«Открытым текстом»

Наталья Петровна открыла дверь на балкон, принесла из кухни табуретку и, посадив на колени трехлетнего внука, жадно вдохнула июньский воздух — и вдруг почувствовала, как заломило виски, отдало в затылок, а потом нехотя отпустило.

— Баб! Глянь, собака!

Наталья Петровна, жмурясь, смотрела на крышу соседнего дома — та наполовину была захвачена солнцем, провода поблескивали, телевизионные антенны отбрасывали на шифер длинные тени.

— Гав! Гав! Собачка, не уходи, собачка!

Хлопнула входная дверь — оконное стекло, дрогнув, заныло. На кухне лязгнул холодильник.

— Баб, а баб, почему собачка убежала?

На балкон выглянул зять.

— Молоко взял обезжиренное, сметану еще не завезли, а в овощном выкинули бананы.

— Хочу ба-наны! Хочу ба-на-ны! — внук замолотил ногами, гулко задевая сандалями решетку балкона. — Хочу-у-у!

Зять ушел на кухню. Вернулся минуты через две. На усах его белели капельки молока.

Костик продолжал выпрашивать бананы.

— Уважаемая теща, — зять обтер ладонью усы. — Есть идея. Не для своего живота стараюсь… Надо пойти и взять два килограмма бананов… Всего два…

— Так в чем же дело? — Наталья Петровна поерошила волосы притихшего внука. — Отпускных, что ли, жалко?

— Наталья Петровна, драгоценная, вы же знаете, что для меня очередь хуже казней египетских… Ну что вам стоит один раз, только один раз воспользоваться удостоверением… Ради ребенка!

— Надоел ты мне с войной — знаешь как?..

— Хочу ба-на-ны! — Костик снова замолотил ногами. — Ба-на-ны!

— Ладно, уговорили…

— Ба!.. — Костик мгновенно замолчал, обнял Наталью Петровну за шею, торопливо поцеловал в щеку.

Зять подхватил Костика, в комнате они свалились на пол и начали бороться, истошно крича и завывая.

Наталья Петровна отнесла табуретку на кухню. Убрала со стола в раковину кружку, из которой пил зять.

В спальне она достала из шкафа серый костюм, но потом сунула его обратно и надела блузку с юбкой. Блузка была с короткими рукавами, и поэтому пришлось натянуть джемпер, хотя день, впервые по-настоящему летний, набирал силу.

У зеркала Наталья Петровна подколола крашенную хной прядь, тронула помадой губы.

Возня в большой комнате не затихала. Кто-то задел стол, и тяжелая хрустальная ваза подпрыгнула.

У новой сумочки, которую зять подарил еще на Восьмое марта, оказалась тугая застежка. Наталья Петровна положила в одно отделение кошелек и удостоверение ветерана, в другое — сетку.

Ваза на столе опять подпрыгнула…

Выйдя из подъезда, Наталья Петровна остановилась в тени дома.

Наконец-то дождь перестал… Возьму бананов, а к вечеру, глядишь, зять увезет всех на дачу… Пятый день в отпуске, а какой-то ершистый. То ли дождь повлиял, то ли на работе неприятности… Взял и ни с того ни с сего внезапно сорвался в отпуск, да еще в начале июня… Покойный Федя всегда к августу подгадывал… Нет, наверное, с работой не в порядке… Поговорю с Ольгой… Но если у тебя на душе гадко, то зачем другим настроение портить?.. Опять начал приставать с вопросами. И что ему эта война далась?

Наталья Петровна перешла улицу. Навстречу от магазина, огибая лужи, шли женщины с бананами. Ровные, один к одному, плоды торчали из сеток и пакетов.

Вдоль "Овощного", мимо тусклой витрины, густо тянулась очередь; она заворачивала у старого тополя и, расширившись, упиралась в тупик. Там громоздились импортные корзины.

Осторожно проталкиваясь, Наталья Петровна почти добралась до продавщицы в распахнутом халате и колпаке, съехавшем набок.

Наталья Петровна, зажатая двумя толстухами в одинаковых платьях, умудрилась достать книжечку, но протянуть руку к прилавку не успела.

— Еще одна контуженная лезет! — крикнул кто-то визгливо позади нее.

— Бананов захотелось!

— Мы здесь маемся-маемся…

— Развелось их, ветеранов, везде норовят пролезть! — толстуха справа наддала плечом. — Тоже мне вояка!

— Как вам не стыдно, ей по закону полагается!

— Мне тоже кое-что полагается!

Наталья Петровна вырвалась из очереди, быстро спрятала удостоверение, захлопнула сумочку и, едва не налетев на тополь, перебежала, задыхаясь, на противоположную сторону…

Пройдя квартал, Наталья Петровна остановилась передохнуть у забора. В щель была видна облупленная стена в лесах.

Придется возвращаться домой без бананов… Костик разнюнится…

Она отступила на два шага и увидела над забором ободранный купол.

За церковью есть еще один магазин… Может, и туда завезли?..

Очередь тянулась вдоль стены зигзагами, вливаясь в стандартный бетонный тупик — оттуда поодиночке вырывались на волю отоваренные.

Наталья Петровна пристроилась в конец очереди за пареньком в белой жокейке. Чуть сбоку от паренька стояла беременная — месяце на шестом, если не седьмом. Она то и дело поправляла широкое платье, смущаясь выпирающего живота.

За Натальей Петровной заняли две старушки в линялых косынках.

— Не бойтесь, бабулечки, на всех хватит! — паренек снял жокейку. — Обещали еще две машины подбросить, сам слышал…

Старушки, потоптавшись, отошли в тень к стене. Наталья Петровна хотела тоже встать рядом с ними, но паренек сообщил, что сбегает попить квасу, и, размахивая жокейкой, свернул за угол.

— Ты что, голубушка, по такой жаре маешься? — Наталья Петровна улыбнулась беременной — и когда только успела? — Иди, отдохни в сквере, история длинная, часа на два, не меньше… Не бойся, я не уйду, место за тобой…

Становилось душно. Наконец после недели дождей почувствовалось лето.

Такой же знойный день был тогда, в сорок третьем, когда Зинку Коржину отчислили из части… Накануне внезапно исчез лейтенант Ремезов — начальник РУКа[1], а утром объявили построение радиороты. Правильно, построение было утром, а жара накатила позже, когда они собирали Зинке белье… 

На ходу поправляя берет и воротничок форменного платья, Наташа выбежала на утоптанную поляну и заняла место в шеренге рядом с Зинкой и вдруг краешком глаза увидела, что подруга не в парадном, как все, а в старой гимнастерке и линялой юбке.

— Ты что, Зин? Взгреют!

— Мне сегодня можно…

Из-за берез, помахивая веткой у сапога, вышел замполит, приостановился, отшвырнул ветку, поправил ремень и устремился на середину поляны. Рядом с ним вышагивал ротный, беспрестанно поглядывая в какие-то бумаги.

Наташа обернулась к машине РУКа, затянутой маскировочной сеткой. Машина стояла в дальнем конце поляны. Возле нее маячил часовой — это Верочка с карабином на плече. Лейтенант Ремезов так и не показывался.

— Девочки, наверное, гонять будут за открытый текст…

— Лейтенанта в деревне застукали с кралей. Мне Санушкин сказал…

— Брехня…

Но вот радиорота вздрогнула, напряглась, застыла.

— Дорогие мои! Вот и пробил час, которого мы так долго ждали. Фашист бежит, и недалек тот день, когда наши доблестные войска освободят многострадальную Украину и Белоруссию, — замполит на шаг приблизился к строю. — В грядущей победе есть и наш с вами вклад. Так давайте и впредь оправдывать доверие командования!

На последнем слове замполит махнул рукой и обернулся к ротному. Старший лейтенант качнул головой, развернул бумаги, бесшумно пошевелил губами.

И тут Наташа опешила, как опешил весь личный состав РУКа, да и вся радиорота. По команде ротного вышла на пять шагов вперед Зинка.

Ротный ткнул пальцем:

— Дезертир!

Зинка стояла навытяжку, странно выпятив живот, и бледные губы ее с усмешкой повторяли каждое обжигающее слово командира:

— За аморальное поведение…

Наталья Петровна отступила в сторону. Мимо нее, пыхтя, прошла женщина, прижав к груди связку бананов.

Опять эта чертова Зинка Коржина в голову лезет. А за Зинкой, как обычно, потянется маленькая Верочка, и лейтенант Ремезов, и Настя, и все остальные… Они будут в каком-то особом порядке выплывать из глубины времени и подолгу стоять перед глазами, то неподвижные, как монументы, то, наоборот, почти неуловимые, с едва различимыми лицами, как на любительских фотографиях той поры, — а фотографии эти лежат в шкафу вместе с облигациями между письмами и поздравительными открытками…

Раньше как-то вспоминалось редко и безболезненно, а сейчас каждый раз словно к оголенному проводу неосторожно прикасаешься… И все зять виноват… Появился четыре года назад… Федю как раз к операции готовили — назавтра после свадьбы лег в больницу, чтобы под ножом умереть… Говорят — сердце не выдержало… У них всегда, как наломают дров, — обязательно или сердце, или поздно вмешались… Накануне операции у Феди аж губы посинели, а он все об одном… Сомневаюсь насчет зятя, шепчет… Вдруг непутевый или, чего хуже, себе на уме… Останешься на старости лет ни с чем… Похоронили Федю, а жизнь как-то быстро вошла в колею, и зять как само собой разумеющееся принял и дачу, и машину… В гараже пропадал вечерами, на даче старался все делать сам… Ближе к зиме стали иногда собираться втроем у телевизора… Ольга вязала или шила, зять просматривал газеты… Но вот Ольгу в роддом увезли… Зять переживал, дергался, метался… А в тот день ввалился с шоколадным тортом на кухню, прислонился к стене.

— Надо ж, сын родился… Три двести…

Потом они долго пили чай, обсуждали, какую брать коляску, и вдруг зять сменил тему.

— Теща, мне про вас Ольга до свадьбы все уши прожужжала… Так вот я и думаю: если у меня теща — героический человек, то ей есть чем поделиться с представителями нынешнего инфантильного поколения… Только, пожалуйста, не отделывайтесь куцыми отговорками… Дайте мне почувствовать цвет, запах, вкус тех дней… Побольше деталей — они, как правило, истинны и правдивы, хотя кажутся часто случайными и несущественными… А коляску возьмем непременно импортную… Не каждый день сыновья рождаются…

Мимо прошла еще одна женщина с бананами. Наталья Петровна сняла джемпер, повесила на руку. При этом она легонько коснулась ближней спины.

— Нельзя ли поаккуратней? — к Наталье Петровне обернулись квадратные зеркальные очки в пол-лица, и она увидела в самой глубине свое отражение, как будто в колодец заглянула.

Всегда начинает вспоминаться с Зинки Коржиной — ведь это она в первую военную зиму сманила на курсы, сорвала из дому… Кто знает, как бы сложилась их жизнь? Может, было бы все гораздо проще или наоборот… Да сейчас-то чего гадать?.. Поздно…

Наташа подхватила в сенях ведро, сбежала, запахиваясь на ходу, с крыльца и, толкнув калитку, налетела на Зинку. Та выскочила из-за угла и теперь, отдуваясь, не пускала к колодцу.

— Ошалела, что ли?

— Наток, собирайся!.. Поедем до городу… С райкома товарищ агитирует в школу радиотелеграфистов!

— Какую еще школу?

— Ра-дио-телеграфистов!

— А с чем их едят? — Наташа попыталась вырвать ведро из рук Зинки, но та крепко держалась за дужку.

— Хочешь под немца попасть, дура? Вон как прет… Или с голодухи загнуться… А там и оденут, и обуют, и накормят…

— Мама не отпустит, — Наташа еще сильней потянула ведро на себя.

— Еще как отпустит…

Ведро гулко ударилось о дорогу, подпрыгнуло на смерзшейся земле, стуча дужкой…

На следующий день в райкоме комсомола им выдали путевки и вечером посадили в переполненный вагон, а через сутки они прибыли на курсы и среди одинаковых унылых бараков за покосившимся забором смешались с оравой таких же девчонок.

Наталья Петровна расстегнула сумочку, достала платок.

Из-за угла появился паренек в жокейке. Рядом с ним семенил мальчишка в пестрой майке.

— Можно Витьке тоже встать в очередь? — паренек ткнул мальчишку в живот кулаком.

— Вел бы сразу всю банду, — особа в черных очках надвинулась на паренька. — Места хватит…

— Витька так Витька, — Наталья Петровна спрятала платок, расстегнула на блузке верхнюю пуговицу.

— Тогда мы пока на фонтан слетаем?

— Смотрите не опоздайте, — Наталья Петровна посмотрела вглубь черных очков — особа, дрогнув, отвернулась.

Что же нам выдали после бани? Длинные черные шинели, огромные солдатские ботинки с обмотками и пилотки… Нет, конечно, не пилотки, а буденовки… Точно, буденовки с пришитыми матерчатыми звездами… А ведь зятю сказала про пилотки…

Наташа в строю шагала сразу за Зинкой, то и дело наступая ей на пятки. Зинка почти выскакивала из ботинок, поминутно оборачивалась, но молчала.

Миновали бараки, и за голыми деревьями мелькнула крыша столовой.

— Запевай! — старшина остановился.

Но в ответ ему — лишь сопение да топот.

— Запевай… — старшина длинно выматерился. — Запевай!

Вот уже близко крыльцо столовой. На гвозде сбоку белеет полотенце.

— … кругом!

Теперь впереди бараки — холодные коридоры, кособокие двери, классы с узкими столами, а на каждом столе прибит телеграфный ключ.

— Запевай!

И тут Зинка, набрав побольше воздуха, начала:

— А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!..

Остальные покорно подхватили…

А вечером опять приказ старшины, и опять сопение и топот, и опять лишний круг, и опять песня, надоевшая хуже ночных подъемов…

Наталья Петровна сделала шаг и еще полшага за особой в черных очках, которая больше не оборачивалась — тонкое платье на ее спине шло мокрыми пятнами.

Старушки, намаявшись у стены, притащили откуда-то пустые ящики, присели поближе к очереди.

Наверное, им тоже есть что вспомнить? Или они уже миновали тот рубеж, когда оглядываться назад уже нет никакого смысла?.. А эта, в очках, небось и не подозревает, что когда-нибудь наступит пора для подведения итогов… Впрочем, кажется, многие вполне обходятся без этого… Гораздо спокойнее и надежнее смотреть вперед, если даже там и ничего нет… Когда зять состарится, пусть судьба пошлет ему человека, не ведающего жалости, пусть натычет его, как котенка, в прошлое…

Не раздеваясь, только стянув шапку, прошел зять на кухню, бухнул на стол пакет с апельсинами и пустые банки.

— В окно видел… Выглядит нормально, улыбается… Апельсины не взяли, говорят, нельзя… Нужны яблоки… Вот записка… Сейчас перекушу, и снова начнем душевные разговоры… Есть в них что-то спасительное, настраивает на философский лад… Только, пожалуйста, не изображайте из себя ветерана на пионерском сборе… Зачем лепетать о том, что вычитали в мемуарах или в кино увидели — будто своей биографии мало… Лучше вспомнить честно то, что было — ни меньше ни больше… Правда, ничего, кроме правды, — зять расстегнул пальто, вышел, на ходу надевая шлепанцы, вернулся. — Везет же мужикам, сегодня в списке одни мальчики!.. Да не разогревайте, и так умну… А вы, теща, мне даже приснились, и почему-то с парабеллумом в руке…

Голубь на краю тротуара забрался в лужу, побил крыльями. С крыши магазина к нему сорвался еще один — такой же важный…

— Зин, а Зин, — Наташа свесилась в темноту. — Ты молодчинка! Так шпарить на ключе — одно загляденье.

— Телки вы безрогие, ничегошеньки не понимаете, — Зинка протянула руку вверх, и пальцы их встретились. — Думаешь, я просто так в отличницы выбиваюсь?.. Может, при курсах инструктором оставят — понятно?.. Мужики-то дурачье, на фронт рвутся…

— Сама ты телка дебелая, — Ольга из Ростова, прозванная Гвоздиком, повернулась с боку на бок, вздохнула, как обычно, страдальчески. — Всех отличниц по окончании в партизаны засылают, а оттуда мало кто возвращается…

— Не брешешь? — Зинка отдернула руку и повернулась к Гвоздику. Не брешешь?

— Стучи, подружка, стучи… — Гвоздик опять вздохнула и затихла.

В дверях мелькнул свет, и по проходу защелкали подковками сапоги старшины.

Наташа, затаив дыхание, натянула колючее одеяло по самый подбородок и стала ждать, когда вспыхнет лампочка.

Это случилось, как всегда, неожиданно, и сразу же старшина сипло проорал команду и, глядя на секундную стрелку карманных часов, отвернулся к облупленной стене.

Пока Наташа подхватывала обмотки и шарила ботинки, Зинка, скользнув в юбку, натягивала косоворотку и вылетала босиком на построение. А старшина, по-прежнему глядя в стену, гнал всех обратно и снова объявлял подъем, и Наташа в который раз хваталась за обмотки…

Достав бальзам, Наталья Петровна поддела ногтями тугую крышечку и натерла виски. Глаза начали слезиться, кожу защипало. Бальзам почти не помогал, но хоть отвлекал от наползающих болей. А вот зять пользуется бальзамом без всякой меры, при любом случае, для профилактики… С него и прижился бальзам в доме…

В очередной раз возвращаясь от Ольги, накупил штук двадцать вьетнамского бальзама, высыпал из пакета в ящик серванта, где всегда лежали горчичники, пластырь и бинт с ватой.

— Теща, учтите, намаялся в очереди… Да было бы не обидно, если бы все хватали дефицит, а то кому — аспирин, кому — анальгин… К тому же за прилавком — старуха в чепчике, и ползает еле-еле, и рецепты по десять минут разглядывает… Вообще, ненавижу любую очередь и удивляюсь собственной теще… Иметь на руках удостоверение ветерана и не пользоваться им!.. Другие выжимают все из своего положения, а здесь необъяснимое благородство и чистоплюйство… Ветеранствуй, если заслужила… А может быть, есть какая-то причина, достаточно уважительная?.. Решил, как представится возможность, поговорить с тещей по душам… Ведь не ради показухи такая позиция?..

Наталья Петровна снова натерла виски бальзамом и отошла к стене.

Наташа осторожно, двумя руками сняла наушники, положила их на стол рядом с ключом и пододвинула инструктору листок. Тот быстро просмотрел запись, отдельные цифры подчеркнул карандашом.

— На третий класс потянешь…

В коридоре, прикрыв дверь, Наташа прислушалась. На ее место села Гвоздик, а рядом уже работала на прием Верочка.

— Вот и все, — Зинка отвернулась к окну. — Что же теперь будет с нами?

Наташа поправила ремень и встала рядом.

Вдали за темной полосой деревьев угадывались белесые горы. В иные дни они виделись четко и, казалось, тяжело двигаются навстречу. Сегодня мешала весенняя дымка. Полоса деревьев почти сливалась с верхом забора, а перед забором — пестрый от луж плац. Через плац торопливо шел незнакомый командир в новенькой шинели. Он старательно обходил каждую лужу. Когда он поворачивался боком, возле бедра поблескивала замком полевая сумка.

— Что, девоньки, загрустили? — старшина, вечно замотанный делами, вдруг остановился, щелкнув подковами, и тоже стал смотреть в окно. Радуйтесь, первый покупатель нарисовался из ОПСОНа — ишь, фортеля выписывает…

— И откуда, товарищ старшина, вы все знаете? — Зинка повернулась спиной к опустевшему плацу. — Буквально все!

