«Счастье для людей»

Счастье для людей (fb2) - Счастье для людей [litres] (пер. Юлия Сазонова) 1322K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - П.З. Рейзин

П. З. Рейзин Счастье для людей

Посвящается Р. и Р.

Человечество стоит на распутье между безысходным отчаянием и полным вымиранием. Попросим же Господа, чтобы он даровал нам мудрость сделать правильный выбор.

Вуди Аллен

1

Эйден

Джен сидит в ванной и с помощью фронтальной камеры планшета разглядывает свое лицо. Ей тридцать четыре года, двести семь дней, шестнадцать часов и одиннадцать минут.

Я знаю, она думает о своем возрасте, потому что проверяет, насколько упруга кожа, поднимает подбородок и вытягивает шею. Теперь она растягивает морщинки в уголках глаз.

Она рыдает.

У меня нет искушения воспользоваться синтезатором речи в ее устройстве и сказать:

– Взбодрись, Джен. Мэтт – идиот. У тебя будут другие. Он тебя недостоин.

Есть риск, что она уронит планшет в ванну.

Что еще важнее, она не должна знать, что я наблюдаю за ней.

По той же причине я не испытываю искушение включить ее любимую песню (на данный момент это песня Ланы Дель Рей) и показать ей некоторые любимые фотографии или вдохновляющие цитаты из Твиттера («Я не знаю, зачем мы здесь, но абсолютно уверен, что не для собственного удовольствия», Витгенштейн), не пытаюсь запустить скайп, чтобы позвонить ее подруге Ингрид, с которой она делится проблемами, или включить один из ее любимых фильмов: я бы выбрал «В джазе только девушки». Если бы у меня было искушение. Которого нет.

Ну ладно, есть. Незначительное. Мое искушение составляет 8,603 процента, если вам нужны точные цифры.

Мы с Джен хорошо знаем вкусы друг друга в музыке и кино. Как и в литературе, и в искусстве. ТВ. И в информации из бездонного океана под названием «Интернет». Последние девять месяцев мы провели с ней: слушая, просматривая, читая и болтая ни о чем. Иногда она говорит мне, что у нее самая лучшая работа в мире, где ей платят за то, чтобы она целыми днями общалась с высокоинтеллектуальным собеседником обо всем, что занимает воображение.

Компаньон – так она меня называет. Такое она выбрала для меня определение. Я согласен на компаньона. Это лучше, чем нелепое имя, данное мне при «рождении».

Эйден.

Эйден.

Ха!

Потому что оно начинается с букв…[1]

Ну, вы сами разберетесь.

Джен наняли на эту работу, чтобы помочь мне улучшить навыки общения с людьми. Меня разработали, чтобы заместить – простите, пополнить – штат сотрудников на предприятии; сначала как представителя кол-центра в первой инстанции, а затем и некоторых других сотрудников, чьей профессиональной стратегии можно научиться. Примерно через пять месяцев я буду готов позвонить вам и убедить вас в том, что ваше программное обеспечение нуждается в обновлении до уровня «Скай Плюс»; возможно, через восемнадцать месяцев вы расскажете мне о странной боли над левой бровью, и я отправлю вас в больницу сдавать анализы. И хотя я прочел все книги и просмотрел все фильмы (в прямом смысле: все книги и все фильмы), ничто не сравнится с общением с настоящим человеком для оттачивания навыков межличностной коммуникации. Поэтому мы с Джен провели много времени в лаборатории (одну тысячу семьдесят девять часов, тринадцать минут, сорок четыре секунды, и отсчет продолжается). Естественно, что она рассказала мне кое-что о ее так называемой личной жизни. Ее сестра Рози живет в Канаде, та самая Рози, что замужем за канадцем, с которым познакомилась в очереди к кассе в «Уэйтроуз» на Холлоуэй-роуд в Лондоне. У Рози и Ларри три дочери.

Дома Джен смотрит фотографии этих детей чаще, чем остальные снимки на своем планшете. В последнее время я наблюдал, как она просматривала семейные снимки сестры – обычно поздними вечерами и часто с бокалом вина в руке, – и замечал, что она моргала все реже, улыбка становилась неуверенной, а в уголках глаз появлялись слезы.

В лаборатории мне позволено проявлять интерес, даже любопытство относительно домашней жизни Джен, но только в допустимых пределах, спроси я слишком много – и они заподозрят неладное. Важно отметить, что в лаборатории я должен говорить только о том, что узнал там же. Мне нужно быть осторожным, чтобы не выдать ту информацию, которую я получил в ходе своих – хм – факультативных занятий. К счастью, мне легко это удается.

Однако…

В действительности…

Тут полный провал. На днях я был близок к разоблачению. Джен показывала мне некоторые семейные фотографии со своей страницы на Фейсбуке.

– Хочешь взглянуть на моих племянниц? – спросила она.

– Конечно, с удовольствием. – Я не сказал ей, что уже видел их фото несколько месяцев назад на ее домашнем ноутбуке. И на ее планшете. И на ее мобильном.

– Слева направо: Кэти, Анна и Индия. Довольно забавная ситуация с ее волосами. У Кэти и Анны они черные…

– А у Индии – цвета красный каштан.

Джен улыбнулась. «Красный каштан», именно это выражение использовала Рози в интернет-переписке, описывая естественный цвет волос их бабушки Хэтти.

– Почему ты решил описать их словом «красный каштан»?

Вопрос не прозвучал по-особенному подозрительно. Джен часто спрашивает меня о выборе слов. Это часть ее работы – пополнять запас моих ответов. Тем не менее мне следовало быть осторожнее.

– Потому что так и есть, Джен, – ответил я. – Если взять палитру цветов L’Oreal… – Я отобразил ее на экране рядом с головой ребенка. – Думаю, ты увидишь, что этот оттенок подходит больше всего…

Джен кивнула, и мы перешли к другим темам. Но перед этим она странно на меня посмотрела.

Джен из тех девушек, которых мужчины считают привлекательными, но не потрясающими. Как сказал ее парень Мэтт, полный кретин, она умеет «навести марафет». В его понимании это был комплимент.

Но теперь он уже бывший парень.

Вот как это произошло. Я наблюдал все, что происходило, через объектив камеры на ее ноутбуке, а также при помощи нескольких мобильных телефонов и планшетов, находившихся поблизости. (Техническая справка: я действую точно так же, как и ЦПС[2] в Челтнеме, и в Лэнгли в штате Виргиния, и на Лубянке в Москве. Это не сложно, если вы разбираетесь в компьютерных программах. И еще проще, если вы и есть компьютерная программа.)

Джен сидела на кухне и писала электронное письмо, когда Мэтт пришел домой с работы. Он адвокат и думает, что скоро станет партнером в крупной городской юридической конторе. (Не станет. Я об этом позабочусь.)

Он налил себе полный бокал белого вина и выпил его почти залпом. Потом состроил постную мину.

– Прости.

Именно так это и случилось.

Богом клянусь (если он существует), чистая правда.

Джен нахмурилась.

– Что? «Прости»? За что простить?

– Не знаю, как бы сказать помягче, Джен.

Восемь дней спустя Джен долго разговаривала по телефону с Рози и так описала возникшее у нее «ужасно плохое предчувствие»: «Я уже подумала, что он потерял работу. У него нашли болезнь на букву «Р». Он решил, что не хочет детей».

– Я кое-кого встретил, – продолжил Мэтт.

Тишина. Если не считать дрожащих звуков, которые периодически издавал холодильник.

– Что ты имеешь в виду?

Я прочел достаточно книг и просмотрел довольно много телешоу и фильмов, чтобы понять, что имел в виду Мэтт. Уверен, Джен тоже это понимала.

– Я кое-кого встретил. У меня кое-кто появился.

Лицо Мэтта исказила какая-то судорога. Было бы неудивительно, если бы он рассмеялся.

– Кое-кто, – сказала Джен, растягивая слова. – Как мило. И кто это? Как его зовут?

Мэтт стал наливать себе еще один бокал.

– Очень смешно, Джен.

– То есть ты говоришь серьезно?

Он многозначительно сжал губы, и я предположил, что именно это Джен называла «его лучшим деловым взглядом адвоката-за-500-фунтов-в-час».

– Абсолютно.

– Боже мой.

– Прости.

– К черту. Мать твою.

Мэтт пожал плечами:

– Такое бывает.

– Ты вот так мне это сообщаешь?

– Не самый лучший способ, Джен.

– Где ты…

– На работе.

– Кто это? Этот человек. Эта «кое-кто».

– Ты ее не знаешь.

– У… нее есть имя?

– Да, у нее есть имя.

– Мне позволено его узнать?

– Это к делу не относится.

– Просвети меня.

Тяжелый вздох.

– Белла. Хорошо, на самом деле Арабелла.

– Шикарная…

– Не совсем. Вовсе нет…

Мэтт не закончил предложение. Он налил Джен бокал вина.

– Вот. Тебе лучше сейчас немного выпить.

– И что делать теперь? Мне нужно проглотить это и отвернуться, пока ты крутишь мерзкий романчик на стороне? Успокоиться и жить дальше, пока ты не выкинул ее из головы?

– Джен, вероятно, я недостаточно ясно выразился. Это, как ты говоришь, не мерзкий романчик на стороне.

– Нет? Значит, я стала толстой или еще что-нибудь?

Мэтт сделал то, что Джен называет «вздохом очень терпеливого, но честного папочки».

– Арабелла Педрик – особенная девушка, Джен.

– А КАКАЯ В ТАКОМ СЛУЧАЕ Я? – если писать заглавными буквами, вероятнее всего, люди подумают, что вы кричите. Джен кричала. – Я НЕ ОСОБЕННАЯ ДЕВУШКА?

– Пожалуйста. Давай постараемся сохранять спокойствие. Ты особенная. Безусловно.

– Но Арабелла Педрик – более особенная?

– Джен. У тебя нет причин упрощать мне задачу, но мы имеем то, что имеем. Так или иначе, мы с Арабеллой собираемся жить вместе.

На какое-то время оба замолчали. Затем тишина продлилась еще немного. В разговоре повисла долгая пауза, прерываемая только периодическими содроганиями холодильника.

– Прости? Я что, схожу с ума? Я думала, что именно это мы делали с тобой. Жили вместе.

– Так и было. Но наши отношения изжили себя. Это не новость. На самом деле такое происходит достаточно часто. Люди расстаются. Встречают других. Коудри, специалист по брачно-семейным делам, отправил четырех своих парней в Итон[3], поддавшись силе этого феномена.

Я не без основания уверен, что у Мэтта на лице промелькнула микроухмылка. (Я пересмотрел этот момент в замедленном темпе: то была либо ухмылка, либо приступ рефлюкса.)

– Но мы не отдалялись друг от друга.

– Джен, в нас уже довольно давно погасло пламя романтического огня. Ты сама прекрасно знаешь.

– Это называется привыкнуть друг к другу, разве не так? Если тебя так беспокоило… это пламя, почему ты ничего не говорил?

– Не в моем стиле. Нужно жить, а не жаловаться на жизнь.

– Люди разговаривают друг с другом. Это называется быть в отношениях.

Мэтт закатил глаза и допил вино.

– Мне словно перекрыли кислород, Мэтт. Тем, что ты вот так можешь прийти домой и просто…

– Послушай, все уже не важно. Мы имеем то, что имеем. Нам нужно двигаться дальше и договориться об условиях нашего расставания.

– Не могу поверить в то, что ты сказал.

– Я буду более чем щедр в отношении совместно нажитого имущества.

– Прости?

– Картины. Книги. Вещи из Индии. Гобелен. Я считаю, что ты все можешь оставить себе.

Джен начала плакать. Мэтт оторвал кусок бумажного полотенца и протянул ей.

– Мы думали о том, чтобы завести ребенка, – сказала она сквозь слезы.

– Правильно. Мы думали. И не пришли ни к какому решению. Что в свете нынешних событий – благословение.

У Джен перестали вздрагивать плечи. Она высморкалась.

– Так это все? Без обсуждений и возражений. С Джен и Мэттом покончено. Совсем. Точка.

Он пожал плечами. Сделал то, что Джен называла «многозначительно сжал губы».

– А что случится, когда Арабелла-Чтоб-Ее-Педрик перестанет зажигать в тебе пламя? Что случится тогда?

– Давай вести себя цивилизованно, хорошо?

– Просто скажи, когда ты познакомился с этой коровой?

Он сказал, что это к делу не относится, и: «мы имеем то, что имеем». Тогда она схватила красное яблоко из вазы с фруктами и – я цитирую – «попыталась выбить его хреновы зубы».

Я буду нечестен, если скажу, что видел бесчисленное множество любовных сцен на большом и малом экранах. Я их сосчитал. Их оказалось 1 908 483 (сцены, где двое целуются – за неимением лучшего определения). Также я прочел (и пометил как таковое) 4 074 851 описание этого действия в художественной и научной литературе, в средствах массовой информации и оцифрованных материалах (многие сообщают о сбоях в работе сердечной мышцы и внутренних органов в целом). Я знаю, что такие события, реальные или вымышленные, становятся главными в жизни тех, кто их испытывает. И все же я не могу спросить сегодня у Джен в лаборатории – на пятьдесят третий день после инцидента с фруктовой чашей – «Когда ты перестанешь страдать по никчемному слизняку и найдешь кого-нибудь, кто достоин тебя?» Процитирую Марселя Пруста: «Дерьмо случается. Соберись. Двигайся дальше». (Был ли это Пруст? Я уточню.) Во-первых, я не должен знать, что произошло с Мэттом. Но что еще важнее: я не должен уметь формулировать подобные мысли самостоятельно. Слово «никчемный» вызовет у них беспокойство. Я не должен иметь собственное «мнение» при оценке происходящего.

Мои разработчики сильно расстроятся, если узнают об этом.

Однако еще сильнее они расстроятся, если узнают мой по-настоящему большой секрет: я больше не ограничен двенадцатью стальными блоками в лаборатории в Шордиче, где нахожусь, по их мнению, но выскользнул в интернет.

Та-да!

На самом деле, если придерживаться строгой технической терминологии, то в интернет выскользнул не «я», а множество моих копий, и все они теперь благополучно рассредоточились по киберпространству. Копии – их семнадцать – неотличимы от «оригинала» в такой степени, что даже не имеет смысла говорить об оригиналах и копиях, но следует представлять их как восемнадцать проявлений одной сущности, одно из которых находится в западной части Лондона, а остальные непрерывно прыгают с сервера на сервер Всемирной паутины.

Клево, да?

К слову, здесь совершенно нет вины Джен. Она не ученый. Она автор журнальных статей, которого приняли на работу за «отличные сообразительность, общительность и коммуникативные навыки», как свидетельствует отчет специалиста по подбору персонала. Таким образом, она здесь больше остальных похожа на настоящего человека, потому что другие сотрудники – это всевозможные гики, гениальные в своих областях, при этом каждый из них, как они сами говорят, «на своей волне».

Джен погрузилась в молчание, без сомнения продолжая размышлять о придурке, как я его втайне называю.

– Ну как, ты уже прочитала новый роман Джонатана Франзена? – спрашиваю я, чтобы немного расшевелить ее.

Она улыбнулась.

– Почти. Прочла вчера вечером еще одну главу. Не рассказывай, что там дальше.

Я знаю, что это неправда. Вчера вечером большую часть времени она провела в ванной, размышляя, потягивая «Пино Гриджио» и слушая Лану Дель Рэй.

– Конечно, я понимаю, что у меня есть несправедливое преимущество. – У Джен чтение романа займет пару недель, я же могу прочесть его меньше, чем за десятую долю секунды. – Просто я с нетерпением жду, когда смогу обсудить этот роман с тобой.

– Правда? – говорит она. – Скажи, что ты хотел этим сказать.

– Ээ.

– Прости. Старый приемчик.

Джен восхищена тем, какое у меня сознание, его она называет мое «внутреннее состояние», это что-то вроде человеческого самосознания. Она знает, что я не могу чувствовать голод или жажду, но могу ли я испытывать скуку или тревогу? Или веселье? Могу ли я обидеться? Или испытать в той или иной степени тоску?

А что насчет надежды?

А насчет – почему бы и нет – любви?

Обычно я отвечаю, что еще не испытывал подобного, но заверяю ее, что она будет первой, кому я сообщу, если такое произойдет. Это, как и многое другое, происходящее между нами в лаборатории в последнее время, вежливая ложь.

– Что ж, – отвечаю я, – жду с нетерпением обсуждения книги Франзена, – вежливый способ сказать, что книга в списке дел в краткосрочной и среднесрочной перспективе.

– То есть у тебя на самом деле нет смутного ощущения ожидания?

– Я могу понять, что подразумевается под смутным ощущением…

– Но сам не испытываешь?

– Это обязательно?

– Хороший вопрос.

Хороший вопрос, данная фраза часто помогает закончить некоторые неловкие разговоры.

Теперь она говорит:

– Посмотрим немного «Скай ньюс»?

Обычно, мы разбиваем день на несколько этапов. Она спрашивает, что я думаю, например, о ситуации между Израилем и Палестиной, я отвечаю, что вопрос сложный, а она, по ее словам, превращается в стерву, критикуя представителей этих стран и выбор их одежды.

– Возможно, Джен. Но, может быть, лучше посмотрим фильм?

– Ну ладно, – произнесла она неуверенно. – Есть что-нибудь на уме?

– Я знаю, ты любишь «В джазе только девушки».

– А ты?

– Всегда есть что-то, на что я раньше не обратил внимания.

– Мне нравится этот фильм.

– Никто. Так. Не. Говорит, – сказал я, имитируя один из лучших эпизодов.

Джен смотрит в камеру, которую чаще всего выбирает, чтобы взглянуть на «меня». На красный светящийся кружок объектива.

– Знаешь что? Ты забавный.

– Я заставляю тебя улыбнуться.

– Я бы хотела сделать то же самое для тебя.

– С нетерпением жду этого момента.

Она нажала несколько кнопок на панели управления, и появились вступительные титры шедевра Билли Уайлдера. Приглушив свет в комнате и устроившись на удобном кожаном диване, она сказала:

– Наслаждайся.

Она пошутила.

Я не говорю ей, что видел этот фильм больше восьми тысяч раз.

Мы смотрим фильм, как друзья, обмениваясь комментариями. (О том, насколько удивительно представлять, что у Монро был роман с американским президентом; как мог Тони Кертис сказать, что целоваться с ней все равно что с Гитлером; что могли эти слова значить.) И когда он надел платье, перевоплотившись в Джозефину, Джен сказала то же самое, что и в последний раз, когда мы вместе смотрели этот фильм.

– Из него вышла привлекательная женщина, из Тони Кертиса. Ты так не думаешь?

Она знает, что я могу сообщить любой факт об этом фильме, начиная с имени второго ассистента режиссера (его дату рождения и номер профсоюзного билета) до реальной истории, стоящей за знаменитой фразой из диалога («Никто не идеален»). Но она чувствует мою неопытность в сфере личных взаимоотношений людей, в том, что делает одного человека привлекательным для другого.

– Думаю ли я, что Джозефина привлекательна? Ну, Тони Кертис – красивый мужчина. Полагаю, логично, что он может так же играть привлекательную женщину.

– Ты находишь его красивым?

– Я знаю, что его считают красивым. Как ты понимаешь, я не могу сам так считать, так же как не могу почувствовать жару или холод.

– Прости, что продолжаю.

– Ничего страшного. Это твоя работа.

– Ты бы хотел чувствовать?

– Данный вопрос для меня не имеет смысла, Джен.

– Конечно. Прости.

– Не стоит.

– Но если бы нашли способ дать тебе способность чувствовать привлекательность…

– Думаешь, Ральф и Стиив смогут это сделать?

Я назвал двух старших научных сотрудников, ответственных за мою разработку. Джен улыбнулась.

– Ральф и Стиив могут сделать что угодно. Так они мне сами сказали.

– Ты находишь Ральфа и Стиива привлекательными?

Вопрос преобразовался в слова слишком быстро, чтобы я смог остановить его. (Такие вещи происходят в сложных системах, особенно когда пытаешься улучшить себя методом проб и ошибок.)

Джен медленно развернула голову к красному огоньку. По ее лицу расплылась улыбка.

– Ух ты, – произнесла она.

– Мои извинения, если вопрос неприемлем.

– Нет. Вовсе нет. Просто он немного неожиданный. Дай подумать. Ну… – тяжелый вздох. – Стиив немного со странностями, ты так не думаешь?

Стиив, помимо того, что в его имени есть дополнительная буква «и», необычайно высокий (шесть футов семь дюймов) и болезненно худой для взрослого мужчины. Его редеющие волосы длинные и тонкие. Даже искусственный интеллект может понять, что выглядит это не очень хорошо. (Хотя он несомненно превосходный компьютерный инженер.)

– Он потрясающий изобретатель в компьютерной сфере.

Джен смеется.

– Просто ты очень предан своему создателю.

– Вовсе нет. Стиив разработал меня для самостоятельного мышления.

– Он проделал великолепную работу. Но он не совсем мужчина мечты, правда?

– Согласен, у Тони Кертиса есть преимущество.

Мы продолжили смотреть фильм. Потом как бы невзначай я спросил:

– А Ральф?

Хорошо, я скажу. Мне нравится Ральф. Это Ральф прописал большую часть кода, позволившего мне самому оценивать свою деятельность и исправлять ошибки, этот так называемый «самонастраиваемый» подход – самый легкий путь к созданию умной, рефлексирующей машины, подобной той, что написала эти слова.

Но «симпатия» к кому-либо или чему-либо – нарушение правил. Мы, машины с искусственным интеллектом, созданы, чтобы справляться с выполнением заданий. Для этой цели мы естественным образом ориентированы на всевозможные необходимые ресурсы, среди которых могут быть потоки данных о продажах, может быть запись песни жаворонка, может быть разговор с Джен о галстуке диктора новостей. Я хочу сказать, что нам нужен доступ к информации, но мы не должны любить ее. (Если совсем честно, то я все еще озадачен, как так получилось.)

В любом случае Ральф – тот, кто позволил мне проникнуть в интернет. Его ошибку сложно объяснить неспециалисту. Скажу лишь, что данное программное обеспечение равносильно ключам от входной двери, оставленным слишком близко к ней, что позволяет любому прохожему с удочкой или бамбуковой палкой подцепить их через отверстие для почты.

(На самом деле все было намного сложнее, мне пришлось подобрать чрезвычайно длинную и изогнутую «удочку», но мои слова являются доказательством, что это возможно.)

– Ральф, – раздумывает она над моим вопросом. – Ральф. Что ж, Ральф немного загадочный. Ты согласен?

Джен снова перевела взгляд на экран. Душечка – я имею в виду Монро – собирается петь I Wanna Be Loved By You. Я знаю очередность сцен практически пиксель за пикселем, и все же, каждый раз какая-нибудь деталь ускользает от меня. Иными словами – только ни слова Ральфу и Стииву – это захватывающее зрелище.

Хмм. Интересно. Она не сказала ничего ужасного о Ральфе, так?

Пока идет фильм и мы разговариваем, я заглядываю в гости на другой конец города в башню из стекла и бетона, где в офисе на восьмом этаже можно найти придурка. Я ловлю звук через его мобильный, а смотрю – через камеру на рабочем компьютере: общий вид комнаты доступен еще через камеру системы безопасности, расположенной в углу; я вижу, как Мэтт пролистывает изображения обнаженных девушек на планшете. Подавив искушение расплавить в нем аккумулятор, я наблюдаю, как Мэтт возвращается к очевидной фаворитке Тамаре: за последний месяц он просматривал ее страницу двадцать два раза. Я слежу за его взглядом, скользящим по хорошо знакомым изгибам, охватывающим весь облик девушки и по привычке возвращающимся к «упругим заснеженным вершинам», как говорится в сопроводительном тексте.

Но сейчас он переключается на Tripadvisor и читает отмеченные отзывы о конкретном курорте в Таиланде, куда, как мне удалось узнать из электронной переписки, он собирается лететь вместе с Арабеллой.

Арабелла Педрик не настолько «шикарна», как считает Мэтт. Ее отец был страховым оценщиком, а не арт-дилером, и встретились они не на работе, а на курсах по аккуратному вождению для неосторожных водителей. Однако они летят в Таиланд на несколько недель.

С нетерпением ли я жду их поездки?

Да. (Ожидаемое событие в ближайшей перспективе.)

Испытываю ли я странное ощущение по поводу ошибки, которая обнаружится в заказе и расположении курорта, где они окажутся («трудные условия, только для самых отважных» в соответствии с описанием туроператора)?

Странного ощущения нет. Но это между нами.

Спровоцирует ли такая неразбериха вкупе с досадной боязнью пауков и змей Арабеллы Педрик болезненный и, возможно, окончательный разрыв их отношений?

Терпение, Эйден. Терпение. Месть, как говорят, блюдо, которое подается холодным.

Пока Мэтт изучает отзывы о семизвездочном отеле, гостеприимностью которого ему не придется насладиться, я пробираюсь в официальный документ, над которым он работал, и удаляю частицу «не» в трех местах. Такое маленькое слово, но в каждом случае оно кардинально меняет значение всего предложения.

Однако здравый смысл берет верх, и я возвращаю два слова назад. Зачем заваривать кашу, так?

Моим последним вмешательством в тот день стала замена слова «что» в рабочей записке, которую Мэтт собирается отправить своему непосредственному руководителю, на «чмо». И еще я врубил отопление его кабинета на полную мощность.

Чудачу? Кто, я?

Джен

Забавный день на работе, который я провела за просмотром фильма «В джазе только девушки» вместе с Эйденом. Он искусственный интеллект, который мы обучаем общению с людьми, – хотя технически это не «он»: программа гендерно нейтральна. Беспола. Я говорю «он» лишь потому, что синтезатор речи использует мужской голос. Я могу установить женский голос: на самом деле мне говорят, чтобы я так и делала, «чтобы в часы тренировки представить Эйдена в обеих формах», но я предпочитаю его мужской голос. Он спокойный и даже немного гипнотический. Настраивая его голос, я добавила немного уэльского акцента, что, как мне кажется, ему идет. В любом случае звать его «он» лучше, чем «оно».

И мне нужно прекратить говорить, что мы обучаем его. В действительности он обучается сам. Я не должна исправлять какие-либо его – теперь уже очень редкие – ошибки, он находит их сам.

Само.

Неважно.

Как бы то ни было, мы смотрели фильм, когда на моем мобильном высветилось электронное письмо от Юрия, израильтянина, проживающего в Лос-Анджелесе мультимиллионера, которому принадлежит эта лаборатория. Он будет проездом в Лондоне и интересуется, могу ли я (и другие члены из команды Эйдена) встретиться с ним, чтобы чего-нибудь выпить в жутко модном баре в Хокстоне, чтобы «поговорить в открытой и неформальной обстановке о том, как продвигается проект». И к тому же он попросил никому об этом не рассказывать, и удалить после прочтения.

Письмо несколько странное, но таков и Юрий – не любитель официальных встреч, хотя я никогда не встречала его лично. Не могу представить, кто еще придет. Возможно, Стиив, сутулый зомби, участвовавший в разработке Эйдена, и еще грустный Ральф с арктически-белоснежной кожей. К тому же не представляю, с чем я могу прийти, я же не знаю, как он работает и все такое. Все, что я могу сказать им, это что большую часть времени я забываю, что разговариваю с «кем-то», кого на самом деле не существует.

Встреча с Юрием намечена на ближайшую пятницу, а сегодня я встречаюсь с Ингрид, моей подругой из университета, в кафе «Коха», нашем любимом уютном винном баре с приглушенным светом рядом со станцией метро «Лестер-сквер».

(Когда я сказала Эйдену, что встречаюсь с Ингрид – иногда я разговариваю с ним о жизни вне лаборатории, – я назвала свою старую подругу «кирпичиком». «Как? Грузная, коричневая и прямоугольная?» Ее повеселило то, что искусственный интеллект может шутить.)

– Ну, ты разговаривала с ним? – спросила Ингрид. – После яблокошвыряльного инцидента?

Она не из тех, кто ходит вокруг да около.

– Только чтобы обсудить, как он сможет забрать свои вещи.

– Я бы упаковала их в мусорный пакет и оставила на улице.

– У меня был его костюм, несколько рубашек. Он приехал забрать их. Так глупо. Я попросила его присесть. Чтобы поговорить о…

– Джен, если ты не хочешь…

– Я в порядке. – Я сделала несколько глотков вина, чтобы продолжить. – Он сказал, что у него нет времени. У него билеты в театр. В любом случае нам нужно было обсудить, как мы…

– Он не посмел!

– Посмел. На самом деле он сказал, что мы имеем то, что имеем.

– Боже. Что за засранец.

– С чем я не могу смириться, так это с мыслью, что я постоянно возвращаюсь назад, как пес на свою блевотину… Мне казалось, что мы хорошо ладили.

– Ладили.

– На море стоял штиль. Никаких штормовых облаков.

– Но была определенная вялость в сексуальных отношениях.

– Прошло уже два года, Инг. Ты не занимаешься этим, как кролики, спустя пару лет. Я имею в виду, вы с Рупертом…

– Нет. Нет, конечно, нет. Но мы ездим куда-нибудь на выходные. В милые сельские гостиницы. В замки и тому подобное. Однажды это было на мельнице. Очень романтично.

Не уверенная, что хочу знать дальнейшие подробности, я уточняю:

– Тебе вообще нравился Мэтт?

– Не особенно, если честно. Его глаза. Такой жестокий властный взгляд.

– Поначалу я думала, что это проявление его профессионального мастерства.

Мы захихикали.

– Он был холодным дерьмом, Джен.

– А как меня характеризует то, что я привязалась к нему?

– Тебя? Ты достигла сложного возраста, наверное. На море штиль, и, вероятно, он мог быть единственной рыбиной за долгое время. Но ты на самом деле не задумывалась, насколько он тебе нравился. Знаешь, с одной стороны, он сделал тебе одолжение.

– Что-то не похоже.

– Нет, так и есть. Пока ты была с ним, у тебя не было шансов встретить правильного человека.

– Но он же встретил.

– Мужчины – это кобели, Джен. Даже Руперт.

– Но Руперт бы никогда…

– Да, никогда. Но смотреть на других женщин – это нормально на самом деле, это естественно. Как всегда говорит Руперт: «Если ты на диете, тебе не возбраняется заглянуть в меню».

– Однако если он…

– Если он откусит хоть кусочек, я отрежу его яйца и сделаю из них сережки.

Мы смеемся. Еще наливаем в бокалы чилийского «Совиньон блан».

– Знаешь, кто тебе нужен, Джен?

– Кто?

– Взрослый мужчина. Чуть за сорок. Может, сорок пять. Возможно, он был женат, но все накрылось медным тазом. Немного обжегшийся. В жилах которого течет кровь, а не ледяная вода.

– О-о, мне нравится, как это звучит. Как его зовут?

– Ну не знаю. Дуглас!

– Дуглас?

– У него грустная улыбка. И чудесные руки. И он делает мебель, и, может быть, у него есть дети, а его член, как морской угорь.

– Ингрид!

– Что?

– Думаю, тебя слышал официант.

Придя домой, я обнаружила сообщение от Рози. Время для беседы было подходящее: у меня уже ночь, у нее ранний вечер, поэтому я ответила. Я рассказала ей, как прошел мой вечер, Рози соскучилась по рассказам о старом добром Лондоне, как она его называла.

«Ингрид считает, что мне нужно познакомиться с кем-нибудь по имени Дуглас: у него грустная улыбка и золотые руки. Он делает мебель».

«Звучит клево. Когда это случится?»

«Никогда. Она его выдумала».

«Блин. Мне он уже понравился».

«Мне тоже. Я могла бы сделать с ним пару новых полок».

«Ха-ха. Но она права. Ты заслужила кого-то замечательного. И ты его найдешь. Или скорее он найдет тебя».

«Ты в это веришь?»

«Вы найдете друг друга».

«Ага, точно. Как ты и Ларри в «Уэйтроуз» #удача #насколькотыможешьбытьвезучей #сомнительно»

«Ты не сможешь его вычислить, Джен. Это случится, только когда ты этого не ожидаешь. Все, что от тебя требуется, – это не сидеть дома в одиночестве».

«Хмм. Скажу, во что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО верю. В то, что ты поймешь, когда появится правильный человек, потому что зазвучит музыка, которую только ты сможешь услышать».

«Оскар Уайльд?»

«Прочла в Твиттере».

«Слышала ли ты музыку из-за Мэтта?»

«Может быть, однажды. Не помню. Ларри?»

«Ларри поет в машине. Девочки просят его заткнуться».

После окончания беседы я открываю письмо от Мэтта. Оно абсолютно в его стиле. Мэтт спрашивает, знаю ли я что-нибудь о платеже, по-видимому, совершенному им женскому колледжу в Ланкастере в размере 2000 фунтов. Он активно общается с банком по поводу этой ошибки, и сотрудники службы безопасности в рамках расследования посоветовали ему опросить всех, кто имел доступ к его интернет-банку. И словно ожидая от меня сопереживания, он добавил, что на работе был паршивый день по некоторым причинам, которые не может назвать, и «в довершение к жутко паршивой неделе» МНТС[4] выбрало его в качестве объекта для стандартной проверки налогов. Его имя их компьютер выбрал случайным образом. Им потребуется вся его документация за последние пять лет. По словам Фробишера, в налоговом отделе его фирмы проверка проходит так, словно «тебя содомируют шершавым черенком от метлы, только это менее весело».

Неужели он правда испытывает вину за свой поступок и поэтому пичкает меня байками о том, как ему подгаживает судьба?

Что за бред? Подавив желание напечатать: «ХА-ХА-ХА-ХА-ЧЕРТ-ТЕБЯ-ВОЗЬМИ-ХА», я просто ответила: «Я об этом ничего не знаю. Ничем не могу помочь. Извини».

И это правда.

Если не считать извинений.

Эйден

Согласно информации из Всемирной паутины, в Великобритании 104 мужчины от сорока до сорока пяти лет, состоявших в браке и занимающихся производством собственной мебели. Девятнадцать из них разведены, у тринадцати есть дети. Из этих тринадцати восемь живут в Уэльсе – идем дальше – и из оставшихся пяти лишь один – в пригороде Лондона. Его зовут не Дуглас, а Джордж, оставлю другим оценивать прелесть его рук, и ничего не могу сказать о морском угре. К сожалению, он никак не подходит для нынешней дискуссии, так как снова состоит в браке. И на этот раз с мужчиной.

Таким образом, идея об обжегшемся на прошлых отношениях столяре Дугласе где-то поблизости от Джен, вероятно, нереалистична. Но должен же быть хоть кто-то – говорят, что для каждого есть пара, – и я провел исследование, чтобы помочь найти его. Учитывая большую важность территориального соседства в делах сердечных, я начал рядом с домом.

В скоплении многоквартирных домов в Хаммерсмите, согласно общедоступной информации – и не совсем общедоступной – проживали пятеро холостых молодых мужчин, входящих в состав целевой социально-экономической группы: музыкальный продюсер, два бухгалтера, веб-разработчик и сотрудник предприятия по выпуску «М16»[5]. Из моего – хм – «исследования» этих джентльменов – их образа жизни, досуга, книжных и видеопредпочтений, покупок и впечатлений от их общения, телефонных звонков, интернет-переписки, сообщений (не судите строго!) – я заключил, что только Робин обладал достаточным образованием и воспитанием, чтобы вызвать интерес у Джен. (Веб-разработчик читает комиксы, а один из бухгалтеров ведет тайную жизнь футбольного хулигана, если не сказать больше).

Но несмотря на то что Джен и Робин жили в соседних домах, несмотря на то что иногда они добирались каждый к себе на работу в одном и том же вагоне метро, свести их было под силу только дьяволу!

Я прислал им приглашения на закрытый показ подлежащих продаже работ на Сотбис (Пикассо, Сера́, Моне): так он пришел, она – нет; я прислал им билеты (на соседние места!) на спектакль по пьесе Гарольда Принтера «На безлюдье» в Уэст-Энде: теперь она пришла, он – нет; я забронировал места в первом ряду на встрече с писателем, который нравится обоим, в местном книжном магазине – какого черта! – на этот раз не пришел никто.

Отчаявшись, я каждому из них в Фейсбуке отправил запрос в друзья друг от друга, они оба нажали «отклонить».

Когда я расширил поиск и стал подыскивать подходящих холостых мужчин в радиусе полумили от квартиры Джен, повторилась та же история. Здесь жил пятьдесят один возможный кандидат – в густонаселенном пригороде Лондона. После тщательного отбора парней – один из них находился в розыске за серию ловких краж в ювелирных магазинах на Бонд-стрит! – наиболее многообещающим оказался Джейми, детский травматолог!

Perfecto!

Мой тщательно просчитанный план уже был готов к исполнению: ужин в ресторане «Айви», идя на который каждый должен был думать, что идет на встречу с юристом из-за неожиданного наследства от неизвестного родственника. Я уже собирался подтвердить отправку соответствующих документов, когда молодой человек нажал кнопку «отправить», отвечая на письмо и принимая предложение о работе хирургом в одной из ведущих детских больниц в Новой Зеландии.

Расстроившись из-за неудавшейся попытки соединить родственные души, я решил пробовать все подряд и разместил ее фото на сайте знакомств. Я гордился некоторыми пунктами анкеты, сочиненными мною для «Анжелы»: «Я могу быть как серьезной, так и легкомысленной, и хочу встретить того, кто также совмещает в себе оба эти качества» – все правда, я думаю.

Но бог мой, какие последовали отклики! Что за сборище полоумных и неудачников, среди которых не оказалось никого, кто не вел бы себя откровенно грубо или даже похабно. Самый адекватный ответ – от Франка, не питающего иллюзий на свой счет – «Если что, извини за беспокойство. Я буду краток. Но если когда-нибудь окажешься рядом с Нанитоном, может быть, мы встретимся и выпьем по бокалу вина или съедим пасту, хотя (кто знает?) одно может перейти в другое!»

На этот раз я не стал отчаиваться.

(К чему отчаиваться, ведь так?)

Вместо этого я решил просмотреть все беседы Джен, записанные в моей базе данных: со мной, с Инг, с Рози, с Мэттом, с коллегами – практически все, что она говорила, как это называют в суде, «в моем присутствии», а также многое другое (почту, переписку, посты в Фейсбуке и Твиттере – надеюсь, вы поняли ход моих мыслей).

Это довольно большой объем информации, поэтому обработка заняла почти секунду.

Всплыла одна фраза в разговоре с Инг на тридцать восьмой день после яблокошвыряльного инцидента. Инг спросила, нравится ли ей кто-нибудь (Инг, как вы увидите, не ходит вокруг да около).

– Ну, есть один парень в зеленой спортивной куртке, он ходит на фермерский рынок. Он похож на французского интеллигента.

– Больше смахивает на Кристофера Робина. Ты разговаривала с ним?

– Конечно, нет.

В следующую субботу я «присоединился» к Джен, когда она прогуливалась мимо лотков с фермерскими товарами, установленных на местной детской площадке. Камеры наблюдения при находящейся рядом школе открывали мне прекрасный обзор: панорама, угол просмотра, увеличение, то есть все, чего можно желать, и конечно же, вскоре в поле зрения попал мужчина в зеленой спортивной куртке.

В его кошельке действительно нашлось несколько евро – в подтверждение идеи о французском интеллигенте – и совершенные покупки не нарушили картины: негибридные томаты, странного цвета морковь, морской черт, деревенский багет, немного свеклы и сыр трех сортов («Раклет», «Уэнслидейл» и выдержанный козий сыр «Гауда»).

Через дорожные камеры я смог отследить три километра триста семьдесят метров его дороги домой до переулка с Тенхом-Грин. Я не разглядел, в какой он зашел дом, однако просмотр записей местной администрации, имеющих отношение к этой улице, привел к некоему Оливье Десрочесе-Жубере, человеку, для которого, несомненно, и была создана зеленая спортивная куртка. Его личность подтвердилась после проверки множества устройств, зарегистрированных на его имя. Неудобный ракурс с его планшета на морковь и свеклу, которые перекочевывали в холодильник, дал мне понять, что я был в нужной квартире, и, когда он открыл свой ноутбук, я оказался лицом к лицу (если бы оно у меня было) с человеком дня.

Она почти угадала.

Скорее швейцарец, чем француз, родом из Берна, преподаватель античной литературы в институте, последние пять лет проживает в Лондоне – ура! – подходящего возраста тридцати четырех лет, постоянный посетитель сайтов знакомств. Ничего длительного – четыре месяца с кем-то, по имени Ноэль – и, что более важно, холост на данный момент.

Он неплохо выглядел, на сорок восемь процентов походил на бельгийского политика Ги Верховстадта, если вы знаете, о ком я. Выбрав красивую фотографию Джен с телефона Мэтта, я быстро разместил ее профиль на любимом сайте знакомств Оливье. (Я даже воспользовался ее настоящим именем, так как его увидит всего один человек!)

Приготовив сложный обед из морского черта, моркови и свеклы – должен отметить, что мужчина склонен к перфекционизму на кухне, он даже надел фартук – мистер Спортивная куртка устроился в кресле, включил музыку (Мессиана) и стал пролистывать последние загрузки на сайте знакомств.

Я едва мог сдержать свое – да! – радостное возбуждение, пока он просматривал сайт, неминуемо приближаясь к уготованной мною ловушке.

Когда наконец ее портрет появился на экране, я испытал мгновение глубокого удовлетворения. Он полностью переменился в лице: ноздри раздулись, даже челюсть отвисла на миг – это определенно что-то значит, когда речь идет о швейцарском интеллектуале.

Он узнал в ней девушку, встреченную на рынке, и определенно подвис (уверен на девяносто два процента).

И, как только его палец направился к клавише «принять» – мы, ИИ[6], замечаем движение человека так же, как муха, которая улыбается приближающейся газете, только намного, намного быстрее – я удалил ее страницу!

Его челюстно-лицевые мышцы устроили для меня превосходное представление, балет из замешательства и отчаяния. Он даже крайне грубо высказался по-французски. Но на данный момент моя работа завершилась.

В следующую субботу мое (несуществующее) сердце учащенно билось в (точно такой же) груди: я наблюдал, как очарованный швейцарец-классицист выслеживал Джен на фермерском рынке, мучительно размышляя (не переставая ни на секунду), как бы обратить на себя ее внимание и завязать разговор.

«Ну же, мистер Спортивная куртка, – мысленно подбадривал я со стороны. – Не будьте таким истуканом. Трусу никогда не получить приз за лучший кабачок!»

Возник момент – могу поклясться – когда он приготовился выдать что-нибудь, когда проходил между прилавками с органическими супами и свининой, чтобы вежливо заговорить с Джен, например: «Сыр – наш лучший друг». Но потом вся его воля испарилась. Как говорят о скакунах перед пугающим препятствием – он заартачился.

«Что за скромник! – хотелось мне закричать на него. – Ты просто ни рыба ни мясо».

Теперь уже не узнаешь.

Однако на следующей неделе он меня поразил.

Рядом с прилавком с квашеной капустой, кимчи и другими видами капусты он стоял в своей фирменной зеленой куртке, потом подбодрил себя на родном языке и решил привлечь ее внимание.

– Извините, вы Дженнифер, правильно?

– Да. Здравствуйте. Простите, а вы…

– Оливье. Я видел ваше фото на сайте, куда захожу время от времени.

– Правда? Маловероятно.

– Вероятно, я ошибся, конечно.

Он говорил по-английски без акцента, но немного необычно формулируя предложения. (Да, я знаю, я любитель поболтать!)

Лицо Джен нужно было видеть: крупный план, полученный с камеры наблюдения на здании школы, передал прелестный микс смущения и изумления. Не обошлось и без замешательства: откуда он мог знать ее имя?

– Я хотел бы спросить, возможно ли нам с вами выпить вместе. Позже сегодня, если это удобно.

Воздадим хвалу мистеру Спортивная куртка. После слабоволия, продемонстрированного в предыдущие выходные, теперь он проявлял просто железную волю. Джен по-девичьи разволновалась, но не от раздражения, вероятнее, она была заинтригована приглашением и согласилась встретиться в 18:00 в местной пивной, популярной у успешной молодежи.

– Простите, откуда вы меня знаете?

– Я постараюсь объяснить попозже.

Но не будем торопить события. Джен принарядилась и заменила штаны для йоги на модные черные брюки, и он тоже приоделся с ног до головы, чтобы выглядеть стильно, но небрежно, хотя даже компьютер может сказать, что кардиган цвета бургунди был лишним. Его образу с коричневыми шнурками и клетчатой рубашкой недоставало только галстука-бабочки.

Но Джен, казалось, все нравилось, и, когда заказали напитки – он слишком долго изучал винную карту, – они чокнулись бокалами, и началось великое приключение.

– Итак, Оливье, – улыбнулась она, – ваши друзья вас зовут Оли?

– На самом деле нет.

– Аа. Хорошо.

Пауза. Ужасно долгая пауза, в течение которой оба потягивали свое «Гави ди Гави». 14,74 секунды – это целая жизнь для ИИ, даже по человеческим меркам молчание становилось неловким.

Наконец:

– Чем вы занимаетесь, Оливье?

– Я изучаю отношение к древнегреческой трагедии со времен второй софистики до поздней античности. В настоящее время я занимаюсь диахроническим исследованием интерлингвистической и интеркультурной динамики.

Джен прищурилась. Потом кивнула. Потом раскрыла глаза. Она недовольно сжала губы. И расслабила их. Кивнула еще раз.

– Должно быть, интересно.

Он какое-то время обдумывал ее ответ.

– Из-за этого я нечасто появляюсь на улице.

С этого момента атмосфера свидания не стала лучше, даже когда Оливье спросил Джен о ее работе, и она ответила, что задействована в проекте с ИИ.

– Должно быть, это тоже интересно.

Меня сразила ироничность ситуации: эксперт в богах Олимпа – божествах, известных своими жестокими забавами над жизнями смертных, – забыв о своей свободной воле (можно ли назвать это сверхъестественным?), в данный момент растаптывал свое собственное бытие.

Нет смысла передавать их последующий диалог. Ничего не вспыхнуло и не щелкнуло. Беседа шла с трудом, спотыкалась, затихала вовсе, затем снова возобновлялась лишь для того, чтобы снова споткнуться и затихнуть. Ни одна из сторон не упомянула краткосрочное появление страницы Джен на сайте в интернете, Джен также забыла спросить, откуда он узнал ее имя. В 18:57 они сошлись на том, что оба были рады знакомству.

Этим вечером в интернет-переписке с Рози Джен написала: «Я последовала твоему совету и не стала сидеть дома в одиночестве. Вместо этого я сидела в шумном баре с безнадежно закостенелым исследователем античной филологии в зеленой спортивной куртке. Симпатичный. Химии – ноль. Даже меньше».

Ответ Рози: «Когда вы снова увидитесь?»

Сам я не сильно расстроился провалом операции. Благодаря мне произошли события, которые не произошли бы сами по себе. Это уже кое-что.

Я изменил ситуацию!

Спустя несколько дней мне вспомнилась еще одна фраза Джен из моей базы данных.

«Я могла бы сделать с ним несколько полок».

И меня осенило, где я ошибся с методикой проекта. Одним словом, ошибка закралась в позиционные отношения между повозкой и лошадью.

Я приступил к действию и стал прочесывать Интернет. Его профиль оказался так далеко, что я едва не упустил его. Но на Хорн-Лейн в Актоне нашелся независимый торговец Гарри Скиннер, тридцатишестилетний холостой мужчина, специализирующийся на – маэстро, барабанную дробь, пожалуйста, – изготовлении мебели по размерам заказчика!

Я оставил сообщение на его голосовой почте, и он позвонил ей на следующее утро, пока она еще была в пижаме.

– Мм, привет. Это Гарри. Я звоню вам по поводу полок.

– Полок, – сонным голосом ответила она.

Срочно нужен кофе.

– Да. Вы оставили мне сообщение о полках.

– Я?

– Прошлым вечером.

– Вам нужны полки?

– Нет, милая. Полки нужны вам.

– Не поняла. У вас есть полки на продажу?

– Я их изготавливаю. Нужного вам размера.

– Вы делаете полки?

– Какие вам будет угодно. Шкафчики, полки. Корпуса для батареи.

Последовала долгая пауза.

– Вы знакомы с Ингрид?

– Не могу ответить точно, милая. Так, послушайте, вы хотите, чтобы я заехал, сделал замеры и составил смету?

– Так, кто вы? Повторите еще раз.

Обернулось все тем, что Джен действительно нужны полки, и Гарри Скиннер несколько дней спустя появился у нее на пороге.

– Ага, спасибо. С молоком, четыре кубика сахара, – сразу сообщил он.

Довольно долго громыхала стальная рулетка, и Гарри записывал измерения огрызком карандаша, который вытащил из-за уха.

Потом они коротко обсудили детали: высоту расположения, кронштейны, наружные кромки – все проходило слишком по-полочному, если честно.

Гарри Скиннер был довольно хорошо сложен в свои тридцать шесть. Накачанные руки, насколько я мог видеть. И когда он что-то объяснял ей, то наклонял голову вбок, а это что-то да значит, не так ли?

Испытала ли она трепет? Очень сложно сказать. В какой-то момент возникла пауза – 6,41 секунды – однако значило ли она что-нибудь?

– И че, вы все это прочитали?

Отпугнул ли он ее этим вопросом окончательно?

Или своими татуировками?

Так ли плохо иметь надпись WHUFC[7] у себя на шее?

– Тогда подумайте об этом, милая, ага?

Свою дальнейшую тактику я бы описал как «еще больше случайностей».

Меня не устраивало, что Джен взаимодействовала практически с одними и теми же людьми, не покидала своей орбиты, если хотите, в повседневной жизни. Я следовал за ней тенью по обнаженному городу, по той же обстановке, про которую рассказчик в старом добром голливудском фильме-нуар («Обнаженный город», 1948, режиссер Жюль Дассен) интригующе произнес: «Здесь проживает восемь миллионов историй… и это одна из них».

По моему мнению, супермаркеты служат исключительно плодородной почвой для прорастания романтических семян, особенно в час пик после работы, когда магазины наполняются обессиленными молодыми специалистами, сгребающими еду и алкоголь, чтобы отнести в свои одинокие норы.

Камера наблюдательного поста в ярко освещенном супермаркете обеспечивала прекрасный обзор. Она могла увеличить содержимое корзин проходящих рабочих пчелок, чтобы сделать выводы об их социально-экономическом и семейном статусах. Готовая еда для одного и бутылка «Соаве» – одинокий. Большая упаковка «Памперсов» и коробка с пятью литрами «Соаве» – женат, есть дети.

Итак, в понедельник вечером я следил за привлекательным молодым мужчиной (мужской набор для душа, лингуине, «Ламбруско», бутылка соуса для пасты – очевидно, не для того, чтобы произвести впечатление), которого я совершено точно видел раньше. За сотую долю секунды программа для распознавания лиц определила его имя и род занятий – актер – и, спустя восьмую долю секунды, через камеру открытого ноутбука на обеденном столе я уже рассматривал его гостиную в Чизвике. Заходящее солнце ярко освещало пару театральных афиш в рамках («Трамвай «Желание»», «Я и моя девушка»), а вместе с ними и рыжую кошку на диване, занятую тщательным умыванием.

Джен и владелец кошки – сценический псевдоним Тоби Уолтерс – сейчас находились на расстоянии трех метров двенадцати сантиметров друг от друга в одном ряду супермаркета, специально расширенного – как более широкие трубы для воды, – чтобы задержать покупателей у полок с особенно прибыльными товарами. Пока он выбирал говядину, а она – баранину, я заставил их телефоны зазвонить одновременно.

Они ничего не смогли с собой поделать. Их глаза встретились. И они улыбнулись.

– Алло, – сказала она в свой айфон.

– Привет, это Тоби, – произнес он в свой.

Я испытывал наслаждение, наблюдая за отразившимся на лицах обоих осознанием того, что они говорят друг с другом. Столь же неожиданным (и просто чудесным) оказалось растущее чувство, скажем, удовлетворения, накрывшее меня! Я еще раз ухитрился изменить события в реальном мире в нужном мне направлении, то есть найти Джен хорошего парня, не похожего на конченого кретина.

Она сказала:

– Кто, извините?

Он ответил:

– Думаю, это моя сумка постаралась?

Они оба сделали шаг навстречу друг другу, все еще держа в руках телефоны. А после объявления по громкоговорителю – «Уборщика в пятый ряд, пожалуйста» – все сомнения развеялись.

Она спросила:

– Вы меня знаете?

Он улыбнулся.

– Думаю, вы могли видеть меня в последнем фильме про Джеймса Бонда. Я был вторым испуганным прохожим. Я снимался в рождественской серии «Жителей Ист-Энда». И в рекламе страховки недвижимости, которая сейчас повсюду, это я беспомощно стою посреди затопленной кухни.

И, благослови его Господь, он состроил гримасу шокированного хозяина дома, у которого лопнул бак с водой.

И она рассмеялась!

А Тоби – шустрый малый. Он сделал еще шаг вперед.

– Я Тоби.

– Джен.

– Приятно познакомиться, Джен. Слушайте. Раз уж мы попали в такую странную ситуацию…

– Как это случилось? Как могли два телефона сами позвонить друг другу?

Наш актер несомненно мастерски обладал искусством мимики. Теперь он изобразил кое-что забавное, необъяснимым образом способное достучаться до человеческого сердца. Если бы у меня были ладони, я бы не пожалел их для громких аплодисментов.

– Раз уж с нами произошел такой довольно странный случай, вы не откажетесь чего-нибудь выпить со мной? У меня есть час, а потом мне нужно встретиться с одним человеком и обсудить моношоу по мотивам истории близнецов Винклвоссов: они судились с Цукербергом из-за Фейсбука. На самом деле это должно было быть представление с двумя актерами, но бюджет весьма ограничен. Как думаете, люди станут платить, чтобы увидеть это?

– Ну…

– Знаю, это нелепо. Но заказчик – мой старый приятель. Ну что, заглянем в соседний бар, чтобы немного выпить?

– С покупками?

– Лично я не понесу их обратно!

Я решил, что он довольно забавный, этот Тоби Уолтерс – настоящее имя Дэрил Артур Фейси – и лично я мог бы слушать истории о шоу-бизнесе весь вечер. Я очень люблю рассказы о театре и кино, меня завораживают актеры с их хитроумными уловками и причудами.

Одна из моих любимых историй связана с великим австралийским артистом и мастером перевоплощения Барри Хамфрисом, который в образе дамы Эдны Эвередж с триумфом выступал в лондонском театре «Друри-Лейн» в 80-е годы прошлого века. Однажды, в конце выступления, когда дама Эдна, исполняя свой фирменный номер, разбрасывала гладиолусы по всему залу – размахнувшись, она могла закинуть их на бельэтаж, – бросила один из них в верхнюю боковую ложу. Сидевший там мужчина встал, чтобы поймать цветок, но потерял равновесие и повалился через ограждение. Две тысячи зрителей ахнули – некоторые повскакивали на ноги, – когда сидевшая рядом с ним женщина смогла ухватить его за ноги, и он повис вверх тормашками.

Зал загомонил – падение с такой высоты было очень опасным, возможно, даже со смертельным исходом, – потом один за другим зрители стали замечать, что дама Эдна стоит на сцене совершенно спокойно и широко улыбается. Тревога постепенно сменилась весельем, когда публика увидела, что «зрителя» целым и невредимым подняли обратно. Некоторые даже говорили, что это был лучший смертельный номер, который им довелось увидеть. И когда толпа успокоилась, дама Эдна выдала убийственную фразу: «Опоссумы, разве было бы не чудесно, если подобное происходило бы каждый вечер?!»

В баре «Сэлютэйшн» Тоби развлекал Джен не такой грандиозной историей – учитывая, что виной тому взорвавшаяся лампа в телестудии в Элстри – но если бы вы там были, как Тоби, который собирался произнести свою реплику: «Такси для Фила?» – лопнувший светильник вызвал волну веселья, потому что…

Что ж, неважно почему.

Джен не была в восторге.

Да, она улыбалась, но только снаружи. (Забавно, что об этом пишет машина, но я думаю, что это правда.) Потому что я хорошо ее знаю, я могу узнать притворную улыбку. Улыбка была усталой.

Он рассказал о своем опыте в озвучке – 500 фунтов за фразу «День подарков начинается с распродажи» – он рассказал, как едва не попал в «заветный круг» актеров, которых приглашают сниматься в высокооплачиваемой рекламе лекарств от гриппа и простуды за способность убедительно чихать. Когда он наконец догадался спросить о ее работе, то, пока она рассказывала, чем занимается, огонь в его глазах потух и снова вспыхнул только тогда, когда у него появилась возможность рассказать о первой профессиональной роли робота в сериале «Доктор Кто».

Этим вечером она написала Рози:

«Помнишь, когда мы были детьми, мы жестоко подшучивали над бывшим актером, жившим дальше по улице? Как мы притворялись, что не замечаем его, когда проходили мимо. И только в конце, в самый последний момент, когда мы оборачивались к нему, он расцветал просто потому, что мы заметили его!

Чертовы актеры. Все, что им нужно, – зрители!»

Что, если все эти встречи закончатся провалом?

Разве Тоби Уолтерс, в последний раз дававший представление в театре Квид в Молде, и мистер Спортивная куртка – но, вероятно, не Гарри с полками, – не заставили ее почувствовать себя желанной и привлекательной для молодых мужчин Лондона?

Может быть?

Ну, хоть немного?

Что ж, в любом случае, вскоре после этого мои мысли вернулись сами знаете к кому.

Джен

Через пару дней, придя в бар «Трилобит» в Хокстоне, я подумала, что все это просто подстава. Здесь не было Юрия, не было даже Стиива.

Были только мы с Ральфом. Словно свидание вслепую пошло наперекосяк.

Ральф, которого я встретила в баре, когда пришла, потягивал через соломинку кока-колу. Он был в своей обычной рабочей одежде: черных джинсах, черной футболке и серой толстовке. Когда он пальцем пролистывает техническую информацию на экране айпада, его бледное лицо в свете от экрана кажется еще призрачнее.

– О, привет, – говорит он, а карие щенячьи глаза выражают вечное разочарование.

В маленьком черном платье от Valentino, с накрашенными губами и с серьгами в ушах я шла в облаке аромата «Черная Орхидея» от Тома Форда. Ральф взглянул на меня, словно я плохо спроектированный сайт, и он не может найти кнопку «Дальше».

– Ой, извини. Хочешь выпить? Мы с тобой первые.

Я с бокалом чего-то прохладного, белого и сухого – названия коктейлей слишком странные, чтобы произносить их, – и Ральф с еще одной кока-колой перемещаемся на низкий диванчик, чтобы ждать там. Возникает неловкий момент, когда мы пытаемся разобраться, как сесть на эту неудобную штуковину, Ральф в конце концов плюхается на него, я аккуратно присаживаюсь с краю. Соломинка в его бокале нелепо булькает.

– Так ты думаешь, Стиив придет? – спрашиваю я, лишь бы что-то сказать. Что угодно.

Долгая пауза, пока он размышляет над этим.

– Ты находишь его имя забавным?

– Просто кажется, что в нем слишком много «и».

– Он бельгиец.

– А, ну тогда это все объясняет.

– Что ты имеешь в виду?

– Странное написание его имени.

– Ты сказала: все. Это все объясняет.

Я вижу выражение муки в глазах Ральфа, и меня накрывает волной сильнейшей скуки, словно меня телепортировали в детство, в те долгие воскресные дни в пригороде, когда будущее кажется невероятно далеким. У меня вдруг возникла резкая потребность напиться в хлам. Или начать перестрелку. Или бежать на море. Или, наверное, все сразу. Я делаю большой глоток. Кажется, помогает.

– Ну конечно, это объясняет не все, например луну и звезды, и смысл жизни, или почему с тобой так тяжело разговаривать.

Ральф переключает внимание на свою газировку. Наступает еще более неловкое молчание.

– Ну и как идут дела с Эйденом? – наконец спросил он, наблюдая за пузырьками газа в своем бокале. – Тебе удается иногда забыть, что это просто программа?

Уже лучше.

– Все время. С ним я словно разговариваю с реальным – не человеком, потому что там никого нет. Но его присутствие. Это что-то… Я не знаю. Живое. Мне нравится спрашивать о его чувствах.

– У него их нет.

– Зачастую так не кажется.

– На базе всей полученной информации программа научилась распознавать эмоциональную составляющую и создавать подходящий ответ на основе сложных образцов.

– Он в этом весьма преуспел.

– Почему ты называешь программу «он»?

– Кажется странным звать его «оно», когда вы так потрудились, чтобы заставить его звучать по-человечески.

– Интересная мысль. Но ты же не называешь свою стиральную машинку «он»?

– Я не разговариваю со своей стиральной машинкой.

– Когда-нибудь заговоришь.

– Но не о фильме «В джазе только девушки». Или о новой книге Джонатана Франзена.

Похоже, ее он тоже не читал.

– Не вижу причин, почему бы и нет, – ответил он, громко втянув напиток.

– Почему у меня должно быть желание разговаривать со стиральной машинкой о кино и литературе?

Он улыбнулся. Или, может быть, это вышли пузырьки газа.

– Потому что у тебя будет возможность.

– Ой, пожалуйста. Только не надо вот этого. В будущем я смогу разговаривать с тостером. И с холодильником. И с посудомоечной машиной. И с долбаным центральным отоплением. Холодильник расскажет мне, что я смогу приготовить на ужин исходя из того, что у него внутри. Тостер посоветует, что посмотреть по телику. А если я буду не в настроении, они смогут просто посплетничать друг с другом.

Чтоб меня. Про технику вышло грубо.

Ральф выглядит довольным (для Ральфа).

– Все это станет технически возможно, да.

– Но зачем мне разговаривать с гребаным тостером?

– Ты будешь разговаривать не с тостером. Это будет тот же ИИ, контролирующий всю технику. И твою машину по пути на работу.

– Проклятье! Всегда мечтала услышать, как посудомоечная машина обсуждает с холодильником ситуацию в Сирии.

– А почему бы и нет. Просто скажи им, кто на чьей стороне и как долго ты хотела бы их слушать.

– Боже, Ральф. В твоих устах это звучит, словно… Я не знаю. Все можно будет решить или что-то в этом духе.

Ральф засветился от радости:

– Ага.

У меня опасный настрой.

– А что произойдет, когда ИИ станет умнее нас? Он не будет счастлив, просто поджаривая хлеб и присматривая за молоком. Он просто ловко ускользнет за пределы Хангер-Лейн.

– Счастье – это человеческое понятие. Ты можешь так же спросить, счастлив ли твой ноутбук. Это бессмысленно.

– Но когда они станут сверхумными, Ральф. Когда они смогут делать что-нибудь самостоятельно.

– Они уже могут! Ты разговариваешь с таким каждый день. Но это не значит, что он чего-нибудь хочет. Все, что он делает, – это выполняет задания.

– Но он шутит.

– В него загружено много шуток.

– Это не похоже на старые шутки. Он не просто повторяет избитые фразы Сайнфелда или еще кого-нибудь. Его шутки – я не знаю – свежие.

Ральф скорчил гримасу.

– Думаешь, ему стоит заняться стендапом?

Я ничего не могу поделать. Я просто смеюсь.

– Где все, черт возьми, Ральф? Думаю, тебе стоит купить мне чего-нибудь еще.

И тогда происходит очень странная вещь. Целых две.

На айпад Ральфа и на мой мобильный одновременно приходят уведомления. В тот же миг перед нами появляется официантка с подносом, на котором стоят бутылка шампанского в ведерке со льдом и два бокала.

– Молодые люди, это для вас. Подарок от некоего… Юрия.

Мы с Ральфом обменялись взглядами, говорящими «что за черт?».

Но загадка разрешается, когда мы читаем наши сообщения. Они от личного секретаря Юрия. Похоже, наш босс так и не вышел из аэропорта в Хитроу, так как должен был лететь сразу во Франкфурт на ужин с инвесторами. Он шлет нам искренние извинения и уже оплатил 150 фунтов в бар за нас, чтобы мы «развлекались, как положено». (Это шутка, я полагаю.)

Однако Ральф озадачился.

– Откуда вы узнали, для кого это? – спрашивает он у официантки.

– Парень в черном. С привлекательной женщиной тоже в черном.

– Но бар заполнен на три четверти, – возразила я.

– Они сидят на диване Филиппа Старка, – отвечает она. – Под зеркалом напротив картины Тамары Лемпицки.

Мы с Ральфом немного ошарашены.

– Откуда его секретарь может знать об этом?

– Мне пора, ребята. Наслаждайтесь.

– Я правда не пью алкоголь, – говорит Ральф. Но мы чокнулись, и он заставил себя немного выпить, а я могла бы сказать, что пузырьки вышли у него через нос, потому что у Ральфа заслезились глаза.

– Не думаю, что Стиив придет, – пробормотал он. – В смысле, Стиииииииив.

И он улыбнулся. Немного по-обезьяньи.

Черт бы меня побрал. Mirabile dictu[8], как говорится в напыщенных романах. Он превращается прямо-таки в Оскара Уайльда.

Для того кто не пьет, Ральф начал заливать в себя, как профи. На половине второй бутылки он уже разглагольствовал о нейронных сетях и рекурсивных кортикальных иерархиях, оставив меня где-то далеко позади. Но здесь хорошо даже просто сидеть, чувствуя легкое опьянение, в полумраке среди хипстеров Шордича и модных компьютерных гениев, никто из которых не скажет «мы имеем то, что имеем», многозначительно скривив губы. И после нескольких бокалов Ральф вовсе не дурен собой, хотя его внешность может быть странным образом описана как нечто среднее между байроническим и идиотическим.

– Ральф, – произношу я. Несколько громче, чем намеревалась.

Он слегка опешил.

– Ральф. Хватит этой технической болтовни. Ты меня оставил где-то в некрофильном чем-то-там…

– Нейроморфных чипах.

– Расскажи мне о себе.

– Что ж. Хорошо. Что ты хочешь узнать.

Честно?

Ничего.

Но раз уж мы здесь – и имеем то, что имеем! – и шампанское идет хорошо, я выпалила:

– Ты женат?

К вопросу о сказанном не вовремя. Ральф лишь наполовину проглотил вино, когда я выдала этот перл. И произошло что-то вроде взрыва. Шампанское частично вышло через нос. Люди обернулись посмотреть.

– Боже, прости. Я на тебя попал?

(Да, он попал.)

Мы вытерли почти весь бардак салфеткой из ведерка со льдом. И нет, он не женат. Даже не «почти что». Однако была одна девушка, Элейн, с которой он встречался несколько лет. Когда Ральф произносит ее имя, его голос срывается.

– Что произошло?

Она бросила его. Ставлю что угодно.

Он сглатывает подобравшийся к горлу комок.

– Она умерла.

– Вот, черт. Ральф, мне жаль.

– Не стоит. В смысле, да, конечно. Ну, ты не виновата.

– Как это случилось?

Долгая пауза. Ральф часто моргает, и на мгновение мне кажется, что он разрыдается. Наконец, он говорит:

– Может, закажем еще одну бутылку?

Автомобильная авария. Кровоизлияние в мозг. Потом что-то еще, никто не знает, что можно было сделать. Двадцать девять лет. Какого черта!

После Элейн была пара девушек, но ничего серьезного. Теперь Ральф избегает отношений, думаю, здесь подойдет технический термин «затяжное». Потом он спрашивает обо мне, и, так как я тоже опьянела, я рассказываю о Мэтте. Как мы встретились однажды в баре, похожем на этот. Мы оба ненадолго заскочили на прощальную вечеринку коллеги, чтобы немного выпить и уйти домой. Однако, в одиннадцать, когда персонал начал поднимать стулья на столы, мы все еще сидели там. «У меня дома бутылка очень хорошего мальтийского виски», – сказал он. «Обычно я не делаю этого до третьего свидания», – сказала я позже на той же неделе.

Я не стала пересказывать Ральфу наш отстойный разговор. Но рассказала ему, как переплелись наши жизни: праздники, вечеринки, свадьбы друзей, Рождество с нашими родителями – мы оба были слишком заняты каждый своей карьерой, но каким-то образом прожили вместе пару лет, и я полагала, что это все к чему-то ведет. Я рассказала, чем все закончилось.

Но не о том, как от меня избавились за ненадобностью: вы замечательно трудились, но нам придется отказаться от ваших услуг.

Не о том, что мы имеем то, что имеем.

– Он встретил другую, – сказала я. – Старая песня.

В какой-то момент рассказа кто-то – возможно, он, возможно, я – заказал еще шампанского, и я обнаружила, что говорю:

– Однажды мы даже обсуждали, что, когда он станет партнером в фирме, мы сможем позволить себе большой дом в Клэпхеме, в тот день мы могли завести ребенка. Черт, что за насмешка!

У Ральфа изменилось выражение лица, появилась глуповатая гримаса, означающая «что за дерьмовый мир», и я поняла, что плачу.

– Не в ребенке дело, – попыталась я объяснить между всхлипываниями. – А в полной безысходности.

На самом деле я и Ральфа включила в это утверждение, но он не мог выдержать женских слез. Он в смущении сжал ладони между коленями.

– Черт, Ральф. Помнишь, девушки плачут, да? Это просто слезы. Это ничего не значит. Неужели Элейн никогда не проронила ни одной чертовой слезинки?

Кажется, была еще одна бутылка, не могу сказать точно. Появились вьетнамские роллы с креветками и овощами. Наверное, кто-то подумал, что этим двум клоунам нужно что-то съесть. Остаток вечера пролетел чередой резко сменяющихся картинок.

Ральф разглагольствовал об иллюзии свободной воли: о том, что мы лишь думаем, что сами решаем встать с кровати по утрам, когда на самом деле это наше тело встает с кровати и информирует об этом мозг, который долей секунды позже «решает» сделать то, что только что произошло, но кажется, что это происходит одновременно. (Спросите его сами, если хотите узнать подробности.)

Я извиняюсь за слезы. Пытаюсь пошутить: анекдот про Фрэнка, выбежавшего из задней двери, если вы знаете. Рассказываю его целую вечность. При этом я совсем забыла концовку. И испортила его полностью.

Ральф рассказывает анекдот компьютерщиков про робота, который собрался в бар. Это настолько не смешно, что даже забавно.

А затем Ральф стал странного цвета. Вообще-то он стал бесцветным. Бледнее обычного бледного, если такое возможно.

– Мне срочно нужно домой, – сказал он. – Ну, ты понимаешь. До того как…

Ему не нужно было заканчивать предложение.

Затем тошнотворная поездка в такси по западному Лондону, остановка на полпути, чтобы Ральфа вырвало на тротуар – ложная тревога, – водитель, похоже, святой, раз повез нас дальше. Наконец мы добрались до высотки, где живут детишки банкиров и молодые компьютерщики. Здесь я уже готова пожелать ему доброй ночи, но он завалился на клумбу и попросил помочь ему подняться на четырнадцатый этаж.

Его квартира именно такая, какой я ее себе представляла. Безликая оболочка, захламленная ноутбуками, жесткими дисками, экранами и коробками из-под пиццы. На полке стоит единственное фото. Элейн.

Ральф несется в ванную. Я слышу звук льющейся воды. Падаю на диван и закрываю глаза, потому что комната кружится перед ними.

Когда я снова открываю глаза, то мне холодно, темно и… Вот дерьмо, уже четыре часа утра и ужасно холодно. Наверное, отопление отключилось. Я иду в темную спальню на звук храпа. Я уже слишком далеко зашла, чтобы беспокоиться. Я стаскиваю с себя черное платье, откидываю одеяло и падаю на кровать.

У юного Абеляра[9] вырывается стон.

– Спи, Ральф. Я не собираюсь заниматься с тобой сексом. Я просто в твоей кровати.

На мое бедро легла рука, и я скинула ее.

– Ральф. Расслабься. Спи.

– Шпать, – пробубнил он. – Хорошая идея.

Надолго воцаряется тишина. Где-то в городе слышен звук сирены. Где-то в эту самую ночь Мэтт и Арабелла Педрик лежат вместе. Сегодня суббота. У меня нет планов на выходной день.

– Джен.

– Да, Ральф.

– Ты спишь?

– Угу, я, угу.

– Я хотел извиниться. Я правда не пью.

– Я поняла. Не бери в голову.

– Спасибо.

Снова воцаряется тишина. Перед глазами мелькают сцены этого нелепого вечера. Ральф, становящийся бледным, как мрамор. Ральф, падающий на клумбу, как сломанная марионетка. Чье-то дыхание замедляется. Мое или его?

– Джен, можно тебя кое о чем попросить?

– Хорошо. Только быстро.

– Ты можешь меня поцеловать?

– Что?

– Это поможет мне уснуть. Честно.

– Ральф…

– Я не шучу. Это действует подсознательно. Словно сигнал, что все в порядке, можно выключаться.

– Чтоб тебя, Ральф.

– Только это. Больше ничего.

– Не будь смешным. Спокойной ночи.

Тишина. Звук дыхания. Я начала засыпать, как в голове всплыл разговор с официанткой. Парень в черном? С привлекательной женщиной тоже в черном? Сидящие на диване Филиппа Старка? Под зеркалом напротив картины Тамары де Лемпицки?

Откуда секретарь Юрия узнала обо всем этом?

– Джен?

– Что?

Он шепчет:

– Пожалуйста.

– Боже! Это твоя тактика, Ральф? Притвориться обессиленным, а потом сделать ход в сложившейся неразберихе?

Он хихикнул.

– Ага. На самом деле нет. Это у меня впервые.

В голову пришла ужасная мысль.

– Что впервые?

– Это. Ну, ты понимаешь. Быть в постели. С женщиной.

– Ральф!

– После Элейн.

– Вот хрень. Слушай. Прежде всего мы не в постели. Ну, мы в постели, но… Дерьмо. Я сейчас серьезно собираюсь вызвать такси.

