«Необходимое условие»

Александр Силецкий

Необходимое условие

Фантастический рассказ

Москвич Александр Силецкий по образованию кинодраматург, работал в заводской многотиражке, потом - в издательстве. И все это время писал фантастику.

Воспоминаний не было. И сновидений - тоже. Весь мир - и прошлое, и настоящее - заволакивал туман, бесформенный, бесцветный, на разные голоса шепчущий одно и то же, постоянно: "Да... да... е-да... еда..." И - зыбкий образ чего-то сладко-сытного... А после - целый кусок хлеба, теплый, пряно-терпкий, до головокружения... И маслянистый, рыжий бок роскошной отбивной...

Клевцов застонал, гоня от себя наваждение, и медленно открыл глаза. Вот, подумал он как о ком-то постороннем, сегодня я опять сумел проснуться, сегодня я еще живой... Значит, буду работать. Пока не свалюсь... Ерунда! Я должен привыкнуть к голоду, к этому опухшему телу... Если оно умрет... Стоп, о чем это я? Нельзя, нельзя расслабляться, надо тянуть. День, два, три, сколько смогу...

Он поднялся с кровати и уже привычно, как старик, прошаркал по холодному полу к заиндевевшему окну, отдернул штору и, подышав немного, вытопил на стекле прозрачный глазок.

Серое зимнее утро. Схваченная льдом Нева, черные точки людей, устало движущихся к проруби... Запеленатый в мешковины шпиль Адмиралтейства, почти слившийся с низким стылым небом. И методичные глухие удары - отзвук близкой канонады...

Война... Блокада... Из последних сил цепляющийся за жизнь полуразрушенный, полуобезлюдевший, полузамерзший город...

Я ведь тоже, по-своему, солдат, подумал Клевцов. Есть моя работа, которую надо довести до конца. Есть голод, который надо превозмочь... Я знаю: эта работа очень пригодится - потом, когда войны не будет.

Было холодно. Дрова кончились. День назад он отнес оставшиеся поленья в соседнюю квартиру - трем маленьким ребятишкам и их умирающей матери. Вчера вечером он отдал им последнюю осьмушку хлеба. Больше не осталось.

Голова кружилась, не хватало воздуха...

"Ничего-ничего, - в который раз подбодрил он себя, - должно пройти, сейчас пройдет. Сяду за стол и начну работать".

В дверь слабо постучали.

Он ничего не ответил.

Дверь шурша отворилась, стрельнув в квартиру новой порцией холода, и на пороге возникли три маленькие, закутанные с головы до ног фигурки. Из-под шапок и повязанных сверху платков огромные детские глаза смотрели с ужасом, как у затравленных зверьков, которые спасались, бежали и наконец без сил остановились...

- Дядя Слава, - с усилием шевеля озябшими губами, произнес один, - мама умерла.

- Теперь все, - добавил другой.

Оцепенение и слабость провалились в никуда. Клевцов выпрямился и, оттолкнувшись от подоконника, сделал несколько шагов навстречу.

- Как это все? - строго спросил он.

Дети стояли смирно, сбившись тесной кучкой, - ни слез, ни жалоб... Точно решили меж собой наверняка: жить - черед, когда время пришло, и умирать - черед, когда время себя исчерпало. Просто. И другого - ничего.

- Все, - развел руками в продравшихся варежках третий. - Сегодня мама... Потом...

- Мы умрем без нее, - с холодной рассудительностью докончил первый. Все съели, дров нет, мамы нет. И похоронить некому.

Клевцов всегда слыл добрейшим человеком, но сейчас он смотрел на детей почти с ненавистью.

Как они смеют?!

Да, он прекрасно понимал, что они обречены, почти наверняка. Но как они смеют говорить об этом, когда еще есть силы двигаться, говорить, в конце концов хотеть чего-то?! И он... Неужто он так плох, что на него надежды нет?

- Вы останетесь у меня, - сказал он резко.

- Дядя Слава, - жалобно проговорил второй, - куда мы к вам?

- Вы нас не сможете прокормить, - со вздохом пояснил третий, - и мы все тогда умрем.

- Что за чушь! - разозлился Клевцов. - Вы за кого меня принимаете?

А внутренний голос твердил: детишки правы. Что толку? Или тебе горько умирать одному? Они же не верят в тебя! И - справедливо. Но не могу я их бросить, с отчаянием подумал он. Пусть не спасу. Но хотя бы облегчу страдания... Это нужно. Ведь они дети. Маленькие дети на грани катастрофы... Нельзя, чтобы они поверили в нее до конца, потому что еще верят в сказки, любят их... Стоп! Вот оно!

- Значит, вы сомневаетесь во мне? - хитро спросил он, с трудом опускаясь на корточки.

- Н-нет... - Такой прямой вопрос, видно, застал их врасплох.

- А вы знаете, кто я?

- Дядя Слава, - вразнобой ответили удивленные ребята.

- Нет, чем я занимаюсь?

- Ну, - сказал первый, - книжки пишете.

- Пожалуй, - кивнул Клевцов.

- Мама говорила, вы большой ученый, - уточнил третий.

- Может быть, и так, - согласился Клевцов.

- Мама говорила, вы изобретаете такое, чтобы всем было хорошо. Вы добрый, - заключил второй.

- Не исключено. А почему, как вы думаете?

Дети молчали.

- А все потому, что на самом деле я - Дед Мороз.

- Как это?

- Вот так. Зимой я Дед Мороз, ну, а в остальное время действительно кое-что изобретаю...

- А почему же тогда мама умерла? - Глаза второго заблестели. - Почему? Если вы такой сильный и добрый...

Чтобы хоть как-то выкрутиться, пришлось врать напропалую.

- Видите ли, - начал Клевцов, будто говорил о вещах, очевидных для всех, - сегодня какое число? - Он встал, с усилием распрямляя замерзшие ноги, и мельком глянул на численник над кроватью. - Сегодня тридцать первое декабря. Значит, завтра - Новый год. И у меня хлопот сейчас - вы не представляете! Надо ведь облететь весь город, побывать в каждой квартире, посмотреть, все ли готово к празднику. А к вам я собирался зайти сегодня утром, да вот... - Он горестно развел руками. - Если бы я пришел ночью, все, конечно, было бы иначе... Было бы просто замечательно! Но... понимаете, хоть я и Дед Мороз, всего, к сожалению, учесть не могу. Я не такой сильный... Вот если бы я был волшебником круглый год!..

Дети слушали очень внимательно. Кажется, они начинали верить.

- А маму оживить можете? - внезапно подал голос третий.

- Нет, мой милый. Это, увы, не по моей части.

Все трое понурились.

- Ну так что? Остаетесь?

Дети нерешительно переминались с ноги на ногу, пряча глаза.

- Значит, остаетесь, - облегченно вздохнул Клевцов. - Располагайтесь где хотите. Только, чур, пока тихо - мне нужно немного поработать. А потом...

Что потом? С какой радостью он сказал бы, что непременно отведет их в столовую, где они наедятся до отвала, или сбегает в ближайший магазин, притащит кучу всякой снеди и будет, весело гремя кастрюлями и сковородками, колдовать на кухне, а в печи загудит оранжевое пламя, и всем станет уютно и тепло...

Что - потом?

Внезапно ему сделалось нехорошо.

Как-то гадко, тонюсенько запел воздух, наполнявший комнату, стены покачнулись, уплывая в фиолетовую мглу...

Точно сквозь толстые подушки, которые неведомо кто заботливо приложил к его ушам, он едва расслышал:

- Дядя Слава, дядя Слава, не умирайте!

"Я ничего. Я сейчас..." - хотел ответить он.

И не сумел.

Еще одна подушка, душная, горячая, упала ему на лицо...

Вокруг был бестелесный мир. Все клубилось, разноцветьем истекая в бесконечность.

Ни верха, ни низа - Клевцов словно висел в пустоте, сделавшись центром этого беззвучного хаоса. Без перехода, в один миг...

Он неожиданно обнаружил, что бодр и совсем здоров; более того, ему тепло, по-настоящему тепло, и не осталось и следа от чувства голода...

"Я что, умираю? - с ужасом подумал Клевцов. - Неужто, когда смерть, становится вот так - тепло и сытно?! Или я просто брежу?"

- Философ Клевцов? - раздался резкий, стеклянно-звонкий Голос.

- Да, - потрясенный, прошептал в пустоту Клевцов.

- Вас ожидала голодная смерть.

- Вероятно... - Он все никак не мог разобрать, что происходит.

- Ну так поэтому вы здесь!

- Да где же, где? - неожиданно для себя почти закричал Клевцов. - Что вы со мной сделали? Зачем?

- Вы должны закончить свою работу.

- Но... у меня не хватит сил. Я не успею.

- Мы поможем. Зря вас не стали бы тревожить.

- Н-не понимаю... Не может быть! Мне это кажется ведь, да? Или... Что вы молчите?!

Клевцов чувствовал, что он на грани истерики.

"Я сойду с ума! - с тоской подумал он. - Я не вынесу этого, не смогу!.. Хватит прежних мук!"

Голос не отвечал, точно решал про себя какую-то странную, немыслимо тяжелую задачу...

- Ладно, - зазвучал он вновь. - Вы сами в своей работе пришли к мысли о смежных мирах...

- Это только догадка, - слабо отозвался Клевцов. - Хотя... Неужели?!

Ну вот, отпустило. Прежнее спокойствие возвращалось к нему. Уверенности не было, но спокойствие пришло, тяжелое, слепое, как тогда, совсем недавно... Когда именно? Пять минут назад, год, вечность? Нет, что-то не то... Сложнее...

- Все верно! Миры - как изотопы одного элемента. Часть - устойчива, другая - нет. А есть миры неопределенные, которые со временем могут окрепнуть или, напротив, рассыпаться в прах. Ваша Земля в их числе.

- Да-да, - с какой-то непонятной, отстраненной надеждой пробормотал Клевцов. - Вы хотите сказать...

- Наш Совет Стабилизованных Систем уже давно взял под опеку неопределенные миры. К сожалению, выявлять их непросто, и далеко не всегда мы застаем их в начале развития. Иногда приходим слишком поздно, когда наша помощь уже не нужна. - Голос говорил без выражения, монотонно роняя в пространство слова, будто сообщал вещи самые обыкновенные. - С вами нам повезло. То, что вы не исчезли прежде, скорее всего, свидетельствует, что вы в потенции - стабильный мир. Но и вы можете погибнуть. Оттого мы и взялись теперь помочь.

- Зачем? - невольно вырвалось у Клевцова. - Для чего это нужно вам?

- Сейчас, пожалуй, ни к чему. Но потом... Мы будем сотрудничать. Это полезно. Живое не должно просто так умирать... Для того огонь жизни и горит, чтобы вечно светить. Вселенных много, а жизнь в каждой - одна. Любая мертвая Вселенная - новый шаг к вырождению Бытия. Это касается всех, кто намерен дальше жить.

Клевцов прикрыл на секунду глаза, чтобы не видеть одуряющей пляски разноцветных вихрей, и попробовал сосредоточиться. Чушь? Нет, в общем-то, логично. Он сам об этом думал... Они хотят помочь. Всем людям. И для того он здесь. Но вот это-то и непонятно! Что может он один? Или Голос не договаривает до конца?

- Я не верю, - тихо, но отчетливо произнес Клевцов. - Не верю. Одна моя работа ничего не даст. Никому.

- Ошибаетесь. Полезна не только ваша работа, но и жизнь, сопряженная с ней. Вся жизнь, любой поступок. Об этом нужно помнить постоянно. По причинам высшего порядка мы не смеем непосредственно вмешиваться в вашу историю, диктовать вам те или иные действия. Только косвенная поддержка, основанная на примерном знании необходимых материальных запросов. Это немало. Тем более, что контакты с отдельными индивидуумами не запрещены. Вспомните-ка, сколько великих - во все времена - уходило из жизни, не успев завершить своих дел!

- Сплошь и рядом им попросту мешали, - горько заметил Клевцов. Сознательно мешали.

- А мы сознательно помогаем! Создаем такие предпосылки, чтобы эти люди смогли довести до конца хотя бы главное. Окружающие при этом ничего не замечают. Все выглядит вполне естественно. Это мы гарантируем. Иначе нельзя.

- Что же - только я на всю планету? - недоверчиво спросил Клевцов.

- Конечно, нет! Таких, как вы, немало. Просто - время, к сожалению, на Земле пока такое - ни к чему вам знать друг друга. Рано. Но зато когда каждый внесет свою лепту...

- Понятно, - кивнул Клевцов. - Выходит, я буду сидеть здесь у вас и работать. Люди будут умирать под пулями, от голода, холода, а я, в тепле и довольстве, проживу свое, а после появлюсь и сообщу: дескать, вот, наработал я вам теорию, радуйтесь и развивайтесь. Так, что ли? И это, по-вашему, прогресс?

- Успокойтесь. Вы вернетесь обратно. - Голос звучал бесстрастно, точно внезапно утратил к судьбе Клевцова всякий интерес. - Нам важно было до конца удостовериться... Скажите сами, что мешает вам спокойно завершить работу?

- Вы предлагаете сделку? - зло усмехнулся Клевцов. - Покупка души или как там еще?..

- Не выдумывайте чепухи. Ваша работа и ваша жизнь действительно нужны людям. И мы действительно хотим помочь. Что вам мешает? Говорите!

Может, и вправду? Плюнуть на все и согласиться? В конце концов он сам мечтал о подобном. Ради этого боролся, жил... Ведь много и не нужно...

Клевцов задумался.

Война? Они не вправе ее отменить... Разруха, голод? Все к одному!

На миг перед ним встали три пары испуганных, голодных, измученных детских глаз... Моя работа им нужна... Кому? Вот этим трем, которые обречены? Или другим, похожим?

- Мне не хватает хлеба, - сухо и твердо произнес Клевцов. - Дневного пайка. На который можно хоть как-то протянуть. Паек до конца блокады. А?

- Ну что ж, - согласился Голос, - если вы считаете, что этого достаточно... Пусть так. Все должно выглядеть естественным.

- Да-да, - быстро сказал Клевцов, будто опасался, что Голос передумает. - Но если можно, то, пожалуйста, четыре пайка. Четыре взрослых пайка.

- Это исключено, - равнодушно отозвался Голос.

- Но почему? - поразился Клевцов. - Ведь сами же сказали: долг...

- По отношению к вам. И только. Мы не смеем давать больше, чем требует разумный минимум, и нам запрещено к объекту помощи подключать новых лиц, не влияющих прямо на его жизнь.

- А если эти лица для меня важны, как жизнь, как вся моя работа?

- Запомните: поступки контролировать мы не вправе. Мы можем лишь указать их желательное русло, что и подкрепляем необходимой материальной помощью. А дальше думайте сами. Машина рассчитала: вы сделали верный выбор. Для работы вам достаточно. Только не обесценьте ее неверным шагом. Через год будет проверка. Прощайте.

- Спасибо, - растерянно пробормотал Клевцов. - Но...

Внезапно обрушившаяся темнота опрокинула его навзничь и лишила дара речи.

Он трудно приходил в себя.

Никогда еще слабость не сковывала так его тело, не омрачала так его рассудок.

"Второго обморока я не выдержу", - вяло протекла и пропала мысль.

Сквозь полузабытье он едва слышал чьи-то совершенно посторонние, отчаянные голоса:

- Дядя Слава, дядя Слава, ну, пожалуйста, не умирайте!

"Это меня зовут, подумал он. А собственно, чего теперь-то волноваться? Ведь я договорился, мне обещали... Кто? Когда? Что за нелепость! Это же все галлюцинация. Такого не бывает! И - согласуется с моей работой... Да! "Энтропия времени. Фактор жизни". Не написанная еще, последняя глава. Но в ней - все-все... Значит, могло произойти? Случилось?!"

Господи, но до чего же он ослаб!..

Клевцов открыл глаза и, упираясь дрожащей рукой в грязный пол, попытался сесть.

От голода тупо ныло в желудке, холодная комната не грела, за стеной по-прежнему гремела канонада - все было так, как он уже привык...

Перед ним стояли заплаканные и одновременно радостные ребятишки.

"Много ли человеку для счастья надо? - с болью подумал Клевцов. - А всего-то навсего, чтобы он просто жил. И чтобы рядом тоже кто-то жил. Если уж явился на свет".

- Ой, дядя Слава, мы так испугались!.. Мы думали, что вы...

- А вот и дудки! - принужденно весело улыбнулся Клевцов. - Я, братцы, сильный. Даром, что ли, я Дед Мороз?

Он вовремя вспомнил о своей игре, а они, словно и не случилось досадной заминки, с восторгом ее подхватили.

"А они мне верят, - с внезапной радостью отметил он. - Теперь-то уж точно - верят!"

Он, наконец, поднялся и неловко перебрался за стол. Дети неотрывно следили за ним.

Батюшки, с отчаянием сообразил он, да они и впрямь ждут от меня чуда!..

Он машинально оглядел поверхность стола.

Кроме рукописей - ничего.

Он поворошил рукой бумаги. И под ними пусто...

Впрочем, этого и следовало ожидать. Все в полном соответствии с законами природы. Или с тем, что мы привыкли так именовать... Другого пока нет. Для объяснений нужно время. Нужно время... Сколько?

- Вот что, ребятки, - медленно произнес Клевцов, - я до чертиков хочу пить. Сбегайте кто-нибудь, наколите льда. Ладно? Мне до вечера надо еще много написать...

- А нам будет подарок на Новый год? - вдруг спросил самый младший.

Клевцов безучастно, словно не понимая, о чем речь, посмотрел на него.

- Ну да! - наконец спохватился он. - До вечера еще нескоро. Погодите.

А чего, собственно, он ждал? Во что верил сам? Конечно, Дед Мороз - так мило... И эти странные видения в бреду - занятны, спору нет... Но есть еще работа. И голод, холод и тоска - твои бы только, ладно, но эти трое - им за что страдать!.. Вот уж нелепость!..

- Ну, все, - повторил он, замерзшими пальцами беря огрызок карандаша, бегите наколите льда. И до вечера будем работать. Вы ведь тоже без дела не умеете сидеть? Верно?

...Когда фитиль почти истлел и только призрачное сияние распространял вокруг себя, так что буквы в словах и сами слова слились в сплошные, смутно различимые полосы на бумаге, Клевцов глянул на часы.

Одиннадцать вечера... Еще час - и сегодняшний день отлетит в пустоту.

Что потом?

Дети спали в углу на старом матрасе, тесно прижавшись друг к другу под узким шерстяным одеялом. Вероятно, они видели сны. Добрые сны. Под Новый год все становится добрым и до чудесного простым...

Клевцов на мгновение зажмурился, прогоняя накатившую слабость, а когда открыл глаза, то невольно вздрогнул.

Нет, этого он в душе ждал весь день, не веря, тайно, и все-таки теперь, когда случилось, он вдруг поразился. Даже почувствовал легкий испуг.

Посреди стола, неясно различимый в тусклом свете фитиля, лежал маленький сверток, крест-накрест аккуратно перетянутый бечевкой. Его персональный паек. Обещанный и выданный наконец, чтобы в урочный час здесь, на столе, появляться впредь. Пока не кончит он свою работу, такую нужную всем, кто живет, и тем, кто будет жить, - особо. Пока не кончится блокада...

Рука безвольно потянулась к свертку и так же безвольно замерла на полпути.

Рядом, в двух шагах, спали дети, которые верили в сказку и оттого больше всего на свете боялись с ней расстаться. Потому что прощание закончилось бы крахом. Они это чувствовали. Неважно, что не понимали.

А он-то понимал. Он все понимал. Недаром взялся объяснить суть жизни во Вселенной... Ее законы и изменения и вечный расцвет.

Все истинное - во имя живущих. Все, что вопреки им, - лживо. "Энтропия времени. Фактор жизни"... Неоконченная глава... Основная. Но разве ценность работы только в том, что в ней написано? Ведь пишут не одними словами, и не одна бумага пригодна, чтобы писали истины на ней. Слова, даже лучшие, но всего-навсего слова - ничто. Это истина, застывшая в равновесии внутри себя. И только для себя. Объяснять тут нечего... Тут либо сам поймешь, либо...

Стараясь не шуметь, Клевцов отодвинул стул и встал. Еще раз посмотрел на спящих ребятишек, улыбнулся, как всегда, когда чувствовал, что наконец-то, пусть в малости, нашел искомое решение, набросал несколько слов на обороте исписанного листа, задул фитиль и уверенной походкой слепого, знающего свой дом до каждой выбоины на стене, направился к двери.

Утром они все узнают. И когда-нибудь поймут. Потом...

Безумно хотелось есть, кружилась голова.

Он вышел на лестничную площадку и, держась за перила, начал спускаться.

- А где дядя Слава? - спросил второй.

- Ой, глядите, что это такое?!

Все трое бросились к столу.

В сиреневом сумраке зимнего утра белоснежный сверток был особенно заметен на фоне темных досок. Рядом со свертком лежала записка.

Двое младших ждали, пока старший по складам разберет, что там написано.

"Это вам, дети, мой подарок. Будьте сыты и здоровы. Живите всегда. Если станет очень холодно, затопите печку этими листками. Дед Мороз".

Мешая друг другу, они нетерпеливо развязали сверток.

- Ух, - сказал наконец третий, - он действительно волшебник!

Разделив хлеб поровну, они с наслаждением съели все до последней крошки.

В комнате словно бы повеяло вдруг теплом...

- А где же дядя Слава?

- Наверное, ходит из дома в дом и поздравляет, - неуверенно проговорил третий.

- Пойдем посмотрим? - предложил самый старший.

Он сидел на нижней ступеньке напротив распахнутой настежь парадной двери. Съежившись и притулившись к ледяной стене, как будто та могла его согреть...

Дети поняли все сразу. Их поразило лишь одно.

Мертвый Дед Мороз сидел, похожий на живого. Наверно, потому, что улыбался. А другие - нет.

И каждый вечер на столе появлялась новая "посылка". Как по волшебству... В один и тот же час.

За день до того, как с города сняли блокаду, дети, вконец измученные холодом, взяли со стола бумагу и протопили старую "буржуйку".

В тот вечер в топке весело гудел огонь...