— Будя-будя… Злость для фронту подбереги, — старшина переступил с ноги на ногу. — Я вам сапоги выбил, панталоны самых нежных цветов раздобыл…

В конце коридора хлопнула дверь. Командир постоял у порога и стремительно зашагал к старшине. Когда он проходил очередное окно, эмблемы на черных петличках шинели вспыхивали.

— Рановато пожаловали, — старшина небрежно козырнул. — Личный состав курсов экзаменуется.

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться! — Наташа подмигнула Зинке. — А что такое будет ОБСОН?

— Не ОБСОН, а ОПСОН, — лейтенант расстегнул шинель на груди, глянул на старшину. Старшина крякнул в кулак, стиснул зубы, молча развернулся на каблуках и рванул на себя дверь ближнего класса. Оттуда, толкнув старшину плечом, вывалилась раскрасневшаяся Верочка. Сапоги ее хлопали голенищами.

— Дево…

— ОПСОН — это очень серьезно, — лейтенант потрогал тусклую пуговицу на вылинявшей гимнастерке. — Отдельный полк связи особого назначения.

— Дево…

— Если хотите, запишу вас к себе, — лейтенант похлопал рукой по тугой сумке. — Не пожалеете.

— Девочки, мне можно с вами, ну пожалуйста?

— Кому такой недомерок нужен! — Зинка отодвинула Верочку от лейтенантика и стала в упор разглядывать его.

Лейтенант посмеивался, касаясь пальцами свежего шрама над правой бровью.

Возле серой выщербленной стены ждать было легче, и казалось, что очередь начала двигаться рывками, как едва заметный ветерок, только что выскочивший из-за тополя.

Наталья Петровна закрыла глаза.

Главное, дышать ритмично и глубоко… Куда же пропал ветерок пора уж пройтись ему вдоль магазина, ведь тополь снова прошелестел еле-еле, но прошелестел…

А здесь, у стены, по-прежнему, как в омуте… Нет, не в омуте, а в переполненном вагоне… Ночь, но мало кто спит… Поезд, судорожно подрагивая вагонами, тащится к фронту. Все ждут, что вот-вот сквозь привычный перестук нахлынет давящий гул самолетов… Или это она одна не спит, упершись коленями в чьи-то каменные колени, положив руку на чью-то вздрагивающую в такт вагонам спину, и ей кажется, что не спит весь вагон… Когда поезд притормаживает, ее шеи касается лямка подвешенного вещевого мешка — она как маятник, но только отсчитывает не время, а путь… Хоть бы кто слово сказал, хоть бы кто кашлянул… И нечем дышать, совсем нечем дышать…

Наталья Петровна открыла глаза, словно после предзакатного одуряющего сна, и посмотрела на тополь. Дерево поникло, бессильно свесив тяжелые пыльные листья…

В двухэтажной школе на окраине города обживалась разбитая за проливом часть. Люди в рваных окровавленных гимнастерках бродили по коридорам, тупо разглядывая девчонок, прибывших с радиокурсов. Девчонки старались не показываться в коридорах. С первого дня лейтенант Ремезов загнал их наверх, в угловой класс, и они продолжали осваивать аппаратуру.

Вместо разбитых и брошенных при отступлении машин в ограде школы стали появляться новые, с еще не облупившейся краской и целыми стеклами.

— Нет, вы посмотрите, посмотрите! — Верочка залезла коленями на подоконник. — Нашу машину пригнали!

— Все они здесь наши, — Зинка достала из нагрудного кармана огрызок сухаря. — Гробы на колесах…

— Опять ты, Верочка, ерунду городишь, — Наташа щелкнула тумблером и метнула в Зинку карандаш; он отскочил от Зинкиной спины и покатился по залитому солнцем полу к дверям.

— Стал бы лейтенант крутиться у чужой машины — вон, и шоферу что-то выговаривает…

— Интересненько, — Наташа вылезла из-за стола и подошла к соседнему окну. Внизу размашисто цвела сирень. Лейтенант Ремезов стоял на подножке. Машина задним колесом раздавила куст сирени — он торчал из-под шины застывшими фиолетовыми брызгами.

— Замаринуют нас в этой коробочке, — Зинка дохнула в затылок Наташе. — И никуда не денетесь… Окошко, и то зарешечено, чтобы не сбежали…

— Ноешь-ноешь, как зубная боль! — Верочка спрыгнула со своего подоконника. — По-моему, очень даже приличная будочка, вместительная; вот еще бы ее покрасить в нормальный цвет…

Кто-то бухнул в дверь класса. Девчонки бросились к столам, застыли.

Дверь с треском распахнулась, и, прихрамывая, вошел майор. Склонив к плечу забинтованную голову, уставился ошалелыми глазами на доску, исписанную мелом, и вдруг, дергаясь всем телом, начал длинно и связно материться.

Девчонки стояли навытяжку, а он смотрел только на доску и лишь замолкал на мгновение, чтобы набрать побольше воздуха и вновь нести по матушке.

Он затих внезапно, помотал головой, вцепился пальцами в небритые щеки и, пригнувшись метнулся к коридор, волоча ногу. В открытую дверь было слышно, как он уходит, припрыгивая, а потом с лестницы снова донесся его зычный голос.

— Господи, лучше сразу, чем так мучиться, — Зинка пересекла комнату, стала закрывать дверь. Одна из створок никак не вставала на место.

— Говорят, отходят со временем, — Наташа села за стол, щелкнула тумблером, взяла наушники.

Зинка стояла у двери. В ее руке чернел сухарь.

Наталья Петровна увидела, что особа в черных очках забеспокоилась, закрутилась. В очереди началось движение. Подвалил народ.

Как бы путаница не началась…

Наталья Петровна вернулась в очередь. Особа улыбнулась ей как родной.

— Почему люди такие бессовестные? Вот мы с вами героически стоим, а они назанимались и ушли… Гуляют себе и над нами впридачу насмехаются. Мое бы право, так я бы обратно в очередь никого не пустила.

— Пожалуйста, пройдитесь, если вам невмоготу.

— Да разве дело в этом — обидно до глубины души, ведь такие бессовестные…

Наталье Петровне вдруг показалось, что из-за тополя выглянул зять. Такая же рубаха, такие же усы. Хотя, этот ростом повыше.

Когда, наконец, Костика привезли из роддома, зять недели две не возобновлял разговора о войне. Старательно жулькал пеленки, грел укропную воду. Но однажды вдруг ни с того ни с сего спросил.

— Теща, вы не страдаете хронической бессонницей? — зять облил соску кипятком. — Теперь я, кажется, понял, почему вы не пользуетесь удостоверением. Ведь правда, есть чем терзаться? Хотя бы взять службу. Ваш постоянный, неусыпный контроль за своими. Конечно, вы помогали, когда терялась связь, пресекали открытые тексты, но в то же время поставляли записанные цифирки в Особый отдел, а из-за этих цифирок людей под трибунал отдавали… Время-то было суровое…

Она ему на ответила, да и не смогла бы ответить, если бы даже захотела. Она просто ушла из кухни. А зять больше не заговаривал о тех днях — и вот, совсем недавно, когда ушел в отпуск, вдруг снова завелся…

Вечером, когда девчонки уже лежали на узких кроватях, в комнату вошел лейтенант Ремезов. Не зажигая света, он подхватил стоящую у дверей табуретку, сел и, наверно, как обычно, наклонился вперед.

Край колючего одеяла врезался Наташе в щеку, но она неподвижно лежала и вслушивалась в беспорядочные шаги, которые то накатывались со стороны коридора, то приглушенно падали с потолка — кто-то метался в их классе, роняя стулья.

Из-под двери пробивалась тусклая полоска света, и когда по коридору, нарастая, приближался топот, она вздрагивала.

Наташа перевернула подушку, натянула одеяло на голову и, забыв про лейтенанта, попыталась уснуть. Иногда ей это мгновенно удавалось. Но сегодня мешал голод, хотя Верочка и поделилась своей порцией. Каша была теплая, водянистая и хрустела на зубах.

Наташа откинула одеяло. По коридору кто-то пробежал, а наверху уронили стул.

— Спите? — лейтенант вздохнул, зашуршал гимнастеркой. — Спите?

— Так точно! — Зинка в углу подскочила на кровати, сетка заходила ходуном.

— С завтрашнего дня будем нести боевое дежурство на РУКе, — лейтенант снова пошарил по карманам — ему хотелось курить. — Разве с вами, мелюзгой ушастой, на что-нибудь высококлассное потянешь?.. Другим РАТы[2] или РАФы[3], а мне — РУК…

— Нас на передовую? — спросил кто-то шепотом.

— За забор, — лейтенант привстал — ножки табуретки стукнули об пол.

— На свалку! — Зинка сотрясла кровать. — Девочки, готовьтесь на свалку!

— Боец Коржина, прекратите разлагать личный состав. Приказано развернуть контрольный узел на ипподроме, а вы не могли не заметить, что вышеназванный ипподром находится за соседним забором… Смотрите не опозорьте меня…

Лейтенант вышел.

Очередь рывком продвинулась вперед. Совсем рядом заплакал ребенок. Но его не видно. Только головы, да плечи, да взмокшие спины…

За окном был дождь, нудный и мелкий. Зять ходил по комнате, размахивая руками.

— Милая теща, я снова буду надоедать вам расспросами… Я за это время много думал… Думал о том, что вы успели мне рассказать… Я ведь сам тогда не подозревал, какого джина выпускаю из бутылки… Я вообразил, что могу посторонним взглядом оценить события… И за деревьями не увидел леса… В конце концов я понял, что смысл не в подробностях… Судьба — вот главное…

Зять то присаживался на тахту, то огибал стол. А она почему-то пыталась вспомнить первое дежурство, вспомнить во всех подробностях, назло умничающему зятю, — и не могла…

Ребенок продолжал надрываться. Очередь застыла монолитом.

Наталья Петровна расстегнула верхнюю пуговицу блузки.

Как порой беспомощна память человеческая… И сейчас, хоть убей не вспомнить ни первого дежурства, ни второго, ни третьего — все слилось в один час, в одни сутки — как будто и не снимала ни на минуту наушники и не переставала писать убористые колонки цифр, лишь изредка трогая ручку настройки… А рядом, скорчившись на складных стульях, девчонки перед приемниками, и каждая слушает свою волну, каждая боится потерять своих… А ночью индикатор особенно резок, и свет, падающий от шкалы, линует колонки записанных цифр, и эфир полон помех…

Еще помнится, как, возвращаясь из особого отдела, лейтенант выговаривал свободным от дежурства за плохие записи, — а попробуй успеть за одуряющей морзянкой, которую на слух-то не всегда уловишь. При этом лейтенант проходился в адрес курсов и вспоминал прежний состав полка, почти наполовину оставшийся там, за проливом…

И почему-то врезался в память скакун чистых кровей в белых чулочках и с ослепительным пятном на лбу. Каждое утро и каждый вечер его водили по ипподрому, а возле трибуны всегда стоял усатый генерал в бурке. Лошадь грациозно подымала ноги, встряхивала гривой, поводила хвостом. Она и в последний вечер перед отступлением тоже делала положенные ей круги…

Лейтенант перепрыгнул через перила, сбежал по ступеньками к машине и, запнувшись о растяжку антенны, качнулся всем корпусом вперед, в последний момент поймал ручку открытой двери и заглянул в будку станции.

— Кончайте к чертовой матери! Приказано свернуть РУК! В двадцать три ноль-ноль выступаем!

— У двадцатого связь пропала…

— Я же сказал: сворачивайте, времени в обрез… Где аккумуляторщик!

— Санушкин в роту пошел, в мастерские…

— Мастерские! — лейтенант взобрался в будку, захлопнул дверь. Боец Коржина, получите у старшины сухой паек.

Зинка выключила приемник, не торопясь убрала в ящик столика журнал и карандаш, спрятала наушники. Лейтенант вытащил из угла пустой вещмешок и протянул ей. Она почти выдернула широкие лямки из его рук, плечом надавила дверь и стала осторожно спускаться — и вот ее голова, последний раз мелькнув на фоне закатного неба, провалилась в сумрак.

Наташа, сдвинув наушники, смотрела в проем двери и как будто не могла насмотреться на силуэт трибуны, над которой обвис флаг.

— Что же с конем будет, Натка? — Верочка уронила журнал. — Такой красавец, ну прямо сказочный, — а, Натка?

— Отставить, — лейтенант обернулся на подножке. — Сюсюкать будем потом, выполняйте приказ.

Они успели к школе вовремя. Колонна машин уже начала движение, но по двору все еще кто-то бегал, топоча сапогами и матерясь.

Девчонки прилипли к окошку станции. Колонна казалась бесконечной. Мимо них проплывали темные силуэты, рыча моторами.

В дверь заколотили.

Наташа отбросила щеколду и увидела растрепанную Зинку и ошалелого Санушкина с тугим вещмешком, прижатым к груди.

— Еле нашла этого обалдуя, — Зинка сунула вещмешок в угол.

Санушкин пристроился на скатанный матрац, вытянул длинные ноги, задремал.

— Во время движения соблюдать маскировку, — лейтенант заглянул в будку, хлопнул дверью и побежал в кабину. Под окошком блином мелькнула его фуражка.

— Санушкин, лапочка, подвинься, — Зинка стянула пыльные сапоги. Подвинься, тебе говорят…

Рядом с очередью продолжал плакать ребенок.

— Какие нынче дети пошли визгливые, — особа повернулась к Наталье Петровне, сняла очки.

Наталья Петровна расстегнула еще одну пуговицу блузки.

Глаза особы напомнили ей экран телевизора, когда вдруг пропадает изображение, и ничего, кроме ряби… В ту субботу зять смотрел футбол из-за границы, и рябь то и дело выскакивала на экран.

— Теща, вы почему-то снова перешли на оправдания, — зять оттянул майку и стал разглядывать прыщик на груди. — Может, вас испугал мой тезис о бессмысленности вашей жизни? Успокойтесь — любая жизнь оправдана участием, пусть и едва заметным, в той войне… Четыре бесконечных года — это весомо… Но, скажете вы, после была демобилизация, поступление в горный институт, голодные белые ночи, диплом с отличием, работа в геологоуправлении до заслуженной пенсии, а кроме того, рождение дочки, правда, чуть поздновато, а также успешное накопление благ… Вроде бы не к чему придраться… А вот я считаю, что все это было по инерции… Затянувшаяся передышка… Теперь можно вернуться назад… Вам сейчас кажется, что ничего особенного нет в том, что в юности, как опаленный огнем фундамент, лежит война…

Рябь сменилась заставкой, потом замелькали футболисты, но голоса комментатора не было слышно, а лишь гул трибун.

— Возможно, я и ошибаюсь, и причины вашей рядовой, практически безрезультатной жизни лежат гораздо ближе, и они гораздо проще для понимания, но убедите меня в этом, и тогда уже я начну бояться, так как чувствую неуклонное сползание в кем-то вырытую яму… Если бы я знал, что вместе с Ольгой получу квартиру, дачу, машину и героическую тещу, то, наверное, раздумал бы жениться… Не было бы всего — и я, как нормальный человек, полжизни бы потратил на стабилизацию, которая большинству кажется счастьем… Радовался бы поэтапно своим достижениям… Выход — уехать от вас… Но, во-первых, Ольга никогда на это не пойдет, во-вторых, где найти силы начать на пустом месте, да и зачем начинать, когда результат будет такой же?..

Особа вернула очки на нос. Наталья Петровна взяла сумочку в другую руку — занемели пальцы.

Как выразился зять: рядовая, безрезультатная… Но как подумаешь, что и такой могло не быть…

Как только рассвело, колонна машин, обтекаемая беженцами, встала на перекрестке полевых дорог. Образовалась пробка. Надрывались клаксоны, плакали дети, мычал скот.

Наташа с трудом поднялась на затекших ногах, посмотрела в зарешеченное окошко — черные платки, пестрые косынки, мятые шляпы, плоские кепки, а у самой машины — серые одинаковые лица и нагруженные узлами плечи.

Солнце уже тронуло кромку дальнего леса и трубы ближней деревни.

Все девчонки, полулежа вдоль бортов, продолжали спать. Санушкин, положив белесую голову на плечо Зинки, даже похрапывал.

Наташа открыла дверь, и тут же рыжая корова с отломанным рогом потянулась к ней мордой.

И вдруг среди ровного гула моторов жахнул взрыв.

Наташу отбросило внутрь, дверь с размаху встала на место и посыпалось стекло.

Зинка первой, на четвереньках перескочив через Наташу, бросилась к дверям, которые сами раскрылись, и босиком, прикрыв голову ладонями, мимо рыжей коровы кинулась в кювет, забитый беженцами.

Размеренно грохало, по крыше будки стучали комья земли, стекло лениво выкрашивалось.

Наташа, цепляясь за край столика, поднялась и увидела скорчившуюся на полу Верочку — она прижималась к полосатому матрацу, крепко обхватив его руками. Наташа опустилась на колени рядом. Спина Верочки вздрагивала.

Дверь в очередной раз хлопнула, и наступила тишина. Лишь где-то далеко, наверное, в горящей деревне, выла собака.

Верочка продолжала обнимать матрац. Наташа разглядывала свои руки, порезанные осколками.

— Струхнули? — лейтенант заглянул в проем, отряхнул гимнастерку, скрутил цигарку и долго слюнявил ее, прежде чем чиркнуть спичкой.

Наташа отыскала свои сапоги и выпрыгнула наружу. Возле самой машины лежала на боку корова. Из-за уха сочилась кровь.

Беженцы снова шли покорно и размеренно, протискиваясь рядом с замершими машинами.

По одной возвращались девчонки и, не глядя на лейтенанта, лезли в будку. Отшвырнув цигарку, лейтенант обошел корову. Молчаливые люди обгоняли его.

Наташа потрогала рыжую корову за крепкий рог и, толкнув локтем мужика в соломенной шляпе, кинулась вслед за лейтенантом к кабине.

Шофер сидел на подножке и сосал воду из фляжки. Лейтенант вырвал у него фляжку, сделал два судорожных глотка.

Ближняя машина с пробитым осколками брезентом дернулась и тронулась с места, как будто увлекаемая беженцами к далеким спасительным перевалам…

Наталью Петровну подтолкнули. Она качнулась и уперлась плечом в чье-то плечо. Очередь продернулась вперед. Наталья Петровна почувствовала, как ее вытесняют в сторону, — но вдруг кто-то истошно закричал, и очередь замерла.

— Плюхнулась я в канавищу, и носом прямо в сапоги, — Зинка облизнула ложку. — Мужик там здоровенный, скорчился от страху, — так я вот носом в подошву его сапожищ… Подошва новенькая, с подковками, и сеном пахнет, и дегтем… Видать, только на праздники из сундука доставал…

— Натерпелись страху, — Наташа скребанула ложкой по дну котелка. — Я как на корову глянула…

— Долго туточки проторчим? — Верочка пересела с бревна под окном на крыльцо разбитого дома.

Солнце садилось в облака.

На дороге, за огородами, движение не прекращалось — шли колонны машин и брели намаявшиеся за день люди.

Облако, в которое просело солнце, напоминало сейчас раскаленный пепел.

— Лежу, значит, я, сапожища нюхаю и думаю, что вот пришло времечко помирать, и думаю еще, что ничегошеньки от нас с мужиком не останется, окромя дымочка сизого…

— У нас корову Зорькой кликали… Рыжая такая, бока — не обхватишь. Мы ее перед самой войной купили…

— Если они с машиной провозятся, то глядишь — и удрапать не успеем. Лучше бы бросили ее на дороге, хотя жалко бросать-то, ведь новая совсем…

Ветром качнуло ставню. Что-то внутри дома упало. С той стороны, откуда шли беженцы, донесся похожий на бомбежку звук, только приглушенный и слабо повторенный эхом.

— Может, в хате пошарим? — Зинка пересела к Верочке на крыльцо. Печка вроде целая, а там ждет-дожидается чугунок с наваристыми щами…

— У нас отец завсегда, с мельни придет…

— Девочки, лейтенант!

Ремезов посмотрел на пустые котелки, облизнул губы.

— Ночевать буем здесь. Мы с шофером и Санушкиным в машине… Коржина, остаетесь за старшую. Разбейте в огороде палатку, организуйте пост, а с утра начнем догонять наших…

— Думала, опоздала, — беременная, про которую Наталья Петровна успела забыть, встала в очередь. Особа в черных очках неохотно сдвинулась на шаг в сторону. И тут же подбежал, размахивая авоськой, знакомый паренек, а за ним еле успевал Вовка в пестрой майке — нет, не Вовка, Витька…

Паренек сдернул жокейку и начал старательно приглаживать мокрые волосы.

Наталья Петровна положила джемпер на плечо.

Вчера зять после ванны, напившись чаю со сливками, долго не уходил с кухни.

— Будем считать, что в заданности вашей жизни виновата война… Всегда становится легче, если можно найти хоть какую-то причину… Война предрешила вашу судьбу, где-то в самом начале, когда вы еще не окрепли. Но самое интересное, что это срикошетило по мне… Вы бы, теща, могли стать для меня ориентиром или укором… Вы бы тревожили меня, заставляли вырываться из очерченного круга… А я должен удивляться человеческой беспомощности и подсчитывать насмешки судьбы. Часто переоценка ценностей происходит, когда уже поздно… Четыре года назад я был глупо, непозволительно глупо счастлив… Сейчас же одно желание — выпить еще один стакан чаю, да покрепче… Вам, теща, легче, можно свалить на войну… Мне же, получается, винить некого, кроме себя самого… Так еще неизвестно, кому из нас хуже…

Наталья Петровна достала сетку из сумочки, встряхнула.

— Мне лично кажется, что дня через два, ну, от силы три, за бананами никакой очереди не будет, — беременная повернулась к Наталье Петровне и зажмурила глаза от солнца. — Помните, как хватали грейпфруты, а потом они гнили на прилавках.

— Милая моя, — особа тоже повернулась к Наталье Петровне и уставилась прямо в ухо беременной. — Когда кажется, тогда крестятся… А будет известно вам, что даже самые паршивые бананы лучше самых отборных грейпфрутов…

Наташа поправила на плече карабин, обошла замаскированную под деревом машину, постояла возле палатки.

Вот уже два дня, как они догнали радиороту и двигались ночными бросками к горам, которые теперь можно было разглядеть и без бинокля. Они походили на горы, которые она впервые в жизни увидела на курсах. Только до этих гор хотелось добраться как можно скорее.

Беженцев заметно убавилось, как будто они разбрелись по известным им тропам.

Из палатки выглянула Зинка.

— Пора?

— Спи. У тебя еще полчаса.

— Душно… Закрою глаза, и чудится, что землей засыпают…

— Не прикидывайся, из-за Санушкина не спишь; думаешь, не видела, как вы вчера целовались?..

— Подумаешь, целовались… С тоски я, Наток… Везут куда-то, черт их разберет… А Санушкин — теленок… Говорю ему — и не стыдно тебе с нами улепетывать, а он, мол, успею навоююсь, и целоваться совсем не умеет, тычется носом…

— Немец небось уже до наших мест добрался. Маму жалко и братика…

— Опять ты за свое… Их теперь попробуй останови… Спасибо скажи мне, что сманила, а то бы сейчас сопли на кулак мотала…

— Спи, — Наташа поправила карабин.

Ветка над маскировочной сетью подрагивала — видно, только что с нее вспорхнула птица.

За ближним взгорком опробовали мотор…

Наталья Петровна отошла к стене магазина. Старушки на ящиках примолкли и, сложив руки на коленях, смотрели на очередь тусклыми глазами.

Она снова достала вьетнамский бальзам — посередине баночки образовалось отполированное пальцем углубление — тщательно, как и прежде, натерла виски.

Одна из старушек вдруг соскочила с ящика и почти врезалась в очередь. На нее дружно заорали. Старушка покорно вернулась назад.

— Ошиблась, господи, — она поправила платок и втянула голову в плечи. — Уж больно похожа оказалась, господи…

— Говорят, бананы неважнецкие…

— Представляете номер…

— Ерунда, были бы дрянь — очередь бы давно разбежалась…

— Это не страшно, если чуток зеленоватые, дойдут, их, главное, в темное место положить — дойдут…

В забитое фанерой окошко проник солнечный луч и скользнул по лицам девчонок.

— Пора бы и передохнуть, а то с вечера трясемся, — и как ты, Зинка, можешь дрыхнуть сутками? — Наташа метко швырнула пилотку в Зинку, которая, сцепив пальцы, вытянула руки и громко зевнула.

Машина вдруг резко затормозила. У карабина в углу колыхнулся ремень.

Луч замер и уперся в одну точку над головой Зинки.

Наташа подняла пилотку и стала водить ею по носу разомлевшего Санушкина. Аккумуляторщик оглушительно чихнул и съехал с матраца.

В дверь забарабанили.

Наташа отбросила щеколду, увидела злое лицо лейтенанта и отпрянула, задев коленкой пустое ведро.

— Десант! — лейтенант облизнул губы и зачем-то снял фуражку. Немцы высадили десант!

Санушкин приподнялся, еще раз чихнул и рванул единственный карабин к себе.

— Приготовиться к бою! — лейтенант шлепнул фуражку на голову и куда-то побежал, придерживая рукой полевую сумку.

Вернулся он минут через пятнадцать с охапкой новеньких ППШ. Все это время девчонки, не шевелясь, сидели на своих местах, вслушиваясь в далекие беспорядочные выстрелы. Один Санушкин, завладев карабином, то вылезал на дорогу, то карабкался обратно, каждый раз задевая прикладом ведро.

— Разбирай оружие! — лейтенант уперся сапогом в подножку. — Нашли время для посиделок.

— Мы же из этого стрелять не умеем, нам это разок показывали, и все! — Верочка приподнялась, одернула сбившуюся юбку и вдруг заголосила, прижав ладони к щекам.

— Затихни, дура! — аккумуляторщик сунул карабин в угол и, нагнувшись, вырвал у лейтенанта автомат.

Теперь голосили все. Кто со слезами, кто без слез.

Санушкин выпрыгнул на дорогу и повесил на плечо еще один автомат.

— Генерал идет! — гаркнул лейтенант, выпучив глаза. — Смирно!

В будке стало тихо. Всхлипы затихли, но кто-то продолжал шмыгать носом.

— Выходи строиться, — лейтенант улыбнулся. — Пока есть время, подучу обращаться с ППШ.

— А генерал? — Верочка осторожно выглянула наружу.

— Прошел мимо…

Но на этот раз им не довелось пострелять из автоматов. Колонна свернула на проселок. Потом машина долго тряслась на ухабах, потом была остановка в обезлюдевшей станице, и снова тряска — крепления приемников скрипели и вибрировали, девчонки судорожно цеплялись за ременные петли, но их все равно бросало друг на друга, и они мягко сшибались и отпадали к бортам.

Санушкин так ни разу и не выпустил из рук новенький автомат. Прижал к груди, стискивал пальцами.

К вечеру, проскочив еще одну станицу, на выезде проломили плетень и застряли в вишневом саду.

Девчонки, разыскав шаткую лестницу, рвали спеющие вишни, и как будто не было утренней паники, а всегда был лишь отяжелевший сад, и непрекращающееся пение ошалелых птиц, и одуряющий запах ночной фиалки, и сладко-кислый вкус раздавленных вишен.

А ночью Зинка, прижавшись к Наташе, сбивчиво шептала:

— Нет сил моих… Сегодня пронесло, завтра — кто знает… Не могу, не хочу… Конца войне поганой не видно… Не могу…

Зинка, всхлипнув, помолчала и зашептала снова, и близкий рот ее пах вишней, перебродившей вишней, почерневшей и горькой…

Когда Наталья Петровна вернулась от стены в очередь и вслед за особой шагнула вперед, совсем близко мелькнул высокий колпак продавщицы и отчетливо задребезжали весы под гирями.

Вчера зять брюзжал, а с утра тихий… Ольга, наверное, дала ему накануне выволочку за внезапный отпуск… Им бы поскорее второго завести, а то с такими настроениями зятя и Костик не удержит… У мужиков всегда так — сначала во всем виновата жизнь, а кончается разводом и новой семьей… Вот и наш, может, почву готовит?.. Еще неизвестно, что Ольге напевает… А все же разбередил душу… Бурцева, и того вспомнила…

Зять, откровенно морщась, выслушал о старом здании геологоуправления, о высоких узких окнах, бронзовых люстрах и тяжелых дверях… Потом строго воздел палец и сказал, что именно это был шанс изменить течение жизни… Упущенный шанс… Эпизоды войны, застрявшие в памяти, вдруг по-новому осветили дальнейшую жизнь, все переплелось, перепуталось… Только начни разматывать — никогда не кончишь…

В кабинет заглянул Бурцев. Плечо и рукав вымазаны в известке.

— Наташенька, выдь на минутку.

Она закрыла папку, сверху положила толстый карандаш, откинулась на спинку довоенного стула, затем опять взяла карандаш, раскрыла папку.

— На одну минуточку… Очень важно…

Кто-то в глубине комнаты приглушенно хихикнул…

Она захлопнула папку, нарочно уронила карандаш, встала.

Бурцев, отряхивая плечо, шатнулся в коридор.

В спину ей зашептали:

— Он уже обходной подписал…

— За длинным рублем погнался…

— Непутевый…

— Его бы в надежные руки…

Она, ни разу не оглянувшись, вышла.

Бурцев сидел на подоконнике и болтал ногами. Каблуки его стоптанных ботинок гулко стукали о радиатор отопления.

— В последний раз предлагаю сердце, руку и самый Крайний Север!

— Шут гороховый!

— Ты же в этом дурацком городе зачахнешь… Болото…

Она, не слушая Бурцева, долго разглядывала пуговицу на его пиджаке — синяя пуговица, пришитая черными нитками. Затем отвернулась.

Из-за угла выдвинулся Родионов и, заметив ее, остановился и перехватил из руки в руку новенький, с хромированными замками, портфель.

— Тебя только не хватало, — Бурцев спрыгнул с подоконника.

— А я думал, ты уже у нас не работаешь, — Родионов осторожно поставил на освободившееся место портфель. — Совсем умаялся. Завтра комиссия из Москвы нагрянет…

Она смотрела поверх сияющего портфеля на улицу. Вот остановилась серая "Победа". Из нее, мелькнув светлыми ботиками, вылезла жена главного начальника, поправила шапочку, приподняла муфточку, что-то сказала шоферу.

— Наташка! — Бурцев заслонил окно. — В последний раз!

— Я в кино целый месяц не была, на танцы сбегать не в чем… У меня одно выходное платье, понимаешь, одно, и то не фасонистое…

— Голубушка, не слушайте вы Бурцева, не слушайте… Вам надо человека серьезного, с будущим…

— Заткнись, подпевала! — Бурцев сбросил портфель с подоконника и, запнувшись об урну, побежал к лестнице.

— Голубушка, — Родионов обеими руками прижал обиженный портфель к животу. — Подумайте…

Через полгода она вышла замуж. Не за Бурцева, которого больше никогда в жизни не встречала, не за Родионова, который со временем занял подобающее кресло, а за молчаливого инженера из производственного отдела…

Наталья Петровна еще на шаг продвинулась вперед.

— Думаю, нам осталось минут пятнадцать, — особа хлопнула паренька в жокейке по спине. — Чуть ногу не отдавил, паразит!

У прилавка сыпалась мелочь, ворчала продавщица.

Наталья Петровна приготовила деньги.

Интересно, а Зинка вышла замуж или промыкалась так? После войны домой она не вернулась и даже писем не писала… Что выжила, сомневаться не приходится — такие всегда на плаву… Нашла теплое местечко — осела… Торгует сейчас где-нибудь бананами, обсчитывает покупателей… Ее всегда выручала наглость… В том грузинском городе, зажатом горами, не было бананов, но зато был фундук, пресные лепешки и курага, которую ежедневно сыпали в кашу…

Всю осень они отступали, то застревая в брошенных садах с осыпающимися в лужи яблоками, с грушами на истомленно склоненных ветках, то ползли по узким дорогам, то карабкались на перевалы, надсажая моторы, пока не остались зимовать в разбросанном по скалам, вздыбленном городке, распоротом надвое гудящей речушкой…

— Сегодня продолжим изучение материальной части, — лейтенант Ремезов выдвинул полевую рацию на середину низкого стола.

— Надоела эта галиматья до чертиков, — Зинка привстала. — Честное слово.

— Наряд вне очереди на кухню, — лейтенант подождал, когда девчонки успокоятся. — Итак…

— Надоело, — прошептала Наташа и спряталась за Зинку.

— Есть еще желающие на кухню? — лейтенант снял с рации крышку.

После занятий Наташа и Зинка спускались, засунув руки в карманы шинелей, по узкой крутой улочке мимо нагромождения домов с плоскими крышами. Небо тоже было плоским и серым, ближние горы упирались гранитом в него, пытаясь отодвинуть подальше разбухшие тучи.

Навстречу им попалась старуха в черном. Она остановилась, почти прижавшись к стене, что-то прошептала и плюнула Зинке под ноги.

— Сколько еще будем торчать здесь? — запнувшись о камень, Наташа ухватила Зинку за локоть.

— А по мне хоть сто лет…

— Я бы на месте лейтенанта давно на фронт выпросилась. Жмут, гады.

— Ему с нами уютней, — завидев еще одну старуху в черном, Зинка показала ей язык.

За каменной оградой проблеяла коза. Пахло сеном и еще чем-то кислым.

Они свернули к речушке, над которой стоял туман, и возле башни с щелями бойниц увидели повара в замызганном фартуке. Он что-то сунул мальчишке, притащившему связку хвороста, и стал важно прогуливаться вокруг котла.

— Так-с, так-с, — повар сыпанул прибывшим по горсти кураги. — Задание будет одно — вычистить котел внутрях… Проверю…

Наташа расстегнула шинель, Зинка сунула ей щетку на длинной ручке и помогла забраться наверх. Нагнувшись над котлом и шоркнув щеткой по жирной стенке, Наташа вдруг отчетливо услышала речушку — вода разбивалась о камни, пенилась, струилась, а потом совсем рядом заворковал повар, и Зинка хохотнула в ответ, как всегда, сочно и заливисто…

Наталья Петровна пересчитала деньги. Беременная развернула большой полиэтиленовый пакет.

А ведь в горный кинулась из-за той кавказской зимы…

В городке наткнулись они случайно на пещеру — как раз напротив башни за речкой. Ходили у подножья черной скалы втроем, и Верочка разглядела меж валунами дыру. Зинка, скорчившись, пролезла внутрь и чиркнула спичкой. Наташа, выпрямляясь, успела заметить косые закопченные стены и бугристые наросты свода. Когда Верочка тоже всунулась в пещеру, спичка погасла. Зинка начала шипеть по-змеиному, Верочка заплакала, пытаясь выбраться назад, и Наташе почудилось, что они останутся здесь навсегда и превратятся в камни.

Потом они переходили речушку по широким валунам, и Верочка поскользнулась и очутилась по колено в разъяренной воде. Зинка ухватила ее за воротник шинели, выдернула на берег и заставила всю дорогу бежать — шинель заледенелыми полами скребла о белесые сапоги.

А через два дня Верочка попала в госпиталь…

Наталья Петровна машинально шагнула на свободное место у самого прилавка, но особа, работая локтями, завоевала свой "пятачок" и ткнула прямо в руки продавщицы червонец.

Горный обещал самостоятельность и перспективу, но полевая практика добавила ума, и распределение в контору показалось нежданной удачей, и лишь один раз сметы и картограммы были отставлены в сторону… Заболела Анна Ивановна, и пришлось выехать с инспекцией на дальний рудник. А так бы и вспомнить было нечего, кроме бумаг…

Из компрессорной Наташа следом за сменным мастером вышла на заснеженную тропу. Чужая телогрейка поминутно расстегивалась, шаровары хлопали на ветру, а тяжелые разношенные сапоги скользили.

Она оглянулась на утепленную войлоком дверь сруба, запахнула телогрейку и догнала мастера уже на рельсах. На отвале одиноко торчала вагонетка. В скале чернела дыра и наружу выползали закуржевелые провода и трубы.

Мастер протянул ей карбидную лампу, и, поднырнув под брезентовый полог, они вошли в приготовленную для промышленной добычи штольню. Вздрагивающие гулкие доски, колеблющийся свет "карбидок", пестрые изрезанные стены, деревянные обтесанные стойки, вентиляционная труба, прижатая к стене кольями. Поворот, и снова — то стена, то кровля, и всегда рядом — тень мастера, уверенная, молчаливая тень.

Наташа привыкла к его шагам, к устойчивому кисловатому запаху, наплывающему из глухих забоев, к шипению карбидной лампы и стала вскоре замечать крупные вкрапления слюды, мерцающие по сторонам, а за очередным поворотом остолбенела перед матовым зеркалом, выпирающим из стены.

— Мощная жила, — мастер погладил пальцами мусковит. — Скоро развернемся здесь по-настоящему…

Пластина мутно отражала свет шипящих ламп.

Через час Наташа, переодевшись в закутке, вышла из жарко натопленной компрессорной и, обогнув угол, вскарабкалась к накатанной дороге. Там уже стояла приземистая гривастая лошадь, запряженная в кошевку. На брошенном тулупе сидел начальник рудника и лениво перебирал вожжи.

— Как вам наш мусковит? По глазам вижу — поражены! Слюда первого размера. Теперь он вам будет до самой смерти сниться… Знаете что я подумал — а если вам с супругом перебраться сюда?.. Мужик он толковый… Кадры нужны позарез… Настоящих специалистов — раз-два и обчелся… Неужели кончали Плехановский, чтобы в бумагах зарыться? К тому же слушок идет, что вашу контору подсократят. А у нас и работа настоящая, и зарплата… Подумайте!

Она села рядом с начальником, запахнула ноги тулупом. Лошадь, всхрапнув, тронулась, из-под копыт полетели комья снега. Дорога, вильнув, устремилась под гору, и сразу внизу, в узкой долине, стали видны разбросанные бараки поселка и река, белая, ровная, продравшаяся сквозь вал кустарника, а за речкой — сизые крутые сопки, за сопками — гольцы.

Навстречу из поселка выкатились собаки и запрыгали перед лошадью, а та лишь мотала головой, позвякивая сбруей…

— Вот не знаю, сколько взять, — Наталья Петровна переложила джемпер, сумочку повесила на запястье, приготовила сетку. — Килограмма два?

— Берите сколько утащите, — особа стянула с прилавка набитую до отказа бананами сумку. — Такую очередину отстояли…

— Что их, солить? — беременная встала на место особы.

— Ох, и нажрусь от пуза! — паренек в жокейке зажмурился.

Наталья Петровна отвернулась от весов.

Дома, на серванте, долго стоял кусок мусковита, пока дочь не отнесла его в школу… А вдруг у Зинки тоже родилась дочь? Врочем, какая разница — дочь или сын, пусть даже двойня… Важно, что она про отца наговорила?.. По обыкновению, соврала…

— Девочки, весной пахнет, — Наташа отодвинула тяжелую дверь теплушки и выглянула в темноту.

Состав, прозвенев буферами, замер. Впереди посапывал паровоз да чей-то одинокий голос кричал непонятные слова. Крик этот дробился, множился, терялся и снова дробился, метаясь между поездом и черными пятнами зданий.

— Не весной, а пожарищем, — Зинка нашарила сапоги и тоже выглянула наружу, оттеснив Наташу плечом. — Наверняка недавно бомбили… Кончилась наша тихая жизнь… Так хорошо, так тихо было всю зиму, как у Христа за пазухой… Помнишь, как сперли мешок фундука?

Заскрипел гравий, и они поняли, что кто-то бежит вдоль состава.

— Диверсант, подохнуть мне на месте! — Зинка обеими руками вцепилась в узкую холодную скобу — дверь натужно сдвинулась.

— От-ста-вить, — лейтенант Ремезов остановился, перевел дыхание. — На следующей станции выгружаемся. Разбудите всех, и чтобы в полном порядке, как полагается, а то у меня ваше кудахтанье на погрузке до сих пор в ушах стоит…

— А что, здесь недавно бомбили? — Зинка, держась за скобу свесилась к лейтенанту.

— Вы что, Коржина, не выспались? — лейтенант развернулся, впечатав каблуки в гравий, и побежал обратно.

— Ясно, бомбили, — Зинка рывком продернула дверь и вдруг заорала во всю глотку: — Подъем! В ружье! Противник справа!

Девчонки разом вскочили, тараща глаза на Зинку. Отсвет пламени буржуйки бился в их зрачках. Они напряженно вслушивались в тишину.

Вагон дернулся, пламя в буржуйке вздрогнуло, мигнуло, стихло.

— Дурила, — Наташа раскрыла вещмешок и сунула туда грязное полотенце, кружку, мыло, завернутое в обрывок газеты.

— За такие шуточки можно и по мордасам схлопотать, — блондинка Настя, которую зачислили к ним в РУК накануне отъезда, натянула телогрейку. Та была ей мала, и красные большие руки торчали из расстегнутых рукавов.

— Ерепенься-ерепенься, — Зинка выдернула из угла свой мешок. Вот попадешь в переделку — по-другому запоешь.

— Чья сегодня очередь карабин тащить? — Верочка намотала на ногу портянку.

— Скоро каждой из нас дадут по медали, — Наташа нечаянно стукнула пустым котелком о печку. — Если, конечно, заслужим.

— Орден тебе выдадут за пустую башку, — Зинка выдернула карабин из ячейки и сунула опять на место. — Или целых два, посмертно…

— Медальку бы заиметь неплохо, — Настя причмокнула пухлыми серыми губами. — Война же все равно когда-нибудь кончится… Выйду замуж, обязательно за боевого офицера, рожу маленького, будет медалькой играть…

— Кому такое фуфло нужно!

— Сама фуфло!

— Как тебе, Зинка, не стыдно. И что ты ко всем привязываешься? Угомонись…

— Что вы там, уснули? — продавщица бухнула на весы связку бананов, заколдовала гирями.

— Разморило, — Наталья Петровна подставила сетку.

— Сдачу-то возьмите, — продавщица высыпала на грязную тарелку мелочь.

Наталья Петровна не считая спрятала сдачу в кошелек.

Очередь все туже захлестывала прилавок.

Наташа онемевшими пальцами стянула наушники, расписалась в журнале, поднялась на затекшие ноги и наткнулась на Зинку. Лицо Зинки было в багровых пятнах — наверное, опять тошнило. Зинка пропустила ее к выходу и сама уселась на освободившееся место.

Наташа, держась за поручни, спустилась и, запрокинув голову, вдохнула на полную силу.

Сквозь маскировочнцю сеть и листья ближней березы угадывалось светлеющее небо — тусклые звезды подмигивали — то ли вздрагивала маскировочная сеть, то ли Наташу пошатывало.

— Слышь, тяжелая долбает, — лейтенант остановился рядом с ней, закурил. — Теперь фрицам драпать без остановки до Берлина.

Наташа опять посмотрела на тусклые звезды, прислушалась. Совсем рядом выводил коленца соловей, и сквозь его трели пробивался назойливый звук морзянки.

— До Берлина еще далеко, товарищ лейтенант, — Наташа пошла, хлюпая сапогами в росистой траве, остановилась. — Добраться бы сначала до Киева и Минска, а там — и Берлин.

— Ох, и молотят их сейчас наши, ох, молотят…

Соловей примолк на минуту, чтобы дать послушать лейтенанту далекую призрачную канонаду, и завелся снова.

Мимо березы с ободранной корой пробежал старший радист, что-то прошептал лейтенанту, и они вместе побежали в сторону замаскированной РАФ.

Наташа обогнула палатку. Возле куста, зевая и поеживаясь, стояла Настя, обхватив карабин, словно полено. Увидев Наташу, она зевнула, передала карабин, шагнула к палатке и, подавшись вперед широкими плечами, нырнула под брезент на нагретое Зинкой место.

Наташа вернулась к машине. В открытую дверь была видна спина Зинка, а чуть сбоку — бледный профиль Верочки.

Кончались четвертые сутки непрерывного дежурства.

Наталья Петровна протиснулась напрямик через очередь, выдернула застрявшую сетку и остановилась передохнуть у стены. Ящики, на которых сидели старушки, были пусты.

— Счастливая, — донеслось из очереди.

Наталья Петровна опустила сетку с бананами на ящик.

Теперь бы только дотащиться… Виски опять ломит… А все же какое это глупое слово — счастливая… Да и есть ли оно вообще на свете — счастье?.. Глупое, самозабвенное счастье… Когда кончилась война, было настоящее счастье, но ведь одно на всех… А вот свое, хотя бы малюсенькое, но свое… Неужели так и нечего вспомнить?.. Быть такого не может… А та ночь, мелькнувшая случайной искоркой…

— Я тебя люблю, понимаешь, люблю! — он вдруг придвинулся к ней, забавно выпятил нижнюю губу и замер.

Она его поцеловала. Он ответил неуверенно и вяло.

— До завтра, — она встала и попыталась выдернуть руку из его сухих ладоней.

— Я как только увидел… Как только… Понимаешь?.. Это до самой смерти…

Она не дала ему договорить, еще раз поцеловала и убежала по лунной аллее в корпус. Всю ночь пролежала не раздеваясь, а утром собралась и тайком уехала.

А все началось с пустяка, с "бега в мешках". Энергичный массовик загнал их в широкий полосатый мешок — она хохотала, нежданный партнер смотрел куда-то в сторону и теребил пальцами край мешка. На первых метрах они упали раз пять — она поднималась первая и дергала его за рукав, а он, обретя равновесие, судорожно цеплялся в край мешка и что-то бубнил под нос.

Вечером на концерте он подсел к ней. Она поправила его модный галстук, съехавший набок…

Уехала из пансионата утром, а через пару часов в автобусе стало невыносимо душно. Вот в последний раз далеко внизу мелькнуло море, а может, просто клок тумана, застрявший в ущелье. Поворот, короткий туннель, поворот…

Впереди — поезд дальнего следования, и облупленный вокзал, и новая квартира на Студенческой набережной, и раздобревший солидный муж, и послушная дочь, и в перспективе покупка машины — не хватает пока две тысячи.

А если бы он догнал в аллее, позвал с собой, ничего не обещая, кроме любви… Но он остался на скамейке под магнолией…

Наталья Петровна положила джемпер поверх бананов. Паренек в жокейке и Витька, стоя на краю тротуара, уплетали бананы и разбрасывали кожуру. Очередь зло и сердито поглядывала на них.

Нашла что вспомнить… Но почему-то всегда кажется, что счастье прошло совсем рядом на цыпочках… И наверное, прав зять, когда после очередного разговора заявил, что там, на войне, счастлива была одна лишь Верочка… Именно для таких блаженных приберегается счастье…

Дождь прошел, и только редкие капли, срываясь с веток, продолжали скатываться по брезенту палатки.

Наташа пришила пуговицу к гимнастерке и протянула иголку Верочке. Та долго мусолила губами суровую нитку и наконец попала в ушко.

— У меня сегодня волна плавала все дежурство, — Наташа приподнялась, чтобы надеть гимнастерку, и задела головой брезент. — Замучилась…

На брезенте осталась светлая полоса.

— А мой радист опять работал открытым текстом: "Люблю, целую, жду!"

— И ты, конечно, снова не зарегистрировала нарушение и не доложила по команде, дуреха…

— Жалко человека, — Верочка уколола палец и сунула его в рот.

— Ох, смотри, лейтенант узнает!

— Ну и пусть узнает, пусть!.. Я уверена, даже больше чем уверена, что он поймет… Это вы с Зинкой лезете из кожи, по любой мелочи шум подымаете.

— Поймет, держи карман шире… Скажи лучше, чего ты трясешься, когда Ремезов к тебе подходит, глазки закатываешь?

— Лучше бы за своей Зинкой следила, — Верочка уронила иголку на колени и стала искать ее, осторожно шаря пальцами по юбке. — А помнишь, когда вы зимой приходили ко мне в госпиталь и Зинка улыбалась всем подряд? Так после лейтенант заглядывал, и мы даже поговорили малость…

— Да надоела ты с госпиталем, уши прожужжала… Один раз командир навестил, подумаешь… Мы вот с Зинкой целых три раза были, так ты про нас и не вспоминаешь…

— Я помню! И про вас, и про лейтенанта! У меня память хорошая. В школе знаешь как стихи щелкала, "Мцыри" за вечер одолела…

— Хорошая, хорошая. Вот проживи еще лет двадцать, потом хвастай…

— Да я и сто лет проживу — ничего не забуду, ничегошеньки…

Наталья Петровна подхватила сетку с ящика, вышла на солнцепек. Забор церкви отрезал ее от очереди. Было слышно, как постукивает на лесах молоток о древние кирпичи и дребезжит сброшенный лист ржавого железа.

Такой же жаркий день был, когда Зинку отчислили из части…

Девчонки молча подходили к Наташе, и каждая протягивала ей то кусок фланели, то ненадеванный лифчик, то недавно полученный кусок мыла.

— Зинку, тварюгу, надо было в штрафбат заместо лейтенанта, — Настя долго крутила в руках газетный сверток и наконец сунула Наташе. Теперича назначат дундука вшивого, намаемся…

Через полчаса Наташа отыскала Зинку у дороги. Та сидела на пыльной траве в ожидании попутки. Лицо ее в багровых пятнах казалось заплаканным.

— Тошнит? — Наташа положила узел Зинке на колени. — Пригодится…

— Честное слово, Наток, я не думала, что лейтенанта упекут в штрафбат… Это в тот день было, помнишь, когда мы с тобой котел чистили… Повар все любезничал со мной, гадости всякие рассказывал, а потом и говорит — что вы, девчонки, дурака валяете, все равно скоро на фронт отправят, а вам ведь, глупеньким, так легко от армии избавиться, стоит только случайно от доброго человека забеременеть… Вечером пошла я к тому дворику, где коза блеяла, а навстречу лейтенант с котелком, а в котелке молоко… Потрепались малость, да и пошли к нему молоко пить, и тут я воспользовалась моментом, а он как будто этого ждал… Видишь, не прогадала, отправляюсь в глубокий тыл… А лейтенант выживает, такие не пропадают…

Из-за поворота показалась машина. В кузове маячила одинокая фигура. Пыль густо стелилась на обочину.

— Наток, прости, что я тебя на курсы потянула, а сама сбегаю хочется урвать кусочек жизни, а я сумею, вот увидишь, сумею, только береги себя, может, когда-нибудь и придется свидеться, прости, ох, и смутно мне, хоть давись, — прости, да девчонки пусть на меня зла не имеют, у самих как еще сложится — неизвестно; дура я, полная дура, была бы поумней, глядишь, за Ремезова бы замуж выскочила…

А через три дня шустрый лейтенантик построил отделение возле РУКа.

Был он молоденький, рыжеватый, в лихо заломленной фуражечке, и кого-то напоминал Наташе.

— Не пора ли обедать? — Настя высунулась из шеренги.

Лейтенантик молча посмотрел на нее, забавно покачал головой.

— Да не томите, товарищ лейтенант…

— Значит, есть приказ… Командировать одного человека на летучку. Особое задание командования у линии фронта… Ротный так и сказал — особое задание… Не знаю, кого выбрать, познакомиться как следует не успел…

— Можно мне на летучку? — Верочка сделала два шага вперед. — Я не подведу.

Лейтенантик прошел вдоль строя и остановился перед Верочкой, и все увидели, что он чуть выше ее, да и то из-за фуражки.

— Будут другие предложения? — командир вернулся назад и уставился неподвижными глазами на замершую Настю.

Откуда-то появился Санушкин с котелком в вытянутых руках, но сейчас же попятился назад, прячась за машину.

— Вы, товарищ лейтенант, не думайте, что Верочка у нас робкая, Настя часто заморгала. — Она очень серьезная и упрямая, даже боевая…

Остальные девчонки молчали.

— Значит, решено… Разойдись!

— Не ожидала от тебя такой прыти, — Наташа поправила Верочке загнутый воротничок. — Возвращайся скорее.

— Может, лейтенанта Ремезова встречу, — Верочка нагнулась и сорвала мятый одуванчик, побелевший наполовину. — Ты знаешь, как только про летучку услыхала, сразу об этом подумала. Вышла и боюсь — как бы еще кто не вызвался…

Пушинки облепили рукава Верочки.

— Иди, собирайся, дорога не близкая, — Наташа вмяла сапогом в пыль отброшенный Верочкой одуванчик.

Летучка не вернулась с задания. Позже дошел слух, что ее накрыло при артналете.

Наталья Петровна прошла до конца забора, остановилась. Закрыла глаза.

Выйдет мне эта очередь боком… Головушка проклятая раскалывается… Хорошо еще, что прямо у прилавка не сподобилась…

А все тот нелепый случай…

Наташа посмотрела на Санушкина, который, как всегда, обхватив колени, дремал на матрацах. Но рядом с ним не было Зинки. А она так любила замирать, прижавшись щекой к его плечу.

На месте Верочки сидела Настя, а из-за нее выглядывала недавно присланная с курсов девчонка.

Вот и осталась одна…

Вдруг Наташу бросило на стенку, а Санушкин, взмахнув руками, нырнул к Насте, а потом, так же взмахнув руками, отпрянул обратно, толкнув Наташу к приемникам.

Настя и новенькая повалились вслед за Санушкиным на скатанные матрацы.

Ближний к Наташе приемник сорвал крепление и, подпрыгнув на столике, рухнул ей на голову.

Когда Наташа очнулась, она увидела лейтенантика. Он стоял над ней и что-то беззвучно говорил разбитыми в кровь губами. Может, он объяснял ей то, что она узнала позже, — шофер, оказывается, завалил станцию в воронку, но, к счастью, никто не пострадал, лишь ей досталось, да и то чуток.

Только сейчас она разглядела у лейтенанта на носу мелкие веснушки и поняла, что он весь, начиная с новой портупеи и сияющей на фуражке звездочки, похож на того мальчишку, который давным-давно нравился ей в седьмом классе, — разглядела и вновь потеряла сознание и очнулась уже в госпитале.

Она сразу догадалась, где находится, по запаху, который помнила еще с зимы, когда ходила вместе с Зинкой проведать Верочку.

Открыв глаза, Наташа долго изучала мятую простыню, натянутую перед ее кроватью, и когда с той стороны, в гулкости палаты, возник отчаянный стон боли, он обрадовалась, потому что мгновенно вспомнила беззвучные губы веснушчатого лейтенанта.

Мамочка моя, чуть не оглохла совсем…

Стон, приглушенный подушкой или ладонями, повторился.

Наташа легонько, самыми кончиками пальцев потрогала свою голову, которая даже не болела — пальцы наткнулись на бинт.

Стон за простыней сменился хрипом.

Забыв про бинт, Наташа откинула одеяло, соскочила на шершавый пол и, отогнув простыню, выглянула.

Два длинных ряда серых коек, а за окнами утро, такое же серое, как одеяла на койках, и на табурете посередине прохода уснувший санитар — он уперся ногами в спинку койки, с которой вновь сорвался то ли стон, то ли выкрик.

Наташа с трудом разобрала слово "пи-и-ить!"

Набросив одеяло на плечи, она проскользнула мимо сопящего санитара к бачку с перевернутой кружкой на прогнутой крышке, наполнила кружку до краев и, боясь расплескать, понесла воду мимо приглушенно вскрикивающих, охающих во сне, к тому, который разбудил ее, не выдержав жажды.

— Дура! — крикнул санитар, когда Наташа склонилась над окровавленными бинтами. — Ему же нельзя!

Кружка покатилась между кроватями, и струйки побежали по тусклому полу, и вдруг первый солнечный луч стрельнул в окно и застрял в лужице.

— Я подотру, дайте тряпку…

— Дуреха, тебе же вставать нельзя! — Санитар вернулся на табурет. — Брысь отсюдова!

Не успела она забраться в кровать, как палата заматерилась, застонала, и санитар, гулко стуча сапогами, начал чем-то греметь и звякать.

Наташа повернулась набок и увидела на стуле рядом с кроватью пачку махорки и два больших куска сахара, и ей вдруг захотелось горячего-прегорячего чаю с курагой…

Через две недели ее выписали. За это время она привыкла помогать санитарам, и раненые называли ее сестрицей, а главврач, заметив ее с "уткой", улыбнулся, а вечером, присев на кровать, долго смотрел ей в глаза и, наконец, сказав, что она молодцом, посоветовал все же избегать резких движений.

— Если бы разрешили, я бы осталась у вас, — Наташа обернулась в дверях. — Мне кажется, здесь от меня больше проку… Только не подумайте, что я боюсь возвращаться, нет, — но у вас все ясно, понятно, а там… Кому я нужна там…

— Дорогуша, я вас понимаю. Только каждый из нас должен быть на своем месте, а уж решать, чье место важнее, не берусь и вам не советую…

Поток автомобилей прервался, и Наталья Петровна перешла дорогу. Перед самым домом она заметила Костика на велосипеде. Зять шагнул навстречу, засунул газету в карман, подхватил сетку.

— Рванем после обеда на дачу?

Она кивнула. Внук с разгона въехал в ближнюю лужу. Зять уже маячил у подъезда, нетерпеливо поглядывая на бананы.

С газона пахло сиренью.

Зачем ворошить старое, когда ничего ни вернуть, ни исправить… Дожить тихо и спокойно, что осталось… Федя никогда не терзался, и был прав… Зять тоже побесится да успокоится… На дачу, срочно на дачу… Теплица не достроена, парник почти развалился, да и грядки надо снова полоть…

— Милая теща, — зять открыл дверь подъезда, — последние дни я был невыносимо назойлив… Всякую чепуху городил… А хотите, поклянусь больше не тревожить вашу память?.. Но позвольте напоследок спросить… Почему вы ни разу не вспомнили последние дни войны?

Наталья Петровна, оставив зятя внизу, долго поднималась по лестнице. Следом за ней тащили детский велосипед, который то и дело задевал за ступеньки…

Никто не знал, когда кончится война, и все же война кончилась, и был взятый яростным штурмом Кенигсберг, где она впервые увидела трупы фашистов, был пьянящий, ликующий май, а затем — бросок через всю страну в Хабаровск и долгий обратный путь в Москву после капитуляции японцев, и долгожданная демобилизация в ноябре сорок пятого, и было нетерпеливое ожидание бурной, счастливой жизни, потому что иная жизнь после войны и не мыслилась…

Примечания

1

РУК — радиоузел контрольный

(обратно)

2

РАТ — радиостанция автомобильная тыловая

(обратно)

3

РАФ — радиостанция автомобильная фронтовая

(обратно)

Оглавление

. . . .