двор.
Залаяли собаки. Сошел неторопливо с крыльца и завозился с засовом Барт, переругиваясь через створки с десятником. Григ невольно привстал на локте, а потом и сел, привалившись спиной к растущей рядом осине. Села и Чака. Ворота распахнулись.
Стрельцы, демонстрируя посадкой силу и достоинство, вальяжно въезжали во двор. Было их человек десять вместе с Евтеевым — все рослые, румяные, откормленные. У крыльца четверо спешились. Остальные сидели важные, исполненные сознания собственной значимости, не глядя, как запирает за их спинами ворота Барт.
Теперь Мистер Томпсон переключился на внутренние камеры, и Гном послушно передавал изображение Григу. Стрельцы, даже не задержавшись в сенях, ввалились в горницу и теперь стояли там, широко расставив ноги, безразлично оглядывая утварь. Они ждали Старика. Григ так и не уловил, когда пустили газ. Один из стрельцов осоловело глянул вокруг, зевнул, смачно раздирая пасть. Откуда — то сбоку вынырнул Лип с Лончем, проскользнули тенями, стараясь подстраховать и подхватить падающие тела.
Только один десятник понял в последнюю секунду, что дело неладно, цапнул рукой палаш. Но было поздно. Глаза у него закрылись, он покачнулся и рухнул на левую руку оказавшегося рядом Лонча. Подхватывая упавших под мышки, Лип с Лончем быстро затаскивали стрельцов в ложницу, аккуратно складывая их на полу. Покончив с этим, они снова исчезли в боковых каморках, и тут же зазвучал, потек из всех щелей шум драки, крики и топот. Мистер Томпсон снова переключился на двор. Стрельцы, до этого равнодушно сидящие в седлах, заволновались, двинули вперед лошадей. Трое, нет, четверо спрыгнули на землю, бросились к высокому крыльцу.
— Повезло ребятам, — сказал Григ вслух. — Частями входят.
Шум драки усилился. Трещало дерево, слышались глухие удары, кто — то закричал. Не выдержав, последние двое спешились и, выхватив сабли, ринулись внутрь.
Мистер Томпсон опять задействовал камеры в горнице, и Григ увидел замерших в центре пустой комнаты стрельцов. Держа сабли наголо, они затравленно озирались по сторонам. Казалось, еще немного, и они бросятся дальше, в глубину дома. Но тут глаза их подернуло поволокой, снова мелькнули Лип, Лонч и присоединившийся к ним Барт, мгновение — и все было кончено.
— Барт! — по лестнице спускался Старик. — Лошадей всех в конюшню! Ребята управятся без тебя. Григ! — позвал он. — Ты видел?
— Блестяще! — сказал Григ, чувствуя невероятное облегчение от того, что все кончилось. — Поздравляю! Я думаю, часов десять они проспят.
До последней минуты он боялся, что что — нибудь сорвется. Не был уверен в Группе. Надеялся на нее, но все же ждал беды. К счастью, все обошлось.
— Ты где?
— Да километров тридцать, считай, отмахали. Почти у Пахры стоим.
— Близко уже. Ну, давай езжай.
— Сейчас поеду. Но и вы не тяните. — Он пружинисто поднялся на ноги. — Собирайся, — обратился он к Чаке. — Взнуздать — то сама сумеешь?
Чака молча кивнула и, мрачно глядя перед собой, направилась к своей гнедой. Григ закусил губу.
«Ну и пусть, — сказал он себе. — Скоро все это кончится. Не обращай внимания, думай о деле. У тебя впереди трудный вечер. И туда еще надо добраться».
За переправой он пришпорил Ягодку, обогнал Чаку и, свернув за Подолом в сторону Рожайки, велел Гному с Томпсоном вести лошадей одним аллюром. Было всего лишь час дня, дня летнего, очень большого и долгот. Поэтому и ехал он медленно, зная, что приезжать слишком рано не стоит. Артельщики должны только принять решение. Времени изменить его им оставлять нельзя.
А в доме Старика собирались, выводили лошадей, закрывали ставнями окна, вешали замки и последний раз обходили комнаты, проверяя спящих. Уже гарцевал по двору на сером в яблоках жеребце Лонч, и не очень умело седлал своего коня Лип. Уже Старик грузным шагом сходил с крыльца, принимая у Барта поводья. А Григ и Чака медленно трусили по дороге, и молчание висело в сгущающемся вокруг них воздухе, и плохо было. Тоска клешнила сердце, отчаянная тоска безнадежной любви.
Стараясь справиться с собой, Григ изо всех сил сжал челюсти. Его спасение было в работе. Она ждала впереди. И думать надо было сейчас только о деле. Только о нем и ни о чем другом. Те, кто позволял себе в Поиске думать о другом, обычно пропадали без вести. Григ слишком хорошо это знал.
— Мы скоро приедем, — услышал он голос Чаки и вздрогнул, приходя в себя. — Может, ты все же посвятишь меня в свои планы?
Григ натянул поводья и оглянулся. Чака, не спеша, догоняла его, по — офицерски прямо держа спину, слегка приподнимаясь на стременах.
— Мне, конечно, все равно, — продолжала Чака, — но я по незнанию могу невзначай и навредить.
— О господи! — Григ растерянно развел руками. — Неужели ты думаешь, что я что — то скрываю. Просто мне нечего тебе сказать. Бумагу, что написал Антип, ты видела. Я очень надеюсь на нее. А плана у меня никакого нет. Действовать будем по обстановке. Ты лучше молчи. Стой чуть сзади и молчи. Ты — мой младший брат, тебе положено молчать. Надеюсь, в этом нет ничего обидного?
— Ничего, — сухо отвечала Чака.
Разговор оборвался.
«К черту! — подумал Григ. — Чего я себя все время виноватым чувствую? Навязали на мою голову, пусть сама думает, как не помешать. В крайнем случае, Томпсон остановит. У меня и так забот по горло».
Разозлившись, он подъехал к Чаке и, схватив серую под уздцы, остановил ее.
— Послушай, Чака, — сказал он, пытаясь скрыть раздражение. — Нам надо договориться. Я понимаю, что моя компания тебе не по душе. Но сейчас не до этого. Сейчас у нас только одно дело — Контакт. Ему должно быть подчинено все. А дуться будешь потом. Ясно?
— Ясно… — пробормотала Чака.
— Вот и хорошо.
Он хотел было добавить еще, но Чака вдруг изменилась в лице, и прежде, чем он понял, что ее так поразило, она протянула руку вперед и внезапно севшим голосом возвестила: — Село…
Григ резко развернулся в седле, вгляделся в паутину ветвей.
Совсем рядом, на серебристо переливающемся в просветах между деревьями лугу, виднелся возле заново выбеленной церкви выведенный уже под крышу господский дом, окруженный хозяйственными постройками, а дальше, у подножия холма, но только с другой стороны проселка, синела речка и лепились друг к другу хилые, крытые камышом избы.
— Ну вот, — облегченно сказал Григ, трогая потянувшуюся было к траве лошадь. — Приехали. Нам туда.
Рядом с церковью, но по другую сторону от жилища попа, на отшибе от села стояла обычная русская изба, в которой жили артельщики. Они и сейчас были там. В господском доме оставалась еще работа, но артель сегодня отдыхала, и Григ знал — почему.
Они подскакали к избе артельщиков, спешились, привязав лошадей к росшему возле дома дереву, и пошли к крыльцу. В избе было смонтировано несколько камер, и, следя за артельщиками, Григ специально замедлил шаг, добиваясь, чтобы артельщики, заметившие их в боковые окна, успели прийти в себя и принять хоть какое — нибудь решение. С первого дня их появления здесь, он следил за ними, изучив особенности и привычки каждого, и, зная их, как родных, с нетерпением ждал личной встречи.
Федор, Кузьма, Пров, Митяй и Анемподист — все они находились сейчас в доме, мирно занимаясь своими делами. Пров с Кузьмой возились у печи. Напротив виден был сидящий на коньке Федор. Федор был кем — то вроде бригадира в артели. Вообще — то в артели не было старшего. Антип тогда не врал Григу в тюрьме. Общественные обязанности мужики демократично делили поровну. Но Федор с его густой бородой и зычным басом выглядел представительней остальных, и поэтому именно ему поручалось вести от имени артели переговоры, наниматься на работу и получать деньги. До появления Грига он сосредоточенно латал кафтан.
Сидевшие в «бабьем куте» Митяй и Анемподист играли в кости. Они по очереди кидали зернь и проигравший тут же подставлял лоб под щелчки. Играли они с увлечением, но тем не менее именно Анемподист взглянул в окно и увидел подъезжающих к дому всадников. Он вскочил и, крикнув Федора, мигом метнулся в красный гол, срывая занавешивавший икону убрус.
Григ уже подходил к крыльцу, когда дверь отворилась, и в проеме, поправляя подпоясанную шнуром рубаху, появился Федор. Он молча возвышался над Григом, не двигаясь и не размыкая рта.
— Здравствуй, брате, — приветствовал его Григ.
— И вы будете здравы, — отвечал Федор.
— Не скажеш ли, иде туто искати артель теслей? Тамо старостой Феодор Кичига.
— А про что ти та артель? — вопросом на вопрос отвечал Федор.
— Ано учинка у мене до их есть.
— Так считай, что ты ея нашед, — сообщил Федор, сходя с крыльца.
— Ея — не ея… — отвечал Григ, делая шаг навстречу и протягивая руку. Очень сильно рассчитывал он на это рукопожатие. Был у артельщиков в ходу обычай здороваться, по — особому переплетая большие пальцы. Что — то вроде тайного масонского знака. Григ знал об этом и теперь, плотно вогнав ладонь, прижался своим большим пальцем к верхней косточке запястья Федора, напряженно ожидая его ответа. И тот, опешив от неожиданности, повторил привычный жест. Повторил — и тут же отдернул руку, словно бросил.
— То добре, — сказал Григ удовлетворенно. — Нынча верю. Звати мене Гаврюшка. Ан сице брат мой младой, Ивашка. А ты бо, Федор. Ну, поидем в избу, разговор есть.
Они вошли внутрь, где их уже ждали, хоть и делали вид, что занимаются своими делами. Но не отпускали друг другу щелчков Митяй и Анемподист, и Кузьма бросил собирать на стол, сидел, глядя в окно, на лавке. И только Пров все так же ковырял кочергой в печи, будто искал там что — то.
— Будете здравы, — с порога сказал Григ, сдергивая колпак и кланяясь. — Ан иде мочно поговорити? — обратился он к Федору, обводя взглядом избу.
— А тута и рци, милой человек.
— Разговор у мене особый, — предупредил Григ.
— А у нас тута убо вси свои. Ты, прежде, не робей.
— Ин бити тому, — сказал Григ, сдаваясь. — Ванька! Гляди в окно!
Он подошел к Федору вплотную, засунул руку за ворот и вытащил из — за пазухи письмо Антипа. — Грамоте обучен? Ну тогда чти.
От этих минут зависел успех всей операции. Момент знакомства, казалось, был продуман до мелочей. Центр разработал десятки вариантов возможных действий артельщиков, учел личностные характеристики Федора, сделал необходимые поправки на факторы, определяющие функциональное состояние его организма. Долгими тренировками и страховкой Гнома мимика Грига была доведена до совершенства. Даже одежду ему подбирали с учетом любимых цветов вышедшего к нему артельщика.
Однако возможность срыва все равно оставалась. И Григ каждой клеточкой тела ждал этого, вслушивался, стараясь предугадать реакцию Федора, в малейшие оттенки его интонации, ловил самые незаметные движения рук.
Федор медленно развернул послание, пробежал написанное, вскинул глаза на Грига.
— Где он? — спросил порывисто. — Что с ним?
— Взяли Антипа, — сказал Григ, и лицо его горестно исказилось. Непотребное о государе рекл. Не летати боле соколу. Взяли ж его, ан аз к вам побегох, яко он повелел. Аз Гаврюшка, Иванов, подьячий, на Земстем дворе в письме состою. Нешто он не сказывал вам о таком? У мене годовал он. Завсегда, пришед на Москву, жил. В запрошлый раз открылся он мне во всем. Аз верую теперича истинно… — Он встал на колени, спиной к красному углу, и, глядя остекленевшим взглядом сквозь замершею у печи Права, отбил три земных поклона, — …в царя демонскаго, отца бесовскаго, князя тьмы. Его почитаю, ему предаю душу свою, ему рад служить ныне и присно и во веки веком.
Краем глаза он увидел, что Чака, стоявшая до сих пор у двери, шагнула вперед и, оборотившись так же, как и он, спиной к красному углу, бухнулась на колени, чтобы отвесить троекратный поклон.
— Молодец! — мысленно похвалил он.
— Спасибо! — донеслось в ответ.
Федор, нагнув большую голову, потерянно смотрел в пол.
— Антипушко… — только и вымолвил он, протягивая письмо Прову. Чти, Пров.
Пров медленно прочитал письмо вслух, задержался, внимательно разглядывая знак внизу листа.
— Вот како, — наконец пробормотал он. — А мы ужо думали… — И обвел глазами артельщиков, замерших в тоскливом осознавании случившегося.
— Ах, брате, брате, — шептал Федор. — Не ладно бысть тобе, эх… Яко же так? — спросил он, обращаясь к Григу. — Како такое содеялось?
— Про то не веде, а веде точию, еже взяли Антипа в наш приказ по государеву делу. И на пытке он собе язык скусил. До тот аз его не видох, бысть не мочно, потом ужо проникнул…
— Что же убо ждет его?
— Не вем. Како государь решит. Бают же, дело ясное. Знамо, конец един.
— Неужто казнят?!
Григ только склонил голову.
— Эх, Антип, Антип, — Федор шагнул к окну, тяжело мотая головой. — Не уберегся, брате, не уберегся.
— Язык — то скусил, — сказал из своего угла Пров. — По уставу содеял. Тайну не выдал.
— Ин быть тому, — сказал Федор, отходя от окна и возвращаясь к Григу. — Сказывай, чего ти желаеши? С чем пришед?
— Желаю воити в артель вашу, быть верным товарищем, свято хранить тайну и дать на верность страшную клятву, — торжественно отвечал Григ. Вместе с братом моим единоутробным, за коего ручаюсь головой.
Он уловил сомнение на лице Федора и вмиг откликнулся, отрабатывая продуманный заранее вариант.
— Думаеш, не шиш ли аз? Опасно, конечно. Но суди сам. Иже б аз от царя шед, к чему то? Легчае есть стрелцов прислати, да взяти вас всех в железа, да на дыбу стащити. Ан аз сам пришед. Примете ми — жалети не будете, не подведу. Примите! Тем паче мастер кровельной нужден вам. Ан аз обучен. Крестный мой тесля бых. Аз, малец еще, ему пособлял. Хошь проверь.
— Ан и проверим, — сказал Федор и повернулся к Прову. — Что скажеш, Пров? Ты — хранитель.
Григ знал, что артельщики иногда величают невысокого, но плотно сбитого и неторопливого Прова этим странным титулом. Вероятно, он соответствовал званию кастеляна общины, поскольку в ведении Прова находилось все ее немудреное имущество.
— Проверим… — задумчиво, словно взвешивая, протянул Пров. — Да только по — нашему проверим, не по — плотницки. Мышлю: спытати ево надобь! решительно заключил он.
Этого момента Григ боялся больше всего. Еще до погружения он понимал, что любой неофит в таком дьявольском деле не сможет обойтись без испытания. Но вот в чем оно будет заключаться, никто не мог предсказать. Хорошо, если все обойдется раскаленным железом или клятвой кровью — Гном с Томпсоном снимут боль и залечат раны. А если заставят некрещеных младенцев резать?
— Мы готовы, — сказал он, спиной чувствуя, так напряглась Чака. Вели, брате.
— А вдруг придется раздеваться? — услышал он ее голос и растерялся. Об этой возможности он почему — то забыл. Обрадовался, что боли не будет… Да и Гном тоже хорош!
— Я это рассматривал, — обиделся Гном. — Это маловероятно. Их культ лишен сексуальной окраски. Даже в самой мистерии они обходятся без женской энергии. Это те же подвижники, инфернального, правда, толка. Им ведь от дьявола ничего плотского не надо.
— Спытаем розно, — указал Федор и кивнул Митяю. — Ну — тко, брате, зведи ево на двор. Сам знаешь про что. А ты, — обратился он к Кузьме, розкали — ка кочергу. Спытаем молодшего.
Григ дернулся.
— Успокойся, — услышал он сквозь стук крови в ушах голос Чаки. — Иди. Я за себя постою.
Плохо соображая, Григ сунулся в дверь, на ватных ногах спустился по лестнице, двинулся за Митяем куда — то вокруг дома. Через камеры он видел Чаку, спокойно сидящую на лавке, Кузьму, сующего в печь толстый, согнутый кочергой прут, да артельщиков, внимательно следящих за ним. Все это не предвещало ничего хорошего, и Григ вдруг почувствовал противную дрожь в руках.
— Да не волнуйся ты! — одернул его Гном. — Дал бы я добро при тревожном прогнозе?! Все будет в порядке.
— Ну что, — сказал Митяй, останавливаясь, — снимай крест.
Кузьма вынул из печи капающий искрами прут, сделал шаг к Чаке.
— Крест? — переспросил Григ, судорожно стискивая кулаки.
— Крест, крест, — Митяй смотрел выжидательно. — Иде он у ты?
Откуда — то из — за печи появился Анемподист. В левой руке он держал средних размеров деисус.
— Иде — иде! — зло отозвался Григ, — приваливаясь к стене и берясь за сапог. — Онамо же, иде у ти. Под пятою. Пошто ловишь — то?
— Ну — ну, — Митяй ухмыльнулся. — Пошто надобе, по том и ловлю! — И взяв крест, швырнул его на землю. — Мочись! — приказал он.
— Чево? — не понял Григ.
— Справь, говорю, нужду на крест — то.
— Брате, — торжественно обратился Федор к Чаке, остановившись от нее на расстоянии метра. — Ин своею ли волею идеш к нам, али по принуждении?
— Сам, — отвечала Чака, волнуясь или умело делая вид, что волнуется. — Своею.
— Чево взысковеши темо, брате?
— Умысел есть, — отвечала Чака твердым и чуть хрипловатым голосом. Хочу познати чюдное.
Григ выполнил приказание и теперь, после одобрительного кивка Митяя, обтирал крест лопухом.
В избе между тем творилось нечто странное.
— Возьми кочергу, — потребовал у Чаки Федор. Чака, ожидавшая другого, растерянно переняла у Кузьмы вишневый уже на конце прут.
— Пронзи сердце Спасу, — продолжал Федор. — Смелее, молодший.
— Пошли что ли, — сказал Григ.
— Аз бо и не боюсь, — ответила Чака, делая шаг к иконе, которую Анемподист тем временем аккуратно пристроил на припечке.
Раскаленный прут ткнулся в дерево, зашипел, проходя через лак, выжег черный круг. Чака налегла на него, вдавила в доску. Артельщики, застыв, наблюдали за ней.
— Во имя Господа нашего, Сатаниила! — возгласил Федор. — Аминь!
Чака выпрямилась.
Митяй задержался в сенях, прислушался, стукнул условно. Федор распахнул дверь.
— Входите, — сказал он. — Добре держался твой молодший, — обратился он к Григу.
Григ подошел, потрепал Чаку по волосам. — Молодец, — похвалил он.
— Погоди, — мысленно отозвалась Чака. — То ли еще будет. Помнишь, Лип про зад говорил?
— Да и клятву, говорят, кровью надо подписывать. Из мизинца…
Пров снял прожженную икону, сунул ее в печь, потом повернулся к ним. Анемподист с поклоном передал ему большой наперсный крест, быстро положил перед Григом и Чакой по иконе, ликом вниз.
— Братие! — воззвал Пров, поднимая крест, который держал вверх ногами — за короткую часть.
— Коленями на иконы! — свистящим шепотом подсказал сзади Федор.
Григ с Чакой поспешно опустились на колени перед Провом. Сегодня он вел мистерию. Наверное, поэтому же ему доверили посвящать новообращенных.
— Готовы ли вы единитися с нами, забыти родных и близоких, отрешитися от мирской суеты и посвятити себя силам преисподнеи?
— Готов, — кивнул Григ.
— Готов, — сказала Чака.
Пров вытянулся, торжественно поднял крест.
— Верую! — возгласил он.
— Вторите! — услышал сзади Григ.
— Верую в князя тьмы, владыку преисподня Люцифера, ангела падшаго и возвысившагося, володетеля живота и смерти, седящаго на стале в геене огненной. Верую в сподвижников Его — Асмодея, Магога, Дагона, Магона, Астарота, Азазела, Габорима, Велиала. Верую в аггелов, наставляющих мя и сугубо поможающих дерзновению моему. Отверзаюсь Христа и святаго духа, господа животворящаго, иже от отца исходящая, иже со отцем и сыном поклоняема и славима…
Краем глаза Григ видел артельщиков, внимающих им, повторяющих, шевеля губами, каждое слово. Пока все шло нормально.
— …по волей моей, и в согласии со страшной и вечной клятвой не разглашу никоемуждо тайну велию, а ежели предам, то постигнет мя кара Ево и поразит мя и ближняя моя оружие Ево…
— Старик, — позвал он. — Ну как?
— Давай, давай, — донеслось издалека.
— …чаю живота вечнаго и власти над миром тварным и над бренной плотью своя. Аминь!
— Аминь! — эхом откликнулась Чака и замерла в глубоком поклоне.
Пров плюнул на крест и бросил его через правое плечо.
— Чашу! — приказал он.
Тот же Анемподист вытащил из — за пазухи небольшой сверток, развернул тряпицу и в темноте избы блеснули серебряная чаша и нож то ли с золотой, то ли с позолоченной рукоятью.
— Кнут!
Из — за спин выдвинулся Федор, держа в руке кожаный бич.
— Ну, малыш, — ухмыльнулся Григ, — теперь держись!
— Лишь бы рубаху не снимать, — отозвалась Чака.
— Во имя Господа нашего, царя мира сего!
Кнут свистнул, на плечи обрушился не очень сильный, но все же достаточно ощутимый удар.
— Раз! — считал про себя Григ. — Два! Три!
Он очень удивился, когда Федор, ограничившись тремя ударами, перешел к Чаке. В других сектах испытание было куда более суровым.
— Братие! — снова провозгласил Пров. — Ныня приемлем мы в лоно Церкви нашей нового брата Иоанна — имя сице есть мерзостно и отвратително…
Он принял левой рукой чашу, куда услужливый Анемподист уже налил крепкую, судя по запаху, брагу и, подойдя к Чаке, продолжал:
— Нарекается…
— Рукава! — подсказал сзади Федор. — Засучите рукава!
Григ перевел дух. Обряд оказался менее жестоким, чем он ожидал.
— …раб Бога машет, Веельзевула, Сатаниила и Люцифера имеем Исаакорум и предается в повинутие Аваддону, демону зла, раздоров, грабежей и пожаров, войн и разорений!
— Авва! — вскричали хором артельщики.
— И посвящается…
Ножом Пров полоснул по белой обнаженной руке Чаки, и Григ ощутил, как болезненно кольнуло у нет в груди. В порезе вспухла вишневая кровь, струйкой сбежала в чашу. Григ закусил губу.
— …в служители Престола Мрака и Бездны, Геены Огненной…
Рядом с Чакой появился Митяй с какой — то тряпкой, свернутой в жгут, став на колено, перехватил руку чуть ниже локтя, затянул и завязал.
— Нарекается… — снова запел Пров, переходя к Григу, — раб Бога нашего Веельзевула…
Удивительный был обряд. Без купели, без восприемников. Чем — то варварским, языческим веяло от него.
— Интересно как! — подумал Григ. — Страшно подумать, из какой дали тянется все это. Столетия! И все сохранилось.
Он скосил глаза и, пока артельщики хлебали по очереди смешанную с кровью брагу, стал рассматривать застывшую на коленях Чаку.
Она сидела, пусто глядя перед собой, и Григу вдруг с особенной силой захотелось вскочить, броситься к ней и, обняв, целовать, изо всех сил целовать это милое, дорогое, отрешенное лицо.
— Чака! — позвал он.
Чака шевельнулась.
— Мы вроде сейчас побратаемся?..
— Скорее уж посестримся, — бесстрастно отозвалась Чака. — Ты лучше смотри!
Пров протягивал ему чашу.
Григ отпил, проследил глазами за Чакой.
— Восстаньте, — разрешил наконец Пров, вытирая со лба пот. Казалось, что от этого обряда он устал не меньше их.
— Благодарствуйте, братие, — Григ прижал руку к сердцу и, поклонившись, начал подниматься с колен. И Чака поклонилась.
— Что же тепериче скажете делати? — спросил он у Федора.
— Несть до вас дела никако. Располагайтесь. Рухлядишки у вас, чаю, не многа.
— Рухлядишки у нас — что на собе, — ответствовал Григ. — Деньженцев вот толика суть.
— Деньги дайте Прову. Статки у нас общие.
— Ан можем ли мы до речки сходити? — поинтересовался Григ.
— Отчего же, — Федор посмотрел понимающе. — Передохните. Вона от мыльни тропка. Потече по е, выидеш к реке. Тут близоко. Вот она, Рожайка, под обрывом. Толико овамо долго не будьте. Сего дни, — он помолчал, пожевал губами, — таинство велие у нас…
— Добре, — сказал Григ. — Все зделаем, яко молыш. — Он отстегнул калиту, протянул ее Прову. — Поидем ли? — обратился он к Чаке.
Чака молча кивнула.
До реки они дошли быстро. Правда, тропинка выводила к броду, и, поскольку Григ хотел искупаться, им пришлось пройти еще немного по берегу, туда, где речка была поглубже. Остановившись у росших возле самой воды ив, Григ споро стянул рубаху и скинул сапоги, а потом, резво пробежавшись по колющей подошвы траве, с удовольствием плюхнулся в прохладную, бодрящую усталое тело воду.
Первые шаги по илистому у берега дну были неприятны, но Григ быстро выбрался на середину, где вода была по шею, и, ощутив под ногами не водоросли, а песок, блаженно замер, отыскивая глазами Чаку. Уставшая, она сидела в тени одной из ив и, грустно нахохлившись, чертила что — то палочкой на песке. Нелегкой была дорога, и трудным оказалось посвящение, но еще более тяжелое испытание ждало их впереди. И почувствовав мгновенный щемящий укол жалости, Григ решил вызвать ее через Гнома, чтобы встряхнуть, взбодрить, помешать соскользнуть в депрессию.
— Малыш! — ласково позвал он. — Чего насупилась? Все в порядке. Разве нет? Свяжись с отцом, как он там, где они вообще? Любимому привет передай, — добавил он, не удержавшись, и тут же выругал себя. Но было поздно.
— Вас понял, командир, — отвечала Чака. — Всем привет. Любимому особо. Разрешите выполнять?
— Действуйте, сержант, — попытался попасть в тон Григ, но вышло фальшиво, все выходило фальшиво, когда он разговаривал с ней. И зная, почему это происходит, злясь на себя за совершенно непростительные ошибки, он в сердцах скрипнул зубами и, нырнув, лег на дно.
Что ж, теперь, по крайней мере, можно было подвести итоги. Пока что все шло хорошо. Их, все — таки, приняли здесь. Их приняли здесь, и вечером они будут участвовать в затеваемой люциферианами мистерии. Они будут участвовать в мистерии, и тогда он выйдет на Контакт. Выйдет на Контакт…
Озноб пробежал по рукам и плечам, растворился в затылке.
— Контакт… При перегрузке узловых детерминант ситуацию может замкнуть. В ней будет он, Григ, действующий именно так и никак иначе. И нельзя уже будет ничего поправить и изменить. И если, не дай бог, он где — нибудь проколется… Нет! Что угодно, только не это. Надо вынырнуть, вылезти на берег и еще раз повторить все. Хватит. Надо всплывать.
— Гри — и — иг! — отчаянный крик Чаки пронзил сенсорную зону, забился в мозгу, выбросил Грига на поверхность. Впрочем, он уже видел и сам. Гном транслировал изображение с камеры на Троице у Старых Поль, направленной на резные ворота Лучниковского двора, быстро прокручивая то, что произошло за последние минуты. Сенька Хвост, пьянь и вор, известное всему Китаю кабацкое мочало, вынырнув из — за угла, нетвердым шагом, вихляя, проследовал мимо ворот, ткнулся на ходу в забор, постоял, упираясь в него руками, потом приник к бревнам лицом.
— Откуда он взялся? — окликнул Гнома Григ.
— Все строго по записи, — бесстрастно прокомментировал Гном. — Он так и шел. С Пожара. Сперва, видимо, куда — то на Лубянку. Но потом передумал, свернул к Зачатской. И у забора он останавливался. Но, постояв, пошел дальше. Теперь, как видишь, начались расхождения.
Сенька отклеился от забора и, держась за него руками, пошел вдоль, сворачивая в оставленный между дворами дьяка и его соседа, печатного мастера Мишки Кондратьева, узкий проход к колодцу. Народ толпился, в основном, на Никольской, и Сеньке удалось забраться в проход никем не замеченным. Здесь к забору изнутри примыкали сараи, и Сенька, помедлив немного, снял кафтан и, стараясь не распороть ладони о вбитые вдоль всего прохода в край забора гвозди, подпрыгнул и набросил его на торчащее железо. Ухватившись после этот за зацепившийся кафтан, он быстро подтянулся, упираясь ногами в забор, и, рискуя пораниться, грузно перевалился на плоскую, крытую дерном крышу амбара, недалеко от того места, где вчера Барт нашел загадочные следы.
— Проклятье! — прошептал Григ. — Прямо у колодца! Кто мог предположить?
«Спокойно, — сказал он себе. — Будем считать, что это закономерно. Неприятности всегда случаются там, где их не ждут. Главное — не паниковать. Главное, ни в коем случае не паниковать. Сейчас надо просто смотреть и думать. Но кто мне скажет, какого рожна понадобилось Хвосту на дьяковом дворе? Что он там увидел?»
— Григ! — донесся к нему обросший шумами голос Старика. — Ты смотришь?
— Смотрю. Надо принимать меры.
— Томпсон уже подогнал собак.
И впрямь здоровенные стариковские волкодавы Копей и Волочай уже подпрыгивали, захлебываясь лаем, внизу под амбаром.
Григ выбрался на берег, обтер рубахой голову, полез в штаны.
Чака, подобравшись, сидела на земле, встревоженно глядя на него.
— Там была щель, — снова заговорил Старик. — Двор. Пустой среди бела дня двор — вот что его привлекло. Но в дом ему не попасть. Собаки не дадут.
— Он может их убить, — вмешался Лонч.
— Побоится. А вдруг в доме кто есть. Да и сделать это не просто Томпсон не позволит.
— По — моему, — сказал Григ, — Хвост как раз пытается разобраться в ситуации. На лай ведь должен кто — нибудь выйти. Сколько вам еще до места осталось?
— Да считай полпути. Мы только Таболово проехали.
— Далеко ж вы его зарыли.
— Мы действовали согласно инструкции. Ни одного населенного пункта в радиусе пятнадцати километров. Он ведь был запасным.
Хвост наконец принял решение, подполз поближе к краю, оглядел собак и вытащил из — за голенища ножик.
— Неужто решится! — ахнула Чака. — Они же его разорвут.
Но Сенька был не так прост. Видя, что никто не выходит из дома, он осмелел. Надвинув на всякий случай пониже на глаза шапчонку, он отодрал с крыши прибитую поверх заплаток длинную жердь, а потом вытащил из кармана моток пеньковой бечевы и стал привязывать к ней нож, пытаясь сделать что — то вроде копья. Остатками пеньки он привязал другой конец слеги к своему запястью. С этой импровизированной острогой он вновь подобрался к краю крыши, надеясь, что теперь сумеет разделаться с собаками. Но мистер Томпсон вовремя отогнал их, и теперь они лаяли с безопасного расстояния.
— Сейчас бросит, — сказала Чака.
— И промахнется, — ответил ей Григ. — Не ему с Мистером Томпсоном тягаться.
И точно. Несколько раз бросал Сенька острогу. И каждый раз одна из собак увертывалась от удара, а вторая кидалась грызть бечеву, за которую Хвост тянул острогу обратно. Однако теперь он наверняка знал, что в доме никого нет. И это сделало его более решительным.
Пока что он не осмеливался спрыгнуть во двор, поскольку сладить с двумя собаками разом было очень трудно. Однако теперь он вдруг внезапно бросился к правому краю крыши и резко сиганул вниз, разом уйдя из поля зрения и собак, и верхней камеры. В тот же миг Мистер Томпсон бросил собак за ним следом, стремясь восстановить равновесие. Но, к сожалению, опоздал. Мелькнула острога, и словно налетевший на нее Волочай с протяжным воем забился в пыли, а Копей и Хвост закружились посреди двора, вздымая тучу пыли.
Не зная, что им нельзя его убивать, Сенька берег горло, забывая о других, менее важных частях тела, и поэтому Копею удалось в прыжке достать его и стиснуть челюсти на руке, сжимавшей ножик. Неожиданно прыжок этот стал для пса роковым. Не потерявший хладнокровия Сенька воровским приемом перехватил нож в левую руку и точным движением всадил его Копею в бок.
Через минуту все было кончено. Валялись в пыли, высунув языки, собаки. Жужжали в наступившей тишине мухи. Хлопал на ветру забытый ставень Чакиного терема. А перевязывающий на ходу оторванным подолом руку Хвост осторожно крался к дому.
Дверь с крыльца была заперта, но Сенька несмотря на прокушенную руку нагло влез на второй этаж и, пройдя сенями к горнице, нашел не запирающуюся дверь, за которой и исчез.
— Ну вот и все, — обмякнув пробормотала Чака. — Теперь завертится…
— Старик, — позвал Григ. — Что скажешь?
— А ничего, — отвечал из своего далека дьяк. — Подождем пока. Мы, пожалуй, что остановимся.
Но долю ждать не пришлось. Камеры показали Сеньку, шествующего по безлюдным покоям, немую сцену на пороге ложницы, потом — от, мигом отрезвевшего, с вытаращенными глазами бегущего через двор, и спешно улепетывающую по улице фигуру.
— В четвертую слободу побежал, — определил Барт.
— Нет, — услышал Григ Лонча. — В третью. Что он, по кафтанам не понял, чьи лежат?!
Григ сидел оглушенный, не чувствуя ничего, кроме противного гула в голове. Этот никто не ожидал. Такое спрогнозировать было трудно. Ситуация вышла из — под контроля.
— Ну, — спросил он, придя наконец в себя. — Что делать будем?
— Не знаю, — сказал Старик просто. — Надо подумать.
— Через пятнадцать минут он добежит до слободы, — рассуждал Григ. Еще через полчаса стрельцы будут в доме. Пока осмотрят дом, опросят соседей, узнают, каким селом владеет Старик, пока соберутся…
— Соберутся быстро, — вставил Лонч.
— Ну, в общем, часа через полтора погоня уже будет выслана.
— Спецотряд, — предложил Барт. — Мы переходим, сообщаем и после этого сюда можно прислать спецотряд, который их задержит.
— Не получается, — сказал Старик. — Это, конечно, было бы лучше всего, но — не выходит. Я уже советовался с Томпсоном. Нам до темпоратора еще часов шесть хорошей рысью. Плюс полчаса на подготовку аппаратуры. За это время они окажутся в селе, и Контакт будет сорван. А после этого все бессмысленно. Ситуация ведь схлопнется. И любая реконструкция будет флюктуировать. Стрельцов нельзя будет на дороге и пальцем тронуть.
— А если нам уговорить артель бежать? — робко спросила Чака. — И самим уходить с ними.
— Конечно, — с досадой отвечал Григ, — если стрельцов не остановить, нам больше ничего не остается. Но ведь Контакт может просто не повториться. Ну, представь себе, что он не зависит от артельщиков — что тогда? Как этим можно рисковать?!
— Что же делать? — вырвалось у Липа.
Григ отчетливо слышал его растерянный возглас. Земля словно проседала под ногами, змеилась молниями разбегающихся трещин. Он почувствовал безысходность, и в эту минуту с ужасом осознал, что сейчас решается вопрос о судьбе Контакта. Если стрельцы доберутся до села, Контакт действительно будет сорван. Группа должна задержать погоню любой ценой. Любой. Но сказать об этом он не успел.
— Я знаю, что надо делать, — вдруг объявил Лонч. — Мы должны перекрыть дорогу и остановить их.
— Ты хочешь сказать, — осведомился Барт, — что мы должны сейчас свернуть к Серпуховке?
— А у тебя есть другой вариант? — огрызнулся Лонч. — Может быть, выставить Чаку?
— Но нас слишком мало для этого!
— Почему? — удивился Лонч. — Их — то и будет всего десяток — другой. А нас четверо, Барт, и стоим мы дорого. Гораздо дороже, чем тебе кажется. Или ты просто боишься?
— Вот дурак! — возмутился Барт. — Не смерть страшна, страшно умереть за просто так. Надо, чтоб не зря. А из нас один — старик, другой мальчишка. Будет ли от нас толк?
— Я не мальчишка! — обиделся Лип.
— Да и я, пожалуй, еще не разваливаюсь, — добавил Старик.
— Мистер Томпсон, — позвал Барт, — а ты что скажешь?
Возникшая пауза оказалась для Грига настолько мучительной, что он с трудом унял дрожь в теле.
— Если вам придется сражаться не более чем с двумя десятками человек, — донесся до него наконец педантичный голос Мистера Томпсона, — то вы, скорее всего, сможете остановить погоню. При этом вероятность гибели всей группы — ноль пятнадцать — ноль восемнадцать. Вероятность смерти отдельного человека, конечно, выше, но не намного, поскольку, если погибнет один, то уязвимость Группы резко возрастет. С другой стороны, если учесть возможность коррекции нефлюктуирующих ситуаций в исходной точке их развития, то вероятность реального уничтожения кого — либо снижается до ноль десяти — ноль двенадцати. Однако повторяю: ваше сопротивление будет эффективным только в том случае, если число ваших противников будет не больше двадцати.
— Вот видишь! — воскликнул Лонч. — Что я тебе говорил! Мы сможем их задержать.
— Да, — сказал Старик. — Ты прав, Лонч. Пусть ноль восемнадцать чему быть, того не миновать. Главное, что мы можем их задержать. Раз мы ввязались в это дело, надо довести его до конца. Тем более, что больше некому. Григ! Ты слышишь нас? Мы их задержим. Работай спокойно.
Григ почувствовал, как горло перехватила спазма.
— Ну, ребята! — сказал он растроганно. — Если б вы только знали… Спасибо за все!
— Ну ладно, ладно, — грубовато проворчал Барт. — Дайка мы лучше сориентируемся, как ехать. Томпсон! Ты уже прикинул?
Ехать оказалось недалеко. Берегом Пахры следовало добраться до Подола и, встретив там погоню, уводить ее, сколь возможно, на Малоярославец. Идеальным вариантом было через час погони оторваться от стрельцов и скрыться в лесах.
— Я придумал, — радостно вмешался Лип. — Если они нас догонят, мы сумеем их напугать. Они все до ужаса боятся колдовства и ворожбы. Вот мы и покажем им кое — что. Учтите, что психологически они будут уже готовы. Во — первых, им скажут, в чем нас обвиняют. А кроме того еще это сонное царство! И если мы начнем колдовать, они так дернут, что только пятки засверкают.
— Копыта, — усмехнулся Барт.
— Ну пусть копыта.
— Хорошо, — подвел резюме Старик. — Мы еще подумаем, как их встретить. Времени у нас много. Но ты не сомневайся, Григ. Делай свое дело, а мы сделаем свое. Дай только бог, чтобы это оказалось не зря.
— И сбереги Чаку, — хмуро добавил Лонч.
— Спасибо, — сказал Григ. — Спасибо за все. Вы только не забудьте, что вам никого нельзя убивать.
— Да уж Мистер Томпсон забыть не даст, — Лонч, кряхтя, начал подниматься с земли. — Интересно, сколько же их все — таки случится по нашу душу?..
Сенька Хвост уже успел добраться до Приказной избы в полку Васильева, и сантеры, словно завороженные, не могли оторвать глаз от знобящего зрелища стрелецкой тревоги, когда из распахнутой двери караульной, застегивая на ходу кафтаны и цепляя сабли, высыпают на улицу ругающиеся на чем свет стоит ездовые стрельцы. Зычная команда «На конь!», озноб по коже — и вот уже прибылой караул, вытянувшись цепочкой, с гиканьем вынесся за рогатки и поскакал, вздымая мелкую уличную пыль, к тому месту на крестце Никольской и Воскресенской улиц, где свершилось нечто непонятное, а потому и страшное.
— Два десятка… — пробормотал оценивший на глазок число преследователей Барт. — Томпсон, десятки в полном составе?
— Нет, — через Гнома услышал Григ. — Один стрелец хворает животом, другой находится в спуске. Впрочем, это не принципиально, тем более, что второго заменяет сын. Главное же обстоятельство заключается в том, что отсутствует второй десятник, Соколов — у него загноилась рана на ноге. Так что, в итоге, тут действительно ровно двадцать человек.
Григ перевел дух. Везение было почти сказочным. Двадцать человек именно этот предел обозначил Группе Мистер Томпсон. Видать, сидевший вместо головы пятисотенный Попов не очень — то поверил сбивчивому и путаному рассказу Хвоста. Если бы он поверил, двумя десятками тут бы не обошлось.
— Луки почти у всех, — заметил Старик.
— Ровно двадцать… — задумчиво пробормотал Лонч. — Вот все и определилось…
Теперь следовало ждать. Стрельцы должны были провести повальный обыск в хоромах. Но как только они наткнутся на спящих и не сумеют их разбудить, им станет не до обыска. Угадать, как поведут они себя дальше, найдя опоенных неизвестным зельем товарищей, было трудно. Гном выдал несколько вариантов, сводящихся к тому, что десятнику понадобится некоторое время, чтобы выведать местонахождение села.
— А дальше? — нетерпеливо спросил Григ. — Узнают они, где находится село, дальше что? Здесь ведь тоже не однозначно. Ну, кинутся они, например, в приказ за подмогой. Их же всего два десятка. А тут дело темное, происки дьявола, серой пахнет.
— Десятник, — отвечал Гном, — один. Решение принять может сам. Кроме того, это Гришка Лопух, ты его знаешь. В десятники попал без выслуги, сразу при приборе. Молод и очень самолюбив. Так что славой, судя по всему, делиться ни с кем не захочет.
И оказался прав.
Название села сразу в руки Лопуху не далось. Но ему повезло с ходу выведать имя Поротова, и, покрутившись с минуту на месте, десятник решил не возиться с крючками в Поместном приказе, а сразу взять за грудки сдатчика, благо жил тот буквально по соседству.
Дальше все покатилось с неописуемой быстротой. Вырвав у ничего не скрывавшего Поротова заветное название и узнав, что находится сельцо относительно недалеко, десятник, видно, сообразил, что успеть туда и вернуться можно еще засветло. После этого он, ни секунды не колеблясь, прыгнул в седло и, даже не озаботившись захватить в слободе хоть пару пищалей, гикнул, и птицей полетел впереди своей гвардии к Живому мосту.
С разбойным посвистом кавалькада пронеслась стелющейся цепочкой сквозь Заречье, миновала скопившиеся в Щупке у досмотра возы с сеном и, горяча коней, ударилась по древней, хорошо наезженной дороге в сторону Даниловского монастыря, помахивая ногайками, пригнувшись к холкам, хмелея от бурлящей в жилах молодой и яростной крови.
— Ну, нам пора, — нарушил молчание Старик. — Будь здоров, Григ. Мы поехали.
— Удачи вам, — сказал Григ. — Счастливо.
— И тебе удачи, — прогудел Барт.
— Не волнуйся, — пообещал Лип. — Все будет в порядке.
И только Лонч ничего не сказал, молча тронул коня.
Отключившись от них, Григ посмотрел на Чаку. Съежившись, она сидела на песке, обхватив ноги руками, уставив подбородок между коленей, и в глазах ее плескалась такая тоска, что Григ, не выдержав, вдруг импульсивно сел рядом и обнял ее за плечи.
— Ну, ну, — сказал он. — Ну что ты, девочка, что с тобой? Не грусти, Чака, улыбнись сейчас же. У нас впереди большое дело. Смотри веселей! Все будет в порядке.
Он сильно прижал ее к себе, свободной рукой погладил по волосам. И тут словно лопнула какая — то незримая струна, державшая Чаку до сих пор. Лицо у нее сморщилось, перекосилось, и из глаз неожиданным потоком хлынули слезы. Уткнувшись головой в грудь Грига, она рыдала в голос, ухватившись за рубаху на его груди, кусала губы, зажимала себе рот и все же никак не могла остановиться.
Григ растерялся. Безуспешно пытаясь успокоить Чаку, он неловко гладил ее худенькие плечи, прижимал к себе, вытирал слезы, но ничего не получалось. Чака рыдала навзрыд, повторяя в отчаянии: — Это конец, Григ, это конец. Они погибнут, они все погибнут!
Чаку била истерика, и не зная, как ее остановить, Григ взял в ладони ее лицо и стал целовать его, как бы желая высушить текущие по щекам слезы. И прежде, чем он осознал, что происходит, Чака вдруг взглянула на него, глаза ее распахнулись и трясущимися еще губами она прижалась к его губам. — Люблю, — услышал он. — Люблю, давно люблю, Гаврюшка, Григ, чурбан ты бесчувственный, милый мой, люблю тебя.
Григ ошеломленно глядел на нее. — А Лонч? — беззвучно выдохнул он. Как же Лонч…
— Лонч! — воскликнула Чака. — Что Лонч?! Господи, Григ, ну что ты говоришь! Неужели ты не видел? Ты ничего, ничего не понимал? А то, что мне даже думать о тебе было нельзя?! Я же не знала, что ты наш! А потом… Ох, как мне плохо было в дороге. А ты! Ты на меня и смотреть не хотел! Я так мучилась! Боже мой, Григ, как же мне было плохо, ты себе представить не можешь!
И она опять заплакала, но на этот раз тихо и легко, и Григ, чувствуя, как плавится от невозможного, неземного счастья его сердце, обнял ее и сжал изо всех сил.
— Чака! — прошептал он, целуя ее волосы, и руки, и шею, и потом оторвав от себя ее заплаканное лицо — щеки, глаза и губы. — Чака, милая, родная, любимая. Господи! Девочка моя, счастье мое, если бы ты знала, если бы ты знала!.. Ты ведь ночами снилась мне, а я, я — то дурак, я ведь думал: Лонч. Солнышко мое! Любимая!
Так они и сидели на берегу, то смеясь, то умолкая, и Григ целовал ее, и она целовала Грига, и он ласково пушил ее короткие волосы, дул в покрасневшие глаза, и она прижимала к щекам его ладони и водила пальчиком по его лицу. Время замерло. Воздух застыл, словно стекло. Это было похоже на сказку, на чудесный сон в волшебную ночь.
— Ты ошиблась, девочка, — сказал Григ. — Женщины любят мягких и добрых. Опомнись, пока не поздно.
— Дурачок, — она прижалась к нему, обняв рукой за шею, уткнулась носом в плечо. — Откуда у тебя эти шрамы? — услышал он ее голос.
Григ смотрел на ее ладошку, легко касающуюся его груди. Он помнил биографию каждого, особенно четко того, который она трогала пальцем, но говорить о них не хотел. Лишь непосвященному шрамы рассказывали о безудержной смелости и отчаянной доблести. Те, чья кожа была исполосована рубцами, знали, что практически все они — свидетели их просчетов и неудач.
Он чувствовал себя так же, как, наверное, чувствовал бы себя солдат, приехавший в отпуск и безмолвно сидящий за столом, за которым набежавшие соседи и родные жадно ждут рассказов о героических подвигах. А он мог рассказать только то, что видел сам, но в этом не было ничего героического, а была кровь, грязь, ненависть и сумасшедшее желание выжить. Он вспомнил бесконечные заброски, синие, красные и желтые солнца, лупящие сквозь исцарапанный пластик светофильтров, и останки Поисковиков, размазанные изнутри по пробитым метеоритами скафандрам или переваренные в кашу агрессивной биосредой, проникающей сквозь любые защитные поля. Это были жестокие миры, и всех, кто прошел через них и не погиб, они делали похожими на себя.
О чем он мог рассказать? О полетах, сплошь состоящих из головной боли экстренных пробуждений? О постоянно выходящей из строя аппаратуре и потной духоте тесных, неуютных форпостов? О том, как сходили с круга самые выносливые и ломались, не выдержав, самые сильные? Даже думать об этом было тошно — не то, что говорить.
— Не знаю, — сказал он вслух. — Разное было.
Чака поняла его по — своему и обиженно сжала губы.
— Я, наверное, ужасно глупая, — сказала она, помолчав.
— Я люблю тебя, — сказал Григ, чувствуя, как обмирает все внутри от этой правды. — Ты даже не догадываешься, как давно я тебя люблю.
Ее длинные тонкие пальцы медленно скользнули по его шее, вычертили замысловатую виньетку на плече, мягко сжали предплечье, и Григ почувствовал, как перехватило у нет от этой нежности горло и как отозвалось на нее судорожным стоном давно забывшее о ласке тело.
— Григ, — она прижалась к его груди. — А тебе там было страшно?
— Страшно? — переспросил он. — Да, пожалуй. Конечно, было.
— А ты не боялся умереть?
— Умереть? — Григ задумался. — Да нет, наверное, — сказал он. — Об этом просто не думаешь. Там вообще бояться некогда И потом, знаешь, так даже лучше, когда это происходит в деле или в бою. В постели умирать хуже. Неопрятно как — то, да и родные тут же… А там сразу.
— И с мечом в руке, — со странной усмешкой сказала Чака.
Григ пожал плечами.
— Что ж, — сказал он, — тогда тебя, по крайней мере, ждет Валгалла. Брось, Чака! Я не рисуюсь. Тем более сейчас, когда все мы под Богом…
— Господи! — встрепенулась Чака. — А где же ребята? Мы совсем о них забили. Как они там?
Там все было в порядке. Группа уже подъезжала к переправе через Пахру, и до встречи с погоней у нее еще было по расчетам верных полчаса.
— Мы их встретим на том берегу, — сказал Старик, — иначе нельзя. Они же не знают дорог. Мало ли, как они поедут. Где их потом ловить?
— На берегу? Прямо возле переправы?
— Да. Мы будем поить лошадей. А увидев стрельцов, в панике бросимся седлать. Я думаю, Лопух не промедлит ни секунды, тем более, что тут мелко. Так что разрыв окажется минимальным. Они не отстанут и не потеряют нас. Выглядеть все это будет естественно. А если они нас догонят, накидаем «чечевицы». У нас есть.
— Хорошо. Делайте, как решили. И пусть с момента появления стрельцов будет постоянная связь.
— Конечно.
— Ну, удачи вам.
— И вам.
— Ка эс, — сказал Григ, отключаясь. — Слышала? — обратился он к Чаке. — Пора и нам за дело.
— Боюсь я за них, — прошептала Чака.
— Не бойся, — сказал Григ. — Они не пропадут. В конце концов, у них есть Мистер Томпсон. Пошли что ли? — он протянул руку.
— Пошли, — тихо ответила Чака, и Григ понял, что ей и в самом деле страшно.
— Не переживай, — сказал он. — Все будет хорошо. Вот увидишь.
— Ты так уверен… Почему ты так уверен? Ты не думаешь, что все может сорваться?
— Может, — кивнул Григ. — Всегда что — нибудь может сорваться. Не думать об этом нельзя. Просто кроме того, что думать, надо еще и быть готовым действовать. Что бы ни случилось, ты должен всегда быть готов действовать.
— И что, это спасет от поражения?
— Да. Если ты будешь все время действовать. Тебя могут свалить, но ты должен попытаться встать. Ты можешь потерять сознание, но, придя в себя, ты снова должен драться. Драться, сколько есть сил. И тогда ты победишь. Только нельзя переставать драться.
— Драться?
— Драться, драться. Что б мы ни делали, это бой. А в бою нельзя думать, что ты проиграешь.
— И мы найдем тех, кого ищем?
— Обязательно. Не сегодня, так завтра. Не сейчас, так в следующий раз. Лучше, конечно, в этот раз и сегодня. Но если не выйдет, мы продолжим. Я продолжу. Другие продолжат. Мы найдем их. Если будем верить в победу.
— Верить?
— Да. И верить тоже.
Они шли по тропинке, Чака впереди, а он сзади, и солнечные зайчики прыгали с листьев на их плечи, скатывались вниз и взлетали, растворяясь в высокой синеве. Неподвижный, напоенный солнцем воздух впитывал и растворял всю боль и горечь, утишал тревогу, мягко обволакивал, отгораживал стеной от того, что уже происходило за многие километры отсюда, и от того, что должно было скоро произойти совсем рядом, в той мрачной избе, к которой лежал их путь.
— Григ, — вдруг сказала Чака. — А кем ты был, ну в Десантниках, пилотом?
— И пилотом тоже, — кивнул Григ. — Всем понемногу. Там не разделяют.
— Но у тебя же есть какой — то доминирующий профиль?
— Профиль? — переспросил Григ. — По учебной специальности я астробиолог. — Он улыбнулся. — Букашки таракашки. А что?
— Да просто… А тебе что, не нравились твои звезды?
— Почему? Очень нравились.
— А зачем же ты согласился на погружение?
Григ от неожиданности даже остановился.
— А как же иначе? — удивленно спросил он. — Я же говорил, что нужен был человек, похожий на Гаврюшку. Как я мог отказаться?!
— Брали бы тогда уж Шереметева.
— Да ты что! — изумился Григ. — Его же и пальцем тронуть нельзя. Как ты его вынешь? Тут такие флюктуации! Это же сам Шереметев! Второе лицо в государстве. А реинтеграция? Представляешь, сколько человек могли ему рассказать, что он делал эти полгода. И это при том, что он ничего такого не помнит. То ли дело этот вшивый крючок!
— Да, конечно, — задумчиво сказала Чака. — И что же ты ощущал, когда ушел?
— Что ощущал? — Григ пожал плечами.
Он вспомнил, как в первые дни неприятно вихляло бедро без привычной тяжести боевого бластера, и как машинально дергалась в разговоре голова, отработанным жестом включая подбородком внешнюю связь.
— Непривычно было, — честно ответил он.
— И тебе совсем не жалко?
— Жалко? — не понял Григ. — Чего жалко?
— Ну… Любимую работу…
— Да что ты, Чака! — Григ покачал головой. — Это же мой долг. Ты разве не понимаешь, как важно то, что мы сейчас делаем. Единственное, что меня останавливало, это боязнь не справиться. В Десантниках я давно и умею все, что должен уметь. А ваша работа другая, и задача здесь очень сложная. Но ведь в любой ситуации надо брать на себя самое сложное. Так нас еще в школе учили. Да если бы я отказался, ребята со мной просто здороваться перестали бы!
— Наверное, ты прав, — неуверенно согласилась Чака. — Но я бы так не смогла.
Они поднялись обратно на холм и подошли к избе. Не доходя до крыльца, Григ вызвал картинку комнаты. Все были уже готовы. Рассевшиеся по лавкам мужики напряженно ожидали заветного часа, постоянно взглядывая на Прова. Стол, стоявший до этого у конька, был теперь сдвинут к торцевой стене, отчего свободное пространство внутри избы, где Пров должен был рисовать магический круг, заметно расширилось.
— Слушай, Чака, — сказал Григ. — Ты иди в дом, а я сходу контактер достану.
— Контактер? — удивилась Чака. — А где он у тебя?
— В переметной суме, где ж ему еще быть?
— Ну да! — ахнула Чака. — А если залезет кто?!
— Это совершенно исключено, Ягодка ни за что не позволит.
— А если ее убьют?
— Тогда он улетит.
— Улетит? Как улетит?
Григ улыбнулся. — Мы замаскировали его под летучую мышь, — пояснил он. — Ищи, девочка. Скоро сама все увидишь.
Нетопыри всегда сопровождали нечистую силу, и летучая мышь в этой ситуации не вызывала подозрений. Главная трудность заключалась в другом. Григ должен был посадить ее перед самым началом Контакта, практически на глазах у всех, поместив при этом достаточно высоко, так, чтобы она могла свободно передавать свои сигналы поверх голов.
Положив контактер в карман, он подвесил каждой лошади торбу с овсом, постоял немного, следя, чтобы они не опускали головы, и, вздохнув, стал отвязывать почти полные еще мешки. Следовало торопиться. Он до сих пор везде не распределил «маячки», а тянуть с этим было рискованно. В дальнейшем у него могло просто не оказаться времени.
Крохотные, величиной с булавочную головку, передатчики были спрятаны в рукоять ножа, который он носил на поясе. Они не держались на коже, но зато крепко цеплялись за одежду, буквально врастая в материю. И, вернувшись в дом, Григ первым делом незаметно навесил такой «маячок» каждому артельщику. Теперь он мог быть уверен, что ни при каких обстоятельствах не потеряет люцифериан.
Походив по избе, Григ вернулся к двери и, скользнув взглядом по притолоке, задержался на воронце — толстой доске над дверью, на которой лежали полати. Пожалуй, только сюда и можно было посадить контактер. Он понимал, что времени для этого у него будет очень мало. Всего несколько секунд, за которые артельщики займут свои места в круге. Именно поэтому следовало устроиться где — нибудь рядом с выходом. Лишь повесив контактер, он сможет переместиться поближе к дьявольскому столбу.
После посадки контактера можно было уже не беспокоиться, что кто — то его заметит. Почти все способы передачи приглашения к Контакту были недоступны человеческим органам чувств. Грига тревожил только видимый диапазон лазерного излучения. Впрочем, даже если бы и обнаружили артельщики летучую мышь, перемигивающуюся тончайшим огненным лучом с Сатаной, вряд ли это вызвало бы у них что — нибудь, кроме благоговейного ужаса.
— Ну, братие, будем начинати ин что? — вопросил Федор, подходя к двери и набрасывая крюк. — Все ли собрались? Ан яко вы? — обратился он к Григу с Чакой. — Аще ли передумали, ли нет?
— Что молыш?! — ответил Григ, внутренне усмехаясь либерализму Федора. — Иди, Ивашка, сядь тута…
— Вот они! — услышал он под черепом знакомый голос.
И тотчас Гном спроецировал переданную Мистером Томпсоном картинку дорогу глазами Старика. Григ понял, что это Старик, потому что тот тут же заговорил.
— Видишь? — спросил Старик. — Я думаю, осталось не больше пяти минут. Когда стрельцы углядят нас, мы поскачем. Как у тебя, Григ?
— Начинаем. Но до Контакта еще что — то около часа.
— Сделаем, что можем. Держи нас в курсе.
— Хорошо. А вы уверены, что они погонятся за вами? Мало ли кто им на дороге может встретиться.
— Должны погнаться. Во — первых, они увидят, что мы при их появлении готовимся удрать. А во — вторых, у них есть наши приметы, соседи постарались. Сейчас десятник заметит нас, все сойдется, и он поймет, что мы — это мы.
Облако пыли приближалось. Уже стал виден первый всадник в багровом, покрытом пылью кафтане. Привстав на стременах, он скатывался с холма к берегу. За ним на бодрых еще лошадях вылетела вся кавалькада.
— Пора! — скомандовал Старик. — Седлать лошадей!
И пока они, изображая тревогу и спешку, бросали и расправляли потники, укладывали седла, затягивали подпруги и связывали, укорачивая, поводья, головной всадник закричал что — то, показывая плетью вперед, и изо всех сил пришпорил своего коня.
Когда Группа сорвалась с места, стрельцы были уже в воде, и после того, как они выбрались на берег, расстояние между продолжавшим скакать впереди десятником и замыкающим Группу Бартом определилось метров в триста — четыреста. Мистер Томпсон умело вел скачку, не давая угаснуть азарту и выматывая тем самым стрельцов. Расстояние понемногу сокращалось, потом Группа вдруг резко отрывалась, и преследователи, чувствуя, что совсем уже было загнанная добыча вновь уходит от них, начинали яростно нахлестывать лошадей.
Что — то незаметно изменилось в избе, и Григ не сразу уловил — что. Глаза его обежали клеть, сосредоточенно замерших вдоль стен мужиков и, только остановившись на поднявшемся с лавки Прове, он понял: все молчали.
— Ну Чака, — пробормотал он про себя, — теперь держись.
Пров, не спеша, подошел к печи, выгреб кочергой на железный лист несколько угольков, проверил, чтоб остыли. Солнце еще не село, и в маленькие боковые оконца падали от косые лучи, вспыхивали искрами на висящих в воздухе пылинках. Кто — то уже забрал ставнями торцевые, выходящие к дороге, окна, но в боковые окошки хорошо видны были далекие холмы, река, отливавшая золотом под косогором, и луг между господским домом и селом. Тихо было, только шуршала где — то за печью мышь, да тонко посвистывала за окном синица. Неземное, сказочное умиротворение было разлито вокруг, словно специально, чтобы оттенить сжатую до взрыва тревожную тишину в избе.
Выбрав на листе один увлек, Пров, так же не спеша, вышел на середину избы и, опустившись на колени, стал рисовать огромный магический круг. В классическом квадрате он разместил три концентрические окружности, в цент которых решительно врезал моген — довид, после чего запечатал углы квадрата звездами. Однако в дальнейшем традиция нарушалась, и если во внутреннем круге Пров, делая ошибки и постоянно путая наклон палочки в N, все же изобразил кое — как четыре имени демиурга, то во внешнем круге он уже перешел на кириллицу, вписав туда известные каждому русскому ведуну загадочные слова «сатор», «арепо», «тенет», «опера», «ротас», а средний круг вообще оставил незаполненным.
Григ с трудом оторвался от выверенных и точных движений мистагога, разгладил сильно отросшие за последние дни усы.
— Ну ты как? — мысленно окликнул он Чаку.
— Я — ладно. Ты глянь на дорогу!
— Вижу.
Он быстро сообразил, в чем дело. Лошади у Старика были отличных кровей, ахалтекинцы, купленные на Ногайском за очень большие деньги. Но они чересчур долго стояли в стойлах. И даже то, что Мистер Томпсон управлял их обменом, не снимало возникших проблем. Слишком быстро накапливалась и слишком медленно разлагалась в их мышцах молочная кислота.
Группа уже израсходовала все влитые в свинцовую чечевицу шипы, выиграв этим почти километр, пока погоня обходила опасные места по пашне. Но, оказавшись на твердом большаке, стрельцы наддали и быстро вернули потерянное. Расстояние продолжало сокращаться, а Мистер Томпсон никак не мог решиться поднять лошадей в галоп, понимая, что запаленные лошади не выдержат вполне возможного боя.
И тогда Лонч, спрыгнув почти на полном скаку со своего рысака, спешно и бессистемно принялся чертить по пыли концом своего палаша магические знаки, которые, по замыслу Липа, должны были остановить погоню. Скорее всего он творил по ассоциации с происходившим в избе, но круг он выбрал не западноевропейский, а русский, хорошо знакомый стрельцам, с шестью квадратами посередине, и теперь, беспорядочно разбросав вдоль проведенной поперек дороги черты пентаграммы и гексаграммы, быстро заполнял промежутки знаками зодиака, символами планет, староеврейскими буквами, скандинавскими рунами и прочей кабаллистической атрибутикой. Лонч действовал по наитию, и Григ очень надеялся, что его все — таки поймут.
Стрельцам было приказано взять их живыми, и Лонч не боялся, что его подстрелят. Поэтому он бросил чертить, только когда до него оставалось не более ста метров. Однако скакал он все равно во весь опор, низко пригнувшись к холке и даже не оглядываясь. Стрельцы могли по невежеству не понять смысл его закорючек, и тогда стометровый разрыв становился для него смертельно опасным. На самом деле Лонч беспокоился зря. Идея Липа сработала, и Григ, теперь уже глазами Старика, увидел, как сгрудились у перерезавшей дорогу линии кони стрельцов, и возликовал, глядя на растерявшихся здоровенных парней, с детским испугом осеняющих себя крестным знамением и озадаченно тычущих пальцами в явно разящие серой знаки. В эту минуту ему даже показалось, что они готовы повернуть назад.
Но надеждам его не суждено было сбыться. Кровь у Федора Лопуха была горячая, да и зашел он уже так далеко, что никакой черт ему не был страшен. И вспомнив, наверное, как объезжали они только что шипы, он проорал что — то непонятное и, махнув рукой, съехал с большака на пашню. За ним тронулись и остальные. Через пять минут они снова были на дороге, и оборачивающийся вместе со Стариком через плечо Григ с ужасом отметил, что накопленный разрыв стал снова неумолимо сокращаться.
Сидевшие в ожидании мистерии артельщики тихо молились, закрыв глаза. Пров уже закончил рисовать круг и, обозначив в нем проход, теперь вычерчивал у глухой восточной стены избы треугольник, в котором должен был появиться столб.
— Хорошо, что проход прямо напротив дверей, — сказал Григ Гному. Контактер удобно вешать.
— Это не напротив дверей, — отозвался Гном. — Это на север.
— На север? Почему на север?
— У Люцифера там престол.
— А, — сказал Григ. — Понятно. Покажи мне Кузьму.
Выполнявший обязанности дьякона Кузьма возился за печкой. Со стоявшей там камеры Григ видел, что он раскладывает на железном противне треугольные просфоры подозрительно ржавого цвета. Скорее всего, их лепили, когда он ходил с Чакой на речку. Но просматривать запись Григ не стал. Цветом своим просфоры, видимо, были обязаны морковке. Но даже если бы они были замешаны на крови младенцев, ему в любом случае пришлось бы причаститься.
Уложив последнюю просвирку, Кузьма поднял противень, и именно в эту минуту отказавшиеся от попыток взять Группу живьем стрельцы осыпали сантеров градом стрел. Григ, видевший все глазами Старика, словно на своей шее ощутил тяжелую ладонь Мистера Томпсона, бросившего его к холке коня, и понял, что это «обрыв». Он знал этот прием, когда всадники как бы сваливаются с седел и скачут, прижавшись к ребрам лошадей. Беда была в том, что «обрыв» спасал только от первого залпа, поскольку следующий раз стреляющие брали гораздо ниже, и Григ понимал, что именно так они сейчас и поступят.
Собственной кожей он чувствовал торопливые движения стрельцов, вытаскивающих из колчанов и саадаков новые стрелы. Несколько долгих томительных мгновений, потом взгляд Старика выхватил первые вскинутые луки, и тут же земля вздыбилась и бросилась в лицо. На этот раз Мистеру Томпсону пришлось устроить «завал», уложив и всадников, и лошадей. Однако ушедшие на «завал» сорок секунд сильно сократили разрыв, и когда лошади вновь оказались на ногах, Григ увидел стрельцов так близко, что понял: следующего выстрела быть не должно.
В этом деле он соображал не хуже Мистера Томпсона, и хоть обмен мыслями с Группой очень строго контролировался Гномом, считавшим, что ему не вынести напряжения, возникавшего при таком распределении внимания, Григ и без того знал, что иного выхода, как остановиться и принять бой, у Группы нет. Можно еще было пытаться уйти в лес, но быстро мчаться на коне по лесу невозможно, а спешившаяся Группа теряла все свои преимущества, и против двадцати дюжих молодцев ей было не устоять. Поэтому услышав специально пропущенную Гномом короткую фразу Старика «Сейчас нас окружат. Стать: голову в хвост!», Григ не удивился, но сердце его тоскливо сжалось, хотя пока еще ничто не предвещало близкой беды.
Он знал, что расчеты Гнома верны. Четверка направляемых Мистером Томпсоном сантеров на самом деле могла разделаться с двумя десятками гораздо быстрее выматывающихся стрельцов. Он не сомневался, что Мистер Томпсон сделает все, что возможно для этого. И тем не менее неприятный холодок, зародившийся где — то под ложечкой, вкрадчиво лизнул ему грудь, перехватил на секунду горло.
Резко остановившаяся Группа сбилась в ком, но Мистер Томпсон мгновенно разбросал его, выстраивая из скачущих по кругу всадников замкнутое кольцо — классический вариант обороны в окружении, так называемую «закрутку».
Кузьма уже поставил просфоры в печь и снял с поставца ендову с репичатой водкой, которой артельщики собирались причащаться в конце таинства. Сейчас, запалив в помятой медной кадильнице петрушку, он обходил комнату, обдавая всех резким, горьковатым запахом, слегка напоминающим запах паленого рыбьего пузыря.
Григ отчетливо видел мелькающие, как в калейдоскопе, лица стрельцов, образовавших вокруг Группы вращающееся в противоположную сторону кольцо. Нападающие быстро поняли, что столкнулись с сильным противником. В то время, как уже трое преследователей неподвижно лежали в стороне от смещающейся к лесу гибельной мясорубки, стрельцам никак не удавалось даже зацепить хотя бы одного из сантеров, искусно отбивающих стандартной «восьмеркой» сыплющиеся со всех сторон удары.
Вся штука была в том, что нападающие не могли реализовать свое численное превосходство. Около десятка не уместившихся во внешнем круге стрельцов бесполезно вертелись вокруг сверкавшей сабельными молниями карусели, норовя выстрелить в окруженных так, чтобы не задеть своих. И хотя луки были почти у всех, Григ порадовался, видя, как легко благодаря Томпсону сантеры рубят стрелы, успевая одновременно парировать сабельные удары.
Они правильно сделали, что взяли с собой по три ножа. Именно ножами, маленькими отцентрированными финками, наносили они самый ощутимый урон, ловко всаживая их левой рукой в предплечья нападающих. После такого удара испытавший болевой шок стрелец замертво валился с коня и долго потом еще, сидя на земле, приходил в себя, тряся гудящей головой, отчаянно стараясь остановить струящуюся из раны кровь.
— Отлично, Старик! — не удержавшись, вскричал Григ, увидев, как последний нож дьяка свалил на землю здоровенного чернявого детину, давно уже пытающегося достать Липа.
— Да, — отвечал Старик, и Григ по непроизвольным паузам в произносимых мысленно словах почувствовал, как тяжело ему крутить «восьмерку», — но ты посмотри… они уже встают…
Размытый фон, на котором скакали всадники в алых кафтанах, стал вдруг отчетливым, и Григ увидел несколько фигур, стоящих на колене или в рост и пока еще безуспешно пытающихся согнуть раненой рукой ставший вдруг невероятно тугим лук. Им было очень больно, но пальцы уже сжимались, и кровь почти не текла из — под жгутов, а там, недалеко, где вспыхивала узкая сабельная сталь, падали под ударами четырех дьявольских клинков их товарищи. Товарищи, чья жизнь во многом зависела теперь от того, сумеют ли они, вставшие, превозмочь боль и натянуть, стиснув зубы, скрюченными пальцами тетиву.
— Ныня, — произнес Пров, — приготовимся к таинству, ибо сего дни предстоит нам узрети дивное и приобщитися неведомому. На колени, братие! И вознесем хвалу Господу нашему Аваддону!
И пока артельщики торжественно входили в круг и становились в среднем его кольце на колени, Григ, сидевший рядом с дверью, быстро выпрямился и точным, практически мгновенным движением ловко посадил на воронец, прямо под полати, вытащенную из кармана мышь.
И только бухнувшись на пол между истово бьющими поклоны Федором и Митяем, он снова переключился на луг, увидев, что за это время «закрутка» перестала существовать. И произошло это потому, что внешний круг стал. Озлобившиеся от потерь стрельцы решили сменить тактику и попытаться хотя бы перестрелять оборотней, руке которых помогал дьявол.
— Старик! — закричал Григ. — У меня скоро начнется! Еще хоть четверть часа, а потом — уходите!
Он боялся, что потерявшие Группу стрельцы отправятся искать ее в Бусково. По его расчетам от развилки до села было не менее сорока минут. Плюс те пятнадцать, что стрельцы проскакали в сторону Медвежьего. Григ понимал, что у него уже хватает времени на передачу обязательной информации. Но после этого следовало еще дождаться хоть какого — нибудь ответа.
— Теперь это зависит не от нас, — мрачно отвечал Старик, отмахиваясь от выпущенной кем — то стрелы. Круг распадался. Стрельцы, крестясь и перекрикиваясь, разъезжались в стороны, срывая на ходу луки. Это было очень опасно — у Группы не было щитов, а одних сабель теперь могло не хватить.
— Уходим! — крикнул Барт, натягивая левый повод. — Мы тут слишком хорошая мишень.
— Уходим, — как раз повторил Старик, поворачивая коня.
— Ахр — р… — прошелестело в мозгу Грига.
— Ба — арт! — резанул изнутри странно изменившийся голос Лонча, и Григ увидел Барта, медленно хватающегося за горло, откидывающегося назад и так же неторопливо, словно в замедленной съемке, падающего с крупа в траву. И только тут Григ разглядел, что из судорожно стиснутого кулака разметавшегося на земле Барта торчит оперение сломанной им в агонии стрелы.
— Мертв, — услышал он Мистера Томпсона. — Проникающее ранение в мозг.
— Бежим! — крикнул Старик. — Все к лесу!
Его снова заглушил дикий восторженный рев стрельцов, поверивших было в неуязвимость заколдованной четверки.
— Как же так?.. — потрясенно прошептал Григ.
— Кто — то с земли, сбоку и снизу, — пояснил Мистер Томпсон. — Стрела вошла под челюсть и пронзила свод.
— А ты?! Ты — то для чего?!
— Они ведь разворачивались. Появились «слепые» сектора.
Лонч, Лип и Старик скакали к лесу. Двенадцать стрельцов — все, кто мог держаться в седле — старались отрезать их от него.
Пров с поданным ему Кузьмой человеческим черепом обходил избу, кропя всех отвратительной бурой жидкостью, бормоча при этом какие — то невнятные слова. Вместо метелки он использовал собачий хвост. Время от времени Пров запускал руку прямо в жидкость и стряхивал капли на пол, приговаривая:
— Беси, беси, все из леса сюда спешите, мя ищите. Рукой махну, черта стряхну.
— Жидкость, включавшая, судя по всему, выкислый квас и нечистоты, издавала мерзкий запах, и Григ еле сдерживался, чтобы не стереть капли, попавшие ему на лицо.
Уходившие от погони сантеры сняли и теперь держали в руках висящие у седел арканы. Толку от арканов было немного, но с их помощью сантеры надеялись выиграть хоть какое — то время. На секунду Григ отвлекся, а когда всмотрелся в происходящее на лугу, то увидел, что трое стрельцов уже тянутся, как на буксире, за набирающей скорость Группой, а наскакивающие с обеих сторон всадники в алом рубят саблями туго натянутые веревки.
По тому, как яростно стегали стрельцы своих лошадей, видно было, что те чрезвычайно измотаны. Но и лошади Группы, бегущие на запредельной уже стимуляции Мистера Томпсона, были не в лучшем состоянии. Теперь, когда Группа израсходовала ножи и арканы, оставалось только уходить, и Мистер Томпсон старался любой ценой оторвать оставшихся в живых сантеров от погони.
Он не рискнул спешить Группу и вывел ее обратно на дорогу, где стрельцы действительно стали отставать. Григ облизал пересохшие губы. Группе требовалось совсем немного. Но видя, что они проигрывают скачку, стрельцы бросили нещадно потеть своих лошадей и, привстав на коротких стременах, принялись в отчаянии снова выпускать стрелу за стрелой, нерасчетливо растрачивая весь запас, понимая, что это их последняя возможность.
Выбранный Томпсоном вариант, будучи по всей вероятности, оптимальным, имел и свои минусы. Русские седла позволяли всадникам легко поворачиваться во все стороны, однако несмотря на это сидящим вполоборота сантерам было очень неудобно на полном скаку отмахиваться от сыплющихся на них стрел. Следовало остановиться, развернув коней, но Томпсон, видимо, посчитал, что более благоприятного времени для отрыва Группы больше не будет. Пятнадцать минут, запрошенные Григом, уже истекли, а границу прицельной дальности сантеры могли пересечь уже через считанные секунды. После такого рывка они стали бы недосягаемы для уставших стрелецких лошадей. И Томпсон решился на спурт.
Он резко увеличил скорость, и Григ уже совсем было поверил, что через несколько мгновений разрыв станет необратимым. Однако надеждам его не суждено было сбыться. Пораженная сразу двумя стрелами в шею лошадь Липа споткнулась и грянулась оземь. Перекатившийся через голову Лип бросился к осадившему в ста метрах от нет коня Лончу. Но было поздно. Все было уже поздно. Двое из тут же настигшей их погони бросились на Липа, а семеро окружили Лонча со Стариком.
Схватка была явно неравной. Другое дело, если бы Лип оставался на лошади — тогда стрельцам пришлось бы нелегко. «Закрутка» уравновешивала силы нападающих и обороняющихся и даже давала сантерам некоторое преимущество. Теперь же для Липа все было кончено. Григ понял это, когда Лип, за которым гнались всадники, остановился и в последнюю минуту нырнул под копыта ближайшего коня. Сжав зубы, Григ следил за происходящим на лугу, удерживая теперь Липа глазами Лонча, поскольку Старик оказался к нему спиной.
Бросивший Липа под ноги жеребцу Мистер Томпсон несомненно рисковал. В отличие от обычных лошадей боевые кони стрельцов умели и топтать противников, и рвать их зубами. Но на этот раз все случилось так быстро, что не ожидавший этого стрелец растерялся и не успел дать посыл. Наскочивший на Липа жеребец взвился в воздух и, перемахнув через покатившееся по земле тело, промчался по инерции еще метров десять, прежде чем замер, осаженный мощной рукой.
Здесь, в дымном сумраке избы, время, по сравнению с тем, что творилось на лугу, казалось остановившимся. Снова исчезнувший за печью Кузьма вынес теперь оттуда серебряную с затейливым чернением братику, после чего, так же не спеша, направился в сени, чтобы налить в нее воды.
Там, на истоптанном и изрытом поле боя все неслось с поражающей быстротой. Лонч и Старик, стоящие бок о бок головой к хвосту и отбивающиеся от полудюжины распаленных близкой победой стрельцов, уже ничем не могли помочь Липу, который на глазах слабел, с трудом отражая удары и продолжая сжимать опухшей кистью клинок лишь благодаря нечеловеческой воле Мистера Томпсона.
Издалека Григ не видел его глаз, но понимал, что Лип должен быть в полной отключке. Единственно благодаря Мистеру Томпсону, который держал его и вел, словно живую марионетку, он еще падал и вскакивал, подставляя под сыплющиеся удары иззубренный клинок, хромым королем увертываясь от загоняющих его в угол доски фигур, вряд ли хорошо осознавая, что конец партии должен наступить максимум через два хода.
Он еще исхитрился огреть по спине и выбить из седла одного нападавшего, но тут двое из вьющихся вокруг Старика с Лончем стрельцов оторвались от свалки и галопом помчались к Липу. Последний рассчитанный Мистером Томпсоном удар Липа достиг цели, и второй всадник, разом теряя поводья и разжимая державшие палаш пальцы, упал на гриву своего коня, которого тут же схватил под уздцы Лип. Но воспользоваться своей победой он не успел. Наехавший на него сзади стрелец махнул саблей, и Григ, застыв от ужаса, увидел, сперва глазами Липа бешено вращающиеся небо и землю, а потом глазами Лонча — прыгающий по траве желтый шар с бьющей из него красной струей.
Он внутренне содрогнулся и закрыл глаза. Мистер Томпсон мог бы и не переключать трансляцию на сенсорику Липа. Это было слишком жестоко. Разжав усилием воли судорожно стиснутые кулаки, Григ взглянул на Чаку. Она сидела в углу, внешне спокойная, собранная, смотрела прямо перед собой.
— Молодец, девочка, — подумал Григ. — Хорошо держится. Хотя, впрочем, Томпсон мог просто не показать ей.
На лугу между тем все остановилось. Стрельцы, отскочив метров на пять, стояли, образовав круг, выставив сабли, тяжело дыша. Они боялись Лонча со Стариком, в то же время хорошо понимая, что как бы ни умели драться эти двое, против семи человек им ни за что не устоять.
И тут Григ услышал голос Лонча.
— Лес недалеко, — говорил Лонч, не разжимая губ. — Попробуем прорваться. Может, уйдем.
Старик молчал.
— Здавайтесь! — закричал десятник, свободной рукой вытирая со лба пот и поправляя шапку с запоном. — Все убо едино, конец вам пришед!
— Погоди! — отвечал Лонч. — Дай совет держати! Их семеро, — продолжал он, хоть и понизив голос, но вслух, — и они устали даже больше нашего. Давай! В разные стороны. Разорвем их пополам.
— Я, — сказал Старик, — далеко ведь без лошади не убегу. Я чувствую, что сильно устал.
— Значит, ты хочешь сдаться? — изумился Лонч. — Это же все одно плаха. А до того — пытки. Тебя никто не спасет!
— Сдавайтесь! — вмешался Григ. — Я сделаю все, чтоб вытащить вас. Сразу после Контакта мы с Чакой поскачем к темпоратору. У нас отдохнувшие лошади. Через восемь часов спасатели смогут начать действовать в Москве.
— Спасибо, Григ, — серьезно сказал Старик. — Это хорошее предложение. Во всяком случае, оно сделано от души. Но ты не подумал — а вдруг тебе придется уходить с артелью, мало ли как сложится. Так что на твой план рассчитывать нельзя. Нет, Лонч, я не хочу сдаваться. Я желаю умереть на коне, а не на дыбе.
— Ты сошел с ума! — возмущенным шепотом вскричал Лонч. — С каких это пор ты так легко расстаешься с жизнью? Она у тебя одна!
— Нет! — воскликнул Григ. — Если вы погибнете, я замкну петлю. Это слишком дорогая цена за Контакт! Пусть лучше ничего не будет!
— Не говори ерунды, Григ! — резко осадил его Старик, — Тут уж не тебе решать. Мы все знали, на что идем. И Лип, и Барт погибли, чтобы Контакт состоялся. Это наше право — распорядиться своей жизнью, и если мы сделали выбор, никто не может его отменить. Все, что мы совершили, было совершено для Контакта. Теперь твоя очередь. Работай и не думай о нас.
— Вот видишь, Старик, — продолжал наседать Лонч, — сам же говоришь: если мы умрем, то это окончательно. А так у нас есть шанс. Подумай! Мы оторвемся от них в лесу. Нельзя сдаваться. Надо бороться до последнего! Томпсон выжмет из тебя все, что ты можешь. Мы убежим. Ну?!
Секунду Старик молчал. Потом так же молча кивнул головой. Видевшие этот кивок стрельцы приободрились. Десятник даже сжал шенкеля, и конь его переступил ногами.
— Здавайтесь! — снова прокричал десятник.
— Ин бити тому! — закричал Лонч. — Мы согласные! Да только вы нас не порубите ли?
Десятник опустил саблю. — Несть нужды мне в тобе, вор, — фыркнул он. — Свезем вас на Москву. В Земской приказ. Тамо з тобою, изменником, беседу поведут.
И в это мгновение Мистер Томпсон рванул коней с места в карьер. Опешившие стрельцы прянули в стороны, и Лонч даже рубанул одного из них по голове — но неудачно: удар пришелся по касательной, и стрелец остался в седле. Взвыв от ярости, стрельцы, колотя каблуками по конским бокам, стали разворачиваться.
Пров кончил кропить, отнес и поставил череп на печь. Сейчас должно было начаться главное, то, ради чего Григ оказался здесь и за что погибли уже Лип с Бартом, не говоря о висящих на волоске жизнях Лонча и Старика. И надо было собраться в кулак и сосредоточиться, сконцентрировать всю свою волю на начинающейся мистерии, а Григ никак не мог оторваться от жутких, завораживающих картин погони и боя, вместе с Лончем впиваясь взглядом в летящих за спиной всадников.
Их было трое. И Григ, радостно оценивший сперва разрыв, которого Лонч добился неожиданным рывком, теперь в ужасе понял, что за Стариком скачут четверо. Старик был обречен, и Лонч, видимо, тоже понял это. Он скользнул взглядом по лугу и, ухватив на фоне такого далекого еще леса голубую епанчу скачущего под углом к нему Старика, сделал вдруг то, чего Григ никак не ожидал.
Резко, на всем скаку, развернув коня, он бросился вдогонку за Стариком. Расстояние между ним и теми, кто его догонял, было достаточно большим, но поскольку они моментально среагировали на этот необычный маневр, Григу, да, наверное, и самому Лончу несколько секунд казалось, что они сумеют перерезать ему путь. Однако Лонч все же успел проскочить мимо и теперь, не полагаясь больше на Томпсона, нещадно нахлестывал коня, изо всех сил стараясь настичь Старика.
Мистер Томпсон не мешал Лончу. Он обязан был находить оптимальные пути спасения каждого сантера, и на этот раз, как, впрочем, и всегда, сделал максимум возможного. В каждой ситуации он добросовестно выбирал наилучший вариант, и не его вина была в том, что Группа потерпела поражение. Теперь же, когда один из его подопечных решил пожертвовать собой ради другого, Мистер Томпсон не видел необходимости препятствовать принятому решению. Его интересовала только возможность хроноклазма, а вне этого любой поступок Лонча был неотъемлемым правом этого человека.
Развязка не заставила себя ждать. Лонч, налетев на гнавшихся за Стариком стрельцов, смешал их боевой порядок и заставил развернуться, а навалившиеся следом преследователи самого Лонча довершили начатое им дело. Несколько секунд в возникшей каше невозможно было ничего разобрать, а когда хаос упорядочился, структурировавшись вокруг неистово рубящегося Лонча, стало ясно, что он отвлек на себя пять человек из семи.
Его хватило ровно на полторы минуты, за которые Старик и двое стрельцов почти что доскакали до леса. И в то мгновение, когда Пров вышел на середину избы, три палаша разом вонзились со всех сторон под короткую кольчугу Лонча, поднявшегося на стременах, чтобы отразить двойной верхний удар.
Хотя теперь Мистер Томпсон вовремя отключил сенсорику, Григ и на этот раз всем телом ощутил огненный взрыв боли от пронзивших его клинков. Все помутилось, словно подернулось туманом, но Томпсон тут же переключил его сознание на глаза Старика, которому до леса оставалось уже меньше двадцати метров.
Кузьма торжественно внес в комнату братину с водой, вошел через обозначенный Провом проход в середину круга, поставил ее там на пол, прямо напротив треугольника. Именно там должен был стать на колени мистагог.
На какое — то время Григ отвлекся от Старика, но почти сразу же включился и понял, что Старик уже спешился и бежит, подныривая под ветки, петляя между стволов. Поскольку он не оборачивался, Григ понял, что ему все же удалось оторваться от погони. Епанчу он, судя по всему, уже сбросил, но бежал все равно медленно — впрочем, наверное, не медленнее гнавшихся за ним стрельцов.
Он пробежал через какую — то поляну, перепрыгнул ручеек и, обогнув широко разросшиеся кусты орешника, замер. Перед ним был завал. Стихия немало потрудилась, свирепствуя здесь. Скорее всего, это был след прошедшего тут не так давно смерча. Выдернутые с корнями деревья были беспорядочно повалены широкой, пересекавшей все видимое пространство полосой. Пробиться через этот бурелом Старик уже никак не мог. Он затравленно обернулся, и тут же в просветах мелькнули алые пятна.
У Грига от волнения перехватило горло. Ему показалось, что даже кровь застыла у него в жилах.
— Ну что, — донеслось до него. — Кажется, все. Теперь мне не уйти. Прощай.
— Старик! — закричал Григ.
— Замолчи! — Старик поднял саблю. — Работай.
Рослые фигуры выдрались из кустов, взгляд Старика выхватил распаленные злобой лица. Наконец ближний к Старику замахнулся, Старик отбил удар, но тут к нему прыгнул второй, и началась рубка. Прижавшись спиной к дереву, Старик держался на редкость стойко, но вечно так длиться не могло. Внимание его не в состоянии было охватить весь сектор. Что — то все равно оставалось за пределами бокового зрения. Он уже пропустил один удар, косо упавший ему на плечо, потом сам удачно задел одного из нападавших, разрубив ему щеку. И в ту же секунду настроенный на мозг Старика Григ словно бы сам получил жуткий удар по голове. Какое — то мгновение изображение еще держалось, а потом расплылось, дернулось — и исчезло.
Сперва Григ не понял, кто кричит, но потом, когда в глазах его прояснилось, он понял, что закричал Федор. Теперь Федор стоял, показывая пальцем на Чаку, ничком лежащую на полу. Григ понял: Чака потеряла сознание.
Ее уже подняли, подхватив под руки, и посадили на лавку, прислонив к стене, и кто — то тащил ковш кваса, а Григ все стоял на коленях, мотая гудящей головой. Смерть шла буквально по пятам, выхватывая очередные жертвы, пополняя кровавый список погибших в этом нескончаемом Поиске. Вот и теперь, в который уже раз, сняла она на пути к даже не начавшемуся пока Контакту пятерых, и кто его знает, остановится ли она на этом или захочет повеселиться еще.
Выжатый без остатка, он пусто смотрел перед собой, и сил у него уже не было. Но увидев, как Пров, похлопав Чаку по щекам, стал расстегивать на ней кафтан, и сообразив, чем это грозит, Григ тяжело поднялся с колен и, шагнув к лавке, взял Прова за плечо.
— Аз само, — сказал он. — Надобь его на улицу.
Здесь очень важно было не пережать, но он вовремя понял это и не пережал. Видимо, поэтому Пров мгновенно подчинился его спокойному голосу и, оставив Чаку, отступил в сторону. И тогда Григ поднял ее на руки и понес к двери.
«Вот и все, — потерянно думал он. — Они погибли. Проклятый Контакт! Чака как чувствовала…»
Он сошел с крыльца, положил Чаку на траву.
— Томпсон! — позвал он, растирая ей виски. — Что же ты?!
— Сейчас… — донеслось издалека. — Запредельное торможение. Очень трудно выводить.
«Контакт! — думал Григ. — Кровавый Молох! Вся Программа такая. Вот и еще четверо. И Джой. Лучше бы уж меня… Что я жене Барта скажу? Если бы удалось выйти на Контакт! Тогда хоть все не зря. Все не зря…»
Чака вздрогнула, выныривая из глубокого омута, и открыла глаза.
— Григ… — вырвалось у нее.
Потом она напряженно пожевала губами — видимо, Мистер Томпсон парализовал ей за это язык.
— Отец… — услышал Григ несвязную цепочку мыслей. — Где я?..
Наконец взгляд Чаки стал осмысленным. Она пошевелилась, стараясь привстать на локте. Григ приподнял ее, привалил к стене сруба.
— Что бысть со мною? — спросила она. — Аще чувства лишился?
Григ молча кивнул.
— Отец… — прошептала Чака.
— Он, кстати сказать, жив, — сообщил Мистер Томпсон. — В данный момент находится в забытьи, что является следствием болевого шока. Предполагаю, что он скоро придет в себя.
— Как скоро? — спросил Григ.
— Я работаю, — ответил Мистер Томпсон уклончиво.
Чака протянула руку.
— Помози мне стати, — попросила она.
Поддерживая ее за талию, Григ вернулся в избу.
— Сомлел парнечек, — объяснил он. — Зело многа вся.
Пров смотрел сочувственно. К Чаке протянулась рука Митяя с ковшом.
— Выпей, — предложил он. — Легчае буди.
Чака отхлебнула, поперхнулась и закашлялась, хватая воздух.
— Мы готовы, — объявил Григ. — Продолжим ли, братие?
Пров выждал, оглядывая каждого, потом утвердительно качнул головой.
— На колени, братие. И да пребудет с нами мудрость Аваддонова!
Выждав, пока все снова окажутся в круге, Пров опустился на колени перед братиной.
— Оговакул то сан ивабзи! — возгласил он, плюнув в воду. — Иенешукси ов сан!
Григ, десятки раз просматривая запись, неплохо выучил перевернутый «Отче наш» и мог без усилий подтягивать Прову вместе с остальными. Трудность была в другом. Пров на этот раз перевирал совсем другие слова, и Григ больше всего боялся оказаться точнее мистагога.
Напуганный неожиданным обмороком Чаки, он старался теперь не выпускать ее из виду. К счастью, сейчас Чака стояла практически рядом с Провом, хоть и с другой от Грига стороны. Так что ему легко было следить за ней. Впрочем, она, кажется, сумела взять себя в руки, кланялась истово и подпевала весьма умело, всем своим видом олицетворяя бесконечную преданность и всепоглощающее благоговение.
— Приидете, вси искуснии человеце и благонарочитии в разуме, — пели теперь артельщики. — Почюдимся великия мудрости и сподобимся…
Что ждало его и что предстояло ему в течение ближайшего часа? Он не думал, не мог думать о Старике и стрельцах, начисто вытеснив из сознания всякое напоминание о них. Контакт — вот что стальной пружиной сжимало его мышцы, натягивало нервы, напрягало волю. Запись он помнил в деталях. Отсвет огня из печи, и вдруг, прямо из треугольника, из дощатого пола огненный столб, словно фонтан из ада. И внутри — Он, похожий на негатив ангельского лика, проступающего из огненного сияния. Черный, слегка размытый, неподвижный силуэт. С длинным туловищем, руками, ногами и заметно вытянутой вверх головой. Считанные минуты оставались до заветного мига, и шел уже в голове предстартовый отсчет, наполняющий тело нервной горячкой, опаляющий губы огнем тревоги. Впрочем, из — за Чаки начало мистерии сдвинулось. Повлияет ли это теперь на время появления столба?
— Даждь нам силу и ума просветление, благодать и славу во всю землю, — пели артельщики. — Кумара, них, них, запалам, бада. Эшохомо, лаваса, шиббода…
Какую, обещанную и ему, власть над всем сущим они обрели? И какими тайнами владели? Скорее всего, не было у них ничего, кроме горячего желания проникнуть за горизонты обыденного, прикоснуться к тому сверхъестественному знанию, во имя которого губили свои жизни алхимики всех времен и народов. И все — таки столб — он ведь существовал. Он был в этом мире! Откуда? На этот вопрос им с Чакой и предстояло теперь ответить.
— Григ!
Григ вскинул голову, уперся глазами в тот угол, где стояла Чака. Но Гном уже транслировал, рисовал в его мозгу увиденное ей. Сплетенные на груди Прова руки! Руки, которые только слева брала одна из поставленных группой предварительной съемки камер! Чака разглядела то, чего не было видно раньше. Пальцы левой руки, накрывавшей правую, двинулись и сжали камень перстня. Движение было более тонким, но Григ не понял его.
— Перстень. Пров вдавил и повернул камень, — пояснил Гном.
Перстень! Вот оно что! Значит, Контакт был не случаен. Значит, Пров мог вызывать его произвольно. Теперь стало ясно, почему Федор назвал его Хранителем. Хранитель перстня! Вот кто, оказывается, был настоящим архонтом, истинным духовным владыкой общины. Судя по всему, перстень постоянно находился у него. Но оставалось неясным, почему он так редко пользовался им? Почему в течение полугода, которые артельщики прожили в Бускове, был всего лишь один Контакт? Значит ли это, что для него есть особое, не часто повторяющееся время?
Артельщики смолкли, и Пров, выпрямившись, торжественно воздел обе руки.
— Гутц! — выкрикнул он. — Алегремос! Астарот, Бегемот! Аксафат, Сабатан! Тенемос! — Он молитвенно сложил руки на груди и продолжал: Маяла, на, да, кагала! Сагана! Веда, щуга, ла, на, да, щуга!
Это было последнее заклинание. В записи сразу после него возникал столб.
Григ был напряжен до предела. Натянут, как струна. Даже челюсти он сжал так, что их свела судорога.
— Ну! — кричало все внутри. — Ну давай же!
И оно наступило! Воздух дрогнул, словно поплыл, заслоился, по стенам избы качнулись неверные тени, отчетливо запахло серой, и в то же мгновение закатный полумрак раскололся огненной вспышкой, будто взорвалась посреди комнаты сверхновая, и близко — близко, прямо перед глазами Грига — казалось, протяни руку и коснешься — возник не один раз уже виденный им в записи огненный столб. Он сиял ясным, оранжевым пламенем, переливался неземным светом и был гораздо шире, чем до этого представлялся Григу. Сначала в нем ничего не было видно, но когда глаза немного привыкли к блеску, Григ наконец различил в середине этой неопалимой антикупины темную фигуру.
— Гном! — нетерпеливо позвал он. — Ну что там у тебя?
— Пока немного, — отозвался Гном, словно с неохотой. — Столб пламени — это, скорее всего, аксионное поле. Ультразвуковое прощупывание ничего не дало. Меняю режимы.
Мужики, потрясенно вздевая руки, били поклоны, и Чака била, а Григ все смотрел, застыв, как сомнамбула, на странное, высокого роста существо и думал о том, что вот оно наконец наступило, то самое испепеляющее мгновение, во имя которого уже столько людей пожертвовало своими жизнями, и теперь настало его время и его очередь, но от него не требуешься ни подвигов, ни жертв, а надо только сидеть и ждать. Ждать неизвестно чего и быть готовым к тому, что может быть вообще ничего и не произойдет.
Он все — таки справился с собой, переломился в поклоне, ткнулся, прикрыв глаза, подбородком в грудь и выпрямился, мгновенным взглядом окидывая избу.
— Передача пошла! — доложил Гном.
Григ обернулся. Лишь тренированный глаз мог уловить слабое мерцание вокруг контактера; который вел передачу во всех возможных диапазонах вплоть до простреливания столба нейтронными пучками. Контактер передавал неведомому существу самую простую информацию, закодированную и в образах, и в символах, и в двоичном коде и означающую только одно: Приглашение к Контакту.
— Только видимая часть спектра, — сообщил Гном. — Рентгеноскопия тоже ноль. Истечения корпускул не зафиксировано.
Григ закусил губу. Он не мог, не должен был ничего ждать. Ни одна экспедиция не смогла дотянуться хотя бы до одного из этих неведомых существ. Но тем не менее таилось что — то в подсознании, верило без всякой надежды, что вот теперь — то, на этот раз, с новым контактером…
— Григ… — услышал он слабый, тихий, как шелест, голос Старика.
Словно всего обожгло изнутри. Старик был жив. Его везли, перебросив через лошадь. Григ видел качающуюся недалеко от глаз землю и мохнатые бабки, заляпанные грязью и навозом.
— Да, да! — взволнованно отозвался он. — Ты жив? Слава богу, ты жив! Ты только держись! Я тебя вытащу. Я сумею. Ты только держись! Как ты себя чувствуешь?
— Плохо… Но это неважно… Григ… Их здесь только половина… Они разделились…
— Как? — поразился Григ. — Как разделились? Несмотря на то, что захватили тебя?! Неужели они едут в село?
— Да… Я, кажется, сосчитал… Тут человек пять… Везут меня… И тех, кого мы побили… Но целых только трое. Значит, четверо поскакали в село…
Григ тяжело сглотнул и вытер выступивший на лбу пот. Через десять, максимум пятнадцать минут стрельцы окажутся здесь. Может быть, даже раньше окончания дьявольской службы артельщиков.
— Как твои дела? — прохрипел Старик. Гном, снимая речь прямо с моторной зоны, не мог передать интонацию, но Григ мог поклясться, что отчетливо слышит этот хрип. — Я вижу столб…
— Информация пошла, — ответил Григ. — Шестая минута. Но пока ничего.
— Ладно… — закончил разговор Старик. — Не отвлекайся… Потом успеем…
Шестая минута. Григ знал, что сейчас Контактер начнет перемежать сообщение его, Грига, портретом. Но призрак в столбе по — прежнему не подавал никаких признаков жизни. Теперь Григ хорошо видел его. Он действительно смахивал на дьявола. На голове то ли рога, то ли антенны. Сзади — хвост. Вот только лица Григ не различал. Словно не было у него лица, а была какая — то гладкая маска, на которой отчетливо выделялись два глаза. Но глядел он куда — то в пустоту, прямо перед собой.
Мужики уже были в совершеннейшем экстазе. На лицах их необычно смешались беспредельный ужас и крайний восторг. Митяй рвал рубаху, царапая ногтями себе грудь. Анемподист, как заведенный, отвешивал поклоны. Федор завороженно застыл, уставившись на существо внутри столба. Кузьма, казалось, готов был потерять сознание. И только Пров, умный, хитрый Пров молился правильно — размеренно выпевая антимолитву, зорко поглядывая при этом по сторонам. Стараясь не отставать от других, Григ так же клал поклоны, шептал, повторяя слова за Провом, а когда надо было, крестился ладонью у себя в паху, что, видимо, означало признание власти Князя Тьмы. И Чака делала то же.
Однако несмотря ни на что неведомый пришелец оставался неподвижным. Гном делал все, что мог. Варьируя программу, он уже показал столбу не только Грига, но и Чаку, по нескольку раз передал на интерленге и линкосе все известные позывные, добавив к ним выраженные двоичным кодом число «пи», радиус атома водорода, расстояние от Солнца до Земли и Галактические координаты системы — но все было бесполезно. Настоящий Контакт никак не начинался, и не было ничего, что хотя бы давало на него надежду.
Секунды шли, протекали между пальцев, уходили в песок. Столб должен был пропасть через десять минут. Но еще раньше могли появиться стрельцы. В любом случае отсутствие ответа означало поражение. Все оказывалось зря. Джой, Барт, Лип, Лонч — зря. Кровь и пот — зря. Тысячелетняя мечта о братьях по разуму опять, в который уже раз, оставалась только мечтой. Даже если, вернувшись назад, повторить попытку, то ничего не изменится. Он сделал все, что надо, и не допустил ни одной ошибки. Но пришелец не пожелал откликнуться на призыв.
— Григ!
Темная фигура в столбе, казалось, шевельнулась. Потом Григ понял, что это не иллюзия. Тихо охнул кто — то из артельщиков. Качнулся вперед Пров. Существо двинуло головой, по которой побежали быстрые искры, и, медленно повернув ее, вдруг уставилось на Грига. Григ готов был поклясться, что оно смотрит именно на нет.
— Контакт! — пронеслось у него в мозгу. — Неужели это все же Контакт?! Ну дальше, давай же дальше! Что дальше — то?!
Но дальше ничего не произошло. Глаза ушли в сторону. Голова отвернулась.
— Братие! — вскричал Пров. — Братие! Чюдо великое свершилось! Отец наш признал нас. Помолимся, братие! — И рухнул вниз, внятно стукнувшись лбом об пол.
— Гном! — позвал Григ. — Что скажешь?
— Ничего. Он зафиксировал тебя, и все.
— А искры? Искры на голове? Может, это передача?
— Не думаю, — невозмутимо отвечал Гном. — Хотя пытаюсь расшифровать. — И через секунду тем же тоном: — С колокольни видны стрельцы.
Григ почувствовал, как холодная волна залила грудь, обожгла морозом плечи, пробежала по затылку. Он с силой сжал и разжал кулаки.
— Я буду драться, — сообщил он Чаке. — А ты беги!
— Нет! — Чака замерла, молитвенно сложив руки на груди, но Григ почувствовал, что она дрожит всем телом.
— Беги! Ты нужна мне живая!
— Нет! — она мотнула головой, и Григ, уловив это движение, ужаснулся.
— Не сходи с ума! — рявкнул он. — Это приказ!
— Я не брошу тебя. Я не могу бросить тебя. Я тебя люблю! захлебываясь, кричала Чака. — Я буду с тобой! Я тебя люблю!!!
Пульсирующие в мозгу секунды вдруг бросились, спотыкаясь и падая, вперед, и при мысли о том, что сейчас произойдет, мутной волной накатило отчаяние. Но, заскрипев зубами, Григ сумел справиться с истерикой. Здесь нужны были аргументы, и он их нашел.
— Чака! — воскликнул он. — Ты что, хочешь, чтобы все пошло прахом?! Разве ради этого погибли ребята? Кто — то ведь должен довести дело до конца! Ты же видишь: это еще не Контакт. Значит, все впереди. Я прикрою отход, чтобы все успели уйти, а ты соберешь потом артельщиков. Найти их будет несложно: я навесил им всем «маячки». И Гном поможет тебе. Но это надо сделать! Мы обязаны узнать секрет перстня. Контакт должен быть продолжен!
— А ты? — прошептала Чака.
— Если все будет в порядке, я догоню вас. Но разговор не обо мне.
— Хорошо, — сказала Чака, и Григ даже в темноте увидел, как побледнело ее лицо и каких нечеловеческих усилий стоит ей поддерживать на нем бесстрастное выражение. — Я все сделаю, как ты творишь. Я побегу с ними. Но Григ!.. — Ее губы на мгновение исказило страдание. — Григ! Гаврюшка, милый мой! Выживи! Ни о чем не прошу, только выживи! Я… Я без тебя жить не смогу!
— Ладно, — сказал Григ. — Я постараюсь. Но что бы ни случилось, ты должна остаться с ними. Главное — Хранитель. Не выпускай Прова из виду. Тебе понятно?
— Да, — еле слышно прошелестело в ответ.
— Ну вот и хорошо.
Сейчас он отчетливо видел стрельцов. Секунду назад с передней лошади соскользнул и припустил в лес мальчишка — проводник, видимо, захваченный где — то по дороге пастушок. Теперь они подъезжали к подножию холма, на котором стояла почти что отстроенная уже усадьба, и ходу им до прилепившейся неподалеку избы артельщиков оставалось несколько минут.
Григ вгляделся в приближенные камерой грязные и усталые лица всадников и вдруг почувствовал, как неприятная пустота медленно заполняет желудок, соленым привкусом тошноты выступает на губах.
Возникшее у него ощущение не было страхом смерти — он давно научился справляться с ним, и теперь опасность только помогала ему собраться и сосредоточиться. Дело было совсем в другом.
До сих пор ему ни разу не приходилось по — настоящему драться с людьми, и он не очень хорошо представлял, как сумеет применить боевые приемы к хоть и уничтожившим его товарищей, но по существу ни в чем не повинным и в общем — то беззащитным перед ним стрельцам. Он отдавал себе отчет, что этого требует дело, и знал, что все, на кого он поднимет руку, останутся в живых. Но тем не менее захлестнувшее его отвращение к стоящей перед ним задаче заставило его непроизвольно передернуться всем телом, мерзким ознобом стянуло кожу между лопатками и на груди.
Огненный столб по — прежнему сиял посреди избы, с каждой секундой становясь все более опасным. Отсветы его в незакрытых окнах пока еще не были видны стрельцам, до обязательно должны были привлечь их внимание, как только они подъедут поближе. По записи столбу полагалось распасться уже минуту назад. Но ситуация изменилась, и большинство событий флюктуировало.
— Тобою хвално и прославлено имя Твое вовеки нами… — согласно пели артельщики.
— А может, все — таки выйдет? — мелькнула шальная мысль. — Ну, давай, миленький, выходи, что тебе стоит?!
И в эту минуту столб исчез. Именно исчез, не рассыпался искрами, не источился и даже не съежился, как изображение на экране, а просто исчез, будто его тут никогда и не было.
— Вовремя как, — подумал Григ, подбираясь, словно перед броском. Гном! — позвал он. — Не уничтожай пока контактер. Пусть спрячется на чердаке.
Контактер уже давно поливал комнату инфразвуком, и Григ видел, как время от времени пробегала по лицам тень неосознанной тревоги. Здесь важно было не перестараться и не поднять артельщиков раньше, чем они смогут убедиться в том, что он им не врет. Григ высчитал этот миг. И когда морды стрелецких лошадей вознеслись над гребнем холма, он вдруг вскочил на ноги и, дико заорав: «Братцы! Спасайтесь! Стрелцы, братцы!» — бросился к крайнему от дороги окну.
Он уже знал, как начнет этот бой. Еще только войдя в избу, он приметил аккуратно стоящий у печи рогами вниз метровый ухват, приметил, как примечал всегда любой предмет, способный пригодиться ему в возможной драке. Теперь наступило время этим ухватом воспользоваться.
И пока артельщики, толкаясь, лезли в дверь и бежали по огороду к обрыву, под которым текла медленная Рожайка, Григ, сжав, как копье, ухват, устраивался у бокового, выходящего на сторону, где не было плетня, окошка, поджидая осторожно подъезжающих к селу всадников. Он знал, что изба артельщиков с погасшими наконец окнами, выглядит нежилой, но не был уверен, что у стрельцов не возникнет желания проверить ее подозрительную тишину. Однако скоро должно было начать смеркаться, а в самом селе насчитывалось почти с десяток дворов, и стрельцы, видно, решили, что есть более важные дела.
Григ вздохнул с облегчением, увидев, как придержавший было коня первый всадник снова сжал шенкеля — и поднял ухват, готовясь к встрече. Выбивать надо было третьего. Только у него оставались еще стрелы. Двое других стрельцов расстреляли весь свой запас, а первый ехал вообще без саадака.
Дальнейшее было рассчитано по секундам, и, швырнув с нечеловеческой силой ухват, Григ, не ожидая результата, выскочил на крыльцо и, сорвав вместе с веткой уздечку Ягодки, взлетел в седло, после чего, промчавшись вдоль дома, прыгнул через плетень. Вряд ли он смог бы без помощи Гнома уложиться в отведенные ему двенадцать секунд. А уж выдрать во время прыжка кол из плетня не сумел бы и самый ловкий наездник. Гном отлично справился со своей задачей, и теперь Григ скакал по дороге не меньше чем в двадцати метрах от опешивших, но быстро опомнившихся стрельцов.
Их было трое. Ухват попал точно. Камера с церкви выхватила и приблизила лошадь, медленно бредущую от дороги к обрыву, за которой, застряв ногой в стремени, тащилось тело сбитого и хорошо если не убитого стрельца. Впрочем, удар рассчитывал Гном, и вряд ли он допустил бы эту ненужную смерть.
Уводя стрельцов от избы, Григ отчетливо видел через камеры высыпавших на берег, а теперь забирающихся в воду артельщиков. Некоторые уже резали саженками глубокую в этом месте речку, и только не умеющий плавать Пров бежал вместе с Чакой к броду, который, к счастью, находился в противоположной от той, куда скакал Григ, стороне.
Обернувшись, он обнаружил, что трое его преследователей разделились. Дорога здесь делала ведущий к селу поворот, и один из стрельцов решил, срезав угол, выскочить на дорогу впереди догоняемого двумя другими Грига.
Воспользовавшись секундной передышкой, Григ расстегнул переметную суму и, вытащив оттуда заранее привязанный к луке аркан, повесил его на седельный крюк. Теперь он был полностью готов к бою, тянуть с которым было ни к чему. Ему предстояло не только уложить стрельцов, но и догнать еще и Чаку с Провом, которые за время боя могли убежать невесть куда. Он было решил дать двум скакавшим за ним стрельцам настичь себя, а потом, резко повернув, принять бой. Но Гном посчитал иначе, и Григ не стал спорить с ним.
Развернувшись и взяв кол, словно копье, наперевес, он галопом помчался навстречу догонявшим его стрельцам. С точки зрения стрельцов, это было чистейшим безумием, и они, обрадованно ощерясь, уже подняли свои сабли, готовясь в последнюю минуту расступиться перед Григом, чтобы спокойно и точно срубить его, обхватив с боков.
— Григ! — услышал он голос Мистера Томпсона. — Сообщаю: пятьдесят секунд назад у руководителя Группы окончательно остановилось сердце.
И словно кипящим оловом, плеснуло в глаза. Дернулось, запрокидываясь, небо, карусельно закружились, вызывая во рту привкус тошноты, луг и лес.
Старик умер. Словно наяву, Григ увидел морщинистое его лицо, обрамленное рано поседевшими волосами и густой русой бородой. Как он тогда смотрел ему вслед… Господи! Слепая ярость пронзила все тело, вырвалась беззвучным криком.
— А — а — а — а!
В трех метрах от стрельцов Ягодка внезапно свернула в сторону и резко, так, что копыта оставили борозды, встала на дыбы, подчиняясь не столько команде Гнома, сколько жестокой руке обезумевшего от ярости Грига.
— Полегче! — осадил его Гном.
Но Григ не слышал. Гнев и ненависть переполняли его. Промчавшиеся было мимо стрельцы смешали свой строй, и Григ, неистово колотя Ягодку каблуками по бокам, бросился на них. Нервное напряжение, державшее его в течение дня, вздулось в распирающих рубаху мышцах, выступило белыми пятнами на костяшках пальцев, выплеснулось в судорожном скрежете зубов. Все те, кого уничтожила эта Программа, поднялись сейчас из своих безымянных могил и скакали теперь рядом, поддерживая его своими бесплотными руками, загораживая призрачными телами от стали стрелецких палашей. Он должен был в конце концов рассчитаться за всех. За Старика, за Липа, за Барта, за Лонча, за всех!
Приблизились рывком возбужденные, молодые, не успевшие ни удивиться, ни испугаться лица. Мощным тычком в ребра Григ свалил ближайшего и, перехватив кол, обрушил его, вкладывая в удар всю рвущую сердце боль, на голову открывшегося второго.
Как он выбивал стрельцов, Григ почти не запомнил. Пришел он в себя, только когда разворачивал далеко ускакавшую Ягодку. Стрельцы лежали неподвижно, вольно разметавшись на траве. Поодаль носились с протяжным ржанием их запутавшиеся в поводьях кони. Григ осмотрел себя. Одежда была вроде цела, но плечи и спина ныли, словно сведенные судорогой. И руки дрожали. Он ощупал спину над лопатками.
— Легкое растяжение, — подал голос Гном. — Скоро пройдет. Ты действовал не осознанно, и я слегка придержал твои удары. Ты не сердишься? Ты ведь сам разрешил мне это.
— Все правильно, — Григ привстал на стременах и огляделся.
Теперь оставался только один стрелец, не видевший пока, что произошло, и поджидающий Грига на дороге за поворотом.
— Гном! — позвал Григ, собирая поводья. — А что там с тем, которою я сбил первым?
— Он свалился под обрыв.
— Как свалился? — не понял Григ.
— Сейчас покажу.
И Григ увидел снятого церковной камерой стрельца в ту минуту, когда нога его вывернулась наконец из сапога, и он замер, раскинувшись навзничь всего в двух метрах от обрыва. Потом запись дернулась, Гном пропустил несколько минут, стрелец пошевелился, медленно поднялся на четвереньки, с трудом выпрямился и сделал слепой шаг в сторону обрыва.
— Ничего не соображает, — прокомментировал Гном.
Качаясь, стрелец сделал еще шаг, потом еще. Третьего шага уже не было. Нога его провалилась и, взмахнув руками, он рухнул куда — то вниз.
— А теперь? — спросил Григ.
— Теперь он в мертвой зоне. Но без сознания. Вероятность где — то ноль восемьдесят, — добавил торопливо Гном.
Но Григ его уже не слушал. Потому что как раз в эту минуту он выскочил на бугор и увидел неторопливо переступающую ногами лошадь и всадника, держащего в опушенной руке саблю.
Стрелец, видимо, уже понял, что что — то не так. Но к чести его он не бросился бежать, а, привстав на стременах, понесся навстречу стремительно приближающемуся к нему Григу. Расстояние быстро сокращалось, и Григ, не мешкая, бросил кол и, ухватив глазами сверкающую в лучах заходящего солнца саблю, сорвал с крюка аркан.
— Ну, Гном, — мелькнуло у него, — не подведи!
Свистящего шороха летящей волосяной петли он не услышал. Осаженная им на всем скаку Ягодка, коротко заржав, взрыла землю копытами. Мгновенный поворот, рывок — и только проклятья да стук падающего тела сказали ему, что Гном не подвел. Обернувшись, Григ увидел облако пыли и тянущегося на буксире за Ягодкой стрельца. Бросив поводья, он спрыгнул, еще в воздухе вытаскивая нож и прикидывая, где лучше перерезать аркан.
Через минуту все было кончено. Стрелец, живой и не очень помятый, ругаясь, лежал на дороге, связанный куском бечевы и собственным ремнем, а Григ стоял рядом, сматывая остатки аркана.
— Чака! — позвал он. — Ты как?
— Григ! Григ, родной! — возглас Чаки долетел так ясно, словно она стояла рядом. — Я все видела. Ох, Григ, какой же ты молодец!
— При чем тут я? — Григ подозвал Ягодку, забрался в седло. — Это все Гном. Где вы?
— Да вот, почти напротив, на пойменном лугу.
— Напротив? — Григ повернул Ягодку в сторону реки, сжал шенкеля. — А как вы здесь оказались? Вы же бежали к броду.
— Да. Но Пров потом сказал, что надо искать остальных. Они ведь где — то здесь ушли в лес. Ой, Григ, какая вода холодная!
— Ну! — Григ ухмыльнулся. — Сегодня пятое. Илья — пророк в воду уже надул.
— Григ, ты догонишь нас?
— Конечно. Я же на Ягодке.
— Давай быстрей. Мне без тебя так одиноко.
— Сейчас, сейчас…
Ломило все тело, особенно спину. Легкий ветерок с реки приятно овевал разгоряченное боем лицо. Теперь, когда все кончилось, можно было и расслабиться, зная, что лежащие на лугу стрельцы долго еще не придут в себя, а очнувшись, меньше всего будут думать о преследовании.
Однако долгожданная легкость не приходила. Зеленая муть давила на плечи, горестно сжимала сердце. Трудно, практически невозможно было примириться с мыслью о том, что ни Джою, ни Барту, ни Липу, ни Лончу со Стариком теперь никогда уже не выйти поутру из своего коттеджа, не поднять свечой к небу глайдер, не посидеть с друзьями за столом. Неубранные, разбросанные по полям и лесам, они останутся лежать поваленными верстовыми вехами кровавой дороги в непознанное, и воронье, наверное, уже усаживается на их тела, ковыряя коченеющую плоть, выклевывая остекленевшие глаза.
Конечно, он мог оживить их, вернувшись назад и тайно повлияв на сложившуюся после признания Антипа цепь событий. Такие варианты наверняка были, и Гному ничего не стоило рассчитать их. Но это изменение ситуации обязательно повлекло бы за собой переструктурирование всего происшедшего и могло раз и навсегда уничтожить то, что с таким трудом удалось наконец достичь.
Сантеры понимали это и сняли с нет ответственность за свой выбор. Будь Григ на их месте, он сам поступил бы так же. Хорошо осознавая всю масштабность дела, в которое вовлекла их судьба, они приняли единственно возможное решение и выполнили то, что велел им их долг.
Однако рисковали собой они ради Контакта и погибли, надеясь, что это спасет Контакт. Поэтому больше всего Грига мучило, что вряд ли можно считать состоявшимся Контактом еле заметный поворот головы фигуры в столбе. Будет ли продолжение? В ближайшие часы он надеялся получить ответ на этот вопрос. А если нет? Если ничего не прояснится, как быть тогда?
«Вот тогда и будем решать, — подумал он. — Тогда мы и определимся…»
А пока надо было просто действовать, делать то, что представлялось очевидным: догнать Чаку и Прова и, найдя по «маячкам» люцифериан, уйти с ними туда, где наступит продолжение этой истории. Вот только сразу после боя он никак не мог набрать нужный темп, и поэтому ехал, не торопясь, отпустив поводья, устало обмякнув на спине идущей шагом Ягодки.
— Эй! — вдруг отчетливо прозвучало в замершем вечернем воздухе.
Мгновенно выпрямившись, Григ резко осадил Ягодку и замер, прислушиваясь. Тихо. Только каркнул где — то пару раз ворон. Тогда он легко похлопал лошадь по шее, заставляя пойти легким шагом. И снова откуда — то, словно из — под земли, слабым шелестом донеслось: — Гаврю — у — ушка!..
— Гном! — позвал Григ. — Мне показалось?
— Не знаю, — чувствовалось, что Гном в явном затруднении. — Трудно сказать.
Григ оглянулся и вздрогнул. Недалеко, в нескольких шагах от него, на лугу, он увидел, словно выстриженный, ровный, метра четыре в диаметре, круг. Круг не был вытоптан, в нем росла тонкая и острая трава, но высотой она была раза в три короче остальной, росшей рядом, — низенькая, точно подшерсток на недавно выбритом месте.
— Ведьмина плешь… — пронеслось у него в голове. — Господи! Да это же ведьмина плешь!
— Ах! — прозвучало вдруг где — то под черепом, и тело его непроизвольно дернулось. Он узнал голос Чаки, и голос этот пронзил его насквозь. Краем сознания, не понимая еще, что смотрит через ее глаза, он ухватил метнувшуюся куда — то в сторону землю.
— Чака! — вырвалось у него. — Что случилось?
И вместо ответа: — О — ой! Мама — а — а…
И молчание.
— Чака! — чувствуя, что у него перехватывает дыхание, снова позвал Григ, тревожно комкая в кулаках узду и поднимаясь на стременах. — Чака!!! Мистер Томпсон! Гном! Что там такое?
Он замер в растерянности, все еще не понимая, отказываясь понимать, что произошло и куда делось изображение, которое транслировалось из глаз Чаки, как вдруг, почти без пауз между словами, Мистер Томпсон объявил: Стрела. Под левой лопаткой. Два миллиметра от сердца.
— Чака! — закричал Григ. — Чака, милая! Я здесь! Постой! — Он уже шпорил и гнал, гнал изо всех сил, каблуками, шенкелями, Гномом свою гнедую, лупил по шее, пригнувшись к холке — туда, туда, через реку.
— Прямую! — закричал он, чувствуя, что теряет рассудок. — Где трансляция? Томпсон! Сделай, что можешь! Не дай ей умереть!
Он уже снова видел ее глазами. Руку, лежащую на сухой земле, бурые в сгущающейся темноте травинки — на одной из них сидела маленькая улитка.
— Ох, — услышал он невнятицу ее мыслей, — больно как… ушел… за что… не хочу…
Изображение помутнело, покрылось слепыми пятнами уходящего сознания. Потом на мгновение прояснилось, земля двинулась, поплыла в сторону. Небо из серо — фиолетового стало розовым, а потом багровым, взгляд уперся в противоположный берег, над которым горел закат, и там, в густой тени нависающего над узкой прибрежной полоской обрыва, Григ увидел едва различимую фигуру.
— Вот оно как… — донеслось до него.
Это был стрелец. Тот самый, четвертый, выбитый из седла ухватом. Вопреки прогнозу Гнома он пришел в себя. Увидев за рекой бегущих людей, сделал то, что ему было положено.
Вынесшийся на берег Григ своими уже глазами увидел почти у самого леса скачущего по — заячьи Прова и Чаку — недвижно замершую на той стороне маленькую черную фигурку, скорчившуюся в предсмертной судороге.
— Чака! — снова закричал он. — Чака, милая, не умирай! Я здесь! Подожди меня!
Спуск, по которому он скатился к реке, был всего метрах в ста от стрельца, и Григ, выхватив нож, так перетянул Ягодку камчой, что она, дико заржав, на бешеной скорости помчалась вдоль берега.
— Не сметь! — забился в ушах предостерегающий возглас Гнома. — Григ! Не сходи с ума!
Не отвечая, стиснув до боли челюсти, слепнущий от ярости и горя, Григ еще ухватил пляшущим взглядом стрельца, который почему — то бросил лук и судорожно задергал рукой, пытаясь вытащить из ножен саблю. Но было уже поздно. Ягодка вихрем промчалась последний десяток метров и, словно получив от Грига весь заряд переполняющей его ненависти, грудью на всем скаку ударила стрельца и, отшвырнув его, как перышко, в сторону, помчалась дальше, а потом, остановленная железной рукой, встала с истошным ржанием на дыбы.
— Григ! Григ! — кричал Гном. — Остановись! Он должен жить! Это флюктуация! Григ! Не делай этого!
Подогнав Ягодку к валяющемуся мешком стрельцу, Григ с ножом в руке спрыгнул на песок, сгреб в ладонь воротник у горла, приподнял бесчувственное тело.
— Должен жить?! — переспросил он, глядя на запрокинутое, бледное, усыпанное юношескими угрями лицо. — Он должен, а она?
— Любимый, — прозвучал вдруг в голове слабый и тихий голос. — Где ты?
— Чака?!
Отшвырнув стрельца, Григ бросился к реку.
— Чака! — звал он. — Чака, я здесь! Держись! Я сейчас! Чака, милая, не умирай! Держись! Я люблю тебя! Люблю! Только не умирай! Подожди меня!
Намокшая одежда и сапоги мешали ему в воде, делали его тяжелым и неповоротливым. В этом месте было чуть глубже двух метров, и поэтому Григ плыл, рывками продираясь сквозь медленное течение. Холода он не чувствовал. Потрясенное сознание выхватывало только освещенный кусок берега с одинокой ивой у воды да собственные руки, вонзающиеся в черное зеркало реки.
— Люблю… — как вздох донеслось до него откуда — то с той стороны.
Он уже коснулся дна и брел, отчаянно проталкиваясь сквозь воду, ставшую вдруг густой и вязкой, как желе.
— Все, — услышал он. — Вот и все, любимый…
— Чака! — закричал Григ, немея от непередаваемого ужаса. — Чака, постой!
— Конец, — сказал Мистер Томпсон. — Большая кровопотеря. Не удалось зарастить.
Шатаясь, Григ выбрался на берег, с трудом поднимая ноги, побежал вперед. Уже стемнело, и камера на церкви теперь не могла ему помочь, но, видимо, инстинкт вел его, и бежал он правильно. Потому что наткнулся на Чаку почти сразу.
Она лежала ничком, неестественно вывернув голову, глядя застывшими глазами в пустоту, и изо рта у нее вытекала тоненькая струйка крови.
— Чака… — прошептал Григ, слепо обводя помутившимся взглядом верхушки деревьев, словно надеясь, что сейчас, в это последнее мгновение, случится невозможное, скользнет, как это бывало не раз, над лесом спасательный глайдер, и из лопнувшего его нутра разом посыплются быстрые ловкие парни, покатятся санитарные модули и выдвинется, накрывая Чаку, прозрачная колонна реаниматора. — Девочка моя…
Тихо свистел в перьях торчащей из — под лопатки стрелы ветер. Где — то далеко в чаще кричала кукушка, обещая кому — то долгую жизнь. Быстро смеркалось. Бессмысленно перебирая шнурки на поясе, Григ сидел рядом с остывающим телом Чаки, а в голове что — то звенело, спутывая и переменчивая мысли, и в горле стоял плотный, горький ком, мешающий дышать.
Во что бы то ни стало он должен был сбросить оцепенение, встать и начать действовать — броситься за уходящим все глубже в лес архонтом, догнать его, отнять перстень, вырвать любой ценой заветную тайну. Но не было сил даже пошевелиться, разжать туго стиснутые кулаки — и так он и продолжал сидеть, чувствуя безмерную усталость и непреодолимое желание умереть.
Все погибли. Все, кто ступил на зыбкую, едва отмеченную вешками тропу его Поиска, погибли, вымостив своими телами готовую засосать каждого трясину. Они не были первыми на этом гибельном пути, но такую обильную жатву смерть не собирала до сих пор ни в одной экспедиции. Шесть сантеров, включая Джой, были рекордом даже для программы, угробившей уже шестьдесят человек. Конечно, они знали, на что идут, но все равно это была безмерно дорогая плата за Контакт. Контакт, который так и не состоялся…
Пока еще не состоялся!
Рывком стащив сапоги, он вылил из них воду, выжал и заново намотал подвертки, пружинисто поднялся на ноги. В голове шумело, и лицо горело, словно обожженное. Но теперь он ощущал в себе силу. Еще не вечер! Остался Пров. И перстень у Прова. И движение гуманоида в столбе тоже никто не мог у них отнять. У них у всех. Это была их надежда. Она оставалась несмотря ни на что. И ей он погибнуть не даст!
Негнущимися пальцами Григ закрыл Чаке глаза.
— Гном! — позвал он. — Мистер Томпсон! Пеленг пятого «маячка».
Захороненные с разных сторон от Москвы, Гном и Мистер Томпсон обеспечивали абсолютно точную наводку на любой объект, снабженный «маячком», и, глядя на два четких сигнала, свой и Прова, высвеченных локаторами недалеко от края лесного массива, находящихся по карте к востоку от Рожаи, Григ понимал, что архонт от него ни за что не уйдет.
Озверевший от пережитого, хрипя и ругаясь пересохшим ртом, отплевываясь от ударов лупящих, несмотря на инфракрасное зрение, по лицу веток, он шел на восток, и расстояние между двумя сигналами на карте все сокращалось и сокращалось. Наконец сигналы сомкнулись, и Григ, почти припав к земле, двинулся осторожно на горячее пятно, уверенно просматривающееся им в нескольких десятках метров за плотной стеной деревьев.
Это был костер. Он горел на небольшой лужайке, прямо посередине, а рядом с костром, обхватив колени и сгорбившись, сидел Пров. Стараясь не шуметь, Григ выдвинулся из за деревьев и, выйдя на освещенное место, негромко позвал: — Пров!
Не ожидавший этого, Пров вскинулся, рванулся к кустам, но, узнав Грига, облегченно вскрикнул и остановился.
— Ты! — заговорил он. — Вот бо радость — то! Жив ли?! Спасся?! Ах ты, чюдо тако! — Он вдруг погрустнел, тени на лице запали. — А молодший — то твой… — Он замялся, поднял глаза.
— Аз видех, — сказал Григ, чувствуя, как снова растет в горле ужасный комок.
Даже вспоминать об этом не было сил. В том времени, в котором жил он, Чаки больше не было. Где — то, в совершенно точно очерченных пространственно — временных анклавах слышался ее звонкий смех и легкий стук каблучков. Но ему, Григу, вход туда был уже заказан. Он упустил свой шанс. Его Чака лежала на берегу Рожаи, уткнувшись лицом в траву. На том берегу, на который привел ее он.
Григ почувствовал, как безысходная тоска выкручивает ему руки, разрывает грудь.
— Аз видех, — глухо повторил он, подходя вслед за Провом к костру. Ниже будем об том.
Он чувствовал, что задыхается. Сумасшедшее желание не тянуть, а прямо сейчас, не раздумывая, ударить в загораживающую огонь плотную спину, въехать ногами в мясистый, покрытый спутанными волосами затылок ослепляло его, стягивало кожу со скул.
«Почему она, а не этот обрюзгший, патлатый, дурно пахнущий боров? Что вело руку стрельца? Может быть, то, что она бежала сзади? Отстала? Или сознательно загораживала эту потную спину? Ведь он сам велел ей беречь Хранителя любой ценой. Кто мог предвидеть!»
— Спокойнее, — сказал Гном.
Григ выдохнул воздух. Надо было начинать. Тянуть дальше было бессмысленно.
Пров сидел рядом на корточках, прилаживал на воткнутых в землю прутьях мокрый кафтан, переворачивал его непросохшей стороной к огню.
— Стрелцы… — бормотал он. — Откеле ж они пришли? Должно же бысть Антип все выдал. Не устоял Антипушка… Ин да пошто же ево винити… — На дыбе, чаю, не сладко висети…
От кафтана валил пар. Протянув руки к костру, Григ обдумывал начало. Просто так Пров перстень не отдаст. Убедить его нечем, а раскрываться нельзя. Значит, надо скрутить его и связать, и перстень просто забрать. Но дальше что? Как им пользоваться? Не зная этого, перстень можно испортить, и тогда ничего нельзя уже будет поправить. Бить и пытать? Бесполезно. Судя по всему, Пров не боится ни боли, ни смерти. Выбрав свой, не подвластный никому закон, он давно стал вне закона. И не один, наверное, год ходит по лезвию ножа. Так что к смерти он готов. Этим его не испугать. Скажет еще наоборот… А сломать перстень, вероятно, нетрудно, Гипноз? Пров не сомнамбула. Да и какой гипноз после того, что было! Ясно, что он перевозбужден. И к тому же в темноте глаз не видно. Укол бы калипсола. Но шприц — тюбик с калипсолом вшит в переметную суму. В кафтане он хранил только препарат, выводящий из болевого шока. Значит, бить?
— Да вызови ты лошадь! — сказал Гном.
Григ вздрогнул. Это предложение было настолько очевидным, что он в сердцах сплюнул в костер. Пользуясь только чужими лошадьми и не имея своей, он совершенно забыл, что кони Старика управляемы. Ему ничего не стоило через Мистера Томпсона подогнать к себе Ягодку с калипсолом.
— Мистер Томпсон! — позвал он.
— На связи.
— Давай Ягодку сюда.
С некоторой скованностью он снова придвинулся к костру и стал вплотную к Прову. Нападать на тот, кто не ожидает этот от тебя, необычайно трудно. Такое нападение всегда предательство. И сейчас Григ собирался с духом, чтобы преодолеть внутренний барьер.
— Садись! — Пров потянул за рукав. — Худо, што ести никакоже. Ин ладно завтра добудем. Ан ловко они нас?
— Ловко, — сказал Григ, чувствуя, как закипает в нем погасшая было злоба. Он вспомнил Чаку, и боль утраты вновь стиснула сердце, горькой удавкой перехватила горло.
— Эх! — хрипло выкрикнул он и, стиснув запястье Прова, вывернул ему простейшим приемом руку, а потом повалил на землю и, придавив коленом, стал вязать найденным в кармане шнуром сперва запястья, а потом лодыжки. Пров сдавленно шипел, тщетно пытаясь вырваться, бился и наконец затих, видно, устал.
Разжав кулак Прова и стянув с пальца перстень, Григ долго рассматривал его в свете костра, поворачивал разными сторонами, стараясь убрать залегающие в пазах тени. Обычный перстень. Сапфир в простенькой коронке. Что — то уже было, связанное с перстнем. Хорошо бы вспомнить — что.
— Перстень Соломона? — предположил он.
— Группа Дювалье — Кларфельда, — отозвался Гном. — Тысяча семьсот пятьдесят восьмой год. Пьер Дювалье был убит во время несанкционированного покушения на графа Сен — Жермена. Акция его выглядела совершенно нелогичной, поскольку с графом Дювалье ни разу даже не разговаривал. Правда, ретроспективный анализ ментограмм показал внезапное развитие у Дювалье маниакально — депрессивного психоза, и это вроде бы все объясняло. Однако позднее в его бумагах было найдено множество рисунков любимого перстня графа, с которым тот никогда не расставался…
— Не этот? — спросил Григ.
— Нет. Но похож.
Григ посмотрел на Прова. Он помнил, что камень поворачивается, но крутить его просто так, наудачу, не хотел, боялся сломать.
— А и что, — сказал он. — Аз все видех. Ты вращал камень. В какую сторону?
— Сука! — прохрипел Пров. — Будь ты проклят! Ненавижу! — И заругался матерно, скрипя от бессилия зубами, морща злое лицо.
Послышался топот копыт. Григ оглянулся. Выбежавшая на поляну Ягодка подскакала к нему, заржала приветственно.
— Здравствуй, здравствуй, — сказал Григ, вставая. Вытащив из — за пояса чудом не потерявшийся до сих пор нож, он вспорол подкладку, нашарил мягкие плоские баллончики и, достав их, нашел один синего цвета. Гном не вмешивался, значит, он помнил правильно. Скрутив головку фиксатора, Григ выдавил каплю и, нащупав на шее Прова место, где находилась яремная вена, всадил в нее шприц. Пров дернулся и зарычал. Теперь надо было немного подождать.
Григ снова повертел перстень, посмотрел на свет. Ясно было, что камень просверлен, но в пляшущих внутри тенях и бликах трудно было рассмотреть, как проходят штифты.
— Уже можно, — сказал Гном.
Григ перевернул Прова на спину, сел рядом.
— Имя? — спросил он.
— Пров. Провом прозывают хрестиане. Крещен аз бысть…
— Яко же ты, хрестианин, образу зла поклоняешися? Ниже он тобе дороже Бога живаго?
— Что бо Бог ми дал? Что бо он нам всем дал? Тобе ли вот? Ан аз хощу знати. Все обо всем. Да все умети. Кабы не ты… Не хотел же аз, не хотел! Глаголах Федору! Не послушали!
— Колико тобе годов?
— Сорок. Сорок бысть по весне. На Федула. Пришел Федул, тепляк задул. Сорок мне, и Федору сорок, ровни мы, а Митяю…
— Откеле у тобе сей перстень?
— От ратника. Из Брянска мы к Смоленску пробиралися. Тамо бо и нашед его, в избушке, в лесе. Литвин или лях. Посечен весь лежал. Броня бысть добра, сабля з насечкою. Добре, по — русску чуть разумел. Он нам завет передал, и клятву принял, и посвящение провел. Сказывал, сведаеш все тайны мира сего. Умре после, тамо его и схоронили.
— Когда бысть сице?
— И года несть. Ровно на Николу Зимнего. Снег уже выпал…
— Он вас всему обряду обучил?
— Рече основу. Что успе. Дале мы сами додумали.
— Что в обряде первее дело?
— Молитва и перстень.
— Каковая молитва?
— Последняя. Гутц, алегремос, астарот, бегемот…
— Доволно есть. Аз помню. Что с им делати?
— Сице просто есть. Зело просто. Стукни по камы. Перстом стукни. Вот бо тако, слушай: так та — так. Ан после еще единицею: так та — так. Уразумел? Камы и отидет.
— Гном, — спросил Григ, — ты как?
— Давай.
— Тогда подстрахуй. Чтоб совпало.
Григ поднял руку, прицелился ногтем.
— Так та — так, — двинул рукой Гном. — Так та — так.
Что — то щелкнуло, и, вглядевшись, Григ вдруг заметил, что на абсолютно, казалось бы, сплошной поверхности коронки появилась тонкая, как волос, трещинка. Теперь ясно было, что и коронка, и камень состоят из двух частей. Верхняя часть, видимо, могла двигаться независимо от нижней. Сделать такой распил, который потом не был бы виден в кристалле, современный мастер не мог.
— Дале что? — обернулся он к Прову.
— Отыде? — спросил Пров, не слышавший с земли щелчка. — Коли отыде, тогда вращай. Возми вверху и вращай…
— Куды? — спросил Григ.
— Перве убо пол круга на шуе, после круг на десно, после круг на шуе и пол круга на десно… Штоб моровая язва пожроша тобе с потрохы!
«Здорово, — подумал Григ. — Как перстень ни одень, последовательность сохраняется».
— Что бо после? — спросил он.
— По том молитва.
— Ин чего буде?
— И тогда бо Он приидет. И свершится великое. И единый князь буде суд судити, и мертвые восстанут и припадут, и воздастца комуждо по делом его…
Григ понял, что основное он получил.
— Начинаю, — сообщил он Гному.
К его удивлению, коронка с камнем ходила легко. Полкруга, круг, еще круг и еще полкруга. И едва он вернул камень в исходное положение и запел, как дрогнула тьма и разом, словно из — под земли, возник огненный столб с знакомым, по — прежнему неподвижным черным существом.
— О — о — о! У — у — у! — завыл Пров, рывком перекатываясь со спины на бок, лицом к столбу. — Пощади, Владыко! Сице мерзкый и нечистивый взял бысть у мене дар Твой и хощет похытити дабы им владети. Ан ми бо оставити на поругание и растерзание. Покарай его, Владыко, аз же служил Ти верно…
Существо в столбе не двигалось.
— Зане же, мочно призвати его в каждое время? — спросил Григ.
— Да. Буди ты проклят! Но не пользуй его часто. Ан, обаче, пользуй! Пущай увидят тебя враги Князя истиннаго и лучеобразнаго, и разорвут на части, и бросят псам, о — о — о, ненавижу!
Григ еще раз осмотрел фигуру в столбе. Если бы знать, что ее появление не зависит от времени и места… Все могло бы быть иначе!
— Как его убрали? — спросил он.
— Вново нажми на камы.
— И все?
— И все. А тобе мало, блондин сын, волк в шкуре человечьской, буди ты проклят!
Григ нажал на камень. Столб продержался еще секунду и так же беззвучно и бесследно, как и в прошлый раз, исчез. Григ огляделся. Мрак вокруг костра, казалось, стал еще гуще, и ни звука кроме шороха ветвей и шелеста листьев не доносилось из чащи.
«Неужели это все? — с отчаянием подумал он. — Только голографическое изображение, простая картинка из проектора?! И ради одного этого… Да нет же! — одернул он себя. — Ведь голова повернулась! Значит, это нечто существует реально. Пусть не в столбе, пусть где — то. Но оно ответило на призыв. Тогда где же они? Почему тянут?»
— Ин же что, — размышляя о природе посылаемого перстнем сигнала, поинтересовался он. — Князь ваш николиже не вышед к вам?
То, что он услышал в ответ, заставило его опуститься на землю рядом с Провом.
— Он — несть, — отвечал Пров. — Раз бысть — нанесло к нам бесов. Юркие тако, цепляют нас глупьем. Кто да что. Будто сами не ведят. Аз их шуганул, зане не мешали службу вести. Владыко же убо в тот раз не удостоил. А сет дни Он тобе узрел, оборотень! Буди ты проклят!
— Бесов?! — воскликнул Григ. — Ан когда же се бысть?!
— Да почитай, ныне назад тому с полу год. Тогда мы в Смоленске амбар гостю фряжскому збудовали. Он с Литвы сошед, да в Смоленске сел. Фрязин его звали. Михайла Фрязин. Спесивый. Рожа — во!
Григ почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Не в силах унять волнение он вскочил на ноги. Оказывается, Контакт уже состоялся. Те, кого он ищет, были здесь! Они вышли на Контакт и поняли, что осуществлять его не с кем. А что, если второй попытки не будет?!
«Нет, сказал он себе, — не верю. Они приняли передачу и подали знак. Значит, они появятся. Хотя, впрочем, теперь можно отправиться и в Смоленск».
Он скосил глаза на бормочущего что — то Прова. Пора было кончать. Все, что нужно, он уже выяснил.
— Ин ладно, — сказал он, нагибаясь над продолжающим сыпать проклятиями архонтом. — Доволно те…
— Ты чего?! — испугался Пров. — Што аз тобе сделалто? Мы ж тя яко брата…
Не отвечая, Григ вытащил все шприц — тюбики, сделал шаг к костру, отыскивая маркировку седуксена. Найдя нужный, он медленно повернулся к Прову и, глядя на оскалившегося архонта, вдруг снова вспомнил о Чаке.
Шесть лет, проведенные им в Дальнем Поиске, приучили его без дрожи всматриваться в пустые глазницы смерти. Непознанное всегда требовало своих жертв, и многие из тех, с кем сводила его в решительных и быстрых десантах судьба, так и остались навсегда в космосе, чтобы другие, ворвавшись в пробитую ими брешь, смогли добиться победы.
Гибель четверых Наблюдателей тоже относилась к таким тяжелым, но практически неизбежным потерям, была привычной данью, ежегодно выплачиваемой человечеством на его крутых и дерзких дорогах. Понимание этого и помогло Григу сдержаться и не выдать себя ни одним движением, когда он, стиснув зубы, глядел на ужасную смерть своих товарищей. В конце концов, они были мужчинами, самостоятельно принимающими решения и, стоя, встречающими опасность, чтобы бороться с ней до самого конца. Но Чака… Чака не была предназначена для сражений. Она должна была жить. Однако она тоже умерла.
Теперь ее тело, закоченевшее, с торчащей из узкой, почти еще детской спины стрелой лежало в луже крови на заливном лугу, впитав в себя весь холод остывшей за ночь земли. И Григ, будто со стороны, чужими глазами, увидел ее, нелепо вывернувшую руки и ноги, разметавшуюся, словно большая тряпичная кукла — кукла, попавшая в жестокую взрослую игру и сломанная по страшным правилам этой игры.
Оставив развязанного Прова спать у костра, Гном шел обратно к реке. Чака была мертва, и местоположение ее Гном с Мистером Томпсоном указать уже не могли. Но Григ, ведомый обостренной сейчас интуицией, вышел точно. Сжав рукой горло, он стоял на коленях, вглядываясь в незнакомое в свете луны лицо, чувствуя, как ширится внутри, заполняя все его тело, звериная тоска.
Судьба жестоко отомстила ему за дерзость и неуважение к ее пророчествам. Он любил эту девушку, мучился и тосковал, и, не успев даже по — настоящему обрадоваться такому долгожданному счастью, потерял Чаку раз и навсегда. Впрочем, так считала только сама судьба, не зная, что есть люди, которым по силам отменять ее вердикты. Его долго учили, что судьбу надо ломать, и он наконец научился держаться с ней на равных. Теперь, когда все закончилось, можно было подумать и о вариантах замыкания петли. Закончившийся признанием Антипа допрос исключить было уже нельзя. Но наверняка существовали, не могли не существовать, другие возможности так повлиять на ход событий, чтобы без значимых флюктуаций вывести за скобки пять отнятых судьбой жизней.
— Гном, — позвал Григ. — Давай решать. Я, видимо, могу выключить Хвоста, пока он не добрался до дома Старика. Ну, например, сделать ему укол снотворною — там, где он ночует…
— Нет, Григ, — отозвался Гном. — Этот вариант я просчитал самым первым. К сожалению, Хвост неуязвим. Дело в том, что на Пожаре он встречался с Бирюком. Ты ведь знаешь, кто такой Бирюк. Именно от Хвоста Бирюк узнал об отъезде княжны Болховской в Ярославль. Сенька, дурак, сболтнул об этом, не думая. Но через четыре дня ватага Бирюка нападет на поезд княжны. Сам Бирюк при этом будет убит, а княжна от нервного потрясения тронется умом. Это обязательно должно произойти, чтобы не было хроноклазма. Так что до Пожара Сеньку выключить невозможно. Но хуже всего то, что его маршрут нельзя изменить и после Пожара. С этой минуты он уже отслежен теми, на кого направлена коррекция. Ты же помнишь, Старик на дороге просматривал весь его маршрут от площади до забора. Если он выпадет, будет двойная флюктуация. Я на это добро дать не могу.
— Понятно, — Григ закусил губу. — А если отправить кого — нибудь за спецотрядом еще вечером? Например, того же Лонча. За два рубля воротники выпустили бы его…
— Конечно. Но кто это теперь может сделать? Ведь, кроме тебя, некому. И ты что, хочешь после того, как ты же уйдешь от них, снова как бы вернуться и уговорить Лонча ехать. Ты думаешь, они ничего не расскажут твоему двойнику, когда он утром поинтересуется, где Лонч?
— Судя по твоей интонации, ты считаешь, что сделать для Группы ничего нельзя?!
— В тех пределах, которые ты предлагаешь, нет.
— Как это «в тех пределах»?
— Ты хочешь при этом сохранить Контакт. А ситуацию нельзя изменить локально. Любое вмешательство поставит твой Контакт под угрозу. Даже в том случае, если оно не коснется базовых реалий и не сфлюктуирует на крупные события. Ты должен знать это не хуже меня.
— Но ты ведь видишь какие — то варианты спасти Группу?
— Да. Но они сильно ухудшают твои шансы на Контакт.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что тебе не удастся задержать стрельцов, и единственным выходом останется поднять артель и уходить вместе с ней.
— Поднять артель?!
— Да. На это нельзя было пойти, не зная, привязан Контакт к месту и времени или нет. Теперь ты знаешь, что не привязан.
— Но без следящих за Провом камер я могу ведь вообще не узнать о перстне!
— В принципе, да, но многим ли ты рискуешь? Ведь до сих пор ты не получил ничего, кроме бессмысленного поворота головы.
— Но я уверен, что будет продолжение! Надо только вернуться в избу. И, кроме того, у меня теперь есть перстень. Я могу и дальше работать со столбом.
— Ну, смотри. Тебе решать.
Григ сжал голову ладонями, потом помассировал пальцами виски.
— Хорошо, — сказал он. — Давай свои варианты.
— Я отобрал три с самой высокой вероятностью выхода на Контакт.
— А именно?
— Вариант первый. Ты можешь изначально заставить Группу отвергнуть твою просьбу. Для этого достаточно повесить за окном оба контактера. Вместе они смогут создать достаточный инфразвуковой фон, чтобы беспокойство и тревога охватили всех членов Группы. В этом состоянии Наблюдатели откажут тебе.
— Дальше.
— Ты можешь перехватить Хвоста после того, как он побывал в доме Старика. Обратно он бежит по другой стороне улицы, а там есть мертвая зона, рядом с крестцом, напротив дома протопопа Иоакима. Камеры там не берут.
— Зачем мне это после всего?
— Никто из Группы не следил, куда он свернул. Ты можешь направить его не в полк, а прямо в Стрелецкий приказ. В это время, кроме Леонтьева, там как раз будет Шереметев. Получив команду от такого начальства, Попов сразу выставит не два десятка, а полсотни. Если вместо двадцати человек в погоню пошлют сорок — пятьдесят, бессмысленность сопротивления будет очевидна. Группе тогда останется только торопиться к темпоратору, а тебе — уводить артельщиков.
— Полсотни? Да, пожалуй. А третий вариант?
— Еще до признания Антипа тебе надо намекнуть приставу, что сторож не так надежен, как кажется. Пристав обязательно поговорит после этого со сторожем. Реальной информации у него не будет, но страху он наведет. После этого сторож просто не пустит твоего двойника к сидельцу.
— И я останусь без его записки?! Но мне же тогда к ним вообще не пробиться!
— Зато Группа будет спасена. Впрочем, это, конечно, самый плохой вариант. Те два лучше.
— Ну хорошо! — Григ отчаянно рубанул воздух рукой. — А Чаку хотя бы можно сохранить без угрозы для Контакта? Я подумал, я ведь справлюсь с этими четырьмя стрельцами в лесу?
— Ты хочешь перехватить их по дороге к селу? — осведомился Гном.
— Конечно! Они просто не доедут до села, и мне, который в избе, останется только гадать, что случилось. Здесь ведь нет хроноклазма?
— Нет. Но ты опять же можешь лишиться всего, чего достиг.
— Почему?
— Потому что относительно хронополей эта ситуация не дискретна. Ты не можешь уничтожить стрельцов, не разрушив всей ситуации. Они уже были здесь. Они уже спугнули артель. И они убили Чаку.
— Но ведь они были здесь уже после Контакта. Контакт состоялся! Те, кого мы ищем, приняли сообщение. До этого все останется, как было. Даже если представить себе, что случится возмущение хронополей, все равно это будет уже после Контакта! Я встречу их прямо у села.
— Григ, Григ, — сказал Гном укоризненно. — Разве ты не понимаешь, что здесь все связано? Нельзя спасти Чаку и сохранить Контакт. Стоит ситуации кардинально измениться, а это наступит в какое — то мгновение боя, как сам ты, нынешний, тут же исчезнешь, а спущенный тобой камешек вызовет лавину. Вспомни теорию. Твое вмешательство слишком близко к основному событию. Может получиться даже хуже, чем было.
Несколько минут Григ сидел молча, потрясенно осмысливая услышанное.
— Хорошо, допустим, я подниму артельщиков и уйду с ними. Какова, по — твоему, вероятность того, что мне потом удастся выйти на Контакт? наконец спросил он.
— От ноль десяти до ноль пятнадцати.
— Но ведь это очень мало!
— Томпсон тоже давал прогноз Группе, что вероятность их гибели ноль пятнадцать. Однако видишь, они мертвы.
Григ тяжело помотал головой, устало закрыл глаза. События прошедшего дня вдруг разом навалились на него, и он почувствовал, что не может сосредоточиться. Такое было с ним впервые. Окружающее сдвинулось с места, поплыло, сливаясь в жутком, фантасмагорическом бреду, полном причудливых видений. Ягодка, мирно стоявшая неподалеку, вдруг стала увеличиваться в размерах, нависая над ним устрашающей тушей гигантского левиафана. И Чака, мертвая Чака, казалось, приподнялась на локте и тянется к нему, тщетно пытаясь вернуться в отнятый у нее мир. Отчаяние захлестнуло его, и, теряя над собой контроль, Григ нашел в темноте ее холодную руку и застонал.
Надо было уходить. В любом случае, как бы он ни решил, следовало вернуться в избу и там дожидаться рассвета. Вот только Чака… Он не мог оставить ее здесь, на берегу. Даже представить было страшно, как какой — нибудь стервятник опустится ей на голову!
Тихо стуча копытами, подошла Ягодка, ткнулась, склонив голову, теплыми губами в щеку. Переломив стрелу у основания, Григ поднял на руки начавшее костенеть тело, неловко взвалил на лошадь.
В голове мутилось. Нервное потрясение было таким сильным, что Григ до сих пор пребывал в состоянии легкого шока, из которого его никак не мог вывести Гном. От этого язык его слегка заплетался, а движения были неуверенны, словно он действовал наощупь.
— Я все сделаю, девочка, — бормотал он. — Все будет, как надо. Дай только дотянуть до утра. Утро ведь вечера мудренее. Вот сейчас мы поедем. И я доберусь. Ты мне верь, я обязательно доберусь. Я обещаю тебе, хоть ты и не слышишь. Никто не слышит… Не сметь! — последнее относилось к Гному, стимулирующему слезные железы.
— Поплачь, легче станет, — пытался убедить Гном.
— Мне, — сказал Григ, пытаясь взобраться на Ягодку позади Чаки, — мне легче не будет.
Он пока еще плохо представлял, что будет делать с Чакой. Он вообще плохо уже осознавал происходящее. Пьяно раскачиваясь в седле, он загнал Ягодку в воду и поскакал вдоль берега, словно сбивая Кого — то со следа, а потом, соскользнув вниз, пошел рядом, держа ее под уздцы.
— В Москву, — говорил он, обращаясь к бьющейся о лошадиный бок голове. — Мне в Москву надо, Чака. Темпоратор мой там. И костюм там. Да и ближе Москва — то, чем ваш лес. А тебя ведь туда везти нельзя. Что подумают? Спятил, скажут, Гаврюшка. А похороню я тебя под обрывом. Не над обрывом, милая, а под. Сил у меня нет, вот что. Были да вышли все. Вытекли по капельке, как твоя кровушка.
Он вышел на берег далеко вниз по течению, совсем рядом с местом впадения Рожаи в Пахру, и стал снимать с Ягодки тело Чаки. Теперь он был уверен, что все решил правильно. Как это получилось, он не понимал, но знал, что задуманное им единственно верно. Воды не вымоют труп за то недолгое время, что понадобится ему для принятия решения. Главное, чтоб до тех пор ее не изгрызли звери. А для этого надо завалить тело землей.
Он подтащил ее под нависающий над берегом, заметно подмытый по весне край высокого обрыва. Решившись, вылез наверх. Не доходя до края два шага, стал рыть ножом канавку, перерубая тонкие, длинные корни, рассекая вязкую мокрую глину.
Потом он отчаянно вскочил на ноги, подпрыгнул на краю раз, другой и вместе — обрушившимся карнизом полетел вниз. Только благодаря выработанным многолетними тренировками навыкам он не поломал себе ноги. С трудом удержав равновесие, он съехал на гребне земляной лавины к глянцевито блестящему под луной берегу реки. И продолжая сидеть, оглянулся. Чаки не было. Сзади громоздился холм в метр высотой, состоящий из огромных черных глыб земли.
— Ну вот и ладненько, — подумал Григ, внутренне ужасаясь тому, что выдавливает на поверхность его мозг. — Добротная могилка вышла, а? Гном! Что же это я говорю?!
— Это защитная реакция, — ответил Гном. — Уезжай скорее. Ты можешь отключиться. Я держу тебя, но дальше возбуждать гиппокамп опасно. Это не кончится добром. Уезжай.
Григ с трудом забрался на Ягодку.
— Плохо мне, — прошептал он, ложась лицом на ее шею.
— Держись, — просил Гном. — Сейчас поднимемся наверх. А там скоро лес. Еще немного. Пять минут…
Но до леса Григ не доехал. На расстоянии пятидесяти метров от опушки он слабо охнул, глаза его закатились, и он, нырнув головой вниз, скатился, теряя сознание и цепляясь рукой за переднюю луку, с седла. Последнее, что он увидел, прежде чем провалиться в беспамятство, было странное, не колеблясь, скользящее к нему по траве пламя.
…В себя он пришел уже на рассвете. Небо было лазурным, пахло свежестью, и громко пели птицы. Лежа на спине, он внимательно разглядывал плывущее в высоте одинокое облако. Лицо и одежда были мокрыми от росы, но холода он не чувствовал. Пережитое вчера наполняло мышцы глухой болью. Тело ломило.
Чтобы удостовериться, что перстень никуда не исчез, он поднял руку к лицу, поразившись, с каким трудом далось ему это движение. И только после этого начал вставать. Он с усилием приподнялся на локте, а потом сел, мотая гудящей головой. Вокруг расстилался небольшой, серебристо переливающийся под ветром луг. Трава под Григом была короткая и жесткая, словно неизвестный садовник выстриг зачем — то посреди луга маленькую лужайку. Во рту чувствовался соленый привкус то ли крови, то ли тошноты.
Тяжело поворачивая негнущуюся шею, Григ оглянулся, ища Ягодку. И замер. Совсем рядом, в двух шагах, на невысоком холмике, сидело небольшое, жутковатого вида, черно — зеленое существо и, не мигая, рассматривало его в упор.
— Долгонько ж ты почиваешь, — сказало существо, неприятно оскаливаясь и обнажая в ухмылке острые клыки. — Я уж тут совсем истомился…
За два дня до этого на Серпуховскую дорогу, там, где возле реки Чертановки лес подходит к ней особенно близко, из кустов выбрался человек. Одет он был просто, но не бедно — в кафтан зеленого сукна, полосатые порты и зеленые же сапоги. Всякий, даже и не очень наблюдательный прохожий сразу мог угадать в нем представителя служивого сословия, а проще сказать приказного крючка, о чем свидетельствовали плохо отмытые от чернил пальцы да особая манера носить колпак, сдвинув его на левое ухо, чтоб не мешал обычно торчащему за правым перу.
Если бы в эту минуту на дороге случился кто — нибудь из Земскою приказа, он бы как минимум присвистнул от изумления или, скорее всего, перекрестился, узнав в человеке подьячего Гаврюшку, который, как всем доподлинно было известно, должен был в это самое время находиться в пыточной при записи допросных речей неизвестного вора и пропойцы, подозреваемого в связях с дьяволом. Но еще больше удивился бы этот случайный встречный, едучи бы за пять минут до появления подьячего оказался в тех самых кустах, из которых вылез Гаврюшка. Потому что в тех кустах Гаврюшки тогда еще не было. Как, впрочем, не было его и во всем лесу.
Теперь же подьячий, заметно сутулясь, устало шагал по пустынной в этот час дороге, а невидимо расходящиеся от него сферические волны несли в пространство его возбужденный голос.
— Я ведь там почти не спал. Столько информации! Все другое. Безумно интересно! Они ведь негуманоиды. Неудивительно, что наши предки олицетворили в них Зло. Чуждая психология, иные ценности, да и облик… Порой просто жуть брала. Мы только мечтать могли о встрече с такой расой! Правда, измучился вконец…
Тихо свистел ветер, раскачивая верхушки подступивших к дороге деревьев, коротко перекликались перед вечерней зарей птицы. Багровое, низко висящее солнце косо бросало свои лучи в густую дорожную пыль. Теплым был этот вечер, спокойным и добрым, обнимал ласково, успокаивал бешено мчащуюся по жилам кровь.
— Ты, конечно, решил, что я замкнул петлю? — продолжал говорить Григ. — И тебя не смутило, что я вышел в кафтане, а не в комбинезоне?
— У меня просто не хватило ресурсов, — оправдывался Гном. — Я не мог сразу догадаться о существовании параллельного мира и обратном течении времени в нем. Для этого мне надо было хотя бы знать, что Контакт состоялся и ты пробыл там двое суток.
— Да, Гном. Параллельный мир! Кто мог подумать! Вот тебе и подземное царство!
— Кажется, Стоун что — то писал об этом.
— Зато об обратном течении времени никто не писал.
— Хотя необходимость этого для параллельных миров в принципе даже очевидна. Они ведь могут существовать только в диаде?
— Да, конечно.
— Раньше ведь думали иначе. Помнишь эту идею с бесконечным множеством параллельных миров, только деталями отличающихся друг от друга?
— Ну, на самом деле схема принципиально иная. Только пространственно — временная связь. И конечно, у каждого собственное развитие. Вот у этих, например, семь материков. А венец творения рогат, хвостат и низкоросл. Хорошо хоть атмосфера кислородная.
— А как они называют свою планету?
— Так же, как и мы. На одном языке Эреб, на другом Тартар. Видимо, мы просто взяли это у них. Но почему ты спрашиваешь? Ты ведь уже снял у меня всю информацию.
— Я ее снял, но не расшифровал. Я смог задействовать пока только два блока, а мне в первую очередь надо знать, что случится с тобой в ближайшее время. Ты лучше скажи, их цивилизация тоже технологическая?
— Да. И достаточно высокого уровня. Самое обидное, что мы разминулись всего на несколько веков. Мы стали готовы к Контакту, когда они еще топтались в рамках ньютоновой механики. А они попали к нам — когда мы в лаптях. Им ведь совсем недавно удалось преодолеть барьер. Сейчас идет разведка. А в шестнадцатом веке у них, вероятно, начнется массированное проникновение.
