«Шаг влево, шаг вправо»

Шаг влево, шаг вправо (fb2) - Шаг влево, шаг вправо 2316K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Николаевич Громов

Александр Громов Шаг влево, шаг вправо

Настоящее обременено прошлым и чревато будущим.

Лейбниц

По-видимому, еще долго не утихнут споры: следует ли считать ЭТО живым? Или даже так: следовало ли? Ибо, к счастью, глагол этот можно теперь употребить и в форме прошедшего времени.

Кое-кого огорчает это обстоятельство. Меня — нисколько. В данном вопросе я из большинства. Можете брезгливо назвать меня заскорузлым обывателем, мне все равно. К тому, чем завершился самый странный, беспокойный, бестолковый и нервный год моей жизни, лично я отношусь с глубоким удовлетворением, и точка.

Нет, мы не победили. Вряд ли мы могли бы победить ЭТО, не превратив изрядную часть земной поверхности в зараженную пустыню, — причем без особой гарантии успеха. Нам просто повезло, я так считаю. Нам часто везло на протяжении нашей истории, мы привыкли к везению.

Вряд ли можно победить, если нет войны.

Как всегда, большинство людей не сделали никаких выводов. Более того: постарались забыть. Теперь даже шутить над ЭТИМ стало не модно, и анекдоты, некогда очень многочисленные, исчезли из эфира, электронных сетей и с газетных полос. Откровенно говоря, среди них не было ни одного удачного, во всяком случае на мой вкус.

И вот по части этого-то стремления поскорее забыть я расхожусь с большинством, потому что знаю твердо: однажды мы проиграем. Как? когда? почему? — пусть над этим думают головы поумнее моей. С меня довольно и Основного Постулата.

В популярном изложении он очень прост: ОДНАЖДЫ НАМ ОЧЕНЬ КРУПНО НЕ ПОВЕЗЕТ.

Говорят, теперь измышлены теоретические модели, позволяющие обойти Основной Постулат и объяснить появление ЭТОГО чем-то иным. Я не очень-то им верю, может быть, только потому, что моя профессия не терпит легковерных и самоуспокоенных. Но скорее всего по другой причине, связанной, если хотите, с категориями совести и иными столь же трудноуловимыми понятиями. Я говорю о вере.

Вера — она бывает и в худшее. В отличие от надежды. Но вот в чем странность: вера в худшее и надежда вполне уживаются друг с другом и могут спокойно сосуществовать во мне бок о бок.

Поскольку я жив — я надеюсь. А поскольку надеюсь — жив.

Я только недавно это понял.

Пролог

ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ

Весь день сыпал мелкий дождик, истребляя последние остатки ноздреватых сугробов по северную сторону дома, сочился каплями с мокрого шифера крыши в жестяной желоб и тощей струйкой верещал в железной бочке, подставленной под водосток. Но к ночи распогодилось. Циклон, поверив прогнозу, отполз на восток. И сразу же резко похолодало, как бывает только в начале апреля; лужицы схватились тонким ледком, мокрые черные ветви яблонь закаменели под хрусткой коркой, колючая проволока, натянутая поверх дощатого забора, заиграла блестками в свете уличного фонаря. Федор Федорович проснулся от писка будильника, подошел к окну, с одобрением взглянул на ясное звездное небо, с неодобрением — на фонарь и решил, что проснулся не зря, а сделав такое умозаключение, заторопился. По сегодняшним условиям наблюдений проснуться следовало еще час назад.

Он выключил калорифер, надел на себя теплое шерстяное белье, а поверх него пуховку и такие же пуховые штаны, сунул ноги в валенки с галошами и водрузил на начавшую лысеть голову вязаную шапочку с помпоном. Посетив дачный туалет ведерной системы, он вернулся в дом, подхватил со стола на веранде термос и коробочку с окулярами, снова вышел на хрусткий ледок и направился к беседке. Та имела довольно странную для непосвященных конструкцию: ее крытая рубероидом крыша могла свободно откатываться в сторону на роликах по уголковым направляющим. Оставалось небо над головой да четыре столба, убрать которые без разрушения беседки не было никакой возможности, и поэтому Федор Федорович с ними мирился.

Из всех видов хобби занятие любительской астрономией — один из самых некомфортных. Федор Федорович зябко поежился, когда пробравшаяся за воротник холодная струйка воздуха достигла тела, и плотнее застегнул пуховку. Сердечко покалывало сильнее обычного, и он подумал о том, что сегодня надо было, пожалуй, залить в термос не кофе, а какао. Но это потом, это успеется…

Три-четыре часа сна перед наблюдениями. И после наблюдений те же три-четыре часа сна, если только с утра не надо ехать на службу. Иначе — меньше. Так примерно каждый третий день, вернее, ночь. В течение тридцати лет. Две трети ночей в году не пригодны для наблюдений по причине непогоды, неспокойствия атмосферы, светлого фона неба в период летнего солнцестояния или просто потому, что дела не отпускают на дачу. А случается, примчишься, поверив прогнозу о безоблачности, и зря. Такой режим сна-бодрствования не нравится организму. И редко какой жене он понравится. Федор Федорович был разведен, жена ушла от него давным-давно, поставив перед выбором: или я, или твой вонючий телескоп, понятно?

Возможно, Федор Федорович, в те годы еще молодой и любивший жену, по глупости сделал бы неправильный выбор, не употреби жена обидный эпитет «вонючий» по отношению к честному и неплохо себя зарекомендовавшему инструменту. Жена ушла, как ее и не было. Ушла и забылась.

Отключив хитроумную самодельную сигнализацию, стерегущую святая святых от воров и вандалов, Федор Федорович снял с телескопа клеенчатый чехол и установил короткофокусный окуляр. Найдя искателем несколько ярких звезд, он достал из ящичка, притороченного к основанию монтировки его «Альтаира», толстую тетрадь, служившую дневником наблюдений, и, подышав на пальцы, при свете карманного фонарика в графе «Погодные условия» записал: «Ясно; ветер слабый», а в графе «Астроклимат по Пиккерингу» сделал пометки: «8 в зените» и «5 вблизи горизонта».

За сосновым леском, далеко слышная в ночной тишине, простучала последняя электричка, пискливо свистнула возле станции. Дачный поселок спал. По-прежнему горел фонарь на столбе, но в целях экономии должен был погаснуть, как всегда, около половины первого, потому что за полночь нормальным людям полагается спать, а нормальным наблюдателям лишний свет только мешает. Ночь была безлунная и благоприятствовала наблюдениям.

Не благоприятствовал им дом, закрывавший собой значительную часть неба (однако где же прикажете спать?), мешали обзору и коттеджи соседей (неизбежное зло), а также забор с колючей проволокой (ну куда же деваться без забора?) и ветви яблонь, особенно вон той, сорта пепин литовский, нахально тянущейся к небу, словно какой-нибудь вздорный березовый хлыст в густолесье, а не порядочное плодовое дерево. Ничего не поделаешь, пора либо спилить лишние ветви, либо надстраивать беседку. Проще, конечно, спилить.

Пока не погас фонарь, Федор Федорович развлекался наблюдениями двойных звезд в созвездиях Льва и Волопаса, после чего отыскал в клонящихся к закату Близнецах уходящую прочь от Солнца комету Миясакавы и визуально оценил ее блеск, отметив некоторую разницу с прогнозируемым. Затем, включив часовой привод, сделал в главном фокусе «Альтаира» два снимка красивой многохвостой спирали М63 в Гончих Псах с выдержками в 25 и 40 минут, о чем оставил подробную запись в дневнике наблюдений, а во время 40-минутной выдержки успел не только сбегать погреться, но даже приготовить, попить и залить в термос какао, а кофе вылить на остаток сугроба. И наконец, установив самый длиннофокусный окуляр, приступил к тому, чем безуспешно занимался всю свою биографию любителя: к поиску комет. До главного астрономического события этой ночи — покрытия диском Ганимеда слабой звездочки в созвездии Козерога оставалось еще почти три часа.

В поиске комет нет ничего особенно сложного. Трудно не искать, а найти. Максимально расширив поле зрения инструмента, наблюдатель «обшаривает» небо в одному ему известном направлении, фиксируя давно известные ему наперечет туманные пятнышки, являющиеся либо галактическими облаками газа, либо далекими галактиками, и надеясь когда-нибудь обнаружить слабое незаконное пятнышко, не значащееся ни в каких каталогах туманностей. Почти наверняка это едва заметное, без всяких признаков хвоста пятнышко и окажется кометой, впрочем, чаще всего тоже давно известной, открытой в прошлом веке, а то и в позапрошлом.

Все дело в этом «почти». Даже имея в своем распоряжении вовсе не светосильный 150-миллиметровый «Альтаир», любитель может рассчитывать на улыбку случая. Не сегодня, так завтра. Через год. Через десять лет. Через тридцать. И тогда, если любитель сумеет первым передать сообщение о своем открытии, комета получит его, любителя, имя. Комета Иванова, например. Федора Федоровича Иванова. Разве плохо? Звучит нисколько не хуже, чем, скажем, комета Кирнса — Кви. Пусть даже комета Иванова — Петрюка — Сидоровича, если безвестные Петрюк и Сидорович сообщат об открытии примерно в то же время. Втуне мечтая о приобретении более подходящего инструмента-кометоискателя, Федор Федорович не терял надежды. В конце концов, повезло же знаменитому Бредфилду открыть одну из своих комет в простой бинокль!

Сегодня чуда опять не произошло. Не мелькнуло в поле зрения неизвестное пятнышко, не сжалось сердце в предчувствии удачи, не заколотилось бешено от восторга. Федор Федорович вздохнул, сменил окуляр, нацелил трубу телескопа на юго-восток и снова включил часовой привод. Медленно приближалась заря. Юпитер уже взошел, висел низко над горизонтом и при максимальном увеличении непотребно кривлялся, выдавая неспокойствие атмосферы. Поморщившись, Федор Федорович уменьшил увеличение с 315 до 190 крат.

Теперь Юпитер выглядел относительно четко. Федор Федорович насчитал пять полос на диске и легко разглядел знаменитое Красное Пятно. По сплюснутому блину планеты темным круглым пятнышком катилась тень Ио — первого и ближайшего из галилеевых спутников. Европы не было видно. Каллисто находилась справа от диска, более яркий Ганимед — слева. Тусклая звездочка девятой звездной величины висела рядом с крошечным диском спутника, не подозревая о том, что вот-вот подвергнется затмению.

Еще было время выпить глоток какао и как следует подышать на пальцы в нитяных перчатках. Судя по карманному электронному хронометру Федора Федоровича, выставленному по всемирному времени с точностью в одну секунду, до начала события оставалось почти семь минут.

Когда осталось три минуты, Федор Федорович приник глазом к окуляру и положил палец на кнопку хронометра, намереваясь как можно точнее зафиксировать начало и конец покрытия звезды. Опубликованный в астрономическом журнале прогноз сулил семнадцатисекундную продолжительность явления для пятьдесят пятой северной широты.

И тут сердце Федора Федоровича пропустило такт. Звезда исчезла! Погасла, скрылась, хотя близко подобравшийся диск Ганимеда еще и не думал наезжать на нее своим краем!

Спохватившись, Федор Федорович нажал на кнопку хронометра и почти тотчас же, вздрогнув, нажал снова — тусклая звездочка загорелась вновь.

Скорее! Записать!.. Федор Федорович чуть было не засуетился, о чем впоследствии наверняка вспоминал бы со стыдом, но, опомнившись, сумел взять себя в руки. Тьфу, черт, забыл, записывать показания хронометра не надо, там же регистр на сто фиксаций времени… Значит, придется только скорректировать время первого нажатия, — ведь опоздал…

Неужели — оно?! Наконец-то. Не комета — но все-таки…

Мысль Федора Федоровича прыгала сумасшедшим зайцем, руки дрожали. Не раскачать бы монтировку инструмента…

Покрытие звезды Ганимедом наступило вовремя. С той разницей, что длилось не семнадцать, а только лишь десять секунд.

Федор Федорович не вбежал — влетел в дом. Как был, в пуховке и в валенках, рухнул на табурет перед компьютером и — о чудо! — с первой попытки вошел в Интернет. Тяжело дыша, разыскал сайт Ассоциации астрономов-любителей, отстучал сообщение в «почтовый ящик».

Значит, так… Фамилия. Имя. Место наблюдения, условия наблюдения, тип инструмента, диаметр главного зеркала, относительный фокус, увеличение, что там еще полагается… Итак. В 1 час 29 мин 10 с всемирного времени я наблюдал скачкообразное уменьшение блеска звезды такой-то (обозначение, координаты). Явление длилось (коррекция!) около 2 с. Причиной явления полагаю покрытие звезды неизвестным космическим телом, предположительно астероидом слабее 13 зв. вел. Покрытие той же звезды Ганимедом наступило в 1 час 31 мин 46 с и продолжалось 10 с.

Он еще трижды повторил это сообщение: по-русски для журнала «Звездочет» и по-английски для «Sky & Telescope» и сетевого «AstroNet Digest». Более короткие сообщения разослал по телеконференциям. Покончив с письмами, он дрожащими от волнения пальцами запустил последнюю версию программы TURBO SKY, задал параметры поиска и через секунду знал ответ.

Пусто! Мелкие, не наблюдаемые в «Альтаир» спутники Юпитера были ни при чем. Мало того: из четырех с лишним тысяч известных программе астероидов ни один в данный момент не находился ближе полуградуса от заветной точки!

Уф-ф!.. Федор Федорович выключил компьютер и попытался с облегчением привалиться к спинке, однако табурет, недавно заменивший сломанное кресло, этой попытки не понял, в результате чего Федор Федорович едва не оказался на полу. Радости это не убавило, однако нервное возбуждение схлынуло. Посмеиваясь над собой, Федор Федорович пошел в беседку собирать до следующей ночи принадлежности, зачехлять инструмент и водружать на место крышу беседки. Мысли вернулись в спокойное русло. Конечно, это был астероид, что же еще? Только слабый, скорее всего неизвестный и уже совершенно точно незарегистрированный, иначе журналы для астрономов-любителей не преминули бы сообщить о покрытии звезды, указав точное время и географические границы наблюдаемости явления. Новый астероид… Не хухры-мухры, а космическое тело, пусть и маленькое. Этакая глыба нескольких километров в поперечнике, на две секунды заслонившая собой слабую звезду как раз в тот момент, когда к ней подкрадывался Ганимед… Совпадение уникальное, почти невероятное. Но опять-таки все дело в этом «почти»…

Можно быть уверенным, что сотни наблюдателей смотрели сегодня то же явление. Наверняка многие из них заметили двухсекундное исчезновение звездочки. И пришли к тем же выводам. Вероятно, некоторые владельцы более мощных инструментов попытались тут же заснять астероид на самую чувствительную пленку с порядочной выдержкой. Слабая черточка на снимке выдаст гостя с головой.

Но КТО первым сообщил миру о явлении? КТО не побоялся выставить себя смешным, сперва сообщив и лишь затем проверив? КТО сел за компьютер, даже не скинув валенок? КТО без особой натяжки может считать себя истинным первооткрывателем нового космического тела?

Ну то-то.

Вероятнее всего, имя астероиду по вычислении орбиты и эфемерид даст кто-нибудь другой. Ну и пусть. Разве малая награда — ЗНАТЬ, что открыл его ТЫ?

Взошедшее над забором солнце потихоньку плавило ледышки на колючей проволоке. Федор Федорович спал и улыбался во сне. Он был совершенно счастлив.

ДМИТРИЙ КАСПИЙЦЕВ ПО ПРОЗВИЩУ БАЙТ

В первый раз, когда электричку только лишь несильно тряхнуло, словно сумасшедшим боковым порывом ветра ураганной силы, Байт не обратил на это внимания. Техника и есть техника, мало ли что бывает. Мало ли отчего вагон может споткнуться на бегу. Дефект пути, или, допустим, что-нибудь отвалилось от днища древнего вагона, например какой-нибудь компрессор, скачущий теперь по шпалам под лязг проносящегося над ним железа и вой бешено вращающихся осей колесных пар. Кое-кто из пассажиров оглянулся, недоуменно покрутил головой — и только.

Зато второй толчок был куда сильнее, и тут уже места сомнениям не осталось: крушение! Кто-то вскрикнул, то ли от неожиданности, то ли от испуга. Сухонький старичок с пустым ягодным лукошком на коленях охнул, вспорхнул над скамейкой и выпал в проход. Басом взвыла старуха с большой бородавкой на носу, на которой симметрично уместились две маленькие бородавочки. За спиной звякнуло стекло о стекло и чья-то луженая глотка исторгла хриплый фальцет: «Сволочь, ты спирт пролил!!!» Пронзительно завизжала толстая тетка, и одновременно с нею с длинным и не менее пронзительным визгом сработали тормоза, притирая к сверкающим ободам колес мгновенно раскалившиеся тормозные колодки.

Байту показалось, что за окном качаются деревья. Но, наверно, это просто-напросто раскачивался вагон, долгую минуту торможения скрипел и лязгал, опасно кренился то в одну сторону, то в другую, словно придирчиво выбирал, где ему удобнее всего кувырком покатиться с насыпи. Но так и не выбрал, остановился, надорвав душу финалом тормозной симфонии. Замер.

И почему-то продолжал раскачиваться. Упрямо. Всем назло. Хочу, мол, качаться и буду.

Грязное, не вчера и не месяц назад мытое вагонное стекло провинциальной электрички отражало изумленное лицо Байта, лицо запоминающееся и породистое, несколько даже утонченное, как у древнего римлянина периода упадка империи, с врожденным выражением легкой брезгливости в углах рта. Но Байту не было дела до своего отражения, он смотрел сквозь него.

Деревья-то и вправду качались!

И, что уже совсем не понравилось Байту, метрах в пяти от окна мерно и грозно раскачивалась тяжелая решетчатая опора контактной сети, дрожали туго натянутые тросы, и откуда-то сверху, наверно, с контактного провода, колотящегося о токосъемник, с негромким злым шкворчанием сыпались искры. Сейчас как шарахнет тремя киловольтами — мало никому не покажется.

На всякий случай Байт отодвинулся от окна и подобрал ноги.

Землетрясение?! Оно и есть, родимое. Баллов пять-шесть по Меркалли. Или по этому, как его… Рихтеру?.. Блин, в наших-то несейсмических краях! На ровном-преровном перегоне Бологое — Окуловка!

Ахи, охи, всполохи-взвизги, растерянный мат. Пассажиры повскакивали с мест. В дальнем конце вагона заплакал ребенок. Толстая тетка, не забыв подхватить сумки, с воплем, похожим на пожарную сирену, первой рванулась по проходу к тамбуру. Ее настигли, пихали в спину. Шевелись! Старичок с ягодным лукошком порскнул из-под ног человеческой лавины, выгадал два прыжка, судорожно задергал сдвижную остекленную дверь. Берегись, дед, раздавят! Стопчут и пройдут по тебе и твоему лукошку. Ты ведь за ягодами ехал, дед, а не за увечьями, так сиди! Оставаться в вагоне намного безопаснее. Еще есть секунда ускользнуть вбок, зачем тебе в тамбур? Ребра переломают в давке и кишки выпустят. Зачем тебе на волю, где сейчас начнут падать столбы и вот-вот порвется контактная сеть?

Готово — порвалась. Хлестнуло. Короткий фейерверк искр на мокрой от росы щебеночной отсыпке — пшикнуло и погасло. Наверное, на замыкание сработала какая-то автоматика, а может, напряжение вырубили и вручную. Разницы, в сущности, никакой.

Байт не уловил момента, когда вагон перестал раскачиваться. В битком набитом тамбуре вопили и хрипели, пытаясь силой разодрать обрезиненные створки. Придавленной змеюкой зашипел воздух, двери раскрылись сами. Зря пробившийся вперед плюгавый мужичонка выпал нырком, но ничего, вскочил, ищет укатившуюся вниз по насыпи кепку. Жив-здоров. Главное, не орет и не скачет трахнутым козлом по причине шагового напряжения.

Байт обнаружил, что подбородок у него мокрый: во время второго толчка зажатая в руке зеленая банка плебейской «Баварии» изловчилась и плюнула-таки пивом. Хорошо, что не в глаз, а еще лучше, что не на штаны около ширинки — не объяснять же встречным-поперечным, что произошло совсем не то, о чем они подумали!

— Гады, — сказал он не очень уверенно, вытирая подбородок ладонью. — Давить уродов.

О том, кого в данном случае следует считать уродами, ответственными за происшествие, он не стал ни распространяться, ни думать. Формула неодобрения пакостному поступку природы была произнесена, а разговор с Фосгеном, погнавшим его в эту командировку, был еще впереди. Хотя с Фосгена все как с гуся вода.

Байт снял с крючка сумку, повесил на плечо и тоже двинулся на выход. Тамбур уже очистился, тремя ступеньками ниже галдящая толпа, топча рыжий щебень, вытягивалась в нитку по верху насыпи. Бросилось в глаза обилие людей с корзинками, лукошками и целыми наспинными коробами на лямках. То ли грибники, то ли ягодники, устремившиеся за добычей на краешек Валдая. Ягодников, наверное, больше. Места здесь, говорят, знатные. Вроде бы для клюквы еще рано, значит, ехали за брусникой, в середине августа в самый раз.

Приехали…

Первым делом Байт взглянул вправо-влево вдоль состава и убедился, что все вагоны остались на рельсах. Уже ладненько. Значит, никаких изувеченных. А вот без контактного провода электричка не поедет, не дизель. Будет стоять тут, покуда из Бологого не пригонят ремонтную бригаду. Да и везде ли в порядке путь, все эти рельсы-костыли-шпалы?

Блин, обидно! И проехать-то осталось всего километров десять, не больше.

Между прочим, не исключен и третий толчок! И торчать возле вагонов под накренившейся решетчатой опорой контактной сети вовсе не обязательно.

Сделав такое умозаключение, Байт бочком-бочком спустился с насыпи. Лучше быть первым на шоссе и взять попутную тачку раньше, чем туда набежит толпа конкурентов.

Напрямик в лес он не сунулся, решив, что не выжил еще из ума, чтобы тропить пути сквозь чащи и буреломы. Низом насыпи шла тропинка, по ней Байт и двинулся, намереваясь свернуть при первой возможности. По идее, новой автотрассе Москва — Петербург полагалось проходить справа примерно в километре, максимум в полутора. Не столь уж большое расстояние, чтобы проклясть все на свете. И уж коли заехал так далеко, пожалуй, нет смысла возвращаться в Москву несолоно хлебавши. Ведь почти доехал! Как там эта деревня называется — Языково, что ли? Байт вынул из кармана шпаргалку. Точно, Языково. А хорошо бы поймать тачку прямо до места, чтобы не ловить второй раз в Угловке. Пусть только попробует Фосген не оплатить! Не сумеет провести через бухгалтерию — пусть платит из своего кармана.

В командировку ему не хотелось ехать с самого начала. И зачем соглашался? Чего ради он, Дмитрий Каспийцев по прозвищу Байт, давно уже не мальчишка как по возрасту, так и по социальному статусу, сотрудник и соучредитель маленькой, но крепкой торговой фирмы, должен топать пешком вдоль насыпи на черт-те каком километре от Москвы? Фосген бы брюзжал? Ну и пусть.

В редакции журнала «UFO-press» Байт работал не за деньги, которых платили мало, да и те задерживали по два месяца, а почти что за голый интерес и сотрудничеством с журналом дорожил, находя в нем некую отдушину. Надоело бы — бросил. В его обязанности входило лазать по сетям в поисках бреда, обычно подаваемого как наблюдения НЛО очевидцами, а то и контакты разных бедолаг с гуманоидами всевозможных расцветок и типоразмеров, но неизменно страховидными. Попадались мутные фотографии, иногда — заметки зарубежных уфологов и информация о клубах, встречах и конгрессах любителей странного. Тем журнал и жил, также публикуя письма читателей, обзорные статьи Фосгена (под псевдонимами Б.Одров и У.Бивцев) и самого Байта. Иной раз, если оставалось место, печатал и фантастику. В последнее время половину всего «сырья» для журнала вылавливал и выдавал на-гора Байт. Случалось, мобилизованный Фосгеном на ликвидацию прорыва, он превращался в верстальщика, второго редактора, фильтровал самотек, а то и читательские письма, приходящие на адрес журнала обычной почтой.

Не далее как вчера, вымирая от московской августовской жары, Байт сидел в редакции, ловил кожей горячий ветерок из окна, выходящего, к счастью, на север, наблюдал одним глазом за шаманскими манипуляциями мастера, вызванного чинить сломанный кондиционер, читал очередное письмо, тихо ржал и вообще находился в состоянии скорее благодушном и расслабленном, нежели стойком, никак не думая, что сейчас его возьмут в оборот. За соседним столом корректорша Людочка, недавно уличенная в написании «эпизоотические» вместо «эпизодические», скучно мусолила «Словарь трудностей русского языка», пытаясь выяснить, как пишется: витать в эмпиреях — или в империях? Своей комнаты у Байта, конечно, не было по той причине, что вся редакция помещалась в одной большой кубатуре, а вторую, малую, главный редактор оборудовал себе под кабинет. Между комнатами крейсировал замглавред Вазген Ашотович, иначе — Фосген.

— Привет, старик, — скороговоркой начал он с порога. — Тут у меня для тебя есть кое-что.

— Пиво холодное? — спросил Байт без особой надежды.

— На пиво еще не заработал. На, держи пока это.

С этими словами на стол перед Байтом шлепнулась мятая газета. Видно было, что ее, бедолагу, и в трубочку сворачивали, и за поясом носили, прижав к потному брюху, и многим другим испытаниям подвергалась терпеливая бумага, разве что арбуз на ней пока еще не резали. Впрочем, не факт.

— Ты лучше вот что почитай. — Байт, ухмыляясь, протянул Фосгену письмо. — Гуманоид на сеновале напал на доярку. Что думает наука: прерывать ей беременность или нет?

— Так и пишет? — Фосген даже не улыбнулся. — Бывает, старик. Ты у нас недавно работаешь, не привык еще. Хуже всего, когда мессия какой-нибудь потусторонний объявится, жизни не даст. А письмишко сохрани, пригодится. Не сам сочинил?

— Клянусь, — уверил Байт. — А на кой? Для ноябрьского номера писем хватает.

— Ну и настрочи потом какой-нибудь ответ редакции, пойдет в декабрьский номер. Да ты заметку-то прочти. На последней странице.

Пришлось побороть брезгливость и прочесть. Мятая газетенка именовалась «Валдайские ведомости». Совсем короткий текст заметки был помещен ниже спортивных новостей и чуть выше объявлений и некрологов, а в придачу к нему имелась нечеткая темная фотография, плавно переходящая в жирное пятно с прилипшей к нему рыбьей чешуйкой.

— Вазген Ашотович! — встряла в паузу Людочка, подняв глаза от «Словаря трудностей». — Как правильно пишется: гранд-дама или грамм-дама? В словаре этого нет.

Фосген молча втянул ноздрями воздух и смолчал.

— Грамм-дама — это Дюймовочка, — объявил Байт. — По весовой категории.

— А гранд-дама?

— А гранд-дама — жена испанского гранда.

Фосген прошипел что-то нечленораздельное. Людочка уткнулась в словарь.

— Ну и что? — дочитав заметку, пожал плечами Байт, ожидая разъяснений.

— Как это — что? Мы журнал или где?

Байт хотел съехидничать, но раздумал. С главным, пожалуй, можно было бы позволить себе, а с Фосгеном — нет. В летающие тарелочки он, как человек здравомыслящий, конечно, не верит и не требует этого от других, но работа есть работа.

— Ну, журнал. И что дальше?

— Тираж падает, вот что. Съезди туда, старик. Командировку оплатим.

Байт кисло посмотрел на Фосгена. Ему очень не хотелось никуда ехать. Да еще тратить на это выходные.

— Зачем еще?

— А что, не надо оплачивать?

— Этого я не сказал! — Байт оживился. — Оплатить, положим, можно. А ехать-то зачем?

— Посмотришь, сделаешь пару снимков, то-се, с очевидцами поговоришь. Очерк собственного корреспондента, понял? — Фосген, как всегда, тараторил. — Ты, старичок, перспективы не видишь. Доколе нам перепечатывать чужое? Съездишь ты, и «рыбу» напишешь ты, а разверну в очерк, так и быть, я. Еще в октябрьский номер запихнуть успеем, я пока придержу место. Ну как?

Байт брезгливо ткнул пальцем в газетный снимок, вытер кончик пальца о шорты, придирчиво осмотрел его и вытер снова.

— Это что — артефакт?

— Вот на месте и разберешься.

Байт скорчил гримасу.

— Допустим, тут действительно дом разрезанный. А где летающая посуда?

— Где, где… Тебе в рифму ответить или как? — фыркнул Фосген. — НЛО атакует, понял? Само собой, заголовок пойдет со знаком вопроса. Решай: едешь или нет?

Уже пять минут спустя Байт пожалел о том, что дал себя уломать. Чувство досады крепло весь остаток дня и достигло апогея, когда выяснилось, что единственный поезд, останавливающийся в пресловутой Угловке, ходит только по четным числам (сегодня было нечетное), а на остальные поезда имеются только плацкартные боковые. Еще, правда, касса предлагала билеты в вагоны СВ, однако реалист Байт ни на минуту не позволил себе вообразить, будто Фосген согласится выложить такую сумму. От мысли оплатить СВ самому Байт отказался, сочтя это извращением.

Значит, плацкартные. Против судьбы не попрешь. Значит, боковые. До Бологого. А там — как получится.

Часа три он проспал, поджав ноги и боясь выпасть в проход, ибо боковые полки, как известно, спроектированы для редко встречающихся на российских просторах пигмеев; в Бологом же выяснил расписание электричек. В наличии имелось три часа мучительно тянущегося времени, два сорта теплого пива в пяти круглосуточных киосках и душная, почти не освежающая ночь.

И похоже, это было только началом злоключений. Теперь же не верящий ни в какую чертовщину Байт уже всерьез подумал о том, что, наверное, кто-то очень не хочет, чтобы собкор «UFO-press» прибыл по назначению, и потому этот кто-то, не преуспев в мелких пакостях, пустил в дело главный калибр.

Землетрясение…

Достигнув головного вагона, Байт остановился, помотал головой и полез в сумку за пивом. Посмотреть было на что, а посмотрев — содрогнуться. Метрах в десяти перед носом электрички насыпь разодрало трещиной метровой ширины, и над провалом, словно указующая десница, повис, все еще покачиваясь, лопнувший и загнувшийся к небу рельс. Шуршал, осыпаясь, щебень.

— Блин, — потрясенно сказал Байт. — Приехали.

Он проследил взглядом трещину — змеясь и постепенно сужаясь, она уходила в лес, где и пряталась в зарослях лопуха, дягиля и сныти. Одно дерево, оказавшееся точно на пути трещины, было разорвано вдоль, от корней до середины ствола.

— Блин…

Будет что рассказать друзьям в сауне… Да только не поверят на слово, уроды. Если, конечно, Москву не тряхнуло с той же силой, что, кстати, вполне вероятно.

До тропинки через лес пришлось изрядно протопать вдоль полотна, зато автотрасса оказалась даже ближе, чем ожидал Байт. И первый же шоферюга, узрев поднятую руку, притормозил гигантский панелевоз и без всяких условий коротко буркнул: «Садись!» Судьба неуклюже извинялась за мелкие пакости и главный калибр.

— Сколько? — вопросил Байт.

— Чего сколько?

— Денег.

— До поворота на Языково сколько не жалко. По пути. А если желаешь до самой деревни, тогда сверх того еще двадцатку. Годится?

Байт кивнул. Панелевоз завибрировал, набирая скорость.

— А землетрясение-то, а? — спросил Байт, доставая из сумки и вскрывая предпоследнюю банку пива. — Асфальт нигде не поломало? Я вон там хар-рошую трещину видел.

— Не понял, — сказал водитель. — Ты о чем?

— О землетрясении. На железной дороге пути порвало. Только не надо мне говорить, что тут ни одного столба на трассу не упало!

— Ты че, парень, перегрелся? — спросил водитель, подозрительно покосившись на Байта. — Какое землетрясение?

От неожиданности Байт поперхнулся пивом.

— То есть? Как — какое? Трясучее.

Не отрывая взгляда от дороги, водитель выразил лицом сильнейшее недоверие. Затем хмыкнул и поинтересовался:

— А ты, часом, не наркоман?

— Нет.

— Тогда свою бабушку разыгрывай, парень, а меня не купишь. Я таких шутников сразу вижу. Выдумал: землетрясение! Скажи еще: Тунгусский метеорит… Ха!

— Не понял, — заморгал Байт. — Было, говорю, землетрясение. Кто кого разыгрывает?

— Уж я знаю, кто кого, — отрезал шофер.

Байт замолчал в изумлении и стал смотреть на трассу. Странное дело: дорожное покрытие было в порядке, и телеграфные столбы по краям шоссе и вправду стояли по большей части прямо, а не вкривь.

Блин…

Часть первая: ПРЕДВЕСТНИКИ. АВГУСТ — ОКТЯБРЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Внутренний телефон, подлый аппарат, который не отключишь, как городской, звякнул в десять пятнадцать, как раз в ту минуту, когда его трезвон был наименее желателен. Поэтому я дал ему сделать три гудка, посылая мысленно проклятия Александру Беллу, а заодно и Томасу Эдисону, договорил фразу и только потом снял трубку:

— Капитан Рыльский слушает.

— Зайдите ко мне. — Вдаваться в подробности полковник Максютов не стал и сразу повесил трубку.

С виду благожелательно, а на самом деле кисло я взглянул на клиента и прочитал на его лице типичную гамму чувств: запоздалое сожаление о своей глупой неосторожности, тоскливую маету, жгучее желание немедленно испариться отсюда и впредь обходить за версту любого штатского, одетого чересчур аккуратно, и малая толика нездорового любопытства. Одним словом, комплекс карася в садке. Скверное это дело — прерывать доверительный разговор с тем, кому предстоит работать на тебя не за жалованье, но делать было нечего. На вызов полковника Максютова подчиненные не идут — мчатся стремглав, диффундируя сквозь стены.

Скинув клиента на руки Саше Скорнякову — пусть он доходчиво объяснит за меня разницу между карасем в садке и карасем на сковородке, — я, лавируя между выставочными диванами, покинул офис, принадлежавший липовой мебельной фирме «Альков-сервис», и через десять минут топтал ковер в кабинете своего начальника. Как обычно, сесть он мне не предложил.

— Берите свою машину и немедленно поезжайте, — сказал он мне, даже не взглянув на папку, которую я предусмотрительно захватил с собой, из чего я сделал вывод, что текущие дела его сейчас занимают мало. Более того, взваливая на меня новое задание и обратив в мою сторону один глаз, вторым он одновременно просматривал на экране монитора нечто, по-видимому, более интересное, нежели один из подчиненных, и часто тюкал негнущимся пальцем в клавишу «Page Down». — Новгородская губерния, деревня Жидобужи, дом без номера, на отшибе. Там проживает Шкрябун Виктор Иванович, подполковник в отставке, наш бывший сотрудник. Кое-что из его личного дела на этой дискетке, возьмите и сбросьте себе на чип, ознакомитесь по пути. Передадите Виктору Ивановичу от меня привет, скажете, что помним о нем. Ваша задача: вступить с подполковником в доверительный контакт и уговорить его передать нам свой личный архив… — В этот момент я, наверно, не уследил за своим лицом, поскольку полковник набычился, моментально побагровел и рявкнул: — А ну, не таращить глаза — выпадут! Именно архив. Он нам нужен. И желательно получить его с добровольного согласия владельца. Скажите ему, что нам было бы крайне желательно заполучить подполковника Шкрябуна в консультанты по одной разработке, суть которой, не говоря уже о подробностях, до вас, маленького человека, пока не доведена. Это, кстати, правда. Не вздумайте там с ним крутить. Если он проявит хотя бы проблеск интереса и вступит в торг, считайте, что вы справились с заданием. Никаких легенд. В остальном действуйте по ситуации, я полагаюсь на присущую вам находчивость и некоторое… гм… обаяние. — Тут полковник Максютов соизволил обратить в мою сторону оба глаза и последнее слово произнес с сильным сомнением в голосе. — Имейте в виду, подполковник Шкрябун имеет все основания считать себя незаслуженно обиженным нашей конторой. Откажется сотрудничать — ваша вина, ясно?

— Разрешите выполнять? — спросил я, борясь с желанием принять этакую полустроевую позу: каблуки полуботинок сведены, живот втянут, правая рука ищет шов на бедре, на левом плече, скинутый по причине жары, висит белый летний пиджак и тоже каменеет под взглядом начальства. Искоренять в себе армейские атавизмы я не собираюсь: начальству на них начхать.

— Подождите. Заодно заскочите там в райотдел УВД, разберитесь, что к чему. У них какое-то странное дело, возможно, по нашей части. Ознакомьтесь и берите не колеблясь, если действительно странное. Теперь все. Идите.

Как говорится, послали — и я пошел. Туда — не знаю куда. Какие такие проблемы свалились на службу Национальной Безопасности, что непременно требуется помощь отставного подполковника Шкрябуна? Что еще за нонсенс — личный архив?!

Покрыто мраком.

Пожалуй, я не был особенно озадачен. Полковник обожает давать людям ровно столько информации, сколько им, по его мнению, безусловно необходимо, а дальше барахтайся сам как знаешь. Те из молодых сотрудников, кто тонет и верещит о помощи, пополняют собой периферийные управления или тихо уходят в отставку, под присмотр. Тех, кто упрямо барахтается, полковник не то чтобы привечает — просто гребет под себя и терпит их присутствие. Остаются не самые несовестливые — просто цепкие и умные. От рождения, потому что никакой дрессировкой этих параметров до нужной кондиции не довести. Как определить умных? А это те, кто остался. Окончательную шлифовку, как водится, делают коридоры Управления.

Я шел коридором и думал о том, что даже если неведомые мне Жидобужи расположены на краешке Новгородчины и невдалеке от новой скоростной автомагистрали, то и тогда гнать мне в одну сторону часа четыре. Да столько же обратно. Допустим, час на уламыванье Шкрябуна, час на райотдел УВД — уже десять часов как минимум. А на самом деле, вероятно, гораздо больше. Домой попаду за полночь, как пить дать.

Из припаркованного в переулке автомобиля я позвонил Маше и предупредил, чтобы рано не ждала. Она ответила усталым «да» и после минутного разговора отключилась. Лепета Настьки слышно не было: либо возилась с мягкими игрушками в дальней комнате, либо еще спала. Кредитная карточка, документы, табельное оружие — все было при мне. Талоны на бензин, оплаченные фирмой «Альков-сервис», в бардачке. Можно ехать, а есть желание или нет, кого интересует?

Только ненормальные всю жизнь играют в такие игры. Но ненормальным нравится в них играть, вот в чем загвоздка. И потом, ничего другого они не умеют.

Сунув дискетку в прорезь и убедившись, что данные нормально читаются, а не зашифрованы каким-либо хитроумным способом, я приложил большой палец к папиллярному сенсору зажигания и тронулся — нет, не умом, а только в путь. У Белорусского вокзала, как всегда, была «пробка» с повисшим над нею в летнем безветрии сизым облаком выхлопа, через километр — еще одна, затем еще и еще, так что из города я выбирался не менее полутора часов, а дальше стало легче и кое-где новая трасса действительно оправдывала название скоростной. Во всяком случае, дорожные знаки, ограничивающие скорость — не ниже девяноста, — попадались достаточно часто, иногда удавалось подолгу держать и сто двадцать, а трактористов и других подобных им любителей черепашьей езды дорожная полиция гнала взашей.

К моей радости, комп обнаружил на карте искомые Жидобужи примерно там, где мне мечталось, — не чересчур далеко по трассе и не слишком в стороне от нее, всего километрах в двадцати, поворот возле Угловки. Почти что на прямой оси Москва — Петербург, чуточку ближе к последнему.

Стало быть, я официальное лицо. И еду с официальным поручением. Собственно говоря, будь иначе, дождался бы я, пожалуй, информации о Шкрябуне в свою базу!

Я позвонил в Окуловку и еще раз обрадовался: оказывается, гнать туда мне не было никакой нужды, криминалисты и следователь выехали на место происшествия полчаса назад. Дежурный — судя по петушиному голосу, молоденький парнишка — так и сказал: происшествия, а не преступления. Ну, там разберемся… Где? Деревня Языково, что, судя по карте на моем мониторе, всего-навсего в десятке километров от моих Жидобужей. Удачно.

Везет тебе, капитан Рыльский. Как всегда, в мелочах — но везет…

Ну а теперь посмотрим, что у меня есть по подполковнику Шкрябуну. Вернее, послушаем, не отвлекая зрение от дороги, а то как бы не выехал передо мною с проселка какой-нибудь трактор. Я активировал чип, намертво фиксируя информацию в памяти, выбрал голос номер три — вязковатый, чуть растягивающий слова баритон — и стал слушать.

Итак. Шкрябун Виктор Иванович, 1949 года рождения, подполковник УНБ в отставке. С 1973 года в органах. Поощрения. Участник Якутского золотого дела. В 1976-м попал в группу полковника (позднее генерал-майора) Шерстобитова, работавшую с паранормальными объектами. Проявил себя… ну, это уж как водится. Для чего, интересно, полковник Максютов скинул мне эту словесную труху? Так… В громких делах более не участвовал. Пока ясно только одно: не выскочка и не интриган, спокойно делал скромную карьеру под Шерстобитовым вплоть до ухода последнего в отставку. Начиная с 1985 года уже в звании майора КГБ фактически руководил группой, в которой создал подгруппу, занимающуюся не столько паранормальными людьми, сколько паранормальными явлениями вообще. Подробной информации нет. Гм… когда-то эти исследования были жутко секретными, а вышел — пшик.

Так… «Паранормальную» группу прикрыли в 1991-м, не возродили и впоследствии. Тогдашняя ФСБ не намеревалась ловить чертей при помощи магии и лозоходства, у нее и других проблем было выше крыши, не говоря уже о возможностях бюджета. Под первое крупное сокращение Шкрябун, однако, не попал. Последнее его дело: Чечня, 1995 год. Не исключено, что он там пытался применить свои старые наработки, но дело кончилось полным провалом. В конце того же года Виктор Иванович Шкрябун вышел в отставку. В звании подполковника. В возрасте сорока шести лет.

Ну и что, собственно?

* * *

Устрашающих размеров рекламный щит, вбетонированный в обочину подле придорожного кафе, выполненный светящимися красками и к тому же, вероятно, подсвечиваемый ночью ультрафиолетом, не сообщал, а прямо-таки вопил на весь участок шоссе от поворота до поворота:

ВЫБРОСЬТЕ СВОЙ КОМПЬЮТЕР НА ПОМОЙКУ!

CROWN-VL-2100 — ЧИП ДЛЯ ВАС!!!

РЕАЛЬНЫЙ ПРОРЫВ В БУДУЩЕЕ!

НОВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ * НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ * НОВОЕ КАЧЕСТВО ЖИЗНИ.

РАСШИРЕННАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ * УВЕЛИЧЕННАЯ ПАМЯТЬ * МГНОВЕННОЕ БЫСТРОДЕЙСТВИЕ.

ОТНЫНЕ ВЫ ЗАБУДЕТЕ ТОЛЬКО ТО, ЧТО ПОЖЕЛАЕТЕ ЗАБЫТЬ!

ВЫ НЕ УВЕРЕНЫ В СЕБЕ? ГИД-ПОДСКАЗЧИК К ВАШИМ УСЛУГАМ!

ДОЛОЙ ПРОБЛЕМЫ С МАТОБЕСПЕЧЕНИЕМ! ПУСТЬ БИЛЛИ КУСАЕТ ЛОКТИ!

ИМПЛАНТАЦИЯ БЕЗОПАСНА И БЕЗБОЛЕЗНЕННА.

СЕРТИФИЦИРОВАНО МИНЗДРАВОМ РОССИИ.

ЗВОНИТЕ НАМ ПРЯМО СЕЙЧАС!

Рябило в глазах, но аляповатая клякса в нижнем углу щита все же приковывала внимание. До верха, значит, не докинули. Если нет сил завалить щит, делай проще: лей в пластиковый пакет краску, завязывай горловину узлом и мечи.

Я отвернулся.

Crown — это корона. Название броское и, пожалуй, не лишенное некоторого ассоциативного смысла: чип, как известно, тоже предназначается для головы, с той разницей, что не надевается на маковку, а имплантируется в клинике под затылочную кость, отчего, между прочим, по проникновении в Россию мгновенно был окрещен подзатыльником. Свидетельствую: точечная трепанация в самом деле сравнительно атравматична и под местным наркозом практически безболезненна. Чтобы разместить в голове капсулу с чипом, весящую не больше рисового зернышка, миллиграмм золотой паутинки да крошечную изотопную батарейку с ресурсом на пять лет, нет нужды сверлить в черепе дыру размером в кулак.

Рекламный щит умалчивал, правда, о необходимости провести в клинике IBM не менее двух недель, оплачиваемых сугубо отдельно. С чипом в голове надо начинать жить заново, под наблюдением специалистов: в первые дни после имплантации пациент совершенно беспомощен. Примерно так же человек, нацепивший на нос перевертывающие изображение очки, учится ходить и совать ложку с супом в рот, а не в глаз, — пока в один истинно прекрасный день не обнаруживает, что пол все-таки не побелен, а потолок не крыт паркетом. В обоих случаях мозг требует времени на переключение нейронных связей для нового ориентирования, а в реальном ли мире, в информационном ли — все едино.

Времени и упражнений. И платить все-таки нужно. Отнюдь не маленькие деньги: за все про все от двадцати пяти до шестидесяти среднемесячных зарплат россиянина, в зависимости от класса клиники и модели чипа. Однако, согласно статистике, уже каждый сотый россиянин носит в голове чип — это примерно впятеро меньше, чем в США, и втрое меньше, чем в Евросоюзе, зато, как ни странно, много больше, чем в развитых странах Восточной Азии, включая Японию и Корею, — брезгуют они там, что ли?

Вполне возможно. Хотя есть непроверенная информация, будто японцы считают данный путь тупиковым и готовят на свою голову (в буквальном смысле) нечто принципиально иное. Быть может, кто-то и знает, что именно, но не я.

Мне было проще: мой чип — собственность УНБ. Ни денег из моего кармана, ни мыслей о том, надо ли подвергать себя. Что положено, то не обсуждается.

Я смотрел на рекламную надпись и думал о том, что она врет еще минимум дважды: чипы вовсе не привели к отмене компьютеров. Новое качество жизни, если иметь в виду жизнь общественную, — и то спорно. Ну политики перестали читать по бумажке, ну на приемных испытаниях в университеты и высшие училища экзаменаторы теперь стараются оценить не объем знаний, а способность абитуриента соображать, — вот почти и все. И стареющий мультимиллиардер Билл Гейтс, насколько мне было известно, вовсе не намеревался кусать чьи бы то ни было локти, тем паче свои собственные. Пусть принцип чип-управления мозгом был разработан не в его корпорации, да и не в IBM, а фактически «на коленке» одним русским эмигрантом, одним французом и одним бельгийцем, — ну и что? Громоздкий дредноут «Майкрософта» по-прежнему на плаву, топит опрометчиво подвернувшиеся под форштевень джонки и процветает. С точки зрения рядового чиповладельца, проблем с матобеспечением чипов не существует, это верно, но кто сказал, что не существует самого матобеспечения?..

Не Билл же Гейтс.

— Кошмарно много текста, правда?

Вопрос задала женщина с соседнего столика. Еще сравнительно молодая или успешно молодящаяся — не понять, когда солнце светит прямо в глаза. Одна. Кажется, приехала вон на том спортивном «Ауди». Большой узел светлых волос на затылке, стаканчик колы и салат с воткнутой вилкой на столике. Больше ничего не разглядеть.

— Пожалуй, — согласился я, жмурясь от слепящих бликов.

— Им следовало оставить одну строку, самое большее две, вы не находите? На скорости буквы совершенно сливаются.

— Простите, вы специалист по рекламе? — спросил я.

Она рассмеялась:

— Слава богу, нет. Я социолог. В сущности, меня интересует совсем другое: как изменится наш мир после повсеместной чипизации? Конечно, я не верю в то, что он погибнет, как думают эти ревнители старины, — тут она указала на подпортившее щит пятно краски, — но он изменится. Он уже сейчас меняется. Преступники с чипами, например. Подзатыльник делает ум шире и быстрее, но не глубже, разве нет? А если колодец не углублять, он заплывет илом.

С этим тезисом я спорить не собирался. И вообще не собирался спорить. Оставалось пожать плечами и пробормотать:

— Шире и быстрее — уже кое-что.

— Полная энциклопедия «Британника» в голове, Брокгауз и Ефрон, цитаты из любого классика, подсказки, что когда сказать и как лучше себя вести… — перечислила она, по-моему, собираясь пересесть за мой столик. — Интересно, кому это нужно? Умнее мы не станем, а счастливее и подавно. Превратимся в толпу эрудированных кретинов… Вот в чем вопрос: нужны ли здоровому мозгу протезы?

Вряд ли она набивалась на что-то большее, чем мимолетный разговор. Я не тот предмет. Насчет обаяния полковник Максютов изволил пошутить, мои внешность, костюм и стиль штатно определены: я сер и малозаметен. Не с рождения и не только по роду службы — просто-напросто давно уже ненавижу выглядеть плейбоем и вешалкой для случайных женщин. Мало им, что ли, вешалок? Вон хотя бы мужественный голубоглазый блондин Саша Скорняков — чем плох? Его работа с женщинами часто дает превосходные результаты.

Если бы не приспичило в туалет — хрена бы я вообще вышел из машины, перекусил бы наскоро с пристыкованного к дверце подноса!

— А вы как думаете? — вяло спросил я.

— Машина ценна ровно настолько, насколько ценен использующий ее человек, — выпалила она заведомую цитату и пояснила много скорее, чем следовало: — Винер.

Понятно…

Неделя или две из клиники. Максимум три, но никак не больше. Иначе она сказала бы: «Это Винер» или хотя бы выдержала паузу. Под узлом светлых волос, под едва зажившей кожей и пробуравленной затылочной костью сидел чип. Просто она еще не научилась как следует им пользоваться. Я помнил по себе: первый месяц после имплантации было трудно — чудовищно трудно! — не выбалтывать напропалую все подсказки, предоставляемые чипом на выбор.

Чипированные женщины обычно предпочитают скрывать свой чип в разговоре с нечипированными мужчинами — те от них панически бегут… Иные чип-красавицы приспосабливаются очень ловко симулировать пустую голову — только не сразу после клиники.

Я безразлично кивнул и отвернулся, прекращая разговор. Пусть дама поищет себе для практики другие тренажеры…

Знакомая придорожная кафешка у заправочной станции на четыреста первом километре — прежний «Вольный ветер», — как видно, поменяла хозяина, называлась теперь «Госснаб» и была снабжена подмигивающей отекшей рожей типичного бюрократа-взяточника, намалеванной на витринном стекле: юмор, мол. Нынче лягать прошлое опять входит в моду. Забыв о случайной собеседнице, я сидел за столиком под полосатым тентом, ел гамбургер, запивал ледяной колой и ломал голову, ради чего начальству позарез понадобился подполковник Шкрябун. И даже, по-видимому, не столько он сам, сколько его архив.

Вообще, что за бред параноика? Какой такой личный архив может быть у подполковника КГБ — ФСБ — УНБ? Оно, конечно, в девяностые годы случались всякие чудеса, но чтобы такое…

Ну допустим. Допустим, он собирал нечто, уже будучи в отставке, пользуясь преимущественно сообщениями открытой печати. Не поощряется, но вполне возможно. Почти наверняка он собирал информацию по своим любимым аномалиям и прочим магиям-фагиям. За полтора десятилетия могло набраться порядочно. Что, спрашивается, могло помешать полковнику Максютову получить эти данные, не прибегая к помощи замшелого отставника и не гоняя меня к нему в качестве бобика? Да ничто!

Кроме, возможно, одного: мой начальник сам толком не знает, какая информация ему нужна, по каким таким критериям ее собирать…

Чудеса в решете, и только.

Почему он погнал меня, а не Сашу Скорнякова? Почему послан я, руководитель маленькой, но самостоятельной группы в отделе, занимающемся борьбой с промышленным шпионажем? Случайно это — или тут имеется некая связь? Думай, голова. Зачем полковнику Максютову вдруг потребовались аномалии и магии-фагии?

Допустим, есть веская причина. А у меня слишком мало информации, чтобы вывести собственное умозаключение. Бобик я в этой истории, и ничего больше. Бобик с чипом в башке. Капитан Рыльский, апорт! Место! Фу, тебе говорят!

Всякая скотина имеет право на информацию, прямо ее касающуюся. Вон кот серый стоит возле кустов, не шелохнется, уши прижал и только хвостом дергает туда-сюда. Что он там в кустах увидел? Наверняка — другого кота. А я не вижу.

Ну ладно. Переживем. И не такое переживали.

Быть с обиженным органами подполковником Шкрябуном паинькой и лапочкой? Хорошо. Буду. Все они, отставные, обижены, даже генералы. Хотя что может быть естественнее отставки после крупного провала? Легко отделался, могло быть хуже. Теперь ему за шестьдесят, живет себе спокойно на природе, копается в огороде, старый пень, по грибы небось ходит. А в свободное время бреет косилкой траву перед домиком и находит в этом занятии удовольствие…

Хватит о нем пока. Любопытно знать, что там за дело такое необыкновенное проклюнулось в Языкове? Хотя, по правде, с вероятностью процентов в девяносто можно предположить, что интереса для Нацбеза дело не представляет, провинциальные пинкертоны, как всегда, рады спихнуть на нас все, что не относится к категории легко раскрываемого…

Тоже потом.

«ЧИППИ»!

Забавный мультяшный бурундучок в шляпе с прорезями для ушей, потешно серьезный и немного занудный…

«ЧИППИ, А НЕ ЗАБЫЛ ЛИ Я ЧЕГО?»

Так и есть. Забыл купить дочери шоколадный батончик, она их любит, особенно «сникерсы». Можно по дороге домой, но лучше прямо сейчас. Маша по телефону напомнила: купи, мол, ребенку шоколада. Не Настьке — ребенку… Она всегда так говорит, я сперва бесился, потом привык. Не густо у дочери радостей в жизни, и уж главную радость: съесть шоколадку и перемазаться ею по уши — я у нее не отниму.

Дурное настроение обрушилось на меня как-то вдруг, и тут же заломило в затылке, под череп пролезла тупая боль. Этого еще не хватало! Нет у меня такого обыкновения — страдать от пошлой мигрени.

Запихнув в рот последний озубок гамбургера, я протянул руку к банке с недопитой колой — и промахнулся. Ни с того ни с сего мелко-мелко задрожал пластмассовый столик. Банка хитрым финтом увернулась от моей пятерни и, дребезжа, пустилась в дрейф по столику в направлении примерно на северо-запад. От неожиданности я не сразу повторил попытку схватить беглую жестянку и пару секунд изумленно наблюдал, как она отъезжает к краю стола. Э, стой!.. За тебя заплачено!

Дзень! Кто-то вскочил, кто-то ахнул. Задребезжало и звонко лопнуло «госснабовское» витринное стекло с намалеванной рожей, но устояло в раме, лишь рассеклось надвое кривой трещиной. Каркнула, сорвавшись с дерева, одинокая ворона, закачался полосатый тент, выскочил сквозь вертящуюся дверь хозяин, не то напуганный, не то полный рвения разобраться с негодяями, покусившимися на его собственность, тем дело и кончилось. Да и странно было бы, если бы не кончилось.

Ну что теперь уставился на меня, госснабовец? Прижмурь веки, зенки выпадут. Думаешь, это я? Ну, землетрясеньице. Ты небось его никогда не видел, а оно и у нас пусть редко и слабо, но бывает. Отголосок могучего тектонического катаклизма где-нибудь в Карпатах, у румын, которые сами трясутся и других трясут. Так что не пялься на посетителей, пучеглазый, а смотри по ящику новости, как всякий порядочный обыватель, смакующий число жертв. Я и сам вечером посмотрю. Вернее, ночью.

А вдруг это не толчок, а всего-навсего подземный карстовый обвал под твоим «Госснабом»? Обрадуешься ли ты тому, что несколько сотен или тысяч неведомых тебе румын остались живы-здоровы?

Вряд ли…

Не враг я тебе и не судья. Просто проезжий, ничем особо не примечательный, — ты и внимание-то на меня обратил потому только, что я сижу ближе всех к злополучному стеклу. Стряхнет сейчас проезжий крошки с колен на радость воробьям, сядет в машину, да и поедет дальше по своим делам, обдав выхлопом твою кафешку. А ты останешься, и нет мне до тебя дела. Адью, госснабовец.

Я поднялся из-за столика.

— Еще два гамбургера, «сникерс» и колу. С собой. Упакуйте получше, пожалуйста.

* * *

Таких домов я еще не видел ни разу в жизни. Вернее, таких руин.

— Пострадавшие? — спросил я, наблюдая за манипуляциями уездных криминалистов, по правде сказать, довольно толковыми.

— Пострадавших нет. — Начальник следственной бригады майор Алимов отрицательно качнул головой. — Хозяева отдыхают на Канарах. Муж и жена, без детей. С ними уже связались через турфирму. По-видимому, они не намерены прерывать отдых. Сегодня у них конная прогулка, а завтра восхождение на пик… этот… как его…

— Пик Тейде.

— Точно. — Майор Алимов просветлел лицом. — Это на Тенерифе. Мой зять туда собирается, два года деньги копил…

— И не огорчены? — перебил я.

— Да как сказать…

— Ладно. Кто, кроме них, мог иметь доступ в дом?

— Только приходящая домработница и охранник на долгосрочном контракте. Домработница местная, из деревни, в ее показаниях ничего интересного. Охранник в отпуске. Перед отъездом хозяев дом был заперт и поставлен на сигнализацию. Да вы зря сомневаетесь: людей под обломками нет, проверено служебной собакой. Вон и дверь цела и на запоре, сами видите. А на окнах — решетки. Даже на втором этаже… были.

Уцелевшая дверь действительно была на запоре и выглядела внушительно — ворам-любителям и бомжам, пожалуй, не открыть. Тут понадобилась бы или взрывчатка, или стенобитный таран. Впрочем, тот, кто превратил красивый кирпичный коттедж в самую удивительную из виденных мною когда-либо развалин, заведомо обошелся без тарана.

Дом был рассечен пополам. Наискось, слева направо и сверху вниз, под углом приблизительно сорок пять градусов.

Есть такие детские игрушки для развития координации и пространственного воображения — вроде популярного «Лего», только похитрее: с разнокалиберными косоугольными деталями, стыкующимися друг с другом. Пожалуй, уцелевшая часть дома, косо срезанная от края крытой металлочерепицей крыши почти до фундамента, сильнее всего напоминала именно такую деталь.

Когда-то мы с Марией покупали для Настьки игрушки попроще…

Она с ними не справилась.

Второй части дома не было — вместо нее имелась бесформенная груда кирпича, стекла, стальных прутьев и все той же металлочерепицы. Будь разрез горизонтальным, дом устоял бы. А так… груз с трением съезжает по наклонной плоскости. Задачник по физике, восьмой, кажется, класс. Съезжая — рассыпается строительным мусором.

— Когда это произошло?

— Позавчера ночью. Приблизительно в три часа.

— Какого типа сигнализация?

— Полуактивная, типа «Аргус». Радиосигнал в местное отделение и усыпляющий газ. Срабатывает при попытке проникнуть через входную дверь или окна на первом этаже.

— И не сработала? — полюбопытствовал я.

— Сработала, — недовольно пробубнил Алимов, — когда мы вчера тут копались…

Так. Я с интересом взглянул на своего собеседника.

— Утолите мое любопытство, майор. Почему на осмотр места происшествия вам понадобилось два дня?

Майор недовольно дернул щекой.

— Странное дело, капитан, — счел он уместным напомнить мне разницу в звании. — Полоса неудач, так надо понимать. Представьте: позавчера ломаются обе наши машины, новенькие, между прочим. Пока добрались — стемнело. Начальник опергруппы схлопотал по полной. А вчера микроавтобус с экспертами по дороге сюда на пятидесяти в час влетает в кювет — и колесами кверху. Никто, к счастью, особенно не покалечился, но пока то, пока се…

— Ясно. Кто-нибудь, — я кивнул в сторону деревни, — здесь уже мародерствовал?

— Как ни странно, нет. — Майор Алимов оживился. — Мы сами удивились… то есть удивились, когда приехали в первый раз. Деревня, понятно, переполошилась, но через забор лазал только один человек, местный зоотехник. Клянется, что к дому близко не подходил — забоялся. Хотя, казалось бы, подходи и бери что плохо лежит. Еще, говорят, фотокорреспондент был, он здесь гостит у родственников, но он снимал из-за забора. Ну а со вчерашнего утра мы здесь пост установили. И ночью человек дежурил.

— Меня ждали?

— Да как вам сказать…

— Так и скажите, чего стесняться. Ждали ведь?

— Ждали.

— И рассчитываете, что я заберу у вас это дело?

Майор Алимов не обиделся.

— Почему бы нет? Я не прав?

— Посмотрим…

Участок возле дома был велик — не меньше гектара. За забор попала часть леса на взгорке, пологий склон, этакий живописный травяной лужок, спускающийся к шумящей перекатами чистой речке, и даже ручей, берущий начало где-то в лесу. Приблизившись и приглядевшись, я сделал открытие: ручей, оказывается, протекал под домом, для чего в высоком фундаменте была предусмотрена специальная арка.

Ловко они тут решили проблему канализации. Никаких тебе биотуалетов, наших или импортных… А зимой, когда ручей замерзает, здесь, наверное, и не живут.

— Владелец, он кто — предприниматель?

— Член правления торговой компании. У нас на него не так уж много материала. Можно считать, вполне добропорядочен.

— В тихом омуте…

Вот именно, закончил я про себя. Не потому ли, кстати, он не торопится с Канар домой, чтобы потребовать страховку за разрушенную недвижимость? Но пусть даже по нашим меркам владелец чист аки агнец — все равно за клозет над чистым ручьем надо морду в кровь бить! Жаль, что хозяина нет, а я при исполнении.

Уже состарилось первое поколение хозяев, подросло второе. А разница практически неощутима. Какой, интересно, длины должна быть родословная человека, чтобы он перестал гадить на красоту и чистоту? Пять поколений? Десять? По Савве Морозову, вырождение наступает в третьем…

Перед бесформенной грудой, еще недавно составлявшей полдома, ручей разлился, но не изменил русла, а сумел как-то просочиться под обвалом. Вода дырочку найдет. Пусть среди битого кирпича, зато в нее не будут гадить. Как это пелось в популярной песенке времен моего детства:

Течет ручей, бежит ручей Среди стекла и кирпичей…

Примерно так, кажется.

«Лусей», — говорила Настька вместо «ручей» и смело топала ножкой по воде, чтобы сверкающие на солнце брызги взлетали выше головы. И радостно визжала, ей это нравилось. Сколько ей было тогда — три? четыре? Она почти не отличалась от своих сверстниц и отставала в развитии совсем не сильно, но мы с Машей знали задолго до того: это не лечится. Диагноз нашей дочери был поставлен еще в роддоме. Сорок седьмая хромосома — это навсегда.

Она и сейчас скажет: «Лусей». Если, конечно, вспомнит, что это такое.

Бормоча себе под нос «течет лусей, бежит лусей в края лосей и лососей», я обошел вокруг дома. На вид и на ощупь поверхность среза была идеально ровная, едва ли не полированная, с едва заметной шероховатостью, вообще свойственной кирпичу. Меня поразило именно то, что шероховатость была едва заметна. Кое-где внутри стены явственно виднелись дефекты кладки — вмурованные негодные обломки кирпича, камешки в растворе от плохо просеянного песка, пустоты в швах, а в одном месте я разглядел косой срез окурка, наверняка выплюнутого кем-то в цементное месиво. Строители, как обычно, торопились и халтурили. А может быть, выражали таким образом свое тихое неодобрение «хозяевам жизни». При задержках в денежных расчетах способы выражения неодобрения могли быть и более крутыми: заделать в штукатурку сырое яйцо, вварить в систему водяного отопления стальной лом вместо отрезка трубы, и так далее, и тому подобное…

Стоп. Чем, спрашивается, мог быть сделан такой срез? Движущейся стальной лентой с абразивом? Бред. Лазером? Тоже маловероятно. Импульсные «карманные фонарики», что последнее время медленно и неуверенно входят в употребление спецслужб и мало кому нравятся, способны разве что убить человека с десяти шагов при точном попадании в глаз и несколько более пригодны для того, чтобы метров с пятидесяти поджечь кому-нибудь одежду. А тут, по самым приблизительным прикидкам, потребовался бы лазер на тягаче, связанный кабелем с подвижной электростанцией средней мощности.

Это во-первых. А во-вторых, лазер оплавил бы кирпич в месте разреза до стекловидного состояния, а этого нет. Такое впечатление, что кто-то полоснул по дому громадной бритвой микронной толщины. Н-да…

Как бы там ни было, дело у Алимова надо забирать. Он будет только счастлив.

«А чей кирпич? А он ничей», — пробормотал я вслух на намертво въевшийся в мозги мотивчик.

— Что?

— Ничего. Майор, вы не поможете мне собрать образцы для науки?

— Мои орлы уже собрали. Пойдемте покажу.

«Орлы» Алимова действительно постарались на совесть. Несколько обломков кирпича с плоскости среза, кусок металлочерепицы, обрубок деревянного бруса с прибитым к нему куском доски (надо думать, из перекрытия второго этажа), кусок пенополиуретановой стенной панели, кусок бетона, отколотый от фундамента, кусок стекла, выпиленный ножовкой металлический пруток (из оконной решетки, как я понимаю), фрагмент какой-то трубы, кусок электропровода, даже срезанная наискось половинка вазы темного хрусталя — все это было аккуратнейшим образом запаяно в прозрачные мешочки, снабженные пояснениями, откуда был взят образец. Если бы разрезало унитаз, то «орлы» и его запаковали бы в полиэтилен. В двух крайних мешочках имелись еловая ветка и несколько слегка подзавядших травинок.

Ай-ай. Где были мои глаза? Капитан Рыльский, ты слепой болван, вот что я скажу тебе по секрету. Хорошо еще, что знаешь: молчание — золото, иначе осрамиться бы тебе перед майором из заштатного УВД. Почему это ты вообразил себе, что нападение (будем пока называть это так) совершилось с земли? В том-то и дело, что оно произошло с воздуха! Вон из той точки примерно. Неизвестной природы луч, установленный на неизвестном летательном аппарате, чиркает по земле, скашивая травинки, по пути срезает ветку ели, с не меньшей легкостью срезает дом…

Бред сумасшедшего. Во-первых, почему луч с такой бешеной энергетикой не поджег дерево? Он даже не обуглил срез. Во-вторых, кирпичную стену поперек — это я еще понимаю. Но кирпичную стену вдоль?! Вон он, срез, не меньше десяти метров в длину, и все десять метров — кирпич.

— Какова длина разреза по земле? — спросил я Алимова.

— Отсюда почти до забора. Более пятидесяти метров.

Недурно…

— А глубина проникновения в землю?

— Невозможно определить, очень тонкий разрез. Невооруженным глазом практически не прослеживается, взгляните сами.

И то верно.

— Подземные коммуникации не рассекло?

— А они не здесь проходят. — Майор показал рукой. — Электрокабель вон там, а водопроводные трубы правее. Хорошо, хоть вентиль в подвале был перекрыт, иначе затопило бы. На первом этаже холодильник старый разрезало, но фреон не рванул.

— Местные жители ничего не слышали? Вертолета, например.

— Уже опросили. — Алимов понимающе кивнул. — Один парень не спал и был трезв. Ничего не слышал. Говорит, была очень тихая ночь. И ни с того ни с сего — кирпичный грохот.

— Испугался?

— Не то слово. Я сам удивился: здоровенный такой лоб. Третий день дрожит, водкой питается…

Майор Алимов смотрел на меня выжидательно. Я решил больше его не томить.

— Дело я у вас беру, майор. Похоже, оно действительно не по вашей части. Все материалы у вас с собой, или я ошибаюсь?

— Все здесь. — Алимов не скрывал своего удовлетворения. — Приказать погрузить вам в машину?

— Да, конечно. Распорядитесь.

Он пошел было распоряжаться, но я остановил его:

— У меня еще один вопрос, лично к вам, майор. Что вы сами думаете по поводу происшествия?

— Как следователь?

— Ну разумеется.

— Как следователь, я считаю, что имело место случайное применение космического оружия. Рентгеновский лазер или что-то вроде. Еще повезло, что не чиркнуло по городу.

— А не как следователь? — продолжал допытываться я.

Алимов пожал плечами.

— Как материалист, я в чертовщину не верю, но… Судите сами: большая часть первого этажа цела, открыта — и не разграблена! Население боится. Первый случай такого рода в моей практике. Да я и сам… — Он замялся.

— Продолжайте.

— Ну, словом, мне здесь тоже неуютно, — неохотно пробурчал майор. — Сегодня еще ничего, терплю, а вот позавчера…

— Что позавчера? Между нами.

— Струсил я, вот что! — шепотом прошипел Алимов, буравя меня злым взглядом, и тут же нервно оглянулся: не торчит ли кто за спиной, подслушивая? — Как сопливый пацан струсил, чуть не сбежал! Понятно тебе, капитан? И не один я, между прочим! Ты на моих людей вчера бы посмотрел! Ни черта тебе не понятно, вижу. Хочешь — верь, хочешь — нет, но жуткое тут место, аномальное. Собака вон тоже вчера работать не смогла и вела себя странно.

— Кстати, что она сейчас делает? — спросил я.

— Еще раз исследует развалины. На предмет… ну там, наркотики и все такое. Кажется, чисто.

По кирпичным руинам и в самом деле бродил щуплый парнишка, влекущий за собой толстую, противную на вид немецкую овчарку отнюдь не служебных статей. По-моему, в страдающей одышкой псине было килограммов сто. Слышалось: «Ищи, Ритта! Ищи, сказано! Жрать любишь, а работать? Кто у майора чипсы спер? Ищи, зараза, ну!» Толстая собака упиралась, натягивая поводок, злобно косилась на своего работодателя, угрожающе ворчала и ступала по битому кирпичу с величайшей брезгливостью.

— Она и сейчас ведет себя странно, — заметил я.

Алимов поморщился.

— Да нет, она всегда такая. Проводник, зараза, избаловал. Ленивая, наглая и вороватая тварь, себе на уме. Давно бы выбраковать, но нюх — исключительный. Редкого чутья псина.

Я только хмыкнул и отвернулся. А зря.

Парнишка на руинах вдруг истошно завопил: «Стой! Ритта, ко мне! Ко мне, Ритта, кому сказано!» Майор Алимов проворно отпрянул. С неожиданной для такой туши прытью, вывалив на сторону мокрый язык, сипло дыша, собака в три прыжка оказалась возле меня, но, по счастью, грузно пронеслась мимо, тряся складками подкожного жира, — молча, с каким-то застывшим деревянным выражением на морде, какого я никогда прежде не наблюдал у собак, даже служебных. По примятой траве проволокся поводок, вырванный из руки проводника, взвилось отчаянно-петушиное: «Стой, гадина!» — и лоснящаяся жирная тварь по-прежнему без лая, как баскервильская псина, атакующая зловредного сэра Хьюго, пересекла огороженный забором участок, ударила всем телом в калитку, едва не вырвав ее с мясом, и пропала с глаз. Калитка, снабженная пружиной, с треском захлопнулась. Ровно через секунду с той стороны забора послышался человеческий вопль.

Алимов скривился, как от зубной боли.

— Пристрелить тупую сволочь, — процедил он, проводив взглядом бедолагу-проводника, опрометью пустившегося вдогонку и также шмыгнувшего за калитку. К кому относились его слова, я решил не выяснять: пусть сам разбирается со своей командой. И с людьми, и с животными. Мое дело — дом. Даже проще: забрать дело, погрузить в багажник образцы для экспертизы — и адью! Вряд ли полковник Максютов именно мне поручит ломать голову над тем, кто, с какой целью и каким таинственным инструментом разрезал кирпичный дом, словно головку пошехонского сыра.

Пожалуй, гипотеза Алимова выглядела разумно, если отбросить в сторону постороннюю чертовщину. Мощное оружие космического базирования, наше или американское, и нечаянный сбой, за который «стрелочникам» повыдергают ноги из задниц, — вот и все. Правда, на глаз не видно следов оплавления, кирпичную стену словно бы рассекли саблей — ну так что же? Глаз инструмент неточный, пусть наши эксперты помудрят над образцами. Что я, в сущности, знаю о новых разработках космического оружия? Почти ничего. Основное пастбище моей группы — оптоэлектроника и отчасти радиотехника…

По ту сторону захлопнувшейся за проводником калитки кто-то орал благим матом, но членораздельно. Не иначе, укушенный. Сейчас начнет качать права.

Так и есть…

— Пойти посмотреть, — сказал Алимов, все еще морщась.

Я не поcледовал за ним. И он пошел зря: ровно через три секунды калитка отворилась и показались все трое: укушенный, проводник и уже взятая на поводок псина. И все трое отнюдь не молчали. Укушенный — высокий черноволосый парень в заляпанных грязью шортах и с сумкой через плечо — орал на проводника, тряся обернутой носовым платком рукой. Проводник орал на собаку. Собака же, словно она отроду была немой, а теперь у нее прорезался голос, исходила злобным лаем по адресу парня и бешено рвалась с поводка. Майор Алимов метал молнии из-под бровей.

— Блин! — кричал потерпевший, баюкая укушенную кисть. — Убью! Гады! Съездил в командировочку: сперва землетрясением трясут, потом в грязюке тонешь, потом менты собаками кусают…

— Сам виноват: нечего было подсматривать из-за забора, — грубовато отрезал Алимов.

— Что-о?! — Парень аж подпрыгнул.

Вежливость иногда оказывает удивительное действие на закусивших удила. Я счел полезным вмешаться:

— Успокойтесь, прошу вас. Сейчас окажем вам помощь. Заражения не бойтесь: собака служебная, здоровая. Сочувствую вам. Кстати, вы кто?

— А вы кто?!

— Капитан Рыльский, Нацбез. — Произнеся эти сакраментальные слова, отчего парень стал дышать чаще и злее, я дружелюбно продолжил: — А вас как зовут? Ведь зовут же вас как-нибудь, а?

Брезгливо морщась, парень сунул мне под нос окровавленную кисть.

— Каспийцев. Дмитрий. Скажите, чтобы мне это йодом залили.

Собака наконец замолчала — легла на траву толстым брюхом и выглядела уже вполне дружелюбно: мол, сделала дело — теперь отдыхаю смело. Я не собачий физиономист, но, по-моему, на ее морде отражалось чувство глубокого удовлетворения, а хвост так и вилял вправо-влево. Зато проводник захлюпал носом и вдруг бурно разрыдался.

— Цыц! — багровея, заорал Алимов.

— Майор, пусть кто-нибудь принесет из машины аптечку, — бросил я ему и вновь обратился к укушенному: — Виновные будут наказаны, в этом можете не сомневаться. — Моя жесткая механическая усмешка изобразила, что виновным лучше было не рождаться на свет. На большинство людей этот прием действует великолепно. — Ну а теперь расскажите все по порядку. Что вы сказали насчет землетрясения?..

ГЛАВА ВТОРАЯ

Остаток пути я проделал без приключений, но дал крюка, не соблазнившись сомнительными прелестями местных проселков. Узкий шоссейный аппендикс, ответвившийся от боковой трассы на Жидобужи, как ни странно, оказался в сносном состоянии. Дом Шкрябуна я вычислил сразу: только один дом и стоял на отшибе, на самом обрыве по-над шумящей речкой. Обыкновенный сельский дом из потемневшего бруса, поставленный в таком месте, где глаз невольно искал увидеть какой-нибудь расписной терем-теремок с балясинами. Высокий обрыв, пенные перекаты на речной петле внизу, а противоположный, не менее высокий берег порос старыми осинами, и некоторые носили на себе следы бобровых погрызов. Вот тебе и экологическая зачуханность средней полосы.

Гудящий шмель покружился возле моей головы, вспугнул греющуюся на заборе волосатую муху и исчез. Пахло сеном. Благолепие и умиротворенность, цветочки-лютики… А главное, никаких потусторонних технологических, если не мистических, чудес: забор как забор, дом как дом. Целый, а не разрезанный.

«ЧИППИ, ТЕСТ».

На самом деле я не произнес ничего подобного, даже про себя. В этом нет необходимости, как велосипедисту нет необходимости помнить, как удержать равновесие. Он просто удерживает его, и все. Достаточно выработать рефлекс — и езда уже не будет страшить перспективой встретить столб или сверзиться в канаву. Чипированные новички поначалу пугаются все без исключения, и то сказать: с непривычки довольно страшненько «прозванивать» чипом свой собственный, такой дорогой и лелеемый мозг.

Потом все они привыкают, и очень быстро. Стойкая чипобоязнь, в тяжелых случаях доводящая пациента до шизофрении, случается крайне редко и в девяти случаях из десяти по причине неудачно выполненной имплантации.

Это поправимо.

У каждого свои образы, каждый чипоносец сам себе мастер моделирования и по-своему видит свой мозг. Для меня он что-то вроде холодного огненного шара, в который можно без вреда запустить руку и вытащить желаемое: глубинную общую память, целиком и по разделам, поисковое устройство-гид, записную книжку для особо важной или срочной информации, процессор, шнур для перекачки данных с компа и на комп (на самом деле мозг здесь ни при чем: этой цели служат заделанная в кость антенна-волосок и микроваттный приемопередатчик, являющийся частью чипа), ластик, анализатор-подсказчик, часы, компас…

Многие пользуются образом говорящего диснеевского бурундучка, остальные изобретают кто во что горазд. Говорят, есть люди, представляющие себе свой мозг примерно таким, каков он есть в действительности. Бр-р… Вряд ли, однако, таких людей много: кому интересно знать, в каком именно участке серого вещества чип обнаружил и заставил работать бездействующий нейронный клубок? Конечно, есть извращенцы…

На самом деле чип много глупее мозга; он и не помощник мозгу в решении задач, он — кнут, свирепый надсмотрщик, безжалостный погоняла. Фельдфебель для новобранца. В крайнем случае и при исключительно дисциплинированном мозге — регулировщик движения с полосатым жезлом. Не более. Чип слишком прост, чтобы доверить ему что-то более сложное, хотя бы хранение информации. Он не умеет даже считать. Запоминает, и запоминает намертво, навсегда, тоже не чип — мозг.

Какие только дарования не расцветают под палкой…

Если бы я был артиллеристом, мой мозг был бы забит таблицами для стрельбы, если бы адвокатом — всевозможными кодексами, правилами и прецедентами. Это очень удобно. И всегда останется резерв памяти хотя бы для повышения образованности или изучения смежных с основной профессией дисциплин. Теперь так просто стать экспертом в любой области знания…

С тех пор как мне поставили чип, я придумал и использую свой собственный образ резерва общей памяти: песочные часы. Тоненькой струйкой сыплется песочек — мелкий, хорошо просеянный… Если ничего не забывать, лет через десять-пятнадцать верхняя колба опустеет, нейронная масса в моей черепной коробке заполнится информацией под завязку, и тогда я свихнусь. Психиатрия и до чипов знавала подобные случаи.

Свихнусь, если вовремя не использую ластик.

Я вынул из холодного огня песочные часы. Пока что в верхней колбе находилось гораздо больше песка, чем в нижней. Жизнь была хороша: полтора года с чипом — не срок.

Убрать песочные часы и приготовить к работе записную книжку — потом перепишу разговор на диктофонную кассету. Спрятать и никому не показывать огненный шар. Что еще?

Постучать в калитку.

Отставной подполковник Шкрябун оказался плотным седеющим мужиком вовсе не дряхлого вида. Так выглядят служащие, только вчера ушедшие на пенсию и воображающие, будто теперь-то всласть займутся активным досугом, а кто-то там, наверху, презрительно кривится в ответ на их мечты и валит на бедолаг все подряд: орущих малолетних внуков и нечутких детей, непрополотые грядки, остеохондрозы и инсульты…

Кстати, грядки в огороде действительно нуждались в прополке, одни лишь ряды картошки были окучены на совесть. А траву перед домом здесь сроду никто не стриг.

Хозяин сидел под навесом вне дома и был занят. На застеленном газетой верстаке перед ним имел место разобранный мотоциклетный мотор, тут же поблизости находился и сам мотоцикл — видавший многие виды «Урал» с обшарпанной коляской. Вероятно, списанный милицейский. И коляска, и мотоцикл были основательно покрыты засохшей грязью.

Я представился. Шкрябун не подал мне руки, без слов продемонстрировав перемазанную машинным маслом ладонь.

— Разрешите присесть?

— Садись, вон скамеечка.

Либо он превосходно владел собой, либо в самом деле нисколько не удивился. Ездят тут всякие, активному досугу мешают…

— Вам привет от полковника Максютова, — сказал я.

Вместо ответа он засопел, обжимая поршневое кольцо и пытаясь втолкнуть поршень на место. Втолкнув, перевел дух.

— Ну? — спросил он неприятным голосом. — А ты-то, парень, кто такой?

— Капитан Рыльский, Нацбез.

— Ну и что?

— Вам привет от полковника Максютова, — повторил я.

— Про привет я слышал, не глухой. Вспомнили, значит. Это все?

Резко, но по делу. Шкрябун смотрел в корень. Мой шеф был прав: крутить с ним не следовало. Разумеется, полагалось сказать о допущенной по отношении к нему несправедливости, более того — об ошибке руководства, кратко выразить свое к ней отношение и заодно намекнуть, не сказав притом ничего конкретного, что решения пятнадцатилетней давности иногда пересматриваются. Что я и сделал.

— Полковник Максютов просит вас о консультации, — добавил я как можно мягче.

— На предмет?

Я развел руками.

— Простите, не осведомлен.

Пожав плечами, Шкрябун снова загремел железом.

— И это все, что ты можешь сказать?

Теперь пожал плечами я:

— Разве мало?

— Ты мне пока ничего не сказал, кроме того, что отставник Шкрябун понадобился Максютову. Кстати, можешь больше ничего не говорить: я в эти игры уже не играю. Отыграл свое.

— Чем же вы, Виктор Иванович, занимаетесь? — полюбопытствовал я.

— Не видишь, что ли? — хмыкнул он. — Движок перебираю.

— Это понятно. Ну а вообще?

— А ты, парень, поживи на пенсию, а я посмотрю, будешь ли жаловаться на лишний досуг. Огородничаю вот, верши ставлю, а на форель — донки. Картошку не продаю, самому нужна на зиму. Хочешь — купи рыбки, недорого.

— Что, и форель водится?

— Тут все водится. Вода-то чистейшая.

Я подумал, не стоит ли мне поведать ему о сортире ручьевой системы выше по течению, но решил умолчать.

— Ваши донки случайно не возле Языкова стоят? — невинно спросил я.

— Еще чего, — буркнул он. — В такой-то дали?

Я выразительно взглянул на газету — четырехполосные «Валдайские ведомости», тот самый номер… Укушенный корреспондент показывал мне точно такой же. Только в экземпляре укушенного заметка с фотографией несчастного дома не была аккуратнейшим образом вырезана.

— Газету на почте получаете?

— Ну, на почте.

— То-то и смотрю: почтового ящика у вас нет.

Шкрябун тоже посмотрел на газету. Потом на меня — и довольно тяжелым взглядом.

— Говори прямо, чего надо, парень… У меня дел полно.

— Огород прополки требует? — осведомился я.

— А хоть бы и огород…

С показным сомнением я воззрился на тяжелое, ростом по пояс разнотравье. Где-то под ним не без труда угадывались грядки.

— Там что — клубника?

— Возможно…

— А может быть, вы собираетесь в Языково?

— Может быть.

— Может быть, вы и вчера собирались? — предположил я.

Судя по тому, как заходили желваки на его лице, другой бы на его месте вскочил с ругательствами. Но этот справился, решив, как видно, что послать надоеду подальше он еще успеет, помолчал и в конце концов хмыкнул почти добродушно:

— Люблю дотошных. Я не только собирался, парень, я вчера и поехал…

— И у вас не завелся мотоцикл?

— Хуже, сломался по дороге. Раз уж ты такой любознательный, скажу более: возле Белышева на ручье рухнул мост. Прямо у меня на глазах рухнул, и никого на нем не было. Под собственным весом. Сгнил, наверное. Я было нацелился в объезд, вот тут движок и встал. Назад на буксире за трактором ехал, понятно тебе?

— Более или менее. А что случилось с движком?

— Понятия не имею! — рявкнул, выходя из себя, Шкрябун. — Еще вопросы есть?

— Есть. Вы подумали над нашим предложением?

— Пусть Максютов приедет сам, с ним я буду разговаривать.

Сообщать ему о том, что он прямо нарывается на неприятности, не имело смысла. Если яйца не учат курицу, то лишь потому, что курица по природе глупа и учить ее бессмысленно. Зато мелкая ящерка не станет учить старого опытного варана совсем по другой причине.

— И передадите ему свой архив?

— Какой архив? — Шкрябун почти не переиграл, удивившись очень натурально. — Ах, вот ты о чем… Ну, если килограмма три газетных вырезок — уже архив, тогда пожалуй… Только не отдам: самому нужен. Должен же старый пень иметь на досуге какую-то забаву?

Я вздохнул.

— Очень жаль, что у нас с вами, Виктор Иванович, не получается конструктивного разговора…

— А мне почему-то нисколько не жаль, — отрезал он.

— Значит, отказываетесь? Так Максютову и доложить?

Все-таки этот отставник хорошо владел собой. Иной на моем месте мог бы и поверить, будто мои слова не заинтересовали его ни на грош.

— Как хочешь, так и докладывай, мне-то что. Нацбез — пройденный этап. Разговаривать с вами — зря время терять.

— Значит, нет?

— Нет.

— Понимаю, — сказал я, поднимаясь. — Ну что ж, счастливо оставаться. Я прямо завидую: природа, форель, соседей никаких… По клубнику можно ходить, как по грибы. Кому захочется менять такую благодать на нашу возню, ведь так?

Он не ответил.

— А вы все-таки подумайте…

* * *

К моему удивлению, полковник Максютов еще не ушел: сидел, нахохлившись сычом, за своим гигантским столом-«аэродромом», работал и в неярком свете зеленого абажура настольной лампы выглядел жутковато. Вообще-то в кабинете имелась люстра, однако полковник предпочитал обходиться без нее. Громадные напольные часы в его кабинете — бронзовый с позолотой раритет середины позапрошлого века, когда-то украшавший гостиную купца первой гильдии, пущенного, вероятно, в расход в дни красного террора, — показывали половину третьего ночи. Поговаривали, что часы эти некогда стояли в кабинете самого Железного Феликса и что будто бы по его личному распоряжению бой у часов был не то отключен, не то сломан, но ход до сих пор оставался изумительно точным. Путь старых вещей извилист и детективен. Поговаривали еще, будто бы полковник Максютов выиграл эти часы на пари чуть ли не у Крючкова, но это вряд ли. Не та у него была весовая категория, чтобы заключать пари с Первым Шефом.

— Ну? — сказал он, отрывая взгляд от монитора и вперяя его в меня. — С чем?

