«Зарубежная фантастика из журнала «ЮНЫЙ ТЕХНИК» 1970-1975»

Зарубежная фантастика из журнала «ЮНЫЙ ТЕХНИК» 1970-1975 (fb2) - Зарубежная фантастика из журнала «ЮНЫЙ ТЕХНИК» 1970-1975 (пер. Лев Рэмович Вершинин,Ростислав Леонидович Рыбкин,Р. Горн,Игорь Георгиевич Почиталин,Е. Глущенко, ...) (Антология фантастики - 1975) 2366K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джанни Родари - Фредерик Браун - Роберт Шекли - Дариуш Филар - Мюррей Лейнстер

Зарубежная фантастика из журнала «ЮНЫЙ ТЕХНИК» 1970–1975

*

© ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ

«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ» 1970-1975

РОБОТ, КОТОРОМУ ЗАХОТЕЛОСЬ СПАТЬ

Джанни Родари

Перевод с итальянского Льва Вершинина

Рис. В. Кащенко

«Юный техник» 1970'03

В году две тысячи двести двадцать втором применение домашних роботов стало повсеместным. Материно был одним из таких роботов. Превосходным электронный робот, он жил и работал в семье профессора Изидоро Корти, преподавателя истории в Римском университете. Катерино, как и другие домашние роботы, умел стряпать, стирать и гладить белье, убирать комнаты и кухню. Он сам ходил за покупками, вел тетрадь расходов, включал и выключал телевизор, печатал на машинке письма профессора, разрезал ножиком-закладкой страницы новых книг, водил машину и вечерами пересказывал домашним все сплетни соседей. Словом, он был совершенным механизмом. И, как все механизмы, абсолютно не нуждался во сне. Ночью, когда вся семья отдыхала. Материно, чтобы не заскучать от безделья, еще раз отглаживал, по шву брюки профессора, вязал кофту для синьоры Корти, мастерил игрушки для детей и перекрашивал белые стулья. Сделав все дела, он усаживался за кухонный столик и решал очередной кроссворд. И на это у него уходило довольно много времени.

Однажды ночью, когда Катерино мучительно вспоминал название реки из пятнадцати букв, он услышал свист. Он не впервые слышал эти странные, приятные звуки, доносившиеся из соседней комнаты, где спал профессор Иэцдоро. Однако на этот раз эти, нарушавшие ночную тишину звуки вызвали у него необычные мысли. «А зачем, собственно, люди спят! И что они при этом испытывают!»

Катерино встал из-за стола и на цыпочках отправился в детскую.

Детей было двое, Роландо и Лучилла, и они всегда спали при открытой двери, чтобы и ночью быть поближе к родителям. На столике возле кровати горела голубая лампочка. Катерино долго всматривался в лица спящих детей. Выражение лица у Роландо было спокойным, а на лице Лучиллы играла легкая улыбка. «Она улыбается! — удивился Катерино. — Наверное, она видит но сне что-то приятное. Но что можно увидеть с закрытыми глазами!»

Робот вернулся в гостиную и крепко задумался. «Попробую и я заснуть», — решил он.

Роботы существуют уже сто лет, но до сих пор ни одному из них не приходила в голову столь дерзкая мысль: «А что, собственно, мне мешает попробовать сегодня же! Нет, сию минуту!»

Так он и сделал. «Спокойной ночи, Катерино, — сказал он сам себе. — Прекрасных тебе снов», — добавил он, вспомнив, что говорила каждый вечер синьора Луиза детям, укладывая их в постель.

Катерино заметил, что его хозяева первым делом закрывали глаза. Он попытался последовать их примеру, но его глаза, увы, были устроены так, чтобы не закрываться ни днем ни ночью. У него не было век. Материно поднялся, отыскал лист картона, вырезал два кружочка, прикрепил их над глазами и снова развалился в кресле. Однако сон не приходил, а лежать с закрытыми глазами было весьма утомительно. К тому же он не видел ничего такого, что заставило бы его улыбнуться. Он видел лишь сплошную компактную тьму, и это лишь раздражало его.

Вся ночь прошла в бесполезных попытках заснуть. Но Катерино не сдался, и когда утром он с неизменной чашечкой кофе на блюдце отправился будить хозяина, он решил усилить наблюдение. В тот день он заметил, что профессор сразу после еды удобно устраивался в кресле, чтобы почитать газету. С минуту он рассеянно перелистывал страницы, потом глаза хозяина закрылись, газета упала на пол, и началась чудесная музыка.

«Наверно, это ночная песня», — подумал Катерино. Он с трудом дождался ночи и, едва все улеглись, сел в кресло и принялся читать газету. Он прочел ее всю от первой до последней строчки, включая рекламные объявления, но сон не приходил. Тогда он стал пересчитывать точки и запятые на каждой странице, затем все слова, которые начинаются с буквы «а», но и это не помогло.

Однако Катерино продолжал наблюдения и однажды за обедом услышал, как синьора Луиза сказала мужу:

— Вчера вечером, чтобы заснуть, мне пришлось считать овец. Знаешь, сколько я их насчитала! Тысячу пятьсот двадцать восемь. И все же без снотворного дело не обошлось.

Катерино целых два дня обдумывал, что бы это могло значить, и наконец обратился к Роландо. Задавая ему вопрос, Катерино испытывал жгучее чувство стыда. Ему казалось, что он хочет выведать у мальчугана сокровенную тайну, страшный секрет.

— Почему вы считаете овец, когда хотите заснуть! И как это делается!

— Очень просто. Нужно закрыть глаза и вообразить, что перед тобой овцы, — ответил Роландо, не подозревая, что он предает род человеческий. — Затем надо представить себе ограду и вообразить, что овца должна прыгнуть через нее. Ну, а потом начинай считать: одна, две, три — и так, пока не заснешь. Мне ни разу не удалось насчитать больше тридцати овец. Лучилла однажды насчитала целых сорок две. Но это она говорит, а я ей не очень-то верю.

Став обладателем столь волнующей тайны, Катерино еле удержался, чтобы тут же не удрать в ванну и там не начать считать овец. Наконец настала ночь, и Катерино смог приступить к смелому опыту. Он поудобнее уселся в кресле, прикрыл глаза газетой и попытался увидеть овцу. Вначале он увидел лишь белое облачко с размытыми краями. Затем облачко стало обретать более четкие формы, появилось нечто, очень напоминавшее овечью голову. Потом у облачка выросли ноги, хвост, и оно превратилось в настоящую овцу. Хуже обстояло дело с изгородью. Катерино никогда не был в деревне и не представлял себе, что такое изгородь. Тогда он решил заменить изгородь стулом и, вообразив себе белый кухонный стул, заставил овцу подойти к нему.

— Прыгай! — приказал он.

Овца послушно перепрыгнула через стул и исчезла. Катерино мгновенно попытался вообразить вторую овцу, но пока она материализовалась из туманного облака, удрал стул. Пришлось начать все сначала, но когда он вернул стул на место, овца отказалась прыгать через него.

Катерино взглянул на часы и с ужасом увидел, что на воссоздание всего двух воображаемых овец ушло четыре часа. Он вскочил и бросился в кухню, чтобы еще раз прогладить забытые на стуле брюки профессора Корти.

«Все же, — утешал он себя, — одну овцу я заставил прыгнуть. Не сдавайся, Катерино, не теряй веру в успех. Завтра овец будет две, послезавтра три, и в итоге ты победишь».

Не стану вам подробно рассказывать, каких долгих и тяжких усилий стоила Катерино эта борьба с овцами. Но через три месяца Катерино насчитал уже сто овец, прыгающих через стул. Сто первую овцу он не увидел, потому что заснул сладким сном. Слал он всего несколько минут, но в том, что это случилось, сомнений не было. Об этом неопровержимо свидетельствовали стрелки ручных часов. В конце недели робот проспал уже целых три часа! И ему впервые приснился сон; Катерино снилось, будто профессор Изидоро Корти чистит ему ботинки и завязывает галстук. Чудесный, восхитительный сои!

Настала пора поведать вам, что на другой стороне улицы жил уважаемый профессор Тиболла. Однажды ночью он проснулся от нестерпимой жажды и отправился на кухню выпить стакан холодной воды. Прежде чем снова лечь в постель, он по привычке взглянул в окно гостиной. А в окне гостиной профессора Тиболлы отражалась гостиная профессора Корти — окна были точно напротив. И что же увидел профессор Тиболла!! В гостиной его коллеги горел свет, и робот Катерино слал невинным сном младенца. Прислушавшись, профессор Тиболла отчетливо услышал легкий свист, доносившийся из гостиной профессора Корти. Так, значит, в довершение всего этот робот похрапывает во сне.

Профессор Тиболла распахнул окно и, как был в пижаме, не боясь простуды, закричал что было сил:

— Тревога! Тревога! Супертревога!

В несколько минут проснулась вся улица, и в каждом доме с треском распахнулись окна и двери. На балконы выбежали люди в ночных рубашках и в пижамах. Некоторые, узнав, что произошло, вышли ив улицу и столпились у дома профессора Изидора Корти.

Разбуженные громкими криками, профессор и его жена высунулись в окно.

— Что случилось! Землетрясение!! — испуганно спросили они.

— Хуже, много хуже! — крикнул профессор Тиболла. — Вы спите на динамите, уважаемый коллега!

— Видите ли, я занимаюсь древней историей, — сказал профессор Изидоро. — А в древности, как вы, конечно, знаете, динамита не существовало. Его изобрели много позже.

— Мы люди тихие, мирные, — робко добавила синьора Луиза. — И никому не мешаем. Правда, Роландо вчера разбил соседям стекло футбольным мячом, но ведь мы согласились возместить убытки. Не понимаю, чем…

— Наведайтесь лучше в гостиную, — прервал ее профессор Тиболла.

Синьор Изидоро и синьора Луиза недоуменно переглянулись и дружно решили, что в данный момент не остается ничего другого, как последовать странному совету. И они направились в гостиную.

Все это время Катерино сладко спал. На его металлическом лице играла мягкая улыбка. Он храпел, но так музыкально и ритмично, что этот легкий свист и жужжание смело можно было сравнить с игрой на скрипке или виолончели. Профессор Корти и его супруга в ужасе глядели на спящего робота.

— Катерино! — со слезами в голосе крикнула синьора Луиза.

— Катерино! — куда более сурово крикнул профессор Изидоро. С улицы профессор Тиболла рявкнул не хуже полицейского:

— Тут нужен молоток! Возьмите молоток, друг мой, и хорошенько стукните его по башке! А если и это не поможет, надо через него ток пропустить.

Профессор Изидоро Корти отыскал в кухне молоток и высоко занес его над головой робота.

— Осторожнее, осторожнее! — взмолилась синьора Луиза. — Ты же знаешь, во сколько он нам обошелся. Ведь мы до сих пор последний взнос не внесли.

На улицах, на балконах, в окнах люди затаили дыхание. В ночной тишине удары молотка звучали, как удар судьбы, постучавшейся в дверь. Бум, бум, бум!

Наконец Катерино зевнул, потянулся, потер руку. Со всех наблюдательных пунктов донеслось дружное «Ах!». Катерино вскочил и в тот же миг понял, что, кроме профессора Корти, чуть ли не полгорода следило за его пробуждением.

— Я спал! — спросил он.

Ужас! Кошмар! Этот наглец еще смеет задавать подобный вопрос!

В ту же самую секунду послышался вой сирены. Полиция, предупрежденная ревностной прихожанкой из дома напротив, примчалась, чтобы внести свой вклад в решение вопроса. Вклад этот был простым и четким: Катерюю арестовали, надели стальные наручники, погрузили в фургон и отвезли в суд, где разбуженный посреди ночи судья приговорил беднягу робота к двум неделям тюрьмы.

Судья был человеком хитрым и многоопытным. Он посоветовал полиции держать в тайне всю эту неприятную историю. И на следующий день нм одна газета не сообщила своим читателям о преступлении робота. Однако сцену пробуждения Катерино наблюдали не только люди, но и многочисленные домашние роботы. Ближе всех к месту происшествия находился Терезио, робот профессора Тиболла. Он благоразумно не вмешивался в оживленный разговор своего хозяина с профессором Корти, но, стоя у кухонного окна, ловил каждое слово. Да и в соседних домах роботы тоже не дремали. К тому же Терезио в четверг, когда у всех роботов бывает выходной день и они собираются в городском парке, подробно рассказал друзьям о невероятном событии.

— Верите ли, дорогие коллеги, Катерино спал в точности как человек. Нет, даже красивее. Он не храпел, как многие из них, а издавал чудесные музыкальные звуки. Это была настоящая электронная симфония!

Роботы, мужчины и женщины, с величайшим волнением слушали его рассказ. В их железных головах, наделенных электронным мозгом, словно разряд тока в 3000 вольт, мелькнула мысль: а ведь и мы можем заснуть. Главное — узнать систему подготовки и воссоздания сна. Но пока это оставалось тайной одного Катерино, а он, увы, сидел в тюрьме. Значит, придется ждать, пока Катерино выйдет из заточения и откроет им секрет! Нет, это было бы недостойно роботов с совершенным электронным мозгом.

Выход нашел Терезио. Он знал, что Катерино был особенно дружен с детьми профессора Корти. Маленький Роландо, чье полное доверие Терезио завоевал не без помощи жевательной резинки, поведал ему, что, наверно, Катерино удалось посчитать овец, прыгавших через изгородь.

В ту же ночь Терезио попытался повторить эксперимент Катерино и, представьте себе, сразу добился успеха. Впрочем, тут нет ничего удивительного, ведь самые большие трудности всегда встречает первооткрыватель, а остальные идут уже по проторенному пути.

Три ночи спустя весь город был разбужен необычной музыкой: тысячи роботов, устроившись в креслах, на мраморных кухонных столиках, на балконах среди горшков с геранью, на коврах, спали, весьма мелодично посвистывая во сне. Полиция и пожарные буквально ошалели от беспрестанных телефонных звонков. Но не могли же они арестовать всех роботов Рима! Да и такой громадной тюрьмы в городе нет.

Тот же самый судья, который приговорил Катерино к двум неделям тюрьмы, выступая по телевидению, предложил властям договориться с роботами. Собственно, властям ничего другого и не оставалось. Иначе пришлось бы ввести ночные дежурства полицейских и пожарных, вооруженных молотками. Только так можно было помешать роботам заснуть. Но тогда из-за грохота молотков сами римляне не смогли бы глаз сомкнуть.

Пришлось властям Рима заключить соглашение с роботами. После Рима настал черед Милана, Турина, Марселя, Лондона и Тимбукту.

Когда Катерино вышел из тюрьмы, по обеим сторонам дороги его встречали тысячи и тысячи роботов. Они кричали: «Ура нашему славному Катерино!» — и громко аплодировали. А Вибиальди, домашний робот дирижера оркестра трамвайщиков, сочинил по столь торжественному случаю прекрасный гимн.

Роботы с пением гимна и с дружными криками «Эввива!» прошли по древним улицам Рима. И надо сказать, что незлобивые римляне, забыв о своей досаде, дружно хлопали в ладоши.

Впрочем, если есть что-либо в Риме священного и неприкосновенного, так это сон. Римляне любят спать ночью, любят спать днем, но особенно они любят послать после обеда. Один весьма серьезный ученый, проанализировав историю с Катерино, изложил свои выводы на двух тысячах четырехстах страницах, причем его пухлый труд был богато проиллюстрирован цветными фотографиями.

И достойным венцом его глубоких исследований был следующий пассаж, заключающий это выдающееся творение научной мысли:

«Только в Риме, в мозгу электронного робота могла родиться мысль изобрести сон. Ни в одном другом городе мира нет и не могло быть столь благоприятных условий для такого оригинального открытия».

КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР

Фредерик Браун

Фантастический рассказ

Перевод с английского Ростислава Рыбкина

«Юный техник» 1970'07

Ужас пришел в Черрибелл после полудня в один из невыносимо жарких дней августа.

Возможно, некоторые слова тут лишние: любой августовский день в Черрибелле, штат Аризона, невыносимо жарок. Черрибелл стоит на 89-й автомагистрали, миль на сорок южнее Тусона и миль на тридцать севернее мексиканской границы. Две бензозаправочные станции (по обе стороны дороги — чтобы ловить проезжающих в обоих направлениях); универсальный магазин; таверна с лицензией только на вино и пиво; киоск — ловушка для туристов, которым не терпится поскорее заиметь мексиканские сувениры; пустующая теперь палатка, прежде торговавшая рублеными шницелями, да несколько домов из необожженного кирпича, обитатели которых — американцы мексиканского происхождения, работающие в Ногалесе, пограничном городке к югу от Черрибелле, и бог знает почему предпочитающие жить здесь, а на работу ездить (причем некоторые — на дорогих «фордах»), — вот что такое Черрибелл. Плакат над дорогой возвещает: «Черрибелл. Нас. 42», — но, пожалуй, плакат преувеличивает: Нас умер в прошлом году, тот самый Нас Андерс, который в ныне пустующей палатке торговал рублеными шницелями.

Ужас явился в Черрибелл верхом на ослике, а ослика вел древний седобородый и замурзанный крот-старатель, назвавшийся потом Дейдом Грантом. Имя ужаса было Гарвейн. Ростом примерно в девять футов, он был худ как щепка, так худ, что весил наверняка не больше ста фунтов, и, хотя ноги его волочились по песку, нести на себе эту ношу ослику старого Дейда было, по-видимому, совсем не тяжело. И хотя, как выяснилось позднее, ноги Гарвейна бороздили песок на протяжении пяти с лишним миль, это не принесло ни малейшего ущерба его ботинкам (больше похожим на котурны), кроме которых на нем не было ничего — если не считать голубых, как яйцо малиновки, плавок. Но не рост и не сложение делали его страшным: ужас вызывала его кожа, красная, как сырое мясо. Вид был такой, как если бы кожу с него содрали, а потом надели снова, но уже вывернутой наизнанку. Его череп и лицо были, как и весь он, узкими и удлиненными; во всех других отношениях он выглядел человеком или, по крайней мере, похожим на человека существом. Если только не считать мелочей — вроде того, что его волосы были под цвет его плавок, голубых, как яйцо малиновки, и такими же были его глаза и ботинки. Только два цвета: кроваво-красный и светло-голубой.

Первым увидел их на равнине, приближающихся со стороны Восточного хребта, Кейси, хозяин таверны, который только что вышел наружу через заднюю дверь своего заведения, чтобы глотнуть если и раскаленного, то хоть чистого воздуха. Они в это время были уже ярдах в ста от него, и фигура верхом на ослике сразу же поразила его своим странным видом. Сначала — только странным; ужас охватил его, когда расстояние стало меньше. Челюсть Кейси отвисла и оставалась в таком положении до тех пор, пока странная троица не оказалась от него ярдах в пятидесяти; тогда он медленно двинулся к ней. Некоторые люди бегут при виде неизвестного, другие идут навстречу. Кейси медленно пошел навстречу.

Они были еще на открытом месте, в двадцати ярдах от задней стены его маленькой таверны, когда он подошел к ним вплотную. Дейд Грант остановился и бросил веревку, на которой он вел ослика. Ослик стал и опустил голову. Человек, похожий на жердь, встал — то есть просто уперся ногами в землю и поднялся над осликом. Потом он перешагнул через него одной ногой, замер на мгновение, упираясь обеими руками в его спину, а потом сел на песок.

— Планета с высокой гравитацией, — сказал он. — Долго не простоишь.

— Где бы мне, приятель, водички раздобыть для ослика? — спросил у Кейси старатель. — Пить, наверное, хочет, бедняга. Бурдюки и другое пришлось оставить, а то бы разве довез… — И он ткнул оттопыренным большим пальцем в сторону красно-голубого страшилища.

А Кейси только теперь начинал понимать, что перед ним самое настоящее страшилище. Если издали сочетание этих цветов пугало лишь слегка, то вблизи кожа была шершавой на вид, казалась покрытой сосудами и влажной, хотя влажной вовсе не была, и провалиться на этом самом месте, если она не выглядела содранной с него, вывернутой наизнанку, а потом снова надетой. А то просто содранной — и все. Кейси никогда не видел ничего подобного и надеялся, что ничего подобного больше никогда не увидит.

Он услыхал позади какое-то движение и обернулся. Это были другие жители Чер-рибелла — они тоже увидели и теперь шли сюда, но ближайшие из них, двое мальчишек, были еще в десятке ярдов от Кейси.

— Muchahos, — крикнул он им, — agua рог burro! Un pozal! Pronto![1]

Потом он вновь повернулся к пришельцам и спросил их:

— Кто вы такие?

— Меня звать Дейд Грант, — ответил старатель, протягивая руку, которую Кейси машинально взял. Когда Кейси ее выпустил, она, взметнувшись над плечом старого крота, показала большим пальцем на сидевшего на песке.

— Его, говорит, звать Гарвейн. Космач, что ли, и какой-то министр.

Кейси кивнул человеку-жерди и был рад, когда в ответ последовал кивок, а не протянутая рука.

— Мое имя Мэньюэл Кейси, — сказал он. — Что он там говорит насчет космача какого-то?

Голос человека-жерди оказался неожиданно глубоким и звучным:

— Я из космоса. И я полномочный министр.

Как это ни удивительно, у Кейси был довольно широкий кругозор, и он знал оба эти выражения, а что касается второго из них, то Кейси, вероятно, был единственным человеком в Черрибелле, которому был понятен его смысл. Тот факт, что Кейси поверил обоим этим заявлениям, был (учитывая внешность его собеседника) менее удивительным, чем факт наличия у Кейси этих познаний.

— Что я могу для вас сделать, сэр? — спросил он. — Но прежде всего, почему бы нам не перейти в тень?

— Благодарю вас, не надо. У вас немного холоднее, чем мне рассказывали, но я чувствую себя великолепно. На моей планете так бывает прохладными весенними вечерами. А если говорить о том, что вы могли бы для меня сделать, то вы можете сообщить своим властям о моем прибытии. Думаю, что это их заинтересует.　

«Да — подумал Кейси, — и посчастливилось же тебе напасть на человека, полезнее которого в этом смысле не найдешь на двадцать миль вокруг». Мэньюэл Кейси был наполовину ирландец, наполовину мексиканец, и у него был сводный брат, наполовину ирландец, наполовину всякая всячина, и этот брат летал и был полковником на военно-воздушной базе Дэвис-Монтан под Тусоном.　

*— Одну минуточку, мистер Гарввйм, я сейчас позвоню. А вы, мистер Грант, не хотите ли под крышу! — сказал Кейси.

— По мне, так пусть жарит. Все равно день-деньской на солнышке. Вот, значит, этот самый Гарвейн и говорит мне: не откалывайся, покуда я не кончу дела. Сказал, даст мне чего-то ценное, если пойду с ним. Чаго-то ликтронное…　

— Портативный электронный рудоискатель не батарейном питании, — уточнил Гарвейн. — Несложный приборчик, устанавливает наличие рудных залежей на глубине до двух миль, указывает вид руды, содержание в ней металла, объем, место и глубину залегания.

Кейси судорожно глотнул воздух, извинился и через собирающуюся толпу протолкался в свою таверну. Через минуту он уже говорил с полковником Кейси, но потребовалось еще пять минут, чтобы убедить полковника, что он, Мэньюел Кейси, не шутит.　

Через двадцать пять минут в небе послышался шум, который все нарастал и замер, негде четырехместный вертолет сел и отключил роторы в дюжине ярдов от существа из космоса, ослика и двух мужчин. Пока только у Кейси хватило смелости подойти к пришельцам из пустыни вплотную; остальные любопытствующие предпочитали держаться на расстоянии.　

Полковник Кейси, а за ним майор, капитан и лейтенант (пилот вертолета) выскочили из кабины и побежали к маленькой группе. Человек, похожий на жердь, встал и выпрямился во все свои девять футов; усилия, которых это ему стоило, говорили о там, что он привык к гравитации гораздо меньшей, нежели земная. Он поклонился, повторил свое имя и опять назвался полномочным министром из космоса, а потом извинился за то, что снова сядет, объяснил, почему он вынужден это сделать.　　

Полковник представился и представил трех своих спутников.　

— А теперь, сер, что мы можем для вас сделать?　

Человек, похожий на жердь, скорчил гримасу, которая, по-видимому, означала улыбку. Зубы его оказались такими же голубыми, как глаза и волосы.　

— У вас часто можно услышать фразу: «Я хочу видеть вашего шефа». Я этого не прошу: мне необходимо оставаться здесь. В то же время я не прошу, чтобы кого-нибудь из　ваших шефов вызвали сюда ко мне: это было бы невежливо.　Я согласен рассматривать вас как их представителей, говорить с вами и дать вам возможность задавать вопросы мне. Но у меня будет к вам просьба. У вас есть магнитофоны. Прошу вас распорядиться, чтобы прежде, чем я начну говорить или отвечать на ваши вопросы, сюда был доставлен магнитофон. Я хочу быть уверенным в том, что послание, которое получат ваши руководители, будет передано им точно и полно.　

— Прекрасно, — смазал полковник и повернулся к пилоту. — Лейтенант, ступайте в кабину, включите рацию и передайте, чтобы нам как можно скорее доставили магнитофон. Можно на парашюте… нет, пожалуй, долго провозятся с упаковкой. Пусть пришлют на «стрекозе».　

Лейтенант повернулся, готовый идти.

— Да, — сказал полковник — и пятьдесят ярдов шнура. Придется тянуть до таверны Мэнни.

Лейтенант сломя голову бросился к вертолету.

Остальные сидели, обливаясь потом, и ждали. Мэньюэл Кейси встал.

— Ждать придется с полчаса, — сказал он, — и если мы так и собираемся оставаться на солнце, кто за бутылку холодного пива? Как вы, мистер Гарвейн?

— Это ведь холодный напиток? Я немного мерзну. Если у вас найдется что-нибудь горячее…

— Кофе, он уже почти готов. Могу я принести вам одеяло?

— Благодарю вас, не надо. В нем не будет нужды.

Кейси ушел и скоро вернулся с подносом, на котором стояло с полдюжины бутылок холодного пива и чашка дымящегося кофе. Лейтенант был уже здесь. Кейси поставил поднос и начал с того, что подал чашку человеку-жерди, который, сделав глоток, сказал:

— Восхитительно.

Полковник Кейси откашлялся.

— Теперь, Мэнни, обслужи нашего друга старателя. Что касается нас, то, вообще говоря, пить во время дежурства запрещено, но в Тусоне было сто двенадцать по Фаренгейту в тени, а тут еще жарче и к тому же никакой тени. Так что, джентльмены, считайте себя в официальном увольнении на время, которое вам понадобится, чтобы выпить одну бутылку пива, или до тех пор, пока нам не доставят магнитофон. То ли, другое ли случится первым — ваше увольнение закончено.

Сначала кончилось пиво, но, допивая его, они уже видели и слышали второй вертолет. Кейси спросил человека-жердь, не желает ли тот еще кофе. Человек-жердь вежливо отказался. Кейси посмотрел на Дейда Гранта и подмигнул; старый крот ответил ему тем же, и Кейси пошел еще за бутылками, по одной на каждого из двоих штатских землян. Возвращаясь, он столкнулся с лейтенантом, который тянул шнур к таверне, и Кейси повернул назад и проводил лейтенанта до самого входа, чтобы показать ему, где розетка.

Когда Кейси вернулся, он увидел, что второй вертолет, кроме магнитофона, доставил еще четырех человек — столько, сколько в нем могло уместиться. Вместе с пилотом прилетели сержант технической службы (он уже возился с магнитофоном), а также подполковник и младший лейтенант, то ли решившие прогуляться в воздухе, то ли заинтригованные странным приказом срочно доставить по воздуху магнитофон в Черрибелл, штат Аризона. Теперь они стояли и таращились на человека-жердь, перешептываясь между собой.

Хотя слово «внимание» полковник произнес негромко, сразу же наступила мертвая тишина.

— Садитесь, пожалуйста, джентльмены. Так, чтобы был круг. Сержант, микрофону хорошо будет нас слышно, если вы поместите его в центре такого круга?

— Да, сэр. У меня уже почти все готово.

Десять человек и человекоподобное существо из космоса сели в круг, в середине которого стоял небольшой треножник с подвешенным к нему микрофоном. Люди обливались потом; человекоподобного слегка знобило. За кругом стоял, повесив голову, ослик. Постепенно пододвигаясь все ближе и ближе, но пока еще футах в пяти от круга, сгрудились полукругом все жители Черрибелла, оказавшиеся в это время дома; палатки и бензозаправочные станции были брошены.

Сержант-техник нажал на кнопку, кассеты завертелись.

— Проверка… проверка… — сказал он. Нажав на кнопку «Обратно», он через секунду отпустил ее и дал звук.

«Проверка… проверка…» — сказал динамик громко и внятно. Сержант перемотал, стер и дал «стоп».

— Когда я нажму на кнопку, сэр, — обратился он к полковнику, — начнется запись.

Полковник вопросительно посмотрел на человека-жердь, тот кивнул, и тогда полковник кивнул сержанту.

— Мое имя Гарвейн, — раздельно и медленно проговорил человек-жердь. — Я с одной из планет звезды, не упоминаемой в ваших астрономических справочниках, хотя шаровое скопление из девяноста тысяч звезд, к которому она принадлежит, вам известно. Отсюда она на расстоянии более четырехсот световых лет по направлению к центру Галактики.

Однако здесь я выступаю не как представитель своей планеты или своего народа, но как полномочный министр Галактического Союза, Федерации передовых цивилизаций Галактики, созданной во имя всеобщего блага. На меня возложена миссия посетить вас и решить на месте, следует или нет приглашать вас вступить в нашу Федерацию.

Теперь вы можете задавать мне любые вопросы. Однако я оставлю за собой право отсрочить ответ на некоторые из них до тех пор, пока я не приду к определенному решению. Если решение окажется положительным, я отвечу на все вопросы, включая те, ответ на которые был отложен. Вас это устраивает?

— Устраивает, — ответил полковник. — Как вы сюда попали? На космическом корабле?

— Совершенно верно. Он сейчас прямо над нами, на орбите радиусом в двадцать две тысячи миль, где он вращается вместе с Землей и, таким образом, остается все время над одним и тем же местом. За мной наблюдают оттуда, и это одна из причин, почему я предпочитаю оставаться здесь, на открытом месте. Я должен буду просигнализировать, когда мне понадобится, чтобы он спустился и подобрал меня.

— Откуда у вас такое великолепное знание нашего языка? Благодаря телепатическим способностям?

— Нет, я не телепат, и нигде в Галактике нет расы, все представители которой были бы телепатически одаренными; но отдельные телепаты встречаются в любой из рас. Меня обучили вашему языку специально для этой миссии. Уже много столетий мы держим среди вас своих наблюдателей (говоря «мы», я, конечно, имею в виду Галактический Союз). Совершенно очевидно, что я, например, не мог бы сойти за землянина; но есть другие расы, которые могут. Кстати говоря, наши наблюдатели не замышляют против вас ничего дурного и не пытаются воздействовать на вас каким бы то ни было образом; они наблюдают — и это все.

— Что даст нам присоединение к вашему союзу, если нас пригласят вступить в него и если мы такое приглашение примем?

— Прежде всего — краткосрочный курс обучения основным социальным наукам, которые положат конец вашей склонности драться друг с другом и покончат раз навсегда с вашей агрессивностью (или хотя бы научат вас ее контролировать). Когда ваши успехи удовлетворят нас и мы увидим, что оснований для опасений нет, вы получите средства передвижения в космосе и многие другие вещи — постепенно, по мере того, как вы будете их осваивать.

— А если нас не пригласят или мы откажемся?

— Ничего. Вас оставят одних; будут отозваны даже наши наблюдатели. Вы станете кузнецами собственной судьбы: или в ближайшее столетие вы сделаете свою планету совершенно необитаемой, или овладеете социальными науками сами и снова станете кандидатами на вступление, и вступление снова будет вам предложено. Время от времени мы будем проверять, как идут ваши дела, и если станет ясно, что вы не собираетесь себя уничтожить, к вам обратятся снова.

— Раз вы уже здесь, зачем вам спешить? Почему вы не можете пробыть у нас достаточно долго для того, чтобы наши, как вы их называете, руководители смогли лично поговорить с вами?

— Ответ откладывается. Не то чтобы причина спешки была важной, но она сложная, и я просто не хочу тратить время на объяснения.

— Допустим, что ваше решение окажется положительным; как тогда нам установить с вами связь, чтобы сообщить вам о нашем решении? По-видимому, вы достаточно информированы о нас и знаете, что не я решаю.

— Мы узнаем о вашем решении через своих наблюдателей. Одно из условий приема в федерацию — опубликование в ваших газетах этого интервью полностью, так, как оно записывается сейчас на этой пленке. А потом все будет ясно из действий и решений вашего правительства.

— А как насчет других правительств? Ведь мы не можем единолично решать за весь мир.

— Для начала было выбрано ваше. Если вы примете приглашение, мы укажем способы побудить других последовать вашему примеру. Кстати, способы эти не предполагают какого-либо применения силы или хотя бы угрозы таковым.

— Хороши, должно быть, способы, — скривился полковник.

— Иногда обещание награды весит больше, чем любая угроза. Вы думаете, другие захотят, чтобы ваша страна заселяла планеты далеких звезд еще до того, как они смогут достичь Луны? Но это вопрос сравнительно маловажный. Вы можете вполне положиться на наши способы убеждения.

— Все это звучит сказочно прекрасно. Но вы говорили, что вам поручено решить прямо сейчас, на месте, следует или нет приглашать нас вступить в вашу федерацию. Могу я спросить, на чем будет основываться ваше решение?

— Прежде всего я должен (точнее, был должен, так как я уже это сделал) установить степень вашей ксенофобии. В том широком смысле, в котором вы его употребляете, слово это означает страх перед чужаками вообще. У нас есть слово, не имеющее эквивалента в вашем языке: оно означает страх и отвращение, испытываемые перед физически отличными от нас существами. Я, как типичный представитель своей расы, был выбран для первого прямого контакта с вами. Поскольку я для вас более или менее человекоподобен (точно так же, как более или менее человекоподобны для меня вы), я, вероятно, вызываю в вас больший ужас и отвращение, чем многие совершенно отличные от вас виды. Будучи для вас карикатурой на человека, я внушаю вам больший ужас, нежели какое-нибудь существо, не имеющее с вами даже отдаленного сходства.

Возможно, вы сейчас думаете о том ужасе и отвращении, которые вы испытываете при виде меня. Но поверьте мне: это испытание вы прошли. Есть в Галактике расы, которым никогда не стать членами федерации, как бы они ни преуспели в других областях, потому что они тяжело и неизлечимо ксенофобичны; они никогда не смогли бы смотреть на существо какого-либо другого вида или общаться с ним — они или с воплем бросились бы от него бежать, или попытались бы тут же убить его. Наблюдая вас и этих людей (он махнул длинной рукой в сторону гражданского населения Черрибелла, столпившегося неподалеку от круга сидящих), я убеждаюсь в том, что мой вид вызывает в вас отвращение, но поверьте мне: оно относительно слабое и, безусловно, излечимое. Это испытание вы прошли удовлетворительно.

— А есть и другие?

— Еще одно. Но, пожалуй, пора мне…

Не закончив фразы, человек-жердь навзничь упал на песок и закрыл глаза.

В один миг полковник был на ногах.

— Что за черт? — вырвалось у него. Обойдя треножник с микрофоном, он склонился над неподвижным телом и приложил ухо к кроваво-красной груди.

Когда он выпрямился, лохматый седой старатель Дейд Грант смеялся.

— Сердце не бьется, полковник, потому что его нет. Но я могу оставить вам Гарвейна в качестве сувенира, и вы найдете в нем вещи куда более интересные, чем кишки и сердце. Да, это марионетка, которой я управлял, как ваш Эдгар Берген[2] управляет своим… как же его зовут?., ах да, Чарли Маккарти. Он выполнил свою задачу и теперь деактивирован. Садитесь на свое место, полковник.

Полковник Кейси медленно отступил назад.

— Для чего все это? — спросил он.

Дейд Грант срывал с себя бороду и парик. Куском ткани он стер с лица грим и оказался красивым молодым человеком. Он продолжал:

— То, что он сказал вам (или, вернее, то, что вам было через него сказано), — все правда. Да, он только подобие, но он точная копия существа одной из разумных рас Галактики — расы, которая, по мнению наших психологов, показалась бы вам, будь вы тяжело и неизлечимо ксенофобичны, ужаснее любой другой. Но подлинного представителя этого вида мы не привезли с собой потому, что у этих существ есть своя собственная фобия — боязнь пространства. Они высокоцивилизованны и пользуются большим уважением в федерации, но они никогда не покидают своей планеты.

Наши наблюдатели уверяют нас, что такой фобии у вас нет. Но им не вполне ясно, насколько велика ваша ксенофобичность, и единственным способом установить ее точную степень было привезти вместо кого-то что-то, на чем можно было бы ее испытать, — и заодно, если это окажется возможным, установить первый контакт.

Вздох полковника услышали все.

— Должен сказать, что в одном смысле я чувствую огромное облегчение. Мы, безусловно, в состоянии найти общий язык с человекоподобными, и мы найдем его, когда в этом возникнет необходимость. Но, должен признаться, для меня большая радость узнать, что как бы там ни было, а все-таки господствующая раса Галактики — настоящие люди, а не какие-то там человекоподобные. Второе испытание?

— Вы уже ему подвергаетесь. Зовите меня… — он щелкнул пальцами. — Как зовут другую марионетку Бергена, вторую после Чарли Маккарти?

Полковник заколебался, но за него дал ответ сержант-техник:

— Мортимер Снерд.

— Правильно. Тогда зовите меня Мортимером Снердом, а теперь мне, пожалуй, пора… — И он повалился навзничь на песок и закрыл глаза точно так же, как за несколько минут до этого человек-жердь.

Ослик поднял голову и просунул ее в круг через плечо сержанта-техника.

— С куклами все, — сказал он. — Так что вы там говорили, полковник, насчет того, что господствующей расой должны быть люди или хотя бы человекоподобные? И что это такое вообще — господствующая раса?

ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА

Роберт Шекли

Фантастический рассказ

Сокращенный перевод с английского

А. Чапковского

«Юный техник» 1970'11

I

После затхлого воздуха корабля атмосфера безымянной планеты казалась благоуханной. Тянувшийся с гор бриз был ровен, легок и свеж.

Капитан Килпеппер скрестил руки на груди и с наслаждением вздохнул. Четыре человека команды прогуливались, разминая ноги и дыша полной грудью. Ученые стояли вместе, раздумывая, с чего начать. Симмонс нагнулся и сорвал несколько стеблей.　

— Посмотрите, — худощавый биолог поднял стебли, — совершенно ровные, и клеток совсем нет. Подождите-ка… — Он наклонился над красным цветком.　

— Эй! Смотрите, кто к нам пожаловал! — космонавт по имени Флинн первый заметил обитателей планеты. Они шли из рощи через луг к кораблю.　

Капитан Килпеппер обернулся назад. Корабль стоял в полной боевой готовности. Капитан проверил, на месте ли пистолет, и замер в ожидании.　

Впереди шагало создание с длинной, как у жирафа, шеей, футов восемь в длину и короткими толстыми, как у гиппопотама, ногами. Его алая шкура была усыпана белыми пятнами.

За ним следовало пять маленьких, величиной с терьера, существ, покрытых ослепительно белым мехом. Толстая маленькая чушка с красной шерстью и зеленым хвостом замыкала шествие.

Они подошли к людям и поклонились. Прошла тягостная пауза, космонавты рассмеялись.

Казалось, что смех послужил сигналом. Пять белых пушистых существ прыгнули на спину гиппожирафа. Немного помешкав, они стали карабкаться друг другу на плечи. Через минуту все пятеро балансировали друг на друге, как акробаты.

Чушка тут же сделала стойку на хвосте.

— Браво! — закричал Симмонс.

Пушистые акробаты прыгнули с гиппожирафа и пустились в хоровод вокруг чушки.

— Ура! — прокричал бактериолог Моррисон.

Гиппожираф сделал неуклюжее сальто и глубоко поклонился.

Команда аплодировала. Арамик достал магнитофон и начал записывать издаваемые животными звуки.

Капитан Килпеппер хмурился. Их поведение было непонятно.

— Все, — сказал Килпеппер. — Команда возвращается.

— Морена! — крикнул Килпеппер. Второй помощник выбежал на мостик. — Вы пойдете разведать металлические массивы. Возьмите с собой человека и держите постоянную радиосвязь с кораблем.

— Есть, сэр, — ответил Морена, широко улыбаясь.

Капитан Килпеппер сел и задумался об опасностях, которые, возможно, подстерегают их на этой планете.

Большую часть следующего дня Килпеппер составлял отчет. К вечеру он отложил в сторону ручку и вышел размять ноги.

— У вас не найдется минуты, капитан? — спросил Симмонс. — Мне хотелось бы показать вам кое-что в лесу.

Ворча по привычке, Килпеппер отправился за биологом. Ему и самому интересно было побывать там.

Трое туземцев сопровождали их по дороге к лесу. Все трое ничем не отличались от собак, разве что цвет другой, как у мятных леденцов, красный с белым.

— Ну вот, — с нескрываемым нетерпением начал Симмонс, как только они добрались до леса, — посмотрите на деревья.

Ветки сгибались под тяжестью плодов. Плоды висели внизу, поражая разнообразием красок, размеров, форм. Некоторые походили на виноград, другие — на бананы, третьи ничем не отличались от дынь, четвертые…

— Вот ведь что невероятно, — сказал Симмонс. — Это не моя область, конечно, но я могу твердо сказать, что все они совершенно разнородны. Это не смесь недозрелых и перезрелых.

— И как вы это объясняете? — спросил Килпеппер.

— Да пока никак.

Когда они возвращались назад, подлетело несколько птиц. Птицы сверкали оперением: горошек, полоска, крапинка, и ни одной темной или серой.

II

Помощник Морена и космонавт Флинн шли сквозь рощу. Над ними, весело щебеча, парили, переносясь с места на место, красно-золотые птицы. Ветер колыхал высокую траву и мелодично гудел в ветвях деревьев. Трое странных туземцев шли по их следу. Внешне они не отличались от лошадей, но имели зеленую с белыми горошинами шкуру. Наконец роща кончилась, и они оказались у подножия холма.

— Как ты думаешь, стоит на него взбираться? — со вздохом спросил Флинн. Он сгибался под тяжестью громадной камеры, висевшей у него за плечами.

— Судя по этой стрелке, должны, — Морена кивнул на шкалу. Прибор показывал, что за холмом находится металл.

По ту сторону холма, стройная и прямая, тянулась вверх металлическая колонна. От корабля ее скрывали облака и серо-голубая окраска, сливающаяся с цветом неба. Запрокинув головы, они смотрели на нее. Колонна возносилась вверх и вверх, ее вершина терялась в облаках. По ее серо-голубому цвету Морена решил, что металл представляет собой какой-нибудь сплав стали.

— Но какое же напряжение выдерживает эта громадина?! — воскликнул Морена. Они с трепетом посмотрели на гигантский столб.

— Ладно, — сказал Флинн, — я сделаю снимки. Он снял камеру и сфотографировал колонну три раза с двадцати футов, а потом щелкнул еще раз, поставив рядом Морену для сравнения. Следующими тремя снимками он закончил съемку.

— Как ты думаешь, что это такое? — спросил Морена.

— Не представляю, — ответил Флинн. — Тут есть над чем голову поломать.

Он закинул за плечи камеру.

— А теперь, наверное, самое время убираться восвояси.

Его взгляд упал на зеленых в горошек лошадей.

— Интересно, а я удержусь на такой?

— Иди, если хочешь свернуть себе шею, — сказал Морена.

— Сюда, ребята, давайте сюда, — поманил Флинн. Одна из лошадей подошла и опустилась на колени. Флинн осторожно взобрался на нее.

— Подожди секунду, — сказал Морена и поманил другую лошадь. — Иди-ка сюда, приятель! — Лошадь опустилась на колени, и он сел на нее.　

— Ну и ну, вот это жизнь! — воскликнул Флинн, похлопывая блестящую шкуру пощади. — Эй, помощник, давай наперегонки до лагеря!　

— Давай! — ответил Морена. Но как ни понукали, лошади продолжали идти медленно, как на прогулке.　

Килпеппер после возвращения Морены и Флинна взялся за их донесения. Он положил перед собой доставленные ему фотографии.　

Колонна была круглая, гладкая и наверняка искусственная. А любая раса, которая могла возвести такую колонну,　могла доставить хлопот. Кто возвел колонну? Конечно, не эти веселые и дурашливые звери, прыгающие вокруг корабля.

— Вы говорите, что вершина уходит за облака? — спросил Килпеппер.

— Да, сэр, — сказал Морена, — эта проклятая громада, должно быть, высотой с милю.

— Идите назад, — сказал Килпеппер. — Возьмите радиолокатор. Возьмите инфракрасное оборудование. Мне надо знать ее высоту и что находится на вершине. Быстро!

Флинн и Морена сошли с мостика.

Килпеппер с минуту посмотрел на все еще мокрые фотографии, затем отбросил их. Преследуемый смутными опасениями, он вышел из лаборатории корабля. Килпеппер на горьком опыте убедился, что все в мире совершается по определенной схеме, и, если не открыть ее вовремя, результаты могут оказаться плачевными.

III

Бактериолог Моррисон был тщедушный, докучливый человек. Сейчас он казался продолжением микроскопа, в который неотрывно смотрел.

— Нашли что-нибудь? — спросил Килпеппер.

— Нашел, что ничего нет, — ответил Моррисон, приподняв голову и мигая. — Нашел, что нет черт знает скольких вещей. В речной воде меньше примесей, чем в дистиллированном спирте. Земля планеты чище, чем прокипяченный скальпель. Единственные бактерии — это те, которые мы привезли с собой. Да и они обезврежены.

— Каким образом?

— В воздухе планеты я обнаружил три бактерицидных агента, а их там, наверное, еще с дюжину. Вода и почва обладают бактерицидными свойствами тоже! Эта планете стерильна.　

— Ладно, — сказал Килпеппер. Он еще не мог до конца понять всю силу этого открытия. — Что все это значит?　

— Я говорю серьезно. Жизнь невозможна без микроорганизмов. В жизненном процессе планеты выпущен целый цикл. 　

— Увы, планета существует, — сказал Килпеппер, вежливо указывая на нее. — Какие еще теории?　

— Есть и еще, но мне хотелось бы сперва закончить опыты. Я скажу вам еще только одну вещь, а выводы вы, может быть, сами сделаете.　

— Давайте.

— На всей планете я не нашел ни одного камня.

Ученые принялись сопоставлять факты.

Факт, что у туземцев (или животных) нет внутренностей, органов размножения и выделительных органов. То же и с растениями.

Факт, что планета была стерильна и сама же эту стерильность поддерживала.

Факт, что у туземцев был язык, но обучить им других они не могли. Не могли они выучить и чужой язык.

Факт, что вокруг не было ни камней, ни горных пород.

Факт, что здесь находилась громадная стальная колонна, поднимающаяся вверх по меньшей мере на полмили, ее точная высота выяснится при получении новых фотографий. Хотя на культуру машинного производства здесь не было и намека, башня, несомненно, была продукцией машин. Кто-то создал и установил ее здесь.

Тем же вечером были отпечатаны новые фотографии стальной колонны, и ученые сразу же приступили к их изучению. Верх колонны уходил в небо почти на милю и прятался в облаках. На обеих сторонах вершины различались выступы, отходящие от колонны под прямым углом на восемьдесят футов.

— Похоже на наблюдательную вышку, — сказал Симмонс.

— Что можно увидеть с такой высоты? — спросил Моррисон. — Куда ни посмотри, одни облака.

— А может быть, им нравится смотреть на облака, — предположил Симмонс.

— Я пошел спать, — устало и зло заявил Килпеппер.

IV

Проснувшись на следующее утро, Килпеппер почувствовал неладное. Он оделся и вышел. Казалось, что-то неуловимое витало в самом воздухе планеты. Или это всего лишь нервы? Он верил своим предчувствиям. Они означали подсознательное завершение целой цепи рас-суждений.

Около корабля все, казалось, было в порядке. Животные лениво бродили рядом.

Где-то в полдень к нему подошел Арамик, лингвист. Одну за другой он швырнул свои книги в борт корабля.

— Спокойствие, — сказал Килпеппер.

— Хватит, — процедил Арамик. — Это зверье теперь и не смотрит на меня. Только и делают, что разговаривают. Даже фокусы свои бросили.

Килпеппер встал и подошел к животным. Действительно, веселыми их назвать было нельзя. Они ползали так, будто находились на последней степени истощения.

Рядом стоял Симмонс и делал пометки в блокноте.

— Что стряслось с нашими маленькими друзьями? — спросил Килпеппер.

— Не знаю, — сказал Симмонс. — Может быть, они так переволновались, что не спали всю ночь.

Гиппожираф неожиданно сел. Потом медленно сполз на бок и лег без движения.　

— Как странно, — сказал Симмонс — Впервые вижу, чтобы они проделывали такое. — Он наклонился. Через несколько секунд Симмонс выпрямился.

— Никаких признаков жизни, сказал он.

Двое маленьких зверьков с блестящим белым мехом повалились на спину.

— Господи, — сказал Симмонс, — неужели еще что-нибудь?

— Боюсь, что я знаю, — сказал, побледнев, Моррисон. — Капитан, я чувствую себя убийцей. Я думаю, мы виновники гибели этих бедных зверьков. Помните, я говорил, что на планете совсем нет микроорганизмов. А сколько мы привезли их с собой? Целый поток бактерий стекал с нас на хозяев планеты. Хозяев, у которых нет никакой сопротивляемости, запомните.

— Но вы, кажется, говорили, что в воздухе планеты присутствуют бактерицидные агенты? — сказал Килпеппер.

— Они наверняка не могут действовать так быстро, — сказал Моррисон, нагибаясь и рассматривая одного из маленьких зверьков.

Капитан Килпеппер озабоченно оглянулся по сторонам.

Один из космонавтов, задыхаясь, подбежал к ним. Он еще не обсох после купания.

— Сэр, — с трудом произнес он, — там, у водопада… животные…

— Я знаю, — сказал капитан. — Звать всех назад!

— Это еще не все, сэр, — сказал космонавт. — Водопад…

— Ну, говори же!

— Он остановился, сэр. Вода больше не идет.

— Звать всех назад!

Космонавт понесся к водопаду. Сам не зная зачем, Килпеппер посмотрел вокруг. Коричневый лес был тих. Слишком тих.

Ответ был почти найден…

Килпеппер почувствовал, что мягкий бриз, который постоянно дул с момента их приземления, стих.

Космонавты, посланные сделать анализ колонны, неслись назад с такой скоростью, будто сам дьявол гнался за ними по пятам.

— Что еще? — спросил Килпеппер.

— Эта проклятая колонна, сэр! — кричал Морена. — Она вертится! Она вертится, эта крепчайшая махина!

— Что вы намерены предпринять? — спросил Симмонс.

— Всем на корабль, — рассеянно сказал Килпеппер. Он чувствовал, что ответ становится все отчетливей. Это было только лишнее доказательство, в котором он нуждался. Еще одна вещь и…

Животные вскочили на ноги! Красно-золотые птицы вновь полетели, порхая высоко в воздухе. Гиппожираф поднялся, фыркнул и убежал. За ним последовали и остальные животные. Кавалькада диковинных зверей из леса выбежала на луг.

На полной скорости они понеслись на запад, прочь от корабля.

— Всем на корабль! — неожиданно закричал Килпеппер. Этого достаточно. Теперь все было ясно, и он лишь надеялся, что сможет вовремя увести корабль в глубокий космос.

— Радуйтесь, если останетесь целы, — сказал Килпеппер, когда все были уже на корабле. — Неужели до сих пор не поняли? Закройте люк. Приготовьтесь!

— Вы говорите о вращающейся колонне? — спросил Симмонс, натыкаясь в коридоре корабля на Моррисона. — С ней все очевидно. Это, я полагаю, какая-то сверхчеловеческая раса…

— Вращающаяся колонна — это ключ, вставленный в планету, — бросил, выбегая на мостик, Килпеппер. — Она им заводится. Животные, реки, ветер — все заводное.

Он задал корабельной ЭВМ программу резкой траектории.　

— Затяните ремни, — приказал он. — И подумайте сами. Место, где лучшие яства висят на деревьях. Где нет бактерий, нет даже камешка, о который можно споткнуться. Место, населенное чудесными существами. Где все создано, чтобы развлечь тебя.　

— Площадка для　игр!

Ученые удивленно обернулись.　

— Колонна это ключ. Завод уже почти кончился, когда мы сделали наш недозволенный визит. Но сейчас кто-то вновь заводит планету.　

За бортом корабля на тысячи футов потянулись вдоль зеленого луга тени.　

— Держитесь — сказал Килпеппер, нажимая кнопку взлета. — Не хочется мне, подобно игрушечным зверям, забавлять играющих здесь детей. А уж их родителей и подавно!　

«СЛИШКОМ СЧАСТЛИВЫ»

Дариуш Филар

Фантастический рассказ

Перевел с польского Р. Горн

«Юный техник» 1970'12

Корпуса Института А были расположены в центре Города Исследователей. Они не охранялись, и на подступах к ним не было даже табличек с предостерегающими надписями. Между тем не было случая, чтобы кто-нибудь попытался проникнуть туда или хотя бы открыть большие двери с вертушкой. Это необычайное отношение всего общества к Институту вытекало скорее всего из свойственного человеку страха перед неведомым. Даже видные политические и экономические руководители не могли сказать об Институте А ничего конкретного.

Из поколения в поколение передавались друг другу указания не поднимать этого вопроса, и в течение 300 лет не нашлось смельчака, который бы отважился выступить против этой традиции.