— Непонятно только, почему они так долго будут продолжать свои безрезультатные попытки. Они же не могут не знать, к чему это приводит.
— Ну, я думаю, со временем они станут действовать умней и целенаправленней. Ведь смотри, чем дальше, тем меньше сведений о контактах с ними. Со временем, конечно, все прояснится. Сейчас же спрашивать было не у кого. Сам понимаешь, они не знают, что у них будет через тысячу лет.
— Я надеюсь, ты не забыл о требованиях Службы. Надо, чтобы твой Контакт не повлиял ни на их будущее, ни на наше прошлое.
— Конечно. Мы договорились, что до прибытия наших специалистов они будут держать все в строжайшей тайне.
— Я так понимаю, что ты обговорил с ними место и время нового Контакта?
— Да. На том же лугу, где меня встретили в этот раз.
— А ловко они следили за тобой! Ты ведь ни разу их не заметил.
— Будь у меня рост восемьдесят сантиметров, я бы тоже легко прятался. Это ведь только робот в столбе был под два метра, а они — маленькие.
— Так они что, вели тебя только до села?
— Да. Это вполне естественно. Искать меня раньше просто не имело смысла. Они ведь, в принципе, понимали, что нельзя нарушать причинно — следственные связи. Сперва я должен выйти на Контакт, а уж потом они могут и ответить. Так что первая их попытка была на лугу, после боя. А в усадьбе Старика их не было. И в нишу у Сытина они не забирались, зря я на них грешил. Жаль, конечно, что они в темноте не решились, побоялись испугать. Я бы тогда оставил перстень Прову. Но тут ведь нет флюктуации?
— Согласно расчетам — нет. Перстень потом вроде нигде не всплывает.
— Это хорошо. — Григ вдруг умолк, прошел, насупившись, несколько шагов. — Жаль только, что ребята ничего уже не узнают, — грустно сказал он. — Как бы они были рады. Ведь все не зря!
— Ты теперь не будешь замыкать петлю?
— Теперь? Нет. Конечно, нет. Отказаться от состоявшегося Контакта?! Ты понимаешь, что он значит для всей планеты? Ты знаешь, как этого ждут?!
— Ты собирался — я спросил.
— Нет, — Григ отрицательно покачал головой, — вероятность слишком мала. Одно дело — перстень с изображением, другое — реальный Контакт. Думаешь, мне не горько? Но я не могу. Более того, Гном, поступить так значит, по существу, предать Группу. Они ради этого пошли на смерть. Это их завещание. Как же я могу поступить вопреки их воле, перечеркнув их подвиг? Нет, это невозможно. Кстати, где они сейчас?
— Собрались. Следят за допросом. Показать?
— Показать? Нет, не стоит. Сейчас не стоит. Попозже.
Некоторое время он шел молча.
«Победа, — думал он, глядя на когда — то белый, а теперь багровый на темном фоне силуэт Данилова монастыря. — Победа, кровью умытая. Конечно, так не бывает, чтобы она доставалась даром. Но трудно возвращаться одному. Хоть бы кто — нибудь… Но нет — всех убили. Сейчас они еще живы, но все равно их уже убили. Они мертвы. Однако они выполнили свой долг. Я знаю, как это трудно. В первый раз я прошел через это, когда Булкиса на Леде послал меня за тензорный рубеж. Я очень хотел жить, и мне было так страшно, что, я помню, руки немели. Но мне тогда и в голову не пришло отказаться. В таких ситуациях от одного человека бывает зависит все. Тогда от меня зависело спасение сорока человек, и я не мог не пойти. Правда, я вернулся, так уж получилось. Я думаю, это была чистая случайность. Но я вернулся, и с тех пор знаю, как трудно не струсить и не растеряться, а выполнить то, что тебе положено, не надеясь при этом уцелеть. Они тоже не могли поступить иначе. Ведь они выполняли свой долг».
— Что там со временем? — спросил он у Гнома. — Я успею, пока ворота не закрылись?
— Должен успеть, — отозвался Гном. — В крайнем случае, заночуешь в Земляном городе — там подворий хватает. А то попросись на ночлег в Данилов монастырь.
— Нет уж, — сказал Григ. — Я должен успеть сегодня. Мне очень надо. Ты, если что, лучше меня подгоняй.
«Мы все выполняли свой долг, — продолжал думать он. — Я тоже не лгал, не прятался и не предавал. Но вот они погибли, а я жив. И поэтому мне очень тяжело. Хоть бы Старик… Или Чака…»
Он вдруг почувствовал, как скрутило его где — то под сердцем, зажало стальной клешней, вывернуло наизнанку. Даже дыхание прервалось от боли. Он обязан был уберечь ее — любой ценой. И тем не менее он этого не сумел. Расплатой за это должны были стать долгие тоскливые вечера, одинокие и страшные своим одиночеством. Он знал, что именно в такие вечера к нему будет приходить и вставать сзади, за креслом, юная, толком еще не успевшая пожить девчонка, которую он любил. Всей воспаленной кожей внезапно напрягшейся спины Григ вдруг ощутил, как возникнет она из отчетливо сгустившейся тишины, молча глядя ему в затылок своими пронзительно — голубыми глазами, и груз этого молчания показался ему невыносимым.
Теперь он шел, опустив голову, чувствуя, как время от времени сходятся, разрезая лоб вертикальной складкой, его брови, и неведомая сила стискивает зубы, выдавливая на скулах бугристые желваки. Там, на далеких галактических рубежах Зевали, где его учили тщательно выверять каждый свой шаг и детально продумывать любой поступок, он не думал об ответственности за погибших товарищей, рискуя чаще всего самим собой и сражаясь с судьбой один на один.
Здесь, видимо, просто потому, что он был единственным, кто уцелел в этой мясорубке, на него, пригибая к земле, навалилась вся тяжесть случившегося. Не он руководил действиями Группы, и тем более не он заставлял сантеров принимать решения, но все, что обычно распределялось на многих оставшихся в живых, обрушилось сейчас на него одного. Это был его крест. Он должен был знать, что подставляет рамена, еще тогда, когда бежал к ним от Антипа. Теперь ему нести этот крест вечно, до конца дней своих. Правда, если знаешь, во имя чего, то нести гораздо легче…
Уже почти стемнело, когда, миновав Даниловскую слободу, Григ вышел к Серпуховской заставе. Обозы и путники уже давно просочились в ворота, и город теперь поспешно втягивал опоздавших, готовясь закрываться на ночь. Кивнув воротникам, Григ быстро прошел, почти пробежал по Ордынке, мимо затихающей Екатерининской и еще гомонящих стрелецких слобод, перебрался через мост к Москворецким воротам, вскарабкался по крутому откосу на Пожар и наконец оказался в Китай — городе. Когда он добрался до дома Лучникова, было совсем темно.
«Хорошо, что я успел, — думал он. — Увижу хоть на минутку. Ведь это в последний раз. Попрощаюсь — и все. Нельзя уходить, не попрощавшись. Тем более, что теперь — навсегда».
Войдя в проход и растворившись в его темноте, он подтянулся и, перевалившись на ту сторону, спрыгнул между амбарами прямо в густую крапиву. Гном вовремя отключил сигнализацию, но все же его учуяли стоявшие где — то неподалеку лошади. Услышав их тревожное ржание, Григ пригнулся и быстро бросился к дому. К счастью, придержанные через Томпсона собаки молчали, и, пробираясь через двор, Григ вдруг понял, кого искал в тот вечер Барт. Понял — и поразился простоте разгадки. Все повторялось. Сейчас он должен был увидеть самого себя, просящего Группу о помощи.
Неслышно прокравшись сенями, он взобрался по столбу на гульбище, идущее вдоль окон светлицы, где собралась пораженная только что услышанным Группа, и замер, заглядывая издалека в ближайшее открытое окно.
За длинным столом, во главе которого сидел напротив Старика он сам, расположились все те, кого он недавно успел потерять. Еще живые, полные надежд и планов, и одновременно уже мертвые, никем не отпетые и не оплаканные, они собрались здесь на свою предсмертную тайную вечерю, и, глядя на ошеломленных апостолов, готовых принять напутственный поцелуй мессии, Григ ощутил острый и крайне болезненный укол в сердце.
Очень тяжело с недрогнувшим лицом благословлять людей на смерть, еще тяжелее обходить поле, где она поработала своей косой, но самое невыносимое, Григ знал это по собственному опыту, просматривать записи, на которых погибшие еще живы. Сейчас он смотрел даже не запись.
В ярком свете свечей ему отчетливо был виден каждый: сосредоточенно слушающий его Барт, возбужденный Лип, Лонч, успокаивающе положивший ладонь на руку испуганной Чаки, и согбенная спина сидящего ближе всех к окну Старика. Акустика в горнице была устроена так, что с улицы ничего не было слышно. Слова мешались в невнятицу, и надо было подключиться к внутренним камерам, но он и без того знал, о чем идет речь.
— У нас не было другого выхода, — сказал он тогда Лончу, даже не подозревая, что слова, эти будут повторяться еще не один раз, загоняя Группу все дальше и дальше в тот тупик, откуда для нес на самом деле уже никогда не будет выхода. «Умирать лучше всего в бою», — вспомнил он и почувствовал, как бросилась в лицо кровь и сдавило безжалостным обручем виски.
Он смахнул пот, холодной испариной выступивший у него на лбу, и, вглядываясь машинально в согнутую спину Старика, вдруг заметил, что выбритая сверху голова дьяка мелко подергивается. Это был не нервный тик и не дрожь скрытого напряжения. Голова тряслась немощно, по — старчески, как — то удивительно жалко вздергиваясь и обвисая. Топорщились розовые, поросшие редким волосом уши, дрябло морщинилась тонкая шея. Потом все успокаивалось, чтобы через минуту начаться сначала.
— Старик… — подумал Григ. — Бедный старик…
И как это часто бывает с видящими чужую беспомощность и незащищенность и не имеющими никакой возможности хоть чем — то помочь, вдруг накатило, нахлынуло пронзающее насквозь чувство неизбывной жалости, и безмерная тоска перехватила горло, огнем обожгла изнутри веки. Давя в себе эту вспышку и стыдясь выступивших против его воли слез, Григ резко отер глаза, но слезы выступали снова и снова, и чувствуя, что ему не справиться с их потоком, Григ отпрянул от окна, бесшумно спустился с балкона и, уже не видя ничего, бросился, не разбирая дороги, к забору.
Ослепнув от слез, размазывая их кулаком по щекам, он брел, словно на автопилоте, проваливающимися во тьму переулками, брел сквозь озлобленный истеричный брех собак, сквозь разверзшуюся в его душе пустоту, сквозь свою победу и их поражение, и не было ему ни прощения, ни оправдания на этом пути.
Он думал, что жизнью своей они распорядились сами, и он может согласиться с их выбором. Ерунда! Решать выпало как раз ему. Именно он держал сейчас в своих руках ниточки, на которых висели их жизни и судьбы, и именно его решению предстояло стать окончательным.
Он вспомнил глаза Чаки, пусто глянувшие сквозь него, скрытого в темноте, и сердце взорвалось новой болью, тяжелой и темной, вызванной неизбывным отчаянием. Он остановился, прижавшись к какому — то грязному забору, уткнулся лбом в плохо оструганные доски. Чака, девочка, милая, солнышко ясное, свет мой любимый — как же это, а? Как же так вышло, что он вынужден убить даже ее?! Он, именно он, а не стрелец с луком. Убить вместо того, чтобы спасти.
Не заметив на пути колдобины, он оступился и упал, но даже не почувствовал боли. Только сейчас до него дошел весь ужас положения, в которое он попал. Он не понял, не сумел понять всего этого раньше, потому что очень хотел вернуться победителем и думал о другом. Но даже сейчас, осмыслив случившееся и пережив страшный шок, он ничего не мог здесь поправить и изменить. Контакт был важнее для планеты, чем пять жизней. Земля и по менее значимым поводам отдавала десятки, а то и сотни своих сыновей. Слишком многое стояло за контактом двух цивилизаций и слишком долго ждали миллиарды людей этого часа, чтобы он, Григ, мог своей волей перечеркнуть достигнутое. Он чувствовал, как буквально обливается и истекает кровью его сердце, и понимал, что отказ от Контакта лежит уже за пределами его желаний. Свершившийся Контакт теперь не принадлежал ему. Ему оставались только отчаяние и боль.
Словно в тумане, он пробрался в свою каморку, запер дверь и вскрыл нишу с темпоратором. Темпоратор был на месте, да и куда он мог деться, если почти в это же время, только несколькими часами позже, он уже входил сюда и видел его.
— Присядем на дорожку… — пробормотал он.
Ссутулившись, он сидел на лавке, уставясь неподвижными глазами в молчащую пустоту. Плохо было. Он славно прошел свой путь в этом мире, совершив то, что не удавалось до сих пор никому, и не допустив при этом практически ни одной ошибки. Но ступеньками его лестницы послужили отнятые жизни, и потому победа, достигнутая такой ценой, имела горький привкус. Он должен был в поисках дьявола спуститься в ад, и эта лестница привела его туда. Несколько дней назад он, радуясь, шагал по ней. Но вот он добрался до цели и нашел то, что искал, и надо бы обратно, а выхода нет. Ступеньки кончились. Они сделали свое дело, и теперь некому вывести его наверх. Он стал убийцей. Пусть во имя надежд сотен и сотен миллионов, прогресса Земли, светлого будущего, торжества разума, но — убийцей.
Сейчас он перейдет в свой мир, где его примет в объятия ликующее человечество, и все будет прощено и оправдано, и вновь будут солнца и планеты, и космический ветер опять споет ему свою песнь, и струи из дюз с привычным грохотом снова ударят в стекло и базальт, и товарищи освободят его старое кресло в рубке «Персея», но только в кресло сядет не он, а зомби, живой мертвец, поскольку сам он останется здесь, в аду. Он слишком долго стремился сюда и слишком большую заплатил за это цену, чтобы ад так легко и просто отпустил его назад. Теперь ему отсюда не выбраться никогда…
Григ тряхнул головой и встал. Пора было переходить. Он вынул из ниши костюм, который до прихода двойника предстояло вернуть обратно, развернув, положил его на лавку. И расстегивая уже кафтан и собираясь сесть, чтобы стянуть сапоги, он вдруг вспомнил лицо Чаки, но не то, которое он видел полчаса назад, а мертвое, глядящее остекленелыми глазами на закат, а следом из глубин памяти выплыли в сознание прыгающая мячиком голова Липа, искаженное предсмертным хрипом лицо Барта, безжизненная маска обвисшего на палашах Лонча. И даже лицо Старика, которого он не видел мертвым, вспомнил Григ.
И вспомнив их, ясно и отчетливо увидев каждого в момент его гибели, он импульсивно встал и, механически, словно во сне, сложив костюм, швырнул его обратно на крышку темпоратора.
Не было и не могло быть ничего, что оправдывало бы их гибель. Нет такого дела, во имя которого можно жертвовать людьми. Сам умереть ты можешь за что угодно — это твое право. Но если тебе выпало распоряжаться чужими жизнями, то ты можешь рисковать кем — то, только спасая других людей. Только спасая других — и никак иначе.
Здесь же он никого не спасал.
Григ вдруг понял, что стоит, вцепившись руками в столешницу. Взгляд его упал в нишу, где хранился темпоратор. Костюм лежал на нем косо, чуть свесившись с края. Точно так же он будет лежать через три часа, когда Григ–1 войдет в эту комнату.
Выходит, он сам трогал свой костюм. А потом остался здесь.
— Значит, я выбрал вариант с Хвостом? — спросил он у Гнома.
— Это оптимальное решение, — уклончиво ответил Гном.
— И ты уже тогда знал все?
— Твое «тогда» для меня только через два часа.
— А ты не мог бы… Ты не сможешь меня хоть как — нибудь предупредить? Я б тогда не так беспокоился!
— Ну что ты говоришь! — ответствовал Гном. — Это же суперфлюктуация!
— Да, — согласился Григ, чувствуя тупую, одуряющую усталость. Конечно. Я понимаю.
Он еще с минуту смотрел на нишу, потом поднял заслонку, поставил ее на место.
— Жаль, что эту информацию о Контакте не удастся сохранить в твоей памяти, когда я исчезну.
— Да, — подтвердил Гном. — Вне пределов этой ситуации ничего не останется.
— А ситуация будет закрыта для проникновения?
— Конечно. Это коллапс. Все хронолинии перестроятся и зациклятся.
— Но, может быть, в будущем научатся…
— Может, и научатся…
— Ну ладно, — сказал Григ. — Пора уходить. Мне ведь надо оказаться в той мертвой зоне затемно. Да и с двойником нам здесь будет тесновато. Я слышал, такая встреча — предвестник смерти.
— Ты прав, — согласился Гном. — Надо идти, пока камеры ничего не видят. Конечно, до встречи с Хвостом еще двенадцать часов. Но это не страшно, поскучаешь там немножко…
…только после того, как было получено сообщение от вынужденно вернувшихся оттуда Наблюдателей. Осуществив переход, мы тут же связались с Григорьевым и Чарушниковой. К этому времени Григ с Чакой, убедив люцифериан в необходимости спасаться бегством, уже находились в десяти километрах от Бускова, двигаясь в направлении Серпухова.
Зная, что указ о задержании артельщиков будет разослан повсюду, Григорьев предлагал, минуя города, быстро уходить на юг, к Дону. Однако артельщики не послушались его. Чтобы успеть приготовиться к их появлению в Серпухове, мы скакали всю ночь и обогнали их на тринадцать часов.
В Серпухове артельщики остановились на подворье, расположенном рядом с кожевнической слободой и выходящем задней стороной к реке Наре. Согласно Уложению хозяин подворья тут же донес в губную избу о прибывших, после чего нами была произведена оперативная нейтрализация полученной одним из целовальников информации.
В течение предыдущей ночи мы успели разместить в Серпухове двенадцать камер слежения: в губной избе, на Троицком соборе кремля, на церкви Николы Белого, вокруг торга и на ямском дворе. Камеры внутри подворья и на коньке дома напротив были размещены самим Григорьевым. Вместе с тем, по не зависящим от нас обстоятельствам мы не смогли смонтировать камеры в доме губного старосты, отложив это на следующую ночь.
Обеспечивая безопасность Григорьева и Чарушниковой, мы прежде всего разыскали пристава, который привез из Москвы государев указ о поимке преступников. Поскольку пристав мог знать Григорьева в лицо, ему был навешен «маячок», позволяющий контролировать передвижение пристава по городу.
Однако, как выяснилось позднее, пристав прибыл в Серпухов не один. Его сопровождал племянник, служивший ранее молодым подьячим в Разбойном приказе. К моменту нашего появления в Серпухове он уже расстался с приставом и находился в доме своих родителей, живущих в посаде.
Таким же непредвиденным событием явилась встреча племянника пристава с входившими в город артельщиками. Независимые расчеты всех контролирующих модулей показали потом, что общая вероятность случившегося равняется 7х10**-5, далеко выходя за пределы стандартного прогноза.
Поскольку камер в доме губного старосты не было, мы пропустили завязку событий, приведших в конце концов к трагедии. Судя по всему, племянник пристава тут же сообщил о встрече на улице дяде, а тот уже передал это старосте Не исключено, что он же указал подворье, где разместились артельщики. Как бы там ни было, староста отдал стрелецкому караулу приказ об их аресте. Кроме того, староста, считая, что имеет дело с особо опасными преступниками, и желая действовать наверняка, распорядился окружить подворье еще до рассвета.
В связи с тем, что типовые камеры слежения, которыми мы располагали, не были рассчитаны на ночную съемку, мы смогли узнать о происходящем только после начала активных действий стрельцов. Как и положено по инструкции, наша группа прикрытия отдыхала, не раздеваясь и не снимая оружия. Поэтому мы прибыли к месту событий менее чем через шестнадцать минут после сигнала тревоги. Но, несмотря на это, было уже поздно.
Согласно информации, передаваемой Григорьевым, артельщики пытались бежать, но им это не удалось. Обладая численным перевесом, стрельцы загнали их в воду, надеясь перестрелять там из луков. Решив прикрыть переплывающих реку артельщиков, Григорьев вступил на берегу в бой со стрельцами. Поскольку сантерская подготовка позволяет надолго задерживать дыхание, мы предложили Чарушниковой покинуть под водой опасную зону. Однако вопреки нашей рекомендации Григорьев приказал ей следовать за сектантами и уходить дальше с теми, кто спасется.
Выполняя задание, Чарушникова задержалась на берегу, уговаривая не умеющего плавать Прова войти в воду. Потеряв время, они значительно отстали от своих товарищей и находились только на середине реки, когда отвлекавший внимание стрельцов Григорьев был убит. После этого стрельцы, несмотря на то, что окончательно еще не рассвело, стали стрелять по плывущим. Чарушникова находилась всего в десяти метрах от противоположного берега, когда ей в шею попала стрела. Остальные артельщики благополучно переправились на ту сторону и ушли в лес.
В настоящее время в ожидании дальнейших распоряжений за ними ведется дистанционное наблюдение.
Леонид Кудрявцев Мир крыльев
1
Птиц проснулся и долго вслушивался в шелест сена, шебуршание парочки беспокойных мышей и непрерывный шепот земли, рассказывавшей забытые предания давно исчезнувших племен и народов. Немного погодя он повернулся на спину и стал слушать небо, но оно молчало, и это было хорошо, так как даже дети знают, что день, когда оно заговорит, будет для этого мира последним.
Птицу хотелось есть. Он пошарил в сумке у себя на животе, но не нашел там ничего подходящего. Сумка была хорошая. Самое главное — нельзя потерять. И кроме того, из — за нее он назывался сумчатым Птицем. Это ему нравилось. Вот только сейчас в ней ничего съедобного не было. Значит, надо выползать из стога.
Он так и сделал. А потом стал отряхиваться, подпрыгивая и хлопая себя по бокам длинными, покрытыми перьями руками, которые росли у него вместо крыльев.
Порядок!
Птиц внимательно огляделся, переступил с одной лапы на другую и вдруг побежал к видневшейся неподалеку деревне. Мелькнул покосившийся плакат «Вылезай из стога — отряхнись и оглянись», ржавый трактор с надписью на дверце кабины «Не подходите! Мины!». Из — под трактора виднелись кирзовые сапоги и доносился мощный, богатырский храп. Еще через несколько десятков метров Птиц проскочил бетонный столб с корявой надписью «Совбесхоз имени диктатуры буржуазии» и тут же столкнулся с длиннозубым шуршунчиком, спешившим на охоту. Увидев Птица, рыба — пила, которую шуршунчик вел на коротком поводке, аж застонала от удовольствия и бросилась в атаку.
Не желая связываться, Птиц просто перепрыгнул через нее и побежал дальше. Метров через сто он оглянулся и увидел, как шуршунчик, уцепившись за хвост рыбы — пилы передними лапами, задними крепко упершись в землю, пытался вырвать ее костяную пилу из ствола толстого дуба. Вот так — то!
Птиц радостно хлопнул в ладоши и взял курс на ближайший холм. На середине склона он остановился и стал внимательно осматривать змеившуюся поперек холма трещину. Здесь, у его ног, она была тоненькая и не очень глубокая, но дальше становилась все шире и глубже, пока наконец далеко — далеко на горизонте не сливалась с подножием черной стены. Про эту стену ходили слухи, будто она медленно и неумолимо движется вперед, захватывая все большие пространства. Но Птицу до этого не было никакого дела.
Он перепрыгнул через трещину и резво побежал к вершине. Трава так и летела во все стороны из — под его когтистых лап. Пугливые тигрокустики шарахались прочь. Бабочка — сороконожка — секретарь, мимо которой он пробегал, на секунду оторвалась от своих сверхважных дел и, проводив его рассеянным взором, записала в потрепанный блокнот, на обложке которого была нарисована птичка об одном крыле, длинную фразу о пользе долгих подъемов и спусков, которые, безусловно, благотворно действуют на гиперафтальмус.
Вершина холма встретила Птица ветром, двумя бродячими остротами и потрепанным журналом «Вокруг света, полусвета и темноты», забытым в прошлом году заезжим художником, рисовавшим там картину «Возбуждение малой зимы на цель и не…». Одна из бродячих острот повернула в сторону Птица длинную узкую морду и прокаркала, что никто не имеет права ходить по ее холму. Через секунду она резко взмыла вверх и, тяжело махая длинными черными крыльями, полетела прочь. Даже не обратив на ее слова внимания, Птиц ринулся дальше.
Ах, как ему хотелось есть!
Перепрыгнув через председателя совбесхоза, занимавшегося своим привычным делом, а именно медленно жалуясь на ревматизм председавшего и предвстававшего, Птиц попытался вспомнить, когда он последний раз ел, и ужаснулся. Неделю, не меньше! Ну да, это было в тот день, когда он слопал трубу с дома бабки Матрены, а все население деревушки гонялось за ним с вилами и ручными пулеметами. Он тогда спрятался от них в камышах и, прикинувшись ветошью, умудрился не отсвечивать. Правда, ветошь посчитала себя оскорбленной и даже приходила выяснять отношения, но так как личность она несерьезная, дело обошлось одной руганью.
Да, но что же придумать сейчас?
А ноги уже несли его к дому Рахедона — очаровашки. Птиц им безропотно подчинился, давно убедившись, что в вопросе добывания съестного ноги всегда несли его туда, куда нужно.
Дом у Рахедона — очаровашки был стандартный — пятиугольный со входом и с выходом, что было очень удобно. К неудобствам же относились окна в форме сердечек. Наружу через них выскочить было совершенно невозможно. Кстати, пора действовать. Но что же придумать? А вот что…
Проскользнув в огород Рахедона — очаровашки, Птиц остановился возле стоявшего на его краю пугала. Сойдет! Сняв с пугала старую заячью шапку, Птиц нахлобучил ее себе на голову, потом завернулся в добытый таким же способом, усеянный бесчисленными дырами, из которых торчали клочки ваты, лапсердак.
Ну вот, теперь осталось только втянуть шею. Больно уж она длинная.
Птиц попробовал. Получилось! Ну что же — вперед.
Метнувшись к дому, он услышал, как кто — то из проходивших по улице людей истошно закричал. Но это уже не имело никакого значения. Рывком распахнув дверь, гулко топая, он пробежал через сени и, ворвавшись в кухню, увидел Рахедона — очаровашку.
— Пожар! Рятуйте! — громко закричал Птиц.
Рахедон побледнел и как был в одних только запорожских шароварах, которые он в прошлом году выменял у заезжего пилигрима на фонарик, бросился во двор.
Прекрасно!
Посвистывая от возбуждения, Птиц подскочил к занимавшей половину кухни печке и, выворотив из нее кирпич, проглотил.
Прелесть!
Он прищелкнул от удовольствия языком. Потом проглотил следующий, еще один.
Блеск! Вкуснотища! А ну — ка следующий…
— Ах ты, подлец! — пропыхтел вернувшийся со двора Рахедон — очаровашка, бросаясь на Птица с кочергой.
— А в чем дело? — спросил Птиц и, выхватив у него из рук кочергу, моментально ее слопал.
— Да я же тебя, стервеца! — ошалело прошипел Рахедон, кидаясь к стене, на которой висел старинный мушкетон.
— Фи, как вы дурно воспитаны, — произнес Птиц и, мгновенно скинув лапсердак, бросился к выходу. Выскочив на улицу, он с ужасом увидел бегущую ему навстречу толпу. Впереди, размахивая своей старой шашкой, несся дед Пахом. Увидев Птица, толпа взвыла:
— Вот он, подлец! Бей его, заразу! Всю деревню без печей оставил! А ну как зима?!
— Мне странно это с важней стороны, — пробормотал Птиц и, сорвав с себя шапку, кинул ее деду Пахому в лицо. Дед споткнулся и упал. Те, кто бежал за ним, тоже споткнулись и упали. Получилась куча — мала. Воспользовавшись этим, Птиц бросился наутек.
На бегу он бормотал:
— Как же, оставил без печей. А мне с голоду помирать?
Сзади шумела нагонявшая толпа. Возле Птица засвистели камни, вилы и хомуты. А он бежал, мечтая только о том, чтоб добраться до леса. Там — то им его не взять. Вот и окраина. Птиц обрадованно подпрыгнул, и в этот момент из — за деревьев и домов хлынула другая толпа.
Засада! Попался!
Чувствуя, что теперь уже влип по — настоящему, Птиц заметался, пытаясь найти хоть малейшую лазейку, а вместе с ней шанс на спасение…
Бесполезно.
А люди, сообразив, что наконец — то его поймали, возликовали. Они кричали Птицу обидные слова, улюлюкая, показывали ему «козу», а потом кто — то предложил показать ему заодно еще и кузькину мать. За ней сейчас же побежали, а сам Кузька, стоявший неподалеку, застенчиво хлопнул себя по щекам фиолетовыми ушами и потупился.
Птиц был в полном отчаянии. Ему не хотелось глядеть кузькину мать, так как было известно, что увидевшие ее птицы или животные навсегда становились домашними. Нет, это Птицу ничуть не улыбалось. Люди к тому времени уже взяли его в плотный полукруг и прижали к ближайшему забору. Правда, слишком близко никто подходить не хотел. Уж больно здоровый и острый был у Птица клюв.
А он, затравленно озираясь, все пытался найти возможность ускользнуть и не мог. Толпа же тем временем веселилась, и больше всех радовался Рахедон — очаровашка, размахивавший над головой старым хомутом и всем и каждому объяснявший, что он сделает с этим пожирателем кирпичей. Он просто купит одноколесную тележку и будет запрягать в нее этого Птица, чтобы возить на нем по воскресеньям, на местный базар, приносящих сгущенку голубых жуков и свежие ростки консервированного перца.
— Фигушки, — отчаянно закричал Птиц. — Не будет этого!
— Будет, будет, — злорадно отвечала ему толпа. — Еще как будет!
А неподалеку уже слышалось пыхтение кузькиной матери. Чтобы оттянуть момент, когда на нее придется смотреть, Птиц повернулся клювом к забору и замер, не веря своим глазам… Тем временем кузькина мать остановилась за его спиной и весело затараторила:
— Ну что, попался, голубчик? Сейчас я тебе покажу себя, а если это не поможет, то — где раки зимуют. На них давно уже никто не смотрел, а неплохо бы — обленились. Даже на гору свистнуть взбираются раз в месяц, стервецы, хотя положено раз в день.
А Птиц этого не слышал. Он смотрел на пространственную дыру, ползущую перед самым его носом по забору. Только бы она не исчезла! Тщательно прицелившись, он ударил по дырке своим тяжелым клювом, и она расплеснулась, раскрылась, как цветок. Славно!
Птиц облегченно вздохнул.
— Пока, толпа, я еще вернусь! — не оборачиваясь, крикнул он и прыгнул вперед…
2
У входа в комплекс стояли три человека с транспарантами. Первый гласил: «Сегодня, когда наша переделка входит в заключительную фазу, не являются ли роскошью сомнительные, не приносящие никаких плодов исследования?» На втором было написано: «Ученые, у вас в распоряжении сотни миров. Неужели вы не можете накормить свой народ?» На третьем: «Берегитесь, народ не простит вам того, что вы оставили его во время очередной переделки!»
Велимир пожал плечами.
Ну правильно, они требуют, чтобы их пустили в другие миры. И это при том, что свой собственный они загадили, разграбили, довели до ручки. Теперь подавай им следующий — свеженький. Неужели не понятно, что, прежде чем соваться в чужой мир, надо научиться управлять хотя бы своим? И все же они требуют. Подай! Хорошо, если только эти. Вот пистолетчики — гораздо хуже. А они комплексом интересуются уже давно.
Мухобой на КПП был новенький и проверял документы так долго и тщательно, что у Велимира лопнуло терпение.
— И долго ты думаешь копаться? До будущего вторника? — спросил он, задумчиво разглядывая еще не обмятую форму мухобоя.
— Сколько надо, столько и буду, — ответил тот и посмотрел на Велимира белесыми, пустыми глазами. — И вообще, диспетчер Велимир Строкх, срок действия вашего пропуска заканчивается через три дня. Не забудьте продлить.
Козырнув, он вернул пропуск.
— Проходите!
— Понавезли вас тут, молокососов, — бормотал Велимир, миновав КПП и направляясь к главному корпусу. — От горшка два вершка и туда же… сопляк!
Белый песок успокаивающе шуршал под ногами. Опрокинутый полумесяц солнца висел точно в зените. На ближайшем газоне два голубеньких смерчика танцевали вальс — каприз. Саблезубый тигр охотился за пятном ржавой плесени, прятавшемся в кустах беленики.
Удивительно, надо сказать, живучая штука — ржавая плесень. Как ее ни уничтожали, что только не делали, а ей — все хоть бы хны. Правда, когда завели саблезубого, стало немного легче. А то раньше — не успеешь опомниться, как она наскочила. Бах — и все железное рассыпается в прах.
Настроение у Велимира было паршивое. И не только из — за мальчишки с КПП.
Лето в разгаре! Сейчас самое время валяться где — нибудь на пляже. А вместо этот дежурство, салага — мухобой с амбициями… Кроме того, Инесса сказала, что с нее хватит. Завтра наверняка появится в ближайшем ресторане в обществе какого — нибудь седого пузана, увешанного золотом, как рождественская елка — игрушками. И от мамы писем нет уже вторую неделю. Вообще, будь его воля, он бы вернулся домой и, отключив телефон, набрался как последняя скотина.
А что?
На следующий день он бы проснулся в насквозь прокуренной квартире и, опохмелившись, сходив в душ, долго лежал бы на диване, чувствуя, как что — то в его душе отслаивается, снимается, как чешуйки слюды, обнажая оставшиеся в подсознании воспоминания детства и юности…
Вот только — дудки! Работать надо! Если все будут пить, то что же тогда получится?
Он повернул направо. Теперь комплекс был близко. Остроконечный, похожий на перевернутый цветок — колокольчик. У входа дежурили два мухобоя. Один, рыжий и веснушчатый, заинтересованно поглядывал на саблезубого, уничтожившего очередное пятно ржавой плесени и теперь обнюхивавшего старую газету с заголовком на первой странице: «Переделку во главу угла!» Другой мухобой, с тупым квадратным лицом, лениво глядя на Велимира, двигал нижней челюстью, что — то пережевывая.
Проходя мимо, диспетчер случайно коснулся мыслей жующего и прочитал: «Ну вот, еще один из этих бездельников. Обмундирование — высший сорт, жрут — хорошо, спят в свое удовольствие и к тому же получают кучу денег… сволочи!»
— От такого и слышу, — угрюмо сказал мухобою Велимир, открывая дверь в главный корпус.
Он шел по широкому коридору, мимо бесчисленных лабораторий, складов, кабинетов. Два дорожника тащили ему навстречу зачем — то взятый из архива реабилитационный аппарат. Один из них, поминая недобрым словом какого — то Зюзю, рассказывал товарищу, что имрики, будь они неладны, не получили розовых галет и из — за этого преждевременно облиняли. А так как синий цветок распустится еще не скоро, на кислородных станциях — полный завал. И теперь…
Они скрылись за поворотом. Велимир пошел быстрее. Он любил по дороге в диспетчерскую прощупывать мысли сменщика. Это позволяло быстрее входить в курс дела. Но сейчас он никак не мог настроиться. Ничего. Пустота. Куда же делся Лапоног? Вышел. Не должен бы.
Велимир даже не заглянул в комнату дороги миров, хотя обычно заходил перекинуться несколькими словами с ее стражем Мироном. Они уважали друг друга. Чем — то неуловимым их работа была похожа. Однако сейчас было не до разговоров.
Вот и лестница. Двадцать ступенек вверх, последняя дверь. Два мухобоя по бокам. Кастрюли на головах начищены, пуговицы сияют свежим лаком, ремни из чертовой кожи новейшие, у каждого в ухе парадная серьга, швабры с примкнутыми штыками плотно прижаты к груди.
Мимо них Велимир уже пробежал. Миновав дверь с цифровым замком, ввалился в следующий коридор. Вперед! Склад оружия, класс теоретической подготовки, класс тренажеров, комната отдыха дорожников, дежурка, за стеклянной дверью которой виднелся Сизоносен. Двери, двери, двери и в самом конце — диспетчерская.
Он ворвался в нее и сейчас же попал в густой, как кисель, временами вспыхивающий золотистыми искрами туман. Машинально сделав два шага вперед, Велимир остановился. С той стороны, где должны были быть экраны красных, оранжевых, желтых и зеленых миров, слышались странные звуки.
Скрип, хриплое дыхание, протяжный свист.
— Эй, что здесь происходит? — удивленно крикнул Велимир.
Он шагнул вправо. Туман перед ним расступился, и стали видны желтые квадратики паркета, ряд экранов, и под ними, в углу, лежало что — то длинное, свернувшееся кольцом. Пытаясь понять, что это такое, Велимир наклонился. Над клубком тела поднялась прозрачная головка на длинной, сверкающей шее.
Хрустальная гадюка! Не может быть!
Самурайский меч свистнул над головой Велимира. Второй удар должен был с ним покончить, но диспетчер успел отскочить вбок.
Похоже, попался!
В третий раз увернувшись от бешено размахивающего мечом и воющего, как разъяренный кот, самурая, Велимир метнулся к выходу. Но не тут — то было. С дверью происходило что — то странное. Она извивалась наподобие червяка и сворачивалась в спираль. Из получившегося свертка вдруг высунулись несколько десятков ножек, и дверь, оставив за собой чистую стену, убежала в туман. Где — то за спиной Велимира копошился потерявший его из виду самурай, а он, оцепенев, стоял и думал, что догонять дверь бессмысленно. Он знал, что попал в иллюзию гадюки. Для него она — реальность. И если его сейчас убьют, это будет по — настоящему. А учитывая, что гадюка создавала свои иллюзии на основе инстинктивных страхов жертвы, дело было — швах. Он понимал, что самурай только начало. Дальше будет хуже.
Слева послышалось рычание тигра.
Велимир прыгнул вправо, на непонятно откуда взявшийся лужок, и, споткнувшись о корень росшего на его краю дуба, покатился. Сделал он это удачно. Два получившихся ката были и в самом деле недурны. Мускулистые, с веселенькими сверкающими топориками в руках. Едва появившись на свет, они тотчас же двинулись к Велимиру.
— Чтоб вас комар забодал, — испуганно крикнул им Велимир. — Вы что, сдурели? Я же ваш катитель!
— А! — разочарованно сказали каты и, круто развернувшись, скрылись в тумане.
Велимир знал, что чем скорее он выберется из диспетчерской, тем будет лучше. Но как это сделать?
Хорошо же! Они его еще узнают!
Он смело пошел навстречу тигриному рыку. Стелившиеся по пластиковому полу лианы хватали его за ноги, справа слышалось зловещее щелканье зубов, а он все шел…
Плевать! Все равно он в это не верит. Не ве…
Морда у тигра была добродушная и чуть — чуть ехидная. Вот только клыки у него совсем не настраивали на шутливый лад. Серьезные были клыки.
— Я это… — сказал Велимир, пытаясь осторожно податься назад. — Я тут ошибся направлением, и, пожалуй, я вообще… передумал… собственно, надо сказать…
Щелкнул затвор винтовки, и холодное дуло уперлось ему в спину. Тигр изготовился к прыжку.
И вот тут — то на Велимира навалился настоящий страх. Он накрыл его, словно огромная волна, и понес, понес, оглушенного, захлебывающегося противной, не дающей дышать слюной. Его швыряло из стороны в сторону, тащило, тащило… а потом выкинуло…
Велимир приподнялся с четверенек и судорожно глотнул влажный воздух. Лицо у него болело, словно он получил несколько пощечин, на правом плече сочились кровью три параллельные линии — следы когтей, а на левом неизвестно откуда появился двадцатилетней давности шрам от пулевого ранения. Тщательно его ощупав, Велимир вздохнул и неожиданно понял, что ему все равно.
А действительно, чего бояться? Страшнее не будет!
Окончательно это осознав, он пошел дальше, потому хотя бы, что стоять на месте — тоже действие. Так какая разница?
И шагов через пять наткнулся на невидимый барьер. Иронически хмыкнув, Велимир стал его исследовать и неожиданно нащупал дверную ручку. Не испытывая ничего, он повернул ее и открыл дверь, за которой виднелся самый настоящий коридор. Чувствуя, как яркий свет ламп режет глаза, Велимир вышел, нажал видневшуюся неподалеку кнопку тревоги и сейчас же провалился в беспамятство…
Он очнулся. Все еще ревела сирена. Аварийщики в полиасбестовых костюмах тащили мимо огромную стиральную машину, из сливного шланга которой стекала желтая жидкость. Слышался крик: «Кран, перекрой кран! А, стерва, кусается!» Потом что — то взорвалось и зазвенело. Неожиданно сирена смолкла. Наступила тишина.
Велимир оглянулся. Он все еще сидел недалеко от диспетчерской, под аварийной кнопкой. Рядом перемазанный сажей аварийщик, чертыхаясь, обматывал бинтом пораненную руку. Закончив перевязку, он закурил и не без интереса стал рассматривать Велимира.
— Что, браток, ощутил? — почти злорадно поинтересовался аварийщик и со значением добавил: — Вот так — то, это тебе не мелочь по карманам тырить.
Он подумал и, выпустив идеальное колечко дыма, добавил:
— Иди, чего сидишь, там уже безопасно.
Опираясь рукой о стену, Велимир попробовал встать. К его удивлению, это удалось. Чувствуя в коленях противную слабость, он вошел в диспетчерскую и остановился.
Да, действительно, все было уже кончено.
Даже пульт не пострадал, хотя стены возле него так и лоснились от копоти. Пара аварийщиков сворачивала туман, словно бумагу, и складывала получившиеся рулоны в штабеля. Другая пара ползала по полу и деловито вынимала из него лиловые следы тигриных лап. Прежде чем взяться за новый след, они делали над ним несколько пассов, произносили вполголоса какие — то наговоры и только потом вынимали, для того чтобы тотчас же его спрятать в голубую сумку с красной надписью на боку «Ади даст». Еще один аварийщик, вооружившись совком и неторопливо орудуя веником, сметал в кучу рассыпанные по полу осколки хрустальной гадюки.
Простояв неподвижно минут десять, Велимир дернул правым плечом и все же направился к пульту, по которому бегали разноцветные огоньки. Впрочем, пульт Велимира сейчас не интересовал. Он шел посмотреть на сидевшего возле пульта, в кресле, диспетчера Лапонога. Мертвого.
3
Он был куском глины. Кто — то огромный мял его мозолистыми пальцами, тихо напевая песенку про Меры и ее веселого эпиорниса, раз в столетие несшего яйца, из которых появлялись новые галактики. А один раз даже вылупился старый эмалированный тазик, совершивший паломничество в Китай и ставший благодаря этому священным тазом на ста двух планетах. Потом песенка смолкла, руки поставили Птица на землю и, совершив над ним прощальное благословение, отправили побираться. Целыми днями он сидел в полутемной нише и, протягивая прохожим обрубок чьей — то руки, ловил в него мимолетные наслаждения, воспоминания о куске рождественского пирога, пять минут курения дорогой сигары, первый поцелуй с девушкой, теперь превратившейся в добропорядочную, в меру глупую жену. А мимо шли рабочие, возвращавшиеся с работы, их хозяева, предававшиеся веселью и праздности, иногда ради развлечения устраивавшие дуэли на языках, а также хорошенькие девушки, торговавшие в будни и праздники белозубыми соблазнительными улыбками.
Приходила ночь. Птиц засыпал тут же, в нише. Во сне он понимал, что все это чепуха. На самом деле он просто проваливается в пространственную дыру. Но когда начиналось утро, он просыпался и снова протягивал навстречу прохожим все тот же пятипалый обрубок…
Постепенно Птицу стало казаться, что так будет всегда, но однажды он понял, что может пролететь нужное ему место, и вскочил.
Времени действительно оставалось не так уж и много. Он подпрыгнул и ударил ногой по торчащему из асфальта перископу подводной лодки. Потом посмотрел на небо, где собирались стаями недельной давности котлеты, тревожно совещавшиеся с помощью азбуки Морзе, очевидно, составлявшие планы по захвату этого мира и созданию очередной котлетной диктатории.
Да, времени оставалось совсем немного.
И Птиц побежал.
Ему казалось, что он бежит по огромной цирковой арене. Она вращалась и медленно уносилась вверх. Пожалуй, это был конец пути. Птиц пожалел о том, что так долго нищенствовал, хотя мог заглянуть к бабушке, раз уж выпал такой случай. Она бы его напоила чаем с мятой и сидела напротив, подперев морщинистую щеку узкой, в пигментных пятнах рукой. Птиц бы у нее спросил, как она поживает. Бабушка бы вздохнула и ответила, что, собственно говоря, только после смерти, случившейся лет пять назад, стала жить по — настоящему.
И пока он это обдумывал, арена, на которой он был, все удлинялась, становилась золотистой полосой… все более узкой… узкой…
Птиц ошарашенно помотал головой.
Бр — р — р — р!
Чтоб он еще раз воспользовался пространственной дырой! Ни за какие коврижки! Хотя действительно, если подумать, положение у него было аховое…
Он огляделся.
Отлично!
Все та же старая, знакомая дорога миров. Она пружинила под лапами, и все было хорошо. Золотая лента, на которой он стоял, тянулась из бесконечности в бесконечность. И окна миров все так же заманчиво светились. Правда, сейчас ему не хотелось в другие миры, ему хотелось пройтись по этой дороге. Просто пройтись.
Иногда на Птица накатывали странные, вроде бы чужие мысли. Вот и сейчас он неожиданно подумал, что дорога действительно забавная штука. И так ли уж правильным было решение пройтись по ней? Чтобы понять?! Можно ли понять что — то необъяснимое и бесконечное? Особенно если никак не можешь понять даже себя? Ну хорошо: он идет по этой дороге три года. А раньше что было? Кто он такой и откуда взялся? Нет, были, конечно, какие — то воспоминания. Но являлись ли они истинными? Он в этом сомневался, особенно если учесть, что время от времени в его памяти неизвестно откуда появлялись странные слова: комплекс, дорожники, диспетчер… Что они означают, Птиц не знал.
— Вот так — то, — оглядываясь, сказал он себе. — Глупости!
Нет, район этот, похоже, ему совершенно незнаком. Ну ничего…
Справа, в угольной черноте, за кромкой дороги светилась надпись «туда». Соответственно слева — «оттуда». Что ж, теперь он знал направление. Можно было идти дальше. Вот только надо немного отдохнуть.
Птиц уселся на край дороги миров и свесил лапы. Поболтал. Ничего не произошло. Он вытащил из сумки на животе большой медный ключ и, недолго думая, швырнул его вниз. Через полминуты этот же ключ свалился сверху. Отлично!
А мимо ползли, оживленно разговаривая о преимуществах подсоленной воды перед пресной, усатые каракаты. За ними во главе двух десятков своих молодцов протопал граф де Ирбо. Его дружинники распевали песню о том, как молодой воин собрался на войну и что ему на это сказала родная матушка. А он ей на это ответил. И появившаяся неизвестно откуда невеста сказала, что он «сам такой!», перед тем как укатить в Большие Бобры к миленькому, одетому во все «сфирма». За последним дружинником, красивым рыжебородым молодцом, кралась тень его жены. Временами она доставала блокнот и записывала в него комплименты, которые он говорил встречным девушкам.
Птица одолела смертельная зависть.
Везет же людям! Вместе! Явно по делу! И не важно по какому: ловить раков или грабить фражских купцов. Главное — вместе. Эх!
Настроение у Птица сразу испортилось. А может, просто сказывалась усталость. Он встал на краю дороги, чуть пошире расставил ноги и, сунув голову под мышку, почти сразу же уснул…
…Проснувшись от того, что по его лапам водили чем — то твердым, Птиц ошарашенно огляделся по сторонам и только через некоторое время понял, что находится на краю дороги миров и перед ним стоит вооруженный метлой выворотень. Огромный, на толстых неуклюжих ногах, медленно и неумолимо надвигаясь на Птица, он подметал дорогу. Лицо у него было совершенно безмятежное, глаза пустые.
— Привет! — сказал Птиц и, обойдя выворотня кругом, наладился было еще поспать, даже глаза закрыл. Но тут же открыл, потому что выворотень резко повернулся и, ткнув ему в грудь пальцем, сказал:
— Про то, что дорога есть дорога, знают все, и тот, кто усомнится в этом, попадет прямиком в ад, то есть в самое ее начало.
После этого он отвернулся от Птица и принялся снова за подметание.
Птиц присвистнул.
Вот это да! Вот это заливает! А если правду говорит? Тогда получается, что с хождением вперед надо повременить. Да и миры вокруг неплохие, заманчивые. А вдруг действительно я уже и не живой вовсе и это та самая дорога, по которой души в ад идут?
Птицу стало страшно.
А вдруг я уже умер? И раньше жил в другой форме, о которой ничего не помню? И обречен на вечный путь по дороге миров. Три года… да — да, а почему три? Ведь смены дня и ночи здесь нет? Правильно, нет, но есть чувство времени, которое не подводило меня ни разу.
Итак, почти три года.
И что же я узнал за это время о дороге? Шел и шел, заглядывая в те миры, которые нравились. Море приключений и впечатлений… прочее… Но вот чтобы что — то узнать… А зачем? Не проще ли плюнуть на все и жить дорогой? Чем плохо? Да, в одном из миров меня чуть не съел муравьиный крокодил, а в другом я едва спасся от извержения вулкана. Чепуха, я же уцелел. Дорога мне по — прежнему нравится, и так хочется…
Птиц снова посмотрел на орудовавшего метлой выворотня и махнул рукой. Возле выворотня остановились две носатые прыгалки и стали оживленно обсуждать последние выкройки чехлов на нос из журнала «Поемник». Из ближайшего окна миров доносились глухие удары и позвякивание.
Птиц успокоился, подумав, что надо идти вперед. А если обращать внимание на слова каждого выворотня, то будет настоящий кошмар. Вот именно!
Через пару окон к Птицу привязался подвыпивший упырь. Он хватал его за руки и объяснял, как им, упырям, плохо живется и что всякое быдло норовит ударить святым крестом, а хулиганы улюлюкают и стреляют из мелкашек серебряными пульками. Да все стремятся попасть по заднему месту. И вообще, так дальше жить не стоит, потому что он санитар общества и выпивает только дурную кровь. Вот у него даже книжечка есть с красным крестом и оранжевой луной, а взносы он платит регулярно, несмотря на то что каждый встречный мальчишка кричит ему вслед «на кол его!». Хорошо бы всех мальчишек выпороли их собственные папаши. Тогда бы они, наверное, перестали травить бедного упыря, который лечился от алкоголизма два раза. Вот, есть справки…
Он еще много чего болтал, а сам, будто невзначай, проводил сухой холодной рукой по шее Птица, как бы нащупывая, куда удобнее укусить. Птицу это не нравилось, но он никак не мог придумать, как избавиться от прилипчивого упыря. Он уже начал терять терпение, но тут из ближайшего окна высунулось толстое, усеянное присосками щупальце и, схватив упыря за ногу, утащило…
Слава богу!
Птиц прибавил шагу. Через полчаса он все же не удержался и заглянул в ближайшее окно. Перед ним было сводчатое помещение, с высокими узкими бойницами в стенах, большое и пустое. В нем было гулко. Гулко сидело, слегка вытянув бледные бескостные ноги, и держало в лапе дымящуюся гаванскую сигару. Птицу поначалу показалось, что оно эту сигару курит, но, приглядевшись, он понял, что, наоборот, это сигара курит гулко.
Не переставая куриться сигарой, гулко стряхнуло с ушей пепел и, сурово рассматривая Птица, сказало:
— Ну, быстрее говори, что хочешь, и топай, у меня нет времени.
— Да я, собственно… — замялся Птиц.
— Понятно, — перебило его гулко и, почесав волосатую грудь, проникновенно заглянуло Птицу в глаза: — А тебе — то это зачем? Ну узнаешь ты код и программу, переиграешь игру, однако все останется по — старому. Потому что без программы нельзя. Выбирай.
Гулко пошарило по карманам и выложило на пол отвертку, два старинных дуэльных пистолета, пачку печенья «Имени двадцать второго съезда», медаль «Двадцать пять лет воздержания», женский шелковый чулок и старинный бронзовый подсвечник. Потом оно еще раз ощупало карманы и вытащило напоследок обрывок перфоленты.
— Ну же, ну, чего думаешь? Бери, что на тебя глядит.
— Зачем? — удивился Птиц.
— Бери, тебе говорят. — Гулко посмотрело на Птица злыми глазами.
— Извините, — робко сказал Птиц. — Мне тут ничего… и вообще дорога зовет… барабан гремит. Ой, что это я? Вообще…
— Ага, — сказало гулко. — Значит, увиливаешь?
Оно выросло до потолка. Огромное, страшное, зубатое. Мгновенно протянуло вооруженные кривыми когтями лапы и схватило Птица за горло.
— Ну, последний раз спрашиваю, берешь или нет?
— А зачем это мне? — спросил Птиц, чувствуя, что влип.
— Болван, да не тебе это нужно, а мне, — засмеялось гулко. — Для того чтобы определить, что ты за программа, и принять соответствующие меры, чтобы…
Кто — то из — за спины Птица швырнул заржавленный костыль, попавший гулко в лоб. Взвыв, оно выпустило Птица и отшатнулось.
Не замедлив этим воспользоваться, Птиц отпрыгнул в сторону от окна и, повернувшись, увидел того, кто его спас. Это был медвежонок коала. Тот самый, с которым они полгода назад пытались проникнуть в мир молочных рек и кисельных берегов, но напоролись у входа на Кощея Бессмертного и еле унесли ноги.
— Бежим! — крикнул медвежонок.
И они бросились наутек, слыша, как сзади, кряхтя и ругаясь, на дорогу миров вылазит гулко. Они улепетывали со всех ног. Они даже перегнали стаю плоскостопных прыгунов, двигавшихся в ту же сторону, что и они. А сзади ревело и скрежетало когтями гулко.
— Ты что, разве не знаешь про этот кусок дороги? — на бегу спросил медвежонок. — Тут пропадешь ни за грош. Это же невероятные миры. С ними шутки плохи! Тут даже ни одного стража дороги возле окон нет.
Между тем топот гулко слышался все ближе и ближе. В предвкушении, что их сейчас схватит, оно радостно заревело. Но не тут — то было. Надеясь, что участок невероятных миров уже кончился, медвежонок и Птиц нырнули в первое же попавшееся окно и, не разбирая дороги, ринулись дальше.
Разочарованный вой гулко за их спинами становился все тише, тише и наконец исчез. Тогда они остановились и оглянулись.
Мир как мир, лес как лес!
— Тебе еще повезло, — сказал, отдышавшись, медвежонок. — Вот если бы там было мрачно, одиноко или сыро — пиши пропало.
— Да уж, — покрутил головой Птиц. — На дорогу нам возвращаться пока нельзя. Держу пари, что гулко все еще караулит возле окна. Давай лучше отдохнем. Судя по всему, этот мир не так уж и плох.
— Пожалуй, — согласился медвежонок и, сорвав с ближайшего дерева лист, задумчиво его сжевал.
— И вообще, — сказал Птиц, — может быть, этот мир необитаем? Мы могли бы стать его правителями. Хотя, впрочем, так не бывает. Обязательно кто — нибудь вылезет и нападет. С ним надо будет воевать, побеждать, а потом только — только начнешь пожинать плоды своего труда, как вылезает кто — то другой — пожалуйте бриться.
Медвежонок сорвал новый лист. Потом почесал за ухом.
— Получается, нам надо все разведать?
Птиц кивнул.
— Ладно, — согласился медвежонок.
И они пошли.
Ветки кустарников так и норовили стегнуть их посильнее. В воздухе вились странные насекомые. На секунду в вершинах деревьев мелькнуло что — то длинное, продолговатое, зеленое, с огромными крыльями, издававшими хлопки, будто кто — то ритмично открывал и закрывал гигантский зонтик.
Через полчаса они вышли на тропинку. Еще через некоторое время она вывела их к усыпанной прелой листвой, мощенной брусчаткой дороге. Тут им пришлось остановиться.
— Направо или налево? — спросил медвежонок.
— А по — гусарски, — ответил Птиц и извлек из — под крыла медную монету. — Значит, так: орел — направо, решка — налево.
Он подкинул монету. Она упала орлом вверх…
Листья пружинили под их лапами, а медвежонок и Птиц шли не спеша, лениво разглядывая росшие по обочинам молоденькие сосенки, кривоватые березки и могучие дубы.
— А почему по — гусарски? — спросил медвежонок.
— Почему? — удивился Птиц. — Ну, если такие гусары.
— А кто они?
— Кто? — покрутил головой Птиц. — Так на Рикле–3 называют полуразумных, мутировавших гусей. Они целыми днями ничего не делают, режутся в карты, пьют бургоньяк, шампаньяк и вообще ведут беспечный образ жизни. Веселый народ, этого у них не отнимешь. А монетку они кидают, когда не могут решить, что им делать — пить «горькую–76», а потом ехать к гусочкам или же, наоборот, сначала ехать к гусочкам, а потом уже пить «горькую–76»…
Спать они устроились в дупле гигантского дуба. Ночью пошел дождь.
Под утро Птиц проснулся и долго лежал, вспоминая что — то старое — старое, трудноуловимое, слушая, как шелестит мокрая трава и дождь барабанит по жестким листьям дуба.
Что — то с его воспоминаниями было неладно.
Он вздохнул и, повозившись, устроившись поудобнее, опять заснул.
4
Кормы двигались цепью. Их предводитель, трехметровый гигант в сверкающих, обшитых скальпами врагов латах, с тяжелым двуручным мечом за спиной и двумя по бокам, шел в середине. Справа от него, сгибаясь под тяжестью бердыша и сверкающего, как зеркало, щита, пыхтел оруженосец. Слева пылил красноватой гормской пылью хранитель священной трехглавой мухи. Сама муха копошилась и жужжала в узорчатом коробе за его плечами.
Предводитель кормов остановился и, наклонившись, стал рассматривать четко отпечатавшиеся в песке следы дорожников. Наконец он выпрямился и махнул рукой. Цепь воинов зашагала дальше.
Кормы не знали, что километрах в двух им навстречу движется отряд невысоких, но чудовищно широкоплечих кракеозов. Их предводитель, не подозревая, с кем вот — вот столкнется, шел во главе своих людей, медленно пережевывая наркотическую жвачку нух и рассеянно поигрывая длинным мечом.
Преследуемые кормами трое одетых в рваные беотийские хитоны дорожников находились между этими неумолимо сближавшимися отрядами. Провалились они на такой мелочи, как незнание имени любимой кошки беотийского автократора. Теперь, для того чтобы спрятаться, у них оставалось минут пятнадцать — двадцать, не больше.
Что ж, пора вмешаться.
* * *
Велимир взмахнул отливающими золотом крыльями, собственно говоря, супершпиону совершенно ненужными, но придававшими ему вид местного золотого орла, и передал старшему группы через микроприемничек, вживленный у него над ухом, что бежать надо строго на север. Там, за песчаными дюнами, начиналась спасительная для них сейчас великая топь. Теперь все зависело от быстроты ног дорожников.
Они не успели совсем чуть — чуть. Кормы заметили дорожников, когда они были метрах в тридцати от зарослей гигантской осоки и камыша, с которых, собственно, и начиналась великая топь. Засвистели стрелы…
Дорожников спасло то, что в этот момент из — за ближайшего холма с ревом и гиканьем посыпались кракеозы. Предводитель кормов выхватил двуручный меч и скрестил его с мечом предводителя кракеозов. Поле битвы заволокла пыль.
Велимир еще успел заметить, как верховный корм ловким ударом расколол щит предводителя кракеозов пополам, потом увидел одного из кракеозов, раскручивающего над головой дюжину соединенных стальной нитью, усеянных острыми шипами шаров. Неподалеку от него медленно оседал на землю с торчащей из горла черной стрелой хранитель священной мухи. Сделав изящный разворот, супершпион стал снижаться над великой топью.
Вовремя. Предупредив дорожников о том, что справа к ним подкрадывается болотный тигр, и выведя их на безопасную тропинку эльфов, Велимир переключился на другой мир.
Здесь его помощь была не нужна. Двое дорожников перед возвращением любовались заходом солнца. Одного звали Врад. Судя по профилю и цвету кожи, он был потомком индейцев. Второй, по имени Бангузун, на первый взгляд казался увальнем, но это впечатление было обманчиво. По крайней мере Велимир, видевший однажды, как Бангузун голыми руками задушил полосатую гориллу, знал, что по быстроте реакции и силе среди дорожников ему, пожалуй, не найдется равного.
А закат был действительно прекрасен. Велимир развернул супершпиона так, чтобы видеть его как можно лучше, и тоже залюбовался тем, как голубое в белую крапинку солнце, пуская изумрудные, бордовые и лазурные лучи, медленно тонуло в море, делая его темнее и загадочнее, словно растворяясь в безумии самых неожиданных цветов и оттенков.
Так, с этим все в порядке.
Он переключился на третий мир. Увидел, как работавшая в нем группа из трех человек выбралась на дорогу миров, и заставил супершпиона следовать за ней.
Посмотрев минут пятнадцать, как возвращаются дорожники, Велимир хотел было уже отключиться, но тут откуда ни возьмись появился квадратный гибарянец. Он шел по дороге, весело отдуваясь и выбирая случайного путника, на которого можно было плюнуть проклятым молочком. Понаблюдав за тем, как трое дорожников осторожно и профессионально обошли гибарянца стороной, Велимир напоследок глянул на его наспинный гарем, из которого высовывались маленькие, с изумрудными глазками и красивыми напомаженными усиками головки гибарянцевых жен. Прекрасно. Вернув супершпика в тот мир, из которого его взял, Велимир отключился.
Порядок!
Он снял с головы мнемошлем и блаженно откинулся в кресле.
А ведь было время, когда на дороге находилось до дюжины групп. Вот это была работа! Особенно если учесть, что большинство дорожников тогда были зелеными щенками и лезли в любой сомнительный и опасный мир. Только успевай им советовать, ободрять и выдавать нужные сведения. А чтобы правильно посоветовать, надо обладать опытом. Откуда же его взять, если сам — зеленый щенок? Да и аппаратура тогда была значительно хуже.
Кстати, когда же это было? Лет двадцать назад, никак не меньше. Ну да, дорогу открыли двадцать пять лет назад. Поначалу велась одиночная разведка и строился комплекс. Да, не менее двадцати. Именно тогда он и пришел в комплекс.
Подумать только — двадцать лет.
Велимир закурил.
Все — таки было что — то не совсем реальное в том, что он, сидя в диспетчерском кресле, мог побывать в любом из четырех десятков исследованных миров. Это давало ему странное могущество. Почему? Он обыкновенный, средних лет мужчина. Его не очень любят женщины. По воскресеньям он играет в гольф и пьет пиво. Любит хорошие сигареты и неохотно бреется. Башмаки у него всегда стоптанные, и нет времени купить новые. Вот это — он.
Однако, надевая мнемошлем, Велимир становился диспетчером, отвечающим за все случившееся с дорожниками в исследуемых мирах. Со стороны может показаться, что работа у него легкая. Дорожники рискуют своими жизнями, он же не рискует ничем. Только наблюдает и вмешивается лишь в крайнем случае. Но кто другой сообщит о том, что вблизи от группы рыщут гигантские кентавры, что пурпурные мидии готовятся выползти на сушу или что нужная дорога находится левее? А еще он должен знать все исследованные миры как свои пять пальцев. И никогда ему не удастся попробовать сладкого дамайского сокограда, понюхать жемчужную орхидею, узнать, какова на ощупь вода великого безбрежного океана на Лорее. Только наблюдать, не более.
Кроме того, иногда дорожники гибнут. И даже он не может ничего сделать. Остается — запоминать. В следующий раз это знание спасет жизнь другим.
Велимир выпустил облачко дыма и вспомнил, что лет десять назад диспетчеров попытались заменить искусственным мозгом. Якобы у него реакция лучше. Но в этом деле главное не реакция, а интуиция. Через месяц, когда количество опасных происшествий с дорожниками возросло раз в десять, искусственный мозг убрали.
Ладно, пора за работу.
Выпив чашку кофе, он выкурил еще одну сигарету и надел мнемошлем.
Все шло хорошо. Две группы уже вернулись в комплекс, третья — с Гормы, за которую он сильно боялся, только что выбралась на дорогу миров. Превосходно! Диспетчер проследил эту группу до самого конца. Он наблюдал, как дорожники перешагивали через окно и, поприветствовав стража, шли в комнату отдыха. Стоило очередному дорожнику оказаться в комплексе, у него начинали исчезать последствия эффекта искажения. Кстати, это был один из самых странных эффектов дороги. Тела попавших на нее людей быстро изменялись. Причем некоторые вдруг приобретали третью руку или второй нос, у других лишь чуть — чуть изменялось лицо. Но стоило вернуться в комплекс, как этот эффект пропадал. Правда, чем дольше человек находился на дороге, тем медленнее исчезали его последствия. Из — за этого эффекта всех новичков — дорожников первым делом выводили ненадолго на дорогу миров. Оставляли только тех, кто изменялся в пределах определенной нормы.
Ученые, конечно, долго ломали над этой особенностью дороги головы, но более или менее логичного объяснения эффекту не нашли. Лишь страж дороги как — то по пьяному делу сказал, что таким образом дорога раскрывает внутренний облик попавшего на нее человека. Объяснение было неплохое. Только Велимир не мог понять, каким образом наличие третьей руки или обрастание черепашьим панцирем раскрывает внутренний мир?
Велимир снял шлем и опять закурил.
Да, объяснение стража ненаучное. Но что мы сделали до сих пор в науке? Ну, потратили на исследования двадцать лет. Ну, угробили чертову уйму людей, исписали горы бумаги, сделали целую кучу никому не нужных открытий. А что толку? Может, и не надо никаких исследований? Может, для того, чтобы понять дорогу, надо стать ее частью? Соединиться с ней? Почему мы воспринимаем ее как загадку? Загадочных вещей нет вообще, есть те, которые трудно понять со своей колокольни. Стало быть, для того, чтобы понять дорогу, надо отправиться по ней — куда глаза глядят?
Велимир потушил окурок и налил из термоса кофе. Отхлебнув первый глоток, он поставил чашку на пульт и вдруг подумал, что всего лишь пару часов назад в этом кресле сидел мертвый Лапоног.
Да, теперь можно посидеть и подумать о смерти Лапонога. За двадцать лет Велимир видел этого добра достаточно. Правда, через следящие камеры супершпиона. А вот эта была здесь. Хотя пять лет назад, когда они еще только начинали исследовать мир Горма, диспетчер Плащенос навел на засаду кракеозов группу из шести дорожников. Все они погибли. Никто не сказал Плащеносу ни слова, потому что на дороге бывает все, а диспетчер не всемогущ. Он судил себя сам и сам же привел приговор в исполнение. Но даже эта смерть была не здесь, а где — то там, на пригородной вилле.
Да, подобного еще не было.
Велимир снова попытался вспомнить лицо Лапонога, но лишь увидел, как два аварийщика снимают его тело с кресла. Вызывать реаниматоров смысла уже не было. Тело куда — то унесли. Сутулый особист быстро допросил Велимира. Очевидно, потом в диспетчерской еще что — то делали, может быть, измеряли, фотографировали, составляли протоколы, но диспетчер этого уже не видел. Он немедленно сел в кресло и надел мнемошлем. Вовремя. Тем троим, на Горме, пришлось бы без его помощи худо.
И все — таки откуда взялась гадюка? Не могла же она заползти сюда через окно дороги? Нет, это невозможно. Значит, ее кто — то принес. Кто?
Велимир отхлебнул из чашки. Кофе показался ему горьким.
А ведь действительно, что проще? Небольшая, прозрачная, завернутая в целлофан лепешка. Пронести с дороги — раз плюнуть.
А потом, в удобный момент, неторопливо пройти по коридору, вынуть сверток, сорвать целлофан, продержать десять секунд в руках… И совсем уж просто распахнуть дверь, чтобы швырнуть гадюку внутрь. Остается только захлопнуть дверь — и дело сделано.
Кому же навредил Лапоног, что его решили убить таким способом? Жену отбил? Дочь опозорил? Сто рублей не отдал? Что именно?
Нет, никто из работников комплекса на это не способен. Нужно быть совершеннейшим идиотом, чтобы убить диспетчера во время работы. Это могло кончиться смертью нескольких дорожников. Нет, местью это быть не могло.
Велимир замер.
Какая тут, к черту, месть, если все было идеально рассчитано? Не поторопись он, и гадюка успела бы развернуться полностью. Тогда — смерть. Учитывая, что диспетчерскую посторонние не посещают, у мнемогадюки вполне хватало времени построить защитный кокон. В этом случае с ней не справились бы и недели за две. Соответственно на этот срок прекратилось бы и исследование дороги.
Те, кто спланировал эту акцию, не учли только, что он, Велимир, забеспокоится и придет раньше обычного. В самом деле, не обладай он способностью заглядывать в чужие мысли, все прошло бы без сучка без задоринки, по плану. Кстати, наверняка кто — то из комплекса подкуплен. Без этого они обойтись просто не могли.
Но все — таки кому это было нужно?
5
Солнце светило им в глаза. Медвежонок и Птиц проснулись. Они умылись в ближайшем ручье, а потом пошли по дороге и почти сразу же наткнулись на заросли спелой малины. Насытившись, приятели тронулись дальше.
В кронах деревьев пронзительно кричали невидимые птицы, а может, и не только они. Пухленькие зеленокожие дриады сидели на обочинах дороги и нарезали пробивавшиеся сквозь листву солнечные лучи на аккуратные дольки, чтобы ночью залить их лунным светом и, добавив травку — буратинку, получить на завтрак вкусный салат. Птичка — врушка, прыгая с ветки на ветку и смешно помахивая двумя головами, увязалась было за ним, но вдруг отстала для того, чтобы рассказать встречным белкам про старого медведя. Оказывается, он принимает по утрам ванны из малины, а пчелы из черного улья носят ему мед прямо в берлогу. И вообще…
Край дриад кончился. По сторонам дороги потянулись кривые, словно измазанные ржавчиной, кусты. Вскоре их сменили баодеды и баобабы. Из — за одного из них на дорогу вдруг выскользнула голубенькая, почти прозрачная русалка, за которой топал телеграфный столб.
Русалка посмотрела на Птица с медвежонком и улыбнулась. Остановившись неподалеку, она вытянула тоненькую руку и что — то сказала на языке ручьев.
Медвежонок и Птиц переглянулись и пожали плечами. Они не знали этого языка. Огорчившись, русалка топнула изящной ножкой, а телеграфный столб за ее спиной изогнулся, как кобра, и зашипел.
Птица осенило.
Он вытащил из сумки на животе неизвестно каким образом завалявшийся там кусок сахара и протянул его русалке. Она просияла и, приблизившись, жадно схватила белый ноздреватый кубик. Легкие, прохладные губы на секунду прижались ко лбу Птица. Потом русалка вернулась под баобаб и сунула сахар в рот. Телеграфный столб радостно затрубил, и Птиц с медвежонком поняли, что можно двигаться дальше.
Часа через два дорога привела их к замку. Вокруг него был выкопан ров, заполненный покрытой ряской водой, из которой кое — где торчали головки лилий. Очевидно, вечерами на берегах этого рва пели лягушки, широко разевая рты и сладостно щуря круглые глаза, мечтая о чем — то радостном и прекрасном, стремительном и веселом, как, например, вкусная — вкусная муха. Подъемный мост был опущен, так что путники могли свободно пройти к окованным железом воротам. Прежде чем это сделать, Птиц и медвежонок остановились полюбоваться сложенными из огромных блоков стенами, из — за которых торчали украшенные вымпелами шпили башен.
— Пойдем? — спросил медвежонок.
Птиц кивнул.
Они протопали по подъемному мосту и остановились перед воротами. Над ними из — за стены выглядывал часовой. При виде Птица и медвежонка он не издал ни звука, а стал с любопытством их рассматривать.
Некоторое время была тишина.
Наконец стражник взмахнул алебардой, которую держал в руках, и спросил:
— Вам чего?
Медвежонок толкнул Птица локтем в бок, и тот, прокашлявшись, начал:
— Благородные путешественники просят принять их согласно закону о гостеприимстве.
— Ну что же. — Стражник покрутил длинный ус и еще раз внимательно оглядел их с головы до ног. — А вы точно благородные?
— Благороднее не бывает, — хором уверили его друзья.
— Хм, — с сомнением сказал стражник. — Неужели?
— Вот тебе истинный крест! — воскликнул Птиц. Медвежонок в доказательство этого плюнул в сторону и три раза подпрыгнул.
— Ну ладно! — Стражник повернулся к друзьям спиной и громко объявил: — Благороднейшие путешественники просят крова!
И сейчас же два звонких голоса закричали:
— Пропустить, пропустить!
— Велено пропускать, — сообщил друзьям стражник и, нагнувшись, нажал расположенный под правой рукой рычаг. Створки ворот со скрипом распахнулись. Птиц и медвежонок увидели обширный мощеный двор, в центре которого находился колодец. Возле него стояли две девушки в розовых одинаковых платьях. Они были очень похожи, только одна была брюнетка, а другая блондинка.
Удивленные Птиц и медвежонок не могли оторвать от них глаз, а девушки тем временем подошли ближе и дружно улыбнулись. Так же синхронно они провели руками по пышным прическам, проверяя, все ли в порядке.
Птиц и медвежонок радостно переглянулись. А девушки уже кокетливо манили их за собой. Друзья пошли. Что им оставалось делать? Они пересекли двор и, поднявшись по высоким полустертым ступеням, вошли во дворец. Дальше была узкая сводчатая комната с увешанными саблями и мечами, тяжелыми, лоснящимися от масла кольчугами, блестящими шлемами, наколенниками, кривыми и прямыми кинжалами, длинными боевыми копьями стенами. А еще на них висели луки и колчаны, прекрасные, украшенные резьбой рога и еще много чего. Даже не дав осмотреть толком все это богатство, друзей провели через комнаты с высокими и низкими потолками, с узкими окнами и вообще без окон, освещаемые даже днем дрожащим светом факелов, со стенами, украшенными портретами давно умерших предков.
Уф, наконец — то они пришли.
Их привели в зал, где были удобные сиденья и низенький, уставленный кувшинами с вином и закусками стол. Девушки предложили им присесть и выпить. Птиц и медвежонок снова переглянулись.
Вино было отменное, закуска что надо, девушки красивые.
Эх, гуляй!
Через полчаса друзья осушили уже по третьему кубку, узнали, что прекрасные властительницы замка — сестры — близняшки, что их зовут Бланка и Бьянка, что они не замужем и вообще не прочь… но только с благородными путниками. Под действием вина Птиц и медвежонок расхрабрились. Медвежонок подсел поближе к блондинке Бьянке и стал ей нашептывать на ушко что — то интересное. А она весело смеялась и даже не стала протестовать, когда лапа медвежонка, как бы случайно, перекочевала с края стола на ее талию. В это время Бланка подсела поближе к Птицу и стала ему рассказывать историю своего рода. О том, как их великий предок граф дю Заоликан, тот самый, которого за победы над винными погребами и дамскими подвязками прозвали Неистовым, который в присутствии венценосного повелителя осмелился высказать некое суждение об одной части туалета данной особы, надо сказать, действительно небрежно застегнутой, за что и был лишен всех орденов, медалей и владений, остановил однажды своего разгоряченного быстрой ездой коня на крутом берегу реки, называемой местным населением, живущим в основном ничегонеделанием и сбиванием разными предметами груш, в честь какого — то из местных духов — Лаурой.
Спешившись, граф подошел к самому обрыву и долго глядел на бурные речные воды, на угрюмый лес на противоположном берегу, на изрезанное верхушками сосен и в агонии проваливавшееся за горизонт солнце. Неожиданно повернувшись к своим спутникам, разглядывая их недобрыми прищуренными глазами, подкручивая начинающие седеть усы, дю Заоликан вдруг сказал:
— Здесь! Именно здесь будут возвышаться гордые стены, за которыми взрастут мои потомки.
В подтверждение своих слов он топнул ногой. В ту же секунду кусок берега, на котором стоял дю Заоликан, обвалился. Даже неожиданное купание не изменило намерений графа, да и то сказать, не зря же его герб украшали слова «Стою на своем до самой смерти». Через пару лет на этом месте действительно вырос замок. Воды Лауры наполнили выкопанный вокруг него ров, и жизнь пошла своим ходом…
Птиц вынырнул из этого нежного, обволакивающего, вкрадчивого голоса. Какие — то мысли кружились у него в голове. Ему обязательно надо было понять, за что же мы так любим женщин? И не важно, как они выглядят. В роскошном открывающем точеные плечи платье или же они покрыты перьями и имеют прекрасную голову, с удивительно пропорциональным клювом и чудеснейшим на свете хохолком. Главное — они женщины…
А Бланка продолжала рассказывать про то, как местные жители, узнав, что с некоторых пор являются вассалами дю Заоликана, отнеслись к этому известию более или менее спокойно; правда, хотели было для порядка побунтовать и даже повесить парочку графских эмиссаров, но тут подошло время сшибать груши, а потом появились другие заботы, а потом предпринимать что — то было уже совершенно неприлично. Да и граф был непрост. С целью завоевания авторитета у местных жителей он научил их гнать грушевый самогон, пришедшийся, кстати, им по вкусу.
Так что в скором времени все устроилось, и наступила так называемая мирная жизнь, состоящая из множества привычных занятий, как — то: попойки, охота, турниры, рождение детей, ссоры с хамами соседями, утренние чаепития и так далее…
В жены граф взял дочку предводителя местных жителей, чем основательно укрепил свою власть. Свежеиспеченная графиня была молоденькая, красивая, а на супруга глядела с обожанием. Что еще надо для образцовой графской жены? Не прошло и десятка лет, как двор замка и все окрестные леса звенели и стонали от криков и неисчислимых проказ сыновей неукротимого дю Заоликана…
Чувство опасности.
Птиц с усилием вырвался из плена медового голоса Бланки и посмотрел на медвежонка, со странной улыбкой пытавшегося расстегнуть корсаж задорно хихикавшей и делавшей вид, что сопротивляется, Бьянки.
— Господи, а я — то!..
Птиц неожиданно обнаружил, что его собственные руки уже некоторое время довольно забавным образом блуждают в вырезе платья Бланки. Он испугался. Это было очень, очень странно. Птиц хотел вскочить, что — то сделать, но тут Бланка погладила его руку и, расстегнув верхнюю пуговицу своего корсажа, чтобы ему было удобнее, стала рассказывать дальше историю своих предков, пировавших и воевавших в полной уверенности, что все это будет вечно, по крайней мере пока мышь, в которую могущественный Ма — Хо — Ка превратил злого бога Рдуна, не перегрызет яшмовый столб, на котором покоится небо.
Чувствуя, что снова проваливается в розовый сироп ее голоса, Птиц хотел было вспомнить что — то важное, но не успел… А Бланка повысила голос и стала рассказывать о том, как девятый граф дю Заоликан по кличке Хромоногий, налакавшись грушевого самогона, проиграл своему соседу в нормандский пикет ползамка. Казалось, тут и пришел конец славному роду дю Заоликанов, так как гнусный сосед являлся за своей половиной замка чуть ли не каждую неделю и уже стал грозить судебным разбирательством. Но, к счастью, Хромоногий, вернувшись с ночной ловли раков, слег и в одночасье умер. К власти пришел его сын, десятый граф дю Заоликан по прозвищу Куриный Огузок. Это был суровый властитель. Он немедленно заявил, что за долги папаши он не в ответе, а если настырный сосед не прекратит своих смехотворных поползновений, то пустить ему «красного петуха» — плевое дело. Сосед подумал — подумал, прикинул, что Куриный Огузок выполнить свою угрозу вполне способен, да и отступился. И правильно сделал…
— Конечно!
Птиц резко встал и, словно пытаясь взлететь, взмахнул руками.
— Все, я сказал — все!
Он увидел медвежонка, который, оторвавшись от Бьянки, ошарашенно крутил головой. На мордочке у него было написано удивление.
А Птиц вдруг понял, что им нужно бежать, потому что тут опасно. В чем кроется опасность, Птиц не хотел знать. Но он был уверен, что бежать нужно немедленно.
Как?
Наверное, из замка их так просто не выпустят. Ну, это ничего, в первый раз, что ли? Надо схитрить. Краем глаза Птиц увидел, как у Бьянки во рту что — то блеснуло. Словно бы клык?
Так, теперь нужно вывернуться, сделать вид, что они ни о чем не догадываются.
Пытаясь пошутить, Птиц сморозил какую — то глупость. Поздно! Бьянка и Бланка вскочили. Платья у них снова были застегнуты на все пуговицы. Одновременно, словно роботы, близняшки достали широкие черные ленты и завязали себе глаза. Птиц и медвежонок остолбенели от удивления.
Между тем сестрички с повязками на глазах, широко расставив руки, приближались к друзьям.
— Ага! — крикнул Птиц. — Жмурки! Это уже лучше!
Они с медвежонком повернулись и побежали прочь. Бланка и Бьянка не отставали ни на шаг. Они бежали все теми же коридорами и переходами, где стояли цветочные горшки со странными растениями, широкими залами, со стен которых им улыбались бесконечные портреты дю Заоликанов. Казалось, портреты что — то шептали, словно хотели предупредить, но на то, чтобы их послушать, не было времени. Бланка и Бьянка наступали им на пятки.
Задыхаясь, медвежонок и Птиц выскочили во двор. Ворота замка были заперты. Мельком они посмотрели на стражника. Он показался им странным, каким — то не таким. Но главное было не в этом. Главное было в том, что выбраться из замка не представлялось никакой возможности. Не прыгать же с высокой стены вниз? И к этому добавлялось странное ощущение, что каждая стена замка смотрит на них, следит за каждым их шагом, как следит кот за беспечной мышкой. Похоже, на этот раз они действительно крепко влипли.
Птиц огляделся и, увидев раскрытую дверь погреба, бросился к ней. Медвежонок не отставал.
В лицо им пахнуло сыростью и плесенью. Гнилые ступени чуть не обломились под ними, а друзья, не замечая этого, стрелой летели вниз, чувствуя, что главное сейчас — выиграть во что бы то ни стало время.
Подвал был уставлен огромными, поросшими мхом бочками. Кран у одной был завернут неплотно, и на землю медленно сочились янтарные капли. На какую землю?
Птиц наклонился, чтобы лучше рассмотреть, и замер. Пол погреба был покрыт поникшей травой. Это была не хилая белесая, выросшая в темноте травка, а обыкновенная, сочная, знавшая солнце трава. Получалось, что в полутьме подвала она оказалась лишь несколько дней назад. Боже, а вон там виднеется придавленная стеной тоненькая березка!
Что это?
Медвежонок схватил его за руку и закричал:
— Прячься, они уже здесь! Надо запутать их среди бочек!
И тут Птиц очнулся. Две пары тонких, но, наверное, очень сильных рук уже тянулись к нему. Под черными повязками насмешливо улыбались похожие на кровавые раны рты. Медвежонок тянул Птица куда — то за бочки, но тот вдруг резко вырвался и шагнул навстречу близняшкам.
Какая разница?
Птиц резко метнулся в сторону, поднырнул под жадно нашаривавшие его руки и рванул по лестнице вверх. Сзади, тяжело пыхтя, ломился медвежонок. А внизу слышался разочарованный вой.
Быстрее, быстрее вверх!
Лестница кончилась. Друзья буквально вывалились на широкий двор замка и остановились. Ворота были по — прежнему закрыты, и страж, глядя на них, загадочно улыбался.
Что же делать?
Они слышали, как близняшки карабкались из подвала, и еще вместе с ними шел кто — то скрипевший когтями по плитам стен, издававший глухое ворчание. Стражник нацелил на приятелей короткое, с широким наконечником копье. И тут только Птиц увидел, что у него нет ног. Стражник, словно цветок, рос из стены! Птицу стало ясно все.
— Смотри! — закричал он, показывая вверх.
Медвежонок поднял голову и обомлел. Шпили замка извивались и тянулись вверх, словно вставшие на хвост змеи. А навстречу им, возникая прямо из неба, падала огромная, усеянная сталактитами масса.
— Все, — едва слышно прошептал Птиц. — Это все.
Сомнений больше не было. Это был четырехмерный акулоид. Птицу еще не приходилось с ним сталкиваться, но из рассказов других странников он знал, что акулоиду прикинуться замком ничего не стоит. Он еще и не на такое способен. Не было никаких сомнений, что сверху на них опускается его до поры до времени прятавшаяся в четвертом измерении часть.
— Что делать? — растерянно спросил медвежонок.
— Что? — озлился Птиц. — Все, отпрыгались, пришла пора помирать.
Копье стражника просвистело возле головы медвежонка. Птиц отчаянно погрозил кулаком опускавшейся на них массе и в очередной раз огляделся. Ворот уже не было, они стали стеной, а если вернее, то уже и стены не было. Вместо нее теперь колыхалось что — то мертвенно — бледное, живое, покрытое броневыми пластинками и бляшками. Между тем опускавшаяся часть акулоида закрыла небо. Сталактиты превратились в сверкающие зубы. Еще секунда…
— Мама! — тоненько закричал Птиц. Рядом с ним медвежонок, с искаженной от ужаса мордочкой, как зачарованный, смотрел вверх…
Что — то мягкое и цепкое опустилось им на спины. В следующую секунду лязгнули зубы. Поздно. Невидимая рука выдернула Птица и медвежонка из пасти акулоида и понесла над лесом, пытавшимся дотянуться до них остроконечными пальцами елей. Шиш с маслом!
Они летели все быстрее и быстрее. Неизвестно куда. Хотя почему неизвестно? Вот перед ними гостеприимно открылось окно, и они мягко приземлились на дорогу миров…
6
Велимир облокотился о пульт.
А ведь это же просто! Хрустальные гадюки водятся только в мире Алколь. В свернутом состоянии гадюку можно держать не более недели. Остается узнать имена дорожников, побывавших в этом мире за прошедшую неделю.
Дав компьютеру задание, он снял с пульта небольшого костяного крокодильчика и стал его рассматривать. Крокодильчик был толстенький, с короткими кривоватыми лапками и хитрой мордочкой.
Кто же его подарил? Вроде бы Абузар в благодарность за помощь в Хронской черной башне.
Компьютер выдал ответ минут через пять.
Итак, за прошлую неделю в мире Алколь была лишь одна группа дорожников из трех человек. Работала она там двое суток. Вполне достаточно, чтобы набрать хоть мешок хрустальных гадюк. Трое: Намгаджа, Ансаф, Дангнур. Безусловно, Велимир их знал. Намгаджа работал дорожником уже восемь лет, Ансаф — пять и Дангнур — три. Кто же из них подбросил гадюку? Но откуда он может знать? Да и его ли это дело?
В конце концов можно побиться об заклад, что настоящее квалифицированное расследование этого происшествия уже идет. И занимается им бригада следователей, наверняка они уже получили кипу материалов, фотографий, описаний. Только какой им с этого толк? Внутрь комплекса — то их больше не пустят. А пока они докопаются, в чем дело, пройдет много времени. Велимир же чувствовал, что разобраться в этом деле надо именно сейчас. Вообще, по идее, он должен позвонить куда нужно и рассказать о своих догадках. Вот только не сделает он этого. Можно еще пойти к верховному друиду Мутру и переложить это дело на его плечи. Да нет, у него сейчас и своих забот полон рот. Ему сейчас нужно немедленно придумать, как сделать, чтобы на комплекс не наложили руку пистолетчики. Уж им — то этот случай на руку. Тем, кто будет решать судьбу комплекса, тоже. Вообще, если комплекс попадет им в руки, кое у кого гора упадет с плеч.
Нет, верховному друиду он, конечно, обо всем сообщит, поскольку он — главное в комплексе лицо, но только потом, когда дело немного прояснится.
Велимир задал компьютеру еще один вопрос и, получив ответ, что все трое интересующих его дорожников находятся в комплексе, удовлетворенно хмыкнул.
Придется прогуляться.
Выходя из диспетчерской, он оглянулся, проверяя, все ли обесточено. Все.
Коридор был пуст. Он прислушался. Тишина. Закурив, Велимир вдруг заметил, как в дальнем конце коридора возле двери с цифровым замком мелькнула бесформенная тень и тотчас же исчезла. Что это? Нет, похоже, показалось. Коридор был по — прежнему безмолвен и пуст.
Диспетчер двинулся вперед, мимо дверей кабинетов и служб. Он дошел до дежурки и возле ее стеклянной стены остановился. Находившийся за ней Сизоносен задумчиво и самоуглубленно тыкал пальцем в датчик пожарной сигнализации. Убедившись, что это не приносит никаких результатов, он вытащил из кармана коробок спичек, зажег одну и поднес к датчику.
Велимир заинтересовался.
Спичка догорела до конца, а датчик так и не сработал. Разочарованно махнув рукой, Сизоносен уселся в стоявшее неподалеку кресло и открыл книгу с нарисованным на обложке элегантным мужчиной в широкополой шляпе. Фамилию автора закрывал толстый палец Сизоносена, а вот название можно было прочитать довольно свободно «Золотой вампир в стране зомби».
— Н — да, — сокрушенно покачал головой Велимир.
Должность дежурного была самой настоящей синекурой. В случае тревоги он обязан был набрать на пульте одну из пяти возможных комбинаций, и на этом его обязанности заканчивались. Учитывая это, можно понять, что проблема «свободного времени» была для Сизоносена первостепенной. Как правило, на этой работе долго не задерживались. Один Сизоносен продержался целых тринадцать месяцев, но это было уже что — то невероятное.
Велимир вздохнул. Пройдя дальше, к комнате дорожников, он прислушался.
Прекрасно. Оттуда доносился негромкий разговор. Рывком распахнув дверь, диспетчер вошел внутрь. Все дорожники были здесь. Впрочем, не все, Дангнура не хватало. Интересно, где он?
Комната отдыха, благодаря усилиям декораторов, походила на пещеру. С потолка свешивались сталактиты, из пола торчали сталагмиты, неровные, отделанные под мрамор стены белели известковыми потеками. Светильники походили на друзы драгоценных камней. О том, что это все — таки комната, напоминало лишь несколько вполне уютных, расставленных вдоль стен кресел и диванчиков. На них — то и сидели дорожники. Ближе всех ко входу был только что вернувшийся с дороги Берг. Уши у него уже приобрели нормальную форму, а вот нос укорачивался медленнее и все еще походил на штопор. Дальше сидел Свин, массировавший расположенный на лбу третий глаз, чтобы он исчезал быстрее. С другими из недавно вернувшихся дорожников все было в порядке, если не считать Мори, уныло разглядывавшего свою семипалую руку.
А Дангнура нет. Странно. Впрочем, можно начать и с двух других.
Замолчавший при появлении Велимира дорожник Крабут нервно дернул плечом и, продолжая прерванный рассказ, стал объяснять, на какие штуки способен водяной старх, если его неожиданно спугнуть. И что от него можно спастись лишь с помощью цветка пурпурной лилии.
Велимир уселся в ближайшее пустое кресло, на спинке которого висела чья — то куртка — ураганка, и закрыл глаза. Словно игрок, перед началом шахматной партии перебирающий собственные фигуры, он коснулся сознаний всех находившихся в комнате. Он почувствовал мысли Берка, беспокоившегося за свою приболевшую дочку. А вот Свин, хотя и знал наверняка, что третий глаз у него исчезнет, все же в глубине души побаивался остаться с ним навсегда. Потом Нломаль, Мори…
Медленно — медленно, осторожно — осторожно Велимир проник в сознания Намгаджи и Ансафа. Понимая, что нужно действовать как можно незаметнее, он затаился, вслушиваясь в их мысли и чувства. Ничего особенного.
Как же их проверить? Как сделать так, чтобы они подумали о хрустальной гадюке?
— …и самое главное, чтобы осминоха не укусила синеживотика, — говорил Нломаль. — Если укусит — все, можешь считать вечернюю кадриль несостоявшейся. Верховный герцог не подарит тебе жемчужную перчатку, а через сутки тебя вообще выкинут за крепостную стену. Так вот, а я как раз отвлекся на одну… впрочем, не важно, главное, что чуть не проморгал…
Придумал!
Велимир стукнул кулаком по подлокотнику кресла и громко, чтобы слышали все, сказал:
— Черт, ну кто же мог подбросить гадюку?
Гробовая тишина.
Ну же, ну… Чего же вы?.. Нет.
Велимир облегченно вздохнул. Реакция Намгаджи и Ансафа на его слова была обычной: удивление, сочувствие и больше ничего. Это были не они. Тогда кто же? Неужели Дангнур? Да, теперь остался только он. Кстати, забавно будет, если окажется, что и он тут ни при чем. А вот это еще надо доказать. Где он?
Можно было, конечно, пошарить по комплексу прямо отсюда, не поднимаясь с кресла, но диспетчер знал, что сейчас у него ничего не выйдет. Слишком уж много случилось с ним событий за последние несколько часов. Он чувствовал, как из глубин его сознания поднимается усталость и неуверенность. Да, в таком состоянии зондировать комплекс не стоит. В конце концов можно обойтись и без этого. Комплекс небольшой, и Дангнуру деться из него некуда.
Кто — то передал ему бокал, и Велимир отхлебнул ледяного апельсинового сока. Дорожники молчали еще несколько секунд, потом стали тихо переговариваться.
— Да, так вот, — продолжал Нломаль. — Чувствую, осминоха его сейчас укусит. А этого никак нельзя допустить. Я еще герцогу шкатулку не подарил, ну помните, над которой наши техники целый месяц корпели. Ну тут я и…
Велимир снова задумался.
Дангнур. Ниже среднего роста, но чрезвычайно сильный. Глаза — неспокойные. И еще, судя по его рассказам, слишком много вокруг него увивается девушек. Хотя редкий мужик на словах не преувеличивает количество своих любовных приключений.
Ладно, хватит об этом. Надо подумать о чем — то другом. Велимир вспомнил свою квартиру. Четыре стены, в которые он возвращается после дежурств, где не знает, чем себя занять, чувствуя, как с каждым годом окружающий, не принадлежащий комплексу мир отдаляется, становится чужим. Может быть, и Смеяна ушла, распознав женским чутьем, что Велимир с каждым годом все более принадлежит не ей, а дороге? Женщины, они такие. Для них мужские занятия — чепуха по сравнению с домом, семьей. Может, они правы? Может, действительно все объяснения о том, что они работают в комплексе на благо народа (какого?), на благо планеты (зачем это ей?), на всеобщее благо (а нужно ли оно?), только слова? Может, они эти исследования проводят лишь для себя? И эта возня с комплексом что — то вроде детской игры — «войнушки» для взрослых? Конечно, на другом уровне, хотя бы потому, что в случае проигрыша катят своими и чужими жизнями, но игра?
Совершенно ясно, что еще лет сто из дороги ничего реального не выжмешь. Даже не стоит пытаться. Хуже будет. Потому что дорога — стихия, непонятная и неуправляемая. Они могут потратить на исследования сколько угодно времени, заполнить фактами горы бумаг и не продвинуться ни на шаг. Потому что не понимают главного — принципа, по которому существует дорога. Поймут ли они его когда — нибудь?
Скорее всего они исследуют неправильно. Нельзя понять что — то, наблюдая со стороны. Нужно умудриться стать частью этой дороги. Вот тогда можно что — то понять. Наверняка можно.
Вот он, диспетчер, потратил двадцать лет на то, чтобы вытаскивать из гиблых ситуаций дорожников, которые попадают в них потому, что ничего не знают о природе дороги. Это может продолжаться до бесконечности. И кому это нужно? Мне? Им? Людям?
Он допил сок и поставил бокал на пол.
Может, бросить эту работу к чертям собачьим? Вернется Смеяна. Наверное, она еще ждет и надеется. А если даже и не ждет, то на свете много женщин, только и мечтающих о таком, как он, отчаявшемся, сломанном жизнью мужчине, энергии которого, впрочем, вполне хватит на постройку маленького семейного рая для жены и детей. В конце концов, женщинам не так уж и важно, какие мы. Они любят в нас отцов своих будущих детей. И мы, кстати, любим женщин за то, что они похожи на детей. Они это знают и умело притворяются такими, какими мы их желаем видеть. И нет тут с их стороны никакой корысти. Это природа. Она управляет нашими поступками и желаниями. Даже легенды о загадочной женской логике не имеют под собой оснований. Женской логики нет. Есть логика природы. Разумен ли человек настолько, насколько он старается казаться? Ведь если подумать, то большую часть своих поступков мы делаем, повинуясь природе. Может быть…
Он очнулся и посмотрел по сторонам. Дорожники не хотели встречаться с ним глазами. Может быть, потому, что погиб не кто — то из них, а диспетчер. Наверное, для них в этом было что — то мистическое, вроде гибели бога — охранника. А боги не должны умирать. Они могут забыться и исчезнуть, но только не умереть.
Велимир откинулся на спинку кресла и вдруг почувствовал, что на ней что — то висит. Куртка — ураганка. Чья?
Дангнура, чья же еще? Отсутствует только он. Забавно, в этом кресле недавно сидел Дангнур. А потом ушел, забыв ураганку. Забавно!
Обдумывая это, Велимир аккуратно снял куртку с кресла и стал исследовать ее карманы. Он совершенно забыл о том, что это может кто — то увидеть. А вспомнить не успел, потому что почти сразу нащупал в правом кармане что — то мягкое и скользкое.
Целлофановый пакет. Пустой.
Да нет, не может быть. Не может быть…
Велимир осторожно понюхал пакет.
Да нет же, так не быва…
От пакета несло горьковатым, йодистым запахом. Его нельзя было перепутать ни с каким другим. Это был запах хрустальной гадюки.
7
Розовый жук теребил Птица за руку и нудно бормотал, что хотел бы познакомиться как можно ближе с такими прекрасными созданиями, как он и медвежонок. Рассеянно цыкнув на него, Птиц стал думать о том, что вот сидит он, Птиц, на этой самой дороге миров и вроде бы все прекрасно. Только как бы узнать, что же действительно с ними произошло. По идее, они должны были погибнуть и сейчас тихо — мирно перевариваться в животе четырехмерного акулоида, просматривая сладкие довоенные сны и напевая идиотскую песенку о том, как у Мэри был барашек, получивший эту кличку за любовь к барам и модному танцу шек.
Что за сила выдернула их из мира акулоида и вернула на дорогу? Почему это случилось? Хотя, впрочем, на дороге миров бывают вещи и более странные. Все же ему очень хотелось в этом разобраться. Может, из — за еще не потерянной надежды как — нибудь найти ответы на некоторые вопросы? Кто он такой? И зачем он? Как оказался на дороге? Куда идет? Что ищет?
Достоверно он знал только, что есть он, есть дорога и он по ней идет. Кроме того, были детские воспоминания, но с ними происходили странные вещи. Например, сейчас он знал о них только то, что они существуют, но какие они — вспомнить не мог. Когда же это произошло? Да перед самым нападением акулоида. Точно. Может быть, спасшая его сила одновременно их и прихватила? Как плату за спасение?
Он погладил ладонью голову и снова задумался…
А еще про дорогу миров говорят, будто бы по ней нельзя путешествовать больше трех лет. Якобы с теми, кто пересек трехлетний барьер, происходят ужасные вещи. Нет, это выдумка. Они с медвежонком идут по дороге больше трех лет, и до сих пор ничего страшного не случилось. Правда… А вдруг их спасла именно дорога миров? А ведь если так… То что же? Но все — таки…
Птиц разозлился.
Трусишь ты, братец. Испугался? Ну да, еще бы, такая знакомая и привычная дорога миров подкинула непонятную штуку? Что теперь делать? Сидеть и ждать у моря погоды? Не слишком ли шикарно? Дудки!
Встав, он резко взмахнул руками, да так, что от него испуганно шарахнулся пристроившийся рядом рыбокентавр. Сидевший неподалеку медвежонок оторвался от созерцания резвившихся на краю дороги хвойных лохов и бросил на него вопросительный взгляд.
— Пора! — сказал Птиц.
— Пора, — согласился с ним медвежонок и суетливо встал. Они поглядели друг другу в глаза, и Птиц со страхом понял, что медвежонок сейчас думал о том же самом, что и он.
Черт, какой в этом смысл?
Молча они пошли по дороге и почти сразу наткнулись на выворотня. Друзья остановились, не в силах оторваться от созерцания его безмятежного, абсолютно счастливого лица, пустых глаз и безостановочно двигавшейся метлы. Да уж, метлой он работал безупречно, аккуратно, сметая к краю дороги скопившийся на ней мусор. Неожиданно черты лица выворотня дрогнули. Словно плавящийся парафин, он потек вниз. Через секунду выворотень стал раза в два меньше ростом, утратил человеческие очертания, потом превратился в кучу белого, вяло шевелящегося студня.
— Ух ты! — произнес Птиц и, выдрав у себя из хвоста перышко, задумчиво его сжевал. Медвежонок же, напротив, смотрел на происходящее спокойно, будто видел подобное сотни раз.
— Видал? — возбужденно спросил Птиц, не в силах оторвать глаз от медленно исчезавшей, теперь уже небольшой белой лужицы.
— Ну конечно. — Медвежонок сел и неторопливо почесал у себя за ухом, точь — в — точь как это делают собаки. — А ты разве никогда до этого?..
Птиц отрицательно помотал головой.
— Это ты зря. — Медвежонок зевнул. — С годик назад я видел и не такое. Ты когда — нибудь о дорожных крестьянках слышал? Нет? Тогда тебе действительно повезло. Как ты думаешь, почему этих назвали выворотнями?
— Наверное, потому, что они словно бы вывернуты, словно бы постоянно смотрят внутрь себя.
— Ничего подобного. Их назвали выворотнями вот за это. Подметают, подметают, а потом как вывернутся наизнанку — и внутрь дороги. Вот они — то уж знают про нее все. Но не скажут.
— А — а — а! — протянул Птиц и опять озлился, подумав, как ему все это недоело. И дорога, и ее тайны, и вообще — все.
Ему захотелось чего — то своего: гнезда, пещеры, пристанища. Главное, чтобы он был там хозяином. Чтобы можно было вернуться и, отдыхая, знать — это твое. И вообще, плевал он с высокой колокольни. Нет у него больше охоты путешествовать. Вот только найдет подходящее местечко. Вот только найдет…
Птиц круто повернулся и пошел дальше, даже не проверив, следует ли за ним медвежонок. Сейчас было не до него. Однако чем дальше он уходил по дороге, тем лучше понимал, какими наивными мечтами были мысли о собственном доме. Ничего подобного никогда не будет. Будет дорога, ставшая для него сейчас, когда он потерял даже прошлое, всем: домом, пещерой, гнездом.
Тут он вспомнил про медвежонка и оглянулся. Тот был рядом. Наверное, он понял, что Птицу сейчас плохо, и оставил его в покое. Кстати, мудро.
Птиц улыбнулся медвежонку, а медвежонок улыбнулся Птицу, и дальше они шли уже рядом.
А дорога все тянулась вдаль, и где — то там, в бесконечной черноте, превращалась в золотистый, постепенно пропадающий волосок. Кто только по ней не шел! Мимо Птица с медвежонком то и дело пробегали ослоухие гримсы из мира, где огромное, вполнеба, солнце светит круглые сутки, шагали плоскостопные топотуны из мира, в котором настолько перепуталось прошлое и будущее, где время выкидывает поистине чудовищные штуки, куда — то спешили гоны в серо — зеленой одежде, с нашитыми на спине символами «инь» и «янь». На головах гонов задорно торчали треугольные шляпы, на боку у каждого висела здоровенная сумка из свинской кожи, украшенная замысловатым гербом.
Приятелям нужно было куда — то свернуть, выбрать подходящий мир. Впрочем, не все ли равно? Каждый мир по — своему хорош и интересен, точно так же, как и по — своему плох. Не бывает идеальных миров. А раз так, то и выбирать нечего. Сворачивай в первый же попавшийся.
Так они и сделали. Вернее говоря, это Птиц свернул в первый же попавшийся им мир, а медвежонок просто за ним последовал. Может быть, они это сделали зря. Может, нет. А может…
8
Вот это да! Да ведь подбросив гадюку, Дангнур, по идее, должен был первым делом избавиться от этого пакета. Почему же он этого не сделал? Не было времени? Хотя пакет ему могли и подбросить. Нет, вряд ли. Скорее всего это простая небрежность. Или же Дангнур был твердо уверен, что обыск в комплексе делать не будут. Почему? Может быть, он точно знал, что вслед за акцией с хрустальной гадюкой будут события, которые не оставят времени на обыск? Что же еще может стрястись?
Ладно, что будет, то будет. А пока надо отыскать самого Дангнура. В одиночку с ним не справиться. Значит, надо взять кого — то в помощь. Кого?
Он осмотрелся. Напротив Велимира сидел рыжеволосый, угрюмого вида дорожник — Нломаль. Человек надежный на сто два процента. Велимир наклонился к нему и вполголоса сказал:
— Слушай, мне пора в диспетчерскую. Проводи, есть дельце на пару минут.
Вставая, он незаметно сунул пресловутый пакет в карман.
— В обществе секретов нет, — буркнул было Нломаль, но, встретившись с Велимиром глазами и осознав, что дело нешуточное, тоже встал.
Когда они очутились в коридоре, диспетчер быстро оглянулся и вполголоса спросил у Нломаля:
— Ураганка, висевшая на спинке кресла, в котором я сидел, Дангнура?
Нломаль кивнул.
— Ну, тогда понюхай! Вот это я нашел в ее кармане.
Велимир протянул Нломалю пакет. Тот его осторожно понюхал и, ошарашенно шевельнув губами, спросил:
— Он?
— Похоже, — пожал плечами диспетчер. — Хотя… Пакет могли и подбросить. Как бы то ни было, но проверить это надо обязательно.
— Так. — Лицо Нломаля посуровело. — Мы это проверим. Сейчас. И не дай Бог…
Руки его шевельнулись, как будто он отвинчивал колпачок у невидимой фляжки.
— Где он может быть?
— Да где угодно.
— Ладно. — Нломаль огляделся. — Пошли его искать. Из комплекса по крайней мере он выйти не мог.
— Но где?
— Где — то здесь. — Нломаль все еще задумчиво оглядывался. — Только держись ко мне поближе. Этот тип из тебя играючи отбивную сделает.
Глаза Нломаля потемнели. Сам он как — то подобрался, напружинился.
— Откуда начнем? — спросил диспетчер.
— От твоей резиденции, конечно. Только потише и осторожнее. Терять ему нечего, он будет драться до последнего. Значит, от диспетчерской и по порядку, до конца коридора.
Так они и сделали. Первая справа от диспетчерской дверь вела в аварийку. Это была большая, заставленная ящиками, коробками с едой и снаряжением, комната. Тут было все, что угодно, на любой аварийный случай. От спичек до последних моделей исследовательских роботов класса «супермен». Впрочем, памятуя историю с заменой диспетчеров искусственным мозгом, этих роботов никто на дорогу так и не решился выпустить.
Осматривали в строго определенном порядке. Нломаль обшаривал помещение. Диспетчер оставался возле двери, одновременно следя за комнатой и коридором.
В аварийке Дангнура не было.
— Ничего, — пробормотал, выходя из нее, Нломаль. — Никуда он не денется.
Они зашли в комнату слева, встретившую их пустотой и пылью. Когда — то здесь была комната отдыха. Но диспетчеры почти все время сидели в диспетчерской, а дорожники предпочитали отдыхать в своей комнате. Так как она пустовала, мебель из нее постепенно вывезли. Хотели, правда, приспособить ее под что — то другое, но за недостатком времени и средств так ничего и не сделали. Конечно же, Дангнура не было и здесь.
Следующей комнатой справа был архив, заставленный огромными шкафами с документами, папками и писчими кристаллами. Выходя из нее, Нломаль криво ухмыльнулся и, бережно прикрыв дверь, разочарованно развел руками.
Они безрезультатно обследовали еще шесть комнат, и Велимир прикинул, что больше половины коридора перед дверями с цифровым замком уже пройдено. А не мог ли Дангнур уйти в другую часть комплекса? Вряд ли. Кстати, тогда его должны были видеть стоявшие на страже возле двери с цифровым замком мухобои.
Теперь перед ними была дежурка.
Открыв стеклянную дверь, Нломаль спросил у Сизоносена, не видел ли он Дангнура. Дежурный посмотрел на них пустыми, ничего не выражающими глазами и, отрицательно мотнув головой, снова уткнулся в книгу.
Необследованными оставались еще только четыре комнаты. Комната отдыха дорожников, комната тренажеров, класс теоретической подготовки и склад оружия. Вернее, даже три, так как в комнате отдыха дорожников Дангнура не было. Негусто.
Диспетчер вздохнул и потопал вслед за Нломалем в класс тренажеров. По размерам он был не меньше средней руки спортзала и состоял из множества разделенных между собой узкими дорожками квадратов со стороной метров пять. В каждом из них была воссоздана определенная ситуация. Причем очень точно и достоверно. Нерадивый ученик здесь мог даже слегка пострадать.
Все время поглядывая в коридор, Велимир видел, как Нломаль бродил от одного квадрата к другому. Вот он отошел дальше и скрылся из глаз.
Диспетчер снова выглянул в коридор. Никого.
Пожалуй, Дангнура здесь тоже нет. Кстати, он вполне мог прорваться и на дорогу миров. А там ищи его свищи.
Велимир нервно зевнул, и тут его позвал Нломаль. Идя на его голос, Велимир прошел квадрат, где ползали огромные, страшные, покрытые пластинчатой броней, вооруженные когтями и рогами ящеры. В следующем квадрате лилась лава и полыхал огонь. Потом был странный ледяной мир, в котором бродили похожие на зайцев звери с рыжей шерстью и двумя головами.
Нломаль ждал его в квадрате рукопашного боя. Двухсполовинойметровые гиганты полосовали друг друга мечами. И среди этой дикой резни, криков, стонов, свиста оружия, глухих ударов о щиты и воплей умирающих стоял Нломаль. В нерабочем состоянии все эти проекции совершенно безвредны, поэтому Нломаль не обращал внимания на происходившее вокруг него, а только рассматривал что — то возле своих ног. Подойдя и став рядом, Велимир увидел, что это тело какого — то воина.
Воина? Да не бывает воинов в костюмах дорожников. Это был Дангнур. Он лежал на боку, скрючившись в позе шестимесячного зародыша. А вокруг кипел яростный рукопашный бой.
Они стояли и молчали. Диспетчер думал о том, что наконец — то его нашли и теперь узнают все про хрустальную гадюку. А потом они, может быть, будут его судить судом дорожников. После всю эту историю можно будет забыть. Историю о том, как что — то материальное пересилило мужскую дружбу. И совершенно не важно, что было этому причиной: больная жена, угрозы, алчность или страх. Главное — все скоро кончится. И можно будет вернуться к дороге.
Кстати, а почему Дангнур лежит неподвижно? Наверное, он поджидал здесь Нломаля и, улучив момент, на него кинулся. И получил, наверное, хорошо получил. А если…
Неожиданно Нломаль нагнулся и повернул голову Дангнура так, что стал виден левый висок. Из небольшой дырочки в нем сочилась кровь.
Кто знает, был ли мир, в который они попали, именно таким, каким они его увидели? Может быть, его на самом деле и вовсе не существовало, а была лишь навеянная дорогой галлюцинация? Собственно, какая разница? Главное, они в этот мир вошли.
Он был очень странный. В такой они попадали впервые. Более всего он походил на составленную из других миров мозаику. Вернее, даже не так. Не мозаику, а лабиринт, в котором каждый мир был лишь коробочкой, в которой имелся еще один мир, а в том — другой, и так далее… до бесконечности…
9
Возвратиться назад они уже не могли, потому что их подхватило и понесло по воздуху, метрах в двух от поверхности через лиловый, грустный мир, где шел осенний, тусклый и безнадежный, как рассказы старика, дождь, падающий на заросли водянистой, блеклой растительности. Не зная, что это лишь первый мир и будут другие, Птиц и медвежонок затосковали. Он им совсем не понравился. В нем можно было получить насморк и, может быть, даже покрыться фиолетовой плесенью. А еще должны были водиться пиявки.
Бр — р — р — р…
Но тут первый мир кончился, и яркое солнце ударило им в глаза. Во втором мире было жарко. От шерсти медвежонка и перьев Птица сейчас же пошел пар. Далеко он, правда, не ушел, сказался застарелый ревматизм, и ему пришлось клубиться вокруг медвежонка и Птица. Что ж, для начала он организовал два клуба: «Клуб имени медвежонка» и «Клуб отчества Птица». Дальше — больше. Через пятнадцать минут пар создал этих клубов уже десятка три или четыре. Самый последний назывался «Клуб вечной и чистой любви медвежонка к эвкалиптовым листьям». Но тут солнце пригрело посильнее, и пар исчез. Впрочем, он всегда такой: чуть что — и исчезает.
Из — за этого пара Птиц и медвежонок даже не успели толком рассмотреть тот мир, через который их несло, но это было совершенно не важно. Их сейчас же закинуло в третий, сверкающий и переливающийся всеми национальными цветами мир, встретивший их заздравными тостами, обниманиями, поцелуями, танками, шампанским, саперными лопатками, фруктами, густыми бровями, полным соединением и полным отсоединением, выстрелами из — за угла, многотысячными митингами и черт знает чем еще. В этом мире Птиц получил палкой по ноге, а медвежонок — медаль «За успешное сворачивание межнациональной розни вручную». В этом мире они могли еще много чего получить, но тут их вынесло в следующий.
Птиц подумал, что все это неспроста. Не бывает миров, в которых за здорово живешь носит по воздуху. А еще он подумал, что это, очевидно, новые штучки дороги. Вот только зачем все это? Может быть, она им хочет что — то показать? Что?
А их несло уже через неизвестно какой по счету мир… Их? Птиц вдруг понял, что медвежонка рядом нет. Куда же он делся? Может быть, его оттащило в сторону? Надо было что — то предпринять, но Птиц никак не мог придумать, что именно, и вообще в голове у него слегка гудело, тело было странно вялым и непослушным. Делать что — либо расхотелось.
Его несло. В очередном мире он увидел, как зашивается с металлом директор какого — то предприятия. Несмотря на большой опыт в этом деле, стежки у него получались кривые, и это было не совсем хорошо. Металл представлял собой огромную железную балку, не без самодовольства вертевшую в разные стороны и выставлявшую на всеобщее обозрение табличку «За меня гибнут люди».
Вокруг директора и балки стояла толпа молча наблюдавших за тем, как директор зашивается, до ужаса худых существ. Кто они такие, Птиц не понял. В конце концов это было не так уж и важно, потому что он влетел в следующий мир, потом еще в один, потом… Он погружался в эти миры, как ложка в сахарный сироп. Они мелькали и проносились мимо. Миры с двумя солнцами и миры с тремя лунами, миры без солнца и луны, погруженные в первобытную тьму, где на холодных, пронизываемых ветром равнинах трубили мамонты и ревели саблезубые тигры. Миры ядерных взрывов и миры жизни, покрытые копошащейся, растущей, хватающей и умирающей зеленой броней. Миры…
Птицу уже давно надоело смотреть по сторонам. Глаза его сами собой закрывались, а миры складывались в его голове в детскую считалочку, на каждое слово которой он проскакивал по одному:
— Эники — безбрежная вода. Беники — обжигающий холод. Чукете — разинутая зубастая пасть. Мэ — мертвая бабочка. Абуль — протяжный боевой крик. Фабуль — белоснежная, как кусок сахара, мечеть. Домине — голубой шарф и длинные волосы. Экс — скамейка. Пэкс — дракон. Пулю — гадюка. Пукс — песок.
Пауль.
Он остановился и медленно — медленно, словно просыпаясь от долгого сна, огляделся по сторонам.
Перед ним был мир, к которому он шел всю жизнь, о котором, еще не зная, как он выглядит, мечтал. Мир широких долин и тихих, задумчивых, извилистых речушек. Мир сонных рощиц. Мир солнечных, пахнущих полднем и грибами полян, мир гигантских степных трав. Но самое главное — это был мир свежего ветра и крыльев.
Да, это был он. Мир рвущих воздух крыльев, больших и малых птиц, паривших у самой земли и выше, и еще выше, в бездонном поднебесье.
Птиц стоял посреди большой поляны, закинув голову вверх и жадно раскрыв клюв. Он смотрел. И ничего больше ему не хотелось. Он был счастлив тем, что этот мир оказался существующим. И поначалу этого хватало. Но потом внутри у Птица появилась уверенность, что вот сейчас, именно сейчас, удастся то, ради чего он искал этот мир.
С трудом передвигая длинные мозолистые лапы, он сделал пару шагов назад, а когда места для разбега оказалось достаточно, широко раскинул руки и поначалу неуклюже, а потом все быстрее побежал, чувствуя, как под его руками бьется ветер. Он бежал и верил, что еще немного, вот у того конца поляны случится чудо. Руки превратятся в крылья, и он взлетит. Высоко — высоко. Под самое небо. Вот сейчас.
Дудки!
Что — то невидимое мягко взяло его за плечи и со звонким чмоканьем, как пробку из бутылки с шампанским, выдернуло обратно на дорогу миров…
10
— Вот так, — сказал Нломаль.
Выпрямившись, он скрестил руки на груди и стал насвистывать какой — то легкомысленный мотивчик.
— А пистолет? — спросил диспетчер.
— Какой пистолет? — пожал плечами Нломаль. — В левый висок стреляют только левши. А он, насколько я знаю, левшой не был.
Они помолчали.
Чернобородый воин в сверкающих латах, пройдя Велимира насквозь, радостно хохоча, вонзил призрачный меч в грудь Нломаля. Послышалось негромкое жужжание, и в воздухе появилась надпись «Вы проиграли».
Велимир закурил и подумал о том, что они, похоже, действительно проиграли. Кому? Кто такие эти пистолетчики? Люди в мундирах и с оружием? Вообще — то, чтобы понять случившееся здесь, их вовсе не обязательно знать. Очевидно, у кого — то из их высших бонз лопнуло в конце концов терпение и они перешли к реальным действиям. А это значит — они теперь способны на все, что угодно. Хрустальная гадюка — лишь начало. Будет и хуже. Наверняка сейчас уже куда надо представили доклад, где сказано, что этим высоколобым ни в коем случае нельзя доверять такую важную вещь, как комплекс. У них там свободно ползают по коридорам хрустальные гадюки. А до президентского дворца, между прочим, рукой подать! И вообще, вся эта расхлябанность может кончиться военным вторжением.
Что такое комплекс? Окно в бесконечное множество миров. Не может быть, чтобы оттуда, с дороги, не попытались на нас напасть. А ведь сделать это проще пареной репы. Кинуть подразделение десантников, и они вырежут этих ученых клопов в течение двух секунд. Через полчаса вражеская армия захватит президентский дворец, и пошло — поехало. А вот если на пути проклятых интервентов встанут наши доблестные пистолетчики…
Нет, положительно, такая вещь, как дорога миров, должна находиться в надежных руках…
Мы — то уж порядок наведем. И, кстати, исследуя дорогу, повысим обороноспособность страны. А то она последнее время что — то подгуляла. Того и гляди окажемся голыми и безоружными перед превосходящими силами противника. Вот соседи, например, новую бомбу придумали, другие создали такое, что и говорить страшно, а мы скоро будем на последнем месте по вооружению. Когда же на нас нападут, куда вы кинетесь? Конечно, к нам. Защитите! А защищать — то и нечем! Потому что мы, пистолетчики, вовремя не получили дорогу миров, на которой эти недоумки ученые сейчас занимаются саботажем и очковтирательством…
Велимир потушил окурок о подошву и, отбросив его в сторону, задумался.
Надпись «Вы проиграли» над его головой погасла, а в противоположном углу квадрата появилась другая — «Так вы будете играть или нет?».
— Будем, — сказал диспетчер. — Обязательно будем.
— Что? — удивился Нломаль.
— Ничего — ничего, — задумчиво сказал Велимир и вдруг спросил: — После того как Дангнур вышел из комнаты отдыха, кто — нибудь из нее отлучался?
— Никто, — подумав, ответил Нломаль.
Получается, застреливший Дангнура не был дорожником. А кем… человек, вооруженный пистолетом?.. Мухобой? Нет, мухобоев перед заступлением на пост тщательно проверяют. Таким образом, пистолет не пронесешь. Если только мухобои и их начальство не в сговоре. Нет, это невозможно. По идее, в такую операцию должно быть задействовано не более двух исполнителей. Если привлечь мухобоев, число посвященных в нее увеличится. Тем самым опасность, что кто — то проговорится, станет больше.
Начнем сначала. Исполнителей должно быть не более двух человек. Один дорожник и один… Кто? Как его найти и «расколоть»? Тогда все еще можно исправить. С чего начать?.. Не дорожник и не мухобой… Стоп, есть такой человек! Есть!
— Пошли! — крикнул Велимир и бросился к выходу из класса тренажеров…
Дернув стеклянную дверь, Нломаль ворвался в дежурку. Велимир следовал за ним по пятам. А в дежурке все было как обычно. Горел ровный, успокаивающий свет, и Сизоносен сидел все так же, спиной к ним.
— А ну — ка… — шагнув к креслу, схватил дежурного за плечо Нломаль. Он был страшен в этот момент. Но больше ничего сказать не успел, потому что Сизоносен медленно — медленно стал валиться вперед. По странному совпадению, упав на пол, он застыл в позе эмбриона.
Велимир почему — то подумал, что жизнь — безжалостная штука. Может, и правда существует рок, судьба? И если бы не повезло мне, я мог бы оказаться на его месте, а он на моем?
Нломаль перевернул Сизоносена на спину и, скривившись, некоторое время его рассматривал. Потом сказал:
— Медленно действующий яд. Гады, как они все рассчитали.
— Точнее не бывает. Теперь у нас нет никаких доказательств. Профессионалы.
— И что же делать? — растерянно спросил Велимир.
— Что? — Нломаль пожал плечами. — Ждать. Я думаю, через пару дней мы станем безработными. А жаль. Мне эта работа нравилась.
Он взял с подлокотника кресла книжку, которую читал Сизоносен, не без иронии посмотрел на ее обложку и положил на место.
— Пойдем, надо рассказать нашим. А потом сообщить верховному друиду.
— Пойдем, — согласился с ним диспетчер. — Надо всех предупредить. Эти типы таких штучек могут приготовить гору и маленькую тележку. Судя по всему, фантазия у них богатая.
Они вышли в пустой коридор. Вообще, казалось, что комплекс вымер, и даже роботы — уборщики не сновали под ногами, охотясь за невидимым для людей, но заметным для них микромусором. Впрочем, Велимир припомнил, что в случае тревоги они автоматически отключаются. Значит, включить их забыли.
Они вернулись в комнату отдыха дорожников, и, пока Нломаль рассказывал про Дангнура и Сизоносена, Велимир опустился в ближайшее кресло и закрыл глаза.
Вот и все. Вот и доигрались. И скоро он останется без работы. Он вообще сплошной «без»: без семьи, без друзей, без личной жизни, а теперь еще и без работы. Нет, куда — нибудь он устроится, это точно. Только дороги у него больше не будет. А потом пройдет время, и он станет обыкновенным старпером (старым передовиком), и все «без» будут при нем, может, даже кое — какие прибавятся. И ему останется только по вечерам смотреть телевизор, пить чай, шататься по кабакам и рассказывать всяким пьянчужкам, шамкая беззубым ртом и обливаясь пьяными слезами, про свою никчемную жизнь. И широкоплечие парни с ледяными глазами в угоду приличным посетителям будут вышвыривать его на улицу, в грязь.
Да, перспективы радужные.
В конце концов, что такое дорога? Ненасытное чудовище, во имя какого — то абстрактного знания забирающее жизни таких славных парней, как Нломаль. Стоит ли ей посвящать жизнь? Может, лучше заняться чем — то более понятным? Чтобы все было, как у людей. Теплая, сонная, такая милая по утрам жена, нормальная работа, вечер, дети, которых надо вывести в люди, а потом баю — баю… И все путем, этак ладненько, чинно, не хуже, чем у других. Зато — обеспеченная, спокойная старость. Стоит ли менять это на дорогу? Нет, не так. Равняется ли это дороге, в придачу с твоей грязной, прокуренной, захламленной холостяцкой конурой?
Додумать он не успел. Хлопнула дверь.
Велимир поднял глаза и увидел стоящего возле нее верховного друида. Лицо его было угрюмо, волосы на голове стояли торчком, ослабленный галстук болтался, как овечий хвост. Как — то странно дернув плечом, он бухнулся на ближайший диванчик и обвел дорожников тяжелым, немигающим взглядом.
— Что случилось? — в полной тишине спросил Нломаль.
— Все, — глухим голосом сказал Слав Скалевский, верховный друид, почетный исследователь высшей степени, штабс — секретарь президентского научного общества, лауреат черт знает скольких премий, ученый с мировым именем. — Все пошло прахом…
11
Что это было? Сон, галлюцинации, временное помрачение рассудка? Вряд ли этот мир был реальностью. Скорее всего очередные козни дороги миров.
Птиц посмотрел по сторонам. Он сидел на том же самом месте, с которого они начали путешествие в многослойный мир. Вот и его окошечко виднеется совсем рядом. Его ли?
Сзади слышались странные звуки. Оглянувшись, Птиц увидел сидевшего рядом медвежонка. Тот размеренно мотал круглой башкой и монотонно бубнил, покачиваясь из стороны в сторону:
— О, эвкалипт! О, сладкие, сладкие эвкалиптовые листья! О, чудесные, восхитительные побеги! Неужели, неужели никогда я вас больше не увижу, не почувствую ваш запах, не узнаю вкус?! О! Это невыносимо!..
Птиц уныло вздохнул и, почистив клюв о перья, стал думать о дороге и о многослойном мире, а также о том, что его в действительности не существует. А еще Птиц никак не мог понять, зачем дороге понадобилось подсовывать им эту галлюцинацию. Может быть, зря он у них слопал половину священного памятника? Правда, памятник был сложен из какого — то необычайно вкусного кирпича. Кто тут удержится? А еще он вспоминал миры пятнистых сирен, гигантских пауков, разумных этажерок и этажерочных разумов.
Нет, все это чепуха. Главное то, что теперь он все равно будет искать мир крыльев и найдет, несмотря на все штучки дороги. А медвежонок, конечно же, не откажется от своего мира эвкалиптов.
Ему вдруг вспомнилось детство. Хотя воспоминания были недостоверные, словно кто — то назойливо нашептывал их на ухо. Бороться с ними у Птица уже не было сил, и, подчинившись, он вспомнил мир серых скал и опасного леса. Мир, где каждую секунду можно погибнуть, где постоянно надо быть начеку. А еще все его родственники и соплеменники имели крылья, пользоваться которыми боялись. Он вспомнил, как ночью его отец стоял на краю ветки и мучительно боролся со страхом, пытаясь заставить себя полететь. Как, наконец, хлебнув пьянящего сока гигантской акации, он оторвался от ветки и взлетел, стараясь хлопать крыльями как можно тише. И минуту спустя, сделав маленький круг, он снова сидел на спасительной ветке, где собрались родственники и друзья. Они хотели поздравить героя с совершенным подвигом. А отец дрожал, но не от радости полета, а от пережитого страха. Но все же оправился и в ответ на похвалы и славословия стал говорить, что в любой момент готов полететь опять. Вот только не сейчас, когда — нибудь…
Самое странное, что ему, бескрылому уроду, по идее, должно было быть в этом мире легче. Ведь он изначально не умел летать. Как бы не так! Слишком он не походил на других. Его травили за отсутствие крыльев! У других — то они были. И не важно, что они боялись ими пользоваться…
Травля длилась до тех пор, пока он не излупил очередного своего преследователя как сидорову козу. Вот этими самыми руками, которые все считали уродством. Тогда они испугались. Его объявили преступником, хулиганом, и ему пришлось бежать на дорогу миров..
Он отвлекся от воспоминаний. Нет, что — то было в них фальшивое, неестественное, словно они были упаковкой, в которой скрывались настоящие воспоминания, как — то связанные с двумя словами: комплекс и дорожник. Правда, значения этих слов Птиц не знал.
Он так резко повернулся к медвежонку, что даже напугал проходившее мимо сухое дерево, которое уронило с верхушки старое воронье гнездо и в ужасе убежало. Гнездо упало на медвежонка. Некоторое время ничего не происходило. Потом куча старых веточек, листьев и земли зашевелилась.
— Так, — сказал медвежонок, высовывая из нее мордочку. — Теперь, значит, мою голову приспособили под это?
Он с шумом встал и отряхнулся. Рассеянно поглядел вслед убегавшему дереву.
— Пойдем? — спросил Птиц.
— Хорошо, — согласился медвежонок.
Они пошли. Вдруг им стало весело. Медвежонок даже затянул старинную походную песню:
Бей, барабан, громче шах. Врагов ураган втопчем в прах!Проходя мимо окна, в котором должен был быть многослойный мир, Птиц заглянул. Ну, конечно же, другой мир. Так он и знал.
На этом участке дороги окна встречались редко. Следующее было далеко, километрах в двух. Но что такое два километра для бывалых путешественников?
Они шагали и шагали, иногда от избытка чувств даже подпрыгивая. Немного погодя их остановила полутораметровая мышь, спросившая, не видели ли они мир, в котором все из колбасы и сыра. Птиц с сожалением сказал, что такой мир им не встречался, но пусть она не расстраивается, так как дорога длинная, а на ней чего только не бывает. Мышь заметно огорчилась и сейчас же побегла прочь. Кстати, «чь» загордилось, сообразив, что про него бегают гигантские мыши. Оно, конечно же, надулось и загородило двум друзьям дорогу. С другой стороны к нему подползали два гузяблика. «Чь» этим воспользовалось и попыталось их подбить на сотрудничество. Однако, увидев, как оно вытаскивает молоток и гвозди для подбивания, гузяблики кинулись наутек. Сотрудничество разочарованно вздохнуло и растворилось.
Тогда «чь» кинулось на Птица с медвежонком. Вообще — то зря. Медвежонок сейчас же скрутил его приемом «двойной нельсон». После этого друзья стали соображать, что с таким «сокровищем» делать. И придумали.
Птиц поймал пробегавшего мимо бамбучника и приготовился использовать его как самочинный аппарат. Медвежонок тем временем добавил в «чь» звездного эфира. С помощью бамбучника они перегнали получившееся в чифирь, который сейчас же тайком вылакал сам бамбучник. От этого он радостно позеленел, встрепенулся и, дружелюбно ткнув Птица в живот прямой, твердой, как слоновая кость, веткой, стал танцевать старинный танец «Крокодил пытается рассмотреть свой хвост», сменившийся танцем «Крокодил чешет затылок». Но самым лучшим был третий танец, называвшийся «Крокодил играет в ленту Мебиуса».
Бамбучник настолько разошелся, что вскочил на спину медленно ползущего мимо бронтозавра, который сейчас же небрежным щелчком хвоста свалил его на дорогу.
Вскочив, бамбучник страшно разозлился, закричал, что переломает этой твари все конечности, и, не переставая вопить, кинулся в погоню. Обернувшись и увидев своего преследователя, бронтозавр, очевидно, струхнул и побежал. Под тяжестью его туши по дороге миров заходили волны. Птица и медвежонка несколько раз ощутимо подкинуло.
Довольные шуткой, которую откололи, они весело посмеялись и тронулись дальше. До ближайшего окна оставалось меньше километра, но это не имело никакого значения.
Птиц тиснул медвежонка локтем в бок и закричал:
— Йо — хо — хо!
Медвежонок заулюлюкал. Они подпрыгнули на дороге, как на гигантском батуте. Дорога спружинила и швырнула их вперед. Вперед!
Они брели все дальше и дальше, подпрыгивая, издавая нечленораздельные звуки, с удовольствием распугивая стайки ненужных циркуляров, циркулировавших по дороге туда и обратно в поисках отбросов, которыми они, собственно, питались.
Потом им встретилась группа военных, стоявших возле ржавого танка и озабоченно оглядывавшихся по сторонам. Один из солдат неуверенно потребовал сказать пароль.
Птиц засмеялся и, ловко проскочив между двумя офицерами, побежал дальше, а медвежонок свернулся в тугой мохнатый шарик и прокатился под днищем танка. Военные что — то кричали им вслед, но друзьям было уже не до этого. Близко, рукой подать, светилось окно, и в него надо было обязательно заглянуть.
Лапы у медвежонка были короткие, не то что у Птица. Поэтому к окну Птиц прибежал первым. Оглянувшись на медвежонка, он насмешливо помахал ему рукой и бросился в окно, но, наткнувшись на невидимый барьер, тотчас же и вылетел обратно…
12
Скалевский нервно провел рукой по лицу, словно стирая с него невидимую паутину. Секунду помедлив, он вытащил из кармана сигару и закурил. Его всегда спокойное, несколько полноватое лицо сейчас было бледнее обычного.
— Что случилось? — спросил дорожник по имени Коррек.
Верховный друид выдохнул идеальное колечко дыма и стал смотреть, как оно медленно расплывается в воздухе. Вот от него осталось только сизое облачко. Тогда Скалевский сказал:
— Час назад, направлявшийся в Тарзанию с дружественным визитом, президент Тирен Бар погиб в авиакатастрофе. Причины выясняются.
Кто — то удивленно присвистнул.
Скалевский выпустил очередное облачко дыма и продолжал:
— Совершенно понятно, что следующим нашим президентом будет Сильвер Щерб, человек прогрессивных взглядов. Учитывая международную обстановку и ситуацию в стране, к исполнению президентских обязанностей он приступит с завтрашнего дня.
— А что же тут плохого?
— То, что комплекс пистолетчикам он не отдаст. И они это хорошо понимают. Таким образом, у них осталось чуть меньше суток на то, чтобы завладеть комплексом и поставить нового президента перед уже свершившимся фактом.
— Но как это можно сделать? — удивился высокий чернобородый дорожник Эллиот.
— Как угодно, — пожал плечами верховный друид. — Они могут, например, инсценировать вторжение с дороги миров. Причем сделают это убедительно. Собственно говоря, ничего трудного тут нет. Захватить комплекс. Пострелять внутри. Разложить по коридорам несколько убитых на дороге внеземлян, расправиться с нами — и дело в шляпе. В общем, операция несложная, но эффективная.
Насколько я знаю пистолетчиков, они это сделают. Вообще, ситуация интересная. Завтра комплексу ничего угрожать не будет. Вот только как до этого дожить? Кроме того, совершенно ясно, что происшествие с хрустальной гадюкой — тщательно подготовленная акция. Новый президент будет настаивать на расследовании, скорее всего с привлечением иностранных специалистов, которые вполне могут разобраться что к чему. Пистолетчики теперь, когда ситуация изменилась, кровно заинтересованы в забвении этого дела. Но как это сделать? Конечно же, получить в собственность комплекс. Это еще более повышает шанс того, что на нас в ближайшие часы нападут.
Некоторое время в комнате была тишина. Все молча переваривали сказанное Скалевским. Сам же он, закинув руки за голову, неожиданно продекламировал:
Молодой джентльмен из Бомбея влез на пальму, летать не умея. С криком бросившись вниз, задавил десять крыс Молодой хулиган из Бомбея.Это у него было такое хобби. Время от времени он сочинял лимерики и к месту и не к месту их читал.
Тут Нломаль вздохнул и стал докладывать верховному друиду о случившемся с Сизоносеном и Дангнуром. А тем временем с Велимиром что — то происходило. Окружающий мир словно отстранился, стал полуреальным. Диспетчеру почему — то было на это совершенно наплевать. Он думал о своем. О том, как они, люди комплекса, боролись за знания и верили, что кому — то это нужно. А потом оказалось, что всем на это начхать. Им казалось — знания помогут окружающему миру, простым людям, даже и не слышавшим, быть может, про дорогу. Не нужны им знания. Хлеб им нужен, бензин, мясо, а знания — нет. На хлеб их не намажешь, на стенку не повесишь. А принесут ли они благие плоды, еще бабушка надвое сказала. Хотя, если у ученых есть такое желание, пусть они занимаются своими делами, исследуют дорогу или еще чего там, лишь бы не мешали, не приставали… До тех пор, пока эта дорога не понадобится…
И вот когда этим людям из большого мира понадобилась дорога — на их пути не становись. Сметут. Кто — то в расшитом золотом мундире ткнет пальцем в один из разработанных специалистами планов, и дело сделано.
Господи, да ведь это же так просто! Наметить двух нужных людей, взять их за горло, и все. Главное — действовать спокойно, неторопливо, в полной уверенности, что осечки быть не может. И действительно, осечки не было! Все прошло без сучка без задоринки, а исполнителей уничтожили, как ненужный мусор. Браво!
Самое жуткое в этой системе то, что в ней каждый человек лишь фигура на доске. Поиграли, а когда нужно, сняли с доски и выбросили. Свинство!
Диспетчер коротко вздохнул и закурил. Он видел, как спорили дорожники, как им отвечал Скалевский. Они обсуждали, планировали, но диспетчер знал, что это ни к чему. Против лома нет приема. Если раньше с ними поигрывали, то сейчас взялись по — настоящему. И остается только искать пути отступления получше.
Его вдруг охватила бессильная ярость.
А как же дорога? Тысячи расположенных на ней миров? Кстати, если такое происходит у нас, то почему этого не может быть в других мирах дороги? Почему она до сих пор не захвачена военными? В каждом мире их достаточно. Ан нет. Значит, в дороге есть что — то, мешающее ее захвату. Что это такое? И не самое ли время ему сработать?
У него внутри появилось странное, ранее не испытанное ощущение натянутой нити, каким — то образом связанной с дорогой. Она натянулась, и словно бы по ней пробежал сигнал, почти тотчас же исчезнувший. Можно было подумать, что все это Велимиру показалось, если бы через минуту не пришел ответ. Что — то наподобие сгустка энергии проскользнуло в его подсознание и там притаилось.
И тогда диспетчер успокоился. Он даже откинулся в кресле и снова вернулся в реальный мир, стал понимать происходящее вокруг, почувствовал запах сигарного дыма и услышал торопливый волнующийся голос Нломаля.
— Разоружить мухобоев и к чертовой матери из комплекса. Нечего им тут делать. Двух человек в радиоцентр, чтобы они его держали зубами и ногтями. Как только на нас нападут, они открытым текстом передадут об этом хоть всему миру. Лишь бы не успели заглушить передачу. Ну как? По — моему, это единственный выход.
Ого, да они тут зря времени не теряют!
Скалевский скрипнул диваном и стряхнул пепел в небольшую металлическую пепельницу. В этот момент заговорил Эллиот:
— Все это так. Но, разоружив мухобоев, мы сыграем противнику на руку. В конце концов, мухобои должны защищать комплекс.
— Да какие они, к черту, защитники. От них толку, как от козла молока! — горячился Нломаль.
— Слушайте, — сказал круглолицый, похожий на шаловливого амура Дрокель. — А ведь у верховного друида в кабинете есть прямой телефон к президенту. Достаточно снять трубку, рассказать все первому же попавшемуся секретарю президента и попросить принять меры.
— Не работает. — Верховный друид махнул рукой. — Полчаса назад мне позвонили и сообщили, что телефон из — за повреждения кабеля временно отключен. Исправят завтра.
— Да, — произнес Нломаль. — Значит, они уже действуют. И нападение будет. Тогда так — сейчас идем в оружейный склад. Потом двое наших объясняют мухобоям ситуацию, и пусть те катятся с богом. После чего эти двое остаются вести наблюдение. При малейшей опасности они скрываются в комплексе и баррикадируют двери. На счастье, окон здесь нет. Может быть, до завтра продержимся. Пошли, времени совсем не осталось.
— Ну уж нет. — Скалевский стоял у двери. Сигара в его руке дымилась, как только что выстреливший дуэльный пистолет. — Теперь послушайте меня. Я знаю, что вы ребята бедовые и в других мирах повидали такого, что другому на всю жизнь будет много. И все — то вы умеете. Но вас лишь пятнадцать, а их может быть сколько угодно. Пистолетчикам надо до завтра во что бы то ни стало захватить комплекс, и, будьте уверены, они это сделают. Они кинут против нас полторы сотни зеленоберетчиков, три, столько, сколько потребуется, и втопчут нас в грязь.
Не спасется никто. А проникнуть в комплекс с их техникой — сущие пустяки. Двери их не остановят, а потом они пожгут нас огнеметами, как крыс. Поэтому сейчас вы тихо и незаметно покинете комплекс, в котором останемся мы с диспетчером.
Он приятельски улыбнулся Велимиру и продолжил:
— Да, да, именно мы. По закону мы не имеем права покидать свои посты. А вы имеете. Я могу вас своей властью отпустить. Ну и уходите. Я думаю, с вашим опытом до завтрашнего дня вас никто не найдет. А завтра, если что — то с нами произойдет, поднимайте шум. Кстати, этим вы можете спасти все. Увидев, что пятнадцать человек ускользнули, пистолетчики вряд ли решатся на задуманную операцию. А мы с диспетчером не окажем им никакого сопротивления. Поймите, легче умереть героями, гораздо труднее сделать нужное дело.
Теперь голос у него был совершенно официальный:
— Итак, данной мне властью я приказываю вам покинуть комплекс немедленно. Уходите!
Скалевский снова затянулся сигарой и весело подмигнул Велимиру. Но тут вскочил Нломаль. Лицо у него было красное, а глаза лихорадочно блестели.
— Ребята, да что же это делается? Да ведь это же дезертирство. Мы уходим и оставляем за себя двух безоружных. Да пистолетчики шлепнут вас, не задумываясь. Нет, сейчас мы идем…
— Прошу прощения, но никуда вы сейчас не пойдете! — послышался грубоватый, уверенный голос.
Наступила полная тишина, и тут все увидели, что на пороге комнаты отдыха дорожников стоит высокий, широкоплечий тип в маскхалате. Глаза у него были словно бы подернутые льдом. Глаза убийцы. В руках он держал автомат, ствол которого глядел в живот Скалевскому.
13
— Теперь мы умрем? — спросил медвежонок.
Птиц ничего не ответил.
Они сидели посреди пустой дороги миров, спина к спине.
— Но почему? — спросил медвежонок.
Птиц даже не шевельнулся. Глаза его были полузакрыты. Он думал о том, что вот все и кончилось. А им — то казалось — это навсегда. Карнавал. Праздник жизни. Бесконечные миры. А оказывается — нет. Оказывается, есть срок, дольше которого находиться на дороге нельзя. Три года — и расплата. За веселье, за миры, и пружинящее золотистое полотнище под ногами, и встречавшиеся на пути невероятные создания. И даже за мир крыльев.
Вспомнив о нем, Птиц затосковал. Мир крыльев! Он так его и не нашел. А для медвежонка где — то есть мир эвкалиптов, мир сочных эвкалиптовых листьев. Но все же крылья — лучше. И свежий ветер высоты.
А теперь за все это надо платить, даже за мечту. Может быть, как раз за нее и идет основная расплата? Сколько же она может стоить? Сколько стоит мечта? Жизнь?
— Может, попробовать пройти дальше? — спросил медвежонок и даже попытался привстать. — Может, это нам просто попался участок с закрытыми окнами?
Птиц покачал головой.
Какой, к черту, участок? Нет, это система, и раз уж в нее попал — извольте бриться. Безудержная ярость поднималась в нем.
— Что, стерва, довольна? — спросил он у дороги и долбанул ее клювом.
Дорога ощутимо дернулась и даже, кажется, вскрикнула.
— Вали ее! — радостно закричал Птиц и заработал клювом, как дятел.
Дорога взвыла.
Тут медвежонок оскалился и вонзил свои длинные когти в дорогу, да так умело, что она охнула.
То — то они ей и задали! Птиц долбил и долбил, отчаянно, позабыв обо всем, с единственным желанием причинить как можно большую боль этой противной дороге, осмелившейся заманить их в ловушку. Рядом рычал и пыхтел отчаянно работавший обеими лапами медвежонок. А дорога ходила ходуном, тряслась мелкой дрожью, раскачивалась, словно гигантский висячий мост.
— Поддается, поддается, — радостно говорил медвежонок.
— Ага, ага, ага, — вторил ему, в такт ударам, Птиц.
А дорога охала, стонала, верещала и тихонько свистела.
Через полчаса они наконец выбились из сил и остановились.
— А здорово мы ее? — спросил медвежонок.
— Здорово, — согласился с ним Птиц и вдруг замер, разглядывая ставшее вдруг гладким и ровным полотно дороги. С него исчезли следы клюва Птица и следы когтей медвежонка. Оно снова было гладким и ровным.
— Так, — сказал Птиц и лег на дорогу. Некоторое время он смотрел, как по мордочке медвежонка текут слезы, а потом закрыл глаза и попытался уснуть.
Он лежал на дороге, вслушиваясь в то, как возится, устраивается и никак не может себе найти удобной позы медвежонок, и думал о том, что дорога — обыкновенная росянка. Она раскинула свои щупальца на многие миры и ждет добычу. Только реакция у нее замедленная. Для того, чтобы схватить дичь, ей нужно три года. И вот они попались.
Что — то слегка коснулось его снизу, словно пробуя на вкус, лизнуло шершавым, любопытным языком и сейчас же отпрянуло прочь.
— Нет, — крикнул Птиц. — Нет, не получишь!
Он вскочил, чувствуя странную раздвоенность, словно бы часть его так и осталась, постепенно истаивая и всасываясь в дорогу.
Нет, не будет он лежать, ожидая своей участи. Надо бороться!
Птиц растормошил медвежонка, и, повернувшись, они побежали. Куда — неизвестно. Лишь бы не стоять на месте, лишь бы не ждать то, что подкрадывалось к ним снизу и пробовало их, как сладкую утреннюю булочку.
Дыхание рвалось у них из легких, лапы отказывались служить. Мимо мелькали закрытые и недосягаемые окошки миров. А они болтали, надеясь, что рано или поздно им представится случай вырваться из ловушки.
— Нет, — скрежетал клювом Птиц. — Врешь, не выйдет.
Мимо проносились окна миров, и на бегу Птиц уже совершенно от отчаяния прыгнул в одно из них, хорошо понимая, что оно должно быть закрыто. Каково же было его удивление, когда окно его пропустило. Медвежонок метнулся за ним, и тут их опять подхватило, потащило вперед, навстречу все открывавшимся мирам. Потом их разделило, но Птицу было уже все равно. Его несло. Время странно сжалось и, помножившись на пройденные миры, сократилось, сместилось, затаиваясь тугими петлями, на которых так приятно было скакать, как на американских горках.
Под влиянием этого Птиц тоже изменялся, жадно разглядывая открывавшиеся по сторонам чудеса и одновременно понимая, что на самом деле он остался лежать на дороге и проплывавшие мимо миры не существуют. Они мешали ему осознать случившееся с ним, почувствовать, как дорога то всасывает его в себя, то выпускает на поверхность, ощутить в руках метлу и собственные, повернутые внутрь глаза…
14
Опоздали. Черт, дорожники не вооружены. А коридор наверняка полон зеленоберетчиками. Значит, пробиться к складу оружия шансов нет никаких. Кроме того, пистолетчики только и ждут повода начать стрельбу. Но одно дело — убивать нападающего противника, другое — взять и расстрелять безоружных, несопротивляющихся. Да, единственный выход — сдаться.
А пистолетчик, очень довольный произведенным эффектом, сказал:
— Вот так — то. Я вижу, вы люди разумные и не будете понапрасну подвергать свою жизнь опасности. Информирую: есть приказ при малейшем неподчинении стрелять. А теперь марш в коридор. Первым выходит верховный друид. Руки за голову. Как говорится: шаг вправо, шаг влево — побег, прыжок вверх — провокация.
Он даже улыбнулся. Еще бы, все так удачно получилось.
Велимир никак не мог сосредоточиться, чтобы прощупать мысли этого зеленоберетчика. Ничего, немного погодя он все же это сделает.
— Ну, что вы такие нерешительные, — усмехнулся зеленоберетчик. — Руки за голову и по одному. Диспетчер последним. Кстати, обмануть меня и не пытайтесь. Мне показывали фотографии, я знаю, кто из вас кто. А теперь выходите. Живо, живо. Интервал три метра.
Он взмахнул автоматом.
Верховный друид смерил его угрюмым взглядом и, закинув руки за голову, шагнул в коридор. Лицо у него было серое, усталое. За ним потянулись дорожники. Через пару минут последний из них вышел в коридор, и Велимир, тяжело вздохнув, направился к пистолетчику. Однако, поравнявшись с ним и прочитав его мысли, вздрогнул.
Тот совершенно спокойно думал о том, что как только дорожники минуют дверь с цифровым замком, их начнут расстреливать. А потом тела уложат в нужные позы и сунут в руки оружие. Даже убитые мухобои пойдут в дело. Вот такой у пистолетчиков был план. И он почти удался. Хотя можно еще что — то сделать…
Он неожиданности Велимир задержался в мозгу зеленоберетчика на лишних полсекунды, и тот что — то почувствовал. Ствол автомата стал медленно подниматься…
Как бы не так!
Совершенно неожиданно для себя диспетчер пнул офицера в болезненное для любого мужчины место, потом добавил ему правой в челюсть и тут же левой рукой выхватил автомат. Никто не успел еще ничего сообразить, а он уже полоснул очередью в потолок, да так, что дождем брызнули осколки штукатурки и ламп дневного света.
И началось!
Коридор взорвался криками и выстрелами. Кто — то двинул диспетчера локтем в грудь. Отлетев к стене, он ударился головой. Наверное, к счастью, потому что первые секунды побоища были самыми жестокими. Дорожники нисколько не уступали зеленоберетчикам в рукопашном бою. Через полминуты метательный нож ударился о стенку перед лицом Велимира. Крошки штукатурки саданули его по щеке. Он очнулся и попытался встать. Вовремя, так как враг был смят и бежал по коридору, а по пятам за ним ломились дорожники.
Диспетчер все — таки встал и, запнувшись о труп Нломаля, перешагнув через зеленоберетчика со свернутой шеей, тело которого еще слабо подергивалось, поспешил к двери с цифровым замком. Автомат остался валяться где — то на полу, и искать его уже не было времени.
Он увидел, как свалка перекатилась через дверь с цифровым замком в другой коридор. Диспетчер добежал до нее самым последним. Дорожники побеждали и тут. Если им удастся захватить вход в комплекс…
Рванувшись вперед, он оказался в самой середине свалки, успел пнуть в лодыжку здоровяка в маскхалате, уклониться от удара другого десантника…
В конце коридора, там, где еще никого не было, появился вооруженный крупнокалиберным пулеметом солдат. Мгновенно его установив, он лег на пол и взялся за гашетки. Свист пуль, проклятия, несколько человек упало. Даже не пытаясь разобраться, где свои, а где чужие, пулеметчик садил широкими очередями. Грохот выстрелов и визг рикошета перекрыли все звуки.
И все же диспетчеру повезло. Он рванул влево и, чудом оставшись целым, буквально ввалился в комнату дороги миров. Отпрыгнув в сторону, чтобы не мешать, он стал ждать тех, кто последует за ним. Но нет. Не было больше никого.
А потом пулемет замолчал, и Велимир понял, что с теми, кто был в коридоре, покончено. Он представил, как пулеметчик разглядывает сплошь заваленный трупами коридор, а горячий ствол пулемета едва заметно движется из стороны в сторону, подстерегая малейшее движение в этой мешанине тел.
Чувствуя тяжесть в желудке, Велимир задвинул внутренний засов, непонятно кем и для чего установленный на двери. Как бы то ни было, но он пригодился.
Повернувшись, он привалился к стене и увидел стража дороги Мирона. В правой руке у него был длинный острый меч.
— А я поначалу подумал — ты один из них, — сказал Мирон и сунул меч в ножны. — Чуть было не рубанул.
— Кто — то из пистолетчиков здесь уже был? — устало спросил Велимир.
— Был, — кратко ответил Мирон и кивнул в угол, где из — под грязной дерюги торчали две пары десантных ботинок на толстой рифленой подошве.
Кто — то стучал в дверь снаружи. Диспетчер и страж переглянулись.
— Что случилось? — спросил Мирон, доставая из кармана сигареты.
— Все, — сообщил Велимир и вытащил из его пачки одну штуку. — Конец комплексу, исследованиям, вообще… Только что всех убили: верховного друида, дорожников — всех.
Он никак не мог совладать с руками. Спички одна за другой ломались в его пальцах. Мирон пожал плечами и дал ему прикурить.
Глубоко затянувшись, диспетчер опустился на стоявшее неподалеку кресло и, чувствуя, как по телу побежала дрожь, чудовищным усилием не выронив сигарету, выталкивая из себя слова, как будто они становились поперек горла, заговорил:
— Пистолетчики… всех под пулемет: и своих, и чужих. Никто не ушел… Почему?.. Ведь все же дорожники… Только я один… Но почему?.. И было известно заранее… А потом пулеметчик…
Он замолчал, неожиданно вспомнив то мгновение, когда рванулся к двери в комнату дороги миров, осознав, что никак не мог добраться до нее живым. Ну никак не мог он это сделать. Потому что стрелял из пулемета профессионал. А профессионал всегда всадит пулю, куда нужно, и никто у него не уйдет. А он ушел. Почему?
Неужели — дорога? Может быть, она вмешалась и пулеметчик его не увидел? Но почему? Зачем я нужен этой дьявольской, связавшей бесчисленное количество миров ленте?
— Значит, зря я Хрюндика отпустил на недельку к родственникам на свалку. Втроем бы сейчас было сподручнее.
— Бесполезно, — махнул рукой Велимир.
В дверь уже колотили, похоже, прикладами.
— А что, сдаваться? — угрюмо спросил Мирон. — Ну уж нет. Я думаю, надо уходить.
Он посмотрел в сторону окна дороги миров и прислушался. За дверью была тишина.
— Похоже, заряд прикрепляют, — сказал диспетчер и вскочил с кресла. — Сейчас дверь рвать будут. Надо уходить.
Мирон пожал плечами, поправил пояс и вслед за Велимиром пошел к окну дороги миров…
Золотистая поверхность слегка пружинила под их ногами.
Диспетчер усмехнулся.
— А ты знаешь, — сказал он Мирону, — я на дороге первый раз в жизни.
Надо было куда — то идти, а они топтались на месте, заглядывая в окно, словно не решаясь оборвать последнюю связь с миром, в котором жили. Этот мир стал для них сейчас небольшой комнатой, где стояло кресло, в одном углу были стол и остальная мебель Мирона, а в другом лежала дерюга, из — под которой торчали две пары десантских башмаков.
Диспетчер вдруг подумал, что происшедшее с ним за последние часы лишь вызванная хрустальной гадюкой иллюзия и он, так и не выбравшись из тумана, видит галлюцинации. Вот сейчас кто — то нажмет кнопку тревоги, спасательная команда уничтожит гадюку, и для него все кончится…
— А может быть, не будем уходить далеко, — спросил он у Мирона. — Кто — то же должен им помешать выбраться на дорогу?
— Кому? — удивился тот, машинально поглаживая седую бороду.
— Ну, пистолетчикам.
— Ах, пистолетчикам! — Мирон улыбнулся. — Нет, это не нужно. У меня кое — что на этот случай припасено.
Он вытащил из кармана рубиновую звездочку и, широко размахнувшись, швырнул ее в окно. Она вспыхнула, разлетелась огненными осколками, из которых мгновенно возник стального цвета экран.
— Все. — Мирон зачем — то вытер руки о штаны. — Теперь этот мир закрыт.
— Как ты это сделал? — удивился Велимир.
— Каждый страж дороги миров это умеет, — ответил Мирон. — Все, теперь можно отправляться дальше и об этом мире не беспокоиться.
— Он что, теперь будет закрыт навсегда?
— Почему? — усмехнулся Мирон. — Мы вернемся лет через пять и проверим. Может, там что — то изменится?
— А если не вернемся?
— Что ж, придет другой страж дороги и откроет окно. А если этот мир ему не понравится — снова закроет. И пусть будет так. Честно сказать, мне всю жизнь хотелось немного попутешествовать. Пойдем.
И они пошли. Все дальше и дальше, по прямой, как стрела, и бесконечной, как смерть, дороге миров. С каждым пройденным метром им все труднее было помнить, кто они такие и зачем вышли на дорогу. А еще они изменялись. Страж миров все более походил на медвежонка коалу, а диспетчер превращался во что — то на сильных мускулистых лапах, с маленькой круглой головкой и длинными, покрытыми перьями руками по бокам туловища…
А дорога бежала вперед. То время, которое она потратила на наблюдение за Птицем и медвежонком, кончилось. В конце концов, как могли их крошечные мысли, чувства и желания сравниться с тем, чем обладала она? Однако все же что — то интересное в них было. Может быть, поэтому, когда они стали частью дороги, в одном из ее отростков возникли два новых мира. Мир высоких эвкалиптов и пьянящий свободой мир крыльев…
Михаил Пухов Змей из подпространства
1
— Вот и она, — сказал Гудков, даже не пытаясь скрыть свою радость. И, помолчав, добавил: — Правда, обещанных НЛО пока что не наблюдается…
Пинчук кивнул. Тоже обрадованно — двое суток в скафандре, нелегко с непривычки. Судя по лицу, он сам заметил впереди растущую звездочку и теперь смотрел на экран видеолокатора не отрываясь. Именно на тот, куда следовало. Сам нашел нужный экран. Вот тебе и психолог. Наблюдательный, хоть и строит из себя детектива…
Гудков оторвал глаза от цели и посмотрел на свои руки. Пальцы длинные, как у пианиста. Такими женщину бы ласкать, любимую. Только откуда ей взяться у рядового командира конвойного катера?..
Пальцы Гудкова лежали на клавиатуре пульта, управлявшего торпедными аппаратами и излучателями. Привычная реакция профессионала, рефлекс на сверкающую точку в экране переднего вида. Эх, Гудков… Усмехнувшись, он снял руку с пульта. Тот, естественно, был заблокирован. Впрочем, такую цель, как сейчас, не возьмешь ни атомной торпедой, ни антипротонами.
Астероид рос на глазах. Двигатели безмолвствовали; казалось, катер подтаскивает к себе планетку на невидимом тросе, будто это неведомая рыбина, подцепленная в глубинах вселенной. Этакая пятнистая луна — рыба. Темные и светлые пятна укрупнялись, превращались в кратеры и возвышенности. Планетка действительно походила уже на Луну, только с неровным лимбом. Она угрожающе надвигалась. Естественно — настоящая Луна выглядит так с десяти тысяч километров. Она увеличилась бы схожими темпами, если бы скорость сближения превышала нынешнюю на два порядка. 100 километров в секунду!.. И на этой скорости они полторы минуты спустя врезались бы в Луну…
— Берст врезался в Луну, — с подъемом сказал Гудков. — Хороший был космонавт. Вернее, был бы, если…
Настроение у нею было просто отличное. Двухсуточный перелет закончен, поезд скользит вдоль перрона. Приятно выйти на сушу, ощутить под ногой камни…
Он тронул рычаги тяги, тут же надавив педаль тормоза. Впереди полыхнуло пламя. На катер надавило спереди и одновременно справа. Ускорение малое, в полземного. Давление сбоку исчезло, когда неровный пятнистый диск отодвинулся вправо от курса. Теперь три минуты чистого торможения.
— Что — если? Какой такой Берст? — искренне удивился психолог. — Когда случилось это… эта трагедия?
— Да это цитата, — объяснил Гудков.
Душа его пела. Еде полчаса — и конец. И двухмесячному дежурству, и этому перелету.
— Цитата из Лема. Был такой писатель, тоже очень хороший…
— Да, помню, — успокоившись, подхватил Пинчук. — У него, по — моему, есть рассказ о пилоте, который замечает в космосе странный объект и начинает его преследовать. А потом выясняется, что светящееся пятнышко появилось из — за дефекта аппаратуры, повлекшею за собой ряд эффектов. Объективно — субъективных, по современной терминологии…
— Точно, — кивнул Гудков. — Аналогия с нашим смотрителем полная. Ведь так? Но давайте поищем его келью. — Он весело ткнул пальцем в лежавшую на коленях психолога толстенную папку с фотографиями, документами и другими бумагами. — Где она, по вашим источникам?
Однако реакция Пинчука оказалась иной, нежели он ожидал.
— Где — то там, — неопределенно показал психолог на растущий диск астероида. И вдруг засомневался: — Или, вы хотите сказать… Разве это, вы считаете, не Цирцея?..