Были у него какие-то неприятности, я это видел. Покрасневшие веки одрябли, под глазами четко обозначились рыхлые мешки. За трое суток не поручусь, но двое он не спал наверняка.

— С делом о разрезанном доме, — доложил я, демонстрируя полученную от Алимова папку. — Забрал. Это интересно. Образцы для экспертизы в машине. Кому прикажете передать дело?

С минуту полковник смотрел на меня воспаленным взглядом и, как видно, изучал во мне что-то, мне недоступное. Затем протянул руку за папкой, для чего-то прикинул дело на вес, молча запер его в стол и уже потом спросил:

— Без происшествий?

— Без, — ответил я и спохватился. Полковник Максютов любит повторять, что истина зарыта в мелочах, и с этим тезисом я в общем согласен, а в частностях — когда как. — Если не считать происшествием землетрясеньице на четыреста первом километре и ненормальную собаку.

Он немедленно потребовал доложить подробно. Выслушав, дважды кивнул, как бы подтверждая свои умозаключения.

— Укушенный — он кто?

— Некто Каспийцев, корреспондент «Уфо-пресс». Корреспондентской карточки у него не было, но я позвонил редактору и проверил.

— Эта «Уфо-пресс» — что, газета?

— Журнал, — объяснил я. — Стопроцентно шаманский и тем не менее довольно захудалый. Удивительно, но факт.

— Бывает и так, — равнодушно сказал Максютов и помассировал виски. Поморщился, встал из-за стола, прошелся по кабинету, разминая ноги. — Ну, с этим ясно. А что Шкрябун? Отказался?

— Наотрез. — Я положил на край стола диктофон. — Здесь запись нашего разговора.

Максютов не глядя подобрал диктофон, включил и несколько минут бродил по ковру взад-вперед, слушая. Потом ухмыльнулся неизвестно чему и с прищуром посмотрел на меня.

— Так себе удовольствие было, да?

— Пожалуй, — осторожно согласился я. — В общем, вполне понятные комплексы отставника. А в существовании архива я убежден.

Полковник зевнул, прикрыв рот.

— Почему ты так считаешь?

Я невольно втянул диафрагму. Всем в отделе известно, что полковник Максютов «тыкает» либо любимчикам, либо тем, чьей работой он страшно недоволен и кого собирается загнать за Можай. И не одному из первых случалось пополнить ряды последних.

— Шанс вернуться в Hацбез, — коротко ответил я.

— Значит, есть смысл нанести ему еще один визит, так думаешь?

— Думаю, он придет сам. И довольно скоро.

— Завтра? Послезавтра?

— Возможно.

— А если не придет?

Я не ответил, сочтя вопрос риторическим, и правильно сделал.

— Подполковник Шкрябун сейчас будет здесь, — сказал Максютов и, посмотрев на меня, остался доволен произведенным впечатлением. — Как раз перед тем, как ты вошел, я велел выписать ему пропуск. Вот так, Алексей. Поработал ты хорошо, хвалю. Так хорошо, что Шкрябун в одно время с тобой к столбу пришел, корпус в корпус. Признаться, не ожидал…

Вот оно как. Я чуть было не брякнул в ответ, что и сам, мол, не ожидал от клиента такой прыти, но это явно само собой разумелось. Что ж, побудем в шкуре старательного осла, это совсем не плохая шкура. Чересчур догадливых подчиненных начальство держит на дистанции и подставляет при каждом удобном случае.

А кто я такой на самом деле, спрашивается? Бывший догадливый, пригретый Максютовым из голого практицизма. После паскуднейшего прокола с задержанием корейского пресс-атташе — стрелочник и вечный капитан во второстепенном отделе с розовыми снами о следующем звании. Насчет осла можно еще поспорить, но факт: серый и старательный. Старательный, но серый, потому и верный. На важных направлениях начальство скрепя сердце терпит людей поумнее, а для рытья боковых штолен сгодится и такой.

— Товарищ полковник, разрешите задать вопрос, — решился я.

— Валяй, — легко разрешил Максютов. Он был доволен. «Уставшие, но довольные» — про таких, как он, сказано. Только уж очень уставший. И по причине не первого подряд «всенощного бдения» полусонный.

— Виктор Иванович Шкрябун нам действительно так уж необходим в качестве консультанта?

Полковник еще раз зевнул, крепко зажмурил веки и потер пальцами мешки под глазами.

— Извини, Алексей, спать тянет, черт… Что ты спросил? А, Шкрябун? Да как тебе сказать… Вреда от него не жду, понятно?

— Вполне, — ответил я.

В эту минуту в дверь постучали.

* * *

Они пожали друг другу руки. Не слишком тепло, скорее по-деловому, как бывшие коллеги, встретившиеся, чтобы решить не самый приятный для обоих, но насущный вопрос. Ладно и так.

Контраст. Оба невысокие и плотные, но один умученный службой, припухший и вяловатый, другой — загорелый сельский житель, раздобревший от размеренной жизни на молоке, яйцах и овощах, заметно привыкший к крестьянской размашистости в движениях, но в эту минуту скованный, скрывающий нервозность под напускным спокойствием. Хоть снимай на видео и демонстрируй курсантам в качестве зачетного задания по курсу психологического портрета.

И было заметно, что они знакомы друг с другом. Мало того: очень хорошо знакомы.

— Слушаю тебя, Виктор Иванович, — сказал Максютов.

Шкрябун покосился в мою сторону.

— Прошу с глазу на глаз. Пусть он выйдет.

— Он останется. — Максютов зевнул. По-моему, чуть-чуть напоказ.

— Тогда разговора не будет, — отрезал Шкрябун.

— Значит, не будет, — равнодушно согласился Максютов, возвращаясь к столу.

Совершив полуоборот кругом, Шкрябун немного помедлил. Затем решительно пошагал к двери.

Словно напрочь забыв о нем, Максютов перебирал на столе какие-то бумаги. Неужели так просто позволит уйти?

Дурацкая мысль. Нет, конечно. Понятно без слов всем троим. Какими бы утопиями ни тешил себя этот отставник, Нацбез — это навсегда. Как диагноз не чересчур опасной при выполнении всех предписаний врача, но все же неизлечимой болезни.

Уже взявшись было за дверную ручку, Шкрябун повернул назад.

— На, отметь пропуск.

Максютов размашисто подписал бумажку. Пришлепнул печатью.

— Ну?

— Тебе не я нужен, Носорог, — сказал Шкрябун, называя моего начальника неизвестной мне кличкой и исподлобья глядя ему в лицо. Меня он, очевидно, решил не замечать. — Тебе мои наработки нужны. Ты их получишь, но под гарантии. Я тебя хорошо знаю и, представь себе, к неприятностям готов. Можешь приказать взять меня прямо здесь — архива не получишь.

Я искоса взглянул на своего начальника. А ведь точно, похож. Не наличием рогов и копыт, так комплекцией и, когда надо, неудержимым напором. Плохо расти кустом на его дороге…

Носорог — это о нем. Это от души. За глаза его у нас еще Дубом зовут, но тупость тут ни при чем. Образ твердокаменного служаки с полным отсутствием какой-либо чуткости — это да. Наверно, ему так проще.

— Принял, значит, меры? — Максютов едва заметно усмехнулся.

— А ты как думаешь?

— Ты мне тоже нужен, — возразил Максютов. — В одном ты близок к истине: ты мне нужен раз в сто меньше, чем твой архив. Но нужен и ты, представь себе такую странность.

— Ты готов выслушать мои условия?

— Условия? — Максютов пожал плечами. — А не слишком ли? Ну хорошо, назовем их, скажем, пожеланиями. Излагай, я слушаю.

У меня и то вертелась колкость на прикушенном намертво языке, но Шкрябун только глубоко вздохнул, покачал головой и, как видно, решил не спорить.

— Я возвращаюсь в органы в прежнем звании. Как ты этого добьешься, мне все равно.

— Только-то? — хмыкнул Максютов.

— Согласен работать под любым началом, хоть под твоим. Но формирую свою группу с прежней тематикой.

На месте Максютова я, наверно, повеселился бы от души над таким напором. Но он только пристукнул костяшками пальцев по столу и повторил:

— И только-то, спрашиваю?

— Что, мало?

— Да нет, хватит, — сказал Максютов скучным голосом в разительном несоответствии с содержанием. Будто читал вслух предельно нудную бумагу, какой-нибудь никому не нужный акт ревизии пуфиков и балдахинов на складах «Альков-сервиса». — Теперь слушай. Ты возвращаешься в Нацбез в прежнем звании, работаешь под моим началом и руководишь группой. Вытаскиваешь на свет божий своих паранормалов, кто еще жив. Более того: твоя выслуга не прерывается, ты получаешь денежную разницу за все время отставки плюс все надбавки и премиальные. Упоминание об отставке вымарывается из твоего послужного списка — будем считать, что эти годы ты выполнял важную аналитическую работу по заданию руководства. Устраивает?

Шкрябун непроизвольно сглотнул. Кажется, услышать это он ожидал менее всего.

Я, кстати, тоже.

— Ну и ну, — сказал он с прорезавшейся хрипотцой. — Тебе это под силу?

— Теперь — да.

— Давно ли?

Максютов помедлил.

— Недавно.

— Большую силу взял, — с ехидцей покрутил головой Шкрябун. — А все еще, поди, полковник? Не восстановили?

— С сегодняшнего дня снова генерал-майор. Пока.

Ну и ну, на этот раз подумал я, стараясь не упустить ни слова. «Пока» — это как же понимать? Завтра генерал-лейтенант?

Дела…

Впрочем, если философски поразмыслить, никаких особенных дел чудесного свойства пока не наблюдалось, эти стены помнили настоящие чудеса-юдеса. Пока было ясно только одно: где-то вовне случилось что-то из ряда вон, и мне, старательному гм… ослику, предстоит в этом участвовать, или я не офицер Нацбеза и не ослик, а гренландский тюлень. Промышленный шпионаж — побоку…

— Ну и ну, — еще раз сказал Шкрябун. — Поздравляю.

— Согласен?

— Согласен при одном условии.

— Не много ли условий, Виктор Иванович?

— Последнее. Ты даешь мне свое слово.

— Вот как? — По-моему, Максютов удивился. — А оно тебе нужно?

— На всякий случай. Когда-то я тебе верил. Может, тебе еще и сейчас можно верить. И копал под меня не ты, знаю… архангелом не был, но и друзей ради своей шкуры не топил. Короче: если обманешь старого наивного дурака, я хочу тебе потом в глаза посмотреть, Носорог.

— Как сказал, так и будет. Слово. — Только что Максютов был серьезен и вдруг широко улыбнулся. — Даю слово Носорога, Кайман. Доволен?

Шкрябун кивнул. Теперь улыбались оба.

— По рукам, подполковник?

— По рукам, генерал… товарищ генерал-майор.

— Отставить, Виктор Иванович. К делу — завтра, а сегодня без официоза. Пока не восстановили, буду тебе каждый день выписывать пропуск, а дрючить в случае чего буду как кадрового. Но завтра. Где переночевать в Москве найдешь?

— Не вопрос.

— Сутки на устройство личных дел тебе дать?

— Нет.

— Алеша, — повернулся ко мне Максютов, — сделай доброе дело, налей нам коньячку. Вон там, слева, дверца. Сам знаешь? Вот и молодец. Себе тоже налей, тебя наши дела прямо касаются.

Я выполнил просимое. В зеленом свете настольной лампы янтарная жидкость лгала, пытаясь казаться темнее, глубже и загадочней.

— А лимончика у тебя нет, генерал? — спросил Шкрябун, в ответ на что Максютов развел руками. — Что же ты? Непорядок.

— Будет тебе порядок, все будет. И бардака будет сколько угодно, только разгребай. И дело будет. — Он чуть приподнял бокал и добавил торжественно: — За дело. За успех. За НАШ успех.

— Прозит. Алаверды. Чтоб ты так жил.

Зря Шкрябун скалился и привередничал: коньяк оказался хорош и без лимончика. Не достигнув желудка, всосался прямо в пищевод.

Повторить Максютов не предложил, и я составил бокалы на поднос, а поднос затолкнул обратно в бар. Надо иметь к себе уважение, я не посудомойка.

— Спасибо, Алексей, — сказал Максютов и, тут же забыв обо мне, повернулся к Шкрябуну. — Ну, Виктор Иванович?

— То есть? — спросил тот.

— Ты меня знаешь, но и я тебя знаю. Доставай уж, не томи. У тебя все с собой или только часть?

— Часть. — Шкрябун полез во внутренний карман. — На этой дискетке примерно двести мегабайт. Остальное завтра.

— Тайник-то хоть выбрал надежный? — фыркнул Максютов. — До завтра не уведут?

— Обижаешь, гражданин начальник…

Насколько я мог видеть со своего места на галерке, к дискетке был примотан скотчем небольшой предмет.

— Только осторожно, — предупредил Шкрябун.

— Что за дрянь ты сюда прилепил?

— Сорок граммов пластита и контактный взрыватель. Ронять не рекомендуется.

Максютов крякнул.

— Вот дурак же. Толкни тебя кто посильнее — мошонку снимали бы с люстры, и поделом. Кстати, как ты эту хреновину в Управление пронес?

— Учи ученого. — Шкрябун самодовольно улыбнулся. По-видимому, ничто человеческое было ему не чуждо, включая мелкое тщеславие.

— На, — буркнул Максютов, возвращая дискетку. — Разряжай сам свою адскую машину, бомбист хренов. Тоже мне, выискался Равашоль с Валдая. Или, может, мне минера вызвать?

— Зачем минера? Я сам. За твой стол сесть позволишь?

— Ты мне еще мебель попорть… Ладно уж, садись.

Под зеленым абажуром пальцы Шкрябуна исполнили быстрый и точный танец. Брусочек пластита вернулся в карман, полоска скотча полетела на пол.

— Готово. Получай, генерал.

— Ты гляди-ка, — сказал Максютов, изображая удивление. — Не разучился.

— Старый конь борозды не портит.

— Ну-ну. Понадобится что-нибудь разминировать — свистну тебя.

Шкрябун не принял шутки.

— Если крутишь мною… — проговорил он, помолчав. — Я тебе поверил, Толя, ты это помни. Сейчас — поверил. Но если обманешь меня, я к тебе с того света являться буду, и это ты тоже помни. Скажи мне еще раз: я тебе правда нужен?

— Надоедой ты стал, Кайман, — недовольно пробурчал Максютов. — Сам сказал: старый конь борозды не портит… Правда, иной раз требует хлыста и ветеринара. Так что изволь пахать, беру тебя не для мебели и не из благотворительности, понял?

— Понял, — поднялся из-за стола Шкрябун. — Ну, коль нужен, спасибо не говорю. Когда прибыть?

— Завтра в одиннадцать ноль-ноль. Вернее, уже сегодня. Тебе хватит времени?

— Более чем.

— Тогда не опаздывай. Ты теперь на службе.

* * *

— Поздравляю вас, товарищ генерал-майор, — сказал я, чуть только за Шкрябуном захлопнулась дверь.

Максютов только махнул рукой и распахнул рот в отчаянном зевке.

— Брось, Алексей. Мне дали то, чего не могли не дать, самый необходимый минимум. Не надо сейчас… — Он снова зевнул и потер глаза костяшками пальцев. — Черт, умучил меня Шкрябун со своими комплексами, а тут еще этот коньячок… Совсем засыпаю. Вот что… Пойдем-ка мы с тобой немного постреляем, а? Нет возражений?

— Нет, товарищ генерал.

— Э, оставь… Уж коли сегодня без чинов, так без чинов. А поговорить нам есть о чем… Пошли?

— Пойдемте, Анатолий Порфирьевич, — сказал я.

— Вот так-то лучше.

В тире номер шесть на минус четвертом этаже немолодой и неразговорчивый прапорщик, сделав запись в журнале, подвел нас к стенду с оружием.

— Выбирай, Алеша, — пригласил Максютов.

Сам он предпочел американский «кольт» образца 1917 года. Я выбрал два пистолета: длинноствольный спортивный «марголин» и чуть более тяжелую бронебойную «гюрзу».

— По-македонски хочешь? А не осрамишься?

— Постараюсь, Анатолий Порфирьевич.

Прапорщик выдал мне обоймы, со стуком высыпал на пластмассовое блюдечко горсть тупоносых патронов к «кольту» и ушел к себе в звукоизолированную кабинку. Мишени осветились.

— Ну валяй. Две крайние слева — твои.

Я положил в свои мишени по три пули из каждого ствола. Максютов, сощурив глаз, отчего тот вовсе утонул в отеке, посмотрел в монокуляр.

— Левая — девятка на два часа и две восьмерки на пять и на шесть часов. Правая — семерка на десять часов, пятерка на час и «молоко». Ты случайно не переученный левша?

— Нет.

— Значит, перестраховываешься: больше внимания левой руке. Ну а я по-простому…

Бах! Бах! Бах! Не более секунды на один выстрел.

— Две десятки и девятка на одиннадцать часов, — огласил я, в свою очередь приложившись к монокуляру.

— Значит, не так уж устал, — прокомментировал Максютов. — Я думал, будет хуже.

Плохо он о себе думал. Я-то знал, что мало кто в Управлении мог соперничать с полковником Максютовым по части виртуозного владения любым ручным оружием. Стрельба была его страстью и единственным хобби, он даже немного стеснялся и, бывало, подшучивал над своей мнимой аномальностью. Однажды он заключил пари на то, что с трех выстрелов «кокнет» двойным рикошетом от потолка и стены упрятанную глубоко под мишенью осветительную лампочку, и выиграл.

Бах! Теперь он выстрелил с локтя. На всякий случай я протер замшей окуляр.

— По-моему, «молоко», товарищ ге… простите, Анатолий Порфирьевич.

— Оставь в покое эту трубу, — хмуро сказал Максютов. — Мы что, упражняться сюда пришли? Ты давай стреляй, да не так быстро. Расстреляешь обоймы — возьмешь у прапора новые. Понял?

— Понял, Анатолий Порфирьевич.

— Вот и молодец. Начинай.

Бах!

Я ожидал чего-то подобного. Максютов страховался, не решившись говорить о главном в своем кабинете. «Жучок» в тире сам по себе уже из разряда маловероятного, а если к тому же учесть тот факт, что нынешние ультрачувствительные звукодатчики, улавливающие все, вплоть до дыхания, стука сердца и прочей физиологии, имеют скверную привычку «глохнуть» на пять-десять секунд после звуков, превышающих некоторый децибельный барьер, лучшего места для приватного разговора было не найти.

Ба-бах! Загуляло и смолкло эхо. Этот тир был самым подходящим для разговора, не предназначенного для посторонних ушей, самым старым и шумным в здании, здесь уже не первый год собирались учинить ремонт, радикально улучшив звукопоглощающее покрытие.

— Ты не воображай себе невесть что, — сказал Максютов, ковыряя мизинцем в ухе. — Санкции на ознакомление с информацией сотрудников у меня пока нет, это ты правильно догадываешься. Но будет, — уверенно добавил он и прицелился. — Никуда они не денутся. Вот только время не станет ждать, пока те муда… пардон, мудрецы наверху раскачаются…

Ба-бах!

— Нештатное применение космического оружия — версия для ретивых журналистов из второсортной прессы, — добавил он, неизвестно для чего приложив глаз к окуляру. — Им ее и подбрасывать не надо, сами ухватятся и будут обсасывать со всех сторон, пока обывателю не надоест читать. Нас это должно устроить. Ну а ты сам-то, Алексей, что по этому поводу думаешь?

Бах!

— Еще не знаю, — честно признался я.

— Молодец, что не спешишь с ответом. Ты стреляй, стреляй… Даю наводящий вопрос: что тебе сегодня… то есть вчера, показалось наиболее странным?

— Характер разрушений, — сказал я, утапливая пальцем спусковой крючок. От отдачи «гюрзы», придуманной для пробивания бронежилетов, заныла кисть.

Максютов отмахнулся от моей гильзы, как от мухи. Поморщился, на секунду став похожим на только что разбуженного, очень недовольного байбака.

— Вот что… Встань-ка лучше справа… Гм. Характер разрушений, говоришь? Ошибаешься, это как раз не есть самое странное. Страннее другое: землетрясение, например. Ни в Москве, ни тем более в Карпатах, более того, по всему миру никаких сильных сейсмов не наблюдалось, это совершенно точно. Ты не удивлен, что я в курсе?.. Правильно делаешь, мы из сейсмологов душу вынули. Так вот: сейсмостанция в Москве весь день фиксировала лишь обычные фоновые сотрясения. В Клину — та же картина микросейсмов. В Твери отмечены крайне незначительные колебания почвы. По тому, что ты почувствовал сам, сила толчков на четыреста первом километре, вероятно, не превышала трех баллов по Меркалли. А по тому, что произошло на перегоне Бологое — Угловка, можно предположить все восемь. И это при том, что от одной точки до другой менее десяти километров! — Ни с того ни с сего Максютов непристойно выругался и послал в мишень следующую пулю с каким-то особенным садизмом. — Блин, чисто местный, локальный феномен непонятного происхождения! Сейчас там кое-кто копается, но голову даю на отсечение: ни хрена не выкопает. Геологи божатся: никаких подземных пустот, которые могли бы обрушиться, вызвав толчок, в тех местах не водится, сдуру намекают на военных. Но сам понимаешь: не ядерный же заряд рванул под Октябрьской дорогой, не полигон как-никак! Притом по затуханию волн кое-что уже подсчитано: гипоцентр находился чуть ли не на земной поверхности. Выходит, прямо на путях перед электричкой, где ехал этот твой укушенный корреспондент, как там его…

Бах!

— Дмитрий Каспийцев.

— Именно. Дмитрий Каспийцев, который ехал через Угловку в Языково. И попал в эпицентр землетрясения. Затем грузовик, на котором он добирался до места, завяз на проселке в грязи — в такую-то сушь! Затем бедняга был покусан. А скандальная неоперативность опергруппы со следственной бригадой — это что? Случайность? Разгильдяйство?

Я понимал, куда он клонит.

Бах!

— Ну а сломавшийся мотоцикл Шкрябуна? А рухнувший мост? Тоже случайность? Допустим. Мост мог подгнить, а старые драндулеты иногда ломаются сами по себе. А отсутствие проникновения в развалины со стороны местного населения? К разрушенному дому могли приблизиться сотни человек — хотя бы из чистого любопытства, не говоря уже о соблазне помародерствовать, — а нам точно известны всего двое: местный зоотехник, перелезший через забор, но не решившийся подойти к дому, и фотокорреспондент «Валдайских ведомостей», который, по его словам, даже не попытался сделать эффектный кадр с близкого расстояния. Не странно ли?

Выходит, того фотографа уже разыскали, подумал я. Не вяло взялись. Серьезное затевается дело, если даже замшелый пенсионер Шкрябун оторван Максютовым от окучивания картошки и реанимирован в звании подполковника. По всему видно, и мне не избежать участия во всем этом… Не люблю потустороннего, а куда деваться? Капитан Рыльский, апорт!

Бах! Ба-бах!

— Короче говоря, место происшествия обладает странным свойством: оно не желает подпускать к себе людей, во всяком случае, в течение первых двух-трех суток. И вот этой-то странности ты, мой мальчик, не захотел заметить, — уколол Максютов.

— Я заметил, — возразил я.

— Заметил, но не решился доложить? — Не сводя с меня глаз, Максютов на ощупь ловко заряжал барабан «кольта». — Не топи себя, Алексей. Это намного хуже, но в данном конкретном случае я готов тебя понять. Не нашел слов, ведь верно? Дал начальству самому сделать выводы, побоялся выказать себя мистиком-идиотом? Тоже очень понятно. — Он чуть усмехнулся. — Строго между нами, я и сам никак не привыкну, только в тире и можно об этом спокойно поговорить, а в кабинете — неловко как-то…

Я улыбнулся, показывая, что оценил его шутку.

— На первый случай прощаю, — произнес он. — Ты почему не стреляешь — все высадил? Тогда сходи возьми еще пару обойм.

Я сходил, а когда вернулся с двумя заряженными стволами, Максютов спросил:

— Ты что-то хочешь сказать, Алексей?

— Так точно, — выдохнул я. — Лично мне ничто не помешало прибыть на место.

— Это верно, — легко согласился Максютов и неудержимо зевнул, не донеся ладонь до рта. Несколько раз с усилием моргнул, приминая одрябшими веками подглазные мешки. — Верно: тебе не помешало, Алексей. И это большая удача, не зря я тебя послал. На всякий случай скажу тебе, если ты еще не понял: именно поэтому я с тобой сейчас и разговариваю. Цени.

— Спасибо, Анатолий Порфирьевич, — пробормотал я.

Никакой особенной благодарности я не чувствовал, скорее наоборот. Подчиненный может предполагать себе, что ему вздумается, но начальство располагает, и точка. Не нравится — иди торгуй диванами в «Альков-сервисе» или найди себе любую другую нормальную работу. Ведь еще не поздно…

Отчего-то в последнее время подобные мысли стали посещать меня все чаще. Пытаясь отогнать их, я высадил в издырявленную мишень одну за другой сразу три пули из «марголина» — не уверен, что мимо «молока», зато от души.

— Рано благодаришь, — осадил Максютов. — Не стану тебе ничего обещать, но если дело сдвинется… Вот что… Кому посоветуешь передать твою группу?

Так я и думал.

— Саше Скорнякову.

— Не молод ли?

— Вся группа три человека, — напомнил я. — По «Квазару» работу практически закончили, среди технологов чисто. Образцы крал и передавал цеховой рабочий. Разработка по «Сириусу» только начата, однако значительных затруднений не предвижу. Плюс кое-какая мелочь. Скорняков потянет.

Максютов молчал целую минуту — как видно, успевая размеренно постреливать по мишеням, одновременно натужно ворочал в голове неизвестные мне мысли, тяжкие, как гранитные надолбы. Одно было ясно: и вороватый рабочий, и опытные образцы новейшей волоконной оптокерамики, попавшие в лапы концерна «Сименс», интересовали его сейчас весьма мало.

— Ну, Скорнякову так Скорнякову, — решил он наконец. — С этого момента ты, Алексей, формально уходишь в резерв, фактически же будешь заниматься совсем другим. Догадываешься чем?

— Догадываюсь. — Изображать из себя окончательно лопоухого осла тоже не стоило.

— Вот и ладно. Тема пока существует неофициально. Отчитываться в результатах будешь только передо мной. Повтори.

— Отчитываться только перед вами, Анатолий Порфирьевич.

— Свои образцы сдашь Борисову, он здесь и ждет. Сколько тебе нужно времени, чтобы просеять двести мегабайт?

— На «Большой Считалке»?

— На своем чипе.

Я прикинул.

— Сутки.

— Всего-то? — Максютов с усмешкой качнул головой. — Добро. Прямо завидую: хоть сам беги дырявить голову и ставить чип… вприпрыжку. Вот что, Алексей: добавлю тебе на подзатыльник еще кое-какой материал от себя, ознакомишься. Что искать у Шкрябуна, поймешь сам. Так и быть, сутки тебе даю, потому что потом ты мне понадобишься свежим… Ты все высадил?

— Да.

— Тогда пошли запишем, — сказал он.

Опять послали — и я опять пошел. Только на сей раз хвостиком за Максютовым.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Зря я предупредил Машу, чтобы рано не ждала, — было пять утра, а это в обычном понимании и есть рано. В такое время нормальные люди еще спят, тем более в воскресенье. И, между прочим, напрасно. Ибо по нынешней августовской жаре только в это время и можно было кое-как дышать вне кондиционированных объемов: асфальтовые реки улиц и озера площадей едва успели остыть, раскалившиеся за день бетонные коробки нехотя отдали лишнее тепло эфирным средам. На востоке, слабо просвеченный сквозь городскую дымку, занимался скудный серый рассвет.

Я ехал к себе в Кунцево и размышлял о странностях русского языка. Занимался рассвет. Чем это, любопытно знать, он занимался? Судя по его осторожной медлительности, решал тяжкую проблему: выкатить или не выкатить сегодня в небо размазанное городским смогом светило?

Пожалуй, лучше бы не выкатывал. На домашний кондиционер я еще не накопил.

Тишины, конечно, не было — где в мегаполисе бывает тишина? когда? По улицам с шуршанием носились машины, пока редкие. Ранний пустой трамвай, уродливый и угловатый, как допотопный бронепоезд, удравший с запасного пути, со скрипом и скрежетом взял поворот в восемь румбов. В пыльном скверике два щуплых милиционера воспитывали «демократизаторами» орущего пьяного богатырской комплекции, приплясывая и ловко уворачиваясь от его громадных ручищ. Лет десять назад я, наверно, остановился бы посмотреть — это и впрямь выглядело забавно.

Не врал Екклезиаст: «Что было, то и будет». Пожалуй…

И все-таки если можно получить удовольствие от езды по московским улицам, то лишь на стыке ночи и утра: трассы почти пусты, толп нищих на тротуарах еще нет — не их время. Лишь некоторые, согнанные конкурентами с благодатных мест, с ночи занимают позиции возле подъездов многоквартирных домов в расчете на полусонную психологию ранних пташек: в девяти случаях из десяти приставалу матерно обложат, но уж один раз подадут щедро. Пьяный и не вполне проснувшийся — близнецы-братья.

Возле моего подъезда в многоэтажке, выпирающей углом на улицу Алексея Свиридова, знакомый приставала — потертый мужчинка с сизым похмельным мурлом — проводил меня сумрачным взглядом, сплюнул вслед, но клянчить денег на сей раз не дерзнул, понимая, что опять напорется на «работать не пробовал?». Впрочем, что я могу о нем знать? Может, и пробовал когда-то. Между нами говоря, все эти президентские программы борьбы с люмпенизацией населения мало чего стоят, а почему так получается — не знаю. Однако люмпенов не убывает, это точно.

А этот к тому же неумный. Если бы встал днем в центре перед любым модным магазином с картонкой «Подайте на чип!» — имел бы успех. На чип не наклянчил бы, а на опохмел — запросто.

Неслышно отомкнуть дверной замок. Тихонько снять обувь, осторожно, чтобы не скрипнула дверь, заглянуть в спальню. Так я и знал: Маша опять спала вместе с дочерью. Она часто делает так, когда я забываю явиться домой ночевать. Днем она покрикивает на Настьку, а вот ночью… Закрыть глаза и чувствовать рядом с собой тепло своего ребенка, просто чувствовать, не видя его лица, забыв на недолгое время о проклятой сорок седьмой хромосоме…

Это приятно, наверное.

Может быть, нам следовало завести второго ребенка. Маша не захотела, при моих намеках сразу замыкалась наглухо, уходила в себя. Я не сразу ее понял. Одно дело знать из книг и от врачей, что болезнь Дауна случайна, а не наследственна, что второй ребенок почти наверняка родится нормальным здоровым младенцем, и совсем другое — каждый день слышать лепет олигофрена, видеть эти вздутые щеки, этот вечно высунутый, не помещающийся во рту язык… И винить себя, только себя.

Мне кажется, Маша не поверила ни врачам, ни книгам.

Мы не отдали дочь в платный приют — не захотели, да и не смогли бы, наверное. Ни я, ни Маша. Нас не уговаривали, нам, вопреки очевидному профиту приюта, старательно объяснили, что дети с болезнью Дауна обычно контактны и доброжелательны, уход за ними несложен. И это оказалось правдой. Трудно не любить своего ребенка, каким бы он ни был. Не прощать Настьке выходок, значения которых она не способна понять, не играть с ней, не покупать шоколадных батончиков…

Вот только второго ребенка мы так и не завели.

Есть хотелось зверски. После вчерашних гамбургеров из «Госснаба» во рту у меня не было маковой росинки. Я поспешил на кухню, вскрыл первую попавшуюся под руку жестянку, с хлюпаньем умял некоего гада в томате, запил растворимым кофе и почувствовал себя лучше. Теперь можно было приняться за дело.

Что я и сделал, перетащив в кухню кресло и размешав в чашке еще одну порцию кофе, на этот раз без сахара.

Возникающее от записи на чип гигабайтных массивов чувство легкого отупения, которое, впрочем, сравнительно быстро проходит, мне сейчас не грозило. Двести с довеском мегабайт информации — не объем. Давая мне задание, Максютов прекрасно понимал: на любой мыслимый анализ столь скромного массива данных мне скорее всего потребуется восемь-десять часов. В самом крайнем случае пятнадцать, но уж никак не больше.

«ЧИППИ!»

Шар холодного огня раскрылся, рассыпая карточки. Тысячи карточек. Ни одна не имела шанса ускользнуть от внимания, я видел их все и мог читать до полусотни одновременно. Это предел, мой «потолок». За полтора года чип в моем черепе превратился в сильно устаревшую модель, над которой теперь снисходительно посмеиваются владельцы того же CROWN’а-VL-2100, — а зря. Глупцы и пижоны не возьмут в толк, что предел возможностей определяется мозгом. Каков бы ни был кнут, увечную клячу не превратить ни во владимирского тяжеловоза, ни тем более в фаворита стипль-чеза.

Честное слово, это радует…

Сумасшедшая пляска карточек. Не калейдоскоп, не осенние листья на ветру — нечто иное, чему нет названия ни в каком человеческом языке, что невозможно описать словами… Ага, вот что подсунуто мне… Так я и думал. Для простой вводной, пожалуй, многовато.

Катастрофы, причем — странные катастрофы. Странности без катастроф. Необъяснимые явления. Известные миру и нет. И все это с приложением документов, фотографий, заключений комиссий всех мастей, показаний свидетелей, протоколов допросов обвиняемых по уголовным делам!

Ага.

Если нынешнее дело о разрезанном доме и… гм… некоторых странностях с людьми и животными не лежит в том же ряду — пилите меня на кусочки, четвертуйте! Укусив предварительно той же собакой!

В юности я не задумываясь выложил бы год жизни в обмен на такую вот подборочку материала, не вошедшего в пестрые бульварные сборники о великих тайнах бытия. Чуть позднее — поторговался бы. Теперь же предстоящая работа не вызывала во мне ничего, кроме желания сделать ее точно, скрупулезно и чем скорее, тем лучше.

Первым делом я отметил, что массивы данных Шкрябуна и Максютова во многом пересекаются. По сколько-нибудь необычным катастрофам последних лет — полностью. Почти все, что было в подборке второго, наличествовало и у первого, но у Шкрябуна имелось еще многое сверх того. Зато в материале Максютова явственно прослеживалась внутренняя логика, кто-то как следует поработал с данными, отбросив лишнее. «Меньше знаешь — крепче спишь», — верно сказано, и, кажется, генерал-майор Максютов имел намерение сберечь мой сон.

Я не стал гадать, что бы это значило. Главное, начальство, по-видимому, не имело пугающего намерения упечь меня в высоколобые аналитики, что само по себе было отрадно, а в остальном — прорвемся…

Поискав, от чего бы я мог оттолкнуться, я нашел один случай. Поселок с чудесным названием Клин-Бильдин Зарайского уезда Московской губернии, 17 мая нынешнего года. Приблизительно в 10 часов утра ВЕСЬ (подчеркнуто) персонал уездной психиатрической больницы, от главврача до уборщицы, по неизвестной причине покинул здание больницы в состоянии ярко выраженной паники. В давке, возникшей на лестнице, санитар Безуглый получил травму лица. Опрос участников бегства не дал результатов: ни один человек не сумел сколько-нибудь внятно объяснить, что послужило причиной столь постыдного поведения. Примечательно, что спустя пять-десять минут большинство фигурантов происшествия вернулись в здание и более не ощущали ничего необычного, кроме вполне понятной неловкости. Примечательно также, что ни один из больных, независимо от диагноза, не принял участия в массовом забеге врачей, медсестер и санитаров, за исключением некоего гражданина Васина, впоследствии разоблаченного как симулянт шизофрении. В прессе инцидент не освещался, местные власти интереса к происшествию не проявили, экспертная группа не выявила никаких физических аномалий в здании больницы и его ближайших окрестностях.

Это было уже кое-что. Во-первых, чем-то похоже на «недопущение посторонних» в Языково. Во-вторых, теперь я знал, что тема существует как минимум три месяца. Поискав по карточкам, я увеличил этот срок до пяти месяцев.

Стало быть, март. Пять месяцев назад, в марте нынешнего года, внимание кого-то в Управлении привлекло необычайное увеличение количества необъяснимых катастроф и просто странностей. Возможно, это началось и раньше, но по материалу Максютова получалось: первый случай расследования происшествия Нацбезом — десятое марта.

Случилось же вот что: самолет «Ту-204» компании «Российские авиалинии» совершал рейс Омск — Казань, имея на борту 163 пассажиров. На втором часу полета значительное число пассажиров стало, очевидно, жертвами массовой галлюцинации невыясненного происхождения. Говоря короче, большинству пассажиров померещилось одно и то же: самолет, летевший в тот момент где-то над Уралом на высоте 10 500 метров, внезапно лишился плоскостей. Ни с того ни с сего. Результат: два сердечных приступа, причем один из них со смертельным исходом, последовавшим в казанском аэропорту. Возникшая паника была отчасти ликвидирована действиями экипажа, отчасти утихла сама собой, ибо очень скоро выяснилось, что «бескрылый» авиалайнер, как ни странно, не проявил желания устремиться к земле на манер утюга, а преспокойно продолжал горизонтальный полет и в конце концов благополучно приземлился там, где ему следовало.

Массовая галлюцинация продолжалась не более одной-двух минут. Под прикрытием начатого дела о попытке теракта (распыление галлюциногена, как же!) следственная группа УНБ тщательно поработала со свидетелями. Все они показывали примерно одно и то же, разница заключалась лишь в мелочах. Один пассажир, например, уверял, будто видел торчащий из фюзеляжа рваный обломок левой плоскости длиной примерно до консоли двигателя, в то время как другие божились, что оба полукрыла были-де сбриты заподлицо. Наконец, три пассажира с некоторым смущением заявили, что не наблюдали вообще никаких видений. Двое из них спали и были разбужены паникой в салоне, строго говоря, их показания были сомнительны; место же третьего, отнюдь не спавшего, как выяснилось, находилось возле иллюминатора как раз над крылом!

По его признанию, он также испугался — и очень, очень сильно. Испугался не видения, которого, хоть тресни, не наблюдал, — испугался паники на борту, когда полторы сотни обезумевших пассажиров по непонятной ему причине вдруг начали вопить, вскакивать с мест и бешено рваться в проход!

Итак, Нацбез начал присматриваться к странностям минимум пять месяцев назад. А что же капитан Рыльский? Продолжал себе старательно копать свою тему и думать не думал о том, что кого-то в УНБ интересуют потусторонние чудеса с отчетливым душком мистики. Ну разве что отметил фразу, недавно услышанную от комментатора по ящику: мол, число разнообразных катастроф во всем мире значительно увеличилось за последние один-два года…

А оно и должно расти, между прочим! Обыкновенная матстатистика: больше самолетов — больше падений. Больше домов — больше мест, куда самолетам не следовало бы падать. Больше ядерных электростанций — больше аварий с выбросами радионуклидов или без оных. Больше автомобилей — больше работы травматологам, а что до всяческих мер безопасности, то они, как известно, не панацея…

Обсасывать свои соображения подробно я не стал — и без них непонятного было предостаточно. Во-первых, значение, придаваемое Максютовым этой теме, в принципе более подходящей для МЧС, нежели для Нацбеза. Да что там Максютов — бери выше! Кто без достаточных оснований позволил бы Максютову сорить подполковничьими званиями? Пока было ясно одно: на этом деле с равным успехом можно и выдвинуться, и очень больно расшибить себе нос, а то и вовсе переломить шею. Да так, что история с корейским пресс-атташе, пожалуй, покажется легкой царапиной.

Кого же еще подставить в случае неудачи, как не бывшего стрелочника? Не стоять под грузом невозможно, при том что Максютов — вряд ли надежная крыша. То, что и ему когда-то разменяли одну большую звезду на три поменьше, ровным счетом ничего не значит. В качестве крыши он, пожалуй, спасет от дождя, но не от падающей сверху бетонной плиты. Как там пели на былой войне танкисты о самоходке «Су-76»: «Броня крепка, и тент над головою…»

Терпеть не могу предаваться унылым мыслям. Я просмотрел еще две-три сотни карточек и понял, что поспешил с выбором отправной точки. А поняв, заменил первую карту своего пасьянса.

Прорыв новенькой плотины Кожимской ГЭС, случившийся 29 мая сего года… А, помню! Об этом говорили по ящику и, кажется, писали в газетах, но немного: катастрофа не вызвала многочисленных жертв, водяной вал прокатился преимущественно по малонаселенным местам, смыв по пути золотодобывающую драгу с дежурной сменой, но не причинив особого вреда поселкам, расположенным много ниже по течению. Что ж, бывает. И плотины иногда рушатся сами по себе, хотя обычно строятся с запасом прочности, позволяющим выдержать близкий ядерный взрыв. А вот интересная информация: спасатели из МЧС, представители местных властей и экспертно-следственная группа УНБ прибыли на место катастрофы практически одновременно 22 мая, когда вода уже размыла все, что могла размыть, и чаша водохранилища опустела. Почему такой срок? И почему ни в уцелевшем турбинном зале, ни в диспетчерской, ни где-либо поблизости спустя трое суток после катастрофы не оказалось ни одного человека, а разбежавшихся после прорыва свидетелей пришлось разыскивать и доставлять на ГЭС едва ли не силой? Почему один доблестный вохровец, здоровый, сильный мужик, считавшийся пропавшим без вести и, вероятно, погибшим в катастрофе, был задержан в состоянии полной невменяемости в поселке, отстоящем от плотины на семьдесят километров, а на допросе только плакал, поскуливая от ужаса, и лепетал о том, как ломился наугад сквозь тайгу? Почему мои коллеги выбрали для своей штаб-квартиры место в трех километрах от объекта их интереса? Что, поближе ничего не нашлось? Наконец, случайно ли эксперт майор Будкин оступился при осмотре плотины и на ровном месте сломал себе ногу?

А не кажется ли вам, капитан Рыльский, что все эти факты навязчиво напоминают вам нечто весьма и весьма знакомое?

Ох, не говорите…

Более того, анализ обломков бетона из тела плотины (тех немногих, что к моменту прибытия группы еще могли представлять какой-то интерес) привел экспертов к парадоксальному заключению, полному недомолвок и уверток, но в своей основе признающему факт: часть тела плотины, вероятно цилиндрической формы, была неизвестным, но аккуратнейшим образом вырезана и изъята, после чего из-за ослабления сечения прорыв произошел почти мгновенно и вода довершила размыв.

Черт знает что. Словно какой-то сверхмогущественный малолетний хулиган внезапно пробудился от спячки, взял папину бритву и пошел шалить — высунув от усердия язык, кромсать занавески, обои и все, что подвернется под руку… А чтобы было веселей, решил понаставить рогаток на пути тех, кто хочет (мечтать не вредно, правда?) поймать его за руку, отшлепать и поставить в угол.

Есть тут, правда, одно немаловажное уточнение: некоторые люди — их очень мало — не замечают рогаток…

А ведь Максютов прав, подумал я. Правда, очень уж несерьезно все это выглядит, прямо какая-то зловещая и зловредная чертовщина, но… Но! Общественная практика, которая, как известно, заодно является критерием истины, упрямо тычет носом: тут есть нечто, копай. Я-то добрался до Языкова легко! Правда, на третий день — интересно, каково бы мне было на первый? Но ведь не бодрился я, тщательно скрывая дрожь в коленках, как Алимов! Не устраивал истерик, как парнишка-проводник, не кусал заезжих корреспондентов, как его овчарка! Между нами говоря, вообще не чувствовал никакого дискомфорта. А ведь странная чертовщина, подействуй она и на меня, многое могла бы со мной сотворить, дабы не совал любопытный нос! Спихнула бы меня в кювет по дороге, например. Для силы, устраивающей природные катаклизмы, что может быть проще? Не вписалась бы со мной в поворот на трассе — и привет, носите гостинцы в госпиталь, если не цветы на могилу. Шарахнула бы локальным землетрясением не в шутку, а всерьез, как этого Каспийцева. Наконец, подавила бы животным ужасом, заставила бы бежать без оглядки, наплевав на задание Максютова… Почему бы нет? Человек без нервов — это художественная метафора, нет их ни в природе, ни в Красной книге…

А что, собственно, со мной имело место? По минутам. Из шара холодного огня я вытащил свою вчерашнюю поездку и прочувствовал все снова — в ускоренном темпе, а избранные моменты в реальном времени, по минутам. Всегдашняя автомобильная «пробка» у Белорусского вокзала, выхлопные миазмы, гладкое скучное шоссе, дурацкий рекламный щит возле придорожной кафешки с не менее дурацким названием… Ничего из ряда вон. Землетрясение — само собой, но вряд ли оно предназначалось нам обоим: Каспийцеву и мне. Занятно другое: сразу два человека в «Госснабе» — дама за столиком и хозяин — обратили на меня, незаметного человечка, внимание. Случайно ли?

Скорее всего да. Во всяком случае, недоказуемо.

Спустя полчаса я отвлекся от карточек и удивился сам себе: оказывается, я начал ощущать интерес к проблеме, чувствовал подъем и даже более того — знакомый, еще не совсем забытый зуд, подозрительно напоминающий энтузиазм!..

Я знал, что это не к добру. Но было приятно.

* * *

К восьми часам утра я полностью разделался с данными Максютова и переключился на Шкрябуна. Как и следовало ожидать, его массив оказался наполненным главным образом избранными сообщениями печати за последние пятнадцать-двадцать лет, сомнительными материалами, почерпнутыми из глобальных электронных сетей (вот уж ни минуты не сомневался, что в сельском доме Шкрябуна имеются компьютер и телефонная связь!), и тому подобным мусором, в какой только влезешь — тут же и увязнешь, как в тухлом болоте с лягушками. Шкрябун даже не потрудился рассортировать материал как следует, с чего непременно начал бы любой новоиспеченный лейтенантик в отделе информации.

Я даже расстроился.

Ради какой великой задачи Максютов смерть как хотел добыть весь этот невостребованный утиль? Поднимите мне веки, не вижу! Первое, что приходило в голову при взгляде на массив, — найти борзописца, чтобы скоренько настрочил еще одну книжонку о великих тайнах, гонорар пополам.

Оставалось, правда, надеяться на то, что главное Шкрябун приберег на потом. В тайнике. И содержимое тайника, вероятно, рассчитано на самоуничтожение спустя определенное время. Шкрябун страховался, вываливая перед Максютовым хлам как демонстрацию готовности сотрудничать и требуя гарантий в обмен на большее. Я его понимал. Хочешь ходить по носорожьей тропе и не сгинуть под копытами — отращивай на спине броневые щитки, стань Кайманом…

Однако намек Шкрябуном был дан и мною понят. Часть карточек — на самом деле текстовых файлов — оказалась помечена. Самые старые карточки, возрастом до 1996 года, были помечены почти все. Дальше — меньше. Гораздо меньше. Надо было понимать так: «паранормальная» группа Шкрябуна работала своими методами по аномальным явлениям. По некоторым. По тем, что помечены. Или хотя бы пыталась работать. Более того: с частью своих рабочих объектов, всех этих телепатов, ясновидцев и прочих колдунов Шкрябун поддерживал связь и после разгона группы! Даже после своей отставки. Почему бы нет? Направление прикрыли как бесперспективное, о нем забыли. Кто может запретить пенсионеру заниматься любимым хобби? Что они там нашаманили — никому не известно. Тайна.

И за нее Максютов готов платить.

Я не успел просмотреть и пяти процентов всего массива, как в туалете зашумела спускаемая вода, а потом, спустя полминуты — еще раз. Настьке это нравится. Вот сейчас дождется, когда бачок ватерклозета наполнится хотя бы на четверть объема, — и опять повторит…

Так и есть.

Ну и ладно. Пусть дергает ручку хоть целый день — главное, умеет пользоваться и, возможно, понимает смысл этого действия. Что ни говори, а ученье — свет. Особенно многолетнее. Как говорил мой школьный учитель, терпение и труд преобразуют любой предмет в мелкодисперсную субстанцию…

Мелкие нескладные шажки. Топ-топ-топ…

— Папа, — сказала дочь. — Папка плисол.

Я мучительно улыбнулся. Года через два у нее начнет округляться грудь, а она все туда же: «Папка плисол».

«Тесет лусей…»

Зафиксировав улыбку, я кивнул:

— Пришел, солнышко. Весь тут.

— Папка плисол, плинес няняку.

Ах да!

Хлопнув себя по лбу, я отдал ей «няняку» — уже изрядно подтаявший и помятый в кармане «сникерс», который я, разумеется, не сообразил положить в холодильник. Крепко зажав гостинец в кулачке, Настька принялась воевать с оберткой.

— Дай я помогу. И слюни вытри.

Она замотала головой. Если уж ей попало в руки что-нибудь вкусненькое — отнимешь только с боем.

— Ты что, с ума сошел?

Понятно. Маша тоже встала.

Я смотрел на жену, появившуюся в кухонном дверном проеме, и думал, что она красива даже такой: не подмазанной со сна, непричесанной и сердитой. Все еще красива. Пока еще. Несмотря ни на что. Даже скорбные морщинки вокруг глаз сейчас не были заметны — они становятся четче как раз наоборот, когда Маша улыбается.

Иногда она все-таки улыбается.

— А что тут такого? — возразил я.

— Сдвинулся, да? — Было ясно, что она готова сразу сорваться на крик, и непременно сорвется, стоит только чуточку подтолкнуть. — Гастрита ребенку захотел? Натощак — шоколадом! Совсем ума лишился. Вот теперь не станет есть завтрак — будешь сам ее кормить.

Миновало время, когда я стал бы возражать, убеждать и спорить. И очень хорошо, что миновало, потому что всякие никчемные споры «для сохранения лица», всякое выяснение отношений между нами всегда кончались ссорой и недельным молчанием, пока я не научился никогда не выяснять никаких отношений. Вместо этого я картинно набычился, состроил свирепую рожу и взревел не вовремя разбуженным медведем:

— Ах, вот так, да?!

Я сгреб обеих в охапку, поднял и потащил в гостиную. Настька с удовольствием завизжала. Маша отбивалась молча — у нее перехватило дыхание.

— Живота или смерти?

— Ох… пусти!

— А ну, кому тут устроить «полет в стратосферу»?

— Пусти, говорят тебе! Слон!

— Ага! — закричал я, сжимая сильнее. — А кто говорил: мелкий, мол? Слон! Будешь теперь каяться?

— Ой!.. Буду!

Я осторожно уронил на диван обеих: брыкающуюся супругу и радостно визжащую дочь. Маша тут же показала мне кончик язычка:

— Слон, но мелкий. Карликовый.

Она уже посмеивалась.

— У Ганнибала были небольшие слоны, — блеснул эрудицией я. — Североафриканский мелкий подвид. Они теперь все вымерли.

— Вот ты такой и есть. Все еще капитан, и на тебе ездят.

Опять двадцать пять. Древняя песенка. Я было подумал, не сообщить ли жене в туманной форме о намеках Максютова на блистательные перспективы, но отложил на потом. На худший случай. Пусть это будет главной линией моей обороны, от которой пехота противника откатится в беспорядке, поредев наполовину.

А кто когда-либо сомневался в том, что супружеская жизнь — позиционная война?

Ну я, например. Это было очень, очень давно, когда курсант Рыльский бегал в самоволки ради чисто платонических (поначалу) встреч и был глуп соответственно возрасту. Но даже тогда, как я теперь понимаю, я выбрал Машу не за красоту — за редкий для красивой девушки отказ считать будущего супруга облагодетельствованным самим фактом обладания ею. Сами, мол, мы с усами. Вот и сейчас, раздумав ссориться, вытирая послюненным платочком перемазанные Настькины щеки, она принялась рассказывать мне о своих переводах: что сделано, а что нет, когда и сколько обещали заплатить и так далее. По-моему, вот где настоящая мистика. Ни ума, ни чипа не хватит, чтобы понять, кому в наше время и в нашей стране нужны переводчики с русского на эсперанто? Да и в какой бы то ни было стране кому нужен эсперанто, если есть пиджин-инглиш? Кто мешал Маше стать женою коммерсанта, продать себя оптом, стать выигрышным дополнением к чужому имиджу, вроде новейшей навороченной иномарки?

Прост ларчик: мы любили друг друга, вот и все.

А теперь?

Можно жалеть об упущенном — но поздно.

Можно отыгрываться на всех подряд, хотя бы иногда чувствуя удовлетворение.

Все можно. Нельзя только выбросить проклятую лишнюю хромосому…

И забыть о ней — нельзя.

— У тебя отпуск скоро? — спросила жена.

— Здравствуй! А в июле что было?

Она картинно сморщила носик.

— Неделя в подмосковном пансионате — фу-ты ну-ты… На море нас в этом году так и не вывезешь? Лето кончается.

Я вздохнул.

— Понятно, — сказала Маша. — Тогда, может, хоть сегодня куда-нибудь смотаемся? В лес или, еще лучше, к речке. Я не купалась давно.

— Мне поработать надо, — сознался я, разводя руками.

— Опять?

— Угу. Ты извини, ладно?

— Да чего уж. Работай, а я позавидую. Знал бы ты, до чего обрыдло быть домохозяйкой!

— Так ведь скоро уже. Или раздумала?

— Нет, — она помотала головой. — А то свихнусь. Слушай, а ты скучать по ней не будешь? Пятидневка как-никак.

Терпеть не могу, когда в сотый раз обсуждают давным-давно решенное. Я только буркнул:

— Буду.

— А в том интернате правда хорошие дефектологи?

— Да. Я узнавал. Правда.

— Только дорого это…

— Ничего, — вздохнул я. — Как-нибудь вытянем. А на выходные будем забирать ее домой, ведь договорились.

— Тебе бы только от ребенка избавиться!

Так. И это уже не впервые. Господи, дай же что-нибудь: или ей логики, или мне терпения…

Злоба душит. Злоба!

«ЧИППИ, ПОДСКАЗКУ!»

За ним не заржавеет. Сто шестнадцать вариантов после первого отсева. Одиннадцать — после второго. Две десятых секунды на окончательный выбор.

— Я люблю тебя, Маша.

Оптимально. Мог бы и сам сообразить, между прочим!

Она фыркнула и передернулась, но уже оттаивала так же быстро, как вспыхнула. Только бы Настька не пролепетала что-нибудь некстати!.. Но ей было некогда: она заканчивала расправляться с батончиком.

— Ладно уж, боец невидимого фронта. Работай, но сперва с ребенком посиди.

— Она не помешает, — сказал я.

— А, понятно… Как-нибудь ночью выдерну из тебя чип и спущу в унитаз. Пусть эта дрянь канализацией управляет.

— Нельзя: он казенный.

— Он часть тебя. А ты — мой.

Чмокнув меня в щеку, Маша ушла на кухню готовить завтрак; для Насти же я включил телевизор и сделал звук погромче. По раннему времени из-за океана передавали прямую трансляцию футбольного матча, и это было хорошо. Насте все равно, что смотреть, главное, чтобы на экране что-то двигалось, и чем больше мельтешит, тем лучше. Комментатор почему-то обозвал сборную Мексики потомками инков. Дурак. Это все равно что сказать: русские, мол, — потомки шумеров. Но что ему, комментатору?

За окном провыла электричка, отходящая от близкой станции. Я заставил себя отключиться от внешних звуков и вернулся к своим баранам.

Предположение о кампании массовой дезинформации отпадало сразу же. Во-первых, чересчур громоздко и сложно. Такого рода глобальные акты могут позволить себе разве что правительства не последних на этой планете стран, их спецслужбы или олигархические группировки. Во-вторых, кому и зачем понадобилось дезинформировать население столь невиданной небывальщиной? Причины и цели не просматриваются. В-третьих, одну из этих «дезинформаций» я наблюдал сам. В Языкове.

Нет, все же не зря меня когда-то заставляли тренировать память — без навыков я провозился бы втрое дольше. Вот почему, между прочим, упомянутые вчерашней дамочкой чипированные преступники не так страшны, как их малюет телевидение, а всяческие ограничительные законопроекты, вызывающие бешеную реакцию Комиссии по правам, вряд ли когда-нибудь будут рассмотрены в Думе, несмотря на очевидную выгоду для страны.

Потому что выгода эта не столь уж велика.

Очень скоро я наткнулся на совсем короткий файл, резко выпадающий из общей канвы. Этакое предостережение, занявшее бы всего полторы строчки на экране монитора, если бы я вздумал воспользоваться компьютером:

«НАДЕЮСЬ, ВЫ НАЙДЕТЕ ОТВЕТ. НО, ВОЗМОЖНО, ВЫ НАЙДЕТЕ НЕ ТОТ ОТВЕТ, КОТОРЫЙ ИСКАЛИ».

Пожалуй, так и есть.

Какое мое дело, собственно? Это предостережение адресовано не мне — Максютову.

Настька увлеченно смотрела футбол, иногда смешно взбрыкивая ногами — ей нравилось, как большие дяди толкают друг друга, чтобы пнуть мяч, и она ощущала себя среди них. Хорошо, что я не болельщик. На час-полтора я был в безопасности — а потом, если Маша не уведет дочь гулять в парк, уйду в Настькину спальню и там запрусь.

Наиболее древняя карточка датировалась октябрем 1928 года, когда двое норвежцев и один голландец независимо зарегистрировали задержанное радиоэхо на коротких волнах. Что-то я и раньше слышал об этом краем уха… Ага! Пять серий задержанных сигналов, бессистемная вариация величин задержек от 3 до 15 секунд… Позднее радиолюбители-коротковолновики — а в ту эпоху их было немало — отметили еще несколько случаев задержки сигналов. За экзотическим явлением даже начали было охотиться специально, однако после 1929 года никому больше не удалось надежно его зафиксировать. Карточка имела приложение: несколько попыток расшифровки «космического послания» от чужой цивилизации, якобы запустившей в Солнечную систему зонд с «обратным адресом», — шибко умные игры с цифирью поселяли братьев по разуму в созвездии то Геркулеса, то Льва, а то и Большой Медведицы, в зависимости от личных пристрастий игравшего. К приложению имелся комментарий Шкрябуна, краткий и совершенно нецензурный.

Согласен.

Перебирая карточки, я наткнулся на несколько кратких описаний землетрясений в районах, считавшихся прежде совершенно не сейсмическими — например, австралийский Ньюкасл, единичный мощный сейсм 1989 года. Во всех случаях эпицентр располагался едва ли не под самой поверхностью. Тут у меня был свой личный интерес, и я, прежде чем перейти к изучению других карточек, провел экспресс-поиск: не связаны ли данные катаклизмы с другими событиями из массива Шкрябуна?

Увы, безрезультатно.

Так… Этого мне не хватало. Целая куча файлов и файликов с описаниями наблюдений летающих тарелочек. Изредка — фото, как правило, плохого качества. Тексты — без комментариев. Очень сухо, протокольно: где и кем был замечен НЛО, куда и с какой приблизительно скоростью двигался, как исчез (если действительно исчез, а не просто ушел из поля зрения). Особое внимание уделено небывало резким маневрам, коими летающая посуда издавна славится. Ну, это, пожалуй, пастбище тяпнутого Каспийцева из «Уфо-пресс».

А странная подборочка… Во-первых, никаких гуманоидов. В принципе. Во-вторых, эволюции этих НЛО над раззявившими рты наблюдателями выглядели так, словно бы кто-то гонял по небу огромный солнечный зайчик. Сразу же вспомнился любимый уфологами термин «зануление гравитации», вздорность которого была ясна даже мне, не физику. Против «зануления инерционности» я бы, пожалуй, не возразил, ограничившись зубовным скрипом. Вот что сразу бросалось в глаза в этой подборочке: среди просмотренных мною свидетельств очевидцев не нашлось ни одного, из которого следовало бы, что имело место наблюдение материального тела, а не загадочного, но все же менее странного атмосферного явления. Несомненно, Шкрябун произвел определенный отсев.

В-третьих, количество наблюдений НЛО резко возросло в последние два года.

Я зафиксировал эту информацию и стал просматривать дальше. Голова шла кругом. Всякие нормальные мозги просто обязаны были возмутиться. Одно дело, вальяжно развалясь в кресле, похмыкивая и похрюкивая от чужой дурости, читать вздорный журнальчик, — а вы попробуйте получить такую вот базу данных в качестве основы для серьезной работы! Надо иметь особым образом устроенные извилины, чтобы не впасть от этого в беспросветное уныние.

Чудеса-юдеса, магии-фагии…

В Австралии фермеры застрелили кролика размером с корову. Этот монстр едва таскал свое тело и, казалось, не меньше людей был удивлен фактом своего существования. Из Конго вновь поступили сведения о страшном Чипекве, пожирателе бегемотов. В Шотландии выбросился на мель кашалот с двумя хвостами.

Бавария, Ульм. Некий благоприличный немец был необъяснимым образом перенесен из сауны, где в компании друзей расслаблялся после трудового дня, на городскую площадь перед знаменитой на всю Европу колокольней Ульмглокентурм. (Газетная фотография: толпа экскурсантов и просто зевак пялится на толстого голозадого мужика, как на новую городскую достопримечательность, а на заднем плане виден приближающийся полицейский.)

Новозеландский гейзер Ваймангу, вроде бы давно разрушенный вулканическим извержением, единожды и лишь на самое короткое время возобновил свою деятельность, выплюнув столб грязи на высоту в 450 метров, что точно соответствовало его же мировому рекорду, установленному аж в 1900 году. Насколько я понял, событие попало в разряд странных как раз из-за этой-то поразительной точности.

Шри-Ланка. Некий террорист-снайпер из тамильской группировки во время покушения на важного правительственного чиновника получил контузию и сломал ключицу необычайно сильной отдачей собственной винтовки. Пуля не была найдена. Чиновник не пострадал. По просочившимся в печать сведениям, полицейские эксперты остались в замешательстве по поводу причин столь мощной отдачи серийного оружия, отнюдь не «слонобоя» с четырехтонной дульной энергией.

Канадский траулер «Гемма» во время промысла вблизи Ньюфаундленда встретил большой айсберг, упрямо плывущий против течения и ветра.

В здании епископальной церкви в городе Флинт, штат Мичиган, США, из разверзшейся стены якобы вышел Заратустра и проповедовал свое учение шокированным прихожанам.

В Перу видели шаровую молнию устойчиво кубической формы…

Я уже ничему не удивлялся. Я анализировал то, что уже просмотрел, включая и материалы Максютова, с тем чтобы дальше работа шла быстрее. Несколько сотен просмотренных карточек я рассортировал по кучкам:

а). Неизвестные ранее природные явления.

б). Необъяснимое изменение поведения как отдельных людей, так и целых их групп. Также и отсутствие изменения поведения отдельных людей на общем фоне.

в). Необъяснимые исчезновения (и перемещения) людей.

г). Иное.

Затем подумал и каждую из полученных кучек разделил надвое:

1. С воздействием на человеческую психику.

2. Без оного.

Часть карточек из разных кучек перекрывала друг друга, в особенности это касалось а) и б). А вот рухнувший мостик, не пустивший Шкрябуна в Языково, уверенно вписался в «иное». Что там деревянный мостик, да и разрезанный надвое коттедж тоже — в прошлом году в Екатеринбурге без всяких видимых причин рассыпалась недостроенная железобетонная телебашня, лишь по счастливой случайности никого не убив. Именно не рухнула, а по неясным причинам рассыпалась в мелкую пыль, погрузив полгорода в серое облако! Как же-с, помню тот скандал — проектировщики и строители только что дерьмом друг в друга не швыряли, спасаясь от суда. Пресса вовсю изгалялась насчет червя-камнееда…

Нет, все это в массе совершенно из ряда вон! Можно ловить чертей, если знать, как выглядит черт, причем знать очень подробно: иначе ориентировка на рога, копыта и хвост скорее всего приведет к поимке коровы. Но как ловить то-не-знаю-что? Подскажите мне, кто знает, и я выслушаю с предельным вниманием.

А хуже всего то, что в умах, включая сюда и умы политиков, давно укрепилось убеждение: стоит лишь дать Нацбезу карт-бланш (естественно, не спуская с него глаз, а то мало ли что), как Нацбез с блеском решит любую задачу. Он все может, он все умеет. В том числе и ловить чертей. Даже многочисленные фильмы о героях-одиночках, посрамляющих недалекие секретные службы, не в силах развеять это заблуждение.

Может быть, герои-одиночки и существуют. Я таких не видел. Кстати, провалы секретных служб часто случаются не из-за противодействия извне, а по самой природе секретных служб, по их структуре, соответствующей в общем-то узкой специализации. А результат в конечном счете один: летят погоны, а то и головы, иногда довольно светлые.

Подумал ли кто-нибудь, что Нацбез — не тот инструмент, которым следовало бы потрошить ЭТУ проблему? Надо ли копать землю, скажем, сачком для бабочек?

Но где ТОТ инструмент?

И с новой силой всколыхнулось во мне ощущение: пора уходить. Хоть в консультанты любой сомнительной фирмы, хоть товароведом в «Альков-сервис», не суть важно. Можно еще купить за бесценок дом в вымирающей деревне и а-ля Шкрябун копаться в личном огороде — не исключено, что не надоест, да и Настьке полезен свежий воздух…

Вот только уйти сейчас было бы нечестно, да, пожалуй, и нельзя. Влез в секретную тему — работай. Оправдывай доверие.

* * *

Я оправдывал доверие часов до трех пополудни, потом уснул. Проснувшись, поужинал в одиночестве, отбившись от брюзжащей Маши и лепечущей Настьки, и вновь продолжил оправдывать доверие, чем занимался до глубокой ночи. А наутро прибыл к Максютову с докладом.

Однако слушать меня он не стал, а сказал буквально следующее:

— Во-первых. Тема утверждена официально в качестве приоритетной. Само собой разумеется, уровень ее секретности это обстоятельство не меняет. Во-вторых. Руководитель темы — я. Нам санкционировано привлечение любых сил и средств, имеющихся в распоряжении Нацбеза, в случае если я сочту необходимым их привлечь. Все ясно?

Так я и подозревал. Карт-бланш. Иногда очень легко быть оракулом…

— Все ясно, товарищ генерал-майор, — ответил я.

— Ты мне еще каблуками щелкни. Твои армейские замашки у меня уже вот где, понял?.. Ну вот и хорошо, что понял. Вольно, Алексей. Теперь спрашивай.

— Каков код темы? — спросил я.

— «Монстр». — Максютов поморщился. Видно было, что название утверждал не он.

— Следует ли понимать это так: предполагается, что наблюдаемые аномальности имеют общее происхождение и единую причину?

— О причинах говорить рано. А общее происхождение — да. — Он поднял на меня глаза. — Ты садись, Алеша, в ногах правды нет. Садись и слушай.

Я сел на стул бочком к столу.

— Догадываюсь, что ты мне хочешь сказать, да не скажешь. Так вот: архив Шкрябуна я просмотрел, и не часть его, как ты, а весь. Пока по диагонали, понятно… Шкрябун — умный мужик, причину понял не хуже нас, но не стал выпячивать: догадайтесь, мол, сами. Так вот, слушай внимательно и мотай на чип. Четвертого апреля прошлого года некто Иванов, любитель астрономии из Рязани, наблюдал в свой любительский телескоп покрытие одной слабой звездочки неизвестным космическим телом. Он же первым отметил отклонения в движении Ганимеда — не астероида Ганимеда, а Ганимеда — третьего спутника Юпитера. Несколько позднее из целого ряда обсерваторий поступили сообщения о несколько меньших отклонениях в движении второго галилеева спутника — Европы. Особенно примечательно то, что никаких эволюций орбит других спутников Юпитера обнаружить не удалось…

Глядя мне в глаза немигающим совиным взглядом, он говорил как по писаному, ровно и без интонаций. У меня сразу же возникло ощущение нереальности, хуже того, бредовости происходящего. Возможно, где-то глубоко внутри себя Максютов и сам немного стеснялся. И то сказать: в какую нормальную голову могло прийти, что генерал-майор УНБ способен достаточно профессионально разговаривать о таком потустороннем для наших задач предмете, как астрономия? Как бы то ни было, он делал это куда более грамотно, чем сумел бы я, и заведомо лучше меня владел предметом — откуда мне было знать, например, что в Солнечной системе целых два Ганимеда?!. А если даже и так, то что с того?

А вот что. О шалостях двух из четырех галилеевых спутников, оказывается, много писали не только специальные астрономические журналы, но и научно-популярные издания, и даже некоторые солидные газеты посвятили событию несколько строк в рубриках «Новости науки», «Открытие недели», «Взгляд в окуляр» и тому подобных, вообще редко кем читаемых, а мною и подавно. Кое-что проскальзывало и в научно-популярных телепередачах, однако все это со стороны выглядело лишь дальними отголосками бури, вроде перистых облаков в тысяче миль от «глаза» тайфуна.

Астрономы взвыли! Охотно допускаю, что, с их точки зрения, в хулиганстве спутников было что-то непристойно-оскорбительное. В самом деле, если между Землей и Юпитером или, что вернее, в самой системе Юпитера существует неизвестное космическое тело с достаточно большой массой, то почему оно не было обнаружено раньше? Почему мощная гравитация гипотетического «объекта Иванова» дала щелчка только двум спутникам, притом из числа самых крупных, нисколько не повлияв на движение остальных четырнадцати? (Ряд попыток математического моделирования, предпринятых исследователями проблемы на мощнейших компьютерах, привел к парадоксальному результату: орбиты пресловутого Объекта, объясняющей результаты гравитационного воздействия, не существует вообще. И не может существовать! Ни по Ньютону, ни даже по Эйнштейну.) Почему, наконец, направленная к Плутону «Прозерпина», пронесшаяся вблизи Юпитера примерно за месяц до скандального открытия, не зафиксировала никаких аномалий в движении спутников? Американцы божились, что выложили все без исключения собранные данные в свободный доступ…

Бешеная атака — вот как Максютов (вероятно, с чужих слов) определил то, что последовало за открытием. Крупнейшие наземные телескопы, вроде VLT, Хобби-Эберли и имени Кека, не нашли в системе Юпитера новых оптических объектов. Недавно подремонтированный, честно служащий «второй срок» старичок «Хаббл» тоже показал шиш. Вновь всплыла гипотеза микроколлапсаров. Излучение «космического монстра» искали во всех диапазонах волн, от радио до рентгеновского и гамма, пока космический инфракрасный телескоп SIRTF не ущучил «объект Иванова» там, где ему полагалось (и одновременно не полагалось) быть — на сильно вытянутой околоюпитерианской орбите.

— Средний поперечник объекта составляет около двух километров, поверхность нагрета примерно до трехсот кельвинов, интенсивность излучения сильно варьируется, что, может быть, связано с вытянутой формой и вращением. А может быть, и нет.

Максютов сделал паузу — для того, вероятно, чтобы я мог все это запомнить и осмыслить.

Я запомнил и осмыслил.

— Во-первых, температура объекта не лезет ни в какие ворота. Во-вторых, предполагается, что это космическое тело обладает странными свойствами вроде направленной гравитации… Ну что молчишь, как под наркозом? У тебя же вопросы есть, вижу, можешь задать.

Я откашлялся.

— Товарищ генерал… Откуда следует, что происшествия на Земле вообще как-то связаны с этим… монстром?

Он шлепнул передо мною несколько скрепленных канцелярской скрепкой листков.

— На, прочти предварительное заключение экспертизы.

Так быстро, как мог, я пробежал текст глазами. Этого я и ждал: наша экспертная группа затруднилась в идентификации способа, коим коттедж был подвергнут вивисекции, зато, основываясь на полном отсутствии каких бы то ни было следов оплавления, уверенно заявляла о нетепловой природе разреза. Там было еще много чего, включая исследование образцов под электронным микроскопом и даже пробы на радиоактивность — последняя оказалась ничуть не выше фоновой. Надо думать, Максютов дал задание проверить образцы по полной программе.

А вот данные о местоположении источника атаки: азимут, угол места. С учетом неточного знания времени события: склонение такое-то, прямое восхождение такое-то. Плюс-минус погрешность.

— Точка в созвездии Рыб, — пояснил Максютов, увидев, что я дочитал. — На момент атаки Юпитер вместе с «объектом Иванова» находился там.

Я промолчал, понимая, что вряд ли он ждет от меня какой-либо реплики. А ненужных междометий я и сам от себя давно не жду.

Чего только не услышишь в нашей конторе. Даже страшно подумать, как этот разговор выглядел бы, например, в армии. Начальник караула деревянным, хуже чем из репродуктора, голосом докладывает коменданту военного городка: мол, неустановленным противником отхвачена наискось половина офицерской столовой, имеют место также самовольный уход с постаментов двух гипсовых памятников, самостряс груш с баобабов и регулярный пролет ведьм и карлсонов… Нет, не представляю…

Одно хорошо: у нас не любят удивляться.

Я сидел, присохнув ягодицей к краешку стула, и отчаянно старался не показать своей тоски. Верните меня в борьбу с промшпионажем — ей-ей, в ножки поклонюсь, век бога буду молить! Согласен пахать по двадцать часов в сутки, и отпуска не надо! Ну не способен я воевать с чертовщиной, вдобавок инопланетной!..

Мечты. Манилов хренов.

— Необъяснимые чудеса по всему миру, — продолжал Максютов. — В последнее время прямо вал чудес, иногда с человеческими жертвами. Ряд указаний на неземное происхождение. Короче говоря, темой «Монстр» занимаются не только у нас, и уже налажен кое-какой обмен информацией между спецслужбами м-м… нескольких стран. Основная, но не единственная гипотеза: чужой космический зонд, вторгшийся в Солнечную систему и проявивший, мягко выражаясь, не совсем понятный интерес к земной цивилизации. Но повторяю: есть и другие гипотезы. Не стоит зацикливаться на чем-то одном, ясно, Алеша?

— Ясно, това… Анатолий Порфирьевич.

— Ты хочешь спросить: что же в такой ситуации мы можем предпринять? Отвечаю: радикально почти ничего. Тщательное изучение — безусловно. Уменьшение влияния последствий катаклизмов и аномальностей — по возможности. Не так уж много мы можем. Нам не удастся даже контроль над прессой, тем более что американцы уже разболтали о единой причине катастроф и вот-вот разболтают об Объекте. НАСА с удовольствием организует утечку — глядишь, увеличат бюджет…

Он и раньше любил крепко выразиться под горячую руку, но на этот раз загнул такое — я подумал, не ослышался ли.

— Программа «Эскалибур» — так это называется. Шесть однотипных ракет, в каждой по мегатонне тротилового эквивалента. Некие спецбоеголовки, дающие максимальный тепловой эффект при минимуме радиоактивного заражения — чтобы не сильно нарушить договор о неприменении в трех средах. — Максютов зло фыркнул. — Опрыскали скунса духами… Ты что-то хочешь спросить, Алексей?

— Да, — сознался я, еще не зная, верить ли ушам. — Наш президент осведомлен?

— А откуда, по-твоему, наш карт-бланш? Официальной информации, понятно, не было и не будет, однако американцы все-таки не решились наплевать, сделали жест. Так что я с тобой тоже разговариваю неофициально, имей в виду. Ты о президенте не думай, у него теперь выигрышная позиция в случае чего. Да и мы можем нормально работать.

— Еще одно, — сказал я. — Когда будут запущены эти ракеты?

Генерал-майор Максютов посмотрел на меня странно.

— Я что, не сказал тебе? Они уже летят.

Стало слышно, как под потолком тонко звенит мелкая муха.

— Давно? — спросил я, чувствуя себя полным идиотом.

— В феврале их подняли на орбиту под видом резервных спутников системы глобальной связи. Все шесть. Четырнадцатого марта они стартовали к Юпитеру. С интервалом в десять минут.

Вот как… Выходит, штатники занялись проблемой намного раньше нас. Когда мы наконец спохватились, они уже решили ликвидировать проблему раз и навсегда. И то сказать: космический зонд от братьев по разуму должен вести себя прилично… или никак.

— Странный пробел во времени, — заметил я. — Февраль — март…

— Ничего странного. Окончательное решение о старте мог принять только президент США. Думаю, умные головы уговорили его вывести аппараты на орбиту до принятия окончательного решения. Мера здравая: космическая техника пока еще не стопроцентно надежна, мало ли что… Ну а потом, понятно, выяснилось, что вернуть их на Землю невозможно, потому как они изначально не предназначались для возвращения. — Максютов всхохотнул. — «Шаттлами» тоже не выловить: орбита низкая, времени на отлов нет. Не ронять же на Землю водородные бомбы, которые еще неизвестно где упадут. Бедняге просто ничего не оставалось, как взять на себя всю ответственность. Ну да ему не привыкать: коли можно бомбить голодных мусульман, так почему же нельзя космического монстра, верно, Алексей?

— Где они сейчас? — спросил я.

— Уже далеко за орбитой Марса. Американцы сообщили нам параметры полетной траектории, и наши теоретики о ней высокого мнения. Осталось примерно полтора месяца. Точнее, сорок семь дней.

— Так скоро?

— У этой дряни мощные разгонные блоки. Скорость после разгона до ста десяти километров в секунду. Плюс к тому — противостояние. По расчетам, встреча состоится десятого октября.

Помолчав, он добавил:

— Если только не вмешается Монстр.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Ветер.

Сырой и холодный, он рушился на нас с моря и все никак не мог обрушиться окончательно, ударить один раз со всей силой, сдунув с берега глыбы серого, в лишайнике, гранита, и низкорослые, всеми стихиями битые сосны, и серые развалюхи изб брошенной деревни. Казалось, еще вот-вот — и сдует, снесет в тартарары и пройдет дальше без задержки, как танковая дивизия по окопам резервистов; только крякнут жалобно гранитные скалы.

А чуть ниже ветра бесилось море — не кидалось раз за разом на сушу красивыми и грозными правильными валами, а свирепо и безостановочно грызло берег, воя от ненависти к каменной тверди; осатаневшее тысячезубое чудовище вонзало клыки в расщелины гранита, вздымая гейзеры тяжелой пены, вышвыривая на камень измочаленные ошметки бурых водорослей и клочки странных темно-красных медуз.

Дефицит красок — вот что помимо ветра угнетало здесь с первой минуты. Комки водорослей, медузы да еще гнущиеся сосны жиденько разбавляли общую гамму: от бледно-серого до свинцового. Серое небо, серый гранит, или, вернее, диабаз, но от уточнения названия не менее серый. И взбесившийся свинец моря.

Какое оно, к дьяволу, Белое!

Серые остатки деревни таращились нам в спины проемами окон. Здесь, наверно, и жизнь извечно была серая, столетиями цеплялась за серые камни, рождалась под серым небом и упокоивалась на погосте под посеревшими от дождей крестами, пока однажды не сдалась и тогда, сникнув, начала тихо сходить на нет, все больше серея и чем дальше, тем больше тоскуя по краскам, охотно находя их в многоцветной палитре этикеток водочных изделий.

Впрочем, возможно, я не прав.

Наверно, здесь серо только осенью, пока не лег толстый снег и море не сковано. А весной и тем более летом что-нибудь обязательно цветет в низинках за этими скалами — ведь должно же здесь цвести что-нибудь! Хотя бы иван-чай.

Соленая морось била в лицо, пропитывала пуховку. Дождь не шел — это ветер срывал пену с зубов свинцового чудовища, мельчил в пыль и гнал над водой мокрые оплеухи. Остров Бережной был едва виден, проступал впереди размытым темным пятном. Некрупный скальный остров, каких здесь пропасть, довольно высокий, ершащийся лесом и, если верить карте-двухсотке, снабженный рыбачьей избушкой на западном берегу.

То-то и оно, что на западном!

Наша группа также не блещет красками — кроме меня, облаченного в зимнюю оранжевую пуховку спасателя из МЧС, не кричащего даже, а орущего на весь белый свет колера. Есть у меня подозрение, что она должна флуоресцировать в темноте, облегчая поиски, если случится нечто серьезное. Не ахти какое утешение, но другого все равно нет.

Название нашей группы странным образом соответствует месту и сезону — «Шторм».

Фразы отрывисты — никому неохота забивать гортань водяной пылью.

— Сколько у нас светлого времени?

Синхронный взгляд на часы. У сопровождающих нет чипов.

— Часа три, не меньше.

— Он все еще там?

— Там, там.

Тамтам.

— Так там и сидит.

— А на катере не подойти?

— Днище побьем. Вон какой накат. Везде камни.

Катер стоит в бухточке за скалой. Над гранитным лбом виден только кончик мачты, мотающийся туда-сюда наподобие метронома. Хотя волнение в бухточке не в пример меньше.

Катер Шкрябуну нравится, тем более что ему-то на нем не выходить в море. Протерев от брызг стекла бинокля — пропала просветленная оптика! — он долго осматривает остров. Насмотревшись вдоволь, сует бинокль мне.

— Взгляни молодыми глазами: там слева пляж, нет?

Гляжу.

— Узкий, но пляж. Песок.

— Ничего не выйдет. — Пожилой толстенький капитан-лейтенант из нашей небогатой свиты упреждает негодование Шкрябуна. — С той стороны подводная гряда, только сейчас прилив, ее не видно. В шторм не пройти — размолотит. Я там однажды с моторкой и тремя сухарями неделю сидел, ждал погоды. — Кривясь от ветра, он все же улыбается, очевидно, вспоминая свое сидение как нечто приятное, и сообщает: — Зато в проливе рыбалка — успевай таскать. Встанешь на якорь этак метрах на сорока глубины…

И не договаривает, поперхнувшись ветром.

Странная у нас компания.

Ну, я — понятно. Кому же еще первому лезть к черту в зубы, как не обладающему наименьшим «коэффициентом отталкивания» капитану Рыльскому? Сам бог велел. Затем — Топорищев. Далее два оперативника: Коля Штукин и Жора Гаврилюк. И, наконец, подполковник Шкрябун Виктор Иванович с одним из своих старых паранормальных объектов — вздорным дедком с трясущейся козлиной бородкой. Воистину старый объект: на вид дедку лет девяносто, весь сморщенный, как весенняя картофелина, то и дело начинает нудно брюзжать по пустякам, а Шкрябун, старший над нами, снисходительно терпит. И нам приходится.

Группа особого назначения «Шторм»…

Ей-ей, лучше бы Максютову определить статус нашей группы как-нибудь иначе. Всякого российского обывателя, кроме окончательно вислоухих дураков да еще подростков, для которых эти слова звучат музыкой, мурашками по спине проберет от «особого назначения». За сто лет научены определяющим сознание бытием: как «особое назначение», так жди. Сразу нехорошая дрожь в конечностях, металлический привкус во рту и рвотный рефлекс. Прессе за это отдельное спасибо.

Человек на острове…

Сегодня пятое октября. Первого числа на скалах восточной части острова был замечен субъект странного для здешних мест вида, неподвижным истуканом сидящий на гранитном обломке. Рыбаки местной артели, ведя баркас вблизи острова, немало поудивлялись и позубоскалили над чудиком, явившимся в эти края в отутюженном костюме-тройке. Решительно не соответствующий месту и сезону костюмчик разглядели очень хорошо; отчетливо видели и то, что чудик не предпринял ни малейших попыток привлечь к себе внимание. От великого ума решили было, что снимают кино, позубоскалили над бедолагой. Попыток пристать к берегу не предпринимали: с той стороны острова это было рискованным делом даже при хорошей погоде. Спустя два дня, третьего октября, возвращаясь с лова, опять разглядели того же странного человека, по-прежнему сидящего на том же камне в той же позе. Тут уже причалить не вышло бы при всем желании: шторм уже бушевал вовсю, море взбесилось, баркас крепко трепало, старенький слабосильный движок едва вытягивал против волны. Да вряд ли, я полагаю, у крепко призадумавшихся над всякой чертовщиной рыбаков возникло желание познакомиться с чудиком поближе.

Первая моя мысль: а случайно ли поднялся шторм?

Не проверишь. Чтобы развести в осеннем Белом море хорошую многодневную, хоть до ледостава, штормягу, от природы не требуется никаких не свойственных ей чудес. Она сама это умеет.

Местному участковому рыбаки все-таки сообщили — третьего под вечер. А Максютову на стол информация легла лишь в ночь с четвертого на пятое. Кому-то крепко достанется за такую задержку, но потом. Реакция Максютова последовала немедленно: сегодня в десять утра военный транспортник, пробив московскую кислую морось, уже вылетел из Жуковского в Кемь. Я даже не успел позвонить Маше.

В Кеми уже ждал «Ми-8».

Не приказы и распоряжения УНБ — какое дело военным до телефонных звонков из известного здания? — деньги, только деньги. Безотказный двигатель. Я убежден, что Максютов в полторы минуты договорился с аэродромным начальством и с моряками, и не подумав, разумеется, просить специального содействия у командования округа.

Только что мы узнали о судьбе второго борта. Практически пустой «Ан-74» не долетел до Кеми, из-за неполадок в правом двигателе сел где-то под Тихвином. Надежная машина, нам такая и нужна, но отказов одного из двух двигателей очень не любит. И то ладно, что живы оба: злосчастный корреспондент «Уфо-пресс» Дмитрий Каспийцев и пилот-доброволец, возящий единственного пассажира за особые наградные. Ни один нормальный человек в здравом уме без приказа в тот самолет не сядет. Опасное это дело — возить человека, безошибочно определенного Максютовым как моего антипода, чрезвычайно чувствительного к «эффекту отталкивания». Мы оба — лакмусовые бумажки, пробники аномальных зон, только с разной полярностью. Байт-Каспийцев брюзжит, но пока терпит, потому что, кажется, еще не понял, что к чему, а когда поймет, пойдут совсем другие разговоры. Тот еще фрукт: и наградные в виде платы за страх, которого он пока не испытывает, ему идут не меньшие, чем пилоту, и еще изволь его уговаривать оказать содействие, всякий раз придумывая для него новую убедительную легенду, а он брезгливо морщит нос: мол, пока его неизвестно зачем возят туда-сюда по всей России, его компаньон Свиницын вершит дела в одиночку и, разумеется, в одиночку стрижет немалые купоны…

Под Тихвином так под Тихвином. Второму борту нет смысла пробиваться дальше, ни черта хорошего не выйдет. Пусть чинятся и возвращаются. Каспийцева надо беречь, он еще пригодится. Если один раз ради него было устроено землетрясение, что стоит Монстру второй раз устроить ураган или вообще без всякой причины оторвать самолету крылья, как мухе?

— Значит, все-таки вертолет, — сказал Шкрябун. — Сесть он на песочек не сядет, деревья, лопасти обломает. Спустим тебя аккуратненько в люльке, Алексей.

Молча киваю в ответ. В люльке так в люльке.

Обмануть «эффект отталкивания», до боли непонятную, прямо-таки мистическую, но тем не менее реальную и грозную силу… Придется опять попробовать. Последний месяц Максютов совал меня во все дыры, кидал вроде пробного камешка всюду, где подозревалась хоть какая-то аномальность, и в отличие от Каспийцева швырял в самые эпицентры — а я все еще цел. Слегка поиздержан, поизмотан, но это не в счет. Под Оренбургом погибли двое, а я отделался царапинами и прошел. В Ханты-Мансийске отделался испугом. Здешним рыбакам крупно повезло: они не стали высаживаться на остров при первом проходе, когда в принципе могли попытаться это сделать. Если «эффект отталкивания» еще держится — а он редко затухает ранее чем через несколько дней, — неприятности им были бы обеспечены, а какие — невозможно знать заранее. Как минимум искупались бы в студеной водичке.

Мы тоже отказались от намерения облететь остров…

— Попробуйте еще раз, пожалуйста. — Шкрябун предельно вежлив с паранормальным дедком. — Он все еще там? Он жив?

— Да жив же, жив, — сварливо дребезжит дед. — Коли уши есть, так слушай вдругорядь: жив! Я его чую, понял?

— Попытайтесь проникнуть в его мысли.

— Ха, проникнуть! Было бы куда. Нет у него никаких мыслей, мерзнет он, холодно ему, и все.

Оно и понятно, я сам мог бы изречь такое с полным на то основанием — кто бы стал возражать? — и, чего доброго, прослыл бы телепатом, чувствующим состояние клиента за десять верст. Шкрябун отступается от козлобородого ясновидца. Зато Топорищев рассматривает дедка с неподдельным интересом.

Еще одно пятое колесо в нашей телеге. Толку от Топорищева пока что нет никакого и, по-моему, не предвидится, а внешность — два сапога пара с дедком, разве что Топорищев помоложе, лет пятидесяти пяти. Долговязый, худющий, в выпирающих отовсюду мослах, сильно сутулый и весь какой-то нескладный, как хронически недокормленный гусак на убыточной птицеферме, он был навязан нам Максютовым. Экий подарочек. Оказывается, секретная тема уже некоторое время разрабатывается нами совместно с Академией наук — те рады… Хлебнем с ним, чую. Коли он в самом деле математик и член-корреспондент, вдобавок специалист по системному анализу, так его бы в эксперты — ан нет, он второй человек в группе, всюду сует нос и обязан подчиняться только Шкрябуну. Максютов об этом сказал недвусмысленно. Леший меня дернул спросить о его воинском звании. «Ефрейтор запаса», — любезно пояснил Максютов и в дальнейшие подробности входить не пожелал.

Стоит, держит между собой и ветром правильный угол, чтобы не сдуло в чужой парусящей плащ-палатке, молчит, прислушивается. Из-под капюшона торчит такой шнобель, что непонятно, как Топорищева не разворачивает ветром вроде флюгера. Черта лысого он разберется в нашей бодяге со своей математикой и системным анализом. Кроме того, он курит, да еще крепкие дешевые папиросы, а я не выношу запаха табака с тех пор, как сам бросил курить. Точно так же адепты какого-либо вероучения после отступничества становятся самыми лютыми его ненавистниками.

Странная у нас компания…

Вот к Шкрябуну я претензий не имею: распоряжается он толково, навыки те еще, не суетится с отвычки. Пожалуй, Максютов прав: старый конь борозды не портит. Впрочем, не моего ума это дело.

— Алексей, ты готов? — спрашивает Шкрябун.

Куда ж я денусь? Всегда готов.

* * *

Приземлили меня удачно.

Люльку дернуло вверх едва ли не раньше, чем я отстегнул карабин. Ураганный поток от ротора «Ми-8» разогнал сбегающую с пляжа водичку, примял вершину следующей волны, дуром прущей на берег, но, конечно, не остановил. Скользя по комкам водорослей, давя подошвами пупырчатые гроздья соплодий, лихо перепрыгивая через некстати торчащие из песка макушки валунов, я побежал от волны, грузно ворочавшей смытый с берега корявый плавник, и почти успел — окатило всего-навсего до колен. Вертолет тут же пошел прочь, круто заваливаясь набок в вираже, мотая невтянутой люлькой, и Жора Гаврилюк напоследок махнул мне рукой со значением: держись, мол.

Через две минуты шасси вертолета коснется материкового берега — нечего ему кружить над островом, пусть даже над самой удаленной от странного субъекта его частью. И падать жестко, и купаться холодно. Береженого бог бережет.

Волна добежала до корней молодых сосенок, поиграла вымытым из грунта можжевеловым кустом и схлынула с сердитым шелестом. Надо было мне надеть сапоги, лучше всего болотные. Впрочем, тогда я вряд ли убежал бы от волны, кувыркался бы, как этот куст.

Пискнул вызов карманной рации. Прямая радиовидимость, хорошо идет сигнал. Голос Шкрябуна:

— Все в порядке, Алексей?

— Все в порядке.

— Не отключайся, держи меня в курсе.

— Понял.

Ему там скучно, по ту сторону пролива, где воющий ветер ломит стеной и холод гранита ощущается сквозь подошвы. Ему, видите ли, скучно и муторно с дедком, Топорищевым и Колей Штукиным. В вертолет, кроме пилота и меня, сел только Жора Гаврилюк, что разумно: чем меньше народу вблизи аномальности, тем лучше. Научены.

Рация у меня — любо-дорого, со вкусом выполненное экспериментальное произведение инженерного гения для нужд спецназа, только-только прошедшее полевые испытания. И легкая, и дальнобойности ошеломляющей, и по корпусу можно хоть полчаса бить кувалдой без всякого результата. Судя по техническому описанию, близ эпицентра ядерного взрыва эта коробочка выйдет из строя не раньше, чем расплавится.

Честно говоря, очень не хочется пробовать…

А кто спрашивает, чего тебе хочется, капитан Рыльский? Заблажит Монстру устроить на пустом месте небольшой ядерный очаг — устроит, можно не сомневаться. В виде гостинца. По сравнению с землетрясением и режущим без оплавления лучом это для него — тьфу!

«ЧИППИ, КАРТУ!»

Остров — вытянутый с востока на запад почти правильный овал длиной метров восемьсот, шириной порядка двухсот пятидесяти, с наивысшей точкой не более сорока метров. Сейчас на острове было людно, целых два человека: я на западном краю овала, странный субъект — на восточном.

Миновав сосенки, я продрался сквозь цепкий можжевельник и чуть ли не носом уткнулся в трухлявую бревенчатую стену.

— Что у тебя, Алексей?

— Пока ничего. Нашел избушку, танцую от нее.

От полуразвалившейся рыбацкой избушки было бы проще двинуться вдоль береговой черты, сперва по пляжу, потом по верху скал, но я решил ломануться напрямик. Хоть лес защитит от ветра, и то дело.

Заяц!

Самый обыкновенный косой летней серо-коричневатой масти выскочил прямо на меня из-за кустов, на секунду замер в испуге и, взбрыкнув задними ногами, стреканул прочь. Фу ты, дрянь, едва не напугал. Нервы на пределе, как у сталкера. Хуже: как у барышни… А самое поганое в «эффекте отталкивания» то, что отталкивающим фактором может послужить что угодно, аномальность подло маскируется под естественность. Медведи, интересно, здесь не водятся? Рысь сзади на холку не прыгнет?

Кто ж ее знает.

— Алексей, не молчи. Что делаешь?

— Двигаюсь, — сердито ответил я. — Нах остен. Прошу не отвлекать: тут оступиться — раз плюнуть.

— Понял, — сказал Шкрябун после паузы. — Докладывай, если что. Я на связи.

«Если что»… Если что-то случится, еще вопрос, успею ли я доложить. На этот случай к моему левому плечу специальной сбруей прикреплена миниатюрная видеокамера с двухчасовой кассетой. Может быть, постфактум удастся установить, что именно со мною случилось.

Мешает движениям, зараза.

Медведей на острове не водилось. Рысей, по-видимому, тоже. Некоторое время меня донимал чудом доживший до холодов одинокий комар; простодушный буколический кровосос отнюдь не московской квартирной выучки назойливо жужжал и просился под капюшон промокшей пуховки. Я отмахивался на ходу.

Серость серостью, сырость сыростью, а все-таки было здесь и красиво той несколько странной для южанина и середняка красотой, не для человека созданной и не человеку служащей, когда первым делом ощущаешь чуждость себя в этом лесу, выросшем на голых камнях. Во всяком случае, сломать ногу, сверзившись с валуна, тут не составило бы никакого труда. Скользя и обдирая ягель рантом мокрых ботинок, я поднимался вверх на округлые гранитные лбы, каждый следующий казался мне высшей точкой острова, но через пять шагов я убеждался, что за очередной низинкой, приютившей с десяток сосен, круглится скала повыше предыдущей, и снова карабкался.

Запертая в скалах вода не нашла ничего лучше, как закиснуть болотцем. Толстый влажный мох, приютивший красные брызги клюквы, заставил сделать крюк, и благодаря ему я снова увидел зайца — он промелькнул в том направлении, откуда я шел, и исчез. Прорвался, значит…

Что-то рано. Если я невольный загонщик, то прорываться мимо меня надо чуть дальше, где остров имеет максимальную ширину. И комар куда-то исчез, с ним было спокойнее…

— Рыльский на связи. Виктор Иванович!

— Что случилось, Алексей?

— Пока ничего. Вот что надо запомнить: «эффект отталкивания», возможно, действует не только на людей и высших животных. У того разрезанного коттеджа в Языкове по летней жаре я не видел ни одной мухи. Это мы упустили.

— Понял, Алексей. Как ты там?

— Тут не лес, а полоса препятствий. Зато согрелся. Продолжаю движение.

Мало-помалу я начал спускаться. Ощущение опасности, пожалуй, возросло, и противнее всего было полное сознание невозможности предугадать характер опасности. Треснет гранит под ногами и поглотит настырного человечишку? Рухнет под ветром сосна, какая потолще, и приложит парой кубометров древесины по маковке? Или аномальный субъект, которого мы тщимся спасти, уже подышал на руки, извлек из кармана жилетки какую-нибудь дамскую пукалку и караулит меня вон за тем валуном, чтобы шарахнуть в упор?

Никакой живности больше не попадалось, даже муравья. И заяц, наверно, с удовольствием убежал бы с острова, если бы только мог, да не сможет до ледостава. Мертвая чайка лежала в трещине скалы — видать, шибануло порывом ветра о гранит. Или — мертвая по иной причине? Залетела, глупая, туда, куда не следовало, где нельзя находиться ничему живому… Кроме меня, потому что мне до сих пор везло, а Максютов именует мое везение устойчивостью к «эффекту отталкивания». Он уверовал еще тогда, после моей поездки на Валдай к уполовиненному коттеджу. «Между нами, Алексей. Стоило мне только подумать о том, чтобы самому туда съездить… конечно, не поехал бы, а так, чисто гипотетически… Так вот, стоило мне только подумать, как страшно разболелся зуб. Запломбированный. И сразу все прошло, как только я вызвал тебя. Улавливаешь?»

Трудно не уловить. Ему по-прежнему ничего не понятно в «эффекте отталкивания», кроме того, как надо действовать при малейших признаках его проявления. Капитан Рыльский, ату!

Гав!

Подкравшись исподтишка, мокрый кулак ветра злобно ударил мне в лицо, и так же внезапно расступились прилепившиеся к кромке обрыва сосны. Я едва не шагнул вниз и даже занес ногу, но успел одуматься. Ф-фу… Расшагался! До дикого нагромождения скальных обломков, простодушно выставивших мне навстречу острые зубцы, лететь было не так уж долго, а кувыркнулся бы через голову — и привет. Поди определи потом, что послужило причиной: специфика «эффекта отталкивания» или посторонний фактор в виде собственной дурости. Хреновая из тебя лакмусовая бумажка, капитан Рыльский…

Настоящий каменный хаос — вот чем был восточный берег. Свинцовая вода, врываясь в гранитные лабиринты, пыталась обмануть, делая вид, будто пропадает среди камней, и с пушечной силой неожиданно выстреливала фонтаны из незаметных расщелин. Я двинулся по краю обрыва, ища место, где мог бы спуститься без риска поломать ноги, и тут увидел человека.

С первого взгляда стало ясно: рыбаки не наврали ни словом; когда же, глотая ветер, я все-таки спустился, осторожно переползая с глыбы на глыбу и избегая прыжков, удивление мое едва ли не возобладало над чувством опасности.

Невысокого роста тщедушный лысоватый человечек с печально-бессмысленным лицом… Действительно облаченный в черный костюмчик-тройку, при темном галстуке, он совершенно неподвижно, как изваяние, сидел на краю плоской плиты, привалившись спиной к остро торчащему гранитному обломку. Вряд ли удобный обломочек — весь в острых гранях… Предельно резко бросалась в глаза абсолютная неуместность этого человека здесь, где и я-то в своей куртке спасателя выглядел не очень убедительно, а в самый раз подошел бы, пожалуй, одетый в шкуру викинг с рыжей бородищей, торчащей из-под рогатого шлема, а уж коли викинги больше не встречаются, сошел бы на крайний случай местный рыбак в заскорузлом от морской соли прорезиненном плаще… А тут смотрите-ка — насквозь промокшая, хоть выжимай, но все же белая сорочка! Костюм словно для банкета в честь собственного юбилея. И почему-то — диссонансом — некогда светлые, а теперь серые, пропитанные водой парусиновые туфли.

Человек дрожал и вроде бы даже прискуливал — за воем ветра было не разобрать, — а из обоих глаз текли слезы. Человек сидел на штормовом ветру и плакал от холода, не пытаясь укрыться, сидел уже пятые сутки, покорно отдавая себя во власть всем стихиям, и даже не отворачивал лицо от ветра. На меня он не обратил никакого внимания.

— Вы меня слышите?

Пришлось прокричать ему это еще раз в самое ухо, и только тогда он вздрогнул, но взгляд остался бессмысленным. Человек не замечал меня в упор.

— Эй! — позвал я и хлопнул в ладоши перед его лицом.

Никакой реакции. Даже не моргнул. Подбородок и щеки — в темной щетине. Ну, это понятно. Дыхание нехорошее, хриплое. На щетине подбородка какая-то размокшая коростинка — не след ли от иссякшей струйки слюны?

Так. Он не только замерз до полусмерти, он еще и обезвожен!

Водки? Нет, потом. Воду я с собой не брал, зато вокруг ее имелось сколько угодно — то ли дождевая, то ли просачивающаяся по незаметным трещинам из верхнего болотца, она заполнила все впадины в граните. Во всяком случае, прибой сюда не достреливал, разве что соленая морось. Я прополоскал горло, сплюнул. Не родниковая, но пить можно.

Надо было видеть, как он пил из моей ладони! Ни один птенец в гнезде так не тянул рот за гусеницей, как этот тип за пригоршней солоноватой воды, стоило лишь смочить ему губы. Между прочим, до ближайшей лужицы он мог бы дотянуться сам, для этой операции ему не потребовалось бы даже встать!

Могут ли паралитики дрожать всем телом?

Понятия не имею.

— Вы слышите? — проорал я еще раз с тем же результатом. Толкнул — и испугался: человек мягко повалился набок, я едва успел его поддержать. Он был дряблый, как тряпичная кукла. И вдруг неудержимо раскашлялся, выплюнув на гранит коричневый сгусток.

Надо поднять его. Во что бы то ни стало. Сидеть четверо суток на камне — это почти смерть. В здешних краях первый снег может выпасть уже в августе, а сейчас не август — октябрь! Бить буду, но подниму.

— Эй, ты! — заорал я, корча зверскую рожу. — Турист хренов! Тебя пинками поднять или сразу пристрелить, чтоб не мучился?

Бесполезно. С тем же успехом можно поднимать уговорами штангу. Не только встать и идти — он не смог шевельнуться и лишь хрипло застонал, когда я аккуратно надавил на болевую точку. Вот зараза. Нет, я понимаю: как минимум крупозное двустороннее, если судить по хрипу и кашлю, плюс общее переохлаждение, плюс обезвоживание — такой коктейль уложит на больничную койку и здоровяка-спортсмена. Но откуда взялась мышечная атрофия?

Чудеса-юдеса, магии-фагии… Некий субъект одевается так, словно собирается в театр на премьеру, но вместо того неизвестно зачем едет на лоно очень негостеприимной природы, непонятно на чем достигает пустынного острова и пятые сутки сидит сиднем на холодном ветру, не слышит, не видит и не реагирует. Клиника. И то ладно, что налицо болевая чувствительность. Воду пьет, но если его не поить, готов умереть от жажды. Допустим, на острове его поражает инсульт… Нет, не похоже. Одежду эта версия никак не объясняет. Медикаментозный эффект? Гм, версия богатая, отложим ее на потом… для тех, кто будет изучать клиента и мою видеозапись. Самоубийца-мазохист? Бред. Сумасшедший? В принципе возможно. На психа можно списать и парадную одежду, и нелепые парусиновые туфли, и вообще что угодно. Беглый псих, разжившийся где-то костюмчиком, приплывает на остров на краденой лодке, ничтоже сумняшеся отпихивает плавсредство от берега и впадает в ступор… Версия проста и симпатична, ведь в действии «эффекта отталкивания» я до сих пор не уверен, всех аргументов «за» — чайка, комар да заяц. Нет статистики, нет и факта. В конце концов, из семи предполагаемых аномальных зон, где мне пришлось работать, в пяти не оказалось никаких следов аномальности, кроме воображаемых, — так почему же и здесь не случиться такому же недоразумению?

Нет хуже, чем врать самому себе. Я встряхнулся, и сейчас же ожила связь — Шкрябун снова не утерпел.

— Алексей, как ты? — Видно, дедок мало чем ему помогал.

— Все в порядке, я на месте.

— Тот человек… там?

— Так точно. Наш клиент… Готовьте эвакуацию по плану. И врача… Как поняли?

— Понял, Алексей.

По плану — это с того пляжа, где меня высаживали. Вот еще задача: проверить, к чему привязан «фактор отталкивания» — к месту или объекту? Вернее, в данном случае — субъекту. А это значит, что мне придется тащить субъекта на себе обратно через весь остров, потому что идти сам он не сможет. Хуже того: не сможет и ехать у меня на закорках. Веселенькое дело…

— Ну-ка… — Я примерился и крякнул, взваливая его на шею на манер горжетки. — Виси тут и не брыкайся.

Клиент не брыкался. Вот только горжетка получилась увесистая.

Обратно я двинулся берегом. Хуже всего пришлось вначале, когда, согнутый в три погибели под тяжестью клиента, я карабкался на обрыв, а дальше пошло легче. Ледяной ветер уже не донимал — напротив, пот лил с меня градом, а что до мыслей об опасности, то человеку под изрядной ношей уже после сотни-другой шагов трястись от страха становится как-то неинтересно: будь что будет, а ты знай тащи, обходи валуны, прыгай через расщелины да не скрипи зубами. Ну, еще, чтобы уж совсем отвлечься от дурных мыслей, примечай особенности местной природы и соотноси их с картинками из учебника физической географии для пятого класса: вот тут береговой обрыв обнажил классическую синклиналь из серого гранита со слюдяными прожилками, а всего в ста шагах впереди — столь же классическую антиклиналь, но уже розовую, наверно, из полевого шпата… Уже в чреве «Ми-8» я механически отметил сжатые в нитку губы и напряженное лицо Жоры Гаврилюка, постепенно светлеющее по мере удаления от острова. Я даже удивился: чего это он?

Вертолет тянул над водой низенько, как крокодил из бородатого армейского анекдота. Спасжилеты — надеть! Катеру — выйти в море и страховать!.. И снова под ногами был гранит, но уже материковый. Шкрябун хлопал меня по плечу. Штукин и Гаврилюк затеяли прежний спор о привязке «фактора отталкивания» — все-таки к месту или к объекту? Член-корреспондент и ефрейтор запаса Топорищев язвил над молокососами. Паранормальный дедок совал мне в рот горлышко фляги. Словом, радости было больше, чем от блестяще проведенной сложнейшей операции против Моссада или ЦРУ. О летчиках и моряках все забыли. Гип-гип!.. Наша взяла, ребята! Еще по полста граммов на брата — и в Кемь!

— Обувь, — сказал Топорищев, как каркнул.

Ага, тоже заметил.

— Что?

— Странная обувь. Не лаковые ботинки, а…

— Разберемся, — буркнул Шкрябун.

— Вон на левой туфле подошва скоро отвалится.

— Разберемся, сказано.

— Я знаю, что это такое, — подал голос Коля Штукин. Он отчего-то морщился.

— Ну?

— Ритуальная одноразовая обувь финского производства. Я недавно тестя хоронил в точно таких же.

Кажется, не только у меня отвалилась челюсть. Козлобородый паранормал Шкрябуна, попятившись, мелко и часто закрестился. Живой труп в пресловутых белых тапочках лежал у наших ног, закутанный в две плащ-палатки, и продолжал нудно постанывать — но уже с заметными опытному уху нотками блаженства.

Видимо, согрелся.

* * *

Налетчиков было шестеро. Все как один — тренированные, ловкие, превосходно владеющие оружием и беспощадные. Из тех, кого называют отморозками. Вот только безмозглые, наследившие сверх всякой меры, благодаря чему уголовному розыску удалось в скором времени взять всю шестерку, а заодно и наводчика, работавшего экспедитором в ограбленной торговой фирме «Континуум». А охранник был один — руководство фирмы не посчитало нужным обеспечить дополнительными секьюрити охрану некоторой суммы в наличной валюте, запертой в сейфе главбуха всего на одну ночь. Один — против шестерых.

Лучше бы ему лечь на пол, как, без сомнения, поступил бы в такой ситуации всякий нормальный человек, не лишенный инстинкта самосохранения и охраняющий не свой дом. Но из чувства долга или, может быть, рефлекторно он попытался выхватить оружие…

Шесть пуль — по случайному совпадению с числом бандитов — уложили его на месте. Покойный гражданин Емецкий Юрий Михайлович был захоронен на Кузьминском кладбище Москвы 31 мая 2002 года.

По ходу осмотра места преступления криминалисты сочли полезным снять с убитого отпечатки пальцев. Собственно, это было лишнее: в свое время частное охранное агентство «Стена», где служил Емецкий, законопослушно озаботилось пополнить колоссальный банк отпечатков МВД еще одним учетным номером.

Почти десять лет к этим отпечаткам никто не обращался. До нас.

«Пальчики» с нашего белотапочного клиента были сняты сразу, еще до того, как он попал в клинику. Спустя десять минут компьютер идентифицировал их как пальцевые отпечатки покойного гражданина Емецкого.

Кажется, Максютов даже не удивился.

Кому я не завидовал, так это персоналу спецклиники, в особенности задерганным до нервного заикания медицинским светилам, тщившимся определить, что такое наш живой мертвец — человек или так, гуманоид. Шестого октября посыпались томограммы, рентгенограммы, кардиограммы и энцефалограммы, снабженные пространными комментариями и — изредка — осторожными выводами.

Сильнейшая пневмония, как и следовало ожидать. Истощение. Перенесенная длительная гипотермия и незначительные местные обморожения как следствие прелестей беломорского климата в октябре месяце. Сильнейшая анемия. Недержание мочи и кала. Болевая чувствительность — в норме. Отсутствие речи. Нормальная зрачковая реакция на свет при полном отсутствии слежения за движущимися предметами. И так далее, и тому подобное. Личное мнение лечащего врача (в разговоре со мной он десять раз подчеркнул, что его мнение пока не является официальным): новорожденный взрослый младенец. Даже хуже, поскольку у новорожденного младенца мозг все-таки не совсем стерилен, а у этого больного не только стопроцентная амнезия, но нет даже характерных рефлексов, за исключением глотательного…

Кости скелета — в норме, без всяких следов пулевых выколок…

С ума сойти можно.

Должно быть, гражданин гуманоид Емецкий при жизни сам о себе не знал столько всего, сколько знали мы спустя неделю после его «воскрешения». Максютов приказал собрать все, что можно.

Во всяком случае, брата-близнеца у него точно не было. Да и не бывает близнецов с одинаковыми отпечатками.

Фотографии — соответствовали.

Родственники мололи чушь — вопреки документам, свидетельствующим о традиционном захоронении, уверяли, что покойный был кремирован. Слабая, наивная попытка помешать эксгумации трупа.

Чему быть, то и будет. Подгнивший гроб вынули из могилы. Внутри оказалось именно то, что ожидалось. Седьмого октября останки были переданы на генетический анализ.

Девятого октября мы знали предварительный результат ДНК-идентификации. С вероятностью 99,99 % человек, найденный на острове Бережном, и истлевший труп гражданина Емецкого являлись одним и тем же лицом. Заключение экспертизы было составлено в предельно казенной форме, исключающей всякое желание посмеяться над содержанием. Да и без того ни у кого из нас не возникло бы такого желания.

Теперь нам было уже все равно, сколько девяток после запятой прибавится по окончании полного анализа. Хоть одна, хоть десять. На койке в спецклинике УНБ, накачанная сильнейшими антибиотиками, лежала бревном, питалась через трубочку жидкой пищей и ходила под себя идеально выполненная живая копия давно умершего человека. Теперь мы точно знали, что Монстр способен и на это.

ЕМУ виднее — зачем.

Таинственные исчезновения людей как-то перестали казаться таинственными. Что там исчезновения! Вот он — первый случай ВОЗНИКНОВЕНИЯ человека из ничего! Почти что восстание из праха.

А первый ли случай? И единственный ли?.. Неизвестно. Большая удача, что Монстру вздумалось создать данную человеческую копию в сравнительно обитаемой местности, а не на торосах Земли Франца-Иосифа, не в барханах Сахары и не в волнах посреди Тихого океана! Кто может точно знать: ограничился ли Монстр единственным актом творения?

Никто.

Десятого октября весь день падал мокрый снег. И ночью падал тоже. Облачный кисель висел над мокрым городом. Я несколько раз подходил к окну в надежде, что небо прояснится и я увижу Юпитер. Интересно, были бы заметны с Земли вспышки «Эскалибуров»? Но серая мешанина и не думала рассеиваться.

Часть вторая: ЮПИТЕР. НОЯБРЬ — ИЮНЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Приехали, — сказал Саша Скорняков, когда похожий на толстую короткую сардельку корпус «Ан-74» вздрогнул и коротко сотрясся, коснувшись резиной заметаемой липким ноябрьским снежком полосы аэродрома. Только что мой бывший подчиненный спал, посапывая в своем кресле, и очнулся сразу, в долю секунды переключившись вроде триггера, — как всегда, собран, бодр и деловит. Свеж и настырен. Ему-то что. Тот, кто волей Максютова причислен к группе «Шторм» всего неделю назад, просто еще не успел вымотаться по-настоящему. Так, легкое утомление, заметное лишь наметанному глазу…

Это пройдет. Еще недели две-три такой жизни, и он уже ничем не будет отличаться от нас сегодняшних: Гаврилюка, Штукина, Шкрябуна и его несчастных паранормалов, да и Топорищева тоже. А на кого через две недели станем похожи мы?

Колю Штукина посадка не разбудила. У него серое лицо, иссиня-черные отвисшие страшные мешки под воспаленными глазами. У меня — лучше ли?

В баню бы сейчас… В горячую. Чтобы ногти вспотели.

И поспать в предбаннике на скамье, завернувшись в простыню. Хватит обливаться холодной водой, глотать кофеин, чтобы не выключиться на ходу, хватит спать вповалку в самолетах, радуясь, когда перелет выпадает длинный…

Не хватит.

Все меняется — и к худшему. Наша команда «быстрого реагирования» уже далеко не единственная, Максютов забрал большую власть и крупно рискует, снимая людей отовсюду, откуда только можно их снять. И откуда нельзя — снимает тоже, оголяя — все это понимают — важнейшие направления. Моей бывшей группы в отделе борьбы с промышленным шпионажем давно уже не существует, как и многих других групп. Потом потребуются годы, чтобы восстановить статус-кво, но кого сейчас это интересует? Даешь!.. Все на борьбу с Монстром!

Так и видится соответствующий плакатик. Ты записался на борьбу? А ты?

Еще дождемся плакатика. После десятого октября частота и масштаб аномальностей резко скакнули вверх и продолжают расти. Надо спросить Топорищева: во сколько раз на сегодняшний день?

Еще спрошу… Дайте подремать, пока самолет заруливает на стоянку…

Катастрофы, катастрофы… И просто аномальности. Как из ведра.

Не то чтобы выходки Монстра стали злее, совсем нет. Просто их стало больше, и, соотносительно этому, увеличился поток серьезных катастроф.

Авария высшей степени сложности на Балаковском химкомбинате с выраженным «эффектом отталкивания» и чудовищным по мощности выбросом ядовитых отходов. Частично их удалось нейтрализовать, но, боюсь, волжской стерлядки уже никто никогда не попробует.

Уже не новый, заслуженный небоскреб в деловой части Манилы, честно простоявший на надежном грунте более двух десятилетий, внезапно провалился в колоссальную подземную пустоту, образовавшуюся неведомо как. Число жертв удалось оценить лишь приблизительно. Ведущие эксперты по механике грунтов, проведя пробное бурение и тщательно изучив муниципальную документацию, сошлись в едином мнении: во время строительства здания и последующей осадки грунта (близкой к расчетной) никакой подземной полости под фундаментом еще не существовало.

Некий гражданин Удодов из Смоленской губернии, пробираясь в старенькой «Ниве» по непролазному осеннему проселку вблизи населенного пункта Угра, был безмерно удивлен, внезапно обнаружив себя в теплой соленой воде, а свою машину тонущей в открытом море вблизи кораллового острова, принадлежащего, как позднее выяснилось, Большому Барьерному рифу. Несколько менее удивилась крупная акула, от которой матерящийся Удодов спасался на коралловой отмели… Первый, но к настоящему моменту уже не единственный зафиксированный случай спонтанной телепортации породил гипотезу о необъяснимых исчезновениях людей и предметов: кто, собственно, сказал, что объекты телепортируют в пределах земной суши? И вообще Земли?

Еще один удар «космического луча»: в немецких Альпах серьезно пострадал исторический замок Нойшванштайн, одновременно рухнул в пропасть находящийся поблизости пешеходный мост. С человеческими жертвами.

В Далласе за считаные секунды покрылся льдом и промерз до дна двадцатипятиметровый плавательный бассейн. Также с жертвами. Напротив, в Антарктиде на станции Бэрд некий гляциолог, коснувшись рукой в перчатке глыбы странного розового льда, получил ожог третьей степени, а перчатка обуглилась.

В деревне Черрапунджи за год не выпало ни одного дождя. Зато в пустыне Намиб пять часов подряд продолжался тропический ливень.

Случай одновременного — и буйного! — умопомешательства среди солдат французского Иностранного легиона в Судане, между прочим, заставивший задуматься о целесообразности увеличения численности охраны президента…

И так далее, и тому подобное, и нет конца.

Самопроизвольный старт баллистической ракеты с десятью разделяющимися боеголовками стокилотонного эквивалента… По счастью, команда на самоликвидацию прошла штатно.

Своеволия оружия нам не хватало! Такие шуточки плохо кончаются и пахнут ядерной зимой. Ведущим компаниям, специализирующимся на системах связи, грех жаловаться на отсутствие контрактов по совершенствованию и многократному дублированию экстренной связи между лидерами ядерных стран…

Поможет ли? Не знаю.

Один раз на несколько дней наступило относительное затишье, что дало повод кое-кому из нас утверждать, будто спонтанные аномалии переместились как бы на микроуровень, в психику отдельных людей, тем более что как раз в это время возросло количество внезапных умопомешательств и немотивированных преступлений. Но тут грянул взрыв неизвестно чего вблизи Тунгуски — правда, на этот раз не Подкаменной, а Нижней, но от того с не меньшим мгновенным энерговыделением и приблизительно сходными результатами. Болида никто не наблюдал, зато две тысячи квадратных километров тайги словно корова языком слизнула. В редких поселках, расположенных по линии ветрового выноса, в течение многих часов с неба сыпались кора, хвоя, ветки и всякий лесной мусор. Одному человеку на голову упал дохлый еж. В сорока километрах от эпицентра взрывная волна расплескала реку так, что обнажилось дно!

В общем, все вернулось на круги своя. Наверно, затишье было всего лишь случайной флуктуацией. Мне даже показалось, что Максютов обрадовался тому, что по-прежнему будет иметь дело с десятками крупных странностей и катаклизмов, а не с тысячами мелких. Пожалуй, он прав: поди их еще вылови. Наверняка мелких аномалий и раньше было куда больше, нежели крупных, просто нам редко удавалось их отследить. В глубине души я горжусь нашими людьми, не приученными чуть что звонить в милицию с доносами на соседей, но как профессионала это свойство российской ментальности меня бесит. Попробуй своевременно узнать о необычном поведении какой-нибудь тети Дуси, прежде вполне правильной и предсказуемой!

Зато доносов на Топорищева приходило предостаточно. Не без злорадства спровадив его заниматься шаманской темой, академики только теперь разобрались, где деньгами пахнет. Максютов устал отбрехиваться от настырных. По-моему, он с самого начала рассчитывал на Топорищева как на трудягу-наплевателя, не склонного раздувать проблему шире, чем она есть.

Куда уж шире! В верхах еще недавно поговаривали о правительственной программе предупреждения необъяснимых катастроф, но поди спрогнозируй место и время очередного удара, а главное, заставь людей немедленно сообщать о ЛЮБОЙ замеченной странности, вплоть до подозрительного скрипа в подполе! Развернутая нами на телевидении и в газетах кампания пропаганды содействия помогала мало. Ну какой здравомыслящий россиянин поверит в то, что внушают ему официальные власти? Ему, родимому, можно что-то внушить, лишь шепнув на ушко под большим секретом. В принципе, ничего невозможного тут нет, но на это требуются деньги, специалисты и, самое главное, время.

Время! Оно было и осталось против нас. Больше всего бесило ощущение нашего бессилия перед противником. Изучение аномальных зон — еще туда-сюда (хотя не мешало бы нам доподлинно знать, как проводить это изучение), но с упомянутым однажды уменьшением влияния последствий катаклизмов, не говоря уже о прогнозировании, — полное фиаско, воз и ныне там. Максютов давно вычеркнул эти слова из своего лексикона. Принятые в МЧС модели риск-анализа, основанные на общепринятой теории катастроф, давно выброшены на помойку, а новые пока не созданы по причине неполноты статистики…

Вот мы ее и набираем, эту статистику. Иной отдачи от группы «Шторм» я пока не вижу, да и от других групп тоже.

Спал Монстр, шевелился во сне… Кому всерьез мешал, зачем разбудили? Ну, чудеса-юдеса, магии-фагии… Тьфу! Плюнуть и растереть. Ну, не столь уж большие аномальные зоны со сроком аномальности не более нескольких суток… Потерпим! Пока «эффект отталкивания» не распространился на всю Землю, жить еще можно! Ну, откуда-то возник один живой мертвец со стерильным мозгом, и что? Да пусть их объявится хоть тысяча, хоть миллион, прокормим!.. И уже нет сил ругать американцев с их дурацкими мегатонными «Эскалибурами». Пусть это делают журналисты и тешат обывателя. Даже злорадствовать по поводу их неудачи как-то не хочется: досталось всем…

Зря я смотрел в окно, зря десятого октября крупнейшие наземные телескопы были направлены на Юпитер, зря внеатмосферная оптика ждала серии вспышек, готовая снять их спектры практически во всех диапазонах электромагнитных волн, чтобы специалисты могли сказать хоть что-нибудь о разрушенном Монстре! Никто не наблюдал вспышек — ни одной из запланированных шести!

Монстр уцелел. С «Эскалибурами» просто-напросто прервалась связь. Со всеми шестью. С десятиминутными интервалами, соответствовавшими разнице во времени подлета аппаратов к цели. Точно в момент «ноль» для каждого заряда.

Имевшаяся на «Эскалибурах» простая, но весьма эффективная сверхбыстродействующая аппаратура, предназначенная для изучения динамических характеристик взрыва в течение первых наносекунд, честно фиксировала начало цепной реакции и продолжала посылать сигналы еще целую миллисекунду после того, как по всем канонам должна была превратиться в ионизованный газ!

Потом связь исчезла. Разбились ли «Эскалибуры» о поверхность Монстра или были уничтожены иным способом — оставалось гадать.

Удалось, в сущности, немногое: уточнить размеры и форму «объекта Иванова», причем с помощью аппаратуры, больше предназначенной для наведения космических бомб на экзотическую цель, нежели для серьезного изучения самой цели. Но и тут данные, полученные от разных аппаратов, оказались разноречивыми: если первый аппарат передал инфракрасное изображение, напоминающее диск с вмятиной посередине, этакий двухкилометровый эритроцит, то последний фиксировал скорее типичный астероид, гигантскую уродливую картофелину, в мучительных корчах пытающуюся стать правильной сферой.

Других аномалий отмечено не было. По крайней мере так уверяли все причастные: от пресс-секретарей НАСА до президента США, мужественно ответившего на вопросы тщательно подобранных журналистов.

Толку от затеи американцев оказалось с воробьиный чих, зато какой радостный вой поднялся по миру! Слишком многие ждали, когда же наконец зарвавшийся колосс, оскандалившись, получит по носу столь крепко, чтобы можно было всласть добавить, не слишком опасаясь немедленно получить сдачи. И добавили! Первые полосы газет, ноты протеста, международные конференции, как грибы после дождя, парад отставок, разговоры об импичменте Кеннеди-младшему, внеочередная сессия ООН…

Вой и имитация бурной деятельности, маскирующие ужас и растерянность… То ли еще будет. Давно известно: жестокость — синоним страха. Не к этому готовились. Не такого гостинца из космоса ждали и те, кто выпрашивал деньги на борьбу с астероидной опасностью, и те, кто, поверив страшным картинкам, деньги давал, да и рядовой обыватель, успокоенный речами, фильмами и прочей оплаченной рекламой: живите спокойно, граждане, не бойтесь летающих гор, мы бдим! Мы отслеживаем перемещения тысяч потенциально опасных космических тел! Автоматические телескопы! Стартовые площадки! Поиск и упреждение! Мы готовы! Ах, как красиво это выглядело на моделях, как лихо летящий прямо на Землю астероид менял орбиту, а то и раскалывался на части, получив хар-рошего ядерного пинка! Даже фильмы об этом снимались, недурные сказки для взрослых дядей и тетей…

Вот вам — астероид! Глядите, вот летающая гора, которая безобразничает по всей Земле, не приближаясь к ней! Двухкилометровое чудовище, способное гасить водородные бомбы едва ли не плевками. Хороша новость? Жуйте ее с хреном. Как так — не нравится?..

Кто, несомненно, выиграл на волне всеобщего страха перед Монстром, так это НАСА, не меньше прочих, если не больше, виновное в разразившемся скандале. Пожалуй, позиции этой организации, соответствующие девяностым годам, уже восстановлены и переплюнуты. После бюджетного голода, после прошлогоднего сокращения ассигнований на космические программы как бы не пришлось теперь поголодать от недостатка мозгов, способных толково распорядиться хлынувшей денежной прорвой!

По правде говоря, мне было жаль, что у американцев ничего не получилось.

Хватит… Устал.

Самолет съехал на рулежную дорожку и подкатил к стоянке. Солидно прогудев, откинулась грузовая аппарель.

— Хотите со мной? — спросил я Топорищева, погруженного в свои мысли и вяло реагирующего на действительность.

— А? Что?

— Я в автобусе не поеду, у меня здесь машина. Не бросать же ее в аэропорту. Хотите? Выйдет быстрее.

— Если вас это не затруднит…

Моя машина средних габаритов, и двухметроворостому Топорищеву в ней было тесновато. Он по обыкновению горбился, так что его выдающийся румпель едва не упирался в ветровое стекло, и дул на озябшие в самолете пальцы, столь тонкие и длинные, что в его пятерне чудилось что-то паучье. До меня наконец дошло (не без помощи чипа), что это такое. Арахнодактилия, или синдром Марфана, редкая наследуемая аномалия костной системы, вроде как у де Голля, президента и танкового генерала, который неведомо как помещался в танке. К счастью, не влияющая отрицательно на мозги, скорее наоборот, иначе быть бы Топорищеву не доктором физ. — мат. наук и членкором, а в лучшем случае посредственным баскетболистом…

Я гнал по Новорязанскому шоссе с включенной «мигалкой», нахально нарушая все правила движения, и встречные машины прижимались к самому кювету. Топорищев молчал, но нервничал. Наверно, сейчас он с удовольствием закурил бы мятую «беломорину», если бы не знал, как я отношусь к смолокурам. Ничего, пусть потерпит… Чем скорее домчу, тем лучше, а если мне повезет, то, может быть, удастся сегодняшний вечер провести с семьей. «Разбор полетов» в кабинете у Максютова будет коротким: на сей раз слетали зря, никакой посторонней аномальности в Горно-Алтайске не обнаружено, неумный шутник схлопочет по полной программе. Время от времени у нас и теперь случаются такие осечки, хотя уже реже. Научились фильтровать. Да еще обязательно надо навестить в Склифосовского бедолагу Каспийцева, пришедшего вчера в сознание после множественных телесных повреждений, полученных во время аварии при вынужденной посадке, и девятичасовой операции. Планида его такая. Зато мы — собственно группа «Шквал» — успели научиться сверхосторожности в аномальных зонах и последнее время — тьфу-тьфу-тьфу! — не теряем людей.

Ерунда, совсем небольшой крюк. Склиф так Склиф. Постороннему в нашей клинике делать нечего. Хотя надо признать, что и в Склифе чинят людей вполне прилично, от перемены коек наш подопечный мало что выиграл бы…

Надо поговорить с ним. Парень не дурак, он уже все отлично понял: и то, зачем он нам нужен, и то, что о работе в «УФО-пресс» он может забыть навсегда, притом как раз на волне повышенного читательского интереса к теме НЛО, и то, что участвовать в наших делах ему все-таки придется, если не за деньги из неподотчетных сумм, то под конвоем, чуть только медицина даст разрешение на транспортировку больного, и то, что он может жаловаться хоть в Страсбург, если ему неймется. Его беда в том, что он уникум в своем роде: лучший индикатор зон аномальности нами до сих пор не найден. Какая, на хрен, свобода личности? Какой Страсбург?

Все ясно без слов. Но дружески поговорить со страстотерпцем необходимо, люди почему-то это ценят…

Если пустые разговоры не помогут, расскажу ему о гражданине гуманоиде Емецком, живом трупе, вылеченном в нашей клинике от пневмонии, дистрофии и обморожений, но страдающем от пролежней. Вот кому не позавидуешь. Наиболее оптимистический прогноз: «В лучшем случае когда-нибудь не скоро научится держать в руке ложку». Светила психиатрии единодушны в выводе: Монстр не схалтурил, он воссоздал совершенно нормального человека с совершенно чистым — и, увы, взрослым, мало способным к обучению — мозгом.

— Может быть, не стоит так торопиться в Склиф? — раздраженно спросил Топорищев, когда мы с прежней скоростью проскочили МКАД, и я подивился совпадению мыслей. Хотя, конечно, Топорищев имел в виду совсем не то, что я.

Я сбросил скорость до девяноста.

— Простите. Так лучше?

— Да. Между прочим, вам никто не говорил, что по стилю вождения легко определить, где водитель учился или переучивался? У всех нацбезовцев очень характерный стиль.

— И еще у раллистов.

— Нет, тут другое. Внимательный глаз отличит. Не мешает в работе?

— Стиль не носки, можно и поменять…

Он посмеялся. Очевидно, такого рода юмор был ему близок.

— Я вот о чем хотел спросить вас, Глеб Юрьевич, — сказал я, останавливаясь как порядочный перед светофором в Текстильщиках. — Анализ аномальностей на сегодняшний день что-нибудь дал?

— В каком, собственно, смысле?

— В смысле понимания природы Монстра. Если это инопланетный зонд, то откуда прилетел? Когда? Что ему надо? Почему так странно ведет себя?

— Вы думаете, мы когда-нибудь это поймем? — спросил Топорищев, прищурив на меня один глаз. — Особенно последнее. Я не уверен.

— Почему?

— Знаем ли мы до конца, как устроен человек и почему он устроен так, а не иначе? Много ли понимаем в погоде? А ведь и то, и другое изучается уже сотни лет. Поведение Монстра не менее сложное, так чего же вы от нас хотите? Быстро, точно и все сразу? Хм. Оставим в стороне его совершенно запредельную энергетику и потрясающую информированность, поговорим о мотивации. Между нами, мотивация его действий и есть самое интересное, вот только грызть эту задачку нам предстоит до… словом, внукам хватит. Если они у нас будут. Возьмите хотя бы тот случай с пакетботом и на его основе попытайтесь понять, есть ли в действиях Монстра смысл и какой.

Крыть мне было нечем, Топорищев нашел удачный пример. На днях в спокойном не по-осеннему Ла-Манше сам собой всплыл ржавый, обросший ракушками пакетбот, погибший во время шторма в 1903 году, продержался на поверхности несколько минут и снова затонул на семидесятиметровой глубине, где пролежал до того более столетия. Едва ли кто-нибудь в скором времени объяснит мне, какими соображениями руководствовался Монстр, поднимая со дна пролива дырявую посудину, и, главное, КАК он это сделал! Зря я пристал к Топорищеву, ему тоже непонятно, что такое Монстр и с каким хлебом его кушать…

— Так что же — никаких гипотез?

— Ну почему же. Как раз в гипотезах недостатка нет. Скажем, все эти аномальности можно объяснить влиянием прибора на измеряемый объект, если предположить, что Монстр изучает нас. В таком случае мы изучаем лишь побочные явления, связанные с этим изучением, разве нет?

— Допустим. А его информированность о земных делах?

— Поверхностная — проще всего. Наши же телепрограммы. Более детальная… гм, понятия не имею. Взять хотя бы «эффект отталкивания», иногда превентивный. Либо он умеет читать в наших головах и точно прогнозировать наши действия, либо нарушает известные нам законы природы. По правде говоря, мне больше по нраву первое.

— А энергетика?

— Вторая сторона той же медали. Лично я как материалист в энергию без носителя не верю. Вся проблема в том, что мы этого носителя не обнаруживаем. О всяческих несусветных полях советую сразу забыть, пусть о них в свое удовольствие болтают ваши уважаемые паранормалы. А мне дайте реагирующий на поле прибор, паспортизованный, тестированный и с пломбой, тогда поговорим.

— Каспийцев вам подойдет? — сыронизировал я. — Можете и меня взять за прибор — прекрасная повторяемость результатов. Пломбы, правда, нет…

— Еще неплохо бы знать, как этот прибор работает…

За что я люблю людей науки, так это за то, что им не дают шибко много воли. Приятно, черт возьми, сознавать, что тобой командует не высоколобый очкарик, а прагматик в лампасах, для которого важно не то, как работает прибор, а то, что он все-таки работает, — иначе медики давно разобрали бы меня по клеточкам и дальше, по рибосомам и митохондриям…

И, подозреваю, нашли бы только плоскостопие.

— Но хоть что-то есть? В смысле, выводы.

— Конечно. По-видимому, «объект Иванова», или, если угодно, Монстр, появился в Солнечной системе не менее нескольких десятилетий назад, но может быть, и гораздо раньше. Не вижу причин, почему бы ему не летать здесь еще со времен динозавров. На околоюпитерианской орбите он находится, вероятно, не более полутора лет, а до этого мог болтаться где угодно. Открыть его мы в принципе могли только в последние тридцать-сорок лет и только случайно. По-видимому, он не использует неизвестных нам фундаментальных физических принципов — хотя и в этом вопросе нет полной ясности. Что до целей и методов Монстра… поймите, мы еще не ответили на вопрос «что», а вы уже хотите знать ответы на «как» и «почему»… Кстати, я не думаю, что это инопланетный зонд.

— А что же?

— Понятия не имею. Основных гипотез несколько, но чего стоят гипотезы, которые невозможно проверить? Космический зонд инопланетян — это первое, что приходит в голову, самый тривиальный вариант. И, кстати, самый разработанный. Зонд желает обратить на себя внимание и по каким-то своим инопланетным мотивам, вместо того чтобы рисовать аборигенам «пифагоровы штаны», нарушает привычный уклад их жизни. Почему бы нет? Но, разумеется, миссионер, несущий свет истины и протягивающий дружескую руку, должен быть защищен, чтобы отсталые братья по разуму не проткнули его невзначай зазубренным копьем. С другой стороны, он не должен изображать, будто вообще не заметил зазубренного копья, просто чтобы впредь дикарям неповадно было, — вот вам и реакция Монстра на «Эскалибуры». Довольно сдержанная реакция, надо признать.

— Ничего себе!

— Именно так. Ведь мы с вами живы-здоровы, и вообще число жертв Монстра пока еще на три порядка меньше числа людей, ежегодно умирающих от рака. По масштабам человечества и в модели «Миссионер» это не более чем переломленное пополам древко копья, синяк под глазом копейщика, простреленный для острастки ствол пальмы, ну и, может быть, еще вырванное из носа вождя кольцо. Очень приятная гипотеза. Но повторю: лично я в нее не слишком-то верю.

— Потому что это было бы слишком просто? — подковырнул я.

— А хотя бы.

— Ладно… Допустим, Монстр — не зонд. Тогда что же он такое? Не космический же бог?

— А почему нет? — ответил вопросом Топорищев. — Замечательная версия, сразу все объясняющая… Она уже популярна, а станет еще популярнее. Вы верите в бога?

— Не знаю, — признался я. — Как-то не очень об этом задумывался. Но если и верю, то не в такого. Это не бог. Для бога его поведение очень уж бестолково. Даже не инфантильно, а именно бестолково. Слабоумный бог — это, знаете ли, не бог…

— Согласен.

— Тогда что?

— Что угодно. Например, животное. Очень большое космическое животное, вовсе не обязательно разумное. «Черное облако» Фреда Хойла не читали? Зря, прочтите на досуге. Ну, гипотезу о разумности подобной формы жизни оставим на совести автора… Пока мы установили лишь наличие безусловных рефлексов, но уж никак не разума в нашем понимании. — Он похмыкал. — Впрочем, и это уже немало. После глупой затеи с «Эскалибурами» мы точно знаем, что оно реагирует на раздражители. Но больше всего, признаться, меня беспокоит другое…

— Что же? — повторил я.

— Оно заметило нас.

— И?..

— И пока ничего особенного, — сказал Топорищев. — Тигр рычал на кусты, пока притаившийся в них козленок не взмемекнул от испуга. Теперь тигр знает, где козлик… Послушайте, вы бы лучше на дорогу иногда посматривали. Вмажемся во встречный грузовик, вот и не будет нам никакого «и». Признаюсь, у меня нет особых оснований надеяться, что Монстр в виде любезности восстановит в целости мое тело, да и ваше тоже, не говоря уже о памяти и прочем…

* * *

Седьмого ноября Максютов дал мне выходной, но предупредил, чтобы вечером я был дома. Я забыл справиться у него, когда, по его мнению, наступает вечер, и, поразмыслив, решил, что уж никак не раньше восемнадцати часов. Вроде бы так следует из астрономии, в которой Максютов теперь большой дока.

Так или иначе, я наконец-то принял горячую ванну, сдержанно подвывая от удовольствия, и всласть отоспался, продрыхнув до полудня, а потом мы с Машей съездили в интернат к Насте, имели содержательную беседу с педагогом-дефектологом и часа два выгуливали дочь в парке. Конечно, был и обязательный «сникерс». День выдался сухой и ясный, для поздней осени просто роскошный, даже жухлая растоптанная листва на дорожках парка не выглядела обычной прелой слякотью, а подсохла твердым тонким ковром, источающим пряные запахи, и нам вовсе не хотелось возвращаться. Последние листья парашютировали с деревьев, их гнало ветерком вдоль аллей, за ними можно было бегать наперегонки — кто быстрей поймает. Зимой будет хуже: Настю скорее всего не выпустят гулять дальше внутреннего дворика и притом на срок не больше десяти-двадцати минут, потому что дети с болезнью Дауна если что и умеют лучше других, так это подхватывать тяжелые инфекции дыхательных путей. Знаем, проходили.

Ничего. За двадцать минут можно успеть слепить небольшого снеговика, Настька их обожает. И чтобы нос непременно был из морковки. Кроме того, на выходные мы будем по-прежнему забирать дочь домой. А главное и лучшее свойство зимы состоит в том, что она всегда кончается…

Как ни странно, на Машу сошло некое деловое спокойствие вполне оптимистического свойства, и она увлеченно говорила о том, какие здесь замечательные специалисты по развитию речи, и кому надо бы приплатить за большее внимание к нашей дочери, и все такое… Особых сдвигов в речи Настьки я что-то не приметил, но возражать не стал, да и, по правде сказать, не хотелось этого совершенно. Ну что нормальному человеку надо от семьи, а? Мира и спокойствия, потому что обратных эмоций он в любой момент предостаточно огребет вовне. Мира, спокойствия и любви. Чуть-чуть надежды на лучшее. Кто бы иначе по своей воле сунул голову в этот хомут?

Почему-то мне подумалось, что наше умиротворение не к добру, но пока все было как раз наоборот. Оказалось, что Маша вчера получила-таки гонорар за перевод, деньги сугубо небольшие, но как-никак повод для скромного семейного праздника. По возвращении домой виновница торжества объявила, что желает ужинать со свечами, примерное меню также было мне продиктовано, и я побежал за шампанским и деликатесами.

Пой, душа, чирикай мелкой пташкой! Только тогда и начинаешь по-настоящему понимать прелесть простых радостей жизни, когда лишишься их надолго! Возле подъезда я растаял настолько, что сунул рубль похмельному приставале, встретившему мой жест растерянным матюком. Пой, душа!

Маша встретила меня в таком прикиде, что я едва не уронил сумки на пол.

— Ы-ыть! Откуда это платье?

— От верблюда.

— Красиво верблюды шьют, даже не ожидал… А серьезно?

— Послушай, сыщик. Примени дедуктивный метод. Я гонорар получила или нет?

— Ага, — сказал я озадаченно. — Гонорар. И сколько нужно доплатить?

— Не разоримся. Тебе еще на пиво останется… на отечественное. Вот на женщин, извини, вряд ли.

Ну-ну. Я давно заметил: как только у меня появляются деньги, на них сразу находится тьма претендентов. Летняя поездка к морю, например. Это претендент крупный, с ним следует считаться, а есть и помельче. То же платье. Новые шторы взамен выгоревших. Хорошая, но безумно дорогая книга для жены. Новый пылесос взамен старого, испустившего на прошлой неделе предсмертный дымок. И что интересно — если денег нет, то и претенденты куда-то прячутся, не маячат настырно, по крайней мере, большинство из них…

— Пфуй, мадам, — манерно ответил я. — За кого вы меня принимаете? Я по чужим женщинам не бегаю. А от пива брюхо растет, из штанов выпадает. Мне показан только кефир, и то обезжиренный…

— Так-таки и не бегаешь? А кто домой приходит через две ночи на третью и тут же валится бревном? На жену — ноль внимания.

— Кто ноль внимания?! — плотоядно взревел я, аккуратно ставя сумки у стены. — Я ноль внимания?!! А вот сейчас мы это исправим…

Взвизгнув, Маша пустилась наутек, но не тут-то было.

— Уйди!.. Платье порвешь!

— Ну и порву, что с того? Для чего, по-твоему, нужны платья?

— Отстань! Я так не хочу. Пусти, говорят!.. Иди лучше сумки разбери. Что у тебя там?

— Канистра бренди и две ириски. Не отвлекай меня, женщина!.. О черт! — Я хлопнул себя по лбу, хотя надо было по затылку, где чип. — Я лед забыл заморозить!

— Как же, дождешься от тебя. Я сама заморозила, еще утром, пока ты дрыхнул. Иди, иди… Посуда за мной, а ты сделай жене красиво.

Я пошел делать красиво. Икра, исходящая жиром семужья нарезка, декорированная зеленью, глянцевые маслины, ананасы в кусочках, конфеты, ледяное «Абрау-Дюрсо» и «Мускатное», резервная бутылка «Ахашени», пара пирожных и любимые Машей пикули — очень может быть, что от такого сочетания блюд порядочного метрдотеля хватил бы удар, но, между нами говоря, только метрдотеля нам сейчас не хватало! Побудем варварами, троглодитами из пещеры. В конце концов, живот схватит не сразу. Люди придумывают правила для того, чтобы их нарушать.

Когда я осторожно выкатил из кухни в гостиную накрытый столик с не зажженными пока свечами, Маша сидела в кресле и смотрела телевизор. Шла какая-то нудная телевикторина, туповатые, как на подбор, участники набирали очки и вожделели призов, слащавый ведущий дежурно острил, явно используя чип-подсказку, короче говоря, полная мура для умственно ограниченных — хорошо еще, что не передача «Я самка», где вздорные бабы, не поделив одного мужика на двоих, имеют обыкновение с визгом таскать друг дружку за волосы. Но и эта мура меня не радовала, особенно сейчас, и я совсем уж было собрался возроптать, а то и без слов выдернуть антенну, как вдруг мура кончилась и пошли «Пять минут новостей обо всем». Ладно, пять-то минут потерпим…

Я зажег свечи, с наслаждением потянул ноздрями распространяющийся по комнате аромат (люблю! пусть горит не воск, а парафин с сомнительной отдушкой — все равно люблю!), выключил люстру и, придвинув кресло к столику, уставился в экран, уже через минуту поймав себя на том, что смотрю с интересом. И ничего удивительного: если не видеть этого ящика месяца два, реакция троглодита обеспечена, его, пещерного, от экрана за мамонтову шкуру не сразу оттащишь. Ему и женщины не вдруг нужны.

Ведущих было двое — разнополые и безупречные как по внешности, так и по дикции, а значит, оба виртуальные. Ничего не поделаешь, живой ведущий — вымирающая профессия. Как ни странно, догадываются об этом немногие зрители, да и те предпочитают сразу забыть. Наверно, со временем появятся и виртуальные ведущие телешоу, и виртуальные участники телевикторин… Почему бы, собственно, и нет?

Интересно, дадут ли этим «ведущим» со временем постареть?

Две трети новостей касались Монстра — теперь о нем знали все. Я услышал о планируемой попытке точнее определить орбиту «объекта Иванова» и впредь отслеживать ее эволюцию, для чего в пару к телескопу SIRTF предполагалось нацелить в сторону Юпитера инфракрасную оптику еврокосмического аппарата «Розетта», предназначенного вообще-то для исследования ядра кометы Виртанена, ну да бог с ней, с кометой. Остальные новости касались собственно Земли и последних событий на «фронтах».

Тележурналисты как дети — вечно тянут в рот все, до чего могут дотянуться, в особенности то, что им ненавязчиво подбрасывают. Позабавили меня и их недоверчивость, и их собственные доморощенные интерпретации. Ну-ну, ребята, флаг вам в руки, продолжайте в том же духе…

Катастрофы последних дней — к счастью, мелкие и по большей части уже занесенные в мою память. Мне оставалось только ловить комментаторов на неточностях. Опять же — странности без шумных катаклизмов… Тут было забавнее, и у меня сложилось впечатление, что отныне каждый споткнувшийся или поперхнувшийся индивид, не говоря уже об укушенных домашними любимцами, винит в этом Монстра. Некая пожилая леди из Дублина вызвала приходского священника изгнать беса из поцарапавшего ее кота персидской породы. Велось следствие по делу отечественного казнокрада, попытавшегося списать хищение на Монстра…

Насколько я понял, ведущие церкви мира еще не определили своего отношения к последним событиям: считать ли их признаками гнева господня — или наоборот? Ужели пришла человекам пора понести наказание за грехи свои и отцов? Признанные теологи отмалчивались или осторожно комментировали наименее жуткие места из Апокалипсиса, явно стараясь не вызвать паники раньше положенного ей времени. Зато моментально и повсеместно возникли новые конфессии. Кое-где по миру прошли многолюдные религиозные действа с молениями, обращенными к невидимому Монстру…

Монстропоклонники, блин!.. Скорее всего, эти ненормальные возникли не на пустом месте, а произошли из сатанистских сект: для произрастания чертополоха одной почвы мало, требуется еще и семя. А ведь поганенький росточек… Хотел бы я знать, что глупее этого придумано людьми с тех пор, как древняя обезьяна свалилась с баобаба? Китайская стена? Петровский указ всем поумнеть? Торты с несмываемым кремом для метания в лицо? Военные маневры вблизи ядерного грибка с целью привыкания к радиации? Всеобщее и равное избирательное право? Туалетная бумага с портретами на заказ?.. Поднимите мне веки, не вижу!

Одно сообщение сразило меня наповал — его приберегли под занавес, никак не комментируя. Оказалось, что специальные антенны, некогда установленные в горах обеих Америк и нацеленные на спутники глобальной навигационной системы, перестали смещаться на запад с обычной скоростью три-семь сантиметров в год — вместо этого за последние двенадцать месяцев Южная Америка ПРИБЛИЗИЛАСЬ к Африке (а Северная, естественно, к Европе) примерно на ту же величину! Прежние модели динамики коры полетели к черту, сейсмологи неуверенно предрекли несколько слабых землетрясений в Андах…

Я содрогнулся. Н-да… Это вам не ядерные бомбы плевками гасить. Что-то неуютно становится жить на этой планете — кому как, а мне неуютно. Хорош Топорищев, предлагающий отставить в сторону энергетику Монстра! Как ее отставить-то, когда она движет континентами? И кто бы объяснил мне, глупому, КАК она ими движет?! Опять Топорищев? Хм. Академические мужи? Дважды «хм». Они о Монстре и слышать не хотят, а при упоминании Топорищева едва не плюются, как верблюды, — чем-то он крепко их достал. Во всяком случае, никто из них ни разу не пожелал присоединиться к группе «Шторм», зато, как однажды обмолвился Максютов, от запросов на гранты «для фундаментальных исследований проблемы» отбоя нет.

Хотелось бы мне верить, что последнее сообщение — всего лишь «утка» или какой-нибудь баг в программе обработки сигналов с антенн! Ох как хотелось бы…

Самое интересное, что все новости уложились ровно в пять минут, ни минутой больше. Уловив заставку рекламы, телевизор переключился на другой канал — там показывали какой-то праздник на воде: не то финиш парусной регаты, не то парад военного флота республики Кот-д’Ивуар.

— А теперь я его выключу! — прорычал я, перехватывая пульт. — Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Молчи, женщина! Лед тает, желудок урчит. Где мой питательный бобовый суп?

— А где шампанское?

— Щас открою. С выстрелом или без?

— С канонадой. Джеймс Бонд. Не настрелялся еще?

Парировать этот выпад я не стал. У Маши свои представления о моей службе, пусть они так и останутся в неприкосновенности. Стрелять… В последний раз я стрелял с Максютовым в тире номер шесть. В августе месяце. Но, во-первых, никакие служебные обстоятельства, кроме карьерных, обсуждению в семье не подлежат, а во-вторых, зачем Маше знать, что я ведь и в Нацбез пошел наполовину оттого, что очень уж не хотелось мне видеть ее лейтенантской женой в разворованном дочиста, бедствующем военном городке где-нибудь под Ангарском. Хотя военный городок, может быть, лучше, чем ребенок с сорока семью хромосомами…

А если и то, и другое сразу?

Что чип умеет хуже всего, так это изгонять из головы ненужные мысли.

— Ты что, над ЭТИМ работаешь? — спросила Маша, кивнув в сторону потухшего экрана.

Я постарался удивиться как можно натуральнее.

— С чего ты взяла?

— Видела. Тебя. По телику. В Тюмени, кажется. Правда, ты сразу отвернулся.

Естественно. Я не телезвезда, а секретности с темы «Монстр» пока еще никто не снимал. Правда, и кассету у телеоператора отбирать не стали, ничего путного он все равно заснять не мог — «эффект отталкивания»!

— Я там был по другому делу, — соврал я, обрывая клочья фольги с горлышка бутылки. — Между прочим, как ты смотришь на то, чтобы безобразно напиться и немного побуянить? Я имею в виду — в постели.

— Только немного?

— Это только так говорится, — успокоил я.

— А как на самом деле?

Я не успел ответить — в этот момент грянул телефон.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Для чего Максютов назначил мне рандеву в офисе «Альков-сервиса», я так и не понял, как ни старался. Может быть, он не хотел, чтобы нас прослушивали. Впрочем, с равной вероятностью могло быть и наоборот. А может быть, исключительно ради того, чтобы с комфортом посидеть на действительно хорошем выставочном диване. С Максютова станется.

Блин… Поужинали со свечами.

Полуоткупоренная бутылка «Абрау-Дюрсо» отомстила за пренебрежение, выстрелив пробкой в потолок, сбив рикошетом свечу и залив шампанским стол плюс праздничный наряд жены. Слушать Машин крик мне было некогда, я выскочил из квартиры, по пути сдернув с вешалки куртку и завязав ботиночные шнурки уже в лифте.

Бобик…

Что теперь на мою голову?

Интересно, как вел бы себя ты, капитан Рыльский, по дороге на эшафот? Наверно, тоже торопился бы, нарушая чинность церемонии, — чтобы уж поскорее…

Максютов был в офисе один, и я как-то сразу понял, что «разбора полетов» нынче не предвидится. Сегодня на инкрустированном журнальном столике, придвинутом к выставочному дивану, помещался ноутбук с отключенным экраном, рядом с ним красовался проектор, а у противоположной стены, кривовато зацепленный за вешалку, висел средних размеров экран из белого пластика. Наверно, Максютов сам вешал.

— Садись, Алексей, — пригласил он. — Садись и смотри.

Он выключил верхний свет, уселся на диван рядом со мной и, неловко пристроив ноутбук на коленях, ткнул пальцем в «пробел».

Это был не фильм, как я ожидал. Просто фотография: широко улыбающийся загорелый мужчина средних лет. Приятное, хотя, пожалуй, немного тяжеловесное лицо. Хорошо очерченный нос, выгоревшие на солнце брови. Необычные темно-серые глаза, почти под цвет мокрого асфальта, если только цветопередача выполнена правильно. Крепкий подбородок, волевые складочки в углах рта.

— Как он тебе? — спросил Максютов.

Я осторожно пожал плечами.

— По-моему, сильный мужик.

— Это Томас Риордан, полковник Военно-Космических Сил США. Пять космических полетов на «шаттлах», в трех из них был командиром корабля. Участник долгосрочной экспедиции на станции «Альфа». Отмечается как волевой, сдержанный, опытный и так далее… Послужной список безупречен. Сорок шесть лет, женат, трое детей. Терпеть не может бейсбола, хотя тщательно это скрывает. Увлечения: плавание, рыбалка, верховая езда. Жена владеет хорошей конюшней в штате Вайоминг — бизнес на туристах. Сам считается одним из нынешних «зубров» американской астронавтики. По соглашению сторон утвержден командиром «Зевса». Основной дублер — Скотт Макнил.

Я ждал, что Максютов хотя бы намеком пояснит мне, для чего он лично знакомит меня с этой информацией, и не дождался: он просто стукнул пальцами по «пробелу». Появилась новая фотография.

— Джессика Фоско, астронавт-исследователь, второй член экипажа. Опыт двух космических полетов, включая и управление «шаттлом». Прекрасные аттестации. Магистерская степень по астрофизике. Магистерская степень по космической медицине, так что в случае чего сработает за второго врача. Тридцать лет, не замужем. Хобби, вероятно, не имеет. Кстати, как она тебе?

— Не хотел бы я иметь такую подружку, — улыбнулся я.

— Почему? — насторожился Максютов. — Разве не красивая?

— Чересчур властная. Лицо, осанка. Страшно дотронуться — обморозишь руку. Она случайно не феминистка?

— Для нее это пройденный этап, — усмехнулся Максютов. — Но ты прав, Алексей. Стерва, конечно. Пока такая вот баба не пробилась на высокий пост, толк от нее есть, а потом… — Он шутливо махнул рукой, словно защищаясь от наваждения. — Ладно, вот тебе Джеффри Стюарт, бортинженер и третий член экипажа.

Джеффри Стюарт оказался негром с худым серьезным лицом, и лицо это здорово блестело: по-видимому, снимок был сделан на какой-то пресс-конференции под световым шквалом нацеленных в упор софитов.

— У него за спиной только одна космическая экспедиция, зато долговременная, — озвучил Максютов. — Помнишь ту историю в две тысячи седьмом, когда «Альфу» собирались спешно эвакуировать? На всякий случай знай: тогда обошлось в значительной мере благодаря ему. В НАСА он считается первым техническим гением, по крайней мере, первым среди астронавтов. Тридцать девять лет, женат, четверо детей. Окончил Массачусетский технологический, имеет докторскую степень, преподавал, затем участвовал в разработке космической техники. Увлечение: коллекционирование всевозможных этикеток и наклеек любого содержания, но обязательно темных тонов.

— Он что, с пунктиком? — спросил я.

— Если бы только он. — Максютов заметно дернул щекой. — Представь себе, его дублер тоже негр. А дублер астронавта-исследователя — тоже женщина. Эстер Фитцджеральд. Ты находишь это забавным?

— Да как сказать… — промямлил я. — Пожалуй.

— Идиоты! — рявкнул Максютов. — Кретины! Десяток умных идиотов в верхушке НАСА тщится сделать красиво тремстам миллионам глупых идиотов! Равноправие, мать их… Еще увидишь: будут демонстрации геев и лесбиянок против дискриминации сексуальных меньшинств в астронавтике. Блин, учинили шоу!.. — Остыв столь же быстро, как вспыхнул, он продолжил: — Ладно… С более подробными сведениями по каждому из этой троицы ознакомишься позже.

Факт: я все еще не до конца понимал, куда он клонит.

— Товарищ генерал, разрешите задать вопрос…

— Без чинов. Спрашивай, Алексей.

— Анатолий Порфирьевич, я правильно уловил: после провала с боеголовками НАСА готовит экспедицию к Монстру? Обитаемый корабль?

— Да. И не только НАСА, но и европейцы, и мы. Долевое участие. Всего шесть человек экипажа: трое американцев, один из Еврокосмического агентства и двое наших. Штатники здорово прокололись и мечтают разделить ответственность. К тому же они по обыкновению уверены, что Америка не должна всегда платить за все. Сам хорошо понимаешь, сыграть на нашем национальном самолюбии да на воспоминаниях о величии — дело благодарное. И мы на это, конечно, клюнем, точнее, уже клюнули! — Максютов безнадежно выругался. — В общем, президент дал «добро», деньги Роскосмосу пошли, спорить не о чем. Что с того, что мы пять лет не запускали пилотируемые корабли? Кого это интересует?

Он встал, нервно прошелся по кабинету, сжимая и разжимая кулаки. Включил электрический чайник на пустующем столе секретарши. Дернув щекой, сообщил:

— Есть такая психическая болезнь — мания престижа. Мы больны ею в тяжелой форме.

Я промолчал. Да вернувшийся на диван Максютов и не ждал от меня комментариев.

— Ну а если «Энергия» взорвется на старте? Если рухнет, не выйдя на орбиту? Нам ведь не привыкать. — Он секунду помолчал и изменил тон. — Собственно, я не должен был бы тебе это говорить, но ведь ты же не вьюнош с горящими глазами, сам все понимаешь…

Пока что я не понимал ничегошеньки. Смысл разговора ускользал.

— Мы участвуем полуофициально… пока как консультанты спецчасти проекта. Мы — в смысле Нацбез.

— Любопытно, — внешне равнодушно поинтересовался я, — какие средства решено на это угробить?

— Любые. В пределах четверти госбюджета.

Ого!..

— Так серьезно? — не удержался я.

— А ты как думал! — гаркнул Максютов. — Надо будет — не то что четверть, а и половину дадут. Не хватит половины… потрясем кое-кого. Мы еще и для этого нужны. Сами отстегнем в крайнем случае. В общем, средства будут. На «время — деньги» плюнь, понял? Сейчас для нас время намного дороже денег, понял? Решено, что терпеть дальше нельзя, понял? — Каждое «понял» Максютов сопровождал припечатыванием ладони к столешнице.

— Понял.

Честно говоря, пока я понял лишь одно: раз пошли такие игры с бюджетом, семейные сбережения опять пора переводить в валюту.

— Хорошо, что ты такой понятливый. Ну так вот… Участник полета от Еврокосмоса пока не определен. О возможных вариантах мы с тобой гадать пока не будем. А Колю Степанова ты должен знать.

Лицо, появившееся на экране, я узнал, конечно. Николай Степанов, полковник полуживых ВКС России, командир последнего «Союза-ТМ», не без проблем слетавшего в космос пять лет назад, как верно заметил Максютов. Хорошее лицо, а вот улыбнуться в камеру не догадался. Скорее, чем-то недоволен. Такое впечатление, что его упрашивают сказать «чи-и-из», прежде чем вылетит птичка, а он собирается кратко и доступно послать фотографа к едрене фене. Сорок четыре года, женат, бездетен, два полета, нештатные ситуации, правительственные награды… По правде сказать, я узнал его в лицо лишь благодаря чипу да давным-давно просмотренной вполвзгляда программе новостей — ну кто у нас сейчас всерьез интересуется отечественной космонавтикой? Не я, точно. Не рядовой среднестатистический россиянин. И уж подавно не нынешние политики. Коммерческие запуски и то становятся редкостью, о злополучной «Молнии» не хочется и вспоминать, на номинально международную «Альфу» летаем на американских «шаттлах», пока в Тюратаме и Свободном ржавеют стартовые столы…

Печально сие, ну а мне-то что?

— Осталась последняя картинка, — сказал Максютов. Немного помешкав, словно замявшись неизвестно отчего, он ткнул пальцем в «пробел». — Алексей, я бы хотел, чтобы ее озвучил ты.

Я не поверил. Нет, этого просто не могло быть…

Но к животу словно приложили кусок льда.

— Алексей Рыльский, — проговорил я механическим голосом. — Капитан УНБ. Опыта полетов не имеет. Тридцать один год, женат, один ребенок…

— Поправка, — вмешался Максютов. — Не капитан, а майор УНБ. Также майор Военно-Космических Сил России. С этой минуты.

— В случае моего согласия? — спросил я.

Молчание Максютова было вполне красноречивым.

Так…

Можно не сомневаться, кто предложил мою кандидатуру. Трудно ожидать от Максютова знаний о космонавтике, далеко превосходящих обывательские. В самом деле, если уж в космос летали советники президента, киноактеры, журналисты, и планируется запуск эстрадной примадонны ради концерта с орбиты, то почему бы не слетать несостоявшемуся военному инженеру, ныне капитану, пардон, майору Нацбеза? В какие обывательские мозги без настойчивой подсказки со стороны придет простая мысль: полет к Юпитеру (и, надо надеяться, обратно) соотносится с заурядной работой на орбитальной станции примерно так же, как участие в ралли Париж — Кейптаун с мирной дремой на диване.

Если только не хуже. В конце концов, я тоже не специалист ни в чем, кроме разве что работы в УНБ да технологических цепочек производства оптоэлектроники, и от обывателя отличаюсь лишь одним: могу приблизительно представить себе масштаб проблемы и ужаснуться…

Комедию абсурда хорошо наблюдать со стороны. Кому как, а мне нет никакой радости скакать перед рампой на потеху всего мира. С плачевными, скорее всего, результатами.

— В данном вопросе мое согласие вообще требуется?

Не знаю, как я это выговорил… Дерзость, конечно. И я ожидал услышать резкое «нет», произнесенное Максютовым как нечто давно решенное.

Против ожидания он ответил:

— Да. Пойми правильно: мне бы не хотелось приказывать тебе как своему подчиненному. Мне нравится уже то, что ты не рявкнул с оловянными глазами: «Служу России» и не стал благодарить за доверие… Ты нормальный человек, ты, как и я, любишь ходить по земле. И вместе с тем ты — уникум, по-видимому, почти не чувствительный к «эффекту отталкивания». Подумай: много ли наберется таких из тех, кому я мог бы доверять во всем? Ты нужен, Алексей. Мне. Нам. Всей Земле, наконец, прости пожилого Носорога за громкие слова. И еще. Никто не собирается запихивать тебя в ракету насильно или давить на семью — это не филантропия, это практицизм. Силового варианта не будет, можешь поверить на слово. Здесь нужен заинтересованный доброволец, а не припертая к стене жертва с дрожащими поджилками…

Это я-то заинтересованный доброволец?! Ну-ну.

Максютов крякнул.

— Никто не знает, есть ли вокруг объекта «зона отталкивания», но мы обязаны предположить, что есть. «Зевс» не станет приближаться к Монстру вплотную. Это придется сделать тебе, Алексей.

Так.

— Не Каспийцева же туда посылать, — невесело усмехнулся Максютов.

— Не Каспийцева, — кивнул я.

— Ты выйдешь из корабля и подберешься к объекту вплотную. На чем — вопрос технический. Ты должен попытаться понять, что такое Монстр. Если он зонд, то с ним, вероятно, можно установить прямую связь. Если он не зонд, будешь действовать по обстановке. Возможные варианты уже просчитываются. В случае агрессии со стороны объекта или при невозможности установить с ним связь ты… примешь решение. Единственно возможное. Ты понимаешь меня?

Я снова кивнул, и только. Говорить не мог.

— Я уверен, что ты справишься. И что в случае чего сумеешь унести оттуда ноги. Я не собираюсь тебя терять, ты мне еще нужен. Имей в виду, палец в чернилах я за тебя держать не стану, потому что знаю и так: старого Носорога ты не подведешь. Ведь не подведешь, Алеша?

Если молчание может быть ответом, то я ответил. Максютов вздохнул.

— Ты можешь отказаться. Не сочти мои слова за недоверие, просто я хочу, чтобы ты знал все. Вместо тебя полетит дублер, один из тех, кого я гонял на «аномальщину», парнишка, который переносит «отталкивание» гораздо хуже тебя, но все-таки худо-бедно переносит… Это уменьшит наши шансы минимум наполовину, но в крайнем случае мы пойдем и на такое решение. Крайний случай — это твой категорический отказ, а поскольку я буду вынужден тебе приказать — неподчинение приказу в мирное время. Последствия для тебя будут неприятными, но далеко не фатальными. Я хочу, чтобы полетел ты, потому что лучшей кандидатуры у меня нет. Есть другие обладатели почти тех же свойств, но они не работают у нас… Прости и пойми меня правильно, Алексей.

Я понял правильно. Бобику полагалось бы сказать «гав» и повилять хвостом.

Я молчал. Чайник на секретарском столе засвистел и выключился.

— Кофейку хочешь, Алеша?

— Хочу.

— Я не буду, а ты выпей.

Я насыпал в чашку две ложки растворимого кофе, механически плеснул туда же чайной заварки, залил кипятком и, отхлебнув, вылил гадость в кадку с фикусом.

— Выглядеть это будет примерно так, — продолжал Максютов, по виду нисколько не интересуясь моими душевными эволюциями. — «Зевс» собирается там, — он показал большим пальцем вверх. — Шестью-семью «Энергиями» мы поднимаем на орбиту разгонные блоки первой ступени и наш обитаемый модуль. У американцев будет свой. Психологи считают, что экипажи должны иметь раздельные спальни, можешь по этому поводу сострить, если хочется… Остальное выводят на орбиту штатники. Наш модуль — на трех человек: Степанов, ты и врач. Возможно, наш. Еврокосмос пока мнется: то ли посылать своего человека, то ли воздержаться. Но денег дадут. Все системы связи — их… они их хорошо отработали на «Гермесе». Основное жизнеобеспечение — американское. Телеметрия зато наша. В ЦУПе будут точно знать, кто и когда из вас пукнул. И каким газом. — Максютов улыбнулся своей шутке, я же не нашел в ней ничего смешного. — Ну и все такое прочее… Точность измерения расстояния до корабля — плюс-минус один метр на всей траектории полета, точность по скорости — плюс-минус один сантиметр в секунду, точность по ускорению… — Максютов почесал лоб. — Хм, забыл… В общем, тоже хорошая точность. Не радует?

— Радует, — глухо сказал я.

— Говоря короче, на околоземной орбите все эти блоки и модули автоматически стыкуются, образуя собственно «Зевс». Я его в модели видел — та еще каракатица, но впечатляет, можешь поверить! Почти сотня метров в длину, начальная полетная масса две тысячи сто тонн! — Ей-ей, он произнес эти слова с торжествующим энтузиазмом в голосе, и глаза его блестели! Спохватившись, он продолжал спокойнее: — Никаких сверхсложных выдумок касательно траектории — сразу разгон до семидесяти километров в секунду, один доворот у Марса, он вам еще немного скорости поддаст, и инерционный полет. Туда — примерно десять месяцев, включая торможение, маневры выхода на орбиту Монстра и сближение. Семь-двенадцать суток там. Обратно… вот обратно долго, Алексей. Через Марс и Венеру, с гравитационными маневрами. Не хочется тебя расстраивать, но…

— Сколько?

— Около двух лет.

— Понятно.

Итого — почти три года полета… Если космическая медицина не изобрела ничего нового, по возвращении на Землю участников экспедиции будут вычерпывать из анатомических кресел как кисель. При условии, что возвращение вообще состоится.

Ни мы, ни американцы пока еще не теряли людей в космосе. Но ведь когда-нибудь это случится, как все неизбежное. У тех, кто полетит, немало шансов стать первыми…

Максютов продолжал говорить что-то насчет длительной работы слабосильного ионного движка на ксеноне, необходимого для возвращения, и специального запуска «шаттла», который снимет нас с околоземной орбиты, когда мы на нее вернемся, но я уже не очень внимательно слушал. Зачем мне сейчас технические подробности? Понадобятся — прослушаю еще раз через чип.

Хорошо еще, что он не сказал: Марс, мол, увидишь со ста километров… даже дважды, Венеру, Юпитер, само собой…

Стоп. А почему, собственно, я подумал «мы», «нас»?!.. Я что, уже согласился на это безумие?!

«ЧИППИ, ПОДСКАЗКУ!»

«НЕПОЛНОТА ДАННЫХ. ПОДСКАЗКА НЕВОЗМОЖНА».

Так я и думал…

Железяка хренова! Ну зачем ты мне? Зачем?!!

— Оттуда ведь можно и не вернуться, — заметил я.

— Можно. В этом случае, помимо твоего вознаграждения, семья получит пособие. Значительное. По желанию — в валюте. В любом из банков у нас или за границей. При не слишком расточительной жизни хватит лет на сто.

Я снова промолчал, и Максютов истолковал это по-своему:

— Половина суммы будет переведена на твой счет еще до старта. О наследстве или доверенности позаботься сам.

Блин! Да за кого он меня принимает?!

За человека, ответил я сам себе и даже слегка устыдился своей невидимой постороннему глазу вспышки. За самого заурядного, нормального человека с заурядными мыслями, предсказуемыми желаниями и тщательно спрятанными остатками мальчишеской рефлексии. Разве я не такой? Один из восьми миллиардов людей, один из десятков миллионов практически здоровых, выдрессированных дисциплиной и достаточно обученных для дальнейшей подготовки особей. Разве нет?..

Не повезло: оказался одним из уж-не-знаю-скольких, но немногих, вроде бы способных противостоять воздействию Монстра — или попросту не замечаемых им? Один черт… И практический вывод тоже один: лети, парень. Бобик, вон Монстр, фас! Флаг тебе в руки, майор Рыльский, атомный заряд под мышку. Полезай в жестянку со стенками не толще, чем у банки из-под пепси-колы, и лети уничтожать инопланетный зонд, если он откажется от переговоров…

А ведь чую: откажется.

Не спорю, титаново-бериллиевый гроб ничуть не хуже цинкового или деревянного, в титаново-бериллиевом можно даже усмотреть некий шарм, но всему же свое время! Я бы еще подождал, пожалуй, лет тридцать-сорок как минимум.

— Когда назначен старт? — спросил я и сглотнул слюну.

— Последние числа июля следующего года. Еще больше восьми месяцев. Раньше никак не успеть, а позже тоже нельзя: временной коридор наивыгоднейшей траектории — не более двух суток. Упустим окно — придется ждать больше года, понимаешь?

Еще бы не понять. Планеты-то ползут по орбитам. Никому неохота терпеть безобразия Монстра еще год с лишним…

— Сейчас ты мне ничего не говори, сейчас я тебя и слушать не стану… Ты подумай, Алеша. Хорошенько взвесь и прими решение. Но и не тяни. Суток тебе хватит?

Запершило в горле. Я откашлялся в кулак.

— Каковы шансы вернуться?

Максютов вздохнул.

— Законный вопрос, Алексей… Врать не стану, специалисты считают, что шансы примерно пятьдесят на пятьдесят. Сугубо предварительная оценка, конечно. Сам понимаешь, каково просчитать надежность техники в сверхдолгом и сверхсложном полете да еще постараться учесть случайные факторы… Со временем уточнят, насколько это вообще возможно. Это по полету. Ну а сколько процентов отнимет Монстр — этого никто не скажет.

— Понятно, — пробормотал я.

Максютов посмотрел на меня внимательно. И вдруг рявкнул:

— А ну-ка встать!

Я встал. Вернее, вскочил. Головной мозг не действует в таких случаях, да и насчет спинного я не вполне уверен. Мышцы срабатывают сами.

— Тебя не на расстрел ведут, понял? Можешь отказаться. Кто тебя знает: вдруг сумеешь потом доказать себе, что ты был прав? Иди и думай. И запомни: у твоего дублера шансов намного меньше.

Уже перед дверью я обернулся.

— Анатолий Порфирьевич…

— Да?

— Кто мой дублер? — спросил я. — Могу я знать?

— Тебе это необходимо, Алексей?

— Уверен.

— Не беспокойся, не твоя жена, — пробурчал Максютов. — Саша Скорняков.

* * *

Всякому хоть раз в жизни случалось получить пыльным мешком по голове. Но если в мешке — гиря?!

Каким божьим попущением, мотаясь без цели и смысла на сумасшедшей скорости по улицам никогда не засыпающего города, я не разбился вдребезги о фонарный столб — не ведаю. Позже диву давался. Сбил ограждение перед местом дорожных работ, чудом увернулся от распахнутого зева какой-то не особенно приятной ямы, юзом вылетел на слякотный тротуар, с садистским удовольствием снес урну и искусственную пальму перед офисом турфирмы «Хеопс». Отводя душу, облаял остановившего меня дорожного полицейского, сунув ему под нос служебное удостоверение. У него же на глазах купил в ларьке запечатанный стаканчик воняющей непищевым пластиком водки, известный в народе под кличкой «русский йогурт», и тут же у ларька хищно выпил. Забыл сдачу. Отъезжая на полном газу, разглядел в зеркале заднего вида полицейского, демонстративно крутящего у виска не пальцем — полосатым жезлом, едва не рассвирепел окончательно, но как-то справился, чуть сбавил газ и уже реже заставлял машину метаться по дороге из стороны в сторону. Успокаивался.

Мальчик! Чего ты хотел? Максютов подобрал тебя, оставил при себе, пригрел, когда надо было гнать в три шеи, — дальнозорко решил, что со временем старательный парнишка на что-нибудь сгодится. Теперь пришло это время, время отрабатывать, а награда будет щедрой: что там майор — по возвращении неловко будет не дать мне как минимум полковника, если не Нацбеза, то уж ВКС непременно. Плюс Андрея Первозванного, а заодно и Героя России. Не считая пожизненного купания в лучах всемирной славы, которая как дивиденд тоже кое-чего стоит…

В гробу я видел вашу всемирную славу, понятно? В ритуальной одноразовой обуви финского производства! Что? Выгонят со службы с позором и без средств к существованию? Да пожалуйста!.. Давно пора!

Первым делом я позвонил Скорнякову по телефону, который вряд ли прослушивался.

— Привет, старик. А ну колись: тебе в последнее время Дуб ничего не предлагал?

— М-м… Ты о чем?

— Не можешь сказать — молчи. Я пойму.

— Да нет, вроде ничего, — осторожно сказал Саня. — А в чем дело?

— Ни в чем, — буркнул я и дал отбой.

Так. Какими бы актерскими данными ни обладал мой бывший подчиненный, вряд ли он сумел бы меня одурачить, я его хорошо знаю. Да и незачем ему меня дурачить. Откровенничать, положим, он не стал бы, но намеком дал бы понять… Интересно получается: Скорняков — дублер, но он об этом не знает. Возможно, его и не собирались использовать по типу собаки Лайки, у Максютова сразу не поймешь, если поймешь вообще. Просчитать все его варианты еще никому не удавалось.

Тем более — импровизации.

Цель одна: капитан Рыльский должен решить. Сам. Он должен найти единственно верное решение.

Понятно какое.

Может быть, мне дают понять, что мой отказ, если я решусь на него, ничего кардинально не изменит? Допустим, Скорняков не знает, что он номер второй. В крайнем случае Рыльский тоже не будет знать, что он номер первый, пока однажды не очнется в обитаемом модуле «Зевса» с раздельными спальнями, тысячах этак в пяти километров от земной поверхности. С восхитительным ощущением тошноты от невесомости и последствий наркоза.

Может быть, меня уже сейчас подталкивают к принятию ПРАВИЛЬНОГО решения. Должен же кто-то помочь Максютову остаться искренним в своих обещаниях?

Кто, как не я?

За Строгинским мостом я съехал к пойме. Во время оно в этом месте еще купались, ловили подлещиков, устраивали на специально завезенном песочке чемпионаты по пляжному волейболу, но время оно прошло, и теперь здесь была свалка, только свалка и ничего, кроме свалки. На дальнем ее конце что-то дымилось без огня. Бомжи-собиратели с темнотой разбрелись отсюда кто куда. Пованивало. Дым относило к жилому массиву. Со стороны Тушина дул довольно свежий ветер, морщил темную ленту Москвы-реки, шевелил и перекатывал у уреза воды прибитый к берегу мусор.

Я без большого раздражения подумал о местных жителях. Терпят — ну, пусть… Наверно, сами и начали первыми сваливать сюда мусор. Везде так. Нормальное равнодушие людей, повидавших всякие конвульсии общества, уставших ждать прихода сколько-нибудь разумной системы правления, крепко осознавших, что перемены к лучшему произойдут, во всяком случае, не при их жизни…

«ПОВЫШЕННАЯ КОНЦЕНТРАЦИЯ ЛЕТУЧИХ ТОКСИНОВ! РЕКОМЕНДАЦИЯ: УДАЛИТЬСЯ НА БЕЗОПАСНОЕ РАССТОЯНИЕ».

Заткнись, подзатыльник! Сам знаю.

Зато здесь не было слепящего света уличных фонарей. Я поднял глаза к небу, отыскал немногие знакомые созвездия. Пять звезд Кассиопеи стояли в зените. Большая Медведица накренила свой ковш. Созвездие Лиры, похожее очертаниями на что угодно, только не на лиру, уставилось на меня холодным зрачком Веги. Красавец Орион, вскарабкавшись в небо на востоке, клонился к югу. Низко на западе, отражаясь в маслянистой воде, горела очень яркая звезда, превосходящая блеском остальные, — Юпитер или Венера. Я не знал, что это, но дал себе слово завтра выяснить.

По спине противно побежали мурашки. Только теперь, задрав голову к звездному небу, я по-настоящему, не умом, но шкурой начал понимать, что мне предложил Максютов. И вот мне — туда? К непонятному и, вероятно, предельно опасному двухкилометровому чудовищу, обращающемуся вокруг распухшего газового пузыря? В холод, в пронизанное метеоритами черное ничто, к колючим искрам звезд?

Бред, полный бред. Человек еще никогда не летал к Юпитеру и в нормальном режиме развития цивилизации вряд ли скоро полетел бы. Просто потому, что не нужно пока человеку туда лететь, и будет ли нужно — неизвестно. Подготовить такой полет менее чем за год — бред в квадрате. Бред самого зловредного свойства. Бред параноика. Торопизм — это диагноз. Я еще пешком под стол ходил, когда мы потеряли оба «Фобоса», а уж с тех пор… В стране, где треть населения — законченные люмпены, а оставшаяся половина экономит на необходимом! С недопокоренным Кавказом и недостроенным капитализмом! Блин, да наши «штормовые» «Ан-74» — и те иранской лицензионной сборки, разве что летают пока еще на нашем, добытом из тюменской нефти керосине; уж если ИХ оказалось выгоднее купить, чем построить, то что попусту болтать о большем? Может, мы раньше взялись бы за ум, будь у нас меньше керосина?

И все равно лететь к Юпитеру должны были бы профессионалы, готовившиеся много лет, оттренированные до полного слияния с кораблем, до мгновенной автоматической реакции в любой ситуации…

Выходит, не в любом случае.

Между прочим, сразу, как возник проект, даже раньше, следовало бы проверить на «эффект отталкивания» профессиональных космонавтов! Или… уже проверили?

Я сплюнул в мусор. Бред… Из меня такой же космонавт, как из лопаты веер, в космической технике я ни бельмеса. Я даже в детстве не мечтал о космосе, а мечтал только об одном: вырасти КРУТЫМ и показать хмырю-отчиму, где раки зимуют. Меня, между прочим, по сию пору в самолете укачивает, с таблетками не расстаюсь и всегда заранее прошу пакет! Да в «Зевс» не поместится столько пакетов, сколько мне надо на трехлетний полет!

И без меня тонны и тонны металла носятся по орбитам. Тысячи тонн. Где-то там летает и спутник, следящий за Монстром. Один. Впрочем, уже нет: на Юпитер нацелены датчики «Розетты», и наверняка вот-вот запустят что-то еще.

Ну, а если Монстр вдруг перестанет излучать тепловые волны? Подите докажите мне, что он этого не может! Кто доказал, что он со своей невероятной мощью не способен как-то обойти второе начало термодинамики или даже нарушить его?!

«Ты относишься к нему как к богу, — пробурчал однажды Шкрябун мне в ухо. — А он просто большая сволочь, двухкилометровое космическое дерьмо…»

Правда, не уточнил чье.

Не бог, конечно. Инопланетный зонд? Если это так, то у него огромная свобода воли, и в ответ на агрессию он может устроить всем нам такие же Канны, какие однажды устроил консулу Варрону Ганнибал Гамилькарович. Передавит нас, как муравьев, да так, что мы даже не успеем понять, кто передавил и зачем. Может, как раз нужно сидеть тихо. Зараза Топорищев придумал еще покруче: тигр, мол, и козленок. Остался от козлика набор для холодца… Ну и с какой стати я должен приближать этот момент?

И, наконец, я просто НЕ ХОЧУ!

Именно так. Я перестал горбиться под тяжестью решения и еще раз сплюнул в мусор, но уже с веселой злостью. Вы поняли меня, товарищ генерал-майор? Нет? Так я повторю: капитан Рыльский добровольно никуда не полетит, он категорически желает остаться в пределах родной атмосферы. А если вам неймется, засуньте свой Юпитер себе… ну вы поняли куда, товарищ генерал-майор? Вместе с Монстром.

* * *

Разумеется, я не рассчитывал на то, что после успешно проваленного мною ужина со свечами Маша встретит меня ласково. Все-таки я реалист или, во всяком случае, считал себя таковым, пока события не показали со всей наглядностью: розовый ты оптимист, капитан Рыльский, жизнерадостный кретин и шапкозакидатель, смотреть на тебя противно…

Она залепила мне плюху. С ходу. Без слов.

Меня мотнуло к стене прихожей. Удар был увесистый, на анемию Маша никогда не жаловалась.

— Блин!..

— Сам ты блин! Сволочь!

— Ты специально выбрала такой момент? — хмуро поинтересовался я, ощупывая щеку и стараясь сохранять спокойный тон. — Сейчас меня лучше не трогать. Понимаешь, я мог бы ответить, чисто рефлекторно…

Кажется, на это она и напрашивалась. Избегая второго удара, я перехватил ее руку, повернул жену к себе спиной и легонько подтолкнул в спину.

Когда, пробежав несколько шагов, она обернулась, я увидел ее глаза.

— Сволочь! Подонок! Ну ответь, ответь! Убей! Убивать ты умеешь!..

Как минимум я изменил ей с козой. Причем на ее глазах. И вдобавок переписал на козу свой счет в банке.

Какой уж тут ужин при свечах… Со стола в гостиной было убрано все. Не перевернуто вверх дном, в чем было бы еще полбеды, а именно аккуратно убрано. Скверный признак. Не поручусь, что семга пошла в холодильник, а не вылетела в форточку на радость дворовым кошкам, но посуда явно уцелела и, уверен, покоилась в сушилке. Чего у большинства женщин не отнять, так это маниакального стремления к опрятности, если не в мыслях и отношениях, то в вещах.

— Успокойся. Ты мне можешь объяснить, в чем дело?

Давным-давно я вбил себе в голову простое правило: никогда не спорь с женщинами. Никогда. Молчи и делай свое дело. На них иногда и не в критические дни нападает безумие, совершенно, на мой взгляд, иррациональное и неадекватное поступкам окружающих, вроде как на китов-самоубийц, с той разницей, что женщины бросаются не на берег, а на людей. Даже лучшие из них, те, чья психика не расшатана настолько, чтобы идти вразнос от малейшего чиха. Они вообще странные существа, как бы из другого биологического вида. Одно дело вызубрить наизусть соответствующий раздел из курса прикладной психологии и научиться грамотно применять его в работе с женским материалом, другое дело — налаживать жизнь с близким человеком. Никакой курс тут никому еще не помогал и не поможет.

Но сейчас я совершил ошибку.

— В чем дело? — Маша задохнулась. — Ты еще спрашиваешь, в чем дело, дрянь?! В тебе! И во мне, раз я такая дура, что за тебя замуж вышла! Капитанишка! Тебе свистнули — ты и побежал… Бобик, ату! — Я вздрогнул. — Сидеть, Бобик! Фас! А мне надоело, ты понял? На-до-е-ло!!! Лучше в петлю. У других мужья как мужья…

Слушать такое от любимой женщины — невыносимо. Да-да, от любимой, только сейчас она, ослепленная яростью, этого не понимала и делала все, чтобы я тоже перестал понимать…

Не вижу ничего постыдного в том, чтобы удрать от женщины, которая не в себе, не доводя дело до крайностей. Я заперся в ванной. Некоторое время Маша остервенело колотила в дверь, потом я услышал, как она разрыдалась. Ну, это к лучшему, слезы помогают…

Я сидел на краю ванны и тупо размышлял, не помыться ли мне еще раз, чтобы уж не зря тут торчать, а заодно дать Маше время успокоиться. Я знал, что подсказал бы мне чип: извинись, мол. Выйди и покайся. За какой грех? А просто так, оно полезно. Но сейчас я этого не мог.

Я заткнул слив, налил в ванну косметического пенообразователя и пустил воду. Банного полотенца на вешалке не наблюдалось, наверно, Маша бросила его в бак с грязным бельем, но я же не сибарит, в конце концов. Вытрусь и полотенцем для рук, ничего с ним не станется, да и со мной тоже.

Я начал раздеваться. За спиной росла шапка пены, клокотала вода, низвергаясь из крана в ванну, наполненную уже на треть. И вдруг — изменила звук. Резко, неожиданно до вздрога. Я обернулся рывком.

ВАННА БЫЛА ПУСТА!

Словно я не наполнял ее вовсе. Затычка торчала на месте, а вот вода исчезла напрочь. Не наблюдалось и пены. Словно громадный язык взял да и слизнул все, что успело налиться в ванну, но не тронул то, что еще не вылилось. Кран по-прежнему работал. Шкворчала толстая струя воды, разбиваясь о дно ванны, только что осушенное неизвестно как и кем…

Кем, кем… Монстром!

Я с опаской дотронулся до края ванны. Ничего. Потом осмелел и выдернул из ванны пробку, а воду выключил. Опять ничего особенного. Вода с обычным всхлипом утянулась в отверстие. Вода как вода, пробка как пробка. Железная. Не жжет пальцы и не морозит. Не пытается ни укусить, ни взорваться на ладони. Вроде бы и потолок на голову не норовит упасть.

Вот тебе и локальные чудеса, капитан Рыльский. Вот тебе и мелкие аномалии. Если их действительно стало меньше, то уж никак не за твой счет. Радуйся, что из ванны исчезла только вода, а не ты вместе с нею. Будь счастлив, что тебе не подложили крокодила, только что телепортированного из Амазонки, а то и ожившего мезозойского ящера с глотательным рефлексом. Что молчишь? Решил отсидеться дома? Ну и как — отсиделся?

Слегка пошалило космическое чудовище… Главное, нашло для этого подходящий объект и подходящее время!

— Если в ванне нет воды… — ошарашенно пробормотал я себе под нос слегка модернизированное начало известной фразы, каковой модернизацией и ограничил свой вклад в объяснение феномена, уже понимая, что никому о нем не расскажу, даже в доверительной беседе с глазу на глаз. Никому, никогда и ни за что. Не хватало мне еще стать объектом изучения, чтобы Максютов дал добро Топорищеву засадить меня в пробирку, а Шкрябун натравил на меня свою свору паранормалов!

Ощущая, как сердце гулко стучится в ребра, я покинул ванную с наивозможной поспешностью, застегивая пуговицы на ходу.

Предупредить Машу, чтобы какое-то время не заходила в ванную? А смысл? Монстр достанет везде, от него не спрячешься. Хозяйничает, сволочь, как у себя дома. Недавно вон в Южном полушарии родился и натворил бед обширный тайфун, вопреки силе Кориолиса вращающийся против часовой стрелки. Может быть, топорищевского козленка уже пробуют на зуб?

И все же я попытался предупредить Машу, хоть это было и глупо.

— Послушай…

Зря я надеялся, что она хоть немного успокоилась.

— Нет, это ты меня послушай, дрянь!..

Следующие пять минут я тщетно пытался вставить слово и не преуспел в том, зато узнал о себе много нового. Оказалось, что жена мне вовсе не нужна и никогда не была нужна в ином качестве, нежели дармовая домработница. Выяснилось также, что у меня напрочь отсутствует честолюбие и вообще человеческое достоинство, из-за чего судьба мне вечно прозябать в бобиках-капитанишках без перспективы когда-нибудь обеспечить жене сносное существование. И, разумеется, именно я и никто иной виноват в том, что у нее родился ребенок-даун… Это уже что-то новое в ее репертуаре.

Всему есть предел. И удары ниже пояса терпеть никто не обязан.

Короткий ужас — понимание, что сейчас совершишь непоправимое и не успеешь себя остановить.

— Заткнись, дура! — заорал я, слетая с нарезки.

— Что? Подонок! Ну ударь, ударь меня!.. Гад! Гад!..

Крики еще неслись мне вслед, когда я, подхватив куртку, пулей вылетел за дверь.

Наверное, не следовало в моем расположении духа снова садиться за руль и мотаться по ночной Москве. Просто чудо, что я никого не убил. Боль, обида и горечь — с этими эмоциями лучше сидеть под замком в бронированной одиночной камере, в особенности если они подкреплены табельным оружием и механизмом, без натуги развивающим сто восемьдесят километров в час. Я сорвался. Как обиженному в игре мальчишке, мне хотелось бить кулаком по рулю и кричать на весь белый свет: «Так нельзя! Нечестно! Переиграть!..» Покажите мне достойный выход, я его не вижу. Поднимите мне веки!

Я ненавидел Машу в эту ночь. Себя. Даже Настю.

Всех.

На скользком повороте машину занесло и крутнуло волчком, я едва успел «поймать» ее в метре от столба. Выматерил себя, снизил скорость. Утер со лба мгновенно выступивший пот.

Боишься? Дрожишь, да?.. А ведь достойный выход был тебе предложен. Если Максютов и лег спать в эту ночь, то наверняка приказал без жалости будить себя, чуть только пискнет телефон…

Что тебя держит здесь, капитан Рыльский? Задерганная тобой же истеричная жена? Неизлечимо слабоумная дочь? Попытайся ответить. Привычки чисто земного человека? Годы и годы впереди, ничего не прибавляющие тебе, кроме количества морщин, седых волос и болячек? И еще… стыда. Впрочем, ты научишься худо-бедно жить с ним, как с незаживающей мокнущей язвой, ты даже научишься с ним бороться, подавляя его возрастающими с каждым годом дозами алкоголя, — нет, ты не позволишь стыду взять над тобою верх.

Но возьмешь ли верх сам? Подумай, капитан.

Пятьдесят шансов из ста, что ты вернешься. Коли Роскосмосу и НАСА пошли серьезные деньги, очень возможно, что к моменту старта благодаря тщательной отработке корабельных систем твои шансы подскочат процентов до шестидесяти — в части, касающейся собственно полета, но не свободы воли Монстра… Вероятно, яйцеголовые аналитики из тех кругов, куда ты не допущен, признали такой риск оправданным — слишком уж высоки ставки. Невероятно высоки. Ради шанса на удачу можно рискнуть шестью людьми и сотней миллиардов долларов, при том что первое стоит куда дешевле…

Не знаю, что было со мной дальше. На следующий день я впервые воспользовался ластиком и стер наиболее душераздирающую часть воспоминаний об этой ночи. Никому не нужны воспоминания, если в них нет ничего, кроме боли, злости и неугасимой жалости к себе, драгоценному.

Может быть, я все-таки кого-то сбил или как минимум попортил чью-нибудь собственность, иначе откуда эти царапины и вмятина на капоте? От урны и пальмы? — так я их снес бампером. Не исключено также, что на свалке в Нагатинской пойме я опустошил обойму, стреляя в Юпитер из табельной «гюрзы» — не знаю, не знаю. Что опять бродил по свалке — факт, а остального, стертого, не вспомнить. Но совершенно точно было что-то такое… постыдное.

Под утро я позвонил Максютову и дал согласие.

— …но у меня будет два условия.

(Когда я их обдумал? Как? Не помню.)

— Хоть десять, Алеша. Хоть сто. Все, что в моих силах…

— Когда полечу, не дергайте людей. Дайте наземным службам работать спокойно.

— Хм, — сказал Максютов с сомнением. — А позволь спросить: кто им, собственно, не даст?

— Найдется кто. Уж поверьте. Я хочу успешно слетать и по возможности вернуться, а не отчитаться в бдительности. В общем, мне нужно, чтобы за спиной каждого оператора не торчало по солдату с телефоном — мол, такой-то тип нажал на пульте такую-то пимпочку. Пусть охота на ведьм идет не за мой счет. Себе дороже, понимаете?

Максютов задышал в трубку.

— Понимаю и принимаю. Все так и будет, обещаю. Давай свое второе условие.

— Когда придет время, вы все-таки подержите за меня палец в чернилах.

Он хрюкнул прямо мне в ухо.

— Суевер хренов. Ладно, подержу, не волнуйся.

— Я не волнуюсь, Анатолий Порфирьевич. ВЫ не волнуйтесь… Мне есть смысл подъехать прямо сейчас?

— Ты спал?

— Нет.

— Понятно. Можешь подождать до утра. Но если у тебя нет личных дел…

— Еду, — сказал я.

Потом позвонил домой.

— Поздравь, — сказал я жене. — Я теперь майор. — И повесил трубку.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Зубной врач лез в мой рот сверкающими инструментами.

— Неплохо, даже очень неплохо… Только одна пломба и еще вот тут пятнышко. Хм. Ясно, что вы не курите, зато зубы в последний раз чистили не меньше суток назад. Хм… — Он наскреб с моих десен какой-то ерунды и поместил под микроскоп. — Хм… А вот это удивительно: ни амеб, ни лучистых грибков. Послушайте, откуда у вас такие зубы?

— Сами выросли.

Каков вопрос, таков и ответ.

— А верхний левый клык был удален?

— Нет, выбит, — признался я. — Давно, еще в училище.

— Понятно… Значит, так. Десны здоровые, микрофлора в порядке. Кариеса нет. Хм… Пломба ваша мне не нравится, лично я не думаю, что она продержится больше года. Поставим новую прямо сейчас, или вы предпочитаете сделать это в Звездном?

— Лучше в Звездном.

— Ну, как хотите. — Мне показалось, что в его голосе послышалось разочарование. Хорошего, то есть влюбленного в свое дело стоматолога хлебом не корми, дай включить бормашину. А плохие у нас не работают. — Хм… Все равно пломбу менять придется.

Придется так придется. Пусть хоть вырвут этот зуб, чтобы заведомо не заболел в ближайшие три года, — возражать не стану.

Назвался звездой — терпи папарацци. От стоматолога я попал к окулисту, от окулиста к невропатологу, а от него — прямо в лапы хирурга. Он велел мне раздеться, обстукал позвоночник и мял мои суставы не хуже опытного банщика, разве что больнее.

— Переломы, вывихи у вас были?

— Вывихов не было, а переломы — да. В детстве упал с качелей, сломал два пальца на правой ноге: большой и… тот, что рядом с ним.

— Указательный?

С врачами необходимо сугубое терпение. Такие они существа.

— Послушайте, вы сами этим пальцем хоть раз указывали на что-нибудь?

Врач задумался и, когда до него дошло, хохотнул.

— Я — нет, но бывают, наверно, исключения. Впрочем, это к психиатру… И потом, этот палец так называется. Значит, больше ничего не ломали?

— Нет.

— Тогда у вас еще все впереди. — На этой оптимистической ноте мы и расстались.

Еще один изувер в белом халате заставил меня проглотить пластиковый шланг с камерой на конце. Не знаю, что он там разглядел, но, похоже, остался доволен увиденным.

Уролог.

Отоларинголог.

Кардиолог…

Ничего себе — беглый осмотр!

От врачей явно не скрыли, кто я такой и зачем к ним попал. У меня сложилось (а к концу дня окрепло) впечатление, что каждый из них был бы рад повозиться со мной подольше: ну когда еще нацбезовскому медику выпадет случай помучить человека, собирающегося отправиться к Юпитеру? Должно же у человека быть что-то, чем на старости лет можно хвастаться перед внуками!

После этого меня продержали десять дней в клинике ради апгрейда — меняли чип на более совершенную модель. Операция как операция, только ложиться надо на живот. На вопрос, выбрить ли мне голову целиком или в видах эстетики ограничиться операционным полем, я только махнул рукой: делайте, мол, с головой что угодно, только уши оставьте там, где растут.

Им оказалось угодно обрить меня налысо.

Все-таки у нас умеют адаптировать чипированного пациента быстрее, чем в клиниках IBM, хотя и ненамного. Правда, я бы не посоветовал нашим медикам продавать на сторону свои ноу-хау: их методики годятся не для всех, и психические нагрузки на пациента, мягко говоря, высоковаты. Очень мягко говоря.

Примерно на четвертый день я вышел из чип-комы и начал узнавать окружающих. На пятый — сообразил, кто я такой. На седьмой ко мне вернулась речь, и я немедленно был подвергнут «развивающим» вербальным пыткам и бесконечным играм в «ситуации». На девятый день, когда я уже полагал себя пришедшим в норму и требовал меня выпустить, меня навестил нейрочиполог. Начал он с традиционного «ну-с». Этакое доброе старое междометие пожилого доктора старой закваски, по идее, обеспечивающее доверие пациента.

— Ну-с, как вы себя чувствуете с новым чипом?

— Как «Конкорд» рядом с самолетом Можайского, — приврал я.

Он хмыкнул.

— Между прочим, в левом полушарии у вас видны следы давнего ушиба. Было сотрясение мозга, а?

— Пожалуй, не было. Мальчишкой лазал на чердак, подломилась лестница. Ничего: полежал, встал, пошел…

— Считайте, повезло. Иногда такие удары приводят к чип-несовместимости, а то и к абсцессу мозга. Впрочем, это дело давнее… Будем надеяться, что с вами все будет тип-топ. Вернее, чип-топ, — скаламбурил он.

— Со мною уже все чип-топ, — возразил я.

— Вот как? Когда был подписан Абосский мирный трактат?

— Восемнадцатого августа тысяча семьсот сорок третьего года, — сказал я с удовольствием.

— Триста шестьдесят два помножить на четыреста двенадцать?

— Сто сорок девять тысяч сто сорок четыре.

— Смертельная доза цианида калия?

— Четверть грамма.

— Сколько пушек имел российский корабль «Эмануил»?

— Поправка: фрегат. Шестьдесят восемь.

— В каком из Евангелий, включая античные апокрифы, содержится легенда об Агасфере?

— Ни в каком.

— Ситуация: вашим действиям мешают два взаимоисключающих положения, имеющие силу императива. Каким из них вы будете руководствоваться?

— Третьим — «победителей не судят».

— Что вы делали третьего декабря прошлого года в восемнадцать часов ровно?

— Простите за такую подробность… Сидел на толчке.

— Очень хорошо, — улыбнулся врач. — Я думаю, с вами действительно все чип-топ.

Впрочем, выпустили меня все равно только через сутки. К тому времени я уже понял, что последний вопрос являлся запланированной провокацией и ложный ответ на него был впихнут в меня вместе с новым чипом в качестве теста. С чего это я, в самом деле, взял, будто чинно восседал на толчке? В тот момент я метался по офису «Альков-сервиса», вставляя здоровенного фитиля Саше Скорнякову за его топорную работу по теме «Прыщ»!

Пока я скучал в белых стенах, скрежетал зубами при воспоминании о ссоре с Машей и жаждал свободы, меня навестил еще один мучитель.

— У вас личные проблемы?

— С чего вы взяли? — окрысился я.

— Вижу. Но если я ошибаюсь, вам достаточно спокойно сказать «нет», и я обещаю больше не затрагивать эту тему.

— Блин!.. Да!

— Вот видите. Это надо исправить. Вы владеете методиками аутотренинга?

— Немного.

— Уже кое-что. В других обстоятельствах я порекомендовал бы вам самому заняться собой, но для скорости придется провести один-два сеанса гипнотерапии. Только уговор: вы не станете мне противодействовать, а то знаю я вас, людей с «железными нервами». Договорились?

Терпеть не могу находиться под гипнозом. Препротивное это дело — трепыхаться во власти кого-то постороннего, пусть и с добровольного согласия, не чувствовать собственного тела и просыпаться по счету «пять»!

— А без этого никак не обойтись?

— Боюсь, что нет. Согласны? Да не будьте вы таким напряженным, устройтесь поудобнее. Нет, ложиться необязательно, сидите где сидели. Можете мне поверить, один гипносеанс еще никому не вредил, от него вам станет только лучше, лучше, лучше… лучше… ЛУЧШЕ… ПЯТЬ! Открыть глаза!

— Что, уже? — Я заморгал.

— Вот видите, ничего страшного. Теперь вы бодрее и спокойнее, чем были раньше. Еще один сеанс завтра, и вы окончательно войдете в норму, обещаю.

Так оно и оказалось.

Если бы не вмешались сверху, быть бы мне и дальше объектом дотошного изучения эскулапов — а-ля гражданин и живой труп Емецкий.

— Как у тебя с английским? — спросил Максютов, вызвав меня пред ясны очи.

— Латентно, — признался я. — В основном через чип.

— А практически? Ну, идиомы там и все такое?

— Технический язык знаю прилично. Разговорный и литературный не очень. В грамматике слаб. В американизмах — также.

— Учи. Недели тебе хватит?

— Вполне.

— Мне не нужно, чтобы ты умел ораторствовать, как Черчилль. Но и болтать в духе машинного перевода — ты меня извини. Мне нужно, чтобы ты и остальной экипаж при минимальной притирке понимали друг друга с полуслова.

— Тогда достаточно трех дней.

— Специальных дней тебе никто не даст, и не мечтай. В твоем распоряжении все время до старта. Выкраивай.

Я выкроил. Кстати, никогда прежде не предполагал, что английское «идти в красноту» не имеет ничего общего с кожными инфекциями и означает всего-навсего «терпеть убытки». Ну и что? В конце концов, вряд ли Риордану, Фоско и Стюарту легче давались погружения в семантические бездны великорусского, и красная икра — вовсе не то, что находится у индейца между лодыжкой и коленом.

Недели мне хватило. Насчет Черчилля не убежден, но болтать на уровне выпускника колледжа в Миннесоте я научился и даже поставил себе новоанглийское произношение. В общем-то Максютов зря волновался. Нечипированному трудно уразуметь, насколько подзатыльник облегчает жизнь.

Двадцатого ноября я выехал в Звездный. Накануне вырвался ненадолго в интернат навестить Настю, предварительно выпросив у наших гримеров парик, примерно соответствующий моей прежней шевелюре, чтобы не слишком напугать. Но был тихий час, и дочь мне не вывели.

* * *

Наивно было бы думать, что в Роскосмосе спали и видели, как бы заполучить в отряд космонавтов нацбезовца. Заместитель руководителя подготовки смотрел на меня, как дипломированный кулинар на тухлую конину.

— Предупреждаю, программа очень напряженная. Не знаю, как вы там у себя привыкли, но здесь у вас выходных скорее всего не будет. До самого старта, если он для вас состоится. Запомните это сразу.

— Ничего не имею против, — отозвался я.

— Я хочу, чтобы вы поняли одно: программа вашей подготовки усечена до последнего предела. Вернее, уплотнена. Поэтому если вы привыкли запоминать информацию со второго раза, а не с первого, нам придется вас отсеять, понятно?

— Тоже ничего не имею против… Кстати о запоминании: у меня чип.

Заместитель усмехнулся.

— А без чипа теперь никто в космос не летает, — сообщил он. — Даже на «Альфу», так что уж говорить о… Не будь вы чипированы, я бы с вами тут вообще не разговаривал. Я, собственно, имел в виду вовсе не механическое запоминание. Важны способности мозга, а не чипа. Проверить вас мы, конечно, проверим. В русле основной подготовки. А может быть, откажетесь сами?

— Не имею к тому никаких оснований, — сухо ответил я.

— А основания сразу не появляются, — отпарировал заместитель. — Потом хуже будет, не говоря уже о том, что ряд тренировок мы просто не сможем провести адекватно. Например, сверхмалую силу тяжести в обратном полете удается имитировать лишь кратковременно, как и невесомость. Даже если вас вывезут ненадолго на «Альфу» — а программа подготовки это предусматривает, — никто заранее не скажет, как вы будете чувствовать себя на финише траектории возвращения. Ионный двигатель будет работать непрерывно, сначала на разгон, затем на торможение, зато имеет рабочую тягу всего десять килограммов. Почти два года вы будете весить… — Он прищурился на меня. — А ну-ка сообразите сами, сколько?

— Мне нужно знать массу корабля и длину траектории.

— Округлим. Масса возвратной части «Зевса» к тому моменту, скажем, сто тонн. Примем ее не меняющейся. Расстояние — миллиард километров. Подсчитали? Если у вас сбоит чип, я вам сам скажу. — Он окинул меня придирчивым взглядом с головы до ног. — Сила тяжести на обратном пути — одна десятитысячная земной. В течение двух лет вы будете весить в среднем семь граммов.

— Восемь, — поправил я.

Он встал, осмотрел меня еще придирчивей. Сверху вниз. Затем произнес тоном прокурора, изобличающего преступника:

— Вы хотите сказать, что в вас восемьдесят килограммов?

— Многие не верят. Однако факт.

— К концу подготовки в вас будет семьдесят, это я вам обещаю. Конечно, в том случае, если вы не будете отсеяны раньше. Не пугает, нет? Хм… В общем, пока идите. Как бы ни сложилось, от души желаю вам успехов.

Черта с два он желал мне каких бы то ни было успехов. Тем более от души.

Для начала я снова попал в лапы к медикам. То, что они сделали со мною, напоминало недавние манипуляции нацбезовских эскулапов не более, чем каторжная работа в каменоломнях мирный отдых на пляже.

Тяжело и неприятно, но… я понял, что не пропаду и на каторге.

Центрифуга размазала меня по креслу. Лицо стекало к ушам, уши перемещались на затылок. Меня тошнило с невероятной силой, но поддаться тошноте при шести «же» (столько, как мне было объяснено, я получил для начала) опасно для жизни. Захлебнуться собственной рвотой… бр-р… Наверняка меня откачали бы и спасли, но все равно — ищите других любителей пройти через ЭТО. И я терпел, останавливая содержимое желудка где-то возле глотки и с усилием роняя обратно. Кроме того, я не однажды подумал о том, что похудеть до семидесяти килограммов и впрямь было бы полезно.

К тому и шло. Некий агрегат с кабинкой на шарнирах, занимающий целую комнату, очень напоминающий разболтанный перпетуум-мобиле безумного изобретателя и служащий для проверки вестибулярного аппарата, в одну минуту вынул из меня душу. Вместе с недавно съеденным завтраком. Подлый агрегат остановили не раньше, чем из меня пошла желчь.

— Отвечайте быстро: сколько пальцев вы видите?

— Девять, — сказал я, изо всех сил стараясь удержаться на раскоряченных ногах и не спикировать на пол. Никто меня не поддерживал.

— Неправда, ни одного. Теперь дотроньтесь пальцем до кончика носа… Не моего! Пройдите по белой черте. Руки держите по швам. Так… Что напоминает вам эта картинка?

— Большую блевотину, — честно признался я и после этих слов ничего больше сказать не смог, а только испачкал пол точно так же, как незадолго до того кабинку «перпетуум-мобиле».

Говорил же я белохалатникам, что вестибулярный аппарат у меня не в дугу. Предупреждал же! Сволочи!

Последующие тесты на утомляемость физическую и умственную (сначала попеременно, а потом и вместе) я перенес легче — сказался опыт работы в группе «Шторм». Тренажерный зал — медосмотр — и снова центрифуга, но уже при перегрузке до восьми «же». На этот раз я был с ног до головы облеплен датчиками. Получасовой отдых — и в кабинку «перпетуум-мобиле». Между прочим, могли бы предупредить заранее, тогда бы я как минимум воздержался от обеда!

Кормили меня особо. Каша-размазня, имевшая вкус целлюлозы, пустой супчик вовсе без вкуса, жиденький несладкий чай и «шоколадная» конфета из прессованной пыли. Впрочем, аппетит все равно куда-то пропал и больше ко мне не наведывался.

Выходить из медицинского корпуса мне не разрешали, да, по правде сказать, после целого дня измывательств не очень-то и хотелось. Спать давали. В шесть утра подъем, в десять вечера отбой, и без никаких. Словом, изолятор в штрафном концлагере, где над заключенными проводятся преступные опыты. Никто не вел со мной разговоров, выходящих за рамки служебных обязанностей медиков, вернее сказать, техников при аппаратуре. Бесконечные кривые, снятые с меня самописцами, куда-то уносили, ни разу мне не показав. Может быть, опасались, что я в них разберусь хотя бы приблизительно? Так это они зря. Но все равно было обидно.

Через неделю в Звездный явился Максютов. В этот день эскулапы неожиданно оставили меня в покое. Никем не тревожимый, я сидел на своей койке в тесной одноместной палате (назвать эту кубатуру комнатой не поворачивался язык) с когда-то крашенными в «приятный» цвет, а теперь донельзя облупленными стенами, грел пальцы о едва теплую батарею отопления, смотрел в окно на двор, усаженный заснеженными канадскими елями, и предавался унынию. Размышлять мне было особенно не о чем, намерения руководителя подготовки космонавтов касательно меня просчитывались без особого труда.

Максютов явился ко мне без свиты, зато при полном генеральском параде под наброшенным на плечи белым халатом. Отменив жестом мое поползновение встать, сам присел бочком к колченогому столу и сейчас же полез в карман кителя.

— Это твое, Алексей. Носи. О формальностях не беспокойся. Носорог свое слово держит.

— Спасибо, Анатолий Порфирьевич, — бесцветным голосом отозвался я, принимая в ладонь майорские звездочки. — Служу России. Кхм. Рад бы пригласить на обмытие, но…

— Ерунда. — Максютов махнул рукой. — Вернешься оттуда — обмоем. И мне будет лестно выпить с национальным героем, — пошутил он. — А пока просто поздравляю, майор.

— И я вас поздравляю, товарищ генерал-лейтенант.

— Разглядел звездочки? — довольно хмыкнул Максютов. — Что, под халатом разглядел? Молоток. Видишь ли, половина Нацбеза сейчас сидит на теме «Монстр», так что, сам понимаешь, несолидно было бы. — Он усмехнулся. — Генерал-майоришка… пфуй!

Он вздохнул, и я его понял. Максютов достиг своего потолка, теперь любое движение для него — только вниз. Найдется очень много желающих поспособствовать ему в этом. Ему не дадут стать Первым Шефом… ох не дадут.

Прищурившись на меня одним глазом, он сменил тему:

— А ты, Алеша, я гляжу, похудел… Пожалуй, почернел даже. Кто это тебе физиономию так отделал?

— Центрифуга.

— Ну-ну. Терпи, казак. А как местное начальство? Не забижает?

— Подозреваю, что как раз сейчас оно подписывает документ о моей профнепригодности, — признался я.

— Почему?

— Таких не берут в космонавты.

Максютов грохнул по столу кулаком. Под скулами заходили желваки.

— Прекратить словоблудие! Причина?

— Здоровье. И рылом не вышел.

— Жопы! — охарактеризовал местных чинов Максютов. — И ты жопа. Да-да, майор, я тебе, не оглядывайся. Почему сразу мне не доложил?

Я не стал объяснять ему, что на это у меня просто не было свободной минуты да к тому же за все время нахождения здесь я не видел ни одного телефонного аппарата, а мобильник у меня отобрали, сказав, что здесь не положено.

— Хотел дождаться документа, Анатолий Порфирьевич.

— Подотрутся они у меня этим документом, — мрачно пообещал Максютов. — Вернее, ты им подотрешься, а они сожрут. Суки! Если они тут забыли, на чьи деньги собираются жить, так я им сейчас напомню. До смерти не забудут и внукам расскажут. Они у меня узнают, что такое перегибы на местах! — Он медленно свирепел, багровея, и действительно напоминал носорога перед атакой, всего лишь демонстративной, но пугающей. — А ты чего запаниковал, а? Будь ты хоть без рук, без ног, в параличе да вдобавок болен чахоткой в последней стадии, но к Монстру ты у меня полетишь, понял? Билет оплачен. А если раздумал, так поздно.

— Я не раздумал, Анатолий Порфирьевич, — сказал я.

— Ну и молодец. Ладно, заболтался я с тобой. Сиди тут, а я пошел в народ. На уши ставить. Я им, засранцам, покажу, каким местом рак свистит!

— А каким? — заинтересовался я.

Он доступно объяснил каким и удалился. Результатом его хождения стало то, что в тот же день руководитель подготовки лично сообщил мне о моем зачислении в отряд космонавтов и распорядился отдать в мое распоряжение один из семейных коттеджей, расположенных возле аллеи с елочками.

Тоже облупившийся, но теплый.

* * *

Стратегический бомбер, переделанный в летающую лабораторию-тренажер, ревя двигателями, карабкался в стратосферу. Делал горку — мигание лампочки — приготовиться! — и тридцать секунд молчания турбин, тридцать восхитительных секунд парения в тишине и невесомости, отработки навыков движения от простейшего перемещения вправо-влево и вверх-вниз до гораздо более сложных манипуляций с фальшивыми панелями управления космическим комплексом — еще «Миром», между прочим, но не в этом дело. Принцип един, законы мироздания никто еще не менял. Кроме Монстра, но вроде бы он в мои тренировки не вмешивался.

Пока что я проходил обязательный общий курс, специальные же занятия для меня должны были начаться не раньше, чем будут готовы макеты-тренажеры, имитирующие «Зевс», а я освою азы.

Я их и осваивал. Глупые шутки кончились: на центрифуге меня теперь крутили нечасто и то всего лишь при четырех-пятикратной перегрузке, «перпетуум-мобиле» я больше не видел, мой хромой вестибулярный аппарат подлечили щадящими тренировками и медикаментозно. Через месяц я уверился в том, что и без скополамина не заблюю «Зевс» на первом же часу невесомости, а дальше — как повезет. Если медицина не врет, должен привыкнуть.

Были и групповые занятия: обязательный спорт, тренажеры для «Альфы», матчасть. По сути, «Зевс» должен был нести не так уж много принципиально новой техники — соображения надежности и отпущенного времени заставляли конструкторов использовать максимум старых, проверенных, хорошо зарекомендовавших себя систем, по возможности резервированных. Тут я ничего не имел против. Неотработанное — это для собаки Лайки.

Запутанные чертежи и схемы матчасти, гигабайты технических описаний, инструкций по пользованию, ремонту и так далее вбивались через чип, осевшая в мозгу «мертвая» информация оживлялась бесконечными зачетами и сутками каторжной работы на тренажерах. В команде и в одиночку. При отказе тех или иных систем. При повышенной (это очень мягко сказано!) вибрации. При задымлении. При уровне шума, близком к болевому порогу. В сурдокамере. Бесконечное разнообразие штатных и нештатных ситуаций.

Из меня всерьез делали космонавта. Причем такого, который смог бы в одиночку управлять «Зевсом» на всех этапах его полета. По-моему, несмотря ни на какие мои качества, это было чистым шаманством и гаданием на воде — считать, что Монстр если и не тронет кого-то, то обязательно меня.

Возражать я не стал. Уж лучше что-то уметь, чем три года полета пребывать в должности подыхающего со скуки пассажира и всякий раз получать по рукам при попытке дотронуться до любой из панелей управления.

Однажды вместо стыковочного узла я блистательно «припарковался» к вспомогательной параболической антенне. Ну, перепутал, бывает, они действительно немного похожи, а ржать-то зачем?

Другой веселый — на этот раз уже лично для меня — эпизод случился в самом начале моей карьеры кандидата в космонавты. Компьютер, подсунутый мне во время какого-то сбоя в графике подготовки, чтобы я зря не скучал, вещал через саунд-бластер всякую полезную всячину в популярном изложении и отзывался на голос. В общем, нормальная развивающая игрушка для любознательных детей школьного возраста или забавная развлекушка для сановных посетителей. Задавай устно направление да развешивай уши.

— Влияние перегрузки после долгой невесомости, — задал я близкую мне тему.

— Стилистика учебника? — немедленно вопросил компьютер.

— А какая еще у тебя есть? — поинтересовался я.

— Аввакум, Аверченко, Акутагава, Андерсен, Андреев, Арканов, Бабель, Байрон, Бальзак, Бальмонт, Батюшков, Белый, Борхес, Брехт, Брэдбери, Булгаков, Бунин, Буркин, Буссенар, Важа Пшавела…

— Стоп! — прервал я. Становилось интересно. — Барков.

— Названный стилист в перечне не значится. Повторяю перечень…

Ну точно, детская игрушка.

— Стоп. Пикуль.

— Перегрузка для атрофированных мышц — штука ажно страшная. Распластает хуже препарированной лягухи, и будешь валяться, как распоследняя задрыга в борделе портовом, да кислороды атмосферные губами ловить. Ни тебе в трактир сигануть, ни выпить основательно, ни закусить чем-нибудь солененьким…

— Стоп. Э-э… Хайнлайн.

— …В конце концов, масса ограничений накладывается самой конструкцией человека. Человек, например, не может повернуть локтевой сустав в обратную сторону, а если все же каким-то образом сумеет это сделать, испытает массу неприятных ощущений. Точно так же лунарь распрекрасно живет в Луна-сити, зато на Терре с ее шестикратной тяжестью…

«Повернуть локтевой сустав»! Стилист безмозглый, микросхемный!

— Гомер, — потребовал я, продолжая хулиганить.

Знайте же: от перегрузок предельных отвыкнув телесно, Гибнет бесславно герой, и душа отлетает к Аиду. Сам шлемоблещущий Гектор, Арею подобный отвагой, Тяжесть огрузшего тела не мог бы носить, как доспех меднозвонкий…

Пришел инженер и выключил компьютер, а меня несильно отшлепал по щекам, дабы избавить от приступа истерического хохота. Гомерического, я полагаю.

Тем и кончились мои развлечения. А тренировки на тренажерах до зеленых чертиков в глазах — остались. Меня по-прежнему испытывали на износ, но уже с умом, подразумевая в итоге положительный результат. Я знал, что выдержу.

«Старики» учили, новички учились. Ни с кем из тех, кого натаскивали вместе со мной, я не свел особой дружбы — я был птицей из чужого курятника. Слухи, очевидно, просочились повсеместно, да никто в Звездном и не делал сугубой тайны из того, кто я такой и к чему меня готовят. Они-то смотрели на меня с любопытством и наивной надеждой! Вдруг после «Зевса» что-то изменится к лучшему, отвернутся некие клапаны в гулких чужих головах и я окажусь тем понтоном, что вытащит со дна тухлого болота российскую космонавтику? А я смотрел на них… и удивлялся. Они-то в самом деле были добровольцами! Наверное, это болезнь такая. Они страстно рвались туда, куда я, если честно признаться самому себе, вовсе не стремился! И платили-то этим ребятам за все их мучения так себе…

Ну да, я обыкновенный человек. Никогда в этом не сомневался. Земли творенье. Кому-то надо и ужом побыть, иначе от соколов в небе над Звездным станет тесно. Притом, как бы ни было иногда неуютно на нашем шарике, вне его, убежден, гораздо хуже.

И вообще, мое дело — хватать за жабры промышленных шпионов. А ожидаемый наивными людьми небывалый взлет российской космонавтики после «Зевса» — это сюр еще похлеще, чем виденный мною однажды железнодорожный вагон с табличкой «Крыжополь — Париж».

Саша Скорняков действительно стал появляться в Звездном, официально числился моим дублером, но, убежденный, что его-то уж минует чаша сия, не столько тренировался, сколько мотался туда-сюда, служа передаточным звеном между мною и Максютовым, а иногда Топорищевым. Первый в основном понукал, второй присылал мне на изучение наукообразные компиляции, составленные на основе изучения последних выходок Монстра. Снабжать детальной информацией по каждому новому факту меня перестали, но листать газеты и просматривать телепрограммы никто не возбранял. В свободное от тренировок, приема пищи и сна время. Минут двадцать в сутки.

Дважды Максютов звонил мне сам, в основном чтобы поинтересоваться моим самочувствием и настроением, я полагаю. Потом начинал кипеть и изрыгать хулу. Большую часть того, что произносилось им по адресу «этих придурков из НАСА», слушать было невозможно — уши вяли. Еврокосмосу и нашим тоже доставалось.

Что я забыл, перебираясь в Звездный, так это отдать Маше ключ от почтового ящика, но, в конце концов, это было не так уж страшно. Газет и журналов мы не выписываем, писем Маша не получала никогда, а я перестал получать их после смерти мамы. Если за несколько дней до старта отпустят на побывку, вытряхну из ящика пару килограммов рекламной шушеры, и всего делов.

Я не звонил Маше. Не просил Сашу занести по адресу письмецо. Ежемесячно высылал деньги телеграфными переводами с доставкой на дом — и все. Новый год отметил в Звездном в компании холостяков. По правде говоря, я почти не думал о жене и, если было время вспоминать, вспоминал дочь.

Время не шло — летело.

Из Индии пришло сообщение о катастрофе на атомной электростанции в Биджапуре. По всей видимости, энергоблок рассекло надвое уже известным нам манером. Двое суток активная зона оставалась открытой: герои-ликвидаторы не могли подобраться к очагу, всех смело «эффектом отталкивания», включая местных жителей, что, конечно, явилось для них благом. «Индийский Чернобыль» потряс мир. В перенаселенной стране такого рода аварии чреваты миллионами жертв. К счастью, обширное радиоактивное облако довольно быстро снесло в сторону Индийского океана…

Страх! Вот то чувство, которое, если верить газетам и телевидению, все сильнее укоренялось в массовом сознании. Это было хуже всего. Не всякая психика выдержит спокойное принятие простого, как кирпич над головой, факта: отныне существует НЕЧТО, способное походя сотворить с кем угодно (с тобой, любимым, в том числе) ЧТО УГОДНО в любой удобный ЕМУ момент. Еще в октябре в Бирмингеме случилась трагедия местного масштаба: один обыватель, свихнувшийся на почве перманентного страха, выбежал на людную улицу с кухонным ножом и успел прикончить шестерых, прежде чем, узрев полицейских, перерезал себе горло. Теперь подобное происходило почти ежедневно, в том числе и у нас. Родители не выпускали на улицу детей, резко подскочили цифры продажи облегченных, удобных в носке бронежилетов, газового оружия и миниатюрного дамского электрошокера «Отстань».

Множились мрачные пророчества. Заявила о себе секта, полагающая Монстра нашим же человеческим порождением, — мол, сон коллективного разума рождает чудовищ. В буквальном смысле. Интересно, чей разум эти недоумки имели в виду? Неужто свой?

Монстр оставался на прежней орбите. Было похоже, что он потерял интерес к другим телам Солнечной системы, во всяком случае, в движение спутников Юпитера он больше не вмешивался и никаких различимых в телескопы катаклизмов на поверхности иных планет не производил. Если и менял свою форму, то незначительно, в пределах инструментальной погрешности, заведомо не вытягиваясь в длинную колбасу и не сплющиваясь в блин.

Еврокосмос определился-таки с участием в экспедиции своего астронавта. Алексис Мустейкис, докторская степень в области космической медицины, опыт двух полетов. Подробную компиляцию по нему я просмотрел бегло — все равно в должное время экипаж соберут вместе и продержат бок о бок энное время ради знакомства и притирки друг к другу. И на Земле, и на «Альфе». Краткосрочная экспедиция на международную станцию планировалась на апрель.

Весь январь и половину февраля меня продержали на специально разработанном для «Зевса» полетном рационе — изучали индивидуальную реакцию моего организма на триста граммов высококалорийных витаминизированных сублиматов (со специальными добавками для подавления объемного голода и полового влечения) в сутки и неограниченное количество воды. Я подозревал, что по возвращении мне придется серьезно лечить требуху… Вместо ненадежной замкнутой системы пищевого воспроизводства (этакая экспериментальная — век бы ей такой остаться! — мини-ферма со скороспелым картофелем и кроликами), вдобавок чересчур громоздкой для «Зевса», один из модулей должен был нести восемнадцать тонн продовольствия, расфасованного для четырехразового питания по тюбикам и пакетикам с именными наклейками. Чтобы, значит, никто никого не объел втихаря. Учет и контроль, блин! А главное, якобы одним поводом для разборок меньше.

Как будто в трехлетнем полете не найдется других поводов! Впрочем, хорошо уже то, что мне не придется потрошить кролей в невесомости…

Комедия абсурда, да? Мне так уже не казалось.

Прошло с полдесятка скороспелых процессов над крупными теневиками с атрофированным инстинктом самосохранения, не пожелавшими внять деликатной просьбе о спонсировании программы. Остальные, очевидно, вняли. Максютов не бросал слов на ветер.

С завода имени Хруничева поступили макеты российских модулей. В Тюратаме и Свободном строились стартовые столы для шести «Энергий»…

Бежали дни.

Летели.

Мчались.

Гораздо быстрее, чем мне хотелось. Ускользающее время засасывало, как водоворот, не позволяя вынырнуть и сделать вдох. Кто сказал, что до конца июля еще много времени?

Да вот же он, рядом. Рукой подать.

Самое трудное — заставить себя раздеться, прежде чем свалиться на постель. Я валюсь и мгновенно проваливаюсь в бездонный колодец, в черное ничто. Мне не снятся сны. Когда я сплю, я перестаю существовать.

Нам с Колей Степановым обновляют старые и делают новые прививки — в том числе от таких болезней, с которыми я не встречался никогда в жизни и о которых не знал бы ничего, если бы не море информации, заложенной в меня через чип. На «Зевсе» будут два врача, но наша с Колей задача оставить их безработными хотя бы в отношении нас. До иммунитета американцев нам дела нет, у них свое медицинское начальство.

На-до-е-ло!!!

Отработка действий в нештатных ситуациях на борту отдельно для каждого этапа полета. Варианты отказа систем ориентации, терморегуляции, водоочистки и удаления отходов, экологического контроля, связи… Отказ последней двигательной ступени, необходимой для выхода из гравитационного поля Юпитера, сброс ее, медленная «раскрутка» на ионном движке, новая полетная траектория, увеличение продолжительности обратного пути, голодный паек и надежда на то, что через три года на Земле придумают, чем нас поймать, когда мы будем пролетать в миллионе километров от родного шарика… Отработка бесчисленных вариантов действий в различных моделях поведения Монстра — по большей части только для меня. Насупленный Максютов, оживленный Топорищев с очередными вариантами под мышкой, вечно озадаченный руководитель российской части программы «Зевс» и я. Больше никого.

Вариант «Праща» — гравитационное воздействие с выбросом «Зевса» в произвольном направлении…

Вариант «Пленники Монстра»…

Вариант «Тюфяк» — полная индифферентность «объекта Иванова». Не стыжусь признаться в том, что этот вариант устраивал меня больше всего. Правда, он же считался наименее вероятным.

Вариант «Круглый стол». Тоже устраивающий меня и притом наиболее желательный для интересов дела.

Вариант «Сандалия Эмпедокла». Все-таки Топорищев — сугубо бестактный человек.

Варианты, варианты…

Как и чем удобнее уничтожить объект в случае необходимости. И применимо ли к Монстру понятие «контрольный выстрел».

Варианты.

Уточнения вариантов.

И уточнения уточнений.

* * *

Утром первого марта Коля Степанов заявился в мой коттедж в тулупе, с рюкзачком, зимними удочками и коловоротом для льда.

— Не хочешь съездить порыбачить? Сегодня у нас выходной.

Я оторвался от очередной топорищевской компиляции и с сомнением почесал за ухом.

— А кой нынче градус на дворе?

— Минус двенадцать, самое оно. Солнышко вон светит. Ветра нет, давление в норме. Снасть проверенная, мотыль жирный. Клев будет — закачаешься. Я одно место над ямой знаю, лещи там — во! В лунку не пролазят.

— Зачем тогда ловить, если не пролазят? — спросил я, со скептическим прищуром рассматривая снасти. — Вообще-то я насчет зимней рыбалки не очень. Вот если летом…

— До лета еще дожить надо. Давай, собирайся. Я серьезно. Проветримся. Ты вон совсем уже зелененький и в пятнах, как камуфляж. А у меня будешь красненький. Вечерком после рыбалки еще в баню сходим, я заказал. Пошли, медицина не против.

— Так то медицина. А я?

Но Коля не был расположен отступать.

— Дел срочных нет? Вот и лады. Ну что, сам поедешь или в охапку тебя взять?

Пожалуй, он сумел бы и в охапку. Коля Степанов мужик кряжистый, весь в мускулах. Жирком не заплыл, даром что полковник и пять лет не летал выше атмосферы.

— У меня валенок нет, — попытался отбрехаться я. — И тулупа.

— Пошли ко мне, я тебе дам. Не валенки — унты. Гагачий пух!

— А если все равно простужусь?

— Не простудишься, — уверил Коля. — Я предусмотрел. А если и простынешь, невелика беда. Наши коновалы тебя пять раз успеют на ноги поставить.

Что верно, то верно, время еще было. До старта «Дискавери» оставался месяц с лишним, до отлета в Хьюстон — неделя. Как раз припремся к Женскому дню.

— Коля, — вспомнил я. — Надо бы подарок какой-нибудь придумать для Джессики Фоско, как полагаешь?

— А они не празднуют, — махнул рукой Степанов. — Ну, возьмем коллекционной водки. Медвежатины мне обещали копченой… от такого медведя, который не падаль жрал, а орехи-ягоды. Ради контакта с коллегами не жалко. Ну что, идешь?

Я позволил себя уговорить. Николай Степанов мне понравился с самого начала. Крепкий профессионал и правильный мужик, русская душа. Кутить так кутить, работать так работать. Чтобы пар столбом. Похоже, и я ему чем-то приглянулся, иначе вряд ли бы он спросил меня однажды после тренажа: «Послушай, Леша, а на х… ты пошел в этот Нацбез?»

На какое из подмосковных водохранилищ он привез меня на своем джипе, я не поинтересовался и ни разу не вытащил из своего огненного шара карту с курсографом. Да и какая мне, в сущности, разница? Что я, всерьез собираюсь увлечься зимней рыбалкой, что ли? Лед как лед, снег как снег, лес по берегам да черные кучкующиеся точки рыболовов довольно далеко от нас. Солнце и воздух. Что еще надо замороченному живому существу?

Вырвавшись из каньона малоезженной просеки, по-бульдозерному пропахав искрящуюся снежную целину пологого берега, джип съехал прямо на лед.

— Примерно здесь, — указал Коля. — Тут глубина маленькая, потому никто и не рыбачит. Во-он где ловят. Видишь, забегали? Значит, рыба туда-сюда гуляет. Ну и пускай себе. У нас она гулять не станет, нам бы только ту яму найти…

— Угу, — сказал я, топча гагачьими унтами наст. — А ледоколы тут случайно не ходят?

Коля засмеялся.

— Тут нет, а вон там, на фарватере, я один раз бегством спасался. Туман сплошняком, лед качается, сирена ревет, а где ревет — не поймешь… Насилу утек. Ты давай лед сверли, чего встал?

Лед оказался полуметровой толщины — прошедшая зима была что надо, в такие зимы у нас вымерзали вражеские армии. Мы взмокли, пока попытки с десятой не нашли заветную степановскую яму, высверлили две лунки и уселись удить — я на складной стул, Коля на пенопластовый ящик. Первого подлещика Николай вытащил почти сразу, следующих таскал с интервалом в пять-десять минут. Мне удалось подсечь только раз, зато поймался такой зверь, что действительно не пролезал в лунку, как и было обещано, а пока мы судорожно пытались расширить отверстие во льду до его габаритов, благополучно оборвал леску и удрал.

— Стравливать надо было, — поучал Степанов. — Да и я тоже хорош, проволынил…

— Коля, — сказал я, вытряхивая из рукавов тулупа ледышки и дыша на озябшие пальцы, — доставай.

— Чего «доставай»? — не сморгнул Степанов.

— Сам знаешь чего. И не говори, будто не взял, сыскаря на мякине не проведешь. Допустим, в практике рыбалки я слаб, зато с теорией знаком достаточно… Ну, где родимая?

Степанов порылся в рюкзачке и сунул мне термос.

— Пей. Хороший кофе, между прочим.

— А…?

— А остальное будет потом. Тебя чему учили? Хлобыстнешь стакан — вовсе закоченеешь. Потому что теплоотдача. Вот когда огонь разведем да ушицу поставим…

— О! — сказал я. — У тебя и котелок с собой?

— У меня все с собой, даже примус. Чего нам в лесу ветками хрустеть. Лесник еще припрется, деньги вымогать начнет, а то и поллитру. Подмосковье… дикие места.

Через полчаса клев подлещиков кончился, зато начала брать крупная, пузатая от икры плотва, мелкий полосатый окунь и — изредка — растопыренный ерш. Наверно, рыба в самом деле «гуляла». Ершей Степанов одобрил, сказавши, что смастерит двойную уху, а я — странное дело — почувствовал некий азарт и только что не орал в восторге, выбрасывая на лед очередную рыбеху. По-моему, рыбалка — самый безопасный вид наркомании, хотя, конечно, не с точки зрения рыбы.

Часам к трем мне все-таки надоело. Да и солнце начинало понемногу клониться к лесу, тени от наших согбенных фигур удлинились и стали четче. Возле лунки Степанова накопилась изрядная кучка обледеневшей снулой рыбы — раза в четыре поболее моей. Коля уже колдовал у примуса, а меня принудил отскребать от рыбы чешую. Ну, уха будет! А к ней, понятно, и она, родимая. Которая влияет на теплоотдачу.

Так и вышло. В жизни я не едал ничего вкуснее, да и не пивал, пожалуй, ничего уместнее, хотя, в сущности, что тут такого — обыкновенная переохлажденная водка под ушицу с черным хлебом и розовым копченым салом. Вареных ершей мы выбросили на прокорм местным воронам, Коля отругал меня за незнание азов кулинарии — ухе, оказывается, противопоказана картошка, а показаны ей только рыба, лук и специи, — и выразил уверенность в том, что после полета к Монстру мы сюда еще вернемся, а то и смотаемся в Вайоминг в гости к Риорданам — командир-то наш рыбак заядлый, нет?

— Угм, — подтвердил я с полным ртом плотвиной икры и потянулся ложкой за жижей — запить. Как заправские дети природы, мы хлебали уху из одного котелка. Вряд ли Томас Риордан одобрил бы это, зато я знавал одного лощеного дипломата блестящей выучки, по многу месяцев не вылезавшего из Женев и Страсбургов, но чувствовавшего себя счастливым лишь в телогрейке, лежа в тайге у костра на подстилке из лапника. — Только он, наверно, форель ловит, — добавил я. — Радужную. Этим, как его… нахлыстом. Поймал, взвесил, сделал фото, отпустил. А потом в супермаркете купил точно такую же.

— Я с ним немного знаком, — сообщил Коля. — Налей-ка еще по полста… Вроде твердый мужик. Ты ешь, ешь давай. Пользуйся случаем. Мы теперь сала долго не увидим. Так вот… На «Альфе» мы с ним однажды пересеклись на сутки. Так, ничего особенного, хау ду ю ду — гуд бай, фэллоу. Ему на посадку — мне оставаться. Почти и не поговорили. У меня тогда автоматика стыковки полетела, вручную зачаливался, так он у иллюминатора торчал и корректировал меня голосом…

Меня уколола неприятная догадка — Степанов к чему-то готовился, довольно неуклюже, но старательно, а для непрофессионала, пожалуй, вполне сносно. И разговор о командире корабля явно был затеян с подвохом. Ну-ну. Сейчас станет ясно, для чего ему все эти блуждания вокруг да около, задушевный разговор под водочку, да и вся эта поездка на зимний лов, в конце концов… где наш разговор может быть запросто прослушан. Остронаправленный микрофон над ледяным полем в тихий день берет издалека.

Жаль… Я думал — рыбалка ради рыбалки.

— Ответь мне честно, Леша, — кульминационный момент был выбран сравнительно удачно, и Степанов прямо-таки ввернул в меня свой взгляд, словно шуруп, — у тебя будут полномочия в случае чего взять командование кораблем на себя?

Вот оно что.

— Ясное дело, — сказал я. — Например, если вы все того… отключитесь. Или, прости за прямоту, еще чего похуже. Чего ты хочешь — Монстр.

— Только в этом случае?

Мне захотелось стиснуть зубы. Да пропади оно все пропадом! Врать хорошему человеку я не обязан. Во всяком случае, не сейчас и не Коле Степанову.

— Не спрашивай, Коля, — тихо ответил я.

С минуту он молчал, ничего не выражая на своем лице. Затем решительно налил одному себе полстакана и решительным швырком загнал ледяную водку в горло.

— Вот, значит, как, — сипловато пробормотал он, забыв закусить. — Дела… И… штатники на это пошли?

Они пошли. Однажды Максютов обмолвился мне, что это было одним из условий участия российской стороны в проекте. Но сказать об этом Степанову я не имел права. Я только надеялся, что в полете не реализуется ни одна из отработанных ситуаций, заставивших бы меня предъявить мои особые полномочия. Или… не предъявить. О варианте «Мария Селеста» я предпочел бы навсегда забыть по окончании экспедиции — имеется же для чего-то ластик в моем чип-наборе!

Шар холодного огня раскрылся помимо воли. Вот он, ластик, почти не стертый серый прямоугольник, совсем как новый…

«СТОП! НАЗАД!»

Нервы. Барышня. Нагрузки не держишь, майор!

— Я ничего тебе не говорил, Коля…

— И то верно, — сказал он и крякнул, прочищая горло. — Что ж, спасибо, Леша. Давай-ка еще налей, водка зябнет…

Словно ничего не было. Мы доели уху и допили водку. Степанов стал рассказывать разные случаи из работы на орбите — о себе и о других, а я перебивал вопросами. До самого сбора манаток и дальше, до выезда на шоссе просекой по нашей же колее, мы вели оживленную, почти дружескую беседу. Почти.

А в моем коттедже меня дожидался Скорняков.

— Явились! — фамильярно прокомментировал он мое появление. — А я уже ждать устал. — Он присмотрелся ко мне и потянул носом. — Выпили, что ли?

— На рыбалке был.

— Везет же людям, — с завистью сказал Саша. — А мне — сиди, жди… Кое-что велено вам сообщить. Ваша командировка в Штаты откладывается э… на неопределенный срок.

— Почему?

— Шеф решил, что вам пока лучше остаться здесь, мало ли что. А меня отзывает.

— Блин… Почему?!

— Вся программа меняется. Собственно, ничего еще толком не ясно, может быть, все еще вернется на круги своя, но… В общем, шеф считает, что вам пока надо остаться, но велел мне ввести вас в курс дела…

— Так вводи, а не мямли! — рявкнул я, теряя терпение. — Что еще там стряслось на нашу голову?

Саша Скорняков глянул на меня ясными голубыми глазами.

— Монстр исчез.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Труднее всего оказалось облачиться в скафандр в невесомости, вернее, проникнуть в него, как прижавший крылья скворец пропихивает себя в узкий леток скворечника. Для выполнения этой операции за нормативные двадцать секунд требовалась помощь хотя бы одного человека, но ждать помощи мне было не от кого. В одиночку удалось бы справиться минут за пять, если бы скафандр находился там, где ему положено, — в зажимах-фиксаторах справа от внутреннего люка шлюзовой камеры.

Сейчас он свободно парил в «спальне» американцев — обитаемом модуле «Кларк», похожем на толстую цистерну, набитую всякой всячиной, с условным полом, тремя спальными местами на потолке, панелями управления системами жизнеобеспечения, парой спортивных тренажеров и плавающими в беспорядке личными вещами. Я не знал, почему он оказался здесь, мой личный скафандр, точно подогнанный по моей фигуре и вовсе не подходящий, скажем, долговязому Стюарту. Это был мой скафандр. Только мой. Наряд гостя, собирающегося нанести важный визит.

Баллоны для дыхания на десять часов работы. Запас воды и жидкой пищи. Еще два баллона с поворачиваемыми соплами для движения в открытом пространстве. Резервное ручное управление, гироскопы, маячок, датчики телеметрии, многоканальная связь с кораблем, управляющий комп-босс, независимый комп-подсказчик на гипотетический случай отказа чипа, выдвижные манипуляторы с точнейшим сервоприводом — все основные системы дважды дублированы, технически совершенны и архинадежны. Вспомогательных систем вообще не счесть. Слой свинца в оболочке для защиты от возможной лучевой атаки. Слой особого пластика на случай нейтронного шквала. Идеально отполированный алюминированный вольфрам внешнего слоя, по идее, спасающий от лазерного импульса солидной мощности. Набрюшный контейнер с «гостинцем» для Монстра. Четыреста пятьдесят килограммов умной, хорошо защищенной массы — вот что такое мой скафандр для работы вне корабля. Пожалуй, даже капсула — ярлык «скафандр» по отношению к этому чудовищу просто уничижителен.

Тело Джеффри Стюарта медленно выплыло из-за цилиндра душевой кабинки, ткнулось в стену и еще медленней поплыло к каракатице комбинированного тренажера. Я не стал ему мешать. Был ли Стюарт жив — я не знал. Скорее всего нет, но сейчас это не имело значения.

Я подтолкнул скафандр к люку и сам, как мячик, отлетел в противоположный конец «Кларка». Извернулся подброшенной кверху кошкой, оттолкнулся ногами от душевой кабинки, рикошетом от стены обогнул важно плывущий к люку скафандр, уцепился одной рукой за кремальеру, а другой попытался направить его куда следует. Со второй попытки получилось. Теперь направо, через приборный отсек и переходной модуль — к шлюзу.

Мне показалось, что Джеффри моргнул одним глазом мне вслед — будто подмигивал, желая удачи. Ох как нужна она была мне сейчас! Хоть немного…

Где-то искрило, я отчетливо слышал короткие серии разрядов, но не мог точно определить место повреждения. Вспыхивало и гасло освещение. В такой громадине, как «Зевс», приходится чинить что-нибудь непрерывно, несмотря на двух-трехкратное дублирование основных систем… вернее, для того, чтобы оно оставалось двух-трехкратным. Сигнала «Master Alarm» на панели не поступало, а значит, неисправность не относилась к числу фатальных и с ее устранением можно было обождать. Делу — время.

В приборном отсеке модуля «Томбо», распластанной лягушкой раскинув руки и ноги, плавал Степанов — оскаленный рот, судорожно сведенные брови. Как в драке, когда ему достается сильнее, чем противнику, но драться все равно надо. Наверное, Коля выключился не сразу, какие-то мгновения он пытался бороться с чужой силой, способной по своему капризу вить веревки и не из таких, как он, крепышей, а то и прихлопнуть вот так, без объяснений. Как прихлопывают муху только за то, что она — муха.

Монстр мог растереть в пыль весь корабль, мог расплавить его, мог зашвырнуть куда угодно со скоростью, исключающей наше возвращение, но почему-то не сделал этого. Неужели только из-за меня? Только из-за того, что я отличаюсь от остальных чем-то неуловимым, оказавшимся не по зубам нашей медицине, но с точки зрения Монстра — существенным? Наверное, да. И ему пришлось работать тоньше, уничтожать экипаж не оптом, а выборочно…

И все же Коля сопротивлялся. Сколько мог.

Мне пришлось вытолкнуть его тело в переходной модуль — иначе я не сумел бы протащить за собой скафандр, — а потом проделать обратную операцию. Вслед за Колей я отправил в модуль «Томбо» безжизненную Джессику Фоско, невесть как оказавшуюся здесь. Наверно, со стороны мои действия походили на складирование трупов, но я не видел иного выхода — мне был нужен весь и без того небольшой объем модуля.

Лицо Джессики было спокойно-безмятежным. Судя по всему, она отключилась мгновенно. Ее отросшие за год волосы, собранные на затылке в пучок, топорщились — очевидно, перед самой атакой она причесывалась, вот и наэлектризовалась. Где находились Риордан и Мустейкис в момент, когда нас накрыло, я не знал и не имел времени их разыскивать. Если бы они оказались способны противостоять Монстру, то уже нашли бы меня сами.

Промучившись уйму времени, я сумел-таки закрепить скафандр в фиксаторах, позволил себе минуту отдышаться и, извиваясь червяком, начал втискиваться в него — нет, не как скворец в чрезмерно узкий леток скворечника. Хуже. Как шуруп в тугую древесину. Ничего невозможного в этом не было, все движения отрабатывались на Земле по многу раз, но оттого не стали менее мучительными. Пять минут неестественной гимнастики, ни секундой меньше.

Я загерметизировал скафандр. Задействовал основной комп, прогнал тесты. Неуклюже вплыл в шлюз и загерметизировал за собой люк. С минуту работал насос, сводящий давление в шлюзе к минимуму, затем едва слышный свист воздуха прекратился и загорелся индикатор готовности, обыкновенный зеленый глазок, разве что четырехугольный. Мой зеленый свет к Монстру.

Кем бы он ни был, зондом или животным, я не стану с ним договариваться, даже если он неведомым способом начнет умолять меня о переговорах. Он убил мой экипаж, моих коллег, пусть и не все они были моими друзьями. Он убил Колю Степанова. Убил Риордана, Стюарта, Мустейкиса. Убил Джессику. Да будь она хоть трижды феминисткой и неприятной, с моей точки зрения, особой — она была женщиной! Мне не о чем говорить с ним.

Я понимал, что он мог сделать еще хуже. Мог взбесить экипаж, превратить людей в агрессивных зомби, вынудив меня самого расправиться с ними. Но даже в этом случае подлинным убийцей стал бы он, а не я.

Пусть он прилетел хоть из другой галактики, легко покрыв расстояние, которое нам, людям, возможно, никогда не удастся одолеть. Пусть он посланец неведомой цивилизации, соизволившей обратить благосклонное внимание на нас, копошащихся на своем ничтожном шарике, несерьезной пылинке даже в масштабах нашей системы. Пусть его методы контакта топорны и губительны для нас, зато намерения чисты и гуманны…

Плевать. С убийцами не договариваются. Их убивают, по суду или так.

И плевать, кем назовут меня люди — преступником или героем.

Скользнув в пустоту, я медленно удалялся от корабля. Неприятно мигал свет в побитых микрометеоритами иллюминаторах. Лишившись большей части топливных секций, «похудев» едва ли не вдесятеро, «Зевс» все еще выглядел внушительно — сорокаметровая конструкция сложной формы, выдержавшая годичный полет без серьезных аварийных ситуаций и еще способная вернуть нас к Земле.

Вернее — меня одного.

Подо мною висел Юпитер. Окруженный узким кольцом полосатый диск планеты выглядел не крупнее, чем Земля с лунной орбиты, и, как ни странно, не вызывал во мне особого интереса. Скорее, он вызывал разочарование: фотографии впечатляли сильнее. Я только мельком взглянул вниз. Красное пятно наполовину зашло за край планеты. Оранжевая горошина Ио держалась поблизости и, казалось, старалась теснее прижаться к полосатому диску, словно испуганная мелкая собачонка к ноге хозяина.

А сверху был Монстр. Я не видел его, но не видел и звезд над головой, а значит, он висел там, очень близко, менее чем в полукилометре от меня. Темная, ничего не отражавшая туша в апоиовии своей орбиты — и медленно, по-черепашьи обращающийся вокруг туши «Зевс».

Кусок тьмы, и ничего больше.

А что я ожидал увидеть? Космического спрута чудовищных размеров, устремившего ко мне хваткие щупальца? Звездолет? Материальное воплощение бога? Планетоид с баобабами?

Локатор, понятно, тушу не брал. Компьютер выдавал мне приблизительное расстояние до объекта исходя из площади затемнения звездных полей и сомнительных представлений о его эритроцитоподобной форме. Возможная ошибка исчислялась десятками метров. Я выдвинул вперед шестиметровый телескопический манипулятор — пожалуй, не стоило приближаться к Монстру впритык. Мне вовсе не хотелось потрогать его рукой, прежде чем он превратится в облако ионизованного газа.

Сжатый воздух пошел сквозь сопла наружу. «Зевс» поплыл назад. Один метр в секунду… полтора… два.

Достаточно. Двести пятьдесят секунд до цели. На подлете я уравняю скорости и сброшу набрюшный контейнер, установив двухчасовое запаздывание. За два часа я должен успеть вернуться на «Зевс», прогнать несколько тестов, проверить вручную ориентацию корабля и врубить программу возвращения не позднее чем за тридцать минут до взрыва. «Зевс» выдержал удар магнитосферы планеты-гиганта — выдержит и радиоимпульс ядерного взрыва далеко позади дюз последней разгонной ступени…

Однажды Монстр уже отказался принять такой подарочек от человечества. Но в тот раз дарителем был не я.

Теперь он не откажется.

Я знаю.

Он не может причинить мне вреда. Вероятно, он не видит во мне врага. Он ошибается. Может быть, он не замечает меня вообще…

«ВНИМАНИЕ! РАССТОЯНИЕ ДО ОБЪЕКТА УВЕЛИЧИВАЕТСЯ! 540 метров… 565… 590…»

Он видел меня. Возможно, он знал о моих намерениях больше, чем я сам, но почему-то не атаковал — вместо этого бежал от меня прочь!

«ЧИППИ, КОНТРОЛЬ НАД КОМПОМ!»

«ВЫПОЛНЕНО».

«ВКЛЮЧИТЬ ТЯГУ! ДОВЕСТИ СКОРОСТЬ ДО ДЕСЯТИ МЕТРОВ В СЕКУНДУ».

Гадючье шипение воздуха в соплах. Несколько мгновений непривычной тяжести.

«ВЫПОЛНЕНО».

«ДОКЛАДЫВАЙ ИЗМЕНЕНИЕ РАССТОЯНИЯ ДО ОБЪЕКТА КАЖДЫЕ ДВЕ СЕКУНДЫ».

«510… 500… 495… 500… 515…»

Он снова уходил от меня.

«УВЕЛИЧИТЬ ТЯГУ! НЕ ВЫКЛЮЧАТЬ!»

«ВЫПОЛНЕНО. 520 метров… 490… 450… 410… 440…»

«ТЯГУ НА МАКСИМУМ!»

«ВЫПОЛНЕНО. 420… 380… 415… 460…»

«ЕЩЕ БЫСТРЕЕ!»

«ДАЛЬНЕЙШЕЕ УВЕЛИЧЕНИЕ УСКОРЕНИЯ НЕВОЗМОЖНО».

«МОЯ СКОРОСТЬ?»

«ОТНОСИТЕЛЬНО СОЛНЦА: ТРИНАДЦАТЬ, ТОЧКА, НОЛЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ КИЛОМЕТРОВ В СЕКУНДУ».

«СКОРОСТЬ УДАЛЕНИЯ ОТ „ЗЕВСА“, ДУБИНА!»

«69 м/с… 70… 71… ПРОДОЛЖАТЬ ОТСЧЕТ?»

«НЕТ. ДАЙ РАССТОЯНИЕ ДО ОБЪЕКТА».

«490… 500… 500… ВНИМАНИЕ! ДАВЛЕНИЕ В МАРШЕВЫХ БАЛЛОНАХ СНИЗИЛОСЬ ДО 60 % ОТ НОМИНАЛЬНОГО».

Вот как… Решение надо было принимать сейчас. Если оставить погоню и немедленно начать тормозиться, у меня еще достанет сжатого воздуха, чтобы малым ходом вернуться в корабль, издалека поймав локатором его маячок. Кислорода для дыхания мне хватит на десять таких возвращений.

Но Монстр — уйдет.

Отстрелить в его сторону «гостинец» и смываться? Что-то подсказывало мне: толку не будет. Я должен сам!

«СОХРАНЯТЬ ТЯГУ! ПЕРЕКЛЮЧИТЬ БАЛЛОНЫ ДЛЯ ДЫХАНИЯ НА РЕДУКТОР ДВИЖИТЕЛЯ!»

«ВЫПОЛНЕНО. ТЕКУЩАЯ СКОРОСТЬ 122 м/с, УСКОРЕНИЕ ПРЕДЕЛЬНОЕ. РАССТОЯНИЕ ДО ОБЪЕКТА 495… 490… 485… 480…»

Я все-таки догонял его. Медленно-медленно выигрывал метры, проигрывая паскали давления в полупустых баллонах, транжиря последний кислород. Словно отрывал от себя и швырял в пустоту еще не прожитые мной годы.

«ЧИППИ! ЧЕРЕЗ СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ ДВИЖЕНИЯ В ЭТОМ РЕЖИМЕ Я УЖЕ НЕ СМОГУ ВЕРНУТЬСЯ?»

«ВРЕМЯ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЯ НАСТУПИТ ЧЕРЕЗ ДЕВЯТЬ СЕКУНД».

Ясно.

«ЧЕРЕЗ ВОСЕМЬ… СЕМЬ…»

«ЗАТКНИСЬ!»

Подкладка скафандра промокла от пота. Нет, я не герой. Мне не нужно оваций, а лавры я предпочитаю в супе. Но с какими глазами я вернусь на Землю и благополучно доживу до старости? Зароюсь поглубже в нору, сменю фамилию, внешность и, может быть, научусь каждодневно сосать водку, чтобы забыть главное: я не сделал того, что МОГ сделать. Возможно, только я один и мог.

«РАССТОЯНИЕ, СВОЛОЧЬ!»

«440… 435… 430…»

Время принятия решения наступило и прошло.

Я принял решение.

И уже начал задыхаться — раньше времени. Где воздух? Отдайте, гады. Почему нет воздуха?!

«435… 450… 490…»

Монстр опять удалялся, и очень быстро. Он просто-напросто играл со мной. Заманивал туда, откуда нет возврата.

Не диагностируемая компом скафандра утечка? Очень возможно. Чего еще ждать от техники, создаваемой в дикой спешке. Надежности? Ха!

«560… 635… 720…»

Все было бесполезно. Вся программа «Зевс» была обречена на неудачу еще на стадии замысла. Нет смысла даже в том, чтобы отстрелить «гостинец», — Монстр уйдет. Вдвойне обидно погибнуть зря…

Воздуха мне!!!

Я захрипел и рывком сел на постели. Разлепил веки. В обалдении осмотрелся, помотал головой.

Брр… Приснится же…

Вдох — выдох. И еще раз, и еще. Я жив. Это надо усвоить. Если болит голова, значит, она есть. Отбойным молотком стучит сердце, но это пройдет. Главное — жив. И буду жить.

Почему-то в Звездном мне не снились никакие сны, во всяком случае, я их не запомнил. А здесь…

Шалит подкорка на безделье. Когда-нибудь изобретут чип, способный управлять снами, вот тогда-то мои сны станут умеренно приятны либо эйфоричны — на выбор.

В номере гостиницы было душно, как в скафандре, — не продохнуть. И это несмотря на открытое настежь окно, выходящее вдобавок на север. Раскаленный радиатор парового отопления шипел от плевка и разве что не излучал в видимом свете. Вчера при попытке найти виновника местных Каракумов я обнаружил в котельной солдата восточной наружности, с песнями швырявшего уголек в хайло гудящей топки. «?!!» — «Куча выдыш? Прыказ такая. Мала-мала кыдать, пока куча савсэм нэт, да?» Моя жалоба коменданту не возымела действия — вероятно, злосчастная куча угля представлялась ему не желающим сдаваться и потому обреченным на уничтожение противником.

Вообще, легендарный Капустин Яр, сильно обветшавший обломок эпохи великих свершений, не произвел на меня сугубого впечатления. Здесь строился резервный старт, и, когда не выгорела наша с Колей поездка в Штаты, меня послали сюда взглянуть на это чудо-юдо в натуре. Нет, «Энергия» прекрасный носитель, ничего не скажешь — надежный, мощный, даже экологичный и все такое, но что она умеет лучше всего, так это калечить при запуске стартовые столы. А кто сказал, что с запусками в Байконуре и Свободном все пройдет гладко?

Кстати. Кто сказал, что теперь вообще понадобятся какие бы то ни было пилотируемые полеты к Юпитеру? Если Монстр откочевал, скажем, к Урану или хотя бы к Сатурну, до него не доберется никакой «Зевс».

Может быть, он просто перестал излучать, каким-то образом обойдя законы термодинамики, и все же остался на своей орбите? Ничего подобного. Запущенный уже довольно давно космический аппарат «Евдокс», вообще-то предназначавшийся для изучения ледяных тел пояса Койпера на периферии Солнечной системы и приблизившийся к Юпитеру исключительно ради гравитационного маневра, был аккуратно перенацелен и тем самым принесен в жертву вместе с одним из направлений работы НАСА. Расчетной встречи «Евдокса» с «объектом Иванова» (попросту говоря, столкновения на скорости порядка двадцати километров в секунду) не случилось. Приборы аппарата не зафиксировали ничего из ряда вон выходящего.

Монстр исчез.

Странные катастрофы и аномальные явления на Земле — остались.

Телевизор перегревался через полчаса работы. Я просматривал исключительно программы новостей, по самое «не хочу» набитые очередными сведениями о безобразиях Монстра. Ругали астрономов, до сих пор остающихся в неведении относительно нового места пребывания зловредной космической гадины. Сразу два частных фонда объявили о готовности предоставить пожизненный грант исследователю, который решит эту задачу. В Куала-Лумпуре толпа разгромила молельню монстропоклонников и учинила самосуд над молящимися.

Очень скоро я понял, что Роскосмос выпихнул меня сюда за вероятной ненадобностью и лишь формально продолжает числить в отряде космонавтов, дабы не обострять раньше времени отношения с Нацбезом. Очевидно, денежные вливания начали поступать с перебоями.

Максютов обо мне забыл. Вернее сказать, держал меня во втором эшелоне. Мои попытки связаться с ним напрямую не принесли успеха. Честное слово, я мечтал о группе «Шторм», как Настька о шоколадном батончике! Как-то там справляются без меня?

Который день делать мне было практически нечего. Я спал допоздна, одевался, завтракал в местной столовой и, отметив пропуск у караульного, уходил за ворота подальше от признаков цивилизации. После бурного снеготаяния степь просохла в три дня, и уже посвистывали суслики, потешными столбиками торчащие на отвалах возле своих нор. Юго-восточный «афганец», мчащий по равнине растрепанные шары перекати-поля, ломил стеной, пока еще не раскаленной, а приятно теплой. Возникали и опадали крутящиеся столбики пыли. Дважды вдали пронеслись сайгаки, и даже не преследуемые кем-то на армейском джипе, а просто так. Степные зайцы в разгар брачного сезона посходили с ума, аборигены ленились их стрелять, полагая такую охоту не заслуживающей внимания. Иногда пробредало молочное стадо местного кооператива — три изможденные коровенки, сопровождаемые нетрезвым хомо сапиенсом на верблюде, с длинным дрыном наперевес. Пасущийся на прошлогодней траве табунчик полудиких лошадей, по-видимому, принадлежащих тому же кооперативу, никто не сопровождал — эти звери носились по степи как угорелые, поднимая шлейфы пыли, катались по жухлой траве от избытка чувств и отнюдь не выглядели недокормленными. Возможно, как раз по причине отсутствия приставленного к ним для их же блага хомо сапиенса.

Насмотревшись на весь этот сюрреализм, я возвращался к КПП. К обеду начинало порядочно припекать. На скворечнике, притороченном к стволу сухого тополя, верещал скворец. Я брел в столовую, затем возвращался в раскаленную гостиницу, выколачивал из одежды пыль, раскрывал окно пошире, нагишом валился на койку и начинал скучать. Пойти мне было некуда. Читать книги из местной библиотеки надоело. Я сам себе библиотека. Пить водку с соседями по гостинице — не хотелось.

Если верить рассказам старожилов, недели через три начнется самая красота: степь расцветет недолгим буйством красок, по малоприметным низинкам запылают огненные озера и заливы низкорослых тюльпанов. Правда, тогда же во множестве появятся степные гадюки, и променажи без сапог станут небезопасными. Потом цветы увянут, зато поднимутся травы. Потом увянут и они.

И что же, мне тут и торчать? Дожидаться настоящего, августовского «афганца»?!

Разумеется, нет. Что я, Максютова не знаю? В один истинно прекрасный день из Москвы позвонят с требованием сей секунд найти майора Рыльского и обеспечить ему скорейший вылет внеплановым бортом, а если меня поблизости не окажется, поставят местных на уши. С вертолетов меня начнут по степи высматривать, пригонят полк и прикажут прочесать плавни в пойме Ахтубы…

Так и случилось, причем даже раньше, чем я думал. До прочесывания плавней дело не дошло, но вертолет был.

* * *

Еще недавно это обширное низкое помещение на минус четвертом этаже главного здания Управления скромно именовалось тиром номер шесть — теперь оно являет собой нечто среднее между оперативным штабом, заглубленным командным пунктом стратегических сил и небольшим планетарием. Двухтамбурный шлюз с хищно лязгающими запорами и слегка уменьшившийся объем кубатуры прямо указывают на хорошую экранировку. Мишени исчезли. Звукоизолированная кабинка, где некогда помещался выдававший патроны прапорщик, расширилась втрое, несколько допущенных компьютерщиков посменно дежурят в ней перед мониторами, соединенными с «головным мозгом» Управления, и, по-видимому, не маются бездельем. Скорее наоборот. Половина ресурсов «Большой Считалки» находится в нашем распоряжении. Не хватит — добавят еще.

Предусмотрено, может быть, и не все, но многое. На случай возможных катаклизмов в нашем распоряжении имеется резервный командный пункт за чертой Большой Москвы, заглубленный на сто пятьдесят метров и оборудованный даже лучше, чем этот. Чтобы попасть в него, достаточно спуститься еще на два этажа. Ножками или лифтом. А дальше мотовагон домчит нас до цели по подземному туннелю за двадцать минут, и даже на это время мы не полностью утратим контроль за ходом событий. Если, конечно, события вообще позволят нам иметь над ними какой-либо контроль…

Свет притушен — плоский экран от пола до потолка не дает достаточной яркости. Да и изображение само по себе темноватое — густо-синий фон и несколько десятков светящихся горошин.

Солнечная система на данную минуту. Планеты и спутники. Макет. И ярко-красная точка между Землей и орбитой Венеры, несколько ниже плоскости эклиптики.

Монстр.

Двадцатого апреля он был найден в пятидесяти миллионах километров от Солнца, далеко вне эклиптики, приблизительно со стороны Южного полюса нашего светила. Сколько он там находился — неизвестно. Космические инфракрасные телескопы сканируют небо не слишком оперативно, а кроме того, кому из разработчиков многочисленных программ поиска могла прийти в голову мысль первым делом прочесать пространство внутри орбиты Меркурия? Самым любопытным было то, что объект не двигался относительно Солнца, а висел в одной точке как приклеенный. Температура его поверхности оставалась неизменной — около трехсот кельвинов.

Второго мая он пришел в движение. Еще целые сутки можно было гадать — к Земле или к расположившемуся почти на одной линии с ней Сатурну? Гадать, ждать новостей из центров обработки информации, поступающей с инфракрасных телескопов (за последние месяцы их было запущено еще три — два американских и один японский), и надеяться, что как-нибудь пронесет… Затем сомнения исчезли.

Не пронесло. Объект шел к Земле методом «трехточки», словно зенитная ракета, догоняющая маневренную цель. Как будто Земля могла сойти с орбиты хитрым противоракетным финтом…

Хорошо, что лица Максютова почти не видно. Зрелище и теперь жутковатое, мешки и складки на болезненно-желтом фоне, а что с ним творилось за день до того, как Монстр был найден! Теперь-то Максютов в своей тарелке и быстро оживает. Видимый противник — уже половина успеха, если он вообще возможен, этот успех. И звездный час Максютова впереди.

Шкрябун доволен. Его паранормалы имели тьму откровений свыше и выдали десятка три пророчеств о местонахождении пропавшего объекта — одно из них почти идеально совпало с точкой пространства, где Монстр был повторно обнаружен. Подполковник Шкрябун может быть спокоен: он нужен, его не выпрут в отставку в деревню Жидобужи. Даже если никто из его подопечных больше ни разу не выдаст удачное предсказание, его оставят как последнюю соломинку, за которую в случае чего можно ухватиться.

Еще двое — Топорищев и я. С тех пор как программа «Зевс» лишилась смысла и стало ясно, что скорректировать программу или подготовить новую за отпущенный лимит времени не удастся, я нахожусь в распоряжении Максютова. Группа «Шторм» продолжает работать без меня. Каспийцев выкарабкался, зато Жоре Гаврилюку не повезло «на ровном месте» — без видимых причин третью неделю не приходит в сознание, и никто из врачей не понимает, что с ним такое.

Мы ночуем в Управлении. У нас желтые лица. Кто-нибудь постоянно дежурит в бывшем тире, готовый чуть что поднять на ноги остальных. Мы принимаем поступающую информацию, ежедневно составляем краткие сводки для президента, а в остальное время просто сидим, пьем минералку и кофе и смотрим на ярко-красную точку, с каждым днем все ближе подползающую к плывущей по орбите ярко-голубой горошине.

Фактически мы не делаем больше ничего. Где-то вовне — суета, приведение в повышенную готовность всех структур, какие только можно использовать для отражения агрессии инопланетного чудища или хотя бы для уменьшения собственных потерь, фильтрованные сводки теленовостей, советы сохранять спокойствие, буйство никого не радующей весны, растерянность, администрирование и политиканство… А мы просто ждем, скрывая нервозность, и даже успешно гоним прочь скверные мысли о ближайшем будущем. В конце концов, будь у Монстра намерение уничтожить всякую жизнь на Земле, а то и расколоть на части саму планету, он уже сделал бы это, можно не сомневаться. Тысячу раз был прав Амброз Бирс, определивший будущее как тот период времени, когда дела наши процветают, друзья нам верны и счастье наше обеспечено. Кто доказал, что Монстр — враг?

Никто.

Топорищев морщит свой редкостный шнобель. Только что Максютов сказал как очевидное: Монстр слетал поближе к Солнцу, чтобы заправиться энергией.

— Порядка полумиллиона тераджоулей, — брезгливо роняет Топорищев. — Вот сколько он там получил. Даже если он улавливает нейтринную энергию, порядок величины это не меняет. Как, по-вашему, этого достаточно, чтобы двигать континентами?

Максютов и Шкрябун не знают. Я пытаюсь произвести в уме подсчет и тоже упираюсь в нехватку данных.

— Проще сдвинуть руками Эльбрус, — продолжает вразумлять несмышленышей Топорищев. — А телепортация? Пусть даже правы те, кто считает, будто никакой мистики не было, а объект попросту унесся от Юпитера с фантастическим ускорением, — все равно прикиньте-ка энергетику!

— Тогда в чем смысл маневра? — задает сакраментальный вопрос Шкрябун, заведомо не надеясь получить ответ. — Загорать он туда летал, так, что ли?

— Почему бы нет? — Топорищев разводит костистыми руками. — Ежу понятно, что это не межзвездный зонд от братьев по разуму… во всяком случае, не зонд в нашем понимании. Скорее всего он — живое метаморфное существо…

— Это мы уже слышали, — бурчит Шкрябун.

— А раз живое, что мы можем сказать о его логике? Служитель в обезьяннике и то не всегда может угадать, когда бабуин его укусит. Логика человека также, насколько мне известно, не алгоритмизирована в полной мере. А что мы можем сказать о мотивации, например, медузы?

Я вовсе не уверен, что у медузы существует какая-то там мотивация, однако в спор не лезу. Во-первых, мое мнение здесь мало кого интересует, а во-вторых, надоели мне эти споры до изжоги. Просто-напросто способ убить время.

— Мы будем думать, что делать, или рассуждать о медузах? — Шкрябун начинает раздражаться.

— Раньше надо было делать, — парирует Топорищев. — А главное, раньше надо было думать.

— В смысле?

Топорищев вздыхает. Сейчас начнет просвещать несмышленышей.

— Ну вот такой пример… Всем известно, что для раскрашивания политической карты мира достаточно красок четырех цветов, не так ли? Элементарная задача и элементарное решение. Однако оно верно только для существующей конфигурации государственных границ. Не представляет никакой трудности выдумать модель, в которой для раскрашивания карты понадобятся и пять различных цветов, и десять, и сколько хотите. Необходимое количество цветов — только лишь функция конфигурации. В данной аллегории краски суть не что иное, как наш набор средств, необходимых для того, чтобы не попасть впросак. А конфигурацию задает Монстр, хотим мы этого или нет. Но ведь у нас всего четыре цвета, в большем количестве мы до сих пор не нуждались. Вся программа «Эскалибур», да и «Зевс» тоже — типичный пример «четырехцветного» мышления. Мы — вернее, вы — не ждали ничего принципиально нового. Убеждены ли вы теперь в том, что нам удастся обойтись четырьмя цветами?

— Что-то я не вполне… — недовольно бурчит Шкрябун. — На карте больше четырех цветов.

— О господи! — стонет Топорищев. Он тоже раздражен, ему не разрешают здесь курить. — Да вы еще безнадежнее, чем я думал!

Шея Шкрябуна меняет окрас с желтого на багровый. Ну, быть баталии.

— Алексей, дай на экран сетку, — просит Максютов, пресекая в зародыше готовую начаться свару.

Я вывожу мелкую сетку, по ней удобно отслеживать перемещение ярко-красной точки. С начала моей смены она находилась в середине клетки — теперь заметно сдвинулась к краю.

— Еще два миллиона километров, — хрипло комментирует Шкрябун. Будто мы сами не видим.

Целый час после этого мы почти не разговариваем, лишь Максютов иногда берет телефонную трубку, что-то выслушивает и отвечает коротко «да», «нет» и однажды «мудаки». Я распоряжаюсь принести легкий ужин, кофе, боржом и по просьбе Топорищева «Арзни». Больше ничего не происходит. Через час я могу пойти вздремнуть этажом ниже, имея в виду возможную тревогу, или остаться здесь — на выбор… Пожалуй, пойду посплю.

Мы ждем.

* * *

— Ты скучал по мне?

— Да. Особенно после Звездного.

— Ты прости меня, дуру, ладно? Живу, как в скафандре, вот на меня иногда и находит… Ты же не можешь все время делать мне красиво, я понимаю. Сколько раз я тебе сделала больно, столько и прости.

— И ты меня прости.

— Уже простила. Пододвинься вот сюда, под бочок. Ты холодный…

— Зато ты как печка… Ничего, сейчас и я согреюсь.

— Поправь одеяло.

— Угу…

— Тебя правда отпустили до самого утра?

— Угу.

— Не угукай. Сова. Я люблю тебя.

— А я тебя… Как там Анастасия?

— Скучает по тебе. Я покупаю ей шоколадки и всегда говорю, что папа прислал. Видел бы ты, как она рада… А ты по ней скучал?

— Да.

— А по ком из нас больше?

— Перестань. Лучше вот что… Забери-ка ее завтра из интерната.

— Думаешь, уже пора?

— Уже.

— Когда это случится? По ящику передавали, что осталось пять дней…

— Еще пять-девять дней. Понимаешь, никто точно не знает, когда эта тварь начнет тормозиться. Но лучше уехать заранее, пока не началась паника. Пока на дорогах не понаставили кордонов… Вообще, лучше всего на время забиться в какой-нибудь медвежий угол.

— Я не хочу без тебя.

— Глупости. О себе я как-нибудь позабочусь. А ты бери машину, пищу на месяц, вообще все необходимое и уезжай с Настькой. Подальше от городов, мало ли что. Подальше от гор — могут быть обвалы. Подальше от лесов — они хорошо горят. Подальше от большой воды — может пойти цунами. Завтра мы подыщем с тобой по карте пару-тройку таких мест…

— Хорошо. Завтра. Ты еще не засыпаешь?

— Нет.

— Тогда иди ко мне.

— Угу.

Запыхавшиеся, мы лежали, тесно прижавшись друг к другу. Торопитесь делать любовь! Мне хотелось кричать на весь мир, пусть услышат все. Спешите любить! Кто знает, много ли счастливых ночей вы сумеете подарить любимой или любимому? Возможно, не больше девяти, а это так мало. Так спешите же!..

— Ты знаешь, — негромко произнесла Маша, и я сразу понял, что она сейчас скажет, — мне кажется, что это у нас с тобой было в последний раз. Понимаешь? В самый-самый последний.

— Нет…

— Да. Мне почему-то так кажется. Я дура, да?

— Перестань. Все будет хорошо, вот увидишь.

Я чувствовал: она не верит мне. Я и сам себе не слишком верил. А сколько пар лежат сейчас так же, как мы, и говорят о том же самом? Сколько миллионов пар? Нет, лучше об этом не думать…

Много позднее я хотел было стереть из памяти этот наш разговор, но все-таки решил оставить. Маша была права: эта ночь любви оказалась у нас последней.

* * *

Не так уж быстро, как будто и не неслось со скоростью свыше первой космической, плыло над Землей ясно различимое черное пятно, наискось пересекая небо. На северо— или юго-западе, где, смотря по тому, на каком участке орбиты его замечали напуганные люди, оно взмывало над горизонтом вытянутой, пугающе длинной тенью; проходя вблизи зенита, оно как будто уменьшалось в размерах, зато ощутимо круглело и походило на черный зев бездонного колодца, пробитого в безмятежной синеве, на пасть, пугающую отверстую дыру в никуда — высматривающую, выбирающую себе добычу; и вздохи облегчения вперемежку с нервным смехом сопровождали пятно до его захода на юго— или северо-востоке. Отсмеявшись и отвздыхав, люди бросались читать прогнозы времени следующей видимости… и ждали. Зрелище пролета Монстра притягивало, завораживало сладкой жутью; увидевшим его один раз хотелось посмотреть еще и еще.

Кричали о позорном бездействии службы астероидной опасности, обвиняя ее в параличе воли, а то и в несуществовании, что, по правде говоря, было несколько ближе к истине. На улицах, расплавленных несусветной майской жарой, спорили до визга, яростно вздевали кулаки, блестя мокрыми подмышками. Демонстрантов — сторонников немедленного уничтожения Монстра и их противников, радетелей мирного решения, — то и дело сходящихся стенка на стенку, не успевали разливать всей мощью пожарных водометов.

В один день сильно прибавилось число «творческих личностей». Но лучше бы они творили не глупости, а что-нибудь другое.

Еще вчера казалось, что Монстр неминуемо врежется в Землю — но он сбросил скорость столь резко, что всякое другое тело на его месте рассыпалось бы в пыль, и перешел в орбитальный полет. Словно высматривал что-то на земной поверхности, да так оно, наверно, и было…

Вот выдержка из хроники событий только за один день 30 мая 2011 года.

00 ч. 05 м. всемирного времени. Доклад командующего Тихоокеанским флотом. Восемнадцать подводных лодок разведены по позициям и готовы к пуску ракет на поражение космической цели.

00 ч. 20 м. Объект над Индонезией. Уличные бои в центральных кварталах Джакарты. Признаки пробуждения вулкана Анак-Кракатау, предположительно не связанные с Монстром.

00 ч. 50 м. В Анкоридже, штат Аляска, некий безумец проник с канистрой бензина на склад рождественских фейерверков. Намеревался ли он дострелить до Монстра шутихами, осталось невыясненным — виновник поджога из пламени не вышел.

01 ч. 00 м. В трехчасовой проповеди, произнесенной на переполненном стадионе в Атланте, преподобный Джозеф Макмиллан призвал верующих окрепнуть духом в дни ниспосланного господом испытания.

01 ч. 05 м. Хаос в Лос-Анджелесе. Беспорядки в Сиэтле и Гонолулу.

01 ч. 15 м. Уличные беспорядки в Токио. В город введены силы национальной самообороны.

02 ч. 10 м. В начавшемся более двух суток назад заседании Совета Безопасности ООН объявлен шестичасовой перерыв на сон и прием пищи.

03 ч. 35 м. Обширная аномальная зона на юге Малайзии. Население бежит.

03 ч. 55 м. Паника в Шанхае, Чэнду и Владивостоке. Столкновения населения с силами охраны правопорядка.

04 ч. 10 м. В Приморском крае введено военное положение.

05 ч. 00 м. Совет НАТО сообщил о приведении в полную боеготовность сухопутных, воздушных и военно-морских сил.

06 ч. 30 м. Объект над Африкой. Военный переворот в Ботсване: солдаты президентской гвардии деморализованы пролетом Монстра, президентский дворец взят штурмом десантной бригадой генерала Мулунгу.

06 ч. 45 м. Мыс Канаверал. Старт «Индевора» в течение ближайших суток будет невозможен из-за технических неполадок.

07 ч. 20 м. Сообщение о катастрофе самолета «Боинг-767», находящегося в пределах прямой видимости Монстра. Вероятная причина катастрофы — ошибка пилота.

07 ч. 40 м. Организация Гринпис выступила с требованием оставить «объект Иванова» в покое.

08 ч. 00 м. Ливия объявила всеобщую мобилизацию. Монстр Монстром, но как бы под шумок чего не отъели!

08 ч. 05 м. Несанкционированный пуск ракеты «Тополь» с ядерной боеголовкой. Команда на самоуничтожение прошла штатно, обломки ракеты с БЧ упали в океан.

08 ч. 20 м. Заседание Совета Безопасности ООН возобновлено.

09 ч. 00 м. Евросоюз объявил о временном закрытии всех гражданских аэропортов на своей территории.

09 ч. 15 м. Цюрих. Сообщение о ритуальном самоубийстве ста семнадцати членов неизвестной до сего дня секты.

10 ч. 00 м. Руководство Альянса правозащитных организаций выступило в поддержку требований Гринпис.

10 ч. 10 м. Рухнуло многоэтажное здание в центре Мехико. Многочисленные жертвы.

10 ч. 30 м. Ряд сообщений о бегстве населения из городов. Длинный ряд автокатастроф. Колоссальные пробки на дорогах. Штурм вокзалов в Париже, Лондоне, Риме, Милане. Переполненный поезд сошел с рельсов в Сен-Готардском туннеле.

11 ч. 00 м. Объект над Европой. Как ни странно, сообщений о крупных катастрофах не поступает…

11 ч. 15 м. Сообщение об изменении орбиты объекта: высота перигея уменьшилась с 448 до 422 километров, апогей и угол наклона практически прежние.

11 ч. 45 м. Аномальная зона в Бискайском заливе. Утеряна связь с четырьмя сухогрузами, танкером и круизным лайнером.

12 ч. 00 м. Правительства Индии, Пакистана и Китая — каждое порознь — выступили с почти одинаковыми заявлениями: в случае если какая-либо из стран «ядерного клуба» совершит неспровоцированное нападение на «объект Иванова», к ней незамедлительно будут приняты самые жесткие меры вплоть до ядерной бомбардировки ее территории. Специально оговаривалось, что катастрофы, природные катаклизмы и аномальные зоны в понятие провокации не входят.

12 ч. 25 м. Разгром посольства США в Кении.

12 ч. 50 м. Многотысячный митинг перед зданием ООН с требованием принятия незамедлительных мер.

13 ч. 00 м. В давно ожидаемой речи папа римский объявил Монстра знамением господним и призвал католиков молиться о прощении и ниспослании спокойствия. Одновременно анабаптистская церковь объявила Монстра не кем иным, как диаволом собственной персоной.

13 ч. 10 м. Назначен рекордный приз астрологу, чье предсказание дальнейшего поведения Монстра окажется наиболее точным. Предсказания высылать до 16.00 по электронному адресу…

Все это лишь выборка, вдобавок сильно прореженная и просеянная. Новые сообщения сыпались горохом, я едва успевал осмысливать их.

День.

Другой.

Третий…

Я думаю, и без ядерного шантажа ни одна из держав не рискнула бы атаковать объект, пока оставалась надежда, что все как-нибудь обойдется. Не будь на памяти у всех конфуза с «Эскалибурами» — тогда, конечно, другое дело.

Мы — я имею в виду человечество — уступили инициативу Монстру. Мы просто ждали.

Опять ждали.

В больнице, не приходя в сознание, умер Жора Гаврилюк. Он так и не узнал, что Монстр уже добрался до Земли. Может быть, это было и к лучшему, что не узнал.

В среднем каждые полчаса оживала прямая связь с президентом. Каменея лицом, Максютов докладывал текущую ситуацию, в ответ на вопросы пытался отделаться ни к чему не обязывающими фразами, а один раз довольно грубо попросил не мешать работать. Впрочем, в дальнейшем это никак не сказалось на количестве звонков.

Вечером второго июня Шкрябун разбудил меня, заснувшего перед монитором, потыкав мне кулаком в плечо.

— А? Что?..

— Ничего. Глаза разуй. Да не сюда — вон туда… Кажется, он идет на посадку.

— Куда? — сипло спросил я и сглотнул.

— Либо в Турцию, либо к нам. Сейчас он над Египтом… Снижается. Высота всего сто семьдесят. Начал торможение…

Ого! Сто семьдесят — это уже недалеко от плотных слоев, спутники с таких орбит сходят максимум за неделю. Я впился в наш «планетарий». Сейчас на него проецировалась карта, и ярко-красная точка, проплывая над последними барханами Сахары, готовилась наползти на синь Средиземного моря. Тут же отображались высота и скорость. Последняя составляла менее семи тысяч метров в секунду и стремительно уменьшалась — глаз не успевал следить за мельканием цифр в последнем разряде.

Снова гуднул телефон прямой связи. Серьезно так гуднул, солидно — знай, мол, наших. Максютов ненавидяще зарычал.

— Да! — крикнул он в трубку. — Максютов. Нет, не охрип… Уже над Средиземным морем… Да, снижается. Кажется, наш гость. Нет… Считаю нецелесообразным… Нет… Траектория у меня есть. Нет… Нет… Господин президент, я убедительно прошу вас не отвлекать меня и моих людей от несения службы… Да… Разумеется, доложу немедленно.

Он кинул трубку на рычаг, несколько секунд вращал глазами, затем скользнул взглядом по мне и снова вперился в карту. Объект уже подбредал к Турции, и простым глазом было видно, насколько уменьшилась его скорость. Четыре тысячи в секунду, а высота… высота прежняя.

— Как он ухитряется там удерживаться? — с заинтересованностью и восхищением в голосе проронил Топорищев.

— Это у вас надо спросить, — немедленно отпасовал Шкрябун. — Заодно объясните, как он удрал от Юпитера, а ваши космические гляделки это проворонили…

— Они столь же мои, сколько ваши. И, представьте себе, не всегда могут делать то, для чего не предназначены…

— Помолчите, вы! — это Максютов.

— Пожалуйста, пожалуйста. Зато теперь можно смело записать: горячей плазмы он не любит. Вот увидите, перед входом в атмосферу он замедлится тысяч до полутора. Спорим?

Никто не стал с ним спорить. Красная точка долго ползла через Турцию и Черное море, потянулась было в сторону Николаева, как будто учуяв там родственную душу, но, как ни странно, «одумалась» и взяла прежний курс. Над Азовским морем запрыгали цифры высоты.

— Уже сто пятьдесят…

Топорищев немного ошибся: скорость объекта составляла две тысячи триста, но продолжала быстро падать. Монстр снижался совсем не так, как полагалось бы нормальному спускаемому аппарату.

Все-таки это удивляло.

— Высота сто десять. Плазменного кокона практически нет…

— Я же сказал: помолчите!

Молча мы следили за красной точкой. Перемахнув через Украину, она продолжала ползти, но теперь уже медленно… совсем медленно. Невыносимо тянулось время, лениво менялись цифры в углу экрана.

Голос оператора:

— В Саратовской губернии что-то похожее на смерч. Даю снимок из космоса.

Так и есть. Смерч. Неудивительно при размерах Монстра и его скорости, малой лишь по космическим меркам.

— Уберите снимок.

Высота полета не менялась уже несколько минут. Чуть больше семи тысяч метров. Скорость — четыреста в секунду.

— Может, до Ледовитого дотянет? — с надеждой спросил Шкрябун.

— А там и до Канады? — еле слышно пробрюзжал Максютов. — Нет уж, Кайман… Не надейся. Хотя, может, оно и к лучшему, что у нас…

Хотелось в это верить.

Километрах в семидесяти к востоку от Вятки точка замерла. И больше не двигалась.

— Ну вот, — сказал Максютов без всякой интонации. — Теперь все.

Мне показалось, что Топорищеву не терпелось спросить, что, по мнению Максютова, означает «все». Но он сдержался.

Часть третья: ЗВЕЗДНЫЙ МОНСТР. ИЮНЬ — ИЮЛЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЭТО было похоже на холм. На круглый и низкий холм-лакколит, каких немало к северу от Минвод, этакую куполообразную нашлепку на земной поверхности, бугор стометровой высоты и двухкилометрового диаметра, но холм абсолютно лысый, без травинки, покрытый чем-то вроде гладкой пятнистой кожи коричневых, лиловых и зеленоватых оттенков. Какое там, к бесу, «черное тело»! Кожа казалась матовой и теплой на ощупь, но мне совсем не хотелось ее трогать. Было в ней что-то такое… неприятное.

Более того: отвратительное. Предельно чуждое. И не один я так думал. И вовсе не один я морщился, борясь с желанием немедля зажать нос, а то и потребовать противогаз. Однако запаха не было: обоняние лгало. Стоило отвернуться — и тошнотное наваждение исчезало.

Вблизи сходство объекта с холмом не казалось столь очевидным — его края поднимались отвесно на пятнадцать-двадцать метров и лишь выше начинали плавно заваливаться к центру, образуя идеально симметричный низкий купол. Бывают такие геологические формации, но не среди северокавказских лакколитов.

А еще ЭТО напоминало плотную круглую медузу, выброшенную волной на берег, расплющенную тяготением, растекшуюся в выпуклую цветную линзу, ждущую лишь яркого солнца, чтобы в считаные минуты растаять без следа. Только ЭТА «медуза» таять не собиралась.

Медуза… да… Коровья лепешка! И быть тебе, майор Рыльский, не бобиком, но скарабеем… Повышение это или понижение? Сразу и не сообразишь…

— Что накрыла собой эта сволочь? — полюбопытствовал Топорищев, и я поразился мягкости его определения. Сволочь — очень сдержанно сказано.

— Кусок леса, кусок болота и часть свинокомплекса с подъездной дорогой.

Прямо передо мною чернело круглое пятно — нет, скорее, зияющая дыра. Вход. А может быть, рот. В него спокойно мог бы въехать поезд метро. Вот только смог ли бы он выехать обратно? Вопрос. И не было видно, куда ведет этот туннель: к мозгу ли неведомого существа — если ОНО существо? К желудку?

— Среди населения жертвы есть?

— Пока похоже, что один лишь ночной сторож на свинокомплексе. Вся ночная смена — шесть человек. Дежурный электрик, кочегар… Пятеро целы. Но проверяем всех местных. Думаю, к вечеру будем знать точно.

— Данные на сторожа. Все, что есть. Быстро. Объявить в розыск.

Из задних рядов толпящейся вокруг Максютова свиты выдрался на оперативный простор Коля Штукин — не дожидаясь указаний, верно угадал, кому заниматься сторожем.

— А случайные люди? Туристы, например?

— Вряд ли. — Незнакомый подполковник из местного отдела УНБ покачал головой. — Река вон где, притом амбре от свинокомплекса, а рядом болото и свалка. Лес тоже так себе, и слепни — звери.

Он был прав, особенно насчет последнего. Такого количества здоровенных жужжащих тварей я не встречал нигде. Как только наша группа, оставив машины на проселке, вошла в лес, чтобы преодолеть последние пятьсот метров до ЭТОГО, началось пожирание заживо. Хуже всего пришлось Топорищеву, почему-то облачившемуся в легкомысленную ковбойку, но и другим досталось по самое «не хочу». Жирные злобные мухи, сверкающие в солнечных бликах позолоченными брюшками, чем-то похожие на кровожадных пиратов, набитых пиастрами, садились на кожу сразу десятками, а остальные сотни с гулом барражировали вокруг, ожидая своей очереди на посадку. Куда девалась офицерская выдержка! Мы просто бежали как угорелые, сразу забыв о чинах и субординации, яростно хлеща чем попало себя и друг друга по спинам и головам. Кое-кто еще и сейчас почесывался.

— А данное количество слепней, оно как-то связано с… — Топорищев кивнул на ЭТО.

— Вряд ли… — Подполковник на миг замялся, пытаясь понять, как следует титуловать этого окруженного особым пиететом нескладного штатского в ковбойке. — Здесь летом всегда так, тем более если жара. Без диметилфталата лучше не соваться, да и он не очень-то…

— Кто отвечает за охрану объекта? — перебил Максютов.

Толстый генерал внутренних войск протолкался сквозь свиту.

— Генерал-майор Родзянко.

— Докладывайте.

— В настоящий момент охрана осуществляется живой цепью. Ведется прокладка проволочного заграждения в четыре ряда, по два с каждой стороны от контрольно-следовой полосы. Плюс контактная сигнализация и инфракрасные датчики. Это закончим уже сегодня.

Действительно, у недалекой опушки леса не менее роты солдат вкапывали в землю столбы. Столбиками, шагах в сорока друг от друга стояли автоматчики, цепь уходила в лес, где, надо полагать, они были расставлены почаще. К самой опушке притулились несколько военных грузовиков, гусеничный штабной вездеход и почему-то бронетранспортер, трогательно-наивно развернувший в сторону Монстра свою низенькую башенку с крупнокалиберным пулеметом.

— В ночное время охрана будет дополняться служебными собаками. Вышки с прожекторами — через каждые сто метров. Особое внимание уделено подходам со стороны леса и реки. КПП поставим возле бетонки, ведущей к свинокомплексу. На всех прилегающих дорогах установлены блокпосты.

Что правда, то правда. Через блокпост мы проезжали. Бетонный бункер еще строился, но нацеленный на проселок ствол пулемета уже исправно торчал из бойницы, проделанной среди мешков с песком.

Генерал-майору кажется, что этого достаточно. Он ошибается, но пусть пока побудет в заблуждении. На самом деле охрана объекта будет состоять из четырех концентрических зон, и внутренним войскам отведена в ней в общем-то скромная роль прослойки между элитными частями армии и УНБ. Мобильные подразделения ПВО, служба радиоперехвата — все здесь. Уже сегодня на охраняемую территорию не прошмыгнет даже мышь, если только к ее хвосту не будет привязан пропуск, подписанный одним из трех лиц: президентом, советником по национальной безопасности или генерал-лейтенантом Максютовым. Кстати, пропуск еще не гарантирует его обладателю права беспрепятственного прохода к объекту, он лишь явится достаточным основанием для проверки, вместо применения оружия. Еще сегодня утром вертолет, нанятый местными телевизионщиками ради прямого репортажа с места посадки «космического зонда», всего лишь отогнали подальше от объекта — через несколько часов не в меру ретивые летуны имеют все шансы быть сбитыми без предупреждения. Уже изменены воздушные коридоры гражданской авиации, самолеты ВВС округа без особого приказа не пересекут границу запретной для полетов зоны. Над Монстром не будет ничего, кроме неба и, может быть, птиц.

Но все это будет чуть-чуть позже. А пока Максютову осталось констатировать: генерал-майор Родзянко в целом выполнил первоочередную задачу.

— Что еще?

— Вся местность в радиусе пяти километров объявлена запретной зоной. В нее попадают две деревни и дачный поселок. Около полутора тысяч человек подлежат выселению.

«Интересно, куда? — подумал я. — В палаточный лагерь?»

Но Максютов задал совершенно другой вопрос:

— Пять километров — не мало будет?

— Если больше, придется перекрыть движение на участке Вятка — Пермь. Здесь железнодорожная линия под боком… очень загруженная.

По лицу Максютова ясно читалось, что это его нисколько не волнует.

— Вы всерьез думаете, что любое расстояние в пределах Земли будет достаточно для защиты от ЭТОГО? — вмешался Топорищев, невольно придя на помощь генерал-майору, успевшему во время этой реплики смахнуть пот со лба. — Ну прямо как дети…

Это он был как ребенок. Кто бы из нас думал в первую очередь о защите…

— Ладно, с недопущением посторонних, будем считать, разобрались, — игнорируя реплику, буркнул Максютов. — Что будем делать с этим? — указал он на черный туннель.

— Лучше всего пока ничего не предпринимать, — снова высказался Топорищев. — Технику подвезут через час-два, а людям до поры до времени делать там нечего. — Он подозрительно осмотрел свиту. — Или среди нас есть дураки, способные сунуться туда очертя голову?

— Если туда вообще можно сунуться, — сердито сказал Максютов. — Не поймешь: не то дыра, не то просто пятно.

— Сейчас проверим. — Топорищев наклонился и близоруко сощурился, отыскивая под ногами камешек.

— Что вы собираетесь делать?

— Ага, вот он. — Топорищев подобрал искомое и размахнулся. Максютов проворно перехватил его руку, отчего тот немедленно взвился: — Что такое? Какое вы имеете право? Отпустите меня!

— Бросьте камешек, — сказал Максютов.

— Я и собираюсь бросить!

— Не туда. Бросьте его на землю.

— Да пустите вы! Что такое, в самом деле?.. Ой!..

— Бросьте камешек.

Топорищев бросил. На взгляд неспециалиста, выронил совершенно добровольно и даже с преувеличенной охотой. Оказывается, генерал-лейтенант еще помнил топологию болевых точек из курса специальной анатомии.

— Без моего приказа ни одна посторонняя песчинка не попадет в объект, — сказал Максютов. — Не говоря уже о технике и тем более о человеке. Я хочу, чтобы все это поняли. Ответственность за безопасность несу прежде всего я, следовательно, любое проникновение внутрь будет контролироваться мною. Любые нарушения моих приказов будут расцениваться либо как недопустимое разгильдяйство и халатность, либо как умышленное преступление, смотря по тяжести последствий. Специально для штатских и полуштатских поясняю: при необходимости к нарушителям с моей санкции будет применена сила. Очень грубая сила. Надеюсь, всем ясно?

— Но…

— Диспутов на эту тему не будет. Все.

Дергая лицом, потирая запястье, довольно внятно буркнув себе под нос: «Солдафон, сапог надраенный», Топорищев отошел в сторону в тихом бешенстве. Максютов и ухом не повел.

— Так. С мерами безопасности тоже разобрались. Теперь главное. Что мы намерены делать с этим… объектом? Я имею в виду действия сегодня ради нормального планирования хотя бы ближайших дней. Для тех, кто не в курсе, сообщаю: мы намерены проникнуть в объект дистанционно управляемой техникой. Если имеются иные соображения, прошу высказать.

Соображение имелось только одно. Его высказал начальник штаба округа, прибывший лично посмотреть, какие безобразия творятся на его территории, но контролируются почему-то не им, а Нацбезом. Каковым обстоятельством он был крайне недоволен.

— Если приказ поступит немедленно, к пятнадцати ноль-ноль на месте ЭТОГО будет воронка любой приемлемой глубины. Это я могу гарантировать. — Он помолчал и добавил: — Даже без нанесения ядерного удара.

Вполне вероятно, он ничего не слышал об «Эскалибурах». А впрочем, незнание еще не освобождает дурака от глупости. В ответ Максютов подвигал скулами — и только.

— Местное население уже выселено?

— Предполагаем закончить к двадцати часам.

— «Предполагаем»! Некогда ждать. Наблюдательный пункт?

Толстый генерал Родзянко махнул ладошкой куда-то в сторону Удмуртии.

— Основная база строится в пяти километрах к юго-востоку. Пока — временные сооружения. Вести наблюдение можно прямо оттуда с помощью кабельной телесвязи. Ближе пока нет ничего. Вон на той прогалине будем ставить точку непосредственного наблюдения — заглубленный герметичный бункер с бронекрышкой. Наблюдатель сможет вести наблюдения через перископ.

— Сколько времени займет строительство?

Генерал-майор смахнул со лба пот.

— Ручаюсь за трое суток.

— Ну, а прямо сейчас?

— Разве что штабной БТР. Можно пригнать еще несколько. А то и попросту отрыть окопчик. Вон там, на бугорке, хорошее место.

— Отройте. И прикажите установить на бруствере хорошую оптику.

Ну, ясно. Максютов в БТР не полезет. Не то чтобы он вдруг вздумал разыгрывать героя, но… не полезет. Пожалуй, он прав. Чем, с точки зрения Монстра, отличается окопчик от БТР, бункера с перископом, недостроенной базы в пяти километрах к юго-востоку, да и, пожалуй, от любой произвольно выбранной точки земной поверхности? Да ничем!

Военным объяснить это трудно. Максютов и не пытается.

— Через час, в тринадцать ноль-ноль, начинаем. Инженеров сюда.

* * *

Через час мы не начали, не начали и через два. Выяснилось, что один из трейлеров со спецтехникой застрял из-за поломки километрах в ста отсюда, а без него начать невозможно. Максютов хмур и почти все время молчит, лишь иногда изронит ледяным тоном короткую фразу; шишки помельче изъясняются на повышенных тонах. Кругом суета. Начальник штаба округа еще не уехал. Два генерал-лейтенанта зараз! Притом не в Москве, где на них всякий хмырь чихать хотел, а в какой-никакой глубинке, поэтому никто не слоняется без дела. Наверно, такой же трудовой порыв демонстрировали египетские работяги фараону, явившемуся взглянуть, как идет строительство его персональной пирамиды. Солдаты вкапывают последние столбы и уже начали тянуть проволоку контактной сигнализации. Перед нею развернута спираль Бруно — пока одна. Появился трактор, готовый вспахать и заборонить контрольно-следовую полосу, но ему в сердцах велят заглохнуть, и он глохнет.

Жара за тридцать. Вроде бы рановато для начала июня, но не все же валить на Монстра. Вятская губерния, континентальный климат.

Самовольно покинув свиту Максютова — на кой ляд ему сейчас майор Рыльский! — я сижу на травке и думаю о всякой ерунде. Например, о том, что Монстр приземлился сравнительно удачно — по крайней мере не плюхнулся на населенный пункт. Сверяюсь с запрятанной в мои мозги картой: какие тут ближайшие из мало-мальски крупных? Ага, Кирово-Чепецк, Слободской и Зуевка. В Кирово-Чепецке, к сожалению, химкомбинат, и если Монстр решит немного пошалить на близкой дистанции… Гм… Зато в Слободском — действующий пивзавод. Будет куда ездить в увольнительные…

Остатков порушенного свинокомплекса отсюда не видно, кроме нескольких секций бетонного забора, разом сорванных с места и валяющихся сравнительно аккуратно — в ниточку. Говорят, полностью уцелела только котельная, да еще с утра немногочисленные допущенные аборигены собирали по всей округе и затем угнали куда-то невеликое хрюкающее стадо элитных производителей и свиноматок. Был комплекс — и нет.

Еще деревни и «дачные» поселки. Видел я их. Никакие они не дачные — просто садовые участки микроскопических размеров, по три сотки крутой местной глины на семью. Микроскопические домишки, окруженные микроскопическими грядками… а ведь тоже ценность! Что с того, что хозяева участков имеют жилье в городе и в полторы тысячи подлежащих выселению людей не входят? Население будет недовольно, и не Монстром — нами. Монстр-то как раз ведет себя смирно… пока.

Со стороны реки слышен рев приближающейся моторки. На слух, хороший движок, а то и два сразу. Кто-то из местных поднимается вверх по Чепце, то ли за делом каким, то ли просто взглянуть на объект. И скорее второе.

В мегафон орут неразборчивое. Стучит короткая очередь — я почти вижу, как перед носом лодки взбрызгиваются фонтанчики воды, — и примолкший было движок вновь ревет во всю мощь, унося посудину прочь. Всякое судоходство по Чепце прервано, и, вероятно, надолго. Наверняка генерал-майор Родзянко не сегодня завтра прикажет перегородить реку понтонами, дабы любопытные местные водоплавающие не шлялись по ночам…

Может быть, чужая любознательность и не порок, но работать она мешает, это точно. Вчера в вечерних сумерках десантированной сюда группе спецназа пришлось отгонять от объекта толпу любопытных, кому, по всей видимости, жизнь недорога, а двоих умников, додумавшихся залечь в траве, чтобы не заметили, едва не застрелили… Нипочем не поверю, что они ждали от Монстра каких-нибудь особых коврижек, скорее как раз наоборот. Вот и говори после этого об инстинкте самосохранения!

Со стороны реки длинным языком тянется болотце. Наверно, древняя старица, камышовый лягушачий рай. Монстр накрыл его часть. Должно быть, у лягушек в разгаре сезон размножения, по идее, они должны быть сильно заняты, однако рулад в камышах что-то не слышно. Потеряли голос? Попрятались? Сдохли? Сбежали ночью в Чепцу?

Солнце жарит вовсю, оголтело верещат цикады в траве, даже отсюда слышно. Вблизи Монстра их нет, но метрах в двухстах от него им уже ничто не мешает. Равно как и слепням, а также, по-видимому, другим насекомым. Кто как, а я ничего не имею против. Факт отрадный, мне этого достаточно, а в энтомологи я не нанимался. Пусть вон Топорищев выпишет из Академии собрата, дабы тот изучил «эффект отталкивания» на членистоногих, пресмыкающихся, земноводных в остатке болотца, дождевых червях, а там, глядишь, и на простейших…

А люди? Вопрос интересный, и, наверно, какой-то материал по нему уже получен, но сейчас я не полезу с вопросами ни к Топорищеву, ни тем более к Максютову. Почему бы не проверить самому? Кто мне помешает?

Я встаю с примятой травы и делаю шаг, другой. До Монстра их примерно пятьдесят, мы стояли ближе к нему, когда Топорищев желал метнуть камешек. Десять шагов… Ничего. Главное, смотреть под ноги, а не на Монстра, тогда не стошнит… Двадцать… Тоже ничего. Я не охвачен непреодолимым ужасом, подо мною не разверзаются геологические пласты, неведомая сила не телепортирует меня на остров Маврикий. Тридцать…

Что-то есть…

Трудно сделать следующий шаг. Очень-очень не хочется его делать. Только сейчас я замечаю, что ближе к Монстру трава почти не примята. Значит, и местные здесь не очень-то ходили… не могли подойти…

Граница для людей. Совсем не прежние многокилометровые «зоны отталкивания», вдобавок сугубо индивидуальные. Она очень близка к объекту, эта граница, и, похоже, топографически четко задана для всех, для Каспийцева и для Рыльского. Вот только я очень сомневаюсь, что Каспийцева и Рыльского граница встретит одинаково…

Я делаю очень маленький шажок.

Затем еще.

Словно продавливаю собой невидимый барьер. Еще шаг — и наваждение исчезает. Странно: я гляжу на Монстра в упор, вижу, как на его поверхности неуловимо переливаются оттенки коричневого, зеленого и лилового, но уже не чувствую тошнотных позывов. Мне хочется подойти ближе…

Я подхожу. Осторожно касаюсь его рукой, готовый моментально ее отдернуть. И ничего не происходит. Моя ладонь ощущает лишь гладкость и теплоту не знаю чего — то ли обшивки зонда, то ли кожи неведомого животного.

Медленно отнимаю ладонь — она в порядке. Не почернела, не отвалилась… Почему-то я думаю об этом совершенно равнодушно. Нет никаких следов касания и на «коже» Монстра.

— Алексей, назад!..

Рефлекторно отскакиваю. Кричит Максютов. Он и его свита растянулись чуть вогнутой шеренгой вдоль невидимой границы.

— Медленно… ко мне!

Он зря беспокоится. Я возвращаюсь назад по примятой мною траве, зачем-то стараясь идти след в след, — сам понимаю, что это смешно, но никто надо мной не смеется.

Максютов — свите:

— Оставьте нас.

Приказание выполняется беспрекословно всеми, включая начальника штаба округа. По лицу Максютова гуляют желваки и пятна.

— Дур-р-рак!

Истинно так. С этим тезисом я не спорю даже внутренне. Безумству храбрых… Должно быть, голову напекло.

— Ладно, что цел остался, — уже спокойнее ворчит Максютов. — Везет гм… некоторым. Теперь рассказывай, что чувствовал.

— Мне показалось…

— Креститься надо, когда кажется!

— По-моему, он меня вообще не заметил. Или заметил, но не придал значения.

— То есть полностью проигнорировал? Так?

— Так точно.

— Не ожидал от тебя такой глупости, — цедит Максютов. — Твое дурацкое счастье, что все обошлось. Ну вот что, герой… Еще раз выкинешь что-нибудь без приказа — твой пропуск к объекту будет аннулирован. А пока впредь до особого распоряжения будешь находиться снаружи внутреннего кольца оцепления, ты понял?

— Понял.

— Повтори.

— Буду находиться вне внутреннего кольца оцепления.

Максютов выбрасывает указующий перст в сторону зияющего в боку чудовища туннеля.

— Ты туда войдешь, можешь не сомневаться. Но запомни: ты войдешь туда в последнюю очередь.

— Виноват, — запоздало признаю я, хотя лучше бы мне помолчать. — Не знаю, что на меня нашло. Сначала, разумеется, роботы…

— Сначала роботы, затем добровольцы. Потом ты. Если в этом будет смысл.

— Есть добровольцы? — не выдерживаю я.

— Будут.

* * *

На мертвеца наткнулись случайно, сводя под корень неудобный клин леса, подступивший к самой проволоке. И сразу валка деревьев застопорилась, перестали надсадно звенеть вгрызающиеся в древесину бензопилы, а выслушавший сбивчивый доклад Максютов, скосив в мою сторону один глаз, буркнул: «Иди займись делом». Кажется, после моей выходки он перестал мне доверять, подозревает влияние Монстра на мою психику и ровно дышит лишь тогда, когда между мной и объектом имеется расстояние, превышающее один бросок…

Век бы не видеть мертвецов, а таких и подавно. Невзрачному мужичонке средних лет в поношенном пиджачишке, лоснящихся на заду брюках с лохматой прорехой на коленке и мятой кепчонке (найденной метрах в сорока от трупа) крайне не повезло. Целых костей практически нет, пах и брюшина разорваны, на вывалившихся внутренностях пируют мухи и черные лесные муравьи. Запах тления уже вполне ощутим.

— Не топчитесь тут… Кто обнаружил труп?

— Рядовой Веремеев.

Краткий допрос Веремеева ничего путного не дает. Солдатик подхихикивает, унимая нервы, и старается казаться хватом. Чо? А ничо, товарищ майор. Прикидывал, в какую сторону лучше свалить сосну, едва не споткнулся об этого жмура…

— Что скажешь? — спрашиваю Скорнякова, давя на своей щеке крупного слепня. Тут они уже осмеливаются летать и охотиться, но пока что не стаями.

Саша пожимает плечами.

— Я не судмедэксперт, но…

— Я тоже. Без предисловий.

— Вероятная причина смерти — падение с большой высоты. Разорванные внутренности — следствие удара об острый сук… вон о тот, скорее всего. Тело лежит здесь как минимум с утра.

— Или со вчерашнего вечера?

Саша с охотой кивает. Он думает о том же, о чем и я.

— Монстр… — И, взвизгнув, бьет себя по шее. Напрасно — слепень успел смыться и, жужжа, летает вокруг нас по сложной орбите. Болевая чувствительность у Сани выше, чем следует, — не столь уж редкая особенность мужественных красавцев.

— А не инсценировка ли это? Железная дорога, а?

Мне приводят аргументы, что нет, ни в коем случае, но я и сам прекрасно это вижу, вопрос задан больше для проформы. Во-первых, след падения прослеживается по поломанным ветвям на сосне, во-вторых, тело впечаталось в землю так, что выбило отчетливую вмятину, в-третьих, на ногах трупа имеются стоптанные полуботинки, а набравший хорошую скорость локомотив, как известно, обладает способностью разувать отброшенных им несчастных раззяв. В-четвертых, железнодорожная ветка находится хотя и недалеко отсюда, но все же с той стороны Чепцы. Вряд ли кому-то достало бы сил и желания сначала толкнуть беднягу на рельсы перед мчащимся составом, а потом тащить труп семь-восемь километров да еще переправлять через реку.

В-пятых, мне случалось видеть всяких разбившихся — и о землю, и о мчащийся локомотив, а кроме того, целая галерея характерных примеров записана в меня через чип. Я тоже не судмедэксперт, но мешок костей от мешка с костями как-нибудь отличу.

— А не пропавший ли это сторож? Где Штукин?

Коля уже тут и отрицательно мотает головой. В подтверждение сует мне добытую фотокарточку сторожа и брезгливо смахивает с лица трупа муравьев.

— Да. Не он.

— Даже по возрасту. Этому лет сорок пять, не больше, а сторожу шестьдесят один…

— Коля, — задушевно говорю я. — Не томи, колись быстрее. Что ты успел накопать?

Секунду Коля размышляет, имеет ли он право доверить мне информацию о личности пропавшего сторожа или обязан запросить на то санкцию Максютова. Сомнения разрешаются в мою пользу.

Пока ничего сверхинтересного. Сторож — личность убогая, совершенно безвредная и, по многочисленным свидетельствам его знакомых, немного слабоумная. Свою задачу видел в недопущении на территорию свинокомплекса посторонних, подозревая их исключительно в подрывных намерениях, молол чушь о диверсантах, а однажды прославился на всю округу, выпалив из помпового ружья поверх головы нового губернатора, совершавшего ознакомительную поездку по району, и положив его мордой в грязь вместе с растерявшейся охраной. Спасибо, губернатор отнесся к происшествию с юмором и попросил директора комплекса не принимать мер, благодаря чему сторож сохранил за собой место и с не меньшим рвением продолжал оберегать вверенный ему объект от внешних врагов. Вынести мимо него краденный из коптильного цеха окорок не составляло никакого труда.

При слове «окорок» Саша Скорняков, озабоченно изучающий раскинувшуюся над нами крону сосны, светлеет лицом.

— Кстати… не он ли там застрял в развилке?

— Где?

— Вон там. С вашего места не видно, идите сюда.

Да… Что-то есть.

— Спилить, — командую я.

С натужным кряхтеньем, со скрипом и стоном кренится сосна — комлем к трупу — и, ломая ветви соседкам, все равно обреченным на уничтожение, гулко ухает в подлесок.

Точно. Окорок. Копченый. Судя по вкусному запаху, еще не испорчен. Пива бы к нему…

Стоп! «ЧИППИ!»

Еще немного — и я воспользуюсь специальным аксессуаром для фильтрации ненужных мыслей, но само обращение к чипу уже является способом встряхнуть размягченные жарой мозги.

«ЧИППИ, ОТБОЙ!»

Значит, так… Некий местный житель (из числа работников комбината или нет — скоро узнаем) находится на территории свинокомплекса в момент посадки Монстра… или с целью хищения проникает в ТУННЕЛЬ, надеясь добраться до накрытой Монстром бесхозной продукции… и ведь добирается! Ладно, не будем пока гадать, что там его толкнуло, алчность или дурное любопытство, важен итог: Монстр расправился с чужаком, вероятно, вышвырнув его из себя, но только не через известный нам туннель, а каким-то другим путем… Вверх и вбок. Что и говорить, швырок отменный, падение практически вертикальное.

Конечно, все это, кроме падения, пока сомнительно. Но как рабочая версия годится.

— Саша! Лицо крупным планом — и мигом на опознание местным жителям, в первую очередь работникам свинокомплекса. Полное досье на этого… аэронавта. Вчерашний вечер по минутам. Главное: насколько близко он подходил к Монстру. Идею понял?

Скорняков, конечно, понял.

— Где здесь ближайшая приличная судмедэкспертиза?

Незнакомый подполковник из местного отдела УНБ, все это время простоявший в молчании, подает голос:

— В Вятке, не ближе. У нас. И не «приличная», а очень хорошая.

— Прекрасно. То есть ничего прекрасного, здесь надо иметь. Коля! Бери труп и дуй туда. Основных вопросов два. Первый: время наступления смерти. Второй: причина смерти. Я хочу знать, живой ли он был, когда падал. Чтобы сегодня же было предварительное заключение, пусть неофициальное. Окорок в биохимическую лабораторию — соответствует ли. Все-таки побывал внутри Монстра. И еще. Надо опросить местных, кто успел сюда раньше спецназа, да и самих спецназовцев: не слышал ли кто продолжительного крика?

К вечеру кое-что проясняется. Труп принадлежит (терпеть не могу это выражение применительно к трупу, но что поделаешь) Буланкину Егору Михайловичу, семидесятого года рождения, разведенному, состоящему на учете в районном наркодиспансере, до апреля нынешнего года подвизавшемуся в качестве сторожа при садоводческом товариществе «Химик», впоследствии безработному. Опознан по фотографии бывшей женой, чей комментарий выразился в словах: «Допрыгался, подонок». Найден свидетель из местных, видевший Буланкина в небольшой толпе сбежавшихся к объекту любопытных приблизительно в двадцать два часа. Нет, на глазах свидетеля попыток проникнуть в объект Буланкин не предпринимал, а потом… «ну разве можно, блин, поручиться за всякого хмыря?» Что до продолжительного крика, то его вроде бы никто не слышал, кроме одного сержанта, до конца, впрочем, не уверенного: могло и показаться, тем более что при разгоне любопытствующей толпы крику хватало. Мог ли кто-нибудь, воспользовавшись суматохой и сумерками, проникнуть в объект? Маловероятно, но в принципе возможно: подразделение с собаками появилось уже после полуночи, прожектора были установлены и того позднее, «так что если этот дурак догадался сразу залечь в траве и пропустил мимо себя цепь, то…».

Итак, к вечеру картина приблизительно проясняется. Но несколько раньше происходит вот что.

Отрытый в сыроватом суглинке окопчик оказался даже велик — Максютов приказал лишним, включая сюда донельзя обиженного начальника штаба округа, занять места в штабных БТР, зато меня поманил пальцем. Лучший паранормал Шкрябуна, знакомый мне козлобородый дедок, также угодил в лишние за опасливое «лучше его не трогать», но недовольный таким поворотом дела Шкрябун и все еще потирающий запястье Топорищев были оставлены при начальстве, как и я. Весь наш штаб. Плюс руководитель группы инженеров со своим подчиненным — оператором. Вероятно, не только я подумал о том, что в случае чего всех разом и накроет, но высказывать свое мнение вслух почему-то никто не стал.

Если не считать высовывающихся над бруствером стереотруб современного полевого образца, окопчик здорово напомнил мне кадры военной кинохроники времен империалистической войны: повсюду глина и жидкая грязь, разве что не стучат поблизости «максимы» и «гочкисы» да не завывают над головой десятидюймовые «чемоданы». Какая бы ни стояла жара, начало лета — это именно начало, а не середина, и лужок успел просохнуть только с поверхности, а уже на глубине штыка лопаты начинался вязкий жирный грунт, быстро переходящий в глинистое месиво. Под ногами шуршало, похрустывало и хлюпало — кто-то предусмотрительно распорядился свалить на дно окопчика несколько охапок хвороста и прикрыть его ветхими плащ-палатками.

В одну минуту округа словно вымерла — только что здесь копошились сотни людей, а теперь не маячило ни единой лишней души. Саперов с их техникой на время отвели подальше, оцепление получило команду залечь. Лишь поблескивали триплексы штабных БТР, поставленных в ложбинке так, чтобы торчали только башни.

В стереотрубу поверхность Монстра была видна прекрасно — только протяни руку. Я отвернулся, сглотнул… Ничего, сейчас пройдет. Поменьше воспаленного воображения — и не затошнит. Мало ли, разводы на «коже»… Представь себе, что это большая тропическая лягуха, они там всяких цветов бывают… заурядное земноводное. Ну, вот так-то лучше…

Маленький, залысый, востроносый руководитель инженерной группы тянулся на цыпочках к окулярам стереотрубы. Зато громила-оператор горбился пуще Топорищева, дабы ненароком не высунуться из-за бруствера. Стереотруба была ему ни к чему — перед ним в специально выкопанной нише имелся монитор в грубом, защитного цвета кожухе и небольшой пульт. Страшнейшие волосатые лапищи громилы мягко оглаживали рукояти управления. Такая лапа, сжатая в кулак, весом что молот. Инструмент для забивки свай. А вот поди ж ты — умеет быть ласковой. Нежный инструмент, точный…

— Готовы? — нетерпеливый голос Максютова.

— Все готово. Можно начинать?

— Да. Как условлено.

Я не знал, как у них было условлено, но видел, как первый робот — довольно примитивный на вид механизм на гусеничном ходу с двумя телескопическими манипуляторами и телекамерой на крыше, — волоча за собой электрический кабель и издавая приглушенный троллейбусный вой, начал неспешно приближаться к объекту. Пожалуй, в механизме было тонны две весу. Приминая траву широкими гусеницами, робот катил под уклон с солидностью хорошего вездехода и, пожалуй, внушил бы кому угодно известную долю уверенности в благополучном исходе дела, не окажись он в зримом и разительном контрасте с чудовищной тушей Монстра. Перед ним он — козявочка. Впрочем, я где-то читал, что и китов кусают вши…

Ага… В туннель эта самобеглая коляска не полезет. Так я и думал. Робот попытается взять образец «кожи» — и только. Вернее сказать, высверлить небольшой керн, ибо правый манипулятор примитивной железяки не что иное, как бур, наверняка с алмазной головкой.

Я прекрасно понимал, что Монстру может не понравиться, когда из него изымают кусок, что он может пришибить нас одним чихом, и будет просто удача, если только нас шестерых, — но ничего не мог, да и не хотел с собой поделать. Мне было интересно. Вот оно, то самое любопытство, которое бывает наказуемо, и подчас жестоко…

Кажется, остальными владело то же чувство.

Оператор вел робота довольно лихо, лишь метрах в десяти от цели притормозил, отчего механизм, кивнув стальным гузном, чуть присел на передние катки, выпрямился на амортизаторах и дальше побрел черепашьим ходом. Слева от меня шуршало, хрустело и хлюпало — Топорищев переминался с ноги на ногу в нетерпении. Пять метров… три… один…

— Стоп. Контакт.

Наверно, робот в самом деле коснулся манипулятором поверхности Монстра — мне было не видно.

— Бурение? — вопросил инженерный босс.

— Что вы там спрашиваете! — сдержанно рявкнул Максютов, не отрывая глаз от окуляров. — Сказано же. Маленький керн — и живо назад.

— Но если мы вскроем его неправильно…

Максютов выматерился — как огрел по уху.

— А я?! Я знаю, как правильно, а как нет?!!

— Очень хорошо. — Инженерный босс остался спокоен. — Тогда под вашу личную ответственность.

На этот раз Максютов не выдержал — отвалился от стереотрубы, в изумлении приоткрыв рот и, как видно, не зная, что делать: обложить олуха покрепче или захохотать?

— Ну и ну… — сказал он наконец. — А под чью же еще?! Я здесь за все отвечаю, и за тебя тоже… Бурить!

— Не говорите потом, что я не предупреждал. — Инженер обидчиво дернул плечом. — Паша… реакция объекта?

— Никакой, — неожиданным мальчишеским дискантом отозвался громила.

— Тогда давай помалу… Переведи ход сразу на реверс.

— Уже сделал.

Манипулятор чуть шевельнулся. Новый, визжащий звук ввинтился шурупом в барабанные перепонки, вроде бы негромкий по отдаленности — а противный до мурашек по спине. Хуже, чем всеми ногтями сразу провести по тонкой абразивной бумаге. Противней, чем разболтанной бормашиной сверлить ноющий зуб. Сизый дымок поплыл над местом бурения — то ли поддавалась поверхность Монстра, то ли стремительно истирался алмазный бур.

Объект никак не реагировал. Если он живой… Мне казалось, что любое достаточно высокоорганизованное существо отреагировало бы сразу. Я бы точно отреагировал. А если он… болен? Или даже мертв? Почему бы нет? Неубывание энтропии никто не отменял. Если он — животное, то он должен быть смертен…

— Продвижения нет. Перегрев. Даю охлаждение.

Значит, бур…

Тонкие струи какой-то белой жидкости погасили дымок. Тональность визга изменилась.

А потом мы увидели, что Монстр жив. И еще как!

«Кожа» чудовища вздулась бугром, обволакивая манипулятор. Видимо, он был крепко приделан к шасси, иначе непременно оторвался бы от страшнейшего рывка. Сдернутый с места робот, вспахивая землю неподвижными траками гусениц, юзом ринулся к лилово-коричневой стене. Затем вошел в нее, как нож в масло. И исчез совершенно.

— Назад! — заорали в несколько глоток.

Поздно. От начала до конца контратаки Монстра прошло не более полусекунды. Еще секунды две по траве шустро волочился кабель, затем он натянулся, задрожал и порвался. Хлестнуло по брустверу, сверху на нас посыпались комья сырой глины.

Далеко не сразу я обнаружил, что моя голова втянута в плечи. Мы ждали… ответа. Может быть, пресловутого «луча», тончайшей невидимой бритвы, что располовинит нас тут же, в окопчике. Но Монстр, расправившись с роботом, оставался совершенно спокоен.

— С-сожрал, — заикаясь, проговорил оператор. Его колотило, он зябко ежился. — И к-кабель с-сожрал…

— Амеба, — высказался Шкрябун.

Максютов не сказал ничего, только подарил мне взгляд, исполненный значения. Я постарался содрогнуться так, чтобы это не очень бросалось в глаза. Несколько часов назад я коснулся Монстра рукой. Повезло тебе, майор Рыльский…

Правда, алмазным буром я его не сверлил.

Но велика ли, с его точки зрения, разница?

ГЛАВА ВТОРАЯ

На второй день мы потеряли шесть роботов.

Накануне мне не удалось толком выспаться — я вообще плохо сплю на новых местах, в особенности если это новое место всего лишь довольно жесткая «противопролежневая» койка невесть кем подогнанного к блокпосту шведского госпитального автобуса, насквозь пропахшего йодом, консервированной плазмой и противостолбнячной сывороткой. Пожалуй, под выцветшим брезентом заурядной армейской палатки мне спалось бы куда лучше. Обещанных жилых контейнеров не доставили. Пока. Не баре, мол. Значит, до кого-то еще не дошло, что за скопидомство и местнические замашки не стружку снимать будут — смахнут не глядя кое-что посущественней, откуда уши растут. Полномочия у Максютова чудовищные, и он намерен их использовать. Держись, округ, р-разорим! Но потом.

До конца первого дня Максютов так и не решился на новую попытку, зато момент поглощения робота Монстром мы просмотрели в записи раз десять. Ничего принципиально нового просмотр не принес, за исключением высказанного инженерным боссом мнения, что никакой приемлемый механизм разумных размеров не обладает достаточно малой инерционностью, чтобы успеть улизнуть от столь стремительной атаки, но тем не менее предложил продолжить осаду объекта техникой.

Было бы странно, если бы он предложил что-нибудь другое. За выгодных заказчиков держатся все, у кого есть чем держаться. Когда-нибудь эволюция породит подвид человека с присоской, вроде как у рыбы-прилипалы. Почему бы нет?

Короче говоря, наутро, истребив тупую сонливость двумя кружками крепкого кофе, я находился в настроении желчном и пессимистическом. Штукина и Скорнякова я отправил в автобус, разрешив им поспать до того времени, когда они вновь понадобятся. Что могли — сделали. Опрос свидетелей (по большей части поднятых с постели посреди ночи) окончен. Никто из них не видел, как покойный Буланкин входил внутрь Монстра, однако сомнений в этом практически не осталось. Предварительное заключение медэкспертизы: смерть наступила мгновенно в результате не совместимых с жизнью внутренних повреждений, как-то: разрывы внутренних органов, многочисленные переломы, включая переломы шейных позвонков и основания черепа, сквозное повреждение сердечной мышцы осколком ребра. Иных причин смерти пока не обнаружено, и можно допустить, что Буланкин был жив до самого удара о землю…

«Можно допустить…» Вероятно, Коля Штукин был очень настойчив, если сумел вытрясти из патологоанатомов хотя бы такую формулировочку. Слишком долго труп пролежал в лесу, чтобы сохранилась надежда получить ответ: убил Монстр Буланкина еще в себе — или выплюнул живьем? И то, и другое он вполне мог сделать, на выбор. Совсем нетрудно подсчитать ускорение, необходимое в предельном случае, — всего лишь десяток «же», даже беря в расчет сопротивление воздуха. Предельный случай — это бросок из центра двухкилометровой лепешки под углом сорок пять градусов, начало разгона на уровне земли. Десять «же» в течение не более двух секунд — крайне неприятно, но несмертельно для здорового человека. Десять «же» вызывают лишь кратковременную потерю сознания. Сами по себе десять стартовых «же» не разорвали бы бедняге внутренности, не искрошили бы кости…

Хотя это еще ничего не значит. Существует множество известных нам способов убить человека так, чтобы по прошествии пятнадцати-двадцати часов ни один криминалист не сумел бы точно определить причину смерти, и наверняка несколько способов пока неизвестных. Монстр мог воспользоваться любым из них и выкинуть уже труп.

А за каким, собственно, чертом? Прав был Топорищев: главная загадка Монстра — его мотивация.

Конечно, заглубленный бункер для наблюдателей готов еще не был, под него только копали яму, зато наш окопчик со вчерашнего дня разительно изменился — полночи саперы в свете прожекторов одевали его быстро твердеющим бетоном. К утру опалубку еще не сняли, но от хлюпающей глинистой жижи под ногами осталось одно воспоминание. Оптику на бруствере заменили на более сильную. Увеличили и забетонировали нишу под пульт управления — теперь в ней стояло что-то вовсе несусветное, испещренное почему-то иероглифами. Прокопали крытый эвакуационный ход в ложбинку за пригорком. В окопчике появился кривой отнорок, оканчивающийся хорошо оборудованным отхожим местом. Генеральский окоп.

А в двухстах метрах перед бруствером, как и вчера, возвышался правильный линзовидный холм с крутыми склонами и пологой вершиной, совершенно неуместный в этих краях, по-прежнему неприятно блуждали по его поверхности размытые цветовые пятна, и по-прежнему зиял в его склоне обращенный к нам круглый черный зев, похожий на уходящий в гору железнодорожный туннель.

— Пора разобраться, что это за дыра, — Максютов указал на туннель. — Есть предварительные мнения? Вход? Ротовое отверстие?

— Все, что угодно, — сказал Топорищев.

Максютов не обратил на него внимания. По-моему, он давно махнул на Топорищева рукой. Свой вопрос он адресовал руководителю инженерной бригады.

Тот как-то сразу приосанился и даже стал казаться выше ростом.

— Пустим технику — узнаем.

— Отлично. Вам карт-бланш в выборе. Что у нас пойдет первым?

— Многоцелевой робот «Кэгон» фирмы «Мицубиси». Интеллектуальная модель повышенной защищенности для работы во вредных средах. У нас их три штуки.

— Не слышал о таком. Он шагающий?

— Да.

— Шестиногий?

— Нет. На двух ногах. Но может преодолевать подъемы и спуски до пятидесяти градусов. Способен даже лазать по стенам при наличии на них выступов. Наивыгоднейший путь выбирает сам.

— Полевые испытания проводили?

— Я и проводил. Изделие соответствует спецификации.

— Если упадет — встанет?

— Разумеется. Можно показать.

— Не нужно. Давайте его сюда.

Ох, как он был красив, этот японский «Кэгон», подвезенный в ложбину за окопчиком на грузовичке и выбравшийся из кузова самостоятельно! Невероятно красив и почти так же чужд, как Монстр. Несмотря на двуногость, в нем не было ничего человеческого — этакая тускло блестящая металлическая многоножка, поставленная торчком на пару мощных, как у страуса, птичьих конечностей. Коленками назад. Титановые, с цветами побежалости от полупрозрачного защитного покрытия сегменты вставшего на дыбы кольчатого червя, как видно, умели поворачиваться вокруг оси, и из каждого сегмента, кроме верхнего, служащего, похоже, головой, торчала пара суставчатых манипуляторов. Сейчас все они были сложены на «животе» робота — ну точно жук, притворяющийся дохлым. Испещренный иероглифами гибрид страуса и дохлого насекомого. Но все равно — красавец.

Оператором при «Кэгоне» был все тот же Паша. Громила, массивный убивец с дискантом вместо инфразвукового баса. Сегодня перед ним не было никаких рукоятей управления роботом, не считая обычной компьютерной «мыши» на специальном планшете, и он не знал, куда девать свои чудовищные руки. Рычаги бы трактора ему, да и то с условием обращаться осторожно.

— Задание не меняется? — вопросил инженерный босс. Он улыбался. Сейчас красавец «Кэгон» покажет себя! Уж он покажет!..

Неуверенно заулыбался и Паша-оператор. Понятно. Пожалуй, я тоже какое-то время был бы счастлив, управляя такой штуковиной. Детское счастье владения педальной машиной, дребезжащим самокатом на шарикоподшипниках, надсадно тарахтящим мопедом… В каждом из нас зарыт пацан, глубоко ли, нет ли.

— Ничего не меняется, — сказал Максютов. — Проникнуть в туннель, пройти сто метров без сбора образцов — и сразу назад. Телесъемка в трех диапазонах. Полный анализ физических условий. Больше ничего.

— Паша, тест.

Где-то под громадной лапой Паши шевельнулась «мышь». Робот тоненько пискнул, затем заурчал, негромко загудел, повращал сегментами туловища, поочередно подвигал всеми манипуляторами снизу доверху, снова сложил их на брюшке на манер дохлого жука, замолк и с минуту оставался неподвижен. Затем поднял и опустил правую лапу, следом левую. Присев, потоптался на месте, словно петух, взгромоздившийся на курицу. Замер.

— Тест окончен. Паша, программа.

Снова невидимое движение «мыши» в волосатой лапе. И — отпущена «мышь». На планшете пригрелась, спит.

Птичьи лапы пришли в движение. Титановые когти на растопыренных пальцах глубоко вминались в почву. Робот легко взял подъем на бугор и уверенно, не потратив лишней секунды, перемахнул окопчик одним гигантским махом. Все, не исключая громилу оператора, разом присели. Когтистая лапа стремительно прочертила полукруг над нашими головами, сверху посыпался мусор. На фуражку Шкрябуна упал ком глины. «В следующий раз ведите робота в обход окопчика, — негромко, но веско сказал Максютов. — Если Монстр по нему шваркнет…»

Топорищев фыркнул.

Наращивая скорость, «Кэгон» рванул к туннелю.

Красиво он шел, этот блестящий кольчатый червь на страусиных ногах. Я залюбовался. А еще — сумел через плечо Максютова мельком взглянуть на экран монитора. Ни малейшей тряски от ходьбы — телекамера плыла над землею так, словно робот не шагал, а катился по ровной дороге на очень хорошей подвеске. Умеют делать, подлецы. Навстречу текла сочная зелень еще не везде примятой травы, мелькали в ней желтые пятна сурепки, и величаво, заполняя собой три четверти кадра, наплывал Монстр.

На то, чтобы быстрым шагом спуститься от окопчика к входу в туннель, человеку потребовалось бы минуты две. «Кэгону» хватило одной.

Я ждал, что он, разогнавшись, так и влетит в туннель, но он резко затормозил перед самым входом. Потоптался на месте, повращал блестящими сегментами, вдвинул в темноту перед собой наиболее длинный манипулятор. Ничего не случилось.

Тогда он медленно шагнул вперед, во мрак, и пропал из виду. Последним исчез гидравлический коленный сустав — тот, что «назад».

— Сигнала нет! — дискант оператора.

Я оторвался от стереотрубы, но поздно — экран монитора уже заслонили чужие спины. Приходилось верить на слово.

— Паша, не горячись. Еще разок…

Шумно сопел Шкрябун, задышал и начал вполголоса чертыхаться инженерный босс. Ясно…

— Интересно: односторонняя или двусторонняя? — спросил Топорищев, ни к кому специально не обращаясь.

— Что?

— Вторая преграда. Первая — психологический барьер вокруг объекта. Это чисто биологическое, робот не почувствовал. А вон вторая. У входа. Понятно, что оттуда сюда электромагнитные волны не проходят — а обратно?

— Прервите программу, — распорядился Максютов. — Команду на возвращение, немедленно!

— Уже.

Я почувствовал боль от вдавившихся в кожу наглазников стереотрубы. Робот не показывался.

— Ну? — резко спросил Максютов. — Что-нибудь можно сделать?

— Кроме текущей информации, «Кэгон» непрерывно передает импульсы подтверждения работоспособности всех систем. Если импульсов нет…

— Говорите толком: вы его потеряли?

Это максютовское «вы» вместо «мы» инженерный босс проглотил. Только чуть поморщился.

— Необязательно. Возможно, объект действительно не пропускает радиоволн… в обе стороны. В таком случае робот будет продолжать движение до тех пор, пока не выполнит программу либо пока не наткнется на что-нибудь, выходящее за пределы его «сообразительности».

— Например?

— Скажем, на симметричную развилку. Случай буриданова осла. Тогда он остановится и пошлет запрос. Не получив ответа, станет ждать, продолжая посылать запросы.

— Пока не разрядится?

— Нет, не более тридцати минут. При повышенной агрессивности внешней среды — менее. Он сам решит сколько. После чего начнет возвращение к исходной точке тем же путем.

— Значит, ждать? — спросил Максютов.

Инженерный босс кивнул.

— Подождем…

— Не годится. Что можете предложить? Прямо сейчас?

— Информацию с «Кэгона» можно снимать по инфракрасному лучу, ультразвуковому каналу или кабельной связи, аналогично и рулить им. Один «Кэгон» подготовлен для кабельного управления.

— Сюда его. Две минуты. И сразу готовьте второй.

— Уже третий. И последний этой модели.

— Других моделей нет, что ли?

— Есть, но…

— Вот и выполняйте.

Я понимал инженера. Всякий технарь жалеет хорошую технику, особенно когда дополнительные поставки той же модели под большим вопросом. Продать-то продадут, и даже, возможно, без излишних бюрократических проволочек, зато обставят уймой дополнительных условий, главным из которых наверняка будет скорейшее допущение к объекту группы японских специалистов, а там и не только японских… Это даже технарь понимает. Не дадут ковырять объект так, как нам нравится, повяжут по рукам и ногам. Я бы непременно повязал.

Так и будет. Максютов это знает. Уже сейчас идет массированная атака по всем линиям, от дипломатических до тайных: разрешить! допустить! согласовать с международным сообществом! принять во внимание такое-то и сякое-то мнение! космическая угроза — общее дело всего человечества!

Знамо, что общее. Вот потому-то Максютов и торопится, вот оттого-то он будет жестоко карать за малейшую проволочку и неточность в исполнении его приказов. За свое вчерашнее глупое своеволие я не наказан только потому, что сэкономил ему немного времени и вообще победителей не судят. От настойчивых просьб радетели общечеловеческих интересов очень скоро перейдут к требованиям, угрозам, ультиматумам, подкрепят их резолюциями международных организаций… Им страшно: вдруг тяжко больная страна нежданно получит шанс вновь стать второй супердержавой? Или даже первой? Страной, которая научится отказывать наглецам? Не-ет. Не выйдет. Мы знаем, что нас сломают. Как бы ни изощрялись дипломаты, через неделю-две, самое большее через месяц к объекту придется допустить иностранных наблюдателей, а там, глядишь, и международный координационный совет по взлому Монстра. Под эгидой, разумеется, ООН.

Само собой, технику можно купить через третью страну. Но уйдет время.

Солнце все выше поднимается над лесом. Становится жарковато. В ложбинке за окопчиком тестирует сам себя второй «Кэгон».

Конечно, нас видно из космоса. Как назло, на небе ни облачка. Если я посмотрю в зенит, оптика спутников сумеет различить, какого цвета у меня глаза. Вероятно, нашим заклятым друзьям все мы, забившиеся, как тараканы, в бетонированную щель, известны поименно. Без сомнения, они наблюдали гибель вчерашнего робота, безвозвратный уход в туннель сегодняшнего и догадываются о наших проблемах.

Но решаем пока еще мы.

* * *

— Ручное управление?

— Да. Хватит с нас… — Записанный на пленку голос Максютова непечатно характеризует машинный псевдоинтеллект.

Ночной «разбор полетов» в штабной палатке. Записи размножены, видеотехники хватает на всех, а если что-то упустишь при первом просмотре, можно смотреть еще и еще. В видимых лучах и в инфракрасных. В ультрафиолете и рентгене. Как угодно и как удобно, в любом наборе условных цветов псевдоизображения. Моя «записная книжка» активирована — я обязан зафиксировать и при необходимости вспомнить каждый кадр.

Дабы не терять времени, ужин принесен сюда же. Он давно остыл. Что может быть противнее холодных пельменей? Только теплая водка, которой вдобавок не допросишься.

Плевать.

Волоча за собой тонкий шнур, робот широким полукругом обходит наш окопчик, я вижу в нем наши напряженные физиономии, в том числе свою. Максютов нахохлен. Топорищев жует папиросу. Третий робот движется заметно медленнее первого и второго, зато не собирается долго раздумывать перед входом в туннель, а шагает в черноту сразу.

Третий и последний японский «Кэгон». Второй погиб, едва проникнув в туннель, — вероятно, был поглощен Монстром так же, как самый первый, вчерашний.

Пожалуй, шаг в туннель дался роботу труднее предыдущего. Совсем чуть-чуть — но труднее.

— А преграда там действительно существует. — Голос инженера наложен на запись. Внутри Монстра звуков нет, шаги робота и то практически бесшумны.

— Кто бы сомневался, — бурчит в ответ Шкрябун и отчего-то долго кашляет.

— Если именно она глушит сигналы, можно будет поставить ретранслятор, вдвинув в объект лишь антенну.

— Там посмотрим…

Туннель полого идет вверх. Странно: внутри Монстра вовсе не темно, гладкие закругленные стены излучают мягкий желтоватый свет. Мощный фонарь робота работает зря. Подъем прекращается, и почти сразу туннель поворачивает влево под прямым углом. Первого «Кэгона» нигде не видно.

Голоса за кадром комментируют наложенную на изображение таблицу снятых параметров среды: радиоактивность — ноль; напряженность магнитного поля — шестьдесят процентов земной; температура среды — двадцать два по Цельсию; давление — соответствует наружному; состав воздуха: азот — семьдесят восемь процентов, кислород — девятнадцать, углекислота — почти два, аргон — ноль девяносто три, водяной пар — ноль пятнадцать, следы озона, метана, высокомолекулярных соединений…

Топорищев громко хмыкает.

В таблице еще много чего, но я уже фиксировал ее при первом просмотре и перематываю пленку дальше.

Шесть минут от начала работы в объекте. Робот продолжает движение.

Развилка. Коридор разветвляется на два, с виду совершенно одинаковых. Здесь должен был остановиться сбитый с толку первый робот. Здесь он должен был ждать указаний от нас и, не дождавшись, повернуть назад. Может быть, он даже сделал это.

Но его нигде нет.

Из двух туннелей оператор выбирает правый. Ход ведет вниз, затем полого вверх, далее начинается бесконечный поворот.

На двенадцатой минуте от туннеля ответвляются сразу два узких коридора, оба влево. Оператору велят проигнорировать их. Плавный поворот кончился, начинаются крутые слаломные изгибы. Робот замедляет движение. Хорошо видно, как по стенам туннеля время от времени пробегает мелкая рябь.

Двадцать седьмая минута. Снова развилка. Правый ход через десяток метров оканчивается темным колодцем неизвестной глубины. Попытка эхолокации не приносит успеха. Левый туннель выводит к еще одной развилке…

Вот он!

Наш первый «Кэгон» неподвижно, как порядочный, замер на распутье. Странно: почему он не сделал этого раньше? Или у робота вдруг появилась не предусмотренная программой свобода воли? С чего бы?

С Монстра.

Да вот же кабель!

Загадка разрешается: оказывается, наш управляемый робот описал полный круг и вернулся к первой развилке, где и встретил собрата. Гироскопы и курсограф тоже не врут. По каким норам шнырял собрат до встречи — неизвестно. Все это по меньшей мере странно.

— А кто сказал, что геометрия внутренних помещений объекта остается постоянной? — голос Топорищева.

Мы обмозговываем эту мысль.

— Хм. Допустим, первый «Кэгон» не встретил ни тут, ни далее никаких развилок…

— Вот именно. И описал полный круг.

— Значит, объект прокладывал туннель прямо перед роботом? — не сразу доходит до Шкрябуна. Он не говорит, а цедит.

— А почему бы нет?

— Можно проверить, — встревает инженер. — Подождем и посмотрим, куда он двинется.

— Нет уж, — решает Максютов. — Можно его оттуда вывести?

— Да.

— Ну так выводите!

Оператор, сопя, пытается наладить управление первым роботом от второго. Поздно! Мы наблюдаем гибель первого «Кэгона», заблудшего и найденного нами.

Но не спасенного.

Он просто проваливается в пол туннеля, словно в люк. Один миг — и его нет. На месте исчезновения робота не остается никаких следов.

— Сожрал, — голос Шкрябуна дрожит. — И этого…

Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь, подсознательно ожидая услышать чавканье, а то и урчанье принявшего пищу гигантского желудка, — но внутри Монстра по-прежнему тихо. Стереотипы…

Я не знаю, что думать. Если это живое существо, то оно чересчур механистично.

Если это механизм, то он до омерзения живой.

— Выводите робота, — командует Максютов.

Это не так просто: робот должен повторить пройденный путь. Сейчас нижний сегмент его туловища поворачивается, раскрывается и принимается заглатывать кабель. Робот начинает совершать обратный круг.

Тридцать пять минут.

Сбиться с пути невозможно. Направление указывает кабель. Кроме того, робот и сам прекрасно «помнит» обратную дорогу.

А дорога успела существенно измениться, Топорищев оказался прав. Исчез боковой ход с колодцем. Слева появился новый — воронкообразно сужающийся. Гладкий доселе пол туннеля вспучен впереди странными округлыми кочками, между ними вьется кабель.

— Пожалуй, лучше на них не наступать… — В голосе Максютова впервые чувствуется неуверенность.

Топорищев молчит.

Высоко поднимая птичьи ноги, робот медленно преодолевает «кочкарник». Дальше туннель ровен и, по идее, не грозит никакими неприятностями.

Сорок восьмая минута. Два ответвляющихся коридора, кажется, совсем не изменились. Или нет… Вон тот вроде стал немного шире…

Пятидесятая минута… Стоп!

Здесь открывается неожиданная ложбина, и когтистые лапы «Кэгона» тонут в какой-то жиже. Впервые внутри объекта слышен звук — плеск потревоженной роботом жидкости.

— Анализ! Продолжать движение!

Робот на ходу берет пробу одним из манипуляторов. Через несколько секунд экран покрывают колонки цифр.

— Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, это просто вода, — заявляет Топорищев. — Только грязная.

— В смысле?

— Органика. Не забывайте, объект накрыл часть болота…

— Микрофлора?

— Наверняка. Надеюсь, насчет обеззараживания, — Топорищев громко фыркает, — уже все ясно. Кто там хотел поливать роботов карболкой?

— Может, и лягушки там есть? — злобно спрашивает Шкрябун. Топорищев игнорирует этот выпад.

Идет пятьдесят вторая минута. Робот проходит развилку — ту, первую. Оператор заставляет его обогнуть место гибели первого «Кэгона».

Пятьдесят четвертая минута. Экран на мгновение гаснет, и тут же меняется точка съемки — теперь запись ведет камера, установленная на треноге по-над нашим окопчиком. Перед нею шуршит трава — кабель стремительно уползает в черную пасть Монстра. Вот он натягивается до звона, рвется и хлестко бьет по брустверу. Обрывок мгновенно ушмыгивает в туннель.

— Еще один!.. — И Шкрябун истерически матерится.

Я перематываю ленту вперед — в следующий час не происходит ничего интересного, а на свою торчащую из окопчика обалдевшую физиономию мне смотреть тем более не хочется. Я и сейчас могу посмотреться в зеркало — разница невелика.

Вот в ложбинке стоят сразу два неказистых механизма на колесном ходу а-ля старинный луноход. Это наши — проверенная, еще чернобыльских времен техника. Они на два порядка глупее «Кэгонов» и на три порядка безобразнее, зато несколько надежнее, а главное, в отличие от импортной техники это легко возобновляемый ресурс. Надо думать, Максютов жалеет, что не сразу начал с них.

Оба гибнут — на тридцать седьмой и десятой минуте соответственно. В первом случае в видеозаписи удается зафиксировать смазанный кадр гибели робота, во втором связь с ним попросту обрывается. Есть новые данные об изменении геометрии ходов: один робот обнаружил в левом коридоре сразу после первой развилки еще одну; второй все десять минут своего функционирования в объекте двигался по прямому туннелю, не встретив никаких развилок вообще. Ничего не ясно, кроме одного: об идее картографирования ходов надо забыть, и чем скорее, тем лучше.

— А вы заметили: среди ответвлений нет ни одного, ведущего вертикально вверх? — не то вопрос, не то утверждение Топорищева.

— Ну и что? — нервно реагирует Шкрябун. Его колотит. На его месте я бы постарался лучше следить за собой.

Топорищев закуривает очередную папиросу и не отвечает.

Готовится последний за истекший день робот, шестой. Он проживет внутри Монстра долго, больше часа, обследует два пустых тупиковых коридора и окончит свое существование в точности так же, как остальные. Я не стану еще раз смотреть, как он медленно ползет по кишкам чудовища, — ничего такого, что стоило бы изучить подробно, в той записи нет. Вместо этого я кручу сцену подготовки робота, которую небрежно пролистнул при первом просмотре — и зря.

Робот развернут так, что в кадр попал лишь краешек Монстра, остальное пространство занимает лужок, и вот по этому-то лужку со стороны бетонки, где замер пыльный автобус, к нам приближается внушительная процессия людей с чемоданами. Кто разрешил? Почему?

Сопровождающий — Коля Штукин — со всех ног бежит докладывать Максютову. Так, ясно… Началось. Покинув окопчик, Максютов идет навстречу. Генерал-майор Родзянко тоже тут как тут.

Впереди процессии на манер форштевня движется невзрачный человечек с брюшком навыкате. На голове человечка сидит шапочка а-ля академик Павлов, пиджачишко расстегнут, галстука нет, брюки мятые, шнурки на ботинках — развязаны. Ну, ясно. Знаю я это академическое кокетство.

Слышу свой кислый вопрос:

— И это все нам?

— Здесь три-четыре деятеля, Алексей Сергеевич, — неприятно смеется невыспавшийся Коля. — Остальные — пешки. Подай, принеси, проведи измерение, настрочи отчет… Вон тот впереди — академик Фогель. Остальная шобла при нем.

— Фогель, Фогель…

— Иосиф Израэлевич.

— Тьфу ты, я не о том! Тоже математик?

— Биолог. В авторитете. Говорят, светлая голова.

— Уже лучше. Наш?

Ненужный вопрос. Финансирование исследований пока идет через Нацбез, а кто платит за музыку, тот и выбирает музыкантов. Времена бескорыстных и беспристрастных ученых прошли и больше не вернутся. И я быстро поправляюсь:

— Они с Топорищевым что, друзья?

Коля фыркает.

— Побойтесь бога, Алексей Сергеевич. У Топорищева — и друзья? Они просто терпят друг друга.

Ладно и так. По идее, так даже лучше — может быть, не сразу сговорятся против нас ученые мужи, коли наши дела пойдут в направлении, не ими, мужами, предусмотренном…

— Кстати, наши Невтоны из Академии Фогеля тоже не особо жалуют, — интимно сообщает Коля.

— Та еще язва? — догадываюсь я.

— Она самая. Прободная. Двенадцативерстной кишки.

— Какой-какой кишки?

— Двенадцативерстной. — Коля хихикает.

Топорищев уже просмотрел эту запись. Просмотрит и Фогель. Мы с Колей просто вовремя не сообразили, что наш треп записывается на пленку.

Наплевать. Но вздрючки от Максютова нам не миновать, особенно мне — за то, что не одернул невоспитанного молокососа.

В запись прорывается посторонний голос — оператор проверяет микрофоны робота, среди коих имеется и остронаправленный. Один румяный из группы новоприбывших интересуется жилищными условиями и ссылается на радикулит, не позволяющий ему, румяному, спать абы где. Радикулит, ясное дело, надо беречь, и румяному что-то обещают.

— Будущий филиал института внеземных культур, — ерничает Коля, и мне приходится напрячь чип, чтобы уточнить цитатную основу его ехидства, — сознаваться в собственном невежестве непедагогично.

— Угу.

— Это еще что, — вздохнув, сообщает Коля. — Сейчас опять поеду. Советник по национальной безопасности вот-вот прилетит… министр по чрезвычайным ситуациям тоже интересуется посмотреть. И куча шишкастых с ними.

Слышу свой сдавленный стон. Коля деликатно скрывает смешок — он набивался именно на такую мою реакцию.

Ладно, пусть получит свое маленькое удовольствие.

Я прокручиваю запись до момента гибели робота. Вот он движется по туннелю как ни в чем не бывало. И в следующую секунду — проваливается, словно в трясинное «окно» на болоте, почти со скоростью свободного падения. Место его гибели не какое-нибудь новое, тут уже дважды побывали наши механизмы, и ничего с ними не случалось. По крайней мере на этом месте.

Начинается обмен мнениями. Все раздражены и сварливы. Попытки просвечивания объекта с целью выявить его внутреннюю структуру не удались; один из роботов погиб, так и не успев провести спектр-анализ вещества стенки туннеля в пламени вольтовой дуги. По распространению сейсмоволн в грунте уточнена глубина погружения объекта в земной шар — около тридцати метров, а куда делись «отвалы» — полностью неясно: не то сожраны Монстром, не то телепортированы черт знает куда, но заведомо не вдавлены — не тот грунт, да и нет у объекта такой массы. Максютов слушает перебранку и пока не вмешивается, его слово будет последним. Я наперед знаю, что меня не спросят, мое мнение здесь никому не интересно, а все, что я должен делать, находясь тут, — фиксировать. Запоминать. Мотать на ус.

Какая глупость.

Я чувствую себя не в своей тарелке. Хочется встать и уйти, уехать куда-нибудь подальше от суеты, где течет такая же речка и стоит такой же лес, но нет ни людей, ни Монстра, и лишь тогда вынуть вату из ушей…

Только сумасшедшим нравится всю жизнь играть в эти игры. Даже в том случае, если эти игры — не наши. Если мы не знаем правил этих игр, кроме главного правила: побеждай! Всегда побеждай, иначе победят тебя. Умей превратить в победу даже поражение, проигрывай раунд, но не бой!

Но можно ли победить Монстра?

Мы даже не знаем границ его силы. Известно только, что она непомерно велика, на много порядков больше той, что накоплена нами. Людьми. Человечеством.

Мы даже не сумеем толково применить свою ничтожную силу. Это все равно как если бы на ринг к профессиональному нокаутеру вынесли младенца в пеленках. Это даже хуже, чем бульдозер, сгребающий муравьиную кучу, — муравьи все-таки попытаются, пусть без толку, противопоставить тупому напору сторонней и страшной силы единый план обороны. Он у них есть, зашит в генах.

У нас нет и этого.

Мною овладевают ностальгические воспоминания о Звездном, об отряде космонавтов… Как-то там Коля Степанов, в каких задействован программах? Останься Монстр возле Юпитера — мы бы сейчас готовились к отлету на космодром и через несколько недель, перед самым стартом непременно посмотрели бы «Белое солнце пустыни»… Но что толку мечтать о том, чего заведомо никогда не будет в моей жизни?

Мне уже не суждено посмотреть с близкого расстояния ни на Марс, ни на Юпитер. Только теперь я начинаю понемногу жалеть об этом.

Самое удивительное — мне почти безразлично, что сделает с нами всемогущая космическая тварь. И что она сделает со мной, когда я в нее войду.

Мне не страшно.

Я просто устал.

* * *

На третий день наши потери составили восемь роботов, включая и того, который густо задымил вне объекта из-за внутреннего замыкания и кончился, зато на четвертый мы лишились всего двух. По-видимому, в этот день Монстр находился в добром «расположении духа», во всяком случае, один из роботов ухитрился просуществовать внутри его три часа с минутами — пока что абсолютный рекорд. Вечером Максютов не пожелал провести обычный «разбор полетов», вместо этого состоялось то, что я позднее назвал малым консилиумом, а опасно дерзкий в суждениях Коля Штукин — спором слепых о форме слона.

В заглубленном бункере резко пахло сыростью — пока еще свежей, не затхлой, — недавно схватившимся бетоном, цементной пылью и сваркой. Пройдет еще несколько дней, прежде чем сложная вентиляционная система окончательно выгонит наружу запахи только что оконченной стройки и наш постоянный «ближний» штаб примет какие-то черты обжитости, но Максютов, несмотря ни на что, собрал совещание здесь. Для того, наверное, чтобы быстрее привыкли. По мне, в нашей временной штабной палатке было не в пример уютнее.

Вчера я не выполнил распоряжение Максютова. Не сумел выполнить.

«Топорищев утверждает, что объект — не инопланетный корабль, — было мне сказано отнюдь не начальственным тоном. Напротив, Максютов скорее просил меня, нежели приказывал. — Вижу, ты это знаешь… Нет, и не животное. Представь себе, теперь он заявляет, что объект не зонд, не животное, а вообще непонятно что. Без конца болтает о каких-то взаимодействующих системах, гомеостазе, неравновесной термодинамике и еще бог знает о чем. Надеюсь, он знает, о чем говорит… Признаюсь тебе по секрету, Алексей, я не смог его понять. Иди разговори его, может быть, ты сможешь…»

Я тоже не смог.

Весь ход «малого консилиума» я записал на чип, но и после просмотра разобрался не во всем, тем более что Топорищев сразу же сцепился с Фогелем, и пошло-поехало, причем, по-моему, оба получили от свары истинное удовольствие… Все-таки надо иметь какие-то особые мазохистские мозги, чтобы позволять себе идти вразнос в присутствии человека, от которого здесь зависит все, тем более если человек этот в нетерпении багровеет и готов стучать кулаком по столу. Высокая наука, что с нее возьмешь, кроме головной боли. И как раз тогда, когда надо действовать!

Максютов все-таки громыхнул кулаком по столу. И повторил еще раз. Топорищев, только что разносящий Фогеля в пух и прах, замолк и с любопытством уставился на Максютова. Фогель тоже.

Странные они. Чтобы их напугать, понадобилось бы нечто иное, нежели стучание кулаком по столу. Например, доказать им на практике, что какой-нибудь принцип Ле-Шателье на самом деле ошибочен.

— Я хочу знать, — медленно и веско сказал Максютов, — с чем мы имеем дело. Я не прошу, я требую это запомнить. Пока я хочу знать только это. Если перед нами механизм, я хочу знать, как он устроен и кто его хозяева. Если объект — животное или еще что-то, его биология интересует меня лишь постольку, поскольку мы должны, во-первых, обезопасить себя от него, во-вторых, знать, как его уничтожить, а в-третьих, постараться научиться им управлять…

— Для блага всей Земли? — довольно агрессивно и, пожалуй, опрометчиво перебил Топорищев.

Против ожидания Максютов ему ответил:

— Да. Для блага всех. Если не будет другого выхода.

Тот только помотал головой: ну, мол, и ну, — однако в дискуссию не полез. Все-таки люди науки иногда взрослеют.

Все мы взрослеем. Кто-то очень быстро, кто-то досадно медленно… Кому-то помогает повзрослеть профессия, кому-то наоборот. Шкуры политики талдычили о прогрессе, а эти были хуже — они его делали, пока слово «прогресс» не стало окончательно ругательным. Теперь они делают что-то еще и со временем снова неизбежно станут козлами отпущения. Вечные дети… Впрочем, с точки зрения Топорищева и Фогеля, настоящими детьми, вероятно, являемся мы. Опасными, дурно воспитанными детьми с неисправимыми наследственными дефектами, жестко иерархически структурированной бандой гопников, сообществом эфемеров, живущих только сегодняшним днем…

Пусть так. Но, случись с человечеством что серьезное, выживем мы, а не они.

Неужели при всем при том я им завидую?

Я как раз вовремя выгнал вон неприятную мысль — Максютов заговорил снова:

— Мнение науки и общественности будет принято во внимание, это я могу твердо обещать.

— Ну разумеется!

— Именно так. — Максютов одарил Топорищева тяжелым взглядом. — Между прочим, хочу напомнить вам, что я собрал здесь совещание, а не балаган. Споры на отвлеченные темы впредь прошу вести в мое отсутствие, вам понятно?

— Минуточку!..

— Я спрашиваю: вам понятно?

— Да.

Наверно, Топорищев все-таки испугался. Испугался, что его заменят.

— Значит, договорились. Теперь о деле. Я правильно вас понял: вы считаете объект не инопланетным зондом и не животным?

— Да, — повторил Топорищев.

— Тогда что же он такое? Разумное существо?

Топорищев покачал головой.

— Слишком мало данных для окончательного ответа. Но разумное существо — вряд ли. Это уже на уровне домыслов. Кстати, любое разумное в нашем понимании существо должно в своей основе быть либо животным, либо механизмом.

— Вы можете доступно объяснить, почему объект — не животное?

Топорищев с юмором посмотрел на Максютова, потом на меня.

— Я уже пытался. Кстати, мой коллега со мной не вполне согласен…

Фогель кивнул.

— Не говоря уже о том, что все известные нам определения жизни страдают либо расплывчатостью, либо чрезмерной узостью и неполнотой…

— Ну так скажите нам сами, что такое жизнь, — бросил Максютов.

— Пожалуйста! — Топорищев важно наклонил шнобель, отвешивая присутствующим шутовской поклон. — Скажу. Нет ничего проще. Жизнь — это болезнь материи.

Фогель хрюкнул и сотрясся от смеха. Шкрябун сквозь зубы втянул в себя воздух.

— А кто, собственно, сказал, что материя может страдать только одной болезнью? — риторически поинтересовался Топорищев. — Предположим, объект есть не что иное, как видимое проявление другой хворобы, по грубой аналогии — волдырь вместо сыпи. Это и жизнь, и не-жизнь одновременно. Иная организация вещества. Не менее сложная, чем жизнь, — но иная.

— Ну и?..

— А что еще? — удивился Топорищев, разводя мосластыми руками. — Больше ничего. Остается надеяться, что свойства объекта находятся в пределах нашей способности к познанию, вот и все.

Максютов подвигал желваками на лице, помолчал несколько секунд, наверно, считая в уме до десяти. Я прекрасно его понимал.

— Ладно, — едко произнес он. — Будем считать, обменялись мнениями. Ну а что мы завтра делать будем, а? Я бы хотел услышать это от вас… или, скажем, от вас. Вы можете хотя бы предложить стратегию исследований?

— А почему нет? Хотя недостаток данных…

— Майор, подойдите сюда.

Я встрепенулся зря — Максютов обращался к офицеру службы информации.

— Доложите данные об аномалиях на этот час начиная с момента посадки объекта. Погромче, для всех.

К моему удивлению, доклад майора не занял и минуты. За четверо суток возникла всего одна новая зона с выраженной аномальностью, но без всяких следов каких бы то ни было катаклизмов. Канада, Лабрадор. И еще одна — сомнительная — зона слабой аномальности в Бангладеш. Опять-таки без катастроф.

— Снижение внешней активности объекта? — оживился Фогель. — Или случайная флуктуация?

Никто ему не ответил, да и не мог ответить.

— А что Америка? — спросил Максютов. — Движется к нам с прежней скоростью? Я имею в виду — с момента посадки?

Офицер развел руками, а Топорищев громко фыркнул:

— Он не ответит. Я отвечу. Такие перемещения современными методами не ловятся. Пора знать.

— Допустим, — стерпел Максютов. — А вообще?

— По нашим данным, ускоряется. За последний месяц зафиксировано перемещение на один-полтора сантиметра. Кроме того, Южная Америка, по-видимому, поворачивается против часовой стрелки. Отмечено движение Австралии, Тасмании и Новой Зеландии на северо-запад. Рифт Красного моря, по-видимому, закрывается. Серьезных землетрясений пока нет, наоборот, в сейсмических районах отмечается уменьшение локальных напряжений земной коры. Одновременно нарастают сдвиговые напряжения под всей поверхностью обоих американских континентов, особенно значительные на Восточном побережье. Вероятно, через несколько лет произойдет целый ряд катастрофических землетрясений в районах, никогда прежде не считавшихся сейсмическими. И это будет только начало.

— Подробнее, — приказал Максютов.

— Антисейсмического строительства там никогда не велось, соответственно, масштаб разрушений ожидается огромный. Ну а в ближайшей геологической перспективе — бурная эпоха горообразования со всеми вытекающими. Через миллион лет на Восточном побережье Америки встанут вторые Кордильеры. Подобные катастрофы будут происходить практически повсеместно, к счастью, в нашей стране со сравнительно незначительной силой. Хочу особо подчеркнуть, что основные направления и скорость мантийных движений не изменились, это подтверждено прямыми измерениями в зонах океанских рифтов. Континентальные блоки движутся ПРОТИВ движения мантии. Вопрос о движущей силе этих процессов пока остается совершенно неясным…

— Монстр, — не выдержал кто-то в углу.

Дурак. Понятно, что Монстр, а не фокусник Копперфилд. У того бы не получилось, это ему не из Ниагары живым выпрыгнуть.

— А Индия? — спросил Максютов.

Топорищев переглянулся с Фогелем.

— Точных данных нет. Индийское правительство не разрешило размещать на своей территории антенны для прямых замеров. По косвенным, соответственно менее точным данным, попятное движение отсутствует. Да и зачем ЕМУ отрывать Индостан от Азии? Чтобы пристыковать его к Африке? Это тришкин кафтан. Монстр не дурак.

Моя голова давно шла кругом. Как хотите, а арканить и возвращать на место сорвавшиеся с цепи континенты Нацбез не в силах, у него иных задач по самые ноздри. И никто не в силах.

— Не проще ли ему было изменить циркуляцию мантии, — вслух размышлял Фогель, — нежели тащить континенты против движения океанической коры? Милое дело: один круг глобальной циркуляции, один срединно-тихоокеанский хребет, одна зона субдукции… Ладно, мои ребята завтра посчитают, что энергетически выгоднее…

— Меня куда больше интересует, зачем он это делает, — перебил Топорищев. — Собирается вновь склеить Пангею? А ведь похоже на то. Через двадцать-тридцать миллионов лет, пожалуй, склеит…

— Да помолчите вы! — раздраженно одернул его Шкрябун, до сих пор молчавший. Видно, Топорищев и его допек. — Тут речь не о миллионах лет. Нам нужно решить, что делать сейчас!

Топорищев вскочил. Его вытаращенные глаза вращались, как волчки.

— Вы что?! Не понимаете? Ну ладно, мои коллеги могли бы меня не понять сразу, не привыкать, — но вы-то сыскари! Вы-то должны немного соображать! Он перекраивает Землю! Он запустил процессы на миллионы лет вперед, на десятки миллионов! Вот вам и прогноз. Осознали? Он собирается остаться здесь навсегда, понятно вам теперь?

В наступившем молчании стало слышно, как шумно дышит Шкрябун. Максютов раздраженно помассировал виски, затем мешки под глазами.

— Хорошо. Других данных на сегодня нет. Что вы предлагаете? Горячей плазмы объект не любит, так? Попробовать лазер большой мощности? Или напалм? Расковырять эту дрянь бетонобойными бомбами?

— Наделать глупостей мы всегда успеем.

— Тогда что же?

— Кидать камешки.

— Кроме шуток!

— А я и не шучу. Основные физические характеристики объекта нам в общих чертах известны. Взять пробу на химсостав мы не можем, картографирование туннелей лишено всякого смысла, структура объекта не выяснена… не исключено, что вне ходов он вообще гомогенный и говорить о структуре бессмысленно. Раз объекту угодно поглощать неорганику — дадим ему неорганику и понаблюдаем. Нужна статистика. Продолжать кормить объект роботами — дорогое удовольствие. Камешки лучше.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Меня разбудил чип. Не экспресс-побудкой, как обычно, а медленно, с расстановкой, как я ему велел с вечера, — сначала вывел в дрему, затем проиграл по своему выбору несколько мажорных мелодий, каждая бодрее и громче предыдущей, и наконец сделал так, что лежать в постели мне стало невмоготу, просто физически неудобно. Тогда я встал, умылся, оделся и привел себя в порядок. Моя сонливость еще не совсем прошла: будильник чипа понуждает хозяина встать, а на остальное он плевать хотел. Поэтому первым делом я включил кофеварку и уже потом задумался, что бы сообразить на завтрак.

Ветчина и тосты? Нет, вчера ел. Яичница с беконом? Не хочу. Западный бзик: бутерброды с бананами и фруктовый салат? Гм… Холодильник в моем боксе был полон, в мое отсутствие кто-то следил за свежестью и изобилием содержащейся в нем снеди. Я так и не удосужился узнать — кто.

Июльское жгучее солнце уже поднялось над лесом. Ночь, по счастью, выдалась без особой духоты, но сейчас сверху начинало понемногу припекать, как бы подготавливая к тому, что предстоит вынести днем. Было пять часов утра, а значит, оставалось еще полчаса в запасе.

Я выбрал пиццу с грибами, ободрал с нее целлофан и включил духовку газовой плиты. Крупный рыжий таракан немедленно свалился с потолка на откинутую стеклянную дверцу, опрометью кинулся прямо на железный лист над огнем, завертелся, засучил лапками и издох. Я захлопнул дверцу и подумал, что надо будет попросить себе нормальную микроволновку. Есть мне уже не хотелось.

Странное дело: мой жилой бокс привезли разобранным, он выглядел совершенно новым, а тараканы в нем завелись чуть ли не в первый день. У других то же самое, а кое-кто валит их появление на Монстра. Но это смешно. Вернее, было бы смешно, если бы эти гнусные насекомые не попадались поминутно на глаза, не бегали ночью по лицу и не пытались отравить пиццу летучими продуктами своего пиролиза. Дома в Москве у меня никогда не было тараканов, но то дома…

Мне вдруг пришло в голову, что за последние восемь месяцев я ночевал у себя дома только один раз. Как-то там Маша? О том, что она вернулась в Москву, что у нее все в порядке и у Настьки тоже, я узнал по телефону — три недели назад сумел вырваться в Кирово-Чепецк и позвонить. Как-то сейчас?

Кофеварка, заверещав и забулькав, одарила меня чашкой жиденького кофе. Я никогда не держал у себя дома никчемных агрегатов, всю жизнь варил себе кофе сам и гораздо крепче, но как раз настоящего крепкого кофе, густейшего допинга без сахара и, разумеется, сливок мне сегодня не полагалось. Если уж быть честным, мне не полагалось вообще ничего возбуждающего, разве что чай. А вот подкрепиться — наоборот, настоятельно рекомендовалось.

В качестве компромисса я отрезал себе кусочек сыра и сжевал его без хлеба, запивая пародией на кофе. Вкуса я не почувствовал, словно жевал пенопласт, но больше всего меня удивляло то, что я спокоен. Совершенно спокоен. Пульс нисколько не учащен. Думаю, вернись все назад, пойди события так, как когда-то планировалось, последнюю медкомиссию перед стартом к собранному на орбите «Зевсу» я прошел бы с блеском, — но какой смысл об этом думать? Какие бы приступы ностальгии меня ни одолевали, лично для меня в этом не было никакой особой потери. Не слетал в космос, только-то. Не мы явились к Монстру, а он явился к нам, вот и вся разница.

С моей точки зрения — не очень существенная.

Я вымыл чашку, сходил в душевую и тщательно выбрился перед зеркалом, затем вернулся в спальню и не менее тщательно заправил постель. Все равно еще оставалось время. Пол был чист, мести было нечего, да и веника нигде не наблюдалось. Веселенькие занавесочки на окне висели симметрично. Мне вдруг дико захотелось учинить разгром в своем жилище, перевернуть кверху ножками стол, сорвать с идеально заправленной постели тонкое одеяло, которое я только что старательно отхлопал табуреткой, скомкать его и швырнуть в унитаз, распороть подушку, может быть, высадить окно… Мне хотелось кричать вещам вокруг меня: «Слушайте, вы! Если сегодня я не вернусь к вам, так вы хотя бы помните меня! Вы, комфортная человеческая скорлупа! После меня вы будете служить другим, кто-то станет обращаться с вами бережно, а кто-то не очень, — так запомните хотя бы одного хозяина из многих, поняли меня, сукины дети?!» И мне казалось бы, что они понимают…

Конечно, ничего такого я не сделал, а просто сел на табурет возле окна и стал ждать. Из окна был виден только один жилой бокс нашего городка, прежде занимаемый Шкрябуном, а ныне — какими-то двумя типами из технического персонала. Один из них курил снаружи у двери, второго не было видно. Тот, что курил, подставлял лицо солнцу и жмурился. Это он зря. Когда после полудня жара станет труднопереносимой, он столь же истово будет искать тень — и скорее всего напрасно, потому что возле объекта тени практически нет, а в нашем бункере ему делать нечего. Хотя его это, может быть, устраивает. Вдруг он южанин, теплолюбивый от природы? Тогда и свирепые полуденные слепни ему нипочем — запакуется по самые глаза в плотный костюм и будет преть, блаженствуя.

Который день солнце вставало из дымки — где-то к востоку едко горели торфяники, огонь уже не раз норовил перекинуться на леса. По слухам, торф всерьез пытались тушить, но вроде бы сизая дымка с каждым днем становилась все гуще.

Ни единого облачного клочка не плыло по горячему небу. Метеорологи божились, что такого жаркого и сухого лета в здешних краях не было больше двадцати лет. В середине июня прошел один несильный дождик, принес мимолетное облегчение, тем и кончилось. Травы на пойменном лугу, не придавленные жилыми боксами, изрядно потоптанные при сооружении нашего городка, сникли и побурели. Река обмелела, вода в ней прогрелась до того, что в ямах дохли налимы и кверху брюхом колыхались вниз по течению. Реку можно было перейти вброд в любом направлении, чем и занимались технари из отдыхающей смены, неутомимо протаскивая неизвестно где добытый бредень — понятно, выше того места, где в реку сливались стоки нашей временной канализации. Между боксами на веревочках вялились лещи, предусмотрительно укрытые марлей от мух.

Как-то незаметно изучение Монстра стало вполне обыденным делом. Та же психология людей, надолго командированных на какой-нибудь полигон, ничего нового. Один раз из Слободского ухитрились пригнать сюда цистерну пива… Монстр все еще поражал воображение, но по-прежнему не проявлял внешней активности. Вблизи него продолжали осторожничать, но бояться его перестали.

«Камешки» Топорищева отличались удивительным разнообразием по весу, форме и материалу — от стальных пластинок и шариков до кусков плотного пенопласта и всевозможных деревяшек. Натуральные камешки тоже были — и разных видов: от благородного хрусталя и блестящего искристого колчедана до скучных обломков силикатного кирпича. Их тщательно взвешивали, обмеряли, обмазывали какой-то клейкой гадостью, не липнущей, однако, к специальным перчаткам, по одному или сериями швыряли в туннель и не в туннель и смотрели, что получится. Топорищев растянул себе плечо и запросил помощников. Охранники на вышках с удовольствием оборачивались поглазеть, как несколько человек вполне благопристойного вида занимаются детскими развлечениями. Должно быть, со стороны это выглядело еще забавнее, чем попытки киношных доисторических охотников отогнать камнеметанием громадную, еще более доисторическую черепаху. Только уж надо признать, что камешки у тех троглодитов были побольше, а черепаха — куда как поменьше нашей.

Ну разве можно уважать существо, позволяющее безнаказанно швырять в него всякой дрянью?

По накоплении статистики (объекту было предложено несколько тысяч предметов) Топорищев и Фогель огласили свои выводы. Неживые предметы, прилипшие к «коже» Монстра, неумолимо заглатывались, раньше или позже; не было выявлено никакой корреляции, не говоря уже о прямой зависимости, между «временем ожидания» и размером, массой, материалом или формой предмета. Два предмета, соединенные тонкой проволокой, принимались объектом за один. «Серийности» Монстр не понимал — в серии предметов, прилипших к туше чудовища в непосредственной близости друг от друга, каждый предмет заглатывался порознь, независимо от его окружения.

Но самое главное заключалось в другом — в вероятностном распределении «времени ожидания». Никакой гауссианы или чего-то подобного, как предполагалось вначале, не выявилось, напротив, закон распределения оказался строго равномерным — в рамках погрешности, разумеется. Наименьшее «время ожидания» равнялось практически нулю, наибольшее из точно зафиксированных составило более тридцати часов. Получалась интересная вещь: контактирующий с Монстром неживой предмет обладал четко выраженным «периодом полупоглощения» по аналогии с периодом полураспада изотопов, равным двадцати семи минутам с секундами. Наши научники, и Топорищев в первую очередь, торжественно заявили: живые системы так себя не ведут, следовательно, Монстр — не животное.

Допустим. Тогда что же он такое, черт побери? Поднимите мне веки, не вижу!

«Камешки» в виде подопытных животных вели себя более сложно. Из десятка лабораторных крыс, выпущенных глубоко в туннеле, вернулись три. Подробное исследование не выявило в животных никакой патологии, как ранее не нашлось биохимических аномалий в копченом окороке, найденном при разбившемся трупе Буланкина. Судьба остальных крыс осталась неизвестной.

Вслед за этим к «коже» Монстра было прикреплено несколько десятков проволочных клеток с теми же крысами. Результаты обескуражили. Иногда клетка поглощалась вместе с животным, в других случаях с неудержимой силой поглощалась одна клетка, а несчастную крысу попросту продавливало сквозь проволочную сетку, расчленяя на кровавые фрагменты с такой поспешностью, что животное не успевало и пискнуть. Одну клетку Монстр не желал поглощать больше суток, пока зверек не скончался от голода, жажды, а может, и от теплового удара, но чуть только это произошло, клетка исчезла с не меньшей поспешностью, чем предыдущие. Наконец одна крысиная особь из тех, что были поглощены вместе с клеткой, помеченная номером Б-43, получасом спустя благополучно вернулась через туннель, явно чувствуя себя превосходно.

Ни Топорищев, ни биологическая банда Фогеля, ни позднее других обосновавшиеся здесь физики не сумели объяснить, каким образом тело объекта с его твердостью, превышающей алмазную, внезапно приобретает свойства протоплазмы амебы, вдобавок сильнейшим образом утрированные, или даже жидкости с нулевой вязкостью. Зато гипотезы плодились почище кроликов.

Кстати, опыты на кроликах также проводились. И на мышах. Со сходными результатами. Умерщвленные грызуны подчинялись общей для неживых предметов закономерности.

Что обо всем этом думать, было неясно. Я давно бросил это занятие и лишь продолжал фиксировать информацию. Иного от меня не требовалось, иного я и сам не хотел. Если мозги закипят от натуги и невозможности что-либо понять, выйдет из строя чип, а он казенный.

Я улыбнулся — оказывается, у меня еще не атрофировалась способность шутить, хотя бы наедине с самим собой. Максютов сказал бы, что это хороший признак.

До автобуса оставалось еще пять минут. Автобус на моей памяти еще ни разу не опоздал. Я отвернулся от окна и включил телевизор. Работал только один круглосуточный канал центрального телевидения, шла информационно-развлекательная программа «Ранняя пташка». На эстраде под подобие музыки при полном одобрении зала приплясывал, вылизывая микрофон, некий попсовик-затейник. Ему дали доскакать до края помоста и включили информационный блок.

Первым делом я увидел наш объект, снятый отнюдь не из космоса, к чему уже привыкли, а с высоты птичьего полета. Как же-с, помню. Скандал был еще тот. Местные телевизионщики оказались покруче столичных коллег, ничего путного не придумавших после получения полного и окончательного отлупа. Эти придумали! После того как их съемочную бригаду, подпольно подбиравшуюся к объекту, чудом не перестреляли в лесу и вдобавок продержали двое суток под арестом, они ухитрились запустить над запретной зоной жужжащую радиоуправляемую авиамодель с телекамерой, естественно, не замеченную пэвэошниками. С вышек по ней лупили из пулеметов и завалили-таки, но уже после пролета над Монстром. Заглушить слабенький сигнал не успели, и вот пожалуйста — пошел гулять фильм. И даже приличного качества. В конце концов Максютов решил, что беда не слишком велика, и велел махнуть рукой на этот прокол, а слабосильная местная телекомпания, живо организовавшая аукцион, существенно поправила свой бюджет.

На улице — сухой глинистой колее между жилыми боксами — бибикнул наш, «генеральский», автобус. Пора. Бормоча себе под нос: «Все будет хорошо, все будет хорошо», я вышел, запер за собой дверь и поспешил занять свое место — второе кресло в левом ряду, у окна. Поздоровался с Максютовым, сдержанно приветствовал Топорищева, кивнул ребятам. Несколько взглядов, довольно откровенно брошенных на мою персону, я проигнорировал. Раньше на меня не слишком пялились, хотя всем здесь было известно, что я за птица, но сегодня — особенный день. В первую очередь для меня.

С тех пор как мы обосновались у реки километрах в четырех от Монстра, еще ни разу дорога туда или обратно не занимала меньше двадцати двух минут. Это был рекорд. Учитывая тройную проверку документов у всех пассажиров, не так уж плохо.

Остановка перед воротами на выезде из городка. Здесь проверка идет быстро, достаточно показать часовому постоянный пропуск. Вторая остановка у блок-поста перед въездом в лес. Шлагбаум в узком проезде, оставленном среди рядов проволоки, чисто декоративен, зато пулеметные амбразуры в бетонных колпаках по обе стороны дороги у кого угодно отобьют охоту рыпаться. Прицел уж больно удобный. Знакомый прапорщик с «АКСУ» на груди, ловко двигающийся по проходу между сиденьями, как всегда, нетороплив и дотошен. Любой из нас давно намозолил ему глаза, он знает наизусть каждый сгиб на наших документах, но истово несет службу, помня судьбу своего предшественника, однажды не спросившего документы у Максютова. И последняя, самая долгая остановка, где проверяются не только личные документы и постоянный пропуск, но и разовый пропуск, меняющийся ежедневно. Это уже при выезде из леса, на краю поля, где лежит Монстр.

Лежит? Я оговорился. Если это можно назвать бездельным лежаньем, то мир стоит на трех китах. Пусть он не животное, но он ЖИВЕТ там. Это не передать словами, здесь что-то иррациональное. Каждый, кто по долгу службы находится поблизости, ощущает его присутствие даже в полной темноте.

Ладно бы — просто жил! Лежал бы неподвижной медузой, оградив себя от посягательств двадцатиметровым «барьером отталкивания», занятый своими проблемами, погруженный в самосозерцание, подъедал бы вокруг себя неорганику, не отрываясь от странной своей медитации… С этим смирились бы, в конце концов, тем более что хулиганить вовне он вроде бы перестал, если не считать продолжающегося попятного движения материков. Если бы он просто жил…

Если бы все было так просто!

На самом деле все намного хуже: Монстр РАСТЕТ.

Как ни странно, первым заметил это сержант-контрактник, скучающий на вышке с биноклем. По-моему, ему следовало бы стать не сержантом, а поэтом, художником-пейзажистом или по крайности ботаником, — иначе трудно объяснить, почему ему пришло в голову любоваться одному ему чем-то приметным цветком лютика ползучего, произросшим среди мятой травы в полушаге от охраняемого объекта. На шестой день, считая от посадки, сержанту показалось, что граница объекта немного приблизилась к цветку. На седьмой он в этом убедился, наведя свою оптику на растение дважды — в начале и конце своей смены. Монстр медленно наползал — то ли двигался, то ли рос. Утром восьмого дня цветок исчез под объектом, о чем сержант доложил по команде.

Максютов пришел в ярость и устроил нам разгон. С Топорищевым и Фогелем он весь день старался не разговаривать, как видно, не ручаясь за себя, зато нам досталось по первое число. Но кто из нас мог предположить, что эта тварь начнет расти? Кому могло прийти в голову сразу же организовать непрерывное угломерное наблюдение? Дело-то плевое, а вот не сообразили…

Автобус подвез нас прямо к наблюдательному бункеру на пригорке — круглой, чуть приподнятой над жухлой травой бетонной площадке с парой антенн и рощицей перископов. Я не стал выяснять, получил ли водитель такое распоряжение или проигнорировал за давностью противоположное, — во всяком случае, никто не сделал ему замечания. Обнаглели… Привыкли к тому, что Монстр занят собственным ростом и не проявляет внешней активности, перестали бояться. Уже девять дней нет сообщений о новых аномальных зонах, зато наш бывший окопчик — вон та серая полоска в выгоревшей траве — не позднее чем послезавтра исчезнет под расползающейся вширь тушей чудовища. Нетрудно предсказать день, когда нам придется сменить бункер на более удаленный наблюдательный пункт. Монстр просто растет, и скорость его роста все время увеличивается…

Он растет, а мы — обнаглели.

— Готов, Алеша? — спросил меня Максютов, отведя немного в сторону.

Я кивнул.

— Амуницию тебе сейчас принесут, через полчаса начинаем. Ты смотри… если не уверен в себе, мы можем подождать… или перенести на завтра. Время пока есть.

Насчет времени он сказал больше из дипломатии. Какое время? Откуда оно у нас? Мы не знаем, что такое Монстр, мы только знаем, что если он будет расти по-прежнему, ему хватит какого-нибудь десятка лет, чтобы покрыть собой всю Евразию с Африкой впридачу. Конечно, при условии, что скорость его роста со временем не уменьшится, чего пока не видно.

Кстати, с тем же успехом она может увеличиться, сократив отпущенный нам срок. А если существенно подросший Монстр вновь начнет проявлять внешнюю активность — мы просто не выдержим, сломаемся на уровне принятия решений гораздо раньше, чем могли бы, и в безумных попытках избавить себя и весь мир от инопланетной напасти начнем дубасить это чудовище всем арсеналом средств, имеющихся в нашем распоряжении, а Монстр, насмехаясь над нелепой попыткой Моськи загрызть слона, начнет с легкостью гасить ядерные боеголовки, как это он уже делал, сбивать с курса стратегические ракеты, роняя их на наши головы, поражать неизлечимым безумием Генштаб…

На самом деле в запасе у нас не больше года. Потом придется думать уже не об изучении — о массовой эвакуации.

— Все в порядке, Анатолий Порфирьевич, — сказал я. — Я готов.

— Как самочувствие?

— Здоров. Выспался.

Было ясно, что Максютова интересует совсем другое, и он понимал, наверное, что лучше меня прямо об этом не спрашивать, но все же не удержался:

— А настроение?

— В норме, Анатолий Порфирьевич. Не беспокойтесь.

— Не дрожишь?

От бестактного вопроса меня едва не передернуло.

— Есть немного. Но, думаю, проблем не будет. Схожу и вернусь.

— Это хорошо, что ты не задеревенел, — проворчал Максютов, — а то я уже начал беспокоиться. Дрожать разрешаю и даже приказываю. Ты там собой особенно не рискуй, лишнее геройство нам ни к чему. Если что — сразу назад, бегом. Попытку можно и повторить, но для этого ты должен как минимум уцелеть… понимаешь, Алеша?

— Понял, Анатолий Порфирьевич.

— Ну то-то. Я на тебя надеюсь. — Максютов приобнял меня одной рукой, слегка похлопал по спине. — Сходи и вернись, Алеша, не подведи Носорога.

Я только покивал в ответ. Все-таки Максютов немного сдал после нелепой гибели подполковника Шкрябуна. Внешне он почти не изменился, несмотря на бешеную нагрузку, наоборот, как будто стал строже к себе, демонстрировал выправку и подтянутость, не говоря уже о своей феноменальной работоспособности, но иногда, особенно наедине со мной, становился более, чем обычно, говорлив и, пожалуй, чуть-чуть сентиментален. Прежде он не стал бы ни обнимать меня перед заданием, ни произносить прочувственных слов…

Сентиментальный Носорог-Максютов — это не к добру. В лучшем случае — к внезапно подступившей старости.

Мне вдруг стало жаль его. Я улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка не получилась вымученной. Кажется, вышло как надо. Максютов оглянулся на меня, прежде чем по винтовой лестнице спуститься в бункер, куда уже нырнула его свита, затем толстая броневая плита с негромким гудением скользнула по направляющим, встала над широкой горловиной люка и притянулась намертво…

Вряд ли я буду думать о нем, выполняя задание. Почти наверняка у меня не найдется времени думать ни о чем постороннем. Но я постараюсь справиться — не ради одного Максютова, разумеется. Ради всех. Ради Маши и Настьки. И ради себя.

Я справлюсь. Четвертый доброволец сумел войти в туннель и уцелеть — сумею и я.

Может быть.

* * *

В трагедии, случившейся со Шкрябуном, отчасти были виноваты все мы, и я тоже. О том, что с ним творилось, мне следовало немедленно доложить лично Максютову, но я этого не сделал из ненужной деликатности, понадеявшись на вульгарный «авось». А творилось с ним неладное.

Он боялся Монстра, но не так, как мы. Не умом, даже не подсознанием. Липкий, неодолимый страх гнездился у него гораздо глубже, где-то на уровне древних инстинктов. Вблизи Монстра Шкрябун чувствовал себя кроликом под взглядом удава, с самого первого дня он нервничал куда сильнее нас, но мы не обратили на это должного внимания. Да и с какой, казалось бы, стати? Подполковник Нацбеза вовсе не институтка, он должен был справиться со своими нервами. Рано или поздно справлялись все, точно так же, как абсолютно у всех первый взгляд на Монстра вызывал только два чувства: омерзение и страх. Кто-то, как, например, Топорищев, полностью пришел в себя уже через несколько минут, другим, вроде меня, требовались часы, некоторым дни, а Фогель после той прогулки от автобуса до окопчика стал появляться на наблюдательном пункте лишь через неделю, — но так или иначе спустя какое-то время люди начинали полностью контролировать свои мысли и поступки.

Все, кроме Шкрябуна.

Он пил по ночам, пил страшно, в одиночку. По утрам у него тряслись руки, под глазами набрякли страшные вислые мешки с кровяными прожилками, кожа приобрела серый оттенок. Возможно, ему все же удалось бы взять себя в руки, начни Максютов использовать его «паранормальную» группу, — но тот, решив, что толку от паранормалов не будет, выставил их прочь под подписку о неразглашении. Наверное, вслед за ними следовало отослать и самого Шкрябуна, а не держать его при себе в качестве неизвестно кого — советника не советника, порученца не порученца. Пусть бы занимался чем-нибудь другим, не видя каждый день Монстра, не зная о результатах наших экспериментов с роботами, крысами, кроликами…

Но вышло так, как вышло. Шкрябун угрюмо молчал на последних «разборах полетов» или отделывался односложными ответами. Под конец его почти перестали замечать. Новость о том, что скорость роста Монстра линейно увеличивается, он принял внешне спокойно, но однажды, когда он думал, что за ним никто не наблюдает, я случайно увидел его плачущим.

На следующий день на глазах у всех он покончил с собой — неожиданно рванулся к туннелю и, прежде чем кто-нибудь успел ему помешать, исчез в нем.

Наружный психобарьер, непроницаемый для большинства людей, заставил его зашататься на бегу как пьяного, барьер в зеве туннеля ударил его сильнее и отшвырнул назад, но Шкрябун снова бросился в пасть Монстра, как бык, атакующий мулету, и проскочил. Обернувшийся на крики Максютов мгновенно взял ситуацию в свои руки. На вышке загрохотал пулемет, пыльные фонтанчики заплясали перед зевом туннеля, отогнав меня и тех, кто кинулся было вместе со мной спасать самоубийцу.

А было ли это самоубийством? Не знаю. Проведенная по нашим показаниям психологическая экспертиза констатировала нервный срыв, и только.

Может быть, Шкрябун метнулся не к смерти, а к богу? Живому, осязаемому, всемогущему… в отчаянной и наивной попытке умолить его уйти, исчезнуть, избавить людей от решения задач, которые наш мозг не в состоянии решить… Никто не причислил бы Шкрябуна к многочисленным ныне клиническим монстропоклонникам — но, может, он верил в то, что его бог — или дьявол — хотя бы выслушает его мольбу?..

Восемнадцатью минутами спустя Монстр вышвырнул его прочь. Пройдя сквозь тело объекта, словно оно было газом, без малейшей помехи пронизав сверхтвердую, не поддающуюся алмазному буру «кожу», несчастный подполковник Шкрябун взлетел в небо со скоростью выпущенной из миномета мины, описал в воздухе громадную крутую дугу и упал в поле. Низвергаясь с высоты нескольких сот метров, он кувыркался и дрыгал ногами, как тряпичный паяц. В последнюю секунду перед падением он закричал, отчаянно замахал перед собой руками, будто отгоняя прочь несущуюся на него землю, затем послышался глухой удар и наступила тишина.

В остаток того дня, двадцать девятого июня, мы не проводили новых экспериментов. Максютов ходил чернее тучи не от горя — от ярости. Наверняка он считал поступок Шкрябуна трусостью или предательством. Наверняка он жалел, что вовремя не выгнал его в шею.

Цинично в данном случае утверждать, что нет худа без добра, но я все-таки рискну. Смерть Шкрябуна спасла минимум одну жизнь и сэкономила нам сутки-двое. Все событие от начала до конца удалось заснять на пленку, мы просматривали запись много раз… Вот купол нашей «медузы» как бы выстреливает из себя крохотный протуберанец, он сильно смазан, деталей не разглядеть… на следующем кадре «протуберанец» уже оторвался и поверхность объекта вновь гладкая, словно ничего не случилось… вот размытый «протуберанец» уходит за рамки изображения, камера вновь ловит его через несколько десятков кадров, изображение летящего предмета все еще сильно смазано, но уже можно понять, что это человек… а вот человек, еще не достигнув верхней точки полета, кажется, приходит в себя после «стартовой перегрузки», начиная осознавать явь и еще не веря…

Спешно проведенная на всякий случай медэкспертиза останков уверенно подтвердила: единственная причина смерти — падение с большой высоты. До самого удара о землю Шкрябун был жив. Его крик ужаса не померещился нам, как не померещился тому сержанту-спецназовцу предсмертный крик Буланкина, любознательного дуралея и мелкого воришки.

А это значило, что в Монстре можно жить. Хоть какое-то время.

Пока не вышвырнет.

И через два дня в туннель вошел доброволец.

О добровольцах Максютов обмолвился в первый же день, но, где их готовили к проникновению в объект, я не знал по привычке не отягощать начальство лишними вопросами и лишь из случайно услышанного обрывка разговора понял, что набирали их не в частях Нацбеза или МВД, а среди спасателей из МЧС. Что ж, может, так оно было лучше всего, ребята там толковые, не зашоренные…

Четыре добровольца, шесть проникновений в объект. Несколько часов видеозаписи, купленных ценою жизни трех отличных ребят. Запись на чип, скрупулезнейший анализ, бессонные ночи… И очень мало времени. Не получается поспешать не торопясь. Завтра прибывает первый десант иностранных наблюдателей, шестнадцать душ, и это только начало.

Если бы еще наши дуроломы давали нормально работать! Наверно, советник президента по национальной безопасности в детстве обчитался научной фантастикой не лучшего пошиба и подозревает нас в сокрытии ключевой информации. Убежден, ему мерещатся кошмары: немного покопавшись в инопланетном чудище, Максютов получает в свое распоряжение невероятную силу, с помощью коей устанавливает режим личной диктатуры в мировом масштабе…

Фантастов — поубивал бы.

Подгонка «амуниции» не заняла у меня много времени. Я переоделся в легкий, но прочный и, видимо, несгораемый комбинезон (раздельный — штаны и пристегнутая куртка), переобулся в высокие ботинки со шнуровкой. Достаточно несильно щелкнуть каблуками — и из подошв высунутся шипы, препятствующие скольжению в наклонных коридорах. Прилепленные пластырем к телу датчики телеметрии ни в какой подгонке не нуждались. Я проверил маленький наручный гирокомпас и потуже затянул на другом запястье компас магнитный — в дополнение к компасу и курсографу в моей голове этого должно было хватить для ориентировки внутри Монстра. Я знал, что магнитное поле в объекте не совпадает с земным по направлению, но стабильно и обладает достаточной силой, чтобы повернуть магнитную стрелку. Мне помогли застегнуть под подбородком ремешок легкой пластмассовой каски с вмонтированной в нее камерой. Дужку микрофона я пока отогнул в сторону. Передатчик, к счастью, располагался не на голове, а сзади на поясе и был соединен с каской тонким коаксиальным аппендиксом, пропущенным под курткой. Между прочим, могли бы обойтись без кабеля, раз уж объект поглощает радиоволны только «кожей», а внутри радиопрозрачен! Я уже предчувствовал, как вместо дела буду регулярно чесать спину. И, наконец, мое тело от бедер до плеч было не самым удобным образом схвачено жесткими ремнями, а на правом бедре висел в чехле нож-стропорез.

К счастью, по этой жаре меня не заставили намазать тело толстым слоем невпитывающегося антирадиационного геля — никто до сих пор не доказал, что в объекте существуют зоны повышенной радиации, и здравый смысл взял верх.

Хоть в чем-то повезло.

— Нигде не жмет, не трет? — спросил инструктор.

— Ничего, переживу, — не совсем любезно буркнул я. — Ведь лучше не станет, верно?

Он сделал неопределенный жест, мой парашютный инструктор, совершивший со мной в связке два прыжка и выпустивший меня в мой единственный самостоятельный прыжок, правда, с нормальным парашютом, а не с этим… Максютов с большой неохотой разрешил мне всего один самостоятельный прыжок.

Я слишком ценен, чтобы рисковать мною вне Монстра. Я — козырь. Предполагается, что Монстр отнесется ко мне более благосклонно, хотя это предположение основано почти исключительно на моей малой чувствительности к «эффекту отталкивания» в аномальных зонах. Но другого козыря у Максютова нет. Разве что Саша Скорняков, переносящий «эффект отталкивания» ненамного лучше среднего человека, примерно на уровне шагнувших в туннель добровольцев, — а ведь ту четверку отобрали из сотен кандидатов методом проб! Большинство нормальных людей не в состоянии пройти даже первый невидимый барьер, разве что в танке, но и в этом случае подобные опыты чреваты тяжелыми нервными расстройствами. Пусть эволюция породила человека неизвестно зачем, но уж совершенно точно не для того, чтобы он проникал за какие-то непонятные ей барьеры, созданные космическим чудищем!

Я еще раз попробовал не глядя схватиться за кольцо моей нагрудной «грелки» — обыкновенного запасного парашюта типа 3–6 на переделанной обвязке — и убедился, что мышцы помнят, где что. При падении с четырех-пяти сотен метров два парашюта ни к чему, а основной лишит подвижности в объекте. Да и спина все равно занята. Сейчас я был похож то ли на не вполне экипированного десантника-радиста, то ли на двуногого сумчатого зверя.

— Он раскроется? — спросил я.

Инструктор хохотнул.

— Не беспокойся. Раньше времени только не раскрывай и в верхней точке тоже не суетись, дай телу набрать скорость. Секунды три-четыре у тебя наверняка будут, ну и выжди. Вот так вытяни левую руку, чтобы лечь на поток боком, и уж тогда дергай… Помнишь? Вот и хорошо. Да не забудь свести вместе ноги перед приземлением и чуть согнуть, а то видел я тебя… Оно особенно полезно, если на лес понесет. И еще: что простится под основным куполом, того запаска прощать не любит, это ты помни. Удар о землю будет серьезный.

Мог бы не напоминать. Всевозможные ошибки начинающих парашютистов накрепко отпечатаны в мозгу. Несколько часов кинохроники. Можно надеяться, что я не позволю своим позвонкам ссыпаться в плавки.

— Не дрейфишь?

— Нет.

— Ну и правильно.

Отступив на шаг, он осмотрел меня критически-снисходительно.

— Эх, мне бы вместо тебя сходить, парень…

— А какой смысл? — пожал я плечами. — Считается, что если кто и сможет задержаться внутри этой гадины, так это я.

— А ты сам как считаешь? — с интересом спросил он.

Я пожал плечами. Никак я не считал, если по-честному. Вышвырнет так вышвырнет. Лишь бы только вверх, а не настильно, как второго добровольца. Ему не помог парашют. Его ничтожный шанс выжить перечеркнула опора пулеметной вышки…

Едва заметное шипение в наушниках чуть-чуть усилилось.

— Алеша? — донесся знакомый голос.

— Я.

Инструктор удивленно вскинул брови, но сейчас же понял, кому я ответил.

— Тебя неважно слышно, — озабоченно сказал Максютов.

Спохватившись, я вернул дужку микрофона на законное место, к самым губам.

— Прошу прощения… Все в порядке.

Я не обратился к нему ни как к Анатолию Порфирьевичу — да это было и немыслимо при посторонних, — ни как к генерал-лейтенанту Максютову. Уже первый доброволец имел приказ не употреблять в радиоразговорах имен и званий… как японским летчикам некогда было разрешено не использовать в бою форму «уважаемый сэнсей» при обращении к старшему по званию — для их же блага.

Правда, никому из добровольцев это еще не помогло.

— Теперь слышу, — отозвался Максютов. — Мы готовы, Алеша. Ты как?

— Только что закончил подгонку снаряжения.

— Не торопись. Когда почувствуешь себя готовым — дай знать.

— Я уже готов.

— Уверен?

Я вдруг испугался. Если мне запретят войти в объект прямо сейчас, я не знаю, что будет… Скорее всего я просто не выдержу и сбегу.

— Уверен, товарищ генерал-лейтенант. — Я рассудил, что вне объекта приказ имеет силу лишь условно. — Я готов. Как там мой пульс?

— Учащен, но не слишком. Ну, раз готов… Ни пуха тебе, Алеша!

— К черту, — ответил я.

Инструктор счел уместным дружески хлопнуть меня по плечу — держись, мол. Я кивнул ему в ответ — мол, постараюсь.

От бункера к объекту был заметный уклон, ноги сами несли меня, хотя на первом десятке шагов слушались явно хуже обычного. Я рассердился. Не хватало мне еще, чтобы подлая телеметрия донесла в бункер, что у майора Рыльского от страха ноги отнялись!

Не дождетесь. Никто от меня этого не дождется, даже Монстр. Нет, я вовсе не лишенный страха дурак, я тоже боюсь Монстра, пожалуй, не меньше Шкрябуна, но гораздо сильнее я его ненавижу. Если бы я знал способ уничтожить его, хотя бы испепелив вокруг местность в радиусе сотни километров, я сделал бы это с огромным удовольствием. Он враг, подлежащий уничтожению. Он сильнее нас, а значит, в борьбе с ним хороши любые средства и никакие издержки не покажутся чересчур большими…

С этой мыслью я налетел на первый барьер и продавил его. По-моему, это у меня получилось даже легче, чем в первый раз. В отличие от моих предшественников, я даже не сбился с шага. Нет, все-таки злость — великий двигатель…

В полушаге от черного зева туннеля я оглянулся. Часовые на вышках смотрели в мою сторону. Сверкали блики на объективах, приподнятых над крышей бункера. Пыля по ломкой траве, разматывая за собой кабель, меня догоняла гусеничная тележка-ретранслятор с антенной на торце телескопической штанги. Моя связь, моя ненадежная страховка, нелепая пуповина, якобы соединяющая с нашим миром того, кто шагнул в мир Монстра…

Я махнул рукой им, остающимся в нашем мире.

Затем шагнул вперед.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Меня бросило в холод. Может, и от страха, хотя скорее оттого, что в туннеле было намного прохладнее, чем снаружи. Пожалуй, градусов двадцать — двадцать пять, не больше.

Я знал об этом, но все же резкая смена температур поразила меня. Словно, нагревшись на пляже до ленивой истомы, с разбега кинулся в воду.

Самое скверное, оно же и неизбежное — это ассоциации… Больше всего туннель напоминал пищевод громадного зверя, если не считать того, что стены тускло светились. Никаких прямых углов, хуже того, мой глаз не замечал даже поверхностей второго порядка. Все здесь было гораздо сложнее… Туннель — но не круглый в сечении, вдобавок с какими-то наростами на стенах, сильно напоминающими бляшки склеротических сосудов при большом увеличении, нишами, кольцевидными структурами, расположенными нерегулярно, без всякого подобия системы. Иногда по стенам пробегала дрожь, всегда как-то вдруг, судорожными волнами, неприятно похожими на перистальтику. Кто сказал, что Монстр не животное? Топорищев и Фогель? Так они здесь не были…

Воображение немедленно нарисовало мне липкую слизь, тонким слоем покрывшую стены, да оно и похоже было. Поборов отвращение, я провел пальцами по уродливому наросту. Ничего… Ну, то есть совершенно сухая, теплая, гладкая на ощупь стена. И никакой ответной реакции.

Ровнее всего был пол, чуть пружинящий под ногами, как тартан, почти плоский и только возле стен закругляющийся вверх. Понятно, отчего наши роботы прошли столь легко… Что роботы — пожалуй, здесь без особых проблем смог бы проехать небольшой грузовик.

Я оглянулся. Изнутри объекта барьер при входе в туннель был отчетливо виден — непрозрачный занавес из прихотливо переливающихся световых бликов. И вдруг из него, едва не попав мне по каске, хищно высунулось какое-то разверстое хайло, широкая беззубая пасть, к моему ужасу — прямоугольной формы. Инстинктивно я отскочил в глубину туннеля этаким балетным, едва ли не с зависанием в воздухе прыжком, но тут же сообразил, что это всего-навсего вдвинулась в туннель штанга с рупорной антенной моего ретранслятора. Тьфу. Померещится же…

— Алеша, ты слышишь? — зашуршало в наушниках.

— Да, — сказал я. — Да.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спросил Максютов.

— Лучше не бывает.

Успокоившись, я не очень-то врал. На самом деле здесь было довольно комфортно, если не считать особенно острого осознания того, что человек внутри Монстра находится в полной его власти. Еще не так страшно, если он плюнет тобой в небо. Хуже, если вниз, в землю. Возможно, именно этим закончилась четвертая попытка человека прогуляться по здешним коридорам — связь с добровольцем, один раз уже побывавшим внутри и повторившим попытку, попросту прервалась. Он, конечно, погиб, хотя официально «пропал без вести».

— У тебя пульс сто десять, — сообщил Максютов.

— А вы не пугайте своим железом…

Единственный немедленный выигрыш того, кто рискует собственной шкурой, — можно огрызаться на начальство.

Но лучше не злоупотреблять.

— Начинаю движение, — сказал я и подумал, как это глупо. Мог бы сказать попросту «я пошел», не уподобляя себя побывавшей здесь технике. А мог бы ничего не говорить — Максютов и так все увидит.

— Поосторожней там, Алеша, — напомнил Максютов. Как будто мне надо было об этом напоминать.

Входной отрезок туннеля был примерно таким, каким я его видел в записи множество раз, он вообще менялся меньше других ходов. Туннель полого вел вверх, может быть, как предполагал кое-кто, для того, чтобы внутренности Монстра не затапливало дождевой или паводковой водой — хотя такое объяснение даже в моих глазах выглядело наивно. Монстр с равной охотой поглощал любую неорганику, и воду тоже. Во время единственного за это лето дождя с его «кожи» на землю скатились считаные капли.

— Остановись, Алеша, — попросил Максютов. — Голову вправо. Так, хорошо… Видишь вон тот наплыв?

— Вижу.

— По-моему, это что-то новое.

«ЧИППИ!»

Шар холодного огня раскрылся, выбрасывая «записную книжку».

— Не совсем. Форма, зеркально симметричная этой, была заснята пятого июня в восемнадцать часов ноль одну минуту.

— Понял, Алеша. Двигай дальше. На меня не обращай внимания. Сейчас должен быть поворот…

Никакого поворота впереди не оказалось. Начался спуск, и значительно более крутой, нежели подъем. Подошвы, однако, не скользили, сцепление с полом было идеальным. И вот — развилка.

Новая. Совсем в другом месте. Левый коридор — узкий, как раз протиснуться одному человеку, а двоим уже не разойтись. Правый — широкая гнутая труба.

— Не молчи, Алеша.

Они там, в бункере, не могут дать мне никакой рекомендации. Они знают столько же, сколько я.

— Иду вправо, — сказал я. Узкий коридор мне совсем не нравился.

Мне не возразили.

Дышалось все-таки не так легко, как снаружи. Пусть после июльского томного зноя здешний воздух освежал, но кислорода все-таки было маловато, а углекислоты — очень много. Любой вздумавший здесь побегать неизбежно выдохся бы на второй-третьей минуте.

Еще один поворот вправо. А теперь — влево. И еще раз так же. «Змейка». По-прежнему уклон вел вниз. Интересно, зачем Монстру городить внутри себя эти лабиринты, отдаленно похожие на полосу препятствий?

Один за другим — три ответвляющихся коридора… Не то большая ниша, не то «недоделанная» развилка, в которой правый коридор через пять шагов оканчивается тупиком. И все это меняется, медленно и неуклонно, а иногда и очень быстро… Гераклит непременно сказал бы, что в одного и того же Монстра нельзя войти дважды.

Хорошо, если Монстр вышвырнет меня, как остальных. А если нет? Еще вопрос, сумею ли я найти дорогу назад.

Кстати. Может ли курсограф в моем черепе врать?

Собственно, внутри Монстра почему бы и нет? Не исключено. Уже внешний барьер объекта, уже «зоны отталкивания» вокруг аномальных зон достаточно показали нам, что Монстр может влиять на психику человека.

Может — и влияет.

А на нашу электронику?

Вроде нет. Во всяком случае, такие факты до сих пор не были достоверно выявлены. Кажется, он ее просто не замечает. А значит, я могу быть относительно спокоен за свой чип.

Но много ли значит чип без мозга? Никчемное зернышко легированного кремния или фосфида индия, батарейка да золотая паутинка, и ничего больше. Велик ли толк от хорошего компьютера, если оператор безумен? И чего стоит мой бестолковый, ленивый мозг, вышедший из повиновения погоняле?

Стоп, хватит, сказал я себе, начиная злиться. С такими мыслями я недалеко уйду. Лучше принять как аксиому: мои чувства мне не врут, мое серое вещество работает штатно. А кроме того, со мной поддерживается связь. В случае чего мне помогут. Мне подскажут путь, меня выведут отсюда, если только я вдобавок не перестану соображать, где право, где лево… Но и тогда меня попытаются вывести.

Если курсограф не врал, сейчас я находился ниже уровня земли, примерно в ста двадцати метрах от входа в туннель и уклонялся к востоку от направления на центр объекта. Где-то здесь прервался путь первого добровольца.

Он не провалился, как проваливались роботы. Налобная камера, такая же, как у меня, показала, что меняющий геометрию коридор поймал его в западню, заключил в кокон. Доброволец находился в коконе довольно долго, с ним поддерживали связь, ему пытались давать советы… Потом стенки кокона начали медленно сдвигаться, сначала почти незаметно, затем быстрее — и вдруг кокон схлопнулся. А далее — камера показывала лишь свободный полет… Передача изображения прервалась после удара о землю.

Он слишком поздно раскрыл парашют. И уже второй доброволец получил автоматически срабатывающий электроразрядник, выдергивающий в явь сознание, контуженное «катапультой» Монстра.

Не самая приятная штука, скажу я вам. Но мозги прочищает. И, наверно, она по-разному воспринимается на земной тверди и в свободном падении…

Впереди был тупик. Отнюдь не плоская, как печная заслонка, стена преградила мне дорогу — сами стены коридора как будто завернулись внутрь и срослись полусферой, закрыв проход. Если, конечно, он тут вообще когда-нибудь был.

Так… Попал в слепую кишку. Вернуться, поискать другой путь? А куда? К первой развилке, к одному из встретившихся по пути отнорков?

«ЧИППИ, АНАЛИЗ СИТУАЦИИ!»

«ВЕРОЯТНАЯ ОПАСНОСТЬ. ИСТОЧНИК НЕ ИДЕНТИФИЦИРОВАН. РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУТЬ ЭТО МЕСТО».

Ну, такую рекомендацию я мог бы дать себе и без чипа.

Микросхема хренова! На что ты годна? Ну на что?!

— Алексей! — ударил в уши голос Максютова. — С тобой все в порядке?

Я облизнул пересохшие губы.

— Да.

— Тогда контролируй себя!

— А в чем дело? — спросил я.

— В пульсе. Сто двадцать.

Ах, вот оно что. Я начал медленно расстегивать куртку.

— Зачем, Алеша?

— Вспотел. И еще хочу, чтобы мне не мешали работать.

— Не трогай датчики! Мы не станем мешать, я обещаю. Веришь?

Именно этого я и добивался своей демонстрацией.

— Верю, — сказал я, застегиваясь. — Я это… я возвращаюсь к развилке.

Обратный путь повел, естественно, вверх. И очень скоро я уперся в новый тупик, на вид практически такой же. Как будто глухая вогнутая стена была здесь всегда, а не возникла пару минут назад, поймав меня в ловушку.

Мышеловка…

«ЧИППИ, АНАЛИЗ И ПОДСКАЗКА!»

«ВЕРОЯТНАЯ ОПАСНОСТЬ. ПОДСКАЗКА НЕВОЗМОЖНА».

Так. Очень мило.

Я взаперти. Вся моя свобода маневра — полсотни метров гнутого наклонного коридора. Тот же кокон, в какой угодил первый доброволец, только очень большой. Пока большой. Не удивлюсь, если он очень скоро станет маленьким, как гроб.

Ступнями я ощутил легкий толчок. Пол дрогнул. Длинная судорога пробежала по стенам коридора. Я знал, что скорее всего так и случится, но все равно не верил своим глазам — вогнутая стена тупика медленно наползала на меня.

Назад!

Я повернулся и побежал под уклон. Может, там, за поворотом, тупика уже нет?

Он там был. Мало того, с той стороны коридор тоже сокращался. Поймав добычу в каверну-мешок, Монстр сдвигал стенки. Потом, убедившись в несъедобности живой органики, он выплюнет добычу сквозь себя.

Кто сказал, что Монстр — не животное? Топорищев? И я хорош: тоже, нашел кого слушать!

Не хочу летать под облаками. Ох не хочу… Я не авиамодель с телекамерой и не гаубичный снаряд. Быть выброшенным вниз, расплющиться в лепешку о спрессованный грунт глубоко под Монстром хочу еще меньше.

Но ведь третья попытка проникновения закончилась удачно! Доброволец, тот, что во время четвертой попытки пропал без вести, провел в Монстре целый час и вышел тем же путем, которым вошел! Неужели ему в тот раз просто повезло?

Очень возможно.

Максютов хранил молчание, как обещал. Он все видел. Я слышал его тяжелое дыхание.

Я заметался. И чем больше я метался по сжимающемуся коридору, тем сильнее поддавался постыдной панике. Я молчал, но внутри меня все кричало от ужаса. Я не хочу! Слышите вы, не хочу!!!

Но кто меня спрашивает?

Кто заставлял меня лезть в эту дыру? Кто понуждал меня цепляться за Максютова, когда меня должны были с позором выгнать в отставку? Кто приказывал мне, юнцу, стремиться попасть в Нацбез? Признайся хотя бы самому себе, майор Рыльский: ведь ты хотел сытой и неординарной жизни, полагая себя достойным ее, а все остальное: желание обеспечить жене возможность заниматься ее никому не нужными переводами, стремление забить мозги работой так, чтобы не вспоминать о неизлечимой болезни дочери, — было вторичным? Разве нет? И еще ты любил торжествовать над поверженным противником, даже не всегда скрывая это, любил ощущать свое превосходство над клиентами «Альков-сервиса» и в уплату за это превосходство позволял Максютову чувствовать то же самое в отношении тебя. Разве мог ты предполагать, спокойно планируя свое будущее, что однажды неизвестно откуда на Землю свалится звездный Монстр и тебя, именно тебя отберет Максютов из многих и многих и именно тебя будет считать своим главным козырем?

Ага. Вот он, козырь. Мечется в западне, в сжимающемся коридоре, похожем на внутренность сдуваемого гуттаперчевого аэростата.

Я изо всей силы ударил кулаком в упругую стену. Выпусти меня, слышишь ты! Дай выйти, сволочь!

Что-то начало меняться — или мне только показалось?

Коридор перестал сжиматься. Внезапно прекратились судороги стен. В том месте, куда я попал кулаком, образовалась быстро растущая вширь и вглубь вмятина… ниша. проход.

Ничего себе!

Выходит, американцы со своими «Эскалибурами» ошиблись? Монстра с самого начала надо было лупить не ядерными боеголовками — а кулаком?

Глупости, конечно. И кто это сказал, что первая шалая мысль всегда самая правильная? Должно быть, мысль, породившая этот нелепый афоризм, как раз была первой…

— Алеша! — не выдержав, крикнул Максютов. — Что произошло?

— Он подчинился мне, — сказал я в микрофон, тяжело дыша и сглатывая слюну. — Открыл проход.

— Что?

— Он подчинился! — рявкнул я.

— Не так громко, — сказал Максютов. — Алеша, мы прекрасно тебя слышим, но не сразу поняли. Проход тоже видим. Повтори: он создал его по твоей просьбе?

— Не знаю. Я просто подумал, что хочу выбраться отсюда, и он сделал, как я хочу… Мне идти туда?

— Да… попробуй.

Он колебался. Там, в бункере, не хуже меня понимали, что вновь проложенный коридор может оказаться еще худшей ловушкой. Узенький коридорчик, чуть шире плеч, двоим не разойтись… ох, зажмет меня там.

Хотя что мешает Монстру схватить меня прямо здесь? Ничего, кроме моих мыслей. Тоже мне ценность! Может, он просто играет со мной, как кошка с мышью… Похоже, так оно и есть. Но он ЗАМЕТИЛ меня, это не подлежит сомнению, заметил и отреагировал не совсем тривиально… Возможно, в этом выводе и состоит главный результат моей вылазки. Впрочем, выводы не по моей части, их будут делать другие…

Узкий коридор вывел меня в основной туннель перед первой развилкой. Опять начинай сначала… Или, может, выйти наружу, отдохнуть?

Нет. Если я сейчас выйду, то второй раз просто не наберусь храбрости войти…

На этот раз от развилки я повернул влево.

— Алеша!

— Слушаю.

— Тут есть мнение… Когда в следующий раз он тебя поймает, не мешай ему. И постарайся ни о чем не думать. Посмотрим, что он сделает.

Ни о чем не думать… хм.

Впрочем, почему нет? В наборе аксессуаров, предлагаемых чипом, есть специальный фильтр.

Все равно не хочу.

— Это приказ? — спросил я Максютова.

— Да, Алексей. Приказ.

* * *

«Папка плисол, плинес няняку…»

«Рыльский, перестань вертеться! Если хочешь спросить, подними руку…»

«А лимончика у тебя нет, генерал?»

«Мама, прогони его! Тебе же плохо с ним, я вижу! Он опять ударил тебя. Разве нам плохо вдвоем, мама?..»

«Без чинов, Алеша, без чинов…»

«Тесет лусей, бежит лусей…»

«Сам шлемоблещущий Гектор, Арею подобный отвагой…»

«Пристрелить тупую тварь…»

«В верхней точке не суетись, дай телу набрать скорость…»

«Мам, где у нас большой нож? Ну да, тот самый. Нужен. Для дела. Ну почему ты его всегда прячешь? Не убью я этого хмыря, даю слово…»

«Капитан Рыльский, апорт!»

«Пойми правильно: мне бы не хотелось приказывать… Ты должен попытаться понять, что такое Монстр…»

«Жизнь — болезнь материи».

«Все будет в порядке, мама. Доктор сказал, что операция пустяковая. Я вот тебе апельсинов принес, поешь…»

«У других мужья как мужья… Ну ударь, ударь меня!..»

«Няняку! Хосю няняку! Не потом! Не потом хосю…»

Кто я? Зачем здесь? Почему не в силах шевельнуться? Откуда эти обрывки?

Где ты, заданное мною двадцатисекундное подавление ВСЕХ мыслей? Еще не прошло и пяти секунд…

Меня выворачивало наизнанку. Не то я умирал, не то заново рождался. Наверное, все же умирал, потому что передо мной с калейдоскопической быстротой проносились сцены моей жизни, какие-то неряшливо оборванные куски, случайные фразы… Нечто похожее было со мною в детстве, когда я однажды едва не утонул в пруду, но я видел и отличие.

Я был не один. Странная среда, заключившая меня в объятия, не оставалась безучастной. Словно самка гигантского кенгуру прислушивалась к тому, что делается в ее сумке, пока еще не решив, что делать: не обращать внимания? вычистить из сумки набившийся сор?

«НЕПОЛНОЕ ОПОЗНАНИЕ. НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ».

Кто это сказал? Чип? Нет, чип молчит. И это вообще не было голосом, скорее, очень ярко вспыхнувшей мыслью, медленно гаснущей, как люминесцентный экран с послесвечением…

Монстр!

Больше некому. Он ПОНИМАЛ меня. И почему-то не мог понять до конца. Такой всемогущий…

А в следующее мгновение я очутился в воздухе. Нет, не в виде снаряда, выброшенного из жерла мортиры в знойную небесную синь, и не в виде подброшенного тряпичного паяца. Падение продолжалось секунду, не более, и пол под ногами мягко спружинил. Я не присел, не завалился набок, даже не испугался. Наверное, просто не успел. Уже то, что дышать по-прежнему было трудновато, ясно говорило мне: я по-прежнему нахожусь в объекте.

Большой зал — вот куда я попал. Странно… Ни один робот, ни один доброволец не видел в постоянно меняющейся топологии внутренних объемов Монстра никаких залов, да еще таких невероятных размеров. Туннели, коридоры, узкие проходы — да, были. Ниши, тупики, иногда колодцы. Случалось, стены туннелей расширялись, образуя небольшие камеры. Но не залы.

Ну и ну, майор Рыльский. Браво. Бобик ты — это верно, но необыкновенный, феноменальный бобик. Уникальностью и ценен. В конце концов, бобиков с лучшим экстерьером и образцовой выучкой в Нацбезе пруд пруди…

Помещение было огромным — не меньше сотни шагов между стенами, незаметно врастающими в пол. Высоту потолка я оценил метров в тридцать-сорок. Истинно зал, овальный в плане, но не дворцовый, а, пожалуй, пещерный, только без свисающих с потолка сталактитов.

Мягкий свет шел отовсюду, даже пол немного светился. Очень приятный, ровный, не слепящий глаза желтоватый свет. Пожалуй, поярче, чем в коридорах.

— Алексей, что случилось? — тревожно осведомился Максютов.

— Сам не пойму, — ответил я почему-то шепотом. Мне казалось, что здесь неуместно разговаривать в полный голос. — Хорошо видно, куда я попал? Зал какой-то.

— Мы видим, Алеша. Что у тебя на курсографе?

— То же, что и раньше. Двести шесть метров от входа, азимут сто девяносто. Только он, наверное, врет.

— Понял. Выходы из зала имеются?

Я покрутил головой.

— Целых два.

— Ладно… Действуй по обстановке, — и Максютов замолчал. Что ж, по обстановке так по обстановке…

«ЧИППИ, РЕКОМЕНДАЦИЯ!»

«ИЗБРАТЬ БЛИЖНИЙ КОРИДОР КАК НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНО ВЕДУЩИЙ К ВЫХОДУ ИЗ ОБЪЕКТА».

Ну-ну. Спасибо, подзатыльник! В твоей непререкаемости есть что-то глубоко комичное. Теперь мне абсолютно неизвестно, какой путь ведет к выходу, а ты это знаешь — и ошибаешься. Я вовсе не уверен, что остался в той же точке, где позволил Монстру поймать себя. Более того, я почти убежден, что он каким-то образом мгновенно перенес меня в себе, телепортировал, что ли… Ведь были прецеденты, правда, вне объекта, но что это меняет? Более того, несмотря на способность Монстра перестраивать себя, мне кажется, что он имеет куда больше оснований телепортировать интересующий его предмет в нужное ему помещение внутри себя, а не выращивать это помещение вокруг предмета. Наша пища тоже не зря путешествует внутри нас по загогулинам пищеварительного тракта, последовательно подвергаясь различным биохимическим атакам, умница природа не наделила слюнные железы способностью производить заодно желудочный сок и желчь…

Невольно пришедшее на ум сравнение с пищей мне не очень понравилось. Но если я пища, зачем Монстр сообщил мне о неполном ПРИНЯТИИ меня? Поймавший воробья кот не станет вычирикивать по-воробьиному свои соображения о его съедобности, а нормальный человек обычно не беседует с бифштексом, даже сомнительным…

Нет, я не пища. Притом давно известно: Монстр пожирает неорганику…

Неожиданное подтверждение этого тезиса я получил немедленно, не сумев сделать шаг. Оказалось, что мои ботинки прочно вросли в пол. Я задергался, пытаясь их оторвать, и прекратил бесполезные попытки. Зажато было намертво.

Черт с ними. Какое-то спокойное веселье снизошло на меня, изгнав страх. Давно мечтал прогуляться по Монстру босиком, тем более что прикосновение к нему так легко и приятно…

Я развязал шнурки, с усилием вытащил ступни из ботинок. Носки сбились, и, вместо того чтобы подтянуть их, я снял их совсем и затолкнул в ботинки. Не прошло и минуты, как левый ботинок беззвучно канул в пол и исчез, правый пока остался снаружи. Я мельком пожалел, что у меня нет второй камеры — оставить ее здесь, чтобы проследила за исчезновением. Но что быстрее поглотится Монстром — ботинок или камера?

Самое интересное, что я нисколько не нервничал. Ну ни капельки. Что-то в этом зале было такое… ласково-убаюкивающее. Светлое, безмятежное спокойствие, казалось, пропитало здесь самый воздух и широко и мощно вливалось в меня. Ступать босиком действительно было приятно. Мягкий теплый пол как будто ласкал подошвы. Хотелось присесть. Или даже прилечь.

Зал Спокойствия. Пожалуй, так я его назову. Нет, лучше пусть будет пещера Нирваны, так точнее. Если только это не эфемерное образование, обреченное исчезнуть без следа, чуть только я его покину, или даже раньше.

А я его покину? Здесь так приятно… опуститься на пол, что нежнее любой перины… ни о чем не думать… смотреть в потолок и не видеть его, слушать музыку сфер, наслаждаться низвергающимся в меня потоком… нет, водопадом светлой радости…

— Алексей! — резкий голос Максютова.

— Да, — сонно ответил я.

— Что происходит?!

— Ничего… Действую… по обстановке.

— Ну так действуй!

Он не дает мне поблаженствовать… Он не прав. Он такой нехороший… и глупый. Не способный понять…

— Алексей!

— Ну? — ответил я.

— Контролируй себя!

Он не понимает и не поймет.

— Встать!

Вот оно что: он завидует мне. Но это же совсем глупо… Любой, кто хочет, может прийти сюда и лечь рядом под водопад тихой, светлой радости… вон сколько места…

— Встать, майор! Алексей! Твою мать, бегом оттуда!..

Ох, как трудно устранить причину, надоедливой мухой мешающую ощутить полное блаженство, окунуться в водопад целиком… Хотя она рядом, эта причина, стоит только отстегнуть ремешок под подбородком, снять с головы каску с ненужной камерой, с наушниками, кричащими мне в уши, — и причины не станет…

— Алексей, не смей! Алеша!..

Надо же… Такой большой Максютов — а помещается в наушниках…

Я снял с себя каску. Она откатилась на шаг и остановилась, задержанная тонким, с бечевку, кабелем. Неприятный голос уже не кричал мне в уши, он стал совсем тихим, но я не хотел и такого. Пусть наступит тишина…

— Майор Рыльский! Отставить!

Дрожащими пальцами я пытался открутить гайку и отсоединить разъем. Гайка не поддавалась. Я почти плакал от обиды и огорчения… Ага! Нож-стропорез! Стиснув зубы, я наотмашь полоснул по кабелю — крики Максютова умолкли.

Все равно испортил весь кайф, сволочь!

Я пнул каску — она покатилась, смешно подскакивая и хлеща пол обрезком кабеля. Остановилась, закачалась и вдруг беззвучно исчезла. Я даже не сразу сообразил, что она провалилась в пол, — так быстро Монстр сглотнул ее. Куда быстрее скорости свободного падения.

Только теперь до меня дошло, в какую поганую ситуацию я вляпался, хуже того — загнал себя сам! Еще полбеды, что наши эксперты по Монстру получат неполный фильм, — того, что отснято, и так хватит им на неделю яростных споров. Гораздо хуже то, что я остался без поддержки и совета. И больше некому крикнуть мне в ухо: «Майор Рыльский, отставить!»

Я один. Со мною лишь мои съезжающие набекрень мозги да чип. Все мое ношу с собой…

Я крыл себя последними словами, норовя выбрать словцо погрязней. Я подвывал. Я рычал. Чего мне стоило встать сначала на четвереньки, а потом и на ноги, о том умолчу. Но я все же сумел подняться, искусав себе губы до крови. Какой там выход из зала рекомендовал чип? Ближний? Тем лучше. До дальнего мне попросту не дойти.

Пора, пора выбираться отсюда! И из пещеры Нирваны, и из Монстра, пропади он пропадом со своими подлыми свойствами. Прочь!.. Кровь гулко бухала в висках. Вот он, коридор, уже совсем близко… Ну, еще шаг! Какой он маленький, этот шажок, и как трудно его сделать, если ноги не слушаются и вдобавок на каждой висит по полтонны свинца… Еще шажок. Кто это шатается — я или стены? Все равно… Только бы не споткнуться, спотыкаться мне никак нельзя. Если я сейчас упаду, второй раз мне уже не встать…

На меня словно вылили ушат холодной воды. Пещера Нирваны осталась позади, мне удалось выбраться из нее! Оказывается, мой путь из зала в коридор был еще не явью — лишь дремой в мучительных потугах проснуться.

Нормальное зрение восстанавливалось медленно, силы тоже. Интересно, что стало бы со мной, останься я лежать на полу зала? Так бы и валялся, изнывая от тихого блаженства, пока не умер бы от голода или жажды?

Весьма вероятно. И кто, спрашивается, мог бы прийти ко мне на помощь?

— Гадина! — сказал я Монстру.

Все-таки не я спас себя — это сделал Максютов. Как-то он сейчас? Наверное, внешне спокоен и ждет, что я как-нибудь сам выберусь во внешний мир.

А я выберусь?

Почему бы нет? Во всяком случае, шанс у меня есть, ведь выбрался же один доброволец — тот, который на следующей попытке пропал без вести! А если я попал совсем в другой лабиринт, не сообщающийся ходами с тем, первым… что ж, попробую побудить это чудовище поймать меня в кокон еще раз…

Что может быть глупее, нежели предаваться пустым размышлениям на тему «выберусь — не выберусь?» за отсутствием ромашки для гадания? Только оставаться на месте и ждать… неизвестно чего.

Этот коридор, в отличие от виденных мною раньше, был совершенно прямым и тянулся минимум на полкилометра. Что таилось дальше, разглядеть не удавалось, сколько я ни напрягал зрение, — воздух там дрожал, словно над нагретой сковородкой, начисто отказываясь пропускать верное изображение. Там, за дрожащим маревом, мог скрываться выход — единственный известный нам или тайный, не обнаруженный нашими экспертами, изучившими едва ли не каждый миллиметр поверхности Монстра. Но выход есть выход, а все остальное — неважно.

Поправив ремни парашюта, натершие мне кожу, я пустился в путь.

* * *

Два плюс один будет три.

Пять в кубе — сто двадцать… с чем-то.

Сумма квадратов катетов равна квадрату… гипотенузы?.. гипотезы?.. гипотонии?..

«ЧИППИ, ЧТО СО МНОЙ?»

«ОПАСНОСТЬ ВТОРОГО РОДА! ИСТОЧНИК НЕ ВЫЯВЛЕН. РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУТЬ ЭТО МЕСТО».

Ну а я что делаю?!

Я уже бежал. Не назад по коридору — вперед. Позади не ждало меня ничего, кроме ловушки, залитой потоками тихого счастья. Удивительно, как там не оказалось птицы Феникс из «Садко»!

Опасность второго рода — хуже этого ничего нет. Чип не способен справиться с помутнением рассудка хозяина, он лишь сигнализирует об опасности и умывает руки. Можешь продолжать пить или закатить себе в вену еще порцию дури. Можешь подставлять голову под палочные удары — дело хозяйское, тебя предупредили: твой мозг не справляется с частью своих обязанностей, только и всего.

Не исключено, что когда-нибудь создадут чип, способный молча разгонять туман в голове, но обрадуются ли такому прогрессу любители спиртного? Или предпочтут обходиться без чипов?

Скорее! Бежать что есть сил, уносить ноги! Пока что бег по коридору давался мне не слишком трудно, но здесь мог крыться и подвох: я мог расслабиться, оказаться не готовым к настоящему удару…

Два плюс три — пять. Девятнадцать в квадрате — триста шестьдесят один. Сила гравитации обратно пропорциональна квадрату расстояния.

Волга впадает в Каспийское море.

У Юпитера четыре внутренних спутника: Метида, Адрастея, Амальтея, Теба.

С Юпитера ведь все и началось… Взять бы его да и вывести из состава Солнечной системы… за укрывательство. Решением общего собрания планет…

Отставить посторонние мысли! Корень квадратный из пяти — два, запятая, два, три, шесть…

Когда Топорищев волнуется, он имеет смешную привычку почесывать кончик своего шнобеля двумя пальцами левой руки — средним и безымянным. На левом запястье у него пять маленьких родинок, расположенных почти идеальным крестом…

«ЧИППИ!»

«ЯВНОЙ ОПАСНОСТИ НЕТ».

Что ж, спасибо. Я перешел на шаг. Вроде обошлось… Не придушил кот мышку, решил сперва поиграть. Низкий поклон тебе от мышки, котяра!

Я вспотел. Все-таки бегать, дыша неполноценным воздухом и к тому же не восстановив как следует силы после «отдыха» в пещере Нирваны, — удовольствие маленькое. Не любит Монстр бегунов…

Курсограф в моем черепе все-таки врал: красная точка, обозначающая мое местоположение, давно уже выползла за контур объекта. Возможных объяснений напрашивалось два: либо Монстр все-таки телепортировал меня из ловчего кокона в пещеру Нирваны, либо за недолгое время моего пребывания в нем успел заметно подрасти. Если верно последнее, то он уже накрыл собою наблюдательный бункер.

Проверить это я никак не мог и только лишь обозвал себя скверным словом за то, что остался без связи. Вернее, с односторонней связью: телеметрия-то шла. Вот только до телеметрии ли сейчас наблюдателям?

Нет, если уж выбирать одно из двух возможных действий Монстра, я выбираю телепортацию…

Все три моих компаса — два наручных и один в голове — показывали, что я иду почти точно на юго-восток. Тем лучше. Где-то там выход. Я уже прошел метров пятьсот. Даже если предположить, что меня перебросило к противоположному краю объекта, к порушенному свинокомплексу, даже в этом худшем случае мне осталось пройти не больше двух километров — полчаса спокойной ходьбы, если ничего не случится…

Опять это «если»! Чтобы в Монстре — да не случилось?! Такого не бывает. За какие-то десять минут мне уже дважды дало по мозгам!

«ВНИМАНИЕ! ОПАСНОСТЬ ПЕРВОГО РОДА!»

Спасибо и на том, хотя тоже ничего хорошего. Опасность первого рода — опасность для тела, не для разума. Впереди ничего опасного не наблюдалось, и я прыгнул вперед и вбок, оборачиваясь в прыжке. Зубы лязгнули. Оказывается, еще в воздухе у меня отвалилась челюсть — и было с чего!

Там, где я только что прошел, из бугристой стенки коридора торчала здоровенная, в обхват, свиная морда. Черная щетина стояла дыбом, красные, воистину поросячьи глазки зло косили в мою сторону, издырявленные уши-лопухи подергивались, как и розовый влажный пятачок. Одним словом — нормальная, взращенная на ферме свинья породы «украинская черная». Еще поди из элитного стада.

Вернее, не свинья, а кабан, неведомо как уцелевший в объекте… Одно было отрадно: торчавшие из слюнявой пасти клыки оказались обломанными. Ну должно же было хоть в чем-нибудь повезти!

Хотя, по правде говоря, острые осколки клыков тоже выглядели не самым приятным образом.

Против ожидания стена не раскрылась — кабан, злобно хрюкнув, начал ВЫРАСТАТЬ из нее. Я отчетливо видел, как то, что секунду назад было стеной коридора, превращалось в лоснящиеся бока здоровенного, нехорошо косящего на меня кровяным глазом и вряд ли мирно настроенного хряка. В туше было метра три. Оказавшись на свободе, кабан снова хрюкнул — победно, но от того не менее злобно, — угрожающе наклонил рыло и резвым галопом припустил по коридору.

Естественно, в мою сторону!

Думать было некогда. Я успел прянуть к стене — кабан пронесся впритирку, задев меня щетинистым боком. Будь зверь диким, мне бы не поздоровилось, но эта мясная туша была тяжеловата на поворотах. Она пронеслась мимо меня, как экспресс, простучала раздвоенными копытами на длинном торможении, развернулась, задела один из наростов… и исчезла. Я готов был поклясться, что видел, как она втянулась в стену.

Ф-фу!..

Сердце колотилось прямо-таки неприлично. Если телеметрия по-прежнему шла, снаружи обо мне здорово беспокоились — при условии, что там еще было кому беспокоиться.

Еще неизвестно, помог бы мне нож или нет. Колоть галопирующих свиней в Нацбезе не учат. Погибнуть в свинячьей корриде — фу!

Неожиданно для себя самого я засмеялся. Нервный, глупый, неудержимый смех…

Ох, и дурак же я! Отмахнулся от естественного вопроса, отнеся его к категории неразрешимых загадок: где и как разбившийся Буланкин добыл себе тот окорок? В накрытом тушей Монстра, но еще не поглощенном коптильном цехе? Чепуха, здесь он его добыл! В этом коридоре или другом, обладающем такими же свойствами. Схватил то, что отпочковалось от стены или свалилось с потолка на его глупую голову! Я отмахнулся — а умный и зловредный, как холерный вибрион, Топорищев об этом думал. И отмел предположение, что Монстр — животное…

А если так… то все-таки Монстр — чужой разведывательный зонд? Только необычный, хранящий информацию о попавших в него телах в виде каких-то информационных матриц и способный восстанавливать некогда проглоченное им. Почему Топорищев отказывается принимать эту версию? Откуда мы можем знать, какой техникой обладают наши братья по… ладно, будем считать, что по разуму? Я не стану удивляться, если коридор упрется в тухлое болото с лягушачьим хором, появляющееся и исчезающее по прихоти Монстра. Кстати, что-то вроде болота фиксировал один из роботов.

— Ква! — рявкнул я, надеясь на эхо. Но эха не было.

Свиньи. Лягухи. Тритоны, наверное. Напущенные нами же крысы, мыши и кролики — тоже могут быть. Кто еще?

Люди. Я убедился в этом, не сделав и десяти шагов.

Они были тут, как бы вмурованные в обе стены коридора, но на самом деле являющиеся его частью. Мужчины и женщины, совершенно голые, похожие на натуралистические барельефы, смотрели на меня и мимо меня бессмысленными глазами. Их было много, несколько десятков нагих фигур. Некоторые из них срослись воедино, как сиамские близнецы. Волна ряби пробежала по правой стене, и фигуры заколыхались, как студень, их лица корчило безобразными неестественными гримасами, отвисшие губы беззвучно шевелились, а одна женщина — или мне это почудилось? — повела плечами, как будто стараясь вырваться из плена…

Я побежал и далеко не сразу заставил себя оглянуться. Нет, никто меня не преследовал. Мне показалось, что барельефы исчезли, хотя я не мог утверждать наверняка. Я поспешно прогнал забравшуюся в мои мозги мысль вернуться и проверить. По спине прошел озноб, меня передернуло. Нет уж, что угодно, только не это!..

С ума схожу, да?

Наверное.

Коридор по-прежнему вел прямо, зато мутное дрожание воздуха впереди значительно усилилось. Действительно, как над горячей сковородкой… И с каждым шагом все жарче… жарче…

Через десяток шагов я остановился. Куда девалась комфортная температура, показавшаяся мне прохладой после июльской жары! Здесь было горячо, как в сауне, градусов сто — сто десять. Сухой нагретый воздух струился от пола вверх, но пол, как ни странно, не обжигал босые ступни. Словно я стоял в парной на только что внесенной из предбанника доске.

Что Монстр умеет лучше всего — так это удивлять. Впрочем, ему не впервой.

«ЧИППИ!»

«ЯВНОЙ ОПАСНОСТИ НЕТ. СРЕДА БЛАГОПРИЯТНА ПРИ УСЛОВИИ ПРЕБЫВАНИЯ В НЕЙ НЕ БОЛЕЕ ПЯТНАДЦАТИ МИНУТ».

А что будет потом?

Ответ пришел легко: то, что захочет Монстр. Но я бы соврал, сказав, что меня порадовал такой ответ.

Идти. Идти вперед. Пусть пот заливает глаза, пусть собирается в струйки и противно хлюпает под одеждой. Этот коридор не имеет ответвлений, а позади меня ждет только пещера Нирваны, где я и останусь. Этот сухой жар может означать, что я нахожусь вблизи энергетического источника — назовем его «реактором зонда», — он, вероятно, располагается в геометрическом центре Монстра, а значит, мне осталось прошагать чуть больше километра… если только коридор не заведет в тупик. А если заведет — что ж, я попробую вернуться в пещеру Нирваны и добежать до второго коридора, пока льющийся поток счастья не успел свалить меня на пол.

«РЕКОМЕНДАЦИЯ: ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ОДЕЖДЫ».

Чип был прав: пот должен испаряться. Не хватало мне еще загнуться от теплового удара!

Я оставил на себе только парашют. Торопясь, кромсал стропорезом куртку, высвобождая обрывки из-под ремней, располовинил и снял штаны, оборвал с тела датчики. Последним на пол шлепнулся передатчик. Я не стал ждать, когда вся эта груда провалится в пол.

Наверно, при взгляде со стороны это было смешно — потный голый человек, схваченный парашютными ремнями, по-рыбьи разевая рот в надежде глотнуть достаточно кислорода, целеустремленно движется по нескончаемому коридору, временами переходя на бег трусцой… Мне было ничуть не смешно.

Во что бы то ни стало — идти! А когда не останется сил, я поползу. Надоело! Все надоело! Этот поганый растущий урод, внутри которого я брожу, как лабораторная крыса в лабиринте, эта жара, эти глупые фокусы, это место, где меня не собираются принимать за человека! Мне нечего здесь делать, слышите!

На двенадцатой минуте я шагнул в твердую пустоту, и пол коридора, только что упруго пружинивший под моими ногами, мягко схлопнулся над моей головой.

«НЕПОЛНОЕ СООТВЕТСТВИЕ. ЭВАКУАЦИЯ».

Кто это сказал?! Еще сказал ли?

Но ведь я слышал! И даже по-русски!

Я не успел ни удивиться, ни испугаться — меня резко рвануло вверх, и стало темно.

* * *

Воды в реке было едва по пояс. Дно — мягкое, песчаное. Купол парашюта мягко лег на стрежень, зашевелился, как гигантский кальмар, и поволок меня в мутные пучины. Стой, дурень, дай отцепиться! Плыви дальше без меня, застревай в заградительных понтонах генерала Родзянко, а мне с тобой не по пути!

Фу-уф!..

По берегу бежали люди. Пылил автобус, карьером по кочкам несся бронетранспортер. Спасибо, ребята, но ничего не надо, я сам выберусь…

Генерал-лейтенант Максютов обнимал меня, голого и мокрого, толкал кулаком в бок, хватал за щеки и загривок, тряс…

— Жив, стервец! Сверли дырочку, Алеша! Это надо же — жив…

— Камера, — виновато напомнил я, переждав всплеск генеральских чувств.

Максютов махнул рукой.

— И телеметрия. Брось, я все понимаю. Ты молодец, хорошо справился. Два часа семнадцать минут. Поздравляю, Алеша, это пока рекорд.

— Штанов моих никто не видел? — глупо спросил я, внезапно застыдившись и прикрывая горстью срам. — Правда, я их того… порезал…

— Мы так и подумали, что ты разделся. — Максютов был доволен то ли своей проницательностью, то ли моей способностью применяться к условиям Монстра. — Выстрел был — заглядение. Метров на пятьсот. А вот штаны… извини. Не выбрасывало никаких штанов. Вернее всего, он их просто сожрал. Да ты не волнуйся, сейчас найдем тебе какие-нибудь портки… стриптизер.

В бункере у меня едва не отсох язык — подробно докладывать штабу о том, что я видел и чувствовал. Когда я закончил, наступила тишина.

— Люди, — непривычно тихим голосом сказал Топорищев. — Алексей Сергеевич, вы действительно убеждены, что видели там людей?

— Видел, но издали. И то если я не галлюцинировал.

— Голых?

— Абсолютно.

— И борова? — переспросил Максютов.

— Хряка, — поправил я. — Типичного производителя. С вот такой мошонкой. Он как бы отпочковался от стены, а потом обратно… впочковался.

— Да погодите вы с хряком! — раздраженно бросил Топорищев. — Ну прямо как дети. Боров, хряк… Да хоть бы и мамонт! В любом зоопарке самое интересное — люди!

— Интересно. А почему?

— По кочану!

Такого могучего движения желваков на лице Максютова я еще не видел. Сейчас выгонит ученого нахала вон, подумал я и ошибся.

— Поясните.

— А вы еще не поняли? — фальцетом выкрикнул Топорищев и вдруг заливисто захохотал, давясь выскакивающими вразброд словами. — Монстр… не зонд и не животное… теперь-то вы усвоили наконец? Он наш хозяин!

— Что?!

Топорищев застонал от смеха.

— Так вы и вправду не поняли? Странно… Мне это стало ясно уже после первого робота… За вычетом мелких деталей, Монстр идеально приспособлен для обитания человеческого существа. Может быть, не совсем идентичного нам с вами, но несомненно человеческого… Вас все еще интересует, кто его создатели? Сказать вам или догадаетесь сами?

— Сделайте такое одолжение, — выцедил Максютов.

Топорищев поперхнулся смехом и долго откашливался.

— Ну?

— Что «ну»? Он создан людьми!

Часть четвертая: ШАГИ. АВГУСТ — СЕНТЯБРЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Потолок — бел. Ни бугорка, ни трещины. Не на чем остановить скользящий впустую взгляд. Идеально ровен и идеально бел.

Бел — бес — бос — бас — басня — баллада — балл — боль…

Опять. Попробую еще раз.

Бел — бал — балык — башлык — бешбармак — башибузук — баш на баш — бацилла — больница — боль…

Бел — мел — мель — моль — голь — боль…

Боль!

Всюду она. Нет спасения. Думай о чем хочешь, выбирай любой путь, но, длинный или короткий, он неизбежно окончится тем же. Путь редко бывает длинным — боль нетерпелива. Она не любит ждать.

Огненная вспышка — прикосновение. Значит, ко мне пришли. Мучить. Их несколько. Они честные, добрые и глупые. И все белые, как этот потолок. Думают, будто делают мне облегчение, а на самом деле совсем наоборот. Самое ужасное — когда боль причиняют из сострадания, сочувствуя жертве. Есть в этом какое-то глубокое извращение, но эти белые ангелы мучения глубоко убеждены в своей правоте.

Они ошибаются.

Меня поворачивают на левый бок. Они делают это осторожно, но белое становится черным. Я хочу кричать.

Уйдите. Уберите раскаленный прут, он прожег мне бок. Пылает нестерпимая боль, рвется наружу неслышный крик. Вылейте из раны свинец. Я горю. Неужели вам не противен запах горелого мяса?

Нет, они еще не закончили. Не уйдут. Теперь какой-то остолоп с одного удара загоняет в меня тупой гвоздь, хвастаясь умением. Это вовсе не страшно, мне лишь немного обидно, что он перепутал меня с деревом. Тем более что он ошибается не в первый раз, я помню. Если я когда-нибудь смогу говорить, я объясню ему его ошибку, а когда болван устыдится, прощу его и постараюсь ободрить. Он ведь не со зла. И он не добавил мне боли. Напротив, всякий раз после его гвоздя мне становится легче…

Мир начинает куда-то плыть, и боль постепенно уходит. Огрызается, не хочет расставаться со мною — но сдает, сдает позиции!..

— Сегодня уже лучше, да?

Вопрос задан не мне, я разучился разговаривать. Пусть боль распалась на клочки, и клочки истаяли. Оглушенный нахлынувшим счастьем, я не слышу ответа. Вопроса вполне достаточно.

Мне лучше!

Значит, когда-то было хуже. Вероятно, совсем недавно.

Лодка, покачиваясь, несет меня по притоку к широкой плавной реке. Я знаю, что со мной было, я вспомнил, но это мне совсем не интересно. Никому не нужна суета, когда можно просто плыть. Довериться течению, дать унести себя. Эта река не обманет. Не закружит в водовороте, не утянет в водопад, не ударит о заградительный понтон генерала Родзянко. На ней нет преград, есть только течение, плавное и бесконечное.

Меня уносит. Я плыву, плыву…

Черная асфальтовая ночь на Днепре. Конечно, Куинджи. Редкая птица долетит до середины… в такую темень. Нет, это не моя река, моя — светлая…

Или я уже приплыл?

Наверное. Вынесен на берег, разеваю рот и вновь обречен ждать тупого гвоздя — инъектора с морфином, чтобы опять пуститься вплавь…

Довольно большая палата. Кроме меня, в ней никого. За окном воробьи, под койкой утка. Несколько стульев для посетителей, тумбочка, ящик кондиционера в окне да на столике графин, до которого мне все равно не дотянуться, хотя пить хочется ужасно. Слюна во рту густа, как столярный клей, и с неприятным привкусом. Организм надеется растворить продукты распада наркотика и выбросить их вон. Надо сказать, надеется он небезосновательно.

Капельница.

Меня прокачивают, словно засорившуюся трубу. Лучше бы дали выпить стакан воды, хотя бы из-под крана. С хлором или озоном — не знаю, чем тут травят ни в чем не повинных бацилл, — все равно.

Наверно, я спал. Все правильно, так и должно быть. Теперь часа на два или три я снова человек, хотя бы частично. Потом… потом на меня снова накинется боль, сначала легкая, затем нестерпимая, и я с вожделением буду ждать удара тупого гвоздя, но еще раньше меня опять повернут на спину, и мир из цветного станет черным, а затем белым-белым…

Попить бы… Как нарочно — графин в поле зрения. Во рту даже не клей, а какая-то шпаклевка. Но сейчас я в сознании и без боли — это уже хорошо.

Так. Будем вспоминать. Хорошее занятие, когда, кроме времени, нет ничего, даже ясных мыслей. Меня зовут Алексей Рыльский, возраст — тридцать один, по гороскопу, как это ни обидно, — Дева, семейное положение — женат. Я в Вятке, в госпитале, в послеоперационной палате для важных рыл. Я был ранен выстрелом из помпового ружья, мне вырвало кусок мяса с ребром. Вот почему так скудно дышится, хуже, чем в объекте. Редкостно отвратное словцо — пневмоторакс, похожее на название дорожной машины, дробящей старый асфальт, и под стать ему ощущения. Осколки ребра вылущены, на правом боку яма и швы в три слоя. Мой прыжок… удар… потом меня вышвырнуло… наверно, я был в сознании, раз успел раскрыть парашют…

Нет, не помню. Может, вспомню потом, сам или с помощью чипа.

«ЧИППИ!»

Лениво, нехотя раскрывается шар холодного огня, предлагая свои обычные аксессуары так, словно делает мне огромное одолжение. Не хочу, потом… Мои мозги одурманены, против морфина чип бессилен, но по крайней мере он никуда не делся, он по-прежнему при мне.

Ну и ладно.

«ЧИППИ, ОТБОЙ».

Еще одна картина рядом с Куинджи: «Дождь» Андо Хиросигэ. Совсем иная манера — все серенькое, заштрихованное, но и уютное, черт возьми. Успокаивает. Нет в мире ни труб, ни литавр, есть прелесть крыши над головой, неспешной беседы, мокрого дерева под окном да маленькой гостиной в четыре циновки. Разве человеку нужно что-нибудь еще? Скромнее надо быть, господа, скромнее!

А вот и «Московский дворик» Поленова. Три птицы, не считая кур, и ни одна не сидит на церковном кресте. Интересно, почему? Что это там слева обшито досками — мусорная яма? Где помойка, там и дети, родителям не до присмотра. Эй, белобрысый, что нашел? Чудного жука с вот такенными усищами? Осколок цветной бутылки — мальчишечье сокровище? А ты, малая, чего рот разинула, орешь? Просто ушиблась или села на шмеля? Понимаешь, боль неприятная штука, но рано или поздно она кончается, поверь мне.

Не репродукции — хорошие копии в нарочито простеньких багетах. Удачный подбор для создания у выздоравливающего умилительно-благостного настроения. Жаль, невозможно повернуться на правый бок — что там на другой стене? «Аленушка»? «Утро в сосновом бору»? Очень возможно. Но уж точно не «Больная» того же Поленова и не верещагинский «Смертельно раненный», голову даю на отсечение.

Ценную свою голову. С рубцом от удара, полученного в детстве при падении с чердачной лестницы, с едва заметным, но тем не менее неправильным зубцом на энцефалограмме и счастливо включившимися компенсаторными цепями, избавившими меня от судьбы олигофрена.

Оказалось, что медики отметили эти факты еще до моего зачисления в отряд космонавтов, но меня ими, естественно, не стали отягощать. Они отяготили Максютова, а уже он рассказал мне — в подтверждение моей гипотезы. Вернее, моей и Топорищева. Тот как-то спросил, ни к кому специально не обращаясь: «Вы представляете себе, какими должны быть люди, живущие в такой среде обитания?» А я вспомнил тех, вмурованных в стены, их безвольно раскрытые рты с отвисшими губами, их бессмысленные пустые глаза… И, когда меня заметили настолько, что начали со мной спорить, удачно привел в пример уездную психиатрическую больницу в Клин-Бильдине и еще три-четыре случая из нашего архива аномальных явлений. Даже во внешней активности Монстра, с виду совершенно непредсказуемой, прослеживалась определенная система: он никогда не трогал слабоумных, независимо от причины их слабоумия!

Ценная моя голова… Ценная лишь наполовину, иначе Монстр не сообщил бы мне о неполном соответствии стандартам… теперь понятно каким.

Конечно, это пока гипотеза — вернее, она была гипотезой ко времени моего второго и пока последнего проникновения в объект. Какие эволюции претерпевает гипотеза сейчас — не знаю. Максютов сразу отнесся к ней резко отрицательно. Но на этой гипотезе уже можно было кое-что строить, как на фундаменте, это даже Топорищев признал. Я видел, как у него горели глаза.

Мы ждали, что Монстр не потерпит внутри себя ничего постороннего — а этого не случилось. Мы ждали гибельных ловушек на пути роботов и добровольцев — а их не было. Монстр хорошо изучил нас, он знал, что среди людей есть те, для кого он предназначен. Это для них он открыл туннель, а дальше работал как фильтр, пожирая предложенную ему неорганику, сохраняя полную информацию о попавших в него живых неразумных тварях и вышвыривая, как мусор, тварей разумных… но непохожих на его хозяев.

И безумное предположение Топорищева о том, что Монстр явился к нам из будущего, лишь поначалу казалось мне болезненным бредом бедняги, свихнувшего мозги на неразрешимой загадке. На кого рассчитана такая среда обитания — на умного головастика с атрофированными мышцами и половыми органами? Как бы не так. На абсолютно неземное существо — отвратного членистоногого гада из фантастических фильмов? На неведомо каким полем структурированный энергетический сгусток? Ага. Да я же ВИДЕЛ, на кого она рассчитана! Разве Монстр пустил бы меня дальше внешних коридоров, будь иначе? Хотел бы я взглянуть одним глазком, как пещера Нирваны охмуряет хотя бы осьминога, не говоря уже об инопланетном организме…

И наконец: он РАЗГОВАРИВАЛ со мною! Очень мило с его стороны. Прежде чем вышвырнуть, колебался, дважды сообщил мне о неполном соответствии — нет, не словами, но так, что я хорошо его понял.

Конечно, он не был животным, не был и зондом в том смысле, какой обычно вкладывается в это слово. По Топорищеву, он был фрагментом среды обитания вида хомо сапиенс, перенесенным (или перенесшимся?) к нам из весьма отдаленного будущего. Интересная у потомков среда обитания… этакая вполне вещественная ноосфера, разросшаяся на всю поверхность планеты, отчасти разумная, абсолютно безопасная для своих и избавляющаяся от чужих, нежно заботящаяся о людях… если, конечно, они все еще люди… создающая им привычный комфорт, вплоть до набора необходимых эмоций, и, вероятно, телепортирующая синтезированную пищу прямо им в желудки…

А заодно регулирующая прирост населения? Как бы не так — активно осваивающая Галактику! Вот она, триумфальная поступь по просторам вселенной не человека — его сильно поумневшей среды обитания, далекого потомка построенного австралопитеком шалаша из банановых листьев, и совершенно не важно, была ли эта среда некогда создана человеком в готовом виде или как-то эволюционировала сама. Двухкилометровый фрагмент-зародыш, отпочковавшийся от материнской ноосферы, несущий в себе достаточную популяцию людей в виде информационных блоков, ищет подходящую планету у подходящего светила и, найдя, начинает осваивать. Вряд ли в Галактике мало землеподобных планет. Нет кислорода и воды? Не страшно, можно синтезировать. Велик океан, а материки и острова чересчур разбросаны? Не беда, можно осваивать участки суши по частям, начав с самого большого, и почковаться по мере необходимости, а можно стянуть сушу в единый материк или поднять океанское дно, подгадав увеличение жизненного пространства к тому времени, когда в Монстре станет тесновато… Куда ему спешить? У него впереди много времени… очень много.

Нооспермия — так назвал это Топорищев и, кажется, был доволен новоизобретенным термином. Шмыгая аллергически распухшим шнобелем, очень похожий на пугающе злого сказочника Андерсена, ядовито и неприятно хохотал: «Съели, да? Вот вам сфера разума по Вернадскому, вот вам, господа цари природы, величие человека! Вот вам освоение космических глубин! Схавали? — И он заходился кашлем. — Создали себе хозяина, а? Ведь создали?.. Ха-ха. Смейтесь, это ведь смешно! Утилизатор, друг мой, сжуйте эту бумажку! Дорогой стереовизор, покажите-ка нам что-нибудь приятственное! Кабина нуль-Т, не откажите в любезности перенести нас куда-нибудь по своему усмотрению, но только чтобы там было кайфово! Многоуважаемый сортир, позвольте побеспокоить вас своим посещением!..»

Фогель спорил, но взамен ничего не предлагал. Топорищева же несло. Он строил гипотезу с легкостью и увлечением ребенка, возводящего из песка замок с башнями.

— Аномальные зоны с «эффектом отталкивания» — чистейшая дифференциация людей по какому-то признаку. Теперь-то мы знаем, кто тут агнцы, а кто козлища! Найденная планета оказалась слишком похожей на Землю — на ЕГО Землю. Монстр узнал о наличии цивилизации — примитивной, на его взгляд, — и пытался определить свое отношение к нам. Может, нам повезло, что мы пока еще столь примитивны. Честное слово, я не знаю, как он повел бы себя, если бы мы умели эффективно лечить слабоумие! — И он фыркал, тщетно пытаясь сдержать смех, и мотал головой, как лошадь. — Чего церемониться с теми, кто мешает и вдобавок не соответствует кондициям его хозяев!

— Вот именно: опасность для всего человечества, — осторожно вякал я.

— Ерунда! — грохотал Топорищев. — Чушь! Никакой особенной опасности для человечества не существует. Ну, покроет он собой всю Евразию с Африкой в придачу, и что с того? Человеческая цивилизация сохранится на континентах, которые ему пока не нужны и не скоро понадобятся. Теоретически он мог бы отпочковать от себя несколько объектов поменьше, этаких монстриков для Америки, Австралии и крупных островов — но зачем ему разрушать свое топологическое единство, захватывая новые территории? Для кого? Пока что ему за глаза хватит Старого Света. Люди не умеют плодиться мгновенно, независимо от того, дебилы они или нет. Хотите — верьте, хотите — нет, но в своей основе Монстр глубоко рационален. Во всяком случае, я совершенно убежден, что у нас в запасе минимум двадцать миллионов лет, а за это время, уж поверьте, умрет либо ишак, либо эмир. Или человечество найдет, что противопоставить Монстру, или прекратит свое существование по не зависящим от Монстра причинам. Не-ет, судьба человечества не беспокоит меня нисколько…

Может быть, она его и вправду не беспокоила, настолько он был наивен. Разумеется, можно кое-как прожить и в дрейфующем Новом Свете на постоянно трясущейся земле подальше от опасных горных районов и городов, скорее всего, малыми сельскими общинами. Перспектива…

А миллиарда четыре беженцев? Какая страна согласится удвоить свое население за счет иммигрантов, кому они нужны? Вот когда ядерные арсеналы перестанут быть сдерживающим началом! Начнется, понятно, с попыток ракетного шантажа, вряд ли успешных… А что терять гибнущей стране?

Максютов — тот не верил ни единому слову. Свирепея, двигал желваками, с отвращением спрашивал:

— Ну хорошо. Допустим такую… фантастику. Тогда объясните, почему объект явился к нам, а не остался в этом вашем будущем?

А Топорищев устрашающе шмыгал шнобелем и снова хохотал:

— Вы лучше спросите, почему в нем застаивается болотная водичка и бегают свиньи, а заодно почему еще до приземления он совершил немало бестолкового на земной поверхности. Вот по той же причине он и проколол время вместо пространства! Вы что, всерьез захотели идеальной точности от сложной неравновесной системы? Как же, получите вы точность. Ошибся он, теперь понятно? Допустим, та ноосфера тоже ошиблась при репликации. Сотворила уродца. Он же действительно Монстр, урод, он болен с самого рождения, неужели вы не разглядели этого до сих пор?!..

Ничего себе — болен!

Что люди науки умеют лучше всего, так это озадачить, а дальше иди разбирайся как умеешь.

А я умею?

* * *

И снова омут боли. Тупой гвоздь. И река. Вынесла меня из омута, качает на волне. Наверно, на реке перекат — я слышу журчанье воды.

«Тесет лусей, безит лусей…»

Куинджи. Поленов. Хиросигэ.

Зачем мне они? Мой чип с готовностью покажет любой из тысяч мировых шедевров, только попроси, и не копию, а подлинник. Но приятно.

Кажется, мне сделали перевязку, пока я был в забытьи. Это хорошо. А вода, оказывается, журчит по оконным стеклам и подоконнику — там лупит настоящий августовский ливень с грозой, один из последних в году, скоро на смену им придет холодная мелкая морось. Кончилось лето жаркое, Шхельда белым-бела…

С ума сошел. Какая еще Шхельда?

Осень, дождями шаркая…

Еще рано, нет пока осени. Есть нежаркий влажный август, редкие раскаты уходящей грозы да неожиданно пробившийся в просвет солнечный луч. Есть больничная палата без единой трещины на белом потолке, морфий да мой развороченный бок. А в сотне километров от меня — якобы больной, но растущий как на дрожжах Монстр.

К началу августа он полностью перегородил Чепцу. Река, однако, не разлилась. Внутри Монстра особенной сырости не ощущалось, но вода как-то просачивалась сквозь него. Ниже по течению ее брали на анализ — вода как вода, а насчет рыб и лягушек я не спрашивал.

Теснимая изнутри охраняемая зона пучилась вширь, оставляя на съедение Монстру колючую проволоку на столбах, контрольно-следовую полосу, вышки, бункеры, блокпосты… Теперь никто из впервые увидевших Монстра не сказал бы, что здесь когда-то был свинокомплекс, а подъездная бетонка укорачивалась на десятки метров в сутки. Еще в июле пришлось прервать железнодорожное движение на линии Вятка — Пермь. МВД сочло за благо спешно эвакуировать ближайшую к Монстру исправительную колонию.

Мы теряли технику, теряли и добровольцев. Саша Скорняков пошел, был вышвырнут и порвал коленную связку, приземлившись на пень. Теперь лежит. Еще одного добровольца выстрелило настильно — почти успев раскрыть купол, он погасил часть скорости, отделавшись разрывом почки и смещением позвонков. Лежит и долго не встанет. Президент Академии наук споткнулся на ступеньках бункера, покатился, сломал бедро. Лежит. Топорищев на это только и сказал, что есть, видно, в жизни справедливость. Группа иностранных наблюдателей разрослась в форменную толпу — пришлось строить дополнительные наблюдательные пункты и еще один поселок. Фогеля назначили формальным руководителем российской части проекта, он брюзжал, что тратит уйму времени на бесконечные совещания и согласования. Теперь мы уже не смогли бы уничтожить Монстра, даже если бы страстно желали этого. И если бы доподлинно знали как.

Нам бы просто не позволили этого сделать.

А Бостон все-таки тряхнуло, на первый случай несильно. И Рио… Хорошо, что каменный Христос на Корковадо устоял, страшно подумать, как он, кренясь, падал бы — руки вразлет, — словно желая обнять разбегающихся из-под него несчастных…

Тьфу. Что нам Рио. В белых штанах. Своих проблем мало?

Один из блокпостов был обстрелян из гранатомета. Обошлось без потерь, а террористов взяли живыми. Двое парней и девушка, искавшие приобщиться к святыне, чему и помешал блокпост, лепетали несусветную чушь. Обыкновенные монстропоклонники — наши, родимые, доморощенные…

С точки зрения генерала Родзянко, хуже всего было то, что местное население из пятикилометровой зоны пыталось правдами и неправдами вернуться в свои покинутые, обреченные деревни, и в двух случаях исход этих попыток оказался трагическим. Повторялась чернобыльская история: даже если в запретной зоне будет стоять громадный, хорошо всем видимый пресс, аккуратно давящий в лепешку всякого, кто войдет в зону, желающие войти все равно найдутся. Это неизбежно. Все-таки человек нисколько не более логичен, чем Монстр.

Максютов не хотел пускать меня внутрь второй раз, ох не хотел… Застоявшись без дела, я просился сам.

— Не спеши на тот свет, Алеша. Вышвырнет ведь. Как щенка.

— Он не хранит в памяти информацию о выброшенных э… объектах, — возражал я. — Вернее, субъектах. Выбросил — забыл. Иначе тех, кто входил в него повторно, выбрасывало бы сразу.

— Ну допустим… — соглашался и не соглашался Максютов. — Он расколол тебя раз, расколет и другой. Сразу, не сразу — а выбросит.

— А разве я собираюсь остаться в нем жить? — контратаковал я.

Вряд ли моя настойчивость взяла верх — скорее Максютов почувствовал, что мне в самом деле пора. Что-то надо было делать. Эксперимент проходил ночью, под прикрытием отвлекающей легенды, о нем знал узкий круг лиц.

Плавки я все же себе отспорил. Чего уж мелочиться, когда на мне такие предметы одежды, как парашютная сбруя, каска с камерой и передатчик. Войти в объект совершенно нагишом, конечно, можно, но я сделаю это не раньше, чем научусь летать.

Входной туннель. Лабиринт ходов. Я дал себя поймать, как и в прошлый раз.

Монстр не вышвырнул меня сразу. Наверное, он действительно стер меня из своей памяти как не стоящую внимания мелочь. Но «неполное соответствие» я почувствовал очень отчетливо.

Чужой. Безвреден, но не нужен. Лишний. Рано или поздно — выброс.

Как приговор.

Я собирался исследовать второй коридор, ведущий из пещеры Нирваны. Так было условлено, таково было мое задание, и только в случае, если бы этот путь никуда не привел, я должен был вернуться в пещеру Нирваны и ждать — что получится? Это тоже было интересно — всем, кроме меня. Сидеть, бобик! В крайнем случае десять «же» при выбросе и электроудар пробудили бы тебя, майор Рыльский, от сладкой неги, прежде чем судорожное хватание за кольцо парашюта лишилось смысла.

Но вышло иначе. Я упал с небольшой высоты на дно широкого колодца. Здесь лился тот же свет, но более тусклый, чем в коридорах. Слабо светящийся потолок маячил где-то очень высоко, я не сумел оценить его высоту. Ни хода, ни отнорка, ни щели в идеально гладких — не вскарабкаться — стенах. Кому нужен колодец внутри Монстра? зачем он?

Еще одна ловушка? Что-то чересчур примитивная.

Я уселся на мягкий пол колодца, затем почему-то решил, что не следует допускать прямого контакта моей сбруи с телом Монстра, вскочил на ноги и стал ждать.

Монстр безмолвствовал.

Что он задумывал? Кому, как не мне, знать, как скверно чувствуешь себя, когда не можешь понять мотивацию поступков клиента и тычешься наугад, как подопытная крыса в лабиринте. Кстати, удачный образ как раз для данного момента… Но кто клиент в паре «Монстр — я»?

А что, это мысль. Почему я должен тупо ждать, что сделает со мной посторонняя сила, вместо того чтобы попытаться сделать что-то самому?

Для начала я начал приплясывать, как придурок. Захныкал и тут же засмеялся. Высунул язык. Плюнул вверх и, изловчившись, подставил под плевок лицо. Дико взвыл. Заметался в четырех стенах. Рухнул на четвереньки и попробовал копать пол, выбрасывая «землю» между ног. Ну? Эй, среда обитания, отзовись, вот он я, твой обитатель! Не похож?

Среда никак не реагировала. Минут через пять я оставил попытки закосить под слабоумного, успокоил встревоженного Максютова, а еще через минуту заподозрил себя в наивности. Известное дело: ординарный человек, как правило, в слабоумии не талантлив. Любой психиатр расколол бы меня в три секунды, так что уж говорить о Монстре, лезущем прямо в мозги?

Почему бы для эксперимента не запустить сюда нормального олигофрена?

Кстати, они тут есть. Сидят в той стене, что не стена, а барельеф «Битва богов с гигантами», если не слишком вглядываться в дебильные физии тех и других. Месиво тел. Змеиный клубок. Для чего, интересно, Монстр показал мне это? Приглашал присоединиться?.. Да нет, вряд ли. Я для такого дела рылом не вышел, вот что меня радует больше всего…

Стоять мне надоело. Я сел на корточки и стал думать о гипотезе Топорищева. Конечно, ошибочный прокол времени вместо пространства — очень искусственное предположение, но что делать, если более простые объяснения не проходят? Тогда получается просто забавно: зародыш продвинутой ноосферы находит планету, очень сильно напоминающую привычную ему Землю, правда, с недостатком углекислоты в атмосфере, населенную примитивными аборигенами, и теперь принимает нас за каких-нибудь, прости господи, тау-китян, похожих на его хозяев так же, как фальшивый банковский билет похож на настоящий. И поступает — благородно! Никакой охоты на человечество. Новая среда обитания не жрет подозреваемых в разумности аборигенов — попросту вышвыривает их из себя, и пусть они сами позаботятся о том, чтобы не превратиться в отбивную при приземлении. Правда, в перспективе они все равно обречены на вытеснение и вымирание, вроде могикан или гуанчей, — но что это, спрашивается, как не осколки чисто человеческой этики? Разумные разумных не едят — просто убивают, не всегда замечая это.

Вряд ли объект отзывался на мои мысли, но только потолок колодца, маячивший прежде в недосягаемой вышине, потемнел и как будто стал ниже. Вроде опускающегося поршня. Словно у Монстра вдруг прорезался юмор, очень поганого свойства, но все же человеческий…

Нет, показалось.

Тоска… Здесь не случается ничего. Какой-то колодец Бездействия — сиди хоть до седых волос, ничего не высидишь. Может, это все-таки ловушка?

Может быть. Ну почему я не пошел в бухгалтеры? Размеренная работа, стабильная зарплата, никаких длительных командировок, и домой можно являться вовремя, к шести часам, включать телевизор и в ожидании ужина смотреть с Настькой футбольные матчи и тупые телевикторины, а когда обоим надоест, катать ее на спине, изображая то лошадь, то верблюда, но стараясь не слишком трясти, чтобы не прикусила язык…

А ведь я ударил ее однажды… Всего-то за то, что она исчеркала маркером новые обои и рукопись только что законченного Машей перевода. Ну могла ли она понимать, что делает? А я ей — оплеуху…

Врешь, мразь! Если бы ты действительно любил ее как свое продолжение на этом свете, разве ты старался бы приходить домой попозже, оправдываясь прорвой работы, чтобы только застать дочь уже спящей, чтобы не слышать ее идиотического лепета, не видеть одутловатого лица и вечно высунутого толстого языка над подвязанным слюнявчиком? Разве ты…

Меня засасывало в вязкие воспоминания, и одно пронзительное мгновение я понимал, в какое место меня занесло, и даже пытался бороться, наивно надеясь, что сопротивляться Монстру в человеческих силах, — но сил хватило лишь на то, чтобы осознать свою беспомощность, и сейчас же меня сорвало, как сухой лист с дерева, закрутило и понесло…

Радуйся, подонок! Три года назад ты днем заметил в окнах соседа свет, но спокойно прошел мимо его двери, не догадавшись позвонить, — а парализованный сосед в это время умирал на полу в прихожей не столько от обширного инсульта, сколько от невозможности сплюнуть слюну, и, захлебываясь, безмолвно кричал…

Ты был наивен, если думал, что эта рана зарубцевалась, ты был непроходимо глуп, если вовсе не считал ее раной. А сколько их!.. Ну что хорошего о себе ты можешь вспомнить? Как однажды разогнал обрезком трубы шестерых подонков? Велика заслуга! И как в училище потерял зуб, вступившись за одного слабака? — тоже ведь без толку, его все равно потом отчислили…

Да, иногда тебе случалось совершать и добрые дела, но много ли они стоили? А как ты поступил с той девочкой — помнишь? Не забыл, гнида? Тебе было почти пятнадцать, ей вряд ли больше десяти. Все верно, ты не тронул ее. Но кто приказал ей раздеться, угрожая избить до полусмерти, не ты ли? Неправда, что ее жалкий рев навзрыд остановил тебя — ты вообще не собирался ее насиловать, тебе было достаточно ее унижения наготой и беспомощностью, сознания своей полной власти над трясущимся от страха человеческим существом, вдобавок все твое возбуждение самца провалилось в тартарары от ее рева. Да, тебе было пакостно потом, ты никому не посмел рассказать об этом… а значит, ты недостоин даже ненависти и в лучшем случае можешь рассчитывать лишь на жалостливое презрение.

А тот мужик… как его… ну тот принципиальный, что ни в какую не хотел стучать… и надо было оставить его в покое, начальство в общем не возражало, на его дружка и так имелось материалов лет на пятнадцать строгача… а ты, молодой да честолюбивый, решил проявить служебное рвение и надавить на клиента посильнее… Кто ж знал, что он намылит себе петельку? Ты ведь даже фамилию его не можешь вспомнить — забыл, и не было у тебя тогда чипа в голове…

Мразь, дерьмо, подлец! Червь еси, смрад еси, кал еси…

Мучительная жалость к себе, сладкая боль…

А вот еще…

Не было больше сил упиваться собственным ничтожеством. Да, да, я тварь, я последний подонок, я недостоин даже мысли о снисхождении! Ну так убейте меня, избавьте от мук! Убейте!!! Скорее!.. А-а-аа-а!..

«ОПАСНОСТЬ ВТОРОГО РОДА!» — бесполезно орал чип.

Я выл. Я извивался, как червяк, брошенный на муравьиную кучу. Искусал себе губы до крови. Максютов что-то кричал мне в наушники — я не слушал. Какое счастье, что мне отказали в табельной «гюрзе» и «блаженной смерти» — я бы с радостью воспользовался не одним, так другим! Резервы моего мазохизма кончились. Нельзя жить, непрерывно наслаждаясь болью…

А стропорез?!

И в следующее мгновение, словно поняв, что высшая точка достигнута, скрупулезно отмерив мне предельную порцию сладкой муки, Монстр проглотил меня и выплюнул совсем в другом месте. Это была короткая и широкая пещера, вернее, грот. Я пробыл в нем лишь несколько минут — ровно столько, чтобы после наслаждения болью насладиться ее отсутствием. Здесь ничего не происходило. Грот Отдыха — так я назвал это место.

И провалился вновь.

И еще раз.

И еще…

Без конца.

Четвертый час меня несло по замкнутому кругу. Пещера Нирваны — Термический коридор — камера Абсолютного Одиночества — колодец Великой Скорби — грот Отдыха — зал Безграничного Счастья…

И снова.

Снова.

— Хватит, — молил я. — Не хочу. Достаточно.

— Еще! — в сумасшедшем восторге кричало что-то внутри меня. — Еще! Еще!.. — И я боялся, что меня вышвырнет.

После сауны Термического коридора я попадал в восхитительно прохладные объятия и вываливался не сразу. Монстр сосал меня, словно леденец, даря неземное блаженство, слизывал с кожи соль и пот. Я понимал, что больше никогда в жизни не пойду в человеческую баню, пусть даже самую навороченную, — куда им всем до того, на что способно это чудище! Что там оргазм, наркотики — тьфу! Не о чем и говорить. Разве человек умеет дарить наслаждение? Нет, он слишком слаб и нетерпелив, он умеет только наслаждаться…

— О-о-о! — стонал я, подвывая. — У-у-у… О-оо-о-о!..

И вываливался в очередной коридор или зал.

Семь кругов не то рая, не то ада. Или сто? Их считали там, в бункере. Я не считал. Не было разницы между мгновением и вечностью, как не было ее между мукой и наслаждением. А потом, когда тем, в бункере, надоело следить за моим превращением в счастливо мычащее животное, я получил электрический удар. Как раз в пещере Нирваны. Наверное, приклеенный к моей коже электроразрядник мог управляться и дистанционно.

На трясущихся ногах я выскочил в ближайший коридор — кажется, именно тот, который предполагал исследовать. И почти нос к носу столкнулся с НИМ.

Не человек — образина. Голая. Страшная.

И вооруженная.

Я даже не сразу узнал его, хотя фото анфас и в профиль плотно сидели в моей памяти. Сторож! Полоумный охранник при свинокомплексе, свихнувшийся на диверсантах, с отросшей седой бородищей, окончательно сумасшедшим взглядом и помповым ружьем на плече — дулом вниз. Очутившись внутри Монстра, он до сих пор не бросил оружие, как я не бросил свой парашют. При всем аппетите к неорганике Монстр оставлял подопечным их любимые игрушки.

Срывая с плеча ружье, он не стал кричать «стой, стрелять буду». Да и мог ли он произнести хоть что-нибудь членораздельное после двух с лишним месяцев жизни в Монстре?

— А, бля!..

Мог.

Выстрел. Промах.

Я упал, перекатился, прыгнул… Я летел на сторожа не для того, чтобы «взять языка», — чтобы спастись! И уже понимал, что не успею, что передернуть затвор помпового ружья — это же так просто, так быстро…

Сумасшедший старик, ничего больше. Нормальный оперативник сумел бы взять его голыми руками сразу, а то и дал бы ему сначала расстрелять все патроны, покачав маятник. Почему я захотел в Нацбезе спокойной работы? Мне удалось избежать лишь первой пули.

Помню тупой рвущий удар, завертевший меня волчком. Мягкая крупнокалиберная пуля, чудовищная останавливающая сила… Слона она, может, и не остановила бы, но я не слон. Меня швырнуло на пол коридора, и мягкий «тартан» вдруг прогнулся, принимая в себя подбитого майора Рыльского, не соответствующего стандартам, захлопнулся над моей головой — и страшный рывок, означающий, что «катапульта» наконец сработала, протяжный свист воздуха в ушах и еще один рывок, когда раскрылся купол…

Потом — темнота.

* * *

В последних числах августа я уже мог довольно сносно сидеть на койке и пробовал вставать. Пять минут мучительных потуг, темноты в глазах, неслышного свирепого мата — и нате вам, стою, не шибко кренясь набок, и даже могу ходить. Правда, пока вдоль стенки и с палочкой. И только в сортир или на перевязку, а с перевязки уже на каталке. Весь в поту. Колоть морфин мне давно перестали. Насколько я мог судить по скупым междометиям неразговорчивого хирурга и собственным ощущениям, мой развороченный бок понемногу заживал, рана затягивалась. Конечно, в боку останется ямка калибром с бильярдную лузу, но могло быть и хуже. Интересно, что сделал Монстр с вырванным из меня куском мяса? Сожрал, наверное. А заодно и пулю — чего свинцу зря пропадать? Занюхал пороховыми газами и остался доволен, гурман хренов.

Не одна палата тут была привилегированной — весь этаж состоял из таких же однокоечных палат с кондиционерами, телевизорами и копиями шедевров живописи по стенам. Кормили прилично, потакая капризам. Кому как, а мне табунчики жареных кур перестали сниться, как только мне разрешили есть. Многоглавая гидра больничная скуки — иное дело, она не искоренима в принципе и в часы, когда по коридору не шаркают ноги посетителей, подвигает выздоравливающих на пустую болтовню. Один особенно дотошный болтун, видимо, заподозривший во мне человека не его круга, замучил меня вопросом, сколько мне пришлось заплатить, чтобы попасть сюда, и, поверив наконец, что нисколько, сильно обиделся.

Ненадолго меня навестил Саша Скорняков — еще прихрамывающий, но уже выписывающийся. Понятно, что ничего нового о Монстре он мне сообщить не мог, но, пряча глаза, обещал забежать, как только появится возможность. Я махнул рукой — ковыляй уж, какая там возможность… До сих пор ее не было — откуда ей взяться впредь?

В остальное время я ностальгически вспоминал «Альков-сервис» или тупо смотрел телевизор. Передавали всякую муру, в экстренных новостях шли сводки о продолжающемся росте Монстра, иногда с короткими репортажами с «места события» (телевизионщики спорадически добивались-таки своего), а также осторожные прогнозы на будущее и прочая обыкновенная труха. Политические дрязги вокруг Монстра, мировой инвестиционный кризис, падение ценных бумаг… Свидетели Иеговы торжественно объявили о начале Армагеддона, по-моему, с глубоким удовлетворением… Вспышки паники, массовой истерии. Репортажи с мест, подозреваемых на аномальность. Вселенский собор православной церкви решал насущный теологический вопрос: является ли Монстр неугодным богу творением и, следовательно, можно ли объявить ему анафему? В пригороде Милана одна из сект монстропоклонников совершила ритуальное самоубийство в полном списочном составе минус один человек, каковой (естественно, оказавшийся пророком и лидером секты) арестован полицией и допрашивается… Это уже не первый случай такого рода. Руководство Гринпис окончательно определило свое отношение к Монстру: поскольку космический гость не является техническим устройством в нашем понимании, он должен быть взят под охрану как уникальный элемент природной среды… Рекламировались туалетная вода «Аномальная свежесть» и убойный репеллент «Дыхание Монстра». Все-таки человечество еще забавнее, чем я о нем думал.

Как раз, когда я в очередной раз, кривясь от боли в боку, пытался справиться с неудержимым приступом хохота, в мою палату проскользнул Коля Штукин. У него был вид прогульщика, успешно сбежавшего с контрольной по русскому языку.

— Вот… Решил заглянуть.

— Будь другом, выключи это фуфло, — простонал я, давя смех и придерживая бок. — Уф. Спасибо… Сам решил-то?

— Обижаете, Алексей Сергеевич. Во-первых, сам. Во-вторых, от шефа вам привет. Он так и велел: если останется время, заскочи, мол, Коля. Времени, сами понимаете, ни у кого сейчас нет. Но чтобы Коля не нашел то, чего нет, а?

— Хвастун.

— Есть немного, — весело согласился Коля. — А вы, я вижу, и вправду на поправку пошли. Лицо вон какое розовое. А было синенькое… ну как денатурат, честное слово! Я вас сюда сопровождал, думал, не довезу. Вывезли вас по-тихому, никто ничего и не понял. Хорошо, машина ждала, шеф заранее распорядился, а то бы…

— Спасибо, Коля.

— Да что вы, Алексей Сергеевич! Чтобы я да…

— Хвастун, хвастун… Ладно, рассказывай. Моим сообщили, что со мной?

— Пока не стали беспокоить. — Коля посмотрел на меня выжидательно.

— Ну и правильно.

— Могу я позвонить, — предложил он. — Так, мол, и так, очень занят, но жив-здоров, приветы шлет…

Этого мне только не хватало — чтобы Маша сходила с ума от тревоги. Догадывается ведь, чем я занимаюсь!

— Коля, — сказал я. — Я этого не хочу. Понятно?

— Ну как скажете.

— Уже сказал. Ну а как… там?

— В смысле?

— В том самом смысле, — сердито сказал я. — Ты знаешь, где «там». «Жучков» здесь нет, если только ты сам не напихал, так что давай колись, Коля. Что нового?

— Ничего. Работаем.

— Догадываюсь, что не загораете. Подробнее не можешь?

Коля вздохнул и покосился на дверь.

— Могу, конечно. Правда, шеф не велел слишком отягощать…

— Ну, отяготи не слишком, — усмехнулся я. — В меру отяготи. Эксперимент на олигофрене провели, как собирались?

Коля кивнул.

— Ну и как?

— Не вышел из объекта, Алексей Сергеевич.

Вид у Коли был такой раскаянный, будто кто-то тонул на его глазах, а он не спас.

Ясно… Теперь в Монстре двое полоумных. Что-то кольнуло меня внутри — нехорошее предчувствие, что ли?

— Не беспокойся, ему там хорошо, — сказал я. — Одна пещера Нирваны чего стоит, а уж зал Безграничного Счастья — это надо на себе почувствовать! После него курорт на Гавайях мил не будет, не то что психушка, это я тебе говорю. Ну ладно… Что, аномальных зон по-прежнему нет?

— Ни одной с «эффектом отталкивания», Алексей Сергеевич. За границей нет почти наверняка, а у нас — точно. На Каспийцеве проверено. Вы знаете, я думаю, что ОН выдыхается. По последнему замеру, скорость сползания материков упала чуть ли не вдвое. Правда, подозревают инструментальную погрешность, ищут багов, но… И еще…

За дверью по коридору со скрипом прокатили каталку. Если скрипит, значит, нагруженная. Вроде для перевязок и операций не время… Ага, из послеоперационной в реанимационную. Кому-то не повезло. Кого-то сейчас не интересуют никакие Монстры.

— Что «еще»?

— Растет он как-то странно последние дни, — доверительным шепотом сообщил Коля. — Рывками. Распухнет на пару метров — и задумается. Когда минут на десять, а когда и надолго. Пока думает, вроде как даже чуть-чуть уменьшается. За последние сутки вообще не вырос. Морщины какие-то по нему пошли, пятна… — Коля задумался.

— Ну? — подбодрил я.

— Удалось сделать соскоб со стенки туннеля. Она там шелушилась… что-то вроде экземы, как я понимаю. Взяли несколько милиграммов, теперь мудрят. Без сомнения, это органика, но такая, что химики кипятком льют от удовольствия — дескать, что-то совершенно неслыханное, хотя частично деструктурированное. Бронежилеты бы из нее делать — хрен чем возьмешь…

— Наплевать на бронежилеты, — сердито сказал я. — Детали изложишь потом, я тебя не об этом спрашиваю.

— А о чем?

— Трепло. О главном. Давай отягощай, не стесняйся.

— Прав Топорищев, — выдохнул наконец Коля. — На все сто прав. Больна эта туша, Алексей Сергеевич, я вам точно говорю. ОН и раньше-то не всегда соображал, что делает, а теперь и вовсе такого натворить может! По дури-то! А если сдохнет — это ж какая вонь будет, а?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Самое лучшее время для действий — три часа ночи, когда у нормального человека сон особенно крепок и дежурные сестры на этажах имеют обыкновение сладко спать за столами, а то и на кожаных диванах в холле, если только с вечера смена обещала быть спокойной и больничное начальство не устроило очередного шухера. Сон — лучший друг человека… вроде меня.

Осторожно, чтобы не скрипнула невзначай, я прикрыл за собой дверь палаты. Тихо. Чуть-чуть шуршит при ходьбе полосатая больничная пижама, зато войлочные тапочки совершенно бесшумны. Очень правильные тапочки. Красться на цыпочках глупо. Если кто увидит — ну что такого, иду в сортир, а то и вовсе маюсь бессонницей, нагуливаю сон, понятно?

Сегодня дежурили Валя и Катя. Этих я хорошо знал. Первая, сангвиническая толстушка и выраженный «жаворонок», начинала зевать с вечера и устраивалась спать не позднее часа ночи, вторая — тощая и прыщавенькая студентка-вечерница — иногда корпела над конспектами часов до двух. До трех — никогда. Я надеялся, что сегодня она не изменит своему обыкновению.

Так и случилось. Обе сестры блаженно посапывали на кожаных диванах. Проходя мимо них, я мысленно пожелал им долгой спокойной ночи. Без происшествий.

На лестничной площадке между четвертым и третьим этажами кто-то курил, астматически покашливая и перхая. Кем бы ни был этот бессонный, встречаться с ним не входило в мои планы. Можно было рискнуть вызвать лифт, но я предпочел подождать, пока астматик досмолит свою сигарету, откашляется в последний раз, плюнет в урну и наконец утащится на свой третий этаж.

Тихо. Мирный сон привилегированного больничного корпуса, такой же, впрочем, как сон иных корпусов. Жизнь как жизнь. У кого угодно паника, только не у нас. Первого сентября вятские детишки как ни в чем не бывало пошли в школу. А ведь, наверное, с местной телебашни запросто можно различить очертания Монстра без всякого бинокля, хоть он вроде и перестал расти…

Тьфу! Наш человек ко всему приучен и все повидал, что ему Монстр. Наших ничем не проймешь. Вон и выздоравливающие гораздо чаще обсуждают чемпионат по футболу, чем Монстра, а если все-таки заводят разговор о последнем, то в основном возмущаются самоуправством Нацбеза и вояк, оккупировавших запретную зону, и безволием губернатора, допустившего это. И вообще, тема уже поднадоела всем, кроме юмористов, да и те как-то выдохлись. Фаворитка Петра Великого Анна Монстр!

Что-то с юмором моим стало…

Кабинет главврача находился на втором, административном этаже, в самом начале коридора. В обитой кожей двери имелись два замка, один механический, запирающийся на допотопный тяжелый ключ, второй кодовый. Пять дней назад, заковыляв сюда якобы по ошибке, я «сфотографировал» оба. С механическим замком я надеялся справиться традиционном для урок способом, при помощи самодельных отмычек из случайно найденного гвоздя и обточенной о подоконник чайной ложки. С кодовым трудностей не предвиделось: какие кнопки сильнее стерлись, на те и жми. Задачка для дошкольников с целью развития ума и сообразительности. Максимум десяток возможных комбинаций, если только недавно не поменяли код.

Но с какой стати его менять в замке на двери кабинета главврача заурядной городской больницы, где вряд ли хранятся какие-то сугубые секреты, а из ценностей присутствует разве что компьютер? Только если некоторые кнопки начали западать.

Внизу в холле — наверняка охранник. Всего лишь этажом ниже. А значит, я должен открыть дверь тихо, как подобает хорошему взломщику-профессионалу…

Один-единственный матовый плафон над стеклянной, замазанной белой краской дверью безуспешно пытался осветить весь этаж. Никто мне не мешал, но я неслышно дошел до конца коридора и так же тихо вернулся, никого не встретив. Дежурить по ночам здесь было некому и незачем, но береженого бог бережет.

Механический замок провернулся на удивление быстро. Я сам не ожидал от себя таких способностей. С кодовым я провозился дольше, чем планировал, — он сработал лишь на двадцать второй комбинации. Оглушительно щелкнул. Я замер, боясь дышать. Нет, вроде тихо… Охранник либо спал, либо не обратил внимания на посторонний звук.

За первой дверью была вторая. Подсветив зажигалкой замок, я сразу понял, что мне с ним не справиться.

Та-ак.

Неудачу можно было предвидеть с самого начала. Но я все-таки надеялся, что у местного главврача меньше амбиций. Ну на что ему в самом деле вторая дверь? Откуда он мог знать, что выздоравливающему майору Рыльскому будет позарез необходимо проникнуть к нему в кабинет?

Я неслышно выругался. Тихо притворил дверь, аккуратно восстановил статус-кво, поковыряв отмычкой в замке. Ладно… что теперь? Времени у меня еще навалом, зато не то здоровье, чтобы лазать по форточкам на втором этаже.

Где еще в здании есть телефон с выходом на междугородную сеть? На этажах — нет. Проверено. В приемном отделении — наверняка, но оно работает и ночью. Соваться туда ничуть не умнее, чем звонить по мобильнику, позаимствованному у кого-нибудь из выздоравливающих. Сотовая связь в ближайшем к Монстру крупном городе прослушивается отнюдь не выборочно.

Где-нибудь еще на первом этаже? Возможно. Но нереально. Во-первых, охранника мне сейчас не нейтрализовать, во-вторых, шум мне совершенно ни к чему. По легенде, я в данный момент благонамеренно сплю сном младенца в своей палате, и тот свернутый половик, что заботливо укрыт на моей койке одеялом, копирует меня довольно убедительно, если не слишком всматриваться. Он образцовый выздоравливающий. Не ворочается, не храпит во сне, и кошмары ему не снятся.

Вот ведь дурацкое положение. Не так уж трудно найти стационарный телефон в любом из африканских национальных парков прямо посреди саванны в служебной будке за баобабом. Пилот батискафа, если ему приспичит, может позвонить в Нью-Йорк, Токио или Сидней со дна Филиппинского желоба. Наверно, при известной настойчивости и в Москву дозвонится. А я не могу позвонить из больницы!

Два варианта. Первый: найти подходящий инструмент, вроде монтировки, и отжать вторую дверь. Но трудно сделать это, не оставив заметных следов, на которые завтра же обратят внимание, да и где мне взять монтировку? Вариант второй: добыть одежду, потому что в пижаме я далеко не уйду, незаметно удрать из больницы через приемное отделение и так же незаметно вернуться. Позвонить в Москву среди ночи можно из тысячи мест, уповая на то, что здешние нацбезовцы все-таки не в силах прослушать все телефонные переговоры в городе, и на то, что мой телефон в Москве также не на прослушивании. Надо рискнуть. Если один из двух постулатов неверен, вся моя ночная игра в прятки лишена даже намека на смысл.

Возможно, меня не накажут, если я допущу прокол. Даже вероятно, пока я ценен. Но Маша с Настей не сумеют уехать, укрыться там, где их не найдут… Даже я не должен знать, где их можно найти. Пусть Максютов использует в качестве зонда только меня — ну, может быть, еще гражданина Емецкого. Последнее не лишено интереса: как поступит Монстр со своим собственным творением, копией человека с практически чистым мозгом? Вышвырнет на хрен? Поднимет до кондиций дебила? Сожрет? Вряд ли, однако, упомянутый гражданин может послужить подходящей отмычкой для взлома Монстра, а Максютову нужна именно отмычка… очень нужна.

Черт… какие найти слова, чтобы Маша, разбуженная телефонным звонком на исходе ночи, поняла, что все очень серьезно? И при этом постараться не произнести ни одного слова из тех, что могут являться ключевыми для аппаратуры. Задачка…

Поразмыслив, я выбрал второй вариант.

Из всех учреждений самые бестолковые порядки в школах, больницах и военкоматах, это я усвоил давным-давно. Но то, насколько легко оказалось проникнуть незамеченным в камеру хранения вещей при приемном отделении, поразило даже меня.

Одинаковые обшарпанные ящики с номерными дверцами, хранящие в себе не унесенные родственниками шмотки больных, вообще не запирались. Мне оставалось только выбрать какие-нибудь цивильные портки и куртку себе по росту — не столь уж простое занятие в темноте…

— Не надо, Алеша, — одновременно со скрипом двери послышался за моей спиной знакомый голос, и сзади ударил сноп света.

Я медленно обернулся.

* * *

Он явно был в компании — на полу коридора в прямоугольнике дверного проема смутно маячила чья-то тень. Ну конечно, Максютов не рискнул очутиться со мною один на один.

— Никогда не опускайся до кражи, — наставительно подняв палец, произнес он, — можешь приобрести дурную привычку. На. Переоденься.

Он протягивал мне сверток. Я поколебался и взял его.

Так и есть. Серый в мелкую полоску костюм, хорошо вычищенный и отутюженный. Мой костюм. В кармане брюк я нашел ключ от своей квартиры.

Сорочка, темный галстук.

Дурак я, ох дурак! И даже не знаю, на чем прокололся. С момента начала моей «операции» прошло меньше часа… как раз прокатиться с ветерком от нашего городка подле Монстра до больницы. Значит, Максютов получил сигнал тревоги, как только я покинул свою палату… Но мало ли почему я мог ее покинуть! Не в первый же раз. Скрытые телекамеры? Тоже бред. Мои намерения явственно обозначились только перед кабинетом главврача — домчать сюда просто не хватило бы времени…

— Ну что стоишь? — подбодрил Максютов. — Переодевайся. Я забираю тебя отсюда. Пижаму брось прямо тут.

Пока я переодевался, Максютов в нетерпении притоптывал носком ботинка. Свет из коридора бил ему в затылок, и я не видел его лица, но был уверен, что он с трудом сдерживает усмешку. Или даже не сдерживает вообще.

— А ботинки? — спросил я.

— Валера, — бросил Максютов, не оборачиваясь.

Тень в дверном проеме пришла в движение. Незнакомый мне тип принес мои ботинки. Он держал их брезгливо, двумя пальцами, и поставил не передо мной, а в стороне, после чего так же молча ретировался за дверь.

Приседая на корточки, чтобы обуться, я поморщился.

— Все еще болит? — сочувственным тоном осведомился Максютов.

— Иногда.

— Но не настолько, чтобы тебе не захотелось отсюда выбраться, верно, Алеша? Вернее, сбежать. Кстати, просвети меня: зачем?

Я чувствовал, что он все знает. Но откуда?

«ЧИППИ, ПОДСКАЗКУ!»

«ГОВОРИТЬ ПРАВДУ».

— Хотел позвонить, — буркнул я.

— И не по сотовому, разумеется?

Я кивнул.

— В Москву? Предупредить?

— Да.

— Просчитал ситуацию, значит? — Максютов покривил губы в деланой улыбке, покачал головой. — Ну-ну. Вижу, мозги тебе в объекте не отшибло. Сообразил, к чему дело идет?

Я не ответил.

— Но ты хоть понимаешь, что у меня нет иного выхода? Монстр уменьшается в объеме, Алеша. Да-да. Уже несколько дней. Он скверно выглядит, и чем дальше, тем хуже. Ты знал об этом?

— Догадывался.

— Штукин намекнул?

Я затряс головой. Максютов укоризненно улыбнулся.

— Штукин. Я же его и послал. Признаюсь тебе, мне было интересно, до какой степени ты лоялен. И я… рад, что ты не выдержал проверку, Алеша. Иначе я презирал бы тебя. У человека всегда должно быть что-то, через что очень трудно переступить, практически невозможно… — Он покачал головой с добродушным осуждением и изменил тон: — Ну а мне что прикажешь делать, а? Всем нам? Монстр начал издыхать, это ясно. Представь-ка себе его энергетические запасы и что будет, если вся его энергия высвободится разом. Представил? Боюсь, что не до конца. А если даже ничего страшного не произойдет, если земной шарик не расколется на миллион астероидов — кто простит нам, если мы не попытаемся понять его, пока еще есть время? Он сел на нашей территории — кто простит нам, что мы не воспользовались его мощью для блага страны? Нет, этого не простят никому и мне в первую голову. Ты сам простил бы мне, если бы я не попытался? Если бы не вцепился как клещ в единственный реальный шанс? Скажи мне, Алеша.

— Могу я задать один вопрос? — спросил я.

— Задавай, — легко разрешил он.

— Как вы догадались?

— Что ты попытаешься именно сегодня?

— Да.

— Ну-ну, Алеша, не подозревай во мне гения. Но уж в психологии подчиненных я худо-бедно разбираюсь, ты согласен? Ну вот. Понять, что ты просчитаешь ситуацию, было нетрудно. А вот о том, что попытаешься предупредить своих именно сегодня, я вовсе не догадывался. Я это знал. Сказать тебе почему?

Я затравленно кивнул.

— Чип, Алеша. Спецмодель с крошечным передатчиком. Ты случайно не был удивлен, когда я не наказал тебя за потерю телекамеры в объекте? Теперь понимаешь почему? То, что видел в объекте ты, видел и я. Почти то же самое, только была разница в размерах поля зрения да изображение хуже. Черно-белое.

— Зачем? — спросил я.

— Спецмодель? Она была нужна для «Зевса»… двусторонняя связь на всякий случай. Скажем, если бы ты запаниковал. В переходном модуле был спрятан ретранслятор, специально для тебя. Понимаешь, тобою можно рулить… не скажу, что абсолютно, но в некоторых пределах. Я вообще был против, но… — Он развел руками. — Пойми, Алеша, мне очень не хочется поступать с тобой так, но где выход? Разве что ты сам, без давления изъявишь добровольное согласие… Опасность, сам знаешь, не так уж велика, чтобы не рискнуть попробовать. А, Алеша? Твою ночную выходку забудем. Все мы люди. У всех семьи, у всех нервы… Ну как?

Лучше бы Монстр выстрелил мною вниз.

— Мною уже управляли? — спросил я.

Максютов качнул головой.

— Нет, Алеша. Не было необходимости. И хочешь — верь, хочешь — нет, я не хочу, чтобы такая необходимость появилась.

— Потому что «не абсолютно, а в некоторых пределах»?

— Не только поэтому. Верь мне, Алеша.

— А если я откажусь, — злобно заговорил я, — что изменится? Ну, для меня — понятно что… а дальше? Прикажете доставить сюда мою дочь и силой впихнуть в объект нас обоих? А вы не боитесь, что результат окажется обратным ожидаемому? Несмотря на чип? Пытаться управлять Монстром — это ведь не бомбу ему под бок подложить.

Максютов немного помолчал.

— Пойдем, Алеша… Пойдем, договорим в машине.

Оказалось, что в коридоре скучал не один тип, а два. Кому угодно хватило бы одного взгляда на них, чтобы понять, что в их присутствии лучше не рыпаться, — типичные скорохваты. Да и куда я рыпнусь? Ну куда?..

Длинный автомобиль Максютова выписал слалом между машинами «Скорой помощи» во дворе больницы и выскочил на проспект. Оба типа сидели впереди, один рулил. Раздраженно ткнув пальцем в кнопку, Максютов опустил звуконепроницаемое стекло.

— Не понимаешь ты меня, Алеша…

— А я вообще мало что понимаю, — огрызнулся я. — Я и вас хотел бы не понимать, но, к сожалению, я вас понимаю, это-то и плохо.

Максютов покряхтел. Грузно и недовольно поворочался, словно пружина сиденья колола его в зад.

— Зря ты так, Алеша. Я же тебе добра желаю. Пойми, так будет лучше всем. Тебе и мне.

— Мне? — Я едва не расхохотался. — Мне?!

— Опять не понимаешь, — совершенно спокойно сказал Максютов, — и порешь чепуху. Ну хорошо, я расскажу тебе одну историю. Служил, понимаешь, в Нацбезе один генерал-майор пятидесяти лет, средней успешности, выше не лез, но и ниже, естественно, опускаться не хотел. И вот однажды он лопухнулся по-крупному, вернее, его подставили. Кто — неважно. К счастью, вышло так, что генерал-майора не выгнали из органов в три шеи, а всего лишь понизили в звании до полковника и дали ему под начало такой отдел, где карьеру не очень-то сделаешь. Так оно и шло, пока однажды не появилась мелкая темка, с виду абсолютно бесперспективная и граничащая с чертовщиной, однако, по мнению руководства, нуждающаяся в разработке, и вот ему-то, полковнику, и поручили ею заняться. Проще говоря, сплавили. Ну а когда мелкая темка переросла в наиважнейшую разработку, было уже неразумно отбирать ее у полковника, хотя желающие отобрать, конечно же, нашлись… не толпы, правда. Тема-то из разряда «пан или пропал», не так ли, Алеша? Обоюдоострая. И взлететь, и сломать себе шею ничего не стоит. В общем, руководству было угодно оставить полковника на теме и даже вернуть ему звание генерал-майора, а затем, в нарушение всех правил, дать генерал-лейтенанта. А новоиспеченный генерал, естественно, потянул за собой свою команду, верно, Алеша? Тебя, например. Звезд с неба не хватавшего, но трудягу и верного. Помнишь ту историю с корейским пресс-атташе? Я ведь тебя тогда выручил.

— Вам трудно было, — сказал я.

— Ни черта ты не понял, — усмехнулся Максютов. — Не трудно — почти невозможно. Я тогда не просто снижался — валился на крыло и падал в штопор, чудом не попал под суд… Но я рискнул и выиграл. И тебя не дал затоптать, хотя это и увеличило степень моего риска. Я вправе требовать от тебя, Алексей, многого, очень многого… Погоди, не перебивай. Ты мой с головой и потрохами, без меня никому не нужен, и ты это знаешь. Я могу тебе приказывать. Но твой ребенок, Алеша, — не мой. Ему я не могу приказывать, я могу лишь просить тебя о громадной услуге…

— Или заставить, — перебил я.

— Да, Алеша. Или заставить. Именно так. Но я не хочу этого делать. Совсем не хочу.

— А вы попробуйте, — посоветовал я.

Максютов опять закряхтел и заворочался, а я с нарастающей отчаянной злостью подумал, что, с его точки зрения, веду себя совершенно неприлично. Ну в самом же деле! Такая строптивость подчиненного даже обидна. Он крепко знает, что я его человек — обязан ему и лично предан. И оттого не хочет грубо ломать меня, тратит время на дипломатию. Он рассудил, что при должной обработке я сам пойду ему навстречу.

Что ж, я тоже рассудил.

Ему обязан только я. Настька ничем ему не обязана. Впутывать мою дочь в эту историю он не имел права. Во имя чего бы то ни было.

— Помоги мне, Алеша, — тихо попросил Максютов. — Знаешь, сколько сук ждут не дождутся, чтобы я оплошал? И кому мы с тобой надобны без Монстра? Хотя бы ради себя помоги. Пока Монстр еще жив, мне нужен решительный успех, чтобы по меньшей мере удержать позиции. Кто ты без меня? Покачусь я — покатишься и ты, можешь не сомневаться. Будешь рад тянуть лямку где-нибудь в Уссурийске. А так… да мы же всех сук возьмем к ногтю, понимаешь?

— Да, — сказал я. — Монстром можно убить, Монстром можно спасти… как там дальше? Полки повести, кажется?

— Это уже твои вольные выдумки… Так ты согласен, Алеша?

— Нет.

— Опасность не так уж велика. Я бы сам пошел, будь у меня твои свойства и полное взаимопонимание со слабоумным ребенком, — к сожалению, у меня нет ни того, ни другого. Но старый Носорог умеет быть благодарным.

— Не тратьте зря времени, Анатолий Порфирьевич. Я не согласен.

— Зря, Алеша. — Максютов вздохнул.

— Наверное, зря, — согласился я. — Но не могу.

— Ну что ж…

Я с каким-то болезненным интересом ждал, что последует за этим «ну что ж». Из-за спины, где в машине Максютова, как положено, прозябали аптечка и огнетушитель, он достал маленький плоский ноутбук, щелкнул выключателем, извлек из внутреннего кармана дискетку, воткнул в дисковод и, потыкав в клавиши, положил ноутбук мне на колени.

— На, полюбопытствуй.

Сначала я ничего не понял. Это был фильм, черно-белый, плохого качества и очень темный. Я не сразу сообразил, что чернота на экране вызвана тем, что съемка велась ночью.

Какая-то помойка… И две приближающиеся фигуры — мужские, рослые, в мешковатых куртках. Свет цепочки фонарей бьет им в спину, видны только силуэты.

Кто такие?

Изображение покачивалось и подергивалось — снимали явно не с треноги.

Фигуры приблизились вплотную.

— Козел, — сообщил один другому, явно провоцируя оператора.

— Типичный, — согласился второй. — А машина у него ничего, стильная. Как думаешь, даст покататься?

— Хорошо попросим — даст, — высказал мнение первый.

И — немедленно — ответ обоим:

— Отойдите, ребята. Не до вас.

Я вздрогнул. Ответом был мой собственный голос, глуховатый и немного бубнящий, будто в чем-то резонирующий. Ясное дело, в чем!.. В моем черепе!

Я узнал время и место действия. Ноябрь прошлого года, ночь, свалка возле Строгинской поймы. Я был там после беседы с Максютовым, сосватавшим меня на «Зевс». Наверное, был и после, до визга поругавшись с Машей, весь в расстроенных нервах, взбешенный… Но ведь я же не помню этого! Не помню!

Ластик!..

Вот что я, оказывается, стер.

— О! Он грубит! Ты слышал? Нехорошо.

— Невежливый…

— Придется научить, а? Как полагаешь?

— Ох, придется…

Что случилось тогда? Вспомнить, скорее!.. ЧИППИ! Нет… Ластик надежен.

Сейчас я увижу, что случилось.

— Уходите, ребята, — глухо забубнил я. — Даю три секунды. Не доводите до греха.

Тускло блестит лезвие финки в свете дальних фонарей, тянется к «камере».

— Смотри, он крутой! Угрожает!

— Мальчик, подари нам свой пальчик…

Ну, ясно. Без моих папиллярных линий им не включить зажигание и не перекодировать идентификатор. С некоторых пор многие жертвы грабежей страдают беспалостью.

Бах! Бах!

Два выстрела — внезапным громом. Впору вздрогнуть. Первый, очевидно, сделан в туловище, второй в лицо. Резко откидывается голова, темный силуэт медленно валится навзничь. Пули «гюрзы» прошли навылет, иначе грабителя отшвырнуло бы назад. Второй убегает по направлению к шоссе. Прицельная планка находит его спину, плавно ползет вверх к голове.

Бах. В затылок.

Я попал, и почти наверняка пуля вырвала лобную кость, однако человек пробегает еще два шага, прежде чем упасть. Он очень хотел убежать от меня… очень.

Бах. Бах. Бах. Бах.

Одному. Второму. Одному… Второму… Они дергались, когда пули дырявили их тела.

Сволочи!

Я прыгаю в машину. Резкий старт. Машина скачет по мусорным кучам, таранит кусты, идет юзом по раскисшему грунту, выносится на трассу…

Все. Экран гаснет. Конец фильма.

Так вот что я захотел стереть.

И стер.

— Откуда это? — глухим, как в фильме, голосом спросил я, возвращая Максютову ноутбук. Он вынул дискету, аккуратно выключил его и забросил за спинку сиденья.

— Видишь ли, Алеша, на это наткнулись совершенно случайно, когда ты лежал в чип-коме. Ну, тогда, когда тебе ставили новый чип для программы «Зевс», будь она неладна… Понимаешь, чип-ластик не форматирует диск, если уместна такая аналогия, он всего лишь стирает маркеры. Информация не уничтожается вот так, сразу, она какое-то время, иногда довольно долгое, продолжает храниться в височных долях, но становится недоступной… без посторонней помощи. Нашими чипологами наработаны кое-какие методики, Алеша. И когда мне сказали, что ты недавно пользовался ластиком, я приказал поискать те страницы твоей жизни, которые ты так хотел забыть. На всякий случай. И поверь мне, я отнюдь не собирался демонстрировать тебе это. Ты сам меня вынудил. Между прочим, дело об убийстве тех двоих еще не закрыто.

Я молчал.

Так вот почему у Максютова, не говоря уже о Первом Шефе, нет чипов…

— Решай, Алеша, — мягко произнес Максютов. — Решай. Тебе жить. Если хочешь знать мое мнение, я тебя не то чтобы одобряю… но понимаю. Лично я думаю, что расстрелять на помойке двоих подонков — не такое уж большое преступление. Кстати, неплохая стрельба, учитывая твое состояние… Аффект был, да? Холодная ярость? Это я понимаю и готов сделать шаг тебе навстречу. Взамен на шаг с твоей стороны. Все останется между нами, и поверь, я вовсе не хочу тебя сдавать. Ты не спеши с ответом, Алеша, ты подумай…

Откуда-то из-под себя он извлек бутылку «Золотого кольца» и пластмассовый стаканчик.

— Хочешь?

— Да.

Он налил мне вскрай. Машина давно вырвалась из города и шла по шоссе без тряски, не замечая колдобин. В лобовое стекло робко заглядывал бледный рассвет.

Водка оказалась теплой. Меня едва не вытошнило.

Единственное, чего не сказал мне Максютов, — это то, что при отказе меня упекут в такую зону, откуда я не выйду. Но и без слов нетрудно догадаться. С другой стороны, шанс выйти живым из Монстра и вытащить дочь действительно существует. Возможно, он не так уж мал…

«ЧИППИ, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?»

«СОГЛАШАТЬСЯ».

Гнида ты кремниевая, подзатыльник. И я вместе с тобой…

— Ну что, Алеша? — участливо спросил Максютов. — Решил?

Я кивнул. Наверное, самому положить голову на гильотину было бы легче, чем совершить это простое движение.

— Тогда поехали.

— Куда? — тупо спросил я.

— На аэродром, — ответил Максютов. — Раз решил, нечего тянуть. А ты куда думал?..

* * *

Я не знал, где мы сейчас летим. Наш заезженный «Ан-74» — грузовик, в его пузатом туловище всего два иллюминатора, и оба они находятся в носовой части, сразу за пилотской кабиной, а мы сидели за крылом. Наверно, мы уже пролетели над Волгой. Что-то мешало мне встать, подойти к иллюминатору и посмотреть на лоскутное одеяло в восьми тысячах метров под нами. Может, я уже начал ощущать себя пленником, конвоируемым? Шаг влево, шаг вправо…

Пока еще я могу сделать шаг, мне не помешают. Только что это изменит?

Где-то в те времена, когда я считал тройки в дневнике, перебираясь из четвертого класса в пятый, в школах отменили военное дело, а освободившиеся часы отдали где под «основы безопасности жизнедеятельности», а где и под еще более диковинные науки. Так что в школе мне не довелось вкусить прелести строевой подготовки, зубрежки уставов и разборки автомата «АКМ». Вкусил позднее — в училище. Помню, на первом курсе среди нас, обритых наголо лопоухих курсантиков, нашелся один особенно ушастый, тонкошеий и настырный: «Товарищ подполковник, ну допустим, я хочу пропустить танк над собой, как положено, — а что, если он начнет вращаться на месте да и закопает?» Плотный лысый подполковник по кличке Борман, только-только начавший обучать нас азам общевойсковой подготовки, подробно и в общем убедительно объяснил, почему танкистам это невыгодно, однако настырный продолжал допытываться: «Ну а если он все равно начнет вращаться?» — «Да не станет он этого делать!» — «Ну а если все-таки?..» И тогда Борман, одарив настырного саркастическим прищуром, развел руками: «Вы знаете, на войне иногда и убивают…»

Почему-то именно тогда до моих печенок дошло то, что прежде я знал лишь умом и с чем по юношеской глупости отказывался мириться, несмотря на наглядные примеры: существуют обстоятельства, которые сильнее нас. С которыми не поспоришь. Пловец, несомый течением к бровке Ниагарского водопада, волен делать что угодно: заранее группироваться, надувать легкие воздухом, молиться — это не имеет ни малейшего значения, все равно котел под водопадом сделает с ним то, что пожелает. Не всегда борьба имеет смысл. Некоторые события надо принимать такими, какие они есть. Все очень просто. Жизнь, если отбросить частности, вообще простая штука. И вся стратегия счастливой жизни в сущности сводится к одной до идиотизма простой максиме: выбирай противников себе по плечу, а с остальными не встречайся!

Не можешь? Твое дело. Но помни — виноват ты сам и никто иной. Никто не посочувствует муравью, попавшему под копыто лошади.

Кой дьявол — лошади… Носорога!

Я сам избрал судьбу, когда пошел в Нацбез. Лучше бы стал лоточником или слесарем в автосервисе, а то и дворником — с малой высоты совсем не больно падать. Спихивают, стаскивают за ноги, поливают сверху кипяточком тех, кто уже успел сколько-нибудь подняться. В троице: волк, коза и капуста после волка наибольший шанс уцелеть имеет капуста, а не коза.

Господи боже, помоги мне. Занятому собой Монстру не до нас — помоги же мне ты! Сделай так, чтобы самолет не долетел, ведь еще есть время! Пусть откажет один из свистящих над крылом движков, на «Ан-74» это крайне опасно из-за резкого дисбаланса подъемной силы, и пилот наверняка попытается сесть на ближайший аэродром, возможно, пойдет и на вынужденную… а там я исчезну. Найду способ и средства. Наверняка, чтобы рулить мною через чип, нужен мощный сигнал, иначе говоря, нужно точно знать, где я нахожусь. Пусть поищут. Настька им нужна только вместе со мной…

А если и этого ты не можешь, господи, сделай так, чтобы самолет рухнул! Камнем. Что с того, что каждую деталь этой машины проверяли и перепроверяли, что менее надежная машина была бы отвергнута без разговоров, — тебе какое дело? Пусть у нее отвалится крыло, пусть одну-две минуты падения с восьми тысяч мы будем визжать от ужаса, — но пусть самолет не долетит!

Не можешь, господи? Ничего ты не можешь… Тебя попросту нет, ты мертв, ты только иллюзия, ловушка для дураков, порождение нашего несогласия с этим поганым миром и бессилия что-либо изменить. Лесной клоп притворяется мертвым, чтобы враги побрезговали и не съели. Ты притворяешься живым…

— Не нервничайте так, Алексей Сергеевич, — вроде бы даже сочувственно проронил Коля Штукин. — Еще целый час лететь. Все будет в порядке, говорю вам. Да и как может быть иначе?

Я знал, как может быть иначе. Сунуться в объект с Настькой — и ждать, что выкинет Монстр… Да что угодно! Ум человеческий не способен вообразить, что ему, Монстру, захочется сотворить с двумя человеческими букашками. Хорошо, если только вышвырнет… Да Настька же вовек не догадается раскрыть парашют! Впрочем, тут еще можно будет придумать какую-нибудь автоматику… ну а если Монстр вышвырнет одного меня, а мою дочь оставит в себе? Навсегда, а?

Конечно, Максютов постарается не допустить этого. Вернее всего, мы с Настькой войдем в объект в связке, как альпинисты, — известно, что два связанных тела принимаются Монстром за одно. Интересное, с его точки зрения, получится тело — с двумя мозгами, один из которых полностью соответствует кондиции, а другой не так чтобы очень… Ни я, ни даже умный носатик Топорищев не предскажут, как отреагирует Монстр…

Я заскрипел зубами. Нет, надо бежать… Одна Настька для них ничуть не ценнее, чем любой дебил, мы им нужны в паре. Но долго ли мне удастся скрываться от Нацбеза со своим чипом-передатчиком в голове? Самое большее, несколько часов, если только не уйти в глубокую пещеру или не носить на голове жестяное ведро — вариант для киношного триллера, не для реальности. Клиники IBM, где в принципе можно было бы избавиться от чипа, не пользуются правом экстерриториальности. Искать спасения в посольстве… ну хотя бы Норвегии? Наверно, я оправдал бы себя в своих глазах, но вот беда: я хочу жить в своей стране, какой бы она ни была. К тому же возможность такого варианта моих действий наверняка принята во внимание. Нет, сбежать мне просто не дадут…

А значит, будь что будет?

Бессилие… Словно у зверя, попавшего лапой в капкан. Вот только мне нечего себе отгрызть, чтобы вырваться на волю. Самые хитроумные капканы человек ставит не на зверье — на человека.

Посадку разрешили не сразу. Сильно припадая на крыло, самолет сделал два круга над Жуковским. Дома, дороги, лесок, петлистая лента Москвы-реки — все встало наклонно, словно вот-вот собираясь заскользить по невиданному склону, но одумалось и выпрямилось. Самолет плавно пошел вниз, очень мягко коснулся полосы, погасил скорость, зарулил на стоянку и замер. Оба крепких парня, прежде сопровождавшие Максютова, а теперь Штукина, одновременно поднялись. Тот, которого звали Валерой, распахнул дверцу и спустил вниз короткую алюминиевую стремянку.

— Пойдемте, Алексей Сергеевич, — сказал Коля Штукин. — Нас ждут. И послушайте доброго совета… не надо глупостей.

— Понятно, — пробурчал я. — Шаг влево, шаг вправо — побег. Ну-ну. Но ведь санкции стрелять у тебя нет? Или есть, но только ампулами с обездвиживающим?

— С серотонином, — отозвался Штукин. — Это очень больно, Алексей Сергеевич, не советую испытывать на себе. Видите ли…

— Я знаю, что такое серотонин.

— Тем более. Будьте благоразумны.

Так. Значит, Максютов не доверил Штукину управление моим чипом и мною. Если оно вообще существует, это управление. Если Максютов не блефовал…

Но все это уже частности, не имеющие большого значения. Нет у меня желания получить в спину хорошую порцию серотонина. В каком-то смысле он тоже обездвиживающее — боль швырнет оземь. Адская боль, нестерпимая. Превентивное психологическое воздействие тоже тут как тут — враз пропадает охота к бегу с препятствиями.

Автомобиль с темными стеклами ждал нас на краю поля. Штукин о чем-то поговорил с водителем, и тот вылез. За руль сел Валера, а Штукин и второй парень стиснули меня с боков на заднем сиденье. Поехали…

Чуть-чуть моросило, щетки стеклоочистителей размеренно болтались туда-сюда, как два метронома. Было половина восьмого утра, утренний «час пик». Как только пересекли МКАД, скорость пришлось сильно снизить. Дрожа в каплях на стеклах, наплывали рекламные щиты, самый кричащий из них обещал немедленно превратить покупателей новой модели чипа Crown-VL-3000 в «суперхомо» — подлинного владыку мира.

Пожалуй, за прошедшие месяцы столица нисколько не изменилась. Та же жизнь, та же каждодневная суета. Спешащие люди, сгорбленные фигуры нищих. Страхи забылись. Сильно выцветший щит с надписью: «Твоя паника работает на Монстра!» выглядел анахронизмом, на него никто не обращал внимания.

Вот и мой дом…

— Вы все помните, Алексей Сергеевич? — спросил Коля.

Я отделался кивком. Легенда была предельно проста: путевка в закрытый санаторий на десять дней с правом вписать в нее ребенка не старше двенадцати лет. Руководство проявило заботу о майоре Рыльском, пахавшем весь последний год, как вол в упряжке. Ты ведь не против, дорогая, если я возьму с собой нашу дочь? Ей там будет хорошо. Конечно, присмотрю как следует. Прости, родная, совсем нет времени, я должен бежать…

И Маша поверит, хотя и поворчит немного.

Какое счастье, что у меня слабоумная дочь! Она не сможет рассказать потом, что это был за «санаторий». Конечно, в том случае, если у нас с ней вообще будет какое-то «потом».

Господи! Не оставь ее. Дай ей шанс, и я никогда больше не упрекну тебя за то, что моя дочь — даун…

Знакомый приставала с сизым мурлом по-прежнему торчал возле подъезда. По-моему, он узнал меня, но, узрев за моей спиной двух скорохватов, клянчить на опохмел не решился. Они все неплохие психологи, профессиональные попрошайки.

В лифт втиснулись втроем. Интересно, хватит у хлопцев ума не показываться на глаза Маше?

Ума у них хватило. Как и подобает конвойным, один из них спустился вниз на лестничный пролет, второй поднялся вверх. А окна и балкон контролирует снизу Штукин… Ну-ну.

Не стану я никуда спешить. Позавтракаю с Машей, не торопясь, выпью кофе, а если она окажется в настроении, то тем более спешить некуда. Пусть мои конвоиры ждут меня на площадке хоть час, хоть два, маясь от неизвестности и справляя малую нужду в мусоропровод. Свое они получат, но позже.

Может быть, я даже забуду, что я — подлец.

Дверной замок, сработав, громко щелкнул. В спальне зашевелились, зашуршали постельным бельем. И по этому-то шустрому шороху простыней, еще до того, как я увидел в прихожей чужие ботинки, я понял, что Маша не одна.

Так.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Они подскочили одновременно, оба. Маша, охнув, тут же прикрылась простыней. Было бы от кого.

— Одевайся, — деревянным голосом сказал я парню. — Всего хорошего. Дверь там.

Он собирал разбросанные по полу шмотки и облачался с потрясающей быстротой, при этом, видимо, зная, где я служу, и, предполагая ношение оружия, не сводил с меня опасливого взгляда. Едва не напялил брюки ширинкой назад. Сунул ноги в ботинки, забыв надеть носки, в последний момент вспомнил про них и, воровато цапнув с пола, засунул в карман. Ничего, на лестнице переобуется.

— Надеюсь, тебе понравилось, — бросил я ему вслед, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более гнусно. Парень ничего не ответил и заспешил вниз по лестнице, втягивая голову в плечи — наверно, ожидал удара сзади, а то и пули.

Обойдется. Трусы всегда глупы, страх мешает им думать и чувствовать.

Пустота…

Я прислонился спиной к косяку. Вот как, оказывается, рушатся миры — облетают клочьями, как оборванные старые обои, обнажая серый бетон стены с нарисованной кем-то похабной картинкой. И только. И ничего нет. Мы думали, что строили свой маленький и радостный мир на двоих, и сумели потесниться, чтобы дать в нем место безнадежно больному ребенку, со временем созданный нами мир перестал приносить нам счастье и сулил только уют, но все-таки он казался таким надежным, таким прочным…

Нет больше нашего мира. Нет ничего.

Лишь клочья, летящие в никуда. Скоро не станет и их. Останется одна большая пустота. Бесконечная.

Вакуум.

— Дай мне халатик, — сказала Маша. — Вон там, на стуле.

Она уже оправилась от первого потрясения и теперь готовилась к атаке. Сейчас я же окажусь во всем виноватым.

Я молча подал ей халатик. Не вставая с мятой постели, она накинула его на плечи и поискала глазами вокруг себя.

— Трусики на полу, — подсказал я.

Она усмехнулась:

— Брезгуешь подать?

— Брезгую…

— Ну и черт с тобой, — зло фыркнула она и, спустив с кровати ноги на пол, вдруг пронзительно закричала на меня: — Ты сам виноват! Сам! Ну что смотришь? Смотри как следует, твоя жена спит с посторонним мужиком! Да, спит! А почему, знаешь? Что стоишь истуканом, язык проглотил? Нет, ты ответь…

Я молчал.

— Ты оглох?

— Нет, — с трудом выговорил я. — И не ослеп. Очень жаль.

— Ну так я тебе отвечу. — Она коротко рассмеялась. — Мне муж нужен, мужик в доме, понятно? А ты кто? По полгода тебя нет, пропадаешь неизвестно где и позвонить не догадаешься, а потом являешься: здрасьте, мол, извольте любить и холить. Деньги присылал? Да нужны мне твои деньги! Мне внимание нужно. Да любая женщина на моем месте давно сделала бы то, что я сделала только сейчас! Я живая, ты понял? Не домохозяйка и не твоя собственность, что хочу, то и делаю. А если муж не способен…

Она кричала, заводя себя все сильнее, убеждая меня, а еще больше себя в том, в чем ей очень хотелось бы себя убедить, зная, что нет лучшего цемента для здания семьи, чем комплекс вины у мужа. Она еще пыталась поймать и сшить разлетающиеся клочья.

А я молчал.

— Только не заливай мне, что у тебя там не было баб! Что я, мужиков не знаю, что ли? Все вы одинаковы…

Баб и вправду не было, на них просто не оставалось времени, но я опять ничего ей не ответил. Она бы не поверила. Не захотела бы поверить. А если и поверила бы каким-то чудом, то непременно назвала бы меня рохлей и дураком.

А кто я есть? Разве нет? Поистине надо быть дураком, чтобы на двенадцатом году супружеской жизни называть привычку верностью, а чувственность любовью. Чего я хотел двенадцать лет назад, когда через дыру в заборе бегал к ней в самоволки, идеалист паршивый? Вечности чувств? После рождения слабоумного ребенка, после моих ночных бдений на службе и командировок? Вот тебе вечность…

И верно — дурак. По Сеньке и шапка. Получи давно тобой заслуженное, ты, веривший в чистую любовь! Поделом.

Кушай. Хавай. Лопай, что дают.

— Кто он такой? — спросил я.

— Не твое дело. Нормальный мужик, не то что ты. Внимательный. Его по полгода по командировкам не носит. Что, застрелить хочешь? Ну давай. Только уж начни с меня. Чего ждешь?

— У меня нет оружия.

— Что ж ты так оплошал, Джеймс Бонд, а? — Она уже глумилась.

Кольнуло в сердце. Надо уйти. Просто повернуться и уйти. Молча. Оставьте в покое мою пустоту, она мне дорога, не заполняйте ее гниющим дерьмом! Пусть природа не терпит пустоты где-нибудь в другом месте.

— Квартиру делить будем или как? — резко, в спину. Как хлыст.

Я не ответил. Стиснул зубы и не хлопнул дверью, а аккуратно притворил ее за собой. Вниз по ступенькам — пешком. У скорохватов оловянные глаза, глумиться над моим несчастьем они не станут. Проинструктированы. Закодированы на вежливое обращение с сопровождаемым. Я ценный фрукт.

Спокойно… Моя пустота — со мной.

На этот раз похмельный приставала у подъезда осмелел настолько, что рискнул преградить дорогу и загундосить насчет «поправить здоровье». Валера несильно ткнул его в грудь, и тот с растерянным матюком сел в лужу. Не лезь, похмельный. Видишь, люди заняты.

В машину? Нет проблем. Не бойтесь, ребята, я не сбегу, мне некуда бежать. И не покончу с собой, во всяком случае сейчас. Я еще не испил чашу до дна.

Хоть бы у Штукина достало ума не начать балагурить по своему обыкновению…

По-прежнему моросило. Шипели лужи под колесами.

— Все в порядке? — осведомился Штукин.

— Да. — Я не стал уточнять, что легенда изменилась. Разницы, в сущности, нет никакой. Мои конвоиры все поняли, объяснят.

Как нарочно подгадано! Муж застает жену с любовником, следует классическая сцена… без убийств и мордобоя, по-интеллигентному: развод в перспективе и сервант пополам… затем в расстроенных чувствах отец похищает дочь и скрывается с ней в неизвестном направлении. Одним словом, банальная бытовая история: пропавший ребенок, отец-негодяй, потерявшая голову мать, заявления, жалобы на бездействие милиции, всероссийский розыск, то-се…

— Останови, — сказал я.

— В чем дело? — спросил Штукин.

— «Сникерсов» надо купить, штуки три. Для дочери.

— Поехали.

— Ну и дурак, — сухо прокомментировал я. — Хочешь, чтобы она орала всю дорогу?

Штукин подумал.

— Валера, останови. Вон там, у киоска.

Валера остановил.

— Только без глупостей, Алексей Сергеевич. Витя, выйди, купи, что он сказал.

Недовольный Витя вылез из машины и скоро вернулся с тремя крупноформатными «Аленками».

— «Сникерсов» не было. Эти сойдут?

— Сойдут, — сказал я, пряча шоколадки в карман куртки. — Особенно за твой счет. Холуй.

— Спокойно, Витя, — сказал Штукин, хотя выдержанный Витя и не собирался дергаться. — Зря вы так, Алексей Сергеевич. Честное слово, зря.

Не ему было учить меня, что зря, а что нет. Но больше я не произнес ни звука до самого интерната.

* * *

— Вообще-то не положено, — неодобрительно сказала мне толстая тетка. — Прогулка у нас перед обедом, а сейчас у воспитанников тихие игры. Но раз уж вы приехали на час издалека…

— Уверяю вас, никакой беготни не будет. — Я просительно приложил руки к груди. — Никаких пряток-салочек, клянусь. Мне бы дочь увидеть. Мы просто погуляем в парке. Полчаса, ладно?

— Все так говорят, а потом дети взвинчены, на головах ходят. Знаем. И зонтика, гляжу, у вас нет…

— Там нет дождя.

Тетка задумалась.

— Пятнадцать минут, — решила она наконец и, с трудом совершив полуоборот в дверном проеме, закричала, надсаживаясь: — Наташа, одень Рыльскую! А вы подождите, — сурово обратилась она ко мне. — И ничем сладким ребенка не кормить, понятно?

— Тогда это вам, — сказал я, протягивая ей шоколадку. Она, конечно же, взяла, хотя было видно, что предпочла бы что-нибудь посущественней. Классический примитивный тип. В мечтах — ханша, собирающая поминки с удельных князьков. Но какому хану такая нужна?

— Ждите тут. — И тетка удалилась.

В тесноватом фойе сесть было некуда. Я принялся расхаживать от стены к стене, любуясь рисунками умственно отсталых детей, приколотыми кнопочками к стендам. Преобладали изображения животных. Вот это, кажется, жираф, но почему-то полосатый — не то окапи, не то в его родословной не обошлось без зебры. Крокодил. Похожий на головастика кит с фонтаном. То ли собака, то ли лошадь. Весьма антропоморфная муха-цокотуха. Крайне абстрактный слон.

К счастью — ни одного изображения Монстра. Вероятно, интернатовским детям не очень-то дают смотреть телевизор.

Я попытался догадаться, какие из этих рисунков могли принадлежать Настьке, и не сумел опознать ни одного. Либо ее рисунков здесь не было, либо, что вероятнее, она теперь исчеркивала бумагу по-другому, нахватавшись «развивающих методик». Время идет, человек взрослеет… даже даун.

А узнает ли меня дочь? На один миг меня охватила тихая паника. Десять месяцев! Именно столько я ее не видел. Вот именно, время идет. И для ребенка оно движется гораздо медленнее, не идет, а ползет, как объевшаяся ленивая черепаха, и десять месяцев для него — десять лет для взрослого.

— Папаша, получайте! И чтобы не бегать в парке!

Не буду.

Они закутали Настьку, как для экспедиции на Памир — на голове шапочка толстой вязки, на теле пуховая куртка с поднятым и обвязанным шарфом воротником. Дочь здорово подросла за эти десять месяцев. Появились какие-то новые, пока трудноуловимые черты, которые, я это знал, и не надо пытаться уловить, а надо дать им время, совсем немного времени, чтобы они стали родными. Мне показалось, что ее лицо стало еще более одутловатым. Как и прежде, толстый язык не помещался во рту.

Какая разница!

— Папка…

Она не забыла.

Я подхватил ее на руки — она счастливо пискнула. Покружил под гневным взглядом тетки, дождался окрика, поставил, взял за руку. Сделал в сторону тетки успокаивающий жест: все, мол, больше никакого хождения на головах. Папа давно не видел дочку. Папа с дочкой идут гулять, очень спокойно гулять, понятно?

— Не больше пятнадцати минут! — крикнули нам вслед.

— Да-да, конечно, — уверил я, не оборачиваясь. Дверь, снабженная тугой пружиной, гулко бухнула за моей спиной.

Дождь и вправду перестал. В лужах на асфальте мокли палые листья. Пахло осенью.

— Я принес тебе няняку, солнышко.

— Дяй! Дяй няняку!

Я вскрыл хрустящую обертку и отломил ей два квадратика. Настька не стала капризничать. Как всегда, я не мог разобраться: то ли она не видела разницы между «мало» и «много», то ли расчудесно понимала, что я дам ей еще шоколадных квадратиков, когда она справится с этими. Сколько потребует, столько и дам, потому что папка хороший. Нормальному человеку не дано понять, какие мысли текут в голове слабоумного, на это только Монстр способен.

— Ну смотри, куда это годится? Все пальцы перепачкала.

— Папка, — сказала дочь с набитым ртом. — Папка холосый.

Комок подступил к горлу.

Хороший… Да уж.

Чугунная решетка на кирпичных столбах и вместе с нею территория интерната остались позади. Боковым зрением я уловил скорохватов Витю и Валеру и скрипнул зубами от злости. Страхуются…

А зря. Если уж я не сумел сбежать один, то с Настькой это стало совершенно невозможно. Я мог бы рвануть по парку, оставив дочь им… ничего бы они ей не сделали! Что-то мешало мне. Наверное, есть предел, за которым дальнейшее предательство становится невозможным.

Ох и глупо!

Мы двинулись через парк, еще тихий по утреннему времени, если не считать слабого шелеста опадающей листвы. Чуть позже сюда явятся мамаши выгуливать детей, приковыляют бабки посидеть на лавочках, а вон тот столик, усыпанный за ночь мокрыми изжелта-красными пятернями клена, наверняка оккупируют пенсионеры-доминошники. Но пока в парке было безлюдно. Витя держался шагах в десяти позади нас, Валера выбрал параллельную дорожку. Коля Штукин терпеливо ждал возле машины, привалившись к дверце задом.

Когда до него осталось несколько шагов, он вынул руку из-за спины и дважды бесшумно выстрелил — в меня и дочь.

Не знаю, что было у него в ампулах, но точно не серотонин. Чип запоздало взвыл об опасности — я не успел разобрать, какого рода. Боли не было, просто мир качнулся, задрожал и перестал существовать.

* * *

Болел бок. Мой правый битый бок, еще нуждавшийся в ежедневной перевязке, с едва зарубцевавшейся ямой, где когда-то помещался кусок ребра, вырванный пулей кретина-сторожа. Я лежал именно на правом боку, подогнув ноги и упираясь во что-то макушкой, на заднем сиденье автомобиля. Судя по тому, как подвеска отзывалась на выбоины в асфальте, машина шла довольно быстро.

Я застонал и пошевелился. Затем попытался приподняться на локте и света невзвидел. Стараясь поменьше стонать, я спустил ватные ноги на резиновый коврик и кое-как принял полусидячее положение. Тело все еще слушалось плохо.

Не убили, значит. Только обездвижили. Суки, перестраховщики!

Когда мутная пелена перестала застилать глаза, я немного удивился. Кроме меня, в машине находился всего один человек: впереди за рулем сидел моложавый мужчина, и явно не Штукин. Тот рыжеватый веснушчатый блондин, а этот, насколько я мог судить, был брюнет, да еще жгучий. Скорее всего, кавказец.

Все-таки чего-то я в этой жизни до конца не понимаю: что, кавказские сепаратисты уже начали похищать людей в Москве? Да еще выхватывать их из рук Нацбеза? Да нет, первое еще куда ни шло, а на второе у них, к счастью, пока что кишка тонка.

— Пригните голову, Алексей Сергеевич, — сказал, не оборачиваясь, мужчина. — А еще лучше лежите, как лежали. У моей машины стекла не темные.

Машина и вправду была другая.

— Где моя дочь? — зашипел я.

— Здесь, не волнуйтесь. На переднем сиденье. Она еще спит и немного сползла, вот вам и не видно. Не беспокойтесь, с нею все в порядке.

— Покажите, — потребовал я.

Он повернул зеркальце над лобовым стеклом.

— Так вам видно?

— Да. Ну вот что, если с ней что-нибудь…

— Я же сказал: не беспокойтесь, — перебил он. — Дозы были равные, и обе рассчитаны на взрослого мужчину. Будь вашей дочери три годика, я бы волновался, но в нашей ситуации не вижу повода для паники. Она очнется, вот увидите.

— Надеюсь…

— А я уверен.

— Кто вы такой? — спросил я.

Мужчина вернул зеркальце в исходное положение.

— Зовите меня Гурген.

— Просто Гурген?

— Гурген Акопович, если вам угодно. Чтобы у вас отпало желание шарахнуть меня по голове, скажу сразу: я ваш коллега, и я на вашей стороне. Так что лежите и ничего не бойтесь. Теперь мой черед бояться.

Ничего не понимаю. Кроме того, что он, похоже, не террорист, а миссия Штукина, по-видимому, дала сбой. Или она, эта его миссия, много сложнее, чем мне представлялось?

И что, собственно, в понимании моего нового знакомца значит «на моей стороне»? Где она теперь, эта моя сторона? Поднимите мне веки, не вижу.

Машина неслась по какому-то загородному шоссе. Мелькали лесопосадки. Нет, это не Новорязанское шоссе…

— Где Штукин? — спросил я, прочистив горло.

— Выбыл, — коротко бросил Гурген.

— Не понял.

— Выбыл по состоянию здоровья. Чего тут непонятного?

Так-так. Любопытно.

— А его хлопцы?

— Тоже выбыли. Вы бы все-таки лучше не маячили, Алексей Сергеевич. Лягте и расслабьтесь. Помогать мне не надо, главное, не мешайте. Передать вас с рук на руки генерал-лейтенанту Максютову — моя задача.

Так. Уже теплее.

— Вы контролировали ход операции? — попытался уточнить я.

— Именно так… Да ложитесь же!

Поерзав задом, я кое-как сдвинулся по сиденью вправо и прилег на левый бок. Гурген одобрительно гугукнул.

— Ну и что у Штукина пошло не так?

— Я думал, вы заметили, — сухо сказал Гурген. — Скажите спасибо Максютову, что еще живы.

Я пошевелился, и опять заныл бок. Вот сволочь.

— Штукин жив?

— Нет.

Ясно…

— Куда мы едем? — спросил я.

— Пока в Домодедово. В аэропорт.

— Могу я узнать, зачем?

— Из Жуковского мы не улетим, — отозвался Гурген. — Не дадут. Или долбанут по пути ракетой. Случайный пуск.

— А что в Домодедово?

— Попробуем улететь грузовым рейсом. Гуманитарная помощь из Англии для пострадавших от Монстра, продовольственная и вещевая. Рейс на Вятку.

— Это какие же там пострадавшие? — не понял я.

— Выселенные из запретной зоны.

Правда. Я и забыл.

— А почему Домодедово?

— Экипаж-то российский, — терпеливо пояснил Гурген. — В Шереметьеве-три после вчерашнего теракта есть проблемы, так что посадили их в Домодедове. Через час у них вылет. Мы успеем.

Интересно девки пляшут… Какой еще теракт? Впрочем, вчера вечером я почти не смотрел новости, мог и пропустить. Отсыпался я… перед вылазкой.

— В Шереметьеве монстропоклонники нашкодили? — спросил я.

— Какое там. Опять чеченцы.

Вот как… Все возвращается на круги своя. Монстр еще очень даже жив, хотя, вероятно, не вполне здоров, но исходящая от него опасность вроде бы сходит на нет, в конец света уже мало кто верит, а значит, можно возвращаться к прежним занятиям, насущным и не очень, к нормальной, здоровой жизни в меру понимания каждого. Удивительно быстро люди это осознали. Террористы по-прежнему станут заниматься своим привычным делом, Нацбез — своим…

Стоп. Мысли мои путаются, организм мой отравлен, чип вообще валяет дурака. Не о том я думаю! Почему Штукин стрелял в меня и Настьку и почему стрелял ампулами? Кому позарез понадобилось убрать нас по-тихому? Не Максютову же…

Противодействие Монстра? Иностранных спецслужб? В принципе, возможно и то и другое, однако никак не вяжется со словами Гургена. Блин… Тупица я, вот что, забыл, сколько будет дважды два! Ведь есть по меньшей мере один человек, которому временное могущество Максютова стоит поперек горла, который сделает все, чтобы это незапланированное могущество недавнего бесперспективного полковника в тихом отделе не получило шанса вырасти с моей и Настькиной помощью ни на грош, — а ведь оно может вырасти неизмеримо…

Первый Шеф!

Почуял опасность. Вот кто с удовольствием избавится от нас, чтобы только не допустить к двум «М» — Максютову и Монстру. На свой собственный страх и риск или при поддержке и полном одобрении советника по национальной безопасности, а то и президента — сейчас совершенно неважно.

Они насторожились, когда Максютов поставил перед нами еще и теперь кажущуюся фантастической задачу: научиться управлять Монстром. По мере изучения ими материалов наших исследований их настороженность росла, пока не перетекла в иное качество — панический испуг. До коленной дрожи, до хлюпанья в подмышках… Когда они поняли, что в руки Максютову может попасть отмычка, им пришлось принимать решение. И они его приняли.

Стереть. Чтобы и памяти не осталось. Убрать. Уничтожить.

Не Максютова — отмычку. Зарвавшегося генерал-лейтенанта можно окоротить потом, когда некуда будет спешить. Дождаться удобного случая и выставить на пенсию. С почестями.

Все так просто.

Кого на пенсию, кого в никуда.

В парке Штукин предпочел усыпить нас, чтобы не мотаться по Москве с трупами и избежать случайностей с живыми. Ведь я мог бы что-то понять или почувствовать. В сущности, моя легенда-экспромт об отце, сбежавшем с дочерью неведомо куда, как нельзя лучше прикрыла бы ликвидацию. Не удивлюсь, если и любовника Маше подсунули… хотя это ее нисколько не извиняет. Нет ничего гнуснее предательства — кому это понять до конца, до глубинного смысла, как не тому, кто стал предателем сам? Мне, например. Возможно, когда-нибудь не скоро наши с дочерью останки случайно обнаружили бы в коллекторном стоке, а теперь — шиш. Не выгорело. Теперь в упомянутом стоке обнаружат Штукина и скорохватов. Счастливого вам плавания, ребята. Мне нисколько не жаль вас. Вы честно работали на Первого Шефа, как я работал на Максютова, и вы получили свою награду, как получил ее и я. Разница между нами лишь в том, что вы уже испили свою чашу, а я только пригубил. Но ведь выпью до дна, не правда ли?

Куда я денусь.

Только сейчас, подумав о чаше, я обнаружил, что зверски хочу пить. Как после наркоза. Хотя в некотором смысле так оно и есть.

— Воды никакой нет?

По-прежнему не оборачиваясь, Гурген протянул мне непочатую пластиковую бутылку, и я, лихорадочно свинтив колпачок, надолго присосался к горлышку. Вода оказалась в меру охлажденной, как раз то, что надо. Уф-ф… Живу! Жаль только, что не нарзан, а продукт какого-то очередного «святого источника», по вкусу вроде дистиллята… Стало быть, приобщился к святости.

Обратно бутылку Гурген не взял:

— Оставьте себе. Могу поспорить, вам еще захочется.

— Спасибо, Гурген, — сказал я. — За меня и за дочь.

— Наконец-то, — усмехнулся он. — Странно вы соображаете, Алексей Сергеевич: то медленно, то быстро… А, ладно, пустое. Еще ничего не кончено. Думаю, провал ими уже обнаружен, так что сюрпризы в аэропорту вполне возможны.

— И даже раньше.

— Вряд ли. Уже подъезжаем.

— Между прочим, — сказал я, — за нами «хвост».

— С чего вы взяли? — Гурген насторожился.

— Взгляните назад. Темно-зеленый «БМВ».

— А! — одобрительно произнес он. — Заметили? Не волнуйтесь, это наше прикрытие. Дай бог, чтобы оно нам не понадобилось.

Ничего не скажешь, Максютов постарался как следует обеспечить операцию. Такую с виду простенькую…

И до зареза необходимую Максютову.

«И что дальше?» — спрашивал я его, когда мы почти так же неслись по шоссе к аэродрому — несколько часов или вечность назад?

Максютов не любит лгать. Он прекрасно умеет недоговаривать и часто пользуется этим для пользы дела и своей, но прямая подтасовка плохо ему удается, хотя технически он выполняет ее безукоризненно.

Он лгал мне.

Я это чувствовал.

Знал.

«Будем считать прошедшее недоразумением, Алеша. Носорог тебя подставил, Носорог тебя и прикроет. Ты останешься в органах. Пойми, я еще могу сделать вид, что все так и задумывалось, и мне поверят…»

Кто поверит ему? Я — не верю.

А только нет у нас сейчас иной палочки-выручалочки, нежели Максютов. По крайней мере он даст нам шанс выжить, и из всех шансов этот самый реальный. Прости меня, Настя. Прости за то, что я не выбросился из окна нашей квартиры, ибо мы опасны или ценны только вдвоем. Прости за то, что во мне взыграла глупая гордость: покончить с собой, обнаружив измену жены, значило показаться смешным и жалким. Прости за то, что я все еще хочу жить…

Наверно, я не смогу убить себя, пока у нас с тобой останется шанс, пусть маленький. Меня так учили, я так устроен.

Хватит! Не хочу копаться в себе. Надоело. Для окапывания цветущих яблонь моей души существует пещера Нирваны, для ассенизационных работ — колодец Великой Скорби…

Я скорее почувствовал, чем услышал движение на переднем сиденье справа.

— Она просыпается?

— Да, — сказал Гурген.

— Остановите машину!

— Не могу. Лучше я опущу спинку, а вы позаботьтесь о девочке сами. Черт… Не вовремя. Если ее начнет тошнить — в аптечке есть салфетки.

Я отодвинулся — движения мне давались уже легче, — и Гурген опустил спинку сиденья. Настька застонала и заворочалась. Дурман, отключивший ее бедный неразвитый мозг, медленно отступал. Щеки были перемазаны шоколадом, никто не удосужился их вытереть. Нить шоколадной слюны засохла на подбородке.

Все будет в порядке, родная, все будет в порядке…

Последние минуты на шоссе показались мне растянутыми на часы. Мне представлялось, что машина ползет едва-едва, хотя Гурген сбросил скорость от силы до восьмидесяти. Не знаю, сумел ли бы я сохранить хладнокровие и расчетливость, окажись я сейчас за рулем. У Гургена это хорошо получалось.

Давненько я не был в Домодедове, но и не много потерял. Все осталось как раньше: и самолет-памятник на площади перед аэровокзалом, и конечная станция электрички, и рев взлетающих над ней с двухминутными интервалами самолетов, и сама площадь, вечно запруженная людьми и машинами, снующими туда-сюда, как термиты в главной камере своего термитника. Шум, крики, суета. Спешащие пассажиры, бестолково мечущиеся встречающие, таксисты, попрошайки, цыгане… Вечное движение.

Темно-зеленая «бээмвэшка» припарковалась рядом с нами. По-моему, в ней находились всего два человека. А немного же вас, ребята…

Гурген выключил двигатель, заблокировал зажигание и нахлобучил на голову негнущуюся кепку-«аэродром».

— Ждите здесь и пореже мелькайте в окнах. Из машины нэ выхадыт. — Он «включил» кавказский акцент и перевоплощался на глазах. Я не удержался от улыбки — это выглядело забавно.

— Не сомневайтесь.

Он ввинтился в человеческий термитник и исчез из виду.

Нет, это наив какой-то. Явный экспромт с шансами пятьдесят на пятьдесят в самом лучшем случае. Никаких признаков тщательно спланированной операции. Окна незатемненные, нет даже занавесок — сиди, вернее, что еще глупее, лежи тут неизвестно сколько времени на виду у всякого любопытного. Хотя… может, на это и расчет? Хрестоматийны случаи замечательных экспромтов, а победителей не судят, Гургену это тоже известно.

Получится или нет?

Вообще-то может получиться. Особенно если у Первого Шефа нет догадок касательно того, какой путь избран нами для бегства в края, где власть Максютова близка к абсолютной. Нацбез сделает все возможное, но пресечь все мыслимые способы уйти не способен даже он. Их много, способов. Немало пилотов возят «зайцев», только плати, и в этом смысле транспортный «утюг» предпочтительнее пассажирского лайнера. Меньше вопросов, меньше и глаз. Сколько ни перекрывай выходы на летное поле, все равно где-нибудь останется лазейка, известная только пилотам. Они будут молчать, если только их не примутся колоть специально. Командир корабля сам решит, в каком качестве мы полетим: сопровождающих лиц или груза. В сущности, мне все равно. Согласен лететь хоть в контейнере, хоть в мешке. Согласен сам быть тюком, пусть меня научат. Хотя бы для этого пришлось проставить на мне товарный знак, а нос прободить куском проволоки с пломбой.

Между прочим, надо будет распотрошить какой-нибудь тюк с «гуманитарной помощью» — на предмет шоколадок для Настьки. Найду — возьму сразу десяток. Как-никак мы с ней тоже пострадали от Монстра, пока, правда, косвенно. Ловил бы я сейчас спокойненько промышленных шпионов, если бы не эта космическая сволочь с обратным адресом из неизвестного тысячелетия. Продукт потомков. Ох, поговорил бы я с этаким потомком с глазу на глаз…

Дочь замычала, тяжело просыпаясь. Заворочалась. Я вытер ей носовым платком перепачканные щеки, подбородок и на всякий случай приготовил салфетки.

— Па…

— Я здесь, солнышко.

— Папа… Водя…

Слава всевышнему, кажется, стандартная реакция. Никаких побочных эффектов. Упал с души камень.

— На, доча. Пей.

Она совсем не умела пить из горлышка — мне пришлось поддерживать бутылку, и все равно половина воды пролилась зря. Черт с ней.

— Ну как, теперь лучше?

— Папка, — сказала дочь, и тут же ее начало рвать прямо на сиденье. Почти одной водой, коричневой от съеденного шоколада. Минут пять ее выворачивало наизнанку, потом спазмы понемногу прекратились. Я сунул в карман последнюю сухую салфетку.

— Папка… Водя.

Воды в бутылке осталось на донышке. Настька выхлебала ее одним глотком. К счастью, рвотная реакция не повторилась.

— Водя!

— Нет больше воды, мое солнышко.

— Водя, папка! Водя!

Я перерыл весь салон в напрасной надежде найти вторую бутылку. Но Гурген, как видно, запасся только одной.

— Потерпи немного. Будет тебе вода.

— Водя-а! — Настька начала всхлипывать. — Ы-ы-ы…

О черт! Прямо хоть плюй на инструкции и беги к ближайшему киоску.

И тут я заметил в человеческом термитнике знакомую кепку. Гурген возвращался. Очень вовремя.

— Быстро! — Он рванул дверцу, не обращая ни малейшего внимания на запах рвоты и разбросанные по салону салфетки. — Она идти может? — Я не очень уверенно кивнул. — Тогда за мной.

— Водя! — всхлипнула Настька.

— Пойдем, доча, — сказал я, выскакивая из машины. — Пойдем к воде. Там будет много воды.

* * *

Просторное чрево «Ил-76» было загружено едва вполовину. Здесь дремали здоровенные пыльные контейнеры ростом под самый потолок, имелись и груды тюков на деревянных поддонах, стянутые потрепанными лохматыми лентами. Отдельно возвышались аккуратные штабеля новеньких коробок, судя по наклейкам — с компьютерами и ксероксами. Последние явно не предназначались для пострадавших от Монстра.

Не слишком-то щедрыми на подачки оказались англичане — не то, убаюканные последними репортажами, уже перестали принимать Монстра всерьез, не то устали заботиться о тех, кто хронически не способен позаботиться о себе сам. И если я готов доказывать каждому, что первое глубоко ошибочно, то против второго не поспоришь. Иногда оказывать помощь просто безнравственно. А еще безнравственнее ее принимать. Вряд ли эта помощь стоила того керосина, который пришлось сжечь, гоняя самолет в Хитроу и обратно. Оргтехника — иное дело.

Щель между коробками и мешками оказалась достаточной для нас троих. Как тараканы за плинтусом, честное слово…

— Папка! — тянула дочь. — Папка, водя, водя-а!..

— Гурген… — просительно сказал я.

Он отрицательно помотал головой.

— Не сейчас. Еще возможен досмотр.

— Какая разница! — злобно зашипел я. — Ты что, воды у пилотов не можешь сбегать попросить? Блин… будут досматривать — так и так заметят, с водой или без!

Гурген пожал плечами.

— А это как будут смотреть…

— Тогда я сам схожу!

— Вам нельзя, Алексей Сергеевич, — сказал Гурген таким голосом, что я понял: он не позволит. — Подождите.

— Водя-а-а…

— Ш-ш! — Я приложил палец к запекшимся губам. Мне тоже здорово хотелось пить. — Хочешь, сыграем в зеленого огуречика?

— Хосю. Водя…

— Огуречиком будешь ты, — шепотом импровизировал я, не давая дочери вставить слово. — Огуречик такой зелененький, свеженький. Ему надо тихонько сидеть на грядке, закрыть глаза и не шевелиться, а то придет большущая серая мышь и отгрызет огуречику хвостик. Понятно?

— Дя.

К счастью, Гурген проникся и не мешал.

— Это очень плохо, когда отгрызают хвостик, — шептал я. — А если огуречик будет сидеть тихо-тихо, ему дадут много воды из лейки. Много-много воды, а потом большую вкусную няняку… Ш-шш!.. Мышь идет!

Она послушно закрыла глаза ладошками — страдающая от жажды одиннадцатилетняя девочка с интеллектом трехлетнего карапуза, позволяющая вот так, запросто себя морочить. На несколько минут этой игры ей хватит, а потом?

Придумаю новую. А потом еще одну. Пока мои бывшие коллеги не высветят нас здесь фонариком.

Долгий зудящий гул, вибрация пола… Поднимают аппарель? Наверное. Значит, досмотра не будет?

Гул раскатился последним аккордом и смолк. Стало темнее.

А ведь верно…

— Все! — сказал Гурген, протискиваясь мимо нас. — Сейчас будет вода. Пока не начали выруливать…

Он вернулся бегом, прижимая к животу четыре банки колы. Я тут же вскрыл одну.

— Вот вода, солнышко. Огуречик ты мой…

Настька отняла ладошки от лица и схватилась за банку. Опять полилось и в рот, и на пол.

— Ты плогнал мысь?

— Прогнал, доченька. Она убежала.

— Плохая мысь, — уверенно сказала Настька. — Папка холосый.

Я стиснул зубы, не зная, плакать мне или радоваться.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Ярчайшие эллипсы света скользили по полю, по волглой полегшей траве в бусинах холодной росы, то двигаясь прямо, то выписывая хитрые кренделя и загогулины, иногда рывком возвращаясь к уже осмотренному месту, — не меньше половины прожекторов в запретной зоне управлялись автоматически. Создатели программы божились, что любое существо крупнее кошки на пути от колючей проволоки до объекта попадет в эллипс света минимум четырежды. На краю поля свет цеплял ряды столбов, простых и с изоляторами, неожиданно выхватывал кусок бетонки, дробился в пеньках сведенного леса, прихотливо играя корявыми тенями, так что новичку-караульному могло показаться, будто к объекту подползает целое диверсионное подразделение. И казалось не раз. Иначе было над рекой — на темной воде блики прожекторов маячили постоянно.

Тем непроглядней казалась темень, когда луч, ударивший в триплекс армейской БМП, уходил в сторону и ослепленным глазам требовалось время, чтобы вновь начать видеть хотя бы на три шага вперед. Как раз там кончалась трава и начиналась обширная неглубокая ложбина, начисто лишенная растительности, — недавнее лежбище периферийных частей больной твари. Ночь была темная, без луны, с редкими тусклыми искрами звезд.

Зато объект освещался постоянно. И было видно, насколько он сдал за последний месяц, если слово «сдал» вообще применимо к чему-то такому, о чем нельзя с уверенностью сказать, что оно — существо. Монстр выглядел неважно. Даже не глядя на лишенную растительности широкую полосу вокруг него, не видя срезанного торца бетонки, резко обрывающейся на черте его наибольшего продвижения вширь, можно было понять, что он в самом деле уменьшился в объеме — «кожа» его перестала матово блестеть и сморщилась, словно была ему велика. Зев входного туннеля по-прежнему выделялся вровень с грунтом резким темным пятном, но уже не круглым — вполне явственно различались бугристые потеки по его краям. Больное чудовище навязчиво напоминало невиданный гигантский овощ после зимнего хранения у плохих хозяев.

— Как не повезло яблоку, — бормотнул кто-то позади меня, явно цитируя нечто полузнакомое-полузабытое. Я не стал удивляться сходству ассоциаций.

Верно. Не повезло у нас гостю. То ли он с самого начала был болен, как считает Топорищев, то ли подцепил какую-то инфекцию уже у нас. А может, надышался нашим воздухом, таким непривычным для потомков и их среды-няньки. Как-никак у нас в атмосфере пока еще не два процента углекислоты. Хотя вряд ли причина в этом… Что ему газовый состав? По идее, если гипотеза верна, он предназначен для колонизации любых землеподобных планет, в том числе и бескислородных.

А велика ли для меня разница — в чем причина? От какой бы хворобы ни помирал Монстр — он еще жив.

— Сейчас прожектора погаснут, — сказал Максютов. — Все готово. Крыса переела основной кабель и геройски погибла, аварийная система включилась с задержкой. Труп крысы мы предъявим нашим уважаемым наблюдателям, чтобы не подумали невесть чего. Камеры тоже отключатся. Времени у тебя секунд тридцать, так что не разевай варежку. Руки в ноги — и в объект. Ее, — покосился он в сторону притихшей Настьки, — донесут до входа на руках, если надо. Надо?

Я помотал головой.

— Нет.

— Ну гляди. Под твою ответственность.

— Здесь есть камеры с автономным питанием? — спросил я.

— Да. Но это не твоя забота.

Спасибо и на том. Можно не сомневаться, что вышеозначенные «не наши» камеры круглосуточного наблюдения либо передадут то, что угодно Максютову, либо будут отключены или повреждены. Последнее, разумеется, спишется на злую волю Монстра.

— Поверят? — проявил я праздный интерес.

— Поверить не поверят, но и возражать без доказательств вряд ли посмеют. Постараемся так же прикрыть тебя… когда вернешься.

Меня… Настьки он словно не замечал, скользнул по ней взглядом один раз, убедился в соответствии — и ладно. Дебилка и есть дебилка, что с нее взять.

Свет прожектора налетел, резанул глаза и скользнул дальше. Я заморгал, пытаясь восстановить зрение.

Ночь. А ведь всего сутки назад я лежал на больничной койке и готовился к выполнению своего превентивного плана: предупредить жену, чтобы она с Настькой на время исчезла из поля зрения Нацбеза и чтобы ни одна живая душа не узнала, что это я ее предупредил…

Все изменилось, полетело в тартарары. Жена оказалась шлюхой, я — заурядным мокрушником, предателем и трусом. И вот — привязанный к дочери полосатым капроновым шнуром, снабженным разрывным амортизатором и якобы выдерживающим трехтонный рывок, готовлюсь к своему третьему проникновению в объект.

Типичная тайная операция. Ни Фогеля, ни Топорищева поблизости не наблюдается — они заведомо не введены в курс дела. Вообще никаких научников, только свои. Узкий круг.

Парашют на груди. Сбоку к парашютному ранцу пришит карман для шоколадных батончиков. Десять штук. Максютов с полуслова понял специфику моих отношений с дочерью. Из всей одежды на мне только плавки и каска с дужкой микрофона, на Настьке и того меньше — трусики. Еще специальная обвязка для капроновой пуповины, исключающая возможность избавиться от соединяющего нас шнура, и такая же на Настьке. Стропореза нет. Это уж совсем глупо: неужели Максютов полагает, что мне придет в голову перерезать шнур, чтобы Монстр воспринял нас порознь и, соответственно, порознь определил нашу судьбу?!

Да нет, конечно. Наверно, он просто не уверен в адекватности моих мозгов под психовоздействием со стороны Монстра — помнит сброшенную мною каску в пещере Нирваны…

По той же причине (только ли по ней?) нет и оружия. Делаю последнюю попытку:

— Товарищ генерал-лейтенант!

— Ну?

— Там внутри бродят два психа. И один из них вооружен.

— Опять ты за свое. Нет, Алеша. Нет.

Так я и думал. Пусть он распрекрасно знает, что мы с Настькой живы только потому, что находимся под его крылом, и я не собираюсь рыпаться, ну и что? Никто не любит случайностей, и Максютов не исключение.

— Осталось примерно две минуты… Алеша, ты все помнишь?

— Да.

— Крайне желательно сделать все за один раз.

— Да.

— Удачи тебе. Приготовься.

— Готов.

Он хлопнул меня по плечу:

— Ты справишься, я уверен.

Мне бы его уверенность.

Нет, я не сделаю так, как желает Максютов, хотя я вынужден быть благодарным ему за наше спасение. Не заставлю Монстра служить человечеству, не стану отмычкой, при помощи которой мой дражайший шеф станет клапаном при потоке благ и превратится в фигуру номер один на нашем маленьком шарике. Это я знаю точно. Если у меня будет возможность не сражаться за него, я не стану сражаться, зря он надеется, что моя признательность не имеет границ…

Он, впрочем, и не надеется. По необходимости вынужден дарить своей единственной отмычке скупо отмеренные порции доверия, только и всего. Не более. И еще рассчитывать на то, что не всегда же обитатели Монстра были слюнявыми олигофренами. По крайней мере их предки должны были быть развитыми настолько, чтобы создать такую вот среду обитания или хотя бы ее прообраз, способный к эволюции. Нет, Максютов прав: они должны были предусмотреть в своей среде какие-то аварийные рычаги управления ею.

«Ты найдешь эти рычаги, Алеша».

Ради чего? Догадаться совсем нетрудно: Максютов, может, и рад бы остановиться на достигнутой ступеньке, да не может. Или медленно вверх, или кубарем вниз, иного не дано. Вниз он не хочет.

Можно стать благодетелем для человечества и в первую очередь для своей страны. Можно не стать, но свалить Первого Шефа. Тоже выход. И ради этого Максютов будет драться насмерть.

А я?

Нет, это даже интересно: ради чего стоит драться насмерть? Ради мира? Да, но не всякого. Иногда и война ради войны может показаться благом по сравнению с прозябанием, согласием на все ради самой возможности жить. Что еще? Семья, государство, форма правления, религия, устои? Все это менялось по необходимости, все это можно изменить еще не один раз. Тогда что же главное?

Неужели свобода?

А какая часть свободы интересует вас, господа? За чью-то постороннюю свободу я воевать не стану, как и за красивые слова вообще. Если подумать, всех нас интересует только одна свобода: право самим принимать за себя решения хотя бы на бытовом уровне, и то с оговорками насчет собственной безопасности, а свобода с ограничениями уже не свобода, не суверенитет — так, автономия…

«ЧИППИ, НАИЛУЧШЕЕ РЕШЕНИЕ?»

«ЛЮБОЕ РЕШЕНИЕ ЭТИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ — НАИЛУЧШЕЕ».

Я зажмурился. Нет, каково? Юмор Монстра я уже видел, на своей шкуре ощущал, а теперь со мной вздумал шутки шутить мой собственный чип! Хотя он-то как раз относится к моей драгоценной шкуре гораздо бережней, чем я сам.

Плевать.

Может быть, я в чем-то не прав, даже наверняка. Но сейчас я стану драться только за жизнь дочери. И, если повезет, за свою.

— Папа! Няняку!

Как всегда, не вовремя.

— Даст папа няняку, — объявил в ответ тот же голос, что сочувствовал невезучему яблоку. — Если сейчас быстро-быстро побежишь, то даст.

Я почувствовал, что слетаю с нарезки.

— Заткнись, ты, козел!..

— Отставить, — просипел Максютов, придержав меня за обвязку. — Молчать, там… Раздавлю, мать вашу!.. Алексей, ты как?

— Я в порядке, — буркнул я, пытаясь освободиться.

— Ты все понял?

— Да.

Он рывком притянул меня к себе, задышал в лицо.

— Помни, Алеша, за Носорогом служба не пропадет. Веришь?

Достаточно сказать «нет» — и он отложит операцию. Не рискнет провести ее сейчас. Но иной отмычки у него все равно нет, а значит, рано или поздно с неизбежностью будет задействована существующая. После доработки.

— Верю.

— Спасибо, Алеша. Так. Бери ребенка за руку. Внимание… Время!

Корма БМП распалась надвое. Прыжок на траву. Ударило в лицо ночной сыростью, ноги ошпарило холодной росой. Бегом!

Полная темнота. Вой внезапно включившихся сирен. Свистящий шорох мокрых трав, топот десятка ног.

Я все-таки умудрился запутаться в шнуре и вдобавок споткнулся о неприметную в кромешной тьме кочку. Полон рот прелой травы пополам с песком! Мгновенно несколько рук вздернули меня на воздух. О! Меня несут! Я отплевываюсь, а им нет дела. Слава богу, мы не в диверсионном подразделении на маневрах и меня не станут подбадривать ни сапогами, ни прикладом — нас донесут до самого туннеля на руках!

Настька радостно взвизгивала. Почти так же, как давным-давно, несколько геологических эпох назад, когда я еще не старался прийти с работы попозже и с удовольствием катал ее на себе.

Живей, хлопцы, шевелитесь! Пятнадцать секунд.

Они успели. Должно быть, Максютов подобрал нам в провожатые ребят не только крепких, но и способных проникнуть за внешний психобарьер Монстра. Пробив живым тараном невидимую стену, они сбились с шага, но продолжили бег. Наверное, этих ребят специально натаскивали на барьер — то ли по ходу каких-нибудь липовых экспериментов, то ли в ночное время, когда «случайно» гасли прожектора и выключались телекамеры.

Я ощутил под ногами почву лишь у самого входа в туннель, пискнувшую Настьку приземлили рядом. Свернутый кольцом излишек шнура сунули мне в руку.

— Вперед! — выдохнули в ухо.

Не учи, холуй. Сам знаю.

Я взял дочь на руки, и она немедленно обвила руками мою шею. Мешал парашют и болел бок, но можно было и потерпеть. Папка хороший. Он сейчас даст няняку, вкусную няняку. Он устроил чудесное приключение. Он самый лучший, никогда не обидит, никогда не предаст…

Что за глупости. Она и слова-то такого не знает — «предать».

Меня легонько, но настойчиво подтолкнули в спину. Огрызаться я не стал — просто сделал глубокий вдох, как перед нырком в воду, и шагнул в черноту.

* * *

Сам не знаю, чего я сильнее боялся — то ли того, что Монстр не примет Настьку, отшвырнет вторым барьером, то ли, напротив, того, что примет.

Он принял нас даже слишком легко. И меня, и дочь. Возможно, оттого, что мы были связаны и воспринимались им как единое целое. А может быть, второй барьер уже перестал существовать?

Я сразу понял, что это не так — иначе наружу пробивался бы свет.

Внутри Монстр выглядел еще хуже, чем со стороны. Стены туннеля не сморщились, как «кожа», но на них почти не осталось места, не покрытого уродливыми наростами. Мясистые бугорчатые наросты пучились везде, даже на полу. Им было тесно, они наползали друг на друга, как пожирающие собратьев примитивные донные организмы, не изменившие с палеозоя ни своего вида, ни привычек, некоторые из них, к моему удивлению, оказались мягкими на ощупь, другие покрылись коркой и задеревенели, как березовый кап. Многие потрескались. Из трещин медленно сочилась прозрачная слизь, сладковато пахнущая сукровица больного зверя, и так же медленно застывала безобразными сосульками. Ломкие сталактиты свисали с потолка. Что там миллиграммовый соскоб — сейчас я без труда мог бы собрать для анализа вполне увесистый чемодан распадающейся плоти чудовища.

Если жизнь — это и вправду болезнь материи, тогда что же такое смерть? Выздоровление?

Я с ума сойду.

Как ни удивительно, стены туннеля еще светились — тускловатый дрожащий свет как-то пробивался сквозь слой болячек. Заметно фосфоресцировали сосульки. Можно было пробираться по туннелю вперед. А можно было остаться здесь, у самого входа, и ждать, когда Монстр поймает нас в свою коронную ловушку на предмет опознания. Не все ли ему равно, где хватать людей? Конечно, если он еще не разучился это делать…

Я все же решил дойти до развилки — и зря. Я ее не нашел. За каждым изгибом туннеля встречались ответвления, но каждое из них заканчивалось тупиком максимум через десяток-другой шагов. В иные я даже не заходил — и так все было видно. Я давал себе слово, что вот за следующим поворотом непременно остановлюсь, и каждый раз нарушал его. Седьмая минута от начала операции. На сколько я удалился от входа — метров на четыреста?

«ТРИСТА СЕМЬДЕСЯТ ТРИ ПО КУРСОГРАФУ И ТРИСТА ДЕСЯТЬ ПО ПРЯМОЙ».

Молчи, подзатыльник! Тебя не спрашивают.

Шагов через пятьдесят пришлось остановиться. Дальше хода не было. Туннель упирался в стену с наростами. Предел.

Так. Никто особенно не сомневался, что внешние лабиринты Монстра — слепая кишка, топологически не связанная с внутренними сокровенными объемами. Но я впервые видел ее столь мало разветвленной.

— Что там, Алеша? — загремело в наушниках. Ага, наладили связь. Даже любопытно, что они там, вовне, используют в качестве ретранслятора-невидимки под лучами прожекторов. Наверняка что-нибудь очень простое, как лапоть, без всякой посторонней вычурности, но эффективное. Российский стиль.

— Вы же видите, — буркнул я, поставив Настьку на пол и разминая затекшие руки. — Стена.

— Что собираешься делать?

— Как всегда. Ждать.

Максютов умолк. Я сел на ближайший твердый нарост, сперва брезгливо проведя по его шершавой поверхности ладонью, чтобы убедиться в отсутствии слизи. Настьку посадил на колени. Она тотчас заявила, что хочет няняку.

— Чуть попозже, солнышко.

Нет, она нисколько не испугалась. Трудно пугаться, не сознавая того, где находишься и что с тобой могут сделать.

— Дяй няняку!

Я сдался и отломил ей половину «сникерса». Пусть мусолит.

Она и мусолила, как всегда, причмокивая и размазывая шоколад по щекам. Ну и ладно. Щеки вон какие, есть что мазать. Та еще картина: на подсохшей болячке Монстра сидит грязный после падения, почти голый мужик с парашютом, держа на коленях сосущую «сникерс» дочь — тоже почти голую больную одиннадцатилетнюю девочку с начавшей набухать грудкой, кретиническим взглядом и измазанными щеками. Сидит, болван, мучается неизвестностью и ждет, что будет.

Воспользоваться, что ли, фильтром ненужных мыслей?

Шар холодного огня раскрылся, предлагая аксессуары. Ну нет! Обойдусь как-нибудь своими силами.

Ждать пришлось довольно долго. Настька измусолила половину батончика и потребовала:

— Папа, водя.

Из другого кармана парашютного ранца я достал плоскую фляжку с подкисленной водой.

— На. Много не пей, еще пригодится.

Разумеется, дочь не обратила на предостережение никакого внимания — пришлось отобрать воду.

Настька захныкала. Я подчеркнуто не обратил внимания. Пройдет. Даунам не свойственна истерия. Ох, Настенька… «Тесет лусей»…

Что-то громко хрустнуло подо мною. Сорвав дочь с колен, я вскочил. Нарост, на котором я сидел, лопнул сразу в нескольких местах, из трещин вытекало что-то похожее на гной. Пол сотрясся дрожью. Небольшая ровная площадка под нами медленно-медленно проседала, с мучительным напряжением пытаясь стать дном круглой ямы. Уродливые наросты по ее краям корежило и сминало, кора на них глухо лопались.

— Алексей! Что происходит?

Я откашлялся прямо в микрофон.

— Как обычно. Он пытается поглотить нас. Но у него плохо получается.

Ох, как я желал, чтобы не получилось!.. Но чувствовал: получится. В этой гадине еще много сил, она устроит нам карусель по залам и пещерам ради полноценной эмоциональной жизни! Можно только уповать на то, что не начнет с колодца Великой Скорби…

Яма натужно углублялась у нас под ногами. Мы опускались вниз, словно в медленном грузовом лифте. Потрескавшиеся края начали заворачиваться у нас над головой.

Ну давай, не тяни. Раз уж решил — глотай! Жри, сволочь! Все равно у нас нет другого выхода. Даже если Максютов разочаруется в своей отмычке, вовсе не факт, что то же самое сделает Первый Шеф.

Края ямы медленно сомкнулись над нами. Каверна. Сверху на мое плечо упал комок липкой слизи, я брезгливо стряхнул его. Пискнула Настька. Стенки каверны сжимались как бы через силу, но неотвратимо. Сейчас нас облепит эта дрянь…

Бр-р… Облепила. Нечем дышать. Ну?!

Язык отсох?

«ПОЛНОЕ ОПОЗНАНИЕ. ТЫ ДОМА».

Вот как. Значит, сработало — благодаря связке Монстр принял меня и дочь за одно существо, правда, с двумя мозгами, вроде как у диплодока. Неравноценными. Полностью адекватен только один мозг, но ради него можно потерпеть и второй, сомнительный.

Пещера Нирваны. Она изменилась, но я сразу узнал ее. Тот же овальный в плане зал, даже увеличившийся… вот только стены покрыты уже знакомыми болячками и потолок провис.

Не лучшее место, но и не худшее. Все-таки не колодец Великой Скорби, что само по себе уже хорошо, хотя для начала я предпочел бы грот Отдыха. Там как-то спокойнее и никто не заставит тебя выть от счастья.

Бегом отсюда! В ближайший коридор — кстати, их теперь четыре, а не два. Можно успеть унести ноги — водопад тихого счастья обрушивается не сразу…

— Ы-ы… — промычала Настька, опускаясь на пол.

Вот как. Выходит на нее — сразу?..

Я подхватил дочь поперек туловища и поволок вон. Подбитый бок взорвался болью, но это было даже хорошо — дольше смогу сопротивляться сладкому дурману…

Проклятый шнур все-таки попал мне под ноги перед самым финишем рывка — я грохнулся, уронив Настьку, и въехал в коридор юзом. Можно было отдышаться. Я не рискнул возвращаться в пещеру Нирваны и подтянул к себе дочь за шнур.

— Сволочь, — сказал я Монстру.

Он не спорил.

Настька захлопала глазами — приходила в себя.

— Папка…

— Сейчас дам няняку, мое солнышко, сейчас…

— Неть. — Она глядела мимо меня. — Мотри — Ниф-Ниф.

Сперва я не понял. Потом проследил за ее взглядом и заморгал. Из стены зала выходила толстая и длинная, как воздушный шар-«колбаса», розовая свинья с отвисшими сосцами и ушами вроде лопухов. Влажный пятачок шевелился. Высунувшись до крестца, свинья покрутила башкой туда-сюда, удовлетворенно хрюкнула и, отпочковавшись от стены, показалась целиком. По-моему, в ней было килограммов триста. Следом, заставив меня нервно икнуть, потянулись поросята.

— Ой! — Настька радостно взвизгнула. — Нуф-Нуф! Наф-Наф!

Пусть Наф-Наф. Главное, чтобы не было серого волка.

По виду это была самая обычная свиноматка с приплодом, только-только научившимся ходить. Я насчитал тринадцать молочных поросят породы ландрас. Выходит, они родились уже внутри Монстра, а может быть, и зачаты были в нем? Каков, любопытно знать, период беременности у хрюшек?

«НЕТ ДАННЫХ».

Хм. Вообще-то редкий случай. Но понятно: зачем офицеру УНБ из отдела по борьбе с промышленным шпионажем носить в себе информацию о сроках опороса? Это не государственный секрет.

Свинское семейство расположилось в самом центре пещеры Нирваны. Удовлетворенно хрюкнув, хавронья тут же завалилась набок, словно ей подрубили ноги, поросята принялись ее сосать, повизгивая от возбуждения. Семейка не обратила на нас никакого внимания.

Экая идиллия…

Экое свинство.

Ну и ну. У предназначенной для дебилов среды обитания и шуточки дебильные. Если этот ходячий эскалоп вздумает наброситься, защищая потомство, — чем отбиваться будем? И нечего ржать. Разъяренная свинья — зверь серьезный.

Ну и чего Монстр хотел этим достичь, любопытно знать?

Вроде замысловатого фокуса без разгадки, а главное, без объяснения, что это — фокус. Когда Монстр сдохнет — если сдохнет, — загадок останется гораздо больше, чем найдено разгадок. Интересно знать, чем питаются здешние свиньи — лягушками, что ли? Навряд ли, слишком мал этот пищевой ресурс. А лягушки чем питаются? Насекомыми? Так их здесь нет.

И тех, и других подкармливает Монстр? А зачем?

Возможно, только для того, чтобы люди в нем не чувствовали себя полностью оторванными от природы. Вероятно, создатели этой ублюдочной среды обитания учли тоску человека по природе, по зеленым лужайкам и кудрявым кущам, наделив среду способностью регулировать биосферу, от коей способности к настоящему времени остался лишь рудимент. Свалку Монстр сожрал. Болото подсушил, но лягушек оставил. Свиней тоже, хотя строения свинокомплекса уничтожил полностью. Регулировка регулировкой, а безопасность человека, наверно, на первом месте? Допустим. Стало быть, атаковавший меня хряк при всем желании не сумел бы взять меня на обломки клыков?

Сумел бы. Меня — еще как сумел бы. Вот Настьку — нет. Кто я с точки зрения Монстра? Сомнительный типчик, не вполне соответствующий кондициям человека…

— Алексей!

— Все в порядке, — сказал я в микрофон. — Нахожусь в коридоре, наблюдаю кормление млекопитающих. Вам видно?

— Не ерепенься, Алексей, — сдержанно ответил Максютов. — Доложи, по какой схеме собираешься действовать.

— По первой. Активный поиск.

— Будем считать, что тебе виднее. А почему не по схеме «карусель»?

— Не хочу.

— Это не ответ, Алексей.

Я повернул голову с телекамерой в сторону Настьки.

— Буря эмоций и никакой мысли. Возможно, я-то еще смогу бороться — а она?

Максютов задышал. Очевидно, в случае чего он рассчитывал рулить мною на расстоянии, помогая справиться с психовоздействием, — но как он сумел бы рулить совершенно необходимой Настькой? Непродуманность очевидного — яркая черта большинства скороспелых операций.

— Кроме того, я уверен, что управление объектом в принципе осуществляется не из «эмоциональных зон», — добавил я.

— Можешь доказать?

— Нет. Только ощущение.

Максютов помолчал.

— Ладно, Алексей, верю. Разрешаю действовать по обстановке.

Разрешает он! Вот счастья привалило…

Мысли мои — враги мои. Воспользоваться фильтром?

Стоп.

— Анатолий Порфирьевич, можно интимный вопрос?

— Интимный? Ну валяй.

— Штукин тоже был чипирован спецмоделью?

Максютов хмыкнул прямо мне в ухо.

— Сам понял? Молодец. Да, Алеша. Только поэтому ты остался жив.

— Спасибо, — буркнул я в микрофон.

Ну что ж… Максютов с ходу не понял, зачем я задал этот вопрос, за что ему еще раз спасибо. Значит, спецмодель чипа позволяет видеть то, что видит чипированный, и при необходимости рулить им, как безмозглым «Кэгоном» или зомби, но не позволяет читать его мысли. Это уже кое-что. Фильтр не нужен. Максютов не узнает, что я думаю о нем и что собираюсь сделать. Будь иначе, он ни за что не поручил бы Штукину сопровождать меня в Москву, не стал бы он так рисковать своей единственной отмычкой…

Ай да Штукин! Иметь в голове спецмодель и не выдать своего преданного служения Первому Шефу — это и без чтения мыслей нечто! Умница, но и дурак: надо было знать, как Максютов обеспечивает свои операции. Очень вероятно, что Гурген и его ребята были не единственными в присмотре и прикрытии.

Свинья по-прежнему продолжала валяться посреди пещеры Нирваны и, по-моему, заснула. Поросята насыщались. Я взгромоздился на ноги и погладил по голове дочь.

— Пойдем, мое солнышко.

— Кудя?

— Куда-нибудь.

* * *

Это был какой-то новый коридор, один из бесчисленных узких ходов, десятками ответвлявшихся от основного коридора, петлявших, сливавшихся и снова расходящихся, как переплетенные щупальца невиданного головоногого моллюска о ста ногах, подравшегося с десятком обычных осьминогов. Наверное, ни в одной карстовой пещере мира не нашлось бы столь кошмарного переплетения ходов в сравнительно небольшом объеме.

Настька хныкала, что устала. Временами я брал ее на руки, и она расслабленно повисала на мне, вовсе не легонькая. Иногда я уставал сам и разрешал себе пятиминутный отдых. Все сильнее болел бок. Хотелось пить, но я берег воду для Настьки. Мы находились в Монстре уже более трех часов.

Ходы, ходы… Лабиринт без Минотавра. Заблудиться я не боялся, курсограф четко фиксировал мой путь, но бродить без толку надоело. Хоть бы попалась какая-нибудь камера, пусть и с сюрпризами — все лучше, чем бесцельное брожение по узким коридорам с риском напороться на психа с помповым ружьем. Никакого центра управления здесь не было и быть не могло, я это чувствовал. Смысла в лабиринте тоже не видел.

Ход опять раздвоился.

— Алеша, поверни направо.

— Почему? — устало спросил я. — Налево вроде шире.

— По-моему, там помещение.

Максютову уже не раз мерещилось помещение, буквально в двух шагах, за ближайшим поворотом. Как, впрочем, и мне.

Ослушиваться я не стал. Не все ли равно, куда идти. И через два шага действительно увидел помещение. Хотя помещением это можно было назвать лишь с известной натяжкой. Просто тупиковое расширение, почти круглое в плане и без наростов на светящихся стенах, шагов шесть-семь поперечником.

Опять тупик.

— Попробуй здесь, Алеша, — не очень уверенно предложил Максютов. Похоже, он послал подальше все высказанные им до операции соображения насчет сосредоточенности центра управления в одной точке и его относительной недоступности для посторонних.

— Это не очень похоже на центр управления, — возразил я.

— Сам знаю! — рявкнуло мне в уши. — Ты, блин, что, ищешь компьютер или пульт? Долго искать будешь. Пробуй, говорят тебе.

Я не успел задуматься, с чего начать, — чьи-то руки легли мне на плечи. Оглянувшись, я метнулся в сторону. Шнур натянулся, Настьку сбило с ног.

Это была Маша. Совершенно обнаженная.

— Не ожидал меня здесь встретить, Алеша?

Я молчал. Отчаянно стучало сердце. Не замечая нашей дочери, Маша сделала шаг ко мне.

— Ты прости меня, дуру, ладно? Никто мне не нужен, только ты. С этой минуты навсегда. Мой Джеймс Бонд…

Улыбнувшись, она сделала еше шаг и протянула ко мне руки. Я отшагнул назад и уперся в гладкую стену.

— Ну что же ты, глупый? Иди ко мне…

Глядя на мое лицо, захныкала Настька. Не то она не видела Маши, не то не обратила на нее никакого внимания. Странно…

— Анатолий Порфирьевич! — завопил я. — Вы видите? Эй, там!..

— Это мираж, — спокойно сказал Максютов. — Фантом. На картинке с твоего чипа он есть, на телекадрах — нет. Тебя пытаются одурачить. Не обращай внимания.

Словно услышав эти слова, морок исчез. Ф-фу-у!.. Сердце еще попрыгало в грудной клетке, отдавая болью в бок, затем начало успокаиваться.

Ладно. Исчез осязаемый призрак — туда ему и дорога. Расстраиваться не стану. Делу — время.

— Алексей! — позвал Максютов.

— Я занят, — невежливо ответил я. — Не мешайте.

Может быть, центр управления действительно тут? Иначе для чего Монстру понадобилось фабриковать отвлекающие миражи?

Допустим. Примем как рабочую гипотезу.

Я обернулся к Настьке и обомлел. Ее не было. Лишь полосатый капроновый шнур, провисая посередине и покачиваясь, в двух шагах от меня уходил в стену.

Нет…

«Да!» — крикнул кто-то во мне. Да. Это случилось. Поганая тварь сглотнула моего ребенка, единственное, ради чего мне стоило жить. Что ей стоит перекусить соединяющий нас шнур и вышвырнуть меня вон?

Что-то сломалось во мне. Неведомая пружина, закрученная до звона, не выдержав, лопнула, брызнув осколками вовне.

— Сволочи! — заорал я не своим голосом. — Вы все, там! Гады! Со своими экспериментами!

— Алексей, не кипятись, — посоветовал Максютов. — Попробуй пройти.

— Куда?! Блин…

— Туда. Прекрати истерику.

Как ни странно, его спокойный голос помог мне прийти в себя. Я сделал шаг, другой и на третьем почувствовал, что прохожу сквозь стену. Она не была мороком — что-то вещественное, вроде желе, создающее сопротивление, но не липнущее к телу, обтекло меня и осталось позади.

За стеной открылось почти такое же помещение. Настька была здесь; как всегда — язык наружу.

— Дяй няняку!

— Я тебе покажу няняку! Ты почему ушла?

— Двель, — сказала дочь.

— Где дверь?

— Тям.

Час от часу не легче. Она увидела дверь там, где ее не увидели ни я, ни Максютов. Она прошла туда, где был открыт путь и куда ее, может быть, ЗВАЛИ…

На всякий случай я ощупал стены — иных невидимых дверей не нашлось. Спасибо и на том.

— Алеша, попробуй здесь, — снова предложил Максютов.

А что мне, собственно, остается делать? Сейчас попробую… вот только слегка успокоюсь. И не при помощи чипа, а сам. Максютов подождет.

— Няняку!

— Сейчас дам, мое солнышко. Сейчас…

Что может являться «рычагами управления» Монстра? Может быть, кодовое слово — вернее, понятие, поскольку Монстр видит нас насквозь и не нуждается в произнесенных словах? Такая возможность нами обсуждалась и после принятия «человеческой» гипотезы происхождения Монстра не казалась чересчур фантастичной.

Ну что ж, поехали.

— Управление, — попробовал я наугад.

Никакого эффекта.

Ну и правильно. С какой стати Монстру слушаться меня? Кто я такой? Крестцовый мозг диплодока обязан знать свое место.

— Солнышко мое, скажи «управление», — попросил я.

— Улеие, — булькнула Настька. Мне оставалось лишь надеяться на то, что она повторяет не совсем механически, что какое-то подобие образа возникает в ее голове при повторении слова. С чего бы Монстру, заявившемуся к нам из будущего, понимать один из древних языков?

— Не так. Уп-рав-ле-ни-е. Еще раз.

— Уплавление.

«КОМАНДНЫЙ ЦЕНТР. КОМАНДА НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА».

Ага!.. Все-таки он откликнулся! И как похоже на нас — «командный центр»… Вероятно, он перевел свои понятия в иные, привычные нам, если только это не сделал мой собственный мозг. Монстр не говорил — внушал.

Как был бы рад Топорищев! Теперь и только теперь его гипотеза получила полное подтверждение.

«ЧИППИ! ВОЗМОЖНЫЙ НАБОР СМЫСЛОВЫХ КОДОВЫХ СЛОВ-ПОНЯТИЙ, БЫСТРО».

Есть. Список из восьмисот сорока шести слов.

«ОТСЕВ НАИМЕНЕЕ ВЕРОЯТНЫХ».

Новый список, покороче. Сто четырнадцать слов. Все равно Настьке не по зубам. Ни терпения не хватит, ни «сникерсов».

«ДАЙ ДВАДЦАТЬ НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНЫХ!»

Готово. Хотя нет никакой гарантии, что Монстр откликнется на эту двадцатку. И вообще кодовое понятие запросто может состоять не из одного слова. Если перебирать все, мы просидим тут месяц, да и не каждое словосочетание способна выговорить моя дочь. Но все-таки шанс.

— Теперь скажи «лечение».

— Неть, — сюсюкнула Настька. — Не хосю.

И неудивительно.

— Это игра, — объяснил я. — Интересная игра. Я говорю слова, ты их повторяешь. Если повторяешь правильно, сразу получаешь няняку. Сыграем в такую игру?

— Дя.

— Начали. Ле-че-ни-е.

— Лесение.

«КОМАНДА НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА».

Так.

Я отломил кусочек «сникерса». Приходилось ждать. Когда Настька ест сладкое, она занята всерьез и не умеет делать ничего другого.

— Вме-ша-тель-ство.

— Месальство.

— Попробуй еще раз.

— Вме-са-тель-ство.

«КОМАНДА НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА».

Новый шоколадный кусочек.

— Ре-монт.

— Лемонт.

Опять мимо.

— Об-слу-жи-ва-ни-е.

— Обсюзивание.

Мимо.

Десятый вариант… Новый «сникерс». Пятнадцатый вариант… Двадцатый…

Мимо. Мимо. Мимо.

«ЧИППИ, СЛЕДУЮЩУЮ ДВАДЦАТКУ!»

«ВЫПОЛНЕНО».

Ни хрена я отсюда не сдвинусь. Буду тупо долбить в одну точку, как дятел, пока в списке останутся слова-понятия. Иначе нам отсюда не выбраться. Когда дочь не сможет больше поедать шоколад, сделаю паузу такой продолжительности, какая понадобится. Все равно нет другого выхода.

— Ра-бо-та.

— Лабота.

Пальцем в небо.

— Сим-би-оз.

— Симбиось.

Мимо.

— Скажи «со-дру-же-ство».

— Содлузество.

«ДОСТУП».

Сначала я не поверил. Так просто?

Да. Именно так.

— Диагностика! — скомандовал я.

Никакого ответа. Ну правильно: разве я партнер для Монстра? Или хозяин? Вот она, хозяйка, сидит на корточках и мусолит кусок «сникерса», по моей оплошности, слишком большой, а значит, придется ждать.

Содружество… Вот оно как…

В каком-то смысле так и есть. Даже в прямом. Наверное, такую среду обитания, полноправного партнера человека, действительно создали (или создадут?) люди, такие же, как мы, и среда понимала их команды. Но с тех пор кое-что изменилось: среда воспитала людей по-своему, трансформировала их в мычащих от счастья идиотов и, вероятно, соответственно этому трансформировалась сама. Она была готова выполнять команды, исходящие от ее настоящих, сфабрикованных ею же хозяев… а те не могли дать никаких команд. Да и не хотели. Зачем что-то менять, когда и без того хорошо? Тихая радость пещеры Нирваны, приятная сауна Термического коридора, блаженный покой грота Отдыха, мазохистское наслаждение в колодце Великой Скорби, лавина Безграничного Счастья в одноименном зале… и это, наверно, еще не все. Вряд ли я побывал везде. Более чем вероятно существование Ресторана для удовлетворения потребностей вкусовых пупырышков, Сексополигона для удовлетворения потребностей иных рецепторов тела, приятно-безболезненного Родильного Дома для продолжения рода обитателей Монстра. Да мало ли что еще! Наверняка среда обитания умеет регулировать рождаемость своих обитателей, временно поглощая их и храня в виде информации, но избегает этого — подобное практикуют лишь ее отпочковавшиеся фрагменты и только на время межзвездных перелетов да еще на начальный период освоения новой планеты. Убежден, что среда лечит хворобы своих слабоумных обитателей и утилизирует трупы умерших, если только изначально не было договора о бессмертии. Если среди олигофренов бывают властолюбцы или садисты, то и для них Монстр придумает какую-нибудь казарму с бессловесными фантомами, послушными воле заказчика, и телепортирует туда желающих. Если среди них есть отшельники, они не будут вылезать из камеры Абсолютного Одиночества. Каждому по потребности, каждому — полную чашу его маленького личного счастья, навсегда. И никто не уйдет обиженным. И никто никуда не уйдет…

И среда обитания, приспособившись в течение поколений к своим обитателям, перестала понимать команды своих создателей, впрочем, к тому времени давно уже умерших или опустившихся. Превратившись в громадное симбиотическое существо, она в принципе оставалась готовой выполнить команды симбионтов-дебилов, выходящие за рамки их простейших насущных потребностей… но не было команд. И не могло быть. Потому что для симбионтов не было ничего выше насущных потребностей.

— Ди-а-гно-сти-ка, — повторил я и не преуспел. Пришлось медленно произнести это слово еще трижды, прежде чем Настька сумела кое-как повторить его.

«СЕРЬЕЗНЫЕ ПРОБЛЕМЫ. НЕВОЗМОЖНОСТЬ ВЫПОЛНЕНИЯ ПРОГРАММЫ. ВОССТАНОВЛЕНИЕ НАРУШЕННЫХ ФУНКЦИЙ МОЖЕТ ЗАТЯНУТЬСЯ. ПЛАНЕТА НАСЕЛЕНА ЧЕЛОВЕКОПОДОБНЫМИ СУЩЕСТВАМИ, ПОДАВЛЯЮЩАЯ ЧАСТЬ КОТОРЫХ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРИЗНАНА ПОЛНОЦЕННЫМИ ЛЮДЬМИ. НЕТ ДОСТАТОЧНЫХ ОБЪЕМОВ ДЛЯ ЖИЗНИ ОСТАЛЬНЫХ. ПРИСТУПИТЬ К ВНЕШНЕЙ ПЕРЕСТРОЙКЕ?»

На миг я тихо запаниковал. Ничего не поделаешь, для моего поколения слово «перестройка» — это как провести ногтем по наждачной бумаге: и скрипуче, и противно до крайности.

«К ПЕРЕСТРОЙКЕ ЧЕГО?» — переспросил я, и на этот раз Монстр ответил мне:

«К ПЕРЕСТРОЙКЕ БИОСФЕРЫ ПЛАНЕТЫ».

«НЕТ!» — Я мгновенно вспотел.

— Дя! — неожиданно сказала Настька.

«ВЫПОЛНЯЮ».

— Нет! — закричал я. — Нет! Настя, доченька, нет!

— Дя!

— Ну пожалуйста… Нет! Дам няняку, много няняк, только скажи этой твари «нет»!

— Неть. Дай няняку.

«ВЫПОЛНЕНИЕ ПРИОСТАНОВЛЕНО. ОБРАЩАЮ ВНИМАНИЕ: УСТОЙЧИВОСТЬ СИСТЕМЫ НИЖЕ ПОРОГОВОГО УРОВНЯ».

И прекрасно! Просто замечательно. Жаль, в наборе понятных чудовищу команд вряд ли присутствует команда сдохнуть. Сгнить заживо. И желательно не за годы, не за месяцы, а за минуты.

Но можно попробовать.

Нужно. Максютов желает подчинить себе Монстра. Он чересчур самонадеян, с такой властью люди долго не живут, сколько бы они ни декларировали, будто пекутся единственно о пользе страны. Придет второй, за ним третий, и не будет им конца. А скорее всего отмычку просто уничтожат — и найдут ли так легко другую? А тем временем Монстр оправится, снова начнет расти в геометрической прогрессии, пока не покроет собой всю Землю…

— Прекратить функционирование, — хрипло сказал я. — Энергию отвести в космос… куда-нибудь подальше. Затем исчезнуть.

Кретин! Настька не сумеет это повторить!

— Алексей! — заорал мне в ухо Максютов. Зарычав, я сорвал с себя каску, отломил дужку микрофона, рывком выдернул тонкие провода. Пусть этот новоявленный благодетель рода человеческого видит и слышит через мой чип. Пусть попытается рулить мною — не факт, что успеет…

— Умри! — крикнул я дочери. — Скажи ему «ум-ри»!

— Не хосю.

— Ум-ри! Дам няняку!

— Неть. Не хосю няняку. Водя.

— Дам, только скажи «ум-ри».

— Умли.

«ПРОШУ ПОДТВЕРДИТЬ КОМАНДУ».

— Еще раз!

— Умли.

Интересно, сумеет ли Максютов отключить меня? Совсем — более чем вероятно. А на время?

Он поступил проще — моя правая рука поползла к едва заросшей яме в боку, пальцы вцепились в швы. В глазах начало темнеть. Я услышал свой собственный короткий вопль, донесшийся как бы издалека.

«ВОССТАНОВЛЕНИЕ ФУНКЦИЙ ПРИОСТАНОВЛЕНО».

Наверное, в этот момент Максютов искренне пожалел, что не дал мне никакого оружия. Но мои ногти, раздирающие швы, работали немногим хуже.

— А теперь, — крикнул я, задыхаясь, — убери нас из себя. У-бе-ри нас. Ну?

— Неть, — сказала Настька. — Водя.

Я уже ничего не видел. В глазах плыло. Еще несколько мгновений — и потеря сознания гарантирована.

— Убели няс.

Ни слова в ответ — только огненные буквы на черной небеси:

«ВЫПОЛНЯЮ».

И сразу — в темноту и холод сентябрьской ночи, в сырую, едва не битую инеем полегшую траву. Босиком. По мне сразу побежали мурашки. Луч прожектора добежал до нас, скользнул, ослепил и остался, нацеленный. Тянуще завыла сирена.

Я рухнул на колени, руки упали плетьми. Адски пылал бок.

— Папка, — сказала дочь, и я сумел поднять голову.

— Что, солнышко?

Я осекся. Что-то было не так. Она смотрела на меня и улыбалась, показывая ровные белые зубки. Куда-то исчезла нездоровая одутловатость лица, пропал вечно высунутый наружу толстый слюнявый язык, сгинуло привычное выражение идиотизма в широко раскрытых глазах. Нет, они не светились умом — я понимал, что этого не может быть вот так, сразу. Но они впитывали этот мир с вечным любопытством здорового младенца, а значит…

От вездехода, облепленные резким светом прожекторов, к нам бежали люди. Я не смотрел на них. Я перестал обращать внимание на боль.

Настька…

Монстр. Он считал слабоумных своими хозяевами, заботился о них и лечил. Слабоумие слабоумием, а сорок семь хромосом — перебор. Выходит, пока мы блуждали внутри этого чудовища, оно скрупулезно копалось в клеточных ядрах больного ребенка, изымая лишние хромосомы, поправляя оставшиеся…

— Папка плисол, плинес няняку. — Она улыбнулась. И, не выдержав картины моего внезапного столбняка и изумленной физиономии, прыснула.

— Покажи язык! — потребовал я.

— Бе!

Язык как язык. Язычок даже. Обыкновенный, красный. Высунулся и убрался, словно дразнясь.

— Еще раз! — крикнул я, вскакивая на ноги, и, подпрыгнув, захохотал, веря и не веря своему счастью. — Еще! Еще!!!

Она засмеялась.

— А зачем?

ЭПИЛОГ

Я уже не служу в УНБ.

Нет, меня не тронули и пальцем, не наказали нашими «домашними» методами и уж подавно не отдали под суд — насколько я понимаю, в этом просто не было никакого смысла. Меня даже не понизили в звании, увольняя в отставку, и ныне я отставной майор Нацбеза. Звучит не настолько плохо, чтобы впасть в отчаяние, даже веско для коммерсантов средней руки, которых я, случается, консультирую — в основном по вопросам, как не платить лишних налогов и какой рэкет выгоднее предпочесть: частный или государственный. У меня хорошая репутация и постоянная клиентура. Тот же Каспийцев, накопивший на «особых премиальных» достаточную сумму, чтобы начать новое дело. Его контора процветает, а кроме нее есть и другие, нуждающиеся во мне так же, как я нуждаюсь в них. Моих гонораров хватает, чтобы снимать однокомнатную квартирку в тихом районе, вполне сносно жить самому да регулярно посылать бывшей жене вспомоществование.

Мне даже оставили казенный чип. С ним спокойнее и Максютову, и мне. Все-таки спецмодель.

Моей бывшей группой руководит Саша Скорняков. Он получил следующее звание. Конечно, теперь ему недосуг зайти ко мне раздавить бутылку-другую. Но я не обижаюсь. Для этого занятия мне не нужен компаньон. По вечерам наедине с собой я вживаюсь в образ угрюмого пьянчуги — молчаливого, все сильнее замыкающегося в себе с каждым новым глотком. Так лучше для всех нас. По сути, я уже вжился в этот образ настолько, что, мотаясь днем по своим необременительным делам, с вожделением жду вечера, когда задерну плотные шторы, выключу весь свет, кроме ночника, и налью себе первую стопку. Я ношу маску, лучшую из всех масок на свете, — собственное лицо.

Несомненно, за мною присматривают. Что ж, пусть. Их право. Я маленький человек и не представляю опасности, Максютов это знает и, вероятно, страхуется лишь из привычки все делать основательно и дотошно. Невозможно представить Носорога столь сентиментальным, чтобы ему пришло в голову щадить тех, кто опасен, в память о прежних заслугах.

Не тронули, а тронут ли в дальнейшем — как знать? Ситуация может поменяться, и мне интересно только одно: пойму ли я в последнюю секунду жизни, что мною РУЛЯТ? С другой стороны, и памятника за мои заслуги мне никто не поставит, что только справедливо и о чем я, признаться, нисколько не жалею. Не я избавил мир от Монстра — в большей степени это сделал Максютов, независимо от того, что было у него на уме. Он и еще Настя.

Спокойная, тихая жизнь. Вроде бы рановато мечтать о ней в тридцать три года, но кто ж меня спрашивает? Надо поинтересоваться у наследников Шкрябуна: не продадут ли они тот домик в Жидобужах по-над шумящей перекатами речкой с форелью, если он еще не развалился? Не продадут — куплю другой в тех же краях. Будет летняя дача, а со временем я окончательно переберусь туда, поближе к природе. Стану ходить на рыбалку, растить яблони и вскапывать огород…

Иногда мне снятся сны — те самые, из породы «лучше бы не было». В них, необычайно и удручающе ярких, я никогда не сижу без дела. Я иду! Просто иду, и все. Не останавливаясь. Я не помню, зачем я иду, я напрочь забыл это, утерял цель и смысл, но знаю, что обязан идти и идти по бесконечным внутренностям Звездного Монстра.

Я просыпаюсь.

И понимаю, что все это — было.

Монстр окончательно исчез к февралю. Говорят, в последние недели он выглядел совсем жалко: занесенный снегом холм с каждым днем «садился», становясь все ниже и ниже, а в тех местах, где снег регулярно счищали, поверхность Монстра почернела, сделалась морщинистой и трещиноватой, вроде мокрой от дождя коры старого больного дуба, и из трещин постоянно сочилась густая прозрачная жидкость, не замерзающая на морозе. Иным казалось, будто Монстр плачет, умирая…

Уверен, что зимние морозы были тут ни при чем.

Потом холм окончательно сжался, уже не проявлял никаких внешних аномальностей, вроде «эффекта отталкивания» у наружного барьера, так что каждый мог подойти и безнаказанно потрогать умирающее чудовище, инженеры из технического обеспечения тайком оставляли автографы на потрескавшейся «коже», а двое солдат были наказаны гауптвахтой за то, что на спор забирались на самый верх и скатывались на заду, как с горки. Чисто физически это было нетрудно — холм уже уменьшился в объеме раз в пятьдесят.

Говорят, последний день был отвратителен: конвульсии умирающей, гниющей, пузырящейся зловонными газами, распадающейся на глазах странной плоти чудовища довели половину очевидцев до неудержимой рвоты. Спустя несколько часов после начала агонии на месте, где недавно лежал Монстр, осталась лишь обширная вдавленная яма, напоминающая воронку от десятитонной фугаски, налет инея на комьях глины да несколько лужиц странной, резко пахнущей жидкости.

Очень скоро исчезли и они.

По этому поводу в прессе и на телевидении было много шума, корреспонденты старались переплюнуть друг друга, живописуя предсмертные судороги «инопланетного врага», которые почти никто из них не видел; впрочем, часть видеоматериалов очень скоро была рассекречена. В ООН даже обсуждалось предложение объявить день гибели Монстра общепланетным праздником, но как-то обошлось. Потом — почти забылось.

Никаких следов двух человек, прижившихся в Монстре, обнаружить не удалось.

В половодье выемка заполнилась речной водой, образовалось проточное круглое озеро, место небывалого летнего наплыва «диких» туристов. Теперь их начали гнать оттуда — некая немецкая фирма выиграла тендер на строительство фешенебельной гостиницы и соответствующей зоны отдыха вблизи новоявленной туристской «зеенсвюрдищкайт». По-моему, благодаря Монстру губерния в итоге получила значительно больше, чем потеряла.

Вскоре после угасания главной волны шумихи, ранней весной, когда капель выедала каверны в сугробах, съежившихся, как Монстр, меня навестил Топорищев и за чаем с печеньем (от водки он отказался) изложил свой Основной Постулат, то ли по делам рук моих считая меня достойным узнать истину одним из первых, то ли просто не забыв, как я когда-то настырно лез к нему с расспросами о Монстре.

Монстр изучал нас и сделал вывод: земляне чем-то отличаются от его хозяев (или рабов?). Нынешние земляне.

Почти все мы. Меня он принял — не за хозяина, нет. В лучшем случае за симбионта, а еще вернее — за безобидного нахлебника, которого можно и потерпеть какое-то время внутри себя просто любопытства ради.

Тогда КТО ЖЕ его рабы-хозяева? Безнадежные дебилы, какими когда-нибудь станут наши далекие потомки, утерявшие стимул мыслить, утратившие страх рассудить ошибочно и решить неверно, способные существовать только внутри Монстра, единственно возможной для них среды обитания, кстати, весьма комфортной?

Да. Вот только… наши ли они потомки?

Основной Постулат вытекает из всем известного парадокса времени. Мы ЗНАЕМ, в какую яму нам предстоит упасть, но почему-то не догадаемся подстелить соломки, не обойдем яму стороной, не засыплем ее…

Почему?

Причина одна: ОДНАЖДЫ НАМ ОЧЕНЬ КРУПНО НЕ ПОВЕЗЕТ.

Когда — не знаю. Но ясно: явление Монстра возможно лишь оттого, что никто из ныне живущих и сколько-нибудь причастных не в состоянии повлиять на принятие решений или просто на события, которые могли бы предотвратить это…

Весь цивилизованный мир. Все, кто что-либо знал о Монстре: смотрел ли телевизор, читал ли газеты, слушал ли у ритуального костра радиоприемник, подаренный миссионером… Все, кто имел какое-либо касательство к нашей цивилизации.

Папуасы из затерянных в джунглях племен и прочие дети природы, возможно, не в счет. И то — некоторые.

А значит, Основной Постулат верен.

Мы исчезнем, зато они выживут, как кистеперые рыбы, чтобы энное время спустя покрыть планету корочкой новой цивилизации и в мечтах о всесильной и расположенной к человеку ноосфере создать новую среду обитания — безопасную, уютную, надежную… и решающую за людей, как лучше им жить.

И когда умирать.

Зачем думать, если наилучшее решение примет за тебя кто-то другой? О чем?

Безнадежный застой возродившегося было человечества, составленного из множества дебилов, уютный саркофаг цивилизации… Ой ли? Что, если общепланетный Монстр в один далеко не прекрасный день ОСОЗНАЕТ ненужность хозяев-рабов и избавится от них? Ведь логически ничто этому не противоречит. Что, если смысл существования человеческой цивилизации состоит в создании этого существа — истинного хозяина Галактики? Что, если мы — всего лишь инструмент эволюции?

Нас не спросят, хотим мы этого или нет. Природа не задает бессмысленных вопросов. Она лишь устанавливает правила игры.

И сгребает со стола проигранные фишки.

Крупье…

Ну а если бы Монстр не сдох, а разросся по всей земной суше, не оставив нам места? Топорищев, пофыркав, ответил, что это невозможно по закону причинности, что он-де сделал летальный прогноз, чуть только понял, откуда к нам явился гость, а впрочем, Монстр загадал столько загадок, что и нарушение закона причинности удивило бы его не сильно, а так… умеренно.

Что ж, на то он и человек науки, чтобы удивляться. Я с радостью уступлю ему это занятие.

Строго говоря, к Основному Постулату можно придраться: разве за нас не решают уже сейчас? И успешно. Нередко даже для нашего же блага, не спорю. Что носить, как жить, как думать, что помнить и что забывать… И как решать — в тех редких случаях, когда от нас требуется решение. Разве многие и многие не считают свой способ жить единственно возможным и прекраснейшим?

Он, решающий за нас, — никто. Его как бы и нет, и не на кого, как прежде, чуть только ослабнет и пошатнется, указывать пальцем с воплем: «Вот он, люди! На вилы его, поганца! К стенке!» Самого себя к стенке не поставишь…

Мы растим Монстра внутри себя. Младенец здоров, у него прекрасный аппетит и замечательный стул. Он хорошо себя чувствует. Мирные дебилы, живущие в Монстре, все-таки имеют шанс оказаться нашими прямыми потомками.

Но придирка к Основному Постулату не улучшает настроение.

Когда в моей непыльной работе образуется перерыв, я улыбаюсь. Я звоню бывшей жене и договариваюсь забрать дочь на целый день, а то и на два. Я подхватываю ее возле подъезда дома на улице Алексея Свиридова и везу в цирк, в театр или просто за город. За последний год она здорово вытянулась и, что удивительно, быстро догоняет сверстниц в умственном развитии. У нее прекрасная память. И, что самое главное, сорок шесть хромосом. Пока Монстр был жив, он заботился о телесном здоровье своих обитателей.

Это единственное, за что я ему благодарен.

После того как медицинские светила Нацбеза в связи с закрытием темы были вынуждены умерить свой интерес к моей дочери, где ее только не обследовали! Убежден, Академия изучала бы феномен до сих пор, если бы Маша однажды не послала всех и всяческих светил к свиньям собачьим, а я с удовольствием ее поддержал. Кому-кому Анастасия феномен, а мне — дочь.

Между прочим, шоколадные батончики она любит по-прежнему.

Затем мы едем ко мне домой. Чай, шоколад, беседы обо всем и ни о чем. Холостяцкий уют, как ни парадоксально такое понятие. Единственный раз мое благодушие было слегка нарушено. Вчера.

— Папа! Ты помирись с мамой, ладно?

— Зачем? Понимаешь, доча, не так все просто…

— Ничего не «зачем»! Помирись. Ей плохо. А еще я хочу, чтобы у тебя были внуки, когда ты станешь старый. Пусть у меня будет братик или сестренка, мне все равно.

Я уставился на дочь в обалдении.

— А…

— А я не хочу иметь детей, — пояснила она. — Ты только не сердись, я правда не хочу. Замуж, может, и пойду, а детей — нет. Тут надо выбирать, а я не хочу быть просто мамой. Я хочу наблюдать звезды. Ну, как этот твой, который первый открыл Монстра… Иванов, да?

— А оба дела вместе не получится? — поинтересовался я.

Она замотала головой.

— Нет. Правда, помирись с мамой, а? Ты ее прости. И не пей столько, ладно?

— С чего ты взяла?

— Вижу. У тебя руки дрожат и лицо серое. Ты не пей. Я знаю, тебе больно, но ты все равно не пей.

— Не буду, — сказал я неискренне.

— А с мамой помиришься?

— Не знаю, малыш, — на сей раз я не соврал.

— Ну ладно, — вздохнула она по-взрослому. — Я буду ждать.

— Хочешь, я куплю тебе любительский телескоп? — спросил я, чтобы сменить тему.

— Ой, правда? Я его на балконе поставлю. А это дорого?

— Не разорюсь. Будешь наблюдать звезды.

Она надкусила шоколадный батончик, посмотрела на меня с сомнением: говорить или нет? — и все-таки решила в мою пользу.

— Не только звезды, конечно… Я тут подумала: вдруг к нам летит еще один Монстр? Только не больной, а здоровый. Ведь нужно увидеть его как можно раньше, правильно?

— Зачем?

— Чтобы успеть что-нибудь сделать.

Тогда я одним укусом отъел половину «сникерса», чуть не подавился в угоду педагогике, полагающей вредным показывать детям, что их отцы могут НАСТОЛЬКО восхищаться ими…

И в первый раз подумал, что еще не все потеряно. Ведь это Я знаю, что мир людей нельзя изменить в основе и надо всего лишь стараться жить в нем, — она этого не знает, как неизвестно ей и то, что дача Иванова была сожжена, а телескоп разбит теми самыми людьми, которым она хочет помочь, и лучше я сдохну, чем когда-нибудь скажу ей об этом.

Шаг влево, шаг вправо… Только это и надо сделать, бредя в темноте наугад и зная, что впереди только яма, — и ухитриться уцелеть назло Основному Постулату. Их немного, людей, готовых свернуть в придорожные колючки с удобного тракта, их проклянут те, кто, поверив, пойдет за ними, над ними станут потешаться, их не раз проведут сквозь строй озлобленных глупцов — но пока останется горстка таких людей, останется и надежда.

Шаг влево.

Шаг вправо.

Пойти выпить за их удачу, что ли?

Оглавление

Пролог

  ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ

  ДМИТРИЙ КАСПИЙЦЕВ ПО ПРОЗВИЩУ БАЙТ

Часть первая: ПРЕДВЕСТНИКИ. АВГУСТ — ОКТЯБРЬ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Часть вторая: ЮПИТЕР. НОЯБРЬ — ИЮНЬ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Часть третья: ЗВЕЗДНЫЙ МОНСТР. ИЮНЬ — ИЮЛЬ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Часть четвертая: ШАГИ. АВГУСТ — СЕНТЯБРЬ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg