«Утро у моря»

Бор Алекс УТРО У МОРЯ

Нежно-золотистый лучик мягкого утреннего солнца неслышно пробрался в комнату через узкую щель в неплотно сдвинутых занавесках, придирчиво оглядел своё косматое отражение в круглом зеркале, висевшем напротив окна в стариной жёлтой раме, и, видимо, удовлетворённый скорым осмотром, стремительно метнулся навстречу самому себе, словно желая разбиться на тысячи огненных осколков.

Беззвучно ударившись о прозрачное зеркальное стекло, он действительно раскололся на части и разлетелся по комнате, распавшись на мириады тонких стрел-лучиков, — и они озорными солнечными зайчиками — мягкими, бархатистыми, шелковистыми — бросились в рассыпную, словно непоседливая стайка мальчишек, выскочившая на улицу после окончания длинных уроков…

И в неуловимо-короткий миг небольшое пространство комнаты наполнило то светлое и чистое, почти прозрачное дыхание первородной утренней свежести, которое можно ощутить, если проснёшься вместе с восходом солнца и застанешь пробуждение жизни после долгого ночного сна, когда вот такие озорные лучики утреннего солнца пронзают уже размытые, потерявшие чугунную ночную густоту и телесную плотность рваные, как клочья бумаги, куски бесцветной предрассветной тьмы, и она трусливо прячется в тесные неуютные щели…

Один солнечный зайчик, более шустрый и непоседливый, чем его товарищи, а оттого снедаемый любопытством, стремглав пронёсся по высокому потолку, изрезанному густой сетью чёрных старческих морщин, похожих на марсианские каналы, если их рассматривать в телескоп. И, задорно усевшись на игравшем разноцветьем радуг отражёнными от зеркала солнечными бликами светло-зелёном плафоне, бросил вниз искрящийся детским озорством взгляд.

Маленькая, но уютная комната уже дышала ласковым и нежным дыханием наступающего утра. По гладко отполированному письменному столу, беспорядочно заваленному раскрытыми книгами и тетрадками, наперегонки носились, играя в невидимые салки, десятки золотистых солнечных зайчиков.

Вылинявшие под горячими лучами южного солнца голубоватые обои искрились переливчатым разноцветьем радужных бликов.

А на другом конце комнаты, куда пока ещё не доставали розовато-шелковистые лучи проснувшегося солнце, на высокой кровати грузно покоившейся на высоких резных ножках, поставленных в незапамятные времена на стальные колёсики, спала девушка. Спала крепко и безмятежно, по-детски свернувшись калачиком, крепко прижавшись розовой щекой к пухлой подушке. Растрёпанные волосы чёрными струями кудрявых волн стекались по румяному смуглому личику, сомкнутые в сладкой дрёме иссиня-чёрные ресницы слегка вздрагивали, пухловатые губы, чуть приоткрывшись, словно в ожидании сладкого поцелуя, застыли в счастливой полуулыбке.

Солнечный зайчик, которому надоело неподвижно сидеть на потолке, сиганул вниз. Упав на пол, он проворно поднялся по ножкам кровати и слегка коснулся невидимыми тёплыми лапками гладкой кожи девушки. И тут же шустро побежал по одеялу. Добравшись до согретой сладким дыханием чуть примятой подушки, он неуверенно дотронулся до маленького носика девушки.

Почувствовав незримое прикосновение — мягкое и тёплое, словно пушистая шёрстка игривого мурлыки-котёнка, — и ощущая неизбежную близость пробуждения, но, ещё не желая расставаться со сказочным миром, рождённым сладким утренним сном, она недовольно сморщила свой маленький носик, весь усыпанный желтоватыми крапинками золотистых веснушек, придававших её детскому лицу лукавое очарование, и, сладко улыбнувшись, перевернулась на спину, прикрыв глаза худой загорелой рукой. Другая рука, такая же тонкая, почти бесплотная в утреннем свете, покрытая слабым загаром, была безмятежно отброшена и легла на прогретую солнцем подушку. Маленькая кисть с красивыми длинными пальцами, увенчанными аккуратно подрезанными ненакрашеными ноготками, отрешённо свесилась с никелированной спинки колченогой кровати.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, а девушка никак не хотела просыпаться. Её умиротворённый, никем и ничем не потревоженный сладкий сон был безмятежно крепок, и если бы в этот тихий, озаренный лучистым сиянием южного солнца миг случилось чудо, и сбылись бы все сказочные сны, и эту девушку бы увидел высокий, но страшно стеснительный черноволосый паренёк со светло шершавым пушком у верхней губы, по детски оттопыренной, словно он был на кого-то смертельно обижен, — то он, этот паренёк, часто посещавший девушку во снах, поразился бы, наверное, тому счастливому умиротворению, которое застыло на обласканном южными ветрами и солнечными лучами смуглом лице. И он, возможно, понял бы, что перед ним — самая счастливая девушка во Вселенной, раз у неё такой крепкий и ровный сон, прервать который не может ни пронзительное южное солнце, ни нескончаемый гул лежащего в нескольких шагах моря, ни радостно-переливчатые соловьиные трели, ни грустные крики чаек, ни деловитое погромыхивание кастрюлями за окном, ни звонкие голоса розовощёкой ребятни, затеявшей с утра в морских пиратов на изрезанном извилистыми бухтами песчаном берегу по дороге в школу…

Понял и позавидовал этому уверенному в себе счастью…

Проснувшись, девушка не спешила вылезать из-под тонкого одеяла. Вставать не хотелось… Она всегда, с раннего, но уже порядком подзабытого детства, любила эти первые минуты после пробуждения, и всегда по долгу лежала в постели, подставив лицо тёплым лучам солнца, которые, казалось. Наполняли каждую клеточку тела неиссякаемой энергией.

В дверь тихонько поскреблись — словно мышка маленькой лапкой.

— Да-да! — девушка упруго вскочила с кровати, набросила халат на узкие плечи.

Дверь отворилась и на пороге появилась сухонькая старушка, в цветастом платке.

— Всё спишь, доченька? — осведомилась она. — Тебе ж скоро уходить надо, милая. А то ить опоздаешь ненароком, ругаться доктора-профессора будуть…

— Не опоздаю, Глукерья Перфильевна, — весело отозвалась девушка. — Я уже почти бегу…

— Ну, давай, давай, Танечка, самовар-то давно ить иж поспел, проговорила старушка. И отчего-то тяжело вздохнув — видать, вспомнила свои далёкие молодые годы — затворила дверь. Послышались глухие шаркающие шаги.

Старушка со старинным именем Глукерья Перфильевна была квартирной хозяйкой Тани, которая в этом году приехала в Красногорск поступать в университет.

По неписаным законам общежитие первокурсникам не полагалось, и поэтому Таня была вынуждена снимать комнату. Впрочем, комнаты в этом южном Красногорске славились дикой дороговизной — вероятно, в первую очередь потому, что этот город давно уже облюбовали нувориши, которые приезжали отдыхать сюда в любое время года — летом нежиться на пляже, зимой кататься на горных лыжах. Красногорск считался морскими воротами страны, через которые нищающая день ото дня Федерация получала не только экзотические бананы и ананасы, но и одежду, обувь, бытовую технику, производимые в соседних странах. Местные жители, знавшие рыночные законы ещё со времён всеобщего равенства, — в Красногорск приезжали отдыхать со всей страны, поэтому гостинец хватало не всем, «дикари» снимали углы, не скупясь на «квартплату», — развернулись во всю. А поскольку все пять промышленных гиганта Красногорска стояли с самого начала рыночных реформ, то сдача в наём лишней жилплощади стала, чуть ли не единственным заработком жителей города. Толстосумы особо не артачились — выкладывали любую запрошенную хозяевами домиков сумму. Денег у них точно куры не клевали… Кстати, именно по этой причине не было мест в студенческом общежитии Красногорского университета. Поднаторевший в рыночных отношениях ректор предпочитал богатеньких коммерсантов нищему брату-студенту. Почти половина комнат в общежитии была занята под офисы. Правда, если у студента, даже первокурсника, в кармане случайно завалялась лишняя пачка «баксов», место в общежитии ему было обеспеченно даже после окончания вуза… Так что нелегко пришлось бы Тане, с детства отличавшейся скромностью характера, если бы не счастливый случай.

В поезде Петербург-Староволжск-Красногорск Таня познакомилась с Анжеликой.

Девушки очень быстро подружились — в первую очередь благодаря необычному стечению обстоятельств. Анжелика была родом из Красногорска, однако училась в Староволжске, на филфаке местного университета. Таня очень удивилась, когда узнала об этом. Она не могла понять — как так? Жить рядом с морем, каждое мгновенье дышать волшебным морским воздухом — и добровольно уехать из этого сказочного мира? Уехать в Староволжск, в город совсем не романтический, где нет ничего необычного…

Таня не понимала Анжелику. Однако это обстоятельство не помешало девушкам крепко подружиться. Они стали друзьями быстро — и на всю жизнь…

Анжелика посоветовала Тане снять комнату у своей дальней родственницы бабы Глуши. Аттестовала ту как «мировую бабусю», но со странностями, денег с постояльцев она не брала. Единственная плата за кров — помощь по хозяйству. Правда, бабка, не смотря на свои восемьдесят с длинным хвостиком, и сама неплохо управляется…

Анжелика два года назад вышла замуж за очень крутого парня — директора турфирмы, и к двадцати двум годам успела повидать мир. Правда, баба Глуша не одобрила замужества Анжелики, посчитала, что та вышла не за человека, а за деньги. Старорежимная, короче, старушка… Советской закалки. Но очень добрая…

«Ты скажи ей, что это я посоветовала тебе обратиться к ней, — сказала Анжелика, когда они расставались на вокзале. — А если что — заходи, мой адрес ты знаешь. Я со своей стороны помогу… Попрошу мужа, скажу, что ты моя подруга. Он у меня не жадный…»

Таня оделась. Футболка-безрукавка — не смотря на сентябрь, солнце жарило как в июле — и слегка потёртые джинсы удивительно шли её ладной фигурке.

Правда, баба Глуша ворчала: «И что-й энто за мода пошла, девки в брюках ходють?»

Но ворчала она без злобы, просто по старческой привычке ворчать…

Таня прошла на кухню:

— Баба Глуша, я к морю на минутку, ладно?

— Иди, Танечка, иди, да не долго, а то самовар простынет…

— Я мигом…

— Ну, бежи, бежи… И что-то тебя так к морю тянет, не пойму никак…

Таня и сама не знала, почему её так влекло море… Влекло страстно и беззаветно…

Быть может, оттого, что родилась и выросла она далеко от моря — в городе Староволжске. Река Волга делила город на две части — старую, дореволюционную и новую, современную, застроенную одинаковыми панельными коробками. Не очень широкая, она сильно обмелела в последние годы. Реку легко мог пересечь в брод даже десятилетний мальчишка — вода едва достигла бы ему до пояса. Но Таня помнила, что раньше волга была намного шире и глубже. Староволжск, как и Москва, был портом пяти морей, и у речного вокзала часто останавливались большие белые корабли, которые держали путь к далёким морям и океанам. Тане очень хотелось оказаться среди счастливых пассажиров этих кораблей, которые везли их к таинственным южным морям…

Но Танины родители зарабатывали не очень много, промышленные предприятия уже начали останавливаться, и о поездке к морю на летние каникулы не могло идти и речи.

Но желание когда-нибудь увидеть море не ослабевало. Танину мечту поддерживал и Танин приятель Славка. Они были друзья, чуть ли не с раннего детства. Иногда, правда, их дразнили женихом и невестой, но глупо обижаться на не очень умных людей.

Славка с пяти лет мечтал стать капитаном и плавать в далёкие страны. Таня иногда ловила себя на ом, что ей хочется плыть в неизвестные края на красивом белом пароходе, и чтобы его капитаном обязательно был Славка…

После окончания девятого класса Славка уехал в Оливию, поступать в морское училище. И стал курсантом. Через полгода прислал фотографию крепкий юноша в полосатой тельняшке и бескозырке набекрень стоит на мачте и весело машет кому-то рукой. А позади него — бирюзовая стена моря. Таня позавидовала своему другу — он каждый день видит море. Именно поэтому Таня ещё в десятом классе решила, что, окончив школу, поедет поступать в Красногорский университет. Чтобы быть поближе к морю. И к Славке…

Красногорск и Оливия связанны железной дорогой, на электричке доехать всего полчаса.

Однако спустя полгода случилось то, что трудно было предположить — в один миг распалась Федерация, и Оливия стала заграницей. Сепаратисты южане провели этническую чистку, выдворив всех чужаков, закрыли границу и отменили электрички. А потом их лидеры ещё долго воевали между собой, выясняя, у кого больше заслуг в борьбе за независимость от имперской Федерации.

Таня волновалась — как там Славка?

Однако морское училище не тронули — его руководство одним из первых поддержало планы отделения, и курсанты участвовали в процессе «очищения страны от чужеродных элементов», как писали в газетах, выходивших в Оливии. В других газетах сообщалось вообще что-то ужасное: будто бы курсанты Морского лицея во время погромов отличались особой жестокостью, они не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей. В теле новостях дикторы по несколько раз показывали поседевшую от горя тридцати летнюю женщину, которой чудом удалось выжить в этом аду. Двое её детей — пятилетние двойняшки, мальчик и девочка, были буквально растоптаны пьяными курсантами…

Таня не верила, что среди этой обезумевшей пьяной толпы погромщиков и убийц мог оказаться и её Славка. Не верила — потому что не могла представить своего приятеля по детским играм безжалостным убийцей, который мог поднять руку на женщину или ребёнка.

…Уже много месяцев спустя, когда Славка приехал в отпуск, после которого он так и не вернулся в Оливию, а ушёл в армию, в миротворческий батальон ООН, Таня спросила своего друга:

— Ты тоже убивал?

Славка сразу переменился в лице, заиграли желваки и сквозь зубы бросил:

— Если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, давай не будем никогда говорить на эту тему…

И Таня не стала его ни о чём спрашивать. Ей очень хотелось, чтобы Славка оставался её другом. Лучшим другом…

А если она узнает правду, то о дружбе можно будет позабыть навсегда.

Иногда, чтобы сохранить дружбу, лучше не знать правды о своём друге…

Красногорск и Оливия находились совсем рядом, полчаса езды. Но чтобы попасть в Оливию, нужна была виза. Или ближайшие родственники на территории Приморской республики. Но, Тане, которая — уж после того, как «чистка» закончилась, и газеты перестали живописать и смаковать все ужасы братоубийственной войны, — захотела съездить в гости к Славке, в визе было отказано. А родственников в Оливии у неё не было. Лысый таможенный чиновник, противно толстый, с красными, как у быка, заплывшими глазами, сказал, усмехаясь: «Если бы ты и Славка были женаты, тогда, пожалуйста…»

И толстый его живот заколыхался в такт смеху.

Тане было странно слышать такие слова. Чтобы она стала женой Славки! Как это можно! В детстве их дразнили женихом и невестой — но это было в детстве… А теперь… ей же всего семнадцать лет! Конечно, и в шестнадцать лет иногда выходят замуж — но это же глупости, зачем торопиться? И не только замуж… Вот в классе она одна осталась из девочек, которая не только не испытала на практике, что такое интимная близость с мужчиной, но и даже не целовалась! Зачем? Всему своё время…

И пусть это время наступит как можно позже…

Но иногда Тане снились очень странные сны, где была она и Славка. И между ними происходило то, что иногда можно увидеть в некоторых американских фильмах.

Просыпаясь после таких снов, Таня чувствовала, как её лицо заливает краска, а сердце ухает где-то в районе пяток…

…Безграничная лазоревая стена моря ярко серебрилась под жаркими лучами южного солнца. На небе не было ни облачка. Над водой с пронзительными криками носились стаи чаек, выхватывая у друг друга добытую в волнах рыбёшку. И чего дерутся, — думала Таня, — море большое, рыбы много, всем должно хватить…

Чуть вдалеке, за сизой дымкой жаркого дня, где в израненный волнами берег широко вливалась синяя бухта, гудел порт, невидимый отсюда из-за высокой крепостной стены. Чуть в стороне высился огромный купол древнего собора — единственного храма, уцелевшего после отечественной войны, когда немцы беспощадно обстреливали и бомбили город, стремясь стереть его с лица земли вместе с защитниками. Самое интересное, что ни в крепость, ни в собор не попала ни одна бомба. А ещё раньше, в 1931 году, когда в городе взрывали церкви, было решено уничтожить и крепость вместе с собором. Мешала, наверное, древняя цитадель строить светлое будущее…

Взрывом выбило стёкла в домах на другом берегу бухты, а цитадель устояла, стены, тысячу лет назад сложенные из грубого камня, не дали не одной трещины. Тогда и реши использовать крепость в качестве тюрьмы строгого режима… Недавно на лекцию по отечественной истории приходил один забавный старичок, узник Красногорлага, рассказывал о порядках, царивших в древних стенах более пятидесяти лет назад. Узники крепости жили хуже античных рабов, пыткам, побоям и издевательствам не было конца, надзиратели забивали заключённого насмерть только потому, что им могло показаться, что тот посмотрел излишне смелым взглядом… Нелегко было выжить, остаться человеком. Бывший узник, рассказавший студентам о своей нелёгкой судьбе, не только остался человеком, но и выжил. В первую очередь потому, что писал стихи. Нет, не то, чтобы писал — заключённым запрещалось даже писать письма. Он сочинял стихи в уме и запоминал их. А потом, когда наконец-то вышел на свободу, записал их на бумаге. Издать же «Стихи из ада» ему удалось только тридцать лет спустя…

…Но всё равно, крепость была величественна и красива. Красива своей чуть мрачноватой каменной мощью, круглыми бастионами и грубыми стенами.

Крепость, несмотря на то, что в её подземельях были погребены десятки тысяч безвинных людей, напоминала Тане совсем о других временах — тоже жестоких, но боле далёких, поэтому казавшимися более романтичными, возвышенными. В те времена Красногорск носил античное название Оргес (и почему недоумевала Таня, президент никак не подпишет указ о возвращении городу его исторического имени, ведь жители собрали более ста тысяч подписей… И Таня тоже поставила свою подпись, хотя не была постоянной жительницей города), и был неприступной твердыней, и не раз отряды кочевников, крестоносцев и морских пиратов — джентльменов удачи — находили свою смерть у неприступных стен древней цитадели… Правда, ровно тысячу лет назад славяне-русичи под предводительством князя Олега — Вещего Олега, — используя древний опыт Одиссея (всем известна история с Троянским конём), захватили город, разграбили, но не смогли удержать. Затем русские полки вернулись на эти берега восемь веков спустя, когда Восточно-Славянская империя искала пути к южным морям…

Тогда же, кстати, была присоединена и независимая ныне Оливия…

Любуясь красотой и мощью старинных стен, над которыми, казалось, не были властны не люди, ни само время, Таня невольно думала о Славке. Если бы не эти дурацкие визы, когда граждане некогда единой славянской державы вдруг в одночасье сделались чуть ли не врагами, Славка сейчас любовался бы морем и нависшими над водой древними стенами вместе с ней… Приезжал бы на выходные из Оливии в Красногорск, и они бы вместе проводили субботние и воскресные дни и вечера… Бродили бы, держась за руки, по древним бастионам. Целовались, спрятавшись под сенью высоких крепостных стен…

Но Славка сейчас далеко, и встретятся они не раньше, чем через год. Именно через год истекает контракт, заключённый Славкой с миротворческим батальоном ООН, который наводит порядок на далёком отсюда атлантическом острове. Таня очень удивилась, когда узнала, что Славка решил податься в миротворцы. Насколько она знала своего друга — а знала она его много-много долгих, как само детство, лет тот никогда не стремился к оружию, даже в «войнушку» не любил играть. И в морское училище поступил не для того, чтобы воевать — хотел быть капитаном мирных кораблей. Но что-то, видимо, надломилось в Славкиной душе после отделения Оливии, после тех событий, о которых он не хотел вспоминать…

Таня вдруг почувствовала, как к сердцу упругими волнами подкатывается необъяснимое чувство тревоги… Эх, Славка, Славка… Возвращайся поскорее домой, живой и невредимый… Вчера вместе с бабой Глушей Таня смотрела программу новостей «Время и мир», и диктор рассказывал о возобновлении жестоких боёв между враждующими группировками острова, где служил Славка.

Среди миротворцев есть убитые и раненые — эти слова диктора, сказанные ровным, равнодушным тоном, больно ударили по сердцу. Таня почему-то была уверенна, что с её Славкой ничего не должно случиться, что он вернется…

Но в душе шевелился слепой страх: а вдруг он погибнет? Что я тогда буду делать без него?

Таня чувствовала, что сейчас заплачет, и ушла в свою комнату. Ей в след доносились причитания бабы Глуши: «И чегой-то люди не хочуть мирно жить, войны идут одна за другой? Не иначе Антихрист миру явился, прости меня Господи…»

Спала Таня плохо. Снился ей совершенно дурацкий сон, который был даже хуже, чем кошмар… Славка, обгорелый, израненный и окровавленный, весь в лохмотьях, куда-то бежит, а за ним следом летит чёрный рояль, намереваясь раздавить. Затем появилась чья-то лысая башка с красными глазищами точь-в-точь как у того таможенного офицера, который отказал в визе…

Лысый протягивал в сторону Тани красные волосатые ручищи, намереваясь схватить, но Тане всякий раз удавалось ускользнуть. «Где маг Гай Юлий Скельл?» — вопрошал у Тани гнусный обладатель волосатых рук, и Таня поняла, что он хочет знать, где Слав, что само по себе, если вдуматься было очень смешно: Славка читал только морские книги, и терпеть не мог фэнтези. Но чего во сне не бывает!.. Самое удивительное, что Гаю Юлию Скельлу, то есть Славке, во сне было не девятнадцать лет, а двадцать пять, и он был совсем на себя не похож. Какой-то малознакомый мужчина с чёрной бородой, которая скрывала шрамы на лице… Конечно, ерунда сон… Особенно когда Слав в образе мага подошёл к Тане, схватил её за талию и повалил на кровать, и начал выделывать с ней такое, о чём она боялась смотреть даже в эротических фильмах… страшно подумать, что Славка на самом деле мог с ней так поступить… А потом, когда всё закончилось, он поднял её, голую, с кровати и запихнул в холодильник, где она замёрзла, вися на крючке вместе с куриными оборочками с надписью «Импорт» на каждом…

И к чему подобная ерунда сниться?

…Только под утро глупые сны прекратились, и Таня уснула глубоким, почти детским сном безо всяких сновидений…

Таня долго — целую вечность — стояла на изрезанном прибоем морском берегу, вдыхая влажный морской воздух. Она чувствовала себя безгранично счастливой — как может быть счастлива белокрылая чайка, парящая над прозрачной водой.

Наконец-то сбылась ее мечта — она живет в Белом Городе у Синего Моря. В волшебном, сказочном Городе, совсем непохожем на родной Староволжск, унылый и пыльный. Таня ощущала себя частью огромного, бесконечного мира, она была одновременно и небом, и морем; она белокрылой чайкой провожала в далекое плаванье пароходы, ведомые бесстрашными капитанами, чем-то похожими на Славку, который сейчас мирит людей на далеком острове, где полыхает огонь жестокой войны. И когда Славка вернется — а он, конечно же, вернется, по-другому просто не может быть — то останется с Таней на всю жизнь. Потому что Таня уже никуда не отпустит своего верного друга Славку…

Девушка бросила взгляд на часы и вздохнула. Пора возвращаться к бабе Глуше, завтракать и бежать в университет, на занятия. Как быстро пролетели эти несколько счастливых минут у моря! Она даже не успела искупаться…

Но эта мимолетная мысль не слишком расстроила Таню.

Девушка знала — искупаться она еще успеет.

Потому что впереди у нее — целая жизнь.

Жизнь долгая и счастливая…