Будущие работники Института выбирались еще во время учебы в вузе. Кем? И этого никто не знал. Избранники получали желтые конверты Центральной Диспетчерской Специалистов, отличающиеся от всех остальных только красной печатью: «Лично адресату — Институт А». Потом они быстро собирали чемоданы и выезжали в Город Исследователей. Назад не возвращался никто. Профессии вызванных на работу также не говорили ничего конкретного о характере предполагаемой деятельности, так как запечатанные конверты получали студенты всех факультетов.

* * *

Я изучал технику руководства человеческими коллективами на кафедре военной академии и экономической школы — ив первую очередь социологию, право, психологию и обязательную для моей будущей профессии риторику. Я добился также неплохих результатов в спорте, увлекался дзю-до и боксом. На третьем курсе мне присвоили звание лучшего студента. Через несколько дней после опубликования списка, в котором моя фамилия значилась на первом месте, я получил вызов в Институт А.　

На следующий день не без смущения я перешагнул порог центрального здания Института. По просторному холлу нерешительно прогуливалось несколько человек. Тотчас же после моего прихода из боковых дверей выскользнул пожилой мужчина.

— Уже все в сборе, — произнес он. — Прошу за мной.

Он повел нас в одно из крыльев здания, где с этого времени должны были находиться наши квартиры. Комнаты производили самое лучшее впечатление — просторные и светлые, с выходом на террасу, с которой, в свою очередь, по широкой, сделанной из искусственного материала лестнице можно было спуститься в тщательно ухоженный сад. Я не успел осмотреться в новой своей квартире, как вошел человек и вручил мне пухлую папку. Я заглянул в нее и понял, что и здесь мне придется учиться. Блокнот содержал подробный план следующих 900 дней: подъем, завтрак, лекции, обед, перерыв, практические занятия. Но больше всего меня удивило содержание лекций. В них очень пространно излагались «теория подслушивания», «техника подглядывания», «знания об использовании признаний», «искусство провокаций». И как итог учебы — беседа с руководством Института, своего рода «Полное Посвящение».

Началась работа. Целыми днями нас обучали установке подслушивающей аппаратуры, монтажу скрытых камер, анализу получаемой этим путем информации. Со временем мы научились сравнительно быстро определять интересы, слабости, страхи и мечты выслеживаемого индивидуума. Мы умели открыть самые важные его тайны, постичь самые интимные уголки личности, часто такие, о существовании которых он иногда и сам не подозревал. Но мы все еще не имели представления о том, чему будут служить наши знания.

Наступил наконец день «Полного Посвящения». Мы по очереди являлись перед лицом Верховного Совета Института. Я не уверен, был ли ход разговора со всеми студентами одинаков, но подозреваю, что различия были минимальные. В моем случае это выглядело так. Директор института торжественно поздравил меня с успехами в науке. Потом от имени Верховного Совета он задал только один вопрос:

— Вы можете сказать нам, Ром, почему Институт обозначен символом «А»?

По тому, как прозвучал вопрос, я понял, что это обращение чисто риторическое, и не прерывал его.

— «А», — продолжал директор, — от начальной буквы слова «Ананке». Вам, наверно, известны верования древних. Но я позволю напомнить вам еще раз. Ананке — это судьба, властная, суровая, независимая. Ее ударам должен был покориться даже Зевс. Мы сами по отношению к Судьбе являемся организацией конкурирующей. Наша задача состоит в изменении ее не всегда правильных, с нашей точки зрения, или непригодных для нас решений.

— Нет, Ром, — внимательно глядя на меня, произнес директор. — Мы не группа сумасбродов. Я ознакомлю вас сейчас с будущими конкретными заданиями. Думаю, это позволит вам лучше понять сущность деятельности нашего Института. Общество должно охранять наиболее ценные для него единицы. Я имею в виду выдающихся ученых, артистов, политиков. Как раз этим людям Судьба не имеет права сделать что-либо без нашего согласия. Мы бдительны. Мы устраняем с пути этих людей самые незначительные препятствия. Осуществляем тайно их мечты и прихоти. Словом, делаем все, чтобы они сосредоточились только на своих работах. Личное счастье этих людей, их успех в обществе почти всегда дело наших рук. Я подчеркиваю еще раз, — директор говорил убедительно, все еще внимательно вглядываясь в меня. — Для нашей деятельности характерна наивысшая степень соблюдения тайны. Естественно, чтобы создать нашим подопечным необходимые условия, надо знать все их пристрастия, достоинства или недостатки. Понимаете вы теперь целенаправленность системы нашего обучения?

— Разумеется, — ответил я, — но если из нашей деятельности вытекает столько пользы, то почему мы так засекречены?

— Ром, — лицо директора выражало удивление, — я думал, вы лучше разбираетесь в психологии своих ближних. Мы не можем воздействовать на всех граждан. Между тем нашлось бы очень мало людей, не желающих хотя бы время от времени воспользоваться нашей помощью. Начались недомолвки, интриги, нас пробовали бы подкупить. И потом, люди никогда не вели бы себя естественно, зная, что за ними кто-то все время наблюдает.

Вначале я работал в секции «Экономистов». Вместе с сотрудниками секции следил за несколькими выдающимися хозяйственными стратегами, среди которых оказались и два моих бывших преподавателя. Руководителем секции был Лорт, бывший студент того же, что и я, отделения. Он принадлежал к Членам Совета и поэтому должен был знать, какими критериями руководствуются, выбирая будущих сотрудников Института.

— Ты уже знаешь, что основой нашей деятельности является тайна, — ответил он, когда я его спросил об этих критериях. — Эту тайну могут сохранить только такие люди, которые не используют доверенного им оборудования и знаний в своих целях, — люди хладнокровные, сдержанные, может быть, даже равнодушные…

— Я обладаю всеми этими качествами! — воскликнул я.

— Нам так казалось.

— А если бы кто-либо из сотрудников Института… — я задал следующий вопрос, — подумал все-таки о себе?

Лорт посмотрел на меня, а потом с ледяным спокойствием сказал:

— Тогда он погибнет. Ему уже доверять нельзя, а Институт не может прекратить работу.

* * *

Проходили месяцы, годы. Я стал одним из лучших специалистов и выполнял все более сложные задания.

Как-то Лорт вызвал меня к себе.

— Этот молодой ученый, — сказал он, — в своей последней работе высказал несколько важных гипотез. Необходимо сделать все, чтобы он развил их.

Я открыл папку с документами.

— Ведь это Слит| — воскликнул я.

— Да, — сказал Лорт. — Ты знаешь его?

— Мы учились в течение шести семестров в одной группе. Потом меня пригласили в Институт, а он…

— Все складывается великолепно, — Лорт пометил что-то в блокноте. — Если ты его знал лично, тебе будет гораздо легче работать.

И снова целые дни я проводил перед экранами камер-шпионов, с наушниками вмонтированных повсюду подслушивающих аппаратов. Свою роль — облегчения жизни Слиту — я любил все меньше и меньше. Началось с того дня, когда я заметил его попытки добиться симпатии Ральт. Это была одна из самых интересных девушек, которых я когда-то знал. Еще в институте я принадлежал к ее поклонникам. И теперь я не мог спокойно смотреть, как Слит ухаживает за девушкой, о которой я сам когда-то мечтал.

Принимавшие меня в Институт не заметили моей симпатии к Ральт. Тем более я не хотел себя выдать сейчас.

Собственно говоря, я мог Слиту сильно повредить. Используя доверенное мне оборудование, нетрудно было сделать его в глазах Ральт смешным, совершенно дискредитировать, навсегда лишить малейших шансов. Но я знал и другое: если мое преступление раскроют, суровое наказание неизбежно. Полон колебаний, я выжидал.

Я не знал, что за Слитом наблюдает также Порт.

— Как ты считаешь, — спросил он однажды, — эта девушка относится к нему слишком холодно?

— Очевидно, Слит не заслуживает ничего другого, — подтвердил я торопливо.

Лорт посмотрел на меня укоризненно.

— Не шути, — сказал он. — Ты знаешь, если нужным нам людям не хватает каких-то достоинств, мы должны создать их видимость в глазах окружающих. Так же поступим со Слитом. Я разработал уже первоначальный план.

Как специалист я должен был признать план блестящим. Это и поставило меня перед конечным выбором — выступить против Института или навсегда потерять Ральт. Я отказался от борьбы. Длительное время мне казалось, что никто не догадывается о драме, происходящей в моей душе. Но однажды меня вызвал к себе сам Директор.

— Не знаю, известно ли вам что-либо, — начал он, — о принципах продвижения по службе в нашей организации? Так вот, — продолжал Директор, — время от времени наши сотрудники подвергаются тщательному наблюдению. Совсем недавно вы показали, что достойны занимать высшие посты. Так случилось, что мы наблюдали за вами во время работы над делом Слита. Вы действительно преданный сотрудник. С сегодняшнего дня вы назначаетесь на пост руководителя секции «Политики» и одновременно становитесь членом Верховного Совета.

* * *

Шли годы. У меня появилась семья, я обрастал рутиной, я несколько раз получал повышение, пока наконец не стал Генеральным Директором Института. В мои обязанности входил теперь выбор новых сотрудников из сотен рекомендованных молодых людей. Так в наш замкнутый мирок попал Смит. Когда два года спустя я проводил очередное наблюдение за молодыми сотрудниками, неожиданно встретился с проблемой. Смит переживал дилемму, необычайно похожую на ту, какую я сам должен был решить когда-то. Но мой коллега намерен был поступить совсем иначе, чем я, и использовать Институт для себя. Не понимаю, почему я не стал мешать ему и ничего не предпринял. Наверное, потому, что увидел в нем дремлющие и во мне чувства: упрямство и бунт. Смит мстил за всех тех, которые подчинились всевластию Института. Он действовал решительно, сочиняя письма, адресуя их нашим подопечным. «Вы, наверное. не знаете, — писал Смит, — что является объектом деятельности Института А. В наших руках вы обыкновенная нашпигованная знаниями марионетка. Все ваши успехи были возможны единственно благодаря нашему вмешательству — без него вы бы ничего не значили».

Дальнейшее содержание нескольких тысяч писем состояло в детальном описании принципов нашей работы. Смит отдавал себе отчет, что одних писем недостаточно, адресаты могли счесть их за вымысел маньяка. Вскоре только ему одному известным образом он привлек ко всей этой истории прессу. О предательстве Смита узнали все сотрудники Института, но никто не спешил его осудить. Во всем Институте царила странная атмосфера молчания, тихой солидарности с преступником. Из этого следовало одно: стремление Смита к уничтожению Института издавна было мечтой всех его сотрудников.

* * *

Шумиха вокруг развязанной Смитом истории достигла наивысшего напряжения. В статьях, письмах читатели выражали глубокое возмущение. Чаще всего обращались с протестом против нарушения элементарного права личности на индивидуальную свободу. «Я бы предпочел страдать, — писал один из известных ученых, — чем быть внешне счастливой жертвой этой порочной организации. Кто я сейчас? Что представляет собой моя мнимая индивидуальность? У меня отняли элементарное право человека на самостоятельное полное выражение собственной личности. Я убежден, что причиненные этим потери значительно превышают вытекающую из деятельности Института пользу».

От правительства требовали немедленных действий. В конце концов медлительность министров привела к публичной манифестации. И наконец наступил взрыв — громадная толпа атаковала Институт. Мы не пробовали сопротивляться, и, наверное, поэтому нас не тронули. Уничтожались только здания и их оборудование.

Я с удивлением убедился, что не испытываю сожаления. На моих глазах тысячи рук уничтожали то, о чем я многие годы заботился. Более того, я почувствовал связь с людьми, которых до сих пор не любил. Не оцененную по достоинству деятельность для их блага я выполнял только из чувства долга. Но сейчас, когда их воодушевляла такая искренняя ненависть, я понял, что, собственно, и я принадлежу к ним. Я колебался только еще мгновение, а потом изо всех сил ударил креслом по ближайшему еще целому шкафу.

ДЕМОНСТРАТОР ЧЕТВЁРТОГО ИЗМЕРЕНИЯ

Мюррей Лейнстер

Фантастический рассказ

Перевел с английского Игорь Почиталин

Рис. В. Кащенко

«Юный техник» 1971'04–05

Пит Дэвидсон был обручен с мисс Дейзи Мэннерс из кабаре «Зеленый рай». Он только что унаследовал всю собственность своего дяди и стал опекуном необыкновенно общительного кенгуру по кличке Артур. И все-таки Пит не был счастлив.

Сидя в лаборатории дяди, Пит что-то писал на бумаге. Он складывал цифры и в отчаянии хватался за волосы. Затем вычитал, делил и умножал. Результатом неизменно оставались проблемы, так же мало поддающиеся решению, как и дядюшкины уравнения четвертого измерения. Время от времени в лабораторию заглядывало длинное, лошадиное, полное робкой надежды лицо. Это был Томас, слуга его дяди, которого, как серьезно опасался Пит, он тоже унаследовал.

— Извините, сэр, — осторожно произнес Томас.

Пит откинулся на спинку кресла с загнанным выражением на лице.

— Ну что еще, Томас? Чем сейчас занимается Артур?

— Он пасется в георгинах, сэр. Я хотел спросить относительно ленча, сэр. Что прикажете приготовить?

— Что угодно! — ответил Пит. — Абсолютно что угодно! Впрочем, нет. Пожалуй, чтобы разобраться в делах дяди Роберта, нужны мозги. Приготовь мне что-нибудь богатое фосфором и витаминами.

— Будет сделано, сэр, — сказал Томас. — Вот только бакалейщик, сэр.

— Как, опять? — простонал Пит.

— Да, сэр, — ответил Томас, входя в лабораторию. — Я надеялся, сэр, что положение несколько улучшилось.

Пит покачал головой, подавленно глядя на свои расчеты.

— Все по-старому. Наличные для оплаты счета бакалейщика остаются далекой и туманной мечтой. Это ужасно, Томас! Я всегда помнил, что дядя был набит деньгами, и полагал, что четвертое измерение имеет отношение к математике. Но мне даже не удастся рассчитаться с долгами, не говоря уже о том, чтобы выкроить что-то для себя!

Томас хмыкнул, что должно было означать сочувствие.

— Будь я один, я сумел бы выдержать это, — продолжал мрачно Пит. — Даже Артур, с его простым кенгуриным сердцем, держится стойко. Но Дейзи! В этом-то вся загвоздка! Дейзи!

— Дейзи, сэр?

— Моя невеста, — пояснил Пит. — Она из кабаре «Зеленый рай». Формально Артур принадлежит ей. Я сказал Дейзи, Томас, что получил наследство. И она будет очень разочарована.

— Очень жаль, сэр, — сказал Томас.

— Это заявление, Томас, является смехотворной недооценкой положения. Дейзи не тот человек, который легко мирится с разочарованиями. Когда я начну объяснять, что состояние дяди исчезло в четвертом измерении, у Дейзи на лице появится отсутствующее выражение, и она перестанет слушать. Вам когда-нибудь приходилось целовать девушку, думающую о чем-то другом, Томас?

— Нет, сэр, — согласился Томас. — Относительно ленча, сэр…

— Нам придется заплатить за него, — мрачно произнес Пит. — У меня в кармане всего сорок центов, Томас, и по крайней мере Артур не должен голодать. Дейзи это не понравится. Ну-ка посмотрим!

Он отошел от стола и окинул лабораторию сердитым взглядом. Ее никак нельзя было назвать уютной. В углу стояла странная штука из железных прутьев примерно в четыре фута высотой, похожая на скелет. Томас сказал, что это тессеракт — модель куба, находящаяся в четырех измерениях вместо обычных трех.

Питу она больше напоминала средневековое орудие пыток — подходящее доказательство в теологическом диспуте с еретиком. Пит не мог себе представить, чтобы этот тессеракт мог понравиться кому-либо, кроме его дяди. Кругом валялись детали приборов самых разных размеров, по большей части разобранных. Они выглядели как результат усилий человека, потратившего огромное количество денег и терпения на сооружение чего-то, что будет после завершения никому не нужно.

— Здесь даже нечего заложить в ломбард, — подавленно заметил Пит. — Ничего даже отдаленно похожего на шарманку, если Артур согласится исполнять роль мартышки.

— У нас есть демонстратор, сэр, — с надеждой в голосе напомнил Томас. — Ваш дядя закончил его, сэр, он действовал, и вашего дядю хватил удар, сэр.

— Очень весело! — сказал Пит. — Что же это за демонстратор? Что он демонстрирует?

— Видите ли, сэр, он демонстрирует четвертое измерение, — сообщил Томас. — Ваш дядя посвятил ему всю свою жизнь, сэр.

— Тогда давай-ка посмотрим на него, — сказал Пит. — Может быть, мы заработаем на жизнь, демонстрируя четвертое измерение в витринах магазинов с рекламными целями.

Томас торжественно подошел к занавеси, протянутой позади письменного стола. Пит думал, что за ней спрятан буфет. Томас отодвинул занавесь, и там оказался огромный аппарат, единственным достоинством которого была завершенность. Перед глазами Пита предстала чудовищная бронзовая подкова целых семи футов высотой. По-видимому, она была полой и наполнена множеством таинственных колесиков и шестеренок. В ее основании находилась стеклянная пластинка в дюйм толщиной, судя по всему, вращающаяся. Еще ниже, в свою очередь, было расположено массивное основание, к которому тянулись медные трубки от рефрижераторного устройства холодильника.

Томас повернул выключатель, и аппарат загудел. Пит смотрел на него.

— Ваш дядя много говорил о нем, сэр, — сказал Томас. — Это подлинный научный триумф, сэр. Видите ли, сэр, четвертое измерение — это время.

— Приятно слышать простые объяснения, — сказал Пит.

— Спасибо, сэр. Насколько я понимаю, сэр, если бы кто-то ехал на автомобиле и увидел, как прелестная девушка вот-вот наступит на шкурку от банана, сэр, и если бы он захотел предупредить ее, так сказать, но не сообразил до того, как прошло, скажем, две минуты, во время которых он проехал полмили….

— Прелестная девушка наступила бы на банановую шкурку, и дальше все пошло бы по природным законам, — продолжал Пит.

— Если бы не было этого демонстратора, сэр. Видите ли, чтобы предупредить девушку, ему понадобится вернуться на полмили назад, а также и во времени, иначе будет слишком поздно, сэр. То есть придется возвращаться не только на полмили, но и на две минуты. И поэтому ваш дядя, сэр, построил этот демонстратор…

— Чтобы он мог справиться с подобной ситуацией, когда она возникает, — закончил за него Пит. — Понятно! Однако боюсь, что эта машина не решит наших финансовых затруднений.

Холодильная установка перестала гудеть. Томас торжественно чиркнул спичкой.

— С вашего позволения, сэр, мне хотелось бы закончить демонстрацию, — сказал он с надеждой в голосе. — Я тушу эту спичку и кладу ее на стеклянную пластинку между концами подковы. С температурой все в порядке, так что должно получиться.

Откуда-то из основания машины послышалось самодовольное кудахтанье, продолжавшееся несколько секунд. Затем огромная металлическая пластина внезапно повернулась на одну восьмую оборота. Послышалось жужжание. Прекратилось. Неожиданно на стеклянной пластине появилась вторая обгоревшая спичка. Машина тут же возобновила свое торжествующее кудахтанье.

— Видите, сэр? — сказал Томас. — Она создала еще одну обгоревшую спичку. Вытащила ее из прошлого в настоящее, сэр. На этом месте была спичка, прежде чем пластина повернулась несколько секунд тому назад. Как в случае с девушкой и банановой шкуркой, сэр.

Пластина повернулась еще на одну восьмую оборота. Машина кудахтала и жужжала. Жужжание прекратилось, и на стеклянной пластине появилась еще одна обгоревшая спичка. Затем снова начались кудахтающие звуки.

— Так будет продолжаться бесконечно, сэр, — выразил надежду Томас.

— Вот теперь я начинаю, — сказал Пит, — понимать все величие современной науки. Использовав всего лишь две тонны меди и стали, потратив всего пару сотен тысяч долларов и несколько десятков лет труда, мой дядя Роберт оставил мне машину, которая будет снабжать меня обгоревшими спичками в неограниченном количестве! Томас, эта машина поистине триумф науки!

— Великолепно, сэр! Я рад, что она вам нравится. Так что будем делать с ленчем, сэр?

Пит посмотрел на слугу с упреком. Затем сунул руку в карман и достал оттуда сорок центов. В этот момент машина зажужжала. Пит повернул голову и застыл, глядя на машину.

— Раз уж зашла речь о науке, — произнес он несколько мгновений спустя, — то у меня появилась весьма коммерческая мысль. Мне стыдно даже думать об этом. — Он посмотрел на чудовищный кудахчущий демонстратор четвертого измерения. — Выйди-ка отсюда на десять минут, Томас. Я буду занят.

Томас исчез. Пит выключил демонстратор. Он рискнул пятицентовой монеткой, решительно опустив ее на стеклянную пластину. Машина снова заработала. Она кудахтала, жужжала, затем замолчала — и появилось две монеты. Пит прибавил ко второму пятицентовику десять центов. После окончания второго цикла он жестом отчаянной решимости провел рукой по волосам и прибавил все свое оставшееся богатство — четверть доллара. Затем, увидев результат и не веря своим глазам, он начал строить пирамиды.

Полный достоинства стук Томаса послышался через десять минут.

— Извините, сэр, — сказал он с надеждой в голосе. — Относительно ленча, сэр… Пит выключил демонстратор, проглотил слюну.

— Томас, — сказал он, стараясь выглядеть спокойным, — ты можешь сам составить меню для ленча. Возьми корзинку вот этой мелочи и отправляйся в магазин. Да, Томас, у тебя нет чего-нибудь больше четверти доллара? Полдоллара будет достаточно. Мне хочется продемонстрировать Дейзи, когда она придет, что-нибудь поистине впечатляющее.

Мисс Дейзи Мэннерс была именно таким человеком, который принимает демонстратор четвертого измерения как само собой разумеющееся и на всю катушку использует результаты современных научных исследований. Она рассеянно поздоровалась с Питом и проявила большой интерес к величине наследства. И Пит ввел ее в лабораторию, где показал демонстратор.

— Вот мои драгоценности, — торжественно произнес Пит. — Милая, я знаю, это тебя потрясет, но скажи, у тебя есть четверть доллара?

— Какая наглость — просить у меня деньги! — воскликнула Дейзи. — И если ты обманул меня относительно наследства…

Пит нежно улыбнулся ей. Он достал из кармана свою монету в четверть доллара.

— Смотри, — милая! Я делаю это для тебя!

Он включил демонстратор и начал самодовольно объяснять принцип его работы, когда из основания машины послышались первые кудахтающие звуки.

— Вот видишь, милая, деньги из четвертого измерения! Дядя изобрел машину, а я ее унаследовал. Поменять тебе деньги?

Рассеянность исчезла с лица Дейзи. Пит вручил ей аккуратную тоненькую пачку банкнотов.

— Теперь, милая, — сказал он приветливо, — всякий раз, когда тебе нужны деньги, приходи сюда, включай машину — и собирай монеты!

— Сейчас мне требуются еще деньги, — сказала Дейзи. — Я должна купить себе приданое.

— Я надеялся, что тебе это придет в голову! — с энтузиазмом воскликнул Пит. — За дело! А пока машина работает, у нас есть время поговорить.

Демонстратор кудахтал и жужжал, производя теперь банкноты вместо монет.

— Я не хотел планировать ничего определенного, — объяснил Пит, — до разговора с тобой. Просто приводил дела в порядок. Однако за Артуром я присматривал очень внимательно. Ты ведь знаешь, как ему нравятся сигареты. Он их ест, и хотя для кенгуру это может показаться эксцентричным, по-видимому, они идут ему на пользу. С помощью демонстратора я создал огромный запас, причем его любимый сорт. Кроме того, я попытался увеличить банковский счет. Очевидно, будет выглядеть странным, если мы купим особняк на Парк-авеню и небрежно предложим в уплату самосвал мелочи.

— Ты можешь производить банкноты в такой же прогрессии, как и монеты, — объявила Дейзи. — Тогда их будет гораздо больше!

— Милая, — нежно поинтересовался Пит, — какое имеет значение, сколько у тебя денег, если у меня их так много!

— Большое, — сказала Дейзи. — Мы можем поссориться.

— Никогда! — запротестовал Пит. Затем он добавил задумчиво: — До того как нам пришла в голову мысль о банкнотах, мы с Томасом наполнили подвал для угля монетами в четверть и половину доллара. Они все еще там.

— Я думаю, — воскликнула с энтузиазмом Дейзи, — что нам нужно пожениться немедленно.

— Блестящая мысль! Я сейчас заведу автомобиль!

— Давай, милый! — поддержала его Дейзи. — А я пока присмотрю за демонстратором.

С сияющим лицом Пит поцеловал ее и нажал кнопку, вызывая Томаса, потом нажал еще раз. Томас появился только после третьего звонка и очень бледный. Он спросил взволнованно:

— Извините, сэр, упаковать ваш чемодан?

— Упаковать мой чемодан? Зачем?

— Нас собираются арестовать, сэр, — сообщил Томас, с трудом проглотив слюну.

…………………..04/05

— Это все деньги, сэр, — банкноты, — произнес Томас в отчаянии. — Вы, наверно, помните, что мы обменяли серебро на банкноты только один раз. Мы получили банкноты в один доллар, пять, десять, двадцать и так далее, сэр.

— Конечно, — согласился Пит. — Только это и было нам нужно. Так в чем дело?

— Дело в номере, сэр! Все банкноты, произведенные демонстратором, имеют один и тот же серийный номер — все пятерки, десятки и все остальное, сэр. Кто-то, чье хобби — поиски банкнот, использованных для оплаты выкупа, обнаружил, что у него несколько банкнот с одним и тем же номером. Секретная служба проследила путь этих денег. Скоро они явятся за нами, сэр. Наказание за производство фальшивых денег — двадцать лет тюремного заключения, сэр. Мой друг в деревне поинтересовался, не собираемся ли мы отстреливаться, потому что, сэр, жители деревни хотели бы посмотреть.

Томас ломал руки. Пит уставился на него.

— А ведь правда, они поддельные, — сказал он задумчиво. — Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Нам придется признать свою вину, Томас. Может быть, Дейзи не захочет выходить за меня замуж, если меня собираются посадить в тюрьму. Пойду сообщу ей новости.

В это мгновение он замер на месте. Он услышал сердитый голос Дейзи. Затем звуки стали громче. Они перешли в непрерывный пронзительный шум. Пит побежал.

Он ворвался в лабораторию и замер, пораженный. Демонстратор все еще работал. Дейзи видела, как Пит наваливает банкноты в кучу по мере того как машина производила их, с тем чтобы следующая куча была еще больше. Очевидно, она попыталась сделать то же самое. Однако теперь куча была слишком неустойчивой, и Дейзи залезла на стеклянную пластину, попав в поле действия аппарата.

Когда Пит вбежал в лабораторию, женщин было уже трое. Пока он стоял, скованный ужасом, на пороге, к ним прибавилась четвертая. Демонстратор кудахтал и жужжал почти с триумфом. Затем он произвел пятую Дейзи. Пит рванулся вперед и повернул выключатель, но слишком поздно, чтобы помешать появлению шестой мисс Дейзи Мэннерс из кабаре «Зеленый рай».

Поскольку все Дейзи были абсолютно похожи, не только обладая идентичной внешностью, но, так сказать, одинаковым серийным номером, у них были одни и те же точки зрения и убеждения. И каждая Дейзи была убеждена, что только она является обладательницей кучи банкнот, находившейся на стеклянной пластине. Все шесть старались завладеть ими, и потому отчаянно ссорились между собой.

Артур обладал счастливым характером и не относился к тем кенгуру, которые выискивают причины, из-за чего бы расстроиться. Он мирно пасся на лужайке, поедая георгины, и время от времени перепрыгивал через шестифутовую изгородь в надежде, что на аллее покажется собака, пришедшая полаять на него. Или если уж ему не удастся увидеть собаку, то пройдет кто-нибудь другой, кто обронит окурок, а он, Артур, его подберет.

Когда кенгуру впервые приехал в этот дом, оба приятных события случались довольно часто. Незнакомый прохожий, увидев в этой части света мчащегося к нему пятифутового кенгуру, был склонен выронить все, что было у него в руках, и обратиться в бегство. Иногда среди брошенных им вещей оказывалась и сигарета.

Итак, Артур пасся в георгинах и ему было скучно. Из-за этой скуки он был готов принять участие в чем угодно. Из лаборатории доносились звуки скандала, но Артура не интересовали семейные ссоры. А вот к государственным служащим, подъехавшим в открытом автомобиле к дому, он проявил большой интерес. Их было двое, на мгновение они остановились у калитки, затем решительно направились к входной двери. Артур прискакал из-за дома в тот момент, когда они уже барабанили кулаками в дверь. На заднем дворе он занимался тем, что выдергивал рассаду капусты, посаженную Томасом, чтобы выяснить, почему она растет так медленно. Последним прыжком он покрыл по крайней мере десять метров и уселся на хвост, с интересом разглядывая посетителей.

— Б-б-боже мой! — воскликнул низенький широкоплечий полицейский. Он курил сигарету. При виде Артура он бросил ее и схватился за пистолет.

Это было ошибкой. Артур любил сигареты. Эта же валялась всего в пяти метрах от него. В парящем прыжке Артур устремился к ней. Полицейский взвизгнул, увидев летящего прямо на него Артура. Действительно, в этот момент Артур выглядел устрашающе. Полицейский выстрелил не целясь и промахнулся. Артур не обратил на выстрел никакого внимания. Для него выстрелы не означали угрозы. Это были всего лишь громкие звуки, издаваемые автомобилем с неисправным карбюратором. Он мягко приземлился у самых ног полицейского, и тот в отчаянии обрушил на Артура град ударов кулаком и рукоятью пистолета.

Артур был мирным кенгуру, но терпеть не мог, когда на него нападали. И он схватил обидчика передними лапами. Второй полицейский попятился к двери, готовый дорого продать свою жизнь. Но в то мгновение — и оба эти события случились одновременно, — когда Артур начал выбивать из коротенького полицейского все потроха, смирившийся со своей участью Томас распахнул дверь перед вторым полицейским и тот рухнул внутрь дома, ударился о порог и потерял сознание.

Пятнадцать минут спустя низенький широкоплечий полицейский мрачно заметил:

— Нам подсунули ложный след. Спасибо, что вы стащили с меня этого зверя, а Кейси благодарит за виски. Мы разыскиваем шайку фальшивомонетчиков, печатающих удивительно добротные банкноты. След вел прямо к вам. Вы могли совершенно спокойно перестрелять нас. И вы не сделали этого. Так что теперь нам придется приниматься за работу с самого начала.

— Боюсь, — признался Пит, — что след снова приведет вас обратно сюда. Может быть, будучи государственными служащими, вы сможете что-то сделать с демонстратором четвертого измерения. Он является виновником.

Пит предложил пройти в лабораторию. Появился Артур, горя жаждой мести. На лицах полицейских отразилось колебание.

— А вы дайте ему сигарету, — посоветовал Пит. — Он ест их. И тогда вы будете его другом на всю жизнь.

— Только этого мне еще не хватало, черт побери! — воскликнул низенький полицейский. — Вы стойте между нами. Может быть, Кейси хочет подружиться с ним?

— У меня нет сигарет, — нерешительно проговорил Кейси. — А сигара подойдет?

— Тяжеловато с самого утра, — задумчиво произнес Пит, — но попробуйте.

Артур взвился в воздух и приземлился в двух футах от Кейси. Кейси протянул ему сигару. Артур обнюхал ее и принял. Он сунул один конец в рот и откусил кончик.

— Видите! — радостно воскликнул Пит. — Ему нравится! Пошли!

Они двинулись к лаборатории, вошли внутрь и попали в самую гущу суматохи. Бледный, с безнадежным выражением на лице Томас наблюдал за работой демонстратора, который производил банкноты целыми пачками. Как только очередная порция появлялась на пластине из глубин четвертого измерения, Томас собирал банкноты в охапку и передавал их Дейзи, которые должны были в принципе стоять в очереди, чтобы каждая могла получить равную долю. Но Дейзи отчаянно ссорились между собой, потому что одна из них пыталась сжульничать.

— Это вот, — спокойно произнес Пит, показывая на девушек, — моя невеста.

Но коротенький полицейский уже увидел охапки зелененьких банкнот, появляющиеся из ничего. Он вытащил короткоствольный револьвер.

— У вас там сзади печатный пресс, правда? — сразу догадался он. — Пойду посмотрю!

Он по-хозяйски шагнул вперед, оттолкнул в сторону Томаса и ступил на стеклянную пластину. Охваченный ужасом Пит протянул руку к выключателю. Но было уже поздно. Стеклянная пластина повернулась на одну восьмую оборота. Демонстратор насмешливо загудел — и копия полицейского появилась в тот момент, когда оцепеневшие пальцы Пита выключили аппарат.

Оба полицейских уставились друг на друга, остолбенев от удивления. Кейси повернул голову, и волосы у него встали дыбом. В это мгновение Артур просительным жестом опустил переднюю лапу на плечо Кейси. Артуру понравилась сигара. Дверь в лабораторию была открыта, и он пришел попросить еще одну. Однако Кейси потерял контроль над собой. Он завопил и бросился бежать, вообразив, что Артур преследует его по пятам. Он влетел в модель тессеракта и безнадежно запутался внутри.

Артур был спокойным кенгуру, но ужасный крик Кейси расстроил и его. Он прыгнул вперед не глядя, толкнул Пита прямо на выключатель и приземлился между двумя оцепеневшими копиями коротенького полицейского. Те, разделяя воспоминание о первой встрече с Артуром, шарахнулись в панике как раз в тот момент, когда стеклянная пластина повернулась.

Артур подпрыгнул от гудка демонстратора. Ближайшая к нему копия низенького широкоплечего полицейского оттолкнулась изо всех сил и в длинном грациозном прыжке исчезла за дверью. Пит боролся со вторым близнецом, который размахивал револьвером и требовал объяснений, уже охрипнув от ревностного исполнения служебного долга.

Пит попытался объяснить, откуда все эти девушки, но полицейский никак не мог понять связи и продолжал кричать. А в это время со стеклянной пластины спрыгнул еще один Артур, затем второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой появились на сцене. Вопли всех Дейзи заставили наконец его обернуться, и он увидел, что лаборатория переполнена пятифутовыми Артурами, приятно удивленными и старающимися подружиться друг с другом и приступить к играм.

Артур был единственным существом, приветствующим ход событий. Раньше он был в основном предоставлен самому себе. Теперь же из одинокого кенгуру Артур превратился в целое стадо. Счастливые, возбужденные кенгуру забыли о всех правилах поведения и начали играть друг с другом по всей лаборатории в стихийную, неорганизованную чехарду.

Полицейский упал и превратился в трамплин для веселящихся животных. Один из Артуров выбрал мотор демонстратора. Из трудолюбивого механизма посыпались искры, ужалившие Артура. Тот в ужасе оттолкнулся и выпрыгнул в окно. За ним тут же последовало остальное стадо, решившее, что это продолжение игры.

Стало слышно, что демонстратор издает странные жалобные звуки. Кейси по-прежнему оставался пленником тессеракта, выглядывая через прутья модели с выражением лица обитателя палаты психически больных. Только один из низеньких широкоплечих полицейских находился в лаборатории. Он лежал на полу, едва переводя дыхание. А Дейзи были так рассержены, что не могли произнести ни звука — все шестеро. Пит сохранял спокойствие.

— Ну что ж, — философски заметил он, — обстановка немного разрядилась. Но что-то случилось с демонстратором.

— Извините, сэр, — сказал все еще бледный Томас, — но я не разбираюсь в машинах.

Одна из Дейзи сердито проговорила, обращаясь к другой:

— Ты совсем обнаглела! Эти деньги на подносе — мои!

Они начали угрожающе сближаться. Еще трое, возмущенно протестуя, присоединились к свалке. Шестая — и Питу показалось, что это была первоначальная Дейзи, — начала поспешно перебрасывать деньги из куч, накопленных другими, в свою.

Тем временем демонстратор продолжал как-то странно гудеть. В отчаянии Пит решил выяснить, в чем дело. Он обнаружил, что прыжок Артура сдвинул с места рукоятку, по всей видимости, контролирующую количество оборотов мотора демонстратора. Он сдвинул ее наугад. Демонстратор облегченно закудахтал. И затем Пит в ужасе заметил, что пять Дейзи стоят на стеклянной пластине. Он попытался выключить аппарат, но опоздал.

Пит в отчаянии закрыл глаза. Дейзи ему очень нравилась. А вот шесть Дейзи было слишком много. Но перспектива одиннадцати…

В его ушах раздался хриплый голос.

— Ага! Так вот где у вас печатный станок и… хм, зеркала, обманывающие зрение, так что все кажется двойным. Я сейчас пройду через этот люк за девушками. И если кто-нибудь за стеной выкинет фокус, ему будет плохо!

Лишний полицейский ступил на стеклянную пластину, которая по неизвестной причине опустела. Демонстратор закудахтал. Затем загудел. Пластина повернулась в обратном направлении! И полицейский исчез полностью! Как он явился из прошлого, так и исчез — по воле случая. Оказалось, что один из Артуров передвинул рычаг в нейтральное положение, а Пит переставил его затем на реверс. Он видел, как исчез полицейский, теперь он знал, куда делись и лишние Дейзи и куда денутся компрометирующие банкноты. Пит вздохнул с облегчением.

Но Кейси, освобожденный наконец из тессеракта, не испытывал облегчения. Он вырвался из рук Томаса, пытавшегося помочь ему, и кинулся к автомобилю. Там он нашел своего компаньона, наблюдающего за тем, как девятнадцать Артуров играли в чехарду, перепрыгивая через гараж. Через мгновение Пит увидел, как автомобиль отъехал, виляя из стороны в сторону.

— Мне кажется, сэр, что они больше не вернутся, — проговорил Томас с надеждой в голосе.

— По-моему, тоже, — согласился Пит, обретя наконец абсолютное спокойствие. Он повернулся к оставшейся Дейзи, испуганной, но еще не отказавшейся от стяжательства. — Милая, — сказал он нежно, — как оказалось, все эти банкноты поддельные. Придется отправить их обратно и попытаться прожить на содержимое дровяного сарая и ящика для овощей.

Дейзи попробовала выглядеть рассеянной, но это ей не удалось.

— Ты совсем обнаглел! — воскликнула Дейзи негодующим тоном.

ПРОНИКШИЙ В СКАЛЫ

Гарри Гаррисон

Фантастический рассказ

Перевел с английского И. Почиталин

Рис. А. Черенкова

«Юный техник» 1971'06

Ветер проносился над гребнем хребта и мчался ледяным потоком вниз по склону. Он рвал брезентовый костюм Пита, осыпал его твердыми как сталь, ледяными горошинами. Опустив голову, Пит прокладывал путь вверх по склону, к выступающей гранитной скале.

Он промерз до мозга костей. Никакая одежда не спасает человека при температуре в пятьдесят градусов ниже нуля. Пит чувствовал, как руки его немеют. Когда он смахнул с бакенбард кусочки льда, застывшие от дыхания, он уже не чувствовал пальцев. В тех местах, где ветер Аляски касался его кожи, она была белой и блестящей.

Работа как работа. Потрескавшиеся губы болезненно искривились в жалкое подобие улыбки. «Если эти негодяи в погоне за чужими участками добрались даже до этих мест, они промерзнут до костей прежде, чем вернутся обратно».

Стоя под защитой гранитной скалы, он нашарил на боку кнопку. Из стального ящичка, пристегнутого к поясу, донесся пронзительный вой; когда Пит опустил лицевое стекло своего шлема, внезапно шипение вытекающего кислорода прекратилось. Он вскарабкался на гранитную скалу, которая выступала над замерзшим грунтом.

Теперь он стоял совершенно прямо, не чувствуя напора ветра; сквозь его тело проносились призрачные снежинки, медленно двигаясь вдоль скалы, он все глубже опускался в землю. Какое-то мгновение верхушка его шлема торчала над землей, словно горлышко бутылки в воде, затем скрылась под снежным покровом.

Под землей было теплее, ветер и холод остались далеко позади; Пит остановился и стряхнул снег с костюма. Он осторожно отстегнул ультрасветовой фонарик от заплечного ремня и включил его. Луч света, поляризованный до его собственной частоты, позволяющей двигаться сквозь плотные тела, прорезал окружающие слои грунта.

Вот уже одиннадцать лет Пит проникал в скалы, но так никогда и не мог отделаться от изумления при виде этого невероятного зрелища. Чудо изобретения, позволявшее ему проходить сквозь скалы, он воспринимал как само собой разумеющееся. Это был всего лишь прибор, правда, хороший, но все же такой, который при случае можно разобрать и починить. Удивительным было то, что этот прибор делал с окружающим миром.

Полоса гранита начиналась у его ног и исчезала внизу в море красного тумана. Этот туман состоял из светлого известняка и других пород, уходящих вперед застывшими слоями. Гранитные валуны и скальные массивы, большие и малые, окруженные со всех сторон более легкими породами, казалось, повисли в воздухе. Проходя под ними, он осторожно наклонялся.

Если предварительное обследование было правильным, то, идя вдоль гранитного хребта, он должен напасть на исчезнувшую жилу.

Пит шел вперед, нагнувшись и проталкиваясь через известняк. Порода проносилась сквозь его тело и обтекала, подобно быстро мчащемуся потоку воды. Протискиваться сквозь нее с каждым днем становилось все труднее и труднее. Пьезокристалл его всепроникателя с каждым днем все больше и больше отставал от оптимальной частоты. Чтобы протолкнуть атомы тела, требовались уже немалые усилия. Он повернул голову и, мигая, попытался остановить взгляд на двухдюймовом экране осциллоскопа внутри шлема. Ему улыбнулось маленькое зеленое личико — остроконечные зигзаги волн сверкали, подобно ряду сломанных зубов. Он нахмурился, заметив, каким большим стало расхождение между фактической линией волн и моделью, вытравленной на поверхности экрана. Если кристалл выйдет из строя, весь прибор разладится, и человека ждет медленная смерть от холода, потому что он не сумеет спуститься под землю. Или он может оказаться под землей в тот момент, когда кристалл выйдет из строя. Это тоже означало смерть, но более быструю и несравненно более эффектную — смерть, при которой он навсегда останется в толще породы, подобно мухе в куске янтаря. Он вспомнил о том, как умер Мягкоголовый, и чуть заметно вздрогнул.

Мягкоголовый Самюэльз был из той группы ветеранов, несгибаемых скалопроникателей, которые под вечными снегами Аляски открыли залежи минералов — баснословную жилу Белой Совы. Именно это открытие и вызвало лихорадку 63-го года. И когда полчища дельцов хлынули на север, к Даусону, Сэм отправился на юг с большим состоянием. Вернулся он через три года, начисто разорившись, так что едва хватило на билет в самолет. «Норт Америкэн майнинг» перевела его в другую группу, и снова начались бесконечные блуждания под землей.

Однажды Сэм пошел под землю и больше не вернулся. «Застрял», — бормотали его дружки, но никто толком не знал, где это произошло, до тех пор, пока Пит в 71-м году не наткнулся на него. Пит увидел Мягкоголового, навечно пойманного каменным монолитом. На лице Сэма застыла маска ужаса, он наклонился вперед, схватившись за переключатель у пояса. Должно быть, в это страшное мгновение он понял, что его всепроникатель вышел из строя и скала поглотила его.

Пит тихо выругался. Если в самом скором времени не удастся напасть на жилу, чтобы купить новый кристалл, ему придется присоединиться к этой бесконечной галерее исчезнувших старателей. Его энергобатареи едва работали, баллон с кислородом протекал, а залатанный Миллеровский подземный костюм уже давно годился разве что для музея. Питу нужна была только одна жила, одна маленькая жила.

Рефлектор на шлеме выхватил из тьмы на скале возле лощины какие-то кристаллические породы, отсвечивающие голубым. Пит оставил в стороне гранитный хребет, вдоль которого раньше шел, и углубился в менее плотную породу. Может, это и был ютт. Включив ручной нейтрализатор в штеккер на поясе, он поднял кусок скальной породы толщиной в фут. Сверкающий стержень нейтрализатора согласовал плоскость вибрации образца с частотой человеческого тела. Пит прижал отверстие спектроанализатора к валуну и нажал кнопку. Короткая вспышка — сверкнуло обжигающее атомное пламя, мгновенно превратив твердую поверхность образца в пар.

Прозрачный снимок выпрыгнул из анализатора, и Пит жадно уставился на спектрографические линии. Опять неудача, не видно знакомых следов юттротанталита.

Из ютта получали тантал, из тантала делали кристаллы, из кристаллов — всепроникатели, которыми пользовался Пит, чтобы отыскать новое месторождение ютта, из которого можно было добыть тантал, из которого… Похоже на беличье колесо, и сам Пит был похож на белку — причем белку в настоящий момент весьма несчастную.

Пит осторожно повернул ручку реостата на всепроникателе: он подал в цепь чуть больше мощности. Нагрузка на кристалл увеличилась, но Питу пришлось пойти на это, чтобы протиснуться через вязкую породу.

Старателя не оставляла мысль об этом маленьком кристалле, от которого зависела его жизнь. Это была тонкая полоска вещества, походившего на кусок грязного стекла, но на редкость хорошо отшлифованная. Когда на кристалл подавался очень слабый ток, он начинал вибрировать с такой частотой, которая позволяла одному телу проскальзывать между молекулами другого. Этот слабый сигнал контролировал, в свою очередь, гораздо более мощную цепь, которая позволяла человеку с его оборудованием проходить сквозь земные породы. Если кристалл выйдет из строя, атомы его тела вернутся в вибрационную плоскость обычного мира и сольются с атомами породы, через которую он в этот момент двигался… Пит потряс головой, как бы стараясь отбросить страшные мысли, и зашагал быстрее вниз по склону.

Он двигался сквозь сопротивляющуюся породу вот уже три часа, и мускулы ног горели как в огне. Он шел вдоль вероятной жилы по следам ютта, и ему казалось, что их становится все больше. Главная жила должна быть на редкость богатой— если только удастся ее отыскать!

Пора отправляться в долгий путь назад, наверх. Пит рванулся к жиле. Он последний раз возьмет пробу, сделает отметку и возобновит поиски завтра. Вспышка пламени, и Пит посмотрел на прозрачный отпечаток. Линии тантала ослепительно сияли на фоне более слабых линий. Дрожащей рукой он расстегнул карман на правом колене. Там у него был подобный отпечаток — отснятое месторождение Белой Совы, самое богатое в округе. Да, ни малейшего сомнения — его жила богаче.

Из мягкого карманчика он извлек полукристаллы и осторожно положил кристалл Б туда, где лежал взятый им образец. Никто не сможет отыскать это место без второй половины кристалла, отшлифованного до единой ультракоротковолновой частоты. Если с помощью половины А возбудить сигнал в генераторе, половина Б будет отбрасывать эхо с такой же длиной волны, которое будет принято чувствительным приемником, и Пит сможет вернуться на это место.

Пит бережно спрятал кристалл А в мягкий карманчик и отправился в долгий обратный путь. Старый кристалл в проникателе настолько отошел от стандартной частоты, что Пит едва протискивался сквозь вязкую породу. Он чувствовал, как давит ему на голову невесомая скала в полмили толщиной, казалось, она только и ждала, чтобы стиснуть его в вечных объятиях. Единственный путь назад лежал вдоль длинного гранитного хребта, который в конце концов выходил на поверхность.

…Двое в подземных костюмах появились в скале. Тела их казались прозрачными; ноги при каждом шаге увязали в земле. Внезапно оба подпрыгнули вверх, выключив проникатели в центре пещеры, обрели плотность и тяжело опустились на пол.

— Чем могу вам помочь, ребята? — спросил Пит.

— Да нет, спасибо, приятель, — ответил коротышка. — Мы как раз проходили мимо и заметили вспышку твоего воздуходела. Мы подумали: а может, это кто из наших ребят? Вот и подошли посмотреть. В наши дни нет хуже чем таскаться под землей, правда? — Произнося эти слова, коротышка окинул быстрым взглядом пещеру, не пропуская ничего.

Мо с хрипом опустился на пол и прислонился к стене.

— Верно, — осторожно согласился Пит. — Я за последние месяцы так и не наткнулся на жилу. А вы, ребята, недавно приехали? Что-то я не припомню, видел ли я вас в лагере.

Элджи не ответил. Не отрываясь он смотрел на мешок Пита, набитый образцами. Со щелканьем он открыл огромный складной нож.

— Ну-ка, что там у тебя в этом мешке, парень?

— Да просто низкосортная руда. Я решил взять пару образцов. Отдам ее на анализ, хотя вряд ли ее стоит нести до лагеря. Сейчас я покажу вам.

Пит встал и пошел к рюкзаку. Проходя мимо Элджи, он стремительно наклонился, схватил его за руку с ножом и изо всех сил ударил коленом в живот. Не ожидая, когда потерявший сознание Элджи упадет на пол, Пит кинулся к рюкзаку. Одной рукой он схватил свой армейский пистолет 45-го калибра, другой — контрольный кристалл и занес свой сапог со стальной подковкой над кристаллом, чтобы растереть его в пыль.

Его нога так и не опустилась вниз. Ручища размером с окорок схватила его кисть. Пит вскрикнул; у него хрустнули кости. Пистолет выпал из безжизненных пальцев. Мо умолял потерявшего сознание Элджи сказать, что ему делать. Наконец Элджи пришел в себя, с трудом сел, ругаясь и потирая шею. Теперь на Пита посылались удары. Он не мог остановить их, они разламывали голову, сотрясали все его тело.

Наконец бандиты включили проникатель Пита и поволокли избитого сквозь стену. Футов через двадцать они вошли в другую пещеру, намного больше первой. Почти все пространство занимала огромная металлическая громада атомного трактора.

Мо бросил Пита на пол и поддал проникатель ногой, превратив его в бесполезный металлолом. Гигант перешагнул через тело Пита и тяжелым шагом двинулся к трактору. Только он влез в кабину, как Элджи включил мощный стационарный проникатель. Когда призрачная машина двинулась вперед и исчезла в стене пещеры, Пит успел заметить, что Элджи беззвучно усмехнулся.

Пит повернулся и наклонился над разбитым проникателем. Бесполезно. Бандиты чисто сработали, и в этой шарообразной могиле не было больше ничего, что помогло бы Питу выкрутиться. Подземное радио находилось в старой пещере; с его помощью он мог связаться с армейской базой, и через двадцать минут вооруженный патруль был бы на месте. Однако его отделяет от радио двадцать футов скальной породы.

Пит схватился за пояс. Воздуходел все еще на месте! Он прижал контакты аппарата к рубидиевой жиле — в воздухе закружились хлопья серебряного снега. Внутри круга, описываемого контактами, порода трескалась и сыпалась вниз. Если только в батареях достаточно электроэнергии и если бандиты вернутся не слишком быстро…

С каждой вспышкой откалывалось по куску породы толщиной примерно в дюйм. Чтобы вновь зарядить аккумуляторы, требовалось 3,7 секунды; затем возникала белая вспышка, и разрушался еще один кусок скалы. Пит работал в бешеном темпе, отгребая левой рукой каменные осколки. Он дробил неподатливую скалу. Сражался с ней и старался забыть о пульсирующей боли в голове.

Большая пещера осталась позади, и теперь Пит замурован в крошечной пещере глубоко под землей. Он почти физически ощущал, что над ним нависла полумильная толща породы, давящей его, не дающей ему дышать.

Казалось, время остановилось, осталось только бесконечное напряжение. На несколько драгоценных мгновений он опустил руки. В этот момент скала перед ним треснула и обрушилась с грохотом взрыва, и воздух через рваное отверстие со свистом ворвался в пещеру. Давление в туннеле и пещере уравнялось — он пробился!

Пит выравнивал рваные края отверстия слабыми вспышками почти полностью разряженного воздуходела, когда рядом с ним появились чьи-то ноги. Затем на низком потолке проступило лицо Элджи, искаженное свирепой гримасой. В туннеле не было места для того, чтобы материализоваться; Элджи мог только потрясти кулаком у лица Пита.

Сзади, из-за груды щебня послышался громкий хруст, осколки полетели в стороны, и в пещеру протолкнулся Мо. Пит не мог повернуться, чтобы оказать сопротивление. Мо протащил Пит» обратно, в большую пещеру, и бросил на пол. Пит лежал, хватая воздух ртом. Победа была так близка…

Элджи наклонился над ним и вытащил пистолет Пита из кармана и оттянул назад затвор.

— Между прочим, мы нашли твою жилу. Теперь я чертовски богат.

Пит приподнялся на локте и прижал ладонь к дулу пистолета. Элджи широко улыбнулся.

— Прекрасно, ну-ка останови пулю рукой!

Он нажал спусковой крючок; пистолет сухо щелкнул. На лице Элджи отразилось изумление. Пит привстал и прижал контакты воздуходела к шлему Элджи. Гримаса изумления застыла на лице бандита, и он тяжело рухнул на пол.

Элджи был тертый калач, но даже он не знал, что дуло армейского пистолета 45-го калибра действует как предохранитель. Если к дулу что-то прижато, ствол двигается назад и встает на предохранитель, и чтобы произвести выстрел, необходимо снова передернуть затвор.

Повернувшись на здоровой ноге, Пит направил пистолет на Мо…

Теперь трактор доставит Пита в лагерь; пусть армейцы сами разберутся в этой кутерьме. Он опустился в сиденье водителя и включил двигатель. Мощный проникатель работал безукоризненно; машина двигалась к поверхности. Когда трактор вылез на поверхность, все еще шел снег.

ХИЩНИК

Джон Вильямс

Рассказ

Перевод с английского Е. Глущенко

Рис. В. Кащенко

«Юный техник» 1971'12

Группа людей прошла через тамбур, неся на импровизированных носилках неподвижное тело.

— Кто на этот раз? — спросил Феннер. Горслайн сбросил прозрачный капюшон, закрывающий лицо и голову, расстегнул «молнию» комбинезона, устало потер глаза.

— Бодкин. Все то же самое.

Обернувшись к товарищам, он сказал:

— Несите прямо в госпиталь. Впрочем, все равно без толку, — добавил он вполголоса только для Феннера.

Феннер взглянул на Бодкина и тяжело вздохнул. Лицо человека, лежавшего на носилках, побагровело, грудь судорожно вздымалась, на губах выступила пена.

Горслайн снял комбинезон, перебросил его через руку и вслед за Феннером направился в «профессорскую».

Начальник станции Хейген вошел в комнату своей обычной подпрыгивающей походкой, казалось, что к каблукам у него приделаны пружины.

— Хелло! — крикнул он. — Эй, Феннер, послушайте, Горслайн, я только что был у Бодкина. Это же ужасно. Трое за неделю!

— Еще бы, — сказал Горслайн. — Может быть, соберем вещи, да и домой, а?

Феннер полулежал в глубоком кресле, сложив на груди руки, вглядываясь в своего шефа, который поспешно садился, тут же вскакивал и снова садился. «Никогда не поверишь, что этот человек — талантливый организатор, — думал он. — Поразительно, как обманчива может быть внешность. Редко человек оказывается таким, каким кажется». Вслух он сказал:

— Извините меня, Хейген. Я хочу спросить Горслайна — были поблизости какие-нибудь животные в тот момент, когда это произошло?

Горслайн отрицательно покачал головой.

— Я все время помнил о том, что вы сказали, но никаких животных я там не заметил. Все было так же. Мы находились в зоне «В», как вам известно. Бодкин фотографировал лепторринусов, которые опыляли красные цветы, а мы с Хакимом выкапывали луковицы и собирали личинок, тех, что живут на корнях. Вы знаете, о чем я говорю?

Хейген кивнул.

— Ну-ну, дальше.

— Стейне с Петруччи брали образцы почвы, а Бондье гонялся за этими существами, которых он называет бабочками. Все было спокойно, и растения висели совершенно недвижно. В это время приблизительно Бодкин поднялся и отошел от своих камер. Я окликнул его: «Куда вы собрались?» Он ничего не ответил. Зажал голову руками и замер на месте. Я сразу сообразил, что случилось, но не успел подбежать к нему, как он свалился.

— Может быть, насекомые? — спросил Феннер.

— Конечно. Мы сразу подумали об этом. Мы решили, что на него сел лепторринус или какой-нибудь другой жук, но ничего не нашли. Никакого следа от укуса, никакой отметины. Ничего. — Он замолчал, глубоко вздохнув. — Потом я подумал о животных. Спросил Бондье — он ведь бегал вокруг нас. Говорит, будто видел, как шевелились кусты, но не уверен. Тогда я послал Стейнса и Петруччи, чтоб они ударили палкой по кустам разок-другой, но это тоже ничего не дало.

Феннер резко выпрямился, хлопнул в ладоши.

— Тут не обошлось без какого-то животного. То, что вы никого не заметили, еще ничего не значит. Любое враждебно настроенное существо должно быть чрезвычайно осторожным и, вероятно, маскируется самым тщательным образом. Вы заметили, что все было слишком спокойно, и вот это, как мне кажется, говорит о том, что кто-то скрывался рядом с вами.

— Пожалуй, так, — сказал Горслайн. — Птицы и земноводные притаились, ни писка, ни шороха. Помните, Хаким?

Темнолицый Хаким молча кивнул.

Феннер продолжал:

— Я уже говорил: паралич мозга вызван излучением, которое испускает какой-то хищник. То есть это способ парализовать жертву перед тем, как напасть на нее. Бодкин был несколько в стороне от остальных, так ведь? И точно так же было с Лермонтовым и Парсоном. Оба работали в одиночку или, по крайней мере, вдали от других.

И еще одно. Скопления красных цветов всегда располагаются вблизи болот. Болота заросли какими-то гигантскими, похожими на тростник растениями с раскрытыми семенными коробками. Там я видел кости и даже целые скелеты, которые валяются в цветах и в тростнике, а в одном месте совершенно четкий отпечаток на глине, как будто оставленный тяжелым телом. К тому же там остался его запах, искатель подтвердил это.

— Вряд ли что-нибудь это доказывает, — сказал Хейген.

— Нет, конечно, нет, — произнес Феннер нетерпеливо. — Но не можем же мы терять по человеку почти после каждого выхода. И как, черт побери, мы станем изучать экологию в таких условиях? Нам необходимо узнать противника.

Хейген поднялся.

— Надо поразмыслить над этим, — сказал он. — Вечером соберемся все вместе.

Положение главного эколога станции требовало от Феннера внимания ко всем аспектам обследования и даже к тем, которые могли ускользнуть из поля зрения шефа. Предположим, что в округе будет обнаружен какой-то хищник. К чему, например, могут привести попытки уничтожить его? Или в каких отношениях он находится с флорой и фауной района, в котором водится так много крылатых созданий — «птиц», как ученые называют их для простоты, хотя на самом деле эти летающие — очень большие насекомые. Есть- ли у предполагаемого хищника крылья или же он сбивает с деревьев птиц, используя для этого свою способность парализовать мозг?

Вдруг Феннер застыл. Даже когда его голова была занята размышлениями, глаза автоматически вглядывались в окружающую природу и цепко фиксировали увиденное. Расчищенная просека шла от станции и упиралась в заросли древовидных папоротников, которые прикрывали мшистую зелень длинными, поникшими ветвями, похожими на непомерно огромные листья финиковой пальмы. Среди ветвей быстро двигалось нечто длинное и лоснящееся. Все внимание ученого сосредоточилось на этом месте. Он выхватил из бокового кармана маленький бинокль, который всегда носил с собой, и поднес его к глазам.

Сомнения быть не могло: в тени папоротников кто-то крался, припадая к земле. Феннер не мог разглядеть крадущегося как следует, поскольку существо было бледно-зеленого цвета, но ему показалось, что у этого существа большая голова, широкая грудь и еще что-то нелепое, похожее на пучок перьев.

«Убор из перьев? — подумал он и усмехнулся. — Индейцы?»

Неизвестное существо двинулось дальше. Изгибаясь всем телом, оно выскользнуло из-под ветвей и поползло по мхам. Его туловище стало темно-зеленым с коричневыми пятнами. Теперь Феннер видел хорошо: то, что казалось пучком перьев, было парой антенн, похожих на усики огромного мотылька, которые возвышались над узкой головой. Животное имело короткие лапы и гибкое тело, покрытое красивым мехом. Чем-то оно напоминало небольшого горного льва. Наконец существо резко повернулось, изогнувшись подобно змее, и, блеснув шерстью, исчезло из виду, скрывшись за гребнем холма.

Не раздумывая ни секунды, Феннер натянул пластиковый комбинезон и застегнул «молнию». Воздух на Орфее был вполне пригоден для человека, но тем не менее следовало носить защитные комбинезоны, которые предохраняли от соприкосновения с ядовитыми растениями и насекомыми. Он снял со стены «ремингтон», из которого можно было в тридцати ярдах остановить медведя (Феннер не собирался убивать зверя, его нужно было взять живьем), к поясу пристегнул легкую, прочную, мелкоячеистую сеть в капсуле размером с ручную гранату старого образца, вышел через боковой тамбур и побежал по мху к тому месту, где исчезло животное.

Там, где лежал зверь, мох был примят и сорван. Феннер дотронулся до ручки настройки своего наручного искателя и некоторое время подержал его над местом лежки зверя. Сектор запахов засветился, маленькая стрелка дрогнула и указала направление. Поглядывая на прибор, Феннер добрался до вершины холма и стал спускаться вниз по обратному склону.

Лес начинался сразу же у подножия. Высокие стволы поднимались прямо из мха — подлеска не было, отчего лес походил на ухоженный парк. Стрелка искателя вела путаным путем, но Феннер не боялся заблудиться: даже если его компас, постоянно ориентированный на станцию, откажет, то и тогда он найдет дорогу по своим следам с помощью искателя.

Около мили он шел по лесу. То там, то здесь вспархивали и пролетали над открытыми пространствами длиннохвостые «птицы», сверкая в желто-зеленых лучах солнца, как драгоценные камни. Огромное членистое существо, похожее на сороконожку, лениво махая чешуйчатыми крыльями, проплыло над его головой. С верхушек деревьев неслось посвистывание, раздавались грубые, неприятные крики Наконец он оказался на берегу стремительной реки, и стрелка остановилась. Зверь вошел в воду.

Феннер решил походить по берегу взад и вперед, надеясь, что животное появится снова. Не успел он сделать нескольких шагов, как совершенно определенно почувствовал, что за ним наблюдают чьи-то глаза. Бросил взгляд на искатель — стрелка отклонилась вправо. Осторожно поднимая пистолет, Феннер стал медленно поворачиваться в указанном направлении. Уголком глаза он заметил движение. Поборов волнение, нажал на спусковой крючок — раздался негромкий выстрел. Листья кустов затрепетали, посыпались на землю. Пятнистый, серо-коричневый зверь молнией метнулся между деревьями.

Феннер кинулся в погоню. Следы вели вниз по течению. Постепенно река, стала шире и спокойнее, лес поредел. В этих местах росли влаголюбивые изогнутые растения, некоторые по восемь-десять футов в высоту, тут же были заросли тростника. Когда ученый приблизился к тростнику, чириканье и кваканье прекратились и возобновились вновь, как только он прошел мимо.

Неожиданно стрелка искателя описала круг. Феннер остановился. В тот же момент гибкое тело вылетело из зарослей и бросилось в его сторону. Он увернулся и упал на землю. Зверь пронесся мимо и остановился, повернувшись к нему мордой. Феннер перекатился на спину, сел и стал шарить во мху, ища свой пистолет. Мгновение они изучали друг друга, при этом Феннер старался привести в боевую готовность оружие. Животное имело клинообразную морду, сужающуюся к макушке, где торчали похожие на перья антенны. В раскрытой широкой пасти хорошо были видны два ряда мелких, но, видимо, острых зубов. Большие, круглые глаза навыкате напоминали лягушачьи: они были целиком багровые, без малейшего намека на белок. Зверь свел глаза к переносице и уставился на Феннера. Как только пистолет был заряжен, животное издало кашляющий звук и исчезло в камышах.

И снова воцарилась тишина. Держа пистолет наготове, Феннер медленно поднялся, взглянул на искатель. Циферблат треснул, стрелка не двигалась. Видимо, при падении он стукнул прибор о камень.

Где же это странное существо? Раньше Феннер до конца не понимал, насколько зависит от наручного искателя. Он заметил, что дрожит; пот обильно заливал глаза, смотреть стало труднее. Очень осторожно подсунул руку в перчатке под прозрачный капюшон и протер глаза.

Перед ним были низкие кусты с неприятно розового цвета ветвями, покрытые колючими листьями, на которых висели капли едко пахнущей маслянистой жидкости. По всей видимости, масло привлекало мелких насекомых, которых листья сразу же улавливали. Эти кусты были похожи на растение-мухоловку, встречающееся на Земле.

В кустах послышался шорох. Тихими шагами Феннер направился к кустарнику, держа наготове пистолет и капсулу с сетью. Там никого не было, однако мох, как ему показалось, был примят, будто на нем кто-то лежал. Может быть, зверей было двое? Один все еще в болоте, в тростнике, а другой охотится за ним? По спине побежали мурашки. На волосатых цветоножках толщиной с мужскую руку стояли красные глянцевые цветы. Их широкие листья росли низко, почти у самой земли. Под одним из них он заметил что-то белое. Это был скелет небольшого зверька. Тут же валялись пятнистые надкрылья больших летающих насекомых величиной с ворону.

Судя по всему, это было логово зверя, а сам он, ставший теперь ярко-красным, мог лежать где-нибудь поблизости.

Феннер выпрямился, готовый в любую секунду к внезапному нападению, и неожиданно почувствовал в голове странную легкость, как если бы надышался кислородом. В ушах зазвенело, началось головокружение. Он шагнул и почувствовал, будто земля, как живая, вспучилась у него под ногами. Цветы, казалось, выросли на глазах и качнулись в его сторону. Он потряс головой, стараясь прогнать странное видение, шатаясь, шагнул в сторону, и тут ему показалось, что цветы потянулись за ним на своих стеблях, которые неправдоподобно вытянулись, как красные черви, ощетинившись по всей длине жесткими волосами.

В этот момент выскочил зверь. Феннер видел его сквозь дымку, и ему казалось, что движется он слишком медленно. Не задумываясь, Феннер сдавил капсулу, сеть вылетела и раскрылась в воздухе. Он промахнулся всего лишь на какой-нибудь дюйм — сеть упала в цветы. Зверь с разгона ударил его в грудь, сбил с ног и перевернул. Всей тяжестью он навалился на Феннера, ученый зажмурился…

Горслайн и Хаким нашли их менее чем через полчаса, Хаким — он шел за Горслайном — вскинул пистолет.

— Не стрелять! — крикнул Феннер.

— Вы целы? — спросил Горслайн недоверчиво.

Феннер сидел на земле, обхватив одной рукой зверя за шею. Движение Хакима заставило животное отпрянуть.

— У меня все в порядке, — сказал Феннер, — говорите тише.

— Это… Это кто такой? — спросил Хаким.

Феннер взглянул на животное. Теперь оно было коричневым с голубоватым оттенком, который передался ему от пластикового комбинезона. Феннер похлопал зверя по голове, тот высунул узкий язык и лизнул его капюшон.

Феннер усмехнулся. Судя по зубам и общему виду зверя, можно предположить, что он охотится на земноводных в болотах и на водяных зверьков типа выдры.

— Почему мы не видели его раньше?

— Он очень робок, — ответил Феннер.

— Нас всегда так много, и мы так всегда шумим… Одного меня он меньше боялся, хотя я, должно быть, здорово напугал его выстрелом. Я думал, он подкрадывается ко мне, и он действительно крался, но вовсе не за тем, что я предполагал.

— Что вы хотите сказать? — спросил Хаким.

— Я решил, что это существо живет в красных цветах и выслеживает меня, чтобы пообедать мною. Оказалось, что он ходил за мной и кинулся только для того, чтобы спасти меня.

— Спасти вас? От кого?

— Короче, я был прав. В этих краях водится хищник, который способен парализовать мозг жертвы, прежде чем наброситься на нее.

Он качнул головой, показывая назад.

— Вот настоящие хищники… красные цветы.

Он взглянул на ярко-красный берег, и его передернуло.

— Насколько я могу судить, их парализующее излучение происходит автоматически, но мы слишком велики для них, к тому же нас много, так что они не в состоянии справиться с нами. Поэтому, хотя бедняга Бодкин и другие были убиты, цветы не пытались добраться до них. Вон взгляните, там лишь остатки моей сети. Она упала на них, и они сожрали большую часть, прежде чем разобрались, что это не живое существо.

Феннер поднялся. Зверь ткнулся носом в его ногу, и он погладил его по шее за усиками, похожими на перья.

— Я не знаю, как он устроен, — продолжал Феннер. — Все это слишком неожиданно и ново для меня. Будем изучать. Но, по всей видимости, это животное способно при помощи своих антенн противостоять или нейтрализовать разрушающие мозг волны цветов.

— Бог мой! — воскликнул Горслайн. — Значит, всякий раз, когда мы подходили к цветам, он или такой же, как он, прятался где-то поблизости.

— Да. Он бы спас Бодкина, — сказал Феннер, — но он боялся остальных.

— С какой стати он стал бы нас спасать? — сказал Хаким.

Феннер пожал плечами.

— Почему первая собака стала домашним животным и как это случилось? Возможно, — сказал он тихо, — когда-то до нас здесь жили разумные существа, которые были его хозяевами. Однако мне абсолютно ясно: это очень умное создание. И как всякому умному животному, ему очень нужно иметь…

— Пищу, вы хотите сказать?

— Несомненно, пищу, убежище, возможность размножаться и тому подобное.

— Но, — сказал Феннер, улыбаясь, — есть необходимость более существенная.

— Какая?

— Привязанность, — сказал Феннер, направляясь в сторону дома. Животное бежало рядом.

ЗАБРОШЕННЫЕ ОКОЛО ВЕСТЫ

Айзек Азимов

Рассказ

Перевел с английского И. Почиталин

«Юный техник» 1972'01

— Может быть, ты перестанешь ходить взад и вперед? — донесся с дивана голос Уоррена Мура. — Нам от этого никакой пользы. Подумай-ка лучше о том, как нам повезло; ведь герметизация не нарушена, правда?

Марк Брэндон повернулся и свирепо посмотрел на него.

— Я рад, что тебе здесь нравится. Конечно, ты забыл, что запаса воздуха нам хватит всего на три дня.

Мур зевнул и потянулся, устраиваясь поудобнее на диване, затем ответил:

— От того, что ты тратишь так много энергии, этот запас только кончится быстрее, вот и все. Почему бы тебе не последовать примеру Майка? Смотри, какой он спокойный.

Майк — Майкл Ши, до вчерашнего дня член экипажа космического корабля «Серебряная королева», короткий широкоплечий парень, сидел на стуле, положив ноги на стол. Услышав свое имя, он поднял голову. На его лице появилась унылая улыбка.

— Рано или поздно это должно было случиться, — сказал он. — Гонка среди астероидов — всегда рискованное дело.

— Очевидно, защитные экраны вышли из строя за пять минут до того, как эта глыба гранита врезалась в нас, — проговорил Мур. — Хотя, конечно, было бы лучше обойти этот район стороной и не полагаться на противометеорную защиту. — Он задумчиво покачал головой. — «Серебряная королева» просто разлетелась на куски. А то, что эта часть корабля осталась невредимой и, более того, герметичной, — вообще чудо.

— У тебя странное представление о чудесах, Уоррен, — сказал Брэндон. — И оно у тебя всегда было таким, пока я тебя знаю. Мы находимся в крошечной частице корабля, состоящей всего из трех кают, у нас воздуха на три дня, и верная смерть после истечения этого срока, и ты обладаешь наглостью говорить о чудесах.

— Может быть, нам удастся что-нибудь придумать, — выразил надежду Мур.

— Послушай, почему бы нам не посмотреть правде в глаза. — Лицо Брэндона покраснело и голос дрожал. — Нам конец! Конец!

Мур встал, подошел к Брэндону и ласково положил руку на плечо юноши.

— Если ты не возьмешь себя в руки, Марк, через сутки ты сойдешь с ума.

Майкл Ши встал и подошел к иллюминатору.

— Если бы только нам удалось достичь Весты, мы были бы спасены. Там живут люди. Мы далеко от нее?

— Судя по видимому диаметру, не более трехсот или четырехсот миль, — ответил Мур. — Не забудь, что она всего лишь двести миль диаметром.

— Всего в трехстах милях от спасения, — пробормотал Брэндон, — но с таким же успехом это мог бы быть и целый миллион. Если бы только удалось покинуть орбиту, на которую вышел этот жалкий обломок!

Майкл Ши молчал, что-то обдумывая. Затем повернулся к Муру.

— Послушай, дружище, я вот что думаю. Разве нас не начнут искать сразу после того, как станет известно о катастрофе! А поскольку мы так близко от Весты, нас сразу увидят.

Мур покачал головой.

— Нет, Майк, никто не будет нас искать. Никто не узнает о катастрофе до тех пор, пока «Серебряная королева» не опоздает в порт назначения. Видишь ли, столкновение с астероидом было настолько неожиданным, что нам не удалось послать «SOS».

— Гм. — Лоб Майка избороздился глубокими морщинами. — Значит, нам нужно добраться до Весты не позже чем через три дня.

— Ты попал в самую точку, Майк. Остается только сообразить, как это сделать.

Брэндон внезапно взорвался:

— Вы прекратите эту бесполезную болтовню и приметесь за дело! Сделайте что-то!

Мур пожал плечами и молча вернулся на диван. Он откинулся на подушки, внешне совершенно безмятежный, но мозг его бешено работал.

Сомнений не было; они действительно находились в отчаянном положении.

Обломок мчался по орбите вокруг Весты. Запасов продовольствия им хватило бы на неделю. Под полом каюты находился региональный Гравитатор, поддерживающий нормальную силу тяжести. Очевидно, он будет продолжать действовать неопределенно долгое время, и, уж конечно, дольше, чем те три дня, на которые им хватит запасов воздуха. Осветительная система работала с перебоями, но все-таки функционировала.

Не было сомнений, в чем была загвоздка: в трехдневном запасе воздуха.

Есть ли выход из положения? На троих у них был один космический костюм, лучевой пистолет и детонатор. Это было все, что удалось обнаружить после поисков в оставшихся отсеках уцелевшей части корабля.

Мур еще раз пожал плечами, встал и налил себе стакан воды. Он механически проглотил содержимое стакана, все еще погруженный в размышления, когда ему в голову внезапно пришла мысль. Он с любопытством взглянул на пустой стакан.

— Майк, — спросил Мур, — насколько велик наш запас воды?

— У нас весь корабельный запас воды. — Майк сделал круговой жест рукой.

— Ты хочешь сказать, что за этой стеной находится резервуар, полный воды!

Майк утвердительно кивнул:

— Да, сэр! Резервуар в форме куба со стороной в тридцать футов. И он полон на три четверти.

Мур был поражен.

— А почему она не вытекла через разорванные трубы?

— Из бака ведет только одна выпускная труба, проходящая как раз за дверью этого отсека. Я ремонтировал ее в момент столкновения с астероидом и перед началом ремонта перекрыл вентиль. После того как я пришел в себя, я открыл кран, ведущий в наш отсек, и это единственный в настоящее время сток из резервуара.

— Ага. — В мозгу Мура копошилась наполовину сформировавшаяся идея. Но он никак не мог вытащить ее на поверхность, хотя и знал, что в ней заключено исключительно важное.

Брэндон невесело рассмеялся.

— Судьба обеспечивает нас недельным запасом продовольствия, трехдневным запасом воздуха и годовым запасом воды! Слышите, годовым запасом воды! У нас достаточно воды, чтобы пить, полоскаться, купаться в ней. Черт бы побрал эту воду!

— Ну, Марк, не надо принимать это так близко к сердцу, — произнес Мур, пытаясь успокоить юношу. — Зато у нас столько воды, что мы даже можем избавиться от части…

— Ага! — воскликнул Мур. — И почему мне это не пришло в голову раньше? За дело, ребята. Шлюз номер пять находится в конце этого коридора? — Ши кивнул, и Мур продолжал: — Он сохранил герметичность?

— Ну, — произнес Майк после некоторого раздумья, — внутренняя дверь, естественно, герметична, ко я не ручаюсь за наружную. Вполне возможно, что она вся в дырах, как решето. Видишь ли, когда я испытывал шлюз на герметичность, то не решился открыть внутреннюю дверь потому, что, если наружная дверь неисправна, нам конец.

— Выясним это.

Мур вынул костюм из шкафчика и пошел вдоль коридора, проходящего рядом со стеной каюты. Он миновал несколько герметично закрытых дверей, по другую сторону которых были раньше пассажирские каюты, а теперь всего лишь пещеры, открытые с другого конца пустого космоса. Вот и дверь шлюза № 5.

Мур остановился и посмотрел на нее оценивающим взглядом.

— Похоже, что с ней все в порядке, — заметил он. — Надеюсь, что и с другой стороны все в порядке. — Он нахмурился. — Конечно, мы можем использовать в качестве шлюза весь коридор, превратив дверь, ведущую к нам в каюту, во внутреннюю дверь, однако при этом мы потеряем половину запаса воздуха.

Мур повернулся к Ши.

— Ну ладно. Индикатор показывает, что в последний раз шлюз использовался для входа, так что он должен быть наполнен воздухом. Чуть-чуть приоткрой дверь и, если услышишь шипение, сразу же закрой.

— Ну была не была, — и дверь приоткрылась на один миллиметр. С левой стороны от замка появилась тонкая линия. Шипения не было слышно: обеспокоенный взгляд на лице Мура исчез. Майкл Ши лизнул указательный палец и поднес его к щели. — Все в порядке, — облегченно вздохнул он, — утечки нет.

— Великолепно. Открой пошире.

Еще поворот рукоятки, и дверь открылась шире.

— Пока все идет хорошо, Майк, — сказал Мур. — Ты сиди здесь и жди меня. Не знаю, сколько времени на это потребуется, но я вернусь. Где лучевой пистолет?

Ши протянул ему пистолет и спросил:

— Все-таки что ты собираешься делать?

— Помнишь, я сказал, что у нас так много воды, что мы можем даже избавиться ст части запаса? Это представляется мне не такой уж плохой мыслью. — С этими словами он вошел в шлюз, оставив позади озадаченного Майкла Ши.

С бешено колотящимся сердцем Мур ждал, пока откроется внешняя дверь. Его план отличался поразительной простотой, однако его будет не так-то легко осуществить. Со скрипом и скрежетом дверь отползла на несколько дюймов и остановилась. Послышался рев вырвавшегося в пустоту воздуха. На мгновение сердце Мура дрогнуло, когда он подумал, что дверь заклинило и она не откроется больше, однако гудение сервомотора усилилось, и со скрежещущим звуком металлическая плита исчезла в стене. Космонавт пристегнул магнитные присоски и шагнул за пределы шлюза. Медленно и неуклюже он начал пробираться по обшивке корабля. Ему еще ни разу не приходилось выходить в открытое пространство космоса, и он замер, охваченный безотчетным ужасом, прижавшись, подобно мухе, к вертикальной металлической стене. Магнитные присоски надежно удерживали его, и к Муру вновь вернулось самообладание.

Всего в пяти ярдах от двери шлюза гладкая стена внезапно кончилась. Впереди была пасть пещеры, которую Мур опознал как каюту, раньше примыкавшую к дальнему концу коридора.

И тут Мур столкнулся с первой трудностью. Сама каюта была сделана из немагнитного материала. Магнитные присоски были бесполезны внутри нее. Мур совсем забыл об этом и вспомнил только тогда, когда отделился от корабля и медленно поплыл в сторону. Судорожным движением он схватился за выступающий обломок стены и осторожно притянул себя обратно.

Мур замер на несколько мгновений. Затем снова пополз вперед, каждый раз проверяя, захватили ли магнитные присоски. Ему приходилось двигаться то длинным кружным путем, чтобы обойти опасные места и продвинуться вперед на несколько футов, то прыжком преодолевать небольшие пространства немагнитного материала. И всегда Мур находился под утомительным, постоянно меняющимся тяготением Гравитатора.

Казалось, он полз бесконечно долго. Его мускулы нестерпимо болели, пот заливал лицо, утомленный мозг отказывался признавать реальность. Цель путешествия казалась второстепенной, действительным было лишь нескончаемое движение среди выступающих острых краев, труб и проводов. Внезапно впереди появился свет.

Мур замер. Если бы не магнитные присоски, удерживающие его у стены, он бы упал. Появившийся свет как-то прояснил обстановку. Это был иллюминатор; не один из тех мертвых темных иллюминаторов, которые он миновал, а живой и освещенный. За ним был Брэндон.

Итак, он у цели?

Мур был поражен, что вся стенка резервуара уцелела во время столкновения. Он легко добрался до нее. Поскольку обшивка была сделана из обычной бериллиевой стали, магнитные присоски надежно удерживали космонавта. Теперь ему предстояло самое трудное. Он переполз центр донной части резервуара. Там, упершись в остаток пола коридора, принялся за дело.

— Жаль, что главная труба выходит в другую сторону, — пробормотал он. — Это сделало бы работу более легкой. А теперь…

Он вздохнул и включил луч пистолета на максимальную мощность. В фокусе действия лучевого пистолета вскоре появилось пятно размером с десятицентовую монету. Его яркость колебалась, то уменьшаясь, то увеличиваясь, по мере того, как Мур старался не уводить луч в сторону. Он опустил усталую руку на выступающий обломок пола. Теперь дело пошло быстрее, так как рука больше не дрожала.

Раскаленное пятно стало оранжево-желтым, и Мур знал, что скоро будет достигнута температура плавления бериллиевой стали. Но он смертельно устал. Хватит ли сил? Вдруг а глубине маленькой впадины, созданной лучом пистолета, образовалось крошечное отверстие, и в следующее мгновение вода вырвалась наружу. Мягкий жидкий металл поддался под огромным давлением изнутри, расплескавшись вокруг дыры размером с горошину. И из этой Дыры донеслись шипение и рев. Образовавшееся облако пара окутало Мура. Сквозь пар он видел, как вода почти мгновенно превращалась в ледяные капли, быстро исчезающие в пустоте. Затем он почувствовал легкое давление, отталкивающее его от стены корабля. Безграничная радость охватила Мура, ибо это было результатом ускорения. Космонавта удерживала его собственная инерция.

Это означало, что работа закончена — успешно закончена. Струя пара заменяла поток газа из реактивного двигателя.

Мур двинулся в обратный путь, который оказался несравненно более трудным. Он смертельно устал, утомленные глаза почти не открывались, и к рывкам Гравитатора прибавилось нарастающее ускорение всего обломка. Неожиданно перед ним появилась дверь шлюза. Почти бессознательно он нажал сигнальную кнопку.

Немедленно послышался скрежет, и дверь поползла в сторону. Мура подхватили сильные руки Майка.

Сквозь полусознание он чувствовал, как его наполовину провели, наполовину протащили по коридору, сняли космический костюм.

Мур открыл глаза, вытер пот с лица и попытался заговорить.

— Ты хочешь сказать, — заикаясь, проговорил Брэндон, — что струя воды толкает нас к Весте, подобно струе газов из ракетного двигателя?

— Точно как ракетный двигатель, — тяжело дыша, подтвердил Мур. — Действие и противодействие. Отверстие расположено на стороне, противоположной Весте, — следовательно, струя толкает нас к Весте. Воды хватит надолго, и давление по-прежнему велико, потому что вода выходит через отверстие в виде пара.

— Пара, — удивился Брэндон, — при такой низкой температуре космического пространства?

— Да, napal При таком низком давлении в космическом пространстве, — поправил его Мур, — точка кипения воды уменьшается с понижением давления. В пустоте даже лед начинает превращаться в пар.

Он улыбнулся.

— Между прочим, вода замерзает и кипит одновременно. Я сам видел это. — И через несколько мгновений: — Ну как, Брэндон? Чувствуешь себя лучше, правда?

ПОБЕДОНОСНЫЙ РЕЦЕПТ

Милдред Клингермен

Рассказ

Перевела с английского Нора Галь

«Юный техник» 1972'02

Однажды утром, сойдя вниз, мисс Мези увидела, что автокорзинка для бумаг злонамеренно засасывает вчерашнюю почту, которую она вовсе еще не собиралась выбрасывать. Часы-календарь объявили время каким-то необыкновенно визгливым голосом; так нахально домашние автоматы обращались только с ней.

Надо быть твердой, подумала мисс Мези. И однако у нее задрожали губы, как всегда бывало, когда она робела. А робела она чересчур часто. Преглупо в наш век быть трусихой, ведь на дворе просвещенный и мирный год две тысячи второй. Брат мисс Мези не уставал ей это повторять, но чем больше он кричал и топал ногами, тем сильней ее одолевала робость.

Мисс Мези выключила автокорзинку и тихо постояла, глядя на самодовольный циферблат часов; она раздумывала о нахалах и тиранах вообще и о домашних автоматах в частности. Она их боялась и ненавидела всех до единого. В доме их полным-полно. С утра до ночи только и делаешь, что опасливо нажимаешь кнопки, переводишь рычаги да разбираешься в пестрящих дырками лентах; машины высовывают их, точно длинные языки, чего-то от тебя требуют, на что-то жалуются. А в последнее время, видно, почуяли, что она их боится, и нахально плюются и шипят на нее, не скрывают презрения к ее слабости. У брата Джона, конечно, намерения самые лучшие, но он прямо одержим страстью ко всяким механизмам.

— Не будь мямлей, Клер! — орет Джон, когда она жалобно уверяет, что предпочла бы всю работу по дому делать своими руками. — Вперед! Вот наш девиз! Кто это в наше время обходится без домашних автоматов? Смелей! Больше пылу, больше жару! Докажи, что в тебе есть щепотка перцу!

Чаще всего после таких разговоров он отправляется в город и покупает какую-нибудь новую машину, еще сложней и страшней прежних, чтобы взбодрить сестру, подбавить в ее нрав перцу, как он выражается.

Сейчас брат распахнул дверь и громким голосом потребовал завтрак. Часы исполненным достоинства баритоном сообщили точное время.

— Опять ты опаздываешь с едой, Клер, — проворчал Джон Мези. — Неужели нельзя живей поворачиваться? Ты слишком много торчишь на кухне. Там тоже пора все осовременить. У меня уже есть кое-что на примете, — прибавил он, старательно избегая испуганного взгляда сестры.

До сих пор Джон никогда не вмешивался в кухонные дела. Мисс Мези — великая мастерица стряпать, а Джон всегда любил вкусно поесть. Она же просто не могла бы жить без стряпни. В это занятие она вкладывала всю свою изобретательность.

Джон пропустил ее робкие протесты мимо ушей и под конец признался, что новый автомат уже заказан, оплачен и его с минуты на минуту доставят.

— «Великий Автоповар» может приготовить все на свете, — говорил Джон с набитым ртом. — Ну же, Клер, хватит канючить. Привыкнешь. Этой машиной управлять проще простого. Думать она и сама умеет. Вот увидишь.

Насытясь, он отправился на вертолете в город (сестра подозревала, что там он бессовестно тиранит своих подчиненных), а мисс Мези уселась в гостиной и приготовилась принять удар судьбы. Сперва она всплакнула, потом стала размышлять и наконец не без удивления почувствовала, что на смену привычной робости в ней поднимается дух противоречия.

— На этот раз Джон зашел слишком далеко, — шептала она. — Я буду бороться. Еще не знаю, как. Но все равно, какое он там чудище ни купил, я буду бороться до конца.

С некоторым опозданием она открыла, что подчас мужество рождается из робости, над которой слишком долго измывались. Наука, думала она, просто не принимает в расчет таких людей, как она, Клер Мези. Кто знает, может быть, наука дойдет до того, что начнут фабриковать автоматических сестер? Джону это придется по вкусу. Мисс Мези упрямо стиснула зубы.

И тут из кухни донесся громкий, мерный стук. От испуга у мисс Мези задрожали руки. Вдруг какой-нибудь из автоматов Джона взбесился? Ее сердце неистово заколотилось, она уже распахнула дверь в сад и тут лишь поняла, что спасается бегством.

— Ну нет! — Она покраснела и вздернула подбородок. Наверно, это просто доставили ту самую машину, которую заказал Джон. Мисс Мези решительным шагом направилась в кухню. — Помни, Клер, — сказала она себе, — побольше смелости, жару и перцу.

В кухне двое молодых людей превесело заулыбались ей навстречу, а она во все глаза уставилась на металлическую махину, что закрыла собою три стены от пола до самого потолка. «Великий Автоповар» был похож на необъятную картотеку, бесчисленные стальные ящики громоздились друг на друга. В окно мисс Мези увидела — возле длиннющего фургона кое-как свалена ее прежняя кухонная утварь.

— Надеюсь, мы вас не напугали, мисс Мези, — сказал один из молодых людей. — Мистер Мези сказал, чтобы мы просто вошли и все сделали.

Она стояла и смотрела застывшим взглядом; молодой человек помялся, поглядел на потолок.

— Это ж замечательная машинка. Из этих, самостоятельно мыслящих, их не очень-то выдают гражданскому населению. (Он мельком заглянул в книжечку, которую держал в руке.) Вон как тут сказано: «БЛОК ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ, ЕСТЕСТВЕННО, ОГРАНИЧЕН. ИЗГОТОВИТЕЛЬ ГАРАНТИРУЕТ ПЕРВОКЛАССНУЮ И ДАЖЕ СВЕРХСЛОЖНУЮ РАБОТУ «ВЕЛИКОГО АВТОПОВАРА», ОДНАКО ХОЗЯЙКЕ СЛЕДУЕТ ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ НЕВЫПОЛНИМЫХ ТРЕБОВАНИЙ. МАШИННАЯ ПСИХОЛОГИЯ ПОКА ЕЩЕ НЕДОСТАТОЧНО ИЗУЧЕНА. ИЗГОТОВИТЕЛЬ НЕ МОЖЕТ НЕСТИ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ПОСЛЕДСТВИЯ, ЕСЛИ ИЗ-ЗА НЕОСТОРОЖНОГО ОБРАЩЕНИЯ АВТОПОВАР ПОТЕРЯЕТ УВЕРЕННОСТЬ В СЕБЕ». В общем, инструкция останется у вас. Мы докончим установку, а вы покуда почитайте, да повнимательней. Мы живо управимся.

Он легонько вытолкнул мисс Мези из кухни и закрыл дверь. За дверью опять громко, размеренно застучало, но мисс Мези уже ничего не слышала. Она озабоченно перебирала в памяти все, что сказал этот человек. Теперь у нее есть оружие.

Когда техники ушли, мисс Мези остановилась перед Автоповаром, готовая помериться силами с врагом. В одной руке она сжимала кое-какие хитроумнейшие свои рецепты — длинные, трудные, над каждым из этих блюд приходилось хлопотать часами. В другой руке мисс Мези держала инструкцию и наскоро ее перечитывала.

«ГОВОРИТЕ ОТЧЕТЛИВО, ПРЯМО В МИКРОФОН НА ПАНЕЛИ Г-7», — приказывала книжка. Мисс Мези отыскала панель Г-7 и на мгновенье струхнула, точно начинающая актриса перед выходом на сцену. Печатная инструкция затрепетала в ее руке, но она упрямо сжала зубы. «ЕСЛИ В РАСПОРЯЖЕНИИ АВТОПОВАРА НЕ ИМЕЕТСЯ КАКОЙ-ЛИБО СОСТАВНОЙ ЧАСТИ, УКАЗАННОЙ В ВАШЕМ РЕЦЕПТЕ, — читала она, — ОН ВСЕГДА СУМЕЕТ ПОДЫСКАТЬ НАИЛУЧШУЮ ЗАМЕНУ».

Мисс Мези решила вести честную игру. Она заложила в пасть Автоповара немало всякой всячины из своих припасов. И потом добрый час читала в микрофон свои рецепты — пускай эта махина попробует потягаться с нею, истинной художницей кулинарного дела!

Ровным счетом через тридцать семь минут Автоповар выдал такое множество отменных блюд, что мисс Мези оставалось либо вынести их из кухни, либо удалиться самой. Тут хватило бы на званый обед, для такого изобилия кухня была тесновата. И все, что ни возьми, приготовлено безукоризненно. Больше того, «Великий Автоповар» выдавал кушанья уже разложенными по тарелкам, под гарниром, просто любо смотреть. Мисс Мези вызвала вертолет, отправила всю эту снедь в детскую больницу, устало вздохнула и начала все сызнова.

Она стояла перед машиной, следила за крохотными красными лампочками, горящими на панелях, прислушивалась к механическому кудахтанью и мурлыканью, и ей чудилось, будто каждый красный глазок смотрит на нее с насмешкой.

— Ну погоди! — сказала она красноглазой панели. — Я так просто не сдамся. — И громко распорядилась: — «Взять поросенка в возрасте от трех до шести недель…»

Мисс Мези отнюдь не собиралась сунуть в пасть «Великому Автоповару» несчастного поросеночка. Предполагается, что эта чудо-машина всему на свете найдет замену — что ж, пускай помается над немыслимой задачей смастерить маленькую хрюшку. На сей раз «Великий» немного поворчал (мисс Мези тем временем напевала себе под нос что-то веселенькое) и часа через два выставил перед ней вполне убедительное подобие жареного поросенка, да еще с яблоком в зубах. Теперь уже Автоповар замурлыкал что-то веселенькое, а мисс Мези горько заплакала…

Время было уже позднее, того гляди вернется Джон. В совершенном унынии мисс Мези опустилась на пол посреди кухни; ее окружали маринованные устрицы, кнели из куропатки, фаршированная индейка и запеченная в тесте белка. Все, разумеется, не настоящее, но вкус восхитительный. Ей явственно послышался голос Джона: «Может, ты ревнуешь, а, Клер? Ну-ну, брось. Побольше перцу, сестричка! Беда с тобой: сахару в характере избыток, а перцу маловато».

И вдруг ее осенило. Охваченная трепетом, она вновь подошла к панели Г-7.

— Рецепт как делать мальчиков! — торжествующе вскричала она. — «Взять улиток, гвоздиков и щенячьих хвостиков — вот тогда и получатся МАЛЬЧИКИ!»[3].

Лампочки на панелях «Великого Аатоповара» запылали грозным багрянцем. Мягкое гуденье переросло в отчаянный вой сирены. Мисс Мези кинулась в сад искать убежища. Вдогонку несся ужасающий лязг и скрежет, и все покрыл оглушительный грохот. Взрывом ее сбило с ног, она упала на колени — и тут все смолкло.

И в наступившей тишине мисс Мези надменно сказала пустому саду:

— Надеюсь, Джон останется доволен. Он желал перца — и отныне в перце у него недостатка не будет.

ОРУЖИЕ

Джон Кристофер

Рассказ

Перевод с английского Л. Этуш

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1972'03

Вероятно, они не могли обойтись без представителя армии, и выбор пал на меня не случайно. Причина того — мой доклад, опубликованный в печати. Здесь были и политики. Я без труда мог отличить их от ученых. Инициаторами сборища были ученые, и политические деятели, что можно видеть чрезвычайно редко, чувствовали себя неловко.

Уважаемый профессор Норвуд, громкая репутация которого должна была быть известна даже мне, призвал всех к порядку.

— Э-э, господа, генерал Сэндс, — сказал он, улыбнувшись только мне, прежде чем мы последуем в ту дверь, я хотел бы сказать несколько слов. Надеюсь, вы знаете, какими серьезными исследованиями заняты мы, ученые, и что явилось поводом для нашей встречи. Естественно, некоторые из моих коллег, присутствующие здесь, знают больше о настоящей работе, но среди нас есть уважаемые лица, — следующая снисходительно-дружеская улыбка только для генерала, — которые пребывают в полной темноте. И это естественно, ибо наука держит в секрете открытия подобного рода. Могу лишь сказать, что в нашем государстве полностью решена проблема безопасности, ибо мы обладаем сильнейшим оружием, каким когда-либо владела наша и любая другая держава.

Я был подавлен. Есть поверье, что солдаты приходят в восторг, услышав о новом образце оружия. Притча, сочиненная гражданскими, потому что любое новое оружие, когда-либо выпущенное в свет, было не чем иным, как помехой для всех полководцев.

— Источником для настоящих исследований, — перебил мои мысли профессор Норвуд, — послужил довольно необычный материал — выставка рисунков оружия, созданного великим Леонардо да Винчи. Поверьте, господа, рисунки ошеломили меня, ибо в них я увидел ум ученого, способного мыслить на столетия вперед. Люди науки знают, что заурядный изобретатель покоится на прочной теоретической основе, созданной предшественниками: он лишь развивает старую теорию. Исследуйте проекты Леонардо — подводную лодку, автожир, токарный станок, — и вы увидите, насколько ученый опередил свое время. Было бы ошибочным пытаться объяснить такое явление просто гениальностью изобретателя. Современные ученые дают обоснованное толкование подобному явлению. Обратимся на секунду к работе Данно «Эксперимент со временем». Талантливый ученый и его коллеги, проделав целый ряд сложных экспериментов, установили, главным образом через сновидения, возможность предвидения. Опираясь на это исследование, можно сделать вывод, что для науки время стало еще более неопределенным фактором, чем общепринято думать, и, следовательно, будущее для ученых не закрытая книга.

Я отвлекся, исподтишка разглядывая лица. Слушатели явно делились на две группы: те, кому было известно что-то, и остальные, к коим примыкал и я. Лица первых выражали некоторую нерешительность, и в этом было величие истинных ученых.

— Более позднее, чем работа Данно, — снова передо мной профессор Норвуд, — исследование доктора Соула, который также экспериментальным путем получил материал, полностью подтверждающий теорию Данно, предчувствие существует. Я упомянул об этих работах вскользь не только потому, что они сами по себе представляют ценность для науки, но они, неожиданно для меня, имеют связь с работами да Винчи. Что, если ключ технического гения ученого открывает нам лишь одно его качество предвидение? Что, если да Винчи делал не более, чем подслушивал обычный рабочий шум в любой заурядной мастерской двадцатого века?

Профессор Норвуд значительно взглянул на меня со всей серьезностью ученого.

— Вы уловили смысл? — спросил он.

Я утвердительно кивнул головой и вспомнил, что использовал подобные интонации и выражения в разговоре с самыми молодыми офицерами Академии Генерального штаба.

— Если какой-то да Винчи мог создать изобретение, продвинувшее его на четыреста лет вперед, мы, сознательно опираясь на предвидение, как на науку, можем изобрести нечто подобное и сегодня. В наши суровые дни государство наиболее заинтересовано в развитии военной промышленности, нежели какой-либо другой области техники.

Не успел профессор закончить эту роковую фразу, как большинство присутствующих обернулось, чтобы взглянуть на меня.

Я мог бы задать вопрос: в каком периоде развития истории человечества оружием интересовались меньше, нежели чем-либо другим? Но привитые с детства хорошие манеры не позволили мне быть бестактным.

— И с точки зрения военной мощи нашей державы, — неуклонно звучал голос профессора, — всем понятно, как важно иметь новейшее вооружение, ибо вся история развития военной техники наглядно показывает — кто обогнал, тот и выиграл. У нас появилась возможность продвинуть вперед военную технику, по крайней мере, на целое столетие. Подумайте, сегодня мы цепляемся как за соломинку за любое новшество, дающее нам преимущества в пять-десять лет в атомной технике. Помножьте эту цифру на коэффициент десять или двадцать, и вы поймете, что государство получит гарантию полной безопасности. Пока все это лишь теория, и вы хотите знать, как мы подкрепили ее практикой? Прежде всего хочу отметить, что правительство, — он слегка улыбнулся своим воспоминаниям, — убедившись в реальности наших экспериментов, помогает ежедневно и ежечасно в поисках людей, для которых предвидение есть свойство их организма. Опыты показали, что иногда оно существует в зачаточном состоянии, в скрытой форме, но поддается развитию. Во всех школах с этой целью каждый день проводятся тесты на выявление умственных способностей, характера и склонностей ребенка. Кроме того, мы имеем особое разрешение — исследовать и выявить детей с фактором, который мы условно назвали фактор «Р». Дети, давшие высокий показатель при исследовании, получили государственную стипендию и учатся в специальной школе. Они получают необходимые знания в соответствии с программой школы, и параллельно их наблюдают на предмет выявления фактора «Р». Пути выявления различны, здесь присутствуют такие показатели, как диета, условия жизни и т. д. Способные ученики дали блестящие результаты, которые позволили нам решить самую большую проблему — проблему отбора. Мы убедились в том, что фактор «Р» действует в соответствии с психологическим настроем индивидуума. Например, мальчик, музыкальный от природы, дал нам интересные фрагменты ненаписанной сонаты и симфонии, но ничего, что бы касалось техники.

Речь профессора прервал один из политиков.

— Профессор, — сказал он, — как простой человек, я хотел бы задать один вопрос. На каком этапе ваших исследований вы получили результаты, которые считаете пророческими? Детское воображение неисчерпаемо, не является ли все это просто фантазией безмятежного детского сна?

Профессор легонько постучал по папке, лежащей на столе, и с готовностью ответил:

— Вот доказательство, господа. Это моя работа семилетней давности. Она явилась началом наших сегодняшних успехов. Три месяца тому назад работу опубликовали, использовав ее в качестве главы для одного из самых популярных современных романов, какие принято называть у нас бестселлерами. Как видите, неплохое доказательство. Итак, я продолжаю прерванную мысль, вернемся к фактору «Р». Нам нужно было найти индивидуума, у которого фактор «Р» сочетался бы со склонностью к наукам. Мы нашли такой экземпляр лишь два года тому назад. Тем временем мы ушли вперед с другими, испытывая и совершенствуясь, используя фактор «Р» для наших целей. Итак, индивидуум с необходимой комбинацией свойств найден. Мы задались целью получить модель оружия будущего примерно на столетие вперед. Для этого ребенка прежде всего обучили основам конструирования, затем начались тесты на предвидение. Сначала давали легкие задачи: предвидение на короткий промежуток времени — пять-десять лет. Затем единицу времени варьировали.

В процессе тренировок мы поняли, что ребенка можно перевести в состояние гипнотического транса. Если вы подчиняете ребенка приказу и даете конкретное задание, связанное с определенным временем, он доставляет вам необходимые сведения из заданного времени.

Профессор сделал паузу, бегло оглядел лица присутствующих и продолжал:

— Джентльмены, сегодня день наших успехов, мы настолько уверены в этом, что пригласили вас, дабы вы разделили эти успехи вместе с нами. Час тому назад мальчика Рудольфа Лейтона оставили в соседней комнате в состоянии гипноза и дали задание — создать детальный чертеж оружия, доминирующего в 2054 году. Сейчас мы познакомимся с результатами.

Один из присутствующих пробормотал что-то о безопасности. Профессор незамедлительно сделал успокоительный жест рукой.

— Не стоит беспокоиться, у подготовленных умов уйдут месяцы на осмысливание материала, который вы сейчас увидите. Считайте, что вас пригласили на торжественную церемонию.

Последовал всеобщий шепот одобрения.

Профессор спустился с кафедры и повел нас к заветной двери. Проходя мимо меня, он лишний раз выразил симпатию ученого к военному, дружелюбно кивнул головой и сказал:

— Я надеюсь, генерал, что после этого открытия вы и ваши коллеги лишитесь работы. Вас не обижает мое высказывание?

— Не стоит об этом говорить, профессор. Иногда мне хочется, чтобы по воле случая нечто подобное произошло с вами и вашими коллегами. Как я понимаю, никто из нас не может на это рассчитывать.

— О! Я все же надеюсь, надеюсь, очень надеюсь! — возразил профессор. Генералам всегда нужно такое положение дел, при котором обе стороны были бы эквивалентны. Новое оружие заставит вас подать в отставку и уйти служить в полицию!

Я вошел в комнату последним и увидел стол, заваленный чертежами, и мальчика лет десяти. Трудно было предположить, что объект гипнотического сеанса был так мал. Он мирно спал, положив голову на созданный им шедевр оружия.

— Проснись, Рудольф, проснись! — сказал Норвуд.

Мальчик открыл глаза, поднял голову и с недоумением взглянул на толпу, напиравшую на стол. Никто не обратил на ребенка ни малейшего внимания, все ринулись к чертежам. Мальчик поднялся и пошел прочь. Я пробрался сквозь толпу, чтобы взглянуть на чертежи. Люди рассматривали их, и ни один не понимал, что значило все это. Профессор Норвуд также склонился над рисунками и затем решительно произнес:

— Это требует дальнейшей разработки. Мы не можем при беглом ознакомлении уловить основной принцип. Ученые займутся чертежами.

Политик из скептиков сказал:

— Удивительно интересно, но вся эта затея может оказаться зря потраченными деньгами. Рисунок не выглядит как оружие 2054 года.

— Выглядит, — возразил я.

— Уж не хотите ли сказать, генерал, что вы разобрались в чертежах? — спросил профессор.

— Да, это действительно величайшее оружие мира следующего столетия, сказал я.

Воцарилась напряженная тишина, ученые ждали от солдата более подробной характеристики нового оружия, но не было нужды мне оставаться в этом обществе еще какое-то время, и, натягивая перчатки, я закончил свою мысль:

— Это прекрасный чертеж самострела.

ЧЕРНЫЕ, БЕЛЫЕ, ЗЕЛЕНЫЕ…

Милдред Клингермен

Фантастический рассказ

Перевела с английского Эдварда Кабалевская

Рис. Р. Авотина

«Юный техник» 1972'06

Маленький двухместный автомобиль миссис Крисуэлл резко затормозил. Вот отличное местечко. Всего лишь перешагнуть через провисшую проволоку, и ни одной коровы поблизости! Миссис Крисуэлл до смерти боялась коров и, если уж говорить начистоту, почти так же боялась своей невестки Клары. Это все Клара затеяла, чтобы свекровь бродила по лугам и глядела на птиц. Клара была просто в восторге от своей выдумки, но, по правде сказать, миссис Крисуэлл ужасно наскучили птицы. Только и делают, что летают. И пусть у них красивое, яркое оперение, она-то может об этом только догадываться. Миссис Крисуэлл страдала очень редким для женщины недостатком зрения — она совершенно не различала цветов.

Миссис Крисуэлл тихонько вздохнула, вспоминая упрямый подбородок невестки, и перебралась через провисшую проволоку.

Солнце жгло немилосердно, сумка была тяжелая. Миссис Крисуэлл тащилась по лугу — и вдруг ей показалось, что впереди мелькнул солнечный блик на воде. Что ж, она сядет где-нибудь на берегу в тени и займется вязанием; можно будет хотя бы снять огромную, точно колесо, соломенную шляпу, про которую Клара сказала: «Как раз то, что вам надо».

Дойдя до деревьев, миссис Крисуэлл сбросила шляпу, ничуть не заботясь о том, куда та упадет. Она огляделась: где же вода, которая блеснула издали! Никакой воды не было и в помине. Миссис Крисуэлл прислонилась к стволу дерева и блаженно вздохнула. Она открыла свою большую, битком набитую сумку и пошарила там: где же неоконченная салфеточка с вязальным крючком и клубком ниток! Под руку попались фотографии ее внучек; снимки были цветные. Но — увы! — миссис Крисуэлл видела их только в серых тонах — чуть потемнее или чуть посветлее.

Подул ветер, это было очень приятно, но ненавистное соломенное колесо покатилось под уклон, прямо в заросли ежевики неподалеку.

— Тьфу ты, пропасть!

Как показаться Кларе на глаза без этой шляпы! Все еще сжимая в руках набитую сумку, миссис Крисуэлл встала и пустилась догонять беглянку. Обогнула кусты и с размаху столкнулась с высоким молодым человеком в военной форме.

— Ах!.. Вы не видели мою шляпу! — осведомилась миссис Крисуэлл.

Молодой человек улыбнулся и указал вниз, к подножью холма. Она увидела там еще троих молодых людей в форме, которые, смеясь, передавали друг другу из рук в руки ее шляпу. Они стояли возле какой-то низкой серебристой летательной машины непривычного вида. Миссис Крисуэлл с минуту ее разглядывала, но ведь она, в сущности, вовсе не разбиралась в этих машинах… Солнечные блики отражались на зеркальной поверхности металла — их-то она, видно, и приняла за отражение солнца в воде. Молодой человек, стоявший подле миссис Крисуэлл, коснулся ее руки. Она обернулась и увидела, что он успел надеть на голову хорошенькую металлическую шапочку и протягивает такую же шапочку ей. Миссис Крисуэлл улыбнулась ему и кивнула. Молодой человек надел ей шапочку, старательно приладил и повертел на макушке какие-то кнопки.

— Теперь мы можем разговаривать, — сказал он. — Вы меня хорошо слышите!

— Милый мальчик, — сказала миссис Крисуэлл. — Конечно, я хорошо слышу. Я вовсе не такая уж старая.

Она нашла гладкий камень, уселась и приготовилась беседовать. Все это было куда приятней, чем глядеть на птиц и даже вязать.

Молодой человек оживленно помахал рукой своим друзьям. Те тоже надели металлические шапочки и бегом бросились вверх по холму. Все еще смеясь, они положили соломенное колесо на колени миссис Крисуэлл. Один из четырех, с виду самый младший, уселся рядом с ней.

— Как тебя зовут, мать! — спросил он.

— Ида Крисуэлл, — ответила она. — А тебя!

— Меня зовут Йорд, — ответил юноша.

Миссис Крисуэлл похлопала его по руке.

— Какое славное, необычное имя!

— Ты похожа на мать моей матери, — объяснил он. — Я так давно ее не видел!

Остальные рассмеялись, и юноша совсем смутился, потом украдкой смахнул со щеки слезу…

Миссис Крисуэлл подала ему свой чистый носовой платок, надушенный лавандой. Йорд повертел его в руках и осторожно понюхал.

— Ничего, ничего, — сказала миссис Крисуэлл. — Можешь им пользоваться. У меня есть еще один.

Но Йорд только глубже вдохнул затаившийся в складках легкий запах лаванды.

— Это всего лишь тончайшая нить мелодии, — сказал он. — Знаешь, мать Ида, она очень похожа на одну ноту с холмов Гармонии у нас дома.

Он передал платок остальным, и все его нюхали и улыбались.

Миссис Крисуэлл попыталась вспомнить, читала ли она когда-нибудь про холмы Гармонии; впрочем, покойный супруг всегда твердил ей, что она прискорбно слаба в географии… Однако никак не ответить было бы невежливо. Война так разбрасывает людей по всему свету, и эти мальчики, наверно, очень тоскуют по дому и устали оттого, что здесь они всем чужие, и, конечно же, им так хочется поговорить о родных местах. Она была ужасно горда, что сразу распознала в них нездешних. Но есть в них что-то… Трудно сказать, что именно… Пожалуй, они уж очень легко бежали вверх по холму.» Может, они родом откуда-то с гор!

— Расскажите мне о ваших холмах, — попросила миссис Крисуэлл.

— Постой, постой, сейчас я тебе покажу, — сказал Йорд. И глянул на старшего, словно ожидая разрешения.

Молодой человек, который надел ей на голову металлическую шапочку, кивнул.

Йорд вынул из кармана сверток тончайшей материи. Осторожно нажал на какую-то точку посередине — и вдруг раскрылось, развернулось пышное облако почти невесомых нитей, волнистое. легкое, словно огромная паутина. Глазам миссис Крисуэлл это исполинское кружево представлялось бледным, как туман, и едва ли не таким же прозрачным.

— Не бойся, — мягко сказал Йорд и подошел совсем близко. — Наклони голову, закрой глаза, и ты услышишь чудесные холмы Гармонии нашей родины.

Миссис Крисуэлл встретила ласковый взгляд Йорда и поняла — а ведь за всю ее жизнь почти никто никогда так ласково на нее не смотрел… — раз об этом просит Йорд, значит все будет хорошо. Она закрыла глаза, и странное чувство охватило ее — тело стало как будто невесомым. Словно спустились вечерние сумерки и окутали ее плечи. И тут послышалась музыка. Во тьме под сомкнутыми веками зазвучала она — величественная и могучая, полная красок, которых миссис Крисуэлл никогда не видела, о которых и не догадывалась.

Она сидела и беспомощно моргала, глядя на обступивших ее молодых людей. Музыка смолкла. Йорд уже прятал тончайшую паутину в свой потайной карман и громко смеялся ее изумлению.

— Ах, Йорд, как славно!.. Расскажи мне…

Но старший уже напоминал, что время не ждет.

— Извини, мать Ида, нам надо спешить. Можешь ты ответить на несколько вопросов! Нам это очень важно.

— Конечно, — сказала миссис Крисуэлл. Она еще не совсем пришла в себя. — Если только я смогу… Если это как на телевидении, когда загадывают всякие загадки, то вряд ли. На это я не мастерица.

— Нам поручили узнать и доложить об истинном положении на этой… в этом мире. Мы объехали его весь на этой медленной машине, и наши наблюдения точны. — Он замялся, глубоко вздохнул и продолжал: — И, возможно, нам придется дать неблагоприятное заключение, но это в большой мере зависит от нашего разговора с тобой. Мы рады, что ты нечаянно встретилась с нами.

Старший начал серьезно расспрашивать ее. Вопросы были очень простые, и миссис Крисуэлл отвечала, ни на миг не задумываясь. Верит ли она в достоинство человека! В самом ли деле война ей отвратительна! Верит ли она, что человек способен любить ближнего! Вопрос следовал за вопросом. Миссис Крисуэлл отвечала, не переставая вязать.

Наконец вопросы иссякли, миссис Крисуэлл довязала свою салфеточку, и наступило блаженное, согретое солнцем молчание; его прервал Норд.

— Можно мне взять это, мать! — спросил он, указывая на салфетку.

Миссис Крисуэлл с радостью отдала ему свое рукоделие, и Йорд запихнул его в другой потайной карман. Потом указал на сумку миссис Крисуэлл.

— Можно посмотреть, мать!

Она снисходительно, как маленькому, подала ему сумку. Йорд ее открыл и высыпал все, что там было, на землю между ними. Сверху оказались фотографии внучек миссис Крисуэлл. Йорд улыбнулся хорошеньким детским личикам. Потом пошарил у себя в кармане и тоже вытащил фотографии.

— Это мои сестренки, — с гордостью объяснил он. — Правда, они похожи на твоих внучек! Давай поменяемся! Ведь я скоро буду дома с ними, и фотографии мне не понадобятся. А мне бы хотелось взять с собой твои.

Миссис Крисуэлл взяла у него из рук фотографии его сестер и с удовольствием посмотрела на славные детские рожицы. Йорд все еще копался в содержимом сумки. К тому времени, как она собралась уходить, он уговорил ее отдать ему три иллюстрированных рецепта, вырезанных из журнала, несколько лоскутков и две конфетки.

Старший по первому знаку миссис Крисуэлл помог ей снять металлическую шапочку. Миссис Крисуэлл поцеловала Йорда в щеку, помахала рукой остальным и стала пробираться сквозь кусты. Пробираться пришлось ощупью, потому что глаза ее были полны слез. Мальчики так прекрасно откозыряли ей на прощанье!

Когда миссис Крисуэлл вернулась, в Кларином доме, всегда столь невозмутимом, царил страшный переполох. Все радиоприемники орали на полную мощность. Сама Клара сидела в библиотеке и тоже слушала радио. На улице под окнами мальчишка-газетчик выкрикивал: «Экстренный выпуск!» Она уже хотела подняться к себе, когда услышала, как кухарка кричала кому-то:

— Говорят тебе, я своими глазами видела! Пошла выкинуть мусор, а он тут как тут, прямо у меня над головой!

Миссис Крисуэлл приостановилась у лестницы, озадаченная всем этим переполохом. Тут вбежала горничная с экстренным выпуском газеты. Миссис Крисуэлл протянула руку и преспокойно взяла листок у нее из рук.

— Спасибо, Надин, — сказала она и начала подниматься по лестнице.

Горничная растерянно глядела ей вслед.

Когда бабушка отворила дверь детской, Эдна и Эвелин сидели на полу и кричали друг на друга, между ними стояла коробка конфет. Замолкали они только затем, чтобы сунуть в рот конфетку. Лица, переднички у них были перепачканы шоколадом.

Миссис Крисуэлл была счастлива: вот эта задача как раз по ней. Она взяла внучек за руки, отвела в ванную и умыла.

— Переоденьтесь, — велела она. — И тогда я расскажу вам, что со мной приключилось.

За ее спиной девочки шепотом перебранивались и обвиняли друг дружку во всех смертных грехах, а она взялась за газету. В глаза бросились крупные заголовки:

«Загадочная передача прерывает радиопрограммы на всех воинах».

«Неизвестная женщина спасает земной шар», — говорят пришельцы из космоса».

«Кулинария, рукоделие, домашний очаг, вера меняют намерения судей из космоса».

Столбец за столбцом всю газету заполняла такая же непонятная чепуха. Миссис Крисуэлл аккуратно сложила газету, положила ее на стол и повернулась к внучкам: надо завязать им пояса и рассказать о занятной встрече.

— …А потом он дал мне очень милые карточки. Он сказал, они цветные. Славные девчушки, совсем как Эдна и Эвелин. Хотите посмотреть!

Эдна хмыкнула и поджала губы. Эвелин назло сестре тотчас изобразила пай-девочку.

— Да, покажи, — попросила она. Миссис Крисуэлл протянула им фотографии, и на миг девочки склонились над ними вместе. Но тотчас Эвелин выронила снимки, точно они обожгли ей руки, и во все глаза уставилась на бабушку. А Эдна скорчила горькую гримасу.

— Зеленые! — давясь, выговорила она. — Бррр! У них кожа зеленая!

— Бабушка, — чуть не со слезами сказала Эвелин. — Эти девочки совсем зеленые, как лягушки!

Миссис Крисуэлл наклонилась и взяла карточки.

— Ну, ну, мои милые, — рассеянно сказала она, — не все ли равно, какого цвета у людей кожа! Красные… желтые… черные… Все мы люди. Азиаты или африканцы — не имеет значения.

Но не успела она договорить, как в дверях появилась няня и неодобрительно поглядела на нее. Миссис Крисуэлл поспешила в свою комнату, но какая-то неотвязная мысль немножко ее тревожила.

— Красные, желтые, черные, белые, — бормотала она про себя, — и коричневые… но зеленые!

Правда, география всегда была ее слабым местом.

— Где же на белом свете бывают зеленые люди!!

ЕСЛИ…

Гарри Гаррисон

Фантастический рассказ

Перевел с английского Александр Чапковский

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1972'08

Иволга села на ветку и запела; кролик прискакал с поля погрызть траву. Идиллию нарушили шаги, раздавшиеся на тропе, и резкий, монотонный свист. Птичка тотчас вспорхнула, а кролик исчез в кустах. От озера по склону холма шел мальчик. Он держал в одной руке портфель, а в другой — самодельную проволочную клетку. В клетке, прижавшись к проволоке, сидела крошечная ящерица.

— Мальчик, — услыхал он мелодичный голос. — Ты слышишь меня, мальчик?

— Конечно, — ответил мальчик, останавливаясь и оглядываясь в поисках невидимого собеседника. — Где ты?

— Я возле тебя, но я невидима. Я фея из сказки…

Мальчик насмешливо присвистнул.

— Я не верю в невидимок и сказочных фей. Кто бы вы ни были, выходите из леса.

— Все дети верят в сказочных фей, — продолжал голос. — Я знаю, что тебя зовут Дон и…

— Все знают, что меня зовут Дон. И никто больше не верит в сказки. Теперь ребята верят в ракеты, подводные лодки и атомную энергию.

— А в космические полеты?

— Конечно.

Голос зазвучал тверже и вкрадчивей.

— Я боялась испугать тебя. Я на самом деле прилетела с Марса и только что приземлилась…

Дон снова насмешливо присвистнул.

— На Марсе нет атмосферы и никаких форм жизни. А теперь выходите, хватит играть со мной в прятки.

После продолжительной паузы голос сказал:

— Но в путешествия во времени ты веришь?

— Верю. Вы хотите сказать, что пришли из будущего?

— Да, — ответил голос с облегчением.

— Тогда выходите, чтобы я мог вас увидеть.

— Существуют вещи, недоступные для человеческого глаза.

— Человек отлично видит все, что хочет. Или выходите, или я ухожу.

— Не уходи, — попросил голос. — Я могу доказать, что свободно передвигаюсь во времени, ответив на твою завтрашнюю контрольную по математике. Слушай — в первой задаче получается 1,76. Во второй…

— Я не люблю списывать, а даже если бы любил, с математикой такие шутки не пройдут. Либо ты ее знаешь, либо — нет. Я считаю до десяти, потом ухожу.

— Нет, ты не уйдешь! Ты должен помочь мне! Выпусти эту крошечную ящерицу из клетки, и я выполню три твоих желания — вернее, отвечу на три вопроса.

— Почему я должен выпускать ее?

— Это твой первый вопрос?

— Нет. Но я привык сначала понять, а потом делать. Это особая ящерица. Я никогда прежде не видел здесь такой.

— Правильно. Это акродонтная ящерица Старого Света из подотряда червеязычных, обычно называемая хамелеоном.

— Точно? — Теперь Дон действительно заинтересовался.

Он сел на корточки, вынул из портфеля книгу в яркой обложке и положил ее на дороге. Потом повернул клетку так, что ящерица оказалась на дне, и осторожно поставил клетку на книгу. — Посмотрим, изменится ли ее цвет.

— Теперь, если ты отпустишь эту самку…

— Откуда вы знаете, что это самка? — удивился Дон. — Опять фокусы со временем?

— Если хочешь знать, да. Эту ящерицу и еще одну купил в зоомагазине некий Джим Бенан. Два дня назад Бенан нечаянно сел на клетку, и обе ящерицы оказались на свободе. Одна из них погибла, а вторая — в твоей клетке. Отпусти…

— Хватит шутить! Я пошел домой.

— Предупреждаю тебя…

— Пока! — Дон поднял клетку. — Смотри-ка, она стала красной, как кирпич!

— Не уходи. Я сейчас выйду. Странное существо показалось из-за деревьев. Оно было голубого цвета, с громадными выпученными глазами, которые глядели в разные стороны, носило коричневый пневмокостюм, а за спиной держало ранец с аппаратурой. Росту в нем было дюймов семь.

— Не слишком-то вы похожи на человека будущего, — заметил Дон. — Правильнее сказать, вы вообще не похожи на человека. Вы слишком малы.

— Я могла бы ответить тебе, что ты слишком велик: размеры — вещь относительная. А я действительно из будущего, хотя и не человек.

— Это точно. Вы куда больше похожи на ящерицу! — Дон перевел взгляд на клетку. — Вы, правда, страшно похожи на хамелеона. В чем тут дело?

— Это тебя не касается. Подчиняйся моей команде, или тебе придется худо…

Зеленый металлический шар выплыл из-за деревьев. Его люк отошел в сторону, и в отверстии показалось сопло, походившее на брандспойт игрушечной пожарной машины. Сопло нацелилось на кусты, стоящие в тридцати футах от изгороди. Из глубины ракеты раздался пронзительный вой. Тонкий луч света проскользнул из сопла к кустам, послышался сухой треск, и кусты озарились ярким пламенем.

— Это смертоносное оружие называется оксидайзером, — сказала незнакомка. — Немедленно выпусти хамелеона, или испытаешь его действие на себе…

Дон усмехнулся.

— Хорошо. Кому, в конце концов, нужна старая ящерица.

Он поставил клетку на землю и наклонился, чтобы открыть дверцу. Но тут же поднял клетку и пошел по траве к сожженному кустарнику.

— Остановись! — закричало существо, похожее на ящерицу. — Еще шаг — и мы сожжем тебя!

Дон пропустил мимо ушей ее слова и побежал к обуглившимся кустам. Потом вытянул руку — и прошел сквозь них.

— Я так и понял, что тут дело нечисто, — сказал он. — Все горело, ветер дул в мою сторону, а запаха никакого. — Он повернулся к ящерице, хранившей мрачное молчание. — Это ведь всего лишь проекция или что-нибудь а этом роде, а? Трехмерное кино, к примеру.

Неожиданная мысль заставила Дона остановиться и вновь подойти к ящерице. Мальчик ткнул пальцем — рука прошла сквозь тело.

— И эта штука тоже отсутствует, так ведь?

— Эксперименты ни к чему. Я и наш корабль существуем только в виде временного эха. Материя не может передвигаться во времени, но ее идея проецироваться в различные времена может. Я уверена, что это несколько сложно для тебя…

— До сих пор все понятно. Валяйте дальше.

— Наши проекции действительно находятся здесь, хотя для любого наблюдателя вроде тебя мы всего лишь воображение, звуковые волны. Для временных перемещений необходимо гигантское количество энергии, и все ресурсы нашей планеты включены в это путешествие.

— Наконец-то и правда! Никаких добрых фей и прочей ерунды.

— Мне очень жаль, что приходится прибегать к уверткам, но тайна слишком важна, и нам хотелось по возможности сохранить ее.

— Теперь, кажется, мы переходим к настоящему разговору. — Дон сел на траву возле клетки. — Я слушаю.

— Нам необходима твоя помощь, или под угрозой окажется все общество. Совсем недавно — по нашим масштабам времени — приборы показали странные нарушения. Мы, ящеры, ведем простую жизнь на несколько миллионов лет в будущем, где наша раса доминирует. Вы, люди, давно вымерли. Но пришла беда — исследования показали, что мы захлестнуты и почти сметены волной вероятности — громадная отрицательная волна движется на нас из прошлого.

— А что такое волны вероятности?

— Я приведу пример из вашей литературы. Если бы твой дед умер холостым, ты бы не родился и не разговаривал сейчас со мной.

— Но я родился.

— В большей ксанвероятностной вселенной это еще спорный вопрос, но у нас нет времени толковать об этом. Наш энергетический запас слишком мал. Короче, мы проследили нашу родовую линию сквозь все мутации и изменения, пока не нашли первобытную ящерицу, от которой пошел наш род.

— Ага, — сказал Дон, указывая на клетку. — Это она и есть?

— Это она! Она скоро даст потомство, оно вырастет и возмужает в этой прекрасной долине. Скалы возле озера достаточно радиоактивны, чтобы обеспечить мутацию. Но все это случится, если ты откроешь клетку.

Дон подпер рукой подбородок и задумался:

— Все это правда? И со мной ничего не случится?

— Клянусь всем сущим! Вечными звездами, проходящими веснами, облаками, небом, матриархатом, что я…

— Да вы просто перекреститесь и скажите, что помрете, если соврали, этого хватит.

Ритуал был исполнен беспрекословно.

Тогда Дон отвернул кусок проволоки, которой прикреплялась дверца клетки, и открыл ее. Ракета тем временем подплыла ближе.

— Иди, иди, — сказал- Дон, вытряхивая ящерицу на траву.

Хамелеон сообразил, что от него требуется, пополз в кусты и исчез там.

— Теперь ваше будущее обеспечено, — сказал Дон. — Или прошлое, с вашей точки зрения.

Ракета растаяла, слоено дым, а Дон снова оказался один.

— Могли бы, по крайней мере, спасибо сказать, прежде чем исчезать. Люди, оказывается, куда воспитаннее ящериц.

Он подобрал пустую клетку и зашагал домой.

Он не слышал, как зашелестели кусты, и не видел кота с хвостом хамелеона в зубах.

ПОЖАЛУЙСТА, ТИШЕ!

Артур Кларк

Фантастический рассказ

Печатается с сокращением

Перевод с английского Л. Этуш

Рис. В. Кащенко

«Юный техник» 1972'09

— Вы утверждаете, что Профессор всегда самым жестоким образом расправлялся со своими врагами, а я думаю, что вы не беспристрастны. Поистине он добросердечен и мухи не обидит, если только сможет этого не делать. Случаи, что вам запомнился, был исключением. Но, признайтесь, сэр Родерик Фентон получил по заслугам, а мой патрон блестяще продемонстрировал　столь редкое сочетание двух качеств — дар ученого и ловкость бизнесмена. Как изобретатель Профессор имел доброе имя и пользовался уважением в кругу ученых мужей.

Что касается взаимоотношений Профессора с деловыми кругами, то и здесь он обнаружил незаурядные способности.

Бизнесмены придерживались единой точки зрения, считая, что бывший университетский ученый будет новорожденным ребенком в хитросплетениях коммерции. Это мнение не только не раздражало, а, напротив, вызывало улыбку у Профессора. Действительно, в то время он только что оставил Кембридж и поступил на службу в компанию «Electron Products Jtd». Он активно боролся за сохранение платежеспособности фирмы. А в то время фирма с трудом покрывала свои расходы. Нас выручал интегратор Харвея. Эта компактная электронная машина могла заменить дифференциальный анализатор, стоила же она в десять раз дешевле. История, о которой вы упомянули, — проект Харвея — и была причиной первого конфликта между Профессором и сэром Родериком.　

Вы ведь не знакомы с доктором Харвеем, не правда ли? О, это широко распространенный тип гениального ученого! Истинный зубр в науке и младенец в бизнесе! А сэр Родерик процветал благодаря ученым такого типа. Однажды кто-то назвал Фентона «разбойником с большой дороги науки», что не противоречит истине.　

Я уже сказал, что Харвей сторонился мирской суеты. Он продал нам права на интегратор и снова почти на год замкнулся в своей лаборатории. Затем мы увидели его статью в одном из журналов, где он описывал эту поистине чудесную машину для оценки сложных интегралов. Журнал попал на стол к Профессору лишь через несколько после выхода в свет, а Харвей из скромности не подумал упомянуть о статье. Промедление оказалось фатальным. Осведомитель сэра Родерика Фентона (он оплачивал такого рода работу и получал хорошую техническую информацию) запугал Харвея и заставил продать изобретение фирме «Fenton Enterprizes». Профессор прыгал от ярости, сэр Родерик с наслаждением потирал руки, а сокрушенный Харвей не мог простить себе, что заварил всю эту кашу, и обещал впредь никогда не подписывать никакой бумаги без консультации с нами. Но тем не менее дело было сделано, и сэр Родерик не без злорадства ожидал нашего визита.

Я много дал бы, чтобы присутствовать при их разговоре, но Профессор сказал, что все уладит сам. Он вернулся через час, раздраженный и обеспокоенный. Старая акула запросила пять тысяч фунтов за патенты Харвея. Подобный разговор не обходится без нервных затрат. И не успел Профессор появиться в конторе, как в следующую минуту в его кабинете все было перевернуто вверх дном. Затем он вышел с пальто и шляпой в руках и сказал:

— Я задыхаюсь здесь. Мисс Симонс останется в конторе, а мы — за город. Поехали!

Рывок в другую обстановку, особенно за город, часто творил чудеса и прекрасно восстанавливал душевное равновесие и желание работать. Не прошло и пяти минут, как машина уже мчалась по Новой Западной дороге, чтобы как можно скорее миновать черту города.

— Куда поедем? — спросил Джордж Андерсон, наш директор-распорядитель.

Спутником был Пол Харгривс.

— Как насчет поездки в Оксфорд? — предложил я.

Все согласились со мной, но не успели мы направиться туда, как Профессор выискал по пути какие-то очаровательные холмы и изменил маршрут. Мы спустились　на широкое, сплошь покрытое вереском плоскогорье, с которого виднелась деревня, приютившаяся в долине. Мы оставили машину, побросав в разные стороны лишнюю одежду. Профессор аккуратно расстелил на вереске пальто и улегся, свернувшись в клубок.

— До чая меня не будить, — приказал он и через пять минут уже крепко спал.

Жара изрядно разморила нас, все постепенно задремали. Внезапный шум поднял всех нас как по команде. Некоторое время мы лежали без движения.

В двух милях от нас, над деревушкой, раскинувшейся в самом конце долины, кружил вертолет. Это была бомбардировка беззащитных жителей предвыборной пропагандой. Некоторое время мы старались определить, какая партия совершает это преступление, но, поскольку репродукторы без устали превозносили добродетели неведомого нам мистера Шукса, наши сомнения не были развеяны.

— Он не получит моего голоса, — зло сказал Пол. — Отвратительные манеры! Должно быть, социал-демократ…

Он не договорил, так как едва успел увернуться от ботинка Андерсона.

— Может быть, жители деревни просили его обратиться именно к ним, — сказал я не очень убедительно, стараясь восстановить мир.

— Сомневаюсь, — возразил Пол. — Ив принципе это то, против чего я возражаю: посягательство на общественную тишину и эксплуатация неба в целях рекламы!

— Я не считаю небо сугубо личным, но здесь я с тобой согласен, — сказал Джордж. — О чем я всегда мечтал — это изолировать себя от раздражающих звуков, когда захочу. Я всегда считал, что ушные клапаны Сэмуэла Батлера — прекрасная идея, только эффекта мало.

— Эффект вполне достаточный в социальном плане, — возразил Пол. — Даже у самого невыносимого болтуна уходит почва из-под ног, когда Он видит, что другой человек при его приближении демонстративно затыкает уши стеариновыми пробками. Идея звукоизоляции заманчива, но ведь сперва придется уничтожить воздух. Кто на это согласится?!

Профессор не принимал участия в разговоре. Казалось, он снова заснул. Однако вскоре, широко зевнув, резко поднялся на ноги и сказал:

— Пошли чай пить к Максу. Ваша очередь платить, Фред.

* * *

От той прогулки остались лишь воспоминания, и повседневная суета не позволяла нам тратить время на обсуждение таких изобретений, как наушники Сэмуэла Батлера, однако месяц спустя к этой теме вернул нас Профессор.

— Фред, — начал он, — вы помните, как месяц тому назад Джордж мечтал о личном звукоизоляторе?

— О да, — улыбнулся я. — Сумасшедшая идея! Уж не думаете ли вы о ней всерьез?

— Что вы знаете об интерференции волн?

— Немного. А что вы мне добавите?

— Предположите, у вас есть поток звуковых волн: верхняя точка — здесь, нижняя точка — там. Затем вы возьмете другой поток и наложите его на первый. Что получите?

— Это будет зависеть от того, как вы их будете накладывать?

— Совершенно верно. Вы сделаете это со смещением по фазе на полшага так, чтобы совпал максимум одной волны с минимумом другой.

— Тогда при интерференции произойдет полная компенсация — ничего вообще? Бог ты мой!..

— Вы правы! Давайте подтвердим это опытом. Я ставлю микрофон здесь, и на выходе прибор дает звуковые волны, разные по величине и обратные по фазе. Это уничтожает звук, и настройка поддерживается автоматически.

— Это не кажется резонным, но теоретически должна наступить полная тишина. Думаю, правда, что где-то нас подстережет «но».

— Фред, вы обожаете эти «но». Принцип отрицания обратной связи годами использовался в радио, и только потому, что людям лень было заняться этой проблемой.

— Да, я знаю об этом. Но звук не состоял из пиков и впадин, подобно морской волне. Это ряд уплотнений и разреженностей в атмосфере, не так ли?

— Так, — сказал Профессор, — но это не влияет на принцип работы созданной системы.

— И все же я не верю в ее работоспособность, — упрямо ответил я и приготовился произнести целую тираду, но через секунду осознал, что не слышу собственного голоса.

Тишина была гнетущей. Видя мою растерянность, Профессор схватил пресс-папье и швырнул на стол; оно подпрыгнуло и упало на пол.

Гробовая тишина.

Затем Профессор взмахнул рукой, и комната ожила, наполнившись звуком.

Ошеломленный и обессиленный от нервного напряжения, я тяжело опустился в кресло.

— И все же я не верю, — с тупым упрямством проговорил я.

— Жаль. Хотите, повторим опыт? — с ехидством спросил Профессор.

— Нет. У меня мурашки бегают по телу! А где вы прячете прибор? — с раздражением спросил я, чувствуя, что сдаюсь.

Профессор ухмыльнулся и выдвинул один из ящиков стола. Передо мной предстала потрясающая неразбериха всевозможных компонентов. По фантастически перепутанной проволоке и припою, разлитому в безмерном количестве где попало, я мог безошибочно сказать, что это произведение профессорских рук. Сама схема была чрезвычайно простой, проще современного радио.

— Громкоговоритель — назовем его так — спрятан за шторой, — сказал Профессор. — Конструкция может быть не только компактной, но даже портативной.

— Какой радиус действия? — спросил я. — Я имею в виду, на какое расстояние от источника звука работает звукогаситель?

Профессор указал на деталь, похожую на переменный конденсатор.

— Я не делал обширных текстов, но конструкция может быть отрегулирована так, чтобы дать полное звуковое затемнение в радиусе свыше двадцати футов. Еще на тридцать футов звук ослаблен, а далее он полностью восстанавливается. Но увеличьте емкость — и вы охватите любую площадь, — объяснил Профессор.

— Ну хорошо. И все же. Профессор, как вы намерены использовать эту конструкцию? — спросил я.

— Это уж ваша забота, — сказал он, сладко улыбнувшись. — Я всего лишь непрактичный ученый, а коммерсант — вы! Думаю, что применение будет широким. Одна лишь просьба, Фред. Не проболтайтесь об этом. Преподнесем сюрприз.

* * *

Я привык к подобным разговорам и через несколько дней представил Профессору доклад, предварительно проконсультировавшись с Харгривсом о производственной стороне.

Шеф внимательно прочел мой доклад. Казалось, один-два пункта вызвали его сомнения.

— Я не вижу, как вы сможете запустить в производство глушитель? — спросил он, впервые окрестив таким именем новорожденного. — У нас нет ни оборудования, ни персонала, а я ужасно нуждаюсь в деньгах сейчас, а не через год.

— Вчера звонил Фентон. Сказал, что нашел покупателя на па тент Харвея. Я ему не верю, но возможно, что это правда. Интегратор даст деньги, — сказал я.

— Да, это, пожалуй, наилучший план, — ответил Профессор. — Но необходимо обсудить один-два пункта вашего доклада. Думаю, мы это сделаем в Оксфорде.

— Почему в Оксфорде?

— Потому что не все мозги сосредоточены в одном лишь Кембридже.

Через три дня Профессор появился в конторе, и по выражению лица мы поняли, что он доволен собою. Причина самодовольства не замедлила обнаружиться. В его кармане был чек на десять тысяч фунтов, за подписью Родерика Фентона, выданный Харвею и переданный нашей фирме. Профессор объяснил, что он уговорил Харвея продать глушитель Родерику как собственное изобретение.

— Но почему вы продали изобретение этому головорезу? — вопили мы хором. — Нельзя было найти кого-нибудь другого?

— Это все не стоит выеденного яйца, — спокойно отвечал Профессор, обмахиваясь чеком, словно веером. — К черту принципы! За полученные десять тысяч фунтов я смогу купить патенты Харвея и осчастливить всех моих кредиторов в один миг.

Сэр Родерик не дремал. Фантастическая игрушка появилась на рынке через шесть месяцев и вызвала неслыханную сенсацию.

Не могу понять, почему сэр Родерик пустил тогда в производство портативный аппарат, внешне напоминающий маленький радиоприемник. Сначала его покупали из простого любопытства, затем люди оценили его, пользуясь глушителем в местах большого скопления шумов, а затем…

Случайно мне довелось побывать на премьере новой оперы Эдварда Ингланда.

Музыка Ингланда много лет вызывала полемику. В день премьеры сторонники и противники композитора столкнулись в фойе врукопашную. Но дирекция театра заблаговременно вызвала наряд полиции, поэтому увертюру сопровождали лишь несколько свистков и мяуканье.

Окончилась увертюра, занавес поднялся, и я увидел героиню. Ее вступительная ария оказалась более доступной для моего понимания, но музыка была мрачной, и я снова пожалел о потерянном вечере. Не успел я раскаяться в совершенном проступке, как гнетущая тишина окутала зрительный зал. Думаю, что в первый момент я единственный во всем театре понял, что произошло. Я окинул взглядом зал. Все, казалось, застыли, сидя в креслах. Настоящий театр лишь начинался. Я смеялся до изнеможения. Те из зрителей, кто осознал, что произошло, пытались объяснить это своим соседям по креслу — сначала жестами, а затем в ход пошла писанина на листочках бумаги. Искали виновника, но тщетно! Тем не менее на следующий день во всех газетах резко нападали на сэра Родерика и настаивали на расследовании. Профессор, пожалуй, никогда не казался нам таким жизнерадостным, как в те дни.

События в театре были лишь началом целого ряда подобных случаев, один курьезнее другого. Не успели урезонить толпу, как случай с театром повторился, но уже в парламенте. В палате обсуждали проект государственного бюджета; и когда страсти разгорелись до предела, министр финансов начал махать руками молча. Звуковой занавес исчезал лишь в том случае, когда выступали представители оппозиции. Вероятно, за все время существования государства парламент не работал в подобной обстановке.

Самодовольство сэра Родерика было поколеблено, его имя прочно склоняли в связи с серьезным нарушением общественного порядка. Однако это не сломило его дух. Лишь только улеглась волна возмущения, Харвей принес от Фентона частный заказ на сверхмощный глушитель. Профессор принял его, и через некоторое время неведомый заказчик получил глушитель, а наш Профессор — много денег. Но не прошло и недели, как средь бела дня был вскрыт сейф в самом дорогом ювелирном магазине. Перепуганные служащие уверяли, что не слышали ни единого подозрительного звука.

Именно так! Глушитель работал!

Это официальное мнение ланд-Ярда. А затем все газеты в едином порыве набросились на Фентона. Почти повсюду на первой странице пестрела жирная фраза: «Глушитель Фентона стоит запретить!» Единодушное мнение прессы могло бы удивить непосвященного, кто не знал о дружеских отношениях нашего шефа со всеми репортерами с Флит-стрит. Но самым странным событием этого дня, когда газеты пригвоздили сэра Родерика к позорному столбу, было предложение какой-то американской фирмы немедленно продать ей глушитель. Агент фирмы посетил сэра Родерика тотчас же после визита детективов, когда дух и сопротивляемость этой акулы были в худшем состоянии, нежели обычно. Патент глушителя был продан за двадцать тысяч фунтов, и, мне кажется, сэр Фентон сделал это не без радости. А на следующий день после несостоявшейся сделки шеф позвал нас в кабинет и сказал:

— Я хочу перед вами извиниться. Я понимал ваше негодование, когда глушитель был продан Фентону, но мы получили его обратно. Я считаю, что все прекрасно. И да хранит бог бедное сердце сэра Фентона.　

— Не будьте таким самонадеянным, шеф. Вам чертовски повезло, — сказал Пол.　

Профессор, казалось, обиделся, но сдержанно заметил:

— Не будьте таким наивным, Пол. Это не только везенье. Вы помните мою поездку в Оксфорд с докладом Фреда?

— Конечно. А какая тут связь? — спросил я удивленно.

— Я консультировался с профессором Нильсоном. Вам известны его работы по психологии?

— Очень мало, — ответили мы.

— Он занимается проблемой, которую назвал «математикой общественного сознания». Нильсон предсказал, что при использовании глушителя лишь одной десятой частью населения его запретят через год, а если им начнут пользоваться преступные элементы, осложнения возникнут еще раньше.

Лишенные дара речи, мы взирали на нашего патрона.

— Что еще я мог сделать? Вы же знаете, как нашей компании нужны были деньги.

— А я думаю, что вы мошенник, — решительно произнес Пол. — И что же будет с аппаратом?

— Подождем, пока шумиха утихнет, а тем временем наладим оборудование для производства глушителя, но только не для частных лиц. Это будут стационарные аппараты для промышленности. Вы знаете, друзья, случай с Фентоном — это наглядный пример того, как судьба наказывает проходимцев. Честность всегда торжествует, а тот, чье дело справедливо…

Эта фраза не была закончена, ибо она произвела на всех одинаковое действие. Мы разом двинулись на Профессора… И через несколько минут, когда мы покидали кабинет, он тщетно пытался вытащить свою голову из пустой корзины для мусора.

«КАКОЕ ЭТО БЫЛО УДОВОЛЬСТВИЕ…»

Айзек Азимов

Фантастический рассказ

Перевела с английского Р. Рыбакова

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1972'10

Марджи даже записала об этом а своем дневнике. На странице под датой 17 мая 2155 года. Запись гласила: «Сегодня Томми нашел настоящую книгу».

Это была очень странная книга. Дедушка Марджи как-то сказал, что, когда он был маленьким мальчиком, его дедушка рассказывал о временах, когда все сказки печатались на бумаге.

Они перевертывали страницы — пожелтевшие, сморщенные листы, и им было смешно, что слова на них стояли на месте, а не двигались, как обычно на экране. Слова стояли на месте и не исчезали — читай и перечитывай их сколько хочешь.

— Какая бессмысленная трата бумаги, — заметил Томми. В каждой книге сотни страниц, а на одном экране можно прочитать миллионы книг.

— Ну уж и миллионы, — усомнилась Марджи. Ей было одиннадцать, и она не успела прочесть столько телекниг, сколько Томми, которому было тринадцать.

Она спросила:

— Где ты ее раздобыл?

— Дома. На чердаке, — мотнул он головой вверх, не отрывая глаз от книги.

— О чем она?

— О школе.

Марджи презрительно фыркнула.

— О школе? А что можно написать о школе? Я ненавижу школу.

Марджи никогда не любила занятий, но последнее время она их просто возненавидела. Механический учитель давал ей все новые и новые тесты по географии, а она отвечала все хуже и хуже, пока ее мама не покачала головой и не вызвала районного инспектора.

Он оказался кругленьким низеньким человечком с красным лицом и с огромным ящиком, наполненным всякими инструментами, колесиками и проволочками. Он улыбнулся Марджи и дал ей яблоко, а затем разобрал учителя на части. Марджи напрасно надеялась, что ему не удастся собрать его заново; через час ее мучитель был готов — черный, большой и уродливый, с огромным экраном, на котором появлялись вопросы по поводу пройденного и объяснения новых уроков. Впрочем, это было еще не самое худшее. Больше всего она ненавидела щель, в которую надо было опускать домашние задания и тесты. Ей приходилось записывать их на перфорированных картах кодом, которому ее обучили, когда ей было шесть лет. Она не успевала перевести дыхание, как механический учитель уже подсчитывал оценки и никогда не ошибался.

Покончив с осмотром, инспектор улыбнулся и погладил ее по голове. Он сказал ее доме:

— Девочка не виновата, миссис Джонс. Просто сектор географии был настроен на слишком быстрый темп, такие вещи случаются. Я переключил его на уровень десятилетнего развития. В целом успехи девочки вполне удовлетворительны.

И он опять погладил Марджи по голове. Марджи была разочарована. Она так надеялась, что учителя унесут из дому. Такое однажды случилось с учителем Томми — его унесли чуть ли не на месяц, потому что в нем начисто вышел из строя сектор истории.

Она спросила у Томми:

— А кому охота писать о школе?

Томми посмотрел на нее с видом превосходства:

— Глупая, эта школа совсем не похожа на наши. Это старая школа, в которой учились сотни и сотни лет тому назад. — И добавил презрительно, четко выговаривая слова: — Столетия тому назад.

Марджи почувствовала себя задетой:

— Подумаешь, кому интересно знать про школы в древности!

Она стала читать текст, заглядывая через плечо Томми.

— Все равно и у них был учитель! — воскликнула она через минуту.

— Конечно, только он был совсем другой. Он был человек.

— Человек? Как может человек быть учителем?

— Ну… он рассказывал мальчикам и девочкам о всяких вещах, и задавал им уроки на дом, и спрашивал их.

— Человек не может быть таким умным.

— Может. Мой папа знает столько же, сколько мой учитель.

— Не может. Человек не может знать столько, сколько учитель.

— Хочешь, поспорим, что он знает почти столько же?

Марджи была не готова к спору на эту тему. Она сказала:

— Мне бы не хотелось, чтобы в нашем доме жил чужой человек. Томми засмеялся.

— Какая ты глупая, Марджи. Учителя не жили в одном доме со школьниками, у них было специальное здание, куда приходили все — дети и их учителя.

— И все дети учили одно и то же?

— Конечно. Если они были одного возраста.

— Но моя мама говорит, что учитель должен быть адаптирован к сознанию ребенка и что каждый ребенок должен обучаться по-своему.

— А тогда все было иначе. И все учились вместе. Если тебе не нравится, не читай!

— Я не говорила, что мне не нравится, — честно возразила Марджи. Ей очень хотелось прочесть эту смешную книгу.

Они дошли только до середины, когда мать Марджи позвала:

— Марджи! В школу!

— Не сейчас, мамочка, погоди!

— Не капризничай, Марджи! — сказала миссис Джонс. — И тебе, наверно, тоже пора, Томми.

— Пожалуй, — произнес он с вызовом. И вышел, насвистывая и крепко прижимая к себе пыльную книжку.

Марджи направилась в классную комнату. Она находилась рядом с ее спальней. Механический учитель был уже включен и ждал ее. Он всегда был включен в это время, кроме суббот и воскресений, потому что ее мама считала, что девочкам следует учиться в одни и те же часы.

Экран светился, на нем появилась надпись: «Сегодня мы познакомимся с правилом сложения дробей. Пожалуйста, опустите вчерашнее задание в соответствующую щель».

Глубоко вздохнув, Марджи выполнила приказ. Она думала о школах, в которых учились дети, когда дедушка ее дедушки был маленьким. Все детишки с улицы собирались вместе, кричали и смеялись, бегали по двору в перемены, сидели в классе на уроках и в конце дня веселой гурьбой возвращались домой. Они учили одно и то же и могли помочь друг другу и даже списать друг у друга…

И учителя были живые люди…

Механический учитель светился на экране: «Когда мы складываем ½ и ¼ …» Марджи вздохнула!..

КОНСЕНСОР

Януш А. Зайдель

Рассказ

Перевел с польского Евг. Вайсброт

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1972'12

Михаль, врач-терапевт, снял очки и расправил плечи. Повернул вращающееся кресло к окну и с удовольствием стал смотреть на весеннюю зелень газона, раскинувшегося под окнами поликлиники. Напротив, на крыше Института гомоидальных автоматов, лениво перескакивали цифры установленных там электронных часов. Было четырнадцать пятьдесят девять.

«Пожалуй, на сегодня хватит, — подумал Михаль и спрятал рецептурник в ящик стола. — Тридцать два пациента за день — это определенно много, даже если пользоваться автодиагностом!»

Часы шли безобразно медленно. Робкий стук в дверь кабинета прервал размышления Михаля. Он сокрушенно вздохнул, громко сказал «Войдите» и, не глядя на входящего, бросил, как всегда:

— Снимите с себя все и ложитесь на диагност. На что жалуетесь?

— Йэх, дохтур, чтой-то у меня свербить и свербить! Эва, тута вот, под лебрами. Этак, понимаешь, жжеть и печеть! — ответил хриплый бас.

Михаль поднял глаза и увидел ухмыляющуюся физиономию инженера Райсса.

— А, это ты! — обрадовался он. — Настроеньице у тебя, как всегда, на высоте. Тебя даже шесть часов работы не вымотали. Хорошо вам с автоматами. Наверно, все за вас делают. А мне в эту пору ну никакого желания шутить.

— Не завидуйте другому, даже если он… — сказал инженер. — Тебе-то что, ты имеешь дело с живыми людьми. С ними всегда можно договориться не так, так эдак, даже если они больны. А вот с испорченным автоматом не поговоришь…

— Это только кажется… Придет больной, а вот толком объяснить, что болит, где, как, не может. Автоматический диагност тоже не всегда может решить…

— Вот-вот, — прервал Райсс. — Мы говорили об этом несколько месяцев назад, помнишь? Я обещал подумать. Ну вот, я подумал и кое-что надумал…

Инженер открыл портфель, достал несколько коробочек, соединенных нитями проводов, какие-то держатели, электроды, зажимы.

— Если у тебя есть немного времени, я сейчас все установлю. Это приставка к автодиагносту. Мое собственное изобретение. Совершенно гениальное! Но мне важно знать твое мнение…

— Может, ты наконец скажешь, в чем дело? — нетерпеливо вставил врач.

— Это консенсор, — сказал инженер, заползая на четвереньках под диагностическое кресло с отверткой в зубах и таща за собой гирлянду своих гениальных коробочек, повешенных на проводах.

— Вынь изо рта отвертку и говори яснее. «Консер…» что?

— Кон-сен-сор, или сочувствователь, — сказал Райсс, выползая из-под кресла. — Подержи электроды. Или сразу надень на локти и виски и сядь.

— А зачем? Хочешь меня исследовать? Неужто я так уж скверно выгляжу? — заволновался Михаль.

— Не в этом дело. С помощью моего прибора ты будешь исследовать пациентов. Это, как я уже сказал, приставка к автодиагносту. Она улавливает биотоки пациента и после усиления и трансформации передает сигналы в твою нервную систему. Включив консенсор, ты будешь ощущать точно то же, что и твой пациент, лежащий на диагностическом кресле.

Михаль недоверчиво взглянул на Райсса.

— Очередная шуточка? Прикажешь верить, что эта штука и в самом деле так действует? И, говоришь, все так просто? Но ведь это будет переворот в диагностике, революция в медицине!

— И будет! Я, брат, шучу-шучу, а уж коль возьмусь за что-нибудь по-серьезному, то… Сейчас сам узнаешь.

— Это было бы изумительно! Вместо того чтобы вдаваться в долгие и бесплодные разговоры на тему «что у вас болит», я моментально почувствую, что у тебя не в порядке печень, аппендикс либо…

— А как гуманно! — подхватил инженер. — Полное сопереживание врача и пациента. Когда изобретение распространится, отомрет поговорка «чужую беду руками разведу». Во всяком случае, 8 отношении врачей.

— Ну что, испробуем?

— Милости прошу! Я оставлю тебе прибор на несколько дней, потом заберу и отрегулирую как следует. Пока что это кустарщина, как видишь, опытный образец… Но если хочешь, мы можем уже сейчас провести опыт. Надел электроды как надо? Там есть обозначения. Прекрасно. Я ложусь на диагностическое кресло. Теперь включи вон тот контакт и поверни переключатель.

Михаль минуту сидел напряженно, потом не выдержал.

— Э, да ты здоров, старик! — разочарованно сказал он. — Либо твоему сочувствователю грош цена! Во всяком случае, я ничего не чувствую… О-о-о!!!

Михаль вдруг сорвался с кресла, массируя руку.

— Ничего особенного, — расхохотался инженер. — Наука требует жертв! Я просто уколол себя булавкой.

* * *

Михаль смотрел на парнишку и иронически ухмылялся.

— Итак, ты утверждаешь, что у тебя болит здесь?

— О-о-о, еще как болит, доктор!

— Надо думать, и здесь у тебя тоже побаливает?

— Еще больше, доктор!

— Знаешь что, — врач дал пареньку легкий подзатыльник и уселся за стол. — Марш отсюда и отправляйся в школу. По какому предмету у вас сегодня контрольная?

— Но у меня…

— Так по какому?

— По интегральным уравнениям… — буркнул паренек, опуская голову.

— Ну, желаю удачи!

Мальчик вышел, а врач, глядя ему вслед, кисло улыбнулся.

— Следующий, — сказал он в микрофон.

В кабинет тихо вошел пожилой мужчина, и несколько минут Михаль вместе с ним соощущал ревматические боли. Следующего пациента принесли прямо из кареты «Скорой помощи». Он стонал и скрежетал зубами от боли. Как только его уложили на диагност, Михаль включил консенсор и тут же схватился правой рукой за живот, а левой выключил прибор.

— Немедленно на операцию. Острый аппендицит, — бросил он санитарам.

Когда больного вынесли, Михаль все еще держался за живот. Потом заметил это и рассмеялся. Собственного аппендикса он лишился уже несколько лет назад…

Консенсор здорово ускорял процесс диагностирования, так что в тот день Михаль несколько раньше окончил прием. В половине третьего он уже сидел за столом и пытался сформулировать хвалебный отзыв о приборе, но писалось плохо. Без четверти три пришла еще пациентка с мигренью, пришлось опять надеть электроды. Неприятные ощущения пациентки вконец отбили желание писать, так что после ее ухода он просто сидел, уставившись на институтские часы. Весеннее солнце стояло высоко, и Михаль мыслями уже был на прогулке в парке, когда услышал легкий скрип двери и тяжелые шаги. Он прикрыл глаза и, не поворачивая головы, сказал:

— Прошу лечь на диагност.

— Простите, не понял. На что лечь? — ответил низкий ровный голос.

— На кресло с откинутой спинкой.

— Ясно. Понял. Уже лежу.

«А если попытаться поставить диагноз на основании только одних ощущений, не глядя на пациента и ни о чем его не спрашивая?» — подумал врач и включил консенсор.

В тот же момент он почувствовал, как по телу побежали странные мурашки, нервы пронизали беспорядочные, охватывающие весь организм электрические токи… и вдруг… он вздрогнул от сильного пробоя конденсатора высокого напряжения в районе шестой секции фильтров батареи питания, потом его так схватило в трансдукторе контура саморегулирования, что он даже подскочил в кресле.

Михаль тут же выключил аппарат и лишь теперь посмотрел на пациента: в диагностическом кресле лежал робот-гомоид.

Михаль хлопнул кулаком по столу.

— Вон отсюда! Приемный пункт для автоматов на той стороне улицы.

— Простите, человек, — сказал робот укоризненно. — Выхожу!

Врач упал в кресло, потирая бок в области несуществующего у него трансдуктора. Потом подскочил к окну и выглянул на улицу.

На тротуаре стояли Райсс и автомат. Робот что-то рассказывал инженеру, а тот смеялся до слез.

Михаль шире отворил окно и крикнул:

— Эй ты, изобретатель! Погоди, отыграюсь я на тебе!

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПОДАРИЛ ЛЮДЯМ СОЛНЦЕ

Энн Родз[4]

Рассказ

Печатается в сокращении

Перевод с английского Л. Этуш

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1973'01

В тот день, когда Мартин Хэмблтон подарил англичанам солнце, поведение его казалось окружающим очень странным. Правда, он вообще и раньше, как говорят, был с фокусами. Он мог оборвать самую интересную беседу, вскочить и опрометью бежать в свою мастерскую, что в саду, позади дома. У непосвященного это вызывало удивление, а порой и обиду, мы же, изучившие характер этого человека, знали, что наши ощущения ему безразличны. Он жил наукой. Но в те редкие минуты, когда Мартин отключался от работы и позволял себе отдохнуть в кругу друзей, все отмечали, что он содержательный собеседник и очаровательный мужчина. День, когда над Англией засияло солнце, был для меня роковым днем. Впрочем, все по порядку.

Меня зовут Джуди Картис. В то время я работала младшим репортером в местной газете «Woodbridge Wail» и жила по соседству с семьей Хэмблтонов. Вы догадались, конечно, что к Мартину я питала особые чувства. Сказать по правде, я не уставала думать о нем ежеминутно, а наше соседство лишь помогало этому.

Пока что речь не шла о свадьбе, но мы проводили вместе много времени, и порой мне грезилось, что я отчетливо слышу вдалеке звон свадебных колоколов. В то незабываемое воскресное утро я была в прекрасном настроении. Мы намеревались устроить пикник. И в половине восьмого утра, лишь только маленький камешек ударил в стекло моей спальни, я выскользнула из-под одеяла и подбежала к окну. Мартин сидел верхом на заборе, разделяющем наши сады, и манил меня к себе. Я быстро оделась и выбежала в сад.

— Пикника не будет. У меня дело поважнее, — с волнением объяснил Мартин, показывая в сторону мастерской.

Многозначительность жеста не удивила меня. Это было не первое изобретение, и уже в который раз по такой же причине откладывался пикник. В состоянии бешенства я за две минуты высказала Мартину свои соображения по поводу нового изобретения. Не реагируя на мои колкости, он с достоинством сказал:

— Зайди и взгляни на сооружение, которое потрясет мир.

Он был взволнован, но в его тоне слышались самоуверенные нотки, каких раньше не было. Сказать по правде, я обожала Мартина и, конечно, втайне надеялась на то, что мой герой сделает открытие и прославится на весь мир. С этими мыслями я вошла в храм науки, небольшой сарай в самой заброшенной части сада, сооруженный Мартином для экспериментальной работы.

На полу стояли две машины. Одна напоминала электрический генератор, а вторая — огромный металлический ящик площадью примерно пять квадратных футов. На одной из стенок я увидела шкалу приборов: циферблаты солнечных часов, диски, контрольные кнопки. Обе машины были соединены между собой проводами.

— В технике я не разбираюсь, с точки зрения эстетической не вижу ничего поразительного. Для чего все это?

Мартин, словно не слыша ноток раздражения, заставил меня подойти ближе к машине, достал карту Большого Лондона, закрепил ее на раме, зафиксированной гибкими держателями над ящиком, и сказал:

— Можешь мне помочь. Выбери на карте любую точку, назови мне широту и долготу.

Я назвала цифры, Мартин включил приборы, затем взглянул еще раз на карту и нажал две ярко-красные кнопки. Весь сарай как-то странно завибрировал. Я не могла скрыть, насколько мне все это интересно. Мартин с напускным безразличием сказал:

— Так, значит, ты выбрала район Woodbridge Common. Я настраиваю компас на показатели карты, а теперь открой дверь и посмотри, хороша ли погода для пикника.

День был теплый, но тяжелые тучи неподвижно стояли в небе, закрывая солнце.

— Да, тут не загоришь, — сказала я, — но мне очень хочется за город. — И пока я, стоя у открытой двери, с упоением смотрела на серое небо, Мартин, молча улыбаясь, подошел к приборам и включил еще один.

Такого яркого света я не ожидала и на миг в испуге закрыла лицо руками, а затем увидела чудо: сад купался в солнечных лучах, а тучи исчезли.

— Я не верю, что это твоя машина.

— Подойди к приборам и сдвинь показатели хотя бы на три дюйма вправо, — сказал Мартин.

Не без робости я выполнила его указание, и солнца над моей головой как не бывало.

— Ты переместила солнечный свет, — объяснил Мартин.

Открыв дверь, я снова увидела сад, серый и поникший от нависших над ним туч, а вдалеке, насколько видел глаз, все было залито солнечным светом.

— Я постараюсь изложить тебе суть дела как можно проще, — сказал Мартин. — Мы добились контроля над магнитными силами природы. Мы создали открытую зону, в которой солнечные лучи могут беспрепятственно струиться вниз. Эту зону мы назовем ХОЗ — открытая зона ХЭМБЛТОНА. — Мартин произнес эти слова веско и с достоинством, и я поняла, что Мартин мечтал приобрести популярность человека, подарившего своей родине солнце.

— Итак, мы заставили Солнце служить людям, — как бы подтвердил мои мысли Мартин.

Первое время он держал открытие в тайне, но мы развлекались, проделывая эксперименты над садами Woodbridge. Не прошло и двух дней, как они буйно цвели, а я загорела так, точно вернулась с Ривьеры.

Не сомневаясь в чудодейственной силе лучей, мы очень хотели проверить их действие в более отдаленных районах. И вскоре такая возможность представилась. ББС передало, что беспрестанные дожди затопили район ГУЛ-ЛА. Мы немедленно достали крупномасштабную карту Йоркширского побережья и облучали местность каждый час по 15 минут. Вечером в последних известиях по радио сообщили, что погоду в Гулле трудно описать словами. С неба сыплется снег вперемежку с дождем, а затем сверкает солнце, и испарения поднимаются плотной стеной. В следующий вечер диктор даже не упомянул о Гулле.

Это были незабываемые дни в моей жизни, вино и розы, когда Мартин еще не утратил человеческих черт и довольствовался малым, демонстрируя свое чудо только для меня. Но я чувствовала, как в нем нарастает внутреннее беспокойство, причину которого нетрудно было разгадать. Мартин устал оттого, что я была единственным свидетелем его триумфа. Он считал свое открытие бесценным и с нетерпением ждал от людей благодарности и, конечно, славы. Наконец он высказал мне, что не знает, за какой конец ухватиться, чтобы создать так называемое общественное мнение.

— Ты должна действовать, — сказал он. — Ты работаешь в газете. Узнай, как сделать рекламу.

— Но я ведь последняя спица в колеснице. Пишу о похоронах, свадьбах и благотворительных делах церкви. Кто мне разрешит ни с того ни с сего писать репортажи о науке? А впрочем, есть одна идея. Благотворительные базары!

В ближайшую субботу праздник в церкви святого Георгия, а в следующую — благотворительный базар в Методической церкви. Никто не надеется на хорошую погоду в августе. А ты сделаешь ее солнечной только на Week-end, и я напишу рассказ. Во избежание кривотолков заручимся поддержкой двух священников.

— Как же они узнают, что это ХОЗ?

— Ты откроешь им тайну. Сейчас же надевай чистую рубашку, иди в приход и скажи мистеру Хьюджу, что гарантируешь ему солнечную погоду в субботу. Я иду с тобой как неутомимый, вечно ищущий журналист. И дело сделано!

— Он не поверит мне.

— Ну нет! Если он, греясь на солнышке, увидит на расстоянии мили дождь, удивление его будет безграничным, и так или иначе это прорвется в беседе со мной.

— Неплохо! — воодушевился Мартин. — Но, впрочем, мое изобретение достойно лучшей участи.

— Все начинается с малого, — повторила я его слова. — Ступай надень чистую рубашку, и пошли в церковь.

Мистер Хьюдж был слишком любезен, чтобы рассмеяться нам в лицо. Его рот лишь слегка подергивался. Однако, выразив благодарность, он спросил, не предпочел ли бы Мартин подарить церкви нечто более конкретное ради такого праздника, например поработать в ларьке и обслужить прихожан бесплатными бутербродами с горячими сосисками.

В Методической церкви священник отнесся к нашему предложению так же, как мистер Хьюдж. Однако я уже обдумывала план рассказа и была в прекрасном настроении. А Мартин вернулся домой как в воду опущенный и со злостью сказал, что от священников ждать чего-либо хорошего не приходится.

Он ошибся. Когда спустя десять дней я пришла в церковь, старики с трудом сдерживали свой восторг, вспоминая о солнце среди проливного дождя.

Однако священники оказались сговорчивее моего редактора. Не успела я положить материал на стол шефа, как он вызвал меня и заявил:

— Деточка! Вы знаете, что такое клевета? Именно за клевету нас и привлекут к ответственности, если мы опубликуем этот научно-фантастический вздор, основанный на показаниях двух священников.

Я взяла телефонную трубку, соединила шефа с Мартином, и через десять минут о моей статье говорила вся редакция. «Wail» продавали по субботам, а в воскресенье утром мы не могли выйти из дому. На дороге стояла вереница машин с табличками «Пресса», и толпа неряшливо одетых джентльменов с камерами и блокнотами в руках разом хлынула к дому Хэмблтонов.

Я предпочла остаться в стороне, и, выйдя в сад, обошла свой дом, и попала к Хэмблтонам через открытое окно в кухне.

Мартин стоял перед зеркалом в ванной и в полном спокойствии тщательно расчесывал волосы.

— Ты знаешь, что тебе предстоит? Эта толпа газетчиков ждет объяснений. Ты ведь не готов отвечать. Может быть, стоит нам вместе написать заявление для прессы, — сказала я, искренне желая ему помочь.

— Нет, — отрезал Мартин.

— Эти мальчики тебя поджарят, понимаешь? — сказала я с наглостью заядлого газетчика.

Он резко оттолкнул меня, и я без промедления решила уйти домой.

Не хочу быть назойливой и вспоминать то, что вы сами читали в газетах. Мартин Хэмблтон стал в равной степени вашей и моей собственностью. В то время как вы с интересом слушали по телевизору его болтовню и обсуждали его внешность, я выключала телевизор. Вы, конечно, помните небывалые урожаи и прилавки, заваленные фруктами зимой. Персики и бананы, выращенные в домашних условиях..

Не прошло и трех месяцев, как правительство предоставило Мартину особняк в Фарнбороу, поблизости от лаборатории по изучению атомной энергии. Хэмблтон стал национальным героем, который подарил своей родине солнце. Англия ликовала. Что касается меня, то я проклинала его и делала подборку в альбом из его фотографий в газете. С каждым днем лицо Мартина казалось мне все более привлекательным, и я отгоняла от себя мысли, что он, вероятно, не испытывает недостатка в женском внимании.

Спустя три года Мартин уже не принадлежал себе, а только государству и правительству. Эго не удивительно. Он принес Англии солнечную погоду, небывалые урожаи тропических фруктов, не говоря уже о доходах от туристов и выгодных торговых сделках.

Я убеждена, что в Исландии сохранились две-три полуразрушенные фермы для разведения орхидей. И не случись неприятности, Англия по сей день получала бы в обмен на цветы 600 тысяч тонн трески ежегодно. Но мое беспокойство вызвало не отсутствие трески. Появление Присциллы добило меня окончательно. Дочь богатого сахарозаводчика из Джамейки была девушкой необыкновенной красоты. Я говорила себе, что все это не должно меня огорчать, но я не видела Мартина три года и четыре месяца и лишь по фотографиям из газет представляла себе, как он выглядит.

И вот однажды меня вызвал редактор и сказал:

— Необходимо нанести визит новому представителю английского дворянства, — сказал редактор и, протянув мне новогодний список почетных людей Англии, задержал палец на фамилии Хэмблтон.

Через полтора часа я была в Форнбороу. Не стану говорить, что я чувствовала, подъезжая к небольшому паласу в стиле псевдотюдор. Но через несколько минут я поняла, что мои испытания лишь начинаются. Перед особняком стоял прелестный спортивный автомобиль голубого цвета, тог самый, что я сотни раз видела в газетах и журналах. Присциллин автомобиль.

«Возьми себя в руки», — мысленно сказала я себе.

Горничная в крахмальном переднике открыла дверь.

— Сэр Мартин ушел в ХОЗ, — сказала она, — если вы потрудитесь подождать…

— Благодарю. Я хочу посмотреть машину. — Яс волнением приближалась к мастерской. Оставалось лишь открыть дверь и как можно быстрее преодолеть чувство неловкости. Однако обстоятельства сложились для меня гораздо благоприятнее.

Ни Мартину, ни Присцилле было не до гостей.

— Ты не слышишь, что я говорю! — кричал Мартин фальцетом. — Я хочу жениться.

— Я тебя отлично слышу. Свадьбы не будет.

— Милая деточка, ты выходишь замуж за национального героя!

— Скорее я выйду за национальный монумент.

— Я могу жениться на ком пожелаю! — прокричал он.

— Тогда вперед! Окажи благосклонность кому-нибудь еще!

Тогда Мартин перевел дыхание и выложил свои козыри:

— Послушай! Я подарю тебе солнце. Ни перед кем я так не унижался, чтобы отдать ХОЗ в личное пользование. Но ради тебя я готов на все. До конца жизни ни одного дня без солнца.

Последняя фраза оказалась роковой. Бедный Мартин, Присцилла не нуждалась в собственном солнце.

— Я болею из-за солнца! — вопила дочь сахарозаводчика. — Только в Англии я дышу как человек. Если уж я должна терпеть солнце, так лучше в Джамейке, настоящее, а не твое! — ив раздражении она лягнула ногой металлическую панель.

Казалось, Мартин потерял контроль над собой и над своим солнцем тоже. Мгновенье, и меня словно морской волной выплеснуло из мастерской…

Время стерло в памяти острые ощущения и этого дня. Мартин обрел душевное равновесие и, как всегда, много сил отдавал работе. Его солнце светило англичанам на протяжении всей зимы, а в марте мы ели свежие фрукты. Но в конце апреля, как правило, Мартин выключал систему ХОЗ. На сей раз фермеры с нетерпением ждали этого дня. Земля требовала влаги, а солнце палило нестерпимо, и наконец в газетах появились заголовки: «Долой ХОЗ!», «Кому принадлежит ХОЗ?» Солнце сушило реки, жгло насаждения, уничтожало урожай. Темза превратилась в ручеек, пахнущий отбросами, а над выжженными просторами Дербишира летали грифы.

Наконец, народ заговорил о том, что сэр Хэмблтон ведет свою страну к гибели, и 15 августа наш премьер-министр и Мартин сделали по ББС официальное заявление. Сэр Хэмблтон объяснил, что вот уже полгода он старается исправить повреждение в системе ХОЗ, полученное от незначительного толчка. (Я хихикнула, вспомнив, как Присцилла лягнула аппарат.) Однако упорная работа не дает желаемых результатов, и во имя блага своей страны он вынужден уничтожить первый вариант созданной им системы.

16 августа в 10 часов утра система ХОЗ была уничтожена, в 10.30 счастливые англичане высыпали на улицу, чтобы снова увидеть над головой знакомую пелену серых туч, а в 11.00 плотная стена дождя стояла над всеми Британскими островами, и потрескавшаяся от засухи почва, казалось, никогда не напьется.

Дождь принес радость всем, но не Мартину. Спустя неделю я, как всегда, выглянула в окно, чтобы посмотреть на утренний сад, и увидела его. Он Стоял спиной к моему дому, но опущенные плечи и руки, повисшие плетьми, говорили о том, что он сломлен окончательно. И это действительно было так. Правительство запретило создавать второй вариант машины, и ему ничего не оставалось, как вернуться домой. Я не горела желанием снова жить по соседству с ним, однако это дало мне возможность узнать конец всей истории.

О сэре Хэмблтоне все забыли, но он продолжает работать в своей мастерской и, как прежде, не любит посетителей. Недавно он пришел ко мне с просьбой помочь сделать подробную каргу его сада. По тому, как он нанес на карту сетку широты и долготы, я поняла, что он не оставил мысль о своем солнце. И действительно, на днях во время проливного дождя Мартин натерся кокосовым маслом, поставил шезлонг между земляничным деревом и клумбой с розами и загорал.

Ну вот, пожалуй, и все. А сейчас я спешу в церковь открыть праздник. Нудная работа, которую мне часто навязывают. Но леди Хэмблтон не может отказать викарию, ведь у них давняя дружба.

НЕМНОГО СМАЗКИ

Эрик Фрэнк Рассел

Рассказ

Печатается с сокращениями

Перевел с английского Ростислав Рыбкин

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1973'02

Способа избавиться от шума не было. Он был неизбежен и неустраним.

В первом корабле скрежетание было на сто герц выше — и корабль не вернулся.

Во втором корабле двигательный отсек был обит толстым слоем войлока, а у дюз было кремниевое покрытие. Низкий звук. Гудение пчелы, усиленное в двадцать тысяч раз. Пчела так и не вернулась в свой улей: восемнадцать лет назад она вылетела в звездное поле и теперь слепо несется в новую сотню, тысячу или десять тысяч лет.

А третий корабль, сотрясаясь от грохота, возвращался домой. Нащупывая дорогу к невидимой еще красноватой точке, затерянной в тумане звезд, он был исполнен решимости не погибнуть. Третий по счету — должно же это что-нибудь значить!

У моряков есть свои, морские, суеверия, у космонавтов — космические. В капитанской кабине, где Кинрад сидел, склонившись над бортовым журналом, суеверие воплотилось в плакатик: «ТРИ — СЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО!»

Они верили в это на старте, когда их было девять. Они готовы были верить в это и на финише, хотя теперь их осталось шесть. Но в промежутке были — и могли снова повториться — мгновения горького неверия, когда любой ценой, если потребуется, даже ценою жизни, людям хотелось выбраться из корабля — и провались в преисподнюю весь этот полет!

У самого Кинрада нервы оставляли желать лучшего: когда неожиданно вошел Бертелли, капитан вздрогнул, а его левая рука инстинктивно дернулась к пистолету. Однако он моментально овладел собой и, повернувшись на вращающемся сиденье, взглянул прямо в печальные серые глаза вошедшего.

— Ну как, появилось!

Вопрос вызвал у Бертелли недоумение. Удлиненное грустное лицо с впалыми щеками еще больше вытянулось. Углы большого рта опустились. Печальные глаза приняли безнадежно-остолбенелое выражение. Он был удивлен и растерян.

Кинрад медленно произнес:

— Солнце на экране видно!

— Солнце!

Похожие на морковки, пальцы Бертелли судорожно сплелись.

— Да, наше Солнце, идиот!

— А, Солнце! — Наконец-то он понял, и его глаза засияли от восторга. — Я никого не спрашивал.

— А я подумал, вы пришли сказать, что они его увидели.

— Нет, капитан. Просто у меня мелькнула мысль: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

Обычное уныние сменилось на его лице улыбкой простака, горящего желанием услужить во что бы то ни стало. Углы рта поднялись и раздвинулись в стороны — так далеко, что уши оттопырились больше прежнего, а лицо приобрело сходство с разрезанной дыней.

— Спасибо, — смягчившись, сказал Кинрад. — Пока не надо.

Потоптавшись на огромных неуклюжих ногах, Бертелли вышел, поскользнулся на стальном полу узкого коридора и только в самый последний момент, грохоча тяжелыми ботинками, каким-то чудом восстановил равновесие. Не было случая, чтобы кто-нибудь другой поскользнулся на этом месте, но с Бертелли это происходило всегда.

Внезапно Кинрад поймал себя на том, что улыбается, и поспешил сменить выражение лица на озабоченно-хмурое. В сотый раз пробежал он глазами список членов экипажа, но нового почерпнул не больше, чем в девяноста девяти предшествовавших случаях. Строчка в середине списка:

Энрико Бертелли, тридцати двух лет, психолог.

Это последнее не вязалось ни с чем. Если Бертелли психолог или вообще имеет хоть какое-нибудь отношение к науке, тогда он, Роберт Кинрад, — голубой жираф. Почти четыре года провели они взаперти в этом стонущем цилиндре — шестеро, которых считали солью земли, сливками рода человеческого. Но эти шестеро были пятеро плюс дурак. Кинрад не упускал случая понаблюдать за Бертелли и неизменно испытывал изумление перед фактом такого умственного убожества — тем более у ученого, специалиста.

Дотронувшись до экрана карандашом Марсден сказал:

— Вот эта, по-моему, розовая. Но, может, мне только кажется.

Кинрад вгляделся в экран.

— Слишком маленькая, ничего пока сказать нельзя.

— Значит, зря я надеялся.

— Может, и не зря. Возможно, цветовая чувствительность ваших глаз выше моей.

— Давайте спросим нашего Сократа, — предложил Марсден.

Бертелли стал рассматривать едва заметную точку, то приближаясь к экрану, то отдаляясь от него, заходя то с одной стороны, то с другой, а под конец всмотрелся в нее, скосив глаза.

— Это наверняка что-то другое, — сообщил он, явно радуясь своему открытию, — ведь наше Солнце оранжево-красное.

— Цвет кажется розовым благодаря флуоресцентному покрытию экрана, — с раздражением объяснил Марсден. — Эта точка — розовая?

— Не разберу, — сокрушенно признал Бертелли.

— Помощничек, нечего сказать!

— Тут только можно гадать, она слишком далеко, — заметил Кинрад. — Придется подождать, пока окажемся ближе.

— Я уже сыт по горло ожиданием, — с ненавистью глядя на экран, сказал Марсден.

— Но ведь мы возвращаемся домой, — напомнил Бертелли.

— Я знаю. Это-то и убивает меня.

— Вы не хотите вернуться? — недоумевающе спросил Бертелли.

— Слишком хочу, — и Марсден с досадой сунул карандаш в карман. — Я думал, обратный путь будет легче хотя бы потому, что это путь домой. Я ошибся. Я хочу зеленой травы, голубого неба и простора. Я не могу ждать.

— А я могу, — гордо сказал Бертелли. — Потому что надо. Если бы я не мог, я бы сошел с ума.

— Да ну? — Марсден окинул Бертелли ироническим взглядом. Его нахмуренное лицо начало проясняться, и, наконец, у Марсдена вырвался короткий смешок. — Сколько же времени вам бы для этого понадобилось?

— Что тут смешного? — удивленно спросил Бертелли.

Оторвав взгляд от экрана, Кинрад внимательно посмотрел на него.

Появился Вейл — его вахта кончилась. Он был невысокого роста, широкий в плечах, с длинными сильными руками.

— Ну что?

— Мы не уверены, — и Кинрад показал на точку, сиявшую среди множества ей подобных.

— Три дня назад вы говорили нам, что теперь Солнце может показаться на экране в любой момент.

— Плюс-минус три дня — пустячная погрешность, если учесть, что обратный путь длится два года, — сказал Кинрад.

— Да, если курс правильный.

— То есть, вы думаете, что я не в состоянии дать правильные координаты?

— Я думаю, что даже лучшие из нас могут ошибаться, — огрызнулся Вейл. — Разве первые два корабля не отправились к праотцам?

— Не из-за навигационных ошибок, — глубокомысленно сказал Бертелли.

Скривившись, Вейл повернул к нему голову:

— Вы-то что смыслите в космической навигации?

— Ничего, — признался Бертелли с таким видом, будто у него удалили зуб мудрости, и кивнул на Кинрада. — Но он смыслит.

— Да?

— Обратный маршрут был рассчитан покойным капитаном Сэндерсоном, — сказал, багровея, Кинрад. — Я проверял вычисления больше десяти раз, и Марсден тоже. Если вам этого мало, возьмите и проверьте сами.

— Я не навигатор, — буркнул Вейл.

— Тогда закройте рот и помалкивайте, и пусть другие…

— Но я и не открывал его! — неожиданно возмутился Бертелли.

Досадливо повернувшись к нему, Кинрад спросил:

— Чего вы не открывали?

— Рта, — обиженно сказал Бертелли. — Не знаю, почему вы ко мне придираетесь.

Бертелли громко вздохнул и, тяжело переставляя огромные ноги, со страдальческой миной на лице побрел прочь.

Проводив его изумленным взглядом, Вейл сказал:

— Похоже на манию преследования. И такой считается психологом! Прямо смех берет!

Кинрад откинулся во вращающемся кресле и задумался — сперва о планете, которая была для них домом, потом о тех, кто послал в космос корабль, а потом о тех, кто летит в корабле.

С точки зрения технических знаний, полезность Бертелли равнялась нулю. Из того, что необходимо знать члену космического экипажа, он не знал почти ничего, да и то, что знал, перенял у других.

Правда, его любили. В известном смысле он даже пользовался популярностью. Он играл на нескольких музыкальных инструментах, пел надтреснутым голосом, был хорошим мимом, с какой-то смешной развинченностью отбивал чечетку. Когда раздражение, которое он сперва вызывал у них прошло, Бертелли начал казаться им забавным и достойным жалости; чувствовать превосходство над ним было неловко, потому что трудно было представить себе человека, который бы этого превосходства не чувствовал.

«Когда корабль вернется на Землю, руководители поймут: лучше, если на корабле нет дураков без технического образования, — не совсем уверенно решил Кинрад. — Умные головы Провели свой эксперимент — и из него ничего не вышло, не вышло, не вышло…» Чем больше Кинрад повторял это, тем меньше уверенности он чувствовал. Они, шестеро, впервые достигшие другой звезды, прошли подготовку, которая отнюдь не была односторонней. Трое из них, профессиональные космонавты, быстро, но основательно познакомились каждый с какой-то областью науки, а вторая тройка, ученые, прослушали курс атомной техники или космонавигации. Две специальности на каждого. Он подумал еще немного и исключил Бертелли.

Подготовка к полету этим не ограничилась. Лысый старикан наставлял их по части космического этикета. Каждый, объяснил он, будет знать только имя, возраст и специальность своих товарищей. Никто не должен расспрашивать других или пытаться хоть краем глаза заглянуть в его прошлое. Когда жизнь человека неизвестна, говорил он, труднее найти повод для иррациональной вражды, придирок и оскорблений. «У «ненаполненных» личностей меньше оснований вступать в конфликт.

Таким образом, Кинрад не мог узнать, почему Вейл чрезмерно раздражителен, а Марсден нетерпеливее остальных. Он не располагал данными о прошлом своих товарищей — данными, которые помогли бы ему их понять.

Тут его мысли были прерваны неожиданным появлением Нильсена, Вейла и Марсдена. За ними стояли, не входя, Арам и Бертелли. Кинрад проворчал:

— Замечательно! У пульта управления ни души.

— Я включил автопилот, — сказал Марсден.

— Ну, так что же означает эта мрачная депутация?

— Кончается четвертый день, — сказал Нильсен. — Скоро начнется пятый. А мы по-прежнему ищем Солнце.

— Дальше.

— Я не уверен, что вы знаете, куда мы летим.

— Хорошо, допустим, я признаюсь, что мы летим вслепую, — что вы тогда сделаете?

— Когда умер Сэндерсон, — сказал Нильсен, — мы выбрали в капитаны вас. Мы можем отменить решение и выбрать другого.

— А потом?

— Полетим к ближайшей звезде и постараемся найти планету, на которой мы могли бы жить.

— Ближайшая звезда — Солнце.

— Да, если мы идем правильным курсом, — сказал Нильсен.

Выдвинув один из ящиков стола, Кинрад извлек оттуда большой, свернутый в трубку лист бумаги и развернул его. Сетку мелких квадратиков, густо усыпанную мелкими крестиками и точечками, пересекала пологая кривая — жирная черная линия.

— Вот обратный курс. — Кинрад ткнул пальцем в несколько крестов и точек. — Непосредственно наблюдая эти тела, мы в любой момент можем сказать, правилен ли наш курс. Только одного мы не знаем точно.

— А именно? — спросил Вейл, хмуро глядя на карту.

— Нашей скорости. Ее можно измерить только с пятипроцентной погрешностью в ту или другую сторону. Я знаю, что наш курс правилен, но не знаю точно, сколько мы прошли. Вот почему мы ожидали увидеть Солнце четыре дня назад, а его все нет. Предупреждаю вас, что это может продлиться и десять дней.

Нильсен задумался.

— Почти половина срока прошла, — сказал он. — Подождем, пока пройдет вторая.

— Спасибо, — с иронией поблагодарил его Кинрад.

— Тогда мы или убедимся, что видим Солнце, или назначим нового капитана.

— Кому быть капитаном? Надо бросить жребий, — предложил стоявший сзади Бертелли. — Может, и мне удастся покомандовать кораблем!

— Сохрани нас бог! — воскликнул Марсден.

— Мы выберем того, кто подготовлен лучше остальных, — сказал Нильсен.

— Но ведь потому вы и выбрали Кинрада, — напомнил Бертелли.

— Возможно. А теперь выберем кого-нибудь другого.

— Тогда я настаиваю, чтобы рассмотрели и мою кандидатуру.

В глубине души чувствуя, что все его усилия Бертелли незаметно сводит на нет, Нильсен пробурчал:

— Вот когда вы ушами двигаете, тут мне за вами не угнаться.

Он посмотрел на остальных.

— Правильно я говорю?

Они закивали, улыбаясь.

К концу восьмого дня, во время очередной проверки, Марсден обнаружил, что при наложении одной из пленок на экран звезды на пленке совпадают со звездами на экране. Он издал вопль, услышав который все бросились к нему, в носовую часть корабля.

Да, это было Солнце. Они смотрели на него, облизывали пересохшие от волнения губы, смотрели снова. Когда ты закупорен в бутылке, четыре года в звездных просторах тянутся как сорок лет. Один за другим заходили они в кабину Кинрада и, ликуя. перечитывали висящий на стене плакатик:

«ТРИ — СЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО!»

Наконец они услышали в приемнике чуть слышный голос Земли. Голос крепчал день ото дня — и вот он уже ревел из громкоговорителя, а передний иллюминатор закрыла половина планеты.

— …С места, где я стою, я вижу океан лиц, обращенных к небу, — говорил диктор. — Не меньше полумиллиона людей собралось здесь в этот великий для человечества час. Теперь вы в любой момент можете услышать рев первого космического корабля, возвращающегося из полета к другой звезде.

Забрав бортовые записи, Кинрад отправился в управление.

Ничуть не изменившийся за четыре года Бэнкрофт грузно уселся за стол и начал разговор.

— Твои докладные наверняка полны критических замечаний о корабле. Ничто не совершенно, даже лучшее из того, что нам удалось создать. Какой у него, по-твоему, главный недостаток?

— Шум. Он сводит с ума. Его необходимо устранить.

— Не до конца, — возразил Бэнкрофт. — Мертвая тишина вселяет ужас.

— Если не до конца, то хотя бы частично, до переносимого уровня.

— Эта проблема решается, хотя и медленно. А что ты скажешь об экипаже?

— Лучшего еще не было.

— Так мы и думали. В этот раз мы сняли с человечества сливки — на меньшее согласиться было нельзя. Ни один из них в своей области не знает себе равных.

— Бертелли тоже?

— Я знал, что ты о нем спросишь. — Бэнкрофт улыбнулся. — Хочешь, чтобы я рассказал?

— Настаивать не могу, но, конечно, хотелось бы знать, зачем вы включили в экипаж балласт.

Бэнкрофт больше не улыбался.

— Мы потеряли два корабля. Один мог погибнуть случайно. Два не могли. Мы потратили годы на изучение этой проблемы, — продолжал Бэнкрофт, — и каждый раз получали один и тот же ответ: дело не в корабле, а в экипаже. Проводить четырехлетний эксперимент на живых людях мы не хотели, и нам оставалось только размышлять и строить догадки. И вот однажды, чисто случайно, мы набрели на путь, ведущий к решению проблемы.

— Каким образом?

— Мы, люди техники, живущие в эру техники, склонны думать, будто мы — все человечество. Но это совсем не так. Возможно, мы составляем значительную его часть, но не более. Непременной принадлежностью цивилизации являются и другие — домохозяйка, водитель такси, продавщица, почтальон, медсестра. Цивилизация была бы адом, если бы не было мясника, булочника, полицейского, а только люди, нажимающие на кнопки компьютеров. Мы получили урок, в котором некоторые из нас нуждались.

— Что-то в этом есть.

— Перед нами стояла и другая проблема, — продолжал Бэнкрофт. — Что может служить смазкой для людей — колесиков и шестеренок? Только люди.

— Тогда выкопали Бертелли?

— Да. Его семья была смазкой для двадцати поколений. Он — носитель великой традиции и мировая знаменитость.

— Никогда о нем не слыхал. Он летел под чужим именем?

— Под своим собственным.

Поднявшись, Бэнкрофт подошел к шкафу, достал большую блестящую фотографию и протянул ее Кинраду:

— Он просто умылся.

Взяв фото в руки, Кинрад впился глазами в белое как мел лицо. Он рассматривал колпак, нахлобученный на высокий фальшивый череп, огромные намалеванные брови, выгнутые в вечном изумлении, красные круги, нарисованные вокруг печальных глаз, гротескный нос — луковица, малиновые губы от уха до уха.

— Клоун Коко?

— Двадцатый Коко, осчастлививший своим появлением этот мир, — подтвердил Бэнкрофт.

Кинрад вышел из управления как раз вовремя, чтобы увидеть, как предмет его раздумий гонится за такси.

Вокруг руки Бертелли мячиком плясала сумка с наспех запиханными в нее вещами, а сам он двигался шаржированно развинченными скачками, высоко поднимая ноги в больших, тяжелых ботинках. Длинная шея вытянулась вперед, а лицо было уморительно печальным.

Много раз Кинраду чудилось в позах Бертелли что-то смутно знакомое. Теперь Кинрад понял: он видит классический бег циркового клоуна, что-то ищущего на арене.

Кинрад стоял и смотрел невидящим взглядом в небо и на обелиски космических кораблей. А внутренним взором он видел сейчас весь мир, видел его как гигантскую сцену, на которой каждый мужчина, женщина и ребенок играет прекрасную и необходимую для всех роль.

И, доводя до абсурда ненависть, себялюбие и рознь, над актерами царит, связывая их узами смеха, клоун.

Если бы Кинраду пришлось набирать экипаж, он не мог бы выбрать лучшего психолога, чем Бертелли.

ШАНТАЖ

Фред Хойл

Рассказ

Перевод с английского Людмилы Ермаковой

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1973'03

Гасси Каррузерс был гений своенравный и коварный. А гениальность — далеко не то же самое, что большие способности. Люди большого дарования обычно могут применять свои дарования, и часто весьма успешно, в самых разнообразных областях. Настоящий гений подчиняет все свое умение и энергию, весь свой интеллект некой одной цели, к которой неуклонно стремится.

Еще будучи совсем молодым, Каррузерс усомнился в превосходстве человека над другими животными. Уже подростком он точно уяснил, чем люди отличны от животных: разница между ними заключалась в способности людей хранить знания с помощью речи, а также обучать посредством речи молодежь. Проблема, бросавшая вызов его острому уму, была в том, чтобы найти систему коммуникаций, во всем столь же могущественную, сколь язык, которую можно было бы сделать пригодной для остальных высших животных. Главная мысль была не так уж оригинальна, новой была решимость довести идею до ее завершения. Много лет Каррузерс упрямо шел к своей цели.

Гасси не переносил людей, которые беседовали и болтали с животными. Если у животных есть способность понимать человеческий язык, говаривал он, неужели они бы не постигли его еще тысячи лет назад? Беседы были полностью и совершенно бессмысленны. Вы были последним болваном, если собирались научить английскому языку своего щенка или кошку. Что было необходимо, так это понять мир с точки зрения кота или собаки. Стоит проникнуть в их систему, и у вас будет много времени подумать над тем, как посвятить их в вашу.

У Гасси не было близких друзей. Наверно, я больше, чем все прочие, был ему другом, но и я виделся с ним примерно раз в полгода. Когда бы мне ни случилось его встретить, в нем всегда было что-то освежающе новое. Он мог отрастить черную окладистую бороду или постричься «под ежик». Мог надеть мягкую кепку или облачиться в безупречно сшитый костюм с Бонд-стрит. Он всегда доверял мне настолько, что показывал свои последние эксперименты. Они были по меньшей мере замечательны, а вообще-то они превосходили все, что я когда-либо читал или слышал. На мои постоянные уговоры, что он просто обязан это «обнародовать», он обычно отвечал долгим хриплым смехом. Лично мне необходимость опубликовать его открытия казалась самоочевидной, хотя бы с целью добыть деньги для опытов. Но Гасси явно смотрел на вещи по-иному. Мне никогда не удавалось понять, как он устраивался с деньгами. Я подозревал, что у него есть частные доходы, и похоже, что так оно и было.

Однажды я получил письмо, в котором приглашался прибыть в субботу, около четырех часов дня по указанному адресу. В самом факте получения письма не было ничего необычного, так как Каррузерс уже несколько раз связывался со мной подобным образом. Меня поразил адрес — дом в окрестностях Кройдона. До сих пор он вызывал меня в какой-то ветхий сарай в самой отдаленной части Хертфордшира. В моем представлении Гасси и Кройдон как-то не увязывались. Я был настолько заинтригован, что отложил все назначенные дела и как на крыльях поспешил туда к назначенному часу.

Мое фантастическое предположение, что Каррузерс мог, как все нормальные люди, жениться и устроиться на обычную, с девяти до пяти, работу, оказалось совершенно беспочвенным. Громадные очки в черепаховой оправе, в которых он щеголял во время наших предыдущих встреч, исчезли, сменившись простыми в стальной оправе. Его прямые черные волосы на этот раз были средней длины. Выглядел он очень мрачно, будто только что репетировал роль Квинса из пьесы «Сон в летнюю ночь».

— Входи, — прохрипел он.

— Что это ты надумал здесь поселиться? — сняв пальто, спросил я. Вместо ответа он разразился свистящим отрывистым смехом.

— Лучше посмотри-ка вон там.

Дверь, на которую указал Гасси, была закрыта. Я был совершенно уверен, что «вон там» найду животных, и так оно и оказалось. Хотя в комнате было темно от задернутых занавесей, свету было достаточно, чтобы я разглядел три создания, усевшиеся перед телевизором. Они внимательно смотрели вторую половину матча Лиги Регби. Это был кот с большим ржаво-красным пятном на макушке, пудель, который скосил на меня глаза в ту секунду, когда я вошел в комнату, и какой-то мохнатый зверь, развалившийся а большом кресле. Мне даже показалось, что он поднял лапу, как бы приветствуя меня. Приглядевшись, я понял, что это был небольшой бурый медведь.

Я достаточно долго знал Гасси, видел много его опытов, чтобы понять, что любые словесные комментарии будут смешными и ненужными. Надлежащая процедура была мне давно уже известна — делать то же самое, что делают животные. Поскольку я всегда был неравнодушен к регби, я сумел вполне естественно устроиться на полу и наблюдать за игрой в компании этого потрясающего трио. Но часто я ловил на себе умный настороженный взгляд медведя. Скоро мне стало ясно, что если я в основном интересуюсь полетом мяча, то животные — борьбой за мяч как таковой. Однажды, когда игрока швырнуло наземь с особенной силой, пудель издал приглушенное тявканье, которому медведь тут же ответил ворчанием.

Минут через двадцать я был напуган громким лаем пса, хотя в игре не произошло ничего такого, что могло бы объяснить эту вспышку. Очевидно, пес хотел привлечь внимание медведя, всецело поглощенного телевизором. Когда медведь вопросительно взглянул на пуделя, тот драматически указал на часы, стоявшие на пару ярдов левее телевизора. Медведь тут же поднялся с кресла и неуклюже заковылял к телевизору. Он принялся вертеть ручки. Раздался щелчок, и, к моему удивлению, телевизор оказался переключенным на другой канал. Там только что началась спортивная борьба.

Медведь вернулся к креслу. Он вытянулся и, заложив под голову лапу с когтями, лениво развалился в кресле. Один из борцов бешено нападал. Оглушительный удар — и неудачливый борец врезался головой в столбик на углу ринга. Тут кот издал самый страшный звук, какой мне когда-либо доводилось слышать от животного. Затем звук перешел в мощное победное мурлыканье.

Я уже достаточно видел и слышал. Когда я выходил, медведь махнул мне на прощанье жестом какого-нибудь монарха или главы государства, посетившего с визитом другую страну. Гасси я нашел безмятежно распивающим чай в помещении, которое, очевидно, было главной гостиной этого дома. На мои неистовые просьбы рассказать толком, что все это значит, Гасси отвечал своим обычным астматическим смехом. Вместо того чтобы ответить на мои вопросы, Гасси сам задал мне несколько.

— Мне нужен твой совет, совет юриста. В этом ведь нет ничего незаконного, что животные смотрят телевизор? Или что медведь переключает программы?

— Как это может быть незаконным?

— Ситуация несколько сложная. Вот посмотри. — Каррузерс протянул мне отпечатанный на машинке лист бумаги. 8 нем перечислялись программы передач примерно за неделю. Если это был перечень программ, которые смотрели животные, телевизор, должно быть, был включен более или менее постоянно. Передачи были все на один лад — спорт, вестерны, дешевые драмы, фильмы ужасов.

— Что им нравится, — сказал Гасси как бы в объяснение, — так это зрелище того, как люди рвут друг друга в клочья. Вообще-то, разумеется, это довольно обычный и распространенный вкус. Только немного острее.

Я заметил в заголовке наименование известной фирмы, занимающейся определением КП, то есть Коэффициента Популярности разных передач среди телезрителей.

— К чему здесь эта фирма? Я хочу сказать, какую связь все это может иметь с КП?

— В том-то все и дело. Этот самый дом — один из тех немногих, что подключены к системе еженедельной проверки КП. Вот почему я спросил, позволительно ли Бинго включать и выключать телевизор.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что, когда твои звери смотрят телевизор, это регистрируют приборы и на основе полученных данных устанавливается общий Коэффициент Популярности?

— Именно так. И не только здесь, но и еще в трех домах, которые я купил. В каждом у меня целая команда. Медведи очень легко обучаются управляться с ручками.

— Но если это обнаружится, ты представляешь, что поднимется в газетах?

— И очень четко.

Я наконец сообразил. Не мог же Гасси случайно набрести на четыре дома, каждый из которых был недавно подключен к системе проверки КП телепередач. Насколько я мог судить, в том, что он сделал, не было ничего противозаконного, если он никому не угрожал и ничего не требовал. Будто прочитав мои мысли, он сунул мне под нос клочок бумаги. Это был чек на пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

— Не реализован, — прохрипел он, — с неба свалился. Я думаю, это от какой-нибудь фирмы, рекламирующей спортивные игры, взятка за молчание. Вопрос в том, не окажусь ли я в ложном положении, если получу по чеку?

Прежде чем я успел сформулировать ответ на этот мудрый вопрос, послышался звон разбитого стекла.

— Еще один, — пробормотал Гасси. — Мне не удалось научить Бинго пользоваться горизонтальными и вертикальными регуляторами. Если что-нибудь не так или программа на минуту прерывается, он со всей силой колотит по телевизору. Обычно при этом ломаются трубки.

— Должно быть, дорогое удовольствие.

— Уходит примерно дюжина телевизоров в неделю. Я всегда держу один в запасе. Будь добр, помоги мне его поднять. Если мы будем медленно поворачиваться, они, пожалуй, могут стать раздражительными.

Мы вытащили из шкафа казавшийся совершенно новеньким телевизор. Ухватившись каждый за угол, мы протиснулись в комнатушку, служившую телезалом.

Входя, я услышал невообразимый гвалт, слагавшийся из лая пса, ворчания медведя и пронзительных воплей рыжего кота. Это шумели животные, которых неожиданно лишили их интеллектуальной пищи.

ОЛЕНЬ НА ЗАВОДСКОЙ ТЕРРИТОРИИ

Курт Воннегут

Рассказ

Перевод с английского Николая Пальцева

Рис. А. Сухова

«Юный техник» 1973'04

Гигантские черные трубы Айлиумских заводов Федеральной корпорации окутывали едким дымом и копотью мужчин и женщин, выстроившихся в длинную очередь перед красным кирпичным корпусом управления по найму рабочей силы. Стояло лето. Заводы Айлиума, второе по величине промышленное предприятие в Америке, увеличивали штат на одну треть в связи с новыми заказами на вооружение. Каждые десять минут полисмен из службы охраны компании открывал дверь управления, выпуская из кондиционированного помещения струю прохладного воздуха и впуская внутрь трех новых кандидатов.

— Следующие трое, — объявил полисмен.

После четырехчасового ожидания в комнату был допущен и человек лет под тридцать, среднего роста, с удивительно юным лицом, которое он пытался замаскировать с помощью очков и усов.

— Сверловщик, мэм, — определил свою специальность первый.

— Пройдите к мистеру Кормоди, кабина семь, — сказала секретарша.

— Пластическая прессовка, мисс, — назвался второй.

— Пройдите к мистеру Хойту, кабина два, — ответила она.

— Специальность? — обратилась она к вежливому молодому человеку в помятом костюме. — Фрезеровка? Сборка?

— Писание, — ответил он. — Все виды писания.

— Вы имеете в виду рекламу и информацию?

— Да, я имею в виду это.

Она поглядела на него с сомнением.

— М-м, не знаю. Мы не объявляли о найме на эту специальность. Ведь вы не можете работать за станком, не так ли?

— За пишущей машинкой, — шутливо ответил он.

Секретарша была серьезной молодой женщиной.

— Компания не нанимает стенографистов мужского пола, — сказала она без тени юмора. — Пройдите к мистеру Диллингу, кабина двадцать шесть Возможно, он знает о какой-нибудь вакансии в отделе рекламы и информации.

Он поправил галстук, одернул пиджак. Он выдавил из себя улыбку, подразумевавшую, что он интересуется работой на заводах от нечего делать. Он проследовал в кабину двадцать шесть и протянул руку мистеру Диллингу — по виду его ровеснику.

— Мистер Диллинг, меня зовут Дэвис Поттер. Я хотел бы узнать, что у вас имеется по части рекламы и информации.

Мистер Диллинг, стреляный воробей во всем, что касалось молодых людей, пытавшихся скрыть за внешним безразличием горячее желание получить работу, был вежлив, но непроницаем.

— Ну, боюсь, что вы выбрали неудачное время, мистер Поттер. В этой области, как вам, вероятно, известно, очень жесткая конкуренция, и в данный момент мы едва ли можем что-либо предложить.

Дэвид кивнул.

— Понимаю.

У него совсем не было опыта по части того, как добиваются работы в большой организации.

— Но садитесь, мистер Поттер.

— Благодарю вас. — Он посмотрел на часы. — Мне вскоре придется вернуться в газету.

— Вы работаете в газете в этих местах?

— Да. Я изд-ю еженедельный выпуск в Дорсете, в десяти милях от Айлиума.

— У вас семья? — любезно осведомился мистер Диллинг.

— Да. Жена, два мальчика и две девочки.

— Какая славная, большая, хорошо уравновешенная семья, — сказал мистер Диллинг. — И при этом вы так молоды.

— Мне двадцать девять, — ответил Дэвид. Он улыбнулся. — Мы как-то не планировали ее такой большой. Они близнецы. Сначала мальчики, а затем, несколько дней тому назад, появились две девочки.

— Что вы говорите! — изумился мистер Диллинг. Он подмигнул: — С такой семьей поневоле задумаешься о спокойном, обеспеченном будущем, а?

Эта реплика прозвучала как бы мимоходом.

— Вообще-то говоря, — заметил Дэвид, — мы довольны. Что же касается обеспеченности — может быть, я себе и льщу, но мне кажется, что тот административный и журналистский опыт, который я приобрел, издавая газету, может кое-чего стоить в глазах соответствующих людей, если с газетой что-нибудь произойдет.

— Один из больших недостатков в этой стране, — философским тоном изрек Диллинг, сосредоточенно зажигая сигарету, — это недостаток в людях, умеющих вести дела, готовых взять на себя ответственность и добиваться их осуществления. Можно лишь пожелать, чтобы у нас в отделе рекламы и информации были более широкие возможности, нежели те, что мы имеем. Заметьте, там важная, интересная работа, но я не знаю, что бы вы сказали о начальном окладе.

— Ну я просто хотел бы узнать, чем это пахнет, как обстоят дела. Понятия не имею, какой оклад могла бы назначить компания человеку вроде меня, с моим опытом.

— Вопрос, который обычно задают люди вроде вас, заключается в следующем: как высоко и как быстро я могу подняться? А ответить на него можно так: предел для человека с волей и творческой жилкой — небеса. Подниматься такой человек может быстро или медленно в зависимости от того, как он готов работать и что способен вложить в работу. С человеком вроде вас мы могли бы начать, ну, скажем, с сотни долларов в неделю.

— Я думаю, человек мог бы содержать на это семью, пока не получит повышения, — сказал Дэвид.

— Работа в нашем отделе рекламы покажется вам почти такой же, как та, что вы делаете сейчас. У наших специалистов высокий уровень подготовки и редактирования материалов, а в газетах наши рекламные выпуски не бросают в мусорные корзины. Наши люди — профессионалы и пользуются заслуженным уважением как журналисты. — Он поднялся со стула. — У меня сейчас одно небольшое дельце — оно отнимет минут десять, не больше. Не могли бы вы подождать? И я охотно продолжу наш разговор.

Диллинг вернулся в свою кабину через три минуты.

— Только что звонил Лу Флэммер, начальник отдела рекламы. Ему требуется новый стенографист. Лу — это личность. Он здесь всех очаровал. Сам старый газетчик, он, наверно, там и приобрел это умение обходиться со всеми с такой легкостью. Просто чтобы провентилировать его настроение, я рассказал ему о вас. Нет, я вовсе не хотел вас к чему-либо обязывать — просто сказал, о чем мы с вами говорили, о том, что вы присматриваетесь. И угадайте, что сказал Лу?

— Когда завтра ты вернешься из больницы домой, — говорил по телефону жене Дэвид Поттер, — ты вернешься к состоятельному гражданину, заколачивающему по сто десять долларов в неделю, подумай — каждую неделю! Я только что получил нагрудный знак и прошел медицинский осмотр.

— О? — отозвалась удивленная Нэн. — Это произошло ужасно быстро, не так ли? Я не думала, что ты бросишься в это с места в карьер.

— Через год мне будет тридцать, Нэн.

— Ну и что?

— Это слишком много, чтобы начинать карьеру в промышленности. Тут есть ребята в моем возрасте, проработавшие уже по десять лет. Здесь суровая конкуренция, а через год она будет еще страшнее. И кто знает, будет ли Джейсон через год еще интересоваться газетой? — Эд Джейсон был помощник Дэвида, недавно окончивший колледж, и его отец собирался приобрести для него газету. — И это место в отделе рекламы через год будет занято, Нэн. Нет, переходить надо теперь — сегодня.

Нэн вздохнула.

— Наверное. Но это непохоже на тебя. Для некоторых заводы — прекрасное место: они процветают в этой среде. Но ты всегда был таким независимым… И ты любишь свою газету.

— Люблю, — сказал Дэвид, — и мне до слез жаль расставаться с ней. Но теперь это ненадежно — детям нужно дать образование и все прочее.

— Но, милый, — возразила Нэн, — газета приносит деньги.

— Она может лопнуть вот так, — отозвался Дэвид, прищелкнув пальцами. — Может появиться ежедневная со вкладышем «Новости Дорсета», и тогда… А что будет через десять лет?

— А что будет через десять лет на заводах? Что вообще будет через десять лет где бы то ни было?

— Я охотнее поручусь, что заводы останутся на месте. Я не имею права больше рисковать, Нэн, теперь, когда на мне лежит ответственность за большую семью.

— Дорогой, семья не будет счастливой, если ты не сможешь заниматься, чем хочешь. Я все же хотела бы, чтобы ты дождался, пока маленькие и я будем дома и ты к ним чуть-чуть попривыкнешь. Я чувствую, что тебя вынуждает к этому страх.

— Да нет же, нет, Нэн. Поцелуй за меня покрепче маленьких. Мне пора идти представляться моему новому начальнику.

Дэвид прицепил нагрудный знак к лацкану пиджака, вышел из больничного корпуса и ступил на раскаленный асфальт заводской территории, огражденной от внешнего мира колючей проволокой. Из обступивших его цехов доносился глухой, монотонный грохот. От места, где он стоял, веером расходились четыре запруженные, уходящие в бесконечность улицы.

Он обратился к одному из прохожих, спешившему не так отчаянно, как другие:

— Не подскажете ли вы мне, как найти корпус тридцать один, кабинет мистера Флэммера?

Человек, которого он остановил, был стар; в глазах его светились радостные огоньки. Казалось, старик испытывал от лязга, удушливых запахов и нервной подвижности, царившей на территории, не меньшее наслаждение, чем Дэвид от ясного парижского апреля. Он покосился сначала на нагрудный знак Дэвида, затем на его лицо.

— Только приступаете, так ведь?

— Да, сэр. Мой первый день.

— Что вы об этом знаете? — Старик с немым удивлением покачал головой и подмигнул. — Только приступаете… Корпус тридцать один? Ну, сэр, когда я впервые вышел на работу в 1899-м, корпус тридцать один был виден отсюда; между нами и им лежала только грязь, сплошные болота грязи. А теперь все застроено. Видите вон ту цистерну, за четверть мили отсюда? За ней начинается Семнадцатая авеню, вы проходите его почти до конца, затем переходите линию и… Только приступаете, а? Я ветеран. Пятьдесят лет на заводах, да, сэр, — заявил он с гордостью и повел Дэвида по нескончаемым проездам и авеню, через железнодорожные линии, по рельсам и туннелям, сквозь цехи, переполненные плюющими, хныкающими, скулящими, рычащими машинами, коридорами с зелеными стенами и черными рядами нумерованных дверей.

— Больше уже никто не может похвастать пятидесятилетним стажем, — с сожалением говорил старик. — В наши дни нельзя выходить на работу, пока тебе не исполнилось восемнадцать, а когда тебе стукнет шестьдесят пять, приходится уходить на пенсию.

Старик указал на дверь.

— Вот кабинет Флэммера. Не открывай рта, пока не разберешься, кто есть кто и что они думают. Желаю удачи!

Лу Флэммер оказался низкорослым толстым человеком чуть старше тридцати. Он лучезарно улыбнулся Дэвиду.

— Чем могу быть полезен?

— Я Дэвид Поттер, мистер Флэммер.

Рождественская благость Флэммера моментально поблекла. Он откинулся назад, водрузил ноги на стол и засунул сигару, которую до этого прятал в кулаке, в свой огромный рот.

— Черт, я подумал, что вы шеф бойскаутов. — Он бросил взгляд на настольные часы, вмонтированные в миниатюру новейшей автоматической посудомойки с фирменным знаком компании. — Сегодня у бойскаутов экскурсия на заводы. Должны были подойти сюда пятнадцать минут назад. Я должен рассказать им о движении бойскаутов и промышленности. Пятьдесят шесть процентов служащих федерального аппарата в детстве были бойскаутами.

Дэвид засмеялся, но тотчас обнаружил, что смеется он один, и замолчал.

— Внушительная цифра, — сказал он.

— Поистине, — назидательно заключил Флэммер. — Кое-что значит и для бойскаутов, и для промышленности. Теперь, прежде чем показать вам ваше рабочее место, я должен объяснить систему нормировочных сводок. Диллинг говорил вам об этом?

— Что-то не припомню. Сразу такая уйма информации…

— Ну в этом нет ничего трудного, — сказал Флэммер. — Каждые шесть месяцев на вас составляется нормировочная сводка для того, чтобы мы, да и вы сами, могли полупить представление о достигнутом вами прогрессе. Три человека, имеющих непосредственное отношение к вашей работе, независимо друг от друга дают оценку вашей производственной деятельности; затем все данные суммируются в одну сводку — с копиями для вас, меня и отдела по найму и оригиналом для директора по рекламе и информации. Это в высшей степени полезно для всех, прежде всего для вас, если вы сумеете взглянуть на это правильно. — Он помахал нормировочной сводкой перед носом Дэвида. — Видите? Графы для внешнего вида, лояльности, исполнительности, инициативы и далее в таком роде. Вы тоже будете составлять нормировочные сводки на других сотрудников. Замечу, что дающий оценку остается анонимным.

— Понимаю. — Дэвид почувствовал, что краснеет от возмущения. Он пытался побороть это ощущение, внушая себе, что его реакция не более чем реакция отставшего от жизни провинциала и что ему следует научиться мыслить в категориях больших, эффективных рабочих групп.

— Теперь относительно оплаты, Поттер, — продолжал Флэммер, — с вашей стороны будет совершенно бессмысленно приходить ко мне и просить о повышении. Это делается на основе нормировочных сводок и кривой заработной платы. — Он порылся в ящиках и извлек оттуда график, который и разложил на столе. — Вам сколько лет?

— Двадцать девять, — ответил Дэвид, стремясь разглядеть размеры заработной платы, указанные на краю графика.

Флэммер заметил это и намеренно прикрыл эту сторону рукой.

— Угу. — Помусолив конец карандаша, он вывел на графике маленькое «х» по соседству с кривой. — Вот вы где.

Дэвид всмотрелся в отметку и затем проследовал взглядом по кривой, через маленькие бугорки, покатые склоны, вдоль пустынных плато, пока она внезапно не прервалась у черты, обозначавшей предельный возраст шестьдесят пять лет. График не предусматривал нерешенных вопросов и был глух к апелляциям. Дэвид оторвал от него взгляд и обратился к человеку, с которым ему предстояло иметь дело.

— Мистер Флэммер, вы ведь когда-то издавали еженедельную газету?

Флэммер рассмеялся.

— В дни моей наивной молодости, Поттер, я был идеалистом: я печатал объявления, собирал сплетни, готовил набор и писал передовицы, которые должны были спасти мир — ни больше ни меньше, черт побери!

Дэвид понимающе улыбнулся. Задребезжал телефон.

— Да? — спросил Флэммер чарующе мягким голосом. — Да. Вы шутите? Где? В самом деле — это не утка? Ну хорошо, хорошо. Боже мой! И в самый неподходящий момент. У меня здесь никого нет, а я не могу отлучиться из-за этих чертовых бойскаутов. — Он положил трубку. — Поттер — вот ваше первое задание. По территории бродит олень!

— Олень?!

— Не знаю, как он сюда забрался, но он на территории. Сейчас его окружили около металлургической лаборатории. — Он встал и забарабанил пальцами по столу. — Убийство! Эта история облетит всю страну, Поттер. Учтите фактор человеческого интереса! Первые полосы! И как на грех именно сегодня Элу Таллину приспичило ехать на Аштамбульские заводы — снимать новый вискозиметр, который там собрали. Ну ладно, я вызову фотографа из города, и он найдет вас у металлургической лаборатории. Вы собираете факты и следите, чтобы он сделал соответствующие снимки — о'кэй?

Он вывел Дэвида в холл.

— Возвращайтесь тем же путем, что пришли, только у цеха фрикционных двигателей свернете не направо, а налево, пройдете через корпус гидротехники, затем сядете на одиннадцатый автобус, и он доставит вас прямо на место. Когда соберете факты и снимки, мы представим их на одобрение юридическому отделу, службе безопасности компании, директору по рекламе и информации — и в типографию. Берите ноги в руки. Олень не на складе — он не станет вас дожидаться.

Еще не до конца опомнившись, Дэвид прошмыгнул через холл, выскочил наружу и двинулся в путь, с трудом продираясь в густом встречном потоке. Он шел и шел, а в его голове сталкивалось, отскакивало, клубилось: Флэммер, корпус 31; олень, металлургическая лаборатория; фотограф Эл Тэппин. Нет. Эл Тэппин в Аштамбуле. Городской фотограф Флэнни. Нет. Мак-Кэммер. Нет, Мак-Кэммер — новый начальник. Пятьдесят шесть процентов скаутов. Олень у лаборатории вискозиметров. Нет. Вискозиметр в Аштамбуле. Позвонить новому начальнику Дэннеру и получить точные указания. Трехнедельный отпуск после пятнадцати лет работы. Новый начальник не Дэннер. Как бы то ни было, новый начальник в корпусе 319. Нет. Фэннер в корпусе 39981893319.

С трудом выбравшись из тупика, он остановил какого-то прохожего и спросил, не слышал ли тот об олене, пробравшемся на территорию заводов. Человек покачал головой и странно посмотрел на Дэвида.

— Мне сказали, что он рядом с лабораторией, — пояснил Дэвид более спокойным тоном.

— Рядом с какой лабораторией? — спросил человек.

— Вот этого я точно не знаю, — ответил Дэвид. — Их здесь несколько?

— Лаборатория испытания материалов? Красителей? Изоляции? Химическая? — подсказывал человек.

— Нет, ни с одной из тех, что вы назвали, — сказал Дэвид.

— Ну я мог бы весь день перечислять лаборатории и не назвать ту, что вы ищете. Извините, мне надо бежать. Вы случайно не знаете, в каком корпусе помещается дифференциальный анализатор?

— Простите, не знаю, — сказал Дэвид.

Он остановил еще нескольких прохожих, и никто из них никогда не слышал об олене. Мощный поток идущих увлекал Дэвида то вправо, то влево, относил назад, выбрасывал, втягивал обратно, цель его лихорадочного движения все больше и больше затуманивалась в его мозгу, замещаясь механическим рефлексом самосохранения.

Наугад выбрав какое-то здание, он зашел внутрь на мгновенье передохнуть от изнуряющего летнего зноя и был тотчас же оглушен лязгом и скрежетом железных пластин, принимавших самые невероятные очертания под ударами гигантских молотов, таинственно опускавшихся откуда-то сверху, из дыма, пыли и колоти. У двери на деревянной скамье сидел волосатый, атлетического сложения человек, наблюдая за тем, как подъемный кран переворачивает в воздухе тяжелую стальную решетку.

Подойдя к нему вплотную, Дэвид постучал по плечу:

— Тут где-нибудь есть телефон?

Рабочий кивнул. Приложив сложенные ладони к уху Дэвида, он прокричал:

— Вверх по… и сквозь… — Громыхнул опустившийся молот. — Затем налево и идите до… — Кран над головой сбросил груду стальных пластин. — …будет прямо перед вами. Упретесь в нее.

Со звоном в ушах Дэвид вышел на улицу и попытал счастья у другой двери. За ней царили тишина и кондиционированный воздух. Он стоял в коридоре возле демонстрационного зала, где несколько человек рассматривали какой-то ящик со множеством дисков и переключателей, ярко освещенный и водруженный на вращающейся платформе.

— Извините, мисс, — обратился он к секретарше, — откуда я могу позвонить?

— Телефон за углом, сэр, — ответила она.

Закрывшись в телефонной будке, Дэвид открыл справочник.

— Кабинет мистера Флэммера, — отозвался женский голос.

— Пожалуйста, соедините меня с ним. Это говорит Дэвид Поттер.

— А, мистер Поттер. Мистера Флэммера сейчас нет, он где-то на территории, но он просил вам передать, что в истории с оленем появилась еще одна деталь. Когда его изловят, оленина будет подана на пикник в Клубе Четверти Века.

— В Клубе Четверти Века? — машинально переспросил Дэвид.

— О, это великолепный клуб, мистер Поттер! Он учрежден для людей, проработавших в компании не меньше двадцати пяти лет. Бесплатные налитки, сигары, и притом самого лучшего качества. Там превосходно проводят время.

…На другой стороне улицы виднелось зеленое поле, окаймленное невысоким кустарником. С трудом продравшись сквозь колючие кусты, Дэвид обнаружил, что стоит на площадке для бейсбола. Он перешел ее напрямик, к трибунам, отбрасывавшим прямоугольник прохладной тени, и уселся на траву спиной к проволочной ограде, отделявшей территорию заводов от густого соснового леса. В нескольких метрах от него ограду прерывали наглухо закрытые ворота.

Дэвиду хотелось посидеть хоть несколько минут, отдышаться, собраться с мыслями. Пожалуй, он позвонит еще раз и попросит передать Флэммеру, что неожиданно заболел что в общем-то похоже на правду.

— Вот он! — послышался возбужденный крик с другой стороны поля. Затем донеслись ободряющие возгласы, отдаваемые кем-то приказы, приближающийся топот десятков ног.

Олень с изогнутыми рогами вынырнул из-под трибун, завидел сидящего Дэвида и побежал вдоль проволочной ограды к открытому месту. На бегу он прихрамывал, на его красновато-бурой шкуре темнели полосы сажи и смазочного масла.

— Спокойно! Не спугните его! Стрелять только в сторону леса!

За трибунами Дэвид увидел широкий полукруг, образованный стоящими в несколько рядов людьми, медленно смыкавшийся вокруг места, возле которого остановился олень. В переднем ряду было с десяток полисменов компании с опущенными пистолетами; прочие вооружились палками, камнями и лассо, наскоро сплетенными из проволоки.

Олень ступил на траву, взбрыкнул копытом и, опустив голову, повел ветвистыми рогами в сторону толпы.

— Не двигаться! — раздался знакомый голос.

Черный лимузин компании, пробуксовав по бейсбольной площадке, приблизился к задним рядам. Из окна высунулась голова Лу Флэммера.

— Не стреляйте, пока мы не сфотографируем его живым! — властно скомандовал Флэммер. Он открыл дверь лимузина и вытолкнул вперед фотографа.

Фотограф выстрелил в воздух ослепительной вспышкой. Олень беспокойно встрепенулся и побежал по траве в сторону Дэвида. Дэвид молниеносно скинул с замка проволочную петлю, оттянул язычок, широко распахнул ворота. Спустя секунду белый олений хвост прощально мелькнул среди деревьев — олень скрылся в зеленой чаще.

Воцарившуюся глубокую тишину нарушил сначала пронзительный свисток паровоза, потом — негромкий щелчок металлического замка. Дэвид ступил в лес, захлопнул за собой ворота. Он не оглянулся назад.

ЗВЕЗДНАЯ МЫШЬ

Фредерик Браун

Фантастический рассказ

Перевод с английского Л. Этуш

Рис. З. Беньяминсона

«Юный техник» 1973'10

Имя Мигни мышонок получил не с первого дня жизни. Сначала он был самым обыкновенным мышонком, и, как все мыши, жил в доме под полом, и, как все мыши, не задумывался над тем, кто хозяин большого помещения, где ему всегда приходится держать ухо востро. А хозяином дома был великий Герр Профессор Обер-бюргер, в прошлом уважаемый ученый Вены и Гейдельберга, ныне переселившийся в Америку. Профессор покинул родные места не по собственному желанию, а из-за чрезмерного интереса своих соотечественников — сильных мира сего — разумеется, не к самому господину Обербюргеру, а к некоторым его работам, связанным с ракетостроением. Конечно, раскрыв им формулу одного расчета. Профессор продолжал бы жить в старой доброй Вене. Однако ближе к делу…

Живя в Коннектикуте, господин Обербюргер всеми силами старался овладеть английским. Видимо, в этом он не был так силен, как в технике, и имя Митки фактически было исковерканным «Микки», потому что Профессор Обербюргер тоже обожал всеми любимого Микки Мауса Уолта Диснея.

Итак, оба жили в Коннектикуте, и оба в одном доме — маленький серый мышонок и маленький седоволосый человек. В обоих не было ничего необычного, особенно в Митки. Он жил в щели за плинтусом, был главой довольно большой семьи, любил сыр, и, возможно, будь среди мышей ротарианцы[5], Митки примкнул бы к ним.

Что же касается поведения господина Профессора, то его можно было назвать странным. Убежденный холостяк, Герр Профессор часами разговаривал с самим собой. Как мы узнаем позже, это постоянное общение господина Обербюргера с собственной персоной сыграло важную роль в жизни мышонка. У Митки были отличные уши, и он часами слушал ночные монологи хозяина дома. Конечно, он не мог понять их, интерпретировал по-своему. И Профессор представлялся ему огромной шумливой сверхмышью, которая пищит слишком много.

Конструируя новую межпланетную машину, Профессор потерял счет времени. День сменялся ночью, месяц месяцем, постепенно упорный труд принес свои плоды, и проблески надежды засветились в глазах ученого.

Прошло еще некоторое время, и Профессор с отеческой любовью уже разглядывал свое детище. Машина, сплошь пронизанная проводами, точно человеческий организм кровеносными сосудами, была около трех с половиной футов в длину. Она покоилась на временной раме в комнате, которая служила господину Обербюргеру для самых различных целей. По правде говоря, Профессор мог пользоваться еще тремя комнатами, но, казалось, он их не замечал. Самая большая была не только лабораторией. Здесь же в одном углу стояла кровать-раскладушка, а в другом — на газовой горелке варился какой-то непонятный суп. Митки видел, как хозяин дома солил и перчил это варево, но, что самое странное, никогда не ел.

— А теперр я налью это в первой трубка. Если первая хорошо примыкает к вторая… Проверим, я дольшен получайт взрыв?..

Как видно, опыт подтвердил предположения ученого, потому что Митки в ту же ночь принял почти окончательное решение перебраться с семьей в другое жилище, которое бы не сотрясалось от взрывов. Но кое-что заставило его остаться в доме господина Обербюргера. Прежде всего новая, более просторная норка и радость всех радостей — щель в стенке холодильника, где хозяин дома хранил продукты.

Профессор ликовал. Опыты подтвердили его расчеты, и оставалось лишь одно — найти место для жилого отсека.

И как раз в тот момент, когда ученый решал этот последний вопрос, он впервые увидел Митки. Вернее, его взгляд остановился на паре серых бакенбард и черном блестящем носике, который протиснулся сквозь щель в плинтусе.

— Ошень gut, — сказал Профессор. — Митки Маус собственная персона. Не хотите ли отправиться в путешествие?

Профессор не стал дожидаться согласия Митки. Он немедленно послал в город за клеткой для мышонка. И не успел ученый установить клетку на столе и сунуть между прутьев кусок сыра, как Митки, почуяв любимый запах, пошел за своим носом в плен.

Клетка с мышонком стояла на столе, и целыми днями и ночами, работая за столом, Профессор без умолку говорил с мышонком.

— Понимайт, я хотель взять белую мыша из лаборатория в Херфорд. Но зашем? Ты луше, здоровее и жиль под пол в темнота, знашит, меньше страдать от глазной болезнь. Видишь, как я приделал это крыло? Это нужно для плавное приземление в атмосфера. А этот амортизатор будет предохраняйт твоя голова от ударения. Я так хотель.

Действительно, господин Профессор был со странностями, если он беседовал с мышонком таким манером. И какой здравомыслящий примется в одиночку мастерить ракету, тем более что господин Профессор был не изобретатель, а инженер. Правда, он объяснил Митки, что все детали его ракеты не новые и что ему потребовались лишь точные математические расчеты и тщательная сборка.

— Земное притяжение мы, кажется, преотолель, правда, есть неизушенные факторы в тропосфера, стратосфера, но я хочу думайт, что ты доберешься до Луна и станешь первый мышонком в мир. Жаль, что я такой большой, а то отправились бы вместе, — сказал Профессор последние слова и простился с Митки.

И пока мышонок, одурманенный запахом свежего сыра и сильным шумом моторов, счастливо и бездумно расставался с планетой Земля, господина Обербюргера одолевала единственная мысль:

— Если ракета не достигнет Луна, вернется ли она на Землю?

Нет сомнений, что господин Профессор был большой ученый, однако и он мог не знать того, чего не знал ни один человек на Земле. Прекрасно разработанный план содружества человека и мышонка не был претворен в жизнь, и случилось это из-за Приксла.

Запустив ракету, Профессор всю ночь не отходил от телескопа. Восьмидюймовый отражатель проверял курс ракеты, когда она набирала скорость. Крохотный факел мог видеть только тот, кто знал, куда смотреть. Днем видимость пропала, и Профессор старался занять себя домашними делами, чтобы меньше думать о Митки. И вот, наводя порядок на рабочем столе, он вдруг услышал тревожное попискивание и увидел, что в клетке сидит серый мышонок с коротким хвостом и менее длинными, чем у Митки, бакенбардами.

— Ошень gut! — воскликнул Профессор. — Ви, фрау Минни, ищете Митки?

Профессор не был биологом, но случилось так, что он оказался прав. Это действительно была жена Митки. Какие неведомые пути ума заставили ее войти в клетку даже без приманки, Профессор не знал и не интересовался этим, но он был восхищен смелостью Минни и немедленно угостил ее сыром, затолкав через прутья основательный кусок.

Герр Обербюргер был счастлив появлению собеседника и решил смастерить мышонку новое жилище без железных прутьев. Не прошло и часа, как Минни получила просторную комнату — днище от упаковочной корзины площадью в квадратный фут. Видимого барьера не было. Но Профессор по краям пустил тонкую металлическую фольгу, под днище положил кусок металла, подсоединил к противоположным полюсам маленького трансформатора, и Минни свободно разгуливала по островку, окруженному легким электрическим полем. Через несколько дней она получила первый урок и, ощутив действие легкого электрического тока, уже больше не ходила по краю днища. Отныне господин Профессор не беспокоился о Минни, она была сыта и счастлива. А милый Митки — как-то он там сейчас? Он Далеко… И снова бессонная ночь У телескопа.

Эта ночь принесла Профессору мессу беспокойств Уж в который раз он снова и снова проверял свои расчеты и сквозь отверстие в крыше направлял на цель восьмидюймовый рефлектор. Светового пунктира не было.

Обнаружил ракету Профессор только через два часа. Она уже отклонилась на 5° от курса и вела себя странно. Как говорят в авиации, двигалась штопором на хвост. Затем на глазах у недоумевающего ученого она пошла по суживающейся спирали, похожей на орбиту.

— Откуда появляться орбита? — недоумевал Профессор.

Но ракета уже исчезла в темноте. Профессор снова взялся за проверку расчетов. Ошибки не было. И тогда он сказал Минни:

— Значит, это есть сила, которых я не мог предусмотрейт при расчет. Но ведь этому никто не повериль.

Профессор надеялся лишь на то, что Митки вернется на Землю. Правда, после эдаких спиралей сам Эйнштейн не вычислил бы точку приземления. А виной всему был тот же Приксл.

Клэрлот — самый главный из ученых прикслиан — толкнул своего ассистента Беми в то место, которое у землян называют плечом.

— Взгляни, что это приближается к Прикслу? Какое-то искусственное движущееся тело.

Беми устремил взгляд на настенный экран, а затем направил свои умственные импульсы на механизм, который увеличил в несколько раз изменения, происходившие в электрическом поле. Изображение прыгало, расплывалось, затем сконцентрировалось.

— Сооружение в высшей степени примитивное, — сказал Беми. — Обыкновенная ракета, работающая на принципе реактивного движения. Сейчас проверю, с какой планеты.

Он проверил все показания по шкале под экраном, и через некоторое время счетно-вычислительная машина, переварив данные, подготовила ответ. Место отправления — Земля, первичное место назначения — Луна Земли. Кроме этого, они вычислили то, о чем уважаемый господин Профессор и подумать не мог, — траекторию отклонения от заданного курса благодаря гравитационному притяжению Приксла.

— Земля, — задумчиво сказал Клэрлот. — Последний раз, когда мы интересовались их цивилизацией, там и речи не могло быть о ракете.

— Они сделали гигантские успехи, — сказал Беми. — Что будем делать? Примем или уничтожим?

— Ни в коем случае. Обязательно примем. Да такая ракета нам и не страшна, — сказал Клэрлот. — Вызови станцию, прикажи подготовить силовое поле и перевести ракету на временную орбиту, пока не будет подготовлена посадочная площадка. Скажи, чтобы не забыли выключить двигатели перед посадкой.

Несмотря на почти полное отсутствие атмосферы, в которой могли бы работать лопасти винта, ракета спустилась благополучно и так плавно, что Митки, сидевший в темном отсеке, лишь услышал, что ужасный шум прекратился.

Тысячи приксллан, задравши так называемые головы, обозревали ракету. Клэрлот занял место у психографа и через несколько минут сказал Беми:

— Внутри ракеты есть живое существо. Впечатления путаные. Оно в единственном числе, но я не могу уловить ход его мыслей. Кажется, оно пускает в ход зубы.

— Это не землянин. Они же гиганты. Возможно, это первая опытная ракета. Она большая, но все же не настолько. Они не могли построить достаточно большую и послали экспериментальное животное вроде наших вурасов.

— Думаю, что ты прав, Беми, — сказал Клэрлот. — Нужно исследовать особенности мышления этого существа. Хочу рискнуть и открыть дверь.

— Но воздух? Землянин не выживет без плотной атмосферы, — сказал Беми.

— Мы же сохраним силовое поле, значит, и воздух. Кроме того, я убежден, что внутри есть приспособление для замены воздуха, иначе путешествие было бы невозможным, — ответил Клэрлот.

Через несколько минут с помощью силового поля невидимые руки открыли внешнюю дверь, а затем и внутреннюю. Увидев чудовищную серую голову с пухлыми бакенбардами, каждый такой длины, как весь прикслианин, Беми не скрыл чувства брезгливости.

— Мне кажется, он глупее наших вурасов.

— Преждевременное заключение, — прервал его Клэрлот. — Конечно, это неразумное существо, но подсознание каждого животного задерживает в его памяти любое впечатление и любой образ, оказавший на это существо какое-либо воздействие. Если оно слышало речь землян или присутствовало при создании любых конструкций, кроме этой ракеты, каждое слово и каждое изображение запечатлено в его мозгу.

— Ах, Клэрлот, я просто тупица, — сказал Беми. — Судя по всему, нам нечего бояться этой ракеты. Начнем с того, что это неразумное существо вспомнит все с момента своего рождения.

— В этом нет необходимости, — ответил Клэрлот. — Направь волны X—1Я на его мозговой центр. Не оказывая воздействия на память, они увеличат его интеллект, который сейчас равен лишь 0,0019. Во время этого процесса он восстановит в памяти нужные нам впечатления и осознает их.

— Но он не станет таким умным, как мы? — с беспокойством спросил Беми.

— Нет, конечно, — уверил его Клэрлот. — Его интеллект возрастет до 0,2.

И только ученые Приксла принялись осуществлять задуманный эксперимент, как Клэрлот сказал Беми:

— Взгляни на показания психографа. В его подсознании пробуждаются воспоминания о многих долгих беседах. Странно, что это только монологи. Но, видимо, он сможет разговаривать с нами на своем языке. Это будет проще, чем учить его нашему. Мы скорее приспособимся. Беми, одно слово повторяется много раз — Митки. Возможно, это его имя.

Сказать, что этот эксперимент был для Митки тяжелым, — значит ничего не сказать. Знания, приобретаемые постепенно, — ноша очень тяжелая, а тут они обрушились на мышонка лавиной, не считая множества непредвиденного.

— Язык, на который Вы говорит, общепринят?

— Нет, — ответил Митки. Хотя он раньше никогда не задумывался над этим. — Герр Профессор говориль мне о других язык. На этим он началь говорийт лишь в Америка. Это английский. Прекрасный язык, не правда ли?

Беми хмыкнул в ответ, а Клэрлот перевел разговор на другую тему.

— Вы сказаль, что зоветешь мышь? А с вашими собратьями хорошо обращаются на Земле?

— Большинство люди нас не любить, — сказал Митки, беспристрастно выложив суть дела.

— Митки, я хочу предупредийт тебе об одно. Будь осторожен с электричеством. Новая молекулярная структур твой мозг.

Однако Беми прервал Клэрлота, задав мышонку новый вопрос:

— Митки, ты уверен, что Герр Профессор достигаль наибольшие успех в ракета?

— Вообще уверен, — ответил Митки. — Я слышаль, что многие другие преуспель в какое-то одно направление, что касается всей комплект Г ерр Обербюргер вперед.

Маленький серый мышонок на фоне полудюймовых прикслиан казался динозавром. При желании он мог бы просто переломить любого из них пополам. Но он был ласковым от природы, и ему не приходила в голову такая мысль, как прикслианам не приходило в голову его бояться. Они буквально вывернули его наизнанку, анализируя умственные и психические способности мышонка. В конце концов они пришли в восторг от Митки, и Клэрлот сказал ему:

— Все цивилизованные земляне носит одежда, не так ли? Если ты хочешь выглядывайт как шеловек, не стоит ли и тебя надевайт платье?

— Ошень gut! Я даже знаю, какое я бы хошу. Герр Профессор однажды показаль мне портрет мыша великий художник Дисней. Ярко-красный панталон, два пуговица вперед, два сзад. Желтые башмаки для задние лапки и желтые перчатки для передние. Не забудьте о дырочку для мой хвост. Он дольшен свободно висеть.

— Очень gutl — сказал Беми. — Дайте немного времени.

Этот разговор состоялся накануне отправления Митки не родину.

— Мы сделаль все, чтобы ты вернулся дома. Не огорчайся, если ты приземлился не там, где живет Герр Профессор. Мы уверяйт, что это будет где-то недалеко.

— Спасибо, герр Клэрлот и герр Беми. Жаль, что мы расстаемся. До свидания.

Преодолев путь в один миллион с четвертью миль, ракета приземлилась чрезвычайно точно — в шестидесяти милях от Хартфорда, где жил Профессор. Отдадим должное ученым Приксла. Они предусмотрели все на случай приводнения ракеты. Митки мог бы неделю держаться на воде, имея при себе запас синтетической пищи, но, к счастью, ему не пришлось этим воспользоваться. В это время шел пароход из Бостона в Бриджпорт. Отныне Митки думал лишь об одном: как, миновав все препоны, добраться до Профессора и поведать ему о пережитом. И Митки сообразил, как быть. Он примостился за ближайшей бензоколонкой, и, как только остановилась машина с табличкой «Хартфорд», он нырнул под сиденье и через полчаса был уже в доме господина Профессора.

— Пррривет, Герр Профессор!

— Што? Кто это есть? — сказал Профессор, с беспокойством оглядываясь по сторонам.

— Профессор, это я, Митки. Вы меня посылайт на Луна, а я вместо это…

— Кто так зло шутка? Или я совсем заработалься, нервы шалят?

— Да нет, Герр Профессор, просто я тепер тоже умейт говорить, как Вы.

— Покажись, Митки, где ты есть?

— Я спрятался в стена за большая дыра. Кто это знайт, может. Вы от волнения швырнет мне шем-либо тяжелым, и никто не узнавайт о Приксл.

— Что ты, Митки. Ты забыль, что я не мог тебя обижать?

После этих слов мышонок вышел на середину комнаты, и при виде красных штанов Профессор окончательно решил, что он тронулся.

— Мираж?!

— Герр Профессор, не надо волнуйтесь. Давайте все по порядок.

И он поведал ученому неслыханную историю своего путешествия. Они проговорили всю ночь. Когда забрезжил рассвет, Митки и Профессор все еще продолжали разговаривать.

— Да, Митки, ведь фрау Минни, твоя жена, живет у меня в твоей комнате.

— Жена? — удивился Митки. Он, конечно, забыл о своей семье, но Профессор напомнил ему, и Митки немедленно юркнул в дверь другой комнаты. А затем…

А затем случилось то, что нельзя было предугадать. Ведь Профессор Обербюргер не знал о том, что Клэрлот велел Митки остерегаться электрического поля. Не успел Профессор упомянуть имя Минни, как воспоминания о покинутой семье, точно молния, пронзили мозг Митки. Увидев сладко спящую Минни, он одним прыжком оказался в ее квартире. Дотронувшись лапкой до барьера, чуть вскрикнул от удара током, а затем…

— Митки, — позвал Профессор, — куда ты делся, ведь мы же не обсудиль целый ряд вопрос.

Ему никто не ответил.

Войдя в комнату. Профессор увидел двух серых мышат, прижавшихся друг к другу. Митки трудно было опознать, потому что он уже успел изгрызть в клочья одежду, ставшую ему ненавистной.

— Митки, поговори со мной!

Полная тишина.

— Мой милый Митки! Ты снова простой мышка. Но возвратиться в свой семья — разве это не шастливый?

Некоторое время Профессор с улыбкой наблюдал за мышатами, затем посадил их на ладонь и опустил на пол. Один мышонок юркнул в щель немедленно, другой с недоумением в маленьких черных глазках долго смотрел на господина Обербюргера, а затем тоже юркнул под пол.

— Пока, Митки! Живи мышиной жизнью, и в моем доме для тебя всегда будет масса сыр.

— Пик-вик, пик-вик, — ответил маленький серый мышонок.

Может быть, он хотел сказать «прощай», а может быть, и не хотел.

ЧАСОВОЙ

Артур Кларк

Рассказ

Печатается с сокращениями

Перевод с английского Л. Этуш

Рис. Р. Авотина

«Юный техник» 1973'12

В следующий раз, когда высоко в небе появится полная Луна, обратите внимание на ее правый край и заставьте ваши глаза подняться по изгибу диска вверх, против часовой стрелки. Около цифры «два» вы заметите маленький темный овал: его без труда обнаружит любой человек с нормальным зрением. Эта великая равнина, самая прекрасная на Луне, названа Морем Кризисов. Диаметром в триста миль, охраняемая плотным кольцом горных массивов, она не была исследована до той поры, пока мы не пробрались туда поздним летом 1996 года.

Большая экспедиция с двумя тяжелыми луноходами для снаряжения и припасов двигалась с главной лунной базы, расположенной в Море Ясности, в пятистах милях от равнины. К счастью, большая часть площади Моря Кризисов очень ровная. Здесь нет опасных расселин, столь обычных для лунной поверхности, мало кратеров и гор. И насколько можно было предполагать, мощным гусеничным вездеходам не придется очень трудно, в каком бы направлении мы ни захотели двигаться.

В ту пору я как геолог руководил группой исследователей в южном районе моря. За неделю мы проехали сотню миль, огибая основания гор вдоль берега, где несколько миллиардов лет назад было древнее море. На Земле тогда жизнь лишь зарождалась, а здесь уже вымирала. Воды, омывая склоны этих огромных скал, отступали в глубь, в пустое сердце Луны. Мы пересекали поверхность погибшего океана без приливов и отливов, глубиной в полмили, и только иней — единственный признак существования жидкости — порой встречался нам в пещерах, куда иссушающий свет солнца никогда не проникал.

Мы отправились путешествовать с медленно наступающим лунным рассветом, и от ночи нас отделяла почти неделя земного времени. Бывало, раз шесть на дню мы оставляли луноход и, защищенные скафандрами, искали интересные минералы или устанавливали дорожные указатели для будущих путешественников.

Жизнь на вездеходе протекала по земному времени, и ровно в 22.00 мы посылали на базу радиограмму о том, что работа на данный день закончена. Снаружи скалы еще рдели под лучами почти вертикального Солнца, а для нас наступала ночь, и мы спали не менее восьми часов.

Завтрак готовили по очереди. На сей раз это делал я, расположившись в углу главной каюты, который служил нам камбузом. Прошли годы, но ничто не истерлось в памяти.

Я стоял у сковороды в ожидании румяной корочки но сосисках, и мой взгляд бесцельно скользил по горным хребтам: они закрывали южную часть горизонта и исчезали из виду на западе и востоке. Казалось, нас разделяло расстояние в одну-две мили, но я знал, что до ближайшей горы было не менее двадцати миль. На Луне с увеличением расстояния не стираются для глаза детали местности, там нет, как но Земле, почти невидимой дымки, которая смягчает и даже изменяет очертания отдаленных от нас предметов.

Горы высотой в десять тысяч футов поднимались из долины обрывистыми уступами, словно выброшенные в небо сквозь расплавленную кору подземными извержениями тысячелетней давности. Основание ближайшей горы было скрыто от меня резко закругленной поверхностью долины; Луна — маленький мир, и до горизонта лишь две мили.

Я поднял глаза к вершинам, которые не знали человека, к вершинам, которые до зарождения жизни на Земле видели, как отступали океаны, угрюмо погружаясь в свои могилы и унося с собой надежду и утренние обещания этого мира. Неприступные скалы, они отражали солнечный свет с такой силой, что глазам было больно, и только чуть выше этих скал спокойно сияли в небе звезды и небо казалось более темным, чем в зимнюю полночь на Земле. Когда глаза слепило каким-то металлическим блеском, что появлялся на гребне нависшей над морем скалы, милях в тридцати к западу, я отворачивался. Мощный точечный источник, словно небесная звезда, схваченная когтистой лапой жестокого горного пика: мне чудилось, что ровная скалистая поверхность отражает и направляет солнечный свет в мои глаза.

Подобные явления не редкость. Когда Луна находится во второй четверти, с Земли видны горные хребты Океана Бурь, горящие радужным бело-голубым светом; это солнечные лучи, отраженные лунными горами, летят от одного мира к другому. Заинтересованный тем, какие скальные породы сияли так ярко, я забрался в смотровую башню и повернул четырехдюймовый телескоп на запад.

Мое любопытство было возбуждено. Я отчетливо видел резко очерченные горные хребты, казалось, до них было не более полумили, однако свет Солнца отражал предмет столь незначительных размеров, что невозможно было прийти к какому-то заключению. И все же мне казалось, что предмет этот симметричный, а вершина, на которой он покоится, удивительно плоская. Долгое время я не отрываясь, с напряжением вглядывался в пространство, откуда лился слепящий глаза загадочный свет, покуда запах горелого из камбуза не дал мне поняты что сосиски на завтрак зря совершили путешествие в четверть миллиона миль.

В то утро мы прокладывали дорогу через Море Кризисов, и горы на западе уходили от нас все выше в небо. Часто мы покидали вездеход и под прикрытием скафандров занимались изысканиями, но и тогда обсуждение моего открытия продолжалось по радио. Члены экспедиции утверждали, что на Луне никогда не существовала какая-либо форма разумной жизни: лишь примитивные растения и их несколько более полноценные предки. Я это хорошо знал, но иногда ученый должен не бояться прослыть дураком и обсудить абсурдные предположения.

И наконец я сказал:

— Послушайте, я взберусь туда хотя бы для своего собственного спокойствия. Высота горы менее двенадцати тысяч футов. Я поднимусь за двадцать часов.

— Если ты не сломаешь шеи, — возразил Гариетт, — ты станешь посмешищем для экспедиции, когда мы доберемся до базы. Отныне эту гору назовут Шутка Вильсона.

— Нет, не хочу ломать шеи, — непреклонно ответил я. — Вспомни, кто первым забрался на Пико и Хеликон?

— Разве ты не был тогда чуть моложе? — спросил Люис с нежностью.

— Это хорошая причина как раз для того, чтобы туда отправиться, — ответил я с достоинством.

В тот вечер мы остановили вездеход в полумиле от выступа и рано легли спать. Гариетт собирался утром идти со мной. Хороший альпинист, он часто сопровождал меня в экспедициях.

На первый взгляд скалы казались недосягаемыми, но для всякого, кто не страшится высоты, восхождение на горы не представляет трудности в мире, где все весит в шесть раз меньше, чем на Земле. Альпинизм на Луне опасен, если вы чрезмерно самоуверенны: при падении с высоты 600 футов вы можете разбиться здесь так же сильно, как с высоты 100 футов на Земле.

На широком уступе, на высоте 4000 футов над долиной мы сделали первый привал.

Над нашими головами, примерно футах в пятидесяти, было плато и тот предмет, который заманил меня и заставил преодолевать эти бесплодные пустоши. Я предполагал, что увижу валун, отколотый упавшим метеоритом много веков тому назад, и грани его, все еще свежие, сверкали в этой незыблемой веками тишине.

На скале не видно было ни одного выступа, за который можно было бы ухватиться руками, и нем пришлось использовать кошку. В мои усталые руки словно влилась новая сила, когда я раскручивал над головой трехзубцовый крюк, чтобы бросить его к звездам. Сперва он не врубился и, когда мы потянули за веревку, медленно сполз вниз. На третьей попытке зубья врезались глубоко, и под тяжестью нашего общего веса крюк не сместился.

Гарнетт взглянул на меня с беспокойством. Вероятно, он хотел идти первым, но я улыбнулся ему сквозь стекла шлема и покачал головой. Медленно, рассчитывая каждое движение и остановки на отдых, я начал последний подъем.

Даже с космическим костюмом мой вес не превышал сорока фунтов, поэтому я подтягивался то на одной руке, то на другой, без помощи ног. Добравшись до кромки, я задержался, махнул рукой Гариетту, затем перелез через край и, встав на ноги, вперился глазами прямо перед собой.

Я стоял на плато диаметром около ста футов. Когда-то поверхность его была гладкой, слишком гладкой, если думать, что руки природы сделали его таким. Однако тысячелетиями падавшие метеориты избороздили поверхность, и всюду видны были впадины и складки. Плато разровняли, чтобы установить сверкающую конструкцию грубо-пирамидальной формы в два человеческих роста. Она была вделана в скалу, словно огромный драгоценный камень, отшлифованный тысячей граней.

В первые мгновения я оцепенел, лишенный всяких эмоций, затем, словно толчком в сердце, я был выведен из этого состояния чувством невыразимой радости. Я любил Луну и отныне знал, что стелющийся мох был не единственной формой жизни, которую она породила в молодости.

Мой мозг начал работать нормально, чтобы думать и спрашивать. Было ли это здание, или гробница, или что-то имеющее название на моем языке? Если это здание, зачем его воздвигли в недоступном месте? А может быть, это храм? И я вообразил, как жрецы молили своих богов сохранить им жизнь, взывая понапрасну, и как исчезал океан и вымирало все живое…

Я двинулся вперед, чтобы осмотреть этот предмет тщательнее, но смутное чувство осторожности помешало подойти очень близко. Я был знаком с археологией и попытался представить себе культурный уровень цивилизации, если строители смогли разровнять горную поверхность и поднять на такую высоту сверкающие зеркала.

А египтяне могли бы соорудить такое, если бы их рабочие имели вот эти странные материалы, которыми пользовались более древние архитекторы, подумал я. Предмет был мал по размеру, и мне не пришло в голову, что его могли создать люди более развитые, чем мои современники. Идея о существовании разумной жизни на Луне была слишком неожиданной, однако мое сознание восприняло ее сразу, а моя гордость не позволила мне броситься в это очертя голову.

Затем я заметил что-то, от чего волосы стали дыбом, что-то чересчур банальное и невинное, на что многие, вероятно, не обратили бы никакого внимания. Я упоминал, что плато было сплошь в выбоинах от упавших метеоритов и все кругом покрывала космическая пыль слоем в несколько дюймов (так всегда выглядит поверхность того мира, где нет ветров, разносящих пыль). И все же на горной поверхности почти вплотную к пирамиде не видно было ни пыли, ни выбоин, их слоено не подпускало к сооружению плотное кольцо, невидимой стеной защищающее сооружение от разрушительного действия метеоритов и самого времени.

Я поднял камешек и легонько бросил его в сверкающее сооружение. Если бы камень исчез за невидимым барьером, я бы не удивился, но он словно ударился о гладкую полусферическую поверхность и легко скатился на плато.

Теперь я осознал, что увидел предмет, подобный которому человеческий род не создавал на протяжении своего развития. Это было не здание, а машина, и ее защищали силы, бросившие вызов Вечности. Эти силы все еще действовали, и, видимо, я подошел недозволенно близко. Я подумал о радиации, которую человек смог загнать в ловушку и обезвредить за последнее столетие. Насколько я представлял, радиоактивное излучение было слишком мощным, и, возможно, я уже обрек себя, как если бы попал в смертельное молчаливое свечение незащищенного атомного реактора. Я поднял глаза к полукругу Земли, покоящемуся в своей звездной колыбели, и подумал о том, что же было под ее облаками, когда неведомые нам строители завершили свою работу. Был ли это для Земли период карбона с джунглями, окутанными паром, или холодные морские пучины и первые амфибии, выползшие на Землю, чтобы заселить ее, или ранее того — долгое безмолвие и одиночество, предшествовавшее жизни?

Не спрашивайте, почему я не осознал правду раньше — правду, столь очевидную и простую теперь. В замешательстве первых минут я предположил, что граненое чудовище было создано народом, существовавшим в прошлом на Луне, но внезапно я, не колеблясь, заключил, что строителям была чужда Луна, как и мне.

За двадцать лет мы не нашли никаких следов жизни, кроме выродившихся растений. Лунная цивилизация, как ни сложилась ее судьба, оставила бы какую-то память о своем существовании.

Я снова взглянул на сверкающую пирамиду, она показалась мне еще более чуждой природе Луны. И мне почудилось, словно маленькая пирамида сказала:

— Извините, я сама чужеземка…

Двадцать лет ушло на то, чтобы разбить невидимую защиту и добраться до машины. То, что вызывало недоумение, было разрушено варварской силой атома, и теперь я мог осмотреть детали очаровательного сверкающего предмета, обнаруженного мною когда-то высоко в горах. Они лишены для нас всякого смысла. Механизмы пирамиды (если это действительно механизмы) созданы по технологии, которая находится далеко за пределами нашего понимания.

Теперь эта тайна мучит всех нас более чем когда-либо, поскольку мы знаем, что в нашей Галактике только Земля является родиной разумной жизни. Машину не могла построить ни одна погибшая цивилизация нашего мира, а толщина слоя космической пыли помогла нам определить возраст пирамиды — ее построили задолго до того, как на Земле жизнь вышла из морей. Когда наш мир был вдвое моложе, что-то пронеслось от звезд по солнечной системе, оставило знак своего пребывания и продолжило путь. Пока мы не уничтожили машину, она работала, выполняя задание ее создателей; что касается цели — это лишь моя догадка.

Почти сто миллиардов звезд образуют Млечный Путь, и, должно быть, давно население миров других солнц миновало те вершины, до каких мы ныне добрались. Только подумайте о таких цивилизациях в глубинах веков на фоне гаснувшей зари создания вселенной, еще столь молодой, что жизнь существовала лишь в горстке миров. Их удел — одиночество богов, взирающих в вечность и тщетно ищущих, с кем поделиться своими мыслями.

Они, должно быть, шарили по Созвездиям, как мы исследуем планеты. Повсюду были или будут миры; их ждет пустое безмолвие или ползающие безмозглые создания. Такой была и наша Земля, когда дым гигантских вулканов все еще застилал небеса, когда первый корабль мыслящих существ проплыл в солнечную систему из пропасти за Плутоном. Он миновал замерзшие внешние планеты, зная, что жизнь не могла сыграть никакой роли в их судьбе. Он задержался среди внутренних планет, согревающих себя огнем Солнца и ожидающих начала истории.

Эти пилигримы, должно быть, поглядывали на Землю, безопасно вращаясь в узкой зоне между огнем и льдом, и, возможно, они догадывались, что в далеком будущем на Земле, наиболее любимой Солнцем, зародится мысль; но неисчислимое количество звезд, возможно, помешает им прийти к Земле снова. И поэтому они оставили здесь часового, одного из миллионов ему подобных, разбросанных по вселенной, дабы наблюдать за всеми мирами, обещающими зарождение жизни. Это был маяк, который из глубины веков сигналил о том, что он еще не обнаружен.

Теперь вы понимаете, почему хрустальную, кристаллическую многогранную пирамиду воздвигли на Луне, а не на Земле. Создателей не интересовали народы, недавно сбросившие одежду дикарей. Наша цивилизация представляла бы для них интерес только в том случае, если бы люди доказали способность выжить — выйти в космос и оторваться от своей колыбели Земли. Это необходимость, с которой рано или поздно должны столкнуться все народы. Это вдвойне трудная задача, потому что ее осуществление требует освоения ядерной энергии и окончательного решения проблемы — жизнь или смерть.

ЭХО

Ли Хардинг[6]

Рассказ

Печатается с сокращениями

Перевела с английского Л. Этуш

Рис. Р. Авотина

«Юный техник» 1974'08–09

Все началось с грязного пятна на одной из Макгивернских обзорных фотографий.

— На Марсе облаков не существует, молодой человек, — сказал я, с чувством сомнения разглядывая ксерографический отпечаток 12×12. — Ничего подобного этому здесь не бывает.

Печатается с сокращениями.

— Хорошо, объясните мне, что же это такое? — спросил Том, передернув тощими плечами.

Я принялся внимательно вглядываться в фотографию.

Белая капля яйцевидной формы, длиной примерно полдюйма, чуть сдвинутая с центра изображения.

— Выглядит как отпечаток тумана, — промычал я.

— Угу, — ответил Макгиверн, покачивая головой. — Первое, что я проверил. И не встретил отпечатка тумана, подобного этому.

— Всегда что-то бывает впервые.

Я взял лупу и принялся изучать район, который вызывал наше недоумение. Несколько неоформленных, псевдокучевых следов обрамляли полюса — таких облаков на Марсе фактически не существовало. Самое большое любопытство вызывали края этой штуки. Абсолютно правильные по форме, они выглядели под увеличительным стеклом острыми, как бритва. Никакого сходства с облаками.

— Может быть, это отражение или какие-то образования атмосферных туманов… — размышлял я.

Том поглядывал на　меня,　откровенно не скрывая своих сомнений. Я тяжко вздохнул и　встал из-за стола.　

— Ладно, давай вместе　посмотрим негатив.

Мы прошли в демонстрационную.

— Вот это…

Я принялся внимательно рассматривать негатив.

— Ты прав. Это не походит на след от тумана. А оно большое?

Он быстро прикинул в уме.

— Снято с высоты тридцать тысяч футов пятидюймовым объективом, грубо говоря, длина пятна три мили.

Как далеко этот район от Базы?

— Могу выяснить у ребят с Птицы.

— Будь добр, займись этим немедленно, — сказал я.

Он счастливо улыбнулся и умчался за необходимой информацией в бригаду, обслуживающую Птиц.

Я сидел за своим столом в мрачном настроении и рылся в куче отпечатков, когда он примчался вприпрыжку с раскрасневшимся от волнения лицом.

— Ну? — спросил я.

— Птицы говорят, примерно сто восемьдесят миль северо-восточнее Базы.

Птицы — это автоматизированные воздушные обозревательные платформы, мы пользуемся ими, когда наносим на карту поверхность Марса, работая над подробными картами для геологической партии.

— Ты бы слетал и взглянул на эту штуку, — предложил я.

— Никто ее раньше там не замечал.

Я послал Макгиверна с двумя парнями, отдыхавшими после смены, и уселся в ожидании.

— Скорее всего, — размышлял я, — ребята на вездеходе прибудут к месту, снятому объективом Птицы, и ничего не увидят. Возможно, это просто комбинация атмосферных явлений с трюками световых лучей, или кусочек грязи на объективе, или что-то пролетевшее в этот момент над Птицей. Однако почему такого не случалось раньше?..

«Джип» появился далеко за полдень. Возвращаясь из кают-компании, я увидел на горизонте несущееся судно на воздушной подушке. Я облачился 8 скафандр и пошел встречать.

Трудно было разглядеть лица за шлемами, однако поведение парней вселяло какие-то предчувствия.

— Ну что? — спросил я, и мой голос гулко разнесся в сухом марсианском воздухе.

— О, оно все еще там, И даже увеличилось, — сказал Макгиверн.

— На что это похоже?

— На облако. Дурацкое, чертово облако.

— Оно не походит на что-либо, что я вообще видел за свою жизнь, — произнес один из ребят.

— Мы кружили больше получаса около, — объяснил Макгиверн, — затем пролетели насквозь без осложнений.

— Такой поступок — чертовская глупость, — огрызнулся я.

— Это всего лишь облако…

— Облако, потому что не знаем, как назвать. Не больше облако, чем я сам.

— Все трое пройдите в кабинет и подождите моего возвращения. И никому об этом ни слова, понятно?

Они кивнули мне в знак согласия. Я же тотчас направился к Томпсону.

Он выслушал мой доклад со спокойным, бесстрастным выражением лица. И я даже заинтересовался, действительно слушал ли он. Однако его замечания рассеяли эту мысль.

— Вам не кажется, что эти ребята немного впечатлительны? — спросил он не без лукавства.

Я пожал плечами.

— Не больше многих других. Но там что-то есть, Тэд.

— Я склонен верить в то, что эта планета мертва, словно древние раскопки, — продолжал он, — однако не могу заставить всех думать так же. Ну ладно, выйдем и взглянем на это облако Макгиверна, и, черт возьми, лучше, чтобы оно было на месте!

Следующим утром Томпсон приказал подготовить большой «джип», и вместе с Макгиверном и Стьюартом мы отправились на поиски таинственного облака.

Я еще ничего не сказал Эрику Кэмпу. Он слишком часто бывал разочарованным, и мне не хотелось вселять в него фальшивые надежды. Вот уже несколько дней он работал по шестнадцать часов в смену вдоль Стены в надежде обнаружить хрупкие следы остатков технологического процесса, существовавшего миллионы лет тому назад. Стена возвышалась над пустыней на несколько жалких футов, и крошилась, и рассыпалась на большей части ее стопятидесятимильной длины. Однако это было то, над чем нужно было работать, то, ради чего существовала База.

В жизни Эрика это было все. У биологов всегда есть что-то большее для начала. Чуждый мир можно легко разглядеть под микроскопом. Мир Эрика омертвел за тысячу веков до того, как мы прибыли сюда. Неудивительно, что Эрику было трудно работать.

Рейс продолжался больше часа. Эти новые «джипы» скакали довольно проворными темпами в разреженной марсианской атмосфере. В большей части района, окружающего Базу, простираются мягкие волнистые холмы, очень напоминающие дюны. Ландшафт походит на слегка волнующееся море. Примерно на расстоянии 120 миль поверхность плавно переходит в плоскую, длинную безликую пустыню, словно уходящую в бесконечность.

Там начинались Равнины. И как раз к северо-востоку Том увидел свое облако.

Я вздрогнул от удивления, когда край этого чудища появился впереди. Итак, оно существовало. Оно покоилось на фоне темно-пурпурного неба, подобно любому облаку, только оно не могло возникнуть в этих условиях. Мы приблизились, и его белизна приняла сероватый оттенок.

Огромное недвижное яйцо, оно словно решило идти нам навстречу, раздувалось на наших глазах. Над головой пурпурное небо и сияющие холодным светом звезды. Мы отчетливо видим все это сквозь плексиглас купола, и лишь глухой шум моторов да вздымающиеся под нами от пульсирующих выхлопов двигателя сухие пески напоминают о чем-то живом.

— Оно разрастается, — послышался рядом голос Макгиверна.

— Странно, — проворчал Томпсон, и намек на нервозность послышался в его спокойном заявлении. — Однако это не облако.

Он наклонился к пилоту и сказал:

— Лучше сбавь скорость.

Парень кивнул в знак согласия, и шум моторов начал стихать. Теперь призрак принимал отчетливые очертания облака.

Чудище разрасталось перед нами словно исполинская туча с нелепыми симметричными краями. Мы предполагали, что она достигла примерно четырех миль в поперечнике и, возможно, двухсот футов в высоту. Глубину мы могли бы установить, если бы обогнули это образование. Снаружи — настоящая земная туча, однако это было единственное сходство. Края — чистые, движения — никакого, поверхность — пустая и безликая, словно стена. Чудище лежало на грунте пустыни, точно выросло на этом месте.

И все же это было невозможно. Любая влага из такого образования давно была бы абсорбирована голодной пустыней.

— Останови «джип», — сказал Томпсон.

Руки Стьюарта проворно легли на управление, и вездеход медленно опустился на землю.

Тяжелая тишина обволокла нас. Снаружи стена облака распростерлась далеко во всех направлениях на полные двести ярдов.

Томпсон хмуро посмотрел на загадку. Если не облако и не туман, что это за дьявол?

— Обойдем кругом, — приказал он. — Я хочу как следует рассмотреть.

Стьюарт запустил моторы, взлетел со скоростью неторопливых пятнадцати миль в час, и вездеход полетел по длинной кривой… Облако пока отказывалось предлагать нашим ищущим глазам какие-либо новые проявления. Раздраженный Томпсон приказал сделать пробег сквозь внешние края.

Мы словно проплыли в легком тумане, настолько легком, что очертания пустыни казались нам из корабля слегка смазанными. Ничего неприятного. Одно подметили — облако абсолютно не задерживало солнечных лучей. Наоборот, казалось, там внутри было даже светлее.

— Пошлем кого-нибудь взять пробу от этой массы, — сказал Томпсон, — и нужно установить постоянное наблюдение. Если там что-то назревает, я хочу быть свидетелем этого.

Мы оставили облако покоящимся на почве пустыни и с максимальной скоростью направились к Базе.

Я нашел Эрика в его рабочей комнате.

— Как дела?

— Ха, Фрэнк! Что тебя принесло? Не терпится посмотреть последнюю находку археологов? Взгляни на это.

Он протянул мне кусок камня, и я принялся изучать его. Для всех он выглядел как любой осколок скалы. Какой угодно. Эрик понял это по выражению моих глаз.

— Я полностью согласен, — хмыкнул он добродушно. — Взгляни на эти куриные следы налево, внизу. Возможно, это какая-то письменность. Так зачем я тебе понадобился?

— По делу, — сказал я, присаживаясь на табуретку. — Мы наткнулись на Равнинах на что-то из ряда вон выходящее.

Он выслушал мой рассказ с плохо скрываемым цинизмом.

— Это похоже на мираж, — немедленно отреагировал он.

— Нет. Мы пролетели массу насквозь, она существует.

— Мираж всегда существует!

— Хорошо, ты можешь представить себе, что мираж развивается в марсианской атмосфере?

— Нет. Но можно представить такое развитие во впечатлительном мозгу.

— Мы снова отправляемся туда взять пробу из воздуха внутри этой штуки. Может быть, ты захочешь присоединиться?

— Это уже интересно.

В тот полдень Томпсон приказал вывести из ангара один из больших кораблей с регенерирующей кислородной установкой. Все выглядело так, словно он готовился к длительной осаде этого чудища и не хотел, чтобы нас стесняли скафандры с аппаратурой жизнеобеспечения.

Макгиверн втиснул на борт огромное количество фотографического оборудования, и мы тронулись к Равнинам. На этот раз на борту были еще Эрик и Джим Эндрюс. Джим намеревался собрать пробы атмосферы внутри облака, чтобы определить состав.

Нас сопровождали полдюжины маленьких «джипов» с сотрудниками Базы. Все хотели взглянуть на эту штуку.

Вот на горизонте показался верхний край облака. Мы приблизились к нему на разумно близкое расстояние, и Томпсон приказал опустить корабль. Корабль тяжело погрузился в песок примерно в четверти мили от облака. Мы принялись втискиваться в наши костюмы, а тем временем «джипы» с Базы постепенно садились, окружая нас словно рой пчел.

Покуда Макгиверн и Эндрюс бродили у края облака, они выглядели рыбками в аквариуме. Казалось, вещество облака стало плотнее, нежели утром, или мое воображение шутило со мной.

Через пять минут они пришли к кораблю. Эндрюс доложил, что не испытал никаких новых ощущений. До некоторой степени была снижена видимость, но сами краски внутри этой штуки казались глазу более яркими, чем на Равнинах.

Они исследовали почву в районе облака, желая знать, нет ли там изломов, трещин, не происходит ли эта штука от парообразований из-под коры планеты. Правда, к этой идее сразу отнеслись с сомнением — поверхность облака была неподвижна. Однако любые предположения стоили проверки. Где-то должен же быть ответ.

Если это газ из трещины в поверхности планеты — придется долго потрудиться, чтобы ее найти. Томпсон приказал поддерживать постоянную радиосвязь и на двух «джипах» с максимальной скоростью пройти сквозь и посмотреть, что там глубоко внутри. Никаких новостей. Облако оставалось самим собой, и поверхность пустыни под ним была гладкой, как бильярдный стол.

Эндрюс поспешил на Базу на одном из «джипов» с пробами воздуха. Тем временем Макгиверн взлетел и принялся снимать облако тремя пленками — черно-белой, цветной и инфракрасной. Затем он полетел к невысокому холму, примерно в милях пяти от облака, и установил там две кинокамеры для рапидной съемки, желая зафиксировать малейшие изменения в размерах облака. По его мнению, оно разрасталось с ощутимой скоростью.

Эрик воткнул в песок треногу у самого края облака и вернулся в корабль. Мы все ожидали сообщения Эндрюса о результатах анализа. Оно ошеломило нас — воздух внутри облака не соответствовал нормам Марса. Однако это и не таинственный газ из недр планеты. Там было все, что было в разреженной марсианской атмосфере, только плотность на 12 процентов выше нормы.

Откуда появилась эта загадка?

— Я, пожалуй, вернусь на Базу, — сказал Томпсон устало. — Постараемся связаться с Землей и все им рассказать. Кто хочет остаться наблюдать эту штуку?

Макгиверн, Эрик и я решили остаться до следующего утра, покуда не прибудет новая команда.

Ночью я, должно быть, задремал. Макгиверн тряс меня за плечо и кричал, что Эрик пропал. Я немедленно вскочил на ноги, ринулся к управлению и вперился глазами сквозь купол. Мне удалось разглядеть силуэт Эрика. В скафандре, с независимым кислородным питанием на спине, он исчез в облаке, опаляющем глаза своим свечением. Еще момент, и облако словно проглотило его. Он ушел без радиооборудования.

Проклиная Эрика, я вызвал Базу.

— Тупой идиот! — разразился бранью Томпсон, услышав мои слова. — Кто позволил это сделать?

— Что он хочет этим доказать?

— Не вздумайте и пытаться идти за ним. Я приказываю. Буду у вас утром.

Он отключился, а мы так и остались стоять, вперившись глазами в безмолвное радио.

…………………..08/09

Я старался представить себе, какие испытываешь ощущения, находясь там. Бродить в огромном белом облаке и не быть уверенным, существует ли оно или это лишь продукт вашего собственного подсознания.

Острым желанием Эрика было раскопать что-то доселе неизвестное человеку за всё его недолгое существование на этом жалком глиняном шарике. Нечто чуждое, что откроет глаза человечеству на грядущие века.

Впервые я встретил Эрика несколько лет назад на Лунной Базе, когда руководил составлением карт нашего спутника для геологических изысканий. Мы близко подружились, несмотря на пропасть лет. И я всегда с удовольствием говорил себе, что такая дружба бывает в том случае, когда очень хорошо понятен образ мышления друг друга.

Луна оказалась для Эрика бесплодным, мертвым миром.

Ему не удалось ничего открыть там. Поэтому его внимание было полностью обращено к новой стадии изучения космоса.

Марс был также трупом, однако иного рода. Здесь он хотел открыть глазам человека остатки цивилизации, умершей за миллионы лет до того, как люди лишь начали мечтать о полете в космос. И на этот раз иллюзорная неизвестность оставила горький привкус у Эрика. Он был близко… но с опозданием на миллионы лет.

А теперь вот облако.

Фигура Эрика появилась внезапно. Он медленно двигался к нам. Чувство облегчения словно волной захлестнуло меня. Однако что же не давало мне успокоиться?.. Маркер. После полудня Эрик воткнул в землю треногу — она исчезла.

Беспокойство не покинуло меня, даже когда Эрик наконец преодолел шлюз.

— У вас очень бодрый вид — заметил он, медленно высвобождаясь из костюма. — Что случилось? Вы ожидали призрака?

— Ты что-нибудь увидел? — и голос Макгиверна прозвучал неестественно высоко.

— Ничего. Никакого черта, — он передернул плечами, сбрасывая костюм, и сел перед управлением.

— Все как и было. Только по-всюду ночь, а там день.

— Оно все же не такое, как было, — заметил я. — Какое-то мерцание.

Эрик искоса посмотрел на меня.

— Ты прав. Оно словно готовится к чему-то.

— А где тренога?

— Тренога? Да?! Проглочена разрастающимся облаком.

Утром с Базы прибыл Томпсон. Командир терпеливо выслушал рассказ о таинственном мерцании и немедленно послал два «джипа» на поиски Эриковой треноги. Ее нашли внутри облака в семистах ярдах. Последовал приказ — отойти на две мили.

Эндрюс снял новые пробы и установил, что плотность атмосферы повысилась на 100 процентов и воздух внутри облака был на 22 процента плотнее нормы на Марсе. Им почти можно было дышать.

На минуту Томпсон отвлек наше внимание.

— Между прочим, Эрик, — сказал он, спокойно отхлебывая кофе, — советую быстро слетать на Базу. Ваши ребята волнуются, нашли что-то на стене. Это не займет много времени, я прикажу доставить вас обратно. Я понимаю…

— Благодарю вас, сэр. — И Эрик выполз из шлюза и направился к «джипу».

Тем временем облако начало менять цвет. Слепящие глаза краски исчезли, появились грязно-серые клочья, которые едва двигались. Облако разрослось еще на хорошие полмили, и Томпсон приказал нам отойти еще на две мили. Идея о расщелине, казалось, отпала. Других теорий не возникало. Подобно дикарям, мы просто пребывали в ожидании.

К полудню Эрик вернулся с Базы и привез для нас фотоснимки. Однако эти новости казались незначительными в сравнении с напряжением, вызванным поведением облака. И все же мы поняли, что парни там, на Базе, были вознаграждены за свое почти иссякшее терпение — обнаружили тонкий фриз на стене, когда копали землю на глубине двадцати футов.

Невелика важность — именно те несколько куриных царапин, по выражению Эрика. Однако они являлись первой непрерывной системой иероглифов, первой моделью письменности марсианского народа, плод шестимесячного изнурительного труда, когда люди в скафандрах, согнувшись буквально пополам, делали сколы с выветренной, покрытой песчаной коркой стены.

К четырем часам Эндрюс снова взял пробы атмосферы. Плотность возросла еще на 38 процентов.

Человек внутри облака не нуждался в кислородном баллоне.

Там было и тепло. Термометр показывал 48 градусов по Фаренгейту. Мы привыкли к 20 градусам ниже нуля, и для нас это было действительно тепло.

К вечеру мы, усевшись в корабле, попивали кофе. Крик Макгиверна заставил нас прервать отдых. В облаке нарастало движение. Он схватил камеру, а мы снова вперились глазами в эту штуку.

Светящаяся грязно-серая стена точно двигалась изнутри. Движение нарастало, и казалось, облако выворачивало себя наизнанку, вздымая фантастические волны в несбиваемом ритме. Ясные очертания краев и точность формы исчезли, подобно рассеивающемуся туману. По краям начал носиться смертельный вихрь. Волны скручивало, и они бились точно в предсмертных судорогах. Мы ощутили внутренний холод.

— Ад, — произнес я и попятился.

По приказу Томпсона бригада отошла еще на три мили за линию дюн, которая служила нам местом обозрения. Однако Эрик попросил у командира разрешения остаться в корабле и наблюдать облако, если оно докатится до настоящих позиций.

— Единственная возможность что-то понять, сэр.

— Никогда не думал, что вы такой одержимый, Кэмп, — проворчал Томпсон с плохо скрываемым восхищением. — Эта штука, вероятно, может сжечь, сдуть нас с лица планеты.

— Однако, сэр, никакую проблему не решить, если от нее бежать, — тихо сказал Эрик.

Макгиверн тоже просил разрешения остаться с Эриком.

Ночью облако поглотило корабль, и утром пустыня выглядела так, точно его там и не было.

Казалось, оно больше не разрасталось, а спокойно лежало на дне Равнины. Однако даже воздух словно зарядили ожиданием.

Ожидание достигло своей кульминации. Облако бездействовало, и наше нервное напряжение не находило выхода. Добавлением ко всему была нарушенная радиосвязь с Эриком и Макгиверном. Облако словно обладало незаурядным талантом по части радиоатмосферных помех, и наши попытки связаться с кораблем оказались безрезультатными.

После ленча там появилось страшное мерцание. Покуда мы обсуждали новое явление, один из парней закричал, что он рассмотрел что-то внутри чудища. Поначалу мы восприняли это как галлюцинации, затем увидели то же самое. Постепенно едва заметные очертания мамонтообразной горной цепи стали видны сквозь рассеивающиеся пары облака.

Сидя в корабле, Эрик и Макгиверн наблюдали за тем, как едва видимые рисунки превращались в отчетливые очертания. Когда же перед ними вдали выросли горы, они почувствовали, как волосы на голове встают дыбом.

Камеры Макгиверна жужжали безостановочно, фиксируя меняющиеся силуэты за куполом.

Теперь они осознали, что являются свидетелями величайшей драмы в космосе. Чем все это кончится, трудно было предположить, однако они готовы были идти и разделить с ней судьбу. Эрик и не намеревался вывести корабль из этой кутерьмы, спастись бегством. В Макгиверне события за куполом вызвали нарастающее возбуждение, которое рассеяло любую мысль об опасности. Такие переживания бывают в жизни человека только раз, и Макгиверн словно впитывал в себя удовольствие.

Все образование мерцало или вибрировало с такой силой, что трудно было смотреть на него долгое время. Эрик же так долго смотрел на картины, образованные самим облаком, что его череп, казалось, раскалывался от головной боли. Макгиверн заставил его проглотить пару таблеток и приказал отдохнуть.

Ранним утром его разбудили тумаки и истерические возгласы Макгиверна:

— Эрик! Эрик! Я спятил, я спятил!

Страх в голосе парня подействовал лучше ведра воды. Эрик мгновенно проснулся и взглянул в направлении пальца Макгиверна.

Облака как не бывало. На его месте по горизонту тянулась высокая остроконечная цепь гор, угрожающе реальная и мощная кульминация призрачных образов, виденных всеми доселе.

Контуры гор то и дело скрывались за высокими столбами пыли, поднимавшейся в небо. Небо было удивительно голубым. А пыль подняли люди и машины— колоссальная процессия словно обтекала корабль.

Эрик уставился на фантастическую картину за куполом, бормоча только одно:

— Это невозможно, совершенно невозможно.

Картина была реальной, хотя Эрик и продолжал не верить в то, что его воображение может воспринять зрелище столь чуждое.

Чуждое. Это слово подходило больше всего. Существа, идущие там, не были людьми. Человекообразные, да, человекообразные, удивительно чем-то похожие на людей. Высокие, мускулистые, с четко высеченными чертами лица древних греков. Азиатски раскосые глаза казались несравненно больше глаз землян.

Марсиане?! Остались живыми в омертвевшем мире, павшем миллионы лет назад жертвой опустошительной силы времени.

— Это не сон? — послышался нервный возглас Макгиверна.

— Для нас реальность, и только так это имеет значение, — кивнул Эрик.

— Они не… не люди, не так ли?

— А выглядят людьми?

Макгиверн покачал головой. Нет, они не выглядели землянами, но сходство было очень велико. Те немногие царапины, столь похожие на следы куриных лап, обнаружили рисунки существ, в общем, человекоподобных. Если воспринимать это как высокостилизованную форму искусства, то существа вне корабля были истинными марсианами. Но как это случилось?

Макгиверн с неудовольствием сосредоточил внимание на своей работе, а Эрик снова принялся рассматривать идущих.

Рослые, высотой семь-восемь футов, одетые в туники, с оголенной грудью, эти существа поддерживали на массивном плече предметы, похожие на оружие. Они шли к горам.

— Почему они не видят нас? — спросил Макгиверн.

— Полагаю, не могут. Почему бы еще?

Эрик повернулся и поверх моря лиц принялся разглядывать песчаные дюны. За дюнами была пустота. Казалось, мир внезапно заканчивался там, где словно из прозрачного воздуха появлялись марширующие колонны. И там не осталось и признаков существования командира и группы.

Эрик почувствовал вдруг, как внутри все похолодело. Границы облака доходили как раз до того места, где марширующие колонны исчезали, словно опять превращались в прозрачный воздух.

— Том, — произнес он тихо, — без паники, но я не вижу группы командира.

Глаза Макгиверна попытались открыться еще шире.

— Ну, — произнес он, медленно пробираясь к своему месту, — черт побери, где мы сейчас?

Вопрос был как нельзя кстати!

Тем временем мы находились наверху дюн и с изумлением наблюдали, как облако словно кто-то перестраивал и наконец придал ему фантастическую форму. Всю ночь мы могли видеть, что панорама приобретает более определенные очертания, а утро встретило нас зрелищем, какое вряд ли мы надеялись увидеть за свою жизнь.

Вдали отчетливо возвышались грозные горы. Материя облаке словно растворилась, и на смену пришли какие-то непрерывно движущиеся узоры. 8 конце концов наши глаза смогли определить, что это колонны человекообразных мерно шагали к далеким горам. Они появлялись точно из пустоты в том месте, где кончались границы облака, и таяли в туманной Дали.

— Мы потерялись, — сказал Эрик.

— Потерялись? Где?

— Полагаю, во времени.

— Что ты хочешь этим сказать? — и Макгиверн помахал рукой, желая указать на то, что происходило там, снаружи. — Они не существуют в нашем мире, как и мы в их мире, поэтому, естественно, они не могут признать наше существование. Однако это не моя профессия — интерпретировать существующую действительность и истолковывать те силы, что соединяют все воедино.

Облако, — высказался он, — должно быть, какое-то смещение во времени. Скорее всего такое смещение за существование нашей реальности, Земли, происходило много раз за века. Что-то наподобие эха, — продолжил он свою мысль, — эха космического явления, по коридорам времени докатившегося до нас. Постепенно время придало ему вот эту прочную форму нынешнего существования. Такое не случается мгновенно. Это во времени должно случиться где-то на пути человечества, и, как всякое эхо, оно постепенно затихнет.

Эрик вскочил на ноги.

— У тебя есть какие-нибудь фотокамеры?

— «Лейка», — ответил удивленный Макгиверн.

— Дай. И немного пленки. Возможно, у нас осталось не так уж много времени.

И покуда Макгиверн заряжал камеру, Эрик кинулся к скафандру» думая лишь о том, чтобы не упустить время и сделать все задуманное.

Он вылез из воздушного шлюза. Сразу ощутил, что воздух здесь значительно плотнее земного, однако шлем помешал бы пользоваться камерой. Тяжело опустился на землю и с трудом сделал вдох. Опьяняющая свежесть воздуха, совсем не такого, как этот баллонный, охватила Эрика. Конечно, это же атмосфера Марса миллион лет назад! Однако вот оно, нескончаемое море марширующих фигур. И камера моментально заработала, запечатлевая людей невообразимо далекого прошлого. Это был случай, с которым встречаются раз в тысячу, нет, в миллион лет.

Эрик проворно двигался вдоль марширующих, и камера улавливала все, что можно назвать наивысшим проявлением человеческих чувств, — страх и горе, ликование и трагизм, гнев и решимость, ненависть, сожаление — все это выражалось на лицах и в глазах чужаков. Пленка запечатлела на все века — не только человек имеет монополию на чувства.

И куда стремилась эта масса людей? Какая судьба завершит их долгий утомительный путь?

А затем Эрик увидел город у подножия горной цепи. Изящные очертания высоких зданий с мягким, струящимся освещением. И воздух вокруг, казалось, шептал что-то, словно мелодичный бриз.

Почему же в глазах марширующих беспокойство?

Неожиданно колонны остановились. Гул беспокойства наполнил воздух пустыни. Эрик оторвался от камеры и принялся вглядываться вперед.

Он увидел страх в глазах этих существ.

Мощное зарево света занялось над горами и словно потекло к ним. Приближающаяся волна света сдавила, а затем разорвала воздух. Времени на раздумья не было. В мощнейшей световой волне все точно растаяло, и перед глазами повис непрестанно пульсирующий золотой занавес. Казалось, сама субстанция космоса вопила в предсмертной агонии, и от этого мозг Эрика разрывался на части. Он закричал, пошатнулся и упал среди этого воющего хаоса звуков.

Уже трудно было что-нибудь разглядеть. Этот мир словно растворялся и исчезал, подобно кинокадрам. Лица маршировавших сливались в какую-то тусклую серую массу, как тогда, когда облако еще лежало на поверхности пустыни.

Сознание смутно подсказывало Эрику причину появления эха. Это не случайный дефект в субстанции времени, а брешь, пробитая невообразимым чудовищем, порожденным войной, которая потрясла субстанцию времени и вырвала этот осколок и беспомощно уронила его в тысячелетия.

Дышалось все тяжелее и тяжелее. Разумеется… эхо затихало скорее, нежели разрасталось. Атмосфера почти пришла к нормам Марса. Значит…

Он проклинал себя за то, что оставил на корабле шлем и баллоны с кислородом. Чертовская торопливость… Он лежал и сражался за каждый глоток воздуха; он понимал, что сознание оставляет его, и последней мыслью было покрепче сжать в руках камеру. А затем он провалился на самое дно глубокого колодца…

И все же Макгиверн нашел в себе мужество, иначе, конечно, Эрик скончался бы в пустыне. Он застегнул спасательный скафандр, переполз воздушный шлюз и прошел несколько сотен ярдов к распростертому на песке Эрику…

Эрик все еще был словно пьяным, когда мы преодолели воздушный шлюз и собрались у них в корабле, чтобы послушать, что происходило с ним.

Наши голоса, видимо, помогли Эрику выбраться из забытья. Он уселся на полу, огляделся и крикнул:

— Аппарат! Где моя камера?! Том протянул ему «лейку».

— Тогда все в порядке, — успокоился Эрик.

— Ты бы ее не потерял. Я полчаса выдирал ее из твоих рук.

Эрик кивнул головой в знак благодарности, затем рывком поднялся и, едва переступая, пошел к управлению, устремив глаза в голую пустыню. Бескрайняя равнина лежала, молчаливо освещенная тусклым светом послеобеденного солнца.

Облако исчезло. Делать было нечего.

Мы вернулись на Базу.

Ну теперь все кончено. Мы уже не сидим все вместе, как бывало, и не смотрим без конца пленки, которые прокручивал для нас Макгиверн, но мысли о случившемся не покидают нас.

Нам остается только ждать корабля с Земли, рассказать им все и увидеть, с каким скептицизмом и недоверием они Отнесутся к этому. Эрик нетерпелив более других. Потребуется не менее девяти месяцев после возвращения корабля на Землю, прежде чем он сможет получить экскавационное оборудование. Он мечтает как можно скорее начать раскопки на Равнинах в том месте, где, как он уверен, стоял город.

НА МАРСЕ НЕ ДО ШУТОК

Джеймс Блиш

Фантастический рассказ

Перевела с английского Светлана Васильева

Рис. Р. Авотина

«Юный техник» 1974'10

Скиммер парил в полуденном небе, иссиня-черном, как только что пролитые чернила. Сила тяжести на Марсе до того незначительна, что едва ли не каждый предмет, если его снабдить дополнительным запасом энергии, можно превратить в летательный аппарат. Так и с Кэйрин. На Земле она никогда не замечала за собой особых летных качеств, а на Марсе весила всего-навсего сорок девять фунтов и, подпрыгнув, с легкостью взмывала в воздух.

Справа от Кэйрин, пристегнутый ремнями к креслу, сидел военный в чине полковника. Она была первым репортером, которого послала сюда Земля после полуторагодового перерыва, и ее сопровождал не кто иной, как сам начальник гарнизона Порта-Арес.

— Мы летим сейчас над пустыней, настоящей марсианской пустыней, — говорил он голосом, приглушенным кислородной маской. — Оранжево-красный песок — это гематит, одна из разновидностей железной руды. Как почти все окислы, он содержит немного воды, и марсианским лишайникам удается ее отделять. А закрутится он вихрем — вот вам и отменная песчаная буря.

Кэйрин ничего не записывала. Все это она знала еще до своего отлета с мыса Кеннеди. И потом ее больше интересовал Джо Кендрике, гражданский пилот скиммера. Полковник Мэрголис был безупречен: молод, атлетически сложен, прекрасно воспитан, в глазах скромность человека, преданного своему долгу, то особое выражение, которое отличает служащих Межпланетного Корпуса. Вдобавок, подобно большинству офицеров гарнизона Порта-Арес, он выглядел так, словно почти весь срок своей службы на Марсе провел под стеклянным колпаком. А Кендрикса, видно, хорошо потрепала непогода.

Сейчас все свое внимание он уделял скиммеру и простиравшейся под ними пустыне. Он тоже был корреспондентом, его послала сюда одна крупная радиовещательная компания.

Но поскольку он находился на Марсе с момента второй высадки, его постигла обычная участь репортера, надолго обосновавшегося в какой-нибудь глухомани: к нему привыкли и постепенно он как бы стал невидимкой. Вероятно, из-за этого, а может, просто от скуки, от одиночества или же тут сработал целый комплекс разного рода причин — в своих последних статьях он писал о дерзкой борьбе за освоение Марса с оттенком цинизма.

Возможно, при таких обстоятельствах это было естественно. Но тем не менее, когда от Кендрикса перестали регулярно поступать репортажи для еженедельной передачи «Джоки на Марсе», редакция радиовещания на Земле несколько всполошилась Не откладывая дела в долгий ящик, она послала на Марс Кэйрин, которая, преодолев сорок восемь миллионов миль дорогостоящего пространства, должна была срочно навести там порядок. Ни пресса, ни Межпланетный Корпус отнюдь не жаждали, чтобы у налогоплательщиков сложилось мнение, будто на Марсе происходят какие-то непонятные события.

Кендрике резко накренил скиммер и указал вниз.

— Кошка, — произнес он, ни к кому не обращаясь.

Полковник Мэрголис поднес к глазам бинокль. Кэйрин последовала его примеру. В кислородной маске смотреть в бинокль трудно было, и еще трудней — навести его на фокус руками в толстых тяжелых перчатках. Но Кэйрин справилась с этими сложностями, и перед ее взором вдруг возникла большая дюнная кошка.

Она была на редкость красива. Все энциклопедии утверждали, что дюнная кошка — самое крупное марсианское животное; средняя величина ее — около четырех футов, считая от кончика носа до основания спинного хребта (хвоста у нее не было). Ее узкие, как щелочки, глаза с дополнительными веками, служившими защитой от песка, придавали этому животному отдаленное сходство с кошкой. Так же, как и пестрая — оранжевая с синими разводами — шкура, которая в действительности была не шкурой, а огромной колонией одноклеточных растений-паразитов, обогащавших кровь животного кислородом. Но кошкой оно, разумеется, не было. И хотя на животе у него имелась кожная складка-карман, как у кенгуру или опоссума, оно не относилось и к сумчатым.

Грациозными скачками, взлетая на ржавого цвета дюны, кошка мчалась почти по прямой. Скорей всего она направлялась к ближайшему оазису.

— Какая удача, мисс Чендлер, — сказал полковник Мэрголис. — На Марсе нам редко приходится наблюдать баталии, а встреча с кошкой всегда сулит возможность поразвлечься таким зрелищем. Джоки, не найдется ли у вас лишней фляги?

Репортер кивнул и, развернув скиммер, стал описывать широкие круги над бегущим животным, а Кэйрин тем временем пыталась угадать, что имел в виду полковник. Какие еще баталии? В единственной хорошо запомнившейся ей энциклопедической справке сообщалось, что кошка «сильна и подвижна, но для людей не представляет никакой опасности и держится от них в отдалении».

Джо Кендрике достал плоский сосуд с водой, несколько ослабил затычку и, к изумлению Кэйрин — ведь вода на Марсе в полном смысле слова была на вес золота, — выбросил флягу за борт скиммера. Из-за малой силы тяжести она падала медленно, точно это происходило во сне, но, когда под самым носом у кошки она наконец соприкоснулась с поверхностью планеты, от удара затычка вылетела.

В тот же миг песок вокруг кошки ожил. Какие-то существа, одни бегом, другие ползком, ринулись к быстро испарявшейся лужице воды. Два существа, которые предстали перед глазами Кэйрин во всех подробностях, выглядели ужасно. Они были около фута длиной и походили на помесь скорпиона и сороконожки. И сейчас, когда все остальные пресмыкающиеся тупо устремились к влажному пятну на песке, эта парочка смекнула, что в первую очередь им нужно разделаться с дюнной кошкой.

Кошка дралась с беззвучной яростью, нанося сильные удары одной лапой, а в другой у нее был зажат какой-то предмет, поблескивавший в слабых лучах далекого тусклого солнца. На клешни этих чудовищ она не обращала никакого внимания, зато явно остерегалась их жал. У Кэйрин вдруг мелькнуло, что эти жала наверняка ядовиты.

Казалось, это сражение длилось целую вечность. На самом же деле не прошло и минуты, как кошка расправилась с двумя страшилищами и одним прыжком перенеслась к валявшейся неподалеку открытой фляжке. Запрокинув голову, она вылила в пасть то жидкое «золото», которое еще в ней оставалось.

А через мгновение она, так и не взглянув вверх, неслась, точно ураган, к недалекому горизонту. Тут до Кэйрин дошло, что она, увлекшись этим зрелищем, забыла заснять его на пленку. Полковник Мэрголис, войдя в раж, колотил Джо Кендрикса рукой по плечу.

— За ней! — возбужденно крикнул он. — Только бы не упустить ее, Джоки! Гоните вовсю!

Даже кислородная маска не могла скрыть, каким суровым и отчужденным стало лицо Кендрикса, однако скиммер послушно устремился вслед за исчезнувшей из виду дюнной кошкой. Кошка бежала очень быстро, но ей не под силу было состязаться в скорости с гнавшимся за ней скиммером.

— Высадите меня на милю впереди нее, — сказал полковник.

Он расстегнул кобуру пистолета.

— Полковник, — обратилась к нему Кэйрин, — неужели вы… неужели вы собираетесь убить кошку? И это после того, как она выдержала такой бой?

— Нет, что вы, — искренне удивился полковник Мэрголис. — Я только хочу получить причитающееся нам маленькое вознаграждение за воду, которой мы ее побаловали.

— Вы же знаете, что это незаконно, — неожиданно произнес Кендрике.

— Тот закон чистый анахронизм, — ровным голосом сказал полковник. — Он не проводится в жизнь уже много лет.

— Вам видней, — сказал Кендрике. — Проведение в жизнь законов — это по вашей части. Что ж, прыгайте.

Офицер Межпланетного Корпуса спрыгнул со снизившегося скиммера на ржавый песок, а Кендрике, снова подняв машину в воздух, принялся кружить над ним.

Когда кошка взлетела на гребень дюны и увидела перед собой человека, она остановилась как вкопанная, но, метнув взгляд вверх, на скиммер, даже не попыталась рвануть в другую сторону. Полковник уже вытащил пистолет из кобуры, однако держал его дулом вниз.

— Меня крайне интересует, — произнесла Кэйрин, — что же все-таки здесь происходит?

— Тихо-мирно браконьерствуем, — сказал Кендрике. — У кошки в сумке находится некий предмет. А наш герой вознамерился его отобрать.

— Что за предмет? Какая-нибудь ценность?

— Огромная для кошки, но весьма существенная и для полковника. Когда-нибудь видели марсианский ароматический шарик?

Кэйрин видела, и не один: время от времени ей их дарили. То были покрытые пушком шарики примерно с виноградину величиной, которые, если их носить на цепочке, как ладанку, согревались теплом человеческого тела и начинали издавать сладкий, не сравнимый ни с одним земным запахом аромат. Кэйрин рискнула поносить такой шарик лишь один раз, потому что его запах обладал еще и слабым наркотическим действием.

— Этот шарик — часть ее тела? А может, какой-нибудь амулет?

— Трудно сказать. Специалисты называют его «железой выносливости». Если кошка лишится этого шарика, ей не пережить зиму. Он не соединен с ее телом, но, как показывают наблюдения, кошки не могут ни раздобыть себе другой шарик, ни вырастить новый.

Кэйрин стиснула кулаки.

— Джо… немедленно высадите меня.

— Я бы вам не советовал вмешиваться. Поверьте, вы ничего не добьетесь. Я уже через это прошел.

— Джо Кендрике, одна особенность этого события известна вам не хуже, чем мне. Это материал для статьи — и я хочу его использовать.

— Вам не удастся опубликовать такую статью за пределами этой планеты, — сказал Кендрике. — Впрочем, ладно, будь по-вашему. Идем на посадку.

Когда они, проделав нелегкий путь по леску, были почти у цели, им показалось, что поднявшаяся на задние лапы кошка протягивает полковнику какой-то предмет. Кошка находилась ближе к гребню дюны, чем полковник, и поэтому создавалось впечатление, будто она одного с ним роста. Внезапно полковник Мэрголис закинул назад голову и расхохотался.

— У нее в лапе не шарик, — тихо сказал Джо Кендрике, предупреждая вопрос Кэйрин. — Она пытается выкупить свою жизнь за осколок камня.

— Какого камня?

— Камня с письменами Строителей Каналов.

— Но Джо! Ведь ему наверняка нет цены!

— Он ломаного гроша не стоит: такими обломками усеяна вся планета. Строители писали на каждом камне, который шел в дело. Не исключено, что вот этот кошка подобрала только сейчас, не сходя с места.

Кошка уже увидела их; слегка изменив позу, она протянула камень Джо Кендриксу. Полковник Мэрголис, вздрогнув, обернулся через плечо, и в его взгляде отразилась досада.

— Брось эти штучки, кошка, — грубо сказал он. — Ты ведь не с ним торгуешься, а со мной. Опорожняй-ка сумку.

Сама ситуация и резкое, характерное для заправского потрошителя движение его рук уже объяснили кошке более, чем достаточно.

Снова чуть заметный поворот — и раскосые глаза, сверкавшие точно два сапфира в прорезях тигровой маски, встретились с глазами Кэйрин. Мучительно напрягая голосовые связки, не приспособленные для звуков человеческой речи, кошка просипела:

— Миссиссс сземлянка, фосссьмешь это?

И она протянула Кэйрин тот же самый кусок камня.

— С удовольствием, — сказала Кэйрин и шагнула вперед. — Полковник Мэрголис, молитесь господу богу и Межпланетному Корпусу, если нарушите заключенную мною сделку.

Рука в перчатке коснулась оранжевой лапы. Дитя Марса еще с минуту пристально вглядывалось в лицо Кэйрин. Потом оно покинуло их.

На обратном пути полковник Мэрголис не проронил ни слова, но, когда они прибыли в Порт-Арес, он решил устроить им разгон немедленно — разумеется, в своем ведомственном кабинете.

— После сегодняшнего происшествия я не могу вести себя как ни в чем не бывало, — произнес полковник с наигранным добродушием. — Кошки достаточно сообразительны, чтобы разнести весть о нем по всей планете, и пройдет не один месяц, пока удастся вбить в их головы, что ваш поступок ничего не значит. Но если вы пообещаете мне впредь не касаться этого вопроса, я буду избавлен от необходимости отправить вас на Землю с первым же космолетом.

— Который стартует через пять месяцев, — любезно добавил Джо Кендрике.

— Лучше б этот мой поступок не стерся из памяти, как случайный эпизод, а стал добрым почином, — произнесла Кэйрин. — Вы думаете, женщины носили бы эти шарики, знай они, что это такое и какова их истинная цена? Необходимо открыть людям глаза. Я напишу об этом.

Какое-то время все молчали. Потом Джо Кендрике сказал:

— Для публичного скандала одной статьи недостаточно.

— Даже если в центре событий сам начальник гарнизона базы?

Полковник слегка улыбнулся.

— Я не против взять на себя роль элодея, если такой злодей нужен колонии, — сказал он. — Посмотрим, много ли найдется на Земле людей, которые поверят вам, а не мне.

— Мои редакторы прекрасно знают, что ни разу в жизни я никого не оклеветала, — заявила Кэйрин. — Но мы уклонились от темы. Дело же не в количестве статей. Разоблачение позорного бизнеса! — вот из-за чего разгорится скандал.

Полковник произнес:

— Итак, мои слова пропали даром. Очередь за вами, Джоки.

Видите ли, мисс Чендлер, Корпус не допустит, чтобы ваше вмешательство положило конец торговле ароматическими шарика-ми. Разве неясно! Ведь служба в Корпусе несовместима с получением незаконных доходов, пусть даже самых мизерных. А доход от торговли этими шариками далеко не мизерный. Если закон систематически нарушается — и видит бог, что так оно и есть, — половина населения Пор-та-Арес участвует в дележе прибыли.

— Все это из рук вон плохо, — сказала Кэйрин. — Но тем не менее, Джо, мы с этим справимся. И тут мне понадобится ваша помощь. Они ведь не могут сразу выслать нас обоих.

— Вы считаете, что я не пытался передать этот материал на Землю! — взорвался Кендрике. — Так ведь Корпус до последнем строчки проверяет текст каждого сообщения, адресованного за пределы планеты. После сегодняшнего происшествия вот этот полковник будет читать мои репортажи лично…

— Можете не сомневаться, — вставил полковник Мэрголис с оттенком злорадства.

— Рано или поздно правда всплывет на поверхность, — убежденно сказала Кэйрин. — Никакая цензура не помешает вам со временем дать мне знать, что тут делается. Я умею читать между строк, а вы знаете, как между ними писать.

— Они могут убить меня, — бесстрастно сказал Кендрикс. — Если же найдут нужным, то заодно и вас. Следующий космолет отправляется на Землю через пять месяцев, а на Марсе то и дело кого-нибудь убивают.

— Джо, да вы просто струсили. На Марсе сейчас всего два репортера, и вы считаете, что начальник гарнизона осмелится ликвидировать их обоих! А как будет воспринят его отчет о таком двойном убийстве, даже если он продумает все до последней мелочи!

Полковник Мэрголис отвернулся от окна и с яростью взглянул на них. Но когда он заговорил, голос его был удивительно спокоен.

— Будем же благоразумны, — произнес он. — К чему поднимать такой шум из-за незначительного правонарушения, когда на Марсе ценой поистине титанического труда сделано столько полезного и нужного! Ведь здесь один из самых надежных сторожевых постов человечества. Так зачем же набрасывать на него тень ради какой-то сенсации! Почему нельзя решить этот вопрос по принципу «живи и жить давай другим»!

— Да хотя бы потому, что для самих вас этот принцип — пустой звук, — ответила Кэйрин. — Неужели мы, расходуя миллиарды, летим к другим планетам только для того, чтобы по старому рецепту преступно истреблять аборигенов?

— Минуточку, мисс Чендлер! Ведь кошки — животные. Вы сгущаете краски.

— Я с вами не согласен, — тихо произнес Джо Кендрике. — Дюнные кошки — существа разумные. Убивать их — преступление. Я всегда придерживался этой точки зрения, и она же легла в основу того закона. Кэйрин, я постараюсь держать вас в курсе дела, но у Корпуса здесь достаточно своих людей, чтобы этому помешать, и если они как следует прижмут меня, я буду бессилен помочь вам. Впрочем, есть другой выход — я сам мог бы привезти домой остальной материал, но до моего возвращения на Землю пройдут годы. Вас такой долгий срок не смущает!

— Нисколько, — ответила Кэйрин. — С шутками, Джо, покончено.

МАШИНА ДО КИЛИМАНДЖАРО

Рэй Брэдбери

Рассказ

Печатается в сокращении

Перевела с английского Нора Галь

«Юный техник» 1974'12

…………………..

Эрнест Хемингуэй был талантливейшим писателем и мужественным человеком. С чувством глубокой грусти вспоминают многие Хемингуэе, считав его безвременную смерть трагической несправедливостью. Не может примириться с этой утратой и Брэдбери. И хотя в рассказе «Машина до Килиманджаро» имя Хемингуэя не названо, читатель угадывает его и в сюжетной линии, и в стиле самого рассказа, и в облике одного из героев.

…………………..

Я приехал на грузовике в горы близ Кетчума и Солнечной долины как раз к восходу солнца и рад был, что веду машину и ни о чем больше думать недосуг.

В городок я въехал, ни разу не поглядев на ту гору. Боялся, что, если погляжу, это будет ошибка. Главное — не смотреть на могилу. По крайней мере, так мне казалось.

Я поставил грузовик перед старым кабачком и пошел бродить по городку, и поговорил с разными людьми, и подышал здешним воздухом, свежим и чистым. Нашел одного молодого охотника, но он был не то, что надо, я поговорил с ним всего несколько минут и понял — не то. Потом нашел очень старого старика, но этот был не лучше. А потом я нашел охотника лет пятидесяти, и он оказался в самый раз. Он мигом понял или, может, почуял, чего мне надо.

Я угостил его пивом, и мы толковали о всякой всячине. Я ждал, стараясь не выдать нетерпения, чтобы охотник сам завел речь о прошлом, о тех днях, три года тому назад, и о том, как бы выбрать время и съездить к Солнечной долине, и о том, видел ли он человека, который когда-то сидел здесь, в баре, и пил пиво, и говорил об охоте, и ходил отсюда на охоту, — и рассказал бы все, что знает про этого человека.

И наконец, глядя куда-то в стену так, словно то была не стена, а дорога в горы, охотник негромко заговорил.

— Тот старик, — сказал он. — Да, старик на дороге. Да, да, бедняга.

Я ждал.

— Никак не могу забыть того старика на дороге, — сказал он и, понурясь, уставился на свое пиво.

Я отхлебнул еще из своей кружки — стало не по себе, я почувствовал, что и сам очень стар и устал.

Молчание затягивалось, тогда я достал карту здешних мест и разложил ее на столе. В баре было тихо. В эту утреннюю пору мы тут были совсем одни.

— Это здесь вы его видели чаще всего? — спросил я.

— Я часто видал, как он проходил вот тут. И вон там. А тут срезал наискосок. Бедный старикан. Я все хотел сказать ему, чтоб не ходил по дороге. Да только не хотелось его обидеть. Такого человека　не станешь　учить — это, мол, дорога, еще попадешь под колеса. Если уж он попадет под колеса, так тому и быть. Соображаешь, что это уж его дело, и едешь дальше. Но под конец и старый же он был…　

— Да, верно, — сказал я, сложил карту и сунул в карман.

— А вы что, тоже из этих, из газетчиков? — спросил охотник.

— Из этих, да не совсем.

— Я ж не хотел валить вас с ними в одну кучу, — сказал он.

— Не стоит извиняться, — сказал я. — Скажем так: я один из его читателей.

— Ну, читателей-то у него хватало, самых разных. Я и то его читал. Вообще-то, я круглый год книг в руки не беру. А его книги читал. Мне, пожалуй, больше всех мичиганские рассказы нравятся. Про рыбную ловлю. По-моему, про рыбную ловлю рассказы хороши. Я думаю, про это никто так не писал и, может, уж больше так не напишут. Конечно, про бой быков тоже написано неплохо. Но это от нас далековато. Хотя некоторым пастухам да скотоводам нравится; они-то весь век около этой животины. Бык — он бык и есть, уж верно, что здесь, что там, все едино. Один пастух, мой знакомец, в испанских рассказах старика только про быков и читал, сорок раз читал. Так он мог бы хоть сейчас туда поехать и драться с этими быками, вот честное слово.

— По-моему; — сказал я, — в молодости каждый из нас, прочитавши эти его испанские рассказы про быков, хоть раз да почувствовал, что может туда поехать и драться. Или уж, по крайней мере, пробежать рысцой впереди быков, когда их выпускают рано поутру.

— А у могилы вы уже побывали? — спросил охотник.

— Нет, — сказал я.

— А почему нет? — сказал он.

— Потому что это неправильная могила, — сказал я.

— Если вдуматься, так все могилы неправильные, — сказал он.

— Нет, — сказал я. — Есть могилы правильные и неправильные, все равно как умереть можно вовремя и не вовремя..

Он согласно кивнул: я снова заговорил о вещах, в которых он разбирался или, по крайней мере, нюхом чуял, что тут есть правда.

Мы спросили еще пива.

Охотник разом выпил полкружки и утер рот.

— Ну а что можно поделать, коли могила неправильная? — спросил он.

— Не замечать, будто ее и нет, — сказал я. — Может, тогда она исчезнет, как дурной сон.

Охотник коротко засмеялся, словно всхлипнул.

— Рехнулся, брат! Ну ничего, я люблю слушать, которые рехнулись. Давай болтай еще.

— Больше нечего, — сказал я.

— Может, ты есть воскресение и жизнь?

— Нет.

— Может, ты велишь Лазарю встать из гроба?

— Нет.

— Вот выпей-ка, — сказал охотник. — Тебе полезно. И откуда ты такой взялся?

— От самого себя. И от моих друзей. Мы собрались вдесятером и выбрали одного. Купили в складчину грузовик — вон он стоит, — и я покатил через всю страну. По дороге много охотился и ловил рыбу, чтоб настроиться как надо. В прошлом году побывал на Кубе, В позапрошлом провел лето в Испании. А еще перед тем съездил летом в Африку. Набралось вдоволь, о чем поразмыслить. Потому меня и выбрали.

— Для чего выбрали, черт подери, для чего? — напористо, чуть не с яростью спросил охотник и покачал головой. — Ничего тут не поделаешь. Все уже кончено.

— Все, да не совсем, — сказал я. — Пошли.

И шагнул к двери. Охотник остался сидеть. Потом вгляделся мне а лицо — оно все горело от этих моих речей, — ворча, поднялся, догнал меня, и мы вышли.

Я показал на обочину, и мы оба поглядели на грузовик, который я там оставил.

— Я такие видал, — сказал охотник. — В кино показывали. С таких стреляют носорогов, верно? Львов и все такое? В общем, на них разъезжают по Африке, верно?

Я подошел к открытой машине, коснулся борта.

— Знаешь, что это за штука?

— Ничего я больше не знаю, — сказал охотник. — Считай меня круглым дураком. Так что это у тебя?

Долгую минуту я поглаживал крыло. Потом сказал:

— Машина времени.

Он прошел вдоль борта, отступил на середину улицы и стал разглядывать машину — с такими и в самом деле охотятся в Африке. На меня он не смотрел. Обошел ее всю кругом, вновь остановился на тротуаре и уставился на крышку бензобака.

— Сколько миль из нее можно выжать? — спросил он.

— Пока не знаю.

— Ничего ты не знаешь, — сказал он.

— Первый раз еду, — сказал я. — Съезжу до места, тогда узнаю.

— И чем же такую штуку заправлять?

Я промолчал.

— Какое ей нужно горючее? — опять спросил он.

Я бы мог ответить: надо читать до поздней ночи, читать по ночам год за годом, чуть не до утра, читать в горах, где лежит снег, и в полдень в Памплоне, читать, сидя у ручья или в лодке где-нибудь у берегов Флориды. А еще я мог сказать: все мы приложили руку к этой машине, все мы думали о ней и купили ее, и касались ее, и вложили в нее нашу любовь и память о том, что сделали с нами его Слова двадцать, двадцать пять или тридцать лет тому назад. В нее вложена уйма жизни, и памяти, и любви — это и есть бензин, горючее, топливо, называй как хочешь; дождь в Париже, солнце в Мадриде, снег на вершинах Альп, дымки ружейных выстрелов в Теруэле, солнечные блики на Гольфстриме, взрывы бомб и водяные взрывы, когда выскакивает из реки рыбина, — вот он, потребный тут бензин, горючее, топливо; так я мог бы сказать, так подумал, но говорить не стал.

Должно быть, охотник почуял, о чем я думаю, — глаза его сузились, долгие годы в лесу научили его читать чужие мысли, — и он принялся ворочать в голове мою затею.

Потом подошел и положил ладонь на капот и так и стоял, словно прислушивался, есть ли там жизнь, и рад был тому, что ощутил под ладонью. Долго он так стоял. Без единого слова повернулся и, не взглянув на меня, ушел обратно в бар и сел пить в одиночестве, спиной к двери.

Я сел в машину и включил зажигание.

Я катил по шоссе, не глядя ни вправо, ни влево, так и ездил добрый час взад и вперед, и порой на секунду-другую зажмуривался так, что запросто мог съехать с дороги и перевернуться, а то и разбиться насмерть.

А потом, около полудня, солнце затянуло облаками, и вдруг я почувствовал — все хорошо.

Я поднял глаза, глянул на гору — и чуть не заорал.

Могила исчезла.

Я как раз спустился в неглубокую ложбину, а впереди на дороге одиноко брел старик в толстом свитере.

Я сбросил скорость, и, когда нагнал пешехода, машина моя поползла с ним вровень. На нем были очки в стальной оправе; довольно долго мы двигались бок о бок, словно не замечая друг друга, а потом я окликнул его по имени.

Он остановился у дверцы.

— Разве я вас знаю?

— Нет. Зато я знаю вас.

Он поглядел мне в глаза, всмотрелся в лицо, в губы.

— Да, похоже, что знаете.

— Я вас увидал на дороге. Думаю, нам с вами по пути. Хотите, подвезу?

— Нет, спасибо, — сказал он. — В этот час хорошо пройтись пешком.

— Вы только послушайте, куда еду.

Он двинулся было дальше, но приостановился и, не глядя на меня, спросил:

— Куда же?

— Путь долгий.

— Похоже, что долгий, по тому, как вы это сказали. А покороче вам нельзя?

— Нет, — отвечал я. — Путь долгий. Примерно две тысячи Шестьсот дней да прибавить или убавить денек-другой и еще полдня.

Он вернулся ко мне и заглянул в машину.

— Значит, вон в какую даль вы собрались?

— Да, в такую даль.

— В какую же сторону? Вперед?

— А вы не хотите вперед?

Он поглядел на небо.

— Не знаю. Не уверен.

— Я не вперед еду, — сказал я. — Еду назад.

Глаза его стали другого цвета. Мгновенная, едва уловимая перемена, словно в облачный день человек вышел из тени дерева на солнечный свет.

— Назад? — он пробовал это слово на вес.

— Разворачиваю машину, — сказал я, — и возвращаюсь вспять.

— Не по милям, а по дням?

— Не по милям, а по дням.

— А машина подходящая?

— Для того и построена.

— Стало быть, вы изобретатель?

— Просто читатель, но так вышло, что изобрел.

— А когда вы доедете до места, — начал старик, взялся за дверцу, нагнулся, сам того не замечая, и вдруг спохватился, отнял руку, выпрямился во весь рост и только тогда договорил: — Куда вы попадете?

— В десятое января тысяча девятьсот пятьдесят четвертого.

— Памятный день, — сказал он.

— Был и есть. А может стать еще памятней.

Он не шевельнулся, но света в глазах прибавилось, будто он еще шагнул из тени на солнце.

— И где же вы будете в этот день?

— В Африке, — сказал я.

Он промолчал. Бровью не повел. Не дрогнули губы.

— Неподалеку от Найроби, — сказал я.

Он медленно кивнул.

— И если поедем — попадем туда, а дальше что? — спросил он.

— Я вас там оставлю. Навсегда, — сказал я.

Старик глубоко вздохнул, провел ладонью по краю дверцы.

— И эта машина где-то на полпути обратится в самолет? — спросил он.

— Не знаю, — сказал я.

— Где-то на полпути вы станете моим пилотом?

— Может быть. Никогда раньше на ней не ездил.

— Но хотите попробовать?

Я кивнул.

— А почему? — спросил он. нагнулся и посмотрел мне прямо в глаза, в упор, грозным, спокойным, яростно-пристальным взглядом. — Почему?

«Старик, — подумал я, — не могу я тебе ответить. Не спрашивай».

— И когда вы пойдете на вынужденную посадку, — сказал он, — вы на этот раз приземлитесь немного по-другому?

— Да, по-другому.

— Немного пожестче?

— Погляжу, что тут можно сделать.

— И меня швырнет за борт, а больше никто не пострадает?

— По всей вероятности.

Он поднял глаза, поглядел на горный склон, никакой могилы там не было. Я тоже посмотрел на эту гору. И наверно, он догадался, что однажды могилу там вырыли.

Он оглянулся на дорогу, на горы и на море, которого не видно было за горами, и на материк, что лежал за морем.

— Хороший день вы вспомнили.

— Самый лучший.

— Идет, — сказал он. — Ловлю вас на слове, подвезите меня.

Я распахнул дверцу. Он молча поднялся в машину, сел рядом со мной, бесшумно, не хлопнув, закрыл дверцу. Он сидел рядом, очень старый, очень усталый.

Я включил зажигание и мягко взял с места,

— Развернитесь, — сказал он. Я развернул машину в обратную сторону.

— Я кое о чем вас попрошу, — начал он, — когда приедем на место, не забудете?

— Постараюсь.

— Там есть гора, — сказал он и умолк, и сидел молча, с его сомкнутых губ не слетело больше ни слова.

Но я докончил за него. «Есть в Африке гора по имени Килиманджаро, — подумал я. — И на западном ее склоне нашли однажды иссохший, мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может. На этом склоне мы тебя и положим, — думал я, — на склоне Килиманджаро, по соседству с леопардом, и напишем твое имя, а под ним еще: никто не знал, что он делал здесь, так высоко, но он здесь. И напишем даты рожденья и смерти и уйдем вниз, к жарким летним травам, и пусть могилу эту знают лишь темнокожие воины, да белые охотники, да быстроногие окапи».

Мы двинулись не торопясь, я за рулем, старик рядом со мной, спустились с косогора, поднялись на новую вершину. И тут выкатилось солнце, и ветер дохнул жаром. Машина мчалась точно лев в высокой траве. Мелькали, уносились назад реки и ручьи. «Вот бы нам остановиться но час, — думал я, — побродить по колено в воде, половить рыбу, а потом изжарить ее, полежать на берегу и потолковать, а может, помолчать. Но если остановимся, вдруг не удастся продолжать путь?» И я дал полный газ. Старик улыбнулся.

— Отличный будет день! — крикнул он.

— Отличный.

«Позади дорога, — думал я, — как там на ней сейчас, ведь сейчас мы исчезаем? Вот исчезли, нас там больше нет. И дорога пуста. И Солнечная долина безмятежна. Как там сейчас, когда нас там больше нет?»

Я еще поддал газу, машина рванулась: девяносто миль в час.

Мы оба заорали как мальчишки.

Уж не знаю, что было дальше.

— Ей-богу, — сказал под конец старик, — знаете, мне кажется… мы летим?

В ДОЗОРЕ ЦИКЛОПЫ

Вильям[7] Спенсер

Фантастический рассказ

Печатается с сокращениями

Перевод с английского Л. Этуш

Рис. Р. Авотина

«Юный техник» 1975'01

Серая назойливая муха с жужжанием кружилась над головой Флойда, покуда он рассматривал модели компьютера. Он провел на микросхеме еще одну линию пером, стараясь не обращать внимания на муху — маленькое темное пятнышко, безостановочно снующее у края глаза. Наконец терпение иссякло, и свободной рукой он отмахнулся от жужжащего насекомого — неуклюжий жест в пустоту. Муха с легкостью метнулась вверх.

Рабочая микросхема была почти закончена. Микросхема новой, радикально новой конструкции.

На улице нестерпимая жара. Солнечные шторы и кондиционер не помогали. Флойд подумал, что следует пожаловаться. А пока лишь открыл маленькое окно за плотной шторой. Хотя бы намек на легкий ветерок! И эта муха!

Дверная ручка повернулась, и кто-то тихо вошел.

Флойд поднял глаза — Клэун.

Никогда не улыбающийся. Двигающийся бесшумно, по-кошачьи, Клэун у всех вызывал смутное чувство беспокойства. Полузабытые призраки проступков начинали шевелиться в голове, когда лишенные выражения глаза агента безопасности обшаривали незащищенное лицо собеседника. Однако Флойду не хотелось выдавать свои ощущения. И он разыгрывал искусственную веселость.

— Привет, старина. Как процветает экономический шпионаж?

— Это не предмет для шуток. Дирекция придает большое значение вопросу безопасности.

Глаза его скользили по комнате, словно раздвоенный змеиный язык.

— Окно?! — Клэун точно одеревенел.

— A-а да?! — покрасневший Флойд склонился над панелью компьютера, чтобы скрыть смущение.

Клэун подошел к окну и с раздражением захлопнул форточку.

Муха успела вылететь.

— Вы ведь знаете, что это против правил, — ледяным тоном сказал Клэун.

— Знаю. Но здесь всегда не хватает воздуха. Кондиционер плохой.

— В таком случае вам следует пожаловаться, — с твердостью в голосе заявил Клэун, — его наладят.

— Я слишком занят. Быстрее открыть окно.

— Мне жаль, что вы придерживаетесь такого мнения, — сказал Клэун, тяжело опустившись на стул.

Флойд знал, что теперь предстоит выслушать популярную лекцию на тему о безопасности.

— Фирма известна своими оригинальными конструкциями. Мы тратим состояние на научные исследования, чтобы неотступно идти на шаг впереди конкурирующих концернов. Беспечность к мерам безопасности сведет на нет этот «шаг впереди».

Флойд начал злиться, однако поборол гнев и поднял руки вверх.

— Ладно, впредь буду держать окно закрытым.

Клэун медленно обошел комнату, всем своим поведением показывая неодобрение, затем, словно кошка, молча и бесшумно выскользнул за дверь.

Три недели спустя Флойд оказался в кабинете управляющего.

Огромная, с низким потолком комната, обитая дорогостоящим ковровым материалом, электронные скульптуры, расставленные с изысканным вкусом. Флойд не испытывал удовольствия от посещений этой святой святых. Несмотря на мягкий свет и пушистый ковер, в котором утопали ноги, было ясно, что окружающая атмосфера недружелюбна.

Флойд нервно переступал с ноги на ногу, пока управляющий притворялся, что читает какие-то бумаги, разложенные на столе. Клэун маячил на заднем плане, напоминая хорошо вышколенного дворецкого.

— A-а, Флойд, — наконец произнес шеф, словно Флойд только что появился в комнате. — Взгляните-ка поближе вот на это.

Флойд подался вперед и прижался глазом к тубусу микроскопа.

— Одна из наших последних микросхем, — произнес он спустя мгновение, — та самая, которую мы…

— Всмотритесь внимательнее, Флойд. — Голос управляющего звенел, словно заточенная пила. — Прочтите имя производителя.

— «Иота»… Но!

— Но выглядит абсолютно точно, как наша модель. Это, Флойд, копия одной из наших наиболее совершенных схем. Промышленный шпионаж!

Шеф сделал паузу и взглянул на Флойда.

— Я не думаю, что вы человек ненадежный, Флойд. Мы знаем друг друга много лет. Но вы могли проявить небрежность… Вот Клэун говорит, что обнаружил однажды открытое окно в вашей комнате…

Флойд почувствовал, как Клэун и шеф смотрят на него в упор, ждут извинения или резонного ответа.