Значит, так. Что — то внутри у Гудкова оборвалось, место радости заняла неприятная пустота. Адреналин — хорошо еще, что руки не затряслись. Ну что ж, на это следовало отложиться. Пассажиры, как известно, ни за что ответственности не несут…
— Конечно, Цирцея. Но где координаты станции? — спросил он на всякий случай. — Карта астероида у меня есть, но на ней нет маяка. Это новый маяк, его поставили всего полгода назад.
— Координаты? — искренне изумился Пинчук. Вокруг его серых глаз сжались морщинки, усы хищно оттопырились. — Голубчик, какая такая карта? Зачем? Я и не подумал ни о каких координатах. Ведь это же не планета. Просто крохотный астероид. Все видно, как на ладони гадалки.
Планетка уже громоздилась над ними неровной каменной стеной. Двигатель вырубился, скорость упала до местной орбитальной. Дисплей выдал ее в удивительных для космоса единицах: 71 км/ч. Будто на иностранном языке…
— На ладони? — повторил Гудков, подавляя раздражение и пытаясь сообразить, что тут можно придумать.
Так вляпаться! Маяк у них не возьмешь, он направленный, не зная координат, не попадешь в луч. Связываться по радио поздно — слишком близко. Да и смотритель, скорее всего, не сидит на рации. Зачем? Он сейчас снаружи, встречает гостей. Эх, Гудков… Ничего, век живи — век учись, и нечего злиться. Сам во всем виноват…
— На ладони? — уже спокойнее повторил он. — А вы знаете, что радиус этой «крошки» 15 километров?
— Вот видите. Всего — навсего, — простодушно сказал Пинчук.
Как обычно в таких случаях, Гудков почувствовал облегчение. Собеседник ничего не понимает, а ты способен все объяснить. Математика всегда успокаивает, даже самая примитивная.
— Это четыре Джомолунгмы. Слыхали о такой горке? Знаете, сколько в ней квадратных километров?…
— В Джомолунгме?
— Да нет, в Цирцее.
— Ну?
— Тыщи три.
— Надо же! — добродушно удивился Пинчук. — Вот бы никогда не предположил.
— Посчитайте. Площадь поверхности сферы равна четыре пи эр квадрат. Вот и получается. Это, как бы вам объяснить… уже переход в новое измерение.
— Никогда не задумывался, — беззлобно усмехнулся Пинчук. — Переход в новое измерение… Какая — то казуистика.
Это было его любимое слово. Все для себя непонятное (особенно из области точных наук) он с детства привык считать казуистикой.
2
Они томительно медленно приближались к зданию станции. Или она к ним приближалась — все относительно в этом мире. Настроение у Гудкова было вновь далеким от боевого. Глаза слипались, и даже не потрешь кулаком, шлем мешает. Хотелось спать. Еще бы — вместо нормального финиша 15 часов кружения над планеткой на автомобильной скорости. А кто виноват? Только ты, и никто, кроме тебя. Эх, Гудков… Десять витков со сдвиг 10 километров, 15 часов непрерывного безмоторного парения, словно на планере в Гималаях. Кругом пустота, внизу — пусто. Конечно, никаких НЛО. Камни и камни. И как это смотрители маяков ухитряются годами жить в одиночестве, среди голых скал? Вот и начинают им мерещиться разные феномены. Объективно — субъективные, по современной терминологии. От длительной изоляции да от старости. Правда, здешний вроде совсем не из старых. Лет пятьдесят пять, судя по фотографиям: их у Пинчука полная папка. Рановато еще в лечебницу…
Да, 15 часов полета. И пялься все время вниз, плюс следи за показаниями радаров. А тут еще Пинчук со своими вопросами. Иногда, правда, психолог дремал, откинувшись в кресле стрелка, но чаще бодрствовал и, естественно, любопытствовал. То ли действительно ничего не знал, то ли притворялся. Или производил тестирование. Профессионализм — великая вещь. Разве поймешь, что на уме у этих психологов?..
— Но почему мы тратим на оборот полтора часа? — недоумевал он. — Так медленно! За полтора часа спутник успевает обежать Землю. Но Земля — то гораздо больше!
— Правильно. Только у нее и масса гораздо больше.
— Ну?
— Значит, больше и орбитальная скорость. Вот все и компенсируется. Период обращения зависит только от плотности, а она входит в формулу под знаком радикала. Знаете, за сколько спутник обегает Луну?
— Нет. А за сколько?
— Примерно за полтора часа.
— Не может быть.
— А Марс?
— Ну?
— За полтора часа.
— Казуистика, — сказал тогда Пинчук.
Сейчас они медленно летели сквозь пустоту к зданию станции, которое Гудков обнаружил ровно на первом витке. Не радаром, конечно, просто взял да увидел. Дело радара — небо, внизу он пасует. А глаза — наоборот… Блестящий металлический паучок среди однообразных камней — так станция выглядела сверху. Теперь она была гораздо внушительнее. По крайней мере, центральный купол оказался высотой метров шесть, от него и входного блока — головы «паучка» — к другим помещениям тянулись трубы — тоннели.
Гудков мстительно посмотрел назад. Позади волочился Пинчук. Прыгуном психолог был никудышным, пользоваться газовым пистолетом он вообще не умел, и они летели сквозь пустоту в связке, как альпинисты, скрепленные пятиметровым фалом. Сохранять равновесие на буксире Пинчук тоже, очевидно, не научился, и болтался туда — сюда, словно воднолыжник, которого волокут за моторкой на тросе. Вдобавок он еще вращался вокруг всех своих трех осей, как гимнаст, выполняющий прыжок высшей степени сложности. Словом, человек — Олимпиада. Иногда во время этих спортивно — пространственных эволюций тело психолога, сместившись в сторону, открывало ландшафт Цирцеи. Там, далеко позади, примостился среди камней катер Гудкова, похожий отсюда на гриб — дождевик: толстая ножка силового отсека, прикрытая сверкающим в лучах Солнца шаром рубки управления.
Гудков снова посмотрел вперед, по ходу движения. Там произошли перемены: здание станции сильно выросло, а рядом с входным тамбуром высилась фигура в скафандре. Смотритель радиомаяка «Цирцея» уже ждал их.
Пока ничего о его внешности сказать было нельзя. Все люди в скафандрах выглядят одинаково. Даже женщины. Тем более с такого расстояния и когда не с чем сравнить, нет точного масштаба. Смотритель стоял неподвижно и ждал, когда они приземлятся с ним рядом. Так могло бы стоять и чучело.
Значит, их появление не осталось незамеченным. Интересно, какие на маяках локаторы? Вряд ли хорошие. Впрочем, с камата наверняка дали радиограмму: так, мол, и так, едет ревизия, готовьте хлеб — соль. И хозяин астероида послушно оделся в парадную форму и вышел встречать дорогих гостей. А гости уже много секунд приближались к нему в осторожном горизонтальном полете: прыжок, который на Земле приподнял бы центр тяжести тела всего на метр, унес бы здесь человека на высоту Останкинской телебашни и длился бы минут пять. Но пилоты конвойных катеров, как и все космонавты, специально тренируются на такие полеты — прыжки — правда, без груза. На орбитальных базах проводятся даже соревнования по этому виду спорта. Профессионализм — великая вещь. Гудков знал, что новая коррекция газовым пистолетом не понадобится, хотя ему и мешал балласт массой в добрый центнер на привязи.
Главное теперь было приземлиться помягче, без отдачи, которая погнала бы их в новый полет.
3
Едва они освободились в тесном тамбуре от скафандров, внутренняя дверь любезно распахнулась, впустив людей в узенький коридор. Смотритель маяка — его звали Михаил Кристофорович Штуб — летел впереди, указывая дорогу. Впрочем, обошлись бы и без провожатого: коридор узкий, прямой, освещение тусклое, по бокам люки наблюдательного поста, радиомаяка, складов и оранжереи, впереди — вход на жилую половину. Словом, отнюдь не лабиринт. Станция типа «Астрокупол–2М», совершенно стандартная. Их делают где — то там под Рязанью.
Смотритель Штуб без скафандра оказался именно таким, как и представлял Гудков: лет пятьдесят пять, не больше. Но и не меньше. Лицо у него было мрачное, будто ему всю жизнь что — то сильно не нравилось. Или не понравилось в тот миг, когда он увидел их без скафандров. И первый вопрос — то задал не очень обычный: «Одни мужчины?». Помрачнел еще больше и тут же добавил: «Если говорить откровенно, что — то вы долго. Я, вы уже понимаете, в пятый раз выхожу». Впечатление, будто сидит на своем маяке и мечтает, что сию минуту к нему залетит какая — нибудь вечно юная Аэлита. Только об этом, будто, и думает. Старый гриб. Глаза голубые, но выцветшие, под ними мешки. Длинный отвислый нос. Впалые щеки. Типичная внешность для смотрителя астероидного радиомаяка. По крайней мере, именно так их изображают авторы фантастических комиксов.
Но сейчас лица Штуба не было видно. Он плыл по воздуху впереди всех, отталкиваясь руками от выступов. За ним, подобно неопытному аквалангисту, тыкался в стены Пинчук, все еще переживающий по поводу того, как его волокли сквозь пустоту на привязи. Замыкал вереницу Гудков. Его тренированное тело плавно скользило в воздухе.
Штуб толкнул дверь, и они без задержки — Пинчук, впрочем, по инерции сделал вынужденное сальто — влетели в гостиную. Освещение здесь было получше, чем в коридоре. Относительно яркое, на деле ни к черту. За иллюминаторами стояла ночь. Значит, пока они снимали скафандры в тамбуре, астероид успел повернуться на нужный угол.
— Прошу к столу, — пригласил хозяин. Ничего по делу он услышать еще не успел и не знал пока, как себя повести. — Или, может, сначала отдохнете с дороги?..
Отдых был тем единственным, чего жаждал сейчас организм Гудкова, однако Пинчук, уже оправившийся от недавнего унижения, его опередил:
— Спасибо, мы уже отдохнули. Сначала летели двое суток, потом здесь еще долго крутились. И отлично выспались. А вот перекусить бы действительно не мешало.
— Наташенька, — распорядился хозяин, — собери покушать товарищам.
Гудков вдруг понял, что их в помещении четверо. Даже рот у него приоткрылся от изумления. Казалось, она отделилась от стены. Небесное существо, как выражаются земные поэты. Личико худенькое, хорошенькое, загорелое. Волосы темные, длинные, глаза большие и синие. Такие были у Штуба, вероятно, лет сто назад, в XX веке. Сама вся тонкая, высокая, длинноногая. Лет около двадцати пяти. Значит, дочь. Надо же, у такого старою гриба — и такая дочь. И ведь похожа, вот что удивительно. Понятно даже, почему он помрачнел, увидав двух здоровых мужиков. Ревнует, боится за дочку. Боится, что уведут. Правильно, однако, боится…
Гудков не смог сразу отвести от нее взгляд. Смотрел очень долго, секунды три с половиной. Наконец, она опустила глаза. «Дикарь, — ругнулся он мысленно. — Вести себя не умеешь. Что, девушек сроду не видел?»
— Практика у нее на Марсе, — объяснил Штуб. Он перехватил долгий взгляд Гудкова и помрачнел еще больше, — Сейчас на каникулах, отдыхает. Там ведь, на Марсе, если говорить откровенно… Вы знаете обстановку. Одни мужики, голодные, как свора Змеев Горынычей…
— Папа! — сказала Наташа, краснея. — Сейчас же перестань!..
— Очень приятно познакомиться, — вмешался психолог, стараясь сгладить неловкость и одновременно пытаясь отобрать у хозяина инициативу. — Пинчук, Николай Владимирович. Я главный психолог каравана малой тяги — «камата». Это такая штука, знаете ли, которая летает от Земли до Юпитера и обратно, — объяснил он Наташе, шевеля усами. — А это Гудков, мой пилот.
Он так и сказал — «мой», будто представлял своего личного шофера. Или кого — нибудь в этом роде. Отомстил, словом. Гудкову стало смешно. Один один. Будем считать, счет сравнялся.
— Александр, — назвал он себя. — Командир конвойного катера. Это такая штука, знаете ли, которая уничтожает все метеориты, какие встречаются от Земли до Юпитера и обратно, — объяснил он, передразнивая Пинчука.
Впрочем, Наташа на слова «мой пилот» никак не среагировала. Ее настроение изменилось мигом раньше, когда она услышала слово «психолог». Еще бы, звучит как «психиатр». Синие глаза стали испуганными, но она тут же отвернулась к автокухне.
Лицо смотрителя Штуба еще более помрачнело.
— Психолог? — вопросительно сказал он. — Почему же психолог? — И надолго сосредоточенно замолчал.
Все уже сидели вокруг обеденного стола. Гудков привычно пристегнулся ремнем. Отметил, что Пинчук этого не сделал, внутренне улыбнулся, но советов давать не стал. Хватит советов, будем жить по законам джунглей и Ньютона. На столе появились стандартные бутерброды с сыром, кофе в маленьких изящных бутылочках. И сюрприз — большой алый плод величиной с хороший арбуз. Видимо, местное производство. Судя по всему, кроме размеров, томат. Настоящий сеньор Помидор…
— Очень вкусно, — похвалил Пинчук, откусывая от предложенного ему ломтя. Да, он выглядел сейчас намного солиднее. И говорил соответственно, веско и очень значительно: — Оторванные от земной биосферы растения, как правило, приобретают самые невообразимые формы…
— Да, — кивнула Наташа, постепенно успокаиваясь. — Хорошо растут. То ли почва такая, то ли свет, то ли тяжесть… Это с томатного дерева. На Земле и на Марсе они дают мелкие плоды, но очень помногу. А здесь за год всего штук сто. Зато какие!
— Точно, — подтвердил Пинчук, шевеля усами. Отрыв от глобального биополя неизбежно приводит к таким вот уродствам. — Он снова откусил помидор. — Отменные пищевые качества не должны вводить в заблуждение. Быть вкусным — в общем — то, извращение.
Наташа опять смутилась. Конечно, с профессионалами нс поспоришь. Гудкову стало ее жалко: издеваются все над ребенком, нет бы сказать комплимент. Но промолчал. Не хватает еще ввязываться в гастрономически — астрономический диспут…
— Я — то, если говорить откровенно, рассчитывал на бригаду физиков и биологов, — проговорил наконец Штуб. — Да. На большую, представительную комиссию. А вы…
— А прилетел я, — немедля отозвался Пинчук. — Прилетел раньше всех. Там, — он показал вверх, — понимают, кого посылать. Физика — это разве наука? Не так ли, Наташенька? И, ради Бога, не огорчайтесь, Михаил Кристофорович. Мы же далеки от утверждения, что… Словом, никто вас ни в чем не подозревает. Современная психология — отнюдь не та убогая псевдонаука, какой она была еще в прошлом веке. Сегодня мы изучаем и такие феномены, как снежный человек, Несси, Великий морской змей, неопознанные летающие объекты. Особенно любопытно, когда они…
— Но я… — попытался возразить Штуб.
— Когда они наблюдаются в необычной для людей обстановке, — неумолимо продолжал Пинчук. — Например, за пределами необиологического поля. И, Михаил Кристофорович, нас интересует отнюдь не влияние на человека новых факторов, таких как невесомость или длительное пребывание в ограниченном помещении. Нет, дорогой Михаил Кристофорович! Гораздо интереснее, как влияет на него отсутствие привычных факторов — например, гравитации и свободы перемещения на значительных площадях… Современная психология значительно продвинулась в понимании проблем, связанных с освоением космоса.
— Но я все — таки не понимаю, — снова попытался возразить Штуб. — Ваша наука куда — то продвинулась, но при чем здесь я? Я, вы понимаете, был не один. Да. Вот моя дочь Наташа, она тоже все видела. И она, Наташа, подтвердит каждое мое слово.
Однако отобрать у Пинчука лидерство в разговоре было не так просто. Увидев, что девушка собирается что — то сказать, он предостерегающе поднял ладонь:
— Вы абсолютно правы, Михаил Кристофорович. Никто, повторяю, ни в чем вас не подозревает. Есть основания полагать, что наблюдавшийся на Цирцее феномен относится к категории объективно — субъективных явлений, какие отмечались во все времена. Был, например, случай, когда так называемую шаровую молнию в разгар сильной грозы наблюдали одновременно во всех комнатах большого особняка…
Пинчук, что называется, сел на любимого коня, того понесло и с каждой секундой уносило все дальше. Казалось, он читает лекцию перед аудиторией энтузиастов. Хозяин и девушка слушали внимательно, хотя вряд ли что понимали. Но с профессионалами не поспоришь. Великая вещь профессионализм. Про Гудкова все забыли, это его радовало. Даже сон куда — то пропал. Возможно, от кофе — он опорожнил уже вторую бутылочку. Пусть так. «Мой пилот». Извозчик. Жрет помидоры. (Он действительно с наслаждением уплетал здоровенные куски). Чавкает, утирается рукавом. Сморкается в ладонь. Биндюжник, одним словом. Ему стало весело. Да, именно биндюжник. А они — хорошее общество. Интеллигентный, эрудированный психолог. Неуверенный в себе хозяин. Испуганная студентка Наташа. Понятно, жаль терять место, куда можно выехать на уик — энд. Этакую небесную дачу. Благодать может кончиться, а зависит это, они считают, только от Пинчука…
— Таким образом, источником воздействия при объективно — субъективных явлениях служит внешняя, объективно существующая реальность, — говорил между тем психолог. — Или, как мы ее называем, внешняя среда. В то же время приемником такого воздействия может служить только психика человека или другого живого существа. Как мы говорим, внутренняя среда субъекта. Именно поэтому подобные процессы, как правило, не поддаются аппаратурной регистрации…
— Но я, в данном случае… — попытался вставить Штуб.
Пинчук махнул на него рукой:
— Именно поэтому важны все подробности, Михаил Кристофорович. Предыстория пищи, которую вы употребили за завтраком, может сыграть не меньшую роль, чем, допустим, режим работы климатизатора в соседнем помещении. Пути тонкого взаимодействия внутренней и внешней среды настолько многообразны, что без комплексного подхода любая попытка ответить на произвольный вопрос не может кончиться ничем, кроме провала… Если бы было иначе, мое присутствие здесь потеряло бы всякую целесообразность…
«Как говорит! — с восхищением подумал Гудков. — Самое удивительное, в его словах не так мало смысла, как кажется».
4
— Началось это почти ровно месяц тому назад, — рассказывал Штуб. — Не знаю, правда, смогу ли я что — то добавить к докладной записке, которую я составил и передач по инстанции. И, вы уже понимаете, совершенно не помню, что кушал в тот день на завтрак. А после завтрака проверял приборы в астрономическом отсеке. Это, если говорить откровенно, обычная ежемесячная профилактика. Да. Купол там совершенно прозрачный. Как и сейчас, была ночь. — Он ткнул пальцем в направлении иллюминатора. — Такая же великолепная, звездная ночь. Да. Я поработал немного, потом оторвался от аппаратуры, поглядел вверх…
— Зачем и почему вы это сделали? — тоном комиссара Мегрэ спросил Пинчук, хлопнув ладонью по большому блокноту, который только что извлек из своей объемистой папки и раскрыл на чистой странице.
Закон Ньютона сработал незамедлительно — психолог взмыл к куполу, нелепо болтая ногами. Наташа вскрикнула. Потолок отбросил психолога вниз. Гудков перехватил его над столом и усадил на прежнее место.
— Вы пристегнитесь, — сдерживая улыбку, посоветовал он. — Очень здорово помогает.
Пинчук затянул ремень и подозрительным взглядом обвел присутствующих.
— Зачем и почему вы это сделали? — тоном ниже повторил он.
— Я, конечно, отвечу, — сказал, помолчав, Штуб. Веселые искорки в его глазах угасли, лицо стало обыденно мрачным. — Но давайте сразу договоримся. Вы ни в чем меня не подозреваете, вы сами это признали. Я, конечно, вам верю. Но давайте с вами договоримся — не надо меня ловить. Вы хотите внести вклад в свою науку, и я, вы уже понимаете, с удовольствием вам помогу. Но только при этом условии. Мы с вами договорились?
— Хорошо, Михаил Кристофорович, — сказал Пинчук, раздосадованный допущенной оплошностью. — Конечно, никто и не собирался вас… ловить. Но почему все — таки вы это сделали?
— Ну, право, я затрудняюсь, — сказал Штуб. Он почувствовал себя увереннее, даже лицо выглядело теперь менее мрачным. — Впрочем, если говорить откровенно, меня что — то толкнуло. Да. Словно кто — то посмотрел мне в затылок. Я работал с приборами, и вдруг какой — то подсознательный импульс заставил меня посмотреть вверх…
— Подсознательный импульс, — с удовлетворением произнес Пинчук и сделал пометку в блокноте. — Отлично. А вы говорите — к докладной нечего добавить.
— В докладной записке, которую я составил и передал по инстанции, все это есть, — возразил Штуб. — Конечно, я мог выразиться недостаточно точно.
— Понимаю, — мягко сказал Пинчук. — Продолжайте, пожалуйста, Михаил Кристофорович.
— Хорошо, я продолжаю. Там, наверху, сначала ничего не было. Если говорить откровенно, я не увидел там ничего, кроме этого великолепного звездного неба. Да. И вдруг, совсем невысоко, прямо надо мной возникла светящаяся точка.
— Вы уверены, что невысоко? Откуда вы это знаете?
— Я ничего не знаю, но она очень быстро раздувалась. Не с Юпитер же ей было быть. Я понял, что она близко. Потом, все это великолепно зафиксировали приборы.
— Приборы? — переспросил Пинчук, почему — то разочарованно. — Эти, что ли, радары?
— Нет, радиолокаторы лишь отметили появление объекта, но дистанции не зафиксировали. И размеров. А вот оптические дальномеры — их на маяке три сработали великолепно.
— И что же они показали?
— Около десяти километров. Это выяснилось сутками позже, когда я смотрел их данные. Да, ни больше ни меньше. Как и написано в докладной записке, которую я составил и передал по инстанции.
— И это еще где — нибудь зарегистрировано? — с непонятной надеждой в голосе поинтересовался Пинчук.
— Конечно. Все показания записываются на магнитную ленту. И с приборов, и с голоса, когда я что — нибудь говорю.
— Хорошо, хорошо. Записи мы посмотрим потом. А что произошло дальше.
— Дальше, вы понимаете, светящаяся точка росла. Я заметил, что это уже не точка, а светящаяся пульсирующая сфера с малюсеньким темным ядрышком. Вроде шаровой молнии.
— А вы до этого ее видели?
— Кого?
— Так называемую шаровую молнию.
— Но мы же с вами договорились — не надо меня ловить! — неожиданно возмутился Штуб. Пинчук поспешно сделал успокоительный жест. — Да, если говорить откровенно, то нет. Но довольно много читал… Интересовался. Я очень люблю различные загадки природы.
— Много читали. — Пинчук сделал пометку в блокноте. — Ясно. И она что же, росла только за счет приближения?
— Нет. Правда, невооруженным глазом это не определишь. Но когда я сутками позже смотрел данные дальномеров — а они сработали великолепно, выяснилось, что размеры сферы действительно увеличивались. А расстояние оставалось приблизительно постоянным. Да. Достигнув предельного диаметра около двенадцати метров — сфера начала деформироваться. Если говорить откровенно, она вытянулась, превратилась в длинный цилиндр. Он все время извивался. Будто громадная пожарная кишка или, как там ее, анаконда.
— Или такая большая пиявка, — вставила тихонько Наташа.
Она до этого сидела молча, подперев подбородок маленькими кулачками, и внимательно слушала, как ее отец изворачивается под допросом психолога. Отец оборонялся достойно, она уже почти совсем успокоилась и даже изредка, отвлекаясь, украдкой поглядывала на Гудкова. Что ж, «командир конвойного катера» звучит действительно несколько лучше, чем «мой пилот»…
— А разве вы присутствовали при этом явлении? — с подозрением спросил Пинчук.
— Нет, но я регулярно видела это потом. Папа говорит, что в первый раз было так же.
— Да, она права, — подтвердил Штуб. — Объект сужался к концам и выглядел полупрозрачным светящимся червяком. Или пиявкой, только очень длинной. Как потом оказалось, ее длина была с полкилометра.
— Ого! — не удержался Гудков. — А диаметр?
— Как и раньше, не превышал двенадцати метров. Это, вы уже понимаете, выяснилось сутками позже, когда я смотрел данные дальномеров.
— И она, вы творите, извивалась?
— Да, почти все время. Извивалась и пульсировала, ни на мгновение не оставаясь в покое. У меня появилось впечатление, что это нечто живое…
— Стоп, — сказал Пинчук, делая очередную пометку. — Это, по — моему, важно. Что значит — живое? Общепризнано, что всякая жизнь в открытом космосе невозможна. Почему вы решили, что наблюдавшийся объект имел… так сказать, биологическую природу?
— Я, конечно, отвечу, — произнес Штуб. — Но мы же с вами договорились. Если вы действительно хотите во всем разобраться…
— Конечно, конечно, — нетерпеливо махнул рукой Пинчук. — Мне просто интересно, Михаил Кристофорович. Почему это… эта пиявка показалась вам живой?
— Ну, если говорить откровенно… — произнес Штуб. — Право, я затрудняюсь. Но она вела себя как живая. Что хотела, то и делала.
— Вы видели когда — нибудь северное сияние? — внезапно спросил Пинчук.
— Если говорить откровенно, то нет. Я, вы уже понимаете, никогда не бывал за полярным кругом.
— А морской прибой?
— Конечно, видел, — заявил Штуб. — Но мы же с вами…
— Разумеется. Но волны вам никогда не казались живыми? Не беспокойтесь, Михаил Кристофорович, это обычный вопрос.
— Да, если говорить откровенно, то нет.
— А эта штука казалась?
— Я уже говорил, что казалась. Да. Это специально подчеркнуто в докладной записке, которую я составил и передал по инстанции.
— Ну ладно, — Пинчук сделал очередную пометку. — Отлично, поехали дальше. Вы сказали, что у сферы было темное непрозрачное ядрышко. Когда сфера вытянулась, что с ним произошло?
— Оно тоже вытянулось, да. Но… Когда эта штука извивалась, непрозрачная центральная струна тоже извивалась, змеилась. Но при этом еще и пульсировала — в некоторых местах становилась очень тонкой, иногда вообще распадалась на ряд отрезков разной длины… Превращалась в извилистую пунктирную линию.
— И сколько это продолжалось?
— Это змеение? Мне, если говорить откровенно, сначала показалось, что очень долго. Но когда я сутками позже смотрел данные дальномеров, выяснилось, что всего минут пять. А потом все это, вы понимаете, повторилось в обратном порядке. Вся эта кишка начала очень быстро укорачиваться и превратилась в первоначальную сферу. А в полусотне метров от нее появилась вторая точно такая же.
— Что значит точно такая?
— Мы же с вами договорились, — укоризненно мотнул головой смотритель. — Она, вы уже понимаете, внешне выглядела точно такой же. И все фазы ее развития в точности повторяли эволюцию первой сферы. Да. Она тоже была вначале светящейся точкой, а потом разрослась в полупрозрачный шар с темным ядром.
— И это происходило на прежнем расстоянии от вас?
— Да. Так показали данные оптических дальномеров. Потом вдруг появилась третья такая же сфера.
— И все они лежали в одной плоскости? — спросил Пинчук, видимо, что — то вспомнив.
— Да, — пожал плечами Штуб. — Мы же с вами договорились. Естественно, любые три точки всегда лежат в одной плоскости. Ведь через любые три точки всегда можно провести плоскость.
— Помните задачку про трех мух, Николай Владимирович? — спросил Гудков. Ему опять стало весело. — Замечательная задачка. Три мухи сидят на столе и с интервалом в секунду взлетают, все с разными заданными скоростями. Спрашивается — через какое время все они снова будут находиться в одной плоскости?..
Он непроизвольно рассмеялся.
— Голубчик, да забудьте вы свою казуистику! — недовольно произнес Пинчук. — Нам нельзя отвлекаться, мы заняты важным делом. Просто, мне кажется, Михаил Кристофорович, в своей докладной вы специально подчеркивали это обстоятельство.
— Не совсем так, — возразил Штуб. — И пример с мухами представляется мне вполне уместным. Другое дело, в докладной записке, которую я составил и передал по инстанции, указано, что все вновь появлявшиеся сферы тоже лежали в той же плоскости. И даже почти точно на той же прямой. И четвертая, и пятая, и шестая. И, вы уже понимаете, все остальные тоже. Потом, конечно, они принимали и более сложные конфигурации, кружились в своеобразных пространственных хороводах. Это зафиксировано великолепно сработавшей аппаратурой. А потом все они исчезли.
— Вот как?
— Да. Но если говорить откровенно, это происходило в обратном порядке. Как будто весь процесс записали на объемное кино, а потом пустили пленку в противоположную сторону. Но пока шаров было много, они вели себя как единое существо.
— Простите?
— Ну, мы же с вами договорились, что кишка, когда она вытянулась, казалась живой. Теперь, когда она каким — то образом превратилась в вереницу пульсирующих шаров, мне казалось, что она все еще остается единым целым. Той самой «пиявкой», которая была вначале.
— Почему той же самой?
— Но мы же с вами договорились, — укоризненно произнес Штуб. — Длина вереницы, правда, была раза в полтора меньше, но диаметры сфер постепенно уменьшались к ее концам… Да. Если говорить откровенно, то и извивалась она точно так же. Продолжалось явление, как показала аппаратура, часа полтора, потом шары исчезли в обратном порядке. А спустя 98 часов все повторилось. И теперь повторяется каждые 98 часов. Вот и все, если говорить откровенно.
— А что можете добавить вы, Наташенька? — спросил Пинчук после непродолжительного молчания.
— Ничего. Папа все рассказал точно. Я не присутствовала при первом явлении, но на всех остальных была.
5
— Ну, голубчик, как вам вся эта казуистика? — поинтересовался Пинчук.
— По — моему, любопытно. А что?
— Я, признаться, разочарован, — сообщил психолог. — Мы с коллегами ожидали более или менее типичного наблюдения НЛО, а здесь…
Он недовольно махнул рукой и заколебался вместе со своим гамаком.
— А что все — таки здесь?
— Пустое, — сказал психолог. — Когда этот Штуб начал рассказывать про подсознательные импульсы, я было обрадовался. Подсознательные процессы очень часто предшествуют объективно — субъективным явлениям. Но, скорее всего, тут имеется другое, более тривиальное объяснение.
Он замолчал. Они лежали в гамаках в комнате для гостей, практически невесомые. Они только что забрались в гамаки, чтобы, наконец, отдохнуть, но вся усталость Гудкова куда — то пропала. Спать совсем не хотелось. Вероятно, из — за кофе. Кофе было выпито много, чудесного бразильского кофе.
— Но ведь этот рассказ, насколько я понял, полностью соответствует докладной, — сказал Гудков. — Докладной записке, которую он составил и передал по инстанции.
— В том — то и дело, голубчик, — вздохнул Пинчук. — Я — то надеялся на другое. Правда, докладную я читал не очень внимательно, только просматривал. Уповал на субъективный фактор. А у него, оказывается, все записано на магнитную пленку!
— Что же здесь плохого?
— Все сразу становится тривиальным, — объяснил Пинчук. — НЛО, который фиксируется радарами! Какой там НЛО! Просто метеоритный рой. Подумаешь, невидаль!..
— Да не похоже на рой, — сказал Гудков.
— А вы, голубчик, откуда знаете? — удивился Пинчук. — Вы же, по — моему, не астроном. Ну, если даже не метеориты, значит, остаток кометы. Да мало ли! Главное — в рассказе этого Штуба просматривается система. А при нормальных объективно — субъективных явлениях никакой системы не отмечается. На мой взгляд, система — признак ненормальности.
— Но точные науки… — попытался возразить Гудков.
— Точные науки, — презрительно произнес Пинчук. — Голубчик! Сплошная казуистика эти точные науки. Давайте — ка лучше спать. Утро вечера мудренее.
— Давайте, — согласился Гудков. — Завтра все станет окончательно ясно. Причем лучше бы встать пораньше. Ведь Штуб говорит, что при появлении этой штуки бывает разброс плюс — минус полчаса.
— Еще и этот разброс, — недовольно пробурчал Пинчук. — Очень оригинальная система. Какой — то плюс — минус…
— А что вам не нравится?
Пинчук шумно заворочался в гамаке.
— Да вы, голубчик, сами прекрасно знаете, что для периодических явлений характерна именно строгая периодичность. Солнце, скажем, встает себе и встает в одно и то же время. Парапсихологические явления, наоборот, свободны от всякой периодичности. А здесь какой — то плюс — минус.
— По — моему, вы не правы, — не согласился Гудков. — Многие астрономические события повторяются, но без явной периодичности. Например, солнечные затмения. Просто в космосе много разных периодических явлений, и они накладываются друг на друга. Происходит суперпозиция, начинаются биения…
— Суперпозиция, биения… — недовольно повторил Пинчук. — И где это вы, голубчик, поднахватались такой казуистики?
6
— Оно, — с облегчением сказал Штуб.
Пинчук вскочил на ноги, придерживаясь за скобу (опыт — дело великое!), задрал лицо к небу. Гудков тоже посмотрел вверх, однако вставать с полу не стал. Просто чуть откинулся назад для удобства.
Они уже с час сидели втроем в астрономическом отсеке «Астрокупола». Обещанный срок миновал, даже с учетом разброса. Наташа сюда не пошла. «Мне надо в другое место». Волновалась, ломала пальцы и грызла ногти. Волновался и Штуб — старший. Правда, старый гриб не показывал виду, ногтей не грыз. Пинчук был, как и вчера, невозмутим и преисполнен собственной значительности. А Гудкову было просто интересно. Глазеть на них обоих, да и на небо. Его — то брать не собирались, сам напросился. И…
— Вот уже и оно, — повторил смотритель радиомаяка Михаил Кристофорович Штуб торжественно и облегченно.
Все смотрели, куда он показывал. Лицо Пинчука изменилось, перестало походить на лицо детектива. Парадокс — именно в тот момент, когда появился преследуемый. Светлая точка, на которую показывал Штуб, возникла совсем близко — казалось, сразу же за прозрачной крышей астрономического отсека. Она быстро росла.
Гудков поглядел на дисплей дальномера. Естественная реакция профессионала. У себя на катере он привык к светлым растущим точкам. Там это были метеориты. Когда они появлялись, их следовало уничтожать. Для этого нужно было знать их координаты в обоих мирах — в обычном и в пространстве скоростей.
Дальномеры на Цирцее стояли совсем другие. Совсем не такие, как в кабине его катера. Здесь на дисплей выводились только пространственные координаты объекта. Конечно, потом, по записи, можно восстановить и скорости. Только это не очень надежно, вычислять скорости по координатам. Производные всегда плохо вычисляются. Да и ждать долго. «Часа полтора»…
Гудков несильно оттолкнулся ногой и плавно, на ходу опрокидываясь навзничь, вылетел в коридор. Никто, кажется, этого не заметил. Штуб и Пинчук смотрели вверх, задрав головы. Будто можно что — нибудь увидеть так, простым глазом. И как может Пинчук за раз рассмотреть больше, чем обнаружил за месяц профессионал — наблюдатель Штуб? А все, что заметил смотритель, есть в докладной записке, которую…
Гудков потянул на себя внутреннюю дверь тамбура. Там, внутри, стоял человек в скафандре. Так. «Мне надо в другое место». Знала, что он поторопится сюда. Вычислила его действия, его реакцию. Молодец, Наташа. Лучшие психологи — женщины, кем бы они ни работали…
Она держала в руках еще один скафандр и протягивала ему. Его собственный скафандр с личным номером. Других скафандров в ее руках не было. Знала, что будет один. Ах, какой молодец…
Гудков натянул скафандр, застегнул молнию на груди. Быстро, но без спешки. Опустил на голову шлем. Она уже открывала внешний люк. Воздух со свистом рванул в пустоту. Этакий микровзрыв. Теперь внутреннюю дверь не откроешь никакой силой. Ничего, пусть глазеют на небо изнутри. Все равно в кабине только два места…
Придерживаясь за край дверного проема, Гудков шагнул наружу. Звездная ночь, но вот он, катер, освещен нацеленным на нет прожектором. Кто включил прожектор? Ясно, кто. Все предусмотрела.
Он сильно оттолкнулся снова от края проема и полетел к катеру. Попал в невидимый луч прожектора, весь засиял. Его тут же накрыла тень девушки.
Она догнала его, пролетела совсем близко, вышла вперед. Стройная даже в скафандре. Не все люди в скафандрах выглядят одинаково, понял он вдруг. Летела впереди, тоненькая, стройная, длинноногая. Луч сверкал на ее одежде. Быстро идет, уверенно. Долетит без коррекции. Молодец. Тренировка — великая вещь… Наверняка бывала на Фобосе.
Его собственная тень на нее не падала, шла мимо. Впрочем, у него уже вообще не было тени. Он погрузился в темноту, шел вне луча. И, следовательно, летел сейчас не к катеру, а чуть мимо. Ничего, дело поправимое…
Он достал газовый пистолет. Она уже подлетала к катеру. Он выстрелил назад не глядя. Никого там нет, просто не может быть. Он снова вплыл в луч, скафандр засверкал. Она ждала его, крепко ухватившись за шасси катера. Он подплывал к ней прямо, протянул руку. Она протянула свою. Их ладони встретились. Рука девушки была сильной, легко погасила инерцию его движения. Сама она даже не сдвинулась с места.
Он отнял руку, взялся за затвор люка. Крышка легко откинулась: и внутри, и снаружи — вакуум. Он пропустил Наташу вперед, нырнул следом за ней в темноту кабины, закрыл за собой люк. Теперь они были здесь, у него дома. Она уже пристегивалась в кресле стрелка, в котором только вчера сидел психолог и которое целых два месяца до этого пустовало. С ума сойти. Он занял свое место, дал наддув кабины, врубил аппаратуру и пристегнулся. И посмотрел на часы. Всего две минуты назад он еще скучал в астрономическом отсеке. Неплохой результат, хотя и не рекорд…
Он отстегнул шлем, откинулся в кресле. Наконец — то начиналась работа. Его работа, в которой он был профессионалом.
Цель он нашел сразу. Светящаяся точка заметно раздулась, стала светящимся шаром с темным ядром в центре. Не только потому, что прошли уже две минуты. Она раздулась не сама, ее увеличили видеолокаторы. Они взяли ее сразу, как только включились. Вышколенные локаторы. Знают свое дело. Что им брать еще, если не эту цель…
Она чуть заметно пульсировала. Он глянул на цифровой индикатор и мысленно присвистнул. Цель плясала на месте, скорость пляски была сумасшедшей. Такую никогда не получишь по записи координат. При дифференцировании все усредняется напрочь.
— Мы… полетим? Правда? — нарушила молчание девушка.
Гудков бросил взгляд в ее сторону. Только один. Нельзя отвлекаться во время работы. Она сидела совсем рядом, шлем отброшен на спину, темные волосы рассыпаны по плечам. Только силуэт в темноте, как призрак. Но если протянуть руку, можно потрогать. Женщина в этой кабине. С ума сойти…
— Да, Наташа, — мягко сказал Гудков. — Сейчас полетим.
— Только не надо стрелять, — тихо попросила она.
Его руки работали сами, будто манипуляторы с автономным управлением. Катер резко втянул шасси и повис в метре над поверхностью планетки. Падать с этой высоты он будет десять секунд и врежется в камни со скоростью один километр в час — на необычном для себя языке сообщило табло. Сумасшедшая скорость, почти как у торопящейся черепахи. Но катер не успеет упасть, никто ему не позволит…
Плотная плазменная струя обожгла камень под днищем катера и, отразившись, хлестнула его вдогонку. Он взмыл в небо, сворачивая к цели. До нее было 10 километров, но цель стала уже другой.
Все было так, как рассказывал Штуб.
Они быстро приближались к бледному огню в небе, горевшему мерцающим мертвым светом, а он на глазах деформировался. Терял сферическую форму, удлинялся, на какое — то мгновение стал похожим на дирижабль, но продолжал расти, превращаясь в толстую длинную колбасу. Она светилась тем же мерцающим светом, удлинялась и извивалась — Гудков это видел. Она была бесплотной — он это чувствовал. Она была живой — он это знал.
Она играла: причудливо изгибалась и при этом пульсировала. Ее свечение разгоралось, тускнело и опять разгоралось. Сквозь нее просвечивали звезды. Она укорачивалась и удлинялась — иногда вдруг становилась короче на сотню метров, и тут же вновь возвращалась в прежние габариты. И все время то уменьшалась, то увеличивалась в диаметре — словно кольцевые волны мертвого света бежали по ее цилиндрической поверхности. А внутри, как спинная струна, извивалась длинная непрозрачная сердцевина.
Она действительно напоминала колоссальную медицинскую пиявку или дождевого червя — выползка.
— Так будет долго, — шепнула девушка. — Но не надо стрелять, спугнете…
Подчиняясь команде Гудкова, катер затормозил неподалеку от одного из концов играющего чудовища. Казалось, оно заметило катер — изогнулось дугой, сложившись почти пополам, и на мгновение замерло, как бы прицеливаясь. И Гудкову вдруг показалось, что кто — то огромный и бестелесный заглядывает прямо в него, читает его мысли. В том числе ту, еще не оформившуюся, которую диктовали пальцы, нащупавшие клавиши управления ближним огнем…
По бесплотному телу монстра прошла судорожная волна мертвого света. В нескольких местах оно начало быстро сужаться, и мигом позже распалось на десяток отдельных бледных огней, таких же светящихся сфер, как та, которая появилась первой. В следующее мгновение трехсотметровая вереница двинулась прочь, стремительно набирая скорость.
Послушный руке Гудкова, катер пошел вдогонку.
Спина ощутила кресло — перегрузка полторы единицы. Катер, набрав уже нормальную скорость, сел на хвост уходящей веренице бледных огней. Но она перемещалась не так, как метеориты или искусственные космические объекты. Бледные огни стояли на месте, покачиваясь из стороны в сторону, будто связанные невидимым тросом, а вдоль вереницы, от головы к хвосту, бежали незримые волны. Передние шары росли, задние уменьшались. Шла как бы перекачка пульсирующею сияния от задних огней к передним, а потом, в какой — то неуловимый миг, последний шар исчезал, в голове колеблющейся колонны появлялась новая сфера, и тут же цикл повторялся. За счет этот весь их строй стремительно перемещался, хотя в каждый момент времени все сферы стояли на месте, лишь покачивались из стороны в сторону. Казалось, бледные сферические огни один за другим мгновенно переносятся из хвоста колонны в ее голову…
— Не надо стрелять, — тихо повторила Наташа.
Астероид остался далеко за кормой. Насколько далеко, трудно было сказать, но это неважно. Никуда не денется эта планетка. Приборы найдут дорогу назад…
Время от времени Гудков чувствовал, как кто — то в него заглядывает. Смотрит в него откуда — то извне и все видит — все, что в нем происходит. Все его мысли и чувства. И так же смотрит в нее, в Наташу.
А мысли были такие. То, что он видит — лишь часть какого — то целого, которое он не в силах охватить своим убогим трехмерным зрением. Часть чего — то неизмеримого.
Звезды плясали в экранах. Ускорения наваливались поочередно с разных сторон. Катер шел сзади и немного сбоку, исправно держа стометровую дистанцию. А вереница бледных огней извивалась в видеолокаторах, бессильная уйти дальше.
И вдруг пляска звезд в экранах прекратилась. Шары остановились без видимого усилия, весь их ряд сразу. Двигатели притихли, тут же включились на торможение, но катер по инерции проскочил вперед на несколько километров. Гудков просто не успел среагировать на остановку бледных огней. И тут же оказалось, что возвращаться не надо. Огни возобновили гонку, но теперь катер Гудкова ее возглавлял. Из преследователя он превратился в преследуемого, но это длилось недолго.
— Оно уходит, — сказала Наташа.
Гудков глядел на видеолокаторы. Все, что происходило, фиксировалось на магнитную пленку, но сейчас он видел это своими глазами. Хвостовые сферы исчезали, одна за другой. Но новые не появлялись в голове колеблющейся колонны. Спустя секунду вереница огней стала вдвое короче.
— Оно уходит, — повторила девушка.
Гудков отрицательно мотнул головой. Нет, все было сложнее. Половина огней исчезла, но с остальными ничего уже не происходило. Они, сблизившись до прежней дистанции, продолжали невероятную гонку. И опять он испытал томительное и дразнящее чувство, будто кто — то неведомый заглядывает в него и видит его целиком, все его глубины души, все явное и все потаенное…
Кабину пронзило вспышкой мертвого света. Раздался сухой хлопок. Девушка вскрикнула.
Между ней и боковой стенкой появился небольшой, с кулак, светящийся предмет. Точно такая сфера, как тогда, в космосе. Но теперь она возникла внутри кабины.
Бессильные приблизиться, светящиеся шары пошли на такое, чтобы поближе познакомиться с катером.
Гудков уже не смотрел наружу. Он впервые видел шаровую молнию так близко. Да, она отвечала всем описаниям шаровых молний.
Светящаяся сфера — в космосе с расстояния сотен метров они казались бледными — здесь была ослепительной. Она, как живая, пульсировала и раздувалась. Она и была живой — Гудков знал это. Она дернулась к приборам, прокатилась над пультом, задержалась у клавиатуры управления торпедными аппаратами. Она была уже с полметра в диаметре. От пульта она резко повернула к Гудкову. Он сидел как парализованный. Она парила в метре от его лица, будто разглядывала. Время, казалось, стояло. Сквозь нее просвечивали зеленые огоньки на табло и экраны видеолокаторов. Патом она вдруг отпрыгнула на метр, и чувство, что кто — то заглядывает в душу, стало острее и мучительнее, стало непереносимым. И тут она направилась ко второму креслу, к креслу стрелка. Направилась по дуге, отклонившись к стене кабины.
Чувство, что внутрь устремлен парализующий взгляд анаконды, исчезло. Пронзительно вскрикнула Наташа. Гудков не понял, откуда в его руке появился газовый пистолет. Струя плазмы прошла точно по центру шара, сквозь светящуюся прозрачную оболочку и темную сердцевину, и ударила в стену кабины, не причинив сфере видимого вреда. Но та тут же сжалась рывком вдвое. Продолжала съеживаться, уменьшаться… Превратилась в шарик размером с кулак и исчезла с сухим хлопком.
В воздухе кабины пахло чем — то дразнящим и необычным. На видеоэкранах одна за другой исчезали бледные сферы, но Гудков уже не смотрел на них. Отстегнувшись, он склонился над девушкой. Ее лицо было бледным, безжизненным. Она была в глубоком обмороке. Было непонятно, дышит она или нет.
Скафандр на ней был тесный, в обтяжку. Он сдавливал ей грудь, не давая дышать.
Гудков потянул молнию на ее скафандре. Они были одни в бесконечном космосе. Вереница бледных огней исчезла, а планетка, с которой стартовал катер, затерялась где — то в ночи.
Гудков осторожно потрепал девушку по щеке. Ее глаза открылись большие, синие, как полузабытое небо Земли — и в них уже не было и следа того ужаса, который заставил ее потерять сознание. Она приподнялась в кресле в полумраке кабины, посмотрела вперед. Из курсового иллюминатора светили яркие звезды.
7
— Современной науке по плечу любые загадки, — произнес Пинчук.
Как и вчера, они все четверо сидели за столом в гостиной «Астрокупола», на прежних местах. Как и вчера, перед ними стояли бутылочки с кофе, центр стола украшало блюдо с арбузообразным томатом, как и вчера, напротив Гудкова сидела Наташа Штуб. Она улыбалась и что — то напевала. Штуб — старший сосредоточенно и мрачно молчал.
Но ситуация, разумеется, изменилась коренным образом. И даже Пинчук уже не разыгрывал из себя детектива, хотя и не перестал важничать.
— Любые загадки, — повторил Пинчук. — Жаль, конечно, что находятся люди, — он выразительно посмотрел на Гудкова, — которым ничего не стоит, руководствуясь лишь спортивным азартом и собственным нездоровым любопытством, сорвать тщательно запланированный эксперимент. Но ничего, подождем еще четыре дня. Только на этот раз кое — кого неплохо бы запрятать в изолятор. Подождем, пока явление повторится.
Да, это, в частности, изменилось тоже: вчера Гудков сидел как бы в тени, сегодня он был в центре внимания. Никто уже не смотрел на него как на извозчика.
— Во — первых, я не уверен, что оно повторится, — сказал Гудков. — Во — вторых…
— Погодите, — сказал психолог. — Что значит «не повторится»? Вы полагаете, что явление, регулярно происходившее на протяжении целого месяца, теперь вдруг ни с того ни с сего прекратится? В силу каких же, позвольте полюбопытствовать, причин? Уж не из — за вашего ли рокового вмешательства?
— Зачем вы так, Николай Владимирович? — сказала Наташа.
Штуб метнул в нее мрачный взгляд, но она продолжала:
— Почему вы на него нападаете? Ведь Саша старался для всех. И сделал все как надо. У него же на катере приборы гораздо лучше…
— Лучше, чем в прекрасно оборудованном астрономическом отсеке большой астероидной станции? — громогласно усомнился Пинчук. — На каком — то микроскопическом суденышке?.. А вы, голубчик, сами — то как считаете?
— Что тут считать, — пожал плечами Гудков. — Конвойный катер — это специализированная машина для обнаружения, перехвата и уничтожения малых небесных тел, угрожающих межпланетным караванам малой тяги… Которые курсируют от Земли до Юпитера и обратно, — не смог удержаться он. — Естественно, каждый такой катер оснащен самыми новейшими приборами наблюдения и регистрации. Оснащен вполне хорошо.
— Лучше, чем обсерватория? — произнес психолог.
— Стандартная обсерватория? Разумеется, лучше. И лучше, чем самая лучшая. Ведь это боевое судно, от нет зависят жизни людей.
— И вы полагаете, голубчик, что вам удалось получить какую — нибудь принципиально новую информацию о наблюдавшемся нами феномене?
— Конечно, — сказал Гудков. Он сделал непроницаемое лицо. — Только давайте с вами договоримся. Я с удовольствием вам помогу, но не надо меня ловить. Мы с вами договорились?
Пинчук не нашел, что ответить. Наташа радостно улыбнулась. В глазах Штуба, как и вчера, появились и тут же пропали веселые искорки. Гудков достал из кармана кассету.
— Вот результаты моего легкомысленного поступка, — сказал он. — Здесь записаны данные о размерах, абсолютных и относительных перемещениях, скоростях и оптических характеристиках множественного светящегося объекта, наблюдавшегося сегодня утром в районе астероида Цирцея. Здесь с привязкой ко времени зарегистрированы мельчайшие подробности его пространственных эволюций, пульсаций, цветовых оттенков и радиоотражающей способности. Все это есть здесь. И здесь есть все относительно шара, появившегося в кабине катера.
Пинчук недоверчиво смотрел на плоскую металлическую кассету.
— Значит, вы считаете, абсолютно все?
Гудков посмотрел через стол на Наташу. Девушка опять улыбнулась, но ее лицо тут же стало серьезным.
— Нет, — твердо сказал он. — Здесь есть все, кроме самого главного. Здесь отсутствуют наши субъективные ощущения. Отсутствует психологическая среда субъекта, по современной терминологии, — не смог удержаться он. — Здесь нет нашей стопроцентной уверенности в том, что это было живое существо, причем все время одно и то же. И здесь нет того леденящего чувства, когда кажется, будто оно заглядывает вам в душу.
— Да, — неожиданно сказал Штуб. — Если говорить откровенно… Впрочем, вы уже понимаете.
— Так, — произнес психолог. — Но что они дают, все эти субъективные ощущения? Их ведь, как говорится, к делу не подошьешь. Что прикажете с ними делать?
— Вы профессионал, вам виднее, — сказал Гудков. — От себя могу добавить одно. Вы видели когда — нибудь озеро в безветренную погоду?
— Разумеется, — недоуменно проговорил Пинчук. — Но…
— А рыбу, резвящуюся на его зеркальной поверхности? А лучше — змею, плывущую рядом с берегом?
— Да… То есть нет, — совсем растерялся психолог. — То есть, разумеется, да. Рыбы видел сколько угодно. А вот змей, по — моему, как — то не довелось. Но зачем…
— А еще лучше — картинку с изображением Великого морского змея?
— Конечно, видел, — оживился Пинчук. — Знаете, сейчас общепризнанно, что Великий морской змей суть такой же объективно — субъективный феномен, как и шаровая молния. В обоих случаях для успешного наблюдения необходимо присутствие воспринимающего субъекта. Так и в квантовой механике, творят, прибор иногда влияет на результат измерения… Вы, наверное, знакомы и с квантовой механикой?
— Изучал, — кивнул Гудков. — Так вот, морской змей, как и многие водные животные, имеет, грубо говоря, форму тела вращения. В первом приближении, форму трехмерного цилиндра. Но вы помните, как обычно рисуют плывущего морского змея?
— Да, конечно, — заторопился психолог. — Обычно рисуют так, — он показал рукой. — В виде этакой извилистой линии…
— Правильно, — сказал Гудков. — Плывущий морской змей имеет форму вертикальной синусоиды. Над водой при этом выступает несколько горбов, остающихся неподвижными относительно друг друга. На деле змей очень быстро извивается, и поэтому быстро плывет, а его тело пересекает поверхность воды в нескольких местах. Какую форму, по — вашему, имеют эти пересечения?
— Пересечения тела змея с поверхностью? — переспросил психолог. — Ну, они… По — моему, они круглые.
— Правильно. В первом приближении это окружности или эллипсы, поскольку, как мы уже знаем, тело змея в первом приближении — цилиндр. Но поскольку это цилиндр неправильный, постепенно сужающийся, то и радиусы этих окружностей неодинаковы…
— Понятно, — отозвался психолог. — Вы объясняете очень доходчиво. Никогда в жизни бы не поверил, что смогу разобраться в такой казуистике! Но зачем вы, голубчик, так подробно нам об этом рассказываете?
— Этот простой пример позволит нам с ходу решить проблему, над которой вы и ваши коллеги ломали голову не один десяток лет, — твердо сказал Гудков.
Он посмотрел на Наташу. Она слушала очень внимательно, было видно, что она все понимает, и это означало — он выбрал правильный путь изложения своих мыслей.
— Причем здесь мои коллеги? Никто из них, по — моему, даже не слыхал о Цирцее.
— Я имею в виду проблему НЛО, — объяснил Гудков. — Представьте себе, что в плоскости, которой является поверхность воды, живут двухмерные существа.
— Двухмерные? — переспросил Пинчук. — Какие такие двухмерные? Что вы хотите этим сказать?
— Двухмерные — значит, плоские. Плоские, как бесконечно тонкий лист папиросной бумаги. Существа, живущие только в двух измерениях. У них двухмерные тела, и органы чувств тоже двухмерные. Они не воспринимают ничего, находящегося за пределами плоскости, в которой живут. Ничего вне пределов бесконечно тонкой пленки воды. Как они воспримут Великого морского змея?
— Ну, не знаю, — признался Пинчук. — Мне, право, трудно сообразить. А вы, голубчик, сами — то как считаете?
— Я? — сказал Гудков.
Он говорил все более убежденно, потому что мысль, которая возникла у него во время погони за вереницей бледных огней, до сих пор была всего — навсего мыслью. Теперь она осуществлялась, превращалась в высказанные слова.
— Естественно, они воспримут его только как эти окружности, как вереницу окружностей, которые получаются в местах пересечения тела нашего змея с их плоским двухмерным миром.
Он снова посмотрел на Наташу. И опять взгляд ее внимательных синих глаз придал ему вдохновения.
— Ну, допустим, что так, — согласился Пинчук. — Только зачем вы все — таки это рассказываете? Ведь ваши слова не имеют отношения не только к теме нашего разговора, но и вообще к миру, в котором мы с вами живем. Это просто игра ума, фантазия, но не более. Какие — то двухмерные вещества, то есть существа…
— Вы так думаете? — спросил Гудков. — А теперь представьте себе, что наш мир является частью более сложного, четырехмерного мира, точно так же, как произвольная плоскость — это лишь ничтожная часть нашего трехмерного пространства. Представьте себе, что в этом высшем четырехмерном мире наша вселенная суть то же самое, чем представляется нам плоская поверхность озера или моря. Представьте себе, что этот мир, невидимый и неосязаемый нашими органами чувств, населяют существа, тоже лежащие в другом измерении, четырехмерные. Они — если это аналоги наших птиц — носятся где — то над нашим миром, любуются своими отражениями в нем, но остаются для нас непознаваемыми. А аналоги наших рыб плавают под нашим пространством и дышат своими четырехмерными жабрами, не подозревая о нашем существовании. Но есть и другие. Они, как Великий морской змей, живут где — то в пучине, в бездне глубоко под нашим миром, но иногда всплывают к нему — к поверхности своего моря — подышать, глотнуть свежего воздуха…
— Четырехмерного воздуха? — язвительно поинтересовался психолог.
— Конечно, — кивнул Гудков. — И еще представьте себе, что они, как и наши змеи, тоже имеют форму тела вращения — только четырехмерного. Например, форму четырехмерного цилиндра. И когда такое существо, всплывая, пересекает наше пространство, его сечение нашим пространством дает сферу. А если такое существо пересекается с нашим миром несколько раз — например, когда изгибается, чтобы быстро плыть, — то цепочку сфер. Это совершенно аналогично веренице окружностей, которой является в плоскости воды тело Великого морского змея…
— Так, — сказал Пинчук. — И значит, вы полагаете…
— Да, — продолжал Гудков. — Представьте себе, что одно из таких существ наделено любопытством. Ему, этому существу, интересно. Трехмерные предметы — такие, как наш астероид — для него то же, что для нас радужные пятна нефти на поверхности воды. И вот однажды оно случайно всплывает подышать рядом с таким пятном. Ему любопытно, что это за пятно. Наш космос для него — поверхность необъятного океана, граница раздела двух сред. Одной, в которой оно плавает, другой — в которой дышит. И оно всплывает каждые сто часов — именно настолько хватает ему его четырехмерного воздуха — и плещется на поверхности своего океана, и разглядывает всякие разноцветные пятна — нам кажется, что оно заглядывает к нам внутрь, ибо мы так же раскрыты ему, как полностью видны нам плоские пятна нефти… А нам это существо представляется то шаром, то вытянутым извивающимся эллипсоидом вращения, то колеблющейся вереницей разнокалиберных сфер.
Гудков умолк. Несколько секунд за столом царило молчание.
— Я, конечно, не могу дать исчерпывающей оценки вашей гипотезе, произнес наконец психолог. — Однако фантазия у вас, надо признать, поставлена хорошо. Поверьте слову профессионала. Рассуждаете вы вполне убедительно. Только, по — моему, слишком большое место занимают в вашем воображении всякие эллипсоиды вращения, четырехмерные цилиндры, пространственные сечения и прочая казуистика. Вот когда вы, с вашими способностями, научитесь строить свои фантазии на основе вещей попроще, тогда мне придется с вами согласиться. И если бы вы придумали что — нибудь в этом роде…
— С удовольствием, — сказал Гудков. — Как вам нравится такая гипотеза, действительно попроще. Вообще все астероиды — всего — навсего разные сечения одного и того же четырехмерного объекта, какой — нибудь четырехмерной водоросли. И, например, все планеты. И все звезды, само собой. И, естественно, все животные.
— А люди? — тихо спросила Наташа.
— И люди тоже. А что, отличная мысль. Все мы — просто трехмерные сечения одного и того же четырехмерного человека, какой смысл нам спорить и ссориться? Но можно и по — другому. Скажем, не все, но какой — то мужчина и какая — то женщина — это два сечения одной четырехмерной личности. И когда такой мужчина встречается с такой женщиной…
Гудков замолчал. Наташа покраснела. Пинчук размышлял, какую профессиональную оценку дать последней гипотезе.
— Ну ты и змей, если говорить откровенно, — вдруг нарушил молчание Штуб, пристально и мрачно посмотрев на Гудкова.
Анатолий Рубинов Слезы льда
…Посвящается Системе ФЛП
СССР и всем тем людям, которые
в ней находились либо находятся
(Т.Н. «ФЭЭЛ Пжиникая»)…Аттвуд знал, что увидел в галерее. И несмотря на это, ему было не по себе: хотя глаза аборигенов, прикрытые веками, видеть его не могли, ему казалось, что они смотрят, смотрят, смотрят, видят его, и что это он, Аттвуд, стоит обнаженный и открытый для обозрения, стоит на морозе, замерев в вечной неподвижности, он, а не они… А ледяные кристаллы, расположенные в отдалении, дробили своими гранями заключенные внутри тела, и от этого зрелища Аттвуду делалось еще хуже.
Особенно поразил его старик: словно обмотанный золотящейся лентой; точнее, ошарашила поза, в которой старик застыл навеки: на корточках, расслабленно свесив руки, пропустив сухие морщинистые ладони меж острых колен: но от лицо, так же длинное и морщинистое, было запрокинуто к небу… То ли посылая проклятия, то ли молитву о чудесном спасении, которое могло появиться в этом мире лишь оттуда, сверху. Впрочем, как и смерть. Как и все прочее, вероятно…
Ровесник мне, подумал Аттвуд. Посмотреть бы ему в глаза…
Это странное чувство близости с застывшим в немой мольбе стариком — аборигеном окончательно определило отношение Аттвуда к губернаторской галерее. И ко многому другому, свойственному людям, населяющим этот мир сейчас.
— Идемте отсюда! — твердо сказал он, обращаясь к губернатору. И пошел к выходу, не дожидаясь ответа.
Губернатор усмехнулся: вышел следом, ни слова не говоря. Оба молча прошли теплый переходный туннель, молча же вышли в оранжерею губернаторской виллы.
— Не понравилось. Показалось странным, — наконец констатировал барон Ив д'Иллэри. Он же — губернатор Ириса: для друзей — просто Биди; для самого лучшего друга — Ив.
— Если бы только странным, — ответил Аттвуд, криво усмехнувшись и выделив интонационно последнее слово. Подумав, добавил: Скорее отвратительным. Даже более чем.
— О, мой друг! Отвратительного вы еще не видели, поверьте мне, за отвратительным надо бы в Столицу съездить… Там один тип есть, Макги… Собирает обожженных, полуразложившихся, просто куски тел. И при том еще смеет, представляете, отваживаться именовать себя коллекционером!.. Извращенец, я так думаю. Психическая патология. Нормальный человек разок взглянет на его «коллекцию», с вашего позволения, в кавычках, один раз побывает в его галерее и потом полгода как минимум лечится. Спать не может — кошмары, знаете ли, всепоглощающие, беспримерные одолевают… Выпить хотите?
— Пожалуй… Сейчас — в самый раз. После нашей галереи тоже стоит полечиться. Для меня ваша галерея, губернатор, извините, тоже — кошмар всепоглощающий. Я бы даже сказал… — Аттвуд замолчал и махнул рукой.
Биди снова усмехнулся. Пойдемте в кабинет, — губернатор сбросил электроплащ и остался в черном, плотно облегающем костюме.
Рядом с Биди, одетым простенько и без претензий, очень функционально, Аттвуд вновь почувствовал себя неловко — сам он был разодет по последней земной моде: вышитое жабо, кружевные манжеты, драгоценные каменья везде, где только можно, разноцветные ленточки, витые шнурки и прочее, прочее, прочее…
Странная одежда для астронавта, подумал Биди в который раз. Впрочем, астронавтов мы здесь не видывали лет двести…
— И почему же вам не пришлась по душе моя галерея? — спросил он, разливая аквавит. — Если можете, объясните, буду весьма признателен. Формально это та же скульптура, только изваянная самой природой. Причем из самого совершенного материала.
— Формально — да. Но стоит себе представить, что эта скульптура, в кавычках, с вашего позволения… когда — то жила точно так же, как мы… Она была живая и…
— Лет пятьсот тому назад, — вставил Биди.
— …и до сих пор кажется живой…
— А я кажусь вам злобным вурдалаком, жутким извращенцем, лишь чуть — чуть более тихим и нормальным, чем тот буйный параноик из Столицы? Да? Или шефом анатомического театра?..
— Нет. Шефом — ни в коем случае. В анатомичке честнее — все кусочки по полочкам и под каждым — невнятная латынь, это тоже отвлекает. Никто же не сравнивает мысленно свой собственный череп с тем, что на полке стоит… — Аттвуд внезапно замолчал: он чуть было не проговорился о том странном чувстве, которое испытал, когда смотрел на застывшего в мольбе старика, заключенного в ледяном кристалле. — То, что вы считаете искусством, на деле, мне кажется, всего лишь свидетельство духовного кризиса вашего Социума.
— То есть, вы полагаете, что мы покатились вниз?
— Судя по тому, что вы рассказали с столичном собирателе, уже покатились. Еще и как.
— Знаете, мне вспомнились слова… Их сказал кто — то из старых философов, там, на Земле… Каждый из нас, сказал мудрец, в том либо ином смысле — извращенец. Но только каждый — извращенец по — своему. В том либо ином, либо третьем, пятом, двадцатом смысле. И поэтому два извращенца, повстречавшись и заговорив каждый о своем извращении, непременно обзовут друг дружку извращенцами, и каждый будет прав — по — своему, в том либо ином, третьем, пятом… Только не истолкуйте мою цитату превратно, ради всего святого. Я ничего такого сказать не хотел… Бросьте, Аттвуд. Это искусство! — Биди взмахнул рукой в сторону галереи. — Просто оно ново и для вас непривычно. Судя по книгам, на планете — матери такое бывало с каждым новым течением, в любом из видов искусств.
— Да, бывало. Но мы сейчас, похоже, с вами говорим на разных языках. В определенном смысле ваша цитата очень даже к месту… Вы называете это искусством, я же считаю, что искусством здесь и не пахнет. Оно и близко к вашей галерее не стояло. На Земле вас и таких, как вы, назвали бы некрофилами.
— Ну, так то же на Земле… А здесь не стоит произносить таких слов. Тут все такие, как я. Вас не поймут. Или, что гораздо хуже, поймут буквально. Мы здесь простые, грубые, но гордые — все как один, потомки первопоселенцев. Ведь наш «Ирис» для нас то же, что и «Мэйфлауэр» когда — то для первых англосаксов, высадившихся в Америке… Аналогичная ситуация — в других наших городах…
— Я как — то догадываюсь… Спасибо, я учту, но все же останусь при своем мнении. Это — не искусство. Извините, если обидел, конечно.
— Допустим… Но вы согласны, что социум не может существовать без искусств, в частности — изобразительных?
— Да. Это, можно сказать, аксиома.
— А скажите, на вашем корабле много картин?
— От силы — полторы…
— Вот именно. — Биди поднял палец, охваченный губернаторским кольцом. — И на наших кораблях было то же самое: инструменты, машины, приборы и так далее, но ни одного мольберта, и уж конечно — ни единой скульптуры, уж слишком они тяжелы. Ведь «Ирис», и прочие корабли сами садились на планету, модули и шлюпки не годились. А термин «полезный вес» означает предметы, несущие практическую пользу, непосредственно необходимые для выживания. Когда предки наши прилетели на Волчий Хвост…
— Волчий Хвост?.. — переспросил Аттвуд.
— Так мы зовем иногда нашу планету… Но вас я должен предостеречь. От чужака наши граждане такого не потерпят. Говорите «Кельвин — Зеро» или, на худой конец, «Льдина». Да, так вот, когда — то предки сюда добрались, здесь был лед. Лед, лед, лед и ничего больше. Что прикажете делать? Рисовать пальцем в воздухе?.. А здесь, как выяснилось, замерзла целая цивилизация, причем мгновенно… В движении. Потому они вам и кажутся живыми. Правда?
— Правда, — неохотно согласился Аттвуд.
— Ну так попробуйте об этом думать как о разновидности балета, о застывшем танце, что ли… Каждый из них застыл навеки в собственном движении. Мы не знаем, кто их заморозил, однако мы сами освобождаем их из ледяного плена…
— Не до конца!
— Да, не до конца. Иначе они станут просто трупами, и от разложения их больше ничто не спасет. И еще одно… Айсинг — общий знаменатель для всех кельвиниан. Сюда прилетел сущий ковчег. Русские, американцы, китайцы, африканцы, арабы и прочие, прочие. А вместо чудовищною культурного конгломерата все они получили единую культуру.
— А вы, судя по всему, француз? — спросил Аттвуд.
— Говорят, — усмехнулся барон. — Удивительно, как мои предки ухитрились протащить сквозь время и космос родовое имя и титул. А может быть, и то и другое — фантазия. Здесь можно было назваться хоть русским царем. Хоть воплощением Будды…
— И все бы поверили?
— Нет. Просто всем было наплевать. Имели значение не имена и не титулы, а знания, талант, хватка, ловкость, сила. Правда, наша семья была в несколько привилегированном положении. Мой прапрапрапрадед чуть ли не единолично финансировал строительство «Ириса», все деньги извел. То же — и в других городах. Каждый корабль строил кто — то… И потом его семья имела несколько привилегированное положение.
— Кстати, а почему корабли сели порознь?
— Полет был долгий, капитаны пересобачились… Прямо какие — то партии сложились, вот и сели подальше друг от друга, от греха подальше. Люди они везде — люди, знаете… «Шарденне», например, опустился вообще в другом полушарии, до сих пор о них ничего не слышали и не знаем. А мы, честно сказать, удивились, что ваш модуль сел у нас, а не в Столице.
— Откуда нам было знать, где у вас — столица?
— Так ведь самый большой город… Потому и зовем — Столица. Это, наверное, и с орбиты заметно.
— Нет, с орбиты все одинаково.
Аттвуд тронул один из камней своего браслета, охватывающего правое запястье, и на грани рубина высветились цифры стандартного, земного цикла.
— Уже ночь, — сказал он, — а мы ничего еще не решили.
— Здесь у нас всегда ночь, — Биди весело посмотрел на Аттвуда. Интересно, очень интересно мы с вами беседуем. Вы все собираетесь заговорить о репатриации, а я искусно заговариваю вам зубы. Сегодня мне это особенно удачно удается, правда?
— Пожалуй, — несколько натянуто улыбнулся и Аттвуд. — Но я все — таки выяснил кое — что полезное. Для своей… э — э — э, миссии, я имею в виду.
— Можно ли узнать, что именно?
— Во — первых, вы еще очень хорошо помните Землю, помните планету, к которой сквозь космические расстояния протянулись ваши корни, а ведь вы губернатор, то есть человек, более всех озабоченный именно местными проблемами. А во — вторых, вы еще не адаптировались к здешним условиям. Не лично вы, конечно, а все вы, люди, называющие себя… э — э, кельвинианами.
— Почему вы так решили?! — на лице Биди отразилась его крайняя заинтересованность.
— Кутаетесь. На морозе вам не сладко. Так же, как и мне.
— Ну, это естественно! Я же не тюлень какой — нибудь! — улыбнулся барон.
— Вот вы и подтвердили одной — единственной фразой оба моих наблюдения. Здесь ведь нет тюленей. Да и вы не тюлень, это бесспорно. Хотя тюлень — то как раз мог бы быть здесь своим.
Биди безмолвно поднял руки и засмеялся.
— Капитулирую! Вы меня уложили на обе лопатки. Давайте ваш ультиматум.
— Я бы попросил вас не употреблять этого слова, барон. Все — таки у нас международные переговоры, и терминологическая четкость здесь немаловажна. Более чем. Я бы сказал… Меморандум, так будет лучше, вам не кажется? А попросту говоря — список вопросов, ответы на которые мне необходимы для составления моего рапорта.
— Все равно, давайте!.. — сквозь смех выдавил Биди.
— Вопрос первый. Что известно о здешней, аборигенной, цивилизации?
— Очень и очень мало. Правильных археологических работ никто и никогда не вел. Да такие работы, вероятно, и невозможны, учитывая тридцатиметровую толщу льда. Погибли здешние, как вам уже отлично известно, от холода… Скорее всего, их атаковали каким — то неизвестным ни нам сейчас, ни им тогда, оружием. А быть может, это оружие вполне им было известно… Но они не сумели, либо не успели от него защититься… Люди воевали огнем. Они же, надо полагать, холодом. Отец творил, что случилось это все лет за пятьсот до нас. Быть может, семьсот… Одним словом, несколько столетий Волчий… э, пардон! Льдина пустовала абсолютно. Я вам дам записки отца, почитайте. Наши… я говорю о старателях… то здесь клюнут, то там, никакой системы. И, самое прискорбное, мы до сих пор не отыскали ни одной местной книги. Вообще никакого носителя информации. Говоря «мы», я подразумеваю не только Ирис, но и другие города.
— В прошлый раз вы упомянули какие — то природные аномалии?..
— Это уже можно считать вторым вопросом из вашего списка? — улыбнулся Биди. Аттвуд оставил ехидство барона без ответа, и тот посерьезнел. — Вся наша природа — сплошной лед. Да еще ветер. Правда, лед здесь особенный, плавится при десяти градусах по Цельсию и всегда гладкий. Любая царапина затягивается часов за пять, но если лед переплавить, то это свойство теряется. Так что в определенном смысле наш лед совсем не то же самое, что земной лед… — Когда барон произносил слово «наш», Аттвуд не удержался от слабой улыбки, и барон ее приметил. По глазам губернатора землянин понял, что тот истолковал ее соответствующим образом, но все же от комментариев удержался. Невозмутимо продолжал: — …А что касается аномалий… Я знаю три, и все они поблизости. Милях в сорока от Ириса лежит настоящее водяное озеро. Возникшее черт знает отчего, и тот же самый черт знает, как существующее: метров десять воды в ледяном блюдце. Жизни в нем никакой, вот и прозвали его Болотом. Милях в пяти от него — Свечка. Нечто вроде ледяного водопада, бьющего вверх, фонтан этакий, словом; лед медленно вытекает из ледяной же горы. Там же берет начало Стеклянная Река несусветно медленно текущее ледовое… э — э, течение… Давайте я лучше познакомлю вас с Оскаром Пербрайнтом, он вам все расскажет толком. Он полжизни провел во льдах, и продолжает проводить… Он вернется дня через три. Вас интересует местная фауна?
— Конечно! — воскликнул Аттвуд. Еще бы она меня не интересовала, подумал он. Меня тут у вас все на свете интересует, и прежде всего вы сами…
— Он и про зверье расскажет. Чучела можно посмотреть в городском музее. Но о звериных повадках может рассказать только старатель. Оскар, на мой взгляд, лучший… Если он будет в хорошем настроении, попросим взять вас во льды.
— Нет, благодарю. Стар я, да и не хочу участвовать в поисках новых Экспонатов для вашей галереи.
Они помолчали. Землянин, подумал Биди. И этим все сказано. Я не хочу встретиться во льдах еще с одним стариком, застывшим в мольбе, подумал Аттвуд. Это будет уже слишком.
Биди наполнил опустевшие бокалы аквавитом.
— Будем говорить о репатриации или на завтра перенесем?
— Будем, — твердо сказал Аттвуд. — Позавчера я только о ней заикнулся, а сегодня намерен привести резоны. Есть у меня пара тузов в рукаве, признаюсь по секрету.
— Выкладывайте оба.
— Во — первых, вы помните, конечно, что ваши предки покинули Землю, спасаясь от демографической катастрофы. И не только ваши. Звездная экспансия превратилась чуть ли не в моду. А потом разразился так называемый ракетный кризис…
— Это еще что такое?
— На ваших кораблях стояли двигатели фон Пуккеля?
— Да, насколько я помню.
— Так вот, на Земле их прозвали «разовыми». Их хватало на один, два, от силы три дальних перелета. Затем они скисали. Колонии, только — только отпочковывавшиеся от планеты — матери, оказывались в полнейшей изоляции. Экспансия прервалась почти на столетие, покамест не появились новые двигатели, принципиально новой системы. А переселение в конце концов породило три сокрушительные пандемии. Кстати, именно поэтому мы так долго кружились на орбите вокруг Кельвина — Зеро, своего рода карантинная мера. А на Земле сейчас наберется едва полтора миллиарда жителей. Планете — матери нужны люди.
— Что ж… На Земле теперь нет перенаселения, и у нас — тоже. А все долги планете — матери наши предки оплатили, перестав дышать земным воздухом, довольно спертым тогда, кстати сказать.
— Выслушайте и второй мой резон. В вашем случае, барон, речь идет не о репатриации. А об эвакуации. Мы выяснили, что орбита Льдины изменяется, сейчас она представляет собой не окружность, и не эллипс, а спираль с очень небольшим шагом. Короче творя, лет через полтораста на планете нельзя будет жить. Резко повысится температура. Представляете, какой будет потоп?
— Да, это серьезно. Вашим расчетам можно доверять?
— Можно. И расчетам, и мне. Хотите — проверьте сами. У вас же есть обсерватория.
— Вам я верю больше, чем нашим астрономам, — усмехнулся Биди. — Это очень серьезно, то что вы сейчас мне сказали… Но не срочно. Непосредственной угрозы нет, и вам будет чрезвычайно трудно агитировать.
— Так вы не будете препятствовать?
— Ни в коем случае. Корабль сажать будете?
— Хотелось бы.
— На каких двигателях?
— На обычных планетарных. У вашего «Ириса» были в точности такие.
— Ясно. Тогда дайте мне размеры корабля, параметры и координаты места, где намерены произвести посадку. Мы перебросим туда лучевую станцию, они очистят плешь для вашего корабля. Не то он вмерзнет, как «Ирис» в свое время.
Землянин снова глянул на свои драгоценные часы.
— Пора, — сказал он и поднялся на ноги.
Биди продолжал сидеть.
— Послушайте, Аттвуд, — сказал он, — вы легко уговорили меня, теперь я буду уговаривать вас. Оставайтесь у меня. Что за нужда — мотаться каждый день к модулю и обратно? Вилла огромна. Передатчик у меня не хуже вашего, установленного на модуле. Я покажу вам город, познакомлю с людьми… кстати, вы предпочитаете блондинок или брюнеток? Словом, ручаюсь, вы еще оцените наше… гм, ледяное гостеприимство.
— Не надо меня уговаривать… — начал было Аттвуд, и барон разочарованно вздохнул. — …я уже согласен, — закончил землянин, и хозяин виллы пристально взглянул на него. Улыбнулся обрадованно.
— Прекрасно! Что вы предпочитаете: лечь спать? Или принять стимулятор и податься в казино?
— Спать, барон.
— Тогда… давайте хоть немного пройдемся перед сном.
— Хорошо.
Они нацепили электропарики, маски и облачились в электроплащи. Ледяные створки дверей озарились радужными световыми переливами и разошлись в стороны. Снаружи было черно: под открытым черным небом царила тишина; внизу, в огромном ледяном каньоне, сиял редкими огнями Ирис, и казалось, что звезды — лишь отражение этих огней. Местами посверкивала ажурная медная сеть, перекрывающая каньон.
— Вообще — то я всю жизнь обожал рыженьких… — задумчиво сказал Аттвуд. — А что по ту сторону каньона?..
— Аптаун. Там живут те, для кого Ирис слишком дорог или слишком скучен. Окраина, словом. Я знаю еще одно слово, трущобы, но в данном случае оно не очень соответствует.
Они пошли по плитчатой дороге, слабо подсвеченной ледяными фонарями. Вдруг небо озарилось фиолетовым сполохом.
— Это ж бластер! — удивленно воскликнул Аттвуд. — Там что, воюют?!
— А вы ожидали полярного сияния?.. Упаси Бог, никто не воюет на Льдине! Это работает лучевая станция, плавит лед. А переделана она, точно, из батареи бортовых бластеров. У нас, как вы понимаете, лед — единственный материал, из которого можно что — то сделать…
Они свернули за угол виллы, Биди тронул ладонью один из фонарей, и ослепительный луч света метнулся вдоль аллеи ледяных фигур. Их было не менее полусотни.
— Это тоже наше искусство. Литая ледовая скульптура. Завтра рассмотрите подробнее. Когда вам скажут «лед», вы представите себе его непременно зеркально — гладким, хотя он бывает, знаете ли, и шершавым, и припорошенным, и битым, и любым другим. Не бывает только горячего льда.
— Да, — машинально ответил Аттвуд, всматриваясь в глубину сверкающей аллеи. Аллея впечатляла.
И только потом, позднее, Аттвуд понял, зачем бароном были сказаны эти слова.
…Отрывистый писк локатора разбудил Оскара. Как всегда, возвращаясь знакомой дорогой, он не упускал случая поклевать носом минуту — другую, просыпаясь, однако, от малейшего толчка буера, от любого звука. Ничего особенною — в амбразуре крыла все так же блестит Ледяная Звезда, а локатор пищал оттого, что засек на горизонте огромный парус пассажирского экспресс — буера. Его синий топовый маяк заметно смещался влево: стало быть, экспресс идет в Столицу. Следом за синим огнем в амбразуре сместилась и Ледяная Звезда: Оскар шевельнул пальцами в «кастете» управления — шкоты передали легкое движение руки на рулевое лезвие, чуть шевельнулось крыло паруса, и буер вернулся на верный курс.
Оскар снова вздремнул, но тут совсем рядом истошно заорала непригодная даже на чучело певчая сова, падальщица.
«Какой идиот назвал ее певчей?!» — в который раз подумал Оскар. Если бы все песни были таковыми, люди бы давно перевешались…
Он глянул на звезды, потом на карту: до Старой Трещины оставалось от силы полчаса ходу. Оскар снова шевельнул «кастетом»… Когда буер окончательно остановился, сдвинул «фонарь» кабины, уперся руками в борта и одним прыжком выскочил из кабины на лед. С первого взгляда все было в порядке полном, но перед прыжком через Старую стоило осмотреть буер детально, ослабить крепления ледяного балласта и обязательно проверить стопор рулевого лезвия. Находились ухари, которым было наплевать на этакие мелочи: лихие парни рано или поздно валились на дно Старой Трещины. Там они все и остались… Оскар вынул из носового гнезда прожектор, подключил к своему энергобрикету и пошел вокруг буера, но прежде выволок с пустого заднего сиденья длинный меч без ножен и прицепил его на пояс, просунув в специальную проволочную петлю.
— То — оже мне, Ледовый Корсар!.. — ухмыльнулся Оскар. Меч здорово мешал, но уж больно сподручно было им отбиваться от хищных пингвинов, особенно когда эти твари сбивались в стаи: тем паче что игломет не всегда брал толстые шкуры матерых зверюг.
Как и следовало ожидать, все пребывало в полнейшем порядке, а иначе хоть что — нибудь непременно задребезжало на быстром ходу. Оскару досталось немного работы: ослабить рычажные фиксаторы, чтобы ледяной балласт сбрасывался мгновенно, и еще раз, для очистки совести, обойти вокруг машины с инспекторской проверкой. Напоследок он достал из — под левого налокотника узкую красную ленточку и пустил ее по ветру, стиснув кончик двумя пальцами. Ленточка вытянулась, словно линейка, Оскар пристально взглянул на Ледяную Звезду; снова — на ленточку, разжал пальцы, и ее мгновенно унесло с глаз долой. Как всегда Оскар подумал, что Богу такое ничтожное приношение безразлично, но — обычай следовало соблюдать даже наедине с собой, да и ветер стоило лишний раз проверить перед прыжком. Если разведка была удачной, это еще не означает, что и дальше, до самого возвращения, все покатится словно по колее.
Когда Оскар вновь забрался в кабину, стянул перчатку и сунул пальцы в «кастет», где — то поблизости заорали сразу две певчие совы.
— А, чтоб вам провалиться… — пробормотал Оскар и принялся разворачивать парус таким образом, чтобы Ледяная Звезда пришлась точнехонько на центр амбразуры. — И какого черта здесь насобиралось столько этой клятой нечисти…
Буер сразу же схватил ветер, и понесся, набирая скорость, по стеклянно — гладкому полю. Минут через двадцать, когда справа мелькнула первая вешка, Оскар заметил, что чей — то буер проходил здесь совсем недавно: царапины на льду еще не успели затянуться. Но размышлять об этом времени не оставалось, зеленые вешки проносились одна за одной по обе стороны. Промахнув красные вешки, Оскар сбросил «кастет» с правой руки, а левой дернул на себя до упора рычаг с оранжевой рубчатой головкой, и парус раскололся вдоль, распался на два длинных крыла. Рычаг назад, от себя — и на самом краю Старой Трещины тяжело грохнул балласт, чтобы лететь дальше, вниз, своим путем — на дно глубочайшей расселины, а полегчавший буер уже парит над нею, и Оскар с неодолимой дрожью считает мгновения полета… Во время прыжка он уже ничего не может ни сделать, ни поправить. И только судорожно переводит дух, когда лезвия ударились об лед на другом краю Трещины, но тут же буер сотряс еще один удар, левое крыло со скрежетом отлетело к чертям совиным, и искалеченная машина закружилась в каком — то бешеном вальсе, лишь по великой удаче не рухнув в расщелину, а Оскара ка — а — ак вышвырнуло из — за расколовшейся кабины, но тоже, к счастью, в сторону от края…
Что — о — о?! Я же здесь всегда прыгал!!! Только и успел подумать он, прежде чем шваркнуло об лед с неимоверной силой.
…Очнуться ему помогла внятная ругань: чувствовался столичный акцент; мало что понимая из — за звона в голове, Оскар с огромным трудом поднялся на ноги, постоял, шатаясь, попытался покачать головой, но что — то мешало…
— Слава Богу, — донеслось сзади; ругань прекратилась. — А я думал, что так и сдохну, не дождусь, покамест ты очухаешься…
Оскар медленно развернулся, всем корпусом. В луже заледеневшей уже крови лежал Сова Тепанов и корчил зверские рожи. Рядышком с ним, тоже покрытая кровью, валялась кривая сабля.
— Здорово, Сова, — пробормотал Оскар. — Отличное же времечко ты выбрал для харакири. Особенно — местечко…
— Тебе все шуточки… — говорил Сова гораздо тише, чем ругался, …а я сейчас окочурюсь…
— Раньше надо было окочуриваться, — ответил Оскар. — Теперь я тебя вытащу.
— На себя посмотри, вытаскиватель… — по — прежнему тихонько посоветовал Тепанов.
— Успею еще. Как — нибудь… — Оскар опустился на колени рядом с раненым. — Что у тебя?
— Заливал балласт, пингвины налетели. Пока отбивался, разгонял, они у меня успели выдрать фунтов десять мяса… Ну, троих гадов я положил, вон там валяются…
И верно, чуть поодаль примерзли к окровавленному льду три мохнатые кучи. Оскар плюнул в их сторону: так велел обычай, да и веление души требовало; достал из аптечки на поясе вечный шприц, поискал на Тепанове живое место и сквозь костюм воткнул иглу в тело; затем достал пакет с «липучками» и принялся сверху вниз бинтовать…
Тепанов был мужик крепкий, и обычной дозы наркотика, положенной в таких случаях для обезболивания и отключения, оказалось маловато, чтобы сразу нокаутировать его организм.
— Спасибо, Оскар… Но я, наверное, все равно подохну. Прости… Это об мою балластину ты расшибся… Я когда с тварями возился, рычаг задел, ну, она и поползла… А облегченный буер потом сдуло прямиком в Трещину. Подфартило, короче, дальше некуда…
Ладно, угольками сочтемся. Полежи. Пока я шлюпку соберу.
— Нет, постой… Слушай, покамест я не сомлел… Вот здесь, — Сова коснулся поясной сумки, — мое завещание, отдашь дочери…
— Какой такой еще дочери?
— Моей… Она в городе живет… Дочка моя… Найдешь, ей отдашь.
— Сам отдашь.
— Возьми, слышишь, возьми!.. — Тепанов дернулся к сабле.
— Ладно, ладно, давай уж, — грустная ухмылка искривила губы Оскара, а то еще зарубишь своим ятаганом, как пингвина.
Оскар снял с раненого сумку, прицепил на пояс себе.
— Там, — Сова показал на сумку, — футляр, маленький такой, это тебе, возьми… Кроки… Там кроки… как найти библиотеку… их библиотеку… хорошо все — таки, что тебе отдавать приходится, а не кому другому…
— Ты бредишь, — спокойно сказал Оскар.
— Клянусь дочкой… Я в здравом уме. Я нашел библиотеку, Оскар, представляешь, я… Ежли подохну — кроки твои, и библиотека — твоя… Только отдай завещание, и не оставляй меня на съедение совам. И еще… приди на мои похороны, помяни мою грешную душу. И помоги… Помоги Сибил…
Он засыпал. Оскар разогнулся и только сейчас осмотрел самого себя. Ничего утешительного: костюм сбоку разодран, рана глубиной в полдюйма, по всей видимости, разорвал бок о фиксатор фонаря… Энергобрикет, слава Богу, цел. Но отопительные контуры костюма порвались, и медная проволока свисала из разрыва. Возиться с отоплением некогда, Оскар скрутил, срастил концы нескольких проводов, соединил проволоки, наскоро, и поверх всего этого беспорядка наклеил кусок липучки. Потом ощупал шлем. Фейсгард свезло набок, трубчатый гребень и вовсе снесло, но голова, похоже, не пострадала. Оскар ободрал с ног смятые наколенники и заковылял к буеру.
То, что ни о каком ремонте сейчас не стоит и мечтать, выяснилось с первого беглого взгляда. Оскар включил радиоответчик буера, достал с заднего сиденья игломет, сразу же подключил оружие к энергобрикету, ремень нацепил на плечо и забросил игломет за спину.
Первый приступ слабости Оскар ощутил, едва начав собирать шлюпку маленький буер из легких труб, с паршивыми коньками. Вообще — то дело было плевое, и если бы не рана, Оскар справился бы буквально за несколько минут; а тут еще засигналил энергобрикет на поясе Тепанова. Оскар вынул брикет, питающий фару, доковылял до раненого, взял его за воротник и потащил за собой к буеру. Тут слабость нахлынула волной, накатила всерьез, захлестнула, и пришлось даже осесть прямо на лед.
Наконец он собрал шлюпку, взвалил на нее обмякшего Тепанова, сменил ему брикет, собрался было лечь сам, но вспомнил о рулевом лезвии. Бросить его вместе с буером — означало вдребезги рассориться с кузнецом Вацеком. Морщась от боли, Оскар приподнял корпус, умудрился одной рукой снять обтекатель и открыть, отжать оба фиксатора, но все — таки достал узорное булатное лезвие.
Он лег на шлюпку, лицом вниз, сморщился, подмигнул своему отражению в ледяном зеркале, с которого порыв ветра на мгновение смахнул ледяную пыль, дотянулся до ручки фала и рывком вздернул парус. Но, ко всему прочему, заело стопор и пришлось дергать, дергать, дергать и дергать, пока парус не поддался, схватил ветер…
— Ну, ветер приняли, теперь выберемся, — Оскар толкнул локтем бесчувственное тело Тепанова. — Главное — не спрыгивай на ходу, Сова, договорились?..
…Время от времени Оскар стряхивал дурнотную муть и, задирая голову, смотрел на звезды, в особенности на Айсстар. Нечего было и думать добраться на шлюпке до города, нужно было тянуть, всеми средствами вытянуть, на Дорогу; там был шанс встретить экспресс, караван или курьерский муниципальный буер. И еще — уж очень не нравилось Оскару, как деревянно стучит о нижний кронштейн мачты перчатка Совы Тепанова.
…Над горизонтом замигали две новые звезды, синие.
Везет же, подумал Оскар. Намотал на раму шкот. Потянулся за аварийной укладкой, достал сигнальные ракеты и насадил одну на ствол игломета.
Судя по огромному расстоянию между огнями штурманской и хвостовой башенок, из Столицы шел тяжелый сорокаосный караван. Вновь, и сейчас совершенно невовремя, накатил приступ слабости, и Оскар, чтобы не сомлеть и не отрубиться, перевернулся на больной правый бок; в таком положении дотянул — таки до Дороги. Снова заело проклятый стопор, парус продолжал уносить шлюпку, и тогда Оскар сыграл ва — банк, просто — напросто выдернул мачту из стейса вместе с кронштейном, бросил ее под рулевой конек. Лезвие перескочило трубу, распахало парус, но опорные коньки, налетев на мачту, сорвались со штифтов и развернулись в стороны. Едва не усвистев под огромные счетверенные катки, шлюпка наконец остановилась…
Первый выстрел оказался дохлым, ракета лишь соскочила со ствола и запрыгала, застучала по льду, как консервная жестянка. Вторая ракета оранжевой змеей умчалась прямиком под брюхо каравана — нет гаже занятия, чем лежа стрелять из игломета, а подняться на ноги уже не было ни сил, ни времени. Последнюю Оскар нацелил почти в зенит, и на штурманской башенке завертелся красный прожектор…
Заметили, — подумал Оскар. — Как же я устал…
Караван не стал останавливаться, просто сбросил скорость, и Оскар еще успел прочитать на его борту громадные буквы.
«Голиаф», — подумал он и разрешил себе заснуть.
…Сова Тепанов танцевал под открытым небом, словно солист Ледового Театра, разница вся заключалась в одежде лишь. Это был танец, именно танец, пускай незамысловатый, но не просто бессмысленное кружение. Музыки не было, и сам Сова молчал, танцуя сосредоточенно, отрешенно даже. Оскар вдруг приметил, что лед начал затягивать Тепанова, всасывать, вначале по щиколотки, потом — по колени. Сова танцевал, ничего не замечая, а лед затягивал от все глубже и глубже. Самое странное и страшное — подо льдом не было его ног, были шевелящиеся мешки пустоты, и чем глубже Сова погружался, тем больше размерами становился ужасный воздушный пузырь, сохраняющий форму тела, танцующий..
ОН СТАНОВИТСЯ ПОЛОСТНИКОМ! — сообразил наконец Оскар и кинулся прочь, но тут же споткнулся. Словно шарик без рук, без ног, катился он по дну необъятной долины — ледяной чаши Сухого Моря, падал с каких — то уступов и снова катился, катился, катился, а рядышком бежала, завывая, небывало огромная певчая сова и в конце пути, Оскар знал наверняка, точно знал это — его дожидается полостник с лицом Тепанова.
Справа на поясе взорвался энергобрикет, боль развернула Оскара из тугого клубка, запахло горелым мясом, его, Оскара, мясом… Огромная певчая сова бросилась к нему, топорща когти.
— Как же так! — закричал он. — Я ж еще живой!..
— Живой, живой, успокойся! — раздалось совсем рядом.
Оскар открыл глаза, увидел над собой двухфутового диаметра полусферу плафона и тут же вспомнил — где он находится и почему.
— У вас рация работает? — спросил он неизвестно кого.
— Да, конечно!.. — с ноткой удивления в голосе ответили откуда — то справа. — Почему она должна не работать?..
— Сообщение в Ирис… Оскар Пербрайнт и Сова Тепанов умудрились по очереди разбиться у Старой Трещины… Как Он?
— Мертв. Ты вез его уже мертвого. Страшная кровопотеря, и я ничего не смог, не успел сделать. У него в жилах практически не осталось…
— А как я?
— О, гораздо лучше. Бок разорван, голову, вероятно, тряхнуло тоже основательно. Кровь я тебе влил, а синяки сам посчитаешь, когда нечего делать будет. Развлечешься. Ну и, конечно, придется выбросить костюм.
— А рубашка цела?
— Вот, в углу валяется. Цела твоя рубашка.
— Не выкидывай. Она у меня счастливая.
— Как хочешь. Что еще передать в Ирис?
— Две заявки на имя шерифа. Координаты в поясной сумке и в кармане рубашки. А для себя запиши… — Оскар продиктовал координаты. — Там лежат три здоровенных пингвина, жира с них — фунтов сорок.
— Правда? — обрадовался караванщик. — Вот спасибо!
— Тебе спасибо! — ответил Оскар и снова позволил себе забыться.
…Встречая Аттвуда, губернатор выглядел несколько смущенным.
— Помните, я обещал вас познакомить с Оскаром Пербрайнтом?
— Помню. А что случилось?
— Да в общем — то ничего страшного. Он здесь, у меня, но украл я его из муниципальной больницы, и он, надо сказать, не в лучшем настроении. Бок у него разодран, болит, и он от этого злой, как пингвин.
— Ну, не съест же он меня. Ведите.
Как только Биди представил их друг другу, Оскар спросил:
— Так значит, вы предлагаете нам плюнуть здесь на все и помочь планете — матери сотворить новый демографический взрыв?
— Не совсем так. Эта планета — мать хочет спасти вас от потопа.
— Бог поможет — выплывем. Да и не доживу я до этого самого потопа, сколько б ни тужился. А что делать на Земле мне, например? Я ведь только и умею, что лед резать.
— Льда на Земле хватает. Но никто уже не живет даже поблизости от него — всем достаточно места в теплых широтах. Вы представить себе не можете, как это приятно — полежать голышом на солнышке.
— Да уж, под нашим солнышком через полчаса начинаешь звенеть. А сколько человек вы сможете взять сейчас?
— Сотни две. У нас небольшой корабль.
— Ну — у, столько — то наберется наверняка. Есть такие — поедут в Столицу полечиться у Горячего Озера, это там аномалия такая имеется, да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.
— Господин Аттвуд интересуется местными аномалиями и зверьем, вмешался в разговор Биди.
— Я очень рад. Аномалий больших я знаю пять… Горячее у Столицы, Свечку, Болото, Стеклянную и Старую Трещину, будь она… Вы, наверное, знаете, землянин, что здешний лед течет… А вот Старой ни черта не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего эти аномалии взялись — никто не знает. Если принять гипотезу о «ледяной бомбардировке», то это, наверное, бывшие эпицентры взрывов. Вы можете спросить: как это мы, живя на планете, двести лет уж как, ничего не знаем о ее природе. Отвечаю: некогда было. Кто разбирал корабли и строил города, кто возился с гидропоникой, еще лучевиков надо было много — лед плавить. Кстати, тогда же и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, планету изучали только два человека — покойный отец губернатора и мой покойный отец, он был ассистентом у старшего барона. Вам повезло, что вы, с вашим интересом к Льдине, опустились в Ирисе — должен я вам сказать. Все, что они наколдовали, хранится у нашего хозяина, а сами они поехали однажды к Болоту, хотели повести штрек под его дном… Больше их никто никогда не видел.
— Вы сказали — «больших аномалий». А что, есть другие, малые?
— Да, но мы не любим о них вспоминать. Мы называем их полостниками. Это пузырь такой во льду, совершенно пустой, но имеющий форму человечески тела…
— Человеческого? — перебил Аттвуд.
— Конечно, я оговорился, но вы же видели, как мы с ними похожи! Да, человеческих тел формы. Если хотите посмотреть — у нашего губернатора в галерее есть один. Я и второго ему привез, но он сказал, что готов принять его на вес льда. А я, помнится, ответил, что лучше отвезу под лучевую станцию. И продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них тоже не по себе. Иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.
Биди взмахнул рукой.
— Опять ты за свое, Оскар! Вот они, аборигены, — барон кивнул в сторону галереи, — в довольно свежем виде.
— Свежезамороженном… — пробурчал Оскар. — А если они телепортировались?
— Знаешь, Оскар, мне телепортироваться не приходилось как — то, но я почему — то думаю, что для этого как минимум надо быть живым. Ты же знаешь, их накрыло всех разом…
— А, может быть, полостники — это их души.
— А, может, пустые бутылки? Шериф рассказывал, что так однажды ляпнул Сова Тепанов, еще когда только из Столицы переселился.
— Да, кстати! Ты же знаешь, как его настоящее имя?
— Арктика. Помнится, был такой штат на планете — матери…
Аттвуд не удержался от улыбки. Впрочем, Оскар и Биди ее не заметили, увлеченные разговором.
— …А ты не знаешь, за что его прозвали Совой?
— Его так еще в Столице именовали. Наловчился он орать певчей совой, не отличишь. «Вяя — а — а — а — аа!!!» Только еще громче.
— Вот как? Ни разу не слышал.
— А откуда тебе — то было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, нерадивый ты наш губернатор, а к тебе, насколько я знаю, Сова был не вхож. Арктика Тепанов, то есть… Простите, Аттвуд, мы с Биди совсем отвлеклись.
— Ничего страшного, Оскар! Мне все интересно.
— Теперь о зверях. Главная зверушка — хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения — он катится на брюхе, а лапами только отталкивается. Здорово получается, между прочим. Из его жира в Столице умеют делать чудесный крем для дамочек. Выслеживать хищного пингвина дохлое дело. Его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы тушу не слопали его же братишки или… Про певчую сову вы уже знаете. Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы — все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие — то твари, по слухам страшные, но они так далеко водятся, что туда даже караваны не ходят, да и незачем…
— Биди говорил, что какой — то из кораблей первопоселенцев опустился в другом полушарии…
— Да, «Шарденне». Ну и что? Они сами захотели отделиться. Насильно мил не будешь. А если бы захотели, уже бы к нам добрались. Вы с орбиты видели на том полушарии город?
— Нет.
— Ну, значит, не судьба. Кому как повезет.
…Приглашение, подписанное «Сибил Тепанов», ни к чему не обязывало. Оскар знал, что многие просто — напросто засовывают подобные бумаги подальше и забывают о них. Он и сам терпеть не мог всяческие церемонии, а похороны — в особенности, но долг старателя велел исполнить последнюю волю Совы. У Оскара даже не было подобающей траурной одежды, пришлось одалживать у Биди. На похороны было принято являться пешком, но на это, видит Бог, у Оскара еще сил не доставало, и тот же Биди ссудил его своими аэросанями. И все — таки, Оскар поспел только к концу отпевания в храме.
Как только священник произнес последнюю фразу ритуала: «…И в этом льду пребудешь, пока не вострубит архангел», — на кладбище зазвонил колокол: два удара — один — два — три — один, и снова два — один — три — один, и снова, и снова, и снова…
Четыре автономных экзоскелетона подняли тяжеленный крест черного льда — блок с вмороженным в нет телом Тепанова, и к Оскару подошла вдруг красивая девушка в траурной фате, подала руку.
— Идите рядом со мной, господин Пербрайнт.
— За что такая честь? — удивился Оскар.
— Вы же спасли отца.
— Как же я его спас, если мы его хороним?!
— В Столице так говорят.
Оскар молча поклонился и вышел из храма, держа Сибил Тепанов, дочь Совы, под руку. Он хотел прямо здесь отдать ей завещание Совы, но потом решил, что найдет для этого более подходящее время.
Процессия, во главе которой решетчатые роботы несли скорбный блок, остановилась у могилы — глубоко вырезанного во льду креста со ступенями в изножии. Первым спустился в могилу священник, следом за ним, по очереди, все прочие опускались и становились на колени; творили тихую молитву. Когда подошел черед Оскара, он, не верящий ни в Бога, ни в черта, почувствовал себя совершеннейшим кретином. Однако отказаться — значило смертельно обидеть всех присутствующих. Когда Оскар опустился на колени, ему припомнилось, как Сова превращался в полостника. Он неловко повернулся и чуть было не упал навзничь: такая дикая, пронзительная боль обдала разорванный бок. Оскар с огромным трудом, еле — еле, но самостоятельно выбрался наружу, и уже в тумане видел, как в ледяную могилу спустилась Сибил Тепанов, как она упала, раскинула руки, и как невесть сколько времени спустя ее вынесли из ямы без чувств…
Колокол зазвонил размеренно: как только затихал один отчаянный удар, его нагонял следующий. Оскар не стал смотреть, как опускают блок, как заливают могилу водой. Он побрел к священнику и тихонько сказал:
— Я приехал на санях, святой отец… Пусть ее отвезут и возвращаются за мной. Я, похоже, к тому времени тоже скисну…
Через минуту он понял, что переоценил свои силы.
— …Отговаривал я тебя, — услышал Оскар, когда очнулся. — Хорошо повеселился?
— Как она?
— Ты имеешь в виду дочку Тепанова? — спросил Биди. — Не знаю, мы с землянином были в его модуле, когда вас привезли. Наверное, просто обморок. А как ты?
— То же самое — простой обморок. Завтра — послезавтра вполне смогу плясать.
— Вот и хорошо. Поедешь со мной и землянином в Ледовый Театр.
Оскар поморщился.
— Что, не нравится компания? — спросил Биди.
— Нет, с чего ты взял. Землянин, судя по всему, мужик хороший… Но ух больно он прямодушный. Как ребенок, право слово. Если на Земле все такие, то нам там, грешным, нечего делать.
— А чего ты кривишься?
— Я хотел сходить посмотреть на лучевую станцию, да и в мастерской, наверное, все растаяло.
— С чего бы это? Весны здесь лет семьсот — девятьсот не бывало. Оттепели не жди. Раньше чем лет через сто пятьдесят, как творит землянин. А насчет станции одно скажу — скучно развлекаешься.
— А мне в городе вообще скучно, Ив. Все дело в скорости и пространстве: по городу приходится ползать, а во льдах я летаю. Какие здесь у вас развлечения? В театре я бы с удовольствием спал, да музыка мешает. В казино — те же хищные пингвины, только в другой шкуре. И крема из их тира не получится, а в ресторане на меня смотрят, словно я голый? До сих пор не пойму: то ли я — местная знаменитость, то ли у меня ширинка расползается.
— Скорее — первое. Что они — ширинок расползающихся не видели?..
— Нет, знаменитость скорее ты. Ты и в Столице не затеряешься, а мне они уделяют внимание того же сорта, что и чучелу пингвина в муниципальном музее. Знаешь, меня так и подмывало заехать бутылкой в зеркало. А на станции красиво. Благодать. Радуги, ручейки журчат…
— Ну, если ты так любишь ручейки, желаю тебе дотянуть до здешней весны, о которой толкует Аттвуд.
— Упаси Бог!!!
Биди помешкал.
— Ты как, на ноги встать можешь?..
— Вполне. Ноги у меня целехонькие.
— Давай — ка, спустимся к лагерю.
— А чего я там не видел? У тебя ж почти все глыбы — моей работы.
— Есть кое — что новенькое. Сегодня разгрузили последнюю секцию «Голиафа», там оказался груз для меня. Из столичной галереи. Я его ждал со следующим караваном, но они поспели к этому рейсу. Пойдем, распакуем.
В галерее, прямо в проходе, стоял новый блок, укутанный в блестящую пленку. Открылся взорам белый пластиковый куб.
— Жан, подойди! — позвал Биди, и из специального кейсбокса у входа в галерею двинулся блестящий экзоскелетон.
— Контейнер. Разбери, — велел ему Биди, когда робот приблизился.
Механизм прижался к одному из ребер куба, раздвинул «руки», сжал ближайшие ребра и отступил. Куб распался, явив ледяной кристалл с двумя фигурами. Молодой мужчина и женщина в полосатых облегающих одеяниях стояли перед Оскаром и Биди, держась за руки, вполоборота друг к дружке…
Оскар медленно обошел ледяную глыбу.
— По каталогу выписал? — спросил он наконец.
— Да, от Дмитрича. — Биди показал фирменное клеймо.
— Вижу. Заплатил уже?
— Еще нет. А в чем дело? У тебя такое лицо…
— Докатился Дмитрич, новоделы продает, — Оскар показал на внешне безупречном кристалле несколько белесых точек, изобличающих использование просветлителя.
— А ты, значит, новоделы презираешь?..
— Почему? Но пойми, творить новоделы — это одно, а покупать — совсем другое. К тому же у меня новодел и зовется новоделом, а столичники, похоже, навострились выдавать его за антик…
— Что же мне делать?
— Еще заметь — эта парочка смотрится только спереди, а сзади лед огранен под бриллиант. Уж если творить новодел, по — моему, так он должен смотреться с любой стороны, хоть с нижнего торца… А это — халтура. Докатились столичники, надо же…
— Я тебя спрашиваю, что мне делать?!
— Не ори, я не глухой. Можешь оставить у себя. Но, кроме нас с тобой, никто этого и не заметит… Даже ты не заметил… — Оскар хмыкнул и бросил на Биди мимолетный взгляд, — …разве что Мариус, но он сейчас занялся литой скульптурой и прилепился к муниципальной галерее; никуда не ходит. А еще лучше, заплати караванщикам и пускай они везут эту подделку назад. Дмитричу же напиши, что собираешь только антики, а если вдруг понадобится новодел, то Оскар Пербрайнт сделает и быстрее, и дешевле, и… лучше. Это я мягко выразился. Чтоб Дмитрич не взвился.
— Это точно… Они у тебя как живые.
— Может, они и есть живые?..
— Брось. Ты бредишь. Просто тебе вредно для психического здоровья ходить на похороны.
— Это ты прав, Ив… Насчет похорон.
…И в самом деле — Оскар продремал почти все представление. Другое дело — землянин, он так и впился взглядом в сцену. Особенно его увлек танец, изображающий схватку с хищными пингвинами. Мужчина в прозрачном плаще выписывал на ледяной террасе сложные траектории, подобное можно было наблюдать и на Земле; а вот танец актеров — пингвинов впечатлял новизной. Быстрее взгляда метались они по сцене, искусно прыгая с террасы на террасу, увертываясь от молниеносных выпадов и сверкающих размахов длинных мечей. Больше всего землянина удивило, что на ногах артистов не было ни коньков, ни полозьев: вообще никакой обуви.
— На чем же они катаются? — спросил он.
— На собственной коже, — очнувшись, ответил Оскар. — Она у них, как протекторы у каравана, разве что профиль рисунка другой. А пингвины у них здорово получаются, именно так эти твари и кидаются на тебя — стрелой, но в любой момент могут увернуться, гады.
— В развязке танца человек упал в одиноком луче синего прожектора на туши сраженных «пингвинов», раскинув руки с мечами, крестом.
Потом на просцениуме высветились шахматные квадраты, и по подиумам, обтекающим террасы сцены, бесшумно съехали два кристалла. Они раскрылись, и тут Оскар проснулся окончательно — в левом, закрыв глаза, стояла Сибил Тепанов. В другом кристалле стоял молодой человек несколько хрупкого телосложения. С первыми, тягучими еще нотами увертюры, их глаза медленно раскрылись, и они, словно сомнамбулы, сошли со своих ледяных пьедесталов скользящими длинными шагами. Из ложи ближнего яруса Оскар отлично видел, что глаза Сибил еще не обрели ясности, они были томны и невыразительны, словно в огромной пустой пещере, и эхо повторяло каждую фразу. Глаза артистов обрели ясность; они повернули головы сначала в одну сторону, потом в другую; наконец встретились взглядами и двинулись навстречу друг другу, протянули руки, вот — вот их ладони должны были сомкнуться, но… разошлись в паре дюймов. Музыка набирала темп, ожили лучи прожекторов, и уже не шепот, а полный голос сопровождал мелодию, а они все не могли встретиться. Движения их стали быстрыми, потом — стремительными, траектории невообразимо усложнились, но встретиться на малом шахматном пространстве им так и не было суждено… Все чаще они застывали поодаль друг от друга…
Тут Оскар повернулся и увидел глаза Биди — в них светилось алчное желание — увидеть эту пару в настоящем ледяном кристалле. Увидеть и завладеть…
— Живая она лучше, — тихо сказал Оскар губернатору на ухо. Ив приметно вздрогнул, как любой, у кого прочли потаенные мысли, вздрогнул бы…
А музыка тем временем засыпала. Тела артистов все чаще сводили резкие судороги, глаза их снова стекленели, и теперь только два желтых луча сопровождали их метания в поисках друг дружки. Побледнели и шахматные квадраты у них под ногами, шахматные квадраты, по которым они перемещались — Сибил по белым лишь, а ее партнер — лишь по черным… Наконец, девушка застыла на краю просцениума, упала набок, опрокинулась навзничь и соскользнула в неглубокую чашу бассейна, на мгновение озарившуюся голубой вспышкой. За нею, рухнув ничком, последовал и ее партнер. Снова вспышка, потом — тьма, и наконец бассейн засиял ледяно — голубым светом, словно заключившим в ледяной кристалл наконец — то встретившихся влюбленных. И в эту прозрачную чашу изо всех лож полетели, посыпались разнокалиберным дождем цветы, покрывая воду пестрым ковром…
Оскар поднялся и шепнул Иву, что должен встретиться с Сибил Тепанов. Барон подмигнул старателю, сгреб из ледяной вазы белые с красными середками «гербовые» ирисы.
— Не стоит. У меня невеселый повод, а вовсе не то, что ты подумал, пошляк, — и Оскар показал черный пакет с завещанием Совы.
Когда они подъехали, Аттвуд снова поразился разноцветному игольчатому кристаллу Ледового Театра.
— Кто его строил? — спросил он. — Замысел какого гениального архитектора воплощен в этих сказочных формах?..
— Если хотите, могу познакомить, — ответил Биди. — Бортовой компьютер «Ириса».
— …Холодно тут у вас, — поежился Аттвуд.
Оскар расхохотался, будто ему рассказали потрясающе смешной анекдот.
— Зато не протухнем, — сказал он, отсмеявшись. — Впрочем, могу подтопить малость. По расценкам каталога нашего уважаемого губернатора это вам обойдется… — он покосился по бокам: посмотрел вокруг, — тысяч в двадцать пять, тридцать.
— Потерплю, — ответил землянин, и все рассмеялись.
— Значит, платить придется мне, — заключил Биди.
Аттвуд старательно отворачивался от блока, приготовленного для огранки, в котором сквозь мутную пока еще поверхность просматривался застывший абориген. Пристального внимания Аттвуда удостоилась по этой причине ажурная этажерка, отлитая, естественно, изо льда; на ее полочках стояли, лежали многочисленные призы, полученные Оскаром в более молодые годы за неоднократные победы в буерных ралли.
Оскар, как заведенный, ходил вокруг блока безостановочно, иногда вымеривал что — то на блоке пальцами; мычал себе под нос неразборчиво. Биди повел Аттвуда в дальний угол мастерской, включая подсветку.
— Вот он, — сказал Биди негромко, — полостник… Судя по фигуре, полостница. У вашего Шекспира — пузыри земли, а у нас — ледяные пузыри. Все как положено в порядочных мирах.
— И точно так же никто не знает, откуда они берутся.
— Наши — хоть не пророчествуют, и на том спасибо.
— Знаете, мне даже не столь интересно их происхождение, как… ваше отношение к ним. Это гораздо интересней.
— Отношение простое, — мрачно отвечал Биди. — Тщательно маскируемый страх. Помню, когда Оскар привез первого из них, я спросил, как он это делает, никак не мог поверить, что возможно этакое… Лет через сто, могу себе представить, о них сложится целая мифология, а пока смотрим на них и боимся всерьез задуматься, что они такое…
— Лет через сто у вас зародится миф о ноевом ковчеге, это да. Кстати, могу подарить свежую гипотезу. Даром, ничего не возьму.
— Потом… Я мог бы и заплатить, если нужно, но… Не при ней, барон кивнул на блок, у которого они стояли, и выключил подсвет.
Оскар все так же ходил вокруг блока, только теперь — в другую сторону, справа налево. Время от времени он опускал палец в баночку с оранжевой, жаркого оттенка, краской и ставил на блоке одному лишь ему понятные метки.
— Линзу будешь делать? — приглядевшись, спросил Ив.
— Нет… Этому, — Оскар постучал по блоку, — никакая линза не поможет.
Биди недоуменно посмотрел на него.
— Это ребенок, — сказал Оскар. — Знаешь, я все вспоминаю, как просто было работать твоему отцу — не надо было ни гранить, ни просветлять. Покойный барон, — пояснил он землянину, — был ученым и искал в них что — то свое…
— Я давно хотел, собирался поговорить с тобой об отцовской коллекции, — подхватил Ив. — Если бы ты взялся огранить кое — что из нее, я бы заплатил тебе, как за новые антики, привезенные недавно изо льдов. И твоя рана бы тем временем зажила. Не полезешь же ты сейчас во льды в таком состоянии.
Оскар надел экзоскелетон, несколько раз присел в нем, со скрипом и грохотом, подошел к блоку.
— Все это очень заманчиво, — наконец ответил он, — но тогда мне придется торчать безвылазно в мастерской, некогда будет в поле выбраться, даже когда бок заживет, у меня сроки заявок истекают.
— В ноле! Куда тебе, с разорванным — то боком?!
— Первый раз, что ли?.. Прихвачу побольше липучки, даст Бог — не помру. Только придется поискать помощника.
— А Мустафа?
— У этого слабоумного кобелька начался брачный период, во льды его не вытащишь. Пойми, от твоего предложения я не отказываюсь, но давай отложим, Ив. Столько лет блоки лежали, не растают же вдруг…
— А что у тебя на заявках? — поинтересовался Биди.
Оскар раздвинул стену, открыв огромный металлический диск, ловко поднял блок, закрепил в фиксаторах, крутанул и ответил:
— Судя по экрану сканера — несколько человек… Пикник у них был, вероятно…
Оскар снял с себя экзоскелетон и отослал его в бокс, включил свой громадный станок и взял из шкафа — нагревателя инструменты. Блок бесшумно вертелся. Впечатляет, подумал Аттвуд.
Вскоре под руками Оскара передняя грань блока высветлилась, сделалась стеклянно — прозрачной.
Это был мальчик в одежке с мелким узором. В руках он держал какой — то металлический предмет, игрушку, наверное. Биди подошел, вгляделся в лед и разочарованно вздохнул.
— Вот именно, — сказал Оскар.
Лицо мальчика было искажено гримасой ужаса и боли. Оскар поймал себя на том, что бессознательно сморщился, так же, как и маленький абориген.
— Не шедевр, — огласил вердикт губернатор.
— Все претензии — его родителям, — ответил Оскар, убирая инструменты.
— Забракуешь? — спросил Ив.
— Подумаю. Может, новодел получится. Потом.
— А куда вы деваете забракованных? — подал бос Аттвуд.
— Увозим. Милях в двадцати есть выемка, вон туда и опускаем. Назвали Могильником и вспоминать о нем не любим, — ответил за Оскара Биди.
Оскар выкатил из стенного шкафа подставку на колесах — шарах, подвел под блок и отпустил фиксаторы. Глыба тяжело легла на площадку — подставку, и мастер толкнул ее прочь, все равно куда, в каком направлении.
— Ради Бога, поверните его лицом к стене! — взмолился Аттвуд. — Я не могу оторваться от его лица!! Что же с ними произошло, черт побери?!
…На макушке огромной арки ветроэнергостанции вспыхнули оранжевые огни штормового предупреждения. Истерически засвистел саунд — маяк.
— Плевать, — буркнул себе под нос Оскар, покосившись на табло, где высвечивались скорость и направление ветра.
Под выездной аркой стояли, словно в карауле, вооруженные силы Ириса в полном составе — пара аэросаней с пулеметами. Оскар высунулся из люка, хотел спросить, по какому случаю парад, но понял, что ветер ему все равно не перекричать, и задвинул люк, успев приметить чуть в стороне белый буер помощника шерифа, с еще неотцепленным моторным толкателем.
Ясно, подумал Оскар. Чуть поутихнет, двинутся заявки проверять. Мне — то что, пусть. А типчики вроде Барыги как пить дать забеспокоятся.
Оскар вдавил педаль до упора, моторы за спиной зарычали от натуги, и тяжелая платформа рванулась вперед, пулей вылетела на ледяной простор.
Вскоре Оскар поставил руль на стопор, включил таймер и повернулся к термосам. Следовало подкрепиться сейчас, когда платформа подойдет к Лабиринту, придется самому браться за руль и ползти на самых малых оборотах. В который раз проклял он Старую Трещину, присовокупив к ней и Лабиринт, но объезжать ее с другого конца было бы уж совершеннейшей дикостью — этот утомительный процесс занял бы в общей сложности трое суток, спятить можно от скуки, да и сроки поджимают, сроки! Заявка истекает.
Эх, если бы можно было прыгнуть через Старую в обе стороны, подумал Оскар. Только чтоб ни о какие балластины больше не…
Напарника он так и не нашел, пришлось управляться самостоятельно; высосав из донышка первый термос, Оскар натянул парик, снял руль со стопора и высунулся из люка. Над горизонтом висела Полумаска, вечный спутник Льдины, и слабо светилась в лучах Айсстар. Отыскав созвездие Крыла, Оскар вслепую пошевелил рулем, снова застопорил его, включил ближний, ультразвуковой, локатор, и задвинул люк…
…Локатор будил его дважды. Первый раз сработал невесть отчего, а во второй раз Оскар успел увидеть, как шарахнулась от ультразвукового веера певчая сова, истошно вопя и топорща когти.
Оскар вяло ругался, обложил певчую тварь последними словами, которые ему были известны, потом бросил взгляд на таймер и решил, что доспит как — нибудь в другой раз. Вскоре в луче прожектора высветились головоломные фигуры Лабиринта. Они могли бы показаться прекрасными, но только издали, и Оскару некогда было ими любоваться. Все эти ледяные цветы, спирали и прочие причуды, то ли выветренные, то ли выросшие изо льда, интересовали Оскара лишь потому, что их приходилось обходить, увертываться, черт их побери. Этим жутким слаломом он и занимался часа три кряду, неустанно наполняя кабину тихими проклятиями.
Выбравшись наконец — то на чистый лед, Оскар начал ругаться в полный эпос, самыми последними черными словами, которые приберег для Лабиринта, но сейчас адресовал не ему: перекрывая вой ветра, издалека донесись глухие хлопки…
— Какая гадина рвет лед на моем участке?! — яростно спросил он экран радара. — И полиция развлекается на ветростанции парадами, холера их всех порази!
Оскар бросился к рации, вызвал шерифа, вызвал еще и еще, и еще, но никто не отвечал.
— Ладно, — решил Оскар, — сто чертей им в задницу, будем разбираться сами, господа старатели, — и дал пропеллерам полные обороты.
Примчавшись на участок, он сразу понял, что план выемки блоков, тщательно отработанный на макетах, можно забыть, больше плана не существовало.
Это был почерк Барыги: одна — единственная шахта, а вокруг — ледяное крошево, веер трещин; полный разгром, словом. Браконьер, он добудет одного аборигена, а загубит десяток других, остальных; даже без сканера ясно стало, что трещины идут до самой почвы, разрывая тела…
— У — у — у, гад… — только и прошептал Оскар, разворачивая платформу.
Нечего было и думать догнать, настигнуть мерзавца, самого отъявленного из всех браконьеров, короля браконьеров, так сказать. Тот был на буере: об этом свидетельствовали три царапины на льду, а при этаком ветре — буер летел, как дым от вентилятора. Тут же валялась ледяная балластина; видимо, вместо нее Барыга приспособил блок с аборигеном. Чуть что — сбросил, и поминай как звали… И все же Оскар решил отправиться по следу — авось черт подставит подлецу копыто.
Такой уж день выдался: туда ехал, ругался, обратно едет — ругается, только еще чернее. В запале преследования Оскар два раза терял царапины, оставленные буерными коньками, рыскал потом широким зигзагом и наконец допер, куда держит курс Барыга; тот шел, ясное дело, не к Старой Трещине, нечего было и думать перелететь ее с балластом, и не к Лабиринту — там буер надо тащить на веревке, ну и, естественно, не в трехсуточный объезд браконьер отправился, чтобы миновать Трещину с другой стороны; мерзавец направился мимо Свечки, между нею и Болотом, в самое злое и непредсказуемое местечко. Старый шериф Нигмеев прозвал его «Пронеси, Господи», и не было известно жителям Ириса, Аптауна и окрестностей места хуже и гибельней. Правда, еще существовала вероятность, что браконьер просто — напросто путает след, на всякий случай, и пойдет в обход Болота. Скорее всего, он так и сделает, если не почувствует на хвосте погоню…
Через час Оскару стало ясно, что мерзавец решился рискнуть, рвануть в «Пронеси, Господи».
Оскар нахмурился. Что же он у меня спер, подумал Оскар, если так торопится к черту в зубы… Подумал, но додумать не успел; из — за горизонта выскочила верхушка Свечки. Оскар сбросил обороты, погасил прожектор и малым ходом покатился к точке в полумиле от ледяного вулкана.
Но сунуться в гибельную узость ему так и не довелось; на второй трети пути в луче правой фары мелькнул человек и сразу же отскочил, Оскар вырубил моторы и положил руль круто влево. Платформа завертелась юлой и вскоре остановилась; Оскар выдернул из зажимов игломет, отодвинул люк и, позабыв даже парик натянуть, выскочил на лед.
Судя по пижонскому костюмчику, усыпанному серебряными пряжками, это был Барыга, он самый, собственной персоной, причем в наиболее предпочтительном виде, в наиболее приемлемом состоянии — без буера и без оружия. Бить ему морду сейчас толку было маловато, только кулак расшибешь о прутья фейсгарда, поэтому Оскар лишь ругнулся коротко и показал иглометом на люк аэросаней. Лютый зверь Барыга как — то странно, слишком поспешно и охотно, прыгнул в кабину; Оскар едва успел дать ему пинка под задницу, чуть не промахнулся.
— Сними шлем, — еле сдерживаясь, велел он.
Тот отцепил фейсгард и перестал быть Барыгой, обратившись в Мариуса Фангейта, сына нынешнего шерифа.
Первым делом Оскар вернул игломет в зажимы.
— Ты откуда свалился?! — выдохнул он наконец.
Оскар отлично знал парня, уважал даже за изумительный талант скульптора — литейщика, сам его многому научил, когда Мариус занимался айсингом…
— Меня Барыга взял с собой, — ответил юноша.
Хорошенькое прикрытие придумал Барыга, сволочь хитрая, подумал Оскар. А вслух спросил:
— Как же ты угодил в такую расчудесную компанию?
— Так ведь никто меня не брал… А он меня пригласил. Помните, я же и с вами просился…
— Я туристов не вожу. А случись с тобой что — нибудь, как бы я глядел в глаза шерифу? Ты же несовершеннолетний…
— Я бы расписку дал…
— Толку с нее!.. И шерифу, я думаю, нужен живой сын, а не расписка. Так что, говоришь, Барыга тебя сбросил, как балласт?
— Нет… — глаза юноши вдруг странно расширились. — Он там…
— Ты что, демона увидел? Где — «там»?
Мариус дрожащим пальцем ткнул чуть в сторону от Свечки.
— Что с ним?
— Н — н — не знаю… Не знаю я! Все случилось так очень быстро…
— Ладно. Садись за руль и правь сам, вези самым малым. Справишься?
Мариус кивнул. Казалось, он сейчас заплачет.
— И успокойся. Ты жив и цел и не подохнешь во льдах, брошенный на произвол, а это, в конечном счете, самое главное.
Парень судорожно кивнул и неуверенно надавил педаль контактора. Оскар включил прожектор. Немного не доезжая Свечки, Мариус затормозил и показал влево от курса:
— Вот здесь мы сняли балласт.
— С аборигеном?
— Да… Это был… ваш участок?
— Мой. Блок потом подберем. Где этот гад подлый?
— Впереди. Но туда нельзя ехать.
— Ладно. Где не проедем, там пешочком пройдем, где не пройдем пешком, там ползком… Бери фару и полезли, — заключил Оскар, натягивая парик и перчатки.
Гад подлый был на месте и уже получил свое, даже с избытком. На ровной площадочке острием вверх торчала странно закругленная, закрученная алмазно — прозрачная сосулька, внутри — серебристый буер и рядом с ним Барыга.
Доигрался, сволочь, подумал Оскар.
Вот и меня однажды могут найти в аналогичном виде, подумал он пять минут спустя.
Мариус все порывался что — то объяснить, но Оскар жестом велел ему не открывать рта. Постояв еще некоторое время, Оскар повернулся и без единого словечка пошел к балластине. Вырезана она была самым что ни на есть варварским способом, воровским манером — все поверхности сплошная муть и сетка мелких трещин. Он взял у Мариуса фару, поставил рядом с блоком, посмотрел с другой стороны, обойдя кругом. Внутри смутно различался свернувшийся калачиком человек. Оскар подобрал какую — то забавную ледышку, валявшуюся возле самого блока, и положил на блок сверху.
— Ни черта не разберешь, — пробурчал он. — Давай, впрягайся. Лебедка сюда не достанет.
…Они затащили блок на платформу, влезли в кабину, сняли теплое. Оскар налил Мариусу спирту, выпил сам и приказал:
— Теперь рассказывай все по порядку.
Парень, хлебнув согревающего, долго дышал, выпучив глаза, наконец начал:
— Он хотел попробовать, нельзя ли на облегченном буере проскочить язык Стеклянной Реки. Как только буер вскочил на него, под ним словно что — то лопнуло, и лед полез вверх… Он выскочил, но лед захватил и его… Все кончилось в несколько минут.
— Понятно. А теперь одевайся и вылезай. Быстрее!
— Господин Пербрайнт, за что?! Клянусь, я не знал, что это ваш участок!.. Если бы знал, ни за что…
— Дурень. Набитый причем. Я сейчас буду менять липучку, а это зрелище для избранных. Минут через десять опять вернешься, и если я буду в ауте — постучишь по морде, покрепче. Понял?
…Когда они уже подъезжали к Ирису, Мариус начал кактус странно, выжидающе поглядывать на Оскара.
— В чем дело, ну? — буркнул Оскар.
— Господин Пербрайнт, можно вас попросить?
— Валяй.
Оскар находился еще под тяжелым впечатлением от гибели Барыги, в этом состоянии его можно было просить о чем угодно, даже сжевать треугольный буерный парус, и мальчишка это почувствовал.
— Не говорите обо всем этом маме… Отец так или иначе все узнает, а мама…
— Договорились. Скажешь ей, что был у меня в мастерской, — ответил Оскар, и Мариусу заметно полегчало. — Кроме того, мы с твоей матерью обычно ходим разными курсами.
Они помолчали, а потом Мариус спросил:
— Вы помните, как выглядел буер в этом сталагмите?
— К сожжению, да.
— Он похож на язык пламени. Понимаете, форма течет вниз и одновременно — взметается вверх, тут все дело, вся заковыка — в спирали. И в парусе буерном, острым углом вниз направленном… Это был бы чудесный памятник погибшим во льдах…
— Эта скотина — памятник?! — воскликнул Оскар. — Да кто ж его у тебя купит?
— Я бы сделал бесплатно…
— Вот и ставь его где угодно, только боже тебя упаси сунуться с ним в Аптаун…
— Но есть и другие места!
— Угу, — пробормотал Оскар. — Перед казино или еще лучше у ресторана. Наконец — то Барыга утвердится в приличном обществе. А замерзни я, ты б и меня выставил, да, парень?
— Что вы, господин Пербрайнт!!
— Ну так пусть Барыга стоит там, где его Бог покарал, или если хочешь, черти побрали. К тому же его оттуда никаким образом не вытащишь. Так — то, господин скульптор божьей милостью… Каждому свое…
…Что кристалла из этого блока не получится, Оскару стало ясно с первого взгляда. Можно было сделать простую прямоугольную призму, можно было сотворить новодел, назвать его новоделом и продать как новодел, не более того. В любом случае стоило сначала посмотреть аборигену в лицо, а уж потом решать его судьбу. Главное — на блоке нет глубоких трещин.
Все было как всегда. Оскар закрепил блок в фиксаторах, прошелся термокаутером по самым вопиюще — безобразным выступам и принялся осторожно полировать лед там, где можно было надеяться разглядеть лицо.
…Такой женщине было не место в паршивой призме. Хотя, с другой стороны, такая ошеломляющая красота не нуждалась в специальных украшениях, обрамлениях. Медно — золотистые волосы заслоняли часть лица, но и так было понятно, что Оскару достался шедевр. О фигуре судить было рано, но он не допускал и мысли, что она окажется недостойной лица. Вновь и вновь вглядывался Оскар в облик женщины, погибшей сотни и сотни лет назад, и лишь с большим трудом отвел взгляд. Профессионально он отметил лишь две погрешности композиции: губы — ни добавить, ни отнять — были сведены страдальческой гримасой; и огромные, наверное, тоже дивные до умопомрачения глаза скрывались под веками.
Почему у них у всех закрыты глаза? — в который раз подумал Оскар с грустью, отрываясь, наконец, от почти гипнотического созерцания прекрасного женского лица.
Он подкатил подставку и сам переставил фиксаторы, едва лишь отдавая себе сознательный отчет, почему ему не хочется, чтобы этой глыбы касались лапы экзоскелетона.
Похоже, гибель Барыги ознаменовывала собой начало удачной полосы: отполированная грань открыла новые находки. Запястье красавицы охватывал браслет дивной работы — в металле была изваяна веточка неведомого дерева, а локоть прижимал к телу книгу. Первую книгу.
Это определило решение — новодел. Оскар освободил блок, отвез его в термокамеру, затянул ключом барашки люка и поставил регулятор на самый малый нагрев. В толстых стенках камеры заструились по контурам потоки горячей воды, и Оскар занялся маленькой ледышкой, подобранной близ Свечки, рядом с блоком, сброшенным Барыгой…
Внутри прозрачного кусочка льда образовался целый лабиринт, и заполнен он был, как ни странно, водой. Оскар повертел ледышку в руках, потом просверлил два тоненьких канальца и позволил воде вытечь. После этого льдинка еще причудливее заиграла на свету.
Замигал красный фонарь термокамеры. Оскар посмотрел на него сквозь ледышку и отложил ее к гоночным призам.
Этак и сам коллекционером заделаюсь, подумал он.
Сдвоенными всплесками писка завелся видеофон. Оскар ткнул клавишу «Ждите», и писк стал реже, тише. Теперь всплески были строенные. Официальный вызов, странно, подумал Оскар и включил экран.
— Здравствуйте, Пербрайнт, — зачастил шериф. — Я не оторву вас надолго. Мариус мне все рассказал и мне осталось узнать только одно: собираетесь ли вы претендовать на получение имущества Хосе Карвальяда по прозвищу Барыга в виде компенсации за потраву вашего участка?
— Ни в коем случае. Как и всякому законопослушному гражданину мне вполне достаточно, что его побрали черти.
— Еще вопрос, вы знаете кого — нибудь, кто мог бы претендовать на наследство, имущество, оставшееся после гибели Барыги?..
— Бог миловал.
Шериф хохотнул, но тут же снова стал серьезным.
— Я вас очень прошу, Пербрайнт, не говорите ничего моей жене.
— А вы сперва меня с ней познакомьте. Там поглядим.
Шериф снова улыбнулся.
— Спасибо, Оскар. Вам придется зайти ко мне, подписать отказ от претензий.
— Договорились. А заодно приготовьте подписку о неразглашении. Чтоб уж наверняка. — Улыбнулся в ответ Оскар.
Он подождал, покамест шериф просмеется, попрощался и вырубил связь.
Вернулся к термокамере, нажал педаль стока и чуть погодя открыл люк. Словно живая, женщина сидела на корточках, рядом с ней лежала мокрая книга. Как живую, Оскар взял женщину на руки, ощутил податливость оттаявшего, даже теплого еще от горячей воды тела, и мысленно выругался:
«Черт бы побрал все на свете! Я же забыл ввести ей стабилин, вот позор — то! Теперь придется колоть две, а то и три дозы…»
Снова запищал видеофон. Оскар быстро положил женщину на стол и подошел к аппарату.
Вызывал Биди.
— Вернулся уже… — начал он, не здороваясь. — Слушай, у меня к тебе деловой вопрос. На днях имущество Барыги пойдет с торгов. Есть у него что — нибудь для моей галереи, как думаешь?..
— Хоть бы один человек на свете не говорил мне сегодня о проклятом Барыге! — начал стервенеть Оскар. — Не знаю и знать не хочу, а думать тем более! Спроси у шерифа!
— Нельзя. Я — официальное лицо, и он тоже, а у него скоро выборы. Не бесись. Знаю, ты терпеть не мог Барыгу, значит, было за что. Но ведь ему не позавидуешь, правда?
— Верно, — остывая, согласился Оскар.
— Кстати, учти. Свечку и местность на пять миль вокруг я с завтрашнего дня объявляю запретной зоной, своим губернаторским указом, скрепленным печатью. За нарушение — конфискация всего достояния. Надеюсь, под страхом конфискации имущества туда никто больше не потащится.
— А зачем? Умные люди и без того туда не суются. Пронеси, Господи…
— Губернатор должен заботиться и о дураках. А я губернатор, ты не позабыл? Кто ж еще о дураках позаботится, как не я… Ну, ладно. Ты привез что — нибудь?
— Посмотри, — Оскар снял камеру видеофона и обошел стол, держа ее в руке. — Ну как?
— Прелесть!! — в голосе Ива сквозило неподдельное восхищение.
— Представляешь такую в ледовом балете?!
— Для балета, пожалуй, тяжеловата, — засомневался Оскар.
— Все зависит от партнера! Во сколько ты ее ценишь?..
— Я женщинами не торгую! — возмутился Оскар и, чтобы сменить тему, развернул перед камерой книгу. — А сколько дашь за это, друг мой?
Наверное, никто еще не видел барона Ива д'Иллэри, губернатора Ириса, для друзей — Биди, в таком состоянии: он вытаращил глаза, хватил ртом воздух; воздуха Биди явно не хватало, и он только ошеломленно тыкал пальцем в экран. Оскар терпеливо ожидал, пока Биди вспомнит, как дышать, наслаждался эффектом, произведенным на барона, любовался зрелищем.
— А если их будет много? — невинным голосом пустил Оскар в огонь струю жидкого кислорода.
Биди яростно махнул на Оскара рукой, налил полстакана аквавита, выпил, стуча зубами о край сосуда, закашлялся, отдышался наконец и просипел:
— Предупреждать же надо… Так ведь недолго и угробить старого друга.
— Ладно, учту. На будущее.
— Что там еще у тебя за пазухой, бандит?..
— Пока… ничего.
— Честно?
— Обижаешь…
— Ладно, ладно… Да, не напрасно ты погнался за Барыш…
— Слушай, губернатор, если ты еще раз помянешь при мне эту сволочь, мы с тобой поссоримся!
— Хорошо, хорошо, — ухмыльнулся Биди. — Сейчас с тобой ссориться невыгодно. До встречи.
— До встречи.
— Кстати, на будущей неделе Аттвуд дает прием и хотел бы тебя видеть обязательно.
— Где дает — в своем модуле?
— Нет, конечно! — Биди рассмеялся. — У меня. Приходи и прихвати с собой книгу.
— Договорились…
…По пути к столу Оскар открыл аптечку, достал липучку для себя и стабилин для Снежной Королевы: так он решил ее называть за неимением другого подходящего имени; к тому же древнее сказочное имя подходило как нельзя лучше…
Для верности он ввел обе дозы в вену и несколько раз нажал на грудь женщины справа: здесь у аборигенов помещалось сердце; чтобы состав разнесло кровью по всему телу. Чтобы не терять времени, ожидая, пока стабилин подействует и застопорит процесс разложения, Оскар решил хорошенько рассмотреть книгу.
Корешок у нее был, судя по всему, сверху, как у старинного блокнота, а листы — из какого — то пластика и совершенно не смачивались. Буквы, а точнее иероглифы, были словно выписаны искусным художником, в контур каждого включены еще несколько маленьких, и от этого каждая страница напоминала радужный ковер. Иллюстраций Оскар насчитал полторы дюжины, и почти на всех фоновые пейзажи были залиты ярким солнечным светом, лишь на двух дело происходило ночью, но Полумаски на небе не виднелось.
Дай нам Бог когда — нибудь разобраться в их языке, подумал Оскар. Ведь это ни в одну голову не поместится. Вон кузнец Вацек прочтет разок указ в витрине, а потом неделю за виски держится…
Со стола, на котором лежала Снежная Королева, что — то упало и разбилось. Оскар с досадой отложил чудную книжку и потащился собирать осколки.
Разбился шприц. Оскар присел, собирая стекляшки в ладонь, а когда разогнулся, выпрямился — выронил их на пол…
Снежная Королева смотрела на него огромными глазами. Синими, оказывается… Как небо Земли, которою Оскар никогда не видывал, но ему всегда казалось, что небо планеты — матери в точности такою цвета, хотя он мог и ошибаться.
Смотрела, смотрела, мигнула и снова смотрела.
— …Послушай, Оскар, — выговаривал Ив, — ты меня подводишь! Аттвуд все спрашивает о тебе. Ты же обещал быть…
— Обещал, значит буду. Только погожу, покамест твои гости перепьются и разъедутся.
— Уже. Более — менее трезвыми остались только я да землянин. Мы же официальные лица, как — никак, нам до полуночи нельзя становиться на четвереньки.
— Тогда жди, скоро приеду. Кстати… э — э — э, буду с дамой.
— Обижаешь, Оскар! Явиться ко мне на банкет с дамой все равно, что идти в кабак со своей выпивкой.
— А ты не обижайся, здоровей будешь. Ведь банкет дает Аттвуд, а он, надо полагать, еще не успел завести здесь гарем.
— Что не успел — то не успел. — Рядом с Биди появился землянин. — Но уже начал.
— Не пейте больше, алкоголики, — серьезно посоветовал Оскар. — Вы мне трезвые нужны.
— Вот вам пример ужасных наших нравов, — объяснил Биди Аттвуду. — А ведь вроде ничего плохого мы ему не делали… Тогда приезжай скорее, моралист мороженый, и книгу не забудь… А еще лучше, пошлю — ка я за тобой сани, дружок.
— Посылай, иду, — коротко сказал Оскар и выключил видеофон.
Он велел экзоскелетону: — СТОРОЖИ! — и вышел из мастерской.
Айрит безжизненно лежала в кресле, голова ее запрокинулась, и Оскар, испугавшись отчаянно чего — то непоправимого, рванулся к ней, но увидел, как открылись огромные синие глаза, и перевел дух.
Боже мой, подумал Оскар. Пора привыкнуть к этой ее позе… Полежи — ка сам, друг, пятьсот лет калачиком.
Он помог ей встать, показал на коробку с вечерним нарядом и вышел.
— Оскар! — позвала она вскоре, и ему даже не пришлось показывать жестами, как он восхищен. К ее золотым волосам чудесно подошли и ослепительно — белое платье, и полушарф — полушапочка с серебристым шитьем. Из того, что было на ней, остался только браслет — веточка.
Угадав по его лицу, что все в порядке, и даже более того, Айрит сначала улыбнулась, а потом совсем по — человечески пожала плечами и повертела головой, изображая вопрос. Оскар подал ей электроплащ с капюшоном и вывел к саням, подхватив по пути сумку с книгой и парик для себя. И только в кабине он сообразил, как будет выглядеть рядом с ней, Снежной Королевой, в своем рабочем комбинезоне. Разница масштабов, ничего себе…
Когда сани миновали подъем, вдали бриллиантом засверкала губернаторская вилла. Айрит восхищенно ахнула. Сам Оскар всего раз пять видел виллу при полном освещении. Через несколько минут, когда сани приблизились, она предстала во всем своем великолепии: арабески из литого льда, стены, сложенные из разноцветных ледяных призм с прослойками металлической фольги; ею же были обвиты по спирали армирующие трубы.
Женщина любовалась ледовым самоцветом, прижав кулачки к щекам совершенно человеческий жест, умилился Оскар.
— Хороший домик, — сказал он, угадав степень ее восхищения. — Однако дед мой рассказывал, что на планете — матери русская королева отгрохала целый ледяной дворец. Куда нам, грешным, до Земли…
Айрит глянула на него с интересом, но без понимания. Как это грустно — когда такая женщина глядит с интересом, но без понимания.
Оскар улыбнулся ей, развел руками и жестом пригласил войти. В просторном вестибюле имелось никак не меньше двух дюжин зеркал из оптически — чистого льда с серебряной подложкой. Здесь Оскар оставил свою Королеву, жестом показав, что уходит ненадолго, и мимо оранжереи, где шумели оставшиеся гости, поднялся в кабинет Ива.
Барон встретил Оскара вопросительным взглядом. Оскар молча кивнул барону и землянику, достал из ниши чистые стаканы и налил в каждый аквавита, пальца на четыре порции. Аттвуд подвинул было ему бутылку земного виски, но Оскар только поморщился.
— Спрячьте вы эту гадость, — сказал он.
— Что — о? — изумился Аттвуд. — Я не ослышался?! Вот прилечу на Землю, расскажу, что «Олд — энд — Блэк» назвали гадостью — никто же мне не поверит!
— Может быть. Я вот слышал, что на Земле напиток есть, пиво называется… Вот лично мне бы хотелось его попробовать, заманчиво, знаете ли, звучит. Сам не знаю почему, но страшно хочется попробовать…
— Как вам нравится этот тип? — взяв стакан, спросил Аттвуда Биди. Сначала он обзывается всякими непотребными словами, уговаривает нас не пить и записываться в общество трезвости, а через полчаса врывается, сам наливает по лошадиной дозе и начинает рассуждать об алкогольных напитках!!!
— А по — моему, все ясно, — заявил Аттвуд. — Господину Пербрайнту, как и всякому порядочному человеку, нужна для выпивки компания, а мы еще вполне для этого годимся, благодаря его дружескому совету. Кстати, Оскар, по поводу вашей необъяснимой тяги к пиву. У вас случаем предки не проживали в Баварии или неподалеку?..
— Черт его знает, где мои предки на Земле проживали… А вы, господа, лучше поставьте стаканы, не то, чего доброго, выроните.
— Послушайте, господин Пербрайнт, — с расстановкой произнес Биди, — в тот день, когда я не удержу стакан с аквавитом, я сложу с себя губернаторские полномочия и спущу в мусорник регалии. Что все это значит?! Что за спектакль ты затеял, бандит? И где твоя обещанная дама? Веди ее сюда, я покажу ей свою галерею…
— Галерею — ни в коем случае, — сказал Оскар и вышел.
Когда он вошел в кабинет со своей спутницей, Биди все же выронил стакан. Ну — ну, и что же, ты больше не губернатор, Ив? — подумал Оскар. Впрочем, не прошло и двух минут, как барон схватил новый стакан, наполнил его пальцев на шесть и залпом осушил.
Аттвуд изумленно смотрел на губернатора.
— Узнаешь? — спросил Оскар.
— Д — д — дда — а… — заикаясь, выдохнул Биди.
— Понимаешь, что это значит?
— Нет еще… Наверное, архангел вострубил.
— Сам ты… За что я люблю нашего барона, — объяснил Оскар землянину, — так это за неистребимый галльский юмор, чувство которого он не утратил даже на смертном ложе, я думаю.
— А я терпеть не могу твой англо — саксонский! — Биди наконец малость пришел в себя. — Устраиваешь здесь театр, а сам даже не предложишь ламе кресло, черт возьми! Она же старше нас всех вместе взятых!
— Женщине столько лет, на сколько она выглядит. Твое счастье, что она не понимает, невежа ты этакий, — сказал Оскар, усаживая Айрит в кресло. Нет, ты определенно не джентльмен, барон, хотя и француз, а это обязывает обращаться с дамами умеючи… Объясни все господину Аттвуду, заодно и свои мысли в порядок приведешь, впечатлительный ты наш.
— Эту госпожу, — начал Биди, — Оскар нашел с неделю назад в ледяном блоке. Тот был изуродован браконьером и надо было намораживать новый лед, так у нас творят новоделы. Как он ее оживил, как не загубил потом, один Бог да Оскар впридачу знают, а, может, и черт… За третьего сойдет, а, бандит?
Все это время Айрит с полуулыбкой следила за ними.
— Оскар, — сказала она наконец и повела ладонью от барона к землянину.
— Представьтесь, джентльмены, — перевел Оскар.
— Ив! — сказал Биди, ткнув себя пальцем в грудь и весьма галантно поклонившись.
— Олстен, — сказал Аттвуд, повторяя жесты губернатора.
— Айрит, — сказка Снежная Королева.
— Вот и поговорили, — подытожил Оскар. — Теперь понятно, зачем вы мне были нужны трезвыми, оба? Чтоб не орали, что вам она мерещится с пьяных глаз.
— От таких неожиданностей и чудес поневоле протрезвеешь, — возразил Аттвуд.
— А с книгой, Биди, придется подождать, не то бедной девочке нечего будет читать. А чтобы и ты не скучал, вот тебе подарочек. — Оскар достал бумажную трубочку. — Читай.
— Много ли здесь написано… — скривился Биди, развернув бумажку.
— Очень много! — заверил Оскар. — Эту бумажечку Сова Тепанов завещал мне, и более ценного подарка, можешь мне поверить, старатель старателю не делал никогда. Но у меня, знаешь ли, много других дел. Понимаешь?
— Понимаю. Судьба тебе такой подарок сделала… А что это? — барон помахал бумажкой, зажатой двумя пальцами.
— Координаты библиотеки. И кроки. Можешь не верить, но это их библиотека. Советую временно объявить ее муниципальной собственностью, свою заявку я аннулирую. Теперь вопрос к вам, Олстен: у вас на корабле хорошие врачи есть?
— Да, четверо, и все хорошие.
— Зовите их сюда.
— Слушай, Оскар, а тебе не кажется, что ты узурпируешь власть?!
— А почему бы и нет? Ты же не удержал стакан, а, Ив?.. Впрочем, верно, у тебя это все лучше получится, большой опыт администрирования имеешь… А мы с Айрит подадимся во льды, начнем спасательные работы. Как раз и буер мой починили…
— Ты не выяснил, кто их заморозил?
Оскар достал из сумки пачку листов, положил между стаканами.
— Вот здесь все. Более — менее объясняет. Черным стилосом рисовал я, красным — она. Разберетесь. Коротко: никто на них не нападал. Мимо проходила огромная блуждающая планета, этакая глыба невообразимых размеров, болтающаяся в пространстве, как… — не могу вспомнить одну земную поговорку… — что — то там в проруби… Впрочем, я и прорубей порядочных никогда не видал. Так вот, этот булыжник сдернул Волчий Хвост с орбиты. Кораблей у них не было, вот они и решили себя законсервировать до лучших времен, пока Ледяная Звезда не притянет их поближе. Свечка и тому подобные аномалии — это огромная фабрика консерванта или, по — нашему, льда. Что до воскресения, то здесь все дело в стабилине. Если б я его ввел как обычно, еще в блоке… А, ладно, читайте, смотрите.
— А в галереях так или иначе все аборигены обработаны стабилином… прошептал Били. Его лицо побелело. — Значит, они…
— Может быть. Тогда им не позавидуешь. Нам — тоже. Ясно, что работу надо начинать с галерей и «могильников». В общем, проснитесь и разбирайтесь, а нам пора. Моя дама устала, домой поедем…
Айрит занималась тем, чем занимаются все женщины во всех мирах во время скучных мужских разговоров — задремала…
Теперь мужчины стояли вокруг ее кресла. Видимо, сквозь полудрему она почувствовала это и открыла глаза. Оскар в который раз за последние дни и ночи поразился. Надо же, подумал он. Неужели она мне не снится?..
…Уже подходя к саням, Оскар обернулся к погасшему ледяному чуду, разглядел еще горячие фонари у галереи и подумал, подумал о том, в какой ад вверг он себя и всех тех, кто там стоит в ледяных блоках.
Он внезапно нагнулся, поцеловал теплую ладошку своей Снежной Королевы, и только тут, до конца, явственно представил, какое им всем, пришельцам, предстоит искупление.
Александр Силецкий Поправка на человечность
«Нет, долго так не протяну, — тоскливо думал Шарапкин, по привычке укладываясь спать. — Совсем зачахну и умру. И поминай, как звали…»
Четвертый месяц его мучила бессонница, и никаких хоть мало — мальских улучшений он не замечал.
Но в этот вечер все случилось по — иному…
Шарапкин лег в постель и принялся уныло глядеть в потолок, уверенный заранее, что пролежит так не один бесконечный час, и тут…
Веки, вдруг отяжелев, сомкнулись, и Шарапкин совершенно незаметно погрузился в благодарный сон.
Часы показывали полночь…
А дальше было вот что.
Никто из жильцов его большого дома, впрочем, этого не помнит, да и немудрено, поскольку происшедшее коснулось одного Шарапкина, точней, имело отношение ко всем, но только он один впоследствии мог рассказать, что же стряслось на самом деле. Он, правда, знай себе помалкивал, но извинить его легко: кому охота делаться посмешищем в глазах других?! А основания на то были…
Короче, в полчетвертого утра — или примерно в это время — счастливый сон Шарапкина был прерван, оттого что вся квартира заходила ходуном.
Брякнули, срываясь, шпингалеты на окне, и рамы растворились, впуская в комнату ночной холодный ветер.
Не на шутку перепуганный, Шарапкин сел в постели. Он хотел позвать на помощь — и не смог.
От окна прямо к нему, разматываясь, будто тугой рулон бумаги, катилась полоса ярко — оранжевого света.
Рядом мирно спала жена, за тонкою стеною, в детской, тихо посапывали двое сыновей…
Никто ничего не видел.
Видел только он — Шарапкин, но его, на горе, словно паралич разбил…
Говорят, впрочем, в эту ночь кругом творились чудеса: у всех картежников горели карты прямо на руках, у тех же, кто поганое замыслил, единовременно случилось лютое брожение в желудках, а все выпивохи, к тому часу захмелевшие, вмиг протрезвели, но — пойди теперь проверь!.. Это все свидетельства, так сказать, косвенного ряда, а прямых — то указаний нет, не слышно, чтобы кто — то самолично видел…
Между тем дорожка света подобралась совсем близко, нащупала край одеяла и вдруг, точно корова языком, слизнула бедною Шарапкина с постели.
И понесла — через всю комнату, к окну…
А затем уж началось и вовсе необыкновенное.
Шарапкин вылетел в окно с седьмого этажа и взмыл над городскими улицами, уносясь все выше, и огоньки внизу неотвратимо удалялись и тускнели, покуда не исчезли совершенно, и тогда Шарапкин обнаружил, что окружен со всех сторон кромешной темнотой, в которой, издали светя, но ничего не освещая, ровно горели миллионы неподвижных звезд.
Их было так много, что у Шарапкина с непривычки закружилась голова.
Он зажмурился и зябко съежился в своей пижаме, как заклятие твердя себе, что это только сон, дурной и, как всегда, нелепый, что сейчас наступит пробуждение и все само собой в момент пройдет…
Сколько это продолжалось, он не представлял. Но когда он, наконец, отважился раскрыть глаза, то обнаружил, что никакой звездной бездны нет и в помине.
Теперь он находился в непонятном помещении, заполненном диковинными аппаратами, лежал на чем — то вроде низенькой кушетки, а прямо перед ним стояли пять субъектов до того пугающего вида, что Шарапкин, не стесняясь, заорал, как будто бы в здоровый зуб ему воткнули бормашину, и инстинктивно попытался сесть, однако, чуть — чуть приподнявшись, тотчас же с размаху ткнулся лбом в какую — то незримую преграду.
Похоже, кушетку накрыли прозрачным колпаком, и, как ни дергался Шарапкин, как ни брыкался, результат оставался прежним — он на что — то постоянно натыкался.
Тогда Шарапкин прекратил борьбу и, мокрый от страха, приготовился к ужасной смерти, подумав про себя: «Пытайте, гады, в убеждениях я — свят, секретов никаких не видам!..»
Впрочем, единственным большим секретом в его жизни была Дуська из их столовой — он за ней слегка приударял без ведома жены, — да только Дуська сейчас как — то отошла на задний план.
Десятым чувством он внезапно уловил: она тут вовсе ни при чем.
Потом и страх прошел — скачком: был и не стало… А ему на смену приплыло спокойствие, вернув способность трезво рассуждать.
Так где же он? И что с ним происходит?
— Человек Земли, — внезапно произнес один из пятерых, — вы кто?
— А вы? — машинально — дерзко ответил Шарапкин, как, бывало, на работе, когда слышал в телефонной трубке вслед за тягостным молчаньем чей — то обалделый голос: «Эт — хто?..»
Но непривычное и странное по сути «человек Земли» его насторожило.
Правда, кто они?
К тому же изъяснялись незнакомцы хоть и на понятном русском языке, да только с раздражающим акцентом. И припомнить, где он слышал эдакий акцент, Шарапкину никак не удавалось. Может, и нигде…
— Спокойно! Отвечайте быстро, без утайки! — приказали незнакомцы.
— Автобиографию? — с готовностью спросил Шарапкин. Это уже было по — людски. Тут он собаку съел. — Написать вам или… как? Только вот, простите, крышечка…
— Лежать! — прикрикнули хозяева. — Ни — ни!.. И говорите ясно, без запинок.
«Может, для какой работы проверяют? — с вялой надеждой подумал Шарапкин. — Большой секретности работа или… чтобы там, за рубежом?..»
И тогда, как на духу, он выложил им все, что помнил о себе.
Цены не набивал, но и хорошее не упустил. Короче, сведения дал — как раз.
— Все верно, — подтвердил один из пятерых. — Не договаривает, но не лжет.
— Н — да? — недоверчиво сказал Шарапкин.
— Поначалу вы вели себя, как надо. Испугались, закричали… Так быть и должно. Пункт девятисотый в тестовой таблице. Но мы это состояние в вас подавили, чтобы не мешало. Вы теперь — покладистый, уравновешенный.
— Сволочи, — на всякий случай тихо, но без злобы произнес Шарапкин.
— Нет. Нам нужен деловой контакт. Сейчас. И после, когда вас доставят на нашу планету…
То, что вдруг случился наяву Контакт, о котором так мечтало человечество, по правде говоря, Шарапкина немного удивило — но и только.
Видит Бог, нисколько не ошеломило, не заставило петь радостные песни…
Мысль об очагах разума, разбросанных в безбрежности Вселенной, его, по существу, никогда особенно не занимала. Случались в жизни вещи поважней…
Величие момента он прошляпил. Может быть, и к счастью для себя…
Вот только эта перспектива — полететь куда — то там, да еще втайне от других…
— Ну, предположим, — вслух начал соображать Шарапкин, — предположим, завезут меня и, значит… Эй, вы не особо!.. Что я — мебель, экспонат?!
— Человек, — сухо ответил кто — то из пятерых.
— Звучит гордо, — на всякий случай покивал Шарапкин. — Но куда мы едем? Что все это значит?
— Ладно, — согласились неизвестные, — пожалуй, лучше сообщить. Иначе возможны отклонения в системе, а это совершенно ни к чему.
И тогда Шарапкину открылась великая тайна.
Получалось вот что.
Вокруг некой звезды (координат ему не дали, а попросить он не догадался) обращалась некая планета, на которой процветала некая цивилизация — до того могучая, что сферу своего влияния распространила далеко вокруг, на много сотен световых кварталов.
Одни миры безропотно склоняли головы, едва завидев эдакую галактическую силу; другие же, наоборот, сопротивлялись, впрочем, без особого успеха — мямляне (их планета называлась «Мямля» — ежели Шарапкин верно понял), как правило, неизменно брали верх.
В конце концов мямлянская разведка донесла: есть где — то на окраине Галактики Земля — по всем параметрам планета хоть куда!
Заселена? Неважно!
Главное — верный ключик подобрать.
Вот с этой — то секретной целью и отправился к Земле мямлянский стратегический корабль, чтоб прихватить на борт типичного представителя рода человеческого и доставить в метрополию, где уж означенного представителя толково изучили б вдоль и поперек.
— А для чего? — не понял пораженный всем услышанным Шарапкин.
— Нам нужно знать, на что вы, земляне, в принципе способны, какую с вами тактику избрать. В нашем регионе мы покуда всех сильнее, но ведь кто вас знает…
— Это верно, — согласился Шарапкин, — никто не знает. Да вот только… Что же получается: увезти вы меня увезете, а… обратно?..
— Вы уже не вернетесь.
— Убьют? — ужаснулся Шарапкин.
— Нет, почему? Просто останетесь на Мямле. Вам отныне все известно, а мямлянский флот в окрестностях Земли обязан появиться неожиданно. Быстрота — залог успеха.
— Резон, — со вздохом подтвердил Шарапкин. — Я гарантий никаких дать не могу. Вот проболтаюсь вдруг… — он хотел было еще кой — что добавить насчет свирепой гласности, да только рукою махнул: мол, сами понимать должны, не дети. — А с чего вы взяли, что я… ну, типичный?
— Результат долгих наблюдений, усердных поисков, косвенных тестов, подспудных проверок. Долго объяснять. Поверьте на слово.
— Типичный… Вот уж ерунда! Понятное дело — старался, чтоб, как у людей, не хуже, получалось… Что же я — дурак?! Нет, и меня, бывало, типом обзывали — только ведь неправда это, не такой я, точно говорю.
— Какой же? — въедливо поинтересовались мямляне. — И, смотрите: солжете — нам приборы мигом сообщат.
— А чего мне врать? Грешки за всеми водятся, вестимо, да и достоинства — свои у всех. Так разве я типичный?! Нет, я — это я!
— Неужели? — гадливо посочувствовали чужаки.
Шарапкин неожиданно почувствовал обиду.
В самом деле, с какой такой вдруг стати он свою неповторимость походя, за здорово живешь, будет прилаживать к другим?!
Неужто ради этих чужаков? Да пропади они — со всей своей затеей!..
Тут подход изящный нужен, деликатный, а не грубо, в лоб: дескать, типичный ты, и баста. Простачка себе нашли…
Тем временем мямляне, тыча длинными конечностями в разбушевавшиеся разом приборы, обеспокоенно взялись о чем — то совещаться.
