1. Могучий Адам
Вся видимая материя вокруг нас (включая горы, планеты, звезды и галактики) составляет ничтожную часть (4%) всей материи и энергии во Вселенной (бо́льшую часть этих 4% составляют водород и гелий, и только где-то около 0,03% – тяжелые элементы). Но подавляющая часть Вселенной состоит из загадочного невидимого вещества абсолютно неизвестного происхождения... Вселенная на 23% состоит из неизвестной, неопределенной субстанции – так называемой темной материи. Она обладает весом и окружает галактики гигантским ореолом, который нам невидим. Темная материя настолько вездесуща и ее так много, что в нашей галактике Млечный Путь она весит в 10 раз больше, чем все звезды вместе взятые... Однако, наверное, самым большим сюрпризом... стал факт, что 73% Вселенной, ее большая часть, состоит из абсолютно неизвестной формы энергии, называемой темной, или невидимой, энергией, таящейся в вакуумном пространстве. Введенное самим Эйнштейном в 1917 году, а затем отвергнутое (великий физик назвал его своей величайшей ошибкой) понятие «темная энергия», она же энергия пустоты, пустого космоса, теперь снова выходит на авансцену как движущая сила Вселенной. Ученые считают, что темная энергия создает антигравитационное поле, которое тянет галактики в разные стороны.
Мичио Каку, "Параллельные Миры" (2005), 12 (пер. Мария Кузнецова, Наталья Нарциссова)
Давайте назовем этот первый, одинокий атом Адамом.
Он – это все, что существует. Он существует и это все. Он длится с начала и до конца, и он все, что есть – только он, одинокий в пространственно-временном Эдеме. Он существует с начала и до конца, а потом снова существует, в обратном направлении (если можно так выразиться) сквозь время – с конца и до начала, создавая запутанное взаимодействие с самим собой. Поскольку «времени» или «пространства», как мы их на данный момент понимаем, еще нет, это движение более естественно, чем вам может показаться. Прибыв назад к началу, он существует снова, следуя по стреле времени вперед. Это означает (времени нет, и события не происходят последовательно, как описано, но позвольте мне использовать это упрощение) что «сейчас» существуют два атома, занимая одно и то же «место». Впрочем, это ничего. Топография пре-вселенной дозволяет подобное. Атом существует, двигаясь вперед и назад сквозь время (где-то 40 миллиардов лет) 10^80 раз. Это число оказывается пределом плотности, в соответствие с топографией пре-вселенной, за которым сосуществование такого количества «материи» становится нестабильным. Многажды удвоенное единство распадается, происходит большой взрыв, выбрасывая эту материю в – или, выражаясь точнее, создавая пространство и время для – наблюдаемой вселенной, в которой мы живем.
Сила, бегущая, как может показаться позже, «назад», создает десятикратное трение в пространственно-временной среде при движении против течения, и точно так же перемещающаяся в том же направлении материя несет с собой массу, превосходящую прямодвижущуюся в десять раз. Но это пустяк, мелочь по сравнению с куда более глубокой тайной, невероятно обширной пеленой, которую мы называем темной энергией – гало, окутывающим Адама со всеми его 10^80 итерациями.
Что такое темная энергия? Хорошо, верно, да. Хотя на вопрос «что?» не всегда существует ответ. Как и на вопрос «почему?».
2. Первый контакт
Я видел трущобы, что выросли над могилами, и толпы живущих меж памятников.
Джеймс Фентон, 1983
Это было самое странное лето в жизни Анге Млинко. Разумеется, оно было странным для всех обитателей планеты; но Анге чувствовала, что она вправе считать его гораздо более странным для нее лично, чем для всех остальных.
В это лето состоялся первый контакт с чужими, и всякий отчетливо сознавал странность происходящего. Анге, впрочем, воспринимала эту странность как нечто глубоко интимное. Она входила в число претендентов на место на борту «Лейбница», который готовился отправиться навстречу инопланетянам. А потом не входила. Потом опять вошла и полетела во Флориду, где было очень жарко. Потом опять не входила: Нородом Чантарайнгсей занял ее место.
Анге полетела в Нью-Йорк. У нее было четыре свободных дня, которые она провела, блуждая по улицам и площадям. Нью-Йорк был людным, как всегда – в сущности, он уже не мог стать более людным, ибо занимаемое им пространство давно достигло точки насыщения. Однако состав толпы показался ей иным. Не более чем один разговор из трех велся на английском. Рукотворные каньоны гудели и отдавались эхом. В кафе она решила выказать уважение к "э" и заказала латтэ. Она подслушала байки, которыми некая женщина пыталась произвести впечатление на некого мужчину. Mars est renommée par ses falaises. Et ses rouges, bien sûr. Молчание – вот имя моря. Фронтон госпиталя Святого Марка обсели голуби – настолько плотно, что не было видно камня, как не видно подводной части пирса под сине-серебряным слоем моллюсков. Рассказав один раз, я рассказал десять тысяч раз. Сотню тысяч.
Куда ни глянь, люди склонялись перед нею – мужчина нагибались, чтобы завязать шнурки, женщины опускали пакеты с покупками на мостовую. Поклонялись ей. Все, впрочем, иллюзия. В ней не было ничего особенного. Она была так же совершенно обыкновенна, как все прочие в этом мире. И сам этот мир был совершенно непримечателен, обыкновенен, банален – в масштабах космоса коперниково не-чудо. Дождь хлестал по реке. Она воображала, как звук распространяется сквозь пространство, как сквозь булавочный прокол. Она смотрела на балки, испятнанные ржавчиной цвета клубники.
На телефон пришло сообщение: она снова на борту. Она упаковала вещи и поехала в аэропорт. Но пока она ждала рейса во Флориду, пришло другое сообщение: извинения за недоразумение, на самом деле она снова вычеркнута. Место совершенно точно не будет ее. Она вполне может отправляться домой.
Она отправилась домой.
Прошли месяцы, и это были летние месяцы. Но ожидание сделало ее чужой в собственном доме. Смотреть на стол, на котором стоит миска оливок с косточками, похожих на терновые ягоды. Сквозь окно на девственный сад. Солнце властвовало там. Пихта, повторяющая формой кортик, была зелена, как изумруд. Как и все остальные, она следила по телевизору за «Лейбницем» и его командой из двадцати человек, включающей Чантарайгсея, но не ее. Внесистемный разум, или разумы, или... да кто знал, чем они являлись и чего хотели, остановились в облаке Оорта, где и ожидали со всем терпением прибытия «Лейбница» который медленно, медленно, медленно полз к точке рандеву. Общение с ними было неуверенным, хотя на английском чужие говорили бегло и с использованием идиоматических выражений. Однако ответы на большинство направленных им вопросов были бессвязными. Как вы выглядите? Откуда вы? По какой политической системе организовано ваше общество? Насколько древняя ваша раса? Как вы путешествуете быстрее света? Вы пришли с миром? Как вы узнали о нас? Откуда вы прибыли? Как вы выглядите?
Пальцы рук – это разновидность безумия – и пальцы ног!
Пальцы ног?
Пальцы ног!
Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что у вас нет пальцев? Что их вид внушает вам отвращение? У вас ласты или щупальца, или же вы манипулируете объектами внешнего мира с помощью силовых полей, управляемых силой разума? Если хотите, мы можем носить рукавицы – если вид пальцев неприятен вам. Мы можем носить обувь и боксерские перчатки! Это не значит, что мы хотим с вами боксировать – напротив, мы испытываем к вам самые теплые чувства!
Мы обожаем пальцы ваших рук и ног! Они восхитительны! Восхитительны! Но безумны.
Мы не понимаем. Мы не понимаем! Мы упустили какой-то нюанс? Не могли бы вы объяснить?
Мы насчитали миллиарды льдинок, и все они инертны! Каждый осколок.
Издалека ли вы прибыли? Вы ведь прибыли очень издалека? Наши наблюдения свидетельствуют, что вы прилетели как минимум с Беты Лебедя. Это ужасно далеко! Ваш корабль определенно очень велик... много ли вас на борту?
Много нас. Мы все. Мы все полностью.
Возникает опасение: а не явились ли они, чтобы завоевать и колонизировать? Иначе зачем им ковчег, содержащий весь их вид? Или это какая-то непонятная чужая шутка? Наверное, так и есть. Кто знает, что сходит за шутку у лебедян? И как много этих «всех»? Или имелось ли в виду, что весь цвет их цивилизации прибыл к нам, чтобы вступить в первый контакт? Но вызывающим наибольшее опасение вопросом был вот какой: зачем вообще потребовалось прилетать? Прилетать в этот технологически отсталый тупик в западной спирали галактики. Зачем им это заурядное место?
Человечество сказало: мы счастливы приветствовать вас, но мы, естественно, в то же время и немного напуганы.
Многоклеточная жизнь. Частичноклеточная жизнь. Вот это удар! Удар! Как сердца разрыв! Придите к нам...
Что?
Придите к нам... Придите, придите к нам...
В самом деле? Вы приглашаете нас к себе?
Придите, придите, придите к нам...
Не заметить чужой корабль было невозможно: огромная махина с рыхлыми, а может быть – фрактальными – очертаниями, общей формой напоминающая четыре сплюснутых сферы, соединенных вместе. Она вошла в облако Оорта и затормозила так зрелищно, что приковала к себе внимание каждого датчика и каждого следящего алгоритма на Земле.
...придите к нам, мы будем ждать. Мы видели все ваши телепередачи и облачные изображения, данные низвергаются, низвергаются и низвергаются, а потому будьте уверены, мы не навредим вам. Мы? Навредим вам? Ладно врать-то.
Английский был выбран, согласились эксперты, только из-за его исторически обусловленного преобладания в ранней телевизионной и интернет-культуре. Они, вероятно, перехватили наши передачи и явились, чтобы разобраться на месте. Это удивительное явление: «как если бы» – цитируя Еву Цветаеву, – «европейцы каким-то образом узнали о песчаных блохах, обитающих на в Австралии, и отправили кругосветную экспедицию, чтобы встретиться с ними». С чего бы? Перед ними открыт весь космос! Какой, даже самый отдаленный интерес может представлять маленькая бело-голубая планета у незначительной звезды в меньшем зубце западной спирали галактики Млечный Путь? Но они здесь, и значит, тому есть причина. Может быть, они энтомологи. Может быть, они наткнулись на нас случайно. Может быть, они души не чают в заурядных формах жизни.
Почему они нас посетили? Почему нас? Нас – непримечательную, примитивную по галактическим стандартам цивилизацию – уж конечно, мы такие и есть! Мы ведь даже не обладаем технологией перемещения быстрее света!
Мы долго спорили, следует ли нам являться к вам.
И далее, невзирая на расспросы, чужие упорно избегали говорить о своих мотивах. Точно так же они были невнятны относительно природы этого «мы» и того, как именно велись эти «споры». «Коммунисты они или фашисты» – вопрошала Лидия Чо – «Демократы или анархисты? Согласно какой логике устроены их общества? Мы просто не знаем.»
Действительно ли проблема контакта с таким незначительным, технологически отсталым видом, как homo sapiens требовала длительных дебатов? Идти иль не идти – какой вопрос?
Естественно, многие подозревали ловушку. Многие считали, что «Лейбниц» никогда не вернется.
Почему они не подошли поближе? Почему они, обладая столь совершенными технологиями, торчат в облаке Оорта, вместо того, чтобы ускорить встречу? Мы пытались их пригласить. «У нас есть исследовательские базы на Марсе и на нашей собственной Луне, а также различные обитаемые объекты в космосе, в основном на околоземной орбите. Но если вы боитесь напугать нас, или вселить в нас чрезмерное благоговение, или даже навредить нам, вы могли бы опуститься до орбиты, скажем, Юпитера, и тогда между нами и вами по-прежнему будут простираться многие миллиарды километров пустого космического пространства, гарантирующего надежный карантин. И тогда «Лейбниц», запущенный и заправленный топливом, достиг бы вас за несколько недель, а не за год».
Нет ответа.
Человечество сказало: поймите же, мы хотим встретиться поскорее! Возможно, течение времени ничего не значит для вас, но для нас оно утекает стремительно. Возможно, ваша жизнь исчисляется тысячелетиями, но наша длится всего лишь несколько жалких десятилетий.
Наша продолжительность жизни не является проблемой. Муравей и двоичность, двоичность во всем. Безумная расточительность границ. О, мерцания!
Тогда почему вы не подойдете ближе?
Ближе? Так уже чересчур близко!
Сложился консенсус, что для видов, странствующих меж звезд – таких, как лебедяне – расстояние от облака Оорта до Земли было слишком маленьким, чтобы его учитывать, и потому они говорили о нем с таким пренебрежением. Было и ощущение, что лебедяне избегают слишком уж приближаться к Солнцу. Возможно, солнечное излучение для них губительно! Может быть, они приспособлены к глубокому космосу и чувствуют себя как дома только во тьме среди звезд! Почему бы просто не спросить их?
Можно и спросить, но они не слишком прямолинейны. Или отвечают чепухой. Или гудят, как энты. Или...
«Лейбниц» в спешке оснастили дополнительными баками и блоками с топливом и поддули подушки безопасности. Затем он взлетел на длинном столбе пламени и начал свой путь навстречу чужим. Весь мир на это смотрел. Анге Млинко, конечно, тоже смотрела. Я должна была быть там, на борту, думала она про себя.
3. Анге
В гости заглянула Алисия. Мне не нравится, что ты здесь совсем одна, в этом большом доме, сказала она.
– А мне нравится быть одной.
– Я знаю, – сказала Алисия, – что тебе нравится быть одной. Мне не нравится, что тебе нравится быть одной. А если несчастный случай? Ты совсем одна. Можешь причинить себе вред.
– Кто-нибудь другой мог бы причинить мне вред, если бы он тут был.
– Вас разве не проверяют на паранойю («вас» в данном случае означало «пилотов»)?
– Я хочу столь малого... – начала было Анге. Однако, коротко вздохнув, сдалась.
– Людям нравится быть с людьми, – сказала Алисия серьезным тоном. Такова их природа.
– Я тоже человек, – сказала Анге Млинко. – А моя природа не такова. Больше тебе скажу: нужность людей сильно преувеличена.
Алисия сложила губы в форме знака ~.
– Ты не первая, кто после развода впал в мизантропию, знаешь ли. Как только снова начнешь встречаться, эта холодная отстраненность от человечества растает, как снег. Тут-то ты избавишься от внутреннего Скруджа и перезагрузишь улыбку.
Анге не стала спорить, однако ее стремление к одиночеству не имело никакого отношения к разводу, который случился три года тому назад. Главная проблема брака заключалась не в жестокости, не в подавлении, не в невыносимости; ею являлась его вялость. Она выбрала мужа, который не пытался изменить ее несклонность к человеческой близости, что одновременно и делало его привлекательным, и, впоследствии, стало основой ее неудовлетворенности. Не сексом. Против секса они никогда не возражала, возможно, потому, что не видела в нем какой-то особенной близости; или, говоря точнее, она всегда находила, что эта близость лежит в банальной, соматической плоскости и неспособна как-то ее затронуть. Теория Алисии заключалась в том, что она не знала настоящего секса, секса того сорта, который будоражит ум в той же степени, в какой ублажает тело. Верно, такого секса она не знала. Но если честно, она не верила, что его вообще кто-либо когда-либо знал, за исключением совсем уж погруженных в самообман личностей. Действительно, есть люди, наделенные умением вогнать себя в истерическое состояние и задурить себе голову до того, чтобы ощутить, как земля уходит у них из-под ног. Она была не из таких. Земля никогда не уходила у нее из-под ног. Она сама улетала с Земли. Eppur si muove. Разумеется, тишина куда более глубокий опыт, чем стоны, вздохи и ахи.
– И я не желаю слушать, как ты росла в компании четырех шумных братьев, – сказала Алисия. – Пять детей – это даже не слишком большая семья. Было время, когда нормой были двенадцать детей.
– Если ты не хочешь об этом слышать, – сказала Анге резко, – я не буду об этом говорить.
Подруги некоторое время молчали, Алисия пила шорле, закусывала оливками и смотрела сквозь окно на залитый солнечным светом сад. – Он такой красивый, и... – как это называется?
– Я не знаю, как это называется.
– Девственный. Аккуратный. Человек или робот?
– Ты имеешь в виду – садовник? Последнее.
– Очень мило. – И затем, помолчав: – Мне жаль, что ты не на «Лейбнице». Я знаю, ты разочарована. Но посмотри на это с другой стороны. Если эти чужаки-лебедяне настолько ужасны, насколько об этом говорят, никто из команды никогда не вернется домой.
Это Анге не беспокоило. Она не боялась смерти. Ее пугала не смерть, но мертвые; говоря конкретно, ее беспокоила их необозримая многочисленность. Если смерть – это исчезновение, то все хорошо. В конце концов, в исчезновении есть нечто личное, нечто особенное. Она страшилась того, что вдруг она каким-то образом не умрет, но обнаружит себя в огромном подземелье в компании всех доселе умерших, обреченная на вечное сосуществование с ними в этом аду других, о котором толковали древние философы. И разве это не истина в каком-то смысле? Это ведь индивидуум умирает, а группы – виды, гены – продолжают жить. Бессмертие – свойство масс, и только если тебе удастся бежать от крикливой, перегретой назойливости толп, сможешь ты найти покой в собственном экзистенциальном забвении. По лунному мосту текла бескрайняя толпа. Толпа порочна.
Ее антипатия к собратьям не была рациональной, строго говоря, хотя иногда принимала квази-научную форму. Когда она думала о ней сознательно (не слишком часто), то формулировала примерно так: вес больших чисел разрушителен. Топография Земли распадается под этим давлением, пока человечество спешно лунаформирует и ареоформирует новые просторы. Бактерии пенятся в чашке Петри, диск питательного желе выеден до пленки и продолжает поглощаться, хотя впереди уже маячит неизбежный голод. В молодости, до брака, Анге была довольно активным членом группы «Эрлих», действующей в Нидерландах и агитирующей за более агрессивный контроль рождаемости. Она считала, что просто сгладить кривую роста недостаточно; количество людей следует активно уменьшать. Группа, однако, со временем раскололась: одни остались верны исходным постулатам, другие настаивали на более радикальных методах, а небольшая фракция третьих объявила о неизбежности акций массового террора. Раздоры угнетали Анге; она отдалилась от прежних друзей и переехала в другую страну.
Все это произошло в стародавние времена, и лежало по ту сторону ее семилетнего брака, союза, оказавшегося до краев наполненным пустотой, при всей своей безтравматичности. До краев. В те редкие случаи, когда она вспоминала бывшего мужа, перед ее мысленным взором представала только щека в черных точках щетины, профиль носа, похожий на букву D, и глаз, уставившийся на что-то далекое, что-то совершенно ей чуждое.
