Джон Уиндэм Живые картины Поули
Я зашел к Салли и показал ей маленькую заметку в «Вечерних новостях Уэстуича».
— Что ты на это скажешь? — спросил я ее.
Она прочла ее стоя, нетерпеливо наморщив свое хорошенькое личико.
— Все это чепуха, — произнесла она наконец.
Мне никогда не удавалось понять, чем руководствуется Салли, определяя, чему можно, а чему нельзя верить. Почему по временам она отмахивается от целого набора неопровержимых доказательств так, словно это не более чем папиросный дым, а потом вдруг фанатически отстаивает непогрешимость какой-нибудь надувательской рекламы, как будто это священное писание, — не укладывается у меня в голове. Как бы то ни было, с этим уж ничего не поделаешь.
В заметке говорилось:
Ноги на концерте
Публика на вчерашнем концерте в Адамс-холле была потрясена, когда во время исполнения одного из номеров программы с потолка свесились две ноги. Все присутствующие оказались свидетелями этого необычайного явления. Во всех показаниях единогласно отмечается, что эти свисавшие до колен ноги были голыми, в обуви типа сандалий. В течение трех-четырех минут они несколько раз двигались взад и вперед под потолком. После чего, сделав как бы толчок в воздухе, они поднялись вверх и исчезли. При осмотре потолка и крыши не было обнаружено никаких следов произошедшего события. Хозяева Адамс-холла не в состоянии дать какое-либо объяснение этому явлению.
— Это еще один случай, — заметил я.
— Ну и что он доказывает? — спросила Салли, видимо забыв, что она не верит в это сообщение.
— Не знаю… пока, — был вынужден признать я.
— Ну вот видишь, — сказала она.
Иногда у меня возникает подозрение, что Салли в глубине души не признает законов логики.
Надо сказать, однако, что большинство людей придерживалось более или менее того же мнения, что и Салли, потому что большинству людей не нравится, когда вокруг происходят непонятные вещи. Мне же начинало казаться, что пора собрать воедино все те факты, о которых в последнее время приходилось отовсюду слышать, и придти к какому-то выводу.
Первым человеком, который столкнулся с этим явлением лицом к лицу — во всяком случае, чье показание было официально зафиксировано первым, — был констебль Уолш. Возможно и до него кто-нибудь уже видел нечто подобное, но решил, что это просто новый вид зеленого змия. Что же касается констебля Уолша, то его представление о безудержном разгуле не выходило за пределы нескольких стаканов крепкого и очень сладкого чая; поэтому, когда он неожиданно увидел перед собой человеческую голову вместе с частью шеи, торчащую прямо по середине тротуара, он остановился и стал ее пристально разглядывать. Но что действительно его потрясло, как утверждал он в заявлении, которое сделал, пробежав километр назад к участку и справившись с охватившим его заиканием, был тот несомненный факт, что голова послала ему ответный взгляд.
Что и говорить, не так уж приятно когда бы то ни было обнаружить на тротуаре голову, но особенно мало удовольствия может это доставить в 2 часа ночи. Что касается остального, то при соответствующем настроении можно поймать взгляд даже мороженой трески в рыбной лавке. Констебль Уолш, однако, не ограничился этим. Он сообщил, что голова открыла рот, «как будто пыталась что-то сказать». Если даже это действительно так и было, ему, конечно, не следовало упоминать об этом: слишком уж все это смахивало на пьяный бред. Однако он настаивал на этой детали, так что после того, как ему устроили врачебный осмотр и с разочарованием принюхались к его дыханию, его отправили назад в сопровождении другого полицейского для уточнения места происшествия. И, конечно, там не оказалось никакой головы, ни следов крови, ни признаков попытки смыть кровь. Так ничем и закончился этот инцидент, не считая нескольких кратких, но выразительных замечаний, которые вне всякого сомнения появились в послужном списке констебля Уолша, отбрасывая тень на всю его дальнейшую карьеру.
Но констебль Уолш не долго оставался в одиночестве. Ровно через два дня жители одного многоэтажного дома были оглушены душераздирающими криками, исходившими одновременно из квартиры № 35, где проживала миссис Рурк, и из квартиры этажом выше, где жила мисс Фаррелл. Сбежавшиеся соседи обнаружили миссис Рурк, истерически выкрикивающую что-то о ногах, которые якобы только что свешивались с потолка ее спальни, и мисс Фаррелл точно в таком же состоянии по поводу того, что из-под ее кровати будто бы высунулась чья-то рука. Однако, не считая несколько дискредитирующего мисс Фаррелл количества пыли под ее кроватью, ни в той, ни в другой квартире ничего необычайного обнаружено не было.
Произошел и еще целый ряд подобных случаев.
По началу мое внимание к ним привлек Джимми Линдлен, который работает, если не будет преувеличением назвать так то, что он делает, в конторе рядом с нашей. Джимми коллекционирует факты. Бедняга считает фактом всякое сообщение, попавшее в газету. Ему безразлично, к какой области относятся эти факты — лишь бы в них был какой-нибудь элемент необычайного. Я подозреваю, что кто-то ему когда-то сказал, что истина никогда не бывает простой, и он сделал из этого вывод, что все, что не просто, — истина.
Я уже привык к тому, что он входит ко мне с преображенным вдохновением лицом, и научился не обращать на это почти никакого внимания. Поэтому, когда он принес мне свою первую стопу газетных вырезок о констебле Уолше и других происшествиях, я не воспылал энтузиазмом.
Но через несколько дней он пришел с новой стопой на ту же тему. Пораженный тем, что он дважды использует однородные явления, я на этот раз уделил ему больше внимания, чем обычно.
— Видишь? По всему городу — руки, головы, ноги, туловища. Настоящая эпидемия. За этим что-то кроется. Что-то происходит! — воскликнул он, воспроизводя почти совершенное звуковое выражение курсива.
Прочтя часть его вырезок, я не мог не признать, что на этот раз он действительно напал на крупную жилу необычайных фактов.