— Очень странно, — произнес один из них. — Ведь мы установили точно, кто нам нужен: вы — и только вы! Есть объективные критерии… Но, значит, есть и субъективный фактор? Стало быть, загвоздка в вас!
— Что, малость обознались? — торжествующе проворковал Шарапкин.
— Вовсе нет, исключено, — засуетились вдруг мямляне, — Ведь что такое — типичный представитель? Это — когда есть человек и некий фон, с которым можно человека сопоставить. Тогда и говорят: типичный… Для своею круга. Вот вы и были на Земле таким обывателем — в меру разумным, в меру бестолковым…
— Погодите, погодите, — запротестовал Шарапкин. — Обижать зачем? Ну, может, и не семь пядей у меня во лбу, но почему ж я — обыватель? Это, знаете…
— Да что вы цепляетесь к словам?! Пускай не обыватель — гражданин, не в этом суть! Вы себя считали личностью…
— Я и теперь считаю.
— И прекрасно! Но типичные черты… Конечно! На Земле вы были членом общества. А здесь, на корабле, вы представитель рода человеческого! Ясно?
— Нет, — сказал Шарапкин простодушно.
— Пока вы оставались на Земле, степень вашей типичности определяли мы. Теперь одной типичностью не обойдешься. Нам надо, чтоб вы себя чувствовали человеком! Во всем. У вас есть такое ощущенье?
— А то как же! Руки, ноги, голова… Могу читать, писать, вот с вами говорю… Хожу на службу каждый день… А кем другим мне ощущать себя? Комбайном?
— Вы не поняли, — расстроились мямляне. — Земля — позади. И если тогда выбирали вас как типичного, то изучать теперь будем как единственного в своем роде, как представителя всего племени людей. Короче, в данный момент вы ощущаете себя человеком, сыном планеты, или просто — скромным жильцом своей жэковской трехкомнатной квартиры? — не преминули щегольнуть мямляне знанием такой, казнюсь, уж и вовсе незначительной детали, что, впрочем, тоже было частью их тактических уловок.
— Шалишь, — Шарапкин погрозил им пальцем. — Кооперативной. Я на нее двенадцать лет… И еще очередь… Во всем себе отказывал, по рублику копил…
— А нам плевать! — базарно взбеленились инопланетяне, — Это ваша частная забота! И извольте отвечать по существу!
— Ну, не знаю, — обиженно повел плечом Шарапкин. — Вам о деле, а вы… Не знаю. Никогда не думал. Сын планеты или папы с мамой… Это важно?
— Очень!
— Так привезите еще нескольких сюда. Проверьте их. Потом сравните, предложил Шарапкин. — Что со мной одним крутиться? Вы берите скопом. Мы всегда так…
— Скопом брали на Земле, — ответили мямляне. — Здесь — уже нельзя. Еще раз спрашиваем: теперь, когда вы остались один, вы чувствуете себя человеком?
— Вероятно, — неуверенно сказал Шарапкин.
— А вот приборы говорят, что — нет! — досадливо заметили мямляне. Вам для этого чего — то не хватает. Малости какой — то. А какой?
— Какой? — переспросил Шарапкин.
— Это уж вы сами для себя должны решить. И, по возможности, скорее. Нам необходимо привезти на Мямлю стопроцентно жизнедеятельный экземпляр!
— Сами вы такие, — тихо огрызнулся Шарапкин.
— И все — таки — чего вам не хватает, а? — настаивали мямляне. Покопайтесь — ка в себе хорошенько. Подумайте… Вы — это полностью вы?
— А шут его знает, — развел руками Шарапкин, силясь поймать ужасно смутное, постоянно ускользающее ощущение — чего — то такого, что было связано с возникшим в разговоре острым чувством неудобства, неустроенности что ли.
И тогда его вдруг осенило.
— Нет! — воскликнул он. — Конечно, нет! Теперь — то я все понял…
— Говорите!
— Да, наверное, это несерьезно… Только… словом… — он смущенно улыбнулся, — без семьи я — как без рук. Ну, вроде сам не свой. Жена, детишки… Знаете, привык…
Мямляне совещались долго — препираясь и с великой страстью.
— Хм, и вправду, — наконец признал один из них, — мы с самого начала сделки промашку. Такую характерную деталь не приняли в расчет: ведь чувство стадности у жителей Земли — хотя и атавизм, но мощный стимул. Нельзя с корнем вырывать из привычной среды! Какие — то связи должны оставаться.
— Вот — вот, — довольный, закивал Шарапкин. — Очень даже верно говорите.
Странное дело, сейчас все семейные свары волшебным образом ушли в небытие, и Дуська более не волновала…
Главным сделалось другое: родной дом, бесконечный семейный уют…
Вот без них он себя и впрямь не представлял!
— Что ж, — ответили мямляне, — ради дела и семью придется вызвать.
— И тещу не забудьте! — торопливо выкрикнул Шарапкин.
Теща, безусловно, та еще химера, он не раз ей деликатно намекал. Убить готов был временами.
Так то ведь раньше!..
Зато теперь ее он просто обожал. Не мог он без нее, и точка!
— М — да, интересно, — призадумались мямляне. — Ладно, пусть летит и теща. Ну, теперь довольны?
— Это почему же? — склочно возразил Шарапкин. — Нет, позвольте!.. Я себе как жизнь представляю…
А в памяти уже рождались милые картины…
Да хотя бы — взять вчерашний день!
С соседом Дадзыбаевым, к примеру, крупно и начистоту поговорил…
Негодник он, понятно, кляузы куда не надо пишет, разные доносы… Но не будь его — и что — то словно опустеет. Такая маленькая полочка останется незанятой в душе…
— А закадычный друг по лестничной площадке — Апшерон Бертольдович Халява!.. Без него — то как?! Вчера, ну, до чего же мило посидели! Был яблочный пирог, откуда — то хороший чай, по телевизору концерт…
А сослуживцы?
Я же с ними двадцать лет, родные люди!.. Безусловно, были неурядицы и разбирательства, и ссоры — вон, с Пополамовым, поди, шестнадцать лет ни «здрасьте» и ни «до свиданья», так, помилуйте, неужто в этом дело!
А Иванов — Тангейзер… Милый человек! Кстати, должен мне четырнадцать рублей…
А Левитян, Пилятьев, Бонжуванов, Дулин!.. Еще этот… ну! А, Бог с ним… Дуська, наконец! Паршивые котлеты стала делать, обленилась, супом давеча едва не отравила, я еще припомню ей… Зато фактура!.. А душа…
Эх, всех люблю! Как брат, как…
— И соседей — тоже! — срывающимся от волненья голосом потребовал Шарапкин. — Я вам список дам. И сослуживцев — всех до одного!
— Что?! — поразились тертые мямляне. — А… не многовато ли?
— Нисколько! Если говорю, то так оно и есть! Чутье во мне. Да — да! Какай я, к черту, настоящий человек, когда их рядом нет? Мне…
— Ясно, ясно, — не дали ему договорить мямляне и снова, с неземной какой — то страстью, взялись обсуждать сложившуюся обстановку. В такую ситуацию они, как видно, попадали в первый раз. — Но теперь — то, надо думать, все?
— Не — ет, погодите! — предостерегающе поднял палец Шарапкин. — Как же это — все?!
Его внезапно одолел бес трепетных воспоминаний.
Я, поди, навсегда со всем прощаюсь, проплыла тоскливейшая мысль, я больше не увижу ничего…
И он почувствовал себя потерянным и безутешно разнесчастным.
Хотят завоевать Землю? Могут, вероятно.
Он им сейчас, выходит, нужен — как агент, шпион, доносчик… Да если б только от него зависело, то слова б не сказал! А так…
Или отказаться? Толку — то! Ну, выкинут меня, а после нового сюда притащат… Что окажется за человек? Гарантий никаких. Один раз струсит и пиши пропало. Нет уж, лучше я… И — будь что будет!..
— Смотри — ка, — невесело хмыкнул Шарапкин.
И начал мысленно прощаться с жизнью.
Теперь он понимал: никто на помощь не придет. Беды не избежать.
И не хотел бы предавать, да слишком уж неравны силы…
А какой — если припомнить хорошенько — красивый его город!..
Эти улицы, бульвары, транспортная толчея и злые очереди в магазинах… И эти цены — даже не пустяк…
Все — все родное!
Это ведь пока жил день за днем привычной жизнью — видел несуразность и злобу, сам злился, обижался и спешил хоть в чем — то показаться лучше, не похожим на других; оттуда, изнутри, все мелочи смотрелись важными, необходимыми.
Да, черт возьми, — оттуда, изнутри, из этой каждодневной жизни!..
Но только оказавшись вне ее, встав — пусть невольно — на порог предательства и очутившись перед дверью, за которой — пустота, никчемность и бессмысленное прозябанье, Шарапкин неожиданно с отчаянием понял: без того, что было, он — не человек.
Это открытие его ошеломило, даже испугало.
Значит, вся его прежняя оригинальность, непохожесть на других — плод сопричастности, а не обособленья!
Он был неповторим лишь потому, что был с другими.
А вот так — как двуногая зверюга — он, ей — богу же, не стоит и гроша…
— Постойте! — завопил Шарапкин. — Мне еще и город нужен! Весь мой город! И все жители его!..
— Вы что, смеетесь? — угрожающе придвинулись к нему мямляне.
— Это правда, — взмолился Шарапкин, — честно — правда. Город — часть меня! Поймите! Я без него — как дом без крыши…
Лавина огней пронеслась по панелям приборов, все кругом затикало и зазвенело.
Мямляне заметались перед пультом.
На разбойном корабле, похоже, начинался переполох.
Наконец один из чужаков сказал, трагически роняя в пустоту слова:
— Все верно. Автоматы подтвердили. Не договаривает, но не лжет. Добавочные тесты не помогут…
«Как, я еще не все потребовал от них? — подумал с изумлением Шарапкин. — Чудеса!.. Но что ж еще?»
— Вы нас приперли к стенке, — неожиданно признался кто — то из мямлян. — Мы вам не можем отказать — иначе все пойдет насмарку. Но то, что вы сейчас сказали… Это, знаете, предел… Жителей города мы, вероятно, худо — бедно втиснем в звездолет… Попробуем хотя бы…
— И не только жителей, не только! — заявил Шарапкин непреклонно.
«Чтоб вы подавились!» — про себя докончил он.
— Да? А кого еще, простите?
— Город. Весь! Со всеми потрохами! С домами, улицами, транспортом…
— Но это выше наших сил!
— А я — то думал, это вам — раз плюнуть! — язвительно хихикнул в кулачок Шарапкин.
— Что? — не поняли мямляне. — Ах, ну да… Невероятно!.. Первый случай во Вселенной… Это ж надо! Чтобы представитель расы так врастал в жизнь соплеменников!..
— Да не врастал я! — запротестовал Шарапкин. — Я, почитай, неотделим!..
И тут словно некое оконце настежь распахнулось у него в мозгу.
Ну, что там город, в самом деле, — клином, что ли, мир на нем сошелся?!
А какое чудо — матушка — столица!.. А прелести Кавказа, тишина и благостность Карелии, сияние и роскошь среднеазиатских городов, ширь необъятная Сибири!..
Ведь и это — тоже часть его сознания! Определенно!
Просто на Земле он многого не замечал, воспринимал как должное, как существующее вечно — и вне его. А вот пойди — ка это разом отними…
— Мне вся страна нужна, — негромко сообщил Шарапкин.
Но мысль уже летела дальше.
Только ли страна?
Саванны Африки и джунгли Амазонки, льды Антарктиды, австралийские великие пустыни, Эйфелева башня, пирамиды, храмы, небоскребы!..
Шарапкин неожиданно поймал себя на том, что связан непонятным образом со всеми ними, что к его сердцу и уму из разных уголков Земли протянуты квинтиллионы пусть незримых, но крепчайших нитей.
Он ощутил свою причастность ко всем делам родной планеты — как — то сразу, целиком, без перехода — и догадался, что так ведь, собственно, всегда и было, так — и не иначе!
Просто прежде сам он жил, не мудрствуя лукаво. А теперь пришла пора отчитываться — в сущности, перед собой…
— Эх, чего там мелочиться! — упиваясь собственным величием, вскричал Шарапкин. — Если уж по совести, так мне планету подавай! Она — как мать мне. Кто я без нее? Вы сами посудите! И Луна нужна, и Марс, и Солнце. Вся Вселенная — вот так! И вы необходимы!.. Вы — мой опыт жизненный. И, значит, тоже — часть меня. Люблю вас всех!
Никогда еще в жизни Шарапкин не произносил таких речей, а тут вдруг прорвало.
Не то чтоб стало наплевать, но — словно камень с плеч свалился.
Некуда было теперь отступать. Либо ты — человек до конца, либо…
— Жизнь земная избрала меня своим представителем! — восторженно докончил он, испытывая в этот миг чувство великой и дерзкой своей правоты. — Я потому и был типичным! Потому и человеком стал! Спасибо! Вы мне многое открыли!
Небрежным жестом он откинул чуб со лба и барски развалился на кушетке — как ему казалось, очень величаво (человек он все — таки — венец всего, а не хухры — мухры!..) — и тут заметил, что мямляне смотрят на него с отчаяньем и очевидным страхом.
— Если таков единичный экземпляр и только так себя и мыслит… пролепетал один из них, кидаясь опрометью к пульту управления. — Ну, разумеется, — убито молвил он минутой позже, совершая фантастические пасы над приборною доскою, — разумеется, машина не способна заблуждаться… Теперь он действительно — сказал все. И не солгал — ни в чем… Цепь замкнулась. Он сейчас и в самом деле чувствует себя человеком. Но… на каком уровне!..
Вот и конец, вдруг с тоскою подумал Шарапкин. Все узнали, а теперь убьют.
Еще хорошо, коли так…
Весь его задор куда — то разом испарился. Нервы сдали… Сделалось погано и тревожно.
А ведь поначалу было, как игра… Простой такой, невинный с виду треп…
Некоторое время мямляне тихо и согласно совещались меж собой.
Потом один из них — очевидно, самый главный — медленно приблизился к кушетке, на которой под непроницаемым прозрачным колпаком, как мумия в музее, возлежал Шарапкин, и почтительно сказал:
— Что ж, поздравляем. Вы сейчас сильнее… Считайте инцидент улаженным. Все! Мы возвращаем вас на Землю. Вот уж — воистину: удивительный мир! Страшный мир — для нас… Мы слишком рано прилетели. Или же — напротив… Думайте о нас, что хотите. И воспринимайте все, как сон. Так будет проще. Вам и нам. Расстанемся без шума.
— Да, но у нас день давно! Я на работу опоздал! — возроптал Шарапкин. — Поди, выговор влепят! Наш парторг совсем сдурел — дежурит по утрам на вахте…
— Никто ничего не узнает. Мы вернем вас — в ту же самую секунду, из которой вы исчезли.
— Как это? — усомнился Шарапкин. — В ту же самую… Да разве эдак можно?
— Можно, успокоили мямляне. — Вы не беспокойтесь. Это мы умеем… Все! Прощайте.
— Рад был познакомиться, — осклабился Шарапкин, тотчас же воспрянув духом, и нахально сделал ручкой. — Мой большой привет!..
Внезапно все закружилось у него перед глазами, меняя очертания и цвет, а после его вдруг обволокла густая темнота, и стало нестерпимо тихо…
Он опять увидел звезды и родную Землю — так, как видели ее с орбиты космонавты…
Помнится, ходил с женой в кино, там были кадры… Все завидовал… Эх!..
Ярко — оранжевая дорога стремительно летела к голубому диску, вот она уже нырнула в облака, перебралась на теневую сторону планеты — внизу, приближаясь с каждым мигом, трепетали среди ночи разноцветные огни.
Внизу был город.
Там был дом.
Шарапкин шлепнулся обратно в свою теплую постель, не разбудив никого из домочадцев, и, словно повинуясь властному приказу, моментально забылся крепким сном.
А корабль чужой космической державы, набирая скорость, удалялся.
Улетал ни с чем.
Впервые мощная цивилизация планеты Мямля непритворно спасовала. Да и как ей было не спасовать!
Десять, пятьдесят, пятьсот, тысячу, ну, сотню тысяч человек — еще куда ни шло, их еще можно было как — то разместить на корабле.
Но гнать через Галактику планету, заселенную людьми, чтобы один из них, подлежащий изучению, как морская свинка, чувствовал себя при этом, как король на троне; перетаскивать планету, чтоб потом ее завоевать — вот уж воистину абсурд!
У Мямли просто сил бы на такое не хватило.
Типичный представитель оказался неподъемным.
Операция с колонизацией Земли откладывалась на неопределенно долгий срок. И никто не мог сказать заранее, когда он, наконец, наступит.
Земля этот секрет держала при себе.
Все происшедшее в ту ночь Шарапкину и впрямь потом казалось только сном.
Невероятным, странным, даже — в чем — то — может быть, смешным…
О нем он никому не говорил. Зачем?
Но чувство радости и ощущенье поразительной гармонии в большом и малом, обретенные им в ту удивительную ночь, Шарапкина уже не покидали никогда.
Как будто заново родился человек…
Это многих удивляло, кто соприкасался с ним.
И когда спрашивали, что случилось, Шарапкин, не задумываясь, отвечал:
— Проклятая бессонница замучила, ну, а теперь вот — как рукой сняло…
А что еще он мог сказать?
Владимир Трапезников Практикум для начинающих
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
— Понимаете, первый раз мы его утром увидели, когда на тот берег плавали. Смотрим, у камышей лодка, удочки расставлены, и человек в ней лежит, головой к борту привалился. Еще посмеялись тихонько: горе — рыбак, выплыл рыбу ловить, а сам уснул…
Мой собеседник, молодой парень, едва ли мне не ровесник, с которым при других обстоятельствах я давно бы уже перешел на «ты», остановился, что — то припоминая. Признаться, очень хотелось его поторопить. Мы стояли на самом солнцепеке, и я, естественно, застегнутый, как лицо официальное, искренне завидовал его костюму, состоящему из одних купальных трусов. Наконец, он прервал затянувшуюся паузу, обратившись к своей спутнице:
— Ты не помнишь, в котором часу это было? Инспектору, наверное, важно знать время? — он вопросительно посмотрел на меня.
Я кивнул.
Миловидная девушка в символическом купальнике отчего — то смутилась и отрицательно покачала головой. Вероятно, я как — то не так на нее посмотрел. Да и откуда ей помнить — счастливые, известное дело, часов не наблюдают. Но ее друг, оказывается, еще не до конца потерял голову:
— Сейчас прикинем. Встали мы в восемь… Завтракали… Потом сели в лодку. Ходу туда на веслах минут двадцать… Значит, было около девяти. Это когда мы мимо проплывали. Ну, а когда назад плыли, — часа три спустя, — видим, он в той же позе. Тут и почуяли неладное. Окликнули — не отзывается. Приблизились, постучали по лодке веслом. Ничего. Тогда я перелез к нему: мало ли, человеку плохо… Хотел пульс пощупать, а он холодный… Тогда оставили все, как было, и через озеро сюда. Катер остановили, вас вызвали… — он замолчал.
— Скажите, — спросил я, — других лодок в заливе не было?
— Нет, мы бы заметили. Залив небольшой. Да и редко кто туда плавает — далеко. Мы потому и любим это место…
— А с покойным ранее встречались?
— Один раз, мельком, — неожиданно вступила в разговор девушка.
Молодой человек недоуменно посмотрел на нее.
— Да, да, — подтвердила она. — Это было вчера ближе к вечеру. Он шел от посадочной площадки с какими — то вещами. По — моему, только что прилетел. Я обратила внимание, потому что на нем была куртка с красивой эмблемой какой — то космической службы. Правда, я в них не разбираюсь.
— Точно, — подтвердил ее друг. — Теперь и я вспомнил.
С минуту я размышлял, что бы еще спросить, но, не придумав, поблагодарил юную пару и простился, выяснив, где их найти в случае необходимости. Обнявшись, они направились к озеру.
Я проводил их взглядом с известной долей зависти: отдыхают люди, а ты в такую жару работай. Мозги плавятся.
— И какие же выводы после столь содержательной беседы, инспектор — практикант Ник? Наверное, вам уже все ясно? — раздался насмешливый голос за спиной.
Я обернулся, В тени под ветром, облокотившись о ствол, стоял мой начальник Альбин Фогг, покусывая травинку. Надо сказать, что с самого начала моей практики во вверенном ему отделении Службы космической безопасности наши отношения не сложились. Не знаю, что его не устраивало во мне, и разбираться с этим неохота, зато причину своего раздражения знаю точно. Нет, дело не в придирчивости, хотя есть и это. Главное — полное пренебрежение к мнению подчиненных сотрудников. Специалист он действительно хороший, одно из раскрытых им дел даже входит в обязательный практикум курсантов второй ступени — я его тоже изучал. Вот, видимо, и зазнался: только он на метр под землей видит, а эти молодые что там навыдумывают? Да и не только молодые… Подозреваю даже, что именно этой замечательной черте характера он обязан назначением сюда, в тихое, в общем — то, по меркам Службы место. Мало кто хочет с таким работать.
Итак, старший следователь Альбин Фогг, видимо, на протяжении всего разговора кусал травинку под деревом и сейчас в свойственной ему манере снизошел до того, что интересовался моим мнением.
Мысленно ругнув себя за непростительную оплошность, — я обязан был почувствовать его присутствие, это азы, а сам, погрузившись в беседу, отключил внешнее восприятие, — я пожал плечами.
— По — моему, делать выводы пока преждевременно. Надо узнать заключение врача…
— Мне нравится твой подход, Ник, — он скорчил какую — то мало понятную гримасу. — Пойдем послушаем врача.
По тропинке мы вышли на крутой обрывистый берег и, спустившись вниз, оказались на песке узкого пляжа.
— Где вас носит, сыщики? Ждать устал… — Доктор сидел на песке у гравилета, прячась в его тени от солнца.
— Ну что? — спросил Фогг.
— Похоже, дело не по вашей части: никаких следов насилия. Отравления в том числе. Смерть наступила около восьми утра. Точную причину смогу назвать после лабораторных исследований.
— Установил личность погибшего?
— Слушай, Альбин, не один ты дело знаешь! — врач покачал головой. — Лиман Фрос, биохимик, Служба колонизации. Вчера прилетел на Землю. Как видишь, узнал даже то, что мне вовсе не нужно.
— Что ж, работай дальше. Жду заключения. Удивлен только, что ж за причина смерти такая, если ты не можешь ее сразу установить?
Лицо врача неожиданно стало злым.
— Не суй нос туда, где ничего не понимаешь. Будет тебе заключение! — он поднялся и открыл дверь гравилета.
Робот — санитар бережно поднял со дна лодки безжизненное тело и уложил его в операционный отсек.
«Вот так и бывает — живешь себе, и вдруг хлоп! И нет тебя…»
— При виде подобных картин всегда задумываешься о собственной смерти. Молодой в сущности парень, и на тебе… — Альбин Фогг будто прочитал мои мысли.
II
Заключение врача было весьма лаконично. Фогг перекинул мне через стол небольшой пластиковый листок, не удержавшись от ядовитого комментария:
— Вот, полюбуйся на нашу доблестную всемогущую медицину. Получил эту писульку по связи. Лично эскулап доложить постеснялся.
Я пробежал несколько строчек текста, заключавшего результат лабораторного исследования трупа Лимана Фроса. Следы какого — либо насилия исключались. Причиной смерти явилась внезапная остановка сердца. Правда, почему это произошло у сравнительно молодого и здорового человека, ранее сердцем не страдавшего, оставалось пока не ясным. В самом конце так и было написано: «Исследование продолжается».
— Каково! — спросил Фогг, когда я поднял глаза. — В наше время умирает человек, а эти, — он кивнул на записку, — даже понять не могу — отчего!
Я подумал, что, вероятно, на доктора у него какая — то старая обида. Было сейчас в его лице что — то вроде скрытого злорадства. Возможность унизить, даже перед инспектором — практикантом, доставляла удовольствие. Врача я знал мало, за время практики пересекался с ним лишь пару раз, но, наверное, из — за своей неприязни к Фоггу обиделся за него. Правда, виду не подал, промолчал. Зачем обострять и без того натянутые отношения?
— Значит, поступим так, — мой начальник поднялся из — за стола. — Пусть медики сколько хотят гадают на кофейной гуще, в конце концов это их дело. Ты же составишь отчет о проведенном нами расследовании, укажешь, что факт преступления не обнаружен, приобщишь этот трактат, — он указал пальцем на заключение врача, — и отправляй в архив. Здесь все ясно: что поделать, бывает и такая смерть… Кстати, когда заканчивается твоя практика?
— Сегодня последний день.
— Ну и ладно. Заканчивай и завтра гуляй. Завидую. Можешь идти.
Выйдя из кабинета Фогга, я отправился к себе и, затворив дверь, первым делом удобно развалился в кресле. Очень люблю такое полугоризонтальное положение и принимаю его при первой возможности. С завтрашнего дня — каникулы. То — то можно будет поваляться! Никто не посмеет с места сдернуть… Но сегодня еще работа, надо сочинять отчет. В принципе Альбин прав: дело не наше. Но надо же хотя бы для проформы поинтересоваться личностью погибшего. Все — таки редко в наше время скоропостижно умирают люди, притом по неизвестной причине… «А, ладно, чего гадать на пустом месте. Ему видней».
Подтянувшись вместе с креслом к компьютеру, я за полчаса состряпал и отправил отчет его в архив Службы. Делать больше было нечего. Плеснув в стакан ледяного тонизирующего сока тогу, я откинулся на спинку и принялся смаковать его мелкими глотками. Одни и те же мысли, как ни старался их отогнать, вертелись в голове:
«Интересно, возможно, хотя бы теоретически, вот так подстроить убийство, чтоб даже врачи считали смерть естественной… Не слыхал о таком. Но…»
За все время практики не было ни одного мало — мальски интересного дела, на котором представилась бы возможность проявить себя. Так, какие — то мелочи. И вдруг такой случай! Интригует? Бесспорно! Особенно, если считаешь себя способным следователем и два месяца до того зевал от скуки.
Сознавая в глубине души всю бредовость своей затеи, я решил попытаться построить версию убийства. Тайком от всех, конечно, и в первую очередь от Фогга. Узнают — на смех поднимут. Ну и, если версия получится, отработать ее. Благо с завтрашнего дня каникулы, а тут уж я предоставлен сам себе.
Полный решимости, я послал вызов в лабораторию доктора. Ответчик долго молчал, но вот, наконец, экран засветился. Врач выглядел очень усталым.
— А, это вы, Ник…
— Как видите. Есть что — нибудь новое?
— Ничего ровным счетом. Остановилось совершенно здоровое сердце. Я подключил к работе своих коллег, сделал запрос в Главный архив… Пока безрезультатно. Мы в тупике, прямо скажу, — он развел руками.
— А хотя бы теоретически, отчего такое может произойти?
Мой собеседник ответил не сразу.
— Теоретически? — Он усмехнулся. — Что ж, извольте… Ну, например, крайняя степень испуга и, как результат, резкая смена ритма работы сердца, к которому оно не сможет приспособиться… Если подумать, наверное, смогу назвать еще несколько причин. — Помедлив, он добавил: — Только к чему? Для здорового человека они мало вероятны. Да и вам вряд ли нужны. Проблема здесь чисто медицинская.
— Спасибо, — я отключил связь.
На помощь медицины, действительно, рассчитывать не приходилось. Все, что назвал доктор, практически сразу отпадало. Погибший работал в Службе колонизации, а у них такая подготовка, что даже смертельная опасность не вызовет учащения пульса. Да и с чего резко меняться ритму сердца у человека, который спокойно ловит рыбу посреди озера?
«Что ж, познакомимся поближе!» — я послал расширенный запрос в Общий каталог.
В целом всю эту информацию я уже видел, когда составлял отчет, но тогда требовались лишь самые общие данные об умершем.
А в свете возникшей у меня идеи необходимо было все изучить самым тщательным образом.
Компьютер коротко пискнул, призывая к вниманию. На экране появилась надпись: «Лиман Александр Фрос». Далее — дата рождения, дата смерти. Сегодняшняя. Мой отчет уже был учтен каталогом. Пробежав пальцами по клавиатуре, я погрузился в чтение.
«Так, родился на Земле, кратко о родителях, рос, учился… Специальное образование получил в Высшей школе Службы колонизации. Биохимик — адаптатор. Аттестации наилучшие. Первое самостоятельное дело — на Тарге. Участник еще шести экспедиций, — следовал перечень. — Женат. Жена — Юлия Лота Фрос, урожденная Анит. Двое детей: сын Вэлин и дочь Ирма. Постоянно проживал на Тилле. Скончался на Земле». Стояла дата и примечание: «Сообщение Службы космической безопасности».
Ознакомившись с общей частью биографии Фроса, я принялся штудировать ее по пунктам. Наибольший интерес, конечно, представляли профессиональные качества погибшего, и все, что было связано с его работой. Этот раздел я изучил дважды и не напрасно! Во — первых, выяснил, что Фрос — специалист высшей категории подготовки. Среди прочего, это означало его умение блестяще управлять функциями своего организма. Во — вторых, узнал, что он недавно побывал в очередной экспедиции и после медицинского обследования был признан абсолютно здоровым. Впрочем, это совпадало с заключением нашего врача. В — третьих, и это главное, обнаружил белое пятно в его послужном списке. Два года назад он прибыл из своей предпоследней экспедиции. Осваивалась некая планета Терфа системы звезды Алиот. Обычно сразу указывалось, как в последнем случае, о проведении медицинских обследований. Но здесь было иначе: врачи дали ему свое разрешение на дальнейшую работу только полгода спустя. Почему? Не объяснялось.
Интерес мой только возрос, когда, запросив информацию о Терфе, узнал, что все работы по колонизации планеты остановлены, и она закрыта. Срок принятия этого решения Высшим Советом Земной Ассоциации почти совпадал со временем прибытия из экспедиции Лимана Фроса!
«Однако что же там произошло?!» — Я углубился в материалы Общего каталога.
III
Планета Терфа по всем параметрам идеально подходила для колонизации. Практически равная Земле по массе и размерам, она получала достаточно тепла и света от своей звезды. Но, обладая инертной атмосферой, была безжизненна. Жизнь вообще главный фактор при решении вопроса о колонизации: окажись там хоть самые простейшие его формы, и люди бы ушли. Но Терфа была мертва, и поэтому начались работы. Прежде всего предстояло преобразовать атмосферу. На планете смонтировали сеть установок, которые обслуживала небольшая группа ученых из пяти человек. Состав небольшой экспедиции раз в полгода менялся. Дело было неновое и продвигалось достаточно быстро: через три года на Терфе уже прижились первые растения; оставалось совсем немного до того, как воздух станет пригодным для человека… И вдруг с планеты пришел сигнал бедствия!.. Никаких объяснений не последовало, потому что связь прервалась…
Спасатели прибыли через сутки. Четверых нашли в помещении Станции. Люди были живы, но находились в состоянии полной прострации, безучастно взирая на прибывших. Двое сжимали в руках разряженные энергаторы. Казалось, здесь разыгралось настоящее сражение: испещренные лучами стены, уничтоженное оборудование, разбитый координационный компьютер. Он управлял всеми атмосферными установками на планете, которые теперь остановились. Однако не это волновало сейчас спасателей. Они искали пятого члена экспедиции, но тщетно — на Станции его не было.
Кто — то обратил внимание на то, что в ангаре не хватает одного легкого гравилета. Через несколько часов спасательный крейсер с помощью локации обнаружил его с орбиты у одного из отрогов Большой каменной гряды. Прибывшая к месту группа нашла там и последнего члена экспедиции. В бессознательном состоянии он лежал в сотне метров от машины. Рядом валялся оброненный энергатор. Только этот был заряжен полностью — человек не сделал ни единого выстрела. По характеру следов установили, что он бежал к гравилету, вероятно, рассчитывая укрыться в нем от какой — то опасности или спешно покинуть это место…
Расследованием занялись сотрудники Службы космической безопасности. К работе было привлечено множество ученых — экспертов, но никаких причин, приведших членов экспедиции к полному лишению рассудка, обнаружить не удалось. Даже сама природа болезни осталась непонятной. Медики не могли разобраться как, а главное отчего лечить пострадавших: никаких повреждений мозга они не нашли. Однако вывезенные на Землю люди довольно быстро выздоровели, правда, не сохранив никаких воспоминаний о разыгравшейся драме.
Дело осталось нераскрытым. Безопасное пребывание людей на планете гарантировать было невозможно. И Терфу закрыли, несмотря на огромные энергетические ресурсы, затраченные на преобразование.
Одним из членов этой драматической экспедиции был Лиман Александр Фрос…
IV
«Что ж, весьма интересно: таинственная смерть участника таинственной экспедиции…»
Я поднялся из кресла, потянулся и промерил кабинет взад — вперед. Все это было действительно очень любопытно, но не более. Моя версия убийства не продвинулась ни на шаг. А может, ну ее к черту. Высасываю из пальца неизвестно что, голову ломаю, тогда как все проще простого. Умер человек и умер. Мало ли отчего люди умирают. Можно подумать, эти врачи все знают. Вон на Терфе целая группа сошла с ума, а они даже не поняли, что с ними. Так и сейчас… Стоп!.. — Я вновь подсел к компьютеру и послал несколько запросов: в голову пришла мысль поинтересоваться, как сейчас поживают сотоварищи Фроса по несчастью.
Первой пришла информация на Гэла Питера Миза, ботаника экспедиции. Бегло просмотрев текст, я задержался на последнем абзаце: здесь сообщалось, что вот уже почти два месяца продолжаются его розыски в заповеднике бассейна Амазонки, куда он отправился в одиночку изучать какие — то растения. Тревогу подняла служба заповедника после того, как Миз в назначенное время не вышел на связь. Поиски вела группа спасателей местного отделения Службы космической безопасности.
Любава Марта Воря. Врач экспедиции. Единственная женщина. С ней было все в порядке. Сейчас работала главным врачом лечебного центра где — то в Сибири. На всякий случай я зафиксировал для себя адрес.
Третьим шел Тиман Лори Гвич. Инженер — техник. Именно он отвечал за работу всех автоматических систем на Терфе. Как сообщалось, пребывал в настоящее время в добром здравии у себя дома на Камосе.
Записав его шифр связи, я обратился к последнему участнику экспедиции.
Андерс Шервин Вэл. Руководитель группы, физик. Крупный ученый. Даже я, весьма далекий от науки человек, знал его имя. Благодаря открытому им эффекту стало возможным создание новейших быстроходных гравилетов. Не было необходимости подробно изучать приводимую о нем справку: две недели назад всю Земную Ассоциацию облетела весть о его трагической гибели. Во время карнавала, посвященного встрече лета в Европе, Андерс Вэл организовал фейерверк в духе старины. По раскопанным им где — то описаниям были изготовлены пороховые ракеты, которые запускались со специальных подставок при помощи тлеющего фитиля. Зрелище получилось впечатляющим. Сам автор поджигал запалы, толпа рукоплескала давно забытому чуду. Но тут произошло несчастье — одна из ракет взорвалась на старте. Вэл был убит наповал…
«Да… Дела… — Отодвинувшись от компьютера, я подпер подбородок кулаком. — За последние два месяца двое умерли и один пропал. Как сговорились… И все произошло на Земле, хотя мало ли планет в Ассоциации. Гвич, вон, живет на своем Камосе, и все с ним в порядке. И Форс у себя на Тилле, видно, на жизнь не жаловался. А прилетел на Землю — и на тебе… Миз и Вэл, те — другое дело — они здесь постоянно проживают. Хотя нет, эта Любава жива — здорова… Все может быть лишь совпадением. А вдруг ее очередь?!».
Охватившее меня волнение смешивалось с растерянностью. Что предпринять, я не знал. Очень хотелось ознакомиться с материалами расследования гибели Андерса Вэла и исчезновения Гэла Миза. Не мешало бы подробно изучить дело Терфы. Но… ключ к каталогу Службы космической безопасности имеют только штатные сотрудники, а практиканты, вроде меня, обязаны обращаться к своему руководству. А оно уж решает, надо им это или нет. Никакого желания идти к Фоггу не было. Но выбирать не приходилось. Кроме того, я был просто обязан доложить ему о вскрытых фактах, оставляя, впрочем, за собой право никак их не комментировать. Уговорив себя подобным образом, я поднялся и отправился к начальству.
Разговор с Альбиной Фоггом получился гораздо короче, чем можно было предположить. Собственно, и разговором — то это назвать нельзя. На протяжении всего моего доклада старший следователь не проронил ни слова, лишь лицо его становилось все более и более кислым. Изложив в конце просьбу предоставить мне возможность поработать со специальным каталогом Службы для уточнения некоторых деталей, я замолчал. Молчал и Фогг, уставившись мимо меня куда — то в угол. Вдруг, как — то встрепенулся и обыденно спросил:
— Отчет по делу Фроса отправил в архив?
Я утвердительно кивнул.
— Хорошо… — Он пробежал пальцами по клавиатуре компьютера.
Мне не было видно, что появилось на экране. Затеплилась надежда. Но в следующий момент я был горько разочарован.
— Итак, Вет Эльм Ник, ваша практика окончена, — сухим, официальным тоном произнес Фогг. — Несмотря на некоторую излишнюю эмоциональность, вполне объяснимую молодостью, в целом вы неплохо с ней справились, и я считаю возможным оценить ее высшим баллом и направить в Академию Службы отличную аттестацию. Впереди — сложный курс последней ступени, поэтому желаю вам хорошо отдохнуть за каникулы. Не забудьте, что больше каникул у вас не будет. Начнется работа, а отпуск — это совсем не то! — Он поднялся. — Можете идти. До свидания.
А я, вот, «до свидания» говорить не стал. Не боясь показаться невежливым, просто повернулся и вышел.
«Нет уж, свидеться с тобой в будущем — благодарю покорно! Гнать таких в шею надо из Службы! Корифей индюшиной породы!.. — Я был взбешен, зол на весь белый свет и, в первую очередь, на Службу космической безопасности, которая терпит в своих рядах подобные чудеса природы. — Не надо мне никакой помощи, сам разберусь в этом деле!..»
Забежав в свой бывший кабинет, я забрал куртку и покинул здание отделения, не забыв на прощанье хлопнуть дверью…
V
Говорят, пора молодости хороша тем, что никакое, даже самое неприятное событие, не может надолго испортить вам настроение. Проходит совсем немного времени и, глядишь, жизненный калейдоскоп вновь дарит положительные эмоции. Сознание здоровья и силы диктуют уверенность в себе, и где они там, неприятности? Так, маячат где — то на горизонте размытым контуром, а то и вовсе за ним скрываются. Несомненно, концепция спорная, но я с ней полностью согласен, потому что идеально в нее вписываюсь.
Вот и сейчас, оказавшись у родительского дома, мысли мои всецело были заняты лишь предвкушением радостной встречи с самыми близкими мне людьми. Здесь в тропиках наступал вечер. Солнце уже наполовину скрылось за холмом на западе, пронзая прощальными лучами листву редкого леса на его вершине. Сколько раз наблюдал я эту картину в детстве! Налетевший легкий ветерок прошуршал в листве и исчез, оставив горьковато — соленый аромат близкого моря… Отпустив гравилет, я не спеша пошел по дорожке через сад. У входа на веранду была разбита большая клумба, которой в прошлый приезд я не видел. Над цветами, склонившись, колдовала мама. Цветы, вообще, ее страсть. Вряд ли существует на свете более тонкий знаток и ценитель — она знает про них все. И, наверное, не существует в природе таких, которые не росли бы в нашем саду. Сколько неудобств это доставляло в свое время отцу! Сейчас он привык, а раньше! Мама любит менять интерьер перед домом, и отец нередко, забыв о новых дорожках, шел ко входу привычным путем и топтал бесценные сокровища. Сколько себя помню, между родителями не прекращались полушутливые стычки из — за цветов. После очередного напоминания быть повнимательней отец кипятился и требовал положить конец этим безобразиям, выделить ему хоть самую узкую полоску земли, по которой он мог бы спокойно ходить, не испытывая желания научиться летать. Он, де, не против вовсе не ходить по саду, а сажать гравилет на крышу, которая для этого и приспособлена, но нет! Его милая жена устроила цветник и там. Конечно, он понимает, что цветы — ее профессия, они облагораживают душу, но он уже достаточно облагорожен. «Оформляешь парки? И оформляй! А с меня хватит. Скоро мной овладеет комплекс сорняка! Если б я знал в свое время, что меня ждет…» Обычно здесь он замолкал, а мама улыбалась и шла поправлять испорченные клумбы. По семейному преданию, всерьез из — за цветов родители поссорились лишь однажды. Тогда, еще быв студентом, отец, гуляя в парке, залюбовался красивым узором из неизвестных растений и решил взглянуть поближе. Попутно что — то растоптал. Молодая девушка, художник — оформитель этого парка, с возмущением накинулась на него и заставила сажать новые цветы взамен испорченных. Так они познакомились…
Мама колдовала над цветами.
На звук шагов она подняла глаза и всплеснула руками:
— Вет!.. Приехал! — и пошла навстречу. Обернувшись, позвала:
— Эльм, иди скорей!
На пороге показался отец.
— А! Блудный сын явился! — перепрыгивая через ступеньку, он спустился по лестнице и, раскрыв объятия, пошел ко мне. — Совсем нас, стариков, забыл…
Крепко обняв обоих родителей, я окончательно почувствовал себя дома. Шевельнулась в душе жалость по безвозвратно ушедшему детству.
— Что мы здесь стоим? — проговорила мама. — Идемте в дом. — И, как маленького, потянула за руку.
— Держи крепче, — посоветовал отец, — а то, неровен час, опять сбежит. — Он, смеясь, легонько подтолкнул меня к крыльцу.
…Мы не виделись больше года. Нет, общались, конечно, посредством видео, но разве можно сравнить это с такой вот неторопливой беседой за столом в нашей гостиной. Естественно, родителей интересовали мои успехи и жизненные планы. Маму волновало, отчего я похудел и такой бледный? Отец интересовался моей профессиональной подготовкой. Спросил, не бросил ли я заниматься музыкой, и очень рад был услышать, что музыку я почитаю своей второй профессией. Ирония судьбы! Музыкальные занятия в детстве я просто ненавидел, но отец, разглядев у меня определенные способности, упорно занимался со мной. Какие коленца не выкидывал я, только лишь затем, чтобы увильнуть от этого дела: и притворялся больным, и норовил удрать гулять к возвращению домой своего строго учителя… Кончилось тем, что ухитрился испортить наш домашний фонаккорд, и он вместо звуков издавал какое — то хриплое дребезжание. Но все напрасно! Воля у отца оказалась железной, и, превозмогая мое бешеное сопротивление, он упорно пестовал меня. Единственной отдушиной были периоды, когда по долгу службы отец покидал Землю, случалось, надолго; я мог перевести дух… Превосходно владея фонаккордом, отец задался целью во что бы то ни стало научить этому и меня, а также, весьма своеобразно, привить любовь к музыке, резонно полагая, что всякий культурный человек должен быть душой приобщен к этой высшей форме искусства. И странно, ему это удалось! В Академии Службы космической безопасности я избрал своей второй специальностью искусствоведение и углубленно изучал теорию музыки. Недавно сдал экзамен на присвоение квалификации исполнителя — импровизатора. Такие дела… Сейчас все это было весело вспоминать, и мы от души смеялись. Потом мама попросила меня сыграть, что я и сделал с большим удовольствием.
Родители были так рады приезду сына, что меня стали мучить угрызения совести. Ведь еще два дня тому назад я и не помышлял прилетать к ним, собираясь провести каникулы в веселой компании друзей совсем в другом месте. Но в деле, которым я решил заняться, существенную помощь мог оказать именно мой отец, Эльм Тони Ник. Как — никак, а он возглавлял Совет экспертов Службы колонизации, и уж наверняка про историю с Терфой должен был знать многое…
Ночью мне не спалось. Из головы не шла загадочная цепочка смертей. Устав ворочаться с боку на бок, я встал и, накинув рубаху, вышел из своей комнаты — захотелось побыть на воздухе. Спустился на первый этаж и, направляясь к веранде, увидел, что дверь в кабинет отца приоткрыта, и из — за нее пробивается полоска света. Тихонько заглянул. Он работал у компьютера. Постучавшись, я вошел и устроился в кресле рядом.
— Не спится? — отец отвел глаза от экрана. — Что так?
— А тебе?
— Да вот, работа приспела: изучаю новые данные от групп поиска. Несколько новых планет, может быть, колонизуем.
Ты — то что не спишь?
— Есть к тебе дело… — Вообще — то я собирался задать свои вопросы завтра, но раз уж подвернулась возможность, решил не медлить. Тем более, что в моем представлении, время было дорого.
— По моей части?
— Именно. Как раз связано с колонизацией одной из планет.
— Ну — ка, давай, — он развернул кресло ко мне. — Любопытство, или по службе?
— По службе… Скажи, что произошло на Терфе? В общем каталоге информация, мягко говоря, скудная…
— Но ведь у твоего ведомства свой каталог, там подробный отчет. Как практиканту, не разрешили воспользоваться?
Я кивнул.
— Ну и порядки у вас.
Среди прочих достоинств у отца есть замечательная черта — не задавать лишних вопросов. Нужно тебе — значит нужно. Вот и сейчас, немного помолчав, он произнес:
— По правде сказать, дело это темное. И рассказывать особенно нечего… Терфу закрыли, так по сути ни в чем не разобравшись. Поэтому, боюсь, не смогу ответить, что же там произошло на самом деле… Но кое в чем дополнить Общий каталог, пожалуй, сумею.
— Это я и прошу.
— Как вела расследование твоя Служба, мне неизвестно, хотя в это время я присутствовал на планете. Мы с коллегами давали разъяснения по научным вопросам. И только по тем, которые нам задавали. Не более… Однажды я попытался обратить внимание старшего следователя, руководителя группы дознания, на некоторые обстоятельства, по моему мнению, важные. Но он в вежливой форме дал мне понять, что я лезу не в свое дело. Они, мол, профессионалы, и сами знают, чем заниматься. Больше я не вмешивался… Интересно получается, — внезапно перебил он сам себя. — Прошло два года, и Служба космической безопасности в лице моего сына, без пяти минут следователя, решила наконец поинтересоваться моим мнением. Извини за любопытство: с чего вдруг?
Даже мой всегда сдержанный отец не удержался от вопроса. Что ж, его можно понять.
— Обязательно объясню, но сначала расскажи, пожалуйста, то, о чем собирался сообщить тогда.
— Что ж, давай так… Понимаешь, драматическое происшествие с последней экспедицией, повлекшее за собой расстройство психики сразу всех ее членов и оставшееся неразгаданным, бесспорно, самый значительный эпизод в освоении Терфы. Но лишь эпизод! Там и до этого творились вещи, совершенно необъяснимые. Например, с насыщением атмосферы кислородом. Оно шло гораздо медленнее, чем ожидалось, хотя все смонтированные установки работали с заданной производительностью. Одновременно инертные газы, составляющие естественную атмосферу планеты и активно откачиваемые, убывали совсем не так быстро, как мы бы хотели. Кроме того, нарушалось естественное перемешивание газов: в атмосфере образовались зоны, богатые кислородом, а наряду с ними участки, где лишь обнаруживались его следы. И это несмотря на постоянно дующие ветры! Скажем, в районе Станции воздух практически пригоден для дыхания, а десятью километрами западнее — изначального состава… Как будто стена разделяет эти области. Нам так и не удалось объяснить этот феномен. — Отец встал с кресла и подошел к открытому окну. Долго молчал, всматриваясь в темноту. Наконец, не поворачивая головы, произнес: — Знаешь, Вет, на определенном этапе у меня даже сложилось впечатление, что кто — то откровенно издевается над нами, над нашими стараниями… Мы хорошо сделали, что ушли с Терфы.
— У тебя есть конкретные подозрения?
— Откуда?! Если б были… — Он уселся на подоконник, привалившись к косяку. — Это я так… Не обращай внимания. Мистика, рожденная недостатком знаний…
Мне показалось, что он не договаривает.
— А эту, как ты выразился, мистику вы не пытались проверить? Вдруг, правда, кто — то препятствует землянам?
Он посмотрел на меня с любопытством:
— А ты сам как думаешь?
— Не темни, пап, выкладывай. Наверняка поработали в этом направлении.
— Ну и догадливый у меня сын, — отец покачал головой. — Конечно, работали. Особенно, если учесть, что такая мысль возникла не у меня одного. И предпосылки были интересные. Есть там, как мы ее называли, Большая каменная гряда. Цепь высоких скал, опоясывающая через полюса всю планету. К ней, как притоки к большой реке, со всех сторон сбегаются цепочки скал поменьше. Смотри! — Он подошел к компьютеру и вызвал нужную информацию. Вывел ее на большой экран на стене. — Это снимки Терфы из космоса. Видишь гряду?
Не увидеть ее было невозможно. Действительно, будто большая река текла по планете вдоль меридиана, собирая малые и большие притоки.
— Так вот, — продолжал отец, — именно в районе гряды и происходят все фокусы. Вся остальная поверхность Терфы преимущественно равнинная, и в целом насыщение кислородом атмосферы там шло успешно. Здесь картина резко менялась: в районах малых образований замедлялось и, по мере приближения к главной скальной цепи, прекращалось вовсе. Надо сказать, что само существование Большой гряды поставило в тупик наших планетологов. Их ученые совещания постоянно оканчивались скандалами, всяк гнул свое. Но ни один из них не смог выдать гипотезу ее происхождения, хоть мало — мальски выдерживающую критику. Я не специалист, но, насколько себе представляю, основная проблема заключалась в породах, лежащих в основании гряды: не могла она на них возникнуть согласно нашим представлениям, и все тут… Конечно, мало ли у природы загадок. Сначала на спор планетологов особого внимания не обратили, а потом, когда такое дело, вспомнили…
Короче, изучали мы эту область тщательно. И вширь, и вглубь.
— Прости, — перебил я, — а ты тоже был на Терфе? Я имею в виду не расследование по делу последней экспедиции, а тогда.
— Нет, не смог выбраться, к сожалению. Как всегда, хватало других дел. Но регулярно изучал отчеты работавших там экспедиций.
— И что же?
— А ничего ровным счетом. Орешек оказался не по зубам. Скалы и скалы. Никакого намека на искусственное происхождение, никаких следов разумной деятельности. Мы уж и так и сяк судили — рядили — полный хаос во внутренней структуре. Магнитных или гравитационных аномалий тоже нет. Зато новую загадку получили… Помнишь, я говорил, что в атмосферу над грядой не проникал кислород?
— Конечно. И вы решили?..
— Да. Решили смонтировать несколько установок прямо на гряде.
— Они не заработали?
— Ну что ты! — отец усмехнулся. — Исправно заработали. Только выделяемый кислород исчезал неизвестно куда… Вот так. Этот эксперимент проводила предпоследняя экспедиция. Что случилось с последней, ты знаешь…
— Скажи, — прервал я затянувшуюся паузу, — последняя экспедиция чем — нибудь отличалась от предыдущих? Задачами, например…
— В целом, нет. Предполагалась обычная работа. Правда, состав был значительно сильнее: руководителем полетел Андерс Вэл, член Совета экспертов. Ты, вероятно, знаешь — выдающийся ученый. Хотел сам на месте изучить все эти чудеса. И команду себе подобрал соответствующую — лучших специалистов Службы колонизации. Фрос, Миз, Гвич, врач Воря — все у нас люди известные. Жалко, Вэл недавно погиб, трагически и глупо…
— И Лиман Фрос тоже, — произнес я.
— Как?! Когда?! — вскинул на меня взгляд отец.
— Вчера утром. На рыбалке. Внезапно остановилось сердце.
— У Лимана? — он растерянно покачал головой. — Никогда бы не подумал, что с ним такое может случиться.
— И тем не менее случилось. Но это еще не все: в конце марта Гэл Миз отправился в заповедник Амазонки и бесследно там исчез. Есть все основания считать его тоже погибшим. Кстати, вот тебе и ответ на вопрос, почему я заинтересовался делом Терфы…
— Думаю, относительно Миза ты ошибаешься, — сказал отец. — Как раз в начале апреля он прилетал к нам. Консультировался у матери по каким — то цветам.
Эту новость надо было хорошенько осмыслить. Кроме того, отец вряд ли что мог добавить к сказанному. И потому, завершив разговор, я поднялся и, пожелав спокойной ночи, отправился к себе.
Уже в дверях обернулся:
— Пап, а ты не помнишь, как звали начальника группы дознания? Ну того, который не захотел тебя слушать на Терфе.
Погрузившийся было вновь в работу отец обернулся, провел пальцем по переносице:
— Имя не помню, а фамилия… Сейчас… Фогг! Старший следователь Фогг.
— Альбин?!
— Точно. Ты его знаешь?
— Приходилось встречаться… еще раз спокойной ночи.
Я вышел, плотно притворив дверь.
По крайней мере одно обстоятельство сейчас прояснилось — нежелание Фогга поручить мне накануне расследование дела, которое, возможно, как — то связано с Терфой.
VI
Первое, что я сделал утром, это поинтересовался в Общем каталоге, не нашелся ли в бассейне Амазонки пропавший Гэл Миз. Если бы это произошло, то Служба обязательно дала такую информацию. Но нет. Сообщалось, что поиски продолжаются. Ночью я воздержался от этого запроса, а приказал себе сразу же спать: сегодня мне нужна была свежая голова.
После завтрака отец куда — то улетел, и мы остались вдвоем с мамой. В разговоре среди прочего я поинтересовался, зачем прилетал Гэл Миз. В отличие от отца, мама страшно любопытна, и, конечно, первым делом стала выяснять, откуда я его знаю. Ничего не поделаешь, пришлось покривить душой и сочинить с горем пополам мало — мальски правдоподобную историю, что я, де, занимаясь на практике одним делом, вынужден был ознакомиться с некоторыми вопросами ботаники и неоднократно сталкивался с этим именем в специальных материалах. Вчера узнал, что этот авторитетный ученый нанес ей визит, и вот теперь любопытно — зачем? Получилось, видимо, не очень удачно, потому что мама, подавив улыбку, сочувственно произнесла:
— Чем тебе только не приходится заниматься?! Что поделать? Сам выбрал стезю… — Но на вопрос ответила: — Это был чисто профессиональный визит. Ему для опытов необходимы несколько редких цветов, и он консультировался по выращиванию. Но знаешь, возможно, это будет тебе интересно, мне казалось, что он очень хотел поговорить с отцом.
— С чего ты взяла?
— Эх ты, сыщик! — она засмеялась. — Запомни, у женщин особое чутье! Да что там чутье? Я объясняю, а слушает он в пол — уха. Мы в саду разговаривали, а Эльм в кабинете работал. Так Гэл все на окно его посматривал, будто ждал, когда освободится. И за ужином сидел напряженный очень. Я уж их вдвоем оставила — думала мешаю. Но он почему — то сразу засобирался и улетел. Так что цветы — это повод был, чтобы у нас побывать и с отцом поговорить. Но, видно, не решился. Может, передумал… Вообще, все они в Службе колонизации странные. Возьми отца: ночи напролет работает, днем работает, вокруг ничего не замечает. И Гэл Миз, насколько я знаю, такой же… — она с интересом посмотрела на меня. — А все — таки, что случилось?
— Да ничего! Я же тебе сказал.
— Ладно, будем считать так… — мама явно огорчилась, что я не посвятил ее в свои секреты.
Убрав со стола посуду, она отправилась в сад к своим цветам. А я, мысленно перед ней извинившись, вывел из ангара свой спортивный гравилет.
Берег в этой части залива был низкий. Лес рос на кочках, между которыми проглядывала вода. В озеро вдавалась довольно широкая полоса камыша. Вряд ли кому придет в голову прогуливаться здесь пешком. Влюбленные, наверное, плавали на другую сторону, где под невысокими обрывами желтели полоски песка. Но Фрос вчера, в последнее утро своей жизни, ловил рыбу именно здесь, под самой травой. Показанное место я хорошо запомнил.
«Что ж, может, и к лучшему, что здесь так топко». — Немного покружив в поисках сухой площадки и не обнаружив ничего подходящего, я опустил гравилет на маленькой лужайке, поросшей жесткой травой. Натянув предусмотрительно захваченные сапоги, откинул колпак и выпрыгнул наружу. Под ногами чавкнуло, задышало. Страхуясь, я ухватился за стойку машины, но это оказалось ни к чему: почва держала. Уже собираясь двинуться в путь, чертыхнувшись, вновь полез в гравилет — воздух вокруг звенел писком тучи комаров, которые были явно не прочь мною полакомиться. Выступать в роли деликатеса не хотелось, а потому, порывшись, нашел ультразвуковой излучатель, включил и повесил на шею. Теперь людоеды были не страшны. Осторожно ступая, я пошел вдоль берега.
Конечно, осмотреть все здесь следовало еще в день происшествия, но тогда меня сбил с толку Фогг, а теперь прошли сутки. Но лучше поздно, чем никогда! В таком месте следы могут сохраняться долго…
Нашел я их быстро. Настолько быстро, что даже не сразу поверил в свою удачу. Цепочка залитых водой углублений, несомненно, оставленных человеческими ногами. Она тянулась по траве от деревьев к камышу, терялась у кромки озера, но дальше путь неизвестного угадывался по примятым и поломанным стеблям. Естественно, прошло много времени, и следы были оплывшие. Ничего о размере и характере обуви узнать уже было невозможно. В надежде хотя бы выяснить рост по ширине шага, я собрался было его замерить, но махнул рукой: шаг был не постоянный. Оно понятно — человек шел осторожно, выбирая места потверже. Ничего другого не оставалось, как пройти по следам в обе стороны. И я сначала отправился к озеру. Тропинка в камыше недолго петляла и оборвалась возле торчащего из воды валуна. Взобравшись на него, я осмотрелся. Отсюда отлично было видно место, где стояла лодка Фроса. Расстояние метров в двадцать. Срезав несколько поломанных стеблей камыша, я пошел обратно. В лесу следы прыгали с кочки на кочку, заставляя точно так же скакать и меня. Наконец, между деревьями показался просвет, и я вновь оказался на берегу озера, только с другой стороны заболоченного мыса, который отделял залив от основной акватории. Здесь следы терялись. Судя по всему, человек сел в лодку и отчалил. Больше тут делать было нечего, и, сжимая срезанные стебли, я вернулся к гравилету. Теперь надо спешить домой: нужна мамина консультация.
VII
Когда я прилетел, отец уже был дома: его гравилет стоял на площадке. Опустившись рядом, я подошел к веранде. Из открытых окон доносились голоса родителей. Отец, по — видимому, прибыл только что: мама интересовалась, будет ли он обедать? В ответ он согласно хмыкнул. И поинтересовался:
— Где наш сыщик?
— Понятия не имею, — в маминой интонации улавливалось недовольство. — Упорхнул без уведомления. Кстати, ты не в курсе, с чего вдруг он заинтересовался Мизом?
— Видишь ли, Вет откуда — то взял, что Гэл пропал в джунглях Амазонки, а я рассказал о его визите…
— Вот это да! Значит, я масло в огонь подлила.
— Ты о чем?
— Рассказала, что Миз прилетел к тебе, хотел о чем — то поговорить, но так и не решился.
— Ко мне?
— Это только ты ничего не замечаешь — живешь, как ни от мира сего. Точно говорю — Миз прилетал к тебе…
И безо всякого перехода мама заговорила про меня.
— Знаешь, Эльм, не нравится мне выбор нашего сына. И никогда не нравился. С его характером, и работать в Службе космической безопасности?! Самоуверенный до зазнайства, невыдержанный. Вспомни, с детства в авантюры всякие влезать любил очертя голову…
— Успокойся, Ружи. Я интересовался: отзывы о нем превосходные. Парень занят своим делом. Конечно, в известном смысле, опасным…
При моем появлении разговор оборвался. Как ни в чем не бывало, мама пригласила меня к столу. Пообедали.
— Где был? — поинтересовался отец.
— Так, на озеро одно слетал. Мам, вся надежда на тебя!
— В чем же?
— Нужно определить, когда сломаны эти растения, — я показал на стебли камыша, — и, если можно, поточнее. Ты же непревзойденный эксперт по этой части!
— Зачем… — начала было она, но махнула рукой. — Давай!
— Дело связано с Терфой? — спросил отец, когда она ушла.
— Пока не знаю.
Я действительно этого не знал. Отец не стал расспрашивать, перевел разговор на другую тему. Мама не заставила себя ждать.
— На, и отстань, — она сунула мне в руку пластиковый листок. — Была рада помочь следствию.
— Спасибо.
Я пробежал глазами данные. Предположение подтвердилось! Камыш был сломан между семью и девятью утра. Что совпадало с временем гибели Лимана Фроса…
Итак, произошло убийство. Я почти не сомневался в этом. Оставалось загадкой: кто и каким образом его совершил, мотивы… Кроме того, никаких доказательств, подкрепляющих мою убежденность, не существовало. Только интуиция. Факт, что кто — то был на мысу в момент смерти Фроса — обстоятельство, конечно, важное. Но что он подтверждает? Мало ли, совпадение. Захотелось кому — то здесь прогуляться. Всякие ненормальные бывают… То, что погибший был участником последней экспедиции на Терфу, где происходили странные события, сюда вообще никак не подклеивается. Был и был, что с того? Начальник этой экспедиции недавно погиб, и ботаник пропал? А это что доказывает и какое отношение имеет к смерти Фроса? Кстати, о ботанике Мизе: судя по всему жив он и здоров. Не сошли же мои родители с ума. По уставу я был обязан сообщить об этом в Службу — ребята его который день в джунглях ищут, а он всех за нос водит! Может, когда с ним встретятся, кое — что и по делу Фроса прояснится. Но именно поэтому мне и не хотелось подавать рапорт. Дело Фроса обязательно поручат Альбину Фоггу, на территории которого он погиб. Меня, возможно, приставят к нему в помощь. Но нет, спасибо! Даже гримаса, какую он скорчит, стояла перед глазами. Не заслужил он таких подарков. Я все это начал один, один и продолжу. И с Мизом сам разберусь. Сейчас каникулы, никто ничего мне не поручал, а стало быть, и не спросит… Раскрою, а потом доложу.
Мое тщеславие, пересилив чувство служебного долга, заключило сделку с совестью.
Поднявшись с кровати, на которой, размышляя, валялся после обеда, я подошел к компьютеру. Достал из кармана кристалл памяти, куда в свое время предусмотрительно записал адрес Лимана Фроса на Тилле, и заказал разговор. Тилла довольно далекая планета, прямая связь с ней в силу каких — то космических причин часто прерывается, и обычно используют ретрансляторы на промежуточных планетах. Естественно, удлиняется время ожидания. Поэтому пришлось запастись терпением. Открыв банку напитка из цветов лимеллы, я уселся против экрана. Лениво потягивая ледяную жидкость, успел задремать, прежде чем запищал сигнал вызова. Встрепенувшись, отставил напиток и нажал кнопку ответчика. На меня смотрела с милой улыбкой молодая девушка.
«Дочь, наверное, — подумал я, — только почему улыбается? Неужели им до сих пор не сообщили. Не хотелось бы быть черным вестником. Но что поделать?!»
— Здравствуйте, — произнесла она первой.
— Здравствуйте! Вас зовут Ирма? — именно так звали дочь Фроса.
— С чего вы взяли? — она удивленно вскинула глаза. — Вы заказывали разговор с Тиллой?
Все стало ясно.
— Заказывал.
— Извините, но придется подождать: ретранслятор на Салге вышел из строя. Сейчас его ремонтируют.
— Доразвлекались они там, совсем не хотят работать! — Я был раздражен этой задержкой. Представьте себе, что вам срочно нужна информация, а из — за чьего — то разгильдяйства вы не можете ее получить. Никакие милые улыбки тут не помогут. Да и работники на Салге всем известны — лодыри. Это курортная планета всей Земной ассоциации. Ее неофициально называют планетой развлечений. Основная масса народа там — отдыхающие. Похоже, что и различные службы планеты в основном развлекаются.
— Напрасно вы сердитесь, — улыбка моей собеседницы только что мед не источала. — На Салге оборудование устаревшее, скоро поставят новое. А пока подождите, пожалуйста.
— И долго?
— Думаю, часов через шесть все будет в порядке, — невинным голоском сообщила она. — Мы вас вызовем.
— Безобразие! Кому жаловаться — не знаю. Мне срочно необходим разговор с Тиллой. Что ж, так все шесть часов сидеть и ждать?
Девушка лишь виновато развела руками.
— К сожалению, ничем не могу помочь. Мы вас вызовем, — повторила она.
До меня наконец дошло, что изливаю свой гнев не по адресу.
— Ладно, — сказал я более миролюбивым тоном. — Когда починитесь, шлите вызов сюда и в мой гравилет. Запишите позывные.
Она записала и отключилась.
Выругав судьбу за спутанные карты, я поднялся. Пора было заняться поисками Гэла Миза.
VIII
А вот где его искать, я понятия не имел. Родители здесь помочь ничем не могли: прилететь — то он прилетел, но откуда?.. И решил я поступить просто: отправиться по адресу, указанному в Общем каталоге. Вряд ли кто из сотрудников Службы туда заглядывал. Зачем? Если пропал человек в джунглях Амазонки, значит, и искать его следует там. А ведь бывает всякое, когда почему — либо хотят скрыться! Очень я надеялся, даже если не найду там самого Миза, обнаружить хоть какую — нибудь ниточку к нему.
С воздуха поселок представлялся маленьким зеленым островком, затерянным среди блеклой, выжженной солнцем степи. Само его существование здесь казалось невероятным. Представьте старое, треснувшее в некоторых местах, порыжелое одеяло и вдруг на нем изумруд глубокого насыщенного цвета. Поневоле удивишься контрасту! Кто — то любит степь. Говорят, просторы бескрайние! А я нет: глазу не за что уцепиться, равнина унылая. Пустыня еще хуже. Люблю леса. И хоть родился и вырос в тропиках, больше всего по душе мне такие, где много хвойных деревьев. Пускай даже одни хвойные. Светлые сосняки с гудящими кронами, таинственные сумрачные ельники… Не знаю на Земле лучших мест!
Эти мысли, как понял секундой позже, родились у меня неспроста. Визит в поселок афишировать не хотелось. Жителей наверняка тут немного, друг друга все знают. Новое незнакомое лицо обязательно вызовет любопытство. А как этого избежать, если у них здесь одна посадочная площадка на всех в самом центре поселка. Дома для этого не приспособлены. Правда, садиться на дом Миза я и так не планировал. Собирался спрятать машину поблизости. Но где тут?! В этой проклятой степи, как на ладони, видать до горизонта. Сразу станешь центром внимания. Другое дело лес!..
Описав пару кругов, я наконец высмотрел трещину в этом рыжем одеяле. Неглубокая балка со следами пересыхающего ручья пробиралась к самой зелени. Лучшего места было не сыскать, и, вздохнув, я посадил гравилет на ее дно. Вокруг было тихо, лишь стрекотали какие — то насекомые. Осмотревшись, спрыгнул на землю и пошел отыскивать нужный дом.
Конечно, по закону всемирного свинства, он оказался на прямо противоположном конце поселка, и, прежде чем до него добраться, мне пришлось прятаться от шагающих по своим делам местных жителей. Несмотря на раннее утро, бабушка тащила куда — то упирающегося внука, канючившего «не хочу», обещая осыпать его всяческими благодеяниями, если он будет слушаться, и, напротив, пожаловаться родителям, если он не прекратит плохо себя вести. Средних лет пара, негромко переговариваясь, под руку направлялась к посадочной площадке. Вероятно, спешили на службу. Туда же проследовал молодой мужчина, деловито взглянув на часы… Как я и ожидал, при встрече все желали друг другу доброго утра, перекидывались несколькими приветливыми словами: все были знакомы.
Мое инкогнито чуть не раскрыла юная особа, которая неожиданно выглянула из — за живой изгороди на улицу буквально в нескольких шагах от меня. Я едва успел юркнуть за ствол дерева. Убедившись, что все тихо, девушка поправила волосы, помахала кому — то невидимому рукой и бегом припустила мимо меня. Покачав головой, я цокнул языком и погрозил ей вслед пальцем…
Особняк Миза трудно было спутать с окружающими домами: он утопал в зелени экзотических растений. На ветвях некоторых зрели диковинные плоды, другие цвели, разливая нежное благоухание. Под деревьями пестрел живой ковер цветов, при взгляде на который я почувствовал себя чуть ли не дома, в мамином саду. Правда была разница: большинство здешних растений я не знал. Неудивительно. Для мамы разводить дома цветы — удовольствие. Она художник. Главный смысл — построение композиций. У Миза иначе: он ботаник Службы колонизации. Наверняка, многие растения вывезены с других планет и взращены здесь в экспериментальных целях.
От улицы сад отделяла полоса жесткого с большими шипами кустарника, доходившего в высоту до моей груди. В одном месте она прерывалась, образуя вход. Отсюда к дому вела аккуратная утоптанная дорожка. Хозяева либо спали, либо отсутствовали: во всяком случае никого из них видно не было. Приблизившись ко входу, я вытянул руку и сделал короткий шаг. Пальцы наткнулись на упругую невидимую преграду: путь закрывала силовая калитка. Можно было, конечно, заявить о своем прибытии и подождать, если в доме кто — то есть, пока впустят, но визит мой носил неофициальный характер, и потому я решил проникнуть во владения Миза несколько иным способом. Более эффектным. Оглядевшись, — нет ли зрителей, и даже пожалев об этом, — разбежался и, резко оттолкнувшись, прыгнул. Красивое сальто — и вот я уже по ту сторону изгороди. Осторожно подкрался к дому. Да, похоже, хозяева отсутствовали уже давно: вездесущая степная пыль толстым слоем покрывала ступени крыльца. Прилегающий газон был явно давно не стрижен. После некоторого колебания я все — таки решил развеять последние сомнения: не поднимаясь на крыльцо, чтобы не наследить, дотянулся до двери и постучал. Древний способ привлечь внимание хозяев. Но ничего не произошло: в ответ — безмолвие. Ожидать чего — то дальше было бессмысленно, пустой тратой времени и я, свернув за угол, пошел вдоль дома. Возможным прохожим совершенно не обязательно наблюдать с улицы мои действия, тем более, что действия эти не вполне ладят с законом о неприкосновенности жилища. Сам я, как лицо в данный момент неофициальное, с этим смирился, но у них могло быть другое мнение… С противоположной стороны в сад выходило еще одно крыльцо, поменьше, на которое тоже давно не ступала ничья нога. Деревья здесь близко подступали к стене, отлично укрывая от любопытных глаз — то, что нужно! Их ветви нависали над крышей. Толстый сук какого — то исполина протянулся к самому окну мансарды. Лучшего желать не приходилось. Взобравшись на дерево, я обхватил этот сук и прополз по нему, пока позволяла прочность. Дальше он ветвился и вряд ли бы удержал меня, но это было не страшно — до окна оставалось метра два. Повиснув на руках, я раскачался и прыгнул на довольно широкий карниз, стараясь наделать поменьше шуму. Восстановив равновесие, распрямился и осмотрел окно. Обычный электромагнитный запор. Хмыкнув, я извлек заранее припасенную отмычку собственного изготовления. Так, состряпал как — то хулиганства ради — в сыщиков любил с детства играть, а где сыщики, там, известно, и воры… Слабенькое контрполе, созданное в нужном месте, — и рама под нажимом руки сдвинулась в сторону. Еще раз извинившись перед хозяином и законом, я перемахнул через подоконник.
«Никудышный ты сыщик, Вет Ник», — раз возникшая мысль преследовала теперь назойливой мухой. Я даже тряхнул головой и плюнул с досады. Опустившись на край подвернувшегося дивана, зажал ладонями уши, может, отстанет, — но нет, куда там, напрасная надежда! Впервые она появилась, когда я осознал, что не знаю, чего здесь искать. Когда летел сюда, все казалось проще простого: понаблюдаю за домашними Миза, — я знал, что он живет с женой и детьми, — поговорю с ними, кем — нибудь представившись. Если никого не застану — проникну внутрь дома и хорошенько все осмотрю. Нить к исчезнувшему хозяину сама ляжет в руки, иначе быть не может!.. На что конкретно обращать внимание — не задумывался. Все должно было проясниться само собой. Ан нет! Мои абстрактные построения рухнули… Вот уже больше часа я бродил по дому, в котором давно никто не жил. Прежний азарт испарился. Мной овладело чувство неловкости за свой мальчишеский поступок — ведь я тайком подсматривал чужой быт, вовсе не предназначенный для посторонних глаз.
Две комнаты наверху были детские. Аккуратно застланные кроватки, миниатюрная мебель, игрушки. В каждой на столике по компьютеру и рядом коробки с кристаллами памяти. Наверное, игры. Бросался в глаза образцовый порядок: ничто не разбросано, все на своих местах. Здесь с юного возраста приучали к опрятности. Спустившись вниз, я попал в просторную гостиную. В нее выходили уютная спальня, столовая — кухня с большим семейным столом посредине. Изящество и красота обстановки делали честь вкусу хозяйки. Только где она и дети? Почему не живут здесь?
Единственным помещением, где царил беспорядок, была лаборатория Миза. Он, наверное, никого в нее не впускал. Увешанные гербариями стены. Они же небрежной стопкой на столе возле гравитационного микроскопа. Другой стол сплошь уставлен всевозможными банками. Пустыми и заполненными разноцветными жидкостями. В некоторых плавали какие — то растения. Рядом стояла внушительная холодильная камера. Третий стол, с компьютером, был завален грудой исписанных пластиковых листков, часть которых свалилась на пол. Осмотрев содержимое ящиков стола, я поворошил листки и махнул рукой: о том, чтобы разобраться в записях не могло быть и речи. Во — первых, их было очень много, во — вторых, я ничего не смыслил в большинстве значков и символов. Да и зачем? Вряд ли таким образом узнаешь, что приключилось с хозяином…
«Никудышный ты сыщик!» — я сидел на диване в гостиной, подперев подбородок ладонью. Пытался придумать, что делать дальше. Наконец, поднялся: пора было уходить. Около лестницы наверх мой взгляд упал на ящик пневмопочты — в нем что — то лежало. Приблизившись, я извлек длинную запечатанную коробку. Секунду поколебавшись, открыл ее. Внутри оказался продолговатый металлический предмет круглого сечения и записывающий кристалл, вероятно, с посланием. Недолго думая, я вернулся в лабораторию и, включив компьютер, вставил в него кристалл. На экране появилось странно знакомое лицо, обрамленное густой черной бородой. Смешной нос картошкой, веселый прищур глаз под нависшими бровями… Кто это? Человек не успел заговорить, как я узнал: Андерс Вэл! Трагически погибший во время карнавала руководитель последней экспедиции на Терфу.
— Привет, Гэл! — взмахнул он рукой. — Совсем ты пропал: никак не могу с тобой связаться. Ни тебя, ни домашних дома не застал. Вот пневмопочтой решил воспользоваться… Хотел бы увидеть тебя, старина, на карнавале первого июня. Если получишь мое послание раньше, обязательно прилетай, не пожалеешь. Решил я позабавить народ одним старинным фокусом. Изготовил четверть сотни веселых трубочек. Больше, к сожалению, не успел… Зрелище будет — во! — он показал большой палец. — Сам испытывал! Кстати, о нем почти все забыли, так что — сюрприз. Впрочем, если не успеешь, не огорчайся: одну такую штучку я тебе послал. Именно ее ты в руках сейчас вертишь. — Андерс Вэл засмеялся на экране, а я вздрогнул невольно: действительно вертел присланный им предмет. — В общем, как появишься, — обязательно дай знать. У тебя же день рождения не за горами. Не зажимай. С удовольствием прилечу поздравить. Если пригласишь наших, с радостью повидаюсь… И игрушку мою запустим. Ты ее убери до встречи. Но не далеко: пусть напоминает тебе о моем предложении. Ладно, надоела мне односторонняя беседа — я говорю, а ты нет. Надеюсь, скоро встретимся. Между прочим, чтоб тебя заинтриговать, есть некоторые мысли по Терфе. Хочу поделиться ими с Эльмом Ником. Ну и тебе, так и быть, поведаю. Все. Привет Лоле и детишкам.
Изображение исчезло, и я выключил компьютер. Извлек кристалл и положил его назад в коробку, куда предварительно спрятал пороховую ракету, присланную Андерсом Вэлом. Закрыв крышку, побарабанил по ней пальцами.
«Что ж хотел поведать моему отцу Вэл? Хотел и не успел»…
Встав с кресла, я прихватил посылку и, поднявшись на второй этаж, покинул дом тем же путем, аккуратно закрыв за собой окно.
IX
Едва открыв дверцу гравилета, я услышал трель вызова. Прыгнув на сидение, поднял машину, одновременно включая экран.
— Тиллу заказывали? — строго спросила знакомая девица.
— Да — да!
— Тогда почему не отвечаете?! Устала вас вызывать!
Вот всегда так: если какие безобразия по их вине — они сама любезность. Но если что — то не так сделал абонент — всех собак на него спустить готовы.
— Но вы же сами сказали, что ждать не менее шести часов! — огрызнулся я, забыв про всякие правила хорошего тона.
— У экрана ждать, а не где — нибудь!
— Ладно, — махнул я рукой, — извините. Давайте Тиллу.
— Минуту, — она исчезла.
Я тем временем задал бортовому компьютеру курс. Теперь путь мой лежал к дому родителей жены Миза — Лолы. Может, она там?
— Есть связь!
Я обратился к экрану. Средних лет женщина безучастно взирала на меня. Правильные черты ее лица были помечены скорбью. На щеках проступали следы слез. Сомневаться не приходилось: о смерти мужа она уже знала.
— Здравствуйте, — как можно мягче произнес я. — Вас зовут Юлия Форс?
— Да, — она едва кивнула. — Кто вы?
Этот вопрос неизбежно должен был возникнуть. Еще дома, заказывая разговор с Юлией, я обдумал, кем назваться? Очень не хотелось представляться агентом Службы космической безопасности. Отрекомендовавшись таким образом и задавая в последующем вопросы, я ставил себя в положение официального лица, ведущего следствие по делу гибели ее мужа. А ведь ей наверняка сообщили, что умер он естественной смертью. Значит, сказали неправду? Зачем следствие, если все так? Зародившись, такое подозрение могло побудить женщину наводить какие — нибудь справки у руководства Службы. А мне это было вовсе ни к чему. С другой стороны, назвавшись каким — либо знакомым ее мужа, на каком основании я задаю свои вопросы? Подозрительно? Бесспорно… Так что вопрос «Кто вы?» был для меня весьма неудобен. И решил я сказать почти правду.
— Я Вет Эльм Ник, агент Службы космической безопасности. Сожалею, что потревожил вас в такую минуту и приношу свои искренние соболезнования, но мне поручено подготовить отчет для архива. В связи с этим хотел бы уточнить некоторые формальности…
Что — то странное произошло с женщиной: она вдруг резко подалась вперед и срывающимся голосом крикнула:
— Что с Вэлином?! Когда?!
На мгновение я опешил — о ком она? Но тут же вспомнил, что Вэлин — ее сын. С ним познакомился, изучая биографию Лимана Фроса. Кажется, он был сотрудником Службы поиска и находился сейчас в космосе. Но почему Юлия решила, что беда случилась с сыном? Неужели этот идиот Альбин Фогг не сообщил ей о смерти мужа? Обязан был! Ну и ну… Видно, все — таки придется быть черным вестником.
— С Вэлином, надеюсь, все в порядке. Я говорю не о нем. Позавчера на Земле умер ваш муж, Юлия…
И вот здесь я был окончательно сбит с толку. Она откинулась в кресле и истерически захохотала. Все это было настолько дико, что рука моя непроизвольно потянулась к кнопке отключения связи. Но я удержал ее, пересилив себя. Жуткий хохот оборвался внезапно. Сжав подлокотники кресла, Юлия Фрос уставилась на меня неподвижным взором. Если б я не сидел в тесной кабине гравилета, мчащегося на большой высоте, то, наверное, убежал бы от мрачной силы, исходившей из этих глаз.
— Не думала я, что мое проклятье падет на него так скоро, — произнесла она хриплым голосом. — Вы принесли мне добрую весть! А как себя чувствует она? Убита горем?
«Сумасшедшая, не иначе! Этого мне только не хватало…» Но я решил продолжить разговор:
— Кого вы имеете в виду?
— Женщину, ради которой он предал меня, Лолу Миз. Он к ней полетел на Землю!..
— О ней мне ничего неизвестно. Знаю лишь, что она жена Гэла Питера Миза…
— Была! — прервала меня Юлия. — Но вот уже несколько месяцев как ушла от него. Она оказалась смелее моего мужа: прямо сказала Гэлу, что любит другого… Если бы Лиман поступил так же, то был бы жив.
У меня мороз прошелся по коже от этих сказанных обыденным голосом слов.
— Кстати, как он умер? — спросила она.
Подчиняясь магической силе ее глаз, я послушно ответил:
— Ловил рыбу на озере… Скончался в лодке…
— Жаль. Я надеялась, это произойдет в ее объятиях. Впрочем, неважно. Главное — свершилось проклятие женщины Тиллы! Спасибо вам, что известили. Теперь могу умереть и я…
Юлия Фрос нагнулась и извлекла откуда — то флакончик с темной жидкостью. Спокойно откупорила крышку и капнула несколько капель в стакан с каким — то напитком на столике рядом. Взяла его в руки.
Не в силах помешать, с ужасом смотрел я на страшное приготовление.
— Стойте! — мой голос сорвался. — Вы хотите сказать, что убили своего мужа?
— Вы этого до сих пор не поняли? — она оторвала зачарованный взгляд от стакана. — Убила… Вот этим, — ее палец указал на флакон на столе. — Сок муаго — верная смерть! Только не рассчитала дозу: думала он поживет подольше и умрет при Лоле.
— Но ведь вы могли ошибиться! Что если Лиман Фрос чист перед вами?!
Юлия покачала головой.
— Чист?! Нет… Лиман зачастил на Землю. А чуть больше месяца назад ко мне попал кристалл. Кто прислал его — мой друг или враг — неважно. На нем записаны некоторые эпизоды их встреч с Лолой. Я все увидела собственными глазами. Оставим этот разговор. Все решено… Надеюсь, сейчас я не ошиблась: здесь мгновенная смерть. Прощайте! Странно, у меня плохая память на имена, но ваше я запомнила: Вет Эльм Ник…
— Остановитесь!
Но она уже не слушала меня. Твердой рукой поднесла стакан к губам и выпила до дна. Почти тотчас голова ее запрокинулась и до моего слуха донесся звон разбитого стекла: стакан выпал из безвольно опустившейся руки…
Не знаю сколько времени смотрел я на замершую в кресле Юлию Фрос, прежде чем сбросил оцепенение. Первым же движением выключил экран со страшной картиной и обхватил голову руками. Все мое естество отказывалось верить увиденному и услышанному. Возможно ли такое в наше время?! Но кошмарная сцена в мельчайших подробностях вновь вставала перед глазами. Надо было что — то предпринять, кому — то сообщить о свершившемся. Но сил моих на это не было.
— Молодой человек, вам плохо? — раздался над ухом мягкий женский голос.
И я решил, что сошел с ума: у меня начались галлюцинации. Откуда этот голос — ведь я лечу в гравилете? Однако я разжал виски и поднял голову. Оказывается, машина приземлилась в чьем — то саду. Дверь была открыта, и в проем обеспокоенно заглядывала молодая женщина. Милое ее лицо, обрамленное схваченными через лоб широкой яркой лентой темными густыми волосами, показалось знакомым. Но вспомнить, кто это, я не мог. Видимо, выражение моего лица заставило ее повторить вопрос:
— Вам плохо?
— Да, — машинально подтвердил я.
— Не волнуйтесь. Хорошо сделали, что сели здесь. У нас в доме есть врач. Любава! — позвала она. — Иди скорей! Человеку плохо.
— Что случилось, Лола? — донесся до меня звонкий голос и шелест травы под ногами. Похоже, подруга бежала.
А я вздрогнул, потому что все вспомнил. Ведь летел я к родителям Лолы Миз, чтобы навести о ней справки, а, если удастся, и повидать. Ее видеообраз попадался мне, когда изучал биографию Гэла. И вот сейчас она стояла возле меня. Женщина, по вине которой пали жертвой страшного обычая Тиллы Лиман и Юлия Фрос.
X
Истинно говорится: нет худа без добра. Мое состояние позволяло не объяснять причину визита к Лоле. Какой визит? Летел я по своим делам, вдруг плохо стало. Ну и приземлился у первого попавшегося жилья — нужна помощь. Конечно, можно было посадить гравилет где угодно, послать сигнал бедствия. Спасатели отыскали б меня по пеленгу. Но сколько бы времени прошло! Поэтому дотянул до людей. Дом имеет персональный код, и врач прибудет гораздо быстрее…
Конечно, объяснять все это не пришлось: женщины прекрасно поняли сами. К тому же мой бледный вид не располагал к расспросам.
— Пусти, — отстранила Любава подругу и взяла мою руку за запястье. Одновременно обхватила за плечи и осторожно откинула меня на спинку сиденья. Не отпуская пальцев с пульса, свободной рукой расширила веки и заглянула в глаза.
Как ни был я плох, а все же отметил, что это была женщина ослепительной, редкой красоты. Ее видеообраз в Общем каталоге сильно проигрывал живому оригиналу. Да, я узнал и ее. Это была Любава Воря, врач последней экспедиции на Терфу.
«Опять Терфа… А они, оказывается, подруги, Любава и Лола… Тесен мир… Хотя нет, почему? Миз и Воря работали вместе. Гэл вполне мог познакомить ее с женой…» — закружились у меня мысли. Но их прервала Любава.
— Что стоишь?! — прикрикнула она на Лолу. — Открывай вторую дверь! Включи обдув! Ему нужно больше воздуха.
Лола без звука повиновалась. Прохладный сквозняк ударил в лицо, и я действительно почувствовал себя лучше. Отпустив мою руку, Любава несильно постукала меня по ногам и, видимо, осталась недовольна моими реакциями. Покачала головой. Расстегнула на мне рубашку и осторожно повела пальцами по груди, иногда резко и больно нажимая какие — то точки. Другая рука лежала на моем затылке и вдруг, скользнув, сильно сжала шею. Я дернулся.
— Все — все, больше не буду вас мучить, — она убрала руки. — Теперь все хорошо. Сейчас придете в себя. — И, обернувшись к подруге, пояснила: — Нервный шок. Переволновался. Сердце работало в критическом режиме. Не каждый такое выдержит.
А я действительно уже чувствовал себя вполне нормально. Руки врача оказались волшебными. И какие руки! Изящные длинные пальцы с безукоризненной формы ногтями!..
«Ну, если это отметил, значит, с тобой точно все в порядке!» — я улыбнулся и вслух произнес:
— Спасибо, доктор! Будто заново родился. Слабость, вот, только небольшая. Ну ничего. Полечу дальше, по дороге пройдет. — Я выпрямился на кресле и выключил обдув. — Скажите лишь, кого поминать в молитвах?
Моя спасительница ответила на улыбку и произнесла:
— Меня зовут Любава Воря. Только сейчас вы никуда не полетите: как врач, я не имею права отпустить вас сразу после такого шока. Думаю, хозяйка, Лола Миз, позволит вам отдохнуть в своем доме.
— Конечно, оставайтесь! — сказала Лола. — Выходите из машины и пойдемте в сад. Здесь на солнце очень печет. Ой! А вы можете идти? — она смутилась, наверное, вспомнив мое недавнее состояние.
— Вполне, — я вышел из гравилета и нерешительно промолвил: — Ну, если врач настаивает, а хозяйка приглашает…
— Придется подчиниться, — закончила за меня Любава. И, взяв под руку, повела под деревья, где стоял накрытый стол. — Мы как раз только сели обедать. Составите нам компанию.
Грех было не принять предложение двух очаровательных женщин. Неприлично просто. И я согласился. Тем более, что это вполне соответствовало моим намерениям…
Аппетита не было, еда казалась безвкусной. Пережитое нервное потрясение все еще давало себя знать. «Может, нельзя мне работать в Службе? Слишком эмоционален… При виде гибели человека чуть сознание не потерял. Даже хуже: Любава сказала — сердце чуть не выпрыгивало. Значит — сам едва на тот свет не отправился!..»
Картина вновь встала перед глазами, и по спине пробежал холодок. Я отогнал видение. — Спокойно! Нормальная человеческая реакция. Конечно, стоит уделить побольше внимания психологической подготовке во время последнего цикла обучения, чтобы лучше владеть собой, а так все в порядке. Есть у нас непрошибаемые, вроде Альбина Фогга. Таким, что ни случись, хоть бы хны! Но быть на них похожим?!
Что — то звякнуло. Я отвлекся от размышлений и увидел, что вилка, которой ковырял в тарелке, упала под стол. Нагнувшись, поднял и посмотрел на Любаву и Лолу. Они сделали вид, что ничего не заметили, продолжая беседовать вполголоса. С начала обеда обе деликатно предоставили меня самому себе, ни о чем не расспрашивая. Даже, как меня зовут, не спросили. А я, признаться, и забыл представиться. И сейчас решил этим воспользоваться, чтобы завязать разговор. Выждав паузу в их беседе, я поднялся.
— Прошу простить за неучтивость, но я только сейчас вспомнил, что не назвался. Меня зовут Вет Эльм Ник.
Свое полное имя я произнес неспроста. И хотя выглядело это, возможно, с моей стороны излишне официально — тем более, что обе женщины представились лишь первым именем, — был у меня тайный умысел. Действовал я наверняка, и удочка сработала:
— Очень приятно, — одновременно сказали Любава и Лола и засмеялась.
— Простите, а Эльм Тони Ник?.. — начала Любава.
— Мой отец, — сказал я, не дожидаясь конца вопроса. И с совершенно естественным удивлением спросил: — Вы его знаете?
— Я работаю в Службе колонизации и, стало быть, он один из самых больших моих начальников, — пояснила она.
— Вы?! В Службе колонизации?!
— Почему вас это удивляет? В экспедициях нужны врачи.
— Несомненно. Но я несколько иначе представлял таких врачей…
— Понимаю, — Любава улыбнулась. — Этаких суровых мужчин, одного вида которых достаточно, чтобы больной не ослушался. Но должна вас разочаровать: у нас много женщин. И ничего, справляемся.
— Не сомневаюсь, — сказал я и чуть не ляпнул неуклюжий комплимент: мол, как ослушаться такого врача, от одной внешности которого можно исцелиться; наверное, и некоторые прикидываются больными, чтоб лишний раз явиться на осмотр. Но вовремя прикусил язык.
А восхищение ею переполняло. Никогда прежде не встречал я такую красивую женщину. Изумительно правильный овал лица, прямой нос с тонкими крыльями, трогательная ямочка над верхней губой красиво очерченного рта, смелый разлет соболиных бровей. И глаза. Огромные, зеленые. С невероятной длины ресницами. Густые тяжелые волны каштановых волос выбивались из — под схватывающей через лоб золотистой широкой ленты и свободно падали на плечи. Видимо, незадолго до моего неожиданного визита они с Лолой играли в мяч — он лежал рядом в траве на лужайке: обе были одеты в облегающие легкие костюмы с короткой юбкой. И когда Любава вставала, чтобы помочь подруге разложить по тарелкам очередное блюдо, я любовался ее безукоризненной фигурой. Бесспорно, и хозяйка была красива, но… Каких сил стоило мне не выказывать восторженный трепет и вовремя отводить глаза!.. На меня нашло наваждение, и, признаться, я на время забыл, зачем прилетел сюда.
Но Лола, вмешавшись в завязавшийся разговор, вернула меня с небес на землю:
— Какой у твоего начальника интересный сын!
Я перехватил ее взгляд и заметил, как она подмигнула Любаве. Причем отметил, что сказано это было без тени зависти. Мое повышенное внимание к подруге не ускользнуло от нее, но, очевидно, не уязвило.
Любава многозначительно кивнула. А я смущенно потупился. И, естественно, как скромный молодой человек, постарался перевести разговор в другое русло. Выдержав паузу, спросил:
— Простите, Лола, а Гэл Миз не ваш родственник? Я с ним немного знаком, — и постарался не упустить реакцию обеих.
Но ничего особенного не произошло. Любава, подперев ладонью щеку, вскинула взгляд на подругу. А та совершенно спокойно, как о давно свершившемся, ответила:
— Мой муж. Бывший. Скоро полгода, как мы расстались… Кстати, как он поживает? Первое время часто прилетал сюда к детям, а потом куда — то пропал… правда, я не интересовалась.
— Действительно о нем давно не слышно, — произнесла Любава. И пояснила: — В свое время я с Гэлом работала в одной экспедиции.
Похоже, обе на самом деле ничего не знали о ботанике.
— К сожалению, ничего конкретного сказать не могу. — По понятным причинам вдаваться в подробности я не стал.
Вполне удовлетворившись таким ответом, Лола заговорила о детях, которые с бабушкой и дедушкой, ее родителями, где — то сейчас путешествовали. Слушал я невнимательно, лишь поддакивая в нужных местах. Зеленые глаза Любавы занимали меня куда больше. После разговора о погоде хозяйка поднялась и спросила, обращаясь ко мне:
— Что вам еще предложить? Может, апельсиновое желе? Вы его не пробовали…
Я поблагодарил и отказался.
— Тогда отдохните. Дом и сад в вашем распоряжении. Надеюсь, Любава, ты займешь гостя? — уголками губ она улыбнулась подруге. — А меня прошу извинить: ближе к вечеру я улетаю, надо собираться.
К столу подкатил робот — уборщик и загремел посудой. Я встал и с великим удовольствием предложил руку Любаве.
XI
«Итак, в целом картина сложилась. Если не принимать во внимание способ, каким муж расправился с соперником, ничего необычного в этом деле не было. Заурядное, в общем — то, убийство на почве ревности, каких человечество, к сожалению, знает великое множество за свою историю. Но как все до мелочей продумано! Во — первых, я узнал про этот жуткий обычай Тиллы. Я, например, о нем понятия не имел. Во — вторых, полностью усыпил бдительность жены: расстался с ней, предоставив полную свободу, улетел в экспедицию, потерялся там для всех. А сам тем временем внимательно за ней следил и записал несколько пикантных сцен. Это еще суметь надо, незаметно!.. Ловок оказался Гэл Миз! Дальше — то все просто: переслал кристалл Юлии и ждал результата. А вообще жестокий человек! Он же знал, что согласно обычаю после смерти Фроса Юлия покончит с собой. Правда, может, ослепленный жаждой мести, забыл об этом? Не исключено… Тяжелый грех взял он на душу: подстроил убийство товарища по службе, может быть, в прошлом друга. Как — никак они работали вместе в той трагической экспедиции на Терфу… Кстати, о Терфе. Надо же, как все причудливо переплелось! На планете происходят непонятные вещи, лучшая экспедиция при попытке их разгадать в полном составе сходит с ума. Потом на Земле один пропадает, начальник трагически гибнет, а третий странным образом умирает от внезапной остановки сердца. Что угодно можно подумать. И вот такая банальная развязка! И Терфа со всеми ее тайнами здесь ни при чем. Может, когда — нибудь я и займусь этой планетой, но не сейчас. У меня каникулы, и есть дела поинтересней. Правда, о разговоре с Юлией Фрос надо сообщить. Только не Фоггу. Доложу прямо начальнику криминального отдела Службы. Ох, взгреют же Альбина Фогга за то, что отстранил меня от расследования, и сам ничего не делал!..»
Последняя мысль развеялась, и я вслух засмеялся, представив физиономию своего бывшего начальника. Наказание последовало без промедлений: коварный, низко летящий резаный мяч проскользнул под ракеткой и угодил в магнитную ловушку. Она довольно чавкнула у меня за спиной.
— Ага! — закричала Любава. — Теперь не отвертишься! Этот мяч ты пропустил специально, даже засмеялся. Кончай поддаваться, иначе не стану играть!
Признаться, перед этим я действительно умышленно пропустил несколько мячей. Так хотелось увидеть ее торжествующей! Играла она в магбол сильно, но я все — таки был чемпионом Академии Службы космической безопасности. А вот этот мяч попросту зевнул. И потому с чистой совестью крикнул в ответ:
— Ничего я не поддавался! Просто не успел переполяризовать ракетку! Твой удар был великолепен!
— Это я уже слышала! Хоть бы новое придумал! Держи! — Она высоко подбросила новый мяч. Не долетев метра до ракетки, он по кривой траектории полетел к моей магнитной ловушке. Но я рассчитал точно: не шевельнув ракеткой, коротким импульсом поля отправил его обратно. Теперь чавкнуло за спиной Любавы.
— Ну что? И теперь, скажешь, поддаюсь?! — Я похлопал ракеткой по ладони.
— Играй, играй! — Она вновь подала…
С ней было удивительно легко и радостно. После обеда мы не спеша бродили по саду, купались в бассейне, загорали. Конечно, разговаривали. О чем? Наверное, не вспомню. Болтали обо всем на свете. Лишь об одном она деликатно не спрашивала: что со мной приключилось в полете? Хотя нет. Было еще одно, чем она не поинтересовалась — чем я занимаюсь? А может, ей было все равно? В конце концов, какая разница, если человек нравится. А то, что я ей понравился — точно! И ни при чем здесь мое самомнение. Не надо быть тонким психологом, чтобы почувствовать это. Станут с тобой иначе болтать о всякой всячине несколько часов кряду, как же. Никакая вежливость не заставит! А уж как она мне нравилась!..
И вот сейчас мы играли в магбол. Шел упорный розыгрыш мяча. Любава яростно нападала, а я, изображая невероятные трудности, защищался и наблюдал за ней. Невероятно хороша была она в спортивном азарте! Удачно отразив очередной удар, я заметил Лолу. Она стояла с краю площадки и наблюдала за игрой. Одетая в светлую брючную пару, тщательно причесанная, Лола, видно, уже собралась в дорогу. Нехорошо было задерживать гостеприимную хозяйку, и, поймав мяч, я остановил игру.
— Ну, ты что?! Выдохся?! — победно закричала Любава. Но, увидев Лолу, опустила ракетку. Спросила: — Уже улетаешь?
— Да, мне пора. Пришла проститься.
Ни я, ни Любава как — то не заметили, что уже начало смеркаться. Счастливое время быстролетно…
— Останешься или полетишь домой? — спросила Лола Любаву и почему — то перевела взгляд на меня. — Если останешься, я должна дать тебе некоторые наставления по дому…
— Спасибо, но я полечу домой. Пойдем, проводим тебя.
Любава взяла подругу под руку, и они пошли через сад к посадочной площадке. Я двинулся следом. В спокойном вечернем воздухе до меня долетали обрывки их негромкого разговора.
— …Ты же знаешь, бывать здесь он наотрез отказался… — говорила Лола.
— …Поражаюсь тебе! Целых два дня он уже на Земле, а ты!.. Я бы все бросила… — отвечала Любава.
— …В прошлый раз мы слегка поссорились. Пусть теперь потомится ожиданием…
Пребывая в эйфории, я не вникал в смысл доносившихся слов. Мысли мои были заняты совсем другим…
На площадке рядом с моим гравилетом стоял еще один. Обогнав женщин, я распахнул дверцу.
— Спасибо! — Лола села в кресло пилота. — До свидания, Вет. Надеюсь, мы еще не раз увидимся.
— Обязательно! Всего доброго.
— Ну, будь умницей. — Любава обняла подругу. — Навещать вас не стану. Если захочешь, вызывай меня дома. Когда вернешься?
— Не раньше, чем через месяц. Пока!
Мы помахали вслед удаляющемуся гравилету.
— После такой игры неплохо б искупаться. Догоняй! — Любава с места стрелой помчалась к бассейну.
— Ну, держись! — я кинулся за ней.
Конечно, я вызвался отвезти Любаву домой. Она не возражала. Улыбнувшись, кивнула и пошла в дом забирать вещи. Ожидая, я не стал даром терять времени, устроившись в гравилете перед экраном, набрал код родительского дома. На вызов подошел отец. Увидев меня, сделал суровое лицо и выразительно посмотрел на часы.
— Попозже ты объявиться не мог? Если думаешь, что мы не ложимся и ждем тебя — ошибаешься!
Тут только я сообразил, что у них уже глубокая ночь.
— Прости, пап… Хотел, вот, предупредить, что сегодня не прилечу… Может, и еще несколько дней тоже. Скажи маме…
— Нет уж!.. Сам завтра с ней объясняйся. Не успела тебя повидать, как уже удрал! Дела?
— Как тебе сказать… — я замялся.
— Ты ж занимался расследованием?
— Все прояснилось. Расскажу при встрече. А Терфа оказалась ни при чем…
— Ну — ну, — отец приблизился к экрану и, прищурив глаз, тихо спросил: — Как она?
— Во! — Я показал большой палец.
— Ладно, гуляй. Веселой ночи! А мое дело стариковское — пойду спать. Только с мамой завтра обязательно поговори: иначе обидится!
Он отключил связь.
Теперь оставалось главное: доложить о разговоре с Юлией Фрос и ее самоубийстве. В Управлении Службы космической безопасности сейчас был разгар дня, и поэтому я без колебаний вызвал начальника Криминального отдела. Бэр Рош Нард возник на экране почти тотчас.
— Да?! — коротко бросил он, не отрывая глаз от листка под рукой.
— Курсант четвертой ступени Академии Вет Эльм Ник, с докладом.
— А, это ты, — он помнил меня по прошлому году, когда вел нашу группу. — Что случилось, Вет?
Стараясь быть кратким, я доложил, умолчав лишь о своей версии причастности к этому делу Гэла Миза. Моя обязанность — сообщить факты.
Не расскажи я все это сейчас — пришлось бы давать объяснения потом: у Юлии остался включенным экран, и агенты Службы быстро бы выяснили с каким абонентом она говорила перед смертью.
— Почему так поздно докладываешь?
— Не в состоянии был сразу… — я потупился. — Потом не было условий…
— Бывает, — совсем не начальственным тоном произнес Нард. — Спасибо! Принял.
Он протянул руку, чтобы выключить экран, но вдруг спросил:
— Кстати, почему сообщаешь мне, а не начальнику практики? Кто у тебя?
— Старший следователь Альбин Фогг. Но он отстранил меня от расследования, и с Юлией Фрос я беседовал уже будучи на каникулах, по собственной инициативе.
Признаться, я порадовался, когда Бэр Нард понимающе кивнул.
— Ладно, отдыхай, раз каникулы.
Он выключил экран.
Погасил свой и я. Откинувшись на спинку кресла, блаженно потянулся. «Все! Теперь свобода, и можно предаваться всем удовольствиям мира!»
В сумерках на дорожке я разглядел Любаву. Распахнув дверцу, подал ей руку. Приятное тепло нежной ладони заставило затрепетать сердце.
Гравилет рванулся в потемневшее небо…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Земля внизу была плотно укрыта облаками. Поднявшаяся полная Луна серебрила безбрежный белый океан с замершими в разбеге крутыми валами. Волшебная игра света и тени. Тишина.
Я посмотрел на Любаву. Она спала, привалившись к спинке кресла и подложив под щеку ладонь. Лунный свет играл на рассыпавшихся по плечам волосах, проникал сквозь них, очерчивая нежный изгиб шеи, контур лица…
Что — то радостное, победное зазвучало в душе, и вдруг, неожиданно для самого себя, я отключил автоматику и, заложив глубокий вираж, резко бросил гравилет вниз, к белой пене облаков. В мгновение все изменилось, пришло в движение. Луна сорвалась со своего места и пропала, чтобы тут же возникнуть вновь с другой стороны. Звезды прочертили светящиеся трассы, а впереди возникли ватные горы. Выровняв машину, я на бешеной скорости лавировал между ними, иногда специально вонзаясь в их прозрачную толщу, чтобы затем вновь вырваться на простор чистого неба…
— Сто восьмой, что у вас? — противный бесцветный голос автомат — диспетчера остудил эмоции. — Индивидуальное управление на трассе запрещено! Включите автопилот!
— Опомнился! Черт бы тебя побрал! — тихо выругался я, но подчинился. Впрочем, на этого автомат — диспетчера грех было гневаться — он был из покладистых: терпел мои безобразия, видимо, до тех пор, пока они не стали создавать аварийной обстановки на трассе. Другой бы и секунды не дал порезвиться. Вроде все одинаковые, а вот поди ж ты: как у людей, у каждого свой характер. Не первый раз замечаю…
Гравилет лег на прежний курс.
— Как здорово было! У меня аж дух захватывало.
Оказывается, Любава проснулась и видела, как я резвился подобно молодому козленку. Странно: она ничего не должна была почувствовать, ведь автомат компенсации перегрузок оставался включенным. Смутившись, я пробормотал нечто неопределенное.
— Что ты пел? Будто гимн какой?
«Вот в чем дело! Вот почему она проснулась!»
— Понятия не имею, взбрело в голову на ходу… — действительно, хоть убей, этого я не помнил.
— Жаль… Хотела еще послушать. У тебя очень приятный голос.
— Не расстраивайся. Репертуар у меня богатый. Надеюсь, еще будет возможность проявить свои дарования.
— Зачем откладывать, спой сейчас. — Любава оперла о ладонь подбородок и приготовилась слушать.
— Ну, если хочешь… Досадно, подыграть не на чем…
Но импровизированному концерту не суждено было состояться. Запищал вызов. Кому — то я понадобился среди ночи. Нечего сказать — вовремя! Пришлось, зарычав в душе, нажать кнопку ответчика.
Этого человека сейчас мне меньше всего хотелось увидеть. Впрочем, не только сейчас…
— Практикант Ник! — безо всякого приветствия произнес Альбин Фогг. — Вы грубо нарушили субординацию: о случившемся в первую очередь вы были обязаны сообщить мне. Кроме того, кто дал вам право продолжать работу вопреки моему запрету?! Вашу недисциплинированность я вынужден отметить в аттестации в Академию. Вам надлежит представить подробный рапорт на мое имя с объяснением ваших действий… — Он остановился, разглядев рядом со мной Любаву. Его глаза изучающе уставились на нее. Наконец взгляд уперся в меня: — Хочу предостеречь вас от дальнейших несогласованных шагов и напомнить, что по Уставу курсант не имеет права работать в одиночку без особого разрешения.
Не прощаясь, он отключил связь.
Погасив экран, я откинулся в кресле и захохотал. «Плевать хотел на твои рапорты, выговоры и предостережения!» Забавляло несоответствие каменной физиономии и ярости, клокотавшей в каждом слове Фогга. «Хорошего перца на хвост ему насыпал. Знай наших!»
— Это твой начальник? — спросила Любава.
— Ага… Бывший… — сквозь смех выдавил я.
— Ты курсант Академии Службы космической безопасности?
Я утвердительно кивнул: какие, собственно, причины скрывать это. Но тут же удивленно посмотрел на свою спутницу — как она догадалась? Фогг был в обычном костюме, не в форме. Да и не сказал он ничего такого, прямо указывающего…
— Я его знаю, — ответила Любава на немой вопрос. — Альбин Фогг… Впрочем, удивляться было нечему: отец же рассказывал, что Фогг занимался делом Терфы. Просто в какой — то момент я перестал воспринимать Любаву, как участницу последней экспедиции…
— Как — нибудь расскажу, если хочешь, о нашем знакомстве, — добавила она. — Смотри! Уже прилетели!..
Действительно, гравилет не спеша опускался на зазывно моргающий огонек маячка.
II
Ночка здесь выдалась — не видать ни зги. Моросил мелкий холодный дождь. Ступив на траву, я поежился в своей легкой рубашке. Любава выглянула наружу и ойкнула. Ее босоножки на высоком каблуке не годились для путешествия по лужам. Без лишних слов я взял ее на руки.
— Показывай дорогу.
Обняв меня за шею, она указала свободной рукой на освещенное крыльцо одного из домов, и я бегом припустил по дорожке. Смеясь, она умоляла меня не поскользнуться. Взбежав по ступеням, я подождал, пока она отомкнула дверь. Так мы и вошли: я — в хлюпающих туфлях и по колено мокрых брюках, она — у меня на руках, тесно прижавшись к груди. Мягкий золотистый свет разлился по прихожей, и в волосах Любавы радужно засверкали мелкие капельки влаги, будто вплетенные нити алмазов. Склонив голову, я робко коснулся ее губ. Она замерла и вдруг ответила страстным поцелуем. Нежная рука легко провела по затылку, и, задохнувшись от счастья, я дал волю переполнявшим меня чувствам…
— Ну что, так и будем стоять? — Любава тихонько засмеялась. — Может, все — таки отпустишь меня?
Я все еще держал ее на руках, привалившись спиной к входной двери.
— Не хочу! — я помотал головой. — Боюсь, исчезнешь.
— Куда я исчезну, дурачок? — она легонько зацепила пальцем кончик моего носа. — Пусти!
Отойдя на несколько шагов, окинула меня критическим взглядом. Скомандовала:
— Давай сюда все мокрое. Да, и брюки тоже! Надо сушить и чистить. А сам отправляйся в ванную — хорошенько прогрейся.
— Ничего, не простужусь.
— Иди, иди, не повредит. Пока будешь париться, я успею умыться и сочинить ужин.
С охапкой моей одежды Любава скрылась за дверью. А я, оставшись в одних трусах, пошел разыскивать ванную.
Пушистый халат был явно не по размеру. Длина еще — куда ни шло: хозяйке он, наверное, был великоват и поэтому доходил мне почти до щиколоток. Но в плечах! Как я не старался запахнуть полы, сходились они лишь где — то на животе. Про рукава и говорить нечего — складывалось впечатление, что я слишком глубоко засунул в них руки. Затянув потуже пояс и повертевшись перед зеркалом, махнул рукой: не являться же на ужин голым. В таком виде и предстал на пороге гостиной.
Стол был сервирован на двоих. Пламя двух фитильков, плававших в ароматном масле, играло на хрустале бокалов, выхватывало из темноты приборы, бутылки с напитками, фрукты. Вкусно пахло жареным мясом. Убедившись, что хозяйка отсутствует, я направился к приоткрытой двери, из — за которой выбивалась полоска света. Осторожно заглянул. Это была спальня. Любава сидела перед зеркалом и, негромко напевая, заплетала косу. Неслышно подкравшись, я замер в двух шагах, чтобы она не увидела моего отражения, и залюбовался ее ловкой работой. Дождавшись, когда она закончит, быстро шагнул, обнял и, рыкнув «ам!», прильнул губами к шее. Она не вздрогнула, не отшатнулась, а, запрокинув голову, прихватила зубами мое ухо. Горячее срывающееся дыхание опьянило меня, бешено заколотилось сердце. Захлестнула волна нежности. Ослабив объятия, я, едва касаясь губами, целовал шелковистую кожу, вдыхая дурманящий аромат. Внезапно Любава вырвалась.
— Испугать хотел?! Ну погоди!
Сильный толчок в грудь, и я навзничь упал на постель. Халат не выдержал такого испытания: с треском лопнул пояс, разметались полы. Мгновение спустя Любава оказалась рядом. Наша одежда полетела в разные стороны…
Тяжело дыша, мы лежали, тесно прижавшись друг к другу в сладкой истоме. Я наклонился над ней и поцеловал грудь. Она вдруг засмеялась.
— Ты чего?
— Слушай, а как же ужин?
— Подождет до утра. Объявим его завтраком.
— Тогда иди задуй светильники: не дай Бог пожар случится. Сгорим во сне и не заметим. Ты постарался — спать сегодня я буду крепко.
Подниматься было лень, и я закапризничал:
— Может, сама сходишь, а? Ведь я потом заблужусь впотьмах…
— Ну пожалуйста, сделай милость, — она погладила меня по щеке. — У меня ноги отнялись… А чтобы не заблудился, я зажгу ночник.
Делать было нечего, пришлось вставать. Когда вышел в гостиную, дважды гулко пробили большие напольные часы в углу. Прихватив со стола бутылку и пару стаканов, я погасил светильники и вернулся в спальню.
— Винца хочешь? — спросил я, присев с краю кровати.
— Угу, — она приподнялась на локте и взяла протянутый мною стакан. — Вет, еще одна просьба…
— Опять куда — то идти? Не пойду!
— Всего два шага сделать. Включи компьютер на связь. Утром могут быть важные вызовы из лечебницы, боюсь проспать!
— Зачем же ты его выключала? — ехидно поинтересовался я, ткнув нужную кнопку.
Любава не смутилась. Отпила большой глоток и подмигнула:
— Представь! В самый интересный момент раздается перезвон — я кому — то понадобилась. Вот бы ты обрадовался!..
— Еще как! — я прыгнул в постель и привлек ее к себе.
— Осторожней! Вино расплескаю!..
И в этот момент прозвучала громкая трель. Будто компьютер вознаграждал себя за долгое молчание.
— Ну, теперь твоя очередь вставать, — позлорадствовал я. — Кто это в два часа ночи?!
— Понятия не имею… Я и включить — то попросила в расчете, что слишком поздно…
Поискав глазами, Любава подняла с пола свой пеньюар, спешно надела и, запахнув, подошла к экрану.
Погасив ночник в изголовье, я со стаканом в руке откинулся на подушку.
— Любава! Наконец… — едва возникнув, выдохнула Лола. — Я уже отчаялась…
— Ты что, не нашла ночью более интересного занятия, чем трезвонить мне?! — с раздражением оборвала ее Любава. — Я сплю. Поговорим утром.
— Выслушай… — Лола совершенно не владела собой: ее голос срывался, слышались всхлипы.
Я догадался в чем дело. Конечно, такое развитие событий можно было предвидеть. Еще там, у Лолы дома, по обрывкам разговора перед отлетом. Не трудно было понять, куда она отправляется. Но тогда совершенно другое занимало мои мысли…
А Любава все еще ничего не знала. Но вид подруги заставил смягчить тон:
— Что случилось? Успокойся и расскажи… Опять поругались?
Лола неопределенно покачала головой, вытерла слезы и едва слышно произнесла:
— Лиман умер…
Любава вся подалась к экрану:
— Как?!
— Я прилетела, а он не встретил. Навела справки и узнала… Его убила жена… Отравила из ревности!..
— Кто тебе это сказал?! Дикость какая — то!.. Не может быть!
Закрыв лицо руками, Лола зарыдала.
— Это я во всем виновата… Все из — за меня…
Любава овладела собой.
— Постарайся успокоиться, — в ее голосе прозвучали властные ноты. — Ответь, откуда ты все узнала. Может, это какой — то идиотский розыгрыш.
— Нет… Я разговаривала со следователем Службы космической безопасности, который ведет дело гибели Лимана. Он сам на меня вышел… Сначала сочли смерть естественной: экспертиза не показала следов насилия. Но Юлия, узнав о гибели мужа, сама сказала, что отравила его и назвала какой — то яд. Я не запомнила… его присутствие очень трудно установить. Лишь зная о нем, повторная экспертиза подтвердила… На Тилле сохранился варварский обычай, по которому жена убивает неверного мужа и кончает жизнь самоубийством. Юлия покончила с собой…
— Страшно подумать… — промолвила Любава. — Кто ей рассказал?!
— Не знаю… Мне сказали, что ей прислали кристалл, на котором записаны некоторые моменты… Ну, такие, где мы вместе с Лиманом. Ужасно, но мне кажется, следователь считает, что это сделал Гэл. Он очень настойчиво интересовался нашими взаимоотношениями…
— Возвращайся домой, завтра я навещу тебя, — Любава простилась с подругой.
III
В наступившей темноте послышались шаги, шелест сброшенного пеньюара. Укрывшись одеялом, Любава замерла. Угадывалось лишь ее дыхание. Молчал и я. Ждал, что она сама захочет поделиться.
— Дай вина, — вдруг попросила она.
Я различил протянутую руку и отдал свои полстакана.
Выпила она жадно.
— Что скажешь? — такой ее вопрос был для меня неожидан.
— Ничего… Могу, лишь, посочувствовать твоей подруге.
— Верно, ты же ничего не знаешь…
— По — моему, здесь много знать необязательно: следователь не дурак, полагая, что все подстроил бывший муж, Гэл Миз. Ревность — страшное чувство…
— Нет же, нет! — с жаром проговорила Любава. — Говорю, ты ничего не знаешь! Гэл не способен на такой поступок, да и не нужно ему это… Он первый охладел к Лоле. Какое — то время они еще жили вместе, но, когда начался ее роман с Лиманом, расстались окончательно. Гэл первым узнал о любви Лолы, она сама все рассказала, и отнесся совершенно равнодушно. Даже с Лиманом остался в дружбе. Мне ль не знать?! Мы не раз встречались вместе…
— Мы, это кто?
— Ну я, Лола, Лиман и Гэл..
— Узкий круг…
— Да, среди знакомых Лола и Лиман не афишировали свои отношения: Лиман не хотел, чтобы дошло до жены. Признаться, мне не нравилось, что он обманывает ее, но не вмешивалась… Не имела права… А что ты подразумевал, сказав про узкий круг?
— Получается, только ты и Гэл Миз знали про отношения любовников. Значит, если ты ничего не сообщала жене Лимана, как ни крути, это мог сделать только Гэл!
— Нет! — твердо сказала Любава. — Ни он, ни я.
— А кто? Можно, конечно, допустить, что кто — то еще видел их вместе. Но, согласись, этот человек должен иметь веские причины скомпрометировать Лимана. Иначе как объяснить его рвение: не так — то просто записать на кристалл пикантные сцены… Почему ты так уверена в непричастности Миза? Мало ли какие чувства могли в нем вспыхнуть?!
Любава зажгла ночник, села. Взяв бутылку, перелила остатки вина в стакан. Едва пригубив, зажала его в ладонях. Наконец, как — то отрешенно произнесла:
— Помнишь, я сказала, что не имела права осуждать Лимана Фроса за обман жены?..
Жестом я хотел остановить ее: стало вдруг понятно, что сейчас услышу. Словесные признания были ни к чему. Но она, согласно кивнув, продолжала:
— Да, ты верно догадался: мои отношения с Гэлом были более чем дружеские. Правда, это я любила без памяти; он первое время просто развлекался. Для него я была лишь очередной победой… И не мучили его никакие угрызения совести: Лолу он воспринимал не более чем вещь, так, придаток к дому, где иногда бывал. Она, в известном смысле, даже мешала ему: приходилось соблюдать внешние приличия. Страдала я. Как же, он муж давней единственной подруги!.. Но со временем он — не то что полюбил меня, нет! Скорее — привязался. Почти все свободное время стал проводить со мной. Конечно, мы хранили наши отношения в тайне, вряд ли Лола догадывалась о них. Но о его прошлых похождениях кое — что уже знала. И поэтому, когда в ее жизнь вошел Лиман, без колебаний предложила Гэлу расстаться. А он только обрадовался: ведь теперь вину за развод Лола брала на себя. Сожалел лишь о детях — их он по — настоящему любил… — Любава допила и закончила: — Ну, как по — твоему, мог Гэл Миз из ревности послать этот проклятый кристалл?
— Пожалуй, нет… — нарисованный Любавой облик Миза сильно изменил мой взгляд на вещи. Но, вместе с тем, вновь вставал главный вопрос: кто организовал убийство Лимана Фроса? Оставалась, правда, вероятность, что Мизом двигали какие — то иные мотивы, но тогда в равной степени можно было подозревать и Любаву: захотел кто — то из них расправиться с Фросом — вот и воспользовался удобным случаем. «Но это все домыслы: фактов — то никаких… Эх, такая простая и понятная версия рухнула!.. А ведь Любава не только расстроена смертью Лимана, но и обеспокоена: неспроста в беседе со мной пытается все разложить по полкам, похоже — анализирует…» Последнее наблюдение меня насторожило.
— О чем задумался? — Любава по — прежнему сидела, перекатывая в ладонях стакан.
— Ни о чем… Смотрю, какая ты красивая.
Она печально улыбнулась.
— То же самое говорил Гэл, лежа на твоем месте…
— Ну нет! Сейчас здесь я, и говорю это я!
— Прости, пожалуйста…
Но я решил идти напролом и узнать сколько возможно. Даже если причиню ей боль.
— «Говорил, любила»… почему в прошедшем времени? Судя по тому, что в твоей постели оказался я, вы расстались. Что случилось? Разлюбила? Или он тебя бросил, наигравшись?
Она отвернулась, скрывая выступившие слезы, и покачала головой. Едва слышно произнесла:
— Нет, не то… В конце марта Гэл отправился в заповедник Амазонки. Он туда часто наведывался. Обычно ненадолго, дней пять — семь. Мы заранее договорились о встрече через неделю, задерживаться он не собирался. За день до срока связался со мной, сказал, чтоб завтра ждала. И не прилетел… Твоя Служба его до сих пор ищет. Думаю, он умер… А ты здесь потому, что я боюсь одна!..
— О, Боже! И он умер! Что ж, мы обсуждали, мог он или не мог подстроить это убийство Фроса?! Заодно спасибо. Вот уж не думал оказаться в роли сторожа. Показалось — я тебе нравлюсь… Чего ж ты боишься?
— Подожди! — остановила меня Любава. — Я расскажу… Извини только — вырвалась глупость. Ты мне действительно очень нравишься. — Склонившись, она поцеловала меня. Потом погасила свет, легла рядом и, обняв, крепко прижалась. — Знаешь, — заговорила шепотом в самое ухо, — после исчезновения Гэла у меня возникло предчувствие беды. Почему — то стало казаться, что она вот — вот разразится над нами. Все мы в той или иной мере жили нехорошо и заслуживали кары судьбы…
— Ты о ком? И почему шепотом?
— О себе, Лоле, Лимане — своих друзьях… Не перебивай! — она положила палец к моим губам.
— Да уж, компания у вас своеобразная, — все — таки не удержался я. — Только с чего такой фатализм?
— Не знаю… Я, психолог — психиатр, много раз пыталась анализировать. Напрасно… и мной овладел страх. Я была уверена в гибели Гэла и ожидала лишь, кто следующий. И вот Лиман… я боюсь оставаться одна, Вет! Боюсь людей! Боюсь всего! Чувствую, что схожу с ума. Наверное, это смешно: сошедший с ума психиатр… — Она помолчала и закончила: — Теперь, кажется, моя очередь!
— Как же ты рискнула связаться со мной? Незнакомый человек, можно сказать, с неба свалился. Вдруг я и есть то самое слепое орудие судьбы?! — Я сознавал жестокость своего вопроса, представлял, как больно хлестнет он по ее натянутым нервам. Но, раз решив понять ее до конца, не мог не задать его.
Любава вздрогнула всем телом и резко отодвинулась. Но в следующее мгновение уже не шепотом, в голос, спокойно произнесла:
— Ну и что, пусть так! Я устала… Да и смерти, лучше такой, не пожелаешь — в ночь любви…
Сейчас стало страшно мне: она действительно чувствовала себя обреченной и смирилась с этим! Осторожно ее коснувшись, я понял цену спокойствия: Любава будто окаменела, была холодна, как лед. Неистовый протест всколыхнул меня. Нежными ласками я старался отогреть ее, вкладывая в каждое прикосновение всю любовь. Она долго не отвечала, но вдруг отозвалась бурей страстей. Жаркими поцелуями, объятиями она призывала к себе, и мы забылись в яростном единении…
— …Ты действительно годишься в убийцы, — отдышавшись, Любава негромко засмеялась. — Думала — мне конец. Такая любовь не проходит даром: вот рожу от тебя!
— Ну и рожай! Слушай, выходи за меня замуж.
Она, как маленького, погладила меня по голове.
— Я для тебя — старуха. Ты ж еще курсант.
— Поставь нас рядом — кто догадается? И потом не зазнавайся: сколько лет, как ты кончила Академию?
— Восемь.
— И всего — то на пять лет старше. Не забывай, у нас учатся много дольше. Так что соглашайся.
— И пяти лет достаточно: буду старенькой, а ты еще — хоть куда! Найдешь помоложе, а я ревнивая. Отравлю тебя, как жена Лимана… — Любава осеклась, неудачно пошутив.
Вопреки желанию мысль ее работала в прежнем русле.
Очень не хотелось возобновлять разговор, от которого ушли, но другого пути хоть кое — что узнать об экспедиции на Терфу не было. Случай предоставился удобный, и я спросил:
— А Лиман Фрос… ты давно его знаешь? Не совсем понял: он и друг Миза и любовник Лолы… Ты — то через кого с ним познакомилась?
Она не спешила с ответом. Опершись щекой о согнутую в локте руку, уставилась в темноту.
— Ни Гэл, ни Лола ни при чем, — произнесла она наконец. — Ты что — нибудь слышал о Терфе?
— Ну да: планета, которую закрыли для колонизации. Там что — то случилось с последней экспедицией. Кажется, все сошли с ума…
— Я работала в этой экспедиции… Гэл и Лиман тоже.
— Вот это да! Расскажи!
— О чем?
— Что с вами случилось. У меня смутное представление.
— Да рассказывать, собственно, нечего… Все пятеро подверглись неизвестному воздействию. Сошли с ума, как ты сказал. Хотя это не совсем верно: впали в состояние прострации. Почти одновременно. Правда, была и буйная фаза, которую можно назвать сумасшествием…
— Ты сказала, что впали в прострацию почти одновременно. Значит, все — таки кто — то раньше, а кто — то позже?
— Да. Вероятно моя специальная подготовка психиатра позволила мне продержаться дольше… — Любава помолчала. — Хорошо помню начало: дикая боль в голове. В коридоре топот и крики. Распахиваю дверь. Лиман бьет с колена из энергатора неизвестно куда. Что — то лопается и шипит. Рядом на полу, сжав оружие, без движения лежит Андерс Вэл. Я кинулась к нему и едва не поплатилась жизнью: Фрос обернулся на шум и выстрелил. Не знаю, как успела уклониться. Бросилась в глаза его безумная гримаса. Наверное, вторым выстрелом он бы убил меня, но погас свет. Я побежала в центральный пост. Раздумывать было некогда — послала сигнал бедствия. Тут на пороге появился Гэл и стал медленно расстреливать Главный компьютер. Дальше — все, провал…
— А пятый? — спросил я.
— Что пятый? — не сразу поняла Любава. — А, Тиман Гвич? Его не было на Станции. Он с утра улетел к установке на Гряде. Есть на Терфе такое образование… и его постигла та же участь. Только об этом я узнала уже на Земле, когда выздоровела…
— Андерс Вэл недавно погиб… Он был у вас начальником?
— Да, — рассеянно подтвердила Любава.
— Вы когда — нибудь собирались все вместе? Я имею в виду участников экспедиции.
— Один раз в прошлом году. На дне рождения Гэла. Хотели сделать это традицией. Договорились каждый год в этот день собираться у него дома безо всякого приглашения. Это, кстати, послезавтра. Но видишь, как вышло… Теперь из всей нашей группы остались только я и Тим, Тиман Гвич. Он далеко, живет на Камосе… Давно с ним не виделась! — Любава вдруг встрепенулась. — Как он?!
Похоже она только сейчас включила Андерса Вэла в общую цепь погибших и была готова кинуться к экрану. Но я удержал.
— Подожди, успеешь связаться с Тиманом. Скажи, почему Вэл взял в экспедицию врачом тебя? Зачем ему понадобился психолог — психиатр?
— Во — первых, все необходимое обычному врачу я умею. А потом, в прошлых экспедициях встречались случаи психических расстройств. Правда более легкие, чем в нашей: больные выздоравливали довольно быстро, еще на Терфе… Пригласив меня, Вэл, вероятно, хотел, чтобы за психикой группы следил специалист. Тем более, я как раз занималась тогда аномальными расстройствами во внеземных условиях.
— Он ставил какие — нибудь конкретные задачи?
— Абсолютно никаких.
Пока я обдумывал, что бы спросить еще, Любава встала и подошла к экрану. Зачем? Догадаться было нетрудно: сейчас ей было просто необходимо убедиться, что с Тиманом Гвичем все в порядке. На сей раз я не стал ее останавливать. Наш разговор весьма некстати принял форму допроса… Кроме того, интересно было послушать их беседу.
Вызов долго оставался без ответа. Наконец экран засветился. Потирая глаза на заспанном лице, появился Тиман.
— Да… Кто это? А, Любава. Привет! Извини, я спал. Что случилось?..
IV
— Здравствуй, Тим, — в голосе Любавы слышалась нерешительность. Похоже, она не знала о чем говорить. Но нашлась: — С каких это пор ты спишь днем?
Действительно, там на далеком Камосе, сейчас был день: за спиной ее собеседника через открытое окно был виден ярко залитый светом сад.
— Да вот, знаешь ли, решил перед дорогой: сегодня вечером вылетаю на Землю, к Гэлу на день рождения. Всех вас хочу повидать. Но понимаешь, совсем не могу спать в полете. Может, при встрече чего посоветуешь, как врач, а? Но все — таки, что случилось?
— Почему ты думаешь, что что — то произошло?
— Ну, во — первых, у тебя, вижу, ночь, а во — вторых — посмотрись в зеркало! Так что выкладывай.
И Любава решила сказать все как есть:
— Праздник не состоится, Тим. Гэл пропал. Андерс погиб. А вчера утром умер Лиман.
— Ну и новости… — изменившимся голосом промолвил Тиман Гвич. — Про Андерса я слышал. Но Гэл и Лиман!.. Что с ними?! Ведь Лиман только три дня назад был у меня. Совершенно здоровый. Собирался в экспедицию… Как же так?!
У Любавы не было сил рассказывать. Поэтому она смогла лишь произнести:
— Поговорим при встрече. До свидания. — И отключила связь.
Облегченно вздохнув, опустилась на постель. Погруженная в свои мысли, видно, забыла о моем присутствии. При звуке моего голоса вздрогнула, не расслышав вопроса.
Я повторил:
— Ты знаешь в какую экспедицию собирался Лиман Фрос?
Она кивнула:
— На Терфу.
— Но планета закрыта?!
— Закрыта, — подтвердила Любава. — Но есть твоя Служба космической безопасности…
— Причем здесь моя Служба?
— При том! — зло ответила она. — Ради своего любопытства можете наплевать на все запреты. Этим Лиман и воспользовался…
— Ничего не понимаю!
— Лиман был убежден, что мы подверглись на Терфе удару биополем. Даже рассчитал его параметры. Я сама по его просьбе помогала ему строить модель воздействия на психику. Кое — что удалось, но требовались дальнейшие исследования. А он одержимо считал, что достигнутых результатов вполне достаточно. И Андерс Вэл ему помог, у него самого зуд был опять оказаться на Терфе. Разработал и экранизирующий генератор. Происшествием с нашей экспедицией занимался небезызвестный тебе Альбин Фогг, вот, кстати, почему я его знаю. Лиман и Андерс — я в этом участвовать отказалась — сумели убедить его в необходимости продолжить следствие и предложили себя в качестве добровольцев. Он согласился, только с условием, что Андерс останется на Земле, слишком крупная фигура! Тогда Лиман решил, что и троих хватит…
— Кого троих?
— Гэла, Тима и его самого.
— А что, с ними он тоже договорился?
— Конечно! Отказалась только я. Сбор был назначен в день рождения Гэла, а старт — днем позже. С ними должны лететь Фогг с кем — то из сотрудников. И все это в тайне от Высшего совета и Службы колонизации… — Любава вдруг остановилась и растерянно посмотрела на меня: — Я не должна была тебе это рассказывать…
— Чего уж там. Теперь экспедиция не состоится.
— Пожалуй… Лететь некому.
Часы в гостиной пробили четыре раза. За окном давно уже кончилась ночь. Надо было хоть немного поспать. И погасив ненужный теперь ночник, я привлек Любаву к себе и пожелал ей приятного сна.
V
Утро выдалось таким же ненастным, как и ночь. С серого неба сыпался мелкий дождь, ветер раскачивал ветви кедров, гул которых доносился даже через плотно закрытое окно. По стеклу во множестве сползали капли, оставляя мокрые дорожки.
В спальне было тепло, но при виде непогоды вылезать из — под одеяла не хотелось. Пересилив себя, я сел. Любавы не было, наверное, ушла в свою лечебницу. Рядом на кресле, аккуратно сложенная, лежала моя одежда и сверху листок, исписанный от руки. С минуту поколебавшись, — не поспать ли еще, в кои — то веки никто меня никуда не гнал, — я взял его.
«Доброе утро, Вет! — писала Любава. — Надеюсь, ты хорошо выспался. Я не решилась потревожить твой сон, поэтому обращаюсь запиской. Костюм в полном порядке, завтрак на столе в гостиной. До двух я в лечебнице, потом отправлюсь к Лоле. Так что при необходимости знаешь, где меня искать.
Любава.»
Потянувшись, я поплелся в ванную. Взбодрился холодным душем, оделся и принялся за завтрак, обдумывая план дня. Внезапно вспомнил обещание, данное отцу, объяснить маме свое отсутствие. Вернулся в спальню, и, устроившись перед экраном, послал вызов. Подошла мама. Сдержанно поздоровавшись, она внимательно окинула взором весь пейзаж за моей спиной. И я понял, что совершил великую глупость, когда решил разговаривать с ней из спальни, поленившись отправиться в холл. Не зря отец смеется, что я избрал профессию благодаря ее наследственным данным. Такой наблюдательности, умению анализировать и делать выводы может позавидовать любой сыщик, в чем я сейчас лишний раз не замедлил убедиться.
— Беспутный у меня сын, — холодно констатировала мама. — Не успел родителей навестить — сбежал по девкам. И они, наверное, такие же пустые, как ты: не могут понять, что у тебя ветер в голове. Серьезная девушка с таким не свяжется… Что за безвкусица?! — она указала на пеньюар Любавы, перекинутый через подлокотник кресла. — Расцветка не соответствует рисунку!
Я и не заметил его раньше, а сейчас машинально спрятал за спину. Оправдываться или возражать, если мама во гневу, бесполезно, тем более — она художник, ей видней. Но все — таки робко заметил:
— Мне нравится…
— Потому что — прозрачный, — отрезала она.
— Ладно, мам, не сердись. Я обязательно к вам прилечу и побуду дома — каникулы большие. А сейчас есть кое — какие дела… Я жениться собрался.
— Этого еще не хватало! Повзрослей, ума наберись! Не завидую той, кто за тебя пойдет. — Но все — таки сменила гнев на милость и спросила: — Хоть познакомишь?
— Обязательно. Она тебе понравится. Очень красивая.
— Ох уж эти красивые… Когда ждать — то тебя?
— Думаю, дня через два.
— Ладно, гуляй.
Я поднялся и отправился продолжать прерванный завтрак.
Основательно подкрепившись, подсел к компьютеру и принялся за работу. Было очень досадно, что в нашей Службе такой дурацкий порядок — курсанты по своему усмотрению не имеют права и не могут пользоваться архивом. Возможно, я бы за считанные минуты получил всю необходимую информацию. А теперь, вот, приходилось изобретать для этого окольные пути и, скорее всего, убить уйму времени.
Меня интересовали обстоятельства гибели Андерса Вэла. Трагедия произошла на летнем карнавале в Европе. Но где конкретно? Европа велика! Поэтому первое, с чего начал, запросил, где он проходил. Оказалось, дело было в Италии под Миланом. В примечании указывалось, что к моим услугам подробная видеозапись праздника, но я отказался от просмотра. Выяснив далее, какое отделение Службы контролирует этот район, вызвал ученый отдел своей Академии. Подошла мама Нина — так все курсанты моей ступени называют нашего инспектора: она, как мать, все про всех своих подопечных знает. О лучшем собеседнике и мечтать не приходилось, тем более, что мама Нина меня выделяет и любит.
— Здравствуйте! — широко улыбнулся я.
— А! Ветик — цветик! Легок на помине: только сейчас о тебе разговаривали. Что у тебя там с Фоггом приключилось? Позавчера прислал отличный отзыв о твоей практике, а сегодня рапорт о нарушении дисциплины! Это как понимать?
— Обязательно расскажу, только с глазу на глаз! Боюсь, сейчас кто — нибудь подслушает. — Я засмеялся. — А у меня к вам маленький вопросик…
— Давай любой, тебе — пожалуйста!
— Нина Александровна, кто из наших проходил практику в Отделении пятнадцатого сектора? И неизвестно ли, где он сейчас?
Мама Нина не раздумывала ни минуты. Насмешливо прищурившись, ответила:
— Где сейчас — не знаю. Она после практики не объявлялась. А что, дома не отвечают? — и приблизив лицо, тихо произнесла: — Попробуй поискать там, где были в прошлом году. Решил помириться?
Пришлось утвердительно кивнуть.
— Все видите насквозь! Спасибо, вы мне очень помогли. До свидания.
«Надо же! В пятнадцатом секторе работала именно Марика Афи!
Такое известие не обрадовало. Вовсе я с ней не собирался мириться, но, хочешь не хочешь, обстоятельства подталкивали к встрече. Хотя нет худа без добра: среди моих сотоварищей вряд ли сыскать лучшего специалиста в следствии. Не откажет же, в конце концов, она мне в разговоре по делу. Ни к чему это не обязывает».
Связавшись с Любавой, я сообщил, что улетаю. Узнав о ее намерении заночевать у Лолы, пообещал вечером туда заявиться. Любава замялась, и я понял свою бестактность: у подруги горе, а мы там будем любовь крутить!
— Ладно, ну хоть поговорить — то с тобой будет можно?
— Конечно! — в знак согласия она хлопнула своими чудесными зелеными глазами. — Вызывай. А завтра…
— Договорились! Пока.
Взглянув на часы, я заторопился: если Нина Александровна не ошибалась, и Рика действительно там, где мы с ней отдыхали в прошлом году, был шанс застать ее без поисков в весьма подходящей обстановке.
А вечером можно было порадовать маму: вопреки обещанию объявиться дня через два, прилететь ночевать сегодня. Я хотел было сообщить ей об этом, но, поразмыслив, передумал. Если так выйдет, пусть будет приятной неожиданностью.
VI
Курортный поселок был из категории диких. В том смысле, что имена отдыхающих не вносились в Общий информационный каталог. Те, кто проводил здесь свободное время, исчезали для внешнего мира, были застрахованы от нежелательных визитов и лишних общений по видеосвязи. Сами могли разговаривать с кем угодно, но свой код вызова, как правило, сообщали лишь избранным. Конечно, все прибывающие регистрировались при поселении, но администрация гарантировала тайну. И лишь в одном случае она могла быть нарушена — по требованию Службы космической безопасности. Но это момент особый!.. Кстати, в свое время у меня мелькнула мысль: а не скрывается ли в таком месте Гэл Миз. Но вспомнив, что при исчезновении человека на него объявляется всеобщий поиск, независимо от того, где он пропал, я ее отбросил. Не один я умный! Это предусмотрено процедурой следствия. Непреложный закон.
Хоть и имел я к Службе самое непосредственное отношение, но мой статус практиканта не позволял мне выяснить заранее здесь Рика или нет. Поэтому прилетел сюда наудачу, полагаясь лишь на всезнайство мамы Нины.
По местному времени была половина девятого, когда, оставив гравилет на общей площадке, я по знакомой дорожке пересек молодой березняк и подошел к клубу. Миновав холл, поднялся в ресторан и вышел на открытую веранду. Несколько столиков было занято; за одним сидела большая компания полуголых парней и девиц, явно, несмотря на час, возбужденная чем — то крепким. Повесив на спинку стула куртку, я сел и, не спеша, закатал рукава рубашки. Автоматической раздачи здесь не было, обслуживал официант, который не замедлил явиться. Есть не хотелось. Попросил тонизирующий коктейль, и, потягивая его, стал ждать.
Рика чрезвычайно пунктуальна и раба своих привычек. Не знаю, что должно произойти, чтобы она им изменила. Все это, как говорится, в прошлом году испытал на собственной шкуре, когда впервые вместе проводили каникулы.
В семь — безоговорочный подъем, физическая разминка; пользуясь моим присутствием, краткая тренировочная рукопашная схватка, кружок бегом по лесу через бурелом и напоследок — купание в озере. Такая вот программа на свежем воздухе, невзирая на погоду. Вернувшись в дом, она тщательно приводила себя в порядок, наряжаясь, вертелась перед зеркалом, а я, рухнув поперек постели в чем был, досыпал. Ровно в половине девятого Рика нежно будила меня, и, открыв глаза, мне не верилось, что этот ангел способен так издеваться надо мной. Все казалось лишь кошмарным сном. Но увы! Кипение в аду повторялось каждое утро… Итак, меня будили. Наскоро умывшись — одевшись, я брал ее под руку, и мы шли завтракать в ресторан. Обедали, а часто и ужинали вдвоем дома, но завтракали только здесь. С утра Рика любит себя показать, других посмотреть. Весьма неравнодушна к производимому на окружающих впечатлению. Она и столик этот, подозреваю, выбрала неслучайно: с веранды открывается чудесный вид на озеро, и все, любующиеся пейзажем, просто не могут не обратить на нее внимания…
Если Рика здесь, то к девяти обязательно явится завтракать. И несомненно за этот столик. Я взглянул на часы. Было без десяти минут.
Взрыв хохота обратил мое внимание на подгулявшую компанию. Там откупоривали очередную бутылку. Весь интеллект веселящихся читался на раскрасневшихся лицах. Особенно у девиц — их порода сомнений не вызывала: любительницы поразвлечься за чужой счет. Наверно, здесь и прилипли к ребятам… Подобную публику я для себя давно окрестил «безмозглой» и, по правде сказать, презираю. По существу, делать ничего не умеют и не хотят, сидят на шее общества. К счастью, таких немного, но проблем с ними хватает. За прошедшую практику оценил это сполна: сколько раз приходилось разбираться с такими вот. Перепьются и организуют дебош или какое другое безобразие.
Перехватив мой взгляд, одна из девиц подмигнула. Я сделал вид, что не заметил. Она встала и, качая бедрами, пошла к моему столику. Несомненно, что — то привлекательное в ней было. Во всяком случае красиво очерченные, почти не скрытые короткой юбкой голые ноги. Может быть, высоко поднятая узким лифом грудь. Копна длинных темных волос. Но вульгарно размазанная физиономия и какой — то в целом мятый вид вызывал отвращение. Опустившись на стул напротив, девица подперла щеку ладонью и попыталась заглянуть мне в глаза.
— Какой красивый мальчик, — произнесла она довольно приятным голосом. Язычок, правда, слегка заплетался. — Давай знакомиться. Меня зовут Вика.
Я не реагировал, помешивая соломинкой коктейль.
— Гордый! — констатировала она. И вдруг протянула руку к стакану: — Дай глотнуть!
Опередив ее, я процедил:
— Убирайся!
— Ну — ну… — она обернулась. — Питер, меня обижают!
— Кто?! Этот слюнтяй?! — там поднялся звероподобный детина и, приблизившись, навис над столом.
— Он, он! — девица зачем — то даже показала пальцем.
Слава Богу! Практика кончилась, никакие официальные рамки не связывали, и можно было позволить себе поразвлечься, хорошо проучив хотя бы эту компанию безмозглых. Поэтому весело подтвердил:
— Ага, я! Только сам ты слюнтяй! — и плеснул ему в рожу остатки коктейля.
Он зарычал от ярости и, отпихнув столик вместе со своей подругой, кинулся на меня. Увернувшись, я оказался у него за спиной и с удовольствием сильно пнул в зад. Ткнувшись животом в ограждение веранды, Питер согнулся от боли. За моей спиной раздался стук мебели, топот: на помощь спешили приятели. Дураки! Они и напасть — то как следует не умели — налетали по одному. Подсечками, одного за другим, я уронил всю троицу на пол. Руки в ход не пускал, даже стакан, чтоб не разбили, не выпустил, но ногами работал вовсю, с нездоровым наслаждением. Вытирал о поверженных подошвы, зайчиком перескакивал с одного на другого. Растягивая потеху, бил в общем не сильно, давая возможность им по очереди подниматься.
Финал оказался неожиданным. Заметив краем глаза, что Питер в очередной раз выпрямился, готовясь напасть, я только собирался повернуться, как мелькнула изящная рука и резко рубанула ему по ключице. Коротко охнув, он осел, потеряв от боли сознание. Подняв глаза, я увидел рядом Рику. Вряд ли богиня — воительница была страшнее во гневе, чем она сейчас. Ее любовь к безмозглым мне была давно известна, и я испугался за участь остальных. Но мы и словом не перекинулись, как на нее налетела давешняя девица.
— Ах ты!.. — она замахнулась, но тут же отлетела, получив мощную оплеуху.
— Умолкни, шлюха! — Рика отерла ладонь. — Мразь! — И, повернувшись ко мне, быстро проговорила: — Бежим! Поднимаясь, я слышала, как официант вызывал Службу!
Вот уж некстати! Объясняться в отделении не хотелось. Схватив куртку, я повернулся к дверям, но увидел, что поздно: у выхода ресторана опускался гравилет с хорошо знакомой эмблемой. Не долго думая, мы на глазах немногочисленных испуганных посетителей перемахнули через барьер и, повиснув руками на карнизе, прыгнули вниз. Не останавливаясь, кинулись в березняк и только на почтительном расстоянии от опушки перевели дух. Усевшись спина к спине на моей куртке, вдруг разом захохотали…
— Здравствуй, Вет! Я ждала тебя… Знала почему — то, что прилетишь…
— Здравствуй, Рика! Вот видишь, прилетел, — неловко я себя почувствовал после ее слов. Но желая внести ясность, добавил: — По делу.
— А! — она поднялась. — Что ж, пойдем ко мне.
— Не ждут ли там нас наши коллеги? Тебя ведь в ресторане знают.
— Только официант. Но он меня не видел: стоял спиной, когда вызывал Службу. Пойдем.
Стряхнув с куртки травинки, я перекинул ее через плечо и последовал за Рикой.
VII
Домик был тот же, прошлогодний. Наверное, Рика позаботилась заказать его заранее, задолго до начала сезона. Удивительно все же постоянство в привычках вплоть до мелочей. А ведь когда увидела его впервые, что — то не одобрила. То ли место не понравилось, или еще что… Не помню. Но на тебе, поселилась опять в нем… и разлад наш начался именно из — за этой черты ее характера: она так любит, а не эдак; к этому привыкла и изволь делать так же, иначе — выговор. Внутреннее раздражение копилось сначала тихо. Но когда меня посчитала своей собственностью и стала посягать на мои пристрастия и свободолюбие, я взорвался. Все высказал и ушел. Вот из этой гостиной… потом год почти не виделись: у курсантов четвертой ступени занятия индивидуальные. При редких встречах в Академии лишь кивали друг другу издали. А ведь хотели пожениться, два года нас видели вместе. Но пожили всего месяц бок о бок и вот…
— Есть будешь? — спросила Рика.
— Спасибо, я завтракал.
— А я, вот, не успела, — ока усмехнулась. — Не возражаешь, если побеседуем на кухне?
Попросив банку пива, я устроился в кресле, наблюдая, как она накрывала на стол. Это всегда получалось у нее на редкость красиво. Вдруг вспомнил, кто — то из приятелей сказал, что недавно она защитила диссертацию. Марика Альва Афи была теперь доктором математики! И когда она извлекла из кухонного автомата последний заказ и села напротив, я поздравил ее.
— Спасибо. Но и тебя можно поздравить: получить квалификацию исполнителя — импровизатора не шутка!
Оказывается, мои успехи не прошли мимо нее.
Некоторое время мы оба молчали: я, не спеша, потягивал пиво, она ела. Наконец, отодвинув тарелку, спросила:
— Наверное, ты прилетел не только для того, чтобы поздравить меня с диссертацией? Чему же обязана визитом? Без предисловий, я перешел к делу:
— Первого июня на карнавале под Миланом погиб Андерс Вэл. Это район отделения, в котором ты проходила практику. Все, что есть в Общем каталоге, изучил. Другой информации, сама понимаешь, взять неоткуда — архив Службы для меня закрыт. Вот и надеюсь, может, ты знаешь какие — нибудь подробности. Ну, от сотрудников, скажем, слышала.
— Причем здесь сотрудники! Я сама была в составе следственной группы на месте. И заключение в архив писала…
— Ты для меня — клад! Рассказывай, рассказывай!..
Рика взяла чашку кофе, отпила глоток, поставила.
— А зачем тебе?
— Кому другому я бы что — нибудь наплел, но с Рикой этот номер бесполезен. А потому сказал прямо:
— Я сейчас на свой страх и риск ковыряю одно дело. И, может статься, гибель Вэла прямо с ним связана.
Рика еще раз хлебнула кофе.
— Полагаешь, убийство? Напрасно. Эта версия отбрасывается. Произошел несчастный случай…
— Ну, расскажи! — взмолился я. — По порядку. Хотя бы так, как ты писала.
— Ну, хорошо!
И Рика все мне подробно изложила, вплоть до свидетельских показаний.
Я напрасно ловил каждое слово, не перебивал. И лишь когда она замолчала, спросил:
— Прости, вопрос может показаться глупым, но все же… Не мог ли кто заменить ракету перед фейерверком или раньше?
— Вопрос как вопрос. Только, представь, и у нас голова варит: конечно, допускали такую возможность! Но отвергли.
— Почему?
— Видишь ли, ракеты довольно хитро закреплялись на установках. Даже зная как, заменить их дело непростое. А тут, на глазах публики, незаметно… Нет, невозможно. Это бросилось бы в глаза. Особенно, если учесть, что Вэл привез установки собранными. Что касается «заменить раньше» — тоже невероятно: он готовил фейерверк тайком, как сюрприз, все делал сам. Это утверждает его жена. Нет причин ей не верить.
— Ну, ладно. А когда выгружал и расставлял, наверное, у него были помощники?
— Конечно, нашлись. Карнавал! А Вэла знали и любили: каждый раз он придумывал что — нибудь этакое…
— Ну и представь: заменили установку в целом. Как — то все — таки узнали заранее, что он затевает, и заменили…
— Слушай, Вет, гадать и выдумывать можно сколько угодно! — в голосе Рики послышалось раздражение. — Ну, суди сам: во — первых, для подобного злодеяния нужны мотивы; мы их не обнаружили. А во — вторых, допустим на минуту, что кто — то действительно узнал и смог изготовить такую же установку. Дальше что? Набился в помощники и подменил? Ну — ну! А настоящую взял при всех под мышку и ушел! Да случись такое, мы бы сразу узнали.
— Успокойся, пожалуйста. Я хочу опровергнуть для себя даже самые идиотские мысли. Чуточку терпения! Скажи, как выглядела установка?
Рика вздохнула, но ответила:
— Раздвижная тренога метровой высоты с наклонной направляющей.
— Ладно, проиграем такой вариант: некто бродил на карнавале с метровым предметом, сдвинутой треногой. Пока никто не знает, что это, на него и внимания не обратят!
— Пожалуй.
— Дальше прибывает Вэл. И вот тут наш некто под видом помощника ставит свое изделие в общий ряд! И ничего не уносит.
Похоже, терпение Рики истощилось. Но, пересилив себя, она ответила спокойно:
— Нет, и эта версия не проходит. Мы бы обнаружили лишнюю установку. Число изготовленных Вэлом удалось установить точно. По его записям.
«Боже! Как я сразу не сообразил! С этого надо было начинать». — Быстро спросил:
— Сколько их было на площадке?
— Все до единой — двадцать пять.
«Вот оно! Значит, я прав!» — Установок могло быть только двадцать четыре: двадцать пятая ракета, посланная Мизу, сейчас лежала в моем гравилете!
Желая скрыть волнение, я залпом допил пиво и поставил банку на стол. Поднялся.
— Спасибо тебе. Извини за беспокойство.
— Да что там… Сожалею, что не смогла помочь. Уже уходишь?
Я кивнул.
— Что ж, до свидания. Может, еще как — нибудь навестишь. Теперь дорогу знаешь, она старая… Кстати, ты плохо изучил Общий каталог.
— Почему ты решила?
— Не знаешь, как выглядит установка Вэла. Если б просмотрел видеозапись карнавала, знал. Что касается трагедии, запечатлено очень полно. Ведь снимали фейерверк, зрелище забытое…
«Черт! Зря, может быть, с утра отказался от просмотра!»
— Ты позволишь воспользоваться компьютером?
— Смотри пожалуйста, — Рика стала собирать со стола посуду. — Только я ухожу: через четверть часа играю в магбол, меня будут ждать…
Вероятно, я проявил полное отсутствие вежливости: едва получив разрешение, бросился к компьютеру, даже не дослушав ее слов. Вызвав нужный сюжет, впился глазами в экран. Начиная с запуска первой ракеты, действительно было заснято все. И взрыв, и как люди устремились к распростертому телу Андерса Вэла… Жаль, не было запечатлено подготовки к фейерверку. Но что поделать… Просмотрев один раз, я запустил сначала, на сей раз внимательно разглядывая зрителей. Они стояли на почтительном расстоянии от установок, выхватываемые из темноты разноцветными сполохами. При третьем просмотре обратила на себя внимание фигура в первом ряду. В противоположность окружающим, человек не выказывал бурных эмоций. При запуске последней перед взрывом ракеты, уступил кому — то место и стал пробираться сквозь толпу. Сильный грохот заставил его обернуться, яркая вспышка осветила мне лицо. Я остановил изображение и дал увеличение. Невольно вздрогнул. Прямо в глаза смотрел Лиман Александр Фрос.
VIII
Разум настойчиво требовал, а долг повелевал, чтобы я сообщил о своих открытиях. Кому? Да хотя бы в криминальный отдел Бэру Нарду. Но тогда неизбежно придется объяснять, откуда у меня ракета. А за тайное посещение дома Миза по головке не погладят. Конечно, из Академии вряд ли выгонят, но неприятностей не оберешься! Кроме того, вновь грызло тщеславие. Оно перевесило все…
«Но что предпринять дальше?» — Я сидел, уставившись в потолок, будто надеялся прочесть там ответы на мучившие меня вопросы. Пытался связать воедино открывшиеся звенья цепочки загадок. Напрасно! Остро ощущался недостаток фактов.
Теперь предстояло работать сразу в нескольких направлениях.
«Хоть на части рвись! Эх, толкового бы помощника… — Я вскочил: — Рика?! А почему нет! Только бы согласилась.»
Можно было подождать ее возвращения, но медлить не хотелось. В поселке несколько площадок для магбола, предстояло лишь их обойти.
Но и этого не потребовалось. Она сидела на скамейке возле крыльца. Одетая в спортивный костюм, с ракеткой на коленях, теребила локон своей короткой стрижки. При моем появлении подняла заплаканное лицо.
— Ну, уходи, уходи, чего встал. Ты же торопился!
Наверное, права мама — беспутный я: ни на что серьезное не способен, и любовь тоже. Увлекусь, поиграю и брошу. «Как девицы тебя, — говорит, — только сразу раскусить не могут. Я бы сразу прогнала. Если б в свое время отец…» Ну и так далее. Интересно, и в кого я только?
Опустившись рядом с Рикой на скамейку, я положил ей руку на плечо.
— Чего тебе?
— Нужна твоя помощь.
Она резко отодвинулась.
— Нет уж, уволь.
— Дело важное. По пустяку б не обратился. — И не желая тратить слов попусту, взял ее за руку. — Пойдем.
— Куда ты меня тащишь? — она пыталась вырваться.
— Увидишь.
На площадке, где я оставил гравилет, Рика стала как вкопанная.
— Я никуда не полечу.
Открыв машину, я извлек коробку, прихваченную в доме Миза. Снял крышку и показал содержимое. Рика в момент преобразилась.
— Вет, это же ракета Вэла!
— Угу. Между прочим двадцать пятая.
— Откуда?
— Достал по случаю. Ну что, поговорим?
Я усадил ее в гравилет. Захлопнул дверцы. Поднял машину, опустился около крыльца. Молча прошел в дом и устроился в кресле. Не мешкая, Рика вошла следом и прямо с порога спросила:
— Так откуда у тебя ракета? И почему, говоришь, двадцать пятая? По — моему, двадцать шестая: двадцать пять Вэл привез на карнавал…
— А не ты ли сказала, что изготовлено было только двадцать пять?
— Верно. Мы это точно установили!
— Теперь слушай. Здесь в коробке кристалл с личным посланием Вэла одному приятелю. Вот он. Эту ракету он послал ему, ну, в подарок что ли: хотел запустить на дне его рождения. В послании Андерс Вэл сам называет точную цифру изготовленных ракет — четверть сотни. Теперь считай, доктор математики, двадцать пять минус одна. Сколько должно было оказаться на карнавале?! Не веришь, сама просмотри запись на кристалле.
Но Рика не стала этого делать. Покачала головой.
— Значит… — начала было она.
— Значит! — перебил я. — Взорвавшаяся ракета была подставлена. Причем, скорее всего, человеком, знавшим, что одной не хватает. Иначе он сильно рисковал: окажись на площадке лишняя установка, вы бы работали с большим рвением, заподозрив преднамеренное убийство. А так свели концы с концами и успокоились… Похоже, продумано все было тонко. Впрочем, это мое предположение. Может, убийца ничего не знал. Просто так совпало…
— Слушай, а этот приятель, кому адресовано послание?
— Понимаешь, вроде бы посылка до него не дошла: я нашел ее в его доме в ящике пневмопочты запечатанной.
— А сам он что говорит? Не заглядывал в ящик?
— Чувствуется, что ты на отдыхе.
— Почему?
— Думать не хочешь, чушь несешь. Как ты себе, интересно, все представляешь? — я усмехнулся. — Прилетаю к нему: здрасьте! Обыскиваю дом, он стоит глазами хлопает. Извлекаю из пневмопочты посылку: а это что? Он: не знаю, давно не заглядывал… Так что ли? — и продолжил после паузы: — К сожалению, наша с ним встреча не состоялась.
— Где же он?
— О! — я поднял вверх палец. — Узнать это я и хотел тебя попросить. У самого рук не хватает.
И рассказал Рике об исчезновении Гэла Миза в заповеднике Амазонки, и его таинственном появлении пред очами моих ничего не подозревающих родителей. Закончив, спросил:
— Как, согласна?
Заинтригованная, она кивнула. Но вдруг спохватилась:
— Как же я, практикантка, поведу следствие без разрешения? Нам же запрещено!
— Скажи, какая законопослушница! А я как работаю?! Сказал же: на свой страх и риск. В чужой дом, вон, без спроса залез. И оказалось — не напрасно! — Я потряс коробкой с ракетой.
— А представляешь, что будет, если об этом узнают? — спросила Рика.
— Догадываюсь. И именно поэтому не спешу докладывать о своих открытиях в Службу. Когда все распутаю, тогда другое дело… Нет, ты, конечно, подумай хорошенько, прежде чем соглашаться. Нагореть может здорово. — Я похлопал по загривку. — Да и в работе покрутиться придется. Так что решай!
— Согласна! — поразмыслив с минуту, сказала Рика.
Я заметил блеснувший в ее глазах азарт. Очевидно, только он мог победить присущую ей дисциплинированность. А может, то, что просьба исходила именно от меня?..
— Вот и хорошо! — я искренне радовался, зная, что слово ее твердо. — Буду ждать результата. И еще просьба, очень важная: постарайся узнать в Едином информатории, что заказывал за последние, скажем, полгода Лиман Александр Фрос, житель Тиллы. Ну, там, гипнофильмы, видео, архивную литературу…
— А это кто?
— Потом расскажу. Не обижайся: ничего определенного сказать пока не могу. Но выяснить постарайся. Сама понимаешь, запросто такие сведения никто не даст, придется что — то выдумывать. Эх, были бы мы штатными агентами Службы! Никаких проблем!..
— Да, задачку ты задал… Ладно, попробую.
Договорившись о связи, мы распростились.
Когда открывал дверцу гравилета, до меня донеслось:
— Вет! Неужели ты меня больше не любишь?.. — Рика стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку.
Не мог л сказать ей, что люблю другую. Не мог и обмануть. А потому сделал вид, что не расслышал. Наверное, излишне быстро прыгнув на сидение, послал ей воздушный поцелуй и взлетел.
IX
В родительском доме никто не отвечал. Не повезло и на службе отца: кибер — секретарь приятным девичьим голоском сообщила, что Председатель Совета экспертов Эльм Тони Ник в настоящее время очень занят и на вызов ответить не может. «Если что передать — пожалуйста. Не забудьте только представиться». Но от этой любезности я отказался. Необходим был разговор с глазу на глаз.
«Была б ты живая, мигом бы соединила. Уж я б тебя уговорил! Безобразие! Приделать бездушной машине такой нежный голос. Кстати, очень знакомый. Чей только? Интересно, это отец распорядился, что ли? Надо маме пожаловаться»…
Делать нечего, обстоятельства вынуждали нанести личный визит. Крюк от намеченного курса, правда, небольшой, но все равно жалко времени. Вздохнув, я ввел в бортовой компьютер новый шифр и затем послал еще один вызов. Теперь в отделение Альбина Фогга, доктору. Любопытно, какая там сейчас обстановка?
Хоть здесь удача: развалившись в кресле, доктор прихлебывал из чашки что — то дымящееся, похоже, изнывая от скуки, и был явно не прочь поболтать.
— А, Ник! Привет! Не забываете нас.
— Как же! Родное отделение. Что Фогг? Характер не улучшился?
Доктор даже поперхнулся.
— Смеетесь?! Злой, как черт! Между прочим, благодаря вам. Приятный у него состоялся разговор с начальником Криминального отдела Нардом.
— Вы откуда знаете?
— Сам сказал. А уж вас поносил!.. Понять можно: послезавтра в отпуск собирался, и вдруг такое дело. Мы, признаться, тоже огорчились — хотели месячишко от него отдохнуть…
— Если не секрет, что — нибудь новое открылось? Ну, скажем, кто послал этот кристалл жене Фроса?
— Этого не знаю, сам молчит. Но по — моему, не в кристалле дело.
Я насторожился.
— Разве? Ведь из — за него жена отравила Фроса. Она сама мне сказала.
Врач отставил чашку и придвинулся к экрану. Заговорил вполголоса:
— Это действительно секрет, но, думаю, вам можно… Жена угостила Фроса ядом муаго, он был обречен, и все — таки умер по другой причине…
— Отчего же?!
— Если б понять…
— А! — разочарованно махнул я рукой. — С чего вы взяли?
Недоверие, скользнувшее в моем тоне, задело врача.
— Не уподобляйтесь Фоггу, молодой человек! Мы тоже кое — что умеем. Я ночь не спал, проводил анализ, а вы тут… Верите или нет — дело ваше, но действие яда должно было сказаться только завтра ближе к вечеру. Так — то! Заявляю со всей ответственностью.
— Фогг знает?
— Доложил.
— И что?
— Выругался, заперся у себя, а часа два, как куда — то улетел. Адреса не оставил…
Перекинувшись еще несколькими фразами, мы распрощались.
И оказался я, как в старой сказке, у разбитого корыта. Еще бы! Мои похождения как раз и начались с попытки выяснить причину гибели Лимана Фроса. Выяснил. Во всяком случае кто убил, казалось, знаю точно. И вот тебе на! Начинай все сначала, гадай, почему он умер. Даже досада одолела — черт дернул пообщаться с доктором…
Карты спутались. Голова отказывалась варить. Пригорюнившись, я тупо созерцал расстилавшийся внизу ландшафт.
«Ни по зубам тебе это дело, Вет Ник. Не годится оно для практикума начинающего сыщика. Доложи, что узнал, умным опытным людям и отправляйся весело проводить свои последние каникулы. Жаль не послушался Фогга: давно бы уже гулял…»
Внезапно возникшая мысль заставила вздрогнуть. Она была настолько дикой, невероятной, что я тут же постарался ее отогнать. Напрасно! Будто заноза впилась в мозг. Рука сама легла на клавиши управления. Не успев как следует осознать свои действия, я круто развернул гравилет и положил его на новый курс. Все визиты, и к отцу тоже, откладывались. Сейчас было важно подтвердить или опровергнуть мелькнувшую догадку.
Я бы предпочел опровергнуть…
— А, инспектор! Добрый день, — молодой человек посторонился в дверях. — Проходите. Что случилось?
Приветственно кивнув, я переступил порог. Влюбленная пара, обнаружившая труп Фроса на озере, особенно не шиковала. Это был едва ли не самый дрянной коттедж в поселке: маленький, на самой окраине, с видом на заболоченный лес. Представляю, что бы мне высказала Рика в свое время, посели я ее в нечто подобное. Но, видно, бывают покладистые женщины, следующие принципу «с милым рай и в шалаше». Только позавидовать можно!
Хозяйка встретила меня приветливой улыбкой. Сейчас она была не в купальнике, а в платье, и спокойно выдержала мой взгляд.
Поздоровавшись, я устроился в предложенном кресле.
— Так что вас вновь привело к нам?.. — парень устроился напротив. — Простите, забыл ваше имя…
Напомнить я не успел.
— Инспектор Ник, не так ли? — девица легонько ткнула кончик его носа и села на подлокотник.
— У вас отличная память, — улыбнувшись в ответ, я перешел к делу. Времени расшаркиваться не было. — Сейчас я покажу вам видеообразы нескольких человек, и, если кого — то узнаете, постарайтесь вспомнить, где его видели.
Сосредоточившись, я не спеша стал воспроизводить на ладони портреты. Они склонились, внимательно разглядывая.
Шансы на успех были невелики, но они были! Их подкреплял расчет времени. Смерть Фроса, по заключению врача, наступила около восьми утра. Убийца, сделав свое дело, скорее всего, поспешил уйти. Обнаруженные следы вели на другую сторону мыса. Добраться туда по болоту минут десять, Дальше он сел в лодку и отчалил. Куда? Вероятнее всего, к пристани — других лодок на озере нет, и эту, чтобы не возникло подозрений, просто так он бросить не мог. Да и не было в тот день брошенных лодок, я проверял… Ходу оттуда до пристани на веслах минут двадцать, примерно столько же, что и до залива, где обнаружили труп Фроса. А заметили его влюбленные около девяти. Вот и получается, если верно прикинул, что они могли повстречать убийцу на пристани или около…
— Ой! — воскликнула девушка.
— Что?! — встрепенулся я.
— Это погибший.
Тревога оказалась ложной: действительно, я машинально воспроизвел Лимана Фроса. Но когда я сменил видеообраз, они, прежде чем ответить, переглянулись. И парень уверенно произнес:
— Этого мы видели. На пристани. Садились в лодку, а он только что приплыл…
— Спасибо, — я поднялся.
Попрощавшись, вышел из дома.
Очень все — таки я надеялся, что мелькнувшая у меня догадка — бред. Но с фактом приходилось считаться: он и она опознали Альбина Фогга…
Догадка эта возникла не на пустом месте. Наверняка в жизни каждого случалось проходить мимо чего — то неожиданного, заслуживающего внимания и незамечаемого лишь в силу каких — то стереотипов внешнего восприятия. И лишь спустя время, быть может, это сознаешь… именно так произошло со мной.
Я без труда воссоздал в памяти тот день. Накануне Фогг предупредил, что завтра будет отсутствовать, и вдруг, с незначительным опозданием, с утра появился на службе. Хорошо помню ворчание нежно его любящих сотрудников.
Нет, в его поведении не было ничего необычного. И, конечно, ни у кого в голову не пришло поинтересоваться, почему изменились его планы. Как обычно, он провел утреннее совещание, заслушал доклады подчиненных, затем уединился в своем кабинете. А вот когда пришло сообщение о смерти Лимана Фроса, отменил распоряжение дежурного, выславшего группу, и вознамерился слетать сам, прихватив в напарники меня, инспектора — практиканта, самого малоопытного из сотрудников. Люди лишь пожали плечами — на предварительное расследование Фогг обычно не вылетал — но даже не удивились: давно привыкли к непредсказуемому характеру своего начальника.
Прилетев на место, Фогг занялся осмотром дома и вещей погибшего, а мне поручил опросить отдыхающих и вообще действовать по собственному разумению. На мое предложение осмотреть место происшествия, скривился: «Зачем? Надеешься найти следы на воде? Ну — ну…» Я не нашелся, что возразить. Действительно, к этому моменту уже было известно, что телесных повреждений на трупе нет, и его замечание показалось справедливым. Но все — таки для очистки совести попросил влюбленных показать место, где стояла лодка, правда, берег осматривать счел излишним.
Поразительно, как мне тогда не бросилось в глаза, что Фогг ухитрился избежать личных контактов с кем — либо из опрашиваемых отдыхающих! А ведь так и было: все это делал я. Он лишь слушал — мой прибор связи был постоянно включен. Это обязательное требование. Работая в паре, агенты должны иметь возможность постоянно обмениваться информацией.
И появился Альбин Фогг только когда я отпустил молодых людей.
Что ж, в свете последней новости почти все становилось на свои места. Даже то, почему Фогг собирался в тот день отсутствовать на службе: просто не предполагал заранее, что справится со своей задачей так скоро… Это, конечно, если остановиться на версии, что именно он убил Фроса. Улики в ее пользу, бесспорно, весомые. Но предъявить обвинение пока было нельзя. Недоставало главного — каким оружием он воспользовался. Только абсолютная уверенность в своей правоте могла подвигнуть меня на решительные действия. Неопровержимые доказательства позволили б обратиться за помощью.
Что не говори, а вступать в единоборство с Фоггом было страшновато…
X
На аллее возле озера я присел на скамейку. Уставился на воду. Вообще, положа руку на сердце, ничего я не понимал. Никакой целостной картины не было и в помине. Каждый новый факт лишь запутывал узел. Воистину, чем дальше в лес, тем больше дров. Бесследно исчезнувший в Амазонии Миз вдруг объявляется в доме моих родителей; Фрос, оказавшийся в момент гибели Андерса Вэла на карнавале рядом; тот же Фрос, отравленный женой по чьему — то навету… Миза? Может быть. Хотя после рассказа Любавы — вряд ли. И опять Фрос, если верить доктору, неизвестно отчего погибший, в то время, как на берегу находится Фогт. Если сюда добавить, что за всеми этими именами маячит тайна Терфы, то взвалившему на себя труд разобраться в этих хитросплетениях можно смело сходить с ума и обращаться в лечебницу Любавы.
«Ну, с этим желательно повременить! А то и разгадку не узнаешь. Интересно все — таки! — я поймал себя на мысли, что воспринимаю это дело как увлекательную игру, финал которой неизвестен и тем более притягателен. — Великолепный практикум для начинающего сыщика! В целом тебя уже всему обучили, вот и прилагай свои умения в жизни. Проверяй остроту зубов. Нет, сдаваться рано. Главное, не хвататься за все сразу, а решать задачку по частям. Глядишь, что и проклюнется. Может, Рика откроет новенькое…»
Легкое головокружение появилось внезапно. По телу пробежала волна какого — то странного оцепенения. К горлу подкатил комок. Миг — и все прошло.
«На солнце перегрелся, что ли? — откинувшись на спинку скамейки, я вслушивался в свой организм, стараясь постичь причину столь незнакомых ощущений. — Вот уж не думал, что это грозит мне, уроженцу тропиков».
Когда это возникло вторично, я всерьез обеспокоился. Самотестирование показало, что мой организм в полном порядке. Значит, неприятные ощущения возбуждались каким — то источником извне. Причем кратковременными импульсами. Судя по всему, воздействовали на мое биополе. Я осторожно осмотрелся. Аллея была пустынна. Никого из отдыхающих. Впереди за редкими деревьями лежало озеро. А вот за спиной! Там сразу начинался лес с густым подлеском. Вполне можно спрятаться в двух шагах и не заметишь!
Неприятные приступы не возобновлялись, но у меня уже не было и тени сомнения: именно оттуда исходило неизвестное излучение. Спасибо Академии — кое — чему научили, развив природные способности: сконцентрировав внимание, я определил направление, в котором скрывался неизвестный. Наискосок от меня шагах в пятнадцати и в пяти от края аллеи густо разрослась бузина…
Я встал и, не спеша, пошел по дорожке к посадочной площадке. Поравнявшись с зарослями, без подготовки прыгнул в чащу и сразу столкнулся с ним нос к носу. Внезапность решила исход: хватило одного удара. Весьма приятный молодой человек без памяти сидел, привалившись к стволу сосны.
«Так — то, нечего за мной следить! И облучать гадостью. Кстати, а чем?»
Я обыскал его, посмотрел вокруг. Ничего, кроме энергатора под мышкой и мелкой дребедени в карманах. Правда, наличие энергатора кое о чем говорило: парень был агентом Службы космической безопасности, на рукаве выбит его личный номер. «Пригодится», — я сунул оружие в карман и продолжил поиск неизвестного излучателя. Не сразу, но все — таки догадался разжать его правый кулак. Небольшой цилиндрик длиной и толщиной в палец. Крохотный огонек указывал, что он все еще работает. Странно, никакого воздействия я сейчас не чувствовал, испытав его лишь дважды, сидя на скамейке. Что это за прибор, я не знал, но оказалось — выключается он обычно: коснувшись пальцем, я погасил огонек. Для внимательного осмотра место было неподходящим, но удалось разглядеть мелкую маркировку по окружности вдоль торца. Буквы указывали, что эта штука медицинского назначения.
«Может, меня хотели от чего — то вылечить? — я усмехнулся. — Согласия надо спрашивать!..» Вышел из зарослей и направился на посадочную площадку.
На общую трассу, контролируемую автомат — диспетчерами, выходить не стал: скорость на ней регламентировалась, да и расстояние получалось больше. Экономя время, я взял управление на себя и полетел к отцу кратчайшим путем. Вот где можно было позволить разбежаться моей спортивной машине! Но я обуздал искус: надо было пошевелить мозгами, а во время бешеной гонки это невозможно. Гравилет и так шел гораздо быстрее, чем на трассе.
Привлекла внимание трель радара — поблизости появилась чья — то машина. Вероятно, кто — то, подобно мне, торопился. «Что ж, бывает», — я не придал этому значения: сигнал свидетельствовал, что наши курсы не пересекаются. Повторная трель заставила взглянуть на экран. «Интересно!», — неизвестный гравилет следовал точно моим маршрутом, причем догонял. «Радар у него неисправен, что ли? Или нахал какой?» — я решил посторониться и заложил вираж. — «Пусть прет себе, неба ему мало!» Но минуту спустя радар вновь залился, на сей раз сменив мелодию; замигал сигнал тревоги: незнакомец опять висел у меня на хвосте. Расстояние быстро сокращалось. «Вот те на! Похоже на погоню». Чтоб не гадать, я резко увеличил скорость, уравняв ее с неизвестным, и не спускал глаз с экрана, наблюдая, что он предпримет. Сомнения рассеялись — меня кто — то преследовал: почти тотчас прибавила ходу и чужая машина. И это был не обычный транспортный гравилет. Те не умеют летать так быстро. Поступить можно было двояко: попытаться уйти — у моей машины был еще значительный запас мощности, или подождать дальнейшего развития событий. «С какой стати удирать, подобно зайцу?! Да и понять надо, что это все значит…» — я выбрал второй вариант и, сбросив скорость, полетел как ни в чем не бывало. Отключив, чтобы не действовал на нервы, звуковой сигнализатор, впился взглядом в экран. Едва неизвестный вошел в визуальную зону, обернулся. Прямо за спиной, на северо — западе, увидел ярко блестевшую в солнечных лучах точку. Несколько мгновений спустя, она превратилась в серебристый стремительно надвигающийся гравилет. Казалось, он собирается таранить меня. «Псих! Не иначе!» — меньше, чем в сотне метров, я, не выдержав, резко рванул машину в сторону. И тут случилось непредвиденное: мой, всегда такой послушный гравилет вместо заданного маневра вдруг стал падать. На пульте замигали огни — силовая установка вышла из строя! Мгновение спустя встряхнуло: включилась аварийная автоматика и повела гравилет на посадку. Преследователь будто этого и ждал. Замедлив ход, зашел сверху и стал провожать к земле.
Конечно, я опешил от такого поворота событий, но усилием воли взял себя в руки. Пробежал пальцами по клавишам пульта. Загоревшийся в левом углу зеленый огонек позволил облегченно вздохнуть, от души отлегло. Я посмотрел за борт. Внизу простирался лес. Места были безлюдные. Мы плавно снижались на какую — то проплешину, кое — где поросшую кустарником. Положив обе руки на рукоять управления, я глубоко вздохнул, стараясь подавить волнение. Что, собственно, переживать? Уничтожать меня не собирались, иначе давно могли бы это сделать. Хотят просто поймать. А это мы еще посмотрим, как получится!.. Бывает, что охотник и дичь меняются местами… До земли оставалось метров пять. «Пора!» Мой гравилет юркнул из — под брюха незнакомца и в мгновение ока оказался над ним, едва не зацепив колпак. Затем с максимально возможным ускорением рванулся вверх. Ох, не позавидовал я преследователю! Вихрь гравитационного возмущения, созданного моей машиной, бросил его к земле. Расчет был точен: аварийная автоматика у чужака успела сработать, гравилет не разбился, но мозги у пилота должно было встряхнуть основательно, неизвестный, похоже, никак не ожидал от меня такой прыти. Не знал, что кроме основной установки, есть резервная, точно такая же. Гравилет — то спортивный! Обычно она заблокирована и используется только на соревнованиях…
Опустившись на поляну, я подбежал к поверженному гравилету и дернул дверцу. Она подалась. Их было двое. Пилот уткнулся разбитым носом в пульт, а пассажир запрокинул голову в кресле. Оба дышали, но были без сознания. Схватив первого за шкирку, я выволок его на траву, а со вторым… Со вторым пришлось повозиться! Я чуть не попал впросак. Это оказался мой знакомый, оставленный под бузиной. Он пришел в себя и, едва я его коснулся, перехватил мою руку и нанес удар. Парировать мне удалось в последний момент, когда пальцы уже коснулись основания шеи. Бил он профессионально точно! Резко рванув противника на себя, я кувыркнулся через спинку и, освободившись от его хватки, вскочил на ноги. Он тоже оказался на ногах! Сделав резкий выпад, я напал первым и наткнулся на глухую защиту. Не оставшись в долгу, он провел серию ударов. Очень это все напоминало обычную тренировку в Академии, правда, была в его движениях этакая вальяжная небрежность уверенного в себе мастера. На ней — то он и попался. Решив разом сломить мое сопротивление, высоко подпрыгнул, направив удар ноги в голову, и пренебрег предписанной теорией защитой. Увернувшись, я встретил его контрударом под ребра, а в момент приземления добавил по затылку. Доделал то, что не случилось при нападении гравилета: мозги теперь у него окончательно съехали набекрень, и он затих на травке…
Отерев лоб и передохнув, я осмотрел гравилет. Красивая серебристая машина без опознавательных знаков, спортивного типа, но с одной силовой установкой. Запросто можно было от нее уйти. Внутри ничего любопытного. У пилота за пазухой тоже лежал энергатор. Все честь честью — с личным номером и эмблемой Службы космической безопасности. Оба парня были штатными агентами. Заглянув в неисправную силовую установку своего гравилета, я довольно быстро обнаружил маленькую, величиной с горошину, лишнюю деталь, включенную в цепь между управляющим компьютером и основным агрегатом. Видно, в назначенное время эта штучка сработала. «Засунули, хитрецы! Хотели взять меня без лишнего шума и посторонних глаз…» А действовали эти ребята явно незаконно — предъяви мне законные основания, я бы сам последовал за ними.
Уничтожив все следы, указывающие на меня, — пускай объясняются, как хотят, — я включил в их машине аварийный маяк и сел в свой гравилет. Конечно, силовая установка заработала…
XI
Дальнейший путь прошел без приключений, и я наконец добрался до Центра Службы колонизации. Никогда не запирал свой гравилет, но сейчас, наученный горьким опытом, тщательно заблокировал замки, настроенные на мой биоспектр. Даже подергал дверцы. Жизнь на посадочной площадке кипела вовсю — машины постоянно садились и взлетали. Мимо проходили люди. Среди них вполне могли быть приятели двух неудачников, отдыхавших сейчас на солнечной лужайке. Пусть видят…
Влившись в людской муравейник, я направился к зданию Управления. Небольшое трехэтажное строение посреди огромного парка никак не соответствовало своим видом грандиозным задачам, решаемым в нем. Всегда этому поражаюсь, когда бываю здесь: преобразование планет в безбрежном Космосе и какой — то домишко. Правда в парке раскидано много других, но этот главный. Мозг, принимающий окончательные решения…
Окружавшие меня люди, как — то сами собой рассосались на центральной аллее, и к высокой лестнице во весь фасад я подошел в одиночестве. Поднявшись на второй этаж, заглянул в приемную отца. Тот же девичий голос кибер — секретаря мило предупредил: «Председатель Совета экспертов занят. Оставьте сообщение».
Результат такой же, как и при попытке связаться. Что объяснишь машине? Наверняка, никаких скидок родственникам. Сообщить, что агент Службы космической безопасности? Потребует полномочий. А кроме своего личного практикантского знака, предъявить нечего. Это для нее все равно ничто… «Нет! Надо найти живую душу, имеющую по работе свободный доступ к Председателю». Откладывать разговор на вечер не хотелось. Да и кто знает, что еще может произойти до вечера? Окажусь ли я дома?
Спустившись на первый этаж, я заглянул в Отдел текущей информации. Оператор — диспетчер, средних лет молодящаяся дама, вопросительно подняла глаза, оторвавшись от пульта:
— Вы к кому?
— Слава Богу, живой человек! Уже полчаса блуждаю — одни кибер — секретари. Разве у них что узнаешь?! — И закончил с улыбкой мученика: — Только вы меня можете спасти!
— Что случилось? Вы, собственно, кто?
— Сотрудник Службы космической безопасности. — Небрежным жестом я воспроизвел на ладони личный знак, постаравшись не акцентировать на нем внимания. А то еще рассмотрит символ практиканта… — мне необходимо поговорить с Председателем Совета экспертов, но не могу отыскать его: ваш домик с виду маленький, а на поверку — сущий лабиринт. Заплутал в коридорах. И не одной живой души…
Дама фыркнула:
— Сыщик? И заплутал?! Наверное, вы начинающий?
Смущенно потупившись, я кивнул.
Вероятно, такое безоговорочное признание симпатичного молодого человека ее растрогало. Она подавила усмешку.
— Постараюсь помочь. Сейчас пойдете по коридору до второго поворота налево, дальше до холла. Из него через центральную дверь по лестнице на второй этаж…
Вот что значит человек, а не какой — то кибер! Машина бы внимательно изучила мой знак и сразу разобралась, какой я агент. У нее все в памяти заложено. А моя собеседница считала сейчас меня настоящим сотрудником Службы, пусть и недотепой. А сотрудник имеет право нанести визит Председателю, даже если тот очень занят. Больше того! Ему обязаны содействовать. И теперь я собирался этим воспользоваться: прикинуться дурачком и попросить проводить. А там уж и доложить… Но этого не потребовалось.
— Впрочем, ладно. Не ровен час, опять заблудитесь. — Мой понурый вид остановил ее. — Доложу председателю — он за вами кого — нибудь пришлет. — Она повернулась к экрану прямой связи. Тотчас на нем возник мой отец собственной персоной. — К вам агент Службы безопасности, уважаемый Эльм. Только он у нас заблудился и попал ко мне. — Женщина едва удержала смешок.
— Здравствуйте! — я обратил на себя внимание и незаметно подмигнул отцу. — Прошу уделить мне немного времени. Дело весьма важное.
— Хорошо. Побеседуем на воздухе. Я сейчас спущусь. Надеюсь, выход найдете? — он не раскрыл мое инкогнито.
— Конечно.
Поблагодарив великодушную даму — диспетчера, я вышел. Отец уже ждал на ступеньках. При моем появлении пошел навстречу.
— Ты откуда?
— Мотаюсь по делам… К тебе по пути завернул.
— Какие дела? У тебя ж каникулы!.. Сам вчера сказал, что все прояснилось, и теперь гуляешь. Или тебя выставили? — он хитро прищурил глаз.
— Нет, — я улыбнулся, — там все в порядке. Но вскрылось кое — что интересное. И поэтому хочу уточнить некоторые детали. В продолжение к нашему разговору…
— Ну! А я уж уши тебе надрать собрался, за то, что отрываешь меня от работы, маясь бездельем.
— Хорошо ты обо мне думаешь, пап! Между прочим, не прилетел бы, если бы не твой кибер — секретарь: побеседовали бы по видео, но она не соединяет. Ангельский голосок, а по повадкам — пес цепной.
— Правильно делает, мой приказ.
— Ты, папа, настоящий бюрократ. От людей прячешься. Интересно, мама тоже не может к тебе пробиться?
— А ты у нее спроси, — он засмеялся. — Ладно, к делу! Я действительно занят. Поднимемся ко мне или прогуляемся?
— Походим.
Мы спустились в парк и свернули на маленькую дорожку.
— Меня интересует последний визит Миза, — начал я. — Ты сказал, что он был в нашем доме в начале апреля…
— Да. Именно в тот день, когда его стали разыскивать в заповеднике. Шестого апреля.
— Даже число вспомнил? — удивленно посмотрел я на отца.
— Нет, конечно. Мама вспомнила — у нее феноменальная память. Я проверил твое известие и спросил у нее.
— Не доверяешь? Буду знать… О чем вы говорили? Только сейчас меня интересуют не мамины воспоминания, а твои. Был момент, когда она оставила вас вдвоем.
— За ужином? Было… Только разговором это назвать трудно. Знаешь, сейчас мне действительно кажется, будто он ждал, что я о чем — то заговорю первым. Но это сейчас! Тогда же, как всегда, был чем — то озабочен и не особо обращал внимание. Тем более считал, что прилетел он по делу к маме. Молчит и молчит. Может, настроение такое. Что приставать к человеку?.. Конечно, задал из вежливости какие — то вопросы. Отвечал он немногословно…
— А сам так ничего и не спросил?
— Нет… Поужинал и попрощался. Хотя…
— Что?!
— Был вопрос! Поинтересовался, не знаю ли я что о Фросе. Так спросил, между прочим…
— А ты?
— Сказал, что только сегодня виделись. Навещал меня. Собирался встретиться с Любавой…
Я остановился, как вкопанный. Отец не сразу заметил, сделал еще несколько шагов. Обернувшись, спросил:
— Ты что?
— Когда у тебя был Фрос?
— Утром того же дня.
— И ты, конечно, не помнишь, зачем он прилетал?
— Конечно, нет. О чем — то просил… Какая разница. В его визите не было ничего необычного: мы старые приятели, и как он на Земле — видимся. Может, даже у него и дела никакого не было…
— А что, в тот день ты вообще не был на службе? Утром Фрос, вечером Миз… С чего вдруг ты целый день сидел дома? Не замечал за тобой такого!
— Я тогда дней пять никуда не выходил — готовил отчет в Высший совет.
— Понятно. И еще один вопрос. Последний. Больше надоедать пока не буду… Совершенно случайно узнал, что незадолго до гибели Андерс Вэл хотел поделиться с тобой какими — то мыслями. Он успел?
— Интересно, вот, как ты это узнал?.. Ну ладно, ладно, — отец похлопал меня по плечу, — понимаю, профессиональная тайна. Вэл перебросил мне какие — то материалы, просил изучить. Мы договорились о встрече: он хотел побеседовать с глазу на глаз. А на следующий день погиб…
— Ты хоть взглянул, что он тебе прислал?
— Понимаешь, — отец засмеялся. — Каюсь, забыл. Иначе бы я, конечно, все бросил и изучил… Ну что ты на меня так смотришь? Что угодно вылетит из головы после такой трагедии…
Упрекать отца было бесполезно: его рассеянность порой не поддается описанию. Я лишь покачал головой.
— Прилетай вечером домой, вместе посмотрим. Обещаю, — извиняющимся тоном промолвил он.
— Постараюсь. Но прошу, посмотри, даже если меня не будет. Думаю, речь там о Терфе… Ну, я пошел. До вечера!
XII
Летать опротивело. Целый день болтаюсь туда — сюда, как неприкаянный. А если и оказываюсь на тверди земной, то исключительно по делу: с кем — то разговариваю, что — то выясняю… а то и хуже — дерусь! И это вместо того, чтобы на законных основаниях валяться сейчас беззаботно под солнцем где — нибудь на пляже, в чем мама родила, или заниматься еще чем — нибудь не менее полезным для здоровья. Эх!.. И Любава бы рядом… Сумасшедший день. Устал.
Мечты мечтами, но уж раз взялся за гуж… Вновь Земля проплывала далеко внизу, и путь мой лежал на маленький островок в Эгейском море. Совсем недавно там жил Андерс Вэл. Теперь только его вдова… Расставшись с отцом, я с ней связался и получил разрешение нанести визит. Перед этим, правда, тщательно обследовал свою машину на предмет всяких жуликов, которых вполне могли подсадить те ребята — неудачники: сунули ж они мне какую — то дрянь в силовую установку! Посторонние глаза и уши были ни к чему. Передатчика не оказалось. Его отсутствие сначала удивило, но потом я понял: зачем? Меня собирались брать, а не подслушивать.
Теперь можно было спокойно продолжать работу. Хорошее, конечно, спокойствие! На меня охотились. Но тем не менее…
Я взглянул на часы. Любава должна быть давно у Лолы. Неплохо б проведать, да и консультацию заодно получить. Раньше это сделать я не решился, опасаясь подслушивания.
На вызов откликнулась Лола. Едва кивнув на приветствие, уставилась отрешенным взглядом в экран. Казалось, она не узнает меня. Но нет:
— Ищете Любаву, Вет?
«Интересно, сказала Любава ей или нет о том, что я знаю о смерти Фроса? Выразить или не надо свое сочувствие?» Решил пока не проявлять свою осведомленность:
— Она сказала, что в это время будет у вас… Я не ошибся?
— Нет. Сейчас, — она вышла из комнаты.
На пороге появилась Любава. Выглядела она неважно. Усталой походкой подошла к экрану и опустилась в кресло. В ее облике чувствовалось нервное напряжение, да и полубессонная предыдущая ночь вряд ли добавила сил. Однако, улыбнувшись, подмигнула:
— Привет!
— Как у вас там?
Любава приложила палец к губам и покосилась на дверь. Я все понял: про меня Лоле ничего не говорила. Вслух произнесла:
— Так, сидим, сплетничаем.
— Ночевать там останешься? — спросил я.
Она кивнула.
— А завтра увидимся?
— Надеюсь…
Разговор не клеился, похоже, тяготил ее. В чем дело, понять я не мог: так мило беседовали с утра… Обидно! «Ладно, разберемся при встрече». Сейчас я собирался задать главный вопрос. Извлек из кармана приборчик, отобранный у соглядатая, и показал ей. Глаза Любавы в удивлении округлились. Но прежде чем я рот раскрыл, она опять приложила палец к губам и уже рукой показала на дверь. У меня отлегло от сердца: вся ее сдержанность была вызвана опасением, что нас услышат. Но кто? Лола? Ей что до наших отношений и какого — то прибора…
— В общем, у меня все в порядке, — сказала Любава. — Завтра с утра я в лечебнице. Как только станет ясно, когда освобожусь, разыщу тебя…
— Буду ждать.
— До свидания.
Странная наша беседа оборвалась.
«Как старит женщину горе!» Я знал, что Анна Вэл ровесница моей мамы. Но выглядела она гораздо старше. Последний раз я видел ее очень давно, еще мальчишкой: уж не помню по какому случаю Андерс Вэл с женой были у нас в гостях. Память сохранила образ красивой жизнерадостной женщины…
И вот, спустя много лет, я сидел перед ней на обширной веранде роскошного особняка. За спиной шумело прибоем море. В зелени сада шелестел легкий ветер. А она… Она казалась лишней среди окружавшего буйства жизни. Пожилая невзрачная женщина с потухшими глазами. На лице проступили морщины, особенно выделялись складки в уголках губ. Замкнутая, немногословная.
Когда договаривался с ней о встрече, меня она не узнала. Не мудрено — столько воды утекло. Но достаточно было назваться сыном своего отца, чтоб получить согласие. Целью визита не поинтересовалась. Сдержанно встретив, пригласила на веранду и, устроившись напротив, вопросительно взглянула. Я представился агентом Службы, и она все поняла.
— Со мной разговаривали. Несколько раз… могу только повториться…
Чувствовалось, очень она этого не хочет, а желает лишь одного: чтобы ее, наконец, оставили в покое. Очень не хотелось лишний раз травмировать Анну воспоминаниями. Но что поделать?! Я мог лишь попытаться свести расспросы к минимуму.
— Не надо повторяться. Содержание бесед мне известно. Хотелось бы лишь кое — что уточнить. Вы позволите?
Анна Вэл никак не прореагировала. Смотрела куда — то в сторону. Я рискнул спросить:
— Моим коллегам вы сказали, что ваш муж готовил фейерверк в тайне от всех, как сюрприз на карнавал. Самостоятельно изготовил все ракеты. Так?
На сей раз она откликнулась:
— Да.
— Но вы — то знали, чем он занимается?
— Нет. Если Андерс имел секреты, то это секреты для всех. Я не исключение.
— Даже так… — я был разочарован. «Уж если Вэл жене ничего не сказал, вряд ли посвятил кого другого». Безо всякой надежды спросил: — Может, сейчас, оглядываясь назад, вы знаете, откуда у него возникла идея фейерверка?
Ответ последовал неожиданно быстро:
— Знаю. Сейчас знаю…
Я замер, не перебивая. Почувствовал: сейчас она скажет сама. И не ошибся. Помедлив, Анна Вэл произнесла:
— Давно, еще в начале весны, был у нас один друг Андерса. Он — то невзначай и рассказал, что где — то вычитал о забытом старом зрелище. Андерс и ухватился: он каждый год голову ломал, чем позабавить людей на летнем карнавале.
— А как зовут этого друга? — спросил я.
— Лиман. Лиман Фрос.
— Скажите, а после он у вас не появлялся?
— Был однажды. Незадолго до того… — она на мгновение осеклась, но, взяв себя в руки, закончила, — как все случилось. Но при мне ни о чем таком не говорили. Зная мужа, думаю, он молчал и без меня…
«И все — таки, видно, похвастался», — мелькнуло у меня, а вслух спросил:
— Вы хорошо знаете Фроса?
— Не особенно. У нас он бывал редко — живет на Тилле, — пояснила она. И вдруг спросила: — Неужели, думаете, он мог что — то подстроить?
— Я пока не делаю выводов… Простите, а вы рассказывали кому — нибудь из следователей, с кем беседовали, о Фросе?
— Сразу после гибели Андерса — нет. Они не задавали таких вопросов, а мне было не до того…
«Дураки безмозглые!»
— Но недавно прилетал один. Ему рассказала. Сейчас даже удивилась, почему вы спрашиваете. Наверное, работаете не вместе?
— Кто прилетал? — я едва сдержал волнение. — Он представился?!
— Да. Старший следователь Альбин Фогг. Недели не прошло…
— Мы действительно работаем не вместе… Прошу извинить за беспокойство, — я откланялся.
«На сегодня все. Домой!..»
Оставалось только связаться с мамой и попросить что — нибудь вкусненького на ужин.
XIII
Еще не дойдя до дома, я понял — у нас гости. В сгустившихся сумерках ярко светилось настежь распахнутое окно столовой. Родители сидели за столом и беседовали с кем — то невидимым, расположившимся в моем любимом кресле. Сейчас говорила мама. Я прислушался.
— …быстро схватывает он все с детства. Ему многое дано. И музыкален очень… Отсюда и самомнение выше всякой меры. Исключительно сам знает, как надо жить. Не дай Бог посоветовать! Вспылит!.. Но остывает быстро. Главное, не обращать внимания. А вообще, он добрый и отзывчивый…
«Любопытно, кому это меня рекомендуют?» — вспрыгнув на подоконник, я свесил ноги внутрь комнаты:
— Привет! Вот и я.
— Фу, напугал, — махнула рукой мама. — Дверь не нашел?
Отец смеялся.
— Добрый вечер, — в моем кресле с бокалом сидела Рика. — Узнала, что ты скоро будешь, решила навестить.
Я подсел к столу и налил себе вина. Мама подвинула тарелку.
— О! Да у вас пир горой! — воскликнул, набивая рот.
— Почему бы нет, — отец чокнулся с Рикой и подмигнул маме. — Не каждый день в гостях очаровательные девушки.
— Ну, ну! Мам, присмотри за ним: он даже на службе велел приделать кибер — секретарю такой голосок!.. — я закатил глаза.
Родители вдруг прыснули.
— Дурачок! — наконец произнесла мама. — И ты не узнал? Это же имитация моего голоса!
Тут уж засмеялся и я.
— Что ж, приятного аппетита, — отец вышел из — за стола.
— Пойду поработаю. Между прочим, изучаю материалы Вэла.
— Расскажешь?
— Поговорим утром. Еще не все посмотрел.
Следом по своим делам ушла и мама.
— Ну, что — нибудь узнала? — обратился я к Рике.
Она кивнула. Поставила недопитый бокал, прошлась по столовой. Стоя вполоборота ко мне, негромко произнесла:
— Миз тайно сбежал из Амазонии. Так что ищут его там напрасно.
— Ценная новость, особенно если учесть, что мне известно о его появлении в доме родителей.
— Не иронизируй. Ты хоть раз бывал в заповедниках?
— Не приходилось.
— Поэтому и не знаешь, что проникнуть на территорию, равно как и покинуть ее, без ведома охраны невозможно. Только чрезвычайные обстоятельства могли подвигнуть Миза на такое…
— Так как же он сбежал, если невозможно?
— В мусорном контейнере. Специальный гравилет забирает их в заповеднике два раза в неделю. Как раз шестого апреля был такой день. Пункт сбора мусора не особенно далеко от места, где работал Миз. Час ходьбы.
— Ты что, проверила?
— Конечно, — и предваряя мои дальнейшие вопросы, Рика продолжила: — Даже совершила это увлекательное путешествие.
— В мусорном ящике?!
— Ага. Они одноразовые, так что ничего страшного. Правда, комфорта никакого…
— Сегодня тоже день вызова?
— Да. Именно это и натолкнуло меня на мысль… Сначала понаблюдала: погрузчик пропускает пустые контейнеры, забирает лишь полные. Я залезла в один из пустых, и моего веса оказалось вполне достаточно — контейнер погрузили. Выбралась из него уже на стадии переработки. Она автоматическая, но там есть контрольный пост. Вызвала оттуда обычный гравилет и отправилась дальше по своим делам.
— Оригинально, — восхитился я ее находчивостью. — Но почему ты считаешь, что Миз поступил точно так же? Похоже, но где доказательства? Пока их нет, я готов допустить что угодно. Даже то, что у родителей был совершенно другой человек, а Миз к этому времени погиб в Амазонии.
Рика поморщилась.
— Еще версии будут? Неужели ты думаешь, что я… — не закончив, она хмыкнула. — Короче, доказательства у меня есть. Так вот, последний вызов был именно шестого апреля. А что надо сделать, вызывая гравилет?
— Дать компьютеру считать свой биоспектр, — я догадался, о чем она.
— Именно! Чтобы было известно, с чьего счета списывать плату за услугу. И информация хранится в памяти компьютера довольно долго во избежание недоразумений, если у кого — то возникнут претензии.
— Вот не знал! А как же ты выудила ее? Не представляю.
— Я же доктор математики, в отличие от некоторых.
— Ладно, не зазнавайся. Значит, там запечатлен его биоспектр.
— Ну, наконец, дошло!
— Слушай, Рика, а нельзя как — нибудь выяснить, куда он полетел от моих родителей? Ведь здесь он тоже вызывал гравилет.
— Увы… К сожалению, номер прибывшей машины не регистрируется. Если б ее удалось найти, тогда может быть… Но это практически нереально.
— Жаль… Значит, дальше след Миза теряется. Кстати, ты поставила в известность о своем открытии ребят из местного отделения Службы? Чтоб прекратили напрасные поиски в джунглях.
— Конечно. Они такие обходительные, милые, — Рика улыбнулась. — Место, где Миз работал, показали. Сопровождать вызывались. Им в голову не приходило, что он способен на такое. И они честно продолжали поиски…
— Действительно, кому в голову придет?.. Ни с того ни с сего тайно удрать, если можно улететь нормально. Да и про мусорный ящик догадаться надо! А почему ты ищешь Миза, не поинтересовались.
— У тебя, наверное б, спросили…
— А у тебя?
Рика покрутила браслет на запястье, вытянув руку, полюбовалась игрой вставленных в него камней. Не отрываясь от этого интересного занятия, произнесла:
— Иногда у женщин возможности шире… Там работает один мой давний поклонник. Дело прошлое, ты его не знаешь. В общем, я сразу обратилась к нему. Он был рад оказать услугу…
Ее явно интересовала моя реакция. Какая женщина упустит случай поддразнить?.. Я собирался было принять игру, как возникла идея.
— Сейчас проверим, чего стоит твой поклонник! Значит, говоришь, он не задает лишних вопросов?
— Что ты надумал? — несколько растерялась она.
— Попроси его выяснить, какие суммы списаны со счета Миза шестого апреля. И есть ли более поздние списания. Компьютер в углу, — указал я. — Ему, как сотруднику Службы, Генеральный банк ответит. Не то, что нам…
— А что? Попробую, — Рика села к экрану. — Только зачем?
— Давай, давай! Потом объясню.
Парень не подвел. Обаяние Рики действовало на него безотказно. Выслушав просьбу, он лишь согласно кивнул. Минут десять спустя я уже изучал листок с цифрами.
— Смотри! Шестое — последний день, когда Миз пользовался счетом. Так, это он заплатил за вызов гравилета на помойку, это — за полет, очевидно, в наш дом. Ага! Опять плата за вызов. И вот последняя сумма. Она — то самая интересная! Обрати внимание, — сказал я склонившейся рядом Рике, — других списаний нет.
— Значит, столько он отдал за пользование гравилетом, когда улетел от твоих родителей, — поняла Рика. — Ну и что с того? Мало ли, куда он отправился в радиусе этого тарифа…
— Есть мысль! — я поднялся и подошел к компьютеру. Ввел шифры двух домов, своего и Любавы, и запросил стоимость перелета. Суммы на экране и на листке совпали.
«Вряд ли это случайность! Если допустить, что Миз искал встречи с Фросом, он и должен был отправиться туда. Ведь отец передал ему намерение Фроса навестить Любаву. И, судя по всему, Миз долетел. А дальше куда девался? Любава его не видела. Обманывает? А зачем ей меня обманывать? Кто я такой?.. Черт! Ничего не понимаю. Тайное бегство из заповедника прямо к моему отцу. Ожидание какого — то разговора. И в итоге исчезновение. И со счета с того дня ничего не списывается. Должен же Миз как — то существовать. Питаться, передвигаться. Конечно, может, сидит на чьем — то иждивении и пользуется частным гравилетом, за который платит хозяин. Вполне допустимо… Но вероятно и другое: Миза нет в живых. Фрос! Вот кто мог все подстроить… Проклятье! Но кто же тогда послал жене Фроса компрометирующий кристалл?!»
— О чем задумался? — спросила Рика.
— А! — я махнул рукой. — Концы с концами не сходятся.
— Может, помогу?
— Попробуй…
Сейчас мне было просто необходимо с кем — то поделиться своими мыслями и сомнениями. Но Рика почти ничего не знала, и, устроившись напротив, я рассказал ей все сначала, что знал об этом запутанном деле. Умолчал, понятно, лишь об обстановке, в которой беседовал с Любавой.
Выслушав, она долго молчала.
— Так что скажешь? — не выдержал я.
— А? — она встрепенулась.
— Ты что, уснула? Хоть слышала, о чем я рассказывал?
— Конечно… Если тебя интересует мое мнение о Мизе — думаю, он убит…
— Фрос?
— Похоже… Но, может быть, и Фогг или вообще кто — то неизвестный. Сколько угодно версий…
— О Фогге как — то не подумал, — нерешительно начал я, но Рика перебила:
— Да я не о том! Мне кажется — об этом сейчас и думала, — ты слишком увлекся сыском: по каждому убийству собираешь улики, чтобы изобличить конкретного преступника. И получаются лишь скоропалительные версии, ни одну из которых ты не можешь основательно доказать! Что с того, если Фрос подал Вэлу идею фейерверка и в момент его гибели оказался рядом? А Фогг на берегу? Где оружие?! С Мизом вообще одни догадки… Все держится лишь на твоей интуиции. Думаю, надо пока остановиться.
— А дальше? Что ты предлагаешь? — в чем — то Рика была права, но ее замечание задело меня за живое.
— Подождать, что скажет твой отец, когда изучит материалы Вэла. Может, мы получим ключ к загадкам: ответ на вопрос — зачем? Зачем убили трех членов той экспедиции на Терфу. Согласись, сейчас это главное: пока не установлены мотивы преступлений, нельзя исключить новых жертв.
Я вдруг подумал о Любаве и вздрогнул.
— Да, нужен ключ. Но все же, Рика, как считаешь, какова в этом деле роль Фогга?
Она вдруг улыбнулась.
— Догадаться нетрудно. Почти уверена — я права…
— В чем?
— Фогг не убийца, он работает: ведет расследование! И занялся им гораздо раньше тебя.
— А как объяснить все, что я узнал, охоту на меня, наконец? Или не он послал этих ребят? Тогда кто?
— Скорее всего, он.
— Не понимаю тебя, — я был обескуражен.
— Тупой ты, Вет Ник! А еще кто — то считает тебя подающим большие надежды… плесни вина, — Рика протянула бокал, — и присядь. Так и быть, растолкую.
Я даже не разозлился. Налив заодно и себе, вопросительно уставился на нее.
— На это дело как посмотреть, — смакуя вино, начала она. — С твоей точки зрения его поступки выглядят, мягко говоря, странно. Но давай все — таки допустим, что Фогг занимается расследованием, и попробуем взглянуть на события его глазами. Итак, Фрос и Вэл уговорили его вновь заняться феноменом Терфы. Полететь туда. Гэл Миз и Тиман Гвич согласились принять участие в этой экспедиции. Только Любава Воря отказалась… Между прочим, Фоггу должны были представить весомые аргументы в пользу такого решения, иначе он вряд ли бы согласился: планета закрыта Высшим Советом, вся ответственность ложилась на него. И вдруг исчезает Миз, через пару месяцев погибает Вэл… Не думаю, что Фогг глупее нас: конечно, он внимательно просмотрел запись гибели Вэла и узнал Фроса. А уж когда выяснил, что именно он подбросил идею фейерверка, решил проконтролировать его действия в очередной визит на Землю. Возможно, поэтому Фогг и оказался на берегу…
— Да, — перебил я, — но Фрос тоже гибнет. И вовсе не от яда муаго.
— К яду вернемся. О нем Фогг тогда ничего не знал. Фрос умер на его глазах, и это, должно быть, поставило Фогга в тупик. Тем более, что первая медицинская экспертиза не обнаружила признаков насильственной смерти. И вот тут на арену выходишь ты!
— Я?!
— Да, да. Именно ты! В том, что молодой, горячий сотрудник, проявив служебное рвение, изучил доступную информацию и обнаружил некоторую странность в исчезновении одного и гибели двух участников последней экспедиции на Терфу за два с небольшим месяца, ничего подозрительного, конечно, нет. Твоя просьба поработать с архивом Службы естественна и понятна. Но Фогг просто не захотел впутывать тебя в это темное дело, возможно, по его мнению, далеко небезопасное. Потому и прогнал. Но смотри, однако, что дальше! Вместо того, чтобы послать все куда подальше, ты развил бурную деятельность. Сообщил Юлии Фрос о смерти мужа, что Фогг делать не спешил явно по каким — то соображениям. Иначе как объяснить задержку? Вряд ли он забыл существующие положения закона… Самое главное, в разговоре с Юлией ты узнал о яде муаго, о кристалле с записью измен ее мужа. Стал свидетелем самоубийства. И доложил обо всем Бэру Нарду, начальнику Фогга. Чем не попытка получить разрешение на дальнейшее расследование? Ну, хотя бы не самостоятельное, а, скажем, в качестве помощника Фогга…
— Вот еще! В мыслях не держал, — перебил я. — Работать с этим крокодилом!?
— Фогг мог думать иначе, — спокойно заметила Рика. — Именно так, как я сказала. Кроме того, представь, задал себе вопрос: почему ты так рвешься в это дело? Конечно, все объяснимо любопытством и романтикой, но! Не собираешься ли ты взять расследование под контроль? Кто знает, о чем ты говорил с Юлией Фрос?
Содержание разговора известно лишь с твоих слов. Почему ты поспешил связаться с ней? Повторяю, есть вполне рациональные причины, все объясняющие; но при некотором воображении, а Фоггу его не занимать, можно предположить и другое: например, твою причастность к этому делу. Скажем, кристалл ей отправил ты…
— Фогг что, по — твоему, идиот?!
— Нет, мой дорогой, он — сыщик. Один из лучших, при всех своих недостатках. И обязан учитывать все факторы, даже самые невероятные. Тем более вскоре ты подкрепил его подозрения.
— Интересно, как?
— А твой разговор с ним в гравилете, когда он делал тебе выговор! До этого он мог полагать, что ты знаком с Фросом через отца. И вдруг увидел рядом Любаву Ворю, пятую участницу драматической экспедиции. Вы одни в ночном небе, скорее всего, давно знакомы. Кстати, не исключено, что Любава у него на подозрении… Вот и дал Фогг команду присмотреть за тобой. Дальше, сам понимаешь, дело техники… Но — Рика улыбнулась — ребята не учли, с кем придется иметь дело!.. В общих чертах так. Понимаю, как трудно тебе это представить, примеряя на себя, зная истинное положение. Но поверь, со стороны твои действия выглядят весьма подозрительно…
— Да, — протянул я растерянно. — Убедительно… Не зря говорят, что ты королева логики. Будто Фогг сам тебе все рассказал.
— Ага, — она засмеялась. — Сейчас шептал мне в ухо.
— Ну пускай шепчет дальше. Что хотел тот парень в кустах? Чем он меня облучал?
— Сейчас спрошу. Уважаемый Фогг, вы слышали? — подыграла Рика. И уже серьезно обратилась ко мне: — Покажи прибор, Вет.
Я вынул его из кармана и протянул ей.
— Не знаю, что это, — изучив, покачала она головой. — Но ты прав, штучка медицинская. Давай узнаем. — Рика подошла к компьютеру.
— Запросишь каталог медицинского оборудования? — спросил я, потому что собирался сделать именно это.
Она кивнула. Набрала цифровое обозначение прибора и запросила информацию.
— Ваш личный ключ, доктор? — вежливо осведомился компьютер.
— Интересно, — сказала Рика, выключая экран. — Приборчик — то хитрый. О его назначении и свойствах простым смертным и знать не положено. Безобразие! — она повернулась ко мне: — Врач нужен, Вет. Да и информация выдается только конкретным специалистам. Знать бы хоть область применения…
— Есть у меня один знакомый универсал, — сказал я, имея в виду Любаву. — Завтра поговорю.
Удрученные неудачей, мы помолчали.
— Знаешь, теперь понятно, почему эти горе — шпионы в открытую погнались за тобой и хотели посадить гравилет — произнесла вдруг Рика.
— Ясное дело — хотели взять.
— Нет. Вряд ли у них был такой приказ. Просто хотели отобрать эту штучку, ну и энергатор заодно. Стыдно ребятам стало: с треском провалили задание. Представили, как нагорит им от Фогга! Вот и решили воспользоваться прерывателем. А его в силовую установку твоего гравилета, скорее всего, сунули заранее, как только у Фогга зародились подозрения. С дальним прицелом… Что, кстати, намерен делать с энергаторами?
— Отдам Фоггу при встрече — пусть поскрипит зубами. Вообще, после того, как ты мне все растолковала, с ним надо объясниться: пусть не тратит свою энергию попусту!
— С огнем шутишь! Я бы, пожалуй, обратилась к Нарду. Во — первых, все это лишь мои догадки, а во — вторых… Сзади!!! — внезапно закричала Рика, вскакивая с кресла.
XIV
Это не было неожиданностью. Уже несколько минут мной владела уверенность, что с улицы нас подслушивают. Кто? Я решил проверить догадку: провоцируя нападение, произнес последнюю фразу, стоя спиной у окна. Необходимо было заманить приятелей в дом и окончательно с ними разобраться в присутствии свидетелей.
Резко пригнувшись к подоконнику, я пропустил над собой двух молодцов, влетевших в окно, и сейчас же нажал кнопку, захлопывая раму. Отрезал им путь к отступлению. Опрокинув кресло, обезопасил себя слева — справа была стена — и изготовился к обороне.
Старые знакомые, а это оказались, конечно, они, не заставили ждать. Не обращая внимания на Рику, дружно кинулись на меня. Но благодаря принятым мерам схватился я лишь с одним. Второму помешало кресло. А в следующий момент ему уже и вовсе было не до меня: сбоку напала Рика. Волей судьбы мне противостоял тот же противник, с кем мы бились у гравилета. Яростно нападая, он, наученный горьким опытом, был сейчас гораздо внимательнее в защите. Зато второй явно недооценивал Рику. Отражая и нанося удары, я с беспокойством посматривал за их поединком, но скоро успокоился. Действовала она расчетливо и хладнокровно, в своем обычном ключе: коварно маскируя превосходную технику, отступала, защищаясь с видимым трудом. Даже зная заранее об этой ее уловке, сколько раз сам на нее попадался! А уж нынешний противник, с самого начала не воспринимавший всерьез красивую девицу, терял бдительность на глазах. Я сосредоточился на собственной схватке и, резко взвинтив темп, перешел в наступление. Все — таки жило в моем сопернике чувство превосходства, не смог он его преодолеть. Мою прошлую победу рассматривал как досадную случайность. И внезапно обрушившийся град ударов застал его врасплох. С трудом поспевая в защите, он стал выдыхаться. Ложно открывшись, я позволил ему атаковать, увернулся и поставил точку: сильный удар с двух сторон по основанию шеи — и он повалился.
Я посмотрел на Рику. Прижатая к столу, она казалась совершенно обессиленной. Меня взбесила ярость, с которой рослый детина нападал на хрупкую девушку. Заранее простив себе любую жестокость, я собирался вмешаться, как все взрывоподобно закончилось! Уклоняясь от ударов, Рика резко бросила корпус влево. Используя инерцию противника, подсекла обе его ноги. Он падал, когда сложенные замком ее руки обрушились ему на затылок. Стукнувшись головой об стол, противник судорожно вцепился в скатерть и, увлекая ее за собой, сполз на пол. Грохот падающей посуды ознаменовал финал.
Дунув на разметавшуюся челку, Рика подмигнула и потерла ребра ладоней.
— Что происходит?! — властный возглас отца заставил нас обоих вздрогнуть: вся скоротечная схватка проходила безмолвно. — Что это значит, Вет? — отец, а следом мама, вошли в столовую.
— Боже!.. — только и смогла промолвить мама, охватив взглядом поле битвы.
— Ответь же, наконец, — потребовал отец, — кто эти люди?
— Понятия не имею, — я пожал плечами. — Мы сидели, беседовали… Они ворвались через окно. Пришлось проучить. Хулиганы, наверное. Мам, вызови Службу безопасности.
— Сейчас, сынок…
Рика подошла и негромко спросила:
— Может, сперва кое — что узнаем? — она указала глазами на поверженных.
Я мотнул головой:
— Бесполезно. Будут молчать.
Трех минут не прошло, как у крыльца опустился патрульный гравилет. В комнату вошли трое агентов. Отец встретил их у порога.
— Добрый вечер, уважаемый Эльм. Что случилось? — осведомился старший.
— Хотел бы я знать! Вот эти двое ворвались через окно. Сын и гостья вынуждены были защищаться.
— Чистая работа! — осмотрев лежавших, старший обернулся ко мне. — Ваш?
Я не успел ответить.
— Этот мой, — негромко сказал Рика, опустив глаза.
— Ваш?! — он соразмерил габариты победительницы и побежденного и недоверчиво покачал головой. — Шутите, девушка?
— Правда, — подтвердил я.
— Профессиональные удары… Откуда вы с ними знакомы? — спросил старший агент.
Мы молча воспроизвели на ладонях наши курсантские знаки.
Его лицо расплылось в улыбке.
— О! Коллеги!
Больше вопросов он не задавал, а обернулся к одному из помощников:
— Миша, приведи этих в чувство!
Мы с Рикой с улыбкой переглянулись: знал бы этот старший агент, что лежащие на полу в гораздо большей степени его коллеги. Ну да ладно. Хвастаться, над кем одержали победу, мы, понятно, не стали.
Тем временем оба субъекта пришли в себя. При взгляде на нас глаза их лучили злобу. Как я и ожидал, на вопросы они отвечать не пожелали. Молчали, словно немые.
— Ничего, разберемся. Давайте их в гравилет. Всего доброго, Эльм. Если что — вызывайте. Но, думаю, с таким сыном, а особенно с такой гостьей, — старший улыбнулся Рике, — опасаться нечего.
Патруль улетел.
— Идите в гостиную, я должна здесь убраться. А вообще спать пора! — выставила всех мама.
Недоверчиво хмыкнув в мой адрес, отец ушел к себе. А мы отправились заканчивать прерванную беседу.
XV
— Так на чем мы остановились? — я включил свет и предложил Рике кресло. — Да! Ты сказала, что я шучу с огнем, желая объясниться с Фоггом. Мол, во — первых, все, что о нем рассказала — лишь версия, а во — вторых?..
— Уже не актуально. Хотела тебя предостеречь от подобного нападения. Потрясающе! Они ворвались именно в этот момент!
— Да уж. Чего не бывает… Ну, ладно. Уже поздно. Пора поговорить о дне завтрашнем.
— Подожди! — перебила Рика. — Утром ты меня еще кое о чем просил. Я сделала, хоть было нелегко. Не помнишь?
— Имеешь в виду запрос в Единый информаторий относительно литературных интересов Фроса? Когда только успела и как?!
— Какая разница? Смогла.
— Восхищен, но, к сожалению, а может, к счастью — не знаю… — я замялся. — В общем, это оказалось не столь необходимым. Нет, конечно, я тебе очень благодарен. Однако сама понимаешь, что я надеялся узнать — не интересовался ли он чем — нибудь связанным с фейерверками. А все встало на свои места после разговора со вдовой Вэла. Я же тебе рассказал: она сообщила, что идею подал Фрос. Так что… — неловко мне было: по существу, заставил Рику проделать напрасную работу. Какого труда, наверняка, это стоило.
Но выслушав мою сбивчивую извинительную тираду, она осталась невозмутимой.
— Не стоит оправдываться, Вет. То, о чем ты говоришь, я усвоила. Однако моя работа может оказаться не такой уж бесполезной. Обнаружилось кое — что любопытное. Сразу скажу: действительно Фрос дважды изучал какое — то пособие по пиротехнике. В январе и апреле. Но я сейчас не об этом. Скажи, ты помнишь, кто он по специальности?
— Биохимик — адаптатор, Служба колонизации, — машинально ответил я.
— Верно. А ведомо ли тебе, что он был или, по крайней мере, пытался стать настоящим энциклопедистом?!
— Ну?! Интересно!
— И мне тоже. Настолько, что я не ограничилась рамками твоей просьбы изучить его заказы за последнее полугодие. А охватила последние три года. Да! — предварила Рика мой вопрос. — Конечно, я полюбопытствовала, что это за человек, — ведь ты про него ничего не сказал, — и узнала о его участии в экспедиции…
— Не томи. Давай дальше!
— Так вот, — не спеша продолжала она. — До экспедиции на Терфу Фрос пользовался информаторием нечасто. Знакомился в основном с работами по специальности и из смежных областей. А вот после, месяца два спустя, — взрыв!.. Да сам взгляни. Весь список я перекинула на себя.
Рика пошла в столовую к компьютеру, где мама все еще ликвидировала последствия сражения. Через несколько минут появилась с несколькими листами. Молча их протянула. Пластик был густо исписан.
— Это за два года! — изумился я.
— Даже чуть меньше… Обрати внимание на тематику. А последний лист для сравнения: за весь год до экспедиции.
С него я и начал. Десятка два специальных работ, несколько развлекательных гипнофильмов, заявки на музыку… Отложив этот лист, углубился в остальные. Разительное отличие! Чего тут только не было!
— О какой тематике ты сказала? Здесь сущий винегрет! И математика, и история, и техника, и философия, и даже не знаю как назвать: работы на стыке наук… А это что?! «Основы теории музыки с иллюстрациями» и следом «Принципы информационного компьютерного обмена»… и дальше так?
— Да, — ответила Рика. — Я ж сказала, похоже, он решил стать энциклопедистом.
— Нет, скорее это напоминает… — я покрутил пальцем у виска. Может, он так до конца и не излечился после Терфы? Смотри, тут указано время. Больше трех часов он ничего не изучал — стало быть, заказывал ускоренный просмотр. И так с самых первых дней…
— Не забывай! Фрос после Терфы был еще в одной экспедиции. Проходил медицинский тест — контроль. Так что сдвиг психики маловероятен.
— Много эти врачи знают! Факт — то налицо. Вот чем им надо было поинтересоваться. — Я потряс листами. — А не тест — контролем!
— Что ты разошелся? Успокойся, — попыталась она меня урезонить. — Материалы эти надо проанализировать…
— Что тут анализировать?! — я вновь взорвался. — Три дня бегаю, высунув язык, с ног валюсь от усталости, головой рискую. А разгадка — то вот! Эти врачи проглядели сумасшедшего маньяка, который дошел до убийства людей. И ты еще весь вечер молчала! Сразу надо было это показать!..
Я замолчал, поймав себя на том, что кричу. Какое право я имею в чем — то упрекать Рику? Сам ведь попросил о помощи, и она раскопала то, что мне найти не удалось: разгадку! Теперь, когда все стало на свои места, тяжким грузом навалилась усталость от прошедшего дня. Я едва не засыпал. Откинув голову на спинку кресла, с трудом удерживал враз потяжелевшие веки.
— Извини, Рика, — пробормотал я хрипло.
Она подошла и, склонившись, провела мне ладонью по волосам.
— Устал, милый, — прошептала в самое ухо. — Я не сержусь.
Вот так мы мирились когда — то, в пору взаимной любви…
Могли последовать новые ласки, а их я позволить не мог. Страсть к Любаве не позволяла. Не мог я изменить! Поборов полудрему, поднялся, взглянул на часы. Стрелки приближались к двум.
— Пора спать, договорим завтра. Все равно делать будет нечего… — Я потянулся. — Мама постелила тебе в гостевой. Пойдем, провожу…
— Нет уж, — холодно прозвучал ее голос. — Закончим сегодня! Потерпи. Пусть Фрос — маньяк — убийца. Но его — то кто убил?
— Никто. Может, сам умер от своей болезни, — лениво обронил я, зевая. — Или от яда. Доктор — то мог ошибиться со сроком…
— Допустим. А кристалл к его жене попал от кого?
— Ну хватит, — попросил я. — От Миза, наверное. И послать он мог его довольно давно. Юлия ведь могла долго колебаться, прежде чем отравила мужа. Не простой шаг — то… Давай спать.
Рика вновь пропустила мой призыв мимо ушей.
— Может, все так, а может, и нет. Нельзя превращать расследование в игру: вроде обо всем догадались — бросим! Остались непонятные факты, и мы обязаны с ними разобраться.
— Завтра! Обо всем завтра…
Но она была неумолима.
— Сядь. И послушай. Все, что изучал Фрос, я проанализировать не успела, да, наверное, и не смогла б. Но что мне близко, вопросы математики, рассмотрела. И вот: просматривается четкая система! Сначала идут фундаментальные основы, потом он углубился в частности практически во всех областях. Не похоже на сумасшедшего…
— Да? — я встрепенулся. — Что ж, давай анализировать… Только, думаю, лучше обратиться к отцу. Попросим подключить экспертов. Пусть разберутся, что означает этот список. Если он еще не спит, отдам ему сейчас. Все?
Рика не ответила.
— Что ж, продолжаем работать, — сказал я. — С утра постараюсь разобраться с прибором, которым на меня воздействовали… И еще одно дело. Завтра прибывает Тиман Лори Гвич, участник той же экспедиции. Надо за ним присмотреть: мало ли что! Сам, боюсь, не успею: лайнер в полдень.
— Сделаю, — пообещала Рика и поднялась.
— Теперь спать?
— Да. Спокойной ночи, — она пошла к двери. — До завтра.
— Ты куда?
— Домой, — бросила она через плечо и скрылась.
«Может, так и к лучшему», — я поплелся к себе.
Отец еще работал. Увидев меня, что — то хотел сказать, но я лишь мотнул головой:
— Завтра.
Вручил ему листы с заказами Фроса. Более или менее связно объяснил, что мне нужно.
Наконец, рухнул на постель.
Сумасшедший день кончился…
XVI
Будто и не спал я вовсе. Казалось, только закрыл глаза, как что — то вновь заставило их открыть. А вот что? Сознание включалось неохотно.
Давно уже рассвело. В окно врывались лучи солнца. Рядом стоял отец и тряс мое плечо:
— Вставай, сыщик. Работу проспишь!
Сев рывком на постели, я посмотрел на часы. Без чего — то семь. Тут же улегся вновь, отвернувшись к стенке. Пробормотал:
— Пораньше не мог?.. Какая работа, пап? У меня каникулы…
— Поднимайся, говорю, — не отставал он. — Через час я улетаю, не увидимся до вечера.
— Ну и что?..
— Все, о чем ты меня просил, я сделал.
Наконец до меня дошло: отец хочет сообщить нечто важное. Будто пружина подбросила.
— Сейчас! — я побежал умываться.
Отец ждал меня в кабинете, устроившись у компьютера. По всему видно, эту ночь он провел без сна: усталое лицо, глаза покраснели… Но одновременно чувствовалось в нем какое — то внутреннее возбуждение. Едва я появился на пороге, он указал на стул рядом.
— Я изучил материалы Вэла. Жаль, не сделал этого раньше. Ты оказался прав: речь идет о Терфе… — отец помолчал, повернулся к экрану. — Вот, смотри.
Появилась какая — то длинная формула.
— Что это? — уставился я на неведомую запись.
— И не пытайся вспомнить — такого ты не проходил в Академии, — отец усмехнулся. — Да и не только ты… Это последнее открытие Андерса Вэла, уравнение взаимодействия гравитационного и биополей. Я не привожу математические выкладки, они довольно сложны, но поверь — этот вывод строго обоснован.
— Хорошо, но при чем здесь Трефа? Какая связь?
— Вэл полагает… полагал, — поправился отец, — самая прямая. Видишь ли, характер поражения участников последней экспедиции напоминал по последствиям удар биополем. Знаешь, наверное, что у наших медиков есть специальные генераторы биополя? Их в особых случаях используют для лечения различных расстройств организма, в частности — психики. Можно, например, избавить человека от какой — нибудь мании, заставить забыть навязчивую идею… Словом, тут был похожий случай, только воздействие, приведшее к потере рассудка, должно было быть во много раз сильней. Но мы отбросили такую возможность.
— Почему?
— Большая часть пострадавших находилась внутри Станции, а ее стены непроницаемы для биоволн, впрочем, как и для других видов излучения.
— А если допустить удар изнутри Станции?
— Не перебивай! У меня мало времени и некогда отвечать на глупые вопросы. Подумай сам, как же в таком случае в то же самое время это воздействие поразило и пятого участника экспедиции, который находился за несколько десятков километров?
— Правда. Извини…
— Так вот, мы эту идею отбросили. Но ничего другого придумать не смогли. Исследования после закрытия Терфы как — то сами собой прекратились… Однако оказалось, что с этим не смирились сами пострадавшие. И в первую очередь Лиман Фрос.
— Фрос?! Откуда ты знаешь?
— Из сообщения Вэла. Со мной Лиман не делился… А именно он продолжал развивать идею биоудара. И небезуспешно. Я говорил тебе, что врачом в экспедиции была Любава Воря, едва ли не лучший специалист психолог — психиатр в Службе колонизации. Они напару рассчитали параметры этого поля и построили модель воздействия на психику. На этом этапе Фрос и обратился к Вэлу. Андерс сам говорит, что поначалу несерьезно отнесся к изысканиям Лимана. По той же причине, что и все: как поле проникло внутрь Станции? И вот тут Фрос выдвинул идею, которая по нынешним представлениям невероятна: да, Станция защищает от всех полей, кроме одного — гравитационного. Лишь оно проникает внутрь беспрепятственно. И, если его определенным образом промодулировать, вступает во взаимодействие с биополем. При этом у человека возможен сдвиг основных линий биоспектра, что, скажем, может привести к потере рассудка. После снятия гравитационного воздействия, биополе некоторое время находится в возбужденном состоянии, основные линии испытывают микроколебания около своего основного положения, недоступные регистрации нашими приборами, что проявляется у человека в виде психического расстройства. Наконец, эти колебания затухают — наступает выздоровление.
— А что, — наивно спросил я, — взаимодействие биополя с гравитационным считается невозможным?
— По крайней мере до сих пор экспериментальных подтверждений не было. И вряд ли Андерс взялся бы за работу, если бы Фрос не описал примерный характер модуляций. Вэл сам говорит, что занялся этим на досуге, чуть ли не в шутку, скорее из желания доказать Лиману принципиальую невозможность подобного; собираясь убедить, что теория поля — область не для дилетантов. Действительно, Фрос — биохимик. Откуда ему глубоко знать этот предмет? А видишь, чем кончилось?! — отец кивнул на уравнение.
Я молчал.
— Это еще не все, — продолжал он. — Андерс и Лиман изучили гравиметрические данные за все время освоения Терфы. Действительно, в момент происшествия с экспедицией приборы зарегистрировали некое слабое возмущение гравитационного поля планеты. Кроме того, случаи расстройства психики, правда, куда более краткие, наблюдались и у некоторых участников прошлых экспедиций. Оказалось, что и они совпадали по времени с возмущениями.
— Да, но тогда по одному, а здесь вся группа… Что, по — твоему, это значит?
— Не знаю… Сам Андерс полагал, что это РАЗУМНОЕ действие, направленное на изгнание людей с планеты. Или попытка контакта.
— Контакт?! Но с кем? У Вэла были какие — нибудь гипотезы?
— Гипотезы?.. — отец неопределенно качнул головой. — Видишь ли, Вет, почти всегда, когда ученый излагает свои взгляды в виде гипотезы, для себя он уже все решил. Уверен в своей правоте… Особенно ученый такого масштаба, как Андерс… Непонятно только, почему Фрос, столь продвинувший исследования, не допускал возможности разумного воздействия, довольно беспомощно пытался объяснить модуляции гравитационного поля естественными причинами. Будто вдруг поглупел. Ведь аргументы Вэла очень весомы… Теперь не спросишь…
Вроде отец обращался ко мне, но одновременно, казалось погружен в свои мысли.
— Пап, непонятно… — робко произнес я.
— Да, прости… Вэл указывает носителя разума. БОЛЬШАЯ КАМЕННАЯ ГРЯДА — вот кто, по его мнению, хозяин Терфы.
— Гряда?! Камни?!
— Именно так. Как бы невероятно это ни казалось! Я тебе рассказывал о непонятных явлениях, которые имели место вблизи нее. О спорах планетологов, относительно ее происхождения. Цепь высоких однородных скал, опоясывающая почти точно меридиану от полюса к полюсу всю планету. Практически не подверженная эрозии в инертной атмосфере. Ни одной гравитационной аномалии на всем протяжении. Хотя в целом на Терфе их немало. Отсутствие аномалий и заинтересовало Вэла. Смотри, — отец опять повернулся к экрану, — вот гравиметрическая карта, составленная им. Красным выделены зоны таких аномалий. Самое интересное: гряда всегда их огибает, следуя точно по границе. Пересекает лишь однажды, — он указал на большое красное пятно в южном полушарии. — И удивительно! Справа и слева сила тяжести несколько выше, а на самой гряде остается неизменной. Можно, конечно, попытаться объяснить все это естественными тектоническими процессами. Гравитационные аномалии расположены обычно там, где кора планеты сложена из наиболее твердых пород. Поэтому при образовании гряды разлом проходил по границам таких областей. А вот здесь, — отец вновь указал на обширное красное пятно, рассеченное грядой, — отклонение от общего направления было бы весьма значительным, поэтому и устояли твердые породы. Все это правдоподобно. Неясно лишь, почему столь грандиозный катаклизм, по существу расколовший Терфу надвое, практически никак не отразился на остальной поверхности планеты. Преобладают — то равнинные ландшафты! И еще один непонятный момент: сила тяжести на гряде всюду одинакова — и на полюсах, и на экваторе. Хоть планета и вращается вокруг оси быстрее, чем Земля, где — то различие вполне поддается регистрации. Так что в целом гряда очень похожа на искусственное образование. После тщательного анализа Вэл уверовал, что она — форма организации разума, постигшего такие тайны гравитации, которые нам, людям, и не снились. А может, это результат эволюции цивилизации Терфы, которая в прошлом, не исключено, была биологической. Во всяком случае иначе откуда она знакома с биополем? Все это, конечно, если разделять выводы Андерса Вэла. Словом, он считал, что гряда — коллективный разум, который создал в масштабах планеты идеальные условия для своего практически вечного существования. И вот пришли мы. Стали насыщать атмосферу кислородом. Для хозяина планеты возникла реальная угроза гибели от этого окислителя. И он постарался изгнать, а может, хотел объясниться… Впрочем, что мы знаем? Возможен ли вообще какой — либо контакт между столь разными цивилизациями? Однако Андерс считал чуть ли не преступным легкомыслием просто закрыть планету и обо всем забыть. «Последствия воздействия на людей могут проявиться самым непредсказуемым образом… С величайшими предосторожностями надо продолжить исследования, естественно, прекратив все работы по освоению Терфы». — Вот что он мне сказал на прощание.
— И что ты собираешься делать? — спросил я после затянувшегося молчания.
— Собираю Совет экспертов. Доложу, — отец поднялся.
— Извини, мне пора. — Он вышел, но вдруг вновь заглянул в кабинет. — Кстати, чуть не забыл! Ту абракадабру, которую ты мне подсунул перед тем, как уйти спать, проанализировали. Вон лист с результатом. Любопытная штука: этот субъект вовсе не сумасшедший, как кажется на первый взгляд. Во всем — система. Правда, на мой взгляд, пустое занятие — он решил обогатиться знанием чуть ли не всех достижений человечества. Интересно, кто это?
— Так, один дилетант, решивший прослыть энциклопедистом. Меня интересовало, насколько он глубоко копает. — Я постарался улыбнуться, скрывая имя.
— Ну — ну. До встречи, — отец помахал рукой.
Минут пять спустя, и я поднял свой гравилет. Отдав компьютеру необходимые команды, развернул листок с анализом требований Лимана Фроса.
XVII
А здесь все лил дождь. Мелкий, противный. Гонимые ветром, обрывки низких туч цеплялись за верхушки промокших кедров, окутывали их туманной мглой. И было очень холодно: будто не разгар лета на дворе, а поздняя осень. И только воздух был отрадой — какой — то легкий, чистый, пьянящий запахами хвои, молодой травы и почему — то грибов, хоть время их пока не наступило…
Приятно сознавать себя собственником чего — то хорошего, что во всем мире принадлежит лишь тебе одному. Особенно, если это улыбка любимой женщины. Звездное мгновение души, когда при твоем появлении ее глаза радостно вспыхивают, выдавая прошлую тоску ожидания встречи. Зачем слова приветствия? Я целовал Любаву, забыв обо всем на свете…
Увы, проза жизни диктует свое — в дверь кабинета постучали. Отстранившись, Любава указала мне глазами на кресло. Мельком взглянув в зеркало, поправила разметавшиеся волосы.
— Войдите! — разрешила она.
О чем говорили между собой врачи, я не слушал. Сидел и упивался блаженством оттого, что любим. Однако несколько взглядов немолодой женщины, брошенных искоса, заставили меня следить за выражением лица. Показалось, она посчитала меня пациентом этой психиатрической лечебницы, нуждавшегося в консультации исключительно главного врача. Я чуть не расхохотался при этой мысли.
Наконец, мы опять остались одни.
— Я ждала тебя только к вечеру. Сейчас работа, — будто извиняясь, произнесла Любава. — Еще часа три…
— Вечером — само собой, — я поднялся, наконец, вспомнив о деле. — Есть вопрос. — Но все — таки не удержался: перепрыгнул через стол и вновь обнял ее.
— Ненормальный, — произнесла она, переведя дух. — Я велю выгнать тебя или вкатить дозу успокоительного… Выкладывай, с чем пожаловал?!
— Вот, — я достал прибор, отобранный у горе — сыщиков, и протянул ей. Только собирался задать вопрос, как она опередила.
— Откуда у тебя психограф?! Вчера еще хотела спросить, но обстоятельства не позволили.
— Ага! Значит, эта штука называется психограф. А почему бы ему не быть у меня? Что в этом удивительного?
— Ты даже не знаешь, что это за прибор? — еще больше изумилась Любава.
— Понятия не имею. Но вижу — тебе он отлично знаком. Надеюсь, просветишь? А то в медицинском каталоге почему — то сведений нет…
— Действительно, сведений там нет, — Любава испытующе смотрела на меня. — Потому что даже не всякий психиатр имеет право с ним работать. И уж не знаю, какое разрешение нужно, чтобы он попал к агенту Службы космической безопасности…
— Так что это за психограф такой?! Не томи…
— Объясни сначала, как он к тебе попал, — непреклонно потребовала она. — Дальше, посмотрим…
Я понял, что пререкаться бесполезно: похоже, здесь была какая — то профессиональная тайна. И решил раскрыть карты.
— Вот этим психографом меня вчера пытались подлечить, сам не знаю, от каких болезней. Мне это пришлось не по вкусу, и я изъял его у так называемого «доктора». Видишь ли, неприятно, когда о твоем здоровье пекутся, сидя в кустах… Короче, меня интересуют два аспекта: не повредила ли эта штука моему организму, и чего этот «лекарь» добивался.
— Ну, насчет первого, могу успокоить — действие совершенно безвредно. А вот со вторым… — Любава задумалась. Наконец сказала: — Я расскажу, только обещай, что отдашь психограф мне.
— Идет, — согласился я, хоть это и не входило в мои планы. — Я и пользоваться — то им не умею. Так что это?
— Аппарат для записи мыслемодуляций биополя. Процесс мышления вносит переменные изменения в биополе человека. Их — то психограф и регистрирует. Полученные мыслеграммы расшифровываются по специальной программе и преобразуются в видеообразы. Попросту говоря, можно воочию увидеть, о чем ты думаешь. Понимаешь теперь, почему не всякому можно доверить этот прибор? Правда, хороший результат возможен, только если человек не занят активной физической деятельностью. Иначе картина получится смазанной…
— Точно! Я сидел на скамейке и размышлял.
— Идеальный случай, — подтвердила Любава. — Если хочешь, могу продемонстрировать расшифрованную запись твоих мыслей.
— Любопытно, что там записалось. Скажи, а вас после Терфы обследовали психографом?
— Нет, — покачала она головой. — Какой смысл? Прибор предназначен для записи видеообразов. С его помощью психиатры могут изучать искаженную картину мировосприятия некоторых больных. Установить наличие галлюцинаций, например. И все лишь при работе сознания. Но оно у нас сначала отсутствовало, а потом, когда вернулось, мы вполне нормально воспринимали окружающее… Ну что, будем смотреть запись?
— Давай.
Любава поддела ногтем крышечку психографа, о существовании которой я и не подозревал, извлекла маленький кристалл и вставила его в компьютер. Манипулируя с клавиатурой, вскинула на меня глаза, подмигнула:
— Не боишься? Ведь сейчас узнаю, о чем ты думал, сыщик.
— Боюсь, конечно, но что делать? — я хотел обойти стол, чтобы встать у нее за спиной.
— Нет уж, посиди, — остановила она. — Все тебе покажу, когда настрою. Не могу работать, если стоят над душой…
Я не возражал.
Компьютер пискнул — включилась программа. В глазах Любавы отразился осветившийся экран. С минуту она пристально вглядывалась в него. Выражение ее лица вдруг стало озабоченным, и она ввела какие — то дополнительные команды. Снова писк. Я догадался, что пошел повтор записи. Так повторилось несколько раз. Лицо Любавы все больше хмурилось. Наконец она пробормотала:
— Ничего не понимаю… Посмотрим, что дальше…
Я не вмешивался, ждал.
— Ага, — опять донеслось до меня, — здесь ясно… Но это… Иди сюда, — позвала она.
Наконец и мне предоставилась возможность взглянуть на экран. На светлом фоне нарисовалась темная горизонтальная линия. Один за другим последовательно на ней стали возникать разной высоты пики. Любава никак не комментировала происходящее, и мне оставалось лишь молча созерцать непонятные картинки. Внезапно нарисованная диаграмма потеряла четкость очертаний. Острые вершины пиков сгладились, сами они, пульсируя, стали расширяться. Когда основания нескольких сомкнулись, изображение пропало. Я уже хотел было обратиться за разъяснением, как экран вновь пересекла горизонтальная линия. Возникшая следом картина напоминала предыдущую, лишь несколько иным было расположение пиков, и мне показалось, что их количество меньше. На сей раз продолжение было другим: изображение стабилизировалось, под ним возникла колонка цифр и дальше, безо всякого перехода, появилась панорама озера с редкими деревьями на берегу. Следующие кадры воспроизвели пустынную аллею…
— Вот это да! — не удержавшись, воскликнул я. — Именно так все и видел, когда пытался прикинуть, откуда меня могут облучать! Сейчас будет лес за спиной — вот он, — а теперь бузина…
Куст появился. Одновременно на его фоне возникла схематичная фигура человека. Изображение вдруг размылось, сменившись цветными пятнами.
— Ты, вероятно, встал и пошел, — сказала Любава.
Я лишь кивнул. Должна была наступить развязка. Цветная мозаика вновь сложилась: на экране появился энергатор с четко выбитым номером на рукоятке. Дальше опять смазано. И вот, наконец, крупным планом психограф… Запись прервалась: оно понятно — я выключил прибор.
— И что же тебе непонятно? — спросил я Любаву. — Прибор сработал превосходно.
— Самое начало. Какая — то странная запись. Я специально дала тебе просмотреть все подряд, думаю, ты обратил внимание.
— Это где диаграмма расплылась?
— Да, — она вернула запись к этому месту.
— А что вообще означает эта диаграмма?
— Понимаешь, психограф настраивается на индивидуальный биоспектр человека, которого обследуют. Иначе невозможна идентификация видеообразов…
— Если можно, подоходчивей, пожалуйста, — попросил я.
— Я и стараюсь… В конце концов не неуч же ты!.. Метод настройки — резонансный. Каждому человеку присущ строго определенный набор биочастот — индивидуальный биоспектр, который, кстати, вместе с именем заносится в Общий каталог. Это, надеюсь, тебе известно?
— Конечно.
— Так вот, в режиме настройки психограф посылает зондирующие импульсы биочастот, охватывая некоторый диапазон. Когда зондирующая частота совпадает с одной из собственных частот исследуемого, наступает резонанс: резкое усиление биополя. Такова реакция организма. Прибор это фиксирует. Таким образом он устанавливает весь биоспектр. Обычный человек этого не ощущает. Но у вас в Академии, насколько знаю, существует специальный цикл занятий по развитию биочувствительности.
— Было такое, — подтвердил я.
— Именно поэтому ты и почувствовал воздействие. А вот это, — Любава указала на диаграмму, — схематичное изображение биоспектра: каждый пик — всплеск биополя на конкретной частоте.
— Ага, — сказал я, — понял. Но что тебя смутило на этой картинке?
— Прежде всего — финал. Видишь, линии расползаются. Это может означать только одно — организм гибнет!
— Но как видишь, я жив и здоров…
— Не о тебе речь. Это не твой биоспектр. Смотри.
Любава включила режим сравнения. На экране попеременно стали возникать первая и вторая диаграммы. Резонансные пики явно не совпадали.
— Вот ты, — указала она, — а это кто — то другой… Обрати внимание вот на эти две линии. Они есть только на первой диаграмме, стоят особняком. Видишь, слева?
— Да, у меня таких нет…
— Не только у тебя. Ни у кого из людей их быть не может: биоспектр человека не охватывает эти частоты. Поверь на слово, для медика это азы. Вот я и недоумеваю, откуда они взялись… Основные линии, которые расположены в нормальном диапазоне, тоже со странностью: они несколько уширены. Сравни сам!
Убедившись в правоте ее слов, я спросил:
— И что это может значить?
Любава ответила не сразу.
— Понимаешь, если отвлечься от этих непонятных линий слева, я бы решила, что здесь наложены одна на другую записи двух чрезвычайно близких биоспектров. Явление, правда, крайне маловероятное. В нашей практике не встречалось. Представь, два практически идентичных отпечатка пальцев. Возможно такое?
— Криминалистика не сталкивалась…
— Вот. Здесь почти тот же случай… Можно было бы, конечно, допустить неисправность психографа, но эти линии! И потом, как испорченный прибор смог совершенно точно записать твои мыслеообразы?.. — Любава замолчала. Потыкала клавиши, то уменьшая, то увеличивая странный спектр. Неожиданно произнесла: — Лезет в голову прямо — таки чертовщина…
— Ты о чем? — оживился я.
— Все о том же… Напрашивается вывод, что в одном теле сосуществуют два человека… Бред какой — то!.. Даже не так. Сосуществуют человек и еще некто с очень близким биоспектром.
— Почему некто?
— Говорю тебе, этих двух линий у человека быть не может! Кстати, если допустить такую невероятную возможность, кое — что станет понятно. Собственные биочастоты обоих индивидуумов практически совпадали. Эти две частоты за пределами человеческого спектра не сильно влияли на общую картину биополя. Вклад их незначителен: видишь, насколько меньше высота резонансных пиков? Короче, организм человека вполне мог приспособиться к слабому излучению в этом диапазоне. Но все резко изменилось при воздействии психографа. Резонансное возбуждение биополя на этих частотах сыграло трагическую роль: организм человека не приспособлен к такому. Нарушилась координация жизненно важных процессов, и следствие — гибель…
— А могла произойти остановка сердца? — как бы невзначай спросил я.
— Вполне, — ответила Любава. И тут же, вскинув голову, пристально заглянула мне в глаза: — Ты знаешь, кто это?!
Выдержав ее взгляд, я невозмутимо покачал головой:
— Понятия не имею. Просто так спросил… — И, стараясь уйти от дальнейшего разговора на эту тему, сказал: — Ты рассказала все так, будто уверена в своей правоте.
— Предупредила ведь — чертовщина! Но другого объяснения дать не могу… Чтобы там ни было, но за этим — она помедлила, подбирая слова, — субъектом почему — то наблюдала Служба безопасности. Увы, использовать психограф было нельзя, похоже, он его погубил…
Я обошел стол и вновь устроился в кресле напротив нее.
— Предположим, Любава, все так… Психограф, как договорились, оставь себе. Интересно, что ты с ним будешь делать?
— Передам начальству — пусть разбираются, как он попал к сыщикам. Хотя теперь думаю, было разрешение. Не мое это дело… А заодно, кстати, проконсультируюсь.
— Есть просьба: перепиши для меня расшифровку записи. Это — то, надеюсь, можно?
— Ладно, сделаю. Прямо сейчас?
Я кивнул.
— Да… Слушай, а ведь мы можем узнать, кто это.
— Каким образом? — спросила она, вставляя чистый кристалл для перезаписи.
— Ну, как… Ты же сама сказала, что психограф устанавливает весь биоспектр человека; диаграмма, как я понял — его изображение. Вот и возьмем основную часть без этих непонятных линий и зашлем в Общий каталог для сравнения. Там же для каждого человека приводятся данные биоспектра! Как ты сама не догадалась?!
— К сожалению, — Любава развела руками, — все не так просто. Когда создавали психограф, не подумали, что может возникнуть такая необходимость. Понимаешь, с помощью этого прибора всегда работают с конкретными людьми, личность которых устанавливать не нужно…
— А в чем сложность? Биоспектр — он биоспектр и есть…
Так, да не так. В Общем каталоге для каждого человека приводится биоспектр, записанный принципиально иным способом. Он дает довольно грубую характеристику биополя в целом. В обычных условиях этого вполне достаточно, чтобы отождествить личность человека. Психограф предназначен для решения иных задач: он фиксирует тонкую структуру биополя и не всего организма, а лишь порождаемого мозгом. Видишь ли, у всех людей каждый орган тела имеет собственные пределы интенсивности биоизлучения. Прибор действует по жесткой программе — если интенсивность поля на данной частоте больше или меньше некоторых значений, присущих мозгу, то такая частота не регистрируется. Вот и смотри, можно ли по небольшому набору частот отождествить личность? Это все равно, что взять исписанный листок, положить под микроскоп, и по крупному изображению нескольких букв пытаться узнать содержание всего текста.
— Понятно. И ничего нельзя сделать?
— Увы…
— Жаль, — я поднялся. — Ну что, готова запись?
— Держи, — Любава протянула мне кристалл.
Задержав ее руку в своей, я подмигнул.
— Премного благодарен за ценную информацию. Не смею больше отрывать от дел. Но не прощаюсь. До вечера!
Ее губы легко коснулись моих.
— Жду…
Уже в дверях я обернулся:
— Что — то еще хотел тебя спросить…
— О чем?
— А! — махнул рукой, — забыл. Может, к вечеру вспомню. Пока!
По дороге к посадочной площадке меня не покидало ощущение, что забыл спросить нечто важное. Что — то такое Любава сказала, но вот что?
XVIII
В гравилете негромко попискивал информационный блок: кто — то, не застав меня, оставил сообщение, вернее, сообщения — их было два. Не раздумывая, я ткнул кнопку
— Курсанту четвертой ступени Вету Эльму Нику — начальник Криминального отдела Службы Бэр Рош Нард, — зарокотал в салоне хорошо знакомый голос. — Срочно свяжитесь со мной.
Это был приказ, и, оставив на потом второе сообщение, я вызвал Нарда.
— Ты где? — спросил он, кивнув на мое приветствие.
— В Сибири.
— Сибирь велика. Координаты?
Я назвал.
— Ровно через два часа жду у себя, — быстро прикинув время полета, сказал Нард и выключил экран.
Я и спросить ничего не успел. Мало приятного, если вызов в такой форме, но делать нечего. Положив гравилет на курс, занялся вторым сообщением. Оно, оказалось, было от Рики. Рика извещала, что до часу дня по местному времени будет у себя на озере.
«Что она, после вчерашнего работать со мной раздумала? Ведь в полдень должен был прилететь Тиман Гвич! Просил же присмотреть за ним. Зачем соглашалась?!» — я взглянул на часы. У Рики было сейчас половина первого. Вне себя от возмущения, послал вызов.
Она обедала.
— А, привет, — помахала ложкой.
— Почему ты не в космопорте? — рявкнул я. — Забыла?! Или…
— Не бесись, успокойся, — перебила Рика. — Там сейчас нечего делать: лайнер с Камоса опаздывает на три часа.
— Прости, — у меня отлегло от сердца. — Так зачем меня вызывала?
— Есть чем поделиться. Возможно, тебе это будет интересно. Сейчас расскажу… — она дохлебала какое — то варево, отодвинув тарелку, вытерла губы и только после этого соблаговолила вновь обратить внимание на меня.
Впрочем торопиться было некуда, и я молча ждал. Такое испытание моего терпения походило с ее стороны на маленькую месть, некую провокацию моих эмоций. Но я не доставил ей радости, не поддался.
— Так вот… Сам ты, конечно, не соизволил этим поинтересоваться, удовлетворился самыми общими сведениями…
— Может, сократишь преамбулу?
— Ладно. Я постаралась узнать как можно подробнее об этом обычае Тиллы. Тебе повезло, что я родилась на Земле, и ты не мой муж…
— Последнее особенно верно, — ввернул я.
— …иначе бы простился с жизнью, — докончила она фразу. — Обычай родился и укоренился в те восемьдесят с лишним лет, пока Тилла была отрезана от Земной ассоциации. Может, тебе ведомо, что после взрыва сверхновой звезды в Персее между Землей и Тиллой произошло локальное искривление пространства и, пока не нашли способ, всякое сообщение и связь были прерваны?
— Ведомо, ведомо…
— Это как раз совпало с началом активной колонизации. Причины возникновения обычая неясны и поныне, но полагают, что…
— Прости, Рика, — перебил я. — Мне сейчас не до причин возникновения обычая. Послушаю как — нибудь в другой раз. А сейчас выкладывай, если есть что существенное.
— Жаль. Хотела поделиться любопытной версией… Ну да ладно. Короче так. Никто не может сравниться в ревности с женщинами Тиллы. Исключительно верные, они требуют того же от своих мужей. Если жене становится доподлинно известно об измене супруга, она ожидает ровно месяц. Если в течение этого срока муж покается или, признавшись, что полюбил другую, предложит разойтись, все кончается благополучно. Наступив на горло своей гордости, жена либо простит его, но лишь единожды, либо отпустит на все четыре стороны. Но, если он смолчит, спустя ровно месяц она угостит его ядом муаго. Это страшное зелье: противоядия не существует. В зависимости от дозы человек может умереть мгновенно или сколько — то еще прожить, но кончина неотвратима. После его смерти она кончает с собой. Звучит дико, но, знаешь, на Тилле очень устойчивые браки.
— Да уж, не сомневаюсь… Кто только женится на этих отравительницах?!
— Они очень красивы и верны…
— А что это за яд?
— Сок местного папоротника муаго, определенным образом приготовленный. Сам по себе он совершенно безобиден. Кстати, интересный момент: как приготовить яд знают исключительно женщины. Конечно, его можно синтезировать в лаборатории, но технология очень сложна. А уроженки Тиллы запросто, в домашних условиях… Мать делится этим секретом с дочерью в день свадьбы — этакое таинство посвящения. И сколько прошло времени, ни одна женщина не проболталась…
— Это все, что ты хотела мне сообщить?
— Нет, не все! Сейчас скажу самое важное. Тот, кто желал гибели Фроса и переслал его жене кристалл — житель Тиллы!
— А это ты с чего взяла? — изумился я.
— Говорю же, надо было вовремя поинтересоваться сутью обычая… Прямо скажем, странные у них там традиции — либо установит это сама, либо получит сведения от соплеменника, гражданина Тиллы. Причем, согласно кодексу чести, всякий узнавший должен сообщить бедной женщине…
— Никогда не думал, что на Тилле столь дремучие нравы. Хорош кодекс чести — культ доносительства, да и только. Они, что, застряли в развитии?
— В этом смысле, Вет, похоже. Пуританское мракобесие… Но, в конце концов, не нам их судить… Я сейчас о другом: Юлия Фрос могла поверить достоверности записи на кристалле только в случае, если он прислан гражданином Тиллы, даже и анонимно.
— Интересно, как это она могла узнать, что анонимщик с Тиллы? Он, что, оговорил это особо? Не вяжется, знаешь ли. Такое кто угодно может написать, не имеющий к Тилле никакого отношения. Нет, тут нужны веские доказательства.
— Она вполне могла их получить. Хотя бы по виду упаковки посылки с кристаллом.
Ничего не понимая, я смотрел на Рику. Ждал, что она скажет дальше.
— Да, да, Вет. По виду упаковки. Тилла одна из четырех планет, где все почтовые отправления для своих граждан бесплатны. Как внешние, так и внутренние. Причем на каждой такой планете своя характерная упаковка. Так — то! Сегодня я это проверила.
Только позавидовать можно светлой голове Рики, ее логике, умению добывать факты. Аргументы были весомы. Но все же, больше для порядка, я возразил:
— А может, все проще? На кристалле наверняка было записано такое, что и тени сомнения у Юлии не оставило. И вовсе не обязательно его прислал житель Тиллы…
Рика покачала головой.
— Можно, конечно, допустить. Но был бы нарушен обычай…
— Дался он тебе!..
— Да! — отрезала она. — Ты даже не представляешь, как даже в наши дни у них строго регламентированы брачные отношения. Во всем остальном — обычные люди, а в этом… Если женщина узнает об измене от кого — то, кто не является тиллианином, обычай позволяет не принимать это во внимание либо предписывает точно удостовериться. Только тогда можно вершить судьбу… А Юлия Фрос верила записи на кристалле. Вот и остается полагать, что его прислал тиллианин. И Миз, видно, никакого отношения к этому не имеет. Он житель Земли.
Некоторое время мы молчали. О чем думала Рика — неизвестно. Зато я пытался представить, что сулит такое открытие. Сейчас я не сомневался, что гибель Андерса Вэла и таинственное исчезновение Гэла Миза организовал Лиман Фрос. Но ведь нашелся человек, который сделал все, чтобы убрать и его. Причем, вывод Рики верен, житель Тиллы! И пусть Фрос в итоге погиб по иной причине, все равно он был обречен… Кто этот тиллианин, что им двигало? Загадка опять казалась неразрешимой…
— Слушай, — обратилась ко мне Рика, — что — нибудь удалось узнать про прибор?
— А? — не сразу сообразив, о чем она, переспросил я. — Ах, да… Это психограф, аппарат для записи видеообразов. Ребята решили поинтересоваться, о чем я думаю. У меня есть расшифрованная запись.
— Похоже, я была права. Фогг, значит, решил в мысли твои заглянуть, в надежде увидеть криминальные сцены.
— Вероятно.
— Ну, ладно. Мне пора в космопорт, — она встала, собираясь проститься. Напоследок спросила: — Кстати, куда сейчас направляешься?
— В Управление Службы. Нард вызвал, — мрачно ответил я. — Скорее всего Фогг наябедничал. Чую, попадет мне по загривку за самодеятельность. А что делать? Будет разбор — придется выкладывать карты. Но про тебя буду молчать. Так что работай…
— Держись, — подбодрила Рика. — Есть о чем доложить. Уверена, все кончится благополучно.
— Ну, ну… — кисло усмехнулся я. — Посмотрим. Давай, тебе пора…
XIX
Едва оказавшись в кабинете Нарда, я увидел Фогга. В наглухо застегнутом мундире с сияющими знаками различия, он сидел справа от начальника Криминального отдела. Видно, специально вырядился по случаю визита к начальству: за всю практику ни разу не видел его в форме. Но еще что — то поражало в необычном его облике. Мгновение спустя, я понял — лицо! Обычная постная мина сейчас уступила место какой — то подавленной растерянности. На лбу, едва заметные, угадывались бисеринки пота, выступившие явно не от жары: в кабинете было довольно прохладно. Кажется, перед самым моим появлением здесь шел весьма неприятный разговор. Однако, перехватив мой взгляд, глаза Фогга злобно блеснули.
Я только собирался доложить о своем прибытии, как Бэр Нард произнес:
— Здравствуй, Ник. Садись, — он указал свободный стул.
Тон был самый обыденный, и это меня несколько приободрило. Но все равно, устроившись через стол напротив Фогга, чувствовал себя как на иголках.
— Оружие с собой? — будто невзначай спросил Нард.
Признаться, я ожидал чего угодно, но не такого вот безо всяких предисловий начала разговора. Повинуясь испытующему взгляду начальника, я молча выложил перед ним оба энергатора.
— Так, — протянул Нард, постукивая пальцами по столу. По — своему расценив его реакцию, я произнес:
— Психографа с собой нет, отдал его медикам…
— Что?!
Я было струсил от этого грозного восклицания, но оказалось, оно адресовано не мне, а Фоггу.
— Что это значит, Альбин?
Куда девалась вся спесь Фогга?! Вид у него был бледный. Заговорил он, словно выдавливая слова:
— С моими людьми разговаривал ты, Бэр… Откуда мне знать, что Ник отобрал у них психограф?..
— Не крути, Альбин. Ты прекрасно понял суть моего вопроса. Как у твоих людей оказался психограф? Ты им дал?
— Может, поговорим наедине? — промямлил Фогг.
— Нет уж, — отрезал Нард, — выкладывай сейчас. Так ты дал психограф?
— Да…
— И приказал применить его к Нику?
— Да… Я же объяснил тебе, Бэр: мы за ним следили, психограф мог оказать существенную помощь…
— О психографе — то ты как раз «забыл» упомянуть, — с ехидцей заметил Нард. — И применять его разрешено было к совершенно другому человеку. Причем, только тебе… Что скажешь?
Фогг молчал.
И тут кое — что мне стало ясно. Во всяком случае причина, по которой я оказался здесь. Нет, не Фогг организовал сегодняшнюю встречу. Посодействовал я ей сам. Да! Именно так. Кто после драки в родительском доме сдал агентов Фогга патрулю Службы?! Конечно, происшествие дошло до самого начальника Криминального отдела Бэра Нарда, и он пожелал побеседовать с ними лично — случай — то из ряда вон. Здесь — то они заговорили.
Нард для объяснений вызвал Фогга, для которого такой поворот событий явился полной неожиданностью. Тот рассказал о своих подозрениях относительно меня — интересно, что? — и об организованной слежке. О психографе Нард не упоминал, и Фогг тоже: теплилась надежда, что прибор остался у агентов. Те наверняка объяснили свой поступок желанием отбить отобранные мною энергаторы, и только. Покрывали своего начальника…
Фогг по — прежнему молчал. Оправдываться было нечем.
— Кстати, — обратился ко мне Нард, — а ты почему не доложил о слежке, а напал на агентов, отобрал оружие? Что молчишь? Докладывай.
Собравшись с духом, я решился выложить все как есть.
— Сначала я не знал, кто следит за мной. Почувствовал биовоздействие и решил выяснить. Потому и напал. Потом, когда узнал, собирался доложить лично вам, но позже…
— Почему? — перебил Нард. — И зачем лично мне?
— Потому что у меня были основания полагать, что приказ о наблюдении отдал старший следователь Фогг. А почему не доложил вам сразу? Пришлось бы отдать неизвестный прибор, которым меня облучали. А хотелось выяснить, что это.
— Ладно. Только почему ты считал, что слежку организовал Фогг?
— Он подозревал, что я веду расследование гибели Лимана Фроса, и имел веские причины воспрепятствовать мне в установлении истины. Так мне казалось.
Нард посмотрел на Фогга, хотел что — то спросить, но раздумал. Вновь обратился ко мне:
— С чего ты это взял?
— Мне удалось установить, что в момент гибели Фроса, старший следователь Фогг находился на берегу. Известно было и то, что Фрос погиб не от яда, как думали раньше.
Я подробно объяснил, как узнал об этом. И закончил:
— Так что Альбин Фогг вполне мог оказаться убийцей. Оружие только было неизвестно…
— Вот так! Сотрудники подозревают друг друга. Дожили, нечего сказать!.. — Нард не скрывал гнева. — А уж методы работы — беззаконие на беззаконии! Кто позволил тебе, Ник, вести самостоятельное расследование?!
Теперь, потупившись, молчал и я.
— Он мальчишка! — обернулся Нард к Фоггу. — Но ты, Альбин!.. Слушай, Ник, иди — ка погуляй. Нам тут действительно надо потолковать наедине.
— У меня есть что доложить по этому делу, — робко произнес я, поднимаясь. — Важное…
— Поговорим еще, — Нард указал мне на дверь, но вдруг:
— Стой! Возьми это, — он протянул мне «клипсу» — прибор связи. — Не слоняйся по коридору, иди подыши воздухом. Когда понадобишься — вызову…
И вот уже полчаса я гулял. Нельзя сказать, что настроение было подавленное. Пусть и нарушил я запрет, вел самостоятельное расследование, но в целом — то поработал неплохо! Да и не столь уж велики мои прегрешения перед Законом: подумаешь, побывал тайно в доме Миза. Зато какую посылку там обнаружил! Фогг — то вообще вон что устроил… Должно быть, знатно ему Нард мозги промывает, если до сих пор обо мне не вспомнил. Конечно, действия Фогга меня не оправдывают, но как иначе я мог поступить? Кажется, действительно все кончится для меня благополучно… Жаль только не успел довести дело до конца: так и неясно, кто послал этот чертов кристалл Юлии Фрос. А сейчас и зацепка, похоже, появилась. Если Рика права, искать надо среди знакомых Фроса с Тиллы. «Видно не судьба, — я вздохнул. — Расскажу все Фоггу с Нардом, и — прощай расследование. Теперь продолжать не рискну…»
Покормив уток на пруду в парке, я решил сходить к гравилету, забрать ракету, присланную Андерсом Вэлом Мизу. Это вещественное доказательство обязательно надо было предъявить.
Когда закрывал дверцу машины, кто — то тронул меня за локоть. Я обернулся. Рядом стояла Рика. Вид у нее был унылый.
— Ты как здесь? Опоздала в космопорт? Упустила?..
Она мотнула головой.
— Мы оба опоздали, Вет. Тиман Гвич умер… Прилетела, вот, сообщить тебе…
От неожиданности я чуть не выронил сверток с ракетой, но вовремя подхватил его.
— Ну, рассказывай! Отчего? Какие — нибудь подробности узнала?!
— Нет. Знаю лишь, что именно из — за этого задержалось прибытие лайнера с Камоса. Гвич умер во время полета, и корабль делал остановку, чтобы принять на борт следователя Службы космической безопасности. Судя по всему, что — то непонятное в его смерти было…
И вдруг я все понял. Смерть Тимана Гвича замкнула цепь. Мозаика из разрозненных фактов сложилась в целостную картину.
Сорвавшись с места, уже на бегу я крикнул Рике:
— Буду у Нарда. Не жди, объясню все потом…
Сейчас не имело значения, что Нард до сих не позвал меня: обстоятельства не позволяли ждать. Только он мог помочь подтвердить сейчас мою догадку.
В кабинет я ворвался без стука и, едва переведя дыхание, выпалил с порога:
— Во время полета с Камоса на Землю погиб Тиман Гвич. Мне сейчас сообщили… — Я подошел к столу и сел на первый попавшийся стул. — Уверен, причина смерти — яд муаго! Прикажите проверить…
Фогг вскочил со своего места и было начал в своем извечном ключе:
— Кто позволил вам войти, Ник?!
Но Нард жестом оборвал его и склонился к экрану.
— Что за происшествие на лайнере с Камоса? — спросил он дежурного по отделению космопорта.
— Пока лишь общая информация: во время полета умер пассажир, Тиман Лори Гвич, гражданин Камоса. По данным предварительной медицинской экспертизы — внезапная остановка сердца. Ничего больше сообщить пока не могу: наш врач пока не прислал окончательное заключение.
— Вот что, — сказал Нард, — передай врачу — пусть проведет экспресс — анализ на яд муаго. О результате немедленно доложить!
— Как вы сказали?
— Яд муаго, — повторил Нард.
— Будет исполнено.
В кабинете начальника Криминального отдела воцарилась напряженная тишина.
«Что покажет экспресс — анализ? Прав ли я?» Мучительно медленно тянулось время. Прошло десять минут, пятнадцать…
Сигнал вызова заставил меня вздрогнуть.
— Ну, что? — спросил дежурного Нард.
— Результат положительный. Сейчас доктор уточняет, когда яд попал в организм.
— Спасибо, — поблагодарил Нард.
Отключив экран, он переглянулся с Фоггом, и, обращаясь ко мне, вопросительно произнес:
— Итак?!
XX
И вдруг я ощутил, что робею перед высоким начальством. Впервые в жизни мне предстояло докладывать результаты самостоятельного успешно проведенного расследования. Да еще по какому делу! Оно ведь на контроле у самого Криминального отдела. Казалось бы — радуйся триумфатор! Ан, нет. Я растерялся: с чего начать? Может, правда, причина этого крылась вовсе не в робости — только сейчас я осознал весь драматизм разыгравшейся трагедии. На мгновение представил себя на месте того человека, попытался воссоздать владевшие им чувства… Лишь тень их возникла в моем воображении, но, содрогнувшись, я сразу поспешил от их отстраниться. Тяжесть неимоверная. Не дай Бог кому решать такие проблемы!..
Как бы ни было, но я молчал, не в силах связать двух слов.
Удивительно, но именно Альбин Фогг понял мое состояние. Не выказывая ни малейшего нетерпения, он встал, прошелся по кабинету, подошел ко мне и опустил руку на плечо.
— Смелее, Вет. Начни с чего — нибудь. Мы разберемся…
И надо же такому случиться! Взглянув на Фогга и, наконец, решившись, первое что я произнес, было:
— Лиман Фрос умер из — за вашего эксперимента!..
Фогг так и сел, а Нард усмехнулся:
— Неплохо для начала.
А я, уже не ожидая вопросов, продолжал:
— Да, Фроса погубил психограф!
— Не может быть. Прибор абсолютно безопасен, — проговорил Фогг.
— Для нормального человека — да. Но не для Фроса.
— Что ты хочешь этим сказать? Фрос не человек? — быстро спросил Нард.
— И да, и нет. На каком — то этапе он сам это осознал — и в этом его трагедия. Все началось два года назад, на Терфе. Там в Фроса был внедрен чужой разум, своеобразный разведчик.
— Разведчик?! Чей? Терфа необитаема, — перебил меня Фогг.
А Нард добавил:
— Это твоя версия или?..
Сообразив, куда он клонит, я не дослушал:
— Все, что я сейчас расскажу, основывается на фактах. Вы сами сможете судить, сколь они весомы. Можно их рассматривать в качестве доказательств или нет… — я обернулся к Фоггу: — Вы руководили расследованием чрезвычайного происшествия с последней экспедицией на Терфу, были на планете.
— Да, — подтвердил он.
— И знаете о таком образовании — Большая каменная гряда. Она и является разумным обитателем Терфы! — стараясь быть кратким, я изложил все, что узнал от отца. Рассказал о теории Андерса Вэла и его последнем открытии взаимодействия гравитационного и биополей, сделанном благодаря Лиману Фросу.
Нард и Фогг слушали, не перебивая.
— Случаи кратковременного расстройства психики наблюдались и у некоторых участников прошлых экспедиций, — продолжал я. — Скорее всего, это были попытки Гряды вступить в контакт с незваными пришельцами, упорно разрушавшими среду ее обитания. Попытка понять, чего хотят люди. А может, это было с ее стороны изучение незнакомой цивилизации. Кто знает? Гадать не берусь. Но вот в последнем уверен: в какой — то момент Разум Гряды решил получить максимально полную информацию о Земле и ее обитателях. Это моя догадка, если хотите. Посредством специального гравитационного удара в одного из людей был внедрен разведчик. В теле человека он должен был собрать сведения, а затем вернуться на Терфу, естественно, в том же теле. Вспомните, — обратился он к Фоггу, — ведь главным инициатором новой экспедиции на Терфу, которой вы должны были руководить, был Лиман Фрос, так?
— Пожалуй, — согласился тот. — Андерс Вэл лишь поддерживал идею… А откуда тебе известно про экспедицию? — вдруг вскинул он голову.
— Сейчас неважно, Альбин, — остановил его Нард. — Продолжай, Ник.
— Лиман Фрос и был тот человек — разведчик. Вероятно, довольно долго он ничего не подозревал, но потом понял, что с ним творится что — то неладное. Теперь уж мы никогда не узнаем, на что он впервые обратил внимание, но, думаю, первопричиной послужил внезапно возникший интерес к самым разнообразным областям науки и культуры нашей цивилизации. Казалось бы, чего не бывает с человеком? Захотелось вдруг восполнить интеллектуальные пробелы… Но тут другое: изучались не общие сведения, а, в первую очередь, фундаментальные основы. И притом материалы просматривались с такой скоростью, что будь человек хоть семи пядей во лбу, ничего усвоить не сумеет. Не хочу быть голословным. Позвольте воспользоваться компьютером, — обратился я к Нарду.
— Пожалуйста, — он уступил мне свое место за столом. — Посиди в кресле начальника. Может, когда — нибудь оно станет твоим.
Еще дома я перекинул на себя всю добытую Рикой в Главном информатории библиографию Фроса и сейчас лишь вызвал ее. Пока на стол один за другим ложились распечатанные листы, Нард с Фоггом тихо переговаривались.
— …вполне укладывается в схему, — долетело до меня окончание реплики Фогга.
Прислушиваться я не собирался — мало ли что не предназначено для моих ушей. Собрал со стола листы, сложил их в стопку, подошел и положил перед ними.
— Здесь собрано все, чем интересовался Лиман Фрос за время после прибытия с Терфы…
— Интересно, — опять не удержался Фогг, — с каких это пор в Главном информатории выдают такие исчерпывающие сведения по требованию курсантов?
— Спросим еще! — пообещал ему Нард. — Но сейчас не будем отвлекаться. — Бегло просмотрев текст, он подвинул листы Фоггу и обратился ко мне: — Знаешь, Ник, мы сейчас кое — что сопоставили с твоим рассказом… Увязываются кое — какие концы. В течение полугода после выхода из клиники, где Фрос находился вместе со своими товарищами, вернувшись с Терфы, он трижды обращался к врачам с жалобами на расстройство психики. Но толком ничего объяснить не мог. Самые жесткие тест — контроли признавали его абсолютно здоровым. И он обращаться перестал, приступил к работе…
— Немудрено, Бэр. Его беспокойство понятно, — вмешался Фогг, ткнув пальцем в листы. — Проснись подобный интерес у меня, я бы точно решил, что сошел с ума.
— Мне тоже подумалось, что Фрос сумасшедший, — кивнул я, — но по моей просьбе специалисты Службы колонизации провели экспертизу. Выяснилось — в изучении всех материалов прослеживается четкая система.
— Отец помог? — спросил Фогг.
— Да.
— Что ж, это действительно напоминает сбор информации, — промолвил Нард.
— Вы сейчас сказали, — нарушил я возникшую паузу, — что Фрос обращался к врачам, но ничего конкретного объяснить не мог. Это вполне объяснимо. Разум — разведчик был вовсе не заинтересован в собственном раскрытии, и, когда Фрос осознал его присутствие, должен был наложить какое — то табу на подсознание человека. С этого момента Фрос не мог сообщить никому о своих подозрениях. Кстати, тогда — то он и мог понять окончательно, что является игрушкой чужой силы. А потом появилась неодолимая тяга вернуться на Терфу. Вероятно, разведчик счел свою задачу выполненной. И вот тут началась отчаянная борьба человеческого начала с нечеловеческим. Действуя под контролем, Лиман Фрос убеждает Андерса Вэла в необходимости продолжить исследования Терфы. Сейчас можно лишь гадать, вступил он в какой — либо контакт со своим… — я помедлил, подбирая слово, — «квартирантом» и получил от него некоторую научную информацию или говорил, что называется, по указке, но факт остается фактом: Вэлу была подброшена лакомая приманка — почти в готовом виде уравнение взаимодействия гравитационного и биополей. Андерс Вэл, которого по — прежнему волновало все связанное с Терфой, и, в первую очередь, драма его экспедиции, конечно, ухватился за это открытие. Тем более, что оно позволяло по — новому взглянуть на многие феномены Терфы. И тогда он обратился к вам, — я посмотрел на Фогга, — с предложением продолжить исследования планеты силами своей группы, в качестве добровольцев. А куда еще он мог обратиться! Только Служба космической безопасности в интересах следствия имеет право послать людей на закрытую Высшим Советом Терфу. Как уж он вас убедил — не знаю, да, признаться, я об этом и не задумывался. Известно мне главное — вы дали согласие, с условием, что сам Вэл останется на Земле. Лететь должны были Фрос, Миз и погибший сегодня Тиман Гвич. Изо всех сотрудников той последней экспедиции отказалась только Любава Воря… Вылет назначен был на завтра, а общий сбор участников на сегодня. Эта дата совпадала с днем рождения Гэла Миза. Я не ошибся?
— Все верно, — подтвердил за Фогга Нард. — Мы приняли такое решение, посчитавшись с авторитетом Вэла. Кстати, он рассказал нам о своем открытии и о том, что подвел его к нему Фрос. Конечно, и нам тогда это показалось странным: ведь Фрос не специалист…
Он помолчал. Вопросительно взглянул на Фогга. Тот пожал плечами.
— Расскажи, чего уж там…
Нард согласно кивнул.
— Раз уж ты столь далеко зашел в своем расследовании, Ник, будем откровенны, — начал он. — Практически все, что Андерс Вэл сообщал в послании твоему отцу, он изложил в свое время здесь, в этом кабинете, обосновывая необходимость продолжить изучение Терфы. Даже сидел на твоем месте… Сколь весомы его аргументы — сам знаешь. И мы решили рискнуть — послать специальную экспедицию. Тем более, что Вэл на основе своего открытия обещал создать прибор, нейтрализующий возможные новые гравитационные воздействия на людей со стороны Гряды. И сделал — он сейчас у меня. А потом произошло первое странное событие…
— Исчез в Амазонии Гэл Миз? — не удержавшись, перебил я.
— Нет, раньше. Едва не попал в катастрофу Лиман Фрос. Случилось это у него дома на Тилле. Его гравилет на трассе вдруг перестал подчиняться командам автомат — диспетчера и лоб в лоб пошел на беспилотный грузовой транспорт. Расстояние было столь мало, что тот не мог сманеврировать. От столкновения спасло чудо. Позже Фрос объяснил, что успел взять управление на себя. Его машину тщательно обследовали, но причину отказа автоматики не нашли — все оказалось исправно…
— Этого следовало ожидать… — произнес я.
— Ты о чем?
— Так, мысли вслух… Думаю, вот, что это была неудачная попытка самоубийства. Может, были и еще, кто знает…
— Что ж, по — твоему, в последний момент он струсил?
— Нет, самоубийству препятствовал разведчик! С гибелью Фроса погиб бы и он.
— Если принять твою версию, все так, — вступил в разговор Фогг. — Понятно, что ты хочешь сказать: человеческое начало Фроса протестовало против полета на Терфу, который он сам организовал, находясь под контролем. Лишенный возможности рассказать кому — либо о том, что с ним на самом деле, он стоял перед выбором: покориться судьбе и, оказавшись на Терфе, передать всю накопившуюся информацию о нашей цивилизации Разуму Гряды с непредсказуемыми последствиями для человечества либо, покончив жизнь самоубийством, уничтожить разведчика, избавив людей от возможной опасности. Так?
— Да.
— Версия стройная. Смелая. Но… — как бы помягче, — слишком невероятная. Ты, Бэр, — взглянул он на Нарда, — похоже увлекся фантазией Ника. Может, все — таки продолжим поиски более правдоподобных мотивов. Хотя, конечно, мнение курсанта учтем. А он, возможно, и доказательства со временем раскопает…
Такой снисходительно ехидный тон Фогга заставил меня вспыхнуть. У него самого, судя по всему, и версии — то никакой относительно поведения Фроса не было!
Едва сдерживаясь, я медленно, раздельно сказал:
— Вы сейчас назвали мою версию фантазией, но, видно, забыли, хоть и часу не прошло, что я предсказал, отчего умер Тиман Гвич. По — вашему, это что, попадание пальцем в небо? А как считаете, посмел бы я, не будучи уверенным, утверждать, что Лиман Фрос погиб в результате вашего эксперимента с психографом на берегу? Не хотите верить в саму возможность внедрения чужого разума? Что ж, сейчас это докажу!
И я извлек кристалл с расшифрованной Любавой записью психографа.
XXI
— Успокойся, Вет! — произнес Нард, постучав по столу.
— Что это за запись?
— Здесь зафиксированы психографом последние минуты жизни Лимана Фроса и результаты наблюдения за мной. Второе не особенно интересно. Позвольте продемонстрировать?
Но Нард взял у меня кристалл и сам вставил его в компьютер.
На экране возникли знакомые мне диаграммы.
— Что там может быть? — подошел к нам Фогг. — Видеообразы исключены. Прибор показал смерть Фроса еще до окончания настройки…
Я собрался дать пояснения; но Нард, склонился к экрану внутренней связи и кого — то вызвал.
«Пусть сами разберутся», — решил я. Отошел и сел в дальнем конце стола.
Минут пять тянулось молчаливое ожидание. Наконец, на пороге появился главный врач Криминального отдела.
— Что случилось, Бэр?
— Тут дело по твоей части. Прокомментируй, пожалуйста, эту запись психографа.
— Ого! Вам дали разрешение использовать во время следствия психограф?! — удивился врач.
— Не беспокойся, все по Закону, — нетерпеливо ответил Нард. — Разрешение есть. Прошу, объясни, что здесь получилось.
Врач подошел к компьютеру. Дальнейшая его реакция на удивление точно совпала с реакцией Любавы. Он просмотрел целиком всю запись, затем вернулся к первой части. Несколько раз сравнивал диаграммы, накладывал их друг на друга, проводил еще какие — то манипуляции… В довершение откинулся в кресле, пробормотав:
— Ничего не понимаю…
— Так что? — спросил Нард.
— Ну, вторая запись… — начал врач.
— Меня интересует первая.
— Здесь что — то странное. Если б подобное показал мне не ты, Бэр, а кто — нибудь другой, я бы счел это мистификацией. Судя по уширению основных линий, складывается впечатление, что здесь наложены друг на друга чрезвычайно близкие биоспектры двух человек. Само по себе такое совпадение практически невероятно. Да и не может прибор настраиваться сразу на двух людей. Но мало того. Один из биоспектров содержит частоты, не присущие человеку. Вот эти два пика, — врач выделил их на экране. — Получается невероятное: в одном теле уживаются две сущности, причем одна из них нечеловеческой природы. Либо неисправен психограф… Хотя… Вторую запись делали тем же прибором? — спросил он.
— Да. И никто его не открывал, не ремонтировал…
— Тогда не знаю… Да, вот еще что: психограф зафиксировал смерть. Если принять, что человек с каким — то аномальным биоспектром, все станет понятно. К нему нельзя было применять этот прибор.
— Почему?
— Резонансное возбуждение двух этих необычных частот неизбежно должно привести к нарушению координации основных процессов организма… Если только… — врач помедлил, — он не устроен иначе, чем у людей.
— Спасибо, ты свободен.
…Фогт сидел, уставившись в стол, опершись лбом о кулак. Откинувшись в кресле, молчал и Нард. И я решился предоставить слово самому себе.
— Теперь, если позволите, я расскажу, как представляю себе дальнейшие события…
Возражений не последовало, и я начал:
— Мне представляется, что ставшая вам известной попытка Фроса покончить жизнь самоубийством была естественной. Убедившись в невозможности такого шага, он окончательно уверовал, что некто руководит его поступками, опасаясь физической гибели тела. Но в какой — то момент Лиман Фрос осознал и еще одно обстоятельство: воздействию на Терфе подвергся не только он, а вся без исключения экспедиция. Вдруг в каждого был внедрен разум — разведчик?!
— А почему бы и нет? — будто очнулся Нард. — Все они одинаково лишились рассудка.
— Не исключено, — подтвердил я. — Правда, у остальных это никак не проявилось, мне неизвестно во всяком случае, а там кто знает?.. Однако Фрос и не искал доказательств. Не прекращая раздумывать над тем, как свести собственные счеты с жизнью, перехитрив своего «сожителя», он решается на страшный шаг — убить своих товарищей, друзей. Не дай Бог кому делать такой выбор!.. Психика его несомненно была надломлена постоянным внутренним напряжением. Во всем он был склонен видеть подтверждение своей догадке. А тут еще все, кроме Любавы Вори, согласились вновь побывать на Терфе!.. Действовать ему надо было крайне осторожно. Совершить убийства, не оставляя следов, и, мало того, по мере возможности, не настораживая Службу космической безопасности. Если бы он был раскрыт — его задержали бы, и что он мог сказать в свое оправдание? Ничего! Разведчик не позволил бы. Кроме того, и задача осталась бы невыполненной: останься в живых хоть один из членов экспедиции, и человечеству грозит опасность! Рано или поздно он может попасть на Терфу и передать Разуму Гряды накопленную информацию о нашей цивилизации… И, к сожалению, Лиман Фрос преуспел в осуществлении своих планов. Первой его жертвой оказался Гэл Питер Миз. Все было обставлено, как его таинственное исчезновение в джунглях заповедника Амазонки, где его и искали вплоть до вчерашнего дня. Не могу сказать, как конкретно он погиб, но некоторые существенные детали мне удалось выяснить. Каким — то образом Фрос убедил Миза в необходимости тайно встретиться у моего отца, полетел разыскивать его к Любаве… — Что произошло дальше — не знаю, нить обрывается. Известно лишь, что он долетел, но с Любавой так и не встретился…
— Мы нашли его труп, но скрыли это в интересах следствия — глухо промолвил Фогг. — Действительно, будто несчастный случай: он упал с обрывистого берега реки на камни… В двух шагах от дома Любавы…
Помолчав, я продолжал:
— Гибель Андерса Вэла, полагаю, объяснений не требует. Вы узнали у вдовы Вэла, что именно Фрос подкинул идею фейерверка, разглядели его на записи праздника. И, конечно, заподозрили. Но доказательств не было и, думаю, поэтому решили воспользоваться психографом в очередной визит Фроса на Землю.
— Да! Кто мог знать, что он от этого погибнет?!
— Собственно, добавить мне больше нечего. И в этом деле против Фроса лишь косвенные улики. Не улики даже, подозрения. Единственно мне удалось доказать, что гибель Вэла — преднамеренное убийство, а не несчастный случай…
— Как? — спросил Нард.
Я раскрыл принесенную коробку и извлек ракету. Волей — неволей пришлось признаться, откуда она у меня. При упоминании о моем самовольном проникновении в дом Миза Нард нахмурился, но промолчал.
— Сейчас невозможно определить, знал Фрос об этой посылке или нет. Но мне кажется — знал. Может, даже сам посоветовал Вэлу отправить ее.
— Зачем?
— Тому две причины. Во — первых, это давало возможность представить гибель Андерса Вэла трагической случайностью. Вероятно, ему было известно, что в своих записях Вэл отметил изготовление двадцати пяти ракет. При расследовании это наверняка установят. А отправив одну ракету на адрес Миза, он мог смело подставить на карнавале свою, сверх меры начиненную порохом. Теперь их количество на старте и в записях совпадало.
— А почему же позднее Фрос не похитил эту лишнюю ракету из дома Миза? — спросил Фогг.
— Это как раз второе, о чем я хотел сказать. Напрашивается лишь одно объяснение: он хотел, чтобы эта история когда — нибудь раскрылась. Справедливо полагая, что после гибели всей группы начнется тщательное расследование, Фрос оставил такую своеобразную подсказку. Никаких других объяснений он дать не мог все по той же причине: не позволил бы разведчик… Собственно, подобный мотив прослеживается и в случае с Мизом. Фрос недаром назначил ему встречу у моего отца. Ему нужен был свидетель, способный позднее дать следствию верную нить. Помните, я рассказал: до обеда он пробыл в нашем доме, затем улетел, будто невзначай обмолвившись, что собирается навестить Любаву. Прибывший Миз удивился отсутствию Фроса, но, узнав от моего отца, куда тот отправился, полетел следом. Так он и оказался возле дома Любавы. Отец до сих пор не подозревает, что действовал в русле плана Фроса. Но если бы дело получило огласку, он бы обязательно сообщил об этом эпизоде в Службу безопасности…
— Видишь ли, Вет, подобные факты лишь косвенно бросают тень на Фроса, при всей их видимой весомости, и абсолютным доказательством служить не могут. Сам понимаешь, все можно трактовать как совпадение — вступил в разговор Нард.
— Каждый в отдельности — да. Но собранные воедино…
— И все — таки мне непонятно главное! — перебил меня вдруг Фогг. — Ты доказал, что Лиман Фрос погиб в результате воздействия психографа. Убедительно объяснил, что он желал своей гибели. Но мог ли он рассчитывать на такой конец. При всей его дьявольской изобретательности, про себя — то я знаю точно, что не вступал с ним в сговор. И, кроме того, он ведь оказался отравлен женой. Кто, черт возьми, послал ей кристалл с записью его любовной измены? Стало быть, кто — то охотился на Фроса?!
— Могу назвать этого человек! — обернулся я к Фоггу.
— Да?! — вскинул он глаза.
— Это… САМ ЛИМАН ФРОС!.. Он все — таки смог перехитрить разведчика и изыскал верный способ погибнуть. Конечно, он не рассчитывал на вас… Хотя по происхождению Фрос землянин, жил он у жены на Тилле и знал про старый обычай планеты. И однажды ему пришло в голову им воспользоваться. Такого самоубийства разведчик предвидеть не смог!
— Боже! — пробормотал Фогг. — Он жертвовал женой. Самым близким человеком…
Я ничего не ответил. Молча смотрел в окно.
— И тут ведь оставил нам подсказку! — вновь донеслись слова Фогга. — В его вещах я нашел кристалл с такой же записью. И еще решил, что кто — то его шантажировал…
— Этого я не знал…
Картина трагедии Лимана Фроса вновь во всей полноте возникла предо мной. Опять вдруг стало трудно говорить. Мысли путались…
Наверное, сходные чувства одолевали и моих собеседников. Видавшие виды профессионалы высшего класса молчали, пряча глаза. Быть может, сейчас их, ко всему, подавляло чувство собственной вины перед погибшими людьми, которых они были обязаны защитить по долгу службы; чувство бессилия изменить свершенное одним лишь человекоубийцей, который вел себя как герой…
«Да, герой, — мысленно повторил я. — Нельзя отдавать информацию, которую пытаются выведать тайно. Кто знает, как бы ей воспользовался Разум Гряды? Что могло угрожать в дальнейшем человечеству со стороны столь чуждой цивилизации?.. А может, ничего? Что если сведения о Земле были необходимы Гряде исключительно для Контакта, который многое сулил людям в познании тайн бытия Вселенной?
Не упустило ли человечество ВЕЛИКИЙ ШАНС?!. Неразрешимая дилемма. Но Лиман Фрос сделал выбор…»
И еще об одном я подумал: действительно ли во всех членов этой экспедиции был внедрен разум — разведчик? И в Любаву тоже?! Как узнать сколь прав Фрос?
И мелькнула надежда — проверить можно!
— Соединитесь, пожалуйста, с моим отцом. Он сейчас проводит Совет экспертов, — попросил я Нарда. — Меня не соединят…
— Зачем?.. — начал было Нард, но прервал свой вопрос и послал вызов. — Служба космической безопасности, Бэр Рош Нард, — представился он кибер — секретарю и поднес ладонь с личным знаком к экрану. — Срочно нужно поговорить с Эльмом Тони Ником.
— Соединяю, — последовал краткий ответ.
Как все просто, если ты настоящий агент!
На экране появился отец. Первым он обратил внимание на меня.
— Чего тебе, — недовольно начал он, но, увидев рядом со мной Нарда, поздоровался и сменил гнев на милость: — Слушаю.
— Скажи, — спросил я, — уравнение Вэла устанавливает связь между параметрами гравитационных модуляций и характеристиками биополя, так?
— Да.
— Так вот. Ты говорил мне, что в день того происшествия на Терфе приборы зарегистрировали гравитационные возмущения. Если правильно понял, по их записи с помощью уравнения можно рассчитать биоспектр.
Отец не раздумывал:
— Можно. Достаточно взять данные из архива. И такая идея пришла не только тебе. Все уже рассчитано. Биоспектр человека, на которого было направлено воздействие, отождествлен. Показать или поверишь на слово?
— Поверю. Кто это?!
— Лиман Фрос.
— Но тогда ведь пострадали все? — вступил в разговор Нард.
— Да, но это мог быть побочный эффект. В биоспектрах разных людей много одинаковых частот. Скорее всего, воздействие на них привело к похожему результату.
Отец хотел добавить что — то еще, но мы поблагодарили и простились.
«Эх! Если б отец вовремя изучил послание Вэла! А Вэл! Как он сам не догадался? Хотя… Может, неспроста хотел поговорить с отцом с глазу на глаз. Как теперь узнаешь?..»
— Да, — мрачно констатировал Нард. — Выходит, разведчик был один.
А я совершенно не к месту облегченно вздохнул: слава Богу, Любаву миновала доля сия. Будто гора с плеч…
Но предстояло еще закончить свой рассказ.
— Теперь о гибели Тимана Гвича… — начал я. — После того, как Фрос нашел такой способ самоубийства и убедился, что он сработал, ему уже не надо было идти на какие — то ухищрения. Он похитил у жены некоторое количество яда и отправился к Гвичу. Опасаться, что его раскроют, уже не приходилось: время действия яда муаго зависит от дозы, а Тиману Гвичу он дал такую, которая должна была сказаться через несколько дней.
— А он не боялся, что умрет, не успев совершить задуманное? — спросил Нард.
— Не знаю. Боялся, наверное, спешил… Хотя… Понимаете, в этом жутком обычае, насколько я знаю, все регламентировано. Возможно, Фрос точно знал, когда умрет… Покончив с Тиманом Гвичем, он полетел на Землю. И вовсе не для того, чтобы принять участие в организованной им же новой экспедиции на Терфу. Его целью было убрать, как он полагал, последнего носителя разведчика.
— Любаву Ворю? — вдруг спросил Фогг.
— Да. Хоть она и отказалась от полета на Терфу, но оставалась, по его мнению, потенциально опасной. А рисковать он не хотел. Но, к счастью, своим экспериментом с психографом вы ему помешали, — повернулся я к Фоггу. — Хоть ее удалось спасти. Они не успели встретиться…
— Да, не полечу я завтра на Терфу, нет экспедиции… — тихо промолвил Фогг. Он поднялся и обратился к Нарду:
— Могу я идти? Есть неотложные дела.
— Можешь, Но завтра жду рапорт о психографе и проделках твоих молодцов. Кстати, Ник, и ты подготовь отчет. Обязательно укажи, кому отдал психограф.
— Есть! — одновременно промолвили мы с Фоггом. А я добавил: — Он, наверное, еще у Любавы. Она меня консультировала.
— У Любавы Воря? — посмотрел на меня Фогг.
Я кивнул.
— До свидания, Ник, — он крепко пожал мне руку. — Надеюсь, еще поработаем вместе. — И, помедлив, негромко добавил: — Ты талантлив…
Нет, не услышал я в последнем слове и тени издевки. Сказал он искренне…
Попрощавшись с Нардом, Фогг собрался уйти, но задержавшись, вновь обратился ко мне:
— Наш врач, который первым исследовал тело Фроса, утверждает, что смерть от яда должна была наступить только сегодня ночью. Как думаешь, Фрос рассчитывал убедиться, что все, кого он отравил, погибли?
— Наверное, — пожал я плечами в ответ на этот неожиданный вопрос.
— И мне так кажется… Ну все, пока!
Уточнив все детали отчета, я тоже простился с Нардом.
XXII
Конечно, Рика не послушалась и никуда не ушла. Ожидая меня, она сидела за столиком на открытой веранде возле выхода из Управления, что — то потягивая из высокого стакана. При моем появлении поднялась и помахала рукой. Я очень торопился. Хотелось поскорей попасть к Любаве. Там, в далекой Сибири, давно наступил вечер, она меня ждала, а чтобы туда добраться, предстояло еще два часа болтаться в воздухе. Но отказать Рике я не мог. Подошел и сел рядом.
— Ну что? — спросила она. — Живой?
— Как видишь… В общем, дело закончено. Завтра должен сдать Нарду отчет.
— Вот это да! Неужели все прояснилось? — Рика отодвинула стакан. — Рассказывай!
Это было нетрудно: в отличие от Фогга и Нарда большинство фактов было ей известно. Мне оставалось лишь объяснить, как я их увязал между собой. Все заняло не более четверти часа…
— Знаешь, — произнесла она, когда я замолчал, — а Лиман Фрос действительно сделал все, чтобы люди поняли, кто он такой. Ты, вот, считаешь, что он подвел Вэла к уравнению взаимодействия полей под контролем разведчика бессознательно, чтобы тот помог организовать полет на Терфу. Но ведь могло быть и иначе: Фрос каким — то образом выведал эту тайну у своего «сожителя», и передал ее Вэлу от себя, в надежде, что тот разберется и рассчитает биоспектр. Если б это было сделано вовремя, люди б не погибли. А так Фрос, видно, решил, что ничего не вышло, запаниковал…
— Думал я об этом… Но увы! Теперь об этом можно лишь гадать. Кроме того, не забывай: на Андерса Вэла надеяться Фрос не мог. Он же тоже подвергся воздействию на Терфе: вполне мог оказаться таким же носителем разведчика… — Я поднялся. — Извини, Рика, мне пора.
— Торопишься домой?.. — она помедлила, но, решившись, предложила: — А, может, махнем ко мне?
— Прости, не могу…
— Ты, верно, ее очень любишь, Любаву, — заглянула она мне в глаза. — А как же я?.. — Но осеклась. Порывисто встала. — …Хотя, ладно. Прощай! — и, сбежав по ступенькам, скрылась в парке.
Никогда не суждено мне было узнать, как она догадалась про Любаву…
Казалось, гравилет не летит, а плетется. Преодолев полпути, я не выдержал: сошел с трассы, взял управление на себя и, включив резервную силовую установку, выжал из своей спортивной машины все, на что она была способна.
Едва коснувшись травы, я выпрыгнул из гравилета и вприпрыжку помчался к дому Любавы. Был уже поздний вечер, но стояли длинные июньские дни, небо наконец и здесь прояснело, и сумерки еще не успели сгуститься в тьму.
Одно из окон ярко светилось.
Махом вскочив на крыльцо, едва сдерживая трепетное волнение, я позвонил.
Дверь приоткрылась. Не в силах ждать, я распахнул ее настежь и, раскрыв объятья… остолбенел!
На пороге стоял АЛЬБИН ФОГГ…
…Какая — то сила заставила меня попятиться, но Фогг поймал мою руку и увлек в прихожую. Застывшим взором мы смотрели друг другу в глаза. Не выдержав, он опустил голову. Почти шепотом произнес:
— Да, Вет, он успел… Любава была у Фроса вечером того дня, как он прилетел на Землю. Накануне его роковой рыбалки. Я выяснил это, когда осматривал его дом на озере. Еще заподозрил ее… И сама она подтвердила вчера. Когда ты вызывал ее в доме Лолы Миз, я как раз был там…
Вот о чем хотел я спросить Любаву днем и забыл! Точно! Собирался узнать, что за обстоятельства мешали ей накануне говорить со мной свободно. Оказывается, за дверью был Фогг!..
— Сегодня у Нарда я не смог сказать тебе… — продолжил он, — лишь вопрос вырвался напоследок. Знаю, ты любил ее… Сюда меня вызвали еще по пути в Отделение. Сразу понял зачем…
Кто — то окликнул Фогга.
— Сейчас! — ответил он. И спросил меня: — Пойдешь?..
Я покачал головой и выбрался на крыльцо. Только теперь увидел у дома гравилет Службы.
Не помню, как оказался на обрыве к реке. Быть может, где — то здесь погиб Миз. Опустившись на мокрую после дождей траву, уставился на подернутую рябью длинную дорожку…
Всплескивала рыба, трещали сверчки. Недвижный воздух наполнял писк комаров. Изредка я отгонял их от лица и смахивал набегавшие слезы…
ПЕРЕВОДЫ
Айзек Азимов Последний вопрос
Впервые последний вопрос был задан наполовину в шутку 21 мая 2061 года, когда человечество вступило в Новую Эру, полностью овладев энергией своего светила. Вопрос возник в результате пятидолларового пари, заключенного между коктейлями. Дело обстояло так.
Александр Аделл и Бертран Лупов входили в свиту Мультивака и были его верными и преданными слугами. Они знали (насколько может знать человек), что скрывается за холодным, мерцающим ликом этого гигантского компьютера, ликом, протянувшимся целые мили. Они имели по крайней мере туманное представление об общем плане всех этих целей и реле, образующих сооружение настолько сложное, что даже уже минули времена, когда один человек мог держать в голове его целостный образ.
Мультивак был машиной самоорганизующейся и самообучающейся. Так и должно быть, ибо не существует человека, который смог бы обучать и организовывать его с надлежащей точностью и быстротой. Так что к мыслительным процессам Мультивака Лупов и Аделл имели отношение весьма косвенное. Но то, что им поручено было делать, они выполняли со рвением. Они скармливали Мультиваку информацию, приспосабливали данные и вопросы к его внутреннему языку и расшифровывали выдаваемые ответы. Определенно, они (как и многие другие их коллеги) имели полное право на отблеск сияющего ореола славы Мультивака.
Десятилетиями Мультивак помогал людям конструировать ракеты и рассчитывать траектории, по которым человечество смогло достичь Луны, Марса и Венеры. Но затем Земля истощила свои ресурсы и не могла уже позволить себе роскошь космических перелетов. Для длительных перелетов нужно было много энергии, и хотя Земля научилась тратить свой уголь и свой уран с большой эффективностью, запасы и того и другого были ограничены и весьма скромны. Совершенствуясь в процессе самообучения, Мультивак смог наконец найти решение этой задачи и удовлетворить фундаментальную потребность человечества в энергии. 21 мая 2061 года то, что считалось до этого теорией, стало свершившимся фактом.
Земля научилась запасать, транспортировать и использовать прямую солнечную энергию во всепланетном масштабе. Она отказалась от ядерных и тепловых электростанций и подключилась к кольцу маленьких, не более мили в диаметре, гелиостанций, вращающихся вокруг Земли на половинном расстоянии до Луны. Неделя — срок недостаточный для того, чтобы улеглись страсти и всеобщее ликование вокруг столь знаменательного события, и Аделл с Луповым были вынуждены просто — напросто сбежать со своего поста, утомленные вниманием общественности, чтобы встретиться в укромном уголке. Там, где на них никто не стал бы пялиться — в пустой подземной камере, за стенами которой тянулись мили проводов, заменяющих телу Мультивака нервы. Мультивак за свое изобретение также заслужил отпуск, и его служители полностью разделяли это мнение. Естественно, у них и в помине не было намерения его тревожить.
Они прихватили с собой бутылку виски, и единственным желанием обоих было расслабиться в ленивой, неспешной беседе.
— Если вдуматься, то это действительно поражает, — сказал Аделл.
На его широком лице лежала печать усталости, и он тянул свою дозу через соломинку, задумчиво скосив глаза на кружащиеся в бокале кубики льда.
— Вся энергия вокруг нас теперь наша. Ее достаточно, чтобы в мгновение ока превратить Землю в расплавленный шар, и все равно ее останется еще столько, что убыль никто и не заметит. Вся энергия, какую мы может только использовать, — наша! Отныне и присно и во веки веков!
Лупов покачал головой. Он имел обыкновение так поступать, когда хотел возразить, а сейчас он именно и собирался возражать, хотя бы по той причине, что была его очередь идти за порцией льда.
— Отнюдь не во веки веков, — возразил он.
— Нет, именно на целую вечность. Пока Солнце не погаснет.
— Это не вечность. Это вполне определенный конечный срок.
— Ну, хорошо. Миллиарды и миллиарды лет. Возможно, 20 миллиардов. Это тебя устраивает?
Лупов запустил пятерню в шевелюру, как бы удостоверяясь, что он все все реально существует, сидит и тянет свой коктейль.
— 20 миллиардов лет это еще не вечность.
— Да, но на наш век хватит, не так ли?
— На наш век хватило бы и угля с ураном.
— Ну, хорошо. Зато теперь мы можем построить индивидуальный корабль для путешествий по солнечной системе и миллионы раз сгонять на нем до Луны и обратно, и не заботиться о заправке горючим. Этого на угле и уране не добьешься. Спроси у Мультивака, если мне не веришь.
— Зачем мне у нет спрашивать, я и сам знаю.
— Тогда прекрати ставить под сомнение достижение Мультивака, — уже заводясь сказал Аделл, — он сделал великое дело!
— А кто это отрицает? Я только хочу сказать, что Солнце — не вечно. И ничего, кроме этого. Нам гарантировано, скажем, 20 миллионов лет, а дальше что?
Лупов ткнул в собеседника не вполне уверенным жестом.
— И не рассказывай мне сказки о том, что мы переберемся к другому солнцу.
Пару минут они молчали. Аделл неспешно прикладывался к бокалу. Лупов сидел с закрытыми глазами. Они расслаблялись.
Затем Лупов резко открыл глаза.
— Ты, наверное, думаешь, что мы полетим к другому солнцу, когда с нашим будет покончено?
— Я ни о чем не думаю.
— Думаешь. Вся беда у тебя в том, что ты не силен в логике. Ты похож на парня, не помню из какого рассказа. Он попал под проливной дождь и спрятался от него в роще. Встал под дерево и стоял, ни о чем не заботясь, поскольку считал, что как только крона намокнет и начнет протекать, то он сможет перейти под другое дерево…
— Я уже все понял, — ответил Аделл. — Не ори. Когда солнце погаснет, других звезд уже тоже не будет.
— Вот именно, — пробормотал Лупов. — Все звезды родились в одном космическом взрыве, каков он там ни был, и кончить свой путь они должны практически одновременно. То есть, по космическим масштабам. Конечно, одни погаснут раньше, другие позже. Я полагаю, красные гиганты не протянут и сотни миллионов лет. Солнце, допустим, просуществует 20 миллиардов лет, а карлики, на радость нам, возможно, продержатся еще сотню миллиардов. Но возьмем биллион лет и что увидим — Мрак, максимальный уровень энтропии, тепловая смерть.
— Я знаю все про энтропию, — горько сказал Аделл.
— Верю, черт тебя подери!
— Я знаю не меньше тебя!
— Тогда ты должен знать, что в один прекрасный день все сгинет!
— А кто спорит, что нет?
— Ты споришь, доходяга несчастный. Ты сказал, что теперь у нас энергии столько, что хватит на веки — вечные. Ты так и сказал — «во веки веков».
Теперь настал черед Аделла не соглашаться.
— А мы со временем что — нибудь придумаем, чтобы все восстановить.
— Никогда.
— Почему? Когда — нибудь.
— Никогда!
— Спроси Мультивака.
— Ты спроси. Предлагаю пари на пять долларов, что это невозможно.
Аделл был пьян уже настолько, что принял пари. В то же время он был еще достаточно трезв для того, чтобы составить необходимую последовательность символов и операторов, которая в переводе на человеческий язык была бы эквивалентна вопросу: «Сможет ли человечество снова заставить Солнце сиять, когда оно начнет умирать от старости?» Или, формулируя короче: «Как уменьшить энтропию в объеме всей Вселенной?»
Мультивак скушал вопрос и стал глух и нем. Огоньки на пультах и панелях перестали мигать, затихло привычное щелканье реле. Мультивак погрузился в глубокое раздумье. Затем, когда изрядно струхнувшие служители уже не могли дальше сдерживать дыхание, пульт ожил и на экране дисплея высветилась фраза:
ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА
— Пари не состоялось, — прошептал Лупов.
Они быстро допили остатки виски и убрались восвояси. Назавтра оба маялись от головной боли и общего недомогания и про эпизод с участием Мультивака не вспоминали.
Джеррод, Джерродина и Джерродетты 1–я и 2–я наблюдали звездную картину на видеоэкране. Переход через гиперпространство в своей вневременной фазе подходил к концу. Наконец однообразное мерцание, заменявшее звезды, уступило место одинокому яркому призрачному диску, доминирующему в центре экрана.
— Это Х–23, — сказал Джеррод не вполне твердо. Кисти его тонких рук были сцеплены за спиной, а пальцы побелели.
Обе девочки, маленькие Джерродетты, впервые в жизни совершили путешествие через гиперпространство и впервые ощутили характерное, странное чувство выворачиваемого наизнанку сознания. Они разразились бессмысленным хихиканьем и принялись гоняться друг за дружкой вокруг своей матери.
— Мы достигли Х–23, мы достигли Х–23…
— Тише, дети, — строго сказала Джерродина. — Ты уверен, Джеррод?
— А какие тут могут быть сомнения? — спросил Джеррод, непроизвольно взглянув на бесформенный металлический наплыв под самым потолком. Он проходил по потолку на всю длину отсека и шел дальше сквозь переборку и через другие отсеки по всему кораблю.
Джеррод мало что знал про эту металлическую штуковину, кроме того, что она называется Микровак; что ей можно задавать любые вопросы, которые только придут в голову; что она ведет корабль к заранее намеченной цели, контролирует поступление энергии из Субгалактических Силовых станций и рассчитывает прыжки через гиперпространство.
На долю самого Джеррода и его семьи оставалось только пассивное наблюдение да ожидание прибытия к цели. В комфортабельных каютах корабля этот процесс был не в тягость.
Кто — то когда — то говорил Джерроду, что «ак» в конце слова Микровак на древнеанглийском языке означает сокращение слов «аналоговый компьютер», но и эта информация, в сущности, была ему не нужна.
Глаза Джерродины увлажнились.
— Ничего не могу с собой поделать. Так странно покидать нашу Землю.
— Боже мой, но отчего? — воскликнул Джеррод. — Там у нас ничего не осталось. А на Х–23 у нас будет все. Мы будем там не одиноки и нам не нужно даже будет разыгрывать из себя пионеров. На планете уже живет миллион человек. И я думаю, что уже наши праправнуки тоже отправятся подыскивать себе новый мир, потому что этот к тому времени переполнится.
Помолчав, он добавил:
— Все — таки здорово придумано! Компьютеры рассчитывают новые маршруты по мере возрастания человечества.
— Я знаю, знаю, — сказала Джерродина несчастным тоном. — Наш Микровак — самый лучший Микровак; лучший в мире Микровак!
— Я тоже так думаю, — сказал Джеррод и потрепал ее за волосы.
Это действительно было так, и Джеррод был рад иметь собственный Микровак и рад, что он родился именно в это благословенное время и ни в какое другое. Во времена его предков единственными компьютерами были гигантские электронные машины, занимающие площадь в добрую сотню квадратных миль. На каждой планете имелся один такой. Их называли Планетными АКами. Они постоянно увеличивались в размерах, на протяжении тысячелетий, а затем, наконец, настало время усовершенствования, развития вглубь. Сначала вместо транзисторов появились интегральные схемы, затем — молекулярные пленки, после — кристаллы, даже самый большой планетный АК мог теперь уместиться в трюме космического корабля.
Джеррод почувствовал гордость, которую всегда испытывал при мысли, что его личный Микровак гораздо сложнее, надежнее и совершеннее, чем даже древний Мультивак, который по преданиям приручил Солнце и разрешил проблему передвижения в гиперпространстве, открыв тем самым путь к звездам.
— Так много звезд, так много планет, — вздохнула Джерродина, занятая своими мыслями. — И, наверное, люди вечно будут переселяться с планеты на планету, как и сейчас.
— Не вечно, — сказал Джеррод с улыбкой. — Все это, хотя и не скоро, но кончится. Через много миллиардов лет. Даже звезды умирают, ты ведь знаешь — энтропия возрастает.
— Папочка, что такое энтропия? — заинтересовалась Джерродетта 2–я.
— Энтропия, крошка, это слово, чтобы обозначать, сколько распада во Вселенной. Все в мире разрушается и разламывается, как твой любимый ходячий говорящий робот. Помнишь его?
— А если вставить в него новый силовой блок — ты ведь тогда оживил его так?
— Звезды и есть силовые блоки. Если они исчезнут, другой энергии у нас уже не будет.
Джерродетта 1–я внезапно заревела.
— Не хочу — у — у… Не позволяй звездам умирать!
— Смотри, до чего ты довел ребенка своими дурацкими разговорами, — раздраженно произнесла мать.
— Почем я мог знать, что это их так испугает, — прошептал Джеррод. (Джерродетта 2–я тоже присоединилась к хныканью сестры).
— Спроси и Микровака, — канючила Джерродетта 1–я, — спроси у него, как снова включить звезды!
— Лучше спроси, — сказала Джерродина. — Это их успокоит.
Джеррод пожал плечами.
— Сейчас, сейчас, малышки. Папочка спросит Микровака. Не бойтесь, он на все знает ответ.
Он задал Микроваку вопрос, добавив быстрым шепотом:
— Ответ напечатать, вслух не произносить!
— Ну, что я вам говорил! Микровак отвечает, что когда настанет время, он обо всем позаботится! Так что нечего заранее беспокоиться.
Джерродина сказала:
— А теперь, дети, пора спать. Скоро приедем в свой новый дом.
Джеррод, прежде чем выбросить целлопластовую карточку в утилизатор, еще раз пробежал глазами напечатанную на ней фразу:
ДАННЫХ ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО
Он пожал плечами и взглянул на видеоэкран. До Х–23 было уже рукой подать.
ВЙ–23Х из Ламета посмотрел в глубину трехмерной мелкомасштабной сферокарты Галактики и сказал:
— А тебе не кажется, что мы преувеличиваем значение вопроса? Над нами будут смеяться…
МК–17Й из Никрона покачал головой.
— Не думаю. Всем известно, что Галактика переполнится в ближайшие пять лет, если наша экспансия будет продолжаться такими темпами.
Оба выглядели на двадцать лет, оба были высоки и великолепно сложены.
— Все же, — сказал ВЙ–23Х, — я не решусь представить пессимистический рапорт на рассмотрение Галактического Совета.
— А я не соглашусь ни на какой другой рапорт. Расшевелим их малость. Как надо их расшевелить!
ВЙ–23Х вздохнул:
— Пространство бесконечно. Существуют сотни миллиардов галактик, пригодных для населения. А, может, и больше.
— Сотни миллиардов — это не бесконечное множество, и это количество все время сокращается. Смотри! 20000 лет назад человечество впервые разрешило проблему использования энергии и спустя пару веков стали возможны межзвездные путешествия. Чтобы заселить один маленький мир, человеку понадобился миллион лет, а чтобы заселить остальную часть Галактики — всего лишь 15000 лет. Сейчас население удваивается каждые 10 лет…
ВЙ–23Х перебил.
— За это мы должны благодарить подаренное нам бессмертие.
— Прекрасно. Бессмертие — это реальность, и мы должны с ним считаться. Я согласен, что самое бессмысленное имеет, как оказалось, и теневые стороны. Галактический АК решил для нас множество проблем, но, решив проблему старения и смерти, он зачеркнул тем самым все свои прежние достижения.
— Тем не менее, мне почему — то кажется, что, например, ты от своего бессмертия не откажешься.
— И не подумаю, — отрезал МК–17Й, но тут же смягчил голос: — По крайней мере, пока. Хотя я уже достаточно пожил. Тебе сколько лет?
— 223. А тебе?
— Мне нет еще и двухсот. Но вернемся к делу. Каждые десять лет население удваивается. Заполнив свою галактику, мы заполним следующую уже за десять лет. В следующее десятилетие мы заполним еще две. В следующие десять лет — еще четыре. За сто лет мы займем уже тысячу галактик. За тысячу лет — миллион. За десять тысяч — всю известную часть Вселенной. Что дальше?
ВЙ–2ЗХ сказал:
— Добавь сюда еще и проблему транспортировки. Сколько это понадобится энергии, чтобы переместить такое количество людей из одной галактики в другую?
— Хороший вопрос! Уже сейчас человечество за год потребляет энергию двух звезд.
— И по большей части тратит ее впустую. А с другой стороны, в одной только нашей Галактике ежегодно теряется на излучение энергия тысячи солнц. А мы используем только два.
Звук, донесшийся из терминала, заставил их замолчать. Из маленькой, лежащей на столе коробочки прозвучала фраза, произнесенная прелестным высоким голосом. Галактическая АК сказала:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ
— Ясно? — сказал ВЙ–23Х.
После чего оба продолжили обсуждение отчета, который им надлежало представлять в Галактический Совет.
Зи Прим со слабым интересом оценивал новую галактику, прослеживая взглядом бессчетные звездные рукава и прикидывая, сколько энергии содержат ее звезды. Эту галактику он видел впервые. Увидит ли он когда — нибудь все их? Галактик ведь так много и каждая несет в себе часть человечества. Правда, теперь этот человеческий груз был почти что мертвым грузом. Там, на мириадах планет, вращающихся вокруг мириад звезд, принадлежащих мириадам галактик, находятся только тела. Истинную сущность человека ныне чаще всего можно встретить здесь, в пространстве.
Конечно же, имеется в виду только разум! Бессмертные тела остаются на своих планетах в летаргии, длящейся целые эпохи. Временами они пробуждаются для активной деятельности в материальном мире, но это случается все реже и реже. Новые индивидуальности уже не появляются, но для чудовищно, невообразимо разросшегося человечества это не имеет никакого значения. Да и места во Вселенной для новых индивидов осталось уже совсем немного.
Зи Прима отвлекли от его размышлений тонкие ментальные щупальца другого разума, соприкоснувшегося с его собственным.
— Я — Зи Прим, — сказал Зи Прим, — а ты?
— Я — Ди Суб Ван. Из какой ты галактики?
— Мы зовем ее просто Галактика. А вы свою?
— Мы тоже. Все зовут свою галактику просто Галактикой и больше никак. Почему бы и нет?
— Верно. Тем более, что все они одинаковы.
— Не все. Одна отличается от других. Именно в ней зародилось человечество, чтобы потом рассеяться по другим галактикам.
Зи Прим спросил:
— И что же это за галактика?
— Не скажу. Метагалактический АК должен знать.
— Спроси! Что — то меня это заинтересовало.
Зи Прим расширил свое восприятие, так что все галактики съежились и превратились в искорки, разбросанные на более обширном фоне. Сотни миллиардов искорок — сотни миллиардов галактик. И каждая со своим грузом бессмертных существ, со своим грузом разумов. Все это медленно проплывало в пространстве. Одна из них в туманном и далеком прошлом была единственной галактикой, заселенной людьми.
Зи Прим сгорал от любопытства ее увидеть, и он сделал вызов:
— Вопрос Метагалактическому АКу — из какой галактики произошло человечество.
Метагалактический АК принял запрос, ибо на каждой планете и во всех пространствах его рецепторы были наготове и каждый рецептор вел через гиперпространство к некой неизвестной точке, где отстраненно от всего обитал Метагалактический АК.
Зи Прим знал только одного человека, который смог ментальным усилием нащупать мыслительный образ Метагалактического АКа, и этот человек рассказывал только про сияющую сферу примерно двух футов в диаметре. Отыскать ее среди звезд и галактик было задачей, перед которой бледнела пресловутая иголка в стоге сена.
Зи Прим тогда еще переспросил недоверчиво:
— И это Метагалактический АК? Таких размеров?
— А большая его часть, — последовал ответ, — находится в гиперпространстве. И какую форму он там принимает и какие размеры имеет, этого никто вообразить не может.
Этого действительно никто не мог вообразить, поскольку давно уже миновали дни, когда в создании любой, наугад взятой, части Метагалактического АКа принимали участие люди. Сейчас каждый очередной Метагалактический АК сам конструировал и создавал своего преемника. Каждый из них, за время своего миллионолетнего существования, накапливал необходимые данные, чтобы построить лучшего, более сложного и мощного, более тонко организованного наследника, в которого он вкладывал, в частности, всю свою память и свою индивидуальность.
Метагалактический АК прервал рассеянные мысли Зи Прима, но не словами, а действием. Зи Прим ментально был препровожден в туманное море галактик, и одна из них приблизилась и рассыпалась на скопище звезд.
Из бесконечного удаления пришла бесконечно ясная мысль:
ЭТО РОДНАЯ ГАЛАКТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Но она была точно такая же, как и все остальные, и Зи Прим подавил разочарование.
Ди Суб Ван, разум которого сопровождал Зи Прима, внезапно спросил:
— И одна из этих звезд — родная звезда человека?
Метагалактический АК ответил:
РОДНАЯ ЗВЕЗДА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ПРЕВРАТИЛАСЬ В НОВУЮ. ПОСЛЕ ВСПЫШКИ СТАЛА БЕЛЫМ КАРЛИКОМ
— И что же — люди, обитающие на этой звезде, погибли? — спросил Зи Прим, не подумав.
Метагалактический АК сказал:
КАК ВСЕГДА В АНАЛОГИЧНЫХ СЛУЧАЯХ, ДЛЯ ФИЗИЧЕСКИХ ТЕЛ ЛЮДЕЙ БЫЛ ВОВРЕМЯ СКОНСТРУИРОВАН И ПОСТРОЕН НОВЫЙ МИР
— Да, конечно, — подумал Зи Прим, но чувство потери не покидало его. Он перестал концентрировать свой разум на родной галактике человечества и позволил ей затеряться среди сверкания других галактик. Он вернулся назад. Ему больше не хотелось видеть эту галактику.
Ди Суб Ван спросил:
— Что случилось?
— Звезды умирают. Наша родная звезда уже умерла.
— Они все должны умереть. Почему бы и нет?
— Но когда иссякнут все запасы энергии, наши тела в конце концов тоже умрут, а с ними и ты, и я, и все остальные.
— Это случится еще через миллиарды лет.
— А я не хочу, чтобы это вообще случилось, даже через миллиарды лет. Метагалактический АК! Как предотвратить гибель звезд?
Ди Суб Ван воскликнул в изумлении:
— Ты спрашиваешь, как обратить энтропийные процессы?
А Метагалактический АК ответил:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ
Разум Зи Прима вернулся в собственную галактику. Он больше не вспоминал Ди Суб Вана, чье тело, возможно, находилось за биллионы световых лет от его собственного, а возможно, обитало на соседней планете. Все это не имело никакого значения.
Удрученный Зи Прим начал собирать межзвездный водород, из которого решил смастерить свою собственную небольшую звезду. Конечно, и она когда — нибудь умрет, но, по крайней мере, она будет сделана им самим.
ЧЕЛОВЕК советовался сам с собой, поскольку ментально он существовал в единственном числе. Он состоял из неисчислимого количества тел, разбросанных по мириадам планет в мириадах галактик, и тела эти пребывали в вечной летаргии. О них заботились бессмертные и неуязвимые автоматы, а разумы, когда — то связанные с этими телами, давно уже добровольно слились в единое целое, и теперь ничто уже не могло их разъединить.
ЧЕЛОВЕК сказал:
— Вселенная умирает.