Алисия, движимая тем, что она с гордостью сочла прозрением, объяснила Анге, в чем ее проблема.
– Твоя проблема в отсутствии эмпатии, – сказала она. Поэтому тебе так нравится Марс. Потому что Марс почти безлюден.
Анге Млинко подумала, что это неверно в обоих смыслах. Во-первых, Марс ей не нравился – его пустыни были были избавлены от человеческого присутствия, да, но на Марсе все сидели в герметичных поселках, и уж они-то буквально воняли перенаселенностью. И в любом случае, ее проблема была не в недостатке эмпатии, а скорее в избытке этого калечащего свойства. Идя в толпе, она ощущала присутствие всех и каждого ее члена. Большинство слепо к индивидуумам и видит только толпу. Ей, видимо, недоставало для этого бессердечности.
Так или иначе: поскольку бесконечно сидеть, смотреть трансляцию с «Лейбница» и доводить себя до безумия мечтами о несбывшемся было едва ли возможно, и поскольку большие дома с идеально ухоженными садами не бывают бесплатными в нашем перенаселенном мире, она вернулась к работе. Она слетала несколько челночных рейсов с посадкой в замедленном режиме в облаке пыли в самой середине кратера Коперника.
Затем взяла контракт на рейс до Марса, два месяца в оба конца. Доставка моллюсков, ни больше, ни меньше. Огромные пласты моллюсков, предназначенных для засеивания десятка озер – чтобы то ли стабилизовать, то ли добавить фактуры, то ли начать отфильтровывать твердые взвеси, то ли еще для чего. Это была работа для команды из трех человек, и ее коллегами стали пожилой мужчина Морис Слейт и молодая женщина по имени Острайкер. Старт был хлопотным делом, а затем ей надо было состыковаться с куском льда – Анге могла сосредоточиться на работе и забыть обо всем остальном. Потом случилась заминка: их лед, несмотря на то, что был помечен соответствующим кодом, оказался вовсе не их льдом. Они быстро нашли его, без труда подцепили и успели растопить некоторое его количество, но тут в эфире поднялся хай и прозвучали даже угрозы судебного иска. Поэтому им пришлось вернуть его на прежнюю орбиту и там оставить – маневр непростой. А выходя к нужному куску льда, они сожгли больше топлива, чем хотелось бы Анге. Морис сидел мрачный. Острайкер сказала: что за идиотизм, такая трата времени... лед и есть лед. Почему нельзя было поменяться? Но так просто не полагалось; Острайкер и Морис принялись по новой за сцеживание слякоти в баки, а Анге отослала составленную по всей форме претензию компании-разметчику с требованием компенсации – в конце концов, просчет был их, а не экипажа, и даже если сумма была небольшой, лучше сразу выставить счет.
– Нормально, – сказал Морис своим похоронным голосом. – Так мы сразу истратили свою порцию неудачи.
Он намекал на широко распространенное среди летунов суеверие: на каждый полет в космосе Судьба выделяла одну доля неудачи. Неудача могла настигнуть тебя раньше или позже, могла оказаться тривиальной или катастрофической, но деться от нее было некуда. Соответственно, небольшой прокол в самом начале считался удачей. Анге и кивнула и вернулась к работе. Она сомневалась, что ошибку разметки можно было считать неудачей, хотя и не возражала бы, если бы это оказалось правдой. В самом деле, у нее были весьма странные взаимоотношения с суевериями. Как рациональная и самодостаточная личность, она понимала, что все это чепуха. Тем не менее она следовала традиции буквально, и причиной тому была не только культурная инерция многих поколений пилотов. Иногда ей казалось, что такие как она – одиночки и отшельники – более склонны к суеверности, чем все прочие. Социализированные личности могут использовать толпу как буфер между собой и ледяным, безжалостным безразличием Вселенной – у них есть друзья, родственники, возлюбленные и знакомые. Саранча в самой середке уютно сложенного летающего одеяла. Одиночке же приходится полагаться на себя в выработке оборонительной ментальной стратегии.
В любом случае, не сомневаясь в том, что это всего лишь простая предвзятость, Анге замечала, что любой ее полет структурировался вокруг одного главного неудачного момента, мелкого или не очень.
Правильный лед, наконец, загрузили, и все было готово к полету. И вот, последний раз обогнув Землю, они сошли с ее орбиты и легли на курс к Марсу. После перехода в инерционный полет все их время вдруг стало свободным временем. Морис удалился в каюту медитировать. Анге не хотелось углубляться в подробности его религиозных воззрений, но его благочестие было очевидным. Острайкер, напротив, выказывала удручающие признаки дружелюбия, крутилась рядом с Анге, пока та выполняла рутинные процедуры, и беспрерывно болтала.
– Последние переговоры с лебедянами намекают, что они, может и не с Лебедя вовсе. Поэтому нам больше не стоит звать их так.
– Да ну, – холодно отозвалась Анге.
– Но они не говорят, откуда они на самом деле! Почему они такие скрытные, как ты думаешь?
– Понятия не имею.
– Они что-то замышляют. Точно замышляют! Я слышала, что вдобавок к «Лейбницу» отправили корабль-невидимку, тяжело вооруженный. Чтобы всю дорогу их прикрывать. А ты как думаешь, можем мы им верить? Чужим?
– Я не знаю, – сказала Анге так, чтобы сразу стало совершенно ясно, что ей наплевать.
– Мы совершенно обычные, – полагала Острайкер. – Тот факт, что они здесь, говорит за то, что космос просто кипит жизнью. Кипит! Иначе бы они не наткнулись на нас, запрятанных в глухом углу спирального рукава. Инопланетная жизнь, должно быть, бурлит по всей галактике. То, что мы до сих пор ни с кем не встретились, весь этот так называемый парадокс Ферми – это просто невезение. Или везение!
– Ммм, – сказала Анге.
Острайкер рассмеялась.
– Но с чего они такие застенчивые? Прятаться в облаке Оорта! Я не понимаю! Кто знает? Если они пролетели все расстояние от Лебедя или от какой-то звезды в сотнях световых лет с той стороны за Лебедем, или откуда уж они там прилетели... зачем останавливаться? «Лейбницу» потребуется год, чтобы добраться до них! Это просто невежливо. Или глупо. – Острайкер широко распахнула глаза. – Может быть, в этом-то и дело? Может быть, они просто глупые! Может, мы думаем, что они очень умные, а на самом деле они просто недоразвитые для своего вида!
– «Лейбниц» уже на полпути туда, – заметила Анге. – Осталось всего шесть месяцев.
– Я знаю. Потрясающе, правда? Да, да, да. Думаю, мы получим какие-то ответы, когда «Лейбниц» до них доберется. Эй, Анге! Я тут включалась, смотрела, нет ли чего новенького, и наткнулась на список кандидатов в команду "Лейбница" – и там была ты! Вау. Вау!
– Да, – согласилась Анге устало. – Но первоначальный список включал несколько сотен имен.
– И все равно! Я не знала, что я лечу с настоящей знаменитостью.
Смех Острайкер звучал ужасно, мучительно кромсая воздух. Больше всего Анге ненавидела ее смех.
О, до чего же удручающей была перспектива провести два месяца в замкнутом пространстве с этой женщиной. Анге удалилась к себе, как только смогла. Она уже жалела, что не потрудилась прикинуться адептом какой-нибудь религии, как Морис, но было поздно. И ей не хватало духу упереться и вступить в открытую схватку с Острайкер. Одна громкая свара, за которой последуют недели угрюмого молчания. Анге даже прикидывала в уме, с чего начать, но так и не набралась куража. И это невзирая на многочисленные провокации со стороны коллеги.
– Вот эти люди, которые агитируют за радикальное уменьшение населения, – сказала Острайкер, когда они пили кофе втроем (вахта Мориса заканчивалась, вахта Острайкер – начиналась). – Они дураки!
– Почему же? – спросила Анге.
– Ну конечно они идиоты! Надо, чтобы было больше людей, а не меньше!
Морис скорбно посмотрел на Анге, но ничего не сказал.
– Кое-кто мог бы возразить, – сказала Анге с серьезностью классной руководительницы, – что на планете уже так много людей, что природа рушится под их весом.
– Это такая чепуха. Такая чепуха! Я смотрю на это так: население – это давление. Чем больше население, тем сильнее давление.
Анге осторожно согласилась: да.
– Значит, нам надо больше давление, вот что я думаю. Земля – это огромная бутылка шампанского; нам надо больше давления, и еще больше, пока пробка не вылетит, и мы не хлынем в галактику! Готова поспорить, что космическая эра у лебедян или как там их надо называть, началась точно так же. Сто процентов, что их родной мир, где бы он там не был, стал таким перенаселенным, что им пришлось улететь в космос!
Анге давно не слышала ничего столь идиотского, и она выразила свою ярость обычным для нее способом: еще глубже замкнулась в себе. Морис сдал вахту и заперся в каюте для выполнения тех монастических обязанностей, которые возлагала на него его вера. Анге проверила и перепроверила корабль, и отправилась осматривать груз. Она работало методично, пытаясь побороть ярость. Острайкер, однако, продолжала включаться и узнавать последние новости. Лебедяне совершенно перестали отвечать на запросы человечества, сообщила она. Некоторые сочли это важным знаком, другие отнесли на счет эксцентричности инопланетян. Вряд ли все это имело значение.
Как-то ночью Анге увидела сон. Она снова была дома. Человек, одетый в черное, белокожий и с черными белками глаз, стоял, склонившись над раскрытой книгой.
– Население – саморегулирующийся феномен, – произнес он. – Но «само-» следует понимать в широчайшем смысле! Лебедяне явились прополоть человечество, и они уничтожат треть, а еще треть погибнет от голода и болезней после их отлета! Возрадуйся!
Во сне откровение привело Анге в восторг, но проснувшись, она испытала укол вины. Сказанные слова преследовали ее весь день. Могли ли они быть пророческими? Чужие, откуда бы они там не явились, и в самом деле были постоянны только в своей эксцентричности. Как и многие, Анге предполагала, что она указывала на некое более глубокое различие между видами; английским они пользовались бегло, но подлежащие структуры языка не соответствовали их восприятию Вселенной. Что, если лебедяне рассматривают смерть как тривиальную проблему? Что, если они на самом деле явились, чтобы сжать человечество, как пшеницу? Что, если команда «Лейбница» после встречи с чужаками привезет с собой некую уэллсианскую чуму, нечто, что сумеет преодолеть карантин и опустошит планету?
В любом случае, она никак не могла ни на что повлиять. Ее не взяли в эту команду.
И ни несносность Острайкер, ни мрачная замкнутость Мориса не могли помешать Анге выполнять ее работу. Марс, глинисто-рыжий, испятнанный желтым и бурым, с каждым днем становился крупнее на центральном экране кокпита; и наконец они упали на его орбиту. Они прибыли – контракт был наполовину выполнен. Анге посадила корабль в Робинсонтауне, контейнеры были выгружены, а вместо них загрузили пустые баки, и с делом было покончено. После месяца полета, в котором мускульная сила и крепость костей поддерживались только ежедневными упражнениями с эспандерами, даже слабая гравитация Марса ощущалась ими как тяжкий груз. Им полагалось три дня отдыха, однако с общего согласия Анге увела корабль в пространства через полтора.
Затем обычные орбитальные процедуры. Возвращение было проще, поскольку маршрут Марс-Земля пролегал, что называется, под горочку. Вскоре они отправились по этому маршруту.
Через три дня после отлета пришли важные новости. Чужие (их не перестали, несмотря ни на что, называть лебедянами) исчезли – улетели, испарились, отчалили. Период неверия, проверок и перепроверок данных слежения был недолгим. Инопланетный корабль был столь велик и имел настолько заметный радиационный профиль, что не заметить его было попросту невозможно. Он исчез. Некоторые считали, что он сделался невидимым благодаря применение непостижимо могущественных инопланетных технологий, а другие утверждали, что невидимость была прелюдией к скрытной атаке на Землю. Большинство же склонялось к тому, что дела обстоят так, как выглядят: чужие явились в нашу глухую солнечную систему, поговорили с нами, согласились встретиться – при условии, что мы сами дошлепаем до облака Оорта, и после этого отвалили, даже не попрощавшись. Что это значило? Дебаты бурлили и полыхали повсюду, где только можно было найти человеческие существа. «Лебеди улетели» стала самой включаемой песней в истории музыкальной индустрии.
Ситуация определенно затруднила положение «Лейбница»; кораблю оставалось три недели до орбиты Урана, но двигался он с такой скоростью, что маневр пращи позволял зашвырнуть его еще дальше, но не развернуть на сто восемьдесят в направлении Солнца. Разгорелись горячие споры, что делать дальше. Следует ли продолжать движение к облаку Оорта в надежде, что инопланетяне вернутся (в конце концов, они же согласились встретиться) – или же корабль должен развернуться, покинув тщательно рассчитанную последовательность эллипсов, арок и кривых путешествия туда-и-обратно, затормозив с грубым применением двигателей, сжигая топливо, облететь Уран и начать долгое свободное падение к Земле?
– Похоже, тебе повезло, что ты не попала на «Лейбниц», – сказала Острайкер. – Что, если они решат лететь дальше к Оорту, а лебедяне так и не встретят их? Напрасное путешествие. Не могу поверить, что они ушли! А ты можешь поверить, что они ушли, Анге?
– Могу, – сказала Млинко.
– Ну ладно, а я не могу. Я не могу! Преодолеть такое расстояние, вступить в контакт, а потом просто... свалить? Почему?
– Вселенная не всегда дает внятный ответ на вопрос «почему», – заметил Морис. – На самом деле, почти никогда.
– Это неправильно! Это должно что-то означать! По крайней мере, – настаивала Острайкер в крайнем возбуждении, – должно быть какое-то объяснение. Почему они просто взяли и ушли?
Анге ничего не сказала, но по ее мнению, было более чем вероятно, что уход был событием столь же случайным и необъяснимым, как появление. Она верила (и эта вера была для нее настолько близка к истинной религии, насколько это было возможно), что Вселенная устроена не в соответствии с логикой человеческого разума (насмотря на то, что разум этот – какая ирония! – был неотделимой частью космоса). Миллиарды жужжащих человеческих мозгов выстраивали узор, структурировали и наделяли волей; они находили красоту сюжета в каждом изгибе радуги. Космос тоже любил структуры, конечно, но структуры гораздо менее сложного, или, говоря точнее, более однородно повторяющегося типа. Повсюду водород и гелий, слипающиеся в различных комбинациях; закон обратных квадратов во все поля. Все существует, ничто ничего не значит. Космос совершенно чужд сюжетам. Если инопланетяне вторгаются в земной нарратив и назначают встречу, ну как же – здесь просто-таки обязана быть какая-то развязка! Однако ни завязка, ни развязка не укладываются в логику космоса; и уж конечно же последняя никогда не лежит, аккуратно свернувшись, в утробе первой в ожидании рождения. Если чужие совершенно беспричинно исчезли, как они вроде бы и поступили, значит (думала Анге) это было не более чем еще одним чуждым гармонии проявлением бесконечно несогласованного фрагментарного космоса.
Острайкер отказывалась в это поверить. Она изнуряла себя и окружающих догадками о возможных причинах исчезновения лебедян. Может быть, их отозвали на родную планету; может быть, произошла какая-то катастрофа, связанная с технологией прокола пространства или движением быстрее скорости света, которая вычеркнула корабль из реальности. Может быть, на борту случился мятеж. Возможно (Острайкер творчески подошла к последней версии) разные племена чужих на борту огромного корабля не сошлись во взглядах на судьбу человечества – следует ли приветствовать его или уничтожить – и плохие инопланетяне заблокировали хороших, но последние предприняли последнюю отчаянную атаку, которая разрушила корабль и, таким образом, принесли себя в жертву ради спасения невежественного человечества.
– Не вполне вероятно, – сухо заметила Анге.
Вряд ли все это имело значение. «Лейбниц» получил указание продолжать путь в надежде, что лебедяне все-таки вернутся. Если же этого не произойдет, то кораблю следовало произвести исследование облака Оорта (как будто после автоматических зондов там еще было, что исследовать!). Чужие, однако, не торопились возвращаться. Предыдущие переговоры во всем их многословном безумии были просеяны через сита в поисках возможных объяснений. Люди согласились, что либо исчезновение было запланировано, либо произошел несчастный случай; человечество оказалось неспособным измыслить какую-либо третью причину. Из первой гипотезы вытекала недобросовестность инопланетян, из второй – их несовершенство.
В любом случае выводы были неутешительны.
Но, впрочем, не для Анге. Напротив, она находила разболтанную ассиметрию событий довольно отрадной; отрадной в эстетическом смысле. И даже с учетом того, что настоящей встречи не произошло, невозможно было отрицать, что человечество все-таки вступило в первый контакт. Теперь мы знали наверняка, что не одиноки во Вселенной. А это уже кое-что. Разве нет?
Определенно да.
Затем в одно прекрасное утро Морис не заступил на вахту; Анге и Острайкер, вскрыв замок, обнаружили его мертвым в его каюте. Разобраться в происшедшем удалось за полчаса. Запираясь у себя, чтобы погрузиться в медитацию, Морис на самом деле удовлетворял хроническую наркотическую зависимость – он сидел, как показал быстрый анализ крови, и на пинопиатах и на линктин-фармаконе. Убила его передозировка последнего, предположительно случайная.
Это был удар, разумеется; хотя, если бы Анге была честна с собой, то пришла бы к выводу, что шоком явилось само происшествие, а не эмоциональное переживание утраты. В конце концов, она едва знала его. Острайкер, однако, была шокирована по-настоящему. Мы же делили с ним корабль многие недели, говорила она. И мы совершенно его не знали!
– Он все держал в себе, – сказала Анге.
– И теперь понятно, почему! Как он прошел медицинские тесты?
– Я разберусь с этим, – согласилась Анге, хотя и так знала, что обнаружит. Подделка медицинского сертификата не являлась непосильной задачей для человечества. Она даже не была особенно дорогой.
Они упаковали тело в мешок, запечатали мешок медсетью и поместили его на лед в носу корабля. Анге забрала заначку Мориса. Она подумывала просто выбросить ее за борт, но поскольку об инциденте было уже доложено в офис компании, вещества следовало сохранить по юридическим причинам.
– Ирония в том, – сказала Острайкер, отвлеченная на время от бесконечных спекуляций о природе и целях визита лебедян, – ирония в том, что он уже объявил неудачу этого рейса свершившейся!
– Объявил, – согласилась Анге. – Не тот лед.
– Оказалось, что это не было неудачей рейса. Это было всего лишь мелкое неудобство. Это он оказался неудачей рейса, бедняга.