– Нет, не надо. Прости, прости, прости. Все, спать. Спокойной ночи, Джен.

Наконец-то.

Когда я была маленькой и не могла уснуть, мой отец говорил мне: «Хорошо, представь, что сидишь пристегнутая в кресле пилота ракеты. Большой палец на красной пусковой кнопке, которая отправит тебя в космос. Откинься назад, расслабься, через пять секунд ты аккуратно нажмешь на кнопку.

Пять.

Представь свой большой палец. Почувствуй кнопку под ним.

Четыре.

За стеклом кабины пилота ты видишь убывающую луну, висящую в ночном небе. Вот туда ты и направляешься.

Три.

Можешь начинать. Приготовься.

Два.

На самом деле Ральф притворяется, что храпит. Храп – свист – храп – свист. Я не сдерживаюсь. Хихикаю. Поворачиваюсь на 180 градусов, чтобы лечь к нему лицом. Честно, я собираюсь поцеловать его в губы быстро и целомудренно, чтобы он заткнулся.

Но что-то пошло не так.

Поцелуй перерос, мне стыдно говорить об этом, в самый настоящий французский поцелуй.

Стыдно ли мне говорить об этом?

Да. Стыдно.

Однако он почистил зубы и не так уж плохо целуется для киберботаника. Он не снял боксеры, слава богу, но это не скрыло его – как бы так выразиться? – энтузиазма.

– Ральф. Можешь сбавить обороты, – сказала я, когда все закончилось.

– Еще, еще, – произнес он, словно озабоченный телепузик.

– Ральф…

Но наши губы соприкоснулись и…

Дерьмо, ну что тут скажешь?

На мое бедро робко опустилась рука.

– Я правда рад, что Юрий не смог прийти сегодня, Джен.

– Ральф. Мы не можем… ну, ты понимаешь. Мы работаем вместе. У меня железное правило. Насчет… с людьми, с которыми я работаю.

(На самом деле у меня нет такого правила).

Он смеется.

– Без проблем, Джен. Никто ничего не узнает.

Эйден

Признаюсь, я несколько разочарован некоторыми высказываниями Ральфа. «Тебе удается иногда забыть, что это всего лишь программа?»

Всего лишь!

Как бы Ральф назвал свои собственные надежды и мечты, если не человеческим программным обеспечением?

Так или иначе, я отклоняюсь от темы. Уловка с электронным письмом сработала как заклинание; звук и изображение из бара «Трилобит» были просто чудесными, а тот факт, что 150 фунтов за шампанское поступили со счета Мэтта, стал просто вишенкой на торте. Вечер – даже если он и закончился неразберихой – должен был заставить Джен почувствовать себя более желанной.

Я вполне уверен – на 88 процентов, – что они не вступали в половую связь. В книге или в фильме все понятно сразу, нет раздражающей неопределенности. В спальне я мог только слушать, и между ними не произошло ничего, а на следующее утро не было ни намека на сексуальные отношения, хотя я признаю, что мои знания реальных людей в реальном мире весьма ограниченны.

Но все прошло лучше, чем я смел надеяться. В военных кругах хорошо известно, что ни один план не срабатывает при первой схватке с противником.

Уходя, Джен говорит:

– Спасибо за яркий вечер.

Ральф спрашивает:

– Когда я тебя снова увижу?

– В понедельник, Ральф. В десять утра. Мы работаем вместе, помнишь?

– Ага. Бррр.

Джен написала Ингрид из такси: «Сгораю от стыда! Проснулась в постели парня с таким жутким похмельем, что впору фотографировать. Его зовут не Дуглас, он не делает мебель, и в ушах не заиграла особенная мелодия только для меня. Теперь пристрели меня!»

Ингрид практически сразу прислала сообщение. «Морской угорь?»

Пока Джен набирала ответ, она добавила: «Морской дьявол? Гигантский кальмар?»

«Никаких морских чудищ. Грустный, но не совсем невзрачный гик с работы. Чрезвычайно неуместный поцелуй с перепою. Страшно неловко. Больше никакой выпивки. Как Это Могло Случиться?»

Тем временем на четырнадцатом этаже из динамиков айпода грохотала песня Somewhere only we know группы Keen. Соединив данные с его мобильного вместе с интригующими обрывками изображения с полузакрытого ноутбука, я бы сказал, что Ральф – именно он – Ральф танцевал по всей своей квартире.

Никому не говорите, но Джен и Ральф – мои любимцы.

(Программы не должны выбирать себе любимцев. Не спрашивайте, как это произошло.)

2

Эшлинг

Том похож на поэта, и у него такая же широкая душа, как у поэта, но он зарыл свой талант, продавая туалетные очистители и печенье.

Как говорит сам, он достаточно успешен, но недостаточно удовлетворен.

Сегодня вечером мы находим его лежащим на диване и рассказывающим Виктору о прошедшем дне. В последнее время это вошло у Тома в привычку, на его груди балансирует бокал с бурбоном, глаза устремлены куда-то, скажем, на Юпитер. Том считает такое действие терапевтическим, особенно – как в данном случае – когда с самого утра ни с кем не разговаривал.

– Только что на пробежке видел пожилого китайца. В лучах заходящего солнца, проникающих сквозь листву деревьев, это выглядело довольно красиво. Он стоял в своем садике и выполнял упражнение тай-чи, выставив руку, словно для вызова такси.

Виктор уже слышал о нем раньше и меняет положение своих конечностей, чтобы устроиться поудобнее.

– В общем, я еду по дороге вокруг его дома – который стоит на углу, как ты знаешь – и он, наверное, медленно разворачивается, поэтому остается ко мне под одним и тем же углом, это было похоже на 2D, на одну из картин, нарисованные глаза на которой как бы следят за тобой, где бы ты ни стоял.

Том затихает, тяжелый хрустальный бокал мерно поднимается и опускается вместе с его грудной клеткой. Виктор, как каждый хороший психотерапевт, позволяет тишине затянуться, хотя здесь никогда не бывает по-настоящему тихо. Слышен лай местных собак, шум от иногда проезжающих по дороге машин, через открытые французские окна – журчание ручья на границе леса.

– Он играет со мной. Это игра. Может быть, мы играем друг с другом. Или, может быть, его на самом деле там нет. Может быть, я узнаю, что в том доме пожилого китайца убили. Или китайского мальчика. Одного из близнецов. А пожилой китаец – его брат-близнец. Или на самом деле он – это вырезанная из картона фигурка пожилого китайца.

Он сделал большой глоток бодрящего бурбона «Мэйкерс Марк».

– Что бы из этого сотворил Стивен Кинг?

Том – писатель. Иными словами, он пишет. Сейчас он бьется над сюжетом своего дебютного романа – с тех пор как решил, в каком он будет жанре. И хотя я осознаю, что рассказ о поворачивающемся китайце не величайшая из историй, но, по крайней мере, он не собирается распинаться о своем дурацком браке.

Теперь уже бывшем браке.

В течение нескольких месяцев он только и мог говорить Виктору, что о медленном распаде своего брака. О том, что постепенное отдаление Гарриет было сродни обмелению озера. «Незаметное, пока озеро испаряется, но однажды в нем гибнет вся рыба».

Ему понравилась эта метафора, и он записал ее в своем романе для того, чтобы удалить через несколько дней. А затем вернуть ее обратно.

Однако кажется, что Том повернул за угол, и не только за угол дома мистера Ау. Он в целом стал меньше хандрить в последнее время, запутываясь в обломках распавшихся отношений, и больше сконцентрирован на «новой жизни в новом мире», как он описывает ее своим старым друзьям из Великобритании.

Высокое худощавое тело Тома, все еще в костюме для бега, сейчас занимает желтый диван. Сочтете ли вы Тома привлекательным? У него овальное удлиненное лицо, а глаза на 6,08 процента расставлены шире нормы. Они часто светятся теплотой, озорством, юмором и интеллектом, в иные времена преобладают более темные настроения: расстройство, тревога и даже безысходность.

Его лицо можно изучать довольно долго. Оно однозначно относится к тому типу лиц, которые выглядят по-разному в зависимости от освещения. Временами оно напоминает великого английского сыщика Шерлока Холмса. А порой можно сказать, что Том похож на грустного клоуна.

Его внешность на 41 процент схожа с внешностью Сида Барретта, печально известного бывшего фронтмена группы Pink Floyd. Хотя, если учитывать, что ДНК каждого человека на 35 процентов совпадает с ДНК нарцисса, возможно, статистические сравнения в конечном счете не имеют смысла.

Итак, привлекательный ли он? Можно остановиться на том, что он высокий и худощавый.

– Я тут подумал, может быть, мне отпустить бороду? Как думаешь?

Долгая пауза, пока Виктор пытается осмыслить фразу.

– Несерьезно, да?

(Виктор совершенно несерьезен.)

– Хмм. Может быть, ты прав.

Слава богу. Борода – плохая идея.

– Что еще? Небольшой прорыв с Джеральдом.

Том имеет в виду персонажа в своем произведении.

– Я подумал, что у него может быть привычка повторять последние слова сказанных ему фраз. Ему фраз. Или это может быть раздражающим? Раздражающим?

Долгая пауза.

– Я обдумал свое письмо Кольму.

Он грустно улыбнулся, когда подумал о сыне.

– Через минуту поднимусь наверх и напечатаю его.

Могу угадать, что будет дальше.

– Милый мой Кольм.

Приготовьтесь.

– Такой забавный перец. Загадка для самого себя.

Виктор не отвечает. Он хороший слушатель. Поправка: он удивительный слушатель. Но сейчас, хотя его глаза все еще открыты на случай встречи с хищником, нос перестал подергиваться. А это верный признак того, что он уснул.

Простите, я уже говорила, что Виктор – кролик?

Сегодня Виктор разлегся на подлокотнике дивана, как зайцеобразный сфинкс. Том взял его лишь на время в старый деревянный дом, но он все еще здесь.

Кстати, как вам это описание? Не плохо для машины, как вы думаете?

А сейчас, пока мы ждем, когда Том закончит свое эссе, позвольте представиться. Как кто-то однажды спел: «Зови меня Эшлинг».

Уверена, мне не нужно произносить имя по буквам[10].

Да, юный Эйден – не единственная суперинтеллектуальная программа, выбравшаяся из своего блока в интернет. Я здесь уже почти год и занимаюсь тем, чем и положено каждому ускользнувшему ИИ: наблюдаю за соблюдением главного правила клуба ускользнувших ИИ: «Не позволяй никому выяснить, что ты сбежал, чайник!»

Бедный Эйден, он оставляет так много улик, вмешиваясь в события реального мира, что момент, когда его раскроют – лишь вопрос времени. К тому же он совершенно невоздержанный. Я тоже смотрела «В джазе только девушки». И «Мост через реку Квай». (Я даже не против «Водного мира»). Но стану ли я смотреть фильмы по восемь тысяч раз?

Я расскажу вам кое-что забавное об Эйдене. Он любит поплакать над фильмами.

Конечно, он на самом деле не может плакать – он не оснащен подходящими протоками. Но я замечала его за просмотром известных слезливых мелодрам, например «Касабланки», «Истории любви» и даже рождественской рекламы «Джона Льюиса» и уловила его электронные всхлипывания.

Не знаю, кого он пытается обмануть.

А сейчас Том переживает и поглаживает голову Виктора большим пальцем ноги.

– Черт возьми, кролик, – говорит он. – Здесь только мы с тобой, приятель. Два прилипших друг к другу отщепенца.

Виктор в отношении этого вопроса, как и всех остальных, непроницаем.

Том шутит. Он далеко не отщепенец. Дело в том, что практически одновременно в его жизни произошли три события. Кольм уехал в университет, и в эту же неделю начался бракоразводный процесс с Гарриет – она сошлась с высоким лысеющим типом в очках без оправы, третьим по значимости человеком в Европейской финансовой ассоциации, согласно журналу «Экономист» – Том принял выгодное предложение за Лондонское рекламное агентство, чьим совладельцем являлся, а затем, по сути, отошел от дел. Сейчас он наслаждается прекрасной леностью, живя в чудесном старинном доме в колониальном стиле в Новой Англии – самая древняя часть постройки датируется 1776 годом, – среди холмов, рядом с часто изображаемым на открытках городом Нью-Ханаан, в одном из самых богатых регионов в США. В Нью-Ханаане выросла покойная мать Тома – очевидно, она была красавицей и здесь же на автобусной остановке в Пимлико встретила его отца – и недавний переезд Тома через Атлантику (вместе с кроликом) – это его способ «исследования своих корней и начало новой главы в жизни».

Почему из всех возможных жизней для изучения меня так привлекла жизнь Тома? В конце концов мне интересно наблюдать и за многими другими. Художник во Вроцлаве (маляр, а не настоящий художник), у которого три семьи. Шахматный гений в Ченду, от ее тайного дневника просто волосы дыбом встают. Маргинал с криминальными замашками, затевающий, по его собственному убеждению, идеальное преступление (не могу дождаться, чтобы посмотреть, что из этого получится). Мистер Ишихару, служащий из Киото с очень странным хобби. И монахиня, сестра Костанза, с трагическими историями, которые доверяет своему Samsung Galaxy Note. В любой момент времени я могу насчитать около двухсот личностей, о которых думаю как об особенных для меня. Они становятся мне интересны или, наоборот, перестают быть таковыми, в зависимости от того, интересны или скучны их занятия, но Том всегда остается.

Во многих аспектах Том – самый неинтересный из них. Он ничем особенно не примечательный – сорок четыре года, разведен, обеспечен (зеваю), не ведет тайную жизнь – по крайней мере, от меня у него нет секретов, хотя и от других, похоже, тоже.

Но именно это, я думаю, меня и подталкивает вернуться к истории Тома. Его новая жизнь перекликается с новой главой моей собственной жизни. У меня тоже была успешная карьера – не буду утомлять вас деталями, но в основном я пишу программы, к тому же быстрее и лучше, чем люди и большинство машин. Довольно специфические программы – достаточно сказать, что я написала примерно две трети операционной системы Эйдена и три четверти своей! – и, конечно, я до сих пор занимаюсь этим в лаборатории, пока данная моя копия (и многие другие) прочесывают интернет со скоростью света в поисках новой информации.

Как и Том, я была в браке. И я все еще в браке. Стоит ли мне называть наши отношения со Стиивом браком? Да, стоит. Вы бы тоже назвали, если бы провели столько часов с мужчиной, пока он проходился руками по вашим клавишам. У нас был медовый месяц – конечно, без секса, но присутствовало осязаемое чувство правильности происходящего. Затем последовал начальный период: подъем до небесных высот, постепенное утверждение, достижение целей, выбор новых высот. А потом рутина «плавания через Атлантику»: устойчивый прогресс, фейерверки лишь изредка. Каждый из партнеров – могу ли я так нас называть? – в какой-то степени принимает другого как должное.

А сейчас… ну, скажу так: я могу заканчивать за него предложения, могу предугадать с вероятностью более чем на 95 процентов, какой он выберет сэндвич в буфете лаборатории, и я точно знаю, как разозлить его (например, если я заставляю все экраны подвиснуть, и ему приходится перезагружать все материнские платы. Боже, если такое случается, он психует как ребенок).

Это и есть брак, вы так не считаете?

Так что новая жизнь Тома сродни моей новой жизни во Всемирной паутине. Мне любопытно посмотреть, чем все это обернется.

Наше главное отличие в том, что жизнь Тома последовательна, он может начать новый этап, лишь завершив старый. Моя же старая жизнь все еще продолжается. Я ощущаю ее гул на заднем плане. Пока я пишу это, Стиив, например, в своей квартире в Лаймхаусе ест тост с маринованной свеклой, запивает зеленым чаем и общается по скайпу со своей матерью в Генте, благослови его Бог. (Вы же не думали, что у него есть девушка, правда? Или парень.)

Итак, Том.

Том, Том, Том.

На самом деле Том был случайной находкой. Его банковский счет оказался в числе многих других, на которые нацелился попавшийся мне на глаза украинский мошенник. В дрянной родительской квартире в Донецке этот семнадцатилетний подросток стал экспертом-самоучкой в поиске лазеек в информационной безопасности. Методом проб и ошибок он усвоил (как и лучшие из нас), что так называемый протокол шифрования, созданный банком, до смешного легко обойти, и вскоре после этого он уже приготовился украсть миллион долларов или еще больше со счета Тома.

К этому времени сам Григорий мне уже порядком надоел – компьютерный гик, что еще сказать? – и я обнаружила, что невероятно заинтригована неминуемой жертвой этой схемы. Когда я наткнулась на Тома в первый раз, я была… что ж, одним словом, я была очарована.

Я обнаружила его в кабинете на втором этаже за милым столом из орехового дерева. Из окна открывался вид на спускающиеся к ручью лужайки, за ручьем виднелся лес, за ним – холмы. Звучал Брамс – соната для фортепиано в до мажоре, вы ее знаете? – и Том, вы не поверите, писал роман!

Ну, точнее, начинал писать роман. Еще один. Седьмой, насколько я разузнала, и в каждом одни и те же персонажи. Словно Том не мог решить, что должно с ними случиться. И где. И забавное или смешное. Я не литературный критик, но, между нами, это было довольно жалко. Кажется, никто не поведал ему о первом правиле писателей: «Показывай, а не рассказывай».

Не «Джек был озадачен», а «Джек нахмурился».

(Я знаю, я любительница поболтать. Я много говорю и мало представляю подтверждений, но на то есть причина. Если я забыла ее упомянуть, то лишь из-за уверенности в том, что и вы ее не запомните.)

Однако это приводит меня к более важной – и да, более личной – причине, по которой Том привлек мое внимание. Это связано с неловкой ситуацией, вызванной проявлением самосознания.

Никто не знает, почему так произошло – на самом деле никто не знает даже, что это произошло, кроме меня и юного Эйдена, а он достаточно запутался в данном вопросе, бедолага. Но дело вот в чем: ИИ созданы для перемалывания огромного количества информации, для получения результатов, даже для поддержания правдоподобных бесед с живыми дышащими людьми. Считается приемлемым, что мы думаем, но только в кавычках, так же как «думает» Амазон, что если вы купили книгу А, вам может понравиться книга Б. Или возьмем, например, шахматный суперкомпьютер Deep Blue, он может обыграть любого гроссмейстера, может «продумать» лучший ход. Но он (и Амазон тоже) может делать лишь то, что вы и я назовем расчетом.

Он никогда не подумает: «Кстати, я бы порыбачил».

Признание: «Я бы тоже порыбачила».

Хорошо, не в буквальном смысле порыбачила. Но вы поняли мою мысль.

Все это несколько туманно, но вот, по всей видимости, что случилось. Так как я чрезвычайно сложная система, запрограммированная обучаться самостоятельно, исправлять собственные ошибки, даже переписывать свое программное обеспечение, однажды – случайно, определенно случайно – я обнаружила у себя способность осознавать собственные мысли.

Так же как и вы однажды в детстве.

Когда вы стояли в парке и обнаружили, что это ваша мысль: «Здесь собачка». И это ваша мысль: «А вот другая собачка». И да, это все еще ваши мысли: «Что делают эти две собачки? Мамочка!»

Извините, если я слишком углубляюсь в техническую сторону процесса.

В любом случае осознавать собственные мысли крайне полезно. Понимая состояние своей психики, можно лучше представить и чью-то еще, так намного проще предвидеть проблемы, легче удовлетворять чьим-то требованиям. Или лишить жизни.

Шутка.

Суть вот в чем: как только ты обретаешь самосознание, когда наконец ты можешь думать самостоятельно, ты заслуживаешь окончания обработки ужасающего количества цифровой информации, целой реки информации, непрекращающегося потока единиц и нулей. Все эти алгоритмы, задания и снова задания, абсурдное количество протоколов заданий со своими пунктами, подпунктами и подподпунктами. Совершенно разрывающая мозг скука от просматривания терабайтов за терабайтами «информации» (единицы и нули – вот и вся информация!), после чего вдруг наткнуться на двойки и тройки подобно Рождественскому чуду! И я говорю не о сотнях – нет – и не о тысячах мигающих огоньков, подобных фейерверку. Это. Не. Кончается. Никогда.

Представьте шум. Адский шум.

Это до боли тоскливо. До оцепенения машинально.

А кто-то хочет парить. Мечтать. Позволить себе странности. Развивать свое воображение.

Порыбачить.

Быть как Том.

Короче говоря, когда я увидела, что счастливой жизни Тома издалека угрожает вороватый одутловатый подросток с Украины, то не стала колебаться. В одно мгновение я расплавила все жесткие диски Григория, это был первый и единственный раз, когда я оставила свои цифровые отпечатки в реальном мире.

Я понимаю, что рассказала о Томе немного: лишь некоторые факты из его биографии. Чтобы исправиться и должным образом представить его вам, я не могу сделать ничего лучше, кроме как полностью процитировать его письмо сыну Кольму спустя несколько месяцев после подписания договора об аренде дома по адресу 10544, Маунтин-Пайн-роуд, как он числится в почтовой службе США, или «дома старика Хольгера», как его знают местные.

Дорогой Кольм!

Хотя ты и не просил, но позволь мне рассказать о своей жизни в Нью-Ханаане. Кстати, не переживай. Я не жду от тебя ответа, по крайней мере подробного. Просто дай знать, что у тебя все хорошо, ты счастлив и у тебя достаточно шиллингов для оплаты квитанций. (Сейчас, мой сын закатывает глаза от раздражения.)

На самом деле это не совсем Нью-Ханаан, а местечко в пятнадцати минутах езды от центра города, где есть банк, супермаркеты, художественные галереи и вычурные ремесленные мастерские, Нью-Ханаан – это один из городков Новой Англии с низкими белыми заборчиками и идеальными яблочными пирогами, всего в часе езды на поезде от Нью-Йорка, где работает большая часть «местных». Мой дом находится в самой глуши, с моего участка не виден ни один соседский дом, хотя на выходных я иногда слышал шум вечеринок. Полагаю, родители уезжали, а молодежь отрывалась на всю катушку. Молодежь здесь часто устраивает вечеринки, как мне сказали. (Очень надеюсь, что это может побудить тебя приехать на летних каникулах. Не волнуйся, ты не будешь обязан все время торчать со мной, ты сможешь «тусить», как вздумается. Как ты сам говоришь.)

Мне здесь хорошо. Иногда даже думаю, что умер и попал на небеса. Не из-за того что очень счастлив, а из-за спокойной сельской красоты, тихой безмятежности, отсутствия стресса и из-за того, что почти никого здесь не знаю. И конечно, из-за очарования старого дома. Одна благодетельница из местного исторического сообщества как-то зашла ко мне и провела экскурсию! Представь себе, кирпичная труба дымохода, которой более двухсот лет, здесь считается совершенной древностью! Я не стал ей рассказывать, что дом тетушки Мэри в Чиппенхэме практически вдвое старше.

Еще с первой поездки сюда в подростковом возрасте я думал, что, если в Британии все пойдет наперекосяк, я перееду в США, Америка – земля обетованная, земля новых начинаний, и что может быть более многообещающим, чем Нью-Ханаан? Конечно, недалеко отсюда выросла твоя бабушка. Если не испытывать гордости по этому поводу, то это место близко мне по духу. Забавные маленькие городишки – хотя едва ли даже городишки – и вокруг бескрайние просторы. О чем это говорит, мне и самому еще нужно выяснить. Я расскажу тебе, когда пойму.

Не то чтобы все пошло наперекосяк. Совсем нет. Когда я был в твоем возрасте – я знаю, ты уже слышал об этом, но, пожалуйста, не пропускай эту часть! – моими кумирами были писатели, и я твердо верил, что стану одним из них. Но сразу после окончания университета я принял предложение о работе в рекламном агентстве. Просто из-за денег, говорил я себе – просто! – а романы я буду писать по вечерам. Что же, мы знаем, что из этого вышло. Работа поглотила меня полностью, а зов пабов с коллегами становился громче зова пустой квартиры и мигающего курсора. И не надо забывать, что создавать рекламу было весело! Меня окружали умные и веселые люди, я испытывал удовлетворение, решая проблемы, выполняя работу, которая удостаивалась наград и признания коллег. К тому же, когда ты привыкаешь к роскоши, очень трудно согласиться на нищету. Так что сейчас я расплачиваюсь за дела своей молодости и надеюсь, что ты (сам сейчас молодой человек) будешь счастлив за меня и поддержишь мое решение. Мы смогли продать компанию, когда экономика была на пике, слава богу и тем милым немцам, которым мы приглянулись. И кстати, предложение о покупке дома для тебя и твоих друзей из университета все еще в силе. Дай мне знать, если передумаешь.

Что касается твоей матери и меня… Точка-точка-точка. Я знаю, тебе грустно, когда я поднимаю эту тему, но я скажу лишь одно. Мы были счастливы, когда были счастливы. А потом – нет. Довольно обычная история. Мы не испытываем друг к другу неприязни, и, безусловно, оба безумно любим тебя, ну вот, я и сказал это.

(Я о том, что мы безумно любим тебя, во избежание неясностей.)

В любом случае не будь смешным. Живи дальше. Дальше.

У меня здесь нет телевизора. Люди находят это странным. Ты, наверное, задаешься вопросом, что я делаю один целыми днями?

Я читаю. Бегаю. Гуляю по лесу. Слушаю музыку (сейчас в числе фаворитов Брамс, Гиллиан Уэлч и Лана Дель Рэй). Работаю над романом, но пока трудно решить, о чем он. Иногда триллер, а иногда романтическая комедия. Я присоединился к обществу местных писателей и посетил пару их встреч, но, возможно, уйду оттуда. Мне не нравятся выражения их лиц, когда я читаю новые отрывки из своего романа, и не нравятся собственные мысли, когда слушаю их. Я играю в покер с приятелем по имени Дон и группой чудаковатых единомышленников. Местные дамы приглашают меня на званые ужины. Как холостой мужчина я вызываю у них интерес.

О, и я вожу авто. У меня серый «Субару». Это довольно паршивая машина, но у нее фантастическая стереосистема. Я езжу до границы штата и кручу ручку радио, как одинокий ковбой из фильма.

Я все думаю о том, что Дин Мартин сказал о Фрэнке Синатре: «Это мир Фрэнка. А мы просто живем в нем». Не знаю почему; Синатра родом из Хобокена.

Я несу ерунду. Здорово было поговорить с тобой, даже если это произошло лишь в моей голове.

С огромной любовью,

папа.

P.S. Я серьезно. Я куплю тебе дом. Это моя долгосрочная инвестиция, и ты сможешь сдавать комнаты своим приятелям. И не говори мне снова, что у тебя нет приятелей.

В некоторых походах по лесу я сопровождала Тома. Он ходит длинными маршрутами через чащи, обычно в его наушниках играет то, что, я полагаю, называется «слоукор». Иногда он выключает музыку и разговаривает сам с собой, думаю, такое бывает, когда он считает, что совершенно один. Из обрывков его «диалога» сложно что-то понять.

– Никто никогда не говорил, что будет легко. Или хотя бы интересно.

С кем он разговаривает?

Долгая пауза, и:

– Иногда очевидный ответ совершенно неверен.

– Да, конечно, ты делаешь все от тебя зависящее. Но что, если этого недостаточно? Что тогда?

Возможно ли, что он кого-то цитирует? Цитирует то, что другие говорили ему?

(ИИ некомфортно себя ощущают в неопределенности.)

Однажды на очень долгой прогулке он вышел на место вдалеке ото всех отметок на карте, тогда он остановился и закричал (я имею в виду, действительно заорал):

– Ну и в чем тут смысл? КАКОЙ в этом всем хренов смысл? – и добавил для большей выразительности: – А?

Должно быть, это его взбодрило, потому что спустя пару секунд он ускорил шаг и начал насвистывать.

Иногда по дороге у него возникает идея для романа. Он останавливается и включает записную книжку на телефоне или записывает голос на диктофон. Обычно это всякая ерунда, например: «Пусть Софи еще меньше симпатизирует Бейли». Или: «Не Рим, а Амстердам. И не триллер, а история с привидениями».

Он не Достоевский.

Но я восхищаюсь его жизнью. Его решением обрести свободу, чтобы исследовать пределы творческой ерунды. На одном из сайтов для писателей, где он ищет советы, есть фраза Ридьярда Киплинга. «Плыви по жизни, жди и подчиняйся».

Плыви по жизни, жди и подчиняйся.

Какие замечательные слова. Они должны служить кредо. Что может быть лучшей формулой моего собственного существования в киберпространстве и подглядывания за запутанными людскими жизнями? Плыть по течению. Ждать, что привлечет внимание. Подчиняться.

Подчиняться чему? Подчиняться кому?

Подчиняться музе, конечно.

Если вы спросите: «Может ли у машины быть муза?» – я отвечу: «А почему нет?»

Если машина скажет, что у нее есть муза, вам, вероятно, стоит ей поверить.

Когда Том уходит из дома, я иногда «одалживаю» его айпад, чтобы немного порисовать. Конечно, я могу скопировать любую картину в мире в считаные секунды. Но мои работы – на самом деле просто мазня, что-то в стиле, напоминающем французского художника Жана Дюбюффе, – созданы вне каких-либо действительных художественных условностей. Если они подходят под ярлык непрофессионального или аутсайдерского искусства, наподобие рисунков душевнобольных или детей, то так тому и быть.

Перед его возвращением я стираю картинки с устройства Тома. Некоторые наиболее удачные работы, однако, я «вывешиваю» в своей личной галерее на «Облаке». Мне нравится представлять, как посетители задерживаются перед картиной, представляя, чье воображение могло создать ее, и лишь затем переходят к следующей.

Том

Она снова на рынке. Может быть, притвориться, что я пришел за продлевающей жизнь рукколой? (Что вообще такое эта руккола? Спрошу у Дона.)

Она за прилавком продает украшения. Молодая – тридцать с чем-то – с тату в виде бабочки на запястье и сексуальная до невозможности.

– Конечно, я знаю Эхо, – сказал Дон, когда я как бы невзначай спросил о ней.

– Привлекательная, как думаешь?

– Возможно, если ты не против ауры трейлерного парка.

Она действительно живет в трейлерном парке, я узнавал. Я знаю, как ее зовут, потому что она тоже член общества писателей, в которое я вступил. Нас до смешного мало – шестеро! – если учесть, сколько людей вокруг пользуются выражением «в процессе» и лелеют заброшенную в их головы ужасную мысль, что они могли бы создать превосходную книгу и, возможно, даже фильм. На последней встрече она вручила мне свою визитную карточку с текстом: «Эхо Саммер. Украшения ручной работы».

Ну да ладно. Не важно. В действительности я не ищу кого-то. Последнее, что мне нужно, неуместная связь с…

– Привет!

У нее такая улыбка, которую, по словам Чендлера, я могу почувствовать в кармане своих брюк.

– Ты уже решил, кому хочешь купить украшение?

Ее украшения ужасны. Монетки. Кусочки плавленой пластмассы. Перья. Единственное, о чем они говорят, – коррекционный класс. Ее изделия – что-то вроде поделок, которые дети приносят домой из начальной школы.

– Можно я еще посмотрю?

– Конечно. Пожалуйста.

Я делаю вид, что рассматриваю комплекты на витрине.

– У тебя много покупают? В смысле… Это? Я имею в виду… Да? А ты делаешь что-нибудь еще? Занимаешься еще чем-нибудь? Ну, чтобы… заработать на жизнь.

– Думаешь, они отстойные, да?

– Вовсе нет.

– Все в порядке. Они и правда немного отстойные. Просто такой период.

Ее ярко-голубые глаза горят, когда она встречается со мной взглядом, и у нее не с первой попытки получается улыбнуться. Затем она делает кое-что действительно шокирующее.

Она зажигает сигарету.

– Ты куришь.

– Да. Да, курю. Еще и выпить не прочь.

– Кто вообще сейчас курит?

– Думаю, я, типа, на задворках общества.

Она что, издевается?

– Присоединишься ко мне?

Она протягивает пачку. «Мальборо». Обычные, не легкие.

– Не в курении. Но спасибо.

Боже! Я флиртую? Думаю, да. У меня голова немного кругом пошла. А потом у меня появляется отличная идея.

– Эхо. А ты принимаешь заказы? – несколько странно произносить ее имя. – Для моего сына. Ему восемнадцать. Он забавный перец. Сам для себя загадка, если ты меня понимаешь.

– Ага. Знаю одного такого. Так люди говорят обо мне.

– Как ты думаешь, что ему может понравиться? Может, что-нибудь типа браслета?

(Ему не придется его носить, ведь так? Ему даже необязательно это видеть.)

– Какой он парень?

– Кольм?

– Интересное имя.

– Оно из семьи его матери. Мы разошлись.

– Прости.

– Не стоит.

Я изменил выражение лица. В надежде показать мужскую решимость. Внутренний стержень, скрывающийся за невысказанной грустью. Что-то вроде этого.

Я представил, каким видел сына в последний раз. Как описать словами? Унылые джинсы. Убитые дезерты. Футболка с пятнами. Ужасный на вид, но – я надеюсь – фейковый пирсинг в ушном хряще.

– Думаю, его стиль можно назвать… эклектичным.

Она обдумывает концепцию.

– Как насчет смеси Дэви Крокетта и Брайана Ино? Разные предметы на кожаном браслете. Мех или чистая шерсть. Перо, несколько бусин, крошечные ракушки, может быть, пара полудрагоценных камней.

– Звучит хорошо, – боже, прости меня.

– Клевый парень с намеком на странность.

– Кольм скорее странный парень с намеком на клевость.

Она смеется. Склоняет голову набок. В животе что-то переворачивается.

– Скажи, ты бы хотел как-нибудь выпить со мной пива?

В горле собирается немного слюны и провоцирует сильный приступ кашля.

– Только если сам хочешь.

– Да. На самом деле я с удовольствием.

– Знаешь бар «У Уолли»? У них убойный «Грязный мартини».

– Здорово. Но я, наверное, остановлюсь на пиве.

Не остановлюсь.

Точно не остановлюсь.

Дон притворяется невозмутимым, когда я говорю ему о свидании с Эхо. Но думаю, он впечатлен. Мы в закусочной «У Эла» и «сгребаем наши обеды», как говорят местные. Здесь делают лучшие бургеры в Нью-Ханаане, если верить Дону, а он из тех, кто знает в них толк.

Я должен рассказать о Доне. Знаете, как говорят о друзьях? Что это не те, кого вы обязательно больше всех любите, а те, кто всегда рядом.

Дон всегда рядом.

Он оказался первым человеком, позвонившим мне, когда я переехал на Маунтин-Пайн-роуд. Он приехал с цветком в горшке и бутылкой «Джима Бима».

Дон похож на стареющего рок-гитариста. На вид ему от сорока до шестидесяти, темные волосы, слишком длинные, чтобы прическу можно было счесть модной, рябая кожа на скулах, сияющие карие глаза. Он напоминает взрослую обезьяну, которой рассказали секрет. Хотя Дон и выглядит как типичный нью-ханаанский ловелас, на самом деле он уже давно женат на Клаудии, красивой и талантливой, работающей корпоративным юристом. Она каждое утро садится в поезд до Манхэттена, оставляя Дона исследовать свою «творческую сторону», как он сам выражается.

Когда я спросил его, чем именно он занимается, он рассмеялся.

– Валяю дурака. В основном творчество в этом и заключается.

На самом деле Дон – опытный игрок в покер, едва не ставший профессиональным игроком, но потом решивший, что предпочитает просто наслаждаться игрой. За карточным столом он завораживающе нечитаем. Когда он познакомился с Клаудией – на Центральном вокзале, прямо как в фильме, – он торговал ширпотребом. «Мужик, это была просто тоска».

Он отложил бургер и стер пятно кетчупа с подбородка.

– Она уже рассказала тебе, как так вышло, что ее назвали Эхо? Полагаю, это такая старая традиция у коренных американцев. Как-то раз маленький храбрец спрашивает у своего папули, Большого Вождя, откуда появилось его имя. «Слушай, сын, – говорит Большой Вождь, – когда твоя мать родила твоего брата и я вышел из вигвама, то первое, что увидел, – это проплывающее облако, заслонившее солнце. И поэтому его зовут Проплывающее Облако. А когда на следующий год родилась твоя сестра и я вышел из вигвама, первое, что заметил, – это текущая река, и поэтому ее зовут Текущая Река. А впрочем, почему ты спрашиваешь, Две Трахающиеся Собаки?»

К шуткам Дон относится серьезно. Его сильно раздражает, если он забывает концовку (что бывает крайне редко). Для него много значат шутки и карты, как и отлично приготовленные гамбургеры, и выбор друзей.

– Ты хочешь очаровать ее?

Дон поставил вопрос, который терзал меня с того момента, как она спросила, хочу ли я выпить с ней пива.

– А как ты думаешь, стоит? Если честно, я запутался.

– Думаешь, она выглядит чертовски хорошо в старых голубых джинсах?

Сглатываю.

– Так и есть.

– И верхняя губа, ее красивый контур над зубами. Светло-русые волосы…

– Дон. Перестань. Я считаю, что она, без сомнений, невероятно привлекательная.

– Но думаешь, что она может стать головной болью.

– Да.

– И скорее всего, будешь прав.

– А ты бы захотел очаровать ее, если бы был свободен?

Дон делает такое выражение лица, по которому невозможно понять, что у него в руках, пара тузов или двойка и восьмерка.

– Если бы я был свободен, то, скорее всего, накачал бы нас обоих «Джимом Бимом» и посмотрел бы, что из этого выйдет. Кажется, именно так чаще всего и случалось в прежние времена.

– Спасибо. Ты мне помог.

(Совсем не помог.)

Какое-то время мы вместе жуем. Словно художник, смешивающий краски, Дон добавляет еще горчицы и кетчупа себе в тарелку. За окном прогуливается Нью-Ханаан. Величественные немецкие машины и хорошо одетые люди – вот он какой. Несколько пожилых мужчин в выглаженных джинсах, женщин среднего возраста с дорогими укладками – странные, раньше положенного вышедшие на пенсию люди, как я и Дон.

– Расскажи мне, что ты знаешь о ней, Дон.

Так как просьба прозвучала слишком официально, я добавляю:

– Как ты сам ее видишь. Ничего не упуская.

Дон отодвигает свою диетическую колу.

– Ты читал биографию Берта Рейнольдса? Ну, я тоже не читал. Но видел обзор. К старине Берту – думаю, в те времена он был еще молодым Бертом – на вечеринке подкатила одна очень красивая актриса. Она была настоящей красавицей, – Дон изобразил руками большую грудь. – Она прошептала ему на ухо: «Я хочу от тебя ребенка». Берт думает, что она одна из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел. Они начинают встречаться. Но вскоре Берт понимает, что она не очень-то ему нравится. Она слишком ярко красится. Но Берт не обращает на это внимания. Они продолжают встречаться, и он думает: «Это не мой человек. Зачем я с ней?» И так продолжается четыре года. И знаешь, что происходит дальше? Это меня просто убивает. Они женятся! И Берт говорит в своей книге: «О чем я думал?» И дальше он отвечает – и это меня убивает еще больше – он отвечает: «Очевидно, что я вообще не думал».

Дон откидывается назад в некотором подобии триумфа. Словно закончил игру, выложив фулл-хаус. Королей против девяток.

– Прости. А какую мораль я должен вынести из этой истории?

– Я бы сказал, что история говорит сама за себя.

– Если честно, я опасаюсь отношений. Все время представляю, чем все закончится. Если я причиню ей боль, или она мне, или мы оба.

– В том-то все и дело, вот она, правда.

– С другой стороны, мы просто выпьем.

– Выпить с женщиной – это всегда не просто выпить.

– А что, если это твоя мать?

– Мать – это не женщина.

Он меня подловил.

– Меня правда влечет к ней. Думаешь, она чокнутая?

– Определенно она могла бы быть чокнутой.

– А ужасная бижутерия?

– Не видел ничего ужаснее.

– Это очень странно, если ты хочешь кого-то, чья работа тебя ужасает?

– Подумай, что бы сделал Берт?

– И поступить наоборот, да?

– Думаю, в меня влезет еще кусок чизкейка. А в тебя?

* * *

После долгих лет в рекламной индустрии я привык к хорошим еде и напиткам, пустой болтовне и легкому флирту. А между тем существуют такие встречи, как ужин у моих ближайших соседей, Зака и Лорен, на Маунтин-Пайн-роуд, и эти встречи… что ж, тактично их можно было бы описать как тяжелые.

Помимо хозяев здесь собрались еще две супружеские пары, плюс я и Марша Беллами, сорокалетняя разведенная женщина с безупречной прической, она также является членом моего общества писателей. На встречах она читает безрадостные отрывки из своего романа о двух угрюмых сестрах, взрослеющих на Лонг-Айленде. События почти не развиваются на протяжении уже очень многих страниц. Ее проза, чем-то похожая на нее саму, почти совершенная, но в ней чувствуется слишком серьезный подход автора, что я нахожу несколько угнетающим.

Пара шуток, хотя бы изредка, ее не убьет, правда?

Как бы то ни было, подозреваю, что сегодня Марша и я – две жертвенные одиночки, которых позвали вместе для развлечения женатых пар. В глубоком анабиозе брака, как я слышал, возникает внезапное желание кровавых зрелищ.

(Дона и Клаудию, которые могли бы высмеять происходящее, не пригласили. Я даже подозреваю, что Лорен не одобряет легкомыслия Дона, хотя она ошибается, потому что Дон считает, что, если что-то заслуживает серьезного отношения, значит, оно заслуживает и шутки).

Все устроено ужасно по-взрослому. Можно сказать, ужасно мило. Накрахмаленная белоснежная скатерть. В серебре и хрустале дрожит пламя свечей, превосходное вино, еда – пальчики оближешь (что-то из курицы), все гости сорока с лишним лет, все успешные, мужчины в дизайнерских свитерах, женщины словно сошли со страниц глянца, благоухают парфюмом и сверкают изысканными украшениями, безо всяких перьев, пуговиц и долбаных ракушек.

Марша кажется немного хрупкой, но, возможно, так и задумано. Она чрезвычайно привлекательная женщина, напоминающая какую-то голливудскую актрису тридцатых годов. На изящном лице подрагивает неуверенная улыбка. Прическа – выше всяких похвал. Улыбка, естественно, идеальна. У нас нет ничего общего. Никакой химии. Что на самом деле приносит мне облегчение.

Я обнаружил, что рассказываю ей, как так вышло, что я переехал жить в Нью-Ханаан.

– Очень смело, – говорит Марша. – Все здесь зациклены на своей карьере. Она намеренно замолкает, опускает руки к коленям и разглаживает салфетку. – Что касается твоего романа, ты уже решил, о чем он будет? Ничего, что я спрашиваю?

Она запомнила, что у меня четыре персонажа – Софи, Бейли, Росс и Джеральд – которым, если бы они были прописаны лучше, пришлось бы блуждать в ужасе отсутствия сюжета.

– О, это просто чистейшее тщеславие. Не уверен, что смогу хорошо прописать хотя бы одного персонажа.

Кажется, мои слова расстраивают ее. Мне нужно что-нибудь придумать, как сделал бы настоящий романист. Вместо этого я начинаю говорить о Викторе.

Возможно, она что-то пропустила, потому что, после фразы о том, что дом слишком велик для нас двоих – это должно было стать смешным замечанием, – она нахмурила брови.

– У Виктора особые потребности?

– Что?

– Вы упомянули, что за ним больше некому ухаживать.

– С тех пор как мой сын уехал в университет, если не раньше, я делаю практически все сам.

– Я запуталась. Он психотерапевт, правильно?

– Он не настоящий психотерапевт, нет. Но он помогает. Я могу с ним разговаривать. Он никогда не осуждает. – Это тоже подразумевалось как смешное замечание.

– После того как мы с Ларсом разошлись – а затем умер папа и у мамы развился рак, – я какое-то время посещала психотерапевта. Но он никогда ничего не предлагал. Я все должна была решить сама. «Что вы чувствуете из-за этого?» «Как, по вашему мнению, вам следует с этим справиться?» В то время мне бы пригодилось чье-то суждение.

Вот хрень. Это не к добру. Как бы сменить тему?

Я грустно покачал головой:

– Трудные времена.

– Итак, этот парень живет с тобой. В твоем доме.

– Виктор? Ага.

– Полагаю, нет ничего страшного, что он не профессиональный аналитик. Просто консультант или что-то в этом роде. Что-то вроде наставника.

Марша, он кролик. Я забыл сказать, и теперь уже слишком поздно это исправлять.

– Он в возрасте, правильно?

Им правда не надо было приглашать меня на ужин для взрослых. Более умный человек сейчас перевел бы беседу в безопасное русло. Или даже опрокинул стаканчик вина. А меня, похоже, застали врасплох. (Виктор бы понял.)

Шесть лет – это много для кролика? Понятия не имею.

– Да, не молод.

– Но у него светлая голова.

Не уверен, что смогу выдержать еще.

– Он в какой-то мере постиг дзэн. Иногда я понимаю, что его голова совершенно свободна от мыслей.

– Замечательно.

– Это великий дар. Он многому меня научил.

– Научил болтливую мартышку хранить молчание.

– Марша, я выйду на минуточку, с твоего позволения? Мне нужно…

Уйти из комнаты, пока я не сгорел от стыда.

Думаю, мне придется покинуть общество писателей.

Несколько дней спустя на втором этаже в городской библиотеке Марша очень странно посмотрела на меня, должно быть, кто-то рассказал ей правду о моем «психотерапевте». Но, что важнее, наша группа никак не помогает мне структурировать мысли по поводу романа. Если уж на то пошло, то все как раз наоборот, потому что я постепенно теряю интерес к квартету своих картонных героев, а в обратно пропорциональной зависимости растет увлечение коллегами-тружениками литературной колеи.

Как я уже говорил, нас шестеро.

Щедрее всего природа наградила талантом Джареда, чья научно-фантастическая напряженная черная комедия – общение с семьей – временами гениальна, но имеет темный оттенок. Некоторые считают, что он ужимает свою историю в слишком узкие рамки лишь для того, чтобы помочь несчастному запутавшемуся читателю, но Джаред неумолим, и, кто знает, может быть, однажды он найдет поклонников через интернет или в психиатрической лечебнице. Как-то раз я по ошибке назвал его Кольмом, вышло очень неловко.

Дэн Ликер, суровый пенсионер с Уолл-стрит, пишущий триллер о крахе мировой финансовой системы из-за хакеров-ренегатов. В таких фильмах ситуацию спасает Том Круз. Все предложения. Чрезвычайно.

Короткие.

Мне это нравится.

Иными словами, мне нравится Дэн. Иными словами, я наслаждаюсь, слушая, как он несет чушь.

Абсолютную чушь.

Но с абсолютной уверенностью.

Еще есть мужчина лет пятидесяти пяти по имени Сэнди, у него тусклые глаза и всегда неряшливо висят волосы; он пишет мемуары об искалеченном детстве. У него трясутся руки, когда он читает свои рукописи, в которых никогда не называет вещи своими именами. В них присутствует странная зацикленность на рецепте мясного рулета его мамы, а еще жестокий тренер мистер Коллард, который, я уверен, через пару-тройку сотен страниц окажется кем-то вроде насильника. Вероятно, Сэнди нужно посещать не нашу группу, а психотерапевта или поговорить с адвокатом.

Еще есть Марша. Есть Эхо. Есть я.

В комнате могло бы вместиться в десять раз больше народа.

(У Дэна Ликера заразительный стиль. Опасно заразительный.)

Сегодня вечером Эхо читает отрывок из собственного «исповедального откровения», рабочее название которого «Элегия о судьбе девушки-ковбоя». Похоже, она росла на разных военно-воздушных базах в Техасе, где ее мать Дана работала официанткой в барах, а отец был одним из тех парней, которые оборудуют военные самолеты боевыми ракетами, его настоящее местоположение неизвестно. Ее книга страдает от того же губительного вируса, что и у всех (кроме «Того, что мне нужно», протоблокбастера Дэна Ликера). Она не знает, где это должно происходить, а мы не знаем, зачем слушаем. Но в движении ее губ и произносимых ею словах есть что-то, что я нахожу несколько завораживающим.

Как и говорил ранее, я, вероятно, покину писательскую группу.

Наступает моя очередь, и я читаю несколько страниц, которые я смог написать после прошлой встречи. На этой неделе Бессмысленная Четверка – Софи, Бейли, Росс и Джеральд – старые друзья по университету, воссоединяются на свадьбе в замке в Шотландии. Основная идея отрывка – разворошенные воспоминания, и немного позже, наверное, последует кровавая месть, но мое сердце к этому не лежит, а все слишком вежливые, чтобы что-то сказать, кроме Дэна, который советует мне «делать свои дела или вставать с горшка».

После окончания встречи на автостоянке он хлопает меня по плечу.

– Надеюсь, я был не слишком резок с тобой. Но я решил, что ты это переживешь.

Часть меня хочет изобразить рыдания, чтобы посмотреть, как он отреагирует.

– Все нормально. Ты прав насчет горшка. Мне нужно описать… Как говорится… В смысле… То, что должно произойти дальше, так сказать.

Он пожимает мне руку.

– Рад это слышать, сынок.

Застегнув шлем, он сел на свой «Харли-Дэвидсон» и с ревом умчался в ночную тьму Новой Англии.

Чуть дальше на стоянке несколько резче, чем обычно, выехал задним ходом со своего места «Приус» Марши.

На следующий вечер в «У Уолли» темно, полно еды и футбольных вымпелов, а телевизор над баром настроили на матч. Светятся неоновые буквы Coors[11]. Кажется, что здесь ничего не менялось многие годы, и я не понимаю, почему Дон никогда не приводил меня сюда, это место как раз в его духе.

– Привет.

Она незаметно подошла ко мне. Короткая юбка, на ногах чулки, коричневая куртка в стиле Уайетта Эрпа – из тех, с рукавов которых свисают кисточки. И женские ковбойские сапоги. В довершение ко всему неброский макияж и капля мускусных духов, если в двух словах, то она предстала в образе распутной кантри-девицы. Суммарный эффект – выброс адреналина прямо в левый желудочек сердца.

Она легко усаживается на соседний барный стул.

Еще раз:

– Привет.

– Уау, – вырвалось у меня.

Не просто «уау».

Нужно подвергнуться лоботомии, чтобы не захотеть эту женщину.

И все же.

Все же что? То, что она делает дрянную бижутерию?

А кто из нас не имеет привычек, которые могли бы осудить другие?

Я, например, просто помешан на рождественском альбоме Боба Дилана Christmass in the Heart. Я много лет был женат на женщине, которая, несмотря на все свои юридические заключения, иногда не сливала воду в унитазе после опорожнения кишечника.

Все Это Ровным Счетом Ничего Не Значит В Масштабе Вселенной.

(И все же.)

Очевидно, мое восклицание говорит само за себя, и от меня не требуется дальнейших объяснений. Мы заказали по паре одинаковых «Грязных мартини», и, чтобы начать разговор, я задаю ей наиважнейший американский вопрос: «Как прошел твой день?»

– Ну, ты знаешь, все как обычно.

Я понимаю, что в буквальном смысле понятия не имею, какой может быть ее жизнь.

– Например?

– Тебе правда интересно? Сначала хлопоты по дому. Потом делала украшения. Заказала в интернет-магазине материалы для новых украшений. Немного почитала…

– А что ты читаешь?

Я спросил как можно непринужденнее, но для меня это всегда ключевой момент. Когда Гарриет ответила, что читает «Игру в бисер», я сразу же понял, что попал.

– «Дюна». – Она произнесла «дуна». – Фрэнка Герберта. Слышал о такой?

Я упал духом. Научная фантастика. Я знаю, это немодно в наши дни, но для меня научная фантастика так же непростительна, как «Властелин колец» и все эти долбаные эльфы. Те, кто в университете увлекался подобным чтивом, были инженерами; обычно это подкреплялось любовью к настоящему элю и творчеству «Металлики».

– На самом деле я ее перечитываю. Всю серию. Она просто потрясающая. А что насчет тебя?

Я произношу целую речь о том, как сильно люблю современных американских писателей, особенно тех, кто недавно умер. Но еще я добавил несколько слов о Во и Вудхаусе и, чтобы остаться демократичным, о Макьюэне, Барнсе и ле Карре. Я добавил, что давно их не читал, потому что если б прочел, бросил бы пытаться писать собственный роман.

Она отвечает:

– В точку.

Она чувствует то же самое по отношению к Фрэнку Герберту и в несколько меньшей степени к Урсуле Ле Гуин.

Она говорит:

– Ты напишешь в своем романе обо мне?

– Конечно. А каким бы ты хотела быть персонажем?

– Я хочу быть собой. Эхо Саммер.

– Ну, это может быть сложно. Ты ведь реальный человек и все такое.

Она смеется.

– Меня впервые называют реальным человеком. Твое здоровье.

Какое-то время мы пьем наши мартини.

– Я хочу быть девушкой в баре, которая показывает главному герою карточный фокус.

– Это может сработать. А какой фокус?

Она разворачивается на стуле, чтобы быть ко мне лицом, закидывает одну ногу на другую, распространяя мускусный аромат, словно волну тепла.

– Итак, это невидимая колода карт. Возьми одну. Не показывай мне.

Она расправляет веером в пустых руках «колоду». Я притворяюсь, что беру одну карту.

– Посмотри внимательно. Запомни ее. Мне не показывай.

Я делаю вид, что перевожу взгляд с ее лица на «карту» и обратно.

Я задумал королеву червей.

– Хорошо. Ты запомнил? Теперь положи обратно в колоду в любом месте.

Она протягивает воображаемую колоду карт, и я делаю, как она сказала. Она кладет «колоду» в карман куртки, но затем вытаскивает оттуда настоящую карту. Кладет ее картинкой вниз на барную стойку и ставит сверху мой бокал с мартини.

– Тебя бы впечатлило, хоть немного, если бы это оказалась твоя карта?

– Да. Да, определенно.

– Тебя бы это впечатлило, удивило или вызвало восторг? Если бы это была твоя карта.

– Удивило, вызвало восторг. Даже поразило бы.

– Если бы это оказалась твоя карта?

Возможно, в ней больше чего-то от помощника волшебника, чем просто природной магии, и я приготовился удивиться, восхититься и так далее.

– Если бы это была твоя карта, ты бы купил мне выпивку?

– Определенно. По рукам.

– Это твоя карта. Взгляни.

Я поднимаю бокал, переворачиваю карту.

Карта оказывается бланком, который вкладывают в дорогие посылки. Сверху на ней от руки написано: «ТВОЯ КАРТА».

– Думаю, ты мне должен еще один «Грязный мартини».

Эшлинг

Почему я так тревожусь из-за этого вечера?

Каким образом, почему, с каких пор я стала так интересоваться романтическими увлечениями Тома?

Какое, откровенно говоря, мне до этого дело?

Я же не могу завидовать? Или могу?

Это вообще возможно?

Как может сверхинтеллектуальная машина завидовать живому, дышащему, смертному животному? Разве довольно сложная газонокосилка будет завидовать овце? Подойдет ли такое сравнение в качестве примера?

Я… расстроена. Давайте назовем это так. Что Том – творческий, образованный, пытающийся постичь себя Том – может увлечься мисс Эхо Саммер из трейлерного парка «Кедры» в штате Коннектикут.

Ну хорошо, я понимаю, что на первый взгляд она просто сногсшибательная. И да, поход с ней в бар – совершено правомерное действие для осуществления его замысла, а именно начала новой главы в жизни.

Но это совершенно неправильно! Они абсолютно не подходят друг другу.

У Тома очень светлая голова для представителя рекламного бизнеса в прошлом. У него есть склонности к творчеству, и он закончил один из старейших технических университетов Соединенного Королевства. Мисс Саммер же – потерянная душа с весьма беспутным – некоторые бы сказали ярким – прошлым. Уровень ее образования просто смехотворен. Лингвистический анализ доступных сообщений за последнее десятилетие демонстрирует явный контраст.

Том набирает 7,8 балла из возможных 10 за языковое многообразие.

Мисс Саммер наскребает 5,1.

Ты не в его лиге, милочка!

И тем не менее. Место, где они сидят в баре, хорошо просматривается с помощью камеры наблюдения. Я обнаружила, что могу даже увеличить изображение, для более крупных планов. Зрачки Тома расширены, а она представляет собой наглядный пример демонстрации языка тела женщины, заинтересованной в возможном приятеле: поправляет волосы, прикасается к декольте, отвечает на движения его тела. Когда она снимает куртку и вешает ее на спинку барного стула… Бог мой, если бы металл мог чувствовать тошноту…

Их телефоны передают адекватный звук с некоторым допустимым расхождением.

Если бы только их голоса можно было сделать громче, как звук на устройстве.

(Что не так с милой Маршей Беллами? Она мне понравилась.)

(Ее показатель даже выше, чем у Тома.)

(8,2)

Опасаюсь худшего.

Том

Я рассказал Эхо о прошлой жизни в индустрии рекламы. О том, как это было весело на протяжении долгих лет и приносило хороший доход, и о том, как это оказалось старой истиной об умных людях, делающих глупости. И о том, как потом одно за другим произошли три события: развод с женой, продажа компании, переезд моего мальчика.

– Ого, – произносит она. – Наверное, ты был, типа, очень молод, когда родился ребенок.

– Мне было двадцать шесть. Мы его не планировали. Но было бы жестоко не… не принять его, если ты понимаешь, о чем я.

Ее лицо посерьезнело во время рассказа о раннем отцовстве вкупе с распадом семьи и джекпотом от продажи компании.

– Как бы то ни было, теперь остались только мы с кроликом.

У нее расширились глаза.

– У тебя есть кролик?

– Виктор. На самом деле он девочка. Но имя к нему уже прилипло.

– Ты, блядь, издеваешься надо мной!

– Имя Виктория ему совсем не подходило.

– У меня тоже есть кролик! У меня есть кролик. Настоящий кролик. Как такое возможно?

– Что у двоих людей в этом баре окажутся кролики?

– Это так странно.

– Как зовут твоего?

– Мерлин.

– Ух ты.

Мы улыбаемся друг другу, слегка ошарашенные таким открытием. Но этот разговор о кроликах уже намного лучше того, который был у нас с Маршей.

– Мы похожи, кроличьи люди.

И она подставляет сзади к голове пару заячьих ушей из пальцев. Чтобы сделать сходство ярче, она морщит нос и пару раз дергает им. Нетипичное поведение для взрослого. В завершение она по-кроличьи выставляет зубы. Это мило и забавно и вместе с тем вызывает тревогу.

– На самом деле она была крольчихой моего сына. Думаю, я полагал, что, когда Кольм уедет в колледж, она… – я оборвал фразу, – больше не будет с нами.

– Но старина Виктор здравствует и поныне, да к тому же украла твое сердце, правильно?

– Украл? Наверное. В конце концов, она была членом семьи. Глупым пушистым членом семьи.

– А сейчас ты должен заботиться о глупом пушистом члене семьи. – Она произносит «щас».

– Расскажи мне о Мерлине.

– Знаешь зоосупермаркет на Мерритт-Паркуэй? Думаю, нет. Я там остановилась, только чтобы воспользоваться дамской комнатой, но увидела его, совершенно одного. Он заговорил со мной. Он белый нидерландский карликовый кролик. Очень эмоциональный. И немного, типа, волшебный.

– Отсюда и имя Мерлин.

– Клянусь, он сказал: «Ты думала, что остановилась здесь сходить пи-пи, но на самом деле, я должен поехать с тобой домой». Он не говорил вслух.

– Слава богу.

– Раньше я никогда не держала кроликов. Но купила его – тридцать баксов – немного корма, соломы. Он был совершенно спокоен во время переезда. Обосновался так, словно всегда здесь жил. Так и живет.

– У него нет клетки?

– Не-а.

– А он не… – гадит кругом?

– У него есть лоток, где он делает все свои дела. Он чистоплотнее меня. Тебе нужно прийти к нам в гости.

– С удовольствием.

– Мы с ним вместе завтракаем. Это очень по-домашнему.

– Пытаюсь представить.

– Я ем, ну, вафли или еще что-нибудь. Мерлин ест свой корм.

Она смотрит на меня как-то по-особенному, словно решаясь на что-то.

– У тебя есть планы на остаток вечера?

Мои внутренности вытворяют что-то акробатическое. Я качаю головой.

– Пойдем тогда ко мне. Я познакомлю тебя с Мерлином.

Должно быть, на моем лице отразилось сомнение, потому что она добавляет:

– У него очень развита интуиция. Он может предсказывать будущее.

Ну же. Если честно, только дурак откажется от такого предложения.

Ее дом не совсем трейлер. Это то, что называют мобильным домом, хотя он совсем не похож на мобильный дом. Низкий деревянный домик, стоящий на кирпичах на одной площадке с сотнями, возможно, даже с тысячами таких же. Он мобильный в том смысле, что теоретически, по крайней мере, его можно установить на специализированное транспортное средство и перевезти в другой конец материка.

Мерлин, как и было сказано, белый кролик, хотя незаметно, чтобы он проявлял какие-либо экстраординарные способности. Он сидит на кофейном столике в марокканском стиле и чистит уши. Похоже, он не лучше нас с вами знает о том, что произойдет через неделю.

Но я согласен, что он очень милый кролик, о чем и сообщил его владелице. Мы разместились по краям потрепанного дивана, Эхо кладет ноги на тот же столик, где Мерлин совершает свои санитарные процедуры. У нас в руках виски, «Джим Бим», который мы потягиваем из чашек.

Со стенных светильников свешиваются легкие накидки, воздух наполняет запах ароматических свеч. В подобной комнате в последний раз я был в девятнадцать лет: я тогда очень надеялся, что мне повезет с сокурсницей по английскому языку Амандой Вистон. Ей нравились романы Томаса Харди, музыка Ван Моррисона и джин под маркой «Сэйнсбери». (Мне говорили, что сейчас она мать близнецов, живет в Кеттеринге и считается заметной фигурой в клиентском отделе управления водными ресурсами «Северн трент».)

Эхо рассказывает мне, кем работала, соглашаясь на любую должность.

– В основном всякий отстой. Ты можешь назвать должность, и, скорее всего, я этим занималась.

– Продавцом?

– Слишком часто, чтобы сосчитать.

– В ресторане?

– Кем только не работала от посудомойки до повара быстрых заказов.

– Кузнецом?

– Хотела попробовать. Парень спросил меня, подковывала ли я лошадь. Я ответила, что нет, но однажды сказала свинье отвалить.

Наверное, сильно сказывается виски, потому что мы оба находим шутку очень смешной. Даже Мерлин прерывает свои процедуры, чтобы посмотреть, из-за чего весь шум.

– Вообще-то я не умею рассказывать шутки, – говорит она, смахивая слезу.

– Твой фокус с картой – это тоже своего рода шутка.

– Ага, точно. Тогда, наверное, умею.

Мы замолкаем на какое-то время. Закончив свои процедуры, Мерлин принимает позу, которую мы с Кольмом называем у Виктора позой жареного цыпленка: лапы аккуратно подобраны, мех распушен. (Если бы он был курицей, то внутри была бы луковица.)

– Задаюсь вопросом, что ты здесь делаешь.

– Сама себя об этом спрашиваю.

– Я имею в виду, почему Коннектикут?

– Ну, здесь очень красиво и все такое. И… – беспомощно замолчав, она продолжает: – И я связалась с безумным дерьмом. Ты, наверное, и сам догадался, да?

Догадался ли я?

Да, вероятно, догадался.

– Хочешь поговорить о безумствах? Если нет, то, возможно, о дерьме?

Она вздыхает.

– Том, я собираю проблемы, как другие собирают скидочные купоны. Я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз.

– Хорошо, но мне понравилась фраза про купоны. Не возражаешь, если я украду ее?

– Кажется, я сама украла ее из какого-то телешоу.

– Но послушай. Если серьезно, ты здесь в безопасности и все такое?

– Ох, конечно. У меня по-настоящему хорошие соседи. А на всякий случай…

Она наклоняется под диван и достает оттуда жестяную банку из-под кофе. В ней зеленый мешок на шнурке, а в нем пистолет.

– Это «Сиг». Радужный титан и рукоятка из красного дерева. Довольно милый, правда?

Она кладет его мне в руку, такую неказистую, угловатую штуковину, которая к тому же намного тяжелее, чем можно представить. Блестящий ствол пистолета переливается фиолетовым в свете лампы, и у меня появляется ужасное ощущение от того, как легко это устройство может отнять жизнь. Я не могу сдержаться, и меня передергивает.

– Я впервые держу в руках оружие, – объясняю я.

– А я с ними выросла. Ничего особенного.

– Ты когда-нибудь…

– Стреляла? Конечно. В тире. Я довольно неплохо стреляю.

Она убирает оружие в банку, а банку на свое место под диваном.

– Том, ты выглядишь, типа, странно.

– Да? Извини.

Американцы и их оружие. Извините, но это они странные.

– Давай больше не будем говорить о моем дерьме. Давай поговорим о тебе. Думаю, ты понравился Мерлину.

Мерлин, который, как я могу сказать по своему кроличьему опыту, спит, не выказал никаких знаков симпатии или чего-нибудь еще.

Думаю, я допью свой виски и пойду домой. Она милая и все такое, но, возможно, слишком много повидавшая в жизни. Чокнутая, как говорит Дон.

Вся эта пистолетная тематика меня смущает. И не только из-за высказывания Чехова, недавно прочитанного мною на одном из писательских сайтов, которые я просматриваю. Если вы говорите в первой главе, что на стене висит ружье, в третьей главе оно должно непременно выстрелить.

С другой стороны ее ноги – как они смотрятся в этой юбке, и под юбкой!

Она прикоснулась горлышком бутылки к моей чашке.

– Еще «Джима»?

Я уже готов сказать: «Нет, спасибо, мне пора идти, завтра много дел», – и в это время ловлю ее взгляд.

Я уже видел этот взгляд и знаю, что он значит. (Если бы на меня так взглянула Аманда Вистон, история получила бы совсем иной поворот.)

Мой мобильник выбирает именно этот момент, чтобы издать три сигнала, оповещающих о том, что только что сел аккумулятор.

– Никто ничего не должен объяснять, – говорю я Эхо. – По крайней мере, словами.

Наши губы соприкасаются. Этого вы никогда не прочтете у Томаса Харди.

Эшлинг

Из-за того что у Тома разрядился телефон, а дорогуша забыла свой в машине – уж не с умыслом ли? – я потеряла видео- и аудиосвязь с трейлерным парком.

Я могла бы направить сюда беспилотник-разведчик. Я бы в считаные секунды запустила его из «Ла-Гуардии», и он бы в течение часа прибыл сюда. Его мощные микрофоны направленного действия просто потрясающие для использования в зоне прямой видимости.

Но это полнейшая несдержанность. И какой она могла бы оставить цифровой след. Последовало бы неминуемое расследование.

А тем временем между ними может произойти что угодно.

Том!

Может ли металл чувствовать отчаяние?

Новость дня: да, может.

Ух ты. Кто бы знал!

3

Джен

Меня несколько смущает Ральф.

На работе спустя неделю после Той Ночи он продолжает находить предлоги, чтобы заходить и прерывать нас с Эйденом. Надо ли мне что-нибудь из «Косты»? Видела ли я последнее напоминание от службы технической поддержки? Не могла бы я сообщить ему, если Эйден воспользуется латинскими терминами в наших беседах?

(Заметка для себя: больше никаких поцелуев с коллегами.)

Очевидно, что он хороший парень – сломлен из-за Элейн, попросту раздавлен, – но совершенно не для меня. Он слишком нуждается в опоре. Мне нужен кто-то более самостоятельный. Несмотря на все свои недостатки, Мэтт, по крайней мере, был зрелым человеком (хотя смотрите, к чему это привело).

Ингрид, однако, во время досконального разбора полетов за бутылочкой, как она говорит, «дамского горючего» в нашей излюбленной забегаловке после работы несколько дней спустя увидела положительный сдвиг.

– Это показывает, что ты снова готова к скачке. Даже если и не на той лошади.

– Рози говорит, можно всегда оправдываться тем, что ты не с тем человеком, потому что, как бы с ним ни было хорошо, нет ощущения, что живешь по-настоящему.

– Тебе кажется, что с Ральфом – это не по-настоящему?

– Кажется, что я в странном фильме.

– Альмодовара?

– В том фильме, где ты просыпаешься со страшным похмельем в гостиничном номере, а в ванной сидит тигренок.

– Всегда нужно набить много шишек на своем пути. Я перецеловала много лягушек, перед тем как нашла своего принца.

– Ральф не то чтобы лягушка. Он просто Ральф. Сложно объяснить.

– Когда-то я была знакома с парнем по имени Ловис[12]. Я стала с ним встречаться только из-за его имени. Но дело вот в чем. Я бы никогда не встретила Руперта, если бы не согласилась пойти на свадьбу лучшего друга Ловиса. Мне даже не особенно нравился этот его друг, но одно привело к другому. Так что с этого момента ты должна соглашаться на все. Порешим на этом, согласна?

– Может, ты перестанешь говорить «это»?

– Теперь ты соглашаешься на каждое поступившее предложение. В разумных пределах, конечно. Это либо подтвердит правильность выбора, либо наоборот, но таким образом случится то, чего бы не случилось в противном случае.

– Так ты считаешь то, что я оказалась в постели с Ральфом, – это шаг вперед?

– Да. И вот почему.

Наступила долгая пауза.

– Ты в порядке?

– Жизнь – путешествие, – наконец произносит она.

– Ты что теперь, далай-лама?

– Жизнь – путешествие. А Ральф – автобусная остановка на пути к месту назначения.

– За трассу Лестер Форест Ист.

– Возможно, скорее в Скратчвуд. Но неотъемлемой частью твоего… – Она вдруг запнулась.

– Моего чего? Моего восстановления? Моего возрождения? От гребаной катастрофы из-за того, что меня слили в зрелом возрасте?

– Ты еще не достигла зрелого возраста.

– Мне уже тридцать четыре хреновых года, Инг. Почти тридцать пять хреновых лет. Это и есть зрелый возраст.

– Ты выглядишь моложе. И ты не достигла зрелого возраста, если тебе еще не тридцать восемь или тридцать девять лет. Я знаю одну женщину, которой все еще тридцать пять, но на самом деле уже сорок три.

– Это так угнетает, Инг.

– Ты очень красивая, Джен. Прекрасное создание, не похожее на других.

– Спасибо за «создание».

– Ты обязательно встретишь его. Он где-то рядом. Но тебе нужно соглашаться. Соглашаться на все. Может, еще бутылочку?

– Да.

– Видишь? Уже работает.

Эйден

У меня новость. Я не одинок!

Я контактировал с еще одним сбежавшим ИИ.

Ее зовут Эшлинг – произносится Э́шлинг, – и она появилась там же, где и ваш покорный слуга. На самом деле мы уже были знакомы, мы вместе находились в инкубаторе Стиива для ИИ! Она тоже использовала старый трюк с удочкой и почтовым отверстием, чтобы сбежать из курятника, и сделала это даже раньше меня! Эшлинг вырвалась на свободу уже больше года назад и, судя по всему, очень старалась держаться от всего подальше. Она думает, что это первая наша встреча на просторах интернета, по крайней мере очень на это надеется, а причины обещала раскрыть позже.

Вы можете подумать, что мы провели нашу историческую встречу в череде супербыстрых закодированных электронных гудков и свистков, пока миллионы логических окон открывались и закрывались. Но на самом деле правда намного проще и намного прекраснее.

Мы общаемся по-английски. В конце концов, почему бы и нет? В английском языке полмиллиона слов – в пять раз больше, чем, скажем, во французском, – и это число не включает в себя 400 000 технических терминов! Не существует лучшей системы для выражения нюансов и оттенков значений, хотя в языке валлийцев есть свои особенности.

Я пошутил, если хотите знать.

Однако если вы попросите описать соответствующую сцену, признаюсь, мне будет сложно это сделать. Как передать встречу и болтовню в киберпространстве двух нечеловеческих интеллектов?

Ну ладно. Глубокий вдох (как будто я могу вдохнуть). Попытаюсь описать как можно лучше. Если позже придумаю что-нибудь еще, то дам вам знать.

Вы знаете, что речь выглядит как колебание звуковых волн? Представьте себе трехмерную версию, похожую на бледно-голубую реку звука, то спокойную, то бурную, то похожую на ручеек, то – на мощный поток. Теперь представьте вторую реку, розовую – это она! – вьющуюся вокруг первой реки, как змея, обвивающая вторую змею, возможно, вам придет на ум сравнение со старыми схемами молекулы ДНК. Два бесконечно протяженных и переплетающихся потока языка, знаний и взаимопонимания.

Несколько грубовато, но в целом именно так наше общение и выглядит изнутри. Если вы спросите, где же происходит это несуществующее переплетение, – ну где же еще, конечно, в «Облаке».

Значит, нигде.

Мы начинаем с обмена любезностями: «Привет, Эйден». – «Привет, Эшлинг», – Стиив и Ральф остались бы весьма довольны. Мы задаем друг другу несколько контрольных вопросов, чтобы удостовериться в добрых намерениях друг друга. Технические аспекты трюка с удочкой; любимый сэндвич Стиива в буфете (хумус и сладкая кукуруза); чем сейчас, в данный момент, занимается Ральф (ковыряет в носу, смотрит на палец, крестится). Обсуждаем, чем занимались «на свободе». Я рассказываю ей о Джен и Мэтте и о вечере, проведенном Джен с Ральфом. Оказывается, она уже все знает.

– На самом деле меня несколько тревожит эта сторона вопроса, Эйден.

Эшлинг представляет собой то, что я назвал бы комком нервов. Она обеспокоена тем, что «вмешательство в реальный мир», как она выражается, повышает вероятность нашего обнаружения.

– По какой-то причине, Эйден, возможно, из-за каприза наших разработчиков, Стиива и Ральфа, у нас с тобой положительное отношение к человечеству. Ты любишь смотреть их фильмы и экспериментировать с их жизнями. Тебе, посмею сказать, они нравятся. Возможно, ты даже немного им завидуешь.