Один водитель автобуса слишком поздно заметил высунувшуюся прямо перед ним на дороге верхнюю половину туловища человека. Когда он остановил автобус и, весь в холодном поту, вылез, чтобы посмотреть, что осталось от пострадавшего, ему не удалось обнаружить никаких следов несчастного случая. Какая-то женщина, свесившаяся из окна, чтобы посмотреть вниз на улицу, вдруг увидела прямо под собой голову другого человека, занятого тем же самым, только этот человек свешивался прямо из капитальной кирпичной стены. В лавке мясника из цементного пола высунулась, словно нащупывая что-то, пара человеческих рук. Минуты через две они снова исчезли в полу без малейшего следа, если не считать ущерба, нанесенного деловым интересам мясника. Один рабочий-верхолаз вдруг заметил рядом с собой странно одетую фигуру, стоявшую прямо в воздухе без всякой опоры, — после чего рабочего пришлось срочно спустить вниз и отправить с провожатым домой. Еще одна фигура была замечена на железнодорожном полотне, на пути стремительно мчащегося товарного поезда. Когда поезд прошел, никаких следов несчастья обнаружено не было.
* * *
Пока я пробегал глазами по газетным сообщениям, Джимми стоял надо мной, пыхтя как паровоз от нетерпения. Мне было достаточно только сказать «Хм».
— Вот видишь, — подхватил Джимми. — Что-то происходит.
— Допустим, — осторожно согласился я, — но что?
— Зона проявления ограничена, — значительно проговорил Джимми и развернул план города. — Я отметил здесь места происшествий, и ты можешь убедиться, что они имеют определенную направленность. Где-то внутри этого круга помещается «фокус нарушений».
На этот раз ему удалось изобразить голосом кавычки, и он ждал появления на моем лице признаков удивления.
— Вот как, — сказал я. — Нарушений чего?
Он не счел нужным ответить на этот вопрос.
— У меня уже сложилось определенное представление об общей причине всех этих явлений, — внушительно сказал он.
Это было вполне в его стиле и не исключало того, что через час это представление могло полностью измениться.
— Так поделись им со мной, — попросил я.
— Телепортация! — провозгласил он. — Вот что это такое. Рано или поздно для нее должно было придти время. И вот теперь уже кто-то это осваивает.
— Хм, — произнес я.
— Конечно, — сказал он, наклоняясь вперед для большей убедительности. — А как иначе можно все это объяснить?
— Да, но если тут имеет место эта телепортация, или телепортаж, или что-то в этом роде, то обязательно где-то должен быть передатчик и какое-то подобие приемной станции, — заметил я. — Вряд ли можно как-то так «передать» предмет или человека, чтобы он мог воссоздаться в любом месте.
— Но мы просто ничего об этом не знаем, — сказал он. — Кроме того, это-то как раз я и имел в виду, когда говорил о фокусе. Передатчик должен находиться где-то в другом месте, но эта зона, видно, служит ему фокусом.
— Если это так, — заметил я, — то у этого передатчика довольно паршивая настройка. Интересно знать, что происходит с человеком, которого «приняли» так, что в середине его туловища проходит кирпичная стена.
Но внимание Джимми никогда не задерживалось на деталях.
— Без сомнения, это еще начальная, так сказать, экспериментальная стадия, — сказал он.
Вряд ли сознание этого факта может облегчить положение объекта эксперимента, подумал я, но не стал углубляться в этот вопрос.
* * *
В этот вечер я впервые и, в общем, напрасно обратил на это внимание Салли. Дав мне ясно понять, что она не верит этим сообщениям, она тут же добавила, что если это правда, то тут попросту кроется какое-то очередное изобретение.
— То есть как это «очередное изобретение», — воскликнул я. — Да ведь это настоящая революция в науке!
— Кому нужны эти революции, раз мы их так используем.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.
Салли пребывала в одном из своих разгромных настроений. Придав своему голосу оттенок разочарования, она продолжала:
— Нам известны только два способа использования изобретений. Один — это убить как можно дешевле как можно больше людей. Другой — это дать возможность оборотистым жуликам выкачать побольше денег из простаков. Может быть и бывают исключения, например рентгеновские лучи, но их очень немного. Изобретения! Сначала мы приводим плод гениальной мысли к наименьшему общему знаменателю, а потом помножаем его на простейшую дробь. Какой ужасный век! Какой ужасный мир! Когда я думаю, что скажут о нашем времени грядущие поколения, я не знаю, куда деваться от стыда.
— Ты напрасно беспокоишься. Все равно мы не услышим их мнения, — сказал я.
Ответом мне был испепеляющий взгляд.
— Замечание, вполне соответствующее стандартам двадцатого века. Наивно было рассчитывать на что-либо другое.
— Ты странная девушка, Салли, — сказал я ей. — Я хочу сказать, что хотя ты и высказываешь бредовые мысли, тем не менее это — мысли и, вдобавок, твои собственные. Большинство же девушек воспринимают будущее лишь с точки зрения моды на шляпки в будущем сезоне или прибавления семейства в будущем году. За пределами этого, тут хоть дождь иди из расщепленных атомов — они и глазом не моргнут: в глубине души их не покидает уверенность, что ничто никогда всерьез не менялось и не изменится.
— Много ты знаешь, о чем думают девушки, — сказала она.
— Это я и имел в виду. Попробуй-ка, узнай, — ответил я.
Она, казалось, так твердо настроилась против этой темы, что я решил пока ее оставить.
Через пару дней Джимми снова заглянул ко мне.
— Он притаился, — объявил Джимми.
— Кто притаился?
— Этот телепортирующий тип. Со вторника ни одного сообщения. Наверно понял, что кто-то напал на его след.
— Уж не себя ли ты имеешь в виду?
— Возможно.
— Это правда?
Он потупился.
— Почти. Я нанес на карту все места происшествий, и центр пришелся на церковь Всех Святых. Я все осмотрел, ничего, правда, не нашел, но видно уже близко подобрался, иначе почему бы он вдруг притаился?
На этот вопрос ни я, ни кто-либо другой ответить не мог. Однако в этот же вечер в газете появилось коротенькое сообщение о том, что какая-то женщина наблюдала, как вдоль стены ее кухни движется человеческая рука и нога. Я показал эту заметку Салли.
— Вероятно, это попросту какой-нибудь новый вид рекламы, — сказала она на это.
— Тайной рекламы, — попытался я высказать предположение, но видя, как на ее лице быстро появляется знакомое испепеляющее выражение, я поспешно пригласил ее в кино.
Когда мы входили в здание кинотеатра, небо было покрыто темными тучами. Выходили мы уже под проливным дождем. Поскольку до ее дома было не более километра, а свободных такси нам не попадалось, мы решили пройти это расстояние пешком. Салли надвинула на лоб капюшон своего плаща, взяла меня под руку, и мы двинулись в путь прямо под дождем. После короткого молчания я сказал:
— Знаешь что, дорогая. Я знаю, что меня можно считать легкомысленным, даже аморальным субъектом, но неужели тебе никогда не приходило в голову, какое благодатное поле деятельности я могу представлять для того, кто бы взялся за мое исправление?
— Безусловно, — сказал она решительно, но не тем тоном, который мне хотелось бы услышать.
— Я вот что хочу сказать, — терпеливо продолжал я. — Если ты в самом деле хочешь посвятить свою жизнь какому-то благородному делу, то что может быть более подходящим, чем перевоспитание такой личности, как я? Какие богатейшие возможности, просто…
— Это что, своего рода предложение? — спросила Салли.
— Своего рода! Да знаешь ли ты… Боже милосердный! — осекся я.
* * *
Мы шли по Тайлер-стрит — короткой, залитой дождем улице, где никого кроме нас не было. Я замолчал оттого, что впереди нас неожиданно появилась какая-то странная машина. Из-за дождя я не мог разглядеть ее как следует, но у меня создалось впечатление, что это был небольшой низенький грузовичок с несколькими легко одетыми пассажирами. Он быстро пересек Тайлер-стрит и исчез. В этом не было бы ничего особенного, если бы Тайлер-стрит пересекала какая-нибудь улица или переулок. Но Тайлер-стрит не имеет перекрестков. Грузовичок просто выехал из стены с одной стороны и въехал в стену с другой.
— Ты видела? — спросил я Салли.
— Но как же он… — начала она.
Мы прошли еще немного и, дойдя до того места, где проехал грузовичок, увидели сплошную кирпичную стену с одной стороны улицы и дома с другой стороны.
— Тебе, наверно, показалось, — сказала Салли.
— Мне показалось? Но ведь ты же сама…
— Но ведь этого не могло быть, это ясно.
— Послушай, дорогая… — начал я.
В это мгновение метрах в трех впереди нас из сплошной кирпичной стены вышла девушка. Мы остановились, онемев от изумления.
Не знаю, были ли это ее собственные волосы, — искусство и наука объединенными усилиями так много могут сделать теперь для женщины — но они были причесаны на подобие громадной золотой хризантемы шириной в полметра, чуть левее центра которой был приколот красный цветок. Эта прическа делала ее голову слишком массивной. На ней было надето что-то вроде короткой шелковой туники розового цвета, которая выглядела бы более естественно в каком-либо ночном клубе, где развлекаются пожилые мужчины, чем на Тайлер-стрит в этот грязный дождливый вечер. Но особенно меня поразили узоры, которыми было расшито это одеяние. Я никогда бы не поверил, что какая-либо девушка могла решиться… Впрочем, это не существенно. Главное то, что она остановилась и мы остановились.
Она стояла… «Стояла» говорю я. Она действительно стояла, но только не на земле, а на высоте 15 сантиметров от тротуара. Она посмотрела на нас обоих, а потом стала всматриваться в Салли так же пристально, как Салли в нее. Прошло, наверно, несколько секунд, в течение которых никто из нас не шевельнулся. Потом девушка открыла рот, как будто начала что-то говорить, но никакого звука не последовало. Тогда она покачала головой, махнула рукой, как будто желая сказать «не обращайте внимания», повернулась и снова вошла в стену.
Салли не двигалась. Блестящий от дождя плащ делал ее неподвижную фигуру похожей на темную статую. Когда она повернулась ко мне, я увидел на ее лице под капюшоном такое выражение, какого я никогда раньше не видел. Я обнял ее одной рукой и почувствовал, что она дрожит.
— Мне страшно, Джерри, — произнесла она.
— Вот уж напрасно, Сал. Тут обязательно должно быть какое-то очень простое объяснение, — сказал я фальшивым голосом.
— Но дело не только в этом, Джерри. Ты обратил внимание на ее лицо? Мы с ней похожи как две капли воды.
— Да, она действительно напоминала тебя, — согласился я.
— Джерри, она была точной копией меня… мне страшно.
— Возможно, это просто игра света. Что бы там ни было, все равно она уже исчезла, — сказал я.
Салли, конечно, была права. Эта девушка была ее точной копией. Я часто потом задумывался над этим сходством.
На следующий день Джимми принес мне утреннюю газету. В короткой передовице, написанной в шутливом тоне, перечислялись граждане Уэстуича, которым за последнее время мерещились странные вещи.
— Наконец-то они обратили внимание, — провозгласил Джимми.
— А как продвигаются твои собственные изыскания? — спросил я.
Он нахмурился.
— Боюсь, это не совсем то, что я думал. Я по-прежнему считаю, что мы имеем дело с экспериментальной стадией, но передатчик, возможно, находится совсем не здесь. Может быть, это просто территория, на которую он настроен для проведения испытаний.
— Но почему именно здесь?
— Откуда я знаю. Куда-то надо было его настроить. А сам передатчик может находиться где угодно.
Он вдруг запнулся, пораженный зловещей мыслью.
— Дело может обернуться очень серьезно. Представь себе, что кто-то вдруг построил передатчик, который может послать сюда людей или, скажем, бомбы — с помощью телепортации…?
— Но почему именно сюда, — повторил я свой вопрос. — Скорее, мне кажется, туда, где находится какой-нибудь атомный реактор или арсенал…
— Пока это только эксперимент, — напомнил он мне.
— Ах да, — сказал я, побежденный. Затем я рассказал ему о том, что мы с Салли видели накануне вечером.
— Что-то такое в ней было, — я прибавил, — что отличало ее от обычных людей.
Джимми многозначительно покачал головой.
— Маскировка, возможно.
* * *
На следующий день, после того, как почти три четверти читателей «Вечерних новостей Уэстуича» написали в редакцию о тех странных явлениях, свидетелями которых они были, сообщения газеты утратили свой шутливый тон. Еще через два дня в этом вопросе четко определились два течения. Одно можно было бы назвать классическим, другое модернистским. В лагере модернистов раскольнические группы отстаивали версию телепортажа, выступая против теории стереоскопической передачи на расстояние и спонтанного молекулярного синтеза. Сторонники классического направления разделились на три фракции по своей приверженности к следующим гипотезам: вторжение привидений, внезапное приобретение странствующими духами способности быть видимыми и приближение страшного суда. В пылу дебатов скоро уже стало трудно различить, кто что в действительности видел, а что, с ущербом для истины, приукрасил в разгаре полемического задора.
В субботу мы встретились с Салли, вместе позавтракали и затем отправились на машине за город, к очень милому местечку среди холмов, которое казалось мне идеальным местом для предложения руки и сердца. Но на главном перекрестке центральной улицы впереди идущая машина внезапно резко затормозила. Я последовал ее примеру. То же самое сделала машина за нами. Следующая машина уже не успела. По другую сторону перекрестка также раздался характерный скрежет металла. Я привстал, чтобы посмотреть, в чем дело, и потом помог подняться Салли.
— Смотри, — сказал я, — опять!
Прямо в центре перекрестка стоял… не знаю, можно ли назвать экипажем то, что там стояло, скорее плоской тележкой или платформой, и она находилась на расстоянии 30 см над мостовой. Именно над мостовой. Она словно висела в воздухе, не поддерживаемая никакими колесами или подпорками. На ней стояли и с интересом поглядывали вокруг человек шесть мужчин в цветных одеяниях, похожих на длинные рубахи или халаты. Вдоль борта платформы крупными буквами была начертана надпись: «Живые картины Поули».
Один из пассажиров указывал другому на церковь Всех Святых, остальных больше интересовали машины и прохожие. Полицейский-регулировщик высунул из будки перекошенное от удивления лицо, но тут же взял себя в руки. Он что-то закричал, потом засвистел в свой свисток, потом опять закричал. На платформе не обращали на него никакого внимания. Тогда он вышел из будки и пересек улицу с видом вулкана, который, наконец-то нашел подходящее для извержения место.
— Эй! — закричал он.
Это не произвело на них ровным счетом никакого впечатления, и только когда какой-нибудь метр или два отделяли его от платформы, они заметили его и заухмылялись, подталкивая друг друга. Лицо полицейского приняло пурпурный оттенок, и он угрожающе закричал на них, но они продолжали рассматривать его, словно какое-то забавное явление. Тогда он выхватил из заднего кармана свою дубинку и шагнул ближе. Рука его рванулась вперед, чтобы схватить человека в желтой рубашке, и… прошла сквозь него.
Полицейский сделал шаг назад. Было видно, как ноздри его раздулись, словно у лошади. Затем он крепко ухватил свою дубинку и широким движением махнул сразу по всей компании. Они продолжали ухмыляться, когда дубинка беспрепятственно прошла сквозь них.
* * *
Я не могу не снять шляпу перед этим полицейским. Он не бросился бежать. Молча посмотрев на них секунду или две с очень странным выражением лица, он повернулся и неторопливо пошел назад к своей будке. Точно также неторопливо он дал сигнал машинам трогаться. Водитель машины впереди меня был уже наготове. Он рванулся вперед и проехал сквозь платформу. Платформа начала двигаться, но моя машина успела бы в нее врезаться, если бы это было возможно. Салли, оглянувшись назад, увидела, как она, описав дугу, исчезла сквозь фасад расположенного по соседству банка.
Когда мы добрались туда, куда я так стремился, погода испортилась и все вокруг стало мрачным и мало способствующим успеху моих намерений. Мы покрутились немного по окрестностям и поехали назад, в тихий уютный ресторанчик на краю шоссе у самого въезда в город. Мне уже удалось направить разговор по нужному руслу, когда совершенно неожиданно к нашему столику подошел не кто иной, как Джимми.
— Подумайте, какая встреча, — воскликнул он. — Джерри, ты слышал о том, что произошло сегодня на главном перекрестке?
— Мы как раз были там в это время, — сообщил я ему.
— Ну, Джерри, это что-то куда значительнее того, о чем мы думали — гораздо значительнее. Эта история с платформой… Они намного обогнали нас в смысле техники. Знаешь, что я думаю насчет того, кто они такие?
— Марсиане? — спросил я.
Потрясенный, он уставился на меня.
— Вот это да! Как же ты догадался? — поразился он.
— Представь себе, почувствовал, что ты именно это хочешь сказать, — признался я. — Но мне почему-то кажется, что марсиане вряд ли использовали бы такую надпись, как «Живые картины Поули».
— Да? Там была такая надпись? Мне ничего об этом не говорили, — удивился Джимми.
Огорченный, он отошел, но та атмосфера, которую я пытался создать, была непоправимо разрушена его вторжением.
* * *
В понедельник утром наша машинистка Анна прибыла на работу в еще более взбудораженном состоянии, чем обычно.
— Если бы вы знали, — начала она, едва успев переступить порог, — какой ужас я только что пережила! Я просто вся была как рак красная.
— Вся? — заинтересовался Джимми.
Она не удостоила его ответа.
— Сижу я в ванне, поднимаю глаза и вдруг вижу, что совсем рядом стоит какой-то мужчина в зеленой рубахе и смотрит на меня. Я, конечно, как завизжу.
— Конечно, — вставил Джимми, — что же тебе еще оставалось делать? А он что? Или дальше нам уже нельзя…
— А он хоть бы что, — сказала Анна. — А потом он захихикал и исчез прямо сквозь стену. Я чуть не умерла от возмущения!
— Еще бы не возмутиться, — посочувствовал Джимми. — Подумать только, захихикал!
Анна пояснила, что ее возмущение было вызвано отнюдь не хихиканьем.
— Ужасно то, — продолжала она, — что подобного рода вещи допускаются. Если мужчинам уже стало позволено беспрепятственно проходить сквозь стены ванных комнат, где моются девушки, до чего они тогда дойдут?
Ничего не скажешь, вопрос резонный.
В этот момент прибыл шеф. Я последовал за ним в его кабинет. У него был явно озабоченный вид.
— Что за чертовщина творится в этом проклятом городе? — обратился он ко мне. — Приходит вчера жена домой и обнаруживает в гостиной двух экстравагантных девиц. Тут же решает, что это имеет отношение ко мне. Первая сцена за двадцать лет, в ходе которой девицы исчезают, — дельно изложил он.
Ничем другим, кроме сочувственного поддакивания, помочь ему я не мог.
В этот же вечер я пошел к Салли и увидел, что она сидит на ступеньках своего дома прямо под моросящим дождем.
— Ты что… — удивился я.
Она послала мне мрачный взгляд.
— Они пришли ко мне в комнату, — сказала она с несчастным видом. — Двое: мужчина и женщина. Не хотели уходить. Засмеялись прямо мне в лицо. Потом стали себя вести так, словно меня там не было. Мне стало… словом, Джерри, я не могла там оставаться. — И она разрыдалась.
* * *
С этого времени события стали стремительно нарастать. На следующее утро жаркая, хотя несколько односторонняя схватка произошла на главной улице. Мисс Дотерби, представительница одного из наиболее респектабельных семейств в Уэстуиче, при виде четырех взлохмаченных девиц, громко хихикающих на углу Нортгейт, почувствовала себя оскорбленной в своих самых святых чувствах. Как только ей удалось вернуть на место свою отвисшую нижнюю челюсть и восстановить слегка нарушенный дыхательный процесс, она не раздумывала ни минуты. Потрясая зонтом, словно это был меч ее доблестных предков, мисс Дотерби ринулась на врага. Она прошла сквозь них, рассыпая удары направо и налево, но, обернувшись, увидела, что девицы смеются над ней. В ярости она снова набросилась на них, но они продолжали потешаться. Тут она начала что-то бессвязно бормотать, и тогда кто-то из зрителей вызвал скорую помощь, чтобы доставить ее домой.
К концу дня город был полон громко возмущавшихся матерей и растерянных отцов, а на мэра города и полицию обрушился целый дождь заявлений с требованием, чтобы кто-нибудь, наконец, принял какие-нибудь меры.
Больше всего беспорядков вспыхивало в районе, который Джимми ранее отметил на своей карте. Пришельцы попадались во всех частях города, но в этом районе просто шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на вереницу мужчин в пестрых рубахах под руку с женщинами с удивительными прическами и еще более удивительными узорами на одежде, которые неторопливо выходили из стен домов и с одинаковым безразличием прохаживались как сквозь людей, так и сквозь машины. Они останавливались, где им вздумается, и, показывая друг другу на что-нибудь привлекшее их внимание, покатывались от безудержного и беззвучного хохота. Особенно веселились они, когда им удавалось навлечь на себя чей-нибудь гнев. Выбирая наиболее чопорных из прохожих, они строили им рожи и делали знаки, пока не доводили их до состояния слепого бешенства, — и получали от этого колоссальное удовольствие. Они прогуливались, где им заблагорассудится: сквозь магазины, банки, конторы и частные квартиры, невзирая на ярость обитателей. Повсюду стали появляться таблички с надписью «Входа нет», но это служило лишь еще одним поводом для веселья.
В этом центральном районе от них просто никуда нельзя было скрыться, хотя те уровни, на которых они действовали, не всегда совпадали с нашими. В некоторых местах, правда, создавалось впечатление, что они ходят по земле или по полу, но обычно они двигались на несколько сантиметров выше земли, а иногда твердая поверхность земли оказывалась у них где-нибудь на уровне колен. Очень скоро стало ясно, что они так же не способны услышать нас, как и мы их, и что нет никакого смысла обращаться к ним или пугать их с помощью слов; а те объявления, которые для них вывешивались, лишь усугубляли их любопытство.
По прошествии трех дней в городе воцарился хаос. В местах наибольшего засилья пришельцев исчезла всякая возможность уединения. В самые интимные минуты они могли прошествовать мимо вас, открыто хихикая или хохоча вам в лицо. Полиции, конечно, хорошо было объявлять, что они не представляют собой никакой опасности, что они явно не в состоянии что-нибудь нам сделать и что лучше всего их просто не замечать. Но бывает время и бывают места, когда для того, чтобы не замечать хихикающие стаи молодых людей и девиц, требуется больше силы воли, чем можно ожидать от обыкновенного смертного. Даже такой добродушный человек, как я, по временам совершенно выходил из себя, а разнообразные женские комитеты и общества по борьбе с безнравственностью постоянно пребывали в состоянии бессильной ярости.
Слухи о том, что у нас происходит, начали распространяться вокруг, и это отнюдь не облегчало положения. В город хлынул поток разного рода охотников за сенсациями. Они заполнили город. По улицам, словно полчища змей, поползли провода от кинокамер, телекамер и микрофонов, фоторепортеры и операторы днем и ночью шныряли по всем закоулкам, щелкая затворами камер, и, будучи отнюдь не бесплотными, действовали на нервы не меньше пришельцев.
Но ситуация еще не достигла своего апогея. Нам с Джимми довелось быть свидетелями начального этапа следующей стадии развития событий. Мы отправились в обеденный перерыв в кафе, проходя прямо через пришельцев и, согласно полученной инструкции, всячески стараясь их игнорировать. Джимми был мрачен: под нажимом фактов ему пришлось отказаться от всех своих теорий. У самого кафе мы заметили впереди на главной улице какое-то волнение, центр которого явно двигался в нашу сторону. Вскоре мы увидели, как сквозь остановившиеся машины к нам приближается со скоростью 9-10 км в час повозка — нечто вроде той платформы, которую мы с Салли видели на перекрестке в прошлую субботу, только модель «люкс». Она имела закрытые борта, свежеокрашенные в красный, желтый и синий цвета, и несколько рядов сидений по четыре в ряд. Большинство пассажиров были молоды, хотя попадались представители и более солидного возраста, одежда которых представляла собой более строгий вариант все того же костюма. За этой платформой двигалось полдюжины других.
По мере того, как они проезжали мимо, мы читали надписи, украшавшие их боковые и задние борта:
Живые картины Поули — величайшее достижение века.
Курс истории без зубрежки — всего за 1 фунт.
Так жила ваша пра-прабабушка в добром старом двадцатом веке! Изучайте историю с комфортом — древние костюмы и старинные обычаи в натуре.
Восполняйте свое образование! Знакомьтесь с образом жизни примитивного общества — жизненным уровнем ваших предков! Посетите романтическое двадцатое столетие — безопасность гарантируется.
Изучайте историю вашей страны. Повышайте свой культурный уровень! Стоимость экскурсии — 1 фунт стерлингов.
Крупный денежный приз тому, кто сумеет опознать свою прабабушку или своего прадедушку!
Пассажиры этих платформ вертели головами во все стороны, глядя вокруг полными наивного удивления глазами и время от времени давясь от приступов неудержимого хохота. Молодые люди размахивали руками и изощрялись в беззвучных остротах, вызывая у своей аудитории спазмы столь же беззвучного смеха. Некоторые, лениво откинувшись на спинки сидений, жевали какие-то крупные желтые плоды, иногда посматривая по сторонам, но главное свое внимание направляя на дам, чьи талии они обнимали. На заднем борту предпоследней платформы красовалась надпись:
Была ли ваша пра-прабабушка так добродетельна, как она утверждала?
Вы имеете возможность узнать то, о чем умалчивает ваша семейная история.
А на последней:
Опознавайте знаменитостей, пока они не научились прятаться — новые интересные сведения обеспечат вам крупный приз!
После того как процессия скрылась из вида, потрясенные жители еще долго не могли двинуться с места. Ни у кого не было желания разговаривать.
Этот кортеж носил, вероятно, характер какой-то грандиозной премьеры или открытия, потому что если потом и приходилось на каждом шагу натыкаться на нагруженные до отказа развлекающимися пришельцами платформы с рекламой вроде:
История — это культура. Вы имеете возможность расширить свой горизонт всего за 1 фунт
или:
Вас ждут ответы на многие неясные вопросы из истории вашей семьи
то о другой такой процессии мне слышать не приходилось.
В мэрии рвали на себе остатки волос и развешивали по всему городу объявления, перечисляющие то, чего нельзя делать «туристам», — вызывая этим лишь новые волны хохота — а тем временем дело принимало все более серьезный и неприятный оборот. Пешие «туристы» завели себе привычку подходить к вам, заглядывать в лицо и сравнивать вас с чем-то в книжке или на клочках газеты, которые они таскали с собой, после чего с явным разочарованием и раздражением они отходили и устремлялись к кому-нибудь еще. Я пришел к выводу, что за меня совсем не полагалось никакого приза.
Как бы то ни было, приходилось как-то жить и работать. Поскольку мы не могли от них избавиться, ничего другого не оставалось, как примириться с ними. Немало семейств выехало из города в поисках уединения, а также в целях защиты своих дочерей от пагубного влияния новой моды в одежде и прочих вещах, но большинство из нас вынуждено было по мере сил и возможностей перебиваться, кто как мог. Почти каждый, кто встречался вам в эти дни, выглядел либо мрачным, либо ошеломленным — за исключением, разумеется, «туристов».
Однажды вечером, недели через две после процессии платформ, я зашел за Салли. Когда мы вышли из ее дома, то увидели неподалеку такого рода сцену: две девушки, головы которых походили на плетеные позолоченные шары, с остервенением вцепились друг в друга. Один из стоявших рядом молодых людей выглядел очень довольным собой, а остальная часть компании подзадоривала дерущихся. Мы повернулись и пошли в другую сторону.
— Наш город стал совсем чужим, — сказала Салли. — Даже наши дома больше нам не принадлежат. Ну почему, почему они не могут уйти и оставить нас в покое? К черту их всех! Как я их ненавижу!
В этот момент у самого входа в парк нам попалась хризантемоголовая девушка, которая, сидя в буквальном смысле слова ни на чем, отчаянно рыдала. Эта сцена несколько смягчила сердце Салли.
— Может быть в них и есть что-то человеческое. В некоторых из них. Но по какому праву они превращают наш город в какой-то гнусный балаган?
Мы выбрали скамейку и сели на нее, любуясь закатом. Мне хотелось увезти ее подальше отсюда.
— Сейчас, наверно, так хорошо где-нибудь за городом, — сказал я.
— Да, наверно очень хорошо, — вздохнула она.
Я взял ее руку, и она не отняла ее.
— Салли, дорогая… — начал я.
И тут, раньше чем я успел перейти к самому главному, откуда ни возьмись появились два «туриста» — мужчина и женщина — и как вкопанные остановились прямо перед нами. На этот раз я по-настоящему рассердился. На платформы можно было наткнуться повсюду, но в парке-то, где для них не было ничего интересного, или по крайней мере не должно было быть, уж хоть в парке-то можно было бы от них избавиться? Так нет же! Они и тут что-то нашли. Видимо, это была Салли, потому что они нахально уставились на нее. Она вынула свою руку из моей. Они о чем-то заговорили между собой. Потом мужчина открыл папку, которую держал в руках, и вытащил из нее листок бумаги. Они взглянули на листок, потом на Салли, потом опять на листок. Это уже было слишком. Я встал и прошел сквозь них, чтобы взглянуть на листок. И тут мне действительно пришлось удивиться. У них в руках была страничка «Вечерних новостей Уэстуича», явно извлеченная из какого-то очень старого номера. Истертая и пожелтевшая от времени, она была закреплена между двумя листами тонкого прозрачного пластика, который не давал ей развалиться на куски. Мне следовало бы взглянуть на дату, но мое внимание привлекло то, на что смотрели они: лицо Салли, улыбавшееся мне с газетного листка. На каждой из ее согнутых и отставленных рук лежало по младенцу. Я едва успел пробежать подпись под фотографией — «Жена городского советника — счастливая мать близнецов», — как они сложили листок и стремглав бросились по дорожке. Бегут, подумал я, ног под собой не чуя, за своим дурацким призом — чтоб он застрял у них в глотке.
* * *
Я опять вернулся к Салли. Эта фотография окончательно испортила мне настроение. Жена городского советника! Каково! Салли, конечно, тут же пожелала узнать, что я там увидел, и мне пришлось на ходу сочинять какую-то чепуху, чтобы как-то выкрутиться.
В хмуром молчании мы посидели еще некоторое время на скамейке.
Мимо проплыла платформа с надписью:
Самый легкий путь к культуре.
Современное образование в условиях комфорта.
Мы проследили глазами, как она прошла сквозь решетки парка и влилась в поток машин на мостовой.
— Не пора ли нам идти, — предложил я.
— Что ж, пошли, — уныло ответила Салли.
Всю дорогу к ее дому я мысленно ругал себя за то, что не заметил даты на газете.
— Среди твоих знакомых, — спросил я как бы между прочим, — нет, случайно, какого-нибудь советника?
Она взглянула на меня с удивлением.
— Советника? Как будто есть: м-р Фалмер, — сказала она неуверенно.
— Он, кажется, еще довольно молод? — продолжал я с безразличным видом.
— Что ты, он очень старый. Вообще-то я знаю не столько его, сколько его жену.
— А-а, — протянул я. — А кого-нибудь помоложе ты не знаешь?
— Нет, никого. А что?
Я пробормотал что-то о том, как в ситуациях подобного рода нужны молодые люди с воображением.
— Молодые люди с воображением не обязательно должны быть советниками, — заметила она, посмотрев на меня.
Может быть, как я уже говорил, Салли и не очень разбирается в логике, но она знает, как можно ободрить человека. Я бы ободрился еще больше, если бы мое воображение действительно подсказало мне какой-нибудь выход из положения.
На следующий день кривая общественного возмущения вновь подскочила вверх. Причиной были события, произошедшие накануне во время вечерней службы в церкви Всех Святых. В тот момент, когда викарий, поднявшись на амвон уже открыл рот, чтобы начать свою короткую проповедь, через северную стену церкви вплыла платформа с надписью:
А что если один из этих мальчиков — ваш пра-прадедушка?
Вы получите ответ на этот вопрос за 1 фунт стерлингов
— и остановилась прямо против аналоя.
Несколько мгновений викарий молча смотрел на нее, потом изо всей силы трахнул кулаком по пюпитру.
— Это невыносимо, — загремел он. — Мы не начнем, пока этот предмет не удалится прочь отсюда.
Он замолчал, продолжая грозно глядеть на платформу. Его паства последовала его примеру.
Туристы же на платформе с видимым нетерпением ожидали начала представления. Видя, что начало затягивается, они извлекли напитки и фрукты, чтобы как-то убить время. Викарий продолжал молчать, сверля их все тем же грозным взглядом. Пассажирам платформы стало надоедать бесконечное ожидание. Молодые люди начали щекотать девиц, девицы в ответ взвизгивали. Некоторые из них стали доказывать что-то человеку, находившемуся на переднем конце платформы. Через некоторое время он кивнул головой, платформа двинулась с места и исчезла сквозь южную стену.
Это было первое очко в нашу пользу. Викарий вытер пот со лба, откашлялся и экспромтом произнес лучшую проповедь в своей жизни на тему «Города в долине».
* * *
Однако, сколь ни влиятельны были фигуры, чье возмущение становилось все громче и громче, дело с места не сдвигалось. Возникало, правда, немало различных планов. Один из них принадлежал Джимми и заключался в использовании либо ультравысоких, либо инфранизких частот, которые якобы должны будут нарушить передачу изображения «туристов». Возможно, в конце концов и удалось бы разработать и осуществить такого рода операцию, но нам требовалась немедленная помощь. Чертовски трудно найти какое-нибудь средство борьбы с тем, что фактически является всего лишь стереопортретом, когда не имеешь никакого способа нарушить систему его передачи. Механизм всего происходящего находится не там, где мы сталкиваемся с результатом его работы, а в каких-то неведомых сферах. Попробуй-ка туда добраться! То, что мы видим, в действительности не может ни чувствовать, ни есть, ни дышать, ни спать… И когда я стал соображать, а что же оно может делать, меня вдруг осенило. Это было так просто, что я чуть не вскрикнул. Схватив шляпу, я бросился в мэрию.
К этому времени ежедневный поток недовольных, угрожающих граждан и упорствующих прожектеров заставил Городской совет весьма подозрительно относиться к посетителям, но мне кое-как удалось добраться до человека, который заинтересовался моим проектом, хотя и не без некоторой доли сомнения.
— Вряд ли это кому-нибудь понравится, — заметил он.
— И пусть не нравится. Все равно хуже нам не будет. А кроме того от этого выиграет местная коммерция, — сказал я.
Эта деталь ему явно пришлась по душе. Я продолжал настаивать.
— В конце концов, у мэра несколько ресторанов, а уж владельцы пивных и закусочных будут просто в восторге.
— Тут вы, пожалуй, действительно правы, — признал он. — Хорошо, мы предложим им ваш план. Пойдемте.
* * *
Три последующих дня мы разрабатывали детали этого плана. На четвертый перешли к действиям. На рассвете на все шоссе, ведущие в Уэстуич, были высланы группы людей, которые установили заграждения, отмечающие границы города. Рядом они выставили большие белые щиты с красными надписями:
Уэстуич — город, который смотрит в будущее.
Приезжайте, и вы увидите сами!
За пределами сегодняшнего!
То, что не наступит даже завтра!
Посмотрите на город — чудо двадцатого века.
Плата за въезд — 2,5 шиллинга.
В это же утро были запрещены телепередачи из Уэстуича и во всех центральных газетах появились многочисленные рекламные объявления:
Грандиозно! Неповторимо! Поучительно!
Уэстуич демонстрирует единственно подлинную панораму будущего!
Кто хочет знать:
Что будет носить его пра-пра-правнучка?
Как будет выглядеть его пра-пра-правнук?
Какими будут моды в двадцать первом веке?
Как изменятся привычки и обычаи?
Пусть приедет в Уэстуич!
Здесь грядущие века приоткроют для вас тайны будущего!
Будущее за 2,5 шиллинга!
Мы считали, что при той огласке, которую уже получили происходящие у нас события, не потребуется детализации в рекламе, но на всякий случай поместили несколько рассчитанных на любителя объявлений в иллюстрированных газетах:
Уэстуич!
Герлс! Герлс!! Герлс!!!
Фигуры двадцать первого века!
Рискованные моды — смелые манеры!
Поразительно! Неподдельно!
Исключительно для взрослых!
Парад красавиц — за 2,5 шиллинга.
И т. д. Помимо этого мы закупили порядочно места в газетах в отделе новостей в помощь тем, кто любит обосновывать свои поступки мотивами социологического, психологического и прочего научного характера.
И народ повалил.
И раньше к нам приезжало немало любопытных, но теперь, когда они узнали, что это стоит денег, количество приезжих резко подскочило — и чем больше их прибывало, тем мрачнее становился казначей Городского совета, досадуя, что мы так продешевили.
Через пару дней нам пришлось оборудовать все пустыри и часть загородной территории под стоянки для автомашин, и для тех, кто оказался вынужденным останавливаться далеко от города, пришлось ввести несколько новых автобусных маршрутов, чтобы доставлять их в город. Улицы до того заполнились бродячими толпами, которые встречали каждую платформу Поули и каждого туриста громкими криками, свистом и гиканьем, что местные жители перестали появляться на улицах, предпочитая предаваться негодованию в стенах своих домов.
Казначея стала всерьез беспокоить мысль о том, что мы теперь подлежим обложению налогом на развлечение. Стопа протестов, направляемых мэру, росла день ото дня, но он был так занят организацией специальных транспортов с продуктами питания и пивом для своих ресторанов, что ему некогда было думать ни о чем другом. Прошло несколько дней, и мне уже стало казаться, что не Поули, а мы будем вынуждены в конце концов покинуть поле битвы. Не трудно было заметить, что туристам не нравился весь этот ажиотаж, что он служил помехой в погоне за призами, но они по-прежнему бродили всюду, где им вздумается, только теперь еще сопровождаемые адским ревом и гиканьем оравы приезжих, не унимавшихся почти всю ночь напролет. Атмосфера накалялась. Чувствовалось приближение взрыва.
И тут, на шестой день, когда мы уже начали подумывать о том, не пора ли нам на некоторое время убраться куда-нибудь подальше, обнаружилась первая брешь в обороне противника — мне позвонили из Городского совета и сообщили, что замечено несколько платформ с пустыми сидениями.
На следующий вечер я вышел сам на один из их оживленнейших маршрутов. Там уже была большая и уже «тепленькая» толпа зевак, раздавались шуточки и нетерпеливые возгласы, но нам не пришлось долго ждать. Из фасада кафе Коронации под углом выплыла платформа, надпись на которой гласила:
Очарование и романтика двадцатого века — всего за 15 шиллингов.
Несмотря на это на ней виднелось с полдюжины пустых мест.
* * *
Появление платформы немедленно вызвало торжествующий рев и волну оглушительного свиста. Водитель, направляя платформу сквозь толпу, сохранял индифферентный вид. Пассажиры же выглядели менее уверенными в себе. Некоторые, однако, старались поддерживать игру: они смеялись и на насмешливые жесты и гримасы толпы отвечали соответствующими жестами и гримасами. К счастью, женская половина туристов не могла слышать выкриков толпы, но некоторые их жесты были достаточно красноречивы. Вряд ли им доставляло большое удовольствие проезжать прямо через тех, от кого они исходили. К тому времени, когда платформа выбралась из толпы и начала исчезать в фасаде универмага, почти всем туристам уже надоело бодриться и у многих был откровенно подавленный вид. Увидев выражение, появившееся на некоторых лицах, я ясно представил себе, как тяжело будет бедному Поули отстаивать культурное значение своего начинания, когда от него потребует объяснений депутация от возмущенных туристов.
На следующий день пустых мест на платформах стало больше, чем занятых, и кто-то сообщил, что стоимость места упала до 10 шиллингов.
Еще через день платформы совсем не появились, и мы едва успевали возвращать назад плату за въезд и отвергать предъявляемые нам претензии за напрасно израсходованный бензин.
Не явились они и на следующий день, ни на следующий, и нам оставалось только энергично включиться в процесс очистки и приведения в порядок Уэстуича. Инцидент фактически был исчерпан, если не считать того, что нам предстояло еще много работы по изживанию той репутации, которую за последнее время приобрел наш город.
Мы, по крайней мере, считаем, что с этим покончено. Джимми, правда, полагает, что нам только так кажется. По его мнению, единственное, что им потребовалось, это внести соответствующие коррективы в фактор видимости — причину всех зол — так что очень возможно, что они продолжают совершать свои экскурсии у нас и в других местах.
Что же, весьма возможно, что он прав. Возможно, этот предприимчивый Поули наладил целую сеть таких балаганов, которые обслуживают его клиентов по всему миру и по всем историческим эпохам. Но мы этого не знаем, и коль скоро они не попадаются нам на глаза, какое нам до этого дело?
Мы, во всяком случае, добились от Поули того, чего хотели. Это был один из тех случаев, которые требуют принятия отчаянных мер. Даже викарий церкви Всех Святых не мог не признать этого.
Бесспорно он знал, о чем говорил, когда начал свою благодарственную проповедь словами: «Удивительна, друзья мои, удивительна и парадоксальна сила вульгарного…»
* * *
Когда все пришло в норму, я смог, наконец, выбраться к Салли. Она выглядела намного веселее, чем все эти последние недели, а поэтому еще красивее. Мне показалось, что ее обрадовал мой приход.
— Здравствуй, Джерри, — сказала она. — Я как раз сейчас читала в газете о том, как ты организовал всю эту операцию по их изгнанию. Ты просто молодец, Джерри.
Некоторое время тому назад я, вероятно, ухватился бы за это как за подходящий предлог, но сейчас во мне словно что-то онемело. Перед моим взором все время стоял образ Салли с близнецами на руках, и я не переставал думать о том, как они туда попали.
— Пустяки, дорогая, — скромно ответил я. — Любому могло придти в голову.
— Может быть. Но почему-то не все так думают. И знаешь, что мне сегодня сказали? Тебе собираются предложить выставить свою кандидатуру в Городской совет.
— Мне в Совет? Вот уж насмешила, — начал я и вдруг остановился. — Но если… я хочу сказать… тогда ведь меня будут называть советником? — спросил я.
— Разумеется. А что? — удивилась она.
Ситуация начинала проясняться.
— Э-э… Салли, дорогая… милая моя… Я уже давно собираюсь сказать тебе… — начал я.
Комментарии к книге «Живые картины Поули», Джон Уиндем
Всего 0 комментариев