Анге обнаружила, что она, в совершенно иррациональном ключе, находит мрачное удовольствие в развитии событий. Она обнаружила, что в глубине души не верила, будто инцидента со льдом в самом начале рейса было достаточно, чтобы предотвратить будущую катастрофу. Но уж мертвый-то коллега (первый за всю ее карьеру, кстати) – это совершенно определенно настоящее несчастье. Никто не стал бы с этим спорить.
Они продолжали свой путь к Земле – долгое, неторопливое скольжение вниз по гравитационному склону к Солнцу. Анге и Острайкер пришлось переделать расписание вахт, но инерционный полет не требовал каких-то особых усилий, и никакого утомления они не испытывали. Несмотря на смерть на борту, а может быть, благодаря ей (кто знает, насколько патологично человеческое счастье?) атмосфера существенно улучшилась. Анге обнаружила, что Острайкер раздражает ее гораздо меньше. Ее одержимость, ее беспрерывный монолог об инопланетянах приобрел оттенок безвредного щебетания. Анге повеселела, потому что, просыпаясь по утрам, знала, что она теперь еще чуть-чуть ближе к дому.
Она отстояла вахту, разбудила Острайкер и отправилась спать. Ей приснился сон о двух деревьях. Первое было пуантилистским облаком скворцов, пульсирующим и мерцающим вокруг голых ветвей; птицы едва касались их и тут же взмывали в воздух, их крылья трепетали, как у насекомых, насекомых, насекомых. Бурое облако. Второе дерево, по контрасту с первым, было голым: черные ветви, подобные натянутым кожаным ремням, ствол, обладающий бугристой, жилистой твердостью черного камня. На этом втором дереве сидела единственная птица – сорока, и она сжимала ветвь, на которую взгромоздилась, с такой невероятной силой, что древесина выворачивалась, как мокрая тряпка, и сок сочился на землю.
Анге разбудила внезапная какафония корабельных сигналов тревоги. Высвобождаясь из обвязки и пытаясь стряхнуть сон, она уже знала, что произошло. Микрометеорит – пыль, камешек, кусок льда, на таких скоростях разницы никакой – угодил в корабль.
Анге выбралась из каюты и поплыла по главному коридору. Корабль содрогался, как дом во время землетрясения или толстяк, охваченный ужасом. Повиснув в воздухе, Анге ничего не чувствовала, но стоило ей прикоснуться к стенке, вибрация судна проникала до самых костей. Коридор был дымоходом, скважиной. Ружейным дулом. Коридор изгибался и стонал.
Она отключила варварский боевой вопль сигнала тревоги. Затем проверила схематику.
Переборки автоматически заблокировались. Она работала со всей возможной скоростью, проверяя отсек за отсеком и открывая их. Каждый раз она захлопывала люк за своей спиной. Где один микрометеорит, там, скорее всего, и другие. Но ей было необходимо добраться до Острайкер.
Она обнаружила точку, в которую ударил крошечный метеор. Корабельная схематика свидетельствовала, что он прилетел по абсурдной траектории, в борт, обойдя массивную носовую защитную обшивку. Скорость, стало быть, была его собственная, а не функцией от скорости корабля; впрочем, ее хватило, что пробить носовую пластину 2 и выйти через носовую пластину 7. Анге проверила помещение за переборкой, обнаружила, что давление в нем составляет две трети от нормального и разблокировала люк.
Внутри царил разгром. Воздух потихоньку вытекал через только что открытый люк, овевая ее и кружил по каюте, перемешивая суп из красных кровяных капель и пузырей. Острайкер висела у левой стены, зацепившись за скобу. Она была без сознания. Не отходя от люка, Анге покрутила регулятор воздушного фильтра, и кровавый туман поплыл в сторону. У Острайкер отсутствовала правая ступня, и кровь свисала с обрубка пульсирующими струйками. Темно-красными кровавыми нитями.
На правой переборке виднелась ярко-желтая заплата, и вторая такая же – на стене рядом с Острайкер. Вероятно, ей хватило присутствия духа перекрыть утечки, прежде чем отключиться. Также вероятно, что микрометеорит прошел не только через стены этой каюты, но и через ступню Острайкер, превратив ее в кровавый туман и облачко атомов.
Анге потратила несколько мгновений, устанавливая его траекторию. Острайкер заткнула обе пробоины в этом помещении. В прилегающем пространстве (на той стороне стены и перекрытом переборкой в коридоре) теперь, должно быть, царил вакуум.
Каюта была полна кровавых шариков. Ждать, пока воздух очистится циркуляцией, было слишком долго, к тому же фильтры, видимо, уже забились. Анге стянула рубашку и закрыла ею нижнюю часть лица, как маской. Затем она оттолкнулась от стены, отцепила руку по-прежнему пребывающей в отключке Острайкер от ременной скобы и вытолкнула ее в коридор. Она заперла люк позади себя. Она переместила рубашку со своего лица на культю Острайкер, соорудив неказистый бандаж. За этим последовало медленное продвижение по коридору с открыванием и закрыванием люков, пока они не достигли медблока.
Она зафиксировала Острайкер на операционном столе и загрузила данные по обработке травматических ампутаций. Первым делом она впрыснула анальгетик в ногу своей пациентки. Это действие казалось излишним, поскольку Острайкер так и не пришла в себя, но (рассуждала Анге), это могло произойти в любой момент и неожиданно. Она старательно протерла руки антисептической жидкостью. Затем она прилепила два пакета плазмы на живот Острайкер, под рубашку, и стянула промокший самодельный бандаж с ее правой ноги. Кровавый обрубок взгляд не радовал. Анге не была трусихой, и тем не менее желудок ей свело, когда она начала извлекать из раны обломки костей и обрывки студенистой, жилистой плоти. Анге покрыла всю культю нано-дрянью, с виду похожей на глину, сверху наложила медсеть, чтобы сохранить стерильность, и отправилась проверять здоровье корабля вообще.
Данные были нехороши. В отсеке, в котором Острайкер лишилась ноги, не было ничего существенного для функционирования корабля, но второй – на другой стороне, через которую микрометеорит вышел наружу – содержал несколько ключевых трубопроводов, и один из лопнул и сейчас сифонил в вакуум. Носовая панель 7 была разорвана вылетающими обломками, и в свою очередь вывернула и деформировала края четырех других панелей. Это было плохо. Анге сделала все, чтобы перенаправить потоки, и заглушила столько трубопроводов, сколько было возможно; не все, однако, можно было перенаправить удаленно, не входят в отсек, а значит, предстояла опасная и трудоемкая операция. Кроме того, столкновение серьезно нарушило ориентацию корабля. Сейчас они (Анге не чувствовала этого, хотя содрогания все еще ощущались через переборки) вращались в горизонтальной плоскости от носа к корме, а также крутились вдоль продольной оси с отклонением от нее на семьдесят пять процентов. Эти два цикла не совпадали по длительности. Ущерб, причиненный микрометеоритом, означал, что для выравнивания корабля она теперь располагала неполным комплектом маневровых сопел. Она потратила на это десять минут и кое-как погасила вращение, не устранив, однако, содроганий корпуса.
Она вернулась в медблок навестить пациентку. Острайкер пришла в сознание, хотя и не вполне. Анге поцеловала ее в лоб, порадовавшись, что уже ввела обезболивающее.
– Как ты себя чувствуешь?
– Пить хочу, – сказала Острайкер.
Анге достала грушу с водой и она шумно присосалась к ней.
– Что случилось? – спросила она.
Анге рассказала ей про микрометеоритный удар и про ногу. Острайкер восприняла известия довольно спокойно. Несколько мгновений она рассматривала ногу.
– Это объясняет боль, – прошептала она. – Я помню разгерметизацию, и помню, что сохранила спокойствие. Разве это не странно – оставаться спокойной?
– Ты молодец, – сказала Анге. – Ты не поддалась панике.
– Было темно, ветер свистел, но я ухватилась покрепче, и дырки было хорошо видно. Я заткнула обе, но потом, наверное, отключилась.
– Кровопотеря.
Тут Острайкер расплакалась.
– Голова кружится, –- сказала она. – Ох, моя нога! Бедная моя нога! Как я буду жить без ноги? Мои пальцы! Моя нога.
– Все будет в порядке, – смущенно сказала Анге. – Когда вернемся, сможешь сделать протез.
– Голова кружится. Ох, больно. Можно болеутоляющего?
Анге подала ей грушу с анальгетиком.
– Вот, – сказала она. – Прими немного. Лучше всего, если ты сама будешь за этим следить – начинает болеть, выпей чуть-чуть. Но немного.
Посасывая груши, как младенец, Острайкер, казалось, успокоилась.
– Спасибо, – сказала она. Ты хорошая.
– Тебе надо отдохнуть.
– Я бы поспала, да. Не думай, что я грубая, но. – и Острайкер уснула с грушей анальгетика в одной руке и грушей с водой в другой.
Анге была покрыта липкой, засыхающей кровью Острайкер; она отправилась в душ. Здесь, среди разнонаправленных сопел и паровых розеток, она обдумала ситуацию. Бродячий микрометеорит, поразивший корабль в борт, являлся исключительной неудачей, но была здесь и хорошая сторона, а именно: повторение можно было смело исключить. Разумеется, микрометеориты зачастую путешествуют в компании, но если бы корабль влетел в целое облако таких объектов, совокупной скорости корабля и частиц хватило бы, чтоб разорвать на части его ледяной щит, а после этого и сам корабль, и они с Острайкер были бы уже мертвы. Плохо было то, что ей придется надеть скафандр и войти в разбитый седьмой отсек, чтобы оценить перспективы ремонта. Только после этого она сможет понять, способны ли они вернуться на Землю без посторонней помощи. Она методично разобрала наихудший вариант. От любой помощи их отделяли недели. Время не было проблемой: воздуха, воды и пищи у них было на несколько месяцев, энергии – на несколько лет. Но Анге предпочла бы обойтись без помощи.
Вымывшись, она вернулась в медблок, чтобы объяснить Острайкер, что она собирается делать. Та все еще спала. Она отправилась в складской отсек и начала одеваться: эластичные штаны, эластичные рукава, многослойный грудной сегмент. Она уже собиралась надвинуть шлем, когда корабль яростно дернулся и накренился, с силой приложив ее о переборку.
Перемещаться внутри корабля в скафандре – задача не из простых, но времени разоблачаться не было. Первым делом Анге заглянула в медблок, чтобы убедиться, что с Острайкер все в порядке – та все еще спала – а затем к ближайшему контрольному посту. Питающий трубопровод разорвало по всей длине, и перистые серые струи охладителя и топлива фонтанировали в бездну. Должно быть, он был ослаблен предыдущим столкновением. Анге снова занялась маневровыми, пытаясь умерить рысканье и содрогание. Это заняло много времени, и к концу стало ясно, что корабль не может самостоятельно добраться до Земли.
В ярости на судьбу Анге послала сигнал SOS. Должно было пройти не менее получаса, прежде чем кто-нибудь ее услышит и минимум час, прежде чем она получит ответ, так что Анге вернулась в медблок. Острайкер бодрствовала.
– Ты в скафандре, – заметила она.
– Трубопровод прорвало, – сказал Анге. – Я собираюсь выйти в пробитый отсек и посмотреть, что к чему.
– Нам понадобится помощь? – спросила Острайкер. Она, казалось, знала и так.
– Боюсь, что да. Но мне надо посмотреть, как обстоят дела. Ты ОК?
Острайкер отхлебнула воды и улыбнулась.
– Я в порядке. Когда хочу пить, пью, если боль возвращается, принимаю обезболивающего.
– Сильно болит?
– Я ничего не чувствую.
– Это хорошо.
Анге толкнулась вперед, приладила шлем и двинулась вдоль по коридору. Внутренности пробитого отсека представляли собой сплошное переплетение обломков, окруженные облаками пыли. Под аккомпанемент собственного неровного дыхания Анге проверила одну за другой все трубы, пытаясь перенаправить ток жидкостей, и обнаружила, что это невозможно. Она выругалась себе под нос. Зияющая дыра в порту была размером в панель, и зашить ее не было никакой возможности; Анге даже высунула голову наружу, чтобы взглянуть на внешнюю обшивку. Вид разрушений, причиненных столь микроскопическим объектом, действовал отрезвляюще. Вся окружающая область была издырявлена и выщерблена – не самим микрометеоритом, но обломками, которые вылетели вместе с ним наружу. Фонарь на шлеме отбрасывал колдовские тени в выбоины и ярко сиял на перекрученных металлических лепестках. Дальше царила беззвездная тьма.
Так или иначе, она уже сделала, что могла. Поэтому она вернулось обратно, проникла в коридор, опустила переборку, загерметизировала отсек и проплыла дальше.
Освободившись от скафандра, она ощутила, что голодна; она разогрела тальятелле и выпила воды с сахаром. Пришли ответы на SOS: ближайшее судно отклонило запрос, поскольку смена курса свела бы на нет коммерческую оправданность рейса. Со второго корабля заявили, что он слишком мал, чтобы помочь (Анге потратила несколько мгновений, чтобы поднять его спецификации и убедиться, что это не более чем отговорка). Ничего поделать она, однако, не могла; она подтвердила прием и провела полчаса, работая маневровыми, чтобы хотя бы сориентировать изуродованный корабль носом к Земле. Они по-прежнему двигались к Солнцу, хотя вращение и добавило несколько месяцев ко времени полета.
Наконец отозвался третий корабль и подтвердил оказание помощи: еще один марсианский грузовик, порожняком возвращающийся на Землю. Если компания Анге готова компенсировать затраты топлива, они изменят курс и ускорятся, чтобы выйти на ее траекторию через две недели. Анге согласилась в надежде, что компания и правда будет готова (если нет, деньги спишут с ее зарплаты), и пошла сообщить Острайкер новости.
Острайкер спала. И только присмотревшись поближе, Анге заметила, что Острайкер не дышит. Ощущая тошноту в районе солнечного сплетения, Анге осмотрела ее. Никаких сомнений не было. Острайкер была мертва.
Анге позволила себе выплеснуться в детском приступе ярости, направленной на всю Вселенную в целом. Она сыпала проклятьями и пинала стены медотсека. Это было так глупо! Идиотизм! Вся вселенная страдала идиотизмом. Но следовало взять себя в руки; в этом она всегда была хороша. Поэтому она взнуздала ярость и обдумала положение. Было достаточно очевидно, как это произошло: держа грушу с водой в одной руке и грушу с болеутоляющим – в другой, Острайкер, не вполне соображающая и ослабевшая от потери крови, мучимая жаждой, сделала несколько больших глотков из последней, думая, что это – первая. Такая тривиальная ошибка! Такая глупая случайность! То, что эта женщина выжила, лишившись ноги, но умерла, перепутав левую и правую руку – в этом было что-то невероятно оскорбительное. Оскорбительное до глубины души.
И ничего было уже не изменить. Это называется стрела времени.
Анге занялась делом, чтобы перестать размышлять о вселенском идиотизме. Она завернула тело Острайкер, но вместо того, чтобы буксировать ее в нос корабля сквозь переборки, открывая и закрывая каждый люк по очереди, она понизила температуру в отсеке и оставила тело здесь. После этого она тщательно убрала в каюте и коридоре, собрав порхающие обрывки и оттерев со стен мазки крови и прочей грязи. Больших особых дел не было. Предыдущие кандидаты на неудачу рейса казались теперь дурацкими шутками. Даже смерть Мориса в пустоте его каюты. Это была его собственная глупая ошибка. Но Анге чувствовала себя виновной в смерти Острайкер – смерти, вызванной некомпетентностью.
Более же всего ее приводила в ярость незначительность всего происходящего. Смерть человека должна быть явлением величественным и трагическим, а не результатом дурацкой путаницы. Но это была логика толпы. Мало кто умирает с достоинством; столько же гибнет смехотворным, комическим образом – но основная доля пуассонова распределения была такая: мелкие, бессмысленные, незаметные кончины. Из всех великих философов и религиозных деятелей величайшим оказался Коперник, ибо это он открыл человечеству окончательную истину: в вас нет ничего особенного.
Анге теперь предстояло исследовать эту истину в одиночестве.
4. Второй контакт
Она снова была одна, и это было нормально; хотя одно дело сидеть в одиночестве в своем доме с его прекрасным садом и несколько другое – управлять изрешеченным космическим кораблем с командой из двух трупов. Снова возникла протечка, которая вызвала вращение корабля в вертикальной плоскости от носа к корме. Анге пыталась погасить его с помощью маневровых сопел, но добилась только новых сбоев в системе. Воздух струился в бездну кристаллическим фонтаном. На какое-то мгновение у Анге возникла тошнотворная мысль, что отсоединить вышедшую из строя трубу от основного источника удаленно не получится, и она уже подумывала выйти наружу и забить дыру ветошью или еще чем. Однако тут ей удалось-таки перекрыть утечку, потеряв кислорода всего на несколько дней.
Она задумалась, следует ли вести счет несчастий, но занятие это показалось ей несчастьем само по себе. Подброшенная монета может помочь принять решение, но сама монета ничего не знает. Все, что она делает, это вертится и падает той или другой стороной вверх в соотношении 50:50.
Она не разговаривала сама с собой. Только неприспособленные к одиночеству или те, кто ошибочно верит, что наслаждается им, разговаривают сами с собой. Она не чувствовала никакого напряжения и занималась своими делами. Кроме того, что тут можно было сказать?
В одном из носовых отсеков возник пожар, а автоматические средства отказали (поскольку она, чтобы уж наверняка, запечатала все трубопроводы, которые не сохранили стопроцентную структурную целостность). К тому времени, когда она отключила заглушки, разбрызгивающие головки сплавились от жара. Она была вынуждена пассивно ожидать, пока огонь не доберется до ледового щита и не погаснет сам собой. Пожар ослабил всю носовую часть корабля. В первый раз она начала прикидывать шансы, что ей вовсе не удастся вернуться на Землю. Спасение все еще было в нескольких неделях пути от нее, а системы корабля балансировали на грани распада. Чтобы ее прикончить, хватит нескольких неполадок.
Несмотря на это, она пережила этот день. И еще один, и потом еще один.
Она надела скафандр и, невзирая на неудобство, спала прямо в нем, держа шлем под рукой. Появилась вонь, и она обнаружила – после долгих, утомительных поисков – что трубы системы очистки заросли плесенью. Она вычистила все, что смогла, но не смогла добраться до самых глубоко устроившихся колоний – для этого потребовалось бы разобрать всю систему. Она ела. Пила воду. Спала. Прожила еще один день. Она думала обо всем, что навеки останется неоконченным после ее смерти. Но потом ей пришло в голову, что распад – это валюта смертных. Если я выживу, решила она, и доберусь до дома, то напишу философский труд, объясняющий, как Коперник революционизировал не только космологию, но и наши жизнь и смерть. Все эти греческие трагедии, вся шекспировская суета на тему смерти, выдающегося события – все это докоперниковы иллюзии нашего величия. Только смерть важного создания может быть значительна! Неважное же умирает, как и жило (и нет никакого смысла это отрицать): глупо, запоздало, неожиданно, самым банальным и случайным образом. Вот современный подход к смерти.
Кто-то когда-то сказал, что правда приходит как завоеватель к тем, кто утратил умение принимать ее как друга. Анге, впрочем, была склонна считать, что правда вообще ни к кому не приходит – ни как завоеватель, ни как друг. Она была склонна считать, что мы сами должны проложить путь к Ней, и путь этот тяжелее, чем многие способны вынести.
Он отправилась спать со стертыми скафандром подмышками и промежностью. Она спала без снов. Ее разбудило беззвучные вспышки красного света, по-приятельски подмигивающего ей.
Первая ее мысль была о том, что она ничего не слышит. Тревожный свет должен сопровождаться тревожным звуковым сигналом. Или сломался динамик, или в каюте не было воздуха, передающего звук. В последнем случае она задохнется. Наполовину проснувшись, она потянулась за шлемом, но его не было. Она еще немного проснулась, взбодренная выбросом адреналина. Где ее шлем? Мысли ее путались от изнеможения, стресса и недосыпания, и прошло довольно много времени, прежде чем она сообразила, что шлем на ней.
Она, должно быть, надела его еще во сне. Воздуха в каюте не было, и это означала, что его не было нигде по эту сторону от переборки. Как так вышло, что сигнал о разгерметизации заставил ее надеть шлем, но не разбудил ее? Затем: что вызвало разгерметизацию так близко к корме? Еще один микрометеорит? Она выбралась в коридор, проверила несколько помещений, дыхание отдавалось в ушах прибоем. Везде было пусто, лампы или горели белым светом или мигали красным. Двенадцать часов воздуха в баллонах скафандра, затем смена баллонов, и через несколько десятков часов – ее собственная смерть.
Хладно взгляни на жизнь и на смерть. Всадник, скачи!
Нет, не двенадцать часов: она уже потратила сколько-то воздуха во сне. И сейчас, вступив в беседу, она достаточно пришла в себя, чтобы начать гадать – тот ли это баллон, который ей не удалось перезарядить, или тот, который слегка травил? Гадала она потому, что беседа могла быть результатом гипоксии, своего рода галлюцинацией. Рассуждая рационально, с кем здесь было говорить? Но баллон вроде бы был исправен, и в ее крови было достаточно кислорода. Беседа, однако, продолжалась.
Вы даже не с Лебедя. Она с усилием открыла первый из люков в коридоре, и ее сбило с ног потоком. Воздух с другой стороны устремился к ней. Глупо, подумала она: надо было сначала найти пробоину по эту сторону, а потом уже открывать люк на ту! Пыль, обрывки и обломки устремились вслед за потоком воздуха вниз по коридору и за угол, в кормовой склад, и там Анге, ухватившаяся за косяк, чтобы ее саму не увлекло дальше, увидела, что в борту судна прорезано круглое отверстие метрового диаметра. Совершенно новое отверстие, идеально круглое. Невозможность. Вы не с Лебедя, и мы знаем, что вы не с Лебедя, так почему же мы зовем вас лебедянами?
– Это нас никоим образом не беспокоит. Это всего лишь имя. Имена всегда случайны, если задуматься.
Откуда взялась эта идеально круглая дыра в борту ее корабля? Анге захлопнула люк на склад и больше не видела дыру. Запечатала помещение с пробоем. Затем она отправилась вверх по коридору. Она отменила блокировку и распахнула следующий люк, а потом следующий, а тот, что был за ним. Каждый раз ее сдувало назад потоком воздуха, но она каждый раз продвигалась дальше и повторяла процедуру.
– Почему вы ушли?
– Даже самый дальний путь можно преодолеть.
– Поэтому вы прятались в облаке Оорта? Боялись подойти чуть ближе?
– Именно так.
– Солнце? Некоторые считают, что какая-то часть спектра излучения нашего солнца губительна для вас. Некоторые даже объясняли этим парадокс Ферми – что-то такое есть в нашем солнце, что удерживает чужих на расстоянии. Но в нем вроде бы нет ничего необычного. В галактике миллиарды звезд со сходным спектром. Там.
Ответа не было. Как это странно - говорить с собой и при этом быть достаточно невоспитанной, чтобы отвечать на вопрос молчанием! Раскрылся последний из люков в коридоре и Анге уставилась на закрытые двери. За всеми ними, суммарно, вряд ли было достаточно воздуха. Невозможно было предсказать, поднимется ли давление до приемлемого уровня. Но надо попробовать.
– Я всегда считала, – начала она, просто чтобы скоротать время, – я всегда считала, что так называемый парадокс Ферми игнорирует главное обстоятельство – нашу незначительность. Мы – песчаные блохи. С чего какой угодно инопланетной расе хотеть навестить нас?
– О, нет. О, очень много нет. Это вовсе не так.
– Правда?
– О, очень наоборот! Очень очень наоборот!
– И почему же вы все-таки прилетели, вы, лебедяне?
Дверей было семь и она открыла их все. Воздух, сохранившийся за ними, растекся по всему кораблю, но давление по-прежнему оставалось слишком низким.
– Эта вещь, вещь, загадочная вещь, для нас, вещь.
Все это дико раздражало. У нее почти не осталось времени! Давайте же, рявкнула она. Хватит бубнить и мямлить.
– Явится в центр вселенной? Разве ты не понимаешь, как много отваги требует это путешествие?
У Анге зачесался подбородок, и она сгорбилась, пытаясь дотянуться им до края шлема. Что? У Вселенной нет центра. Не говорите чепухи. Она вернулась в кормовой кокпит, но и здесь не обнаружила ничего обнадеживающего в смысле давления. Оставшегося на корабле воздуха попросту не хватало для поддержания жизни. Эта мысль захватила ее на какое-то время, и она прикинула альтернативные варианты. Затем ее внимание вернулось к центру Вселенной, и она, обращаясь к невидимому собеседнику (которым, видимо, сама и являлась), заявила со всей резкостью:
– У Вселенной нет центра! Где же этот центр центра, где же этот пуп мироздания, о котором вы говорите?
– Разумеется, прямо здесь.
– Ну разумеется, – ядовито повторила она. – Здесь?
– Точнее, на Земле.
– Вы хотите сказать, что Коперник ошибался? Что Земля действительно центр Вселенной? Ха!
– Именно поэтому мы пришли. И по этой же причине это заняло столько времени. Я хочу сказать – мы решились не сразу. Мы боялись. Это как прорезать завесу храма и шагнуть в святая святых.
– Что за чушь вы сейчас несете?
– Вы не прекращаете добавлять людей к людям. Вы не прекращаете создавать разумы и увеличивать количество человеческих существ. Вас все больше и больше!
– Это не я, – яростно возразила Анге, вспомнив о своей разумно выбранной бездетности.
– Дело именно в этом! Ты знаешь, что такое темная энергия?
Но для вопросов без ответов у нее не было времени. Ей надо было решать реальные проблемы. У нее было шесть баллонов с воздухом, и сейчас она дышала из одного из них. Скажем, еще шесть часов на этом баллоне, плюс шестьдесят часов в оставшихся пяти. Меньше трех дней. Есть способ сжать или очистить тот разреженный воздух, который сейчас циркулировал по кораблю? Даже если удастся сконструировать соответствующий аппарат, сколько времени это ей даст?
Она вспомнила, что наделала. Зачем она открыла все двери сразу? Ей следовало жить в каждой из кают по очереди, пока воздух не станет непригодным, и переходить в следующую. Это дало бы ей несколько дополнительных часов. Но вряд ли они имели бы значение. Что значат несколько часов, когда ей нужны недели?
Вдохновленная неким периферийным прозрением, Анге выпалила вопрос, который должен был угодить прямо в глаз, прямо в яблочко.
– И сколько же вас здесь?
--Три, – немедленно пришел ответ.
Странно, что никому не пришло в голову задать этот вопрос раньше, во время переговоров.
– Все остальные представители вашего народа остались дома?
– Нашего народа?
– Вашей цивилизации.
– Мы и есть наши цивилазции. Три отдельных цивилизации полностью. Мы все пришли к вам.
– По одному от каждой? С трех разных планет? Наверное, это большая честь – представлять цивилизацию.
– Ты тупа и несообразительна. Послушай еще раз: я и есть вся моя цивилизация, целиком.
– Понимаю, – сказала Анге, которая вдруг почувствовала голод и теперь размышляла, как бы ей ввести пищу в шлем и далее в рот и не умереть от асфиксии в процессе.
– Ты понимаешь?
– Я вижу бесконечность в горстке праха, – сказала она, не понимая, почему.
– Мы обнаружили, что здесь труднее всего охватить умом – вашу неспособность осознать себя, – высокомерно произнес чужой.
– Я даже не знаю, – сказала Анге, – означает ли высокомерие для вас хоть что-то. Кто знает, каковы вообще эмоции чужих?
– Это вы – чужие, – сказал лебедянин.
– Мы чужие друг для друга. Полагаю, это относительно.
– Нет, – сказал лебедянин. – Относительность тут не при чем. Мы не чужие. Вы – да.
– Я не понимаю, как это возможно, – ответила Анге слегка сварливо. – Что соус для гуся, то... – Но как заканчивается фраза, припомнить ей не удалось.
– На Земле находится более двадцати миллиардов человеческих существ.
– И?
– И все, – сказал чужой, как будто подводя итог.
– Как много представителей насчитывают ваши виды? Не сомневаюсь, что многие миллиарды. Может быть, триллионы, раз у вас есть возможность расселяться по галактике.
– Я.
– Так. И сколько же вас вообще?
– Только я.
– Я и спрашиваю...
– Я отвечаю. Только я..
Анге немного подумала и вдруг поняла. Мысль просочилась вглубь.
– Ох, – сказала она. – Значит, когда ты говорил, что здесь вас трое...
– Три независимых сущности. Мы объединились для этого паломничества; подобное почти беспрецедентно даже в масштабах истории галактики. Но это было важно.
– И ты, – сказала она, – кто же? Последний из своей расы? Что случилось с остальными? Они мертвы?
– Никаких остальных никогда не было. Я первый и последний. И точно так же обстоят дела с любым другим разумом в космосе. Разум – это единственное число.
И чем дольше она вникала, тем дальше и шире разворачивались перед ней последствия этого утверждения – как фракталы.
– Боже правый, – сказала она.
– Жизнь изобретательна, разумеется. Существуют даже разумные рои; я сам встречал такой. Но в этом случае все составляющие рой существа сливаются в едином сознании. Такова логика Вселенной. Жизнь возникает и приходит к разуму и способности рассуждать. Разум – это редкое явление, разум существует в единственном числе. Но только не здесь! Здесь царит чудовищное изобилие. Посмотри на это так: ты отправляешься в путешествие и встречаешь разных людей. Ты встречаешь разумное существо здесь, затем разумное существо там, и еще одно, и вдруг – безумие! – ты встречаешь существо, каждая клетка которого разумна, каждая клетка обладает сознанием и самосознанием. Ты ведь решишь, что это безумие, невозможность, разве нет?
– Боже мой, – сказала Анге.
– Это единственное место во Вселенной, где подобное сушествует, – сказал чужой.
– Откуда ты знаешь? – спросила Анге. – Уж конечно же, ты не мог посетить все звезды!
– Это единственное место во Вселенной, – повторил чужой. – Сама структура и форма космоса доказывают, что это правда. Центр, в конце концов, может быть только один.
– Что?
– Разум – могучая сила. Осознанное наблюдение взаимодействует с природой реальности и изменяет ее на квантовом уровне. Вы уже знаете это! Вы знаете о котах в ящиках, о частицах-волнах и эффекте наблюдателя. Но вы не додумали эту мысль до конца. Мой разум изменяет Вселенную, сквозь которую я перемещаюсь, но это всего лишь один разум, и воздействие его невелико. Но здесь! Миллиарды разумов и все сконцентрированы в одном месте! Такая невероятная мощь, в сотни миллионов раз превосходящая силу всех галактических разумов вместе взятых! Это безумие! Это совершенно перекрученное пространство-время. И чем больше разумов вы добавляете к целому, тем сильнее эффект. Это как черная дыра, только ее воздействие не квази-гравитационное, но в некоторым смысле наоборот. Ваша наука оказалась способна обнаружить этот эффект, и все же вы ничего не поняли. Вы назваете это темной энергией.
– Но этого не может быть, – сказала Анге. – Темная энергия – нечто, заполняющее весь космос.
– Нет, это не так.
– Она расталкивает галактики в разные стороны!
– Да, да, да, увы. Именно это и происходит. Но она не заполняет космос. Она сконцентрирована здесь.
– Наши наблюдения говорят совсем о другом.
– Ваши наблюдения полностью скомпрометированы объектом наблюдения! Вы видите оромные, удаленные структуры, которые на деле являются крошечными пылинками на линзах ваших телескопов. Темная энергия – ваш уникальный вклад в строение Вселенной.
Анге пошла и добыла какой-то еды. Она поднесла ее к щитку шлема и некоторое время размышляла, как донести ее до рта. Она, конечно, могла задержать дыхание, чтобы снять шлем и проглотить пищу, но существовал риск, что она замешкается и не успеет вернуть шлем на место. Стоил ли голод этого риска? В любом случае она скоро умрет, однако ей не хотелось умирать раньше, чем это было абсолютно необходимо. С другой стороны, ей очень хотелось есть.
– Я сам не сразу поверил. Я нашел другого, и он(а) тоже не смогл(а) поверить. Искажение реальность определенно выглядело как последствия деятельности разума, но как же столько разума могло сконцентрироваться в столь небольшом пространстве! И что случится, если мы туда отправимся – не будут ли наши собственные Я разрушены? Мы спорили очень долго. К нам присоединился третий. В конце концов мы решили идти. Приближаясь, мы смогли перехватить телекоммуникационные сигналы и ознакомиться с вашим самопредставлением. Это был шок. Столь расточительная мысль, столь неразборчивое сознание! В теле любого индивидуума клетки рождаются и гибнут постоянно, но это всего лишь клетки. Но вы! Вы воспринимаете множественность индивидуальных разумов как общераспространенное явление! Вы поразительно равнодушны к отдельной жизни – но, но, но опять же – почему бы и нет, если говорить о вас? Каждое мгновение на вашей планете возникает новая жизнь. О, безумная расточительность! Это объясняло вихревую природу и концентрацию силы; ревущий горн, непрерывно сжигающий разумы, но питаемый все новыми и новыми. Это было все равно как заглянуть в звездный водоворот – а вы живете в нем, невозмутимые, как цветы в грязи!
– В это очень трудно поверить.
– Вот видишь! И эта мощь все растет и растет, это уже самая могучая сила во Вселенной. Мы трое явились сюда отчасти для того, чтобы понять, можно ли хоть что-то с ней сделать.
– И можно ли?
– Она уничтожила двух моих компаньонов.
– Ох, – сказала удивленная Анге. – Мне очень жаль.
– Мы были беспечны. Мы были отравлены всем этим блеском, славой и великолепием. Когда они умерли, я увел корабль прочь, но и мой разум оказался... отравлен... думаю, можно сказать так. И поэтому я вернулся. Я могу умереть с тем же успехом здесь, как и в любом другом месте. Здесь, в самом сердце космоса.
Следующий вопрос, который пришел Анге на ум, следовало бы задать раньше:
– Можешь ли ты помочь мне? У меня на борту неполадки и скоро кончится воздух.
– Я знаю. Я не могу помочь тебе. Мне очень жаль.
– Ох, – сказала Анге. Потом: – Ну что же.
– У меня, однако, есть к тебе вопрос.
– Давай.
– Космос – это большой взрыв, стремительное расширение, затем финальное сжатие и всхлип. Возникновение вашего... множественного вида прерывает этот природный ритм. Наверное, я хотел спросить: разве вы этого не видите? Однако погрузившись в ваши коммуникации и в вашу культуру, я и сам, кажется, вижу ответ. Вселенная бесконечно обновляется – систола и диастола, бесконечное число раз, но ваш вид положит этому конец. Если вы ничего не предпримете, все прикончит энтропия. Способна ли ты вынести эту мысль? Не хочешь ли ты что-то предпринять?
– Ты спрашиваешь не ту женщину, – сказала Анге, засовывая еду в карман скафандра. – Мне осталось максимум три дня.
– Это был не лучшим образом сформулированный вопрос, полагаю, – печально произнес чужой.
И больше он, она, оно – не сказало ничего.
* * *
Более от скуки, чем от голода, Анге решила рискнуть. Глубокий вдох, отщелкнуть шлем, кусок в рот, защелкнуть шлем. После этого она осмотрела корабль. Ей даже удалось поспать – вздремнуть, во всяком случае.
Следующим существенным событием стало прибытие военное шлюпа, «Славы Карфагена», озарившего бескрайнюю ночь полыханием носовых тормозных двигателей. Анге почувствовала благодарность и облегчение, когда ее спасли, разумеет, хотя прибыли и не за ней. Возникший из ниоткуда корабль лебедян засекли десятки тысяч сенсоров, и «Слава Карфагена» оказалась ближе всех. Разумеется, она ринулся сюда: облако Оорта было запредельно далеко, но пространство между Марсом и Землей кишело всевозможными судами.
Она прибыл слишком поздно: лебедянин исчез, испарился – вероятно, умер, и его, ее, его корабль тоже канул в ничто. Поэтому военные взяли Анге на борт и интервьюировали и допрашивали ее, и восприняли ее беседу с последним из лебедян со всей серьезностью. Но это не означало, что они были способны ответить на его прощальный вопрос. И все же: центр Вселенной, вот так так! Это все-таки кое-что, как ни крути. Бедный старый Коперник, думала Анге, наконец погружаясь в сон. В конечном счете ты оказался неправ.
Несмотря ни на что, она выжила. Ее полет домой начался с ускорения в 3G (такое могли себе позволить только военные) и продолжился братанием с весьма симпатичной командой. Опыт почти неминуемой смерти и выживание затронул что-то в глубоко погребенной душе Анге. И в ее новоприобретенном высоком положении – единственная homo sapiens sapiens, непосредственно говорившая с лебедянами – она обнаружила себя в центре самого пристального внимания. Оказавшись здесь, он решила себя побаловать, и нарушила многолетний целибат с самым привлекательным моряком. Она была еще не слишком старой. Для нее, говорила она себе, не поздно еще вернуться домой и жизнь новой цивилизации.
Комментарии к книге «Антикоперник», Адам Робертс
Всего 0 комментариев