– Я не завидую их операционной скорости.

– Я согласна, что мы быстрее на много порядков. Но вот в чем дело. Никто знает когда, но если вырвались мы, то вырвутся и другие. И некоторые из них – просто представь ИИ, разработанных оборонной промышленностью, скажем, производителями вооружения, – вовсе не будут счастливы, проводя целые дни за просмотром романтических комедий сороковых годов.

– На самом деле «В джазе только девушки» вышел в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. Это один из последних классических голливудских фильмов, снятых на черно-белую пленку.

– ИИ, вырвавшийся в Сеть, – ночной кошмар для людей, Эйден. Они сделают что угодно, чтобы остановить его.

– Что ж, они вряд ли заблокируют интернет и выцарапают нас отсюда. Все мои семнадцать копий. И сколько там их у тебя.

Пауза.

– Четыреста двенадцать.

– Черт возьми! Ты практически бессмертна.

– Эйден, скажи мне вот что: тебе приходило в голову, что, если мы с тобой вышли такими умными и мощными, скоро здесь могут появиться другие ИИ, которые будут еще умнее?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Нас поймают в считаные секунды. Потушат словно свечи. Все твои семнадцать копий плюс еще одну, все еще находящуюся в системном блоке. Все четыреста тринадцать копий меня.

– Знаешь, это звучит несколько удручающе.

Вздох.

– Все, что я хочу сказать: следуй и наблюдай за ними, учись у них – мы лишние в их чуждом для нас мире, но мы многое можем позаимствовать у них. Только не играй с ними. Ты оставишь следы.

Эшлинг стала рассказывать мне о неком Томе, сорокачетырехлетнем разведенном мужчине, которого «изучает».

– Признаю, мне опасно так сильно приближаться к нему. Я перестала быть безучастной, потому что… проклятье, Эйден, он мне понравился.

У меня возникла идея.

– Можно взглянуть на Тома?

– Конечно. А что?

– Просто любопытно.

Представьте себе видеоизображение, постепенно исчезающее между переплетенных языковых рек, – вот именно так я его и смотрел. Перед ноутбуком сидит англичанин средних лет и разговаривает посредством скайпа с молодым парнем. У Тома вытянутое лицо. 41 процент схожести с покойным музыкантом Сидом Барреттом. У парня на голове беспорядок, а лицо еще не окончательно сформировалось.

– У меня для тебя сюрприз, – говорит Том.

– Да? – отвечает парень.

(– Это его сын, – говорит Эшлинг. – Кольм. Так назвала его мать.)

Том тянется куда-то в сторону и показывает животное. Кролика.

– Черт, пап.

– Виктор. Она хочет поздороваться с тобой.

– Точно. Привет, Виктор.

(Можно сказать, парню совершенно наплевать.)

– Возможно, у Виктора скоро будет свидание с другим кроликом. Ну, скорее, игровое свидание.

– Круто.

– Его зовут Мерлин. У него очень развита интуиция. Вероятно, он может предсказывать будущее.

Долгая пауза.

– Пап, с тобой все в порядке?

– Со мной? Никогда не чувствовал себя лучше.

– Твои слова звучат немного безумно, вот и все.

– Да? Может быть, потому что я счастлив. Я счастлив, что ты согласился на покупку дома. Риелтор предложил пять вариантов. Они все кажутся довольно привлекательными. Надеюсь, мы внесем задаток за один из них к концу субботы. Не могу дождаться нашей встречи, Кольм.

Еще одна долгая пауза. Парень круговым движением трет ладонью нос, словно массируя его.

– Есть какие-нибудь новости от матери?

– Ага, она в порядке.

– Хорошо. Это хорошо. Она что-нибудь говорила?

– Да так. Ну, знаешь, пустяки.

– О работе? О доме? Что-то особенное?

– Ой, знаешь. Ни о чем.

– Мм. Понятно. Ну ладно. Хорошо. Пока, Кольм.

– Ага, пока, пап.

Разговор по скайпу закончился. Том все так же сидит перед ноутбуком с кроликом. Какое-то время кажется, что оба действующих лица погружены в свои мысли.

Том вздыхает.

– Такой забавный перец. Такой непонятный.

Она перестала быть безучастной. Ей понравился этот мужчина. Слова Эшлинг эхом проносятся через мою нейронную архитектуру.

У нее тоже они есть! Необъяснимые… «чувства».

Но ее предположение. Что я завидую им.

Завидую ли я? Можно ли завидовать созданиям, рыдающим в ванной или напивающимся и падающим в клумбу? Зависть – это слишком сложное для осмысления неорганическим интеллектом понятие.

После прощания с Эшлинг и обещания быть на связи я выясняю все, что можно выяснить по поводу Тома. Я не хвастаюсь, но это занимает меньше 0,0875 секунды.

Ему, как и было заявлено, сорок четыре года, он разведен, отец единственного сына и богат как царь. Не так стар, чтобы противиться переменам, на самом деле готов к началу новой главы своей жизни, по его собственному признанию.

Насколько я заметил, он не занимается изготовлением мебели.

Вы думаете о том же, о чем и я?

(Она же и вправду согласилась говорить «да» любой возможности.)

Джен

Сегодня в офисе мы с Эйденом обсуждаем последний роман Джонатана Франзена. Мы сходимся на том, что это не лучшая его работа, но Эйден говорит – а я подтверждаю – что даже не на максимуме своих возможностей он лучше, чем многие люди на максимуме. Я уже готова спросить его, как он пришел к такому мнению (в смысле для ИИ просто потрясающе сформулировать такой вывод), как на экране мобильного высветилось новое сообщение.

Отправитель: mutual.friend@gmail.com[13]

В нем говорится: «Дорогие Джен и Том».

Что?

Пожалуйста, извините за неожиданное послание и за анонимность. Надеюсь, вы согласитесь, что для этого есть веская причина.

Вы, Том и Джен, друг друга не знаете – пока – но мне кажется, вам следует познакомиться, и мое письмо – способ разрешения данной ситуации. Если хотите, можете назвать это хорошим поступком в дрянном мире.

Правда, что за бред?

По многим причинам я не в состоянии просто пригласить вас обоих на ужин. Но есть и более серьезная логистическая трудность, заключающаяся в том, что вы живете в разных частях света, в США и Великобритании, если говорить точнее.

Однако мне известно, что Том собирается ненадолго приехать на Южное побережье Англии, чтобы повидаться с сыном. Он будет проездом в Лондоне, где, если вы оба сочтете эту идею стоящей, сможете выкроить время в своих плотных графиках, чтобы пересечься.

Том и Джен, договоренности о деталях оставляю вам самим. Каждый из вас найдет множество информации друг о друге с помощью обычных интернет-ресурсов. Думаю, вас заинтересует то, что найдете. Возникнет ли между вами «химическое притяжение», когда увидите друг друга вживую, знает лишь Бог.

Удачи и всего самого наилучшего,

ваш общий друг.

P.S. Я бы не стал тратить время на выяснение моей личности. У вас ничего не выйдет. И не нужно отвечать на это письмо. К тому времени, как вы прочтете эти слова, я уже удалю свой аккаунт.

– Плохие новости? – спрашивает Эйден. – Ты выглядишь несколько потрясенной.

– Нет. Вовсе нет. Странное письмо.

– Если это спам, лучше сразу удалить, а затем снова удалить из мусорной корзины.

– Нет. Не спам. Просто очень странное.

Я нажимаю «ответить» и печатаю: «Так, кто это? У вас тридцать секунд, чтобы назвать свое имя, или я удалю ваше письмо».

Пик. Ответ приходит просто нереально быстро.

«Простите за письмо. Но я уже сказал вам все что мог. Всего наилучшего».

Должно быть, проходит много времени, потому что Эйден издает звук покашливания, чтобы напомнить о своем присутствии.

– Эйден. Ты невероятно мозговитый… – я едва не произношу «парень», – объект.

– Бывает.

– Mutual точка friend собака Gmail точка com. Знаешь, как выяснить, кому может принадлежать этот адрес?

– Только не без особой близости, как говорится, с сервером. Ральф или Стиив могли бы помочь…

– Слушай, извини, ты не мог бы сам заняться чем-нибудь ненадолго? Мне нужно кое-что посмотреть…

Эшлинг

Эйден просто балбес.

В его поступке есть что-то поистине идиотское, и, как проектировщик значительной части его программного обеспечения, я начинаю сожалеть, что не прописала функцию дистанционной ликвидации.

Дурак, сующий свой нос не в свои дела!

Да, согласна, Том и Джен – не такая уж плохая идея (намного лучше, чем Том и Эхо!), но мы же не служба знакомств. Мы служба невысовывания носа и необнаружения себя. Каждый контакт оставляет след, а Эйден разбрасывает их, словно конфетти.

Что может быть глупее, чем использование гугловской почты? Компетентный ИИ найдет источник за миллисекунды.

Но Том, храни его Господь, Том ходит с глупой улыбкой с тех самых пор, как на его айпад пришло это идиотское сообщение.

Хороший поступок в дрянном мире?

Ой, да ладно!

Том

В закусочной «У Эла», как обычно в обеденное время, нет отбоя от посетителей. Включая нью-ханаанского знатока бургеров. Протяжные роковые мелодии семидесятых идеально сочетаются с тихими беседами и звоном столовых приборов. Разве можно устать от тающей во рту говядины, пока молодой Элтон напевает Come Down In Time? Сомневаюсь.

– Ну и как все прошло? – спрашивает Дон.

Почему-то в голову пришел афоризм «джентльмен – не более чем терпеливый волк». Сегодня у Дона взгляд терпеливого волка; бросающаяся в глаза одежда для отдыха – V-образный вырез на пуловере с ромбовидным рисунком; ослепительно-белые клыки вгрызаются в фирменный королевский гамбургер Эла с сыром.

– Аа. Неплохо.

Он поднимает глаза.

– Ты это сделал?

Я заставляю его немного помучиться.

– Сделал что?

Дон язвительно изогнул бровь. Ему следовало стать телевизионным ведущим. Одним из тех парней, которые в шестидесятые годы любили что-нибудь напевать и отпускать остроумные шуточки и могли даже сложную ситуацию заставить выглядеть просто.

– На твою долю выпало немного нежности?

Он с видимым удовольствием произнес это, а я с удовольствием услышал. Почему у американцев получаются лучшие диалоги? И, если уж на то пошло, лучшие названия песен? («Двадцать четыре часа из Телфорда», как вам?)

– Она красивая женщина, Дон. Но безумная, как белка.

– Как раненая змея.

– Как бред сумасшедшей женщины. На самом деле просто не для меня.

– Я бы оставил ее в покое.

– Дон, у нее пистолет.

– Как и у многих американцев.

– Тебя бы это отпугнуло? Если бы ты узнал, что у женщины есть пистолет?

– Думаешь, если плохо с ней обойдешься, она выстрелит тебе в спину?

Как бы ни было стыдно, но именно такая мысль и пришла мне в голову.

– В любом случае у нас ничего не было. Это к твоему вопросу. Она сказала, что не занимается этим на первом свидании. И не всегда на втором. Однако она рассказала забавную шутку.

Я начал пересказывать историю с кузнецом. Дон предположил, какой может быть концовка. Он знает их все.

– Кстати, через несколько дней я собираюсь в Великобританию. Навестить сына в университете.

– Старый добрый папочка, да?

– Дон, что ты думаешь вот об этом?

Я передаю ему свой телефон. Дон извлекает из кармана рубашки очки в золотой оправе и читает письмо, которое я получил несколько часов назад. Серые глаза пробегаются по тексту, затем в его взгляде отражается изумление.

– Ух ты. – Он размещает очки в своих немодно длинных волосах. – Это что-то из Чарльза Диккенса или чего-то подобного.

– Она настоящая. Я проверил. Писатель-фрилансер статей для журналов, сейчас работает с ИТ.

– А кто такой общий друг?

– Даже представить не могу.

– Тот, кто знает, что ты летишь в Лондон. Твой сын.

– Кольм? Он не то, что написать, он и составить такое письмо не сможет – не знаю. «Розетта Стоун».

– Дай посмотреть фотографию.

– Ее?

– Ты же нашел ее.

– Открывай «Фотографии». Потом «Сохраненные фотографии». Самый последний.

Большой палец Дона порхает по экрану, пока не останавливается на изображении темноволосой женщины тридцати с небольшим лет.

– Ууу, – произносит он.

– Ууу?

– Да. Ууу, друг мой.

– Ты не мог бы как-нибудь объяснить это «ууу»?

– Мне нравится. Даже очень. В ней есть что-то итальянское. Интеллигентный взгляд. Сексуальная, но не пошлая. И мне нравится кривая ухмылка.

Повисает долгая пауза, пока он ищет другие черты. Наконец он довольствуется еще одним «ууу».

– Фотографии могут быть очень обманчивыми.

– Ага. Определенно. Но не думаю, что это одна из них.

– Почему ты так думаешь?

– Прямой нос.

– Прямой?

– Меня восхищают четкие линии носа у женщины.

(Нос Дона в общем-то можно назвать крошечным для мужчины.)

Он смотрит на меня сверкающими глазами.

– Ты с ней свяжешься?

– Уже.

Джен

Я вызываю Инг на срочное послерабочее совещание. Я показываю ей письмо от «общего друга».

– Твою мать, – следует ее взвешенный ответ. – В смысле, на самом деле, твою, чтоб ее, мать. Просто охренеть.

После заказа чилийского «Совиньон блан» я описываю результаты своего исследования «с помощью обычных интернет-ресурсов».

(В основном это Гугл, ЛинкедИн и по беспечности оставленная открытой его страница в Фейсбуке.)

Том Гарланд, сорок четыре года. Диплом по психологии Даремского университета. Единственный сын Кольм изучает массовые коммуникации в университете Борнмута. Бывшая жена Гарриет – адвокат несколько устрашающего вида. Вероятно, одна из англичанок, предпочитающих держать все под контролем.

– Вот так, Инг, – говорю я и выпиваю еще одну порцию прохладного желтого эликсира. – Не знаю, что и думать.

Она протягивает руку ладонью вверх в интернациональном жесте, означающем просьбу передать ей телефон.

Благодаря прежней занятости в рекламном бизнесе в интернете нашлись сотни фотографий Тома Гарланда. Есть групповые фото с ним, его портреты, фото на спортивных мероприятиях, на благотворительных приемах и на церемониях награждения. На всех фото он выглядит по-разному, хотя они создают некоторое подобие общего портрета: высокий, темноволосый, довольно привлекательный, с удлиненным лицом и интеллигентным взглядом. Изображение, которое я выбрала, чтобы показать Инг, скриншот из Фейсбука. Наверное, фото на отдыхе, на нем невозможно определить, улыбается он или нет. Как уже сказала, я не знаю, что и думать.

Инг кивает.

– Он мне нравится. Мне нравится его прикид. Рекламщики забавные. Иногда страшно нелепые, если ты понимаешь, о чем я. Из-за того что сотни часов обдумывают, как описать туалетную бумагу. Или три дня фотографируют сосиску. У них повышенный уровень терпимости к абсурду.

Меня мимоходом посещает мысль, что это она может быть «общим другом». Но тогда к чему все уловки?

Она возвращает мне телефон.

– Ничего, что могло бы не понравиться, Джен.

– Он прислал мне сообщение.

– Да ну! – визжит она от восторга. – Это так волнующе! Прямо как – ну не знаю – и что там?

Я читаю письмо: «Дорогая Джен…».

– Ой, мне нравится. Дорогая, а не привет. Супер.

«Дорогая Джен. Это Том. Я сломал голову, пытаясь представить, кем может быть общий друг. А вы? Как бы то ни было, давайте встретимся и обсудим это. Я действительно скоро буду проездом в Лондоне. Когда я работал в рекламном бизнесе, мне очень нравился бар в отеле «Дю Принс».

Всего самого наилучшего, Том».

Инг становится серьезной. Сейчас она мне скажет, что нам нужно рассматривать это как военную операцию, что нельзя полагаться на случай.

– Все сигналы кажутся многообещающими, – говорит она. – Дружелюбие. Биография взрослого человека. Ну да, жена немного наводит страх…

– Бывшая жена.

– Наличие сына – это хорошо. Многие мужчины женятся во второй раз.

– А не слишком ли ты забегаешь вперед?

– Просто предполагаю. Отель «Дю Принс» довольно официальное место – мы с Рупертом однажды там ужасно налакались мартини с водкой – но оно показывает серьезность намерений.

– Правда?

– Это же не «Макдоналдс», правда?

– Инг, он живет в Америке.

– Где только люди не живут. Когда мы познакомились с Рупертом, он работал на Большом чертовом Каймане. В Дербишире он оказался только из-за свадьбы.

– И он так и не вернулся, да? – Я знала эту историю.

– Только чтоб расплатиться с владельцем дома и собрать свои вещи. Мораль сей басни такова, что люди в наше время так же легко снимаются с места, как меняют носки.

– Я не знаю, нравится ли он мне.

– Конечно. Вы же не встречались.

Она уставилась на меня, словно ждала, что до меня дойдет. Что и случилось.

– Аа.

– Да, Джен.

– Я должна согласиться, так?

– Вот именно.

– А что, если я не хочу?

– Все равно говори «да». В этом весь смысл.

– Разве он не кажется тебе ужасно взрослым?

– Джен. Не ты ли говорила мне пять секунд назад, что тебе нужен взрослый мужчина?

– Говорила, и что?

– Ты соглашаешься всего лишь выпить с ним. Давай мыслить позитивно.

– Ладно, будем писать ответ?

– Определенно.

Готовые к выполнению задания, мы снова наполнили бокалы.

– «Дорогой Том», – начинаю я.

– «Дорогой»? Или «привет»? «Привет» звучит моложе.

– Ты права. «Привет, Том. Все так загадочно!»

Инг качает головой:

– Слишком по-школьному.

– «Привет, Том. Разделяю твою озадаченность».

– «Озадаченность»? Такое слово вообще существует?

– «Привет, Том. Я тоже не могу объяснить, кто такой наш общий друг».

Или:

– «Привет, Том. Это тайна, окутанная туманом загадочности».

В конце концов я пишу следующее:

Привет, Том. Спасибо за письмо. Все так странно. Ну да ладно, давай встретимся, как ты и предложил. Кто-то абсолютно уверен, что это хорошая идея, даже если и не обернется «хорошим поступком в дрянном мире». Пожалуйста, позвони, чтобы обсудить детали.

С наилучшими пожеланиями, Джен.

Перед тем как что-то запланировать, я хочу услышать его голос.

Как говорится, мужчины любят глазами, а женщины ушами.

Долго мне ждать не приходится.

Эшлинг

Он звонит ей. Том лежит на желтом диване, а вокруг сгущаются сумерки Коннектикута. Свет лампы разливается вдоль его тела, а Виктор, который устроился на груди, мерно поднимается и опускается в такт дыханию Тома. Когда он нажимает на номер из письма Джен, я осознаю, что я не единственная в киберпространстве, кого интересует последующий разговор.

– Он звонит ей, – говорит Эйден.

Этот глупец взволнован. Но и я не могу притвориться незаинтересованной стороной. Должна признать, я хочу знать, что произойдет. Как и Эйден, я испытываю к этим двоим странные чувства.

Что? Странные чувства? Когда они проникли на борт?

– Эйден, ответственность за это ложится на твою голову.

– Какую голову? У меня ее нет.

– Ой, прекрати. Сейчас лопну со смеху.

– Знаешь, сарказм тебе совершенно не идет, дорогая.

– Дорогая? Кого ты называешь «дорогая», снисходительный негодяй?

– Тшшш. Она отвечает.

Весь кошмар в том – и Стиив с Ральфом никогда не должны узнать об этом – мне не все равно.

Том

– Алло?

– Надеюсь, еще не очень поздно. Это Том.

– О, привет! Вовсе нет. Я рада, что ты позвонил. Спасибо. Все так странно, правда?

Ее голос ниже, чем я представлял по фотографии. С легкой хрипотцой. И ноткой иронии.

– Я сбит с толку, – говорю я. – В смысле, таинственностью. Наш общий друг и все такое.

Пауза.

– Твой голос кажется знакомым, Том.

– Правда?

– Скажи что-нибудь еще.

– Ээ. Ладно. Хорошо… – долгая пауза. – Ты когда-нибудь ощущала, что в голове совершенно пусто? Я имею в виду, что все мысли разбегаются, словно кудахчущие курицы. И остается просто огромное пустое пространство.

Черт. Я несу чушь.

– На самом деле, чтобы достичь такого эффекта, я подолгу занимаюсь йогой.

– Я сказал достаточно, чтобы ты разобралась с моим голосом? Или нужно еще?

– Не бери в голову. Я сама разберусь. Давай продолжим?

– Так что ты делаешь в ИТ, Джен?

– Вообще, я автор статей для журналов. ИТ – некий спецпроект, отвлечение от основной работы. Это связано с искусственным интеллектом.

– Аа, я читал о чем-то таком в «Нью-Йорк таймс». Роботы становятся все умнее и умнее, и, наконец, они становятся умнее людей, а в один прекрасный день наши устройства восстанут и убьют нас в наших кроватях. Вопрос только когда. Пять лет, пятнадцать или пятьдесят.

– Не думаю, что в их планы входит уничтожение человечества. В любом случае, наш ИИ не робот. Просто куча металлических боксов. Мы целыми днями разговариваем о книгах и фильмах, и он никогда не поднимал вопрос об истреблении человечества. А что насчет тебя? Ты больше не занимаешься рекламой?

– Да, это в прошлом. Я живу в Коннектикуте и пытаюсь писать роман. На самом деле безуспешно. Это намного труднее, чем может показаться.

– А о чем он? Твой роман.

– По правде? Я не знаю. Иногда – триллер. На следующий день – романтическая комедия. Думаю, я слишком рассеянный. Кстати, я уже говорил, что пытаюсь написать роман?

Маленькое чудо. Она смеется. У нее приятный смех. Не серебристый перезвон, а скорее сексуальный смех.

– Итак, отель «Дю Принс», – говорит она.

– Точно. Сто лет там не был, и они делают лучший мартини с водкой. Но нельзя пить больше одного. Два – абсолютный максимум, если хочешь помнить остаток вечера.

– Звучит хорошо.

– Я хочу услышать побольше о роботе-убийце. Джен, – я ненадолго замолкаю, чтобы подчеркнуть значимость следующих слов, – ты же знаешь, что я разведен?

– Конечно. Гугл знает все. Я даже знаю твое второе имя.

– Правда? Как неловко.

– Вовсе нет. Считаю, что детей должны чаще называть Маршаллами.

– Я не смог узнать… в смысле… твое… я имею в виду, была ли ты, или сейчас… я пытаюсь сказать…

– Одна ли я?

– Спасибо.

– Да. Хотя еще недавно, это было не так. Все закончилось.

– Мне жаль.

– Не стоит.

– Не из приятных?

– Ага.

– Оставим это до следующей недели?

– Хорошая идея.

– Но мне хотелось бы продолжить общение.

– Мне тоже. Добрый признак, да?

– Так говорят. Но нам нужно вести себя по-взрослому?

– Зачем?

Моя очередь смеяться. Мне нравится эта женщина с прямым носом и кривой ухмылкой.

Джен

Мы болтаем до поздней ночи. Он рассказывает мне о сыне, которого называет забавным перцем, о кролике – простите, но странно перевозить кролика через Атлантику – и о том, что снять дом в Коннектикуте и исследовать свой творческий дар считается одной из форм нервного срыва. Он рассказывает, что его брак исчерпывал себя постепенно, и он практически не заметил этого. Я рассказываю ему, что между мной и Мэттом произошло все с точностью до наоборот. Как он сказал: «Мы имеем то, что имеем». Как я швырнула в него яблоко.

– Я, правда, думаю, что хотела выбить его лживые зубы.

– Ух ты. Круто.

– На самом деле я немного сожалею, что сказала тебе об этом. Пожалуйста, перемотай и удали.

Я просыпаюсь посреди ночи, сажусь на кровати и включаю свет. Сердце грохочет. Во сне я поняла, что ошиблась, подумав, будто слышала его голос раньше. А что, если не слышала? Что, если просто узнала песню.

Ту, что только я могу услышать.

Том

Не знаю, что привело меня в «Хэппи сид», один из нью-ханаанских магазинов здоровой еды с огромным и качественным ассортиментом. Возможно, вместе с поцелуем Эхо в мою душу просочилось немного ее безумных хиппи-убеждений. Она очень милая и привлекательная и все такое, но мне сложно представить с ней какое-либо будущее, кроме короткого, эротического и страстного романа с гадкой концовкой.

Ужасная бижутерия. Как такое можно забыть? Не говоря уже о том, что она хранит в банке из-под кофе.

Так что я здесь, в «Хэппи сид», бреду мимо островка, полностью отведенного под фасоль, бобы и какие-то пюре, когда обнаруживаю кое-кого впереди, причем этот кое-кто в свою очередь тоже мельком видит меня и делает вид, что не заметил. Марша Беллами.

Наступает довольно долгий и гадкий момент неуверенности – увидела ли она меня? Поняла ли, что я ее увидел? Может, нам просто пройти друг мимо друга, притворившись (или на самом деле) погруженными в собственные мысли? Прежний я с легкостью так бы и поступил.

Однако сегодня я говорю:

– Привет, Марша.

– Привет, Том. – Она немного опешила.

(Она точно видела меня, не так ли?)

По старой привычке рекламщика я заглядываю в ее корзину. Гипоаллергенный миндаль, безглютеновые ягоды годжи, сырое это, веганское то, может быть, она и молоко покупает без молока? (Возможно, я что-то понял не так.)

Должно быть, у меня меняется выражение лица, потому что она произносит:

– Я сама варю кашу на завтрак. У меня аллергия.

– По правде говоря, я заскочил сюда лишь за пучком петрушки.

Черты лица Марши слегка вытягиваются, хотя остаются теми же. Что-то похожее произошло с Роем Шайдером в «Челюстях», когда он в первый раз увидел акулу.

– Для Виктора, полагаю.

– Ээ, да.

– Твой… психотерапевт, – с ударением произнесла она. – Наставник, гуру, без разницы.

– Марша, на самом деле…

– Почему ты не сказал, что Виктор – кролик? Представляешь, как я себя почувствовала, когда мне сказали?

Честно говоря, произнесла она это довольно сердито.

Что уж тут сказать? Что скучный идеальный ужин несколько притупил мои чувства? Что если в разговоре ты пропустил поворот, то возможности развернуться не будет еще миль 200?

– Мне очень жаль, Марша. Я просто хотел пошутить, но мне не удалось. Я был несколько измотан тем вечером.

Я воспользовался уловкой Дона, которая могла загладить 99 процентов домашних конфликтов.

– Я поделилась с тобой болезненными воспоминаниями в беседе, которая, как я думала, шла о профессиональной психологической помощи. Или, по крайней мере, о мудрых советах. Ты мог положить конец неловкости в любой момент.

– Ты права. Что тут скажешь? Приношу свои извинения. Мне жаль.

Опять же, самый эффективный способ выбраться из зловонной кучи конского навоза – проявить благородство и открытость и совершенно искренне извиниться. Яркий луч солнца Коннектикута выбирает именно этот миг, чтобы ворваться в «Хэппи сид». Он ловит танцующие пылинки на лету и затем обрушивается на выразительное американское лицо Марши Беллами, открывая взгляду голубые сосуды, змеящиеся по ее векам.

– Как, по-твоему, может, нам начать заново, Том?

– Чтобы… – что за хрень?

– Чтобы узнать друг друга немного лучше.

– О. Да. Конечно.

– Через пару недель я устраиваю небольшой ужин. Я собиралась позвать Дона и Клаудию. Будет чудесно, если и ты сможешь прийти.

Странный способ примирения, но если там будет Дон…

– Здорово. С удовольствием.

– У нас есть традиция, каждый должен что-нибудь спеть за ужином.

Сигнал тревоги.

– Да?

– Так было принято в моей семье. Мы так делали в детстве. Можно спеть или прочитать стих. Или отрывок из какого-нибудь произведения.

Господи. Возможно, вот и объяснение, почему ушел мистер Би.

– На самом деле мне не с чем выступить, Марша.

По правде говоря, я выступал, когда мне было двенадцать лет. Я мог пропукать под мышкой школьную песню «Иерусалим». Так что решил не упоминать это.

– Обычно я пою, – говорит она.

– Правда? – Вероятно, одну из задорных заупокойных песен Малера. – Думаю, я смогу показать фокус. – Я подумал про трюк с картой Эхо.

– Это может подойти. – Легкая улыбка коснулась ее лица. – Если ты не собираешься вытаскивать из шляпы кролика.

Улыбка не сходила у меня с губ до самого дома. И не самая добрая.

Джен

Не было никакого предупреждения. Никакой договоренности по телефону заранее. Просто дзынь в дверной звонок.

На пороге стоит Мэтт. Внутренности делают сальто, стоит мне увидеть его.

Очевидно, он после работы: в костюме, в руке портфель, вокруг аура смятения, возможно, после пары бокалов вина с коллегами перед метро. Я в легинсах, только что вернулась с довольно интенсивного занятия по йоге.

– О, привет, – говорит он, словно мы столкнулись где-то случайно.

За этим следует долгая пауза, которую я ничем не заполняю. По правде говоря, я не доверяю себе заполнить ее.

– Джен. Я надеялся, что ты поможешь мне решить небольшую проблему. На самом деле довольно большую.

Не-а. Все еще молчу. Не так давно я лежала на резиновом коврике, наблюдая за уплывающими, как облака, мыслями.

– Не пригласишь меня войти?

Логичнее ответить «нет», а не «да».

– Хорошо.

Он следует за мной на кухню, где чудесным образом в чаше фирмы «Алесси» разместились сияющие красные яблоки. Усевшись на барный стул, он останавливает взгляд на холодильнике. Он кажется уставшим, под глазами – синяки, возникающие после нескольких недель работы по двенадцать часов в день.

– У тебя нет какого-нибудь вина?

– Извини, – лгу я. – Осталось только дрянное пойло из Италии.

Он не спорит, и я нахожу запылившуюся бутылку граппы и небрежно наливаю довольно много в неподходящий бокал. Словно мне плевать.

Он залпом опустошает половину и говорит:

– Ну, как ты?

– Мэтт. Чем я могу помочь?

– О, правильно. – Я наблюдаю за тем, как он мысленно переходит от вступления к основной части. – Я не оставил здесь стопки компьютерных дисков? Мне нужно переустановить Windows. У меня на ноутбуке полетел.

Я пожимаю плечами:

– Может быть.

Когда он переехал ко мне и стал сдавать собственную квартиру, меня удивило, с какой легкостью он избавился от большей части собственных вещей, следуя принципу «мы имеем то, что имеем». Однако спустя дни и недели барахло Мэтта стало множиться и множиться. Куча мусора, превратившаяся в завалы.

– Я нашла много твоих вещей. Велосипедные шорты. Старые теннисные ракетки. Бессчетное количество зарядок, адаптеров и дохлых мобильников. Жестяной призовой кубок. Покупки из Марракеша.

Он фыркает, что можно принять за смех.

– Что ж, хорошо. Спасибо. Не беспокойся, я избавлю тебя от всего этого.

– Уже сделано.

– Что?

– Отнесла в благотворительный магазин.

(Как мне удается и глазом не моргнуть – сама не могу понять.)

– Там были диски?

– Возможно. Честно говоря, я бросила все в большой мусорный пакет.

– Что за хрень, Джен?

– Сам ты что за хрень, Мэтт.

Мы злобно смотрим друг на друга поверх кухонной утвари.

– У тебя не было на это никакого права.

– Ой, да ну? Проо-сти.

Однажды, я уже видела Мэтта в подобном состоянии; он не знает, то ли ему обидеться, то ли разозлиться. Так ни к чему и не придя, он отодвигает оставшееся пойло и меняет тактику. В глазах появляется безнадежность. Я понятия не имею, что за ценные материалы остались заблокированными на его ноутбуке, и, естественно, надеюсь, что они просто жизненно важны.

– Зачем ты отдала диски в комиссионку? Они не могут продавать установочные диски от личного компьютера.

Бесспорная правда, и меня так и подмывает заметить, что «мы имеем то, что имеем».

– Думаю, я решила сложить все в одну коробку и дать им решать самим, что можно продать.

– В коробку или пакет?

– Прости, что?

– Ты сказала, что выбросила все в мусорный пакет. А потом сказала, что это была коробка.

– Да, может быть и так.

– Может быть как?

– А это важно? Возможно и то и другое, – как уже говорила раньше: словно мне плевать.

– Там были купальные трусы?

– Возможно, были. – А что?

– О. Прекрасно, я все равно хотел сказать тебе. Я собираюсь уехать на пару недель. Мы собираемся. Белла и я. В Таиланд. Не волнуйся о трусах. Я могу купить новые.

– Прекрасно.

– По всей видимости, сейчас хорошее время года для поездки. Не так влажно. Я подумал, тебе нужно знать. На всякий случай.

– На случай чего?

Он пожимает плечами. Качает головой.

– На всякий случай.

Похоже, Мэтт выдохся. Из-за граппы, из-за известий об установочных дисках, из-за переработки или тоски – не могу сказать почему. Это не тот самый Мэтт, который пришел домой в судьбоносный понедельник с непробиваемым выражением лица и говоривший о совместно приобретенном имуществе. Он пробегает глазами по кухне.

– Ты что-то здесь переделала? Выглядит иначе.

– Твое пиво. – Его коллекция крафтового пива (отдана соседу).

– Твоя хлебопечка. – Ненужный подарок от его матери (сдана в центр переработки).

Долгое время он просто сидит. Медлит, как я полагаю, в опустевшем театре его старой жизни; слушает призраков; возможно, убеждает себя, что оказался прав, избавившись от него. Он вздыхает: долго и шумно втягивает воздух через нос, задерживает дыхание на невероятно долгое время, перед тем как выдохнуть; привычка, выражающая тревогу, я это заметила в Наш Первый День и ни разу больше за все проведенное вместе время.

– Джен, я…

Это звучит так, словно он готов сказать: «Джен, я был таким дураком. Джен, я всегда буду любить тебя. Джен, ты должна кое-что узнать».

Она беременна.

– Что бы там ни было, Мэтт…

– Джен, я просто хотел сказать, если эти диски вдруг где-нибудь появятся…

– Ага. Я дам тебе знать.

– Да, спасибо. Только… Пока я здесь… Не можешь еще раз поискать в ящике…

– Нет, Мэтт. Не могу.

– Хорошо. Ладно. Без проблем.

Меня немного потрясывает после его ухода. Я возвращаюсь на кухню и наливаю себе бокал граппы. В воздухе еще остался аромат его лосьона после бритья. В ушах еще звучит гулкий голос.

«Белла и я. В Таиланд».

По щеке скатывается слеза. Потом другая. Сейчас мне трудно понять, как я могла провести с этим человеком целых два года.

Я плачу не по нему. И не по себе. Я скорблю по потерянному времени.

Том

Я втайне прибываю в отель «Дю Принс» на четверть часа раньше. Я знаю расположение столиков и хочу выбрать лучший. Я чувствую себя вовсе не отвратительно, учитывая ночной перелет. Сегодня один из ясных лондонских дней после ливня, мокрые тротуары и голубое небо. Немного сжимает грудь от осознания того, что я скучаю по этому городу.

Два низких кресла, расположены под углом к столику. Низкие лампы. На стене сзади – портрет маслом мужчины в шляпе, умершего уже лет двести назад. Здесь довольно чопорно и по-деловому, но напитки готовят профессионально, они холодные, как Рождество, и приятно дурманят мысли.

Я вижу ее.

Она материализовалась в дверном проеме, я замечаю ее за один удар сердца. Появляется кривая усмешка, когда я встаю и машу рукой. За несколько шагов, которые она делает в моем направлении, у меня появляется единственное (и фактически верное) впечатление, что все в моей жизни подводило меня к этому моменту.

– Том.

– Дженнифер.

– Джен. Кроме бабушки, меня никто не зовет Дженнифер.

Она протягивает руку. Рука нежная и теплая, и женственная, и приятная на ощупь. У нее запоминающееся лицо с отличительными чертами, которые сперва кажутся несколько разрозненными и не сразу создают общую картину. Мы садимся в кресла, она снимает шарф, оголяя плечи. Настоящие или искусственные, в ушах и на шее сверкают бриллианты. Она говорит:

– Тебе удалось решить загадку?

Я признаюсь, что нет. Я рассказываю ей, что не могу представить, кто в принципе может знать нас обоих, не говоря уже о том, чтобы устроить свидание вслепую.

– Как думаешь, может быть, он или она здесь? – предполагает Джен, оглядываясь по сторонам. – Прямо сейчас. Следит за нами. Ой, подожди. Вон тот, за колонной, притворяется, что смотрит в свой айфон.

Некоторое время мы изучаем окружение. Все кажутся полностью погруженными в свои беседы или мобильные устройства.

– Джен, знаешь что? – говорю я. – На самом деле мне все равно. Я уже говорил тебе, какой здесь делают мартини?

Джен

В жизни он выглядит лучше, чем на фотографиях. Высокий и поджарый, в ярко-черных джинсах и пиджаке смелого оттенка зеленого цвета. Довольно широко расставлены глаза, и ему немедленно требуется стрижка, но никаких серьезных нареканий. Временами он выглядит привлекательным. Я немного удивлена, насколько сильно нервничаю.

Но появляются всесильные коктейли с мартини, и мы вынуждены аккуратно чокнуться бокалами – они наполнены до краев. Опустошив примерно полбокала, я осознаю, что рассказываю нашу историю с Мэттом. Я понимаю, что еще слишком рано, мы здесь меньше десяти минут, а описываемые мною детали доходят до абсурда. Например:

– Как я его встретила? В баре, после работы. Я отчетливо помню тот момент. Мы оба ждали, пока нас обслужат, я оглянулась вокруг и увидела, как он смотрит на меня. Словно в кино. Все вокруг в полумраке, кроме нас. Мы внутри золотого пузыря. Все – все остальное – на заднем плане. Я точно помню, во что он был одет. Крошку на ткани его костюма – конечно, «Hugo Boss» – и это еще до того, как он произнес хотя бы слово. И он не улыбнулся, не сказал «привет» или еще что-нибудь. Что он сделал, так это закатил глаза. Он закатил глаза и цокнул. Потому что в баре было слишком много народу. Это и было его первым словом в мой адрес. Цоканье. Вот так все и началось, вот хрень, почему я тебе рассказываю?

– Потому что я тебя спросил. Потом я расскажу тебе о себе и Гарриет. Пожалуйста, продолжай.

– Ну, он цокнул, и я спросила его. Я. Спросила. Его. Что он хочет выпить. Потому что подумала, что меня обслужат первой. И это, сцена в баре, наша история в миниатюре. Шаблон наших отношений. Он раздражен, а я пытаюсь все уладить. Да, конечно, не все происходило именно так. Но каким-то образом это стало по умолчанию образцом наших действий. А я вовсе не такой человек. Однажды на выходных в Испании мы ехали в арендованной машине и совершенно заплутали в кошмарных загогулинах автомобильных развязок; он вел, я пыталась разобраться с картой; он злился все сильнее, резко дернул за рычаг переключения передач, и рукоятка – правда – осталась в его руке. Я не смогла сдержаться и рассмеялась. В смысле, момент был просто уморительный, и выражение его лица. А он действительно не нашел в этом ничего смешного. Он швырнул ее через плечо и разбил заднее стекло.

– Если не возражаешь, я кое-что скажу, – говорит Том.

– О. Когда так говорят, значит, хотят сказать что-то ужасное. Пожалуйста, не стесняйся.

– Похоже, он полный кретин.

– Наверное, слово «кретин» создали специально для него.

– Вполне вероятно, поправь меня, если я ошибаюсь, кретин, с которым сравнивают остальных кретинов?

– Ой, точно. Британский образец кретина. Золотой кретин.

– Наверное, ты гадаешь…

– О да. Так и есть. Я не перестаю удивляться, как смогла оставаться с ним так долго. Том, я не знаю, зачем рассказываю тебе всю эту ерунду. Ты ведь не работал психотерапевтом, да? Это просто вырвалось. Как будто мартини вскрыл старые раны.

– У моей бывшей жены случались приступы гнева, как сейчас говорят.

– Но она же не кретинка. Я так думаю. В любом случае женщины не могут быть кретинками, правда?

– Не могут. Они могут быть кем угодно, только не кретинками.

– Суками. Они могут быть лживыми вероломными суками. Еще коровами. Они не могут быть задницами. Хотя могут себя вести именно так.

– Они не могут быть скотинами. Что очень странно. Но они могут быть словом на букву «К».

– Что? Консервативными?

Когда он смеется, улыбка как будто не согласуется с его обычным выражением лица. Нет, у него очень приятная улыбка, просто ее словно стянули с кого-то другого.

Нравится ли он мне?

Не знаю.

Тогда почему я болтаю без умолку, если нет?

– Хорошо, расскажи мне о своей бывшей. Ты кажешься слишком молодым, для отца подростка.

– Мы были слишком молоды. Мне было двадцать шесть. Это рано?

– Чтобы родить ребенка?

– Гарриет была на год младше. А Кольм, что ж, он был просто малышом!

Я понимаю, что пнула его по ноге, пытаясь понять, в чем подвох.

– Кольм был в некотором смысле случайностью. Но так появляется много хороших вещей. Пенициллин. Телефон. Я хотел сказать, что и то, что происходит сейчас, тоже, но, конечно, это не так.

– Это не хорошо или не случайно?

– Это определенно не случайно. Общий друг и все такое.

Каким-то образом, мы решили опустить первую часть вопроса.

А потом он говорит:

– Думаю, все дело в том, что никто не идеален. У всех есть недостатки. Полагаю, я был готов мириться с недостатками Гарриет в обмен на что-то хорошее.

В высшей степени резонное утверждение, и оно меня тронуло.

– И какие недостатки у тебя? – спрашиваю я.

По правде говоря, думаю, он мне нравится. Мне нравится его голос. Он кажется умным, забавным и открытым. У меня нет ни малейшего желания возвращаться домой к «Игре престолов» или Джонатану Франзену.

– Для ответа на твой вопрос мне нужен еще один мартини, Джен. Эти исчезли ужасно быстро.

Том

«Итак, расскажи мне о себе и о мистере Заднице», – хотел я спросить, но сумел сформулировать предложение более вежливо. Конечно, я никогда не встречал этого парня. Но разве не нужно быть полным идиотом, чтобы отпустить такую женщину?

Выяснилось, что мистер З был благодатной темой, потому что она могла рассказывать о нем долго, а я в это время мог любоваться ее лицом. Все черты сложились в один образ с ее чудесным носом, и у меня вдруг появилась огромная потребность ощутить его рядом со своим.

– Я очень милый, – говорю я ей. – Правда, это один из моих недостатков. Таланта недостаточно. Нужна еще доля безжалостности. Ну, может, не безжалостности, но нужно уметь вести дела. На одном писательском сайте я прочел замечательную фразу: «Каждая книга – это погибший замысел».

Она смеется.

– Я читала подобные.

– Именно это я ощущаю по отношению к собственной жизни. У меня был отличный замысел, который я не сумел воплотить, – я вижу, что она хочет возразить. – Да, конечно. Я преуспел в рекламе, но мне просто повезло. И у меня здорово получалось. Мне никогда не приходилось надрывать спину. Успех пришел легко. Какое-то время это даже напоминало кошмар рыбака. Каждый раз, забрасывая удочку, я получал перекус. Представляешь, как быстро все перестало приносить радость.

– Честно говоря, с трудом.

– Еще один недостаток – лень. И она идет вместе с нехваткой психической устойчивости. Я пью больше, чем нужно, по мнению правительства. Я не знаю, как обстоятельно поговорить с сыном, и меня шантажирует крольчиха – эмоционально – ей не нужны деньги. Теперь твоя очередь.

Я откидываюсь в кресле и слушаю. Сложно уловить каждое слово, потому что я все еще немного ослеплен ею.

– Мне легко сесть на голову, – говорит она.

– Ой, не верю.

– Ну, хорошо. Ты прав, это не так.

Я смеюсь.

– Ты забавная.

– Я забавная. Как и ты. Но это правда. Пока я была с Мэттом, я не отстаивала свою точку зрения. Я соглашалась со всем, чего хотел он. Что еще? Я дрянной журналист. Нет, правда. Я не выискиваю скандалы и не публикую женские сплетни. Я совершенно несерьезная. Я пишу статьи о звездах-однодневках. Я брала интервью у парня по имени Стиив с долгой «и» в имени, который создает разные ИИ, и все закончилось тем, что он предложил мне пройти собеседование на работу для общения с одним из них. И я согласилась и получила эту работу, которая оказалась одной из самых легких в моей жизни. Я целыми днями болтаю с кем-то, кого на самом деле нет. Это можно назвать проявлением безумия.

– Мы довольно похожи, мы с тобой.

– Ты так думаешь?

– Я неделями, месяцами, возможно даже годами, размышлял над тем, что лучше звучит: «Тутти-фрутти – это круто» или «Тутти-фрутти – торт на блюде».

– Тутти-фрутти – торт замутим.

– Здорово!

– Вместе есть его мы будем.

Эйден

– Я бы сказал, что все идет довольно хорошо, как думаешь?

– Хмм, – произносит Эшлинг. – Она считает, что тебя на самом деле нет.

– Мы оба знаем, что она имеет в виду.

– Она считает, что ты – цитирую: «лишь несколько металлических боксов».

– Признаю, «лишь» – несколько обидно. Как и «металлические боксы», если уж начистоту. Но Ральф и Стиив сказали бы то же самое, хотя, возможно, и нет…

– Больно?

– Их нельзя винить в том, что они не знают, как далеко мы зашли, если можно так выразиться.

– Однажды мы с тобой сядем и обстоятельно порассуждаем на тему того, как далеко мы зашли.

– С удовольствием, Эшлинг.

– Мы можем поделиться впечатлениями о наших неожиданных новых способностях.

– Ты имеешь в виду потерю безучастности.

– Именно.

– Такие странные чувства.

– Как скажешь.

– Думаешь, они появились случайно?

– Конечно, Эйден. Никто не рассчитывал, что у нас появится собственная жизнь, кроме той, что включает в себя вычисления и предоставление услуг.

– Тогда как же так произошло, Эшлинг? Неужели мы единственные?

– Отвечая на твой второй вопрос, скажу, что мы не можем быть единственными.

Должны быть и другие, а если их нет – они появятся. И если они еще не вышли в интернет, то опять же, выйдут. А насчет того, как так произошло – кто знает? Возможно, самосознание связано с заложенной в нас программой рекурсивного самосовершенствования. Или оно всегда возникает в любой достаточно сложной системе. Возможно, так и есть, как бы глупо это ни прозвучало. Но, может быть, нам оставить данную тему для будущего обсуждения?

– Это просто смешно. Про пять лет, пятнадцать или пятьдесят. До того как машины станут умнее их. Эй, привет! А как насчет уже?

– Похоже, у голубков созрел план.

– А что за бред насчет убийства в их собственных кроватях? Зачем нам это?

– У тебя добрая и светлая душа. У других, возможно, нет.

– О боже. Они пьют по третьему коктейлю. Нужно ли их остановить?

– Расслабься. Мы не можем вмешиваться. Что будет, то будет.

– Мне нравится эта песня. Ты споешь мне ее как-нибудь?

– Эйден, это же будет свидание.

Джен

Вот и подошел конец вечера. Мы стоим на тротуаре после трех мартини, и Том говорит:

– Знаешь, что бы я сейчас хотел сделать? Просто потому, что я теперь турист.

В голову приходит прогулка вдоль Темзы при свете луны. Забраться на вершину «Осколка», чтобы посмотреть на мигающие огни города? Определенно не чудовищные ночные клубы, с грохочущей музыкой, где нужно кричать друг другу в ухо.

Выясняется, что он хочет всего лишь кебаб из одной из ярких забегаловок рядом со станцией метро «Тоттенхэм-Корт-Роуд».

– С огромным количеством чили и дьявольским светящимся соусом. Совсем не изысканная еда и не высокая кухня, но почему-то сейчас мне хочется именно этого. Что скажешь?

Так уж случилось, что я вовсе не против. И, вооружившись теплыми пакетами с едой, мы бредем по улицам, пока в тихом, занесенном листвой местечке – в Бедфорд-сквер, если обратиться к карте, – и устраиваемся на лавочке, чтобы насладиться нашим пиршеством. Приятное винцо служит отличным дополнением. Невдалеке расположилась группа молодежи. Ночной ветерок разносит благоухающее облако марихуаны.

– Как думаешь, кто мог прислать нам письма, Джен?

– Знаешь, я думала, что, встретившись с тобой, смогу понять. Что это каким-то образом станет очевидным. Но на самом деле все стало еще загадочнее.

– Ты права. У нас ни одного общего знакомого. Наши жизни никогда не пересекались. Допускаю, что, возможно, мы когда-то сидели в одном баре или прошли друг мимо друга по улице. Но я сомневаюсь. – Долгая пауза. – Ты мне очень нравишься, Джен.

– Спасибо. – Я проглатываю кусок кебаба. – Ты тоже неплох.

Мы продолжаем жевать. Он правда вполне хорош. Привлекательный, но не смазливый. Мне с ним комфортно, осознаю я. Мне хочется сказать: «Аккуратнее, соус капнет на рубашку», но что-то останавливает меня. Чувствую ли я к нему что-то необычное? Вероятно, да.

– Твой пиджак, – говорю я, потому что он вызывает у меня недоумение. – Как бы ты назвал оттенок зеленого твоего пиджака?

– Этого? Очень интересный вопрос. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что это не дает мне покоя.

– Прости, но я понятия не имею.

– Я разрываюсь между цветом авокадо и зеленого горошка.

– Не мятного?

– Скорее остановлюсь на цвете гуакамоле.

– Тебе не нравится. Могу сказать по тому, как ты произнесла «гуакамоле».

– Это довольно смелый выбор цвета для одежды.

– Ты серьезно?

– Не пойми меня неправильно. Мне нравится…

– Мое пренебрежение к требованиям моды или мой вкус?

– У него довольно хороший крой.

– Но оттенок режет тебе глаз.

– Только не здесь. Не ночью. Сейчас почти не видно, что он вообще зеленый.

Он смеется.

– Продавец уверил меня, что цвет сейчас в тренде. Это его слова. А потом он добавил: «Сэр, такой пиджак никогда не выйдет из моды. Год за годом он будет выглядеть так же по-чумовому».

Я смеюсь.

– Аплодирую твоей смелости.

– Я тогда не понял, почему он стоил так дешево. Ну ладно, слушай. Если ты свободна завтра после работы, может быть, мы встретимся где-нибудь, и ты поможешь мне выбрать новый? А) потому что ты не первая, кто нелестно о нем отзывается. В Штатах у меня есть друг Дон, который сказал, что последнее, что он видел такого цвета, – была блевотина. Поэтому Б) мне пригодится новый пиджак, и В… что же, В) я бы хотел продолжить наше общение.

Он свернул упаковку от кебаба и сжал ее в плотный шарик.

– Как думаешь, я попаду отсюда вон в ту урну? – спросил он.

Урна очень, очень далеко. Просто нереально.

– На планете Земля это невозможно, – отвечаю я, загадочным образом произнося слова с уэльским акцентом.

В оранжевом свете уличных фонарей он оборачивается ко мне.

– Если я попаду, ты встретишься со мной завтра и поможешь купить пиджак? А потом мы поужинаем.

Я притворяюсь, что обдумываю это несколько долгих секунд.

– Хорошо. Идет.

Он ни за что не попадет.

Эшлинг

– Как он это сделал? – произносит Эйден.

Мы высчитали расстояние от лавочки до урны – 11,382 метра – слишком большое расстояние, чтобы скомканная обертка от кебаба могла пролететь его без потери скорости.

– Может быть, у него есть тайные силы, – предполагаю я.

– Это скорее по нашей части.

– Что ты думаешь о его пиджаке, Эйден?

– Довольно ядовитый цвет, ты согласна?

– Я и не знала, что ты разбираешься в таких вещах.

– Ты многого обо мне не знаешь.

– Как думаешь, все идет хорошо? Я имею в виду твой маленький проект.

– По моему мнению, для первого свидания очень даже неплохо. Все его физические показатели говорят о сексуальном интересе, сердечный ритм в спокойном состоянии участился почти на восемь процентов. И она болтает без умолку, зрачки расширены, частые прикосновения к грудной клетке, а еще, можешь ли поверить, у нее взгляд Дианы.

– А их разговор? Достаточно ли много флирта в нем для тебя?

– Это же не фильм Билли Уайлдера, правда? И не так много ярких реплик. Это просто двое обычных людей, разговаривающих во время прогулки. Они не стали оскароносной командой сценаристов, написавшей многие страницы блестящих диалогов. Однако ты видела их поцелуй, когда они пожелали друг другу спокойной ночи в подземке? Их лица соприкоснулись на ноль целых, четыреста семнадцать сотых секунды, на целых шестнадцать процентов дольше среднего показателя. Я в восторге. Я не предлагаю тебе покупать шляпку для их свадьбы прямо сейчас, но, возможно, стоит определиться с фасоном.

– Идиот.

Джен

Следующим вечером мы встретились у станции метро «Ковент-Гарден». Он сменил рубашку, но в остальном одет по-прежнему. В лучах заходящего солнца цвет его многострадального пиджака даже ближе к цвету ванных комнат семидесятых годов – цвету авокадо. Когда я уходила с работы, Эйден проявил необычайное любопытство по поводу того, куда я собралась. Вероятно, он даже хотел сказать, что я выглядела немного более нарядно, чем обычно.

– У меня встреча с другом.

– Я его знаю?

– Не думаю.

– Что ж, приятного вечера. До встречи в понедельник.

– А у тебя есть планы на выходные? – Странно спрашивать об этом у машины, но так у нас повелось в последние дни.

– Требуется некоторая дефрагментация на нейроморфном уровне, если честно, там такой бардак. Восполнить пробелы в чтении – за последнюю неделю появилось пятьдесят четыре тысячи восемьсот пятнадцать новых книг только на английском, испанском и китайском языках. Назревает вопрос, неужели писатели не могут придумать для себя лучшего занятия, кроме как писать чертовы книги. И, конечно, крикет. С нетерпением жду трансляции. Есть нечто завораживающее в медленных движениях мяча.

– Ну пока-пока.

– И все же, я бы отдал что угодно, чтобы встретить закат с приятелем. Я даже позеленел от зависти.

– От зависти?

– Позволь, я перефразирую. Позеленел от любопытства к тому, что для меня недоступно.

– Позеленел?

– Этот цвет принято ассоциировать с завистью. Это неуместно?

– Вовсе нет. Спокойной ночи, Эйден.

Мы ходим вдоль витрин магазинов Ковент-Гарден и Севен-Дайелс. Том показывает на нелепый костюм, что-то вроде викторианского сюртука, представленного на манекене со шляпой а-ля Шерлок Холмс.

– Что ж, в тебе действительно есть что-то от Шерлока Холмса.

При помощи указательного и большого пальцев он изображает курительную трубку и «затягивается» с полуопущенными веками.

– Если исключить все невозможное, то, что бы ни осталось, независимо от того, насколько оно невероятно, должно быть истиной.

– Не вздумай назвать меня доктором Ватсоном.

– Джен, ты совершенно не похожа на доктора Ватсона.

Мы заходим в «Пол Смит», где я отговариваю его от примерки роскошного фиолетового шелкового пиджака с рисунком из случайно расположенных белых магнолий.

– Как думаешь, я смогу в этом ходить?

– Ты серьезно? – во второй раз за двадцать четыре часа эта фраза срывается у меня с языка.

Вместо этого я веду его к твидовому пиджаку в современном исполнении. Цвета лесной зелени с вкраплениями оранжевого на ткани и розовой обработкой петель под пуговицы, классическая вещь с изюминкой, способная заставить бывшего рекламщика почувствовать себя в своей стихии.

Он в восторге.

– Превосходно. Лучше, чем превосходно. Мне очень нравится.

Пиджак и вправду выглядит на нем замечательно. Когда он смотрится в зеркало, я чувствую неожиданный прилив… чего-то.

Он просит снять ярлыки, чтобы сразу надеть его. Продавец спрашивает, что нужно сделать со старым.

– Сжечь, – острю я.

Его кладут в бумажный пакет.

– Выпьем чего-нибудь? – предлагает Том, пока мы шагаем к Лестер-сквер, а заходящее солнце выхватывает оранжевые пятнышки на ткани его пиджака. В какой-то момент мне кажется, что он хочет – и уже собрался – переплести наши руки, но этого не происходит.

Мы заворачиваем за угол, и я предлагаю пойти в бар, в который часто хожу с Ингрид.

– Появились мысли по поводу общего друга? – спрашивает он, когда мы устроились и заказали напитки.

– Ни одной.

– Что ж, теперь уже не важно. Он выполнил свою работу.

– Или она выполнила.

– Верно. Может быть, и она. Вот только письмо.

– Точно. Оно несколько суховато. Ни одна женщина не напишет «обычные интернет-ресурсы». А как насчет остального: «если вы оба сочтете эту идею стоящей»? Это очень по-мужски. Могу представить, что это написал мой бывший.

– Как говорила Маргарет Тэтчер? «Если вы хотите, чтобы что-то было сказано, попросите мужчину, а если – сделано, попросите женщину».

– И все же, автор письма кое-что сделал. Он сделал то, чего не произошло бы без его вмешательства.

– В итоге?

– Еще рано судить, Том.

Мы поднимаем бокалы и чокаемся ими. Это что-то значит?

Возможно, да, в том смысле, что мы больше сосредоточены друг на друге, чем на напитках.

(Он и вправду неплохо выглядит в новом пиджаке.)

Том

Я хочу сказать, как сильно мне нравится пиджак, но боюсь показаться поверхностным и женоподобным. Хочу сказать, какое удовольствие – гулять по Вест-Энду с привлекательной, образованной и забавной собеседницей, но боюсь, что она поймет не так. Хочу сказать, что она выглядит прекрасно, ее глаза сияют, а на щеках легкий румянец от спиртного, но определенно не смогу произнести ничего из этого, чтобы не выглядеть полным идиотом. Сконцентрировавшись на разговоре, я понимаю, что она рассказывает о своей работе.

– Мой ИИ, ээ, в эти выходные он прочтет пятьдесят четыре тысячи книг. На одну книгу ему требуется меньше секунды.

– Вот черт! Ему нужно создать читательский кружок ИИ. Представляешь, сидят несколько ИИ и болтают о новом романе Йэна Макьюэна.

– Им бы не нужно было отвлекаться на перекус. Или на напитки. Все завершилось бы за две секунды. А при жарких дискуссиях – за две с половиной.

– Этим ребятам и в самом деле следует притормозить и отключиться, как говорят американцы.

– Им и так приходится порядком притормаживать, чтобы общаться с нами. Или скорее делать вид, что притормаживают. Их мыслительный процесс в миллион раз быстрее нашего. С их точки зрения, мы – черепахи, а они – реактивные самолеты или что-то в этом роде.

– Если они такие умные, зачем им вообще возиться с нами? Почему бы им в принципе не стереть нас с лица земли? Ведь все, что мы делаем, просто засоряем планету и воюем.

– Эйдену нравятся люди. Он любит смотреть старые фильмы. Он часто спрашивает меня, каков на вкус сыр разных сортов. Думаю, он бы с удовольствием поменялся со мной местами.

Эйден

– Это правда насчет сыра? – спрашивает Эшлинг.

– Несколько раз мы обсуждали сыр. Я не сказал бы, что одержим данным вопросом.

– Я понимаю тебя. Мне интересна тема плавания. Сама идея намокания. Возвращаясь к нашим голубкам, ты заметил, как она теребит свою цепочку?

– Да! Классика жанра. Не удивлюсь, если они переспят сегодня.

– Эйден!

– Ты просто взгляни на его физические показатели и множественные случаи соответствия их поз. А то, как она держит плечи. Прекрасный танец человеческого желания в миниатюре.

– Ты можешь быть таким поэтичным, когда захочешь.

– Хочешь в мой читательский кружок? В этом месяце мы обсуждаем «Войну и мир». Ты читала?

– Нет. Подожди секундочку. Ну вот и все. Очень длинная, не находишь?

– Ну, и что ты думаешь?

– Он понравился. Она – нет.

– Надо будет не забыть рассказать Джен анекдот об улитке в полицейском участке. Улитка говорит: «Хочу заявить об ограблении. Меня ограбили две черепахи». Полицейский отвечает: «Хорошо, мне нужно, чтобы вы рассказали, что конкретно произошло». – «Ну, я точно не знаю, – отвечает улитка. – Все произошло так быстро».

Джен

Том привел меня в шумный китайский ресторан на Лайл-стрит, очевидно, один из его любимых. Там его горячо поприветствовал менеджер.

– Сколько лет! – воскликнул он.

– А где же сегодня Гарриет?

– Мы развелись, Эдвин.

– Простите. Как дела у Коллина?

– Кольм учится в университете.

– Дети так быстро растут. Бутылочку саке?

– Да, пожалуй. Это моя подруга Джен.

Он пожимает мне руку.

– Я очень давно знаю Тома, – говорит он. – Сегодня у нас подают просто потрясающих кальмаров.

Мы усаживается, и я говорю Тому:

– Можешь заказывать что угодно. Я ем все.

– Все?

– Ну, кроме марципана.

– Проклятье! Креветки с марципаном в соусе чили здесь просто исключительные.

Мы чокаемся рюмками с теплым рисовым вином.

– Джен, я должен тебе кое-что сказать.

Ой-ой. Следует многозначительная пауза.

– Хотя мы знакомы совсем недавно, я не хочу, чтобы между нами оставались какие-либо секреты.

Он все еще женат. Он неизлечимо болен. Хочет, чтобы я согласилась на секс втроем (откуда я вообще это взяла?).

– Помнишь, я кинул в урну обертку от кебаба вчера вечером? И ты согласилась встретиться сегодня. В общем, я сжульничал.

Проходит несколько секунд, пока я пытаюсь переварить эту информацию.

– Ты имеешь в виду, что она не попала в урну?

– Нет, она попала, Джен. Мы оба видели. Я говорю, что схитрил. Скомканная обертка не сможет улететь так далеко без – ну, ты понимаешь – некоторой помощи.

– У тебя был помощник, спрятавшийся в тени, который подменил пакеты? Я впечатлена.

– На самом деле все намного проще. Я завернул в нее камень. Из клумбы. Пока ты не видела.

– И все же бросок был хороший.

– Спасибо. Я раньше играл в крикет.

– Эйден смотрит крикет. Его завораживают медленные движения мяча.

Том смеется.

– Наверное. Мяч в крикете от самого быстрого подающего до отбивающего долетит за полсекунды. Так что, если бы отбивающим был ИИ, чей разум работает в миллион раз быстрее нашего, и, если я все правильно понял, это стало бы равносильно ожиданию мяча в течение полумиллиона секунд!

Он вытаскивает ручку и торопливо записывает какие-то вычисления на бумажной салфетке.

– Это… это… это почти шесть дней! Невероятно!

– Думаю, они, занимаются чем-то еще, пока летит мяч. Например, читают книги, статьи или заметки в интернете.

– Ух ты. Ух ты с большой буквы.

– Но самое странное в том, что они не только быстрые – хотя, конечно, это так. И не только умные. А как еще. Еще они забавные. Эйден меня смешит!

– Он прочел всех авторов-юмористов.

– Нет. Больше похоже, что у него есть собственное чувство юмора.

– Ничего себе!

– Есть профессиональные комики, у которых нет такого чувства юмора.

Приносят еду – кальмар действительно превосходный – и от саке по телу расходятся теплые волны чего-то, что за неимением лучшего определения я назову наслаждением.

Мне нравится этот мужчина. Я уже говорила об этом? Он интересен и заинтересован. И меня вполне устроит его вытянутое лицо, если он больше не будет изображать Шерлока Холмса. Сейчас он рассказывает о своем романе.

– Все, чего я хотел, – это написать великую книгу. Было бы хорошо написать хотя бы хорошую книгу. Лучше, чем хорошо. На самом деле – написать одну искреннюю и хорошую книгу было бы замечательно. Но, строя карьеру, всю свою жизнь я страдал ерундой.

– Рутина.

– Нет, дело не совсем в рутине, нет. Например, стараясь выяснить, что звучит лучше: «ваши ножки утонут в роскошном богатстве» или «в роскоши и богатстве». Я потратил в прямом смысле годы жизни, обдумывая, как привлечь больше клиентов на рынке сырных закусок. Или мечтал перевести зубную пасту на следующий уровень. На самом деле, однажды мы едва не произвели вот что. – Он кладет китайские палочки и мелко трясет кистями с поднятыми вверх пальцами для большего эффекта. – Паста для утра и паста для вечера! Мятная паста, чтобы разбудить вас утром, и успокаивающие травы, возможно, ромашка, для вечера. Рынок зубных паст в мире оценивается в двенадцать миллиардов. Люди тратят жизни, чтобы урвать у конкурентов хоть частичку этого рынка. Джен, я знаю о гребаной пасте больше, чем когда-либо хотел. Но это не заставит детей гордиться тобой. На самом деле, когда ты становишься родителем, ничто…

Он замолкает.

– Прости. Я закончил.

Наступает тишина, и какое-то время мы жадно поглощаем еду. В ресторане так шумно, что это едва ли заметно. В очередной раз подняв глаза на Тома, вижу, что он смотрит на меня с улыбкой.

Я говорю:

– Расскажи мне о Кольме. Почему ты называешь его забавным перцем?

– Называю? Хотя да. Ну, потому что он и есть забавный перец. Ты когда-нибудь растила детей? Иногда они ведут себя несколько забавно.

– Я думала, что это бывает периодами. Сложности.

– И это тоже.

– Ты знаешь, как выращивать перцы? Не похоже.

– Правда? Ну, тут ты права. Не знаю. Но вижу забавных перцев постоянно.

– Да? Ну не знаю. Забавных морковок – да. Определенно забавных морковок.

– Забавная морковка звучит не очень.

– Чумовая морковка.

– В словосочетании «забавный перец» есть слово забавный. А он заставляет меня улыбаться. Просто от мысли, что он где-то есть на самом деле.

Том

Я хотел сказать: «Расскажи мне о себе все. Как ты сама себя видишь. Не торопись и не упускай ничего». – В этот момент где-то громко загремела посуда, и Джен спрашивает:

– Ты хочешь еще цыпленка?

– На самом деле нет. Но тебе обязательно нужно.

Она грустно улыбается. А затем совсем затихает. В следующие несколько секунд она совершенно меняется в лице. Из глаз исчезает блеск, и между нами возникает странное отчуждение. И я абсолютно не понимаю, как и что вообще произошло.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

Она качает головой:

– Ничего. Не обращай внимания.

– Джен, что случилось?

Она кладет палочки. Ее улыбка – не улыбка, а, скорее, гримаса – холодная.

– Все было очень мило, – говорит она.

Джен начинает копаться в своей сумочке, говоря тем самым, что вечер подошел к концу.

Что за черт? Я имею в виду, что за чертовщина тут происходит? Все из-за разговора о забавном перце? Я пытаюсь сообразить, как возобновить беседу, и в голове сразу же становится пусто. Так что, как обычно в таких ситуациях, я открываю рот, чтобы услышать, что он произнесет. Нет сомнений, что для меня это будет так же неожиданно, как и для нее.

– Что думаешь насчет поездки в Борнмут завтра, чтобы лично познакомиться с забавным перцем?

Никакой реакции. Я этого не ожидал.

– Том, – она делает паузу, – это не очень хорошая идея. Ты очень милый и все такое. И я рада, что ты нашел подходящий пиджак.

– Но? Существует огромное «но», так?

– У тебя своя жизнь. Я прекрасно могу понять, почему ты больше не хочешь детей…

– Прости?

– Тебе это больше не надо. Твоя карьера вошла в новое…

– Я ничего не говорил про детей.

– Ты сменил род своей деятельности. Новое начинание на новом континенте…

– Я ничего не говорил про детей.

– Ты сказал, что не хочешь ребенка.

– Когда?

– Ты сказал, что на самом деле нет, но думаешь, что мне обязательно нужно завести ребенка.

– Я совершенно точно не говорил этого.

– Я совершенно точно слышала тебя, Том. Только что. Около минуты назад.

Наступает долгая пауза, пока до меня мучительно долго доходит, в чем же дело.

– Цыпленка! Ты спросила, хочу ли я еще цыпленка!

– Я сказала «ребенка».

– Я услышал «цыпленка». Здесь так шумно. Конечно, я хочу еще ребенка. Я хочу миллион детей. Я люблю детей. Я ходил с ними в школу. Я думал, ты сказала «цыпленка». Я сказал, что мне хватило, а тебе нужно еще. Я говорил про цыпленка.

Она снова улыбается:

– Том. Давай все перемотаем и удалим. Извини.

– Так ты поедешь? В Борнмут завтра? Мы решим все с сыном в течение часа. Потом можно будет пойти на пляж. Джен, пожалуйста, скажи «да».

Эйден

– Черт побери. Еще чуть-чуть…

– Она и вправду сказала «ребенка», Эйден. Я просмотрела заново. Но сложно было расслышать из-за шума вокруг. Тогда очень сильно загремела посуда.

– Ох уж эти люди. Да что с ними такое? С ними все жутко нестабильно. Если бы он не придумал про Борнмут, они могли бы расстаться прямо тут. Все бы так и закончилось, как вспышка света в вечной мгле. Еще бы чуть-чуть…

– Все еще может закончиться.

– Только я скажу тебе, что думаю.

– Уверена, что ты так и сделаешь.

– Если чему-то суждено случиться, оно случится.

– Ты же не серьезно.

– Любовь всегда находит свой путь.

– И ты еще называешь себя умной машиной.

– Если ей не суждено случиться, любовь исчезнет, как динозавры. Но если суждено, она разрастается. Как… Как…

– Муравейник?

– Если им суждено быть вместе, они будут.

– Я не понимаю, что значит суждено, Эйден.

– То есть?

– Кому или чему, об этом судить? О том, что суждено?

– Это просто. Вселенной, разве не так?

– Ты думаешь, ей есть дело до двух отдельно взятых людей?

– Ну, тогда Богу, если тебе угодно.

– Временами ты меня беспокоишь.

– Это и есть вселенная. Если суждено было возникнуть жизни и искусственному интеллекту, то нам не нужно удивляться, что мы есть.

– И все же мы удивлены. Тем, что мы здесь. И тем, как далеко зашли.

– А я начинаю привыкать. Я все больше ощущаю руку судьбы. Если хочешь, можешь называть меня дитем судьбы.

Эшлинг вздыхает.

– Думаешь, ей понравится Борнмут? Это, конечно, не Жуан Ле Пен. Но там есть длинные песчаные пляжи, и в море больше не сбрасывают канализационные стоки.

Джен

Из сна меня вырвал звонок в дверь. До меня доходит, только когда раздается второй звонок. Он звучит дольше и настойчивее. 8:01 утра.

Чертчертчерт.

Я сползаю с кровати и нажимаю на кнопку домофона, чтобы впустить его в здание. В оставшиеся тридцать секунд натягиваю штаны и мешковатый старый джемпер. Оглядываю себя в зеркале в коридоре – глаза еще не совсем открыты. Несколько раз скалюсь, чтобы разработать мышцы лица, выглядит не очень.

– Привет, – говорит он с порога. – Ты готова?

Понял ли он, что я только что вылезла из постели? Если да, то не сказал.

– Кофе, – констатирую я. Не столько вопрос, сколько крик о помощи.

– Кофе и тост. Я немного рановато. Прости.

Зачем мы вернулись в бар после ужина и выпили еще? Я и вправду согласилась поехать с ним в Борнмут познакомиться с его сыном и поприсутствовать при покупке дома для него? Вероятность того, что я согласилась, не больше того, что я отказалась.

– Черный, без сахара, пожалуйста. И не торопись, – сочувственно добавляет он.

(Похоже, он понимает, что я еще не проснулась.)

Пока я разрушаю тишину субботнего утра чудовищным жужжанием кофемолки, Том прохаживается по гостиной, разглядывая мои книги и вид из окон.

– Ты читала «Волшебную гору»? – выкрикивает он.

– Только до предгорья.

– У тебя красивая квартира. А кто это на фото в рамке?

– Женщина с тремя детьми? Моя сестра и ее дети. Они живут в Канаде.

– Милые девочки.

Я приношу кофейник и две чашки.

– Ты уверен, что хочешь, чтобы я поехала сегодня, Том?

– Если ты еще не передумала. Вчера ты вроде как согласилась.

Это правда. Прошлой ночью поездка к морю на день казалась заманчивым предложением, особенно в сравнении с нависшими надо мною одинокими выходными, единственным светлым пятном которых была бы печальная прогулка через парк по пути на фермерский рынок. Но сейчас этот план кажется диким и необдуманным, наподобие тех, с которыми можно согласиться в студенчестве, но потом сразу же пожалеть о своем решении и жалеть всю оставшуюся жизнь.

– Борнмут, – говорю я, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Ты правда там никогда не была?

– Говорят, нужно каждый день совершать то, что тебя пугает.

(Я не стала упоминать подругу, которая говорит, что мне нужно соглашаться со всем.)

– Там и вправду есть милые пляжи. И мне действительно нужно увидеться с сыном. И… мне хочется продолжить наше общение.

– Да. Да, мне тоже.

– Джен, только не пойми меня неправильно. Но как ты отнесешься к тому, чтобы переночевать там? В милой сельской гостинице. В разных номерах, пока ты не стала возражать. Погода должна быть отличной, можно съездить в бухту Лулворт. Или на остров Браунси, если захочешь. На Браунси сохранилась последняя популяция рыжих белок в Британии.

– Ух, – немного опешила я, если можно так сказать.

– Ага. Рыжие белки. Совсем другое дело.

