«Эра птиц»

Джек Уильямсон Эра птиц

Сибирский грипп надвигался с севера с ужасающей быстротой; самый смертоносный из всех штаммов в истории человечества. Последний шанс остановить его был связан с человеком по имени Хьюго Ле Мойен. Я работал тогда научным корреспондентом в старушке «Нью Йорк Таймс» и специально приехал в Атланту, чтобы увидеть его. Он должен был выступать главным докладчиком на симпозиуме по вирусным болезням в центре борьбы с эпидемическими заболеваниями.

Когда я позвонил, он явно колебался, но в конце концов согласился встретиться со мной у себя в отеле. Застенчивый и рыжеволосый, он выглядел скорее как защитник из какой-нибудь университетской футбольной команды, нежели как исследователь Центра Джона Хопкинса, и показался мне до странности неуверенным в себе, когда я задал ему свой вопрос, действительно ли он изобрел радикальное средство против вируса.

— Возможно. Он пожал плечами. — А возможно, и нет.

Замкнутый вначале, он постепенно разговорился. Вообще-то он избегает репортеров, но для меня сделал исключение, так как ему приходилось слышать мое имя. Разоткровенничавшись, он признался, что испытывает некоторый мандраж перед выступлением.

— Я не чувствую уверенности. — Он раскрыл портфель, достал оттуда бутылку пшеничного виски и, хлебнув пару раз, продолжил: — Что я действительно нашел — надеюсь, что это так — новый подход в иммунологии. В лаборатории он действует неплохо. В целом он выдержал все пробные испытания на животных, но, признаться, я ждал от него большего. Я рассчитывал на еще один месяц перед конференцией. Но из-за сибирской эпидемии Крэнли сдвинул срок в надежде, что нам удастся найти оружие для борьбы с ней. Поэтому определенно пока не могу ничего обещать.

Мне захотелось узнать подробнее. Взяв с меня обещание никому ничего не показывать, он вручил мне оттиск своего доклада. Вирус гриппа был паразитирующей ДНК, объяснил он, достаточно умной, чтобы проникать в человеческие клетки и способствовать размножению новых испорченных ДНК.

— Клин клином вышибают. — В мальчишеском одушевлении он взмахнул стаканом и доверчиво сообщил: — Я сконструировал ловушку. Подсадная молекула, полученная из самого вируса. Она притягивает сразу две болезнетворных, связывает их и, поделившись, образует две новые «подсадки».

— Если это подтвердится, — восхищенный, я поднял свой стакан за него, — ведь это новая эра в медицине!

— Только ничего не давайте в печать, — предупредил он меня. — Во всяком случае до тех пор, пока я не услышу, что на все на это скажет Нордман.

— Нордман? — Я крайне удивился. — Эрик Нордман?

— Наш ведущий авторитет в вирусологии. — Хьюго утвердительно кивнул. — Он в курсе. Его решение позволит перейти к клиническим испытаниям. Или зарежет проект.

Помрачнев, он добрые полминуты разглядывая донышко стакана. Затем продолжал.

Я защитился и занимался исследовательской работой у него в лаборатории, в Альбукерке. Я восхищался им, и за это время многому научился. Потом случилось так, что моим главным интересом стал антивирусный агент. Тогда Нордман отвернулся от меня. Я никогда не мог понять почему. — Он снова посмотрел на меня. — Вы знакомы с ним?

— Был, много лет назад.

Он молча отхлебнул пару раз.

— Когда-то он был моим лучшим другом. — Я погрузился в воспоминания. — Мой сосед по комнате в техническом колледже в Калифорнии. Потом вместе служили в Корпусе Мира. Наши жены — обе из Техаса, и мы сыграли двойную свадьбу. С тех пор минуло немало лет, но как раз сегодня мы собираемся встретиться вновь в местечке под названием Равентри. Я скажу ему номер вашей комнаты.

— Спасибо. — Он кивнул с отсутствующим видом, так, словно утратил ко всему этому всякий интерес. — Мы проработали вместе два года, но я никогда не понимал его.

Он собирался налить еще, но я должен был встретить Сьюзен, которая целый день посвятила покупкам. Я нашел ее страшно измученной, с покрасневшими глазами и распухшим носом.

— Обыкновенный насморк. — Сьюзен не была бы Сьюзен, если бы не попыталась обернуть собственное недомогание в шутку. — Если твоим высокоученым мужам понадобится подопытный кролик, я полностью к их услугам.

Как только мы выехали из города, она слегка оживилась; ей также, как и мне, не терпелось увидеть Эрика и Монику.

Рыжеволосый гигант, могучий, как новоявленный викинг, Эрик был настоящим гением среди всех, кого я знал. Мы в шутку называли его «Эрик Рыжий». Мне кажется, я понимал, почему Ле Мойен так и не смог найти с Эриком общего языка. Экспансивный, решительный, резкий, временами он бывал страшно надменным. На месте Ле Мойена я бы любил его, завидовал бы ему и ненавидел — с такой легкостью, буквально во всем, он клал любого на обе лопатки.

Когда мы после окончания колледжа по дороге на Запад специально заехали в Техас повидать Сьюзен, она пригласила подругу Монику в пару к Эрику.

Молниеносное похищение. Он взял ее в машине, как только они высадили нас, затащил в свою постель в мотеле, а за завтраком сделал предложение, уговорив сыграть двойную свадьбу на обратном пути с побережья.

Закончив курс, вся наша четверка вместе с Корпусом Мира дружно отправилась в Африку. Тяжелое время, но я вспоминаю его не без удовольствия. Во-первых, мы были молоды. Наши жены были очаровательны и храбры. Кроме того, помогая обездоленным людям бороться с болезнью и отчаянием, я испытывал огромное моральное удовлетворение, несмотря на то, что мы все потом вернулись домой с малярией. Мои дневники тех лет по служили материалом для моей первой научной книги.

Эрик, однако, пережил тяжелый душевный надлом, потому что как бы там ни было, а болезнь все-таки осталась непобежденной, и большая часть самого перенаселенного из всех континентов по-прежнему утопала в беспросветной нищете. Не привыкший к поражениям, он оставил Корпус, чтобы заняться самостоятельными исследованиями. Так Эрик и Моника выпали из нашей жизни. Однако с тех пор я часто встречал в журналах его статьи и знал, что он сделался ведущим специалистом по мутациям вирусов. Весточка от него была для меня действительно приятным сюрпризом.

«Мы с Моникой выезжаем на симпозиум в Атланту, — нацарапал он на обрывке компьютерного рулона. — Не сможете ли вы прибыть туда вместе со Сьюзен? — И единственное слово, приписанное ее изящным почерком: Пожалуйста!»

Придя в восторг не меньше моего, Сьюзен тут же связалась с Моникой, чтобы договориться насчет совместного уик-энда. Дом в Равентри, где проходил симпозиум, представлял собой прехорошенький особнячок довоенных времен (слегка перестроенный под конференц-центр), между Блю Ридж и Атлантой. Организаторы уточняли программу симпозиума. Мы как раз регистрировались, когда администратор передал нам факс от Эрика.

Извините, приехать никак не можем.

Краткость сообщения обескураживала и тревожила. Моника в отчаянии. Ужасно, что это случилось так скоро. Что случилось? Мы ломали себе голову. Эрик всегда был совершенно непредсказуем, и к тому же рассчитывал на гораздо большую понятливость, чем та, которой я обладал.

Мы отказались от забронированного для них номера и потащили свой багаж вверх по великолепной лестнице. Вид нашей комнаты в Равентри врезался мне в память. Она была громадной, с высоченными потолками и цветастыми, выгоревшими от времени обоями. Древний, почти антикварный шкаф красного дерева источал запах тлена. Однако чернокожий старик-коридорный, открывая окно, обратил наше внимание на живописный вид и бойко сплетничал, героически пытаясь нас развлечь.

Сьюзен была буквально подавлена сообщением.

— Позвони в Нью-Мексико, — повторяла она. — Я боюсь, что…

Фраза осталась незаконченной. Сьюзен опустилась на кровать и сидела там, пока я набирал номер Эрика. Длинные гудки. Стараясь как-то отвлечь жену и не находя ничего лучшего, я подвел ее к огромному окну. Вид был действительно восхитителен: под нами словно багряные и золотые волны перекатывались холмы и смутно голубели горы Блю Ридж — но она уже чувствовала себя слишком больной, чтобы смотреть на все это.

Я хотел позвать доктора, но Сьюзен отказалась.

— Обычный надоедливый насморк. — Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла бледной. — Организуй-ка лучше по стаканчику мятного джулепа. Классическое лекарство на Юге. Дедушка рассказывал, что у них там простуду никак особо не лечат, а просто оставляют человека в покое.

Ее неожиданная просьба удивила меня — Сьюзен вообще пила редко. Все время, пока коридорный не принес джулеп, ее била дрожь. Сделав один-единственный глоток, она приняла горячий душ и заползла под одеяло, в кровать с огромным балдахином. Вскоре, несмотря на тяжелое дыхание, она, казалось, уснула. Я сел на другом конце комнаты с портативным компьютером и принялся составлять резюме препринта Ле Мойена, заодно обдумывая свои вопросы к Маршаллу Крэнли, который должен был вести симпозиум. Когда зазвонил телефон, я думал услышать голос Эрика или Моники, но это оказалась всего-навсего секретарша.

— Доктор Варгас? Вы ответите доктору Крэнли?

Я сказал, что отвечу.

— Плохие новости, Варгас. — Его голос был хриплым, измученным и извиняющимся. — Никто не знает, как далеко все это зашло, потому Вашингтон пытается не дать разгореться панике, но симпозиум в любом случае накрылся, это ясно. Когда Де Мойен услышал, что Нордман приехать не может, он тут же выписался и спешно улетел обратно в Балтимор. А без них двоих — сам понимаешь…

Он разразился жестоким кашлем. Я задал вопрос насчет Эрика.

— Знаю только, что он не приедет, а почему, что, как — неизвестно. Я надеялся, он и Ле Мойен укажут нам путь борьбы с эпидемией. Но теперь — я даже не знаю…

Закашлявшись снова, он отключился. Я попытался набрать номер Эрика еще раз, но услышал компьютерный голос, повторявший, что все линии заняты. Я посмотрел на Сьюзен — она лежала вся красная и мокрая от пота. Не слушая на сей раз ее протестов, я попытался вызвать доктора. Все, чего я добился, были короткие гудки в трубке.

— Я люблю тебя, Бен. — Она резко села в кровати и странно, в упор, посмотрела на меня — затем улыбнулась. — Спала и видела тебя во сне.

От еды Сьюзен отказалась — и я принес ей стакан воды. Выпив его, она откинулась на подушки и заснула снова. Ресторан был закрыт, но я отыскал автомат, который выплюнул мне какие-то крекеры. Порядком встревоженный, я устроился у телевизора, но не нашел покоя.

Стремительность событий ошеломила меня. Мы привыкли. не замечать того, чего не хотим замечать — и в результате оказываемся абсолютно не подготовленными к случившемуся.

Прошлогодняя реклама, обрывки какого-то весьма чинного заседания, да конец одной неудобопонятной специальной сводки — вот все, что мне удалось поймать по ящику. Экран, а равно и свет в комнате погасли еще до полуночи. Телефон был мертв. Все, что я мог — это сидеть в абсолютной темноте около Сьюзен.

Никогда не забуду эту мучительно долгую ночь. Чересчур взволнованный, чтобы спать, я прошелся по этажу, потом еще раз проверил молчащий телефон и наконец сел на постель, держа руку жены в своей. Сьюзен горела. Изредка она сжимала мои пальцы или бормотала во сне. Кто-то злобно чертыхнулся в коридоре, и я услышал поспешно удаляющиеся шаги.

Затем фары прорезали темноту в комнате, взвыл мотор, зашелестели шины — и скоро рев удаляющейся машины стих.

Воцарилась мертвая тишина. Высоко над посеревшими холмами луна казалась до странности безмятежной. Сьюзен задышала ровнее. Это случилось глубокой ночью. Ее рука сильно вздрогнула и тотчас же расслабилась.

Сьюзен была мертва.

Обыкновенный насморк, и вот она мертва. Один на один с ней, в этой пропитанной запахом старины и залитой холодным лунным светом комнате, я чувствовал себя неспособным что-либо понять. Ее рука безжизненно лежала в моей и быстро остывала. Наконец я сделал над собой усилие, чтобы подняться, и ощупью, касаясь стен, вышел в темный коридор. Мне пришлось долго колотить в дверь, расположенную сразу за регистрационным столом, пока оттуда, шаркая, не вышел сторож со свечой. Он оказался старым задыхающимся астматиком в мятой синей пижаме.

— Сочувствую вам, сэр. — Его водянисто-голубые глаза не переставали моргать, будто он никак не мог разглядеть меня. — Это все вирус. Настоящий убийца. — Полностью лишенный зубов, он немилосердно шепелявил. — Моя старуха подхватила то же самое. Ничего страшного, просто сильная простуда, сказал доктор. — Его толстые губы отвисли, обнажая голые красные десны.

— Наш повар — так тот умер прошлой ночью.

Я спросил, как мне найти доктора или неотложку, или что-нибудь в этом роде.

— Не знаю, право, не знаю, сэр. — Его голос перешел в прерывистый шепот. — Никто ничего не знает.

— Я должен разыскать хоть кого-нибудь.

— Никого нет. — Он склонил свою покрытую редким белым пухом голову и приставил ладонь, сложенную лодочкой, к уху. — Никого нет. Вот прислушайтесь.

Все, что я услышал, было его затрудненное дыхание.

— Плохие времена, сэр.

Я сверлил его взглядом, пока он, наконец, не продолжил.

— Власти нет. — Он моргнул в дрожащем свете готовую погаснуть свечи. — Мы всю ночь просидели над стареньким приемником на батарейках. Пытались поймать новости. Но никто ничего не знает. Даже президент. Все, что он мог сказать, так это что паника основана на каких-то непроверенных слухах. Ни малейшей угрозы со стороны террористов. Никаких внешних врагов. И стихийное бедствие — тоже миф. Ни малейших причин для беспокойства, кроме какого-то там сибирского гриппа.

— Всего лишь грипп! — Он рассмеялся неприятным квакающим смехом. — Но не совсем обычный. Такого не знали до сих пор ни здесь, ни в Атланте. Они действительно все посходили с ума, если думают, что можно убежать от него. На Пичтри-Плаца сплошные пробки. Город горит с четырех концов, а кругом ни одной пожарной машины. Дикторы слишком напуганы, чтобы найти во всем этом хоть какой-то смысл. А потом и радио замолчало.

— Скверно, — сказал я. — Но мне все равно нужно что-то делать с женой. Без чужой помощи я вряд ли справлюсь.

— Это ваши проблемы, сэр. — Тусклые голубые глаза покосились на свечу, он кашлянул прямо мне в лицо. — Когда окочурился повар, все помощники тотчас же улетучились. Вы — последний из гостей. Я сильно надеюсь, — резким надсадным кашлем он прочистил себе горло, — надеюсь, что проклятый микроб не достанет меня.

— А не могли бы вы…

— К сожалению, сэр. Ничего мы с вами тут не сделаем. — Он пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. — Придется ждать старину Джефа.

Джеф и был тот самый коридорный, что показывал нам комнату. На рассвете он, ковыляя, поднялся по парадной лестнице. Что бы Джеф ни увидел и ни услышал, он оставался на редкость спокойным. Один-одинешенек в этом мире, он был рад, что избавился наконец от лишней работы. Богова же свершится и так. Он помог мне вырыть могилу на буйно заросшем пустыре за особняком и прочитал молитву, когда тело Сьюзен скрылось под землей. Затем пошел в дом и отпер ресторан, чтобы приготовить мне незатейливый завтрак. Укладывая мой багаж в машину, он покачал своей седой головой, отказываясь от предложенной двадцатки.

— Воля Господня, сэр. Деньги теперь ничто.

Администратор нашел свои вставные зубы. Оказалось, что его жена все еще жива, и он хотел, чтобы я остался с ними. Крайне взволнованный, он уговаривал меня до самой машины. Потом спросил, куда я направляюсь.

— В Нью-Мехико, — ответил я.

По-прежнему оглушенный, в растрепанных чувствах, испытывая единственное желание бежать, я вызвал в памяти свое детство, прошедшее на ранчо, среди бескрайних прерий, в надежде, что мир и покой снизойдут на меня. Сьюзен была мертва. Никто и никогда уже не сможет воскресить ее. Но в кармане у меня лежал доклад Ле Мойена — только бы довезти его до Эрика, только бы он нашел возможность использовать данное открытие — чтобы остановить этот кошмарный вирус, этот бич Божий. Эти мысли и определили в конечном счете мое решение выжить во что бы то ни стало.

— Путь неблизкий, сэр, судя по тому, как обстоят дела.

Администратор, прищурившись, посмотрел на пронизанный солнцем дым, принесенный, должно быть, из охваченной огнем Атланты. Внезапно он обернулся и схватил меня за рукав.

— Бесплатная комната, сэр, если вы только согласитесь остаться здесь со мной и моей женой, сэр, пока все не утрясется.

Я поблагодарил и покачал головой.

— А может, все-таки еще подумаете? — Его старый голос пресекся. — После всего, что случилось, на что вы надеетесь?

— Я должен добраться до одного человека в Альбукерке — на него у меня вся надежда.

— А я уповаю только на Бога. — Старина Джеф оторвался от укладки багажа, чтобы произнести это. — Он посылает кару, потому что мир закоснел в грехе. — Сэр, если вы все-таки решили уехать, — администратор с трудом отвернулся, так как на меня в это время напал ужаснейший чих, — лучше держитесь подальше от Атланты.

Так я и сделал, направился на юго-запад по дорогам, мрачно опустевшим со вчерашнего дня. Холмы высились словно забрызганные кровью. Я видел пасущийся скот, и однажды мимо меня на предельной скорости промелькнул пикап. Но уборка урожая была полностью остановлена. Живые, должно быть, попрятались в домах подле своих больных и мертвых.

Болезнь настигла меня незадолго до полудня, когда я остановился на холме, как раз над границей между штатами, по другую сторону которой лежала Алабама. Густой черный дым клубился над кучей обломков, загромождавших поворот. Мертвые легковушки, пикапы и автобусы выстроились в нескончаемую очередь. Немногие оставшиеся в живых люди брели по обочине или сидели, сгрудившись у дымных костерков.

Обливаясь потом, я теперь весь трясся от озноба, сидя в раскаленной машине. В голове шумело, и мучило ощущение нереальности происходящего. Так я просидел довольно долго, кашляя, пока не надсадил горло. Временами мне казалось, что я снова вместе со Сьюзен в Равентри, а черный Джеф готовит нам мятный джулеп и подает его в глубоких серебряных кубках со льдом. Медленно потягивая из своего, она шутит, что постарается быть примерным подопытным кроликом.

Очнувшись или наполовину очнувшись, я вспоминал, что она мертва и принимался думать об Эрике. Я ехал до тех пор, пока озноб не вернулся. Помню остановку для грузовиков, где я обменял мои часы на канистру бензина и шестипенсовый пакетик с тепловатой содовой водой. Помню дохлых коров на лугу, чудовищно раздутых, ноги торчат прямо вверх, как если бы они были надувными игрушками. Черные вороны уже кружились над ними. Помню женщин и детей, столпившихся вокруг мужчины, копающего могилу. Еще помню мужчину, вышедшего с винтовкой, чтобы прогнать меня.

Машина забуксовала, когда я попытался свернуть на размытую проселочную дорогу. Я попробовал выйти, но ослабел настолько, что обратно пришлось заползать на четвереньках. Помню, как я дрожал, когда ночь обступила меня со всех сторон, и старался не спать, ибо думал, что уже не проснусь.

Я проснулся, правда не в машине, а на койке под высоким металлическим навесом. Разбудил меня женский голос, и я на одно счастливое мгновение поверил, что это голос Сьюзен. Грипп и вызванная им паника отступили куда-то далеко, словно ночной кошмар, но уже в следующую минуту я ощутил ужасную вонь, вызванную болезнью, и услышал стук дизельного генератора и увидел женщину, склонившуюся надо мной. Маленькая, бойкая леди в переднике и шляпке от солнца, она пришла, чтобы искупать меня.

— Ох уж этот вирус-убийца, — произнесла она в ответ на мой хриплый вопрос. — Он поражает каждого, но доктор Франкин многих вытащил из самой могилы.

Госпиталь размещался в на скорую руку приспособленном складе, первоначально предназначенном для того, чтобы хранить сельскохозяйственный инвентарь. Доктор Франкин оказался довольно-таки хилым старичком, пытавшимся повернуть свои годы вспять. Большинство нянечек были или фермерши, или же продавщицы, оказавшиеся не у дел.

Они спасли мою жизнь.

Человек на соседней койке отрекомендовался Джейсоном Мэдденом, художником-даосом, некогда преподавателем колледжа. Зараза настигла его на Блю Ридж, когда он делал наброски и фотографии осенних пейзажей для календаря. Джейсон нашел меня без сознания в машине и притащил сюда, после чего тотчас же сам отключился.

Но где же доклад Ле Мойена?

— А, твой Святой Грааль? — Он рассмеялся, когда я спросил про него. — Ты был словно помешанный, спрашивал всех и каждого про свой доклад и даже искал его у себя под подушкой. Если только доклад этот не из области фантазии, думаю, он по-прежнему находится в машине.

— Я должен его разыскать, — сказал я, — раз уж вышел живым из всего этого ада.

Мы выздоравливали вместе, и постепенно он сделался моим другом. Я помню наш разговор ночью. Тускло светили лампочки. Кто спал, кто, подобно мне, предавался размышлениям о своих недавних потерях. Я уже знал печальную историю своего друга. Разведенный, без родственников, без прочной привязанности в этом мире, он пытался отнестись к эпидемии философски.

— Попытайся все забыть, — убеждал он меня, молчаливого и угнетенного в те дни. — И свой потерянный доклад, и погибшую газетенку. И свою любимую Сьюзен, если сможешь. И перестань бесконечно сожалеть о прошлом. Если хорошенько вдуматься, старый мир был вовсе не так уж исключительно чудесен. Взять хотя бы озоновые дыры и землетрясения. Или, с другой стороны, тряпки, успех и новые машины, которых нам постоянно хотелось. Политику и войны. Налоги и…

— Скажи, ты счастлив? — Его жизнерадостный тон вызывал во мне невольное раздражение. — Ты рад?

— Черта с два! — Он быстро сел на койке, сверкнув на меня глазами. — Счастлив, когда весь мир мертв? — На соседней койке кто-то чертыхнулся и попросил говорить потише. Джейсон понизил голос. — Конечно, мы должны попытаться еще раз. Особенно теперь, когда мы воочию видели тот дух, которым будет держаться род человеческий. Но… но… — Его голос перешел в сдавленное рыдание. — Прости, — прошептал он. — Прости. Как бы ни было нам тяжело, надо жить дальше.

Когда я немного окреп, он проявил большее любопытство ко всей этой истории.

— Кто такой Эрик? — настойчиво спрашивал он. — Тот парень, о котором ты бредил?

— Один старый друг, — отвечал я. — Исследователь в области медицины, кое-кто называет его волшебником, когда речь заходит о вирусах. Доклад предназначался для него. Новое открытие…

— Нордман? — прервал он меня. — Эрик Нордман?

Я кивнул в подушку.

— Я знал его. — Он уставился на меня ввалившимися глазами, их выражение казалось странным. — Он предлагал мне проиллюстрировать и оформить книгу, которую сам написал. «Последний враг». Знаешь, о чем это?

Я покачал головой.

— Жуткая книга, — хмурые складки прорезали его измученное лихорадкой лицо. — Он призывал нас ограничить народонаселение. Предсказывал ужасное будущее в случае отказа. Он хотел, чтобы я нарисовал Четырех Всадников в качестве заставок для четырех глав — посвященных голоду, болезням, войне и тому, что он называл животной природой человека. «Последним врагом» были мы сами. Я так и не смог выполнить рисунки, но его книга до сих пор преследует, мучит меня.

— Эрик и сам был одержим.

Еще один голос возопил о тишине, и я перешел на шепот.

— Когда-то мы были в Африке и вместе прошли через войну и ужасный голод. Эрик вернулся в твердой уверенности, что ему удалось прозреть судьбы мира и с тех пор полюбил говорить, что мы несчастные пленники инстинкта, который толкает нас к нашей собственной смерти. Я думаю, что его книга явилась своеобразным средством заставить нас действовать, хотя бы под влиянием страха.

— Кошмар. — Мэдден пожал плечами и откинулся на подушку. — Издатели сочли книгу чересчур мрачной. Может быть, в ней и содержится правда, да только не та, которую мир хотел бы знать. И книгу зарубили.

Мы подключились к уходу за больными, как только почувствовали себя мало-мальски здоровыми: мыли полы, выносили утки и подкладные судна до тех пор, пока последние из наших подопечных не встали на ноги и не ушли из больницы.

Мертвые были похоронены. Власть восстановлена. Радио и телевизионные станции вернулись к нормальной работе в эфире. С нефтеперегонных заводов прибывали бензовозы с полными цистернами. Те из чиновников, кто выжили, приступили к своим обязанностям.

Я покинул госпиталь вместе с Мэдденом. Он думал вернуться в свою студию и предложил подкинуть меня до Альбукерка. Мы нашли доклад. Ле Мойена в целости и сохранности на заднем сиденье моей брошенной на произвол судьбы машины — страницы лишь чуть-чуть покоробило от дождя, бившего в открытые окна, но их вполне можно было прочесть. Я видел в этих страницах маленькую частичку надежды.

— Если я смогу найти Нордмана, — сказал я Мэддену, — если его лаборатория по-прежнему существует, если синтезированная Ле Мойеном молекула действительно пожирает вирус…

Наш путь на Запад занял-таки порядочно времени. Еда и бензин были дефицитом. Дороги после такой зимы нуждались в ремонте. Люди все еще боялись встречных, которые могли быть переносчиками заразы. Хотя вершины по-прежнему недоступно белели, склоны сплошь усеял нежно-зеленый кустарник, когда мы наконец спустились в каньон Тиджерас и въехали в Альбукерк.

Мы свернули к югу, и Мэдден высадил меня прямо перед запертой калиткой с табличкой, на которой было выбито: «Исследовательский Центр Нордмана». Я нажал звонок и довольно долго ждал, прежде чем на гравийной дорожке, ведущей от длинного зеленого металлического здания прямо к калитке, не показался убогий шаркающий старик. Неожиданно он остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от калитки и, прикрыв от яростного полуденного солнца глаза ладонью, слабо улыбнулся воробью, пролетавшему мимо него с обрывком какой-то веревки или шнурка в клюве. Он пожал плечами, дошаркал остаток пути и застыл, разглядывая меня в упор.

— Бен? — Голос у него был хриплый и надтреснутый, но все же знакомый. — Вот уж не ждал…

— Эрик! Это ты?

Викинга с огненной шевелюрой больше не существовало. Передо мной стоял седой сгорбленный старик, на котором мешком висели свитер и потертые джинсы. Через секунду он уже открывал калитку и протягивал мне свою костлявую, как у скелета, руку.

— Итак, ты добрался? — его голос звучал безжизненно, как будто бы ничто на свете его не интересовало.

— Как Сьюзен?

Я сказал ему, что Сьюзен умерла.

— И Моника тоже. — В лице его мелькнуло подобие живого чувства, боль глубже прорезала морщины на лбу под серебряным ежиком. — У нас было трое малышей.

Его ввалившиеся глаза нашарили доклад в моей руке.

— Это доклад Хьюго Ле Мойена. — Я протянул ему листки. — Тот самый, с которым он собирался выступать на симпозиуме в Атланте.

Он равнодушно прикрыл глаза. А я постарался втолковать ему, что может значить для нас этот доклад.

— Ле Мойен описывает сконструированную им с помощью биоинженерии молекулу антивируса. Первые испытания дали положительный результат. Я думаю, ты мог бы завершить…

— Хьюго? — перебил он, не слушая дальше. Он работал у меня. В лаборатории показал себя довольно способным исследователем, но за ее пределами — круглый дурак. Мы вынуждены были расстаться.

Он сунул листки обратно мне в руки.

— Прочти хотя бы, — настаивал я. — Он говорил, что это родилось из идеи, которую он обсуждал вместе с тобой.

Он снова взял доклад и нагнулся над титульным листом.

— Я уверен, что здесь нет ничего стоящего. Потом. — Он снова пожал плечами. — Но входи же.

Признаться, я ожидал более теплого приема. Он выглядел одновременно вялым и отрешенным, как будто его волновали несравненно более серьезные проблемы — однако не забыл закрыть калитку и кивнул мне, приглашая следовать за ним по заросшей травой дорожке к одноэтажному зеленому строению. Внутри я увидел лабораторное оборудование, сдвинутое к стенам, автоклавы и центрифуги, компьютеры и электронные микроскопы, скамеечки, заставленные стеклянной посудой. Большая часть пола была высвобождена.

— Наш госпиталь. — В его охрипшем голосе появились иронические интонации. — Большинство наших пациентов уже спят в саду за домом.

Я прошел вслед за ним в маленькую аскетически обставленную и неуютную комнатку, где он жил. Надпись «Только для стерильных штаммов» по-прежнему красовалась на дверце холодильника. Микроволновая печь, консервный нож и кофеварка были аккуратно расставлены на выкрашенной в черный цвет специальной подставке. В комнате находилась еще узкая койка и единственный стул с жесткой спинкой. Он предложил мне стул.

— Хочешь выпить?

Прежний Эрик никогда не прикасался к крепким напиткам, потому что считал, что они убивают мозговые клетки. Теперь же он вынимал из холодильника большую бутылку воды и лабораторную колбу, от которой на километр разило неразбавленным спиртом. Я сделал маленький осторожный глоток. Он же налил себе порядочную порцию огненной жидкости и отправил внутрь одним глотком, лишь слегка разбавив водой. Сидя на койке, он пролистал доклад.

— Неглупая работа. — Он отбросил доклад в сторону. — Но уже поздно.

— Не мог бы ты воспроизвести его эксперименты? — наседал я. — Ле Мойен верил в то, что сможет разделаться с вирусами навсегда.

— Узнаю безумную мечту Хьюго. — Он замолчал на минуту и, нахмурившись, посмотрел на покоробившуюся от воды страницу. — Хотя данные в работе выглядят убедительно. Я думаю, мы вполне могли бы попытаться год назад или около того, но теперь… — Он предложил мне колбу и сделал еще один основательный глоток. — Теперь это не имеет смысла. Да и сотрудников не осталось.

— Не имеет смысла? — Я был шокирован. — А ты не думаешь, что вирус может вернуться?

— Он не вернется.

— Откуда такая уверенность? О нем ведь так мало было известно…

— Мне известно гораздо больше. — Он выглядел очень уверенным. — Возбудителем болезни служит мутантный миксовирус. Передаваемый по воздуху. Он инфицировал все население. Выжившие приобрели стойкий иммунитет. Цикл завершен. Когда не останется ни одного носителя, вирус неизбежно вымрет.

— Слабое утешение, — пробормотал я. — Миллионы погибших.

— Миллиарды, — уточнил он ровным голосом, будто речь шла просто о некоем численном значении. Я собрал данные со всего мира. Общая смертность составила примерно 92 процента. Это означает, что в живых осталось около полумиллиарда. Нормальная населенность для планеты.

— Нормальная? Что ты имеешь в виду?

— До сих пор мы имели дело с ужасающей перенаселенностью. — Он отставил стакан и мрачно уставился на меня. — Это глубоко поразило меня там, в Африке. Помнишь нашу тогдашнюю глупость? — Он как-то странно покосился на меня. — Мы чувствовали себя страшно благородными, что сумели спасти миллион голодающих. И закрывали глаза на три миллиона их несчастных детей, кому придется в будущем еще тяжелее?

Я отодвинулся от него вместе со стулом и сидел, качая головой не в силах поверить.

— Мы забыли, откуда вышли. — Он возвысил свой дребезжащий голос, словно читая лекцию нерадивому студенту. — Один из множества биологических видов, вовлеченных в природный баланс. Наша численность контролировалась хищниками, болезнями, ограниченным запасом пищи — пока мы не вмешались и не нарушили баланс своей санитарией и всеми теми благоглупостями, которые мы героически совершали в Африке.

Я сидел, уставившись на него, дрожа от озноба, вспоминая все, что Мэдден говорил мне о его неопубликованной книге.

— Помнишь цикл «хищник-жертва»? — заметив мой шок, он старался теперь говорить убедительнее. — Он действует таким образом, чтобы держать оба вида в природном равновесии. Койоты пожирают кроликов — и размножаются, пока число последних резко не сокращается. После того как большая часть койотов подыхает от голода, число кроликов становится прежним.

— Я слышал, как тебя называли вирусологом-волшебником. — Мой голос дрожал. — Не ты ли… — я не смог закончить вопроса, он проигнорировал его.

— Мы животные, — повторил он. — В доисторические времена нам приходилось считаться со своими ограничениями. Когда охота бывала неудачной или приходила засуха, мы знали, что некоторые из нас должны умереть. Проблемы начались, когда мы стали слишком умными. Или наоборот, не слишком умными. С огня, топора и плуга началось наше великое насилие над природой. Мы выжгли леса, распахали прерии и привели большинство видов к полному уничтожению. И продолжали бы в том же духе, не будь мы принуждены остановиться.

— Значит, ты признаешься… — На этот раз он, казалось, понял. Вся его фигура обмякла, стала бесформенной. Только осунувшееся лицо упорно было повернуто ко мне. Он сидел на постели с полминуты, потом с видимым усилием ткнул в сторону пожелтевшей распечатки доклада, валявшейся на полу.

— Думаю, ты заслужил право на мою исповедь, если тащил это из самой Атланты.

— Ты… ты… — Я задохнулся. — Ты хочешь сказать, что убил большую часть человечества?

Я увидел, как он вскинул руку и поймал себя на том, что замахнулся на него стаканом.

— Что сделано, то сделано, Бен. — Стакан выскользнул у меня из руки и разбился вдребезги об пол. — Мы не в силах ничего изменить.

— И ты вынашивал все это, стряпая свои смертоносные миксовирусы… — Я не мог продолжать.

Помню ужасный холод в этой маленькой комнатушке, резкий запах этилового спирта и приглушенный вой вентилятора в компьютере.

— С самого возвращения из Африки?

— Десять лет, Бен. Я спланировал все очень тщательно — используя постоянный фактор уничтожения. Я думал восстановить природу в ее правах всеобщим подравниваем человечества. Непрерывно проводя испытания на животных, пока я, наконец, не получил стабильные результаты.

— Десять лет?

— Это было нелегко, Бен. Очень нелегко! — Его усохшее тело затряслось, и он опять надолго уставился в мятые страницы, машинально кусая себе губы, пока я не увидел, что потекла кровь. — Из-за Моники прежде всего — хрипло прошептал он, по-прежнему уставясь в пол. — Хотя я не ожидал, что выживу — и как бы я хотел, чтобы этого не случилось.

Он с силой стиснул небритые челюсти и поднял свои больные, почти покаянные глаза на меня. — Я выжидал, Бен. Так долго, как только мог. Пока Крэнли не заставил меня пойти на это.

— Вот как? Интересно, каким же образом?

— Хьюго порвал со мной. Я никогда не знал точно почему, но боялся, что он догадывается о моих опытах. И когда Крэнли пригласил нас обоих на свой симпозиум, я подумал, теперь или никогда — Слезы выступили на его покрасневших, запавших глазах.

— Я все хорошо рассчитал, Бен — Теперь он почти шептал. — Я сделал это ради будущего человечества. Если бы ты только поверил мне…

Я покачал головой и спросил, как он это сделал.

— Сибирский грипп. — Он сделал глубокий, прерывистый вдох, прежде чем продолжать. — Все прошло под его естественным прикрытием, потому что первоначальные симптомы не слишком-то отличались. Я наполнил собственным вирусом аэрозольные флаконы с надписью «дезодорант» и распылил его по всему миру, в каждом самолете, на который брал билет, и в каждом аэропорту, в котором приземлялся.

Слишком потрясенный, чтобы думать или говорить, я сидел вместе с ним в этой узкой, лишенной окон комнатенке, вдыхая кошмарный этанол и беспорядочно вспоминая дни, проведенные вместе в Калифорнийском университете и в Африке, нашу двойную свадьбу, джулеп, который Сьюзен так и не смогла выпить, Ле Мойена и его доклад.

— А ты уверен, — спросил я наконец, — ты уверен, что твой вирус полностью исчерпал себя?

Вполне — Он кивнул, становясь спокойнее. — Если это имеет еще какое-то значение.

Я задержал дыхание, чтобы спросить почему, и не нашел в себе сил сделать это.

— Одного побочного эффекта я все же не смог предусмотреть. — Он смущенно пожал плечами, и его голос упал до еле слышимого шепота. — Эксперименты я должен был держать в тайне, отсюда все последствия Можешь клясть меня — Вызов вспыхнул и мгновенно потух в его глазах. — Если это имеет какое-то значение.

— Какой эффект? — прошептал я.

— Вирус инфицирует всех млекопитающих. — Его голос, по-прежнему медленный и безжизненный, стал чуть громче — Выжившие кажутся полностью нормальными, женские особи сохраняют способность к воспроизводству. Я и не подозревал каких-либо генных изменений, пока они совсем недавно не обнаружились у мелких зверьков. Лабораторные испытания подтвердили их наличие и у более крупных животных, включая человека. Следующее поколение рождается бесплодным. Наши дети будут последними в человеческом роду. — Он помолчал, затем продолжил еще громче, подводя суровый итог. — Эра млекопитающих подошла к концу.

Я сидел, ошеломленный.

— Но остались еще птицы. — Его слабая улыбка ошеломила меня. — Птицы оказались устойчивыми к вирусу. Это уже что-то, Бен. Они начнут новую эру. Я чувствую себя счастливым, когда вижу воробьиху, строящую свое гнездо. Это значит, что жизнь продолжается. Помнишь, с тем злосчастным астероидом завершилась эра динозавров. А теперь мы завершаем нашу. Я думаю, своей наступающей эрой птицы распорядятся лучше.