ЧЕЛОВЕК окинул взором затянутые дымкой, еле светящиеся галактики. Гигантские звезды, моты и транжиры, сгинули давным — давно, в самом туманном тумане далекого прошлого. Почти все оставшиеся звезды были белыми карликами, но и они приближались к своему концу.
Из межзвездного газа и пыли, правда, возникали новые звезды. Некоторые естественным путем, некоторые были созданы человеком. Но и они тоже давно погибли. Можно было, конечно, сталкивать между собой белые карлики и с помощью высвободившейся таким образом энергии создавать новые звезды. Но на одну порядочную звезду нужно потратить около тысячи карликов и сами они, в конце концов, тоже были обречены на гибель. Да и карликов тоже не бесчисленное число.
ЧЕЛОВЕК сказал:
— Как подсчитал Вселенский АК, энергии, если аккуратно ее расходовать, хватит еще на миллиарды лет.
— Но даже так, — сказал ЧЕЛОВЕК, — рано или поздно все равно все кончится. Экономь не экономь, а однажды энергия сойдет на нет. Энтропия достигнет максимума, и это сохранится вечно.
ЧЕЛОВЕК предположил:
— А нельзя ли обратить процесс возрастания энтропии? Ну — ка, спроси у Вселенского АКа.
Вселенский АК окружал его со всех сторон, но не в пространстве. В пространстве не было ни единой его части. Он находился в гиперпространстве и был сделан из чего — то, что не было ни материей, ни энергией. Вопрос о его размерах и природе давным — давно стал бессмысленным в любой терминологии, какую только мог вообразить себе ЧЕЛОВЕК.
— Вселенский АК, — сказал ЧЕЛОВЕК, — каким образом можно обратить стрелу энтропии?
Вселенский АК ответил:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ЕЩЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ
ЧЕЛОВЕК сказал:
— Собери дополнительную информацию.
Вселенский АК ответил:
Я БУДУ ЭТО ДЕЛАТЬ, КАК УЖЕ ДЕЛАЛ СОТНИ МИЛЛИАРДОВ ЛЕТ. МНЕ И МОИМ ПРЕДШЕСТВЕННИКАМ ЭТОТ ВОПРОС ЗАДАВАЛИ НЕОДНОКРАТНО. ВСЕ ОТОБРАННЫЕ МНОЮ ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ
— Настанет ли время, — спросил ЧЕЛОВЕК, — когда данных будет достаточно, или же эта проблема не имеет решения ни при каких условиях?
ПРОБЛЕМ, НЕ РАЗРЕШИМЫХ НИ ПРИ КАКИХ МЫСЛЕННЫХ УСЛОВИЯХ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ
— Когда же у тебя будет достаточно информации, чтобы ответить на мой вопрос?
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НА ЭТОТ ВОПРОС ТОЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ
— Ты будешь продолжать работу? — спросил ЧЕЛОВЕК.
ДА
— ответил Вселенский АК.
ЧЕЛОВЕК сказал:
— Мы подождем.
Звезды и галактики умирали одна за другой, и черное пространство было заполнено их выгоревшими трупами. Угасание длилось десять биллионов лет.
ЧЕЛОВЕК, один за другим, растворился в АКе, слился с ним. Каждое его физическое тело, умирая, теряло свою духовную индивидуальность, так что это был выигрыш, а не потеря.
Последний разум ЧЕЛОВЕКА немного задержался перед слиянием, оглядывая пространство вокруг себя, пространство, не содержащее ничего, кроме останков последней темной звезды и массы невероятно истонченной, распыленной материи, временами возбуждаемой еще не перешедшей в тепло энергией. Это была уже агония, частота таких вспышек энергии асимптотически стремилась к абсолютному нулю.
ЧЕЛОВЕК спросил:
— АК, что это — конец? Нельзя ли этот хаос снова превратить во Вселенную? Можно ли это сделать?
АК ответил:
ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ТАК ЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ
Разум последнего ЧЕЛОВЕКА слился с АКом, и теперь существовал только он один, да и то в гиперпространстве.
Материя и энергия исчезли, а вместе с ними пространство и время. Даже АК существовал только лишь благодаря одному последнему вопросу, на который он так и не смог ответить. Так же, как и никто в течение десяти биллионов лет не смог ответить на этот проклятый вопрос, впервые заданный полупьяным техником компьютеру, отстоявшему в своем развитии от Вселенского АКа, как человек отстоял от ЧЕЛОВЕКА.
Все остальные вопросы были давным — давно разрешены, но пока не будет получен ответ на этот последний, АК не мог, не имел права облегченно вздохнуть и уйти в небытие.
Все необходимые данные были уже собраны. Больше просто нечего было уже собирать.
Но эту собранную информацию надо было еще рассортировать, проанализировать и привести в систему.
На это ушел некоторый безвременной интервал.
И наконец АК узнал, как обратить направление стрелы энтропии.
Но уже не оставалось ни одного человека, которому АК мог бы выдать полученный ответ. Впрочем, неважно. Ответ был настолько всеобъемлющим, что во время его наглядной демонстрации это затруднение тоже будет разрешено.
В течение еще одного безвременного интервала АК размышлял, как лучше всего организовать дело. Потом аккуратно составил программу.
Сознание АКа охватило все, что некогда было вселенной, и сосредоточилось на том, что сейчас было хаосом. Шаг за шагом все будет сделано.
И АК сказал:
ДА БУДЕТ СВЕТ!
И был свет…
Андрэ Нортон Все кошки серы
Стина из Службы Космических Сообщений — звучит как титул героини из этих всем осточертевших звездных видеосерий. А уж я — то в этом тоже понимаю — сам приложил руку к написанию сценариев для некоторых из них. Только в отличие от персонажей звездных сериалов Стина отнюдь не была грандиозным, чарующим созданием. Она была бесцветна как лунная пыль, вечно нечесаные волосы цветом напоминали сероватый гипс, и всю жизнь она носила какой — то мешковатый комбинезон. Я ни разу не видел, чтобы она одела что — либо другое.
Жизнь отвела Стине роль второстепенного персонажа, и она никогда не пыталась изображать что — либо другое. Свои свободные часы она проводила в прокуренных портовых кабаках, часто посещаемых межпланетчиками. Если вам она действительно была нужна, то вы могли ее увидеть — сидящую в самом неприметном углу и слушающую разговоры. Сама она рот открывала крайне редко. Но уж если начинала говорить, то окружающие замолкали и слушали со вниманием. Прожженные космические волки имели случаи убедиться, что она слов на ветер не бросает. И те немногие, которым посчастливилось слышать ее скупые слова, будьте уверены, их не забудут, равно как и самое Стину.
Она кочевала из одного порта в другой. Она была первоклассным специалистом — оператором на больших компьютерах — и легко находила работу в любом месте, где ей взбредала в голову идея на какое — то время задержаться. И со временем она стала напоминать машины, с которыми работала — была такая же серая, обтекаемая и лишенная своей индивидуальности.
Но именно Стина рассказала Бабу Нельсону про ритуалы аборигенов Джованской Луны, и шестью месяцами позже это предупреждение спасло ему жизнь. Именно Стина опознала кусочек камня, который как — то вечером Кини Кларк небрежно швырнул на стол. Она определила его как необработанный слайтит. Это заявление вызвало лихорадку, и за одну ночь было сколочено около десятка состояний, причем сумели поправить свои дела и такие, что спустили уже все до последней дюзы и более никаких надежд не питали. И, наконец, именно она раскусила загадку «Императрицы Марса».
Все ребята, которым повезло в жизни благодаря ее запасу знаний и фотографической памяти, время от времени пытались хоть как — то ее отблагодарить. Но она отказывалась принять от них что — нибудь более дорогое, чем стакан минеральной воды из канала, и спокойно отвергала все ценные подношения, которые ей пытались всучить, в том числе и тугие пачки кредиток. Баб Нельсон был единственным, кто избежал отказа. Именно он принес и подарил ей Бэта.
Примерно через год после авантюры на Джоване одним прекрасным вечером он ввалился в «Свободное падение» и плюхнул Бэта на ее столик. Бэт посмотрел на Стину, выгнул спину и заурчал. Она спокойно посмотрела на него и слегка кивнула. С тех пор они путешествовали вместе — худая, серая женщина и здоровенный, серый кот. И за их совместную жизнь Бэт познакомился с интерьерами гораздо большего количества портовых кабаков, чем иной межзвездник посещает за все время своей космической службы. Бэт пристрастился к бернальскому соку и научился пить его быстро и аккуратно прямо из стакана. И он всегда чувствовал себя дома на любом столе, на котором его устраивала Стина.
А теперь слушайте правдивую историю про Стину, Бэта, Клиффа Морана и «Императрицу Марса». История эта чертовски хороша. Уж я — то знаю — сам оформлял ее первую версию.
Ибо я как раз находился там, в «Королевском Ригеле», когда это все началось, когда время близилось к полуночи и в кабак ввалился Клифф Моран, и был он измучен неурядицами, и настроение у него было пресквернейшее, а вид такой, что краше в гроб кладут. В последнее время неприятности так и сыпались на него, и половины их хватило бы, чтобы согнуть в дугу полдюжины менее крепких парней. И все мы знали, что на его корабль вот — вот должны были наложить арест за неуплату долгов. Клифф пробивал свою жизненную дорогу с самого дна Венапортских трущоб. Потеря корабля означала для него возврат к исходным рубежам, к нищенскому существованию без надежды и исхода, и к перспективе смерти под забором какой — нибудь ночлежки.
Он пришел утопить свои горести в спиртном и, когда заказывал столик на одного, был уже в таком состоянии, когда человек на легкое прикосновение к плечу отвечает оскалом челюстей и рычанием.
Но как только на столике появилась первая бутылка, за столом появился первый гость. Стина выползла из своего угла, и на плечах у нее наподобие воротника разлегся Бэт — это был его излюбленный способ передвижения. Она пересекла зал и присела к столу безо всякого приглашения со стороны Клиффа. Это его так потрясло, что он на секунду забыл о своих бедах, ибо Стина никогда не набивалась в компанию, если могла оставаться в одиночестве. Если бы в бар приковылял один из этих ганимедских камнелюдей и заказал выпивку, то, ей — богу, это привлекло бы гораздо меньше внимания с нашей стороны. (Разумеется, пялились мы все только краем глаза).
Она протянула худую руку с длинными пальцами, отодвинула в сторону заказанную им бутылку и произнесла одну только фразу:
— «Императрица Марса» возвращается.
Клифф нахмурился и закусил губу. Упорства ему было не занимать. Нужно быть сделанным из гранита как внутри, так и снаружи, чтобы выбиться из Венапортских трущоб в командиры космического корабля. Но мы могли только гадать, что за мысли проносились в его мозгу. «Императрица Марса» представляла собой величайший куш, о каком только мог мечтать межпланетчик. И за пятьдесят лет ее блужданий по заброшенной орбите многие пытались этот куш сорвать. Пытались — то многие, да только что — то не слышно было, чтобы кому — то это удалось.
Межзвездная прогулочная яхта, битком набитая неисчислимыми богатствами, «Императрица Марса» была загадочным образом оставлена в открытом космосе пассажирами и экипажем, и никого из этих людей больше нигде и никогда не видели. Позже ее временами отыскивали, вычисляли ее орбиту и даже высаживались на ней. Тот, кто входил внутрь ее, либо исчезал, либо очень быстро возвращался, желая только одного — как можно скорее убраться от «Императрицы» на как можно большее расстояние. Никакого понятного описания того, что он видел на борту, от такого человека не поступало. Да, тот, кто мог бы привести «Императрицу» на базу или хотя бы почистить ее трюмы и каюты, нажил бы солидное состояние.
— Отлично! — Клифф ударил кулаком по столу. — Я готов даже на это!
Стина посмотрела на него взглядом, похожим на тот, которым она смотрела на Бэта, когда Баб Нельсон впервые притащил его к ней, и слегка кивнула. Это все, что я видел своими глазами. Оставшаяся часть истории пришла ко мне по кускам месяцы спустя, когда я находился в другом порту, на другом конце системы.
Клифф стартовал той же ночью. Он спешил, поскольку боялся получить бумагу, согласно которой он лишился бы корабля. Он был настолько занят и озабочен, что лишь в открытом пространстве обнаружил у себя на борту пассажиров — то были Стина и Бэт. Истории неизвестно, что за сцена при этом произошла, но могу поклясться, что Стина не дала Клиффу никаких разъяснений — это было не в ее правилах.
Впервые в жизни она решила ввязаться в игру сама, и вот она была здесь. И все дела. Может, Клифф решил, что у нее есть свои права, а может быть, просто ему было все до фонаря. Но как бы то ни было, все трое были вместе, когда они впервые увидели «Императрицу» — призрачный корабль в черном пространстве, сияющий мертвым светом бортовых маяков.
Должно быть, «Императрица» выглядела весьма зловеще, ибо все остальные ее огни тоже были включены, так же как и красный предупредительный сигнал в носовой части. Корабль казался обитаемым этакий «Летучий Голландец» космоса. Клифф мастерски подвел корабль к «Императрице Марса». Пристыковаться к ее шлюзам с помощью магнитных присосок не составило никакого труда. Спустя несколько минут вся троица была уже на борту заброшенной ракеты. В ее кабинах и коридорах все еще был воздух, в котором чувствовался слабый — слабый запах какой — то гнили. Этот запах заставил Бэта усиленно принюхиваться и был заметен даже и для менее чувствительных человеческих ноздрей.
Клифф направился прямо к пилотскому отсеку, а Стина и Бэт пошли бродить по кораблю. Закрытые двери казались им вызовом, и Стина открывала каждую дверь на своем пути и быстро осматривала, что находится внутри. За пятой дверью скрывалась каюта, мимо которой не смогла бы пройти никакая женщина, не исследовав ее поподробнее.
Не знаю, кто в ней обитал, когда «Императрица» стартовала в свой последний, самый долгий круиз. Если уж вам очень это интересно, можете запросить в архивах фоторегистрационные карточки. Но в этой каюте были целые груды шелков, вываленных на пол из двух дорожных саквояжей; был туалетный столик, на котором теснились кристаллические коробочки, коробочки из ценных пород дерева, украшенные драгоценными камнями… одни эти коробочки, как магнит, притягивали Стину. А ведь там были еще и другие прочие приманки, изобретенные на погибель женским душам. Она стояла перед туалетным столиком, когда совершенно случайно поглядела в зеркало глянула и застыла.
Глядя поверх правого плеча, она могла видеть постель, накрытую покрывалом из шелка, тонкого, как паутина. Прямо в центре постели лежала кучка драгоценных камней — как будто кто — то, играя, вывалил на покрывало содержимое коробки с ювелирными изделиями. Бэт прыгнул к ножкам постели, выгнул спину и задрал хвост, как обычно это делают кошки, и следил за камнями. За камнями и чем — то еще!
Стина не глядя протянула руку и схватила первый попавшийся флакон с духами. Она приоткрыла его и, делая вид, что оценивает запах, продолжала следить за отражением постели. Из кучи драгоценностей поднялся украшенный камнями браслет — поднялся в воздух и тихонько названивал смертельно опасную, но чарующую песнь сирен. Как будто невидимая рука поигрывала им с ленивой грацией… Бэт почти неслышно шипел. Но он не отступал. Он еще не принял определенного решения.
Стина поставила флакон на столик. А затем она поступила так, как, пожалуй, смог поступить не каждый из тех хвастунов, чьи сногсшибательные истории она в течение долгих лет слушала в различных портовых кабаках. Не выказывая ни единого признака спешки или беспокойства, она двинулась в обход комнаты. И, хотя она приблизилась к постели, драгоценностей она не тронула. Она не смогла заставить себя сделать это. В течение пяти минут она разыгрывала беспечную дурочку. Дальнейшее решил Бэт.
Он отпрыгнул от постели и двинулся к двери, явно сопровождая нечто и держась от этого нечто на разумном удалении. Затем он дважды громко промяукал. Стина последовала за ним и распахнула дверь пошире.
Бэт пошел прямо по коридору, целеустремленно, как гончая по горячему следу. Стина брела сзади, сдерживая шаг, имитируя неспешную походку исследователя. То, что двигалось перед ними, было невидимо, но Бэта это не смущало.
Они должны были войти в пилотскую рубку, почти наступая на пятки невидимке — если, конечно, у невидимок есть пятки, в чем можно было усомниться, — но Бэт застыл изогнувшись на пороге и не двигался дальше, Стина бросила взгляд на приборные панели и пилотские кресла, где работал Клифф Моран. Ее башмаки ступали бесшумно по толстому ковру, так что он ничего не услышал и не обернулся, а продолжал сидеть, что — то напевая сквозь зубы и проверяя цепи управления. Механизмы, которыми не пользовались многие годы, реагировали на команды неохотно и с задержкой.
На взгляд человека никого постороннего в кабине не было. Но Бэт все еще преследовал нечто движущееся, нечто, чему он явно не доверял и что ему очень не нравилось. Ибо сейчас он шагнул вперед на шаг или два, и его отвращение явственно проглядывало в изогнутом позвоночнике и в каждом вздыбившемся волоске. И в этот миг Стина увидела, как что — то мелькнуло туманным силуэтом на фоне согнутой спины Клиффа, как будто невидимка пересек пространство между ними.
Но почему оно стало заметным только на фоне Клиффа, а не на фоне сидений или панелей, или стен коридора, или покрывала на постели, где оно лежало или сидело развалясь и поигрывая своей добычей? И что видел Бэт?
В обширном хранилище ее памяти, служившем ей верой и правдой в течение многих лет, со щелчком приоткрылась полузабытая дверка. Одним быстрым движением она сорвала с себя комбинезон и набросила мешковатую одежку на спинку ближайшего кресла.
Бэт теперь уже урчал и хрипел, испуская усиливающиеся горловые звуки, которые были его боевой песней. Но он пятился назад и назад, к ногам Стины, отступая от чего — то, с чем он не мог сразиться, но на что он смотрел с вызовом. Если бы кот мог заманить это за собой, чтоб оно очутилось на фоне свисающего с кресла комбинезона… Он должен это сделать — это их единственный шанс!
— Что за… — Клифф встал из своего кресла и удивленно пялился на них.
То, что он видел, должно быть, представляло впечатляющее зрелище. Стина стояла с обнаженными руками и плечами; ее обычно завязанные в тугой узел волосы свободно болтались вдоль спины. Сжав губы и сузив глаза, она прикидывала и вычисляла их единственный шанс на спасение. Бэт, извиваясь на брюхе, отступал перед пустым воздухом и завывал, как демон.
— Кинь мне бластер, — спокойно приказала Стина, как если бы они все еще сидели в «Королевском Ригеле».
И так же спокойно Клифф выполнил просьбу. Она поймала оружие на лету и прицелилась. Рука ее была тверда.
— Стой, где стоишь, и не двигайся! — предупредила она. — Назад, Бэт, замани его назад.
Испустив последний горловой вопль, полный гнева и ненависти, Бэт нырнул в убежище между ее башмаками. Она сдавила бластер большим и указательным пальцами и выпалила в комбинезон. Материал превратился в клочья пепла — за исключением нескольких кусков, все еще трепетавших над обожженным креслом. Они были невредимы, как будто нечто заслонило их от опалившего воздух разряда. Бэт подпрыгнул вверх с визгом, заставившим их поморщиться.
— Что за… — начал было снова Клифф.
Стина сделала предупредительное движение ладонью левой руки.
— Погоди!
Она напряженно следила за Бэтом. Кот, как безумный, дважды обежал рубку. Вокруг его глаз выступили белые ободки, морда была испачкана пеной. Затем он внезапно остановился в дверях, оглянулся назад и выдержал долгую, томительную паузу. Затем он чихнул.
Стина и Клифф тоже почуяли запах, густой, маслянистый, который не был обычным запахом, остающимся в воздухе после выстрела из бластера.
Бэт вернулся в рубку, пересекая ковер изящной поступью почти на кончиках ногтей. Проходя мимо Стины, он гордо поднял голову. Затем он еще несколько раз чихнул и дважды фыркнул в сторону несгоревших останков комбинезона. Отдав таким образом дань поверженному врагу, он с наслаждением стал облизываться, мыть лапками морду, приводить в порядок мех. Стина облегченно вздохнула и плюхнулась в навигационное кресло.
— Может быть, мне хоть объяснят, что здесь, к черту, происходит? взорвался Клифф, когда она вернула ему бластер.
— Серое, — сказала она изумленно, — оно было серого цвета, иначе я не смогла бы его увидеть. Видишь ли, я не различаю цветов. Я могу только различать оттенки серого. Весь мой мир серый. Как и у Бэта — его мир тоже серый — серый. Все серое. Но у него есть компенсация. Он может видеть и ниже и выше нашей полосы восприятия. И, очевидно, я тоже это могу.
Ее голос дрожал, но она подняла подбородок, и на лице у нее было выражение, которого Клифф за ней раньше никогда не замечал — нечто вроде горделивого сознания своей ценности. Она отбросила назад свои удивительные волосы, но не спешила спрятать их под густой сеткой.
— Именно потому я и увидела эту тварь, когда она прошла между нами. На фоне твоего комбинезона оно дало иной оттенок серого — образовался силуэт. Тогда я сбросила свой комбинезон на кресло и стала ждать, когда оно появится на его фоне — это был наш единственный шанс, Клифф.
— Оно поначалу заинтересовалось нами, я думаю, и оно знало, что мы его не видим — поэтому оно не спешило нападать. Но когда действия Бэта выдали его присутствие, оно зашевелилось. Тогда я подождала, когда она мелькнуло на фоне моего комбинезона и выстрелила. Все очень просто…
Клифф засмеялся несколько неуверенно.
— Но что это могло быть? Я что — то не понимаю.
— Я думаю, что из — за него «Императрица» оказалась заброшенной. Что — то из космоса, может быть, или откуда — нибудь из другого мира, — она пожала плечами. — Оно невидимо, потому что его цвет не воспринимается нашими глазами. Оно, должно быть, обитало здесь все эти годы и убивало, когда удовлетворяло свое любопытство.
Она кратко описала сцену, происшедшую в каюте, когда странное поведение ювелирных изделий выдало ей присутствие чего — то неопознанного.
Клифф не спешил возвращать бластер в кобуру.
— Думаешь, на борту могут быть еще и другие? — его не радовала такая перспектива.
Стина повернулась к Бэту. Тот тщательно вылизывал шерсть на груди, совершая ритуал полного омовения.
— Не думаю. Да и Бэт нам об этом доложил. Кажется, он их ясно видит.
Но других на борту не оказалось, и спустя две недели Клифф, Стина и Бэт привели «Императрицу» в лунные карантинные доки. И, таким образом, кончается история Стины, ибо, как говорится, счастливые супружества в летописях нс нуждаются. Стина нашла человека, который, узнав про ее серый мир, нашел не слишком обременительным разделить этот серый мир с ней и Бэтом. Кажется, это был настоящий союз по любви.
Последний раз, когда я видел ее, она была одета в огненно — красный плащ ригелианской выделки и носила на своих запястьях целое состояние в виде сияющих джованских рубинов. Клифф оплачивал официанту счет с трехзначной цифрой, а перед Бэтом стоял ряд стаканов с бернальским соком. Этакое счастливое семейство на отдыхе…
Андрэ Нортон Мышеловка
Помните старый анекдот, про типа, который смастерил самую лучшую мышеловку, а потом едва справился с дельцами, проложившими государственное шоссе прямо к двери его дома? Я однажды наблюдал нечто подобное в жизни на Марсе.
Сэма Леваттса гиды туристских групп деликатно — ради местного колорита — именовали «пауком пустыни». «Спившийся забулдыга» было бы более подходящим определением. Он занимался горными изысканиями и излазил вдоль и поперек все сухие земли за пределами Террапорта. Из этих своих вылазок он приносил Звездные Камни, Гормельскую руду и прочие безделушки, позволявшие ему сводить концы с концами и пить не просыхая. Надравшись, он грезил наяву и созерцал видения. По крайней мере, когда он, пьяный в стельку, заплетающимся языком пытался описать некую «прекрасную леди», то это было признано его очередной галлюцинацией, ибо леди в Террапорте не водятся, а в тех клоаках, кои любил удостаивать своими визитами Сэм, встречающиеся там особы женского пола прекрасными назвать никак нельзя было.
Сэм продолжал такое вот мирное существование созерцателя грез, до тех пор, пока его не повстречал Лен Коллинз и не началась Операция Мышеловка.
Любой самый темный турист, садящийся в Террапорте в пестро раскрашенный пескоход, немало наслышан о «песчаных монстрах». Те из них, которые до сих пор уцелели, являются собственностью туристских бюро. И, братцы, охраняются они так, как если бы составляли часть тайника с сокровищами Марсианской короны. (На этот тайник лет двадцать назад наткнулся Черный Скрэгг). А охраняют их так потому, что эти монстры, которые спокойно переносят песчаные бури и огромные перепады температур, рассыпаются в прах, стоит только коснуться их пальцем.
Нынче вы можете полюбоваться, скажем, «Человеком — пауком» или «Бронированной Жабой» с расстояния двадцати футов. И это все. Попробуйте приблизиться еще — схлопочете электрошок, так что тут же сядете на спину, копытами к планете Земля.
И с тех самых пор, как под чьими — то руками рассыпался в прах самый первый монстр, все музеи родной планеты установили совместную премию, которую они все время повышали в надежде, что объявится такой парень, который сможет придумать, как сцементировать песчаных чудищ, чтобы можно было их транспортировать. Ко времени встречи Лена Коллинза и Сэма эта премия исчислялась уже астрономической цифрой.
Разумеется, все светлые головы, занятые в сфере производства клеев, аэрозолей и пластиков, многие годы пытались расколоть этот орешек. Беда в том, что когда они выходили здесь из ракет и возвещали всему миру о потрясающих клейких свойствах очередного своего детища, их ожидало разочарование. Ибо, оказывалось, что детище не на чем испытывать. Все известные монстры были наперечет — переписаны и персонально охраняемы под бдительной опекой Космического Десанта.
Но Лен Коллинз и в голове не держал надежды дорваться до этих сокровищ. Вместо этого он разыскал любимый притон Сэма Леваттса и его самого в нем и принялся раз за разом выставлять тому выпивку. Через полчаса Сэм решил, что нашел себе друга по гроб жизни. После пятой дозы он излил новому приятелю свою сокровенную историю о Прекрасной Леди, которая обитает в тени двух красных скал — там, далеко отсюда, — последовало мановение ослабшей руки, указующей общее направление.
Лен тут же ощутил позыв к прекрасному и возжелал приобщиться к возвышенному идеалу. Этим вечером он привязался к Сэму прочнее, чем обитатель Луны привязывается к своим кислородным баллонам. На следующее утро они оставили Террапорт на частном пескоходе, зафрахтованном Леном.
Спустя две недели Коллинз тихонечко прокрался назад в город и заказал беспересадочный билет до Нью — Йорка. Он забурился в отель и сидел там, не высовывая носа, до самого последнего момента, когда надо было уже занимать место в ракете.
Сэм объявился в «Пламенной Птице» четырьмя ночами позже. На подбородке у него был устрашающий солнечный ожог, и он еле передвигал ноги от бессонницы. Кроме всего прочего, он был — впервые в истории Марса холодно злобен и абсолютно трезв. И он сидел весь вечер и ничего крепче минеральной — воды — из — канала не пил. И этим напугал до умопомрачения парочку — другую родственных душ.
Какой же телевизионщик не заподозрит в такой разительной перемене возможности сделать сюжет? Я всегда раз в неделю обходил вечером все притоны в поисках местного колорита для наших шестичасовых передач. И самое многообещающее и распаляющее любопытство из всего, что я обнаружил, это внезапная смена пристрастия к напиткам у Сэма. Строго конфиденциально — наша передача идет для семейной и туристической публики — я начал прощупывать Сэма. Он на все мои намеки отвечал рычанием.
Тогда я прибегнул к удару ниже пояса, ненароком упомянув, что люди из Бюро Путешествий Трех Планет обнаружили еще одного цементных дел мастера в шоковом состоянии у всеми любимого монстра «Муравьиный Король», Сэм отхлебнул глоток минералки, погонял его языком в полости рта, проглотил, состроив гримасу, способную распугать всех монстров, и сам задал мне вопрос:
— Что думают ученые парни насчет того, откуда берутся все эти монстры?
Я пожал плечами.
— Все объяснения выеденного яйца не стоят. Они не могут вплотную изучить чудище, без того, чтобы его не разрушить. Это одна из причин, что назначена такая огромная премия тому, кто сможет как — то склеить этих тварей, чтобы их можно было потрогать руками.
Сэм извлек что — то из — под клапана кармана своего комбинезона. Это была фотография, снятая не при слишком хорошем освещении, но достаточно ясная.
Две огромных скалы изогнулись по направлении друг к другу, образуя почти завершенную арку, а под их защитой стояла женщина. По крайней мере ее стройное тело обладало отчетливыми изящными линиями, которые мы привыкли наблюдать у лучшей половины человечества. Но, кроме того, у нее были крылья, распростертые в величественном взмахе, как будто она уже стояла на кончиках пальцев, готовая взлететь. Черты лица не были различимы ясно — только намеки — и это сразу же раскрывало тайну, кем она была на самом деле — ибо у всех песчаных монстров тонкие черты не различимы.
— Где?.. — начал я.
Сэм сплюнул.
— Теперь уже нигде.
Он был угрюм, и лицо его заострилось. Он выглядел лет на десять моложе и гораздо крепче, чем обычно.
— Я нашел ее два года назад. И все время возвращался, чтобы просто поглядеть на нее. Она не была чудищем, как все остальные. Она была совершенна. А потом этот… — Сэм разразился потоком самой великолепной космической словесности, какую я только до сих пор слышал, — …этот Коллинз напоил меня настолько, что я показал ему, где она обитала. Он вырубил меня, опрыскал ее этим своим дерьмом и попытался погрузить ее в кузов пескохода. У него ничего не получилось. Она продержалась пять минут, а потом…
Он сцепил пальцы рук.
— …пыль, все, что осталось, так же, как и от всех остальных.
Я обнаружил, что не отрываясь разглядываю фотографию. И я начал осознавать, как во мне пробуждается желание оказаться с этим Коллинзом наедине, минуты этак на три или вроде этого. Большинство из тех песчаных скульптур, что я видел, были кошмарными тварями, без которых я запросто мог в этой жизни обойтись. Но эта, как верно заметил Сэм, чудищем не была. И эта статуя была единственной в своем роде. По крайней мере, я ни о чем таком не слышал и ничего подобного не видел. Может быть, где — нибудь есть и еще такие — сухие земли не исследованы и на четверть.
Сэм кивнул, как будто мои мысли плавали вокруг нас в дымном воздухе.
— По крайней мере можно попытаться поискать. Вреда от этого не будет. Я заметил одну вещь насчет этих монстров — они всегда встречаются только вблизи скал. Красных скал, вроде этих, — он ткнул пальцем в карточку, поросших чем — то вроде голубовато — зеленого мха.
Он вперил взгляд в стену кабака, но я понял, что его взор уходит далеко за пределы стен и песчаных валов Террапорта, туда, на волю, в просторы сухих земель. И я мог только догадываться, что он говорит не обо всем, что знает или предполагает.
Фотокарточка не выходила у меня из головы. На следующий вечер я опять зашел в «Пламенную Птицу». Но Сэм не показывался. Зато среди завсегдатаев кружил слух, что он погрузил двойной запас провизии и отбыл в пустыню. И это было последнее, что я о нем слышал на протяжении следующих недель. Только эта его крылатая женщина прокралась в мои сны, и я ненавидел Коллинза. Даже и изображение производило неизгладимое впечатление, но я бы отдал месячный заработок, чтобы увидеть оригинал.
В течение следующего года Сэм совершил три долгих путешествия, но о своих открытиях, если таковые были, помалкивал. Он бросил пить и поправил свои финансовые дела. Он привез из путешествия два зеленых Звездных Камня и их стоимость покрыла все его экспедиционные расходы. И он продолжал интересоваться монстрами и вечной проблемой вяжущего материала. Два ракетных пилота рассказывали мне, что он регулярно запрашивает с Земли все статьи по этому вопросу.
В сплетнях его уже именовали не иначе как «песчаным психом». Я сам почти поверил, что он свихнулся на этой почве после того, как одним прекрасным утром, на рассвете, увидел его, выезжающего из города. Он ехал в своем исследовательском краулере и на виду у всех, принайтованная к водяным бакам, стояла самая нелепая штуковина, какую я только когда — либо видел — огромная проволочная клетка!
Я пытался допереть хотя бы до какого — нибудь смысла, когда он замедлил ход, чтобы попрощаться со мной. Он увидел мои вытаращенные глаза, и на лице его прорисовалась ухмылка, и было в ней что — то пророческое.
— Хочу заловить песчаную мышку, паря. Толковый мужик может многому научиться, просто наблюдая за песчаными мышами, будь спок — очень многому!
Марсианские песчаные мыши могут жить в песке. Считается также, что они могут есть и пить это распространенное в здешних краях вещество. Так что с земными своими тезками эти твари не схожи ни в одном своем проявлении. И никто в здравом уме не связывается с песчаными мышами. Я почти совсем тогда поверил, что Сэм безнадежен, и гадал только, в какую форму в конце концов выльется это помешательство. Но когда через пару недель Сэм вернулся в город — с тем же оборудованием, минус клетка — он продолжал ухмыляться. Если бы у Сэма был на меня зуб, то мне было бы плевать на эту ухмылку, а так я терялся в догадках.
А затем вернулся Лен Коллинз. И сразу же принялся за свои старые трюки — шатался по дешевым кабакам и прислушивался к разговорам изыскателей. Сэм в это время был в городе и вскоре я наткнулся на них обоих в «Пламенной Птице», и они сидели за одним столом, как два вора перед дельцем. Сэм хлестал импортированное с Земли виски, как будто это была газированная — вода — из — канала, а Лен окружал его заботой и вниманием, какие оказывает кот вылезающей из своей норки мыши.
К моему удивлению, Сэм окликнул меня и притянул к своему столику третий стул, настаивая, чтобы я к ним присоединился — к вящему неудовольствию Коллинза. Последнее обстоятельство меня не тронуло — я становлюсь толстокожим, если нападаю на след хорошей истории, и я подсел к ним. Подсел для того, чтобы услышать, как Сэм выбалтывает свои великие тайны. Он открыл нового монстра, перед которым бледнеет даже крылатая женщина — нечто совсем уже потрясающее. А Коллинз слушал и облизывался, и слюной истекал. Я попытался заставить Сэма заткнуться — с таким же успехом я мог бы попытаться прекратить песчаную бурю. А под конец он настоял, чтобы я присоединился к их экспедиции, дабы самолично узреть это великое чудо. Ну, я и присоединился.
Вместо пескохода мы взяли ветроплан. Бабки у Коллинза, видимо, водились, и на расходы он не скупился — так ему не терпелось поскорее все провернуть. За пилота был Сэм. Не знаю, заметил ли это Коллинз, но он был пьян в гораздо меньшей степени, чем тогда, когда трепался в «Пламенной Птице». И, отметив это, я слегка расслабился, чувствуя несколько большую уверенность в благополучном исходе всей авантюры.
Красные скалы, которые мы искали, торчали как клыки — целый ряд этих скал — довольно мрачное зрелище. С воздуха не было видно никаких скульптур, но они обычно находятся в тени таких вот утесов и сверху их трудно обнаружить. Сэм посадил ветроплан и дальше мы двинулись пешком, утопая по щиколотку в песке.
Сэм мычал себе под нос какой — то мотивчик и шатался, пожалуй, больше, чем следовало бы — временами его заносило. Один раз он даже запел — у него был настоящий, довольно приятный баритон — снова разыгрывал бухого. Однако вперед мы продвигались без затруднений.
Коллинз нес небольшой бак, снабженный шлангом. И он так горел желанием его испытать, что буквально наступал Сэму на пятки. Когда Сэм наконец остановился, он врезался прямо в его спину. Но Сэм, кажется, этого даже не заметил. Он показывал пальцем перед собой и по — дурацки ухмылялся.
Я посмотрел в указанном направлении, сгорая от нетерпения увидеть еще одну крылатую женщину или что — нибудь даже более удивительное. Но здесь не было ничего, даже отдаленно напоминающего монстра, если не считать клубов чего — то зеленеющего, что выступало из песка на фут или около того.
— Ну и где же оно? — Коллинз, когда врезался в Сэма, споткнулся и упал на одно колено. Подымаясь, он обронил свое аэрозольное оружие.
— Прямо перед тобой, — Сэм продолжал показывать на зеленоватое образование.
Загорелое лицо Коллинза из помидорно — красного стало темно — пурпурным, когда он поглядел на этот отталкивающий нарост.
— Ты идиот! — только он не успел до конца прорычать «идиот». Он подскочил к зеленой кочке и пнул ее крепко от всей души.
В это самое время Сэм плашмя рухнул в песок, не забыв и меня потянуть за собой. Его огромная лапища давила мне на загривок, прижимая к земле. Я порядочно глотнул песка, и отчаянно пытался вырваться. Но сэмова ручища крепко придавила меня к почве — я мог только дергаться, как наколотый на булавку жук.
До меня доносился какой — то приглушенный крик и странный чмокающий звук, идущий со стороны скал. Но Сэм продолжал прижимать меня к земле, так что я ничего не видел. Когда, наконец, он отпустил меня, я был вне себя и вскочил на ноги, сжимая кулаки. Но Сэм уже стоял поодаль, у скал. Он стоял подбоченившись и обозревал что — то с явным и нескрываемым удовлетворением.
Ибо теперь там действительно был монстр — антропоидная фигура из красного материала и с размытыми чертами. Не из тех чудищ, что я в свое время видывал, но тоже достаточно странное создание.
— Ну — ка, посмотрим, может, это его гениальное изобретение на этот раз сработает!
Сэм проворно поднял бак, направил конец шланга на монстра и, выпустив тонкую струю бледно — голубого аэрозоля, стал обрабатывать ею полусогнутую фигуру.
— Но… — я все еще отплевывал песок и только начал соображать, что же здесь произошло. — Неужели эта… эта штука…
— Коллинз? Точно. Ему не следовало бы таким вот образом демонстрировать свой крутой норов. Слишком любил пинаться. Он и ее пнул, когда она начала рассыпаться, так что я рассчитывал, что он и сейчас это проделает. А эти зеленые сферы, они такие — только задень их, да позволь той твари, что скрыта у них внутри, добраться до тебя и — бам! — готов монстр! Я это обнаружил пару месяцев назад, когда за мной гналась песчаная мышь. Надо полагать, думала больше об обеде, чем об опасности, и вдруг бабах — готово! Гналась за мной еще одна мышь и снова на дороге такая же пушистая сфера. Я через нее перепрыгнул, а мышь сходу врезалась — та же история… Ну, думаю, тут все ясно. Глянь, Джим, на этот раз, кажется, у него получилось!
Он ткнул пальцем в протянутую руку монстра и ничего не произошло. Статуя выглядела прочной.
— Так значит все эти твари были когда — то живыми! — я слегка вздрогнул, вспомнив облик некоторых из них.
Сэм кивнул.
— Возможно, не все они обитали на Марсе — слишком много разных видов обнаружено. Земляне, наверняка, не первые, кто высаживался здесь на своих ракетах. Наверняка человек — муравей и эта гигантская жаба никогда не жили вместе. Когда — нибудь я прикуплю межзвездный корабль и отправлюсь на поиски мира, откуда прилетела сюда моя крылатая леди. Бедняга! Здешняя атмосфера слишком разрежена, чтобы она могла летать на своих крыльях.
— Ну, а теперь, Джим, если ты мне поможешь, то мы доставим это произведение искусства в Террапорт. Сколько миллионов кредитов обещали ученые парни тому, кто доставит хоть одну такую штуку в целости и сохранности?
Он был настроен так по — деловому, что я ни слова не говоря, просто подчинился ему. И он таки сорвал с ученых приличный куш — настолько приличный, что смог купить себе межзвездный корабль. И теперь он странствует где — то там, исследуя Млечный Путь, разыскивая свою крылатую леди. А уникальный монстр находится сейчас в Межпланетном Музее. Толпы туристов приходят, чтобы поглазеть на него. Что касается меня — я избегаю красных скал, зеленых пушистых сфер и никогда, никогда не пинаю предметы, вызывающие почему — либо мое неудовольствие — себе дороже.
Зенна Хендерсон Стены
— Расскажи! Расскажи еще раз, дурочка Дебби! — скандировали дети, прижав к стене мельницы дрожащую, съежившуюся девочку. Они окружили ее так плотно, что ее испуганные глаза не видели никакой возможности вырваться из кольца.
— Вы мне не верите. Вы будете смеяться, — возражала девочка — подросток. — Вы всегда смеетесь. Но это правда! Я видела…
Она закусила губу, глаза ее были широко раскрыты. Она вспоминала.
— Расскажи нам, Дебби. Мы поверим тебе, — пообещал долговязый подросток Эдвард, бывший немногим моложе самой Дебби. Сегодня он был заводилой среди ребят. Он поспешно скрестил пальцы за спиной, чтобы, упаси Боже, ложь, сказанная дурочке, не засчиталась бы в настоящую ложь. Детвора в предвкушении развлечения перемигивалась, переталкивалась локтями. Это развлечение им не надоедало, оно было не хуже других забав, в которых они проводили длинные вольные дни лета. Да и, кроме того, дурочка она или нет, а слушать Дебби было действительно интересно.
Дебби глядела на мальчика умоляюще. Она хотела верить — ей необходимо было верить, что на этот раз они говорили правду. Что на этот раз будет кто — то, кто ей поверит и кто будет вместе с ней поражаться и восхищаться. Кто — то, кто примет ее историю всерьез и, таким образом, поможет ей восстановить ее репутацию в колонии, утраченную, когда она простодушно выбалтывала каждому желающему послушать о всех виденных ею невозможных чудесах. Родные решили, что она глупая. Соседи крутили пальцем у виска. Старейшины…
— Нет! Нет! — она вытянула руку ладошкой вперед, стараясь сдержать напирающую ватагу. — Старейшины!
Детишки испуганно стали оглядываться по сторонам. Действительно, Совет Старейшин запретил им даже упоминать об этом, но это только подстегивало их любопытство, да и, кроме того, в пределах видимости не было никого из старейшин.
— Расскажи нам, Дебби, ну, пожалуйста, расскажи! — крошка Хеппи дергала Дебби за подол. — Мне это нравится.
Дебби глянула вниз в сияющие голубые глаза Хеппи и робко улыбнулась.
— Хорошая малышка, — сказала она, — ты мне веришь, ведь так?
— Конечно же, Дебби, — закричала Хеппи. — Расскажи еще! Я люблю сказки!
Сказки! Улыбка исчезла с лица Дебби. Даже пятилетний ребенок, для которого мир еще полон чудес, не верит ей. Что ж тогда удивляться, что этот Майлс!..
Но, с другой стороны, именно Майлс защитил ее тогда. Там, на собрании Совета Старейшин, когда сказанное зловещим шепотом слово «ведьма» заморозило кровь в жилах Дебби. Майлс вскочил на ноги и бросился на ее защиту.
— Нет никаких оснований, хотя бы для малейшего подозрения насчет того, что мистрисс Уинстон — ведьма!
МИСТРИСС УИНСТОН! АХ, МАЙЛС, МАЙЛС! ПОСЛЕ: «ДОРОГАЯ МОЯ, ЛЮБИМАЯ, ТВОИ ВОЛОСЫ ПРЕКРАСНЕЙ ВСЕГО НА СВЕТЕ!»
— Она не причинила вреда никому и ничему. В худшем случае это следствие болезни. Может быть, это галлюцинация или одержимость.
— ОДЕРЖИМОСТЬ? «ДАЙ МНЕ ТВОИ ГУБЫ, ДЕББИ, ДАЙ МНЕ ТВОИ РУКИ. ДО ВЕСНЫ Я ДОЛЖЕН ДОВОЛЬСТВОВАТЬСЯ И ЭТИМ!»
— Если это болезнь, то она выздоровеет. Если это была галлюцинация, то это пройдет. Если же ее душой завладели демоны, то Господь в ему ведомое время освободит ее от них.
Давайте не будем повторять ошибок людей из соседних колоний, когда в недавнем прошлом они начинали кричать: «Ведьма! Ведьма!» при каждом непонятном или несчастном случае, происходившем у них. С нас достаточно забот о спасении собственной души, и кто мы такие, чтобы присваивать себе право судить, право, принадлежащее Ему, Тому, кто вырвал нас из ночи тирании и привел в эту прекрасную страну. До тех пор, пока мистрисс Уинстон не причиняет никому вреда, я не вижу здесь вопроса, достойного обсуждения Советом.
Прекрасная новая страна! Отличные слова! Но весна для Дебби и Майлса не пришла. Теперь по вечерам вместе с Фэйт Хэтчитт прогуливается он тихими тропками в тени деревьев. И ходят, наверное, даже по той самой тропе, на которой Дебби тогда споткнулась…
— Я споткнулась, — сказала она вслух, неосознанно следуя хорошо накатанному руслу своей часто повторяемой истории. — Я споткнулась о морщину… или складку.
— Ты хочешь сказать — кочку, — почти что продекламировал Эдвард, обмениваясь радостными заговорщицкими взглядами с другими детьми. — Должно быть, ты споткнулась о кочку или корень.
— Нет! — Дебби глядела сквозь них, и они восторженно поеживались. Это была морщина или складка в Порядке Вещей. Просто складка в мире… и во всем, как будто кто — то скомкал клочок бумаги.
Она наморщила лоб, снова вспоминая эту загадку.
— Ты шла навестить Грэнни Гейтонс, — подсказал насмешливым голосом Эдвард.
— Я шла навестить Грэнни Гейтонс, — кивнула Дебби. — Я несла ей немного ежевики, но я споткнулась…
Ее глаза, полные воспоминаний, были большие и темные, и дети вновь ощутили восторженный холодок и поежились. Внезапное появление среди них фигуры взрослого человека заставило их с визгом пуститься врассыпную, но они быстро опомнились и вернулись на место, узнав в фигуре Энсона Леверетти. Городской бродяга стоял, сутулясь, засунув руки в карманы, и пристально глядел на Дебби.
— Я споткнулась, — сказала Дебби, — и все охватила тьма.
— Ты ударилась головой, — прогнусавил Эдвард.
— Нет, — хнычущим голосом ответила Дебби. — Стало темно, и я была нигде. Все было черно, черно, черно, без дна и крыши и ничего вокруг, только чернота, а затем я почувствовала резкий толчок, и во тьме все сразу зажглись большие огни. Миллионы и миллионы, как звезды, только большие и горящие.
Леверетти внезапно вздохнул и хотел было подойти к Дебби поближе, но не стал протискиваться сквозь плотную группу ребятишек.
— И тогда чернота… — подгонял голос Эдварда.
— И тогда чернота сгинула, и я падала, падала и очутилась среди цветов.
— И они были величиной с твою голову, — пропищала Хеппи.
— И они были величиной с мою голову и такие высокие, что доставали мне до плеча. Почва была рыхлой, и я испачкала все платье, — сказала Дебби. — И тогда я увидела леди.
— Почти голую, — прошептал Эдвард со стыдливым удовлетворением.
— Почти голую, — сказала Дебби. — Только здесь полоска материи…
Она коротко провела рукой на уровне груди.
— …и немного побольше здесь.
Рука прошла поперек бедер.
— Она помогла мне подняться, и пальцы ее на кончиках были алые, и она улыбалась губами, красными, как кровь. Она сказала: «Боже, дитя мое! Как это ты очутилась среди моих цветов?»
— Но я ничего не могла ей ответить. Я была напугана, потому что не видела никакого места, откуда я могла бы сюда попасть — вокруг только помятые мною цветы.
— Потом она отвела меня в свой дом.
— Дом! — шепот прошелестел по ватаге, как пламя. — Дом!
— Я смотрела на дом, — Дебби тоже почти шептала, — и я могла видеть сквозь стены.
— Стены! — прошептали дети.
— Стекло, — тяжелый голос Леверетти заставил всех вздрогнуть, и блуждающий взгляд Дебби метнулся к говорящему.
— Но они не были толстыми, полосатыми и мутными, как наши стекла. Они были тонкие, прозрачные и чистые.
— Существует такое стекло, какого вы и не видывали, вы, маленькие провинциалы. Не судите весь мир по одной вашей колонии и по задворкам ваших ферм.
— Да, — вздохнула Дебби, — может быть, это было стекло.
Она пристально посмотрела в несчастное лицо Леверетти и ощутила, как сжалось ее сердце. Он верит?
— Продолжай, Дебби! — маленькая Хеппи нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. — Продолжай. Стены.
— Да, стены, — Дебби снова вошла в наезженную колею рассказа. — Я могла видеть сквозь стены. Леди провела меня внутрь в странную — престранную комнату, полную странных — престранных вещей, и все время говорила про «место» и «маскарад» и «отлично»! Она думала, что я спустилась с холмов, где были другие, как я.
— И она сказала: «Тебе надо умыться» и ввела меня в комнату, где стены были ярких — преярких цветов, а потом провела в комнату поменьше.
По ватаге пробежала дрожь восхищения.
— И стены… — подсказывали дети.
— И стены были гладкие и твердые, и блестящие, как тарелка, и кругом были изображения странных рыб и птиц. И комната тоже была полна странных вещей.
— Тогда леди повернула что — то в стене, и из стены полилась вода и наливалась в странную длинную вещь, вроде корыта, но такую большую, что можно было в нее лечь, и тоже гладкую, твердую, блестящую, как китайские чашки. Вода искрилась и пузырилась, я попробовала ее рукой, и она оказалась горячая.
Зачарованная ребятня с открытыми ртами слушала Дебби.
— Потом она повернула еще что — то и сделала воду прохладней. Она бросила в воду странный порошок, и вода зашипела и запенилась, и покрылась миллионами ароматных пузырьков, и в каждом была радуга.
— И все время она говорила, как странно быть чужаком в Забыла — Как — Называется, что каждый день у нее какие — то новые сюрпризы, но что я — самый удивительный из них.
— Потом она сказала: «Давай забирайся и избавься от грязи. Я поищу тебе что — нибудь надеть, пока не почистим твою одежду».
— Я искупалась, как — будто в теплом облаке, но вокруг плеч была прохлада, и я вытерлась полотенцем такой же длины, как я сама, и толстым, как одеяло. Потом леди принесла мне одежду — всю из золота и шелка — она была мне велика — и забрала мои грязные вещи в другую комнату. Она открыла маленькую дверцу в стене и бросила туда мою одежду, вещь за вещью, и смеялась, и спрашивала: «Настоящие, подлинные, неужели они подлинные?»
— Она сказала «Хочешь есть?», и я набралась смелости и сказала «Да». И она взяла какую — то веревку и воткнула в стену, и взяла два ломтика хлеба, белого и мягкого, как снег, и положила их в выемки в блестящей коробке. Я почуяла запах гренок, и вдруг хлеб выпрыгнул из коробки сам, и он был коричневый и хрустящий, и горячий. Но там не было ни огня, ни пламени.
Леверетти и детишки ждали в сосредоточенном молчании, пока Дебби облизала пересохшие губы и с трудом проглотила слюну.
— После того, как я поела тосты и джема и запила все холодным, как лед, молоком, которое леди достала из — за холодной белой дверцы в стене, она извлекла из другой дверки мою одежду и все время говорила, говорила, говорила. А одежда моя была чистая и сухая. Потом она взяла еще одну веревку и воткнула ее в стену, и странная, плоская, железная штука стала горячей, и она разгладила мою одежду, и ей даже не надо было ставить эту железную штуку на огонь, чтобы она разогревалась.
Когда я натягивала одежду на себя, зазвонил колокольчик, и он звонил и звонил, пока леди не подняла что — то со стола. И она стала говорить, как будто перед ней был еще кто — то… Я испугалась, и холодный пот потек по моему лицу.
Леди сказала: «Тебе жарко?» и нажала что — то на стене. Послышался шум, и из стены в комнату стал дуть холодный ветер. Она нажала еще одну маленькую штучку, и с потолка полился свет! Глаза Дебби были испуганные и дикие — она снова созерцала все эти восхитительные чудеса, которые некогда ошеломили ее.
— Она взяла в губы что — то длинное и белое, и из ее руки выпрыгнуло пламя, и вокруг ее лица стал виться дымок. И она подошла к другой стене и что — то подвинула, и комнату заполнила музыка!
Дебби прижимала крепко сжатые кулачки к груди.
— И на этой же стене стала двигаться и петь леди!
Она уже почти шептала.
— Совсем крошечная леди, не больше моей руки, и она двигалась на стене — на стене!
— Дурочка, дурочка Дебби, — прошептала Хеппи. Остальные дети окатили ее гневными взглядами. Эта не вовремя поданная реплика могла лишить их конца истории. Но, по счастью, Дебби была погружена в воспоминания.
— Я страшно испугалась. Я побежала. Я выбежала из дома и побежала дальше, к цветам. Я слышала, как леди зовет меня и как громко поют маленькие человечки. Я побежала по своим следам среди цветов, и я опять споткнулась…
— О корень, — Эдвард ухмыльнулся остальным детям.
— О складку, — настаивала Дебби.
— О камень, — дразнился Эдвард.
— О морщину! — голос Дебби был придушенным от злости.
На секунду все затихли. Затем Хеппи принялась напевать:
— Дурочка Дебби! Дурочка Дебби!
Дебби безнадежно, отчаянно завизжала и злобно хлестнула Эдварда ладонью по щеке.
— Вы мне не верите! Вы обещали, что будете мне верить! Вы обещали!
Она тузила съежившегося, парализованного страхом мальчика обеими руками. Другие дети, застывшие в растерянности от такой неожиданной концовки их забавы, в страхе цеплялись друг за друга. Малышка Хрипли ревела, уткнувшись в юбку старшей сестры.
Дебби вцепилась Эдварду в волосы, рывком задрала его голову и отвешивала ему оплеухи. Ее лицо было искажено, глаза сверкали.
— Ты лжец! Лжец!
Леверетти растолкал ребятишек и схватил Дебби за руку.
— Прекрати! — резко сказал он. — Отпусти его!
Но ему пришлось разгибать ее пальцы один за другим, чтобы высвободить волосы Эдварда из мертвой хватки.
Дебби тогда набросилась на него самого, молотя кулачками в его широкую грудь, испуская резкий, прерывистый визг, от которого стыла кровь в жилах и от которого, казалось, должны были порваться ее голосовые связки, Леверетти схватил ее за руки и мотнул головой в сторону застывших неподвижно детей.
— Убирайтесь! — сказал он. — И чтобы это больше не повторялось! Понятно? Если хоть одно слово про то, что здесь случилось, дойдет до старейшин, то я на каждого из вас посмотрю дурным взглядом и наведу порчу. А теперь убирайтесь!
Перепуганные дети, спотыкаясь, попятились назад, затем внезапно развернулись и бросились в заросли кустарника, растущего по сторонам тропы. Громкий плач Хеппи выдавал их маршрут в зарослях.
Леверетти отстранил Дебби от себя, спокойно поглядел в ее распухшее от слез, искаженное лицо. Затем коротко хлестнул ее по щеке. Она перестала плакать и, всхлипывая, обмякла. Она упала бы, но Леверетти вовремя ее подхватил. Он усадил ее на ствол поваленного дерева и сам уселся рядом. Он терпеливо ждал, пока она увлажняла его рубашку слезами, до тех пор, пока ее всхлипывания не прекратились и не перешли в прерывистые вздохи.
— Они мне не поверили, — жаловалась она, глотая слезы.
— Естественно, — ответил Леверетти, — и никогда не поверят. Очень глупо с твоей стороны на это надеяться.
Она негодующе дернулась.
— Но ведь это правда. Это случилось в самом деле. Я видела…
Новые потоки слез заструились по ее щекам.
— Возможно, — сказал Леверетти.
Дебби уставилась на него.
— Ты мне веришь?
— Ну, скажем вернее, я не отрицаю того, что это может оказаться правдой, — ответил Леверетти.
— Но ведь никто… даже Майлс…
Она была слегка обеспокоена тем, что на этот раз, когда она произнесла это имя, ее сердце не сжалось, вообще никак не отреагировало. Она закончила почти раздраженно:
— Даже Майлс мне не поверил.
— Тогда зачем быть такой упрямой и продолжать трепаться направо и налево?
Щеки Дебби порозовели. Она сказала обиженно:
— Они все время мне не верили. Говорили, что я врунишка. Но это правда. До последнего слова — все правда. Они должны были мне поверить!
Ее голос дрогнул, и глаза снова наполнились слезами.
— А теперь я стала изгоем. Меня уже не считают в общине своей.
Она уткнулась лицом в ладони.
— Даже если я перестану рассказывать об этом, то отношение ко мне уже не изменится. До тех пор, по крайней мере, пока они мне не поверят.
— А они никогда не поверят.
Голос Леверетти ничего не выражал. Некоторое время оба молчали.
— Что ты знаешь обо мне? — внезапно спросил он.
Дебби уныло поглядела на него. Рукой она теребила спутанные волосы надо лбом.
— Только то, что ты три года отсутствовал и вернулся переменившимся.
Леверетти коротко рассмеялся.
— Они меня теперь тоже не любят. Они были снисходительны ко мне, когда я был веселым, беззаботным шалопаем, а теперь говорят, что мои глаза околдованы. Это так. Я тоже теперь не свой для них. Сдается, мистрисс Уинстон, мы с вами сидим в одной дырявой лодке!
Он поддразнил ее слабой улыбкой.
— Вот что мы получили за то, что не смотрели под ноги…
— Мы? — Дебби подняла к нему взволнованное лицо.
— Я споткнулся, — сказал Леверетти.
— О складку, — прошептала Дебби, — и стены…
— Нет… никаких стен, — сказал Леверетти. — Я так и не перешел на ту сторону, сквозь мглу с пылающими звездами. Я был там около трех лет, как мне потом сказали. Но годы — глупая мерка для того, чтобы мерить время там, где ничего не происходит. Я висел там во мраке, глядя на сверкающие звезды и то впадал в безумие, то выходил из него — то в ад, то обратно. Моя душа и я беседовали друг с другом и созерцали жизнь, смерть, вечность. Теперь ты не удивляешься, что я переменился и что мои глаза околдованы?
— А как же ты вернулся? — прошептала Дебби.
— Ты меня вернула, — ответил Леверетти. — Когда споткнулась и прошла сквозь это в первый раз.
— Сквозь складку, — пробубнила Дебби.
— Сквозь складку, — повторил Леверетти. — Это высвободило меня, и я вернулся — телесно. Но душой я уже был здесь чужим.
— И я тоже, — сказала Дебби.
Они поглядели друг на друга проникновенно и долго, их руки соприкоснулись и сжали друг друга. Дебби ощутила в сердце теплое чувство радости и понимания, на лице Леверетти разгладились горестные складки.
— А нельзя ли нам еще раз пройти сквозь это и уйти куда — нибудь отсюда? — спросила Дебби.
— Нет, — ответил Леверетти. — Складка исчезла. Я как раз иду оттуда, с того места. Или складка то появляется, то исчезает, или же Нечто отыскало ее и разгладило. Нам надо найти место для себя здесь… или, если ты предпочитаешь, в другой колонии.
Его рука успокаивающе покоилась на ее руке.
— Но где была я? — спросила Дебби. — Где был тот дом и те стены?
— Может быть, Здесь, но в другом Когда, — ответил Леверетти. — А может, другое Где, но в этом Теперь. Как бы там ни было…
— Я была там, — сказала Дебби, — и ты мне веришь!
— Ты была там, — кивнул Леверетти, — и я верю тебе.
Роберт Шекли Жертва из космоса
Хэдвелл пристально смотрел на планету. Радостная дрожь пробежала по его телу. Это был прекрасный мир зеленых полей, красных гор и беспокойных серо — голубых полей. Приборы быстро собрали необходимую информацию и доложили, что планета пригодна для жизни человека.
Хэдвелл вывел корабль на орбиту и открыл свою записную книжку.
Он был писателем, автором книг «Белые тени астероида Белта», «Сага глубокого космоса», «Записки межпланетного бродяги» и «Терира — планета загадок!»
Он записал в свой блокнот: «Новая планета, манящая и загадочная, находится прямо передо мной. Она бросает вызов моему воображению. Что я найду там? Я, звездный скиталец. Какие странные загадки ждут меня под зеленым покровом? Есть ли там опасности? Найдется ли там тихое место для утомленного читателя?»
Ричард Хэдвелл был худым, бледным, рыжеволосым молодым человеком высокого роста. От отца он получил в наследство порядочное состояние и приобрел Космическую Шхуну класса Дубль — Си. На этом стареньком лайнере он путешествовал последние шесть лет и писал восторженные книги о тех местах, где побывал. Но его восторг, в основном, был притворный. Эти планеты были не очень привлекательны.
Хэдвелл заметил, что все туземцы — неимоверно глупые, уродливые грязные дикари, их пища — невыносима, а о каких — либо манерах не могло быть и речи. Но, несмотря на это, Хэдвелл писал романтические произведения и надеялся их когда — нибудь напечатать.
Планета была небольшая и красивая. Крупных городов на ней не было. Обычно на таких планетах Ричард жил в маленьких деревеньках с домами, крытыми соломой.
«Может быть, я найду их здесь», — сказал Хэдвелл сам себе, когда корабль начал спускаться.
Рано утром Катага и его дочь, Мел, перешли через мост и отправились к Песчаной Горе, чтобы собрать с деревьев цветы. Нигде на Игати не было таких больших цветов, как на Песчаной Горе. И это неудивительно, ведь гора была символом Тэнгукэри, улыбающегося бога.
Позже, днем, они встретили Брога, довольно скучного, погруженного внутрь себя юношу.
Мел чувствовала, будто что — то очень важное должно произойти. Она работала, как во сне, медленно и мечтательно двигаясь. Ее волосы развевались на ветру. Все предметы казались ей наполненными тайным смыслом. Она внимательно посмотрела на деревню, маленькую группу хижин вдоль реки, и с восхищением обратила свой взор вперед, на Башню, где происходили все игатианские свадьбы, и дальше — туда, где раскинулось море.
Высокая и стройная, она была самой красивой девушкой на Игати; даже старый священник был с этим согласен. Она желала быть в центре драматических событий. Однако дни в деревне проходили за днями, а она жила, собирая цветки под жаркими лучами двух солнц. И это казалось несправедливым.
Ее отец работал энергично. Он знал, что скоро эти цветки будут бродить в бочках. Лэд, священник, произнесет душеспасительную речь, и когда все эти формальности будут позади, вся деревня, включая собак, сбежится на попойку.
Эти мысли подгоняли его работу. Кроме того, Катага разрабатывал хитроумный план, чтобы не потерять свой престиж.
Брог выпрямился, вытер лицо концом своего пояса и поглядел на небо, желая найти там признаки дождя.
— Ой! — воскликнул он.
Катага и Мел взглянули вверх.
— Там! — завопил Брог. — Там, там!
Высоко над ними медленно опускалось серебристое пятнышко, окруженное красными и зелеными струями огня. Оно увеличивалось в размерах и скоро превратилось в большой шар.
— Пророчество! — благоговейно прошептал Катага. — Сейчас, после стольких веков ожидания!
— Побежали, расскажем в деревне! — закричала Мел.
— Подожди, — сказал Брог и ударил ногой о землю. — Я увидел это первым, поняла?
— Конечно, ты первый, — нетерпеливо воскликнула Мел.
— И так как я увидел это первым, — закончил Брог, — я сам принесу эту новость в деревню.
Брог хотел того, о чем мечтали все люди на Игати. Но называть желаемое своим именем считалось непристойным. Несмотря на это, Мел и ее отец его поняли.
— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил Катага у Мел.
— Я думаю, что он заслуживает этого, — ответила та.
Брог потер руки.
— Может быть, ты хочешь, Мел? Может, ты это сделаешь сама?
— Нет, — сказала Мел. — Об этих вещах надо рассказать священнику.
— Пожалуйста! — воскликнул Брог. — Лэд может сказать, что я еще не достоин. Пожалуйста, Катага! Сделай это сам!
Катага понял, что его дочь будет стоять на своем, и вздохнул.
— Извини, Брог. Если бы это было только между нами… Но Мел очень щепетильна в этих вопросах. Пусть решает священник.
Брог кивнул в полном отчаянии. Сфера снижалась, она садилась недалеко от деревни. Три игатианина подхватили свои мешки и пошли домой.
Они дошли до моста, который пролегал над беснующейся речкой. Сначала переправился Брог, потом Мел. Катага достал нож, который был заткнут у него за пояс.
Когда он достал нож, Мел и Брог не заметили этого. Они были заняты тем, что старались сохранить равновесие на раскачивающемся и уходящем из — под ног сооружении.
Мост был сделан из виноградных лоз, и когда Катага проходил его середину, он схватил рукой основную лозу, на которой держалась вся конструкция. В одно мгновение он нашел место, которое наметил несколько дней назад. Он быстро полоснул по нему ножом. Еще два — три удара — и лоза лопнет под тяжестью человеческого тела. Но на сегодня этого достаточно. Довольный собой, Катага спрятал нож и поспешил за Мел и Брогом.
Когда по деревне прошел слух о пришельце, вся она преобразилась. Мужчины и женщины не могли говорить ни о чем кроме этого события, импровизированные танцы начались перед Гробницей Инструментов.
Но когда старый священник, хромая, вышел из Храма Тэнгукэри, они прекратились.
Лэд, священник, был долговязым, истощенным, старым человеком. После многих лет службы его лицо стало похоже на улыбку бога, которому он служил. На его лысой голове красовалась лента с перьями, а в руке он держал тяжелую булаву.
Люди столпились перед ним. Брог стоял около священника, потирая руки.
— Мой народ, — начал Лэд. — Сбылось старое игатианское пророчество. Огромная блестящая сфера спустилась с небес, как и было предсказано. Внутри сферы должно быть существо, похожее на нас, и оно будет посланцем Тэнгукэри.
Люди одобрительно закивали головами. Лица всех выражали восхищение.
— Посланец свершит великие дела. Он свершит такие поступки, о которых мы доныне и не подозревали. И когда он закончит работу и решит отдохнуть, он получит заслуженную награду. Голос Лэда перешел в шепот. — Награда будет тем, о чем мечтают и молятся все люди на Игати. Это будет последний подарок, который Тэнгукэри отдаст тому, кто принесет успокоение ему и всей деревне.
Священник обернулся к Брогу.
— Ты, Брог, — сказал он, — первый, кто заметил пришествие Посланца. Ты принес радостную весть в деревню. — Лэд развел руки в объятия. — Друзья! Брог достоин награды!
Большинство с ним согласилось. Только Васси, богатый купец, нахмурился.
— Это несправедливо, — сказал он. — Мы трудились для этого всю жизнь и делали богатые подарки храму. Брог недостаточно усердно трудился для того, чтобы получить награду. Кроме того, он родился в бедной семье.
— Это точно, — согласился священник, а Брог тяжело вздохнул. — Но подарки Тэнгукэри предназначены не только для богатых. Их может получить беднейший гражданин Игати. Если Брог не будет награжден, то могут ли надеяться на награду остальные?
Люди согласно зашумели, и глаза Брога наполнились благодарностью.
— Стань на колени, Брог, — сказал священник. Его лицо излучало доброту и любовь.
Брог стал на колени. Жители деревни затаили дыхание.
Лэд поднял свою тяжелую дубину и изо всех сил ударил Брога по голове. Брог упал, скрючился и испустил дух. На его лице застыло приятное выражение блаженства.
— Как это прекрасно! — завистливо прошептал Катага.
Мел дотронулась до его руки.
— Не беспокойся, папа. Когда — нибудь и ты получишь свою награду.
— Надеюсь. — Ответил Катага. — Но как я могу надеяться? Вспомни Рия. Этот старик отдал все силы ради насильственной смерти. ЛЮБОЙ насильственной смерти. И что же? Он умер! Так какая же смерть ждет меня?
— Ну, всегда бывают два — три исключения.
— Я могу назвать еще дюжину, — сказал Катага.
— Постарайся не думать об этом, папа, — попросила Мел. — Я знаю, что ты умрешь прекрасно, как Брог.
— Да, да… Но если ты так думаешь, то Брог умер слишком просто, — глаза его засветились, — Я хочу чего — то действительно большого, чего — то болезненного, сложного и прекрасного, как божий посланец.
Мел оглянулась.
— Это выше твоих сил, папа.
— Это правда, — согласился Катага. — О да, однажды… — он улыбнулся сам себе.
Действительно, однажды один интеллигентный и смелый человек взял дело в свои руки и подготовил свою собственную смерть, вместо того, чтобы кротко ждать, пока священник не успокоит уставший мозг. Называйте это ересью, или как — нибудь еще, но что — то, спрятанное глубоко внутри, говорило Катаге, что человек имеет право умереть так приятно и своеобразно, как он хочет.
Мысль о наполовину перерезанной лозе принесла Катаге удовлетворение. Какая радость, что он не умеет плавать!
— Пойдем, — сказала Мел, — пригласим посланца.
Они последовали за остальными к равнине, где приземлилась сфера.
Ричард Хэдвелл откинулся на спинку своего мягкого пилотского кресла и вытер пот со лба. Последние туземцы уже покинули корабль, но Ричард слышал, как они поют и смеются, возвращаясь в деревню, которую уже накрыли вечерние сумерки. Пилотская кабина была полна запахов меда, цветов и вина.
Хэдвелл улыбнулся, что — то вспомнив, и взял записную книжку. Выбрав ручку, он написал:
«Как хорошо на Игати, планете великолепных гор и беснующихся горных рек, огромных пляжей, покрытых черным песком, зеленеющих джунглей и огромных цветочных деревьев в пышных лесах.»
«Неплохо», — подумал про себя Хэдвелл. Он поджал губы и продолжил:
Люди здесь принадлежат к миловидной гуманоидной расе с желтовато — коричневым цветом кожи, приятным для созерцания. Они встретили меня цветами и танцами. Они пели много песен, выражая свою радость. Я никогда не слышал ранее такого чудного языка. Скоро я чувствовал себя как дома. Они добрые люди с хорошим чувством юмора, вежливые и смелые. Живут они в согласии с природой. Какой это прекрасный урок для Цивилизованного Человечества.
Сердце так и тянется к ним и к Тэнгукэри, их главному божеству. Есть маленькая надежда, что Цивилизованное Человечество, со своими орудиями убийства и уничтожения, не придет сюда чтобы стереть с лица Игати эту чудесную цивилизацию.
Хэдвелл выбрал самое большое перо и написал:
ЗДЕСЬ ЕСТЬ ДЕВУШКА ПО ИМЕНИ МЕЛ…
Со вздохом отложив перо, он взял прежнее и, зачеркнув написанное, продолжил:
Черноволосая девушка по имени Мел, вне всякого сомнения красавица, подошла ко мне и заглянула в душу своими глубокими глазами.
Он подумал и снова зачеркнул фразу. Нахмурившись, он перебрал в голове несколько вариантов:
… Ее прозрачные коричневые глаза обещали множество приятных минут…
… Ее маленький ротик немного дрожал, когда я…
… Ее маленькая ручка на мгновение легла на мою ладонь…
Он скомкал лист. Пять месяцев безделья сказывались сейчас на его работе. Поэтому он решил вернуться сначала к главной статье, а Мел оставить на потом. Он написал:
Есть множество вариантов, как сочувственный наблюдатель может помочь этим людям. Но так велико искушение НЕ ДЕЛАТЬ НИЧЕГО, потому что велик страх повредить их культуру. Однако их культура достаточно высока и сильна. Постороннее вмешательство не причинит ей ничего, кроме вреда. Это я говорю совершенно точно.
Он захлопнул книжку и спрятал свои ручки.
На следующий день Хэдвелл принялся за дело. Он увидел, что многие игатиане страдают от эпидемий малярии, которую переносили москиты. Благодаря разумному сочетанию лекарств он смог остановить развитие болезни в большинстве случаев. Затем он группа поселян очистила под его руководством водоемы со стоячей водой, где размножались москиты.
Когда он вернулся к своей лечебной работе, ему стала помогать Мел.
Красивая игатианка быстро освоила навыки медсестры, и Хэдвелл нашел, что ее помощь неоценима.
Вскоре все тяжелые болезни в деревне были вылечены. Поэтому Хэдвелл начал проводить свое время в солнечном леске неподалеку от селения. Там он отдыхал и работал над своей книгой.
Тем временем Лэд собрал селян чтобы решить, как быть дальше с Хэдвеллом.
— Друзья, — сказал старый священник, — наш друг Хэдвелл сделал много хорошего для нас. Он поправил наше здоровье, поэтому он достоин подарка Тэнгукэри. Сейчас Хэдвелл устал и думает, лежа на солнышке, как бы еще помочь нам. Сейчас он ждет награды, за которой пришел.
— Это невозможно, — сказал Васси. — Чтобы посланец получал награду? Я думаю, священник много на себя берет…
— Почему ты такой жадный? — спросил Жул, ученик священника. — Неужели посланец Тэнгукэри не достоин награды насильственной смерти? Хэдвелл достоин больше кого бы то ни было! Намного больше!
— Ты прав, — неохотно согласился Васси. — В таком случае, я думаю, мы заткнем ему под ноготь ядовитую иглу.
— Может быть, это достаточно для купца, — съязвил Тгара, каменотес, — но не для Хэдвелла. Он достоин смерти вождя! Я думаю, что мы его свяжем и разведем у него под ногами маленький костер.
— Подожди, — сказал Лэд, — посланец заслужил Смерть Знатока. Привяжем его к большому муравейнику, и муравьи перегрызут ему шею.
Раздались возгласы одобрения. Тгара сказал:
— И пока он будет жить, все жители деревни будут бить в старинные священные барабаны.
— И для него будут устроены танцы, — сказал Васси.
— И великолепная попойка, — добавил Катага.
Все согласились, что это будет приятная смерть. Поскольку были обсуждены последние детали, народ начал расходиться. Все хижины, кроме Гробницы Инструментов, стали украшаться цветами. Женщины смеялись и пели, готовясь к смертельному пиру.
Только Мел была несчастна. С опущенной головой она шла через деревню, на холмы к Хэдвеллу.
Хэдвелл разделся до пояса и нежился под лучами двух солнц.
— Привет, Мел, — сказал он. — Я слышал барабаны. Что — нибудь случилось?
— Скоро будет праздник, — ответила Мел, присаживаясь около него.
— Это хорошо. Можно, я поприсутствую? Мел медленно кивнула.
Ее сердце таяло при виде такой уверенности. Посланец бога имел правильное представление о древних традициях, которые гласили, что человек не властен сам распоряжаться своей смертью. Люди в то время были еще не в состоянии пересмотреть их. Но, конечно, посланец Тэнгукэри разбирался в этом лучше.
— Когда праздник начнется?
— Через час, — сказала Мел. Она прилегла рядом с Хэдвеллом. На душе лежала какая — то тяжесть. Она даже не представляла почему. Беспокойный взгляд осматривал чужую одежду, его рыжие волосы.
— Это хорошо, — промолвил Хэдвелл. — Да, это неплохо…
Слова замерли на губах.
Из — под приспущенных век он глядел на красивую игатианку и любовался тонкой линией ее плеч, ее длинными темными волосами. В волнении он вырвал пучок травы.
— Мел, — сказал он, — Я…
Он замолчал. Внезапно она кинулась в его объятия. — О, Мел! — Хэдвелл! — заплакала она и прижалась к нему. В следующее мгновение она снова сидела возле него и беспокойно смотрела в его глаза.
— Что случилось? — удивленно спросил Хэдвелл.
— Хэдвелл, есть ли еще что — нибудь, что ты можешь сделать для нашей деревни? Что — нибудь! Мы высоко ценим твою помощь!
— Конечно, — ответил Хэдвелл. — Но сначала, пожалуй, я немного отдохну.
— Нет! Пожалуйста! — Мел умоляюще посмотрела на него. Помнишь, ты хотел заняться ирригацией? Ты можешь приступить к ней сразу, сейчас же?
— Ну, если ты очень хочешь, — недоуменно начал Хэдвелл, хотя…
— О, милый! — она вскочила на ноги. Хэдвелл потянулся за ней, но она отскочила подальше.
— Сейчас нет времени! Я должна спешить обратно и рассказать об этом в деревне!
И она побежала от него, а Хэдвелл остался гадать о странном поведении этих игатиан и, в частности, игатианок.
Мел прибежала обратно в деревню и нашла священника в Храме. Ее рассказ о новых планах божьего посланца был быстр и сбивчив.
Старый священник пожал плечами.
— Тогда церемония должна быть отложена. Но скажи мне, дочь моя, почему тебя это так волнует?
Мел смутилась и не ответила.
Священник улыбнулся. Но затем его лицо снова стало строгим.
— Я понял, но послушай меня, дочь моя. Не противопоставляй свою любовь желаниям Тэнгукэри и старинным обычаям деревни.
— Конечно! — откликнулась Мел. — Просто я думала, что Смерть Знатока не совсем подходит для Хэдвелла. Он заслуживает большего. Он заслуживает Максимум!
— Ни один человек не заслуживал Максимум уже шестьсот лет, — задумчиво ответил священник. — Никто со времен героя и полубога В'Ктата, спасшего Игати от ужасных Хуэлвских Чудовищ.
— Но Хэдвелл достоин его! — закричала Мел, — Дай ему время, не мешай ему! Он докажет это!
— Может быть, — согласился священник. — Это было бы великолепно для нашей деревни… Но представь, Мел! Это может отнять у него всю жизнь!
— Но лучше все — таки дать ему шанс, — попросила Мел.
Старый священник сжал в руке свою дубину и задумался.
— Может быть, ты и права, — сказал он медленно. — Да, пожалуй, ты права. Внезапно он вскочил и уставился на нее. Но скажи мне правду, Мел. Ты действительно хочешь подарить ему Максимальную Смерть? Или ты просто хочешь сохранить его для себя?
— Он должен получить ту смерть, которую он заслужил, — тихо молвила Мел. Но она не смогла взглянуть в глаза священнику.
— Я удивляюсь, — сказал старик. — Я удивляюсь, что у тебя за сердце. Я думал, оно противится всякой ереси. Ведь ты свято чтила наши обычаи.
Мел хотела ответить, но ей помешал купец Васси, который в это время вбежал в Храм.
— Идемте скорее! — закричал он. — Фермер Иглай! ОН НАРУШИЛ ТАБУ!!!
Толстый веселый фермер умер страшной смертью. Он совершал свой обычный рейс от дома к центру деревни и проходил под старым колючим деревом. Без всякой на то причины дерево упало прямо на него. Колючки пронзили его насквозь во многих местах. Но он умер с улыбкой на устах.
Священник оглядел толпу, собравшуюся у тела. Несколько человек еле сдерживали улыбки. Лэд обошел вокруг ствола и оглядел его. Там было несколько следов, оставленных пилой. Они охватывали ствол со всех сторон и были прикрыты смолой. Священник обернулся к толпе.
— Подходил ли Иглай к дереву раньше? — спросил он.
— Конечно, — ответил один фермер. — Он обычно завтракал в тени этого дерева.
Теперь все улыбались в открытую, выказывая этим удовольствие при виде успехов Иглая. Отовсюду неслись фразы:
— Я все время удивлялся, почему он завтракает именно тут.
— Он никогда не делил ни с кем стол, ссылаясь на то, что любит одиночество.
— Ха — ха!
— Он, должно быть, все время пилил.
— Целыми месяцами. Но все — таки добился своего.
— Довольно умно с его стороны.
— Он был простым фермером, и никто не назовет его святым, но он умер прекрасной насильственной смертью, которую сам же и подготовил.
— Послушайте меня, люди! — закричал Лэд. — Иглай совершил святотатство! Только священник может даровать смерть!
— Что могут сделать священники, сидя в своих храмах, проворчал кто — то.
— Нет, это все — таки святотатство, — выкрикнул кто — то из толпы. — Иглай умер хорошей смертью. Это несправедливо.
Старый священник с досадой обернулся. Он ничего не мог поделать. Если бы он вовремя заметил Иглая, он бы принял меры. Иглай бы умер другой смертью. Он бы скончался у себя в постели «от старости». Но сейчас уже поздно было об этом думать. Фермер умер, и сейчас, наверное, уже шел по дороге к Рокечангу. Провожать фермера в последний путь было не обязательно, и Лэд обратился к толпе:
— Видел ли кто — нибудь, как он пилил дерево?
Если кто и видел это, то все — таки не признался. На этом все и закончилось. Жизнь на Игати считалась тяжким бременем для людей.
Через неделю Хэдвелл писал в своем дневнике:
Наверное, нигде нет такого народа, как игатиане. Я живу с ними, ем и пью с ними и смотрю на их обычаи и традиции. Я знаю и понимаю их. Они так удивительны, что об этом стоит поговорить.
ИГАТИАНЦЫ НЕ ЗНАЮТ, ЧТО ТАКОЕ ВОЙНА!!! Представьте это себе, Цивилизованные Люди! Никогда в их летописях и устных преданиях не упоминается о войнах. Они даже не могут представить себе их! И это чистая правда. Я старался описать войну Катаге, отцу прекрасной Мел. Тот развел руками и спросил: «Война — это когда несколько человек убивают других?»
Я ответил, что это только часть войны, и что на войне тысячи людей убивают себе подобных.
— Тогда, — удивился Катага, — в одно и то же время одинаково умирают тысячи людей?
— Правильно, — ответил я.
Он долго думал над этим, а потом повернулся ко мне и сказал:
— Это нехорошо, когда много людей умирают одинаково в одно и то же время. Это не удовлетворит их. Каждый человек должен умирать своей особенной индивидуальной смертью.
Осознай, Цивилизованное Человечество, эту простодушную реплику. И пойми горькую правду, которая скрывается за этими наивными словами. Правду, которую должны понять все.
Более того, эти люди не ссорятся между собой, не знают кровавых междоусобиц, никогда не совершают преступлений и убийств.
Вот вывод, к которому я пришел: они не знают насильственной смерти, за исключением, конечно, несчастных случаев. К сожалению, они случаются слишком часто, но это не из — за дьявольской натуры человека, а по вине природы. Несчастный случай не остается незамеченным. Он часто предотвращается Лэдом, здешним священником, с которым я подружился.
Это прекрасный человек.
А теперь я перейду к самой удивительной новости.
Хэдвелл улыбнулся, на мгновение задумался, а затем снова вернулся к своим записям. Мел согласилась стать моей женой!
Как только я захочу, начнется свадьба. Уже все готово для этого. Я считаю себя самым счастливым человеком, а Мел — самой красивой девушкой во Вселенной. И самой необычной.
Она очень сознательная, может быть, даже немного больше, чем надо. Она просила меня помогать деревне, и я стараюсь, как могу. Я уже многое сделал. Я переделал их ирригационную систему, собрал несколько урожаев, научил их обрабатывать металл и сделал много — много других полезных дел. Но она требует от меня еще и еще.
Я сказал ей, что я тоже имею право на отдых. Я жажду долгого приятного медового месяца с этой девушкой, а затем год или около того собираюсь отдохнуть, прежде чем продолжать работу. За это время я закончу мою книгу.
Мел не понимает меня. Она старается убедить меня в том, что я ДОЛЖЕН закончить работу. Также она все время говорит о какой — то церемонии с названием «Максимум», если я правильно перевел.
Но мне кажется, что я сделал достаточно, и я не хочу больше работать без перерыва.
Этот «Максимум» должен начаться как только мы поженимся. Я думаю, что это какая — то награда, которую люди хотят дать мне за работу. Я постараюсь обязательно получить ее.
Это, должно быть, очень интересная штука.
В день свадьбы вся деревня под руководством Лэда отправилась к Башне, где игрались все игатианские свадьбы. По случаю праздника мужчины одели головные уборы из перьев, а женщины понавешали на себя ожерелья из ракушек, янтаря и цветных камушков. Четыре здоровых крестьянина в центре процессии тащили на себе странного вида аппараты. Хэдвелл видел только их блеск и решил, что это обязательные принадлежности свадебной церемонии.
Когда они переходили мост, Катага бросил взгляд на подрубленную лозу.
Башней оказался огромный выступ черной скалы, одна сторона которой выдавалась далеко в море. Хэдвелл и Мел стали возле нее, лицом к священнику. Все замерли, когда Лэд поднял руку.
— О, Великий Тэнгукэри! — прокричал священник. — Благослови посланника своего, Хэдвелла, который спустился к нам с неба в сияющей колеснице и сделал для Игати столько, сколько не делал для нее до этого ни один человек. И благослови дочь твою, Мел. Научи ее почитать память мужа и уважать честь своего рода, о Великий Тэнгукэри!
Во время этой речи священник печально глядел на Мел, а она — на него.
— Нарекаю вас, — сказал Лэд, — мужем и женой.
Хэдвелл подхватил новобрачную в объятия и поцеловал ее. Катага хитро улыбнулся.
— А теперь, — промолвил священник возвышенным тоном, — я хочу сообщить тебе хорошую новость, Хэдвелл. Великую новость.
— О? — сказал Хэдвелл в предвкушении приятного.
— Мы наградим тебя. И наградим по заслугам — по Максимуму.
— Не стоит благодарности, — сказал Хэдвелл.
Лэд подал знак рукой. Из толпы вышли те четверо, неся на спине какой — то предмет, который Хэдвелл видел раньше. Теперь он рассмотрел, что это была похожая на большую кровать платформа, сделанная из древнего черного дерева. Вся поверхность была покрыта какими — то иглами, крючками, острыми шипами терновника и колючими панцирями ракушек. Там же были и другие предметы, назначения которых Хэдвелл не понимал.
— Никогда за шестьсот лет, — сказал священник, — этот станок не доставался из Гробницы Инструментов. Никогда, со времен В'Ктата, героя — бога, спасшего игатиан от уничтожения. Но он будет применен для тебя, Хэдвелл!
— Я не достоин, — промолвил Хэдвелл, начиная подозревать неладное.
Толпа неодобрительно зашумела.
— Поверь мне, — ласково сказал Лэд, — Ты достоин. Ты принимаешь Максимум, Хэдвелл?
Хэдвелл растерянно глянул на Мел. Но он не смог прочитать никакого ответа на ее красивом лице. Он глянул на священника. Его лицо было бесстрастно. Люди вокруг как будто вымерли. Хэдвелл перевел взгляд на станок. Его вид явно не понравился ему. Вдруг в голову пришла страшная догадка.
Этот станок, вероятно, использовался раньше для казни. Все эти иглы и крючки… Но для чего были остальные предметы? С трудом Хэдвелл смог придумать их назначение. Перед ним стояли игатиане, а сзади нависла скала. Хэдвелл снова взглянул на Мел.
Любовь и колебание на ее лице были явны. Глянув на поселян, он заметил, что они доброжелательно настроены. О чем он беспокоился? Они не сделают ему ничего плохого, после того как он сделал столько сделал для деревни.
Станок наверняка носит символическое значение.
— Я принимаю Максимум, — обратился Хэдвелл к священнику.
Жители деревни возликовали. Их радостный рев потряс башню. Они плясали вокруг него, смеялись и пожимали руку.
— Церемония начнется сегодня, — прокричал священник, — в деревне. Перед статуей Тэнгукэри.
Тут же все пошли за священником обратно в деревню. Хэдвелл и его нареченная теперь были в центре.
Вскоре они пересекли мост. Хэдвелл заметил, что какой — то человек идет медленнее других, но не обратил на это внимания. Впереди была деревня и алтарь Тэнгукэри. Священник заспешил к нему.
Вдруг сзади послышался пронзительный вопль. Все повернулись и помчались к мосту.
Катага, отец Мел, отстал от процессии. Когда он достиг середины моста, того места, где подрезал лозу, то срезал ее до конца, а затем принялся за вторую. Мост не выдержал, и Катага упал в реку.
Хэдвелл с ужасом смотрел на это. Он мог поклясться, что Катага, падая вниз, в пенящиеся буруны, улыбался.
Это была ужасная смерть.
— Он умеет плавать? — спросил Хэдвелл.
— Нет, — ответила девушка. — Он отказался учиться…
Белая пенящаяся вода пугала Хэдвелла больше всего на свете, но отец его жены был в опасности. Надо было действовать. Он нырнул в ледяную воду. Катага еще трепыхался, когда он достиг его. Хэдвелл схватил старика за волосы и потащил, но течение подхватило их и понесло обратно на стремнину. Хэдвелла могло размозжить о первую же скалу, но он греб что было сил.
Жители деревни бежали вдоль берега, стараясь как — то помочь им. Хэдвелл яростно заработал свободной рукой. Подводный камень оцарапал его бок, и силы начали покидать спасателя. К тому же в этот момент игатианин очнулся и начал яростно сопротивляться.
Из последних сил Хэдвелл подгреб к берегу. Игатиане подхватили обоих и вынесли на песок.
Их отнесли в деревню. Когда Хэдвелл немного пришел в себя, он повернулся к Катаге и улыбнулся.
— Как дела? — спросил он.
— Паразит! — сказал Катага. Он злобно взглянул на Хэдвелла и сплюнул.
Хэдвелл почесал затылок.
— Может быть, он не в себе? Давайте отложим ненадолго Максимум!
Вокруг раздались удивленные голоса селян.
— Как? Отложить Максимум?!
— Такой человек!
— Он немного нервничает после того, как вытащил бедного Катагу из воды…
— Помешать смерти собственной жены! — раздались удивленные восклицания.
— Такой человек, как он, — возмущался купец Васси, — вообще недостоин смерти!
Хэдвелл не понял, почему селяне не одобряют его поступок и обратился к священнику.
— Что все это значит? — спросил он.
Лэд, поджав губы и побледнев, посмотрел на него и не ответил.
— Разве я не достоин церемонии Максимума? — спросил Хэдвелл, повысив голос.
— Ты заслуживаешь его, — сказал священник. — если кто — нибудь из нас ее заслужил, так это ты. Но это все теоретически. Есть еще принципы добра и гуманности, которые дороги Тэнгукэри. По этим принципам ты совершил ужасное античеловеческое преступление, вытаскивая Катагу из воды. Я боюсь, что теперь церемония невозможна.
Хэдвелл не знал, что сказать. Оказывается, существовало какое — то табу, которое не позволяло вытаскивать утопающих… Но как он мог знать об этом? Почему это маленькое спасение закрыло им глаза на все его предыдущие добрые дела?
— А что вы можете предложить мне теперь? — спросил он. — Я люблю вас, люди, я хочу жить здесь, с вами. Я могу сделать для вас еще многое.
Глаза священника наполнились состраданием. Он поднял свою дубину и хотел уже бить, но был остановлен криками толпы.
— Я ничего не могу поделать, — сказал он, — Покинь нас, посланец бога. Уходи от нас, Хэдвелл, который недостоин умереть.
— Ладно! — внезапно разгорячился Хэдвелл. — Я покидаю этот мир грязных дикарей, я не желаю оставаться здесь, раз вы меня гоните. Я ухожу. Мел, ты идешь со мной?
Девушка вздрогнула и посмотрела сначала на Хэдвелла, а потом на священника. Наступила минута тишины. Затем священник проворчал:
— Вспомни своего отца, Мел. Вспомни честь своего народа.
Мел гордо подняла голову и сказала:
— Я знаю, где мое место. Ричард, дорогой, пойдем.
— Правильно, — сказал Хэдвелл.
Он направился к своему кораблю. Мел последовала за ним. Старый священник закричал в отчаянии:
— Мел! — это был душераздирающий вопль, но Мел даже не вздрогнула. Она взошла на корабль, и за ней закрылся шлюз.
Через минуту красное и голубое пламя объяло сферу. Она взлетела, набирая скорость, поднялась вверх и исчезла.
В глазах старого священника стояли слезы. Через час Хэдвелл говорил:
— Дорогая, я возьму тебя на Землю, планету, откуда я прилетел. Я уверен, что тебе там понравится.
— Хорошо! — сказала Мел, глядя в иллюминатор на бесчисленные звезды.
Где — то там, среди них, был ее дом, утраченный теперь ею навсегда. Она любила свой дом, но у нее не было больше шансов на возвращение. Женщина летела с любимым мужчиной.
Мед верила Хэдвеллу. Она дотронулась рукой до кинжала, спрятанного в ее одежде. Этот кинжал мог принести ужасно мучительную, медленную смерть. Это была фамильная реликвия на тот случай, если поблизости не будет священника. Его использовали только для того, кого любили больше всего на свете.
— Я чувствую, что придет мое время, — сказал Хэдвелл. — с твоей помощью я свершу великие дела. Ты будешь гордиться мной.
Мел поняла, что он имел в виду. «Когда — нибудь, — думала она, — Хэдвелл загладит свою вину перед ее отцом». Может быть, это будет через год. И тогда она подарит лучшее, что может подарить женщина мужчине — МУЧИТЕЛЬНУЮ СМЕРТЬ!
Кэрол Эмшвиллер Субботний отдых на берегу моря
— Сегодня суббота, — сказала совершенно лысая женщина и натянула свой засаленный зеленый платок так, чтобы он полностью прикрывал ее голову. — Я временами сбиваюсь и теряю счет дням, но я добавила на календаре три дня по — моему именно столько я забыла отметить — и получается, что сегодня должна быть суббота.
Ее звали Мира, и у нее не было ни бровей, ни ресниц, ни даже прозрачного пушка на щеках. Когда — то у нее были длинные, черные волосы, но теперь, глядя на ее розовое, голое лицо, можно было вообразить, что раньше она была рыжей.
Ее муж, Бен, сидел, развалясь, у кухонного стола. Как и жена, он был совершенно лыс и без волос. Он ждал завтрака. Он носил выцветшие красные шорты и тенниску с большой дырой под правым рукавом. Глаза его глядели пристально, а череп казался более голым, чем у жены, поскольку он не носил ни платка, ни шапки.
— В субботу мы всегда отдыхали, — говорила она, выставляя на стол миску с овсянкой для ребенка.
Затем она поставила большую миску перед мужем.
— Я должен сегодня обкосить лужайку, — ответил он. — Суббота там или не суббота.
Она продолжала, как бы и не услышав.
— В такие дни мы выезжали к морю, на пляж. Я многое забыла, но это я помню.
— Я на твоем месте не думал бы про все эти вещи, — пустые глаза Бена сфокусировались наконец на пустом стуле ребенка, и он повернулся к окну за спиной и закричал:
— Малыш, малыш! — он проглатывал букву «а», так что получалось: М'лыш.
— М'лыш, пора завтракать, парень, — и, тяжело дыша, сказал жене: — Он не придет.
— Но я все же думаю об этом. Я помню булочки с сосисками и пикники на морском берегу, и какие это были прекрасные прохладные дни. Мне кажется, что у меня нет даже купального костюма.
— Это все будет далеко не так, как раньше.
— Но море — то осталось прежним. И уж в этом можно быть уверенным. Интересно — там был дощатый настил для прогулок — сохранился ли он?
— Ха, — сказал Бен, — мне не нужно ехать и смотреть, чтобы ответить тебе, что его давно пустили на дрова. Ведь это было четыре зимы назад.
Она уселась и, поставив локти на стол, уставилась в свою миску.
— Овсянка, — произнесла наконец она, вкладывая в одно это слово все, что она почувствовала, вспоминая о пляже и о прошлом.
— Не думай только, что я для тебя не хочу ничего сделать, — сказал Бен и слегка коснулся ее руки кончиком пальца. — Я хотел бы. Так же, как хотел бы, чтобы тогда мне удалось донести до дома эту рубленую солонину. Но пакет был тяжелый, и мне пришлось бежать, и в поезде была драка, так что и сахар я тоже потерял. Интересно, какая сволочь сейчас пользуется нашим добром?
— Я знаю, что ты делаешь все возможное, Бен. Я знаю. Просто временами что — то находит на меня, особенно в такие вот субботние дни, как сейчас. Ходить за водой в конец квартала и то только тогда, когда там есть электричество, чтобы помпа работала, да еще эта овсянка. Временами кажется, что мы ничего не едим, кроме нее, но как подумаю, какой опасности ты подвергаешь себя, добывая пищу…
— Ничего. Я могу постоять за себя. В поезде я не самый слабый.
— Боже, я об этом думаю каждый день. Слава Богу, говорю я себе — ведь с нами могло быть еще хуже. Голодная смерть, например.
Она смотрела, как он, низко склонившись над миской, делает губы трубочкой и дует на кашу. Ее до сих пор поражало, какой у него голый и длинный череп, и как всегда при виде этого голого уродства она вдруг испытывала желание прикрыть его голову ладонями, чтобы хоть как — то скрыть отсутствие волос, но, как всегда, она лишь поправила платок, вспомнив о своей собственной лысине.
— Ну разве это жизнь? Разве можно все время торчать в четырех стенах — как будто прячешься от кого — то. Начинаешь поневоле думать, что тем мертвым — повезло больше. Что за жизнь, если даже не можешь съездить на море в субботу?
Она думала о том, что единственное, чего ей хочется — это обидеть его… Нет, сказала она сама себе твердо. Остановись. Хватит. Замолчи, наконец, и ешь, и прекрати думать об этом. Как тебе посоветовал Бен. Но ее несло дальше, и она продолжала.
— Ты знаешь, Малыш еще никогда не выезжал на море, ни одного раза, а до него всего девять миль, — и она знала, что ее слова задевают его.
— Где Малыш? — спросил он и еще раз закричал в окно.
— Опять где — то шляется.
— Ну и что? Волноваться нечего — автомобилей нет, и он очень быстро бегает и очень ловко карабкается по деревьям — для своих трех с половиной лет он очень развитый мальчик. Да и что поделаешь, если он встает так рано?
Бен покончил с едой и встал, зачерпнул чашкой из большой кастрюли, стоящей на полке, и напился.
— Пойду посмотрю, — сказал он. — Он не откликается, когда его зовешь.
Она наконец принялась за еду, наблюдая за мужем через окно кухни и слушая его призывы. Она глядела, как он горбится и косит — раньше он носил очки, но последняя пара разбилась год назад. Не в драке, поскольку он был слишком осторожен, чтобы носить их, выходя на люди, даже тогда, когда все было еще не так плохо. Разбил их Малыш — он вскарабкался на самую верхушку буфета и самостоятельно достал их, а ведь тогда он был на целый год моложе. Потом, как она вспоминала, очки уже лежали сломанные на полу.
Бен исчез из поля зрения, открывающегося из окна, а в комнату ворвался Малыш, как будто он все это время жался у двери за порогом.
В отличие от своих больших, розовых, безволосых родителей он обладал прекрасными густыми волосами, растущими низко надо лбом и идущими книзу от затылка и шеи настолько далеко, что она все время размышляла, кончаются ли они там, где раньше у людей обычно кончали расти волосы, или же они растут и много ниже. Он был тонок и мал для своего возраста, но выглядел сильным и жилистым. У него были длинные руки и ноги. Кожа его была бледно — оливкового цвета, черты лица — грубые, топорные, взгляд пристальный и настороженный. Он глядел и ждал — что она будет делать.
Мира только вздохнула, подняла его и усадила в детское креслице и поцеловала его в твердую, темную щеку, думая, какие чудесные волосы, и хотела бы я знать, как бы их подстричь, чтобы мальчик выглядел опрятно.
— У нас кончился сахар, — сказала она, — но я приберегла для тебя немного изюма.
Она достала коробочку и бросила в его кашу несколько изюминок.
Затем она подошла к двери и крикнула.
— Бен, он здесь. Он пришел, Бен, — и более мягким голосом добавила: Гномик наш.
Она слышала, как Бен свистнул в ответ и вернулась в кухню. Когда она подошла к столу, овсянка Малыша уже лежала на полу овальной плюхой, а сам он так же, не мигая, глядел на нее настороженными коричневыми глазами.
Она опустилась на колени и ложкой собрала большую часть овсянки обратно в миску. Затем она грубовато ухватила Малыша, хотя в этой грубоватости и проглядывала мягкость. Она оттянула вниз эластичный пояс его джинсов и влепила в обнаженные ягодицы два полновесных шлепка.
— У нас не так много пищи, чтобы ее разбрасывать, — сказала она, одновременно отмечая взглядом пух, растущий у него вдоль позвоночника, и гадая — было ли так у трехлетних детей раньше.
Он стал испускать звуки а — а — а, а — а — а, но не заплакал, и после этого она обняла его и держала так, что он прижался к ее шее, как она это любила.
— А — а — а, — сказал он снова, более мягко, и укусил ее чуть пониже ключицы.
Она выронила его, но успела подхватить у самого пола. Рана болела, и хотя была она совсем неглубокая, но зато в полдюйма шириной.
— Он снова укусил меня, — закричала она в двери Бену. — Он укусил меня. Он откусил целый кусок кожи и все еще держит его в зубах.
— Боже, что за…
— Не бей его. Я уже его отшлепала, а три года — трудный возраст… Она схватила Бена за руку. — Так сказано в книгах. Три года — трудный возраст.
Но она помнила, что на самом деле в книгах говорилось, что в три года у ребенка развивается речь и потребность в общении с другими людьми.
Бен опустил Малыша, и тот, пятясь, выбежал из кухни в спальню.
Она глубоко вздохнула.
— Я должна хоть на день вырваться из этого дома. Я имею в виду, что нам надо действительно съездить куда — нибудь.
Она опустилась в кресло и позволила ему промыть рану и наложить крест — накрест повязку.
— Подумай, может, это осуществимо? Неужели мы не можем хоть раз выехать на пляж с одеялами, с бутербродами и устроить пикник? Как в прошлые времена? Мне просто необходимо как — то встряхнуться.
— Ну, хорошо. Ты повесишь на пояс большой разводной ключ, а я возьму молоток и, думаю, мы сможем рискнуть выехать на автомобиле.
Она провела минут двадцать, разыскивая купальный костюм и так и не найдя его, махнула рукой. Она решила, что это не имеет никакого значения скорее всего, там никого не будет.
Пикник был самый простой. Она собрала все минут за пять — целую банку консервированного тунца, черствый домашний пирог, испеченный за день до этого (как раз на некоторое время в сеть подали электричество) и сморщенные, червивые яблоки, собранные в соседнем саду и пролежавшие всю зиму в другом доме, в котором был погреб.
Она слышала, как Бен возился в гараже, отливая бензин из банки, извлеченной из тайника. Он отмерил его так, чтобы в бензобак влить ровно на десять миль пути. И такое же количество в запасную канистру — на обратный путь. Канистру, приехав на пляж, надо будет получше спрятать.
Теперь, когда решено было окончательно, что они едут, в ее голове начали угрожающе возникать всевозможные «а что, если…». Но она твердо решила, что не передумает. Определенно, раз в четыре года можно рискнуть. И съездить к морю. Это не так уж и часто. Она думала об этом весь последний год, и вот она собиралась и получала удовольствие от сборов.
Она дала Малышу яблоко, чтобы тот был при деле, и уложила еду в корзинку, все время крепко стискивая зубы, и твердо сказала сама себе, что больше она не собирается забивать себе голову всякими «что будет, если…» и что, в конце концов, она намерена хорошо отдохнуть и развлечься.
Бен после войны отказался от своего роскошного «Доджа» и завел маленький, дребезжащий европейский автомобиль. Они уютно упаковались в него: еда и армейские одеяла на заднем сиденье, а также ведерко и совок, чтобы играть в песке, а сами они сидели на переднем сиденьи, и Малыша она посадила к себе на колени, и его волосы щекотали ей щеку, когда он оглядывался.
Они тронулись по пустой дороге.
— Помнишь, как здесь было раньше в уик — энд? — сказала она и засмеялась. — Бампер к бамперу — нам это тогда так не нравилось.
Проехав немного, они обогнали какого — то пожилого на велосипеде, в яркой рубашке, выбившейся из — под джинсов. Трудно было сказать, мужчина это или женщина, но оно им улыбнулось, и они помахали в ответ и крикнули:
— Эгей!
Солнце припекало, но когда они приблизились к берегу, подул свежий бриз, и она ощутила запах моря. Ее охватило такое же чувство, какое она испытала, когда увидела море в первый раз. Она родилась в Огайо, и ей было двенадцать, когда ее взяли с собой в поездку, и она первый раз ступила на широкий, плоский, солнечный, песчаный пляж и вдохнула этот запах.
Она крепко сжала руками Малыша, хотя тот протестующе извивался и корчился, и прильнула к плечу Бена.
— О, как все хорошо! — сказала она. — Малыш, сейчас ты увидишь море. Смотри, дорогой, запоминай этот вид и этот запах. Они восхитительны.
Малыш продолжал корчиться, пока она его не отпустила.
И наконец показалось море, и оно было именно таким, каким оно было всегда — огромное и сверкающее и создающее шум, как… Нет, оно смывало все голоса войны. Как черное звездное небо, как холодная и равнодушная Луна, море также пережило все, что было.
Они миновали длинные кирпичные душевые, оглядываясь вокруг, как это они всегда делали. Дощатый настил между душевыми действительно исчез, как и предсказывал Бен. От него не осталось ни щепки.
— Давай остановимся у большого душевого павильона.
— Нет, — ответил Бен. — От него лучше держаться подальше. Еще неизвестно, кто может оказаться там, внутри. Я еще проеду малость.
Она была счастлива, так счастлива, что не возражала. Впрочем, ей и самой показалось, что она заметила в последней душевой темную фигуру, которая тут же спряталась за стену.
Они проехали еще милю или что — то вроде, затем съехали с дороги, и Бен подогнал автомобиль к группке чахлых кустов и деревьев.
— Все будет прекрасно, ничто не испортит нам субботы, — сказала она, вынося из машины вещи, приготовленные для пикника. — Ничто! Пошли, Малыш!
Она стряхнула с ног туфли и помчалась к пляжу, и корзинка качалась на ее руке и задевала коленку. Малыш легко выскользнул из своих домашних тапочек и припустил за ней.
— Ты можешь сбросить одежду, — сказала она ему. — Здесь же никого — никого нет.
Когда, чуть позже, к ним присоединился Бен, который задержался, чтобы спрятать бензин, она уже постелила одеяла и растянулась на них в своих красных шортах, в лифчике и в том же неизменном зеленом платке, а Малыш, голый, коричневый, плескался с ведерком на мелководье, и капли морской воды падали с его волос и стекали по спине.
— Гляди, — сказала она, — насколько достает взгляд — никого. Совершенно другое чувство, чем дома. Там ты знаешь, что вокруг тебя в домах есть другие люди, а здесь такое чувство возникает, что мы тут одни — единственные, и ничто не имеет значения. Мы, как Адам и Ева — ты, я и наш ребенок.
Он лег на живот рядом с ней.
— Приятный бриз, — сказал он.
Они лежали плечом к плечу и наблюдали за волнами, за чайками, за Малышом, а позже сами долго плескались в прибое и съели ленч, и снова лениво лежали на животах и глядели на волны. Потом она перевернулась, чтобы увидеть его лицо.
— Около моря все становится безразличным, — сказала она и положила руку на его плечо. — И мы всего лишь часть всего этого — ветра, земли, и моря тоже, мой Адам.
— Ева, — сказал он и улыбнулся, и поцеловал ее, и поцелуй продлился гораздо дольше, чем обычно.
— Мира, Мира.
— Здесь никого, кроме нас.
Она села.
— Я даже не знаю, есть ли около нас хоть один доктор? Боюсь, что с тех пор, как эти беспризорники убили Пресса Смита, никого не осталось.
— Мы найдем доктора. Кроме того, у тебя ведь в тот раз не возникло затруднений. Черт, это было так давно.
Она ушла из его объятий.
— И потом я люблю тебя. И Малыш, ему будет уже больше четырех к тому времени, когда у нас появится еще один.
Она встала и потянулась и бросила взгляд вдоль пляжа, а Бон обнял ее за ноги. Она посмотрела в другую сторону.
— Кто — то идет, — сказала она, и он тоже вскочил на ноги.
Пока еще далеко от них, но направляясь к ним, по твердой мокрой полосе у самой воды шли деловой походкой три человека.
— Ты захватила гаечный ключ? — спросил Бен. — Положи его под одеяло, сама сядь сверху. И будь внимательна.
Он натянул свою тенниску и заткнул молоток за пояс, за спиной, так, чтобы его прикрывала незаправленная пола тенниски. После этого они стали ожидать приближения чужаков.
Все трое были лысые и без рубах. Двое носили обрезанные по колено джинсы и широкие пояса, на третьем были изношенные шорты и красная кожаная шапочка, а за поясом у него, прямо за пряжкой был заткнут пистолет. Он был старше своих спутников. Те выглядели еще совсем пацанами и держались чуть сзади, предоставляя ему инициативу. Старший был маленького роста, но выглядел крепышом.
— У вас есть бензин, — сказал он невыразительно, просто констатируя факт.
— Ровно столько, чтобы добраться до дому.
— Я не говорю, что он у вас весь здесь. Я имею в виду, что у вас дома есть бензин.
Мира сидела в оцепенении, держа руку на одеяле, там, где под ним был спрятан ключ. Бен стоял чуть впереди нее, и она видела его согнутые, наклоненные вперед плечи и выпуклость от головки молотка под майкой на его пояснице. Если бы он стоял прямо, подумала она, и держал плечи ровно, как и положено их держать, то он бы выглядел шире и выше и показал бы этому человечку, но у того ведь пистолет. Ее глаза все время возвращались к темному блеску оружия.
Бен сделал шаг вперед.
— Не двигайся, — сказал человечек. Он перенес свой вес на другую ногу, расслабился и положил руку на пояс около пистолета.
— Где ты спрятал бензин, на котором домой поедешь? Мы, пожалуй, с тобой проедемся, и ты одолжишь нам немного горючки — той, что дома прячешь. И говори — где спрятал запас, чтобы вернуться? Иначе я позволю своим мальчикам немного порезвиться с вашим малышом и, боюсь, вам это не понравится.
Малыш, она видела, был у кромки воды, вдалеке от них, а теперь он обернулся и следил за ними широко раскрытыми глазами. Она видела напряженные мышцы его жилистых рук и ног, и он напоминал ей гиббона, которого она видела очень давно в зоопарке. Его несчастное маленькое лицо выглядело старым, она подумала — слишком старым для трехлетнего ребенка. Ее пальцы сомкнулись вокруг прикрытого одеялом ключа. Малыша он пусть лучше не трогает.
Она услышала, как ее муж ответил:
— Я не помню.
— О, Бен, — сказала она, — Бен!
Незнакомец сделал движение, и двое молодых сорвались с места, но Малыш рванулся первым, она это видела. Она схватила ключ, но запуталась в одеяле и долго не могла с ним справиться, потому что глаза ее были заняты тем, чтобы смотреть за бегущим Малышом и за теми двумя, которые его преследовали.
Она услышала крики и рычание позади себя.
— О, Бен! — снова закричала она и обернулась. Бен боролся с незнакомцем, и тот пытался использовать пистолет как дубинку, но он держал его не за тот конец, а Бен успел достать молоток, и он бил сверху и сильнее.
Все было кончено в одну минуту. Она пустыми глазами следила за всем происходящим и сжимала в руках гаечный ключ, готовая в любую минуту вмешаться. Костяшки ее пальцев побелели.
Потом Бон согнувшись отбежал от тела, держа в одной руке молоток, а в другой пистолет.
— Оставайся здесь, — крикнул он ей.
Она несколько минут смотрела на море и слушала его шум. Но овладевшие ею чувства стали сейчас гораздо более важными, чем постоянство морского простора. Она повернулась и побежала за мужем, ориентируясь по следам в мягком песке.
Она увидела его, бегущего вприпрыжку назад, из зарослей кустарника.
— Что случилось?
— Они убежали, когда увидели, что я гонюсь за ними с пистолетом старика. Хотя и патронов в нем нет. Так что давай теперь искать вместе.
— Он исчез!
— Ну ты же знаешь — он никогда не откликается, когда его зовешь. Надо просто поискать вокруг. Он не может быть далеко. Я посмотрю в той стороне, а ты будь поблизости и гляди по сторонам. На всякий случай, если понадобится — бензин я спрятал вон под тем кустом.
— Надо найти его, Бен. Он не найдет дороги домой на таком расстоянии.
Он подошел к ней и поцеловал, и крепко прижал к себе, обхватив рукой за плечи. Она чувствовала на шее его вздувшийся бицепс, почти такой же твердый, как головка молотка, которую он, не замечая этого, прижал к ее руке. Она вспомнила время, четыре года назад, когда его объятия были мягкими и уютными. Тогда он не был лысым, но зато у него было довольно объемное брюшко. Теперь он был твердый и подтянутый — что — то потерял, но что — то и выиграл.
Он отпустил ее и двинулся на поиски, временами оглядываясь, а она улыбалась и кивала ему, чтобы показать, что ей стало лучше после его объятий и поцелуя.
Я умру, если что — то случится, и мы потеряем Малыша, думала она, но больше всего я боюсь потерять Бена. Тогда уж точно мир рухнет, и все будет кончено.
Она оглядывалась по сторонам, шепотом подзывая Малыша, зная, что нужно заглянуть под каждый куст и смотреть вперед и назад, высматривая все, что движется. Он такой маленький, когда свертывается в клубок, и он может сидеть так тихо и незаметно. Временами мне хочется, чтобы рядом с нами жил еще один трехлетний ребенок, чтобы было с кем сравнивать. Я так много забыла, и не помню, как все это было раньше. Временами он меня просто поражает.
— Малыш, Малыш, мамочка хочет тебя видеть, — мягко звала она. — Иди ко мне. Еще есть время поиграть в песочке, и осталось еще несколько яблок.
Она пошла вперед, раздвигая руками ветки кустов.
Бриз стал прохладнее, и на небе появились облака. Она дрожала в своих шортах и в лифчике, но это было скорее от внутреннего холода, чем от внешнего. Она чувствовала, что ее поиски длятся уже целый час, но часов у нее не было, и вряд ли она могла верно судить о времени, находясь в таком состоянии. Но солнце все же опустилось достаточно низко. Скоро им надо будет возвращаться домой. Кроме всего прочего она смотрела, не появятся ли силуэты людей, которые будут не Беном и не Малышом. И она уже не осторожничала, раздвигая ветви гаечным ключом. Время от времени она выходила назад на пляж, чтобы поглядеть на одеяла и на корзину, и на ведерко, и на совок, лежащие одиноко, поодаль от воды, и на лежащее тело с валяющейся рядом с ним красной кожаной шапочкой.
А затем, когда она в очередной раз вернулась посмотреть, на месте ли ее вещи, она увидела высокого двухголового монстра, живо идущего к ней по берегу, и одна из голов была покрыта волосами и принадлежала Малышу.
Солнце уже садилось. Розовое зарево насытилось более глубокими тонами и изменило все цвета вокруг, когда они подошли к ней. Красная ткань шорт Бена выглядела в этом освещении не такой поблекшей. Она побежала им навстречу, смеясь и шлепая босыми ногами по мелкой воде, и она подбежала и крепко обняла Бена за талию, и Малыш сказал:
— Ааа.
— Мы будем дома перед тем, как стемнеет, — сказала она. — У нас даже есть еще время разок окунуться.
Под конец они стали упаковываться, а Малыш пытался завернуть труп в одеяло, временами касаясь его, пока Бен не дал ему за это шлепка, и он отошел в сторону и сел, и стал тихонько хныкать.
По пути домой он заснул у нее на коленях, положив голову ей на плечо, как она любила. Закат был глубокий, в красных и пурпурных тонах.
Она придвинулась к Бену.
— Поездки к морю всегда утомляют, — сказала она. — Я помню, и раньше так было. Я, кажется, смогу этой ночью уснуть.
Они в молчании ехали широкой, пустой магистралью. У автомобиля не горели фары и другие огни, но это было все равно.
— Мы в самом деле провели неплохой день, — сказала она. — Я чувствую себя обновленной.
— Это хорошо, — ответил он.
Уже было темно, когда они подъехали к дому. Бен заглушил мотор, и они несколько мгновений сидели неподвижно и держались за руки перед тем, как начать выгружать вещи.
— Это был хороший день, — повторила она. — И Малыш увидел море.
Она осторожно, чтобы не разбудить его, запустила руку Малышу в волосы, а потом зевнула:
— Только вот что — была ли это на самом деле суббота?
ПРЕЛЕСТЬ НЕОБЫЧАЙНОГО
Владимир Иванович Щербаков Всё об Атлантиде
Загадочная Атлантида, волнующая умы и сердца десятков поколений, обретает в этой книге свое местонахождение, историю рождения и гибели. Автор, известный советский ученый и писатель, отстаивает версию о существовании исчезнувшего материка в Атлантическом океане. Его гипотеза строится на анализе легенд, исторических хроник и современных научных знаний.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Трудно даже представить себе сколько раз и с каким энтузиазмом ученые опровергали саму идею Атлантиды, полулегендарного материка или острова в Атлантике, откуда берет начало цивилизация. В шестидесятых годах меня, совсем еще молодого аспиранта, поразило, что грунт, в котором захоронены останки мамонтов на знаменитом Берелехском кладбище, довольно молодой — его возраст около 12 тысяч лет. Я считаю себя дальневосточником: когда — то окончил среднюю школу поселка Мякит, совсем недалеко от упомянутого кладбища мамонтов. Естественно, я пристально изучал его многие годы. Тогда же, в шестидесятых годах, мне удалось получить первые данные радиоуглеродного анализа: он свидетельствовал, что возраст костей и бивней животных на этом кладбище тот же — около 12 тысяч лет. Однако, этим же временем датирована и гибель Атлантиды, И несмотря, казалось бы на отсутствующую связь между останками мамонтов и гибелью острова, я ее нашел и стал атлантологом. Полученные мной в других районах страны данные говорили о том же — небывалой катастрофе, которую пережила наша планета около 12 тысяч лет назад.
В книге я собрал основные аргументы в пользу Атлантиды, мне хотелось показать весь процесс поиска, в котором кроме меня принимали участие многие исследователи.
Я посвятил Атлантиде роман «Чаша бурь», увидевший свет в библиотеке мировой фантастики. Рассказывая о находках в малой Азии — колыбели европейцев и прежде всего славян — я обращал внимание на тайну неожиданного становления там всех основ последующей цивилизации. Этот регион я назвал Восточной Атлантидой, предполагая древнюю колонизацию его атлантами посредством мореплавания. Я писал в романе: «Если найдется человек, который способен поверить, что в одном из уже обнаруженных поселений девять тысяч лет назад знали с десяток культурных растений потому, что жители сумели вырастить и выходить их за время нескольких вдруг прозревших поколении, — то он поверит в чудо, гораздо большее, чем Атлантида».
С удовольствием признаюсь, что я ошибался. В это чудо верят все ученые, их не удивляет внезапный скачок, когда на пустом месте возникли древнейшие города, земледелие, искусство именно в течение жизни нескольких поколений. Однако, я по — прежнему считаю совершенно невероятным внезапное становление Восточной Атлантиды в Малой Азии без предыдущей ступени — Атлантиды. Закономерный по мнению ученых процесс развития Малой Азии и строительства здесь первых городов я считаю необъясненным, а саму проблему — открытой, не находящей никакого решения в рамках обычных представлений.
Несколько лет назад я был поражен, когда обнаружил, что Сириус, восхождение которого предвещало разлив Нила в Древнем Египте, известен примерно в том же качестве и древним иранцам. Эту звезду в Египте называли Сотисом. Один только раз за 1461 год утренний восход Сотиса над городом Мемфисом происходил одновременно с началом разлива Нила. Этот день египтяне сделали началом солнечного года в 365 дней, который почти без изменений дошел до наших дней. Я имею в виду его продолжительность.
О четырех таких восходах остались записи в Риме (Цензорин): первый из них случился в 4241 году до нашей эры, то есть в глубокой древности, когда еще не было в помине и пирамид. Конечно, восходы были и раньше, но первый, отмеченный в записях, относится именно к этому году.
И вдруг я нахожу древнеиранское свидетельство (известное иранистам) о поклонении птице, относящей семена различных растений к источнику. Из этого источника пьет дожденосная звезда Тиштрйа, она же Сириус. Потом, с дождями семена возвращаются на землю. Та же история, что и у египтян, ведь разлив Нила был предвестником урожая. У древних иранцев нет Нила, но есть вода, дождь, растения, Сириус. Это слепок народной памяти и фантазии, в основе которых как будто бы читаются традиции Египта. Как они попали к ним из Африки? Объяснить это войной, которую вели персы против Египта, невозможно — совпадение относится к более раннему периоду, оно очень давнее. Не значит ли все это, что был какой — то общий источник сведений о Сириусе, который и направил мысль египтян в нужном направлении? Удивительно, но никто не задумывался, почему вдруг египтяне обнаружили и даже ввели в систему событие, которое повторяется раз в 1461 год.
Иными словами, практически не повторяется вовсе. В истории нет ничего подобного. Как это понять? Для меня это служит немаловажным доказательством того, что, несомненно, существовал предыдущий виток цивилизации, оборванный древним катаклизмом, катастрофой. От того первого витка сохранилась память потомков. Атлантида не могла не существовать, она и дала начало цивилизации.
Владимир Щербаков.
ГЛАВА 1. АТЛАНТИДА ПЛАТОНА
Свидетельство Солона. Средиземноморье или Атлантика? Кроманьонцы — атланты. Донелли и другие. Еще одно свидетельство. Затерянный город.
Летом 1952 года корабль «Калипсо», незадолго до того вернувшийся из океанографической экспедиции в Красное море, появился близ острова Гран — Конлюэ, расположенного недалеко от входа в Марсельский порт. Здесь под руководством известного исследователя морских глубин Ж. — И. Кусто проводились работы, ознаменовавшие начало очередного этапа в изучении древней истории с помощью современной техники. При первом же погружении Ж. — И. Кусто обнаружил амфоры, керамические сосуды кампанского типа. Более двух тысяч лет назад, выйдя из греческого порта и обогнув Пелопоннес, древний корабль пересек Ионийское море, зашел в порт недалеко от Рима и направился к Марселю, или, как его называли в древности, Массалии. Здесь корабль бросило на скалу.
Много раз погружались аквалангисты под руководством Ж. — И. Кусто на дно морское и находили новые и новые свидетельства отделенной от нас веками и тысячелетиями жизни. Быть может, именно многочисленные погружения Кусто пробудили интерес к Атлантиде.
Советской экспедицией получен интересный снимок дна Атлантики в районе подводной горы Ампер. Можно подумать, что на фото запечатлена каменная кладка, так отчетливы и геометрически правильны линии на снимке. Не удивительно, что событие это послужило новым стимулом для дискуссий об Атлантиде. Нет ничего странного и противоречащего данным науки в том, что в древности существовал материк или остров, который в результате катастрофы погрузился в океанскую пучину и унес с собой следы исчезнувшей цивилизации.
СВИДЕТЕЛЬСТВО СОЛОНА
Самые первые сведения об Атлантиде мы получили от греков. Платон привел нас следом за своими современниками к интереснейшей и до сих пор не разрешенной загадке. В этом, еще одном свидетельстве интереса греков к истории заключен большой философский смысл. Греки стали родоначальниками истории как науки. Недаром Геродот и Фукидид считаются первыми историками. Действительно, Геракл, аргонавты, участники Троянской войны были полумифическими героями, но в греческой истории указаны годы жизни Геракла, похода аргонавтов, взятия Трои, и если к этим событиям мы относимся еще отчасти как к сказочно — мифическим, то даты других событий вполне достоверны.
Любой рассказ об Атлантиде начинается с упоминания двух знаменитых сочинений Платона — «Тимея» и «Крития». Этому непреложному правилу следуют как сторонники существования древнейшей легендарной страны в Атлантике, так и их противники. Тема идеального государственного устройства была близка философу. Согласно одной из версий, Атлантида была выдумана им для иллюстрации своих взглядов. Защитники Атлантиды, напротив, считают, что Платон искал подтверждения своим теориям в реальных фактах, весть о которых могла дойти до египетских жрецов.
Платон Афинский родился в 427 году до н. э. Место его рождения — Афины или Эгина. Отец Платона, Аристон, происходил из рода последнего аттического царя Кодра, мать его, Периктиона, ведет родословную от законодателя Солона, одного из семи мудрецов Эллады. В числе предков древнегреческого философа следует упомянуть и Крития, с которым связан рассказ об Атлантиде.
В 404 году до н. э. совсем молодым человеком Платон оказался свидетелем взятия Афин войсками Спарты. Так завершилась Пелопоннесская война. Демократический строй в Афинах был уничтожен. Власть перешла к тридцати тиранам, среди которых выделялся родственник и друг Платона Критий. Однако год спустя в бою с демократами Критий был убит. Демократия в Афинах восторжествовала.
Платон надолго покинул Афины. Во время этого добровольного изгнания Платон посетил Сиракузы, средиземноморские города, Египет, где некогда учился Солон. Именно Солону, по рассказу Платона, египетские жрецы открыли тайну Атлантиды и поведали о далеком прошлом Египта и Греции. Платон первым ввел жанр диалога в философские произведения. Этот свой метод Платон назвал диалектическим, то есть вопросно — ответным. Именно такой метод выражал драматизм поиска истины. В диалоге «Федр» он подчеркивает важность выхватить в беседе нечто незыблемое, добраться через мысленное разделение до некоего неделимого, идеальной сверхчувственной сущности, что и дает подлинное знание. Вершиной платоновской диалектики по праву считается «Государство», где он определяет понятие справедливости и утверждает, что диалектика не довольствуется только предположениями; именно с ее помощью можно раскрыть сущность вещи и достичь «беспредпосылочного начала».
Существует версия, что Платон якобы купил произведения Тимея. Как бы то ни было, спустя почти пятьдесят лет после поездки в Египет Платон рассказал об Атлантиде в своих диалогах, но ни словом не обмолвился о том, довелось ли ему самому увидеть документы, которыми располагали египетские жрецы, или нет. Из обоих диалогов вытекает, что с Атлантидой и тайной ее гибели Платон познакомился еще до своей поездки в Египет.
В «Тимее» Критий, обращаясь к Сократу, ссылается на Солона, «мудрейшего из семи мудрецов». Солон якобы говорил, что афинянами в древности были совершены «великие и достойные удивления дела, которые были потом забыты по причине бега времени и гибели людей, — величайшее из них то, которое нам сейчас кстати будет припомнить».
Из рассказа Крития, который поведал ему дед, выясняется, что перед великим наводнением то государство, что известно стало позже под именем Афин, было издревле первым в делах военной доблести и славилось своими законами. Богиня Афина (по — египетски Нейт) основала это государство и главный его город, названный ее именем. Возраст египетского города Саиса, основанного якобы на тысячу лет позже, жрец определил в 8 тысяч лет. Таким образом, Афинам к тому времени было девять тысячелетий. По свидетельству саисских записей, именно жители Афин во главе эллинов разбили атлантов, вознамерившихся завоевать всю Европу и Азию.
Ввиду важности напомним слова жреца, относящиеся к атлантам. Афины положили предел дерзости несметных воинских сил, отправлявшихся на завоевание всей Европы и Азии, а путь державших от Атлантического моря. Тогда еще существовал остров Атлантида, лежавший перед проливом, который называется Геракловыми столпами, «Этот остров превышал своими размерами Ливию и Азию, вместе взятые, ·? · сообщает жрец, ·? · и с него тогдашним путешественникам легко было перебраться на другие острова, а с островов ·? · на весь противолежащий материк, который охватывал то море, что и впрямь заслуживает такое название (ведь море по эту сторону упомянутого пролива являет собой всего лишь бухту с неким узким проходом в нее, тогда как море по ту сторону пролива есть море в собственном смысле слова, равно как и окружающая его земля воистину и вполне справедливо может быть названа материком)». Власть союза царей простиралась на весь остров, на многие другие острова и на часть материка. А по эту сторону пролива атланты овладели Ливией до Египта и Европой вплоть до Тиррении (Этрурии). Атланты вознамерились одним ударом ввергнуть в рабство все страны и земли по эту сторону пролива. Афины возглавили союз эллинов, но из — за измены город оказался предоставленным самому себе. И все же завоеватели были отброшены. Но позднее из — за невиданных землетрясений и наводнений в один день вся воинская сила Афин была поглощена разверзнувшейся землей; Атлантида же исчезла, погрузившись в пучину. После этого море стало несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызванного огромным количеством ила, который оставил после себя осевший остров.
В «Тимее» речь идет об Атлантическом океане, который недвусмысленно назван морем в собственном смысле слова, и в этом сомневаться не приходится. Трудно сомневаться и в том, что наряду с Атлантидой Платон называет здесь тот самый противолежащий материк, который был открыт викингами полтора тысячелетия спустя и переоткрыт Колумбом. «Тимей» убедительно свидетельствует, что в Древнем Египте знали об Америке и океане, ее омывающем, о наличии «многих других островов» в Атлантике.
Исследователи, не раз опровергавшие Платона и его гипотезу, не замечали, по — видимому, что они невольно отвергали и существование Америки.
О большом количестве ила по ту сторону Гибралтара наряду с Платоном сообщали Аристотель и Теофраст. Это может вызвать недоумение у современного читателя: о каком иле в Атлантическом океане идет речь? Недоразумение рассеивается при ближайшем знакомстве с современной картой дна Атлантики. Вулканический подводный хребет, занимающий всю центральную часть океана, способен выбросить при извержении такое количество легкого материала типа пемзы, которое не только затруднит судоходство, но и сделает его невозможным.
Сочинения Платона породили целую литературу, посвященную Атлантиде. На эту тему написаны тысячи книг, переведенных почти на все языки мира, количество же статей и очерков оценить невозможно. Никогда, пожалуй, в истории человечества текст естественнонаучного содержания в два десятка страниц не вызывал такой поток толкований и переложений, как сочинения Платона.
Говоря о легендарной стране, Платон сообщает, что Атлантида была островом, который «получил в удел Посейдон». Этот бог населил его своими детьми, зачатыми от смертной женщины. Однако слово «бог» не должно служить для современного читателя поводом для немедленного опровержения Платона: ведь наука уже давно доказала, что легенды древних зачастую основаны на подлинных событиях (вспомним еще раз гомеровский эпос о Троянской войне). Но вернемся к Атлантиде.
На равном расстоянии от берегов в середине острова атлантов была расположена равнина. Если верить преданию, она была красивее других равнин и очень плодородна. Здесь жил человек по имени Евенор с женой Левкиппой; их единственная дочь звалась Клейто. Когда девушка достигла брачного возраста, Посейдон женился на ней. Холм, возвышающийся над равниной, он укрепляет, по окружности отделяя его от острова и огораживания водными и земляными кольцами (земляных было два, а водных — три).
Платон выделяет Посейдона среди других обитателей острова. В том, что остров Атлантида был населен, сомневаться не приходится. Ведь не от потомков же одного Евенора и Левкиппы нужна была защита — концентрические водные и земляные преграды, сходные в общем с теми, которые позже, уже в историческое время, сооружали вокруг городов. Из этого мы можем предположить, что Посейдон был всего — навсего каким — то переселенцем. Как он попал на остров, можно лишь гадать. Однако он явно выделялся среди островитян своими знаниями и умением настолько по крайней мере, что остался в их памяти богом. Загадка Посейдона осложняется тем, что, как отмечает Платон, судоходства тогда еще не было. Ныне известно, что лодка была первым транспортным средством, которое изобрел человек. Только потом появились повозки и колесницы. Море в отдаленные времена не разъединяло, а соединяло людей. Может быть, в этом и заключается секрет появления Посейдона? Да, мореходства не было, но лишь в районе Атлантиды. В то же время где — то поблизости от нее уже предприняты были первые попытки наладить сообщение по воде, например по рекам. Одна из первых лодок или скорее всего один из плотов оказался у острова. Буря или течения могли прибить плот к берегу. Так появился здесь Посейдон, живший вначале несколько обособленно, а затем обзаведшийся семьей.
Само указание Платона на отсутствие в то время судов и судоходства очень интересно. Оно подтверждается археологией. Ведь в 9–10–м тысячелетиях до н. э., о которых идет речь, действительно не было ни судов, ни судоходства. Однако не нужно забывать, что известно это стало лишь в наши дни благодаря многочисленным работам археологов и историков. Платон не мог знать об этом. Если бы цитируемый фрагмент был сочинен им в угоду его политическим пристрастиям, эта подробность наверняка отсутствовала бы в рассказе об Атлантиде. Остается признать, что текст, по всей видимости, ведет начало от рассказа многоопытных египетских жрецов, записывавших ход событий и бережно хранивших записи на протяжении тысячелетий.
«Произведя на свет пять раз по чете близнецов мужского пола, Посейдон вырастил их и поделил весь остров Атлантиду на десять частей…»
В действиях Посейдона нет пока ничего такого, что выходило бы из рамок допустимого, нет даже свойственных легендам преувеличений, кроме разве что немаловажной детали: трудно объяснить рождение пяти пар близнецов, тем более что все они оказались мальчиками. Можно считать это счастливой случайностью, а можно поставить под сомнение. Как бы то ни было, объяснение в таких случаях помогают найти историки. Известно, что римские императоры вели свое происхождение от богов. Кому же из десяти архонтов или царей, распространивших свою власть до самой Тиррении, не захотелось бы состоять в самом близком родстве с Посейдоном?
Видимо, римские цезари не придумали ничего нового, как не придумали ничего нового и другие владыки мира сего: еще задолго до них удельные князья атлантов провозгласили себя прямыми потомками Посейдона, а самого Посейдона — богом. Но для этого, правда, им нужно было объявить своих предшественников — Атланта, Евмела, Амферея и других — сыновьями Посейдона. «От Атланта, — сообщает Платой, — произошел особо многочисленный и почитаемый род, в котором старейший всегда был царем и передавал царский сан старейшему из своих сыновей…»
* * *
Фрагмент Платона, посвященный описанию метрополии атлантов, того самого острова, на котором когда — то поселился Посейдон, легче понять, если перевести греческие меры длины в современные: плетр — около 32 метров, стадий — около 193 метров. Среди богатств острова — и на это нужно обратить особое внимание Платон упоминает самородный орихалк — металл, который, очевидно, известен жрецам и Платону в исполнении мастеров — металлургов.
От моря, сообщает Платон, атланты провели канал в три плетра шириной, в длину на пятьдесят стадиев вплоть, до крайнего из водных колец — так они создали доступ с моря в это кольцо, словно в гавань, приготовив достаточный проход даже для самых больших судов. Самое большое по окружности водное кольцо, с которым непосредственно соединялось море, имело в ширину три стадия. Следовавшее за ним земляное кольцо было равно ему по ширине. Каналы пересекали земляные насыпи.
Вслед за описанием метрополии атлантов речь идет о судоходстве, о гаванях и каналах, о достаточно сложных инженерных сооружениях. В Атлантиде началась эпоха мореплавания. Но где нужно искать остатки упомянутых сооружений, разрушенных во время катастрофы? Может быть, провести раскопки на западном побережье Африки? На Азорских островах? Увы, обнаружить следы Атлантиды не так — то просто. Гибель ее примерно совпадает по времени с концом последнего ледникового периода. Льды, покрывавшие Северную Европу и многие горные хребты, «скоре растаяли (на это потребовалось рекордно короткое по геологическим масштабам время — всего два — три тысячелетия). Все остатки сооружений атлантов скорее всего сказались на дне морском, потому что уровень океана повысился из — за таяния льдов не менее чем на 120 метров.
Однако в современной береговой линии мы не узнаем очертаний островов, о которых идет речь, если мысленно осушить океан, его уровень как бы понизится до исходного состояния, обнажатся обширные участки шельфа, появятся новые острова, мели. И все же, как будет ясно из последующего, не только морская трансгрессия скрыла от потомков следы Атлантиды…
* * *
Остров, окруженный водными кольцами, был пяти стадиев в диаметре. По сути он был превращен в крепость — дворец. Цари обвели этот остров, а также земляные кольца и мост шириной в плетр круговыми каменными стенами и на мостах поставили башни и ворота.
В самом центре располагался храм Клейто и Посейдона, обнесенный золотой стеной. Ежегодно каждый из десяти уделов доставлял сюда дары. Был и храм, посвященный одному Посейдону. Он имел стадий в длину, три плетра в ширину и соответствующую этому высоту. В облике же постройки, сообщает Платон, было нечто варварское (не греческое). Поверхность храма атланты выложили серебром, акротерии же — золотом. Потолок был из слоновой кости. Золотые изваяния бога на колеснице, правившего шестью крылатыми конями, и сто нереид на дельфинах украшали святилище.
На острове, продолжает Платон далее, били два источника — холодный и горячий. Вода была удивительно вкусной и обладала целительной силой. Источники обвели стенами, насадили подле деревья и направили воды в купальни под открытым небом; были и зимние купальни, причем отдельно для царей, для простых людей и даже для коней и прочих подъяремных животных. Каждая купальня была соответственным образом украшена и отделана. Излишки воды отвели в священную рощу Посейдона, где благодаря плодородной почве росли высокие деревья необыкновенной красоты. На внешних кольцах атланты построили святилище богов и разбили множество садов и гимнасиев для упражнений. Посредине самого большого кольца был устроен ипподром, имевший в ширину стадий. Недалеко располагались помещения для царских копьеносцев; самые верные копьеносцы размещались внутри меньшего кольца, ближе к акрополю, самым же верным и надежным из всех были отданы помещения в акрополе. От моря начиналась стена, которая на всем своем протяжении отстояла от самого большого водного кольца и от гавани на 50 стадиев. Пространство возле нее было застроено, а проток и самая большая гавань были переполнены кораблями, на которых отовсюду прибывали купцы. Днем и ночью здесь слышались говор и шум. «…Весь этот край, — сообщает Платон, лежал очень высоко и круто обрывался к морю, но вся равнина, окружавшая город и сама окруженная горами, которые тянулись до самого моря, являла собой ровную гладь; в длину она имела три тысячи стадиев, а в направлении от моря к середине — две тысячи». В последнем описании Платон, не делая оговорки, впервые уводит своего читателя с острова — метрополии на какую — то иную территорию, ранее даже не упоминавшуюся. Атлантологи зачастую не обращают внимания на это обстоятельство. Тем не менее это так. Ведь дворец Посейдона находился, согласно тому же Платону, в центре всего острова Атлантида. Указано даже, что он располагался на равном удалении от берегов. Но оказалось возможным все же соединить резиденцию царей с морем широкими судоходными каналами. Из этого прямо следует, что остров был небольшим. Несколькими же страницами ниже Платон пытается убедить нас, что равнина, окружавшая город, была протяженностью свыше 500 километров, а шириной–360 километров. Ясно, что морской порт располагать в центре этой равнины атланты не могли, несмотря на развитую систему каналов для орошения. О чем же идет речь?
Ответить на этот вопрос не так — то просто. Из предыдущего текста «Крития» мы знаем лишь, что земли, подвластные Атлантиде, занимали обширные территории Средиземноморья. Известно и о существенном изменении береговой линии с тех давних времен…
Однако, как ни парадоксально, в противоречии, этом можно все же почерпнуть аргументы, свидетельствующие в пользу Атлантиды. Ведь если бы Платон сочинил диалоги для иллюстрации своих политических взглядов, как утверждают противники Атлантиды, то он позаботился бы о том, чтобы освободить свои построения от противоречий. Наличие же их свидетельствует: записывал он по памяти.
Войско атлантов было грозной силой. В состав морских сил входили 1200 кораблей, экипажи их насчитывали 240 тысяч человек. И в этом месте диалога невольно ловишь себя на мысли, что речь идет уже не о Посейдонии, не о том архаическом острове, где жила красавица Клейто, а о какой — то другой стране. Не исключено, что страна эта уже вымышленная. Трудно представить себе флот из тысячи кораблей. Четверть миллиона моряков — это слишком много даже для Атлантиды. Не будем забывать, что речь идет о 9–10–м тысячелетиях до н. э. А в те отдаленные времена население всей нашей планеты не превышало нескольких миллионов человек. На долю Атлантиды могло приходиться два — три миллиона, не более. Да и с кем мог воевать флот в тысячу кораблей? Впрочем, послушаем Платона.
Каждый участок равнины должен был выделять одного воина — предводителя (величина каждого участка была десять на десять стадиев, а всего участков насчитывалось 60 тысяч). Несчетное число простых ратников, которое набиралось из гор и из остальной страны, сообразно числу участников распределялось между предводителями. Во время войны каждый предводитель обязан был поставить шестую часть боевой колесницы, так чтобы всего колесниц было десять тысяч, и, кроме того, двух верховых коней с двумя всадниками, двухлошадную упряжку без колесницы, воина со щитом, способного биться и в конном и в пешем строю, возницу, который правил бы конями, двух гоплитов, по два лучника и пращника, по три камнеметателя и копейщика.
Как видим, и сухопутная армия атлантов может быть охарактеризована лишь с помощью фантастических цифр. Она насчитывала более 700 тысяч человек. Это по силам только очень крупной современной державе. Если вспомнить, что армия, сокрушившая атлантов, должна была быть примерно такой же по численности, то мы окончательно окажемся во власти фантазии Платона или жрецов. Впрочем, любознательный читатель может спросить: а разве исключено, что побережье и острова раньше были густо заселены, а после катастрофы население погибло и все современные прогнозы попросту не учитывают эту ситуацию? Безусловно, многие данные говорят в пользу катастрофы, происшедшей примерно в указанное Платоном время (речь об этом пойдет ниже). Но невозможно представить такое распределение населения, чтобы побережье было более многолюдным, чем сегодня, а во внутренних районах Европы его почти вовсе не было бы. Нет, атланты должны были бы проникнуть повсюду при столь фантастической их численности, развитии судоходства, искусстве строить города и дворцы. А это означает, что на материке неминуемо должно были бы найти созданные ими памятники. Однако этого до сего дня не произошло. Означать это может лишь одно: цифры Платона явно завышены, причем весьма и весьма значительно. Реальным можно считать войско того периода в 100 раз меньшим по численности. Хотя, конечно, доказать это невозможно, особенно если атлантолог доверяет Платону.
Что же отсюда следует?
Остается вспомнить, что говорят по этому поводу противники Атлантиды. Да, Платон мечтал об идеальном сильном государстве. Свои мысли он вложил в уста жрецов и описал это государство и его военную силу. Но если так, что же остается от самой Атлантиды? Очень немногое: рассказ об острове Клейто, упоминание о противолежащем материке, противоречия в тексте, свидетельствующие об искусном соединении Платоном или жрецами разных источников, разных по существу текстов, относящихся к разным районам. Этого оставшегося, однако, вполне достаточно, чтобы отнестись к проблеме Атлантиды вполне серьезно.
Что же, вполне вероятно, что Платон воспользовался сюжетом об Атлантиде, чтобы высказать некоторые свои мысли о государственном устройстве. Это тем не менее вовсе не перечеркивает всего сказанного им. Вспомним, что записал он рассказ об Атлантиде по прошествии изрядного времени, и причиной этой записи могли быть мысли о государстве. Мысли эти разбудили память о древнем предании. Так составились его знаменитые диалоги. Напрасно будем мы искать на карте 10–го тысячелетия до н. э. остров или континент, способный прокормить и вооружить армию в 700 тысяч человек. Такого континента, не говоря уже об островах, и быть не может. И все же это не отрицает рассказанного Платоном…
* * *
«В продолжение многих поколений, покуда не истощилась унаследованная от бога природа, правители Атлантиды повиновались и жили в дружбе со сродным им божественным началом…»
В этих строках Платон словно раскрывает свой замысел: он явно хочет предостеречь своих сограждан, поведав им судьбу Атлантиды. Он рисует сначала мифическую ее мощь, а затем низводит ее до уровня, напоминающего античные цивилизации периода их упадка. Нам кажется, что диалог является законченным произведением по своему замыслу: древняя история, рассказанная жрецами, не пропала даром, она послужила Платону канвой для того, чтобы можно было достаточно ясно выразить свои мысли, донести их до сознания сограждан. Замысел всего произведения выясняется уже из следующих строк, которые снова связывают древнейшее предание и современность, освещая эту связь трагическим светом катастрофы. На земле, как на небе, вчера, как сегодня, — таков в общем строй мысли древних мыслителей. Замысел завершен, но диалог тем не менее остался недописанным. Успев высказать главное, Платон не успел оставить на бумаге плод своей мысли о государстве и о древней земле Атлантиде.
«И вот Зевс, бог богов, блюдущий законы, хорошо умея усматривать то, о чем мы говорили, помыслил о славном роде, впавшем в столь жалкую развращенность, и решил наложить на него кару, дабы он, отрезвел от беды, научился благообразию. Поэтому он созвал всех богов в славнейшую из своих обителей, утвержденную в средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное рождению, и обратился к собравшимся с такими словами…»
Строчками о Зевсе и его каре обрывается диалог «Критий», и, вероятнее всего, мы никогда не узнаем точно, что же хотел сказать Платон незавершенной фразой. Может быть, вовсе не этой фразой должно было завершиться все произведение? Небезынтересно отметить, что «Критий» не был последней работой философа: вслед за ним были написаны «Законы». Стало быть, предположение, что «Критий» не завершен из — за того, что Платону не было отпущено более времени на эту работу, несостоятельно. Скорее всего окончание диалога утеряно, как утеряны некоторые другие произведения Платона.
Из того, что рассказано об Атлантиде в «Тимее» и «Критий», можно заключить, что последние слова бога Зевса предрешили судьбу этой легендарной страны. Зевс направил на нее свои карающие молнии, и опаленная земля скрылась навеки в морских пучинах. К такому выводу можно прийти, прослеживая историю легендарных атлантов от самого Посейдона и Атласа, одного из его сыновей. По имени Атласа и назван Атлантический океан. Позднее появился греческий титан Атлас, но поскольку его род не восходит к Посейдону и красавице Клейто, то он никак не может претендовать на то, что его имя было увековечено в названии страны и океана.
Образно говоря, молнии Зевса блистают над Атлантикой и по сей день. В 50–х годах близ острова Фаял, входящего в Азорский архипелаг, показалась из воды суша — вершина вулкана. Над горой багряным светом светились облака пепла. Это было типичное извержение, свойственное подводному вулканическому хребту. Просуществовав едва ли месяц, вулканический остров скрылся под водой.
СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ ИЛИ АТЛАНТИКА?
Попробуем соотнести текст Платона с тем грозным периодом в истории человечества, когда сдвигались горы, бушевали ураганы, извергалась лава и непостижимо быстро (всего на памяти нескольких поколений) отступал ледник, освобождая новые земли на севере Европы.
Ни Платон, ни его современники не знали о ледниковом периоде. Тем не менее, рассказ Платона хорошо согласуется с современными данными палеогеографии.
Прежде всего нужно отметить изменения рельефа, почвенного покрова, растительности, которые особенно подробно описаны для районов Древней Эллады.
«После великих наводнений остался, — пишет Платон, — как бывает с малыми островами, сравнительно с прежним состоянием лишь скелет истощенного недугом тела, когда почва и вся мягкая и тучная земля оказалась смытой и только один остов еще перед нами. Но во времена атлантов еще не поврежденный край имел и высокие многохолмные горы, и равнины, и обильные леса в горах».
Палегеография дает нам свидетельства, подтверждающие этот рассказ. В те давние времена на берегах Черного и Средиземного морей действительно росли «обильные леса» и почвы были плодородны. Точная деталь рассказа — замечание о высоких «многохолмных горах» — напоминает о том, что уровень открытых морей был другим, значительно ниже современного, и поднявшаяся затем вода стала плескаться у подножий гор, многие лее невысокие холмы вообще оказались дном моря. Важное подтверждение достоверности источников, которыми пользовался Платон, вытекающее из самого же рассказа! Наглядно и ярко подобные изменения проявились в бассейне Черного моря, о чем свидетельствуют работы советских ученых. В атласе — монографии «Палеогеография Европы за последние сто тысяч лет», изданном Институтом географии Академии наук СССР в 1982 году, можно найти данные о климате Большого Кавказа и Причерноморья, а также о значительном повышении уровня моря именно в интересующий нас период. Во время последнего оледенения на месте Азовского моря была суша. Черное море представляло собой пресное озеро, из которого вытекала многоводная река, впадавшая в Средиземное море. Лишь после таяния ледника соленая вода проникла в это озеро, которое таким образом стало морем. Пресноводная фауна, в течение нескольких тысячелетий была вытеснена морской.
Некоторые исследователи перемещают Атлантиду из океана в Средиземное море, а заодно и подправляют хронологию Платона. Так, А. Галанопулос и Э. Бэкон в своей книге «Атлантида: за легендой истина», вышедшей в Лондоне в 1970 году, попросту отождествляют Атлантиду с Критом. Аргументация авторов проста. Говоря о девяти городах — провинциях Атлантиды, они пишут: «Царский город, по описанию Платона, был столицей равнины площадью 3000х2000 стадий. Если остальные девять городов, упомянутых в последних строках только что процитированного отрывка, были столицами аналогичных по размеру областей, вся территория Атлантиды должна была занимать площадь около 30 000х20 000 квадратных стадий, т. е. превышать Малую Азию и обитаемую часть Северной Африки, вместе взятые. Длина Средиземного моря равняется примерно 2100 милям, а остров длиной 3400 миль явно не мог бы поместиться внутри Средиземноморского бассейна… Жрецы, узнав об огромных просторах только что открытого Атлантического океана, воспользовались случаем и переместили Атлантиду в этот океан. Не исключено, что именно тогда Атлантический океан и получил свое название — от перемещенной туда Атлантиды». Такова аргументация атлантологов. Сделав сначала ошибку в определении площади Атлантиды и увеличив эту площадь ровно в 10 раз (ибо десять примерно равных островов — провинций Атлантиды должны занимать только 3000х20 000 квадратных стадий), атлантологи затем приписали жрецам желание перенести Атлантиду в Атлантику. Вполне понятно, что после этого авторам цитируемой книги остается только одно: вернуть Атлантиду в Средиземное море, отождествив ее с одним из островов, и исправить Платона, якобы перепутавшего 9–е и 2–е тысячелетие до н. э.
Но Крит и Санторин не отвечают описанию Платона, раз и навсегда поместившего Атлантиду между Америкой и Европой, не соответствуют описанию Платона и памятники, найденные археологами на этих островах.
Однако и в Атлантике нет острова или территории, которые бы однозначно могли быть названы Атлантидой Платона. Имеется в виду, конечно, та часть этой легендарной страны, которую Платон называет житницей. Остров же Посейдона и Клейто невелик.
Метрополия первого из царей атлантов могла располагаться в любом из архипелагов Атлантики.
Противники атлантической гипотезы указывают нередко на то, что толщина земной коры под океаном меньше, чем толщина коры материковой, и, следовательно, никакая Атлантида не могла располагаться в Атлантике. А. Галанопулос и Э. Бэкон в своей книге пишут, например: «Если бы восточная часть дна Атлантического океана образовалась в результате погружения большого участка суши, якобы существовавшей между Африкой и Срединно — Атлантическим хребтом, толщина земной коры здесь должна была бы соответствовать толщине коры под континентами. Эта толщина колеблется от 19 до 44 миль… Согласно описанию Платона, Атлантида славилась своими высокими горами, окружавшими большую равнину. Значит, если Атлантида покоится на дне Атлантики, толщина земной коры в этом месте должна быть не менее 22 миль. Однако в Индийском и Атлантическом океанах толщина коры едва достигает 12–19 миль».
Однако читатель, даже не знающий о различной толщине океанической и материковой коры, без труда заметит, что цифры «22 мили» и «19 миль» очень близки. Кроме того, Платон называет Атлантиду не континентом, а островом. Даже в настоящее время в Атлантическом океане разбросаны целые архипелаги как материкового (Канары), так и вулканического происхождения (Азоры). И это невзирая на строгие предписания иных атлантологов относительно толщины коры, которая якобы может не выдержать нагрузки, создаваемой горами Атлантиды.
В конце прошлого века к произведениям Платона об Атлантиде относились с большим» вниманием, чем позднее. Многим атлантологам казалось, что найдено решающее доказательство правоты Платона. В 1898 году из Европы в Америку прокладывали подводный телеграфный кабель. Кабель этот порвался и утонул. Конец его искали на дне океана. Металлическая кошка на тросе несколько раз поднимала на палубу куски стекловидной затвердевшей лавы, застрявшей между ее лапами.
Спустя несколько лет французский геолог Термье выступил в Океанографическом институте в Париже и сообщил, что найденные на дне куски лавы могли затвердеть только на воздухе.
По мнению Термье, дно Атлантического океана к северу от Азорских островов было покрыто лавой еще в надводном положении. Если бы лава образовалась на дне океана под давлением столба воды в три километра (именно такова глубина места находки), то она имела бы кристаллическую структуру. Но структура у образца была аморфная, стекловидная, и этот аргумент Термье опровергнуть очень трудно. Согласно Термье, суша в этом районе опустилась на три километра. Поверхность подводных скал сохранила острые ребристые выступы, типичные для застывших лавовых потоков недавнего происхождения. Ученый указал в своем докладе, что провал произошел примерно по линии, соединяющей Исландию с Азорскими островами. Это как раз линия проявления активного вулканизма.
Работа А. Галанопулоса и Э. Бэкона — своеобразный сборник аргументов против Атлантиды Платона. В этой книге вывод Термье опровергается на основе современных данных океанологии.
«Достоверность этого вывода, — пишут авторы, — зависит от того, образовался ли данный образец тахилита именно на том месте, где он был найден. Он мог попасть сюда на ледяном плоту, то есть на плавающей льдине, или с тем же успехом его могли принести сюда от соседних вулканических островов так называемые мутьевые потоки. Это особого рода плотные потоки, которые струятся по дну океана, как ртуть под водой, а их высокая плотность объясняется большим количеством осадочных частиц в турбулентно взвешенном состоянии. Современные исследования показали, что такие «мутные течения» несут наземные органические остатки, а также сучья и листву деревьев далеко в океан, в подводные каньоны рек Магдалена и Конго. Зеленая трава была найдена в 1935 году на глубине около 1600 метров в 12 милях от устья реки Мащалена в Калифорнийском заливе, а река Конго выносит пресноводные водоросли диатомеи на сотни миль в океан… Исходя из всего этого вполне возможно, что кусок тахилита, о котором идет речь, тоже был принесен поверхностными или глубинными течениями».
Как известно — вода практически несжимаемая жидкость. Если в ней взвешены частицы осадочного или другого происхождения, плотность такой взвеси повышается очень незначительно. Вот почему не могут «струиться» потоки, похожие на ртуть. Различные взвеси могут, правда, усилить разрушительную силу мутьевых потоков и течений, но не за счет заметного изменения плотности. Причиной такого усиления является механическое воздействие частиц на различные преграды. Сравнение таких потоков и течений со ртутью неправомерно. Так же неправомерно, как и сравнение водорослей с глыбами застывшей лавы, которые якобы могут быть унесены «поверхностными или глубинными течениями» на сотни километров от места их происхождения. А речь идет именно о сотнях километров, ведь место находки, которая так интересует атлантологов, расположено где — то посередине между Азорскими островами и Исландией, на 47–м градусе северной широты.
Как бы ни стремились иные авторы призвать на помощь именно современную океанологию, возможности этой науки все же не позволяют отменить законы физики. Остается один контраргумент — ледяной плот, льдина. Но на 47–м градусе северной широты, южнее Гольфстрима, появление льдины исключено. Если же иметь в виду айсберг, то сторонникам ледяного плота нужно решить очень трудную задачу: объяснить появление на айсберге, который мог отколоться только от гренландского ледового щита, застывшей лавы. Задача эта, прямо скажем, неразрешима, ведь в Гренландии нет действующих вулканов, как не было их и во времена атлантов.
Теперь интересно проследить дальнейший ход мысли противников Атлантиды. (Пока, как мы видим, аргументация их не может поколебать гипотезы, изложенные в древних диалогах.) Сторонники Атлантиды попытались объяснить миграции угрей. В самом деле, почему речные угри плывут в океан? Почему одни личинки угрей дрейфуют в Европу с Гольфстримом, а другие появляются у противоположного берега, близ Америки? Атлантологи считают, и не без оснований, что когда — то угри жили в реках Атлантиды, спускаясь в их низовья, в солоноватые воды разветвленной дельты, для икрометания. После исчезновения Атлантиды угри нашли прибежище на противолежащих континентах — в Европе и Америке. Эти рассуждения логически непротиворечивы, и, главное, у них прочное естественнонаучное основание. Возможно, стоит задать себе вопрос: почему птицы летят вить гнезда на Кольский полуостров? Ведь весь Кольский полуостров, так же как, впрочем, вся Северная Европа, был покрыт ледником всего 11 тысяч лет назад. Но условия изменились — и птицы нашли дорогу в северные раздолья, освободившиеся ото льдов. Таково главное свойство жизни — она всегда стремится занять новые экологические «ниши».
Каково же отношение скептиков к проблеме угря? В цитируемой книге можно прочесть: «Если мы даже согласимся, что европейские угри устремляются в Сар — гассово море, чтобы метать там икру и умереть, а их потомки возвращаются в Европу, ведомые наследственным инстинктом, нет оснований полагать, что этот инстинкт зародился во времена последнего ледникового периода». Но почему же инстинкт не мог сформироваться во времена последнего ледникового периода? Да просто потому, что нет оснований полагать, что он сформировался именно тогда. Как видим, по части логики аргументация скептиков несколько слабее, чем предположения атлантологов. В этом убеждает и история Срединно — Атлантического хребта, рассказанная двумя уже знакомыми нам учеными. Послушаем их:
«Другим аргументом, к которому прибегают сторонники теории о расположении Атлантиды в Атлантическом океане, является наличие подводного Срединно — Атлантического хребта. Однако этот подводный хребет, который по большей части находится на глубине 3000 метров, возник вовсе не из — за погружения в океан суши. Напротив, весь этот хребет, который тянется с севера на юг… образовался в связи с подъемом океанского дна в результате процесса горообразования в этом районе».
Итак, признавая процессы горообразования, ученые признают и возможность поднятия океанского дна в результате таких миллионолетних процессов. Конечно, только в результате таких вот процессов могла возникнуть когда — то очень давно Атлантида, только они и могли породить ее. Так рассуждают атлантологи. Но в приведенном отрывке им приписывается совсем иное: они якобы считают, что горы на дне образовались из — за погружения Атлантиды, и отрицают существование горообразовательных процессов.
* * *
Если же согласиться со средиземноморской гипотезой, остается призвать, что проблемы Платона больше не существует. Советский исследователь М. Романенко пишет:
«В последние годы стала популярной гипотеза, согласно которой Атлантида располагалась в Эгейском море, в архипелаге Санторин, и которую на Западе обычно связывают с именами греческих ученых — археолога С. Маринатоса и сейсмолога А. Галанопулоса».
В 1900 году английский археолог Артур Эванс начал раскопки в критском городе Киоссе, которые поведали миру о древнейшей в Средиземноморье цивилизации, названной крито — микенской или минойской, гибель которой приходится на середину 2–го тысячелетия до н. э.
Шведские и американские исследователи полвека спустя обнаружили в морском грунте толстый слой вулканического пепла. Как показали исследования, пепел образовался 3400 лет назад, после извержения вулкана Санторин в 120 километрах от острова Крит. На острове Тира, входящем в Санторинский архипелаг, греческий археолог С. Маринатос нашел под толстым слоем вулканического пепла развалины большого города…
Советский исследователь И. Резанов обнаружил в легендах и мифах Древней Греции отдельные места, которые легко интерпретировать как описание грандиозной вулканической катастрофы, произошедшей в незапамятные времена, пишет М. Романенко, — все это, несомненно, делает весьма правдоподобной гипотезу' Маринатоса и Галанопулоса о том, что платоновская Атлантида — не что иное, как древняя Критская держава. Согласно этой гипотезе, на острове Санторин находился если не столичный, то просто крупный город атлантов. Примерно в 1400 году до н. э. вулкан, до этого дремавший, взорвался, середина острова рухнула на дно, по морю прокатились разрушительные цунами, на остров Крит и Кикладские острова, также входившие в состав Минойского царства, выпал слой вулканического пепла толщиной более 10 сантиметров. Пеплопад завершил опустошения, вызванные землетрясением, взрывной волной и цунами. Цветущий край на десятилетия превратился в бесплодную пустыню.
Некоторые несоответствия этой версии с диалогами Платона можно легко — и без особых натяжек — устранить. Достаточно допущения, что в тексте вместо «9000 лет» должно стоять «900 лет». Тогда для даты катастрофы получаем 1470 год до н. э.
Тем не менее многие атлантологи не сдаются, упорно продолжая помещать Атлантиду между Старым и Новым Светом.
КРОМАНЬОНЦЫ — АТЛАНТЫ
Дискуссия не утихает. Однако никто из атлантологов не отрицает факта извержения Санторина. Но Платон ведь говорит о другом времени.
Плиний Младший сообщает о лодке, которую волны прибили к европейскому побережью. Лодка эта была с краснокожими гребцами. Помпоний Мела и Плиний описывают внешность членов экипажа; из описания можно заключить, что люди эти, по всей видимости прибывшие с другого берега Атлантического океана, похожи на кроманьонцев — первых представителей современного человека, скелетные останки которых находят ныне почти по всей Европе.
В античное время Атлантида, суда по всему, не пользовалась такой популярностью, как в наши дни. Книги древних авторов, в числе которых было немало историков, чаще хранят молчание. Лишь Прокл усердно комментирует «Тимей», и Крантор бегло вспоминает о записках Солона. Геродот сообщает о горах Атлас на северо — западе Африки и даже называет местных жителей атлантами, но они, конечно, ничего общего с атлантами Платона не имеют.
Самым серьезным оппонентом был ученик Платона — Аристотель.
Именно Аристотель заявил, что его учитель выдумал Атлантиду. Тем самым достопочтенный философ дал козырь в руки средневековых схоластов и религиозных мистиков, а также церковных толкователей классических текстов. Непререкаемый авторитет средневековья просто — напросто закрыл тему Атлантиды, которая якобы была нужна его учителю лишь для иллюстрации своих политических и философских взглядов. А взгляды Платона и его знаменитого ученика были во многом прямо противоположны. И если версия об Атлантиде была использована Платоном в борьбе за центральное место Афин среди государств Эллады, то Аристотель, воспитатель Александра Македонского, не получил даже афинского гражданства.
Платон был представителем старинного афинского рода. Аристотель происходил из семьи врача при дворе македонского царя. Он рано лишился родителей, и это воспитало в нем такие качества, как самостоятельность, упорство, трудолюбие, но одновременно и желание добиться почета и популярности любой ценой.
После смерти Александра Македонского, к которому был приближен Аристотель, Афины стали независимы, и ученик Платона бежал на остров Эвбея. Аристотель сказал: «Платон мне друг, но истина дороже». Слова эти вошли в поговорку, но мало кто знает, что одной из причин, которая побудила Аристотеля предпочесть «истину» своему учителю, была все же история с Атлантидой и египетскими жрецами.
Приговор, вынесенный Атлантиде Аристотелем, нашел поддержку у христианских догматиков в силу еще одного немаловажного обстоятельства. Ведь в средневековье вели отсчет времени от начала мира, с первого дня его творения. И начало это датируется 5508 годом до н. э. Оспаривать сей факт не разрешалось; с еритиками поступали круто. У Платона, по правде говоря, не было никаких шансов утвердить хотя бы сам факт существования разумной жизни на нашей планете ранее этого канонического срока. Лишь позже наука открыла неоспоримые свидетельства гораздо более почтенного возраста Земли и биосферы, но вопрос об Атлантиде точно повис в воздухе. До середины прошлого века никто не осмелился бы и мечтать о том, чтобы истоки первобытной культуры отнести к 10–му тысячелетию до н. э. Мир человека начинался сразу с египетских пирамид и древнекитайских памятников. Честь стать основоположниками науки о доисторическом человеке выпала на долю французских археологов. Одним из них был Буше де Перт, который в течение 17 лет вел раскопки в долине Соммы. Уже открытия прошлого века отодвинули время появления человека в глубь тысячелетий, они сделали его современником мамонтов и других допотопных животных.
Любопытно, что многие из этих открытий встречались учеными буквально в штыки. В 1879 году один барселонский адвокат обнаружил в пещере Альтамира доисторические цветные фрески. Однако судьба открытия была плачевна: на археолога — любителя обрушился град язвительных статей. Никто из ученых авторов этих статей даже не побывал на месте находки.
Только в конце прошлого века ученый мир признал, что первобытный человек мог рисовать. Доисторические рисунки в десятках пещер и поныне свидетельствуют о мастерстве древних художников.
Уже люди палеолита умело использовали минеральные краски — окись железа и перекись марганца, которые не боятся ни времени, ни сырости. Кроманьонец (и его ближайший родич — ориньякский человек) был примитивен, но не дик. Тридцать тысяч лет назад этот человек в очень трудных условиях не только сумел выжить, но и передал своим потомкам многие достижения первобытной цивилизации. Он отличался высоким ростом (более 180 сантиметров), имел пропорциональное сложение, больший вес мозга, чем у современного человека.
В те давние времена население всей нашей планеты едва ли достигало численности населения крупного современного города. Не было ни школ, ни традиций в современном смысле этого слова. Тем не менее кустарь — кроманьонец в одиночку в течение лишь одной своей жизни успевал сделать поразительные открытия. Этот доисторический мастер открыл в числе прочих и технические приемы футуристов, кубистов и модернистов XX столетия.
Нам еще мало известно о кроманьонцах, об их искусстве, быте, занятиях. Находки в пещерах не могут дать полной картины того, что же из себя представлял человек этого отдаленного периода. Нужно иметь в виду, что, согласно Платону, цивилизация атлантов и их современников связана с морем: по морю в древности пролегали самые удобные транспортные пути. Если даже в наше время ученые открывают новые, неизвестные ранее племена, не ведающие в свою очередь о цивилизованном мире, то легко представить себе многоликость доисторического мира. Обитатели пещер — первобытные охотники и мореплаватели — атланты… Они вполне могли уживаться даже неподалеку друг от друга. Они были современниками, если только Платон был прав.
Наукой установлено, что человек и после своего рождения продолжает проходить стадии развития, напоминающие о его предках. Так, новорожденный ребенок похож на неандертальца: об этом свидетельствуют строение черепа, внешний вид мозга, высокое, как у человекообразных обезьян, расположение гортани, относительный объем надглоточной полости. Годовалый ребенок сохраняет многие признаки, свойственные одному из наших далеких предков — неандертальцу. Но с возрастом этих сходных черт становится все меньше, выражены они слабее, и к десятилетнему возрасту ребенок, если принять наш сравнительный метод, напоминает уже кроманьонца — последнего из наших предков. Мальчик в этом возрасте или немногим старше строен, подвижен, смел, находчив. По этим признакам в какой — то мере можно судить о самих кроманьонцах.
Интересно послушать журналиста, наблюдавшего с какой отвагой юные мореплаватели Полинезии предпринимают рискованные путешествия.
«Несколько лет назад жители восточного побережья острова Уполу заметили черную точку на горизонте. Море было бурное, и точка то появлялась, то исчезала в волнах. С наступлением темноты она приблизилась к проходу в рифах, окружающих лагуну, и, когда была на расстоянии какой — нибудь мили от берега, все увидели, что это маленькая, очень неустойчивая лодка паопао. В ней сидел мальчик, на вид лет четырнадцати. Его появление вызвало своего рода сенсацию. Никто его не знал и не мог сказать, что ищет он в разбушевавшемся море. Мальчик подплыл к берегу, вытащил лодку на песок и перевернул ее вверх дном, чтобы вылить скопившуюся в ней воду. Потом подошел к собравшимся на пляже людям и вежливо поздоровался с ними.
— Талофа лава.
— Откуда ты приплыл, мальчик?
— Из Тутуили.
— Из Тутуили?! По такому морю?! Когда же ты оттуда вышел?
— Сегодня, перед восходом солнца.
— Как же тебе это удалось? Как волны не перевернули лодку?
— Переворачивали, и не один раз.
— Но как тебе пришло в голову плыть шестьдесят миль в такую бурю?
— Я родился на острове Токелау и хожу в школу в Паго — Паго. Так как начались каникулы, я решил воспользоваться случаем и побывать в Западном Самоа. Я подумал, что, может быть, какая — нибудь семья в Алеипата примет меня. Один старик одолжил мне паопао и дал на дорогу бутылку кавы и три кокосовых ореха. Вот я и приплыл.
Просто так проплыть шестьдесят миль по бурному морю! И на такой лодчонке, которая, самое большее, годится для плавания по лагуне. Ну и ну…»
Есть чему удивляться в поведении юного путешественника! Ведь к таким фактам мы не привыкли. Отчего же, если речь идет об унаследованных нами чертах характера кроманьонца, которые ярко проявляются в детстве? Ответ может быть лишь один: чтобы эти черты характера проявились, нужно воспитание, не отделяющее человека от природы стеклянной стеной, а приближающее к ней.
Вопрос о контактах между Новым и Старым Светом оказывается тесно связанным с темой, избранной Платоном. Ведь до путешествий викингов и плавания Колумба Новый Свет был изолирован от Старого, если не считать доисторических переселений азиатских аборигенов. Не объясняются ли тогда сходные черты в культуре и быте народов и даже общие закономерности развития цивилизаций по ту и эту сторону океана тем, что когда — то существовал остров Платона — Атлантида? Ведь если Атлантида — колыбель цивилизаций, то многое в истории Старого и Нового Света находит естественное объяснение. С одной стороны древняя культура Малой Азии, Египта, Крита и Кипра, с другой — доевропейские цивилизации Мексики и Перу. Что их объединяет? Ответил на этот вопрос Тур Хейердал ответил с обстоятельностью, которой позавидовал бы иной атлантолог:
1. И по ту и по эту сторону океана известна иерархия, основанная на поклонении Солнцу. Династия правителя называет Солнце своим родоначальником.
2. Браки между братьями и сестрами в правящей династии для сохранения чистоты «солнечной» крови.
3. Изготовление книг с иероглифическими текстами в виде длинных широких лент, которые складывались или свертывались в свитки.
4. Постройки колоссальных сооружений, лишенных практических функций. Создание пирамид и мегалитических построек.
5. Мегалитические саркофаги с массивной каменной крышкой.
6. Мумификация с применением смол, бинтов, хлопковой набивки. Маски.
7. Накладная борода как часть ритуального убора верховных жрецов.
8. Технология изготовления сырцового кирпича.
9. Оросительные системы, водопровод и канализация в городах.
10. Веретено с одинаковым по форме пряслицем. Один и тот же тип ткацкого станка.
11. Сходство одежды. Мужские плащи, платье с поясом и застежками на плече для женщин. Веревочные и кожаные сандалии, головной убор из перьев, который носили воины и высокопоставленные лица.
12. Одинаковые пращи.
13. Сходные музыкальные инструменты, например барабаны и флейты. Сходные орудия труда и промысла.
14. Далекие экспедиции за моллюсками — источниками высоко ценившейся красной краски.
15. Бронза примерно одного состава. Бронзовые зеркала, щипцы и декоративные колокольчики.
16. Золотые филигранные изделия.
17. Сходная керамика, в частности традиционная треногая ваза.
18. Терракотовые печати, плоские и цилиндрические.
19. Изображения человека с птичьей головой.
20. Изображения человека с кошачьей головой.
21. Почитание кошачьих — ягуара, леопарда.
22. Обычай обрамлять борта судов сплошным рядом круглых боевых щитов. На фресках майя изображены суда со светловолосыми воинами.
23. Изображение человеческой головы с высунутым языком.
Тур Хейердал приводит и другие сходные черты культуры. Как будет ясно из последующего, наиболее существенным представляется последний пункт приведенного перечня. В отличие от многих других он не может быть объяснен общими закономерностями развития и сходством трудовых процессов. В то же время человеческая голова с высунутым языком — самый распространенный мотив, запечатленный на этрусских зеркалах и одновременно одно из «типовых» изображений и элементов архитектурных памятников майя и их заокеанских сородичей.
Очень важным представляется культ диких кошачьих. Ниже речь будет идти о Восточной Атлантиде, противостоявшей атлантам. Сейчас отметим лишь, что леопарду восточных атлантов соответствовал ягуар древних цивилизаций Америки. Это прямое сходство почитаемых зверей обязано древней земле в Атлантике. Или мореплаванию.
Вот что писал чешский путешественник М. Стингл об ольмеках — о тех, кто еще до майя создал в Америке высокую культуру:
«Над властителем или, может быть, верховным жрецом Ла — Венты возвышается ягуар. Ягуар преследует здесь меня повсюду. Лавентская, совершенно необычная для Америки мозаика, найденная на глубине 7 метров, тоже изображает ягуара: его глаза, его ноздри, его клыки. В гробнице правителей среди других сокровищ были найдены нефритовые подвески в форме зубов ягуара. А нефритовые детские личики, которые найдены в Ла — Венте и которые иным исследователям напоминали характерные черты монголоидной расы, в действительности всего лишь свидетельствуют о стремлении придать облику человека сходство с ягуаром. Вот почему ученые теперь называют эти маленькие шедевры уже не «детскими», а «ягуарьими лицами» или изображениями «ягуара — ребенка».
Обитатели Ла — Венты жили под знаком ягуара. Когда исследователи истории и культуры американских индейцев задумываются над обычаями удивительных людей из Ла — Венты, они часто говорят о настоящей «одержимости ягуаром». Но откуда взялась эта религиозная одержимость?
Ответ я пытаюсь прочесть тут же, на алтарях и стелах, оставленных нам строителями Ла — Венты. На стеле I в типичной для этого стиля нише я вижу женщину в короткой юбке. Над нишей и женщиной изображена морда ягуара. А на каменном памятнике, который Мэтью Стирлинг нашел позднее в Портеро — Нуэво, сцена, лишь намеком переданная в Ла — Венте, воспроизведена совершенно недвусмысленно: это соитие женщины с ягуаром. От связи божественного ягуара со смертной женщиной и возникло, согласно легенде, могучее племя героев, сыновей небес и земли, полубожественных строителей Ла — Венты, возник удивительный народ, не похожий на все остальные. То были люди и одновременно ягуары «ягуарьи индейцы».
Южная Америка оказывается родиной многих культур и даже цивилизаций, уходящих корнями в глубь веков.
Позднейшие находки с полной очевидностью доказали, что строители Ла — Венты, обитатели Трес — Сапотеса, творцы статуэтки «птичий человек» были носителями самой первой, самой древней высокой культуры Америки. Таким образом, «ягуарьи индейцы», как я охотно бы их назвал (поскольку мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем, как они называли себя сами), были предшественниками и даже учителями тех, кто гордо считал себя первыми и единственными на свете, то есть гениальных майя.
Ведь это они, «ягуарьи индейцы», первыми в Америке наблюдали звезды, создали календарь, в разных сочетаниях расположили точки и черточки, пока из них не возникла система цифр майя. «Ягуарьи индейцы», по всей вероятности, изобрели и первую, древнейшую индейскую письменность. Точно так же исходная дата истории майя 0.0.0.0.0. (или 4 Ахав 8 Кумху), соответствующая 3113 году до н. э., относится, очевидно, еще к лавентскому или даже долавентскому периоду истории Америки. Собственно майя впервые выступают на сцену индейской истории только в III столетии н. э. А «ягуарьи индейцы» — не менее чем на тысячу лет раньше. Их открыл и представил миру М. Стирлинг».
ДОНЕЛЛИ И ДРУГИЕ
Последователь древнегреческого философа Игнациус Донелли написал две книги: «Атлантида — допотопный мир» и «Рагнарок — эпоха огня и смерти». Обе эти книги увидели свет в 1882–1883 годах и впервые пробудили серьезный интерес к Атлантиде Платона.
В юности Донелли изучал право, увлекался поэзией. Будучи конгрессменом от республиканской партии, он в отличие от многих членов американского конгресса часто наведывался в библиотеку конгресса, занимаясь наукой всерьез. За Донелли укрепилась слава отца современной атлантологии.
С легкой руки Донелли в атлантологической литературе стало традицией считать погибший материк общим культурным центром для Старого и Нового Света, «котлом» всех высоких цивилизаций древности. Одним из первых автор книги «Атлантида — допотопный мир» обратил внимание на сходство архитектуры индейцев и египтян (главным образом на пирамиды, построенные и в долине Нила, и в Перу, и в Мексике), на общность некоторых обычаев, научных знаний, календарей и т. п. Эти аргументы до сих пор приводят рьяные атлантологи. Донелли также первым (но далеко не последним!) высказал гипотезу о том, что именно из Атлантиды вышел и охватил чуть ли не весь мир культ бога Солнца.
В книге Донелли читатель может найти следующее:
1. Когда — то существовал в Атлантическом океане, напротив входа в Средиземное море, большой остров, который был остатком Атлантического континента, известного древнему миру как Атлантида.
2. Описание этого острова у Платона правдиво и не является, как длительное время предполагалось, выдумкой.
3. Атлантида была районом, где впервые возникла цивилизация.
4. Со временем она стала многолюдной; выходцы из Атлантиды заселили также берега Мексиканского залива, рек Миссисипи, Амазонки, тихоокеанский берег Южной Америки, Средиземноморье, западные берега Европы и Африки, побережье Балтийского, Черного и Каспийского морей.
5. Это был допотопный мир — Эдем на языке мифологии. Сад Гесперид, Елисейские поля, сады Алкиноя, гора Олимп, Асгард у викингов — не что иное, как воспоминание о большой стране, об Атлантиде, где когда — то человечество обитало веками в мире и счастье.
6. Боги и богини Древней Греции, Финикии, Индии и Скандинавии были просто королями, королевами и героями Атлантиды, и приписываемые им действия являются искаженным воспоминанием об исторических событиях. Например, бог Зевс был одним из царей Атлантиды.
7. Мифология Египта и Перу представляет собой первоначальную религию Атлантиды, состоящую в поклонении Солнцу.
8. Самой древней колонией Атлантиды был, вероятно, Египет, цивилизация которого была отражением цивилизации острова Атлантида.
9. Бронзовый век в Европу пришел из Атлантиды. Атланты первыми начали применять железо.
10. Финикийский алфавит, предок всех европейских алфавитов, получен из атлантического алфавита, который явился, возможно, и основой алфавита майя в Центральной Америке.
11. Атлантида была начальным местом поселения арийской индоевропейской семьи, а также семитских и некоторых других народов.
12. Атлантида погибла в результате ужасной катастрофы. Остров и почти все его население были затоплены водами океана.
13. Те немногие, кто чудом уцелел, рассказали народам, живущим на западе и востоке, об ужасной катастрофе — вспомним легенды о потопе у народов Старого и Нового Света.
14. Доказательство высказанной гипотезы позволит решить многие проблемы, занимающие человечество, подтвердить правоту древних книг, расширить область истории человечества, объяснить заметное сходство между древними цивилизациями на противоположных берегах Атлантического океана. Появится возможность найти «прародителей» нашей цивилизации, наших фундаментальных знаний; станут известны те, кто жил, любил и работал задолго до того, как арийцы появились в Индии или финикийцы поселились в Сирии.
15. Тот факт, что история Атлантиды на протяжении тысяч лет принималась за сказку, еще ничего не доказывает. Здесь налицо неверие, рожденное незнанием, а также скептицизмом, присущим интеллекту. Наши далеки предки не всегда лучше нас информированы о прошлом.
В течение тысячи лет считалось, что разрушенные города Геркуланум и Помпеи были сказкой — их называли «сказочными городами». Тысячу лет образованный мир не верил Геродоту, рассказавшему о чудесах цивилизации на Ниле и в Халдее.
16. Было время, когда вызывало сомнение, что фараон Нехо отправил экспедицию вокруг Африки. Ведь путешественники сообщали, что по прошествии части пути солнце оказалось у них на севере. Сейчас совершенно ясно, что египетские мореплаватели действительно пересекли экватор и за 2100 лет до Васко до Гамы открыли мыс Доброй Надежды.
Дословный перевод одной из строк первой песни «Одиссеи» сообщает нам, что «Атлас… держит большие столбы, разделяющие землю и небо». В этой строке отражена реальность, считают атлантологи. Еще Геродот описывал северо — западную оконечность Африки, и доныне горная цепь зовется там Высоким Атласом. Но имя Атлас закрепилось за этим массивом со времен Полибия (204–122 годы до н. э.), где — то там нашел Геракл сады Гесперид.
Если согласиться с мнением Страбона, местные жители раньше называли высочайшую гору Атласа Дирисом (или Дараном). Вероятнее всего, на горный массив в Африке перешло название океана. Название же океана и острова происходило от той горы, которая возвышалась над островом и производила, очевидно, количественное зрелище. Одна из гор на острове Пику в Азорском архипелаге имеет высоту 2351 метр. До опускания всего атлантического массива на дно океана пик этой горной вершины достигал высоты 5300 метров, что превышает все европейские вершины.
…Такой горный великан, видимый над зеленым островом и водным простором, уходил в облака и как бы постоянно находился в небесной обители и отождествлялся с богом. И до сих пор на Азорах много активных вулканов. А в те времена облака, закрывающие вершину Атласа — острова Атлантида, напоминали сказочные замки. Смешивались три стихии — вода, небо и земля. Они объединялись воедино, и потому понятна образность Гомера в словах о великом Атласе, который глубинами темного моря ведает и сам держит большие столбы, разделяющие землю и небо. Огнедышащая гора, возвышающаяся от прибрежного прибоя до самого неба, дала название острову и океану, считает атлантолог О. Мук.
На ацтекских языках «атл» означает «вода», «анти» — «высокая гора». Если сопоставить эти названия, то гипотетически можно заключить, что Атлантида «гора из воды» или «гора среди воды». Если вспомнить, что один из последних гибнущих островов, на котором был расположен знаменитый, описанный Платоном город, — Посейдонис, то становится ясным, что гора и вся островная страна носят мифологическое наименование в честь первенца бога морей Посейдона.
Працарь Атлас, титан — небодержец, стал героем мифа, и, по всей видимости, гора Атлас явилась прообразом пирамид и всяческих культовых сооружений и к востоку и к западу от Атлантиды. Прослеживается даже «пояс пирамид» — от Китая с его многоэтажными пагодами до пирамид Египта, Вавилонской башни и храмов востока Индии. Их менее известные «копии» расположены в Ливии, мегалитические постройки найдены в Европе. Пирамиды майя, толтеков, ацтеков, инков и других древнеамериканских народов завершают это кольцо памятников. Все они — символ великой, многоступенчатой горы с заоблачной вершиной, храм, жилище богов и место жертвоприношений и последующих захоронений и поклонении.
И по ту и по другую сторону океана, разделяющего Старый и Новый Свет, всех царей, фараонов, королей хоронили под курганами и пирамидами. Символы в виде обелисков и менгиров являются выражением теперь уже позабытой религии.
Вершина великого азорского вулкана постоянно курилась и озарялась внутренним огнем, из недр ее громыхал голос бога. Культовые сооружения имели вслед за этими естественными проявлениями божества золотые купола, крыши, островерхие короны и шлемы. Атлас — вершина острова Атлантида — был, как маяк, виден морякам издалека, когда они плыли к божественному острову тысячи лет назад. Дым, курящийся над вершиной, стал прототипом культовых обрядов.
Ярче всего культ этот отразился в религиозных обрядах ацтеков, у которых именно на вершине пирамиды находился алтарь, где приносились жертвы богам. В Финикии и Карфагене «огненная гора» превратилась в «огненного» бога Молоха, которому приносили в жертву первенцев. В Ветхом завете сообщается, что на алтаре сжигали сало и мясо. Христианские алтари тоже принимали символические жертвы, и кадило символизировало богоугодное облако. Древняя Эллада, Египет и Рим приносили на алтари богов кровавые и символические жертвы.
Древо жизни — необычный символ: он возник в очень давние времена, когда кроманьонцы заселяли девственные леса Европы. Древо жизни, древо мира у догерманских европейцев — дерево до неба, что держит в ветвях звезды. Может быть, «небесная гора» Атлантиды — прообраз этого дерева?
Крылатый змей — божество Кетцалькоатль у майя и ацтеков, Кукумак в Гватемале, Кукулькан на Юкатане — воплощает идею всесильного и возрождающегося божества, и, по легенде, появился он с острова к востоку от Америки.
Этот бог был богом огня прежде всего. Гром был его страшным оружием, и поначалу он отождествлялся не с молнией, а скорее с камнем, падающим с неба, вызывающим пожары и разрушения. Такими камнями могли быть и метеориты и камни, выбрасываемые действующими вулканами. Время от времени при извержении вулкана, очевидно, гибло много людей. Потому на легендарном острове и возникла ужасная форма культа массовых убийств, которая у ацтеков на западе уносила тысячи жизней в ежегодных жертвоприношениях. В Карфагене, Риме, Элладе, Израиле, Ниневии и Вавилоне и до буддизма также в Индии в жертву богам приносились человеческие жизни.
Атлантида имела меридиональную протяженность 1100 километров, она перекрывала путь Гольфстриму на север. Северное побережье ее — гористое, с десятью вершинами. Наибольшая гора Атлас была высотой более 5000 метров. На юге обширная плодородная равнина площадью около 20 000 квадратных километров омывалась теплым течением и потому была идеальным местом для произрастания субтропических и тропических растений. Климат был субтропическим на севере среднегодовая температура + 10° — и тропическим на юге — среднегодовая температура + 25°. Высокие горы на севере острова защищали его от проникновения холодных ветров.
Вся горная гряда Атлантиды была зоной действующих вулканов. И, подобно другим зонам, плотный покров равнины имел великолепную почву, богатую минеральными солями, аналогичную лёссовым почвам, знаменитым своими высокими урожаями и не нуждающимся ни в каких удобрениях. В Атлантиде произрастали такие растения, культивируемые человеком, как кокосовые пальмы и банановые кустарники. Бананы хорошо росли именно в Атлантиде, а дерево, пригодное «для питья, еды и умащения», то есть кокосовая пальма, тоже чувствовало себя прекрасно во влажном и жарком климате южной части острова. Видимо, красота и богатство растительного и животного мира этого островного рая дали возможность многим народам по обе стороны Атлантики вспоминать о райских островах блаженства.
Мук считает, что изображенные в пещерах Испании и Западной Франции длинноногие и мускулистые охотники соответствуют скорее охотникам — атлантам, а не собственно кроманьонцам. Он допускает, что человек кроманьонского типа появился также с запада, со стороны океана. Кроманьонцы и атланты резко отличались от древнеевропейских людей — неандертальцев.
О. Мук, ссылаясь на исследования антропологов, отмечает, что на Американском континенте обнаружен некий тип праамериканца — с признаками кроманьонца и индейца одновременно. Возраст скелета человека этого типа с помощью радиоуглеродного и флюоресцентного анализа определен примерно в 12 тысяч лет. Эти найденные в Америке праамериканцы замыкают гипотетический круг рас, которые населяли континенты Старого и Нового Света, находившиеся в пределах досягаемости атлантов. Для индейцев — жизнерадостных, подвижных, сильных людей — красный цвет кожи был и остается характерными расовым признаком. Заметим, что красный цвет до сих пор остается символическим признаком власти и религиозного поклонения, особенно при жертвенных обрядах. Может быть, в этом сохранилось воспоминание о древних краснокожих властелинах Атлантиды? Были ли «первые люди» краснокожими, как считает О. Мук? Ответа на этот вопрос пока нет.
Старые легенды о великанах и карликах получают обоснование в гипотезе об атлантах и Атлантиде. Малым ростом отличались не только неандертальцы (жившие 50–100 тысяч лет назад и ранее), но и все древние расы. Исключение составили только кроманьонцы и родственные им ориньякские люди. Необычайно высокий рост явился как бы показателем вырождения цивилизации, считает О. Мук, а карликовый рост — признаком ее начальной фазы. Этот, казалось бы, парадокс отражен в мифических сказаниях.
В конце своего существования атланты, считая себя сыновьями бога Посейдона, стали угрожать власти богов Олимпа. Но Вулканы и Циклопы, с которыми они отождествляются, потеряли свое величие, стали каннибалами и растратили свою божественную силу в результате кровосмешения с «дочерьми земли». Вот почему боги решили наказать их и ниспослали на них огонь и водную стихию.
* * *
Особый интерес представляют проблемы языковых реликтов Атлантиды. Возможно ли, чтобы в современных идиомах сохранились различные остатки языка позднего палеолита, бывшего когда — то всемирным? Безусловно, этимологи ответят отрицательно. Но может быть, их можно найти среди тех языков, которые не входят в рамки обычных языковых схем?
Среди европейских языков это баскский. Один из крупнейших авторитетов в области сравнительного языкознания, Ф. Финк, считает, что баскский язык можно отнести к древнеиберийскому, он принадлежит к одной группе с исчезнувшими языками носсеров, халдеев, хеттов, изоргийцев, ликийцев, каппадокийцев и этрусков.
У басков никто не изменяет своему роду, все говорят на своем языке, самом древнем языке в мире, как считают сами баски. В книге «Боши во Франции» Э. Саломона сообщается, что в 1930 году в городке Сен — Жан — де — Люз автор познакомился с баском — королем контрабандистов. «Баски, — сказал этот человек, — последние остатки лучшего, свободнейшего и самого гордого из миров, который когда — то исчез в пучине вместе с островом Атлантида. Простирался он от Пиренеи до Марокканских гор».
Любопытно, что можно проследить «языковое кольцо» по аналогии с «кольцом пирамид» — сходные языковые признаки у различных современных народов Америки, Европы и Азии. Так считает О. Мук. Однако со многими его гипотезами трудно согласиться, а некоторые из них невозможно проверить даже с помощью методов современной атлантологии.
* * *
А. Вегенер, автор теории дрейфа континентов, не допускал необоснованного, казалось бы, исчезновения громадного куска суши в океане, тем более что, по его данным, материки Америка, Африка и Европа легко реконструируются в единый материк Пангею, который разделился лишь в ранний третичный период.
Предположение, что Старый и Новый Свет когда — то разошлись и между ними образовался океан, ныне подтверждено. Произошло это много раньше катастрофы. Шов между континентами проходил как раз по дну Атлантического океана, где в настоящее время располагается Срединно — Атлантический хребет. Сходство береговых линий западного побережья Африки и восточного Южной Америки подтверждает теорию Вегенера, но между Африкой (северной и северо — западной ее частью) и Европой, с одной стороны, и Канадой — с другой, находится как будто бы «незаполненное» пространство — к северо — востоку от Мексиканского залива. Это обстоятельство не опровергает теорию Вегенера, но может служить, по мнению О. Мука, подтверждением существования в этом месте острова и его последующего опускания в океан.
Чем же в действительности является атлантический подводный хребет затонувшей горной грядой или местом разрыва материковых плит?
Сейчас на этот вопрос можно ответить с полной определенностью. Да, континенты расходятся, удаляются друг от друга, океанское дно как бы раздвигается. Срединно — Атлантический хребет является неровным, выступающим швом на дне Атлантики. Именно здесь происходит извержение магмы, из которой образуется в конечном счете материал океанической коры. Поступая из глубины, расправленное вещество застывает на дне, образуя подобие гигантских сосулек, торчащих вверх, — их гряда и есть Срединно — Атлантический хребет. Это образное и по необходимости упрощенное представление, согласующееся с теорией мобилизма, позволяет привести в соответствие данные науки с предположением о существовании Атлантиды. В самом деле, если в районе активно действующих вулканов подводного хребта и в наше время образуются острова, то процесс этот происходил и в прошлом. Своеобразным геологическим памятником ему служит Азорский архипелаг.
* * *
Немало энциклопедических умов Европы обращалось к загадке, предложенной Платоном. Л. Зайдлер пишет: «Можно предполагать, что Колумб верил в существование остатков затонувшей Атлантиды… На протяжении многих лет, прежде чем удалось получить согласие испанского короля на снаряжение похода «в Индию», Колумб изучал древнюю литературу, где не мог не натолкнуться на упоминания об Атлантиде и мифических островах». Позднее, в первой половине XVII века, известный английский философ и политик Фрэнсис Бэкон написал книгу «Новая Атлантида» — талантливую научно — техническую утопию, где в несколько аллегорической форме указал координаты таинственной земли… в районе Бразилии. Еще через полвека Атлантида — Бразилия появилась на карте, составленной французским географом Сансоном. Сансон даже указал на южно — американской территории… границы царств, принадлежавших сыновьям Посейдона!
В своей работе «Учители учителей» известный поэт Валерий Брюсов отстаивает мысль о полной достоверности «Диалогов» Платона, то есть гипотезы об Атлантиде. По мнению Брюсова, такая страна действительно существовала. «Если допустить, — писал он, что описание Платона — вымысел, надо будет признать за Платоном сверхчеловеческий гений, который сумел предугадать развитие науки на тысячелетия вперед, предусмотреть, что когда — то ученые — историки откроют мир Эгейи и установят его сношения с Египтом, что Колумб откроет Америку, а археологи восстановят цивилизацию древних майя и т. п. Надо ли говорить, что при всем нашем уважении к гениальности великого греческого философа такая прозорливость в нем нам кажется невозможной и что мы считаем более простым и более правдоподобным другое объяснение: в распоряжении Платона были материалы (египетские), шедшие от глубокой древности».
Брюсов пришел к выводу, что большую часть сведений, содержащихся в «Диалогах», Платон мог получить только у людей, которым было известно о существовании Атлантиды: «Платон, как и все греки, ничего не знал об эгейских царствах, которые на почве Греции предшествовали эллинским».
«Древний философ пишет, что Атлантида была расположена за Гибралтарским проливом и от нее можно было, плывя дальше на запад, попасть на другой материк. Но ведь древние греки ничего не знали об Америке!» Установив таким образом, что на первых же страницах своих диалогов Платон делает два открытия — в истории и в географии, Брюсов убеждается, что и в более мелких деталях древний автор удивительно близок к истине.
Мнения современных ученых по вопросу о реальности Атлантиды зачастую резко расходятся. Многочисленному лагерю защитников платоновской гипотезы противопоставлен не менее многочисленный и вооруженный серьезными аргументами стан антиатлантологов.
Среди советских ученых сторонниками существования Атлантиды были такие замечательные мыслители, как Н. Рерих и академик В. Обручев. О затонувшей земле — прародине древнейших культур говорится в работах Н. Жирова.
* * *
Вызывают удивление некоторые знания древних народов, слишком неожиданные для своего времени, а главное — не имеющие корней, как бы занесенные извне. Это касается астрономии и механики, металлургии и медицины, агротехники и каменной архитектуры. Уже давно привлекает внимание ученых математический «код», заложенный будто бы в пропорциях Великой египетской пирамиды. (Кстати, гипотезы последних лет подвергли сомнению тот считавшийся неопровержимый факт, что пирамида высотой 147 метров была построена при фараоне Хуфу, или Хеопсе. Есть основания полагать, что грандиозное сооружение старше!) Еще во время наполеоновских войн в Египте было обнаружено, что пирамида ориентирована точно по полярной оси Земли. Пирамида могла использоваться как обсерватория, календарь или гигантские солнечные часы. Ученый — египтолог П. Томкинс писал: «Тот, кто строил пирамиду Хуфу, знал, как делать отличные карты звездного неба и с помощью звезд правильно рассчитывать долготу, строить карты планеты и, следовательно, свободно передвигаться по Земле — по его континентам и океанам. Существует определенная связь между исходными знаниями тех, кто повелел строить Великую пирамиду, и тех, кто создал древние карты морей, более точные и подробные, чем дошедшие до наших дней».
Карты, о которых пишет Томкинс, многие исследователи связывают с Атлантидой. Одна из них была найдена в 1929 году в Турции, речь о ней впереди.
Часть атлантологов, опираясь на мифы и народный эпос, фрески и наскальные рисунки, утверждает, что жители исчезнувшего материка знали телевидение и авиацию, электрический свет, рентгеновские лучи, антибиотики и даже ядерную энергию, которая, увы, проявлялась в виде разрушительных взрывов. Николай Рерих писал об Атлантиде:
Летали воздушные корабли. Лился жидкий огонь. Сверкала Искра жизни и смерти. Силою духа возносились каменные глыбы. Ковался чудесный клинок. Берегли письмена мудрые тайны, и вновь явно все. Все ново. Сказка — предание сделалось жизнью…Конечно, не все атлантологи настроены столь романтично. Большинство считает, что в исчезнувшей стране процветала культура бронзового века. На развитие металлургии вроде бы указывают и отдельные фразы Платона. Еще Брюсов заинтересовался описанием любимого металла атлантов — орихалка. Он предположил, что Платон имел в виду алюминий. Современные ученые полагают, что орихалк скорее всего был определенным видом бронзы или латуни. Многие исследователи связывают с влиянием Атлантиды наступление эпохи бронзы на всей Земле. Действительно, замечательный сплав почти одновременно появляется в Средиземноморье и Двуречье, в Азии и Южной Америке.
Другие модели цивилизации атлантов еще скромнее. В конце концов ведь Платон нигде прямо не говорит о бронзе. Он упоминает орихалк, золото, серебро, свинец и железо. Но все это самородные металлы (кроме загадочного орихалка). Их обилие в столице Атлантиды не говорит еще о развитой металлургии. Орудия труда могли быть и каменными, а металлы, возможно, использовались для ювелирных изделий, для облицовки стен или украшения храмов. Древний мир знает такие парадоксы.
Нигде не упоминает Платон и о кирпиче, извести, цементе. Для скрепления блоков стен могли использоваться металлические стержни (как в некоторых постройках древнего Перу). Это также соответствует времени перехода от каменного века к бронзовому. Гигантские размеры каналов, дворцов и храмов, о которых говорит философ, также не свидетельствуют (сами по себе) о высокоразвитой цивилизации. Рабский труд делал возможным любые нелепо грандиозные проекты при самой примитивной технологии. Именно на ранних этапах культуры многие народы тяготеют к гигантизму в архитектуре. Это вызывается желанием возвеличивать вождей и богов.
Ряд авторов атлантологических сочинений связывают с «працивилизацией» действительно загадочную общеевропейскую культуру мегалитических построек. Громадные сооружения из грубо отесанных глыб встречаются на побережьях от Скандинавии до Африки. Есть они и в СССР, например на Черноморском побережье Кавказа. Мегалиты очень похожи друг на друга. Это ряды или концентрические круги камней. Иногда глыбы положены одна на другую в виде буквы «П».
Защитники гипотезы Атлантиды предполагают, что колоссальные и, видимо, практически бессмысленные сооружения были оставлены как памятники о народе, пришедшем с моря, возможно, на плотах. Разумеется, такая Атлантида могла быть только родиной племен каменною века. Однако есть среди атлантологов «оптимисты», которые полагают, что даже в условиях палеолита или мезолита могли развиться астрономические знания, а также изобразительное искусство. В пользу первого предположения свидетельствует знаменитое мегалитическое сооружение в Англии — Стоунхендж. Некоторые видят в пропорциях британского мегалита даже… расстояния между планетами Солнечной системы. Об эстетических дарованиях «морских пришельцев» говорят пещерные фрески, сделанные много тысяч лет назад, например сцены охоты в пещерах Ласко или Альтамира. Живопись необычайно совершенна. Есть мнение, что кроманьонцы — рисовальщики первобытной Европы — достигли в своих работах такого реализма, которого мир не знал в дальнейшем до эпохи Возрождения. Но ведь кроманьонцев иногда и называют «морским народом», высадившимся на атлантических берегах…
Впрочем, какие бы гипотезы ни выдвигались современными атлантологами, какой бы уровень цивилизации ни приписывали они стране своей мечты — атомный, бронзовый или каменный, все равно атлантология в целом остается верна некоторым положениям, сформулированных 100 с лишним лет назад Игнациусом Донелли. То есть именно из Атлантиды пришла бронзовая и железная технология; оттуда же пришли различные знания, в том числе и финикийская письменность прародительница всех европейских алфавитов; из Атлантиды вышли многие народы, расселившиеся затем по миру.
Можно очень много говорить о странных совпадениях между обычаями племен, разделенных океанами, скажем о мумификации умерших, принятой в Египте и в ранних цивилизациях Южной Америки. О совпадении слов в языках Старого и Нового Света. О тех же пирамидах, которые строились на берегу Нила, в городах доколумбовой Мексики и в древней Камбодже… Атлантологическая литература обширна. Однако мы ограничимся лишь кратким анализом гипотез, отвечающих на вопрос: существовала ли Атлантида и если да, то где именно она располагалась?
Наиболее обоснованную теорию на сей счет построил уже упоминавшийся нами доктор химических наук Н.Ф. Жиров. Он поместил «остров блаженных» там же, где Платон и за ним Донелли, то есть напротив «Геракловых столпов» Гибралтарского пролива, посреди Атлантики, но подкрепил свое мнение свидетельствами геологии, океанологии, геотектоники и других наук XX века. Вот его слова: «Данные современной науки говорят о том, что среди Атлантического океана расположен подводный Северо — Атлантический хребет, который мог существовать субаэрально (над поверхностью воды) во времена, близкие тем, что указывает Платон в своем предании. Возможно, что некоторые из этих участков суши просуществовали вплоть до исторического времени». Жиров предложил искать следы Атлантиды на островах, расположенных вблизи Европы или Африки, Азорских, Канарских и т. п. Платон пишет, что стены столицы Атлантиды Посейдониса были сложены из камней красного, черного и белого цвета. Но ведь эти цвета — основные для твердых пород Азорских островов, именно из таких камней сложены древние постройки островитян! Канарские острова дают доказательства иного рода. Коренное, ныне исчезнувшее население островов гуанчей — многие специалисты считают прямыми потомками атлантов. Уже к 1500 году гуанчи были полностью истреблены испанскими завоевателями, но рисунки и описания сохранили их облик. Гуанчи были высоки, светловолосы и голубоглазы. Их обычаи обнаруживали странное сходство с обычаями высококультурных древних народов. У гуанчей была каста жрецов, носивших одежды и головные уборы, подобные вавилонским. Они бальзамировали мертвецов, как египтяне, и хоронили их в куполообразных гробницах, как греки в Микенах. Гуанчи оставили наскальные надписи; они похожи на иероглифы Крита, но до сих пор не расшифрованы. Л. Зайдлер приводит слова одного из последних гуанчей, зафиксированные испанским хронистом: «Отцы наши говорили, что бог, поселив нас на этом острове, потом забыл о нас. Но однажды он вернется вместе с Солнцем, которому он велел рождаться каждое утро и которое и нас породило». Эти слова свидетельствуют по крайней мере о двух обстоятельствах. Во — первых, о том, что гуанчи считали себя пришельцами на Канарах, и пришельцами вынужденными — «бог забыл о нас». Во — вторых, белокожие и голубоглазые островитяне были солнцепоклонниками, как египтяне или перуанцы…
Н.Ф. Жиров не без оснований считал, что самым удивительным из того, что мы знаем об Атлантиде и Атлантике, является существование в указанном еще Платоном месте (к западу от Гибралтара) огромной подводной горной страны Срединно — Атлантического хребта с прилегающим к нему с востока Азорским плато (находящимся также под уровнем океана). Еще в 1945 году датчанин Франдсен указал, что рельеф дна в районе Азорского плато отвечает описанию Атлантиды Платоном. Недавние работы шведского ученого Малеза подтвердили соответствие расчетов Франдсена батиметрическим картам этого района.
Множество фактов, по мнению Н.Ф. Жирова, свидетельствуют о былой субаэральности Срединно — Атлантического хребта (надводном его положении). Вот эти факты.
Все глубоководные желоба Мирового океана располагаются рядом с материком или островной дугой. Все, за исключением желоба близ Срединно — Атлантического хребта — он находится вдали от материков и островов, но не так уж далеко от Платоновой Атлантиды!
На восточной стороне хребта находят гальку, валуны, песок — все те материалы, которые приносят (приносили) плавучие льды. На западных склонах осадки обычные, океанического типа.
Валуны, которые, как можно предполагать, доставлены плавучими льдами на широту Марокко и Египта, покоятся на дне и в районе Азорских островов, но всегда на восточных их берегах; значит, некогда полярные течения могли «упираться» в Срединно — Атлантический хребет.
Многие подводные долины хребта как будто сглажены ледниками. И эти долины расположены на самом севере хребта.
В районе Атлантиды в разных местах, даже на глубинах в несколько километров, обнаружены кораллы мелководья. Теплолюбивые кораллы, живущие на глубинах в несколько десятков метров, находят преимущественно на западных склонах хребта.
Холоднолюбивые фораминиферы, наоборот, обитали в восточной части Северной Атлантики. В очень короткий срок теплолюбивые фораминиферы «прорвались» на восток и вытеснили холоднолюбивые формы. Преградой, разделявшей Атлантику на две различные климатические зоны — теплую, с Гольфстримом, и холодную, могла быть Атлантида.
На одном из отрогов хребта обнаружены пресноводные водоросли.
Возраст горных пород, слагающих тело хребта, исчисляется миллионами лет. Возраст срединной долины — около 13 тысяч лет. Возраст осадков во много раз меньше, чем возраст тела хребта.
К этим фактам наука добавляет новые. Исследования в Антарктиде показывают, что в районе советской станции «Восток» примерно 10–15 тысяч лет назад отмечалось потепление климата на пять градусов. Такие же данные получены при бурении скважин на американской антарктической станции Бэрд и в Гренландии. Потепление климата произошло одновременно на всей планете. 10–11 тысяч лет назад началось отступление ледника в Скандинавии и Северной Европе.
Освободившиеся ото льда территории заселялись. Раскопки Верхневолжской археологической экспедиции показали, что уже в 5–м тысячелетии до н. э. на территории нынешней Ивановской области человек был знаком со многими секретами гончарного мастерства. Именно здесь недавно найден глиняный горшок с красной минеральной краской, которому около 7 тысяч лет. Точно по невидимым ступеням поднимался человек к высотам культуры в разных уголках планеты после катастрофы в Атлантике.
Платон, Геродот, а затем Плутарх писали, что Атлантику в определенном месте трудно переплыть, ибо она полна жидкой грязи: «Оксан вязок, словно болотная топь». Такой странный факт, как уже отмечалось выше, можно расценить как следствие катаклизма, взметнувшего ввысь миллиарды тонн вулканической породы. Но по словам историка и писателя А. Горбовского, океанографическая экспедиция 1947–1948 годов подтвердила сообщения античных ученых! Дно океана между Азорскими (опять — таки!) островами и островом Тринидад оказалось покрытым почти тридцатиметровым слоем вязкого ила.
А. Горбовский приводит и другие сведения, подтверждающие, что не всегда между Европой и Америкой свободно перекатывались океанские волны.
В середине 50–х годов морская драга подняла со дна океана южнее Азорских островов около тонны весьма странных образований или предметов. Они напоминали диски или тарелки. Материалом служил известняк. Диаметр «дисков» достигал 15 сантиметров, толщина — 4 сантиметров. Наружная сторона была довольно гладкой, что говорило как будто бы об искусственном происхождении находок. Примерный возраст «дисков» — 12 тысяч лет, это соответствует платоновской дате гибели Атлантиды. Доказано также, что «морские бисквиты» могли образоваться (или были изготовлены) только на суше…
На борт советского судна «Михаил Ломоносов» был поднят с одной из вершин Северо — Атлантического хребта обломок кораллов. Как известно, кораллы живут и строят свои скелеты только на очень небольших глубинах. Здесь же глубина достигала 2,5 километров. Обломок крепко «сросся» с куском коренной породы так их вместе и подняли. Значит ли это, что гора относительно недавно «провалилась», сползла в океанскую пропасть?..
Особенно занятные факты приводятся в отчете советской научной экспедиции на судне «Академик Курчатов», которая в 1971 году исследовала океанское дно вокруг Исландии. Вот как об этом пишет журнал «Знание — сила»: «Этими исследованиями обнаружены как будто куски континентальной коры на дне моря… Основной результат экспедиции на «Курчатове»: похоже, между Европой и Америкой в прошлом действительно находился материк. Его поглотили пучины Атлантики, оставив на поверхности океана лишь небольшой участок суши — остров Исландию, последнее напоминание о былом континенте… Нас интересует морская часть экспедиции, проходившая под руководством доктора географических наук Г.Б. Удинцева… Эта экспедиция и пришла к неожиданному выводу: морское дно вокруг Исландии вовсе не «морского» происхождения, это бывший материк…» В той же статье упоминается и об исследованиях другой, более ранней экспедиции — на американском судне «Гломар Челленджер». Американцы проводили бурение и глубинное сейсмическое зондирование банки Роколл, расположенной к юго — востоку от Исландии, и пришли к выводу, что на банке породы сугубо континентального происхождения. Выходит, в прошлом вся эта территория занимала более «высокое» положение и служила либо частью древнего континента, либо продолжением Гренландии и Исландии — таков вывод авторов сообщения.
Как видим, район поисков затонувшей земли переместился от благодатных Азорских и Канарских островов далеко на север, к неприветливым скалам Исландии, к ледяным гренландским берегам. Но если правы в своих предположениях океанографы, то как же согласовать с суровой природой высоких широт утверждение Платона, что Атлантида была тропической страной?
Оказывается, и такое возможно, с точки зрения атлантолога.
Если остров Атлантида находился в районе Исландии, то его берега могло омывать мощное теплое течение Гольфстрим, ныне исчезающее в Северном Ледовитом океане. Массы теплого воздуха обеспечивали Атлантиде мягкий климат. Тепло, ранее «предназначенное» главным образом Атлантиде, после ее гибели беспрепятственно дошло до северных берегов Европы. (Ледовый щит начал стремительно таять. В талых водах, в рыхлых оврагах, оставленных ледниками, гибла плейстоценовая фауна. Перемена климата была быстрой, недаром кости и останки мамонтов образуют в некоторых местах метровый слой!..)
А вот материалы экспедиции на «Академике Курчатове»: «…в центральной и северной части Атлантики на большой территории с севера на юг в далеком прошлом мог простираться гигантский материк. Может быть, его и следует назвать Атлантидой? Вероятнее всего, что он не провалился целиком в какой — то далеко не прекрасный момент в тартарары, а опускался постепенно, огромными блоками. Атлантид было несколько!.. В пробах грунта, взятых во многих местах Атлантики, геологи обнаружили необычные для морского дна пески из обломков ракушек и известковых остатков морских животных, крупных частичек гранита, гнейса, кристаллических сланцев. Пески явно континентального происхождения. Но находятся некоторые из них на глубине 7 километров. Исследование советскими учеными дна Карского моря показало, что в далекой древности Гольфстрим почти не достигал Северного Ледовитого океана. Ему мешала какая — то преграда. А примерно 10–12 тысяч лет назад Гольфстрим вдруг прорвал преграду и хлынул на север. Сходные результаты получены и при исследованиях на суше также с помощью радиоуглеродного метода: потепление в Европе началось примерно 10.800 лет назад».
10, 11, 12 тысяч лет назад… Все те же даты! Еще раз напомним, что, согласно Платону Атлантида погибла примерно за 11 500 лет до наших дней.
Советский гидрогеолог М.И. Ермолаев, исследуя пробы грунта со дна морей Заполярья, назвал то же время потепления — 12 тысяч лет назад. Цифру «12 тысяч лет» приводят американские ученые, подвергавшие анализу вулканический пепел из донных отложений Атлантики: именно тогда вулканы на островах извергались с особенной яростью! Историк и востоковед Э. Томас пишет: «Во время последнего ледникового периода вся Канада, часть США, вся Бельгия, Голландия, Германия, Скандинавия и часть Восточной Европы были покрыты ледниковым щитом. Около 12 тысяч лет назад начался рост температуры и лед начал таять. Уровень моря между 10000 и 4000 гг. до н. э. повышался на 0,92 м за столетие вследствие таяния ледников…»
Заканчивая краткий обзор геологических и океанографических данных, которыми пользуются атлантологи, можно вспомнить рейс шведского судна «Альбатрос» под научным руководством профессора X. Петерсона. «Альбатрос» провел измерения глубин и взял образцы грунта на огромной трассе: Канарские острова — острова Зеленого Мыса — острова Вознесения — побережье Бразилии Азорские острова. Петерсон утверждал, что вулканическая деятельность в океане особенно активизировалась именно в конце ледникового периода. Экипаж другого исследовательского судна, английского «Дискавери II», фотографировал дно к западу от Гибралтара с помощью специального глубинного аппарата. Было сделано большое количество снимков на глубине от 100 до 5000 метров. Наиболее интересная фотография получена в 1000 километрах к западу от Гибралтара, на отметке 1500 метров. На ней видны обломки каменных глыб, лежащие на дне. «Приговор» геологов был единогласным: такие следы могли оставить лишь вулканические или тектонические силы, бушевавшие на суше…
Сейчас среди ученых нет единого мнения по поводу того, действительно ли существовал и катастрофически «провалился» большой кусок суши в Атлантическом океане.
Так, автор послесловия к цитированной нами книге Л. Зайдлера доктор географических наук О.К. Леонтьев пишет: «Средиземноморье и Карибский бассейн являются геосинклинальными областями, то есть районами интенсивных современных проявлений вулканизма и тектонических движений земной коры, сопровождающихся частыми и разрушительными землетрясениями. Катастрофические извержения вулканов, наводящие ужас землетрясения, громадные волны цунами, возникающие в море и безжалостно обрушивающиеся на прибрежные области, — вот реальные источники преданий о всемирных потопах, о гневе богов, выражающемся в предании огню городов и народов или в поглощении их внезапно разверзшейся бездной. При объяснении такого рода легенд нет необходимости прибегать к гипотезе об Атлантиде».
Некоторые атлантологи считают, замечает О.К. Леонтьев, что потепление в конце последнего ледникового периода было внезапным и что наступление послеледниковой трансгрессии имело катастрофический характер, но многочисленные данные, полученные на основе изучения ископаемых пыльцы и спор растений или определения возраста захороненных в позде — и послеледниковых отложениях органических остатков (с помощью радиоуглеродного метода), не подтверждают такое мнение. Так, американскими учеными Фейрбриджем, Шепардом, Фиском и другими установлено, что на первых этапах трансгрессии уровень моря повышался на 12–7 миллиметров в год, а затем — примерно около 6 тысяч лет — на 2–1 миллиметр в год. Даже максимальная из приведенных цифр весьма далека от того, чтобы воспринимать это повышение уровня океана как катастрофическое явление… На протяжении последнего миллиона лет, то есть в течение всего четвертичного периода, было по крайней мере три, а возможно, и больше ледниковых эпох, разделенных периодами значительного потепления климата. «Нельзя же наступление каждого из межледниковий связывать с катастрофами, подобными исчезновению Атлантиды», — подводит итог О.К. Леонтьев.
Он убежден, что гипотеза Атлантиды не находит подтверждения в данных морской геоморфологии. Относительно же небольшие глубины в той области Атлантического океана, где атлантологи «помещают» остатки исчезнувшего материка, связаны с тем, что здесь проходит Срединно — Атлантический подводный хребет, являющийся одним из звеньев планетарной системы срединно — океанических хребтов, протянувшейся через все океаны… Не доказательство и вулканический пепел, найденный на дне океана, поскольку «срединным хребтам вообще свойствен интенсивный вулканизм». Обломок стекловидной лавы — тахилита, подобранный французским судном, «мог быть снесен в океан с одного из вулканических островов Азорского архипелага», а каменные глыбы, сфотографированные на дне западнее Гибралтара, принесены плавающими льдами, позднее растаявшими. Кораллы спокойно могли погрузиться на большую глубину и при ничтожной, вовсе не катастрофической быстроте опускания дна и т. п.
Автор книги «Великий потоп. Мифы и реальность» А. Кондратов уверен в том, что «процесс рождения материков и океанов — или превращения дна морского в материк и материка в океаническое дно — совершается не за часы, дни или годы, а за многие тысячи и миллионы лет». В Атлантике «не могло быть затонувших материков и даже островов — во всяком случае в последние полмиллиарда лет». Кроме того, никакое землетрясение — даже самое мощное, которое только возможно на Земле! — не смогло бы погрузить остров или материк глубже, чем на несколько метров. «Если бы Атлантиду… погубило катастрофическое землетрясение, то открытие культуры… не заставило бы себя ждать, ибо было бы доступно простым купальщикам».
Того же мнения придерживается и другой автор, собравший обширный материал по интересующим нас вопросам, — И. Резанов. «Бурение показало, что в Центральной Атлантике, вблизи срединно — океанического хребта, развиты исключительно карбонатные осадки, мощность которых достигает многих десятков метров. В направлении к европейскому и американскому побережьям карбонатные илы постепенно сменяются глинистыми, и лишь вблизи континентального склона появляются прослои тонкозернистых песков. Эти новые данные свидетельствуют, что не только в последние 10–20 тысяч лет, но и 5–10 миллионов лет назад какой — либо суши в пределах центральной части Атлантического океана не было. Снос тонкообломочного материала в океан шел только с окраин… Если бы в центральной части Атлантического океана хотя бы временно существовала суша, то сносимый с нее обломочный материал обязательно был бы обнаружен в осадках этой части океана». Таковы серьезные аргументы противников Атлантиды.
ЕЩЕ ОДНО СВИДЕТЕЛЬСТВО
А что говорит археология? Поступает ли к нам информация из прошлого, которую можно было хотя бы косвенно связать с Атлантидой? Попробуем разобраться в этом.
Мы выбрасываем в мусоропровод пищевые костные остатки, осколки фарфоровой посуды, «севшие» электрические батарейки и т. д., невольно формируя культурный слой XX века. Наши отдаленные предки поступали аналогичным образом с поправкой на материальные возможности своей эпохи. Вместо бройлеров они ели пещерных медведей, похлебку варили в глиняных горшках на жарком огне первобытного костра. Мы называем их нередко троглодитами, то есть живущими в пещере. Чтобы завладеть этим единственно надежным убежищем, им приходилось вступать в борьбу с хищниками. Именно поэтому, считают некоторые ученые, на Земле перевелись пещерные львы и медведи, саблезубые тигры.
Для археологов пещеры являются драгоценными хранилищами пепла и золы костров, остатков утвари, художественных изображений в виде наскальных рисунков, поделок из камня и т. п. Бросовая зола ценнее золота из пещеры Ала ад — дина, ибо по содержанию радиоактивного углерода в ней можно узнать, как давно она была пылающим поленом.
В летний полевой сезон 50–х годов нашего века американские археологи обнаружили в горах Курдистана большую карстовую пещеру. Она располагалась на берегу реки Большой Заб (приток Тигра) у турецкой границы. Ученых поразило огромное отверстие в скале шириной 25 метров и высотой 8 метров. Далее следовал обширный зал общей площадью более 1000 квадратных метров. Высота свода пещеры достигала 15 метров.
На стенах и потолке археологи обнаружили слой сажи, из чего можно было сделать выводы относительно обитаемости пещеры в прошлом. Местные жители подтвердили, что их отцы и деды использовали Большую пещеру Шанидар в качестве гигантской овчарни. Строили из веток шалаши и загоны для скота, да и сами в зимние месяцы укрывались здесь. Воду брали из бьющего неподалеку горного родника, огонь добывали с помощью кремней. Пищу варили на кострах. Здесь же пекли лепешки из пшеничной муки, смолотой на ручных жерновах.
Горные массивы сложены сланцами, кварцитами, известняками, мраморами, мергелями. Склоны гор поросли девственными лесами, выше раскинулись альпийские луга. Трудно найти более удобное для обитания место.
Раскопками руководил профессор Р. Солецкий. Результаты оказались сенсационными — в Большой пещере Шанидар люди жили в течение 100 тысяч лет! По сути дела вся история земной цивилизации страница за страницей писалась на полу пещеры. Нужно было с необыкновенной тщательностью и осторожностью перелистать эти страницы. Раскопки проводились на небольшом участке, но и здесь были найдены многочисленные следы троглодитов и даже три человеческих скелета.
Однако расскажем по порядку.
Пол пещеры представляет собой утрамбованную поверхность. Толщина земляного пласта — 15 метров. Глубже залегает монолитный известняк, из которого сложены стены и свод. По цвету земли и типу находок пласт подразделяется на четыре неравных слоя, которые обозначены сверху вниз латинскими буквами А, В, С и D.
Слой А мощностью 1,5 метра образовался за последние 7 тысяч лет. Найденные предметы свидетельствуют о том, что пращуры походили на современных курдов. Они использовали глиняную посуду, питались мясом овец, курили трубки. Земледелие и животноводство — вот занятия местных жителей с доисторических времен.
Слой В окрашен в бурый цвет и резко отличается от вышележащего чернозема. Мощность его невелика — 0,3 метра, накапливался он примерно 5 тысяч лет. В слое В отсутствуют каменные жернова и ореховая скорлупа. Очень мало костей животных, зато много ракушек. Найдены костные шила, мягкие цветные мелки. С достаточной уверенностью можно предположить, что обитатели пещеры не занимались земледелием и скотоводством. Они были плохими охотниками и рыболовами, но умели шить и рисовать цветными мелками. «Художники» жили на земле 12 тысяч лет назад.
В слоях А и В совершенно отсутствуют обломки известняка. Это важное обстоятельство следует отметить особо.
Мощность слоя С достигает 3 метров. В нем обнаружены каменные орудия эпохи палеолита. Подобные топоры, ножи и скребки, предназначенные для обработки дерева, найдены также в Западной Европе. Профессор Солецкий считает, что владельцы этих орудий были хорошими плотниками. Однако неизвестно, чем они питались. Не найдено в слое и изделий этих «плотников».
Согласно радиоуглеродному анализу, подошва слоя В образовалась 12 тысяч лет назад, а кровля слоя С — 29 тысяч лет назад. Таким образом, отсутствует целый слой, соответствующий 17 тысячам лет. Из земляной летописи вырвано несколько важных страниц!
Добавим также, что в слое С обнаружено несколько известковых глыб и множество мелких известковых обломков. Нет сомнений, что они обрушились с верхнего свода пещеры в результате сильного землетрясения.
Наконец, слой D имеет толщину около 9 метров и достигает скального дна пещеры. Раскопанные орудия труда соответствуют эпохе неандертальцев. Обнаружены и скелеты неандертальцев.
Первый скелет лежал на глубине 6 метров под большой глыбой известняка. У неандертальца повреждены череп и обе ноги. И что поразительно: правая рука ампутирована еще при жизни, 45 тысяч лет назад. Исследования показали, что конечность была парализована с детства.
Второй скелет лежал на глубине 7 метров, третий (скелет ребенка) — на глубине 8 метров. Сохранились они значительно хуже первого. Это не удивительно: они пролежали в земле 60 и 70 тысяч лет.
Из слоя D извлечены многочисленные обломки известняка. Но они по размерам значительно уступают глыбе из слоя С. По — видимому, землетрясения в молодой складчатой стране происходили регулярно, но катастрофическим было только одно.
Вернемся к «пропавшим» из археологической летописи тысячелетиям. Профессор Солецкий считает, что в течение 17 тысяч лет пещера была необитаема. Никто не приносил сюда дрова, ветви, пищу, глину для выделки посуды. Почему же в пещере никто не жил? А потому, объясняет Солецкий, что происходили землетрясения и с потолка падали огромные глыбы.
На первый взгляд объяснение кажется вполне логичным. Но возникают все же сомнения: как же люди могли испытывать страх на протяжении 17 тысяч лет? Исторические факты говорят о противоположном. Например, через несколько лет после гибели Помпеи на плодородных склонах Везувия снова возделывали виноград. После катастрофических землетрясений в Ашхабаде и Ташкенте уже в наше время жители и не думали оставлять свои города.
Значит, и пещеру Шанидар люди надолго не покидали. Да, они могли гибнуть во время землетрясений, но если оставались живы, то через день — другой снова возвращались в «родные стены».
Где же в таком случае культурный слой, образованный за 17 тысяч лет? Ответил на этот вопрос Л. Зайдлер, причем исходил он только из тех фактов, которые получены в результате раскопок американских археологов.
Прежде всего Л. Зайдлер построил график прироста уровня пола в пещере Шанидар. Из графика следует, что в период образования слоя D уровень поднимался в среднем на 0,15 миллиметра в год, слоя С — на 0,5 (рекорд!), слоя В — на 0,06, самого молодого слоя А — на 0,2 миллиметра в год. Среднегодовой прирост за 100 тысяч лет составляет примерно 0,17 миллиметра. На графике Зайдлера отчетливо виден перерыв в приросте уровня между слоями В и С. Отсутствуют 3 метра утрамбованной земли. Кроме того, кровля слоя С имеет неровную поверхность — свидетельство того, что ее интенсивно размывала вода.
Вот история Большой пещеры Шанидар, как ее представляет Л. Зайдлер.
Первыми на лесистые склоны Курдистанских гор пришли неандертальцы. Они обнаружили пещеру и заселили ее. Они жили бы здесь и доныне, но 34 тысячи лет назад в долине реки Большой Заб появились люди с более высокой культурой («плотники»). Они жили в пещере очень долго. Мощность культурного слоя достигла уже почти современной отметки (около 15 метров), когда разразилась катастрофа.
Гигантская волна захлестнула пещеру, смыв трехметровый верхний слой. Одновременно мощное землетрясение разрушило свод пещеры. Вниз посыпались огромные валуны, погружаясь в размокший грунт слоев С и D. Когда земля и водная твердь успокоились, в пещеру возвратились лишь немногие спасшиеся люди. Именно поэтому нарастание слоя В происходило черепашьими темпами со скоростью 0,06 миллиметра в год. «Плотников» сменили «художники»…
7 тысяч лет назад в плодородной долине между Тигром и Евфратом появились люди современного типа и пещера Шанидар пережила возрождение. Результатом этого стал быстрый рост слоя А, продолжающийся до наших дней.
Уточним дату катастрофы.
По данным Солецкого, она произошла до того, как начал образовываться слой В, то есть примерно 12 тысяч лет назад. Принято считать, что радиоуглеродный метод вычисления абсолютного возраста пород дает пятипроцентную ошибку. На самом деле она больше. Например, возраст одного и того же образца из пещеры Шанидар, по одним данным, — 29 500, а по другим — 26 500 лет. Таким образом, приведенная Солецким и другими учеными дата катастрофы ориентировочная. Точность ее определения составляет около 1000 лет, что хорошо согласуется с датой гибели Атлантиды.
Итак, Большая пещера Шанидар свидетельствует: около 12 тысяч лет назад землю потрясли сокрушительные толчки, а через леса и горы прокатился грозный водяной вал. Атлантиду Платона поглотила океанская пучина.
ЗАТЕРЯННЫЙ ГОРОД
В начале века исследователю нелегко было ориентироваться в потоке информации: уже известна была история с Троей, и мифы приковывали внимание атлантологов наряду с различными свидетельствами. Атлантиду нередко отождествляли с Америкой, и оптимисты считали, что рассказы о первопроходцах Нового Света могут пролить свет на проблему древнего континента Платона. Думается, что энтузиасты бережно относились к самым заурядным на первый взгляд фактам, к самым беглым описаниям древних американских городов.
Джунгли укрывали от любопытных глаз не одно творение рук человеческих, но где — то там, в сердце Амазонии, можно было напасть на след, ведущий к Атлантиде. Так думали многие. Но именно англичанин Перси Гаррисон Фосетт обнаружил письмо безыменного португальского путешественника, искателя древних сокровищ. Письмо было адресовано вице — королю Бразилии Луису Перегрину де Карвалхо Менедесу де Атаиде. В записях Фосетта остался рассказ, во многом воспроизводящий письмо португальца вице — королю Бразилии. Целый рассказ на тему одного лишь письма! Это говорит о том внимании, которое Фосетт уделял старой истории, поведанной Платоном. Ничего похожего на город в джунглях, описанный португальским искателем сокровищ, не было обнаружено ни Фосеттом, ни его последователями. Однако рассказанное Фосеттом, бесспорно, поможет читателю восстановить отдельные вехи романтических и безуспешных поисков, которые вел один из энтузиастов — атлантологов. Он даже придумал имя португальцу — Франциско Рапозо. И лучше поведать эту историю словами самого Фосетта.
…Отряд шел по болотистой, покрытой густыми зарослями местности, как вдруг впереди показалась поросшая травой равнина с узкими полосками леса, а за нею — зубчатые вершины гор. В своем повествовании Рапозо описывает их весьма поэтично: «Казалось, горы достигают неземных областей и служат троном ветру и даже самим звездам».
Когда отряд стал приближаться к ним, склоны озарились ярким пламенем: шел дождь, и солнечные блики высвечивались в мокрых скалах, сложенных кристаллическими породами. Путешественникам горы показались усеянными драгоценными камнями. Со скалы на скалу низвергались водопады, а над гребнем хребта повисла радуга, словно указывая, что сокровища следует искать у ее основания.
Пришла ночь — и люди были вынуждены сделать остановку. На следующее утро, когда взошло солнце, они увидели перед собой черные, грозные скалы. Это несколько охладило их пыл, но вид гор всегда волнует душу первооткрывателя. Кто знает, что можно увидеть с высокой горной гряды?!
Рапозо и его товарищам высота гор казалась сказочной. Когда же они достигли подножия, то увидели отвесные стены, по которым невозможно было подняться. Весь день люди искали пути наверх, перебираясь через груды камней и расщелины. Местность кишела гремучими змеями, а средства против их яда не существовало. Утомленный тяжелым переходом и необходимостью быть непрестанно настороже, Рапозо решил сделать привал.
— Мы пришли уже три лиги и все еще не нашли пути наверх, — сказал он. Пожалуй, лучше вернуться назад, на наш старый маршрут, и искать дорогу на север. Ваше мнение?
— Надо стать на ночлег, — послышался ответ. — Давайте отдохнем. Хватит с нас на сегодня. Вернуться можно и завтра.
— Отлично, — сказал предводитель, — тогда пусть двое из вас — Жозе и Маноель — отправятся за дровами для костра.
Люди разбили лагерь и расположились на отдых, как вдруг из зарослей донеслись бессвязные возгласы, послышался треск. Все вскочили на ноги и схватились за оружие. Из чащи выскочили Жозе и Маноель.
«Хозяин! — закричали они. — Путь наверх! Мы нашли его!»
Бродя в непролазных зарослях в поисках дров для костра, Жозе и Маноель увидели на берегу ручья высохшее дерево. Лучшего топлива нельзя было и желать, и оба португальца направились к дереву, как вдруг на другом берегу ручья появился олень и тут же исчез за выступом скалы. Сорвав с плеч ружья, они со всех ног бросились за ним. Ведь если б они убили его, им хватило бы мяса на несколько дней.
Животное исчезло, но за скалой они обнаружили глубокую расщелину в стене ущелья и увидели, что по ней можно взобраться на вершину горы.
И об олене, и о дровах тотчас забыли. Лагерь был свернут, и люди отправились вперед, предводимые Маноелем. С удивленными возгласами искатели приключений один за другим вошли в расщелину. Идти было трудно, хотя местами дно расщелины напоминало нечто вроде булыжной мостовой. Друзы кристаллов и выходы белопенного кварца создавали у людей такое ощущение, будто они вступили в какую — то сказочную страну; в тусклом свете, скупо льющемся сверху через переплетающуюся массу стелющихся растений, все представлялось им таким же волшебным, как и тогда, когда они впервые увидели горы.
Через три часа мучительно трудного подъема они вышли на край уступа, господствующего над окружающей равниной. Путь отсюда до гребня горы был свободен, и скоро они стали плечом к плечу на вершине, пораженные открывшейся перед ними картиной.
Внизу под ними, на расстоянии примерно четырех миль, лежал огромный город.
Они вернулись под укрытие скал, надеясь, что жители города не заметили их фигур на фоне неба: это могло быть поселение ненавистных испанцев.
Рапозо осторожно поднялся на гребень скалы и лежа осмотрел местность вокруг. Горная цепь простиралась с юго — востока на северо — запад; дальше к северу виднелся подернутый дымкой сплошной лесной массив. Прямо перед ним расстилалась обширная равнина, вдали блестели озера. В спокойном воздухе ни один звук не нарушал мертвой тишины.
Рапозо быстро подал знак своим спутникам, и один за другим они переползли через гребень горы и укрылись за кустарником. Затем люди начали осторожно спускаться по склону в долину и, сойдя с тропы, стали лагерем около небольшого ручья с чистой водой.
После долгих лет, проведенных в диких местах, люди испытывали благоговейный страх при виде признаков цивилизации и не были уверены в своей безопасности. Вечером, за два часа до наступления ночи, Рапозо послал двух португальцев и четырех негров на разведку — выяснить, что за народ живет в этом таинственном месте.
Взволнованно ожидали возвращения посланцев.
Малейший шум в лесу, будь то жужжание насекомого или шелест листвы, казался зловещим. Но разведчики вернулись ни с чем. За отсутствием надежного укрытия они не рискнули слишком близко подойти к городу, и им не удалось обнаружить никаких признаков жизни. Индейцы, состоявшие в отряде, были озадачены не меньше Рапозо и его спутников — португальцев.
Утром Рапозо удалось уговорить одного из индейцев пойти на разведку. В полдень индеец вернулся. Он утверждал, что город необитаем. Было слишком поздно, чтобы двинуться вперед сейчас же, поэтому отряд провел еще одну беспокойную ночь в лесу.
На следующее утро Рапозо выслал вперед авангард из четырех индейцев и последовал за ним с остальными людьми. Когда они приблизились к поросшим травой стенам, индейцы — разведчики встретили их тем же заявлением — город покинут. Теперь уже с меньшей осторожностью они направились по тропе к проходу под тремя арками, сложенными из огромных каменных плит.
Сверху, над центральной аркой, на растрескавшемся от времени камне были высечены какие — то знаки. Несмотря на свою необразованность, Рапозо все же смог разобрать, что это было не современное письмо.
Арки все еще были в прекрасной сохранности, лишь одна или две колоссальные подпоры слегка сдвинулись со своих оснований. Люди прошли под арками и вышли на широкую улицу, заваленную обломками колонн и каменными глыбами, которые облепили растения — паразиты. С каждой стороны улицы стояли двухэтажные дома из крупных каменных блоков, не скрепленных цементом, но подогнанных друг к другу с невероятной точностью; портики, суживающиеся вверху и широкие внизу, были украшены искусной резьбой, изображавшей демонов.
Мы не можем игнорировать это описание, сделанное людьми, которые не видели Куско, Саксауамана и других поразительных городов древнего Перу, отмечает Фосетт.
Часть домов превратились в руины, но много было и уцелевших домов с крышами, сложенными из больших каменных плит. Те из пришельцев, которые осмелились войти внутрь и попытались подать голос, тут же выскочили обратно, напуганные многоголосым эхом, отдававшимся от стен и сводчатых потолков. Трудно было сказать, сохранились ли тут какие — нибудь остатки домашнего убранства, так как в большинстве случаев внутренние стены обрушились, а помет летучих мышей, накапливаясь столетиями, образовал толстый ковер под ногами. Город выглядел настолько древним, что такие недолговечные предметы, как обстановка и произведения ткацкого искусства, должны были давным — давно истлеть.
Люди направились дальше по улице и дошли до широкой площади. Здесь в центре возвышалась огромная колонна из черного камня, а на ней отлично сохранившаяся статуя человека; одна его рука покоилась на бедре, другая, вытянутая вперед, указывала на север. Величавость монумента глубоко поразила путешественников. Покрытые резьбой и частично разрушенные обелиски из того же черного камня стояли по углам площади, рядом возвышалось строение, столь прекрасное по форме и отделке, что оно могло быть только дворцом. Его стены и кровля во многих местах обрушились, но большие квадратные в сечении колонны были целы. Широкая каменная лестница с выщербленными ступенями вела в обширный зал, где на стенах все еще сохранялись следы росписи.
Португальцы обрадовались, оказавшись на воздухе. Над главным входом они заметили резное изображение юноши: безбородое лицо, голый тоге, через плечо перекинута лента, в руке щит. Голова увенчана чем — то вроде лаврового венка, наподобие тех, что они видели на древнегреческих статуях в Португалии. Внизу была сделана надпись. Буквы удивительно походили на древнегреческие. Рапозо переписал их на дощечку.
Напротив дворца находились руины другого огромного здания, очевидно храма. Уцелевшие каменные стены были покрыты стершейся от времени резьбой, изображающей людей, животных и птиц, а сверху портала опять просматривалась надпись, которую, насколько мог точно, скопировал Рапозо или кто — то другой из его отряда.
Кроме частично сохранившихся площади и главной улицы, город был совершенно разрушен. В некоторых местах обломки зданий оказались прямо — таки погребенными под землей, на которой, однако, не росло ни травинки. То тут, то там путникам встречались зияющие расщелины, и, когда они бросали туда камни, звуков от падения на дно не было слышно. Не оставалось сомнений относительно причины разрушений. Португальцы знали, что такое землетрясение и какие оно может принести последствия. Вот здесь, на этом месте, ряд зданий был поглощен целиком, сохранилось только несколько резных каменных блоков. Нетрудно было представить себе картину бедствия, постигшего великолепный город: падающие колонны и каменные плиты весом 50 тонн и более за несколько минут уничтожили результаты упорного тысячелетнего труда.
С одной стороны площадь выходила к реке ярдов в тридцать шириной, исчезавшей в отдаленном лесу. Когда — то берег реки окаймляла набережная, но теперь ее каменная кладка была разбита и по большей части обрушилась в воду. По другую сторону реки лежали некогда обрабатываемые поля, ныне густо поросшие травой и цветами. На мелких болотах буйно рос рис и кормились утки.
Рапозо и его спутники переправились вброд через речку, пересекли болота и направились к одиноко стоявшему примерно в четверти мили от реки зданию. Дом стоял на возвышении, и к нему вела каменная лестница с разноцветными ступенями. Фасад дома простирался в длину не менее чем на 250 шагов. Внушительный вход за прямоугольной каменной плитой, на которой были вырезаны письмена, вел в просторный зал, где резьба и украшения на редкость хорошо сохранились. Из зала можно было попасть в 15 комнат, в каждой из них находилась скульптура — высеченная из камня змеиная голова, изо рта которой струилась вода, падающая в открытую пасть другой змеиной головы, расположенной ниже. Должно быть, этот дом был школой жрецов.
Хотя город был необитаем и разрушен, на окрестных полях можно было найти гораздо больше пищи, чем в девственном лесу. Поэтому не удивительно, что никто из путников не желал покидать это место, хотя оно и внушало всем ужас. Надежда обрести здесь вожделенные сокровища пересиливала страх, и она еще более окрепла, когда Жоан Антонио, единственный член отряда, чье полное имя дано в документе, нашел среди битого камня небольшую золотую монету. На одной ее стороне был изображен коленопреклоненный юноша, на другой — лук, корона и какой — то музыкальный инструмент. Здесь должно быть полно золота, решили люди: когда жители покидали города, они, конечно, взяли с собой лишь самое необходимое.
Рапозо не знал, где они находятся, но он решил идти вдоль реки через лес в надежде, что индейцы будут помнить ориентиры на местности, если он вернется с надлежаще экипированной экспедицией, чтобы забрать богатства, погребенные под развалинами. Пройдя 50 миль вниз по реке, они вышли к большому водопаду. В скале они заметили отчетливые следы горных разработок. Здесь путешественники пробыли довольно долго.
Вокруг валялись куски богатой серебром руды. Кое — где встречались пещеры со следами, оставленными людьми. Некоторые из них были завалены громадными каменными плитами с высеченными на них странными иероглифами. Возможно, эти пещеры являлись гробницами правителей города и высших жрецов. Попытки сдвинуть плиты с места не увенчались успехом.
Португальцы уже вообразили себя богатыми людьми и решили не говорить о своем открытии никому, кроме вице — короля, у которого Рапозо был в величайшем долгу. Они вернутся сюда как можно скорее, вступят во владение копями и заберут все сокровища города.
Тем временем группа разведчиков отправилась исследовать район вниз по течению реки. После девятидневных скитаний по протокам и заводям смельчаки увидели лодку, в которой сидели двое «белых людей» с длинными черными волосами, одетые в какую — то странную одежду. Чтобы привлечь внимание, португальцы раз — другой выстрелили, но лодка стала быстро удаляться и вскоре скрылась из виду. Измотанные длительными обходами болот, боясь продолжать разведку еще ниже по реке с таким небольшим отрядом, они вернулись назад, к водопаду.
Теперь, когда Рапозо и его спутники были так близки к обладанию сокровищами, отважный португалец чувствовал особую необходимость быть осторожным. Желая избежать встречи с воинственно настроенными индейцами, он двинулся на восток. Только через несколько месяцев они вышли к реке Сан — Франциско, пересекли ее и достигли Байи. Отсюда Рапозо послал вице — королю Бразилии депешу, из которой и взят этот рассказ.
…Что за город описан в депеше? Мы этого, возможно, никогда не узнаем: время и люди беспощадны.
ГЛАВА 2. КАТАСТРОФА
Земное эхо космических бурь. Гибель Атлантиды. Почему же вымерли мамонты?
Раскопки на Крите показывают, что даже четыре — пять тысячелетии спустя после предполагаемой гибели Атлантиды жители этого средиземноморского острова стремились селиться подальше от берега. Неведомый страх гнал их в горы. Первые центры земледелия и культуры располагаются также в некотором отдалении от моря. Современные данные вряд ли позволят сейчас со всей определенностью ответить на вопрос, что за катастрофу пережило человечество. Быть может, память о гигантской волне, смывшей все сущее с морских побережий, о невиданных ливнях и потопе осталась в мифах и служила грозным предостережением людям спустя тысячелетия… Если это так, вопрос о причинах и характере катастрофы трудно переоценить.
Этрусские источники называют время становления или, точнее, создания мира. Для этого понадобилось 12 тысячелетий. Цифра эта интересна, поскольку в известных более поздних источниках указывается срок неизмеримо более короткий.
Но память поколений, видимо, не сохранила прямых указаний на время катаклизма, если не считать данных, приведенных Платоном. Что же это за катастрофа? Ответом на этот вопрос могут служить гипотезы.
ЗЕМНОЕ ЭХО КОСМИЧЕСКИХ БУРЬ
По одной из гипотез, Земля за всю длительную историю имела несколько лун. Планеты вокруг Солнца, строго говоря, движутся не по замкнутым орбитам, а по спирали. С каждым оборотом планета приближается к Солнцу. Для планет с большой массой это почти незаметно. Для небольших же планет движение к центру уже ощутимо, и, если на их пути оказываются орбиты более массивных планет, они становятся спутницами этих планет. В третичном периоде, более 10 миллионов лет назад, Земля имела спутник, который вращался вокруг нее по все уменьшающейся орбите. За счет этого на Земле происходили мощные приливы. Так как спутник был близок к Земле, период его обращения был очень коротким. Например, месяц мог быть равен суткам, и в результате совпадения направления вращения спутник как бы висел над Землей, как на якоре. Под действием сил притяжения изменилась форма Земли: с той стороны, где был спутник, собралась вода, с обратной материки; плотность атмосферы также была неравномерной. Тепловой режим планеты привел к образованию полюсных ледников. Земля же приобрела грушевидную форму. Но спутник со временем распался на куски. Катастрофа была вызвана падением расколовшегося спутника. Масса воды отхлынула от тропических районов и равномерно покрыла планету. Эти перемещения воды после того, как в местах попадания осколков спутника произошли вулканические извержения, понизили уровень океана в районе экватора на 5000 метров. Это лишь одна из гипотез, объясняющих потоп, массовые извержения вулканов, сдвиги земной коры, воздействием на Землю космических факторов.
На основании мифологических текстов и древних документов появилось даже предположение о циклических катастрофах, вызываемых прохождением возле Земли небесного тела. Эта грозная планета, или астероид, раз в несколько тысячелетий приближается к нам и, проходя совсем близко, рождает колоссальную приливную волну, землетрясения и т. п. По словам Платона, египетские жрецы говорили Солону о нескольких потопах, повторявшихся через равные промежутки времени: «Человечество постигали в прошлом и еще постигнут в будущем многочисленные катастрофы». Цензорин (III век до н. э.) писал, что Земля переживает великие потрясения каждые 21600 лет. Жрецы — летописцы майя упоминают по меньшей мере о четырех «вариантах» гибели мира и сотворения новой Земли. По их словам, в одном случае человечество уничтожалось водой, в другом — огнем и т. д. О периодичности катастроф говорится в вавилонских таблицах, в древнеиндийских священных книгах «Пуранах», в Библии. Конечно, нет астрономических доказательств справедливости такой модели.
Шведский ученый X. Альфвен поддерживал гипотезу, согласно которой наш нынешний спутник — Луна не сразу оказалась на своей орбите, а представляла собой некогда планетоид. Был момент, когда Земля и Луна настолько сблизились, что лунная гравитация вызвала чудовищный подъем океанских вод, вспучивание земной коры и «прилив» раскаленной магмы внутри нашей планеты. Лишь потом Луна отдалилась от Земли, но продолжать свой самостоятельный путь в космосе не смогла. Ученые Калифорнийского университета считают, что Луна до сих пор является одной из причин многих землетрясений. Наконец, в пользу «лунной» гипотезы катастрофы свидетельствуют мифы многих народов. Бушмены Южной Африки передают устный рассказ о том, что Луна появилась на небе только после потопа. Греческий эпос рассказывает о полулегендарной счастливой стране Аркадии в Пелопоннесе; чтобы подчеркнуть величайшую древность этой страны, ее жителей именовали проселенидами — «долунными»! Этот миф подтверждал и Аполлоний Родосский, хранитель Александрийской библиотеки (III век до н. э.). Ссылаясь на рукописи, для нас безвозвратно утраченные, Аполлоний писал, что не всегда на земном небе сияла Луна.
В величайшем эпосе Индии — «Махабхарате» — рассказывается, как в начале времен боги пытались добыть из молочного океана жидкость бессмертия — амриту. С этой целью океан взбалтывали, опустив туда с неба гигантского змея, держащего в пасти гору. И вот из бушующих молочных волн впервые выплыл полный месяц… Почти такая же легенда у огнеземельских индейцев: однажды море всколебалось до небес, и из него выплыла Луна.
Косвенной поддержкой «лунной» гипотезы является и ряд мифов, рисующих период вслед за катастрофой как время мрака и страшного холода. У индейцев Северной Америки с гневом богов обязательно связываются тьма и неслыханно суровая зима. В финском эпосе «Калевала» злая колдунья Лоухи крадет Солнце и страну Калева заносит снежная метель. Предпосылками для появления таких сказаний могли послужить два фактора. Во — первых, гравитационный «удар» при соприкосновении полей тяготения Земли и Луны должен был вызвать не только землетрясения и приливы, но и грандиозные атмосферные встряски. Во — вторых, не исключено, что во время столь сокрушительной общеземной катастрофы временно сместились полюса.
Вообще вопрос о происхождении Луны сам по себе не прост, и до сих пор на него нет окончательного ответа. Но ни одна из гипотез не позволяет без существенных оговорок отождествить появление Луны с катастрофой, приведшей к гибели Атлантиды.
С древних времен делаются попытки объяснить загадку развалин Тиауанако города на берегу озера Титикака в Южной Америке. На воротах, вытесанных из одной цельной глыбы, были обнаружены странные рисунки… Орнамент, изображающий фантастические создания наряду с геометрическими знаками, по мнению некоторых исследователей, является не чем иным, как календарем. Он относится к тому времени, когда Земля обращалась вокруг своей оси за 30,23 часа. Поскольку период вращения Земли вокруг Солнца существенно не изменился, год должен был состоять из 290 «удлиненных» дней.
Анализ календаря как будто бы показал, что солнечные затмения тогда были чрезвычайно частыми. Диск Луны был в 14 раз больше, чем теперь, а расстояние до Луны составляло всего 5,9 земного радиуса. Год делился на 12 месяцев по 24 дня с двумя «компенсирующими» днями. Атлантолог волен видеть в этом подтверждение гипотезы захвата Луны Землей 11 тысяч лет назад. Если обратить внимание на само расположение озера Титикака, его форму, размеры, можно сделать любопытные предположения.
Титикака — одно из крупнейших в мире высокогорных озер, его длина около 170 километров, глубина достигает 230 метров. К юго — востоку от него находится комплекс каменных строений и скульптур — Тиауанако. Давным — давно в науке идут споры о том, кто основал этот странный и причудливый «город», когда и с какой целью. Среди построек есть здания колоссальных размеров: например, главный «храм» Тиауанако достигает 126 метров в длину, вокруг него высятся огромные монолитные колонны. Вес блоков, из которых строились другие объекты, доходит до 130 тонн; при этом чудовищные глыбы пригнаны друг к другу с ювелирной точностью. В юго — западной части Тиауанако находятся знаменитые Инка — Пунку Ворота Солнца. Это арка, вытесанная из цельной глыбы андезита. На ней и высечены барельефа, образующие своеобразный календарь. Особенности этого календаря породили дерзкие предположения: а вдруг катастрофа, погубившая Тиауанако, была настолько глобальной, что даже изменила орбиту Земли.
А. Познанский, боливиец польского происхождения, провел среди развалин Тиауанако почти всю свою жизнь и выпустил книгу «Тиауанако — колыбель человечества». Он был уверен, что город основан не менее 17 тысяч лет назад. Когда Франсиско Писарро завоевал Перу, инки рассказали ему, что этот город всегда, на протяжении всей известной истории, лежал в руинах. В легенде индейцев аймара, которые жили в этой местности до инков, говорится, что Тиауанако — древнейший город на Земле, построенный богом Виракочей (кстати, тоже светловолосым и голубоглазым пришельцем с моря). Археологические работы под руководством профессора К.П. Санхинеса позволили установить, что Тиауанако насчитывает пять культурных слоев — пять городов один за другим возникали недалеко от озера Титикака. И все — таки что представлял собой древнейший город?..
В индейских сказаниях говорится, что город достигал берега озера. Сейчас между развалинами и озером — полтора десятка километров. Может быть, водное пространство было больше? Или, наоборот, Тиауанако имел размеры современного мегаполиса?
Второе предположение оказалось более близким к истине. Подводные исследования, начатые еще в 1955 году, позволили обнаружить руины на дне Титикаки. Аргентинец Р. Авельянеда нашел в глубинах озера аллею из каменных плит длиной в несколько сот метров, которая тянулась параллельно берегу. Позднее водолазы наткнулись на стены высотой в человеческий рост. Расположены они были довольно странно — на расстоянии приблизительно пяти метров одна от другой, и так в 30 рядов! Стены опирались на общий фундамент из могучих каменных блоков. Весь затонувший архитектурный комплекс простирался на километр.
В 1968 году на дне озера побывала экспедиция во главе с французским ученым — океанологом Ж.И. Кусто. Экспедиция располагала огромным количеством разнообразной аппаратуры; в ее распоряжении находились две подводные лодки. Были подтверждены данные Авельянеды; кроме того, археологи подчеркнули удивительное совершенство каменной кладки.
Изыскания на дне озера Титикака продолжаются по сей день. Недавно знаток доколумбовых культур боливец Х.Б. Рохо заявил на пресс — конференции: «Мы нашли храмы… и каменные пути, которые ведут неизвестно куда, и лестницы, основания которых скрыты в глубинах озера и оплетены морскими водорослями».
Значит, часть гигантского древнего города, а может быть и целой страны, некогда ушла под воду? Но когда, при каких обстоятельствах?
Многие атлантологи, в том числе Л. Зайдлер, считают, что причиной гибели культуры Тиауанако была гигантская катастрофа. До нее высокогорное озеро представляло собой океанский залив. Это подтверждают и растительность (недаром Х.Б. Рохо назвал водоросли на развалинах «морскими»), и остатки раковин морских моллюсков, и высокая соленость воды, особенно в южной части.
Есть и косвенные доказательства подъема южноамериканской горной системы и регрессии океана в исторические времена. Одно из них приводит историк и писатель А. Горбовский. Удалось установить, что время появления Ниагарского водопада, возникшего в результате резких тектонических сдвигов, приблизительно 13 тысяч лет до наших дней. Второй факт был приведен в прессе. Американские лимнологи — специалисты по озерам — открыли в озере Мичиган подводное плато, разделяющее водоем на две заметно обособленные части. Предполагается, что несколько тысяч (не миллионов) лет назад Мичиган был не одним, а двумя отдельными озерами. Слиться они могли вследствие геологической катастрофы…
Итак, целый ряд данных указывает на то, что Южная Америка (во всяком случае часть ее) могла быть «Атлантидой наоборот», то есть районом древних цивилизаций, который поднялся в заоблачную высь. При этом были разрушены почти все архитектурные сооружения. Отголосок гигантского катаклизма прокатился по всей Америке.
Что же все — таки могло послужить причиной такого неслыханного переворота в относительно «спокойной» земной природе?
Может быть, виновато Солнце? Действительно, о поведении нашего главного «кормильца» (теплом и светом), прародителя Солнечной системы мы пока мало знаем. Процессы, происходящие на Солнце, далеко еще не изучены. Однако известно, что благодаря магнитогидродинамическим эффектам и тому, что на Солнце еще не завершились внутренние процессы, у нашего светила существует периодичность в активности. 11–летний цикл активности Солнца наиболее известен.
Известно, что в годы повышенной солнечной активности магнитосфера Земли бывает столь возмущена, что результатом является нарушение радиосвязи на Земле. Все живое на земной поверхности ощущает на себе влияние цикличности солнечной активности. Вспомним хотя бы 11–годичные кольца на срезе древесных стволов.
Попробуем проследить историю солнечно — земных связей на конкретном примере.
Слои ила, образовавшиеся на дне одного австралийского озера около 700 миллионов лет назад, могут, оказывается, дать представление о том, как солнечные ритмы влияли на климат планеты.
Озеро часть года было покрыто льдом, но, когда оно освобождалось от него, образовывался очередной слой ила, подобно годичному кольцу растущих деревьев.
Чередование тонких и толстых слоев в озерных отложениях вполне согласуется с солнечной активностью. Анализ этих слоев показывает, что солнечные циклы в докембрии и позже значительно сильнее влияли на погоду.
Хотя «поведение» Солнца 700 миллионов лет назад было примерно таким же, как и сейчас, специалисты считают, что сама Земля была более чувствительна к солнечным ритмам.
Солнечные циклы и 700 миллионов лет назад, и позднее «запускали» климатический «механизм».
Почему же этот эффект ослаблен в наши дни?
Чтобы разобраться в этом, нужно понять механизм взаимодействия солнечного ветра с магнитным полем Земли.
У Земли есть ионосфера — слой высокоионизированного газа, состоящего в основном из электронов и протонов. Заряженные частицы захватываются магнитным полем Земли и движутся вдоль силовых линий, образуя так называемые радиационные пояса. Этот ионизированный газ образуется за счет фотоионизации атомов атмосферы солнечным излучением. Но в силу непостоянного характера солнечной активности помимо постоянной составляющей излучения, создающей саму ионосферу, образуются струи солнечного ветра. Этот поток то ослабевает, то усиливается в соответствии с активностью Солнца. Даже магма Земли реагирует в годы повышенной солнечной активности на воздействие Солнца. Но именно магнитное поле Земли и защищает планету от солнечного воздействия. Возросшее при сжатии магнитное поле Земли препятствует проникновению солнечного плазменного ветра. Можно сказать, что космическое околоземное пространство из радиационных поясов, ионосферы, атмосферы создает защитный панцирь. Но в результате цикличности солнечной активности, а также движения всей Солнечной системы в Галактике и продолжающейся внутренней земной активности земное поле меняет свою магнитную напряженность, и даже иногда происходит «обращение» магнитных полюсов Земли. По исследованиям магнитной напряженности лавовых образцов, соответствующих различным по времени эпохам, установлено, что напряженность магнитного поля существенно изменилась, к примеру, за последние 6 тысяч лет.
Есть основания считать, что в докембрии, то есть сотни миллионов лет назад, магнитное поле Земли было в среднем намного слабее, чем в наши дни. Это значит, что панцирь нашей планеты плохо защищал ее от космических воздействий.
И даже в наши дни, когда этот невидимый панцирь стал надежнее, возможны подлинные катастрофы.
Вспомним «рекордное» извержение вулкана Кракатау, происшедшее более 100 лет назад. Специалисты до сих пор высказывают различные предположения относительно того, какие последствия могут вызывать такие грандиозные выбросы вулканического пепла, ведь извержение этого индонезийского вулкана долгие годы напоминало о себе многоцветными закатами в Новой Англии, на северо — востоке США, и кольцами вулканического пепла, охватившими весь земной шар. В результате почти на 10 процентов уменьшилась интенсивность солнечной радиации. Даже небольшой дисбаланс в любой точке Земли может привести к катастрофическим последствиям на значительной территории.
* * *
Каждая катастрофа оставляет след в каком — то районе Земли. Где же был очаг катастрофы в тот грозный для Атлантиды день, и каковы причины ее гибели? Гипотезы чрезвычайно интересны.
О. Мук считает, ссылаясь при этом на американского антрополога А. Келсо де Монтиньи, что причиной катастрофы оказался астероид. Очаг катастрофы — две впадины вблизи Пуэрто — Рико в Северо — Американской котловине Атлантического океана. По мнению Келсо де Монтиньи, посредине Антильской дуги упал астероид не более 10 тысяч лет назад. Может, в этом участке Атлантики упали осколки одного планетоида и оставили глубокие впадины — желоба? Можно определить район катастрофы по тем изменениям, которые предположительно произошли в океане и на суше.
Этот гипотетический астероид падал чрезвычайно своеобразно. Заходя с северо — запада, он по пути рассыпался на осколки. Известно место падения так называемого Каролинского метеорита. Исходя из характера поражения участка земной поверхности (вокруг города Чарлстон) и времени его падения, можно предположить, что он и был причиной катаклизма — виновником гибели Атлантиды.
Интересные данные получены при аэрофотосъемке полуострова Флорида. В штатах Северная и Южная Каролина обнаружены сотни тысяч метеоритных кратеров, среди них — около 100 крупных кратеров (больше полутора километров в поперечнике). Кратеры расположены дугой, в центре ее — приморский город Чарлстон.
Огромный кратер в Аризоне (в Америке) — след падения метеорита. Целый поток метеоритов обрушился в 1947 году на кряж Сихотэ — Алинь в Сибири. Следы от ударов имели диаметр до 25 метров в поперечнике и глубину до 15 метров. Ученые предположили, что один из метеоритов первоначально имел вес около 1000 тонн и диаметр 10 метров. Другой, более крупный метеорит известен нам как Тунгусский. Его падение было зафиксировано во многих районах северного полушария. Но остатков этого метеорита не обнаружено; предполагают, что он взорвался в воздухе.
Крупный метеорит упал в Юго — Западной Африке; он был весом 60 тонн и объемом 9 кубических метров.
В состав Солнечной системы входят астероиды и кометы. Астероиды в нашей Солнечной системе располагаются между Марсом и Юпитером, их насчитывается более 2000, и ежегодно открываются все новые. Наиболее интересными с точки зрения гибели Атлантиды атлантологи считают астероиды группы Адониса (Амур. Гермес и др.). Адонис (один из семи астероидов этой группы) приблизился к Земле в феврале 1936 года на 300 тысяч километров и едва не был ею захвачен. Но его огромная скорость дала возможность избежать столкновения. В 1949 году был открыт новый астероид Икар, орбита которого также может проходить вблизи земной. Но сейчас еще не накоплены данные для точных выводов о его дальнейшем движении.
Кометы — наиболее удаленные от Солнечной системы космические гости. Есть кометы с периодом появления больше 100 лет. Наиболее яркая и известная Галлея. И в тот горестный для Атлантиды год Земля могла столкнуться с осколком кометы Галлея, считают атлантологи.
Польский атлантолог А. Каменский опубликовал в 1961 году хронологическую таблицу, в которой приведены данные расчетов астрономов, занимавшихся изучением этой кометы, и его собственные расчеты 149–и прохождений кометы Галлея через перигелий (точку ее эллиптической орбиты, наименее удаленную от Солнца). По его данным, самая далекая от нас дата появления ее около земной орбиты — 9541 год до н. э. Л. Зайдлер продолжил эту работу и рассчитал величину возмущений в движении кометы, которые вызываются крупными планетами. Из его расчетов следует, что форма орбиты со временем меняется. Так, в 1910 году минимальное расстояние от Земли до кометы составляло всего 0,15 а. е. (а. е. астрономическая единица, расстояние от Земли до Солнца). Это несколько более 20 миллионов километров. В 9541 году до н. э. это расстояние составило всего 0,0024 а. е., то есть было примерно равно расстоянию от Земли до Луны.
Если бы одна из глыб, составляющих «голову» кометы, попала на Землю, то с учетом ее скорости и того факта, что Атлантический океан представляет собой зону активной вулканической деятельности, следует сделать вывод: глыба могла бы вызвать колоссальные разрушения и даже явиться причиной погружения острова Посейдонис на дно океана.
ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ
В 1979 году в Гамбурге была издана интересная работа М. Виссинга, в занимательной форме повествующая о судьбе Атлантиды и атлантов.
Катастрофа, согласно точке зрения М. Виссинга, произошла 5 июня 8499 года до н. э., что примерно совпадает с хронологией Платона. В этот день в 13 часов планетоид (астероид) из роя Адониса столкнулся с Землей. Столкновение произошло в районе нынешнего Бермудского треугольника, причем астероид разделился на две примерно равные части и оставил двойной след на дне океана. На высоте 400 километров астероид вызвал свечение газов в атмосфере. Ослепительное сияние, затмившее Солнце, сопровождало его до самого падения в океан. Новое солнце было видно всем, кто находился на линии прямой видимости, то есть в радиусе тысяч километров. Исследователи предполагают, что масса астероида превышала 2 биллиона тонн и, следовательно, земная кора была пробита этой космической бомбой (энергия, выделившаяся при столкновении, превышала энергию взрыва 30 тысяч атомных бомб).
Раскаленная магма буквально взметнулась вверх алым фонтаном и смешалась с водой Атлантики. Образовалось огромное количество перегретого пара, который развеял в атмосфере магму в мельчайшие пылинки.
Мгновенно родился ураган, силу которого представить просто невозможно. От удара поднялся водяной вал высотой не меньше 10 километров. Вал затопил побережье материков, смыл цветущие города и острова, прибрежные цивилизации были уничтожены.
Но самое страшное бедствие — это, конечно, атмосферная катастрофа. Невероятное количество магмы было поднято в верхние слои атмосферы в виде пыли, пепла, мелких обломков лавы и пемзы.
Расчеты показывают, что атмосфера практически утратила свою прозрачность. Концентрация пыли при этом превысила концентрацию инородных частиц во время самого сильного «смога», но столб загрязненного воздуха простирался после катастрофы неизмеримо выше, достигая ионосферы. Если условно ввести единицу измерения и назвать ее «смог», имея в виду; что один «смог» описывает средней силы загрязнение над Лондоном, то для того, чтобы охарактеризовать непрозрачность атмосферы после атлантической катастрофы, нужно оперировать сотнями и тысячами «смогов».
Над планетой сгустилась коричнево — черная мгла. Не было видно ни Солнца, ни Луны, ни звезд. М. Виссинг предполагает, что «начало мира» календаря майя соответствует как раз катастрофе. Вот маленький отрывок из мифа майя:
«Пошел огненный дождь из камней, выпал пепел, скалы и деревья повалились на землю, разбивались вдребезги друг о друга… И огромная змея сорвалась с неба… и затем ее кожа и кости упали вниз на землю… и стрелы поразили сирот и старцев, вдовцов и вдов, которые… не имели сил выжить. И их погребли на песчаном берегу. И тогда примчались страшные потоки воды. И с огромной змеей небо обрушилось вниз, и земля потонула…»
Судя по некоторым деталям, это описание довольно точно соответствует происшедшему: дождь из камней по времени должен опережать водяной вал, ведь волна распространяется медленно по сравнению с выстрелами каменных ядер. Огромная змея, о которой говорится в мифе, — это, несомненно, столб раскаленных газов, оставшийся на некоторое время в атмосфере и затем как бы сорвавшийся с неба. Возможно, что была видна и раскаленная лава, взметнувшаяся вверх.
Расчеты показывают, что небо над нашей планетой как бы исчезло на две тысячи лет. Только по прошествии этого срока тьма стала рассеиваться. Земля как бы заново рождалась. С этого времени в памяти человечества остались мифы о первозданном хаосе, о том, что небо и земля вначале были единым целым, а затем произошло разделение света и мрака, неба и земли.
М. Виссинг, ссылаясь на О. Мука, детально восстанавливает предполагаемый ход событий. Астероид был более массивным и имел большую скорость, чем метеорит, известный нам как Тунгусский: его энергия была больше в миллионы раз. К тому же он угодил в одну из самых чувствительных точек земного шара — в подводную вулканическую гряду Атлантики. Шов между Старым и Новым Светом не связывает, а разделяет застывшие плиты. В этой области океаническая кора тонка, магма лежит очень близко к поверхности — всего лишь на глубине 15–20 километров. Раскаленное вещество там находится под давлением. Тонкая, слабая перемычка сдерживает проникновение вод океана, и достаточно только дополнительного толчка, чтобы лава пробила жерла вулканов и взметнулась наружу. Падение астероида в зону тонкой коры, под которой бушует магма, было равносильно первому выстрелу. В отверстия, пробитые осколками астероида, вырвалась магма. Начались выбросы по всему шву, его целостность была нарушена: земной огонь, морская вода, пар с быстротой цепной реакции распороли дно Атлантического океана. Весь остров Атлантида оказался в огненном кольце. Облака пара, пепла и расплавленного вещества поднялись над всем пораженным участком океана в верхние слои атмосферы. Площадь, с которой поднимались в небо клубы огня и пара, составляла около полумиллиона квадратных километров. Вслед за огнем, опоясавшим остров, за смерчами из пепла и пара, за камнепадами и лавой из вулканов последовало опускание острова в океан. Уровень магмы понизился, и остров стал буквально тонуть под продолжающимся огневым дождем. Скорость опускания составляла 4–5 сантиметров в секунду.
Рассказ Платона о гибели Атлантиды довольно точно соответствует описанию катастрофы, вызванной падением астероида: землетрясение, потоп, трещины в земле, обвалы, понижение морского дна. В атмосферу было выброшено около 5 биллионов тонн твердых веществ в виде пепла и вулканической пыли, около 20 биллионов кубических метров воды и около 30 биллионов тонн вредных газов (СО2, пары серы, сероводород, хлористый водород, хлориды железа, меди, фтористые и цианистые соединения). Хлористо — фтористо — углеродные соединения, поднявшиеся вверх после взрыва, губительно подействовали на слой озона. В результате коротковолновое ультрафиолетовое излучение Солнца, вероятно, интенсивнее проникало в нижние слои атмосферы в последующий период.
После гибели острова выбросы постепенно стали опускаться на поверхность океана. Пемза, пористая и легкая, спекшиеся куски пепла плавали на поверхности, очевидно, долгое время. В диалогах Платона упоминается о морском иле и о том, что море в тех местах стало вплоть до сего дня несудоходным. Если представить себе, что пемза попала обратно в океан, то она могла составить плавающее «покрывало» слоем не меньше 60 метров на площади в миллионы квадратных километров. Волнам и ветру разрушить такой слой не под силу, тем более что пористая пемза плотно сцеплена. Слой мог быть очень долговечным расчеты дают ориентировочную цифру до 3000 лет. Недаром еще на памяти греков море за «Геркулесовыми столбами» считалось несудоходным из — за грязи. Конечно, незачем искать было грекам в этих морских волнах собственно пемзу после атлантической катастрофы. Ил и водоросли — вот что осталось в конце концов от «покрывала». Быть может, знаменитое Саргассово море лишь новое образование на «остатках» вулканических продуктов?
Грязевые ливни — пепел с водой — лили и лили множество дней подряд. Волна, вызванная взрывом, несколько раз обежала Землю. Оставшиеся в живых люди, спасшиеся в ковчегах и лодках (по легендам и мифам), сохранили некоторых животных и вновь стали обживать Землю. Но погибших было так много, а оставшиеся в живых так малочисленны, особенно вблизи центра катастрофы, что восстановление человеческих поколений происходило медленно и сложно.
Последствия катастрофы были тем страшнее, что они давали о себе знать многие столетия. Облака из вулканической пыли, пепла, отравляющих газов в 100 километров толщиной долго окутывали Землю. Это создавало представление у оставшихся в живых людей, что звезды пропали, а Солнце стало тускло — красным. Мифы о таком состоянии неба и о горестной, опустевшей, разоренной ливнями и землетрясениями Земле существуют у всех народов мира. Недостаток солнечного света сказался на животном мире и на самом человеке. Люди — охотники и рыболовы — буквально прозябали в это время. Именно об этом, словно в подтверждение предположений О. Мука, свидетельствуют раскопки в пещере Шанидар, о которых речь шла выше.
М. Виссинг связывает с катастрофой и ее последствиями великие переселения народов. По его мнению, человек, переживший хаос и словно вышедший из мрака, должен был обладать развитым абстрактным мышлением — именно оно помогло ему пережить это состояние планеты и биосферы. Одновременно человек как бы отдалился от природы: прежнее единство с нею было нарушено; и только сейчас человек снова ищет пути к ней, стремится к прежней гармонии.
ПОЧЕМУ ЖЕ ВЫМЕРЛИ МАМОНТЫ?
Вопрос о вымерших мамонтах не так прост, с точки зрения атлантолога. Во всяком случае он имеет прямое отношение к рассказам древнеегипетских жрецов. Да, в то давнее время вымерли многие животные, но в Сибири существуют целые кладбища мохнатых неприхотливых гигантов. Как это объяснить? В интересных палеонтологических работах по поводу гибели мамонтов и носорогов высказывалось множество более или менее стройных гипотез, но большинство из них представляют теперь лишь пример курьезных кабинетных домыслов.
Так, некогда считали, что мамонты вынесены на Север из теплых монгольских степей гигантской волной, возникшей от удара астероида, попавшего в Тихий океан, и прокатившейся через горы и пески Азии. Мысль об астероиде, как мы выяснили, принята на вооружение атлантологами, но столь прямую связь космического пришельца с захоронениями мамонтов придется все же оставить фантастам и самым смелым мечтателям.
Реальный случай, имеющий некоторое отношение к вопросу о мамонтах, описан дальневосточным ученым С. В. Томирдиаро: «Караван из нескольких вьючных лошадей пробирался по участку Омолоно — Анюйской лёссово — ледовой равнины. На берегу реки Молонги в лесу появились термокарстовые провалы и воронки, на которые вначале никто не обратил внимания. И вдруг передняя лошадь исчезла под землей, за ней в возникший провал рухнула и вторая шедшая в поводу лошадь. Подбежавшие геологи увидели, что под тонким слоем дернины в обе стороны уходил обширный подземный туннель с ледяными стенками. Небольшой лесной ручеек нащупал и размыл мощную ледяную жилу, а покрывавший ее мохово — дерновый чехол повис над туннелем, образовав природную волчью яму. В этой ледяной яме и пришлось оставить погибших лошадей. Несомненно, что их трупы быстро замерзли и остались в характерных «стоячих» или «сидячих» позах».
Так можно себе представить и гибель мамонтов с последующей консервацией трупов на многие тысячи лет. Но только немногих экземпляров. Невозможно объяснить этой причиной гибель большого стада, тем более нельзя объяснить так вымирание мамонтов как вида. Подпочвенный лед — сравнительно редкое явление. Кроме того, эволюция должна была выработать у мамонтов необходимые приспособительные свойства.
Украинский ученый И.Г. Пидоплично считал, что звери гибли во время кочевок с севера на юг. Их застигали в пути снегопады, и они замерзали.
Ихтиолог Г.У. Линдберг, обративший внимание на многократные колебания уровня Мирового океана в 70–х годах нашего века, предположил, что мамонты на Новосибирских островах погибли от голода, будучи отрезанными от материка наступавшим морем. Предположение это, однако, не выдерживает критики. Туши и кости мамонтов захоронены на этом архипелаге в тех слоях, которые примерно соответствуют времени, указанному Платоном. Тогда еще существовал сухопутный мост между Азией и Америкой — так называемая Берингия, а Новосибирские острова еще не обособились от материка. Лишь в течение последующих веков произошли те изменения, которые привели к современным очертаниям береговой линии. Для атлантолога здесь может оказаться интересным факт совпадения во времени важных событий — вымирания мамонтов и исчезновения Атлантиды в морской пучине. Из последующего будет ясно, что связь эта не случайна.
В книге Д. Дайсона «В мире льда» сделана еще одна попытка осветить проблему мамонтов:
«Почти все останки мамонтов найдены в песках и глинах, отложенных реками или гр язевыми потоками, и чаще всего на бывших речных поймах. Возможно, что старые, больные или раненые животные искали в пойменных трясинах и болотах уединения или убежища от волков и многие здесь… утонули. Во время последующих паводков туши некоторых животных оказались погребенными в иле, отложенном разлившейся рекой; иные, вероятно, были отнесены течением в дельту, где тоже частично или полностью были? захоронены в аллювиальных отложениях. Наконец, мамонты могли увязнуть и в топкой грязи, стекавшей с близлежащих склонов… Погребенные под тонким покровом намытого водой и нанесенного ветром материала, они могли сохраниться и до зимних морозов, которые законсервировали их еще надежнее… Затем вечная мерзлота, проникнув снизу во вновь образованные отложения, обеспечила сохранность трупа, по крайней мере той его части, которая попала в сферу ее действия… Судя по остаткам пищи, извлеченным из желудков некоторых мамонтов, особенно березовского, многие из этих древних животных погибли неожиданно — или утонув, или застигнутые оползнем, или даже в схватке с какими — нибудь врагами… И нет нужды придумывать для объяснения причин сохранности трупов животных такие небылицы, как быстрое похолодание климата».
Обратим внимание на то, что поймы рек были удобным пастбищем для этих великанов животного мира — именно здесь, в поймах рек, их и застигло несчастье.
Б.С. Русанов, открывший якутские лёссы, говорил о гибели зверей в результате лёссовой бури, когда их буквально засыпало лёссом.
Н.К. Верещагин в своих записках так описывает крупнейшее кладбище мамонтов: «Яр увенчан тающим краем льда и буграми… Через километр показалась обширная россыпь огромных серых костей — длинных, плоских, коротких. Они высовываются из темного сырого грунта посередине склона яра. Сползая к воде по слабо задернованному склону, кости образовали косу — мысок, защищающий берег от размыва. Их тысячи, россыпь тянется по берегу метров на двести и уходит в воду. Противоположный, правый берег всего в восьмидесяти метрах, низкий, намывной, за ним — непроходимая поросль ивняка… все молчат, подавленные увиденным». Это кладбище расположено на берегу реки Берелех. Объяснить его происхождение тем, что мамонты заблудились и попали в трясину или провал, не представляется возможным. Отметим самые важные детали, которые позволят воспроизвести приблизительный ход событий. Прежде всего в районе кладбища залегает слой глинисто — пепельных лёссов. Местами видны явные признаки намывки пойменного наноса: здесь масса обломков веточек, корней, остатков насекомых. Кроме того, изучение костных остатков Берелехского кладбища свидетельствует о том, что погибли в основном молодые мамонты и самки. Костей самцов обнаружено мало.
Важная деталь — кладбище размыто рекой, которая вернулась тысячелетия спустя к своему прежнему руслу. Лёссы наносились рекой, водой, а не ветром, что исключает вероятность гибели мамонтов в результате бури.
Что же произошло здесь в то давнее время?
Попробуем рассмотреть установленные факты с позиций атлантологии.
Лёссовые наносы неоспоримо свидетельствуют, что древний Берелех вышел из берегов и вода его была почти густой от лёсса. На это указывает мощность лёссовой толщи. Состав стада (молодые мамонты и самки) говорит о том, что оно было застигнуто стихией на пастбище. О том же косвенно свидетельствуют густые заросли ивняка по берегам современного Берелеха и обломки ивовых веток, отложенные водой в излучинах в то давнее время. Пастбище, видимо, охотно посещалось травоядными: за ними следовали хищники. Здесь найдены кости волков, оленей, росомах.
Откуда же взялся лёсс? Почему произошел грандиозный разлив Берелеха, который привел к массовой гибели животных?
Нужно вспомнить историю, рассказанную Платоном. Гибель Атлантиды привела к грандиозным катаклизмам. На основании научных данных можно сделать вывод, что именно тот период отмечен повышенной вулканической деятельностью. Если вспомнить о возможности падения на Землю астероида и выброса расплавленной магмы, то можно констатировать: все это должно было привести к распылению в атмосфере вулканического пепла в невиданных масштабах. Но что такое вулканический пепел? Он похож на глинисто — пепельный лёсс. Такое лёссовое облако вместе с дождями небывалой силы обрушилось на район поймы Берелсха. Река вышла из берегов. Образовался гигантский сель, неудержимый грязевой поток. Он — то и затопил зверей. Стадо просто утонуло, будучи не в силах преодолеть яростное течение селя.
Есть ли другие доказательства, подтверждающие такое предположение? Да, есть.
Радиоуглерод свидетельствует: случилось все это на Берелехе около 12000 лет назад. Таков возраст намытого лёсса — он является вулканическим пеплом! Таков же возраст костей животных. (В.И. Щербаков. Где искать Атлантиду? М., 1990, с. 34–36)
ГЛАВА 3. ОТЗВУКИ КАТАСТРОФЫ
Воображаемое путешествие. Загадки Нового Света. Исчезнувшие земли Юга. Развалины на дне морском.
Может быть, великая катастрофа навсегда изгладилась из памяти человечества? Достаточно поинтересоваться мифами различных народов — живут ли они в Европе, Азии или Африке, в Новом Свете или Старом, в Австралии или на бесчисленных островах Тихого океана, — чтобы ответить на этот вопрос отрицательно. По — видимому, нет ни одной сколько — нибудь значительной культуры, которая не хранила бы память о губительном катаклизме, свершившемся в давние времена. И подавляющее большинство сказаний упоминает о неких народах и государствах, существовавших до катастрофы, а теперь исчезнувших без следа. Как правило, жизнь в этих допотопных странах представляется счастливой. Если верить мифам, люди там были красивее и сильнее, знали тайны волшебства, обладали властью над стихиями, жили они по законам добра и справедливости. Разумеется, чаще всего такие первобытные народные «утопии» являются не чем иным, как идеализацией патриархального прошлого или воплощением мечты о социальной справедливости. И все же к многим мифическим «царствам» стоит присмотреться повнимательнее. Украшенная фантазией певцов и сказителей, искаженная временем, в мифах сохраняется историческая истина. Прав Николай Константинович Рерих, писавший: «Мы должны внимательно различать предрассудок и суеверие от скрытых символов древнего знания…»
ВООБРАЖАЕМОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Итак, перед нами — мифы о древней катастрофе, уничтожившей некие загадочные цивилизации. Вначале предпримем воображаемое путешествие по географическим регионам, близким к Платоновой Атлантиде.
Первое, что приходит на ум, — это описание всемирного потопа, содержащееся в Ветхом завете, а именно в первой Книге Моисеевой. У нас нет никаких оснований объявлять Библию «боговдохновенной книгой», каждое слово, записанное в ней, непререкаемой правдой, а библейского Моисея — летописцем древности. Ветхий завет для нас такой же сборник поэтически обработанных преданий, как «Илиада», «Махабхарата» или эпос о Гильгамеше. Но ведь, по словам И.М. Тройского, «миф никогда не рассматривался как вымысел, и первобытные народы строго отличают выдумки, служащие лишь для развлечения, или рассказы о подлинных событиях в родном племени и у чужих народов от мифов, которые… мыслятся как подлинная история, но история особо ценная, устанавливающая нормы на будущее»[2].
Обратимся к тексту. «В то время были на земле исполины… это сильные, издревле славные люди. И увидел Господь, что велико развращение человека на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле и восскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю… Разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей… И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом… Истребилось всякое существо, которое было на поверхности всей земли, от человека до скота, и гадов и птиц небесных, — все истребилось с земли; остался только Ной и что было с ним в ковчеге». Оставив в стороне вопиющую нелепость поступка «всемогущего» и «всезнающего» библейского бога, который так скверно создал род людской, что не нашел ничего лучшего, как «раскаяться» и уничтожить свое творение, попробуем разобраться в исторических корнях мифа. Прежде всего отметим, что в Ветхом завете, так же как и в диалогах Платона, наличествует тема исчезнувшего царства «сильных, издревле славных» людей. Неведомый автор библейской книги, как и греческий философ, живописует морские волны, погубившие жизнь на Земле. Теперь же обратимся к специфике библейского рассказа.
Считается установленным, что древние семиты позаимствовали сюжет мифа о потопе, вошедший в Библию, у шумеров или вавилонян. В самом деле, известнейшая эпическая поэма «О все видавшем», восходящая к 3–2–му тысячелетиям до н. э., дает убедительную картину катастрофы. Боги (по непонятной причине) решают затопить город Шуруппак, стоящий на берегу Евфрата: «Богов великих потоп устроить склонило их сердце». О будущем бедствии посланец совета богов сообщает лишь одному жителю Шуруппака — Утнапишти. Точно так же библейский Яхве предупредил «праведного» Ноя. Утнапишти построил корабль, способный принять на борт его семью, имущество, ремесленников, а также «скот степной и зверье». Далее
Что было светлым — во тьму обратилось, Вся земля раскололась, как чаша. Первый день бушует Южный ветер, Быстро налетел, затопляя горы, Словно войною, настигая землю… Потопом буря покрывает землю… И все человечество стало глиной.Когда успокоилось гневное море и утих ураган, корабль Утнапишти причалил к горе Ницир. Чтобы узнать, не показалась ли где — нибудь из — под воды суша, Утнапишти выпустил последовательно трех птиц. Третья не вернулась; тогда спасшийся «праведник» понял, что вода спадает, и принес благодарственные жертвы богам. Все то же произошло впоследствии с Ноем. Только его ковчег прибило не к горе Ницир, а к горе Арарат…
Археология как будто доказывает справедливость легенды, и именно в ее первоначальном, шумеро — вавилонском варианте. Не весь мир был затоплен по божьей воле, как говорится в Библии, а только малая его часть — возможно, город Шуруппак. Английский археолог Леонард Вулли, занимавшийся в 1927–1928 годах раскопками на берегах Евфрата, нашел на глубине несколько метров пласт чистейшего ила. Выше располагался слой с остатками царских гробниц города Ура. В иле — ни черепков, ни мусора, никаких следов человеческой деятельности. Вулли решил копать глубже — и не ошибся. Под трехметровой толщей древних речных осадков опять стала попадаться керамика, причем мало похожая на оставленную жителями Ура. Возможно, это и был мифический Шуруппак… Не оставалось никаких сомнений: свыше 5 тысяч лет назад в стране шумеров произошел потоп! Он — то и занес людское жилье илом. Но потоп местного значения, вероятно, необычайно высокий паводок на Евфрате, разлив реки.
Факты — вещь упрямая. Действительно, такое бедствие, возможно унесшее не одну тысячу жизней в Шуруппаке и его окрестностях, могло остаться в народной памяти и обрасти сказочными подробностями. Но… Вот здесь — то и начинается то самое «но», на котором зиждется все здание сторонников гипотезы «большого» потопа, сгубившего целые цивилизации.
Во — первых, в самом тексте эпоса «О все видавшем» есть фрагменты, противоречащие «локальному» варианту катастрофы. Боги — то собрались уничтожить один город, однако «вся земля раскололась, как чаша», «все человечество (!) стало глиной». Для шумеров, необычайно просвещенных и культурных для своего времени, земля не могла сводиться к околицам Шуруппака, а человечество — к его населению. Значит, катастрофа все же была великой, и в тексте сохранились фрагменты, свидетельствующие об этом.
Во — вторых, мифы и легенды о гигантском, мировом наводнении распространены по всему побережью Атлантики, по всему Средиземноморью — от Пиренеев до Малой Азии. Вряд ли такое количество народов — от кельтов и галлов до финикийцев и египтян — пользовалось исключительно шумерскими источниками!
Исследователи мифов не без оснований утверждают, что широко распространенная на Земле тема потопа просто один из «вечных» или «бродячих» фольклорных сюжетов, «типовых» схем, которые не имеют в своей основе никаких реальных фактов, а просто отражают в образной форме сложившиеся на определенном историческом этапе у разных народов представления о мире, об этике, об отношениях человека и божества и т. п. Это такая же универсальная модель, как, скажем, явление божества — искупителя, умирающего за грехи людей, или разделение истории человечества на золотой, серебряный, медный и железный века. «Многообразные варианты темы потопа демонстрируют сложную картину смешения сведений о реальных потопах с более поздними сюжетами, возникшими уже в силу чисто мифологической логики… Основная схема мифов о вселенском потопе сводится к следующему: бог насылает на людей потоп в наказание за плохое поведение… Некоторые люди (обычно праведники), заранее извещенные о потопе, принимают меры к спасению: строят корабль… или же укрываются от опасности на горе, высоком дереве… Мифопоэтическая тема потопа становится важнейшим соединительным звеном между природой и культурой, космологией и квазиисторией, естественным правом и моралью, опирающейся на божественные установления (завет между богом и людьми)»[3].
Очевидно, такой подход к мифу в целом верен. И все — таки после изучения целой подборки сказаний о гигантских катастрофах трудно отделаться от мысли, что «сведения о реальных потопах» занимают основное место. Уж очень несходны между собой (при сохранении основной схемы) «документальные» подробности события. Можно смело сказать, что обстоятельства каждого «местного» потопа находятся в теснейшей связи с географическими, климатическими, геологическими особенностями района. В одних местах Земли, если верить древним текстам, наступление океанских волн сопровождалось мощным горообразовательным процессом, извержениями вулканов. В других — происходили страшные землетрясения. А. Горбовский даже предложил нечто вроде единой, общепланетной схемы потопа (если принять как рабочую гипотезу «всемирность» катастрофы). По словам Горбовского, легенды индейцев Южной и Центральной Америки живописуют трясущуюся землю, мрак, грохот, огонь, извергаемый вулканами, и стремительный подъем горных хребтов. Горбовский пишет: «Подобные же воспоминания о предполагаемой катастрофе, которая кроме потопа сопровождалась ураганами, землетрясениями и страшной вулканической деятельностью, сохранились и у африканских народов… Но по мере удаления от Атлантики характер народных мифов меняется. Предания рассказывают только об очень сильном наводнении… Греческий эпос сообщает, что во время потопа содрогалась земля… До этого района докатились, как мы видим, только колебания почвы и волна наводнения, которая не затопила высоких холмов и поднялась не выше верхушек деревьев. В священной книге древних иранцев «Зенд — Авеста» говорится, что во время потопа «по всей земле вода стояла на высоте человеческого роста…». Предания утверждают, что в самом восточном районе Азии, в Китае, воды моря, залив сушу, отступили затем от побережья на юго — восток. Естественно предположить, что если в одном районе земного шара была огромная приливная волна и воды доходили даже до горных вершин, то где — то на противоположной стороне должен был быть отлив. Постепенно по мере движения на восток уменьшалась и высота водного покрова…»
Если принять во внимание, что гибель Атлантиды была ускорена огромными потоками воды, можно понять, что имеет в виду халдейское повествование, рассказывая о страшных водяных столбах, которых даже боги стали бояться и которые поднимались до самого неба. Можно вспомнить и арамейскую легенду о потопе, в которой рассказывается, что огромные потоки воды обрушились на землю, хлынул страшный ливень, реки оставили свои русла, а океан вышел из берегов.
Итак, страшные водяные столбы, поднявшиеся до неба, в халдейской легенде, и огромные массы воды, хлынувшие на землю, в арамейском повествовании. Одна из легенд хинди говорит, что и морской бог был виновником катаклизма.
По сообщениям Платона, Атлантида исчезла в бездне моря, а корабли перестали плавать по этому морю из — за огромного количества грязи, которую оставил после себя исчезнувший остров, о чем уже сказано.
Возможно, что атланты, плававшие на кораблях, возвратившись после катастрофы на родину, обнаружили, что море стало несудоходным из — за пемзы. В страхе возвратились они к берегам Европы.
Современные исследования подтверждают некоторые детали, отраженные в легендах: выброс кипящей воды и грязи из вулкана Галунг Ганг, огромного водяного столба из кратера вулкана на Сицилии, «пробуждение» вулканических озер в Ирландии, в других районах планеты.
В книгах народов Латинской Америки говорится, что первоначально часть Американского континента вдавалась в Атлантический океан и что эта земля разрушена ударами стихии. Постоянно упоминаются три катастрофы, а иногда делаются ссылки еще на одну или две. Геологическая катастрофа того далекого прошлого нашла отражение в обрядах жителей Американского континента.
Исследования, проведенные на «Гломаре Челленджере», показывают, что морское дно поднимается в направлении Британских островов. Уместно отметить, что и у кельтов существовало предание, будто давным — давно их земля вдавалась далеко в море, а затем была постепенно уничтожена океаном.
Какова бы ни была причина катастрофы, погубившей Атлантиду, — потоп, погружение страны в море — совершенно ясно, что катаклизм сопровождался активной вулканической деятельностью.
Возможно, внезапное перемещение арктических и антарктических вод в тропические широты явилось следствием тектонической активности во всей зоне, что вызвало небывалый подъем воды.
Вся территория от Португалии до Панамы и сейчас является областью сейсмической активности. Быть может, подземные силы, выбросившие на поверхность огромное количество продуктов извержения, действовали на этой территории с незапамятных времен.
Л. Зайдлер приводит в своей книге «Атлантида» гипотетическую модель, как должны были выглядеть очертания материков и океанов до чудовищного катаклизма, где располагались полюса, где — экватор. Есть сторонники другого мнения — что всемирный потоп действительно прокатился по всей нашей планете, и они не скупятся на доказательства…
Но вернемся в район Средиземноморья и Атлантики.
Некогда стоял на земле Эллады, в Фессалии, город Фтия, и правил в нем добрый царь Девкалион. Однажды верховный бог Зевс, возмущенный преступлениями человеческого рода (вспомним Платона!), задумал истребить все живое на свете огромным потопом. О замысле «царя богов и людей» узнал благородный титан Прометей, тот самый, что принес смертным огонь и знания. Прометей предупредил Девкалиона о предстоящем бедствии и посоветовал, что делать. Царь заранее построил корабль и взошел на него вместе со своей женой Пиррой. Воды хлынули и подняли корабль Девкалиона. На десятый день плавания судно пристало к горе (в разных вариантах мифа называются горы Парнас, Отрис, Афон и даже Этна в Сицилии). Когда потоп окончился, Девкалион и Пирра сошли на опустошенную землю. Они стали родоначальниками новой человеческой расы. Так гласит греческое сказание. Типовая модель? Похоже. Но вот перед нами другое эллинское предание — о городе Сибарисе. Он был построен в южной части Апеннинского полуострова, неподалеку от Ионических островов. Греки — колонисты быстро превратили укрепленное поселение в цветущий, богатый город. Население Сибариса достигало 300 тысяч человек колоссальная цифра для древнего мира, более населенным был только императорский Рим… Жизнь колонистов отличалась неслыханной роскошью. Сибариты (вот откуда, кстати, пошло это определение изнеженных, капризных богачей — бездельников) увешивали себя золотом и соревновались в придумывании неслыханных рецептов блюд. Процветание города зиждилось на беспощадной эксплуатации рабского труда. В конце концов боги разгневались на сибаритов за их праздную жизнь. Легенда? Конечно. Но в начале 1979 года группе итальянских археологов удалось с помощью новейших электронных приборов отыскать на месте сказочного Сибариса… глубоко захороненную керамику, остатки фундаментов, развалины стен, колонны!
Сирийская легенда, которая, в свою очередь воспроизводит греческий миф, относит нас ко временам Девкалиона.
По этой легенде, люди первого поколения нашей планеты совершили много преступлений, поступились своей честью, попрали законы гостеприимства. За это они были наказаны и погибли в жестокой катастрофе. Огромные массы воды вдруг обрушились на землю: разразился небывалый ливень, реки покинули свои русла, а море поглотило берега. Только Девкалион остался жив: его пощадили за его добродетель, дабы он дал начало другому, второму поколению людей. Он спасся тем, что посадил своих детей, жен, зверей и птиц в большой ящик, который носился по волнам до тех пор, пока вода покрывала землю.
Жители Герополиса своим рассказом дополняют сирийскую легенду: в земной коре образовалась огромная трещина, и воды хлынули, затопив всю страну. Девкалион воздвиг алтарь и построил рядом с трещиной храм богини Геры. Два раза в год паломники приносят сюда морскую воду и льют ее в узкую расщелину под храмом, чтобы задобрить богов. Многозначительный обычай!
Не останавливаясь более подробно на другой атрибутике храма, нужно указать, что эта история связана с легендами, распространенными в странах Ближнего Востока, в том числе с легендой о преклонении перед печью, которая начала изрыгать воду, покрывшую всю землю. Известно, что именно печь является, образно говоря, слабым местом у толкователей Корана, безуспешно пытающихся постичь смысл, вложенный в сей предмет Мухаммедом. Однако читатель, вооруженный знаниями, без труда проведет параллель с огнедышащим вулканом.
Возможно, к истории борьбы древних первопоселеницев Эллады с атлантами относятся грандиозные празднества в честь богини Афины в Аттике.
Во время одного из праздников в Афинах несли изображение Минервы, олицетворявшей войну с гигантами и победу над ними богов Олимпа.
От Афин до Герополиса пилигримы умиротворяют подземного бога, принося ему жертвы.
Еще одна легенда, удивительно похожая на быль, из того же географического региона… Одним из самых загадочных эпизодов истории Пиренейского полуострова является существование города — государства Тартесс. Судя по греческим источникам, Тартесс существовал уже во время Троянской войны, то есть в конце 2–го тысячелетия до н. э. и позднее. Некий «Таршиш» упоминается и в Библии как чрезвычайно богатая область, посещаемая финикийскими кораблями. Есть указания на то, что тартессийцы владели всей территорией нынешней Андалузии. Они добывали медь, вели оживленную торговли с народами многих стран. Кто были жители Таршиша — Тартесса — финикийцы, эллины или иные, неведомые нам народы? Неизвестно. Однако жизнь их, очевидно, не уступала по уровню культуры и по богатству сибаритам. И вот Тертесс бесследно исчезает со всеми своими дворцами и улицами! Предания говорят о том, что конец города был трагичен. Поиски археологов — и на суше, и под водой — долгие годы не имели успеха.
Но вот в 1973 году весь мир облетело сообщение, что археологическая экспедиция Лос — Анжелесского университета нашла Атлантиду… у берегов Испании. Как сообщила газета «Интернэшнл геральд трибюн», неподалеку от порта Кадис водолазам Б. Сирсу и У. Фэррелу удалось найти на глубине 25 метров нечто напоминающее остатки дорог и колонн. Были сделаны их зарисовки.
Мнения по поводу сенсационных находок резко разделились. Наиболее восторженные атлантологи (вернее, атлантоманы) заявляли, что дорогам и строениям никак не меньше… 6 тысяч лет. Испанские ученые сочли развалины остатками древнеримского поселения. Единая точка зрения не выработана до сих пор. Но ведь Тартесс, по легенде, находился неподалеку от Кадиса…
На территории современной Италии издавна проживали этруски, основавшие здесь первые города. Латинский алфавит использует многие этрусские буквы; римские цифры — этрусские. В последней части книги будет подробнее рассказано об этрусках. Сейчас же нас интересуют свидетельства о катастрофе. Вот, к примеру, бронзовый корабль из этрусского города Ветулонии. Неизвестный мастер VII века до н. э. придал ему черты действительно допотопного корабля, ничуть не похожего на корабли того времени. У корабля плоское дно, и этим он напоминает ящик. Но что удивительно: на корабле этом разместился целый зверинец. Здесь «каждой твари по паре». Корабль этот найден в гробнице именитого этруска. «Барка из Ветулонии, — пишет советский этрусколог А. Немировский, — представляет некое подобие Ноева ковчега, поскольку на ее борту было множество животных».
Судя по этрусским памятникам, океан был тогда рубежом, отделявшим мир живых от мира мертвых. Быть может, мир мертвых — это Атлантида? Как знать, ведь эти представления этрусков старше гомеровского эпоса. Путь в этрусский мир мертвых проходил именно по океану, а не по реке — это явствует из того, что корабли окружались изображениями морских чудовищ и дельфинов.
Добилейские (и догомеровские) представления этрусков о мире отразились в их неповторимом искусстве. Собственно, памятники их письменности скудны (речь о них пойдет ниже). Но как мы увидим, об этрусках достаточно полно и красноречиво рассказывают творения этрусских мастеров.
Подвижность, стремительность линий, передающих саму суть изображаемого всеобщее движение, изменение, мгновенные переходы характерны только для этрусского искусства. Не говоря уже о римлянах, мы и сотни лет спустя не найдем ничего подобного у греков. Пройдет еще тысяча лет и даже много больше европейское искусство все еще будет пытаться разгадать вечные секреты этрусков. Даже лучшие мастера, которые придут к идее движения, смогут передать его лишь схематически, упрощенно. Даже самые экспрессивные их творения напоминали и напоминают скорее об отсутствии порывистости и подвижности всего живого, нежели о непреходящей этрусской идее преобразования и движения. Этрусское искусство — пламенное искусство.
Трудно спорить о том, лучшее или хуже отдельные образцы искусства этрусков, ибо их живопись, например, судя по затерянным в руинах немногочисленным осколкам, — это совсем другая живопись, чем живопись европейская, американская или японская.
Она так же отличается от них, как пламя от тления, водопад от стоячей воды канала, рвущий узду конь от сытой коровы, жующей сено. Она пронизана одухотворенностью. Для этрусков этот секрет или тайна были тайной полишинеля.
Некоторые деятели искусства понятия не имеют, с какой стороны надо подойти к капитолийской волчице и как ее надо сфотографировать, чтобы передать почти очеловеченную и в то же время свирепую, дико оскаленную и по — своему умную морду зверя. Одна из уцелевших подвесок ожерелья изображает льва. Вряд ли слова в состоянии передать ту высшую форму совершенства, которой достиг неизвестный мастер VI века до н. э. Чем отличается рычащий зверь от его изображения? Кажется, ничем особенным — в случае творческой удачи художника. Так эту проблему понимают многие до сего дня. Но на этом языке разговор об этрусках бесполезен. У них были совсем иные представления и совсем иные мерки художественного совершенства, ибо тот же лев у них, будь он из бронзы или золота, во много крат страшнее, свирепее, подвижнее льва настоящего.
Можно вспомнить взгляд женщины из Тарквиний, увековеченной на стене могилы, или скульптуру оратора Авилы, сконфуженно застывшего в Археологическом музее Флоренции с табличкой «Оратор Авл Метелла». В его позе, воплощающей уверенное спокойствие, движения в тысячу раз больше, чем в любом греческом бегуне.
В полутьме могил и склепов этрусские мастера изображали танцовщиц и героев не просто в движении, а за миг до его начала. В момент резкого поворота танцовщицы вот — вот закончат пируэт, смертельные враги на стене «Склепа авгуров» показаны за одну десятую долю секунды до того, как они бросятся друг на друга. Когда рассматриваешь этрусские изображения схваток или битв, слышится звон оружия. В сцене охоты явственно различимо хлопанье птичьих крыльев. Как этрусские мастера этого достигали?
Невольно приходит мысль о близости этрусского искусства и искусства эпохи кроманьонцев. Голова лошади из Моравии, выполненная ориньякским человеком, два дерущихся бизона из Дордони (Франция), бизон и кабан в пещере Альтамира (Испания) — это подлинные шедевры, передающие ту же идею движения.
Недаром этрусков называли народом, не похожим ни на один другой народ. Гробницы с бронзовыми зеркалами; испещренными загадочными надписями, металлическими кораблями, отправившимися в нескончаемое путешествие по синему морю, — гробницы, где покоятся по сей день русокосые этрусские принцессы, могут послужить исследователю магической дверью в таинственный мир Атлантиды.
* * *
Конечно, гибель древнейших, ныне раскопанных городов — не последствия мирового катаклизма, так же как, скажем, трагическая судьба описанных в Библии городов Содома и Гоморры, якобы «пораженных господним гневом». В последние десятилетия доказано, что древние города, расположенные к северу от Мертвого моря (то есть именно там, где библейский автор помещает Содом и Гоморру), были уничтожены мощным землетрясением около 4 тысяч лет назад. Но обо всех этих событиях сохранились народные предания, достаточно близкие к реальности, определенной историками и археологами. Мифы оказались не менее достоверными, чем результаты современных научных исследований. Память поколений не стареет.
Стоит остановиться на легендах о катастрофе, распространенных среди населения островных государств Атлантики, или на преданиях, касающихся островов. Здесь уже не может идти речи о локальных катастрофах, подобных речному разливу, следы которого обнаружил в Междуречье Л. Вулли. Острова окружены океаном, он выступает героем легенд во всем своем безмерном могуществе. Кроме того, если Атлантида существовала, она могла и не иметь размеров, которые приписывает ей Платон. Наличие в древности седьмого материка, позднее бесследно исчезнувшего, современная наука в общем отрицает. Саисские жрецы поведали Солону скорее всего о гибели некоего цветущего острова или архипелага. В конце концов история знает немало случаев, когда именно на островах возникали и развивались могущественные цивилизации. Быть может, ограниченность плодородных земель, изоляция посреди морских просторов, чувство фатальной оторванности от человечества, от всего мира — это факторы, способствующие развитию интеллекта островитян? Так сказать, добавочные ускорители прогресса?
Итак, попробуем поискать следы Атлантиды на островах и архипелагах, крошечными чернильными пятнышками разбрызганных по синеве глобуса.
…Сказание о потопе существует в Ирландии. Герои мифа — некий Бит, его жена Биррен и их дочь Цесара. Будучи предупрежденным о потопе, Бит строит очередной «ковчег», погружает в него все свое семейство — и конечно же спасается. Судно прибивает к одному из маленьких островов на запад от Ирландии. Самое поразительное, что ирландский вариант катастрофы не ограничивается потопом. Вскоре после того, как спала вода, взошла красная луна, окруженная облаками. Эти странные облака разваливались на куски и падали на землю, уничтожая все живое. Под их обломками гибнет и семья Бита. Нетрудно догадаться, какая реальная основа может скрываться под сказочным образом падающих облаков…
Легенда жителей Уэльса говорит о том, что карлик по имени Эйвенс или Эйденс волшебной силой вызвал разлив вод, погубивший всех людей на земле. Спаслись, опять — таки на ковчеге, уэльсский Ной — Дюэйвен и его жена Дюэйвич. Подобно шумерскому герою или библейским праведникам, они собрали на своем корабле «всякой твари по паре». В этом мифе, безусловно, чувствуется влияние средневековых христианских проповедников. Наложил на него отпечаток и распространенный по всей Европе кельтский эпос, повествующий о гномах — пиктах или садах, обладающих колдовскими чарами.
Н. Жиров приводит сведения о том, что галлы — предки современных французов — считали себя потомками некоего племени, прибывшего морем с далеких островов. Острова эти исчезли, погрузившись в океанскую пучину.
Можно вспомнить еще одно кельтское предание. Некогда земля Придеан (Британия) простиралась далеко в море, она была намного больше, чем теперь. Но однажды мировой океан Ллин — Ллион начал наступать на страну бриттов и погубил все ее население. Спаслась опять же лишь одна супружеская пара. От нее пошло новое население острова.
Наконец, представляется очень интересным тот факт, что, по некоторым источникам, к числу затонувших государств принадлежала и… легендарная страна храброго и справедливого короля Артура, главы знаменитых рыцарей Круглого стола! Столица Артура, Камелот, находилась в Лайонессе, области, расположенной западнее нынешнего полуострова Корнуолл. Во времена более поздние Лайонесс был поглощен морем, так что дворец, где встречались в королевских покоях прекрасная королева Гвиневера, могучий сэр Ланселот, сэр Гавейн и другие герои эпоса, надо искать на дне Атлантики…
Интересные и увлекательные сведения приводит в своей книге «Атлантида» Л. Зайдлер.
В 1859 году одна из голландских библиотек приобрела старинную рукопись, точнее, фрагменты рукописи на древнефризском языке. Этот германский диалект, близкий к англосаксонским языкам, уже 300 лет считается мертвым. Нынешние фризы (народность, насчитывающая около полумиллиона человек, проживающая в Нидерландах и ФРГ) говорят на языке, мало напоминающем древний. Прежний владелец рукописи, продавший ее библиотеке, утверждал, что редкостный документ хранился в его роду с XIII века, но написан намного раньше. «Ура Линда бук» («Книга семьи Линден») — так называлась рукопись — стала предметом тщательных исследований. Ее многовековой возраст подтвердился.
События, описанные в «Ура Линда бук», очевидно, происходили очень давно. Неизвестный автор приводит такую дату создания рукописи: «В 3449 году, после затопления страны Атланд» (!).
Эта страна — мифическая прародина фризов — именуется в рукописи также Алдланд или Атлан. Все названия настолько близки к платоновским, что невольно возникают две мысли: либо об исторической достоверности событий, изложенных в «Тимее» и «Критии», либо о мистификации…
Но вернемся к документу, обильно цитируемому Зайдлером. В «Ура Линда бук» говорится о народе «прафризов» с белой кожей и голубыми глазами. Этот народ, обитавший в Алдланде, веровал в единого бога (подозрительная подробность, пахнущая монашеской фальсификацией!). В государстве правили женщины. Главной среди них была верховная жрица Бургтмаад. Она носила также другое имя Мин — Эрва. Поразительное сходство с именем римской богини мудрости Минервы! Короля фризов — атлантов звали Минно. Опять сходство с известным историко — легендарным персонажем — царем Крита Миносом… Вспоминает рукопись и о мореходе по имени Нээф — Туна (римский Нептун, он же — Посейдон древних греков, по Платону — родоначальник царей Атлантиды?), и о его родственнике, тоже моряке, которого звали… Инка.
Вот несколько отрывков из «Ура Линда бук», приводимых Зайдлером:
«…Началось землетрясение, как будто предвещающее конец света. Горы извергали пламя, иногда исчезая в недрах, а иногда вздымаясь еще выше. Алдланд… исчезла, а рассвирепевшие волны так высоко поднялись над горами, что, кто спасся от огня, поглотила морская бездна… Многие страны исчезли под водой… Корабли Инки в порту Кадик (Гадир, Кадикс?) отделились от флотилии Нээф — Туна и направились в западную часть Океана. Моряки надеялись, что там удастся найти какую — нибудь горную часть затопленной страны Атлан, которая, быть может, сохранилась, и что они смогут там поселиться… А Нээф — Туна направился на Среднее море, но об Инке и его товарищах ничего больше не было слышно».
Возникает впечатление, что «Ура Линда бук» написана чуть ли не… специально для современных атлантологов! А то и по материалам их работ. Уж очень в ней все «гладко». Полностью подтверждается гипотеза тех ученых, которые считают цивилизацию Атлантиды праматерью культур Старого и Нового Света, ищут сходства между египетскими и южноамериканскими пирамидами. Нээф — Туна, по — видимому, основал колонию где — то на побережье Среднего (Средиземного?) моря. От нее пошли цивилизации Эллады, древней Италии. Позднее флотоводца — просветителя восславили под именем бога морей Нептуна. А Инка, который пропал, «направившись в западную часть Океана», — это, разумеется, тот самый легендарный «белый бородатый бог», высадившийся на земле нынешнего Перу, основатель династии верховных правителей государства инков… Подделка? Но ведь семисотлетний (по меньшей мере!) возраст рукописи как будто бы вне сомнений. А в 1256 году в Европе никто и слыхом не слыхивал о древнейших средиземноморских культурах, тем более об инках!..
Но вернемся к одной фразе из «Ура Линда бук»:
«Моряки надеялись, что там удастся найти какую — нибудь горную часть затопленной страны Атлан, которая, быть может, сохранилась, и что они смогут там поселиться». Обратившись к тексту древнейшего египетского документа «Сказки потерпевшего кораблекрушение», можно убедиться, что мореплавателю — египтянину повезло больше, чем спутникам Нээф — Туна…
«И вот грянула буря, когда мы были в море, и не успели мы достигнуть суши, плывя под парусами… Судно погибло, и никто из моряков не уцелел. Я один был выброшен на остров волнами моря. Я провел три дня в одиночестве, и лишь сердце мое было другом моим… И вот нашел я фиги, и виноград, и всякие прекрасные овощи, и плоды сикомора, и огурцы, словно выращенные человеком, и рыбу, и птицу. И нет такого яства, которого бы там не было… Тут услыхал я голос грома. Подумал я, что это волны моря. Деревья трещали, земля дрожала. Когда же раскрыл я лицо свое, то увидел, что это змей приближается ко мне. Длина его тридцать локтей. Борода его — больше двух локтей. Чешуя его — из золота, брови его — из лазурита. Тело его изогнуто кверху… Сказал он мне: «Кто принес тебя сюда, кто принес тебя, малыш?.. Если замедлишь назвать мне его, то, гляди, изведаешь превращенье в золу…» И я обмер от страха. Тогда забрал он меня в пасть свою и отнес в жилище свое… Сказал он мне: «Вот бог даровал тебе жизнь, он принес тебя на этот остров… Нет такого, чего бы на нем не было, он полон всяким добром… Я жил здесь с моими братьями и детьми, нас было семьдесят пять змеев. И вот упала звезда и попалила их. Это случилось, когда меня не было — не было меня среди них. Я чуть было не умер, когда нашел их всех в одной груде спаленных тел… И вот ты расстанешься с этим местом и никогда не увидишь его, ибо превратится оно в воду».
Этот замечательный папирус относится к временам XII династии, то есть «Сказка потерпевшего кораблекрушение» записана около 4 тысяч лет назад. Единственная в своем роде рукопись, мало похожая на иные известные нам тексты Древнего Египта, хранится в фондах ленинградского Эрмитажа. Возможно, это не целый текст, а фрагмент более крупного произведения.
Прежде всего привлекает внимание сам облик «острова змея». Это плодородная, прекрасно возделанная, богатая земля. Вся она преображена человеческим трудом. Остров явно находится в тропиках. Когда (согласно предсказанию змея) через несколько месяцев к острову подошел египетский корабль, змей подарил гостю на прощание «груз мирры… хвосты жираф, большую груду ладана, слоновьи клыки… обезьян…» Кроме того, совершенно ясно, что до катастрофы остров был намного больше. Вряд ли жирафы и слоны могли водиться на маленьком клочке суши.
Необычайно достоверно описание самой катастрофы. В нем больше реальности, чем в мифах о Ное или Девкалионе. Сначала на родину загадочной расы змеев падает пламенная «звезда». Какая психологическая правда в словах змея, горюющего об утраченных собратьях: «Я чуть было не умер, когда нашел их всех в одной груде спаленных тел»; с какой горькой завистью говорит он египтянину: «Ты еще обнимешь детей своих, и поцелуешь жену свою, и увидишь дом свой — это прекраснее всего!..» Очевидно, падение «звезды» расшатало устои острова, привело к гигантскому оползню; остаток блаженного края обречен, он погружается в море и скоро «превратится в воду».
Идет ли речь о Платоновой Атлантиде? Сказать трудно. Неведомый автор приводит фразу змея: «Я же владыка Пунта, и вся мирра его — моя». Пунтом египтяне называли загадочную страну, откуда они якобы привозили редких животных, золото и слоновую кость. Где находился Пунт, мы точно не знаем. Египтяне были бесстрашными мореплавателями, они хорошо знали Средиземноморье, ходили к южной оконечности Африки. Могли они, конечно, проникать и в Атлантику.
Сам образ гигантского разумного змея может иметь различное происхождение. Вероятно всего, это просто дань мифологической традиции, во всем мире объявившей змея или дракона волшебным существом, которое тесно связано с потопом, а иногда и вызывает потоп. С другой стороны, фантастический хозяин острова — остатка погибшего Пунта — напоминает египетских культурных героев, например обожествленных Тота или Осириса (Озириса). Эти мудрые существа, по некоторым данным, вполне могли быть пришельцами извне, последними представителями погибшей цивилизации.
Вообще Древний Египет — страна тайн и загадочных знаний — достаточно тесно связан с «пракультурой». Такое впечатление создается на основе многочисленных преданий и летописных источников. К этому выводу пришел и Донелли — об этом уже рассказывалось в первой главе этой книги.
В трудах других авторов — преимущественно античных — сохранились цитаты из произведений египетского историка Манефона. Манефон был жрецом храма в Гелиополе. Жил он в относительно позднюю, александрийскую эпоху и писал на греческом языке. К сожалению, нет ни одного подлинника рукописей Манефона. Но от писателей, цитировавших египтянина, мы знаем, что перу жреца принадлежала объемистая история страны Кемт — с древнейших времен до царствования Александра Македонского. Нам особенно интересно упоминание о труде Манефона, которое сделал Евсевий Кесарийский, один из «отцов» ранней христианской церкви. Благочестивый епископ пишет, что «жрец языческого храма» Манефон приводит в своей истории некие древние отрывки. «Те отрывки, как он сам заявил, он взял из надписей на колоннах, установленных Тотом в стране Сириат до потопа…»
Другой античный автор, Иосиф Флавий (I век н. э.), пишет, также ссылаясь на более ранние источники (не на Манефона ли?), что жители древнейших, ныне исчезнувших стран «жили счастливо… и большое внимание обращали на науку о небесных телах и их взаимных расположениях. Опасаясь, чтобы в будущем люди не забыли об этом и их достижения не пропали даром, они воздвигли две колонны, одну из кирпича, а другую каменную, и записали на них свои открытия. Так, в случае если бы колонна из кирпича была разрушена водой, сохранилась бы каменная колонна… Стоят они и по сей день в стране Сириат». (Об этом легендарном государстве мы знаем приблизительно столько же, сколько и о стране Пунт…)
Показательно, что мудрецы, установившие колонны с надписями, должны были предугадать потоп. Может быть, в этом им помог именно высокий уровень астрономических знаний? Еще Платон упоминает о связи между расположением небесных тел и циклическими катастрофами…
О таинственных колоннах говорит и неоплатоник Прокл, живший в V веке н. э. При этом он ссылается на грека Крантора, якобы лично прочитавшего надписи. В рассказе Прокла далеко не все совпадает с версиями Евсевия и Флавия. Те помещали колонны в «стране Сириат» — Крантор видел колонны в самом Египте. Епископ Кесарии и иудейский историк сходятся в том, что надписи были высечены «до потопа», Прокл же свидетельствует, что на колоннах была записана история гибели большого населенного острова в океане. Быть может, последователь и комментатор Платона намеренно исказил знакомое ему предание, чтобы подтвердить «гипотезу» об Атлантиде? Не исключено. Но с другой стороны, философ Крантор из Солы — лицо историческое, он жил в III–IV веках, вполне мог побывать в Египте и оставить не дошедшие до нас воспоминания. Что же касается колонн, то Крантор мог видеть совсем не те, о которых писали до Прокла. Установка таких прочных памятников была распространенным способом сохранять сведения. Подтверждение тому — многочисленные египетские обелиски с надписями.
Коль скоро мы вспомнили о греческих писателях и философах, нельзя не коснуться творений гениального Гомера! Оказывается, в его поэмах тоже есть намеки на «острова блаженных», волшебные земли — в океане… и на страшные беды, происходившие с этими землями.
Некоторые исследователи связывают Атлантиду с островом «счастливых» феакийцев, куда был выброшен морскими волнами потерявший корабль Одиссей (какое сходство со «Сказкой потерпевшего кораблекрушение»!). Гомер достаточно подробно описывает нравы фантастического народа, их жизнь и столицу
…пышноустроенный город любезных богам феакиян, Живших издавна в широкополянной земле Гиперейской, В близком соседстве с циклопами, диким и буйным народом, С ними всегда враждовавшим, могуществом их превышая; Но напоследок божественный вождь Навсифой поселил их В Схерии, тучной земле, далеко от людей промышленных. Там он их город стенами обвел, им построил жилища… (Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967)Гиперийская, или Гиперейская, земля, куда были переселены феакийцы, значит в переводе просто «запредельная», то есть очень далекая, или «верхняя». Ни Гомер, ни другой древний автор не уточняют ее местоположения на географической карте. По поводу острова Схерия тоже нет единого мнения. Одни ученые считают его мифическим, другие отождествляют с современным Корфу, хотя там археологи не нашли ничего подобного тому, что увидел пораженный Одиссей:
Он изумился, увидевши пристани, в них бесконечный Ряд кораблей, и народную площадь, и крепкие стены Чудной красы…Итак, феакийцы были жителями процветающей островной державы, искусными ремесленниками, градостроителями и великолепными мореплавателями. Но причем здесь все — таки Атлантида?
Если верить Гомеру, легендарный вождь феаков, основатель царской династии
…Нивсифой Посейдоном, земли колебателем, прижит Был с Перибеей…А ведь цари Атлантиды тоже были Посейдонова рода…
Слабое доказательство? Но есть и другое, более серьезное.
Когда феакийские моряки после ласкового приема, оказанного скитальцу Одиссею в их столице, отвезли хитроумного царя на его родину, Посейдон разгневался на феакийцев… и наказал остров! Вот как об этом говорит один из жителей Схерии:
Горе! Кто вдруг на водах оковал наш корабль быстроходный, К берегу шедший? Его уж вдали различали мы ясно. Разъяснение дает царь феакийцев Алкиной: …Я вижу, что ныне сбылося все то, что отец мой Мне предсказал, говоря, как на нас Посейдон негодует Сильно за то, что развозим мы всех по морям безопасно. Некогда, он утверждал, феакийский корабль, проводивший Странника в землю его, возвращаяся морем туманным, Будет разбит Посейдоном, который высокой горою Град наш задвинет. Так мне говорил он, и все совершилось…Яснее не скажешь. Прекрасную Схерию уничтожила тектоническая катастрофа. Флот ее «окаменел», то есть утратил способность к передвижению. (Вспомним океан, который, по словам Платона, превратился в сплошную вязкую топь!) А город внезапно «задвинула» гора, и дальнейшая судьба его нам неизвестна…
Вообще по поводу земель, посещенных в плавании Одиссеем, атлантологи строят немало гипотез. С погибшими высокими культурами связывается сказочный остров Огигия на дальнем западе, где жила прекрасная нимфа Калипсо, и остров волшебницы Цирцеи…
В книгах античных писателей, в мифах, летописях и хрониках Эллады и Рима рассеяно немало сведений об удивительных землях, затерянных в просторах Мирового океана. Райский сад Гесперид, находящийся где — то на самом краю света, там, где Гелиос — солнце — заканчивает свой дневной путь… Счастливые, Священные, Благословенные острова… Чаще всего, вероятно, эти красивые сказания были навеяны мечтой, неизбежно возникающей у человека, впервые пересекающего водную гладь планеты, — мечтой о заморских чудесах, о гостеприимном береге, таящем неведомую радость. Иногда причиной возникновения мифов служили «морские рассказы», порой не менее затейливые, чем пресловутые «охотничьи», — народ в ту пору был легковерен, а моряки пытались не уступить в славе Язону или Одиссею… Возможно, чьи — то суда, истрепанные ветрами и бурями, действительно заносило за многие тысячи миль, в диковинные края Индию или Америку. А еще поколениями мореплавателей передавались из уст в уста с незапамятных времен древние рассказы о том, что дорога свирепых штормов приводит к великолепному царству… Просто не каждому позволят боги найти его!
В I веке н. э. историк Плиний Старший писал, что среди римских колоний в Африке, на Атлантическом побережье, «есть колония Ликсос, основанная цезарем Клавдием. Древние рассказывали о ней много преданий. Там был дворец Антея и сады Гесперид… Наши писатели и теперь рассказывают не менее удивительные вещи: будто бы там есть могущественный город и даже больший, чем великий Карфаген, и расположен он напротив Карфагена на почти неизмеримом расстоянии…», то есть конечно же в океане или за океаном! Серторий, вождь антиримского восстания на Пиренейском полуострове во времена диктатора Суллы, встретил в Испании мореплавателей, которые рассказали ему об островах в Атлантике, «где никто не знает ни забот, ни рабства». Аристотель также упоминает о Священных островах. Он пишет, что их открыли карфагеняне за «Столпами Геракла» (то есть опять же там, где Платон поместил Атлантиду!). Острова так понравились морякам, которые привезли в Карфаген увлекательнейшие рассказы, что народ чуть было не осуществил массовое переселение. Пришлось вмешаться властям и под страхом смертной казни запретить колонизацию Священных островов. Отцы Карфагена опасались, что все их подданные сбегут за море…
Прокл, цитируя «Историю Эфиопики» Марцелла, пишет, что «жители некоторых островов в Атлантическом океане сохранили в памяти рассказы своих предков о необычайно большом острове Атлантис, принадлежавшем Посейдону, — стране, которая на протяжении длительного времени владела всеми прочими островами Океана». Однако Прокл, живший в V веке н. э. и прекрасно знавший диалоги Платона, не заслуживает полного доверия. Более достоверным представляется рассказ римлянина Клавдия Элиана (II–III века н. э.), автора книги «Пестрые истории». Элиан ссылается на грека Феопомпа с острова Хиос, писавшего в IV веке до н. э.: «Европа, Азия и Ливия были когда — то островами, окруженными океаном. Единственный материк лежал вне пределов этого мира… Было там много великих городов, в которых царили совсем другие законы и обычаи, чем у нас… О болезнях… они просто не имели понятия, и вся их жизнь была сплошным весельем и радостью… Золота и серебра они имели вдоволь и ценили их ниже, чем мы ценим железо». Скорее всего рассказ Феопомпа (если он не придуман самим Элианом) навеян распространенными мифами о золотом веке — отголосками идеализированных представлений о патриархальном, «догосударственном» обществе. Быть может, под материком, лежащим «вне пределов этого мира», подразумевается Новый Свет — на рубеже нашей эры там уже были величественные города. Но есть в словах античного автора и несомненная перекличка с Платоном.
Помпоний Мела, римский географ I века н. э., оставался знаменитым на протяжении полутора тысяч лет. Его авторитет считали непререкаемым вплоть до эпохи Великих географических открытий. Как знать, не попались ли на глаза Христофору Колумбу и не вдохновили ли его такие строки из книги Мелы «О строении Земли»: «Напротив этой горы (Атлант, или Атлас) расположены острова Блаженных. Здесь сами собой, одни за другими, вырастают плоды, которые и служат пищей населению островов. Эти люди не знают забот и живут лучше, чем жители великолепных городов». Другой знаменитый писатель древности, Плутарх, говорит об острове Кроноса, находящемся в пяти днях плавания к западу от Британии. Кронос — отец верховных греческих богов, Зевса и Посейдона, титан, воплощающий само время; значит, царство его очень древнее. В другом месте Плутарх называет страну Кроноса Счастливыми островами.
Упомянув еще одного античного «искателя» земли Блаженных, перейдем к более новым временам. Речь пойдет о Диодоре Сицилийском, римском историке эпохи Юлия Цезаря. Диодор написал серию из 40 книг — так называемую «Библиотеку». До наших дней дошла лишь половина этих сочинений. Они содержат много историко — географических сведений, подчас наивных, но иногда довольно интересных. Так, в третьей книге есть рассказ об амазонках, которые пошли войной на… народ атлантов! Атланты Диодора показаны весьма мирными и счастливыми, они живут на плодородных землях, строят большие города. А в книге пятой находим следующее описание: «Познакомившись с островами, лежащими по эту сторону Геракловых столпов, перейдем к островам в Океане. Ближе к Африке в просторах Океана на запад от Ливии лежит превеликий остров. Земля на нем плодородна, хотя и гориста. Судоходные реки орошают ее… Бесчисленные сады полны плодов. Деревни там также богато отстроены… Климат там весьма благодатен… Наконец, жизнь на этом острове настолько прекрасна, что, кажется, на нем должны жить не люди, а боги». Вслед за Аристотелем Диодор повествует о карфагенянах, которые хотели обосноваться на чудо — острове и которых туда не пустили… Есть предположение, что мореплаватели, упоминаемые Аристотелем и Диодором, посетили какой — нибудь из крупных живописных островов возле берегов Америки, например Гаити или Кубу. Но право же, такой вариант немногим менее экзотичен, чем версия об Атлантиде…
Свержением малолетнего, уже не имевшего никакой реальной власти «римского императора» Ромула Августула и воцарением в Равенне бывшего германского наемника Одоакра закончилась античность. Наступила эпоха, продлившаяся десять столетий и получившая угрюмое название — средние века. Распадались древние, могущественные, высококультурные государства. На их место вставали державы — однодневки, созданные мечом кровавых завоевателей. В огне пожаров и под конскими копытами гибли бесценные рукописи, документы, которые, дойди они до наших дней, возможно, сделали бы излишними все споры об Атлантиде. Уцелевшие памятники «языческой» письменности уничтожали властные, фанатичные церковники… зачастую вместе с учеными — наследниками идей древнего мира. Науки пришли в упадок. От астрономии до агротехники — все откатилось чуть ли не к первобытным временам. Прекратились и далекие путешествия, резко уменьшилось число географических открытий. Только морские разбойники — викинги да купцы, устремлявшиеся за наживой хоть в пасть дьявола, еще поддерживали традиции океанских плаваний… и «морских рассказов»!
Весьма своеобразную форму приобрело мореходство в средневековой Ирландии, осуществлявшей переход от родового строя к феодализму. С одной стороны, на хрупких ладьях выходили в грозный океан пираты. Они непрестанно грабили берега Англии и Шотландии, делали набеги на континент, увозили мужчин и женщин, чтобы обратить их в рабство. Одним из пленников — бриттов был святой Патрик, начавший обращение Ирландии в христианство. Что не удалось Патрику, довершили его последователи. В Ирландии расцвел религиозный фанатизм. А вместе с ним возникла другая причина для плаваний. Благочестивые ирландские монахи снаряжали лодки и, поручив себя божьей воле, отправлялись в океан — искать необитаемые острова, уединяться на них для поста и молитвы. Наверное, больше нигде и никогда не существовало столь необычайного «океанского» отшельничества! Монахов вели древние сказания, повествовавшие об островах Блаженных. Только теперь эта «блаженность» была истолкована в новом, христианском смысле — как благодать господня, простертая над затерянными клочками суши, где нет соблазнов и греха.
Ирландский монах Брендан (V–VI века), позднее причисленный к лику святых, открыл где — то на Западе остров, к которому вполне подходило название «счастливый» или «блаженный». Он поселился там вместе с другими «святыми отцами». На глобусе Мартина Бехайма, известного географа конца XV века, и на карте итальянского ученого Паоло Тосканелли остров Брендана находится в центре Атлантики, вблизи экватора. Было ли такое плавание? Где поселился на самом деле монах — мореход? Не есть ли вся история с путешествием «святых» ирландцев лишь поздним слабым отголоском древнейших сообщений?..
Еще в языческие времена ирландцы считали, что души умерших отправляются в некое райское место. Рай представлялся им не более и не менее как… островом в океане. Называли этот остров Хай — Бризейл, Хай — Брезеил или просто Бразил. Интересно, что в те времена ирландцы могли указать даже направление, в котором расположен «рай», — на запад… Другое предание рисует остров Бразил вполне реальной страной. Оттуда якобы пришел народ, правивший в свое время Ирландией. Позднее кельты свергли пришельцев, и они снова уплыли на запад. В Ирландии остались некие загадочные сокровища с далекой родины бывших правителей, в том числе «камень судьбы», тот самый, что служит сиденьем коронационного трона английских королей в Вестминстере.
В средние века остров Бразил обозначался на многих картах. Сначала его помещали юго — западнее Ирландии, а по мере изучения Атлантического океана — все дальше к западу или югу. По соседству с Бразилом иногда рисовали остров Брендана, или остров Семи Городов, или другую землю, не то выдуманную искателями заморского счастья, не то… исчезнувшую в незапамятные времена, превращенную летописцами и сказочниками в подобие земного рая. Предание было таким популярным, что новую португальскую колонию в Южной Америке, живописный и богатый тропический край, первооткрыватели назвали Бразилией — вспомним и город Рапозо!
Завершая этот раздел, мы не можем не привести несколько очаровательных отрывков из древних ирландских саг. Записанные в IX — Х веках, они сложены намного раньше. Совсем как в гомеровской Греции, их пели сказители на пирах. А уж с каких пор передавались сюжеты саг, это не может установить ни один исследователь. Вот образец — отрывок из саги «Исчезновение Кондлы Прекрасного, сына Конда Ста Битв» (перевод А. Смирнова):
Есть иная страна, далекая, Мила она тому, кто отыщет ее. Хоть, вижу я, садится уж солнце, Мы ее, далекой, достигнем до ночи. Радость вселяет земля эта В сердце всякого, кто гуляет в ней, Не найдешь ты там иных жителей, Кроме одних женщин и девушек. (Ирландские саги. Ирландский эпос. М., 1973)Похоже, что стихи указывают западное направление Страны Женщин. Что же касается странной «однополости» населения, быть может, это лишь гипербола, поэтический образ страны, где царит матриархат. Вспомним «Ура Линда бук» и затонувшую землю Нээф — Туна, где правили женщины во главе со жрицей Мин — Эрвой…
А вот из саги «Плавание Брана, сына Фебала». Как и в сказании о Кондле, эти стихи произносит женщина — прекрасная чужеземка, прибывшая с моря:
Есть далекий — далекий остров, Вокруг которого сверкают кони морей[4], Прекрасен бег их по светлым склонам волн… Там неведома горесть и неведом обман. На земле родной, плодоносной Нет ни капли горечи, ни капли зла, Все — сладкая музыка, нежащая слух… Будут плыть мужи по светлому морю В страну — цель их поездки. Они пристанут к блистающему камню, Из которого несется сто песен… О многовидная морская Эмайн, И близкая и далекая, С тысячами женщин в пестрых, одеждах, Окаймленная светлым морем!Этот монолог — восторженный гимн стране Эмайн — оканчивается многозначительными строками:
Есть трижды пятьдесят островов Средь океана, от нас на запад. Больше Ирландии вдвое Каждый из них или втрое… Предприми плавание по светлому морю Быть может, ты достигнешь Страны Женщин.Хотелось бы — для полной ясности темы — привести здесь высказывание видного ученого — исследователя кельтского эпоса А.А. Смирнова: «Все герои, попадающие в «блаженную страну», — Бран, Кондла, Майль — Дуйн Кухулин, Кормак достигают ее при жизни; и нет никаких указаний на то, чтобы они встретили там своих родичей. Вообще она — обиталище не душ умерших, а богов или сидов… Представления ирландцев — язычников о загробной жизни нам совершенно неизвестны…»[5]. Значит, вряд ли это мифы, имеющие религиозно — культовое значение, а именно «устная история» народа, предания, которые можно расценивать как источники дополнительной информации.
ЗАГАДКИ НОВОГО СВЕТА
Многие легенды и предания о потопе, широко встречающиеся у народов Америки, примерно соответствуют библейской и халдейской версиям. Однако жители Алеутских островов, Сибири, монголоиды, которые общались с населеньем Северной Америки, не были знакомы с легендами о потопе. Значит, легенды о потопе пришли в Америку не с алеутами или буддистами из Азии. Может быть, они были рассказаны самими атлантами коренным жителям Америки?
С незапамятных времен существовала связь между Атлантидой и западным континентом. Америка была, вероятно, колонией Атлантиды, такой же, как и Египет; она заимствовала религию, культуру, даже язык метрополии; там происходил этнический обмен. Быть может, влияние атлантов простиралось от Мексики до полуострова Юкатан, от берегов Бразилии до пиков Боливии и Перу, от Мексиканского залива до истоков Миссисипи. Таким образом, нет ничего странного в том, что легенды о великом наводнении, распространившиеся среди народов Америки, напоминают библейский и халдейский рассказы.
Самыми интересными представляются мексиканские устные легенды и свидетельства, распространившиеся еще до контактов с европейцами.
Мексиканский Ной — Тезпи — и его жена Ксокикветзал изображены на плоту из кипариса, плывущем по морю. Сказания мексиканцев наиболее точно воспроизводят библейские и халдейские легенды. Предание рассказывает, как Тезпи, его жена и дети спаслись на корабле, нагрузив его всем необходимым для воскрешения жизни на Земле.
Существует памятник древнего искусства и письменности «Кодекс Ватиканус», который дает представление о том, как мексиканцы объясняют происхождение Вселенной.
Согласно этому памятнику, на Земле существовало четыре поколения. Первое поколение — гигантов — было истреблено голодом, вторая эпоха закончилась огромным пожаром, третье поколение было поколением обезьян.
Затем наступил четвертый век — «Солнце Воды». Его год 4008–й. Он заканчивается великим наводнением. Все люди превращаются в рыб, за исключением Тезпи и его жены, которые спасаются на корабле, построенном из кипариса. Наводнение представлено как последний катаклизм, обрушивавшийся на Землю.
В ацтекских легендах можно услышать отголосок истории Платона об уничтожении Атлантиды. «В один лень все погибло», — говорит ацтекская легенда. «Даже горы утонули в воде». Не только люди, превращенные в рыб, но и сами горы скрылись в пучине. Это похоже на описание судьбы Атлантиды.
«Был устроен великий потоп… Лик земли потемнел, и начал падать черный дождь: ливень днем и ливень ночью… Люди бежали в отчаянии… Они пытались взобраться на крыши домов, которые обрушивались и швыряли их на землю. Они пытались залезть на вершины деревьев, но деревья сбрасывали их. Люди искали спасения в пещерах и гротах, и они погребали людей. Так была завершена гибель рода человеческого, обреченного на уничтожение» — это строки на «кодекса» индейцев киче, потомки которых проживают в Гватемале.
У индейцев Калифорнии (племена ачомави, ашошими, манду, тулейон, йокут и др.) есть культурный герой Койот. Его считают исключительно мудрым; он принес людям знания и ремесла, как египетский бог Тот или греческий Прометей. По одной из легенд, Койот спасся от потопа, так же как Утнапишти или Ной. В других мифах Койот оказывается современником (или даже инициатором) уничтожения мира с помощью огня.
Индейцы племени вашо описывают страшное землетрясение. Горы начали извергать пламя, оно достигло звезд, и звезды стали падать на землю, как огненные слезы. Затем наступил потоп, но оставшиеся люди укрылись в заблаговременно построенных башнях.
Атабаски, проживающие в Северной Канаде, рассказывают о необычайно суровой зиме, после которой наступила внезапная оттепель. Массы снега и льда мгновенно растаяли, что вызвало катастрофическое наводнение. Вода затопила даже высочайшие горные вершины. Но один старый индеец по имени Этси построил лодку и спас в ней себя, семейство и многих животных.
У индейцев Северной Америки (например, дакота или сиуксов) есть много преданий о великой катастрофе, которые можно объединить схемой: сначала появляется гора, извергающая пламя, потом наступает потоп. Легенды о потопе и спасительном ковчеге есть у индейцев чероки, крик, алгонкинов и многих других. В большинстве случаев главной причиной гибели человечества выступает не столько вода, сколько огонь или «упавшее небо».
Похожая мифология и у коренных жителей Центральной Америки, и у южноамериканских индейцев. Возникает впечатление, что некий чудовищный катаклизм, включавший в себя тектонические и вулканические явления, таяние льдов, наступление океанских вод на сушу, прокатился в незапамятные времена по Новому Свету — от Аляски до Огненной Земли!..
В индейских мифах есть еще одна чрезвычайно интересная особенность. Многие из них, как положено, рисуют образ «блаженной», «беспечальной», «золотой» страны, существовавшей до потопа. Племена числят себя потомками выходцев из исчезнувшего государства. Так вот, в ряде преданий у разных американских народностей эта страна именуется почти одинаково.
Ацтеки — создатели могущественной центральноамериканской империи, разрушенной в XVI столетии испанскими завоевателями, — считают своими предками выходцев из страны Ацтлан (отсюда, собственно, и название «ацтеки»). Где находилось это мифическое государство, предания не указывают, но, согласно мифу, первые переселенцы из Ацтлана прибыли в Мексику на лодках, то есть морем.
Легенда говорит также о том, что у жителей Ацтлана были колонии в Центральной Америке, где они распространяли культуру. Это соответствует рассказу Платона о том, что цари Атлантиды владели частью противолежащего континента.
О названии легендарной прародины напоминает имя великой ацтекской столицы, которая и населением, и уровнем организации городского хозяйства превосходила европейские города, — Теночтитлан.
Племя киче, создавшие книгу «Пополь Вух», также имеет легенду об исчезнувшей стране — прародине. Она называется Туллан — Зуива. Древняя столица индейцев Гватемалы носила название Утатлан, рядом с ней расположено озеро, до сих пор называемое Атитлан.
У тольтеков, завоевавших значительную часть Мексики в IX — Х веках н. э. была столица Тула, или Толлан. Ее назвали в честь другого Толлана — родины богочеловека Кетцалькоатля, который якобы некогда прибыл с океана и научил индейцев сеять кукурузу, строить, наблюдать за движением планет.
Ацтлан, Тоялан, Теночтитлан, Туллан — Зуива, Утатлан, Атитлан… Не похоже ли все это на страну Алдланд, или Атлан, из «Ура Линда бук»? Не стоит ли еще раз напомнить, что в языках Нового Света встречается слово «атлас», или «атлан», связанное с морем, а еще, как ни странно, с понятиями гибели, смерти? Наконец, не звучит ли во всех перечисленных названиях корень слова «Атлантида»? Конечно, сходство может оказаться и совпадением…
Легенды, рассказывающие о потопе, мы находим и у индейцев, живущих близ Великих озер, а также к северо — западу от Огайо.
У индейцев племени мандан атлантологи находят не только предания о потопе, но и нечто более знаменательное — сохранившийся в поколениях образ корабля. Также из поколения в поколение сохраняется религиозная церемония, прямо относящаяся к гибели неведомой земли и прибытию к индейцам человека с этой земли, который в свою очередь и поведал им о страшной катастрофе. Необходимо помнить, что многие индейцы этого племени — белые с карими и голубыми глазами, волосы у них разного цвета и оттенков, от черного до светлого.
Среди индейцев существует также немало интересных обрядов и ритуальных церемоний, которые напоминают подобные же сцены из жизни древних греков и сирийцев. Многие из этих обрядов являются как будто бы подтверждением того, что они связаны с гибелью Атлантиды. Изображение ковчега, принесение жертвы, изображение черепахи, которая символизирует остров, упоминание о четырех частях света, о четырех великих реках — все это напоминает о катастрофе и ее последствиях.
Само слово «Харакан» из индейских легенд — воплощение хаоса, имя бога шторма — наводит на мысль, что жители противоположных берегов Атлантического океана общались между собой еще в далекой древности. Мы находим такое же слово в испанском языке — «хуракан», в португальском — «фурокан», во французском «ораган», в датском и шведском — «оркан», в русском — «ураган».
Все вышеназванные легенды, по — видимому, являются интерпретацией одного и того же события: пришельцы из Атлантиды поведали ужасную историю обитателям Американского континента; по крайней мере так считают атлантологи.
По легенде тольтеков, «первый мир», существовавший 1716 лет, был уничтожен грозными ливнями и молниями, брошенными с неба. Даже самые высокие вершины гор оказались под водой. Интересно добавление к легенде тольтеков: после потопа люди соорудили огромную башню, чтобы спастись в ней в случае повторного стихийного бедствия.
Среди памятников письменности есть ацтекские, в которых прослеживается путь племени из начального места его обитания далее, через Северную Америку, до Мексики. В двух случаях местом отплытия считают остров. В одном случае на нем была гора, в другом — храм.
В легендах народа кибкас дается описание богов, сходных с богами, которым поклонялись в Атлантиде. Одно из этих божеств, подобно Атласу, держало на своих плечах Землю.
Мы уже вспоминали о философе Бэконе, отождествлявшем Атлантиду и Южную Америку, о географических атласах с Атлантидой на месте Бразилии, которые вызвали смех Вольтера. Однако первым ученым, всерьез связавшим недавно открытую Америку с Атлантидой Платона, был испанец Франсиско Лопес де Гомара, автор труда «История Индии», вышедшего в 1553 году. Гомара утверждал, что топография западной части Атлантического океана (в том виде, в котором представила эту область недавно изданная карта Меркатора) удивительно похожа на район, описанный Платоном. По мнению исследователя, погибшую страну следовало искать не возле Азорских или Канарских островов, а рядом с Большими и Малыми Антильскими.
Гипотеза Гомары не была забыта за четыре столетия: она нашла поддержку у некоторых ученых наших дней. Француз Марсель Оме, профессор восточных языков в Алжирском университете, покинул кафедру, чтобы на 15 лет поселиться вместе с женой (героическая женщина!) в джунглях Бразилии. Он сознательно искал следы цивилизации атлантов… и обнаружил в непроходимых зарослях руины циклопических строений, могильники с надписями на камне. Были там и изображения животных — по мнению Оме, очень похожие на рисунки кроманьонцев. Знаки, вырезанные на плитах, напомнили профессору древнекельтские письмена. Ученый сделал вывод: раса, которую мы называем кроманьонцами, проживала на материке или острове посреди Атлантического океана: когда эта суша по гибла, нескольким группам населения удалось добраться до Европы и Южной Америки…
Художник и скульптор Даннунцио Баральди, бразилец итальянского происхождения, утверждает (совсем как французские географы XVIII века), что «земля сыновей Посейдона» есть не что иное, как Бразилия…» вернее, Бразилия — последний уцелевший осколок затонувшего континента». Баральди предложил археологам начать широкомасштабные раскопки в районе Сети — Сидадиш (штат Пиауи). По его словам, земля здесь хранит предметы культуры куда более древней, чем эллинская. «Сети — Сидадиш — ворота в Атлантиду!» — этот лозунг, опубликованный Баральди, пока что не вызвал ответной реакции ученого мира. Увы, на родине художника не хватает средств и на решение более насущных проблем, нежели поиски «працивилизации»…
Как доказательство существования «американской» Атлантиды многие авторы приводят данные о разрушенных городах в Центральной Америке и в Перуанских Андах. В предместье города Мехико — Куикулько — есть древняя, плохо сохранившаяся пирамида. Установлено, что ее вместе с окружавшим поселение разрушил мощный взрыв вулкана. Некоторые геологи называют срок происшедшего 8000 лет. Верится трудом, но… В мексиканском штате Оахака, на горе Монте — Альбан, были найдены развалины древнего города, также, очевидно, подвергшегося действию землетрясения или взрыва вулкана. В городе было немало роскошных дворцов, храмов, широких улиц. Западная пресса приводит вычисленную учеными дату гибель города — 2000–е годы до н. э.
ИСЧЕЗНУВШИЕ ЗЕМЛИ ЮГА
Совершив «экскурсию» по Атлантическому океану прилегающим к нему землям, ознакомившись с основными мифами, повествующими о катастрофах в этом огромном регионе, и с рядом научных данных, мы по сути не пришли ни к каким определенным выводам. Безусловно, народы бассейна Атлантики помнят бесчисленное множество местных землетрясений и потопов, которые воспринимались племенами как всемирные.
Однако в описаниях местных, локальных потопов нет — нет да и проскальзывает нечто совсем не соответствующее отображаемому времени. Еще египетский жрец сказал Солону, что потопов было три. Девкалионов потоп лишь первый из них. Второй потоп — тот самый, следы которого нашел Л. Вулли на берегах Евфрата. Наконец, извержение вулкана Сантории — причина третьего потопа, он произошло сравнительно недавно, в XIII веке до н. э.
Нужно думать, воспоминания о всех трех потопах не могли бы существовать в коллективной памяти человечества раздельно, тем более что для описания недавних событий авторы того времени нередко использовали «старые литературные заготовки». Возможно, и в известных уже науке мифах речь идет о цивилизациях более древних, чем Египет или Шумер. Упоминания Алдланда или Атцлана в европейских хрониках и южноамериканских «кодексах» наводят на мысль, что одна из погибших культур могла соответствовать Атлантиде, описанной Платоном. Совпадают и некоторые другие данные, например время катастрофы. И все — таки нет полной уверенности в том, что загадочное «царство блаженных» действительно существовало, как, впрочем, нет исчерпывающих доказательств и обратного.
Попробуем — для полноты картины — сделать нечто вроде краткого обзора легенд и гипотез о катастрофе в иных районах мира. Что, если сказание о «счастливых островах» проникло в Европу с юго — востока, из Африки, Индии, с Тибета, а то и с просторов Тихого океана? Ведь доказано, что древние государства, даже находившиеся на разных концах света, были достаточно тесно связаны друг с другом. По дорогам завоевательных походов, по следам купеческих караванов и торговых флотилий шли мифы и предания…
Итак, что помнят о «днях, когда затмилось солнце» народы Африканского континента?
… Главный герой мифологии бушменов, исконных жителей Африки, — Кабу, жук — богомол. Это мудрое насекомое многому научило людей. А появился Кабу… во время потопа! «Когда — то, давным — давно, земля была залита большой водой, гласит бушменское сказание. — Тогда — то и пришел в этот мир Богомол. Его принесла на своих крылья пчела — символ мудрости. Она летела и летела над водой, пытаясь отыскать клочок суши, чтобы посадить на него Кабу. И вдруг увидела цветок! Из последних сил пчела добралась до него и посадила жука на лепестки…»
А вот свидетельство знатока африканских мифологий Б. Оля: «Палеонегритские племена Северного Камеруна считают, что сначала существовал огонь, потом его залила вода, а первые люди появились после потопа. Мифы сенуфо, догонов, коно и бозо первоначальный мир представляют в виде огромного моря грязи».
Некоторые античные авторы, перечисляя народы, живущие в Африке, упоминают… атлантов.
Помпоний Мела называет в Африке «территории, населенные гарамантами, авгилами, троглодитами и атлантами». По мнению Плиния Старшего, север Африки населяют атланты, полудикие эгипаны, блеммийцы, гамфасанты, сатиры и гимантоподы. Если верить писателям, атлантам чужды человеческие обычаи: они не называют друг друга по именам, смотрят на восход и заход солнца как на гибель для них самих и для их полей и не видят во сне того, что остальные смертные. Само собой, это не атланты Платона. И все же этот полуфантастический народ, описание которого один античный писатель заимствует у другого, не может не вызвать нашего интереса. Отмечено немало случаев, когда в самых невероятных и сказочных выдумках древних историков скрывалась прочная фактическая основа. В конце концов до сих пор не установлено происхождение некоторых племен Северной Африки, например светлокожих, с европеоидными чертами лица кочевников — фульбе. Кое — кто склонен объявить их пришельцами с исчезнувшей земли, так же как канарских гуанчей или басков.
Как бы то ни было, известно о некоем Борхардте, который помещает Платонову Атлантиду непосредственно в Африке. Борхардт утверждал, что исчезнувшая цивилизация находилась на юге нынешнего Туниса. Там есть мелководные соленые озера, вернее, болота, которые, по мысли автора, могут оказаться остатками моря. В этом море (или большом озере) находился остров, известный Геродоту под именем Фла. Борхардт ссылается также на Диодора, писавшего, что североафриканское озеро «исчезло вследствие землетрясения»…
Где только не помещали Атлантиду ретивые последователи Платона! В том числе и на территории нашей страны, столь богатой морями. В 1976 году в журнале «Техника — молодежи» появилась статья Г. Разумова «Злые волны Эвксинского Понта». Там выдвигается гипотеза «черноморской Атлантиды». Мы уже говорили о том, что в прибрежных водах Кавказа лежит немало развалин античного времени. Обобщая все сведения о них, Г. Разумов пишет: «Басня о золотом руне это, разумеется, басня. Но если сравнить описание великолепного царского дворца правителя Колхиды Эета с повествованием Платона о легендарной Атлантиде, нельзя не удивиться тому, как страшно напоминает резиденция колхидского царя дворец бога Посейдона, некогда находившийся на легендарном материке. Недаром же советский атлантолог Н. Жиров в легендах о плаваниях аргонавтов и Одиссея находит следы погибшей Атлантиды. Л. Зайдлер отмечает, что в «Аргонавтике» упоминаются некие «апийские аркадийцы». Как они попали в греческую Аркадию — неизвестно. Но словно «апио» означает «отдаленный»;
Апи — имя богини земли у скифов, живших в причерноморских и северокавказских степях. Так не со стороны ли Черного моря пришли в Грецию пострадавшие от потопа беглецы? Не у Крымских ли и Кавказских гор затонула легендарная Атлантида?»
Коль скоро мы вернулись на родную землю, стоит остановиться на преданиях о катастрофе, распространенных у народов Приуралья. Башкирский эпос «Урал — батыр» упоминает о «волшебной палке», принадлежавшей герою Уралу, и ее странном действии. Вот Шульген, старший брат Урала, ударяет этой палкой о землю.
И сразу вода все захлестнула… …и тут же Солнце В небе безоблачном затмилось… (Героический эпос народов СССР, т. 1. М., 1975, с. 98–99)Воспользовавшись темнотой и потопом, змей Заркум похищает Хумай — невесту Урала. Тогда вмешался Акбузат, могучий конь батыра, и смело бросился в воду.
Вода с гулом вскипела. Загородив поток своим телом, Акбузат отрезал Заркуму дорогу. Заркум отпустил Хумай и скрылся… И Солнце в небе опять засияло. Вода, укрощенная, спадала.В другом месте того же эпоса наряду с известными нам из «атлантических» мифологий мотивами наводнения и «великой тьмы» возникает образ губительного огня. Враг Урала, падишах Азрака, велел залить землю, а небо поджечь. «И залилась земля водою, небо пламенем озарилось. Но Урал ни огня, ни воды не боялся, месяц бился, год бился, защищая небо и землю, людей тонущих защищая».
Сведения о геологической катастрофе как будто содержатся в алтайском мифе, приведенном в известной книге этнографа Ф. Ратцеля «Народоведение»: «У языческих тюрков Алтая… выше всех стоит могущественное божество Тенгере Кайракан… Этот бог создал человека раньше неба и земли и летал с ним по всему миру, но человек возмутился против него и бросился в море, но Тенгере Кайракан спас его, повелев подняться скале. Человеку этому им было приказано принести землю со дна моря, что тот и исполнил…» Далее говорится о «земле, превратившейся в болото» и о «разрушенном небе», которое, упав на землю, образовало горы и скалы. Как видим, и здесь в наличии все элементы «катастрофной» схемы: гнев божества, потоп, спасение человека на клочке суши, поднявшемся из вод, и даже намек не то на землетрясение, обрушившее горы, не то на падение метеорита.
Много южнее, в Тибете, также есть сходные предания. Вообще район Тибета и Гималаев с его древними и своеобразными культурами, развитыми религиозно — философскими системами и сводом «таинственных» знаний (скажем, в области медицины) давно привлекает атлантологов. Отметим, что тибетская тематика немало послужила распространению в Европе мистических настроений. На ней спекулировали предовольно кликуши всех мастей — от худших из теософов до полуграмотных идеологов гитлеровского рейха, искавших в восточной мифологии обоснование «магических» свойств арийской расы. Но мы и здесь попытаемся по совету Н. Рериха отделить зерно истинного знания от предрассудков и суеверий. Итак, район Тибета, Гималаев, Северного Китая.
«Тридцать или сорок веков назад на территории нынешней пустыни Гоби процветала высокая цивилизация. В результате катастрофы тут образовалась пустыня, а выжившие перекочевали на север Европы и на Кавказ. Тор, бог нордических легенд, — был одним из героев переселения…» — так излагают предание французские авторы Г. Повель и Ж. Бережье. «Согласно древним письменам Китая, Ну и Куа, азиатские аналоги Адама и Евы, родились в горах Кульлунь, расположенных в пустынном районе Центральной Азии. Трудно понять, почему в столь странном месте был помещен китайский Эдем. В какую — то эпоху пустыня Гоби, возможно, было внутренним морем, окруженным плодородными районами. Тогда логично, что китайцы должны были выбрать возможной резиденцией первых людей на Земле провинцию Шаньдун… Величественный Кульлунь… в китайской мифологии считался жилищем бессмертных… Китайские легенды никогда не могли объяснить, почему их Олимп расположен так далеко от собственно Китая» — это строки из книги востоковеда Э. Томаса. Наука пока что не подтверждает мифов о недавней гобийской катастрофе. Но как наличие этих легенд, так и существование необычайно высоких знаний в данном районе, быть может унаследованных издревле, не могут не интересовать атлантологов.
Двигаясь дальше на восток, в долины Хуанхэ и Янцзы, в самые древние районы Китая, мы убеждаемся, что и здесь достаточно легенд о великой катастрофе. Вот одна из наиболее распространенных: «Потоп был вызван драконом Кун — Кун. Он ударил головой в небесный свод, отчего поддерживающие его столбы свалились и все небо рухнуло на землю, заливая ее водой». Не правда ли, очень похоже на описание из священного кодекса майя, согласно которому «Великий Змей» рухнул вместе с небом на мир?
В Японии тоже слагали предания о потопе. Согласно этим мифам, изложенным в древней книге «Койи — Ки», императорский род происходит от людей, живших до катастрофы. Первым правителем Страны восходящего солнца был сын богини Аматерасу; а она в свою очередь приходилась дочерью единственной супружеской паре, уцелевшей после гигантского наводнения. Японский Ной — Изанаги с женой спасся, когда вода стала убывать и острова появились среди волн океана. Сказка? Но вот мнение советского японоведа М. Воробьева: «Большинство ученых считают, что палеолита в Японии не было… Некоторые допускают его существование, но предполагают, что в результате неоднократных больших и малых колебаний суши все палеолитические памятники были разрушены, затоплены и т. д. Этот участок суши подвергался постоянным и довольно бурным процессам, связанным с горообразованием и трансгрессией». Есть и другие данные в пользу «японской Атлантиды». На Хоккайдо, Сахалине и Курильских островах живет народность, совершенно непохожая ни на один из народов Азии и говорящая на ином языке. Это айны. Их кожа бела, а черты лица близки к европеоидным. Одни ученые считают айнов первобытными жителями Японии, которых пришельцы с материка заставили переселиться на север. Другие усматривают в этом племени последних представителей расы, населявшей Японию до потопа…
Отправившись в другой конец колоссального Азиатского континента — в Иран, мы найдем там весьма развитую мифологию о катастрофе с ее своеобразными, неповторимыми чертами и вместе с тем соответствующую «типовой» общеземной схеме.
Священная книга древних персов «Авеста» содержит подробное описание потопа, напоминающее легенды Междуречья или Палестины. Роль Ноя здесь исполняет Йима. (В индийских «Ведах» ему соответствует Иама или Йами, в китайских текстах — Йен Ван.) Ахурамазда, главный бог древнеиранской религии, предупредил Йиму о том, что люди будут истреблены потопом, и приказал ему подготовить пещеру на одной из горных вершин Персии. В пещере Йима собрал все необходимое и благодаря этому пережил гибель своих соотечественников.
В отличие от приверженцев других верований зороастрийцы не хоронят покойников и не сжигают их на костре. Они помещают трупы на вершинах специальных «башен молчания». Этот обычай также напоминает о временах великой катастрофы, когда были смещены земные полюса и жители благодатного Юга оказались в условиях полярной стужи. Согласно преданиям, древнейшие арья жили в краях, где «лето длилось два месяца, а зима — десять». Невозможно было закапывать мертвых в ледяную землю. Книги зороастрийских жрецов повествуют о «царе тьмы», который наслал на родину арья холода и морозы. Выпал снег толщиной в 14 пальцев. «Солнце, Луна и звезды всходили над ними только один раз в году, и год казался как один день и одна ночь». Сборник священных гимнов «Ригведа», который племена арья принесли с собой в Индию, упоминает о созвездии Большой Медведицы, стоящем прямо над головой, и о Солнце, восходящем раз в году. Там же, кстати, содержится просьба к верховному божеству «крепко держать землю»…
Вот мы и добрались до Индии — земли множества загадок. Здесь удивительно высока «концентрация» древних знаний, существующих в виде многообразных, изощренных, подробно разработанных мифологических и религиозно — философских систем. Здесь многотысячелетние напластования различных культур — от цивилизаций долины Инда, имеющих «за плечами» 6–7 тысячелетий, до культур, принесенных арьями, воинами Александра Македонского, арабскими завоевателями. Именно в индийских источниках содержится большинство сведений, которые заставляют говорить об исчезнувшей в результате катастрофы чудовищно древней и необычайно высокой «працивилизации». Книги, насчитывающие много столетий, дают подробные описания летательных аппаратов, рекомендации по их строительству. Эпос, по мнению некоторых исследователей, содержит поэтические описания действия «оружия массового уничтожения». Не секрет, что именно из «Махабхараты» взял физик — атомщик Р. Юнг название для своей книги о рождении ядерной бомбы — «Ярче тысячи солнц»… Среди прочих легенд имеется, конечно, и свод преданий о потопе, и свой Ной, спасшийся на корабле, а затем воскресивший род человеческий, — «праведный человек» Ману. Есть в Индии и мифы о прародине, исчезнувшей в океане, только, разумеется, не в Атлантическом, а в Индийском…
Загадочную страну Пунт, о которой мы упоминали выше, многие отождествляют с легендарной прародиной южноиндийской народности тамилов. Тамилы называют ее Тамилахам, или просто «южная земля». Столица счастливого царства, исчезнувшего в гневных волнах, называлась Южная Мадура. Мифы говорят также о священном городе Дваравати («город ворот»), который был поглощен по воле богов морем. Отклики сведений о земле, погибшей в Индийском океане, есть и в шумерской мифологии. Их приводит историк Д. Редер: «Далеко на юге, посреди Нижнего моря, откуда по утрам поднимается лучезарный Уту, в безбрежных владениях премудрого Энки поднялся из воли остров Дильмун». Шумеры называли себя потомками жителей «блаженного» Дильмуна, вынужденных бежать на север.
Современные ученые нередко обращаются к гипотезе Лемурии — материка или крупного острова, который, возможно, существовал в пределах, указанных мифами о Пунте — Тамилахам или о Дильмуне. Косвенными доказательствами катастрофы, вероятно изменившей облик побережий Индийского океана, стали исследования последних лет.
В Южной Индии, в устье реки Кавери, найдены затонувшие развалины древнего тамильского города — порта. Заливы Камбейский и Кач, отделяющие полуостров Катхиявар от остального Индостана, являются, по словам специалистов, «краевыми депрессиями, образовавшимися в результате погружения древней дельты». Даже самая древняя в Индии культура — Мохенджо — Даро, оказывается, погибла в результате катаклизма. Не так давно гидрологическая экспедиция, возглавляемая американским ученым Д. Рейксом, установила, что в 140 километрах к югу от Мохенджо — Даро находился эпицентр землетрясения страшной силы.
Оно до неузнаваемости изменило долину Инда.
Город был затоплен и вновь возрожден благодаря труду своих жителей, вступивших в борьбу со стихией. Но все — таки самым веским аргументом в пользу былого существования Лемурии и ее трагического конца является остров Мадагаскар.
Этот кусок суши, на котором могли бы разместиться Франция, Бельгия и Голландия, называют «маленьким континентом». На острове уникальная флора и фауна. Здесь почти нет африканских животных, нет львов, слонов, тигров, а ведь от Африки Мадагаскар отделен узким проливом. Из 12 тысяч видов растений острова 10 тысяч растут только здесь. Сами жители Мадагаскара делятся не более и не менее как на 18 национальных групп! Одни напоминают африканцев, другие — выходцев из Юго — Восточной Азии… Как и когда добрались сюда «родственники» малайцев или филиппинцев? Может быть, существовал когда — то «мост» между Африкой и Азией, позднее исчезнувшая суша?
Принято считать, что под именем Тапробаны античным и средневековым авторам был известен остров Цейлон (ныне Шри — Ланка). Но как же тогда понять сообщение Страбона о том, что от Индии до Тапробаны надо плыть семь дней? Цейлон — то рядом! Другой автор называет даже срок плавания в 20 дней. Согласно Плинию, Тапробана находится южнее экватора, между тем как Цейлон лежит между 6–м и 8–м градусами северной широты. Греческие, а позднее арабские географы писали о Тапробане, или Серендибе, что остров имеет в окружности 3000 миль, что на нем 500 городов и водятся слоны. Все это никак не может относиться к маленькому Цейлону. Так что же за земля Тапробана? Не лежат ли руины ее городов из дне Индийского океана?..
В старинных источниках упоминаются и другие «волшебные», богатые острова, лежащие южнее Индии. Суммируя по возможности все данные о Лемурии, А. Кондратов пишет: «Быть может, несмотря на всю сказочность и утопичность описаний и шумерского Дальмуна… и Солнечного острова, и осторова Панхайя, и Тапробаны античных ученых, и Серендиба арабских географов, в них все — таки есть рациональное зерно, воспоминание о богатой и населенной стране, с которой связывают свое происхождение тамилы, говорящие на дравидийском языке, языке протоиндийцев… а может быть, и эламитов, и бадарийцев, заложивших основу египетской цивилизации?.. Ответ на это дадут лишь исследования в Индийском океане — самом неизученном из всех океанов нашей планеты». В книге «Адрес Лемурия?» А. Кондратов говорит более уверенно: «О существовании Лемурии говорят факты самых различных наук: археологии и зоогеографии, индологии и антропологии, истории географических открытий и приматологии, но все это косвенные данные. Удастся ли найти под водой вещественные доказательства, которые бы не косвенно, а прямо подтверждали гипотезу о Лемурии? Вероятность этого очень мала».
Известно пять вариантов индийской легенды о потопе. Во всех рыба предупреждает Ману о грозящей человечеству опасности — страшном наводнении.
Поймав случайно маленькую рыбку, Ману выкармливает, выхаживает ее и отпускает в океан. За это рыба обещает спасти Ману и предсказывает ему точной год наводнения. По совету рыбы Ману построил корабль и, когда разразилось наводнение, взошел на него, привязал веревку к рогу рыбы, и она привела корабль к северной горе (в Гималаях). Затем Ману спустился вниз вслед за уходящей водой. Такова простейшая легенда — Сатапата Брахмана.
В описании, данном в «Махабхарате», рыба вышла из глубин моря. Ману обращался с ней как с сыном или дочерью, растил ее сначала в кувшине, потом в большом пруду, затем отнес рыбу по ее просьбе в Ганг — реку — королеву. Рыба сообщила ему, что скоро все, что живет и движется, исчезнет с лица земли, посоветовала построить корабль и взять на него все семена, о которых говорили брахманы. Ману плыл на корабле и, увидев огромный, как гора, рог рыбы, привязал к нему веревкой корабль, и рыба быстро привела его к вершине Гималаев, которая называется теперь Набандана («Привязанный корабль»). Рыба оказалась воплощением Праджапти Брахмы, которая, явившись в образе рыбы, спасла Ману от опасности и внушила ему создать заново все живое.
В более поздних изложениях Ману вводится в повествование как «доблестный царь», сын Солнца, отрекшийся от престола в пользу сына, чтобы полностью посвятить себя божественным деяниям.
Отличием этого индийского повествования от халдейского является то, что великий катаклизм не наступил как наказание, а явился концом века существования, означая в то же время начало нового этапа. Согласно верованиям брахманов, таким образом ознаменовалась смена этапов развития человечества, то есть уничтожение Вселенной и рождение новой.
Более поздние повествования рассказывают и о том, что в период конца «великих веков», когда происходило исчезновение Вселенной, еще более страшное бедствие обрушилось на богов и людей. Великий демон Хайягрива, который всегда сражался против людей и богов, умаляя их добрые дела, напал на них.
Герой потопа теперь не Ману, а некто Сауаврата, преданный почитатель Вишну, но он в конце концов возродился снова как Ману. В рыбе Ману узнает великого бога Вишну.
Бог Вишну поведал ему: «На седьмой день три мира утонут в океане. Когда Вселенная растворится в океане, к тебе придет корабль, построенный мною. Возьми с собой все растения и всех животных, все семена, способные дать жизнь. Без страха плыви по темному морю. Когда корабль начнет трепать ветер, привяжи его веревкой к моему рогу. Буду рядом с тобой».
Все произошло именно так, как сказал бог. Вишну, принявший образ рыбы, победил Хайягриву, который принял облик морской лошади. Царь Сауаврата, наделенный великими познаниями, стал по милости Вишну Ману своего времени.
Речь в этой легенде идет о так называемой Матсуа — Аватар, или рыбьем воплощении Вишну — одном из десяти перевоплощений, применяемых Вишну в критических ситуациях для спасения мира в конце каждой эпохи.
Ссылки на «три мира» и на «бога — рыбу» напоминают об Атлантиде. Возможно, что эти три мира относятся к Великой империи атлантов: западный мир — Америка, восточный мир — Европа и Африка, третий мир — остров Атлантида.
Посейдон отождествляется с Нептуном, который изображается с трезубцем в руке верхом на дельфине, что, возможно, обозначает три части одного царства. Он морской бог, или бог — рыба, который спасает попавших в беду мореплавателей.
Последняя «экскурсия», которую мы предпримем в рамках нашего краткого обзора «исчезнувших земель», привет нас в самый большой из океанов планеты Великий, или Тихий. Здесь, буквально на космических просторах, разбросаны сотни и тысячи островов, и многие из них стали родиной самобытных культур. Геологическое строение океана очень сложное. Здесь есть гигантские отмели, горные хребты, похожие из Гималаи, многокилометровые впадины… Каковы «шансы» на былое существование исчезнувшей тихоокеанской земли, которую по аналогии с Атлантидой условно называют Пацифида?
Мифы Новой Гвинеи довольно недвусмысленно говорят о катастрофе. Причем упоминается весь набор разрушительных факторов: вода, огонь, тектонические явления. Согласно верованиям папуасов, великое бедствие случилось еще тогда, когда на земле обитали не люди, а разумные существа с волшебными свойствами, необычайно могущественные и мудрые. Эти создания называются в мифах «дема» не правда ли, очень близко по звучанию к европейскому понятию «демон»? И не только по звучанию, но по смыслу! Итак, по оплошности одного из демонов, Ваба, на острове возник огромный пожар. Деревья и травы выгорели дотла. Тогда демон Дева ударил оземь своей палицей. Но пламя не погасло, лишь от берега откололись большие куски и превратились в новые острова! Есть и миф о демоне Йолума, который обрушил на деревни страшный ураган, а затем океанские волны.
На островах Океании рассказывают о великом потопе, после которого уцелел лишь один человек. Когда показались из воды первые скалы, он причалил к ним на своей лодке и «построил алтарь в честь своего бога». В соответствии с легендой полинезийцев мир до появления людей был сплошь покрыт водой, бог Гиро выудил из океана острова. Жители Таити вели своей род от супружеской пары, которая переждала потоп на вершине горы Питохито. На островах Гилберта потопу якобы предшествовала темнота (мы уже знаем, с чем может быть связан такой образ). Там даже ввели в пантеон специальное божество потопа. В западной части Микронезии, на острове Палау, рассказывают о том, как предки островитян обидели пришельцев, явившихся с океана. А пришельцы оказались богами и наслали потоп, пощадив только одну женщину… С темой потопа связаны «биографии» древнейших богов Полинезии — Мауи и его сестры Сины. Мауи — культурный герой полинезийцев, принесший им знания. Он — сын бога Солнца Ра. (В связи с этим трудно не заметить, что Сина — богиня Луны; бог Луны в Вавилоне назывался Син, а бог Солнца в Египте — Ра!) На Гавайских островах прямо и ясно говорится о большой стране Ка — Ху — О — Кане («тело бога Кане»), которая находилась посреди Тихого океана и затонула.
Доказательства, существования Пацифиды не ограничиваются мифами. Эту гипотезу в разное время отстаивали многие ученые. Одним из первых мысль о том, что острова в Тихом океане являются остатками затонувшего континента, высказал испанский мореплаватель XVI века Педро Кирос. Идею попытался обосновать знаменитый французский географ и мореплаватель Ж. Дюмон — Дюрвиль. Согласно взглядам ученых — эволюционистов Т. Гексли и А. Уоллеса, жители Океании — это потомки особой «океанийской» расы, сформировавшейся на исчезнувшем континенте. Советский академик М. Мензбир считал, что острова Океании соединялись «мостами», по которым расселялись животные, а может быть, и люди. По мнению английского этнографа М. Брауна, знаменитый остров Пасхи является последним остатком огромной земли, причем суша эта погружалась постепенно, и еще в XVI XVII веках остров был намного больше.
Вообще с маленьким скалистым островом Пасхи, или Рапа — Нуи, связан целый ряд гипотез и доказательств реальности тихоокеанской прародины человечества. Трудно поверить, что именно здесь, на ничтожном клочке суши посреди океанских пустынь, возникла и расцвела культура, отметившая свою зрелость истуканами высотой с многоэтажный дом, владевшая тонкой технологией обработки камня, разработавшая уникальное письмо дощечек «кохау ронго — ронго»… Предания островитян говорят о таинственной земле Хива, прародине пасхальцев, оставшейся за океаном. Где она, эта Хива? Может быть, в Южной Америке, как предполагает Т. Хейердал? Или…
Советский геолог Ф. Кренделев указывал в своих работах, что остров Пасхи лежит на пересечении двух подводных структур: грандиозного Восточно — Тихоокеанского поднятия, протянувшегося от Антарктиды до Калифорнии, и огромного разлома в земной коре, идущего в широтном направлении. «Стык» этих структур порождает неустойчивость острова в геологическом отношении. В районе Рапа — Нуи отмечены частые землетрясения, извержения подводных вулканов. Может быть, остров Пасхи действительно был намного больше, но жестоко пострадал от сдвигов океанической коры? Или же вокруг него — такого одинокого ныне располагался целый архипелаг? Исследования только начинаются…
Сторонники гипотезы о Пацифиде приводят в ее защиту «странности» острова Панапе, относящегося к Каролинскому архипелагу: остров населяет немногочисленное племя; здесь отсутствуют открытые скальные обнажения, а между тем рядом находятся гигантские каменные сооружения, не уступающие по размерам мегалитическим постройкам Европы. Кто, когда, каким образом доставил сюда эти многотонные блоки? Не вела ли на Панапе сухопутная дорога, затем пропавшая в волнах?
Океан надежно хранит свои тайны.
РАЗВАЛИНЫ НА ДНЕ МОРСКОМ
Кто бы то ни было, но облик суши менялся, и подчас довольно быстро. Опускались одни участки, поднимались из волн морских другие. Береговая линия беспрерывно ломала свои очертания. С этим не спорят даже самые ярые противники гипотезы о катастрофе и гибели «працивилизации». У антиатлантологов есть лишь два принципиальных расхождения с атлантологами: в оценке размеров опускавшейся суши и скорости ее погружения.
А. Кондратов, в принципе отрицающий возможность существования Атлантиды, приводит в своей книге обширный список затонувших городов, портов, крепостей: «На дне Днепровско — Бугского лимана лежат древние городские стены и постройки Нижнего города прославленной античной Ольвии. Оборонительные башни другого античного города — Херсонеса — находятся на дне Карантинной бухты. На дне Сухумской бухты, как предполагают многие исследователи, скрываются руины одного из древнейших античных городов Причерноморья — Диоскурии. Возле современного порта Феодосии под водой находится мол, построенный в эпоху античности. Стены столицы азиатского Боспора — Фанагории уходят на дно Керченского пролива». Мы уже вспоминали о Тартессе и Сибарисе, о «каспийской Атлантиде» — Хазарии. Можно прибавить к этому перечню затопленный город Саламин на Кипре, гавани древних финикийских городов Тира и Сидона (Сайды), ушедший под воду порт Цезареи — столицы Иудейского царства, затонувшие молы в порту города Коринфа, стены греческих городов Гифион и Калидон, гробницы на острове Мелос в Эгейском море, крепость у берегов острова Эгина, римский курорт Байи, опустившийся на дно неаполитанского залива, разделившие его судьбу причалы древнеримской гавани Остии, поселения этрусков на дне Тирренского моря, развалины античных греческих колоний под водой у берегов Ливии и Туниса… А судьба города Порт — Ройял на Ямайке — «пиратского Вавилона», почти мгновенно разрушенного землетрясением и поглощенного водой? Можно подумать, что над ними свершилась та самая кара богов, которую мифические держители мира обрушивали на земли, погрязшие в грехе и роскоши! А, наконец, «средиземноморская Атлантида» наших дней, чья судьба внушает тревогу каждому культурному человеку, — медленно, но неотвратимо тонущая Венеция?..
Не следует ли нам в поисках легендарной «працивилизации» отрешиться от условий, заданных Платоном, и логически рассудить: какие объекты, известные подводной археологии, могут претендовать на роль остатков Атлантиды?
В 40 километрах от города Мэдисон (США) расположено озеро Рок. Его ширина — 4 километра, длина — 8 километров. В начале нынешнего столетия местные жители, братья Уилсон, сообщили, что они заметили под водой каменное сооружение. (Год выдался засушливый, и уровень озера был сильно понижен.) Уилсоны твердили, что им даже удалось дотянуться веслом до гребня стены. Позднее один из братьев уточнил: они видели «подводную пирамиду».
Прошла треть столетия. И вот 11 апреля 1936 года местный врач Ф. Морган, пролетая на гидроплане над озером Рок, увидел на дне… целых три пирамиды! Его рассказ стал достоянием прессы. Озеро привлекло внимание. На дно спустился опытный водолаз М. Ноэл и, вернувшись, заявил, что побывал рядом с одной из построек. «Она имела вид срезанного конуса высотой в десять метров».
К загадке озера Рок всерьез вернулись еще через 30 лет. Летом 1967 года и осенью 1968–го под водой работали две группы аквалангистов. Они нашли несколько сооружений. Одно было квадратным, другое — прямоугольным. Не осталось сомнений, что на дне озера находится целый «архитектурный ансамбль»…
Кто, когда, зачем и — главное — каким образом построил на дне эти странные объекты? Ведь строительные работы под водой чрезвычайно трудны даже для техники наших дней… И вот руководитель исследований В. Кеннеди выдвинул иную версию: пирамиды и «здания» были возведены на суше, до возникновения озера, а потом погрузились. Геологи определили возраст озера Рок. Оно появилось приблизительно 10 тысяч лет назад. Значит, если прав Кеннеди, «город» под водой вдвое старше Ура или Мохенджо — Даро; по сравнению с ним Кносс, Тир, Микены, Рим просто новостройки… Какая же культура так потрудилась на Американском континенте? Окончательного ответа пока нет.
Почти одновременно с аквалангистами, изучавшими озеро Рок, работала другая подводная археологическая экспедиция — возле островов Бимини и Андрос в Багамском архипелаге. Интерес к этому району океанского дна появился в 1968 году, после того как пилот Р. Браш увидел с воздуха очертания крупных подводных строений. Этим фактом заинтересовалась группа ученых, которую возглавил знаток доколумбовых культур Америки профессор М. Валентайн. Одной из первых находок стало каменное сооружение, похожее на храм. Оно сплошь покрыто водорослями. Вокруг были видны следы других зданий, подводные дороги. По оценке специалистов, блоки, которые использовались для строительства, весили от 2 до 5 тонн.
2 сентября 1968 года экспедиция обнаружила мостовую, сложенную из прямоугольных и многоугольных камней, а также нечто вроде мощеных улиц, параллельных главной, и кладку, напоминающую крепостные стены. Аэрофотосъемка показала, что на глубине 30 метров возле Бимини просматриваются десятки архитектурных объектов: разрушенные здания, пирамиды, остатки большой арки… Вырисовывался облик затонувшего города.
Южнее острова Андрос удалось сфотографировать круги, выложенные из огромных камней.
Вторая экспедиция, работавшая в том же районе спустя три года, нашла и описала сооружение длиной около 70 метров. По мнению археологов, больше всего оно напоминает порт с двойным волнорезом и каменными набережными.
Нет никаких сомнений в том, что и «город», и дороги, и «порт» — все это строилось на суше и лишь позднее опустилось под поверхность океана. Было ли это опускание быстрым, катастрофическим, или оно продолжалось столетия? Пока на этот вопрос трудно ответить. Так же как невозможно определить, кто, какая цивилизация создала столь сложные объекты. Безусловно лишь одно — несомненная древность сооружений на дне Багамской банки. М. Валентайн определил возраст каменной дороги в 10–12 тысяч лет! Стало быть, «город» возле Бимини и Андроса — современник «зданий» на дне озера Рок? Не созданы ли они одной и той же цивилизацией?
…А цивилизация была высокоразвитая. Еще тогда, когда предки шумеров и египтян учились пахать землю и стрелять из лука, багамские атланты пользовались портом с волнорезами и каменными набережными! Значит, был у них морской флот, была городская культура… И камни для строительства, кстати, привозили морем издалека. В 1973 году французский геолог П. Карнак писал, что блоки, из которых сложены стены возле Бимини, «не принадлежат ни к одной из имеющихся на острове горных пород».
Да, последние десятилетия оказались счастливыми для атлантологов. При ясной погоде пилоты видели подводные каналы или дороги, тянущиеся вдоль побережья Восточного Юкатана и Британского Гондураса (нынешний Белиз) и уходящие в море до больших глубин. Стало известно также, что неподалеку от побережья Венесуэлы протягивается по дну морскому стена длиной около… 100 миль (свыше 160 километров). Геологи сочли ее естественным образованием лишь потому, что она слишком велика… Пресса упоминает о комплексе подводных строений площадью в 4 гектара севернее Кубы; о фундаментах зданий на склонах Срединно — Атлантического хребта (вблизи все тех же Азор), видимых только в очень ясную, солнечную погоду; о развалинах под водой у острова Боависта в архипелаге Зеленый Мыс; о четырех гигантских зданиях и ведущих к ним мощеных дорогах, найденных археологом М. Ашером у берегов Испании…
Весьма возможно, что часть (или даже большая часть) этих «дворцов», «пирамид», «храмов» и «мостовых», виденных в основном летчиками, в действительности окажется причудливыми, разрушенными миллионолетней работой воли отрогами скал. А то и просто тенями, игрой солнца в толще воды… Но если окончательно подтвердится версия об искусственном происхождении и большой древности хотя бы одного из архитектурных объектов в Атлантике, можно будет смело говорить о неизвестной погибшей цивилизации. Пусть она непохожа на Атлантиду Платона, пусть не погибла «в один день и бедственную ночь», ясно одно: несколько тысяч лет назад жил на островах или побережьях Атлантики народ, не уступавший по уровню культуры египтянам, и постройки этого народа погрузились на дно.
Остатки старинных поселений начинают находить во многих местах прибрежных участков шельфа Атлантического океана. Вероятно, есть доля правды в легендах о затонувших портах и городах у берегов Ирландии, Франции, Испании и Северной Африки. Французский водолаз Жак Майоль открыл вблизи Марокко, на глубине 20 40 метров, каменную стену длиной 14 километров. В «реестре» открытий последних лет есть и подводная шахта с вертикальными ходами, карьерами и отвалами пород, и ступени, вырубленные в пологой части континентального шельфа, уходящие в глубину. Наряду с привычными гипотезами «Атлантида — материк» и «Атлантида остров» все больше сторонников находит гипотеза о том, что «працивилиза — ция» могла располагаться на побережье одного из континентов, ныне опустившемся под воду. Идут поиски «шельфовой Атлантиды». И немалый вклад в них вносит советская подводная археология.
В 1973 году в мировой прессе замелькали сенсационные заголовки: «Тайна веков раскрыта!», «Русские нашли Атлантиду!» Что послужило причиной такого оживления? Сотрудникам Института океанологии АН СССР удалось сделать с борта судна «Академик Петровский» отчетливые снимки подводной горы Ампер. Это пик на дне океана, отстоящий на 240 миль к юго — западу от Португалии. Его вершина находится в 60–70 метрах под поверхностью океана. На одной из фотографий видно нечто вроде каменной кладки — в три ряда лежат «блоки», как будто даже чем — то сцементированные… Другой снимок свидетельствовал, что «стена» изгибается под прямым углом.
В 1979 года над горой Ампер появилось научно — исследовательское судно «Академик Курчатов». Новое, чрезвычайно важное открытие: вершина Ампера оказалась плоской. Мало вероятно, чтобы такая формация возникла под водой. Было похоже, что некогда над 3000–метровым пиком поработали дожди и ветер.
1982 год. Рейс научного судна «Витязь» под руководством профессора В. Ястребова. Группу геологов возглавлял А. Городницкий. В штормовую погоду на плоскую вершину Ампер спустили водолазный колокол. Водолаз Н. Резников (впервые, возможно, после загадочных «строителей» подводного объекта) ступил на затонувшую гору. Он доставил на борт «Витязя» шестикилограммовый кусок породы. Заключение геологов было единогласным: это базальт, образовавшийся в атмосферных условиях.
В самом ли деле на пике Ампер, некогда представлявшем собой остров, находятся остатки древних сооружений? Или — как считают сейчас ученые «прямоугольную блочную структуру имеют естественные выходы пород, слагающих вершину»? Покажет будущее.
* * *
Наш обзор, отнюдь не претендующий на полноту, подошел к концу. Где только ни располагали Атлантиду (или иную землю, которая могла бы послужить колыбелью «пракультуры») верные сторонники и последователи Платона, романтики — атлантологи! Ее следы «находили» в Малой Азии и в Палестине, на Скандинавском полуострове и на Шпицбергене. Один немецкий пастор поместил Атлантиду на острове Гельголанд; шведский атлантолог О. Рудбек, очевидно из патриотических соображений, утверждал, что Атлантида могла находиться только в Швеции, а столицей ее — городом Посейдона — была, очевидно, Упсала. В последнее время целый ряд защитников появился у гипотезы об Арктиде населенной, высокоцивилизованной стране, которая находилась в Ледовитом океане… разумеется, когда он еще не был Ледовитым.
Время покажет, кто прав. Атлантида ждет своего Шлимана… или человека, который окончательно и бесповоротно докажет, что Платон сочинил утопию.
ГЛАВА 4. ПАРАДОКСЫ АТЛАНТОЛОГИИ
Там, где течет Нил. В заокеанской провинции атлантов. Доисторическая наука и техника? Белые люди в пустыне.
В некоторых работах, посвященных Атлантиде, авторы дают волю воображению. С Атлантидой связывают факты, почерпнутые из древних рукописей, легенд, преданий. При этом, как водится, намеки принимаются иногда за свидетельства, поэтические образы и преувеличения — за описания неведомых машин атлантов и чудес их техники. В статьях и книгах атлантологов можно прочесть, что Атлантида была страной с высокоразвитой энергетикой, авиацией, тайной технологией, которой владели жрецы и посвященные. Атланты смогли выйти в космос на неизвестных нам аппаратах.
Их цивилизация якобы насчитывает ни много ни мало несколько десятков миллионов лет.
Некоторые тайны атлантов стали достоянием современного человека. Атланты — медики владели секретами, о которых говорится в мифах. Змеиный яд, одно из лекарственных средств, применявшихся, по преданию, в Атлантиде, известен и сегодня в медицине. То же следует сказать и о лекарственных травах. Никто не знает сейчас, что такое амброзия. А ведь именно благодаря ей, как следует из мифов, боги были бессмертны. Известно лишь, что голуби приносили ее на Олимп с берегов океана — опять — таки из Атлантиды или из страны, с ней сопредельной. Если еще учесть, что и сами боги были, согласно Донелли, атлантами, остается лишь поражаться могуществу знания, выделившему эту землю среди других. Ни об одной сказочной земле не сложено столько историй, как об этом острове в океане. Атлантида и по сей день приковывает внимание не только любителей приключений. Вот, к примеру, краткий перечень проблем, освещенных в книгах атлантологов 70–х годов:
1. Некоторым атлантам удалось, вероятно, спастись, и после катастрофы они стали носителями культуры среди народов Вавилона, Египта, Греции, Востока. Изучение этих культур должно дать ключ и к тайнам культуры самих атлантов.
2. До сих пор, возможно, существуют поселения потомков атлантов, например, в районах Гималаев, в Тибете, джунглях Америки и др.
3. После атлантов, по — видимому, остались хранилища древних рукописей, освещающих историю человечества до потопа. Они могут содержать интересные данные; хранилища эти, быть может, находятся под пирамидами, в тайниках и пещерах.
4. Открытие этих тайников может обогатить наши представления об истории человечества и стимулировать научные исследования во многих сферах.
ТАМ, ГДЕ ТЕЧЕТ НИЛ
Римский историк Марцеллин упоминает о древних записях, спрятанных египетскими жрецами: «Есть там подземные переходы с извилистыми поворотами и тупиками, которые построили в разных местах те мудрецы, которые предсказали наступление потопа. Таким способом они вознамерились сохранить память об их тайных церемониях».
Быть может, в будущем будет открыта закономерность и в расположении пирамид и Сфинкса, которая поможет действительно найти древние хранилища знаний.
Во второй книге «Истории» Геродот приоткрывает завесу над подлинными масштабами событий во времени.
Египетские жрецы говорили о 345 статуях в Фивах. 345 поколений верховных жрецов — эта цифра свидетельствует о давности истории Египта. Геродот пишет, что Осирис появился за 15 тысяч лет до Амасиса, который правил в 570–527 годах до н. э.
Заявление жрецов о том, что отсчет времени ведется ими — наряду с важными записями во всех областях — в течение по крайней мере 10 тысяч лет, может вызвать недоумение. Но в Александрии было свыше полумиллиона манускриптов этот факт косвенно подтверждает давность египетских хроник. Слишком уж внушительна цифра! Однако никому еще не удалось обнаружить ни одной книги, посвященной Атлантиде. Быть может, в будущем это случится. Тогда станет ясным вопрос и о становлении египетской культуры.
Совсем недавно отсчет времени велся во многих странах от 5508 года до н. э. Недавние находки археологов, обнаруживших древнейшие на планете рудники именно здесь, на земле Египта, отодвинули эту границу почти в незапамятное время. Во всяком случае за много тысяч лет до предполагаемой гибели Атлантиды люди строили сооружения для добычи минеральных образований, в частности кремня. Развалины доисторических шахт найдены на дне Средиземного моря, близ Марселя.
Арабский ученый Ибн Баттута в XIV веке писал:
«Пирамиды были воздвигнуты Гермесом, чтобы сберечь произведения искусства и науки и другие достижения во время потопа».
Арабский историк IX века Ибн Абд Хокм оставил запись, относящуюся к истории строительства пирамид:
«Большинство согласно в том, что первые пирамиды построены Соридом ибн Солюком, фараоном Египта, правившим за триста лет до потопа. Причиной послужило то, что он увидел во сне. Будто вся земля перевернулась… Люди лежали лицами вниз, и звезды падали и ударялись друг о друга со страшным грохотом. Проснувшись в ужасе, он собрал верховных жрецов всех провинций Египта, всего сто тридцать человек во главе с Аклимоном, и рассказал им все. Они измерили высоту звезд и, сделав вычисления, предсказали катастрофу».
Сорид (Зарид) построил 30 сокровищниц, разместив их в пирамиде. Он наполнил их золотом, драгоценностями, самоцветами, сосудами и керамикой, нержавеющим оружием, а также, как сообщает древний автор, небьющимся стеклом, которое можно гнуть.
Из этого текста явствует, что автор за 1000 лет до изобретения нержавеющей стали и пластмасс должен был знать об их существовании. От кого он узнал об этом, от кого узнали эти секреты создатели первых, допотопных пирамид? От атлантов, не задумываясь, отвечают атлантологи.
Однако легенды еще не доказательства. Ссылки на мастерство древних строителей, на закодированные якобы в пропорциях пирамид и храмов математические знания, унаследованные от атлантов, также не могут заменить достоверных доказательств, тем более что «математические константы» и «технические чудеса» находят порой иное, более естественное объяснение.
Одно из предположений относительно того, как освещались в период постройки мрачные лабиринты гробниц правителей древних египтян (поскольку стены гробниц и фрески не сохранили даже следов копоти и дыма, а дневной свет не проникал в лабиринты усыпальниц фараонов), было сделано несколько веков назад. Возможно, использовались полированные металлические зеркала, установленные вдоль коридоров и отражавшие дневной свет в гробницы. Этим способом пользуются в подобных случаях и до сих пор. Современные египтологи предполагают, что зеркала были лишь дополнительным средством. Но вполне вероятно, использовались и обычные осветительные средства: свечи и лампы. Образование копоти сводилось до минимума погружением свечей в соляной раствор и добавлением соли в масло для ламп.
Американский египтолог — любитель М. Айзлер высказал интересную мысль о том, каким образом строители пирамид перевозили многотонные каменные блоки, а затем поднимали их на высоту тридцатиэтажного дома.
Гигантские каменные глыбы весом 15 тонн поднимали не при помощи деревянных наклонных плоскостей, которые раскрошились бы за один день, а при помощи «простых» блоков. «Простой» блок не включает в себя колесо, он имеет лишь приспособление для веревки. Айзлер пишет, что блоки вырубались из красного базальта и имели желоба для трех веревок. Если он прав, то одну из загадок египетских пирамид можно считать решенной. (Предполагалось, что принцип блоков не был известен в Египте.)
Математическая точность в конструкции египетских пирамид основывается, как утверждает американский инженер Конноли, на неосознанном включении числа «пи» в расчеты.
Для вычисления основания пирамиды древние строители использовали барабан в форме цилиндра и просто катили его вдоль основания пирамиды. Отношение окружности барабана к его диаметру и отражено в размерах пирамиды.
Еще одна загадка — формы пирамид. Пирамидальная форма в строительстве была популярна в древнем мире. Построить сооружение при этом трудная инженерная задача: края блоков должны быть очень точно выверены и выровнены с самого начала строительства, иначе они не сойдутся в одной точке на вершине пирамиды. Британский физик К. Мендельсон ставит вопрос: как без современных научных приборов древние египтяне могли определить направление на нужную точку в воздухе и строить прямо по направлению на нее? Ошибка даже в два градуса могла бы привести в итоге к плачевным результатам.
Он доказывает, что на первой стадии строительства мог быть использован центральный стержень. Таким способом маркер с вершины помогал выравнивать края.
* * *
Когда наполеоновские войска 25 мая 1799 года достигли храма Дендера, они были ошеломлены необычайным зрелищем. На его стенах были высечены барельефы и еще более загадочные иероглифы. Самое же поразительное в том, что на потолке храма они обнаружили знаки зодиака.
Большой круговой зодиак, около полутора метров в диаметре, представлял изображение звездной планисферы (подвижной карты звездного мира). Ученые сделали с него прекрасные эскизы.
Когда стало известно о существовании египетского зодиака, и в особенности после того как он был перенесен в Лувр в Париж, целый поток статей об этом чуде заполнил научные журналы Европы.
В них утверждалось, что знаки зодиака отстоят во времени на 4000 лет до н. э., другие датировали их 1300 годом до н. э., а переводчик Птолемея на французский полагал, что он увидел в зодиаке солнечное и лунное затмения 364 года до н. э.
Настоящей сенсацией стало заявление Жана — Франсуа Шампольона (в 1822 году), что он может читать иероглифы зодиака и что один из титулов мог принадлежать только императорам Клавдию и Нерону.
После посещения храма Шампольон сразу же подтвердил свои прежние догадки: храм не такой древний, как указывалось в заключении египтологов. Хотя строительство его было начато в период Среднего царства, оно продолжалось и во времена фараонов Тутмоса и Рамзеса. Окончательно храм был достроен только после Александра Великого.
И все же зодиак считался одним из не поддающихся расшифровке памятников древности.
В 1856 году немецкий ученый Генрих Бругш прочитал названия пяти планет, обозначенных символами, похожими на человеческий глаз. С тех пор дело продвигается крайне медленно.
Двенадцать знаков зодиака изобретены вероятно в Месопотамии и пришли в Египет из Вавилона. Суеверные художники прибавили к зодиаку новые созвездия, в результате некоторые части небесного свода были представлены дважды. Поэтому попытки привести египетский зодиак в соответствие с современной звездной картой терпят неудачу.
Древние египтяне нередко допускали вольности в расположении созвездий. Например, в недостроенной гробнице Сенмута (около 1473 года до н. э.), где представлена астрономическая карта, изображены фигуры Бегемота, Человека, Льва, Крокодила и др. Крокодил изображен дважды: на одном изображении он как бы следует за рукой человека, на другом Крокодил спокойно отдыхает.
Звездное небо египтян, по всей вероятности, делилось на две полусферы. Северные созвездия располагались на север от эклиптики или, возможно, севернее Млечного Пути. Южные созвездия включали серию так называемых времядержащих «деканов», которые дали начало нашему делению суток на 24 часа.
Только три древнеегипетские фигуры могут быть отожествлены вполне определенно. Это созвездие Большой Медведицы (Большой Ковш), изображенное в виде передней ноги быка; звезда Сириус, олицетворяющая богиню Изиду, и Орион, представляющий бога Осириса. Именно эта символика египетского неба хорошо представлена на крышках саркофага гробницы времен Среднего царства.
Американские египтологи обращают внимание на то, что на фресках в гробнице Тутанхамона представлено перо — знак богини Маат. Эта богиня, олицетворяющая порядок во Вселенной, была звездной дочерью бога Солнца. Ее иероглиф символизирует отмели Нила, а также напоминает очертание созвездия Большого Пса, группа звезд которого как бы находится на «отмелях» Млечного Пути.
Изида (Сириус) и Осирис (Орион) зачастую изображались плывущими в лодках, возможно, по Млечному Пути — Нилу.
Любопытно, что знаки зодиака расположены в реликвии из Египта по спирали. Точка весеннего равноденствия находится, согласно предположению Э. Томаса, под знаком Льва. «Если учесть прецессию точек равноденствия, — пишет Э. Томас, то это означает дату между 10950 и 8800 годами до н. э., или время, когда произошла катастрофа в Атлантике». Таково заключение атлантолога.
В ЗАОКЕАНСКОЙ ПРОВИНЦИИ АТЛАНТОВ
Географ и натуралист Александр Гумбольдт, изучая рукопись Педро де лос Риоса, доминиканского монаха, который в 1566 году скопировал иероглифические записи американских аборигенов, нашел еще одно свидетельство потопа. Он якобы произошел через 4008 лет после Сотворения мира. До этого страну населяли великаны. Они погибли или были превращены в рыб. Только семи великанам удалось спрятаться в пещерах. Когда вода ушла, один из них, Шельхуа, по прозванию Зодчий, отправился в Чололлан и в память о горе Тлалок, послуживший убежищем ему самому и шести его братьями, построил искусственную гору в виде пирамиды. Кирпичи он велел делать в области Тлалма — налько, у подножия горного хребта, а чтобы доставить их в Чолулу, поставил цепочкой людей, которые передавали их из рук в руки. Боги с гневом взирали на сооружение, чья вершина должна была достигнуть облаков. Разгневанные смелостью Шельхуа, они метнули на пирамиду огонь. Многие погибли, строительство было прекращено. Впоследствии пирамиду посвятили Кетцалькоатлю. Судя по развалинам, основание пирамиды занимало большую площадь, чем пирамида Хеопса. Город Чолула, близ которого сооружена эта древнейшая ступенчатая пирамида, напоминающая египетскую, конкистадор Кортес в письмах к императору Карлу V сравнивает с самыми многолюдными городами Испании. Однако вскоре после завоевания этих обширных земель культура древних народов понесла невосполнимые потери. Испанцев здесь приняли за потомков бога Кетцалькоатля, так как они пришли с той стороны, где рождается Солнце. Последствия этой ошибки были трагическими для древних культур Америки.
Пирамиды в Мексике, как ясно из сказанного, не уступают по своим размерам пирамидам в Египте. Так, пирамида Солнца в Теотиуакан при ширине основания 200 метров достигает высоты 60 метров.
«Эти постройки были в большинстве своем засыпаны слоем земли и камней, пишет атлантолог Л. Зайдлер. — Очевидно, это специально сделано прежними жителями страны майя, которые когда — то были вынуждены под натиском соседей покинуть родные места; перед уходом они засыпали свое самое ценное сокровище пирамиды, чтобы спасти их от уничтожения. Автор книги «Боги, гробницы, ученые» К. Керам считает эту работу по сохранению пирамид столь же достойной удивления, как и само их строительство, — достаточно вспомнить их высоту. До сих пор обнаружены не все укрытые пирамиды. Эти работы были начаты только в нашем столетии. Часть пирамид, возможно, находится даже под современными городами, часть скрывает от любопытных глаз буйная тропическая растительность, большинство уничтожено завоевателями, использовавшими их обломки для строительства собственных поселений (не так ли было с городом Рапозо?..)
Вначале предполагали, что мексиканские пирамиды — это лишь большие алтари, на вершине которых совершались торжественные моления и жертвоприношения. На такую мысль наводила уже их форма, несколько отличная от формы египетских пирамид. Они были как бы усеченными в верхней части, а на образовавшихся таким образом террасах возводили храмы, к которым вели от основания широкие лестницы. Именно на это различие в форме и назначении и ссылались противники Атлантиды. По их мнению, сходство пирамид лишь внешние. Некоторые считают даже, что пирамиды, как простейшая форма постройки, могли возникнуть и там и здесь совершенно независимо друг от друга. Это очень веский аргумент, который нелегко было бы опровергнуть, если бы не недавние археологические открытия». Действительно, недавно выяснилось, что американские пирамиды не только алтари. Значит, это одно из свидетельств культурной общности Америки со Старым Светом — и с Атлантидой? Вопрос этот атлантологу задавать не имеет смысла — для него ответ ясен.
В 1601 году европейцы описали город Гран — Моксо, расположенный близ истоков реки Парагвай. По воспоминаниям конкистадоров, город этот, подобно столице Атлантиды, располагался на острове посреди большого озера. «Необыкновенно красивые здания города выше человеческого разумения, — писал один из конкистадоров, — а дворец повелителя был сооружен из белых камней. У входа во дворец располагались две высокие башни, между ними была лестница. Рядом, у столба, были два живых ягуара. Они расхаживали вокруг столба на золотых цепях. На вершине столба высотой около восьми метров сияла искусственная луна, освещавшая все озеро. Все в ее свете казалось очень ярким…»
* * *
Специалист по календарной системе майя Ф. Лоунсбери расшифровал сложную систему календарных дат, высеченных на стелах или изображенных на памятниках культуры майя. Ему удалось доказать, что майя наблюдали за планетой Венера, для того чтобы определить подходящее, по их мнению, время для ритуалов и войн.
Ученые уже много лет пытались установить, имеют ли астрономическое значение даты, высеченные на каменных стелах, колоннах, рисунки на стенах зданий, обнаруженных в джунглях Мексики и Гватемалы. Было известно, что на одной из стел есть надпись о солнечном затмении. Лоунсбери удалось доказать, что из 20 изученных им дат на стрелах и рисунках Бонампака — небольшого древнего города майя — по крайней мере 14 соответствуют важнейшим точкам орбиты Венеры.
В главном и наиболее интересном сооружении Бонампака — три помещения, внутренние стены и своды которых покрыты изумительными рисунками. Фрески в первом помещении этого храма изображали процессии роскошно одетых жрецов и вождей, сопровождаемых воинами и слугами; во втором — сцены столкновения двух враждебных армий; фигуры танцоров в экзотических костюмах украшали стены третьего помещения.
Лоунсбери доказывает, что даты изображенных событий приурочены жрецами — астрономами майя к важным точкам орбиты Венеры, таким, например, как ее первое появление на небосклоне как вечерней или утренней звезды. Подобный вывод сделан впервые.
За многие столетия до изобретения телескопа жрецы — астрономы майя умели составлять графики движения планет и предсказывать солнечные затмения с точностью, изумляющей нынешних астрономов.
Американский радиоастроном Р. Престон и его жена Э. Престон установили, что только в штате Аризона имеется девятнадцать мест, которые использовались индейцами для наблюдения за годовым движением Солнца. Восемнадцать из них находятся в регионе, который около 1000 лет назад населяли индейцы племени анасази.
Было обнаружено, что наскальные рисунки — петроглифы, изображающие круги, спирали, кресты, человеческие или ящерообразные фигуры, отмечают различные положения Солнца над горизонтом и, таким образом, представляют собой своеобразный солнечный календарь, отмечающий летние и зимние солнцестояния, равноденствия и одну восьмую года до и после зимнего солнцестояния…
Предполагают, что индейское племя копи, считающееся потомками древней культуры, ведет наблюдения за положением теней и света на петроглифах для того, чтобы устанавливать время проведения ритуалов.
Отметки сезонных изменений положения Солнца могли быть чрезвычайно важны для индейского населения, занимавшегося главным образом земледелием.
Аризонские находки подтверждают астрономическую интерпретацию петроглифов, найденных в 1979 году в штате Нью — Мексико. Ученый полагает, что таких петроглифов должно быть много в разных районах.
Одной из важнейших и не вполне объясненных находок является, как уже говорилось, Педра — Пинтада, что означает по — португальски «разрисованный камень». Это огромная яйцеобразная глыба длиной около 100 метров, шириной 80 и высотой 30 метров. Найдена она в Южной Америке. Л. Зайдлер пишет: «Часть камня площадью 600 квадратных метров покрыта таинственными надписями и рисунками, которые… напоминают египетские. Рисунки с Педро — Пинтада изображают человеческие лица и целые фигуры животных — лошадей и змей, повозки с колесами, а также орнаменты или иероглифы, среди которых встречаются знаки свастики и Солнца. Письмена эти напоминают финикийские, древнегреческие, критские или древнеегипетские. Особого внимания заслуживает знак Солнца. Оно изображено в виде кружка с радиально расходящимися «отростками», но не прямыми, а искривленными в направлении против движения часовой стрелки». Этот знак считается символом «странствующего Солнца». Такие же символы встречаются в Бретани, Англии и Скандинавии как украшения некоторых дольменов — могил времен неолита.
Среди американских рисунков имеется изображение оленя; найдены отпечатки человеческих ладоней с обрезанными пальцами. Они очень похожи на отпечатки в гроте Ла — Мадлен во Франции и относятся примерно к тому же периоду — около 15 тысяч лет назад.
Изображения круга, разделенного двумя взаимно перпендикулярными прямыми, обнаружены и в Америке, и в Европе. Атлантологи считают, что это символ времен года. Но символ четырех времен года свойствен лишь местности с умеренным климатом. «Если бы древние жители района Амазонки захотели обозначить времена года разделенным кругом, — пишет Л. Зайдлер, — то они сделали бы это с помощью одной прямой, отделив сухой период от периода дождей. Применив те же обозначения, что и кроманьонцы в Европе, они, очевидно, следовали «рецепту» своих учителей — тех самых, которые научили их рисовать, ввели письменность, обычай погребения покойников на корточках, культ Солнца и символ «странствующего Солнца». А кто мог прибыть в страну на Амазонке свыше десяти тысяч лет назад, как не «странствующие сыновья Солнца»?»
«Все дороги ведут в Рим». Если это так, то начинаются эти дороги все же в Атлантиде. По крайней мере для атлантологов в этом ничего удивительного нет. Двенадцать каменных изваяний, найденных в Гватемале, как предполагают ученые, приоткрыли занавес над тайной древнейшей американской цивилизации.
Археолог из Дартмута (Великобритания) В. Мальмстрем обследовал фигуры. Стрелка его ручного компаса вблизи одной из статуй начала совершать «прыжки». Каменные изваяния обладают магнитными свойствами! Их возраст — 4 тысячи лет. Эти «магнитные» фигуры появились на 2 тысячи лет раньше, чем компасы китайцев. По всей видимости, считает ученый, скульптуры были изготовлены предшественниками ольмеков, о которых рассказывалось выше.
Вероятно, древние ваятели специально находили такие глыбы, которые имели магнитные свойства. Они знали, что эти породы можно использовать для поиска других железосодержащих руд. В ольмекской цивилизации, то есть несколько позже, известны каменные черепахи с намагниченными головами.
У ольмеков, предполагает Мальмстрем, не познанные еще законы магнетизма могли быть магической силой, такой же непонятной, как загадочные миграции морских черепах в океане. Впрочем, современный специалист может и ошибаться, ведь найденный случайно, к примеру, через 4 тысячи лет обычный чайник может привести антиатлантолога из далекого будущего к аналогичному выводу: люди XX века считали пар магической силой, такой же непонятной и загадочной, как движение облаков в атмосфере.
ДОИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА И ТЕХНИКА?
Знания древних иногда трудно объяснить даже с современных позиций, настолько они кажутся опережающими свой век. Так, пожалуй, можно сформулировать еще один парадокс.
В Эквадоре найдены древние украшения из платины. Если учесть, что температура плавления платины составляет около 1800 градусов, становится понятной «противоестественность» соответствующей технологии индейских мастеров.
Пристальное внимание специалистов привлекли в последние годы находки, которым раньше не придавалось большого значения и которые стали как будто понятны только в наше время.
В египетских захоронениях были найдены деревянные игрушки, похожие на птиц с большими крыльями. Американский ученый Айвен А. Сэндерсон, зоолог по специальности, обратил внимание, что у этих игрушек необычное вертикальное хвостовое оперение, и предположил, что это модели планеров. Исследования показали, что эти деревянные модели обладают прекрасными аэродинамическими свойствами.
Золотая игрушка из колумбийского захоронения — существует и такая точка зрения — это модель самолета с дельтакрылом и хвостовым оперением.
Соответствующие легенды распространены, в частности, в Индии, Китае и Тибете, в Междуречье и Америке.
«Полуисторическим» доказательством того, что когда — то в древности уже существовали авиация и космическая техника, может явиться описание этой техники, приведенное в индийском эпосе «Махабхарата».
Когда ученые начали изучать и комментировать «Махабхарату», они обнаружили описание воздушных кораблей и даже горючего. Приведено также упоминание о «стрелах, замутняющих сознание». Ученые считали эти главы поэтической гиперболой.
Конечно, трудно было поверить в правдоподобность описания «двухэтажных небесных колесниц с многими окнами, сверкающих красным пламенем», которые взмывали в небо, пока не становились похожими на комету, или кораблей, которые «поднимались ввысь, туда, где одновременно видны и солнце и звезды».
Перевод «Махабхараты» в прозе на английский язык был осуществлен индусом по имени Р. Чандра Рой в конце прошлого века. В предисловии переводчик предупреждал английских читателей, что некоторые главы могут им показаться комичными и непонятными.
Продолжим список примеров. Предки гуанчей, инков, майя, ольмеков, тольтеков в древности действительно могли соприкасаться с культурой атлантов. В царстве инков над рекой Гуатаной был разбит удивительный сад: деревья, кусты, цветы и плоды были сделаны из металлов разных оттенков. Бабочки с усиками сидели на фантастических цветках и листьях, пестрые металлические птицы покачивались на ветвях, в густой серебряной траве прятались ящерицы и змеи со сверкающим узором на гибком теле. Тихий металлический звон раздавался, когда налетал ветер, и тогда казалось, что улитки и гусеницы медленно ползли по зеленоватым веткам и листьям, свесившимся над плантацией золотого маиса. Но как бы ни была тонка работа древних мастеров, ветер не мог сломать ни одного стебелька, ни одной былинки. Так бы и позванивала до сих пор серебряная трава над Гуатаной, если бы конкистадоры не уничтожили сад, существовавший до них сотни лет.
Вавилонянам как будто были известны фазы Венеры и четыре больших спутника Юпитера: Ио, Европа, Ганимед и Каллисто. Однако нужно было сначала изобрести телескоп, чтобы убедиться в справедливости древнейших наблюдений.
Еще аргумент. У китайского императора Цин Ши за четверть тысячелетия до н. э. было зеркало, о котором в сохранившихся записях говорится так: «Это было прямоугольное зеркало шириной 1,2 метра, высотой 11,75 метра, блестящее как с внешней, так и с внутренней стороны. Когда человек становился прямо перед ним, чтобы увидеть свое отражение, его отражение казалось перевернутым… Если у человека была скрытая болезнь внутренних органов, он мог узнать место болезни, глядя в это зеркало…»
Две тысячи лет назад греки знали о звездах, Солнце и планетах больше, чем астрономы средних веков почти два тысячелетия спустя. Звезды — это солнце, утверждал Демокрит. Анаксагор говорил, что в далеких звездных мирах есть жизнь, как и на Земле. А вот его объяснение затмений: «Луна ниже Солнца и ближе к нам. Затмение — от того, что ее загораживает от Солнца Земля, солнечное же затмение — когда во время новолуния Луна закрывает собой Солнце». И философ как бы мимоходом добавляет: «Луна ведь заимствует свой свет от Солнца». Тысячелетия понадобились для того, чтобы переоткрыть многое из того, что у древних не вызывало сомнений. Так, вторичность лунного свечения была доказана лишь 300 лет назад, более чем через 2 тысячи лет после Анаксагора. Демокрит определил Млечный Путь как множество далеких звезд. Мы пришли к тому же, но спустя 2 тысячи лет.
Фалес Милетский считал, что звезды — это иные миры, а его ученик Анаксимандр утверждал, что число этих миров бесконечно: один из них рождаются, другие умирают. Так он объяснял и вспышки сверхновых. По Анаксимандру, Земля имеет цилиндрическую форму и размером своим не превосходит Солнце. Лишь Пифагор сделал следующий шаг: Земля шарообразна, учил этот выдающийся мыслитель. Ксенофан из Колофона, насмехаясь над человекоподобными богами, отрицал обитаемость Луны. Два тысячелетия спустя появились первые научно — фантастические романы, опровергавшие учение Ксенофана о Луне. Один из друзей Александра Македонского не уставал говорить величайшему полководцу древности о том, что им завоеван лишь один из многих миров.
Много раньше древние арии создали монументальнейший памятник письменности — «Веды». В «Космогоническом гимне» Ригведы словно предугадана бесконечность мира во времени и пространстве, там же впервые, по — видимому, в поэтической форме высказана мысль о нерукотворности мира, о непричастности богов к его сотворению, возникновении и развитии Вселенной из «космического яйца». И в этом древнем тезисе нетрудному видеть странное напоминание о взрывоподобном развитии Метагалактики (взрыв, конечно, замедлен, растянут во времени).
Эллин Аристарх из Самоса пришел к выводу, что Солнце, а не Земля является центром Вселенной. Все планеты, включая Землю, вращаются вокруг Солнца, причем орбиты их круговые. Аристарх учил: Солнце в 300 раз больше Земли, оно примерно в 20 раз дальше от нас, чем Луна. Смелое учение Аристарха было вскоре предано забвению.
На целых 14 столетий — от Птолемея, автора гипотезы «небесных сфер», до Коперника — развитие астрономии как науки фактически остановилось вплоть до эпохи Возрождения. Датский астроном Тихо Браге наблюдал, как идеально прозрачные сферы, на которых якобы «крепились» небесные тела, не оказывали никакого сопротивления кометам. Кометы пронзали эти сферы, словно их вовсе не было.
Сравнительно недавно родилась новая астрономия…
Но даже современным приборам не под силу обнаружить те самые обитаемые миры, о которых мечтали поколения мыслителей и ученых. Планеты земного типа, увы, не поддаются непосредственному наблюдению. Лишь о наличии крупных спутников звезд можно судить по косвенным признакам.
Нить знания ведет к Платону от Сократа и легендарного Пифагора.
«Гармонией мира» называется пифагорейский трактат, содержащий описание и законы движения планет. «Порядок» и «красота» — это главные понятия, соединенные эллинами с небом, со всем космическим миропорядком.
Пифагор первым из эллинов услышал и распознал «гармонию сфер»; недаром говорят, что он был учеником персидского мага Заратустры и индийских мудрецов. Учитель Платона был философом, математиком, астрономом, музыкальным теоретиком и, конечно же, политиком. Последнее обстоятельство было использовано оппонентами в споре об Атлантиде. Смолоду Платон учился у финикийских астрологов, затем годы и годы провел он в Египте и на Востоке. Он показал, что Пиосфорус («звезда утренняя») и Геспер («звезда вечерняя») — это одна и та же планета Венера, что она, как и другие планеты, движется по круговой орбите, обращаясь вокруг Центрального Пламени, и что Луна светит отраженным солнечным светом. Он внес в космологию идею Вечного возвращения, замкнутого времени и циклической Вселенной.
Ученик Пифагора Платон распределил «мировую душу» — движущее, космогоническое природное начало — между семью нотными и планетными интервалами в соответствующем соотношении. Астроном и математик Эвдокс, живший вскоре после него, вывел правило, что расстояние от Земли до Солнца (напомним, что Земля считалась до Коперника центром, а Солнце — четвертой по порядку планетой нашей системы) должно быть в 9 раз больше, чем от Земли до Луны.
Рыбаки нашли в Средиземном море удивительную реликвию — действующую модель Солнечной системы. Создана эта модель была еще до начала нашей эры; она снабжена системой прецизионной передачи, которая передает движение Солнцу, Луне и планетам модели. Она использовалась скорее всего в учебных целях. А в Сиракузах, гостем которых был некогда основоположник атлантологии Платон, был планетарий, в котором движение планет осуществлялось гидравлически.
Некоторые ученые считают, что первому варианту древнейшей индийской книги «Сурья — сидханта» около 5 тысяч лет. Однако в ней диаметр Земли и расстояние до Луны определены с погрешностью не более одного процента.
Древние индусы делили день на 60 равных частей, каждая из них делилась в свою очередь еще на 60 и так далее. Интересно, что самая мелкая единица времени — кашта — была равна примерно трем миллиардным долям секунды. Кашта близка ко времени жизни некоторых элементарных частиц. Зачем в древности (откуда и пришло, без сомнения, это деление времени) понадобились такие исчезающе малые величины?
Много писали о древнейших гальванических элементах, найденных в Ираке. Внутри керамических ваз находились цилиндры из листовой меди, а внутри их железные стержни. Края медного цилиндра спаяны сплавом свинца и олова: Этот сплав широко известен и современным электрикам и радиоинженерам под названием «третник». В качестве изолятора древние мудрецы применяли битум. Электролит исчез, вероятно, высох и выветрился, но, когда в подобные сосуды налили раствор сульфата меди, первая из найденных электрических батарей дала ток. Там же, в Ираке, найдены первые образцы гальванических покрытий. Им 4 тысячи лет.
В Египте был известен бетон, использовавшийся при строительстве пирамид. Плутарх пишет о светильнике в храме Амона. Египетские жрецы уверили его, что он горит вечно. Возможно, это был электрический светильник. Вечно горящие светильники обнаружены были в разных регионах мира. О таинственных холодных огнях в заброшенных городах американских джунглей писал П.Г. Фосетт.
Открытие, сделанное недавно археологами в районе Агадеса (в центральной части Нигера), опровергает распространенную версию о том, что технология производства металлов была привнесена извне в Западную Африку. Ученые Института гуманитарных наук Ниамейского университета обнаружили в этом районе остатки примитивных печей, в которых далекие предки нынешних африканцев выплавляли металл из железной и медной руд.
Остатки плавильных печей свидетельствуют о том, что древние африканцы уже 4 тысячелетия назад обладали искусством выплавки меди.
Эти факты интересны тем, что дают представление о «цепной реакции» находок в самых разных регионах планеты. Каков будет конечный результат такой «цепной реакции»; Об этом сегодня можно лишь гадать.
Вот еще одно удивительное сообщение. Участники экспедиции Всесоюзного института растениеводства вернулись из Колумбии и доставили в Ленинград из бассейна Амазонки образцы тропической многолетней пшеницы. Пшеница эта обнаружена недавно колумбийскими учеными в равнинных районах страны. Зерна злака обладают высокими питательными свойствами. Растение выдерживает сильные ветры, ливни и даже бури, его можно косить много раз подряд, не заботясь о севе. Никто из индейцев, употреблявших этот злак в пищу с незапамятных времен, не мог сообщить ученым никаких подробностей о его предполагаемом культурном предке.
Несколько лет назад французские палеонтологи обнаружили на Мадагаскаре скелет эпиорниса — древней птицы, примерно вдвое превосходящей своими размерами страуса. На ноге гигантской птицы нашли бронзовое кольцо с загадочными знаками. Радиоуглеродный анализ показал, что находке не менее 5 тысяч лет. Однако птица была окольцована еще при жизни, то есть несколько раньше этого срока. В ряду атлантологических свидетельств этот факт ничем не выделяется среди других — нашли же, к примеру, в Атлантике звено бронзовой цепи, предположительно относящееся к доисторическому времени!
Но это еще одно наблюдение в «цепной реакции», о которой уже говорилось. Значит, можно ждать новых сенсаций о «допотопной», или доисторической, науке и технике.
Проблема древних карт… О карте Пири Рейса впервые заговорили в 1929 году, когда ее нашел в Стамбуле директор Национального музея Халил Эдхем. На полях карты адмирал Пири Рейс записал, что в 1501 году в морском бою турецкий офицер Камаль захватил в плен испанца. Испанец был участником экспедиции Колумба, и карта служила еще первооткрывателю Америки. На ней были нанесены контуры Северной и Южной Америки, Антарктиды и Гренландии, причем Антарктида была изображена свободной ото льда. Гидрографическое ведомство США пришло к следующему многозначительному заключению: «Гидрографическим ведомством морского флота была проверена древняя карта Пири Рейса, которой более 500 лет. Ее точность так высока, что достигнуть ее можно было только в результате кругосветного путешествия».
Загадка карты адмирала Пири кажется непостижимой. Но вспомним, что писал Платон о противолежащем материке, то есть об Америке, причем писал вскользь, как о второстепенной детали в повествовании. Думается, что именно диалоги Платона могут подготовить читателя к осмыслению парадоксов атлантологии, стоит лишь отнестись к ним с доверием.
БЕЛЫЕ ЛЮДИ В ПУСТЫНЕ
Под таким заголовком можно было бы объединить множество свидетельств самого разного рода. Известный русский художник Н. Рерих в 1933 году остановился в Цаган — Кура, близ Калгана. Это довольно безлюдный район в Центральной Азии. Здесь Н. Рерих пишет статью «Стражи». В ней повествуется о таинственных людях, которых нередко видели в пустыне. Никто не знает, откуда они пришли. Монголы рассказали русскому художнику, что нередко они носят обычное платье, их вполне можно принять за купцов, солдат или пастухов.
Н. Рериху показали длинные подземные коридоры. Отсюда якобы выходили неизвестные люди, чтобы сделать покупки на базаре. За товары и снедь они расплачивались старинными монетами, которые были здесь неизвестны.
В глыбах известняка в штате Невада в США обнаружен отпечаток подошвы со следами стежков. Время появления отпечатка соответствует эпохе динозавров. В начале 60–х годов в отечественной прессе сообщалось о том же: в песчаниках пустыни Гоби найден подобный отпечаток. Возраст его также явно допотопный, так как образование песчаников в указанном районе происходило по крайней мере в течение 10 миллионов лет.
Много раз отмечалось, что встречаются древнейшие костные останки с круглыми отверстиями, очень сходными с пулевыми. В Северной Родезии найден череп древнего человека с таким отверстием: края его совершенно гладкие, без трещин. Описаны черепа животных с такими же следами поражения. Однако палеонтолог Н. Верещагин, изучавший этот вопрос, предостерегает: «Правильные, словно пробитые отверстия на лбу вымерших гигантов иногда вызывают у журналистов соблазны приписать их происхождение действию электрических пуль космических пришельцев. На самом — то деле свищи вызываются либо паразитическими червями — нематодами, либо личинками оводов».
На снимках, представленных в книге Н. Верещагина «Записки палеонтолога», зафиксированы такие находки. Но черви — паразиты оставляют обычно несколько отверстий на черепе, что и явствует из материалов палеонтолога. Одно идеально круглое, ровное отверстие объяснить сложнее. Не всегда удается преодолеть соблазн посчитать его неопровержимым доказательством охотничьей сноровки обитателей уединенного океанского острова, выбиравшихся иногда в дальние охотничьи экспедиции.
По легендам древних халдеев, к ним в незапамятное время пришел бородатый старец в длинной темной одежде. Имя его — Оаннес, Оанн. По другим легендам, у Оаннеса было тело рыбы. Именно он, согласно легендам, обучил людей архитектуре, земледелию, научил их разделять год на месяцы. Чужестранцем был и Кетцалькоатль, о котором, царь ацтеков рассказал испанскому завоевателю Кортесу. Кетцалькоатль, бог воздуха, самое Таинственное существо во всей мифологии древних мексиканцев. Имя его образованно от двух слов: «коатль» змея и «кетцалли» — зеленое перо. Другая расшифровка — пернатый змей. И еще одна, принадлежащая атлантологу Л. Зайдлеру, — змей с перьями птицы кетцаль.
Другие мифические существа чаще всего похожи на Кетцалькоатля. Это люди с белой кожей и бородой. Таков Бочика племени муисков. В мифах американских аборигенов неоднократно встречаются эти имена: Змей, Крылатый Змей… Таков Вотан (сын змея) племени тценталей на Юкатане. Если, это были атланты, как предполагают некоторые атлантологи, то они могли передать аборигенам лишь то, что те могли воспринять. Не более того.
И все же, листая древние и современные книги, рукописи, повествующие об удивительной Атлантиде, о небесном огне, пернатых змеях, летающих колесницах, вселенском потопе, невольно ловишь себя на мысли, что чудом гораздо большим является сам человек, человек разумный, вне всякого сомнения узнанный наукой уже в облике кроманьонца. С портретов, воссозданных ныне почти с документальной точностью, на нас чуть свысока, сверху смотрят широко раскрытые глаза этого человека, не ведающего войн, глаза внимательные, серьезные, обещающие многое из того, о чем будут мечтать его потомки.
ГЛАВА 5. ВОСТОЧНАЯ АТЛАНТИДА
О чем умалчивают атлантологи. Что же происходило с климатом? Кто противостоял атлантам? Секрет этрусских зеркал. Потомки сынов леопарда.
Среди могущественных причин земных бедствий… рек, с их опустошительными наводнениями занимают первое место… каким языком и какими словами могу передать и пересказать опустошения, невероятные обвалы, неотвратимые беды, произведенные разливами горных рек… Против этих вышедших из своих берегов потоков бессильна человеческая защита» — так Леонардо да Винчи, которому принадлежат эти мысли, выразил преклонение и страх человека перед всеразрушающей мощью водной стихии. И для этого имеются вполне достаточные основания: если реки вызывают страх, то океан порождает ужас.
Перу Леонардо принадлежит и весьма точное описание потопа: «Воздух стал темен от ливня, который в косом падении, изогнутый поперечным бегом ветров, образовывал собою волны, подобно волнам поднятой вихрем пыли…» И далее Леонардо говорит о долинах, наполненных до краев водой, о торчащих на склонах высоких деревьях — на их вершинах спасаются птицы, звери и люди, о тучах и молниях. Необыкновенно живописна, реалистична и отчасти странна картина потопа, нарисованная этим светловолосым человеком, родившимся на земле древней Этрурии и непохожим на итальянца…
О ЧЕМ УМАЛЧИВАЮТ АТЛАНТОЛОГИ
Вода — это еще и гигантский маховик планеты, поддерживающий тепловое равновесие. Она же играет и роль всепланетного тормоза. Английский физик Д. Дарвин высказал предположение, что некогда сутки на Земле длились около 4–6 часов. Затем они постепенно удлинялись, пока не достигли нынешней продолжительности — 24 часа.
Замедление вращения нашей планеты сейчас доказано. Примерно каждые 7200 лет мы теряем сутки в своей календаре. Приливы и отливы замедляют вращение планеты, и потому к точным вычислениям даты гибели Атлантиды надо относиться скептически. Ведь О. Мук, к примеру, не учитывал роль воды. Не учитывал ее и Л. Зайдлер.
Ясно, что сама катастрофа могла так нарушить суточный ход вращения Земли, хотя бы временно, что даже ставить вопрос о точной дате пока не приходится. В полном смысле слова вдруг исчезли не только небо, Солнце, Луна и звезды, но и время. Наше земное время вместе со скоростью вращения Земли претерпело ускорение и замедление, пока все в подлунном мире не вернулось на круги своя.
Выше достаточно много внимания было уделено различным предположениям и гипотеза атлантологов, но научная критика и уточнение их скорее дело будущего. Впрочем, уже сейчас нужно наряду с. замечанием о вращении нашей планеты отметить и другие детали. Дело в том, что не было единого процесса постепенного и равномерного потепления климата после предполагаемого опускания Атлантиды на дно морское. Современная палеогеография рисует совсем другую, намного более сложную картину.
Вот еще одна важная деталь, уже по части лингвистики и истории: имена героев в диалогах Платона чаще всего греческие. Платон пишет:
«Рассказу нашему нужно предпослать… краткое пояснение, чтобы вам не пришлось удивляться, часто слыша эллинские имена в приложении к варварам. Причина этому такова. Как только Солону явилась мысль воспользоваться этим рассказом для своей поэмы, он полюбопытствовал о значении имен и услышал в ответ, что египтяне, записывая имена родоначальников этого народа, переводили их на свой язык; потому и сам Солон, выясняя значение имени, записывал его уже на нашем языке. Записи эти находились у моего деда и до сей поры находятся у меня, и я прилежно прочитал их еще ребенком. А потому, когда вы услышите от меня имена, похожие на наши, пусть для вас не будет в этом ничего странного: вы знаете, в чем дело».
Попробуем в заключительной части книги разобраться во всем вышесказанном. При этом, правда, не смогут оказать помощь ни Платон, ни атлантологи, ни даже египетские жрецы.
Итак, несколько предположений…
ЧТО ЖЕ ПРОИСХОДИЛО С КЛИМАТОМ?
Потоп, о котором до наших дней дошли десятки сказаний и легенд, — это не только водяные горы, обрушившиеся на побережья, не только небывалые ливни, но и медленное, неотступное наступление океана на сушу, которое началось с момента гибели острова Платона. Катастрофа ознаменовала конец последнего оледенения. Она же была и причиной этого конца. Земля Платона расположения в океане и преграждавшая путь Гольфстриму на север, исчезла как по мановению волшебной палочки. Тропические воды устремились на север, к берегам Европы. Новоявленная река в океане растопила вековые льды. Острова, полуострова, архипелаги, прибрежные равнины ушли под воду. На 120–метровой глубине должны были бы остаться гавани, древнейшие города, святилища, храмы.
Но до того как цитадели великих цивилизаций древности погрузились на дно, подобно граду Китежу, они были до основания разрушены. Сырцовый кирпич основной строительный материал допотопного мира — не мог, конечно, противостоять натиску стихий. Невзгоды разметали камни фундаментов, оставшиеся творения рук человеческих были рассеяны и остались навеки на дне морском, под слоем осадков и песка.
Какие же территории ушли под воду 10 тысяч лет назад и позднее?
До катастрофы вместо Адриатического моря в сушу вдавался лишь небольшой залив. Нынешнюю Ирландию и Великобританию, Корсику и Сардинию не разделяли морские проливы. Великобританию не отделял от остальной Европы Ла — Манш. Северного и Азовского морей вообще не было. Черное и Мраморное моря были озерами. Острова в Эгейском море — заливе соединялись в один большой остров.
Затопленные во время таяния ледника площади во много раз превышали остров Платона. Почти повсеместно в будущем в этих местах должны быть обнаружены памятники допотопной культуры, точнее, немногочисленные ее остатки. Некоторые из них уже, вероятно, найдены, но не опознаны специалистами — атлантологами.
Гольфстрим имел направление с запада на восток к Гибралтару и омывал южные берега Атлантиды. Близ юго — восточных ее берегов река в океане оставила осадки. Тогда этот район был «тенью» течения. Осадки обнаружены, объяснений пока не дано. Если бы в Атлантике «затонул» большой остров, потепление наступило бы сразу. Однако в течение короткого времени установлено целых четыре волны потепления климата. Потепление беллинг — 12 400 — 12 000 лет назад. Затем 200 лет длилось похолодание средний дриас. За ним — последовало восьмисотлетнее потепление аллеред. Похолодание поздний дриас заняло интервал 11 000 — 10 300 лет назад. Половецкое потепление длилось 300 лет. После него наступило пятисотлетнее переславское похолодание с последующим потеплением, последним в истории ледниковой эпохи.
Специалистов поражает эта калейдоскопическая смена резко отграниченных друг от друга потеплений и похолодании. Ничего подобного в истории планеты ни раньше, ни позже не наблюдалось. Климат в те времена менялся буквально на глазах. Изменения эти можно, вероятно, объяснить и так. Остров ушел в воду, «утонул», но остались Азорские острова. «Плотина», не пускавшая Гольфстрим на север, исчезла, но архипелаг из нескольких островов рассеял струю течения, едва она повернула на север и смягчила климат. Это рассеянное течение не могло уже обогревать оттаявшую было Европу. Наступило время снегопадов — средний дриас. Льды двинулись, сковали Атлантику, ослабевшая теплая «река» стала поворачивать к востоку. Но едва Гольфстрим миновал Азорский архипелаг, уклонившись к юго — востоку от него, как получил свободный выход к Северной Европе. Началась волна потепления «аллеред». Течение стало набирать силу, но с некоторым опозданием, отставанием от нарастающего таяния льдов на севере Европы. Вступила в действие запаздывающая обратная связь: течение ушло к северу, достигло Азор и рассеялось. Так повторялось 4 раза. В итоге гигантская теплая река, достигнув Азорского архипелага, смогла наконец преодолеть препятствие и выйти на просторы океана, но уже к северо — западу от роковых островов. С тех пор в течение тысяч лет Гольфстрим не менял направления.
Есть много данных, свидетельствующих о резких переменах на нашей планете примерно в указанное Платоном время. Перемены эти нельзя характеризовать иначе как непрерывную цепь катастроф. Об этом свидетельствуют раскопки в пещере Шанидар на территории Ирана, эрозия слоя, относящегося к эпохе легендарной Атлантиды. Еще одно попутное наблюдение из истории раскопок в этой пещере пригодится для понимания дальнейшего: здесь жили люди, культура которых сходна с культурой обитателей пещер Южной Франции и Испании — этих классических районов кроманьонского человека.
Тринадцать тысяч лет назад в Северной Америке вымерли почти одновременно вилорогие антилопы капромеры и саблезубые тигры. Еще через две с небольшим тысячи лет исчезли еноты, гигантские бобры, пеккари, наземные ленивцы, верблюды, ламы, тапиры, лошади, мамонты, мастодонты. Американские ученые выдвинули гипотезу, согласно которой упомянутых животных истребили древние охотники. С этим, однако, невозможно согласиться. Такая тотальная охота была бы беспрецедентным явлением. Единственным разумным объяснением автору этих строк представляется допущение об одной или нескольких взаимообусловленных катастрофах. Именно в этот период усилилась вулканическая деятельность. Исследования показывают резкие изменения намагниченности пород даже в тихоокеанском регионе, далеком от предполагаемой Атлантиды. Первоначальным толчком для такого рода изменений могло послужить, к примеру, падение очень крупного метеорита примерно в районе Бермудского треугольника, о чем рассказано выше.
КТО ПРОТИВОСТОЯЛ АТЛАНТАМ?
История Атлантиды, рассказанная Платоном, предполагает наличие развитой цивилизации в Средиземноморье в незапамятное время — в 9–м тысячелетии до н. э., ведь атланты воевали с племенами, жившими восточнее Тиррении — Этрурии, то есть именно в Восточном Средиземноморье. До недавнего времени ни один археолог не назвал бы ни одного города, история которого восходила бы к столь давнему времени.
Теперь такие города открыты. Это Чатал — Хююк и Чайеню — Тепези в Малой Азии. Обломки медного шила и трех медных булавок, а также куски руды датированы рубежом 8–7–го тысячелетий до н. э. Жители Чатал — Хююка строили дома из сырцового кирпича в 7–м тысячелетии до н. э. Они знали 14 видов культурных растений. Кусочки тканей того периода вызывают изумление даже у современных ткачей. Поражает техника полировки зеркал из обсидиана. Отверстия в бусинах из полудрагоценных камней тоньше игольного ушка. Мастерство и художественный вкус древних анатолийцев намного превосходят все известное в других регионах нашей планеты. В Чатал — Хююке найдены святилищу и храмы и даже целый жреческий район этого древнейшего поселения. Богиня — мать, дающая жизнь ребенку (одно из главных божеств Чатал — Хююка), восседает на троне, ручки которого оформлены в виде двух леопардов. Восточная Атлантида на тысячелетия старше пирамид и других памятников древности.
Из диалогов Платона мы узнаем о роли Афин в отражении экспансии атлантов.
Говоря о противниках атлантов, освободителях Средиземноморья от их владычества, Платон имел в виду греков, афинян. Вот как говорится в диалогах о древней земле, противостоявшей экспансии атлантов:
«…Гефест и Афина, имея общую природу, как дети одного отца, и питая одинаковую любовь к мудрости и художеству, соответственно получили и общий удел — нашу страну, по своим свойствам благоприятную для взращивания добродетели и разума; населив ее благородными мужами, порожденными землей, они вложили в их умы понятие о государственном устройстве. Имена их дошли до нас, но дела забыты из — за бедствий, истреблявших их потомков, а также за давностью лет. Ибо выживали после бедствий, как уже приходилось говорить, неграмотные горцы, слыхавшие только имена властителей страны и кое — что об их делах. Подвиги и законы предков не были им известны, разве что по темным слухам, и только памятные имена они давали рождавшимся детям; при этом они и их потомки много поколений подряд терпели нужду в самом необходимом и только об этой нужде думали и говорили, забывая предков и старинные дела. Ведь занятия мифами и разыскания о древних событиях появились в городах одновременно с досугом, когда обнаружилось, что некоторые располагают готовыми средствами к жизни, но не ранее. Поэтому — то имена древних дошли до нас, а дела их нет. И тому есть у меня вот какое доказательство: имена Кекропа, Ерехтея, Ерихтония, Ерисихтона и большую часть других имен, относимых преданием к предшественникам Тесея, а соответственно и имена женщин, по свидетельству Солона, назвали его жрецы, повествуя о тогдашней войне. Ведь даже вид и изображение нашей богини, объясняемые тем, что в те времена занятия воинским делом были общими у мужчин и у женщин, а в согласии с этим законом тогдашние люди создали изваяние богини в доспехах, — все это показывает, что входящие в одно сообщество существа женского и мужского пола могут вместе упражнять добродетели, присущие либо одному, либо другому полу.
Обитали в нашей стране и разного звания граждане, занимавшиеся ремеслами и землепашеством; но вот сословие воинов божественные мужи с самого начала обособили, и оно обитало отдельно. Его члены получали все нужное им для прожития и воспитания, но никто ничего не имел в частном владении, а все считали все общим и притом не находили возможным что — либо брать у остальных граждан сверх необходимого: они выполняли все те обязанности, о которых мы вчера говорили в связи с сословием стражей».
В древности на земле Эллады произрастали густые леса, почвы были плодородными. Ливни и сели, сопутствовавшие катастрофе, буквально «сняли скальп» с зеленеющей земли. Мы уже знаем, что в далекой Сибири это привело к гибели мамонтов.
Теперь известно и то, чего не знал Платон и о чем умолчали жрецы, вероятно, из политических соображений, стремясь привлечь Грецию как возможного союзника против персов. В то отдаленное время, о котором идет речь в знаменитых диалогах, не было ни Афин, ни эллинов.
Вот что говорит Платон о столице неведомого ему народа:
«Столица же тогда была построена следующим образом. Прежде всего расположением акрополя было совсем не таким, как теперь, ибо ныне его холм оголен и землю с него за одну ночь необычайным образом смыла вода, что произошло, когда одновременно с землетрясением разразился неимоверный потоп, третий по счету перед Девкалионовым бедствием… В минувшие времена акрополь простирался до Эридана и Илиса, охватывая Пики, а в противоположной к Пикну стороне — гору Ликабет, притом он был весь покрыт землей, а сверху кроме немногих мест, являл собой ровное пространство. Вне его, по склонам холма, обитали ремесленники и те из землепашцев, участки которых были расположены поблизости; но наверху, в уединении, селилось вокруг святилища Афины и Гефеста обособленное сословие воинов за одной оградой, замыкавшей как бы сад, принадлежащий одной семье. На северной стороне холма воины имели общие жилища, помещения для общих зимних трапез и вообще все то по части домашнего хозяйства и священных предметов, что считается приличным иметь воинам в государствах с обобщенным управлением, кроме однако, золота и серебра: ни того, ни другого они не употребляли ни под каким видом, но, блюдя середину между пышностью и убожеством, скромно обставляли свои жилища, в которых доживали до старости они сами и потомки их потомков, вечно передавая дом в неизменном виде подобным себе преемникам. Южную сторону холма они отвели для садов, для гимнасиев и для совместных трапез, соответственно ею и пользуясь. Источник был один — на месте нынешнего акрополя; теперь он уничтожен землетрясениями… Так они обитали здесь — стражи для своих сограждан и вожди всех прочих эллинов по доброй воле последних; более всего они следили за тем, чтобы на вечные времена сохранить одно и то же число мужчин и женщин, способных когда угодно взяться за оружие, а именно около двадцати тысяч.
Такими они были, и таким образом они справедливо управляли своей страной и Элладой; во всей Европе и Азии не было людей более знаменитых и прославленных за красоту тела и за многостороннюю добродетель души».
Таковы данные, которыми располагал Платон относительно «восточных атлантов», противостоявших западным завоевателям. Он, правда, считал их эллина — ми. Кто же они были на самом деле?
Более чем за тысячелетие до создания акрополя на том же холме высился Пеласгикон — крепость пеласгов, древнейших обитателей Средиземноморья. Греки были новопоселенцами на этих территориях. Пеласги или племена, родственные им в языковом отношении, занимали районы древнейшей Финикии, Палестины, Крита, Кипра, Эллады, Малой Азии. Ближайшими их родственниками были этруски.
СЕКРЕТ ЭТРУССКИХ ЗЕРКАЛ
Одна из древнейших этрусских фресок воспроизводит мотив с леопардом. Двое ведут коня под уздцы. На коне — мальчик, за спиной его — леопард или гепард. Зверь доверчиво положил лапу на плечо мальчика.
Фреска найдена на территории современной Италии, но родиной этрусков является Малая Азия. В языке хаттов, населявших Малую Азию 5–6 тысяч лет назад, можно найти в имени леопарда корень «рас». Этруски же называли сами себя расенами. Именно в Малой Азии, близ Гордиона, найдена недавно керамика, свойственная этрускам.
В древности море не разъединяло, а соединяло города, племена и земли. Корабль был главным средством передвижения. В Восточном Средиземноморье сложился единый праязык. Носители его — древнейшие племена, поклонявшиеся леопарду — расу; расены, русы, русичи. Именно они выдержали удар атлантов, вознамерившихся, по Платону, обратить в рабство все Средиземноморье.
Можно предположить, что этруски — прямые потомки древнейших жителей Средиземноморья. Именно в этрусской культуре, на раскопках древних этрусских городов, в этрусском языке можно найти новые следы Восточной Атлантиды, некогда противостоявшей атлантам.
Несмотря на неоднократные заверения авторов иных популярных статей, что этруски наконец заговорили или готовы заговорить, этого до сих пор еще не случилось.
Причин тому много. Одна из них — использование латинской транскрипции для «озвучивания» этрусских надписей. Но есть мнения и такие, что латиница не может ни передать особенности этрусского языка, ни привести к правильному пониманию, как же звучали этрусские слова. В этом состояло и состоит главное препятствие, которое не позволило западным специалистам приблизиться к желаемой цели. Могут возразить: как же так, ведь много надписей переведено с этрусского? На это следует, к сожалению, ответить: большинство этих переводов неверны (и это тоже доказано), лишь немногое из них передают общий смысл надписи или текста. В этом не было бы беды, если не вступал в действие закон «обратной связи»: неправильные переводы влекут за собой новые неправильные расшифровки и переводы, что ведет к неизбежному тупику.
Надписи на дошедших до нас этрусских зеркалах небрежны, они выполнены скорописью, можно подумать, что мастер намеренно исказил написание букв, чтобы затруднить чтение непосвященным (большинство этих непосвященных вообще были неграмотными, и это вполне естественно для того времени). И оно должно было по замыслу автора надписей на бронзовых этрусских зеркалах остаться как бы по ту сторону тайны. Действительно, даже прочитав этрусские надписи, нелегко иной раз понять то или иное слово.
Главные особенности надписей состоят вот в чем: текст может читаться справа налево и слева направо, буквы нередко поворачиваются в сторону, противоположную направлению чтения, или вверх ногами, вместо одних букв пишутся другие.
Попробуем найти причину, которая бы объяснила эти особенности надписей. Прежде всего нужно вспомнить, что главное в этрусских зеркалах — не надписи, а рисунки, выполненные иногда мастерски даже по современным канонам. Кто выполнял рисунки? Художник. Ремесленник. Но художник мог быть и неграмотным. Научиться рисовать мог и раб, если он одарен от природы. Для этого ему не обязательно не только уметь писать, что даже говорить по — этрусски. А научиться писать было нелегко. Судя по всему, книг в Этрурии было не так уж много.
Но если мастер не умеет писать, он все же должен выполнить надпись, кратко характеризующую сюжет, изображаемый на зеркале. Как это сделать? Нужно, конечно, скопировать надпись — целиком или по частям — с какого — то эталона, образца. Этим образцом было другое зеркало. Легко убедиться, что это так: поставим книгу вертикально перед лежащим на столе зеркалом и обратим внимание, что буквы отражаются в нем. Если бы зеркало было бронзовым, оставалось бы лишь обвести их острым резцом, процарапать на бронзе. Так, с зеркала на зеркало переносились надписи — целиком или по частям, по словам, иногда по буквам. Просто и быстро. Главное — не нужно знать этрусской грамоты. Но именно это и приводило к искажениям.
Буквы и слова зеркально отражались. Иногда точно так же отражались целые надписи. Но «заказчик» требовал «своей», оригинальной надписи и сюжета. Приходилось копировать с других зеркал и слова, и отдельные буквы, неизвестное количество раз таким же образом «зеркально отраженные». Кроме закона зеркального отражения, перевертывания букв и строк, вкрадывались и ошибки они постепенно накапливались. В исключительных случаях мастеру «под руку» попадалась латинская надпись, с которой он копировал одну — две буквы, — есть и такие надписи на полированной бронзе.
Другая характерная особенность этрусского письма состоит в том, что писали чаще всего, как слышали, как произносили, в отличие от современного русского. Мягкого знака не было вообще, как не было букв «э», «ы», «щ», «ф», «ъ», «ч», «ю». Звуки «ф», «ч», «ю», передавались в этрусских надписях двумя буквами.
Вместо «ы» писалась «и», как в украинском. Эта же буква «и» выполняла роль мягкого знака в конце слова. Часто «у» читалось как «о», а «з» как «ж». Звонкие согласные звучали глухо: «д» звучало как «т», «б», как «п» и т. д. почти как в современном русском.
* * *
Остановимся на двух заключительных строках надписи «А» — главной этрусской надписи на золотой пластинке из Пирги, найденной сравнительно недавно. В русской транскрипции получим: «Авил ени ака пулу мква». Перевод, полученный этрускологами из сравнения с рядом помещенным финикийским текстом, гласит: «Годы как звезды». Применим сформулированные правила этрусского письма. «Ени» — они. «Пулу» — поло, поле. «Ака» — яки, яко, как. «Мква» — маково (пропущены гласные, как это часто бывало в древних текстах). Получим перевод: «Годы они как поле маково». Подобные примеры не должны удивлять: словно ветви могучего дерева современные языки сходятся к общим корням, к общим истокам.
Примерно на месте первопоселенцев Чатал — Хююка обосновались хатты, затем хетты. Многие корни хаттских и хеттских слов перешли в славянские языки. Вот пример: медь по — хеттски называлась куваной. Корень этого слова остался в глаголе «ковать». Хаттское «свит» (свет) перевода не требует.
В хаттском языке есть важное слово «капрас». Его переводят как «леопард». Но это не просто леопард, а священный леопард. Корень «кап» остался в этрусском слове «капен — кепен» — жрец и в славянском «капище» — святилище. Священный леопард хаттов — наследие глубокой древности, роль его подобна ягуару у мифических атлантов, а также у майя и их далеких предков.
Именно этрусский язык наряду с хаттским и хеттским, по — видимому, помогает установить связь между русскими корнями. Этрусское «пуя, поя» — это поилица. «Пуин» (буйный) такого же корня и означает буквально «опоенный». «Пуя» напоминает и о богине — матери из Чатал — Хююка. «Торна» — дорога — указывает на глагол «торить», который так прочно вошел в современный язык, что выражения «торная дорога», «торить дорогу» не наводят на мысль о тавтологии.
Этруски — это, образно говоря, лист, оторванный от малоазийского, понтийского дерева. В этой связи можно вспомнить рутенов. И в «Слове о полку Игореве» упоминаются не венециане, а «венедици» — венедичи, венеды, тоже пришельцы из Атлантиды.
* * *
Память о катастрофе и страшном потопе осталась в этрусском слове «тупи». Если вспомнить, что мягкого знака тогда не было, а его функции на конце слов выполняла буква «и», а также что звук, изображаемый буквой «у», произносился близко к «о», это слово можно записать в русской транскрипции так: «топь». Означает оно потоп, кару, ведь по представлениям того времени потоп был карой божьей. Именно так произошли, по — видимому, русские слова «топь», «топить», «потоп», «утопленник» и др.
Конечно, звучание древнего слова, сходного по форме с современным, еще не обеспечивает сходства смысла. Возможно, так и обстоит, например, с глаголом «схин» — брать. Цепочка «схин — скин — сгин — сгинуть» указывает (правильно ли?) на иное значение.
Есть в этрусском языке трудное слово «лаутни». Перевод его по существу выполнен. Слово означает зависимую группу людей, рабов например. Есть и другие переводы этого термина: домочадец, вольноотпущенник, член семьи. Обратим внимание на звучание слова: лаутни — лаудни — людни — люди. Ясно, что буквы для звука «ю» не было, приходилось изображать его с помощью двух букв. Много позже слово это как бы вернулось в выражениях «люди графа» такого — то, «людская» и др.
В сложном термине «зилак мехл расенал» можно уловить уже знакомые созвучия. Перевод, по — видимому, должен звучать так: «предводитель силы расенов». Это соответствует и контексту. Некоторые исследовали — сторонники той точки зрения, что этруски не осознавали себя ни единым племенем, ни единым государством. Да, города этрусков — это скорее всего государства — полисы. Тем не менее этруски, основавшие двенадцатиградье, осознавали свое единство. У них существовал обычай вбивания гвоздя в стену храма (гвоздь по — этрусски «клувень» — «головень», потому что похож на головастика). Когда на стене храма не останется свободного места от вбитых гвоздей, народ этрусков, по их собственным поверьям, должен исчезнуть.
В большинстве своем этруски — простые «лаутни»: пахари, мастеровые, моряки, строители. Рисунки на зеркалах отражают глубокое и точное проникновение в психологию человека. Они показывают также, что этруски ценили юмор. На одном из рисунков молодец утолил жажду из фонтана, выполненного в виде головы льва, из пасти которого бьет струя воды — она заменяет зверю язык. Герой сцены говорит льву: «Хед еле!» (Иди следом за мной!) Каменный зверь отвечает: «Тиге се!» (Тяни это (струю воды)!)
Тин — главный бог этрусков, бог дня, света. Так же звучит этрусское слово «день». Но тот же корень и в китайском слове «тьен» — небо, и в японском переосмысленном «тен». Исследователь, не подозревающий о существовании восточной Атлантиды, тщетно будет сопоставлять и ворошить тексты на разных языках, не умея, к примеру, объяснить наличие в тюркских языках славянских корней. Разумеется, еще прежде Китая и Японии, бывшей некогда частью материка, восточные атланты и их потомки достигли Индии.
* * *
…Сыны леопарда в свое время были силой, способной опрокинуть атлантов. Много тысячелетий спустя Этрурия или Скифия (занимавшая территории Закавказья вплоть до Палестины) были лишь тенями былого величия восточной Атлантиды.
Катастрофа, которой еще не знала Земля, уничтожила не только Атлантиду Платона, но и все города Восточной Атлантиды — родины праязыка. Только спустя 2 тысячи лет начали подниматься первые поселки, в основном на континенте, вдали от берегов. Так возник Чатал — Хююк (название современное), Иерихон.
Но даже 4 тысячи лет спустя районы побережья не достигли былого расцвета. Древнейшие племена лишь частично оправились от страшных потерь. Они сохранили язык и культ леопарда. Позже их потомков назвали пеласгами. В дрейнейших финикийских, критских, малоазийских, эгейских поселках говорили на том же праязыке. На рубеже 3–2–го тысячелетия до н. э. из континентальных районов пришли греки — ахейцы, племена которых в древности менее пострадали от катастрофы, так как районы их обитания не были связаны с морем и не подвергались опустошению стихиями, уничтожившими Атлантиду.
Подлинные варвары — греки захватили территорию современной Греции, разрушили города пеласгов, их крепости, сровняли с землей крепость Пеласгикон, на месте которой лишь через полторы тысячи лет построили Парфенон. Многие из пеласгов переправились на Крит, спасаясь от вторжения. На Крите до этого процветали города пеласгов — минойцев. Письменность их прочитана, но не понята до сих пор. Язык их неизвестен лингвистам, хотя это и есть, вероятно, тот праязык, на котором говорили лидийцы, ханаанеи, киммерийцы, трипольцы, этруски, жители Трои и многие, многие другие племена, близко родственные пеласгам («белым богам» древности). В период после гипотетической гибели Атлантиды начинается, образно говоря, новый виток человеческой истории.
В середине 2–го тысячелетия до н. э. греки добрались и до Крита. Полнокровное искусство минойцев — пеласгов уступает место сухой и безжизненной стилизации. Традиционные для минойской живописи мотивы — цветы, морские звезды, осьминоги на вазах дворцового стиля — исчезают или перерождаются в абстрактные графические схемы.
И все же ахейская культура греков смогла многое заимствовать от минойцев, потомков восточных атлантов. В том числе линейное слоговое письмо, религиозные обряды вместе с самими богами, водопровод, фресковую живопись, фасоны одежды и многое другое.
Примерно через 700 лет наступил расцвет ахейской микенской культуры. Но на земли Греции и прилегающие районы обрушилось новое нашествие греков — варваров, известных под именем дорийцев. После него начался новый период греческой истории — гомеровский, по имени певца Гомера. Дорийское завоевание отбросило Грецию на несколько столетий назад. Дворцы, цитадели и целые города лежали в развалинах. Даже в Афинах, не разграбленных дорийцами, акрополь был покинут жителями. Произведения искусства дорийского периода по своему художественному уровню отделены пропастью от минойских или микенских времен. Время не просто замерло на 2 тысячи лет — оно как бы вернулось назад.
…Знакомство с кроманьонским искусством не может не привести к любопытным выводам. Уже на заре предыстории человечества кроманьонские мастера умело передавали движение, повадки животных. Они использовали скромную цветовую гамму, но их произведения, насчитывающие 20–15 тысяч лет, поражают именно сегодня, когда художники открыли новые направления в живописи. Как отмечалось выше, некоторым шедеврам в пещерах Ласко, Дордонь, Альтамира и других нет аналогий в современном искусстве, настолько они совершенны в главном — в способе передачи движения и состояния. Но у кроманьонцев не было мастеров в собственном смысле этого слова, ибо племя насчитывало лишь несколько десятков человек. Живописью занимались один или несколько из этих десятков людей, ведших борьбу за выживание. Вывод напрашивается парадоксальный: почти каждый из кроманьонцев должен был быть художником, притом талантливым даже по современным меркам. И недаром, к примеру, найдены музыкальные инструменты на стоянках, которым более 20 тысяч лет. Следовало бы выдать патент на изобретение современному ученому, который сможет наконец разъяснить, как восточные кроманьонцы Сунгиря выпрямляли бивни мамонта и затем разрезали их вдоль для того, чтобы изготовлять копья.
Вообще же секреты кроманьонцев еще ждут своих первооткрывателей. Тема эта близка к теме нашего рассказа, поскольку в этрусском искусстве как бы ожили некоторые приемы живописи кроманьонцев. Та же идея движения, та же стремительность линий, то же неповторимое мастерство в изображении состояний людей и животных, то же тяготение к фиксации мгновенных поз. Из этой эпохи берет начало обожествление женщины. Вспомним богиню — мать Чатал — Хююка. Это седая древность. Но после хаттов и хеттов этруски, жившие в Малой Азии, сохранили от матриархата кроманьонцев многие верования. После того как часть этрусков переселилась на территорию нынешней Италии, многое в их верованиях все еще оставалось незыблемым. Отсюда, к примеру, та удивительная свобода, которой пользовались женщины в Этрурии, та роль их в общественной жизни, которая удивляла римлян. Заметим попутно, что многочисленные каменные статуэтки кроманьонских мадонн со всей полнотой отражают примерно те же взгляды на роль женщины.
ПОТОМКИ СЫНОВ ЛЕОПАРДА
Римский историк Тит Ливий писал об этрусках 1–го тысячелетия до н. э. следующее: «Империя этрусков до Римской империи охватывала значительные пространства по суше и по морю. Названия свидетельствуют о том, что они господствовали на верхнем и нижнем морях, которыми омывается Италия наподобие острова. Одно из них италийские народы называют Тусским, по имени народа, другое — Адриатическим, от Адрии, колонии этрусков, греки же — соответственно Тирренским и Адриатическим. И, распространяясь по тому и другому морю, они заселили землю своими двенадцатью городами».
Пятидесятивесельные этрусские корабли — пентеконтеры — достигали двадцатипятиметровой длины и бороздили средиземноморские просторы как вблизи Этрурии, так и в самых удаленных от нее местах. Боевые суда этрусков снабжались подводным металлическим тараном, который римляне называли ростром. На монетах Ветулонии и других этрусских городов — полисов можно увидеть изображение усовершенствованного якоря с двумя металлическими лапами. Нетрудно понять удобства, даваемые таким якорем: до его изобретения использовались якорные камни и корзины с камнями. Многие находки этрусских мастеров продолжают традицию, берущую начало в Восточной Атлантиде.
Мастер VII века до н. э. изобразил морской бой. На палубах двадцативесельных кораблей стоят вооруженные воины. Один из кораблей явно собирается таранить противника. Это этрусское судно.
Роль моря в жизни этрусков столь велика, что само появление их на Апеннинском полуострове иногда связывается с длительным морским путешествием.
Уместно вспомнить, что древней родиной викингов, отдаленных родственников этрусков, является черноморское или каспийское побережье. Вождя викингов, приведшего свой народ в Скандинавию из Причерноморья, звали Одином; после смерти его провозгласили богом. Снорри Стурлусон считает, что причиной переселения послужила римская экспансия. Случилось это примерно в I веке н. э. Автору этих строк довелось познакомиться с развалинами римской крепости близ Пицунды — наглядным свидетельством натиска Рима на восток.
Есть свидетельство, что на рубеже нашей эры в альпийских долинах говорили еще по — этрусски. Позднее рутены совершили переход к Днепру, «на родину». Возможно, в этом походе участвовали потомки этрусков из северных районов.
* * *
Что именно дала Этрурия Риму? Вот краткий перечень: музыкальные инструменты, ростр и якорь, театр, горное дело, керамику и металлообработку, траво — лечение, мелиорацию, города в Италии, искусство гадания, капитолийскую волчицу. Согласно преданию, этрусская династия правила в Риме с 616 по 509 год до н. э. Влияние этрусков распространилось на всю Италию. Этрусские кулачные бойцы участвовали в римских празднествах. Почти все, что этруски построили в «вечном городе», римляне впоследствии определили эпитетом «величайший». Этрусская система каналов и сегодня является частью городского хозяйства Рима. Этрусский щит, этрусское копье, этрусские доспехи надежно защищали Рим и Италию. Мюлештейн писал: «Этрурия — колыбель Рима. Рим — могила этрусков». Небезынтересно отметить, что этрусские пророки смогли точно предсказать время гибели Этрурии. С ослабленной Этрурией было покончено, когда римские императоры стали селить на ее земле римлян.
Этрусское искусство было открыто недавно; стремясь доказать свое происхождение от богов, римляне постарались «забыть» о «толстых этрусках», как они их пренебрежительно называли. Но величайший архитектурный памятник — это все же не пирамида Хеопса, а этрусская гробница в Клузии. Дело не только в размерах. Вот как Плиний Старший описывает могилу близ Клузия:
«Порсенна похоронен недалеко от Клузия, где оставил четырехгранный памятник из каменных плит; длина его сторон составляет 300 стоп (88,8 метра), высота 50 стоп (14,8 метра). В этом квадратном постаменте расположен непроходимый лабиринт; если кто — нибудь в него войдет без клубка шерсти, то не сможет найти выход. На этом четырехгранном постаменте стоят пять пирамид: четыре в углу и одна в центре. У основания они шириной 75 стоп (22,2 метра), а высотой 150 стоп (44,4 метра). Они сужаются в высоту так, что сверху покрыты металлическим кругом, с которого свисают колокола на цепях. Их раскачивает ветер, и их звук слышен вдали, так же как это было в Додоне. На этом круге стоят четыре пирамиды, каждая высотой 100 стоп (29,6 метра). Над ними на общем основании стоят пять пирамид, высоту которых Варрон не сумел привести; этрусские источники, однако, утверждают, что они были так же высоки, как вся постройка до них».
Ни Варрон, со слов которого это было записано, ни Плиний не могут привести сведений о третьем этаже пирамид, потому что архитектурный замысел этрусков остается для них за семью печатями. Между тем в этом величественном надгробии сквозит идея изменяемости всего сущего, идея движения (пронизывающая этрусское искусство). В сооружении использованы самые простые формы. Именно этот эффект и не позволил, вероятно, оценить высоту верхнего этажа пирамид. Пирамиды эти были разновеликими, что еще более усиливало иллюзию метаморфозы. Центральная пирамида верхнего этажа была высотой 74 метра (это сумма высот первого и второго этажа пирамид). Четыре боковые пирамиды создавали впечатление верхней ломаной линии, которая гармонично сочеталась с нижним изломом у квадратного постамента. Они были меньшей высоты — ее нетрудно рассчитать: 19,7 метра. Уменьшающаяся от этажа к этажу высота пирамид создавала плавную линию; квадратное основание и высокая верхняя пирамида придавали сооружению стройность. Все вместе создавало ощущение неповторимого движения с резкими переходами от одной пирамиды к другой. Но римские историки не могли понять и другого: пирамидами они называли этрусские шатры — основу многих последующих архитектурных форм.
Все сооружение выше пирамиды Хеопса, но производит совершенно иное впечатление.
Этрусские пирамиды — шатры, однако, не так долговечны, как сплошное каменное тело. Но ведь и разрушение, по мысли этрусских мудрецов, лишь одна из форм движения. Может быть, именно гробница в Клузии наводит на мысль об общих истоках древнейшего обычая строить пирамиды, который известен и по ту и по эту сторону Атлантики. И снова уместен вопрос: не Атлантида ли родина этого обычая?..
* * *
Схематичность и скудость сведений вообще характерны для средневековых карт и географических описаний. Когда же речь идет о «варварах», то античная традиция прямо — таки не оставляет для них места ни на суше, ни на море. Монахи веками придерживались старых образцов и продолжали обозначать многие страны и области названиями бывших провинций Римской империи. Веками признавали они лишь те народы и государства, которые приняли христианство. Но, имея в виду некоторые вышеизложенные вопросы, есть смысл задать и такой: что же известно о Руси дохристианского периода?
Прежде всего топонимику, восходящую к имени Русь, удается выявить на Дунае для середины IX века н. э. в немецких источниках. «Житие Св. Георгия Амст — ридского» и «Житие Св. Стефания Сурожского» упоминают Русь в Северном Причерноморье. Упоминания эти переносят нас сразу в VIII век. Ранее этого времени Руси как будто бы не существует ни в умах сеятелей христианства среди «варваров», ни в умах современных западных историков и публицистов.
Но если классическое римское воспитание помешало средневековым историкам и географам рассмотреть Русь и славян, несмотря на относительную многочисленность последних, приведшую к прочным позициям Болгарии в прежних пределах Византии (а ведь Болгария — это государство славян и протоболгар со славянским языком в качестве государственного), то не помогут ли решить этот нелегкий и щекотливый вопрос восточные авторы?
Аль — Идриси составил в 1154 году карту для короля Роджера II. На ней можно найти 2500 названий. В тексте его книги названий еще больше — около 7000. Академик Б.А. Рыбаков раскрыл значение труда аль — Идриси в своей книге «Киевская Русь и русские княжества». Для понимания последующего важно отметить, что «река русов» аль — Идриси — это не что иное, как Керченский пролив. Его рассказ о трех городах русов также заслуживает доверия.
Анонимный автор «Худуд ал — Алем» («Пределы мира») остановил указания координат и мест обитания всех известных ему народов. Это позволило Б.А. Рыбакову уточнить положение Руси начиная с VI века н. э. Русь располагалась к северу от Черного моря, но, как близко она подходила к самому побережью в разное время, вопрос все же невыясненный. По — видимому, связь с Черноморским побережьем сохранялась длительный период. Более того, само образование русского доле — тописного государства началось с района побережья.
Чтобы подтвердить эту мысль, придется вспомнить сначала выдающегося ученого средневекового Востока аль — Хорезми. Его сочинение «Книга картины Земли» написано между 837 и 846 годами н. э. Считается, что сочинение аль — Хорезми представляет собой не что иное, как переработку «Географического руководства» александрийского ученого II века н. э. Клавдия Птолемея. Однако это не соответствует действительности, по крайней мере в той части труда, которая посвящена Северному Причерноморью. Аль — Хорезми называет среди прочих следующие города этого региона: Арусиния, Арсаса, Растиянис. Во всех этих названиях (если учесть возможное выпадение гласных) присутствует корень «рус» или «рас». Одно это не дает возможности, к сожалению, прийти к однозначным выводам. Неизвестно к тому же, о каком времени идет речь в книге аль — Хорезми. По карте и по тексту ясно, между прочим, что Азовское море не соединяется с Черным. Это написано вопреки Птолемею. Аль — Идриси позднее прочертил здесь «реку русов», которая соединила оба моря.
Размышляя над древними текстами, приходишь к мысли, что связь Руси с Черным морем неразрывная, исконная. Не о том ли говорят, к примеру, русские сказки и предания. За «сине море» отправляются русские корабли, из — за «моря синя» прибывают иноземные гости с товарами. Об этом напоминает как будто бы самим своим именем город Арусиния. Это и было отправной точкой и путеводной нитью в исследованиях автора этих строк.
Любопытный факт: в Турции есть город Мерсин, основанный еще хеттами более 3 тысячелетий назад, и на современном русском название этого города звучит почти так же, как в давние хеттские времена: «море сине». Расположен город на берегу Средиземного моря. Когда — то чешский ученый Б. Грозный расшифровал хеттское письмо и обнаружил сходство этого языка со славянскими. Хетты жили в Малой Азии (почти по соседству с современными славянами).
Вся история Этрурии, хеттских государств в Малой Азии и других регионов свидетельствует: корни славянских языков, начальный опыт их государственности следует искать в глубине тысячелетий, близ «моря синего». Но одно дело — язык, и совсем другое — система письменности. Языки сходные, но хетты употребляли и иероглифы и клинопись, этруски же использовали буквы, похожие на финикийские, — они легли затем в основу латинского и греческого алфавитов. Слова общие буквы и знаки для письма разные. Это затрудняет расшифровку.
* * *
К каким же источникам обратиться для уяснения последовательности событий, которые привели к образованию Русского государства? Конечно же прежде всего к «Повести временных лет», которая, по словам К.Н. Бестужева — Рюмина, является «архивом, в котором хранятся следы погибших для нас произведений первоначальной нашей литературы». В этой гибели произведений «первоначальной литературы» повинна и реформа, связанная с именами Кирилла и Мефодия. Надо полагать, произведения, записанные до введения кириллицы на Руси, ретивые последователи реформистов постарались изъять из культурного обихода, предать забвению или поступить с ними еще более круто.
Первая часть «Повести…» напоминает краткий реферат утраченного навсегда. Славянский народ выделился из племени сына Ноя — Иафета. Одна из ветвей его поляне. Апостол Андрей побывал на Днепре, благословил то место, где позднее был основан Киев, затем пришел якобы «в словены», то есть посетил будущую Новгородскую землю. Там, наблюдая за обычаями, в числе прочих он был поражен обычаем местных жителей хлестать себя до бесчувствия в жарко натопленных банях. От благословения тогда он, видимо, воздержался. Автор «Повести…» выбирает эпизоды, выгодные с точки зрения князей — полян, иронизируя над «словенами». Что же, ныне археологи как будто бы доказали, что ветвь полян и ветвь «словен» — новгородцев — разошлись задолго до гипотетического путешествия Андрея. По всем антропологическим признакам новгородцы — западные славяне, близкие к бодричам. Поляне же как будто более «исконны». Эпизод с первосвященником Андреем дает важную временную мету, показывает, какими глобальными периодами оперирует автор «Повести…», пытаясь сжать до предела записанную некогда историю славянства, выбросить из нее все, что не нужно, с его точки зрения, и оставить при этом пусть легенды, но зато нужные с княжеской, государственной точки зрения. Как нетрудно понять, время сыновей Ноя и разделения земли между ними относится к началу послепотопного периода, то есть возможно ко времени Атлантиды Платона. Путешествие же Андрея относится к I веку н. э.
Затем в «Повести…» идет рассказ о строительстве Киева тремя предводителями родов у полян. Вот их имена — Кий, Щек, Хорив. Имя их сестры Лыбедь. Киев назван по имени старшего брата. Попутно опровергается слух, будто Кий был перевозчиком. Нет, утверждает автор, он был не перевозчиком, а князем.
Вряд ли можно перечислить всех братьев, которые, по наитию авторов летописей, легенд и сказов, принимали участие в основании городов. Таков, к примеру, мотив известной песни сербов об основании тремя братьями города. Радим и Вятко будто бы родоначальники вятичей и радимичей. Основание Харькова связывалось с именем Харька. Даже в Новгород как будто бы пришли три брата — варяга. Думается, в такой форме в памяти народной события удерживаются легче. Однако долг историка — отделить правду от вымысла.
Не случайно выше отмечена глобальность временных вех, которые расставил автор «Повести…». И вехи эти помогают сделать необходимые обобщения. В жизни и в истории имена героям и путешественникам часто даются по имени земли, откуда они вышли. Вспомним хотя бы былинного богатыря Илью Муромца, родина которого — под городом Муромом. Примерно так же обстоит с князьями предводителями родов. Вряд ли есть основания утверждать, что три брата да еще с сестрой Лыбедью могли одновременно возглавлять три рода полян. Напротив, три племени, объединившись в племенной союз (явление характерное), оставили на память об этом событии нарицательные имела своих вождей, которые совпадали с названиями отдельных племен. Вероятнее всего, это могли быть названия земель, откуда вышли коллективные члены племенного союза.
Построение гипотезы начнем со Щека, одного из трех предводителей полян. Можно ли отыскать на карте место, которое сохранило бы подобное этому имени название земли или княжества? Да, можно. Для этого надо обратиться к карте Малой Азии времен хеттского владычества. На западе Анатолии во 2–м тысячелетии до н. э. можно отыскать государство Сеха, которое по сути было объединением отдельных княжеств. Это была густонаселенная земля, процветающая и богатая. Не должно смущать соответствие звуков «с — ш». Город Хашшу, к примеру, в письменных источниках называется Хассувой. Письменное «с» звучало как шипящий звук. Итак, вместо «Сеха» звучало «Шеха». Вспомним теперь о правилах чтения этрусских надписей, ведь этруски тоже вышли из Малой Азии! Знак «а» может читаться как «о». Шеко — вот подлинное название государства или княжества, откуда родом Щек. Фракийские данные указывают на то, что собственное имя следует так и читать: Шеко, но не Щек!
Обратимся к имени Кий. Если гипотеза верна, то землю Кия следует искать по соседству с Шеко: ведь роды полян говорили на одном языке! И такая земля действительно лежала по соседству с Шеко. Это Аххиява, или, точнее, Акиява. Хеттские источники сообщают, что в XIII веке до н. э. «человек Акия» все чаще нападал на земли, зависевшие от хеттов. «Человек Акия» — это мог быть князь Акиявы. В сокращении имя это звучит Кий. Любопытно, что даже хетты называли князя Акиявы не его собственным именем, а нарицательно, по названию его земли.
Третье имя — Хорив — звучит по — киевски на «о». Подлинное звучание этого имени восстановится, если учесть неизбежную замену звука «в» на «б». Ведь и «басилей» звучало у киевлян как «Василий», но историка интересует исконное, хетто — лувийское звучание. Хорив — это Кориб. Но в словаре живого великорусского языка слово «короб» не без оснований связывается с «кораблем». Кориб — это корабль. Корень «кар», «кор» можно найти в древнейших каппадокийских табличках именно в подобном значении. Но можно ли, право, связать слово «кориб — короб — корабль» с названием земли, местности или княжества? Задача казалась бы почти невыполнимой, если бы на карте Малой Азии не нашлось такой земли у самого важного морского пролива древности — Босфора. Босфор — это мост между Европой и Азией, это единственная возможность перешагнуть с континента на континент. Но в те времена, понятно, моста еще не было. Для кораблей хеттского времени Босфор был даже меньшим препятствием, чем крупная река. А небольшое государство, которое владело Босфором и прилегающим районом, называлось так: Каркиса. В нем тот же корень «кар». Суффикс же в слове подобен суффиксу в названии столицы хеттов — Хатуссы. Земля хеттов именовалась страной Хатти; один из хеттских правителей носил имя Хаттусили, то есть Хатусский. Все это помогает понять, почему имена, произведенные от названия земли или страны, были для хеттолувийцев и позднее для славян важнее, чем имена собственные.
О сестре Лыбеди можно сказать несколько слов. Имя это, бесспорно, нарицательное и восходит к временам Лувии или, быть может, Лидии. Но все перечисленные земли соседствовали. Их жители говорили, возможно, на одном языке. После разгрома Трои и вторжения иноземцев они должны были искать пристанища за Босфором, уже в Европе. За их спиной разоренное, разгромленное государство хеттов, сожженная Хатусса, уничтоженные поселения Анатолии. Шел XIII век до н. э…
Остается объяснить, почему автор «Повести…» так ревностно защищает Кия, отстаивая его княжеское звание. Неужели у кого — то были серьезные основания называть его перевозчиком? Да, такие основания были; На земле Акиявы располагалась Троя — легендарный город, владевший морским побережьем. Многих, очень многих горожан — троянцев можно было с полным правом назвать перевозчиками. Флот Трои перевозил огромную по тем временам массу товаров. И в этом смысле Кий с неизбежностью был «перевозчиком», как, возможно, не без иронии называли его конкуренты — ахейцы, в конце концов разрушившие Трою.
Если взять название Акиява за отправной пункт гипотезы, становится понятным, почему утрачено заглавное «А» в славянском написании. Кий самостоятельное имя в древнерусском языке — но так же назывался по Страбону один из городов Анатолии, и сохранение заглавной буквы привело бы к бессмыслице.
Сказанное о землях Анатолии не должно удивлять историка. Хорошо известно, что каски воевали со страной Хатти. Жили они на севере Анатолии, где их можно было найти в том же XIII веке до н. э. Однако спустя 2,5 тысячи лет автор «Слова о полку Игореве» пишет о касогах и о русском князе, который зарезал Редедю перед полками касожскими. Касоги — это каски. Факт этот не вызывает возражений. Но касоги — каски перебрались на северное побережье Черного моря. И за 2,5 тысячи лет уклад их жизни к тому же мало изменился по сравнению с хеттскими временами. Такие периоды остановившегося развития можно было бы указать и у других племен. Они могут быть очень длительными. Условно можно назвать это аис — фазой, употребив древнее слово «аис» (яйцо). Аис — фаза самих хеттов после разгрома их государства длилась около тысячи лет, после чего хетты вообще исчезли, вероятно ассимилировались. Тому есть доказательства. Римский поэт Овидий был сослан в город нижнего Подунавья Томы и оттуда присылал своим друзьям любопытные поэтические послания. Овидий писал, что живет он среди гетов, которые разъезжают на конях по улицам города с ножами у бедра, насмехаются над латинской речью Овидия, считая ее варварской, а в другое время беседуют с ним и сочувствуют его несчастью. Под влиянием речи гетов язык греков, живущих в тех же Томах, исказился и стал почти варварским. Поэт выучивает гетский язык и сочиняет на нем оду, восхваляющую императора, за что геты присуждают ему звание поэта. Любопытно, что античный мир вообще не знал о великой державе хеттов. Тем не менее геты — это, вероятно, потомки хеттов, переселившихся из Анатолии. Об этом говорит и имя одного из вождей гетов — Дромихет. Тысячу лет спустя после падения империи хеттов, в III веке до н. э., войско Дромихета успешно противостояло войскам самого Александра Македонского и его преемников. Дромихет разбил наголову греческие рати полководца Лисимаха. Но теперь, на втором витке истории, племенной союз гетов — хеттов сложился на новой территории — севернее Дуная. В далекой Хатуссе, древней столице одной из самых могущественных держав древнего мира, глиняные таблички с записями о великих победах хеттов были погребены под тысячелетними руинами, а совсем в другом месте, за Босфором и Дунаем, далекие потомки хеттских воинов сражались с греками, не помня ничего об истории своих грозных предков, остановивших некогда войско Рамзеса II под Кадешем.
Овидий описывает шумные сходки гетов, которые, потрясая оружием, обсуждают в собрании волнующие их вопросы. По его мнению, это несомненный признак варварства гетов. Однако ни Овидий, ни его современники, ни даже поздние историки нового времени вплоть до недавних лет не подозревали о существовании в Анатолии великой цивилизации хеттов, создавших яркую культуру, литературу, оставивших выразительные памятники архитектуры. Ныне же, сопоставляя свидетельства Овидия с письменными источниками. Хатуссы, невольно ловишь себя на мысли о поразительном сходстве обычаев и нравов гетов — хеттов. Точно так же еще за полторы тысячи лет до Овидия хетты собирались с оружием в руках на народные собрания — панку. И царская власть вынуждена была бороться с народным собранием за полноту власти. Варварство? Отнюдь. Всего лишь форма государственного устройства, отличная от римских эталонов периода империи.
Конечно же, все вышесказанное имеет прямое отношение и к теме происхождения Руси, ведь племена хетто — лувийцев и — косвенно — их предшественников — хаттов влились в конечном счете в те самые роды полян, о которых говорит русская летопись.
Но хетты лишь переняли многое из культурного наследия хаттов, столицу которых они взяли приступом и разграбили. Главным в этом наследии был язык. После того как центральная часть страны была разорена, наследниками языка и культуры хаттов стали окраины Анатолии. Со временем там образовалось государство Арцава, соперничавшее с новой землей хеттов. Именно Арцава стала прибежищем потомков хаттов — лувийцев. Именно здесь сохранился культ леопарда — раса, который к тому времени насчитывал уже многие тысячелетия, начиная от потопа, уничтожившего, по преданию, Атлантиду. Более тридцати поколений каменных изваяний леопардов покоятся в руинах хаттских и протохаттских городов.
Рас, или в соответствии с современным произношением рус, дал некогда начало племени русов — восточных атлантов, которые задолго до шумерийцев населили Двуречье (протошумеры), расселились на обширных территориях Ливии, долины Нила, Северной Индии, дошли до Китая и Японии. Священный змей — второй главный символ русов. Он широко известен под личиной дракона на Востоке.
Круг замкнулся. Арцава была последним государственным образованием русов в Малой Азии. Лишь хетты хранили некоторые из традиций старой культуры, да Урарту и Скифия ненадолго воскресили древние обычаи восточных атлантов.
После длительной аис — фазы начался новый круг — севернее Черного моря; там возникли города Арусиния, Арусас, Растиянис, которые называет аль — Хорезми. Затем, тысячу лет спустя, возник Киев — Киява, о чем шла речь выше. Трезубец бога морей, изображение леопарда и позже украшали гербы городов и государств русов; другие символы восточных атлантов вместе с языковыми корнями перешли в другие регионы планеты. Взамен и в языке их потомков — русских и славян появились новые и новейшие корни.
И Шеко, и Акиява, и Каркиса, и некоторые другие области Малой Азии были в зависимости от Арцавы — государства, о котором известно гораздо меньше, чем об империи хеттов, но которое было не менее могущественным. Арцава соперничала со своим грозным соседом — хеттским государством. В правильном произношении Арцава — это не что иное, как Арусиява. Именно эта область после разгрома хеттами столицы хаттов стала воспреемником традиций сынов леопарда. Дж. Г. Маккуин помещает Арцаву на юго — западе Анатолии. Согласно этому же автору, Троя находилась на территории Аххиявы — Акиявы. В «Слове» выражение «земля Троянова» употребляется в значении «земля Русская». Есть и «тропа Троянова», и «века Трояновы». Троян иногда упоминается в ряду языческих богов Древней Руси. «Мы узнаем в «Слове» замечательный героический дух всей последующей русской литерату…» — пишет академик Д.И. Лихачев. Но вероятно, была и предшествующая «Слову» литература. Быть может, выражение «землю Трояню» нужно читать как «землю троян», то есть землю жителей Трои? Тогда тропа троян — это путь переселенцев из Малой Азии, оставшийся в памяти народной и памяти певцов.
* * *
Этруски были отважными мореплавателями. Историки свидетельствуют, что они не раз выходили в открытый океан. То же можно сказать о ближайших родственниках этрусков — филистимлянах и первопоселенцах Финикии.
Многих исследователей привлекает загадка происхождения гуанчей, населявших Канарские острова. Сохранились даже отдельные надписи гуанчей, начертанные на камнях. Однако оставшийся материал ввиду незначительного объема пока не позволяет произвести расшифровку. Можно говорить лишь о более или менее достоверном прочтении одного — единственного слова «жизнь». Так же как этруски, гуанчи были гостеприимным народом, любившим музыку и танцы. Жили они в каменных домах, умели бальзамировать тела умерших. Их добродушие и честность поражали европейских пришельцев. Поклонялись гуанчи Солнцу. Одна из морских экспедиций этрусков могла привести к заселению одного или нескольких островов Канарского архипелага.
Но в подобных экспедициях корабли могли сбиваться с курса, бури могли относить их далеко в океан. Человеческую маску с высунутым языком этруски изображали на бронзовых зеркалах. Точную копию этой маски конкистадоры увидели в Америке. Она и сейчас украшает стены храмов, созданных во времена древних цивилизаций Америки.
Некоторые этрускологи считают, что маска эта — изображение головы Горгоны. Что касается ее американской копии, то о ней предпочитают умалчивать. Дело в том, что такая маска не может быть «дублирована» случайно: это явный признак культурных контактов. Можно объяснить сходство пирамид, календарей, некоторых образов, исходя из того, что Солнце одинаково светит всем — на том и на этом берегу Атлантики. Однако маска с высунутым языком несет вполне конкретную и однозначную информацию. Чтобы разобраться в этом, обратим прежде всего внимание на этрусские тексты, которые не переведены этрускологами. На одном из зеркал изображена человеческая голова с высунутым языком. Женщина протыкает эту голову копьем. Рядом стоит мужчина с кинжалом наготове. Текст гласит: «Ведме акоенем». «Ведему окаянному!» — вот что начертано рукой этрусского мастера. Что же за сцена изображена на зеркале? Не может быть и речи о Медузе Горгоне, ведь голова мужская. Речь идет о борьбе с колдуном. Ведем, ведьма так они назывались у этрусков; второе из этих слов осталось у нас до сего дня. Корень тот же, что и в слове «ведать». Колдун, ведьма знают то, что сокрыто от других. Они могут наслать болезнь, сглазить, открыть чужую тайну.
В капитальном труде А.Н. Афанасьева о верованиях древних славян читаем: «Умирая, колдун и ведьма испытывают страшные муки; злые духи входят в них, терзают им внутренности и вытягивают из горла язык на целые пол — аршина».
Какую же роль выполняла маска на предполагаемой второй родине этрусков — в Америке? Ответ может быть только один: она символизировала погибель колдуна, ведьмы, конец колдовских чар. Ведь известно, что такого рода символы — лучшее оружие против живых колдунов. Маски майя и ацтеков охраняли людей и в этом и в загробном царстве. Многое в язычестве вполне могло быть обязано вере такого рода. Это отголосок верований далеких предков этрусков — восточных атлантов, кроманьонцев.
Зарид, Озирис, Тот, Мут… Имена древнеегипетских богов — это имена восточных атлантов. Зариду арабские источники приписывают строительство допотопной пирамиды, в которой должны были быть сохранены такие достижения кроманьонских мастеров, как нержавеющая сталь («железо, которое не ржавеет»), гибкое стекло и т. д. Это не более чем одна из легенд о допотопной цивилизации, однако трудно отрицать, что и в имени Озирис, и в имени Зарид присутствует этрусский, а точнее, восточно — атлантический корень «зар», «жар». Озирис — озаренный. Правильное звучание этого имени — Озаре. Одного корня слова «заря», «жар» и другие. Озирис был богом озаряемой Солнцем природы. Змей Апоп был врагом Солнца. Могучий хвост этого змея, вполне возможно, мог символизировать магму, выплеснувшуюся вверх после того, как земную кору пробил гигантский метеорит. Упал он предположительно в Атлантический океан. Соединение воды и магмы породило камнепад, распыление огромного количества вещества в атмосфере, ливни и сели. Наступило время хаоса, отраженное в мифах многих народов. Атлантида «потонула». На бронзовом этрусском кораблике, найденном в городе Ветулонии, разместился целый зверинец. Здесь «каждой твари по паре». Это некое подобие Ноева ковчега, отмечает этрусколог А.И. Немировский. До-библейские — и до-гомеровские — представления этрусков о мире, о катастрофе и потопе отразились в их неповторимом искусстве. И об этом говорили выше.
После катастрофы кончился ледниковый период. Атлантида перестала преграждать путь Гольфстриму на север — огромные территории Европы освободились ото льда. Возникла необходимость заселить эти районы. Племена древнего Средиземноморья двинулись на север и северо — запад; движение это, то ослабляясь, то вновь набирая силу, длилось тысячелетиями. Таким образом, есть достаточное, с нашей точки зрения, основание предположить, что этнос Европы с некоторыми поправками — это этнос древнего и древнейшего Средиземноморья, восточной Атлантиды.
Примечания
1
Тронский И.М. История античной литературы. М., 1946, с. 23.
(обратно)2
Тронский И.М. История античной литературы. М., 1946, с. 23.
(обратно)3
Мифы народов мира, т. 2. М., 1982, с. 325–326
(обратно)4
Кони морей — так назывались корабли в соответствии с поэтической традицией
(обратно)5
Ирландские саги. М. — Л., 1933
(обратно)
Комментарии к книге «Харон обратно не перевозит», Зенна Хендерсон
Всего 0 комментариев