— Я… да, правда…

— Возможно, когда открывали и закрывали окно, солнечные шторы на мгновение раздвинулись. «Иота» сняла схемы с помощью телефонических линз или лазерного развертывающего устройства.

— Сэр, это невозможно, — выпалил Флойд, — кульман повернут так, что ни одна часть его не просматривается со стороны окна. Мистер Клэун особенно настоятельно требовал повернуть доску именно таким образом.

— Хорошо обдумано, Клэун, — сказал шеф с улыбкой, обращенной к начальнику безопасности. — Мы ничего не можем поделать, схема уже скопирована. Однако впредь будьте более осмотрительны. Мы не можем себе позволить подобную утечку информации. Ясно?

Флойд заискивающе пробормотал что-то и устало, бесшумно поплелся по мягкому ковру из комнаты.

…Следующим утром, оставив свою машину на стоянке, Флойд шел через лужайку к корпусу, где работал. Лужайку окаймляли клумбы с цветами.

Жирная темно-серая муха вылетела из листвы, незаметно для Флойда метнулась к нему и уселась на пиджаке под левой лопаткой.

Флойд пересек лужайку, залитую солнцем, открыл электронную дверь, предъявил пропуск и кивком головы поздоровался со швейцаром. Тот нажал кнопку, и перед Флойдом растворилась дверь из пуленепробиваемого стекла, ведущая в отделы совершенной секретности. Двери бесшумно сомкнулись за Флойдом.

Не думая ни о чем, он прошел по коридору в свою комнату. Насвистывая какой-то мотив, тщательно закрыл дверь и подошел к стенному шкафу. Флойд не видел, как муха снялась с пиджака, прежде чем он сбросил его с плеч, чтобы повесить в шкаф, и спряталась под письменным столом.

Он работал над модификацией новой микросхемы. Ловко расположив схему под линзой микроскопа, он принялся делать набросок на панели компьютера.

Муха выбралась из тайника, ринулась вверх и принялась летать, словно дозорный, над головой Флойда.

Некоторое время спустя Флойд пинцетом достал схему из-под линзы и осторожно положил на стол, на пластиковую подставку. Краем глаза, не веря самому себе, он увидел, как муха, словно ястреб, устремилась вниз, лапками схватила микросхему и взлетела. Изумленный Флойд застыл на месте, а муха тем временем пересекла комнату и скрылась наверху за шкафами.

Флойд бросился за ней с тяжелой линейкой. Чтобы увидеть, куда она спряталась, ему пришлось залезть на стул. Муха сидела на шкафу. Флойд с силой ударил линейкой, однако муха успела отлететь в сторону. Прежде чем Флойд замахнулся второй раз, муха села ему на плечо, и он почувствовал укол, точно в него всадили шприц. С чувством отвращения он стряхнул муху с руки. Мгновение-другое ошеломленный Флойд силился понять, что произошло. Затем колени подкосились, зрение затуманилось, и, потеряв сознание, он рухнул на пол.

Флойд лежал в неловкой позе у ножки стула, когда сознание вернулось к нему. Голова кружилась, и мгновение он не мог сообразить, что произошло. Затем вспомнил муху. Первым побуждением было выскочить за дверь и звать на помощь. Но, быть может, муха этого и дожидается?

Он подумал, что относится к мухе как к существу с каким-то интеллектом, поскольку она вела себя очень хитро. Если он выйдет из комнаты, муха проскользнет в дверь и спрячется в здании.

Флойд понимал, что получить микросхему обратно можно только одним путем — не выпуская мухи из комнаты. Иначе кто поверит, что именно муха украла микросхему?! Скажут, что он страдает галлюцинациями, и по отделу безопасности его надежность снизят до нуля.

«Безопасность» — вот оно, необходимое слово. Работа для Клэуна. Нужно позвонить.

Осторожно Флойд пробрался к телефону. Поднял трубку и набрал номер Клэуна.

— Отдел безопасности, — услышал он жесткий, безразличный голос.

— Говорит Флойд. Проблема безопасности в комнате 208.

— Что?

— Захватите сачок для бабочек.

Резкий толчок в предплечье, и муха впилась в тело.

Флойд лежал на ковре, когда Клэун вошел в комнату.

— Что произошло?

Флойд резко оттолкнул Клэуна, сел и ткнул костлявым пальцем в направлении двери.

— Дверь!

— Ну и что?

— Открыта! Мы не увидим больше мухи!

Клэун был разумным человеком, с дисциплинированным мышлением. Флойду потребовалось немного времени, чтобы рассказать о мухе и об отсутствующей микросхеме.

Администрация восприняла случившееся достаточно серьезно, обыскали все крыло секретного отдела сверху донизу. Как и ожидал Флойд, результатов никаких. Здание проектировали так, чтобы туда не проникали нежелательные люди, отнюдь не мухи.

Когда «Иота» выпустила точную копию исчезнувшей микросхемы, у Флойда возникло одно желание — забиться куда-нибудь в угол, спрятаться от всех.

Над секретными проектами Флойду работать не разрешили. Через две недели ему дали состряпанную фальшивку — запутать «Иоту», если они снова попытаются утащить схему.

Теперь по инструкции Флойд оставлял окно открытым. Он садился работать в специальном костюме, защищающем от оводов, слепней, ос, всяких летающих тварей. Под рукой всегда лежал на столе защитный шлем. Окно оборудовали так, что, когда насекомое влетало в комнату, рама мгновенно захлопывалась.

Спрятавшись за ширмой, в комнате сидел Клэун, тоже в защитном костюме. А вдруг Флойд будет атакован и выведен из строя! Шли дни, муха не появлялась. Флойда угнетало предположение, что Клэун не верит в появление мухи.

…Первым заметил муху Флойд. Автоматический контроль захлопнул окно. Красный сигнал подтвердил, что муха в комнате. Флойд поспешно надел шлем. Заранее было условлено не замечать муху, чтобы проследить за ее поведением.

Муха летала над головой Флойда, словно оценивая ситуацию. Через некоторое время Флойд отошел в угол комнаты, якобы проверить цифры в справочнике. Крылья заблестели, муха устремилась на фальшивую микросхему и унесла ее.

В это время из-за ширмы появился Клэун — громоздкая фигура в белом костюме с движениями плохо отлаженного автомата. Он двинулся на муху с большим сачком. Флойд тоже схватил сачок, и вместе они пытались загнать маленького нарушителя в угол и взять в плен. Негнущиеся костюмы стесняли движения, и неловкие попытки ни к чему не приводили. Муха легко увертывалась и взмывала вверх, к окну. Вот она ударилась о стекло, отскочила, зажужжала и забилась о раму. Затем, почуяв западню, угрожающе бросилась на преследователей. Первым ей попался Клэун. Она впилась в предплечье, но защитный костюм… Начальник службы безопасности стоял неподвижно с вытянутой рукой, и Флойд накрыл муху сачком, однако ей удалось вылететь — сачок оказался велик. Муха принялась кружиться у Флойдовой спины, пытаясь ужалить его между лопаток. Флойд крикнул Клэуну, чтобы тот прижал сачок к спине, однако Клэун не смог это сделать достаточно быстро.

Муха устремилась на шкаф, в свое прежнее убежище. Натолкнулась на мельчайшую сетку. Спрятаться было негде, и она принялась кружиться по комнате.

— Не давай ей сесть! — послышался голос Клэуна.

Абсурдная битва, казалось им, тянулась нескончаемо. Скрежеща зубами, едва двигая правой рукой, Флойд сачком сгонял муху со стен и с потолка, где та пыталась отдохнуть. Через девяносто минут муха плюхнулась на пол, беспомощно подергивая крылышками. Она выронила фальшивую микросхему, проползла несколько футов и остановилась.

Флойд осторожно схватил муху пинцетом за лапку и положил на пластиковую тарелочку. Когда он отвел глаза от микроскопа, его лицо выражало неверие и растерянность.

— Потрясающе, Клэун, взгляните! Нельзя не восхищаться. Думаю, что ее глаза работают как телевизионные искатели. Возможно, оператор управляет ею, сидя в помещении «Иоты». А вот эти длинные волосочки — радиоантенны. Лапки работают как хвататели. Телевизионным глазом можно зафиксировать диаграммы и чертежи и воссоздать все на заводе.

В Клэуне снова одержал верх начальник службы безопасности.

— Черт знает что. Ничто не останется в безопасности при таких приспособлениях- Эта штука проникнет сквозь замочную скважину.

— Мы подготовим ответ. Можно обороняться при любой атаке. Кстати, «Иота» продемонстрировала нам пример прекрасного мышления!

Флойд повернул маленький рычажок. На экране телевизора пронеслись земля и муха — маленькое пляшущее темно-серое пятнышко. Слегка двигая рычажок, Флойд неотступно следил за ней — за ее дикими петлями и виражами.

При каждом повороте горизонт, словно сумасшедший, валился набок, направо, налево или вставал вертикально. Но изображение мухи, хотя и колебалось и дрожало, не исчезало с экрана. Вот ликующий Флойд преследует жертву — изображение мухи на экране стало огромным. Мгновение — раздался электронный сигнал, Флойд толкнул ручку «захват».

Вздох облегчения, и Флойд переключился на автопилоты. Затем, оглядевшись вокруг, он подал знак коллегам, мол, недурно. Все сидели за такими же пультами управления по обе стороны от него. И все были очень заняты.

Пятая муха за утро!

Умножьте на тридцать, при такой скорости даже конвейер «Иоты» сорвется от перегрузки.

В стене открылся люк, птица Флойда выпорхнула и присела на пульт. Крылья ее хорошо двигались, однако не складывались, когда она переставала ими работать. Впереди на голове были не два глаза, а один оптический прибор. И все же общее впечатление оставалось таким, как нужно, — на расстоянии прохожий не заметит ничего необычного. Флойд толкнул рычаг — клюв открылся. Из него выпала обезвреженная муха — теперь она была заключена в блок из прозрачной быстротвердеющей смолы.

Полчаса хватало для подобного убийства. Сегодня счет Флойда несколько превышал обычный, и он с удовлетворением думал о том, что работает лучше других пилотов. Это поможет зачеркнуть все предыдущие неудачи.

Отдыхая за чашкой кофе, Флойд представил себе, как в других комнатах тридцать летчиков-операторов сидели за телевизионными пультами. Лица напряженные, а порой и разочарованные, если добыча ускользала.

На экране Флойда появилось здание его фирмы.

В воздухе царило оживление. Тут и там мелькали силуэты птиц. С крыльями, закругленными словно восточная сабля, с раскрытыми клювами, рыбьими хвостами и одним выпученным глазом, они парили в воздухе и с криком устремлялись на мух — шпионов фирмы «Иота».

ИГРУШКИ

Джек Уильямсон[8]

Фантастический рассказ

Перевод с английского Л. Брехмана

Рис. Р. Авотина

«Юный техник» 1975'03

Торговец был маленький, тоненький человечек с громадным носом. Этот врожденный недостаток можно было бы исправить, но торговец родился на одной из пограничных планет, где законы здравоохранения соблюдались еще не очень строго: ему позволили вырасти с неполноценной внешностью и сознанием своей неполноценности. Получив приказание лечь в клинику с целью устранения психических отклонений— отклонений, причиной которых явился злосчастный　нос, — он спасся бегством и нашел пристанище на окраинах цивилизации…

Он никогда не был предприимчивым человеком и потому удовольствовался более чем скромным ремеслом — продажей дешевых игрушек-новинок. Но даже это незавидное занятие было сопряжено с известным риском. На последней планете, где он побывал, ему пришлось продавать игрушки без лицензии, что привело к необходимости весьма поспешного отлета: не хватило времени даже на погрузку обычных припасов.

Нервы у бедняги были уже не те, что раньше. На борту флайера он сразу выпил три стаканчика виски — только тогда немного унялась дрожь в руках, и он смог произвести необходимые манипуляции с автопилотом.　

В результате он принял 8 за 3, проглядел запятую, отделяющую десятичную дробь, и повернул диск селектора планет на одно лишнее деление. Автопилот получил координаты Земли.

Управлявший кораблем робот-пилот немедленно предупредил его. Громыхнул гонг. Зажегся красный свет, и послышался металлический голос:

— Внимание! Стартовать не следует. Заданная цель находится далеко за пределами обычной зоны полетов. Проверьте!

В обычных условиях торговец был достаточно осторожен, но сейчас трясущимися пальцами он нажал на кнопку, выключающую предохранительный механизм. Однако не успел еще он дотянуться до рычага старта, как вновь ожил гонг, зажегся красный сигнал, зазвучал требовательный голос:

— Внимание! Старт невозможен. Планета назначения находится в карантине. Запрещены все контакты…

Но торговец нажал на стартовый рычаг. Наступила тишина, погас красный свет, и флайер понес торговца к Земле, находившейся на расстоянии многих и многих световых лет…

Фланеру полагалось сообщить о себе властям порта назначения, затем ждать указаний и автоматически им повиноваться. Однако прежние владельцы корабля изменили применительно к своим целям его «мышление», и теперь он без вмешательства торговца незаметно скользнул в черноту ночной стороны Земли— ни один из опознавательных сигналов не был включен. И только гонг надрывался, пытаясь разбудить хозяина.

…Торговец проснулся и нажал несколько кнопок, чтобы узнать свое местонахождение.

Сол Три — он понятия не имел, что это такое. А координаты… Он, прищурясь, посмотрел на экран. У него захватило дух. Сол Три находилась в двух тысячах световых лет от знакомых ему мест, где-то вблизи мертвого центра цивилизации. Сол Три была второстепенным членом ничем не примечательной планетной системы. Ничто здесь не представляло интереса для туриста или торговца. Населяли планету люди, однако они находились на весьма низком уровне культурного развития. В историческом отношении эта планета не имела никакого значения, хотя населена была давно. Затем торговец без всякого интереса прочитал примечание:

«Одно время считали, что именно на Сол Три находилась Атлантида, полулегендарная колыбель цивилизации, отправная точка межзвездной миграции. Хотя сравнительная биология коренной фауны и подтверждает это предположение, конкретных исторических доказательств еще не найдено».

Он коснулся клавиши приземления.

Немедленно ожил гонг, вспыхнул красный свет, и послышался резкий голос автопилотирующего устройства:

— Предупреждение! Не пытайтесь приземлиться. Планета находится в карантине в соответствии с правилами Ковенанта. Любые виды контакта категорически запрещены. Нарушители будут подвергнуты принудительному лечению и перестройке психики…

Он знал, что Ковенант был принят для того, чтобы не допустить катастрофического по своим последствиям контакта народов, находящихся на разных уровнях развития, но подобные проблемы его не интересовали.

Одна недолгая стоянка, и на вырученные деньги он купит необходимые припасы для перелета обратно, к пограничным мирам, знакомым и привычным. Даже если карантинные власти и нападут на его след, вряд ли они погонятся за ним в такую даль.

Торговец до конца утопил клавишу приземления. Флайер бесшумно опустился на темный склон лесистого холма, милях в трех от слабого источника энергии — видимо, там было небольшое поселение, Скоро должен был наступить рассвет. Торговец наполнил воздухом защитную мембрану, которая придала кораблю вид безобидного валуна, и, прихватив чемоданчик с игрушками, направился к поселению.

— Доброе утро, мистер.

Испуганный неожиданным окликом, торговец метнулся к обочине. Обернувшись, он увидел подъехавший сзади примитивный автомобиль. Автомобиль этот приводился в движение простейшим тепловым двигателем, от которого пахло бензином. За рулевым колесом сидел крупный мужчина, смотревший на торговца с явным любопытством.

— Кого-нибудь ищете в Чэтсуорте?

Человек в машине говорил на совершенно незнакомом торговцу языке, звучавшем резко и жестко, однако миниатюрный псионовый переводчик сразу передал точный смысл сказанного.

— Доброе утро, мистер. — Он приподнял руку, шепча в спрятанный в рукаве микрофон, и его переведенный на местный язык ответ прозвучал из маленького громкоговорителя, скрытого под одеждой. Интонации тоже соответствовали местным — были протяжно-носовыми. — Да нет, не ищу, — продолжал он, — просто заглянул мимоходом.

— Тогда полезайте сюда. — Туземец открыл дверцу машины.

— Добро пожаловать в Чэтсуорт, — сказал представитель неотесанного местного населения, широко улыбаясь. — Население — триста четыре человека, и это самая плодородная долина в штате. Я — Джуд Хэнкинс, констебль.

Пот крупными каплями выступил на запыленном лице торговца. Голова заболела еще больше, а узловатые морщинистые руки стали дрожать так сильно, что ему пришлось схватиться за чемоданчик — иначе представитель власти заметил бы, какое неожиданное действие оказали его слова.

Однако уже через мгновение торговец понял, что его случайная встреча с Законом может и не иметь катастрофических последствий. Вряд ли Джуд Хэнкинс следит за соблюдением Ковенанта, скорее всего он о нем и не знает.

— Рад с вами познакомиться, мистер Хэнкинс, — торопливо ответил он. — Меня зовут Грей.

Торговец заметил, что констебль смотрит на его чемоданчик.

— Вы разъездной торговец, мистер Грей?

Ответом ему был неохотный кивок.

— А что же вы продаете, если не секрет?

— Игрушки. Игрушки-новинки.

— Я боялся, что у вас тут пиротехника. — Констебль улыбнулся с видимым облегчением. — И хотел вас предупредить…

— Пиротехника? — Торговец недоуменно повторил это слово, так как перевод был ему не вполне ясен. — Я продаю только игрушки. — настойчиво сказал он. — О. ни все очень полезны для воспитания и обучения детей. Разработаны и одобрены воспитателями-экспертами. Абсолютно безопасны для детей. — И он искоса взглянул на констебля.

— Раз у вас дела в Чэтсуорте, я хочу, чтобы вы поели в моем доме.

— Спасибо, но я хочу только пить.

— Поехали, мы вас напоим.

Они подъехали к чистенькой белой хижине, стоявшей несколько в стороне от других домишек. Четверо шумливых детей выбежали встречать их, а в дверях стояла аккуратно одетая пухлолицая женщина.

— Моя жена, — представил констебль. — Мистер Грей, Он привез детям игрушки — прямо Санта-Клаус, хотя и не по сезону. Он очень хочет пить.

Дети громко изъявляли желание посмотреть на его игрушки, а констебль повторил приглашение остаться позавтракать. Торговец неохотно сел за стол и стал пить из чашки горячую горькую жидкость, которая называлась кофе.

Он все еще побаивался констебля, поэтому под разными предлогами не вынимал игрушки, пока наконец дети не собрались уходить в школу. Когда мать провожала их к двери, самая младшая девочка начала чихать и шмыгать носом. Торговец с некоторой тревогой спросил, в чем дело.

— Обычная простуда, — сказала женщина. — Ничего серьезного.

Простуда? Он не знал, что это такое. Наверно, его псионовый переводчик что-нибудь напутал. Но это, конечно, не должно его волновать. Торговец поднялся, собираясь идти следом за детьми, но женщина остановила его:

— Не уходите, мистер Грей. — Она ласково улыбнулась ему. — Боюсь, вы не совсем здоровы. Почти не прикоснулись к ветчине и яйцам.

Торговец вернулся за стол опять с большой неохотой. Может быть, он действительно нездоров, но ему явно станет еще хуже от местного угощения: вода вместо виски…

— Не можем ли мы что-нибудь для него сделать, Джуд? — Женщина повернулась к мужу, — Как же он опять пойдет по дорогам, больной и совсем один… Ты ничего не придумаешь?

— Ну… — Констебль зажег кончик маленькой белой трубочки и с задумчивым выражением вдохнул дым. — В нашей школе все еще нет дворника. Я один из попечителей школы и могу поговорить с директором, если вас устраивает эта должность.

— Жить можете остаться у нас, — сказала женщина. — На чердаке есть свободная кровать, очень хорошая. За жилье вам платить не придется, если будете немного помогать по хозяйству. Ну как?

Он молча раздумывал. И вдруг, к удивлению своему, понял, что ему хочется остаться. Торговец совсем не привык к доброте, и неожиданная встреча с этим редким явлением наполнила его глаза слезами. Бесконечная пустота дальнего космоса показалась ему еще более темной, холодной и ужасной, чем была на самом деле, и на мгновение его охватило страстное желание остаться на этой забытой планете. Может быть, тишина и покой замкнутого мира удержат его в своих сетях, излечат его грызущее недовольство всем и вся…

Он вздрогнул и замолк, увидев, что женщина смотрит на его нос. Она отвела глаза и через мгновение заговорила.

— Я… я надеюсь, что вы примете нашу помощь, мистер Грей. — Она опять заколебалась, круглое полное лицо стало розовым, и он почувствовал к ней ненависть. — У меня есть брат в городе, он хирург-косметолог. Он превратил многих… э… неудачников в преуспевающих людей.

Торговец быстро поставил чашку: руки опять дрожали. Уж не настолько он измучен, чтобы не заметить старую ловушку, хотя бы и в новом, таком привлекательном обличье. Он не хочет, чтобы улучшали его внешность, подыскивали ему достойное место в обществе.

Когда констебль, высадив его у школы, отъехал, он направился к школьному зданию походкой человека, уже нашедшего свое место в обществе, но остановился у изгороди собираясь сразу же приступить к торговле.

Он раскрыл потрепанный чемоданчик, установил его на длинных ножках, включил трехмерные световые рекламы своих товаров. Дети начали понемногу обращать на него внимание, а когда послышалась псионовая музыка, окружили его плотным кольцом.

Игрушки представляли собой самую невероятную дешевку, изготовленную из отходов, но они были в привлекательных упаковках, а конструкция их отражала высокую технологию индустриальных планет, на которых эта дребедень сходила с конвейеров. На маленьких пластмассовых коробочках блестели универсальные псионовые этикетки, которые реагировали на взгляд появлением движущихся стереоцветных картинок; надписи были напечатаны, казалось, на языке каждого читающего.

— Подходите ближе, детки! Чудесные игрушки! Демонстрируют основные принципы метеорологии и нейтринологии. Вы сможете удивить всех своих друзей. Первая игрушка — метелица! Превращает часть тепловой энергии воздуха на несколько миль вокруг в радиантные нейтрино. Резкое похолодание вызывает снегопад, а поток холодного воздуха создает непродолжительную, но внушительную метель — все объяснения на этикетке. Подходите, подходите, детки! Цены у меня невысокие Одна игрушка всего за двадцать пять центов.

И он жадно выхватывал монеты из перепачканных ладошек…

— Но не нужно устраивать снежные бури прямо сейчас, — торопливо предупредил торговец. — Мы ведь не хотим ссориться с учителями, верно, ребятки? Держите свои сокровища в карманах, пока занятия не окончатся. — Он вытащил еще несколько маленьких пластмассовых коробочек. — Детский дегравитатор! Изменяет направленность гравитационного поля. Постигайте возможности основной науки — псионики, изумляйте своих друзей.

Он начал раздавать коробочки. Яркие псионовые этикетки казались сначала пустыми, но они быстро оживали под взглядами детей, отвечая на мысли каждого. На большинстве этикеток была видна безобидная дегравитация маленьких предметов — стеклянных шариков, головастиков, — но на одной торговец краем глаза заметил разлетающиеся обломки школьного здания (мальчик подумал, что можно засунуть дегравитатор в фундамент), в на другой сам директор школы, невероятно изумленный, несся головой вперед в космическое пространство.

— Подожди немного, сынок, — прошептал он. — Давай не будем ничего трогать, пока идут занятия. Очень жаль, девочка, но дегравитаторов больше нет. Зато посмотри на это… — Торговец вынул полицейский аннигиляторный пистолет-карандаш. — Он выглядит как обычный инструмент для письма, но стиралка действительно стирает! Этот карандаш превращает твердое вещество в невидимые нейтрино. Нужно только прицелиться и нажать на кнопку.

Зазвенел школьный звонок, и под эти звуки торговец раздавал аннигиляторы и собирал десятицентовики.

— Еще одна игрушка, дети. Увлекательнейший эксперимент с атомной энергией, вы можете поставить его у себя дома. Освежите реальностью свои военные игры и удивите всех своих друзей. Каждый может сам сделать водородную бомбу. Всего за пять центов. Три штуки за десять центов, если купите сейчас.

— Послушайте, мистер… — Сын констебля купил три капсулки, но сейчас он стоял и недоверчиво смотрел на них. — Если из этих маленьких пилюлек получаются настоящие атомные бомбы, значит, они опасны, еще опаснее, чем пиротехника для праздничного фейерверка…

— Я ничего не знаю о вашей пиротехнике. — Торговец раздраженно нахмурился. — Но эти игрушки совершенно безопасны, если тебя обучили псионике. Надеюсь, никто из вас не вздумает взорвать водородную бомбу в помещении! Ха-ха! Ну вот и все, ребятки. — Потухли рекламные картинки, умолкла псионовая музыка. Торговец закрыл чемоданчик. Дети побежали в школу, а он торопливо пошел обратно.

* * *

Таверна на холме была уже открыта, когда торговец подошел к ней.

— Ну, мистер, что вам подать?

— Скажите, — шепнул торговец бармену, — в здешних школах учат псионике?

— Что вы сказали?

Но торговец его не слышал. Если эти люди не знают псионики, любое сказанное им слово может его выдать. Обнаружат его флайер, и он не сможет улететь. Его подвергнут психической настройке. Бледный от страха, он поспешил прочь, туда, где оставил флайер.

Вынул псионовый ключ и попытался спустить мембрану. Но ключ не работал. Он попытался еще раз и еще, но тонкая оболочка оставалась твердой, как настоящая скала. Торговец наконец понял, что произошло. Псионовые устройства редко ломаются, но их можно вывести из строя намеренно, Несомненно, флайер обнаружен карантинными властями.

Всхлипывая, он царапал по защитной мембране окровавленными пальцами, тщетно пытаясь сорвать ее, и вдруг, повернувшись на звук шагов, увидел грузную фигуру констебля Джуда Хэнкинса.

— А, констебль… — Он прислонился к мембране, ухмыляясь от радости, что это не карантинный инспектор. Псионовый переводчик сначала не сработал, но торговец несколько раз нажал на него, сунув руку под одежду, и он ожил. — Я сдаюсь, — прохрипел он. Торговца начал трясти озноб, трудно было говорить. — Я готов мирно осесть где-нибудь, пусть только оставят мой нос в покое.

Он собирался сказать еще что-то, но в ушах шумело, ныли все кости, а ноги отказывались держать тело, ставшее будто чужим, — эти симптомы, так хорошо знакомые любому жителю Земли, никогда не болевшему торговцу ничего не говорили… Несколько секунд он не мог ничего вспомнить, но потом ускользнувшая мысль вновь вспыхнула в его мозгу.

— Игрушки… — простонал он. — Они опасны!

— Уже не опасны, — услышал торговец в ответ. — Мы разбросали по всей этой зоне псионовые нейтрализаторы, а сейчас я принял облик констебля Хэнкинса, чтобы собрать их.

— Вы… Значит, вы…

— Карантинный инспектор станции Сол. — Офицер показал ему псионовый значок. — Вы были обнаружены еще до приземления. Но мы не торопились с арестом: нужно было убедиться, что у вас нет сообщников.

— Вы меня все-таки поймали, — пробормотал он едва слышно. — Теперь можете делать из меня полезного члена общества…

— Слишком поздно, — жестко сказал инспектор. — Вы, нарушители карантина, забываете, что слишком большое несоответствие культурных уровней опасно для обеих сторон. Ковенант существует и для вашей защиты. Я знаю, что вы не прошли через клинику на карантинной станции, — продолжал инспектор. — Вы ведь не приняли никаких мер предосторожности, верно?

— Клиника? — Торговец уловил только это единственное слово и весь напрягся. — Можете делать что угодно, — упрямо прошептал он, — но с моим носом я не расстанусь.

— Вы уже нажили себе гораздо большие неприятности, — сказал инспектор, сочувственно глядя на него. — Я думаю, наши предки обладали естественным иммунитетом, как эти люди, но, если бы я не получил прививки от тысячи вирусов и бактерий, я не прожил бы здесь и полдня. И в ваш организм они, конечно, уже попали.

Торговец дышал тяжело, со свистом и прятал глаза от режущего дневного света.

— Люди, с которыми я общался, были вполне здоровы, — сказал он, прячась за броню своей глупости. — У одной девочки была какая-то «простуда», но ее мать сказала, что это не опасно.

— Для нее-то не опасно… — ответил инспектор. Но торговец так и не услышал конца фразы.

Все еще ничего не понимая, пошатнулся, упал…

ДВА МОЛОДЫХ ЧЕЛОВЕКА

Станислав Лем

Фантастический рассказ

Перевод с польского Ариадны Громовой

Рис. Р. Авотина

«Юный техник» 1975'04

Белый дом над ущельем казался пустым.

Солнце уже не жгло; грузное, красное, оно висело средь облаков, маленьких золотых пожарищ, остывающих до красноватого накала, а небо от края до края наливалось бледной зеленью такого неземного оттенка, что когда утихал ветер, то казалось, мгновение это перейдет в вечность.

Если бы кто-нибудь стоял в комнате у открытого окна, он видел бы скалы ущелья в их мертвой борьбе с эрозией, которая миллионами бурь и зим терпеливо прощупывает слабые места, способные рассыпаться щебнем, и то романтически, то насмешливо превращает упрямые горные вершины в развалины башен или в искалеченные статуи. Но там никто не стоял; солнце покидало дом, каждую комнату порознь, и словно напоследок заново открывало все, что там находилось, вещи внезапно озарялись и в этом фантастическом отсвете казались предназначенными для целей, о которых никто еще не грезил. Сумрак смягчал резкие грани скал, открывая в них сходство со сфинксами или грифами, превращал бесформенные провалы в глаза, оживленные взглядом, и эта неуловимая спокойная работа с каменными декорациями создавала все новые эффекты — хоть эффекты эти и становились все более иллюзорными, ибо сумрак постепенно отнимал цвета у земли, щедро заливая глубины фиолетовой чернью, а небо — светлой зеленью. Весь свет словно возвращался на небеса, и застывшие косогоры облаков отнимали остатки сияния у солнца, перечеркнутого черной линией горизонта. Дом снова становился белым — это была призрачная, зыбкая белизна ночного снега; последний отблеск солнца долго таял на небосклоне.

Внутри дома было еще не совсем темно; какой-то фотоэлемент, не вполне уверенный, настала ли пора, включил освещение, но это нарушало голубую гармонию вечера, и освещение немедленно погасло. Но и за этот миг можно было увидеть, что дом не безлюден. Его обитатель лежал на гамаке, запрокинув голову, на волосах у него была металлическая сеточка, плотно прилегающая к черепу, руки он по-детски прижимал к груди, будто держал в них нечто невидимое и драгоценное; он учащенно дышал, и его глазные яблоки поворачивались под напряженно сомкнутыми веками. От металлического щитка сетки плыли гибкие кабели, подсоединенные к аппарату, который стоял на трехногом столике, тяжелый, словно выкованный из шероховатого серебра. Там медленно вращались четыре барабана в такт зеленовато мигающему катодному мотыльку, который, по мере того как сгущалась тьма, из бледно-зеленого призрачного мерцания превращался в источник света, четким контуром обводящего лицо человека.

Но человек ничего об этом не знал — он давно уже был в ночи. Микрокристаллики, зафиксированные в ферромагнитных лентах, посылали по свободно свисающим кабелям в глубину его мозга волны импульсов, и импульсы эти рождали образы, воспринимаемые всеми чувствами. Для него не существовало ни темного дома, ни вечера над ущельем; он сидел в прозрачной головке ракеты, мчавшейся меж звездами к звездам, и, со всех сторон охваченный небом, смотрел в галактическую ночь, которая никогда и нигде не кончается. Корабль летел почти со световой скоростью, поэтому многие звезды возникали в кольцах кровавого свечения, и обычно невидимые туманности обозначались мрачным мерцанием. Полет ракеты не нарушал неподвижности небосвода, но менял его цвета: звездное скопление впереди разгоралось все более призрачной голубизной, другое же, оставшееся за кормой, багровело, а те созвездия, что находились прямо перед кораблем, постепенно исчезали, будто растворяясь в черноте; два круга ослепшего беззвездного неба — это была и цель путешествия, видимая лишь в ультрафиолетовых лучах, и солнечная система, оставшаяся за выхлопами пламени, невидимая теперь и в инфракрасной части спектра.

Человек улыбался, ибо корабль был старый, и поэтому его наполнял шорох механических крыс, которые пробуждаются к жизни лишь в случае необходимости — когда неплотно закрываются вентили, когда индикаторы на щите реактора обнаруживают радиоактивную течь или микроскопическую потерю воздуха. Он сидел неподвижно, утонув в своем кресле, неестественно громадном, словно трон, а бдительные четвероногие сновали по палубам, шаркали в холодных втулках опустевших резервуаров, шуршали в кормовых переходах, где воздух жутко мерцал от вторичного излучения, добирались до темного нейтринного сердца реактора, где живое существо не продержалось бы и секунды, беззвучные радиосигналы рассылали их по самым дальним закоулкам — там крысы что-то подтягивали, там — уплотняли, и корабль был весь пронизан шелестом их вездесущей беготни, они неустанно семенили по извилинам переходов, держа наготове щупальца — инструменты.

Человек, по горло погруженный в пенистое пилотское кресло, обмотанный, как мумия, спиралями амортизаций, опутанный тончайшей сетью золотых электродов, следящих за каждой каплей крови в его теле, лежал с закрытыми глазами, перед которыми мерцал звездный мрак, и улыбался — потому что полет должен был тянуться еще долго, потому что он чувствовал, напрягая внимание, длинный китообразный корпус корабля, который вырисовывала перед его слухом, будто выцарапывая контуры на черном стекле, беготня электронных созданий. Никак иначе он не мог бы увидеть весь корабль целиком: вокруг не было ничего, кроме неба — черноты, набухшей сгустками инфракрасной и ультрафиолетовой пыли, кроме той предвечной бездны, к которой он стремился.

А в то же самое время другой человек летел — но уже вправду — в нескольких парсеках над плоскостью Галактики. Пространство штурмовало немыми магнитными бурями бронированную оболочку корабля; она уже не была такой гладкой, такой незапятнанно чистой, как давным-давно, когда корабль стартовал, стоя на колонне вспененного огня. Металл, самый прочный и стойкий из всех возможных. Медленно таял под бесчисленными атаками пустоты, которая, прилипая к непроницаемым стенкам корабля, таким земным, таким реальным, обсасывала его отовсюду, и он испарялся, слой за слоем, незримыми облаками атомов; но броня была толстая, созданная на основе знаний о межзвездном пространстве, о магнетических водопадах, о водоворотах и рифах величайшего из всех океанов — океана пустоты.

Корабль молчал. Он словно умер. По многомильным его трубопроводам мчался жидкий металл, но каждый их изгиб, каждая излучина были взращены в теплом нутре земных Вычислителей, были заботливо избраны из сотен тысяч вариантов, проверены неопровержимыми расчетами, так чтобы ни в одном их участке, ни в одном стыке не зазвучал опасный резонанс. В силовых камерах извивались узловатые жилы плазмы, этой мякоти звезд; плазма напряженно билось в магнитных оковах и, не касаясь зеркальных поверхностей, которые она мгновенно превратила бы в газ, извергалась огненным столбом за кормой. Эти зеркала пламени, оковы солнечного огня сосредоточивали всю мощь, порожденную материей на грани самоуничтожения, в полосе света, которая вылетала из корабля, словно меч, выхваченный из ножен.

Все эти механизмы для укрощения протуберанцев имели свою земную предысторию, они долго дозревали в пробных полетах и умышленных катастрофах, которым сопутствовало то спокойно-одобрительное, то испуганно-удивленное мерцание катодных осциллографов, а большая цифровая машина, вынужденная разыгрывать эти астронавтические трагедии, оставалась неподвижной, и лишь тепло ее стен, ласково греющее руки, как кафельная печь, говорило дежурному программисту о мгновенных шквалах тока, соответствующих векам космонавтики.

Огненные внутренности корабля работали бесшумно. Тишина на борту ничем не отличалась от галактической тишины. Бронированные окна были наглухо закрыть), чтобы в них не заглянула ни одна из звезд, багровеющих за кормой или голубеющих впереди. Корабль мчался почти так же быстро, как свет, и тихо, как тень, — будто он вообще не двигался, а вся Галактика покидала его, уходя в глубину спиральными извивами своих рукавов, пронизанных звездной пылью.

От индикаторов оболочки, от толстых латунных крышек счетчиков, от измерительных камер тянулись тысячи серебряных и медных волокон, сплетались под килем, как в позвоночнике, в плотные узлы, по которым ритмы, фазы, утечки, перенапряжения, превращаясь в потоки сигналов, мчались к передней части корабля, на доли секунды задерживаясь в каждом из встречных реле.

То, что в огнеупорном нутре кормы было звездой, распластанной под давлением невидимых полей, в блоках информационного кристалла становилось сложным танцем атомов, молниеносными па балета, который разыгрывался в пространстве величиной с мельчайшую пылинку. Впаянные в наружную броню глаза фотоэлементов искали ведущие звезды, а вогнутые глазницы радаров следили за метеорами. Внутри балок и шпангоутов, распирающих закругленные стены, несли бессменную вахту вдавленные в металл гладкие кристаллы — каждое растяжение, каждый поворот и нажим они превращали в ток, словно в электронный стон, которым они точно и немедленно докладывали о том, какое напряжение испытывает громада корабля и сколько она еще может выдержать. А золотые мурашки электронов днем и ночью неутомимо обрисовывали своим танцем контуры корабля. Внутри корабля всевидящий электронный взгляд наблюдал за трубопроводами, перегородками, насосами, и их отражения становились пульсацией ионных облачков в полупроводниках. Так со всех сторон корабля знаки беззвучного языка стекались к рулевой рубке. Там, под полом, защищенным восемью слоями изоляции, они достигали своей цели, впадая в нутро главной цифровой машины — темного кубического мозга.

Мерно вращались круговороты ртутной памяти, холостой пульсацией тока свидетельствовали о своей неустанной готовности контуры противометеоритной защиты, соседние цифровые центры, действуя в предельной точности абсолютного нуля, следили за каждым вздохом человека, за каждым ударом его сердца. А в самом сердце механизма притаились, выжидая, программы для маневра, для наведения на цель, программы для аварий и для величайшей опасности — вместе с теми, которые давным-давно были лущены в ход лишь на время старта, а теперь ждали долгие годы, пока придет пора проснуться и начать действовать уже о обратном порядке — во время приземления. Все эти сложные, неутомимо бодрствующие устройства можно было растереть между пальцами, словно пыльцу бабочки, — и все же судьба человека и корабля решалась тут, среди атомов.

Черный электронный мозг был холоден и глух, как глыба хрусталя, но малейшая неясность, задержка поступающих сигналов вызывала ураган вопросов, которые мчались в самые дальние закоулки корабля, а оттуда длинными сериями вылетали ответы. Информация сгущалась, кристаллизовалась, наполнялась смыслом и значимостью; в пустоте, среди зеленоватых щитов секундомеров стремительно возникали красные или желтые буквы важных сообщений…

Но человек, лежащий в пилотском кресле, не читал этих сообщений. Он сейчас ничего не знал о них. Пестрая мозаика букв, которые заботливо сообщали ему о происшествиях в космическом полете, бесплодно озаряла разноцветными вспышками его спокойное лицо. Он не торопился читать ежедневную сводку — у него в запасе были долгие годы. Его губы чуть шевелились от медленного, спокойного дыхания, будто он собирался улыбнуться. Голова его удобно опиралась на спинку кресла, металлическая сетка, прижатая к волосам, прикрывала часть лба, гибкий тонкий кабель соединял ее с плоским аппаратом, будто высеченным из глыбы шероховатого серебра.

Он не знал в этот миг, что летит к звездам, — не помнил об этом. Он сидел на краю высокого обрыва, его поношенные парусиновые брюки были перепачканы каменной пылью, он чувствовал, как прядь волос, взлохмаченных ветром, щекочет ему висок, и смотрел на большое ущелье под знойным небом, на далекие крохотные дубы, на холодную пропасть, залитую воздухом, голубоватым и зыбким, как вода, на очертания каменных чудищ, уходящих вдаль, к горизонту, где многоэтажные глыбы казались песчинками. Он чувствовал, как солнечные лучи жгут непокрытую голову, как треплет ветер его рубашку из плотного полотна; он лениво двигал ногой в подкованном башмаке по той черте, где скала, внезапно изламываясь, смертельным скачком слетала на километры вниз. Излучина ущелья против того места, где он сидел, была залита тенью, из которой выступали самые высокие вершины, похожие на легендарных грифов или древних идолов.

И он, так прочно прикованный к Земле, глядя на громадную трещину ее старой коры, улыбнулся, чувствуя, как быстро пульсирует в нем кровь.

МОЖЕТ БЫТЬ, МЫ УЖЕ УХОДИМ

Рэй Брэдбери

Фантастический рассказ

Перевел с английского Ростислав Рыбкин

Рис. Э. Беньяминсона

«Юный техник» 1975'12

…………………..

Большинство читателей знают Рэя Брэдбери как выдающегося фантаста, взгляд которого устремлен в будущее. Но у Брэдбери есть также несколько рассказов, посвященных светлым или мрачным страницам истории Америки. — иными словами, рассказов, обращенных в прошлое. «Может быть, мы уже уходим» — один из них. Речь в нем идет о самом трагическом событии в истории американских индейцев — о прибытии в Америку первых европейских завоевателей Об этом событии Брэдбери рассказывает необычным образом: он пытается по казать, как, по его мнению, мог воспринять случившееся индейский мальчик, для которого предчувствия, звуковой язык и широко распространенный в свое время у североамериканских индейцев язык жестов — вполне равноправные средства общения с другим человеком (в данном случае его дедом). Использование этого приема позволяет писателю отобразить переживания его маленького героя (а по сути, трагедию целого народа) с большой художественной силой и достоверностью

…………………..

Это было что-то странное, и описать это было невозможно. Он уже просыпался, когда оно коснулось его волос на затылке. Не открывая глаз, он вдавил ладони в мягкую глину.

Может, это земля, ворочаясь во сне пересыпает непогасший жар под своей корой?

Может, это бизоны бьют по дерну копытами, как черная буря надвигаясь по пыльным прериям через свистящую траву?

Нет.

Что же тогда? Что?

Он открыл глаза и снова стал мальчиком Хо-Ави из племени называющегося именем птицы, в деревне около Холмов Совиных Теней, близ океана, в день, сулящий беду безо всякой на то причины.

Взгляд Хо Ави остановился на нижних углах шкуры, закрывающей выход, — они дрожали, как огромный зверь, вспоминающий зимние холода.

«Это страшное — откуда оно? — подумал он. — Кого оно убьет?»

Он поднял нижний угол шкуры и вышел в деревню.

Мальчик не спеша огляделся — он чьи темные скулы были похожи на треугольники летящих птичек. Карие глаза увидели небо, полное богов и туч, ухо с приставленной к нему ладонью услышало, как бьет в барабаны войны чертополох, но еще большая тайна по-прежнему влекла его на край деревни.

Отсюда, говорила легенда, начинается земля и катится волной до другого моря. Между двумя морями ее столько же, сколько звезд на ночном небе. Где-то на этой земле траву пожирают смерчи черных бизонов. И отсюда смотрит сейчас он, Хо-Ави, у которого внутри все сжалось в кулак; смотрит, удивляется, ищет, боится, ждет.

«Ты тоже?» — спросила тень ястреба.

Хо-Ави обернулся.

Это была тень руки его деда — это она писала на ветре.

Нет. Дед сделал знак, чтобы он молчал Язык деда мягко двигался в беззубом рту. Глаза деда были как ручейки, бегущие по высохшим руслам плоти, потрескавшимся песчаным отмелям его лица.

Они стояли на краю дня, и неведомое притягивало их друг к другу…

И теперь Старик сделал то же что сделал мальчик. Повернулось сухое, как у мумии, ухо. Вздрогнули ноздри. Старику тоже хотелось услышать глухое ворчание, все равно откуда, которое сказало бы им, что ничего не случилось — просто непогода падает буреломом с далеких небес. Но ветер не давал ответа — разговаривал только с самим собой.

Старик сделал знак, который говорил: наступило время идти на Большую охоту. Сегодня, как рот сказали его руки, день для молодых кроликов и для старых птиц, потерявших перья. Пусть не идут с ними воины. Заяц и умирающий орел должны промышлять вместе, ибо только совсем молодые видят жизнь впереди, и только совсем старые видят жизнь позади; остальные, те, что между ними, так заняты жизнью, что не видят ничего.

Старик, поворачиваясь медленно, посмотрел во все стороны.

Да! Он знает, он не сомневается, он уверен! Неведение новорожденных нужно, чтобы найти это, появившееся из мрака, и нужно неведение слепых, чтобы ясно все увидеть.

«Пойдем!» — сказали дрожащие пальцы.

И посапывающий кролик, и падающий на землю ястреб неслышно, как тени, вышли из деревни в меняющуюся погоду.

Они прошли по высоким холмам, чтобы увидеть, лежат ли камни по-прежнему один на другом; намни были на месте. Они оглядели прерии, но только ветры играли там, как дети, от зари до зари. И они увидели наконечники стрел от прежних войн.

Нет, начертили на небе пальцы Старика, мужчины их племени и того, что живет дальше, за ними, курят сейчас у летних костров, а женщины колют около них дрова. То, что мы почти слышим, — это не свист летящих стрел.

Наконец, когда солнце опустилось в землю охотников за бизонами, Старик посмотрел вверх.

«Птицы, — вдруг воскликнули его руки, — летят на юг! Лето кончилось!»

«Нет, — ответили руки мальчика, — лето только что началось! Я не вижу никаких птиц!»

«Они так высоко, — сказали пальцы Старика, — что только слепые могут почувствовать их лёт. На сердце они бросают больше тени, чем на землю. Сквозь мою кровь пролетают они на юг. Лето уходит. Может быть, с ним уйдем и мы. Может быть, мы уже уходим».

— Нет! — испугавшись, крикнул вслух мальчик. — Куда мы уходим! Почему? Зачем?

— Кто знает? — сказал Старик. — Может быть, мы не двинемся с места. И все равно, даже не двигаясь, может быть, мы уже уходим.

— Нет! Вернитесь! — крикнул мальчик пустому небу, невидимым птицам, воздуху без теней. — Лето, останься?

«Не поможет, — сказали пальцы Старика. — Ни тебе, ни мне, никому из нашего племени не удержать этой погоды. Другое время приходит, и оно поселится здесь навсегда».

— Но откуда оно?

— Оттуда, — сказал наконец Старик.

И в сумерках они посмотрели вниз, на великие воды востока, уходящие за край мира, где еще никогда никто не бывал.

«Вон оно. — Пальцы Старика сжались в кулак, и рука вытянулась. — Вон».

Вдали, на морском берегу, горел одинокий огонек.

Луна поднималась, а Старик и похожий на кролика мальчик пошли, увязая в песке, прислушиваясь к странным голосам, доносящимся с моря, вдыхая едкий дымок костра, вдруг оказавшегося совсем близко.

Они поползли на животе. Не вставая, стали рассматривать то, что было у костра.

И чем дольше смотрел Хо-Ави, тем холодней ему становилось, и он понял, что все, что сказал Старик, правда.

Этот костер из щепок и мха, ярко полыхавший в вечернем ветерке, сейчас, в разгар лета, вдруг повеявшем прохладой, окружали существа, подобных которым он никогда не видел.

Это были мужчины с лицами цвета раскаленных добела углей, и глаза на некоторых из этих лиц были голубые, как небо. На подбородках и на щеках у них росли блестящие волосы, сходившиеся внизу клином. Один стоял и в поднятой руке держал молнию, а на голове у него сияла большая луна, похожая на лицо рыбы У остальных грудь облегало что-то сверкающее, звякавшее при движении. Хо-Ави увидел, как некоторые из этих людей снимают сверкающее и звонкое со своих голов, сдирают слепящие крабьи панцири, черепашьи щиты с рук, ног, груди и бросают эти ставшие им ненужными оболочки на песок. Странные существа смеялись, а дальше, в бухте, на воде, черной глыбой высилась огромная темная пирога, и на шестах над ней висело что-то похожее на разорванные облака.

Старик и мальчик долго глядели затаив дыхание, а потом поплелись прочь.

На одном из холмов они повернулись и снова стали смотреть на огонь — теперь он был не больше звезды. Мигни — и исчезнет. Закрой глаза — и его уже нет.

И все равно он был.

— Это и есть, — спросил мальчик, — то великое, что случилось?

Лицо Старика было лицом падающего орла, было наполнено страшными годами и нежеланной мудростью. Глаза ярко сверкали и переливались, будто из них била холодная, кристально чистая вода, и в этой воде можно было увидеть все — как в реке, которая пьет небо и землю и это знает, которая безмолвно принимает в себя, не отвергая ничего, пыль, время, форму, звук и судьбу.

Старик кивнул — только раз.

Это и была несущая ужас непогода. Это и был конец лета. От этого и мчались на юг птицы, не бросая теней на оплакивающую себя землю.

Изможденные руки замерли. Время вопросов кончилось.

Там, вдалеке, взметнулось пламя. Одно из существ зашевелилось. Черепаший панцирь на его теле блеснул, будто стрела вонзилась в ночь.

Мальчик исчез во тьме вслед за орлом и ястребом, жившими в каменном теле его деда.

Внизу море поднялось на дыбы и выплеснуло еще одну огромную соленую волну, разбившуюся на миллиарды осколков, которые градом свистящих ножей обрушились на берег континента.

…………………..

Недавно в издательстве «Молодая гвардия» в серин «Библиотека современной зарубежной фантастики» вышел новый сборник Рэя Брэдбери «Рассказы». С одним произведением, вошедшим в этот сборник, «Машина до Килиманджаро», вы уже познакомились в «Юном технике» № 11 за 1974 год.)

Новую книгу можно найти в библиотеке.

©

© Gianni Rodari, Il robot che voleva dormire, 1965

© Fredric Brown, Puppet Show, 1962

© Robert Sheckley, Restricted Area, 1953

© Дариуш Филар —

© Murray Leinster, The Fourth-Dimensional Demonstrator, 1935

© Harry Harrison, Rock Diver, 1951

© John Williams, The Predator, 1959

© Isaac Asimov, Marooned off Vesta, 1939

© Mildred Clingerman, Winning Recipe, 1952

© John Christopher, Weapon, 1954

© Mildred Clingerman, Minister Without Portfolio, 1952

© Harry Harrison, If, 1969

© Arthur C. Clarke, Silence Please! 1950

© Isaac Asimov, The Fun They Had, 1951

© Janusz A. Zajdel, Konsensor, 1970

© Roads Ann, The Man Who Stole the Sun, 1964

© Eric Frank Russell, A Little Oil, 1952

© Fred Hoyle, Blackmail, 1967

© Kurt Vonnegut Jr., Deer in the Works, 1955

© Fredric Brown, The Star Mouse, 1942

© Arthur C. Clarke, The Sentinel, 1951

© Lee Harding, Echo, 1961

© James Blish, No Jokes on Mars, 1965

© Ray Bradbury, The Kilimanjaro Device, 1965

© William Spencer, The Cyclops Patrol, 1971

© Jack Williamson, The Peddler's Nose, 1951

© Stanisław Lem, Dwóch młodych ludzi, 1965

© Ray Bradbury, Perhaps We Are Going Away, 1962

Примечания

1

Мальчик, воды для ослика! Одно ведро! Быстро! (исп.).

(обратно)

2

Эдгар Берген — американский комик и чревовещатель, ставший популярным благодаря своей знаменитой кукле Чарли Маккарти, а потом и другой, которую он назвал «Мортимер Снерд» (Прим. перев.).

(обратно)

3

Английская детская песенка:

Из чего ж это сделаны мальчики? Из чего ж это сделаны мальчики? Взять улиток, гвоздиков И щенячьих хвостиков — Вот тогда и получатся мальчики. Из чего ж это сделаны девочки? Из чего ж это сделаны девочки? Перцу взять, и сахару, И сиропу всякого — Вот тогда и получатся девочки. (обратно)

4

Часто используется Энн Роудс.

(обратно)

5

Rotarian Club — клуб деловых людей Америки, где все вопросы решаются за круглым столом.

(обратно)

6

Часто пишется как Ли Гардинг.

(обратно)

7

Часто — Уильям.

(обратно)

8

Часто — Вильямсон.

(обратно)

Оглавление

РОБОТ, КОТОРОМУ ЗАХОТЕЛОСЬ СПАТЬ

КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР

ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА

«СЛИШКОМ СЧАСТЛИВЫ»

ДЕМОНСТРАТОР ЧЕТВЁРТОГО ИЗМЕРЕНИЯ

ПРОНИКШИЙ В СКАЛЫ

ХИЩНИК

ЗАБРОШЕННЫЕ ОКОЛО ВЕСТЫ

ПОБЕДОНОСНЫЙ РЕЦЕПТ

ОРУЖИЕ

ЧЕРНЫЕ, БЕЛЫЕ, ЗЕЛЕНЫЕ…

ЕСЛИ…

ПОЖАЛУЙСТА, ТИШЕ!

«КАКОЕ ЭТО БЫЛО УДОВОЛЬСТВИЕ…»

КОНСЕНСОР

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПОДАРИЛ ЛЮДЯМ СОЛНЦЕ

НЕМНОГО СМАЗКИ

ШАНТАЖ

ОЛЕНЬ НА ЗАВОДСКОЙ ТЕРРИТОРИИ

ЗВЕЗДНАЯ МЫШЬ

ЧАСОВОЙ

ЭХО

НА МАРСЕ НЕ ДО ШУТОК

МАШИНА ДО КИЛИМАНДЖАРО

В ДОЗОРЕ ЦИКЛОПЫ

ИГРУШКИ

ДВА МОЛОДЫХ ЧЕЛОВЕКА

МОЖЕТ БЫТЬ, МЫ УЖЕ УХОДИМ

© Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg