«Владения доктора Гальванеску»

Ю. Смолич

Владения доктора Гальванеску

Автомобиль заметно, хотя и плавно прибавил скорость. Пыль и гомон тесного и грязного южного города внезапно .исчезли, мягко истаяв за темной стеной роскошных фруктовых .садов и буйных виноградников.

Шоссе некоторое время петляло в этом зеленом оазисе, потом выбежало на песчаный пригорок и легло посредине между двумя водными гладями буро-зеленоватой полосой Дуная с правой стороны и величественным спокойно-синим плесом Кагула - с левой. Тут шоссе внезапно окончилось, и упругая резина колес жестко зашуршала по хорошо укатанной дороге из крупного, как зерно, песка.

Сахно оглянулась. Из-за зеленой чащи, сквозь марево городской пыли высунулась одинокая дымовая труба, блеснул рядом золотой купол да ветерок швырнул еще какие-то невнятные отголоски далекого города. Рени исчез. Еще дальше остался позади Галац.

Сознание этого заметно утешило Сахно. Она легко вздохнула, радуясь, что наконец окончена докучливая беготня по нудным учреждениям беспорядочного города, а грязноватую железную дорогу заменило уютное и быстрое авто. Она сняла плащ. расположилась удобнее на мягких подушках и со вкусом закурила сигарету.

Справа и слева веяло свежестью и ароматом воды. Автомобиль ритмично покачивался. День выдался солнечный. В перспективе - новые места, новые люди, интересная работа. Сахно могла бы похвалиться в этот час, что она полностью удовлетворена и собой, и своей судьбою, и вообще - всем.

Пересыпь становилась шире и заканчивалась. Шатким мостком проскочили протоку, пересекли наискось неглубокий лиман - где с косы на косу, где просто по твердому, на два сантиметра под водой, дну - и, взметнув позади себя водяную пыль, снова выехали на песок. Дунай поворачивал направо и заслонялся высокими, стрелообразными камышами. Кагул закруглял берега, и по ту сторону уже вырастали из воды серые холмистые склоны. Дорога внезапно повернула, изломившись почти под прямым углом, и побежала за холмами, огибая залив. Промелькнул маленький рыбацкий поселок - серый, как земля, без деревьев и тени, голый под палящим солнцем, как пожарище. Песок помельчал. Из-под колес уже дымилась белая пустынная пыль.

Дорога пошла вверх. Озеро исчезло на миг за глинищем, затем появилось снова уже где-то дальше - за известняком и холмами. И вдруг, перескочив через лог, дорога выбежала в степь.

Далеко-далеко, до горизонта, зазеленел, забелел весенний ковыль, лицо опалило горячим вольным ветром: начались Буджацкие степи.

Пятнадцать километров пути проехали быстро, незаметно.

Шофер обернулся. Своим запыленным видом, ресницами, густо припудренными сухим известняковым инеем, он больше походил на мельника, и Сахно непроизвольно усмехнулась. Однако, наверное, и у нее физиономия не была красивей, потому что шофер тоже ответил усмешкой.

- До Ялпуха уже недалеко! - крикнул он.- Мы переправимся паромом через протоку, а то объезжать далеко.

- Хорошо,- согласилась Сахно.

- Так где же остановимся на завтрак? На перевозе или подождем до Измаила? Измаил еще не скоро - после полудня.

- Не знаю. Где лучше,- доверилась ему Сахно,

- Тогда на перевозе,- сразу решил тот,- там есть неплохая корчма. Или у старого Ионеску. Он мастер жарить рыбу с яичницей. Да и мускат у него есть хороший... для того, кто хорошо заплатит.

- Согласна. Попробуем! - так же весело ответила Сахно на шоферское подмигивание. Довольно улыбнувшись, тот снова отвернулся к рулю.

Некоторое время Сахно разглядывала запыленные кожаные плечи и загорелый затылок шофера, удивляясь его хорошему французскому выговору. В этом Сахно повезло: она не знала ни одного румынского слова и шофер был одновременно за переводчика.

Солнце тем временем поднялось довольно высоко, и даже быстрый бег автомобиля не спасал от его палящих лучей. Сделалось жарко. Да и дорога ухудшилась. Тут, в степи, не было укатанной колеи - ездили не часто, и путь едва был намечен прибитым, вытолоченным ковылем. Твердые стебли пырея то и дело попадали в колеса между спицами, что несколько замедляло раскатистый бег. Постоянный, неумолчный шорох этих сломанных стеблей превращался в монотонный свист и убаюкивал.

- Да скоро ли этот чертов перевоз? - крикнула она, не выдержав, шоферу.- Право, меня одолеет морская болезнь!

Шофер не ответил. Молча он увеличил скорость и затем протянул руку вперед.

Сахно взглянула туда.

Небо будто осело на степь, низко над землей переломившись едва заметной полосою. Над полосой одиноко бродили редкие тучки, а ниже, под нею, голубизна отливала седой чешуей... Это рябила водная поверхность. До Ялпуха действительно было недалеко.

Впрочем, переваливая с пригорка на пригорок, пришлось ехать еще с добрых полчаса. Только в четверть двенадцатого автомобиль с жестким шорохом заскрипел на прибрежном песке.

В этом месте, возле перевоза, озеро имело оригинальную и причудливую форму. С обеих сторон разливалось оно двумя огромными необозримыми просторами - слева Ялпухом, справа Катлабухом,- а тут, в протоке, противоположный берег выбегал навстречу на несколько километров длинной узкой косой. Казалось, природа, играючи, соорудила великанский мол.

Паром как раз был на этом берегу. Собственно, это был и не паром, а большой баркас с широкой палубой, настеленной вровень с бортами. С берега на него были перекинуты широкие сходни. Шофер вырулил на них, и автомобиль, раза два сильно подпрыгнув (так, что Сахно оба раза чуть не бултыхнулась в воду), пыхтя и скрежеща вскарабкался на палубу и там остановился.

Людей, впрочем, ни на баркасе, ни поблизости на берегу не было. Не видно было их и на том берегу, возле куреней, что размещались у самой воды. Шофер нажал на рожок, однако звук его был слишком слаб, чтобы разбудить хозяев перевоза, должно быть, крепко уснувших. Сахно надоело слушать бесплодную мелодию автомобильных сигналов, она вынула револьвер и несколько раз выпалила. Выстрелы гулко загремели над водой, озеро подхватило резкие звуки и далеко покатило их неумолкаемым эхом.

Выстрелы сразу же возымели действие. Из куреней вышли люди, сели в лодку и поплыли через протоку.

Однако протока была значительно шире, чем это показалось сперва. Понадобилось некоторое время, чтобы можно было хорошо разглядеть гребцов. В лодке сидело трое: старый седой рыбак и двое юношей, крепких, как дубы, с загорелыми лицами и черными взлохмаченными волосами. Они ловко и красиво загребали веслами, а старик держал руль.

- Старый Ионеску с сыновьями,- пояснил шофер.- Крепкий мужик! В позапрошлом году он отпраздновал сотую весну в своей жизни. Пережил трех жен. Эти дети - от предпоследней.

А последнюю он, чтоб не соврать, взял, когда ему шел девятый десяток.

Сахно поглядела на старикана не без зависти, и хотя сама была спортсменкой не из последних, прикинула, что на кулачки она с ним не вызвалась бы.

Лодка тем временем причалила. Старый Ионеску учтиво поздоровался с Сахно, потом дружески пожал руку шоферу, да так, что тот, скривившись, перегнулся через поручни машины.

- Когда уж ты, старикан, дуба дашь? - поинтересовался он вместо приветствия, дуя на онемевшие пальцы.

Старик весело улыбнулся и что-то ответил.

- Ой, не могу! - схватился за бока шофер и взорвался искренним заразительным смехом.- Ну, разрази тебя гром! Да вы слышали такое? повернулся он к заинтересованной Сахно.- Старик надумал жениться в четвертый раз: скучно, говорит, без бабы! Ха-ха-ха-ха! А церковь не позволяет. Так он, говорит, послал попа к черту, привез молодую в курень и живет себе без венчания. Ну и дедуля, мать его так! Поглядим, что там за молодая у него...

Хлопцы тем временем приладили весла - огромные, метров по шесть - по одному с каждой стороны, старый Ионеску отпихнулся и баркас медленно двинулся через протоку. Возле одного весла стояли двое хлопцев, с другим старичок управлялся один.

Итак, для завтрака было две перспективы: либо снова сесть в авто и, повернув вбок по-над берегом, остановиться в небольшом селении, где была рыбацкая корчма, либо перекусить тут, под открытым небом, подле гостеприимного куреня старого Ионеску.

Шофер настаивал на втором варианте, соблазняя Сахно исключительным качеством хозяйского муската.

- Его старший сын владеет под Измаилом виноградниками и, по здешнему обычаю, никогда не забывает про своего старого отца. Каждую осень привозит он старику полную лодку бурдюков с наилучшим вином. Старик прячет его в подземелье под озером.

Такого муската вы не пробовали никогда. Старик выдерживает его по пять-шесть лет.

Сахно было все равно, и она присоединилась к предложению шофера.

Юноши принесли большое рядно, постелили его на песке у воды и разложили на нем все, какие были, лакомства - брынзу, малай (лепешки из кукурузной муки), элевенджи (такие же лепешки, только как пирог с брынзой), плачинту (пирожки на масле с яблоками), патлажаны (помидоры) и пареный сладкий кипер (перец). Вскоре появилась и знаменитая, особенно рекомендованная шофером рыба с яичницей.

После этого старый Ионеску собственноручно принес из погребов большой кувшин розового, прозрачного и ароматного муската. Поклонившись, он поставил его посреди импровизированного стола и, еще раз поклонившись, извинился, что прислуживает с сыновьями сам, так как жены его нет - как раз уехала в Измаил на базар.

Неугомонный Чипариу - так звали шофера (перед тем, как сесть завтракать, он учтиво отрекомендовался, как того требовали местные обычаи) - состроил на это довольно недвусмысленную мину и, пользуясь незнакомым хозяевам французским языком, вслух высказал предположение, что бедная маритати (молодайка), наверное, сидит в курене или в подвале, где прячет ее от чужого глаза ревнивый Отелло-Ионеску.

Завтрак проходил довольно живо и весело. После двух кружек муската старый Ионеску утратил свою величавость, разговорился и радушно угощал гостей. Путая румынские, старославянские, украинские и болгарские слова, а больше на жестах, он даже рассказал Сахно кое-что из здешних обычаев- и из своей жизни, похвалил уловы этого года, обругал соседних зажиточных хозяев, что скупо платят за перевоз, да измаилских бояринашей (мелких чиновников), что требуют большие деньги за право держать перевоз. Напоследок старик скромно поинтересовался, откуда держит путь и куда направляется почтенная иноземка.

- Я еду сейчас из Бухареста и направляюсь в имение местного помещика доктора Гальванеску,- охотно ответила Сахно.

- О! - сник Ионеску, и Сахно показалось, что старику неприятно было это услышать. Однако он сразу же повел дальше свой учтивый разговор:

- Пани-госпожа родственница помещику Гальванеску?

- О нет. Я впервые в вашей стране. Я послана по служебным делам.

Старику, совершенно очевидно, понравился такой ответ. Он снова вернулся к дружелюбному тону:

- Вы идете на постоянную работу, на службу в имение Гальванеску?

- Нет, я буду там всего несколько дней и возвращусь назад.

- Это хорошо,- торжественно сказал дед. И вдруг широко перекрестился, подняв глаза к небу.- Да помилует бог каждого, кто надолго поселится в этом проклятом месте.

Сахно это удивило.

- Вы пугаете меня. Почему это место проклятое?

Однако старый Ионеску уклонился от ответа. Он только вздохнул и еще раз перекрестился. Сахно была вынуждена обратиться за пояснениями к Чипариу. Но тот не мог рассказать многого.

- Я не из этих мест. Я кровный валах из-под Плоешти и здесь бываю не часто. Впрочем, признаюсь, и я слышал какие-то подозрительные слухи про имение доктора Гальванеску. По крайней мере, не раз доводилось слышать, что эту местность зовут проклятой.

- О, да,- снова заговорил Ионеску,- это действительно проклятое место. Никто из наших людей, хоть бы умирая с голоду, не пойдет к пану Гальванеску на работу.

- Но что же там страшного? Неужели сам доктор Гальванеску плохо обращается с людьми?

- Я не знаю ничего,- поник дед,- и не дай бог мне что-то знать. Мне только одно известно, что пан Гальванеску самый богатый помещик во всей округе. Он имеет огромные земли и работает на них машинами. А машин у него столько, что ему, наверное, совсем не нужны рабочие руки. Сколько живу я тут, а никогда еще не видел работника из экономии Гальванеску.

- Странно. Здесь что-то не так,- возразила Сахно.- Собираясь сюда в поездку, я хорошо познакомилась с хозяйством доктора Гальванеску по материалам сельскохозяйственной академии. Там, напротив, указано на большое количество рабочих рук, занятых на виноградниках, плантациях и заводах Гальванеску.

- Я никогда не видел ни одного работника из имения Гальванеску,упрямо повторил дед и, нахмурившись, замолчал.

Сахно, естественно, не придала особого значения суеверным и безосновательным опасениям Ионеску, целиком объяснив их себе справедливой нелюбовью бедного рыбака к состоятельному и, очевидно, прижимистому помещику. Этот разговор только увеличил ее интерес к цели путешествия и заострил любопытство к таинственной фигуре ученого.

Беззаботный Чипариу еще меньше принял всерьез дедову речь и больше внимания уделял замечательному мускату. Он сказал только, что в Рени - он вспоминает - кое-что и сам слышал про Гальванеску. В порту то и дело грузят его товары. Он транспортирует их через Белград, станцию Троянов вал, железной дорогой, а потом по Дунаю в море. Да и с моря заграничные пароходы привозят ему много различных товаров в ящиках и мешках.

- Он хорошо платит портовым носильщикам. Они всегда получают у него на водку. Я слышал что-то и про него самого. Говорят, он очень образованный и дошлый человек. Закончил, вроде бы, несколько специальных школ по заграницам: медицине, говорят, он учился во Франции, социально-экономическим наукам - в Америке, электротехнике - в Германии, сельскому хозяйству еще где-то у черта на куличках. Кажется, он почетный член национальной сельскохозяйственной академии в Бухаресте.

-- Конечно,- подтвердила Сахно.- Он стал известен благодаря своей системе хозяйствования. Его реферат по организации сельского хозяйства заинтересовал научный мир.

- А позвольте спросить,- откликнулся Чипариу,- какое у вас дело к нему? Или, может, это секрет? Тогда не сердитесь на меня за любопытство.

- Нет. Почему же? Я охотно удовлетворю ваше любопытство. Я специально приехала из Берлина ознакомиться с виноградарством в хозяйстве доктора Гальванеску.

- Разве вы немка? - искренне удивился Чипариу.- Вы так хорошо разговариваете по-французски, что я, право, был уверен в вашем французском происхождении.

- Я такая же немка, как и француженка,- усмехнулась Сахно, однако вдруг спохватилась и встала на ноги.- Будем двигаться, Чипариу. Мы зря переводим время нашего гостеприимного хозяина, да и самим нам следует поторопиться.

Действительно, солнце стояло уже прямо над головой, свидетельствуя, что день переходит на вторую половину.

Чипариу задумчиво побрел к машине, украдкой оглядев Сахно.

Пока он возился с мотором, Сахно расплатилась с хозяином за завтрак. Расплатившись, она успела, пока автомобиль был готов, поговорить еще раз с Ионеску. Старый рыбак охотно отвечал на все вопросы Сахно, которая интересовалась его житьем-бытьем и былыми новостями, однако упорно молчал и хмурился, едва разговор касался Гальванеску.

- Пускай пани-госпожа и не расспрашивает меня,- наконец сказал он.Старый Ионеску ничего не знает, а если о чем-то догадывается, то ему еще хочется немного пожить, не докучая богу своею смертью.

Такой разговор встревожил Сахно. Она жаждала пояснений.

Однако старик снова замолк и категорически отказался говорить дальше.

- Старый Ионеску сказал все, что мог сказать, и больше не скажет ни слова. Он сказал все, что обязан был сказать каждый христианин другому. Пускай пани-госпожа делает, что ей надо, только оглядывается на слова дурного Ионеску.

- Вы наговорили мне столько непонятного и таинственного, что просто-таки испугали меня,- настаивала Сахно.- Я жажду объяснений. Иначе я могу думать, что вы просто подшутили надо мной.

Ионеску, немного помолчав, ответил:

- Ионеску уже стар и скоро будет держать ответ перед богом. Ему не пристало обманывать людей. Однако ничего больше он сказать не может. Одно могу добавить еще: сыновьям своим я запретил и на четверть гона приближаться к землям Гальванеску.

В это время заиграл рожок. Чипариу извещал, что мотор готов. Сахно не оставалось ничего другого, как, обозвав про себя доброжелательного рыбака старым дурнем, поспешить к автомобилю. Прощаясь, она протянула Ионеску руку и сказала:

- Когда через несколько дней буду возвращаться, я снова остановлюсь здесь. И тогда за доброй кружкой твоего чудесного муската расскажу тебе про все, что увижу у Гальванеску, успокою твою старость,- засмеялась она.

Ионеску крепко встряхнул протянутую руку и с чувством ответил:

- Я буду рад и помолюсь богу, чтобы было именно так.

Однако... если и будет так, то старый Ионеску не будет слушать твоих слов и запретит слушать их своим сыновьям.

Сахно еще раз украдкой выругалась и пожала плечами. "Он сдурел тут, сто лет проживши подле перевоза".

- Передавай привет своей молодушке,- крикнул Чипариу.Когда будем возвращаться, мы надеемся, что ты нам ее покажешь.

Автомобиль двинулся, и до Сахно донеслись еще последние слова Ионеску:

- Но здесь, на своей земле, старый Ионеску всегда поможет тебе, если в том будет надобность...

Ландшафт вдруг совершенно изменился. Холмы и пригорки кончились, и во все стороны протянулись поля. Широкие полосы пшеницы зажиточных крестьян чередовались с узенькими и длинными полосками бедняцкой кукурузы. Дорога пересекала поля наискось и раз за разом заскакивала в небольшие, сколь живописные, столь и убогие селенья, ютившиеся то у ручьев и оврагов, то у глиняных берегов. Среди всеобщего серо-зеленого цвета земли и полей радовали глаз ярко-красные, синие краски, в которые окрашены были передние стены каждой хаты.

Было время после полудня, и навстречу то и дело попадались огромные арбы с пахучим, первой косовицы сеном. За ними утомленной походкой шли крестьяне в своей обычной одежде - черных бараньих шапках, длинных, ниже колен, белых рубашках, под которыми трудно и заметить было такие же белые штаны.

Непривычные к машинам волы пугались грохота и шарахались вбок. Машину не раз приходилось останавливать и пережидать, пока не менее перепуганные крестьяне с криком и руганью по адресу и волов, и непрошеных гостей успокаивали всполошенных животных.

Но вот села стали встречаться реже. По обе стороны дороги залегли пастбища. По ним тихо бродили отары овец и стада коз.

Пастушата с визгом и свистом выбегали наперерез машине, закидывая ее кизяками и комьями сухой земли. Сахно пришлось снова надеть свой плащ.

В небольшом хуторе, где Чипариу остановился напиться, Сахно узнала, что это уже последний крестьянский выселок, а далее, за Трояновым валом, начинаются земли Гальванеску. До дворца оставалось километров пятнадцать.

Бедные крестьяне, которые гостеприимно встречали путешественников и охотно с ними заговаривали, сразу, впрочем, становились неразговорчивы и неприветливы, едва услышав о цели путешествия. Они избегали и произносить имя Гальванеску и сразу торопились отделаться от незваного общества, спеша по своим делам.

Сахно при этом невольно вспомнила о старом Ионеску и почувствовала большую досаду, особенно когда еще случилось вскоре удивительное и неприятное приключение.

Они как раз объезжали насыпь, когда из-за поворота вдруг послышались крики и отчаянный плач. Чипариу сразу же остановил автомобиль. Крики доносились из гущи лозняка, которым оброс южный склон насыпи. Не мешкая, Сахно и Чипариу выпрыгнули из машины и побежали напрямик через пастбище к кустам. Крики не стихали - несколько голосов гремели сердито и злобно, а в ответ разрезали воздух отчаянные вопли, то слегка утихая, то снова дико разражаясь - как после ударов. Кого-то били.

Перепрыгивая через канавы, спотыкаясь о кочки и раздирая одежду о цепкие ветви дикого шиповника, Сахно и Чипариу вскарабкались на склон. Стоны не стихали. Теперь уже можно было понять, что плачет ребенок под лютыми ударами плетки.

Через мгновение они и увидели экзекуцию.

На земле корчился подросток-подпасок под жестокой рукой экзекутора пожилого крестьянина, который с каждым ударом приговаривал что-то яростно и угрожающе. Другой придерживал перенька. Еще двое стояли поодаль и хмуро следили за экзекуцией, иногда добавляя и от себя назидательное слово. Они не заметили Сахно и Чипариу и были немало удивлены, когда экзекутор, схваченный поперек крепкими руками Чипариу, мелькнул в воздухе, дрыгнув ногами. Сахно в это время недвусмысленно помахала револьвером перед глазами второго. Однако никто и не думал оказывать какое-то сопротивление. Напротив, все, как видно, здорово перепугались и, боязливо озираясь, пятились к ближайшим кустам.

- Что вы делаете, разбойники? Почему издеваетесь над мальчишкой, паршивые трусы? - кричал на всех, какие знал, языках разгневанный Чипариу.Или вы позарились на его драную одежду? Вон отсюда!

Когда первое замешательство прошло и ошарашенный экзекутор поднялся на ноги, оправляясь после объятий Чипариу, он взялся объяснять на мешаном украинско-молдавском наречии, что ничего плохого они не делали, напрасно побеспокоили себя уважаемые путешественники, ибо тут, дескать, очевидное недоразумение: парень - сын Данейкин, и это сам Данейко учил его по-отцовски.

- Хорошая наука! - возмутилась Сахно.- Вы же чуть не до смерти забили парня. За какую ж такую провинность можно так пороть ребенка?

- О, пани, мальчик очень неосторожен и потом будет только благодарить отца за науку.

- Что же он сделал?

- Он...- старый селянин приглушил голос и боязливо огляделся вокруг,он заскочил на панские поля...

- На поля к пану Гальванеску,- пояснил другой еще тише и боязливей.

При этих словах и все остальные испуганно глянули туда, где за широкими нивами и густыми дубравами должен был находиться господский дворец, и поспешно сняли шапки... Данейко же, отец битого, еще раз пнул ногою несчастного паренька.

- Ну ты, тихо! - остановил его Чипариу.- Что ж из того, что он заскочил в панские поля? Иль вы панские доезжачие?

Селяне испуганно попятились.

- Господи, защити и помилуй! - забормотали они.- Мы не посмеем и ногой ступить на господскую землю...

- Ого! - свистнул Чипариу.- Видно, господин Гальванеску и вправду сердитый. Старый Ионеску не врал. Так это он, сукин сын, приказал отстегать парнишку?

Непочтительное выражение по адресу пана снова смутило селян. Они со страхом глянули на панскую землю, словно боялись, что из пшеницы на межу вот-вот выскочит сам Гальванеску.

- Так это пан приказал избить паренька? - спросила и Сахно.

Тогда, видя, что путешественники, очевидно, не здешние и вправду ничего не понимают, селяне враз заговорили, объясняя причины экзекуции.

Выяснилось, что мальчик ничего еще не натворил. И били его только "для науки".

- Кто хочет остаться цел, пусть и не смеет ступить на землю пана Гальванеску. Это проклятая земля! Пусть отсохнут ноги у того, кто переступит межу. Ибо лучше быть калекой, чем ходить по земле пана...

Это было и все, что смогла узнать Сахно. Никаких пояснений ей не дали. Панический страх перед самим именем Гальванеску, перед его землею какой-то мистический страх, и больше ничего. Невозможно было допытаться до причин этого страха.

Земля Гальванеску - проклятая земля. Кто ступит на нее, тот не вернется домой - это все, что можно было услышать из уст перепуганных хлеборобов...

Успокоившись, дав мужикам закурить, а пареньку серебряную монету, Сахно и Чипариу сели в машину и двинулись через насыпь. Селяне испуганно и безнадежно глядели им вслед...

Земли Гальванеску начинались сразу за валом и не были ни загорожены, ни обмежеваны. Ни стражи, ни забора не было.

Никто не присматривал и за шлагбаумом. Страх перед этой землей, был, очевидно, наилучшим караульным: никто не переступал межи. Въехав на помещичьи земли, Сахно сразу же отметила их разительное отличие от убогих крестьянских земель.

Это был роскошный и выхоленный край. Сразу же обращали на себя внимание культурная обработка земли и результаты разумного хозяйствования.

Пшеница колыхалась густая и высокая, с тяжелым обильным колосом. Ее поля чередовались с настоящими лесами густой и высокой, как бамбук, кукурузы. На склонах взгорьев зеленели густые виноградники? Еще дальше снова плантации, снова нивы, виноградники. В радужно-зеленых зарослях там и тут поблескивали на солнце небольшие искусственные озерца с высокими зданиями водокачек. От них во все стороны растекалась вода в причудливом лабиринте каналов для искусственного орошения. За нивами и полями поднимались зеленые рощицы, фруктовые сады, силуэты построек, высокие главы водокачек, и вновь повсюду, как кружево, паутина ручьев и каналов, которые превращали эту сожженную солнцем землю в плодородный грунт, в богатую житницу... Каждый участок земли, казалось, кричал, свидетельствуя о необыкновенной заботе и стараниях.

- Какой прелестный край! - воскликнула Сахно, проникаясь уважением к хозяину этой земли и чувствуя, как загорается ее душа землероба и агронома.- Сколько умения и любви к работе! Сколько труда! Сколько мастерства! Однако сколько же и людей нужно, чтобы так вести хозяйство.

Поля и виноградники внезапно кончились. За небольшой плантацией карликовых кофейных деревьев шоссе пересеклось с другим - гудронным, а за ним, по ту сторону высоченной белой каменной стены, возвышались деревья старинного парка. Огромные зарешеченные ворота обозначали место въезда. Ворота эти так неожиданно вынырнули из-за поворота, что Чипариу едва успел затормозить. Еще миг - и они врезались бы в острые прутья решетки.

Почти одновременно с проклятьем Чипариу зазвенел тоненький звоночек. Чипариу дал бы отрубить себе голову, что этот звон слышится из-под колес автомобиля, из упругого гудрона шоссе.

Однако на догадки не осталось времени. Только лишь путешественники собрались окликнуть караульного, который, очевидно, должен был быть по ту сторону, как сверху, с арки ворот, что-то заскрипело слегка и затем зазвучал хриплый, словно простуженный, голос:

- Кто и по какому делу? - спрашивал он.

Сахно и Чипариу сразу посмотрели вверх. Однако там не было никого. Только в уголке поблескивал серым небольшой раструб громкоговорителя.

- Кто и по какому делу? - переспросил громкоговоритель еще раз.

- Тьфу! Чтоб тебя! Вот чертово дело! - не сдержался Чипариу.- Ишь ты!

- Вы невежливы,- холодно подал реплику рупор,- Потрудитесь ответить на мой вопрос...

Чипариу совсем смутился и замолк. Сахно тоже была слегка обескуражена. Она поторопилась удовлетворить любопытство рупора:

- Мое имя Сахно. Агроном. Имею письмо к господину Гальванеску.

И, забыв, что разговаривает только с металлическим прибором, Сахно поспешила достать письмо из кармана. Однако это уже было лишним: ворота внезапно широко раскрылись. В тот же момент громкоговоритель учтиво пригласил:

- Прошу. Остановитесь перед главным подъездом.

Совсем сбитые с толку Сахно и Чипариу двинулись по аллее.

Ворота сразу закрылись, как только авто въехало.

Автомобиль нырнул в глубь парка, мягко колыхаясь на гудронированном шоссе. Чипариу, опомнившись после первого замешательства, высказывал свой восторг. Прежде всего - по адресу чрезвычайно удобного шоссе, а потом и по поводу всего парка.

- Ой-ля! Этот садочек напоминает мне старые сказки про эдем,причмокнул он.- Я был бы согласен поверить в бога, если бы после смерти меня поместили в такую роскошь.

Парк и вправду был роскошен. Сахно глазом знатока заметила наиредчайшие субтропические растения. Кедры, магнолии, пальмы и олеандры раскиданы были группами тут и там среди зарослей карликовых акаций, туй и кактусов. На пригорках росли стройные ели и кипарисы. Между ними вились аллеи лип, каштанов и диких померанцев. Планировка сада поражала своей прихотливостью.

Извиваясь среди целого лабиринта озер, заливов и проток, шоссе перепрыгнуло через несколько подвесных ажурных мостиков и совсем неожиданно выбежало к другой каменной стене.

За аркой раскрытых ворот, в конце прямой, как луч, аллеи, белел и горел окнами против солнца высокий, со стройными башнями дворец. Автомобиль подкатил к главному подъезду и остановился.

Какое-то время вокруг было тихо и спокойно. Потом двери открылись. На пороге появилась высокая дородная фигура - вся в белом - и направилась по лестнице.

Не зная, кто это - слуга, а может, и сам хозяин этого чудного имения,Сахно не пошла ему навстречу. Выскочив из автомобиля, она остановилась у ступенек. Однако достаточно было поближе взглянуть на человека, чтобы догадаться, что это не кто иной, как сам хозяин. Это было видно по его тонкому, холеному лицу, холодному взгляду, неторопливым, уверенным движениям, далее по пробору на его длинной седой шевелюре... И повинуясь какой-то странной силе, которую будто излучала необыкновенная особа, Сахно склонилась в глубоком, учтивом поклоне.

- Здравствуйте,- ответил по-французски хозяин и сразу же прибавил: Прошу простить меня, что не приветствую вас на вашем родном языке. Боюсь, что мой плохой выговор будет вам неприятен. Поэтому позволяю себе обращаться к вам на языке французов, надеясь, что он известен вам настолько, чтобы вы могли меня понять.

Это было сказано с большим достоинством и самоуважением.

В холодном, бесстрастном тембре голоса, привыкшего командовать, Сахно сразу узнала особу, что разговаривала давеча через громкоговоритель и, откликаясь на утонченную вежливость хозяина, как могла, ответила ему в тон:

- Считаю за счастье приветствовать вас в вашем доме и, если будет на то ваше позволение, постараюсь изъясняться на вашем родном языке, который я немного знаю. Однако заранее прошу вашего благосклонного извинения за те ошибки, которые могу допустить...

Однако хозяин сделал отрицательный жест.

- Нет. Не беспокойтесь об этом. Наш язык слишком беден и неуклюж, чтобы вести на нем разговор. К тому же я его плохо знаю. Прошу в дом.

Сахно, надобно сказать, слегка утомилась после изысканной тирады, только что ею произнесенной, и не посмела выразить своего удивления от такого признания, да и некогда было. Хозяин заговорил сам. Заметив движение Сахно к чемодану, он сделал отрицательный жест.

- Не волнуйтесь. Ваши вещи будут на месте.

Потом, обернувшись к Чипариу, произнес:

- По шоссе направо подъедете к гаражу. Возле гаража в кладовой найдете все необходимое вам с дороги. С вашей госпожой, если это понадобится, вы можете говорить по телефону 23. Вы свободны.

Чипариу без возражений покорился этому приказу и потянулся было к рулю. В этот момент странный господин сделал к нему несколько быстрых шагов и, прежде чем Чипариу смог что-то сообразить, пощупал ему мышцы рук и груди. Удивленный Чипариу раскрыл рот и заморгал, не зная, что и делать. Однако оригинал-хозяин уже оставил его и только слегка усмехнулся.

- У вас отличные мускулы,- бросил он.

- Я член клуба "Романешты спортинг",- обескураженно промямлил Чипариу. Потом, совершенно растерявшись, невнятно добавил: - Но давно не тренировался и сейчас мускулы ослабли.

- Это ничего. Лишь бы были мускулы,- заметил хозяин совсем уже равнодушно и повторил: - Вы свободны. Езжайте.

"Кажется, этот чудак ко всему прочему еще и спортсмен",подумала Сахно, искоса разглядывая могучую фигуру старика с совсем седою шевелюрой и черными усами и бровями.

- Прошу в дом,- вспугнул ее мысли хозяин.

Они двинулись вверх по мраморным ступеням.

Идя впереди хозяина по длинной лестнице, потом бесконечной анфиладой комнат с широко раскрытыми дверями, Сахно чувствовала себя как-то неудобно. Все время ощущала она на спине внимательный взгляд и поворачивала из одной комнаты в другую автоматически, скорее угадывая, куда идти, чем слушая предупреждения.

Наконец они вошли в большую комнату со стеклянной наружной стеной. Это было нечто вроде "зимнего сада", только без растений. Комната была меблирована, как кабинет. Доктор Гальванеску сел к большому письменному столу и предложил гостье кресло.

- Вы изволили сказать, что имеете ко мне дело и письмо. Я слушаю вас.

На этот раз речь его была суха, деловита и даже не пахла той изысканностью, с какой он встретил Сахно возле подъезда.

Сахно вынула письмо и передала его хозяину.

- Если позволите, я коротко расскажу, в чем дело,- вежливо предложила она.

Однако хозяин довольно небрежно отклонил это предложение.

- Не надо. Я узнаю из письма.

Он разорвал конверт и забегал глазами по немногочисленным строкам письма. Чем более он углублялся в чтение, тем более становился пасмурным. Наконец он небрежно бросил письмо на этажерку и недовольно отвернулся к окну... Заговорив снова после короткой паузы, он даже не пытался скрыть своего раздражения.

- Меня удивляет такая настырность вашей уважаемой академии,поморщился он.- Не знаю, кто дал ей право докучать мне своим любопытством. Я по крайней мере всегда был против всякого вмешательства в мои личные,- он выделил это слово,личные дела. Что из того, что они избрали меня почетным членом? Я могу согласиться на это, сделать им такую честь,уже совсем чванливо усмехнулся он,- однако это еще не дает им права надоедать мне и мешать моей работе... Вы, разумеется, здесь ни при чем,- перебил он себя, отвернувшись от окна и увидев оскорбленную физиономию Сахно.- Вас обременили невежливым поручением, и прошу извинить, что высказываю свое неудовольствие именно вам.

Хозяин немного помолчал, и Сахно пришлось промямлить какую-то почтительную несусветицу. Потом заговорил снова.

- Традиции гостеприимства, свято уважаемые народом, к которому я имею несчастье принадлежать, не позволяют мне отказать вам, поскольку вы уже переступили порог моего дома. Однако не скрою, что делаю это с большой неохотой, и - позвольте мне эту откровенность - когда бы я знал содержание этого письма, не открыл бы вам ворот своего имения. Впрочем...- он снова заговорил приветливей,- ничего не поделаешь. Вы здесь - и вы моя гостья. Я должен выполнять обязанности гостеприимного хозяина, независимо от этого письма.

Сахно воспользовалась моментом, когда слишком вежливый хозяин замолк на минуту, изначала было отвечать с необходимым в таких случаях достоинствoм.

- Я совсем не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством и нарушать обычаи вашего народа. Если вы не считаете нужным...

Однако хозяин не обратил внимания на эти слова и заговорил далее, словно и не слышав речи Сахно.

- Много я вам не покажу, заранее предупреждаю. Академики,- он снова пренебрежительно кивнул в сторону письма,просят меня обстоятельно и всесторонне ознакомить вас с системой моего хозяйствования, дающей такие для них неслыханные результаты как по итогам производства, так и в экономии рабочей силы. Ни о какой обстоятельности и всесторонности не может быть и речи. Я согласен на то, чтобы показать - только показать, а совсем не "ознакомить" - некоторые участки моей работы, дам вам возможность поверхностно оглядеть мои владения и продемонстрирую несколько схем и картотек. Однако...- он поднял вверх длинный сухой палец с большой, только что залеченной раной, и впервые строго глянул Сахно прямо в глаза,- однако никаких пояснений я делать не буду. Это во-первых. Вы можете сами делать, какие хотите, выводы. Во-вторых, вы дадите обязательство не выходить самостоятельно, без меня, за пределы малого парка, ибо если попробуете это сделать, моментально погибнете: стены парка опутаны электропроводами высокого напряжения. В-третьих, вы даете мне слово, что нигде, ни в одном органе прессы ни одной из стран земного шара не напишете о том, что увидите и услышите тут, до тех пор, пока я сам - понимаете - сам не дам вам на то согласия. На заседании вашей кафедры, когда будете составлять отчет о вашей поездке, сделаете доклад по тезисам и материалам, которые я сам дам вам за день до вашего отъезда.

Хозяин кончил и взял перо. Сахно, обескураженная такой речью, возмущенная и разгневанная этими, довольно-таки наглыми условиями, долго не могла преодолеть волнения и связать два слова для ответа. Она просто утратила дар речи и, словно зачарованная, следила за профессорским пером, которое проворно подпрыгивало на грубой пергаментной бумаге. Когда же, придя наконец в себя, Сахно вскочила на ноги, чтобы достойно ответить этому зазнавшемуся, наглому господину, доктор Гальванеску спокойно, все время поглядывая в сад, который густо буйствовал за стеною-окном, протянул ей исписанный лист.

Сахно глянула на него и прочитала написанное крупными, разбросанными как горох буквами:

"Я, нижеподписавшаяся, агроном и аспирант кафедры сельского хозяйства Сахно Юлия, настоящим опровергаю все свои статьи и выступления, в которых говорила о xозяйстве доктора Виктория Гальваиеску, румынского подданного и помещика южного Буджака. Все мои выступления были только измышлениями и клеветой на уважаемого доктора В. с целью его компрометации, так как я издавна нахожусь с ним в непримиримой вражде из-за личных трений".

- Это на всякий случай,- невозмутимо пояснил профессор, не отрывая взгляда от зеленых верхушек за окном.- На случай, если б вы не сдержали слова и прдорились. Дату я проставлю сам, если будет на то нужда.

Кровь ударила Сахно в виски. Она перегнулась через стол, впившись в профессора затуманенными гневом глазами и тщетно ища его холодный, равнодушный взгляд. Не найдя его за космами густых черных бровей, она зло скрипнула зубами... взяла перо и одним махом расписалась на скрипучей грубой бумаге... Когда после этого она снова обессиленно села в кресло, доктор Гальванеску посмотрел на нее и уже совсем по-приятельски сказал:

- По правде говоря, я не прочь показать вам кое-что и сделаю это охотно. Вот уже одиннадцать лет я веду здесь хозяйство, волнуя и тревожа умы ваших академиков и других бездельников, и ни разу не доводилось мне показывать мои изобретения и достижения посторонним людям. А между тем кое-что требует, так сказать, проверки на свежем человеке. Нужен, если так можно выразиться, свежий глаз. Может, я где-то ошибаюсь и сам не могу этого заметить. Вам это будет виднее, и я охотно выслушаю ваши мысли.

Спрятав бумажку в ящик и замкнув его, доктор Гальванеску открыл небольшую шкатулку, которая стояла перед ним на столе и которую, заметила Сахно, он все время держал при себе.

В шкатулке было нечто вроде пишущей машинки - клавиатура со множеством мелких клавиш. Доктор нажал несколько клавиш - они мягко зазвенели в ответ,- и снова закрыл шкатулку. Затем прицепил ее к ремню, имевшемуся у него на плече под пиджаком, как это делают журналисты с фотоаппаратом, и встал.

- Через пятнадцать минут я жду вас на западной веранде. Там мы выпьем вечерний кофе. Тем временем вы успеете привести себя в порядок после дороги. Ваша комната по коридору с левой стороны, шестая дверь. Там ваши вещи и все необходимое. Западная веранда в другом конце того же самого коридора, как раз напротив оранжереи с кокосовой пальмой.

Сказав это, доктор Гальванеску открыл боковую дверь и исчез за нею.

Растерянная и взволнованная, Сахно некоторое время не двигалась с места. Она никак не могла собраться с мыслями и освоиться в неожиданных и курьезных - чтобы не сказать больше - обстоятельствах. Она бы простояла так, с глупым видом моргая глазами, все пятнадцать минут, когда бы не новая неожиданность.

- Поторопитесь. Ваш кофе остынет,- вдруг послышалось откуда-то сверху.

Сахно аж вздрогнула от неожиданности. Потом посмотрела вверх. Там никого не было. Говорила жирандоль. То есть громкоговоритель, хорошо упрятанный среди ее стеклянных украшений.

Покраснев, устыдившись, что снова попала впросак, Сахно поспешила в коридор. До шестой двери было далековато, и Сахно с каким-то жутким чувством шла вдоль анфилады пустых комнат, раздражаясь тем. Wo начинает, кажется, побаиваться: не подслушивает ли, не подглядывает ли где из-за угла странный хозяин...

Пятнадцать минут - это совсем не много времени для того, чтобы кое-как сориентироваться. Тем не менее, приводя себя в порядок и переодеваясь, Сахно успела несколько оглядеться.

Отведенная для нее комната была обставлена с комфортом, которого вряд ли можно было ожидать в этом сельском захолустье. Уютная и удобная мебель, рационально и со. вкусом подобранные украшения на стенах и потолке, люстра, много разных ламп, расположенных так, чтобы, если их включать отдельно, каждая из них освещала какой-то один уголок, оставляя всю комнату в полутьме. По углам немало разнообразных приспособлений для одевания и раздевания, для чтения и письма, тьма-тьмущая больших и помельче кнопок и выключателей, назначения большинства которых Сахно так и не смогла понять, а нажать не отважилась. Естественно, тут же телефон, радиоприемник и отдельно - громкоговоритель, замаскированный в ночном потолочном светильнике. В комнате было четыре высоких окна, все выходили на широкую парковую поляну. Поляну пересекала белая стена, за ней виднелся участок поля.

Все это Сахно увидела мимоходом, так как уже на тринадцатой минуте ее пребывания в комнате из верхнего громкоговорителя послышался голос доктора, который сообщал, что кофе на столе, и он кладет в стакан два кусочка сахара.

Эти говорильники, понацепленные на каждом шагу, уже здорово надоели Сахно, и в ответ на приглашение она вполголоса выругалась. Однако, подумавши, решила этого больше не делать, кто его знает, может, здесь и под кроватью находится мембрана, транслирующая странному хозяину каждое слово, промолвленное наедине.

Идя назад к террасе, Сахно заглянула в окна, выходящие во двор. Все эти покои, как обнаружилось, размещались в одном из больших и, очевидно, многих корпусов здания. Комнаты в этом корпусе были только с одной стороны, так как вдоль всего корпуса протянулся длинный коридор-галерея с окнами в палисадник.

Ни в саду, ни в покоях и вообще во всем доме - нигде не было видно ни человека, ни хоть какого-то живого существа.

Казалось, во всей роскошной усадьбе живет лишь один-одинешенек ее оригинал-хозяин. Такая мысль появилась у Сахно в тот момент, когда она, идя вдоль окна, поглядывала на палисадник.

Там как раз происходила вечерняя поливка цветов. Однако, сколько ни присматривалась Сахно, нигде не было заметно садовника. Цветы обходились без него. Фонтаны, густо и систематично размещенные среди клумб, сами вдруг взрывались дождем крупных капель, направляя струи то на одну, то на другую клумбу, с легким скрипом поворачиваясь туда и сюда. Забава и эстетическое украшение - фонтаны - были механизированы и рационально использовались для орошения.

Доктор Гальванеску ожидал Сахно, задумчиво размешивая ложечкой кофе. Сказать по правде, Сахно этому слегка удивилась, справедливо допуская, что и размешивание сахара следовало бы механизировать.

- Вы почти пунктуальны. Это хорошо,- милостиво приветствовал ее хозяин, глянув на часы.- Садитесь и пейте кофе. Это кофе с моих плантаций. Мне стоило немало труда культивировать тут это растение. Однако теперь оно уже хорошо привилось. Я не спросил, какой вы пьете кофе, потому что в своем доме я угощаю гостей только своим кофе, приготовленным по моему же рецепту.

Сахно поблагодарила и попробовала кофе. Тем временем профессор нажал несколько клавиш на своей оригинальной машинке, снова неразлучно стоявшей подле него. Сахно не выдержала и поинтересовалась, что он делает. Хозяин охотно пояснил:

- Это, видите ли, небольшой (я не говорю "карманный", потому что он еще не усовершенствован до таких размеров) радиотелеграф. Сидя тут, я передаю свои распоряжения в разные концы имения.

- Неужели вы повсюду управляетесь сами?

- Приходится, к сожалению, самому. У меня нет надежного и способного человека, которого я мог бы назначить своим помощником.

- Это очень трудно и требует, наверное, много времени?

- Не говорите. Эта штучка,- профессор показал на аппарат,- мне очень помогает. Это чудесный подручный. Молчаливый и быстрый. А главное выполняет то, что я сам хочу... В моем деле,- добавил он чуть погодя,- я не терплю никакой иной инициативы, кроме своей собственной.

Кофе, как выяснилось, был только общим наименованием ужина и его первым словом. Его сменила легкая закуска из остро приправленных, пряных овощей, которая мало понравилась Сахно после густого и крепкого кофе. После закуски пришлось выпить несколько микроскопичных чарочек разных настоек. Все это стояло тут же, под рукою, в небольшом шкафу. Затем доктор известил,- что сейчас будет горячее блюдо, и нажал клавишу.

Сразу же, как будто он только и ждал этого, из глубины террасы появился лакей. Это был первый человек, которого увидела тут Сахно, и, надо сказать, она даже вздохнула легче, обрадовавшись тому, что тут все-таки есть живые люди.

Однако, разглядевши хорошенько этого индивида, она вынуждена была констатировать, что чудак-хозяин и людей для услуг подбирает себе таких же комичных, как и сам. По крайней мере по внешности лакей был мало похож на обычных людей этой профессии.

Во-первых, выправка. Тут была превзойдена всякая военная муштра. Слуга двигался плавно и совсем беззвучно. С максимальной точностью движений и жестов. Ни одного лишнего жеста, ни одного нерассчитанного поворота. Подбородок и лицо были у него так чисто выбриты, что можно было думать, будто волосы там никогда и не росли. Лицо имел какое-то странное, вроде как больное, без обычных оттенков краски, обусловленных приливом крови: и лоб, и щеки, и нос, и уши были одинаковыми, темно-красными. Волосы - Жесткие и курчавые. Глаза заслоняли темные очки.

"Негр или папуас",- подумала про себя Сахно, поглядывая на несуразно длинные полы фрака, белую манишку, а особенно - густо-черные окуляры, которые резко контрастировали с физиономией слуги. Расспросить хозяина она не отваживалась.

Однако хозяин сам, перехватив, наверное, заинтересованный взгляд Сахно, заговорил о лакее.

- Как вам нравится выправка? - усмехнулся он вслед слуге, который поставил кушанье и ушел так же тихо, как и пришел.

- Н-да, выправка...- кивнула Сахно.- Очень хорошо.

- Ха-ха! А внешность?

- Он негр?

- Нет. Из очень редкого, почти уже вымершего племени нильских хамитов. По имени - Хаквилавилис. О, я много потрудился над его воспитанием. Теперь так трудно найти хорошего слугу.

- Н-да,- невнятно пробормотала Сахно.

- Эти профсоюзы, вечерние университеты, газеты и все такое прочее,скривился профессор,- ужасно портят нижние классы людей. Первый попавшийся дикарь куда лучше нашего квалифицированного культурного лакея... Или, может, при вас такого нельзя говорить? - ласково поинтересовался профессор.- Может, вы социалистка?

Сахно еще раз невнятно что-то буркнула.

- А главное,- продолжал доктор Гальванеску. по своей привычке не ожидая ответа,- он нем, слеп и глух (потерял все после оспы, от которой я его спас). Особенно похвальные качества для прислуги.

Уже начинало темнеть. Из сада доносились дурманящие запахи южных цветов и приятная свежесть фонтанов. Между прочим, на этих самых фонтанах Сахно смогла убедиться и в рациональности радиоаппарата Гальванеску, и в сноровистости его невидимых слуг. Во время ужина профессор время от времени откладывал вилку, чтобы пощелкать на своем аппарате. После одной из таких "гамм" полив цветника вдруг прекратился, и фонтаны, выполнив свою функцию, плавно и дружно перешли к выполнению чисто декоративной роли. Их струи были теперь направлены вверх и причудливыми гирляндами красновато отсвечивали в лучах заходящего солнца.

Ведя сейчас с доктором Гальванеску пустячный разговор о Берлине, немецкой академии и румынском хозяйстве, Сахно все время поглядывала в сад, любуясь пейзажем и наслаждаясь запахами цветов. Именно в это время в конце цветника на аллее появилась какая-то человеческая фигура, очевидно, направляясь сюда. Это дало Сахно повод еще раз с удовлетворением констатировать, что опасения ее о полной безлюдности этой местности оказались преждевременны. Доктор Гальванеску тоже увидел эту фигуру, однако проявил совершенно очевидное недовольство - он забеспокоился и сурово нахмурился. Однако сразу же отвернулся и, забыв про нее, взялся что-то искать в своем блокноте. Найдя, застучал на своей машинке. При первых же ударах клавиш фигура сразу остановилась, постояла какой-то миг, потом быстро повернулась и почти бегом направилась назад, исчезнув за поворотом аллеи.

Сахно не могла не обратить на это внимания хозяина, высказав опасение, не вор ли это. Однако доктор Гальванеску ответил, что воров здесь не бывает - им не перелезть через электрическую стену. Подумав немного, добавил:

- Это был один из моих управителей. Он шел ко мне на вечерний отчет.

- Однако почему же он так быстро повернул назад? Забыл, может, что? наивно поинтересовалась Сахно.- Или, может, увидев, что вы не один, не захотел вас беспокоить?

- Почти что так. Только это я велел ему вернуться.

- Вы? - удивилась Сахно.- Но ведь вы ему ничего не крикнули.

- Я протелеграфировал ему.

- Неужели он?..

- Да. Мои управители всегда имеют при себе небольшие приемники. Это очень удобно в работе.

Закурив, доктор Гальванеску известил, что осмотр его хозяйства Сахно может начать завтра с шести утра, когда Гальванеску будет делать утренний обход. А поскольку солнце уже зашло и стрелка часов подошла к девяти, то хозяин, покалякав еще немного и выпив грогу, предложил идти на отдых. До десяти он еще будет читать книжку и слушать сообщения из столичных и зарубежных газет, а после десяти засыпает: таков его распорядок, которому, хотят они или не хотят, должны подчиняться и гости.

- Ваша комната готова. Доброй ночи.

Сахно откланялась, и по тому же коридору отправилась к себе.

В комнате ее ожидал лакей. Он застелил постель и готовил вечернюю ванну. Оставив свое дело, лакей тут же взялся помогать Сахно раздеваться, хотя она того и не хотела, так как не собиралась еще спать да и не привыкла, чтобы ей кто-то помогал в туалете, особенно мужчина. Она попробовала это сказать лакею, однако тот не обратил внимания на ее слова. Вспомнив о его глухоте, Сахно не нашла способа с ним разговориться и вынуждена была позволить раздеть себя и надеть на плечи купальный халат.

Лакей выполнял все с исключительной ловкостью. Его автоматичные, заученные движения напоминали Сахно движения заводной куклы; отталкивала уродливая, противная внешность.

Его красное лицо было словно обожжено и вспухло. От всего тела веяло каким-то мертвым холодом, и прикосновения его были отвратительны. Даже сквозь перчатки, которых лакей не снимал ни на минуту, чувствовался холод словно закостенелых пальцев.

Наконец лакей откланялся и ушел. Спать еще никак не хотелось и, раскрыв одно из окон, Сахно расположилась около него. Был уже вечер, и над зарослями парка всходила большая полная луна. В ее зеленовато-сиреневых лучах над озерцами, окружавшими парк, клубился седой туман. Под летучими облачками тумана поблескивали в лунном свете большие плесы верхних прудов, почти что омывавших стены дворца.

Сахно залюбовалась таинственной красотой южной лунной ночи, ее трепещущим светом и жутковатыми тенями. Из окна была видна добрая половина дворца, который загибался здесь буквой Г. В этой части в парк выходили только одни двери. Во всех окнах был уже темно - дворец спал. Спал, должно быть, и хозяин. Подумав про это, Сахно принялась и сама укладываться - до утра было уже недалеко, а с дороги требовалось отдохнуть. Она погасила свет и собралась было прыгнуть в кровать. Но замешкалась. Электричество погасло, лунные лучи заполнили комнату, облив все чарующим мертвым сиянием. Трудно было отказаться от удовольствия полюбоваться еще красою ночи, и Сахно решила выкурить возле окна сигаретку.

В это время во многих окнах дворца вспыхнуло электричество.

Выходные двери грохнули, и во двор кто-то вышел. Приглядевшись, нетрудно было узнать господина хозяина. Он посмотрел на окно комнаты Сахно, не заметив, естественно, ее фигуры, съежившейся в складках портьер. Потом сел на велосипед и быстро поехал.

"Что-то помешало профессору выдержать свой регламент. Не случилось ли чего?" - подумала Сахно.

В это время выходные двери еще раз хлопнули, и перегнувшись, Сахно увидела какую-то фигуру, вышедшую в сад. Сахно не обратила бы на нее внимания, но удивило ее, что фигура эта была почти что голой, в одних купальных трусах. Это не был лакей, поскольку даже в сумерках голое тело отсвечивало, оно было слишком бледным для смуглого и краснокожего потомка древних хамитов.

Пока Сахно присматривалась и раздумывала, фигура отошла от стены, двинулась в парк, прямиком через поляну. Проходя мимо окна, фигура попала в полосу ясного лунного света, и... непроизвольно Сахно испуганно съежилась... Мимо нее скользило что-то безобразное и непонятное... Человек был даже слишком бел и едва не прозрачен в зеленоватых волнах лунного света.

Бесплотный, словно сотканный из густого тумана торс, бесцветная, одутловатая, водянистая рожа со зловещими пятнами черных очков...

- Что за черт? Что это за чудище? - похолодела Сахно.- Что за привидение из коллекции старого идиота?

Привидение тихо миновало поляну и пошло тропинкой в глубь парка.

Когда оно обернулось к Сахно боком, та не могла не отметить, как похожа его поступь, все его движения, на походку и движения Хаквилавилиса.

- Однако это не он! Если тот красный урод - потомок каких-то хамитов, то это уже какой-то альбинос, что ли?..

Луна зашла за тучи. Вся таинственность ночи исчезла. В глубину парка удалялась обычная человеческая фигура, только голая.

- Это обычный лунный мираж? - пробовала успокоить себя Сахно, припоминая все известное ей про южные миражи.- Или у меня галлюцинации от переутомления?

Однако голос разума мало успокаивал взбудораженные нервы и не был способен развеять угнетенность. Напрасно стараясь отогнать жуткий образ и вызвать сон, Сахно укуталась в прохладные простыни удобной постели.

Точно в шесть Сахно разбудил громкоговоритель. С докучливой помощью все того же Хаквилавилиса она быстро собралась и поспешила на террасу, где доктор Гальванеску уже ждал ее за ранним завтраком.

Гальванеску завтракал молча и время от времени подгонял Сахно: они уже и так слегка припозднились. Выглядел хозяин хмурым и утомленным. Сахно поинтересовалась его здоровьем и причинами ночного путешествия. Не скрывая своего недовольства по поводу того, что Сахно видела его ночной отъезд, доктор Гальванеску ответил, что действительно дурно спал эту ночь.