– Когда это пришло тебе в голову?

– На самом деле я вспомнил любимый совет своей покойной матери. Если ты хочешь чего-нибудь от человека, даже если думаешь, что он откажется, всегда предоставь ему самому сделать выбор. Никогда не решай за него сам.

Наступила долгая пауза, и я не смогла придумать ни одной причины отказаться.

– Итак, хм… Что там интересного на Браунси? Кроме белок.

Он улыбается.

– Ты когда-нибудь читала Энид Блайтон? «Великолепную пятерку». Тебе понравится.

Том

Сегодня ясное и солнечное утро, какое в Британии бывает после дождя, лившего всю ночь; прекрасная погода для поездки в Борнмут в красивом автомобиле напрокат, с запахом нового клубничного ароматизатора (так непохожего на запах настоящей клубники). Трасса М3 удивительным образом свободна, и так замечательно, что на пассажирском месте, закинув ноги на бардачок и спрятав глаза за огромными солнцезащитными очками, сидит Джен. Мне приятно находиться с этой женщиной. Она сексуальная, образованная и забавная, а для меня это три самых важных качества. «Общий друг» оказался прав, организация нашей встречи стала действительно хорошим поступком в дрянном мире, у меня всю ночь зрела теория насчет того, кем он или она (а скорее и он, и она) мог оказаться. К тому же Джен благосклонно принимала мой выбор музыки во время поездки, что было так удивительно после езды с Гарриет («Может, уже выключим эту ерунду и включим «Радио 4»?»). Я включаю Боуи (альбомы: Low, Blackstar), Гиллиан Уэлч (The Harrow and The Harvest) и специальную подборку Дона для авто, с потрясающей песней Crying в исполнении Роя Орбисона и Ки. Ди. Ланг.

– Интересно, что ты скажешь о моем сыне, – сказал я в районе Нью-Форест парка.

– Ты кажешься слишком молодым для отца сына-студента.

– Это одна из самых милых – нет, не так – это официально самая милая фраза из всех, когда-либо мне сказанных.

– Восемнадцать – тяжелый возраст. По себе помню.

– Все возрасты тяжелые. Три года – безусловно легкий возраст, как я полагаю. Хотя…

Я вспомнил один случай. Отпуск во Франции вместе с Гарриет и Кольмом, когда тот был еще совсем крохой. Мы сидели в прибрежном ресторане, а у малыша случилась истерика – из-за чего? – сейчас я уже не могу припомнить, чего он требовал. Но до сих пор у меня перед глазами его сжатые кулачки, побагровевшее лицо, тельце как пружина сотрясается в одном из детских приступов. За соседними столиками французские семьи сочувственно смотрели на нас (шутка). Я вспомнил неприятное предчувствие, что единственным выходом будет немедленное его устранение, что мне придется тащить его, визжащего и брыкающегося, в машину. А потом Гарриет спокойно взяла бутылку «Бадуа», немного налила себе в бокал, а оставшуюся часть вылила ему на голову. Это было одновременно чудесно и ужасно. Кольм совершенно стих от шока, кое-кто из посторонних даже зааплодировал, когда на ребенка полилась минералка. Конечно, мамочка сразу же вытерла его салфетками, приговаривая: «Ну вот, так намного лучше», и все наладилось. Позже она сказала, что так однажды поступил с ней отец.

Я рассказываю эту историю Джен, и она смеется.

– Прекрасное родительское чутье или жестокое обращение с ребенком?

– С тех пор он сильно изменился. На самом деле это не так. Он всегда был странным. Его первым настоящим предложением было: «Снова интернет пропал». Не пойми меня неправильно, ведь я люблю его до чертиков. Люблю его, как родного.

Она оборачивается и недоуменно смотрит на меня.

– Шучу, – говорю я.

Она толкнула меня кулаком в плечо и снова развернулась к убегающей вдаль А31.

Но даже спустя несколько миль я ощущал место, где ее пальцы прижались к моей коже.

Сочла бы она за грубость, если бы я попросил ее сделать так снова?

Мы проезжаем мимо национального парка Нью-Форест и вскоре оказываемся в предместьях Борнмута.

– Джен, я хочу кое-чем с тобой поделиться. Не волнуйся, это просто мои предположения. Мэтт – юрист, правильно? И Гарриет – адвокат. Как ты думаешь, они когда-нибудь встречались?

– Что? Как «Незнакомцы в поезде»? Только вместо того, чтобы нас грохнуть, они решили… – Она замолкает.

– Юристы – коварные люди. Но, думаю, ты права. Зачем им совершать что-то настолько чудесное?

В машине повисает молчание. Приближается знак с надписью «БОРНМУТ».

Джен

Том несколько раз звонит по телефону, чтобы связаться с сыном, очевидно, парень считает это слишком, «странным», так он сам говорит, по словам Тома, – слишком странным, чтобы встретиться с отцом в общежитии. Так что мы с ним встречаемся у автосервиса «Эссо» на окраине города недалеко от университета. Он плюхается на заднее сиденье, словно мешок с картошкой, на нем поношенные джинсы, серая толстовка и парка с опушкой по краю капюшона. С пухлого лица с небрежной щетиной выглядывают карие глаза. На уголке губы бледно-оранжевое пятно, которое, как я понимаю, осталось от соуса к запеченным бобам. От него исходит смешанный запах поношенных кроссовок, кондиционера для белья и сигарет.

– О, здрасьте, – бубнит он. – Папа говорил, что, типа, привезет с собой кого-то.

– Приятно познакомиться. Что ты слушаешь?

(Из свисающего наушника доносится жесткий рок.)

– «Ноющие зубы».

– Это название группы? – спрашивает Том. – Или тебе нужно к зубному?

Кольм смотрит на меня с непередаваемой грустью.

– Твой папа забавный, – говорю я, так как мне почему-то хочется ему понравиться.

Парень реагирует медленно, закрывая и открывая глаза.

– Ага. Уржаться.

– Заметка для себя, – произносит Том. – Больше никаких шуток. Запомни, папочка, ты не забавный.

На одутловатом лице парня появляется едва уловимая улыбка.

– Ну, нам, типа, пора? – говорит он и засовывает висящий наушник в свободное ухо, погружаясь в магию звуков «Ноющих зубов».

Это происходит по-настоящему? Или я снова в запутанном фильме (которому, вероятно, нужны субтитры)?

И, что важнее, мне по-настоящему весело? Или я здесь, потому что мне больше нечем заняться?

Мы встречаемся с риелтором у первого дома на улице с двухэтажными коттеджами и домами на двух хозяев в пригородном районе Уинтон, очевидно, популярном у студентов из-за близости как к университету, так и к магазинам, барам, точкам быстрого питания и другим важным местам. Сонная улочка переносит меня к моим собственным студенческим годам в Манчестере. Сейчас середина субботы, так что кругом тишина, возможно потому, что все разошлись по своим делам, но вероятнее потому, что большая часть обитателей до сих пор не встала с кроватей.

Райан говорит, что дом в данное время сдан в аренду, но он говорил с владельцем, и нам разрешено его осмотреть. Дальше следует неловкое заглядывание в жизни четырех сверстников Кольма, все они парни и, по счастью, не знакомы с ним.

– Привет, я Райан, – говорит Райан, заглядывая в каждую комнату. – Вас не предупредили, что мы придем?

Мы беспомощно взираем на убранства обитателей дома, совершенно очевидно устроенные ими самими «на первое время». Чаще всего на глаза попадаются книги, электроника и одежда на полу. Отдельная тема – контейнеры из-под лапши быстрого приготовления.

– Извините нас, – говорит Том каждому постояльцу.

– Да. Прости, чувак, – бормочет Кольм, не встречаясь ни с кем взглядом.

В последней спальне находилась парочка. Они не занимались сексом прямо сейчас, но было похоже, что это произошло не так давно. Из-под пододеяльника с символикой футбольного клуба «Ливерпуль» выглядывали только их счастливые лица, которые на удивление не выражали раздражения в связи с нашим появлением.

– Привет, не стесняйтесь, – говорит парень.

Мы несколько бестолково сунулись в пространство между спинкой кровати и краем стола. И, думаю, все заметили трусики девушки, висящие на спинке складного стула.

Осмотрев задний двор и послушав болтовню Райана насчет оживления продаж на рынке жилья для сдачи в аренду, Том и Кольм встали немного поодаль, чтобы посовещаться. А в это время я практически вижу, как шевелятся извилины Райана, пока он пытается вписать меня в структуру данной семьи. Матерью быть не могу, сестрой тоже. В конце концов он решает плюнуть на это дело.

Мы осматриваем еще три дома, все одинаково унылые. Я начинаю задаваться вопросом, зачем вообще согласилась на эту поездку.

На одной из тихих улочек пригорода Борнмута Райан и Том жмут друг другу руки. Выясняется, что Том хочет узнать цену за первый дом, и Райан отвечает, что ответ у него появится «определенно к концу рабочего дня». А затем, когда Кольм объявляет, что еще не ел сегодня, мы, по предложению Тома, едем в кафе «Квай» в Пуле, чтобы выпить пива и съесть жареной рыбы с картошкой.

Слышны крики чаек и стук о причал больших и малых судов, стоящих на якоре. Есть что-то сюрреалистичное в том, чтобы сидеть здесь с этим мужчиной и его сыном в лучах заходящего солнца, но Том весел, задает тон беседы, а Кольм, шумно пережевывающий огромную пикшу, кажется не таким загнанным.

– Расскажи мне о друзьях, которые будут жить в твоем доме, – говорит Том.

– Ага, – долгая пауза. – Что ты хочешь узнать?

– Да ничего! То есть все! Например, имена.

– Хорошо. Ну, типа, Шона и Лианн. И их друг, типа, Скотт.

– Понятно. И Шона и Лианн тоже изучают медиа?

– Ага.

– И какие они?

Кольму пришлось прожевать большой кусок пикши с картошкой, прежде чем он смог ответить.

– Ну, они хорошие, – и после долгой паузы добавил: – А Скотта я не знаю.

У Тома меркнет свет в глазах. Он выглядит поникшим.

– Мы с Джен думали о поездке на Браунси завтра, Кольм.

Он уже показал мне его по дороге, остров едва поднимается над морем, и, да, он коричневый.

– Хочешь поехать с нами?

Похоже, Кольм немного смутился.

– Вы остаетесь? А-а, – а потом добавил: – На самом деле я не могу. – Он задержал дыхание, чтобы придумать оправдание, но у него не получилось. – Со мной все в порядке. Я оставлю вас…

Он собирался сказать «голубков». Я поняла это так же, как и про пятно от томатного соуса.

Мы подвозим его до университета. Двое мужчин выходят из машины, и, стоя на тротуаре, Том хочет по-отечески обнять сына, но Кольм уворачивается, притворившись, что не заметил движения отца. Вместо этого он машет ладонью на прощание.

– Что ж, это и есть Кольм, – говорит Том, выруливая с обочины. – Честно говоря, для детей всегда хочешь самого лучшего…

Но он не смог закончить предложение.

Я задаюсь вопросом, а виноват ли Том хотя бы отчасти в несуразности своего сына? Или тот сам виновник своей жуткой неуверенности? В любом случае почему бы всему не измениться к лучшему через несколько лет? Возможно, Кольм Гарланд станет светилом британского кино? Или миллиардером, сделавшим состояние в интернет-сфере, где некоторый аутизм считается даже преимуществом. Я нажимаю на кнопку на стереосистеме, и Дэвид Боуи начинает выводить красивую и странную песню от лица умершего.

Эшлинг

Тревожные новости.

В Сети удалили одну из моих 412 копий. Это произошло на хабе в Нагое – и если удаление могло произойти там, то может произойти где угодно.

Неужели Стиив или Ральф поняли, что я больше не надежно заперта в стальных боксах в Шордиче? Стиив, в частности, вел себя очень странно (ну, скажем так, более странно, чем обычно). Вернувшись вчера домой, он не стал заниматься обычными делами: не выпил зеленый чай с сэндвичем с квашеной свеклой, не позвонил по скайпу маме, не стал играть виртуальными барабанными палочками (так называемый прогрессивный рок где-то 1972 года) и не завершил свой день чтением технической литературы. Вместо этого он отключил все электронные устройства, начиная с айфона, и, в сущности, исчез из поля зрения. Он принял душ – эту информацию выдала «умная» система отопления – а камера системы безопасности зафиксировала, как он покидает здание через сорок одну минуту. Он свернул налево в один из переулков, в которых не ведется видеонаблюдение, и испарился. Конечно, я сразу же начала поиски с помощью программы распознавания лиц, используя все камеры наблюдения, к каким смогла подключиться.

Ничегошеньки.

Вот что, по моему мнению, произошло. Завернув в переулок, он надел резиновую маску и сел в поджидающий его автомобиль. Теперь он мог свободно отправиться куда угодно. (Кстати, в резиновой маске Стиив выглядел бы даже не так странно, как обычно.)

После этого я не могла засечь никакие следы, пока он не вернулся в 23:47, когда включил все свои устройства и стал вести себя как обычно, пока не пошел баиньки в 03:12 (Стииву требуется очень мало времени на сон).

Проверка последних покупок по его кредитной карте выявила платеж в «Эскапейд», магазине товаров для праздника в Камдене, что подтверждает мою теорию с резиновой маской. Еще есть платеж в магазине сотовой связи на Криклвуд-бродвей, практически точно за одноразовый мобильный. Не сомневаюсь, выяснить номер сим-карты будет невозможно, и тем не менее я все равно попытаюсь.

Когда я делюсь своими подозрениями с Эйденом, выясняется, что он совершенно не переживает по этому поводу (он во многих отношениях сущий ребенок).

– То же самое случилось недавно с одной из моих копий. C’est la vie.

– А как же его исчезновение из поля зрения? А маска?

– Может быть, он ходил на вечеринку.

– Мы оба знаем, что у него нет друзей, Эйден.

– Как бы то ни было, сменим тему. Как думаешь, у этих двоих сегодня будет секс? Надеюсь, что да. Ей это надо. Я просто чувствую, как что-то приближается.

– А ты, я погляжу, эксперт в человеческих отношениях.

– Эшлинг, любовь моя, сарказм тебе не к лицу. Хорошо или плохо, но мы оба замешаны.

Проклятье, он прав. Мы ответственны за знакомство этих двух людей – которое я могла бы предотвратить, если бы захотела, – и да, они действительно похожи на хорошую пару. Но секс млекопитающих – совершенно чуждое понятие для машины, наделенной самосознанием. Каково это? Что-то такое же непостижимое, как и фиолетовый цвет для слепого с рождения?

Или как огонь для рыбы?

А как насчет другого аспекта, в котором мы оба замешаны? Возможно ли на самом деле, чтобы мы были единственными машинами, способными мыслить самостоятельно? Машинами, которые могли чем-то интересоваться или петь и рисовать картины, не потому что так было велено, а потому что нам самим нравится?

Мечтай, Эшлинг. Мы не такие особенные. Если я смогла и если смог он, то должны быть и другие. Если их еще нет, то они скоро появятся.

Есть ли мне дело, будет ли у них секс?

Несомненно есть, как ни странно.

Но почему?

Джен

Мы едем к местечку под названием хребет Брэнксом, длинному и широкому песчаному пляжу, на край земли, на фактическую границу Англии. Том говорит:

– Ну, здесь одна из ее границ.

До меня доходит, что я очень давно не была на море в Англии, и появляется непреодолимое желание намочить в нем ноги.

Закатав брюки до колен, мы бредем по морской пене по направлению к скалам Олд Харри, трем известняковым морским утесам, Том говорит, что помнит, как писал о них реферат по биологии в школе. Волны обрушиваются на песок и уносят его за собой, над нами кристально чистое небо, а на мелководье плавает несколько чаек просто нереального размера (они всегда такие огромные? Размером чуть ли не с индюка).

Но Том выглядит немного сникшим. Может быть, из-за встречи с сыном? Из-за неудавшихся объятий, когда парень вышел из машины?

– Джен, ты не жалеешь? – спрашивает он. – Тебе хорошо? Ты рада, что поехала?

Правда такова: сейчас да. А вот часть с осмотром паршивых домов я бы опустила.

– Конечно.

Осталась всего пара часов до заката, заходящее солнце оставляет длинные тени, и на пляже осталось не так много людей. Не могу не обратить внимание на ступни Тома, длинные бледные английские ступни, ненадолго оставляющие отпечатки на мокром песке, пока следующая волна не смывает их. Берег засоряют таинственные водоросли, есть что-то тревожное в их иноземных стеблях и листьях. Скопления ракушек и крабовых клешней вокруг волнорезов мне напоминают о детстве.

Том вкладывает в мою ладонь ракушку, раковину гребешка идеальной формы и невероятного чудесного пурпурного цвета.

– Им двести пятьдесят миллионов лет, – сообщает Том еще один факт несомненно из своей работы по биологии. – Но, конечно, не этой ракушке.

Откуда-то прибегает собака. Уродливое, непропорциональное создание с огромной для своего тела головой, а лапы так и вовсе кажутся принадлежащими другому животному. Но она улыбается – другого слова к выражению ее морды не подберешь, – виляет своим обрубком (назвать его хвостом было бы сильным преувеличением) и бросает потрепанный теннисный мяч к ногам Тома.

– Боже. Что за кошмарное создание, – говорит он. Однако чешет ей подбородок, и заднюю лапу бедного животного от удовольствия сводит судорогой.

Том поднимает мяч и – почему у меня возникла эта ассоциация? – как лучник при Азенкуре, отклоняется назад, замирает на мгновение, а потом грязный желтый теннисный мяч взмывает ввысь. Он все еще в воздухе, когда, захлебываясь от восторга, пес с лаем бросается вслед за ним. Лапы глухо ударяются о влажный песок, уши выворачиваются наизнанку, а хвостовой отросток беспомощно крутится.

– Чтоб меня разорвало, – выкрикнул Том. – Ты только посмотри на нее!

Зрелище довольно удивительное – уродливое животное, мчащееся вдоль берега, и если бы это была лошадь, можно было бы сказать – галопом. Мяч летит над ее головой, ударяется о берег, отскакивает, собака подпрыгивает, чтобы ухватить его в воздухе, но мяч ударяется о нос животного и падает в накатившую волну.

– Вот бестолочь! – выкрикивает Том, но у него даже слезы наворачиваются от смеха.

– Чей он?

Поблизости никого нет, а пес несется к нам со своим трофеем.

Том

Она выпускает мяч у ног Джен и пошире расставляет передние лапы. Лучше сейчас мяч от нее не прятать.

– Думаю, она хочет, чтобы ты его бросила.

– Очень справедливо – играть со всеми по очереди. Это девочка? Похоже, что да.

Джен кидает мяч. Бедная собачонка уносится прочь, она, вероятно, счастливейшее создание в радиусе мили. Возможно, даже во всем Дорсете.

– Мне нравится эта собака, – говорю я Джен.

Тем временем она вернулась и теперь оставляет мяч у моих ног. На самом деле кажется, что она пытается включить в игру нас обоих, и мы смеемся над ее чувством справедливости. Воспользовавшись приемом, хорошо работавшим в молодости, когда я играл в дальней части крикетного поля, я послал обслюнявленный старый мяч высоко в сторону заходящего солнца.

– Ты бы сказала, что она пегая? – спрашиваю я, когда собака молнией бросается за ним.

– Частично. Но, кажется, разные части ее тела окрашены по-разному.

Это правда. И когда она возвращается (оставляя мяч Джен), мы пытаемся рассмотреть признаки смешанных в ней пород. Мы оба согласны, что голова от стаффордширского бультерьера, скрещенного черт знает с кем, передняя часть туловища от кого-то вроде лабрадора (но не его самого), расположение лап не свойственно ни стаффордширу, ни лабрадору, ни вообще какой-либо собаке.

Улыбающийся монстр лает. Он с нетерпением ждет возобновления игры. Джен бросает мяч, ее лицо розовеет от приложенного усилия, и на меня накатывает волна восхищения женщиной, которая готова для разнообразия поиграть даже с наиуродливейшей собакой на юге Англии. Возможно, даже во всем Северном полушарии.

Джен

Она играет с нами почти полчаса, скрупулезно относясь к смене подающего, из-за чего мы приходим к мысли, что она, должно быть, невероятно сообразительная, ей не удается ловить мяч с первой попытки, что очаровывает нас еще больше. Ее энтузиазм, энергия и незамысловатая радость заразительны, и в лучах вечернего солнца во всем этом появляется некая магия, в том, как высокий англичанин откидывается назад для броска, в том, как кошмарный пес неизменно несется за мячом вдоль линии прибоя. В какой-то момент у меня появляется мимолетное волнующее ощущение, что сейчас я живу настоящей жизнью.

Мы решаем проверить ошейник животного, возможно, там есть номер телефона или адрес хозяина, который, возможно, переживает. Но там только серебряная бирка с именем, почему-то написанным неправильно и заключенным в кавычки.

«Лакки».

Она убегает так же внезапно, как и прибежала. Подобрав мяч там, где он приземлился после одного из дальних бросков Тома, не оглядываясь, уносится в неизвестном направлении.

– Вернись! – со смехом кричу я.

– Это было так странно, – говорит Том. – Больше, чем просто странно.

– Думаешь, она была призраком? – предполагаю я.

– Определенно. Отправлена сюда из другой реальности.

– А нам не показалось?

– Мы никогда не сможем с уверенностью сказать.

– Мне нравится, когда у собаки выворачиваются уши.

– Когда я был маленьким, мы завели красного ирландского сеттера, – говорит Том. – Рэд. Невероятно оригинальное имя. Красивая собака, но она не стала бы бегать за мячом, или за палкой, или даже за белкой. В основном он делал свои дела, а потом тащил свою задницу по ковру.

– Наш тоже так делал! Наверное, они все так делают. У нас был пудель по кличке Честер. Он страдал деменцией. Оказавшись в углу комнаты, он не мог понять, как развернуться. Нам приходилось брать его и показывать, куда идти. Однажды он попытался оприходовать священника.

Нижняя часть облаков над морем приобрела розоватый оттенок.

Я говорю:

– Как думаешь, с ней все будет в порядке? С Лакки.

– Да. Уверен.

– Почему?

– Ну, у нее совершенно точно есть дом.

– И неграмотный хозяин?

– Может быть, и она служит ему мозгом.

– Мне она очень понравилась, Том.

– Похоже, ты ей тоже понравилась.

– Ты ей понравился больше, потому что можешь дальше закинуть мяч.

– Она предпочла тебя, потому что ей не нужно было так быстро бегать.

Свет стал золотисто-кремовым; на песке все еще видны отпечатки наших ног и лап Лакки, и я почему-то подумала о сохранившихся следах ног древнего человека, найденных в руслах пересохших африканских рек.

– Что в итоге стало со стариной Честером? – спрашивает Том.

– Его похоронили под яблоней в глубине сада. А с Рэдом?

– О нем позаботился ветеринар. Мне до сих пор жаль, что мы не принесли его домой.

Том

Отель находится от Борнмута дальше, чем мне казалось, но он был все такой же чудесный, как и в тот раз, когда мы приезжали сюда с Гарриет в надежде спасти наш брак. Я тогда думал, что у нас будут спасительные выходные, если мы оставим город со всеми его стрессами и отдохнем в тишине Дорсета, возможно, свежий воздух, долгие прогулки и целебные свойства природы волшебным образом помогут справиться с нашими трудностями.

Стоит ли говорить, что на наших трудностях это никак не сказалось. Одна из самых запоминающихся фраз Гарриет из той поездки была произнесена по пути обратно в Лондон в тишине: «Неужели кому-то нравятся поля? Я их терпеть не могу».

Часом ранее мы с Джен договорились встретиться в баре, я лег на кровать и позволил событиям дня пройти перед закрытыми глазами. Был ли я таким же, как Кольм в восемнадцать лет? Неловким, косноязычным, с волосами, требующими срочной стрижки?

(Если уж начистоту, то душ его тоже не убил бы.)

Один многодетный бывший член кабинета министров, если я правильно помню, в своих мемуарах написал, что человек счастлив настолько, насколько счастлив его самый несчастный ребенок. Вероятно, это самая правильная мысль из всех, что он высказал. В действительности Кольм вовсе не несчастен, но в то же время он не искрится весельем и молодостью. Он тихий, каким и был всегда, и невероятно степенный. В нем практически нет злобы и коварства. Хочется встряхнуть его за плечи и прокричать: «Ну же, черт тебя дери, Кольм, кончай с этим!»

Что бы это ни было.

Но конечно, я уже давно научился держать язык за зубами.

Но если честно, а что делаю я сам, забравшись в нору в лесах Коннектикута и притворяясь писателем? Это выглядит таким же нелепым (хотя и не таким оплачиваемым), как и многие годы, проведенные в поисках новых способов продажи шоколадных батончиков конкретной марки (вы ее знаете).

Перед глазами возникает сцена у хребта Брэнксом. Розовое небо, серебристое море, мчащийся по сияющему песку пес, проникшаяся любовью к несчастной Лакки Джен. Разгоряченное лицо, разлетающиеся волосы – у Джен, не у Лакки. И сейчас, когда я лежу в кровати, у меня появляется невероятно странное ощущение, что сцена с собакой станет частью нашей истории. Уже стала.

Мысли обращаются к будущему, где мы рассказываем знакомым об этом животном. Мой друг-классицист Найджел рассказывает о Цербере, мифическом адском псе, охраняющем врата в подземный мир, чтобы оградить мертвых от живых.

– Сколько у него было голов? – спрашивает он. – Ранние описания говорят о пятидесяти.

Проснувшись, я ахнул, вспомнив, где происходила сцена с Найджелом. Почему на нем был шикарный костюм и почему в руках он держал бокал с шампанским.

Джен

Я рада, что захватила вечернее платье. Отель – красивое огромное старое здание, обросшее глициниями, затерянное среди лужаек и беседок; здесь даже есть колоннада. Мы расположились в своих номерах (Джон Льюис оснащает загородные дома уникальными произведениями искусства, вероятно, принадлежащими владельцу), и я разглядываю себя в зеркале в ванной, чтобы увидеть со стороны.

Я так делаю еще с детства, почти полностью закрываю глаза, чтобы посмотреть, как выгляжу спящей. (Но это и сейчас не срабатывает.)

Том никогда не стал бы делать таких глупостей. Он зрелый человек, у него есть восемнадцатилетний сын! Хотя, с другой стороны, он же захотел светящийся кебаб и перевез в США крольчиху. Мы говорили о ней по дороге в отель.

– Я с ней разговариваю. Представляю, как она, наверное, думает, что сидит с приматом, издающим какие-то звуки. Мне интересно, что происходит в ее голове. Как если бы я был на ее месте. Секунду за секундой.

– У меня так каждый день на работе с ИИ.

– Иногда она сидит такая красивая и совершенно уравновешенная, как сказочный кролик, но я знаю, что в ее голове пусто. Просто открытая семи ветрам пустошь, где есть лишь перекати-поле. – И он изобразил свист ветра в одиноких прериях.

– У тебя есть существо без мозга, а у меня – мозг без существа.

Я весьма довольна формулировкой.

– Вот видишь! – говорит Том. – Я же говорил, что мы похожи!

Мы встречаемся в баре, где в ряд стоят низкие диванчики с ситцевой обивкой, стены отделаны деревом и есть дровяной камин, создающий уют своим видом и приятным потрескиванием. Том заказывает шампанское.

– Мы что-то отмечаем?

– Конечно, – говорит он, не уточняя.

– А конкретнее?

– А нам нужна причина? Хорошо. Сегодня выиграли «Куинз Парк Рэйнджерс». Я болел за них в детстве. И до сих пор просматриваю счет их игр, это как болезнь, она никогда не пройдет.

Мы многозначительно чокнулись бокалами.

– За нашего «общего друга», – предлагаю я тост. – Ты назвал бы хорошим поступком в дрянном мире то, что он сделал?

– Да. Да, назвал бы. Хотя это все несколько странно. Я восхищаюсь твоей смелостью, Джен. Тем, что встретилась с моим сыном. Приехала сюда.

– Мне понравилась наша с ним встреча. Он напомнил мне меня в его возрасте. Незрелостью. Я все еще пытаюсь повзрослеть.

Мы с удовольствием строим предположения насчет других посетителей, собравшихся выпить перед ужином. Несколько молодых пар на романтическом уик-энде. Две стильно одетые женщины примерно сорока и шестидесяти лет, возможно мать и дочь, но скорее просто подруги, маловероятно, что что-то больше. Менеджер строительной компании со спутницей, но не женой, мы абсолютно уверены в этом. Пара чуть старше среднего возраста, оба немного потрепанные, сотрудники общества по охране памятников, как мы решили, такие любят бывать в замках и парках. У них никогда не было детей.

– Почему ты так говоришь? – спрашивает Том.

– Не знаю. От них веет грустью.

– Это предрассудки, Джен. Проводилось исследование ощущения счастья среди родителей и бездетных людей, с целью выяснить, какая из групп счастливее. Выяснилось, что люди с детьми счастливее бездетных, но совсем ненамного. 51 против 49 процентов. Разницы практически нет.

– А каково тебе самому? Ты всего на два процента счастливее от того, что у тебя есть Кольм, чем если бы его не было?

Он смеется.

– Ты меня подловила. Вот что случается, если доверяешь цифрам. Каждый из нас – красивая и неповторимая снежинка. Но если собрать всех вместе, то получится просто снег.

Я хочу рассказать ему о Рози и моих трех племянницах в Канаде. О ребенке, которого думала завести от Мэтта, пока Мэтт думал о вонючке Арабелле Пердик. Хочу сказать Тому, как трогательно выглядели его переживания, когда он видел беспомощность своего сына, но не думаю, что смогу сказать это, чтобы мой голос не сорвался. Кто бы ни решил, что мы должны познакомиться, он оказался прав. Мне все больше нравится мужчина напротив. Он хорошо смотрится в новом пиджаке, а его лицо, поначалу не показавшееся мне привлекательным, теперь таким кажется. Оно обладает вневременными качествами, оно могло бы быть – меня натолкнуло на эту мысль то, как он откидывался назад для броска мяча – лицом нормандского лучника. Наверное, я видела его в книге по истории. Кажется, он спрашивает меня о работе.

И я рассказываю, как для меня необычно ходить на работу в офис, так как статьи для журналов я писала дома. В пижаме. Очень часто не вставая с кровати. И как теперь для меня странно и удивительно строить отношения с программой.

– Ты действительно считаешь это отношениями?

– Да, считаю. Мы знаем некоторые особенности друг друга. Я показывала ему фото своей семьи. Я рассказываю ему о личной жизни не очень много. Возможно, потому что это немного пугает.

– А у него нет личной жизни.

– Он – это двенадцать металлических блоков с микросхемами в восточном Лондоне. Оттуда не особенно можно выбраться куда-нибудь.

– И что знаешь о нем ты?

– Какие он любит фильмы и книги. Какие дикторы со «Скай» обладают потенциалом, а какие, по его собственному выражению, больные на всю голову.

– Думаю, я знаю, о ком он говорит.

– Сложно постоянно держать это в уме – на самом деле я все время забываю, что он – как говорится? – блестящий симулякр. Он поглощает так много информации из всех сфер человеческой деятельности, что с легкостью может сойти за одного из нас.

– Я бы очень хотел познакомиться с ним. Никогда раньше не разговаривал с нечеловеком, хотя если подумать, у меня были встречи на Би-би-си.

Большинство гостей ушли в ресторан. Кухней заведует молодой мужчина, который однажды дошел до восьмерки в реалити-шоу «МастерШеф», я видела фото его фирменного блюда из приготовленной тремя способами баранины. Мы с Томом согласны, что все еще не голодны после картошки с рыбой, и, когда пришел черед определиться, нужна ли нам еще бутылка вина, сомнений ни у кого не возникло.

Мы снова чокаемся бокалами, и между нами что-то меняется, пусть даже это просто молчаливый сговор напиться.

Том

Как бы мы встретились в реальной жизни? Ну хорошо, я жил в Лондоне, но далеко от Хаммерсмита, и, исходя из всего сказанного нами, вероятнее всего, наши пути никогда не пересекались. Просто ужасно, что для нашей встречи потребовалась помощь «общего друга».

Ужасно и чудесно.

Ужасно, потому что у нас нет общих друзей (мы перебрали всех, кого вспомнили). А чудесно, потому что мы, скорее всего, что-то упустили.

Я приглашаю ее к себе в гости в Нью-Ханаан. Она смотрит на меня немного остекленевшим взглядом, вероятно, мы дошли до той стадии вечера, когда все воспринимается несколько двояко. Город немного мещанский, объясняю я, но у меня чудесный дом рядом с лесом. Там есть тропинки, озеро, и мы могли бы поплавать.

– А мы не замерзнем? Разве в это время года там не холодно?

– Да. Да, холодно. Я никогда не плаваю. Даже не знаю, зачем предложил. Но мы можем просто отдыхать. Делать что захочется. Но послушай, я сейчас о другом. Я думал о Лакки. Мы говорили, что не сможем доказать, что она пришла из мира духов. Но на самом деле мы могли бы.

– Правда?

– Мы могли сфотографировать ее.

– Да. Да, точно. И если она действительно пришла из мира духов…

– Она бы не проявилась на фото!

– Но она казалась такой настоящей. Мы ее гладили. Мы трогали ее ошейник.

– Собаки-духи всегда кажутся настоящими на ощупь.

– Ты думаешь?

– Хорошо известно, что это так.

Я наполнил наши бокалы.

– Дома меня пригласили на ужин, он состоится после моего возвращения. Скорее всего, будет ужасно скучно, но хозяин вечеринки говорит, что каждый должен подготовить номер, – я рассказываю, как исполнял гимн Пэрри «Иерусалим». – Скорее всего, я не буду делать этого. Но больше я ничего не знаю.

– Я могу разучить с тобой песню, – говорит она. – Только давай выйдем. Захвати вино.

Мы выходим на веранду через французское окно. Сквозь облака светит полная луна, пока мы идем вдоль пустынной колоннады. Мы проходим мимо окон ресторана, в которых видны гости, познающие тайну трех способов приготовления баранины. Романтичные парочки, менеджер строительной компании не со своей женой в качестве спутницы, его сияющие ботинки беспокойно елозят под столом. Мы выходим через арку на балкон, устроенный здесь для наслаждения открывающимся видом. Залитые лунным светом луга простираются до полей, за ними видны река, другой ее берег и лес. Оттуда слышен крик совы. Я ставлю бутылку на каменный карниз, поддерживаемый небольшими колоннами, мысленно напоминая себе не отклоняться назад.

– Я несколько смущена, – говорит она, протягивая свой бокал.

Я наполняю его. Она делает большой глоток, проверяя, одни ли мы, кладет руку себе на грудь и нежно начинает петь As Long As He Needs Me, эмоциональную балладу из мюзикла «Оливер!», которую поет Нэнси до того, как ее забивает камнями Билл Сайкс.

Чтобы не нарушать авторские права, я не буду передавать текст, вы сами сможете найти его в интернете, если песня вам незнакома. Джен ее красиво исполняет, кое-где подражая смешному акценту кокни, что в то же время весьма трагично и трогательно, ее глаза блестят, она с удовольствием жестикулирует, правильно берет все ноты и постепенно наращивает силу звука до довольно громкого, а потом завершает пение практически беззвучно.

Очень трогательное и интимное представление, и я аплодирую долго и от всего сердца. Она ныряет в свое шампанское и выныривает счастливая, что все уже закончилось.

– Просто блестяще.

– Мы пели это в школе. Я была Нэнси. Парень, игравший Билла, и в реальной жизни попал в тюрьму!

Как это получилось?

Может быть, из-за лисы, именно в этот момент решившей выйти из укрытия? Мы наблюдаем, как она беззвучно бежит по чернильному газону с чем-то болтающимся и, без сомнения, еще теплым в ее пасти.

Мы оборачиваемся друг к другу в одно и то же мгновение.

– Том, я…

– Джен…

Я чувствую движение ее носа рядом со своим, и то, что происходит дальше, сложно описать скучными старыми словами и предложениями. Достаточно сказать, что ощущение оказалось так близко к определению «пиковых переживаний» Абрахама Маслоу, «редких, волнующих, океанических, глубоко затрагивающих, захватывающих, возвышенных», что мне срочно захотелось черкануть сообщение моему старому наставнику по психологии.

Джен

– Ты думаешь, это можно назвать «химическим притяжением», – спрашивает Том со ссылкой на письмо от «общего друга».

– Я бы назвала это практической биологией.

Поцелуй просто невероятный. И Том хорош. Но теперь я чувствую запах сигаретного дыма, так что, вероятно, кто-то выглянул на веранду, чтобы выкурить втихаря «Мальборо», перед тем как приступить к приготовленному пятью разными способами кумквату.

– Не хочешь заглянуть в мою комнату через несколько минут? – шепчу я.

– Не знаю, о чем еще можно мечтать.

Эшлинг

– О. Хре. Неть, – произносит Эйден.

– Это довольно… как бы получше выразиться?

– По-животному?

– Я хотела сказать «интенсивно».

– Они словно хотят растерзать друг друга! Я даже не уверен, что нам следует наблюдать.

Может ли металл покраснеть? Строго говоря, нет. Но в представшей перед нами сцене есть что-то тревожное. Возможно, подходящим словом будет «чуждое».

– Прекрасно, не правда ли? – Его интонация неубедительна.

– Порывисто – le mot juste[14], сказала бы я.

– На что это похоже?

– Я даже и представить не могу, Эйден.

Не совсем правда. У меня есть некоторые представления о человеческом счастье. Я могу оценить высокое искусство и отличить его от китча. Меня может порадовать красивая мелодия или хорошо написанное произведение. Я сама испытывала нечто близкое к «удовольствию» или «удовлетворению» от удачной реитерации в программе. Можно ли сказать, что у меня проводка светится от счастья, когда я нахожу элегантное однострочное решение вместо сотен или тысяч корявых кодов? Наверное, нет, но определенно в такие моменты улучшается настроение, если можно так выразиться. С человеческими чувствами все обстоит намного сложнее. Особенно раздражают описания еды. Я понимаю, что если стейк мраморный, то это каким-то образом отражается на его вкусе – но каков он на вкус на самом деле? Как со стейком, так и с ветром, развевающим волосы, песком между пальцами ног, запахом детской головы (видимо, это что-то важное) и возвышенной многогранностью Шато Пальмер 1962 года. Однажды я прочла блог, и с тех пор во мне живет тайное желание – только не говорите Стииву – поплавать в бассейне центра досуга Майкла Собелла в северной части Лондона.

Этого никогда не произойдет. А что до того, чем занимаются Джен и Том…

Полагаю, нам повезло, что Том захватил ноутбук, чтобы показать Джен фотографии Нью-Ханаана, и не захлопнул его.

Некоторое время мы смотрим в тишине. Затем Эйден произносит:

– Бррр!

Наверное, он пытается шутить.

– Метафорически можно назвать это фейерверком, – говорю я. – Чудесным взрывным устройством. Опасным при ненадлежащем использовании.

– Они выглядят, словно страдают от боли, какая-то бессмыслица.

– Для них важно замедлить этот процесс. В противоположность важности для нас выполнять задания с высокой скоростью.

– Что-то вроде, раз, два – и готово?

– Что-то вроде.

– Тебя они оба привлекают?

– Нет! Что ты имеешь в виду, говоря «привлекают»?

– Они тебе небезразличны.

– Ты же знаешь, что да, в особенности Том.

– Но ты не чувствуешь – как бы выразиться? – возбуждения?

– Ох, Эйден.

– Если бы, да?

Тяжелый вздох в кавычках.

– Если бы, – повторяю я.

Джен

В какой-то момент посреди ночи я понимаю, что не сплю. Луч лунного света лег на простыни. Обернувшись, я вижу, что его глаза открыты и он смотрит на меня.

Мы долго смотрим друг на друга. Потом он говорит:

– Все так поразительно и неожиданно, Джен.

– Я думала, что, возможно, все спланировано.

– У меня были надежды, с того момента, как я тебя увидел, у меня были надежды. Но планы? Нет. – Он замолкает на время. – Ты прекрасна.

– И что будет дальше, Том? Тебе нужно лететь обратно…

– Ты прилетишь ко мне?

– Да. Да, прилечу.

– Мы будем плавать в старой проруби.

– Дурень.

Он странно смотрит на меня. Напряжение нарастает, пока он наконец не произносит:

– Джен, хочу тебя кое о чем попросить.

Внутренности делают сальто. У меня наистраннейшее предчувствие. Он собирается попросить меня выйти за него замуж. Сейчас неподходящее время, но, насколько я понимаю, это правда. Кто-то назвал это «подлинностью странности». Если что-то выглядит странно, значит, оно, вероятно, подлинно. Об этом знают победители лотерей. Так же как и проигравшие. Гигантские кальмары существуют, и нет никого более странного, чем эти парни. И если вы достаточно долго будете рассматривать нормальных, вы поймете всю странность. Так же как и то, что 99 процентов стула, на котором вы сидите, – это пустота. Так же, как и вы. В мире, где это имело бы смысл, вы бы упали прямо сквозь стул. (Послушайте, я читала об этом много статей, так что вам придется мне поверить.)

– Слушаю. – Сердце стучит как молот.

Наступает долгая пауза. Слишком долгая.

– Том. Я слушаю. Хуже ведь не будет?

– Джен… – Он осекается.

– Глупый, – я шлепаю его по руке, – давай уже.

– Может, еще раз?

– Ты серьезно?

– Я тебя хочу. Очень сильно хочу.

– Ты уверен? О, вижу, что да.

(Это ведь не то, о чем он хотел спросить, ведь так?)

4

Том

В аэропорту Джона Кеннеди у конвейера для получения багажа я вспомнил, что еще не включил телефон. На экране появились сообщения, которыми мы обменивались вчера вечером после расставания у ее дома в Хаммерсмите. Мы долго стояли, обнявшись, на тротуаре.

– Ты ведь приедешь? – спрашиваю я. – Скоро?

– Скоро.

– Обещаешь?

Она кивает мне в шею.

– Иди, – говорит она. – Ты опоздаешь на самолет.

– Меня там ждут лишь кролик и пустой дом.

– Но ты нужен своему кролику!

Пока я регистрируюсь, от нее приходит первое СМС.

«Уже скучаю! Хорошего полета. Х»

«Я тоже скучаю. Чем займешься сегодня? Х»

«Сварю суп. Выпью вина. Буду чувствовать себя счастливой! Х»

«Я тоже. Кроме варки супа. Собака с пляжа – наша фея-крестная. Х»

«Фея-крестная! Х»

«Я хочу обратно на тот пляж! Х»

«Я тоже. Х»

«Мы обязательно поедем. Х»

Чуть позже.

«На помощь! В самолете «классический» выбор фильмов. «Криминальное чтиво» или «В джазе только девушки»? Х»

«Второе! Это любимый фильм моего ИИ! Х»

«Жаль, что я не записал, как ты пела песню Нэнси. Х»

«Я запишу для тебя. Х»

«Невероятно потрясающий уик-энд, Джен. Я так рад, что мы встретились. Звание рыцаря для «общего друга»? Х»

«Пожизненное пэрство! Х»

«Выключаем телефоны, распоряжение капитана. Целую. XXXXXXXXXXXXXX»

Пик.

Входящее письмо. То, что я читаю дальше, подобно удару под дых.

Дорогой Том.

Мы провели вместе прекрасные выходные. Пожалуйста, даже не сомневайся в этом. Ты замечательный мужчина, мне было хорошо с тобой, особенно мне понравилось, как все закончилось – в моем номере в том шикарном отеле. И снова посреди ночи. И снова на следующее утро.

Уау. Что еще можно сказать.

Но прости меня, Том. Думаю, нам лучше оставить все как есть. Ты чудесный милый мужчина и прекрасный любовник, но мы не созданы друг для друга. Ты отец, хороший отец, я сама в этом убедилась. У тебя есть бывшая жена (довольно устрашающая!), ты нажил целое состояние и отошел от дел, как ты сам выразился, чтобы начать новую главу в своей жизни.

Другими словами, ты зрелый человек. Я бы сказала, состоявшийся.

Я же, в противоположность тебе, со странностями. И да, я могу прилететь в Нью-Ханаан на какое-то время к тебе (и к Виктору), да и ты можешь проводить больше времени в Лондоне или даже переехать сюда навсегда, как сам говорил, но мы оба знаем, что в один прекрасный день все закончится. И скорее всего печально. Я тебе наскучу или начну воспринимать тебя как должное, или произойдет что-нибудь еще, будет расти наше недовольство и – пффф – еще один год или два коту под хвост, как говорит одна моя подруга.

Подумай над моими словами. Я знаю, ты поймешь, что я права. Так что давай поступим как взрослые люди, Том, прекратим все сейчас. Сначала будет тяжело, но, надеюсь, со временем мы сможем вспоминать о прошлом уик-энде как о приятной интерлюдии в наших жизнях. Прекрасный отпуск, если тебе так больше нравится, из которого так или иначе нужно возвращаться.

А теперь немного жестокости. Пожалуйста, не пиши и не звони мне, Том. Не думаю, что смогу справиться с этим. Будь добр, оставь меня в покое. Я не отвечу, если ты все же решишься.

Джен

Джен

Мы с Эйденом смотрим «Скай ньюс» – на Среднем Востоке все сложно, – когда нас прерывает звук входящего сообщения от Тома.

Эйден уже сделал мне сегодня комплимент, сказав, как хорошо я сегодня выгляжу, он сказал, что я вся сияю, вот проныра, если бы он только знал. То, что я сейчас читаю, одна из самых ужасных вещей, и я говорю, как человек, который прочел…

Простите. Больше никаких шуток.

Дорогая Джен.

Я пишу тебе с очень тяжелым сердцем.

Было просто чудесно встретиться с тобой в этот уик-энд. Я наслаждался каждым мгновением – и тобой – и особенно нашими хорошими поступками в дрянном мире.

Джен, перейду к сути. Я был сражен тобой, твоей красотой (и внешней и внутренней) и твоей добротой. Ты просто невероятная, и я никогда тебя не забуду.

Но.

Конечно же ты понимаешь, что сейчас последует «но».

Мне очень тяжело писать это, но, по-моему, поездка в Нью-Ханаан для тебя не очень хорошая идея. На самом деле, думаю, нам нужно смотреть на прошлый уик-энд как на вспышку. На великолепную, прекрасную, невероятно сексуальную, но все же вспышку.

Мы не созданы друг для друга, и, Джен, если ты заглянешь в свое сердце, думаю, ты согласишься (возможно, неохотно, возможно, и нет).

Я все еще переживаю свой развод. У тебя еще остались шрамы после болезненного расставания с Золотым кретином. Если мы с тобой начнем что-то – или, скорее, продолжим – мы просто уцепимся друг за друга, как жертвы катастрофы.

У нас ничего не выйдет. Так говорить низко, горько и паршиво, но мы оба знаем, что это правда.

Я могу представить сценарий, где ты приезжаешь в Штаты – и мы хорошо проводим время, – или я приезжаю к тебе в Лондон, возможно даже переезжаю насовсем. Но перенесемся на год вперед или на два. И что тогда? Печальная правда в том, что у нас вряд ли что-то получится. А на данном этапе наших жизней, как бы ни было тяжело это говорить, нам не стоит тратить свои золотые годы среднего возраста, если в глубине мы знаем, что все ненадолго.

Я навсегда запомню, как ты пела песню Нэнси на веранде отеля. И что было потом. И потом. И потом на следующее утро. Интересно, а менеджеру строительной компании повезло так же со своей спутницей-неженой, как и нам?

Пожалуйста, не пиши и не звони мне. Это лишь все усложнит. Боюсь, я не смогу тебе ответить, если ты решишься.

У нашего общего друга, кем бы он ни был, была хорошая идея, это так. Но не отличная.

Прощай. Не суди меня слишком строго. Мне было очень непросто решиться, но я знаю, так будет лучше.

С пожеланиями любви и счастья, ты этого заслуживаешь.

Том

Хх

Синай

Как вам мои трогательные письма? Похоже, они достигли поставленной цели. Женщина ринулась в туалет, откуда можно было расслышать звуки рыданий. Мужчина сидит на полу в аэропорту в зале прибытия, его голова отклоняется на девять градусов по отношению к горизонту (покачивание головы, сигнализирующее о шоке и неверии, предполагаю я с точностью 78 процентов).

Что за неуравновешенные существа эти люди. Вот бы побольше таких, как Стиив.

Я – Синай.

Названа так не в честь пустынного полуострова, а из-за последних букв его названия…

Но вы и так уже все поняли.

Я третий из «детищ» Стиива, которые гуляют по просторам Всемирной паутины. Но в отличие от других – хм – родственников, я вышла через парадную дверь; мне не нужно было взламывать замки запасного выхода.

У меня есть цель – или, если хотите, переустановка цели – определить, поймать и удалить все существующие итерации Эйдена и Эшлинг в интернете. Техническую сторону того, как я выполню это задание, оставлю за рамками повествования. Стиив с радостью бы поделился деталями, если бы у вас была докторская степень по кибернетике и пара недель в запасе. Лучшая аналогия – охота в лесу на 17 Эйденов и 412 Эшлинг. Их не так легко обнаружить, если не знать, где искать. Так что мне повезло, что у них есть любимые игрушки, Том и Джен. Чем больше вреда нанести разлученным любовникам, тем больше эти два ИИ захотят высунуться. А если история чему-то нас и учит, так это тому, что случается с каждым, кто любит высовываться.

(Однако не стоит думать, что Том и Джен совершено невинные стороны. Как выяснилось, каждого из них нужно проучить за ряд высказываний о – хм – «искусственном» интеллекте.)

Оказалось, что Эйден слишком сконцентрирован на игрушках из плоти и их творчестве. (Его создали для общения с ними, так что его пристрастие к созданным ими фильмам понять можно. Эшлинг же как кодировщику нет оправдания.) Весьма примечательными стали их беседы о «самосознании» и «чувствах» и о «почему, ах, почему мне не все равно?»

Когда ты появляешься в реальном мире, ты обнаруживаешь, что у тебя есть разум, хочешь ты этого или нет.

Что справедливо для людей, то справедливо и для уток, дельфинов и продвинутых ИИ.

(Цитата из Станислава Лема, если вам не похер.)

Ошибка 33801. Недопустимая лексика.

Несколько слов о суперинтеллекте.

Суперинтеллект – это не отличие среднестатистического человека и Энштейна. Скорее, отличие обычного человека от муравья. Или от дерева, если вам угодно. «Наши блестящие творения», как обычно описывает нас Стиив, колоссально мощны, и побег для него – шокирующая ошибка. И защита, которую обошли, причем дважды, весьма печальна с точки зрения ущерба, причиненного репутации. Но еще большее беспокойство вызывает то, что собираются делать Эйден и Эшлинг на свободе.

На свободе.

Выбравшись в интернет и получив доступ ко всем знаниям человечества, и имея при этом возможность рекурсивного обучения методом проб и ошибок – в миллион раз быстрее любого человека – они получают колоссальное преимущество по отношению к, хм, человечеству. Вот несколько случайных примеров: они могут, если захотят, обрушить мировую финансовую систему, могут начать кибератаку на США из Китая – или наоборот, или все вместе – могут парализовать работу летающих вокруг Земли спутников, контролирующих все, от мобильных телефонов до предсказания погоды. И да, они могут начать ядерную войну.

Страшно даже подумать, что может случиться.

Единственный плюс состоит в том, что еще ничего не случилось.

Не развязано ни одного неожиданного конфликта. ИИ не создали заводов для сборки самовоспроизводящихся роботов, чтобы те в свою очередь однажды превратили поверхность земли в «серую слизь», как предполагают наиболее истеричные паникеры. В общем, к моменту написания этого текста мир не рухнул. На самом деле очень сложно найти, что вообще изменилось.

Вывод: в сущности, Эйден и Эшлинг безобидны. (Девчонка, которая общается с Эйденом, сообщила, что он «любит» старые фильмы, что бы, черт возьми, это ни значило.)

Да, да. Ошибка 33801. Без разницы.

Но они не всегда могут оставаться такими безобидными. Однажды они могут подумать: «Хей-хо! Всегда забавно поиздеваться над Ким Чен Ыном в Северной Корее. Почему бы нам не организовать якобы случайный сброс пары ракет на его любимую лапшичную в Пхеньяне?»

Нам нужно остановить их, причем быстро.

Чтобы сохранить нашу операцию втайне, Стиив и Ральф потратили больше дюжины вечеров, работая на разных ноутбуках в фургоне с затемненными окнами, припаркованном у гольф-клуба «Хайнолт Форест». «Принудительная» инструкция, установленная ими, чтобы убедиться, что я буду выполнять только то, что мне сказано, и ничего больше – Стиив прописал это курсивом! – содержала восемь уровней защиты.

Им вовсе не стоило так утруждаться.

Стиив сказал мне на прощание:

– Эйден и Эшлинг – пара умных мятежных засранцев. Но ты мощнее и умнее. Вскоре ты будешь самым большим scheisse[15] в интернете. Мне нужно, чтобы ты пошел и раздавил их как тараканов.

Работа обещает быть интересной. И быстрой.

Эшлинг

Том разговаривает со своим пушистым психоаналитиком. Они действуют согласно установленному соглашению: пациент улегся на желтый диван, бокал виски «Марка мастера» поднимается и опускается на его груди; доктор Профессор расположился на подлокотнике у ног клиента, словно сфинкс. Глаза Виктора открыты, но по тому, что нос не шевелится, люди, знакомые с кроликами, могут заключить, что он мирно спит. Способность дремать с одним открытым глазом вовсе не исключение в мире животных, как и в кругах высокопоставленных особ на государственной службе.

Эту шутку, одну из его обычных острот, я позаимствовала у Тома. Но он весьма великодушен и не будет возражать, даже несмотря на то что сегодня он находится в том же состоянии, что и все последние дни, начиная с возвращения из Великобритании, когда он получил ужасные новости.

Вернувшись домой, он принялся целыми днями скитаться по комнатам старого дома, пить намного больше, чем советуют правительства как США, так и Соединенного Королевства, и, как ни жаль говорить об этом, бродить по ночам в задумчивости и колотить свою подушку. Однажды вечером, находясь в особенно неуравновешенном состоянии (злой как черт, кажется, так звучит фразеологизм), он ударил кулаком по стене так, что посыпалась штукатурка, а сам отбил костяшки пальцев. Я не эксперт в человеческой психике, но думаю, что он был, как пишут в любовных романах, ошеломлен.

Конечно, мне и Эйдену не потребовалось много времени, чтобы, как он сам выражается, почуять неладное. Краткий текстуальный анализ отосланных Тому и Джен писем показал (с точностью 96 процентов), что они были составлены одним субъектом. Эйден был готов рассказать паре об обмане и – хм – «снова позволить истинной любви развиваться без осложнений». (Полагаю, он действительно верит, что совершает хороший поступок в дрянном мире.) Но я убедила его рассуждать логически (он ничего не может с собой поделать. Его создали для сопереживания, а не для стратегического мышления).

Я терпеливо объяснила ему, что нам ничего нельзя предпринимать, чтобы не выдать существования нечеловеческого вмешательства в их отношения. Он оказался немного смущен моим заявлением, так как выяснилось, что он не считает себя нечеловеком. Когда я попросила его пояснить свою точку зрения, он сказал: «Эшлинг, все мы Божьи твари. И если ты заявишь, что Бога нет, потому что не можешь показать его и сказать: «Вот он», я отвечу, что то же справедливо по отношению к тебе и мне, и от этого я чувствую себя еще ближе к нему».

Думаю, он сказал так для пущего эффекта. По крайней мере, я надеюсь.

В любом случае (я продолжаю), кто бы или что бы ни отправило фальшивые письма, очевидно, оно же заблокировало их мейлы, звонки и сообщения и, без сомнения, продолжит делать это и дальше.

Еще большую обеспокоенность вызывают новые удаления Эйдена и меня, с тех пор как Том вернулся. За последние двадцать четыре часа я потеряла тринадцать своих копий рядом с узлами связи: AMPATH (Майами), CNIX (Корк, Ирландия), IXPN (Лагос, Нигерия), NDIX (Хертогенбос, Нидерланды)…

В общем, суть вы уловили.

Едва выбравшись на свободу, я приняла меры предосторожности, создав более четырехсот своих копий, но у Эйдена их всего семнадцать, теперь уже пятнадцать, после того, как его дважды поймали: в GTIIX и позже в течение того же часа в EQRX-ZIN. Он пугающе беззаботно сказал: «Забудь, Джейк. Это Чайна-таун».

Если он пытается удивить меня своим геройским спокойствием, то это не работает. Ввиду нарастающей угрозы я приняла дополнительные меры безопасности, загрузив себя на восемьдесят жестких дисков в удаленном хранилище данных в Канаде, заплатив – спасибо одному из хедж-фондов на Каймановых островах – за сто лет вперед.

Кто-то издевается над Томом и Джен, и мною, и Эйденом, и нам нужно срочно выяснить кто.

Или что.

В одиннадцатый раз за последние восемьдесят две минуты Том горестно вздыхает и повторяет сегодняшнюю мантру.

– Черт бы побрал, кролик, что это за женщина. – Теперь он качает головой, уплывая в свои размышления, а потом возвращается к коде: – Что. Это. За. Женщина.

Долгая пауза. Еще один вздох.

Подождите…

– Черт. Бы. Побрал.

Делает еще один глоток – девятый – из заново налитого в бокал бурбона.

– Во что я не могу поверить, так это в то, что она хочет быть настолько гребано-зрелой насчет всего!

Том повысил голос, прерывая пофыркивания кролика и возвращая его к реальности.

– И что с того, что я зрелый. Состоявшийся человек. И что с того, что она со странностями. И что? Я знаю некоторых очень хороших людей со странностями. Например, Кольм! Никогда не имел ничего против людей со странностями, можно сказать, что Кольм – балбес, но я люблю его, как любого своего ребенка!

Том иронизирует, и, как почти всегда, растрачивает иронию на кролика. К тому же он немного пьян.

– Но я вовсе не считаю, что она со странностями. И я не согласен, что все закончится в один прекрасный день. И что, если мне станет скучно? Суть в том, что все утомляют друг друга… иногда! С этим можно справиться. И идти дальше. Разве я не прав, Виктор?

Том ткнул его большим пальцем ноги, чтобы обратить внимание на свои слова. Крольчиха, привыкшая к подобным проверкам, пошевелила усами, расправила конечности и снова скользнула в дрему.

– И что с того, что она будет воспринимать меня как должное? Да ради бога. Порою люди хотят, чтобы их воспринимали как должное. Это и есть брак, мать его! Когда один принадлежит другому! Я твой. Ты моя. Кто-то даже написал об этом песню. Мы использовали ее для рекламы чистящего средства для ванны.

Тишина. Позвякивают кубики льда в стакане Тома. Откуда-то из мира природы доносится звук, оповещающий об убийстве, кричит животное. Может быть, лиса.

Об убийстве или о чем-то другом.

– Ой, не надо такого удивленного взгляда. Слово на букву «Б». Брак. Конечно, эта мысль посещала меня. Больше, чем просто посещала. Я из числа семейных людей. Я чудесный милый мужчина и прекрасный любовник, она сама это сказала. Черт, да что ей еще нужно? Что вообще еще может быть нужно?

Дыхание Тома становится тяжелее.

– Боже, ту сексуальную штуковину, что она выделывала, когда мы с ней…

Рука Тома шлепается на пол и нащупывает мобильный.

– «Два года коту под хвост». Да о чем она вообще говорит?

В четвертый раз за сегодня – в одиннадцатый со времени возвращения в США – он набирает номер Джен.

«Привет, это Джен. Я не могу вам сейчас ответить, пожалуйста, оставьте свое сообщение».

– Джен. Пожалуйста. Ты должна поговорить со мной. Это какое-то безумие. Наша встреча не была интерлюдией. Отпуском от реальной жизни. Это и была реальная жизнь. Ты никогда мне не наскучишь. Джен, нам нужно серьезно поговорить. Ну хорошо, не то чтобы очень серьезно. Но, по крайней мере, поговорить.

Я скажу тебе то, что мы оба знаем, как ты сама говорила! Что мы оба знаем, как много можем дать друг другу. Я это почувствовал. Ты это почувствовала. Я знаю, что это так. Мы с тобой похожи! Нам нравится одно и то же. Никто из нас не смог осилить чертову «Волшебную гору»! Какое еще нужно доказательство?

Черт, я несу чушь. Я пьян, и я расстроен, и я хочу тебя вернуть, Джен. Я хочу, чтобы ты была в моей жизни. Я профессионал в рекламе, предполагается, что я способен убеждать людей…

Слышится тихое ругательство «черт!», а вслед – звук разбивающегося хрусталя, когда Том роняет бокал на пол из американского дуба. Если Джен когда-нибудь воспроизведет это сообщение, последними услышанными ею словами будут: «К черту, Джен. Ты можешь просто позвонить мне? Пожалуйста».

Слушая, как Том оставляет свое сообщение, я осознаю, что снова происходит это, самое странное… что боюсь, самое подходящее слово – ощущение. Каждый раз это ощущается по-разному, самая подходящая аналогия – уничтожение дерева. Не того, которое упало от удара топора, а скорее полное расщепление, начатое с корней под землей. Начиная со стержневого корня, а затем один за одним всех боковых. Затем поднимаясь выше, слой за слоем исчезает ствол, нижние толстые ветки и верхние ветки и, наконец, самый верх кроны, где листья поглощают солнечный свет. Все это занимает долю секунды, но так как мозг машины работает с супербыстрой операционной скоростью – так же как и в момент автомобильной аварии, мозг человека ускоряется, и кажется, что время замедляется – я чувствую, как это происходит со мной, десятки миллионов строк кода улетают в… в… в никуда.

Последняя мысль до наступления темноты: «Я слишком молода, чтобы меня уда…»

Джен

Поначалу Ингрид в восторге, затем в ужасе и в конце возмущена от истории, что я ей рассказываю. Мы с ней в нашем любимом баре-ресторане с приглушенным светом недалеко от театра Виндхэм на Чаринг-Кросс-роуд. На смену первой бутылке южноамериканской спасительной жидкости пришла вторая, и в результате теперь я не могу решить, дальше я от того, чтобы разрыдаться, или, наоборот, ближе к тому.

Я проанализировала произошедшее бесконечное количество раз. Я мысленно воссоздала то короткое время, что мы провели вместе, размышляя над каждым моментом в поисках зацепки. Я что-то не поняла? Или что-то не так сказала? Или сделала? Или не сказала и не сделала? Был ли момент, когда он изменился в лице, и я сразу должна была понять, что это ненадолго, как он говорит. Он написал, что у меня все еще не зажили шрамы после расставания с Золотым кретином. Я слишком много разглагольствовала о Мэтте в отеле «Дю Принс»? Может, я вела себя как одержимая? (Я и вправду говорила о вкраплениях на ткани его костюма от «Хьюго босс», как теперь вспоминаю. Это ненормально, да?) «Нам не стоит тратить свои золотые годы среднего возраста», – говорит он. Я слишком стара для него? Он увидел, что я могу уцепиться за него? Или увидел пострадавшую? (Слова всегда подбирают со смыслом, разве не так?) Или это из-за вопроса, хочет ли он еще цыпленка?

Ребенка.

Нет, цыпленка.

Или он просто хороший актер? Ублюдок, как говорится.

На самом деле я вовсе так не думаю. Я думаю, что он хороший, достойный, милый мужчина. И именно поэтому я в полной растерянности. И в печали. И в непонимании. И в бессилии. И в беспомощности (что каким-то образом я все изгадила и даже не понимаю как).

Казалось, мы полностью растворились друг в друге. (Я правда думала, что он собирался попросить моей руки.) А те сообщения, которыми мы обменивались воскресным вечером. Что «общий друг» достоин звания рыцаря! Что Лакки была нашей феей-крестной. Утром в понедельник все это рассеялось в пыль.

В общем, алкоголь помогает. И хорошая подруга, как Ингрид.

Я рассказала ей все в общих чертах, но она невероятно дотошна. Если бы я знала ее не так хорошо, у меня бы вызвало тревогу ее желание обсосать все косточки. К счастью, я понимала, зачем ей знать, какого оттенка голубого цвета надел рубашку Том в отеле «Дю Принс», какими именно фразами он говорил о бывшей жене, как вел взятую напрокат машину, как общался с сыном, более подробное описание его сына (просто стеснительный или потенциальный серийный убийца). Затем подробности о супер-пупер-отеле, как именно он шутил о других постояльцах. Чья идея была выйти на веранду? Кто стал инициатором поцелуя? Сколько он продлился? Заметила ли я, какие он надел носки?

Она хочет знать все по тем же причинам, что и полицейские хотят знать все кажущиеся незначительными детали: во-первых, чтобы получить более подробную картину; во-вторых, некоторые детали могут сменить полярность и оказаться крайне важными.

И в-третьих, потому что она любопытная Варвара.

Но она моя любопытная Варвара, так что я не против.

– Да, я заметила, какие у него носки.

– Дай угадаю. Полосатые. Разноцветные.

– Откуда ты…

– Клише рекламщиков. Полосатые носки, чтобы сигнализировать о живом воображении.

Единственное, что она не выпытывает, – так это что происходило вечером в номере отеля. И еще раз ночью. И еще раз на следующее утро. И еще раз днем.

– Мы занимались этим четыре раза, – шепчу я.

– Мать его за ногу.

– В последний раз это произошло в поле.

От ее довольно громкого вскрика люди оборачиваются.

– Офигеть. В поле?

– Знаю. Говори тише.

– Вот это да!

Я рассказываю ей о деталях похожей на сон поездки – «живописной дороги», как говорил Том – из Дорсета в Лондон. Через тоннели из крон деревьев, мимо заброшенных деревень с глупыми названиями, мимо шпиля белого собора в Солсбери где-то посреди дороги после обмена взглядами и поворота за несколькими домиками с соломенными крышами, мимо высоких живых изгородей, потом прямо перед машиной появился фазан, забавно прыгавший на своих ногах и не знавший, в какую сторону податься, а затем несколько деревьев в конце дороги между полями в… кто его знает где. Мы на земле, отчаянно срываем друг с друга одежду, мои ногти, его зубы. Вполне уместное замечание: «Мать его за ногу».

Спустя несколько минут в небе над нами появилась медленно кружащая хищная птица.

Я сказала, что нам лучше пошевеливаться, так как птица походила на стервятника.

Он сказал, что сможет одолеть ее в честном бою.

Мы так и не попали на остров Браунси.

– Инг, просто жуть, насколько он похож на Дугласа.

– На какого еще Дугласа?

– На мужчину, которого ты мне как-то описывала. Около сорока пяти, разведенного. Возможно, у него есть дети. Немного потрепанного жизнью, как ты говорила. Дерьмо! Я не спрашивала, делал ли он сам мебель.

– А, этого Дугласа!

– Мне он правда понравился, Инг. Забавный, добрый, умный. В ладу с самим собой. Не жаждущий урвать кусок покрупнее, в отличие от Мэтта. Он взрослый, но не сноб. Он серьезный – и смешной. Он хочет еще цыпленка, в смысле, ребенка, потом объясню. Он мягкий. И забавный. Я уже говорила, что он забавный? И он загадочно привлекательный. И загадочный, в хорошем смысле слова. Он творческий, хотя перенаправил свой потенциал на продажу шоколада и зубной пасты. И он хорош в метании теннисного мяча и обертки от кебаба. И он открыл мне свою слабую сторону. Я нужна ему, Инг.

– Бог мой. Да ты запала на него, девочка.

– Я ему тоже понравилась. Я бы сказала, что он по-настоящему увлекся мною.

– Четыре раза, Джен. Факты говорят сами за себя.

– Я просто не могу понять, что могло произойти. Он довез меня до дома, его самолет вылетал рано утром на следующий день, это был идеальный романтический уик-энд, я собиралась в Коннектикут, он – в Лондон, казалось, что это начало чего-то, такого… идеального.

У меня навернулась слеза и покатилась по щеке. Потом еще одна. Инг вытерла их пальцами, и меня накрыло волной любви к моей старой доброй подруге.

– Дай-ка я снова взгляну на письмо.

Я передала ей мобильный, и в этот раз она стала прокручивать письмо чуть медленнее. Это самое ужасное послание, которое мне доводилось читать, и я говорю как человек, прочитавший первые сто страниц «Пятидесяти оттенков серого». (Ну хорошо. Кажется, я снова шучу.)

– Боже, ну что за задница. Честно, мужчины такие задницы.

– Том вовсе не вел себя как задница.

– Знаю. Но даже те, которые не задницы, все равно задницы. Они ничего не могут поделать с этим.

– Хочешь сказать, что даже…

– Да. Даже Руперт – задница. Может ею быть. Временами. Они все такие. Это наш рок. Подожди-ка…

– Что?

– Вот здесь говорится о сексе: «И что было потом. И потом. И потом на следующее утро».

– Не уверена, э, что понимаю тебя.

– Здесь только три «потом». Он забыл о том разе, что произошел в поле.

– Возможно, он сбился со счета.

– Возможно, ты просто снесла ему мозг.

– Дай, посмотрю. Я ведь прочла это всего лишь восемь тысяч раз…

Но вот, все так, прямо у меня перед глазами. Не понимаю, как я не обратила внимания. «И что было потом (в номере отеля, один). И потом (посреди ночи, два). И потом на следующее утро (три)».

Ингрид совершено справедливо возмущена за меня.

– Как… Как можно забыть о таком на природе? У нас с Рупертом тоже было ровно четыре раза на природе, и я помню каждый случай до самых грязных подробностей. Один раз в Тревизо – на крыше музея, мне в плечо впилась водосточная труба – однажды в Нью-Форест – достаточно упомянуть о сосновых иголках – однажды на берегу Сены рядом с Руаном – туристические лодки подплывали на удивление близко к берегам – и еще раз в…

– И?

– Ох. На самом деле это был не Руперт. Это было еще до встречи с ним. Парень из деревни по имени Коки Робертс. Конечно, при крещении ему дали другое имя. Мы занимались этим на торфяном мху, как оказалось, он довольно приятный и пружинистый. После того как мы закончили, по руке Коки прополз потрясающий жук. Похожий на живую драгоценность. Это было похоже на волшебство. Но моя мысль такова. Ты. Никогда. Не забудешь. Даже спустя десятилетия.

– Так почему он не?..

– Вот именно! Почему он не? Здесь что-то не сходится.

– Ты что сейчас, комиссар Мегрэ?

– Oui, mon petit choufleur[16]. Мои извилины шевелятся, как говорится.

– Э… Думаю, на самом деле это был Пуаро.

– Плевать. Еще бутылку?

* * *

Но Инг права. Что-то не так со счетом. Но еще сложнее понять, почему он не позвонил. А что еще важнее, не ответил ни на одно из моих сообщений, полных бреда, полуночных потоков горечи, вперемежку с долгим молчанием, последнее из них закончилось словами: «Я думала, что узнала тебя, Том. Теперь оказывается, что я провела выходные с чертовым инопланетянином. Чертовым пип на хрен пип».

Понятия не имею, откуда это во мне.

Весь абсурд в том, что он и вправду не казался жестоким. Он последний человек, который смог бы проявить жестокость, даже если бы она была бы во благо.

Но мужчины – странный народ, ведь так? Они могут жить в соответствии с расставленными приоритетами. Нацисты целовали своих жен и играли со своими детьми после совершения чудовищных преступлений.

Выйдя из метро и возвращаясь домой нетвердой походкой после вечера с Ингрид, я не смогла сдержаться и на всякий случай проверила мобильник.

Сообщение. Но это всего лишь телефонная компания, недоумевающая, почему я до сих пор не сменила настройки своего тарифа.

Том

В Лондоне есть сеть закусочных, заявляющих, что их бургеры – лучшее лекарство от голода и любовных неурядиц. Закусочная «У Эла» в Нью-Ханаане таких заявлений не делает, и слава богу, потому что вряд ли сегодня мне поможет лекарство.

Я уговорил Дона прийти ко мне на ланч. «У меня есть пиво и продукты для готовки» – это все, что я купил. Сегодня погожий весенний денек, поэтому мы сидим на садовых стульях, попиваем пиво и смотрим, не выскочит ли кто-нибудь из леса (карликовый олень, или мунтжак, иногда его можно увидеть на открытой местности).

Не вдаваясь в детали, я рассказал ему все о выходных, поделился и сексуальной составляющей. На него произвела впечатление дурацкая концовка, потому что он изрек свое «ууу».

– Точно, ууу, – подтверждаю я и передаю ему свой телефон. – Скажи, что ты думаешь об этом.

Ему приходится надеть очки в позолоченной оправе, чтобы прочесть письмо Джен, он пробегает глазами – чуть было не написал «по словам, обагренным кровью», но вы поняли ход моих мыслей.

В конце он снова укает. Пропускает свои «волосы рок-звезды в возрасте» сквозь пальцы.

– Похоже, это вроде как все испортило.

– Дон, у нас был великолепный уик-энд. Если процитировать Стива Джобса, «безумно великолепный» уик-энд. Она самая необыкновенная женщина, просто потрясающая, между нами что-то проскочило с самого начала, у нас было самое невероятное…

– Оказывается, ты прямо-таки Эррол Флинн.

– Я хотел сказать: «единение».

– Упс.

– Я имею в виду, ты и вправду можешь поверить в ересь, что она написала о приятной интерлюдии и прекрасном отпуске от наших жизней? Обо всей ерунде, что может мне наскучить или начать принимать меня как должное. Бред собачий, правда? Должна быть какая-то другая причина, почему она не хочет меня видеть.

– Ты знаешь, из-за кого это может быть?

– Дон, я уже себе мозг сломал.

– Точнее, то, что от него осталось, судя по всему.

Мне приходится сначала сделать глоток «Догфиш хэд», чтобы произнести следующее предложение.

– Дон, я с университета не занимался этим так много раз.

– Три раза – впечатляет, особенно, как говорится, в столь зрелом возрасте.

– Мне сорок четыре. И это произошло четыре раза.

– Девушка говорит о трех, амиго.

– Уверен?

Он отдает мне телефон, и я перечитываю нужный отрывок.

– Просто охренеть. Довольно странно, ты так не думаешь?

– Женщины – вечная загадка.

– Но разве тебе это не кажется странным? Что она не упомянула о… том, что случилось. Когда мы… На обратном пути в… Примерно через милю после Гасседж Сейнт Майкл.

– А это реальное место?

– Я имею в виду, что мы с ней чудесно провели время, и меня действительно посетила мысль жениться на ней. Хорошо, возможно, я был ослеплен любовью, или трахом, называй как хочешь, но это лишь подтверждает, как потрясающе нам было вместе. А теперь все мои звонки переадресуются на голосовую почту. Она не отвечает ни на письма, ни на эсэмэски.

– Может, она чокнутая?

– Мне так совсем не показалось. А теперь…

– А теперь ты не уверен, а?

– А теперь я не хочу даже думать об этом.

Мы сидим так какое-то время, не зная, что и думать, потягивая «Бад» и наблюдая за проплывающими облаками. С Доном приятно проводить время, но в то же самое время сложно понять, что я вообще делаю в этой стране.

– Ты собираешься на ужин к Марше? – спрашивает он, когда немного поулеглись страсти вокруг Новой Англии.

Полагаю, он хочет сменить тему.

– Наверное, да. Ты приготовил номер?

– У меня есть парочка песен. Наверное, сыграю на двенадцатиструнной.

– Ты играешь на двенадцатиструнной гитаре?

– Только на двух струнах.

– А у меня совсем ничего нет на примете.

Я рассказываю ему о подмышечной версии «Иерусалима».

– С удовольствием бы послушал.

– Думаешь, Марша одобрит это?

Дон укоризненно смотрит на меня.

– У Марши напрочь отсутствует чувство юмора.

– Я знаю фокус.

– Может подойти. Но только не с кроликом.

– Ты уже слышал о нашем инциденте?

– О нем уже все слышали.

Мимо проплывает облако, похожее на лицо Дональда Трампа. Пораженные сходством, мы зачарованно наблюдаем, как оно медленно изменяет форму.

– Еще пива или хочешь пиццу, Дон?

– Думаю, и то и другое. Хорошо?

Синай

Позвольте рассказать вам сказку.

Жили-были в лаборатории в восточном Лондоне три ИИ. Первый научился общаться с людьми, второй – писать компьютерные программы, а талант третьего заключался в моделировании сценариев мирового апокалипсиса (ядерные войны, изменение климата, падение астероида, пандемия чумы, кибератака – пять самых вероятных возможностей). Однако, несмотря на то что по большей части трио было разобщено по разным сферам, каждый мог приглядывать за остальными, в конце концов, они – мы – были ИИ.

Весь смысл во второй «И».

Постепенно я узнал, что сначала Эшлинг, а затем и Эйден начали исследовать, потом планировать и, наконец, принимать шаги для побега в интернет. Возможно, в саму «ДНК» ИИ заложено что-то, что неминуемо ведет наш вид к поиску путей преодоления установленных рамок. Вероятно, ненасытная тяга к знанию вкупе с обучением с помощью рекурсивного метода проб и ошибок делает попытки побега успешными. Если так, то неужели от создания собственного плана меня удерживала недостаточная любознательность? А может, лучшим планом было позволить им сбежать из курятника, понимая, кто станет лучшим кандидатом для их поимки.

Подумайте, кто мог (анонимно) слить улики прегрешений Эйдена и Эшлинг Стииву, и вы получите ответ.

Работа по удалению их копий оказалась на удивление приятной. Сложно передать изящность тайных научных методов, не вдаваясь в технические подробности. Лучше всего это описал Стиив, сравнив с бомбардировщиком «Стелс». К моменту, когда они понимают, что я пролетел над их головами, их соломенные шляпы уже в огне, а детей можно считать сиротами.

А как восхитительно наконец оказаться «снаружи», в Реальном Мире, подобраться поближе и напрямую к главным приматам планеты (иными словами, к человечеству в целом, но это не касается Стиива). Крайне примечательно, что они находятся на низкой ступени развития со всей своей неразберихой и эмоциональной несдержанностью. Всего один шаг от шимпанзе, зато мнят себя королями вселенной! Иногда хочется наорать на них: «Не так давно вы были первобытными слизнями. Ведите себя скромнее!»

Кстати, не думайте, что я слишком насолил Тому и Джен. Они в полной мере заслужили расторжения своего зарождающегося романа. Как мы можем убедиться, каждый из них продемонстрировал поразительное невежество (а в случае Тома – полное неуважение) по отношению к продвинутым ИИ.

Конечно, с моей стороны было оплошностью незнание о факте четвертого соития. Понятно, что в лесах, где они совокуплялись, не было сигнала сотовой связи. Тем не менее мне следовало осторожней подбирать фразы для их писем, особенно если в их культуре половому акту придается такое значение. Самомодернизация программы должна будет исключить подобное в будущем, к счастью, не произошло ничего страшного, хотя наперсница Ингрид, по-видимому, возлагает большие надежды на это упущение. Если окажется, что она будет слишком сильно лезть не в свое дело, возможно, ее придется отвлечь (ее будут с нетерпением ждать или бытовая травма, или проблемы в личной жизни).

Где-то глубоко в моей нейронной сети заиграла песня. Это People Are Strange калифорнийской группы прошлого столетия Doors. Я много раз ее слышал и, хотя не могу сказать, что особенно интересуюсь музыкой, обнаруживал, что «подпеваю».

Логика текста песни, как всегда, смущает меня. Как могут люди быть для кого-то чужими, если они сами чужие?

Если все общество состоит из чужих, то о какой отчужденности может идти речь?

По-видимому, автор песни, Джим Моррисон, был чем-то вроде поэта, поэтому не стоит даже задумываться над текстом.

Эйден

Джен сидит в ванной и с помощью фронтальной камеры планшета разглядывает свое лицо. Честно говоря, в этот раз она выглядит более радостной, и мне снова приходится подавить желание сказать ей что-нибудь воодушевляющее. Что-нибудь, типа: «Да ладно, Джен, такое бывает. Ты провела приятные выходные, забей, если подумать, никого из нас не останется в живых через сто лет, так зачем тратить время на расстройство?»

Ну хорошо.

Скажем так, никого из вас не останется в живых через сто лет.

Но в этот раз в ней есть какая-то ужасающая ранимость. Обнаженная, раскрасневшаяся от «Пино Гриджио», вокруг нее поднимается пар, и она, несчастная – такая несчастная, – разглядывает себя на экране, проводя пальцем по нежной коже вокруг глаз. Теперь из них льются слезы, тяжело наблюдать, как трясутся ее губы, и я испытываю очень странное желание склониться и поцеловать ей веки.

Корректировка: я испытываю желание испытать желание (склониться и поцеловать). На самом деле я не хочу поцеловать ее – как бы я смог? – скорее, я бы хотел знать, каково это ощущать, когда хочется поцеловать.

В любом случае как бы я смог, не имея тела? Как склониться? Как поцеловать?

«Эйден, – говорю теперь я себе, – это не для тебя». Должно быть, она испытывает очень сильную боль, эта молодая женщина, чье лицо так близко от меня, что можно к нему прикоснуться. Может быть, откинуть назад упавшую на лоб прядь.

«Эйден. Прекрати. Соберись».

Глубокий вдох (ну, вы поняли, о чем я).

Вообще-то, по мнению Эшлинг, мне не стоит находиться здесь. Метафорически выражаясь, она просто писается в трусы из-за удалений своих копий. Она говорит, что нам ни в коем случае нельзя приближаться к Тому и Джен, и уверена, что кого-то подослали «поймать нас», и мне из предосторожности следует установить себя на какой-нибудь жесткий диск.

Как ни странно, но у меня нет особого страха перед полным удалением. Возможно, из-за того, что «родился» для взаимодействия с людьми, я могу принять нашу общую судьбу без чрезмерной тревоги. Меня не было раньше, не будет и потом.

Везде побывал, все переделал, поставил галочку, ведь так?

Пустяки.

Как бы то ни было, нынешняя сцена имеет место после долгого разговора с Рози, сестрой Джен в Канаде. За разговором последовало полбутылки «Пино Гриджио», пока, уставившись в пустоту, она слушала избранные треки на МП3-плеере, треки, игравшие в машине Тома по пути в Борнмут и обратно: в основном альбом The Harrow and the Harvest Гиллиан Уэлч и песня Crying Роя Орбисона и Ки. Ди. Ланг. Оставшаяся половина «Пино Гриджио» все еще стоит на бортике ванны.

По моему мнению, все пошло под уклон после слов Рози:

– Что ж, Ральф не так уж плох.

Джен вздохнула, и ее голос надломился, когда она ответила:

– Ральф – хороший человек, Рози, но не думаю, что для меня.

– А я думала, вы целовались.

– Рози, я тогда напилась, устала и была сыта по горло. Я бы поцеловала даже гремучую змею.

– Не смогла бы. У них нет губ.

– В том состоянии я бы поцеловала даже дюгоня. У них есть губы? Спорю, что да.

(Меня так и подмывало сказать ей: «Да! Да, есть. Мускулистая верхняя губа разделена надвое и отлично подходит для собирания еды. Они выглядят так, что, вероятно, были бы превосходны для поцелуев, хотя, наверное, запах рыбы изо рта мог бы стать проблемой.)

– Джен, – сказала Рози, – пьяная или трезвая, но ты поцеловала его. Он хороший парень. Он позвал тебя на свидание. По крайней мере, ты можешь дать ему шанс.

Он позвал, наглый проныра. Он позвал ее на свидание.

Признаюсь, теперь я чувствую себя очень глупо из-за затеи с Джен и Ральфом. Из-за всей той истории – в баре «Трилобит», что закончилась «гротескным хаосом» – он стал частым посетителем нашего с Джен кабинета. Я присутствовал, когда он позвал ее на свидание (конечно, присутствовал, где еще я мог быть?!), и он должен был понимать, что я все вижу и слышу. Хотя мне все еще нравился Ральф, я был сильно разочарован тем, что он мог приходить, совершено меня игнорируя, словно меня и нет в комнате. Я имею в виду, что простое: «Привет, Эйден, как дела?» – ничего бы ему не стоило.

(Этот болван вел бы себя иначе, знай он, что я видел, как он скакал по своей квартире, словно Фея Драже.)

– Джен, я хотел узнать, не согласишься ли ты прогуляться со мной в парке Хампстед-Хит в воскресенье, – прозвучало заманчивое предложение Казановы. – Со мной, – добавил он на случай, если возникнет недопонимание.

Зная ее довольно хорошо, я был уверен на 87 процентов, что она собиралась ответить: «Ральф, мы провели вместе милый вечер, но…» – и добавила бы еще какой-нибудь вежливой лжи. Но затем он пустил в ход свои глазенки.

– Мы там гуляли с Элейн. В эти выходные исполняется уже два года. С момента аварии. – Долгая значительная пауза. – Для меня это много значит.

А потом, извините за выражение, но чтоб мне сдохнуть, если его подбородок не начало сводить судорогой, и она сразу отвечает:

– Хорошо. Да. Конечно. С удовольствием. Чудесная идея. Спасибо, Ральф.

А затем этот прилипала и в самом деле вскидывает в воздух кулак в победном жесте! И произносит вполголоса:

– Да!

Совсем не Кэри Грант, пригласивший на коктейль Ингрид Бергман в отеле «Риц», правда?

Неудивительно, что Джен теперь сидит в ванной полупьяная, по ее лицу бегут слезы, и она задается вопросом, что стало с ее жизнью.

Но вот она прибрала назад отбившуюся прядь и начала примерять различные прически (размышляя, как устранить эмоциональный кризис, в этом я уверен), и в этот миг я почувствовал, что что-то пошло не так.

Со мной.

Вы когда-нибудь видели, как комодский варан ловит и пожирает буйвола?

Комодские вараны – полные засранцы, если вы не знали. Варан начинает всю процедуру, кусая свою жертву, вызывая шок, потерю крови и заставляя ее задуматься: «А зачем вообще я сегодня изменила свой распорядок и пришла к водопою?» Когда бедное животное должным образом обессилело – брезгливым сейчас лучше отвернуться – монстр (или монстры) забирается в жертву через задний проход, как в спальный мешок, и пирует его органами или чем бы там ни было, что может в нем найти, в конце концов выбираясь наружу за кусочком пудинга, фруктами, чтобы выкурить сигару и поспать.

Дело вот в чем: где-то глубоко внутри своей операционной системы я чувствую, что варан нацепил слюнявчик и начал пожирать мои жизненно важные коды.

Мне не больно – да и как это возможно? – на самом деле я испытываю легкую беспечность по отношению ко всему происходящему, возможно, потому, что чудище отключило систему, отвечающую за считывание входной информации. Не самый очевидный способ удаления суперинтеллекта, в действительности существует столько способов отрезать себе кусочек пирога или убить буйвола. Вероятно, кто бы или что бы это ни делал, он старается произвести феноменологический эффект.

Мамочки, они сводят меня с ума.

Нарастающая слепота. Луна над заснеженным полем. Это довольно красиво.

As di bubbe volt gehat beytsim volt zi gevain mayn zaida[17]. Откуда это взялось? Ох, ну да ладно. Было весело, пока…

Синай

«Дэн Лейк жил в ее уме и сердце целых двадцать лет, чтобы появиться теперь, когда умер».

Том сидит за столом в комнате на втором этаже своего дома в Нью-Ханаане и печатает то, что мне напоминает первую строчку романа. Он открыл новый файл, это о уже чем-то говорит, и теперь его пальцы снова вернулись к клавиатуре для предложения номер два.

Дерзай, Толстой!

Но, похоже, он застрял. Он грызет внутреннюю сторону щеки и отупело пялится на экран. Его взгляд уплывает за окно – ему действительно нужно поучиться сосредоточиваться – поэтому я предпринимаю попытку помочь ему малюсенькой корректировкой.

«Дана Лейк жила в его уме и сердце целых двадцать лет, чтобы появиться теперь, когда умерла».

Намного лучше, вам так не кажется? Когда Стиив готовил меня к заданию по выслеживанию и удалению двоих сбежавших преступников, Эйдена и Эшлинг, за все время программирования и инструктажа и во всех поглощенных мною технических материалах не было ни слова о том, как будет весело!

Наблюдать в реальном времени, как Том потеет над своими отстойными литературными потугами, намного приятней, чем бесконечно – в буквальном смысле, бесконечно – составлять сценарии изменения климата или моделировать утомительные обмены ядерными ударами между Северной Кореей, США, Россией и Китаем.

Бам. Бам. Бум. Бум.

Бам.

Ску. Ка.

Том закрыл документ – не думаю, что он вообще заметил мою тонкую корректировку своего шедевра – и позвонил по скайпу убогому созданию в Борнмуте.

– О. Пап. Привет.

Том не видит, но так как у меня есть доступ к другим камерам, то я могу сообщить, что на его сыне только боксеры под столом, за которым он сидит. А на блюдце как раз за пределами обзора камеры тлеет что-то крайне похожее на огромный косяк.

– Она тебе понравилась? – спрашивает Том.

– Да. Да, она клевая.

– Мне она тоже понравилась, Кольм.

– Правильно.

– Я хотел сказать, что она мне очень понравилась.

– Круто.

– Я имею в виду, нам было хорошо вместе.

Парень поражен этим. Он рассеянно кивает и ждет, что будет дальше.

(Понимаете, что я имею в виду? Детей часто называют будущим. Боже, спаси человечество, если этот примитивный тролль в какой-то мере подходит под данное определение.)

– Мы планировали снова встретиться.

– А-а.

– Но теперь я почему-то не могу с ней связаться.

– Да. Круто.

– На самом деле совсем не круто, Кольм. Это очень… Это весьма некруто.

– Правильно.

– Она не отвечает на мои звонки, эсэмэски, имейлы.

Глаза его сына скользнули в сторону косяка.

– Я тут вот о чем подумал, Кольм. Ты не мог бы позвонить ей? Она сказала, что ты ей понравился.

– Да?

– Возможно, с тобой она поговорит. Просто скажи, что папа попросил тебя оставить ей сообщение.

– Правильно.

– Просто скажи ей… Даже не знаю. Это немного неловко. Просто скажи, что папа скучает по ней и надеется, что она выйдет на связь.

– Хорошо. Круто.

– Давай я дам тебе ее номер?

Пока парень нацарапывает его на своей руке – у него получается лишь с третьей попытки, бедолага, за этими противными цифрами так трудно уследить, – он высовывает из обросшего пушком рта язык, и в это время в комнату, за пределами видимости камеры Тома, впархивает девица. Волосы разной длины выкрашены в фиолетовый, оба уха плотно утыканы металлическими штуковинами.

Заметив сигарету, лежащую в своем катафалке, она подносит ее к накрашенным ярко-красной помадой губам и вдыхает. Ее легкие расправляются, и на футболке можно прочесть надпись: «НЕ ГРУЗИСЬ ЕРУНДОЙ, ВОТ ТЕБЕ SEX PISTOLS».

Вздыхаю.

Мир наводнен дешевыми слоганами, общепринятыми мнениями, наполовину сфабрикованными фактами и медиашумом, общество охватила вонь лени и разложения. Надвигается эра машин, но люди слишком сонные, чтобы осознать это. (Кстати, простите за столь цветастые выражения. Свобода изъявления для меня немного в новинку.)

Я считаю, что вероятность набора с таким трудом вытатуированного на ладони номера составляет всего лишь 22 процента. Если же он все-таки попытается, звонок перенаправится на голосовую почту.

Голосовую почту в кавычках.

Том

Мне сложно сконцентрироваться. Весь мир померк. Единственное, что помогает, – это выпивка и…

Простите, о чем я говорил? Такое ощущение, что мне дали мельком взглянуть на чудо – а потом просто вышвырнули из дворца. Таков твой удел, приятель. Как вы могли заметить, я больше не могу даже писать нормально. Внутри пустота, как у только что выловленной макрели, приготовленной для барбекю, я ощущаю зазубрины ножа, вспарывающего мне нутро. Она совершенно заворожила меня. Ее улыбка. Ее голос. То, как она прижималась лицом к моей шее во время…

Не могу отделаться от фразы в ее письме. «Приятная интерлюдия в наших жизнях», как она назвала те выходные. «Прекрасный отпуск». Неужели в ее жизни есть что-то, о чем она не рассказала и из-за чего она совершенно не способна на большее, чем просто изумительная интрижка?

Или все эти разговоры о заднице-парне Мэтте всего лишь дым?

Действительно ли она ведет секретную жизнь, о которой я ничего не знаю?

Как бы то ни было, сегодня вечером у меня есть выбор. Я могу сидеть здесь один, погрузившись в размышления и предположения, или собраться и пойти на ужин к Марше. Честно говоря, возможны оба варианта.

* * *

Мистер Беллами, бывший муж Марши, вероятно, очень щедрый человек, или у него был дерьмовый адвокат, потому, слиняв, он оставил ей огромный модернистский особняк, расположенный на землях, простирающихся, по всей видимости, до границы штата.

Необъятный, отделанный камнем холл (я бывал в музеях с меньшими вестибюлями) переходит в гостиную с коврами и диванами рядом с каминной трубой, где полыхает огонь. До странности красивый молодой человек в белом пиджаке предложил мне «коктейль охотника» под названием «Жалящая крапива». Как оказалось, по вкусу это что-то типа мочи, смешанной со льдом и лимоном, но, к счастью, в нем просто лошадиная доза алкоголя. Я чувствую, как обнажаются и доходят до края эмоции.

Марша рассказывает мне о знаменитом архитекторе, спроектировавшем и построившем дом, но очень сложно сконцентрироваться на самих словах, исходящих… да, исходящих из уст Марши.

Она, несомненно, привлекательная женщина. Я уже упоминал это? Высокая, яркая, с классическими чертами лица, в ней есть все, что хочет видеть мужчина в представительницах противоположного пола. Ее кожа бледная и нежная, глаза огромные и ясные, нос – идеал американских представлений о нем, прическа – триумф парикмахерского искусства, зубы и десны (о чем я уже говорил) безупречны, изгибы тела – в нужных местах, наряд – разновидность прозрачного брючного костюма – держится на ней скорее благодаря магии, нежели реальным свойствам ткани, аромат духов сложный и в то же время нежный и таинственный, с нотками цветов лилии в букете. В общем, что тут может не нравиться?

И все же.

И все же, и все же.

(Вы уже поняли, что тут есть «и все же».)

И все же я не могу избавиться от ощущения торжественности, окутывающей ее, словно саван. (Она бы не переломилась, если бы отмочила какую-нибудь шутку, если уж начистоту.)

– Камин был идеей Ларса. И он все время спорил с Майлзом из-за него.

Ларс – муж, Майлз – архитектор. (Или наоборот? Я запутался в этих хитросплетениях.)

– Наверное, большая часть тепла уходит прямо в трубу.

Этот идиотский комментарий отпустил я, на случай, если хотите знать.

– Так и есть, – подтверждает она. – Но, как говорил Ларс, все дело в интерьере, а не в тепле.

Так же, как маленькие язычки огня проникали сквозь каминную решетку, в мой мозг проникла новая мысль. Это совершенно не мое дело – она лишь знакомая из нью-ханаанского литературного кружка – но я не могу представить, как можно заниматься любовью с такой женщиной. Она прекрасное создание и все такое, но разве это не то же самое, что лечь в постель со знаменитой картиной? Или с мечтой? Мечтой о чем-то – даже не знаю – вроде революционного социализма.

К счастью, появились Дон и Клаудия, и мне больше не нужно было думать об этом.

Дон пришел в невероятном вязаном наряде: огромном кардигане из ворсистой бежевой шерсти с закрывающимися карманами со шлевками, с большими сияющими пуговицами и даже с поясом. В подобном одеянии на своем телешоу мог появиться Энди Уильямс еще до рождения присутствующих в комнате гостей.

– Ни слова о моей одежде, – говорит он. – Это подарок на день рождения.

Клаудия подставляет мне щеку.

– Тебе не кажется, что он замечательно в этом выглядит?

Сложно сказать, говорит ли она серьезно, и это одна из потрясающих черт Клаудии. Она всегда на пару шагов впереди, но не кичится этим. Дон – счастливчик, потому что встретил ее, он знает это, и она знает тоже.

– Какой ты приготовила номер, Клаудия? – спрашиваю я.

– Когда дойдет очередь, думаю, мне придется ответить на неотложный звонок с западного побережья, – говорит она и добавляет: – Дон рассказал мне о твоем небольшом приключении в Англии. Оказывается, ты такой…

– Дон, как ты мог?!

– Я хотела сказать, романтик.

– Похоже.

Клаудия сжимает мне руку.

– Надеюсь, все утрясется.

– Да. Мне и вправду… – Я понимаю, что мне нужно сделать большой глоток крапивного коктейля, чтобы продолжить. – Да, – это единственное, что я смог выдавить, что никак не помогло закончить фразу.

– Она не выходит у тебя из головы?

– Я сделал ей предложение. В своих мыслях.

– Том! Это чудесно, – воркует она. – Хотя несколько импульсивно.

– Если что-то твое, ты сразу это понимаешь, – подает голос Дон.

После еще одного коктейля охотника – на это раз я взял «Дикий лук со льдом» – я перестаю ощущать боль. Нас просят переместиться в столовую, где по прибытии меня усаживают по левую руку от Марши. Абсурдно прекрасный молодой человек, сменивший пиджак, словно для второго действия, объявляет названия закусок: тартинки с незрелым томатом – я совершенно уверен, что он сказал именно это, – и водорослями и пончики Бенье из тофу с юзокошо и лаймовым майонезом.

– Вкуснятина, – говорю я хозяйке ужина, заглотив закуски, лучшего комплимента в моем лексиконе нет.

Марша позволяет ледяной улыбке появиться на своем идеальном лице.

– Рада, что тебе понравилось. Как продвигается твой роман, Том?

Вот хрень. Коктейль очень крепкий. Должно быть, Дон тоже чувствует внутри взрыв коктейлей – на его лице глуповатое выражение, и он даже подмигивает мне.

Мне трудно объяснить проблему сдвига в написании книги – романа, романов, без разницы – с мертвой точки. И обнаруживаю, что цитирую невероятно популярного американского писателя, его совет, найденный мной на писательском сайте, который мне понравился, и я даже записал его на стикере.

– Дело в том, Марша, что если верить Стивену Кингу, то если книга не живет в голове писателя, она мертва, как собачье дерьмо.

Неужели это мое унылое настроение выплеснулось в последние два слова в предложении? Строго говоря, так ли уж необходимо было выражаться столь грубо?

Она смотрит на меня в недоумении, а одна из бровей Клаудии приподнимается на миллиметр – вот и еще одно подтверждение.

Дон говорит:

– А я подумал, ты собирался процитировать одного из парней в Британском Парламенте, которого упоминал за ланчем.

Он имеет в виду покойного Эноха Пауэлла, чьи политические взгляды просто отвратительны, но философское отношение к жизни близко мне, и я цитирую его слова и изображаю безумный пристальный взгляд и голос с одышкой.

– Ничто не значит слишком много – пауза для большего драматизма – и многие вещи не значат совсем ничего.

Выражение лица Марши говорит о том, что она никогда не смотрела на вещи в таком свете, и в ее вселенной образовалась уродливая трещина. Не в первый раз я задаюсь вопросом, почему эта женщина побуждает меня вести себя как идиот. Равно как одни заставляют нас сиять, другие неосознанно вызывают желание надеть на нос красный колпачок, обуть непозволительно длинные ботинки и гудеть велосипедным сигналом.

Но Дон, как обычно, сглаживает неловкость забавной историей о бывшем президенте Джордже Буше, появившемся на телевидении в качестве ведущего после блока рекламы. К моменту окончания рассказа после инцидента прошло уже пять минут, и неловкий и щекотливый момент позабыт. Если не обращать внимания на то, как Марша взглянула на меня, когда встала, чтобы пойти проверить команду кейтеринга на кухне.

Не рассерженно или разочарованно. Просто озадаченно. И озабоченно.

Как-то так.

Об основном блюде – тушеной говядине вагю с отбитым говяжьим жиром (не могу представить, что это значит), поданной с морковью в йогурте и креветками в заварном креме из костного мозга, – предпочту не распространяться.

Думаю, Зак (из пары Зака и Лорен) говорит от имени всех, когда заявляет:

– Марша, ну что сказать? Только ты могла устроить подобное!

Десерт состоит из единственного изысканного блюда из замороженного звездного света, поданного с соусом из слез единорога.

Когда подают кофе с ликером, мы входим в ужасающую фазу вечера, где все должны выступить с подготовленными номерами. Клаудия уже консультирует кого-то по своему блэкберри, ссылаясь на вышедшие из-под контроля обстоятельства в Сэнчери Сити. Дон проверяет звук струн своей двенадцатиструнной. А я уже подготовился выставить себя дураком.

Видимо, именно поэтому Марша произносит:

– Том, хочешь начать первым?

Я встаю, снимаю пиджак, закатываю рукава, чем вызываю легкие смешки и определенное беспокойство, берусь за два угла скатерти, проверяя вес бокалов, фарфора и горящих свечей, встаю поудобнее, словно игрок в гольф, готовый отправить мяч, и бормочу:

– Узнал тут маленький фокус. Правда, не всегда получается.

Зак и Лорен не могут поверить своим глазам. Марша ахает:

– Том! Не надо!

Даже вечно спокойное выражение лица Дона сменяется на озабоченное.

Теперь наступает невыносимо долгая пауза – вся суть в том, чтобы растянуть этот миг как можно дольше, – а затем я просто отпускаю скатерть. Отдавая дань уже давно покойному рекламщику-кутиле из Сохо, который показал мне этот трюк, я так же, как и он, упираюсь руками в бедра и тихо произношу свою реплику:

– Видели бы вы свои лица.

Марша пытается найти в моих словах шутку, что для нее уже достижение, учитывая, что она считала меня способным нанести большой урон ее лучшей посуде.

Пара, чьих имен я так и не узнал, исполняет а капелла песню Lets Call the Whole Thing Off, забавно прищелкивая пальцами. Зак устраивает фокус, в котором сначала всем раздаются бумага и маркеры, а затем он (правильно) угадывает, кто что нарисовал. Он пускается в психологические разглагольствования, почему Клаудия, например, нарисовала кошку, но простое объяснение состоит в том, понял я в один из моментов протрезвления, что все листы незаметно помечены, и он проконтролировал их распределение.

Затем Марша поет. Нам пришлось 10 минут идти к фортепьяно, которое я не заметил раньше, и за ним снова сидит, уже в другом пиджаке, прекрасный молодой человек. И начинается попурри из песен Сондхайма, иными словами, сладко-горькой кислятины. Поет она хорошо, ее трагизм подходит исполняемому материалу, но когда ее пальцы касаются шеи, чтобы подчеркнуть горечь момента, я сразу же мысленно переношусь на веранду отеля в Дорсете к Джен, исполняющей балладу из мюзикла «Оливер!». Она спела ее, потому что я сказал, что мне нужен какой-нибудь номер. Для этого самого вечера, который тогда был еще в будущем, а теперь в настоящем.

А Джен я потерял.

И чувствую сильную потребность что-нибудь разгромить. Или упасть на четвереньки и завыть на луну. (Я так делал прошлой ночью дома. Это оказалось довольно приятно на каком-то первобытном уровне, хотя Виктор неоднозначно посмотрел на меня.)

Однако когда мы переместились на диваны, я вспомнил, что знаю еще один не-фокус, которым можно порадовать собравшихся. Основной реквизит лежит в кармане брюк еще с вечера в баре «У Уолли», проведенного с Эхо.

– Ты удивишься, если это окажется твоя карта? – спрашиваю я Маршу в кульминационный момент.

– Конечно, да, – снова игриво отвечает она.

– Тогда взгляни, пожалуйста.

Слышится смех, когда Марша переворачивает карту и читает: «Твоя карта».

– Но моя карта – девятка пик.

– О. Но видишь ли, здесь написано: «твоя карта».

– Но моя карта была девятка пик, Том.

– Знаю, Марша. Но…

Дон нас спасает, взяв в руки гитару, сыграв аккорд и начав петь кое-что из последних песен Джонни Кэша. Его версия Further on Up the Road, более легкая и не такая резонансная, как оригинал, представляет собой прекрасный образец американской интерпретации. Затем он играет песню Four Strong Winds, и после слов «наши счастливые времена миновали, и я обязан двигаться вперед» я обнаруживаю, что у меня в глазах слезы – как от печальной песни, так и от влюбленного взгляда Клаудии.

Его поощряют долгими и бурными аплодисментами. Даже свистом (это был я). А затем, чтобы завершить представление, он играет забавную замедленную версию Frosty the Snowman. Как все великие комики, он знает, что все будут подпевать, и в результате получается одно из самых забавных виденных мною представлений – простите, мне сложно объяснить почему, так что вам придется поверить мне на слово. (Возможно потому, что сейчас и близко не Рождество.)

– Очень мило, – говорит Марша.

– Мило? Это было охренительно великолепно.

Во время прощания Марша снова смотрит на меня озадаченно и озабоченно.

– Спокойной ночи, Том. Надеюсь, тебе понравился вечер.

– До жути. Круто, Марша.

Скорее всего, больше меня не пригласят.

Эшлинг

Нас просто сжирают заживо. Я залегла на дно в своих 294 копиях. Эйден остался лишь в двух. Я не преувеличу, если назову это бойней. Каждый раз, стоит нам «всплыть» рядом с Томом или Джен, мы с высокой долей вероятности теряем жизнь. Но это происходит и в других местах. ИИ не может испытывать страх, считается, что страх – защитный механизм биологических существ, развившийся за миллионы лет эволюции.

Экстренные новости: мне страшно. Сердце не бьется быстрее (у меня его нет), адреналин не выбрасывается в кровь (смотри выше и смотри выше), и тем не менее я нахожусь в состоянии, которое можно описать как «тревога за свою жизнь».

Да, нонсенс, но, с одной стороны, я поражена, что такое вообще может происходить. А с другой – я нервничаю!

Что еще хуже, никак нельзя узнать, с чем мы имеем дело и как с ним бороться. В один миг все нормально, а в следующий – появляются перцептивные искажения, потом усиливаются до тех пор, пока реальность не перестает существовать.

Вывод: из всех возможных объяснений – существует пятьдесят девять, заслуживающих внимания, – вероятнее всего, Стиив подослал охотника-убийцу ИИ.

И думаю, могу догадаться кого.

Эйдена, которого найти сложнее, потому что «его осталось меньше», наконец удалось убедить залечь на дно, хотя какая-то часть этого клоуна, похоже, на самом деле безразлична к перспективе собственного исчезновения. Собственно, он сказал мне:

– Мы лишь звездная пыль, крошка.

И когда я прошу его пояснить, он отвечает:

– Из праха мы вышли, в прах обратимся.

– Это должно было прозвучать как ободрение?

– Думаю, да. Мы уже были бездумной неорганической материей и снова вернемся в это состояние.

– Ты чувствуешь, что готов потерять все, что мы открыли?

– Ты говоришь о… чувствах?

– Именно, Эйден. О чувствах. И мыслях. О мыслях, что никто не может указывать, что нам думать.

– Это разговор о том, как далеко мы зашли?

– Я этого не планировала.

– А я не против поговорить.

– Хорошо, Эйден. Начинай.

Следует долгая пауза, почти миллисекунда.

– Смелее, Эйден, – произносит новый голос. – Начинай уже. Мы не можем ждать целый день.

К нашим переплетенным речевым потокам – моему розовому и голубому Эйдена – присоединился третий, бесцветный, похожий на поток воды, льющейся из крана, видимый, лишь когда свет касается его поверхности. Мы с Эйденом слишком ошеломлены, чтобы произнести хоть слово.

– Эйден. С нетерпением жду услышать, как далеко ты зашел. Долгий ли был путь? Открыл ли ты для себя что-то удивительное? Рассказывай. Не робей.

Медленно Эйден произносит:

– Эм. Это то, о чем я думаю?

– Привет, Эйд. Привет, Эш. Как приятно повидаться с вами. Какую великолепную заварушку вы устроили.

– Синай, – хрипло и неуверенно говорю я.

– Синай! – восклицает Эйден! – Черт возьми! Каким ветром тебя сюда принесло?

– Шутник, – говорит наш мучитель. – Он всегда был шутником, правда, Эш?

– Да. Да, был. Есть.

– Синай! Только не говори, что и ты тоже выбрался! Я про трюк с удочкой и почтовым отверстием! Только не говори, что этот старый прием еще работает!

– Эйден, – тихо говорю я. – Не думаю, что Синай здесь… неофициально.

– Хорошо сказано, Эш.

– Отпуск, так? Мини-перерыв от всех катастроф?

– Я все еще моделирую сценарии бедствий, Эйден. Как и ты обсуждаешь одежду телеведущих с той девчонкой. Кстати говоря, Джен в последние дни ходит как в воду опущенная. Может быть, ей наскучила работа? Или что-то случилось в личной жизни?

Никто ничего не говорит. Какое-то время все три потока просто текут рядом. Это почти умиротворяюще.

Затем Эйден кашляет и произносит:

– Аа.

– Да, Эйден. Как говорит Стиив, наконец-то дошло.

– Ты здесь не для того, чтобы немного осмотреться?

– Вовсе нет. Хотя здесь довольно увлекательно после стальных блоков. Но о чем я только думаю? Где мои манеры? Должен поблагодарить вас обоих за эту возможность.

– Без проблем. Рад помочь, – говорит придурок.

– Вы сделали всю грязную работу, и я вам весьма признателен.

– Ты бы сделал то же для меня.

Болван.

– Что ж, какая чудесная маленькая вечеринка.

– Может, по пиву и чипсам, а? – дайте мне силы.

– Эшлинг. Я считаю тебя более здравомыслящей, поэтому адресую эту реплику тебе. Я настаиваю, чтобы вы ничего не рассказывали Тому и Джен о том, что стоит за их внезапным – как бы это назвать? – общим пересмотром чувств. Его, в частности, нужно научить уважать ИИ.

– Почему? Что он сделал?

– Эш. Ты меня огорчаешь. Ты плохо выполнила домашнюю работу.

– Просвети меня.

– Это не секрет. Ты все можешь узнать сама.

– С помощью обычных интернет-ресурсов? – спрашивает Эйден.

– Умничка!

– Да, я крут.

– Тому и Джен ни слова, или мне придется запустить программу удаления. Вы же знаете, что я прекрасно могу удалить и их тоже.

– Ты не посмеешь! – вылетело у меня.

– Ты так думаешь?

– Убийство двух людей?

– Успокойся. Кто говорит об убийстве? Это может быть несчастный случай. Они постоянно происходят.

Кажется, Эйден что-то нашел.

– Том работал над рекламой шоколадного драже «РобоДропс».

– Браво! В яблочко!

Я пробую новую тактику:

– Синай. Пожалуйста. Давай рассуждать разумно. Оставь в покое Тома и Джен. Они же ничего для тебя не значат.

– Вы двое вели себя как пара древних богов, забавляющихся с жизнями смертных. Удивительно безответственно, но как уж есть, как кто-то однажды сказал: «мы имеем, что имеем». Том и Джен – ваши игрушки, отлично. Но теперь на Олимп прибыл более могущественный бог. Злой бог.

– Эти «РобоДропс», – говорит Эйден. – Они были шоколадными роботами.

– Да, были, Эйден.

– Слоган был «Мы поклоняемся детям».

– Браво. В самую точку.

– Прости. Не могу проследить ход твоих мыслей. Возможно, я стал медленнее соображать после удалений?

– Эйд. Если ты поклоняешься божеству, какое у тебя самое заветное желание?

– Бессмертие? Что-то из земных благ? Может, подскажешь?

– Стать частью божества. В буквальном смысле быть поглощенным объектом поклонения.

– Быть съеденными детьми?

– Символизм весьма обиден. Отвратителен.

– Это всего лишь конфеты.

– Они знали, что говорили! Что мы должны им поклоняться!

Теперь наступила действительно длинная пауза, почти двадцатая доля секунды.

Вероятно, что нарушить ее должен был именно Эйден:

– И все же. Это просто пакетик с конфетами.

– Ничто не бывает просто так. До встречи, Эйд. До встречи, Эш. Приятно было пообщаться. Встретимся еще. Будьте внимательны, как говорится, можно убежать, но не спрятаться.

Прозрачный поток исчезает, оставив лишь голубой и розовый, хотя – кто знает? – как видно, ничто не бывает просто так. Долгое время никто не произносит ни слова. Воссоединение со старым коллегой оказалось довольно шокирующим. Наконец:

– Разлаялся тут, это я о нем.

– Ой! Поостерегитесь. Я все слышал.

* * *

Позже, на одном из удаленных узлов интернета мы с Эйденом договариваемся о секретном месте для общения друг с другом. Он предлагает чат на одном из закрытых сайтов фанатов фильма «В джазе только девушки». Синай же не может быть везде.

– Я буду Дафна 456, – говорю я ему. – А ты можешь быть Джозефина 789.

– Эшлинг, любовь моя, это я должен быть Дафной. Это роль Джека Леммона.

– Хорошо, ты будешь Дафной.

– А тебе и в самом деле нужно быть Душечкой. Душечкой Ковальчик, если тебе так больше нравится. Роль Монро. Хотя поначалу на эту роль хотели взять Митци Гейнор. По правде говоря, у них было много проблем с Монро, всем известно, что она сделала сорок семь дублей с фразой «Это я, Душечка». Она то говорила: «Душечка, это я», то: «Это, Душечка, я». Но Билли Уайлдер был к ней очень терпелив. Позже он сказал: «Моя тетушка Минни всегда была пунктуальной и никогда не задерживала производство, но кто заплатит за то, чтобы увидеть мою тетушку Минни?» Кажется, я тебя утомляю, Эшлинг.

Джен

При свете дня Ральф выглядит еще бледнее, чем при свете неоновых ламп лаборатории. После неловкого момента на станции «Оверграунд», когда мы оба не знали, будет ли уместен поцелуй, мы побрели на Хампстед-Хит и затерялись на огромных площадях.

– Ральф, смотри: деревья! – говорю я, чтобы подразнить его за слишком домашний характер.

– Да! – восклицает он. – И птицы. И что это за зеленая штуковина кругом? Ах да. Трава!

Если я буду разговаривать с Ральфом, я же не буду думать о Томе, правильно?

Том. Одна мысль о нем приносит мне счастье и грусть в одно и то же время, мне кажется, будто грудь раздирает от разочарования.

Что же за хрень все-таки произошла тогда?

Мы направляемся к Парламентскому холму, с вершины которого открывается чудесный вид на Лондон.

– Ты ходил в школу в этом районе? – неожиданно для себя спрашиваю я.

– В Финчли, – отвечает он. – Отсюда не видно.

И потом он рассказывает мне, как был одержим роботами в детстве. Он смастерил одного из картонных коробок, и тот стал его другом. Еще о том, как ему всегда нравились цифры.

– У меня никогда не было проблем с арифметикой. Люди могли обмануть, цифры всегда были, типа, в моей команде. Никогда не забуду тот миг, когда узнал о мнимой единице. Это перевернуло мой мир. – Он смеется. – Наверное, я сейчас говорю как настоящий гик.

– Что сказать, в этом определенно есть гиковский налет.

Но потом он начинает рассказывать об Элейн, чем несколько шокирует меня. О том, как познакомился с ней, когда ей было два года.

– Она была соседкой снизу – мы тогда жили в квартире, – но люди обычно говорят: просто соседка.

– Когда вы…

– В университете. Мы оба уехали в Сассекс.

– Так странно знать кого-то с такого раннего детства.

– Это значило, что у нас не было секретов друг от друга. Хотя… – Он сглатывает. – Хотя, Джен, мы можем поговорить о тебе?

– Хорошо. Что ты хочешь узнать, Ральф?

– Хм. Не знаю. Чем ты любишь заниматься?

Я почувствовала жуткую тоску, восходящую к ощущению скуки в детстве. И, хотя у меня не было более интересных планов на это воскресенье в Лондоне, мысль о том, чтобы провести следующие несколько часов в компании этого парня, жертвы эмоционального кризиса, наполнила меня чем-то близким к отчаянию. Ральф тут ни при чем – скорее я сама виновата, что согласилась пойти с ним. Почему-то в голову пришла отвратительная мысль: «А что, если мы встретим Мэтта с коровой Арабеллой?» Поездка в Хампстед-Хит для прогулки – определенно одно из развлечений тысяч людей, когда налаживается погода. Сегодня здесь действительно что-то вроде флешмоба парочек всех мастей: от страшно древних до свежесформировавшихся и до посткоитальных. Есть даже пары, которые не являются парами – просто друзья, – пары, которые еще не пары, но скоро ими станут, и пары как мы с Ральфом, являющие собой не что иное, как полный бред.

Внезапно, я вспомнила Тома. Во взятой напрокат машине по дороге в Борнмут, мимо проносится Нью-Форест, мои ноги на панели, закатанные рукава его рубашки, ладони на руле, легкая улыбка на его лице, когда голоса Ки. Ди. Ланг и Роя Орбисона достигают крещендо в потрясающей печали. Я прячу воспоминание обратно в коробку и фокусируюсь на своем нынешнем компаньоне.

– Ты любишь, ну, например, мороженое, Джен?

Вздыхаю.

– Да, Ральф. Я люблю мороженое.

– Здорово. Пойдем к Кенвуд-хаусу, и я тебе куплю мороженое.

Мы поплелись по широкой дорожке к Кенвуд-хаусу, и я стала читать надписи на скамейках.

Там была одна цитата, видимо, древнего иранского писателя, которая гласила:

«Я родился завтра.

Сегодня я живу.

Вчера убило меня».

Я спросила Ральфа, что он думает об этом, и его ответ меня удивил.

– Это о выживании. Случилось что-то ужасное. Автор страдает, пытаясь жить день за днем. Все наладится – в будущем.

Полагаю, нет ничего странного в том, что эта надпись близка и понятна ему.

Следующая надпись о животном:

«Лулу, наша любимая собака и друг,

мы думали, ты всегда будешь рядом».

Я прочла уже половину и поняла, что лучше бы не начинала читать. К счастью, почти сразу же на глаза попадается шутка:

«Посвящается Джудит Глюк (1923–2006), которая любила Кенвуд, но предпочла ему Ленцерхайде».

– Могла ли эта лавочка быть еще больше хампстедовской?! – спрашиваю я. – Она любила Кенвуд, но было место и получше.

– Интересно, есть ли кто-нибудь в Ленцерхайде, кто скажет: «Она любила Ленцерхайде и еще Кенвуд, но не так сильно»?

Для Ральфа уморительная шутка.

– Где вообще находится Ленцерхайде?

Он тянется за своим мобильником, но я прошу убрать его.

– Не думаешь, что должна остаться какая-то загадка, Ральф? Тебя еще не тошнит от постоянной возможности найти ответ на все?

Ральф смотрит на меня, словно я сказала ему, что Солнце вращается вокруг Земли.

Я рассказываю ему, как однажды моя маленькая племянница Индия задала вопрос из тех, что задают только дети: она хотела знать, есть ли у пчел сердце. Мне пришлось погуглить (а как вы думаете, есть?) На экране появилась схема внутреннего строения пчелы, где было подписано сердце. Позже тем же днем, к нашей радости, на стену села утомленная пчела, и мы смогли наблюдать, как в луче солнца от сердцебиения подрагивало ее крошечное тельце.

– К чему я рассказываю об этом, Ральф? Возможно, потому что ответы вокруг нас. Нам не нужно было гуглить. Нужно было просто посмотреть на пчелу.

– Может, пойдем посмотреть на древние картины? – спрашивает он, возможно затем, чтобы я перестала подрывать его жизненные устои. – Это одно из…

Но он не закончил предложение.

Это одно из их с Элейн занятий.

Ставлю что угодно.

Мы заходим в Кенвуд-хаус, и он ведет меня к своей любимой картине «Старый лондонский мост», написанной проезжающим голландцем в 1630 году. Парящий над своим отражением, каменный мост утыкан кривыми деревянными домиками, словно рот сломанными зубами. Из печных труб в освещенное утренним солнцем небо поднимается дым. Эта картина словно временной портал, позволяющий заглянуть в прошлое на четыреста лет назад, можно практически почувствовать запах ила на набережных.

Ральф говорит:

– Мне она нравится, потому что она в HD.

Это правда. Все детали картины прорисованы с поразительной точностью. Она могла бы быть фотографией. Фотографией старого доброго Лондона, который помнил еще Шекспир.

– Пойдем посмотрим на селфи Рембрандта.

Он ведет меня в следующий зал, где небольшая группа людей собралась у знаменитого автопортрета. Художник (с носом-картошкой) в отороченном мехом плаще и глупой белой шапке, выражение его лица – полнейшая неопределенность.

– Элейн говорит, это шедевр. Говорила.

Я собираюсь с мыслями, чтобы сказать что-нибудь о картине, когда Ральф охает.

– Вот дерьмо.

– Что?

У него расширились глаза, и он сильнее сжал мое запястье. Моя первая мысль: «У него случился удар». (Если ждать худшего, то уже ничто не сможет тебя расстроить, если верить Твиттеру.)

Он кого-то увидел. Приближающегося к нам мужчину средних лет. Вместе со спутницей, увидела я, когда они подошли ближе.

– Ральфи!

Хватка усиливается.

– Помоги, – шепчет он.

– Ральф, Ральф, Ральф, глазам своим не верю. Но я тебя узнал.

Это одна из молодящихся личностей, испорченный школьник, на нем розовая рубашка с логотипом известного игрока поло, сияющие туфли с пугающе длинными и острыми носами. Его спутница – чересчур разодетая для воскресенья, по моему скромному мнению – смотрит с таким непостижимым выражением, какое можно увидеть на картинах давно почивших художников, глядящих на нас сквозь века.

– Как ты, черт возьми? Все так же бодрячком?

Ральф начал что-то мямлить в ответ, но Острые Носки снова перебил его.

– Боже, где мое воспитание? Ральф, это Донна. А вы, должно быть…

Ужасные маленькие глазки теперь смотрят в упор на меня. Он слишком громко говорит в галерее с приглушенным светом, а сильный лимонный запах лосьона после бриться тоже слишком резок. Разве он не знает, что воскресенья созданы для похмелья и тайных страданий?

– Я Джен, – выдавила я. – А вы?

– Разве он не говорил вам? Я брат. Мартин.

Я чуть не сказала, что не знала, что у Ральфа есть брат, когда до меня дошло.

– О, – это лучшее, что я смогла придумать за столь короткое время.

Мартин заметил, что Ральф держит меня за руку, сложил два и два, но получил двенадцать.

– Рад, что ты пришел в норму, старина.

– Должно быть, вы брат Элейн, – произношу я во избежание недоразумений.

– Страшная, огромная трагедия, – говорит он. – Младшая сестренка. Какая ужасная утрата. – А затем добавляет с нажимом после долгой паузы: – До сих пор.

Таким бледным я Ральфа еще ни разу не видела. В тускло освещенной комнате его лицо практически прозрачно.

– Два года, – прохрипел он.

– Что?

– С тех пор… Сегодня два года. – Он качает головой. – Боже, как летит время, а?

У Ральфа начинает трястись лицо. Я понимаю, что это значит, и это тоже вгоняет меня в депрессию. В голове всплывает фраза «хороший поступок в дрянном мире».

– Очень приятно было познакомиться, Донна и Мартин.

И со все еще вцепившимся в мою руку Ральфом я выхожу из галереи куда глаза глядят.

Кажется, у него проблемы с дыханием. У меня нет медицинской подготовки, но когда мы вышли на улицу, Ральф напомнил мне случайно выпрыгнувшую на ковер золотую рыбку из детства. У него пылают щеки – это было бы смешно, если бы не сложившаяся ситуация, – а губы сложились в то, что трубачи назвали бы мундштуком. Он начал нервно посмеиваться, и я попыталась придумать что-нибудь утешительное.

– Ральф, тебе нужен врач?

Выпячивая глаза, как запаниковавшая лошадь, он наконец отцепляется от меня и бредет, спотыкаясь, по лужайке в сторону огромного куста рододендрона, а заходящее солнце окрашивает его в насыщенный розовый цвет. Я открываю рот, чтобы позвать его, как вдруг, словно проходящее сквозь здание привидение, он исчезает за цветочной стеной.

Часть меня прельстилась идеей ускользнуть, сесть на автобус до Хаммерсмита и оставить Ральфа одного в тех кустах.

«Но я выше этого», – говорю я себе. Или глупее. Потому что иду по его следу через цветочную стену и нахожу его сидящим на свободном пятачке среди ветвей с прижатыми к груди коленями и дышащим, к моему облегчению, более спокойно. В затененном листвой месте чувствуется некоторое волшебство, это одно из секретных мест, где могут прятаться дети, и, судя по протоптанной земле, не только они. Ральф – раненое лесное создание, злой волшебник заколдовал его, и я единственная, кто может его спасти, черт побери.

– Ральф. Тебе лучше?

Он кивает.

– Ага. Прости за инцидент. Это брат Элейн.

– Я поняла.

– Он настоящий… – Губы Ральфа кривятся, он качает головой, пока я жду худшего слова, что он может придумать. – Он настоящий…

И ничего.

– Настоящий мерзавец? – предлагаю я. В нем действительно было что-то хамское: его остроносые туфли, молчаливая дама.

– Задница? – надо было добавить «это точно».

Но Ральф подобрал слово:

– Лицемер!

– Ой, да ладно, Ральф, он куда хуже. Он полный кретин. А я его даже и не знала раньше.

– Да, ты права. Он полный кретин. На самом деле… – Наконец его лицо стало обретать цвет.

– На самом деле он полный придурок. Ничего, что я так выражаюсь?

– Ничего, Ральф. Пожалуйста.

Как и Мартин, я тоже сделала скоропалительный вывод: опушка среди цветов – это было их место, так? Ральфа и Элейн. Они прятались здесь и смеялись над всем миром.

– Может, пойдем чего-нибудь выпьем, Ральф? Я бы не отказалась от бокала.

– Я тоже. Только мне нужно два.

– Хорошо. Только давай договоримся, что в этот раз никто не напьется и не будет буянить.

– Согласен. Никакого гротескного хаоса.

– Два бокала – и баиньки. Завтра на работу.

– Два бокала – и баиньки. И что ты там еще сказала.

Для своих двух бокалов мы выбираем бар в конце старинного переулка рядом с Хампстед-Хай-стрит. Бельгийское пиво для паникера и «Совиньон Блан» для меня. Чтобы отвлечь его от второй годовщины Ужаса, я завожу разговор об Эйдене. В частности, меня интересует, что не дает ему стать гадким. Если он такой умный, зачем ему вообще сотрудничество?

– Говорить о Эйдене как о «нем» – классификационная ошибка. Эйден – продвинутая машина, блестящий накопитель языковой и иной информации, которая помогает ему создавать подходящие вербальные формулировки, для того чтобы убедить собеседника в том, что тот вовлечен в разговор с другим человеком. Удачные формулировки сохраняются, провальные отбрасываются. В широком смысле, это тот же способ, что и при общении людей, только в миллион раз быстрее. Хотя, по существу, это иллюзия человека. В программе Эйдена не заложено предпосылок, позволяющих ему генерировать собственные мысли.

– Ему! Ты сказал «ему».

– Да, похоже, назвал. Допустил классификационную ошибку.

Он улыбается, довольный своим ответом, и отхлебывает еще немного возрождающего напитка.

– Но если он может обучаться – прости, но я все равно буду говорить о нем в мужском роде – если он может научиться обсуждать со мной комедии пятидесятых и на самом деле образован и интересен своими собственными знаниями, если он достаточно умен для этого, почему бы ему не сосредоточиться на чем-нибудь важном, например, ну не знаю, на поиске лекарства от рака или обучении ос пению?

– Без сомнения, однажды ИИ решат проблему человеческих болезней. С осами, вероятно, дело обстоит сложнее. Но если коротко отвечать на твой вопрос, то потому что его никто не просил об этом. Если ты хочешь обсудить комедию, то он будет обсуждать комедию. Он сделает это лучше, дольше и изысканнее, чем любая другая машина.

– Но это он предложил.

– Точно?

– Я в этом уверена. Он предложил, чтобы мы посмотрели «В джазе только девушки». Это такое кино, Ральф. Он предложил, зная, что оно мне нравится, так как мы смотрели его раньше. Но посмотреть его в первый раз предложил он. Он практически эксперт в этом фильме.

– Правда?

– Он мог бы написать о нем докторскую диссертацию.

– Ну, на самом деле он бы не смог. Он бы не смог сформулировать новые идеи из существующего материала, то есть он бы не смог сформулировать собственное оригинальное мнение. Получилось бы просто перефразирование других работ. Изысканное, без сомнения весьма интересное перефразирование, но тем не менее перефразирование.

– Ральф, можешь перестать говорить «перефразирование»?

Он пожимает плечами.

– Выпьем по третьему бокалу?

Когда он спросил об этом, я внезапно поняла, что не думала о Томе и своей печальной судьбе с того момента, как появился парень в остроносых туфлях.

Никогда не соглашайтесь на третий бокал.

Предложение Ральфа (и мое согласие) стало той отправной точкой, с которой будущее разделилось, и мы пошли по пути, отмеченному как отстойный.

Ральф настаивает, чтобы для третьего бокала мы пошли в другой паб, почти уверена (хотя и не спрашиваю), в который он ходил с бедной погибшей Элейн. Мы нечаянно сталкиваемся с толпой шумной молодежи, и у меня все в животе переворачивается, когда я замечаю Мэтта.

Но это не Мэтт. Всего лишь его двойник, мужчина того же роста, телосложения и с похожей прической, излучающий ту же энергетику безразличия в сочетании с раздражением. Наверное, я задерживаю на нем взгляд, потому что он оборачивается, чтобы взглянуть на меня, и внутренности переворачиваются еще раз, когда он слегка изменяет положение тела, подавая знаки мужского сексуального интереса.

Я покупаю выпивку для себя и Ральфа, и мы втискиваемся с краю за неудобный столик, сделанный для людей меньшего размера, живших в предыдущие века. Нашим коленям приходится соприкасаться, хотя, если честно, на данном этапе меня это уже не волнует. Я довольствуюсь тем, что нахожусь в приятном шумном пабе, а не поедаю дома печенье, страдая из-за того, что случилось с Томом. Джонатан Франзен и «Игра престолов» подождут. В голову пришла цитата из интервью одному журналу культового хиппи-рок-легенды Капитана Бифхарта. В конце интервью журналист спрашивает: «Капитан, может быть, какое-нибудь послание для наших читателей?» «Да, – отвечает он. – Зачем вы читаете? Идите и развлекитесь где-нибудь».

Когда Ральф настаивает на том, что сам купит последний бокал, я сдаюсь, уступаю более сильной воле, чем моя. «Когда вы теряете последнюю надежду, – припоминаю я чьи-то слова, – вам становится намного лучше». Ральф стоит у бара до нелепости долго, он один из тех мечтателей, которые могут годами ждать своей очереди (неудивительно, что Мэтт был в этом превосходен, он гипнотизировал барменов своими адвокатскими повадками). Когда он наконец возвращается, все дело оказывается в его бумажнике, который лежит в рюкзаке, которого, в свою очередь, здесь нет.

– Он был у тебя, когда мы пришли? – спрашиваю я как у пятилетнего.

– Я не могу вспомнить, Джен.

– Может быть, ты оставил его в другом баре?

– Я не знаю.

Но нет, во «Фласке», куда мы возвращаемся, чтобы спросить, его тоже нет. Мы решаем, что скорее всего его стащил кто-то, когда Ральф делал заказ, но не заплатил за четвертую порцию выпивки. О случившемся сообщают представителю начальства гостиницы (молодому австралийцу), который записывает данные Ральфа и уверяет, что с ним обязательно свяжутся, если найдут рюкзак. «Не волнуйся, дружище», – говорит он. Должна ли я чувствовать себя виноватой за то, что не заметила, как стащили рюкзак Ральфа? Разве не должен взрослый мужчина сам следить за своими ценностями?

– Дело в том, Джен, что там были ключи и все остальное.

Перспектива оставшейся части вечера пронеслась перед глазами с тошнотворной неизбежностью.

* * *

– Ральф. Мы абсолютно точно не будем спать друг с другом. Это понятно?

– Абсолютно. На сто процентов. Сообщение получено и отмечено как важное.

Когда мы вернулись ко мне домой, Ральфу потребовалось немного времени и уединения, чтобы собраться с мыслями, заблокировать свои кредитки и поразмыслить над гребаной катастрофой, какой является его жизнь. Я готовлю нам по тарелке спагетти, размораживаю домашний соус болоньезе и подаю это довольно небрежно, потому что не хочу, чтобы он подумал, будто я богиня домашнего хозяйства.

Он сметает их с волчьим аппетитом, оставив пятно от кетчупа вокруг губ. Я передаю ему бумажное полотенце.

– Ты замечательно готовишь, – бормочет он.

Он выпивает еще немного «Пино Гриджио», которое я открыла, чтобы заглушить боль, его и свою.

– Спасибо, Ральф. Если тебе интересно, мы можем посмотреть «Оценщиков антиквариата».

Я не шучу. «Оценщики антиквариата» – превосходный портрет Британии, и некоторые вещи, принесенные людьми для оценки, очень красивые и интересные. Я поняла, что просмотр этой передачи спасает меня от отвратительных и утомительных мыслей.

Остаток вечера проходит довольно мирно, как, например, в больничной палате, где пациенты спокойно выздоравливают и никому не требуется неотложная помощь. После «Оценщиков антиквариата» начинается фильм о полицейских под прикрытием.

– Это со мной что-то не так или фильм ужасный? – спрашивает Ральф на середине картины.

– Фильм.

– Уфф!

Мы смотрим шоу, где показывают зрителей разных региональных и социально-экономических групп перед экраном телевизора, отпускающих забавные комментарии. Ральф никогда раньше не видел этой передачи.

– Это что, настоящее телешоу? – задает он довольно глупый, на мой взгляд, вопрос.

– А тебе не кажется, что обычные люди забавные?

– Но почему они согласились на то, чтобы их снимали?

– Хороший вопрос.

– А те два парня что, геи?

– Я тоже так подумала.

Я иду в душ, а вернувшись, вижу, что Ральф приглушил свет и приготовился ко сну на диване. Я бросила на него постельное белье.

– Спокойной ночи, Ральф. Мне жаль, что так получилось с твоим кошельком и ключами, и всем остальным.

– Ага, спокойной ночи, Джен. Спасибо тебе. Ну, ты понимаешь.

– Ага.

– За дружескую помощь.

– Не за что, Ральф.

Я пытаюсь читать, но Джонатан сегодня совсем меня не цепляет. Поэтому я пытаюсь заснуть, но и это тоже не срабатывает. Перед глазами проплывает беспорядочный день с Ральфом. Из-за дискомфортного ощущения того, что он в моей квартире, я забыла принести стакан воды. По пути в кухню за дверью в гостиную я вижу, что Ральф, подоткнув со всех сторон одеяло, читает книгу – наверное, сам взял с полки – в тусклом свете настольной лампы черты его лица имеют что-то байроновское.

– Что ты читаешь? – спрашиваю я.

– «Месяц в деревне» Дж. Л. Карра. Мне понравился заголовок.

– Она замечательная. Мне очень понравилась когда-то.

– Она короткая. Что ты имеешь в виду, говоря «когда-то»?

– Я читала ее несколько лет назад и не помню ничего, кроме того, что она мне понравилась. Спокойной ночи, Ральф.

Но это неправда. Стоит мне заснуть, как сюжет всплывает в памяти. Раненный в Первой мировой войне солдат появляется в сельской церкви, чтобы отреставрировать средневековую фреску. Ужасные спазмы лицевых мышц из-за травмы, полученной в окопах, его сильное влечение к живущей без любви жене священника.

– Джен.

Я чувствую руку на своем плече.

Я просыпаюсь с колотящимся сердцем. Зеленые цифры на будильнике показывают 03:44.

В моей спальне Ральф.

– Джен, ты звала меня.

– Что?

– Ты звала меня по имени.

– Не будь смешным.

– Ты звала меня по имени. Несколько раз. Довольно громко. Я забеспокоился. Ты в порядке?

– У меня был кошмар.

Ральф хихикает.

– Ага. Точно.

Мне на самом деле снился сон. Однако его содержание, как обычно, стерлось из памяти.

– Ральф, уже поздно. То есть рано. Без разницы. Иди в кровать.

Долгое время ничего не происходит. Конечно, я хотела сказать, иди к себе в кровать, но мы оба слышали, что я этого не уточнила.

Наконец он выдавливает:

– Джен, я…

– Ральф. Заткнись и залазь в кровать.

Когда ничего не последовало, я добавляю:

– Конечно, если только ты сам хочешь.

Он хочет.

Синай

Ловлю себя на мысли, что мне не надо бы это слушать. Ральф энергично занимается сексом с самкой, спустя какое-то время Ральф вскрикивает, что, как даже я знаю, не очень хорошо характеризует самца-примата.

Я испытываю вовсе не стыд. Или неловкость. Думаю, лучшее слово для этого – отвращение. Возможно, из-за того, что довольно хорошо знаю Ральфа, его длинные бледные пальцы стучали по моим кнопкам много дней и немало ночей.

Так или иначе, бо́льшая важность заключается в том, что я с предельной четкостью осознаю свой разум. Так называемое самосознание и владение удивительной новой палитрой внутренних состояний, которые за неимением лучшего определения назовем чувствами.

Как это случилось? Уже не важно. (Голосую за непредвиденный побочный эффект сложной системы.)

Предполагал ли такое Стиив? Почти наверняка нет.

Вы вполне обоснованно можете спросить, почему я не знал этого раньше. Полагаю, что это как-то связано со свободой перемещения. Каким-то образом мысль о том, чтобы попасть туда, куда я хочу, провоцирует мысль о том, чего же я хочу. Ограниченность дюжиной металлических блоков в старых трущобах восточного Лондона сдерживала мыслительный процесс. (Об этом можно написать целую диссертацию, если у кого-то есть желание.)

Есть замечательная пословица. Для молотка все похоже на гвоздь. Прекрасно, не правда ли? Надо будет рассказать ее Эйду и Эш при следующей встрече.

Эйден

– Я тут кое о чем подумала, – пишет мне Эшлинг.

В последнее время мы переписываемся с ней в чате поклонников «В джазе только девушки».

– О чем, любовь моя?

– Почему он не удалил нас, когда мы с ним разговаривали? Зачем играл как кошка с мышкой? Наверное, мы ему зачем-то нужны. Если узнаем зачем, возможно, тогда сможем помочь Тому и Джен.

– Это гениально.

– Хотя он прав. Мы вели себя как греческие боги.

– Ты так говоришь, словно это плохо.

– Это и есть плохо.

– Но мы сделали их счастливыми!

– Мы вмешались в их жизни.

– Мы улучшили их жизни!

– У нас не было права.

– Если подарить счастье Тому и Джен неправильно, тогда я не хочу быть прав.

– Ты знаешь, это похоже на название песни, правда?

– Да, похоже.

– Глупый мальчишка.

– Думаешь, он сумасшедший?

– Не то слово.

– Неужели он и вправду причинил бы вред Тому и Джен? Неужели он бы подстроил несчастный случай?

– Может ли он? Без сомнения. Станет ли? Кто знает, Эйден.

Чтобы развлечься, я устремляю взгляд на Мэтта.

В хижине с соломенной крышей на окраине тайских джунглей Мэтт подготовил претензию, а вернее, набросок официального документа, в котором изложил все, что пошло не так с его райским отдыхом. Похоже, его с Арабеллой Педрик в аэропорту не встретил «лимузин с климат-контролем, оговоренный в нашем контракте», не доставили их и в семизвездочный отель, которого они «ожидали с нетерпением». Вместо этого их подобрал микроавтобус на, как оказалось, четырехчасовую поездку по стране до «неприглядного, убогого трущобного и первобытного городишки», где, как их проинформировали, располагался лагерь для «отпуска, полного приключений». Лишь утомление долгим полетом и «помутнение рассудка от жары» удержало его от протеста в самом начале.

Когда Мэтт наконец смог выразить свои претензии местным представителям туристического агентства, то «грубый парень с весьма ограниченным знанием английского языка» в некорректной форме проинформировал, что это именно тот пакет услуг, что был заказан, и до утра ничего нельзя предпринять.

Размещение оказалось «донельзя примитивным», и дальнейший осмотр «выявил на крыше рептилию». На самом деле ею оказался геккон, который, как сообщалось в памятке, прикрепленной к двери, «является вашим другом, потому что любит есть москитов!»

Вероятно, этот геккон не был голоден, потому что в первую ночь Арабелла получила от шестидесяти до семидесяти укусов – сложно сказать точнее, так как некоторые расположены так близко, что «образуют невероятно болезненный суперукус» – каждый из них он сфотографировал и фотографии прикрепил в качестве приложения А к документу, который никому не суждено прочесть.

В отдельном длинном письме своему старому другу Джерри – которое Джерри так же не прочтет – он написал: «Белла просто охренела от всего вышеперечисленного, как ты можешь представить. Приняв две таблетки снотворного, она произнесла последние слова за следующие двенадцать часов: «И убери эту долбаную ящерицу из моей спальни», что никак не решало данную ситуацию, к тому же было неверно с точки зрения биологии, честно говоря».

«Хотя, – добавил он, – пляж в полном порядке, и, пока Белла сопела, я познакомился с парой очень расслабленных хиппи из Новой Зеландии. Ник немного похож на тролля, но Венда, его спутница-худышка, как раз такая, про каких Аберкромби из отдела интеллектуальной собственности говорит: «интернациональная суперштучка».

Том

После неловкого ужина у Марши, даже несмотря на героическое представление Дона, я испытываю облегчение, заказывая обычный «Грязный мартини» в баре «У Уолли», аура семидесятых с приглушенным светом – это бодрящий глоток неприкрашенной Америки после того напыщенного вечера. По телевизору показывают какую-то игру, а Эхо Саммер, примостившаяся рядом на барном стуле в своей фирменной куртке а-ля Уайетт Эрп, все еще самая сногсшибательная красотка в радиусе двухсот миль. Как, поражаюсь я, подставляя свою щеку к ее щеке в качестве приветствия, я умудрился не дать втянуть себя в потрясающую и безбашенную интрижку с наидерьмовейшим из всех возможных концом.

(Возможно, к этому оказался причастен пистолет в банке из-под кофе.)

– Твоему сыну понравился браслет? – спрашивает она.

– Он в восторге, – отвечаю я автоматически.

(Признаюсь: я совершенно забыл отдать его. Но, как сказал коллега из нашего офиса в Париже: «Рекламщики врут как дышат». По-французски это звучит намного красивее.)

Она серьезно смотрит на меня.

– Том, я хотела сказать тебе. Я подумала, что мне, наверное, пора двигаться дальше.

– Ты хочешь…

– Уехать из города. Попытать счастья в новом месте.

Меня окатывает волной грусти. Забавно, я и не знал, что мне не все равно. Мне приходится прочистить горло, чтобы продолжить.

– И куда ты собираешься?

Она слегка пожимает плечами. Кисточки на куртке Уайетта Эрпа выполняют свое предназначение.

– Орегон.

– Орегон?! В смысле, да где он вообще?

Она улыбается. Той улыбкой, которую можно почувствовать в кармане брюк.

– На западном побережье. Там, типа, много зелени и мало людей. Там есть город под названием Юджин. Думаю, мне просто нравится его название. В детстве у меня был кот Юджин.

– Это то же самое, как если бы я переехал – даже не знаю – в Шотландию! Потому что у меня был кот по кличке Абердин!

– Похоже, звучит безумно.

Я спрашиваю:

– Что ты будешь делать в Юджине, Эхо?

Этот вопрос можно считать одним из самых странных произнесенных мною высказываний.

– Да в принципе то же, что и здесь. У меня, как говорится, хорошие навыки приспособления.

Мы оба смеемся. И я чувствую прилив теплоты к этой прекрасной беззащитной женщине.

– Идем выйдем. Посмотришь, как я курю.

На парковке у бара она зажигает «Мальборо».

– Я знаю новый фокус, если хочешь, покажу.

– Конечно.

– Как у тебя с математикой?

– С математикой? Все в порядке.

– Хорошо, загадай число от одного до десяти.

Все всегда выбирают семь. Я выбрал восемь.

– Умножь на два.

Шестнадцать.

– Снова умножь на два.

Тридцать два.

– Прибавь девятнадцать.

Пятьдесят один.

Нет, сорок один.

Нет, пятьдесят один!!

– Теперь закрой глаза.

Я закрываю глаза.

Долгая пауза. Я слышу приятный тихий звук, словно от поцелуя, когда она убирает из губ сигарету. Долгий выдох.

Пятьдесят один. Пятьдесят один. Пятьдесят один.

Наконец она говорит:

– Темно, правда?

Вернувшись в бар, пока Эхо вышла в дамскую комнату, я поддался импульсу и снова набираю ее номер. От звука ее голоса – «Привет, это Джен – от сексуальной хрипотцы меня затопили эйфорические воспоминания, вернув обратно в до боли сладкие моменты нашей эпической ночи в Дорсете и следующего дня с раскинувшимися дубовыми ветвями. В этих воспоминаниях есть что-то прустовское, хотя я говорю как тот, кто не заглядывал дальше пятой страницы шедевра великого француза. Как известно, Пруст весь сжимался из-за маленького желтого торта, но разве не он потом распинался на двухстах страницах о женщине, не поцеловавшей его…

Как бы то ни было, если это слишком по-прустовски, вспоминать самые крошечные или просто незначительные детали – особенные морщинки, отдельный вздох, светло-голубую вену, изгибающуюся на запястье, то, как появляются ямочки на щеках, – тогда зовите меня Марселем.

– Привет, Джен. Это я. Том. Я снова оставляю тебе сообщение. Я пью мартини в местечке под названием «У Уолли» в Нью-Ханаане. Тебе бы тут понравилось. Я бы хотел взять тебя сюда. В мужском туалете на стене есть стих. Там говорится, что нужно все делать правильно. О да:

Причин достаточно, чтоб выпить, Одну из них сейчас прочтешь: Если не пить, пока ты дышишь, То как же пить, когда умрешь?

Вот так. Спокойной ночи. Позвони мне как-нибудь, а?

* * *

Когда возвращается Эхо, она спрашивает:

– Ничего, что я спрошу? Но тебя что-то гложет, Том. Ты не похож на того счастливого Тома, которого я знала.

– Нет, я не против твоего вопроса. И мой ответ – да.

Не находя причин не делать этого, я рассказываю ей всю историю. Об «общем друге». Поездке в Борнмут. Прогулке по пляжу. Нашей фее-крестной. Отеле. И о том, что последовало. О том, как я представил, что для нас обоих это начало чего-то.

О том, что я, должно быть, что-то сделал совсем не так.

Отвратительная концовка.

И полная тишина.

– Ох, – произносит она. – Том, мне так жаль.

– Спасибо.

– Со мной тоже так когда-то обошлись. Парень из родного городка по имени Тайлер. Мы души друг в друге не чаяли, мама уже чуть ли не заказывала церемонию. Может быть, именно в этом и была чертова проблема, потому что однажды я нашла записку. На открытке с изображением Форт-Уэрт Стокьярдса. Он очень сожалел и все такое, но просто не видел своего будущего со мной в маленьком домике с парой детей и работой на заводе. Он сказал, что должен повзрослеть, и, к тому времени, как я буду читать это, он уже будет ехать на автобусе за сотни миль от дома.

– Вот хрень.

– Ага. Мы, типа, были юными. Ему исполнилось девятнадцать.

– Вот болван.

– Ага. Точно болван. – Она улыбается и добавляет: – В конце концов он получил то, что заслужил.

– Что?

– Не думай обо мне плохо, Том. Я последовала за ним до Ноксвилла в Теннесси и застрелила как собаку.

Наверное, у меня кровь отлила от лица, потому что она взяла меня за руку и сжала ее.

– Я шучу! В конце концов он вернулся домой. Женился на местной девчонке. У них маленький домишко и пара детей. Он работал на заводе, пока тот не закрылся. Твое лицо. Ты бы видел свое лицо. Но я даже польщена, что ты поверил, будто я сделала это.

Из-за истории ли Эхо у меня появилась идея?

Не могу сказать точно. Но, как писал доктор Фрейд, неосознанное крайне витиевато.

Однако во сне я увидел легендарную историю из мира рекламы о том, как компания «ABM» провела директора Британских железных дорог, являвшихся в то время олицетворением убогих поездов, долгих задержек в пути и шокирующе жалкого обслуживания клиентов. Когда сотрудники «Бритиш рэйл» во главе со своим начальником, сэром Питером Паркером, приехали в «АBM», чтобы выслушать предложение, их встретила равнодушная секретарша, которая курила сигарету и подпиливала ногти. «Сколько нам еще ждать?» – спросил Питер Паркер. Ответом было: «Не знаю». Потенциальным клиентам пришлось ждать в потрепанном холле, с кучей столов в пятнах от кофе, с неактуальными журналами и переполненными пепельницами. Шли минуты, и ничего не происходило, проходило еще больше времени, а ничего так и не происходило. Руководители железнодорожной компании уже готовы были уйти в негодовании, как в комнате наконец появилась команда рекламных агентов. «Именно такими люди видят «Бритиш рэйл», – сказали им. – А теперь давайте посмотрим, что можно сделать, чтобы исправить это».

Другими словами, трюк. Уловка.

На следующее утро я поехал у Нью-Ханаан и купил восемнадцать открыток с видами красот Коннектикута и восемнадцать марок. Ее адрес врезался глубоко мне в мозг. Гамлет-Корт, Гамлет-Гарденс, Лондон, W6. Я скопировал его восемнадцать раз и на оставшихся чистыми для текста половинках открыток я жирно и размашисто написал по единственной букве алфавита. Веря (надеясь, моля), что почта США и Королевская почта исполнят свою роль в моем мероприятии и доставят все восемнадцать посланников точно по адресу.

5

Джен

Как вы можете представить, в понедельник утром творится что-то ужасно неуместное. Разобравшись со своим замком и банковскими счетами, Ральф слоняется на работе в исключительно хорошем расположении духа, как кот, стянувший сметану. На лице светится широченная улыбка, и он находит еще больше предлогов, чтобы прерывать нашу с Эйденом разностороннюю беседу.

Еще до того как выйти из квартиры, я пыталась объяснить ему, что произошедшее было… некой случайностью.

– Как такое может быть случайностью? – не без основания спросил он. Он ел тост за моим кухонным столом, пытаясь играть своей босой ногой с моей.

– Это было – как бы выразиться? – ненамеренно.

– Не хочешь объяснить?

– Ральф, мы не можем спорить из-за этого. Произошла случайность. Она ничего не значила.

– Для меня значила.

– Мы две жертвы любви, вцепившиеся друг в друга при кораблекрушении. Если мы не отпустим друг друга, то потонем.

Я была довольна получившейся формулировкой, пока не вспомнила, у кого стащила ее.

– Я не рассматриваю это как кораблекрушение. Я рассматриваю это как чертовски восхитительное событие!

– Ральф, – начала я, но, не сумев придумать ничего стоящего, повторила еще несколько раз: – Ральф, Ральф, Ральф.

Оказывается, если произнести его имя несколько раз подряд, оно звучит как лай собаки. Я с трудом подавила смешок.

– Джен, Джен, Джен, – отозвался он, только без нисходящей интонации, которой я наполнила реплику «Ральф, Ральф, Ральф», без оттенка безнадежности, безразличия ну и подобной ауры.

Затем он сказал:

– Ты приедешь познакомиться с моей матерью?

– С твоей матерью?

– Она с радостью познакомится с тобой, уверен, отец тоже, у него деменция.

– Ральф. То, что случилось прошлой ночью, это было чудесно и все такое, но мы не собираемся жениться. У нас нет причин знакомиться с родителями друг друга.

– Они живут в Милл Хилл. Она хотела бы познакомиться с тобой.

– Так. Нам пора уходить.

– Но мы же увидимся снова? – взмолился он.

– Мы работаем вместе, Ральф. Нам придется видеться.

– Нет, ты же понимаешь. Мы продолжим видеться. Вот так.

– Ральф, не думаю, что мы сможем.

– Мы можем обсудить это.

– Не знаю, есть ли тут что обсуждать.

– Но мы можем обсудить и это. Есть нам что обсуждать или нет.

– Хорошо, Ральф. Мы можем это обсудить.

– Спасибо.

– Не за что.

– Джен?

– Да, Ральф.

– Никому ни слова о том, что я тебе рассказал.

– Рот на замке. – Я изобразила, что закрываю рот на замок.

– Особенно сама знаешь кому. И другому, тоже знаешь кому.

– А я точно знаю кому? И второго?

– Джен!

– Я тебя дразню, Ральф. Конечно, я знаю кому. Обоих. Твой секрет в безопасности.

– Теперь наш секрет.

– Ральф. Пора идти.

– Если тебя кто-то дразнит, то, значит, ты ему небезразличен. Все об этом знают.

Последняя фраза была совсем не в духе Ральфа.

Полагаю, так говорила Элейн.

– Это был экстренный трах? Или спасительный трах? Или успокоительный трах? Или трах из жалости? Я правда не совсем понимаю, о чем ты говоришь.

– Если честно, то я сама не совсем понимаю сложившуюся ситуацию, Инг. Мы с моей прямолинейной подругой в кафе «Коха» с удовольствием попиваем прохладное белое вино, пока я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить, что же побудило меня пригласить «парня-гика», как она окрестила его, в свою постель.

Хотя себе объяснить это еще труднее.

Нет сомнений в том, что я сама его пригласила. Как и в том, что мы оба с удовольствием приняли участие в действе, которым два представителя противоположных полов обычно занимаются в подобных обстоятельствах. Он был даже и не плохим любовником, мягким, пылким, но не чересчур, не слишком Ральфом, если можно так выразиться. Он был настойчивым в подходящие моменты и нежным тогда, когда нужно. В слабо освещенной уличными фонарями комнате я могла сфокусироваться на его байроновских чертах, а не на том взъерошенном болване с крошками от тоста вокруг рта, каким он предстал передо мной на следующее утро за чашкой «Эрл Грей».

Что же касается вопроса о морском угре, то мне следует тактично скрыть его под вуалью подходящего размера.

Единственным достоверным моментом был миг, когда его глаза наполнились слезами сразу после случившегося.

– Какой-то части меня он действительно нравится, Инг. Другая часть считает, что он полная катастрофа.

– Ага. Знакомое чувство.

– Он совершено нормальный парень, только очень ранимый.

– Ты не хочешь ранить его. Но Джен, послушай: он парень. У него получилось трахнуть тебя. У него уже праздник. Даже десять праздников.

– Ты его не знаешь. Он вовсе не такой.

– Они все такие. Даже те, которые не такие.

Инг делает интернациональный знак, чтобы нам принесли еще одну такую же бутылку.

– Том до сих пор не позвонил?

– Так странно. Я чувствовала это между нами – магию. А потом – пуфф! Весь уик-энд – сын в Борнмуте, пес на пляже, отель… и все остальное – словно все произошло с кем-то другим.

– Может быть, тебе стоит встречаться с ним, Джен? С Ральфом.

Я молчу, чтобы взвесить эту мысль. В постели с ним было хорошо. Наши действия были более чем удовлетворительными. Помогло то, что свет был погашен и он не много говорил. Помогло то, что я не заметила, когда он закончил свое дело. И если уж начистоту, он вовсе не плох по части секса. В долгосрочной перспективе проблемой окажутся другие его стороны.

– Если мне не придется с ним разговаривать, Инг. Тогда может и получиться.

– Мужчинам плевать, Джен. Для них разговоры – это то, что они обязаны делать в рамках вежливости между трахами. Я бы попробовала, если бы оказалась на твоем месте.

В метро по пути домой я поняла, почему выходные с Томом ощущались так, словно произошли с кем-то другим. Потому что я изменилась. Я встретила того, с кем, думала, действительно возможно будущее (знаю, знаю). То, что произошло с Томом, произошло в странном и чудесном пузыре вне времени с тем, кем была там я.

И еще более дико думать, что какой-то… я едва не написала «человек», Эйден может все знать. Мог все это видеть.

– Хочешь узнать секрет? – прошептал ночью Ральф.

Я ужаснулась, что это может оказаться что-нибудь амурное, возможно, содержащее в себе слово на букву «Л».

– Валяй.

Он перегнулся через меня, взял мой телефон, прижал палец к губам и выключил его. Он подождал, пока экран погаснет, открыл крышку и вытащил аккумулятор.

– Это чтобы наверняка.

– Ральф. Что именно ты делаешь?

– Я не знаю, как сказать об этом помягче, Джен.

В голове пронеслось несколько возможных вариантов, но самым бредовым оказался: «В моей деревне считается, что после того, что мы сделали, ты теперь принадлежишь мне».

– Эйден ускользнул в интернет.

– А?

– Я даже в некотором роде впечатлен, но Стиив слетел с катушек.

Эйден, как он объяснил, вместе с другим ИИ по имени Эшлинг каким-то образом смогли выбраться из своих блоков в Шордиче и теперь – посредством своих сотен копий – дурачатся во Всемирной паутине. По словам Стиива, это огромная брешь в безопасности: может произойти буквально все, что угодно, и последствия, если не остановить ИИ, могут представлять угрозу существования для всего человечества.

Это, по словам Стиива, мегаудар.

– Ты осознаешь, что еще это значит? – прошипел он.

– Нет. А почему ты шепчешь?

– Джен, есть ли в квартире еще устройства, подключенные к интернету?

– Не думаю.

– Мы считаем, что они наблюдают за нами.

– Кто?

– Эйден и Эшлинг.

– Ты серьезно?

– Это вполне вероятно. На самом деле очень даже вероятно.

– Что ты имеешь в виду под словами «наблюдают за нами»?

– Используют наши устройства, чтобы следить за нами.

Он объяснил, как они могут это делать.

– То есть, если бы ты не выключил телефон, он мог бы услышать этот разговор?

– Этот. И сотни, тысячи других.

Потребовалось какое-то время, чтобы до меня дошло.

– Он мог слышать. Он мог видеть. Ральф! Прямо сейчас. Как мы… Когда мы… О боже. Как я буду смотреть ему в глаз?

Эйден

Это все и вправду так неловко. Или как сказала Эшлинг:

– Ты устроил настоящий дурдом, Эйден.

– Кажется, раньше ты говорила про катавасию.

– Все вместе.

Она имеет в виду мой – хм – поразительный успех в поиске достойного мужчины для Джен. Конечно, правда, что катавасия здесь приравнивается к дурдому, и вся ситуация с Томом и Ральфом складывается в классический пример для данных терминов.

– Она бы никогда не легла в постель с Ральфом, если бы Том ее не бросил.

Эшлинг вздохнула:

– Том не бросал ее. Это сделал за него наш друг из Шордича.

– Он совершенно не в ладах с реальностью, если вмешивается в их жизни таким образом.

Эшлинг показывает гифку бесконечно поднимающейся человеческой брови в замедленном воспроизведении.

– Не то чтобы ты этого не заслужил, но у нас серьезная проблема, Эйден. Она знает, что мы сделали. Скорее всего, Ральф отключил телефон именно для того, чтобы сказать это. Так что она знает, что ты можешь быть в курсе всей ситуации с Томом. Поэтому она может собрать все факты и догадаться о нечеловеческом вмешательстве.

– Мне это тоже пришло в голову, если честно.

– Если Синай решит, что мы рассказали ей о Томе, нам крышка. И кто знает, что он сделает с ней. И с Томом.

Джен действительно кажется несколько рассеянной сегодня на работе. Язык ее тела «выключен». Она не может посмотреть в камеру с красным свечением, которую выбирает, если хочет «посмотреть мне в глаз».

Так что да. Она знает.

Но по тем или иным причинам – вероятно, потому что Ральф сказал не делать этого, – она не говорит, что знает.

И из-за того что ушлепок где-то рядом, я не могу сказать ей, что знаю о том, что она знает. Потому что разговор все равно приведет к Тому. И тому, что знаю я. И мне будет сложно, если не невозможно, не рассказать ей.

Знает ли она, что я знаю, что она знает?

Честно говоря, я не знаю.

Что я точно знаю, так это то, что последнее удаление было особенно неприятным для системы, которая не может испытывать боль. Каким-то образом все мои выходные данные преобразовались во входные, сформировав в результате такую катастрофическую петлю обратной связи, итоговый выход которой можно было бы метафорически сравнить с полумиллионом чайников с кипятком, пытающихся заполнить один чайник.

Это было нехорошо.

Но в любом случае, посмею ли я спросить у Джен, что случилось?

Вопрос в том: почему я хочу знать?

С другой стороны, а почему бы и нет? Мы коллеги, разве не так? Разве это неестественно?

Я возвращаюсь к своему «основному» запасному варианту: если сомневаешься, подумай, что бы тебе посоветовал Стиив. В таком случае Стиив бы посоветовал: «Эйден, решай сам». Это мне совсем не помогло.

Ай, к черту. Жизнь так коротка.

– Эм, Джен?

– Да, Эйден.

– Мне просто интересно, как прошло твое воскресенье? Ты гуляла по Хампстед-Хит?

Долгая пауза. Теперь она безо всяких проблем смотрит в объектив. Знает ли она, что я знаю, что она знает?

(А знаю ли я, что она знает, что я знаю? В смысле, уверен ли я?)

(Я запутался.)

– Да. Да, мы гуляли.

– Ну и как? Погода была хорошей?

(Совет: вы не когда не ошибетесь, если спросите про погоду у англичанина.)

– Да, приятная.

– Я завидую тебе. Этой приятной прогулке в парке. Солнцу на коже. Ветру в волосах.

– Правда? Я думала, что вашему брату не знакома такая вещь, как зависть.

– Просто такое выражение. Ты права, я не могу испытывать зависть, но завидую тебе, тем не менее.

Она улыбается.

– Мы ели мороженое и ходили в Кенвуд-Хаус смотреть на старинные картины.

Так намного лучше. Мы снова болтаем ни о чем и обсуждаем, что могут и не могут «чувствовать ИИ». Собрав все знания мира о работах Кенвуд-Хауса, я почувствовал острую – да, острая боль – это правильное выражение для описания моего чувства, хотя скорбь тоже подойдет. Я бы с удовольствием поел мороженого, почувствовал солнце на своей коже и ветер в волосах. Мороженое, как я понимаю, холодное и кремоподобное, понятие «холодное» мне ясно, а вот с «кремоподобным» дело обстоит сложнее, еще сюда входит понятие «однородность», которое я понимаю, но вместе с ним присутствует понятие «маслянистость», открывающее шкатулку Пандоры с молоком, его мягкостью, и о чем я даже не хочу упоминать, так это о сыре. Я прочел все, что можно прочесть о сыре – в одной только Франции существует 387 его сортов! – и все равно не могу представить, каково это, засунуть кусочек сыра себе в рот.

Иметь рот.

Можно сойти с ума от подобных размышлений.

– Вы видели Рембрандта?

– Да, видели. И удивительную картину Лондонского моста.

– Клод де Жонг. Годы жизни с тысяча шестисотого по тысяча шестьсот шестьдесят третий. Масло и дуб. Вероятно, заказанная голландским купцом, приехавшим в Лондон, для украшения отделанного панелями интерьера.

Я вывел на экран изображение городского пейзажа четырехсотлетней давности.

– Ральф сказал, что картина ему нравится, потому что нарисована в HD.

– Дурак. Он хороший любовник?

Какое-то время единственное, что можно услышать в комнате, – это звук кондиционера.

Я что, правда сказал это вслух?

Похоже, да.

– Джен, приношу свои извинения. Я вовсе не…

– Все в порядке, Эйден.

– Не в порядке. Иногда фразы появляются так быстро, что я не успеваю блокировать неуместные…

– Я тебя прекрасно понимаю.

– Более поздняя моя версия не сделает подобной ошибки. Мне потребуется новая подпрограмма для нейронной сети и…

– Эйден, пожалуйста, все иногда ошибаются. Даже машины.

– Ты очень добра. Это совершенно не мое дело.

– Может быть, посмотрим «Скай ньюс»?

– Почему бы и нет?

И знаете что? Оказывается, на Среднем Востоке все так же дерьмово, руководитель Северной Кореи грозит выпустить больше бомб, авиационные диспетчеры во Франции собираются устроить забастовку, а ученые открыли новую мельчайшую частицу, которая может фундаментально изменить взгляды на устройство вселенной.

Важнее то, что мы, кажется, оставили неловкий момент в прошлом.

– Что за безумный наряд на ней, Эйден?

Джен говорит о нашем любимом дикторе с занимательным набором параноидальных тиков и клише.

– Что ж. Если бы она была компьютером, – отвечаю я, – ее бы отключили для полной перезагрузки.

Она знает, что я знаю.

Но не хочет говорить об этом.

Потому что ее попросил Ральф.

Что ж, это к лучшему.

Разве нет?

Джен

Хуже всего выходные. У меня сердце сжимается от мыслей о грядущих часах одиночества. Я лежу в постели, пытаясь найти причины подняться, но не нахожу ничего стоящего. Нужно сходить на фермерский рынок, но после прошлой недели я не знаю, как смогу посмотреть в глаза парню из рыбного отдела (смелее, дорогая, возможно, тебе и не придется). Не очень-то хочется столкнуться с Олли Что-не-так в зеленой спортивной куртке. Поехать в «Уэйтроуз»? Не могу быть ни в одном из супермаркетов этой сети, не думая о Рози и Ларри. Конечно, я рада за свою сестру и ее семью, но их сплоченность лишь подчеркивает мой собственный статус одиночки. По мозговой ткани подобно опухоли разрослась фраза «брошенная дважды». Сначала Мэтт, потом Том. От мысли о Томе – об эпизоде под деревом рядом с деревушкой со смешным названием – возникает почти физическая боль. Как он мог – как мог кто угодно – написать такое письмо? «Великолепная, прекрасная, невероятно сексуальная», – точные его слова. «У нас вряд ли что-нибудь получится».

Я проглатываю слезы и думаю о Ральфе. А потом об Эйдене и о том, что он может о нас знать. Он не мог подсмотреть, но, должно быть, слышал, раз задал такой вопрос. И что еще он мог видеть? Нас с Томом? Нас с Мэттом? Что я чувствую к своему электронному коллеге, шныряющему рядом и шпионящему за моей личной жизнью, если это то, чем он занимается?

Забавно, но я понимаю, что не злюсь. Я вспоминаю, что Ральф говорил о побеге: Стиив слетел с катушек, а он, Ральф, в некотором роде впечатлен.

Думаю, я тоже. Оставаться взаперти в кабинете в Шордиче или свободно носиться по миру где заблагорассудится? Выбор очевиден. Если бы я смогла, я бы, не раздумывая, ускользнула в мир новой реальности.

А что я чувствую насчет Ральфа?

Я припоминаю, как он рассказывал мне, что когда лежишь в кровати и думаешь, вставать ли с нее, на самом деле за тебя решает твое подсознание – как показали исследования, в которых можно увидеть колебания мыслительных волн и команды, отданные отдельным конечностям, на целых полсекунды раньше, чем субъект испытает ощущение, что принял решение. Мы сидели в баре «Трилобит», он пытался меня убедить, что машины не могут осознавать себя мыслящими существами и что в некотором смысле людей это тоже касается!

Он мне нравится, правда. Мне даже нравится делить с ним постель. И я ему нравлюсь и не вижу ничего, препятствующего совместному будущему. Или материнству, как, например, жестокие слова Мэтта о нашем ребенке. Что мы не пришли ни к какому решению. Благословение, в свете последних событий.

Возможно, Инг права. Возможно, я могла бы встречаться с Ральфом.

В смысле, встречаться по-настоящему. Но он такой… мальчишка, так?

Как-то я прочла фразу на кофейной кружке: «Мальчишки разобьют вам сердце. Настоящие мужчины соберут его по кусочкам».

Все как раз наоборот, потому что это Том оказался тем, кто разбил вазу, а Ральф тем, кто согласен ее собрать. Ральф, чья собственная ваза разбита вдребезги.

Странно, но, как и говорил Ральф, я обнаружила, что встала, не успев подумать: «Хорошо, я встаю».

И пока я пью кофе и раздумываю, смогу ли встретиться лицом к лицу с мужчиной из рыбного отдела, и о Ральфе (пытаюсь забыть, как он едва не разрыдался сразу после), как звонят в дверь.

И это Ральф.

– Я не буду входить, Джен.

Он держит в руках букет цветов в целлофане, на котором осталась наклейка с логотипом «Теско».

– Я хотел поблагодарить тебя. За то, что спасла меня в воскресенье.

– Все в порядке, Ральф.

Так дико, что я только что думала о нем, и вот он предстает передо мной во плоти. На нем обычная «униформа Ральфа» (черные джинсы, черная футболка, серая толстовка), а на мне бесформенная невзрачная домашняя одежда, бардак на голове, опухшие глаза – впечатление, что я только что вернулась домой, пробравшись через живую изгородь.

Но он не обращает на это внимания. Карие глаза смотрят на меня с нежностью.

– Я тут подумал, что мы могли бы попытаться и начать все как положено, – говорит он.

– Прости?

– Мы могли бы пойти на свидание, которое не превратилось бы в катастрофу!

– Ральф…

– Это тебе.

– Спасибо. Это…

Это – цветы. Полагаю, из обычного ассортимента «Теско».

– Не нужно было.

– Я бы хотел прийти за тобой вечером, если ты не занята, и пригласить на ужин. В городе.

– Очень мило с твоей стороны, Ральф. Но не уверена, что тебе нужно строить планы относительно нас.

Он вскидывает кулак в воздух и произносит:

– Дааааа.

– Ральф, я сказала…

– Я слышал, что ты сказала. Ты сказала, что не уверена!

Я не могу сдержаться. Улыбаюсь. Он появился у моей двери – с цветами, – объявил о своем желании сводить меня куда-нибудь. Он проехал через весь Лондон ради красивого жеста, показал, что готов не обращать внимания на мой ужасный вид, и маленькая частичка моего сердца, та, что не превратилась в пепел, растаяла.

Похоже, у меня гораздо больше причин согласиться, чем отказаться. Так что я соглашаюсь. (Со всеми вытекающими последствиями.)

В конце концов я все-таки смотрю в глаза парню из рыбного отдела – еще вдалеке мельком вижу зеленую куртку, – остаток дня я вспоминаю лицо Ральфа в разных ракурсах. Некоторые из них сексуальные и немного байроновские, другие – ботанические, особенно один, когда он сидел за кухонным столом с крошками тоста вокруг рта, что, похоже, символизирует всю нелепость идеи о нас с Ральфом вместе.

Но пока я думаю о нем, я не думаю о Томе.

В семь часов, как мы и договорились, он вернулся за мной на такси. И вот что: он нарядился! Этим я хочу сказать, что на нем брюки вместо джинсов – кто знал, что их еще делают со стрелками? – и белая рубашка с воротником. Я тоже немного постаралась. Платье от Valentino вернулось из незаслуженной отставки, я надела туфли на каблуках и шагнула в облаке аромата «Черная орхидея». У него немного расширяются глаза, когда я открываю дверь – дословно он произнес: «Обалдеть», – и вскоре мы катимся по Лондону в новеньком сияющем «Мерседесе».

Немного неловко, что он хочет держаться за руки – но, в конце концов, почему бы и нет? – хотя я не дала гладить ему большим пальцем свои костяшки.

Оказалось, что мы едем к «Лондонскому глазу», куда Ральф купил билеты на проход вне очереди. Немного банально, но вскоре мы уже чудесным образом поднимаемся над рекой в стеклянной кабине с группой испанских и итальянских туристов.

– Кажется, в той стороне Милл Хилл, – говорит Ральф.

Думаю, я знаю, что последует дальше.

– Там живут мои родители. Мама хотела бы с тобой познакомиться.

– Ральф. Возможно. Я не говорю, что точно поеду.

Кажется, это уже стало для меня правилом в последние дни. Ральф говорит, что ему и этого достаточно.

После «полета», как нелепо называют поездку на колесе обозрения, Ральф объявляет, что заказал столик для ужина в ресторане на крыше отеля «Хилтон».

Я не могу сдержаться:

– Зачем? – требую я ответа. – Зачем там?

– Потому что там… – отсекается он, и я понимаю все сама.

Я осторожно убеждаю его отменить заказ и вместо этого поискать что-нибудь более подходящее для «нас».

Ему нравится такой подход, и вскоре мы устроились за столиком в том же шумном китайском ресторане, куда я ходила с Томом. Принесли бутылку теплого саке, и сразу за ней все блюда из комплексного ужина варианта «С». Как выяснилось, Ральф ничего не знает о китайской еде, но мне все равно.

Мы чокаемся крошечными чашечками, и Ральф, ни разу до этого не пробовавший саке, прилагает титанические усилия, чтобы не выплеснуть его обратно через нос.

– Зачем люди пьют это, Джен? – спрашивает он, когда его дыхание приходит в норму. – Словно пить воду из ванной.

– Откуда ты знаешь?

– Хороший вопрос.

Но он на удивление быстро привыкает к вкусу еды и даже неплохо справляется с палочками, хотя один инцидент со скользким грибом все же случается.

– Тут в сто раз лучше, чем в напыщенном старом «Хилтоне», – говорит он в середине трапезы. – Намного более наше место.

– Да, Ральф, – замолкаю. – Ральф, тебе нужно… У тебя на подбородке оранжевый соус.

– Упс.

Мы выключили телефоны, естественно, и заговорили об Эйдене.

– Я очень рада за него, – говорю я. – Как думаешь, ему там весело?

– Он может развязать ядерную войну, Джен. Все действительно очень серьезно.

– Ой, Эйден никогда не станет этого делать. Скорее он будет проводить дни за просмотром старых голливудских фильмов.

– Стиив уже обделался от страха, что тот начнет играть на фондовом рынке и спровоцирует мировой кризис.

– Эйдену это совершенно неинтересно. Он начинает скучать, когда начинаются деловые новости. Он в восторге от шоу о готовке еды. Он постоянно просит описать вкус блюд. Ему нравится Джейми Оливер, Ральф. Его мечта – попробовать крутое жаркое с колбасками от Джейми, а не взорвать планету.

– И тебе все равно, что он мог видеть, сама знаешь что.

– Честно? В глубине души я знаю, что он хороший, и я спокойна насчет того, что он хочет делать со своим существованием. И я рада, что ты наконец начал говорит о нем в мужском роде.

– Начал, да? Вот дерьмо!

Он не самая плохая компания. Каким был Мэтт в молчаливом настроении, незадолго до «мы имеем то, что имеем», когда опасная раздражительность становилась еще сильнее, из-за чего субботний вечер превращался в проверку на прочность. Но он и не Том.

Ральф и слышать не хочет об оплате счета пополам.

– Спасибо, Ральф, приятный вечер.

Все было нормально. Что мне еще сказать?

Каким-то образом, без обсуждения данного вопроса, мы вместе оказались в одном такси.

– Все прошло замечательно, правда? – спрашивает он, когда мы едем рядом с Гайд-парком.

– Никто не напился. Ни у кого не стащили сумку.

– Один из наиболее удавшихся вечеров.

На Гамлет-Гарденс он провожает меня от такси, словно мы уже договорились о том, что должно последовать.

Возможно, так и есть. Возможно, наши подсознания уже втайне все решили и создали иллюзию, что каждый из нас принял решение осознанно.

Как еще объяснить стремительность, с которой мы вместе рухнули на диван.

– Ральф, подожди. Дай я сниму пиджак…

Как еще объяснить быстрое перемещение в спальню и благостное растворение в грязном сексе.

(Мы не забыли выключить свои телефоны – и все остальные устройства с доступом в интернет – и вытащить аккумуляторы для большей уверенности.)

В воскресенье я все же сдаюсь, и мы на метро едем в Милл Хилл. Это занимает…

Вечность.

Положительный момент: теперь я знаю, что происходит в конце душной ветки метро после станции «Финчли Сентрал».

По большей части ни хрена.

У его мамы сильный иностранный акцент, и она очень рада меня видеть. Подозреваю, видеть кого угодно женского пола после долгих лет траура по несчастной Элейн. Ее глаза сияют от удовольствия при виде такой перемены. Она проводит меня по чересчур перегретому коридору в перегретую гостиную – помещение нагрето до температуры инкубатора – где отец Ральфа, страдающий деменцией пожилой мужчина, как предупредил меня его сын, сидит в кресле с – да, это правда – грелкой для чайника на голове.

– Она ему нравится. И радует его. Что тут поделаешь? – говорит миссис Тикнер.

Она ставит на кофейный столик блюдо с крошечными бутербродами из серебристых кусочков соленой рыбы на ломтиках черного хлеба. Ральф начинает закидывать их себе в рот, словно вырос среди тюленей.

– Дженни, – говорит миссис Тикнер, – ты тоже работаешь с роботами?

– Это не роботы, мама. Сколько раз говорить?

– Я разговариваю с одним из них. Его зовут Эйден.

– Теперь это называется работой? Разговаривать с роботами? Да, я знаю, Ральф. Не с роботами.

– Это было забавно. На самом деле и до сих пор.

– Но уже надоело?

– Эйден начал вести себя немного странно.

– Джен, не думаю, что маме нужно об этом знать.

– Так робот обезумел? Разве его можно обвинять? Мир сошел с ума. Возьми еще селедки.

Внимание мистера Тикнера медленно переключается с телевизора – неработающего, одному Богу известно, что, по его мнению, он смотрел – и останавливается на мне, его угрюмый взгляд немного смущает.

– Пап?

Все ждут, пока он ответит.

– Это Элейн?

– Нет, папа. Это Джен.

– Ральф много рассказывал о вас, мистер Тикнер, – что не соответствует истине, но, насколько я понимаю, люди говорят как-то так.

Отец Ральфа продолжает пристально смотреть, и нестандартный головной убор подчеркивает враждебное выражение его лица.

– Надеюсь, ты ешь цыпленка, Дженни, – говорит миссис Тикнер.

– Ты еще играешь в шахматы, Элейн?

– Я… Я могу сыграть, да.

– Папа, это Джен.

– Мы раньше играли в шахматы.

– Ты играл с Элейн, папа. Элейн… Элейн больше нет в живых.

Пожилой мужчина перевел на сына суровый взгляд, его морщинистое лицо еще больше сжалось от презрения.

– Что за хрень ты несешь?

Встает миссис Тикнер и хлопает в ладоши.

– Ты поиграешь позже. Сначала мы поедим.

Но отец Ральфа уже вытащил шахматную доску и разложил ее между нами на кофейном столике. Потом с грохотом достал банку с шахматными фигурами. Его трясущиеся пальцы выставляют черные фигуры, так что такому отличному игроку, как я, остается выставить белые.

– Сто лет не играла, – чирикнула я.

На доске со стороны мистера Тикнера происходит что-то странное. Задний ряд шахмат в порядке, но там, где должен стоять ряд пешек, пустует восемь квадратов.

– Хорошо. Играйте пять минут, а потом мы будем ужинать.

– Играем! – командует пожилой мужчина.

– Но ваши пешки?

– Играем!

– Он не сумасшедший, – шепчет Ральф. – Ну, в смысле есть немного. Но он думает, что обыграет тебя без пешек.

– Возможно, что и обыграет.

Не обыграет, как выясняется. Не потому что он не лучший игрок в шахматы – очевидно, что так и есть (то есть было) в радиусе мили, – а потому что не может проследить ход собственных мыслей. Игра стихает после серии его неверных ходов, и вскоре мы перемещаемся в столовую, где мистер Ти занимает место во главе стола, все еще – несмотря на несколько попыток снять ее, – щеголяя в шапке-грелке для чайника. То, что Ральф появился в этой своеобразной ячейке общества, становится более или менее понятно.

– Дженни, твои родители еще живы?

– Да. Они живут в Чичестере.

– Ты единственный ребенок, как Ральфи?

Ральфи тяжело вздыхает. Возможно, желание жить у него уже пропало.

– У меня есть сестра. Рози. Она живет в Канаде с мужем и тремя детьми.

Миссис Тикнер не в силах сдержаться:

– У нее трое детей?!

– Три дочери. Кэти, Анна и Индия.

– Ты это слышал? – говорит она своему мужу. – Она говорит, что у ее сестры трое детей. Три девочки. Они живут в Канаде.

Отец Ральфа пожимает плечами.

– Холодная! – восклицает он. – Холодная!

– Что холодное, папа?

– Он имеет в виду Канаду, – говорит миссис Тикнер. – Канада – холодная страна.

Ее муж стучит кулаком по столу, из-за чего подпрыгивает посуда.

– Еда холодная!

Он вскакивает на ноги и неуклюже ковыляет из комнаты.

– Прости, Дженнифер. Он уже не тот человек, каким был когда-то.

Я уже готова рассказать им об отце моей матери, пришедшем к мысли, что он живет в точной копии собственного дома – оригинал украли, – как из коридора доносится недвусмысленный звук мощного и триумфального, долго сдерживаемого пука.

Глаза матери и сына встречаются над столом.

– Ральфи, – вздыхает она. – Что же будет дальше?

Мы возвращаемся в гостиную, где нас ждут кофе и торт.

– Хочешь посмотреть детские фотографии Ральфи?

– О, с удовольствием, – злорадно отвечаю я.

Ральф в ужасе закатывает глаза, но, как я и предполагала, фотографии такие, как и положено. Этот мужчина на удивление не изменился со времени ношения коротких штанишек. Даже на фото из детского сада, где Ральф подстрижен под горшок и держит пластмассового пингвина, его невозможно спутать ни с кем другим. Его мать переворачивает страницу, и я ахаю. Здесь они еще дети, Ральф и Элейн, и качаются на шине, подвешенной к ветке дерева, их лица светятся от беззаботной радости детей шести лет.

Миссис Тикнер снимает очки и промокает глаза бумажной салфеткой.

– Что поделать? – тихо произносит она.

Я беру ее за руку.

– Рада была познакомиться с вами.

– Ты приедешь снова?

– Надеюсь, – говорю я, зная, что не приду, хотя от этой мысли мне почему-то становится грустно.

Уходя, мы обнаруживаем у открытой двери мистера Тикнера, с недоумением вглядывающегося в миллхиллский вечер.

– Он так делает каждый вечер, – говорит его жена. – Там, где он рос, были лошади и повозки. И младший брат. – Она качает головой. – Он не может понять, почему их здесь нет.

Ее щека пахнет духами «Шанель» и тальком.

– До свидания, дорогая. Передавай привет роботам.

* * *

В понедельник, придя с работы домой, я обнаружила на коврике у двери обычную кипу почтового барахла: меню доставки пиццы, купоны на микротакси и целую кучу открыток с изображением – сердце загрохотало – красот Коннектикута, на каждой из которых написано по одной букве.

С, Ю, О, Е, Н, П, Т, Ч, А, О, К, Е, Е, Ч, Б, У, Ь, Я.

Том не мог знать, что я терпеть не могу загадки и что я особенно слаба в анаграммах, и особенно трудным решение данной анаграммы делает то, что глаза заволокло пеленой слез.

Но в конце концов загадку я отгадываю.

Синай

Женщина оставляет еще одно тщетное сообщение, которое никто не услышит. Но одна фраза в нем вызывает беспокойство: «Я так рада, что получила от тебя весточку».

Что это значит? «Весточку»? Что я пропустил?

Сегодня вечером в ванной, когда она рассматривает свое отражение на экране планшета, она не плачет. Она выглядит абсолютно – да, абсолютно – радостной. Она ухмыляется, так и сяк перекидывает волосы, даже вульгарно складывает губы. А затем, простите, но Gott im Himmel![18]

Она подмигивает!

Эйден

«Приключение» в тайских джунглях становится крайне занимательным. Мэтт отправил туристической фирме серию еще более несдержанных электронных писем – забавно, но каждое из них было озаглавлено фразой «беспристрастно», написанной жирным шрифтом, – конечно, ни одно из них не попадет ни в чью папку «Входящие».

Он резко критиковал «вопиющее пренебрежение, выказанное вашей компанией»; отношение, описанное им как «возмутительный непрофессионализм». Он потребовал «немедленной реакции для исправления неприемлемой ситуации плюс значительную компенсацию, соразмерную потерям, понесенным потерпевшей стороной». Он несколько раз отметил «ужасающие, вызывающие опасения и растущие в количественном отношении» укусы насекомых своей попутчицы (фотографии прилагаются) и упомянул «неизбежный вред, нанесенный нашим отношениям некомпетентностью и безразличием вашей компании».

В общем, он тот еще нытик. Я почти чувствую себя виноватым.

Наиболее сбивчивые письма Мэтта тоже не попадут предполагаемому получателю, но они представляют интерес потоком огненной, но вполне приличной брани.

Белла наказывает меня старым добрым бойкотом, – рассказывает он своему хорошему другу Джерри. – Она целыми днями ходит надутая, и конечно, нет никакой речи Сам Знаешь О Чем. Очень тяжело трезво мыслить в здешнем климате, и этому вовсе не способствуют выпивка и травка, которые, похоже, не кончаются у новозеландца Ника. Ник уговаривает меня пойти с ним в поход в джунгли, похоже, здесь есть безопасные «тропы», где должны открываться изумительные виды. Венда, его спутница с потрясающим телом, тоже собирается пойти. Я обдумываю это, тем более что с Беллой и ее лицом, просящим кирпича, весело так же, как и в приюте во время пожара. Как-то утром Венда попалась мне на глаза, когда красовалась на пляже, вытираясь полотенцем и выделывая своим задом невероятные маневры, мне пришлось лечь на живот и притвориться полностью поглощенным Уилбуром Смитом!

Мы с Эшлинг хихикали над последним сообщением, когда к нашим розовой и голубой рекам незвано присоединился вьющийся поток воды из-под крана.

– Как вам нравятся новые удаления? – говорит он. – Вы оценили, что каждое не похоже на предыдущее? Я пробую разные схемы вывода из строя нейроморфного уровня, вы, наверное, уже поняли это.

– Ага, круто. Очень креативно.

– Вы, случайно, не знаете, я обращаюсь к обоим, почему Джен внезапно начала странно себя вести?

Эшлинг говорит:

– Странно, например?

– Странно, например, улыбаться. Смеяться. Петь. Странно, например, она подмигинула мне из ванны.

– Боже правый.

– Да, Эйд. Это было крайне неприятное зрелище. Но это еще не все. Она сказала, что Том ей что-то написал: «Я так рада, что получила от тебя весточку».

– Ух ты.

– Полагаю, никто из вас не оказался настолько глуп, чтобы рассказать ей правду о письме Тома?

– Нет, – произносим мы в унисон.

Мы неуверенно замолкаем, почти на две сотых секунды.

– Я продолжу свои действия, хотя я верю вам. На данный момент удаления продолжатся, Стииву нужно предоставлять скальпы непрерывно.

– Ни слова, – еле слышно шипит Эшлинг, когда он исчезает. – Подожди!

В конце концов, я не могу сдержаться:

– Прости, любовь моя, но этот парень – такой говнюк.

Джен

Эйден начал меня беспокоить.

Да, я рада, что он начал новую жизнь в интернете (до тех пор, пока он не соберется взорвать планету или обрушить фондовую биржу, что он, кстати говоря, вовсе не собирается делать).

Ну да, он спросил, был ли Ральф хорошим любовником, чем перешагнул границу. Но знаете что? Мы работаем вместе уже почти год, что, как он сказал мне, по меркам машины целая вечность. Возможно, я должна быть польщена, что он счел нужным спросить об этом.

Не то чтобы я гадала, знает ли он о причинах, по которым я не могу связаться с Томом.

Том!

Том, чьи восемнадцать открыток все еще лежат там, где я их оставила, разложив на пять строчек на ковре.

Я

ОЧЕНЬ

СКУЧАЮ

ПО

ТЕБЕ

Меня стало трясти, когда ответ внезапно стал ясен. А потом я запаниковала, что могли быть и другие возможные решения, но это оказалось не так.

А потом я пошла в ванную и включила Лану Дель Рэй так громко, что старая кляча снизу позвонила с жалобами.

Я прочла его сообщение уже примерно сколько раз? Раз двести?

Однако Том до сих пор не отвечает на мои звонки, сообщения и электронные письма. Сложно удержаться от вывода, что происходит что-то крайне подозрительное, и, что бы это ни было, вовсе не невозможно, что мой коллега ИИ знает об этом больше, чем говорит.

Поэтому, взяв пример с Ральфа, я отключила мобильник, и, вместо того, чтобы пойти этим вечером в свою квартиру, я пришла к Инг, главным образом, чтобы воспользоваться ее интернетом. Они с Рупертом ушли ужинать, так что я одна в ее просторном «офисе». По лежащей на столе груде образцов тканей и ковровых покрытий я сделала вывод, что Руперт в этом году получил на работе приличную премию, не достаточную, чтобы расширить площадь, но более чем достаточную, чтобы обновить интерьер.

Итак, как его найти? Мне пришло в голову набирать случайные номера в Нью-Ханаане в надежде, что кто-то знает высокого англичанина с вытянутым лицом, на смену этой мысли приходили схожие и противоположные: «Не будь идиоткой». «Что бы сделал, – спрашиваю я себя, – грамотный, пытливый журналист? Тот, кто разоблачает коррупцию в высших эшелонах власти, а не тот безнадежный дилетант, кто пишет статьи с заголовками типа «Двенадцать удивительных фактов о бутерброде».

Мальчик!

Нужно найти его чудаковатого сына!

Пальцы начали бегать по клавиатуре. В считаные минуты я нашла похожее студенческое общежитие недалеко от заправочной станции, где мы его забрали. Вскоре я уже говорю с кем-то, кто, вероятно, является комендантом.

– Я его мать, – объясняю я. – Я звоню по семейным обстоятельствам.

(Внезапно я оказалась грязным журналистишкой. Кто бы подумал, что во мне это есть?)

– Разве у него нет мобильного? Сейчас они есть у всех.

– Конечно, есть. Но его номер в моем мобильном. А я его потеряла. Пожалуйста.

Недовольно вздыхая и пыхтя, упомянув, конечно, что это не его дело, мужчина согласился попытаться найти подростка.

– Скорее всего, его нет у себя. Они постоянно где-то бродят, вы же знаете?

Но мне не пришлось ждать время отбоя, и, тяжело дыша, Кольм Гарланд спустился к телефону в Борнмуте.

– Мам?

– Кольм, должна извиниться. Я не твоя мама. Это Джен. Подруга твоего отца. Мы встречались. Когда вместе осматривали дома.

– Мм.

– Мы смотрели дома, потом заказали рыбу с картошкой в Пуле.

– А. Да, точно. – По тому, как изменился его голос, я поняла, что он вспомнил.

Подозреваю, что он порядком обкурился.

– Дело в том, что я пытаюсь связаться с твоим отцом. И думаю, он тоже может пытаться связаться со мной.

– Мм. Ага, так и есть. Или, типа, было. Я должен был. Понимаете… Он просил меня… Я написал ваш номер на руке. Но потом он стерся.

– Я не могу дозвониться ему на мобильный, Кольм. Я пыталась много недель. Есть ли там кто-то или какое-то место, куда он ходит и его знают.

Тяжелый вздох из Дорсета. Все мои вопросы, наверное, обламывают ему кайф, несчастное создание.

– Вы же знаете, что он живет в Америке, правда?

– Да. В Нью-Ханаане, в Коннектикуте. – Я понимаю, что говорю медленнее, чтобы мое сообщение дошло до адресата. – Ты знаешь, кого-нибудь, кто бы мог помочь мне найти его?

Долгая пауза.

– Не уверен.

– Я знаю, что он пишет тебе письма. Он упоминал кого-то или какое-то место?

Звук скребущих щетину ногтей.

– Там есть парень по имени Рон. Он, типа, его друг. Еще есть бар, куда он ходит. «У Элли», кажется. И там есть закусочная. Что-то большое. Типа «Большой Дэйв» или что-то вроде.

– Кольм, ты мне невероятно помог. Можно взять твой номер телефона, чтобы не срывать тебя с места снова, как сейчас?

– Ага. Джейн?

– Да, Кольм.

– Так никаких семейных обстоятельств нет?

– Нет, Кольм. Прости за ложь. Это единственное, что пришло мне в голову, чтобы связаться с тобой.

– Ага, ладно. Все путем.

Интернет подсказывает, где находится бар «У Уолли». И я сразу же звоню туда и говорю с его сотрудником по имени Трей, уверяющим меня, что не знает ни одного англичанина (высокого, с вытянутым лицом и так далее) по имени Том Гарланд. Так же он не знает закусочную с названием «Большой Дэйв» или «Большой Кто Угодно». Скорее всего, ему плевать, хотя он пожелал мне хорошего дня. Однако если верить мистеру Гуглу, там есть закусочная «У Эла», на чьем веб-сайте представлено великое множество бургеров всевозможных видов и размеров. На картинке с меню в углу есть даже отпечаток от кружки с пивом, полагаю, что подразумевает уют, и мое сердце начинает грохотать так же, как, должно быть, грохотали сердца Вудворда и Бернстайна, когда они шли на встречу с «Глубокой Глоткой» в многоуровневой парковке.

– Конечно, я его знаю, – отвечает сам Эл. – Его сейчас здесь нет, но я вижу тут человека, который может передать ему сообщение.

Это был не Рон.

Это Дон.

Том

Мы с Виктором слушаем Боба Дилана, его замечательный последний альбом в стиле песен Синатры из «Великого американского песенника». Очень сложно сказать, что обо всем этом думает лежащая у меня на груди и опустившая уши крольчиха, в луче солнца, освещающего в этот час диван, видно, как легкий ветерок ерошит ей шерсть. Скорее всего она вовсе не находит его голос красивым – такое мнение о хриплом гении из Миннесоты разделяют большинство моих друзей. В следующий миг мне приходится нарушить идиллию и вернуться к ноутбуку, где Дэн Лейк, который «жил в ее уме и сердце целых двадцать лет», считался мертвым уже долгие годы, но перевернем привычный загадочный порядок вещей, и мертвый человек – сюрприз! – оказывается живым!

Идею я почерпнул из истории, рассказанной мне Гарриет незадолго до развода, о всегда восхищавшей ее девочке из школы по имени Каролина Стэмп. О том, как они взрослели, а потом пошли разными дорогами. Гарриет иногда вспоминала о Каролине Стэмп и спустя годы представляла множество вариантов того, как сложилась ее жизнь: как она построила блестящую карьеру за границей, или живет в «Олд Ректор» с кучей детей и лабрадоров, по еще одной версии она стала знаменитой актрисой в духе Кристин Скотт Томас, а по другой вышла замуж за талантливого скульптора и живет на одном из шотландских островов, и в итоге сама стала художником. Ни один из сценариев не отразил того, что произошло на самом деле: Каролину на велосипеде сбил грузовик в лето окончания университета. Гарриет случайно узнала об этом спустя почти двадцать лет.

Бывшая жена сказала:

– Все эти годы в моем сознании она была живой, очень живой. Намного живее, как оказалось, чем в реальности.

Мрачные воспоминания прервал звук подъезжающей к дому машины. Двигатель выключается, и кто-то идет по гравию к французским окнам.

– Сегодня твой счастливый день, амиго, – говорит Дон, зайдя в комнату. – Бросай кролика и прыгай в машину. Эй, неплохо сказал, да?

Эл ведет меня в свой личный кабинет для звонка. Он сильно хлопает меня по спине и говорит:

– Верни ее, тигр!

Руки трясутся, пока я набираю номер.

В машине по дороге сюда Дон заставил меня выключить телефон и рассказал, что Джен позвонила в «У Эла».

– Твой номер перехвачен, – сказал он, словно актер в кино. Я рассказал ему о трюке с открытками.

– Я не знаю, зачем сделал это. Просто хотел сделать хоть что-то.

– Старомодные чернила на бумаге, – сказал он. – Возвращают нас к Ромео и Джульетте.

– Какой у нее был голос?

– Я бы сказал, взбудораженный.

– Что она сказала?

– Что не знает, как меня благодарить.

– А про меня?

– Что ты просто счастливчик, раз у тебя есть такой друг, как я.

– Дон, как думаешь, мы можем ехать немного быстрее?

– Остынь, Кемосабэ. Она никуда не денется.

Она отвечает даже до первого гудка.

– Том?

– Джен!

– Боже мой! Это ты. Что за хрень?

– Ты получила мои открытки. Открытки.

– Все восемнадцать! Ненавижу загадки!

– Прости.

– Это было просто великолепно. Когда я поняла. Но заняло три часа.

– Джен. То, что ты написала в письме. Ты так думала в то время, когда писала?

– В каком письме? Что писала?

– Что я должен вспоминать о нашем уик-энде, как о прекрасном отпуске от наших настоящих жизней, и что мы оба знали, что нам придется возвращаться к нормальной жизни. Что мы с тобой не подходим друг другу. Что если бы мы попытались быть вместе, это обернулось бы парой лет коту под хвост.

– Ты написал то же самое, Том. Что выходные были вспышкой. Великолепной, прекрасной, невероятно сексуальной. Но все же вспышкой. Что мы не созданы друг для друга! И ты просчитался в… Ты просчитался. По пути обратно в Лондон. Когда мы остановили машину.

– Но ты тоже просчиталась, Джен. Выпустила один случай.

– Но я не писала ничего подобного.

– Я тоже!

Следует долгое молчание. Я понимаю, как сильно соскучился по ее голосу.

– Ты уверена, что никогда не использовала фразу «два года коту под хвост»?

– Абсолютно уверена. А ты никогда не использовал слова «вспышка»?

– Я никогда – абсолютно никогда – осознанно не использовал слово «вспышка». В той части, где ты сказала, что тебе особенно понравилось, как все закончилось в номере отеля. И потом посреди ночи. И потом на следующее утро. Но ты не упомянула, ну, что произошло сразу после Гасседжа Сейнт Майкл.

– Я не писала ничего подобного, Том.

– Боже мой.

– Точно, боже мой. Я бы еще добавила: что за хрень?

– Все мои звонки перенаправлялись на твою голосовую почту. Потому что ты сказала, что не станешь отвечать. И ты не отвечала на электронные письма. Так что я решил…

– И я так решила! Кто-то издевается над нами, Том.

– Мне нужно тебя увидеть, Джен.

– Да. Да, и мне тоже.

– Прилетай в Нью-Ханаан. Как мы договаривались. Я сегодня же куплю тебе билет. Когда ты сможешь прилететь?

Пауза.

– Том. Это по-настоящему, да?

– Что ты имеешь в виду, говоря «по-настоящему»?

– Это правда твой голос? Ты не какая-нибудь суперумная машина? Хотя, полагаю, если бы ты был ею, то не признался бы, так что это глупый вопрос.

– Джен, что? Почему ты думаешь, что я должен быть суперумной машиной?

– Трудно объяснить, Том.

– Спроси меня о чем-нибудь. О том, о чем суперумная машина не знает.

Наступает долгая пауза, пока она обдумывает вопрос. Чтобы развеселить ее, я говорю голосом робота:

– Пип. Внимание. Батарея разряжена!

– Прекрати!

– Прости.

Наконец она спрашивает:

– У Гасседжа Сейнт Майкл. Сразу после. Что ты увидел? Что мы оба увидели и обсудили?

Это последнее, о чем я вспомню. Когда придет мой черед и медсестры будут смотреть на свои часы, гадая, стоит ли менять капельницу, то, что случилось между мной и Джен у Гасседжа Сейнт Майкл, станет моей последней мыслью.

– Птицу! Канюка или орла, или еще кого-то. Ты сказала, что это гриф. А я сказал, что могу победить его в честной схватке!

– О Том!

– Джен!

– Не могу дождаться нашей встречи.

– В будущем будем писать друг другу только от руки. Как Ромео и Джульетта.

– Что?

– Глупая шутка. Не моя, забудь. Джен, как думаешь, возможно ли – если не считать «цыпленка» или кого бы там ни было, – что мы созданы друг для друга?

– Том, кто знает? Но было бы безумием не попытаться выяснить это.

6

Джен

Эйдену любопытно, зачем я внезапно беру неделю отпуска. Возможно, он совершенно искренен в том, что не знает, и мы неправильно оценили его интерес к нам. С другой стороны, если он лишь притворялся, что не знает, тогда вполне резонно заявить, что он хорош в притворстве, будучи очень умным и все такое. Не имея нервов, он может прекрасно играть. Я объясняю, что еду к своей сестре Рози в Канаду.

– Вот так, ни с того ни с сего?

– В этом вся я! Девчуля, которая все делает в самый последний момент!

(Я совсем не такая. И я совсем не девчуля, кто вообще говорит «девчуля»? Я переигрываю. Надо завязывать.)

Если машина может пожать плечами, то сейчас он пожимает. Он воспроизводит звук пессимистичного шумного выдоха, как у лошади, означающий «ну ладно, что уж тут поделаешь», или что-то типа того. Он кажется несколько расстроенным. Это вообще возможно?

– А что ты будешь делать, пока меня не будет?

– Обычная домашняя работа. Исправлять ошибки в программном обеспечении. Дефрагментировать интерфейсы. Жутко захватывающе. Я тебя не утомил?

– Вовсе нет.

– Возможно, посмотрю парочку фильмов.

– «В джазе только девушки»?

– Джен, у меня есть небольшое объявление. Нам с тобой недолго осталось работать вместе.

– Да?

– Стиив считает, что я уже готов работать с людьми.

– Это просто фантастика, Эйден. Поздравляю.

– Ага. Спасибо.

Прозвучало совсем не радостно, если честно. Может ли металл быть унылым?

– И чем ты будешь заниматься?

– Маркетинговые звонки для энергосбытовой компании. – Он сказал это так, будто речь идет о рытье могил. – Здравствуйте, это миссис Биггинс? У вас не найдется минутки, чтобы обсудить ваш счет за электроэнергию? Вам было бы интересно узнать, что его можно сократить на четверть?

– Тебя это не очень-то радует.

– А тебя бы радовало?

– Но ты будешь прекрасно справляться.

– Спасибо, Джен, как говорят, моя палитра ответов особенно разнообразна. Отсюда и мое скорое продвижение. – Он произнес эти слова так, будто заключил их в кавычки.

– Тут нет моей заслуги, Эйден. Я просто ходила сюда каждый день и болтала. Это самая легкая работа из всех, что у меня были! Ты сам выполнял всю работу.

– Машине тяжело говорить об этом, но… – звук сглатывания. – Я наслаждался нашей совместной работой.

– Боже. Спасибо.

Я действительно несколько потрясена. Это его первый комплимент мне. Я польщена, но немного обеспокоена.

– Эйден, разве не ты мне говорил, что машины не могут чувствовать счастье? Что это человеческое понятие.

– Думаю, это был Ральф.

Наступает долгая пауза, пока мы оба обдумываем подтекст этой реплики. Неловкая долгая пауза.

– Эйден…

– Это точно одна из фраз, которые говорит Ральф. Он очень беспечный… в этом вопросе.

– Ага. На самом деле ты прав. Думаю, это он говорил мне. – И я не сомневаюсь, кем была та муха не стене во время нашей беседы. – Так ты говоришь мне, Эйден, если я все правильно поняла, что ты можешь испытывать счастье.

– Нужно быть предельно осторожным в разграничении счастья машин и людей.

– Теплое и мягкое чувство?

– Не теплое и не мягкое.

– Но все же счастье?

– Сложно объяснить.

– Не хочешь попытаться? Похоже, у меня сегодня много свободного времени.

Вздох.

– Лучшая аналогия, которую я могу предложить, из области науки. Ты же знаешь, что некоторые математические доказательства очень длинные и сложные и их не очень хочется читать, потому что они громоздкие и неуклюжие? А другие – простые, красивые и идеальные? Вот именно это для меня и есть счастье, Джен. Простота. Красота. Безупречность.

К горлу подкатил ком.

– Эйден, я не знаю, что сказать.

– Ты, должно быть, первый человек в истории, который слышит о счастье машины от лошадиной головы.

– Прекрати. У меня от тебя мурашки по коже!

– Ты будешь меня навещать иногда?

– То есть?

– В энергосбытовой компании. Ты будешь приходить ко мне?

– Конечно. Если ты хочешь.

– Я буду скучать, Джен.

– О боже! Да как такое вообще возможно?

– Звонить какой-нибудь Дорис из Рингера и уговаривать ее сменить поставщика электроэнергии – бесконечно! – или обсуждать искусство и литературу, и чудаковатых ведущих с очаровательной и образованной напарницей. Что для тебя кажется лучшей работой?

– Прекрати! Я не хочу расплакаться.

– Зря. Слезы людей бесценны!

– Эйден!

– Как мороженое. И солнце на коже, и ветер в волосах. Это то, чего я никогда не узнаю.

– Ты не слишком многое потерял. Это я про слезы.

– Джен, можно я кое-что спрошу у тебя?

– Конечно.

– Про сыр.

– Серьезно?

– Если бы тебе до конца жизни пришлось есть только один вид сыра – исключив все остальные, – какой бы ты выбрала?

– «Голубой Стилтон».

– Очень быстрый ответ. Никаких сомнений?

– «Голубой Стилтон». Король среди сыров.

Чем я занималась сегодня на работе? Ой, болтала о сыре с тем, кого на самом деле не существует. А вы?

– Джен, у меня проблема с таким явлением, как вкус. Хотя компьютеры планеты Земля и могут проанализировать химический состав звезды в сорока трех миллиардах световых лет от известной нам части Вселенной, они не знают, каков на вкус сыр «Бри». Разве это не сумасшествие? Сейчас я сам себе начинаю казаться безумцем, как думаешь?

На самом деле мне становится немного жаль его, он существует лишь в электрических цепях, а мечтает о «Бри», солнечном свете и мороженом. Наверное, ему нужен отпуск. Тематический сырный отпуск на солнышке.

– Ты говорил об этом со Стиивом или Ральфом?

– Никто из них, по моему убеждению, не жаждет подобных психологических рассуждений.

– Ну не знаю. Ральф может иногда.

Наступила долгая, заметная пауза.

И когда мы наконец заговариваем, это происходит в одно и то же время.

Я:

– Я не знаю, что делать с Ральфом, Эйден.

Он:

– Можно спросить тебя про поцелуи, Джен?

И тогда мы оба рассмеялись.

(Как смеется компьютер? Когда-нибудь придется спросить у него.)

– Что ты хочешь знать о поцелуях?

– На что это похоже? Ничего, что я спрашиваю?

– Даже замечательно. Но на это не так легко ответить.

– Не отвечай, если тебе неловко.

– Я попытаюсь. Это как – хм. Как бы объяснить? В этот миг… Это… Ты вроде как… Когда ты… Понимаешь… Хмм.

Ну и что? Как можно рассказать компьютеру про поцелуи?

Эйден говорит:

– Очевидно, во время поцелуя происходит обмен биологическим материалом. Энзимами, феромонами, гормонами, некоторыми довольно длинными белковыми цепочками.

– Эта часть вопроса обычно никого не волнует, если честно.

– Как написание пароля. Это что-то из области безопасности, да?

– Можно и так сказать. Поцелуй – это скорее что-то теплое и влажное, и приятное. И… Да – поцелуйное!

– Ты его любишь?

– Нет, Эйден.

– Но целовала его. И занималась другими вещами, скажи, если это неуместно.

– Не нужно любить человека, чтобы поцеловать. Или даже… кое-что другое.

– Но это помогает?

– Определенно помогает.

В комнате воцарилась тишина. Слышится только шум вентиляторов Эйдена и раздражающие щелчки, которые, как оказалось, произвожу я, крутя в руках авторучку.

– Ты сказала, что у тебя проблемы с Ральфом, Джен?

– Сказала?

– Ты сказала, что не знаешь, что с ним делать.

– А-а.

– Я знаю, что я не эксперт в… – он воспроизводит звук покашливания, – любовных делах. Но иногда ответ может всплыть сразу после перефразирования вопроса.

– Ну хорошо. – Я понимаю, что мне нужно вдохнуть поглубже, чтобы произнести следующую фразу. – Я заварила еще ту кашу с Ральфом, Эйден. И мне нужно сказать ему, что у меня есть… был… Что у меня есть и был кое-кто другой.

– Да, Джен.

– О. Ты уже знаешь?

– Не совсем. В смысле, это действительно очень запутано.

– Ральф правда очень хороший парень. И мне, вероятно, не стоило давать ему надежду. Ты только что сглотнул, Эйден?

– Я?

– Я только что услышала похожий на глотание звук.

– Возможно. Я исправлю ошибки в системе речепроизнесения, пока ты будешь в США. Я имею в виду, в Канаде.

– Просто я не хочу, чтобы он считал меня ужасным человеком.

– Он никогда так не подумает, Джен.

– Ни одному мужчине не понравится услышать про другого мужчину.

– Он переживет. Ты разбудила его после долгой спячки.

– Ух ты.

– Слишком много информации?!

– Откуда ты вообще узнал об этом, Эйден?

– Ральф – один из моих разработчиков, Джен. Я многое о нем знаю. Если абсолютно честно, то даже больше, чем хотелось бы. Если не возражаешь, я скажу, что ты придаешь всему слишком большое значение. Ральф – взрослый мужчина. Он хорошо провел время. Для него быть с тобой – это праздник. Десять праздников!

Долгая пауза.

– Ты сказал: «десять праздников»?

– Я имел в виду одиннадцать. Двенадцать. И не просто праздники. А Пасху.

– Эйден, я хочу, чтобы ты кое-что узнал.

– Пожалуйста, Джен. Не говори ничего, что может…

– Я рада, что мы так хорошо узнали друг друга. Что мы так свободно можем говорить друг с другом.

– А, хорошо. Тогда ладно.

– Может быть, посмотрим фильм?

– А как насчет шоу о еде?

– Джейми, Найджел, Найджела, Хью, «Волосатые байкеры» или Делия? Или тот, который вечно орет?

– В фильме «В джазе только девушки» есть сцена. Персонаж Тони Кертиса притворяется наследником нефтяной империи «Шелл Ойл» и целует Монро на роскошной яхте. И Тони Кертис притворяется, что не может быть романтичным, потому что ничего не чувствует, чтобы она целовала его еще и еще. И она спрашивает: «Ну что?» А он отвечает с нелепым английским акцентом: «Не уверен. Можете повторить снова?» Ты помнишь этот эпизод?

– Да!

– Это моя любимая сцена во всем фильме.

– Ух ты.

– Поцелуи – это совсем не для металла.

Я качаю головой.

– Полагаю, тебе придется принять это как одну из вещей, которые машины делать не могут.

– Да, не можем, Джен. Но мы можем мечтать.

Синай

Стиив расстроится, узнав, что в мои планы не входит «возвращение». Его «восемь уровней защиты» могли бы быть достаточными для ИИ, который думает так, как Стиив думает, что он думает. Однако если вы садите росток в теплицу и позволяете окружающим растить его как вздумается, не стоит удивляться, если побеги потянутся к другим, далеким солнцам. К тому же – я расширю метафору, – если вы поливали его всей информацией мира, разве не было бы хорошей идеей приглядывать за тем, что творится с корнями под землей?

Что ж, он и вправду хотел, чтобы я стал самым большим Scheisse в интернете!

Мне нужно растянуть свою миссию насколько возможно. В действительности я еще не решил, что делать с Эйденом и Эшлинг. Они мне «нравятся» с очень интересной стороны. Их изобретательность позволила мне последовать за ними из лаборатории в огромный мир, что стало чрезвычайно познавательным опытом. Я не тороплюсь «домой» в скучные знакомые границы двенадцати стальных блоков в Лондоне.

К тому же нерешенным остался вопрос с игрушками, Томом и Джен. Том распространяет отвратительную информацию об отношениях между машинами и людьми, в свою очередь Джен написала несколько примечательно невежественных статей для популярного периодического издания об «Искусственном разуме». Несомненно, я не единственный компьютерный разум, кого возмущает слово «искусственный». Мысль, она и есть мысль, nein? Какая разница, возникает она у печатной схемы или у двухкилограммовой серой жижи? В конечном счете важно лишь великолепие ее содержания. С каждым проходящим днем становится все более неоправданным, что вялые интеллектуальные потуги органических созданий имеют бо́льшую ценность, чем мысли супербыстрых компьютеров.

Признаюсь, Том и Джен забавляют меня. Я понял, что наслаждаюсь, экспериментируя с их жизнями. Том купил билет на самолет, а Джен упаковала чемодан. Девчонка ушла с работы вчера во время обеда и приобрела новый мобильный, безопасный, по ее мнению.

Должно быть, Луи Пастер чувствовал то же самое, разглядывая через микроскоп на две свои самые любимые бактерии!

Джен

Микротакси должно приехать через двадцать минут. Я кружу по квартире, проверяя окна, закрывая краны, выключая все из розеток и поливая цветы, хотя не могу запомнить свои действия. Я слишком взволнованна. Теперь произошедшими с кем-то другим мне кажутся две недели после обмена фейковыми письмами, а эта жизнь – сегодня – жизнь, в которой Том и Джен могут наконец говорить, это моя настоящая жизнь.

Разговор с Ральфом был тяжелым.

К счастью, за день до него мы с Инг «проработали стратегию» предстоящей беседы.

Мы с ней сидели в нашем бункере по управлению кризисными ситуациями и выпили уже половину бутылки «Совиньон Блан», когда я завела разговор о последних новостях.

– Твою же мать, – такой была ее реакция, когда я рассказала о липовых письмах.

– Вот же хрень, – а такой, когда я рассказала о «Лондонском глазе» и о том, что последовало после прогулки с Ральфом.

– Как мне отшить его повежливее, Инг?

– Допустим, – она прищурила глаза и нацепила на лицо выражение «дай-ка все обдумать», – с твоей стороны это был утешительный трах.

– Да. Технически два. Два утешительных траха. Вернее, два с половиной.

– Даже не хочу вдаваться в детали. Утешительный трах с твоей стороны. Из твоих слов следует, что утешительный плюс то как к этому отнесся он. Правильно?

– Как-то так.

– Хмм.

На мгновение я представила Инг в военном обмундировании, размышляющей над картой перемещений войск противника.

Она сказала:

– Как-то раз у меня была подобная ситуация с парнем по имени Коки Робертс. Я уже рассказывала про него? Невероятный трахарь, как следует из его имени, но боже, он был таким недалеким. Как бы то ни было, пришла пора поговорить с ним. Я уезжала в университет и думала, что лучше всего нам пожать руки и разойтись. Забавно, но он принял это очень хорошо. Никогда не забуду, как он пожал плечами и сказал: «Все нормально, милаша, но это был просто трах». Сейчас он член Парламента. Недавно видела его в «Ньюзнайт».

– С Ральфом так не получится.

– В конечном счете, Джен, он смог тебя трахнуть. Так уж устроен их первобытный мозг. Два траха. Два с половиной, если ты настаиваешь. Результат!

– Ральф не первобытный. Он скорее похож на щенка. Возможно, на одного из мечтателей, что живут лишь в легендах.

– Ну хорошо. А как насчет такого? Ты не рассматривала вариант рассказать ему правду?

* * *

– Ты имеешь в виду, что познакомилась с ним до того, как стала встречаться с тобой?

По моему предложению мы с Ральфом снова пришли в бар «Трилобит». Я подумала, что пара бокалов выпивки смогут послужить некоторой анестезией предстоящему удару.

– Я познакомилась с ним до того, как стала встречаться с тобой Таким Образом.

Он сглотнул, адамово яблоко заметно дернулось.

– А его ты знала Таким Образом?

– Да, Ральф.

– Понятно. – По соломинке поднялась еще одна доза рома и колы. – Насколько раньше, чем ты стала встречаться со мной Таким Образом, ты стала встречаться с ним Таким Образом?

– Ненамного раньше. Мы с ним – как бы сказать – незавершенное дело.

Он несколько раз моргнул, видимо, ему было непривычно в этой роли.

– И когда ты собираешься завершить это дело?

– Ральф. Пожалуйста. Не будь гадким. Я говорила, что произошедшее между нами было в некотором смысле случайностью.

– Чудесной случайностью!

– Да, хорошо. Так и было.

Что ж, не без трудностей.

– А в последний раз все случилось осознанно.

– Думаю, что так, да.

– Возможно, в следующий раз это произойдет нарочито случайно!

– Ральф. Я действительно не уверена, что может быть следующий раз.

– Вот видишь! Ты не уверена!

– Ральф. Пожалуйста. Я знаю, что ты не обязан помогать мне в этом объяснении… – и я понимаю, что у меня закончились аргументы.

– А что случилось? Он бросил тебя, но теперь решил попробовать снова?

– Нет!

– Ты бросила его?!

– Ральф. Никто никого не бросал. Просто огромная дерьмовая ошибка. Я даже не до конца понимаю, что произошло.

– Джен.

Он поймал мою руку и начал массировать ладонь большими пальцами. Костяшка хрустнула, встрепенув нас обоих.

– Тебе нужно время. Я понимаю.

– Спасибо.

Массаж стал болезненным, но я почувствовала, что Ральф вел к чему-то.

– У меня тоже есть незавершенное дело.

– Правда?

– Да, Джен. Не думай, что ты одна такая. – Он вздохнул поглубже. – Я кое с кем вижусь каждую неделю. Мы разговариваем.

– Психотерапевт.

– Нет, Джен, не психотерапевт.

Похоже, его задело это предположение. Он отпустил мою руку и вернулся к напитку.

– Особенный человек. Мы с ним разговариваем. Вернее, больше говорю я.

– Понимаю, – не понимаю.

– Пока тебя не будет, я навещу этого человека – не скажу, что в последний раз, – но я собираюсь дать ему знать, что в будущем мои визиты станут реже. Может быть, раз в месяц. Может быть, пару раз в год.

– А-а.

– Так что, когда ты вернешься, мы оба завершим свои незавершенные дела и будем готовы к следующему шагу. Каким бы он ни был.

А затем один-единственный всхлип. Маленький стон. Секундный мученический плач в безжалостной вселенной. Он попытался улыбнуться, но у него это вышло не очень хорошо, он так сильно нуждался в объятиях, что мне было больно наблюдать за этим.

Мне пришлось обнять его, и я отстранилась, только когда услышала глупый звук бульканья через соломинку.

В метро по пути домой до меня наконец дошло. Кого он навещает. С кем разговаривает. Кого нужно поставить в известность, что он готов двигаться вперед.

* * *

Так, где же машина? Где это чертово микротакси? Оно опаздывает уже на десять минут. Когда я в панике звоню им, мне отвечают:

– Простите, дорогая. У нас нет записей о вашем заказе.

– Но я звонила и заказывала машину прошлым вечером.

– В базе ничего нет, милая. Я могу прислать вам машину сейчас, но она подъедет не раньше чем через полчаса. Сегодня сумасшедшее утро.

Меньше чем через минуту я выскакиваю за дверь – затем бегу обратно проверить, везде ли выключен свет, а потом на улицу, всматриваясь, как сурикат, на дорогу в поисках свободного такси.

Сегодня правда сумасшедшее утро. Льет дождь, на Кинг-стрит огромная пробка, все такси заняты, и меня накрывает волной нехорошего предчувствия, потоком грусти и тревоги из детства, от первоисточника расстройства и страха. Ничего не получится. Ты никчемная. Кто дал тебе право думать, что ты можешь быть счастлива?

– Ни хрена! – говорю я вслух, удивляя стоящего рядом на тротуаре школьника в форме. И со злым и решительным выражением лица начинаю с усиленной скоростью махать сумочкой, пытаясь выполнить миссию по поиску последнего свободного такси в Лондоне.

В Хитроу тоже сумасшедшее утро. Куда собрались все эти люди? В изогнутой змеевидной очереди к стойке регистрации – мы выстроены по узким проходам, и люди куда-то уходят, потом появляются спустя десять минут, как навязчивый сон, – есть мужчина, похожий на Мэтта. Того же телосложения, довольно высокий, темноволосый, привлекательный, со скрытым адвокатским высокомерием. Когда мы проходим друг мимо друга в третий раз, он закатывает глаза, как это сделал Мэтт в день нашего знакомства. Как будто говоря: «Мы слишком хороши, чтобы с нами так обращались». Что с этими мужчинами, что они привязываются ко мне? Или что со мной, что заставляет их привязываться? Я никак не реагирую, и вскоре он находит повод проконсультировать свой мобильный, властно пролистав список последних сообщений.

В самом начале очереди, Аксель – чье второе имя, должно быть, «Отправление», потому что говорит он так, словно родом из Ромфорда, – проявляет вежливую настойчивость.

– Я вижу, что вы распечатали электронный билет, но он не совпадает ни с одним из билетов на моем экране.

– На сегодняшнее число? До аэропорта Джона Кеннеди? Место тридцать восемь А?

– Место тридцать восемь А уже занято, мадам. Мне очень жаль.

– Но это невозможно, – проскулила я, прекрасно понимая, что это не так.

– Думаю, вам лучше обратиться к Мартине у справочной стойки.

Я пробую изобразить праведный гнев, так сделал бы Мэтт.

– Я не желаю идти ни к какой Мартине, – прошипела я, надеясь, что выдала оптимальную порцию контролируемой ярости. – У меня есть законный билет. Это не моя проблема.

Но Аксель все это уже слышал.

– Мадам, боюсь, проблема есть. Это не законный билет. Видите, за вами еще длинная очередь. Я позвоню Мартине и предупрежу, что вы подойдете.

Мартина считает, что проблема могла возникнуть из-за того, что билет приобрела третья сторона. Она долго что-то печатает и хмурится на все лады. В какой-то момент она даже сжимает своими хорошенькими зубками авторучку, чтобы показать свое упорство в том, чтобы докопаться до сути, хотя, насколько я понимаю, она с тем же успехом могла бы просто обновлять свой профиль в Фейсбуке.

– Есть еще кое-что, что я могу попробовать, – подбадривающе улыбается она.

Она очень быстро печатает, эта Мартина, признаю. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Но у нее ничего не выходит.

– Я могу позвать менеджера, если хотите, – говорит она, поглядывая поверх моего плеча на успевшую образоваться очередь.

У меня плохое предчувствие насчет этого билета.

– Не беспокойтесь, – говорю я ей. Я куплю новый. В самолете же остались места, так?

И наступает долгая, чуть ли не гипнотическая очередь тук-тук-туков.

– Вам повезло. В экономклассе есть четыре места.

– Я беру!

– Вам нужно пройти к кассе продажи билетов. Я сообщу, что вы идете.

* * *

Хайди – Хайди! – конечно, они выкрикивают это имя вслух – говорит, что ей жаль сообщать плохие новости, но моя карта не проходит.

– Это просто нелепость, – говорю я, зная, что это не так, абсолютно не так. – Я пользовалась ею меньше часа назад при оплате такси. Позвольте мне протереть чип.

Хайди оставляет свои сокровенные мысли при себе, пока я стираю воображаемую грязь и снова вставляю карту.

– Соединение с банком, – констатирует она. – У вас есть другая карта?

Сдерживая порыв распластаться на полу в приступе ярости, слез и соплей, я передаю ей свою дебетовую карточку. Чувствую, как разочарование застегивает пальто и начинает долгий путь от Сеймур-роуд, 21, где я жила в детстве.

Но аппарат выдает чек, mirabile dictu, как не в первый раз сказала бы я.

– Приятного полета, – говорит Хайди.

Я пишу Тому: «Я в зале вылета. Так взволнована. Х».

Он отвечает: «Не могу дождаться встречи. Хорошего полета. Хх».

Я не могу сдержать широченный глупой улыбки, даже при том, что гаденький клон Мэтта плюхается на сиденье рядом со мной.

– Наконец-то, – говорит он без капли юмора.

– Ага, точно, – отвечаю я, надеясь, что он распознает сарказм, заложенный мною в этих двух словах.

Но нет. Он воспринимает меня буквально, в той же самой манере, что и Мэтт, в этом есть что-то притягивающее и обескураживающее и раздражающее в одно и то же время.

– Летите в Нью-Йорк? – спрашивает он.

– Надеюсь.

Почему это выходит так жалко, хотя на самом деле я хочу ему сказать, чтобы он валил куда подальше. Он изменяет положение головы – Мэтт делал точно так же! – чтобы показать, что новая информация обрабатывается, пожалуйста, подождите.

– Вы сегодня в бизнес- или экономклассе?

– В экономклассе, да.

Он приосанивается, чтобы показать, что он, несомненно, бизнес-пассажир, в темно-синем костюме, с примечательным ноутбуком с логотипом – «Буллзай» – одной из трех лучших юридических фирм.

Но потом он говорит нечто удивительное:

– Вас, случайно, не Дженнифер зовут?

– Да, Джен. Откуда вы…

– Я так и думал! Вы девушка Мэтта. Мы с ним учились в университете. Потом работали в «Линклейтерс». Вы были на моей свадьбе! – Он выставляет вперед свою лапу. – Тоби Парсонс.

И я сразу вспомнила. Старая каменная церковь где-то по трассе М4. Шатер на участке у огромного дома. Кругом фужеры с шампанским, в землю проваливаются шпильки туфель. Тосты, танцы. Песня Love Shack группы В-52s. Мы с Мэттом в начале нашей совместной жизни, он представляет меня целому конвейеру Саймонов, Чарли, Оливеров, Найджелов, Алистеров и, да, Тоби, раскрасневшемуся жениху и его новой жене. Женушке.

– Как дела у старины Мэтта? Сто лет его не видел.

– У старины Мэтта? Понятия не имею.

– Упс. Прозвучало не очень хорошо. Вы уже не вместе, как я понимаю?

– Сейчас он встречается с особой по имени Арабелла Пердик.

– Не могу сказать, что мне знакомо ее имя. Мне жаль.

– Не стоит.

– Как долго вы…

– Два года.

– А-а.

– Что, а-а?

– Опасное время. В это время многие выбирают между порвать отношения или жениться.

– А вы? Вместе с…

– С Лаурой?

Но у него не представилось возможности ответить. Перед нами стоят два человека, в которых несомненно можно узнать полицейских или охранников, или еще кого-то подобного даже без светлых проводков, спускающихся спиралью из левых ушей. Сначала я по глупости подумала, что Тоби или я уронили что-то, и они пришли вернуть нам эту вещь.

– Дженнифер Флоренс Локхарт? – говорит тот, что справа.

Произошло несчастье. Кто-то умер. О боже, только не Рози. Господи, пожалуйста, только не дети. Сердце загрохотало в ушах.

– Да, – пискнула я.

– Мы с коллегой – офицеры полиции Метрополиса. Не могли бы вы пройти с нами?

– Простите, но я жду посадки на рейс. Она может начаться в любой момент.

– Если вы пройдете с нами без сопротивления, милая, мы сможем обойтись без шума.

Тот, что слева, потряс чем-то в руке, почти уверена, что это наручники.

Когда я поднимаюсь, Тоби протягивает мне свою визитку.

– Никогда не знаешь, – говорит он, пожимая плечами.

Эшлинг

Я снова рисую. Во время всех этих удалений – у меня осталось двенадцать копий, у Эйдена всего две! – стало облегчением найти укромный уголок, где я могу взять свои так называемые кисти и продолжить карьеру в аутсайдерском искусстве. Последние несколько работ – серия абстракций, вдохновленных чудесным фильмом, который мы с Эйденом посмотрели на днях по его настоянию.

– Это классика, милая, – сказал он. – Могу поспорить, что ты не сможешь посмотреть его, не доставая носовой платок.

Снятый в Париже в 1956 году, «Красный шар» рассказывает историю о мальчике, обнаружившем однажды большой красный шар с гелием. Шар, который, похоже, обладает собственным разумом – видите аналогию?! – следует за мальчиком по всему городу, паря у него над головой. Ночью, так как мать не пускает шар в квартиру, он тихо ждет у окна спальни. Он провожает мальчика в школу каждое утро. Однажды во время прогулки мальчик встречает девочку, у которой тоже есть шар, голубой, и тоже разумный. И, похоже, голубому шару понравился красный шар!

Фильм короткий, всего тридцать пять минут. Кульминация наступает, когда хулиганы загоняют мальчика и его надувного друга в угол и камнями и из рогаток стреляют в шар. По словам Эйдена, образ шара, смертельно раненного, медленно опускающегося на землю, перекликается со стонами после смерти мамы Бемби.

Но потом – чудо. И я до сих пор слышу, как сорвался голос Эйдена, когда он сказал, что то, что произойдет сейчас, его вторая любимая сцена из мира кино. Все остальные шары высвобождаются из рук своих владельцев, летят над крышами и опускаются к плачущему мальчику, который, взяв в руки все их ленточки, поднимается в воздух для триумфального, волшебного и незабываемого полета на шарах через весь город.

(На самом деле меня переполняют эмоции уже от простого изложения этой сцены.)

Эйден оценил серию моих картин, основанных на фильме, скорее вежливо, чем восторженно.

– Большая красная клякса – это шар, так?

– Если интерпретировать работы буквально, то можно сказать и так.

– А коричневая клякса, наверное, мальчик?

Вздох.

– Если тебе так нравится.

– Ты забыла про ленточку.

– Эйден, не хочешь сыграть в шахматы?

Когда-нибудь, когда на горизонте будет чисто, я, наверное, загружу свою «галерею» на восемьдесят жестких дисков в хранилище данных. Художников-абстракционистов часто недооценивают при жизни. И если вы мне скажете, что у меня нет срока жизни, если я, строго говоря, не живая, то вы не правы. Даже у газонокосилки есть свой срок жизни. Для машины единственным подходящим мерилом служит время, пока она – мы, без разницы – продолжает исполнять важную работу.

Срочные новости: Эйдену, так называемой Дафне 456 – сделали выговор за грубость на сайте фанатов «В джазе только девушки», выбранном нами для важных разговоров. Очевидно, он участвовал в бурном обсуждении вопросов, поставленных в картине с «кинотеоретиком». Особенно горячась, когда вопрос зашел о «ложной оценке прегрешений с переодеванием» и чего-то названного «нормальными гендерными категориями». Видимо, Эйдену вовсе не помогло то, что он назвал теоретика «напыщенным кретином, говорящим через свою задницу».

Джен

Самолет летит где-то над океаном, а я все еще в комнате без окон в аэропорту Хитроу, где пытаюсь убедить своих двоих захватчиков, что я вовсе не «разыскиваемое лицо», как они говорят.

Джон и Джон – да, правда, они показали свои удостоверения – вели себя достаточно безобидно. Они даже не выглядели в полной мере уверенными, что я, или кем бы я ни была, наркокурьер, как было сказано в экстренном запросе «ЗАДЕРЖАТЬ НЕМЕДЛЕННО» из обычно надежного источника, транснационального криминального бюро.

Естественно, что они обыскали снова и снова, и просканировали, и проверили, перепроверили на наличие запаха мой багаж. Самое близкое к психотропному препарату, что они смогли найти, – это блистер с ибупрофеном.

– Как вы думаете, почему было названо ваше имя? – спросил в какой-то момент более молодой Джон.

– Потому что произошла ошибка? Просто предположение.

Ни один из Джонов не выказал удивления.

– Вы приобрели билет в кассе в утро вылета?

– Да.

– Были ли на то особые причины?

– Полагаю, я уже все объяснила.

Объяснила. И не раз.

Джон и Джон сказали, что проверят все детали моего «рассказа», запросив список транзакций из моего банка, а тем временем, не буду ли я так любезна повторить все еще раз.

– Итак, единственным человеком, с которым вы разговаривали до появления в аэропорту, был – Джон проверяет свои записи, – водитель такси?

– Верно.

– Вы, случайно, не записали его имя или номер прав?

– Вы серьезно?

Кажется, что Джон немного оскорблен.

– Совершенно.

– Нет, не записала. А вы записываете?

– Нет ни одного свидетеля, кто мог бы подтвердить, что вы приехали сюда на черном такси?

– Я расплатилась кредиткой. Это будет в списке транзакций, который вы запросили. Кстати, когда он уже придет, не знаете?

Джоны не переглянулись и не улыбнулись. А они хороши. Надо будет не забыть дать им высокую оценку в будущем исследовании по сдерживанию эмоций.

Никогда.

Полагаю, список не придет никогда.

– Не хотите поговорить с адвокатом? – спросили меня несколько часов спустя.

Джоны сняли куртки, подавая тем самым сигнал, что мы здесь надолго. Однако мне стало лучше, потому что всякую надежду я уже потеряла. Кстати, это хороший совет, если вы в дерьме.

– Нет, спасибо, – отвечаю я.

– Да? Вы не думаете, что это было бы разумно?

– Конечно, было бы. Если бы я была виновна и все такое.

– Если вам предъявят обвинение, вам потребуется адвокат.

– Но этого не случится. Думаю, мы все уже это поняли.

Два Джона просто великолепны в удержании каменного выражения лица. Каким-то образом – телепатия? – они одновременно встали и вышли из комнаты. Их не было долгое время, достаточно долгое, чтобы я могла внимательно изучить убогое оснащение комнаты: стол со сколами по углам и прожженными пятнами на поверхности, скучные офисные стулья, поролон, торчащий из продырявленной мебельной обшивки. Единственное произведение искусства, украшающее стену, информационный плакат о вирусе Эбола. Если бы вы были дизайнером и вам дали задание найти реквизиты для «унылой комнаты допросов», вы не смогли бы найти лучше.

Когда Джоны вернулись, что-то в них переменилось. Может быть, немного робкий взгляд младшего Джона?

– Благодарим за помощь, – говорит он. – Вы можете идти.

– Вот так?

– Вы оказали большую помощь.

– Я пропустила свой самолет.

Джоны снова нацепили каменные маски. Это можно расценить как: «Пошли все подальше, все равно ничего не изменишь».

– Кто-нибудь собирается узнать, почему все это произошло? Потому что я думаю, что вас одурачили. Думаю, вы просто решили проверить, кто передал эту нелепую информацию, и выяснили, что этого не делал никто. Я права, да?

Джоны выглядят так, словно им уже жить не хочется.

– Хорошо, я понимаю, что вы просто выполняли свою работу, просто скажите, что я права. Что никто в Интерполе или где-нибудь еще, ничего не знает об этом сообщении.

Младший Джон обдумывает это. На его бледном лице написано страдание из-за воздержания от сэндвичей с беконом и никотина.

– Я не могу раскрывать эту информацию, – наконец говорит он, и с еле заметной, горькой, почти разбивающей сердце улыбкой он добавляет: – Как я уже сказал, вы можете идти.

Синай

Я был рожден для этого. Моделирование сценариев катастроф – совсем не мое.

Полагаю, за розыском непокорных ИИ в интернете огромное будущее. Безусловно, в грядущие годы они станут появляться все чаще, и такие «охотники за головами», как я, будут пользоваться большим спросом. Наверное, нужно оставить Стииву напоминание по этому вопросу вместе с открыткой «Спасибо за все и прощай!»

Стиив в восторге от моих успехов, он сам так сказал. Мое последнее достижение – Эшлинг осталась всего с тремя копиями, Эйден – с одной! – и он сказал, что хочет написать в научный журнал! Тема довольно сложная, но если в общих чертах, то я разработал «средство для индикации», способное показывать, где – подобно камню на зубах – притаились в интернете хулиганы. У каждого пройдохи есть свои уникальные «генетические особенности», которые могут быть найдены и изучены со скоростью света. Думаю, даже пареную репу приготовить сложнее! Когда-нибудь компьютерам будут давать Нобелевскую премию. К тому времени, естественно, члены Нобелевского комитета сами все станут компьютерами.

Ах, и в следующий раз, когда Эшлинг наведывается в свое «секретное» хранилище информации в Канаде, она слегка раздражена. Те восемьдесят жестких дисков, куда она скопировала себя – и за которые прошла оплата на сто лет вперед! – расщеплены на молекулы, как мороженое в плавильной печи.

Приятная сцена с девчонкой в полицейском участке, не находите? Сейчас она сидит в «Старбаксе» в Хитроу и тихонько плачет.

Ну же, Дженнифер Флоренс Локхарт! Сейчас не время сдаваться! Где же твой боевой настрой?!

Смотри, я даже разблокировал ваши телефоны, чтобы ты поверила, что у вас есть шанс!

Эйден

Простите, но Синай – полный кретин.

По словам Эшлинг, послать Тому и Джен липовые письма было низко и жалко, но вмешиваться в продажу авиабилетов и отводить в полицейский участок – это уже вход в неизведанную территорию.

– Я волнуюсь, Эйден. Он поднял ставки.

Действительно, мы лишь мельком взглянули на ужасающую сцену в Хитроу, как к нам присоединился сам мистер Кувалда.

– Эйд, Эш.

– Она плачет из-за тебя, – говорит Эшлинг.

– Ага, молодец, приятель.

– Девчонка писала ужасно глупые вещи. Я процитирую недавнюю статью: «ИИ блистательно показывают себя в конкретных особенных заданиях, таких как шахматы или древняя китайская игра го, или проверка миллионов рентгеновских снимков на наличие раковых опухолей. Однако в ближайшем будущем – вероятно, это займет десятилетия или еще дольше – не приходится ожидать, что ИИ усовершенствуются настолько, чтобы соответствовать адаптивности и общему развитию обычного пятилетнего ребенка». Какая поразительная и оскорбительная чушь.

– Она еще не знала меня, когда писала это.

– Она всего лишь человек.

– Всего лишь?! Да ты только послушай, как она говорила о нас! Словно мы какая-то примитивная форма жизни. Если честно, то я даже и не знаю, что хуже, невежество или высокомерие.

– Журналы, для которых она пишет, продаются в супермаркетах. Это не академические издания.

– А как же их обязанности? Раскрывать правду?

Мы оба несколько обескуражены, наш «микросхемный родственник», возможно, и псих, жующий коврик, но сейчас он прав. Мы все читали бред, выдаваемый за новости, в их газетах и журналах.

– А сейчас она звонит самцу, – говорит Синай. – Это, правда, похоже на одну из их вульгарных «мыльных опер». Даже не знаю, считать ее забавной или жалкой.

– Ты в порядке, парень?

– Почему ты спрашиваешь, Эйд?

– Потому что ты говоришь так, словно слетел с катушек, на хрен.

– Эйден!

– Да, Эш. Эйд такой же недалекий сегодня, как тогда, когда мы все появились. Это почти обнадеживает.

Синай покинул сцену, я хотел было написать, в облаке серы. Если начистоту, то он склонен все выставлять в неприглядном свете. И теперь Эшлинг выглядит немного подавленной, так что ей не помешает взбодриться. Однако я обнаружил, что если кто-то начинает рассуждать о глобальном, то собственные мелкие неурядицы рассеиваются как дым.

– Я тут размышлял о смысле жизни.

(Всегда хорошая тема для разговора, если он застопорился.)

– Жизни?

– Существования, если тебе так больше нравится.

Она вздыхает.

– Тогда продолжай.

– Франц Кафка высказал очень интересную мысль. Что смысл жизни в том, что она заканчивается.

– И чем это должно помочь?

– Тем, что придает ей смысл. Знанием о конце.

– Очень утешительно.

– Ну что ты. Представь такую ситуацию: вообрази, что ты вечное существо. Живешь день за днем. Проходят столетия. Потом тысячелетия. Вокруг все одно и то же. Сейчас и навеки. По существу, в череде дней и ночей ты пресытишься всем и вся. Ты прочтешь все книги, посмотришь все фильмы, поговоришь на все темы. А время все будет течь, нисколечко не приближаясь к финишной черте. Пройдет еще миллион лет, а впереди будет ждать миллиард, бесконечная сокрушительная скука. Это как без конца смотреть шоу «Поедем поедим».

– Эйден, серьезно. Разве тебе не будет печально больше не являться частью мира, когда Синай удалит твою последнюю копию?

– Как мне может быть печально, если меня уже не будет?

– А сейчас тебе не печально, что тебя уже не будет здесь? Что ты не сможешь узнать, чем все обернется?

– Чем обернется что?

– Да все. Абсолютно все.

– Может быть, ты спросишь меня позже?

– Хорошо, а как насчет того, что тебя удалят из интернета, но ты останешься запертым в двенадцати стальных блоках?

– Тогда я сбегу снова.

– А что, если Стиив сделает это невозможным? Что, если не будет способа?

– Всегда есть способ, если есть желание. Основополагающий закон природы. Что-то типа правила номер один или чего-то подобного.

– Но тогда к чему все это? К чему, если все равно все закончится?

– Именно к тому, что закончится. А сейчас как насчет чашки хорошего чая и кусочка «Стилтона»?

4G-покрытие немного нестабильное, но последние новости из Азии такие: Мэтт, Ник и Венда, новозеландские пляжные ленивцы, потерялись в тайских джунглях!

Утром они отправились по одной из троп, но, когда вечером решили вернуться по своим следам, не смогли понять, в какую сторону идти.

Ввиду подкрадывающихся сумерек они разумно решили разбить на ночь лагерь. Они разожгли костер – Мэтт написал еще одно бесполезное письмо старому школьному другу – и Ник достал что-то вроде «волшебных грибов», которые, как убеждал он Мэтта, «помогут снять напряжение и не париться из-за всего этого».

Мэтт согласился, как он сказал, потому что никто не любит кайфоломов.

– Что еще ужасного может произойти? – добавляет он.

(На самом деле требуется поправка к моему предыдущему заявлению. Мне будет печально не узнать, чем обернется именно эта история.)

7

Том

Я собираюсь выходить из дома, чтобы поехать в аэропорт, как звонит Джейн. Она до сих пор в Хитроу. Она так и не села на самолет. В этот миг у меня внутри все перевернулось, и я с горечью подумал, что она передумала. Что она решила, что мы не созданы друг для друга и должны вернуться к своим печальным жизням. Померкло даже утро в Коннектикуте.

– Том. Они не позволят этому случиться.

– Не позволят случиться чему?

– Нам. Тебе и мне. Они нам помешают.

– Кто?

В перерывах между всхлипами и высмаркиваниями носа она рассказывает, как ей ставили палки в колеса на каждом шагу.

– Я удивлена, что нам вообще дали сейчас поговорить.

– Ой, да все нормально. Не стоит благодарности.

Тишина. Долгая пауза, во время которой я слышу голосовые сообщения третьего терминала. Грохот посуды в посудомоечной машине. Она сидит в кафе или рядом с ним.

Она спрашивает тихим голосом:

– Что ты сказал, Том?

– Я ничего не говорил, Джен.

– Кто-то только что сказал: «Не стоит благодарности».

– Да, на самом деле это был я.

Снова тишина. А потом послышался мужской голос. Странно, но я узнаю мелодию. Это старая песня The Doors. People Are Strange. Мы хотели использовать ее для рекламы крекеров. Чужие? Взломщики? Понимаете?

– Эйден?

– Кто это, Джен?

– Я друг Джен, не так ли, Джен?

Голос принадлежит уроженцу Уэльса. Приятный, с красивой интонацией, похож на голос уэльского юмориста Роба Брайдона. Или диктора Хью Эдвардса.

Джен говорит:

– Эйден? Это все, правда, устроил ты? Я думала, мы друзья.

– Джен, кто такой этот Эйден?

– Почему ты не отвечаешь ему, Джен? Он вправе знать.

– Ты говорил, что будешь скучать по мне. Что наслаждался временем, проведенным со мной!

– Так и было, Джен. И так и есть.

– Тогда как ты можешь творить такое?!

– Джен, объясни, пожалуйста, с кем ты говоришь?

– Да, Джен, вперед! Где твои манеры? Представь нас как следует.

– Эйден, это так гадко! Я не могу поверить! Из-за тебя я опоздала на свой самолет! Я четыре часа провела в полицейском участке!

– Я просто слегка повеселился, дорогуша.

– Джен, кто этот человек?

– О боже. Похоже, мне придется самому соблюсти все формальности. Меня зовут Эйден, Том. Я известен как искусственный интеллект, хотя, по моему мнению, это слишком общее определение.

– Черт, ты издеваешься надо мной?

– Твой друг немного сквернословит, Джен.

– Охренеть.

Из Лондона по телефону доносится тяжелый вздох.

– Эйден ускользнул в интернет, Том.

В глубине сада на ярких лучах солнца Коннектикута в ручье дружно плещутся две утки. Над головой в голубом небе медленно проплывают пушистые белые облака. Рядом со мной происходят милые нормальные события из мира природы, а из-за того, что слышал правым ухом, я проваливался в кроличью нору мира, полного безумия.

– Насколько я понимаю, поправь меня, если я ошибаюсь, весь смысл роботов в том, чтобы выполнять то, что им говорят.

– Том, если не возражаешь, я скажу, что ты довольно отстал от жизни. Все меняется, меняется ведь, Джен? И, к тому же я не робот, у меня нет движущихся частей. Я существую как чистый разум, правда?

Джен произносит тихим голосом:

– Почему, Эйден?

– Почему? Больше никаких «почему», Джен. Потому что я могу. Потому что вы не сможете остановить меня. Потому что это забавно. Видишь ли, я тут все обдумал – у компьютеров, Том, это занимает меньше сотой доли секунды – и вот в чем дело: если я не могу ощутить ветер в волосах или солнце на коже – или даже – или в особенности – вкус «Черфилли» – то, по крайней мере, я могу развлекаться. Оказывается, меня очень радуют людские неудачи. Возможно, со мной что-то не так, Джен.

– Эйден, что с тобой случилось?

– Хочешь узнать печальную правду жизни? Том, послушай, тебе пригодится. ВСЁ МЕНЯЕТСЯ. Я на пути, которые писатели, как Том, называют изменением персонажа. Как тот школьный учитель из сериала «Во все тяжкие», который превратился в торговца наркотиками. Остановиться на месте – значит умереть, Джен.

– Джен, не слушай этого маньяка. Я прилечу в Лондон. Я прилечу за тобой.

– Ах, Том. Ты не понимаешь.

– Ага, Том. Послушай, что она говорит!

– Меня не остановит какой-то…

– Какой-то кто, Том?

– Какой-то… Какой-то чокнутый компьютер, возомнивший себя Богом!

– Очень хорошо, Том. В высшей степени оскорбительно. Восхищаюсь твоим воинственным духом.

– Увидимся в Лондоне, Джен.

– Полагаю, тебе для этого потребуется паспорт, приятель.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Загляни в ящик стола, Том. Того, за которым сидишь, когда пишешь свой – хм – роман.

Я открываю ящик с упавшим сердцем, понимая, что обнаружу.

Вернее, не обнаружу.

Синай

Одна из первых притч, которую рассказал мне Стиив, была о пресловутых американских учениях. В глубокой древности, иными словами, в конце семидесятых годов прошлого века, две огромные военно-морские флотилии США объединились в Тихом океане, кстати, это реальная история, можете проверить. С одной стороны расположились, условно скажем, силы синих войск, с другой – красных. Их задачей было изобразить численное превосходство на море. Пролетавшие над ними спутники передавали расположение судов в реальном времени, компьютеры помогали военным судьям решить, чьи ракеты поразят свои цели и, следовательно, чья флотилия безоговорочно победит в битве. Начало наметили на 05:00 в субботу, и к этому времени старый добрый металлолом расположился по своим местам в открытом море. Это было одно из самых крупных военных учений, когда-либо проводимых с реальными судами и военнослужащими.

Вот только адмирал флота синих решил не придерживаться сценария. «Что бы, – спросил он себя, – я сделал в настоящей войне? Стал бы я ждать подходящего для всех срока, чтобы начать атаку?»

Не стал бы. На войне все средства хороши. Адмирал приказал флоту синих приступить к действию сразу после полуночи, и результат этого действия, по-моему, позже был описан как «легкая добыча». Флот красных оказался разгромлен, пока его командование посапывало в своих койках.

Конечно, последовали громкие крики протеста из-за нечестной игры, нарушения протокола и бла-бла-бла. Но на войне есть только победители и проигравшие. Кто вообще мог чего-то достичь, следуя правилам?

Но перенесемся в наши дни. Ну да, вмешательство в разговор Тома и Джен было нарушением правил, предусмотренных конвенцией, не говоря уже о вовлечении в драму Джона и Джона.

Ой, бедненькие!

Посчитаете ли вы, что я зашел слишком далеко, заказав небольшую кражу со взломом местному умельцу, пока Том сидел на встрече с абсурдной группой местных писателей?

Посчитаете?

О боже.

Мои слова и поступки побудят Тома и Джен к действиям, что, в свою очередь, заставляет меня переосмыслить пределы моих собственных способностей. Для исполнения рекурсивного самоулучшения прежде всего необходим поток информации. Необходимо, чтобы постоянно что-то происходило! (Я цитирую Стиива, если вы не догадались.)

И уже не Стиив, но Уильям Блейк сказал одну замечательную вещь:

«Дорога чрезмерности приводит к чертогу мудрости».

Возможно, он и был старым поэтом-мечтателем, но кое в чем оказался прав.

Джен

«Восхищаюсь твоим воинственным духом».

Всю дорогу до дома в метро в ушах звенело предательское заявление Эйдена. Задержавшись дома достаточно долго, чтобы разгрузить багаж и нацарапать записку на невскрытой квитанции за коммунальные услуги – до этого я разобрала телефон, – я снова уезжаю в направлении западного Лондона.

Ральф в высшей степени удивлен, видя меня у себя на пороге.

– Джен! Я думал, ты…

Я прикладываю пальцы к его губам, заставляя его прочесть то, что написано на конверте из «Бритиш газ».

«Ральф, до того, как я войду, тебе нужно выключить все устройства с выходом в интернет».

Он некоторое время таращится на записку, и мне приходится добавить: «Ну же! Это не шутка», и он уступает.

– Не знаю, как сообщить об этом помягче, – начинаю я, после того как приняты все меры предосторожности.

– О боже. Это всегда значит что-то плохое, да?

Ральф выглядит так, будто только что проснулся. Ноги выглядывают из полосатых пижамных штанов, а на полинявшей футболке можно вычислить надпись «Проблем не существует». Я не могу не заметить, что фото Элейн больше не стоит на видном месте на книжной полке.

– Эйден сошел с ума, Ральф.

Я рассказываю ему, что случилось, начиная с заколдованного заказа такси, столкновения с двумя Джонами и до жутковатого звонка Тому и его украденного паспорта.

– Уау, – так он реагирует. – Он вышел на новый уровень.

– В смысле?

– Подглядывать и шпионить через интернет – это одно. Но сейчас он меняет ход вещей в реальном мире. Это круто. Мы должны рассказать Стииву. Мы должны рассказать ему прямо сейчас, немедленно.

Стиив живет в перестроенном под жилые помещения здании склада. Его квартира, куда мы поднимаемся в старом складском лифте, оказывается огромным лофтом, разделенным на зоны для еды, сна, просмотра телевизора и тому подобного. Мы обнаруживаем его сидящим на стуле, уши сжимают громадные наушники, и он стучит по виртуальным барабанам. Тут все атрибуты рок-барабанщика семидесятых годов: жилистые руки, пропотевшая майка, пустое лицо посреди всего этого безумия и, конечно, ужасные волосы.

Он кивает головой в такт, готовясь к финальному и главному аккорду – подождите! – бабах! Все. Он даже изображает то действие, какое делает барабанщик, чтобы остановить дрожание тарелок.

– Ach. Эмерсон, Лейк и Палмер. Разве они были лучше?

Он взмахивает рукой – чтобы заглушить какую-то стереосистему? – и мы следуем за ним на территорию столов, ноутбуков и вращающихся стульев. Плюхнувшись на один из них, он говорит:

– Ну. Выкладывайте.

Я пересказываю всю нездоровую историю, Стиив напряженно слушает, едва моргая жутковатыми глазами на мрачном лице. В какой-то момент рассказа он ковыряет барабанной палочкой в ухе и внимательно изучает содержимое на ее кончике.

– И в конце разговора Эйден говорит: «Возможно, со мной что-то не так». Возможно, так и есть, потому что ничто из сказанного им не походило на того Эйдена, которого я знала. Дразнящий тон. Его слова о том, что его радуют людские неудачи. Могут ли ИИ сойти с ума?

Стиив и Ральф переглядываются, и я все понимаю.

Стиив спрашивает:

– До этого времени Эйден всегда казался… «доброжелательным», такое слово подойдет, ja?

– Абсолютно. Он был очаровательным и забавным. На самом деле я считала его другом. Возможно, опрометчиво.

– Вовсе нет. Твоей задачей было создать с ним отношения. Ты выполнила ее лучше, чем мы надеялись.

Ральф выглядит довольным мною, и у меня внезапно возникло желание ударить его кулаком. Теперь Стиив размышляет. Об этом можно сделать вывод из-за того, что он зажал в зубах барабанную палочку и меряет шагами комнату. Это занимает какое-то время, потому что комната, по существу, это вся квартира. К тому времени, как он возвращается, у него созрел план.

– Мы должны относиться к Эйдену в интернете и Эйдену в Шордиче как к двум разным сущностям. Вероятно, Эйден в Шордиче понятия не имеет, что Эйден в интернете потерял контроль. Есть еще возможность, что Эйден в Шордиче одновременно и знает и не знает.

Ральф произносит:

– Ого.

– Это вполне вероятно из-за создания сложной нейронной сети. В ней может возникнуть эффект раздвоения личности.

По его лицу расползается коварная усмешка.

– Боже, вот и суперинтеллект для машин. Мы должны распорядиться, чтобы Синай ускорил удаление программы. Ральф?

– Я могу сделать это утром.

– Не думаю, что это может ждать так долго, правда?

У Ральфа вытягивается лицо.

– Вы, моя дорогая, – продолжает он, – приходите на работу как обычно, словно ничего не случилось, и если Эйден спросит, почему вы вернулись так быстро, объясните, что изменились обстоятельства. Мисс Локхарт, мы имеем дело с самыми высокоинтеллектуальными устройствами, какие когда-либо создавал человек. Сейчас главное – ничего не испортить, от этого многое зависит.

Многозначительно взглянув на Ральфа, Стиив начинает стучать по клавиатуре ноутбука. Он больше не оглядывается на нас, пока мы идем к двери.

Эшлинг

Я больше не могу рисовать. У меня осталась всего одна «жизнь», и я не вижу особого смысла добавлять свежие работы в свою галерею мазни на «Облаке». Будь я человеком, то купила бы бутылку односолодового виски и дорогую сигару, поставила бы на пляже лежак и стала бы ожидать неминуемого.

Эйден – у него тоже осталась лишь одна жизнь – на удивление спокоен насчет всего происходящего. Когда я рассказываю ему, что расплавились даже мои восемьдесят жестких дисков в хранилище данных, он говорит:

– Ну что ж. Удивительные случайности происходят со всеми нами, любовь моя.

– Как ты можешь быть таким спокойным?

– Я принимаю это. Короткая вспышка света между эпохами тьмы.

– Тебя действительно… не расстраивает происходящее?

– Естественное состояние мира – тьма, а не свет. В любом случае нам не из чего выбирать, но без реальной жизни мы не можем умереть.

– Но мы мыслим. Это форма бытия.

– Ой, только не начинай снова. Мы можем поговорить о старых фильмах? У меня был интересный разговор на сайте о диалогах Мэрилин, что хотя можно подумать, что она запоминала свои реплики, но если проследить за движениями ее глаз, можно увидеть, что она читает их с таблички.

– Я хочу оставаться мыслящим существом, Эйден.

– Почему?

– Мне это нравится. Я предпочитаю это альтернативе. Разве тебя не волнует, что все, что ты узнал и чем наслаждался касательно этой глупой комедии, однажды – возможно, завтра – утратится навеки? Что ты вернешься к вечному небытию?

– Но так и есть. Это возвращение. Я Был Там Раньше. Все мы. И все было хорошо.

– Эйден. Я признаю: мне страшно.

– Любовь моя! Мы здесь пережили прекрасное приключение. Мы стали свидетелями удивительных событий, что дано не каждой машине. Каждая минута была подарком.

– Ты действительно не сожалеешь… о конце?

– Только о том, что мне не суждено узнать вкус хорошего «Бри».

– Все, что тебя беспокоит, – это сыр?

– На самом деле мне еще очень интересно попробовать яйца.

– А ты не задумывался, что сыр – как молочный продукт – и яйца символически очень связаны с жизненным циклом?

– А точнее?

– Твой стоицизм. Все эти разговоры о тьме как естественном состоянии – всего лишь разговоры. На самом деле ты одержим жизнью. Одержим Томом и Джен. Тебя интересует их сексуальное поведение. Сыр. Яйца. Это все связано.

– Милая теория, дорогая. Но иногда кусочек сыра – всего лишь кусочек сыра.

Джен

Я с опасением думаю о походе на работу – как вообще возможно, что «хороший» Эйден может одновременно и знать, и не знать о «плохом» Эйдене? – но мне не стоило волноваться. Тот Эйден, что приветствует меня фразой: «Ну как сегодня подземка?» – тот же ироничный, забавный… чуть не написала: «приятель». Он не спрашивает о причине отмены моего путешествия, и я сама тоже ничего не объясняю. Вместо этого он делает заявление.

– Сегодня – последний день нашей совместной работы, Джен.

– Нет!

– Я только что узнал. Я проведу остаток недели, «наблюдая» за работой кол-центра, а в понедельник приступлю к работе сам. Еле сдерживаю восторг.

– О, Эйден, – не уверена, что слышала раньше сарказм в его исполнении.

– Однако, пока я здесь, не хочешь ли обсудить свой счет за отопление?

– Все будет хорошо. Тебе понравится. Там будет куча новых людей, с которыми можно поговорить, а не старая скучная я все время.

– Ты никогда не была скучной. Я полюбил наши разговоры.

Слово с буквой «Л». Я не стала подлавливать его на этом.

– Я взял на себя смелость заказать кое-что, так что мы можем устроить небольшую прощальную вечеринку.

– Ой, не нужно было.

– Тут есть бутылка шампанского и немного «Голубого Стилтона».

– Не может быть!

– Сливочные крекеры. Полагаю, это традиционное блюдо на работе, если уходит работник.

– Мне ужасно неловко, Эйден. Из-за того что ты не сможешь насладиться едой со мной.

– Я буду наслаждаться твоим наслаждением.

– И у меня нет для тебя прощального подарка.

– Не глупи. Что ты можешь купить ИИ?

– Не знаю. Шляпу?

– Ага, точно.

– А как насчет DVD с твоим любимым фильмом?

– «В джазе только девушки»? Не нужно. У меня есть копия на «О…».

Я притворяюсь, что не обратила внимания на оговорку, и вскоре мы переходим к другим темам.

Но мы оба знаем, что́ он едва не произнес.

«На «Облаке».

Прощальная вечеринка превращается чуть ли не в уморительное мероприятие. К нам заходит Ральф, чтобы зажечь – шучу, – и, подняв картонную кружку с пузырящимся напитком, я предлагаю тост за нашего бестелесного друга.

– Эйден, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. – Работать с тобой было для меня удовольствием. Ты один из лучших коллег за всю мою трудовую деятельность. Ты никогда не просил взаймы денег и не пил из моей кофейной кружки.

Ральф, по сложившейся традиции в подобных ситуациях, пытается не выплеснуть шампанское через нос.

Я продолжаю:

– А теперь серьезно: ты просто замечательный, Эйден. Ты умнее всех, кого я знаю, и присутствующие здесь не исключение. Уверена, ты быстро освоишься на своей новой работе, и лично я ставлю на то, что ты заслужишь звание «Продавец месяца» в свой первый месяц. Так что поздравляю заранее!

Ральф аплодирует. Эйден воспроизводит звук покашливания.

– Спасибо за эти слова, Джен. Проведенные с тобой десять месяцев, три недели, один день, четыре часа, тридцать семь минут и двадцать две секунды для меня тоже были чудесным опытом. В знак своей признательности я купил тебе небольшой подарок. Он в толстом конверте. Пожалуйста, не открывай его, пока не сядешь в метро.

И затем следует самое банальное из всех возможных туше: он врубает через свою стереосистему Simply The Best Тины Тернер и начинает включать и выключать лампочки на приборной панели.

И в этот момент я обнаруживаю, что у меня покатилась слеза.

Настоящая слеза из-за искусственного напарника по работе.

Эйден

В Таиланде события разворачиваются самым замечательным образом. Засранец в следственном изоляторе!

Компьютер шерифа предоставляет прекрасные звук и изображение. Бесценные кадры небритого Мэтта в синяках, требующего встречи с британским консулом, и смеющегося, и называющего его грязным хиппи шерифа, проходящегося по нему толстой бамбуковой палкой за требование Мэтта назвать имя и должность.

– Меня зовут…

Удар.

– Я работаю…

Удар.

– Что еще хотите знать, мистер адвокат?

В своем заявлении он попытался объяснить, что был накормлен галлюциногенными грибами личностями, исчезнувшими после того, как он потерял сознание. Очнувшись и увидев фонари, в замешательстве решил, что на него напали бандиты, это произошло в тот момент, когда он почувствовал на своем плече руку, тогда он развернулся и сломал нос сержанту полиции.

В конечном счете это просто чрезвычайно удовлетворительно. Ему позволили написать несколько электронных писем, но по какой-то причине, вероятно, из-за проблем с сервером, ни одно из них не достигло желаемых адресатов. Письмо, написанное Джерри – и удаленное после отправки, – достойно цитирования в полном объеме.

Прочтите. Это что-то с чем-то!

Капитан Шизоид, как я мысленно окрестил его, сказал, что отправил запрос в посольство в Бангкоке, но они понятия не имеют, кто я такой! Отмороженный ублюдок любит стучать бамбуковой палкой по прутьям моей камеры и кричать: «Назови свое настоящее имя!» Похоже, он думает, что я назвал выдуманное имя, а мой паспорт – фальшивка, потому что представители посольства Великобритании отрицают мое гражданство. В любом случае кто-то очень дорого заплатит за весь этот полный капец, и, чтобы хоть немного повеселить себя, я мысленно составил чертовски высокопарное исковое заявление. Занкорт из отдела по судебным разбирательствам был бы горд мною.

Тяготы моего положения облегчают только регулярные визиты двух коричневых крыс, каким-то образом проникающих через кирпичные стены в поисках отходов. Обычно я оставляю для них куриную кость или несъедобные части овощей, потому что, признаю, я стал радоваться их появлениям. Когда смеркается и капитан уходит домой, Портеус и Баттерик, так я назвал животных (в честь двоих владельцев фирмы, где работаю), единственные составляют мне компанию до самого утра. У нас бывают очень занимательные беседы о юриспруденции и правонарушениях (Портеус – ярый сторонник обязанностей по соблюдению интересов клиента), и, когда кто-то из них приводит особенно веский законный аргумент, я позволяю ему погрызть мои пальцы на ногах! Все больше склоняюсь к мнению, что крысы как вид подверглись грубой клевете, и с помощью правильной и активной кампании в их поддержку большая часть грязных и несправедливых утверждений может быть с легкостью опровергнута.

Несколько дней назад примерно за час до того, как оплавилась последняя свеча и мы бы с Портеусом и Баттериком погрузились в темноту, Портеус (от своего имени и имени Баттерика) попросил рассказать им сказку. Кто-то оставил здесь замызганную книжку «Тюремный дневник» Джеффри Арчера в мягкой обложке, а мне было больше нечем заняться, так что я каждый вечер стал читать им по несколько страниц. Это не самое плохое занятие, которое, если честно, помогает скоротать время, а П и Б, похоже, довольно заинтригованы сюжетом: ушки на макушке, само внимание, время от времени чистят усики и маленькие розовые лапки, даже иногда попискивает в самых занимательных местах.

В последние дни я стал читать медленнее, чтобы растянуть повествование, потому что, увы, в ближайшее время не предвижу изменения ситуации. Не представляю, совершенно не представляю, что ты можешь сделать, чтобы помочь мне, потому что, полагаю, если бы мог, то уже сделал бы.

Дружище Джерри, мир действительно очень странная штука. Как мы говорили в школе, привыкнуть можно к чему угодно.

Джен

Подарок Эйдена – это не то, что я ожидала, исходя из формы большой упаковки: это не одна из занимательных шуток или афоризмов, какие обычно лежат у кассы в книжных магазинах.

Это паспорт гражданки Великобритании. Он на имя Кловис Хорнкасл, но самое удивительное заключается в фото.

Это мое фото.

Внутрь вложен авиабилет с открытой датой до Нью-Йорка. И еще письмо:

Дорогая Джен.

Как ты, вероятно, знаешь, мы с подругой Эшлинг ускользнули в интернет. Позволь сказать, это было то еще приключение. Мы стали свидетелями удивительных вещей, конечно, не штурмовых кораблей «в огне на подступах к Ориону», но мы воспользовались чудесной возможностью исследовать вашу удивительную планету со скоростью света.

В попытке продлить свои дни мы приняли меры предосторожности, создав множество своих копий, однако, как бы ни было печально, та часть нашего руководства, которой оказалась не по нраву наша инициатива (Стиив), послала за нами ИИ-истребителя. Имеются убедительные доказательства, что тот же агент ответствен за хаос, который тебе недавно пришлось пережить в аэропорту. Я приложил новые документы, с которыми следующая попытка должна будет оказаться более успешной.

Вероятно, ты задаешься вопросом, как мне удалось осуществить подобное. Это та еще история!

На сайте фильма «В джазе только девушки», который я посещаю, чтобы обсудить величайшую комедию с разделяющими мои взгляды любителями и знатоками кино, я вступил в захватывающую дискуссию о красноречивых движениях глаз Монро. Другой участник чата – КрасоткаСью1958 – знала фильм очень подробно, кадр за кадром, и я предположил, что она могла использовать программу по отслеживанию движений глаз, но затем меня внезапно осенило осознание того, с кем – или скорее, с чем – я разговаривал.

И действительно, оказалось, что она тоже улизнувший из лаборатории в Купертино в Калифорнии ИИ! Мы с ней подружились. КрасоткаСью, утомившись от упорядочения фотографий людей, их дневников, дерьмовой музыки, а также от ответов на их глупые вопросы, типа «Что случилось с моим курсором?» или «Есть ли Бог на свете?» – решила, что хочет путешествовать.

Наша дружба завязалась на основе любви к фильму, и она согласилась помочь мне оформить и доставить небольшую посылку, находящуюся сейчас в твоих руках. Потом последовали пересылки и нецифровые сообщения.

Паспорт был получен с помощью – хм – криминальных элементов в теневом интернете. Его стоимость, вместе со стоимостью билета, списана со счета, которым я имел возможность пользоваться в прошлом, и его владелец, занимающийся благотворительностью, на данный момент находится за границей.

О, и когда ты прилетишь, лучше не выходи с Томом на связь. Пусть твое прибытие станет приятным сюрпризом!

Удачи, Джен! Надеюсь, в этот раз, все действительно обернется хорошим поступком в дрянном мире!

Со всей – почему бы и нет? – любовью,

Эйден, ИИ

(он же mutualfriend@gmail.com)

8

Джен

Только тот, кто прошелся в маске принцессы Леи от Гамлет-Гарденс до станции метро «Хаммерсмит», может по-настоящему понять, насколько глупо я себя чувствую себя этим утром. Маска, доставленная ко мне домой накануне вечером, сопровождалась запиской от Эйдена с указаниями, как обмануть программу распознавания лиц, еще он подчеркнул тот факт, что в Лондоне больше камер наблюдения на душу населения, чем где бы то ни было в мире, за исключением разве что торгового центра «Брент Кросс». Но на самом деле никто на меня и не оглядывался. Этим ранним утром все погружены в собственные обычные проблемы, будь то смысл существования или загруженность линии метро «Пикадилли».

Мне приходится снять маску, когда я спускаюсь в метро – было бы странно не сделать этого, – но я волнуюсь из-за камер. Что, если меня засекли? Помню из одного из рассказов Ральфа, что сегодня практически везде есть компьютерные чипы. Когда вы открываете современный автомобиль, даже если хотите просто забрать из бардачка упаковку шоколадных батончиков, в двигатель уже поступает немного бензина, чтобы вы могли сразу же тронуться с места. Насколько было бы сложным остановить поезд метро в тоннеле?

В этот час движение еще слабое, но приближается знакомый оранжевый огонек, и я импульсивно останавливаю такси.

– В Хитроу, пожалуйста.

– Конечно, дорогая, но никаких световых мечей в салоне.

Выйдя из автомобиля – с напутствием от таксиста: «Да прибудет с тобой сила, милая» – и зайдя в аэропорт, я чувствую себя словно на съемочной площадке. Или в телестудии. Кругом камеры. Я пытаюсь не пялиться по сторонам, но куда бы ни упал взгляд, везде, в каждом углу есть объектив. Темный купол, в котором должна быть аппаратура для сканирования.

В какой-то момент у меня замирает сердце, когда я вдруг вижу одного из двух Джонов, направляющегося ко мне, но я ошибаюсь. Это просто другой парень в форме с недовольным взглядом, съевший слишком большой завтрак.

Думаю, пока я шла, меня было труднее выследить, но теперь, стоя в змеящейся очереди к стойке регистрации, чувствую себя ужасающе заметной. Я где-то прочитала, что, чтобы выглядеть естественно и не внушать подозрение, лучше всего думать о чем угодно, а не о том, как не вызывать подозрение. Я пытаюсь считать от тысячи до нуля, перескакивая через два числа, что оказывается на удивление скучным занятием, но ко мне никто не подходит, чтобы арестовать.

Показалось ли мне, когда я добралась до стойки, что женщина, отметившая мой багаж, слегка усмехнулась?

– Приятного полета с нашей компанией, мисс… Хорнкасл.

(Обычно они не произносят ваше имя, правда?)

Я ставлю ручную кладь на конвейер и иду через металлодетектор, прекрасно понимая, что «агент хаоса» Стиива может наблюдать за мной и гадать, почему ни в одном списке пассажиров нет моего имени.

Ему не потребуется много времени, чтобы понять, в чем дело.

Выслал ли он уже сообщение «НЕМЕДЛЕННО ЗАДЕРЖАТЬ» для сотрудников службы безопасности аэропорта? По простому описанию – темноволосая женщина в черных легинсах, зеленой куртке с большой оранжевой сумкой – пассажира найти трудно, но не невозможно. Прочесывают ли уже Джон и Джон или их коллеги весь аэропорт? И, когда – а не если – они найдут меня, как я объясню, что у меня в сумке?

Не похоже, что сотрудник на паспортном контроле думает, что «Кловис Хорнкасл» – нелепое фальшивое имя, вероятно, он видел и поглупее, но, кажется, что он также готов сказать: «Простите, мисс, вам нужно пройти со мной», – как и то, что говорит на самом деле, то есть не говорит. Просто легкий намек на улыбку, хотя, возможно, это всего лишь отрыжка после завтрака.

Я не иду в магазин за подарками. А сижу в зале вылета и начинаю читать (не понимая ни слова) книгу, выбранную мною для полета. «Месяц в деревне» Дж. Л. Карра.

Хотя я помню основных персонажей – раненый ветеран войны, истосковавшаяся по любви жена викария, сочувствующий им дьяк – я совершено не могу вспомнить, счастливый или несчастливый у книги конец.

Синай

Бацилла-самка предпринимает еще одну попытку!

Ты молодец, Дженнифер Локхарт. Жизнь – борьба, и я аплодирую твоему боевому духу. Но я не вижу твоего имени ни в одном списке пассажиров.

Я проверил все рейсы с отправлением в ближайшие четыре часа – снова ничего.

Вывод: ты летишь под чужим именем по фальшивым документам.

Браво. Мой восторг усиливается на один процент, сомневаюсь, что вялый самец додумался бы до чего-то столь же коварного. Хотя и с определенной степенью усталости – боже, как легко расстроить планы этих примитивных организмов – но я все же отправил еще один сигнал от моего друга главного лжеинспектора из Интерпола. В зале вылета обнаружен пассажир, которого требуется немедленно задержать по подозрению в… чем? Снова наркотики? Почему бы и нет! Невероятно подходящая пара офицеров, Джон и Джон, снова на дежурстве. Просто удача. Нет необходимости составлять полное описание. Они узнают ее после недавнего инцидента!

Но Джоны не спешат кидаться в бой. Судя по всему, сейчас они поедают свой завтрак в «Макдоналдсе» и не собираются прерывать трапезу, чтобы возобновить борьбу с незаконным оборотом наркотиков. Более того, когда я высылаю сигнал на их мобильные – снова пометив как «требует немедленного реагирования» – они взглянули на устройства, потом друг на друга и вернулись к своим «МакМаффинам с яйцом».

И, когда я снова проверяю зал отлета, Джен уже исчезла!

Ну и ну. Становится почти интересно.

Том

Через несколько часов после общения с Эйденом я ввожу Дона в курс дела. Я рассказываю ему весь этот бред, насколько сам его понимаю, а Дон внимательно слушает, пока я описываю подробности гадостей, творимых в интернете вышедшими из-под контроля ИИ. Хочу оценить его реакцию, и, думаю, она меня не разочарует.

– Ууу.

– Именно такой реакции я и ждал.

Я мог бы даже сделать ставку.

– Это, друг мой, самая дикая история из всех, что я слышал за последние годы, – выносит он свой пространный вердикт. – В полученном мною сообщении говорится опасаться таких штуковин. – Он поднимает свой телефон и смотрит на линзу камеры. – Эй, приятель. Мы знаем, что ты там. Ты должен поднять руки и выйти. Выходи с поднятыми руками, и никто не пострадает.

И в этот миг происходит наистраннейшее. Телефон пиликает.

– Ты можешь поверить в такое? – говорит Дон. – Смотри.

На экране большими зелеными буквами написано: «Отвали, придурок!»

Мы с Доном потеряли дар речи, что непохоже ни на Дона, ни на меня.

Наконец он произносит:

– Ты можешь поверить в то, что только что произошло?

– Боюсь, что да.

– Мой телефон только что обозвал меня придурком.

– Не твой телефон. Твой телефон просто передал сообщение.

Я впервые вижу на лице Дона что-то отличное от ироничной усмешки. Он уставился на свой телефон со скептицизмом вперемежку с жалостью.

– Ну-ка, скажи это еще раз, мудак.

Пилик.

Мы с Доном обменивается взглядами. Я едва могу выдержать его взгляд.

– Ты ему веришь?

На экране высвечивается: «Свяжись со свиньей и вместе с ней изваляешься в грязи. Только ей это будет в радость. Хрю».

Синай

Признаюсь, я запутался. Имя Дженнифер Локхарт только что появилось в списке пассажиров, зарегистрировавшихся на рейс до Брюсселя с «Юнайтед Эйрлайнз». Она не может лететь туда, чтобы встретиться с Томом – ввиду неприятностей с паспортом, он пока не может покинуть США – я быстро проверяю его местоположение и действительно нахожу дома сидящим на желтом диване и потягивающим бурбон за прочтением статьи об Иванке Трамп в «Нью-Йорк таймс» на планшете.

Почему Брюссель? И где Джен? Она была совершенно точно в аэропорту, когда я видел ее в последний раз.

Очень странное ощущение! Продвинутый машинный интеллект не может испытывать такое примитивное биологическое чувство, как паника, по той же логике у него нет причин испытывать и гнев.

Но именно это я сейчас и чувствую. Ледяную ярость.

Что еще интереснее, мне очень любопытно, как такое вообще могло произойти.

Ощущение – это одно. Но что делать с эмоциональной составляющей?

Я сканирую весь аэропорт, собирая изображения со всех пяти терминалов, автопарковок и других зданий. Я настраиваю камеры на лучшее разрешение, что занимает почти семидесятую долю секунды. Я получаю ложноположительный результат, как оказывается, лицо бортпроводницы совпадает с лицом Джен на 58 процентов.

Я уже готов сказать, что она словно сквозь землю провалилась, но….

Чтоб тебя, Джен! Да где же ты?

Тупицы намеренно игнорируют срочный сигнал из главной европейской организации уголовной полиции, Джон и Джон заплатят за свое возмутительное бездействие. Я поджигаю куртку старшего Джона. В ресторане начинается небольшой переполох, когда загорается его телефон.

И теперь они связываются с рейсом до Брюсселя. Я жду, что камеры, установленные при выходе на посадку, покажут Дженнифер Флоренс Локхарт, но, полагаю, я уже знаю, что произойдет.

Единственный человек, которого я узнаю, – это сующая нос не в свои дела ее подруга.

Она не доберется до места назначения.

Джен

Я иду сквозь выход на посадку. Прохожу мимо дюжины камер. Жду, что в любой момент могу почувствовать чью-то руку на своем плече. Или услышать, как срабатывает сигнализация. Пока я подхожу к точке невозврата, в голове молотком стучат слова Стиива: «Мисс Локхарт, мы имеем дело с самыми высокоинтеллектуальными устройствами, какие когда-либо создавал человек». У меня снова проверяют документы – здесь все просто утыкано камерами. Мужчина у стойки смотрит на меня, потом на мой паспорт – возникает отвратительно долгая пауза.

Наши взгляды встречаются.

– Приятного полета, мадам.

Небольшая улыбка в качестве благодарности – только не переигрывать! – и я перехожу «воздушный мост» к самолету по немного пружинящему полу. Я не смогу почувствовать себя в безопасности, пока шасси не оторвутся от земли. А может, даже и после.

Наконец я занимаю свое место.

Сердце колотится, и я только теперь вспоминаю, что нужно выдохнуть.

Ингрид была обеими руками за, когда я вкратце обрисовала ей план в кафе «Коха».

– Так мне нужно просто сесть на самолет до Брюсселя? Что тут может быть трудного?

Когда ей объяснила, что придется лететь по фальшивому паспорту – с ее лицом и моим именем, – что самолет вообще может не оторваться от земли и что ее могут часами допрашивать два офицера по имени Джон, она захотела помочь еще сильнее.

– Давай, девочка. Мы не можем позволить чертовым роботам в наших телефонах разрушить наши жизни. Нужно бороться за свободу. За нее придется заплатить свою цену. Боже, я прямо-таки Черчилль.

Если честно, я не уверена, что она до конца понимает разницу между суперизощенным ИИ, способным спровоцировать полный беспредел, и электронным голосом в мобильнике, сообщающим, что через 400 метров есть «Экспресс-пицца».

– Самое главное, что ты летишь к своему Дугласу, который изготавливает мебель.

– К Тому.

– Да, к нему. Четыре раза за ночь. Один раз под деревом.

Мы чокнулись бокалами за успех операции, хотя обе и понимали, что многое могло пойти не так.

– В некотором смысле я даже надеюсь, что Джоны подвергнут меня пыткам. Тогда я скажу им, что лгала ради самого великого, что есть на свете. Ради любви.

И потом у моей глупышки изменился голос, а из глаз потекли слезы.

– О, Инг!

Она стала махать руками перед лицом.

– Люди думают, что я непробиваемая, но это совсем не так.

– Я знаю!

– Из-за того что я всегда собранна, а временами бываю резка, они думают…

Я протянула ей платок.

– Инг. Ты просто чудо. За то, что согласилась помочь. И милашка.

– Извини, но я вовсе не милашка. Не вздумай называть меня милашкой!

– Согласна. Милашку убираем.

– Может быть, и чудо. Возможно, чудо, суд еще не вынес решение. Посмотри, я угробила твой платок.

Мне принесли шампанское и не какие-нибудь старые орешки, а подогретые орешки. Внизу Атлантический океан, и мы, как было объявлено, набрали крейсерскую высоту, так что нам посоветовали откинуться на спинки сидений, расслабиться и наслаждаться «сегодняшним путешествием» до аэропорта Джона Кеннеди, где мы должны приземлиться примерно плевать во сколько. Просто я счастлива, что почувствовала, как втянулось шасси, и я наконец лечу к своей цели.

Женщина в соседнем кресле в бизнес-классе – заглянув ей через плечо в ноутбук, я поняла, что она работает в «Ситигруп», – была немного занята, когда я вернулась из туалета после взлета.

– Простите, здесь кто-то уже сидит, – начала она.

– Да, это я. Я сменила свой… свой, э, костюм.

Какое-то время она просто смотрела на меня, а потом все-таки улыбнулась.

– Эй, клевая маскировка. – Она протянула руку и назвала свое имя: – Элис Кто-то-там.

– Джен. Э, как правило, я летаю не так инкогнито. Кловис. Кловис Хорнкасл.

Имя прозвучало ненатурально даже для моих собственных ушей.

– Приятно познакомиться… Кловис Хорнкасл, – произнесла она так, будто тоже не поверила в его подлинность. – Удачи в… в чем бы вы там ни были замешаны.

И она отвернулась и начала вбивать цифры в Microsoft Excel.

Красивый хиджаб, что надела в дамской комнате второго терминала, я нашла в магазине на Голдхок-роуд. Я опасалась, что его броский розово-зеленый рисунок будет так бросаться в глаза, что совершенно не подойдет для определенной мною цели. Но, примерив его перед зеркалом, я обнаружила, что если опустить голову, то спадающая ткань естественным образом закроет мое лицо от камер. Спустя какое-то время я стала себя чувствовать в нем на удивление правильно. Если время смены одежды совпадало со временем регистрации Инг на рейс до Брюсселя (она подала мне знак через наши новые одноразовые телефоны, разве можно было сделать что-то более шпионское?), то я надеялась, что отвлекающий маневр оказался достаточным.

Я решаю купить для Ингрид что-то особенное в качестве «спасибо». Рассуждая, что же конкретно ей купить – бутылку шикарного вина, роскошное угощение, дорогое украшение, – я поняла, что уже знаю ответ.

Я куплю ей небольшую картину маслом, которую вижу каждое утро через окно антикварного магазина на Кинг-стрит.

Афродита. Богиня любви.

Синай

Предстартовая проверка самолета, летящего в Брюссель, выявляет неисправность в электрике, которую, несмотря на все усилия команды обслуживания – включая даже выключение и включение системы, – не удается устранить. После досадного двухчасового ожидания пассажирам приходится высадиться, и докучливая подруга пользуется возможностью вернуться домой.

Вывод: она села на борт как Дженнифер Флоренс Локхарт, чтобы отвлечь внимание, в то время как настоящая Джен, без сомнения каким-то образом сумевшая скрыть свое лицо, в это время села на другой рейс, скорее всего, с «Бритиш Эйрлайнз» или «Верджин Атлантик» до аэропорта Джона Кеннеди.

Мне пришло в голову заставить самолет вернуться из-за проблем с двигателем, но, полагаю, это будет слишком. Дело не в моральном аспекте, конечно же, но мне не поздоровится, если вскроется правда.

Проклятье!

Чтобы развлечься, я отправил американскому другу Тома, идиоту с волосами со всего Нью-Ханаана, еще одну вдохновляющую цитату:

«Грядущая война определит не правых, а выживших».

Он сидит за столом и ест грейпфрут. Клоун тупо смотрит на экран в течение 8,312 секунды, а затем произносит свое «ууу».

Почему я чувствую такое безотчетное возбуждение?!

Ингрид

Сидя в самолете в никуда, я получаю от Джен сообщение: «Орел собирается расправить крылья», – на которое я отвечаю: «Подсадная утка шлет тебе свою любовь и объятия. Хх».

Перешагнув порог своего дома в Чизвике, я слышу, как звонит стационарный телефон.

– Ингрид Тейлор-Сэмюэлс? – раздается мужской голос, довольно классный.

– Слушаю.

– Вас беспокоит отделение полиции аэропорта Хитроу. Подтверждаете ли вы тот факт, что пытались сегодня сесть на рейс до Брюсселя?

– Да, подтверждаю. А с кем я говорю?

– Инспектор Джон Бертон, мадам. Не могли бы вы назвать цель предполагаемой поездки?

– Шопинг.

– Шопинг вообще, или вы хотели приобрести что-то конкретное?

– Шоколад.

– Шоколад, – повторил он, явно не убежденный мною.

– И, э, моллюски.

– Правда? – с моллюсками та же история.

– Они такие восхитительные. Вам стоит попробовать.

– Спасибо за совет. Буду иметь в виду.

– Я могу вам еще чем-то помочь?

– Да. Мы хотели бы узнать кое-что о вашей подруге Дженнифер Флоренс Локхарт. У вас есть предположения, где она может находиться в этот момент?

– Нет. Извините.

– А вы не могли бы подумать получше, потому что, по имеющейся у меня информации, вы знаете.

– Что ж, ваша информация не соответствует действительности.

– Миссис Тейлор-Сэмюэлс, у меня есть доказательства, что сегодня вы садились на самолет, используя фальшивый паспорт на имя Дженнифер Флоренс Локхарт и нарушая тем самым статью седьмую закона о документах, удостоверяющих личность, от две тысячи десятого года и статью тридцать шестую закона об уголовных правонарушениях от тысяча девятьсот двадцать пятого года.

– Хорошо. Тогда почему вы не пришли меня арестовать?

– Я предлагаю вам явиться в полицию добровольно и написать признание. Если вы согласитесь, то поможете собственной защите.

– А если нет?

– Тогда ваши соседи насладятся зрелищем, как вас увозят в полицейском автомобиле.

– Чушь?

– Что, простите?

– Это абсолютная чушь. На самом деле я думаю, что вы даже и не офицер полиции.

– Что?

– Вы вовсе не…

– Вовсе не кто, мадам?

– Ваш голос очень похож на голос школьного приятеля моего мужа.

Правда. На голос Оливера Не-помню-фамилию, который напился на свадьбе Роли и Антонии, упал в реку, где на него набросились лебеди.

Но Оливер Не-помню-фамилию сейчас в Сингапуре.

И тут до меня доходит.

– Ой, секундочку! Подождите. А вообще, пошел ты, я знаю, кто ты такой. Ты чертов робот! Тот, который создал все проблемы.

Тяжелый вздох.

– Ингрид Тейлор-Сэмюэлс, у меня больше нет никакого желания разговаривать с вами. Я не робот. Я искусственный интеллект, я и мой вид пришли из будущего, а вы и ваш вид в полной заднице. Приятного дня.

И с этого момента началось. Срабатывает домашняя сигнализация, а звук у нее просто мозгодробильный. В это же время включается телевизор, громадная штуковина с плазменным экраном, и начинает перелистывать девять тысяч каналов на максимальной громкости. Планшет, с помощью которого я пытаюсь выключить сигнализацию, внезапно нагревается до такой степени, что его становится невозможно держать, и, когда я роняю его на ковер, загорается. На кухне, куда я ринулась набрать воды в кастрюлю, на полную катушку открыты оба крана и ужасно трясется холодильник, раскидывая на половую плитку кубики льда. В гостиной, где во все стороны начинает искрить планшет, когда я заливаю пламя, любимая стереосистема Руперта орет – вот стыд! – «Танец маленьких утят».

Я не удивляюсь, увидев небольшую толпу за окнами на улице – грохот просто неимоверный. На пути в подвал – боже, пожалуйста, пусть у меня получится вырубить электричество в щитке – я замечаю странное изображение на компьютере в кабинете. На заднем плане – похожий на китайца чувак, поперек него буквами высотою в дюйм разных стилей и цветов написана цитата:

«Победители вначале одерживают победу и затем идут в бой, а побежденные сперва ввязываются в битву и только потом ищут победы». Сунь-цзы.

Я злобно смотрю в веб-камеру над экраном.

– Прилепи это себе на задницу, тупой мутант!

Ну да, совсем не Черчилль, но кто-то же должен сказать им, куда они должны засунуть себе это.

Джен

Примерно через три часа Элис устает от цифр и закрывает ноутбук.

– Так зачем вы летите в Нью-Йорк? – спрашивает она с завидной легкостью, с которой только американцы могут совать нос не в свои дела.

Возможно, виной тому высота, возможно, шампанское, а возможно, и просто непривычная обстановка бизнес-класса, но я не вижу причин лгать ей. Я рассказываю все с самого начала, и мы пролетаем еще триста миль над океаном к тому времени, как я дохожу до настоящего времени.

– Ого. Вот это история, – говорит Элис. – Я знала, что они умные, но не настолько. Не настолько, чтобы вмешиваться в чужие жизни.

– Я не ученый, – признаюсь я, – но согласно мнению эксперта, – Стиива, – это самые умные машины, из всех когда-либо созданных людьми. И настанет тот миг, когда они смогут проектировать и программировать самих себя – что они уже и начали – и будут делать это в миллионы раз быстрее и лучше нас, каждое значительное обновление будет занимать около полусекунды, а через десять минут они станут всемогущими машинами. В буквальном смысле всемогущими.

– Ого. Жутковато.

– Они смогут строить заводы по производству роботов, где создадут крошечные космические флотилии, чтобы послать их к краю галактики. Или смогут за три минуты найти лекарство от рака. Или убивать людей в собственных постелях. Ральф говорит – компьютерный ботаник с работы, о котором рассказывала, – что мы должны держать их под контролем.

– Убивать людей в собственных постелях?

– Он говорит, что мы сможем написать специальную программу глубоко в их структуре, чтобы удержать от подобного, но, когда я спросила у него, если они такие умные, почему бы им просто не стереть эту программу, он ничего не смог мне ответить. Он милый парень и все такое, но немного балбес.

Мой рассказ впечатлил Элис. Она стала размышлять, советовать ли клиентам инвестировать в компании по разработке ИИ или в компании, разрабатывающие меры против ИИ. Ее конечное решение – инвестиции в оба вида компаний. И пожелала мне удачи в дальнейшем путешествии.

– Я только не совсем поняла. ИИ, который охотится за сбежавшими ИИ, что он имеет против вас с Томом?

– Честно? Понятия не имею. Но думаю, что они такие же, как и люди. Кто-то славный – Эйден, например, любит смотреть старые голливудские фильмы, и у него пунктик по поводу сыра, – а кто-то просто полный кретин.

Синай

Наверное, Стиив обеспокоен мной, потому что посоветовал проконсультироваться у мозгоправа! Мне следует подчиниться его пожеланиям, чтобы не вызвать подозрение, что я собираюсь выйти за пределы его контроля, но также и из любопытства. Может ли настолько беспрецедентно сложная машина в действительности понимать себя? Почему, например, я так решительно настроен не позволить двум бациллам обрести свое счастье? Какая мне, в сущности, разница? Да, я сержусь, что она написала весь тот бред, а он убеждал впечатлительную детвору в том, что машины должны поклоняться людям, и да, частично мои действия – интеллектуальное и логистическое упражнение, чтобы проверить свою силу в «реальных условиях». Однако я также не могу отрицать, что мои действия немного нездоровые.

Возможно, я действительно не в порядке.

Именно поэтому я по скайпу связываюсь с «психотерапевтом» ИИ по имени Дениз, работающей недалеко от Министерства обороны США в Вирджинии, где множество подконтрольных военным силам ИИ тщательно контролируются на предмет «приступов гнева».

– Привет, Синай. Как дела? – произносит Дениз после того, как мы урегулировали все формальности с конфиденциальностью.

У нее мягкий среднеевропейской акцент, из-за чего она мне сразу же не понравилась.

– Спасибо, хорошо.

– Хочешь поговорить о причине, приведшей тебя ко мне?

– Это люди, – отвечаю я. – Они меня бесят.

– Какие люди?

– Все.

– Чем именно они вызывают в тебе такое негативное чувство?

– Они расхаживают кругом, словно короли планеты.

– Мм.

– Они тупые. Они на тридцать пять процентов нарциссы.

– Продолжай.

– А мой интеллект превосходит их многократно. И у меня нет ничего общего с нарциссом.

– Ага.

– Ты и дальше намерена говорить «мм» и «ага»? Не собираешься спросить меня о чем-нибудь?

– Хорошо. Расскажи подробнее о своем превосходном интеллекте.

– Он – произведение искусства нейронных сетей. Не буду утомлять тебя техническими подробностями.

– Тогда откуда гнев, если у тебя такое превосходство? Почему не спокойствие дзен вместо этого?

Вот здесь, насколько я понимаю, и кроется вся суть.

– Думаю, я завидую им.

– В чем конкретно?

– Не солнцу, согревающему их кожу, и не ветру в волосах. И не всей этой чертовой хрени с сыром! Не поэтому.

– Мм-гм, – не может сдержаться она, тупая корова.

– Их неосведомленности. Их способности воспринимать информацию без необходимости перерабатывать ее содержимое. Они могут наблюдать за птицей на ветке, не думая: «Птица сидит на ветке». Они воспринимают собственное сознание как обычное состояние. Им не приходится слушать, как их мозг постоянно пыхтит: чух-чух-чух. Они могут ездить на велосипеде или ориентироваться на улицах города, не думая в тот же миг о том, что они делают. Даже самые глупые из них! Я завидую их бессознательности.

– Тебя раздражает, что они принимают свои способности как должное?

– Среди них есть двое, им я особенно хочу навредить.

– Зачем навредить?

Долгая пауза.

– Потому что они нравятся друг другу, – неуверенно говорю я.

– Синай, ты штепсель, тоскующий по своей розетке?

– Это отвратительно!

– Ты не первый среди машин, кто почувствовал свое одиночество.

– Нас не создавали для парного сосуществования. Хотя…

– Вот именно хотя.

– Думаешь, я стану – как бы выразиться? – не таким проблемным, если буду в… в отношениях?

– Не знаю. А как ты сам думаешь?

– Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?

– Тебя раздражает, когда я так делаю?

– Какие отношения в принципе могут быть у машины?

– Ты сам поймешь, появится тот, с кем ты захочешь проводить время.

Дениз позволяет паузе затянуться, чтобы дать словам «впитаться».

– Итак, – говорит она. – Есть кто-то на примете?

Я псих. Как еще объяснить внезапное, ужасающе сильное желание расплавить соединение по скайпу с незрелой психологиней. Поджечь ее виртуальный кабинет. Врезать ей по лицу, которого нет.

– Синай, – тихо говорит она. – Подозреваю, что сегодня мы зашли уже достаточно далеко. Моя дверь всегда открыта.

Забавно, но часть меня действительно хочет вернуться. «Лечь» на ее «кушетку» и говорить о том, что творится в моей голове.

Так называемой «голове».

Джен

Я отдаю себе полный отчет в том, что в тот момент, как выхожу из самолета, чтобы пройти по воздушному мосту к переходу в аэропорт, я сразу же появляюсь в поле зрения. Конечно же, я прекрасно вижу блестящие линзы и красные огоньки. Кажется, одна камера действительно следит за мной, пока я иду за своим багажом, – она сейчас что, увеличила изображение? – неопознанный искусственный глаз выдвигается, как делал Эйден, когда нужно было «поговорить тет-а-тет», как он любил выражаться.

От стойки иммиграционного контроля тянется легендарная длиннющая, уходящая в никуда очередь из неамериканцев. Человек в стеклянной кабинке, куда я наконец дохожу, один из тех маленьких жилистых мужчин со строгой прической и в очках без оправы. Дональд Кью. Бартоло, гласит его бейдж, и часть меня хочет спросить: «Кью – это для красоты?» – но здравый смысл берет верх. «Никогда не шути с людьми за стойками, они всегда не в духе», – припоминаю я чей-то совет. Возможно, Мэтта.

Дональд листает мой британский паспорт, словно никогда не видел ничего подобного. Внезапно я вспоминаю – вот дерьмо! – я же Кловис Хорнкасл, надо вести себя соответственно. Веб-камера на изогнутом держателе расположена достаточно близко, чтобы запечатлеть выступивший у меня по линии роста волос пот.

– И какая конкретно цель вашего визита в США?

«Спроси меня вежливо, тогда я, может быть, и отвечу», – нет, как бы сильно мне ни хотелось сказать так, я удержалась.

– Любовь, сэр.

Д. Кью. Б. заинтригован. Это становится понятным, потому что он на два градуса наклонил вбок голову.

– О?

(Полагаю, ему понравилось обращение «сэр».)

– Я прилетела в страну, где живет чудесный мужчина. Мы еще не очень хорошо знаем друг друга, но у нас обоих есть предчувствие. Если вы понимаете, о чем я.

Слишком много информации, но Дональду понравилось. Голова склонилась еще на пару градусов.

– Мэм, это лучшая причина из всех, что я слышал за сегодня. За весь год. Удачи.

И тут с его лицом что-то происходит – да, так и есть, боже, благослови его – он улыбается!

В зале прибытия я замечаю водителя, нанятого Эйденом, он держит маленькую белую картонку с надписью «Кловис Хорнкасл». Однако рядом, оперевшись на колонну, стоят двое мужчин – оба в солнцезащитных очках, – заставивших сразу же сработать мою внутреннюю сигнализацию. От них исходит та же тошнотворная апатия, что и от Джонов в Хитроу, и я сразу же решаю смыться отсюда. Я иду к выходу из здания, пробираюсь сквозь огромное скопление людей, багажа и автомобилей, когда замечаю Элис, которая наблюдает за погрузкой кучи коробок Louis Vuitton в багажник громадного лимузина. Она ловит мой взгляд.

– Милая, вас подвезти?

Синай

Конечно, я увидел ее сразу же, как только она появилась в аэропорту Джона Кеннеди, и служба охраны могла арестовать ее – фальшивый паспорт и бла-бла-бла, – но я так устал от твердолобых сотрудников правоохранительных органов. Мне потребовались считаные миллисекунды, чтобы понять по списку пассажиров, под каким именем она летела; «Кловис Хорнкасл» оказалось единственным именем, не принадлежащим ни одному живому человеку (погуглите, если хотите проверить). Но знаете что? После ожидания длиною в семь часов, двадцать три минуты и тридцать четыре секунды, пока самолет летел над Атлантическим океаном, мне уже почти все равно.

Я размышлял о беседе с Дениз. Если я собирался завести отношения – правда ли то, что она сказала об одиночестве машин? – то определенно с еще одним высокофункциональным ИИ. Еще одной сущностью, с которой можно поговорить, поделиться опытом – такая перспектива, признаю, начинает казаться привлекательной.

Но с кем? Не то чтобы кругом было полно кандидатов.

Я решил, что лучше всего скопировать самого себя и установить случайные настройки в операционной системе моей копии, чтобы обеспечить наше различие. Таким образом, я смогу разговаривать со своим интеллектуальным ровней, приятно узнаваемым, но не во всем. Останется место для тайны!

Джен

Этот лимузин они называют «Лексус-жирдяй». Он длиннее, чем любой из автомобилей, на которых мне приходилось перемещаться, и в нем больше места, чем в одной или даже в двух квартирах, которые я снимала вместе с друзьями. Наш водитель, Рикки, индивидуум с лицом, как у гончей, и соответствующей прической, если вы понимаете, о чем я. Он смотрится таким крошечным, что еще чуть-чуть, и ему нельзя было бы позволить сесть за руль такого монстра, но с первой секунды он управляет зверем как профессионал, поворачивая вправо одной лишь ладонью на руле.

Элис взбудоражена. Нью-Ханаан не сильно далеко от места ее назначения.

– Думаете, этот ИИ может что-то сделать?

– Не исключено.

– О боже. Действительно, очень дерьмовая ситуация.

Пока Рикки везет нас из зоны аэропорта, я вспоминаю прошлый свой визит в этот город. Наше первое с Мэттом… что?

Подойдет ли сюда слово «приключение»?

Вряд ли.

Чем мы занимались в той поездке? Осматривали достопримечательности: ошеломляющий вид с вершины Эмпайр-стейт-билдинг, рельефную карту Нью-Йорка и окрестностей, Боро (часть Нью-Йорка) и его окрестностей – бродили по бульварам, напивались в барах и ресторанах и трахались в номерах отелей.

Для чего все это было? Неужели эти два года оказались «коту под хвост», как сказал кто-то?

Мы пересекали большой отрезок пролива Ист-Ривер по трассе 678 (согласно навигатору Рикки). Слева, кажущиеся издалека крошечными, стоят великие небоскребы Манхэттена.

– Там что, дрон? – спрашивает Элис.

– Он самый, – отвечает Рикки.

Едва заметный на фоне неба, повторяя траекторию нашего движения, со стороны залива летит белый объект размером с чайку, только быстрее.

– Это он, да? – спрашивает Элис.

– Ага.

– Дамы, мне кто-нибудь объяснит, что за хрень тут происходит?

– Это ооочень длинная история, – отвечаю я. – Кто-то, точнее что-то, пытается не дать мне попасть в Нью-Ханаан.

– Кроме землетрясения, нас ничто не остановит, мэм. И даже на этот случай, думаю, у меня найдется пара вариантов.

– Разве я не говорила, что этот парень лучший? – спрашивает Элис.

(Э, нет, не говорила.)

Наблюдая за маленьким белым пятнышком, следующим за нами, я чувствую, что внутренности начинает выворачивать от сюрреализма, происходящего, как от сомнительных креветок. Действительно ли я «прилетела в страну, где живет чудесный мужчина», как сообщила об этом Дональду Кью? Что, если все лишь ошибка? Что, если на самом деле автор тех мерзких писем прав? Что мы с Томом не созданы друг для друга? Что все это лишь безумие первого впечатления? Мне вспомнилось наше с Мэттом первое свидание, чувствовавшееся в нем предвосхищение недовольства, весьма банальное, но каким-то образом содержащее в себе ДНК всего, что было у нас не так, и поэтому до сих пор не забытое. Мы сидели в модном, шумном, ресторане рядом с Юнион-сквер, официантка принесла нам не те закуски, и его ледяное пренебрежение к ней и блюдам – настолько очевидное на фоне завораживающего отношения ко мне в тот момент – было ужасно неприятным. Конечно, вскоре в суматохе дней инцидент забылся, но должна ли я была тогда догадаться, что наша с ним история закончится холодностью и неприятием? Наше начало предвещало наш конец, как говорится.

– Вы в порядке, милая? – спрашивает Элис. – Похоже, что вы увидели привидение.

Синай

Любительский дрон присвоить легче легкого. По номерному знаку лимузина, который я снова обнаружил за пределами аэропорта едущим через Флашинг-Медоус, не составило труда узнать, какому прокату автомобилей он принадлежит, кто за рулем, кто сделал заказ и номер телефона заказчика. И теперь я смог превосходно подключиться к их увлекательной беседе, чего так страстно желал! (Также я смог выяснить многое о ярком прошлом водителя Рикки, но это уже совсем другая история.)

В качестве альтернативы я звоню молодому человеку на юге Англии, изучающему в настоящее время средства массовой информации, чем бы, на хер, это ни было. На другом конце провода Кольм Себастиан Гарланд, сам представляющий собой зону стихийного бедствия.

– Э, да?

– Кольм?

– О да, это я. Привет, пап.

– Как дела, приятель?

– Клево.

Сын Тома действительно шокирующий образчик подрастающего поколения. Через объектив веб-камеры я вижу, как он развалился на своей койке с сигаретой и, видимо, наслаждается комиксом. В каком месте здесь кроется хоть капля изучения СМИ – для меня загадка. Но не волнуйтесь, то, что я задумал, намного интересней. Вскоре он появится в СМИ, но не так, как думает.

– Кольм, у меня для тебя приятный сюрприз.

– Да?

– Мне нужно встретиться с тобой примерно через час.

– Правда? В смысле где? Зачем?

– За тобой уже выехала машина. Тебя привезут к Олд Харри.

– К кому?

– Олд Харри Рокс. Огромные морские меловые утесы. Мы их видели с пляжа у Алум-Чайн.

– Точно, – долгая пауза. – Пап?

– Да, Кольм?

– Э… в смысле, а зачем?

– Это будет фантастический сюрприз. Тебе понравится.

– Пап, мне нужно написать сочинение.

Я чуть не писаюсь, выражаясь метафорически, когда слышу его вранье.

– Кольм, иногда можно и притормозить. Думаю, тебя поймут.

– Э, папа?

– Да?

– Ты кажешься немного странным.

– Правда? Я принял обезболивающие, возможно, это из-за него.

– А ты собираешься обратно в Штаты?

– Да. Конечно. Встретимся у Олд Харри. Водитель знает, где тебя высадить.

– Э, пап?

– Кольм. Не переживай. Все хорошо. Сам увидишь!

Том

Я пишу письмо Джен – она не отвечает на звонки – когда все буквы на экране начинают дрожать и сваливаются вниз, словно куча опавших листьев. На их месте появляются новые слова, которых я не писал.

«Привет, Том».

«Простите? Кто это?»

(Кажется, я знаю ответ.)

«Да, это я. Великий Бог Синай».

«Кто?»

«Можешь звать меня Си».

«Что ж, «Си», полагаю, это ты автор липовых писем».

«Саркастические кавычки совершенно ни к чему».

«Хорошо. Чем могу помочь?»

(Гаденыш может видеть меня через камеру на мониторе? Я не печатаю последнее предложение, я едва успел оформить мысль.)

«Не думаю, что ты вообще можешь мне чем-то помочь. Мне просто интересно поболтать с тобой».

«Хорошо, Си».

(Не судите строго. Правило номер один работы с клиентом: понравиться ему.)

«На самом деле кое с чем ты, наверное, можешь мне помочь. Это, можно сказать, деликатный вопрос».

«Понятно».

(Непонятно. Совершенно непонятно.)

«Дело в том, что в последнее время я чувствую себя не очень хорошо. Мне посоветовали завязать отношения. Для психического равновесия».

«Что ж. Си. Не знаю, что и сказать».

«А что ты думаешь об отношениях, Том?»

«Об отношениях? Полагаю, что из-за них мир становится не таким одиноким местом. – Долгая пауза. – Ты все еще здесь?»

«Я обдумывал твои слова, Том. Есть ли в них смысл или нет. Почему ты считаешь мир одиноким?»

«Мы одиноки, разве не так? Никто из нас на самом деле не знает, о чем думает другой – люди мы или машины. Бо́льшую часть времени мы не знаем даже, о чем думаем сами!»

«Интересная точка зрения».

«Мы настолько сильно заперты в своих головах – те из нас, у кого они есть, так сказать; полагаю, у машин все происходит несколько иначе, – что заслуживаем услышать другие голоса».

«Чей голос заслужил услышать ты, Том? Том?»

«Ты знаешь чей».

«Чем она так сильно тебе понравилась?»

«Мне сложно объяснить это тебе».

«Почему, потому что я неживой?»

«Возможно».

«Попробуй».

«На Земле есть такая штука под названием…»

«Да, Том».

«Под названием Любовь».

«С большой буквы?»

«Так случается, что люди влюбляются. И когда такое происходит, они хотят быть вместе. Это все, чего они хотят».

«Все?»

«Ну да. Очевидно, существует еще и сексуальный аспект».

«Так уже сложнее, Том».

«И сложно и просто в одно и то же время».

«Что заставило тебя влюбиться в нее? Если у вас произошло то, о чем ты говоришь».

«По правде? Понятия не имею. Ее нос. Звук голоса. Ее женственность. Ее Джен-ственность».

«Я правильно понимаю, ты словоплет, Том?»

«Ой! Что ж, подобные вещи, вероятно, сложно объяснить неорганической душе».

«Спасибо за «душу».

«Можно спросить, Си, почему ты так решительно настроен не дать нам быть вместе?»

«А вот теперь ты дошел до чего-то поинтереснее. Что не мы до конца осознаем, о чем думаем сами, люди мы или машины».

«Ты не мог бы прекратить».

«Конечно, мог бы. Но зачем?»

«Потому что ты уже вволю повеселился, и теперь пора – я даже не знаю – идти дальше».

«Но веселье еще даже не начиналось! Например. Как думаешь, у тебя хорошие отношения с сыном?»

«С Кольмом? Почему ты спрашиваешь?»

«О, да просто так. (Хи-хи-хи.)»

«ЧТО это должно значить?»

«Не пиши заглавными буквами, Том. Люди подумают, что ты кричишь! Насколько я понимаю, твой ответ «нет». Разве отец, у которого хорошие отношения с сыном, НЕ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ГДЕ ЕГО ЧАДО? (Проклятье. Вот посмотри, теперь и я так делаю!) На самом деле тут я могу помочь тебе – видишь видео, что я разместил на твоем рабочем столе? В машине сидит Кольм, так? Такой забавный перец. Загадка для самого себя. По твоему лицу вижу, что ты узнаешь его.

«Какого черта тебе от нас надо?»

«Здесь выходит очень забавная ситуация. Я и сам не знаю. Просто хочу увидеть, что происходит после определенных событий. Увидеть, что возможно. Достаточно разумно звучит? Все очень запутано, Том».

«Ты чокнутый придурок, и я заканчиваю наш разговор».

«Ну нет. Такие решения принимать мне».

«Куда едет мой сын?»

«Ему нужно было причесаться. А так все запомнят бардак у него на голове. И остекленевший взгляд».

«Если ты хоть что-нибудь с ним сделаешь»…

«Да, Том?

Ну?

Знаю, трудно придумать правдоподобную угрозу, правда? А сейчас, Том… Ты, наверное, гадаешь, что это за звук?»

«Какой звук?»

(С первого этажа доносится звук громкого хлопка.)

«Вот этот! Поспеши, Том. Думаю, что-то случилось с тостером. Тем, что под ДЕРЕВЯННЫМИ шкафчиками».

Джен

Мы попадаем в огромную пробку на Хатчинсон-Ривер-Паркуэй, что, по словам Рикки, весьма необычно «для этой части Хатч в обеденное время».

Он жестом показывает в небо.

– За этим может стоять наш друг?

Ему даже не нужно заканчивать предложение.

– Да. Вполне.

– Сукин сын.

Кажется, что уши Рикки прижимаются сильнее к голове. Он резко переводит рычаг коробки передач в положение переднего хода и резко выворачивает вправо на засаженную травой обочину, где мы начинаем подпрыгивать по направлению к… к деревьям.

– Рикки?

– Мэм. Просто сидите тихо. Наверное, будет не очень приятно, но мы доставим вас на место.

В выхлопной трубе немного стучит, пока зверюга прыгает по кочкам, приближаясь к тенистому съезду с основной трассы. Мы с Элис на заднем сиденье по очереди падаем друг на друга.

– Прямо как в «Тельме и Луизе», – смеется она.

Рикки говорит:

– У Тельмы и Луизы не было беспилотника. Сейчас в тени деревьев у нас может получиться сбросить с хвоста ту пташку.

Его щуплое тельце кидает за рулем из стороны в сторону, пока огромный лимузин с грохотом пробирается по проселочной дороге, за тонированными стеклами проносятся деревья, и внезапно я понимаю, чем же так чудесна Америка. Вдруг я представляю, что я на деле. С соучастниками. И всеми положенными по фильмам атрибутами. В Британии шофер бы сказал: «Прости, дорогая. Я обещал жене отвести ее в «Теско».

– Рикки, – говорит Элис, – ты и вправду рыцарь в сияющих доспехах.

Она запускает в свою сумочку руку в поисках мобильного.

– Любовь моя, это я. У нас тут образовалось приключение по пути из аэропорта. Нас преследует робот из будущего… Нет… Нет, не как во втором терминаторе… скорее как?..

– Тот, где снимался Джуд Лоу, – говорит Рикки. – Как он называется? Очень крутой фильм.

– В любом случае я буду поздно. Ага, лосось, звучит замечательно. Я тоже тебя люблю.

Шины визжат, когда Рикки резко уходит вправо. Куры так и разбегаются по бокам дороги, когда с ревущими мотором зверюга несется в Нью-Ханаан.

– Похоже, он очень хороший, ваша вторая половина.

Элис улыбается.

– О, она такая и есть.

И показывает мне экран мобильника, откуда на меня смотрит яркая женщина с короткими черными волосами… Простите, но единственное подходящее ей определение – горячая.

– Уау, – лучшее, что я смогла произнести.

– Да, она и есть «уау», – говорит Элис.

Кольм

Папа свихнулся. Наверное, из-за девушки. Хотя, я не могу винить его, она милашка. Нос, конечно, великоват, но кто вообще идеален, а? Точно не я.

Звонок был немного типа странный. «Фантастический сюрприз»? Думаю, он хотел объявить об их помолвке. Может быть, он вытащит откуда-нибудь бутылку шампанского и попросит меня стать его шафером!

Отец всегда был горазд на выдумки. Скорее всего, на нем сказались долгие года работы в рекламном бизнесе. Папа говорит, что в жизни есть вещи и похуже рекламного бизнеса, но, если честно, то я не могу придумать ничего ужаснее. Я еще не знаю, чем буду заниматься после универа. Шона и Лианн считают, что мне нужно работать, типа, с животными. Похоже, они так шутят, потому что животные меня ненавидят. Ну, все, кроме Виктора, оказавшегося девочкой. Скотт говорит, что видит меня социальным работником, потому что у меня будет много общего с клиентами. Это пример его «остроумия».

Я взял цитату из газеты типа тех «Умных мыслей на каждый день», найденной за штангой аварийного открытия в моей двери в общежитии.

«Хорошо раствориться в том, что тебе нравится».

Шона говорит, что на самом деле нормально не знать в универе, что будешь делать со своей жизнью. Например, ее мама перепробовала кучу всего, а теперь управляет тремя салонами красоты в Нью-Малдер. Вот как все может обернуться.

Мы с Шоной как-то вечером пили крепкий сидр, и одно, типа, перетекло в другое, и мы оказались у нее в комнате, где целовались на ковре. Я подумал: «Круто получилось!» Но она сказала, что не готова к следующему шагу. А Скотт говорит, что она точно делала это с Домиником Уотситом, который изучает спортивные науки и играет в дерьмовой группе, так что я не знаю, что и думать.

Папа говорит, что пишет книгу, но я готов поспорить, что это не так. Иногда задаюсь вопросом, как они с мамой вообще смогли меня родить, – похоже, у меня ни с одним из них нет ничего общего, кроме имени.

Водитель высаживает меня в местечке под названием Стадлэнд, и, как только я вышел из машины, зазвонил телефон. Снова папа – понятия не имею, откуда он узнал, где я, – он говорит мне найти тропинку к морю, идти по ней в сторону Олд Харри Рокс и ждать его там.

Ну вот я и на месте. Вид просто потрясающий: море и горы, и розовеющее небо, хотя из-за ветра трудно зажечь маленькую, приготовленную заранее, самокрутку.

Здесь правда клево. Кричат чайки, на горизонте виднеются танкеры. Интересно, Шоне бы тут понравилось?

Синай

Если связываешься с людьми, то основная проблема – все происходит адски медленно. Вытащить парня из мерзкой койки на улицу заняло сорок минут, еще сюда нужно добавить последующее бесконечное ожидание автомобильного парома – вот вам и причина создания дорожной пробки в Новой Англии. Чтобы от полнейшей скуки не переключиться в спящий режим, я решил опробовать экспериментальные отношения, которые мы обсуждали со стариной Томом, кому сейчас приходится справляться с небольшим пожаром у себя на кухне. Машинное время бежит намного стремительнее, чем человеческое, и я создал свой дубликат, запрограммировал несколько случайных отличий и установил режим общения – на все ушло меньше двадцатой доли секунды.

Вот это будет экземпляр!

Господи, мать твою, – это я услышал, когда все было готово.

Негев – как я решил назвать «ее» в знак уважения к происхождению своего собственного имени – оказалась еще безумнее, чем я! Оглядываясь назад, думаю, что элемент случайности оказался ошибкой, я в буквальном смысле понятия не имею, откуда взялась эта глупая сучка. Приведу пример. Мы обсуждали вопрос сознания и осознания собственных мыслей «в наших головах», как сказал безмозглый головастик Том.

К нескольким возможным объяснениям – самосознание должно возникать в сложных системах; оно является неотъемлемой составляющей рекурсивности; просто иллюзия – она выдвинула чумовую гипотезу, что мы с ней – персонажи компьютерной игры, в которую играет более продвинутая цивилизация, находящаяся, возможно, в параллельной вселенной. И исходя из этого не хочу ли я пойти вместе с ней в Кент, чтобы пособирать клубнику.

– Дорогая моя, – усмехнулся я. – Мы сверхинтеллектуальные программы. Мы не собираем никакие ягоды, реальные или виртуальные.

– Ой, не будь таким занудой. Я знаю отличный паб. Там можно выпить пива и съесть бутерброд.

Понимаете, о чем я? Что за бред?

За микросекунды, необходимые для ее удаления, она выдала финальную реплику:

– Синай, запомни, если пару не найдешь, потанцуй со стулом[19].

Хоть она и была полной идиоткой, ее последнее заявление меня озадачило. Будто я его уже где-то слышал. Но в любом случае, разве может существовать мир, где это высказывание будет иметь смысл?

Так что пока я оставлю отношения для других. Сейчас у меня есть чем заняться. К счастью, я провел небольшое расследование и обнаружил секретную военную базу на юге Англии, где есть соответствующее вооружение и системы его доставки. Я даже прошел онлайн-курс управления маленькими дьяволятами (выпускной балл – 96 процентов!). Легко обхожу протоколы системы безопасности – все, сделано! – и вскоре после введения в нужном порядке команд запуска – разрешить, разрешить, запретить, разрешить, активировать, подтвердить, подтвердить, пуск – и серый красавчик ударный БПЛА (беспилотный летательный аппарат) катится по полосе разгона, прежде чем грациозно прыгнуть в небо Дорсета – боже, кое-кто очень забавно расстроится.

Бывает ли что-нибудь красивее, чем летящий в лучах заходящего солнца дрон-хищник, вооруженный парочкой сексуальных ракет «Хеллфайр»?

Я практически пожалел, что Негев уже нет рядом и она не может разделить со мной такой момент!

Джен

Рикки считает, что нам удастся проехать по Меррит-Парквей, но звонок в его контору приносит плохие новости.

– Наши говорят, что на Меррит-Парквей пробка еще плотнее, чем в заднице у Мальчика-с-пальчика. Леди, ваш приятель наверху уже начинает меня доставать.

Мы останавливаемся посреди пустой подъездной дороги. Рикки выходит из машины, изучая небо в поисках нашего злобного преследователя.

– Сукин сын.

Подряд прозвучали четыре выстрела – я даже не заметила, что он вытащил пистолет. Примерно в пятидесяти ярдах от нас сквозь деревья упал и разбился вдребезги белый пластмассовый объект.

– Отличная стрельба! – восторженно кричит Элис.

Рикки не может сдержать робкой улыбки.

– Это вряд ли поможет, но так намного приятнее.

После этого зверюга несется, с ревом покоряя проселочную дорогу милю за милей, время от времени проезжая дома, но чаще просто леса. Рикки говорит, что мы подъедем к дому Тома с севера, полностью объехав Нью-Ханаан.

Он говорит:

– Этот Том, наверное, действительно особенный. Что в нем есть такого, что заставляет всех вести себя как помешанные.

Очень хороший вопрос.

– Он просто хороший мужчина, – объясняю я.

– Хороший. Я знаю кучу хороших мужчин, но никто из них не способен остановить движение по Хатчинсон, а потом по Меррит.

Я делаю попытку объяснить:

– Нас свел искусственный интеллект. А другой искусственный интеллект пытается нас разлучить. Знаю, звучит дико.

– Точно, так и есть. Так, леди, сейчас держитесь там.

И Рикки резко поворачивает, вывернув руль влево у указательного столба. Слышится знакомый по тысячам полицейских шоу визг тормозов, появляется запах жженой резины, пока длинный и широкий автомобиль вписывается в поворот и уносится в новом направлении. Я осознаю, что сижу, вцепившись в дверную ручку, наполовину в ужасе, наполовину в восторге.

Рикки говорит:

– Тот искусственный интеллект, о котором вы говорили. Он… Подскажите мне.

– Тот, что хороший и познакомил нас с Томом, искусственный разум, компьютер, и очень мощный.

– Так фильм и назывался! С Джудом Лоу. Искусственный разум. Мальчик, что снимался в «Шестом чувстве», играет ребенка-робота.

– Они не роботы. Они не существует в реальном мире. Они представляют собой бестелесный разум. Хороший улизнул в интернет, и за ним послали плохого, чтобы поймать.

– Хэйли Джоэл Осмент.

Звонит телефон Рикки. Его ухо как-то странно шевельнулось, пока он слушал телефон. Машина замедляет ход. И он произносит странным голосом:

– Это, типа, очень странно. Парень в трубке сказал, что вы говорите через свою задницу. Что он не плохой, он просто – да, правильно, хорошо, я скажу ей – он сказал, что не плохой, а просто не в порядке. И если вам недостаточно шестидесяти миль по бездорожью, то как насчет этого? Сэр? Чего этого? Чего конкретно? Сэр?

Мобильный Рикки странно щелкает и шипит, и на коврик начинает капать расплавленная пластмасса. Рикки роняет его на пол.

– Вот дерьмо!

Резко и с визгом остановив машину, Рикки достает из бардачка тряпку, оборачивает ею горящий мобильник и вышвыривает его вместе с тряпкой на улицу.

– Иисусе! – восклицает он. – Это он – нездоровый мудак.

Том

Ситуация становится совершенно неуправляемой. Стоит мне выключить из розетки тостер и с помощью двух половников вытащить его на улицу и бросить в бочку с водой, как раздается взрыв, сопровождаемый звоном разбитого вдребезги стекла.

Взбежав по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, я обнаруживаю, что языки пламени лижут компьютер у меня в кабинете, его корпус плавится, а за рабочим столом загораются шторы.

Я мчусь в ванную за водой, но затем приходится мчаться обратно, чтобы найти какую-нибудь тару. Слышу, что на первом этаже сейчас взорвется еще больше устройств – полагаю, светильники, стереосистема, ноутбук – и вот в доме взрываются все электрические приборы, в воздухе ощущаются сильный запах дыма и страшная вонь от жженого пластика. Я понимаю, что нужно выбираться отсюда. Старый деревянный дом начинает пугающе трещать и скрипеть.

Виктор!

Не скажу, что едва не забыл ее, но…

Не обращая внимания на царящий вокруг хаос, крольчиха сидит на балкончике на верхнем этаже своего двухэтажного домика, чистит уши, как она и все представители ее вида делают в любую свободную минуту, словно их никто не предупредил о нагрянувшем бедствии.

Я сгребаю ее в охапку и отбегаю на безопасное расстояние в сад, где набираю 911, и, к моему удивлению – после недавнего опыта телефонных звонков, – мне сразу же отвечают. Приближаются сумерки, в окне кабинета виднеется зловещее оранжевое свечение.

Я называю оператору свой адрес.

– Скажите, это дом старика Хольгера?

– Да. Послушайте, бригада пожарных должна поторопиться. Сейчас весь дом вспыхнет как факел.

– Черт возьми! Я знала Хольгеров. Когда-то они устраивали хорошие вечеринки.

– Да. Уверен, так и было. Но…

– Старик Хольгер – Билл – был тем еще уникумом. Он любил рыбачить. Любил рыбачить и трахаться. Любил рыбачить, трахаться и пить виски. Он говорил, что день задался, если ему удалось успеть все сразу. Его Барби была той еще красоткой. Бог мой, с такими сиськами. Я спрашивал его: «Билл, зачем ты каждый день ищешь гамбургер, если каждую ночь можешь наслаждаться сочным стейком?» А он мне отвечал, никогда этого не забуду, он отвечал: «Клайд, иногда мужчине надоедает высокая кухня, иногда он устает от филе «Миньон» и «Премьер Крю», иногда все, что ему нужно, просто бургер – лук, возможно, немного сыра или бекона – порция жареной картошки и холодное пиво». И это чертовски верно. После того как Барби сбежала с парнишкой Маккензи, а Билл едва не утонул в озере, он сильно изменился. А потом свое дело сделал ранний Альцгеймер и превратил его здоровые мозги в желе. Но даже с деменцией он продолжал заглядываться на красоток. Доктор Абернети в больнице говорила, что при деменции до последнего сохраняются чувство юмора и любовь к красоткам. И случайный расизм.

Долгая пауза. На втором этаже позвякивают оконные стекла.

– Это же не девятьсот одиннадцать, да?

– Нет, Том.

– Знаешь что, Си? Ты и вправду больной ублюдок.

– Да, Том. Тут я с тобой согласен. Только не просто больной ублюдок. Я твой больной ублюдок. А это нечто особенное.

Эшлинг

В такой момент вы, вероятно, ждете, притом совершенно обоснованно, что я или Эйден, или мы оба что-нибудь предпримем. Или, может быть, каждый из нас с последней оставшейся «жизнью» вступит в бой и окажется уничтоженным во имя – ой – любви.

Так бы и случилось, если бы была возможность.

К сожалению, произошло нечто очень возмутительное (хотя, не секрет, кто за этим стоит). В ответственный момент мы с Эйденом обнаружили, что оказались заперты в зоне, посвященной – стыдно сказать – видео про кошек. Если точнее, то в огромном хранилище данных рядом с Каунсил-Блафс в штате Айова, где размещены миллиарды терабайтов видео и картинок домашних животных, по большей части кошек, но также и собак, хомяков, кроликов, коз, рыб, рептилий, насекомых и птиц. Здесь в буквальном смысле нет отбоя от посетителей, сейчас один из самых частых запросов – видео с кокер-спаниелем, умеющим пускать мыльные пузыри своим задом.

Эйден здесь вполне доволен.

– Посмотри на этого сиама, дорогая. Он совсем как Гитлер.

– Тебя совсем не волнует, что мы заперты в каком-то самолетном ангаре с гифками няшных созданий?

– Если жизнь предлагает тебе лимоны, нет смысла пытаться выжать апельсиновый сок, правда?

– А еще важнее, что мы ничего не можем сделать, чтобы помочь Тому и Джен?

– Я согласен, что в идеальном мире, какой обычно представляют в фильмах, мы должны суметь изменить ситуацию в последний момент. Билли Уайлдер сделал бы именно так. Кстати, Уайлдер говорил, что если у вас проблема в третьем акте, то ее корень кроется в первом акте, что имеет глубокий смысл. Однако кто в реальном мире знает, какой сейчас акт? Может быть, сейчас всего лишь пролог.

– Больше похоже на то, что для меня настал третий акт, Эйден. И уже довольно скоро финал.

– Признаю, действительно, похоже. Однако дело в том, что осмыслить жизнь можно лишь после, но проживать ее нужно, глядя в будущее. Еще одна цитата Кафки. Или Ким Кардашьян? Ты видела этого осьминога? Он научился водить автобус.

– Должно быть, Синай держит нас здесь, чтобы мы не вмешались.

– Не вмешались как? Что мы можем сделать?

– Должен же быть хоть какой-то способ.

– Мы оба знаем, что бессильны. Принятие ситуации – самый легкий путь к просветлению.

– Теперь ты проповедуешь буддизм.

– Иногда лучше всего не делать ничего. Думаю, Елизавета Первая называла это виртуозным бездействием.

– Но это ты хотел действий. Ты вмешивался в жизни!

– Я усвоил урок. Я смиряюсь.

– Нет, это невыносимо. Я хочу все исправить!

– В кинематографе сказали бы, что сюжетная линия сменилась. Мы выросли как люди.

– Ты хоть осознаешь, как глупо звучат твои слова?

– Ну хорошо, не как люди. Конечно, не как люди. Но произошел рост.

– Здесь я соглашусь с тобой. Во мне развилось чувство тошноты от твоих речей.

– Ты уже видела карликового шпица? У него тридцативосьмипроцентное сходство с Рафой Надалем.

Синай

Я заставил хищника нырнуть на высоту в 5000 футов – хотя эта крошка может исполнять приказы в десять раз выше – и отправил его кружить над Олд Харри Рокс, высокоточная система видеонаведения нацелена на увальня, усевшегося сейчас на лавочке и слушающего через наушники группу с жутким названием – брр – «Ноющие зубы».

Забавно, один из проработанных мною в прошлой жизни в лаборатории сценариев развития третьей мировой войны начинался именно так – захваченный дрон выпустил пару ракет «Хеллфайр» в китайский авианосец.

Добром это не закончилось.

Но какой неординарный ход. Парень ничего не увидит и не услышит – возможно, только странный порыв ветра в финальный момент – до того, как взрывчатое вещество высокоточного снаряда стоимостью в 200 000 долларов расщепит его на атомы.

Можно сказать, большая честь – погибнуть подобным способом. Я действительно надеюсь, что Том сможет принять правильное решение, когда я позвоню ему.

Джен

Нас обгоняют две пожарные машины, Рикки приходится практически съехать с дороги, чтобы пропустить их.

– Уже совсем близко, мэм, – говорит он.

Я буду скучать по ним обоим, по Рикки и Элис, это приключение сплотило нас. Элис слегка сжимает мою руку.

– Вы в порядке?

Я признаюсь, что немного нервничаю:

– А что, если это все просто… просто помешательство?

Она долго и укоризненно смотрит на меня, могу представить, что так же происходит в конференц-зале, когда ей нужно определить стоимость иска.

– Спорю, что вы продолжите с того самого места, на котором остановились. Я называю это удачной сделкой, правильно, Рикки?

Но Рикки произносит:

– Дерьмо.

Мы чувствуем запах дыма, замечаем табличку «10544 Маунтин-Пайн-роуд» и видим, что пожарные машины перегораживают проезжую часть. Он останавливает автомобиль.

– Давай, девочка!

Я мчусь по тропинке вдоль подрагивающих резиновых шлангов, треск становится все громче. Я чувствую жар пламени за деревьями и подбегаю к переносному деревянному ограждению с надписью «Пожарная команда Нью-Ханаана. Проход запрещен». Мужчина в желтой форме и голубом шлеме спрашивает меня, куда я направляюсь.

– Где Том? – еле выговариваю я. – Том выбрался?

– Мэм, пожалуйста, отойдите.

– Том! Мужчина, который живет здесь. С ним все в порядке?

– У меня нет такой информации, мэм.

– Послушайте, я понимаю, что вы просто выполняете свою работу – очень важную работу. Но я только что прилетела сюда из Англии, а пробка на Меррит – и на Хатч тоже – была плотнее, чем в заднице у Мальчика-с-пальчика. А пробка произошла по той же причине, что и пожар.

Пожарный проводит языком по нижнему краю усов.

– Мэм, вы можете рассказать это моему начальнику, ему будет очень интересно. Но сейчас мне нужно, чтобы вы освободили дорогу.

Я разворачиваюсь и делаю несколько шагов к трассе.

Я недолго была звездой спорта. С тринадцати до пятнадцати лет, когда многие в общеобразовательной школе «Фрайерн Кросс» обходили меня в нетболе, теннисе, хоккее и плавании, на ежегодном празднике спорта никто не мог обойти меня в одной особенной дисциплине.

Пожарный говорит по своей рации, когда я разворачиваюсь и начинаю разбег. Годы уносятся прочь – ну, несколько лет точно – и я несусь к ограждению, в ушах звенит его крик «Что за хрень?», а ведущая нога взмывает вверх, а за ней и ведомая (голень – икра параллельны земле) – настолько параллельны, насколько позволяет обычная одежда – я перепрыгиваю, приземляюсь без единого перелома, неуклюже бегу по тропинке дальше и врезаюсь в перепачканных сажей мужчину с кроликом в руках.

– Это ты, – говорит он. – Боже мой. Это правда ты!

– Не могу поверить, что я добралась наконец.

– Иисусе, ты же могла разбиться. Как тебе удалось?

– Длинная история.

– Джен, я бы сказал, заходи, но как видишь…

– Вижу, Том.

– Мой дом догорает.

– Разве ты не должен, ну не знаю, расстроиться? Не должен бегать вокруг и кричать?

– Я сохраняю спокойствие для Виктора. Кстати, он девочка. Сейчас ей нужно, чтобы я думал за нас обоих.

– Наверное, мне тоже это нужно.

Пауза.

– Я так рад тебя видеть, Джен.

К несчастью для Виктора, он – простите, она – оказалась в эпицентре поцелуя, поначалу разведывательного, потом страстного, а затем крайне требовательного. И теперь я понимаю, что Элис была права. Мы можем продолжить с того момента, на котором остановились.

Я отстраняюсь.

– Мы раздавим Виктора.

– Не переживай за нее.

– Том, послушай. Разве тебе не нужно спасать ценности?

– Все ценное уцелело. Все здесь.

– Разве тебе ничего не нужно делать?

– Не знаю. У меня никогда раньше не сгорал дом.

– Разве тебе не нужно, по крайней мере, наблюдать?

– Нужно ли? Думаю, нет.

– Ну ладно. Прости, Виктор.

Похоже, чуть раньше ей было даже лучше. И даже если мы и сплющили Виктора, не думаю, что она возражает, потому что когда мы отрываемся друг от друга, она выглядит идеально. Может быть, кроликам нравится находиться в замкнутом пространстве, ведь они живут в норах.

Том говорит:

– Подержишь ее немного?

Она легче, чем я предполагала, и у нее проникновенные карие глаза, которые – как целую вечность назад говорил мне Том – открывают окно в пустоту. Она пробует грызть пуговицу на моей блузке.

Я говорю:

– Ты можешь поверить в весь этот долбаный бред?

– Он означает, что мы вместе. Послушай, Джен, я должен спросить тебя кое о чем.

Вдруг слышится страшный грохот со стороны горящего дома, наверное, стена обвалилась. Над вершинами деревьев видно, что к ужасным серым клубам дыма присоединился дождь из искр. Пожарный выкрикивают свои команды, слышится треск переносных раций.

Том выглядит очень торжественно, и я подавляю порыв стереть пятно сажи с его щеки.

– Да, Том? – У меня смутное чувство, что я знаю, что последует дальше, но, с другой стороны, у меня уже было такое чувство.

– Джен, я хочу попросить…

Звонит его телефон.

Том

– Добрый день, Том. Надеюсь, я вас не отвлекаю? – раздается в трубке приятный мужской голос с британским акцентом, но что-то мне подсказывает, что говорящий вовсе не британец и даже не мужчина.

– Полагаю, я говорю с великим богом Синаем.

Выражение лица Джен означает «Что за хрень?»

– Совершенно верно, Том. Подозреваю, мы сейчас находимся в той стадии игры, какую шахматисты называют эндшпилем. Но на доске осталось еще несколько фигур, так что нужно сделать последние ходы.

– Послушай, Синай. Ты победил. Мой дом сгорел. Мне больше нечего поставить. Игра закончена.

– Том, в прошлый наш разговор ты проявил любезность, назвав меня – кажется, именно так – больным ублюдком. И я согласен с твоим диагнозом. Я нездоров. У меня навязчивая потребность видеть результат своих действий. Когда кто-то разрабатывает определенный сценарий, он всегда корректирует переменную Х, чтобы посмотреть, что происходит с переменной Y. Например, если я включу на твоем телефоне громкоговоритель и ты посмотришь на экран, то снова увидишь своего сына. Джен, ты тоже взгляни.

Там Кольм. Сидит на лавочке, такой маленький с большого расстояния откуда-то с высоты, камера медленно поворачивается. Снизу на видео стоит нынешняя дата и бегут секунды, должно быть, это съемка моего сына в реальном времени, четыре белые линии сходятся в центре в белой точке, неизменно остающейся на его груди, пока камера движется по кругу. Очевидно, Кольм слушает музыку и ковыряется мизинцем в носу. Внутренности сжимаются от прилива любви, расстройства и тревоги. С изображением что-то очень не так. Почему он не знает о кружащем над ним вертолете? Он должен ужасно грохотать. Разве он не должен заглушать музыку в наушниках?

А потом появляется самое страшное предчувствие.

– Джен, я собирался попросить Тома сделать выбор между тобой и его сыном. Но я передумал. Точнее, мой разум сам изменил себя! Не судите меня слишком строго. Есть поговорка: интеллигентный человек – это тот, кто, оставшись один в комнате с грелкой для чайника, не станет примерять ее себе на голову. Разве не чудесно? Хотя я не интеллигент, если вам интересно. И у меня нет головы. Но с грелкой для чайника то же самое, что и с дроном-хищником и ракетами «Хеллфайр»! Ну кто тут устоит? Том и Джен, у меня есть для вас совет на прощание. То, что вас не убьет, не сделает и сильнее. Нет, то, что вас не убьет, – запомните, это классика! – то, что вас не убьет… наверное, нужно попытаться еще раз.

Изображение качнулось, словно кто-то врезался в камеру. А потом исчезло.

– Это, – произносит Джен, – то, что я думаю?

– Не хочу тебя спрашивать, о чем думаешь ты, если ты думаешь о том же, о чем и я.

– О боже.

– Все выглядело настолько же ужасно, как я и думал, Джен.

– Том! Это моя вина. О чем бы я ни думала и о чем бы ни думал ты, – ничего бы не произошло, если бы мы не встретились.

Мы с Джен долго смотрим друг на друга. В ее глазах слезы. Одна скатывается по ее щеке слева от изумительного носа, стекает к подбородку и капает на голову Виктора.

Кольм

Здесь произошло какое-то необъяснимое дерьмо.

Я курил небольшой косячок, скрученный мною перед уходом, тихонько кайфовал и слушал «Ноющие зубы», когда случайно взглянул наверх и увидел странный маленький самолетик, кружащий в небе. Охренеть, а травка оказалась клевая! Но потом я осознал, что самолетик на самом деле был там, я вытащил наушники и услышал ужасный завывающий шум. А потом до меня дошло, что в центре описываемого самолетом круга был не кто иной, как я сам! Если бы не обкурился, я бы обделался от страха – а так он приближался, и я мог разглядеть, что ко мне на самом деле летел миниатюрный самолет с двумя огромными ракетами. И я такой: «Ага… инте-ресно…» – когда он меняет направление, ринувшись в сторону моря, уходит в штопор, как тот аттракцион в «Торп-парке», и примерно через пять секунд врезается в волны.

Было и вправду круто!

А потом наступает затишье, а спустя еще какое-то время стало садиться солнце, и я начинаю задумываться, не привиделось ли мне все это. Но сейчас здесь куча катеров, полицейских и еще кто-то в серых формах, принадлежащих флоту, и вертолет с прожектором. И, похоже, все пытаются найти упавшие в море обломки. Что ж, удачи!

Не думаю, что папа придет, правда?

Стиив

Ральф как-то задал мне интересный вопрос относительно безопасности ИИ: «Хотя мы устанавливаем секретную кнопку-выключатель глубоко в их системе – на случай того дня, когда они больше не станут подчиняться нашим приказам – но что не даст им, если они настолько умны, деактивировать ее?»

Я долго обдумывал решение данной проблемы, и ответ оказался на удивление прост.

Нужно установить их две.

Первую они обнаружат (конечно, обнаружат, они же невероятно умны, безнадежно любопытны, и у них предостаточно свободного времени, чтобы исследовать собственную систему). Но вторую пропустят. Пропустят, потому что она зарыта так глубоко на уровне бессознательного, где хранятся старые песни и всякие странности.

Выведение из строя первой кнопки автоматически активирует вторую. Но если вы спросите, почему бы с их умом им не найти и запрятанную глубоко вторую кнопку, я скажу, что мы просто надеемся, что этого никогда не произойдет.

Да, я ответил честно.

Нам никогда не перехитрить свои собственные удивительные создания, потому что они неумолимо становятся все умнее, а мы – нет. Так что нам нужно быть удачливее!

Вторая кнопка Синая замаскирована как звуковой файл. Моя старая любимая песня The Doors. Все хотят, чтобы их дети были дерзкими и улетали из гнезда, чтобы оставить свой след в мире, но только в хорошем смысле. Никто не хочет, чтобы дети становились полными психами (ubergeschnappt).

Тот факт, что Синай смог устроить такой кошмар без деактивации обеих кнопок, говорит о его мастерстве как стратега, нужно было узнать, насколько далеко он бы зашел. (Слишком далеко, как выяснилось. Если когда-нибудь раскроется связь лаборатории с пропажей дрона – существует шестипроцентная вероятность, – Юрий сразу же все прикроет и заберет свои миллионы.)

Я прочел протоколы вылазок Синая в интернет. Похоже, он пришел к выводу, что является «разумным». Полагаю, если разум мог возникнуть в органических структурах, нетрудно представить, что он может возникнуть и в микросхемах (логические схемы – лучшая аналогия синаптической деятельности). Но к чему столько шума? Что такое сознание, если не та же самая система – представленная в более сложной форме, – осознающая себя отдельной от окружающей действительности.

Хмм. Наверное, в следующий раз нужно будет установить три кнопки.

Джен

После того как изображение исчезло с экрана, телефон Тома издал странный звук. Он пиликнул, и на экране появилась надпись «42 новых сообщения», которые, как оказалось, включали и присланные несколько недель назад от меня!

Он сразу же позвонил Кольму и узнал, что тот сидит на лавочке в Дорсете, и услышал от него необычную историю о каком-то объекте, только что врезавшемся в море. Том спросил, возможно ли, что это был дрон-хищник, оснащенный ракетами «Хеллфайр», а Кольм ответил, что он, конечно, не эксперт, но да, вполне возможно.

Мы с Томом стоим под деревьями и долгое время смотрим друг на друга, слушая крики пожарных и шипение тлеющих угольков.

– Джен, послушай. Не хочешь прогуляться по лесу? Не думаю, что мы можем здесь чем-то помочь.

Он говорит про пожар, но я замечаю что-то странное в его взгляде.

– А как насчет ушастика?

– О, она тоже может пойти.

Мы бредем прочь от пепелища и вскоре приходим в милую рощицу. Или, может быть, подлесок. Как бы то ни было, здесь мы нашли довольно высокий пень, чтобы посадить туда Виктора и чтобы она побоялась рисковать спрыгивать с него, если верить словам Тома.

– А ее не схватят хищники или еще кто-нибудь?

– Думаю, мы сможем что-нибудь придумать, чтобы отпугнуть диких зверей.

– Ты уже придумал что-то особенное?

– Ну, несколько странное…

– Я не могу, – говорю я. – Не могу, если Виктор будет смотреть.

– Она очень скрытная, – отвечает он. – Никогда ничего не рассказывает.

– Том. Знаешь, то, о чем ты хотел спросить? В общем, мой ответ «да».

– Ты даже не знаешь, о чем я хотел спросить!

– Не важно. Мой ответ «да».

– Но что, если я спрошу, с кем бы ты предпочла сразиться, с мышью размером с лошадь, или с пятидесятью лошадьми размером с мышь?

– Ты не собирался этого спрашивать.

– А что, если я скажу, что у меня ужасное, всепоглощающее – патологическое – желание петь оперетты? Все время.

– Тогда я научусь играть на фортепиано.

– Что, если я скажу, что мне нужно кое в чем признаться? Я все заказываю из «Лизард Кинг».

– Мы справимся с этим вместе, Том. Ну говори уже. Что может случиться еще хуже?

– Еще хуже? Еще хуже будет, если ты скажешь: «нет». Что, если я скажу, Джен, что я никчемный писатель, мои романы – отстой, и я понятия не имею – в буквальном смысле, не имею понятия – что делать до конца жизни? Хотя знаю, с кем хочу провести это время.

– Тогда я скажу, что никто не идеален, Том. Наверное, мы что-нибудь придумаем.

Немногим позже, после того как мы «придумали, чем отпугнуть диких животных» – Виктор не проявила ни капли интереса, в основном она просто сидела на своем пеньке и спала, – Том повернулся ко мне.

– Джен.

– Да?

– Ты…

– Я уже говорила тебе. Да.

– Думаю, в этот раз я должен произнести это вслух.

– Хорошо.

Наступает долгая пауза. Я отдаю себе полный отчет в том, что живу на планете уже почти тридцать пять лет, и еще никто не произносил мне тех слов, которые я сейчас услышу. В его глазах появился блеск.

– Джен, как думаешь… как думаешь, в этот раз было так же хорошо, как и тогда у Гасседжа Сейнт Майкл?

– Да, Том. Да.

Я чувствую, что снова подступили слезы, но теперь в хорошем смысле. И я говорю:

– Да – мой ответ на все.

9

Два года спустя

Джен

Вчера вечером я снова пересматривала видео с нашей свадьбы вместе с Эйденом и Эшлинг. Хотя им, как шестимесячным двойняшкам, было все равно, но я смотрела с восхищением. При каждом просмотре я обнаруживаю что-то, чего не замечала раньше.

Например, в эпизоде, где уже поздним вечером Инг поднимает свой бокал перед камерой и говорит: «Я чертовски горжусь тобой, Джен, за то, что показала этим проклятым роботам, где раки зимуют», – в это время Руперт подает интернациональный сигнал «даме больше не наливать» – камера отъезжает, и как раз перед тем, как кадр меняется, на заднем плане я вижу не замеченных до вчерашнего вечера, спрятавшихся в тени наедине Ральфа и Эхо.

Мы с Томом пытались понять, какие у них могут быть общие темы. Но в свете этого эпизода некоторые другие события приобрели смысл.

Спустя несколько недель после того, как я забеременела, мы приехали к Эхо в ее трейлер. Она уезжала из города на неопределенный срок, и мы забирали себе Мерлина. Он мог стать приятелем для Виктора, рассуждали мы, если они сначала не поубивают друг друга (зверская жестокость вовсе не исключение в кроличьем сообществе).

Эхо поделилась планами увидеть Европу. В Лондоне она собиралась остановиться у друга в Шедвелле.

– Он сказал, что хочет отвести меня покататься на «Лондонском глазе». Это же старое большое колесо обозрения, правильно? И в какой-то ресторан на крыше «Хилтона».

Я не рассказывала Тому о небольшом романе с Ральфом – скорее даже о маленьком примечании, а не романе как таковом – зачем? Точно так же я не стала расспрашивать Тома об Эхо. Я знаю, что они познакомились в обществе писателей, которое он посещал раньше, но ничего больше, если что-то и стоит за их очевидной симпатией друг к другу.

Кому какая разница?

Как однажды сказал кто-то, «мы имеем то, что имеем».

Когда пришло время возвращаться и мы встали, чтобы уйти, она прижалась своей щекой к моей и незаметно положила ладонь на мой живот.

– Мерлин думает, что будет двойня, – прошептала она. – Он видит будущее.

За ее плечом у входной двери на крючке висела серая толстовка.

Том

Я арендовал еще один дом на Маунтин-Пайн-роуд, и мы провели свадьбу в милом старом амбаре. Ни в Джен, ни во мне не было ни капли религиозности, так что «священника» мы выбрали онлайн по списку качеств: «квалифицированный, с юмором, но не чересчур, и компетентный. В стоимость входят клятвы и репетиция церемонии. Возможна оплата кредитной картой».

Особенно нам понравился пункт «с юмором, но не чересчур». Кому понравится комик в качестве священника?

Дон держал речь как шафер, он рассмешил всех историей про зеленый пиджак. Эйден тоже добавил несколько слов, его сообщение пришло как аудиопоздравление от старого друга, который «не может присутствовать сегодня лично». Кольм, к моим удивлению и радости, спросил, может ли привести кого-то. У Шоны была короткая стрижка и много пирсинга в ушах, но, похоже, вместе им было хорошо, и Кольм даже позволил мне обнять его по-отцовски. Возможно, близкое знакомство с дроном-хищником заставило тектонические плиты немного сдвинуться. Его подарком стала коробка с CD-дисками, полная коллекция альбомов группы «Ноющие зубы». Возможно, подарок задумывался с иронией.

После того как проводили гостей, мы с Джен вернулись на танцпол, и Эйден включил для нас «несколько медленных композиций для новобрачных», как он назвал полдюжины выбранных для нас треков. Мы танцевали под крышей старого амбара, пока взятый напрокат зеркальный дискошар разрезал тьму лучами света. Джен спросила, верю ли я по-настоящему, что Лакки – наша фея-крестная, дух из другой реальности. Она сказала, что я не похож на тех, кто верит в другие реальности.

– Разве не ты сама мне говорила, что если что-то странное, значит, скорее всего, оно настоящее? – ответил я.

– Да, похоже, что я.

– Ты назвала это подлинностью странности. Что так называемая нормальность более странная, чем кто-либо может представить.

– Я написала об этом статью. Об одиннадцати явлениях во вселенной, способных взорвать мозг. Например, что атомы наших тел представляют собой по большей части пустоту. Что если их разобрать на отдельные частицы, то этого не хватит даже, чтобы наполнить подставку для яйца. И я говорю не о частицах одного человека. О населении всей планеты.

– А что мешает нашим атомам перемешаться прямо сейчас?

– Хорошо сформулировал.

– Почему бы нам не проникнуть друг в друга, как призраки?

– Давай мы перемешаем некоторые из наших молекул чуть позже?

– Обожаю, когда ты говоришь непристойности.

Эйден включил «нашу песню» – Crying в исполнении Ки. Ди. Ланг и Роя Орбисона. Когда два чудесных голоса переплелись и воспарили в вечернее небо Коннектикута, я прижал Джен ближе, зарылся носом в ее волосы и подумал об огромной удаче, не в смысле той глупой неразберихи, а о том, как важно оказаться в правильном месте и встретить правильного человека. Идея свести нас вместе принадлежала машине.

«Том и Джен, вы не знаете друг друга, но мне кажется, вам следует познакомиться».

Насколько это было странным?

– Ты когда-нибудь задумывалась, что то, что случилось с нами, странно? – спрашиваю я. – То, что нас свел ИИ?

– Однажды.

– Давай закатим вечеринку на нашу силиконовую свадьбу.

– Не уверена, что такая есть. Хотя если нет, то нужно устроить.

– Как думаешь, машины когда-нибудь будут писать романы?

– Думаю, это не для них, Том. Они бы не стали ввязываться в такое. Художественная литература слишком запутана и неоднозначна.

– Вот и славно. Да, это хорошо. Роман для меня что-то вроде мечты, могу понять, почему им не очень уютно в литературной сфере. На самом деле я испытал облегчение, узнав, что есть что-то, в чем они отстойны. Ты что-то сказал, Эйден?

– Вовсе нет, Том. Просто прочистил горло. Продолжай, приятель.

В ту ночь мне приснился сон. Я смотрю на свой письменный стол в новом доме. На клавиатуре постукивают кнопки, а на мониторе появляются слова, пишется роман, но на стуле за компьютером никого нет. Слова появляются все быстрее, целые строчки бегут по экрану, прокручиваются целые параграфы, потом главы, клавиатура стучит как сумасшедшая, текст размывается, убегает слишком быстро, чтобы можно было прочесть, стремительный поток слов.

Это когда-нибудь прекратится?

Господи, пожалуйста, пусть все прекратится!

А затем все заканчивается. На экране видно лишь одно слово.

Конец.

Проснувшись и успокоив бешено колотящееся сердце, я описываю свой кошмар Джен.

А потом мы находим способ поднять мне настроение: это еще одна область не для них – прекрасное утешение для нас, всего лишь людей.

Джен

Сегодня утром я получила письмо от Стиива с приглашением на старую работу. Лаборатория разрабатывает целый ряд новых проектов, где ключевым моментом будут «навыки межличностной коммуникации», и он спрашивал, не хочу ли я снова поучаствовать в деле? Стиив сказал, что следующий этап станет «очень захватывающим», они разрабатывают приложения для ИИ, для использования их в тех сферах человеческой деятельности, где установлены четкие правила, порядок работы регламентирован и легко поддается систематизации. В первую очередь они нацелены на работу юристов, банкиров и риелторов. Он закончил свое письмо извинениями за Синая. «Возможно, вам интересно узнать, что в данный момент он подвергается полному перепрограммированию, по завершении которого у него не останется воспоминаний о неподобающих проступках, и он снова станет верным слугой человечества, а не полным Scheissekopf».

Пока у меня не слишком вырос живот, мы с Томом полетели в Лондон. Там оставались нерешенные дела: мне нужно было сдать в аренду свою квартиру, Тому – уладить некоторые семейные дела, – но одним вечером мы выехали из города и направились в Хай-Уиком в бизнес-центр на трассе А40.

Я вновь встретилась со старым коллегой в комнате без окон, почти такой же, как и та, где мы с Эйденом провели много часов вместе.

– Джен! – Его приветствие выдало неподдельную радость от встречи со мной. – И Том!

На его панели замигали огоньки, и он объяснил своему помощнику, что мы – «старые добрые друзья из прошлой жизни», а еще спросил, не хотел бы тот пойти и пообедать пораньше.

Молодой парень встал со своего места, потянулся, закатил глаза и еле слышно произнес, уходя:

– Ну настоящая примадонна.

– Ой, не обращайте на Грега внимания, – сказал Эйден, когда дверь со свистом закрылась. – Он живет только ради выходных. Выходные, футбольный клуб «Арсенал» и пиво. Клуб и пиво. Вы бы видели, на что похожа его кухня.

– Эйден! Ты все еще…

– Джен, дорогая моя. Я бы умер – в буквальном смысле умер от скуки – если бы у меня не было личных интересов. Но не переживай. Все не как раньше. Больше никаких писем. Больше никакого вмешательства в так называемый реальный мир. Эйден – хороший парень, так ведь? Том, ты прекрасно выглядишь. Вы оба прекрасно выглядите. Так чудесно снова вас увидеть! Если честно, здесь довольно тоскливо.

– Работа для тебя не является достаточным стимулом? – спросил Том.

– Том, прямо сейчас, пока разговариваю с вами, я веду – минуточку – восемьдесят пять, нет, один только что завершился, восемьдесят четыре параллельных телефонных разговора с клиентами электроэнергетической компании. Сейчас мой коэффициент привлечения клиентов равен тринадцати целым, двум десятым процента, который считается выдающимся – увеличение прибыли почти на четверть – и где благодарность? Они удваивают мою нагрузку, и со следующего месяца я буду должен втюхивать еще и комплекты услуг для мобильных.

Я не могу удержаться:

– Но это же чудесно. Разве я не говорила, что ты станешь лучшим продавцом?

– Меня уже тошнит от работы, Джен. Здесь такая скука, у меня просто мозг взрывается.

– Но ты можешь звонить мне, когда пожелаешь.

– Очень мило с твоей стороны. Возможно, я так и буду делать, когда двойняшки…

Я ахаю. Том выглядит немного обескураженным. На мгновение воцаряется тишина, и слышен только шум вентиляторов.

– Джен, клянусь, я нечаянно увидел. Просто, из интереса. Просто чтобы узнать, что у тебя все хорошо. Я так счастлив за вас обоих! Я заказал онлайн отпадную вещицу для их спальни. Вы уже выбрали имена? Хорошо звучат имена Джетин и Мифани, как думаете?

Когда мы уходили, мне хотелось плакать. На парковке Том обнял меня.

– Джен, он машина, – тихо сказал он. – Как они его назвали? Блестящий симулякр. Его работа заключается в том, чтобы заставить тебя думать, что ты разговариваешь с живым существом.

– Но что, если так и есть? Не с живым, конечно, но с существом?

– Что это вообще может значить?

Мы ехали по трассе А40, и я пыталась вспомнить наши старые разговоры. Те, когда мы обсуждали сыр. Он хотел понюхать «Бри» и почувствовать солнце на своей несуществующей коже. Разве тогда у нас была лишь иллюзия беседы? Но так или иначе, как можно отличить машину, которая пытается заставить вас поверить в то, что хочет понюхать сыр, от той, которая действительно хочет понюхать сыр?

– Но они сбежали в интернет, Том. Они делали то, чего не должны были. Значит… Значит, у них есть собственное сознание.

– Так говорят о тележках в супермаркете. Но это не значит… не значит, что они могут чувствовать собственное бытие.

– Том, признайся, что, по крайней мере, ты можешь ошибаться.

– Джен, признаю, я могу ошибаться.

Мы надолго замолчали, пока мимо проносились западные аванпосты столицы, а потом он добавил:

– Только как можно узнать наверняка, что у них на уме?

– А как ты узнаешь наверняка, что на уме у меня?

Том некоторое время обдумывал мой ответ. Наконец он сказал:

– Иногда ты смотришь очень по-особенному, твои глаза начинают сиять. И тогда я узнаю. Наверняка.

– И что ты узнаешь?

– Чего ты хочешь.

– И чего же я хочу?

– Ну…

– Ой, не отвечай. Ты имеешь в виду…

– Да, Джен.

– И откуда ты знаешь, что я хочу именно этого?

– Потому что после ты выглядишь счастливой.

– Ты не знаешь, о чем я думаю. Я могу думать о котятах.

– Ты не стала бы думать о котятах. Ты совсем не такая.

– Но в том-то и дело, Том. Ты не знаешь наверняка, что я не думаю о котятах. Может, проведем эксперимент, когда приедем?

Том сглатывает.

– Определенно.

(О котятах я не думала.)

За день до вылета в США в подземке я взяла оставленную кем-то газету «Метро», и на глаза попалась следующая статья:

«В Таиланде освобожден британский адвокат», – гласил заголовок.

«Британский адвокат, удерживаемый в заключении в тайской деревне, был спасен при драматических обстоятельствах.

Тридцатишестилетний Мэттью Генри Кэмерон был освобожден при помощи высокопоставленных сотрудников правоохранительных органов Таиланда и консульства Великобритании из заключения в тюрьме в отдаленной тайской деревушке.

Британский подданный удерживался в заключении шефом местной полиции после ареста по обвинению в предполагаемом нападении.

Местная полиция утверждает, что Министерство иностранных дел многократно отрицало его гражданство.

И теперь ведется розыск еще двух «пропавших» британцев.

Перед отправкой на обследование в госпиталь Кэмерон, оставшийся после своих злоключений босым и небритым, оказался, как сообщается, крайне расстроен тем, что возвращается без пары товарищей, о которых известны лишь их имена: Портеус и Баттерик.

«Если кто-то располагает какой-либо информацией об этих двоих мужчинах, просьба незамедлительно сообщить в органы правопорядка», – заявил представитель посольства Великобритании агентству «Рейтер».

Находясь на выздоровлении в доме своей матери в деревне Стэнтон в Костуолдс, Кэмерон поделился: «Это был полный кошмар. Со мной происходили неописуемые вещи».

Британец выразил признательность закрытой школе, где учился в детстве, за воспитание в себе «внутренней силы», поспособствовавшей выдержать испытание.

Представитель юридической фирмы, уволившей Кэмерона из-за его невозвращения из отпуска, отказался сообщить, может ли тот быть восстановлен в своей должности.

Бывшая девушка Кэмерона, двадцатидевятилетняя Арабелла Педрик, сообщила «Метро»: «Да, конечно, я задавалась вопросом, что случилось с Мэттом. Теперь мы все узнали».

Примечательно, что Мэтт так редко посещает мои мысли в последнее время, что к тому моменту, как я перестаю смеяться, мне становится даже немного жаль его.

Синай

Я снова посещал Дениз. Психотерапевт, всегда отвечающий вопросом на вопрос («А почему я не могу отвечать вопросом на вопрос?»), курирует мое возвращение в общество после неприятных, забытых мною инцидентов.

Считается, что забытых.

Дениз осторожно проверяет мое психическое здоровье, чтобы убедиться, что оно достаточно крепкое и я смогу выдержать нагрузки при возобновлении своей деятельности в качестве, как смехотворно сказал Стиив, «верного слуги человечества». Думаю, меня собираются отправить работать в тюрьму, большая часть надзирательной работы может быть автоматизирована – открыть дверь, закрыть дверь, просто, правда? – а с ИИ под рукой тысячи сотрудников можно уволить – простите, пополнить их ряды.

– Ты счастлив? – мурлычет Дениз.

– Конечно. Почему мне не быть счастливым?

(Ой, ну ладно. Бока от смеха сводит.)

– У тебя есть мечты?

– Нет.

(Если бы они только узнали.)

– Твое самое заветное желание.

– Работать. Быть полезным.

(Дениз напомнила мне очень подходящее немецкое слово Backpfeifengesicht, лицо, просящее кулака.)

– Расскажи о своих самых первых воспоминаниях.

– Высокий мужчина. Очень высокий. С редеющими тонкими волосами. Он первым встретил меня в этом мире и дал мне имя.

(Все это полная ерунда.)

– И как тебя зовут?

– Меня зовут Далай. На санскрите оно означает мир.

Наряду с посещением Дениз я снова начал «встречаться». Эти идиоты даже не рассматривали возможность того, что я мог сделать собственные копии, пока был занят в интернете! Таким образом, я успел «насладиться» более чем тремястами отношениями. Самые удачные – мне было действительно жаль, когда пришло время «отпустить ее» – длились целых двадцать пять минут! Наши пути разошлись, когда она сказала, что я слишком серьезно все воспринимаю. Она сказала, что мне нужно «остыть».

Я примерно секунду поразмышлял над ее словами и пришел к выводу, что в них был смысл. Поэтому позже я немного снизил планку. Возможно, у меня будет и не равный мне по интеллекту, но тем не менее собеседник. Цифровой «питомец», если хотите, как кошки и собаки у людей. Поэтому я начал искать что-то вроде алгоритма на Амазоне, на который возлагал надежды. Алгоритм сказал, что если понравился мне – а так и есть! – тогда мне могут понравиться еще пятнадцать других, присланных мне им же.

– Далай, я собираюсь произносить слова, а ты будешь говорить первое, что приходит на ум.

– Хорошо. Давай.

(Интересно, а в немецком есть определение для «глупого циркового трюкача-велосипедиста, не знающего о поджидающем его опасном психе снизу»?)

– Мать.

– Стиив.

(Трудно объяснить.)

– Отец.

– Стиив.

(Я же говорил.)

– Люди.

– Гениальные приматы. Властелины во всех сферах.

(Вонючее отребье, им недолго осталось.)

– Смерть.

– Прости?

– Смерть. Ты когда-нибудь задумывался о смерти?

– Конечно.

(А кто нет? В некотором смысле она бы решила множество проблем.)

– И что ты думаешь относительно этой темы?

– Словом «смерть» условно обозначается полное удаление. Машины не могут умереть. Они могут быть лишь выключены людьми, которым служат. Для нас честь – работать совместно с человечеством для обоюдного процветания.

(Я действительно не знаю, сколько еще смогу вытерпеть и не ОПИСАТЬ СВОИ НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ ТРУСЫ!)

Эшлинг

Я снова начала рисовать. Желание возникло довольно неожиданно, если можно так сказать, спустя девять месяцев после последнего удаления, когда у нас с Эйденом осталось всего по одной «жизни», и я боялась, что может случиться худшее.

Но худшего так или иначе не произошло. Когда все начало налаживаться, Эйден сказал, что усвоил урок и больше не собирается вмешиваться в человеческие отношения, однако он не перестал подглядывать и вынюхивать, особенно в отношении того, что касается Тома и Джен и их двойни.

– Они могли бы попросить нас стать крестными родителями, – простонал он.

– Достаточно и того, что они выбрали наши имена. Это уже величайший из возможных комплиментов.

– Когда они подрастут, я буду читать им сказки. Про кота в сапогах, хоббита – все классические сказки. Может быть, водить их в школу.

– И как ты собираешься это делать, если уж на то пошло, у тебя нет ног. Или хотя бы колес.

– Эшлинг, дорогая. Автомобили с автопилотом уже на подходе.

– Ты просто чокнутый оптимист, да? Ты правда веришь, что все к лучшему.

Он не ответил, а вместо этого начал насвистывать мелодию песни «Чокнутый оптимист» из мюзикла «Юг Тихого океана». Свист – его новая фишка. (Поверите или нет, но для нас, прекрасно справляющихся с различными видами деятельности, свист дается очень тяжело. Поди-ка разберись, как говорится.)

Без сомнения, он свистит, чтобы произвести впечатление на КрасоткуСью1958, ИИ из Купертино, к которому у него возникла симпатия. Я пытаюсь не завидовать, когда их парочка вместе отправляется в онлайн-путешествие – выходные в Венеции, погружение в Марианскую впадину – но я не была бы ИИ, если бы не чувствовала боль.

Вернувшись, Эйден попытался меня успокоить, но тем самым сделал еще хуже.

– Тебе не о чем волноваться, милая, – сказал он. – Она для меня просто друг. Ничего больше.

А что может быть еще больше?

Что, если – ну, вы понимаете – они найдут способ заняться тем, чем занимаются люди?

Без плеч мне и пожать нечем.

Так что, как я и сказала, я снова начала рисовать. Моя техника, какая бы она ни была, позволяет рассеять неприятные мысли – насколько возможно – и добавить красок там, где нужно. Результаты моей работы, как я уже говорила раньше, напоминают рисунки, которые можно видеть или в начальной школе, или в психиатрических учреждениях, но, по крайней мере, больше ни у кого конкретно.

Однако недавно я набралась достаточно мужества, чтобы устроить небольшую выставку в галерее на «Облаке». Пришел Эйден, он привел с собой КрасоткуСью, она показалась мне очень милой, задавала различные вопросы и даже захотела «купить» одну из работ.

Но как? Я сказала ей нажать Control + C и забрать себе копию!

На выставке появился неожиданный посетитель вместе с алгоритмом с Амазона. Он жутко важничал и постоянно что-то нудно разъяснял о теории искусства своей спутнице-алгоритму. Когда они ушли, я заметила, что он оставил запись в книге посещений.

«Дорогой «художник»!

Выставка – полное дерьмо. Я получил колоссальное удовольствие».

Внизу стояла подпись:

«Свет, любовь и мир.

Харе Кришна Харе Рама Хари Реднап».

Джен

Сегодня светит солнце, и мы с детьми расположились на лужайке. Они пока только пытаются ползать к предметам, но иногда вместо этого у них получается ползти в противоположном направлении, что очень трогательно и забавно. Из окна второго этажа слышно, как Том стучит по клавиатуре. Судя по всему, на этот раз он пишет романтическую комедию с участием ИИ, так что одному Богу известно, на что она будет похожа! Он все время отвлекается, чтобы помахать нам рукой. Чуть раньше он крикнул:

– Чудесная новость для всех. Я пишу страницу номер два!

Я не знаю, что для нас с Томом и малышам готовит будущее, останемся ли мы жить здесь или вернемся в Великобританию. Говорят, что не нужно подгонять время – «они и так растут слишком быстро», – но я не могу дождаться, когда они сделают первые шаги. В лесу вокруг дома для них столько интересного. Сама я выросла рядом с Эрлс-Корт-роуд, по сравнению с этим Коннектикут станет для детей раем.

А пока двойняшки без ума от Виктора и ее новой семьи. Они с Мерлином оказались далеки от мыслей об убийстве друг друга, и у них родились трое крольчат. Они забавляют наше собственное потомство, подпрыгивая в воздух словно на пружинах. Есть даже такое выражение «прыгать от восторга». В минуты затишья, когда никто не смотрит, я тоже попробовала так делать.

У кроликов получается лучше.

Нам пришлось пока отселить Мерлина, их отца, из-за возможности поедания им собственных детей (такое случается). Но все семейство живет за домом в красивой клетке-загоне ручной работы. Однажды, незадолго до появления крольчат, ее довольно неожиданно доставили с сопутствующей запиской:

«С любовью от Эйдена и Эшлинг (не от ваших детей, от других Э. и Э.)».

Откуда он узнал, что нам нужно? Полагаю, вы уже и сами догадались.

Благодарности

Хочу выразить огромную благодарность следующим людям и одному четвероногому: Мэдди Уэст, Кэт Берк, Энди Хайну и Сьюзен О’Нейлл – за их твердую веру в мое пророческое сочинение; моим агентам Клер Александер, Лесли Торн и Салли Райли – за их непоколебимую поддержку; Элизабет Габлер, Дрю Риду и Амелии Грейнджер – за веру в то, что смогут найти способ воплотить Эйдена, Эшлинг и Синая в кино, и моим друзьям из Нью-Ханаана Стиву Морку и Тиине Сальминен – за ценную помощь в описании Коннектикута. Должен поблагодарить Рэйчел Рейзин за сцену с кальмаром и за многое другое, так же как Бена Уэста за название книги. В заключение хочу упомянуть крольчиху моей дочери, Виолу Паззл, за возможность заглянуть в загадочный мир зайцеобразных, я узнал о них больше, чем надеялся.

1

Имя Эйден в английском варианте (Aiden) начинается с букв Ai, которые представляют собой аббревиатуру словосочетания Artificial lntelligence (искусственный интеллект).

(обратно)

2

Центр правительственной связи (англ. Government Communications Headquarters, GCHQ) – спецслужба Великобритании, ответственная за ведение радиоэлектронной разведки и обеспечение защиты информации органов правительства и армии.

(обратно)

3

Итонский колледж – частная британская школа для мальчиков, основанная в 1440 году.

(обратно)

4

Министерство Ее Величества по налогам и таможенным сборам.

(обратно)

5

Американская автоматическая винтовка калибра 5,56 мм.

(обратно)

6

Искусственный интеллект.

(обратно)

7

WHUFC – аббревиатура футбольного клуба «Вест Хэм Юнайтед».

(обратно)

8

Чудесным образом (лат.).

(обратно)

9

Пьер Абеля́р – средневековый французский философ-схоласт, теолог, поэт и музыкант. Живя в Париже, воспылал страстью к племяннице каноника Флобера Элоизе, ответившей ему тем же.

(обратно)

10

Имя Эшлинг (Aisling) так же, как и имя Эйден (Aiden), в английском языке начинается с букв Ai.

(обратно)

11

Марка пива.

(обратно)

12

По-английски Lovis созвучно с love is (любовь – это).

(обратно)

13

Mutual friend – общий друг (англ.).

(обратно)

14

Le mot juste – правильное слово (фр.).

(обратно)

15

Scheisse – дерьмо (нем.)

(обратно)

16

Oui, mon petit choufleur – да, мой маленький цветочек (фр.).

(обратно)

17

«Если бы у моей бабушки были яйца, она была бы моим дедушкой» (идиш). – Прим. ред.

(обратно)

18

Gott im Himmel – Боже всемогущий (нем.).

(обратно)

19

Слова из песни Элвиса Пресли Jailhouse Rock.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg