«Продавец льда»

1

Аттвуд знал, что ждет его в галерее, и все же ему сделалось не по себе. Глаза у всех «экспонатов» были закрыты, но ему все время казалось, будто они смотрят на него. Кристаллы, стоявшие поодаль, причудливо искажали и дробили гранями силуэты заключенных в них тел, и от этого землянину делалось еще хуже. Он туго завернулся в электроплащ, но так и не согрелся толком.

Особенно поразил его старик, от шеи до щиколоток обмотанный золоченой лентой, точнее, его поза: он сидел на корточках, расслабленно свесив сухие руки меж острых колен, но узкое морщинистое лицо было запрокинуто к небесам, то ли посылая им последнее проклятье, то ли взыскуя чуда и спасения.

«Ровесник мне, наверное, — подумал Аттвуд. — Посмотреть бы ему в глаза…»

Это странное чувство жалости к давным-давно погибшему старику окончательно определило его отношение и к губернаторской коллекции, и ко всем прочим.

— Пойдемте отсюда, — попросил он губернатора и, не дожидаясь ответа, пошел к выходу из галереи.

Губернатор усмехнулся и вышел следом. Миновав шлюз-тоннель, они оказались в искрящемся холле губернаторской виллы.

— Не понравилось? Наверное, в первый раз это кажется странным? — спросил наконец барон Ив д'Илэри (для друзей просто Биди), губернатор Ириса.

— Если бы только странным… — ответил Аттвуд. — Скорее отвратительным.

— Это вы еще не видели отвратительного. За отвратительным надо ехать в Столицу. Есть там один тип… Собирает обожженных, полуразложившихся, клочья разные, руки-ноги оторванные — и смеет называть себя коллекционером. Извращенец, наверное. Нормальный человек один раз заглянет в его галерею, а потом полгода лечится от неврозов. Выпить хотите? — поинтересовался барон без всякого перехода.

— Пожалуй. После вашей коллекции тоже стоит подлечиться.

— Тогда идемте в кабинет. — Биди сбросил плащ и остался в угольно-черном облегающем костюме. — Раздевайтесь, там тепло.

Рядом с просто одетым бароном Аттвуд почувствовал себя неловко — сам он вырядился по последней земной моде: жабо, кружевные манжеты, драгоценные камни.

«Странная одежда для космонавта, — подумал Биди. — Впрочем, космонавтов мы здесь не видали лет двести».

— Так что же вам не понравилось в галерее? — спросил он Аттвуда.

— Формально это та же скульптура, только отлитая природой из самого совершенного материала.

— Формально — да, но ведь эта «скульптура» жила так же, как и мы…

— Лет пятьсот назад, — вставил Биди.

— …и до сих пор кажется живой.

— А я кажусь вам злым волшебником или шефом анатомического театра?

— Нет. В анатомичке честнее: все кусочки — по полочкам и баночкам, и под каждым — невнятная латынь, это тоже отвлекает. Никто не равняет свой череп с тем, что стоит за стеклом… — Аттвуд на секунду умолк: он чуть не проговорился о странном чувстве, которое охватило его при виде старика, заключенного в ледяном кристалле. — Мне такое «искусство» кажется симптомом глубокого кризиса.

— Полагаете, нам предстоит покатиться вниз?

— Вы уже покатились, если всерьез считаете это искусством.

— Бросьте. Во-первых, мы никогда не обольщались насчет уровня нашей культуры, а во-вторых, наше искусство просто непривычно для вас. Если судить по книгам, на планете-матери любое новое течение поначалу встречали в штыки.

— Да, бывало. Но мы, похоже, говорим на разных языках: вы называете это искусством, а я считаю, что ваши галереи не имеют к искусству ни малейшего отношения. На Земле вас считали бы вурдалаками и некрофилами.

— Так это на Земле… А здесь не стоит мыслить стереотипами: вас не поймут или, наоборот, поймут слишком буквально, и выйдет скандал.

Мы здесь простые, грубые и гордые — все как один потомки первопоселенцев. Для нас наш «Ирис» то же, что для вас «Мэйфлауэр».

— Спасибо, я учту, но все же останусь при своем мнении: это не искусство.

— Ладно. Но вы хоть согласны, что ни одно общество не может жить без изобразительных искусств?

— Согласен.

— А на вашем корабле много картин?

— Полторы, не больше.

— Вот именно. — Биди поднял палец с губернаторским кольцом. — И на наших кораблях было то же самое: инструменты, машины, приборы, но ни тюбика краски и уж, конечно, ни одной скульптуры, слишком они тяжелы. Полезный вес означал по тем временам предметы, имеющие практическую ценность. Когда наши предки прилетели на Волчий Хвост…

— Волчий Хвост? — удивился Аттвуд.

— Так мы иногда называем нашу планету. Вас я должен предостеречь: от чужака наши такой фамильярности не потерпят.

Говорите «Кельвин-Зеро» или, на худой конец, «Льдина». Так вот, когда они сюда прилетели, то нашли только лед, и ничего больше. Что прикажете делать? Рисовать пальцем в воздухе? А здесь, оказывается, замерз целый народ, причем мгновенно, не успев даже понять, что происходит. Поэтому скульптуры и кажутся почти живыми. Правда ведь?

— Правда, — неохотно признал Аттвуд.

— Ну так попробуйте думать об этом как о разновидности балета: ведь каждый из них застыл в своем собственном, неповторимом порыве.

Кто бы их ни заморозил, мы-то освобождаем их изо льда.

— Но не до конца.

— Не до конца. И учтите еще одно: айскаттинг — общий знаменатель для всех кельвиниан. Сюда ведь прилетел сущий ковчег — американцы, китайцы, русские, прочие народности. Согласитесь, им трудно было вывезти с Земли общую культуру.

— А вы, судя по имени, француз? — спросил Аттвуд.

— Говорят, — усмехнулся барон. — Удивительно, как мои предки умудрились протащить сквозь время и космос родовое имя и титул. А может, и то, и другое — вымысел. Здесь можно было назваться хоть русским царем, хоть воплощенным Буддой.

— И все бы поверили?

— Нет, просто всем было плевать на это. Имели значение только деловая хватка, талант и знания. Правда, наша семья была в привилегированном положении: прадед почти целиком финансировал строительство «Ириса», вложил все свои деньги. То же было и с другими кораблями.

— Кстати, а почему они сели порознь, за тысячи миль друг от друга?

— Полет был долгий, шли компактной группой, капитаны вконец перессорились, вот и сели подальше друг от друга и от греха.

«Шарден», например, опустился в другом полушарии, от них до сих пор нет никаких вестей. А мы, честно говоря, удивились, что ваш модуль сел у нас, а не в Столице.

— Откуда нам было знать, где у вас Столица?

— Это просто самый большой город, потому мы и зовем его Столицей. Думаю, это заметно даже с орбиты.

— Нет. С орбиты все города одинаковы.

Аттвуд тронул один из камней своего браслета, и на его гранях высветились цифры времени стандартного земного цикла.

— Уже ночь, — сказал он. — А мы еще ничего не решили.

— Здесь всегда ночь. — Биди весело посмотрел на землянина. — Интересно мы ведем переговоры: вы все пытаетесь свернуть беседу на репатриацию, а я старательно заговариваю вам зубы. Сегодня мне это удалось с блеском, правда?

— Пожалуй, — улыбнулся и Аттвуд. — Но я все же выяснил кое-что полезное для своей миссии.

— Можно ли узнать, что именно?

— Во-первых, вы очень хорошо помните планету-мать, а ведь вы губернатор, то есть больше других озабочены именно местными проблемами. А во-вторых, вы еще не адаптировались к здешним условиям.

— Почему?

— Вы кутаетесь на морозе, как и я.

— Ну, это естественно. Я же не тюлень какой-нибудь.

— Вот вам еще одно подтверждение. Здесь ведь нет тюленей.

Биди поднял обе руки.

— Капитулирую. Давайте ваш ультиматум.

— Не говорите так: все-таки у нас дипломатические переговоры, здесь нужна точность в терминах. Скорее уж меморандум, а попросту говоря реестр вопросов для моего рапорта.

— Давайте вопросы.

— Во-первых, что вам известно об аборигенной цивилизации?

— Почти ничего. Систематических археологических работ никто никогда не вел, да это и невозможно при такой толщине льда. Наши «старатели» то здесь клюнут, то там, никакого осмысленного порядка.

Ни книг, ни карт мы пока не нашли. То же и в других городах. Погибли они, как вы уже знаете, от холода. Скорее всего, их атаковали каким-то неизвестным оружием. Мы воевали огнем, они, надо думать, холодом. Мой отец — кстати, он оставил довольно толковые заметки об аборигенах — говорил, что случилось это лет за триста до нас. Вот, пожалуй, и все. А отцовы записи я вам дам, почитайте, если хотите.

— В прошлый раз вы упомянули какие-то природные аномалии…

— Вся наша природа — сплошная аномалия: лед и ветер. Правда, лед здесь не тот, что на планете-матери, он плавится при десяти градусах по Цельсию и всегда гладкий. Если его поцарапать, царапина часа через три затягивается. Но при переплавке это свойство почему-то теряется. А что касается аномалий в нашем понимании… я знаю три, и все они рядом. Милях в сорока от Ириса есть настоящее водяное озеро, возникшее черт знает почему. Метров десять прозрачной воды в ледяном блюдце. Его называют Болотом, потому что жизни в нем никакой. Милях в пяти от него стоит Гора-свечка. Это что-то вроде ледяного фонтана: лед словно медленно вытекает из ледяной же горы. Там берет начало Стеклянная река — очень медленное ледовое течение… Давайте сделаем вот что: дня через три вернется изо льдов Оскар Пербрайт, мой старинный приятель. Я вас познакомлю, и он все вам подробно расскажет. Он полжизни провел во льдах. Зверье вас интересует?

— Конечно.

— Он и про зверье расскажет. Образцы есть в городском музее, но там они дохлые, а о повадках могут рассказать только «старатели».

Если он будет в хорошем настроении, мы, возможно, уговорим его взять вас во льды.

— Нет, благодарю. Стар я, да и не желаю прикладывать руку к добыче ваших «экспонатов».

Они помолчали.

— Про репатриацию сегодня говорить будем? — спросил Биди, наполняя рюмки.

— Будем! Позавчера я только сказал, что мы готовы забрать вас отсюда, а сегодня приведу резоны. Есть у меня пара тузов в рукаве.

— Выкладывайте оба.

— Во-первых, известно, что ваши предки фактически бежали от перенаселения… и не только ваши. Звездная экспансия стала чуть ли не модой. А потом разразился так называемый ракетный кризис.

— Это что такое?

— На ваших кораблях стояли двигатели фон Цуккерна?

— Да, насколько я знаю.

— Так вот, на Земле их прозвали «разовыми». Их хватало на один-два, от силы на три перелета, потом они разрушались. Колонии, только-только отпочковавшиеся от планеты-матери, оказались в изоляции. Экспансия прекратилась почти на сто лет, пока не появились новые двигатели. Чудовищное перенаселение породило в конце концов три сокрушительные эпидемии… Землю словно вымело. Кстати, именно поэтому мы так долго крутились вокруг Кельвина-Зеро: принимали всяческие карантинные меры предосторожности. А на Земле сейчас едва наберется миллиард человек. Планете-матери нужны люди.

— Что ж, на Земле нет перенаселения, и у нас тоже нет. А все долги планете-матери наши предки оплатили, перестав дышать земным воздухом… довольно спертым, кстати сказать.

— Выслушайте и второй мой резон. Я предлагаю вам не репатриацию, а эвакуацию. Кружась вокруг Кельвина-Зеро, мы выяснили, что орбита планеты меняется. Точнее, она представляет собой не круг, не эллипс, а спираль с очень небольшим шагом. Короче, через полтораста лет на планете нельзя будет жить: температура повысится слишком быстро.

Представляете, какой будет потоп?

— Да… это серьезно. Вашим расчетам можно верить?

— Можно. И расчетам, и мне. Да и вы сами можете проверить, у вас же есть обсерватории.

— Чем проверять с помощью наших ученых, лучше поверить на слово, усмехнулся Биди. — Это серьезно, но не срочно. Тем, кто живет здесь и сейчас, ничего не грозит, и вам трудно будет сманить их на планету-мать.

— Так вы не будете им мешать?

— Ради Бога, пусть летят. Корабль сажать будете?

— Хотелось бы.

— На каких двигателях?

— На обычных, планетарных, какие были у вашего «Ириса», только числом поменьше.

— Тогда дайте мне размеры корабля и укажите, где бы вы его хотели посадить. Мы перебросим туда лучевую станцию, она очистит плешь для посадки, а то ваш корабль вмерзнет в лед, как «Ирис» в свое время.

Землянин снова взглянул на часы.

— Пора, — сказал он и поднялся.

Биди продолжал сидеть.

— Слушайте, Аттвуд, — сказал он, — меня вы уговорили легко, теперь я вас буду уговаривать. Оставайтесь у меня. Что за нужда мотаться каждый день к модулю и обратно? Вилла огромная, передатчик у нас не хуже вашего. А я покажу вам город, познакомлю с людьми.

Ручаюсь, вы оцените наше ледяное гостеприимство.

— Не надо меня уговаривать, — качнул головой Аттвуд. — Я давно согласен.

— Прекрасно, — улыбнулся Биди. — Что вы предпочитаете: лечь спать или принять стимулятор и податься в город, в казино, например?

— Спать.

— Тогда давайте прогуляемся перед сном. Хотя бы вокруг дома.

Оба натянули теплые парики и маски, накинули электроплащи.

Ледяные створки двери в медных рамах озарились радужным переливом и разошлись в стороны. Под черным небом было тихо, только внизу, в ледяном каньоне, глухо ворчал город Ирис. Аттвуду на мгновенье показалось, что звезды на небе — лишь отражение его огней. Местами посверкивала ажурная медная сеть, перекрывающая весь каньон.

— А что на той стороне каньона? — глухо донеслось из-под маски Аттвуда.

— Аптаун. Там живут те, для кого Ирис слишком дорог, слишком шумен или слишком скучен. Окраина, одним словом.

Они неспешно пошли по выложенной плиткой дорожке, подсвеченной ледяными фонарями. Внезапно в каньоне бесшумно полыхнул фиолетовый сполох.

— Это же бластер! — удивленно сказал Аттвуд. — Там что, немножко воюют?

Биди засмеялся.

— Боже упаси. Это работает лучевая станция, плавит лед. А переделана она, точно, из батарей бортовых бластеров.

Они свернули за угол. Биди тронул один из фонарей, и он выбросил ослепительный луч вдоль аллеи, где в два ряда стояло с полсотни ледяных фигур.

— Еще одно наше искусство, — сказал барон, — скульптура из чистого льда. Вот выспимся — покажу. Когда вам потом будут говорить «лед», вы непременно будете представлять его зеркально-гладким, хотя он бывает и шершавым, и припорошенным, и битым, и любым другим. Не бывает только горячего льда.

— Да, — эхом ответил Аттвуд, глядя на аллею.

Только потом он понял, зачем это было сказано.

2

Оскар очнулся от короткого писка локатора. Как всегда, возвращаясь знакомой дорогой, он не упускал случая поспать минуту-другую, просыпаясь, впрочем, от каждого звука, от малейшего толчка буера.

Все было в порядке: в амбразуре крыла по-прежнему блестела Ледяная звезда, а локатор пищал оттого, что засек на горизонте огромный парус пассажирского экспресс-буера. Впереди все еще мерцал его синий топовый огонь, заметно смещаясь влево — значит, экспресс шел в Столицу. Следом за синим огоньком поползла в амбразуре и Ледяная звезда. Оскар шевельнул пальцами в управляющем «кастете», фалы передали его движение рулевому лезвию, чуть шевельнулось крыло, и буер вернулся на прежний курс.

Оскар снова вздремнул, но внезапно совсем рядом, едва не попав под полозья, истошно заорала страшная, не годная даже на чучело певчая сова, падальщица. Наверное, это старый барон с поистине аристократическим юмором, который простым людям не постичь, назвал эту тварь певчей. Если бы все птичьи песни были такими, люди перевешались бы еще на планете-матери.

Оскар глянул на звезды, потом на карту: до Старой Трещины оставалось полчаса ходу. Он снова шевельнул пальцами, устанавливая парус буера ребром к ветру и одновременно задирая носок рулевого лезвия. Зубчатая пятка конька начала скрести по льду, и через пару минут мелкой тряски буер остановился.

Оскар сбросил «кастет» с пальцев, отодвинул фонарь-обтекатель, уперся руками в борта и одним прыжком выскочил на лед. На первый взгляд все было в полном порядке, но перед прыжком через Старую Трещину стоило осмотреть буер подробно, ослабить крепление ледяного балласта и обязательно проверить стопор рулевого лезвия. Бывали ухари, пренебрегавшие этим, но они остались в прошлом, на дне Старой и других трещин. Он вынул из носового гнезда фару-прожектор, подключил к поясному энергобрикету и двинулся вокруг буера, но сначала выволок с заднего сиденья длинный меч без ножен и прицепил на пояс.

— Тоже мне, Ледовый Корсар, — усмехнулся он.

Меч очень мешал, но уж больно ловко было отбиваться им от хищных пингвинов, тем более что игломет не всегда брал их толстые шкуры.

Буер был в полном порядке, как и следовало ожидать, иначе что-нибудь непременно дребезжало бы на быстром ходу. Работы оказалось немного: ослабить рычажные фиксаторы, чтобы балласт сбрасывался мгновенно, и еще раз спокойствия ради обойти вокруг машины. Напоследок Оскар достал из-под левого налокотника узкую красную ленточку и пустил ее конец по ветру. Лента вытянулась, словно по линейке. Оскар пристально посмотрел на Ледяную звезду, отпустил свой конец, и ленточку мгновенно унесло ветром. Он в который раз подумал, что Богу ни тепло, ни холодно от такого ничтожного приношения, но обычай следовало соблюдать даже наедине с собой. Да и направление ветра не мешает лишний раз определить перед прыжком. Если разведка оказалась удачной, это еще не значит, что и дальше все будет нормально.

Когда Оскар снова забрался в кабину, снял перчатку и сунул пальцы в «кастет», снаружи заорали сразу две певчие совы.

— Чтоб вас разорвало… — пробормотал он, разворачивая парус так, чтобы Ледяная звезда пришлась на середину амбразуры, и прикидывая, какого черта здесь собралось столько этой нечисти.

Буер сразу поймал ветер и понесся, набирая скорость, по стеклянно-гладкому полю. Минут через двадцать, когда мимо промелькнула первая вешка, Оскар заметил, что кто-то проходил здесь совсем недавно: царапины на льду еще не затянулись. Может, Браконьер на промысел отправился? Но размышлять об этом было некогда — зеленые вешки мелькали теперь одна за другой по обе стороны. Миновав красные вешки, Оскар стряхнул «кастет» с правой руки, а левой до упора дернул на себя рычаг с рубчатой оранжевой рукояткой, и парус раскололся вдоль, распался на два длинных крыла. Рычаг назад — и на самом краю Старой Трещины тяжело грохнула глыба балласта, а полегчавший буер уже летел над пропастью, и Оскар с обычной неодолимой дрожью во всем теле считал мгновения полета. Он облегченно перевел дух, когда лезвия полозьев ударились о лед на другом краю расщелины, но через секунду корпус сотряс еще один удар, левое крыло отлетело к чертям, и искалеченный буер закрутился в бешеном вальсе, лишь чудом не ухнув в пропасть, а Оскара вышвырнуло из расколовшейся кабины следом за фонарем-обтекателем.

«Что?! Я же всегда здесь прыгал!» — только и успел подумать он перед ударом о лед.

Очнувшись, Оскар услышал энергичную ругань со столичным акцентом. С трудом он поднялся на ноги и попытался помотать головой.

— Слава Богу, — донеслось сзади. — А я думал, так и сдохну, не дождусь, пока ты очнешься.

Оскар обернулся. В луже заледенелой крови лежал Сова Таклтон и корчил зверские рожи. Рядом валялась кривая сабля, тоже вся в крови.

— Здорово, Сова, — пробормотал Оскар. — Хорошее местечко ты выбрал для харакири.

— Тебе все шуточки… — Сова говорил тише, чем ругался. — А я сейчас подохну.

— Раньше надо было подыхать, — сказал Оскар. — Теперь я тебя вытащу.

— На себя посмотри, — так же тихо посоветовал Таклтон.

— Успею еще. — Оскар опустился на колени рядом с раненым. — Что у тебя?

— Заливал балласт, пингвины налетели… пока отбился, они у меня фунтов пять живого мяса выдрали. Ну, и я троих положил… вон, валяются.

И верно: чуть вдалеке примерзли кровью ко льду три мохнатые кучи. Оскар плюнул в их сторону, как велел обычай, достал из аптечки на поясе вечный шприц с обезболивающим, поискал на Таклтоне живое место и прямо сквозь костюм воткнул иглу в тело. Потом достал пакет с «минуткой» и начал бинтовать сверху вниз.

Таклтон был крепким мужиком, и обычной дозы было мало, чтобы сразу нокаутировать его.

— Спасибо, Оскар, но я, наверное, все равно подохну. Прости… это о мою балластину ты расшибся. Я когда отбивался, задел рычаг, ну, она и поползла. А буер снесло прямо в трещину.

— Ладно, сочтемся. Полежи, а я пока соберу шлюпку.

— Нет… постой… послушай, пока я не свалился… Вот здесь…

— Сова коснулся поясной сумки. — Завещание… Отдай дочери.

— Какой еще дочери?

— Она в городе живет. Найдешь… Отдай ей…

— Сам отдашь.

— Возьми! — Таклтон угрожающе потянулся к сабле.

— Ладно-ладно, а то еще зарубишь, как пингвина.

Оскар снял с раненого сумку и прицепил себе на пояс.

— Там… — Сова показал на сумку. — Футляр маленький… для тебя. Там кроки… как найти библиотеку… их библиотеку…

— Ну, это ты бредишь.

— Клянусь Богом, я в своем уме! Если сдохну — он твой. Только ты все равно меня вывези… не оставляй совам. Да… и отдай завещание… и спустись в могилу, чтобы все видели. И помоги Сибил…

Он заснул. Оскар разогнулся и осмотрел себя самого. Ничего утешительного: костюм сбоку разодран, рана в полдюйма шириной — наверное, разорвал о фиксатор обтекателя. Энергобрикет, слава Богу, был цел, а вот отопительные контуры костюма пообрывались, и медная проволока свисала из дыры. Возиться с отоплением было некогда, он скрутил наугад несколько проволок и заклеил поверх куском «минутки».

Потом ощупал шлем. Фейсгард свезло набок, трубчатый гребень и вовсе снесло, но голова была цела. Оскар ободрал с ног измятые наколенники и поковылял к буеру.

То, что ни о каком ремонте не стоит и мечтать, стало ясно с первого взгляда. Оскар включил радиомаяк буера, достал с заднего сиденья игломет, подключил его к энергобрикету и положил на живот, на карабины.

Первый приступ слабости он ощутил, едва начав собирать шлюпку крошечный буер из легких труб и с паршивыми коньками. Дело было плевое, и если бы не рана, Оскар справился бы за несколько минут, а тут еще засигналил энергобрикет на поясе Таклтона, и пришлось заменить его тем, который питал фару. Потом Оскар взял Сову за воротник и потянул за собой. Тут слабость накатила всерьез, и ему пришлось сесть прямо на лед.

Наконец он собрал шлюпку, взвалил на нее обмякшего Таклтона и уже собрался лечь сам, но вспомнил о рулевом коньке. Бросить его вместе с буером значило вдрызг рассориться с кузнецом Вацеком.

Морщась от боли, Оскар приподнял нос буера, умудрился одной рукой отжать оба фиксатора и подобрал со льда булатное лезвие.

В конце концов он улегся на шлюпку лицом вниз, сморщился от боли, подмигнул своему отражению в ледяном зеркале, с которого ветер на мгновение смахнул пыль, дотянулся до ручки фала и рывком вздернул парус. Ко всему прочему заело топовый стопор, и пришлось злобно его дергать, пока парус не застыл, поймав ветер.

— Теперь выберемся. — Оскар толкнул локтем бесчувственного Таклтона. Главное — не спрыгивай на ходу.

Время от времени Оскар стряхивал дурноту, задирал голову и смотрел на звезды. Добраться на шлюпке до города нечего и думать, нужно выбираться на дорогу: там есть шанс встретить экспресс, караван или муниципальный курьерский буер. И очень ему не нравилось, с каким деревянным звуком стучит о степс мачты перчатка Таклтона.

Над горизонтом замигали две новые звезды, синие.

«Везет», — подумал Оскар, намотал на раму шкот, достал из аварийной укладки сигнальные ракеты и надел одну на ствол игломета.

Судя по внушительному расстоянию между огнями штурманской и хвостовой башенок, из Столицы шел тяжелый 40-осный караван. Снова и очень не вовремя накатила проклятая слабость, и Оскар, чтобы не сомлеть, перевернулся на больной бок и в таком положении, шипя и ругаясь, дотянул-таки до дороги. Парус понес шлюпку дальше, в чистое поле — опять заело чертов стопор, — и тогда Оскар просто выдернул мачту из степса и бросил под рулевой конек. Лезвие перепрыгнуло через трубу, распахав парус, но опорные коньки споткнулись об нее, сорвали штифты и развернулись в разные стороны. Шлюпка остановилась как раз на пути огромных счетверенных катков каравана.

Первый выстрел не получился: ракета соскочила со ствола и застучала по льду, как консервная жестянка. Вторая ракета оранжевой змеей пошла прямиком под брюхо каравана: нет занятия гаже, чем лежа стрелять из игломета, а подниматься уже не было ни сил, ни времени.

Последнюю Оскар нацелил почти в зенит, и на штурманской башенке каравана наконец завертелся красный прожектор. Заметили.

Караван сбросил скорость, и Оскар успел прочитать на борту огромные буквы «OLI».

«Голиаф», — подумал он, закрывая глаза.

Сова Таклтон танцевал, словно солист в Ледовом театре. Вся разница состояла в том, что он был полностью экипирован для ледового путешествия, а над головой у него вместо хрустального свода чернело небо. Движения танцора были незамысловаты, но это был именно танец, а не просто бессмысленное кружение. Музыки Оскар не слышал, сам Сова молчал, танцуя сосредоточенно, даже как-то отрешенно. И вдруг лед начал затягивать Таклтона — сначала по щиколотку, потом по колено.

Сова танцевал, ничего не замечая, а лед затягивал его все глубже и глубже. Самое странное и страшное состояло в том, что подо льдом не было видно его ног, лишь колыхались два мешка пустоты, и чем глубже он погружался, тем больше становился ужасный воздушный пузырь, сохраняющий форму тела, танцующий.

«Он превращается в полостника», — наконец дошло до Оскара, и он рванулся прочь, но тут же споткнулся и полетел кубарем. Словно шар без рук и ног катился он по необъятной ледяной чаше Сухого моря, падал с обрывов и снова катился, а рядом бежала, завывая, небывало огромная певчая сова, и в конце пути — он точно знал это — его дожидался гигантский полостник с лицом Таклтона.

Слева на поясе взорвался энергобрикет, боль пронзила Оскара, запахло горелым мясом, его мясом, и огромная певчая сова набросилась на него, топорща кривые когти.

— Как же так?! Я ведь еще живой! — закричал он.

— Живой, живой, успокойся, — раздалось совсем рядом.

Оскар открыл глаза, увидел над собой забранную решеткой трехфутовую полусферу светильника и тут же вспомнил, где он и почему сюда попал.

— У вас рация работает? — спросил он неизвестно кого.

— Конечно, — с ноткой удивления ответили откуда-то справа.

— Сообщите в Ирис, что Сова Таклтон и Оскар Пербрайт умудрились угробить буера у Старой Трещины. Кстати, как он?

— Умер. Ты его вез уже мертвого. Страшная кровопотеря, ничего нельзя было сделать.

— А как я?

— Гораздо лучше. Бок разодран, возможно, сотрясение мозга. Кровь я тебе перелил, а синяки сам посчитаешь, когда будет нечего делать.

Ну, и костюм, конечно, придется выбросить.

— А рубашка цела?

— Цела. Вон в углу валяется.

— Не выкидывай, она у меня счастливая.

— Как скажешь. Что еще передать в Ирис?

— Передай в контору шерифа заявку и завещание. Координаты возьми в маленьком футляре, он в поясной сумке у покойного, там же и завещание. А для себя запиши… — Оскар продиктовал врачу координаты. — Там лежат здоровенные пингвины, три штуки. Жира с них — фунтов сорок.

— Правда?! Вот спасибо!

— Тебе спасибо, — ответил Оскар и снова забылся.

3

Губернатор, встречая Аттвуда, выглядел чуть смущенным.

— Помните, я вас обещал познакомить с Оскаром Пербрайтом?

— Помню. А что случилось?

— Да ничего страшного. Он здесь, у меня, но я украл его из муниципальной больницы, и он не в лучшем виде. Бок у него распорот, сильно болит, и он от этого очень злится.

— Ведите. Не кинется же он на меня, в самом деле.

Как только Биди представил Аттвуда, Оскар спросил:

— Значит, это вы призываете нас плюнуть на все и помочь населить планету-мать?

— Не совсем так. Это планета-мать хочет спасти вас от потопа.

— Даст Бог, выплывем. Да и не доживу я до этого потопа, сколько бы ни тужился. А что мне делать на Земле? Я ведь только и умею, что лед резать.

— Льда и на Земле много, правда, возле него уже давно никто не живет: всем хватает места в теплых широтах. Вы даже представить себе не можете, как хорошо полежать голышом на солнышке.

— Да… под нашим солнышком через полчаса начнешь звенеть. А сколько народу вы сможете взять сейчас?

— Сотни две человек. У нас небольшой корабль.

— Ну, столько-то вы наберете. Есть такие: поедут в Столицу полечиться у Горячего озера — это аномалия такая, — да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.

— Господин Аттвуд интересуется нашими аномалиями и зверьем, — вмешался Биди.

— Ага. Ну, больших аномалий я знаю четыре: Горячее озеро в Столице, Свечку, Стеклянную реку и Старую Трещину. Вы, наверное, уже знаете, что здешний лед течет, любая царапина вскоре затягивается, а вот Старой Трещине ничего не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего возникли эти аномалии — никто не знает. Если принять гипотезу о ледяной бомбардировке, то это, наверное, эпицентры взрывов. Вам, наверное, странно слышать, как это мы, прожив здесь двести лет, ничего толком не знаем. Все очень просто: некогда было. Кто строил город из металла корабля, кто возился с гидропоникой, лучевиков нужно было много — лед плавить.

Кстати, тогда и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, за все это время в Ирисе было всего двое ученых: покойный отец барона да мой покойный отец у него в ассистентах. Все, что они выкопали, сохранилось у нашего губернатора, — он махнул рукой в сторону Биди, — и в городском музее. А сами они поехали однажды к Болоту, хотели провести штрек под его дном, и больше их не видели…

— Вы сказали — «больших аномалий». А что, есть и другие?

— Да, но мы не любим о них упоминать. Мы называем их полостниками. Это воздушные пузыри во льду в форме человеческих тел.

— Человеческих?

— О, нет, конечно. Но вы же видели, как мы с аборигенами похожи.

Если захотите посмотреть, у нашего губернатора в галерее есть один.

Я и второго полостника ему привез, но он сказал, что купит его разве что на вес льда. А я ответил, что лучше уж отвезу его на лучевую станцию, и продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них не по себе. Мне иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.

— Опять ты за свое. — Биди ткнул пальцем в сторону галереи. — Вон они, настоящие аборигены… свежезамороженные.

— А может, они телепортировали, и эти полости — просто их отпечатки во льду?

— Знаешь, Оскар, мне телепортировать не приходилось, но я почему-то уверен, что для этого надо как минимум быть живым. А их накрыло всех разом, и у тебя был не один случай убедиться в этом.

— А может, полостники — это их души?

— А может, пустые бутылки. Мне говорили, что-то в этом духе ляпнул однажды покойный Сова Таклтон.

— Кстати, ты не знаешь, как его звали по-настоящему?

— Арктика. Кажется, был такой штат на планете-матери. А почему его прозвали Совой?

— Так его еще в Столице прозвали. Наловчился он орать певчей совой: «Вя-а-а-а!», только еще громче.

— Вот как? Ни разу не слышал.

— А откуда тебе было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, а он, насколько я знаю, к тебе был не вхож. Простите, господин Аттвуд, мы отвлеклись.

— Ничего страшного. Мне все интересно.

— Теперь о зверях. Главная зверушка — хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения: он скользит на брюхе, а лапами только отталкивается. Из его жира в Столице умеют делать чудесный дамский крем. Выслеживать хищного пингвина — дохлое дело, его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы раненого пингвина не слопали его же братишки или совы. Ну, про певчих сов вы уже знаете.

Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы — все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие-то твари, но они водятся так далеко, что туда даже караваны не доходят…

4

Приглашение, подписанное Сибил Таклтон, ни к чему не обязывало.

Оскар знал, что многие, получив такое же приглашение, уберут его с глаз подальше и постараются о нем забыть.

Оскар терпеть не мог всяческие церемонии, а похороны в особенности, но долг велел выполнить последнее желание покойного. У него даже не было обычной траурной одежды, пришлось занимать у Биди.

На похороны полагалось приходить пешком, но на это, видит Бог, у Оскара еще не было сил, и тот же Биди одолжил ему свои электросани.

И все равно Оскар успел только к самому концу отпевания.

Как только священник произнес последнюю фразу службы: «И в этом льду пребудешь, пока не вострубит архангел», на кладбище зазвонил колокол. Два удара… один… два… три… И снова, и снова, и снова.

Четыре автономных экзоскелетона приняли тяжелый крест черного льда блок с вмороженным в него телом Таклтона, — и к Оскару подошла красивая девушка в похоронной фате.

— Идите рядом со мной, господин Пербрайт, — сказала она, подавая ему руку.

— За что такая честь?

— Вы спасли отца.

— Как же спас, если мы его хороним?

— В Столице говорят так.

Оскар молча поклонился и вышел из храма, держа Сибил Таклтон за руку. Он хотел было прямо здесь отдать ей завещание, но потом решил, что время еще будет.

Процессия, во главе которой решетчатые роботы несли скорбный черный блок, остановилась у могилы — вырезанного во льду креста со ступеньками в изножии. Первым в могилу спустился священник-синтетист, следом за ним прочие — творили тихую молитву, поднимались с колен и выбирались из ямы. Когда подошла очередь Оскара, ему вдруг припомнился сон, где Сова превращался в полостника. Поднимаясь, он неловко повернулся и чуть не упал — такой болью обожгло разорванный бок. Он еле выбрался наружу и уже через туман дурноты видел, как в ледяную могилу спустилась Сибил Таклтон, как она упала, раскинув руки, и как некоторое время спустя ее вынесли без чувств.

Колокол зазвонил размеренно — как только затихал один удар, его нагонял другой. Оскар не стал смотреть, как роботы опускают блок в могилу и заливают водой. Он подошел к священнику и тихо сказал:

— Я приехал на санях. Пусть ее отвезут и возвращаются за мной.

Я, похоже, тоже скисну к тому времени.

Через пару минут он понял, что переоценил свои силы.

— Отговаривал я тебя, — услышал Оскар голос Биди, когда очнулся.

— Хорошо повеселился?

— Как она?

— Ты имеешь в виду дочку Таклтона? Не знаю: я был в модуле у землянина, когда вас привезли. Наверное, просто обморок. А ты как?

— То же самое: просто обморок. Завтра-послезавтра вполне смогу плясать.

— Вот и хорошо. Поедешь со мной и Аттвудом в Ледовый театр.

Оскар поморщился.

— Что, компания не нравится?

— Нет… землянин, судя по всему, мужик хороший, только больно уж прямолинейный. Как ребенок, честное слово. Если на Земле все такие, то нечего нам, грешным, там делать.

— А чего же кривишься?

— Я хотел сходить посмотреть на лучевую станцию, да и в мастерской, наверное, все растаяло.

— С чего бы? А насчет станции одно скажу: скучно развлекаешься.

— А мне в городе вообще скучно, господин барон. Все дело в скорости и пространстве: во льдах я летаю, а по городу приходится ползать. Да и какие здесь развлечения? В театре я бы с удовольствием спал, да музыка мешает. В казино — те же хищные пингвины, только в другой шкуре, а в ресторане на меня смотрят так, будто я голый. До сих пор не пойму, то ли я местная знаменитость, то ли у меня ширинка расползается.

— Скорее первое. Что они, ширинок не видели?

— Нет, барон, знаменитость у нас ты. Твоя милость и в Столице не затеряется. А на меня они пялятся так же, как пялились бы на певчую сову, если бы ее кто-нибудь притащил. Так и тянет заехать бутылкой в зеркало. Другое дело на станции — тишина и красота, ручейки журчат, радуги.

— Ну, если ты так любишь ручейки, желаю тебе дотянуть до оттепели, о которой толкует Аттвуд.

— Упаси Бог.

Биди помешкал.

— Ты как, на ноги подняться можешь?

— Вполне. Ноги у меня целые.

— Тогда давай сходим в мою галерею.

— А чего я там не видел? У тебя же почти все глыбы моей работы.

— Есть кое-что новенькое. Сегодня разгрузили последнюю секцию «Голиафа», и там оказался контейнер для меня — из столичной галереи.

Честно говоря, я ждал его только со следующим караваном, но они успели к этому рейсу. Пошли, распакуем.

В галерее, прямо в проходе, стоял новый блок, укутанный в блестящую пленку. Биди срезал пломбы, осторожно распустил ремни и стянул пленку, открывая белый пластиковый куб.

— Жак, подойди! — крикнул он, и из кейсбокса у входа медленно двинулся к нему блестящий экзоскелетон. — Контейнер. Разбери, — велел Биди, когда тот наконец приблизился.

Механизм раздвинул «руки», прижался к одному из ребер куба, взялся за два других, сжал манипуляторы и отступил. Куб распался, открыв ледяной кристалл с двумя фигурами внутри. Мужчина и женщина в облегающих полосатых одеждах стояли рядом, держась за руки.

Оскар медленно обошел кристалл вокруг.

— По каталогу выписал? — спросил он губернатора.

— Да, от Дмитрича. — Биди показал на клеймо.

— Вижу. Заплатил уже?

— Еще нет. А в чем дело?

— Докатился Дмитрич, новоделы продает. — Оскар показал на внешне безупречной глыбе несколько белесых точек, изобличавших использование просветлителя.

— А ты, значит, новоделы презираешь?

— Почему же? Ты вот что пойми: творить новоделы — это одно, а покупать — совсем другое. К тому же у меня новодел новоделом и называется, а иной продает его за антик…

— Что же мне делать?

— Еще заметь: эта парочка смотрится только спереди, а сзади лед огранен под бриллиант. Уж если творишь новодел, так пусть он смотрится со всех сторон, даже с нижнего торца.

— Я тебя спрашиваю, что мне делать?

— Можешь оставить у себя. Кроме нас с тобой, никто этого не заметит. Разве что шерифов сынок, он лед прямо чувствует, даром что сопляк еще. А лучше — заплати караванщикам, и пусть они везут его назад, а Дмитричу напиши, что собираешь, мол, только антики, а если вдруг понадобится новодел, то Оскар Пербрайт сделает и быстрее, и дешевле, и лучше.

— Это уж точно. Они у тебя как живые.

— А если они и впрямь живые?

— Брось бредить. Вредно тебе ходить на похороны.

— Это ты прав… насчет похорон.

Оскар продремал почти все представление. Зато землянин не отрывал взгляда от плавно изогнутых террас сцены.

Особенно увлек его танец, изображающий схватку с хищными пингвинами. Человек в прозрачном плаще выписывал на ледяной террасе причудливые траектории, но это можно было наблюдать и на Земле, а вот танец актеров, одетых в шкуры пингвинов, был совершенно необычен. Быстрее молнии метались они по сцене, искусно прыгая с одной террасы на другую, уворачивались от резких выпадов и сияющих радуг двух серебряных мечей. Больше всего землянина удивило, что на ногах артистов не было ни коньков, ни полозьев, ни обуви.

— На чем они катаются?

— На собственной коже, — очнувшись, ответил Оскар. — Она у них вроде протекторов у каравана, разве что рисунок другой. А пингвины у них здорово получились: именно так, стрелой, они и кидаются, но в любой момент могут увернуться, гады.

В финале человек упал на туши «пингвинов» в одиноком луче синего прожектора, раскинув руки с мечами. Потом лед просцениума подсветился шахматными клетками, и по аппарелям, обтекающим террасы сцены, на нее бесшумно скользнули большие ледяные кристаллы. Оба раскрылись, и тут Оскар проснулся окончательно — в одном из них стояла, закрыв глаза, Сибил Таклтон. В другом кристалле находился молодой человек хрупкого телосложения. С первыми тягучими нотами их глаза медленно раскрылись, и они, словно сомнамбулы, сошли со своих ледяных пьедесталов. Из ложи ближнего яруса Оскар хорошо видел, что глаза у Сибил мутны и невыразительны, как после долгого сна. В музыку вплелся гулкий шепот, эхо повторяло каждую фразу, словно в огромной пещере. Глаза Сибил и ее партнера прояснились, артисты повернули головы сначала в одну сторону, потом в противоположную, наконец встретились взглядами и двинулись друг другу навстречу. Их рукам не хватило пары дюймов, чтобы соединиться. Музыка набирала темп, ожили лучи прожекторов, шепот перешел в пение, но танцоры все не могли встретиться. Их движения стали быстрыми, потом стремительными, траектории невообразимо усложнились, но встретиться на маленьком пространстве шахматной доски им, видимо, было не суждено. Все чаще они застывали поодаль друг от друга.

Оскар обернулся и увидел глаза Биди, в которых горел живой интерес.

— Живая она лучше, чем в ледяном кристалле, — тихо сказал Оскар ему на ухо, и Биди вздрогнул, словно Пербрайт прочел его потаенные мысли.

Музыка тем временем засыпала, тела артистов все чаще сводили резкие судороги, и теперь только два желтых луча сопровождали их перемещения по площадке. Бледнели шахматные квадраты у них под ногами. Наконец Сибил застыла на краю просцениума, упала на бок, опрокинулась навзничь и соскользнула в неглубокую чашу бассейна, на мгновение озарившуюся ослепительной голубой вспышкой. Потом, упав ничком, соскользнул следом и ее партнер. Снова вспышка, мгновенная тьма, потом бассейн осветился голубым светом, словно эти двое наконец встретились в ледяном кристалле. В прозрачную чашу со всех сторон полетели цветы, покрыв воду сплошным пестрым ковром.

Оскар поднялся и шепнул Биди, что должен встретиться с актрисой.

Тот подмигнул ему и вытащил из наполненной ледяной водой выемки посреди ложи «гербовые» ирисы — красные с белыми середками.

— Не стоит. У меня невеселый повод, — сказал Оскар и показал ему черный пакет с завещанием Совы Таклтона.

…Когда они отъезжали, Аттвуда снова поразил игольчатый разноцветный кристалл Ледового театра.

— Кто его строил?

— Бортовой компьютер «Ириса», — ответил Биди. — Если хотите, могу познакомить.

— Холодно тут у вас, — поежился Аттвуд.

Оскар расхохотался, будто ему рассказали свежий анекдот.

— Зато не протухнем, — сказал он, отсмеявшись. — Впрочем, могу подтопить. Это вам обойдется… — Он посмотрел вокруг. — Тысяч в пятнадцать.

— Потерплю, — ответил Аттвуд, и теперь рассмеялись уже все.

— Значит, платить в конечном счете придется мне, — заключил Биди.

Землянин старательно отворачивался от приготовленного для огранки блока, в котором сквозь мутную еще поверхность просматривался застывший абориген. Пристального его внимания удостоился ажурный ледяной стеллаж, где стояли призы, полученные Оскаром по молодости лет за победы в буерных регатах.

Оскар как заведенный ходил вокруг блока, иногда вымеривая его пальцами, мычал что-то себе под нос.

Биди отвел Аттвуда в дальний угол мастерской, включил там свет.

— Вот он, полостник, точнее, судя по контурам, полостница. У вашего Шекспира — «пузыри земли», а у нас — ледяные пузыри.

— И точно так же никто не знает, откуда они берутся.

— Хоть не пророчествуют, и на том спасибо.

— Мне интересно не столько их происхождение, сколько ваше отношение к ним.

— Отношение простое: тщательно маскируемый страх. Помню, когда Оскар привез первого, я спросил у него, как он это делает; никак не мог поверить, что такое возможно. Лет через двести о них сложится целая мифология, а пока мы смотрим на них и боимся даже предполагать, что они такое.

— Лет через двести у вас сложится новый миф о ковчеге. Кстати, могу подарить свежую гипотезу…

— Потом. Не при ней, — ответил Биди и выключил подсветку.

Оскар по-прежнему расхаживал вокруг ледяного блока, только теперь в другую сторону. Время от времени он опускал палец в баночку с оранжевой краской и ставил на блоке метки, понятные лишь ему одному.

— Линзу будешь делать? — приглядевшись, спросил Биди.

— Нет. Этому, — он постучал по блоку, — никакая линза не поможет.

Биди недоуменно поднял брови.

— Это ребенок, совсем маленький, — сказал Оскар. — Я часто вспоминаю, как просто было работать для твоего отца: не надо было ни гранить, ни высветлять. Старый барон был ученым, — пояснил он землянину, — и искал в них не эстетику, а научную ценность…

— Я давно собирался поговорить с тобой о его коллекции, — подхватил Биди. — Если бы ты взялся огранить кое-что из нее как следует, я бы заплатил как за новые находки. И рана бы твоя тем временем зажила.

Оскар надел экзоскелетон, насколько раз присел в нем, немилосердно скрипя сочленениями, и подошел к блоку.

— Заманчиво, — ответил он наконец. — Но тогда мне придется все время торчать в мастерской, некогда будет выбираться во льды, а у меня заявки истекают.

— «Во льды»! Куда тебе с разорванным боком!

— Первый раз, что ли? Возьму побольше «липучки» и не помру. Надо только найти помощника.

— А Шамир?

— У этого идиота начался брачный период, во льды его теперь не вытащишь. Так что от предложения твоего я не отказываюсь, но давай пока отложим.

— А что у тебя на заявленных участках? — поинтересовался Биди.

Оскар раздвинул стену, открыв огромный металлический диск, выдвинул из него четыре толстые штанги, подошел к блоку, ловко поднял его, укрепил в фиксаторах, крутанул и только тогда ответил:

— Судя по сканированию — несколько аборигенов, собравшихся в кружок. Пикник у них был, наверное.

Он включил двигатель своего огромного станка, и блок бесшумно завертелся. Оскар снял экзоскелетон, отослал его в бокс и достал инструменты из шкафа-нагревателя. Вскоре под его руками передняя сторона блока высветлилась, сделалась стеклянно-прозрачной.

Внутри был мальчик в одежде с неразборчивым узором. В руках он держал какой-то металлический предмет, видимо, игрушку. Биди подошел, вгляделся в детское лицо и разочарованно вздохнул.

— Вот именно, — сказал Оскар.

Лицо ребенка было искажено гримасой ужаса или боли. Оскар поймал себя на том, что и сам бессознательно поморщился так же, как и маленький абориген.

— Не шедевр, — вынес вердикт Биди.

— Все претензии — его родителям, — ответил Оскар, убирая инструменты.

— Забракуешь?

— Подумаю. Может, новодел получится.

— А куда вы деваете забракованных? — подал голос Аттвуд.

— Увозим. Милях в двадцати от города есть глубокая ложбина, вот туда и опускаем. Назвали Могильником и вспоминать о нем не любим, — ответил за Оскара Биди.

Оскар выкатил из стенного шкафа подставку на колесах-шарах, подвел ее под блок и отпустил фиксаторы. Ледяная глыба тяжело встала на тележку, и Оскар покатил ее прочь.

— Ради Бога, поверните его лицом к стене, — взмолился Аттвуд.

5

На огромной арке ветроэнергостанции горели оранжевые огни штормового предупреждения. Истерически подвывал саунд-маяк.

— Плевать… — буркнул под нос Оскар, покосившись на табло, где высветились скорость и направление ветра.

У выездной арки стояли, словно в карауле, вооруженные силы Ириса — пара аэросаней с пулеметами. Оскар высунулся из люка, чтобы спросить, по какому случаю парад, но вовремя понял, что ветер ему не перекричать, и задвинул люк, успев заметить чуть в стороне белый буер помощника шерифа с не отцепленным еще моторным толкателем.

«Ясно. Чуть поутихнет — тронутся заявки проверять, — подумал Оскар. Мне-то что, пусть Браконьер беспокоится».

Оскар вдавил педаль до упора, моторы за спиной засвистели от натуги, и тяжелый вездеход-платформа пулей вылетел на ледяной простор. Посмотрев на приборный щиток, Оскар поставил руль на стопор, включил таймер и повернулся к термосам с фруктовыми и цветочными отварами. Следовало подкрепиться: когда вездеход подойдет к Лабиринту, придется самому браться за руль и ползти на самых малых оборотах. Пербрайт в очередной раз проклял Старую Трещину.

Напарника он так и не нашел, поэтому приходилось полагаться на бортовую автоматику. Высосав первый термос, он натянул теплый парик и маску, снял стопор руля и высунулся из люка. Над горизонтом только что взошла Полумаска — вечный спутник Льдины, слабо отражающий далекий свет Ледяной звезды. Отыскав позади созвездие Крыла, он вслепую пошевелил рулем и снова застопорил его. Хорошенько задраив люк, Оскар пристегнулся к креслу широкими лентами бандажа, включил ближний локатор и заснул.

Локатор будил его дважды: первый раз — ни с того ни с сего, а во второй он успел увидеть, как шарахнулась от ультразвукового веера шальная певчая сова. Оскар вяло ругнул ее, посмотрел на часы и решил, что доспит в другой раз: вскоре предстояло три часа кряду лавировать на самом малом ходу между сталагмитами Лабиринта.

В свете фар причудливые ледяные столбы вспыхивали и радужно переливались. Их называли сталагмитами, поскольку ни на что другое они не походили, разве что на невысокий, но густой ледяной лес. Но как их ни называй, все равно без проклятий не обойдешься. Этим Оскар и занимался три часа кряду, а выбравшись на чистый лед, совсем зашелся: ветер донес издалека серию громких хлопков и надсадный треск.

— Какая сволочь рвет лед на моем участке? — спросил он экран радара. А полиция отдыхает на ветростанции!

Он включил рацию, вызвал шерифа, но так и не дождался ответа.

— Ладно, будем разбираться сами, — решил Оскар и дал пропеллерам полный ход.

Когда он подъехал к участку, стало ясно, что заявку можно аннулировать: кто-то испоганил ему весь лед. Тщательно разработанный на макете план выемки пошел псу под хвост — одна-единственная неумелая, ломовая шахта дала веер трещин вокруг. Злоумышленник добыл одного аборигена и загубил остальных. Даже без сканирования было видно, что трещины идут до самой почвы и что остальные тела буквально разорваны ими. Сделал это, конечно, Браконьер, больше некому.

— Ну, гад!.. — прошипел Оскар, разворачивая вездеход.

Нечего было и думать догнать мерзавца: приехал он на буере, об этом говорили три еще не затянувшиеся царапины на льду, а при таком ветре буер должен лететь, как дым от вентилятора. Тут же валялась ледяная балластина. Очевидно, Браконьер приспособил вместо нее блок с аборигеном. И все же Оскар решил ехать по следу сукина сына: авось черт подставит тому подножку.

Такой уж выдался день: туда ехал — ругался, обратно — тоже, только еще чернее. В запале Оскар два раза терял след буера, и приходилось рыскать по долине широким зигзагом. Наконец он понял, куда держит курс Браконьер: шел он, ясно, не к Старой Трещине — нечего было и думать перепрыгнуть ее с балластом, — и не к Лабиринту, где буер можно тащить только на веревке, а мимо Свечки.

Скорее всего, мерзавец собирался уйти от преследования между Свечкой и Болотом, через самое непредсказуемое место в окрестностях. Нимаев, старый шериф, называл его «Пронеси, Господи». А может, Браконьер пойдет в обход Болота: откуда ему знать, что за ним гонятся?

Через пару часов стало ясно, что идиот поперся именно в «Пронеси, Господи».

«Что же он у меня спер, что так торопится?» — подумал Оскар.

На горизонте появилась верхушка Свечки. Оскар сбросил обороты и малым ходом, погасив большой прожектор, повел вездеход к точке в полумиле от ледяного вулкана.

Но добраться до намеченного пункта ему не довелось: на второй трети пути в луче правой фары мелькнул человек. Оскар выключил моторы и положил руль круто влево. Вездеход пошел юзом, завертелся и вскоре замер. Оскар выдернул из зажимов игломет, отодвинул люк и выскочил на лед, позабыв даже натянуть теплый парик.

Судя по пижонскому комбинезону с серебряными пряжками, это был Браконьер, причем в наиболее предпочтительном виде — без буера и оружия. Бить ему морду сейчас не стоило — только кулак расшибешь о прутья фейсгарда, поэтому Оскар молча повел иглометом на люк и, когда Браконьер как-то слишком уж охотно полез в вездеход, дал ему вслед пинка. Потом быстро обежал вездеход и тоже залез в люк, приготовившись учинить мерзавцу суровый суд.

— Сними шлем, — еле сдерживаясь, велел он Браконьеру.

Тот трясущимися руками отцепил фейсгард и отбросил каску на спину.

И перестал быть Браконьером, превратившись в Мариуса Фингена, сына шерифа.

Оскар протяжно свистнул, потом вернул игломет в зажимы.

— Ты откуда взялся? — спросил он наконец.

Оскар хорошо знал парня, даже уважал за большой талант в литой ледовой скульптуре: сам в свое время научил его многим техническим приемам.

— Меня взял с собой господин Карвальял, — ответил юноша.

«Хорошее прикрытие придумал Браконьер, сволочь хитрая», — подумал Оскар, а вслух спросил:

— Как же ты попал в такую расчудесную компанию?

— Кроме него, никто меня не брал. Помните, я и с вами просился?

— А я туристов не вожу. Кроме того, случись с тобой что-нибудь, как бы я объяснялся с шерифом?

— Я бы расписку дал.

— Толку с нее… ты же несовершеннолетний. А шерифу, я думаю, нужен живой сын, а не расписка. Выходит, Браконьер сбросил тебя, как балласт?

— Нет… — Глаза юноши расширились. — Он… там…

— Ты что, черта увидел? Где — «там»?

Мариус ткнул рукой в сторону Свечки, пальцы его заметно дрожали.

— Что с ним?

— Не знаю. Все случилось так быстро…

— Ладно. Садись за руль и веди самым малым ходом. Сумеешь?

Юноша кивнул.

— И успокойся. Ты жив, а это, в конечном счете, главное.

Парень снова судорожно кивнул и надавил педаль контактора.

Оскар включил большой прожектор. Немного не доезжая Свечки, Мариус затормозил и показал в темноту:

— Вот здесь мы сняли балласт.

— С аборигеном?

— Да. А что, это был ваш участок?

— Ладно. Потом вернемся. Где этот гад?

— Впереди. Не нужно туда ехать.

— Добро. Где не проедем, пройдем пешком. Бери фару и полезай за мной, заявил Оскар, натягивая парик и перчатки.

Гад был на месте и уже получил свое, даже с избытком. На ровном месте острием вверх торчала странно закрученная алмазно-прозрачная сосулька, внутри — серебристый буер, и рядом — Браконьер.

«Доигрался, сволочь», — подумал Оскар.

«Вот и меня когда-нибудь найдут в таком же виде», — подумал он пять минут спустя.

Мариус порывался что-то сказать, но Оскар жестом велел ему заткнуться. Без единого слова он вернулся к балластине. Вырезана она была самым варварским образом: вся поверхность — сплошная муть и мелкие трещины. Он взял у Мариуса фару, поставил рядом с блоком, посмотрел с другой стороны. Внутри льдины смутно различался силуэт свернувшегося калачиком аборигена. Оскар подобрал какую-то забавную ледышку, положил поверх блока.

— Ни черта не разобрать. Давай впрягайся, а то лебедка сюда не достанет, — сказал он наконец и начал толкать ледовый блок к вездеходу.

Когда они забрались в кабину и сняли теплое, Оскар плеснул Мариусу спирта, приложился сам и велел:

— Теперь рассказывай все по порядку.

Парень, хлебнув спирта, долго тяжело дышал и моргал, но потом все-таки начал:

— Господин Карвальял хотел проверить, нельзя ли на облегченном буере проскочить через язык Стеклянной реки. Не успел он подъехать к нему, как под буером словно что-то лопнуло, и лед полез вверх. Он выскочил из буера, но лед захватил и его. Все кончилось за минуту.

— Понятно, — сказал Оскар. — А теперь одевайся и вылезай наружу.

— Пощадите, господин Пербрайт!

— Дурень… Я сейчас буду менять «липучку», а это зрелище не для слабонервных. Вернешься минут через пять, и если я отключусь, постучишь мне по морде.

Когда до Ириса осталось мили две, Мариус начал как-то странно поглядывать на Оскара.

— В чем дело? — спросил тот.

— Господин Пербрайт, можно вас спросить?

— Давай.

Гибель Браконьера, хоть он и был гадом, сильно подействовала на Оскара. В этом состоянии его можно было просить о чем угодно, и мальчишка это почувствовал.

— Не говорите матери. Отец так или иначе узнает, а мама…

— Договорились. Скажешь, что был у меня в мастерской, — ответил Оскар, и Мариус облегченно вздохнул. — Кстати, мог бы и не просить: мы с твоей матерью ходим разными курсами.

— Вы помните, как выглядел буер в сталагмите? — спросил Мариус после долгой паузы.

— Да, к сожалению.

— Очень динамично. Понимаете, форма как бы течет вниз и одновременно взметается вверх. Все дело в спирали. Это был бы чудесный памятник всем, кто погиб во льдах.

— Из этой скотины — памятник?! — удивился Оскар. — Да кто его купит?

— Я бы все сделал бесплатно. Выставил бы его для всеобщего обозрения…

— Угу. У казино или — еще лучше — у ресторана. Наконец-то Браконьер попадет в приличное общество. Слушай, а замерзни там я, ты бы и меня выставил?

— Что вы, господин Пербрайт!

— Ну так пусть и Браконьер стоит там, где его Бог покарал. Эх ты, скульптор Божьей милостью…

6

Что кристалла из этого блока не получится, Оскару стало ясно с самого начала.

Можно было сделать простую прямоугольную призму. Можно было сотворить новодел, назвать его новоделом и продать как новодел. В любом случае следовало сначала посмотреть, кто там внутри, а уж потом решать судьбу блока. Главное, глубоких трещин на нем не было.

Все было как всегда: Оскар укрепил блок в фиксаторах, прошелся термокаутером по самым вопиющим выступам и принялся осторожно полировать там, откуда можно было увидеть человека, заключенного в льдине.

Этой женщине было не место в паршивой прямоугольной призме, хотя, с другой стороны, такая красота не нуждалась ни в каких особенных украшениях. Медные волосы заслоняли часть лица, но и так было ясно, что Оскару достался шедевр. О теле судить было рано, но он и мысли не допускал, что оно может оказаться недостойным лица.

Снова вгляделся он в облик женщины, погибшей полтысячелетия назад, и снова долго не мог оторваться. Профессионально он отметил лишь две погрешности: губы были сведены страдальческой гримасой, а огромные глаза под чистым выпуклым лбом скрывались не только тонкими веками, но и узкой прядью волос.

«Ох, и умница же, наверное, она была», — подумал Оскар, отрываясь наконец от прекрасного лица.

Он переставил фиксаторы сам, с помощью одной колесной подставки, едва ли отдавая себе отчет, почему не хочет, чтобы экзоскелетон касался даже глыбы, и снова принялся полировать лед.

Похоже, с гибелью Браконьера для Оскара началась полоса везения: отполированная грань открыла новые находки. Запястье красавицы охватывал браслет дивной работы — в металле с красноватым отливом была изваяна ветка неведомого дерева, а локоть прижимал к телу книгу — первую древнюю книгу, обнаруженную на Кельвине-Зеро. Это и определило приговор Оскара: новодел. Оскар освободил блок, сам отвез его в термокамеру, затянул барашки люка и поставил регулятор на самый малый нагрев. В стенках камеры зашумела по контурам горячая вода, и Оскар занялся маленькой ледышкой, подобранной близ Свечки.

Лед, похоже, то намерзал, то таял, и внутри прозрачной льдинки образовался целый лабиринт, заполненный, как ни странно, водой.

Оскар повертел ледышку, просверлил узкий канал и дал воде вытечь.

Льдинка еще причудливее заиграла на свету.

Замигала красная лампочка на люке термокамеры. Оскар посмотрел на огонек сквозь льдинку и поставил ее на стеллаж с призами.

— Этак и сам коллекционером сделаюсь.

Видеофон разразился двойным писком. Оскар нажал кнопку «Ждите», но без результата — аппарат продолжал пищать.

«Официальный вызов… странно», — подумал он, включая экран.

— Здравствуйте, Пербрайт, — заторопился шериф. — Я не оторву вас надолго. Мариус мне все рассказал, и я должен узнать у вас, намерены ли вы претендовать на имущество покойного Карвальяла по прозвищу «Браконьер»?

— Зачем?

— В виде компенсации за повреждение вашего участка.

— Ни в коем случае. Как всякому честному человеку, мне вполне достаточно, что его забрали черти.

— Еще вопрос: вы знаете кого-нибудь, кто мог бы претендовать на его наследство?

— Бог миловал…

Шериф хохотнул, но тут же снова стал серьезен.

— Я очень вас прошу, Пербрайт: не говорите ничего моей жене.

— А вы сперва меня с нею познакомьте.

Шериф снова улыбнулся.

— Спасибо, Оскар. Вам придется зайти в мой офис, подписать отказ от претензий.

— Договорились. — Оскар подождал, пока шериф попрощается, и выключил связь.

Он вернулся к термокамере, нажал педаль стока и чуть погодя открыл люк. Словно живая, женщина сидела на корточках, рядом валялась мокрая книга. Как живую, Оскар взял ее на руки, ощутил податливость оттаявшего, даже теплого еще от воды тела и выругался про себя: «Черт бы взял все на свете! Я же забыл ввести ей стабилизин. Вот позор-то! Придется колоть двойную, а то и тройную дозу. Впрочем, на такую красавицу стабилизина не жалко».

Поразмыслив, он решил увеличить дозу в пять раз. Такого никто еще не делал, но вреда от этого быть не могло.

Снова запищал видеофон. Оскар отнес женщину на широкий препарационный стол и подошел к аппарату.

Вызывал Биди.

— Вернулся уже? — начал он, не здороваясь. — Слушай, у меня к тебе деловой вопрос. Через день-другой имущество Браконьера пойдет с торгов, у него есть что-нибудь путное для моей галереи?

— Хоть бы один человек не говорил мне сегодня о Браконьере! — начал стервенеть Оскар. — Не знаю и знать не хочу. Спроси у шерифа.

— Нельзя. Я официальное лицо, и он тоже, а у него скоро выборы.

Не бесись. Я знаю, ты терпеть не мог Браконьера, и, наверное, было за что. Но ведь ему не позавидуешь, правда?

— Правда, — проворчал Оскар.

— Кстати, Свечку и местность на три мили вокруг нее я объявил с нынешнего дня запретной зоной.

— А зачем? Умные люди и так туда не сунутся.

— Губернатор должен заботиться и о дураках. Ну, ладно… Привез что-нибудь?

— Посмотри. — Оскар снял камеру, обошел с нею стол и снова установил ее на видеофон. — Какова?

— Хороша! Представляешь такую в ледовом балете?

— Для балета она, пожалуй, тяжеловата.

— Все зависит от партнера. Во сколько ты ценишь эту красотку?

— Я женщинами не торгую, — ответил Оскар и, чтобы сменить тему, показал книгу: — А сколько ты дашь за это?

Наверное, никто еще не видел барона Ива д'Илэри, губернатора Ириса, в таком состоянии. Вытаращив глаза, он хватал ртом воздух и молча тыкал пальцем в экран. Оскар ждал, наслаждаясь произведенным эффектом.

— А если их будет много? — подлил он масла в огонь.

Биди махнул на него рукой, налил полстакана аквавита, выпил и наконец произнес:

— Предупреждать надо. Так ведь недолго и угробить старого друга.

— Хорошо, учту на будущее.

— Что у тебя еще за пазухой?

— Пока ничего.

— Да, не напрасно ты погнался за Браконьером…

— Слушай, губернатор, если ты еще хоть раз помянешь эту сволочь, мы поссоримся всерьез!

— Ладно, молчу, — улыбнулся Биди. — Сейчас с тобой ссориться невыгодно. До встречи.

— До встречи.

— Кстати, на будущей неделе Аттвуд дает прием и хотел бы тебя видеть.

— Где дает? В своем модуле?

— Нет, конечно. — Биди рассмеялся. — У меня. Приходи пораньше и захвати с собой книгу. Договорились?

— Договорились.

По пути к столу Оскар вильнул в сторону, достал «минутку» для себя и стабилизин для Снежной Королевы, как он решил ее назвать за неимением другого имени. Для верности он ввел все пять доз в крупные сосуды и несколько раз нажал справа на грудную клетку, где у аборигенов было сердце, чтобы состав разнесло по всему телу. Чтобы не терять времени, Оскар решил хорошенько рассмотреть книгу, пока стабилизин делает свое дело.

Корешок у нее располагался сверху, как у старинного блокнота, а листы были из какого-то пластика и не смачивались водой. Буквы, похожие на иероглифы, принадлежали кисти истинного каллиграфа, в контур каждой были вписаны еще несколько, и от этого каждая страница напоминала радужный ковер. Иллюстраций Оскар насчитал полторы дюжины, и во всех случаях пейзажи, на фоне которых резвились персонажи, были залиты ярким солнцем. Лишь на двух дело происходило ночью, но Полумаски на небе не было.

«Дай Бог когда-нибудь разобраться во всем этом, — подумал Оскар.

— Но ведь это ни в одну голову не влезет. Вон покойный Браконьер, бывало, прочтет указ в витрине, а потом неделю за виски держится».

С препарационного стола, где лежала Снежная Королева, что-то упало и разбилось. Оскар с сожалением отложил чудесную книгу и пошел к столу собирать осколки.

Разбился шприц. Оскар присел, собирая стекляшки, а когда разогнулся снова уронил их на пол.

Снежная Королева смотрела на него своими огромными глазами.

Долго смотрела, потом опустила и снова подняла веки.

7

— Послушай, Оскар, — ворчал Биди, — ты меня подводишь. Обещал быть пораньше, Аттвуд только о тебе и спрашивает, а тебя все нет и нет.

— Обещал, значит буду. Только подожду, когда твои гости перепьются и разъедутся.

— Уже. Только мы с Аттвудом более-менее трезвы. Мы — лица официальные, и до полуночи нам нельзя становиться на четвереньки.

— Тогда жди, скоро приеду. Кстати, буду с дамой.

— Обижаешь, Оскар. Являться ко мне на банкет с дамой — все равно что идти в кабак со своей выпивкой.

— Не обижайся. Ведь банкет дает Аттвуд, а он, надо думать, еще не успел завести здесь гарем.

— Чего не успел, того не успел, — донеслось из-за спины Биди, и на экране появился землянин. — Но уже начал.

— Не пейте больше, — серьезно попросил Оскар. — Вы с губернатором нужны мне трезвые.

— Вот образчик наших нравов, — пояснил Аттвуду Биди. — А ведь ничего плохого мы ему вроде не сделали. Приезжай скорее, моралист мороженный, и книгу не забудь. А еще лучше давай я за тобой сани пришлю.

— Жду, — сказал Оскар и выключил аппарат.

Велев экзоскелетону: «Охраняй», он вышел из мастерской.

Женщина безжизненно раскинулась в кресле, голова ее запрокинулась, и Оскар, испугавшись, что случилось непоправимое, бросился к ней, но, увидев, как открылись огромные глаза, облегченно перевел дух.

«Пора бы уже привыкнуть к этой позе, — подумал он, — полежи-ка пятьсот лет калачиком».

Он протянул ей руку, помог встать, подвел к дивану, на котором лежал вечерний наряд, и указал на него, а сам вышел.

Когда женщина позвала Оскара, он замер от восхищения на пороге.

Медно-красное платье такого же цвета, как и ее собственное, полушарф-полушапочка на медных же волосах… Из старого на ней остался только браслет-веточка. Угадав по его лицу, что все в полном порядке и даже лучше, она робко улыбнулась, а потом совсем по-человечески пожала плечами и покачала головой, изображая немой вопрос: «Что дальше?»

Оскар подал ей электроплащ с капюшоном, надел теплый парик и проводил ее к саням. Только в кабине он сообразил, как нелепо будет выглядеть рядом с ней в своем повседневном комбинезоне.

Когда сани одолели подъем, вдали маленьким бриллиантом засверкала губернаторская усадьба. Сам Оскар только пару раз в жизни видел ее при полной иллюминации. Через несколько минут она предстала перед ними во всем своем великолепии: литые ледяные арабески, стены, сложенные из разноцветных ледяных призм с прослойками металлической фольги, ледяная резьба обвивала по спирали армирующие трубы.

Женщина залюбовалась.

— Это еще что, — сказал Оскар, увидев ее восхищение. — Мой дед рассказывал, что на планете-матери русская королева однажды построила целый ледяной дворец.

Женщина взглянула на него с интересом, но без понимания.

Вздохнув, он повел ее в дом. В просторном холле было установлено не менее дюжины зеркал из оптически чистого льда с серебряной подложкой. Здесь Оскар оставил свою Королеву — в большом зале и оранжерее все еще шумели гости, — жестом показал, что уходит совсем ненадолго, и поднялся в кабинет Биди.

Там он молча кивнул барону и землянину, достал из ниши чистые стаканы и налил в них аквавита. Аттвуд пододвинул к нему бутылку земного виски, но Оскар только поморщился.

— Спрячьте эту гадость, — сказал он.

— Что?! Вот прилечу на Землю, расскажу, что «Олд энд Блэк» назвали гадостью — никто мне не поверит!

— Как вам нравится этот тип? — взяв стакан, спросил Биди. — Сначала он уговаривает нас не пить, а через полчаса сам же наливает по убойной дозе.

— А по-моему, все ясно, — заявил Аттвуд. — Господину Пербрайту, как и всякому приличному человеку, для выпивки нужна была компания.

А мы теперь вполне для этого годимся.

— Вы лучше поставьте стаканы, — посоветовал Оскар, — а то, чего доброго, выроните.

— Послушайте, господин Пербрайт, — с нажимом сказал Биди, — в тот черный день, когда я не удержу стакан с выпивкой, я сложу с себя губернаторские полномочия. Что все это значит? И где твоя дама? Веди ее сюда, я покажу ей зимний сад и галерею.

— Галерею — ни в коем случае, — очень серьезно сказал Оскар и вышел.

Когда Оскар ввел в кабинет свою спутницу, Биди все же выронил стакан. Впрочем, не прошло и двух минут, как он взял новый, наполнил его и залпом выпил.

Аттвуд изумленно смотрел на него.

— Узнаешь? — спросил Оскар.

— Да… — выдохнул Биди.

— Понимаешь, что это значит?

— Нет еще. Наверное, архангел вострубил, а я и не заметил.

— За что я люблю нашего губернатора, — сказал Оскар землянину, — так это за неистребимый галльский юмор.

— А я терпеть не могу твою англосаксонскую многозначительность, парировал Биди. — Устроил здесь театр, а сам даже не предложил даме кресло. Она же старше нас всех, вместе взятых.

— Твое счастье, что она нас не понимает, — сказал Оскар, усаживая даму. — Объясни-ка все господину Аттвуду, заодно и сам с мыслями соберешься.

— Эту… госпожу, — начал Биди, — Оскар нашел в ледяном блоке неделю назад. Блок был изуродован, и на мертвое тело надо было намораживать новый лед — так у нас изготовляют новоделы. Как он ее оживил, как не загубил потом, один Бог знает.

Все это время женщина следила за ними с легкой улыбкой.

— Оска-ар, — сказала она наконец и повела рукой от барона к землянину.

— Представьтесь, джентльмены, — перевел Оскар.

— Ив, — сказал Биди, приложив ладонь к груди.

— Олтон, — сказал Аттвуд, повторив его жест.

— … - сказала Снежная Королева.

— Вот и поговорили, — подытожил Оскар. — Теперь понятно, зачем вы были нужны мне трезвыми?

— От таких чудес поневоле протрезвеешь, — сказал землянин.

— С книгой придется подождать, Ив, — сказал Оскар, — а то бедной девочке нечего будет читать: книга пока единственная. А чтобы ты не скучал, вот тебе подарок. — Оскар подал ему свернутую трубкой бумажку.

— Много ли здесь прочтешь… — поморщился Биди, разворачивая бумажку.

— Очень много, — заверил Оскар. — Это завещал мне Сова Таклтон, но у меня теперь будет много других дел. Понимаешь, каких?

— Понимаю. А что здесь написано?

— Координаты местной библиотеки. Можешь объявить ее муниципальной собственностью, а свою заявку я аннулирую. Теперь вопрос к вам, господин Аттвуд: у вас на корабле есть хорошие врачи?

— Да, трое, и все хорошие.

— Пригласите их сюда.

— Слушай, Оскар, а тебе не кажется, что ты узурпируешь власть? — возмутился губернатор.

— А почему бы и нет? Ты же не удержал стакан. Впрочем, верно: у тебя все это получится лучше. А я подамся во льды, начну спасательные работы. Как раз и буер починили.

— Ты не выяснил, кто их заморозил?

Оскар достал из кармана пачку листов и положил их между стаканами.

— Вот здесь все более или менее объяснено. Черным стилосом рисовал я, красным она. Разберетесь. Короче говоря, никто на них не нападал. Мимо проходила большая блуждающая звезда, она-то и сбила Кельвин-Зеро с привычной орбиты. Звездолетов у них не было, и они решили как бы законсервироваться до той поры, когда Ледяная звезда стабилизирует наконец орбиту планеты. Свечка и прочие аномалии — это огромные заводы, производящие консервант или, по-нашему, лед. Да, кстати, для воскрешения нужен особенный режим размораживания — честно говоря, я передержал ее в термокамере, — и много гемаута.

— Значит, и у тебя он водится? Это из местной косметики, — пояснил барон землянину, — продукт сепарации жира хищных пингвинов.

Хорош тем, что снимает любой синяк за пару минут. А мастера применяют его, когда надо подправить новодел. Вот и мистер Пербрайт, строгий хранитель канонов, оказывается, тоже…

— У меня он стоит в шкафу еще с тех пор, когда я выступал в регатах, перебил Оскар. — Синяков тогда хватало. Дальше будешь слушать?

— Естественно!

— Когда я начал ее размораживать, вы с шерифом взялись наперебой бренчать мне насчет Браконьера и я за разговорами забыл кольнуть ей стабилизин. Потом решил ввести пятикратную дозу в крупные сосуды, но впопыхах ошибся и схватил склянку с гемаутом.

— Вот что бывает, когда все банки без наклеек! — поднял палец Биди. Когда-нибудь хлебнешь стабилизина вместо аквавита и загнешься.

— Оставь свой губернаторский юморок! Подумай лучше о том, что в галереях все аборигены так или иначе обработаны стабилизином.

— Значит, мы их… — прошептал Биди.

— Может быть. Во всяком случае, ясно, что начинать теперь нужно не с галерей и не с «могильников». В общем, проспитесь и разбирайтесь, а нам пора. Моя дама устала.

Оказалось, Снежная Королева занялась тем, чем занимаются все женщины во время скучного мужского разговора, — тихо задремала.

Теперь мужчины стояли вокруг ее кресла. Видимо, сквозь дрему она почувствовала это и открыла глаза, в который раз поразившие Оскара.

Подходя к саням, Оскар обернулся к погасшему ледяному чуду губернаторской резиденции, увидел редкие фонари галереи и подумал, в какой ад вверг он себя и всех, кто там находится. Он нагнулся, поцеловал руку своей Снежной Королеве и только тут до конца понял, какое искупление ему предстоит.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7