Он вынужден был неожиданно выехать в рабочие казармы: заболел один работник и думали, что это холера. Однако выяснилось, что это обычная дизентерия, которая свирепствует тут каждое лето. Позавтракав, хозяин и Сахно сразу двинулись в путь. Возле подъезда их ожидала циклонетка. Гальванеску сел за руль.

Они миновали палисадники, проехали через большой парк и выехали на поля. Добрых два часа возил хозяин свою гостью по узеньким, однако хорошо утрамбованным дорожкам, которые в разные стороны разбегались через широкие поля. Тут Сахно имела случай высказать восхищение идеально организованной системой искусственного орошения.

- О! Это мои альфа и омега! - не без самодовольства ответил хозяин.Хорошее орошение - основа всякого хозяйствования. Природа мало заботится о нас и никогда свою влагу не распределяет целесообразно. Ее или маловато, или слишком много. Исправлять природу, управлять ею - это и есть задача человека. Идея искусственного орошения для нашего края особенно важна, так как солнца здесь сколько хотите, однако солнце у нас засушливое. Исправив с помощью искусственного орошения недостатки климата, мне удается собирать за год по два урожая: в июне и в октябре. Истощение почвы я компенсирую обычным внесением удобрений, только более усовершенствованным способом. Я, разумеется, не удобряю мои земли простым навозом и давно уже отказался от суперфосфата. Удобрения вносятся у меня одновременно с орошением. Жидкость, которую вы видите в водосборах, полевых водокачках и этих канавах, не простая вода. Это насыщенный химический раствор. Формула раствора - мой секрет. Химия - мать хлебов. Это химия дает мне два урожая за год и увеличивает сбор, против обычного на примитивных крестьянских полях, на каждом урожае в пятьдесят раз.

- Пятьдесят раз! - Вскрикнула Сахно, до крайности удивленная. Она ожидала услышать большую цифру, однако никак не такую.

- Да. В пятьдесят раз. То есть там, где дикарь-крестьянин имеет пуд хлеба, я имею ровно пятьдесят. А вычтите из крестьянского пуда проценты на истощение грунта - ведь они, идиоты, не имеют даже многополья,- и вы увидите, что против моих пятидесяти пудов крестьянин, в среднем за десять лет, не будет иметь больше тридцати фунтов. Моя же система орошения и химизации не только не истощает землю, а наоборот, из года в год удобрений требуется меньше, ибо в земле остаются последки, и она, как и всякий живой организм, приучается сама вырабатывать вещества, которые вначале приходится давать ей как лекарство. Это мне дает экономию в соответствующей прогрессии на следующий год после применения удобрения.

Сахно слушала, как зачарованная. Она ожидала увидеть здесь немало интересного, однако это превзошло все ее ожидания.

- Дорогой профессор! - пылко воскликнула она, проникаясь огромным уважением к этому оригиналу. - Вам, конечно же, известно, что на культурных полях самых передовых в отношении сельского хозяйства стран урожайность не достигает и пятой части вашей. Вы извините меня, однако я удивляюсь, почему вы ие публикуете своих достижений, не сделаете их достоянием человечества и науки?

- А что даст мне за это наука и человечество? - холодно ответил доктор Гальванеску, надменно прищуриваясь в ответ на восторг Сахно.

- Как то есть что? - слегка смешалась Сахно.- Вы сделаете человечество счастливым. Вы научите его легко выращивать хлеб. Вы дадите ему возможность рационально тратить свой труд. Вы избавите его от излишней работы...

- Для того, чтобы оно имело больше времени для лени и беспутства?

- Разве можно так говорить? Неужели вы не верите в человечество, в прогресс, в культуру?

Доктор Гальванеску неохотно засмеялся.

- Допустим, верю. Так как не могу не верить. Если не в человечество, то в отдельных людей, в их прогресс, культуру. Не могу не верить, так как то, что я сам демонстрирую вам, это и есть прогресс, культура. Однако... это сделал я. Что даст мне за это человечество?

- Благодарность трудящихся... Славу, если вы ищете ее... Или, наконец, богатство. Столпы капитализма охотно отдадут вам в эксплуатацию полмира, лишь бы вы только открыли другой половине свою тайну.

Гальванеску снова засмеялся сухо и хрипло.

- А может, я хочу целый мир? Может, половины мне недостаточно!

Смех и ирония охлаждали восторги Сахно. Она уже не знала, чему отдать предпочтение - уважению и восхищению перед гением или отвращению перед его низостью. Доктор Гальванеску тем временем успокоился и сменил гнев на милость.

- Эта формула стоит мне пятидесяти годов жизни. Никто никогда не вернет мне этих лет. А они для меня дороже, чем ваши полмира. Пусть другой ум откроет формулу бессмертия, а я отдам ему свое открытие даром...

Он помолчал, направляя циклонетку по узеньким бетонным дорожкам, что вились между оросительными канавками. Внезапно он засмеялся весело и приветливо, демонстрируя удивительное умение внезапно изменять настроение.

- Все это глупости! Не в этом дело. Я обязан еще все хорошенько проверить. Кто знает, может, я и откроюсь... И не возьму дорого за свое изобретение,- снова засмеялся он.

Его собеседнице сразу стало легче, и Сахно с прежним уважением взглянула на хозяина. Доктор Гальванеску в этот момент вдруг остановил мотор.

- Я хочу дать вам попробовать жидкости для орошения.

С этими словами он легко соскочил на землю и взял черпак, лежавший возле водосбора.

- Разве я земля? - засмеялась Сахно.

- Нет,- серьезно ответил Гальванеску.- Однако вы такая же частица мироздания, как и земля. Не брезгуйте ее пищей. Могу вас проинформировать, что сейчас я исследую влияние этой оросительной жидкости непосредственно на живой организм. И имею основания бояться, что вся моя предыдущая работа окажется напрасной. Возможно, что и само орошение не будет нужным, как не будет нужен растительный хлеб.

- Вы говорите о суррогатах? Химический хлеб? Я знакомилась с многочисленными опытами в этой области и, кажется, они все до сих пор неудачны.

- Да. Это не моя идея. Уже около ста лет ищут люди формулу вещества, которое заменило бы обычную пищу. Попробуйте,- протянул он черпак Сахно,это как раз раствор для орошения грунта под сахарную свеклу. Каждое растение, естественно, требует несколько иной формулы раствора. И этот как раз, по моей мысли, наиболее близок к тому, который может стать питанием для живого организма. Свиньи, скажем, у которых пищеварительный аппарат и формула крови наиболее близки к человеческим, едят это за милую душу и откорм идет быстрее, чем на кукурузе, отрубях или патоке.

Сахно осторожно отхлебнула бурой, с неприятным запахом юшки. На вкус она была сладкой и чуть Хмельной.

- Тут есть хлор? - спросила она, распробовав.

Гальванеску рассмеялся.

- Вы хотите выведать у меня формулу? Даже когда я скажу, что хлор есть и перечислю еще два десятка других составных частей, вам это все равно ничего не даст. Ибо основное, естественно,- пропорция и способ приготовления.

Сахно и сама рассмеялась, уверяя, что она вовсе не хочет выведывать тайну.

- Ну, как вам нравится? - поинтересовался хозяин.

- Не очень,- откровенно призналась Сахно.- Я с большей охотой съела бы бифштекс с картошкой и ломтик хлеба.

- Я тоже,- засмеялся доктор Гальванеску.- Однако я еще и не заявляю патента на такую пищу. Поживем - увидим.

Они снова сели в циклонетку и двинулись дальше. Теперь пшеничные и свекольные плантации остались позади, и дорожка бежала среди густых виноградников. Гальванеску молчал, оглядываясь по сторонам, и время от времени прибегал к своему неразлучному аппарату, выстукивая короткие аккорды.

- Вы это серьезно, господин доктор? - после паузы спросила Сахно, когда мотор остановился перед воротами.

- Что серьезно?

- Про питание... этой жидкостью?

Гальванеску помолчал и задумчиво ответил:

- Не знаю. Это, естественно, только проблема. Проблема изучения, анализа и синтеза - да, да - анализа и синтеза витамина. Я, между прочим, работаю и над этим. Не знаю, удастся ли мне закончить мою работу до смерти... Ах, эта проклятая обязанность умирать разрушает все планы! Изобретателю никогда не хватает жизни! - возмущенно крикнул он.- Во всяком случае, развязка уже недалеко. - Потом, немного помолчав, он добавил тоном лектора:

- Понимаете, дело в том, что организм земли и организм растения значительно проще организма животного. Животное же, особенно человек, ужасно избаловано. Создать для него искусственную пищу необычайно трудно: учесть надо все - кровообращение и нервную систему, вибрации мыслительного аппарата и половые волнения, социальное наследие веков и нажитые хворобы, и еще всякой всячины... С другой стороны, весь этот метод, может быть, ошибочен. Возможно, это неправильно - искать и приспосабливать пищу для организма, может, надо наоборот - организм животного приспособить к любой пище? То есть упростить человеческий организм, доведя его простоту до простоты если не земли, то, по крайней мере, организма растения...

Сахно с интересом слушала хозяина, однако тот вдруг оборвал себя.

- Я утомляю вас...

- Нет, нет! Что вы! - возразила Сахно.

- ...и чересчур полагаюсь на вашу недогадливость... Вы уж меня простите, однако у каждого изобретателя есть границы, далее которых он не может говорить о своих работах.

- У вас, должно быть, трудится много рабочих? - спросила Сахно.- Чтобы выполнить всю работу здесь, нужно немало рабочих рук.

- Не очень,- возразил доктор Гальванеску.- Вы забываете, что у меня решительно все механизировано и электрифицировано.

- И все ж таки здесь трудится не одна сотня людей? Даже при максимальной механизации?

Доктор Гальванеску хитро прищурился.

- Я смотрю, вы не прочь дознаться, какова же она, эта самая цифра?

- Да. Это очень интересно. Интересно знать, как экономит рабочую силу ваша система. В вашем хозяйстве все построено на механизации, однако, с другой стороны, такое количество различных усовершенствований тоже требует рабочих рук.

Гальванеску засмеялся.

- На этот вопрос я не дам вам ответа. Это мой секрет. Спрошу вас только: много ли людей встретили вы в моем имении и на полях?

- Никого... пока что,- откровенно призналась Сахно.- Я даже подумала, не праздник ли какой сегодня. Должна признаться, что это не только восхищает и интригует меня, но и... немного, знаете, как-то становится жутковато. Такое безлюдье...

Гальванеску засмеялся снова.

- Недаром так боятся этой земли окрестные жители. Ваше имя произносят с каким-то полумистическим страхом. О вас говорят...

- Когда люди чего-то не знают, они плетут всякую ерунду,- резко перебил Гальванеску.- Этим они вознаграждают себя за собственную ограниченность и недогадливость... А впрочем... у них есть кое-какие основания. Я не терплю любопытных и раззяв. Я никого не пускаю к себе и наказываю неосмотрительных...

- Возможно, вы правы,- поддакнула Сахно, чтобы не раздражать напрасно Гальванеску.- Однако вернемся к нашему разговору о рабочей силе. Людей на поле не видно совсем, хотя пора сейчас и рабочая. Совершенно очевидно...

Однако Гальванеску резко и сердито ее остановил.

- Для вас тут нет ничего "совершенно очевидного". Вы можете строить себе какие хотите гипотезы, однако, повторяю, не ждите от меня ответа на этот вопрос. Я уже сказал вам, что основного принципа моей системы хозяйствования - моего "секрета", которого так не терпится выведать вашей академии,- я вам не скажу. Кто знает, может, вопрос о рабочей силе и есть основной секрет моей системы? Так что прошу вас не возвращаться к этому вопросу.

- Я прошу меня извинить...

Однако Гальванеску, конечно, не слушал и, по присущей ему манере, сразу сменил свой суровый и острый тон на иронично-веселый.

- Кто знает, может, вы агент какого-нибудь профсоюза или там какого-либо из интернационалов и ищете примеры необходимой вам "неслыханной эксплуатации", чтобы потом звонить во всех ваших глупых газетах, компрометируя мое имя и обращая на меня внимание всяких бездельников и бездарей.. А впрочем,- он еще раз резко сменил тон,- коли уж вы так хотите, я покажу вам сейчас моих работников. А то вы и в самом деле додумаетесь до всякой ерунды.

Он замолчал и долго выстукивал на своем аппарате.

- Тут недалеко проводятся мелиоративные работы... Мне не нужно вот это озеро, и я решил перенести его в парк: там не хватает воды в прудах. Сейчас роем канал. Прошу.

Они снова сели в циклонетку и повернули назад. Через виноградники и плантации машина возвратилась к парку, обогнула угол стены и выехала с другой стороны озера. Не доезжая до берега, доктор Гальванеску выключил мотор.

- Мы посмотрим отсюда. Озеро очень малярийное и ближе подъезжать небезопасно.

- Однако же там работают люди?

- Они мажутся специальнымым защитным эликсиром. Комар его боится. Глядите.

Сахно уже сама смотрела в ту сторону. От озера к парку устремлялся уже наполовину готовый узенький канал. Там работали сразу две землечерпалки. Возле них копошились с десяток работников. Работа двигалась необычайными темпами и люди, казалось, не ходили, а бегали. И в то же время сразу бросались в глаза необычайный порядок и организованность всей работы.

Каждый работник, очевидно, педантично выполнял какую-то определенную и ограниченную часть общего дела, сосредоточиваясь только на ней, и больше не заботился ни о чем. Издали каждый казался винтиком в общем механизме труда. Можно было заметить точные, хорошо рассчитанные и выверенные движения. На эти движения со временем становилось даже трудно глядеть - до того они были размеренными и автоматичными.

- Какая бесподобная муштра! И как досконально организована работа! взволнованно воскликнула Сахно.- Я начинаю думать, что это не люди, а какие-то автоматы.

Гальванеску в это время открыл свой аппарат и выбил коротенький аккорд. Словно от взмаха волшебной палочки вся работа моментально остановилась. Люди застыли на месте, машины перестали стучать... Однако, прежде чем ошеломленная Сахно успела удивленно вскрикнуть, Гальванеску клацнул другой клавишей, и работа вновь возобновилась в том же темпе.

- Это гениально! - захлебнулась Сахно.- Это выше человеческого понимания! Дорогой профессор, неужели вы не скажете, как вы достигаете такого быстрого выполнения ваших приказов?

Вместо ответа доктор Гальванеску рассудительно промолвил:

- Радио принадлежит великое будущее.

Сахно вынула бинокль и еще раз поглядела на группу работающих. В приближении несколько терялся эффект ритмичности работы, зато еще больше поражала точность и целесообразность движения каждого работника в отдельности. Расстояние все же было немалое и разглядеть как следует отдельные детали и фигуры не удавалось. Впрочем, удивляла чрезмерная бледность лиц у работников - столь удивительная тут, под палящими лучами южного солнца и степными ветрами.

"Должно быть, хозяин не очень-то заботится об охране труда своих людей,- подумала Сахно.- Вряд ли они слышали не только про восьмичасовой, но и про десятичасовой рабочий день..."

Далее размышлять ей не пришлось.

Доктор Гальванеску, который отошел было от нее и возился со своим аппаратом, в этот момент снова повернулся. Увидев бинокль, он бесцеремонно выхватил его у оторопевшей Сахно.

- Вы забыли о моем предупреждении и нарушаете условие, которое вчера подписали, сударыня! - возмущенно затопал он ногами.- Я немедленно прекращаю дальнейший осмотр.

- Однако, сударь...- растерялась Сахно, не поняв еще, как надлежит реагировать на не совсем вежливое поведение хозяина.- Мне удивительно... Вы оскорбляете...

- Вы не имеете тут права оскорбляться! Вы нарушаете свое слово!

- Сударь!

- Сударыня!

- Я чрезвычайно удивлена...

- Я тоже. Прошу в машину. Мы немедленно возвращаемся.

Возмущенно сопя и бормоча, разгневанный хозяин побежал к циклонетке. Сахно не оставалось ничего другого, как догнать его.

- Прошу. Садитесь. А эту штучку,- Гальванеску сердито потряс биноклем,- я вынужден реквизировать.

Размахнувшись, он швырнул его в канаву.

- Я не хотела вас обидеть,- начала было Сахно, стараясь ликвидировать неприятный инцидент, однако доктор Гальванеску ее не слушал. Он включил мотор и быстро погнал циклонетку назад, домой.

Ночь наступила незаметно, быстро и по-южному внезапно.

Сахно с доктором Гальванеску находились в библиотеке. Помирившись во время обеда - при этом Сахно вынуждена была поклясться в своей скромности еще одним честным словом, они теперь осматривали книгохранилище Гальванеску. Это была богатая и интересная библиотека. Всякое печатное слово по всем отраслям науки, техники и социологии, где бы оно ни вышло в свет, находило свое место на полках этого книжного собрания.

Похвастав книжками, Гальванеску привел Сахно в диаграммную, где продемонстрировал свои схемы, сводки и выкладки, ошеломляя неимоверно большими числами и до нахальства смелыми расчетами. Тут же, кстати, он прочитал некоторые тезисы из своего неопубликованного труда, проиллюстрировав кинозарисовками результаты нескольких интересных исследований. Однако показать лаборатории категорически отказался, предупредив, что они совершенно изолированы в так называемом "левом корпусе", и на всякий случай там стоит настороже верный караульный электропровод. Взамен он предложил с завтрашнего утра начать осмотр рыбного питомника, ботанического и зоологического садов. Там он обещал показать интересные результаты прививок растений и опытов над животными.

Разошлись снова в десять, и Гальванеску, который весьма утомился за день и предшествующую бессонную ночь, заявил, что сразу, даже изменяя своим привычкам, ляжет спать.

Сахно же не спалось. Впечатления дня переволновали и утомили ее. Она много слышала об этом поместье на окраине европейского материка, однако до сих пор довольно скептически относилась к таинственной славе не менее таинственного доктора Гальванеску. Теперь же эта удивительная фигура все больше и больше вызывала ее уважение и восхищение, но еще более интриговала своей загадочностью.

Нервное возбуждение комкало мысли и отгоняло сон. Промаявшись с полчаса в своей комнате и вымеряв ее вдоль и поперек, Сахно решила выйти в сад прогуляться,

Был уже двенадцатый час. Тихо перейдя террасу, Сахно зашла в цветники. Обогнув правый корпус, она вышла на поляну, оказавшись перед своими окнами. В окнах левого корпуса, где помещались таинственные лаборатории и покои самого хозяина, света не было.

- В самом деле спит. Не обманул, - усмехнулась Сахно и пошла в глубину парка.

Весь пожелтевший в лунном сиянии, парк благоухал ароматами южной ночи, маня в свои таинственные недра. Сахно пересекла поляну и нырнула в чащу туй и карликовых сосен.

Узенькими, хорошо утоптанными и аккуратно выметенными дорожками она бродила в лабиринтах зелени, не теряя, впрочем, из виду своего светящегося окна, чтобы не заблудиться впотьмах.

Тут и там в зеленых зарослях попадались беседки, охотничьи домики или простые портики, живописно разбросанные на берегах озерец либо в чащах старых деревьев. Сахно прыгнула в байдарку, что мягко покачивалась у причала, и поплыла тихим, уснувшим плесом.

Все озерца и пруды сообщались между собой протоками, декоративно скрытыми за подвесными мостиками или кустарником. Они манили своей загадочностью. Плывя дальше и дальше, Сахно и не заметила, как очутилась довольно далеко. Силуэт дворца спрятался за стеной высоких деревьев. Свет из окна скрылся еще раньше. Встревожившись, Сахно повернула и собралась было плыть назад, когда увидела за берегом озерца какие-то узорчатые железные сооружения.

Подъехав ближе и разглядев их, она узнала конструкцию землечерпалки. Это было последнее, уже перед стеной, озерцо и дальше, за стеной, должен был находиться тот самый канал, работу возле которого она наблюдала днем. По эту сторону стены канал был уже закончен и облицован. На дне плескалось немного воды - вровень с поверхностью озерца. Через двадцать или тридцать метров канал исчезал в туннеле под стеной. Сахно наклонилась над водой и глянула в туннель. Он был не длиннее пяти-шести метров. За этими пятью-шестью метрами снова мягко отсвечивала под луною вода, немного дальше чернела запруда, еще дальше - виднелся корпус землечерпалки.

Непреодолимое любопытство толкнуло Сахно. Отмахнувшись от мысли, что она поступает нечестно, вторично уже нарушая свое слово, Сахно ударила веслом и двинулась в протоку туннеля.

Подплывая к устью, вспомнила она про электростражу, однако тут же успокоила себя - навряд ли, чтоб и устье туннеля было переплетено проводами. К тому же металлический нос байдарки, в случае чего, послужил бы наилучшим токоотводом...

Вот и устье. Сахно подняла весло и хотела напоследок изо всей силы оттолкнуться, чтобы разгона хватило на все пять метров туннеля. Однако в тот же миг она испуганно отшатнулась...

Сверху, с кромки туннельной трубы, что-то соскочило и плюхнулось в воду. Что-то большое, неуклюжее и тяжелое. Лодку закачало и она затанцевала на мертвых волнах, вот-вот готовая опрокинуться. Раньше, чем успела Сахно прийти в себя с перепугу и сообразить, что произошло, из воды вынырнула голова, а за нею и плечи человека. Воды тут было немного, и человек стоял в воде по грудь. Он поднял руки, опередив Сахно, которая хотела обороняться веслом, и с силой отпихнул лодку назад.

Потом человек прыгнул, настиг лодку и еще раз оттолкнул ее...

Байдарка быстро скользнула назад, к озеру. А человек сразу отвернулся и моментально исчез в тени стены...

Сахно сидела, окаменев. От неожиданности и испуга она не могла ни пошевелиться, ни крикнуть. Весло упало в воду и плыло рядом с лодкой. Перед глазами стояла гадкая, отвратительная рожа... Как ни быстро произошли все эти события, Сахно успела разглядеть удивительного сторожа. Лунный свет бил ему прямо в лицо, и в этом свете ясно видно было мерзкую рожу. Выпуклое, одутловатое, как после страшной болезни, лицо и совершенно голый череп, беззубый рот. Однако что было самым страшным и гадким - это мертвенная зеленоватость и прозрачность кожи.

Казалось, лунный свет просвечивал сквозь нее, отчетливо вырисовывая впадины и выпуклости черепа. Уши и ноздри и вовсе будто светились. Это было что-то полупрозрачное, крахмальное, словно медуза,- нечто гадкое, ненормальное и отвратительное...

"Какая-то удивительная и страшная болезнь!" - наконец сумела собраться с мыслями Сахно и невольно вспомнила про вчерашнее привидение на аллее. Теперь было очевидно, что лунный мираж тут ни при чем. Ясно, что и вчера видела она того же человека или очень похожего на него - больного той же болезнью.

Придя в себя, Сахно налегла на весло, спеша подальше от ужасного призрака. Однако проклятые озерца тянулись без конца. Только через четверть часа чащоба парка окончилась и из-за деревьев завиднелся силуэт дворца с освещенным квадратом окна.

Сахно причалила и выскочила на берег. Страх прочно овладел ею и, ступив на твердую землю, Сахно не выдержала и бегом двинулась к дому.

Уже добежав до поляны, она приостановилась отдохнуть.

Стыдя себя за детскую боязливость, пошла дальше медленно и спокойно. Под высоким двухэтажным строением, похожим на китайскую башню, она села, чтобы успокоить биение сердца и закурить.

Никотиновый ли дурман или просто здравый смысл, а может, и то и другое вместе так подействовали на Сахно, но только она очень быстро успокоилась. Действительно, что ж тут такого удивительного, что этот странный караульный так необычно пресек ее затею проплыть туннелем? Ведь у доктора Гальванеску все - необыкновенное. К этому следует привыкнуть. Люди у доктора вымуштрованы на удивление, сама Сахно Виновата, что хотела украдкой нарушить свое слово. Что до внешнего облика, то есть физиономии караульного, то... кто его знает, может, и лунный свет действительно в чем-то виноват: южная природа очень щедра на всякие миражи. Наконец, нет ничего невозможного и в том, что этот человек - на самом деле какой-то урод.

Может, в этих местах свирепствует какая-то ужасная и неразгаданная эпидемия. Эта выпуклость... Сахно сравнила лицо урода с физиономией Хаквилавилиса. У темнокожего Хаквилавилиса оно совсем другое. Это, должно быть, какой-то туземец белой расы...

"Проказа! Лепра!" - содрогнулась Сахно от своей догадки.

В самом деле, как она недогадлива. Это отсутствие людей во дворце, непонятный страх всего окрестного населения, упрямое нежелание Гальванеску подпускать людей к своему жилью - разве это не наталкивает на такое допущение? И как это неосмотрительно, что она решилась нарушить профессорский запрет. Это же ужас! Она ведь Могла заразиться.

Взволнованная этой мыслью, Сахно в то же время как-то сразу успокоилась. Сказать по правде, с первой минуты, как ступила она на земли Гальванеску, какое-то жутковатое чувство не давало ей покоя. Сочетание обстоятельств, впечатляющие факты - вместе с комичной, странной и таинственной личностью самого профессора облекали все события таинственными и жуткими покровами. Безусловно, нечто необычное тут все-таки есть: это использование работы прокаженных (Сахно выстроила себе целую гипотезу о колонии-лепрозории...). Вряд ли такой человек, как уважаемый доктор Гальванеску что-то делал бы исключительно в благотворительных целях. Здесь, должно быть, взяты в расчет вынужденная изолированность от жизни больных проказой и их обездоленность. Это дает широчайшие возможности для эксплуатации и получения значительного дохода... А впрочем, трудно сказать, большое ли это преступление. Ведь вовлекая прокаженных в работу, в общественную жизнь, профессор дает им большую радость, дает им возможность чувствовать себя людьми. Может, и лечит их, экспериментирует над способами лечения этой ужасной болезни?..

Наступало утро. Луна уже пряталась по ту сторону парковой стены, немощными косыми лучами освещая аллею и дворец.

Ночные птицы умолкли, с озерец тянуло влагой, на востоке слегка посветлело и побледнели звезды.

Необыкновенная предутренняя тишина, богатая и диковинная природа, благоуханные ароматы южной растительности - все это убаюкивало, располагало к отдыху. Однако сон бежал из глаз.

Напротив, свежесть и пахучесть ночи взбадривала нервы и будоражила тело мощным - только южным жителям знакомым - ощущением какого-то радостного, неведомого желания и вместе с этим - грустной неудовлетворенности. Сахно целиком отдалась этим чувствам и мечтала - о чем? - она и сама того не знала.

В такие ночи в растревоженной фантазии мечты роятся и переплетаются, однако трудно выразить их бедным человеческим языком.

Величие природы, с которой так редко доводится сталкиваться городскому человеку, будило остатки неурбанизированного лиризма. Сахно вспомнила, что она степнячка - дитя широких просторов далекого края - и невольно окунулась в воспоминания. Неожиданно для себя самой она даже запела тихонько какую-то родную песню. Ее родичи не знали другого выражения своих чувств; радуясь или грустя, они всегда поют.

Она еще долго просидела бы так, напевая родные песни, если бы не пришлось ей совершенно неожиданно удивиться и, скажем прямо,- второй раз за эту ночь перепугаться... Однако удивилась и испугалась Сахно по причине достаточно основательной: из-за ее спины послышалась родная ей речь,кто-то подтягивал песне.

Придя в себя после первого замешательства, Сахно глянула вверх, откуда слышалась песня. В темном четырехугольнике окна на втором этаже строения она разглядела нечеткий силуэт.

- Кто вы? - не очень-то смело прошептала Сахно.

- А вы? - отозвался голос.

Некоторое время Сахно не знала, что ответить, и взялась за сигарету.

- Меня слегка испугало ваше пение. Я никак не думала, что здесь, кто-то есть,- наконец заговорила она.- Извините, если обеспокоила вас.

- Ничего. Мне тоже не спится. Это... может, моя последняя ночь, а такой ночью не каждый заснет. К тому же меня удивила родная песня. Я не думал ее услышать здесь, в этом проклятом и безмолвном месте.

- И меня это удивило,- согласилась Сахно.

- Вы украинка? - спросил еще незнакомец, очевидно, человек разговорчивый.

- Да. Вы тоже?

- И я тоже.

Оба некоторое время помолчали. Незнакомец мурлыкал себе под нос только что спетую песню.

- Вы сказали,- снова заговорила Сахно,- что это, может, ваша последняя ночь. Извините меня, если вопрос бестактный, однако почему это должна быть ваша последняя ночь? Нсужто собираетесь... того... не жить больше? Незнакомец прервал пение.- Вы пошутили?

- Нет. Я, собственно, и сам не знаю. Уважаемый доктор уверяет меня, что я не только буду жить, но и значительно лучше... Впрочем, знаете, если ложишься под нож, нельзя быть уверенным в завтрашнем дне.

- Разве доктор Гальванеску врач?

- Ну да. И еще какой!

- Он должен делать вам операцию?

- Как бы вам сказать? Действительно, небольшую операцию. Полное забвение прошлого, пожизненный кусок хлеба, до смерти гарантированная работа, да еще и пять тысяч лир единовременно - это неплохая плата. О, я уверен, что за год-два вся наша эмигрантская братия пройдет через операционный стол этого эскулапа. Все равно больше некуда деться.

- Извините,- остановила его Сахно.- Я не совсем понимаю вас. Я не пойму, в каком смысле вы употребляете слово операция аллегорически?

- Что? - злобно переспросил незнакомец.- Что вы такое сказали?

- Я не пойму, о какой операции вы говорите?

- Как это "про какую"? А вы кто? Разве вы не из нашего стада?

- То есть, вы спрашиваете...

- Небось, крепко держите в кармане билет, который получили в эмигрантском бюро от агентов этого опереточного профессора вместе с двумя тысячами лир задатка?

- Я вас категорически не понимаю,- развела руками Сахно.- О каком билете вы говорите?

Незнакомец замолк и затем обеспокоенно спросил:

- Вы разве не имеете желтой карточки?

- Нет.

...Какое-то время наверху было тихо. Силуэт, который уже четко вырисовывался в предутренних сумерках, неподвижно застыл. Только после долгой паузы незнакомец заговорил снова.

- Тогда... тогда извините, я связан словом и... не могу с вами разговаривать.- Потом совсем тихо он добавил: - Кто его знает, не караулит ли тут, за кустами, кто-нибудь из его агентов.

- Тут никого нет,- зашептала Сахно,- нас никто не может услышать.

Она вся вспыхнула любопытством. Ведь это же, по-видимому, тайна доктора Гальванеску вот-вот может открыться ей. Все непонятное и таинственное, все страхи, которые она только что подавила в себе, нахлынули с еще большей силой. Однако незнакомец остановил ее.

- Подождите. Кто же вы такая? И что тут делаете?

- Я вчера приехала. Из Германии. Меня командировала академия наук ознакомиться с хозяйством доктора Гальванеску.

- Ознакомиться с хозяйством доктора Гальванеску? Xa-xa - хрипло захохотал незнакомец.- Ищите другого дурака. Здесь вы ничего не узнаете. Он слишком хитер, зловреден и могуществен.

- Расскажите же мне. Я вас пршу. В чем дело? Вы меня ужасно заинтриговали. Да я и сама насмотрелась тут многого непонятного и таинственного... Если можно, я поднимусь к вам наверх. Никто не увидит и не услышит...

Незнакомец молчал. Он, похоже, соглашался. Но вдруг спохватился.

- Постойте. Вы, говорите, приехали из Германии?

- Да.

- Однако вы украинка?

- Конечно.

- Эмигрантка?

- Я, видите... училась в Германии и осталась при кафедре для научной работы. После этого я должна вернуться домой...

- Значит, вы... советская гражданка?..- Незнакомец отшатнулся от окна и с проклятьем хлопнул рамой. Сахно еще слышала, как он возился со шпингалетом, проклиная себя и советскую власть.

Огорошенная и растерянная стояла Сахно под окном, не зная, что ей делать. Она бы простояла так долго, но окно открылось еще раз и оттуда на миг высунулась голова разъяренного незнакомца.

- Если ты, проклятая коммунистическая сука, не пойдешь сейчас отсюда вон, я немедленно позвоню профессору Гальванеску!

Такая угроза не обещала Сахно ничего хорошего. Не в ее интересах было, чтобы доктор Гальванеску узнал о ее чрезмерном любопытстве. Поэтому, не заставив себя просить второй раз, она быстренько отправилась подальше от этого места.

Выйдя на просеку, Сахно остановилась. Однако напрасно старалась она понять то, что сейчас услышала. Невозможно было разобраться в этой путанице из намеков, фактов и совпадений.

От души бранясь - не зная, кого ругая и за что,- направилась Сахно к дому, к своему окну, что едва-едва светилось в первых ясных лучах зари.

Дворец спал. Свободный от замков, молчаливый и дико безлюдный.

Сахно быстро миновала террасу, крыльцо и анфиладу пустых, жутковатых комнат. В своей комнате она тихо разделась и легла в постель. Сразу же ужасно захотелось спать. Долгий день, множество впечатлений, а еще больше волнений брали свое: веки слипались, в голове шумело, мысли путались, нервы расслабились.

Однако ее вдруг разбудил какой-то звук. Сахно мгновенно проснулась и села на постели. Звук повторился. Теперь она поняла - это был тоненький звон электрического зуммера. Сахно удивленно осматривалась. Тогда зазвенело в третий раз. Телефон.

Сахно совсем забыла о нем.

Удивляясь, кто бы это мог тут звонить ей ночью, Сахно взяла трубку. Оттуда послышался знакомый горловой голос Чипариу.

Сахно с облегчением вздохнула. Чипариу! И как она могла забыть о Чипариу. Где он и что делает? Хорошо ли ему?

Чипариу долго извинялся, что разбудил, наверное, Сахно, что звонит так рано, однако он несколько раз звонил еще с вечера и волнуется, что Сахно ему не отвечает. Когда, наконец, Сахно его успокоила, что она не спит, Чипариу перешел к делу.

- Скоро ли поедем отсюда? - интересовался он.

- А что такое?

- Вы как хотите, а мне тут худо.

- Худо? С чего бы это? О вас не заботятся? Я завтра же скажу хозяину...

- Да нет. Обо мне даже слишком пекутся. Я живу прямо в роскоши. Но в том-то и беда, что я не знаю, кто обо мне заботится. Я не вижу никого. Понимаете - никого, кроме этого идиота лакея с отвратительной целлулоидной рожей. Я не вижу людей. Ей же ей, пусть не буду я шофером Чипариу, мне тут жутко! Вы как хотите, а я долго так не выдержу.

Потом Чипариу забросал Сахно вопросами, как там она, что делает, что видела, что слышала и не ощущает ли того же, что и он, Чипариу? Сахно, как могла, успокоила его и пообещала, что завтра непременно с ним увидится. Что до отъезда, то это тоже будет скоро - завтра или послезавтра.

- Вы думаете, я не пробовал уже к вам проскочить? - плакался Чипариу. - Да где уж! Эта проклятая электрическая стена! Я поймал кота и кинул его на гребень - сгорел в один миг.

Разговор с Чипариу несколько успокоил Сахно. Приятно было услышать, что близко есть обычный, простецкий, без всяких тайн человек. Это подбадривало и отгоняло неприятное чувство страха.

Однако разговор этот спугнул сон, и до первых лучей солнца Сахно так и не смогла заснуть.

Когда на второе утро Сахно с большим опозданием вышла к завтраку, хозяина уже не было. Стол стоял сервированным на одну персону.

"Уже позавтракал и, должно быть, поехал по хозяйству",- подумала Сахно и взялась за завтрак. Она не очень и жалела о том, что прозевала хозяина и, очевидно, все утро проведет в одиночестве. Сахно ничего не имела против того, чтобы наедине разобраться во вчерашних событиях.

Впрочем, ее одиночество не было полным. Сразу же явился Хаквилавилис и взялся прислуживать. Этот индивид уже начал надоедать Сахно. Его красное лицо в черных очках, педантичная аккуратность и автоматическая точность при всех его изъянах - глухоте, слепоте и немоте,- эти пластичные движения, как будто он исполняет некую пантомиму на сцене театра, а не выполняет обычную работу,- все это было необычно, непонятно и раздражало.

Вначале Сахно хотела было отослать его либо расспросить о хозяине, однако, вспомнив, что разговаривать с ним - бесполезное занятие, постаралась закончить завтрак как можно быстрее, чтобы избавиться от этого неприятного присутствия.

Наконец завтрак закончен, лакей ушел, и Сахно смогла в одиночестве закурить сигарету.

События минувшей ночи совсем смутили ее, и сейчас в ней боролись два желания: одно - немедленно оставить все к чертям и скорее уехать отсюда, из этого окутанного тайнами и дурацкими страхами места, и другое - напротив, остаться дольше, докопаться до всех тайн, пока все не станет ясным и понятным. Сахно старалась успокоить себя, объясняя, что все эти глупости просто стечение случайных событий, которые из-за своей нечаянности приобрели некоторую фантастичность. Однако успокоение плохо давалось Сахио. Слишком сильными были впечатления минувшей ночи, когда она сопоставляла их с событиями предшествовавшего дня.

В это время досуг Сахно внезапно был нарушен. На террасу вышел доктор Гальванеску. Он появился из внутренних покоев.

Поздоровавшись, остановился на пороге, о чем-то озабоченно размышляя. Одет он был не так, как всегда, а во фланелевый дорожный костюм и фетровую шляпу. В руках у него был плащ и чемоданчик. Через плечо висел неразлучный радиоаппарат.

- Я должен оставить вас на некоторое время,- сказал он.- К великому сожалению, наш осмотр придется приостановить на один день. Мне срочно требуется выехать в Галац. Возвращусь к вечеру или ночью. Во всяком случае, завтра мы вовремя возобновим осмотр.

- Пустяки. Не волнуйтесь,- поспешила Сахно.- Жаль только, что вы устанете в дороге. Что касается меня, то я с удовольствием отдохну один день. Знаете, так много впечатлений...

Говоря это, Сахно украдкой внимательно разглядывала хозяина, стараясь понять, известны ли ему события сегодняшней ночи. Однако доктор Гальванеску ничем не выдал себя и из его поведения трудно было о чем-то догадаться.

- Вы можете работать сегодня в библиотеке и как следует ознакомиться с диаграммами. Однако, будьте добры, помните про наш уговор и не подходите близко к стене, чтобы не наделать себе неприятностей.

Упоминание о стене вызвало воспоминания и обо всех других тайнах местной жизни, обеспокоив Сахно. Она готова была попросить профессора взять ее с собой в Галац. Однако превозмогла себя и только поблагодарила, с достоинством подтвердив, что она умеет держать свое слово.

- Вот и чудесно! В конце концов, если вы не сдержите слово, это повредит только вам, а не мне. Счастливо оставаться. Хаквилавилис всегда будет тут к вашим услугам.

К террасе подкатил большой автомобиль. Сахно внимательно поглядела на шофера, стараясь хорошо его разглядеть. Однако из-под кепи, очков и респиратора невозможно было разглядеть его лицо. Доктор Гальванеску тоже надел очки и респиратор, накинул плащ и сел в автомобиль. Шофер моментально включил мотор, и автомобиль, перемахнув через виадук, исчез в зарослях парка.

Сахно засвистела веселенькую шансоньетку.

Отъезд хозяина пришелся очень кстати. Этот старый оригинал и поражал, и удивлял ее, и вызывал восхищение, но больше всего пугал.

В первую минуту, как только осталась Сахно одинокой хозяйкой своея собственной персоны, ея захотелось пойти оглядеть те места, где ночью было у нее столько приключений. Впрочем, поразмыслив, она мужественно отбросила столь опрометчивое желание. Кто поручится, что уважаемый хозяин не поставил вокруг шпиков из своей верной стражи? Так что, от нечего делать, приходилось-таки идти в библиотеку и диаграммную.

Добрых три-четыре часа промаялась там Сахно среди книжек и выкладок, пока лакей не позвал ее обедать. После обеда Сахно снова направилась в кабинет, когда вспомнила про Чипариу. Ей сильно захотелось повидать бедного шофера. Впрочем, выполнить такое желание не было возможности: гаражи за стеной, и Сахно не хотела ни нарушать своего слова, ни рисковать собственной персоной. Оставалось прибегнуть к телефону. Однако ни из библиотеки, ни из кабинета на вызов не было ответа. Тогда Сахно пошла в свою комнату и попробовала позвонить оттуда. И здесь был тот же результат: трубка отвечала тихим звоном - abs.[ Absent - здесь: отсутствует (англ.}. ]..

Полагая, что Чипариу куда-либо вышел, Сахно подождала полчаса и снова позвонила. Трубка снова дала abs... Сахно звонила через час, через полтора, через два - с тем же результатом. Это начинало не на шутку волновать ее. Невольно роились в голове у нее всяческие нелепицы.

Возможно, эти опасения пересилили бы страх перед запретами и Сахно стала бы искать дорогу к гаражам, но тут в ее комнату явились черные очки ненавистного лакея. Хаквилавилис принес Сахно письмо.

Удивленная Сахно недоверчиво разорвала конверт. Это была радиограмма от доктора Гальванеску. Словно хорошо зная, что сейчас волнует его гостью, заботливый хозяин писал ей:

"Коллега, я совсем забыл вам сказать, а это, возможно, будет вас беспокоить. Ваш шофер неожиданно заболел, и я вынужден был с утра отправить его в Рени".

Предупредительность навязчивого хозяина привела Сахно еще в большее раздражение. Да и письмо это показалось ей слишком подозрительным - когда это и какой такой болезнью успел захворать Чипариу, ведь утром он был еще совершенно здоров?

И почему его так спешно отвезли, без согласия на то самой Сахно? Что это за болезнь такая? Тут Сахно вспомнила свою гипотезу о проказе, и ее проняло холодом. А что, если Чипариу действительно внезапно заболел этим ужасным недугом, подхватив здесь заразу? Эта мысль так обеспокоила Сахно, что она немедленно побежала в библиотеку и отыскала в энциклопедии сведения о проказе. Энциклопедия сообщала, что проказа имеет довольно долгий инкубационный период. Однако это не успокоило Сахно. Она ведь сама так подумала, что это проказа. А может, это и не проказа, а какая-то другая болезнь, еще страшнее, еще заразнее? А может, и не в болезни дело? Может, здесь какая-то проделка этого проклятого профессора? А что, если это Чипариу поехал с Гальванеску за шофера? Может, он перепугался и изменил Сахно?.. Хотя при чем здесь измена! Разве угрожает какая-то опасность? Нет.

Во всяком случае, что бы там ни было, а Сахно связывала неожиданное исчезновение Чипариу со всеми тайнами и загадками этого ненавистного имения. Встревоженная и взволнованная, не находила она себе места и, не в силах больше работать, бродила по пустым покоям. Желала она сейчас одного чтобы доктор Гальванеску возвратился скорее и толком бы рассказал о Чипариу.

Переходя из комнаты в комнату нескончаемой анфиладой пустых, однако роскошно и оригинально меблированных покоев - тут были и гостиная, и зад, и спальня, и курительная, и бильярдная, и спортивная комната,- Сахно незаметно обошла весь правый корпус и, наконец, очутилась перед широким стеклянным переходом. Прямо тянулась длинная галерея к центральным апартаментам - покоям хозяина, направо поворачивал узкий коридор в правый корпус. Там находились лаборатории. Пересилив желание перейти коридор и толкнуть двери, Сахно двинулась широкой галереей. Отсюда, из окон, открывался чудесный пейзаж на главную аллею малого парка, на озерца и цветники.

Сахно залюбовалась и незаметно подошла к арке, за которой, скрытые легкой дымкой стеклянной китайской занавески, начинались покои Гальванеску...

Но только лишь протянула она руку, чтобы чуточку раздвинуть стеклянные нити, как они сами раздвинулись и из-за них совершенно бесшумно появилась фигура Хаквилавилиса. Он встал на пороге, вперив в Сахно свои черные, непрозрачные окуляры.

Сахно отшатнулась. Скрывая замешательство, смущенная и раздосадованная, она быстро пошла прочь. Хаквилавилис исчез так же тихо, как и появился, едва звякнув стеклянными нитями.

Покружив некоторое время по залу, наглядевшись каких-то старинных портретов неведомых мужчин с аксельбантами и дам в кринолинах, Сахно, может, сама того не заметив, снова очутилась в галерее. Нечто более сильное, чем ее воля, толкнуло ее налево, дальше в коридор. Перейдя на цыпочках эти тридцать шагов, она стала перед дверью и тихо нажала на защелку. Дверь легко и широко раскрылась. По ту сторону было совсем темно.

Однако в тот самый момент, когда Сахно отважилась переступить порог и напропалую нырнуть во тьму,- внезапно вспыхнул яркий свет.

Ослепленная, вздрогнув от неожиданности, Сахно отступила назад и зажмурилась. Это было только начало, потому что в другую минуту, раскрыв глаза, Сахно и совсем перепугалась...

Перед нею молча торчала угрюмая фигура Хаквилавилиса...

"Центральный корпус где-то еще имеет сообщение с лабораториями",поздно догадалась Сахно, пятясь назад к галерее.

Вторая неудача окончательно смутила ее. Она решила оставить какие бы то ни было попытки нарушить данное ею слово.

С этой мыслью она вышла прочь из дворца и направилась в сад.

Вечерело. В цветниках как раз заканчивалась автоматическая поливка цветов. Было свежо и пахуче. Между грядками резеды и левкоя Сахно перешла цветники вдоль дворца и с восточной стороны вышла к фруктовому саду. Фруктовый сад охватывал дворец с севера. Здесь Сахно еще не была. Она долго искала калитку, а не найдя, отступила на шаг и прыгнула через живую изгородь. Однако ограда была значительно шире, чем показалось.

С разбегу Сахно плюхнулась прямо в самую гущу колючего кустарника. Десятки колючек впились в ее тело. Сахно едва сдержала крик боли. С большим трудом, разорвав одежду и в кровь поцарапав тело, продралась Сахно на ту сторону, кляня себя за ребяческие выходки. Теперь вставал вопрос, как вернуться назад, чтобы не продираться снова сквозь колючий кустарник. Сахно прогулялась вдоль живой изгороди, ища эту проклятую калитку. Однако она обошла полсада, а калитки не было. Напротив, еще несколько раз пришлось прыгать через канавы и колючую проволоку. Наконец Сахно увидела, что она заблудилась, забредя далеко от дома. Оставалось только поворачивать, к дому и вдоль стен, огибая все корпуса, идти назад, и если потребуется, то снова продираться сквозь кустарник.

Обходя правый корпус, Сахно вдруг увидела свет в нескольких окнах второго этажа. Свет пробивался сквозь густые решетчатые жалюзи. В одном из окон жалюзи было поднято, рама широко распахнута, и оттуда падали яркие лучи фиолетово-белого света.

Сахно прикинула: это как раз, должно быть, окна лаборатории.

Вот стеклянная стенка галереи. Так и есть.

Довольно. Сахно не могла совладать с собой. Непреодолимо - пусть тайком, пусть по-воровски - захотелось глянуть туда. Одним глазом, секунду...

Прямо напротив окна росло большое развесистое дерево.

Спрятавшись среди его ветвей, можно легко и к тому же безнаказанно заглянуть в комнату.

Задумано - сделано.

Сахно подпрыгнула и уцепилась за ветку. Еще усилие - и она повисла на руках как раз напротив проема широкого венецианского окна.

Вначале яркий свет слегка ослепил Сахно. Она услышала только какой-то неумолчный металлический звук. Будто тоненькая струйка воды падала с высоты в железное ведро. Но вот глаза привыкли, и она уже могла разглядеть в белой-белой комнате контуры мебели, каких-то металлических приборов и человеческую фигуру. Человек в белом врачебном халате низко склонился над высоким белым столом. Он стоял спиной к окну и нельзя было увидеть, что он делает. Только назойливо звенела вода, стуча о ведро.

Сахно глянула в направлении звука. Со стола, из тоненькой трубки, сбегала темная жидкость и лилась в большую миску на полу. Яркий свет электрических прожекторов играл горячими рубиновыми искрами в этой тоненькой струйке.

Кровь! На столе лежал человек, и это из него так долго и обильно текла кровь!..

В это время человек в белом балахоне выпрямился и повернулся к окну. Он отступил на два шага, сел в кресло и снял марлевый респиратор.

Это был доктор Гальванеску.

"Обманул! Не поехал! Для чего же он обманывал?" - мелькнула тревожная мысль.

Теперь, когда Гальванеску отошел в сторону, стало хорошо видно человека, который лежал на операционном столе. Сахно двинулась ближе, чтобы лучше разглядеть его. Однако ветка предупреждающе затрещала и остановила ее порыв. Сахно испуГанно затаила дыхание и глянула на Гальванеску. К счастью, звук в комнату не долетел. Тогда, не обращая внимания на потрескивание, она подвинулась еще.

Теперь можно было разглядеть операционный стол. Все тело больного было укрыто большой простыней. Под нею простерлись длинные ноги, по сторонам стола свешивались вялые руки. Только голова немного высовывалась из-под белого покрывала. Рядом лежала небрежно смятая наркозная маска, и желтоватая бледность лица контрастировала с ней своей окаменелостью. Мертвый облик, впрочем, не утратил еще своей прежней гармоничности, можно было узнать черты лица и выражение, присущее этому человеку при жизни.

Сахно узнала его. Это был ее соотечественник, загадочный ночной собеседник...

В это время доктор Гальванеску встал и подошел к столу. Он откинул простыню, взял длинный и острый скальпель и резко вонзил его в тело. Через скальпель, очевидно, полый внутри, брызнула струя, крови...

"Преступление!" - аж похолодела Сахно... "А может, какая-то неведомая операция?" - вынырнуло возражение.

"Нет! Преступление! Какое-то ужасное злодейство!"

Забыв, что она на самом конце боковой ветви, Сахно всем телом кинулась к окну. Для чего - не подумала, на помощь. При этом она еще и крикнула, наверное, что-то, потому что Гальванеску сразу обернулся и мигом схватил со стола револьвер...

Однако пули просвистели уже над головой Сахно. Как раз перед этим ветка сломалась - и Сахно кубарем свалилась вниз.

Сколько прошло времени - секунда, минута или же целый час - сказать трудно: упав с пяти-шестиметровой высоты, Сахно потеряла сознание. К счастью, упала плашмя, к тому же еще и на мягкий грунт в высокую некошеную траву - и ничего себе не повредила.

Первое, что увидела она, когда пришла в себя,- это тот же четырехугольник окна, только уже темный. Зато длинные ослепительные лучи тянулись сюда, в сад, и, быстро перебегая, шарили под деревьями в кустах. Гальванеску, погасив свет в комнате, искал прожектором. Его фигура в белой хламиде иногда становилась заметна, когда он поворачивал луч прожектора в другую сторону. Он перегнулся через косяк - в одной руке с прожектором, в другой держа наготове огромный пистолет.

Сахно притаилась. Зарывшись с головой в высокую траву, она укрылась под буйными зарослями смородины. Яркие лучи прожекторе едва проникали сквозь густые ветви кустарника, и Гальванеску, естественно, не мог ее заметить, хотя бы светил так до самого утра. Однако он, безусловно, поднял на ноги всю свою невидимую челядь, и через минуту-две они придут сюда. Оставаться в кустах было небезопасно. Впрочем, и встать на ноги Сахно не отваживалась: она была близко от окна и пуля Гальванеску настигла бы ее на втором же шагу...

Однако нельзя было и мешкать. Сахно мигом огляделась и полезла вдоль ряда смородиновых кустов. Тихо, время от времени останавливаясь, пережидая и припадая к земле, проползла она метров пятнадцать. Тут ей дорогу пересекала колючая живая изгородь. Дальше пути не было... Сахно беспомощно поглядела назад - немигающее око прожектора, казалось, бежало за ней следом. Длинные, негаснущие полосы яркого холодного света перебегали по верхушкам кустов. Несколько раз луч скользнул над ее головой, и тогда казалось, что холодный порыв ветра пошевеливал волосы. Сахно попробовала раздвинуть цепкие ветви изгороди, однако они впивались в руки острыми колючками и не поддавались с места ни на сантиметр. Выхода не было.

Тогда, отчаявшись, Сахно выждала момент, когда луч прожектора отбежал немного в сторону, и разом вскочила на ноги.

Напрягшись, она сделала головокружительный прыжок, попала в самую гушу острых колючек, закусила до крови губы, чтобы не крикнуть, снова напряглась и, разрывая вместе с одеждой собственное тело, прыгнула второй раз. Оборванная, окровавленная, едва живая от боли, она упала наземь по ту сторону живой изгороди как раз в ту минуту, когда прыткий луч, возвратившись, перебежал через поломанный, потоптанный шиповник...

На этот раз Гальванеску, очевидно, что-то заметил. Несколько громких выстрелов один за другим разорвали притаившуюся ночную тишину. Пули резали ветки совсем близко и вспахивали землю в двух шагах. Сахно не стала дожидаться, пока они пронижут ее тело. Она вскочила на ноги - вся облитая синим сиянием прожектора - и под густым дождем пуль побежала за угол здания. Там пока что она была в безопасности.

Обогнув левый корпус, она миновала поляну и выбежала в цветники, потом выскочила на террасу и с нее побежала было коридором, который отделял лаборатории от всего дворца. Тут ее осенила мысль, что она безоружна. Возвращаться в свою комнату было уже поздно. Сахно остановилась на миг, озираясь и прикидывая, что можно использовать в качестве оружия. В это время броневые двери широко раскрылись и из-за них появилась бесстрастная фигура ненавистного лакея. Он встал на пороге с очевидным намерением помешать Сахно.

Тогда, не раздумывая долго, Сахно схватила тяжелый стул и кинулась на врага.

Первый удар она не рассчитала. Спинка стула скользнула по голове и плечам караульного. Черные очки тяжело звякнули об пол и рассыпались черными искрами. За ними мягко, как подстреленная птица, слетел и лег на землю черный, курчавый парик... Перед Сахно стояло существо еще более омерзительное, чем казалось ей раньше. Синевато блестел совершенно голый череп, из-под безбрового лба зловеще глядели две красные ямы вместо глаз. Толстая, прозрачно-красная рожа, без черных очков и волос, будто смеялась своим широким беззубым ртом и была отвратительнее всего, что доводилось когда-либо видеть Сахно. Не помня себя, только страшно вскрикнув от ужаса и отвращения, Сахно размахнулась еще раз и попала стулом прямо в урода...

Хаквилавилис упал, как ворох тряпья,- отяжелев, со странным треском и шелестом.

Не мешкая, Сахно выбежала назад, к главному коридору.

Бежать к себе, взять оружие и обороняться - такой была ее первая мысль. Однако сразу же Сахно оставила ее. Кто знает, может, там ожидают ее невидимые и загадочные враги. Оставаться в здании было небезопасно. Скорее наружу.

Палисадник весь сиял в ярком свете. Большие дуговые фонари-прожекторы светили с верхних окон. Угловые башни здания с легким скрипом вращались и щупали длинными лучами заросли в саду. С полчаса вокруг было светло, как днем.

Прямо через палисадник, где нельзя было и спрятаться, Сахно побежала к высоким деревьям. Туда не доставал свет прожекторов. Она бежала изо всех сил, однако, казалось, целая вечность прошла, пока она пробежала эти сто метров. Обернувшись уже из-под гущи деревьев, она заметила темный силуэт, что стоял на террасе, наклонившись к столу. Это был доктор Гальванеску.

Однако он не торопился с погоней и неподвижно стоял на месте.

Сахно глянула еще раз, удивленная его спокойствием, и только теперь разглядела, что он наклонился над своим аппаратом и что-то поспешно выстукивает на нем...

Передохнувши в тени, Сахно снова побежала. Куда? К забору, к стене. К гаражам, где должен стоять ее автомобиль. Любой ценой надо было перелезть через стену, сесть в машину и прорваться через главные ворота. Как это сделать, как преодолеть две стены, опутанные электрическим проводом,- этого Сахно не знала. Однако другого выхода не было, и Сахно отчаянно бежала.

До первой стены было уже недалеко - перебежать еще дветри аллеи. Однако бежать напрямик чем дальше, тем было тяжелее: деревья росли гуще, и впотьмах Сахно уже не раз наталкивалась на стволы. Тогда она повернула и побежала аллеей. Вдруг она услышала какой-то звук. Будто топот множества ног навстречу. Она приостановилась. Действительно, стучало множество ног: вот здесь, в двадцати шагах, за поворотом аллеи.

Сахно метнулась. Однако было уже поздно. Она не успела отбежать от аллеи. Из-за угла прямо на нее выбежала гурьба людей. Может, двадцать, может, тридцать человек... Гурьба двинулась прямо на нее и, не расступившись, промчалась мимо. Пока Сахно опомнилась, люди были уже за двадцать шагов позади. Вот и силуэты их пропали за деревьями. Только еще некоторое время глухо и мягко стучали тяжелые резиновые сапоги... И только замер этот топот, как снова из-за поворота вынырнула еще одна гурьба. На этот раз Сахно осмотрительно отступила и притаилась возле толстого ствола. Вторая группа - тоже двадцать-тридцать человек - плотным строем по четыре в ряд пробежала так же быстро, как и первая. Это были рабочие в коротких серых хламидах и больших резиновых сапогах. Они все бежали как один, прижав согнутые руки к груди, словно спортсмены на марафонской дистанции, ровно и размеренно выбивая такт своими тяжелыми сапогами. В рассеянном полумраке в просветах аллеи могла разглядеть Сахно и их головы. Это были голые матовые черепа и одутловатые, прозрачные лица медуз...

Наконец и стена. Высокая, ровная, и не угадаешь, где она опутана электрическим проводом.

Сахно бросилась туда-сюда. Наместницы, ни жерди, ни веревки. Остановилась, прислушалась. Темный парк ответил чуткой, настороженной, полной шелестами тишиной. Кое-где на вершинах серебрились отблески прожекторов. Со стороны дворца ничего не было слышно. Эта таинственная тишина пугала больше, чем гомон и шум погони. Однако Сахно знала, что погоня есть, что погоня должна быть,- недаром же столько необычного люду побежало к дворцу, очевидно, на зов своего владетельного хозяина. Может, погоня эта уже где-то близко - вот тут, за этими деревьями? Подбирается украдкой, чтобы внезапно броситься на беглеца и схватить его мягкими, прозрачными и холодными руками?

Сахно метнулась...

Какое-то время она бежала вдоль стены, пока с разгону не ударилась о толстенный дуб, росший у самой ограды. Крутой ствол вздымался вверх, где высоко над острой кромкой стены раскинулись развесистые ветви. Какой-то миг Сахно еще соображала, потом обхватила ствол руками и ногами и полезла вверх.

Вначале по стволу, потом на боковые ветви, все выше и выше, пока гребень стены не забелел внизу под ногами тонкой ровной полоской. Тогда на более тонкие ветви, на длинную ветвь, что протянулась по ту сторону стены. На середине Сахно остановилась, осторожно опустилась, повисла на руках и вытянулась струною, как гимнаст на турнике перед ответственным номером.

Она высматривала, куда удобнее прыгнуть. Под ногами, на расстоянии нескольких метров, белело шоссе. Ближе - между шоссе и стеной - чернел ров, на дне которого поблескивала жижа.

Сахно выбрала второе... Слегка раскачавшись, затаив дыхание, она отпустила ветку и плюхнулась прямо в водоросли...

Туча брызг и стая лягушек прыснули во все стороны. Ноги увязли в липкой грязи. Густой вонючей жидкости было по шею.

Выбравшись из канавы, Сахно изо всей силы припустила по шоссе. Дорога эта кольцом опоясывала малый парк - рядом со стеной. Слева от главных ворот должны быть гаражи. Это Сахно хорошо знала по генеральному плану усадьбы, который висел на стене в кабинете доктора Гальванеску. Бежать пришлось недолго.

Не далее чем в ста метрах от главной дороги вбок отходила меньшая. Деревья расступились, и в глаза ударил яркий свет.

Шесть или семь больших строений из стекла и железа стояли полукругом в конце широкого виадука. Через раскрытые двери в ярком свете поблескивали металлические детали десятка различных машин. Сахно подбежала к первой и вскочила в кабину.

Минуты хватило на то, чтобы убедиться, что автомобиль полностью исправен и готов к поездке.

Выведя машину на виадук, Сахно на миг остановилась. Ее никто не преследовал. Вокруг было тихо и мертво. Ни одного человека. Очевидно, на вызов доктора Гальванеску побежали и все гаражные работники.

Сахно включила мотор. Эта тишина и безлюдье пугали ее.

Автомобиль загромыхал и вынес Сахно через виадук.

В этот самый момент позади, в одном из гаражей, вдруг раздался отчаянный человеческий крик. Потом лязгнуло стекло и железо... Сахно перевела регулятор на наибольшую скорость.

Перепрыгивая через канавы, качаясь на поворотах, угрожая вот-вот опрокинуться, автомобиль вмиг выскочил на главную дорогу и понесся прямо в глубь ночной тьмы. На повороте еще увидела Сахно, как кто-то бежал от гаражей, махая руками, крича и, кажется, стреляя из револьвера. Потом фигура вдруг остановилась, быстро повернулась и побежала назад к гаражам.

"За машиной!" - догадалась Сахно и дала полный газ.

Огромнейший парк, красотой которого по приезде так любовалась Сахно, промелькнул мимо за две-три минуты.

В сумасшедшей гонке Сахно едва успела вовремя остановиться перед главными воротами. Еще миг - и всей своею силою машина врезалась бы в железо броневых ворот.

Сахно выпрыгнула из машины и побежала к караульной. Там было пусто. Напрасно искала она двигатели или выключатели.

Нигде не было ничегошеньки, что подсказало бы, как открыть ворота.

Ворота, очевидно, открывались автоматически из дворца. Два медных провода выходили из нижних шарниров и исчезали в пластических изоляционных трубках, сразу же исчезающих под землей.

Сахно схватила лопатку, валявшуюся под ногами, и с яростью ударила по проводам. Сильный сухой треск со сполохом синих искр молнией разорвал тишину и темень ночи. Лопатка выпала из рук Сахно, она испуганно отшатнулась... Значит, это была все-таки правда: мощный электроток стоял на страже у выхода из проклятого дворца! Значит, пути ей не было?

В тишине отчетливо послышалось далекое напряженное гудение многих моторов. Оно росло и приближалось с сумасшедшей скоростью.

Сахно снова схватила лопатку.

Она взяла ее за самый кончик деревянного держака и что есть силы ударила в ворота. Железо звонко загудело, и с тихим скрипом шарниров половинка начала отходить... Ворота стерег электроток, однако ни одного замка в них не было. До них нельзя было дотронуться, однако...

Сахно толкнула другую половинку. Железные половинки разошлись, и контакт был нарушен. Каждая из половинок ворот была теперь не страшна...

Сахно кинулась к машине... Фар она не включала. Темный автомобиль вихрем мчался вперед. Дорога едва отсвечивала седой пылью на темном фоне неба и туч. Ни услышать, ни увидеть погони она не могла. Погоня тоже не включала огней. Мимо мелькали темные поля, силуэты лесков, редкие огоньки селений.

Машина летела, как метеор, в вихре пыли.

Долго - Сахно не могла бы определить времени - продолжалась эта страшная, отчаянная гонка. Было уже, наверное, около полуночи, так как из-за горизонта вынырнула вдруг поздняя полная луна. В ее красноватом зареве вспыхнула степь и отчетливо обозначилась дорога. Ехать стало легче. По крайней мере, меньше было шансов на то, чтобы опрокинуться на повороте или разбиться о придорожный камень. Однако и для погони появилась выгода. Она видела теперь беглеца, и сзади послышались частые выстрелы. На одном из поворотов и Сахно увидела погоню. Не более, чем в ста метрах позади нагоняла ее длинная гоночная машина. Еще дальше метров за сто мчался целый отряд из пяти или из шести автомобилей и стольких же мотоциклов.

В этом месте дорога круто, почти под прямым углом, поворачивала налево. Сахно увидела, как мотоциклы отделились от общей группы, свернули с дороги на целину и двинулись ей наперерез. В тот же момент часто зазвучали выстрелы. Затарахтел пулемет. Пули, до сих пор пролетавшие мимо, теперь, когда автомобиль повернулся к погоне боком, могли попасть в удобную цель. Следовало поберечься. Сахно и сама свернула на целину, только направо и сразу же пожалела. Степь заросла ковылем, и хотя он был невысок, однако путался в колесах, замедляя ход.

Возвращаться было уже поздно. Обманутые мотоциклисты тем временем снова выехали на утрамбованный грунт и были уже совсем близко от Сахно, почти вровень с передним гоночным автомобилем.

Теперь, повернув, Сахно очутилась прямо перед озером. Ровное плато степи вдруг обрывалось. За обрывом оловянной тарелкой залегли тяжелые волны Ялпуха. До горизонта, вдогонку луне, озеро рассекал шрам из желто-холодной лунной чешуи.

Сахно еще раз оглянулась. Погоня свернула с Дороги и гнала целиной. Длинный спортивный автомобиль был уже не далее двадцати метров. Еще километр, и он будет рядом...

В агонии смертника Сахно еще раз повернула руль - ближе к обрыву. Тут не было ковыля, и колеса свободней бежали по лысому известняку. Она глянула назад, чтобы посмотреть, сколько метров выиграла этим маневром, однако... не увидела ничего.

Луна внезапно погрузилась в тучи, исчезла лунная дорожка на Ялпухе, и все вокруг поглотила черная тьма...

В тот же момент автомобиль подпрыгнул, вскрикнув, как прибитый щенок. Потом пробежал еще немного, снова подскочил и вдруг зашелестел колесами в воздухе. Он будто встал на дыбы, железный корпус поднялся вверх, повис над землею и вдруг камнем полетел в бездну...

Сахно не поняла, что произошло,- она почувствовала. Бросила руль, оттолкнулась от педалей и бросилась назад, через борт.

Автомобиль сорвался с кручи...

Стремглав падая куда-то в черную пропасть, рядом с корпусом машины, Сахно увидела еще крутые контуры обрыва и быстрый силуэт гоночного автомобиля, который с визгом и шипеньем понесся дальше высоким берегом.

Твердые волны ударили скорченное тело и вмиг сошлись над головой.

Сила падения была так велика, что, нырнув, Сахно не могла остановиться. Она камнем прорезала многометровую глубину озера и чуть не по колени погрузилась в илистое дно. Однако сразу же оттолкнулась и отчаянно заработала руками и ногами, выплывая на поверхность.

Воздуха едва хватило, и, вынырнув, едва не теряя сознание, Сахно долго тяжело дышала.

Луна светила снова. Сзади на десятки километров простиралось озеро, впереди и с обеих сторон тесно сгрудились прибрежные крутые скалы. На вершине холма метались темные тени автомобилей и мотоциклов.

Однако замешательство среди преследователей продолжалось недолго. Через минуту часть машин отделилась и двинулась вбок, по-над берегом, туда, где исчез передний гоночный автомобиль.

Остальные двинулись к обрыву.

Сахно быстро поплыла. Нельзя было спрятаться среди волн на этой бескрайней водяной поверхности, однако чувство самосохранения гнало ее все дальше от берега. Остановилась Сахно только тогда, когда с берега донеслись выстрелы. Она глянула туда.

Над обрывом столпилось несколько человек. В свете луны, уже поднявшейся высоко над горизонтом, виднелись их фигуры. Они были почти голыми, эти люди,- в одних трусах, и Сахно видела, как омерзительно просвечивали их тела. Отдельно стоял Гальванеску. Его было хорошо видно,его белая одежда четко вырисовывалась на фоне темной кручи.

Выстрелы утихли.

- Сдавайтесь! - кричал в рупор Гальванеску.- Сдавайтесь, или я утоплю вас, пронзив сотней пуль!

Вместо ответа Сахно глубоко нырнула. Проплыв под водою, пока было чем дышать, она снова вынырнула. Пули сыпались, как дождь, шипя в волнах и тревожа застывшую поверхность тихого озера.

Сахно еще раз нырнула.

С берега, в промежутках между залпами, доносился из рупора голос Гальванеску.

- Сдавайтесь! - осатанело ревел он.- Тысяча проклятий на вашу голову! Вы уже никогда не увидите света!

Каким бы хорошим пловцом ни была Сахно, однако раз от раза нырять и выныривать, кидаясь в разные стороны, чТобы избежать пуль, было все труднее. Она почувствовала, как цепенеет ее тело, как деревенеют мышцы, как начинает затуманиваться голова. Сердце то колотилось отчаянно, то совсем замирало в болезненных судорогах. Она плыла на широкую воду, стараясь, однако, незаметно приблизиться к скалам, к берегу.

Там, на твердой земле, она защищалась бы, как смогла, и дешево не отдала бы свою жизнь. Однако до скал было еще далеко, а пули сыпались густо, и с каждым разом ближе.

В рядах погони, однако, было заметно какое-то замешательство. Гальванеску все реже выкрикивал в рупор свои угрозы. Три автомобиля, что поехали вдоль озера за спортивной машиной, возвратились, таща ее на тросе. Очевидно, с гоночным авто случилась какая-то авария. Сахно в это время отплыла уже на полкилометра и не могла разглядеть, что же творится на берегу, однако была уверена, что там не все в порядке. По крайней мере, выстрелы почти прекратились. Возможно, на таком расстоянии трудно было прицеливаться в столь мелкую мишень, как голова, которая то ныряла, то выныривала из волн, и погоня решила не тратить зря патронов. Пользуясь этим. Сахно круто повернула и поплыла к ближнему берегу - как раз туда, откуда только что вернулись автомобили.

Она двигалась осторожно, сберегая последние силы и стараясь скрыться с глаз погони. Каждый раз, как луна выходила из-за туч, Сахно неглубоко ныряла и отплывала под водой в сторону.

До ближних скал, что небольшой косой выбегали в озеро, оставалось теперь не больше полукилометра.

Выстрелы с обрыва совсем прекратились, и в груди у Сахно затеплилась надежда. С большим трудом вытащила она из промокшего кармана нож и распорола ботинки. То же самое сделала с верхней одеждой. Бумажник с документами и ценными заметками сунула вместе с ножом за пазуху рубашки. Теперь, в одном белье, она сразу почувствовала себя уверенней и могла уже не бояться за эти полкилометра до берега.

Тем временем и погоня не теряла времени. Сахно видела, как с обрыва, по скалам и камням, сползали люди к воде, как они что-то мастерили - и. тут внизу, подле воды, и там наверху, на круче. Потом она сообразила, к чему они готовятся. По едва не вертикальному склону обрыва медленно пополз к воде большой автомобиль. Его спускали на веревках. Проворные слуги Гальванеску хотели доставить автомобиль к воде, чтобы пустить его по узкому пляжу между водой и крутым берегам. Они хотели захватить Сахно, отрезав ей путь на берег. Сообразив это, Сахно собрала все силы и поплыла как можно скорее. Любой ценой надо было добраться до берега раньше, чем автомобиль двинется наперерез.

Впрочем, Сахно скоро увидела тщетность своих усилий. Прошло не больше пяти минут - за это время Сахно не одолела и четверти расстояния,- а уже донеслось до нее тарахтенье мотора. Автомобиль двинулся по пляжу. Он ехал не быстро, преодолевая песок и гравий, однако и с такой скоростью Сахно не могла состязаться. Езде через пять минут автомобиль уже был в ста метрах от скал, куда направлялась Сахно.

Она была в западне. И только теперь отчаяние стиснуло ее нервы, едва не парализовав мышцы.

Сахно остановилась. Плыть дальше было незачем. Это означало отдаться в руки погони. Она перевернулась лицом вверх и легла отдохнуть.

Теперь оставалось только одно - плыть прямо в открытые воды. Плыть медленно я Легко, сберегая силы, следя за каждым ударом сердца. Плыть напрямик к другому берегу, попробовать одолеть эти двадцать километров водной пустыни... Может, под утро встретится какая-нибудь рыбацкая шаланда, может, посреди озера есть какой-нибудь островок или хотя бы мель. Может, попадутся хотя бы поплавки рыбацкого перемета или какая-нибудь гнилая доска...

Сахно в последний раз поглядела на берег. Автомобиль уже был возле самой косы. В ландо Сахно разглядела фигуру Гальванеску. Он стоял во весь рост, весь белый в лунном сиянии, и что-то делал. Кажется, выстукивал на своем неразлучном аппарате.

В ту минуту, как Сахно собралась плыть, вдруг снова прозвучал выстрел. Один, второй... Гальванеску сел. Автомобиль остановился. Потом снова двинулся. И снова прогремел выстрел...

Почти слившись с ним в один звук, раздался вдруг короткий, но гулкий взрыв. Это лопнула шина... Автомобиль остановился теперь уже окончательно. Опрометью повыскакивали из него люди.

Однако Сахно поразило не это. Ее поразило, что она не слышит, как пули падают в воду, что Гальванеску, вместо того, чтобы организовать замену шины, спрятался за кабину, что наконец,- она могла бы поклясться в этом,перед каждым выстрелом видка вспышка не там, в кабине автомобиля, а... вроде бы... здесь, в тени обрывов и скал.

В это время выстрелы зазвучали часто. Теперь стреляли из автомобиля и рядом с ним. Однако... пули не хлюпали в воду. Они вызывали короткое эхо, врезаясь в твердый известняк склонов.

Там кто-то был. Кто-то залег в скалах. Кто-то хотел прийти на помощь Сахно.

Сахно перестала прятаться. Сильными взмахами резала она воду, что было сил стремясь туда, к скалам, к неожиданному союзнику и защитнику. Погоня заметила ее, и часть пуль посыпалась и сюда, навстречу Сахно. Однако Сахно не стала с этим считаться. Она ныряла, кидалась вправо и влево, однако все время плыла к берегу, к скалам. Силы оставляли ее, однако воля подчинила себе обессиленные мышцы.

Добравшись до пляжа, Сахно припала к земле, переводя дух и оглядываясь, куда же бежать дальше. Пули, хотя и сыпались густо, были уже не страшны для нее. Однако никто бы не мог поручиться, что погоня не настигнет ее.

Следовало остерегаться и не терять времени. Оставив камень, который служил ей убежищем, Сахно стремглав пустилась через пляж к обрыву. Очередной выстрел, вернее, его отблеск, стал для нее путеводителем. Услышала она и голос своего нежданного защитника.

- Сюда, быстрее! - приглушенно звал он.- Быстрее! А то патроны кончаются.

Сахно прыгнула и, упав, чуть не сбила с ног таинственного спасителя.

Это был Чипариу.

- Чипариу? Вы? - остолбенела Сахно.- Откуда же вы появились? Ведь...

- Потом..- перебил тот и ткнул ей в руки здоровенный кольт.- Тут одна обойма. Последняя. В моем тоже только, одна. Вы хорошо стреляете?

- Рекордсмен стрелкового клуба.

- Отлично! Я стреляю хуже. Однако, попадать, собственно, и не требуется. Главное, чтоб они знали, что мы вооружены... Впрочем,- прервал он себя,- эти сукины дети тоже, наверное, рекордсмены!

Оставаться в этом укрытии становилось небезопасно. Пули отбивали целые пласты окаменелого известняка, и какой-нибудь из них мог и придавить.

- Бежим! - скомандовал Чипариу.-Все время по-над берегом. Может, наперегонки мы окажемся проворней. Как хорошо, что я пробил одну шину в их автомобиле!

Они выскочили на пляж и метнулись в тень скальных обломков. Однако в этот момент из-за камней прямо на них выбежал здоровенный детина из команды Гальванеску. Не обращая внимания на пули, которыми встретил его Чипариу, он бежал дальше, раскрыв объятия, будто хотел схватить сразу обоих, как цыплят.

Чипариу остановился и ждал. Когда верзила подбежал на два шага, он выстрелил ему прямо в грудь и отскочил назад. Тот даже не пошатнулся, только шире взмахнул руками. Чипариу выстрелил еще и еще раз - тот будто глотал своим брюхом раскаленное олово пуль. Он нагонял Чипариу и уже почти доставал его своими длинными руками. Тогда Чипариу снова остановился и, нажав на спуск, выпустил в широкую, прозрачную грудь все патроны до единого... Однако руки мужика уже хватали Чипариу за плечи, угрожая вот-вот раздавить его. Чипариу изо всей силы барабанил в широкую грудь рукояткой пустого револьвера, выскальзывал и туда и сюда из-под железных объятий могучих рук, однако верзила обхватывал его все крепче, притягивая к себе, словно ребенка.

Сахно бросилась на помощь. Оставив ненужный револьвер, она изо всех сил толкнула великана обеими руками в бок. Это возымело действие. Верзила потерял равновесие и рухнул наземь, потянув за собой и помятого Чипариу. Но Чипариу ловко выскользнул из-под неуклюжего соперника и вскочил на ноги.

- Бежим скорее! Это какие-то оборотни! Эти существа неуязвимы для пуль!

Они проворно метнулись в тень у обрыва и кинулись бежать.

Пули преследователей какое-то время крошили известняк только что оставленного убежища, потом запрыгали по воде и завизжали вдоль берега. Погоня на некоторое время потеряла беглецов из виду.

Наверху, на круче - они слышали - метались мотоциклы, где-то осатанело ревел в рупор Гальванеску, посылая на их головы все проклятья и беды земли, однако это не могло их сейчас остановить. Они бежали дальше, спотыкаясь и падая, калечась о камни, поддерживая друг друга и тяжело переводя дух.

Добрых два километра пробежали они таким образом. Наконец Сахно, обессиленная, не выдержала и кинулась на землю.

-Я больше не могу...- простонала она.- Бегите дальше сами. Может, мне удастся спрятаться здесь, среди обломков.

Чипариу тоже прилег. Надо было передохнуть хоть несколько минут.

Стрельба утихла. Над озером царила полнейшая тишина.

Только встревоженные птицы, паря в высоте, оглашали окрестности тревожным криком.

Чипариу отправился на разведку. Здесь круча была пониже и среди обломков и трещин в гору поднималось подобие тропинки.

Поднявшись на вершину, можно было увидеть плато степи и прибрежную дорогу.

Через пять минут Чипариу вернулся с обнадеживающими новостями. Над обрывом не было никого. Очевидно, никого не осталось и на пляже. Автомобили двинулись дальше дорогой, в направлении Измаила. Если и осталась здесь какая-то засада, то она была не страшна, так как потеряла след. Впрочем, Чипариу настаивал на том, что надо поберечься, и советовал не мешкать.

Выходить в степь на дорогу было небезопасно, а потому лучше всего - и дальше идти под кручей, даже плыть возле берега, если кончится пляж.

Вообще Чипариу предлагал такой план: добраться до перевоза, на перевозе сесть в лодку, а еще лучше - на коней и гнать до города. Что делать в городе, можно решить в дороге.

Так они и сделали. До перевоза Ионеску было километров пять, может быть, около десяти. До утра их можно было легко одолеть. Двинулись тихим ходом, оглядываясь, каждую минуту готовые обороняться. Теперь уже можно было потихоньку и поговорить.

- Я ничегошеньки не понимаю,- искренне призналась Сахно.- Расскажите, ради бога, как вы тут очутились? Откуда вы взялись, живой и здоровый, и когда вы из города?

- Как - "из города"? Из какого города? - так же искренне удивился и Чипариу.

- Ну - из города. Я не знаю, откуда именно, однако оттуда, где вы были.

- Когда? И зачем я там был?

- Да больной.

- Больной? Что за чертовщина! Не пойму, о чем вы говорите!

- Так вас же отвозил Гальванеску в больницу, когда вы внезапно захворали... не знаю только, что это за болезнь к вам прицепилась?

Чипариу развел руками.

- Никакая болезнь ко мне не цеплялась. Я здоров, как за пять дней перед этим. Никто меня никуда не возил, Гальванеску я и в глаза не видел с того времени, как он встретил вас у своего крыльца... Вообще не понимаю ваших слов да и... многих ваших поступков. Почему вы запретили мне звонить вам по телефону? Какого черта, простите за выражение, так убегали от меня? Разумеется, об этом мы будем говорить потом, когда выберемся из этих проклятых мест, однако, извините меня, не ожидал, что вы способны бросить нанятого вами человека на произвол судьбы, а сами - бежать без оглядки. Что-то там такое случилось - ну да, вы, разумеется, были взволнованы, однако...

- Постойте, постойте!- взмолилась Сахно.- Что вы мелете? Что я вам запрещала, когда и где от вас бегала?

- Запретили мне звонить вам по телефону...

- Что за чепуха!

- Бросили меня в гараже, а сами втихаря выкатили авто и дали тягу...

- Да что вы? В каком гараже?

- Почему, наконец, вы не хотели обождать меня, гнали, как ошаленная, на этом старом рыдване, когда сразу же за вами ехал я - в прекрасной спортивной машине?

- Это были вы?

- Где?

- В спортивной машине?.

- А разве вы не знали?

Действительно, произошло какое-то курьезное недоразумение.

Сахно и Чипариу замолчали, удивленно глядя друг на друга.

Потом вместе взорвались веселым смехом.

- Тихо! Мы не дома,- опасливо спохватился Чипариу, зажимая себе рот и делая знаки Сахно.- Тут что-то здорово запутано. Этот проклятый дедок мастер задуривать голову. Видно, он напустил туману не только мне, но и вам. Разберемся.

Коротко он рассказал свою историю.

На второй же день после того, как он звонил Сахно, принес ему лакей слепой, глухой и немой негр - записку от Сахно, где и была просьба не докучать ей телефонными разговорами.

Этот лакей - такая черная блестящая образина, еще и в черных очках,до вечера не давал Чипариу и чихнуть наедине. Все время торчал рядом или где-то поблизости, следя за каждым движением, за каждым шагом. На третий день, после того, как Чипариу швырнул кота на стену, он даже стал запирать его в мезонине над гаражом, служившем Чипариу жильем. Чипариу готов был пристукнуть проклятого цербера и бежать куда глаза глядят из этого окаянного имения. Когда однажды под вечер слышит стрельбу, потом какую-то суету, видит зарево прожекторов и тому подобное. А потом бежит кто-то. Присмотрелся - Сахно. Как увидел он, что Сахно выкатила авто и, не обращая внимания на его, Чипариу, крики, стремглав махнула вон, то так возмутился, что пустил вслед Сахно несколько пуль. Но потом сообразил, что случилось, наверное, что-то исключительное, и, выбрав наилучшую машину, пустился вдогонку. Он едва успел повернуть, когда Сахно сорвалась с кручи, и сразу покатил дальше, спасаясь от пуль преследователей. Однако потом бросил машину и, скатившись кубарем с кручи, поспешил Сахно на помощь. Из этого рассказа Сахно поняла все провокационное поведение Гальванеску и те его поступки, которые ранее не могла понять.

Однако все это почти ничего не давало для разгадки тайны усадьбы и ее странного хозяина. Сахно, как могла, обстоятельно рассказала Чипариу о своих приключениях и обо всех тайнах, к которым она прикоснулась.

Не раздумывая долго, Сахно и Чипариу решили как можно быстрее добраться до города и рассказать про все слышанное и виденное полицейскому комиссару. Что здесь - какое-то преступление, что научная работа Гальванеску - только прикрытие для какой-то преступной деятельности, было очевидно. Гражданский долг обязывал помочь властям открыть и искоренить эти тайные злодеяния.

Путь подходил к концу. Одновременно с первыми лучами солнца увидели они длинную косу и перевоз. Приветливо маячили над протокой островерхие курени Ионеску. Подойдя поближе, они увидели и самого Ионеску. Старик занимался своим утренним туалетом. Стоя по колени в воде, он старательно растирал могучее тело мелким острым песком.

- Чертов старик прихорашивается для своей молодицы! - захохотал Чипариу.- Разрази меня гром, если на этот раз я не увижу его маритати.

Первым делом уладили вопрос с платьем для Сахно. Один из ребят Ионеску помчался на коне за пять километров к старшему брату, где находилась сейчас жена Ионеску, и привез оттуда всю необходимую одежду. Пока он ездил, Сахно с Чипариу успели немного отдохнуть и перекусить у Ионеску.

Старый рыбак нисколько не удивился, встретив своих недавних знакомых в таком неожиданном виде. Он молча и спокойно выслушал рассказ о побеге, сумасшедшей погоне и счастливом спасении. Когда же Сахно начала рассказывать ему обо всех событиях и приключениях в таинственном имении, Ионеску сразу остановил ее и быстро встал.

- Ты рассказала мне уже все,- твердо сказал он.- Ты рассказала, как убегала от людей, желавших причинить тебе зло, как отважно преодолела все препятствия, как удалось тебе обмануть их и тем спастись. Я это слышал, и мне этого достаточно. Мой долг - помочь тебе всем, чем смогу. Если память тебе еще не изменяет, ты вспомнишь, что помощь свою я обещал заранее. Однако не обременяй мою совесть рассказом о вещах, которых я не хочу знать. Молчи, отважная чужеземка. Молчи и не тревожь мою душу. Уже много лет, как поселился тут помещик Гальванеску, и уже не раз помогал я таким, как ты, отважным и несчастным. Не испытывай моего терпения, не желай мне, чтобы оно кончилось и чтобы душа моя на старости лет приняла на себя великий грех мщения...

- Разве тебе уже приходилось помогать беглецам от Гальванеску? поражение спросила Сахно, не совсем понимая странные речи Ионеску.

- Не расспрашивай меня! - резко прикрикнул дед.- А то... терпение мое кончится, и я многое тебе расскажу... Беги отсюда и оставь мькль тягаться с Гальванеску. Тебе не одолеть его. Говорю: не раз являлись такие, как ты, и... пропадали.

- Ты видел их?

- Так же хорошо, как и ты.

- Я?

- Ты.

Сахно и Чипариу удивленно переглянулись.

- Где и когда?

- В имении помещика Гальванеску...

- В име... нии... Галь... ванеску? То есть ты хочешь сказать...

- Я ничего не х о ч у сказать. Это ты заставляешь меня. Но я не скажу больше ничего. Не скажу, потому что всякий раз, как за такими, как ты, опрометчивыми, закрываются ворота Гальванеску, мое сердце рвется из груди и я едва сдерживаю себя, чтобы и самому не кинуться туда и не пустить красного петуха по окаянной, людьми и богом проклятой земле...

Сахно схватила деда за руку.

- Дед! Ты знаешь, что делается там, на этой окаянной земле. Ты знаешь все. Ты должен это сказать. Ты все ссылаешься на свое христианское смирение. Это заблуждение! Да и если ты такой убежденный христианин, то и христианство твое завещает бороться со злом. Ты обязан сказать.

- Пусти! - Ионеску отнял свою руку.- Я знаю ровно столько, сколько и ты. И так же, как и ты, я больше догадываюсь, чем знаю. Я ничего не могу тебе сказать.

- Неправда!

- Правда.

- Забудь свое смирение. Вспомни, что ты человек. Вспомни все те беды, какие узнал ты здесь. Не бойся!

Руки у Ионеску задрожали. Он согнулся и понурился.

- Я боюсь,- тихо сказал он.- Я боюсь, потому что я слабее того, против кого ты призываешь восстать. Я прожил только сто лет и не хочу укорачивать свой век раньше срока.

- Это заблуждение! Разве ты слабее? Разве ты один? Разве окрестные села не трепещут перед именем Гальванеску? Разве не затаили они в своих сердцах столько же гнева, как и ты?

Однако Ионеску молчал. Он склонился бессильно, совсем упрятав свои мысли за столетними зарослями бровей и седой бороды. Только губы шевелились, словно что-то неслышно шепча.

Успокоившись, он негромко сказал:

- Может, ты и права. Ионеску стар, неразумен и труслив. Может, когда-нибудь он и поймет твою речь. Может, слова эти когда-нибудь поймут и все другие, такие же, как старый Ионеску. Когда-нибудь они отважатся. Когда общая беда объединит их и придаст отваги... Делай, как знаешь. Я не удерживаю тебя. Решайся. Всем, чем могу, я помогу тебе.

Отчаявшись растормошить старика, Сахно и Чипариу собрались в путь. Утро было уже в разгаре и следовало поспешать. До Рени было далековато.

Решили ехать в Рени, а не в Измаил, так как, возможно, сам Гальванеску поехал в Измаил и, кто знает, принимает там какие-то меры. Парень Ионеску привел от старшего брата двух коней и старик отдал их Сахно и Чипариу, категорически отказавшись взять за них денежный залог.

- Как вернетесь, отдадите. Не сможете вернуться, передадите через людей. Старого Ионеску знает вся округа и никто не отважится нечестно воспользоваться его добром,- сказал он.- Если же, не дай бог, в дороге случится с вами какая-нибудь невзгода и мне не придется увидеть своих коней, пусть это будет моим взносом на ваше дело, которому я горячо сочувствую.

Искренне попрощавшись с добрым стариком, Сахно и Чипариу двинулись. Душистая степь раскрыла им свои широкие просторы и приняла в теплые животворные объятия.

Отъехав уже довольно далеко, они оглянулись - еще видно было дрожащую голубизну широких озер. На берегу маячили три едва заметных пятнышка. Это провожал их старый Ионеску с сыновьями.

Кони Ионеску, как выяснилось, были не слишком резвыми.

Только к полудню проехали всадники синий плес Кагула и остановились перед бурной кипенью Дуная. Жара обессилила и коней, и ездоков. Они вздохнули с облегчением, когда степной суховей отступил перед слабым, но свежим ветерком с речной волны. Оставшиеся несколько километров они проехали во весь карьер и достигли околиц Рени, когда изнуренный жарой город собирался утихнуть на послеобеденный отдых.

Узнав у квартального адрес полицейской управы, они, не отдыхая, двинулись прямиком туда. Однако управа, как и все учреждения, была уже закрыта до вечера, пока не спадет жара.

Приходилось либо ждать вечернего часа, либо сделать свое заявление в один из квартальных отделов полиции. Посоветовавшись, Сахно и Чипариу решили ждать: дело было слишком серьезным и нельзя было полагаться на маловероятную расторопность квартального надзирателя. Эта отсрочка была очень досадна, так как каждая минута-промедления могла сказаться на дальнейшем развитии событий. Однако ничего не поделаешь, приходилось терять время и ждать вечерней прохлады.

Однако Чипариу весьма кстати пришла в голову иная идея:

- Мы ведь можем сделать заявление в сигуранцу. Я полагаю, эта организация от природы не зависит и работает день и ночь.

- Правильно! - согласилась и Сахно.- Кроме того - кто его знает? возможно, нам как раз и нужно в сигуранцу, а не в полицию.

Так и порешили.

Узнавать адрес этого секретного учреждения не было нужды, так как любой и каждый гражданин Румынской державы, а значит и Чипариу, очень хорошо знал, под кем он ходит. В Рени сигуранца помещалась в добротном особняке в укромной и безлюдной части нового города.

Нужно было перейти весь город от края до края, чтобы добраться до этого учреждения. Сахно с Чипариу брели пустыми и горячими улицами обессиленно дремлющего города.

- По правде говоря,- размышлял в дороге Чипариу,- я не скажу, чтобы меня очень уж тянуло удостоить своим посещением это дорогое для каждого румына учреждение.- Он подчеркнул слово "дорогое", намекая на его двусмысленность.- Во всяком случае, я очень рад тому, что мы идем туда как раз в то время, когда на улице никого нет, кроме заспанных полицейских. По крайней мере мои товарищи и впредь будут пожимать мне руку, а что до полицейских, то, я полагаю, они даже проникнутся ко мне уважением, глядя, как смело я открываю дверь ихнего храма.

Сахно остановила разговорчивого шофера.

- Все это хорошо. Я сама никогда не могла бы подумать, что направлюсь в ваше "дорогое" учреждение претендентом на его помощь. Однако сейчас, пока еще есть время, нам надо посоветоваться и хорошо обдумать, что же, собственно, мы будем там говорить, на что жаловаться и чего просить.

- Если так, то времени у нас уже нет: высокоуважаемое учреждение как раз за углом, не более чем в двух минутах ходу.

Сахно остановилась.

- Тогда подождите. Давайте где-нибудь примостимся, чтобы договориться.

- Есть!

Чипариу огляделся. Прямо через улицу поблескивала на солнце огромная вывеска крохотной харчевни. Жара загнала туда нескольких бесприютных холостяков-бояринашей, которые щедро заливали свою горькую и одинокую долю и летнюю жажду терпким бессарабским вином.

Огромные пустые кувшины перед ними свидетельствовали, что до всего окружающего этим господам уже нет никакого дела: они целиком находились под властью лирики и самокритики. Они не должны были чем-то помешать разговору.

Сев в углу со своими кружками, Сахно и Чипариу сразу взялись за дело. И тут же поняли, что их положение довольно неприятно. У них не было никаких доказательств, никаких аргументов, да и, наконец, они не знали, на что собственно идут жаловаться. Получалось, будто виновата во всем Сахно: она ведь и вызвала гнев у хозяина тем, что сама нарушила слово в их обоюдном уговоре. Темные дела во владениях Гальванеску? Однако кто подтвердит, что Сахно и Чипариу - совсем чужие и никому неизвестные люди - не обманывают? Кто не скажет, что все это - порождение их фантазии, может, больной, может, пьяной, а может, и злобной? А подозрения в преступной деятельности доктора Гальванеску - известного научного деятеля?

Чем они могут обосновать свои подозрения? О каком, наконец, преступлении они говорят? Где хоть какие-нибудь доказательства, очевидные факты?

Да их сразу же обвинят в клевете и, чего доброго, самих арестуют, усмотрев в их заявлении только попытку шантажа.

Такие неожиданные выводы встревожили и смутили.

- Что же нам делать? - безнадежно вздохнул Чипариу.Может, вправду послать все к черту да смазать пятки салом, пока не застукал нас уважаемый профессор?

- Я сама начинаю так думать,- малодушно поддакнула Сахно.- Нам не поверят, да и конец. А как доказать?

Доказывать и вправду было нечем. Доктор Гальванеску - слишком известный и уважаемый помещик. Приключения же Сахно и Чипариу были так невероятны, что вряд ли могли вызвать доверие, даже если бы речь шла о ком-то менее популярном, чем Гальванеску. Таким образом, уныние их было небезосновательным.

Впрочем, Сахно быстро овладела собой и отогнала упадочные настроения.

- Пустое! Мы все-таки пойдем туда и расскажем все, что знаем. Пусть проверят наши сведения. Оставить это так нельзя. Даже если и забудем о преступлении, можно ли оставить все это дело? А эксперименты, которые я там видела? Я не успокоюсь, пока не узнаю всего, пока не открою этой проклятой тайны Гальванеску.

- Если вы так горите желанием узнать побольше о научных экспериментах Гальванеску, мне кажется, вам не следует поднимать тарарам.

- Это правда. Я очень жалею, что так получилось. Я должна уяснить его научные достижения, вырвать их у этого скупердяя и передать человечеству.

- Однако, если не ошибаюсь, вы дали ему подписку? Присягнули молчать?

- Да...- понурилась Сахно.- И очень глупую подписку. Этим письмом он всегда сможет опровергнуть все мои сведения.

- Вот видите. Суньтесь теперь в сигуранцу. Пусть даже нам поверят и привлекут Гальванеску к ответственности. Он сразу же покажет ваше письмо. Будьте уверены, что тогда из сигуранцы мы выйдем с черного хода и нескоро увидим солнечный свет.

- Но ведь он меня шантажировал! Моя подпись добыта нечестным путем.

Сахно вскочила.

- Нет. Вы как хотите, а я иду. Будь что будет! Я этого так не оставлю. Мы можем с вами тут же распрощаться.

- Коли так, я тоже иду,- с достоинством ответил Чипариу.- Вы плохо знаете румынского шофера. Чипариу никогда не был трусом и никогда не предавал товарищей. Пойдемте!

- Я совсем не хотела обидеть вас, дорогой друг,- бросилась к нему Сахно.- Простите. Я не это хотела сказать...

Но тут им помешали. Двери открылись, и в харчевню вошли трое новых посетителей. Один был в обычной одежде мелкого чиновника, двое других были жандармы.

Они прямо подошли к Сахно и Чипариу.

Все присутствующие повставали со своих мест, с любопытством глядя на пришедших. Хозяин харчевни поспешил опередить жандармов и быстренько ткнул Сахно в руки счет.

- Прошу господ следовать за мной,- тихо, однако тоном, не допускающим возражений, сказал бояринаш, поклонившись.

- Куда и зачем? - поинтересовалась Сахно.

- Я не уполномочен говорить это госпоже,- снова поклонился вежливый чиновник и моргнул жандармам. Жандармы браво стукнули шпорами и стали по сторонам.

- Вы арестовываете нас? - выпрямилась Сахно.- Однако я должна предупредить, что я...

- Я не уполномочен разговаривать с вами,- отчеканил агент.- Я должен только доставить вас туда, где вы сможете разговаривать, сколько вам заблагорассудится.

Сахно пожала плечами. Говорить с этим шпиком вправду не было смысла.

- Идем, Чипариу?

- Идемте,- вздохнул Чипариу.- Недаром я никак не мог уяснить себе, как это я по своей же воле пойду в сигуранцу.

- Прошу обождать одну минуту,- обратилась Сахно к агенту.- Вы разрешите мне расплатиться с хозяином?

- Пожалуйста,- учтиво склонился бояринаш.

Сахно повернулась к хозяину, который нетерпеливо топтался вокруг нее, боясь, как бы не пропали деньги.

- Получите.

Она вынула пачку банкнот и отсчитала необходимую сумму.

- Я готова. Идемте.

Агент впереди, Сахно и Чипариу посередине и позади двое жандармов вышли из харчевни. Любопытные посетители молча проводили их до порога. Потом, когда кортеж отошел на несколько шагов, они, несмотря на полуденную жару, подняли страшный гвалт, очевидно, споря о том, кто эти неведомые арестованные.

Сигуранца была за углом. Жандармы прошли мимо главного входа и повели арестованных через задние двери. Чипариу хотел было сострить по этому поводу, однако агент, сразу забыв о вежливости, резко прикрикнул на него и приказал молчать.

Арестованных провели узким коридором к дверям, на которых был написан номер 17.

- Entrez, - поклонился напоследок агент, заговорив на этот раз почему-то по-французски. Он открыл двери, втолкнул туда арестованных и сразу же щелкнул английским замком.

Сахно и Чипариу ожидали, что окажутся в камере. Однако это была не камера. Они очутились в большом кабинете. Два широких окна выходили на улицу, где они только что шли. Далеко в конце, за поворотом, маячил краешек огромной вывески знакомой харчевни.

Из-за стола, из глубины большого кресла, поднялся упитанный черноусый офицер.

- Прошу садиться,- гостеприимно показал он на кресло перед столом.

Сахно села. Собирался сесть и Чипариу. Однако офицер сразу остановил его и грубо кинул:

- Ты можешь и постоять.

Сахно обдало жаром. Она вскочила на ноги.

- В таком случае вы позволите стоять и мне, господин офицер?

- Почему это? - удивился тот.

- Мне кажется, мы с этим гражданином пришли сюда на равных основаниях. Я не понимаю вашего отношения к каждому из нас.

Дебелый офицер залился веселым и солидным смехом:

- Ха-ха-ха! Ох, эти мне иностранцы! Ха-ха-ха! Пожалуйста, пожалуйста. Чтобы не портить с вами дружеских отношений, я согласен нарушить наш этикет... Можешь садиться! - рявкнул он Чипариу, с жонглерской ловкостью меняя свой сладко-учтивый тон на солдафонскую грубость.

- У нас, иностранцев, к тому же принято обращаться ко всем незнакомым на "вы",- заметила Сахно, снова садясь в кресло.

- Ха-ха-ха! Ну и иностранцы! Ха-ха-ха! Садитесь, что же вы стоите? уже не так грубо бросил он Чипариу.

Чипариу сел.

- Чему мы обязаны нашим визитом к вам? - сразу спросила Сахно, опережая офицера.

- О, пустяки! Пожалуйста, не волнуйтесь. Очевидно, недоразумение. Болезненная бдительность моих людей. Они, видите ли, сразу заметили чужого здесь человека, очень удивлены вашим внешним видом и так далее. Вы не откажете мне рассказать, кто вы, откуда и зачем пожаловали в наше захолустье? - приветливо заговорил офицер.- Только и всего. Мы, южане, видите ли, очень любопытны. Ха-ха-ха! Смерть как хочется знать, кто, зачем и почему приезжает к нам.

- Я из Германии, сотрудник берлинского университета. Приехала сюда в научную командировку. А это мой шофер. Кажется, он из Галаца. По крайней мере, там я наняла его для путешествия.

- Так, так. Очень хорошо. Очень хорошо! Вот и чудесно! Теперь мы знакомы. Может, вы не откажете сказать также, в какую именно командировку вы приехали сюда? То есть какова цель вашего путешествия?

- С охотой. Однако тогда позвольте дольше на этом остановиться. Я попросила бы несколько минут, чтобы подробно поговорить с вами.

- Пожалуйста, пожалуйста!...

- Дело в том, что ваши люди не только очень бдительны и сноровисты, но еще и на редкость проницательны...

- Да Неужели? Ха-ха-ха!

- Действительно. Ибо мы направлялись никуда более, как именно сюда, к вам.

- Да что вы говорите? Интересно!

- Направлялись сюда, чтобы просить вашей помощи. Чтобы довести до вашего ведома некоторые довольно таинственные и подозрительные факты.

- Я страшно заинтригован! Я исполнен внимания. Слушаю вас.

Сахно показалось, что в глазах бравого офицера блеснул насмешливый огонек. Однако она не стала с этим считаться и продолжала далее.

- Так слушайте же. Это как раз имеет связь с целью моего путешествия, которую вам интересно знать.

Затем Сахно коротко, однако по возможности полно и откровенно рассказала все о своем приезде, пребывании в имении Гальванеску, приключениях, подозрениях и, наконец, побеге. Она не скрывала ничего.

Жандарм слушал ее внимательно, ни разу не остановив, не переспросив. Он перестал смеяться. Был серьезен и сосредоточен.

Когда Сахно закончила, он вежливо наклонился и любезно сказал:

- Мне очень неприятно, я очень сожалею, что вам довелось испытать в нашей стране столько неприятностей. Однако... боюсь, что в своем... как бы это сказать - запале, возбужденные вполне понятным любопытством, вы пришли к ошибочным выводам. Мне кажется, ваши подозрения исходят... как бы это сказать - из болезненно обостренной наблюдательности. Я хочу заверить вас, что мы - мы, румынская интеллигенция,- очень уважаем высокочтимого доктора Гальванеску. Мы не знаем, каковы его эксперименты. Однако мы и не осмеливаемся докучать ему. Мы терпеливо ожидаем, пока уважаемый доктор закончит свои исследования и подарит их нашему обществу и отчизне. Вы переволновались и поддались заблуждению. Гальванеску вне всяких подозрений, вне всяких злодеяний! За это я ручаюсь вам словом офицера...

Сахно разочарованно вздохнула.

- Я знала, что вы не поверите мне. У меня нет доказательств. Однако доверьтесь моей искренности. Я настаиваю на своих подозрениях. К этому побуждает меня только чувство моего гражданского долга. Вы можете проверить меня. Я предлагаю сама себя заложницей в доказательство правдивости моего рассказа. Пошлите к доктору. Гальванеску своих агентов.

- Сударыня, это невозможно. Доктор Гальванеску имеет охранную грамоту от нашего правительства и монарха. Его личность и его владения неприкосновенны для простых смертных. Даже если бы возникла неоходимость обыскать высокоуважаемого доктора,- а я категорически отвергаю такую возможность,- то и тогда я вынужден был бы просить телеграфом разрешение в наивысших органах власти.

- Просите. Я отвечаю за это.

- Шутите, сударыня!

- Значит, вы мне не верите?

- Я сказал уже: думаю, что вы ошибаетесь.

- Я обращусь к высшим органам власти,- поднялась на ноги Сахно.Значит, вы не верите мне и отказываетесь помочь?

Жандарм тоже встал и начал внимательно разглядывать свои ногти.

- Да, не верю и отказываю.

Сахно сделала движение к выходу. Чипариу тоже встал.

- Одну минуточку,- остановил ее офицер.- Этот гражданин,- он кивнул на Чипариу,- тоже был в имении доктора Гальванеску и видел то, что видели вы?

- Да,- сам ответил за себя Чипариу.

Жандарм помолчал, продолжая изучать свои ногти. Потом уставился в окно и задумчиво сказал:

- Дело вот в чем... Вы, конечно заметили, что я не записывал вашего заявления и всего вашего рассказа. Я даже, если хотите, постарался уже все это забыть... Доктор Гальванеску имеет от государства охранную грамоту не только на собственность, но и на секреты его работы. Ни один человек не имеет права знать больше того, что он сам ему расскажет... Вы, конечно, понимаете, что наш долг - содействовать этому? Словом, этого гражданина я должен задержать. Что касается вас, то... временно я вас тоже задержу, пока не получу распоряжений от моего правительства.

- Вы не имеете права! - взорвалась Сахно.- Я не ваша подданная.

- Потому я и говорю - временно. Ваш консул будет немедленно осведомлен.

- Я категорически протестую против этого. Ни меня, ни моего шофера вы не имеете права задерживать. Он тут ни при чем - за все дело ответственна я. Себя же я не позволю арестовать, пока не подам заявления немецкому консулу, давшему мне визу, и не получу от него ответа.

Жандарм повернулся к Сахно.

- Этого вы тоже не можете сделать: немецкий консул не должен знать ничего из секретов Гальванеску.

Отчеканив это, он перегнулся через стол, чтобы нажать кнопку звонка.

Однако передумал и снова повернулся к Сахно:

- Вы позволите мне ознакомиться с вашими документами?

- Пожалуйста.

Сахно вынула из кармана паспорт и протянула его жандарму.

Жандарм взял паспорт, и сразу лицо его изменилось - он побледнел, затем покраснел.

- Значит, вы? Значит, вы?..

Жандарм не закончил. Его рука нащупала кнопку. За дверями зазвенел короткий звонок.

Двери раскрылись.

- Большевичка! - крикнул жандарм.- Держите ее! Это большевичка!

Сахно вскочила. Двое здоровенных солдафонов в тот же миг скрутили ей сзади руки.Чипариу оттолкнул одного из них. Однако в комнату вбежали еще несколько жандармов и накинулись на него. В коридоре слышались быстрые шаги множества ног.

- Большевики! Коммунисты! - ревел офицер.- Арестовать их!

Сахно рванулась, удар в темя ослепил ее и оглушил.

Последнее, что видела она, теряя сознание,- это как Чипариу высадил стулом окно и выпрыгнул на улицу.

Заверещали свистки, послышались крики и выстрелы.

Белая мгла обступила Сахно, когда она шевельнула тяжелыми, окаменевшими веками. Белая мгла ослепила ее, и она снова закрыла глаза. Так пролежала она довольно долго, силясь заставить работать мысли и память. Однако ни мысли, ни память не хотели оживать. Только слух понемногу приспосабливался к тишине вокруг и начинал уже улавливать слабые, едва слышные звуки. Сахно напряглась и еще раз моргнула глазами. Белая мгла стояла недвижимо и тихо. Белая тьма и белый холод. Будто слепящая арктическая природа окружала ее.

"Однако же тьма не бывает белой..." - несмело затрепетала первая догадка. И тогда, наконец, Сахно пришла в себя.

Она была в комнате. В белой-белой комнате. Потолок, стены, ровное освещение и, казалось, сам воздух были одинаковы - проэрачно-белые или матово-белые. Пол тоже, она была уверена, мог быть только белым. Если повернуться - можно поглядеть.

Она двинулась. Болезненный стон невольно вырвался у нее из уст.

Тело задубело. Будто налитые оловом, отяжелели руки, ноги. Не было сил поднять их или шевельнуть ими.

Однако на ее тихий стон послышался ответ. Это был тоже не то стон, не то смех, не то кряхтенье. Сахно пригляделась.

Посмотрела на потолок, на стены вокруг - насколько могла увидеть, не двигаясь. Она не увидела ничего. И снова застонала, обессиленная.

Ответ послышался снова. Это был смех. Тихий, осторожный, однако радостный смех.

Кто-то был подле нее. Кто-то рад ее выздоровлению. Выздоровлению, ибо она не сомневалась уже, что выздоравливает после какой-то тяжелой болезни, начало которой не хочет подсказать ей предательская память.

Сахно собрала все силы, тяжело повернулась всем телом и еще раз оглянулась вокруг. Теперь она увидела человека. Не нужно было далеко искать - человек был подле нее, совсем близко от изголовья. Однако он тоже был белый, как комната, как освещение, и Сахно не сразу разглядела его. Человек наклонился к ее голове, тихо и радостно смеясь.

- Где я? - наконец обрела дар речи Сахно. - Что со мной?

- О, не волнуйтесь,- послышался ласковый шепот.- Вы в хорошем месте, и вам здесь неплохо.

Голос был как будто знакомый. Где-то слышала уже Сахно эти мягкие нотки, этот характерный тембр.

- Где же? - вновь спросила она, только для того, чтобы услышать еще раз голос и узнать его.

- У меня,- послышалось уже более внятно и четко.

Сахно встрепенулась. Вот-вот должна была ожить память.

Вот-вот...

Однако почему, еще не угадав, уже дрожит она, протестуя, и неизвестно отчего просыпается необъяснимый страх. Человек склонился ближе к ее лицу. Сахно не пришлось напрягать волю и принуждать память. Она вспомнила. Сразу и все...

- Но почему же? Как же это так?

Над нею склонился доктор Гальванеску...

- Вы удивлены? - послышался наконец из белой мглы неприкрыто насмешливый вопрос.- Вы удивлены и... недовольны этим?... Вы молчите?

Сахно молчала. Она не могла, она не хотела ничего говорить.

Воспоминания вихрем промелькнули в ее сознании. Все до последней минуты - оглушающего удара по голове - восстановила потрясенная память. Однако она не могла сообразить одного: почему она не в тюрьме, не за решеткой, а тут, на операционном столе доктора Гальванеску? "

- Почему я здесь? - наконец спросила она, стараясь придать голосу наибольшую твердость, на которую была сейчас способна.

- Об этом я вас своевременно проинформирую, будьте спокойны. Гальванеску коротко засмеялся.- Однако должен сказать, что вы довольно-таки невежливы. Я не услышал от вас ни одного слова благодарности. А между тем я Действительно спас вас - от тюрьмы, а то и от чего-то худшего.

- То есть?

- Надо сказать, что наших жандармов мы подбираем из здоровых и сильных парней. Это прекрасно, конечно. Однако они плохо воспитаны и не умеют экономно использовать свои природные способности. Этот сиволапый солдафон трахнул вас так, что если б не случился тут я, то после еще одного удара пришлось бы везти вас прямо в морг. И так, чтобы избежать разрушения мозга, мне пришлось держать вас четверо суток под наркозом. Вам известен такой способ лечения и профилактики мозговых заболеваний?

- Четыре дня?!

- Ну да- Сядьте. Это улучшит кровообращение. Вот так.

Дайте я вас поддержу. Чудесно. Ваши щеки сразу порозовели...

Сахно Села. Комната пошла кругом, в голове тяжело стучало, к горлу подступала тошнота. Она упала бы, но стремительный Гальваиеску тотчас ее поддержал.

- Ничего, ничего. Это сейчас пройдет. Понюхайте вот это, а это выпейте. Вот так. Теперь хорошо? Правда же, хорошо?

Вместо ответа Сахно спросила:

- Где Чипариу?

- Шофер? О, это ловкий и способный парень, он выйдет в люди... То есть, я бы не сказал, что "в люди" - ха-ха, однако толк будет. Именно толк.

- Он тут?

- Не спешите. Всему свое время. Я хочу предложить вам вот эту чашечку бульона. Вы немного подкрепитесь, кровь ваша заиграет сильнее, сможем поговорить еще немного. Однако - совсем немного.

Сахно послушно взяла чашку с бульоном и проглотила две ложечки.

В это время доктор Гальванеску оголил ей левую руку и метко воткнул в мышцы иголку маленького шприца.

Сахно сразу же почувствовала, как от горячей питательной жидкости и от этого укола уверенней и сильнее забилось сердце, как в членах ее прибыло гибкости и силы.

- Ну вот и хорошо. Теперь вы можете сесть. Вот так - совсем, а ноги протяните. Хорошо! Через пять минут получите сигарету.

- Где Чипариу? И почему я на свободе? Или, может,Сахно иронично усмехнулась,- вы взяли меня на поруки?

- Ха-ха! Чуть-чуть не так. Не "на поруки", а из рук в руки... Именно из рук в руки. Вас... мне подарили.

- Что?

- Подарили! Навсегда и бесплатно! Как компенсацию за те убытки, которые вы мне нанесли. И знаете, я даже не просил. Это неожиданный презент. Полковник Чарота - замечательный человек! Он забыл абсолютно все, что вы ему рассказали про... про мои... эксперименты. Он, понимаете, не имеет права этого знать. Такова воля моего правительства. Он, кажется, говорил вам про охранную грамоту? Так вот. Ну и две-три тысячи леиблагодарности. Это окончательно нарушило его память и... и... уважение к иностранным паспортам. Кстати, я чрезвычайно удивлен. Да если бы я знал, что вы подданная нашего державного соседа...

- То не ждали бы, пока меня отдадут вам как компенсацию, а давно уже расправились бы со мной?

- Нет. Просто не допустил бы вас в мои владения. Вы осмелились заглянуть туда, куда я вам не позволял. И,- голос Гальванеску утратил мягкость и зазвучал жестко и остро,- куда никому не позволено заглядывать. Даже полковнику Чароте. Даже тому правительству, которое выдало мне охранную грамоту. Никому!

Он замолк и взволнованно забегал по комнате. Сахно следила за ним и ждала, что он скажет. Однако Гальванеску не продолжал беседы. Видно, поступки Сахно его возмутили до крайности.

- Что же вы думаете со мною делать? Как отомстить мне? Каким пыткам хотите меня подвергнуть? - презрительно, с отвращением бросила Сахно.

- Отомстить? Что вы! Что мне даст месть? Какой местью я компенсирую мои убытки? То есть то, что вы знаете больше, чем я бы хотел. Нет! Никакой мести. Я просто заставлю вас забыть все.

- Вы убьете меня?

- Нет. Мне невыгодно вас убивать. Вы передо мной виноваты. За вами долг!

- Я перед вами виновата? Какой долг?

- Вы должны мне лакея. Хаквилавилиса. Вы испортили его!

- Мне очень жаль, если я поранила несчастного человека. Мне очень жаль - поверьте. Скажите ему...

- Ха! Я вижу - вы не из догадливых. Если это искренне, то хорошо. Однако не в этом дело. Мой лакей испорчен. Я не могу без него. Испортили его вы. Вы и должны его заменить.

- Я?

- Вы! Для чего-то другого вы не годитесь. Ни для работы в поле, ни для работы заводской. Ваши мускулы,- Гальванеску пренебрежительно ущипнул Сахно за руку,- ваши жилы, вся ваша телесная структура - слабовата. Обыкновенный экземпляр городского интеллигента... да еще и женщины. Впрочем, с несложными функциями горничной вы справитесь.

- Однако надо спросить меня, дам ли я на это свое согласие! вспыхнула Сахно.

- Этого как раз и не требуется. Я знаю, что вы не дадите своего согласия, и поэтому не спрашиваю вас.

- Негодяй! Вы взяли меня в плен и хотите сделать из меня свою рабыню. Однако я уже один раз убежала от вас...

- В другой раз не убежите.

- Но вы не сделаете из меня своей холуйки. Никакими пытками вы меня не заставите ничего делать по вашему приказу.

Доктор Гальванеску остановился и хитро прищурился. На физиономии его играла веселая и насмешливая улыбка.

- Сударыня моя дорогая! Вас никто не будет и спрашивать. Запомните хорошенько: кто побывал в лаборатории известного вам доктора Гальванеску, тот уже не распоряжался своей персоной. Понятно? Тут господствует одна воля - воля доктора Гальванеску. И все вокруг подчиняются ей. Хотят или не хотят. Понятно?

- Я поняла одно: вы злодей и насильник. И вы хотите совершить насилие и надо мной.

- Здесь вы правы. По большей части я насильник. Ничего не поделаешь во имя науки. Для науки можно идти и на преступление.

Сахно вскипела. Дерзость и нахальство этого господина были непомерны.

- Что вы болтаете там! - крикнула она.- Какое вы имеете право замазывать глаза наукой! Вы просто бандит и преступник!

Гальванеску скорбно прикрыл глаза.

- Это не так. Это безосновательная ругань. Весьма сожалею, что не могу объяснить вашу ошибку. Однако это не так... Да вспомните сами - разве не вы так восхищались моим хозяйством? Разве не вас приводила в восторг каждая мелочь, каждое усовершенствование? А?

Сахно не ответила. Это действительно было так.

- Вы молчите? Вот то-то и оно... Однако вернемся к нашему разговору. Вы должны заменить испорченного Хаквилавилиса. Я мог бы не принуждать вас, однако такая уж у меня привычка: я не играю в прятки. Каждому пациенту я говорю заранее, к какой работе собираюсь его приставить. Имейте в виду, что предшествовавшая профессия играет не последнюю роль. Вы слышали что-нибудь об органических навыках, о привычных, даже профессиональных рефлексах, о мышечной памяти и тому подобном? Это интересная наука. Не я ее отец. Однако без нее мне было бы труднее. Все мои эксперименты строятся на этих основах. Правда, у вас почти нет мышечной памяти, вы больше развивали интеллект. Хаквилавилис по сравнению с вами имел большое преимущество: до того, как попасть ко мне, он свыше двадцати лет был официантом. С вами будет хуже. Вы ничего, кроме интуиции да присущих всем людям рефлексов, не имеете... Да что ж делать! Обойдемся и этим. Функции горничной не так сложны, ваши мышцы скоро приспособятся.

У Сахно кончилось терпение. Непонятная болтовня Гальванеску раздражала и злила ее. Вместе с тем, за этими непонятными словами, за этим жестким тембром голоса она чувствовала что-то страшное, что-то дикое и противоестественное.

- Хватит! - крикнула она.- Молчите! Я не хочу и не могу вас слушать. Вы старый шут! Кончайте скорее, делайте, что хотите. Издевайтесь надо мной, терзайте меня, однако бросьте вашу дурацкую болтовню, ваше шутовство. Я не понимаю и не хочу вас понимать.

Доктор Гальванеску внимательно поглядел на Сахно. В глазах у него светилось удивление и подозрительность.

- Вы правда не понимаете?

- Я не понимаю ничего. Оставьте меня в покое и... либо развяжите мне руки, ноги, либо... делайте, что хотите.

- Нет. Вы и в самом деле ничего не понимаете! Неужели? Я был лучшего мнения о вашей догадливости.

- Идите вы ко всем чертям с вашим мнением!

Гальванеску встал и задумчиво стал ходить по комнате. Потом он снова остановился.

- Все равно,- сказал он,- даже если правда, что вы ничего не поняли, я не могу подарить вам свободу.- Он снова стал жестоким и наглым.- Вы видели все, и не заткнешь вашей дурацкой глотки. Вы - враг, к тому же проклятый, восточный, красный враг! К вам не может быть жалости. К вам не может быть сочувствия.

- И не надо!

- Вы мой пленник, вы мой должник. Я взыщу с вас за то, в чем вы передо мной виноваты.

- Взыскивайте!

- Я сделаю из вас своего слугу, свою горничную, и вы будете старательно выполнять функцию холуя.

- Нет!

- Ха! Будете! Верьте мне! И я очень жалею, что вы не сможете ощутить всю постыдность, паскудность вашего положения.

- Мерзавец!

- Ибо вы будете бревном без чувств, без воли и без мыслей. Ибо ваша разумная жизнь закончится в ту минуту, когда вы встанете с этого операционного стола.

- О негодяй! Ты хочешь сделать из меня какого-то урода?

- Ибо для вас уже не будет существовать мира, природы, культуры и цивилизации. Вы будете изолированы от них на всю жизнь. Вы будете живым трупом, мертвой плотью. Фантомом!

- О, будь ты проклят! Ты привьешь мне проказу? Ты сделаешь из меня...

- Ха! Вы видели все и своим куцым умом не можете понять смысла. Какая тупость. Какое невежество!

Сахно рванулась со своего ложа. Однако путы крепко держали ее руки и ноги. Они врезались в кожу и, болезненно вскрикнув, Сахно вновь распростерлась плашмя. Возмущение и ярость туманили ей мозг. Однако она ничего не могла сделать. Она была в руках этого безумного фантаста, злонамеренного и жестокого врага. Слезы бессилья брызнули у нее из глаз. Она отвернулась, чтобы Гальванеску не заметил этих слез. Однако тот уже их заметил и злорадно засмеялся.

- Вы так опечаленно глядите в окно, будто надеетесь на неожиданную помощь оттуда. Напрасно: никто не придет вам на помощь. В мои владения не может попасть никто! Никто не Может и выйти из них. Вы были первой, кто отважился. Однако,- Гальванеску с притворной жалостью развел руками,- злая судьба возвратила вас Назад.

- Шут! - с отвращением прошептала Сахно.

Гальванеску весело захохотал.

- Ко всем моим талантам еще один. Я от него не отказываюсь.

Сахно снова отвернулась к окну. За широкой амбразурой кудрявились верхушки парковых зарослей. Правее яснел просвет поляны, выходящей к окну давешней комнаты Сахно. За поляной белела проклятая стена. Еще дальше зеленели и желтели широкие полосы нив. Меж ними вилась быстрая дорога... Единственный путь к воле.

Гальванеску с издевательской усмешкой следил за Сахно.

- А вы, я вижу, любите свободу,- заговорил он снова, будто угадывая ее мысли.- Это неплохо. Сожалею, что ничем не могу вам помочь. А чтоб вы знали... действительно, сказать по правде - теперь все равно, так чтоб вы знали - еще немного, и были б вы свободны. Ей-же-ей! Вас вызволяли. Да, да,- дружески подмигнул он Сахно, заметив ее заинтересованный взгляд.- Ваши верные друзья. Ваш преданный шофер...

- Чипариу?

- Ну да, Чипариу. И этот древний рыбак...

- Ионеску?

- Возможно. Мы с ним не познакомились. Чипариу и Ионеску. Лихие ребята. Быстрые и ловкие. Из них будет толк...

- Где они? Что с ними? Они вызволяли меня?

- Пытались. Но куда же с голыми руками! Они подкопались под стену, ночью, естественно, счастливо миновали все препятствия и собирались влезть в замок через это окно. Вы понимаете? - с искренним удивлением возмутился Гальванеску.- Какая дерзость! Приставили лестницу и прямехонько сюда. А вы на столе! Еще несколько минут - и они могли бы забрать вас с собой. Счастье, что недотепы не догадались перерезать сигнальный провод. Я вовремя был предупрежден и успел принять меры.

- Где они? - с тоскою спросила Сахно.

- Где? Вы очень любопытны. А впрочем, какие теперь могут быть от вас секреты? Все -равно вы уже никогда и никому о них не расскажете.

- Вы убили их?

- Нет. О нет. Это неэкономно. Для чего? Чипариу такой крепкий парень бицепсы, телосложение - Аполлон! А дед - ого-го, этот кому хочешь даст сто очков вперед.

- Что с ними?

- Что? Извольте. Пожалуйста. Я могу позволить вам свидание.

Гальванеску живо поднялся и подошел к стене. Он нашарил какую-то замаскированную кнопку и нажал ее. Стена содрогнулась и раскололась надвое. Потом с легким гудением электромеханизма широко раздвинулась.

Радость стиснула грудь Сахно. Неужели это правда? Неужели сейчас она увидит Чипариу и деда Ионеску? Дорогие друзья!

Бедные! Они преданно кинулись ее спасать и попали в плен к этому безумцу. Старый Ионеску! Упрямый и боязливый дед!

Как же ты отважился?

Стена раздвинулась. За нею была другая белая комната, только больше и без окон. Освещение падало от нескольких огромных светильников. Яркие электрические лучи, встретившись с лучами солнца, сразу пожелтели. Мертвыми тенями легли они на два силуэта в глубине.

Сахно приподнялась. Она не могла еще разглядеть силуэты.

Однако обе фигуры тихо двигались сюда.

Это были они - Чипариу и Ионеску! Сахно узнала контуры их фигур...

Они продвигались неторопливо, однако на удивление четко и равномерно, как солдаты на муштре. Они четко отбивали шаг и вслед за ногой взмахивали руками. Только головы были склоненными и безжизненно качались с каждым движением. Они переступили порог комнаты и, так же не торопясь, обошли вокруг операционного стола, вокруг Сахно... С громким криком закрыла Сахно руками лицо и опрокинулась на свое ложе.

Безобразные призраки продефилировали перед ней. Только контуры тела напоминали черты Чипариу и Ионеску. Однако это были мертвые, расплывчатые черты опухших трупов. Они были прозрачны и безжизненны, с блестящими черепами и в черных непроницаемых очках.

- Я обещал вам сигару? Пожалуйста. Это наилучший сорт: из самого старого табака моих плантаций. Курите.

Эти слова донеслись будто с другой планеты. Поначалу Сахно не поняла даже, что ей говорят. Однако Гальванеску обратился к ней вторично и сунул в руки портсигар.

- Курите.

Механически Сахно взяла сигару и вставила ее в рот. Механически затянулась, когда Гальванеску подал ей огонь. Крепкий и ароматный дым отрезвил ее и вернул ощущения. Только теперь достиг ее разума смысл увиденного. И от этого она вновь едва не потеряла сознание. Однако последним усилием воли заставила себя быть спокойной.

- Такая же судьба ожидает и меня? - едва сумела она шевельнуть губами.

- Да,- отрубил Гальванеску.- Точно такая же.

- Они живы? - еще прошептала Сахно.

- Для меня - да, для себя - нет.

- Что же это такое? - скорее подумала, нежели спросила Сахно, чувствуя, как все вокруг - и Гальванеску, и комната, и пол под нею срываются с места и кругами плывут куда-то в пространство.- Что же это такое?

- Это и есть мой секрет. Секрет, на котором держится все мое хозяйство, вся моя система! Вам интересно его узнать?

Сахно не ответила. Сознание ее колыхалось, как лодка в бурлящем море, на буйных волнах между явью и обмороком. Все быстрее, все неостановимой летела она в пропасть, в пустоту.

Впрочем, Гальванеску и не ждал ответа. Его, очевидно, подмывало разговориться.

- Я могу вам его открыть,- торжественно начал он.- Теперь уже все равно: вы никому не сможете о нем рассказать. Что до меня, то, я должен признаться, меня и самого тянет с кем-то поговорить о своей работе. Можете себе представить: мне никому еще не приходилось подробно рассказывать о своем изобретении! Это так тяжело! Никому не сказать и полслова! Ни похвалиться, ни услышать дружеского компетентного совета, ни просто проверить на свежем уме свои размышления и взгляды. Вы понимаете, как Это тяжело?

Сахно мало что понимала. Слова Гальванеску почти не доходили до ее сознания. Пустым, обезумевшим взглядом Сахно озиралась вокруг. Ее бессмысленный взор искал товарищей, ставших ужасными призраками.

Гальванеску понял этот взгляд.

- Вы ищете своих друзей? - спросил он.- Не волнуйтесь. Они уже там,он махнул рукой на раздвигающуюся стену, крторая снова стояла на своем месте.- Я отослал их. Их облик слишком волнует вас.

Сахно тихо и безнадежно застонала.

- Я удивляюсь вашей недогадливости,- продолжал Гальванеску,- удобно устроившись в кресле и закурив новую сигару.- Вы все искали какую-то болезнь, какую-то странную эпидемию, проказу и тому подобное. Вы не могли выстроить иной гипотезы, кроме дурацкого предположения, что я прививаю людям какую-то заразу,- боже, какая глупость! - для того, чтобы потом эксплуатировать их труд. Вот это действительно было бы преступлением! горячо возмутился Гальванеску.- Я понимаю, скажем, если бы я собирал сюда каких-то там больных, выброшенных за борт жизни, дал бы им работу и эксплуатировал их. Однако... фу! Это же просто коммерция! Это пристало бы какому-нибудь спекулянту-фермеру. Это бесперспективное мироедство! А наука живет только перспективами. Рождается из перспектив и жаждет их. Если вы отдали себя науке, то, сделав шаг, обязаны отступить в сторону и посмотреть, сколько еще шагов вы сможете пройти дальше. Если ваша конечная цель окажется тут, перед самым вашим носом, то лучше бросьте науку: вы, в лучшем случае, изобретете новую усовершенствованную иголку для примуса. Науке необходимы горизонты и перспективы! Да, да, коллега и госпожа! Ваша работа должна широким спектром идей устремляться в далекие грядущие века.

Гальванеску встал и лихорадочно забегал по комнате. Он был в полном самозабвении. Всегда спокойный, обстоятельный и внешне скептичный, он суетился теперь, как молодой поэт. Халат его развевался, волосы, разметались, глаза светились, он лихо размахивал руками.

- Эксплуатация больных! - выкрикивал он.- Какая нелепица! Какая жалкая фермерская идея! Какое нищенство! Эксплуатация всего мира - вот что достойно внимания! Да. Всего мира! Перестройка современной системы эксплуатации на основе новых научных достижений. Да! Однако всего мира! Никак не меньше!

Он внезапно сел. Замолк, пригладил волосы и как будто слегка успокоился.

- Вот о чем мечтает доктор Гальванеску, организуя здесь, в диких приморских степях, свою маленькую факторию,- закончил он почти печально. Однако сразу же снова загорелся.- Впрочем, у вас есть резон. Вы правильно расшифровали коэффициент моей формулы. Да, да, правильно! Должен констатировать это. Признаюсь, это так: коэффициент моей формулы хозяйствования - человеческий труд, рабочие руки... Ха! Вы будете смеяться надо мной? Вот, скажете, дурная голова, нашел новинку, которую умные люди открыли за сотни лет перед ним. Однако не спешите. Не спешите! Это так, ничего нового здесь - так сказать, в социальной части моей формулы,- я не открыл. Даже нисколько! Я беру очевидный и, добавлю, - верный, надежный и точный, веками и всеми социальными укладами перепроверенный тезис. Однако я - фетишизирую его! Ибо тезис стоит того.. Ибо наука живет фетишами. Я переоцениваю этот тезис с точки зрения точной, обратите внимание - точной, а не абстрактной науки. Ведь до сих пор над значением и измерением этого коэффициента думала одна только социология. Именно так! Вы скажете - а техника, а механика? А разве не стремится индустрия к наибольшей механизации производства? Разве не стремится всякая система производства уменьшить стоимость людского труда, уменьшить роль человека в рабочем процессе, чтобы тем удешевить производство? Разве не работает сейчас один человек там, где при дедах наших тратили свой труд десятки, сотни и тысячи работников? Разве, наконец, не додумались люди до того, что начали конструировать механического работника? Человека из металла и резины? Механическую куклу, которая выполняет те или иные производственные функции? Сколько материала, заметьте это себе - материала, нужного потребителю, извели на этих железных болванов, которые то и дело ломаются, страшно неудобны, неповоротливы, нерасторопны и для которых нужна целая армия надсмотрщиков и механиков,- то есть опять-таки рабочие руки... Все это химера, все это невинные, но дорогие шутки, все это верхоглядство и ограниченность! Механизация! Механизация! А подумали ли вы, коллега и госпожа, еще и над тем, что эта ваша машинизация и механизация также не имеют никаких - да, да, будем говорить откровенно - никаких перспектив? Цивилизация движется вперед гигантским шагом, далеко позади себя оставляя родильные возможности старушкиземли. Земля истощается и тратится попусту. Она уже не способна сама родить столько хлеба, сколько требуется плодящемуся ненасытному человечеству. Подземные ископаемые - эта основа машинизации - катастрофически оскудевают: их грабительски расходуют. За год мировое хозяйство потребляет металлов, угля, нефти и тому подобного в тысячу раз больше, нежели за это время старушка-земля успевает переварить и породить в своих недрах новых формаций. А через сто лет, двести, пускай тысячу лет, за которые потребление вырастет еще в миллионы раз, чрево эемли окажется пустым! Она будет бесплодна, как распутная женщина. Мы будем жить на пустом, вылущенном орехе. И ни механизация, ни машинизация тут не помогут. Надо искать новые способы для удешевления потребительских изделий, нужно найти иной, новый материал для этого, материал, которого было бы на свете до черта, который - и это главное - истратившись, воспроизводился бы быстрее, чем всякие ископаемые, растения и тому подобное сырье. Материал дешевейший и наиболее пригодный для разных производственных процессов... Такой материал есть!

Гальванеску захлебнулся. Ему не хватало воздуха. Он дико вращал воспаленными глазами.

- Человек! Понимаете вы - человек! Вот универсальный материал. Вы не думали над тем, чтобы механизировать самого человека? Самого собственника этих рабочих рук? Живого человека! А? Механизировать так, чтобы довести до наибольшего совершенства его рабочую функцию, его способность выполнять производственное задание. И чтобы одновременно с этим он ни в чем или почти ни в чем не нуждался для своего потребления. А? Что вы скажете на это?

- Ничего. Говорите. Я молчу.

- Так вот. Человеческий организм сам по себе - это совершеннейшая машина. Однако, он, этот организм, имеет некоторые ненужные для производственного процесса функции. Да, да! Человек имеет склонность мыслить и чувствовать. Жалкие свойства! Они не нужны для работы. Они мешают работе. Их надо ликвидировать! Еще человек хочет есть и есть не в меру много. Ни одна машина не потребляет столько горючего и смазки. Пищеварительный аппарат необходимо реконструировать и усовершенствовать! А сколько бед возникает из-за этих глупых и лишних свойств! Мятежи, беспорядки, революции! Этого не должно быть! Это тянет цивилизацию назад! Это тоже следует ликвидировать. Немедленно! Пока все эти пролетарии и трудящиеся всех стран не объединили своих сил против нас!

После паузы Гальванеску заговорил спокойнее.

- Вам приходилось когда-нибудь интересоваться вопросами переливания крови и гальванизации омертвевших мышц? Нет? Очень жаль! Я выцеживаю из человека кровь и лимфу. Его опорожненные сосуды насыщаю искусственной кровью, которую изготовляю сам. Против известных нашей науке жидкостей, обладающих способностью сохранять жизнедеятельность клеток, моя искусственная кровь имеет то преимущество, что является отличным проводником электрического тока. Итак, постоянная циркуляция электропроводящего потока создает ту динамичную гармонию, которую прежде в организме создавала кровь, и сохраняет двигательные свойства отдельных органов. Так называемые "мышцы" сохраняют упругость и функционируют. Однако не так хаотично и произвольно, как это бывает у нас с вами из-за глупых рефлексов, разных мыслей, настроений, "сознательной" жизни... Нет, более совершенно, более точно. Интересная деталь - прошлая профессия накладывает на человека свой отпечаток: привычные профессиональные рефлексы въедаются в наш организм. Если вы были дровосеком, то и теперь ваши мышцы лучше всего будут рубить. Если вы стояли на пароходе у руля, то и теперь вы наилучшим образом будете выполнять те же функции. Однако несравненно лучше и рациональнее, ибо вам ничего не мешает из вашего "внутреннего мира". Ибо вы автомат! Вы скептически улыбаетесь? Вы не можете понять, как же такой работник работает без разума, как эта пустоголовая кукла понимает, что именно требуется ей делать? А радио? Вот мой аппарат. Мой "карманный" радиотелеграф. Очень простенькая штучка, идея украдена у Морзе. Вы видите? Каждая клавиша - условный знак, литера, тут целый алфавит - и все. Правда, просто? Однако, я могу передать все, что захочу. Вы неоднократно имели возможность убедиться. Правда, изобретение еще не усовершенствовано. Мой человек имеет еще немало недостатков.

Пока что я в силах управлять только самыми примитивными функциями мышц бывшего человека. Однако изобретение все более усовершенствуется. Мои люди как будто полупрозрачны и, надо сказать правду, довольно неприятно выглядят. Поэтому для посторонних мне приходится их подгримировывать. Я натягиваю на них парик, глаза закрьваю темными стеклами, а под кожу впрыскиваю обычный кармин. Я, правда, плохо разбираюсь в красках и никак не подберу такой, чтобы получился обычный цвет тела. С кармином выходят какие-то темнокожие. Приходится мне выдавать их то за индейцев, то за негров. Однако, это уже мелочи. Когда-нибудь на досуге я подберу хорошую краску и тогда - хоть пускай моих людей среди людей настоящих... Ну вот. Кажется, все. Вы удовлетворены?

Сахно молчала. Гальванеску тоже замолк и забегал по комнате. Он искал сигары. Однако папиросница была пуста. Увлекшись, он выкурил все сигары. Подойдя к радиоаппарату, он выстучал какой-то приказ.

Через минуту двери открылись и в комнату вошел один из его людей. Он нес новую папиросницу. Сахно теперь имела возможность хорошо разглядеть электризованного человека. Теперь, когда стала известна его суть, он уже не выглядел таким отвратительным. Однако, присмотревшись ближе, Сахно и на этот раз с ужасом отшатнулась.

- Этого человека я знаю! - прошептала она.

- Что знаете? А, да, да! Вы встречались с ним в парке, в лунном сиянии. Ха! Это был неплохой tete-a-tete[Здесь: свидание с глазу на глаз, наедине (франц.) ], тем более, что он, как выясняется, ваш компатриот.

- Да.

- О, я не знаю, что вынужден был бы делать, если бы не было этих ваших эмигрантов. Вы не можете себе представить, как мне трудно, пока я не имею еще патента на мое изобретение, находить материал для работы. Правда, правительство отдает мне осужденных на казнь. Однако только обычных преступников. А их не так много. Политических преступников, как я ни просил, мне не дают. Знаете, могут возникнуть всякие недоразумения. Их тела всегда забирают родные или товарищи по политической борьбе. Им, видите, необходимо хоронить их с помпой. Какая глупость! Пропадает зря такая уйма прекрасного материала! Только ваши эмигранты и спасают меня. Делать им все равно нечего, ни к чему они не способны, работу себе найти не могут. Две-три тысячи лей аванса - и они готовы на что хотите. Они пропивают этот аванс в первую же ночь и на другой день выезжают ко мне "на работу" и за остатком денег... Ну, мы с вами разговорились. А дел у меня еще много. Надо кончать...

Он замолк и стал возиться возле столика с разными приспособлениями. Сахно следила за его движениями, и в душе ее боролись дикий, тошнотворный страх за свою судьбу и обыкновенное любопытство живого человека.

- Профессор,- сказала она наконец, стараясь собраться с мыслями.Профессор, мне кажется, вы забыли про одну очень важную вещь...

- Забыл? А именно? - с интересом оглянулся Гальванеску.- Говорите. Говорите, говорите! Я охотно слушаю вас!

- Вы забыли об одном постулате: жизнь для человека, а не человек для жизни...

- Как, как? Я не совсем понимаю вашу мысль.

- Я говорю о том, что культура и цивилизация - это не призрак и не фетиш. Какое же имеете вы право отнимать у человека жизнь во имя вашей идеи без его согласия на это? Вы забываете, что свои достижения хотите дать людям же, а не бросить их в безвоздушное пространство. Ненормально, ложно и ненужно развитие техники, если оно не идет на пользу человеку. Человек прежде всего! Жизнь - прежде всего! Культура для человечества. А не человечество для какого-то фетиша.

Сумасшедший профессор весело захохотал.

- Неужели вы полагаете, что я столь наивен? Какая блаженная недогадливость. Что же вы думаете - я превращу всех людей в машины и автоматы, а сам буду разгуливать между ними полновластным королем? Да я умру со скуки. Коллега! Есть же нормы распределения человеческого труда, есть же нормы социальных взаимоотношений в мировом производственном процессе. Для того чтобы обеспечить все необходимое, совсем не требуется всему человечеству изнурять себя на работе. Достаточно, если трудиться будет какая-то часть человечества. Она обеспечит все необходимое для остальных. Вы же слышали, наверное, о пролетариате и буржуазии? По моему проекту механизируется только этот, так называемый пролетариат, то есть рабочая, двигательная сила культуры. Мы с вами, то есть - извините - я и не собираюсь механизироваться. Я и мне подобные будем жить полной жизнью, со всеми чувствами и разнообразными природными рефлексами, а вы обеспечите нам для этого все средства. И никаких волнений, никаких революций! Разве машина способна на революцию?

Гальванеску долго смеялся. Замечания Сахно совсем его развеселили. Он весело и проворно бегал по комнате, собирая свои приспособления, и даже мурлыкал себе под нос какие-то песенки. Сахно понуро молчала. Наконец она заговорила снова.

- Да,- откликнулась она еще,- вы - жестокий, злой и умный враг. Вы верный пес своих хозяев. Однако в ослеплении своим изобретением вы очень наивны. Вы думаете, многомиллионный пролетариат будет ждать, пока вы выхолостите его, пока вы не наделаете из него дурацкие автоматические куклы? Вы думаете - провокациями, ложью и поддержкой вашей жандармерии вы долго будете жить? Вы думаете - у тех глупых и затравленных селян с окрестных земель, что дрожат перед вашей особой, не кончится когда-нибудь терпение? Вы думаете - они не придут к вам и не пустят красного петуха? Старый, запуганный Ионеску уже отважился и пришел! Они придут все! Пустят дымом ваши химеры, завладеют вашим имением, а вас... просто повесят вас на шпиле вашего дворца.

- Хватит! - оскалившись, зло крикнул Гальванеску.- Хватит! Вы слишком разговорились!

- Дурак и верхогляд! Куцый гений! Ты исправно готовишься к своим похоронам! Твоя "наука" издохнет на гильотине.

- Хватит!

- Ты превратишь сейчас меня в глупую куклу - ты теперь сильнее. Ты превратишь, может, сотни и тысячи, однако миллионы раздавят тебя!

Сахно замолкла и откинулась навзничь. Она обессилела.

Жизнь уже покидала ее. Только глаза еще горели последним желанием жизни и с непримиримой ненавистью жгли врага. Глаза Гальванеску отвечали тем же...

Торопливыми шагами отошел Гальванеску в противоположный угол комнаты. Он открыл стеклянный шкаф и звякнул ворохом блестящих хирургических инструментов. Он взял с полки несколько - ланцетов, пинцетов и щипчиков. Отдельно положил он длинный и тонкий, полый в средине стилет. Потом развернул анестезионную маску и достал банку с хлороформом.

Сахно не видела, скорее - чувствовала это все. Дурманящее бессилие овладело всем ее естеством. Теряя сознание, она только шевелила кончиками пальцев, и рука ее бессознательно мяла сигарные окурки в тяжелой стеклянной пепельнице на столике рядом.

Гальванеску окончил свои приготовления. Он подошел снова к Сахно и затянул ремни на ее ногах, крепко прижав ее к столу. Потом взялся за руки...

В ту минуту, как Гальванеску склонился над левой рукой Сахно и набросил крепкую затяжку, ее правая рука судорожно метнулась, взлетела и вмиг упала налево. Тяжелой, литого стекла пепельницей Сахно попала Гальванеску в темяНужно было торопиться. Удар был несильный, контуженный мог быстро очнуться.

Сняв ремень с левой руки и разрезав затяжки на ногах, Сахно осторожно встала на ноги. Дурнота сковывала ее движения. От чрезмерной слабости темнело в глазах и подгибались колени.

Едва не теряя сознание на каждом шагу, добралась она к хирургичсскому столику. Там взяла шприц и ампулу того лекарства, животворную силу которого уже почувствовала на себе. Впрыснув наркотик, Сахно присела передохнуть. Потом повернулась к Гальванеску.

Голова его была разбита. Из большой рассеченной раны текла кровь. Желтоватая бледность лица свидетельствовала о глубоком обмороке.

Не мешкая, связала Сахно ему руки и ноги, как могла крепко.

Из кармана вынула револьвер и положила в сторону. Рану на голове промыла и забинтовала. Потом, совершенно изнеможденная, навзничь простерлась на операционном столе. Глаза ее в ту же минуту сомкнулись, тяжелый сон сморил обессиленное и измученное тело...

Проснулась Сахно, когда ясный день ослепительным солнечным светом наполнил до краев просторную комнату. Она проспала больше полусуток. Разбудили ее резкие, громыхающие звуки. Это Гальванеску, очевидно, давно уже очнувшийся, как сумасшедший катался по полу, не в силах освободиться от пут. Он хрипел, неистово вращая глазами.

Сахно слезла со своей импровизированной постели. Долгий сон значительно укрепил ее, однако она была еще очень слаба.

Пришлось снова прибегнуть к наркотику, и, разогрев, съесть бульон, оставшийся со вчерашнего. Только после этого подошла она к Гальванеску.

Сахно ослабила путы и, несмотря на то, что раненый артачился, сменила ему повязку. Потом посадила его, прислонив к стене, а сама села напротив в кресло. В руке держала револьвер.

Гальванеску молчал. Он избегал смотреть на Сахно и сидел с зажмуренными глазами. Только изредка моргал он своими опухшими за ночь веками, и тогда из-под густых бровей сверкал злой, полный ненависти взгляд. Сахно тоже молчала. Ей надо было многое обдумать.

Наконец молчание нарушил Гальванеску.

- Вам посчастливилось,- прошептал он,- однако еще не до конца. Вам нужно выйти из моего имения, а это, как вы уже хорошо знаете, не так просто. Особенно теперь - после первого вашего побега... Предлагаю вам компромисс: я открываю вам свободный выход из имения и обязуюсь не преследовать вас, а вы... вы за это дарите мне жизнь. Жизнь и спокойствие! Эти авантюры мне надоели! Будь проклят день, когда я впустил вас в свой дом! Ваше вмешательство в мою жизнь и работу...

Он говорил бы еще, однако вынужден был остановиться:

Сахно хохотала.

- Господин доктор! - беззаботно заливалась она.- К чему такие унылые разговоры? "Вы подарите мне жизнь!" Фу, профессор, какой же вы, право! Ну разве я похожа на убийцу? Поверьте, я очень сожалею, что приключилось это досадное недоразумение и я вынуждена была раскроить вам голову. Однако вы сами виноваты. Вы слишком уж торопились лишить меня жизни. Уверяю вас, оборонялась я только для того, чтобы не умереть преждевременно и чтобы сделать вам одно, как мне кажется, очень интересное для вас предложение.

Сахно помолчала и веселыми глазами оглядела хмурую и несколько удивленную физиономию Гальванеску. Потом заговорила снова, уже спокойным и серьезным тоном:

- Помнится, вы жаловались мне, что у вас нет помощника? Что для ваших работ вы нуждаетесь в помощнике, с которым вы достигли бы значительно больше, чем имеете сейчас. Припоминаете? Так вот. Я хочу предложить вам себя. Принимаете? Я буду вам помощником в наших научных экспериментах. Вы будете моим учителем, а я обещаю быть старательным и усердным учеником... И забудем этот досадный инцидент... Идет?

Сахно замолчала, и вопросительно глянула на Гальванеску.

Выражение ее лица было таким же серьезным и деловым, как и слова. Гальванеску молчал. Предложение было слишком неожиданным. Он недоверчиво и внимательно глядел на Сахно,- по-видимому, стараясь уяснить не столько само предложение, сколько мотивы, которые могли побудить к нему. Сахно снова заговорила:

- Вы колеблетесь? Я вижу, вы не можете понять логичности этого предложения после всех предшествовавших событий? Право, это не так тяжело. Я совершенно искренне заявляю вам, что хочу стать вашим учеником. Я прошу вас - слышите, прошу - принять меня... По правде говоря,- Сахно поглядела на свой револьвер,- я могла бы настаивать более решительно, однако именно потому, что это полностью искреннее желание, я не хочу настаивать, а прошу. Согласны?..

- Я не понимаю вас,- наконец прошептал Гальванеску.

- Ну вот,- разочарованно всплеснула руками Сахно,- я так и знала, что вы это скажете. Еще бы! Как же можно понять такое предложение, как поверить в миролюбие моих намерений после того, как вы хотели меня убить,- будем говорить так - убить? Однако, стыдитесь, доктор! Вы человек науки, и обывательский образ мышления вам не к лицу. Неужели вы не способны поверить, что я - молодой научный работник - увлеченная вашей научной идеей, способна забыть обиды, которые вы мне нанесли и собирались нанести? Я могу ненавидеть вас за это и далее, однако это не мешает мне уважать ваш научный гений и жаждать учебы у вас. Разве не так?

Гальванеску молчал. Он, вероятно, раздумывал. Сахно говорила достаточно искренне, да и мысли ее, по сути, были правильны, а доводы убедительны.

- Только будьте искренни и объективны, доктор,- снова заговорила Сахно.- Если, размышляя сейчас над моим предложением, вы обдумываете только, как воспользоваться им, чтобы потом, в удобную минуту, расправиться со мной, тогда лучше оставим эти разговоры и... распрощаемся. Представьте себе, будто ничего между нами не случилось. Не думайте также, что если, скажем, вы не согласитесь, то я безусловно убью вас. Ну?

Гальванеску молчал. По его нахмуренному и сосредоточенному виду Сахно понимала, что это не просто игра в нерешительность, чтобы получить больше шансов. Гальванеску колебался. Это было очевидно. Возможность использовать эти условия только для того, чтобы освободиться, а потом отомстить, по-видимому, не имела для него первостепенного значения. Его останавливали какие-то иные соображения.

Сахно начинала нервничать. Любой ценой она должна добиться согласия Гальванеску!

Чтобы подчеркнуть свое преимущество, полную подчиненность ей Гальванеску и этим побудить его принять предложение, она сочла нужным сразу ограничить свои условия.

- Естественно, вы сами понимаете, что при всей искренности моих желаний недавний инцидент не позволяет мне целиком положиться на ваше слово. Чтобы обезопасить себя, я должна несколько ограничить вашу свободу на первое время. Однако, разумеется, только на первое время. Скажем, ваш "карманный радиотелеграф" я на некоторое время реквизирую. Ваши мастерские в это время работать не будут. Затем я изолирую вас в одной из комнат вашего дворца, где вы. позволите мне посещать ваши лекции с револьвером в руках... Однако все это лишь на первое время. Пока вы не убедитесь в искренности моих намерений, а я - в искренности вашего согласия... Ну, господин доктор? Идет?

После долгой паузы Гальванеску, наконец, заговорил:

- Я не могу уяснить одного: мотивов такого упорного желания. Извините, но я не верю, что причиной этому только ваше восхищение моими научными достижениями и желание их постигнуть. У вас есть еще какие-то намерения и, не зная их, я не знаю, что лучше для меня - сразу умереть от вашей пули или вначале продать вам мою тайну, а потом...

- Хотите полной откровенности? - перебила его Сахно.

- Да!

-Ладно. Вы, господин доктор, изуродовали моих друзей - людей, которые рисковали своей жизнью ради моего спасения. Вы превратили Чипариу и Ионеску в механических чудовищ. Мой долг сделать все, чтобы отблагодарить этих... людей. Словом, я должна добиться от вас, чтобы вы возвратили им нормальную жизнь. Это выкуп за вашу собственную жизнь. Я уверена, что это возможно и вы знаете способ оживления ваших... уродов. Если же вы не знаете способа, мы обязаны изобрести его.

Гальванеску бледно усмехнулся.

- И это все! Значит, сама идея изобретения вас не интересует?

Сахно смутилась, однако через мгновение овладела собой.

- Научив меня, как оживить товарищей, вы откроете мне и все изобретение в целом. Так или иначе, я постигну его. Вот и все... Ну? Идет?

- И вы уберетесь вон из моего имения? Вы оставите меня в покое?

- Да.

- Гм. Если бы я был какой-нибудь авантюрист, не было б ничего легче, как принять ваши условия, а потом одурачить вас. Однако...

- Однако?

- ...Однако я не уверен, что смогу возвратить к жизни ваших приятелей.

- Вы не делали опытов оживления?

- Делал. Результаты не всякий раз были позитивными. Это зависит не столько от меня, сколько от препарированных субъектов и... просто от счастливого случая...

- А именно?

- Мозг, сердце и весь организм сохраняются в инфузионной среде безупречно и способны целиком возродиться к жизни после переливания крови в сосуды. Однако кровь...

- Кровь?

- Кровь не всегда удается сберечь. Она быстро портится. Я ее выбрасываю.

- Значит? - Сахно почувствовала, как ноги и руки ее холодеют от испуга.- Значит?

- Это еще ничего не значит. Остается точная формула крови. Требуется найти индивида точно с таким же составом крови - обратите внимание, я подчеркиваю - точно с таким же составом, ибо в данном случае, когда из организма выцежена абсолютна вся кровь, соответствия группы, как это делается при переливании крови, совсем не достаточно. Отбор только по группе вовсе не совершенен. Когда в организме есть хотя бы немного родной крови, переливание ее достаточно вести по методу соответствия группового состава. Незначительные-отклонения от полной тождественности быстро исчезают. Одногруппные дозы, может, и не полностью тождественной крови легко ассимилируются в организме и дают динамичный монолит. Совсем иное дело, когда в организме не остается ни капли родной крови. Оживление организма возможно тогда только при условии полного индивидуального, а не группового тождества крови. Только с таким условием клеткам возвращаются их двигательные и животворящие функции, организм возрождается... Однако... вы должны хорошо знать, как трудно найти подобную индивидуальную тождественность крови, ведь даже сама по себе кровь каждого организма не есть что-то постоянное - под влиянием тех или иных причин она может поминутно меняться... Впрочем...

- Впрочем?

- Впрочем...- Гальванеску усмехнулся еще бледнее,- обыскав пол земного шара или хотя бы треть его, можно найти и абсолютное подобие. В таком случае заимствуйте литр "на расплод", и если родная кровь оживит клетки, для дальнейшего вполне достаточно донорской крови соответствующей группы.

Сахно порывисто подбежала к Гальванеску.

- Ваши опыты были удачными, доктор?

- Среди моих опытов были и удавшиеся...

- Значит, вы согласны? Доктор, мы найдем нужную нам кровь! Мы обыщем весь земной шар!..

В тот же вечер пожилой телеграфист плохонького галацкого радиотелеграфа, впервые за много лет работы заинтригованный содержанием своих радиограмм, торопливо выстукивал короткое письмо, адресованное в шестьдесят пять самых крупных городов земного шара.

В шестьдесят пять разных городов мира летели радиоволны, однако повсюду они должны были найти одного адресата - институт переливания крови.

В коротком письме были две химические формулы и отчаянный призыв прийти на помощь: известить, есть ли при институте доноры с точно таким индивидуальным составом крови...

Уже наутро стали поступать ответы. Десяток за десятком регистрировались они в картотеке конторы радиотелеграфа и немедленно же, телеграфом, передавались в имение известного не только в окрестностях Галаца, но и во всей Румынии помещика и научного деятеля доктора Гальванеску.

Там с нервной торопливостью разбирали эти строчки трепещущие руки девушки. И каждый раз, после каждого нового ответа, обе руки бессильно опускались: ответы были отрицательными или предлагали формулы с маленькой неточностью. В таком случае взволнованные глаза девушки загорались и с надеждой искали подтверждающий взгляд своего патрона.

Однако патрон отрицательно качал головой, и глаза эти снова меркли до следующей телеграммы.

На протяжении всего дня приходили телеграммы-ответы. 59 городов дали свои ответы на призыв из Буджацких степей. Только шесть адресатов молчали еще, и можно было только гадать о причинах их молчания: то ли радиопризыв не попал на их антенны, то ли в институтах тщательно проверяли паспорта своих доноров и еще не закончили работы.

Впрочем, это не уменьшило надежды в сердце Сахно - с галацкой антенны полетели призывы еще в полсотни городов на все четыре материка.

Этот день для Сахно зря не пропал. С раннего утра и до поздней ночи она не вставала из-за рабочего стола и не выходила из лаборатории.

Гальванеску со связанными руками покоился в глубоком кресле и, даром что сидел в такой неудобной позе, деловито выполнял роль ментора... под дулом своего собственного браунинга.

Сахно - с мелом в руках возле черной доски, с ланцетом у операционного стола, с карандашом над томами расчетов и формул, в резиновых перчатках над пробирками - была самым старательным из всех учеников, известных когда-либо Гальваиеску.

На третий день население, а особенно полиция города Галаца были встревожены. Известный в городе и знаменитый на всю округу врач-хирург доктор Патрари неожиданно и таинственно исчез. Десятки пациентов из аристократических кругов, которые обслуживал врач Патрари, напрасно прождали в его приемной своего лейб-медика до позднего вечера. Полицейские агенты, вызванные перепуганной родней, ничем помочь не смогли и вынуждены были спешно протелефонировать в Бухарест, в наилучшее сыскное бюро.

Известно было только одно. В восемь часов утра к особняку врача Патрари подъехал большой частный автомобиль. Управляла им женщина очевидно, молодая, и искусная спортсменка. Однако за большими защитными очками и под длинным дорожным плащом трудно было рассмотреть и запомнить ее лицо и фигуру.

Она позвонила и попросила немедленной аудиенции у хирурга.

Старый лакей доложил медику, который в это самое время заканчивал утренний туалет. Врач Патрари вышел к женщине и имел с нею короткий разговор. Она умоляла врача немедля сесть в автомобиль и ехать к больному, которому угрожает смерть. Врач Патрари категорически отказался, ссылаясь на ранний час. Однако женщина вынула из сумки целую пачку ассигнаций и положила их на стол. После этого врач сразу согласился и уже через пять минут сидел в авто. Автомобиль двинулся и вмиг исчез за поворотом. Больше старый лакей не мог рассказать ничего. Он только плакал и убивался по своему старому господину.

Его сразу же арестовали, хотя абсолютная его невиновность была вполне очевидна. После этого он заплакал еще горше, божась, что если бы он знал, то не пустил бы своего господина, а женщину-автомобилистку задушил бы собственными руками.

Однако, естественно, ничего знать он не мог. Откуда, скажем, мог бы он знать, что когда автомобиль выехал в степь и пораженный врач Патрари высказал свое удивление, а потом начал и проте.стовать, то женщина показала ему револьвер общеупотребительной системы браунинг и учтиво предложила не противиться.

Врача Патрари нашли только через месяц, причем его трудно было узнать, так как целый месяц он не брился и у него выросла изрядная борода. Побриться же он не мог потому, что целый месяц сидел в изолированной комнате. Таинственная женщина замкнула его там против воли и, щедро обеспечив едой и питьем на целых два года, забыла - очевидно, в спешке оставить и бритву. Нашел врача Патрари агент частного розыска, выписанный из Бухареста. Это был сметливый и догадливый молодой человек.

Приехав в Галац, он прежде всего явился в сигуранцу и расспросил обо всех необычных случаях, которые происходили в окрестностях за последние дни. Полковник Чарота - тот самый, который имел приятную беседу с Сахно и Чипариу,- конфиденциально поведал агенту и про события с этими людьми.

Дошлый сыщик сразу же поставил диагноз и заявил, что он ручается найти врача Патрари в имении доктора Гальванеску. Он предлагал немедленно ехать туда. Однако это было совершенно невозможно, поскольку, как известно, охранная грамота правительства запрещала кому бы то ни было самовольно являться в заповедник Гальванеску. Вот и прошел как раз месяц, пока в столице удалось получить соответствующее разрешение. За это время врач Патрари не только зарос густой бородой, но еще и сильно пополнел: отсутствие моциона и уйма еды сделали свое дело. Он весьма одичал, обленился, и трудно было вытянуть из него хотя бы два разумных слова. Его коллеги психиатры, впрочем, высказали предположение, что причиной тому была не только лень, но и испуг, который испытал несчастный хирург. От этого испуга его удалось вылечить только через месяц после того, как из покинутого пустынного имения Гальванеску его перевезли в Галац. Тогда врач Патрари смог поведать свою историю.

Однако пересказать ее тут нельзя, ибо его исповедь была сразу же запрещена политической цензурой. Городская газетка, правда, напечатала несколько отрывков из этой исповеди, однако ее тут же конфисковали, редактора оштрафовали, а наборщиков посадили на десять лет каждого.

Так и до сегодняшнего дня ни один человек в Румынии не знает подробностей этой таинственной истории: причины исчезновения доктора Патрари.

Только жена Патрари смогла разузнать о той неприятности, которую против воли учинил ее любимый муж богатейшему помещику и известнейшему ученому. Возмущенная жена взяла развод с незадачливым врачом Патрари.

Если же вернуться назад и точно восстановить события, которые произошли в ближайшие дни после исчезновения врача Патрари, то можно еще рассказать такое.

Чудесным утром золотого южного лета из Рени, мимо Килии и Вилкова, в широкие воды Черного моря вышел пассажирский пароход. Он шел обычным рейсом до турецких границ: там передавал он пассажиров, которые направлялись в Турцию или дальше - в порт Батуми, на советскую территорию. Последние, как известно, случались очень редко. Большинство пассажиров ехали не дальше Турции или еще ближе - до болгарских портов.

Как обычно, на палубе и в каютах царила смертельная скука: путешествовали в большинстве купцы, мелкие береговые спекулянты, агенты контрабандистов и связанной с ними морской полиции. Лишь изредка некоторое оживление вносили беспечный гомон непритязательных иностранных туристов и местных отпускников или угрюмые проклятия неприкаянных и безбилетных скитальцев-эмигрантов.

На этот раз выпал удачный день. На палубе собралась веселая компания случайных спутников. Тут было несколько туристов, двое-трое контрабандистов, оперный певец, который заканчивал свое береговое гастрольное турне, и его импресарио, потрепанный уже человек, впрочем, чистокровный граф из северной страны.

Компания развлекалась, как умела - пела, играла в шахматы, рассказывала новые анекдоты и свежие новости про последнюю сенсацию таинственное исчезновение известного хирурга Патрари из собственной квартиры среди бела дня. История варьировалась в головокружительных подробностях и приукрашивалась самыми утонченными романтическими измышлениями. Наибольшим же развлечением для компании и центром ее внимания было ухаживание за единственной на пароходе женщинои - одинокой и прекрасной дамой. Дама эта благосклонно принимала любезности и столь же охотно отвечала на них, не отдавая, впрочем, никому из кавалеров ни малейшего предпочтения. Она тоже была заинтригована сенсационными событиями дня и от себя рассказала несколько ужасающих подробностей из приключений несчастного хирурга Патрари. Компания весело хохотала и выражала восхищение буйной фантазией прекрасной дамы. До конца путешествия все общество было так очаровано своей спутницей, что когда ей пришло время пересаживаться на турецкий пароход, все были искренне огорчены и на собственных плечах. сообща перенесли ее багаж, оттолкнув неповоротливых носильщиков. Во время этой процедуры кавалеры даже не перессорились между собою, так как всем нашлась работа: у прекрасной дамы оказалось несметное количество вещей.

Особенно намучились галантные кавалеры с двумя огромными сундуками, по меньшей мере по 100 килограммов каждый. Что касается их размеров, то меньший был никак не меньше роста шофера Чипариу, а больший - как раз такой, как богатырь Ионеску. К тому же там находились какие-то, очевидно, хрупкие вещи, так как ни трясти, ни переворачивать их вверх дном прекрасная дама не позволила.

Таможенные агенты подступились было к этим огромным ящикам, однако с почтением оставили их нетронутыми, увидев в руках прекрасной дамы охранную грамоту от самого правительства. В ящиках, должно быть, находились какие-то точные технические приборы.

После этого удрученны"кавалеры покинули пароход и, когда тот двинулся, долго еще махали шляпами и пледами своей прекрасной спутнице. Прекрасная дама отвечала им платком, а потом пошла к себе в каюту отдохнуть, где ожидал ее верный лакей.

Фигура этого лакея поневоле пугала всех путешествующих своей исключительной безобразностью. Он был совершенно немой, в огромных черных очках, какой-то опухший, и к тому же комично и жутковато двигался, как заводная кукла. Веселое общество всякий раз трусливо шарахалось, как только этот урод появлялся возле своей госпожи. Напрасно прекрасная дама подробно рассказывала о его оригинальном и экзотическом происхождении из дебрей дикой Африки и о том, что болезнь, обезобразившая его внешность, совсем не заразна.

Однако внимательный читатель, прочитавший эту правдивую повесть от начала до конца, должен узнать в этом вымуштрованном уроде почтенного доктора Гальванеску, а в его госпоже - Юлию Сахно.

Примечания

Ю. Смолич. Владения доктора Гальванеску

Перевод с украинского выполнен по изданию: Ю. Смолич. Сочинения в 8 томах. Том 2-й.- Киев, "Двдпро", 1984.

Трилогией "Прекрасные катастрофы", над которой автор работал несколько лет, положено начало украинской научной фантастике. Роман "Господарство доктора Гальванеску" в журнальном варианте появился в 1928 году (книжное издание было выпущено год спустя). Второй роман трилогии, "Що було пот1м", вышел в 1934 году, позже третьего, названного "Ще одна прекрасна катастрофа" (г932). С 1935 года все три романа неоднократно переиздавались под общим названием.

На русском языке "Прекрасные катастрофы" не издавались.

Тема создания искусственного человека, робота, как назвал его К. Чапек в своей пьесе R.U.R., к этому времени широко известной в нашей стране, не оставалась без внимания советских писателей. Тот же А.

Толстой без зазрения совести взял сюжет чапековской пьесы для собственной, названной им "Бунт машин" (справедливости ради надо сказать, что содержание толстовской пьесы абсолютно оригинально). Но у Смолича тема получает совершенно самостоятельный аспект: роботизации подвергается живой человек! Социальные аспекты фантастической идеи у Смолича, как, впрочем, и у Толстого, превалируют над научно-техническими. Следует отметить еще и явственную пародийность, звучащую уже в самой фамилии злодея-профессора Гальванеску: обыгрывается имя итальянского физиолога Луиджи Гальвани, первым исследовавшего электрические явления при мышечном сокращении ("животное электричество").

Стр. 298. Буджацкие степи - степи в южной Молдавии.

Стр. 312. Жирандоль - фигурный подсвечник для нескольких свечей; здесь: люстра.

Стр. 317. Циклонетка - автомобиль на трех колесах.

Стр. 350. Сигуранца - тайная политическая полиция в Румынии в 1921-44 годах.