«Мир Уршада»

Мир Уршада (fb2) - Мир Уршада [сборник] (Мир Уршада) 3523K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Владимирович Сертаков

Виталий Сертаков Мир уршада

Мир уршада

1 МАРТА ИВАЧИЧ

Я первая засекла песчинку, когда у уршада вытекли глаза. Тот, кто оказался сахарной головой, лакал горячее вино в полутемном углу, у самой печи. Он выбрал неудачное место для смерти. Точнее, для распада, ведь сахарные головы не умирают. Они продлеваются в последышах.

Две песчинки спустя уршад потерял левую кисть, а затем из носа его потекло красное, но по запаху — не кровь. Дым от терпких бухрумских табаков колыхался над биржевым залом, как колышутся миражи над солеными ледниками. Сотни монет звенели на выскобленных столах, щелкали костяные счеты, мальчики в белых черкесках шустро отмечали и стирали на досках цифры. Купцы и менялы теряли зрение в тусклом пламени масляных ламп, их желтые зубы сжимали мундштуки кальянов, их черствые руки потели от неудач. Звон кругляшек, как всегда, застилал их скудные мозги. Я тоже поддерживала иллюзию игры. Три длинных года Хибра я посещаю биржевые недели, а последнее время я одна занимаюсь семейным делом. Делом моего пропавшего супруга. Я никогда не теряю голову в схватках за деньги, поэтому торговля нашей семьи не выходит из берегов, как горные притоки Леопардовой реки, но и не мелеет.

В моих глазах не плещет азарт. Глаза мои ищут иного, поэтому я замечаю влагу и сушь на чужих клинках.

Этот уршад распадался не так, как предыдущие, конец которых мне довелось наблюдать. Бытует поверье, что добрый уршад вначале теряет ноги и, уже лежа на земле, распадается на голых бесенят. Еще болтают, что ценные подарки приносит только злой уршад, но на то он и злой. Лучше после него ничего не подбирать, не открывать и не пытаться использовать, не то накличешь беду…

Пусть себе болтают, пусть трясутся от страха.

Согласно своду Кижмы, я имела вольное право на то, что останется в подарок от распавшегося. Достаточно протянуть руку, произнести имя владельца и формулу Оберегающего в ночи. В данном случае владельцем оставался мой пропавший муж. Мой благородный супруг, который не мог погибнуть в пути, потому что ему суждено умереть у меня на руках… Мы посчитали, что лучше ему считаться пропавшим, и на ближайшие полгода сохранять свое имя надо мной и нашим семейным делом.

Но я промолчала, потому что, несмотря на свод законов, слово женщины в горных провинциях Хибра ценится вдвое, а иногда и вчетверо меньше слова любого осла с хвостом между ног.

Имелась и другая причина молчать. Дело происходило в общественной гебойде, а у гебойды имелся хозяин. Я знала председателя Гор-Гора три хибрских года, его знали все завсегдатаи «нижнего» зала и многие уважаемые граждане из тех, кто никогда сюда не спускался. Когда Гор-Гор запирает ворота «верхней» биржи, и честные торговцы расходятся на ночлег по дворам, по пению вечерней молитвы отпирается нижний зал. Сюда стекаются те, у кого есть причины не выносить свои игры на всеобщее обозрение. Жандармы берут свои десять динариев за ночное благословение.

Нижняя биржа бурлила, а я следила за уршадом.

У него отвалилась нижняя челюсть, выпал язык, а тело под меховой курткой стало рыхлым, как перезрелое дрожжевое тесто. Затем сахарная голова взмахнула руками, столкнула на пол кружку с горячим вином, и тогда ее заметили. Конокрады, винные контрабандисты, торговцы опием и рыцари Плаща повскакали с мест. Мои всадники Тонг-Тонг и Хор-Хор тоже поднялись, разворачивая над своей госпожой кольчужные плащи, единственное доступное им оружие под шестиугольными сводами биржи.

Я не мешала им меня охранять.

Старший хозяин Гор-Гор ударил молотком в бронзовый таз. Летучий аспид, дремавший у него на плече, приподнял шишковатую голову и зашипел. Эти головастые твари ненавидят звон металла и способны за тысячу локтей предупредить хозяина о шорохе кинжала в ножнах. Торги остановились; от сего момента свод Кижмы карал смертью всякого, кто посмел бы продолжать переговоры кулуарно.

— Уршад… уршад… откуда он здесь?

— Оберегающий в ночи, вверяемся тебе…

— Кто пропустил? Знаете его?

— Храни нас Всемогущий!

Лавка под уршадом обуглилась, жара наплывала волнами, пламя в лампах легло, как сорго в поле ложится под ураган. Торгаши и менялы попятились, образуя широкий полукруг. Многие так и не сняли оберегающих масок. Под усами горных пардусов дергались завитые усы владельцев тайных троп и тысяч вьючных лам. Маски приходятся очень кстати, когда мужчины трусят.

— Право хозяина… — зашептали в рядах. — Распавшийся под властью гебойды…

Гор-Гор развязал на шее тесемки плаща, скинул лязгнувший пятнистый мех на руки мальчишкам, мягко шагнул в проход. Летучий аспид втянул голову в броню, покрепче обнял горло хозяина. Сынки председателя, поджарые, высоколобые, наглые щенки потянулись следом. Отец прокладывал путь ровно, а глупые сосунки рыскали по сторонам. Я радуюсь, что женщины в Горном Хибре обязаны носить чадру, поэтому молодые ослы лишены возможности заметить мое презрение. Но старый Гор-Гор проницателен и хитер. Он останавливается в первом ряду замерших торговцев и косится в мою сторону. Кажется, он способен различить беззвучный смех сквозь черный шелк. Конечно же, плут сразу отмерил вдоль и поперек и просчитал, кто занимал кресла напротив печи.

Он догадался, что я заметила первая. Теперь догадка гнетет его, как страх перед неведомой речной заразой. Мужчины часто повторяют, что обожают в женщине тайну, но это вранье. Они обожают загадки, на которые у них есть ответ…

Крашеный потолок над уршадом почернел, одежда его заполыхала, но никто не двинул пальцем. Ближе десяти локтей от источника жара находиться просто невозможно. Мои доблестные всадники храбрились. Как и многие тут, они впервые видели гибель сахарной куклы.

— Что с нами будет?

— Защити нас, святая дева…

Вот так номер! Хотела бы я знать, кто в горном Хибре осмеливается молиться Мадонне! Но позади давили стеной, дышали и потели, хотя еще страшнее им казалось убежать. В этом весь кошмар их смехотворной мужской гордости. Показать опасности спину означает навсегда потерять лицо…

Впрочем, не мне их судить. За три долгих хибрских года я проехала с караванами вьючных лам тысячи миль и повидала столько, что разучилась удивляться. Здешние люди ведут себя странно с точки зрения торгутов Великой степи, а степняки покажутся полными идиотами… ну, например, погонщикам упряжек с Кипящих озер Северной дельты. На самом деле, они все одинаковы, но это хорошо известно только священникам и купцам. Не мне их судить…

Уршад распался. Голова провалилась в ноздреватую кашу, зеленые пузыри на поверхности каши лопались, источая рыбную вонь, а слева сквозь пузырь уже продиралась безглазая голова голого беса…

— Окна, живей открывайте окна! — кричали позади. Выходит, в нижнем зале не одна я знала, как выпускать бесенят.

Привязанные в углу сторожевые гиены Гор-Гора исходили слюной, гремели цепями и бессильно царапали кладку, пытаясь освободиться. Кто-то упал на колени, громким шепотом призывая Милостливого. Горели лавки и кресла. Из осевшей буро-зеленой кучи выкатились последыши. Бледно-розовые, почти безволосые, похожие на пигмеев с Плавучих островов, они шустро расползались, угадывая свободу по потокам свежего ветра. Воняло горько-сладко, карамелью и тухлятиной. Толпа расступалась, отважные мужчины запрыгивали на столы, лишь бы ненароком не коснуться беса. Мои смелые мальчики тоже лязгали зубами, но не бросали госпожу. Недаром мой пропавший супруг набирал охрану на детском невольничьем рынке Великой степи. Он отрывал годовалых крепышей от сосков их чернокожих матерей, чтобы они даже не успели выучить язык своей родины. Мои всадники, Тонг-Тонг и Хор-Хор, стоили каждый сотни рабов. Они боялись только тогда, когда боялась их госпожа.

Еще одна песочная мерка — и от уршада осталось то, что по своду Кижмы принадлежало теперь владельцу гебойды. Лучше бы сахарная голова растеклась на скотном дворе или хотя бы на верхней галерее. Тогда над ним не было бы крыши, и Гор-Гор не получил бы право на подарок.

Когда я увидела это, то сразу поняла, что подарок должен принадлежать мне.

Рахмани ждал эту вещь, и мой пропавший муж ждал чего-нибудь в таком духе, и Слепые старцы из склепа рисовали невидимыми перьями на серой паутине нечто похожее. Но сильнее всего ждала эту вещь Мать Красная волчица.

От председателя ждали знака храбрости. Гор-Гор прошел по дымящимся доскам пола, и подошвы его сапог тоже задымили. Гор-Гор набросил на руку полотенце и вынул из золы алый камень с хрустальным глазом. После чего служки залили водой огонь, настелили ковры и принесли новые кресла. Гор-Гор снова ударил в таз, но торги еще долго не начинались.

Страх пришел в город Бухрум, и смрад его дыхания теперь не скоро выветрится с улиц. Утром на базарах толпы будут бормотать о притаившихся последышах, и уши станут красными от обилия влившихся в них лживых слов.

Пользуясь суматохой, я приказала всадникам ждать меня внизу, а сама поднялась по винтовой лестнице к покоям Гор-Гора. Ворота во внутренний двор не заперты, по обычаям гостеприимства, но под лестницей скучают гиены. Они вздрагивают плешивыми мордами, скалятся, сверкая желтыми плошками в темноте. Я негромко рычу в ответ, превращая их сытую стадную смелость в труху. Глупый вожак прыгает и, скуля, отползает в темноту. В его мокром носу застряла отравленная заноза. Он не умрет, но будет мучиться несколько песочных мер. Остальные гиены приседают на полусогнутых лапах. Их наглость борется с трусостью.

Ненавижу любые стаи.

Узкая лестница, выточенная из позвонков морской рыбы Валь, а наверху — балкончик без перил, чтобы легче было сбросить врагов или собственных взбунтовавшихся слуг на булыжник двора. В узких окнах внутренней гебойды — треугольники цветного хрусталя, оправленные в бронзу. Молочные стены шестиугольной башни украшены тысячами повторов, начертанных синей краской, которую выжимают из морской травы. В Горном Хибре вера не позволяет мастерам кисти рисовать людей и прочих живых тварей; их синие узоры, даже самые искусные, навевают на меня тоску.

На балкончике без перил ждали два полуобнаженных, намазанных жиром раба. По обычаю внутренней страже не положено метательное оружие, чтобы не могли повредить господину. Их оружие — перчатки с зашитым металлом и загнутые шипы на ручных и ножных браслетах. За левую лодыжку каждый из них был прикован цепью, а цепи тянулись из дыр в стене. Когда Гор-Гору надо, чтобы гости свободно проходили в его покои, с той стороны крутят ворот, и цепи растаскивают рабов в стороны от высокой узорчатой двери. При виде женщины, даже одетой в чадру, ноздри обритых невольников раздулись, как у племенных быков.

— Мне немедленно нужно увидеть председателя.

— Эфенди занят.

— Передай ему, что Марта, супруга дома Зорана Ивачича, покорно просит председателя принять от нее женскую награду…

Я говорю с невидимым тонкоголосым человечком, прячущимся за занавешенным окошком в двери. Скорее всего, один из евнухов-ключников, имеющих право на вход в женскую половину. Желтокожие невольники с ворчанием раздевают меня глазами. Синие узоры внутренней башни дробятся в чадном пламени светильников. Под изгибами костяной лестницы ручные гиены точат когти о булыжник. Где-то далеко стучат сухие колотушки ночных жандармов. Шумит растревоженная биржа. Ночь плетет интриги вокруг шести углов гебойды. Наверху, привлеченные теплом и стуком человеческих сердец, бьются о колючую сеть упыри. Плотная сеть тянется от вершины внутренней башни к внешним стенам биржи. Ее часто латают; не все ведь могут, как Гор-Гор, позволить себе носить на шее прирученного головастого аспида, о чьи пластины ломает когти не только упырь, но даже пещерный лев.

— Председатель примет тебя, супруга Ивачича.

Здесь подчеркнуто вежливы к моему пропавшему супругу. Настолько подчеркнуто, что я чувствую себя ничтожеством в мире напыщенных ослов. Внутри глаза слезятся от благовоний и переплетения узоров в узких сводах, над которыми работали лучшие мастера кисти. Я ступаю по коврам, сплетенным слепыми мастерицами Арама. Впереди — кольчуга в перекрестии ремней, трясущиеся желтые щеки видны со спины, на поясе — связка ключей. Я угадала, один из евнухов, выходец с островов Тая.

— Супруга благородного дома Ивачича недовольна ходом торгов? — Гор-Гор еще не успел переодеться. Он все в том же зеленом долгополом архалуке, шароварах и сафьяновых сапогах. Рядом старший сын, ему восьмой год по Хибру, то есть двадцать два по исчислению Великой степи. Мальчик носит оружие, но так и не научился смотреть собеседнику в глаза. Гор-Гор породил гнилое племя. Мне показалось, я снова услышала вой ветра и скрип песка.

— Я хотела бы предложить высокому председателю особую сделку.

Позади Гор-Гора появился младший сын, и с ним — старик-звездочет в маске. Это очень плохо. Раз они подняли с постели звездочета, стало быть, есть вероятность, что кто-то знает о подарке уршада лишнее.

Гор-Гор заколебался, запоздало предложил мне сесть. В нем борется лощеный магистр Кенигсбергского университета и потомственный эфенди. Наконец, он отсылает сыновей и дворцового мага. Мы остаемся вдвоем среди серебряных подушек, клеток с говорунами и пыльных ковров. Я не верю, что нас не подслушивают, поэтому перехожу на прусский диалект. Величественный седой Гор-Гор не может скрыть изумления.

— Я привела сорок вьючных лам. На каждую нагружено по сорок мер превосходного галийского вина. От имени моего супруга, высокого дома Ивачича, я прошу уступить мне подарок сахарной головы.

Я намеренно не произнесла слова «уршад», чтобы те, кто пытались подслушивать за шерстяной занавеской, не поняли бы знакомое слово.

— Я безмерно уважаю дома Ивачича, как честного делового партнера нашей биржи, да продлит Всевышний его дни, — прусский Гор-Гора чище моего, он непринужденно употребляет сложные пассивные обороты. — Однако, вне сомнения, благородной супруге известно, что подарок стоит много дороже…

Мы оба знаем, что подарок уршада может оказаться опасным обманом, таящим в себе гибель и разорение. Также мы знаем, что такое сорок лам, нагруженных контрабандным вином, предназначенным для утонченных граждан Хибра. На вырученные динарии можно приобрести укрепленную гебойду и три десятка косоглазых невольников.

— Также я предлагаю высокому дому четырнадцать мер коричневой шиши…

Гор-Гор вздрагивает. Очевидно, он нервничает, когда во внутренних покоях смело говорят, что привезли на продажу курительную липучку. Качественную коричневую шишу делают в долинах Пехнаджаба, в тысяче миль к северу, и стоит она гораздо дороже вина. Яростный курильщик, пожелай приобрести столько шиши, расстался бы с племенным стадом двугорбых, не меньше двух сотен голов.

— Признайся, высокая домина, ведь ты заметила распавшегося раньше всех? — не выдержал Гор-Гор.

— Я хотела сохранить уважение почтенных торговцев к своду законов.

— Ты поступила мудро, — он улыбнулся, мысленно прокручивая вероятность поражения. — Зачем тебе подарок, высокая домина? Стоит ли сомнительный предмет таких затрат?

Так я ему и ответила!

— Мой супруг собирает подарки. Тебе известно, что порой они привлекают даже интерес царственных особ.

— Это безусловно так, — Гор-Гор задумчиво погладил аспида. — И все же, я не нахожу повода совершить сделку…

— Означает ли это, что эфенди не дал еще окончательный ответ?

— Да, мне необходимо подумать.

В отличие от задумчивого хозяина, мне думать было некогда. За хрустальным глазом алого камня могло биться сердечко, и биение его не вечно. Однажды Рахмани уже позволил сердцу погибнуть…

Я отстегнула петли чадры и показала Гор-Гору лицо. Мне немножко смешно было наблюдать, как хозяин башни побледнел, уставившись на мой рот, затем его щеки покрылись багровыми пятнами.

— Больше мне нечем заплатить, высокий дом, — я улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка моя выглядела максимально призывно и чарующе. Естественно, я обманывала его; мои люди привели в четыре раза больше лам с самым разным, запрещенным и разрешенным товаром, но играть дальше на повышение не имело смысла. Единственный, хоть и крайне опасный способ приблизиться к подарку — это предложить дому себя.

Гор-Гор надолго замолчал. Я снова спрятала лицо, а он, наверное, продолжал гадать, откуда мне известно о его учебе в Кенигсберге. Весы качнулись в мою пользу. Теперь настала очередь Гор-Гора опасаться, что сделка не состоится. Председатель угодил в щекотливую ситуацию. Отказать смазливой женщине, пусть даже развратной, достойной столба и камней, все равно недостойно настоящего мужчины. Упустить женщину, знающую подозрительно много, — вдвойне неразумно.

— Зачем ты поступаешь так? — тихо спросил он. — Твой муж еще не ушел от нас навсегда, да будет к нему милостив Всевышний. Ты еще не вступила в права вдовы…

Я ликовала. Старый осел, как и все они, думал не головой, а хвостом. Свободная женщина в Бухруме — огромная редкость, а обе жены Гор-Гора несомненно надоели ему.

Я настояла на письменном договоре в присутствии дипломированного нотариуса султаната, и чтобы сделка завершилась сегодня. Чиновника подняли с постели, когда рябая луна Ухкун уже цепляла отроги Соленых гор. Гор-Гор молча кивал, пока мы составляли бумагу, его сыновья глядели в немом удивлении, звездочет скрежетал зубами. Мои всадники не могли подогнать лам из укрытия, поскольку брачный сезон упырей еще не закончился, бестолковые мыши летают и бросаются на все, что теплее камня. Тогда слуги председателя отправились с моим черным невольником на постоялый двор, разбудили погонщиков, стражников и перетаскали товары в четыре крытые арбы. Верный Тонг-Тонг получил при мне из рук евнуха железный сундучок с алым камнем, и ворота башни захлопнулись до полудня следующего дня. Я осталась внутри, и Гор-Гор своей рукой снял с меня пояс и все остальное…

Он оказался неплохим любовником и ночью не приставал ко мне с нелепыми вопросами. Следует отметить, его язык знал свое дело не хуже, чем хвост, что нечасто встречается в Горном Хибре. Я старалась всю ночь, чтобы председатель был занят делом, и, когда забрезжили первые лазурные лучи Короны, он спал сном новорожденного котенка. Пока он спал, я передавила ему сосуды методом, которому учила меня Мать волчица, дабы сон моего старательного любовника продлился на пару часов дольше.

Я не сомневалась, что к завтраку благородного хозяина одолеют подозрения, посему сбежать следовало раньше. У порога спальни дремали двое с кинжалами наголо. Я показала левому стражнику грудь, и пока у мальчишки округлялись глаза, я уколола того, что был позади меня, иглой с кураре. Затем я точно так же уколола второго, подобрала его кинжал и отправилась вниз. Можно было их оставить в живых, но утром их все равно казнят за то, что выпустили меня. Председателя я решила не трогать; кто знает, сколько лет мне еще придется гонять лам в Бухрум? Кроме того, я посчитала, что пусть лучше за мной погонится один он, чем свора его родственников…

Иглы я прятала в склеенных пуговицах, нашитых на нижней юбке. Подобрала кинжал и сунула в рукав, хотя мне он был не слишком нужен. Внизу, возле глобуса, мне встретился звездочет. Он распахнул беззубую пасть, но я приставила острие ему к горлу. Звездочета я не стала травить ядом, председатель Гор-Гор мог на меня за это обидеться. Я просто положила его лицом вниз, связала и затолкала в темную кладовку. Дом постепенно просыпался, с женской половины доносились звуки перебранки. Два смуглых мальчика натирали воском полы в коридоре. Оба замерли, сверля меня черными ягодами глаз.

Двери этажом ниже охранял рыцарь Плаща. Это оказалось для меня крайне неприятной неожиданностью, вчера в пышно разукрашенном коридоре никто не маячил. Еще более странным казалось, что преданный Всевышнему председатель нанимал в охрану иноверцев. Рыцарь уставился на меня из щели своей железной маски, но, пока он тянулся к оружию, локтей десять я успела выиграть. Я не стала бросать кинжал, а послала вперед острие клинка. Поймала его жалкий мозг и внушила ему, что стальное жало насквозь проткнуло ему горло. Один из древних приемов, которому учили Матери, но бросать пришлось практически вплотную и, к тому же, не видя глаз соперника. Ренегат умер в полной уверенности, что ему перебили позвоночник. Только склонившись над ним, я поняла, что в коридоре мы не одни. Позади доставал арбалет второй стражник. Такой же твердолобый мужлан, с вышитым на рубахе крестом, деликатно прикрытым грудным доспехом, в тяжелой кастрюле поверх шерстяной шапочки, увешанный оружием.

Этот накануне курил опий — меня обдало вонью его гнилых зубов и прокуренных легких. Человеку, пребывавшему в тумане грез, тяжело что-то мгновенно внушить. Пока он поднимал арбалет, я метнула кинжал. Хорошо, что я одинаково пользуюсь обеими руками, но плохо, что дерьмовый кинжал только опрокинул рыцаря. Тяжелый кусок металла, но лезвие слабое, и отвратительный баланс. Мне просто повезло, что парни расслабились тут в бездействии, ведь на председателя последний раз нападали лет пятнадцать назад. То есть пять лет назад по исчислению Хибра. Я вырвалась за последний рубеж и разбудила несчастного голого тайца, устроившегося поспать на краю балкончика. Я буквально пробежала по его ногам. Внизу запрыгали гиены, но передняя стенка клетки уже была опущена. Раненый рыцарь Плаща не стал стрелять в захлопнувшуюся дверь и не погнался за мной пешком. Он скулил, точно раненый заяц, хотя лезвие едва ли проткнуло ребра. За воротами я свистнула дважды, до полусмерти напугав утренних торговок, тащившихся со своими волами на базар. Мои всадники Тонг-Тонг и Хор-Хор вихрем вылетели из-за угла, и с ними мой лучший оседланный аргамак.

Мы плыли над барханами, и казалось, что, кроме нас, все остановилось. Так мчали наши гладкие дьяволы. Серого красавца мне проспорил в прошлом году сын султана, когда не поверил, что я продержусь две мерки песка против арбы его копейщиков. Я продержалась три мерки и убила двоих из них, но это отдельная история…

Мы остановились один раз передохнуть возле оазиса, где коричневые люди пустыни предлагают шерсть дромадеров и порошки из внутренностей змей. Хор-Хор на языке семьи рассказал мне, что верные люди на ночных торгах продали остальной наш товар, а выручка и ламы уже отправлены вместе с караваном и моей крытой повозкой в Джелильбад.

Мы погоняли коней, пока впереди сиреневыми клыками не заблестели ближние Соленые горы. Мои слуги устали, я еле держалась в седле. Затем, еще спустя дюжину мер, песок сменился щебнем, земля под нами вздыбилась, все круче уводя вверх, а в бурдюках почти закончилась вода. Мы спешились и упали на камни. Корона скалилась сверху самой убийственной улыбкой. От ее улыбки слюна испарялась, не долетая до земли. Изнемогали даже скорпионы под камнями. Неутомимый Хор-Хор достал подзорную трубу и сообщил, что от погони нас отделяет сорок гязов, то есть примерно восемьдесят мер песка. Это означало, что мы вырвались, потому что слуги Гор-Гора вряд ли сунутся в соляные ущелья. Тонг-Тонг, как и положено рабу дома, предложил мне напиться его кровью, но я отказалась и приказала ему подать мне железный сундучок.

Я отослала верных слуг в сторону, готовить ловушки для погони, а сама осторожно достала с бархатной подушки алый камень. Он был продолговатый, округлый и с трещиной посредине, совсем не такой, как хранил у себя Рахмани. Камень Рахмани остроугольный и тяжелый, и без хрустального глаза.

У этого имелся хрустальный глаз, он засветился голубым сиянием, когда я развела в стороны створки камня. Он раскрылся, как моллюск, которых так любят жрать франки, и внутри заиграл огнями второй голубой глаз. Еще там были серебряные письмена, похожие на те, которыми пишут те же франки и пруссаки, но смысла я не разобрала.

Признаюсь честно — я заплакала от восторга и счастья. Всем известно, что уршады путешествуют за границами тьмы, часто посещают пределы вечной ночи на тверди Зеленой улыбки, потому что Зеленая улыбка всегда стоит к белой Короне одним горячим боком. Такая уж она странная, Зеленая твердь, и люди на ней странные…

Так вот, ловцы Тьмы, кто прижился на границе вечной ночи и вечного дня, берут безумные деньги за провод на холодный бок. Там дуют вечные ледяные ураганы, громоздятся льды и живут самые свирепые бесы из известных науке. Если повезет не погибнуть, там можно встретить много занятного, но истинной ценностью обладают лишь редкие, крайне редкие Камни пути. Если бы председатель Гор-Гор знал, для чего мне Камень, он бы не отдал его за всех красавиц мира и за весь урожай вина на тверди…

Я нажала на блестящую закорючку и едва не выронила мою драгоценную ношу в раскаленный песок. Потому что хрустальный глаз воспылал, и заиграла музыка. Я побыстрее спрятала Камень в сундучок. Пока мы не избавились от погони Гор-Гора, добычу следовало особенно беречь.

В ту минуту я не догадывалась, что разъяренные слуги эфенди — это самая малая проблема на моем пути…

2 ГРАНИЦА ТЬМЫ

Рахмани Саади приоткрыл левый глаз. В воздухе еле ощутимо пахло стригущим смерчем, но дыхательная маска пока была не нужна. Грани синего льда переливались в зените сводчатого потолка, в клетке ворковали пушистые голуби. Лежавший поперек порога тайский невольник немедленно сел.

— Я слышу их, хозяин, — сообщил он на языке семьи. — Птица устала, припадает на левую ногу, а седок слишком тяжел. Они будут здесь через девять песочных мер.

Рахмани удовлетворенно потянулся под теплой кошмой. Хорошо, что старый Ванг-Ванг не теряет чутья. Значит, еще пару сезонов его можно держать в иглу, очень хорошо… Когда личный охранник впервые не проснется при пробуждении хозяина, его следует выгнать на все четыре стороны. Конечно, старику можно посочувствовать, но кто посочувствует хозяину, когда его зарежут во сне?

Кстати, о сне. Рахмани Саади третью ночь встречал продавца улыбок. Следовало зарезать пару голубей и спросить оракула, что он думает по поводу таких совпадений. Когда что-то встречается во сне трижды, даже такое, не самое опасное существо, как продавец улыбок, следует ждать беды.

Всадник на эму приближался. Ванг-Ванг был прав: птица стоптала левую пятку, но дорогу знала, шла точно вдоль линии светового телеграфа, по самой границе льдов. Рахмани никого не ждал ближайшие семь ночей. По телеграфу сообщили, что желающие нанять ловца Тьмы для экспедиции соберутся не раньше полнолуния. Естественно, усмехнулся Рахмани, прочитав сполохи телеграфного зеркала, какой дурак выходит на лед, когда нет луны? В полной темноте выходят на льды только безумцы… Ну, пожалуй, не только безумцы.

Он прикрыл глаза окулярами темно-кофейного цвета и внимательно посмотрел на юг, туда, где белая Корона купалась в радужных сполохах. Полярные радуги играли сегодня брызгами померанца. С болот Северной дельты надвигался стригущий смерч, пока не слишком быстро, и уже было видно, что пройдет стороной. Можно не укрывать скотину, не прятаться самим и не надевать дыхательные маски…

Телеграфист из Гагена передал, что забиты все постоялые дворы, собирается большая экспедиция. Королевский двор субсидировал академию, нанято целых двадцать упряжек, закуплено оборудование для зимовки. Да, так и передал — «для зимовки». Эти любопытные зазнайки во что бы то ни стало хотели пережить на стороне Тьмы зиму. Они твердо вознамерились найти легендарный парусник, на котором на твердь Зеленой улыбки попали предки Его королевского величества…

Идиоты, думал Рахмани. Вслух он никогда таких слов не произносил, тем более по адресу высокородных персон. Его величество Георг Второй вбил себе в голову, что рассказы пьяных венгов — правда. Об огромном паруснике, запаянном в глыбу льда. О паруснике, который попал на Зеленую улыбку лет пятьсот назад. А ловец Тьмы им нужен исключительно затем, чтобы в полнолуние вывести их через ледяные фиорды к плато Королевы. Дальше они якобы пойдут сами. Будут оставлять зимовья и костры. Будут искать то, что приносит тьма.

Рахмани Саади поднялся. По выработанной годами привычке вышел раздетый на снег. Мерку они с Ванг-Вангом жонглировали гирями, затем присоединился повар Хо-Хо, и еще три мерки хозяин отбивался от ударов палок и цепей. Хозяин прикрывался фантомами, однако опытные слуги не отставали. Иногда со стороны могло показаться, что на утоптанной площадке кружатся в пляске огня полторы дюжины полуголых мужчин. Как следует разогревшись, Рахмани растерся снегом, закутался в халат и принял у Хо-Хо утреннюю пиалу с чаем. Не следует втаптывать в пепел традиции предков, даже если ты живешь на другой тверди. Душистый травяной чай бодрит и дает ясность мыслям. Саади успел допить пиалу, глядя сквозь прозрачные стены иглу на скольжение солнечных бликов, когда под башней телеграфа показалась бегущая фигурка страуса с седоком. Страус дважды споткнулся. Саади издалека почуял порох и железо, у седока под камзолом висел пистоль.

Рахмани вспомнил продавца улыбок. Такие сны не приходят зря.

— Мой дом — это твой дом, — повел рукой Рахмани, когда раб принял поводья. Рахмани узнал юношу — это был сын придворного астролога. Раз друг прислал сына, значит, слова нельзя доверить телеграфной ветке. Раз слова нельзя доверить зеркалам, значит, гонец принес плохие новости.

— Благодарю, — склонился всадник. Его свежая кожа блестела, натертая жиром рыбы Валь, а узкие глаза смотрели со смелым почтением. Разогревшийся лохматый страус за его спиной нервно перебирал ногами, не в силах остановиться.

— Ходят слухи, что на тверди Хибра недавно видели уршада, — улыбнулся всадник, и улыбка его была темнее ночи. — Ходят также слухи, что уршад оставил Камень пути.

Рахмани ждал. В его сосудах уже вскипела кровь, но внешне он был холоднее снега. Повар Хо-Хо вынес гостю миску дымящегося бульона с мясом. Эму получил ведро с горячей кукурузой. Померанцевые молнии плясали в небе. Стригущий смерч поглотил треть небосклона; спасаясь от него, белыми комочками разлетались полярные совы.

— Это произошло в Бухруме. Камень живой, — гонец растянул плоские губы. — Его выкрала женщина из дома Ивачичей. Отец сказал, что ты знаешь ее.

— Посмотри, Хо-Хо, как мельчает мир, — обратился Рахмани к повару, и пожилой таец только кивнул в ответ. Он не улыбнулся, потому что увидел в лице хозяина то, чего не мог и не желал видеть юноша. Всадник жадно обсасывал кости, склонившись над пиалой.

— Мир измельчал, — повторил Рахмани. — Если гость начинает говорить о деле с конца, а начало беседы проглатывает вместе с уважением к хозяину дома…

Горожанин отставил миску, отставил кубок с вином. Он отодвинул полу пыльного камзола, как бы невзначай продемонстрировав чудо науки — двуствольный пистоль, и подал хозяину шатра запечатанный конверт. Рахмани не выпустил наружу насмешку, хотя хорошо знал цену таким «изобретениям». В королевской академии наук дожидалось еще много предметов, доставленных венгами из-за границы вечной тьмы. Их пока никто не мог повторить, хотя Георг Второй щедро оплачивал механиков, звездочетов и прочих умников… Находки рассматривали, трогали, взвешивали, но не понимали. А угрожать пистолем ему… это даже не забавно. Юный посланник, сам наполовину из венгов, наполовину из ютландцев. Наверняка рвется получить титул ярла и удельный фиорд для грабежей. К ловцам Тьмы относится пренебрежительно, хотя именно этого человека, черноволосого, с проседью, с мраморной улыбкой, отец ему завещал бояться.

Саади не похож на других проводников и погонщиков эму, что построили свои иглу вдоль границы ледников. Его седеющие волосы кудрявятся, он выше и суше венгов, но темнее и горячее любого из потомков викингов. Он с тверди Хибра, но не с параллели Гагена, а с дикого юга. Он прибыл сюда недавно, однако получил от ярла Скриллинга грамоту на владение землей и право называться ловцом. Он добыл для королевского двора больше загадок, чем потомственные ловцы, обветренные коренастые венги. Его лично знают при дворе и порой приглашают для… Впрочем, о причинах приглашений лучше не упоминать даже в мыслях. На Саади неоднократно нападали воры и пьяные школяры в кабаках Гагена, но никто не смог причинить ему вреда. Он ни разу не убил человека, но смотрит так, словно завинчивает в тебя два шурупа.

Опасный, жесткий человек. Живет здесь не так давно, но стал лучшим в своем деле и добился личного расположения Его величества. Ходят, правда, слухи, что человек со звучным именем Рахмани — вовсе не тот, за кого себя выдает, а эти двое узкоглазых, что прислуживают ему, — вовсе не слуги, а настоящие невольники, купленные на рынках Великой степи…

Юноше неведомо, что серую крупу для пистолей доставляют друзья Рахмани из далекой страны Хин. И у ловца Тьмы имеется скромная доля в деле, потому что без Рахмани караванщикам попасть на твердь Великой степи было бы втрое сложнее. Чем меньше человек знает, тем легче ему смотреть на мир свысока…

Однако, напомнил себе Саади, читая письмо, четвертая твердь все чаще подкидывает вещи, которые невозможно «изобрести». Например, серые зеркала. Непонятно, почему зеркало такое тяжелое, толстое и вдобавок кривое. В серые зеркала очень неудобно смотреться, а если его разбить, зеркало плюется в лицо стеклом.

Еще стало попадаться мягкое стекло, прозрачное, хрустящее, как накрахмаленная ткань, но на этом сходство с тканью заканчивалось. Над мягким стеклом бились ученые и отцы-иезуиты, но никто не сумел объяснить его смысла. Зоркие глаза венгов встречали среди ровного покрывала снега тени нелепых механизмов, многие из них даже не брались вырубать из замерзшей воды. Впрочем, порой подарки вечной тьмы не успевали врасти в лед, их выбрасывало наружу, как выбросило четыре сезона назад чудовищного железного кита, проглотившего людей.

Железного кита нашел Рахмани. Кит лежал на спине, купаясь в северном сиянии, а в разодранной его пасти виднелись скелеты четырех проглоченных им жертв. Скелеты были похожи на человеческие, но имели необычайно большие черепа. Тогда Рахмани не побоялся, залез внутрь и среди черного пепла нашел Камень пути. Он вскрыл камень, и тогда с ним это случилось в первый раз, на долю песочной мерки, он успел увидеть…

Он увидел четвертую твердь. Она существовала и была прекрасна, прекраснее самой яркой полярной радуги! Она существовала, и, стало быть, все, что делалось им, делалось не напрасно!

Рахмани тогда погонял эму что было силы, надеясь собрать соседей-венгов, но не успел. Верхние слои ледяных полей беспрестанно перемещались, крошились, наползали друг на друга, поэтому так сложно было проложить маршруты к надежным плато, таким как плато Королевы, или Четырех столбов. Когда Рахмани вернулся на южную оконечность плато Зайцев, железного кита уже засосало в провал…

Вечная тьма дарила музыкальные шкатулки, они ценились очень дорого, но музыка лилась из них крайне недолго. Наверное, шайтаны, жившие внутри шкатулок, не желали веселить иноверцев. Иногда отчаянные искатели сокровищ гибли, не внимая советам проводников. Они бросались откапывать тени запретных подарков, от которых, скуля, отползали хаски. После того, как на двор ярла приволокли чудовище, наполовину мягкое, как живое тело, а наполовину железное, и это чудовище, оттаяв, убило шестерых, король постановил все незнакомые подарки вначале предъявлять совету клира во главе с папским нунцием. Только высокие посланцы Господа могли решить, что опасно, а что угодно…

Попадались вещи удивительные, но странно понятные — человеческие челюсти с зубами, но не из кости, а из белого камня, искусственные конечности и даже… мужские хвосты из розового мягкого материала…

Перед тем как принять письмо от сына астролога, Рахмани смежил веки и осмотрелся. Льды не волновались, смерч катился стороной, Кипящие озера на юге находились в фазе мягкого сна. Из иглу двоих ближайших соседей поднимались дымки, неторопливо скользили сани по тропе, мир дышал благостной тишиной…

Но продавец улыбок не мог присниться ради шутки.

Отец гонца, второй королевский астролог, писал своему другу Саади предельно сухо, как будто слова его были скованы кандалами. Очевидно, опасался, что письмо перехватят в пути. Он не называл собеседника по имени и вообще никак не обращался, поскольку никогда не известно, что с тобой могут сделать за дружбу со вчерашним фаворитом короля. Георг Второй, несмотря на гордость и великолепие двора, сам был пешкой на игральной доске Священной империи… Посему астролог тайными намеками дал понять, что провел три сеанса гадания, запрещенного церковью. Трижды он обагрил кровью жертвенный кинжал и трижды изучал внутренности убитых им существ с помощью «Книги ушедших». «Книгу ушедших» за некую услугу, плюс огромные деньги, в свое время привез ему именно Рахмани, доставил по свежему, едва открывшемуся Янтарному каналу с тверди Хибра. За такое преступление их обоих могли сжечь одним повелением епископа, и ловца Тьмы, и придворного астролога.

Много веков назад «Книга» выглядела как свиток папирусов и принадлежала жрецам страны Ра. Затем ее не один раз переписывали, размножали и одевали в переплеты поклонники огня. Жрецов убивали, сжигали их вместе с рукописями и магическими предметами, но какое-то количество древних манускриптов уцелело. Прапрадед Рахмани впервые перевел благородную рукописную вязь на латынь, официальный язык Священной империи. Ему понадобилось для этого шесть лет по исчислению Хибра, поскольку множество названий трав и минералов, а также философских понятий в грубом языке латинов не имело тождества, не говоря уже о тонкостях огненных молитв. Рахмани наверняка знал, что один экземпляр хранится в Византии, один — при дворе баварских монархов, следы еще двух, проданных семьей Саади, терялись. Даже в урезанном, обескровленном и оскопленном виде «Книга ушедших» давала верные предсказания…

Разворачивая коричневую хрусткую бумагу, Рахмани был почти уверен, что астролога, его лучшего осведомителя при дворе, прихватили на какой-то мелочи. Мало ли… Кто-то заметил капли крови на обуви, кто-то унюхал запах дыма и решил донести, у кого-то из глупых венгов пропал больной пес, или… или ребенок. Всякое могло случиться во дворце, где полно ушей и глаз. Однако самому ученому ничего не угрожало. Впервые за несколько лет гадание принесло тревожные, неожиданные результаты. Согласно выкладкам ученого, человеку с юга следовало торопиться туда, откуда он начал путь. Если он не поспешит, то на твердь Зеленой улыбки могут обрушиться неисчислимые бедствия. Глубже и подробнее придворный астролог читать предсказания не умел.

— Что передать отцу? — Посланец отодвинулся на длину кинжала и смотрел, как Рахмани сжигает послание.

— Я тебе кое-что расскажу, — Рахмани Саади не заметил дерзости и пистолета. Он глядел туда, где тьма жадно глодала границу доверчивого света. Туда, где льды со скрипом терлись друг о друга, как морские коровы в брачный период. — Мой наставник, да хранит Всесильный его имя и честь на небесах, говорил так: «Легко засыпать арык, но его можно откопать. Легко вырубить виноградник, но его можно вырастить снова. Очень легко произнести неверное слово, но вернуть его в рот невозможно».

— Чем же я обидел тебя? — поднял брови всадник.

— Ты назвал родовое имя, уважаемое на Хибре, и связал это честное имя со словом «воровство». Тому, кто тебя послал, известно, что я родом с Хибра, и как меня можно больно ударить.

— Меня послал отец, астролог Его величества, лучезарного короля Георга Второго. Академия не желала тебя оскорбить, и отец не желает этого. Отец считает тебя другом, и знают об этом немногие. Тем не менее, астролог Его величества употребил именно то слово, которое ты услышал. Женщина из дома Ивачичей вела торговые дела своего супруга, когда в Бухруме… — гонец невольно понизил голос. — Когда распался уршад… Женщина убила несколько воинов охраны и скрылась с Камнем пути. Уважаемый Саади наверняка слышал о почтенном Гор-Горе, председателе Бухрумской биржи? Он оскорблен и обесчещен таким поведением. За поимку воровки и возвращение подарка он объявил награду в сто мер золота…

— И чего желает от меня Его величество? — спросил Саади. Он беседовал с всадником и одновременно прислушивался к скрипу снега. Они шли, пока еще далеко. Они приближались, они все-таки настигли его… — Если Его величеству известны такие тонкости, несомненно, ему известно, что эту женщину нельзя просто так взять и остановить. Волчиц народа раджпур можно убить, но остановить нельзя.

Услышав эти слова, гость побледнел, отставил миску и зашептал молитвы Оберегающего. Рахмани ждал с мраморной улыбкой на устах.

— Меня прислал отец, как только получил известия. Почти наверняка завтра по моим следам примчится гонец от короля. Его величество желает получить живой Камень. Любой ценой, — подчеркнул посланник. — Тому, кто принесет живой Камень, будет уплачено вчетверо больше обычной цены и пожалован титул наследного ярла. Также ему будет пожалованы владения в Исландских фиордах с правом собирать дань. Если понадобится взять жизни на пути поисков, славный король Георг Второй возьмет их.

Гонец замолчал.

— Не сомневаюсь, что возьмет… — кивнул Рахмани. — Щедрая награда. Тем не менее… Ты очень торопился, но не все рассказал.

Они были еще достаточно далеко. Еще можно было обдумать, как поступить. И мальчик наверняка не виноват, он действительно бежал, чтобы предупредить. Но кое-кто умеет гадать не хуже придворного астролога. Кое-кто вычислил Рахмани уже давно, а сегодня их задача одна — не дать ему дотянуться до Камня.

Любой ценой.

Рахмани едва заметно кивнул повару. Учтиво склонясь, Хо-Хо поставил перед гостем пиалу душистого чая и миску со свежим чак-чаком. Все, кому довелось разделять трапезу с ловцом Тьмы, взахлеб рассказывали о сладких угощениях, которые ему привозили друзья с Хибра, о покрытом коврами дастархане под сводами полированного огнем льда, о булькающем пузатом кувшине, через который хозяин курит вишневый дым… Во владениях лучезарного короля Ютландии, Исландии и Гренландских фиордов Георга Второго не привыкли к травяным чаям и таявшему на языке медовому хрустящему хворосту. Поэтому гонец вначале робко прикоснулся к сладости, а затем, осмелев, набрал полную горсть.

— Да, я не все сказал. Отец предупреждал меня, что ты хитер и мудр… Я не сказал тебе то, что мне довелось услышать в академии и в гостиницах. Собирается экспедиция, много людей, много ушей. Четверо благородных ярлов, два баронета из Верхней Франкии, вассалы нашего короля, много людей… Поговаривают, что живой Камень хочет купить не только Его величество. Якобы, в городе Джелильбаде, в створе Янтарного канала видели людей с печатью Искандера Двурогого…

— Глаза человека слабы и часто принимают желаемое за правду, — уклончиво ответил Саади.

— Это так, — гость зажмурился, растягивая наслаждение от сладости чак-чака. — Как тебе, несомненно, известно, с Янтарного канала в Джелильбаде собирают бакшиш визири султана Омара. Им служат специально обученные змеи. Все караваны, проходящие по каналу, змеи отследить не могут, но двоих берсерков с печатями Двурогого им удалось заметить наверняка. Печать изнутри, на запястье, там, где женщины носят отравленные кинжалы.

— И что? — лениво спросил хозяин иглу. — Их поймали и пытали?

— Это мне неизвестно, — грустно признался гость. — Как ты понимаешь, в Янтарном канале никто не вправе обнажить оружие… — Гость скороговоркой прочел молитву Оберегающему. — Вероятно, македонянам удалось скрыться. Это означает…

Сын придворного астролога продолжал разглагольствовать, гордо демонстрируя ловцу Тьмы свою эрудицию и знание дворцовых интриг, но Рахмани уже обогнал его мыслью. Как всегда в минуты опасности, он легко скользил над частностями, отталкиваясь лишь от значащих вершин. Если секретные посланцы Александрии прошли по Янтарному каналу в Джелильбад, положение становится крайне неустойчивым. Две тверди не могут враждовать бесконечно, слишком много разных народов живет на каждой, и не так мало Янтарных каналов трепещет над бездной тьмы. Есть такие Янтарные каналы, по которым пробираются единицы, слишком в неудобных местах они расположены. Например, под водой, или в горных ущельях, где джинны выпивают весь воздух. Сам Рахмани знал на Хибре, по крайней мере, два канала, по которым ни один караванщик в здравом уме не повел бы лам или двугорбых… Если македоняне осмелились пойти по одному из охраняемых торговых путей, значит, они очень торопились. Им нужно было именно в Джелильбад, как можно ближе к Бухруму…

После последней войны между Великой степью и Хибром, когда кровь попала в Янтарные каналы, многие из них захлопнулись. Восемнадцать лет назад, по исчислению Великой степи, наследники Искандера заключили мир с Хибром и поклялись торговать с ним только через твердь Зеленой улыбки. Клятву скрепили своим присутствием Слепые старцы. Если агенты Александрии нарушили мирный договор, значит, не зря Рахмани встретил продавца улыбок…

Значит, Марта Ивачич нашла настоящий живой Камень! И кое-что еще. Теперь за ее жизнь никто не даст и медного динария Горного Хибра…

— Ты очень умен для своих лет. Ты, несомненно, станешь ярлом, — похвалил Рахмани, подливая гостю алого каркадэ. Он не смотрел юнцу в лицо, но ощутил, как юноша вспыхнул от похвалы. — Однако, ты снова рассказал не все.

Щуплый Хо-Хо поставил на походный дастархан пиалу с ореховым щербетом и удалился, чтобы проверить делянки с охранными грибами. Грибы повар высаживал сплошной полосой, по окружности, в ста локтях от иглу. За полосой грибов валялись немногочисленные скелеты мелких животных и птиц, сунувших любопытные носы и клювы куда не следует. Сиреневые грибы плохо росли в промерзшей почве, если их ежедневно не поливать свежей кровью. Неважно, чьей. Годилась любая кровь — эму или хаски, хотя, лучше всего, конечно, человеческая…

— Не все, не все рассказал, — самодовольно рассмеялся гонец. От чая он раскраснелся, повеселел. Наверное, тот, кто его послал, именно так ставил задачу — завоевать расположение ловца Тьмы.

«Теперь он вернется к отцу и скажет, что подружился со мной, — вздохнул Рахмани. — А отец даст ему подзатыльник и шепотом прикажет заткнуться. И будет прав. Астрологу прекрасно известно, что с Рахмани Саади невозможно подружиться…»

— Отцу доложили, что в Джелильбад пришел редкий караван из страны Хин, и в караване далеко не все торговцы. Также стало известно, что император Чи объявил о строительстве новой библиотеки, которая прославит Поднебесную. Объявлено, что библиотека скупает все Камни пути. Также объявлено, что любой… — гонец перекрестился, — что подарок любого уршада, распавшегося на территории страны Хин, отныне является собственностью государства. Того, кто попытается утаить любой подарок, ждет смерть на бамбуковых побегах. Император поручил тайной службе сопровождать каждый торговый караван. Отец сказал, что ты знаешь, кого императоры Хин набирают в тайную службу… Это не люди, это бесы…

— Вот как, — повторил Рахмани. Эту новость он уже слышал, но не связал ее с находкой Марты. Буквально вчера на голубой ледяной крыше иглу приземлился ястреб от вора из Брезе. В Брезе прорвался Янтарный канал, правда, слабенький. Пока что открыт только на твердь Великой степи и пропускает не больше десяти человек за меру песка…

Вор из Брезе был уважаемым человеком в своей гильдии, его словам Рахмани доверял. Через контрабандистов стало известно, что император Чи действительно призвал на службу всех красноглазых номадов. Тех, кого суеверный сын астролога называл бесами. Никакие они не бесы, засмеялся про себя Рахмани, мальчик не видел настоящих бесов. Однако, номады опасней иных бесов… Они многое умеют. Например, умеют одним глотком выпить воздух из долины и обречь целое войско на удушье. Или могут сделать так, что человека, укрывшегося в крепости, насмерть заклюют ласточки и воробьи. Они скитаются между горными монастырями и подчиняются только монахам Поднебесной, именуемым еще гончарами, за умение лепить исключительно прочные горшки, для все тех же номадов…

— Кроме того, люди болтали о монахах…

— О каких монахах? — быстро спросил Рахмани.

— Якобы нищих из ордена Доминика. Якобы в Галлии нищие монахи бродят по тавернам и предлагают тысячу франков тому, кто раздобудет Живой камень. А некоторые утверждают, что это совсем не монахи…

Рахмани нахмурился. Под монашеской рясой несложно спрятать все, что угодно. Например, лишнюю пару конечностей. Или ядовитого гоа-гоа-чи. Или сложенные крылья, и отнюдь не из белоснежных перьев. Рахмани приходилось встречать и такое, но с юношей-венгом он не собирался делиться своим опытом.

— Тысячу? Так вот почему в Гагене собралась такая толпа, — произнес Саади. — А я, глупец, поверил, что они снова ищут закованный во льдах парусник. Они ринулись за тенями…

— В Латинии ходят слухи, что орден Доминика настаивает на новом крестовом походе на Хибр.

— Что-о?! — Рахмани не сумел сдержать изумления.

В отличие от собеседника, он хорошо представлял себе, что такое орден. С орденом Доминика он имел дело дважды — твердые люди. Прежнее влияние они, конечно, утратили еще столетие назад, когда на Зеленой улыбке без разбору жгли правых и виноватых. Ловец Тьмы никогда не считал себя шпионом во вражеском лагере, он добровольно и даже с удовольствием выполнил свою секретную работу, хотя мог бы уклониться. Отцы достойно оплатили его труд, и после этого его трижды призывала братия не менее могущественного клана — ордена Франциска. Рахмани и там не заслужил нареканий. Шесть вьючных лам, груженных серебром, монахи пригнали в условленное место. Честная сделка, честные партнеры, но Рахмани предпочел бы больше не встречаться…

Языки этих людей готовы были родить любую ложь. В любое время и в любой обстановке.

— Орден настаивает, что все подарки бесов принадлежат церкви, особенно Камни пути, — добавил гость. — Если они пожелают, то соберут целую армию головорезов из галлов, руссов, арамов и сирийцев. Они соберут всех, кого смогут, независимо от формы креста, и пустят по следу живого Камня.

— Вот как… — Ловец Тьмы поежился и невольно кинул взгляд на полоску сиреневых огней, охраняющих подступы к иглу. Грибы светили ровно, снег вокруг них подтаял, обнажив полоску мокрой почвы. Стригущий смерч уходил во льды, гораздо восточнее линии телеграфных башен. Его ядовитое нутро, скрученное в тугой кокон, раскачивалось над каменистыми сопками, вздымая кучи пыли. Пока что опасаться не следовало, но впервые за долгое время на горизонте замаячил настоящий враг. Саади чуял их вполне отчетливо, хотя они сделали все, чтобы обмануть его обоняние. Даже чуткие хаски безмятежно дремали, свернувшись пушистыми комками, на заднем дворе и не замечали опасности…

Остро пахло сладким ядом с болот. Рахмани с тревогой подумал о том, что болота Северной дельты все интенсивнее выделяют ядовитые испарения. Возможно, виной тому вырубки лесов, или колдовство…

— Почему-то слишком многим известно о том, что случилось в Бухруме, хотя сахарные головы взрываются не так редко, — заметил Саади. — Кроме того, еще ни один предмет, найденный за границей тьмы, и ни один Камень пути не принес то, на что все надеются… Скажи мне, вот ты! Ты молод, грамотен и близок ко двору. Ты не бьешь поклоны каждую меру песка, и многое повидал. Скажи мне, ты тоже веришь, что Камень пути способен вернуть в мир свет?

— Я не знаю, — честно признался гонец. — Но я верю, что свет существует. Я верю, что Камни разбросал Господь, а не сатана…

— Ладно, а я здесь при чем? — спросил Рахмани. Он спросил это мирным, безразличным тоном, но у слуг, подслушивавших за пологом, пропал аппетит. — Неужели Его величество хочет предложить мне денег, чтобы я по всему Хибру искал камень? Неужели у Его величества недостаточно верных слуг?

— Мой отец считает, что завтра к тебе пришлют официального гонца с королевской грамотой, — сын астролога подался вперед. — Ведь собирается караван за границу тьмы. Его величество предложит тебе высокую оплату, предложит именно тебе подобрать дополнительных проводников на плато Королевы. Также ты бесплатно получишь упряжку лучших хаски. Но отец опасается, что тебя хотят обмануть. Они расскажут тебе о Камне и о том, что на женщину дома Ивачичей объявлена охота. Они предложат тебе…

— Немедленно донести им, если я что-то услышу, — закончил за гонца Рахмани.

— Да. Но тайные советники Его величества очень надеются, что ты сразу сбежишь, едва получишь это известие. Ты бросишь иглу и бросишь экспедицию. Тайные советники нашептали королю, что человек, изгонявший бесов, никогда не крестится и не ходит к обедне…

— Вот как.

— Они пошлют по твоему следу рыцарей Плаща. Они найдут тебя везде, потому что у них есть нюхачи с твоим запахом. Они позволят тебе бежать через ближайший Янтарный канал, а затем возьмут след. И ты сам приведешь их к Марте Ивачич.

Некоторое время Рахмани слушал пение ветра в снастях телеграфа. За границей тьмы собирались первые унылые тени. Бесы ждали, когда спрячется белая Корона. Эму астролога тоже беспокоился. А те, о ком юный гонец даже не подозревал, приближались слишком быстро. Когда они доберутся до иглу, то постараются убить всех.

— А сам ты как считаешь? — спросил Саади.

— Я считаю, что ты поступишь именно так, как они от тебя ждут, — признался юноша.

— Почему бы тайным советникам не вызвать меня ко двору?

— Они боятся тебя. Они слышали о том, кто ты на самом деле, но не уверены…

— Вот как… Зачем же ты тогда приехал, если все равно я узнал бы обо всем завтра от гонца короля?

— Отец хотел подарить тебе ночь. Люди короля будут ждать тебя в Вирсте, Брезе и Гагене, у застав и Янтарных каналов. Отец просил передать, что у тебя сейчас лучшие упряжки. Гонец из дворца тебя наверняка не знает, это обычный почтальон. Ты можешь оставить вместо себя слугу, а сам уйти на собаках через границу тьмы. Тогда нюхачи потеряют твой след, хотя бы на время…

— Вот как… Неплохая идея, — Рахмани откусил кусочек щербета, покатал во рту приторную карамельную массу. — Твой отец неглупый человек и большой эрудит. Он, наверное, забыл, что сейчас безлунный цикл и на льды выходить опасно. Даже с самой лучшей упряжкой…

Оба помолчали, потому что говорить было не о чем. Оба хорошо представляли, что такое граница тьмы в безлунный цикл. Иногда в это время даже хаски перестают тявкать. Они сбиваются в кучи, жмутся вплотную к иглу человека и дрожат. Иногда в безлунные циклы Рахмани выходил и подолгу стоял у самой границы светящихся грибов. Кое-что он видел, но никому об этом не рассказывал, разве что венгам, другим ловцам. Впрочем, безлунные циклы коротки, луна редко прячется за горизонтом, путь ее вокруг тверди нелеп и долог.

— Однако, тебе пора возвращаться, — напомнил Рахмани. — Твоя птица сыта, ей наложили мазь на ногу и согрели.

— Благодарю тебя за угощение. — Гонец немного удивился подобной резкости, но возражать не стал.

Ванг-Ванг опустил мостик над широкой полосой дерна, засаженной сиреневыми волнушками. Эму долго упирался, а затем проскочил мост с такой скоростью, что запнулся и едва не сбросил седока. Рахмани помахал удаляющейся фигурке, послушал ветер. Если ехать в ночь, то собираться следует немедленно… Что же нашла Марта?

— Дом Саади, мои амулеты звенят, — прошептал Хо-Хо. — Кто идет сюда, дом Саади?

Оберегающие амулеты на одежде невольника звенели, подрагивали крохотными косточками и тряпичными лоскутками.

— Я не знаю, кто это, — признался Рахмани. — Мы уедем немедленно и встретим их на льду, а ты спрячешься в колодце.

— Почему ты хочешь драться с ними, дом Саади? — спросил Ванг-Ванг. — Почему бы нам не сбежать на юг? Твой друг из Брезе мог бы укрыть тебя в Кипящих озерах…

Белая Корона оттолкнулась от рваных гор на горизонте и поползла обратно. Вечная граница вечной тьмы никогда не меняется. Голубые кубы льда хранят пузырьки воздуха, летавшие над твердью до того, как Всевышний вдохнул жизнь в человека. Постанывают башни телеграфа, сверкают громадные линзы, над алеющим надрывом южного горизонта вихрятся снежные столбы. Там, в болотах, рождаются ядовитые смерчи и ползут к границе льдов. Некоторые быстро теряют силу, но есть и такие, что переваливают плато Королевы…

— Мои амулеты звенят от ненависти, — повторил повар Хо-Хо. — Дом Саади, это не люди.

— Я знаю, Хо-Хо.

— Тебе придется нарушить клятву, иначе их не остановить, — заметил телохранитель, подвешивая к поясу мешки с камнями для пращи. — Тебе придется убивать их.

— Я давал клятву не отнимать жизнь у людей.

— Почему ты не хочешь скрыться на эму, дом Саади? Мы задержим их!

Ворочаются, сонно грызутся между собой обленившиеся хаски, только вожак следит за хозяином. Верный Хо-Хо спешно доит олениху, ее молоко поможет пройти тьму. На противоположной стороне неба, там, где нежная лазурь бессильно растворяется во мраке, гроздьями повисли созвездия. Желтая Лисица, как и тысячи лет назад, тянется проглотить Мышат и, как всегда, не может дотянуться. Колесница вечно не поспевает за Трубадуром. Лед искрит, на севере сотни миль утесов, разломов, скал и редкие иглу с запасами дров и пищи. Только безумцы выходят на льды в безлунные ночи. Только отчаянные венги решаются пересекать плато Королевы в те дни, когда охранные грибы полыхают сиреневым огнем.

Рахмани свистнул вожаку собачьей стаи.

— Я не могу сбежать. Я должен их встретить. Потому что я люблю ее, — беззвучно прошептали его мраморные губы.

3 ДОЧЬ КРАСНОЙ ВОЛЧИЦЫ

…Мы погоняли коней до тех пор, пока рябая луна Ухкун не повисла над головами, растолкав в стороны ленивые созвездия. Соленые ледники Хибра впустили нас, они ведь впускают в себя всякого, но далеко не всякого выпускают, это следует помнить. Я очень надеялась, что убийцы, которых послал Гор-Гор, тоже об этом не забудут. Пока верные слуги кормили коней, я расстелила плащ и легла навзничь, раскинув ноги и руки. Очень давно, в детстве, отдыхать таким образом учила меня Мать Красная волчица.

Я никогда не привыкну к Хибру. Даже на юге джунглей, даже там, где на моей родине течет бурная Леопардовая река, я сразу чувствую фальшь. Здесь вместо колючих отрогов и шумных водопадов неспешно перемалывает грязь вонючая Акэн-Дарья. Здесь вместо веселой, яркой зелени — заброшенные каналы и забитые песком колодцы. Здесь иной воздух, болезненный и протухший. Ветер здесь поет, фальшивя, а снулые пальмы лживо плачут над его песнями. Здесь тоже есть Соленые ледники, но у нас они называются Солеными горами, и в них действительно добывают соль.

…Закрыв глаза, я вспоминаю, как бурлит на перекатах Леопардовая река моего детства. Леопардовой ее прозвали потому, что копны желтых водорослей цветут на ее дне, чередуясь с черным блеском камней. Если смотреть сквозь сетчатые кроны банановых деревьев, кажется, что могучая кошка дышит и вздрагивает во сне. В Леопардовой реке невозможно купаться, так холодны ее воды, рожденные Солеными горами. Племена бадайя, кочующие в южных предгорьях, называют ее Странствующей рекой. И это тоже правда: за несколько лет Леопардовая меняет русло и может сдвинуться в сторону на тысячу локтей, оставив без орошения наши прибрежные поля, или внезапно может затопить деревню. Поэтому, наши деды строили дома на сваях и даже скотину держали высоко от земли.

Ночами, лежа на циновке, я заглядывала в щель между досками пола и видела, что река тоже наблюдает за мной. Она никогда не спала, вечно шепталась о чем-то с качающимися кронами пальм, с приходящими на водопой скользкими тенями и с обеими лунами, Гневливой и Смеющейся, склонившимися над порогами. Леопардовая река убегала далеко на юг, там она пряталась под песками пустыни, снова выныривала на поверхность возле гранитных баб, оставленных когда-то центаврами Искандера, и растворялась в топких берегах океана. Хищники не смели приближаться к деревне, которую охраняли духи предков. Раскрашенные черепа улыбались на длинных кольях вокруг наших хижин. Луны по ночам спускаются, чтобы омыться в брызгах, так говорила моя бабушка, когда мне было лет пять. Я верила и заставляла себя не спать, так мне хотелось поглядеть на купающуюся в водопаде луну, но все равно рано или поздно глаза мои смыкались…

…Председатель биржи не зря был изумлен, когда снял с меня одежду. Он привык, что дочери склавенов пышны и розовы, что их кожа нежна и бархатна, как цветы лотоса, руки плавны, а волосы золотятся, как спелые злаки. По линиям на моих ладонях и по загару на моих запястьях эфенди не мог догадаться о том, откуда я родом. Я забочусь о своих руках, когда на мне нет перчаток.

— Немало женщин проезжало через Бухрум, — произнес Гор-Гор, запуская пальцы в мои жесткие кудри, черные, как крыло упыря. — Я много ездил, многое повидал, но такой красоты не встречал. Ты похожа на пантеру. Мне доносили, что Зоран Ивачич взял жену не из народа склавенов, но я никак не ожидал…

— Ты не ожидал, что дом Ивачич женился на красивой женщине? — уточнила я. — Или не ожидал встретить такую женщину в Бухруме?

Гор-Гор сделал вид, что не расслышал мое тонкое оскорбление. Женщина в провинциях Горного Хибра обречена быть вещью, а красивая женщина — это лишь красивая и дорогая вещь. Я слышала, что председатель Гор-Гор отдал сто мер золота и две дюжины двугорбых в калым за вторую жену. Это произошло не так давно, но черная нубийка уже стала ему неинтересна. Она родила троих дочерей и пока ни одного сына. Все это и еще многое другое про председателя никому знать не полагалось, но золото развязывает языки…

— Как же я сразу не отгадал, — эфенди хлопнул себя по лбу. — Ты из страны Вед? Ведь именно там женщины гибки и смуглы и смотрят такими же огромными глазами, в которых хочется утонуть? Ты была невольницей, бедняжка?

Следует отдать должное. Председатель биржи умел обольщать и умел сделать женщину царицей, пусть и ненадолго. Мне приходилось помнить об этом и всякий раз аккуратно выворачиваться из объятий его любопытства…

— Отчего ты не скажешь? Или ты из метисов Атласа? — допрашивал он, втирая мне в спину розовое масло. Буду честной — мне хотелось прогибаться и мурлыкать под его ласковыми, как котята, и твердыми, как гончарные круги, ладонями. Что я и делала — прогибалась и мурлыкала, лишь бы не отвечать на глупые вопросы.

— У тебя кожа цвета самого нежного шоколада, — восторгался он. — Груди твои торчат, как у четырнадцатилетних рабынь из страны Арам. Но девушки оттуда быстро сохнут, а ты сохранила божественную красоту. Может быть, ты колдунья и знаешь секрет, как продлить молодость? А откуда у тебя такие татуировки? Клянусь печатью Всемогущего, первый раз вижу, чтобы склавены рисовали на груди такое… Наверное, твой прадед был могущественным джинном, а не человеком, а? Или тебя привезли с Нила?

Гор-Гор рассмеялся, а я извернулась и укусила его за ухо. В ту песчинку времени председатель был на волосок от гибели. Слишком близко он подошел к опасной черте, но я его уберегла.

…Потому что мне не хотелось его убивать. Только мертвец способен сохранить тайну, так говорили Матери волчицы народа раджпура, развешивая на кольях черепа предков. Черепа вымочены в отварах особых трав, высушены и соответственно раскрашены. Духи предков защищают деревни от злых духов, живущих в реке, болотах и скалах. У каждого духа свое назначение, и требуется большое мастерство, чтобы правильно беседовать с ними. Мужскому мастерству учатся избранные Посохом. Мальчиков сажают в круг, Посох втыкают в песок, затем будущие мужчины начинают танец Посоха. Они топчутся вокруг, пока здоровенная дубина не свалится. На кого указал Посох — того старейшины раджпуров забирают в горный храм. Им почти все равно, что за мальчишка попадется. Если окажется слаб — погибнет, вот и все. Учиться же женскому мастерству отбирают старухи, и это непростой обряд.

Матерей волчиц я боялась до тошноты и заикания. Они приходили всегда бесшумно, затемно, совершенно не опасаясь ночных хищников. Тыкали в живот острыми пальцами, заглядывали в рот, дули в уши и шепелявили. Приходили четыре раза в год и ощупывали всех девочек, родившихся в деревнях по среднему течению реки. Не только ощупывали, но смотрели в глаза и заставляли брать в рот диких ос. В пятилетнем возрасте взять в рот осу — значит, почти наверняка погибнуть. От укуса самки пережимается гортань. Обычно ребенок бьется в истерике, когда к лицу подносят полосатую мохнатую тварь длиной с две фаланги пальца. Я не заплакала, а вместо этого высунула язык. Я боялась Матерей так, что готова была наделать под себя, но насекомого не испугалась совершенно. Я почуяла тогда сразу, что у осы вырвано жало.

Но старухам этого показалось мало. Они приходили еще трижды, проверяя свою удачу. Не так часто им удавалось выявить будущую волчицу в таком юном возрасте. Они водили меня ночью к Змеиному притоку, в полном мраке по камням перебирались на тот берег, и мне приходилось следовать за ними. Там, где взрослой женщине вода достигала колен, меня захлестывало по грудь обжигающими струями. От холода сводило мышцы на ногах. Один неверный шаг — и ребенок исчез бы беззвучно, а спустя неделю меня нашли бы в плавнях у края пустыни…

Но Мать Красная волчица дала мне перед этим пожевать мятный корень. Тому, кто жует такой корень, заявила она, самая холодная вода покажется теплым молоком, только что из-под буйволицы. Я стала жевать эту дрянь, и вода в Змеином притоке действительно показалась мне горячим молоком. Потом мы вброд переходили всю Леопардовую реку, иногда меня скрывало с головой, но я держалась за руку одной из Сестер волчиц и не утонула. Несколько раз упала, ободрала руки и колени, но от страха даже не заплакала. Днем мама послала меня и брата за водой, я видела это самое место, чуть повыше порога. Я посмотрела на радугу, на клокочущие струи вокруг валунов и поняла, что никому не смогу рассказать о том, что произошло ночью. Мне никто все равно бы не поверил. Кажется, мать и отец начали меня побаиваться и уважать.

Ночью за рекой Мать волчица спросила меня, отчего я дрожу. Я сказала, что мне холодно, но это было неправдой. Я тряслась от ужаса и готова была плыть обратно одна, лишь бы вернуться в родную хижину.

— Холодно? — удивилась Мать волчица. Она сама вымокла с головы до пят, но от нее несло жаром, как от раскаленного в костре валуна. — Так согрейся.

— Как же я согреюсь? — спросил ребенок, которому еще не исполнилось и шести лет.

— Прикажи себе согреться, — посоветовала из мрака другая Мать. — Ты, наверное, думаешь, что мы умеем согреваться ягодами и кореньями, но это не так. В человеке достаточно огня, чтобы не замерзнуть. Ты должна научиться приказывать своему телу…

Тогда я естественно ничего не поняла, но Мать волчица меня пожалела. Одна разожгла костер, не прикасаясь ни к чему руками. Само собой вдруг вспыхнуло сухое дерево, и я увидела в свете огня, как другая Мать кормит с рук винторогих. Меня это настолько потрясло, что я перестала дрожать. Мой отец и другие охотники тратили уйму времени и сил, чтобы к празднику поймать одно из этих красивых, но крайне пугливых животных.

— Твое сердце сжимается, потому что в тебе нет знаний. — Мать подтолкнула винторогую к воде и теперь почесывала за ухом огромного ленивца. — Разве ты не хочешь обрести знания? Смотри!

Я посмотрела, куда она показывала, и сердечко мое совсем остановилось. Сухое дерево разгорелось, осветив широкий неровный круг. Дальше этого круга черной бездной свистели, стонали и хохотали ночные джунгли. А у самого края замерла пещерная львица с двумя котятами. Она застыла, приподняв тяжелую лапу, из-под встопорщенных усов торчали влажные клыки. Что могли сделать две слабые старушки и ребенок против опаснейшего хищника? Но Мать Красная волчица засмеялась, что-то запела и пошла навстречу кошачьему семейству. Винторогие давно сбежали, и ленивец уполз вверх по лиане. Кажется, даже древесные лягушки прекратили орать. Львица растянулась на влажной траве и лизнула старухе руку. Ее котята терлись у ног моей будущей наставницы. Вторая Мать небрежно приложила ладонь к следующему сухому стволу, и он тут же вспыхнул. Пещерная кошка вздрогнула и попятилась.

— Не бойся, — приказала старуха. — Подойди и погладь ее. Погладь ее котят. Самое время им запомнить запах новой волчицы.

Я подошла и погладила. Лапа львицы была втрое толще моей ноги. Я тоже так хочу, подумала я. Хочу их кормить с рук и никого не бояться.

Потом одна из Сестер волчиц водила меня далеко на юг, и мама отпустила меня, не возражая и не собирая в дорогу. Одно из требований Матерей — Красная волчица всегда готова в путь, ей не нужны вещи и сборы. Ведь Красный волк — один из самых редких хищников, он невероятно хитер и осторожен. Всем известно, что Красные волки существуют, но нет охотника, кто гордился бы шкурой зверя. Так объясняла мне Сестра, пока мы спускались к жарким пескам пустыни.

Я видела каменных баб, видела колодцы и ступенчатые храмы, брошенные теми, кто давно покинул оболочку тела. Видела их кости, занесенные песком. Но мы проделали двухнедельный путь не за этим. Сестра привела меня в тень упавшей статуи, к норе огненного скорпиона. Она дала мне пожевать корень, подозрительно похожий на тот, который я уже грызла ночью у реки. Не помню, что на сей раз сказала волчица. Кажется, что это не защитит от яда, но поможет проявить дружелюбие. Следовало дружелюбно попросить у самки скорпиона одного из ее деток, не больше не меньше.

Огненные скорпионы не водятся на Хибре, а самые крупные из тех пород, что водятся, едва закроют хвостом мужскую ладонь. Про Зеленую улыбку я вообще промолчу; там живут только те твари, которым позволили, и кого классифицировали ученые из университетов. Зеленая улыбка очень удобна и безопасна, но смертельно скучна…

У самки огненного скорпиона как раз вылупились детки. На спине она несла штук пятнадцать трепещущих, почти прозрачных созданий с липкими клешнями и черными иглами на кончиках загнутых хвостов. Каждая из деток была в длину с мою руку, а мне едва исполнилось шесть лет. Самка давно заметила наше присутствие, она забилась поглубже в щель между плитами гранитного фундамента и выставила наружу хвост. Детки ползали по ее огненной, блестящей спине.

Будь я на пару лет постарше, игры с хищниками закончились бы плачевно. Но Матери волчицы недаром четырежды в год пробегали по деревням, чтобы вовремя выхватить ребенка из родительских рук. Я еще не научилась бояться, зато была открыта для учебы. Как меня научили, одной рукой я схватила за кончик хвоста скорпиониху, а другой — одного из детенышей. Потом отпустила взрослую самку и отпрыгнула в сторону. Отпрыгнула не совсем ловко, растянулась на камнях и чуть не придавила свою добычу. Маленький скорпион ущипнул меня клешней, но я не выпустила смертоносную иглу из кулачка. Сестра волчица похвалила меня, а потом очень просто, без напряжения, взяла скорпиона у меня из рук и посадила в мешок. Мы пошли домой. Много времени спустя я осмелилась спросить, что за корень мне давали жевать, потому что после этих случаев никакую горечь мне в рот не пихали. Мать волчица посмеялась и показала мне дикий лесной сельдерей. Я засмеялась в ответ, потому что к тому времени уже умела переплывать любые реки и забирать детенышей у любых хищников.

Без всяких нелепых кореньев.

Родители не препятствовали отлучкам, потому что это великая честь — отдать дочь в обучение Матерям. От старух пахло мертвой рыбой и сладким, дурманящим табаком. Моя мать их панически боялась. В темноте я слышала, как колотится ее сердце. Она боялась за меня и двоих моих сестер. Кажется, у меня было две сестры и брат. Впрочем, точно не помню; я вижу свое детство, как смутное отражение в пыльном изогнутом зеркале. То на песчинку возникают из глубины ясные очертания, то снова все затуманивается, покрываясь рваными пузырями.

Кажется, мать боялась колдуний, и, кажется, в доме плакали мои сестры. Вот и все. Дом постанывал на сваях, и вдоль стены двумя шеренгами вышагивали термиты. Одна шеренга поднималась вверх, такое же войско спускалось навстречу. Я смотрела на термитов, сжимала зубы от боли, когда косматые старухи больно тыкали спину, и молила: «Только не меня, не меня, не меня…»

Зимой они меня забрали, я подошла им больше, чем сестры. Домой я больше не вернулась, а мой отец получил право не снимать белую маску на торжествах Посоха и Гневливой луны. Мама получила несколько жирных кроликов и прирученного паука-птицелова. Это высокая честь, когда семья дарит обществу новую колдунью, народ уважает родителей девушки. Так было всегда. Пусть смеются те, кто никогда не жил во владениях Леопардовой реки. Пусть смеются прусские профессора в париках, пускающие слюни над колбами в университетах. Пусть смеются благородные персы, покуривая шишу. Пусть недоверчиво бубнят честные склавены, кланяясь своему кресту, пусть считают варварством и грязью обычаи джунглей. Пусть. Я им прощаю.

Они никогда не видели, как Матери волчицы выгоняют из человека белого уршада. На всех трех твердях страшатся уршадов, страшатся сами обернуться отцом последышей, но никто, кроме наших женщин, не берется изгнать беса до того, как он полностью овладел человеком. Уршады встречаются четырех видов, но только белого можно изгнать бескровным способом, и то, если унюхаешь его заранее. Поэтому к нам часто приходили люди из родственных кланов, кочевники с предгорий и даже иногда добирались узбеки из далекой Бухры. Эти платили лучше всех, особенно если удавалось поймать белого уршада на раннем сроке. Красных и бородавчатых уршадов остановить и выгнать почти невозможно, они развиваются в теле человека слишком быстро, прорастают всюду и способны даже имитировать речь, но недолго, два дня. Уршад, распавшийся в нижнем зале биржи, относился к бородавчатым, судя по виду последышей. Колдуньи Леопардовой реки умеют унюхать и убить красного и бородавчатого уршада заранее, но убивать его приходится вместе с человеком.

Хуже всех прочих — прозрачный. До того, как попасть на твердь Зеленой улыбки, я о них только слышала, но ни разу не встречала. Такого уршада могут учуять собаки, обезьяны, медведи и лошади. От него шарахаются птицы, и сторонятся даже клопы. Казалось бы — нет ничего проще, как вовремя определить нечисть! Но беда в том, что прозрачный уршад — самый коварный из всех. Люди, попавшие под власть прозрачного беса, обычно самые обаятельные, хорошие рассказчики, плясуны и любовники. Вокруг них всегда компания, и зачастую компания погибает вместе с заводилой.

Человека можно спасти, если вовремя загнать прозрачного беса в руку или в ногу. Только отравленную конечность придется немедленно отрубить, сразу после обряда изгнания. Прозрачные уршады — самые злые. Бывали случаи, когда распавшийся прозрачный отравлял последышами целые деревни и даже города. Один такой город мне показала Мать Красная волчица, когда водила на юг. В этом городе живут только ветра, и крылатые ящеры откладывают яйца на плоских дырявых крышах.

Мать Красная волчица показала мне место, где южный океан надвое разрезан тонкой перемычкой. Перемычка соединяет наши земли с южным материком и с каждым сезоном становится все тоньше. Мне было тяжело представить, что такое океан, и я помню невероятное свое потрясение, когда столкнулась с ним впервые. А перемычка между материками действительно была шире на сто гязов еще век назад, об этом напоминает каменная баба, торчащая теперь из илистой воды. Когда-то воины Искандера укрепили ее на суше. На южном материке круглый год звенит от зноя бескрайняя саванна.

Ранней осенью черноногие жители саванны приходят по перемычке и тащат по воде вдоль берега своих груженых ящеров. Ящеры смешно перебирают плавниками, их мокрые спины блестят, как тысячи разбитых зеркал, их глаза предусмотрительно вырезаны в детстве, а ядовитые зубы вырваны, чтобы скотина никогда не захотела сбежать. Ящеры плывут, и за каждым из них тянется дюжина барж. На каждой барже привязанные на очень длинных цепях скалятся мелкие крылатые рептилии. Они охраняют товары южного материка лучше любого сторожа, потому что не чувствуют боли и не понимают, что такое страх. Однажды мне довелось видеть, как крылатому ящеру отрубили нижнюю половину туловища, но он продолжал драться, пока не истек кровью.

У нас, на тверди Великой степи, водится много полезных тварей.

Черноногие из саванн приходят раз в год, потому что дожидаются, когда страшные гоа-гоа-чи отложат своих личинок под шкуры быкам. Пастухи забивают животных и вырезают мясо вместе с личинками. Черноногие жители саванн привозят еще много чего к базарам в дельте Леопардовой реки, например, целебную амбру и драгоценные сандаловые притирания, но личинки крылатых демонов ценятся превыше всего. Если гоа-гоа-чи суметь правильно воспитать, если он не сожрет тебя в детстве, то более верного друга у тебя не будет.

Это то, что я знала про юг. Теперь мне смешно, а до времени ученичества я серьезно была уверена, что мир ограничивается водопадом на севере и песочными барханами на юге, где царят огненные скорпионы и ящеры. К тому времени, когда Мать Красная волчица назначила мне ночь для Ритуала имени, я успела побывать вместе с ней далеко на севере, гораздо выше нашего водопада. Я узнала, что за пологими холмами, покрытыми лесом, вздымаются настоящие исполины из камня и льда. А за горами, с востока на запад, на тысячи и тысячи гязов расстилается Великая степь, и тянется по степи Шелковый путь. Путь похож на потерянный пояс великанши, такой он широкий и твердый. На ширину в тысячу локтей не растет ни единой травинки, только утоптанная пыль, а обочины его покрыты пеплом костищ. Вдоль Шелкового пути непрерывно ползут караваны, полыхают костры ночевок, пахнет то ароматами харчевен, то трупами павших животных.

— Мы устроимся в хижине, на скале, — сказала Мать волчица. — Над изгибом караванных троп. Здесь ты увидишь половину мира Великой степи, не сходя с места.

Продираясь сквозь колючки, стряхивая кусачих муравьев, я мечтала только об одном — лечь на сухую траву и выспаться. До этого мы семь дней шли пешком через горы. Но когда небо и степь распахнулись передо мной, как сложенные вместе ладони, а внизу открылась панорама шелкового пути, я застыла, забыв усталость и жестокость Матери. Я заплакала от восхищения и поняла вдруг, что не желаю больше жить в хижине на сваях.

Потому что я увидела мир.

4 ПРОДАВЕЦ УЛЫБОК

Рахмани не подгонял собак. Вожак в этой упряжке прекрасно знал свое дело, тянул ровно, сосредоточенно, не перегревая себя и своих товарищей. Иногда Рахмани соскакивал с полозьев и гязов двадцать бежал рядом с санями, разминая коченеющие конечности. Верный Ванг-Ванг кутался в меха и сквозь кофейное стекло наблюдал за стригущим смерчем, захватившим уже полнеба. Смерч в этих широтах называли стригущим, потому что нижний фронт, бешеная воронка, корчующая деревья и срывающая дома с фундаментов, не всегда касалась поверхности земли. Довольно часто смерчи проносились, как бесшумные ножницы, срезая верхушки сосен и елей, опрокидывая башни телеграфа, откусывая высокие черепичные крыши.

— Продавец улыбок, — произнес внезапно Ванг-Ванг, указывая куда-то в сторону, и Рахмани вздрогнул от сбывшегося предчувствия.

Льды Вечной Тьмы способны порождать самые чудовищные миражи, и далеко не каждый из них бесплотен. Пьяные венги в кабаках могут припомнить немало историй о Сосущих воронках, куда проваливались целые упряжки, о смеющейся Дикой охоте, о Зеленой улыбке, способной за неделю довести путника до безумия или одарить его вполне осязаемым мешком золота, и о многом, многом другом…

Продавец улыбок показался Рахмани вполне осязаемым. Крытая цветастыми лоскутными одеялами арба накренилась между двух ледяных стен, ее высокие деревянные колеса облизывала поземка. Возле границы Сырого барьера льды сжались гармошкой, колоссальное давление выталкивало их вверх, создавая подобие бесконечных гребенок для вычесывания великанской шерсти. В одной их таких щелей между «зубцами гребенки» и пряталась арба. Ничего нелепее яркой восточной повозки вблизи полюса, среди синих торосов, вообразить было нельзя. Однако Саади привык к нелепостям Тьмы. Он свистнул собакам и повернул сани.

Очень скоро, по поведению хаски, стало ясно, что продавец улыбок настоящий. Или совсем как настоящий. От него пахло. Коричневый высохший человек, в полосатом халате до пят, в засаленной куфии, непринужденно раскачивался на высоком борту арбы, и дерево монотонно поскрипывало в такт его движениям. Стукались друг о друга бесчисленные костяные и деревянные фигурки, подвешенные на веревках, вьюга свистела в пустых глазницах верблюжьих и крокодиловых черепов.

— Не заговаривай с ним, высокий дом, — умоляюще прошептал Ванг-Ванг. — Это может быть один из бесов Тьмы, он заманит нас и лишит памяти…

— Прохладной воды тебе, — Рахмани соскочил с саней и учтиво поклонился призраку. Затем повторил традиционное приветствие пустыни на четырех известных ему диалектах Горного Хибра. Как и следовало ожидать, коричневый человек не ответил.

Позади заливались тревожным лаем собаки, тяжело дышал встревоженный Ванг-Ванг, не имевший представления, что предпринять, если на хозяина нападут.

— Наверное, ты мог бы продать мне улыбку, — вежливо предположил Саади, стараясь не замечать, как верхушки торосов покрываются самым первым тончайшим слоем розового светящегося налета. Очень плохой признак, когда в безлунный цикл становится светло. Если розовый свет окутывает владения Вечной Тьмы, следует ждать любых превращений. Это значит, что Зеленая улыбка трется боками с невидимой четвертой твердью, и все известные людям законы не действуют. Небо и земля могут поменяться местами, можно вернуться назад и оказаться среди своих прадедов, или вовсе угодить в мир необитаемых фиордов. Можно потерять обычное зрение, зато начать видеть то, что живет в головах других людей. А можно вообще потерять тело и переселиться в тело своего врага, такое тоже случалось…

— Высокий дом, льды светятся, — на языке семьи пробормотал Ванг-Ванг. — Нам надо торопиться…

— Ты мог бы мне продать улыбку, а я бы почел за великую честь ее приобрести, — Рахмани снова поклонился призраку, стараясь не замечать колючий пронизывающий холод. Ванг-Ванг был прав — следовало немедленно бежать, как можно скорее спешить к одному из устойчивых плато, но беседу с коричневым пустынником тоже нельзя было прервать.

Сморщенный человек снова не ответил, но поглядел на Саади более внимательно. Издалека казалось, что в его глазах не было зрачков, они походили на капли кипящей смолы. Нижняя половина лица продавца была закутана концом куфии. Призрачный кочевник не произнес ни звука, но указал морщинистым пальцем на письмена, вырезанные ножом на борту арбы.

«Великое смирение да объемлет великую силу», — разобрал Рахмани слова одной из сунн, принадлежащих перу древних суфиев. Он узнал этот слог, несмотря на то, что учителя говорили с ним на другом, современном языке. Смирение объемлет силу, владеющий мощью улыбки не смеет ее обернуть против людей по прихоти своей…

— Я знаю, что твою улыбку нельзя купить за деньги, но я буду рад предложить мое усердие и помощь…

На родине Рахмани стригущие смерчи не водились. Зато в Горном Хибре водились упыри и кольчужные аспиды, а весной из пустыни дули дикие песочные ветра, приносившие уныние и страх. Иногда вместе с суховеями в дремотных городках откуда ни возьмись возникали арбы, крытые разноцветными тканями, увешанные амулетами из черного дерева и костей ящериц. Они замирали на площадях у колодцев, и, пока непрошеные гости не покидали город, жители старательно обходили площади и старались брать воду в других местах. Коричневые люди, всегда живущие в своих передвижных домах-повозках, скрывали лица и откидывали тряпки лишь, когда улыбались. Наверное, поэтому их назвали продавцами улыбок.

Впрочем, улыбались они крайне редко.

Маленький Рахмани с детства усвоил, что купить единственный товар продавца улыбок крайне непросто. Его отцу удалось однажды приобрести улыбку, причем он не платил деньгами. Это случилось, когда в Джелильбаде зарезали Хасана, отца нынешнего султана Омара. Репрессии в первую очередь ударили по кочевникам, а затем — по детям Авесты, к которым принадлежала и семья Рахмани. Кочевников и иноверцев стали преследовать по всей стране, поскольку прошел слух, что именно они организовали заговор. Юный султан Омар платил доносчикам и провокаторам солидное жалованье, те «раскрывали» заговоры повсюду, а старики в ужасе заговорили о том, что оазисы Бухрума, тысячелетние обители мира, обагрились кровью.

Той весной вместе с убийственными раскаленными ветрами в городке появились и повозки продавцов улыбок. Не было в государстве людей более мирных и безобидных, но и на них подняли руку. И тогда отец Рахмани вместе с горсткой сынов Авесты встал на их защиту. Две дюжины отважных мужчин с саблями и аркебузами сдерживали толпу, пока кочевники поили детей и скотину. Жители золотых барханов успели раствориться в зное, никто не пострадал. Семью Саади уважали далеко за пределами султаната, за огнепоклонников вступился даже верховный визирь, а затем разгорелась война с соседним эмиратом, и про «измену» забыли…

Спасенный от расправы продавец улыбок вернулся в дом Саади ближе к осени. Цветастая арба с торчащими оглоблями без быков или лошадей точно так же материализовалась посреди двора, как и нынче, во льдах Вечной Тьмы. Продавец не вошел в дом, он ждал хозяина снаружи и не отвечал на вопросы. Откинул с лица платок и улыбнулся старшему Саади. Кочевник оказался мужчиной неопределенного возраста, его щеки были, словно темный папирус, а губы выцвели, как выцветают паруса под солнцем в соленых морях. Отец Рахмани больше ничего не запомнил, встреча длилась лишь несколько песчинок, но с того дня он навсегда закрыл платком нижнюю часть лица.

С того дня Рахмани больше не видел улыбки отца. Ничего не изменилось в поместье до глубокой осени, а потом случилось так, что на караван старшего Саади напали разбойники. Они непременно перебили бы охрану и купцов, но отец Рахмани велел своим людям закрыть глаза, а сам повернулся к своре разбойников и откинул платок.

Стало очень тихо, а потом с пальм упали несколько мертвых птиц. Рахмани, сидевший на дромадере позади, не выдержал, приоткрыл левый глаз и увидел затылок отца. Плотные смоляные завитки словно припорошило алебастровой пылью. Старший Саади наполовину поседел за пару песчинок. Рахмани не позволили взглянуть на то, во что превратились разбойники. Караван был спасен и пошел дальше, а отец снова закутал нижнюю часть лица.

Миновал еще год, Рахмани и двух его братьев отправили учиться в столицу, дела семьи шли великолепно, вдобавок отец продал за громадные деньги на твердь Зеленой улыбки очередную «Книгу ушедших», переписанную вручную, и переписчики уселись за новую книгу. Слухи о тайных знаниях огнепоклонников, о богатом уважаемом торговце, удостоенном улыбки песчаного колдуна, доходили до тогдашнего шейха. Он арестовал сыновей старшего Саади, призвал отца Рахмани и стал выпытывать, правда носится в сухом воздухе или ложь. Он предлагал сто мер золота за секрет «Книги ушедших» или за сведения, где можно разыскать кочевников. Кто-то предал поклонников огня, кто-то выдал, что они владеют предсказаниями жрецов…

Потом цена дошла до тысячи мер, и старшему Саади намекнули, что лучше не злить вспыльчивого шейха, племянника самого султана. Тогда старший Саади второй, и последний, раз откинул платок с лица.

Никто не погиб в диване, хотя многие писцы и советники попадали в ужасе ниц. Никто не пострадал, кроме самого старшего Саади. Он вернулся домой постаревшим на десять лет, потерял несколько зубов и половину волос. Руки его еще долго тряслись, а ноги так ослабли, что он полгода пил козье молоко, пока снова смог держаться в седле.

Зато вернулся отец Рахмани не с пустыми руками. Шейх вернул ему сыновей и за оскорбление, нанесенное семье поклонников древней религии, отсыпал золота по весу каждого из мальчиков. Это золото отец Рахмани раздал бедным подле городских стен. Кроме того, шейх выпустил из застенков сто шестнадцать человек, осужденных за долги казне, и сам внес за них по тысяче динариев. Свидетели этих удивительных событий впоследствии уверяли, что шейх и его советники словно находились в глубоком сне, а после помнили только, что совершили массу богоугодных дел.

Такое случилось в семье Саади тринадцать лет назад по Хибру, или тридцать девять лет назад по исчислению Великой степи.

Коричневые кочевники улыбались крайне редко. Они не делали этого даже тогда, когда из городов Горного Хибра их начала теснить жандармерия, когда издали указы о переписи населения и приняли единый свод Кижмы — свод законов султаната. Коричневые люди не дрались даже тогда, когда их детей, не умевших еще улыбаться, бросали в тюрьмы. Когда их семьи пинками гнали с кочевых стоянок оазисов. Они не защищались, как гордые племена бедуинов, хотя могли бы отстоять свою свободу, они покорно перемещались с места на место. А потом они ушли неизвестно куда, и старики сказали — быть беде.

Потому что не стало улыбок.

Потому что продавцы их ушли на другую твердь по одним им известным Янтарным каналам и засыпали эти каналы за собой. Ушли на Зеленую улыбку или даже на Великую степь, туда, где так же поют и вечно ползут золотые барханы. Туда, где так же ненасытно выбеленное небо, но нет безумия человеческой глупости. Известно, что на Зеленой улыбке жаркие пустыни располагаются примерно там же, и реки текут примерно там же, вот только люди живут иначе. На Зеленой улыбке в золотых песках фараонов никто не селился много сотен лет, потому что поумневшие кочевники давно перебрались в города на побережьях морей, давно научились строить дома, а детей отдали в латинские школы.

И продавцы улыбок растворились в песках среди редких оазисов. Наверное, султан Омар и его визири были довольны, что в Горном Хибре не осталось непредсказуемых, неуловимых подданных, но забыли, что продавцы улыбок продолжат свою редкую торговлю. Только в другом месте.

— Беда, большая беда и огромная глупость, — опечалился в тот год отец Рахмани. Рахмани Саади тогда стукнуло три года по Хибру, или девять лет по исчислению Великой степи, или почти одиннадцать по календарю, что установлен на главной площади Рима, священной столицы Зеленой улыбки. Рахмани не мог тогда понять, отчего печалится отец, — ведь в пустынях и горах живут тысячи других бедуинов. Разве надо тосковать по молчаливым непонятным людям, появлявшимся вместе с весенними суховеями?..

— Когда-нибудь и ты купишь улыбку, — пообещал отец маленькому Рахмани, провожая его в школу при храме…

…Спустя тридцать девять лет по исчислению Великой степи Рахмани Саади дрожал от холода и страха, наблюдая, как призрачный кочевник развязывает узел на платке. В индиговом небе плясали полярные радуги, верхушки торосов укутались розовым сиянием, а отважные хаски тявкали и жались к Ванг-Вангу, как робкие овцы.

— Я не заслужил твою милость, — только и успел воскликнуть Рахмани, когда призрак на заснеженной арбе откинул с лица платок.

Призрак чуть-чуть растянул уголки губ и тут же начал таять, как верхушка белой свечи. А к Рахмани бросилось что-то неуловимое, хлестко ударило по горлу и впиталось в кожу. Видение растворялось…

Вначале тонким дымком подернулась крыша повозки, клацающие челюстями черепа, веревочки с амулетами, затем превратились в дым грубо сколоченные борта, после настала очередь колес. Продавец улыбок тоже растекался, размазывался по розовеющим алмазным льдинам, пока не исчез окончательно.

Впрочем, кое-что от него осталось. Рахмани шагнул вперед и поднял со льда… цветастый платок. Платок из самого настоящего хлопка, грубоватый, шершавый, хранящий едва заметный аромат кофейного табака. Платок раньше никто не носил, или, по крайней мере, его качественно выстирали. Было в запахе теплой ткани еще что-то, неуловимо знакомое и странно близкое, но что — Саади никак не мог вспомнить.

— Не трогайте, высокий дом, заклинаю!..

До Рахмани внезапно дошло, что он уже не вправе повернуться к Ванг-Вангу с открытым лицом. Что-то колючее, неуютное поселилось в нем, ворочалось, скреблось, словно свирепый, неуклюжий щенок, обживающий новое место. И Рахмани осознал вдруг, что ему придется потесниться, придется впредь терпеть этого непрошеного постояльца и кормить его своим терпением. Рахмани больше не смел смотреть в глаза собеседнику с открытым лицом.

Тот, кто поселился внутри, отныне контролировал улыбку. Как он это делал, Рахмани не мог понять. Рот слушался, и губы, и язык, десны не болели, и зубы, как всегда, были крепки. Тот, кто поселился внутри, не истекал злобой на весь мир, сейчас он был занят кормлением. Он присасывался неосязаемыми нервными нитями к мозгу и сердцу хозяина. Готовясь отнять у хозяина силы и здоровье, как только покажется враг, или появится кто-то, кого непременно надо переломить…

Внезапно Саади понял, отчего продавцы улыбок не стали драться, а сбежали сюда, на Зеленую улыбку.

Они боялись собственного гнева. Великое смирение всегда объемлет любую силу.

Саади тщательно повязал платок, закрепил узел на затылке и только потом вернулся к упряжке. Ванг-Ванг глядел на него, выпучив глаза.

— Что этот бес сделал с вами, высокий дом? Он ударил вас?

— Он улыбнулся мне.

— О нет, позвольте мне взглянуть на ваш рот…

— Поехали, — приказал ловец. — Что бы ни случилось, пока еще это я. Я скажу тебе, когда меня не станет.

В этот момент Рахмани вспомнил, что за аромат хранил платок продавца улыбок. Воспоминание ударило его молнией, и мгновенно все события выстроились, как королевские гвардейцы на параде.

Он вспомнил, чем когда-то заплатил за улыбку.

5 СОЛЕНЫЕ МИРАЖИ

Верный раб Тонг-Тонг сделал для рыцарей Плаща шесть ловушек. Мы нарочно оставляли много следов на камнях, чтобы погоня не сбилась в сторону. Если глупость посланцев Гор-Гора окажется столь же велика, как их настырность, то очень скоро издохнут все. Но я в это не слишком верила. Мы выстроились цепочкой, и следующие два кувшина песка, до самого заката, беспрерывно шагали вверх. Закат в оазисах Горного Хибра уныл и скрипуч, как и все, что способна породить каменистая пустыня. Соленые ледники горбились, освещенные тоскливыми лучами Короны, и были похожи на морщинистый лоб мертвой старухи. Бесконечные зигзаги трещин, провалов, ущелий и полузасыпанных троп, до самого горизонта. Известняк издалека очень похож на лед, но под руками он крошится мягкой обманчивой пылью. Тысячи гязов пыльных каверн готовы были поглотить нас, а с душного Хибрского неба уже глазели назойливые рыжие звезды. Звездочет при дворе султана как-то объяснял мне причину. Здесь много рыжих звезд, потому что верхние ветра гонят над облаками реки песка…

Вдали, над расплывчатыми вершинами гор, черными стайками кружили первые проснувшиеся упыри. Они уже страдали от голода, но еще не отваживались покидать Соленые горы. Мыши кружили над гнездами в горах, готовясь обрушиться вниз, на оазисы в окрестностях Бухрума и на сам город. Лазурный свет Короны смертелен для их бутылочных прозрачных глаз и нежной кожи; упыря достаточно ненадолго привязать к камню перед восходом, чтобы он скукожился в пузырящийся комок гноя. Так забавляются с упырями мстительные сыновья кочевников, потерявших скот.

Мы взбирались им навстречу, по шершавой извилистой тропе, покрытой крупными кристаллами соли. Копыта скакунов вязли в сыпучем известняке, пот струился по глянцевым шкурам. Мы поднимались все выше, навстречу оскаленной морде луны, вдыхая расплавленный жар пустыни, а далеко внизу, по насыпям, торопились за нами двенадцать черных всадников. Я оборачивалась и пересчитывала рыцарей Плаща, пока они не спешились и не втянулись, один за другим, в трещины ледников.

Итак, они не отважились вернуться к председателю без моих ушей. Очень плохо. Стало быть, они предпочли смерть среди соленых миражей. Спустя две дюжины песчинок донесся хлопок, и сонная пыль взметнулась искристым облаком, только облако было цвета расплавленной вишни. Тонг-Тонг улыбнулся мне и показал два пальца. Моему верному Тонг-Тонгу всегда известно, сколько вражеских сердец остановилось. Впрочем, он умеет убивать и, не останавливая сердца.

Мы погрузились в расщелину, и стены, помнившие миллионы дождей, гулко сомкнулись вокруг нас. Изрезанные ветрами и дождями, они слоились мягкими полосами сангинового, палевого и сахарно-белого оттенков. Их хотелось слизывать, как слои нежного крема с торта. Пахло конским потом, теплой кислой латунью и разогретой кожей. Небо, заполненное рыжим песком, превратилось в ломаную нить над головами. Иногда мы садились в седла, но коням было все труднее взбираться по высохшему руслу. Я берегла своих рабов и своих коней, ибо это основная заповедь хозяина — подносить слугам первую горсть еды, первый глоток воды и первую подстилку на ночлеге. Так учила меня Мать Красная волчица, и точно так же повторял мой пропавший супруг. Мы вели коней под уздцы, а иногда верные Хор-Хор и Тонг-Тонг впрягались вдвоем или подлезали бедным взмыленным скакунам под брюхо, чтобы помочь взобраться на высокий порожек.

Иногда ущелье раздваивалось, в стороны манили тенистые тропки, пещеры с холодным пеплом костров приглашали отдохнуть. Мы могли бы давно свернуть влево и по старой дороге Каторжников спуститься к оазису Дахеб, но именно этого от нас и ждали преследователи. Вне всякого сомнения, к оазису был уже послан на перехват другой отряд убийц. По старой дороге, пробитой от соляных копей к Бухруму, можно было пойти и в обратную сторону, к заброшенному рудничному поселку, где по ночам воют одичавшие псы и скрываются иногда беглые преступники. Однако за рудничным поселком мы оказались бы в тупике. Там лысые скалы замирают глухой подковой, образуя котловину, а внизу, на остром щебне покрываются солью скелеты тех, кто не ушел от погони Бухрумских жандармов.

Еще имелся путь направо, все время направо, вдоль границы известняков, так похожих издалека на ледники, до пахнущих рыбой плесов Акын-Дарьи, а там мы могли бы надолго укрыться в затонах, среди редких поселений черноногих кочевников. Я умею разговаривать с кочевниками, нас не продали бы в рабство перекупщикам Орды, и не сделали бы из нас манкуртов. Но тогда мы не вышли бы к Янтарному каналу. За Акын-Дарьей на тысячи гязов пути нет ни единого Янтарного канала, годного для переправы на твердь Великой степи. Мы не вправе вечно прятаться в степях, у Камня пути короткая жизнь.

Мать Красная волчица надеялась на живой подарок.

Поэтому я избрала самый нелепый и самый чудовищный, с точки зрения погони, путь. Я повела своих верных всадников прямо в горы, по дну ущелья. Туда, где вскипали зарева миражей, где откладывали яйца черные упыри, где водили хороводы пещерные оборотни. Несмотря на то, что кровь почти кипела в моих жилах от зноя, я не сошла пока с ума и не собиралась идти по Каторжной дороге к Джелильбаду. Ведь именно этого ждали Гор-Гор и все остальные, кого увлек Камень пути.

Я вспомнила гнусную рожу звездочета в гебойде председателя и пожалела, что не перерезала ему горло. Благодаря этой крысе о Камне пронюхали слишком многие. В тот момент я не подозревала, насколько была права. Я вспомнила о Рахмани. Если бы он находился сейчас подле, он нашел бы другой Янтарный канал. Ведь Рахмани из тех, кого мой муж называет…

Нет. Я вовремя сдавила глотки своим безумным мечтаниям. Если Рахмани каким-то чудом оказался бы рядом, он нашел бы Янтарный канал в степях Акын-Дарьи, он все умеет…

Но на тверди Великой степи мне пришлось бы забрать его жизнь. Слишком велика цена хрустального Камня по сравнению с забытыми нежностями и призрачным маревом будущего, которое никогда для нас не наступит. Саади не позволит мне передать подарок уршада тем, кому он предназначен…

Поэтому я совершила первую серьезную ошибку.

Я повела слуг сквозь мили соленых лощин, так похожих на лед, в самое сердце горного архипелага. Где-то там, в прогалине между синих кудрявых исполинов, в краю вечно молодых облаков, ждал Янтарный канал, подаренный мне моим суровым любовником Рахмани Саади. Это был только мой канал, только моя, завязанная в узел, замурованная тропа на родную твердь. И ни одна живая душа на вонючем Хибре не проникнет в узел и уж подавно не сможет встретить меня с той стороны, потому что на тверди Великой степи Янтарный канал открывается на дне Леопардовой реки…

Так я думала тогда, потому что не ведала истинной цены находки.

Спустя кувшин песка, или полчаса, как выражаются высоколобые умники на Зеленой улыбке, до нас донесся жалобный визг. Для моих ушей он прозвучал, как самая сладостная музыка, а верный Тонг-Тонг показал один палец. Первых двоих он взорвал зарядом превосходного рассыпчатого пороха, произведенного из селитры, которую добывает семья моего супруга Ивачича, а третьего рыцаря укусил скорпион, спрятанный в серебряном портсигаре, нарочно брошенном на тропе.

Рыцарей Плаща осталось девять. Хор-Хор показал на темнеющий излом неба и спросил на молчаливом языке семьи, не лучше ли нам вернуться и перебить всех врагов из засады. Я согласилась, хотя мы и теряли много времени. Очень скоро предстояло ставить ночной лагерь и сети для защиты от упырей. Но мне совсем не хотелось проснуться в окружении шестигранных стволов мушкетов.

Мы разделились, когда вышли на старую Каторжную тропу, но вначале я создала големов. Пришлось потратить остатки бесценной воды, чтобы замесить из белого песка три фигурки всадников. Хор-Хор принес мне на лезвии ножа кровь каждого из наших коней, я брызнула на грубые поделки и трижды произнесла заклинание Рогатого. Затем мы вскрыли вены и вылили на маленьких безлицых всадников свою кровь. Когда началось таинство обращения, слуги увели лошадей за угол. Животные иногда безумеют от страха, особенно лошади. Буйволы и овцы ничего не чуют, они будут размеренно жевать траву, глядя на растущих големов глазами томных красоток, но лошади, как и кошки, — тонкие натуры. Создатель отнял у них речь, зато наделил правом заглядывать за полог реальности. Люди так не умеют, даже Матери волчицы смиренно ждут возле трепещущей плотной ткани, охраняющей вход в чертоги сущего. Лошадям это легко, они видят многое, как и кошачья порода.

Когда рабы отошли, я сорвала печать на сундучке со снадобьями волчиц, осторожно сняла верхнюю крышку, прошептала молитву Родительнице мертвых и смешала толченые волосы оборотня с вытяжкой из спинного мозга ящера. Потом добавила еще кое-что запретное и обмазала големов. Они тут же встрепенулись, задрожали и завыли. Я упала на колени, повинуясь воле Родительницы мертвых, чувствуя затылком ее сырое, тухлое дыхание, чувствуя, как в аорте замерзает кровь. Родительница взяла у меня много, слишком много для такого трудного дня. Когда все закончилось, я, шатаясь, поднялась с колен и встретила обеспокоенные, пронизанные болью глаза верного Хор-Хора. Раб подошел и слизал кровь, текшую у меня из носа.

Я чувствовала себя выжатой тряпкой, зато големы выглядели превосходно. Они выросли до естественных размеров, и сзади троих всадников на конях не отличил бы от нашей троицы даже самый зоркий и привередливый наблюдатель. Один серый и два гнедых коня перебирали ногами, жевали удила. Первый всадник твердо держал руку на ложе мушкета, лежащего дулом на лакированном упоре седла, а в руке третьего покачивался арбалет с полным магазином.

Мои смелые всадники робели и шептали молитвы, глядя на собственные копии. Впрочем, копии не были точными, ибо заговорами Родительницы запрещено творить точные копии лиц. Голем с лицом человека может незаметно обзавестись душой, хотя ему отпущены всего три-четыре меры песка на сносное существование. У наших двойников не было лиц, только рты, круглые, с отвисшими малиновыми губами. Я произнесла разрешающую формулу, взмахнула рукой, и караван нежити твердым шагом двинулся по старой Каторжной тропе.

Тонг-Тонг перевел настоящих коней с поклажей через тропу и спрятал их в расщелине. Хор-Хор снял сапоги и полез вверх по вертикальной стене, чтобы упасть сверху, когда придет час, а я зарядила два арбалета и направилась в обход, описав изрядный крюк. Перед этим я выпустила из клетки ласточку, зажмурилась и позаимствовала у нее глаза. Смотреть сверху глазами птицы всегда заманчиво. Заманчиво настолько, что сестра Красная волчица хлестала меня по ногам хворостиной, когда я научилась этому трюку и часами лежала без движения, зажмурившись, задыхаясь от счастья полета. Это сладко, но долго злоупотреблять нельзя: испортится собственное зрение. Я увидела все, что хотела, и лишний раз похвалила себя за осмотрительность. Рыцари Плаща только что потеряли еще одного человека, его укусила прыгающая змея, натренированная на запах табака.

Их осталось восемь. Мои опасения оправдались — рыцари даже не развернули своего погибшего товарища лицом к закату. Они на ходу жевали белую шишу, а вооружены были так, словно выступили против армии Искандера. Они сняли с погибшего оружие, флягу и кожаные ремни, а маску оставили. Это были опытные и хладнокровные убийцы, они все делали правильно, и, несомненно, до восхода Короны отрезали бы уши глупой женщине и двум ее рабам. Но они просчитались, потому что Гор-Гор не предупредил их, на кого объявлена охота. Председатель сам не мог предположить, с кем он провел ночь…

Убийцы в желтых масках настигли неторопливо рысящих големов на широкой промоине посреди Каторжной тропы. Напали они беззвучно, и я даже мысленно поаплодировала им. Я заставляла ласточку следить за ними сверху и видела моего отважного Хор-Хора, распластавшегося с кинжалом в зубах на узком карнизе. Рыцари накинулись на караван сверху и сзади, как стая воронов или голодных волков. Двое повисли на Хор-Хоре, точнее — на том, что изображало Хор-Хора, а двое набросили сеть на то, что изображало меня. Наверное, им дали приказ привезти женщину живой.

Один выстрелил из тромбона в затылок копии Тонг-Тонга. Грохот от выстрела звенел у меня в ушах еще три меры песка. Тромбон с расплющенным стволом выплюнул сразу две пули, они разорвали голему голову пополам и трижды срикошетили от пылающих зноем соленых стен ущелья. Голова разлетелась, как яйцо эму, но голем продолжал величаво вышагивать по центру тропы.

Те двое, что набросили сеть на «меня», повалили всадника вместе с конем на землю. Конь рассыпался, взметнулась розовая пыль, на мгновение в лопнувшем туловище куклы показались внутренности, похожие на скомканную седую бороду. Они шевелились, как могильные черви, мигом оплели нижние конечности рыцарей и подарили им то, чем так богаты сами.

Яд мертвецов и неподвижную хрупкость сырой глины.

Мужчина в желтой птичьей маске смог перерубить седые копошащиеся нити. Он откатился в сторону, пачкая блестящий черный плащ с серебряной застежкой, встал на колени, оперся о камень и рухнул лицом вниз. Еще не понимая, что происходит, он оперся на левую руку с кинжалом, и тут до него дошло, что правая рука развалилась на части. Розовыми сухими кусками она выпала из рукава, рыцарь машинально начал подбирать собственные пальцы, но не успел закончить.

Хор-Хор спрыгнул со скалы и перерезал ему горло. Второй нападавший разрушился сам. Он кричал, а потом седые нити проросли изнутри сквозь его рот и выдавили наружу глаза.

Некрасивая смерть.

Рыцарю, стрелявшему из короткого тромбона, повезло прожить чуть дольше других. Он отпрянул и заорал старушечьим голосом, когда увидел, что делает последняя из кукол с его друзьями. Двое подпрыгнули, повисли на стременах, ударили кинжалами в горло и в пах всаднику. Ноги у слабого глиняного коня подломились и рассыпались в труху. Рыцари поняли слишком поздно, попытались оторваться, но намертво прилипли к смертоносной кукле.

Голем обернул пустую безглазую личину и прижался малиновыми губами ко рту ближайшего нападавшего. Кукла чавкала и втягивала его в себя, наливаясь розовым цветом, как созревший на грядке томат. Второй наемник, воткнувший кинжал в пах кукле, пытался уползти, но его нога уже провалилась в круп поддельного коня. Мужчина в маске плакал, цеплялся ногтями за камни, толчками выплевывал вишневую слюну и рвотную зелень.

Снова некрасивая смерть.

Хор-Хор прирезал еще двоих, а я застрелила того, кто охранял лошадей. Потом мы забрали их воду, пищу и трех лучших животных. Лишнее оружие мы закопали и запомнили место. Напоследок я опустилась на колени и срезала латунную маску на убитом мной рыцаре. Больное любопытство когда-нибудь меня погубит… Ничего не могу с собой поделать, если встречаю маски. Всегда кажется, что под ними скрывается нечто большее, чем тупая злоба, пропахшая второсортной шишей.

Под маской растекались слезы, и пытливо смотрели в небо юные голубые глаза. Они уже затягивались глазурью вечности, глаза мальчика, нанявшегося в Хибр отстаивать честь бесчестных. Скорее всего, латин или франк с Зеленой улыбки, недовольный сын обнищавших баронов…

Все закончилось. Я могла еще изменить решение и покинуть Соленые горы. Поступи я так — и смерть не настигла бы одного из нас. Но удлинять путь через пески казалось мне еще страшнее, чем трястись от ужаса в горах.

Рябая луна Укхун вовсю ухмылялась желтушным ртом, когда нам встретился первый мираж. Узкое ущелье раздалось в стороны, явив бивачную стоянку с шатрами, рогатыми слонами и балдахином, под которым пировали прекрасные дэвы. Мне показалось — почти ощутимо пахнуло корицей, сладкой амброзией и терпким потом животных. К нам с хриплым лаем кинулись гиены, привязанные цепями к погребальному шесту. Конь подо мной дернулся, едва не вышвырнув меня из седла. Едущий сзади Хор-Хор задрал к небу жало мушкета, но вовремя сообразил, что собирается воевать с миражом. Мы спешились и побродили немного вокруг поляны, наслаждаясь картинами давно растаявших эпох.

Седобородые дэвы неторопливо вкушали сладости, черные невольники с кольцами в носах золотыми опахалами отгоняли ос, у погребального столба суетились женщины, закутывая в льняной саван сморщенную старуху. Иногда мираж дергался, смещался, края его оплывали, как у громадного свечного огарка, но потом снова возвращалась резкость, и действие развивалось…

Народ, который веселился на похоронах. Это уже неплохо само по себе. Я задумалась, припоминая, кто же, кроме жителей страны Вед на моей родной тверди, мог радоваться и танцевать подле погребального костра.

Рогатые слоны не водились на Хибре уже тысячу лет или около того. Насколько известно из хроник Дивуария, латинского путешественника, объездившего горные провинции вдоль и поперек, последний раз рогатые слоны использовались при битве ассасина Сулеймана с мамлюками. Могучих яростных зверей беспощадно истребляли ради мяса, рогов и бивней, их убивали в военных кампаниях и продавали на север, для тягловых работ на реках. Я рассматривала убранство шатров, слушала беззвучные песни плакальщиц и представляла себе, как через тысячу лет Соленые горы покажут будущим путникам нас. И будущим путникам также будет непонятно, зачем привязывать умершую к столбу, зачем ее сжигать, и от кого ее охраняют на том свете неистовые гиены. Гиены… Пожалуй, это все, что осталось в наследство Горному Хибру от эпох великих завоевателей.

Никто не способен внятно объяснить, откуда берутся ночные миражи. Иногда они накатываются на горы, и можно наблюдать настоящие сражения, в которых неведомые армии ушедших эпох кромсают друг друга. Помимо мужчин в беззвучных схватках порой участвуют бешеные женщины, натасканные звери или берсерки, увешанные шипами. Иногда вместо коллективных убийств являются картины дивных увеселений, непонятных нам, а иногда впереди каравана на тропе возникает одинокий путник в странных одеждах, и догнать его невозможно.

Но встречаются такие миражи, от которых следует держаться подальше. Однажды, в самом начале моего пребывания на Хибре, мне довелось отсиживаться три заката в копях и загнать под землю сорок вьючных лам с отборной шишей и десятью девушками-рабынями, спасаясь от свирепствующих в Бухруме жандармов. Под сводами штольни мне довелось встретить подземный мираж. О таких чудесах я только слышала, но никогда не встречала. Кажется, среди богобоязненных горожан это называется «посланцем шайтана»… Вместе с четырьмя помощниками и девушками, предназначенными для продажи в тайный бордель, мне довелось пережить тогда не самые лучшие три заката в моей жизни. Мы видели прошлое, это так. Ведь копи очень старые. Но и прошлое смотрело на нас. С той поры я поняла, отчего пустынники остерегаются коротать ночи в пещерах. Я поняла, отчего странствующие дервиши далеко обходят Соленые ледники, и отчего на базарах Бухрума из-под полы продают обереги от миражей. Прошлое смотрело на нас круглыми бездонными глазами из соленых, прокопченных дымом стен. Сам мираж был очень простой, в тысячу раз проще того, который мы встретили нынче. У костра появилось нечто, похожее на старуху с двумя лицами. Одно лицо улыбалось обезумевшим от страха девушкам, другое лицо дремало, смежив морщинистые веки. Веки этого уснувшего лица складчатыми тряпочками лежали на бронзовых щеках, нижняя губа отвисла, обнажив черные резцы, но при этом чудовище ухитрялось посасывать тонкую трубку. Дым клубами вываливался из пасти дракончика, каждый клуб дыма обретал форму распахнутой пасти и уплывал в темноту.

Меня сопровождали четверо верных людей, слуги дома Ивачича, Хор-Хора и Тонг-Тонга еще тогда среди них не было. Двое охраняли выходы, двое находились рядом. Купленные девушки, макавшие лепешки в похлебку, увидев то, что возникло подле костра, завизжали и отпрянули к стене. Котелок опрокинулся в огонь. Разбежаться в стороны рабыни не могли: их связывала одна веревка. Мой слуга и охранник, приставленный мужем, был смелый человек и отлично знал свое дело. Он вскочил и встал между мной и чудовищем из миража, готовый драться за госпожу. Я не успела остановить его.

Старуха пошевелилась под лохмотьями, повернула голову, как на шарнире, и неспешно подняла себе пальцами дряблые веки. Ее глазницы походили на омуты, в которые затягивало с неудержимой силой. Девушки попадали на колени, некоторым стало дурно. Старуха вытянула руку, очень длинную, похожую на скрученное удилище, схватила моего раба за локоть и повлекла за собой, в сторону вертикального колодца.

«Посланник шайтана» забрал свою жертву. Они свалились за край шахты, но не полетели вниз и не упали на дно. Они скрылись в запредельное никуда, а на меня дохнуло так же, как дышит Родительница мертвых.

Когда на четвертое утро верный человек принес вести, что облава закончилась, мы покинули штольню, но двух девушек пришлось подарить кочевникам. Они потеряли разум от страха. Еще две поседели, и цена на них значительно упала. Кто будет покупать седую девственницу?..

Поэтому я с большой осторожностью рассматривала призрачную поляну с призрачными персонажами. Но этот мираж оказался, к счастью, совершенно безопасен. Я приказала слугам сниматься с места. Хор-Хор укрыл животных колючими железными попонами, обмазал колючки ядом, и мы тронулись в путь. Упыри озабоченно носились над нами, порой снижались, но не отваживались напасть.

Мы снова пробирались по узким лощинам, освещенные только скупыми ласками щербатой Укхун, и слушали нарастающий шелест крыльев за спиной. Потом мыши исчезли, все разом, и мы вздохнули свободнее. Это означало, что они нашли лошадей убитых нами рыцарей Плаща. Сегодня у летучих кровососов удачная ночь. Такой жирной трапезы у них не было давно и не будет еще долго. Правда, после сегодняшней ночи несколько сотен упырей ждут крупные неприятности. Потому что я уколола оставленных лошадей ядом прыгающей змеи, смешанным с соком папоротника Гои. Они все подохнут, прямо на трупах коней.

Ненавижу любые стаи.

Остаток ночи я решила скоротать в одной из каверн, проделанных водой в те времена, когда Соленые горы были еще молодыми. По какой-то причине чутье покинуло меня. Возможно, ледники околдовали меня и усыпили бдительность. Мы подобрали пещеру с двумя выходами, загнали коней и развели бездымный костер из принесенных веток, чтобы отогнать насекомых и упырей. Потом я легла посредине, а мои верные мальчики прижались ко мне по бокам, согревая и защищая госпожу. Они спали с приоткрытыми глазами, не выпуская из рук кинжалы, и только глубокое ровное дыхание выдавало их сон. А я еще долго щурилась на багровые угли, вдыхала горький аромат трав и баюкала шкатулку с Камнем…

Я осталась в живых потому, что не уснула. Недаром среди разбойников бытует поговорка, что крепкий сон бродит под руку со смертью…

Посреди нашей стоянки, возле костра, очутился вдруг полуголый смуглый мальчик. Он сидел, скрестив ноги, низко склонив голову, и невозможно было разглядеть лицо его, скрытое копной иссиня-черных волос. Затухающие багровые языки огня облизывали его смолянисто-блестевшее тело, и на долю песчинки во мне шевельнулась похоть. Только на песчинку, пока я не увидела его ладони. Кисти рук он держал внизу, прятал в тени между худых мускулистых ног. Он неуловимо походил на юношей-венгов, соседей Рахмани, что водят богатых купцов за границу Вечной Тьмы. Такая же копна жестких волос, только у него волосы скрывали уши и половину спины.

Мальчик неторопливо поднял голову, легким движением откинул со лба волосы, и мы увидели его лицо. Мы — потому что мои воины уже проснулись. Хор-Хор стоял, заслоняя меня, и целился в призрака из арбалета. Тонг-Тонг тоже готовился стрелять.

В лице мальчика не было ничего ужасающего. Широкие скулы, слегка раскосые темные глаза, плоский нос, изъеденные трещинами и укусами губы. Сквозь дубленую кожу призрака не просвечивали алмазные прожилки и потеки породы, его худощавая фигурка отбрасывала тень, как и наши тела. Я даже подумала, что это не мираж, а один из детишек пустынников, владеющий секретами отвода глаз…

Но тут же поняла, что ошиблась. Подросток не принадлежал к народностям, населявшим предгорья. Он вообще не был человеком, потому что пальцы на его босых ногах скреплялись перепонками, и грязно-коричневая ладошка тоже походила на ласту. Если такие люди и жили на Хибре, то следы их давно развеяло ветрами, а кости их давно стали кормом траве. Подросток протянул моему слуге открытую ладонь, на ней что-то лежало. Маленький блестящий предмет. Я крикнула Хор-Хору, чтобы он не прикасался, но не успела самую малость.

Предмет на ладони миража был предназначен мне. Спустя время я вспомнила, как все произошло, и убедилась, что Хор-Хор перехватил магический амулет, тянувшийся высосать из меня волю. В ту ночь посланец искал женщину.

Хор-Хора качнуло вперед, словно ураган толкнул его в спину. Он сделал шаг, затем еще один. Блестящее жало стрелы, зажатое в клюве арбалета, плясало и раскачивалось. Хор-Хор тянулся к перепончатым пальцам мальчика, а мальчик отодвигался в угол пещеры, не шевеля ногами, так и оставшись в позе лотоса. При этом он цепко смотрел мне в глаза.

— Назад! — приказала я. — Хор-Хор, назад! Тонг, убей его!

Тонг-Тонг выпустил три стрелы. Они прошили смуглого юношу насквозь и сломались о шершавый свод пещеры. Еще до того, как Тонг-Тонг выхватил заговоренный кинжал, я уже запустила руку в свой походный сундучок со снадобьями, выхватила нужный пузырек и произнесла первые слова молитвы Оберегающего…

Тут смуглый мальчик улыбнулся мне, и я почувствовала, что меня сейчас затянет в эти тусклые бездонные омуты. Молитва Оберегающему в ночи застыла у меня в глотке, слова превратились в комки жеваной бумаги. Противник был намного сильнее меня и намного сильнее колдовства Красных волчиц. Я дернулась назад, пытаясь высвободиться, а ноги уже несли меня навстречу. Еще пара песчинок — и мы погибли бы вдвоем, но…

«Посланник шайтана» нуждался только в одной жертве.

Мираж отпустил меня и Тонг-Тонга. Мы повалились рядом, словно обоим перерезали подколенные сухожилия. Хор-Хор выронил арбалат и дотронулся до коричневой тонкой ладони.

Что-то там лежало. Я так и не рассмотрела. Что-то, похожее на крохотную лазурную Корону.

Ладони человека и призрака соприкоснулись, затем мальчик легко поднялся на ноги и спиной начал отступать в самый темный угол нашего каменного пристанища. Мне показалось, что там, в глубине ниши, стало еще темнее, чем было раньше. Голый мальчик вел взрослого вооруженного мужчину за собой, и мы ничего не могли предпринять. Он забирал Хор-Хора, а я молчала, потому что точно почувствовала: ухватись я за одежду или сделай хоть один шаг, дабы спасти своего раба от наваждения, — и пропаду вместе с ним.

На мгновение угли в костре потухли, словно вокруг кончился воздух, из сумрачной ниши дохнуло холодом, и мой надежный слуга и телохранитель Хор-Хор навсегда покинул эту твердь. Жаль, мой пропавший супруг заплатил за его воспитание большие деньги.

— Тонг-Тонг, коня мне!

— Мы поедем ночью, госпожа? — В его голосе дышал страх.

— Да, мы поедем ночью. Мы больше не остановимся, Тонг-Тонг.

Я трогаю шкатулку со своей добычей. Камень пока жив. Я тоже жива, как ни странно. Я жива в очередной раз после встречи с Разрушительницей наслаждений. Я запрыгиваю в седло и смеюсь, Тонг-Тонг испуганно глядит на меня. Я смеюсь, потому что Мать волчица никогда не ошибается при гадании…

6 ЯЗЫК ВЕДЬМЫ

Четыре года назад Рахмани пригласил ярл Гленнвенфиорда, требовалось выполнить кое-какую работу, никак не связанную с экспедициями во льды. Гонец от ярла принес пакет с гербовой печатью и задаток в шесть мер золота. Рахмани согласился, два дня ушло на то, чтобы добраться по каменистым кручам до владений ярла. В подвале замка, вырубленного прямо в скале, он встретил прикованную борнхольмскую колдунью, якобы умевшую призывать смерчи с болот. Колдунья узнала Саади, хотя никогда не видела его.

— Мерзкий двурушник, — проскрежетала она на языке венгов. — Как жаль, что твоя мать не ударилась животом, когда носила лягушонка…

— Закройте ей лицо, — потребовал Рахмани, отстраняясь. — Почему вы не закрыли ей лицо?

Он отодвинулся в угол, ожидая плевка, но ведьма не плюнула. Из ее потрескавшихся губ капала черная кровь, и каждая капля оборачивалась червяком на грязном полу.

— Мы не даем ей пить, — мрачно хохотнул палач, продемонстрировав прожженный в двух местах рукав и забинтованную кисть. Он давил червей сапогом, не позволяя им расползаться. — Не бойся, ловец, ей больше нечем плеваться!

— Убирайся от меня, подземное отродье, — скрипнула зубами ведьма. — Я знаю, кто тебя подослал, вонючки из пещер… Они все подохнут…

— О чем она говорит? — подозрительно спросил ярл. — Разве ты знаешь ее?

— Нет, но у нее хороший нюх.

— О каких пещерах она лопочет? — настаивал хозяин фиорда. — Мне передали, что ты с Хибра, из семьи огнепоклонников, и что ты умеешь заговаривать смерчи. Если это не так… — Он кивнул охране, и острия клинков уперлись ловцу в грудь. Ведьма захихикала в своих стальных кандалах.

— Ты нанял перевертыша, дурак! Он отравит молоко вашим женщинам, и они выкормят уродов!..

— Заткнись! — Палач хлестнул женщину кнутом по ногам. Теперь только Рахмани разглядел следы пыток. Ведьму мучили щипцами, сапогом и плетками с солью. Ее ноги и кисти рук были зажаты в колодки и походили на трясущиеся куски сырого мяса, однако ведьма болтала и лязгала зубами, словно не чувствуя боли. Почти наверняка у нее были перебиты колени.

— Паршивое подземное отродье! Ты закончишь жизнь с личинкой гоа-гоа-чи в глотке!..

— Почтенный ярл, тебе передали верные сведения. — Саади раздумывал, как заставить ведьму замолчать. Пока она болтала, поливая его оскорблениями, ловец не мог расслышать ее истинные, глубоко спрятанные мысли. Он мог уничтожить этот комок гниющей ярости за одну песчинку, но тогда рухнуло бы все, чего он добился. Он сознательно забрал бы жизнь у человека. Владелец замка тоже не планировал расправиться с ведьмой, его интересовало, как избавиться от стригущих смерчей.

— Эй, ловец, какого дьявола она болтает о пещерах? — нахмурился ярл Гленнвен. — Если ты попытаешься меня надуть…

— Держите ей голову, — вздохнул Саади. — Только сначала воткните что-нибудь в рот, чтобы она не могла плеваться.

Слуги зажали лохматую голову колдуньи в приспособление, похожее на две скрещенные струбцины, в орущий рот забили тряпку. Чувствовалось, что, несмотря на несчастное положение женщины, суеверные жители фиорда ее жутко боятся. Даже с кляпом во рту она продолжала смеяться.

— Свет, — приказал Рахмани. — Больше света! Почти вплотную к багровому, исполосованному плетьми лицу старухи поднесли газовую лампу. Рахмани вставил между век ведьмы узкие щепочки, чтобы глаза ее не могли закрыться. Затем придвинулся почти вплотную, стараясь дышать ртом, и погрузился в ее скачущие черные зрачки.

— Эта женщина действительно умеет насылать смерчи, но в гибели твоих рыбаков виновата не она. Она утопила две лодки год назад, но не по злому умыслу…

— Не по злому?!

— Да, она вызывала выкидыш у… у одной девушки. На это у нее ушло много сил. Как бы вам объяснить?.. Когда знахарка вызывает выкидыш на расстоянии, не прикасаясь к телу, ее энергия отражается и находит выход где-то в стороне. Знахарка не может угадать, что произойдет в миле или в ста милях от нее…

— Ты называешь это бесовское семя знахаркой? — недобро прищурился ярл. — Три человека присягнули, что видели, как ведьма вызывала стригущий смерч! Он утопил дюжину моих лучших гребцов, снасти и рыбу! Ты обещал мне выяснить, где скрывается ее подлое семейство! Мои люди подпалили проклятый Борнхольм, но ведьмы снова напустили тумана и перепрятали свое логово! Нам шестнадцать лет не удавалось схватить ни одной твари из проклятого заколдованного городка! А теперь ты смеешься надо мной? Она невиновна?! Да ты не в своем уме, ловец! Это ведьма! Ее пытают уже четыре дня водой, огнем и железом, — ярл немного успокоился, дал отмашку своим телохранителям, чтобы те спрятали клинки. — Мне сказали, что ты умеешь читать в глазах любого человека, так читай!

— Вот как? Я уверен, что мы договаривались иначе, — Рахмани повернулся к клинкам, к неровному чаду лампы, к воспаленным моргающим глазам палачей. — Мне передали приглашение от тебя, а не приказ. Мне передали, что ты хочешь убедиться в виновности женщины, и я согласился проверить ее. Она невиновна в том, что стригущий смерч внезапно прокатился над фиордом… Я сделал свою работу, благородный ярл. Не моя вина в том, что ты надеялся получить иной результат.

— Ты намерен спорить со мной? — побледнел владелец фиорда.

— Нет, поскольку я вижу в ее глазах неминуемую гибель, — вздохнул ловец. — Вы ее все равно сожжете. Я покажу вам путь к Борнхольму, хотя вам не попасть внутрь: его ворота заколдованы Драконьим когтем… Но я нарисую то, что прочитал в ее глазах, дайте мне бумагу. Однако вы не сказали мне, что с ведьмой был мальчишка…

Слуга незамедлительно принес бумагу и перо.

— Ах, да, звереныш, — отмахнулся ярл, наблюдая через плечо Саади, как тот набрасывает схему прохода через скалы. — Про ее звереныша я забыл… Вот дьявол, как ты узнал про него?

— Я услышал ее страх за него, но это не ее ребенок. Отдайте мне мальчика, — попросил Рахмани. — Ведьмы украли его далеко на юге, очень далеко отсюда. Он не опасен и не умеет колдовать.

— А тебе он зачем?

— Я отвезу его… — договорить Саади не успел.

В этот момент ведьма сумела освободиться от кляпа, откусила себе язык и плюнула в ловца Тьмы кровью, прежде чем ее накрыли рогожей. Рахмани успел отскочить в сторону, поскольку увидел все заранее, за три песчинки до нападения. Сам же благородный ярл, палач и два верных венга с факелами получили сильные ожоги от сатанинской крови и едва не погибли. Ведьму искололи ножами, она повисла в кандалах трепещущей тряпкой, продолжая бормотать проклятия.

Рахмани облил палача и ярла водой из бочки, помог выбраться раненым в коридор. Из соседних помещений ломились солдаты, громыхали сапоги, неслись ругань и стоны. На заляпанных маслом и грязью плитах пола вместо откушенного языка извивалось нечто, похожее на гигантскую улитку без ракушки.

— Никто не подходите! Уберите огонь! — выкрикнул Рахмани, заметив, что солдаты намерены плеснуть на откушенную часть ведьминого тела маслом из лампы. — Ваш огонь здесь не поможет! Уходите все, закройте дверь!

Слуги ярла и наемники с радостью подчинились. Когда тяжелая кованая дверь отгородила пыточную от остальных подвалов, Саади на мгновение испытал неуверенность. Ярл мог приказать, и ловца замуровали бы вместе с трупом колдуньи. И неважно, что потом Гленнвенфиорд надолго опустеет, а самого ярла будут держать в королевской темнице за убийство лучшего ловца Тьмы; важно то, что сквозь толщу плотного камня просочиться наружу крайне непросто…

— Ведь ты же жива? — Рахмани подобрался к обмякшей ведьме сбоку, стараясь не наступать на ее ядовитых последышей. Из десятков ран на теле старухи сочилась кровь, на полу сгустки собирались в комки, выпускали крохотные ножки, усики и шустро расползались, но их передвижение ограничивала широкая блестящая полоса, нанесенная кистью на потертые каменные плиты. Червячки, сороконожки, уховертки шептались, гневно пищали и неловко скакали под искалеченными ступнями их родительницы.

— Не притворяйся, я ведь знаю, что тебя держит на дыбе, — сказал Рахмани. — Не дурацкая святая вода и не кресты, а вот это, — он ткнул в маслянисто блестевшую полосу на полу. — Это кровь младенцев, невинно убитых в последнем крестовом походе. Они ее сушат, а потом разбавляют… Хорошо, что они не додумались окружить тебя святой водичкой, мощами и прочим! Ты бы тогда весь этот замок живо превратила в бойню, верно? — Рахмани рассмеялся, слушая, как у старухи восстанавливается сердцебиение и одна за другой затягиваются раны на теле.

— Но ярлы стали умными, особенно после того, как твои сестрички раскололи Сваннгельдфиорд и опрокинули в море целый остров… Да, они теперь поумнели и обращаются за помощью не к епископу, а к таким, как я. Не ожидала встретить меня здесь, верно? Тебя держит на дыбе только кровь, но мы-то с тобой знаем, что совсем не обязательно за тысячи далеров покупать у нунция кровь младенчиков. Годится кровь любого новорожденного, родившегося на тысячу миль южнее. Вы не можете к ней прикасаться, верно?.. Но пусть ярл и дальше дарит деньги Риму, нас с тобой это не касается…

Рахмани ожидал нападения. Поэтому легко ушел от удара. Ведьма вырвала левую руку из пыточных колец, с хрустом разлетелись щепки, и свежевыращенные когти распороли затхлый воздух в пальце от носа ловца. Только что кисть ведьмы представляла жалкое зрелище, пальцы были перебиты, на трех из них не хватало ногтей, но Рахмани чуть не содрала кожу с лица здоровенная широкая лапа. Он засмеялся, отодвигаясь под защиту магического круга. Факелы всколыхнулись, пламя в газовой лампе погасло, массивная дверь дернулась в петлях. Рахмани слышал, как за дверью испуганно дышат стражники, их набилось в коридор не меньше десятка. Где-то за стеной бушевал и костерил слуг пораненный ярл.

Ведьма подняла взлохмаченную голову и зашипела. Ее раны почти затянулись, левую руку она успела отрастить на длину пяти локтей, но распрямить ее до конца не смела — тонкая еще, глянцевито-серая кожа дымилась и покрывалась волдырями, попав под действие невидимой заговоренной преграды. На низком потолке, прямо над ведьмой, темным цветом выделялся еще один круг, начертанный кровью.

— Бесполезно меня пугать, — Рахмани выставил ладони, и лиловые молнии заплясали у него между пальцев. — Я не сумею тебя убить и не стал бы этого делать, но могу доставить тебе настоящие страдания. Я могу забрать твой язык с собой, а ярл будет вечно держать тебя в колодках и передаст тебя сыну. Я буду жечь твой язык все время, и боль настигнет все ваше племя…

— Чего ты хочешь, пещерное отродье? — Ведьма оскалила новые, еще пока короткие зубы.

— Ты украла мальчика у продавцов улыбок. Он где-то здесь, за стеной, я его чую. Отпусти мальчика, я укажу ярлу верный путь к вашему городку, но не стану ему указывать на твою родню здесь, в фиорде…

— Пещерный выкидыш, ты врешь, тебе не найти их!.. — старуха скрипнула зубами.

— Я их уже нашел, у тебя в памяти, — недобро сощурился ловец. — В самом замке живет прачка, твоя двоюродная племянница, в рыбацкой деревне — два парня, они родня твоему старшему зятю, только не знают об этом. А у прачки скоро будет ребеночек. И тебя очень волнует, родится девочка с меткой или очередная бесполезная потаскушка. Они пока невиновны, но это не помешает ярлу снять с них кожу и опустить их без кожи в соленую морскую воду. Достаточно того, что я укажу на них, а именно этого от меня ждут…

— В этих детях нет силы, не смей их трогать! Не смей, я прокляну тебя, я достану тебя везде!..

— Отпусти мальчика, ты ведь сплела для него мешок с иллюзиями… Слушай, у тебя единственный шанс его спасти — это отдать мне, иначе вас сожгут вместе. Только ты возродишься, благодаря драконьей чешуе, а мальчик погибнет…

— Давно… — ведьма помолчала. — Давно я не встречала никого из вашего огненного племени. Тебе что, мало места на твоем гнилом Хибре? Чего ты рыщешь здесь, чего потерял? Разве ты пришел за ребенком? Ты пришел вывернуть мои мозги, и ты их вывернул… Ладно, я отпущу щенка. От него все равно никакого толку! Теперь убирайся!

Рахмани с восхищением был вынужден признать мужество колдуньи. Даже перед лицом смерти она не выпускала инициативу из рук.

Мальчика он нашел в соседней запертой камере, в железной клети с петлями, в которой осужденных преступников подвешивали над стеной замка в период зимних метелей или напротив, летом, когда солнце жарило особенно беспощадно. Смуглый мальчик не носил еще повязки на лице, в его жестких черных кудрях запутались солома и крысиный помет, он не понимал ни слова на языках севера, но откликнулся, когда Рахмани напел пару фраз на наречии бедуинов. Когда ловец заворачивал мальчика в одеяло, тот дважды укусил его за руку. Рахмани пришлось связать маленького пленника, закрутить в плащ и повесить за спиной.

— Поклянись мне, что на нем нет метки, — высокий ярл брезгливо отодвинулся от Саади, когда разглядел его ношу. — Ты можешь гостить у меня, сколько захочешь. Мы бились четыре дня. Но не могли разговорить эту бестию, а ты справился за час! Отличная работа, теперь осталось раздавить их проклятый улей. Мои люди привезли нюхача, он еще не взял след, но непременно возьмет, ха-ха! Ты нарисовал верно, ведьмы утащили свой город за Волчьи скалы, мы нашли остатки костров… Скоро мы возьмем их, мы приведем свору волкодавов! Оставайся, ловец, отдохни от льда, ты заслужил отдых!

— Я поеду, Его величество поручил мне четверых гостей из Лондиниума, — Рахмани почти не соврал. Саксоны действительно собирались за границу Тьмы, но неделей позже.

Он спускался по узкой тропе, нагруженный серебром и молчаливым связанным ребенком, и думал про себя, что не выполнил поручение ярла, потому что ведьма убила себя. Он так и не узнал, кто подослал ее в замок. Массу сил отняло спасение палача, откушенный язык ведьмы ударил парня в лицо. Палач окривел на левый глаз и приобрел пожизненную привычку дергать щекой. Кроме того, в тот день Рахмани сам едва не погиб…

Уже нырнув под перину облаков, спускаясь со скал фиорда, Саади попал под стригущий смерч. До этого смерчи никогда не забирались так высоко. Рахмани вначале усыпил ребенка, укрыл его лицо и нос мокрыми тряпками, пропитанными отваром чистотела, затем забился в расщелину между камнями и следил, как ревущая зеленая воронка играючи таскала по небу вырванные еловые пни, обломки кораблей и тележные колеса. Мальчика ловец держал у себя под животом, пока опасность не миновала. Потом смерч ушел к северу и унес с собой ядовитые испарения болот. Рахмани выбрался из расщелины, но не пошел дальше, пока не совершил часовой комплекс очистительного дыхания. Через шесть часов он спустился в место, где оставил эму, и нашел его издохшим.

Еще через двенадцать часов Рахмани вышел на почтовый тракт между Гагеном и Брезе, а утром уже грел ноги у очага в доме Снорри Два Мизинца, которого в столице называли просто Вор из Брезе.

— Что мне сделать с этим мавром? — спросил хозяин, наблюдая, как чумазый ребенок обгладывает кость. Мальчик не подошел к столу, не воспользовался стулом и столовыми приборами, он забился в угол с жареной гусиной ногой и поглядывал оттуда настороженно, будто на его добычу кто-то покушался. — Я слышал, что ведьмы воруют детей, но не представлял, что они забираются так далеко на юг…

— Это не мавр. Впрочем, неважно, — махнул рукой Рахмани. — Здесь, в мешке — деньги. Их хватит, чтобы достать на мальчика хорошие документы, отвезти его в любой из латинских портов и посадить на корабль до Каира.

— А дальше? Ты хочешь, чтобы я искал его родителей? Его отец — шейх или султан? Тогда он нам должен платить.

— Не надо искать его родителей, — засмеялся Рахмани. — Его надо только выпустить, и он испарится в песках. Он находит свой дом не хуже кошки.

Снорри Два Мизинца смерил друга долгим взглядом.

— Ладно, Рахмани, я все сделаю. Но ты можешь мне сказать, кем этот оборванец приходится тебе? Если это тайна, я беру свои слова назад.

— Что ты, никакой тайны, — ловец отхлебнул чая. — Мне показалось, что его дед когда-то улыбнулся моему отцу, вот и все…

7 ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ

Когда я смотрю на огонь, я моментально вспоминаю веселые, бесшабашные костры, растянувшиеся цепочкой вдоль Шелкового пути. Когда я смотрю на свечи, я вспоминаю чадящие, грубые свечи в шатрах торговцев. Когда я вижу качающиеся фонарики на рейсовых дилижансах, я вспоминаю вереницы факелов в крепких руках караванщиков.

С востока из страны Хин ползут двугорбые, с мешками и тюками, трясутся повозки из страны Тибет, запряженные винторогими буйволами, из Орды гонят пешком тысячи связанных рабов. Низко парят над землей, перебирая мохнатыми ножками, гусеницы шаманов с золотых песочных дюн Карокорума; с пузырчатого тела каждой свисают вьюки с поклажей и узкогорлые кувшины. Бесстрастно смотрят черными щелками глаз желтошапочники-торгуты, над ними кружат прирученные хищные птицы с нарощенными железными когтями и клювами, и горе тому, кто посягнет на богатства ханских подданных…

Оголив сабли, черные невольники в высоких тюрбанах окружают богатые караваны Вавилона. У этих — двухэтажные мощные повозки, всегда укрытые коврами с магическими надписями. Навстречу таким же бурным потоком плывут колесницы, украшенные золочеными печатями Двурогого, им всюду уступают дорогу. Впереди караванов Македонии, во главе конных отрядов, гарцуют гиппархи, почти всегда это центавры в бронзовых латах. Каждый из них на три головы выше самого рослого мужчины, а в холке — выше любого скакуна. Их хищные лица скрыты забралами, а на шлемах красуются плюмажи из павлиньих перьев.

Порой попадаются сухопутные ладьи белобородых гиперборейцев, со змеями на штандартах и голыми деревянными девами на носах. Посуху их ладьи плывут в паре локтей от земли, словно их поддерживает божественный ветер, а на воде они поплывут, как самые обычные корабли. Духи морей сильнее колдовства гиперборейцев и не позволяют парить над водой. В трюмах своих кораблей белобородые альбиносы везут запечатанные бочки с иноземными бесами и бесами прирученными, в других же бочках они везут южные ветра — сирокко, бора и леванты, пойманные на побережьях в камышовых полях. За ветра хорошо платят, объяснила мне Мать волчица, вот только не сказала, где именно.

Крытые арбы неторопливо везут закутанных в платки гордых иудеев, с их таинственными маслами, притираниями и ручными горгульями. Еще они торгуют камнями с выбитыми заклятиями. Такие камни годятся для того, чтобы извести соседей оспой или наслать вредителей в их огород, достаточно подбросить их под порог дома. Иные камни, напротив, могут приворожить холодную девушку или вернуть сбежавшего жениха. Дороже всего ценятся белые морские окатыши из Мертвого моря. На них, по слухам, можно написать пожелания самой Родительнице мертвых, и она покажет сокрытые клады. Если только сам останешься в живых…

Иудеев обгоняет быстроногая мохнатая конница Генуи; эти пестро одетые, звенящие серьгами и браслетами купцы всегда торопятся, норовят успеть больше других. Они основывают больше всех факторий и рынков, у них в ходу сургучные печати, диковинные бумаги со страшным названием «вексель» и не менее диковинные люди, называемые нюхачами. Нюхачей генуэзцы разводят в закрытых заведениях, и далеко не все признают в них людей. Мать волчица сказала, что трижды сталкивалась близко с кривобокими карликами, но так и не уяснила, к какой расе они принадлежат. Нюхачей когда-то давно обнаружили на далеких восточных островах. Есть такие острова, где трава бамбук за ночь вытягивается в рост человека, где женщины воюют, прокалывают нижнюю губу и украшают себя ожерельями из ушей врагов, а мужчины раскрашивают свое тело, выщипывают волосы и сидят с детьми. Еще там водятся рыбы, выпрыгивающие на берег, и птицы, говорящие человеческим языком. Оттуда генуэзцы привезли нюхачей. Теперь они их продают всему миру, поскольку для купца лучше иметь одного такого помощника, чем двадцать обыкновенных. Но обученный нюхач и стоит дороже, чем двадцать лодырей. Ведь он не только находит по запаху пропавшие предметы и людей, он различает запах обмана и запах доверия, запах подлости и запах глупости…

Вдоль обочин, медленнее прочих, группами и поодиночке, ковыляют монахи и проповедники всех оттенков веры и неверия. Некоторые катят на хлипких тележках, внуздав самых разных животных и птиц. Другие идут пешком, и вокруг них моментально освобождается место, потому что по следу оборванцев ползут пятнистые змеи или полчища скарабеев. Третьи вообще никуда не идут, они лежат на ковриках и курят, а утром вместо одного человека на коврике оказывается другой. Мать волчица в ответ на мое изумление растолковала, что это йоги из горного Банд жара, страны Вед. Они так и путешествуют, непрерывно меняясь телами. Таким образом, им не надо долго рассказывать друг другу, кто где был и что видел. Они настолько преуспели в науке познания себя, что почти не зависят от внешних обстоятельств…

Восьмилетним ребенком я не понимала, зачем эти грязные, обросшие люди с посохами стирают в кровь стопы, отчего им не сидится по домам. Иногда над пыльным утрамбованным путем раздается шелест крыльев и утробное клокотание — это проносятся на змеях усатые смуглые мужчины в чалмах, или четверка драконов несет на канатах корзину, обшитую коврами, настоящий маленький дом, из окошек которого выглядывают черноволосые смеющиеся женщины. Драконы могли бы лететь напрямик, через горы, но их погонщики упорно придерживались изгибов Великого пути. Пыль поднималась к небу столбами, скрывая шатры и юрты, выросшие вдоль загаженных обочин. Мать волчица показала мне татуированных пиктов с далеких Оркнейских островов, они вели крошечных лошадок пони, высоко ценимых хинскими императорами. Туда же, на восток, везли в клетках визжащих собак, им предстояло попасть на мясные рынки. Навстречу, с севера, на Великий путь вливались торговцы оленьим рогом, северными эму и костью ценных рыб, они были похожи на мой народ раджпура не больше, чем бабуин похож на крошечную макаку. Иногда рыб они везли живьем, в громадных бочках, чтобы продать подороже поварам королевских дворов. Помимо рыб, они везли морских бесов, тех берегли пуще золотых слитков, а вокруг бочек выставляли охрану из танцующих шаманов. Шаманы не прекращали своих плясок с бубнами и шепелявыми заунывными песнями, которые удерживали бесов в оцепенении.

Еще мы видели черноногих с плетеными корзинами, в которых перевозятся улитки, черепахи и сладкие диковинные плоды. Видели узкоглазых хинцев из монастырей, они гнали на запад племенной скот, попутно везли редчайшие пряности, но самым главным и драгоценным их товаром был шелк. Кроме хинцев, шелком торговали желтокожие коротышки из Орды, они не понимали языков других народов. Но все это люди, объясняла мне Мать Красная волчица. Все это люди, независимо от цвета кожи и языка…

На Шелковом пути много стоянок, защищенных каменными идолами. Глядя вечером с горы, крепко держась за юбку Красной волчицы, я чувствовала, как сжимается и трепещет мое детское сердечко. Так похожи были мириады танцующих костров на шевеление южного океана. Возле двуликих идолов резали жертвенный скот; издалека, сквозь топот тысяч ног и разноголосицу, доносилось жалобное блеяние. Таким образом купцы пытались вымолить у своих богов удачу в дороге. Иногда это им помогало, а иногда Шелковый путь мелел.

Мне было восемь, когда Мать волчица взяла меня с собой, и я почуяла с запада запах гари. Это горела одиннадцатая Александрия, основанная когда-то Двурогим и подожженная таджикскими беями из Шахрияза. Наследником династии в те годы был то ли Кассий, то ли Птолемей, я не помню… В ответ на убийство наместника он прислал войско, таджиков опрокинули, многих продали в рабство в Орду, и на Шелковом пути снова восстановился мир. Посланцы Орды вели себя самоуверенно в фортах и крепостях македонийцев, но наглостей себе не позволяли. Весь материк Великой степи, несмотря на свое название, подчинялся империи Искандера.

Нас, народ раджпура, далекие битвы касались мало. Мать Красная волчица говорила много слов, непонятных и диких. Она говорила, что далеко на Западе земля также обрывается в океан, называемый Седым. Из океана приплывают длинные сухие лодки краснокожих людей инка. Их лодки выдолблены из целых стволов деревьев, и одновременно в них прячутся до сотни гребцов. Инка малы ростом, их язык непонятен, а кожа цвета глины, которую собирают наши гончары на обрыве Леопардовой реки. Они совсем не похожи на людей раджпура, но именно они, оказывается, были нашими далекими родственниками.

Я слушала старуху и не верила своим ушам.

Родственниками я привыкла считать обитателей четырех деревень, расположенных ниже нас по течению Леопардовой. Ну, с некоторой натяжкой, общая кровь обнаруживалась в дни торжеств и с теми, кто приходил из верхних деревень. Всего тысяч восемь человек, от силы — двенадцать. Впрочем, в восьмилетнем возрасте я понятия не имела о таких огромных числах.

Именно так, рассмеялась Мать Красная волчица, угощая меня сушеными бананами. Именно так, доченька моя, это наша родня. Я на волчицу не сердилась за такое обращение. За эти годы я почти отвыкла от родной матери. С инка у нас общая кровь, продолжала Мать волчица, но наместникам-македонцам лучше об этом не знать. На западе империи они позволили краснокожим основать фактории, охотно покупали у них меха, табак и листья коки. Сами македонцы, как и гиперборейцы на севере и финикийцы на юге, были неплохими мореплавателями и строили корабли с парусами. Но перебраться через Седой океан пока не могли, все их экспедиции погибали…

Это потому, сказала Мать волчица, что инка владеют секретом, как одолеть горячее течение, несущее толщи воды с юга в сторону островов Логриса. Инка водят дружбу с морским змеем, кидают ему жертвы, специально приготовленных на время пути девушек и юношей, и змей позволяет им доплывать до берегов империи. Великий путь шелка приносит много слухов. Например, говорят, что западный материк баснословно богат, что там золото сочится из земли, а серебро оседает на дне стакана, если зачерпнуть воды в любом ручье.

Ходят слухи, что там над саваннами парят прозрачные дома, похожие на грозди винограда, в которых живут разумные бабочки. Тому, кто им понравится, они могут подарить вечную жизнь. Еще там живут дикие буйволы, размером со слона, и стада их так велики, что могли бы занять собой целиком Великий путь шелка. Якобы в землях инка растут травы, покурив которые несколько лет подряд, человек может обойтись без Янтарных каналов. Человек может ходить с тверди на твердь там, где захочет, и когда захочет. Правда, обычно человек умирает раньше, чем достигает такого счастья. Но самое потрясающее и самое главное чудо, которым владеют краснокожие мореходы, — это легенда о четвертой тверди.

Никто на Великой степи не видел четвертую твердь, хотя многие сотни мудрецов пытались ее найти. Краснокожим известна тайна, которой они никогда не поделятся ни с македонянами, ни с Ордой, ни с императором Поднебесной. Матери их народа умеют ловить уршадов и извлекать Камни пути. Они хранят память о тех, кто ушел на четвертую твердь и не вернулся обратно. Это не так сложно, как полагают бородатые мудрецы.

— Мы будем учить тебя и других девочек, способных стать волчицами, — сказала Мать. — Раджпура и инка когда-то были одним народом, до того, как порвалась пуповина, связывающая нас с Западным материком. Это была единая земля, задолго до того, как появились первые Камни пути…

— Камни пути? Что такое Камни пути?

— Ты научишься их находить в кишках уршадов.

— Я боюсь…

— Я тоже боюсь. Мы все боимся, это правильно. Мы же не духи, а люди.

— А почему же?..

— Потому что так требует наш долг. Иногда девочка рождается с духом Дочери волчицы, как ты. Ей дается слишком много, гораздо больше, чем другим дочерям и сыновьям народа раджпур. Но когда человеку много подарено, еще больше он должен отдать.

— Кому отдать? Духам?

— Я учу тебя два года, а ты все такая же бестолковая! — Старуха отвесила мне подзатыльник. — Духи даруют силу не для того, чтобы ты вернула ее назад. Получила — отдай людям.

Я слушала Мать Красную волчицу и ощущала себя бесконечно глупой. Я никак не могла взять в толк, где же во мне неведомая сила, которой почему-то надлежит всю жизнь делиться с другими.

— А камни? Разве они были всегда? А уршады были всегда?

— Уршады были всегда, на них держится мир. А Камни… Уршады то рождают их часто, как детенышей речной крысы, то оскудевают. Мудрецы-торгуты говорят: это оттого, что четвертая твердь то слишком близко от нас, то снова слишком далеко. Когда-нибудь, если мы не перехватим ее, она оторвется навсегда, и мир погрузится во мрак…

Я поежилась, вспомнив ночную темноту Леопардовой реки, когда обе луны прячутся за дождевыми тучами. Именно так я представляла себе мир, погрузившийся во мрак.

— Мать волчица… — робко позвала я. — А четвертая твердь к нам так же близко склоняется, как Смеющаяся луна? Или как Гневливая, которая бродит по осторожной тропе, не приближаясь к водопою? И можно ли?..

— Можно ли застать четвертую твердь на купании в реке? — Мать волчица расхохоталась так, что вокруг нашего шатра с гомоном взлетели лесные птицы. — Нет уж, она не придет купаться в реку, ха-ха! Она всегда рядом, но не так, как Зеленая улыбка или Хибр. Она качается взад-вперед, взад-вперед, и никогда рядом, ха-ха…

Я слушала старуху и пыталась представить себе громадную твердь на качелях, похожую на девочку, искалеченную оспой. У меня ничего не получалось. Моего слабого воображения не хватало для осознания, что мир столь огромен, и в нем, за тысячи гязов воды, живут далекие и страшные родственники. Хотя уршады были ближе и страшнее, они превращали человека в кучку бурой слизи и отвратительных бесов.

Уршады на тверди живут всегда, строго сказала Мать волчица. Но когда-то давно, мудрые Матери умели обходиться и без них. Они легко проникали в мир четвертой тверди и приносили оттуда осколки счастья.

— А зачем она нам, четвертая твердь? — спросила я. — Разве нам плохо здесь?

Мать Красная волчица надолго замолчала, вглядываясь в бирюзовую пропасть над головой. Там кружили падалыцики, высматривая умерших вьючных животных, там в лучах желтой Короны купались дрожащие миражи невиданных городов. Внизу же, под кудрявым лесным пологом, топтался и разноголосо кричал Шелковый путь.

— Четвертая твердь рядом, но туда не попасть по Янтарным каналам, — печально заметила Мать волчица. — Когда-то четвертая твердь была еще ближе, но теперь она удаляется. Уже давно она удаляется. Когда-то она покинет нас навсегда, и тогда мир Великой степи погибнет, так записано в хрониках мудрецов-торгутов… Там, на райской тверди, люди и духи живут сытно и счастливо и любят друг друга. Там нет войн, нет кровной вражды и обмана…

Послушай, девочка, я буду учить тебя всему, что знаю. Потом я отдам тебя в обучение к тем, кто знает больше, чем Матери волчицы. Не перебивай и не реви!.. Ты пройдешь по Шелковому пути и вернешься домой. А если ты не вернешься, значит, ты недостойна стать Красной волчицей. Ты будешь искать четвертую твердь, так же как ее искали мы, не только на Великой степи, но и на Хибре, и на Зеленой улыбке. Ты будешь искать ее и найдешь, потому что ты не такая, как другие. Ты найдешь твердь, где все народы счастливы и мирно спят, отбросив оружие. Ты родилась, чтобы спасти Великую степь…

8 К СЫРОМУ БАРЬЕРУ

К чему Рахмани не мог привыкнуть на севере, так это к холоду. К холоду приучить себя было невозможно. За годы, проведенные на границе тьмы, он опробовал несколько методик укрощения плоти, но ни одна не выручала надолго. Во время странствий по стране раджпуров молодой Саади встречал архатов, способных неделями обходиться без еды, способных спать, зависая в воздухе, и одной волей останавливать облака. Однако и их власть над сущим оказывалась кратковременна по сравнению с вечностью. Саади некоторое время провел в одной из школ «малой переправы», не прикасаясь к чужому богопротивному знанию, но изучая его. Архаты умели многое, но вряд ли научили бы, как неделю провести на льду, под пляской огней…

До того как на юге погаснет последний отблеск дня, можно было двигаться абсолютно прямо, держа курс на созвездие Мышат. После того, как темнота завладеет миром, для одинокого человека существовали две возможности. Точнее — три. Первый путь — это сломя голову бежать обратно к родному иглу, под охрану заговоров, собак и сиреневых грибов. Под охрану света. Второй вариант, к которому Рахмани очень хотелось склониться, — заночевать в одном из иглу, возле Сырого барьера, там, где в результате разлома возникла складчатая, неровная стена льда. Там не так ветрено, и всегда имеется запас дров для утомившихся путников. Переждать безлунный цикл и ночами пробираться к Гагену, к Янтарному каналу…

Но Рахмани предпочел третий путь. Опытный глаз различал почти незаметные вешки, следы от полозьев, брошенные и вросшие в лед объедки. Здесь много ездили, до Сырого барьера в лунные ночи считалось почти безопасно. Полозья с шелестом резали сухой снег, мороз кусал Рахмани за щеки, заставлял кутаться в меховую выворотку и натираться жиром. Верный Ванг-Ванг щурился на небо, по горло замотавшись в меха, иногда бросал косые опасливые взгляды на молчащего хозяина, на сосульки, повисшие на платке, закрывающем рот Рахмани. Ванг-Ванг немало повидал за годы службы семье Саади. Он видел, как бородавчатый уршад забирает цветущих юношей, как разрезают животы женщинам, в которых поселились личинки гоа-гоа-чи, как рубят ноги собирателям жемчуга, которых ужалила медуза-амфора, чтобы яд не добрался до жизненно важных органов…

Но Ванг-Ванг никогда еще не видел, как призраки дарят улыбки.

Между Трубадуром и Святым семейством уже покачивалась первая лилово-розовая полоска, провозвестник грядущей полярной радуги. Ванг-Ванг обожал северное сияние, хоть и боялся. На его далекой тайской родине такого не увидишь за любые деньги. Рахмани даже завидовал восторженности пожилого невольника, его самого давно не трогала красота ночного неба. Свистели полозья, хрустел снег под ногами, под перекладиной саней покачивался костяной божок алеутов, подаренный Рахмани добрым приятелем Ларси…

В позапрошлом сезоне опытнейший проводник, венг Ларси, вел четыре упряжки с плато Четырех столбов. С ним был его сын, шестнадцати лет, и четверо руссов, крепкие и богатые. Они щедро заплатили ловцу Тьмы серебряными далерами и собольими хвостами и уговаривали его остаться на ночевку прямо на плато. Они ничего не нашли в течение двух недель, хотя им было явлено достаточно добрых предзнаменований. На упряжку садилась полярная сова, падали звезды и дважды видели дикую страусиху с птенцами. Лишь в последний день контракта им повезло, если то, что произошло позже, можно назвать везением. На плато Четырех столбов зоркие глаза младшего венга углядели что-то темное под ледяным торосом. Руссы остановили упряжки, прекратили отгонять мороз огненной водой и достали ледорубы. Им долго пришлось брести пешком, проваливаясь в трещины, скатываясь с острых уступов. Хаски не могли сопровождать их по грудам ледяных глыб. Наконец, мужчины достигли загадочного предмета. Несомненно, это был один из подарков Вечной Тьмы, заброшенный из иного мира.

Это был очень странный и очень громоздкий предмет, хотя со стороны Вечной Тьмы почти всегда появляется нечто странное. Со слов сына Ларси, руссам довелось откопать железную повозку. С четырьмя мягкими колесами, с дверцами, почти как в карете, и превосходными стеклянными окнами. Но нигде не нашлось и намека на крепления для собак, оленей или лошадей. Повозка блистала, непостижимая, ужасная, обросшая снежной коркой. Мужчины сообща взломали одну из дверей, внутри пахло сладко, как от женщины, пользующейся цветочными духами. Такой подарок было нереально тащить на себе, распиливать или рубить на куски руссы не отважились, но и бросить находку было страшно. Подарок мог найти кто-нибудь другой, особенно теперь, когда блестящая оранжевая капля ярко выделялась на снегу, как спелый мандарин на крахмальной скатерти. В железной повозке скрывалась масса интересного. Настоящее богатство, немыслимое богатство. Боярская Дума руссов отвалила бы за такую редкость столько золота, сколько весила сама находка.

Но золота вечно не хватает, сколько ни набивай карманы. Рахмани знал об этом, как никто другой.

Руссы предложили Ларси вчетверо против обычной цены, и это были очень большие деньги. За такие деньги пожилой необразованный венг мог отправить сына в университет. В Гаген, в Лондиниум или даже в Пруссию. От него же требовалось доставить к плато Четырех столбов упряжку ездовых эму, чтобы вытянуть тяжелую померанцевую повозку на сухие земли. Пьяные руссы были не слишком опытны, но даже они замечали, что льды за их спиной постоянно шепчутся и переползают с места на место, волоча за собой хитрые тени. Опытнейший ловец, каким был Ларси, не имел права соглашаться на ночевку в районе плато, тем более в безлунный цикл. Он прекрасно сознавал, что шансов вернуться с тягловыми птицами и вытащить груз почти нет. Тьма играет своими подарками, как захочет. Не подберешь сегодня, завтра найдешь на том же месте серое крошево и торчащие ледяные пальцы. Еще меньше шансов было у руссов дождаться своего проводника. Купцам не доводилось раньше ночевать во льдах, в безлунных белых пустынях, но у них хватило хитрости и ума, чтобы оставить сынка Ларси в заложниках. Они заявили ловцу Тьмы, что мальчик побудет с ними, пока отец не вернется. Чтобы у ловца было больше причин поспешить, они показали ему серебро и заряженный пистоль.

Ларси они не дождались, но правда о том, что случилось в безлунный цикл на плато Четырех пальцев, стала известна Рахмани много позже. Ларси очень спешил, погоняя собак кнутом, чего не делал никогда раньше. Женщины испугались, когда увидели его, и не хотели отпускать обратно. Он и сам чуял, как поднимается за спиной бледное розовое свечение — очень скверный признак. Луна окончательно прячется за отрогами плато Зайцев, но взамен лунного света приходит это…

За границей вечной Тьмы нет дня и нет ночи, но иногда там становится светло, почти как в поселках поморов на Великой степи. Хаски чуют приближение света заранее, и заговоренные амулеты начинают стонать, поэтому ловцы Тьмы успевают увести упряжки в безопасные иглу, под защиту Сырого барьера. Опытный ловец, венг Ларси выпил огня с руссами и пренебрег опасностью.

Четвертая твердь рождала уршадов. Ларси запряг шесть самых мощных птиц в длинные сани и погнал назад. Он не вернулся, и руссы не вернулись — никто, а спустя неделю двое промысловиков пересекали плато, гонясь за медвежонком, и обнаружили сына Ларси. Он выжил, но потерял ступни ног и два пальца на руке. Мальчику сказочно повезло. Рахмани провел возле его постели, в иглу старого Ларси несколько ночей, но не сразу поймал правду за хвост. Он всегда видел на несколько песчинок вперед и различал, как напрягается мальчик, едва заслышав голос гостя на пороге. Сын Ларси расплакался, вспоминая, как начали розоветь торосы от восходящего света. Руссы копали, им не терпелось добраться до днища невероятной колесницы. Хаски рвали и грызли постромки, чуя приближение четвертой тверди. За границей Вечной Тьмы нет дня и ночи, но иногда наступает время, когда человеку лучше уйти. Венги говорят про такие периоды: «Вечная Тьма рожает уршадов»…

Когда стало совсем светло, безумие постучалось в души руссов. Двое из них пошептались между собой и застрелили двоих своих товарищей. Шестнадцатилетний сын Ларси стучал зубами от страха, глядя на них из-под тента саней. Он уже догадался, что в живых его не оставят, и решил бежать. Пока мужчины пили из бутыли белое прозрачное вино, он сбежал. Ему дважды выстрелили вслед, но догонять не стали. Предвкушение будущего богатства расплавило им мозги.

Мальчик за семнадцать часов пересек пешком плато Четырех столбов, он спешил навстречу отцу, но разминулся с ним. Во льдах никогда нельзя быть уверенным, что твой сегодняшний путь повторяет вчерашние следы… Как погиб старый Ларси и уцелевшие путешественники-руссы, никто так и не узнал. Вечная Тьма похоронила их вместе с чудесной находкой и упряжкой тягловых страусов…

Рахмани выслушал все это, сидя у постели искалеченного юноши.

— Где он? — спросил Рахмани, и от его голоса слепая бабка Ларси, курившая у очага, выронила трубку.

Рахмани не стал спрашивать, как венг Ларси убил оставшихся в живых руссов, такие скучные подробности его не интересовали. Он сжал юноше израненную руку и заткнул ему платком рот, чтоб не слушать вопли. С улицы вбежали вдова Ларси, его племянник и еще две женщины. Рахмани обернулся к ним, и все четверо отшатнулись, порезавшись о сталь его взгляда. Племянник попытался незаметно вытащить нож из-за голенища, но Рахмани показал им всем раздвоенный язык. Язык был самый обыкновенный, но венги увидели именно то, что он хотел им показать. Увидели морду снежного дэва. Благоразумные женщины со слезами повисли на плечах своего горячего родственника, остудив его пыл.

— Твой отец был верным другом и мудрым человеком, — произнес Рахмани, вытирая слезы раненому юноше. — Мне грустно сознавать, что ловец Тьмы мог нарушить законы чести.

— Он… ради меня, и ради сестры, — прохрипел мальчик, баюкая забинтованные пальцы. — Тьма повредила его разум… Он не хотел…

— Прошу тебя… — повалилась в ноги ловцу вдова Ларси. — Прошу тебя, он и так теперь калека… Не убивай моего сына! Возьми все, что ты хочешь, но не убивай его…

— Я уважал и любил твоего мужа, — сказал ей Рахмани, и лик его окутался неподдельной грустью. — Но теперь мне горько сознавать, что я спал в одной палатке с человеком, который мог бы меня зарезать…

— Но мой сын невиновен, — всхлипнула женщина. — Умоляю тебя, не доноси на нас… Если ищейки короля заподозрят, что ловец Тьмы напал на гостей, если хотя бы заподозрят…

Рахмани отлично знал, что сделают с семьей венга, если он донесет. Официально все найденное ловцами за границей Тьмы, и вплоть до плато Зайцев, принадлежало ютландской короне, но ловцы получали от скупщиков двора и академии отличные комиссионные. И всех устраивало, просто потому, что за маленькие деньги венги не стали бы рисковать, а принялись бы продавать подарки Тьмы царю руссов, саксонам или еще кому-нибудь, южнее. Зато когда приезжали искатели со стороны, они вносили залог в казну, и ловцы уже не имели права на долю. Неписаный закон Тьмы гласил: «Кто оплатил экспедицию и проводников — тот получает все».

— Отдай мне Камень, — потребовал Рахмани. — И тогда я забуду сказанное. О том, что твой отец убил путешественников, будут знать мои слуги и мой друг в Брезе. Мне горько это говорить, но… если со мной что-то случится, они приедут сюда и отомстят.

Никто не возражал ему, а мать мальчика вынесла нечто, завернутое в грязную тряпку. Тут Рахмани ожидало серьезное потрясение. В тряпке, покрытые инеем, лежали сразу два Камня пути, синий и серебристый. Оба были давно и безнадежно мертвы. Итак, Ларси вернулся и нашел кое-что под днищем откопанной повозки. Или в самой повозке. Или в стороне. Он нашел то, что ценилось гораздо выше любой груды металла, но гости не захотели делиться. Они тоже обрадовались Камням…

Шестнадцатилетний венг — это совсем не то же самое, что городской датчанин такого же возраста. Он не заблудился бы во льдах, даже без собак, он отыскал бы дорогу к дому. Но почуял запах крови, услышал выстрелы и вернулся. Тем временем поднялась пурга, и парень вышел к Четырем столбам гораздо севернее, чем планировал. Он долго плутал среди заносов, теряя пальцы на ногах, стаптывая в кровь ступни, проваливаясь в ямы. Он умел читать следы и прочел по ним, что отец нарочно сделал крюк на упряжке, чтобы зайти к руссам под ветром, застал их врасплох и убил. Затем отец присвоил Камни, но что-то настигло его самого… Юноша искал отца, живого или мертвого, но нашел только упряжь, ледяную глыбу с вмерзшей туда собакой и железный ящик с Камнями пути…

Теперь оба Камня грелись у Саади в заплечной сумке. Покидая иглу и верного Хо-Хо, он совсем не был уверен, что вернется назад. Помимо мертвых Камней, он нес в рюкзаке еще немало занятных вещиц, за обладание которыми сыщики Его величества с радостью отдали бы ловца в лапы Святой церкви. Не помогло бы заступничество августейших особ и светил академии. Лучезарный король Георг моментально отрекся бы от человека, который на самом деле…

Рахмани свистнул собакам. Вожак моментально отреагировал, сбросил темп, не прекращая веселого лая. Впереди, среди торосов, голубыми кристалликами отсвечивали четыре маленьких иглу — последний приют путешественников за границу Тьмы. Последняя цитадель устойчивого льда. Над ледяными домиками серым выветренным боком нависал Сырой барьер. Чтобы рассмотреть его верхний, вечно плачущий край, Рахмани пришлось задрать голову, придерживая шапку. В ста локтях справа виднелся пролом, узкое ущелье, по которому упряжка могла взлететь на гребень. Сполохи радуги метались в черном зените, как светлячки с лакричных деревьев.

— Ванг-Ванг, если мы пойдем дальше вместе, то один из нас погибнет, — сказал Рахмани.

— Я знаю это, высокий дом, — почтительно ответил преданный Ванг-Ванг. — Но если ты бросишь меня здесь, я поползу за тобой босиком. За нами погоня, это люди, и я слышу запах пороха. Они не станут драться с тобой, а сразу начнут стрелять.

— Да, это люди, и с ними нюхачи, — согласился Саади. — Скорее всего, рыцари, посланные королем. Ванг-Ванг, ты же знаешь, что я не смогу их убить. Иначе я потеряю покровительство.

— Высокий дом, нам не удастся обмануть нюхачей.

— Однако нам придется это сделать. — Рахмани прикинул силу ветра. Вьюга бушевала далеко, за гранями Сырого барьера, но безлунный цикл вступил в самую неприятную фазу — льды пришли в движение. Под ногами едва ощутимо вздрагивали алмазные колоссы, собаки жалобно поскуливали, стоя на месте. — Мы разделимся и попытаемся обмануть их, чтобы не вступать в бой.

— Я буду умолять Оберегающего в ночи, чтобы он сохранил твою жизнь.

— Моя жизнь — ничто по сравнению с гибелью мира, — тихо произнес Рахмани навстречу колючему ветру.

9 КРАСНЫЕ НОМАДЫ

Если бы смертному дозволялось заглянуть за грань будущих событий, мир стал бы похож на темницу для умалишенных. Каждый трижды переигрывал бы свои мелкие ходы, запутывая себя и окружающих в бесплодных сомнениях, а крупные решения, вроде свадьбы или начала нового дела, вообще бы застревали на полдороге.

Поэтому хорошо, что смертному не дано видеть далеко вперед. Матери волчицы научили меня заглядывать на несколько мгновений в ту страну, которой еще нет. Я не стала счастливее от этого, но несколько раз спасла себе жизнь. Только глупцы могут верить, что обладание будущим — это счастливый дар.

Обладание даже крохотной песчинкой будущего — это боль и сомнения. Когда ты видишь, что в твоих руках хвосты юных судеб и одной воли достаточно, чтобы их придушить, становится страшно. Юные судьбы погибнут, забирая в долины вечных скитаний миллионы будущих детей. Останется лишь одна судьба мира, которую я выберу невольно. Откуда мне знать, не принесет ли она истерзанной Великой степи еще больше страданий?

Поэтому я не люблю заглядывать в завтра. Но этой ночью, точнее — уже утром, мне пришлось несколько раз вскрывать свое сердце. Однако первым перемену заметил Тонг-Тонг.

— Что-то следит за нами, госпожа.

— Я слышу. Как думаешь, человек или зверь? — Я принюхалась к росистым горным ароматам. Тонг-Тонг не ошибся: кто-то двигался за нами параллельным курсом, но старательно подставлял бок под ветер. Я бы давно его почуяла, если бы так мучительно не мусолила прошлое и не приглядывалась к коротким миражам. Короткие миражи, как ни странно — самые непредсказуемые и самые опасные. Иногда кажется, что сбоку карабкается по уступам то ли черный козел, то ли мохнатая обезьяна, оставляя за собой на мху, на проплешинах, светящиеся капли. Катятся капли вниз, рассыпаются жемчугом, звенят райскими колокольчиками, и упаси вас ваши боги прикоснуться к этим лживым жемчужинам или хотя бы даже заглянуть в прозрачное нутро одной из них.

Можно так и застыть камнем, навеки погрузившись взглядом в вывернутый сладкий сон…

— Не человек и не зверь, госпожа. Амулет Оберегающего жжет меня, госпожа.

Я не ношу амулетов, освященных чужими богами, — так принято у волчиц. Однако я верю невольнику, которого натаскал мой пропавший супруг.

— Остановимся и поймаем его, — предложила я. — Ты согласен?

— Да, госпожа. Не годится держать страх за спиной. Тем более что он уже не один.

Я снова втянула носом запахи утренней росы, соленой извести и робкие ароматы эдельвейсов, которых на Хибре называют цветы перевалов. Цветы напевали все громче, заглушая цокот копыт, шелест ветра в сухом можжевельнике и шумное дыхание коней. С каждой минутой их раскрывалось все больше, цветы перевалов разворачивали свои клейкие чашечки навстречу Короне и вплетали свои голоски в общий торжественный гимн. Они росли рощицами, плотными мохнатыми островками, их колючие стебли вздымались выше человеческого роста, переплетались между собой, создавая укрытия для птиц и мелких животных. От зеленых колючек тянуло пряной хвоей, почти как от молодых сосен, которые тоже встречались все чаще.

Цветы красивы и вполне безобидны, если не ночевать среди них. В другое время я бы послушала их обрывистые, переливчатые напевы; ходят сплетни, что горцы кладут пение цветов перевалов на музыку, и что слушать эту музыку можно потом не чаще раза в год и только тяжело больным, находящимся при смерти людям. Больных она может исцелить, если мелодия записана верно, а вот здоровым лучше долго не присутствовать…

Преследователей было как минимум трое, а потом появился еще один, впереди. Как они этого достигают, я не понимала. Никто не мог обойти нас с такой скоростью, если только… если только не летел над землей. Нас окружили, и окружили совершенно незаметно. Носом я не чуяла ничего, кроме птичьей тревоги. Птицы боялись, они кружили и плакали над скрытыми гнездами, над рощами лиловых, серебристых, медных цветов. Я распознавала прячущихся бесов печенью и пятками. Больше всего мне не нравилось, что мои уши не слышат ничего, кроме звуков, издаваемых нами и нашими лошадьми.

Люди так не умеют. У людей, по крайней мере, бьются сердца.

К этому времени мы почти миновали Соленые горы. Мы прошли под звездами сотню гязов, петляя по устьям высохших ручьев, обходя жерла брошенных каменоломен и хибарки давно сгинувших старателей. Дыхание наше стало короче и чаще, потому что мы поднялись выше хребта Кар-Даг, зато глаза перестали слезиться от насекомых. Здесь на пологих косогорах росли поющие хвойные рощицы, они походили на клочки зеленых волос, оставшихся на лысом черепе старикашки. Здесь росли цветы тысяч оттенков и грелись на обглоданных валунах юркие змейки. Здесь хотелось лечь на спину и пить воздух, глядя в никуда. Ниже нас плавали облака и парили белоголовые орлы. Если бы я не торопилась всю жизнь, я, наверное, захотела бы провести в этих краях старость.

Если бы я верила, что доживу до седины.

Нам оставалось совсем недалеко до Янтарного канала, подаренного мне…

Совсем недалеко. Хорошо, что мы не успели дойти. Мы привели бы бесов за собой.

Мы не заметили погоню раньше, потому что слишком торопились. Мы вырвались из паутины расщелин, где пришлось оставить вампирам на съедение еще одну лошадь. Другую лошадь, отобранную у погибших рыцарей Плаща, мы пристрелили, когда она сломала ногу. Мы жевали на ходу, не жгли костров и не давали лошадям пить. Когда на белых камнях показалась первая чахлая трава, колючие цветы перевалов затянули свою монотонную песню, тогда восток окрасился в семьсот оттенков алого, о которых так сладко поют свои вирши божественные акыны Джелильбада.

Но мне было не до стихов. Лежа в зарослях колючек, я рассматривала существо, преследовавшее нас последнюю меру песка. Существо тоже видело меня и злобно щерилось. Оно желало бы уползти, взлететь или раствориться в земле, но я пригвоздила его формулой Охотника.

Это был краснокожий номад, крылатый демон, рожденный в глиняном запечатанном сосуде, в каком-то из горных монастырей империи Хин. И вокруг нас собралось не меньше полудюжины его собратьев. Его стройное подвижное тело стрекозы, раскрашенное, как розовый мрамор Фив, дергалось, словно куриная шея под ножом. К телу крепились рудименты человеческих ног и три пары хватательных конечностей с втягивающимися когтями, достойными тигра. Одно из нижних кожистых крыльев он сломал, падая с высоты, а верхние распластались по камням, прижатые силой моего заклинания. В нескольких местах из багровой, пронизанной сосудами кожи торчали его сломанные трубчатые кости.

Номад скалился мне обеими пастями: и той, что на вытянутой, дынеобразной голове, и той, что прячется у них под грудью. Его товарищи кружили неподалеку и перекликались тревожным клекотом, они уже не скрывались, а ждали команды к нападению. Напасть им мешали колючие стебли у меня над головой. Тонг-Тонг перевернулся на спину и выпустил две стрелы, смазанные кураре. Обе достигли цели, две извивающиеся твари рухнули на чашечки прекрасных цветов. Пение на мгновение смолкло, а я почувствовала себя последней мерзавкой, прерывающей концерт. Тонг-Тонг сумел разрезать одного из номадов, схватил его за крыло и притащил к нам, вниз, под защиту колючек. Второй очень быстро оправился от яда и взлетел. Я не успела собрать силы для вторичного прочтения формулы. Формулы Охотника не могло хватить на всех бесов, а кроме того, где-то неподалеку прятались те, на кого формула не подействует.

Те, кто послал номадов за нами.

Это было невозможно, но монахи Поднебесной умеют многое из того, что кажется невозможным. Я вспомнила то, что не имела права сбрасывать со счетов. Еще за два дня до начала торгов в Бухруме мне нашептали, что монахи императора Чи пересекли Янтарный канал в Джелильбаде, расплатившись со стражей притираниями из пантов. Когда я услышала, сколько они заплатили в пересчете на динарии Горного Хибра, я напряглась, я уловила нечто важное, но меня в тот момент отвлекли. Тогда я не придала значения, и очень зря. Все имеет значение в мире, где никто не верит друг другу. Даже капля росы, упавшая тебе за шиворот, имеет значение, даже мертвый жук, выплывший из миски с лапшой.

Они заплатили так дорого потому, что обученные аспиды могли унюхать номадов в запечатанных кувшинах. И еще вот что.

У тех, кто привез кувшины с номадами, имелся свой астролог. Не дерьмовый придворный звездочет, а настоящий предсказатель, тоже выращенный в каком-нибудь кошмарном горшке, вскормленный дурманными травами и видящий не на пару песчинок вперед, как я, а на три восхода. Я слышала о таких, но ни разу не встречала. Где можно встретить существо, проведшее большую часть жизни в кувшине? Рахмани рассказывал мне, как однажды видел вскрытый череп такого хинца, снаружи похожего по форме на горшок, в котором его держали. Вместо трепещущего мозга в черепе предсказателя оседала серая труха — до такого состояния его довели дурманные травы…

Я с наслаждением прикончила номада, прижатого к почве весом моего заклинания. Убивать таких тварей непросто, но я обучилась этому еще в детстве, пока мыла казаны своим наставникам в песках Карокорума. Я вспорола ему грудь крест-накрест и нашла тот слизистый комочек, спрятанный под правым легким, за толстой килевой костью, который у них заменяет мозг. Номад выл, вытягивая ко мне фиолетовые губы, его распластанные по острым камням крылья походили на две багровые мятые простыни. Выл, пока я не оборвала его страдания.

Четвертого номада верный Тонг-Тонг остановил в полете камнем из пращи, поскольку перезаряжать арбалет стало некогда. Следующего он тоже сбил, из второй пращи, которую раскручивал за спиной, и тут же набросил номаду на глотку удавку с грузилом. После чего нам пришлось спешно отступить под защиту поющей рощи, я ободрала себе бока колючками, но счастливо избежала двух пар челюстей, клацнувших в районе моей задницы.

— Их слишком много, госпожа!

— Отвлекай их на себя, мне надо найти монахов! Я сосредоточилась, собирая сложное заклинание горящей земли. Мне необходимо было выкурить хинцев из щелей в земле, где они попрятались. Проблема еще состояла в том, что я не знала, с кем мы столкнулись — с просветленными архатами, по каким-то причинам нанявшимися на службу к мандаринам Поднебесной, или с облачными гончарами из закрытых монастырей…

Ведь крылатых номадов умели создавать и те, и другие. Это древнейшее искусство безусловно заслуживает уважения, хотя я, без угрызений совести, вырезала бы всех великих гончаров. Они покупают, либо воруют детей-уродов и заключают их в глиняные кувшины, чтобы те не росли. Затем они удаляют детям ненужные органы, включая мозг, и неведомым образом приращивают органы других живых существ — летучих мышей, шакалов и насекомых. Как они это делают, неведомо никому. В монастыри ордена гончаров невозможно проникнуть тому, кто не родился в семье хинского монаха. Гончары выращивают номадов в сосудах, но это еще не все. Они заговаривают сургучные печати заклинаниями, произнести которые может лишь тот, для кого предназначены бесстрашные крылатые солдаты. Номады разумны лишь настолько, насколько это задумано монахами, но при этом они сами пользуются колдовством…

Из нашего укрытия, сквозь переплетенные стебли, я видела лишь край каменистой гряды, еще одну, ближайшую к нам, зеленую рощу с яркими шапками цветов и бившуюся в агонии лошадь. Лошадей было жалко, они в ужасе разбежались, почуяв кровь. Эта лошадь ускакать не успела, ее подмял номад, перекусил сухожилия и, не торопясь, вгрызался ей в живот. При этом мерзкая тварь понимала, что надо спрятаться, и пряталась за крупом лошади так ловко, что стрелять было бесполезно.

— Госпожа, я не могу покинуть вас! — Тонг-Тонг попытался закутать меня в кольчужный плащ. — Я готов умереть, но не прогоняйте меня!

— Тонг-Тонг, ты выбежишь и уведешь их вон к тем кустам! Мне надо увидеть, кто бьет горшки. Живей, я сказала! Со мной ничего не случится!

Мне пришлось ударить его по щеке и дважды повторить приказание, прежде чем он послушался. Мой пропавший супруг выдрессировал мальчиков так, что они не смели покинуть меня в минуту опасности. Если бы на глазах Тонг-Тонга меня убили, он немедля упал бы грудью на заточенный сэлэм.

Тонг-Тонг побежал, петляя среди торчащих валунов и редких кривых сосенок. Номады немедленно воспряли и, как один, ринулись на него, но я выстрелила им наперерез горящим заклинанием. Несильно, только чтобы отпугнуть. У одного загорелись крылья, он заметался, поджигая товарищей, возникла сумятица, позволившая моему рабу достичь кустов. Он укрылся под крайними колючими стеблями и немедленно раскрутил пращу навстречу врагу. Два красных беса сложили крылья, приземлились и бежали к Тонг-Тонгу на двух парах задних ножек, выставив впереди свои заточенные пилы.

Вместо камней Тонг-Тонг использовал железные шарики с торчащими лезвиями. Человек бы после такого попадания в голову не поднялся. Краснокожие бесы только грохнулись на камни, но тут же снова воспряли. Хотя создатели замесили номадов явно из одного материала, внешне они были очень разные. Тот, что воткнулся мордой в колючий кустарник в пяти шагах от Тонг-Тонга, почти добрал вес взрослого мужчины; его багровые крылья не уступали в размахе крыльям лысых падальщиков, а три пары зазубренных, жестких, как у саранчи, лап легко могли бы перерезать меня пополам.

Второй, пропахавший вытянутым рылом острую щебенку, меньше походил на насекомое, скорее — на стриженую лисицу с крыльями. Из рыжей шерсти на его узкой груди, клацая зубами, высунулась вторая пасть и, разматывая за собой складчатую кишку пищевода, ринулась к ноге человека. Тонг-Тонг в прыжке полоснул саблей, но, даже оторвавшись от тела, пасть продолжала с урчанием кусать траву.

Я выдохнула заклинание горящей земли. Мне понравилось — заклинание удалось на славу, хотя за подобный успех потом придется расплачиваться морщинами и сердечной болью. Загорелось все вокруг, на расстоянии не меньше сотни локтей, вспыхнул мох на камнях, корни сосен, торчащие из скудной почвы, птичьи гнезда и наша разбросанная поклажа, заполыхали сразу три островка чудесных поющих цветов.

Уцелевшие лошади с ржанием кинулись вниз по склону, номады с воплями метнулись вверх, поджав лапы. От их криков у меня звенело в ушах. Те, кто не успел взлететь, сгорели заживо на земле. За Тонг-Тонга я не беспокоилась. За песчинку до плеска огня он завернул руки в плащ, подпрыгнул и повис на чашечке ближайшего цветка. Пока догорали корни, пока огонь пробирался вверх по стеблям, мой отважный слуга крепко держался, поджав ноги. Затем роща вспыхнула, Тонг-Тонг упал вниз, но внизу уже расстилался слой остывающего пепла.

Я подожгла одного из троих монахов-гончаров, и им оказался именно предсказатель. Это можно было назвать самой большой неудачей дня. Лучше бы старик остался в живых, мы подвесили бы его над костром и выяснили бы массу полезного о событиях при дворе Поднебесной. Однако нечего и удивляться, что монахи уцелели, — они профессиональные воины и всякий миг ждут нападения…

Рыхлый старик в синей сутане и деревянных сандалиях, с длинной бородой и двумя холщовыми сумками через плечо убегал, смешно задирая искрящий подол. Подошвы его сандалий тоже горели, горели борода и сумки, старик верещал, падал, вскакивал и упорно бежал вверх, в гору, а языки пламени обгоняли его с веселым гудением. Заклятие горящей земли удерживает пламя недолго, особенно если нечему гореть, тогда горит то, что волчица отрывает от себя. Пламя стелется недолго, но достигает такой температуры, что в нем плавится металл. Старика-предсказателя могли бы спасти его дружки-монахи, но никто из них не выскочил на открытое место, зная, что немедленно будет убит. Старик умирал еще долго, даже после того, как огонь впитался в землю…

Тонг-Тонг покинул пепелище поющей рощи, и крылатые бесы, тут как тут, ринулись на него. Разглядывать их мне было некогда. Я уложила двоих из арбалета, затем покинула свое спасительное убежище и достала бебут. Тонг-Тонг вращался надо мной, раскручивая саблю, не позволяя прочим хищникам приблизиться. Они каркали, шипели и рычали в вышине, как стая голодных вспугнутых стервятников, но не отваживались нападать.

Пока они думали, я вскрыла первого номада из сбитых мной и размозжила его мозг. Когда я резала его ороговевшую спину, он махнул зазубренной лапой и проткнул мне голень. Вся его хрящеватая конечность была усажена мелкими шипами.

Второго Тонг-Тонг разрубил на шесть кусков, которые тут же поползли друг к другу. Одна из лап разодрала моему невольнику плечо, но Тонг-Тонг отказался от мази. В тот момент, когда я, облепленная желчью и кровью, отыскала в грудине хищника его подлый мозг, меня окликнули по имени.

Лысый коротконогий человек висел в воздухе в сотне шагов от нас выше по склону, рядом с кучкой того, что осталось от их проводника. Он готовился в любой момент юркнуть за торчащий рядом валун. Валун когда-то треснул и оттого походил на исполинские каменные ягодицы. Подлая тварь расположилась так, что мне приходилось щуриться на Корону.

Номады спустились, сузили круги, их осталось восемь, но я бы не поручилась, что это все. К счастью, в их лапах не было метательных гранат или мешочков с ядовитыми спорами. Меня порадовало, что лысый хинец в синем балахоне нас боится, но совсем не понравилось, что он знает мое настоящее имя. В переводе с языка раджпура оно звучит одновременно сурово и нежно. Так называл меня мой проклятый любовник Рахмани…

Женщина-гроза, повторял Рахмани. Женщина-гроза.

— Хозяин вселенной и сын держащего небо могущественный Чи проведал о твоих намерениях еще до того, как тебе повезло овладеть Камнем, — круглолицый монах затрясся от смеха, но не улыбнулся. Его глаза смотрели ниже линии моих глаз, каждый миг он ждал арбалетной стрелы или тяжелой пули. — Отдай Камень, Женщина-гроза. Положи его на землю и возвращайся вниз, откуда пришла.

Он очень старался выглядеть грозным, но случайно вдохнул дым и закашлялся, сразу потеряв половину боевого настроя. У меня тоже свербило в горле, и к тому же нестерпимо воняло паленым мясом и шерстью.

— Убить его? — беззвучно спросил Тонг-Тонг.

Тонг-Тонг стоял спиной к монаху, как и положено, прикрывая мне спину, но прижимал к груди заряженный мушкет. Пока монах отвлекал нас беседой, еще три номада подбирались к нам ползком, сложив крылья, приняв расцветку земли. И где-то за пределами видимости залегли другие хинцы. Не мог же бритоголовый один командовать стаей…

Мы не могли удрать. К сожалению, наши лошади испугались схватки и запаха крови. Они вырвались и ускакали, хотя трудно ускакать далеко там, где местность изрезана каменистыми оврагами и оползнями. Мой аргамак метался в клочьях дыма и жалобно ржал, боясь возвращаться к пропахшей кровью хозяйке. Одну из лошадей крылатые прикончили, я слышала, как за валунами они пьют ее кровь. Несмотря на весь разум летучих кадавров, запах свежатины отбивал в них способность к организованной травле. Потом я расслышала голос второго синего гончара, притаившегося за камнями. Я не понимала его мяукающую речь, но понимала, что посланец императора надрывается, понуждая крылатых бесов взлететь.

Им было от чего намочить штаны. Все пошло не так, как они запланировали. Они сгубили дорогостоящего предсказателя, без которого не смогут контролировать будущее, они потеряли уже половину своего летучего войска, а Камень даже не приблизился. Нерадивых исполнителей в Поднебесной привязывают в яме к растущим побегам бамбука, а потом вокруг ямы собирается знать и наблюдает, как бамбук растет сквозь тело. Хинцы умеют развлекаться.

— Убей его! — приказала я знаком, поскольку рот мой был занят формулой Охотника.

Мы с Тонг-Тонгом прыгнули в стороны одновременно. Он выстрелил, а я выплюнула формулу в сторону ближайшей цветочной рощицы, в которой прятался еще один номад. Он полагал, что, приняв окраску зеленых колючек, стал для меня невидимым. Рощица состояла из корявых стволов, что упорно цеплялись за каменистую почву, противостоя зимним ураганным ветрам. Крылатый бес отцепился от шершавых стволов и ринулся мне навстречу, как и висел, вниз головой. Этот скорее походил не на стрекозу, а на огромного шмеля, потому что из веретенообразной безглазой головы в грудь мне нацелился острый костяной хоботок, не меньше двух локтей в длину.

Тонг-Тонг промахнулся — этого следовало ожидать. Тот, в которого он целил, на самом деле находился десятью шагами левее, а вместо себя посылал фантом. Известный трюк, подвластный многим из посвященных; Рахмани тоже умеет так делать, и я бы научилась, будь у меня толика его усидчивости. Но мне никогда не хватало времени на их глупые медитации.

Зато у меня хватило времени во время странствий через хребет Хангай, чтобы постигать искусство драки у торгутов, обороняющих свои земли от Убсу-Батора до Керулена. Торгуты знали толк в искусстве вызывать двойников, до их двойников хинцам далеко…

Не успев набрать скорость, напавший на меня крылатый столкнулся с летящей ему навстречу формулой. Он рухнул вниз, перевернулся у самых моих ног, и я с наслаждением переломила каблуком его ядовитый хобот. Пока он не очнулся, я вскрыла ему грудь кривым бебутом, но закончить не успела, потому что меня атаковали сзади.

Хинцы наконец поняли, что посылать своих бестолковых слуг бесполезно, что я убью их всех. Сзади и сверху, раскручивая цепь с привязанными к ней кувшинами, по воздуху шагал еще один монах. То есть он, конечно, не шагал, а летел с невероятной скоростью, ввинчиваясь в алый простор, и его синий балахон вздувался, как колокол, или как дамская юбка, какие носят при королевских дворах на Зеленой улыбке…

Тонг-Тонг выстрелил вторично и успел распластаться за миг до того, как ему в живот воткнулись заточенные звездочки. Они прожужжали, как стайка свирепых ос. Коротконогий монах захохотал и снова передвинулся в сторону, оставив вместо себя двоих двойников с саблями. Двойники быстро поплыли вперед, размахивая оружием, но Тонг-Тонга им провести не удалось. Он вскочил и сразу ринулся правее, выбрав верную мишень. Тонг-Тонг на бегу выпустил две стрелы, саблей перерубил пополам номада, имевшего глупость снизиться, а затем побежал, обеими руками раскручивая лески с крючками. Монах оставлял свои смеющиеся повторения и отскакивал; он прыгал, как легкий ребенок, ухитряясь уворачиваться от загнутых крючков.

Я упала на спину, дважды перекатилась под защиту деревьев и дважды метнула формулы отравленных ножей. Зная подлую натуру хинцев, первый нож я метнула в монаха, шагающего ко мне по воздуху, а второй — в противоположном направлении. В летящего монаха я не попала, зато угодила прямо в пасть номаду, который ползком подбирался ко мне по растрескавшимся камням. Они всегда так поступают: один отвлекает врага, а другие подбираются со спины. Хинцу мой обман не повредил, зато номад перевернулся на спину, царапая себя по пластинчатому панцирю; нож пробил его насквозь, перебил кровеносное русло и торчал из затылка. На самом деле, никакого отравленного ножа не было и в помине, но в этом и беда хинских колдунов — они вкладывают в своих кадавров слишком много разумного. Неразумному существу нельзя внушить, что его горло пробило отравленное лезвие…

Я перекатилась еще раз, пропустив над головой рой стальных ос. Пока номад лупил крыльями и пускал синие кровавые пузыри, я воткнула ему в панцирь настоящее железо. Монах приземлился совсем недалеко за группой кривых сосен, но не успел мне помешать. Я раздавила мозг крылатого беса в кулаке. Потом перехватила оружие поудобнее и вышла навстречу посланнику императора…

Пока я добивала крылатого, возле валуна кое-что изменилось. Тонг-Тонг настиг долгополого и захлестнул ему шею удавкой с крючками. Вырваться из такого объятия невозможно, но монах и не пытался. Поняв, что ему не обмануть черного великана, бритоголовый кинулся навстречу, готовясь выпустить клинки из локтей и подошв. Хинец успел нанести Тонг-Тонгу три неглубокие и одну серьезную рану, прежде чем мой слуга сломал ему позвоночник.

Тонг-Тонг упал рядом с монахом, перетянул бечевой бедро и залепил раны лечебной смолой, свежий запас которой я всегда пополняю в его сумке. Тонг-Тонг лежал и плакал оттого, что не может кинуться мне на помощь. Рядом валялись убитый монах и два запечатанных сургучом кувшина, которые монах не успел разбить. Те самые кувшины с номадами, за которых посланцы императора Чи так дорого заплатили в Янтарном канале. Кувшины разогрелись и подпрыгивали, на их боках разрастались трещины, из трещин валил дым.

Тонг-Тонг разбил их кулаком и превратил зародышей номадов в кашу. Он бил их и растирал по камням, пока полужидкие останки не прекратили дышать и вздрагивать.

Наконец, раны Тонг-Тонга затянулись, но стоило ему привстать, как с высоты, сложив крылья, спикировал последний оставшийся в живых красный номад. До этого он кружил в небе, потеряв хозяина, и жалобно стенал. Он наверняка вырвал бы моему рабу внутренности, но я спеленала зверя формулой Охотника. Номад врезался в землю, сломал себе все, что мог сломать, а Тонг-Тонгу осталось найти и извлечь его мозг…

Второй монах захихикал, закачал головой, и блики Короны заплясали на его желтом бритом черепе. Правда, его улыбку сдуло, когда я набросилась на него с кривыми сэлэмами в обеих руках. Я постаралась на славу, но не смогла даже приблизиться к его пухлому животу. Этот гончар был крупнее своего приятеля, кожа дряблыми складками болталась у него на подбородке, жирные руки торчали из рукавов сутаны, точно волосатые окорока.

— Мне говорили, что ты не глупа, Женщина-гроза. — У толстяка ничего не было в руках, но он успевал отражать мои клинки голыми ладонями и предплечьями, всякий раз угадывая, как не попасть под острие. Малейшая ошибка стоила бы ему отрубленной руки. При этом ноги монаха не достигали земли, он парил в воздухе, то поднимаясь надо мной, то огибая по кругу, и все время продолжал неспешный разговор. — Отдай Камень, он тебе не нужен.

— Убирайся с моей дороги, косоглазый!

На мгновение зрачки бритоголового дрогнули, но только на мгновение. Он не позволял эмоциям взять верх. Он походил на расплывшуюся бабу, но в бою был страшнее любого рыцаря Плаща, потому что не поддавался чарам Красных волчиц. Я попыталась внушить ему, что он истекает кровью, но встретила такой же ответный удар. Бритоголовый создал два фантома, они ринулись ко мне с двух сторон, размахивая алебардами.

— Отдай Камень, женщина.

— Ты, обезьяна! Вашему шелудивому императору не видать Камня!

Монах взмахнул цепями, и прежде, чем я отрубила ему руку, два горшка разбились. Понятия не имею, как они этого добиваются, за их плечами тысячи поколений мудрецов. Из горшков выпали два спеленутых малыша, их лапки были прижаты к брюшкам, но зубастые морды уже злобно скалились. Они росли в полете. Разомкнув клейкие крылья, они росли в десять раз быстрее горячих дрожжей, но одному из них не суждено было стать взрослым. Пуля Тонг-Тонга превратила его в веер вонючих брызг. Верный Тонг-Тонг даже раненый не утратил твердости руки.

Несколько брызг попали толстяку в глаза, он сморгнул, это длилось меньше песчинки, но мне хватило, чтобы выплюнуть ему в рот заклинание льда. Я ненадолго остановила бег крови в его жирной туше, я заморозила его подлую кровь. Он проглотил заклинание, и ледяной ком прокатился по трепещущим внутренностям. Мне оставалось нанести завершающий удар сэлэмом, удар порхающего мотылька, который снимает голову с плеч столь нежно, что можно отойти на пять шагов, прежде чем она упадет с плеч трупа…

Я занесла руку и тут обнаружила, что не могу вдохнуть. Посиневшая туша монаха продолжала улыбаться мне, покачиваясь в локте от черного пепла. Мои ноги были по щиколотку черны от горячей золы. Лазурная Корона округлилась и изумленно наблюдала за пятном выжженной земли в самом центре горной гряды. Над выжженной землей пропал воздух. Упущенный мною номад, самый последний, взлетел так высоко, что превратился в точку, и втянул в себя воздух.

Я слишком увлеклась дракой с гончаром, на такой высоте крылатую тварь не смог бы сбить даже лучший из лучников Логриса. Я слышала, как хрипит мой славный мальчик Тонг-Тонг, как свалилась на колени лошадь, пуская ноздрями кровавые пузыри, как рвались от напряжения глаза у птиц.

Бесконечно долгое время я переводила взгляд с сияющего лезвия сабли на шею монаха, уже догадываясь о причине его тающей улыбки. Я могла бы отрубить ему голову, но я не могла вернуть номада, который где-то там, среди рваных облаков, втягивал в себя остатки атмосферы. Тонг-Тонг умирал, лошадь умирала, в рощах поющих эдельвейсов бились в конвульсиях птицы, а я все медлила.

Красной волчице тоже нужно дышать. Еще дюжина песчинок — и меня унесли бы духи народа раджпур, но сундучок с Камнем пути не позволял мне уснуть. Я отступила на шаг, путаясь в кольчужном плаще, который вдруг стал тяжелее медвежьей шкуры. Сэлэм в правой руке тоже отяжелел и беззвучно упал.

Я погибала, номад высасывал воздух, зашив нас в заклятии пузыря. Сквозь неясную границу пузыря я видела стремительных ласточек и парящих орлов, там гудели пчелы и жуки, там играла жизнь, а нас сжимало в безвоздушном коконе…

Но я нашла выход.

— Останови его, или Камню конец! — говорить я уже не могла, могла только показать. Я опустилась на колени в теплую золу, вытащила Камень из сундучка и обеими руками занесла над ним острый чекан. Одной рукой чекан я удержать уже не могла.

Но монах поверил.

Он свистнул номаду, и воздух с ревом вернулся в скукожившийся пузырь. Цветы перевалов все, как один, развернулись в сторону встающей лазурной Короны, они уже не напевали, они голосили миллионами тонких сопрано, но вихрем с них сорвало лепестки. Поднялся многоцветный ураган, лепестки облепили меня, стоящую на коленях, облепили толстого монаха, облепили мертвецов. Монах снизился, его погубила самая обычная человеческая жадность. Вся его многолетняя ученость рухнула перед блеском Камня. Он забыл, что я еще жива.

Я покачивалась, стоя коленями на остром граните, припорошенном пеплом. Я сжимала зубы над хрустальной улыбкой Камня, слушала, как лопаются в моих легких сосуды, сглатывала кровь и мечтала только об одном — не упасть. Но я упала. Я видела распахнутый лазурный зрачок Короны, изумленно нависший над снежными зубцами Хибра, и ждала, когда меня коснется тень человека. Под нижней губой я держала его смерть.

Бритый гончар торопливо потянулся своим окороком к Камню, ему тоже пришлось встать на колени. Когда его грязная тень закрыла светило, я плюнула ему в глаз отравленной иглой. Он умер, сжимая Камень в потных ладонях и свалился всей тушей на меня.

Я осмотрелась, смахнула кровь с рассеченной брови и улыбнулась своему преданному всаднику. Мы победили. Честно говоря, это было почти невероятно, но мы победили. Мы убили всех крылатых и троих людей. Я раздела монахов, осмотрела их побрякушки, но не нашла ничего пригодного. Они пользовались иной магией, иными амулетами и незнакомыми травами.

Тонг-Тонг едва мог ходить, и следующие три меры песка я занималась его ранами. Мне показалось, что внутрь его ран попал какой-то яд, кожа вокруг покраснела и горела. Но я не стала пугать Тонг-Тонга раньше времени. Смешала ему три самых сильных настоя, наложила под повязки свежую смолу, а сама пошла ловить коней. Двух коней я приманила достаточно быстро, они паслись в лощине, вне пузыря, гязах в трех от поляны, залитой вонючей кровью нелюдей. Еще одну лошадку удалось поймать, только загнав ее к пропасти, она никак не хотела успокаиваться.

За очередной рощей поющих цветов меня ждали два открытия. Во-первых, я обнаружила следы еще одного монаха. Очевидно, старший из этой четверки сбежал раньше. Но сбежавший колдун бросил на полянке закрытую глубокую корзину. Я заглянула туда и не поверила своим глазам. Свежие фрукты и еще кое-что.

— Что это, высокая домина?

— Ах, ты никогда не видел… Это нюхач. Он тебе ничего не сделает, только не наклоняйся к нему близко.

Нюхач покоился в глубине, на подстилке из тростника.

— Он разумен?! — Тонг-Тонг покосился с опаской. — Его следует убить, госпожа?

— Нет, — я отрезала кусочек гуавы и осторожно, на ладони, подала нюхачу. — Его следует полюбить, Тонг-Тонг. Нам обоим следует его полюбить.

10 ФОРМУЛА ПУТИ

Первый привал Рахмани позволил себе лишь на самом краю плато Зайцев, там, где громадные сосульки истекали серебряным дождем над террасами замерзшей воды. Плато Зайцев нависало над горизонтами скользких ноздреватых ступеней, слегка накренившись над ними, словно пробка, вытолкнутая из толщи льдов. Здесь еще было достаточно тепло, сюда долетали нежные течения с юга и превращали стойкие торосы в хлебный мякиш. В ширину накренившаяся пластина превышала шестьсот гязов, а в длину очертаниями походила на двух зайцев, замерших в стремительном беге. Точно измерить плато в длину никто не брался, поскольку то одна сторона подтаивала, то другая обрастала свежими кристаллами льда. Здесь еще не было достаточно холодно, сюда сквозь прозрачные призмы еще дотягивались жалкие лучи белой Короны. Плато Зайцев с каждым годом выпирало все выше, грозя скоро перерасти Сырой барьер, и среди венгов циркулировали упорные слухи о горячих источниках, бурлящих под толщей застывших вод. Там, где горячие источники, — там и пещеры. Среди подвыпивших ловцов Тьмы находились болтуны, кто в кабаках Гагена уверял простофиль, будто самолично видел входы в пещеры, и даже туда спускался, и что якобы там всегда тепло, а в водах подледных пресных озер живут гигантские светляки…

Рахмани Саади всегда молча слушал говорунов. Он знал, что настоящих пещер под плато Зайцев нет, зато есть незастывающее подземное озеро, уровень воды в котором непрерывно повышается, сминая внешний рельеф. Пещеры тоже существовали, громадные извилистые каверны, но начинались они гораздо дальше, за плато Королевы, и тянулись в промерзшие глубины материка неизвестно на сколько сотен миль.

На ромбовидной, относительно ровной впадине, похожей на затертый метеоритный кратер, когда-то нашли вмерзшую в лед переднюю часть парусника с золоченой надписью «Королева Ви…» Это случилось, когда старый Ларси еще бегал мальчишкой без штанов, а Саади не было на свете. Венгам повезло, они успели выковырять нос парусника изо льда до того, как начался безлунный цикл, и доставили его ко двору тогдашнего монарха. С той поры рваная вмятина в бесконечных снежных наносах приобрела название плато Королевы. Дальше плато Королевы царила полная и безраздельная ночь. Звезды там мерцали ярко и холодно, а луна опускалась так низко, что казалось, заглядывала в душу. Дальше в глубину континента короли Ютландии не претендовали на власть, поскольку ни один гарнизон не сумел бы продержаться во мраке. Впрочем, такие попытки делались, и всякий раз безуспешно.

Лет двести назад отчаянные первопроходцы пытались строить форты на заснеженном материке, завозили туда каторжан, дезертиров и девок, чтобы наладить быт, но так и не смогли обеспечить доставку продовольствия. Всего построили шесть фортов, цепочкой, все глубже и глубже на заледеневший бок планеты. Потом вспыхнула междоусобная война между ярлами, и о переселенцах забыли. Когда о них вспомнили и направили спасательную экспедицию, не нашли никого в живых.

Не нашли вообще никого.

Рахмани однажды побывал в остатках такого форта. Промерзшее дерево даже не гнило, оно сухо звенело от ударов, а внутри срубов тоже все сохранилось нетронутым. Чашки, постели, лампы, нехитрая утварь… Люди не рыли себе могилы, не пожирали друг друга. Они просто исчезли, испарились в никуда. Рахмани искал следы насилия и не находил. Собаки нервничали, скулили и наотрез отказывались заходить в двери покосившихся избушек. Рахмани ночевал в двух фортах, но так и не получил ответа на свои вопросы. Рахмани входил в транс так, как его учили Слепые старцы, но его вспорхнувшее сознание наталкивалось только на серую паутину.

Забытые в фортах люди не просто умерли, тогда от них на серой паутине остались бы легкие светлые штрихи, тающие отголоски существований. Люди отсутствовали на тверди Зеленой улыбки. Саади мог только предположить, что на темной стороне открылся когда-то Янтарный канал, и переселенцы сбежали по нему на Хибр…

После тех первых экспедиций походы на замерзший бок планеты предпринимали еще сотни раз. И сотни искателей приключений пропадали. Старый венг Ларси за стаканом водки, хихикая, повторил как-то нелепую байку, что за тысячемильной границей льдов прячется теплое солнечное королевство…

— И все они удрали туда? — перебил приятеля Рахмани. — Без эму, снаряжения и пищи? Отчего же в наше время никто не может преодолеть больше трехсот миль?

Триста миль в глубину вечной Тьмы — это предел. Триста миль в глубину континента, дальше не забиралась ни одна упряжка. Никому не ведомо, какие тайны хранят бесконечные поля торосов. Рахмани прожил на границе Тьмы немало лет, построил иглу, объездил с венгами все закоулки, относительно безопасные для поисков, изучил повадки собак и эму, прежде чем отважился на первую дальнюю вылазку. И тоже уперся в невидимую границу на трехсотмильном рубеже. Там буйствовали полярные радуги, там плевок долетал до земли звенящим осколком, а собаки сбивались в скулящий комок и грызли лед между пальцев, тоскливо повизгивая.

Рахмани честно произвел четыре попытки. Он сделал все, о чем просили пославшие его, но не сумел пробиться. До того, как осесть в ютландских землях, он пытался осуществить задуманное с другой стороны тверди. Плавал на судах поморов, нанимал парусник до огненной земли Патагон, но вечная Тьма со всех сторон берегла свои тайны…

…Сегодня он покидал границу Тьмы, и, возможно, навсегда.

— Собаки устали, — заметил Ванг-Ванг. Рахмани дал отдых псам, закусил вяленым мясом.

Не стал разжигать костер, просто не было времени. Ему предстояло обмануть и посланцев двора, и тех, других.

— Ты хочешь, чтобы я увел их в сторону, дом Саади? — проницательно спросил Ванг-Ванг.

— Ты поведешь упряжку вдоль Зайцев, затем свернешь к Коротким Столбам. На Столбах сделаешь привал и подождешь десять мер. Если кто-то пойдет по твоему следу, ты увидишь. Я дам тебе подзорную трубу…

— Мне надлежит драться с ними, дом Саади?

— Нет. Кто бы ни шел за тобой, уводи их дальше. Уводи их к плато Королевы, но обязательно сделай привал. Я оставил тебе пару моих сапог…

— Понял, высокий дом. Они будут думать, что нас двое.

— Да. Разведи огонь, накидай костей с двух сторон, словно мы обедали вместе. Когда достигнешь плато Королевы, поворачивай назад, к теплу. Если тебя догонят…

— Я вернусь к Хо-Хо и буду ждать тебя, высокий дом.

— Нет. Забудь о нашем Хо-Хо. Если ты вернешься в наше иглу, они могут схватить тебя и пытать.

— Поэтому ты не скажешь мне, куда сейчас пойдешь?

— Не скажу. Если Всевышний будет милостлив к нам, ты продашь упряжку в Гагене, сам знаешь, кому. Потом отправляйся в Брезе. Если я не найду тебя до осени, возвращайся на Хибр. Теперь поезжай.

Саади оставался на месте, пока упряжка не превратилась в черную точку на бело-голубом покрывале снега. Старина Ванг-Ванг ни разу не обернулся, но Саади ждал. Наконец, он остался один, совсем один среди вечернего сияния. Сквозь быстрые рваные тучи подсматривали звезды. Вечная Тьма настороженно наблюдала за странным путникам, притаившись на краю пасмурного горизонта. Рахмани положил заплечный мешок на колючий снег, достал пузырек с серым порошком и широким жестом сеятеля рассеял его по ветру. Он прошел шагов сорок в обе стороны от следов полозьев и столько же — по следу саней. Затем достал другой пузырек с густой черной жидкостью. Это была его собственная кровь, но смешанная с некоторыми травками, подарок Женщины-грозы, Женщины-лавы, неистовой Марты Ивачич. Он нанес по несколько капель черного эликсира на подошвы унт, стараясь, чтобы не попало на руки и одежду. Теперь он мог быть уверен, что нюхачи королевского двора потеряют его след.

Нюхачи потеряют. Но есть те, кто намного проворнее ищеек королевского двора.

Рахмани подтянул лямки заплечного мешка, осмотрелся, не выпало ли что-нибудь на лед, и зашагал строго на север. Он шел ровным, размеренным шагом, удерживая дыхание, не ускоряясь, но и не замедляясь. Рахмани старался не потеть, порой его даже передергивало от холода. Ловец Тьмы думал о завтрашнем дне, а ноги сами выбирали участки голого льда, где не могли остаться следы. Периодически ловец Тьмы доставал из кармана пузырек с «дьявольским перцем» и высыпал сероватую пыль полукругом у себя за спиной. Иногда он сыпал по бокам, оберегаясь от случайного порыва ветра, который мог бы отнести его запах к нюхачам. Он торопился достигнуть северной оконечности Клыка до той поры, пока совсем не стемнеет.

Клык плавно вырастал из относительно плоского заснеженного поля, походя на вмерзший в лед слоновий бивень. Толщина льда в этих пограничных краях оставалась небольшой, и сквозь изменчивую толщу Клыка в хорошую лунную погоду можно было наблюдать каменистую почву. В изломах сапфировой глубины кое-где встречались темные образования — то ли вмерзшие в лед подарки Тьмы, то ли погибшие тысячи лет назад северные животные, навсегда застывшие в прыжке и в полете. Иногда ловцы Тьмы собирались вместе, по трое и по четверо, чтобы общими усилиями продолбить лед. Им везло или не везло, даже оракул не брался угадывать.

Однажды, при участии Рахмани, откопали птицу с крыльями из ржавого желтоватого металла. Птицу извлекли наружу, из ее прогнившего брюха сыпались шестерни, пружинки и крючки. На воздухе птица рассыпалась за несколько мер песка, еще до того, как подогнали длинные сани. Трое суток каторжного труда пропали даром…

Рахмани сделал все возможное, чтобы привлечь погоню. Советники Его величества должны были пребывать в полной уверенности, что ловец сбежал за край Тьмы и попытается пересечь льды. Если гонца из дворца подослали, значит, они что-то заподозрили. Заподозрили, что лучший ловец, пришлый чужак, принесший так много пользы королю, на самом деле мог бы принести пользы в сто раз больше. Такова людская неблагодарность и логика монархов…

В какой-то момент он встретил одного из «утопленников». Рахмани остановился и внимательно рассмотрел человека, вросшего в лед. Как назло, самые роскошные, самые дельные находки всегда попадаются не вовремя! Человек был явно «оттуда», как говаривали венги. Коренные жители границы не слишком любили называть своим именем то, что скрепляло три тверди. Человек «оттуда» оказался полной белокурой женщиной, одетой тепло, но совершенно немыслимо для вечной Тьмы. Выше пояса на женщине было напялено нечто вроде кожуры от громадного мандарина, с карманчиками и ремешками, а ниже — такие же широкие оранжевые брюки. Рахмани попытался представить себе, кто стал бы носить такое заметное, кричащее платье, но никто, кроме придворных шутов, в голову не лез.

До запрокинутого мраморного лица женщины было не больше локтя прозрачного льда. Несколько часов с ледорубом — и Рахмани получил бы превосходный экземпляр «утопленника». Женщину несомненно купили бы астрологи, тело бы заспиртовали, вынули внутренности, а голову выставили в кунсткамере Его величества. Рахмани не занимали нелепые опыты астрологов с плотью, однако он облизывался, представляя содержимое ее карманов. Левая рука женщины тоже торчала вверх, как будто она тянулась из колодца, и на пухлой кисти виднелся браслет с круглой печаткой. Еще одна нелепица — из уха «утопленницы» торчала черная змейка и убегала под рыжий кафтан. Ловец Тьмы чуть не взвыл с досады, однако времени на изыскания катастрофически не хватало. Оглянувшись через мерку песка, он заметил на льду едва заметную трещину. Наступал безлунный цикл, лед начинал тревожное, хаотичное кружение, и очень скоро женщину в оранжевом шутовском наряде засосет в глубину или разрежет и вышвырнет наружу на радость хищникам…

Через дюжину мер песка Рахмани выбрался на пологую вершину сопки, где стояли три полузанесенные снегом иглу. По некоторым признакам он определил, что недели две назад тут отдыхали промысловики на эму, а позже забредал кто-то из ловцов. Внутри иглу нашлись уголь, спички, спиртное и мягкая постель. Саади взял только немного сухарей. Взамен он оставил табак и порох.

Рахмани свернул в сторону плато Кабана. На самой верхней точке Клыка, где буйствовал шквалистый северик, он остановился и снял унты. Отсюда было хорошо видно, как зеленоватый хобот стригущего смерча расползается рваными хлопьями над южным горизонтом. Смерч, как всегда, рассыпался, столкнувшись с холодными воздушными течениями, плывшими с темной стороны планеты. Голыми ступнями Саади встал на снег, потоптался немного, отыскивая одному ему известную точку. Он давно не использовал формулу пути и немножко волновался. Впрочем, так он волновался всегда, когда прикасался к мудрости старцев. Первые мгновения ноги обжигало, Рахмани морщился, вздрагивал, настраиваясь на звучание невидимой паутины. Затем под его посиневшими пятками захлюпала вода.

— По поющим нитям твоим, по бесконечной спирали миров проведи меня, верного…

Крохотная лужица росла в размерах, ноги Саади погружались все глубже, до самых щиколоток. Ловец шептал, его полные, столь притягательные для женщин губы кривила болезненная улыбка. Ловить нити серой паутины всегда непросто и почти всегда больно, особенно когда ты в беде. Расстояния роли не играют, значение имеет лишь собственное настроение.

— Проведи меня, верного, проведи меня, первого и последнего, проведи по чертогам сущего…

Рахмани предчувствовал острую боль, поскольку сегодня он поступал наперекор всем правилам. Нельзя обращаться к разуму вселенной, когда тебя гложут мелкие мирские проблемы. Нельзя использовать знания Старцев, когда тебя грызет застарелая печаль…

Сегодня он не умолял о дальнем пути. Сегодняшней ночью требовалось всего лишь сделать три или четыре прыжка. На большее он был не способен, слишком много времени провел вдали от пещер. Настолько много, что едва не забыл формулу.

— Дважды по сорок раз за день креплю я нити паутины, дважды по сорок раз за ночь шепчу я славу именам посвященным…

Скрипя зубами, Саади терпел сотню червей со стальными зубами. Черви грызли его мозг. Другая армия червей терзала его коченеющие ноги. Чем громче, чем старательнее он читал формулу, тем яростнее они впивались в нервные окончания, выдавливая пот из уставшего тела. Лужа, в которой стоял ловец, превратилась в небольшое озерцо, локтей пятнадцати в диаметре, вода возле голых икр Рахмани закипела, горячий пар клубами окутывал пологую вершину Клыка…

Как всегда, он пропустил момент начала пути. Больше всего это походило на плавное скольжение на лыжах с горы. Рахмани только здесь, на Зеленой улыбке, во владениях Тьмы, научился ходить на лыжах, но сравниться в ловкости с венгами даже не пытался. Путь походил на скольжение по наклонной, неторопливое в начале, но все ускоряющееся, вплоть до бешеного визга ветра в ушах, до полной потери ориентации в маслянистом тумане.

Первым прыжком Рахмани преодолел сорок гязов. Паутина вынесла его туда, куда он загадал, на вершину одного из Четырех столбов. Здесь метался шквальный ветер, и Саади пришлось немедленно улечься ничком, чтобы не превратиться в порхающую снежинку. Громадный ледяной утес постанывал и еле заметно дрожал. С высоты в две сотни локтей открывалась жутковатая, но необъяснимо притягательная для Рахмани панорама плато. Голубые тени от вздыбленных торосов перемежались почти черными провалами, кое-где искрили снежные наносы, поднимались вихри серебряной пыли и не смолкал вечный голодный гул, похожий на вой бесчисленных волчьих стай. С вершины неприступного утеса Саади различал дымки далеких ночевок, огоньки костров и даже кое-где — линзы телеграфа. С другой стороны дышала холодом безжизненная пустыня.

Следующий прыжок прошел легче и почти без боли. Рахмани приказал телу переместиться на один из остроконечных холмов, замыкающих плато Зайцев. Вода под голыми пятками еще не успела вскипеть, когда он разглядел в трубу упряжку преданного слуги Ванг-Ванга. Ванг-Ванг почти достиг горловины, откуда растекалось плато. Таец берег собак, трусил рядом с санями, иногда оглядываясь назад. Оглядывался хитрец неспроста — по его следам, гязах в тридцати, неслись на эму четверо всадников.

Саади мог бы помочь Ванг-Вангу, но именно так все и задумывалось. Каждый выбирается своим путем.

Ловец перевел подзорную трубу на восток. То, что он увидел, его одновременно огорчило и обрадовало. Еще одна четверка мчалась строго на север, в ту сторону, куда совсем недавно ушел он сам. Итак, все его ухищрения с «дьявольским перцем» не помогли, вояки из тайной дружины короля Георга не дали себя обмануть. Они вычислили место, где ловец покинул упряжку. Ничего, пусть торопятся, все равно очень скоро упрутся в замерзающую лужу и потеряют его след! Рахмани вглядывался изо всех сил, но полярные радуги, как назло, ослабли, небо затянуло тучами. Он ясно различал лишь одно — в погоню посланы не рыцари Плаща, не круглобородые наемники из фиордов, а личная стража королевского двора. Причем четвертым в каждом отряде, почти наверняка, был не человек, а нюхач…

Нюхачей следовало прикончить раньше.

Третьим прыжком Рахмани перенес себя вплотную к грядке сиреневых грибов возле иглу покойного друга Ларси. Сердце выскакивало из груди, хотелось упасть на землю и не вставать. Огромным усилием Рахмани заставил себя держаться вертикально. Он сознавал, что организм выдержит и четвертый, и пятый прыжок, до самого города Брезе, однако после подобной нагрузки он сутки не сможет пошевелить пальцем. Кроме того, скользить по серым нитям в населенные местности вдвойне опасно. Если случайно на пути попадется колдун или одаренный ребенок, можно сорваться с нити и угодить совсем не туда, куда стремишься. Можно угодить не просто далеко, а провалиться в болото где-нибудь на тропических островах Великой степи.

Болота — это полбеды, однажды Рахмани произнес формулу слишком близко от храма, и паутина закружила его по такой спирали, что ловец уже прощался с жизнью. Серые нити успокоились только после того, как закончилась служба, а обессиленного Саади протащило по соленому мангровому лесу и вышвырнуло в рваной одежде на пустынный берег Черного континента. Тогда его чуть не сожрали туземцы. Правда, после ловец с ними подружился, ему даже предложили в жены одну из восьми дочерей вождя, на выбор. Когда Саади увидел красавиц за ритуальным пиршеством, по случаю поимки крокодила, он мгновенно обрел силы для нового прыжка в паутину…

Рахмани промокнул пот. Да уж, серая паутина многое дарит, но забирает не меньше.

Женщины семьи покойного Ларси уже собирались на утреннюю дойку, мужчины ковырялись, что-то мастерили внутри иглу. Собаки залаяли хором, оскалившись, выстроились изнутри, вдоль границы ядовитых грибов. Рахмани пристально посмотрел на псов, и они затихли. Навстречу ловцу выскочили племянник и двоюродный брат Ларси, полуодетые, с оружием. Оба уставились на него со страхом, не слишком соображая, откуда он взялся ранним утром, один, босой, с мешком. Из-под пяток Саади растекалась талая вода. Он все еще был горячим, как печь.

— Что случилось, брат? — робко спросил брат Ларси.

— Разве венги позабыли собственные обычаи гостеприимства? — вопросом на вопрос ответил Рахмани.

Соседи засуетились, перебросили настил через грядку с сиреневой отравой.

— Ты снарядишь упряжку лучших собак, я лягу на дно, под шкуры, а сверху положишь мальчика. Мы поедем в Брезе…

— В Брезе? — изумились мужчины. Женщины слушали издалека, не решаясь подойти. — Почему же ты не уехал сам? У тебя лучший эму, и хаски…

— Все должны видеть, что ты повез больного сына Ларси к доктору, — холодно подтвердил Рахмани. — За доктора я заплачу, пусть мальчика лечат в приюте. Ты отвезешь меня к постоялому двору Сгенхьолда…

— Это нехорошее место… — промямлил старик. Рахмани пошатнулся. В голове лопнул сосуд. Из носа вот-вот пойдет кровь. Потом он представил ошарашенные рожи преследователей на эму и улыбнулся. Они погоняют птиц в гору, сквозь начавшийся колючий буран, погоняют, чтобы найти на верхней оконечности Клыка его вмерзшие в лед унты. Там они спешатся и примутся в растерянности рыхлить лед, с каждой песчинкой убеждаясь, что ловец испарился, исчез.

— А потом вы все забудете, что видели меня сегодня, — добавил он. — Забудете вы и ваши женщины, понятно? Потому что, если вы признаетесь, вас обвинят в содействии врагу короны и заживо снимут кожу.

У мужчин-венгов дернулись непроницаемые лица.

— Разве тебе недостаточно Камней, которые мы тебе отдали? — жалобно спросил племянник Ларси. — Что ты натворил преступного? За что ты хочешь погубить всех нас?

— Я не сделал ничего дурного, но нюхачи уже ищут меня. Они верят, что я ушел через льды… С вами ничего не случится, если забудете обо мне, — пообещал Рахмани. — Если откажете мне в помощи, я все равно заберу ваших собак, а в Брезе пущу слух, что вы мне их подарили добровольно. Завтра сюда явятся солдаты ярла. Вот моя плата, тысяча далеров.

Он швырнул к их ногам мешок. За тысячу далеров можно было купить стадо оленей. Мужчины переглянулись.

— Мы отвезем тебя, — кивнул старик. — Но что, если нас задержат гвардейцы? Брат Саади, мы не сможем их…

— Я смогу, — перебил Рахмани, и от тона его голоса венги вздрогнули. — Только дайте мне мяса, и я все смогу.

11 НЮХАЧ

Нюхач был совсем такой, какими я их привыкла видеть в детстве. Грушевидное, колышащееся тело, почти бесформенное, как будто внутри не было костей. Короткие слабые ножки и крепкие руки, похожие на клешни. Хинцы содержали своих нюхачей в довольстве и сытости; я приподняла попону и обнаружила чисто вымытую желтую кожу в пупырышках. Насколько мне известно, здоровый нюхач должен быть именно желтого цвета и обязательно в пупырышках, словно молодой замерзший кабачок. Они, кстати, быстро замерзают, поскольку на их экваториальных островах всегда стоит палящий зной.

— Не бойся, я буду защищать тебя, — я обратилась к нюхачу на языке Поднебесной. К моему изумлению и радости, нюхач ответил.

— Ты всех убила, Женщина-гроза?

— Я не хотела их убивать.

— Я знаю, — безгубый рот нюхача пережевывал гуаву, затем стремительно высунулся длинный багровый язык и слизнул муху с ободка корзины. — Их послал наставник Жао, великий гончар из монастыря Шао.

— Почему ты это мне говоришь?

— Ты все равно об этом спросишь.

— Откуда они узнали про Камень?

— Предсказатель. Он указал гончарам, где ждать тебя.

— Кому они должны были его передать?

— На той стороне Янтарного канала нас ждет посланник императора.

— А зачем императору Камень? — я затаила дыхание.

— Чтобы найти выход на четвертую твердь, — просто ответил нюхач, как будто речь шла не о величайшей тайне, а о покупке дров.

Он лежал на дне корзины, завернутый в теплые тряпки, непрерывно таскал в рот кусочки фруктов, лакомился мухами и часто моргал, уставясь на небо бусинками глаз. Плоская голова почти без шеи, невыразительная, лишенная мимики мордочка с морщинистой, как у мумии, пергаментной кожей, но симпатичные глазки, укутанные густыми ресницами. Густые клейкие ресницы защищают от ночных насекомых, которые не могут пробить своими хоботками плотную кожу и бросаются на нежные веки. Нюхачам остается только слизывать вредных кровососов с ресниц, на то им и языки, как у хамелеонов. Но самое забавное и непонятное — это их носы и их чудовищное обоняние. Благодаря обонянию подслеповатые, неловкие, медлительные мешки с жиром ухитряются находить друг друга и пищу во влажных, вечно сумрачных зарослях. Учитывая, что днем нюхачи любят поспать, утолять свое обжорство ночью им вдвойне тяжело.

Нос нюхача ни на мгновение не замирал. Он походил на сплющенный, изъеденный древоточцем баклажан, постоянно шевелился, втягивая и выпуская воздух из сотен крохотных пор. Его широкие ноздри покрывали многослойные мембраны, похожие на грязную марлю.

— Что мне сделать с тобой, нюхач?

— Зови меня Кеа.

— О духи! Ты — женщина?

— Еще нет…

Мне показалось, что желтый пупырчатый мешок смутился.

Ну, конечно же! Как я могла забыть… Самые лучшие нюхачи получаются из девственных самок, за которыми гоняются охотники и перекупщики; у нетронутых самок идеальный нюх, вся сложность в том, чтобы оторвать их от деревьев вовремя. Не слишком поздно и не слишком рано.

— Теперь ты убьешь меня? — спросила Кеа. Голос нюхача похож на гул из ржавого водостока. — Или продашь на рынке?

— А что, если я найду тебе мужа?

Кеа прекратила жевать.

— Тогда я потеряю обоняние.

— Я знаю, — кивнула я. — Но ты же хочешь найти пару и родить малюток?

Тяжело понять, что думает нюхач. Тем более — что думает пленный нюхач, который с ранней юности служил монахам Поднебесной. Нюхачи вообще страшно загадочные существа. Торгутский лама Урлук рассказывал мне, что долгое время обитателей островов вообще считали безмозглыми, вроде ленивцев или ящериц, потому что они никак свой разум не проявляли. Но разума у них оказалось достаточно, чтобы создать собственную религию, и люди в их религии занимают не последнее место. Нюхачи позволяют себя использовать и увозить далеко от дома, потому что так велит их странная вера.

Не такая уж странная, если задуматься, а весьма прозорливая. Дело в том, что на Плавучих островах не так много места, а самка нюхача рожает дюжину малюток. Часто они гибнут, просто более сильные перегрызают нити, на которых подвешены коконы более слабых собратьев. Те падают и внизу, в болотах, становятся легкой добычей змей. А в условиях плена все двенадцать закукленных детенышей заранее расписаны между теми богатыми владельцами, кто кормил мамашу, никто из пухлых малюток не погибнет от бескормицы. Кстати, отличный нюх только у девственниц и у кастратов, за них тайные службы платят в десять раз больше, чем за обычного взрослого нюхача. Обычный нюхач находит человека за сотню гязов, а верно обученная девственница — за несколько тысяч, ей даже реки и моря не помеха…

Нелепая религия желтокожих мешков велит им слушаться тех, кто берет их в свои дома и заботится об их потомстве. Как выясняется, они неплохо плодятся. На Хибре им запрещено спариваться, но на холодной Зеленой улыбке им комфортно. Очень скоро людям придется потесниться, так предсказал хитрый лама Урлук. Такая уж вера у нюхачей, тихая и незаметная. Они не торопятся. Пока что их очень мало, но еще несколько столетий — и бородавчатые мешки размножатся настолько, что их уютные корзины появятся даже в домах бедняков. Нюхачи чуют воров, чуют хищников в ночи, ловят преступников, знают, где скрывается дичь. Легко определяют качество пищи, чувствуют яд в воде, и даже… даже способны сказать, девственница ли невеста. Как обойтись людям без таких помощников?

Незаменимые всегда диктуют свою волю.

— Я хочу родить малюток, — Кеа сглотнула и пошевелила мокрыми пальцами, перепачканными соком. Ее пергаментное сморщенное личико походило на грубый оттиск, продавленный тавром на прыщавой кожице. — Я хочу малюток, но это невозможно. Мы на Хибре, Женщина-гроза, не забывай. Я выросла на Хибре. Тебе не продадут здесь мужчину для меня, разве что за океаном. Разве тебе не известно, что на Хибре спаривание моей расы по законам любой из стран пророка карается смертью? Если только ты переплывешь океан. Говорят, на западном полушарии есть страны, где правит иная вера…

— А я здесь и не буду искать. Я отвезу тебя домой, на Великую степь.

Кеа противно заквакала, пуская пузыри. Наверное, это означало смех.

— Домой?! Если я сама не помню, где мой дом, откуда тебе знать?

— Я была там.

— Ты?! Ты была на Плавучих островах?! Учитывая, что ты можешь легко меня убить, мне не хотелось бы уличать тебя во лжи, но…

— Ты хочешь сказать, что пигмеи не пускают высоких людей на Плавучие острова? Но это сказки, Кеа. Так говорили тебе монахи, чтобы ты не верила в то, что на родину можно вернуться. Так врут всем нюхачам.

— Женщина-гроза, ты говоришь страшные вещи…

— Я никогда не говорю о том, чего не видела собственными глазами.

Кеа задумалась. Очень надолго. Нюхачи вообще неторопливые создания, а если их сбить с толку — способны погрузиться в себя на дюжину мер песка. Пока она взвешивала мои предложения, я оглядела недавнее поле боя. Вокруг трупов номадов уже кружили мухи, старичок-предсказатель умиротворенно лежал на боку, будто уснул. Тонг-Тонг выглядел неплохо, несмотря на окровавленные бинты вокруг торса. Сидел под камнем, ковырялся банником в стволе мушкета, под рукой два заряженных арбалета, один глаз косит на меня. Три коня целы, хотя мой любимый скакун ранен, колючки из лапы номада до сих пор торчали у него из спины, причиняя боль. Над черными остовами поющих рощ кружили осиротевшие птицы. Мне показалось, что эдельвейсы тоже оплакивали своих погибших собратьев. Ветер дышал мертвечиной и близким дождем. Дождь бы всем нам не помешал…

— Кеа, ты ведь чуешь мой запах и знаешь, откуда я родом.

— Я чую, что ты родом с Великой степи. Но ближайший Янтарный канал далеко, в Джелильбаде. Если ты хочешь сбежать с Камнем пути на Великую степь, тебе стоит поискать другой канал. В Джелильбаде тебя схватят. Там караулят четверо гончаров с номадами, и с ними моя сестра.

— Вот как? Твоя сестра, еще один нюхач? — Меня передернуло при мысли, что было бы, направься я прямо в лапы врагу. Магия в канале не действует, металл приходится с себя снимать, да еще гнусные янычары султана со своими бешеными аспидами… Возможно, нам удалось бы прорваться, но кто встретил бы нас с той стороны?..

— Ты не найдешь мне мужа, Женщина-гроза.

— А если найду?

— А что ты хочешь взамен?

— Верность.

— Я не понимаю этого слова, — хихикнула Кеа. — Какой верности ты требуешь от той, кого можешь задушить в любую минуту? Какой чести ты требуешь от рабыни?

— Слушай внимательно. В сотне гязов отсюда есть запечатанный Янтарный канал, — отважилась я. — С той стороны — Великая степь. Если ты не врешь, и кроме вашей компании никто нам не помешает, мы успеем скрыться. Но с той стороны — джунгли. До того места, куда мне надо попасть, — еще два восхода пешком, поскольку лошади не пройдут канал. За два восхода Камень пути почти наверняка погибнет…

— Но есть иная дорога, я верно угадала? — проквакала Кеа. — Дорога, по которой небезопасно идти без нюхача, так?

— Так, — согласилась я. — Это дорога вдоль Леопардовой реки… А ты умнее, чем выглядишь. Я не хочу рассказывать заранее, но коротким путем я идти не собиралась. Если ты будешь предупреждать нас об опасностях, есть смысл рискнуть. Ты можешь продать меня так же, как я тебя. Решай. Если откажешься, убивать я тебя не буду, просто брошу здесь, на солнце, среди мертвецов. Если продашь меня там, зарежу сразу. Если не подведешь, доставлю тебя на Плавучие острова.

— Как замечательно, что тайный, никому не известный Янтарный канал открывается всего в двух восходах пути от места, куда тебе надо попасть, — как бы невзначай, про себя, отметила Кеа. — Насколько мне известно, мощеная дорога есть только в верхнем течении Леопардовой реки, до пересечения с Шелковым путем, а ниже начинаются те самые джунгли и владения семей раджпура. Однако все мощеные дороги на Срединном материке, как, впрочем, и вообще все дороги, патрулируют димахосы и гоплиты Леонида. У тебя есть причины и их опасаться, Женщина-гроза?

Нюхач начал меня пугать. Нюхач, который никогда после рождения не был на родной планете. Я подумала, что еще парочка таких догадок, и я начну бояться этого рыхлого куска теста, способного, кажется, не только висеть на ветке и бесконечно таскать в пасть жратву. Я начала потихоньку догадываться, за что платят такие огромные деньги шейхи, короли и прочие властители всех трех твердей. Они получали не только нос, способный издалека обнаружить любого неприятеля. Они получали живую библиотеку…

— Кеа, этот канал пробили специально для меня. Кеа отнеслась к последнему заявлению с должным уважением. Она даже на некоторое время перестала жевать и сопеть.

— Я не стану спрашивать Женщину-грозу, кто на Хибре умеет пробивать Янтарные каналы, все равно ты мне не ответишь… Но перед тем, как согласиться на твои условия, позволь мне понюхать и… взглянуть на Камень.

— Зачем? — Просьба мне показалась обычным любопытством, но я не стала возражать. Редкий смертный держал в руках подарок уршада. А нам с Кеа ведь предстояло полюбить друг друга. Я открыла сундучок и поднесла его к носу нюхача.

Кеа смотрела на переливы хрустальных граней так долго, будто впала в транс.

— Я должна его запомнить, — тихо пробурчала она. — Если что-то случится… на всякий случай, понимаешь? Если его похитят у тебя, я снова смогу его найти. Женщина-гроза, я спрошу кое-что, это важно. Тот человек, или те люди, которым ты несешь Камень… зачем он им?

Забавно все повернулось. Забавно и немного страшно. Уродка из корзины задала мне тот же вопрос, который я совсем недавно задавала ей.

— Чтобы попасть на четвертую твердь, — сказала я.

— А зачем вам туда? — Кеа и не думала смеяться.

— Чтобы вернуться и научить людей жить в мире. Матери волчицы уверены, что на четвертой тверди сосредоточена вся мудрость и вся благость вселенной, которой не досталось нам.

— Тогда я спокойна, — Кеа прикрыла свои прекрасные девичьи глазки. — В конце концов, какая разница, кто первый попадет в рай, верно, Женщина-гроза?

— Зато я не спокойна, — до бестолковой Марты Ивачич вдруг начинает кое-что доходить. Как будто на колени падает давно потерявшийся, остро недостающий лист из рукописи. Я вспоминаю слова Рахмани, которые он сказал мне на Плавучем острове. Тогда я не придала его словам значения, поскольку мои мысли и мое тело были заняты совсем иными откровениями. — Я не спокойна, Кеа. Откуда мне знать, что ты пустишь меня в рай, если попадешь туда до меня?

12 БРАТ-ОГОНЬ

Хозяин постоялого двора, рыжий, заспанный и толстый, как пивная бочка, не проявил ни малейшего удивления, когда из-под вороха старых тряпок, набросанных на дно саней, вылез смуглый худой мужчина с закрытым лицом, в унтах и оленьем полушубке, вдобавок с кожаным рюкзаком и двумя мушкетами в чехлах. Седеющие жесткие кудри гостя были убраны под шерстяную шапочку, нижняя половина лица закутана в шарф. Мужчина передвигался не так, как горожане, и совсем не так, как коренные жители Тьмы, венги. Он словно переливал себя при каждом шаге, не оставаясь ни в одной точке больше песчинки времени.

Хозяин заведения многое повидал и привык не показывать своих чувств. Два коротконогих венга, доставившие беглого на внутренний двор, затравленно оглядывались. В том, что они привезли беглого, рыжий толстяк не сомневался. Где-то он его уже встречал, но в иной одежде и с открытым лицом.

— Мне нужен Снорри, — поклонившись, веско произнес Рахмани. На открытой ладони он протянул хозяину кошель с серебром. — А еще мне нужно, чтобы этих людей проводили обратно в город, и чтобы с ними ничего не случилось.

Сгенхьолд взвесил кошель, кивнул кому-то в приоткрытую дверь и тяжело вздохнул.

— Нет здесь никакого Снорри, — отведя глаза, процедил он. — Твоя же физиономия мне знакома. Если явился вынюхивать, лучше проваливай. Здесь не найдется ничего увлекательного для твоего длинного носа.

— Мне нужен Снорри Два Мизинца. Если его нет среди картежников, пошли за ним.

— Не знаю такого. И в карты тут никто не играет, слышишь, ты, ищейка?

Позади Рахмани материализовались два здоровенных лба, оба в кожаных фартуках, с разделочными ножами. Маленькие венги попятились к воротам, уже оставив надежду забрать своих собак и сани, но путь им преградили еще двое мужчин, самой разбойничьей наружности. Ловцы потянулись за оружием, но один из подручных Сгенхьолда уже выхватил пистолеты. Прыщавый детина ухмылялся беззубым ртом и отворачивал лицо, потому что страшно косил.

— Как обидно, что ты не узнал меня, — сокрушенно вздохнул Рахмани. — Ну, ничего, я напомню.

Толстяк все еще держал серебро на ладони. Его сальные глазки метались, как лягушачьи головастики в пруду. Ловец Тьмы скользнул влево, рюкзак полетел в лицо одному из мясников, чехол с мушкетами — в лицо второму.

Косоглазый громила, прикрывавший ворота, поднял свою богато инкрустированную, наверняка, краденую пушку и выстрелил туда, где только что находился чужак. Над задним двором заклубилось облако порохового дыма, загоготали гуси, вскрикнули женщины в доме.

Рахмани оставался на месте, и в то же время его изменчивый контур возник сразу в трех полутемных углах двора. У рыжего хозяина затряслись щеки. Он лихорадочно вспоминал молитвы, чувствуя, что влип в историю, но не мог даже пошевелить языком. Венги тоже затихли.

Пуля разнесла в щепки доску из деревянной стены сарая. Из пролома выскочили перепуганные утки и принялись неуклюже летать по двору. Пуля из второго пистоля угодила в ногу одного из вызванных на помощь мясников. Тот выронил нож и закрутился волчком, пытаясь зажать фонтанирующую дыру в бедре. От грохота в узком каменном пространстве у всех присутствующих заложило уши.

Стрелок так и не понял, куда девалась мишень. Песчинкой позже горячая ладонь, раскаленная, как тавро для клеймения скота, ударила его в грудь. Из легких разбойника вытек весь воздух, его пронесло несколько локтей по утоптанному снегу и швырнуло спиной на окованные бронзой ворота. Никто из присутствующих не заметил, как Рахмани ударил. Он и не бил, не прикасался.

Ловец снова растекся у перекошенной дверцы свинарника, чтобы возникнуть десятью локтями левее, за колодой для рубки мяса. Там, где он только что стоял, в дерево воткнулась заточенная секира.

— Аааа! — истошно завопил кто-то серый, волосатый, кидаясь на Саади сбоку с двумя широкими ножами. Ножи впустую вспарывали воздух, пока их обладателя что-то не схватило за шею колючим раскаленным обручем и не ударило затылком о камень.

Рахмани, понурясь, разглядывал ладони. Оранжевые сполохи срывались с кончиков пальцев, закручивались нервными цветами, растекались иглами дикобраза. Губы ловца шептали формулу брата-огня…

— Стойте! — воскликнул Сгенхьолд, словно проснувшись. — Парни, прекратите! Я узнал его…

Однако драка уже перешла в неуправляемую стадию. Второй мясник, точно раззадоренный ранением товарища, вскинул над головой свой рабочий инструмент и ринулся в бой. Хозяин постоялого двора своими глазами увидел и потом неоднократно пересказывал шепотом своим дружкам, как прямо посреди толстого кожаного фартука на груди парня возникло черное пятно в форме ладони.

Рахмани даже не прикоснулся к нападавшему, он отступил к забору, выставив впереди себя руки. Завоняло паленым мясом. Схватившись за место ожога, мясник упал на спину и тонко завыл. Он пытался оторвать фартук и нательную рубаху от груди, но безуспешно. Кожа и лен приварились к телу.

Рахмани развернулся к четвертому разбойнику, который несся на него, раскручивая над головой цепь со стальным ежом на конце. Однако ловцу не пришлось использовать силу огня. Племянник Ларси щелкнул кнутом, кожаный кнут обмотался вокруг цепи, и бандит рухнул, по инерции прикатившись под ноги Саади. Он упал навзничь и с ужасом следил за молниями, скачущими между ладонями чужака.

Рахмани несильно толкнул воздух растопыренной пятерней. У лежащего рыжего вора вспыхнули волосы, сгорели ресницы и брови, но глаза остались целы. Рыжий жалобно стонал и ползал среди грязного снега и куриного помета, натыкаясь головой на забор и корыта для свиней. Рахмани знал, что зрение вернется к парню спустя час или даже раньше.

Хотя следовало его уничтожить. Стереть с земли змеиное племя. Предать огню вредоносных тварей…

Саади скрипнул зубами, перешагнул через мясника с полуоторванной ногой, через ослепшего рыжего молодчика и двинулся к хозяину постоялого двора. Тот трясся, как припадочный, с его жирных щек струями тек пот. Тем временем очухался первый стрелок с пистолями. Он полез за голенище, ловко достал еще один изящный дамский пистоль, совмещенный с кинжалом, и навел на Саади. Однако выстрелить не успел.

С ладони ловца сорвался язык жидкого огня, тонкое рыжее жало.

Песчинку спустя бандит выронил пистоль в снег, схватился обеими руками за глаз и завертелся волчком. Рахмани покачал головой, уже предвкушая, как вечером будут болеть руки. Брат-огонь не покидает тело по первой просьбе. Чем чаще ты его используешь против врагов, тем основательнее он поселяется в твоих руках, тем сложнее его потом изгнать из тела…

Но самое трудное — никого не убить, из тех мерзавцев, что недостойны жизни. Одно убийство, только одно — и брат-огонь навсегда поселится у тебя в руках и в сердце. Он будет питаться тобой, выжигать тебя ночами и требовать новых смертей…

Рахмани поймал ладонь толстяка в захват, легко опрокинул его на колени и ткнул указательным пальцем в точку на горле.

— Прости… я узнал тебя… — прохрипел Сгенхьолд, выплевывая на снег завтрак. — Я пошлю за Снорри, не убивай меня…

— Если ты меня вспомнил, то должен знать, что я никого не убиваю.

Венги укатили, что было силы погоняя собак. Рыжий детина, поскуливая, тер снегом ослепшие глаза. Из задней двери кухни выскочили растрепанные женщины с полотенцами, бросились перевязывать раненого мясника. Рахмани выдернул из забора секиру с зазубренным лезвием, взвесил на руке и вернулся к трясущемуся хозяину.

— Нет, пожалуйста, не калечь меня, без руки я не смогу работать, моя семья пойдет по миру… — прохрипел тот. — Я отдам тебе деньги, у меня есть тысяча… Хочешь две тысячи, я тебе достану?

— Положи руку на колоду, — холодно приказал Саади.

— Пожалуйста, брат ловец, не надо…

Саади приподнял Сгенхьолда за волосы и подтащил к рабочему месту рубщика. Служанки застыли с перекошенными лицами, даже мясник с перебитой ногой прекратил орать. Через щель в воротах боязливо заглядывали мальчишки-разносчики. Рахмани показал им лицо снежного дэва, слуг моментально сдуло. Под ногами, роняя перья, метались ошалевшие куры и утки.

— Я отдам тебе все… Отпусти меня.

— Кто приказал тебе меня убить? — Рахмани цепко ухватил толстяка за мизинец, распластал его руку по влажному, иссеченному топорами, пропахшему жиром дереву. — Я буду отрубать тебе по одному пальцу, пока ты не расскажешь мне все. Если тебе хватит упорства, я отрублю всю кисть.

— О господи, нет!.. — Толстяк извивался жирной улиткой, едва не выворачивая себе руку в плечевом суставе. Рахмани поморщился, уловив резкий запах мочи.

У кирпичного крыльца свинарника очнулся бородатый оборванец, тот, что напал на ловца с двумя разделочными ножами. Сейчас он растерял всю свою смелость, корчился в спазмах, выплевывая остатки вонючего ужина, смешанного с перебродившей брагой.

— Кто приказал тебе? — исцарапанное грязное лезвие зависло над прижатыми к колоде пальцами.

— Монахи…

— Монахи? Какие монахи?

— Серые капюшоны… они не представились. Они показали печать Доминиканского ордена…

— Говори дальше!

— Я больше ничего не знаю… Они пришли сегодня утром, и с ними солдаты. Они точно монахи, не местные, между собой говорят на латинском… С ними был начальник стражи…

— И ты пообещал, что прикончишь меня? — рыкнул Рахмани. Хозяин постоялого двора заплакал.

— Начальник стражи принес бумагу от ярла. Там было сказано — связать тебя и доставить к начальнику стражи… Я ничего не мог поделать. Кто-то донес, что у меня иногда ночуют лихие ребята. Они обещали, что вечером я буду на дыбе, а мой дом разберут по камню… Они велели только связать тебя…

Рахмани рыскал глазами по сторонам. В случае внезапного нападения он мог завернуться в плащ и бежать через крышу, но в его планы не входило убегать. В его планы входило как раз обратное.

— Можно подумать, что ты не платил начальнику городской стражи?

— Всегда платил, в том-то и дело!.. — Сгенхьолд поперхнулся, словно проговорился, где прячет золото. — Я всегда соблюдал закон, но они никого не слушают… У них печать ордена Священной империи, такая же, как на ратуше…

— Они твердо знали, что я приду?

— Нет. Кажется, нет… Они спорили со стражниками. Монахи требовали расставить везде людей вокруг Брезе… — Толстяк охнул от боли, когда Рахмани вывернул ему палец. — Они еще здесь, по соседству… Ты можешь найти их у Густава, или в казармах…

— Их нет ни у Густава, ни в казармах, — произнес сверху тихий, обволакивающий голос. — А ты забавно дерешься, ловец Саади.

На козырьке крыши, на корточках расслабленно сидел сухопарый мужчина неопределенного возраста в длинном пальто и теплых перчатках. Расположился он таким образом, что солнце било смотрящим снизу в глаза.

— Снорри Два Мизинца, рад тебя встретить, — поклонился Рахмани.

Снорри легко спрыгнул вниз и приземлился так удачно, что даже не потревожил бродившую по двору домашнюю птицу. На мгновение хозяину двора почудилось, что у спрыгнувшего парня очень длинные ноги. Слишком длинные ноги для человека. На раненых Снорри даже не взглянул.

— Пойдем, — сказал Вор из Брезе. — Я угощу тебя медвежатиной. Ты хочешь есть?

— Просто умираю с голоду, — признался Рахмани.

13 ПЕРВЫЙ ПЛЕН

Первого живого нюхача я увидела на руках у высокого ламы Урлука, когда в становище ворвался бородавчатый уршад…

— Ты не рабыня, ты можешь уйти в любой момент, — повторял мне высокий лама Урлук. — Ты можешь уйти из становища, мы дадим тебе еду, но горный хребет тебе не пересечь.

Я рыдала, словно все соленые ледники собрались извергнуться через мои несчастные глаза. Меня бросили! Мать волчица засунула меня в мешок и, связанную, зашвырнула на горячую спину летучей гусеницы, а проклятая тварь с места взвилась в воздух, отрезав мне путь к бегству…

В первые дни я не понимала ни слова из того, что шепелявили мне в лицо косматые старикашки в желтых шапках. Спустя полгода я уже сносно объяснялась на языке торгутов, а спустя еще год, когда я училась при дацане Усхэ-Батора, мы вместе посмеялись с высоким ламой над испуганной маленькой волчицей.

— Матери волчицы нечасто присылают к нам девочек, — объяснил мне лама. — Они находят важным, чтобы ребенок изучал тексты Ганджура вдалеке от дома, тогда у него не возникает желания спрятаться под крыло матери. Твой ум должен стать свободен от слез и привязанностей, тогда ты начнешь постигать и слышать.

Я снова не поняла ни слова, но искрящиеся снега на вершинах хребта убеждали надежнее любых слов.

Я уяснила, что домой, к маме, к ледяным струям Леопардовой реки мне не вернуться, потому что Красные волчицы продали меня этим страшным кочевникам.

Но я ошиблась, и ошибалась после этого в людях еще множество раз.

— Я умру в снегу, если пойду одна, — сказала я. — Но если вы меня не отпустите, я украду одну из ваших летучих гусениц и сбегу! Я и дома могла всему выучиться, — гордо заявила я. — Я умею приманивать птиц, не боюсь пум и скорпионов. Еще я умею заговаривать болезни носа и живота, умею бегать под водой и резать руку без крови…

Летучие гусеницы отдыхали в высокой траве, смешно задирая в небо надутые зады, укрытые лоснящимися кожаными седлами. К тонким передним лапкам каждой из гусениц был привязан камень, мешающий ей взлететь. Тысячные стада тягловых насекомых мирно паслись в степи, наслаждаясь сухими травами перед периодом дождей.

— Тебе не надо воровать гусеницу, ты и так ее получишь… Ты только помоги нам разобраться с птицами! — желтые шапки кивнули и заулыбались. Потом они позвали женщину, понимавшую язык народа раджпура, и женщина принесла две клетки с дикими птицами, покрытые тканью. Это была шаманка-птицелов, одна из лучших в своем деле. Спустя два года я целовала край ее одежды, чтобы получить право ночевать в одной юрте и дальше впитывать таинства, но в те первые дни я вела себя, как дерзкая и глупая обезьяна.

— Тебя научили приманивать птиц? — спросила шаманка, ее зубы были длинными и коричневыми, а из кривящегося рта на меня дохнуло тухлым мясом. — Сейчас я их выпущу. Ту, которая сейчас запоет, как вскрывшийся ото льда ручеек, ты вернешь обратно. Ту, которая стучит, как бубенчик, ты пошлешь в Батор, к моему младшему брату. Ты велишь передать ему, чтобы он пригнал самую выносливую из своих гусениц для девочки-волчицы, которая закончила обучение и стремится домой. Тех из птиц, кто умеет ночевать под снегом, ты пошлешь на перевал. Они будут твоими глазами и ушами, они разведают дорогу для твоей гусеницы, чтобы вас не сожрали волки и не погубили вьюги. Остальных птиц ты умертвишь в полете, до того, как они найдут себе ветки.

И, не слушая возражений, шаманка распахнула дверцы клеток. Букет из пестрых перьев взметнулся в зенит и рассыпался голосящим фонтаном. Я уставилась на свои грязные ноги, соленые капли падали из моих глаз, и были они так тяжелы, что мешали поднять лицо.

Старикашка в желтой шапке погладил меня по затылку. От стыда я заплакала еще громче.

— Высокий лама Урлук рад, что Дочь волчица останется с нами, — пояснила сморщенная колдунья. — Он печалится вместе с тобой, поскольку ваше будущее расставание наступит так скоро…

— Скоро?! А как скоро? Когда вы отпустите меня домой?

— Как только ты освоишь путь, научишься ходить по воде, откладывать собственную смерть, научишься растапливать своим телом лед и принимать любые обличия.

— Эээ… это все?

— Не совсем. Еще предстоит научиться оживлять умерших, согревать своим внутренним огнем замерзших, слышать мысли любого существа во вселенной и обретать невидимость…

— А зачем мне все это?

— Чтобы вернуться домой просветленной.

— А если я не желаю возвращаться просветленной?

— Тогда не сбудутся надежды твоих Матерей волчиц.

— Какие еще надежды?

— На твое будущее шесть раз гадали. Гадали на полет орла, на рыжих гусениц, на сердце буйвола, на краски восхода, на младенца и на твою кровь… Все гадания указывают на то, что ты будешь возвращаться домой, но никогда не вернешься целиком. Ты будешь тосковать, но никогда не прольешь слез. Ты будешь лелеять свою любовь, но сама убьешь ее. Ты будешь сторониться света, но свет найдет тебя повсюду…

Я убью свою любовь? Страшно…

— Гадание на младенце самое точное, так считают шаманки, — старый Урлук улыбался, и было непонятно, смеется он над шаманками или действительно верит в их природное колдовство. — Если ты будешь прилежной, ты научишься слушать будущее. Сегодня во сне я видел… я видел, как ты играла на хуре…

— Но я не умею играть!..

— Тихо, не перебивай, — приструнила меня старуха. — Лама видел тебя взрослой. Ты играла на хуре на невольничьем рынке, и волшебный хур запел, когда пришла пора покупать раба. Ты купила паука и выпустила на свободу. Зачем — лама не видит. Кажется, паучок должен подставить спину твоему любимому мужчине…

Теплая ладонь высокого ламы Урлука шутливо дала подзатыльник.

— Упрямые звезды порой ошибаются, девочка. Шаманки нашептывают тебе, что ты своими руками убьешь любимого одноухого мужчину, но ты им не верь…

Их туманные намеки были слишком заумны для меня. Спустя годы, вернувшись в жаркие джунгли Леопардовой реки, я вспомнила пророчества и снова расплакалась, к ужасу соседских черноглазых детей. Я вспомнила, как не хотела покидать уютный, понятный и такой увлекательный мир кочевий…

…Торгуты никогда не задерживались подолгу в одном месте, они непрерывно кочевали и непрерывно страдали от конфликтов с более могущественными соседями. Раскачиваясь на мохнатой спине летучей гусеницы, я выслушала сотни пронзительных песен. О том, как пятьдесят тысяч белых юрт поднялись в один день по взмаху сверкающего сэлэма хана Аймака, как они покинули соленое озеро Каспий и три долгих года шли через степи и тайгу к зовущим пикам Сихотэ. Как джунгарские племена несправедливо теснили народ торгутов, о битве на берегу Великого пресного озера, где враги были разбиты с помощью шаманских хитростей. О том, как гордая дочь хана Аймака отказалась выйти замуж за одного из сыновей Искандера Двурогого, и народ торгутов был изгнан дальше на восток. О том, как в дербете ее внука, храброго хана Уйчи, родился мудрый ребенок и стал первым ламой, которому поклонились все, даже язычники династии Хин на юге и дикие склавены на севере. О том, как мальчик, названный Уйчи Первый, в возрасте пяти лет впервые погрузился в сон Лотоса, а когда ему было семь, за его речами исписали уже сотни глиняных табличек. О том, как мудрый далай-лама Уйчи впервые сообщил собратьям в арвате бара-бурул о Просветленном из далекой страны Вед, о Красных волчицах раджпура, умеющих заговаривать уршадов, о народе инка, живущем по другую сторону тверди…

Высокий боболама Уйчи впервые поведал после своих снов о колесе жизни, о единстве всех богов, о четырех углах сущего и о существовании Шамбалы на четвертой тверди…

— А где она, четвертая твердь? — спрашивала я у желтых шапок, так я называла монахов в дацане. Я училась царапать стилом глиняные таблички. Другим детям казалось сложным выцарапывать значки сразу на трех языках — на официальном языке наместника Александрии, на языке императора Чи и родном диалекте торгутов. Но дочери Красных волчиц трудным казалось совсем иное. Например, часами сидеть неподвижно в ряду бритых голов, заставляя себя созерцать кончик собственного носа.

— Четвертая твердь везде, — отвечали наставницы. — Она окружает нас так же, как твердь Зеленая улыбка и ненавистный Хибр. Но на четвертую твердь не прорастают Янтарные каналы…

— Зачем тогда о ней говорить?

— Затем, что только в Шамбале нас ожидает блаженство. Но кроме нескольких просветленных лам, никто не сумел еще добраться до четвертой тверди.

После нескольких месяцев у скучных монахов, которые относились ко мне, как к редкой диковине, и сто раз просили сунуть руку в пчелиное гнездо, каждый раз не веря, что меня не укусят, меня забрали в юрту к шаманке. Там во мне проснулся жгучий интерес, потому что морщинистые женщины с отвисшими грудями и сальными волосами умели делать такое, на что не замахивались Красные волчицы. Шаманки танцевали вокруг задохнувшегося на закате младенца, и на рассвете он возвращался к жизни. Я кружилась и тряслась вместе с ними, а потом меня выворачивало наизнанку, как перчатку, во рту скапливалась кровь, но меня хвалили и поили кумысом. Шаманки приманивали духов, и я повторяла слова вслед за ними, и слова эти были понятнее туманных рассуждений о махаяне и ваджраяне…

Поэтому до сих пор в моей речи так много торгутских песен и заклятий, их невозможно перевести на язык Александрии и даже на родной язык раджпура. Иногда духи молчали, а иногда откликались, и тогда старухи просили совета у ушедших. Мне тоже велено было просить помощи, я старательно все исполняла и курила длинную тонкую трубочку. Дважды у меня полностью отшибало память, но я поднималась и шла, ночью, босиком, по тайге, а старухи и девочки крались за мной, пока я не падала и не начинала рыть землю. Тогда все бросались рыть землю рядом со мной и оба раза кое-что находили.

Сначала обнаружили горный источник, засыпанный камнями. Его освободили от земли и камней, и вместо подземного ручья забил ключ. Кто-то мне рассказал, что спустя десять лет на этом месте выстроили маленькую крепость, там началась торговля, и даже поселился сатрап ближайшей Александрии. В другой раз под землей, там, где духи велели мне копать, обнаружилась серая каменная стена, уходящая в глубину, вся пронизанная прозрачными каплями, похожими на слезы. За один такой камень на ювелирном рынке Александрии можно было выручить до тысячи драхм…

Но я не возгордилась, хотя наставницы гордились мной. Я не могла возгордиться, поскольку каждый день, прожитый в седле летучей гусеницы, открывал новые горизонты и новые волшебства. Никто меня не удерживал насильно, но с каждым циклом Смеющейся луны мне все реже вспоминались хижины на сваях, брачные вопли ленивцев и добыча паука-птицелова, которую следовало у него отбирать по утрам…

Мир был чудесен и полон тайн.

Мне довелось принять участие в учебных боях лучших нукеров Орды. Дело происходило в песках Карокорума, юнцам завязывали глаза и заставляли драться затупленными мечами и пиками на слух. Темник Серебряного тумена почтительно бросил шапку к ногам ламы Урлука, когда тот привел меня и еще двоих мальчиков. К тому времени я уже умела пробегать по водяной струе, летящей из бамбукового желоба, правда, недалеко и недолго. Я умела уже прятаться за спиной противника и притворяться пыльным вихрем, заметающим глаза…

Однако, оценив ярость дерущихся нукеров, я предположила, что погибну в первые же мгновения боя и вряд ли подниму тяжелое оружие. Лама шепнул мне пару слов. Он напомнил мне, что лучший боец не нуждается в зрении и могучих мышцах. Я выбрала пику, вышла в центр утрамбованного круга, где дрались уже сорок поколений, и сорок поколений не росла трава. Гибкое древко пики пело мне песню о погибших мечтах и пронзенных насквозь желаниях.

Я пригвоздила к земле двоих, а третий, в бессильной злобе, кинул в меня ножнами и рассек мне бровь. Кажется, его сурово наказали.

Безусловно, я добилась бы гораздо большего, чем умею сейчас. Лама был уверен, что научит меня обороняться вообще без оружия в руках, с закрытыми глазами, как это умеет хитрец Рахмани. Но мне было отпущено слишком мало времени. Никто не мог предвидеть, как печально завершится первый цикл моего постижения пути…

Наступил день, когда лама Урлук показал мне Янтарный канал. Видимо, я ожидала чего-то грандиозного, вроде огнедышащей норы в земле или морского водоворота, потому что желтые шапки засмеялись, наблюдая мою разочарованную физиономию.

— А Мать Красная волчица говорила мне, что в древности женщины умели…

— Твои наставницы — мудрые женщины, — светло улыбнулся лама Урлук. — В древности человек умел многое, поскольку рождался, любил и умирал, как счастливый зверь. Человек проходил Янтарные каналы так же легко, как змея скользит в воде. Затем человек придумал жадность и зависть, придумал гордость и похоть. Чем больше человек изобретал слов, тем плотнее затыкал он этими словами дорогу к блаженству… Ты понимаешь, что я хочу сказать, Дочь волчица?

— Наверное, понимаю, — осторожно ответила я. — Мои Матери говорили, что мне предстоит искать четвертую твердь всю жизнь. Это значит, что я никогда не найду ее?

— Если ты приблизишься к ней хотя бы на шаг, ты уже не зря проживешь отмеренное, — мягко произнес лама.

— Но почему? — горько выдохнула я. — Почему другие будут просто веселиться, прыгать через костры на праздниках Гневливой луны, будут нянчить малюток, а я…

— Потому что ты помечена, — старый Урлук раскрыл пустую ладонь, и, не успела я моргнуть, как на ладони возник крохотный светлячок. Светлячок рос, шевелил лапками, а затем взвился во мраке и приклеился к звездному небу. Я могла поклясться, что крохотное насекомое только что превратилось в недостижимую звезду; несколько песчинок у звезды шевелились лучики-крылышки.

— Несложно родиться с внутренним светом, — сняв желтую шапку, старый Урлук вместе со мной разглядывал сияющий звездами небосклон. — Но кто-то, вспыхнув, гаснет, уткнувшись в холодную лужу. Кто-то взлетает, но не хочет дождаться ясной погоды. Он поджигает сухостой своим жаром и погибает вместе с мертвым лесом. А кому-то доведется освещать путь другим. Это самое трудное, особенно когда другие внизу даже не смотрят на тебя. Они веселятся на праздниках, нянчат малюток и считают, что свет — он всегда свет. Но света не будет, если кто-то не отважится взлететь в ясную погоду, взлететь до самого верха… Ты понимаешь, что я хочу сказать, маленькая волчица?

— Наверное, понимаю, — мне очень хотелось заплакать, но я сдержалась.

Спустя год я умела гораздо больше, чем тогда, когда Мать волчица забросила меня в мешке на спину летучей гусеницы. А еще спустя год, в ночь весеннего камлания, я встретила нюхача. Что-то случилось тогда, но никто не объяснил. Словно земля заходила ходуном, тысячи ног забегали, затопали по сырому, лежалому снегу, языки костров задрожали, как раздетые девственницы на помостах работорговцев. Тысячи белых юрт расположились кругом у отрогов Сихотэ, всем должно было хватать места и мяса. Ночью ревели привязанные к столбам медведи, гудела тайга от воплей, а ветра приносили дыхание далекого сиплого океана. Шаманы готовили бубны, зарывали столбы, развешивали обереги, и никто им не мешал, даже самые ревностные последователи чужих богов.. А ведь в становищах торгутов к тому времени, кроме желтых шапок, собиралось немало последователей «большой колесницы», а еще жили сотни беглых из северных провинций страны Хин, поклонявшихся драконам, и белолицые косматые склавены, падавшие ничком к столбам их божества Сварога…

Но высокий лама Урлук умел мирить иноверцев.

Я проснулась и побежала вместе со всеми, туда, где сотни факелов освещали недостроенное здание храма. Неровные камни лежали в основании, а в пустых проемах окон гомонила толпа. Потом толпа раздалась в стороны, как рассыпается стая карасей при приближении матерой щуки, и на неровных плитах, среди опрокинутых ведер со свежей замазкой я увидела женщину с порванным животом.

Сначала я предположила, что это роженица, но очень скоро стало ясно, что у рожениц живот не достигает таких размеров. Он буквально привалил хрупкую плачущую женщину к каменному полу, он шевелился и рвался сразу в нескольких местах, похожий на синий кошмарный пузырь. Платье женщины разорвалось уже давно, ее ноги тоже вздулись, став похожими на копченые окорока, голова запрокинулась в беззвучном крике.

— Уршад… уршад… — пугливо шептались вокруг, но никто не смел возвращаться во тьму.

— Где она? Где она? — выкрикивали другие голоса. Всадники с оружием и шаманы метались среди раздетых людей, заглядывали в лица, распихивали полусонных. Потом из мрака, под охраной восьми вооруженных воинов, выплыл лама Урлук, и на плече он держал желтое чудовище, похожее на раздувшуюся пупырчатую тыкву. Между коротких кривых ножек чудовище было обернуто тряпкой, зато передние конечности — мосластые, пронизанные сосудами, выглядели излишне сильными и крепко цеплялись за шею старика. Сначала я приняла чудовище за неизвестное мне магическое животное, но тут покрытый черными точечками мешок повернул лицо к толпе, и я ахнула. У зверя были невероятно красивые, осененные густыми ресницами девичьи глазки и невероятный, сплющенный, качающийся, как бурдюк с салом, нос.

— Нюхача спасает… Правильно, спасти нюхача… — пронеслось по рядам стриженых голов.

Нюхач распахнул широкую безгубую пасть и ловко закинул в нее половинку манго. Он непрерывно что-то жевал, срыгивал и бормотал на ухо ламе, а я глядела на чудо, не в силах отвести взгляда.

— Люди, не расходитесь! — прогремел голос нашего предводителя, и его приказ тут же повторили ближние темники. — Разбейтесь на свои арваты, пересчитайте родственников и скажите немедля, не пропал ли кто… Среди нас — бородавчатый уршад, он поразил нашу сестру. Двух последышей мы убили, но еще два прячутся где-то в стойбище. Берегите детей, детей посадите себе на спины!..

Старухи и девчонки принялись голосить, но в целом народ торгутов встретил беду сплоченно. Вокруг меня тоже столпилось около дюжины сверстников; так уж получалось, что возле меня всегда теснились обожатели и прилипалы. Все вопили одновременно. Одни вспоминали отрывки молитв и заговоров, другие выкрикивали имена родственников, третьи дрожащими голосами припоминали судьбу покинутого города Баян-Цэцэ, где сто восемьдесят лет назад уршады извели всех жителей. По слухам, из города Баян-Цэцэ выбрались четырнадцать жителей, они долго брели вдоль реки, голодали и теряли зубы, пока не вышли к людям. Но шаманы уже разнесли молву, и уцелевших несчастных встретили палками и камнями. Их гнали отовсюду, калечили, убивали и тут же сжигали, забрасывая горящей листвой. Никто не верил, что после нашествия уршадов оставшиеся в живых не заражены смертью.

Их убили всех, загнали в лощину и зарубили. Потому что последыша, поселившегося в человеке, мог определить только нюхач. Но у торгутов в те годы не было нюхача, это слишком дорогой сторож.

Той страшной ночью, разглядывая заживо разлагающуюся женщину, я узнала много нового, о чем обычно умалчивали в светлое время суток. Я узнала, что после исчезновения городка Баян-Цэцэ уршады преследовали становища торгутов еще девять раз, и девять раз шаманы отдавали приказ вырезать всех, кто касался больных. На юге, в густонаселенных землях империи Хин дела обстояли еще хуже, там гибли сотнями и не жалели нюхачей. Свежего, зарождающегося уршада могла учуять только девственница-нюхач, стоившая колоссальных денег. Но остановить сахарную голову нюхач не мог, в лучшем случае он предупреждал о нападении за несколько песчинок до собственной гибели. Остановить уршада могли лишь редкие Красные волчицы. Такие, как я.

14 ВОР ИЗ БРЕЗЕ

— Вначале я угощу тебя пивом, — заявил Снорри. Горькое пиво пенилось в запотевших кружках, над очагом мальчик поливал вином медвежий окорок, запекаемый с пряными травами, за дощатой перегородкой смачно шлепались о стол засаленные карты. Лампы в подвале светили тускло, но здесь не любили яркий свет. Также здесь не любили торопиться и не слишком жаловали тех, кто спешит. Поэтому Рахмани всем видом выражал благодушную расслабленность.

— Отменное пиво, — похвалил Саади и погладил по заду коренастую беззубую девицу, принесшую поднос. Та фыркнула и хлопнула ловца по руке. За соседним столиком в нише рассмеялись.

Так тоже полагалось поступить, теперь ритуал был полностью соблюден. Навязчивый гость пристает к служанке и получает от гордой девушки по рукам. Гость доволен пивом и обслуживанием. Мужчины чокнулись и отпили по глотку.

Глава городской гильдии воров, Снорри Два Мизинца меньше всего походил на преступника. Тем, кто впервые встречал этого лохматого человечка, с моноклем и внешностью почтенного профессора, и в голову бы не пришло, что на счету Два Мизинца самые дерзкие и отчаянные кражи в королевстве. Только кражи и мошенничества, никаких вооруженных грабежей и убийств. Честная работа.

Снорри обладал нечастым даром не оставлять после себя памяти. Он был… никакой. Бесцветные волосы, шапка с обвисшими полями, водянистые глазки, способные смотреть сразу в нескольких направлениях, сутулые плечи. Однако Саади ни у кого больше не встречал таких пальцев, гибких и подвижных, как молодые медянки в зарослях малинника. Благодаря мизинчикам Снорри сделал оглушительную карьеру и добился легального положения. Только кражи и старое доброе карманное воровство. Этому правилу он следовал четко и столь же четко уплачивал в казну Брезе свои тысячи далеров налога.

Однако лишь самый узкий круг друзей знал, что, кроме командования армией уличных карманников, Снорри вел дела с ловцами Тьмы. Точнее — собирал с них дань, а в особо привлекательных случаях не брезговал контрабандой.

— Хорошо, что ты застал меня в городе, — отстранение произнес Снорри, кроша над глиняной миской дымящуюся копченую форель. — Честно говоря, я устал ждать, когда же ты объявишься.

— Я тоже не люблю ходить в должниках, — согласился Саади. Его ютландское произношение оставляло желать лучшего, он это сознавал и потому медленно проговаривал слова. Однако Два Мизинца не был бы собой, если бы не умел читать подстилки смысла. Вор глянул остро, точно резанул бритвой. Оба прекрасно помнили тот день, когда ловец привез вору из Брезе в санях драгоценную вещь, которую, безусловно, надлежало сдать в казну Его величества. Посланники Георга Второго выплатили бы достаточно денег за очередной подарок Тьмы. Саади тогда страшно рисковал. Рисковал не только положением, местом ловца, добытым с диким трудом, но и самой жизнью. Снорри Два Мизинца оценил находку, он заплатил втрое больше людей короля и вдвое больше, чем предлагали посланники ярла Скегрика, хотя мог отказаться от подарка и получить с ловца обычную долю, взимаемую с каждого из ловцов. Пять далеров в месяц за право водить гостей во льды и пять далеров за охотничьи промыслы.

Честные отношения, никаких убийств и грабежей. Гильдии воров платили все, кто делал деньги в окрестностях Брезе. Казна Его величества постоянно нуждалась в налогах.

Но Саади не только не заплатил Гильдии, он еще и потребовал денег за свою находку.

— Как я продам эту вещь, ты подумал? — Снорри со смехом обошел вокруг диковинного предмета. С одной стороны железная тварь ощетинилась бивнями-стволами, с другой — имелось странное сооружение из заржавевших рычагов, шестеренок и ослепших окуляров.

— Я уверен, что это оружие, — небрежно заметил Саади. — Оружие демонов с четвертой тверди. Ты сможешь передать его механикам, и кто знает, сколько тысяч золотом отвалит король Прованса или лорды Логриса…

— Как ты сказал? — нахмурился Снорри. — С чего ты решил, что я имею дела с вонючими франками?

Верные парни тут же предложили Снорри прикончить наглеца, но Рахмани показал им огонь на ладонях. Это подействовало, и подействовало надежно. Дело происходило в каменном сарае, бывшей скотобойне. Кто-то задвинул изнутри железный засов, но Саади коротко взглянул на смельчака и нахмурился. Он махнул рукой, с пальцев сорвался огонь, и засов оплавился, растекся по черному дубу ворот громадной раскаленной каплей. Кто-то потянул из ножен меч. Саади так же невозмутимо сплавил ножны с лезвием. У воров затряслись поджилки. Снорри Два Мизинца хохотал.

— Ты — болван, — Рахмани сплюнул Вору на сапог, но сделал это так, чтобы другие не видели. — Ты забыл, кто ты и откуда взялся? Хочешь погубить меня и остаться в пустоте?..

Лицо Вора из Брезе стало похоже на прокисшую опару, но ловец уже отвернулся и заговорил о другом.

— Я не решал за тебя, — вежливо пояснил Саади. — Я немножко умею читать людей. У меня нет сомнений, что ты легко доставишь этот дьявольский подарок кому угодно на Зеленой улыбке и сумеешь его выгодно продать. Впрочем, я могу забрать его назад и отвезти ко двору ярла. Я готов извиниться за свою наглость. Ты будешь получать свои десять далеров ежемесячно.

Снорри приказал, чтобы ловца Саади никто не трогал, и передал свое пожелание коллегам в Гаген. С той поры утекло немало времени, пути новоявленного ловца и вора еще не раз пересекались по причинам вполне прозаическим и скучным, пока Снорри не угораздило обокрасть императорский корабль. В ту же ночь его арестовали, но не люди ярла и не рыцари лучезарного короля, от этих воровская гильдия могла легко откупиться. Два Мизинца угораздило очистить торговый караван, шедший под флагом самого Римского императора. Сюзерен Рима, славный король Ютландии Георг Второй на словах сочувствовал горю гильдии, а в душе ликовал. Невзирая на тайные и явные поборы с воровских цехов, бандитизм на море ему был не по душе.

— Они казнят Снорри. Его и еще восьмерых товарищей. — Лицо человека, прискакавшего ночью к Саади, казалось серым.

— Я всего лишь ловец Тьмы, — изобразил удивление Саади. — Разве хозяин самой сильной гильдии нуждается в моем заступничестве?

— Он нуждается только в тебе, — последовал ответ. Серый человек у двери упал на колени. — Если ты откажешь ему, дом Саади, лучше я убью себя прямо сейчас.

— И что ты мне предлагаешь? — спросил Рахмани. Неурочный приезд гостя вырвал ловца из утреннего погружения в себя, он чувствовал себя немного сбитым с толку.

— Пока они на фрегате, фрегат стоит на рейде. — Серый посланник развернул лист грубой бумаги и предъявил весьма точный план бухты. — Их опасаются вывозить в город, решено доставить на площадь в утро казни. Мы ничего не можем сделать. Я даже пытался подкупить папского нунция, предлагал ему сорок тысяч…

— Ого! — вырвалось у Рахмани.

— Это наш хозяин. Пусть дерьмовый, но хозяин, — вздохнул вор. — И это все деньги, которые я сумел собрать. Но на все мои деньги я не могу нанять армию, чтобы штурмовать флот императора. Там как минимум пять сотен вооруженных матросов, они курсируют вокруг в лодках. Слушай, Рахмани, ты умеешь брататься с огнем, не отпирайся… Мы ведь никогда тебя не спрашивали, откуда ты такой взялся. Снорри никогда не вспоминал тебе мелких обид и не требовал большего. А ты даже не представляешь, сколько раз меня просили разузнать о тебе побольше…

— Не сомневаюсь.

— Но Снорри не предал тебя, хотя мы, его друзья, давно поняли, что ты совсем не тот, за кого себя выдаешь…

— Я никогда не скрывал своего имени.

— Это точно, имя у тебя звучное. И купцы из Джелильбада всегда готовы подтвердить, что семья Саади — одна из самых уважаемых в Горном Хибре. Однако никто из купцов не может сказать, где пропадал Рахмани Саади девять хибрских лет…

— Ого! — вежливо улыбнулся ловец. — А ты, уважаемый, не поленился…

— Я не поленился, потому что не привык быть в дураках. Я потратил время и перехватил тех, кого послали ярлы короля Георга. Они посылали рыцарей на Хибр и выяснили про тебя много лишнего. Я сделал так, что они не добрались обратно. Вместо них вернулись купленные мной люди и сообщили, что Рахмани Саади прозрачен, как слеза младенца…

— Зачем ты это сделал? Чтобы связать мою волю? Чтобы сделать из меня должника?

— Неважно, чего я хотел прежде. Заметь, я прошу о малом. Подожги склады на берегу, подожги их корабли, подожги адмиральский фрегат, где держат нашего Снорри. Нам нужна паника…

— Паника, — кивнул Саади. — Это я понимаю, отменный план. Гильдия должна остаться в стороне, верно? Надо сделать так, чтобы на вас не упало подозрение?

— Я понимаю, что подозрения останутся, — вздохнул высокопоставленный вор. — Но время все сгладит. Я отправлю Снорри далеко и уеду сам… ненадолго.

— А что будет потом? — спросил Рахмани. — Что будет со мной?

— А что бы ты желал для себя? Назови свою цену! — В бесцветных глазах серого человечка свивались в один клубок жадность и угроза. Он не привык склонять шею, и каждый миг унижения причинял ему боль.

— Моя цена невелика, и по плечу только тебе, — сказал ловец. — Отошли своих людей, я назову ее только наедине.

Вор кивнул помощникам. Те покинули иглу, разделывая Саади мясницкими взглядами.

— Передай Снорри — когда-нибудь придет день, и мне понадобится его спина. Он поймет, но передай дословно. — Рахмани произнес фразу едва слышно, но заместитель Главы гильдии отшатнулся. Его правая рука опустилась в карман, кровь отлила от губ, а глаза потемнели, как воронки стригущих смерчей.

— Как ты узнал? — спросил он. — Тебе не мог об этом никто рассказать. Все мертвы…

— Как я узнал, что ваш предводитель — не совсем человек? — Рахмани внезапно стало скучно. — Если бы за того, кого сейчас с почтением называют Два Мизинца, не заступилась в свое время одна чудесная женщина, он до сих пор гнил бы в железной клетке…

Серый человек отшатнулся.

— Неужели Снорри?..

— Я же говорил тебе, что вижу людей, — Рахмани отвернулся за чайником, демонстративно показав гостю незащищенную спину. Он разливал ароматный каркадэ по пиалам и слушал срывающееся, свистящее дыхание. — Я помогу тебе, но обещай, что передашь ему мое требование. Наступит день, когда мне понадобится его спина. Если Снорри будет колебаться хотя бы миг, я откажусь помогать.

— И когда же враги придут за твоими ушами? — Серый человек уже справился с гневом и изумлением. — Раз ты так уверен, что враги придут за тобой, стало быть, нетрудно угадать и час?

— Наклонись ко мне, я назову тебе время, когда Снорри придется спасать меня.

Представитель Гильдии недоверчиво придвинулся, и ловец прошептал ему на ухо дату.

— Так скоро?! И ты просишь, чтобы я через корабельного тюремщика передал это Снорри?

— Я уверен, что вы придумали, как держать связь.

— Подожди-ка… — вор туго соображал. — А зачем ты мне это рассказал?! Или ты намерен забрать Два Мизинца с собой?

— Я хочу, чтобы Снорри не зарезали раньше времени, — честно признался ловец. — Я заберу его, и вам не придется делить его власть… — Собеседник попытался возразить, но Рахмани коротким жестом усадил его на место. — Ты слышал когда-нибудь о «Книге ушедших», любезный? Нет? Я так и предполагал… Эту книгу можно читать, начиная с любой страницы, главное — твердо знать, что именно ищешь. Когда-то я заглянул в эту книгу и спросил о судьбе человека, которого сейчас называют Два Мизинца. Там я прочел, что жизнь Снорри оборвут двое — Морда и Треснувший топор…

У гостя выгнулась спина, как у дикой кошки. Он потянулся за спину, но рука внезапно стала очень тяжелой и непослушной.

— Ты врешь, ловец! Друзья Снорри пришли, чтобы спасти его от плахи, а ты обвиняешь нас…

— Он не погибнет на плахе, — твердо заявил Рахмани. — Но я помогу вам, я подожгу корабли. Ты даешь слово, что не будешь покушаться на его жизнь?

— Да, я обещаю… — Серый человек отвернулся, не выдержав взгляда Саади. — Я все ему передам.

— У меня еще одно условие. Я никого не убиваю специально. Ты должен мне обещать…

— Обещаю. Мы никого не тронем, — мрачно ухмыльнулся вор.

— Ты получишь свой пожар.

И город Брезе получил великолепный, необъяснимый, чудовищный пожар. А Снорри Два Мизинца освободился с горящего фрегата…

…Теперь, много времени спустя, ловец Тьмы и главарь воров потягивали пиво, нахваливали мясо и делали вид, что ничего не случилось.

— Я понимаю, почему они преследуют меня, но не понимаю, почему именно сейчас, — Рахмани смотрел в огонь и чувствовал, как песок вечности неудержимо вытекает сквозь пальцы. — Тебе известно, какова награда за мою голову?

— За твою голову не объявляли награды. Серые капюшоны появились утром. Они даже не были уверены, что ты объявишься в Брезе. Якобы им велено задержать тебя и отвезти в Рим, как опасного государственного преступника.

— Вот как, в Рим?!.. Скорее всего, они разделают меня на мясо в ближайшем овраге…

— Согласен. Хочешь знать, что я думаю? Среди них есть замковый мадьярский астролог. Слышал об этих тварях? Они хуже египетских предсказателей. Те гадают на камнях и на внутренностях змей, а эти… Ходят слухи, что они содержат говорящих воронов, пьют кровь девственниц и совокупляются с бесами. Эти твари могли погадать на женщину, а выпала твоя карта. Ворон мог нашептать, что ты важнее Женщины-грозы, и что нельзя позволить вам встретиться. Астрологи могли увидеть тебя в кадке с мертвой водой…

— Вот оно что… Не позволить нам встретиться? Хм… Мне не удалось обмануть их во льдах, это было странно.

— Что ты прячешь, дом Саади? Признайся, ты прячешь Камень пути?

— У меня есть Камень, но он мертвее кладбищенского надгробия. Посланцы ордена не стали бы гоняться за ненужной рухлядью. Снорри, ты посылал мне известие о женщине, укравшей Камень уршада…

— А, ты уверился, что псы в капюшонах ищут тебя из-за нее? Нет, дом Саади, им нужен ты. Мне известно от надежного человека, что велено обыскать твой дом, тебя самого и пытать твоих слуг. Тем, кто когда-то давно послал тебя на Зеленую улыбку, еще не донесли о том, что произошло неделю назад в Кенигсберге.

— А что произошло неделю назад? — Рахмани изобразил ленивое любопытство, но волна озноба скользнула по телу.

— Неделю назад… — Снорри обмакнул жирный кусок медвежатины в зеленый соус, обвалял в луке и отправил в рот. Закончив жевать, он посмотрел на ловца, как смотрит грамотный горожанин на бестолковую деревенщину. — Неделю назад профессор фон Лейден, кажется, так его зовут, объявил, что умеет вызывать небесный огонь.

— Тьфу ты, — разочарованно протянул Рахмани. — Я думал, ты узнал что-то серьезное…

— Серьезнее некуда, — скривился Снорри. — Этому Лейдену принесли серое стекло, одно из тех, что ты нашел во льдах, и профессор оживил его. Ненадолго, но чудо зафиксировали восемь человек, все уважаемые горожане. Серое стекло светилось почти меру песка, на нем возникли письмена, и даже заиграла музыка… Тот, кто принес мне эту весть, спешил так, что загнал двух коней. При опытах фон Лейдена присутствовали два кардинала. Теперь дело за Камнями пути, обрадовался один из них…

— Я понял, — в глазах Саади плескалась печаль. — Они решили захватить меня и мои Камни.

— Все не так просто, дом Саади. Они уверены, что смогут вдохнуть в Камни силу… Кто-то предсказал, что ты сбежишь к Женщине-грозе. Кто-то из астрологов знает…

Снорри сглотнул.

— Договаривай. Они знают, что Красные волчицы раджпура умеют вдувать силу в подарки Тьмы…

— Они боятся тебя, — Снорри вытер рот рукавом, нервно оглянулся по сторонам. — Они боятся тебя больше, чем ее. Кто-то пронюхал о пещерах…

— Мне нужна твоя спина, — Рахмани отложил вилку. — Немедленно.

— Но… только не сейчас, — умоляюще зашептал Вор из Брезе. — Я тебя спрячу, дом Саади, надежно спрячу. Я не могу сейчас бежать вместе с тобой, тогда мне не суждено вернуться…

— Иначе тебе суждено умереть от ножа.

Бесстрастная физиономия Снорри дернулась.

— Ты умеешь прыгать на сорок гязов, дом Саади. Я обязан тебе жизнью много раз, но зачем тебе моя спина?

— Затем, что я не умею прыгать в кипятке. Ты понесешь меня через Кипящие озера.

15 ЯНТАРНЫЙ КАНАЛ

Рощи поющих эдельвейсов скрылись за облаками, соленые ледники растворились в подушках сырых туманов. Мы покидали небо, навстречу поднимался ступенчатый влажный лес. Густой мох скрадывал звуки, кони с чавканьем вытягивали из жижи уставшие ноги. С полусгнивших стволов свисали седые пряди лишайников, свет Короны дробился тысячу раз о комки паутины, путался в переплетении засохших лиан, проваливался в остовы дырявых пней.

Я намеренно свернула с тропы, чтобы не столкнуться с коричневыми людьми пустыни, пасущими скот в северных предгорьях. Тропа раздвоилась, потом снова распалась на два узких прохода, обозначенных примятыми папоротниками, затем обе тропинки исчезли, растворились во мхах. Нюхач дважды сообщал о близости кочевников, и дважды мы прятались под ветер, избегая ненужного любопытства. Кроме кочевников, Кеа как-то учуяла нечеловеческий разум; кажется, это был один из бесов эфиопской пустыни, но он пролетел на большой высоте и не заинтересовался нами. Хорошо, что Кеа предупредила нас. Любого встреченного разумного мне пришлось бы убить, никто не должен был проследить наш путь к спрятанному в болотах Янтарному каналу.

…Тверди соединяются водой. Никто не знает, отчего так. Наверное, правы пигмеи с Плавучих островов, что поклоняются воде и больше никому. Правда, они возносят жертвы отдельно ручьям, отдельно подземным прудам и отдельно соленым водам океана, но это уже неважно. Мой суровый любовник Рахмани утверждал, что на Плавучих островах наверняка имеется не меньше трех спящих Янтарных каналов; способных вывести на Зеленую улыбку. Причем, они ведут не ко дну океана, где глубина больше сотни локтей, а в русло одной из рек…

Но Плавучие острова почти недоступны для освоения и уж тем более — для строительства факторий. То есть некоторые из них позволяют себя догнать, не самые крупные из гряды. Наверное, маленькие не умеют быстро прятаться. Ведь никто не знает, как они плавают по Желтому морю, даже самые мудрые мудрецы не способны рассказать правду про острова. Самые крупные, самые красивые, покрытые тучами танцующих бабочек, иногда видны издалека, с воздушных шаров или с самых высоких мачт. Мой исчезнувший супруг Зоран Ивачич утверждал, что они похожи на прекрасную недостижимую мечту, которая вечно ускользает от нас… Каким образом они уворачиваются от кораблей хинцев, желтокожих айнов и грохающих барабанами весельных ладей македонян? Они слышат заранее, задолго до того, как бирюзовая гладь начнет болезненно вздрагивать от приближения хищников, ведь для них все, что собрано и сколочено высокими людьми, — это страшный хищник. Они покрываются туманом и теряются в сонной глади, а иногда, напротив, вызывают вокруг ураганы и смерчи. К маленьким островкам, к деткам, которые еще не выросли до положенного размера, можно подобраться только на тихих парусных лодках с плоским дном, при этом лодку заранее долго держат днищем кверху на мелководье, чтобы днище обросло особым сортом ракушек и травы и спрятало запах человека…

Иногда охотникам везет, они натыкаются на сонные беззащитные островки и срезают с веток несколько дюжин коконов с новорожденными нюхачами. Если счастливчикам повезет и дальше, их не расстреляют и не возьмут в плен рыскающие по Желтому морю военные корабли. И уж совсем ловким удается добраться до берега, прокормить малюток-нюхачей в течение долгого пути по тайге, перевалить реку Хуанхэ и достичь восточных невольничьих базаров.

Большинство охотников не возвращается из первого плавания.

Мне довелось ходить по Восточному океану дважды, и оба раза я едва увернулась от гибели. Первый раз меня везли из страны Вед на невольничьем корабле; если бы я могла, то выжгла бы каленым железом этот кусок памяти. Но меня не научили отрывать память по кусочкам, поэтому приходится скрипеть зубами и терпеть…

Зато второе путешествие по Восточному океану я совершила добровольно. Мой муж, Зоран Ивачич, вместе с отрядом охотников шесть дней преследовал один из Плавучих островов на парусных лодках. Всякий раз, когда пальмы и облака танцующих бабочек оказывались в пределах видимости, остров заволакивался розовым облаком и… исчезал. Отыскать его снова помогали две весталки, которых наняли вскладчину на рынке Бомбея. Весталки кидали в угли порошки, и от этих порошков мне становилось дурно.

Я все шесть дней провалялась в вонючей каюте в обнимку с ночным горшком и проклинала тот миг, когда умолила мужа взять меня с собой. Я мечтала посмотреть, как с веток снимают малюток-нюхачей, за каждого из которых заплатят потом золота столько, сколько увезет гусеница, а вместо этого страдала от морской болезни. Под вечер шестого дня Зорану Ивачичу удалось обмануть Плавучий остров. Он выпустил ящера с веревкой в зубах, и ящер удачно зацепился за пальму. Плавучий остров был пойман, и три лодки заскребли днищами по алым кустарникам кораллов. Мы высадились и еще три дня искали долину нюхачей. Каждое утро в джунглях мы недосчитывались одного или нескольких наших спутников; одни умирали от пущенной в глаз стрелы, другие — от удара бумеранга, третьи просто растворялись, исчезали беззвучно и бесследно, отойдя по нужде. Мой супруг Зоран спал с открытыми глазами, держа в каждой руке по заряженному мушкетону, укрывая меня своей спиной. На четвертое утро парни пристрелили двух пигмеев, а потом обнаружили их деревню. Собственно, деревню первой обнаружила я, даже раньше, чем весталки и сторожевые псы охотников. Весь остров был изрезан протоками, а пигмеи жили прямо на плотах. Рано утром они подкрадывались к нам с трех сторон, планируя окружить и окончательно уничтожить. Маленькие дьяволы разукрасились белой краской и стали похожи на ходячие детские скелеты. В носах у них болтались кости, а в корзинах шипели змеи, с клыков которых пигмеи собирали яд для своих стрел.

Мы опередили их, снарядили гранаты с нефтью и порохом и подожгли сразу семь или восемь плотов. Я толком не могла использовать наступательную магию, в лучшем случае удавались заклинания тумана и невидимости, прочие плоды моего раннего образования разбивались о враждебное волшебство туземцев. Бой шел не меньше восьми мер песка, я дралась плечом к плечу со своим супругом, и это был первый раз, когда его приятели видели Красную волчицу в бою.

Они разевали рты от изумления, а я хохотала, вращая двумя кинжалами, стоя по колено в багровой от крови воде. Над нами визжали стаи обезумевших летяг, говоруны верещали, не смея вернуться в гнезда, а по коврам кувшинок лицами вниз плыли трупы пигмеев с распоротыми глотками. Приятели моего мужа в тот раз впервые завезли на остров боевых псов. Несчастные туземцы до того никогда не встречали клыкастых убийц. Хотя псы все поголовно погибли, мы победили…

Когда Корона повисла в зените, вожди деревни запросили мира. Мы потеряли восемь человек, они — двадцать одного и четырех женщин. Охотники отказались от любых выгодных обменов, нам нужны были только нюхачи. У нюхачей с пигмеями непонятные отношения, если их вообще можно назвать отношениями, потому что есть острова, где нет пигмеев, а есть острова, где никогда не водились желтые прыщавые ленивцы. Две расы вроде бы сосуществуют в мире, хотя иногда, ни с того ни с сего, пигмеи продают своих друзей «высоким людям», как они называют всех, приплывающих с материка…

Пигмеи посовещались и пропустили нас в глубь острова. Оказалось, что до этого они ловко отводили нам глаза, заставляя кружить вблизи побережья. Как позже выяснилось, верить раскрашенной мелюзге было нельзя. Они отравили воду в ручье, и мы потеряли еще четверых бойцов. Троих я успела спасти. Потом они подослали в лагерь ядовитых змей, на сей раз спасать пришлось меня. Зоран сам вырезал мне кусок мяса заговоренным ножом, и все время, пока он орудовал раскаленной сталью в ране, я держала зубами его плечо. Зоран отправил меня назад, на лодку, а я не могла даже пошевелить губами, чтобы протестовать…

Кажется, в том походе они собрали неплохой урожай — трех девственниц-нюхачей и двух малюток-мальчиков, из которых позже получились замечательные кастраты. Я слышала, один из тех малышей до сих пор служит при дворе короля Непала, ему прислуживает целая армия слуг, кормилиц и массажистов, в его честь воздвигли храм, и все в таком духе…

— Это в последний раз, клянусь! — вернувшись на лодку, дом Ивачич упал передо мной на колени, на щеках его блестели слезы, а плечо кровило от моих зубов. — Весталки предупреждали меня — не брать на борт женщину… Я виноват, я чуть не потерял тебя, свеча моей жизни…

— Глупец… — Я не могла даже как следует обругать его, так распухли язык и небо. — Если бы не я, из вас сварили бы суп!

Глупец, подумала я, корчась от судорог. Дважды глупец, потому что он не подозревает о гаданиях торгутских шаманок. Нам не суждено расстаться здесь и сейчас, потому что…

Потому что мы погибнем иначе.

Зоран обманул меня. Он еще дважды сбегал охотиться на Плавучие острова, пока не накопил денег на первый караван с контрабандным вином. Затем он организовал третью, самую дорогостоящую экспедицию, якобы соблазнившись неслыханными деньгами, предложенными царем ливийцев. Тот пожелал иметь не одного нюхача, а сразу семью, он вырыл для этого гигантский пруд, построил на нем плавучий остров, засадил его тропической зеленью и накрыл прозрачным колпаком. Царь вознамерился кормить нюхачей только привозными фруктами и услаждать их танцами бабочек, также завезенных с настоящих Плавучих островов. За бабочек, саженцы и многое другое контрабандистам дома Ивачича была обещана баснословная сумма; ливийцу кто-то внушил, что нюхачи будут плодиться в неволе, как лани или кролики. Наверное, царь уже подсчитывал доходы и представлял, как сам ранним утром отправляется на плоту по благоухающим каналам, чтобы срезать с веточек клейкие коконы с малютками… Ходили слухи, что для охраны острова царь нанял не только черных нубийских наемников, но также настоящих пустынных бесов.

Все это выглядело весьма похожим на правду, вот только дом Ивачич собирался потратить выручку совсем не на шишу и не на новую партию рабов. Зоран был полон недомолвок и намеков, он боялся довериться даже мне, а когда мне пришла пора узнать правду, было уже поздно. Рахмани отговаривал его, и друзья отговаривали, но дома Ивачича тяжело было переспорить, даже если он чувствовал, что неправ. Ему стоило немало седых волос сколотить команду, и не только потому, что охота на нюхачей карается смертной казнью и по законам Поднебесной империи, и по указу сатрапа в ближайшей Александрии.

Самые отчаянные головы, сопровождавшие моего безумного мужа в первых походах, уже давно украсили изгороди в деревнях туземцев на правом берегу Хуанхэ или служили жилищами для глубоководных моллюсков. А те, кто выжил и разбогател вместе с Зораном, разжирели и осовели; их совершенно не трогали идеалы восстания. Поэтому дом Ивачич в свое последнее, слишком затянувшееся плавание отправился один. Один — с полусотней бешеных парней, но это были наемники, а не друзья, готовые заслонить его грудью. Мы условились считать мужа пропавшим без вести, чтобы отвести подозрения властей от семьи и нашего скромного семейного дела. Караваны лам продолжали идти через Янтарные каналы, завозя на Хибр запрещенный алкоголь и вывозя на Зеленую улыбку запрещенную там шишу; я подписывала бумаги на покупку тысяч футов шелка и продажу сотен фунтов благовоний, а мой супруг якобы потерялся, инспектируя фактории торгового дома Ивачичей на границах страны Вед. Я взвалила на себя слишком много работы, но усталость от этой добровольной каторги первые месяцы помогала мне справляться с предчувствиями…

…Когда мы познакомились, Зоран показался мне героем, так красиво и вдохновенно он пел о страданиях своей маленькой родины, придавленной сапогом султаната. Рахмани познакомил нас на Зеленой улыбке, и это тоже было знаком. Мы начали совместный путь там, где следовало бы его завершить, — в мире и довольстве…

Встреча произошла в Кенигсберге, в зеленом университетском сквере, на скамье между сонных монументов и воркующих голубей. Там, под бой колоколов и нежные мелодии шарманок, я потела от желания, сидя между двумя мужчинами моей жизни. Один уже давно умело играл на струнах и клавишах моего тела, но душа моя страдала возле него, поскольку в ней бились два враждующих демона — вечная благодарность и вечное сомнение в собственных силах. Я сомневалась, что научусь любить Рахмани, как пристало любить жене уходящего в плавание моряка, как пристало любить раненого воина, как пристало любить каторжанина…

Рахмани владел куском моего сердца с того мгновения, как ворвался в трюм невольничьей баржи, раскидал тюремщиков и вынес меня на свет. Я могла бы с легкостью отдать за него руку или глаз, но никогда не смогу подарить ему истинную страсть. Зато, впервые встретив студента факультета философии Ивачича, я вдохнула запах будущей страсти…

Я потела от стыда и от страха за наше будущее, потому что уже знала, с первой песчинки знала, что этот высокий дерзкий человек, небритый, отчаянный, слишком взрослый для студента, станет моим мужем. Еще до того, как за черепичными крышами задремала Корона, Зоран сделал мне предложение и открыл о себе слишком много правды, слишком тяжелой правды для него одного. Он собирался воевать против султаната, он учился на Зеленой улыбке, но его душа всегда пылала и рвалась назад, на Хибр. Он был богат, его семью не преследовали, как семью дома Саади, поскольку к детям Креста султаны относились покровительственно. Но, в отличие от молчаливого, погруженного в себя Рахмани, Зоран пылал жаждой мести.

Он готов был мстить за столетия резни, за костры из книг, за угнанных в рабство женщин, за позорные границы, превратившие некогда вольготные степи в лоскуток, в смешную пародию. Требовались колоссальные деньги для того, чтобы нанять на Великой степи катафрактов и пелтастов Искандера, ибо всем известно, что лучшие наемники — у македонян и только у них. Затем там же требовалось купить боевых единорогов и гусениц, катапульты и мортиры, а еще инженеров, чтобы построить крепости и ловушки. Затем следовало найти тех, кто проведет всю эту армию по Янтарному каналу…

Рахмани отговаривал Зорана, убеждал его, что восстание лишь прольет лишнюю кровь, что из-за присутствия солдат-македонян конфликт может охватить на весь Хибр, но все было бесполезно. Зоран раздувал ноздри, бил кулаком по дубовой лавке, расплескивал пиво, пугая служанок и мирных бюргеров.

— Почему на Зеленой улыбке руссы, болгары и сербы мирно уживаются с иноверцами под тенью Креста? Почему на Великой степи, где жестокий Искандер покорил весь срединный материк, никто не преследует мой народ? Чем провинились мы на Хибре перед Господом?..

— Я не думаю, что вы провинились, — мягко увещевал Рахмани. — На каждой тверди история идет своим путем, и тебе это известно лучше, чем другим. Папские крестоносцы ничем не лучше султаната. Здесь, на Зеленой улыбке, еще сто лет назад жгли таких, как она, — кивнул он в мою сторону. — Да и сегодня найдется немало желающих поджарить нас обоих… А чего стоят походы на Южный материк, где ревнители веры расстреляли почти всех краснокожих?

— Зато у нас, на Великой степи, инки приплывают к нам и даже построили торговые порты в Галлии и Афинах, — похвасталась я. — Рахмани считает, это потому, что Великая степь — самая отсталая твердь. А я думаю, что все наоборот…

— Конечно, все наоборот, — заулыбался дом Саади. — Я никогда не утверждал, что Великая степь отсталая, я лишь повторяю широко распространенное мнение, с которым полностью согласен. Часы Великой степи запущены на тысячу лет позже, чем часы Хибра, а песок в часах Хибра начал сыпаться на три столетия позже, чем в часах Зеленой улыбки. Отчего так? Неизвестно. Кем запущены часы? Тоже неизвестно. Но раз часы запущены именно так, и не нами, значит, не нам дано изменить их ход…

— Ты стал непонятен мне, Рахмани, — уныло покачал головой мой будущий муж. Я с тревогой следила за главными мужчинами моей жизни, не в силах представить момент, когда мне придется поссорить их. Очень скоро мне предстояло убедиться, насколько плохо я разбираюсь в мужчинах…

— Если ты займешься контрабандой, тебя начнут преследовать всюду, — резонно заметил Саади. — Тебя объявят вне закона на всех трех твердях…

Потом мы гуляли с Зораном одни, и я шарахалась от собственных теней, толпившихся под чугунными фонарями. Во владениях прусского короля Фридриха было слишком тихо, чтобы я могла успокоиться. Здесь даже подвыпившие студенты распевали свои гимны вполголоса, здесь белки брали орехи из рук, а старушки бродили под ручку без сопровождения мужчин. Часы Зеленой улыбки создатель завел на несколько столетий раньше, так сказал Рахмани.

— Я не смогу дышать без тебя, Женщина-гроза…

— Он ведь твой друг, — не уступала я натиску Ивачича. — Он когда-то спас тебя и спас меня. Теперь мы оба его предадим?

— Я подарю тебе имя, Женщина-гроза, — шептал Ивачич, и запах его дыхания кружил мне голову. — Ты станешь доминой Ивачич, ты станешь Мартой, так звали мою бабушку.

— Марта? — расхохоталась я, но Зоран смотрел угрюмо, как смотрят лики мрачных святых его народа со стен потемневших церквей.

— Он знает, что я хочу взять тебя замуж. Он согласен и рад за нас, — сказал Зоран и поцеловал мне руку. Я так растерялась, что позволила завладеть обеими своими руками. — Мужчины из дома Саади носят печать боли. Сегодня он с нами, а завтра его призовут Слепые старцы, и мы его не увидим несколько лет…

— Он так сказал тебе?

— Ты можешь спросить его сама, — Зоран перебирал мои пальцы, легко-легко, легче, чем касается волос теплый сирокко. — Он слышит твое сонное дыхание за тысячи миль. Так он сказал.

— Но почему? — Мне пришлось отвернуться, так сильно отчего-то защипало глаза. — Почему он так легко отказывается от меня?

— Тебе нравится имя Марта? — спросил мой будущий супруг. Он подвинулся сзади так близко, что я, не прикасаясь, ощутила спиной его живот и каждую выпуклость его мышц. Еще не коснувшись его, я уже знала, как сладко будет засыпать в его объятиях. С Рахмани спать мне никогда толком не удавалось. Или мы не давали друг другу уснуть, или я просыпалась, когда он покидал меня, укрыв напоследок колючим поцелуем и теплым ворсом своего запаха. С любовником всегда иначе, чем с мужем. Наверное, я поняла это в том возрасте, когда преданной женой становиться было поздновато. Но я кинула на чаши весов утренний сон в его объятиях и сон в облаке запаха. Что поделать — Красная волчица остается женщиной, нам не дано выпрыгнуть за пределы своей слабой сущности. Я повернулась к Зорану и выпила его вожделение одним глотком.

— Я стану Мартой, если ты хочешь, — пообещала я. — А теперь молчи и слушай. Я никогда не изучу танцы твоих балканских родичей, и ты не будешь гордиться самой красивой танцовщицей. Я не научусь готовить сложные блюда, и женщины вашего города не будут потеть от зависти. В твоем доме гостю не захочется поселиться навсегда. Ты все еще уверен, что мечтаешь о такой жене?

— Да, да, да… — глухо застонал он, и с той песчинки сердце его билось в моем кулаке.

— Это не все, — я угостила его новой порцией холода. — Я буду драться, закрывая тебе спину. Я убью всякого, кто посмеет порочить твое имя. Я буду верна твоему роду и твоей борьбе. Но иногда я буду покидать тебя, и ты не встанешь поперек двери. Возможно, Красные волчицы позовут меня тогда, когда ты будешь во мне нуждаться, как новорожденный слепой котенок нуждается в матери. Но я покину тебя. А если ты встанешь поперек двери, я смогу пройти по твоему трупу. Ты уверен, что мечтаешь о такой жене?

— Рахмани говорил мне, что ты родилась среди колдуний. Меня это не пугает. Я никому не позволю плевать тебе вослед.

— Вы на Хибре называете колдовством все, что не способны понять. А здесь, на Зеленой улыбке, даже заклинания работают со второго раза… Если ты знаешь про волчиц, то знаешь и о том, что они ищут…

— Вы ищете утерянный рай, — засмеялся Зоран. — Но его искали во все времена. Такое колдовство меня не пугает. Здешние мудрецы, в Кенигсберге, в Вене, да и в самом Риме, тоже ищут разгадку подарков. Когда-нибудь…

— В ваших мудрецах нет силы. Им не вдохнуть жизнь в погибшие Камни пути, — оборвала я. — Тех, кто не верит в бесов, бесы не кропят своей кровью. Когда я найду Камень, я покину тебя навсегда. Ты хочешь такую жену?

— Лучше тебя нет никого, — отрубил он, и я ощутила, как мое сердце бьется с его сердцем в унисон. Но разве мог кто-нибудь укротить бычий нрав моего будущего сумасбродного супруга?

В те дни мне казалось, что я сумею это. Я и только я. Так мне чудилось, когда он засыпал, уронив лохматую голову на мои колени, нашептывая и вскрикивая во сне. Но Зоран Ивачич не успокоился, даже когда наше семейное дело стало приносить барыши, сравнимые с доходами махарадж и деспотов Александрии. Мы давно выстроили гебойду в Горном Хибре и несколько факторий в оазисах. Дома Ивачича уважали на биржах от Басры до Джелильбада и от Каира до Бохрума. Наши караваны поднимались на север к кочующим столицам булгарского каганата, а на юге достигали глиняных эфиопских городищ. Но Зорану всегда было мало. Он не скупился на меня, но это было единственное, на что он не скупился. Остальные тысячи и миллионы откладывались на борьбу, которая никуда не вела. Напрасно Рахмани в сотый раз уговаривал моего упрямого супруга, что каждой тверди положены свой предел и своя скорость перемен…

Получив у ливийского царя роскошный аванс, Зоран уплыл в свою последнюю погоню за Плавучими островами. Заранее мы договорились всем сообщать о его пропаже, поскольку возвращаться в Бухрум Зоран не планировал. Он планировал ворваться на Великую степь под знаменами Гермеса-вседержателя во главе тысяч яростных центавров…

— Почему ты ничего не предпринял? — спросила я Рахмани, когда он внезапно вернулся из своей загадочной Тьмы. С той поры, как Зоран надел мне на палец кольцо, я видела Рахмани урывками, и всякий раз сердце мое замерзало хрупким стеклом. Мне доносили об огнепоклоннике, опять же урывками. Говорили, что он поселился на Зеленой улыбке, на самой границе Тьмы, что таскает подарки уршадов и водит гостей на теневую сторону, в страну ледяных бесов…

— Потому что так начертано. — Рахмани улыбался, но его улыбка отдавала горечью. — Ты будешь с ним, пока не придет моя пора.

Мое сердце на миг стало куском горного хрусталя. Я не желала слушать дальше эти речи, я готова была запечатать его вещий рот смолой. Эти полные губы, столько раз сосавшие мою грудь, эти зубы, столько раз снимавшие с меня пояс.

— Молчи, молчи, — прошептала я. — Ты пугаешь меня, воин. Разве ты желаешь смерти своему другу? Или ты научился гадать на мертвой воде? Но это опасно, мертвая вода высосет из тебя годы. К ней нагибаешься гладкокожим юношей, а поднимаешься морщинистым стариком…

— Я не гадаю на воде, Женщина-гроза. Я вообще не гадаю. Наше будущее всегда рядом с нами. Ты сама примешь решение, когда придет срок, и не спрашивай меня о большем. Пусть каждый из нас будет счастлив тем, что имеет.

— Ты слишком легко уступил меня, — теперь я словно жаловалась ему. — Зачем ты познакомил нас в университете? Разве тебе не хотелось сжечь нас обоих? Признайся же…

— Мне всегда хотелось видеть тебя счастливой, Женщина-гроза.

Он снова заткнул мне рот, в стотысячный раз я ощутила себя бестолковой дурочкой, наклонившейся над колодцем его мудрости. Рахмани всегда умел выворачивать наизнанку. Он выворачивал наизнанку самое святое, но святое от этого не становилось гадким. Он выворачивал наизнанку детскую дружбу и взрослую любовь, преданность стране и верность слову. Мой суровый любовник слишком долго прожил среди Слепых старцев, если они вообще существуют, он перестал различать истинную и ложную честь.

— Ты часто говорил со мной о чести, Рахмани, — снова упрекнула я его. — Ты говорил, что всю жизнь занят лишь двумя вещами — учебой и поисками абсолютной чести, а сам не можешь поступить, как свойственно мужчине.

— Абсолютной чести, наверное, нет, как нет единственно верного языка для передачи наших чувств и сомнений, — дом Саади выразился, как всегда, запутанно. — Если мужчине следует непременно задуть свечу, которая освещала ему путь, только потому, что эта свеча осветила путь еще кому-то, то как назвать этот путь? Путь подлости? Путь трусости и бесчестья?

И я снова не нашлась, что ответить этому благороднейшему дому. Я молила духов народа раджпура, чтобы они забрали мою страсть к нему, а вместо страсти подарили бы ровно тлеющую привязанность, но духи оставались безучастны.

Рахмани недолго гостил в доме Ивачича.

— Завтра я возвращаюсь на Зеленую улыбку, — Рахмани забрал мою руку, развязал застежки рукава и поцеловал в сгиб локтя. Мой пропавший супруг растекался теплым маслом по моему телу, но не умел так властно целовать… — Я должен торопиться, пока вода в реке не поднялась. Марта, он наверняка жив, я верю.

Он запахнул плащ и ускакал к одному из Янтарных каналов, известных только ему. После той мимолетной ночи, которая пронеслась, как песчинка, я не видела его. Я не видела их обоих, безумных по-разному, и по-разному любимых мной. Проскочили жаркие месяцы, и вот, спускаясь к стоячей воде, в которой дом Саади спрятал мой и только мой Янтарный канал, я спрашивала себя, не угадал ли он все заранее. Не рассчитал ли заранее появление уршада под сводами гебойды и мое бегство через соленые ущелья.

Не ждет ли он меня и мой Камень по ту сторону канала?

…Мне все чаще приходилось объявлять привал, чтобы выжечь пиявок, присосавшихся к ногам животных. Тучи гнуса зудели над нами, забирались за воротник, мучили коней. От укусов голодной мошкары опухали веки, чесалось все тело, несмотря на притирания из травы Гоагчи, которой у меня с собой всегда с избытком. Лучше всех себя чувствовала нюхач, она обжиралась фруктами, похрюкивала и совершенно не раздражалась от качки. Корзину пришлось прикрутить поверх наших тюков, лошадь хромала, ветки хлестали по крышке корзины, но Кеа переносила лишения без видимых усилий.

Тонг-Тонг погибал, но я ничем не могла ему помочь. Пока он еще крепко держал поводья, рубил ножом сучья и присматривал за подозрительными змеями в болоте, но нос Красной волчицы чуял на несколько песчинок вперед. У меня не было нужных снадобий, чтобы остановить заражение. Кровь Тонг-Тонга становилась гуще с каждой минутой, несмотря на количество жидкости, которое он потреблял. Он выпил всю воду из бурдюка, затем стал пить из болота, но почки отказывались пропускать воду дальше.

— Он умрет, — сказала мне Кеа, когда я меняла ей подстилку.

— Ты можешь предложить, как спасти его?

— Я чую четыре вида растений, плоды которых можно смешать, чтобы получить противоядие. Эти растения есть в лесу, но противоядие будет готовиться несколько дней, а твоему слуге остается не больше суток. Завтра утром он погибнет, сколько бы воды ни выпил…

— Если он доживет до завтрашнего полудня, я призову моих сестер-волчиц. Одной мне не хватит сил, но вместе… как думаешь?

— Вместе вы сумеете, — серьезно проквакала Кеа. — Женщина-гроза, ты сумела бы очистить ему кровь и без помощи сестер, но не на Хибре.

— На этой дерьмовой тверди магия намного слабее, так?

— Ты называешь магией силу разума, Женщина-гроза. Хибр ничем не отличается, отличаются люди. Здесь больше верят тому, что где-то снаружи нас, чем тому, что внутри, — Кеа постучала клешней себе по плоскому лбу.

Я сама не заметила, как начала советоваться с нюхачом по любой мелочи. Наверное, так же прыщавые обжоры втирались в доверие к каждому из своих временных хозяев и постепенно завоевывали себе главное место за столом. Насчет главного места я преувеличиваю, но несомненно одно — слегка вонявшая толстуха Кеа стоила затраченных на нее денег…

— Ты чуешь Янтарные каналы? — спросила я, когда до цели осталось совсем немного.

Нам предстояло спуститься в глубокую лощину, укрытую от посторонних взглядов многослойным ковром древесных и стелющихся мхов, поверх которых рассыпались желтой листвой тысячелетние бутылочные деревья. В лицо дул ветер, он нес раскаленную пыль, каждая крупица которой была подобна семени горького перца. Полог влажного леса колебался и тонко жужжал, обещая укусы сотен насекомых и неминуемую лихорадку. Тропа здесь кончалась, вместо кочек из густой смолистой жижи торчали обгорелые корни, усаженные ядовитыми грибами.

— Я чую твое колдовство, — нюхач раздвоенным языком облизал себе плоские щеки. — Локтей на сто в обе стороны пахнет твоим колдовством. Ты накладывала тут заклятие Ненависти, так? Оно крепко до сих пор, даже птицы не залетают сюда. Не пахнет птицами… Крепкое заклятие. У меня начинает стучать сердце, Женщина-гроза.

Кеа в очередной раз изумила меня. Она чуяла заклятие, которое я наложила почти год назад, употребив для усиления магии прорву подручных средств. Тот участок болота, где Рахмани спрятал Янтарный канал, я обошла трижды и закопала вокруг шестнадцать трупов грызунов, напичкав их нужными травами. Затем я развесила на черных деревьях шестнадцать костяных амулетов, заговорила ветра и миражи, заставив их бродить кругами, отпугивая возможных путников.

Способная волчица разгадала бы мои хитрости за пару дней, но внутри, в самой сердцевине жаркого перегноя, ничего бы не нашла.

Потому что Янтарный канал — это вода.

Я сняла заклятие, отогнала ветер и хлестнула аргамака. Он не желал идти, но подчинился, почти сразу провалившись по грудь.

— Госпожа, там глубоко, — подал голос верный Тонг-Тонг. — И я видел змею.

Мой серый дьявол с диким усилием освободил передние ноги, вытащил меня на мелководье. Я спешилась, окунувшись по бедра в трясину, схватила под уздцы нашу третью уцелевшую лошадь с поклажей и прогнала всех их на берег. Кони нам больше не нужны, через этот Янтарный канал им не пройти…

Тонг-Тонгу я велела нести корзину с Кеа над головой. Мы вступили в самое грязное, тоскливое болото, какое себе только можно вообразить. Из этих болот, спрятанных за северными пиками Соляных гор, берут начало несколько речушек, вдоль которых в степях разбросаны деревни кочевников. Но деревни далеко отсюда, люди тщательно обходят болота и не подпускают сюда скот. Трясина обманчива и коварна. Достаточно шага в сторону — и глупца ждет крайне неприятная смерть. Наверное, нет смерти приятной, но погружаться в течение суток в темно-зеленую грязь, пока насекомые заживо отгрызают тебе веки…

— Женщина-гроза, стой, я чую пустоту, — окликнула меня из корзины Кеа. Тонг-Тонг послушно нес корзину над головой, хотя каждый шаг давался ему все труднее. — Я чую пустоту, дальше опасно…

Я в последний раз оглянулась на Хибр. Бледный лик Короны словно вздрагивал от укусов мошкары. Мертвые стволы нависали над нами зловещим частоколом. Ряска затягивала разрыв, проделанный нами в густой грязи, а по сторонам тяжко вздыхали вонючие пузыри. Далеко позади, на заросших осокой кочках, паслись брошенные кони. Смрад от лопающихся пузырей становился почти невыносим. Я замерла, сверяясь с едва заметными ориентирами, которые указал мне Рахмани. Крохотная ошибка, два локтя в сторону — и конец.

— Тонг-Тонг, за мной, зажмите носы! — приказала я и первая шагнула в глубину.

Ноги потеряли опору. Несколько песчинок, сражаясь с паникой, я погружалась в липкий мрак, а затем сквозь плотно закрытые веки пробился мерцающий желтый отблеск.

Мы провалились в Янтарный канал.

16 В КАПКАНЕ ОТРАЖЕНИЙ

— Дом Саади, ты видишь их? — Снорри Два Мизинца быстро раздевался, стукаясь коленями о сиденья в глубине кареты. Экипаж подскакивал на корнях елей и сосен, которые вылезли на полузаросшую лесную дорогу, словно сговорившись развалить дряхлое средство передвижения. Эму неслись как сумасшедшие, наклонясь вперед, роняя перья, высекая искры когтями из редких, попадавшихся на дороге булыжников. Корона металась среди нависающих дремучих крон, птицы замолкали, пугаясь тревожного грохота колес.

Рахмани несильно хлопал кнутом по пушистым спинам птиц, с трудом удерживаясь на месте кучера. Кипящее озеро было близко, но погоня не отставала…

Первым делом Два Мизинца отклеил бороду, длинные свисающие усы, и лицо его сразу резко, неуловимо изменилось, как меняется дно старого котла после чистки речным песком. Пропали сизые мешки под глазами, вытянулись и окрепли щеки, выдвинулся вперед жесткий подбородок. Вор из Брезе расстегнул застежку шапки, которую никогда не снимал в городе, и оказалось, что его лохматые волосы — всего лишь парик. Парику было что скрывать, ибо череп длиннолицего мужчины мало походил на черепа почтенных ютландских горожан. Выше лба кость плавно раздваивалась, напоминая вытянутые семядоли, а за ушами трепетали нежно-розовые пересохшие жабры. Под широким, не по размеру, одеянием горожанина обнаружились тонкая кольчужная сеть и белая крестьянская рубаха. Крепко сбитое тело в нескольких местах перетягивали узкие ремни с набитыми кармашками.

— Пока никого не вижу, — ловец пожевал губами, оглядываясь на полет порванной паутины. — Поторопись, прошу тебя…

Шестеро эму заложили дикий вираж, едва не легли на бок, вытаскивая карету из крутого поворота.

— Дом Саади, ты уверен, что это орден? Ты уверен, что это посланцы Доминика?

— Больше некому, Снорри. Они давно пытаются схватить меня за хвост…

Рахмани кривил душой, чтобы не запугивать и без того нервного предводителя воров. Карета вылетела на обрыв, нависающий над скалистым берегом Кипящего озера. В ноздри ударила серная вонь, темное марево охватило близкий горизонт, дорога превратилась в еле заметную тропку во мху. Рахмани отпустил сразу двух фантомов и удерживал их напряжением воли больше двух мер песка.

Первый фантом побежал назад по извивам колесной колеи, усыпанным сосновыми колючками, и благополучно растворился, потеряв связь с хозяином. Зато второй, посланный Рахмани вперед, через скалы, очень скоро наткнулся на отражение и рассыпался. Рахмани подарил двойнику малую толику огня, достаточную лишь для того, чтобы внести смятение в стан врага.

Двойник Рахмани швырнул вперед огненный шар, как только поросший лишайниками гранит задергался перед ним в пляске смятой фольги, но шар тут же вернулся и уничтожил двойника. Последнее, что ловец успел увидеть прозрачными глазами своего повторения, — это скользящие над полями мха зыбкие фигуры в серых капюшонах…

Преследователи выдали себя. Это было хорошо и плохо одновременно. Хорошо тем, что они себя выдали. Плохо тем, что они подозревали о его слабостях и его надеждах. Каким-то образом они догадались, как замкнуть его в кольцо. Но было еще кое-что, серьезно обеспокоившее Саади. Те, кто шел по следу, только притворялись монахами из ордена Доминика.

Верные псы папы, с которыми предпочитает не спорить сам император, умеют многое. Но зашивать пространство в мешок отражений им не под силу.

Снорри рос в размерах. Тесного пространства кареты становилось мало для его истинного, по-своему красивого, но слишком уязвимого организма. Он изо всех сил упирался конечностями в стены, чтобы не разбить голову, и со страхом наблюдал в окно, как движется сосновый бор. Сколько себя помнил Вор из Брезе, начиная с листа гигантского лотоса, на котором мыла его мать, он всегда жил в напряжении. Каждый день мог стать последним, а самый безобидный звук мог оказаться шелестом ловчей сети или взмахом ножа, перерезающего сухожилия. Даже много лет спустя после шороха ловчей сети, после тысяч дней, проведенных в неволе, и тысяч дней, проведенных на свободе, среди уважения и страха окружающих, он продолжал бояться.

— Дом Саади, мне нечем дышать, они ткут отражения, — Снорри забарабанил в переднее окошко. — Клянусь, мы уже проезжали эту развилку и этот ручей…

— Ты прав, становится душно, — как можно небрежнее подтвердил ловец. Краем глаза он видел, как бушующий водный горизонт противостоит колдовским чарам. Сосны и скалы придвигались, наползали, понемногу сжимая бирюзовую горловину неба, только озеро по левую руку оставалось пока свободным. Птицы неслись что было мочи туда, где обрыв обрушился и дорога полого спускалась к бурлящей воде. В лицо Рахмани летели комья земли.

— Это орден, да? Я чую их издалека, псы в красных сутанах, — ворчал Два Мизинца, развязывая тугие ремни, стянувшие спину. — Скорее, дом Саади. Со стороны озера нас не возьмут. Кипящая вода им не друг.

Снорри расстегнул пряжку одного из ремней на плече. Прошептал что-то и коротко сплюнул через плечо. Его грудь начало распирать изнутри.

— И не подглядывай, ты мне мешаешь! — потребовал Снорри, заметив косой взгляд ловца в зарешеченном оконце. Отвернувшись, он распустил брючный ремень. Брюки лопнули с треском, освобождая затекшие суставы. Рахмани почувствовал, как спина немеет от тысяч невидимых колючек. Так происходило всегда вблизи чужого колдовства. Снорри слишком быстро возвращался в родное тело.

— Я не собирался за тобой подглядывать! — рассердился Рахмани. Он старался вдыхать ртом. От темной горячей воды несло тухлятиной, хотя трупы в озере не плавали. Внезапно ловец вспомнил недавний разговор в харчевне, где кто-то упомянул старинную прусскую легенду. В легенде Кипящие озера назывались «воротами ада», настолько сильно туманы разносили серный аромат.

— Ах, дом Саади, я и забыл, что у тебя глаза на затылке!

— Глаза у нас устроены одинаково, просто ты в детстве был ленивый и не хотел учиться. — Ловец снял куртку, размотал пояс и потихоньку начал замедлять дыхание. Эму свернули на откос, колеса больше не прыгали, вместо этого начали увязать в песке. Пелена жарких брызг висела над каменистым пляжем. На кудрях, щеках и голых плечах ловца оседали горькие капли.

— Своему ремеслу я выучился получше, чем другие!

— Снорри, ты гордишься тем, что умеешь ловко воровать?

Рахмани с трудом остановил разгоряченных птиц под обрывом. С трех сторон ощетинился корнями мрачный бурелом, с четвертой стороны клокотали гейзеры Кипящего озера. Рахмани слушал, как с хрустом разминает суставы его вынужденный напарник, и неспешно разглядывал врагов. Обычным зрением он их, естественно, не видел, слишком плотно сгустились отражения. Но он отчетливо различал биение их подлых сердец и их фанатичную злобу. Одни из них удерживали отражения, чтобы противостоять ударам его огня, другие быстро ткали сеть.

Орден послал ткачей. Но доминиканцы никогда не занимались колдовством!

— Можно подумать, что ты не воруешь! — воскликнул Снорри. — Воровать пытаются все, но не всем дано. Кому не дано стать мастером — тот становится ханжой и притворяется, что радеет за добродетель…

— И что же я ворую? — вернулся в себя Рахмани. Он дышал медленно, медленнее, чем спящий в берлоге медведь, медленнее, чем вдыхает заколдованная дракониха в глубинах вулкана.

Ткачи, закрытая секта. Итак, орден отступил от им же установленных правил — не иметь ничего общего с порождениями иной тверди. Папский престол обратился за помощью к закрытым сектам Порты, к изуверам, взявшим в идолы Августина, но извратившим его писания…

— Ты воруешь подарки Тьмы у короны, — моментально нашелся Снорри. — Все подарки заранее принадлежат Его величеству, тебе это ведомо лучше меня. Сколько красивого и сколько нелепого ты перепродал мне?

— Ты сознательно смешиваешь все в кучу, — терпеливо возразил ловец, обшаривая взглядом подступающий к горячему озеру бор. Он нащупывал щель, в которую можно будет плюнуть очистительным огнем. — Меня учили борьбе со злом. Какой-то человек объявил, что темная сторона тверди принадлежит ему. Это недобрый человек. И что с того, если этот человек боится шаг ступить в собственные владения? Разве король может объявить себя господином воздуха или господином солнца? Разве ты, Снорри, боишься входить в свой дом?

— Иногда побаиваюсь, — признался вор. Рахмани услышал, как он еще дважды сплюнул и дважды прочитал оберег на поющем языке Суматры. Спины Рахмани коснулись новые иглы чужого колдовства, ощущение было такое, как будто отлежал мышцы. Снорри Два Мизинца слишком тяжело возвращался в свое тело.

— Нельзя украсть то, что никому не принадлежит, — поучительно изрек Рахмани. — Я переселился на Зеленую улыбку именно затем, чтобы отдать всем то, что пытался присвоить себе кто-то один. В мире много зла, Снорри, и твое воровство — не самое печальное зло…

Корявые сосны, повисшие на границе бора и каменистого откоса, спускавшегося к озеру, чуточку придвинулись. Или это ему только почудилось?.. Рахмани не заметил, что ноги его сами выстукивают гимн детей Авесты, гимн его отца, высокого дома Саади, хранителя «Книги ушедших»…

— А я переселился сюда на пять лет раньше тебя и занялся тем же самым, — простонал, выбираясь из кареты, Снорри. Только снаружи он мог освободить от чар перевоплощения поясничный отдел позвоночника и острое седалище. — Я стал отбирать мелочи у богатых ярлов, но никогда не трогал бедняков. Разве это не восхитительно — утащить алмазы из перевязи ярла Скверрика и напоить целый квартал? Я забрался к нему в замок по голой стене, а внизу входы охраняли сорок рыцарей! А как насчет изумрудов из башни принцессы Твиргл? Я продал их скупщикам и построил приют для сирот! А золотая библия, которая исчезла из драконьего гнезда прямо в Сочельник? Разве не радовались бедняки, с которыми я всегда щедро делился?

— Конечно же, пьянчуги в кабаках всегда радуются, когда ты им наливаешь! Замечательный способ поделить деньги богачей, — неодобрительно процедил Рахмани. — Только не забудь, что вытащить золотую библию из гнезда ты сумел благодаря своему маленькому отличию от местных жителей. Если бы не твои ноги водомера, воры не избрали бы тебя главой Гильдии. Так что свое почетное место ты заполучил не совсем честно, не забывай об этом. Про Вора из Брезе слагают легенды восторженные школяры, это правда. Но не забывай, что тебя упрятали бы в зверинец и показывали бы вместе с аллигаторами и ящерами, если бы не Марта Ивачич…

…Рахмани не любил напоминать своим многочисленным должникам об их долгах, но Вора из Брезе порой приходилось ставить на место. Тем более что от рабства в передвижном зверинце Снорри спас не он, а Женщина-гроза. За ребенка-водомера из редкого племени с островов Большой Суматры охотники просили десять мер золота. Охотники невероятно рисковали, похищая детей водомеров, поскольку с белыми на Суматре общались единственным способом: стреляли в них отравленными иглами из духовых трубок. После чего парализованных работорговцев подвергали разнообразным малоприятным смертельным процедурам в честь местных богов. Иногда вооруженные работорговцы объединяли силы и совершали дерзкие рейды, захватывая сотни невольников. Иногда они возвращались на рынки Шелкового пути с удачей, но порой гибли в ядовитых болотах Суматры… Тем более ценны были молодые водомеры, способные к мимикрии.

Марта Ивачич посетила невольничий рынок в маске, в закрытом портшезе, как и положено замужней иноземке с Хибра, делающей покупки от лица супруга. Вокруг ее портшеза звенели доспехами гоплиты, предоставленные для охраны самим диадархом Леонидом, который в то время еще не занял трон Искандера Двурогого. Диадарх Леонид сходил с ума по вычурной иноземке, которая разогревала его бешеный пыл тем более, что носились упорные слухи о ее невольничьем прошлом и даже о ее юности, прошедшей в храмах дэвадаси, где молодая жрица готова усладить любого мужчину…

Диадарх предоставлял домине Ивачич охрану и бессильно скрипел зубами от присутствия в ее портшезе этого кудрявого выскочки, этого колдуна с наглой улыбкой! Рахмани в нагретом сумраке орехового дерева вдыхал благовония Женщины-грозы и грел шершавые ладони между ее бедер. Женщина-гроза прикасалась нижней губой к его глазам и щекам и позволяла трогать себя, извиваясь, как пойманная в кулаке змея. Но как только губы Рахмани открывались для признаний, высокая домина запечатывала их поцелуем; ее прохладный язык проникал столь глубоко, что слизывал остатки мыслей с воспаленных мозгов ее любовника. Корона Великой степи дробилась мелкими ромбами, протекая сквозь решетку портшеза, снаружи тяжело шагали солдаты, а на помостах нараспев расхваливали свой товар татуированные мужчины в птичьих масках.

— Молчи, прошу тебя, — шептала молодая домина, кося маслянистым взглядом сквозь решетку окна на хмурые забрала гоплитов. — Молчи, ты обещал…

— Я обещал, что помогу тебе угадать звук струны, но я не обещал усыпить свое сердце…

— Молчи, молчи, я снова видела сон… — Она пустила пальцы Саади еще глубже и коротко застонала, прикусив зубами его влажное от пота плечо. — Я снова видела сон, как мы с тобой деремся над бурной водой…

— Мы деремся? — рассмеялся Саади. — Но это смешно…

— Мы деремся над бурной прозрачной водой, но не касаемся воды ногами и не касаемся друг друга руками. В наших руках нет оружия, но мы скрещиваем смертельные удары. Я наступаю, а ты обороняешься с улыбкой. Когда ты обороняешься, мне особенно страшно, мне страшнее вдвойне, потому что я слышу твою тоску и твою безмятежность…

— Тебе было страшно во сне от моей тоски? — Рахмани перестал улыбаться.

— Да, я снова проснулась, мокрая от ужаса. Меня напугала твоя тоска, ибо ты тосковал по мне. Ты тосковал по мне, как по покойнице, хотя я еще была жива. Ты тосковал по мне, потому что тебе предстояло меня убить… Молчи, молчи, поцелуй меня…

— Но тебе же известно, что мне запрещено убийство…

— Молчи, молчи, это где-то здесь…

Перед вооруженными македонянами, хозяевами тверди, рыночная мелочь расступалась шустро и бессловесно. Женщина-гроза повелела остановиться возле помостов, где торговали редкостями — пигмеями с Плавучих островов, черными циклопами из страны Нуб, людьми-перевертышами, людьми из грибниц Огненной земли, людьми-зубастыми рыбами и прочими диковинными разумными и полуразумными. За огромные деньги, зная соответствующий пароль, здесь можно было приобрести даже нюхачей, монополию на торговлю которыми, под страхом казни, по всей планете держала Александрия.

Но Марта и Рахмани искали не нюхача.

Помост был пуст, как и положено месту, где торгуют самым редким и дорогим товаром. Продавцы сидели на краю и степенно пили зеленый чай.

— Ты узнаешь? — улыбнулась в темноте Женщина-гроза и вытащила из сафьянового футляра потертый хур. — Именно здесь ты выкупил меня во второй раз…

— Кто-то всегда возвращает нас обратно, — прошептал Рахмани, разглядывая инструмент, хранивший бараний жир с пальцев дюжины поколений шаманов.

Рахмани надел маску и, как положено мужчине, затеял разговор с продавцами. Его спутница нежно трогала струны хура, прислушиваясь к угасающим нотам. Хур звучал то печально, как песня вдов, то раскатисто, как бег торгутских табунов.

Продавцы неторопливо выводили и показывали диковинные товары, а Рахмани неспешно набавлял цену, кидая золотые пластинки на чашу весов. Лучи Короны плясали на шлемах и обнаженных мечах гоплитов, рынок ревел, как ревут буруны в фиордах, Женщина-гроза перебирала струны. Неторопливый торг прервался, когда заколдованный хур вместо ноты степной печали завибрировал звонко и жадно.

— Этот, — повелительно произнесла из глубины портшеза домина Ивачич.

Торговцы выволокли из-под помоста клетку, укрытую заговоренной желтой тканью. По ткани растекались письмена страны Бед, а внутри корчилось странное существо. Вроде бы очень смуглый юноша, невероятно гибкий, со слишком длинными и тонкими конечностями. Его вытянутая голова была замотана во влажное полотенце, над черными губами жужжали мухи, а глаза заволокло серой пленкой, как у умирающих рептилий. Рахмани поразили пальцы невольника — вытянутые, гибкие, как черви. Такими пальцами, пришло в голову Рахмани, легко вытаскивать драгоценные камни сквозь окна ювелирных лавок. Хур плясал в неподвижных ладонях домины.

— Мудрый выбор, — прошепелявил торговец, пытаясь проникнуть косым глазом сквозь вязь решетки. — Здесь почти взрослый водомер, очень скор и дик, но очень хитер и осмотрителен. Говорит на трех языках и понимает на шести. Может охранять владение снаружи, и если госпожа… если госпожа желает забрать раба на Хибр, то лучшего убийцы упырей не найти. Обучен играм в карты, в шахматы и в платок, сделает неприступной вашу гебойду со стороны воды и с воздуха…

— Достаточно, — поднял ладонь Рахмани. — Госпожа покупает.

— Зачем он тебе? — спросил Рахмани позже, когда носильщики тронулись в обратный путь мимо рядов со смуглыми тайскими танцовщицами, со связанными полудикими склавенами, с белокурыми дочерьми гиперборейцев и черноглазыми пышными девушками из страны Вед. — Зачем тебе урод? Хочешь преподнести его султану Горного Хибра? Если он изменчив, как хамелеон, его можно натаскать в тайную стражу или научить воровать…

— Хур запел, — ответила женщина. — Высокий лама Урлук двенадцать лет назад указал мне на сегодняшний день. В год противостояния, в месяц косых дождей, в день, когда любимый мужчина будет целовать мне колени, следует настроить хур и прийти туда, откуда начнется путь свободы. Хур заиграет возле того, кому также следует подарить свободу.

— …Любимый мужчина… — как эхо повторил Рахмани, но тут же спохватился. — Ты, как всегда, веришь своим волчицам и своим желтошапочникам! Отпустишь водомера на свободу? Но его моментально схватят снова, он слишком заметен! Что твои ведьмы еще наобещали тебе в детстве? Не приказали ли они тебе прыгнуть в колодец? Лучше признайся мне в этом сразу…

— А ты сам? Ты веришь своим пещерным старцам, — холодно парировала жена Ивачича. — Чем они лучше мудрецов в желтых шапках? Чем они лучше Красных волчиц, которые выучили меня целовать змей в жало и спать в обнимку с дикой пумой?! Твои старцы — такие же колдуны.

— Старцы из склепа хранят и приумножают знания, — тихо, но твердо ответил Рахмани. — А ламы и волчицы твоего народа несут людям суеверия.

— Мы опять ссоримся, дом Саади, — с горечью произнесла Женщина-гроза и отвернулась к окну. — Если знания старцев так важны, то почему их так ненавидят, и не только на Хибре, но даже на Зеленой улыбке, где поощряется книжная ученость?!

— Тебе известен ответ, — вздохнул Рахмани. — На Зеленой улыбке поощряется лишь та мудрость, которая угодна папе и монашеским орденам. На Хибре поощряется лишь та мудрость, которая заключена в священной книге султанов. Дети Авесты, укрывшиеся в пещерах, говорят миру, что истина едина и бог един. Есть семь зверей, и человек — первый среди них. Есть зло, которое следует изгнать из мира. Зло бесконечно, но мы сильнее его…

— Мать волчица говорила мне то же самое. Бот видишь, Рахмани, у нас один путь. — Женщина-гроза ласково взяла его за руку, и в темноте портшеза ее глаза блеснули солеными жемчужинами. — Оставайся на Великой степи, не ищи новых опасностей и новых законов чести.

— Ты просишь невозможного, Женщина-гроза. Ты мне не скажешь, зачем тебе водомер?

— Ты возьмешь его с собой, Рахмани.

— Что-о?!

— Ты возьмешь его с собой на Зеленую улыбку и там выпустишь. Я оплачу расходы. На Зеленой улыбке торговля людьми почти везде запрещена, он сумеет приспособиться.

— Ты купила его, чтобы отпустить?

— Да. Он будет свободным.

— Но… зачем? Это тебе тоже нашептали ламы?

— Да, Рахмани. Старцы многому тебя научили. Ты сделал огонь своим братом, ты научился перешагивать пространство и драться без оружия, но ты не научился верить в знаки.

— Я верю в знания, Женщина-гроза.

— Я скажу тебе… Если ты обещаешь, что выпустишь паучка из клетки на Зеленой улыбке.

— Ладно… обещаю, — Саади снова растворился во влажном блеске ее улыбки. Когда он вынырнул из ее бездонных зрачков, Марта рассказала ему то, что предсказал ей лама Урлук…

Спустя много лет Рахмани передал эту историю Вору из Брезе, который от изумления чуть не забыл о том, что надлежит закончить превращения. Снорри Два Мизинца так и застрял с разинутым ртом, наполовину в облике бесцветного горожанина, наполовину в облике водомера…

— Так что это Марта Ивачич выкупила тебя, паучок. У тебя еще будет возможность поблагодарить ее, Снорри. Поторопись, я прошу тебя, скорее!

Рахмани незаметно освободился от обуви, чтобы надежнее ощущать земную твердь. Он уже не сомневался, что придется драться здесь, на берегу. Попытаться сейчас сбежать — значит подставить спину. Меньше всего на свете ему хотелось вступать в очередной, нелепый и бесполезный бой. Каждое насилие отзывалось болью и прядью седых волос. Насилие противоречило основам Учения.

— Женщина предсказала, что я подставлю тебе спину над воротами в ад?! — Снорри гулко захохотал. — Не могу поверить, что ты, поклонник вечной мудрости, веришь гадалкам.

— Да, тогда мне это тоже показалось ерундой, — поморщился Саади. — Как видишь, чародеи с Великой степи умеют видеть сквозь годы. Раньше я этому не верил. Я не верил, что мудрость опыта и гадание могут греть друг друга, как две ладони… Что мне еще тебе напомнить, Снорри, чтобы ты перестал ржать? Хочешь, я припомню, как ты обокрал церковь Воскресенья? А кто похитил кассу женской богадельни в Крыжычах? А кто помог утонуть предыдущему председателю воровской гильдии?! Как видишь, я следил за тобой все эти годы. Я не удивился, когда обнаружил тебя в Брезе, в новом качестве. Я даже сам предложил тебе сбывать подарки Тьмы, чтобы не терять тебя из виду. Ты был неплохим товарищем эти годы, не могу сказать про тебя дурного… Но все эти годы мне не давал спать вопрос, зачем я рисковал, вывозя тебя на Зеленую улыбку. Я отлично помнил пророчества Женщины-грозы, но не мог ответить на вопрос, каким образом меня спасет этот жадный воришка…

Две долговязые фигуры в сером обходили по берегу, скрываясь за ложными отражениями. Еще двое в капюшонах подбирались по воде. Они обжигались, они кололи ноги об острые камни, но упорно разматывали невидимую сеть. Сети Рахмани не боялся. Больше всего он боялся кого-нибудь зашибить насмерть. Молнии танцевали у него на ладони, жгли руку до самого плеча и не находили выхода своей ярости. Огонь всегда яростен, у него нет друзей.

— Молчи, дом Саади, прошу тебя, — умоляюще понизил голос Снорри, будто из глубин кипящего озера кто-то мог их подслушать. — Ты хитер в речах, дом Саади, тебя непросто переспорить. Но ведь и ты стал лучшим ловцом среди венгов, именно потому, что учился в пещерах. Ты осуждаешь меня за обман, а сам что? Разве не ходят легенды среди ярлов о чужаке, который за несколько лет стал лучшим и, вдобавок, умеет читать злые мысли заговорщиков? А что бы сказали почтенные тайные советники короля, ревнители креста и подпевалы у нунция, если бы прослышали о Слепых старцах?

— Они близко, но умело прячутся… — сменил тему Рахмани, медленно поводя подзорной трубой вдоль темно-зеленой границы соснового бора. Полузаросшая дорога петляла, исчезая в зарослях на далекой опушке. На ней еще до сих пор не осела пыль, поднятая колесами кареты, на которой прикатил ловец с приятелем. Птиц Рахмани выпряг и пустил обратно в город, они больше не понадобятся. Он не слишком переживал, что закончился относительно спокойный период жизни, ведь заранее было известно, что святые отцы выйдут на след. Рахмани с тревогой думал о поваре Хо-Хо и верном Ванг-Ванге. Получалось, что он их бросил, хотя такой исход тоже планировался заранее…

Снорри выплюнул в сторону леса третье сторожевое заклинание, но внятного отклика не последовало. В пределах действия заклинания враги не прятались, однако Вор из Брезе не доверял магии, когда речь заходила о хитростях ордена. Ходили слухи, что адепты ордена умели скрываться даже в плоских гобеленах и висящих на стенах коврах…

Рахмани неотрывно следил за клубнями темно-коричневых сосновых корней, которые оплели крутой песочный обрыв. Обрыв несомненно приближался.

Следовало очертить владения огня, но Рахмани медлил. Брат-огонь следует призывать в союзники в последний момент…

— Это точно, — согласился Вор из Брезе. — Самые лучшие ищейки никогда не встречаются на пути.

— Они рядом, они сжимают отражения вокруг нас…

— Я стараюсь, но не могу быстрее! Я закостенел в вашем чудовищном облике!

Старенькая, видавшая виды карета поскрипывала распахнутыми дверцами, стихал на траве стук страусиных ног, невнятно звучала бурлящая музыка ближайшего озера. Рахмани подождал еще немного, но на опушке бора не мелькнула ни единая тень. Однако спокойнее от этого не стало. Сеть разматывалась, погоня дышала в спину. Сеть враги заговорили добрым десятком заклятий из арсенала мадьярских колдунов, у Рахмани от такой концентрации злобы першило в горле. Он еще больше замедлил дыхание, раздумывая, в курсе ли гагенский нунций, кто выступает от лица доминиканцев…

— Дом Саади, там кто-то есть! Там, в воде! Дом Саади, еще можно вырваться…

— Нет, паучок, если мы сбежим, мы приведем их на остров.

— Но… им не пересечь кипящую воду! — не слишком уверенно возразил Снорри.

— Но мы не станем это проверять, верно?..

Ловец сосредоточился, оставил на открытом месте еще одну свою точную копию, а сам отодвинулся под защиту валуна. Призрачный кадавр неторопливо оглядываясь, заскользил в сторону леса, в точности повторяя походку хозяина. На ходу фантом извлек из ножен спату, в левой руке поднял короткоствольный мушкет. Когда до ближайших сосен осталось меньше двадцати локтей, Рахмани явственно различил ответный блеск меча. Фантом вспыхнул и рассыпался искрами.

Отражения сжимались.

— Это не доминиканцы, дом Саади! Я чую черное колдовство! Садись скорее, только не сдавливай мне бока. Ну, где ты там?!

— Поздно, Снорри. Не высовывайся.

— Что такое? Что значит — поздно?

— Я сказал — ляг за камень и не высовывайся. Воткни голову в песок!

— Но тут нет песка, дом Саади. Тут сплошные камни, причем горячие… Ой, святая дева, что это?..

— Вот именно, это не святая дева, — поправил Рахмани, медленно освобождаясь от рубахи. — Это гораздо хуже.

17 ЦЕНТАВРЫ ИСКАНДЕРА

Мы вынырнули, нахлебавшись ледяной воды, но рев, который я услышала, едва высунув нос на поверхность, прозвучал для меня нежнейшей мелодией. Словно сотни ангелов собрались разом, чтобы встретить меня.

Это буйствовала на перекатах Леопардовая река моего детства. Рахмани не солгал, как, впрочем, не лгал мне никогда. Он сотворил очередное чудо, пробив Янтарный путь во владения моего дикого детства.

Выше по течению, в дюжине локтей от меня, отдуваясь и кашляя, вынырнул Тонг-Тонг. Над головой он держал промокшую насквозь корзину, но Кеа отличалась удивительной живучестью. Она тут же прокричала, что впереди порог, и надо немедленно отгребать к берегу. Мои ноги сводило от холода, я уже подзабыла, как сурова к ныряльщикам эта коварная стихия. Нас тащило и швыряло между камней и только чудом не разбило наши черепа, как орехи, что швыряют сверху обезьяны. Зато чистая река смыла с нас болотную грязь.

Я гребла правой рукой, а левой прижимала к животу сундучок с Камнем пути. Я приказывала себе не думать о том, что подарок уршада мог навсегда потерять свои волшебные свойства в воде. Я надрывала глотку, орала что-то Тонг-Тонгу, а он в ответ орал мне и тянул руку, зацепившись за лиану, нависшую над рекой. Мы растеряли весь багаж, бросили на той стороне коней, деньги и припасы, но мне хотелось визжать от радости.

Ароматы родины ласкали мои легкие…

Потом мы выкатились на крутой, подмытый рекой откос и лежали без движения, слушая неумолчную перебранку реки с камнями. Я вдыхала запах любимого леса и едва сдерживала рыдания. Кеа помалкивала, не требуя даже заменить мокрую солому свежими листьями, а Тонг-Тонг кашлял и пил воду. Он набрал уже три бурдюка, один за другим, опрокинул их в рот и стал похож на ходячий бочонок. Яд продолжал разъедать его почки.

— Дорога в ста локтях справа, — сказала Кеа. — Ближайшие люди далеко, но я чую разумных. Много разумных, впереди и сзади. Я таких не встречала.

Мне следовало прислушаться к словам нюхача, потому что нюхач никогда не болтает зря, но в этот момент Тонг-Тонга выгнуло, точно в теле его кто-то натягивал лук, и стало колотить о мокрую землю. К счастью, он не разбил затылок о камни. Я подскочила к мальчику, с трудом разжала ему челюсти и запихала в рот свой головной платок, чтобы он не откусил язык. Тонг-Тонг дышал так, словно в грудь его засыпали мокрый песок, и смотрел на меня уплывающим взглядом.

— Он умрет не сейчас, а утром, — деликатно напомнила из корзины наша спутница. — Впрочем, я чую, как сила заклятий возвращается к тебе, Женщина-гроза. Ты могла бы попробовать лечить его прямо сейчас. Имеет смысл выкопать яму, чем ближе к берегу, тем лучше, и опустить его в сырую почву. Затем следует собрать вон те шишечки и пиявок…

— Не надо меня учить, что делать! — не слишком вежливо перебила я. — Ему уже лучше, он дойдет до деревни, верно, Тонг-Тонг?

Я совершенно зря выпустила гнев на нюхача. Мне следовало всячески ублажать Кеа, поскольку угрозы ее совершенно не пугали. Нюхачи вообще не воспринимали угроз для жизни, поскольку их загадочная вера обещала им непременный переход души в потомков. Для Кеа гораздо важнее было развесить среди вкусных, истекающих соком листьев своих закукленных малюток. Тогда смерть окончательно прекратит волновать самку нюхача…

— Я умираю, госпожа? — Черное лицо невольника стало почти серым, щеки ввалились, из глаз тек гной.

— Ты будешь жить, Тонг-Тонг, я тебя спасу. Но сейчас мы должны встать и идти… Ты сможешь идти?

Внутри меня росла Сестра волчица.

С каждой песчинкой от моей кожи словно отваливались заскорузлые, мерзкие чешуйки. Через ступни, через живот, через воздетые руки в меня вихрем вливалась огненная мощь Леопардовой реки. С каждой песчинкой я молодела, я возвращала себе то, что отнял у меня проклятый Хибр, сухой, застывший, провонявший шишей и верблюжьим пометом. С каждой песчинкой я вдыхала все глубже, и хмельные ароматы джунглей щекотали изнутри мое горло. Я почувствовала, что, действительно, еще немного, еще меры две песка, здесь, в буйной глуши, среди гомона говорунов и золотохвостов, и я смогу исцелить Тонг-Тонга одна, как умела это когда-то, девочкой. Меня поразила идея Кеа насчет сырой могилы, это было удивительно верно, но Матери волчицы никогда не учили меня такому. Я стояла на коленях, склонившись над Тонг-Тонгом, и ладонями впитывала свежие, бодрящие толчки земли. Ну, конечно же, в землю, у самой реки! Как же мы раньше об этом не догадывались, выгоняя из наших сородичей отраву…

— Я смогу идти, госпожа. Но я не сумею защитить тебя, госпожа… — Он действительно встал и поднял на плечо корзину с нюхачом.

Пробивать тропу к дороге пришлось мне. Мушкеты и отсыревший порох мы выбросили, из трех арбалетов после прыжка в болото сохранился один, но к нему кончились стрелы. К великому счастью, я не рассталась с кинжалами и прочими прелестными вещицами из женского арсенала. Тонг-Тонг тяжело шагал следом, гарды мечей тускло поблескивали у него за спиной, но ввязываться в драку ему явно не стоило… Дорога из белого песчаника, утрамбованного тысячами ног и копыт, разрезала пеструю чащу надвое, как портновский нож режет натянутую ткань. Дорога, построенная прежним наместником, Леонидом, еще до того, как он принял венец в Фивах и прекратил досаждать мне своей слюнявой любовью. Впрочем, надо признать, что ради меня Леонид был готов выделить Ивачичу две тысячи наемников, расквартированных в Пелопонесе. Две тысячи всадников — явно недостаточно для того, чтобы вынудить султана к переговорам, тем более что Леонид категорически отказывался дать центавров. Якобы потому, что центавры долго не протянут на Великой степи. Между прочим, это правда…

Они так и не пришли к соглашению, каждый остался при своем. А результатом переговоров стало то, что султан подле всех известных ему Янтарных каналов расставил охрану с бронеголовыми аспидами, нарочно натасканными на запах македонян, на запах тех сортов оливкового масла, которое жмут из ягод ночами под Гневливой луной моей сияющей родины. Султан не на шутку испугался…

А Леонид продолжал строить полисы в провинциях и мостить дороги, особенно вдоль Шелкового пути. Такие же замечательные дороги для колесниц, как эта…

Мы остановились передохнуть на обочине, возле столбика из розового мрамора, на котором были выбиты цифры. До Пешавара две тысячи дельфийских стадиев, до Бомбея — не указано, на юг дорогу не успели достроить. Я осторожно опустилась на камни и прислушалась. Слух мой тоже становился острее с каждой песчинкой, словно выпали серные пробки. Я различала клокотанье, уханье, писк тысяч мелких живых созданий в джунглях, хохот обезьян, рыканье леопарда, спокойную поступь рогачей на водопое, нежное трепетанье ленивцев, свист ветра в крыльях пикирующих орлов и мелкое подрагивание почвы под копытами сотен винторогих. За пологом вечнозеленого бормочущего леса нас ждал Шелковый путь. Там я могла рассчитывать на помощь. В шатрах харчевен, в придорожных лавках уважали Красных волчиц…

— Нас окружают, — сообщила нюхач таким будничным тоном, что я едва не вытряхнула ее из корзины. Тонг-Тонг тут же вскочил, обнажив оба меча. С него лило градом, и каждая испарившаяся капля пота на мгновение приближала его к гибели. Пурпурные бабочки кружили вокруг прохладных лезвий, вероятно, их влек сладковатый вкус заговоренного масла из лепестков амарилиса, которым я смазывала клинки. Бабочки кружили красиво, в духе живописи хинцев, и в другое время я пригласила бы художника, чтобы запечатлеть мгновение.

— Кто? Кого ты чуешь? Никто не мог знать… — но тут я заткнулась, потому что услышала. Снова приложила ухо к земле и услышала то, что нюхач заметил давно.

Они не шевелились и умело сдерживали дыхание. Их выдавало биение сердец, которое я вначале ошибочно приняла за шум водопадов. Они умело вплели свое дыхание и стук сердца в порывистое дыхание реки.

Разумные, но не люди.

Я уже догадалась, кто это.

Они терпеливо ждали, пока мы выдадим себя движением, пока мы выдадим себя топотом, чтобы развернуться ловчим строем и сжать круг. Лучше них никто не охотится, по крайней мере, на Восточном и Южном континентах.

— Об этом Янтарном канале никто не мог знать, — я откинула крышку с корзины и приставила острие кинжала к зрачку нюхача. — Как они нас нашли? Это ты выдала нас?

— Сегодня я впервые встретила женщину, которой дарят Янтарные каналы, — усмехнулась Кеа, и ни одной робкой ноты не прозвучало в ее скрипучем голосе. — Как я могла донести, если не была даже уверена, что ты меня подберешь?

— Да, извини… — Я убрала нож. — Но как они тогда узнали?!

— Они приближаются, и с той стороны реки тоже, — ровно продолжала Кеа, как будто между нами ничего не произошло. — Крупные существа, укрытые металлом. Многие устали, их покусали слепни и осы, они недовольны и злы.

— Ты можешь найти лазейку? У нас есть шанс ускользнуть?

— Нет, Женщина-гроза. Они движутся тремя очень плотными колоннами, это похоже на лопасти водяной мельницы, или на тюльпан, готовый закрыть лепестки на закате. Очень похоже на лепестки… Но я ошиблась, с ними есть одна женщина, обычная самка человека. Я не учуяла ее сразу, потому что эта женщина постоянно спит. Мне сложно объяснить. Она бодрствует, но как будто одновременно находится во власти снов…

— Это оракул.

— Кто это, Женщина-гроза?

— Это центавры, и с ними оракул.

— Центавры? Они намерены причинить нам вред? Ты будешь драться с ними, Женщина-гроза?

Я представила себе трехлепестковый строй, специально созданный для прочесывания чащобы, шеренгу блистающих грудных панцирей и шеренгу квадратных челюстей, жующих шишу. Я могла бы одолеть магией дюжину этих чудовищ, при помощи оружия — еще нескольких, а после они затоптали бы меня копытами.

— Я не могу драться с целой армией, — объявила я. — Заклятие невидимости не подействует, у них нюх в десять раз сильнее, чем у человека. Ждите меня, я быстро вернусь…

Я торопилась обратно, к реке, по только что пробитой нами тропе, где папоротники еще не успели разогнуться. Совсем недавно я заподозрила Рахмани, что он подкарауливает нас возле выхода из канала, а оказалось, что он снова оказал мне услугу. Он мог пробить канал гораздо ниже по течению, ниже Шелкового пути, ниже охотничьих угодий народа раджпур. Он сам признавался мне, что в дельте Леопардовой реки, у пустынных городов, есть еще один узел…

Но Рахмани поступил иначе. Он великий хитрец, мой суровый любовник. Я на бегу расстегнула пуговицы на левом рукаве. Там, под затертой кабаньей кожей, на крепком шнурке, обмотанном вокруг плеча, болтались шесть крохотных големов. Этих не надо было растить из глины, они были готовы, но не предназначались для боя. Все, на что были способны крохотные женские фигурки, это донести мою боль и мое отчаяние до Красных волчиц. Я сама их вырезала из легкого дерева Ив, сама выдолбила внутри отверстия и заложила туда свою высохшую месячную кровь. Я накрасила големам губы и ногти на ногах, как принято у женщин раджпура, а вокруг талии каждой из моих дочерей я повязала нитки из своей одежды.

Они долго ждали этого дня. В принципе, можно обойтись и без воды. Голем найдет дорогу к посоху Матери Красной волчицы, но без бегущей воды он будет ползти очень долго. Ему не сумеют причинить вред птицы и голодные звери, его не размочит дождями и не засыпет лавиной. Голем вылезет из любого завала, он не нуждается в воздухе и пище. Остановить его может лишь огонь или… моя смерть. Если я умру, мои посланники моментально превратятся в неуклюжие деревяшки…

Я сделала надрез на пальце. Помимо засохшей, голем нуждался в свежей крови. Я сорвала со шнурка первую фигурку, облизала ее, дважды произнесла заклятие Дороги, капнула на нее кровью из пальца и зашвырнула как можно дальше в реку. То же самое я проделала еще дважды, на всякий случай. Трех штук было вполне достаточно. Последний голем ожил моментально и зашевелился у меня в кулаке, ища выхода, точно огромный жук. Едва угодив в воду, он поплыл с огромной скоростью.

Силы Красной волчицы прибывали.

Я надеялась, что до полудня хотя бы одна из моих деревянных доченек доберется до поляны Трех скамей и до посоха Матери. Я очень хотела на это надеяться…

Не успела я вернуться к дороге, как над лесом сгустились тучи, и закапал дождь. Не прошло и меры песка, как полился бешеный ливень, капли отскакивали от камней, вскипали ручьи, вдоль обочины покрылись рябью настоящие озера.

— Госпожа, позвольте укрыть вас, — Тонг-Тонг стоял наготове со своим мокрым насквозь плащом.

— Ты пролила в реку кровь? — спросила Кеа. — Отсюда слишком далеко. Я не могу почуять твоих Сестер. Но раньше они тут были, даже ночевали на берегу. Мы попытаемся скрыться или будем ждать?

— Будем ждать, бежать нам некуда, — я подумала, что без нюхача рискнула бы нырнуть в реку и преодолеть пороги вплавь. Но Кеа непременно задохнется, а Тонг-Тонг тоже не доплывет. Еще я подумала, что Камень пути важнее, чем нюхач и черный раб. Но что-то помешало мне довести мысль до конца.

— Тогда смените мне листья, — деловито предложила Кеа. — Пока у нас есть время.

Времени у нас оказалось крайне немного. Очень скоро мощеная дорога начала мерно вздрагивать, в ноздри ударил терпкий запах пота, а потом все стихло. Стали слышны лишь дробный стук капель по листьям и хлопки хвостов. Трилистник сомкнулся, они давили плотным строем, но не спешили подбираться вплотную. Тонг-Тонг ворчал, как обложенный собаками, раненый волк. Он еще в силах был ворчать. Нюхача я прикрыла крышкой, а Камень пути на всякий случай закопала под корнями ближайшего широколиственного ясеня. Смешная и нелепая попытка защитить мою счастливую находку…

Они были красивы, дьявольски красивы. Их грудные доспехи и могучие бока покрывали тысячи мелких брызг. Их лоснящаяся шерсть отливала золотом. Их фиолетовые плюмажи гордо возвещали о прибытии хозяев Великой степи.

От линии полуконей, перекрывших дорогу, отделились трое. Двое были потомственными фессальскими телохранителями — гривы собраны в пучки, на лице — закрытый шлем, на груди — бронзовый до-спех почти до земли, на боку у каждого приторочена сарисса двадцати локтей в длину, в левом чудовищном кулаке зажат натянутый арбалет. Их копыта ступали с невероятной мягкостью, точно лапы леопардов, их вытянутые лоснящиеся спины покрывали жесткие попоны с карманами для оружия. Но меня занимал третий центавр — пожилой, худощавый, раза в полтора меньше в объемах, чем его охранники.

Вместо копья на боку он нес позолоченную кифару, струны тихонько пели при каждом его шаге. На правом плече позвякивали сразу три картуша с выбитыми пиктограммами. Кажется, мой новый приятель довольно высоко забрался по лестнице воинских званий. Его грудной доспех тоже был раззолочен и сверху донизу украшен гравировкой со сценами военных битв. Пока центавр разглядывал меня, я разглядывала его ходячий учебник истории. Несколько сюжетов я угадала и даже немного возгордилась.

Битва центавров с сатирами и львами. Битва с лапифами. Сцена примирения с Филиппом, отцом Искандера, и взаимное возложение венков. Исход из Фессалии, основание новых колоний на островах…

И тут я заметила людей. Разрезав строй центавров, на дорогу неторопливо выехали несколько тяжеловооруженных всадников. Отличные кони, чеканка на доспехах, плюмажи из бронзовых листьев на закрытых виотийских шлемах. Я узнала их отличительные знаки, они не менялись со времен моего детства. Это были димахосы из личной охраны диадарха Аристана. Сам начальник конницы благоразумно прятался за спинами своих солдат, не желая подставлять шею под невидимые клинки Красной волчицы. Начальник конницы заметно постарел и, судя по багровому цвету лица, не отказывал себе в ежедневной порции вина. Я вспомнила его, но он не мог меня помнить. Я помнила диадарха, гарцевавшего на белом жеребце перед рядами всадников. Для его небесного взора я была одной из чумазых девчонок, собирательниц пиявок с берегов Леопардовой реки. Позже Аристану довелось сопровождать меня в гости к сатрапу Леониду, он видел мое лицо, но вряд ли запомнил. Мало ли у властителя мира смазливых простушек в каждой провинции?..

Ситуация становилась все интереснее; жаль, что мне некогда было всесторонне ее обдумать. Итак, командующий конницей всей сатрапии не доверяет своему гиппарху, командиру центавров. Очень любопытно, и… очень тревожно. Что происходит во дворце наместника, что происходит в далеких Афинах, где я никогда не была, и что происходит в неизмеримо далеких Фивах, резиденции Леонида? Если македоняне перестанут доверять своим союзникам центаврам, что ждет Великую степь?..

— Мое имя — Поликрит, — словно боевая труба прогудела из прорези шлема. Я разглядела под наносником толстые губы и острый, косящий взгляд, чем-то похожий на взгляд лошади. Думаю, если бы я сообщила Поликриту, что он похож на лошадь, наше общение завершилось бы очень и очень быстро. — Я — первый гиппарх сатрапа Леонида, да прославит его имя трижды великий Дионис!

После этой громогласной фразы копытные подчиненные гиппарха дружно бряцнули оружием. Димахосы в тяжелых кольчугах, окружавшие диадарха, тоже позвенели мечами. У меня кружилась голова от их вонючего пота. Наверное, доблестная конница слишком долго провела в засаде, не имея возможности искупаться.

— Вот так встреча! — Я попыталась придать своей измученной физиономии самое счастливое выражение, на какое еще была способна.

Центавр поглядел на меня, склонив голову налево, его длинным ушам было тесно за раскаленными бронзовыми наушами шлема. Кажется, он решил, что повстречался с тихой помешанной. Надо признать, в тот момент он был недалек от истины. Я устала так, словно десять лет гребла на триреме. Рядом умирал мой лучший боец, мой последний мальчик, мой кольчужный плащ. А под деревом, среди червей и жуков, тихо умирал Камень.

— Салют славной коннице Искандера! — как можно серьезнее произнесла я, стараясь не напутать в афинском языке. Ближайшая шеренга полуконей отсалютовала копьями, и я окончательно уверилась, что в ближайшее время нас не убьют. Потом я увидела весталку-оракула. Она спала, привязанная к спине одного из лихих парней диадарха Аристана, изо рта ее текла слюна, глаза закатились, туника походила на истрепанное боевое знамя. Периодически кто-то из македонян поливал голову оракула водой или подносил ей амфору. Видимо, женщина перегрелась за время долгого перехода по горам. Дождь кончился, в просвете между туч заиграла Корона, и навстречу ей поплыли с земли струйки пара.

— Сатрап Леонид оказывает тебе милость, смертная. Тебе велено подарить жизнь, если ты немедленно вернешь то, что у тебя в сундуке.

Он даже знал про сундук. Почему-то меня это потрясло больше, чем сотня окруживших нас телохранителей сатрапа.

— А если я не верну?

Гиппарх задрал голову и расхохотался. Сначала я не поняла, что слышу смех, так это было похоже на жеребячье ржание. На дубленой коже его горла, между шлемом и кольчугой, червяками вздулись вены.

— Он лжет, Женщина-гроза, — Кеа шептала едва слышно, чтобы расслышала только я. — От него пахнет ложью, Женщина-гроза, но лжет он не тебе. Он в сомнениях, он колеблется…

Мне следовало прислушаться к словам нюхача, прежде чем хамить гиппарху. Кеа зря не разевала рот. Однако я не привыкла к тому, что мне дает советы обжористая ленивая груша.

— Сатрап Леонид велел привести тебя к нему живой, — прогремел полуконь. — Остальных можно умертвить. Ты будешь смотреть, как с них заживо сдирают кожу. Затем три дня будут снимать кожу с твоих черномазых сестриц, ха-ха! И напоследок ты будешь смотреть, как убивают твоего мужа.

Твердь качнулась у меня под ногами.

— Что ты сказал?! Ты врешь, полкан! У вас нет Зорана, и вам никогда не покорить Красных волчиц!

— Тссс… Женщина-гроза, не гневи это существо, — лопотала Кеа. — Я слышу его тайные мысли. Он отважен и закален, как лучшая сталь, но прямодушен, как дитя. Он таит мысли от всадников. Он ненавидит их…

Зря я обозвала центавра божком склавенов. Смех Поликрита застрял в его луженой глотке.

— Сатрап велел доставить тебя живой, смертная вошшшшь… Но он не приказывал доставить тебя целой!

18 ЕРЕТИК И ТКАЧИ

— Остановись, еретик!

Рахмани обозначил ладонями дымный круг, затем развернулся вокруг оси — раз, другой, третий, все ускоряясь и ускоряясь, пока притаившемуся за валунами Снорри не стало казаться, что ловец превратился в маленький пылающий смерч.

«Во власти твоей, Аша Вахишта, Аша Вахишта, покровитель храмового огня…»

— Брось свои шалости, скоморох!

— Не ожидали встретить тебя здесь, пещерная крыса!

— Да, уж, забрался на самый полюс. Не отморозил свой нежный южный зад?

— Его святейшество будет очень рад тебя обогреть! «Покровитель Аша Вахишта, отец ахуров, изгоняющий дэвов, во власти твоей…»

Губы Саади шевелились, руки двигались в такт молитве…

— Дом Саади, покажи им лицо! — выпалил Снорри, отползая задом под прикрытие прибрежных скал. — Покажи им подаренную улыбку!

— Позже… — прошептал Рахмани.

Самым страшным Вору из Брезе показалось то, что он снова не видел источников голосов. Снорри никогда не жаловался на зрение, хотя при его профессии важнейшую роль играли руки. Впрочем, паукообразному, месяцами скованному в неудобном обличье сухопутного человека, многое приходилось делать лучше, чем другие. Снорри Два Мизинца не привык отворачиваться от опасности, но сегодня был не его бой.

В самом начале он порывался кинуться ловцу на помощь, поскольку ожидал от посланников папы ножей с отравленными лезвиями и выстрелов из пистолей. Однако высокие фигуры в сером не спешили обнажать оружие. Они то появлялись в разрезах пространства, то исчезали, понемногу сужая круги.

Сумрачный сосновый бор, редкие пористые сугробы, изгибы дряхлой коричневой коры, косые дрожащие полосы света, серые шапки муравейников, приветливые полянки, укрытые пледом прошлогоднего брусничника, — все это стылое, уснувшее великолепие заерзало, заметалось, превращаясь в ряд узких полос, словно действительную картину кто-то беспощадно полосовал острой саблей. Лес и берег бесшумно распадались на скомканные блестки серпантина, среди которых все труднее было угадать реальность. Полосы ложной и истинной зелени перемежались, между ними мелькали иные, дальние, смутные перспективы, и крайне тяжело было в мелькании теней разглядеть врага…

Саади шептал слова гаты, стараясь отвлечься от мелькания ложных пейзажей. Он выпустил еще двоих фантомов, но последний дался с большим трудом. На Зеленой улыбке магия вообще давалась с трудом…

То, что монахи толкали впереди себя, нельзя было назвать точными отражениями, это было что-то гораздо более опасное, нежели простые зеркала. Два Мизинца успел заметить несколько заметавшихся птиц, не успевших выскочить раньше. Птицы ударялись о прозрачные стены и отлетали назад… чтобы свалиться замертво. Так же осыпались насекомые, а потом Снорри увидел одного из страусов их кареты.

Птица возвращалась назад, она так и не успела миновать лес. Взмыленный измученный эму, взъерошенный, принялся носиться вдоль берега, оступаясь и оскальзываясь, затем отчаянно рванул вбок, по самой кромке воды, но не сумел улизнуть. Птица на полном скаку встретилась с призрачной преградой, с повторением береговой полосы и воды, ее писклявые крики тут же стихли, сменившись хрипом, будто страусу кто-то вскрыл трахею…

Снорри сморгнул и обомлел.

На подушке из мокрого ила лежал скелет эму. Мясо и кожа исчезли, а скелет выглядел так, будто его выдерживали на солнце несколько лет. Однако вне всякого сомнения, это была именно та птица, которую вместе с пятью подружками и разболтанной каретой он позаимствовал на постоялом дворе. Это была та самая птица, которая песчинку назад живо носилась среди зыбких сужавшихся стен. Снорри заерзал, он никак не мог определить, когда настанет его очередь превращаться в скелет. Позади него вскипало жаркими туманами озеро; вроде бы оттуда ни один колдун не подкрадывался…

Монахи из тайной секты ткачей, что за несколько веков освоились в подвалах Порты, окружали ловца отражениями вчерашнего дня. Вор из Брезе не слишком был силен в магии, ровно настолько, насколько его выучили родственники на родной планете. За долгие годы на Зеленой улыбке он почти разучился колдовать, здесь ведь малейшее волхование давалось с потом и напряжением всех сил. Колдовал Снорри неважно, но, как всякий выходец из джунглей Великой степи, остро чувствовал чужую магию…

Сейчас он слышал, как потрескивают отражения вчерашнего. А судя по костям эму, который песчинку назад весело бежал по мелководью, монахи использовали отражения прошлого года.

Страшное оружие. Не нужны сабли и огнестрельное оружие. Не спасут клыки и амулеты. Достаточно коснуться зыбкой невидимой преграды, которая только притворяется деревом, и — обратно отражение вернет твой скелет годичной давности. Как ткачи плетут в подвалах монастырей свои кошмарные полотнища-зеркала, это не известно никому…

Два мизинца хотел крикнуть другу, чтобы тот не приближался к опушке, что под серыми плащами монахов скрываются совсем не люди, потому что он разглядел лишнюю пару рук, которые скорее не руки, а черные лапы, но ловец его уже не слышал.

Рахмани медленно поднимался в воздух, описывая руками восьмерки, и за каждой такой восьмеркой тянулся шлейф лилового огня. Голову ловец наклонил вперед, точно бодающийся бычок. За его босыми ногами с земли поднимался крутящийся вихрь из щебня, комков земли и вырванных травинок.

«…покровитель огня Бахрама, Аша Вахишта праведный, Аша Вахишта…»

— Спускайся, свои дешевые трюки оставь для бродячего цирка!

— Огнепоклонник, тебе крупно повезло. Его святейшество был так милостлив, что повелел привезти тебя в Рим живым…

Их лживые вопли мешали Рахмани очистить мозг. Мозг следовало держать свободным, незамутненным и спокойным, как поверхность самого чистого пруда в самую тихую, ночную пору.

А Снорри хотелось сморгнуть, он провел изменившейся рукой по глазам, смахивая песок, и запоздало заметил, что дело не в песке. Рахмани раздробился на две, потом на четыре одинаковые фигуры, и вот уже восемь погруженных в огонь ловцов кружились в отражениях. Крутая насыпь, убегавшая прежде извилистой полоской вдоль черного парящего ила, свернулась вдруг тугой воронкой вокруг пляшущего в огне человека.

Словно гигантский змей стягивал кольцо мышц вокруг крохотной прибрежной полянки. Снорри видел, как восьмикратное отражение одного и того же участка берега повторило фигурку ловца, как срывающиеся с его ладоней огни вспыхивали, ударялись о призрачные стены и возвращались назад.

Рахмани тоже различал сужающийся мешок отражений. У него уже не было времени гадать, настоящие это монахи ордена Доминика или перевертыши. Посланные им пробные молнии ударили обратно, отскочили от сияющих стен и чуть не зажарили его в воздухе. К счастью, в центре колдовского мешка крутился смерчем не сам ловец, а очередной фантом, но Рахмани четко представлял предел своих сил. Если бы он не бросил учебу, не покинул пещеры раньше времени, в погоней за философией рассудка, обнаружить предел сил было бы гораздо труднее…

— Брось сопротивляться, еретик!

— Рахмани, ты никого не напугаешь своими жалкими светлячками!

В ответ ловец швырнул сразу пригоршню огненных шаров. Снорри еле успел пригнуться, с такой скоростью снаряды ловца отразились от невидимых зеркал и ринулись обратно. Водомер вжался физиономией в мокрый песок, чувствуя, как раскаленные искры прижигают кожу на затылке.

Ловец тем временем выпрыгнул вверх, даже не выпрыгнул, а словно вбежал по прозрачной лестнице, пропустив творения рук своих под собой. Ни один из огненных посланцев не достиг цели, они врезались в отражения леса, заметались и взорвались, рассеявшись сияющими брызгами по камням.

— Снорри, держись, не высовывайся.

— Дом Саади, улыбнись им, иначе нам конец!

— Позже, позже…

Стоило Рахмани коснуться пятками земли, как небо разбилось на мелкие квадраты. Сверху падала сеть, мерцающий узор из повторяющихся ромбов. Снорри перевернулся на спину, отплевываясь от песка, затем неуклюже встал на колени, он еще не вполне адаптировался к новому телу, и попытался привлечь внимание друга к сети. Сеть падала неторопливо, парила невесомой фатой, а Рахмани словно ничего не замечал.

Он опять развернулся вокруг оси, раз, другой, третий, превращаясь уже не в дымное облако, а в тугую воронку циклона. Он нащупывал слабый узел в пространстве мира. Узел был рядом, под рукой, только надо было превратить руку в нечто иное, чтобы узел нащупать и распустить. Распустить, пока они не накинули сеть…

На теле у Снорри после превращения теперь было много длинных жестких волосков, но они совсем не грели. Волоски встали дыбом, разом потянулись в сторону гудящей, раскачивающейся, как пьяный гриб, воронки. Песчинку спустя Два Мизинца с изумлением обнаружил, что не только редкая шерсть, но и задняя пара голенастых конечностей понемногу отрывается от земли.

«Аша Вахишта, очисть землю от скверны, Аша Вахишта, очисть нас от зла…»

Рахмани послал брата-огня вертикально вверх. Сеть из черных заклинаний застонала, разом превратившись в комок сосудов, построенных ромбами. На голову ловцу, на горячую воду озера, на вытянувшуюся спину водомера закапали дымящиеся багровые капли.

Сеть порвалась, с неба донесся визг, а в следующий миг Снорри Два Мизинца увидел такое, о чем не мог позабыть еще очень долго. И что самое неприятное — он сразу понял, что воспоминание будет преследовать его во сне и вырывать из сна, как щипцы кузнеца вырывают из горнила раскаленную добела подкову.

Снорри увидел, откуда растет брызжущая кровью сеть.

Ткачи прятались за фасадами ложных отражений, выпростав свои гибкие, нервные конечности из рукавов серых балахонов. Сеть росла прямо из их рук, из кончиков пальцев, из ладоней, и ткачей теперь корчило от боли, потому что продолжения их сосудов и нервов полыхали, сворачивались струпьями и осыпались на берег бурым пеплом.

Прежде чем посланцы ордена избавились от горящей сети, Снорри успел заметить, как они сами полосуют ножами багровые тяжи паутины, вызывая к жизни целые фонтаны крови. Двое из монахов упали и катались по земле. Лиловый огонь Рахмани слишком быстро добрался до их верхних конечностей, оплавив и искалечив их навсегда.

Над бурлящей поверхностью озера стояли такие гул и стон, что Снорри не слышал собственного сердца.

Ловец поддерживал сферическую оборону все с большим трудом. Его не хотели убивать, для Снорри это было очевидно. Его изматывали, чтобы накинуть сеть. Морщинистые руки серых монахов шевелились немыслимо быстро и подозрительно походили на клешни. Руки метались, нарезанный полосками горизонт вздрагивал, отражая полеты огненных шаров, в сторону ловца устремлялись новые сети.

То, что увидел Снорри под серыми балахонами, подтвердило его худшие подозрения. У монахов не было лиц.

Лжемонахи сомкнули строй, но Саади пробил оборону там, где она ослабла. Ловец не ждал быстрого успеха. Три запущенные ими сети он сжег, но доминиканцы уже плели и отращивали на ладонях следующие ловушки, сразу с трех сторон.

Убедившись, что волшебство ловца разрушает чары их тенет, они сменили тактику, теперь отражения из кусочков леса крутились хороводом, и серые, почти незаметные на фоне мельканий сети тоже неслись по кругу. Монахи больше не уговаривали еретика сдаться, они замолкли, всю мощь употребив на совместное колдовство.

— Дом Саади, покажи им улыбку… — беззвучно молил Снорри.

— Позже, позже…

Рахмани развел широко руки и превратил огонь в жгут, в прекрасный сияющий кнут с дюжиной шипов на конце. Кнут взвился на высоту сотни гязов, приковывая взгляды недругов, а потом обрушился вниз, сминая ложные картины леса и берега. Сминая тех, кто удерживал эти картины перед собой, словно щиты.

Серые монахи корчились в пламени. Ноги Рахмани обвила сеть, наконец-то охотникам удалось поймать истинного Рахмани. Наверное, боль была страшная, раз даже Снорри в трех десятках шагов различил, как скрипят зубы его друга. Сеть облепила ноги, замедлила вращение кокона и начала сжиматься. Серые капюшоны взвыли от радости.

Снорри хватался за камни из последних сил. Его неудержимо тянуло вперед, туда, где вихрь ломал в крошки сучья и коряги. Туда, где листья и иголки уже не порхали свободно, а скручивались непроницаемой зеленой стеной, колоссальным веретеном, туда, куда проваливались все звуки.

— Снорри, держись… — это прозвучало как приказ, прямо в голове у человека-водомерки. Вор из Брезе уцепился длинными пальцами за скальный обломок, изо всех сил обнял валун, вросший в землю.

Кипящее озеро плескалось позади, подбираясь к ногам, а в небе парила следующая сеть…

Рахмани удалось скинуть путы, он обжег ноги, но освободился и снова сместился в сторону, оставив на съедение следующей сети фантома. Снорри увидел, как это происходит, и его едва не вырвало. Сеть облепила двойника, повисшего в локте над землей, и начала стягиваться, как высыхающая на ветру кожа. А человеческая плоть, вернее, ложная плоть, эфемерная субстанция, полезла мокрым тестом сквозь натянутые ромбы жгутов. Двойник распался, сеть сожрала, высушила его и сама превратилась в сгусток черной крови…

А настоящий Рахмани потянул на себя истинное пространство. Взывая к огню, он не видел уже другого способа спастись от напасти: серых капюшонов было слишком много.

Снорри вспомнил, как это называется. Об этом рассказывал мастер Цапля, предыдущий глава воровской Гильдии города Брезе, пусть не покинет его удача на том свете! Мастер Цапля шепотом говорил о Слепых старцах, живущих глубоко под землей, которые умели силой мысли разрывать ткань мира…

Дому Саади до старца еще было очень далеко, но на берегу Кипящего озера явно происходили чудеса. На монахов, круживших, как шакалы, точно напали сзади. Громадная сосна треснула у самого корня и пронеслась, сминая все на своем пути, прямо к бешеной воронке. Там она и исчезла, будто ее засосало в никуда. Сосна повалила и придавила двоих нападавших.

Рахмани немедленно кинул в прорыв пучок огня. Над поляной с треском и воем кружило не меньше шести веретен, каждое высотой с двухэтажный дом. Но только один смерч был настоящий, прочие Рахмани творил для отвода глаз.

Монахи не стреляли, не кидали металл. Видимо, нунций объяснил им, что бесполезно тратить стрелы и пули. Или приказал брать сына Авесты живым…

С треском позади круга нападавших упали еще несколько деревьев. Веткой с монаха сбило набок капюшон. Пока его приятели не восстановили щит из отражений, Снорри наблюдал корчащееся долговязое существо с двумя парами суставчатых рук, сломанным тонким туловищем и полным отсутствием головы. Еще двое монахов ползли через брусничник, оставляя за собой багровые полосы, а один угодил в собственный щит-отражение и вывалился обратно скелетом.

Смолистый бор полыхал, черный дым поднимался клубами, а к вновь образовавшемуся центру вселенной стремилось все, до последней травинки и мошки.

Рахмани пел в коконе из вертящихся листьев и сучьев. Он пел, полностью отключив мозг, послав свое истинное естество безумно далеко, в прохладный скит, притаившийся под горой. Там, на корточках, у остывшего очага, сидел улыбчивый старик с зашитыми веками и смеялся над миром.

— Учитель… — прошептал Саади. — Я вернусь, учитель… Помогите мне, учитель…

— Тебе не нужна помощь, — не размыкая губ, ответил далекий призрачный старик, и призрачные дрова вспыхнули в костре от прикосновения его мизинца. — Ты возвращаешься, и мы рады тебе.

Больше ничего Саади не успел сказать или спросить, он даже не был уверен, состоялся ли этот диалог на самом деле, потому что миг спустя его старания увенчались успехом.

Он сумел.

Он разорвал ткань сущего. Пусть ненадолго, на несколько песчинок, но в течение этого краткого времени несколько сотен деревьев, кустов, верхний слой дерна и изрядное количество воды втянуло в разрыв.

Несколько десятков гязов сосняка превратились в голую пустыню. Рахмани боялся только одного — чтобы в дыру не угодил водомер, но тот надежно закрепился среди прибрежных скал.

Со своего места Снорри видел, как дымная воронка разделилась снова. Снорри везде видел повторения своего друга, он уже потерял им счет.

Два Мизинца старался следить за происходящим, но сквозь нарастающий рев ветра не заметил, как воды озера вздыбились позади него волной, высотой не меньше десятка локтей, и хлынули на берег. Снорри обжегся, нахлебался грязи и еле прочистил нос. За первой волной катилась вторая, водомер оглянулся и жалобно заскулил, представив температуру ожидающей его ванны.

Кипящее озеро поднималось на дыбы, миллионы фунтов воды затягивало в дыру, пробитую ловцом. Вода ударила в уцелевшие отражения и повалила их. Позади, за отражениями, уже никого не было.

Ткачи позорно бежали.

Посланцы ордена торопились, но не все успевали. Последняя заколдованная сеть, повисшая над лесом отражений, смялась, спуталась, сама поддаваясь бешеному вращению воздуха. Кровавый дождь заливал поляну, со свистом к центру мира пролетали птичьи гнезда, капканы и дикие звери со сломанными лапами.

Вор из Брезе распластался, утопив конечности в песок, насколько это было возможно. Вывернув в сторону жилистую зернистую морду, которая совсем недавно была непримечательным лицом, он злорадно наблюдал, как ловчая сеть вырывается из лап удирающих ткачей и мешает им скрыться.

Четверых затянуло в воронку. В последние мгновения, уменьшаясь в размерах, они верещали, как попавшие в капкан кролики. Снорри попытался себе представить, куда вынесло посланцев папы, и содрогнулся. Остаться живым, но превратиться в ноль, в ничто, в пылинку…

Отражения прогибались и рушились одно за другим. Сквозь прорехи к центру воронки, к Рахмани тянулись настоящие деревья, вмиг облысевшие, потерявшие листья и иголки. Мелкий кустарник вырывало с корнем, распадались муравейники, качались валуны. С протяжным скрипом по гальке заскользила упавшая набок карета. Уцелевших посланцев ордена стало видно. Они заметались на облысевшем берегу, с трудом удерживая свои серые балахоны.

Снорри понял, что его тоже обманули в Брезе, ему показали не настоящих служителей креста, а подделку. Вот так номер — надуть главу воровской общины, после такого позора можно запросто лишиться короны и власти, заработанной с таким трудом!

Вдали, где напор ветра ослабевал, высокие фигуры в сером плыли над мхом и зарослями папоротника, не задевая и не тревожа их.

Они сбежали! Их осталось не меньше дюжины, они плыли, растопырив руки в позе спасителя, все скорее и скорее, пугливо оборачиваясь на страшного ловца. Рахмани кружил, бормоча стихи, которые Снорри принимал за страшные проклятия. Он кружил, стягивая вокруг себя ткань вселенной, сминая дерево, гранит и даже воздух, как школяр сминает промокашку.

В какой-то момент наступила тишина, но Вор из Брезе не поверил. Пока Рахмани не свалился рядом, полумертвый, с искусанными губами и воспаленными глазами.

— Пока они не вернулись. Мне… нужна… твоя… спина… — четко произнес Рахмани и потерял сознание.

19 ВТОРОЙ ПЛЕН

С центаврами у меня давние счеты. Хотя, если быть честной, — счеты у меня с низкорослыми подлецами гандхарва, лживыми обитателями страны Вед. А может быть, мне их следует благодарить? Ведь именно благодаря их набегу на становище торгутов я встретилась с Рахмани…

Впервые я увидела фессалийских полуконей на Великом пути шелка, когда мы со старой Матерью волчицей обитали в горном шалаше. Они гарцевали, в лентах и плюмажах, помахивая шипастыми палицами, вдоль афинского каравана, направлявшегося в летнюю резиденцию магараджи.

— Сотни амфор с вином, сотни амфор с превосходным маслом и сотни тюков превосходной шерсти, — бурчала Мать волчица. — Афинские караваны пропускают вперед, никто не хочет связываться с копытными бесами…

Я училась разжигать костер без дыма, отгонять заклинаниями кровососов, приманивала нам на ужин мелкое зверье, а Мать Красная волчица рассказывала мне о караванах, которые проходили внизу. Каждая ее повесть звучала, как шелест листьев, падающих из кроны Тысячелетника. Как известно, этот гигант живет в джунглях дольше всех, и листья его слетают не в период дождей, как у прочих деревьев, а тогда, когда Тысячелистник тоскует, и сухие свернутые листья его, похожие на свитки нильских пергаментов, — это горькие слезы по счастливым временам. Мать волчица грызла орешки, которые я собирала для нее на теплых прогалинах, и роняла сухие свитки легенд в мою семилетнюю душу.

Племена полуконей встречаются повсюду, от замерзающих в снегах камышовых степей Каспия, где их презрительно зовут полканами за сходство с дикими псами, и до болотистых чащоб Бомбея, где их называют гандхарва. В «Морских сказаниях», которые Рахмани покупал в книжных лавках Пекина, упоминается также о центаврах водяных, имеющих жабры и хвосты и обитающих на отмелях Желтого моря. А в песнях черноногих обитателей Южного материка прямо указывается на «четырехногих мокрых» женщин, что «кормят жеребят на бегу, одной рукой прижав к груди, а другой — отбиваясь от врагов»…

У них повсюду недруги, и ни один летописец не сообщает ничего доброго о племенах полуконей. Их бешеный нрав, их необузданное рвение к пляскам и возлияниям трудно укладываются в рамки государственности. Так говорит дом Саади, а я лишь повторяю его умные слова. Им подавай цветочные венки, оргии вокруг храмов их обожаемого Диониса и бессмысленные драки с соседями. Удивительно, что царю царей, Александру, удалось организовать племена подвластной ему Фессалии в военный союз и привлечь буянов на военную службу. Кроме войны, они толком ничего не умеют и не хотят…

После полосы бунтов и перемирий фессалийские центавры охраняли караваны Искандера, они же возглавляли строительство сторожевых полисов вдоль Шелкового пути и главных дорог, патрулировали мятежные провинции и наводили ужас на непокорных декхан Бухры и воинственных темников Орды. В свое время Искандер приблизил их вождей и выделил им для расселения огромные области в государствах, чьи имена развеяло, как пепел сгоревшей травы.

Кто сейчас вспомнит Спарту, Ионику и свободные полисы Родоса? По рассказам купцов, там мраморные плиты горделивых городов торчат из сорной травы, как огрызки резцов из вялых челюстей старух. Зато там полыхают костры Дионисий, и смуглокожие полукони дерутся на копьях, кнутах и палицах за право первой ночи с девственной весталкой…

К слову сказать, это наглое вранье, что центавры насилуют двуногих женщин. Мне довелось прожить среди вонючек гандхарва несколько томительных недель, когда время тянулось, как слизняк по гнилой коряге, и ни разу я не чувствовала на себе похотливый взгляд. Даже когда мы достигли цели путешествия…

…Память возвращает меня в ту мрачную ветреную ночь, когда старейшины торгутов во главе с ламой Урлуком собрались вокруг трясущегося мешка слизи. Совсем недавно эта зловонная куча была цветущей женщиной, но распавшийся уршад уничтожил свою хозяйку. Последыши прятались в становище, почти наверняка они затаились и готовились к нападению. Новорожденные последыши еще не так опасны, как взрослый уршад, их можно перехватить, но кто способен точно указать, когда у беса заканчивается период детства?

— Они не поползут в горы, — нарушил тягостное молчание высокий лама. — В горах слишком холодно, они там погибнут…

На руках у высокого ламы, крепко обхватив его шею лапками, дрожал от ужаса нюхач. Четверо монахов в желтых шапках ощетинились пиками, не подпуская никого к наставнику; еще стайка молодых бритоголовых спешила к нам с носилками.

— Демон превращений, демон среди нас! — вопили женщины.

— Демон сожрал дочь Торхола…

— Уршад, красный уршад!

Загорались сотни факелов, постовые уже запалили сигнальные костры, снопы искр рванули к созвездиям, точно собирались поменяться с ними местами. В мечущемся свете костров казалось, что ряды белых юрт кривятся и подпрыгивают. На самом деле, это развевались пологи из шкур и мягкие стены ходили ходуном, но не от пожаров, а от беготни наших соплеменников. Я говорю «наших», потому что для меня дербет Урлука давно стал вторым домом, а легкие хижины на сваях, построенные на берегах клокочущей Леопардовой реки, постепенно забывались, заволакивались пеленой повседневных тягот…

Но я никогда не забывала грозных напутствий Матери волчицы. Все мои скитания нужны были лишь для того, чтобы я вернулась к народу раджпура. Я должна была вернуться настоящей Красной волчицей. Сначала Дочерью, затем Сестрой и, если повезет дожить, — стану одной из трех Матерей. Если тебя убьют раньше, или сама погибнешь по глупости, значит, мы ошибались. Мать произнесла это почти спокойно, запихивая меня в мешок…

— Не бойся, не бойся, — поглаживал своего питомца лама, но нюхач все равно трепетал и повизгивал. Я уже знала от шаманок, что нюхачи так же подвержены опасности вселения, как и люди, даже в большей степени. Нюхачи почти ничего не страшатся, такая уж у них религия, но уршадов боятся панически.

Потому что уршад способен перейти в потомство беззащитных пупырчатых нюхачей. Это кажется невероятным, я сама разинула рот, когда услышала впервые, но это так. В человеке уршад зреет, пока его последыши не станут достаточно самостоятельными. Уршад — безмозглый демон, иначе он не убивал бы человека, а придумал бы, как выбраться из него незаметно. Но уршад убивает, и поэтому его безволосых, безглазых розовых малюток ждет вечная ненависть.

А бедняги-нюхачи не так рожают, как люди. Они же вообще не люди, они вынашивают своих малюток быстрее, а после рождения недоношенными развешивают в клейких коконах на стволах своих родовых деревьев. Со стволов и остроугольных листьев стекает дурманящий горький сок, от которого дохнут насекомые, его запаха сторонятся немногочисленные хищники Плавучих островов. Зато для недоношенных малюток сок полезен, а еще мамаши ночами подбираются к своим чадам и срыгивают им в рот пережеванную, перебродившую за день пищу. Молока у нюхачей нет, нет и сосков, такие уж они странные создания…

Нюхач чует уршада, так же как чует любого беса или смертного, но охотиться на сахарную голову с помощью нюхача нельзя. Находились умники, которые пытались, это заканчивалось катастрофой. Если бес вселится в бедняжку-девственницу, она его больше не чует. Затем бес долго себя никак не проявляет…

О, эта подлая бестия способна затаиться на годы! Уршад тихонько сосет кровь, а в какой-то день начнет расти и разорвет беднягу на части. Но это не самое большое горе. Хуже, если хозяин нюхача, какой-нибудь мандарин, царь или сатрап решает выдать самочку замуж и заработать на малютках, в которых так остро нуждаются передовые заставы Искандера на беспокойных границах Орды…

Уршад из тела матери переселяется в малюток. Я наслушалась кошмарных историй о том, как практически одновременно в трех полисах на Шелковом пути, в домах наместников, бес распадался в теле молодого нюхача, совсем недавно принятого на службу.

Уршад распадался и убивал всех. А потом, постепенно, по тавернам Шелкового пути докатывались сведения, от которых волосы вставали дыбом. Из того же выводка нюхачей, проданных в богатые дома и резиденции Хибра или Зеленой улыбки, тоже вырывались демоны и ночью устраивали резню…

Я слушала шаманок, и слезы капали с моих ресниц. Оказывается, гибель дюжины деток и гибель сотни человек — еще не самое печальное, что может произойти. Уршад в теле юной самочки нюхача может спать очень долго и перейти во второе поколение. А во втором поколении могут вырасти нюхачи, никогда не видевшие родных островов, но их туда могут взять охотники, вроде моего мужа Зорана. Их берут туда для поиска полянок с родовыми деревьями. Нюхач легко находит своих, и тогда проклятый бес, что прячется в нем, способен заразить последышами весь остров…

Поэтому высокий лама Урлук крепко прижимал бесценную девственницу к груди, не смея вернуться в юрту. Она была дороже для его родового дербета, чем все племенное стадо буйволов. Нюхач указывал, куда двигаться весной, какие долины уже очистились от снега, и на каких пастбищах поднимутся самые пышные травы. Нюхач за сотни гязов чуял металл вражеских клинков и чужой яд на наконечниках стрел, чуял вскрывшиеся реки и стада диких винторогих, попавших под лавину…

Он был бесценен, но уршада, забравшегося в женщину вдалеке от становища, почуять не умел. Таков этот подлый бес, один из самых хитрых на Великой степи…

Желтые шапки подбежали с нагретыми шубами, укутали их вместе и встали кругом, обнажив ножи. В становище визжали и плакали разбуженные дети, надрывались псы, в загонах шелестели гусеницы.

— Что делать?!

— Снимайте юрты, детей в круг!

— Нашли хотя бы одного?

— Одного закололи, он напал на шаманку. Ай…

— Наставник, вам надо уехать! Наставник…

— Я никуда не уеду, — немедленно откликнулся лама. — Я никуда не уеду от моего народа… — Он нагнулся к нюхачу и ласково заговорил с ней, поглаживая по ноздреватой лимонно-желтой спине. Я не слышала, что ответила самка, я во все глаза следила за действиями мужчин. Все взрослые мужчины становища рассыпались цепью с факелами и оголенными клинками, они собирались прочесывать громадное вытоптанное поле, на котором стояли десятки полуразобранных юрт, носились женщины и перепуганные животные.

Нюхач в руках ламы что-то ответила. Далеко не сразу до меня дошло, что желтая самочка указывает на меня, и все стоящие рядом тоже повернули головы в мою сторону.

— Девочка народа раджпур, — шаманка тряхнула грязными косами, и костяные обереги застучали на ее впалых щеках. — Всего лишь девчонка, она еще хворостинка, она пропадет…

— Она — Красная волчица, — отрубил лама, и впервые я видела у него непреклонный жесткий рот. Его губы всегда были мягкими, как ошпаренные перед варкой оранжевые сливы. — Нюхач почуяла четырех последышей, но уже потеряла след. Бесы умело впитывают наши запахи…

В этот самый миг ночное небо раскололось надвое. Хвостатая молния, словно плетка былинного богатыря Уйчи, хлестнула по хребту Сихотэ, по изголодавшимся без дождя полям, по сотням запрокинутых заплаканных лиц.

— Вселившийся демон, его дети среди нас…

— Уршад, это наверняка красный!

— Их не было почти восемь лет!..

— Как тебя звали жрицы раджпура? — наклонился ко мне лама. От него пахло медом и цветочной пыльцой, и он совсем не выглядел встревоженным, несмотря на то, что становище ходило ходуном. С половины юрт уже сорвало крышу, с запада и востока хворост горел сплошным кольцом, люди швыряли в огонь сундуки с одеждой… — Мы привыкли, что ты просто Девочка. Пожалуй, пришла пора дать тебе имя.

Я назвала ему свое прежнее имя. Наверняка, я называла его и раньше, но никто не запомнил его. Проходили месяцы и годы, но никто не запоминал мое имя. Я была просто Девочка до этой ночи.

— Начинается гроза… — Урлук отер первые капли с бритой головы. — Хочешь, тебя будут звать Женщина-гроза? На вашем языке это будет просто набор звуков, но ты всегда будешь помнить, почему получила такое имя.

Что еще можно вспомнить про ту грозу? Ах да, я нашла шестерых последышей. Я взяла себя в руки, слезы высохли на щеках, а спустя пару песчинок разразилась невероятная буря, с градом и трещотками молний, от которых злобные псы забивались под телеги и скулили, как слепые щенки. Слезы высохли, но я тут же промокла насквозь; вода хлюпала в моих соломенных чунях, вода шипела в погибающих кострах, вода с такой силой ударялась о жесткую бесплодную землю, что капли не впитывались, а отлетали обратно вверх, образуя хрустальное марево.

И вот, я шла по колено в этом сияющем море, тоненький лохматый подросток, впереди люди расступались, пряча под одеждой уцелевшие факелы, а позади, вытянувшись полукольцом, шли солдаты и монахи с саблями и пиками. Первого уршада я нашла под навесом, среди мешков с мукой. Собаки не чуяли его, и нюхач не чуяла его, потому что мерзкий последыш перенимал окружающие запахи. Мой нос тоже оставался глух, зато я слышала животом, как он сжимается, пытаясь заползти поглубже.

Да, я слышала его животом. Как слышат бесов Матери волчицы.

Я указала воинам, и розовую гадость изрубили на части, превратили ее в жидкий фарш. Потом я нашла еще троих, это оказалось несложно. Дождь все еще поливал, но гром отставал от молний все сильнее; стало быть, гроза покидала седалище между горными кряжами. У самой полосы мокрого тлеющего хвороста я остановилась, вдохнула побольше воздуха и помолилась духу леса, как учила меня Мать волчица. Сильно болела голова, ломило колени и локти, а из носа капала кровь. Я смотрела на розовеющий штрих восхода, на равнодушное сияние звезд между туч, на горы и плакала. Я смертельно устала, но плакала не из-за этого.

Когда я повернулась к людям, они все стояли позади, затаив дыхание. Несколько сотен, а может и тысяч. Высокий лама Урлук был приветливым хозяином, за его родовым дербетом вечно кочевали десятки повозок чужаков.

— В ком они прячутся, Женщина-гроза? — ласково спросил меня Урлук. По его плащу барабанили синие градины.

— Кто? — хрипло выкрикнула засаленная старуха, верховная шаманка. — Назови нам, кто! Иначе погибнут еще многие!..

Я назвала. Я ведь уже догадывалась, что тех двоих, кому во сне в рот, и не только в рот, залезли розовые гладкие твари, немедленно разорвут на части. Я просила у бедняжек прощения, хотя не помнила их имен. Это был последний раз, когда я просила прощения у жертв сахарных голов. Чтобы сорняк не проник на поле, следует безжалостно уничтожать всходы.

Первой жертвой стал сотник из Орды, он как раз приехал набирать будущих солдат для хана. Кажется, это был последний год, когда Улан-Баторский сатрап позволял ханам Орды набирать большую армию. Последний год, когда македоняне заодно с ханами выступили против бунтующего хинского государства…

Сотник принял смерть легко и достойно. Он просил позаботиться о его больной матери, и лама поклялся исполнить просьбу. Впоследствии я слышала, что Урлук действительно забрал пожилую женщину в свой арват, несмотря на то, что она происходила из джангурского рода. Перед тем, как убить сотника, Урлук пристально посмотрел мне в глаза; он хотел убедиться, что мы не зря убиваем безвинного человека.

Мы убили его не зря. Мне пришлось смотреть на все это до самого конца. Несчастному вскрывали живот кривым заточенным крюком, каким вскрывают животы подвешенным быкам и баранам. Детеныша сахарной головы обнаружили в печенке, его выволокли, прижали к колоде и неторопливо сожгли. Кто-то не поленился сбегать в юрту за горшком с углями. В какой-то миг мне стало…

Это нелепое чувство, но я не скрываю его. Я честно рассказала об этом Красным Матерям. Мне стало жалко малютку-уршада, мне стало жалко его, потому что в ту ночь люди вели себя не менее жестоко, чем его папаша. Его папаша вел себя, как безмозглый хищный бес, он использовал человеческую оболочку для спасения своего потомства. Но люди — не звери, они соображают, когда жгут беззащитную личинку углем, когда хохочут и радуются чужой смерти…

Второй уцелевший последыш схоронился в молодой женщине, молодой жене темника. Известно, что личинки сахарной головы могут проникать в тело разными способами… Темник как раз ублажал супругу, а потом счастливые молодожены уснули, не разомкнув объятий. Уршад проник в женщину через лоно любви, а песчинку спустя в стане обнаружили распавшегося и забили тревогу.

Когда я указала солдатам на шатер темника, он выхватил сэлэм, намереваясь меня изрубить, а его воины тоже схватились за оружие. Они не считали ламу Урлука своим наставником и, тем более, не считали его своим предводителем. Они верили камланиям и посетили наше становище, чтобы узнать о судьбе неродившегося еще ребенка. Молодая жена темника Орды несла в себе малыша…

Слава Оберегающему в ночи, он отвел от меня острия сабель. Затеялась драка, люди топтались в грязи, и багровые ручьи текли у них из-под ног. Смеющаяся луна укладывалась спать за пушистые покрывала гор, а навстречу ей лениво поднималась Корона, и обе они с удивлением и грустью смотрели, как люди отрубают друг другу головы и руки. Должна была умереть одна молодая женщина, а погибли одиннадцать человек. Охрану шатра перебили, и всякий из торгутов знал, что хан Большой Орды не скажет ни слова на курултае в защиту своего темника.

Одиннадцать человек погибли, женщину все равно выпотрошили, потому что, если этого не сделать, то спустя неделю или спустя три года она все равно стала бы сахарной головой, а последыши уничтожили бы весь род торгутов. Ведь из хроник известно, что город золотых шпилей, Цэцэ-Батор, заселили совы и лисицы после того, как людей сожрали последыши второго поколения. Когда жену темника потрошили, я стояла рядом и смотрела, шаманки не позволили мне отворачиваться. Ведь только я слышала последыша.

Ведь я — Красная волчица.

Потом меня едва не вывернуло наизнанку, потому что в женщине шевелился будущий ребенок. Последыш беса успел проникнуть в него, и в этом не было ничего удивительного, ведь ребенок вошел в женщину тем же путем, что и личинка. Старая шаманка засмеялась, когда личинку раздавили, а вокруг собралась толпа, и, позабыв про поваленные юрты, все стали обниматься и плясать. А меня закутали в шкуры, напоили целебными отварами на эфедре и молоке оленихи. Так меня поили шесть дней, а на седьмой день я открыла глаза и увидела на своей руке жучка-мухомора. Красный жучок с белыми пятнышками расправил крылья и взлетел, а я засмеялась.

Я засмеялась, потому что ощутила в животе чутье Красных волчиц. Чутье никуда не делось, оно превратилось в силу, и сила эта крепла. Я становилась старше, мое обучение продолжалось, и очень скоро мне предстояло отправиться в страну Бамбука, так сказал высокий лама Урлук. В становище меня никто больше не окликал без имени, все почтительно называли Женщина-гроза и устраивали несколько раз настоящую овацию, хотя до героини и до женщины мне было далеко. Мне казалось, что я никогда не вырасту такой старой, как внучка шаманки Ай, той уже стукнуло целых девятнадцать!

А еще меня долгое время не покидали мысли, что надо быть настороже, поскольку я всех спасла, и без меня, если мы уедем в страну Бамбука, некому будет защитить становище. Старый лама успокоил меня тем, что никто из наших пастухов и воинов зимой не покидал свои арваты, а следовательно, не мог принести заразу из дальних городищ. Он спросил меня, хочу ли я вернуться домой, в страну народа раджпура, и напомнил, что я не рабыня и вправе уехать. Тем более, засмеялся Урлук, что теперь ты сможешь украсть не одну, а сотню летучих гусениц. Мы посмеялись вместе, но сквозь слезы мы видели каждый в глазах другого тоску. Не оглядываясь, мы видели место, где были похоронены одиннадцать взрослых и неродившийся ребенок.

— Это ничего, — заметил лама и положил мне теплую ладонь на макушку. — В мире не так уж много вещей и событий, ради которых стоит прервать медитацию.

Тогда я не понимала смысл его речей, но всегда наслаждалась биением его доброго сердца. Его кровь не замедляла и не ускоряла свой бег. Лама Урлук частью себя всегда находился где-то вдали.

— Зачем мне в страну Бамбука? — Я еле сдерживала слезы. — Разве шаманки недовольны мной?

— Моя давняя подруга Красная волчица умеет видеть будущее лучше, чем я, — уклончиво отвечал старик. — Девочка должна получить образование…

— Получить что? — подпрыгнула я.

— Позже поймешь, — улыбнулся лама. — В стране Бамбука меня научили слушать, как два ветра трутся друг о друга, встречаясь на большой высоте. Меня научили спать, стоя на одной ноге на перевернутой миске, пока четверо пытались меня с этой миски столкнуть. Меня научили различать шесть степеней уважения и четыре вида презрения.

— А я?..

— И тебе предстоит научиться. Иначе ты вернешься домой, похожая на орех, пролежавший сухую зиму в рыхлой земле. Одна половина его кожуры блестит и просится в руки, а другая обросла плесенью и разложилась. Ты разве хочешь стать, как этот орех?

Я не хотела становиться орехом, красивым лишь с одной стороны. Я могла вернуться к Леопардовой реке сразу, но я предпочла учебу. Меня и нескольких других детей, учившихся при храме, повезли на гусеницах в страну Бамбука. Нам предстояло изучать язык и каллиграфию народа айна, искусство чайной церемонии и стоклеточных шашек, а что самое захватывающее — нам предстояло изучить искусство управления бородатыми драконами, которых разводят только в стране Бамбука…

Однако я так до сих пор и не выучилась верно заваривать чай и управлять драконом, поскольку мои планы поменялись после встречи с отрядом лесных гандхарва. Эти разбойники зарезали наших взрослых сопровождающих, о чем потом долго жалели, потому что немые рабы на подпольных рынках стоят немалых денег, а нас пересадили с гусениц на лам и растворились вместе с нами в джунглях.

Так я, вместо учебы в богатом доме желтокожих айна, попала в усыпанную навозом лесную деревушку гандхарва. И очень скоро меня продали на рынке.

Что еще ожидать от лошадиных задниц?

20 ШЕСТНАДЦАТЫЙ ОГОНЬ

Рахмани Саади покорно лежал на изуродованном берегу озера и ждал, когда восстановятся силы. В него угодило не меньше пяти мадьярских проклятий, но все они были направлены на усыпление и лишение подвижности.

Рахмани то проваливался в сон, то выныривал, слушая ворчливые причитания Снорри. Для того чтобы восстановить резервы организма, требовалось сосредоточиться, но сосредоточиться мешал сон.

Он снова перенесся туда, к ласковым огненным кипарисам и сыпучим песчаным дюнам, он втягивал ноздрями дразнящий запах жареной ягнятины и пьяный аромат хаомы, от которой время текло медленно, а кровь — быстро. Он снова проваливался туда, как доверчивая букашка проваливается в норку коварного муравьиного льва. Края воронки осыпались, мешая закрепиться и вынырнуть назад, и вот уже берег Кипящего озера стал недостижим…

Праведная мысль…

Праведное слово…

Праведное дело…

Его призвали.

…На окраине Персеполиса, там, где шестеро жрецов в белых халатах, сменяясь, круглосуточно охраняют вход в храм, у самого подножия высеченной в скале лестницы ждал Учитель. Слепец сидел спиной к Рахмани, на скромной циновке в глубокой тени, но ученик сразу его узнал. Рахмани намеревался приветствовать Учителя, но тот, не оборачиваясь, сделал запрещающий жест рукой. Потом он встал и поманил гостя за собой.

Они поднимались по ступеням, отполированным ступнями тысяч детей Авесты, а вокруг замирали запахи и звуки. Вокруг стояла именно та, хрустальная тишина, внутри которой Рахмани никогда не мог понять, спит он или присутствует в храме воочию. Учитель призывал его крайне редко, на это уходила колоссальная энергия, причем с обеих сторон. Встреча во сне изматывала обоих, у Рахмани после пробуждений шла кровь носом, ноги дрожали, как у горького пьяницы, а комната, если сон валил его в помещении, кружилась вокруг неистовой каруселью. За четыре года по исчислению Зеленой улыбки Слепой старец призывал трижды, и всякий раз возвращение сопровождалось острой болью.

— Праведная мысль… — прошептал Рахмани, с наслаждением вдыхая такой сладостный и такой будоражащий запах священного напитка. Свежая эфедра еще не отдала горечь, еще только готовилась пролиться на алтарь.

— Праведное слово… — откликнулся Учитель. — Не беспокойся, сегодня мы не займем у тебя даже волоска из левой брови. Ты достойно вел себя, но впереди препятствие, с которым тебе не справиться.

— Учитель, я должен догнать Камень…

— Сначала ты должен найти шестнадцатый огонь.

Рахмани сразу поверил и перестал беспокоиться.

Он шел за Учителем и предавался тихой радости. Он был дома.

Храм только казался огромной скалой; на самом деле, внутри он представлял собой довольно скромное, куполообразное помещение, несколько облагороженную естественную пещеру. Ступени привели в прихожую для созерцания, где надлежало снять обувь и умыться. Над головой ловца смыкались оштукатуренные стены, идеально чистые белые полы сияли, прохлада хранила торжественное молчание, а аромат прогоревшего сандала наполнял легкие сладкой истомой. Даже кашлянуть тут казалось кощунством. Учитель снова поманил за собой и спустился в треугольный зал.

В левом углу, в глубокой нише, на каменном алтаре стояла громадная латунная чаша. Алтарь походил на игрушечный четырехступенчатый дворец из цельного камня. Двое помощников Учителя, оба в белом, в белых перчатках и повязках на лицах, поклонились коротко и вернулись к своим обязанностям. Длинными изогнутыми щипцами один поправлял вечно горевший огонь и бережно подкладывал из корзины поленья из редчайших пород дерева. Вдохнув густой, настоянный на хаоме и сандале воздух, Рахмани тут же вспомнил, как на шестом году обучения ему была дарована милость доставлять в храм корзину с дровами. Он вез ее в сопровождении четверых рослых сторожей и все равно трясся от страха, что сандал отсыреет или потеряет аромат…

Второй жрец читал гаты. На нижней ступени алтаря, гордясь сияющими переплетами, в ряд лежали «Ясна», «Яшта» и «Видевдата» — священные книги детей Авесты. За алтарем на выскобленной стене висела огромная фигура крылатого Ормазды, в тиаре и с гривной в руках. Премудрый господь сурово взирал сквозь блики огня на вечную борьбу своих, темного и светлого, сыновей.

Рахмани упал на колени.

На Учителе были белая тюбетейка, перчатки и белая повязка на лице, такие же, как на младших жрецах. Молодой жрец прервал чтение, для того чтобы ссыпать пепел от сгоревших дров в специально подготовленную шкатулку. Ароматный дым взлетал причудливыми ветвями к отверстию в куполе. Учитель указал Рахмани его место позади себя.

— Я ждал, когда ты начнешь твое возвращение, как ждем мы шестнадцатый огонь, — нараспев, негромко, произнес главный жрец. — Праведное дело начинается с праведного слова. Праведное слово начинается с праведной мысли…

Саади моментально узнал полузабытый в народе древний язык, на котором вели богослужение уже несколько веков. От приветствия, которым пользовались только дома, сразу же стало светло и уютно. Рахмани уже не волновало, спит он или наяву вернулся на Хибр…

Шестнадцатый огонь.

Слепой старец прочел еще три гаты, простерся ниц перед огнем и только после этого степенно отправился вниз. Вниз, в темноту закрытого для всех лабиринта. Рахмани двигался следом между двух рядов вооруженных копейщиков; острие каждого копья утром смазывалось свежим ядом, яд благоухал, как нежное манговое масло. В верхних галереях лабиринта еще дозволялось появляться служителям храма, а стражники были уверены, что охраняют кладовые с благородным сырьем…

Здесь не чадили лампы, и Рахмани сразу почувствовал свою беспомощность. Это не было особенно неприятным или гнетущим, но с каждой ступенькой он словно расставался с частью одежды. Под слоем плодородной земли, под основанием скалы, находилось нечто, отнимавшее способность к магии. Все, чему учили Рахмани в пещерах, все, что он вдалбливал в себя долгие годы на жестких циновках, все это разом исчезало, стоило приблизиться к месту учебы.

Склепы Одноглазых старцев…

Тот глаз, за который старшие жрецы получили свое прозвище, был всего лишь искусной имитацией, красивым рисунком на лбу. В действительности, обитатели пещер были слепы, но не от рождения, как полагали глупые торгаши, собиравшиеся по субботам в чайханах. Те, кто нарисовал себе глаз на лбу, успели увидеть главное в своей жизни и добровольно лишили себя зрения.

Они повидали шестнадцатый огонь… По легендам, каждый из древних царей владел собственным священным огнем, зажигаемым в годовщину начала царствования. К тому моменту, когда сын старого дома Саади огласил мир своим первым криком, в Персеполисе давно забыли последнего царя парсов, которому покровительствовал мудрый Ормазд. Султаны Горного Хибра не потерпели бы двоевластия, даже вполне театрального. А поскольку не было царя, главный священный огонь Бахрама поддерживали те, к кому отправили учиться одиннадцатилетнего Рахмани. Седобородый Учитель тогда был вторым жрецом, но уже тогда его имя Рахмани даже во сне произносил с большой буквы.

Учитель и рассказал ему про шестнадцатый огонь. Главный огонь Бахрама составлял основу священных огней провинций. Так было века назад, и так будет, пока на тверди Хибра живут дети Авесты. Огонь Бахрама составляли шестнадцать видов огня, которые жрецы собирали из домашних очагов, принадлежащих разным сословиям. Рахмани исполнилось тринадцать, когда ему впервые доверили замыкать белую процессию, собиравшую пламя. Месяц Сириуса как раз уступил месяцу Бессмертия, цикады бесновались в огненных кронах кипарисов, а сыновья премудрого Ахурамазды, Спента-Майнью и Ангро-Майнью схватились в особенно жестокой битве над краем горизонта.

Как всегда, им сопутствовали воинства мрачных дэвов и светлых ахуров, и пусть скучные студиоузы университетов Зеленой улыбки называют это зарницами, или естественным газовым свечением, юный помощник жреца был твердо уверен в магической природе вечерних небесных сполохов. Жители городка высыпали на улицы, двери отворялись, и не только двери домов, где обитали дети Авесты, но даже последователи пророка высыпали поглазеть на церемонию. Учитель заходил в дом, где жил страж городских ворот, затем немного огня бралось из дома горшочника, из дворца богатого торговца коврами, из лачуги бедных крестьян, из шатра лекаря…

Тринадцатилетний Рахмани очень гордился тем моментом, когда верховный жрец приближался к дому старого Саади, и отец, в праздничной хлопчатой рубахе, подпоясанный белым кушаком, выходил навстречу процессии, чтобы одарить чашу Бахрама толикой своего семейного огня. Серебристые глаза отца лучились, из-под платка мелкими завитушками спускалась на грудь раздвоенная борода, а позади него улыбалась счастливая мать…

Пятнадцать частей пламени собирали служители Праведного, пока мрак не распускал звездные крылья над миром. Тогда же стихала вечная битва ахуров, воцарялись покой и благодать. Процессия неторопливо возвращалась в храм, мускулистые руки младших жрецов высоко поднимали чашу, чтобы все дети Авесты могли видеть и впитывать силу, так необходимую им для победы над злом. Над остывающими улицами и площадями разносилось пение, оно крепло под вибрацию струн рубабов и бой кожаных барабанов. Огонь возвращался к алтарю, а там уже ждала его свежая, только что приготовленная хаома, его ждали на коленях мальчики и старцы, в очищенных и освященных одеждах и масках, и оставалось только одно…

Добыть шестнадцатый огонь.

Шестнадцатый добывать тяжелее всего, он происходит от удара молнии о дерево, что само по себе — большая редкость. Однако без шестнадцатого огня чаша Праведности неполна, и три худшие ипостаси: зависть, лень и ложь могут одолеть человека. Если Ангро-Майнья возьмет верх, за ним последуют послушные ему ночные дэвы, и на тверди восторжествует мрак. Не тот мрак, что покрывает леса и степи после бегства Короны, а мрак в сердцах, который потом не развеять никаким огнем. Во мраке не родится спаситель Саошьянт, не одержит победу над Ангро-Майнья и не воскресит мертвых…

…Саади погрузился в воспоминания, позабыв, что на Зеленой улыбке его телу надо спешить. Что, судя по его внутренним ощущениям, женщина двух имен, Женщина-гроза, Марта Ивачич, совсем недавно пропала на Хибре, чтобы возродиться в реке Великой степи, и прошла по тому каналу, который он построил специально для нее, что Камень ее действительно умирает и умрет прежде, чем достигнет нужного места…

— Иди за мной. — Слепой старец тронул гостя за рукав и первым начал спускаться на второй этаж подземных галерей.

И как всегда, Рахмани упустил момент, не запомнил поворот в лабиринте, после которого начиналась крутая лестница.

Учитель ставил ноги настолько уверенно, что человек со стороны никогда бы не догадался о слепоте верховного жреца. Старик в белом уверенно сворачивал в полной темноте, несколько раз спрыгивал в узкие щели, затем поднимался вверх по отвесной стене, используя крошечные выемки в камне. Рахмани едва поспевал за Учителем, стараясь не отстать, но, тем не менее, несколько раз ощутимо стукнулся ногой и лбом.

Чем глубже они спускались, тем хуже ориентировался ученик. Рахмани заметил это, еще когда попал сюда впервые, совсем безусым юнцом. Вся его отвага и уверенность в собственных силах тогда мигом испарились. В пещерах не работало ни одно заклинание, здесь не светились магические круги невидимости, укол стали не находил сердце, а крик, вырвавшись изо рта, принимался порхать вокруг человека, как преданный птах, упрямо не долетая до стен.

…Слепые старцы умело прятались от мира, не допуская к себе не только иноверцев, но даже младших жрецов своего храма. Младший Саади не принадлежал к сословию жрецов, его отец был потомственный ученый и переписчик «Книги ушедших». Но именно Саади-старший когда-то разглядел в мальчике тайную способность и в восхищении воздал трижды великую жертву, убедившись в своей правоте. После трех дней служения отец посадил ребенка на золотого верблюда, вознес хвалу Аша Вахиште, покровителю огня, и отвез мальчика в храм.

— Мне велено передать, что ты не ошибся, — сообщил ему младший жрец еще три восхода спустя. — Также мне велено передать, чтобы ты молчал о случившемся, и да сохранит тебя Премудрый.

Дом Саади убедился, что его предчувствия были верны. Мальчик обладал даром, и этот дар не следовало терять. Отец ночевал перед входом в храм, не подпуская к себе слуг и дав зарок молчания, а Рахмани в это время впервые в жизни беседовал с Одноглазыми. Тогда он еще не догадывался, кто говорит с ним в темноте, но хорошо запомнил страх при спуске вниз…

…Прошло столько лет, а Рахмани Саади опять боялся. Наверху мало кто верил в существование пещер, но те, кому довелось побывать даже в верхнем уровне галерей, не испытывали желания вернуться туда снова. Разные носились слухи, и даже младшие жрецы, преданные огню с раннего детства, никогда не забредали в скальный лабиринт. Большинство из старших жрецов, дослужившихся до своего высокого положения к концу жизненного пути, так и не удостоились чести обнаружить лестницу на второй уровень галерей.

Только те, кто встретил шестнадцатый огонь.

Увидеть дерево, зажженное молнией, — это было не единственное и самое легкое условие посвящения. Истинный посвященный добровольно заточал себя в склепах, вырубленных под скалой в глубокой древности, и добровольно лишал себя зрения, как только приходил к выводу, что глаза ему не нужны.

А зачем глаза тем, у кого они не высыхают от слез?

Тем, кто умел вытаскивать людей из сна, глаза были не нужны. Тем, кто умел порхать по чужим снам невесомым пером, выбирая себе любого в собеседники или высасывая из человека его желания, глаза мешали сосредоточиться. Старцы легко заговаривали водянку, бешенство и черную оспу, применяя совсем иные органы чувств. Но не врачевание было их главной задачей, и уж никак не помощь отдельным страждущим. Из собственных чаяний Учителя продолжали ткать серую паутину, начатую их давними предками, и заносили на нее невидимыми перьями все, что встречалось им в дальних странствиях по всем трем твердям.

Они посвящали десятки лет одной мечте — поиску Янтарного канала на четвертую твердь.

Рахмани не хотел выкалывать себе глаза, не умел отрешаться от мира, останавливая ток крови и дыхание. Он не умел сам выбирать себе сны и путешествовать в снах по всей планете. Он не умел призывать грозу, чтобы она размыла дороги, или замораживать водопад, чтобы по нему успела проскакать кавалерийская ила. Он так и не научился драться отражениями, как дерутся доминиканцы, и не научился прятаться во вчерашнем дне. Он докладывал Слепым старцам о каждом подарке Тьмы, найденном им на Зеленой улыбке, о каждом упоминании о четвертой тверди, но так и не нашел ничего стоящего.

Зато Рахмани Саади обладал даром, которому позавидовали бы все Слепые старцы, если бы не вытравили способность к зависти. Он обладал даром, за который отдали бы половину своего золота султаны и шейхи Хибра, а также император Рима и прочие короли Зеленой улыбки. На это редчайшее качество ловца и рассчитывали Слепые старцы, читая пальцами на невесомой серой паутине результаты вековых вычислений. Все приметы указывали на Рахмани, сына дома Саади, человека, хранителя «Книги ушедших», получившего в подарок смертоносную улыбку…

Он один умел находить Янтарные каналы.

21 ГИППАРХ ПОЛИКРИТ

Камень пути умер.

Но до того, как я это обнаружила, и после того произошло столько невероятных событий, что мое горе слегка сгладилось. Я ведь понимала, что он не выдержит долгого пути…

К дворцу наместника нас доставили с таким почетом, что я едва не прослезилась. За ближайшим поворотом дороги ждала квадрига, запряженная в боевую беотийскую колесницу, только со снятыми серпами. Очень давно, до замужества, мне довелось видеть, как две отборные фаланги Аристана разогнали на таких колесницах несколько туменов Синей Орды. Был смутный период, когда Синяя орда пыталась яростно опротестовать решения последнего курултая, взбесившиеся младшие сыновья хана жаждали реальной власти и повели кочевников на приступ Батора. Моголы набрали в свои отряды всякий сброд, начиная от бездельников хунну и заканчивая беглыми склавенами. Как и следовало ожидать, хан Золотой орды запросил помощи у наместника, сатрапа Леонида, а когда сатрапа отрывали от любимой игрушки, он приходил в ярость. Наместник поднял ожиревшие фаланги, но пехота явно не успевала одолеть сотню миль за два дня. Ближайший Янтарный канал не пропускал больше шести человек зараз, да и кроме того, периодически выкидывал фокусы — вместо Батора мог вышвырнуть в Уссурийскую тайгу, в лапы неистовым айнам…

Тогда Леонид вызвал гвардейские серпоносные колесницы. Передовая ила совершила невероятное: они рысью пронеслись до границ империи Хин, не останавливаясь даже для водопоя. Они обливали спины коней из бурдюков, давали им на ходу жевать конскую шишу и мочились с бортов колесниц, тоже на ходу. Колесницами командовал постаревший сейчас, а тогда бодрый и буйный диадарх Аристан. Он перехватил пылящее разрозненное войско Синей орды на краю знойных песков Карокорума. Колесничие рванули, даже не успев выстроиться в боевой порядок, и ворвались в самую гущу неприятеля, нанося жуткие раны закаленными вертящимися серпами.

Я нежилась на шелковых подушках под опахалами нубийцев и кушала виноград из рук сатрапа. Так было нужно, и я изображала самую преданную наложницу, хотя Леонид меня никогда не покупал, а если бы попытался, то немедленно получил бы укол кураре в свой жалкий хвост. Так было нужно для Красных волчиц и для народа раджпура. Я кушала виноград из рук наместника, и благодаря этому ни одна пехотная фаланга не была расквартирована в долине Леопардовой реки.

Иногда мы поступаем не так, как велят чувства, но двум мужчинам моей жизни лучше об этом не знать. Мой пропавший супруг Ивачич в то время грыз невкусную науку на первом курсе прусского университета, а мой суровый любовник Рахмани в очередной раз отправился на поиски истинной чести…

Сатрап пригласил меня с собой, потому что я так захотела, хотя сам он предпочел бы переждать восстание за толстыми стенами одного из гарнизонов, раскиданных по лояльной хинской империи.

Колесницы разрезали пешее войско ордынцев, как теплое масло. Серпы стригли с такой скоростью, что многие раненые продолжали преследовать врага, не замечая, что остались без руки или ноги. Бой за меру песка превратился в бойню, хотя ордынцы перестроились и им даже удалось опрокинуть несколько квадриг.

Дротики летели тучами, ударяли о чешую коней, иногда возничих сбивали выстрелами из акребуз, но огнестрельное оружие у ордынцев было отвратительным, их порох вонял, но не взрывался. Колесницы пронеслись до самой границы глубокого песка, там уцелевшие развернулись и вторым заходом врезались в толпу. Темникам хана удалось навести относительный порядок, пешие войска расступились под прикрытием конницы, но тут Аристан ввел в дело притаившихся огнеметчиков.

Больше сотни бомб, начиненных порохом и железными шипами, были раскручены на пращах и выпущены одновременно в самую гущу вражеских рядов. Второй залп, и почти сразу — взрыв такой силы, что заложило уши, а лошади в испуге присели. Сатрап Леонид засмеялся и захлопал в ладоши. Для управителя тысячемильных территорий он вел себя глуповато, подобно шестилетнему ребенку. По всей видимости, ему доставляло удовольствие зрелище оторванных голов и обрывков кишок.

Я делала вид, что невероятно увлечена дешевым коралловым ожерельем, которое мне этот мешок с соломой подарил с таким видом, словно положил к ногам пару провинций. Я перебирала кораллы и следила за тем, как колесницы затаптывают и режут на части разбегавшихся моголов и хунну. От воя и смрада гудела земля. Наша ставка разместилась на высоком утесе, сверху было прекрасно видно, как преданная Аристану гвардия кружит по большому кругу между сотнями мертвых тел, а в центре круга готовятся защищаться взбунтовавшиеся ханы.

Но защищаться и умереть, как подобает гордым степнякам, им не позволили. Их расстреляли из акребуз, методично и расчетливо, а затем добили ножами. Леонид с высоты утеса кивнул своему диадарху, и верный пес исполнил приказ с похвальным усердием. Он уничтожил не только воинов, он перерезал даже обоз, женщин с кухонь и стариков, сапожников и ткачей…

Корона расплавленным диском погружалась в далекие барханы, и брызги крови на фоне ее лучей вспыхивали адскими радугами. Это было почти красиво, если бы не было так ужасно. Отважный диадарх Аристан подавил бунт, а головы мятежных ханов принес сатрапу на щите. Их швырнули псам, уцелевших моголов разоружили и отправили нижними гребцами на триремы. Я кушала виноград, смотрела, как растет гора трофейного оружия, а на взрыхленное копытами и сапогам и поле мне смотреть не хотелось. Там нищие пелтасты Аристана, шваль и копоть македонских городов, копьями добивали раненых. Волчьи стаи уже кружили поблизости в ожидании щедрого ужина, когда наша колесница спустилась в Янтарный канал.

Я кушала персики из рук сатрапа, он обожал смотреть, как персиковый сок струится у меня по шее и по груди. Я кушала персики, хохотала над солдафонскими шутками и думала, не рановато ли Красные волчицы затеяли смуту среди племен, населявших Соленые горы. Сопротивляться армиям Искандера по-прежнему никто не мог. Я несла эту новость вождям народа раджпура, поскольку Красным волчицам следовало знать все…

…Эти невеселые воспоминания промелькнули в моей мокрой, уставшей голове, когда катафракт в чешуйчатой броне и звенящей бармице, обнимавшей его лицо наподобие женского платка, спешился и помог мне взобраться на колесницу. Туда же затащили полумертвого Тонг-Тонга и корзину с невозмутимым нюхачом. На миг мне почудилась багровая кровь на ободах, на спицах и внутри, на кожаном сиденье, но видение так же быстро пропало. Вполне вероятно, это была одна из тех самых боевых повозок.

— Госпожа… — Тонг-Тонга мутило. Он свесился за борт колесницы, расставаясь с остатками влаги. Центавры равнодушно наблюдали за нами сквозь прорези в шлемах. — Госпожа, я виновен в том, что нас схватили… Я не в силах драться с ними…

— Ты не виноват, мой храбрый Тонг-Тонг! — Я смочила платок и протерла ему лоб. — Мы могли победить десяток диких буйволов, но никто не устоит против сотни бешеных слонов. Я не владею таким волшебством, чтобы усыпить целое войско.

— Но ты… ты могла скрыться… ты могла стать невидимой…

— Женщина-гроза, он умирает, — холодно брякнула Кеа. — И для живых лучше, чтобы он умер не рядом. Мертвые отдают свое эхге… не умею перевести на ваш язык.

— Я знаю, но не могу же я его тут бросить! Или ты предлагаешь его прирезать?

— Госпожа, лучше убей меня сама… — Тонг-Тонг скатился мне под ноги. Его щеки и лоб стали цвета незрелого банана.

— Ты не понимаешь, глупец! — Они оба начали меня сердить. Они, кажется, не понимали, что бежать мне на Великой степи было некуда, кроме как домой, вниз по течению Леопардовой, к деревням народа раджпура. Да, если бы я сбежала одна, то нашла бы Красных волчиц быстрее, чем мои неказистые големы. Но месть сатрапа Леонида не заставила бы себя ждать.

Причем я прекрасно представляла подлую тактику македонян. Зная о силе Матерей волчиц, они не пустили бы на верную гибель в чащу своих храбрых гоплитов, а вызвали бы презренных черноногих на летучих ящерах. Именно таким образом шестнадцать лет назад по исчислению Великой степи наместник в Бомбее как раз и расправился с очередным бунтом полуконей гандхарва. Их просто закидали с воздуха голодными личинками гоа-гоа-чи и проклятьями серой проказы. Не прошло и недели, как из Александрии в Бомбей, через Янтарный канал, просочились два полка гоплитов во главе с таксиархом Константином Бешеным. Они растянулись цепями, они несли бутыли с огнем и бутыли с тьмой. Им уже никто не мог оказать сопротивления. В трех деревнях гандхарва еще оставались уцелевшие, их сожгли живьем.

Мне нисколько не хотелось увидеть ящеров над деревнями народа раджпура. Я послала големов за помощью, но вовсе не желала гибели своим родичам…

Естественно, мне пришлось выкопать из-под корней ларец с Камнем и предъявить находку обоим военачальникам. Уже тогда мне показалось странным, что диадах не отнял Камень сразу, а разрешил забрать центавру. Сопротивляться превосходящей силе было просто смешно. Диадарх Аристан поглядел издалека, равнодушно, не слезая с коня, и даже не кивнул. Алый Камень занимал его не больше, чем нелепая драгоценная безделушка, которыми были набиты его походные сундуки. Ему приказал император, и этого было достаточно. Зато, стоило возничему тронуть коней, гиппарх Поликрит подскакал вплотную и навис надо мной тысячей фунтов своих яростных мышц.

— Открой, — холодно приказал он.

Будь мы один на один, за один такой тон я, не колеблясь, убила бы его.

— Открой, — повторил центавр и отстегнул шлем. Он повесил его на боку, зацепив при этом кифару. Инструмент издал мелодичный приятный звук, так не вяжущийся с топотом десятков копыт. Это удивительно, но у Поликрита оказалось почти приятное лицо. Вполне осмысленное выражение, и даже угадывалась некая печать благородства. Впрочем, я насмотрелась на благородных вельмож, привычных к самой низменной лжи, и не сильно обрадовалась.

Начиная от червеобразного кадыка, скрытого гибкими пластинами брони, шея гиппарха была почти полностью свободна от короткой, переливчатой шерсти и имела цвет молодой дубовой коры. Гриву Поликриту заплетали, как и положено начальнику его ранга, в сорок восемь косиц, каждую украшали перевязью с сердоликом и утяжеляли свинцовым грузилом. Обросшая пушком нижняя челюсть заметно выдавалась вперед, на нижней губе красовались две татуировки — изображения солдатского бога Митры и весельчака Диониса. Если не поднимать взгляд выше, то…

Одним словом, его рот отличался дерзкой, опасной красотой, насколько я понимаю толк в мужских ртах. Его громадную голову почти не портили раскосые выпуклые глаза, расположенные по бокам черепа, почти как у настоящей лошади. В остро торчавшем левом ухе при каждом шаге позвякивали серебряные кольца.

Поликрит скомандовал подчиненным, и нас оставили одних. Впереди жестко, упруго вздымались крупы, украшенные цепочками с бахромой, позади тоже пылили, голова к голове, но вокруг колесницы образовался просвет. Кеа помалкивала в корзине, Тонг-Тонг трясся, как студень, и пахло от него все хуже. Мой всадник походил на ящерицу, собравшуюся отбросить хвост.

— Покажи мне это, — гиппарх указал на ларец пальцем; его указательный палец был толщиной с мою кисть.

Что мне нравится в фессалийцах, в отличие от их карликовых родственников гандхарва, сыны Диониса всегда идут иноходью. Со стороны это торжественное и весьма яркое зрелище — наблюдать, как в клубах пыли, в сверкании кольчужных попон разворачивается боевая фаланга центавров. В такт постукивают о землю шишаки палиц, рявкают горнисты, обозначая остановку для каждого следующего ряда, напевно подают голос младшие командиры, выравнивая строй. В такт, синхронно, как будто умноженные сотней зеркал, поднимаются левые передние копыта, и на песчинку становятся видны железные подковы, усиленные изогнутыми шипами. Затем так же неторопливо и синхронно поднимаются правые копыта…

— Ты слушаешь меня, Женщина-гроза? — оказывается, гиппарх уже некоторое время пытался привлечь мое внимание и делал это с предельной для него вежливостью.

Я вторично отперла ларец, внутри он совсем не промок. Однако Камень был влажный и как-то сразу мне не понравился. Я потянула ногтем за створку. Камень послушно раскрылся, но… не запел.

— Он умер, — внятно произнесла в своем плетеном домике Кеа.

— Прикажи своему нюхачу, чтобы говорил на цивилизованном языке, а не лаял, как лисица, — загремел гиппарх.

Я отважно потрогала хрустальные выступы и впадинки. Хрустальный глаз потух, он не пел больше песен и не подмигивал мне.

— Он умер, — сказала я и сама не узнала свой голос. — Он наглотался воды. Он стал бесполезной ракушкой.

Я солгала. Влага не коснулась подарка. Он просто устал, как устают даже самые крепкие горы.

— Ты пытаешься меня обмануть, женщина? Ведь есть способы оживить забаву, разве не так? — Центавр протянул громадную ладонь. Сундучок уместился на ней целиком, как на столике.

— Он хитрит, Женщина-гроза. Но не только с тобой… — шепнула Кеа.

И тут до бестолковой Марты Ивачич начало что-то доходить. До меня вдруг дошло, что гиппарх говорит слишком тихо, словно не желает, чтобы нашу беседу подслушали подчиненные. Центавры рысят совсем рядом, плечом к плечу, вдоль обеих обочин, закрывая мне обзор. Они страшно грохочут подкованными копытами по камням, а Поликриту, похоже, это даже нравится. Нашей квадригой правит один из всадников диадарха, он отвернулся и тоже ничего не слышит. Еще до меня доходит, что мы свернули. Мы уже не едем в сторону Соленых гор, в долину, где разлегся Шелковый путь, мы свернули налево. Здесь новая, отличная дорога, шириной примерно в сорок локтей, она облицована черепаховым мрамором, по обочинам вырублен лес и сожжены мелкие кусты. Я слишком долго не появлялась на берегах Леопардовой реки, я позабыла скорость, с которой наместники Искандера возводят каменные чудеса.

— Куда нас везут? — спросила я.

— В новый дворец наместника. В крепость Молг, хотя ее еще недостроили, — охотно отозвался центавр. — И не надейся на своих глиняных кукол, женщина. Я отдал приказ, их перехватили с другого берега реки. Мы перегородили реку сетью, ха-ха-ха!

Я не все разбирала в его растянутом чавкающем македонийском языке, но насмешка одинакова всюду и не требует перевода. В этот миг я готова была плюнуть в него иглой с кураре. Меня остановило то, что у Тонг-Тонга из носа начала хлестать кровь, и пришлось им заняться.

— В крепости мы окажем твоему чернокожему помощь, — добавил гиппарх. — Но не пытайся призывать своих безумных подружек, если не хочешь, чтобы я вызвал летучих ящеров. Они сожгут ваши вшивые деревни, выкорчуют лес и польют почву тьмой, чтобы веками ничего не росло. Низовья Леопардовой реки превратятся в лежбища скорпионов. Ты этого хочешь, женщина? Я перехватил твоих глиняных кукол, не сомневайся…

Я закусила губу. Он словно читал мои мысли, и он был прав. Судя по всему, мне следовало отблагодарить гиппарха за спасение нескольких сотен жизней. Я несла Камень только Матерям волчицам, а пострадали бы невинные малютки.

— Почему же диадарх Аристан не забрал у меня подарок уршада? — осмелела я, видя, что гиппарх не склонен нас покинуть. Он скакал рядом, грозно сжимая набалдашник палицы, которую я не оторвала бы от земли и двумя руками. При каждом шаге его роскошная грива колыхалась, и ослепительный свет Короны дробился в ней на мелкие нити. Высоко в изнывающем от зноя небе кружили два стервятника, и мне это совсем не нравилось.

— Таков приказ.

— Почему он доверил камень тебе? Или сатрап Леонид доверяет теперь центаврам больше, чем людям?

— Таков приказ.

— Он боится, Женщина-гроза… — хмыкнула отважная «груша».

— Чего ты боишься, гиппарх? Ты такой сильный…

Сказать центавру, что он трус, — один из легких способов свести счеты с жизнью. Даже если плохо выговариваешь слова. На косоглазом, лошадином лице затрепетал нерв, но Поликрит удержал себя в руках. Кажется, я угодила в больную точку.

— Молчи, женщина, если хочешь доехать до крепости живой!..

И я замолкла.

Следующие два часа мы тряслись и вдыхали пыль. Периодически, надо отдать должное Поликриту, нас любезно обливали из бурдюков теплой водой, отдающей гнилью, но я была рада и таким ваннам. Кеа недовольно лопотала в своей корзине, а Тонг-Тонг тяжело дышал и почти не открывал глаз.

Я пыталась думать, но мысли растекались вяло, как ручейки постного масла из разбитого кувшина. Я спрашивала себя, как же поступить дальше, я призывала на помощь всех духов раджпура и на всякий случай — даже богов склавенов, чьи изваяния расставлены в садах дома Ивачичей. Но ничего не помогало.

Вдохнуть свет в Камень пути могли лишь Матери Красные волчицы, причем не все, а только Мать Айноук и Мать Кесе-Кесе, потому что достигнуть состояния сухого голодного дерева можно лишь к возрасту семидесяти семи лет, и то неизвестно, научишься ли добывать огонь одним напряжением мысли. Каждая Дочь волчица, начиная с семилетнего возраста, учится добывать огонь, но это совсем не то убийственное пламя, который хранит в своих нежных шершавых ладонях Рахмани Саади, и совсем не тот дружелюбный, прирученный жар, что согревает лачуги бедняков и дворцы магарадж. Этот огонь внутренний, прохладный и почти бесшумный, но от этого не менее смертоносный. Он заставляет волосы подниматься дыбом, он неуловимым аспидом бросается с неба и поджигает сухие чащи, он может ужалить так, что отнимаются конечности, а еще…

Еще этот огонь иногда оживляет подарки Тьмы, приносимые на нашу твердь уршадами.

По преданию, кроме Красных волчиц, тайной тихого огня владеют инки, наши далекие родичи, приплывавшие с Западного континента. Но инки слишком далеко, а кроме них и Матерей волчиц, мне мог помочь лишь один человек…

И в его помощи я сегодня нуждалась меньше всего. Или больше всего. Даже если бы дом Саади умел оживлять подарки сахарных голов, я никогда не стала бы припадать к его стопам. Потому что он сразу побежит в пещеры… Седобородый хитрец Рахмани не зря сбежал с Хибра, не зря продался гнусным ярлам и завоевал репутацию лучшего ловца. Он ведь мечтал только об одном — осесть поближе к Тьме, получить право на свободный поиск. Или ему приказали там осесть и превратиться в местного туземца, в закутанного с головы до пят, обросшего сосульками ловца.

Никто не смеет охотиться во владениях империи без бумаги, скрепленной печатями короля Георга и папского нунция. Никто не смеет водить караваны гостей и ученых за границу вечной Тьмы, а венгов, насколько мне известно, поощряют изгонять всякого чужака, путешествующего без сопровождения и гербовой бумаги. Чужих травят собаками, на них спускают обученных полярных сов с отращенными когтями, их преследуют рыцари Плаща, за деньги готовые на все ради своего ярла…

Настырный Саади долго крался к границам Тьмы, он проник ко двору ютландского короля и получил полные права на охоту во льдах.

Он добрался до нее, мой сумрачный любовник. И благодаря способностям вынимать душу из колдунов, он сколотил себе на Зеленой улыбке темную, но крепкую репутацию, как выразился бы высокий лама Урлук. Но Рахмани и на толщину волоса не приблизился к разгадке. Я слышала, что однажды ему повезло… Он поделился радостью с моим пропавшим мужем, Зораном. Рахмани сказочно повезло, а может, и нет. Может быть, ему только почудилось, будто он достиг призрачного берега четвертой тверди. Несколько песчинок в его руках билось живое сердце Камня, но продлить биение сердца ученик Слепцов не сумел.

Вероятно, это умеют Слепые старцы, если они вообще существуют. О них я слышала многое, но не встречала еще человека, который бы на лезвии ножа присягнул, что видел их лично. Я слышала, что они способны дотянуться до любого человека, на какой бы тверди он ни находился, и способны вытащить из него душу через любое отверстие его тела. Через горло, нос, чресла, уши или глаза, в зависимости от того, что у человека защищено хуже всего, и после этого человек становится куклой, хуже голема. Только никто этого не замечает.

Матери волчицы болтают, что серая паутина, на которой старцы пишут свои желания, растет из пупка тверди, из самых глубин, где дремлют людские пороки, а старцы сматывают пороки неродившихся людей в клубок, и никто уверенно не скажет, хорошо это или плохо, и что выйдет из утроб матерей, ибо неизвестно, хорош ли младенец…

Говорят также, что лабиринты Слепых старцев спрятаны под храмовым городом огнепоклонников, но их не нашли завоеватели древности, их не нашли султаны Горного Хибра, вход в катакомбы заперт даже для младших жрецов. Старцы умеют высекать жизнь из подарков Тьмы. Когда-то дети Авесты, как называет себя клан, в котором был рожден ловец Саади, владели несколькими подарками уршадов и умели ими управлять. Они держали в страхе окрестные народы, а наследные Слепцы оживляли подарки руками…

Что удивительно — сам Рахмани никогда не подтверждает и не опровергает слухов. Вероятно также, что эти ужасные сплетни разносят специально, дабы такие любопытные обезьянки, как я, не вздумали отправиться на поиски пещер…

…Из дремы меня вывел скрипучий тенор Кеа.

— Много людей впереди, самцы той же породы, что управляет нашими лошадьми… а еще женщины из страны Вед и женщины айна, и женщины, незнакомые мне… еще нюхач-самец.

— Что они там делают, впереди? — Я приподнялась, но ничего не могла разглядеть из-за задниц центавров. Нас влекло внутрь замкнутой коробки, состоящей из трех рядов вооруженных полуконей.

— Они рубят пальмы, рубят кедры и кипарисы. Они забивают сваи и роют колодец. Пахнет мясом, жарят молодого буйвола. Пахнет сушеными цветами.

Но задолго до того, как я почуяла запах жареного мяса, наша колесница проехала под аркой высоких деревянных ворот. Из наскоро сбитых, стянутых скобами, башенок на меня пялились молодые стриженые парни в одинаковых серых рубищах, подпоясанных веревками, вооруженные секирами. Стены новой крепости росли буквально на глазах. Несколько сотен туркмен ногами разминали раствор, его тут же заливали в подготовленные ямы и сверху вбивали опорные бревна. Другие рабочие тащили поперечины, укладывали крестовины угловых башен, втягивали через блоки тяжелые носилки. За возводимыми стенами десятки топоров врубались в джунгли; я слышала, как с кряхтеньем валились тысячелетние исполины, увлекая за собой юную поросль, как в ужасе гомонили птицы и ленивцы, прятавшиеся в верхних ветвях.

Кроме наемников-туркмен, я успела рассмотреть лоснящуюся вереницу банту с тюками на головах, что поднимались медленной змейкой на вершину недостроенной башни, а также бадайя, с их дурацкими белыми татуировками и черными зубами. От бадайя, как от строителей, мало толку, но зато их мужчины неплохо плетут канаты. Взад-вперед, поднимая клубы пыли, носились центавры, ревели рога, передавая команды, визжали вороты, вращаемые жующими буйволами, пахло кухней, дымом и потом.

— Женщина-гроза, уж не открылся ли тут Янтарный канал? — скрипнула Кеа. — Когда торопятся поднять забор, тогда имеют что скрывать за забором…

— Выходите, живо! — Меня буквально вытолкнули с жесткой лавки колесницы.

Тонг-Тонга, впрочем, довольно бережно уложили на носилки и унесли, содрав с него все, что могло сойти за оружие. Я даже не успела спросить, несут его добивать или к врачу, но Поликрит пояснил с ухмылкой:

— Если лекари диадарха спасут твоего чернокожего, он станет пожизненным рабом Искандера. Выбирай, женщина.

— Ему наденут кольцо на шею?

— Кольцо и печать на щеке.

— Я могла бы излечить его сама…

— Ты полагаешь, я настолько глуп, чтобы позволить тебе колдовать? — расхохотался центавр. — Его просто бросят вместе с тобой в яму, пока канал не заработает на вход…

Канал. Кеа снова угодила в яблочко. Они нагнали строителей и рабов, чтобы замкнуть Янтарный канал в недрах крепости, чтобы он оставался собственностью империи!..

— Но Тонг-Тонг — раб дома Ивачичей, кроме того, он вообще с другой тверди, с Хибра, — сделала я попытку возразить. — Вы посягаете на чужую собственность, не объявив войну…

— У меня есть приказ, женщина, — отрубил центавр. — Сатрап Леонид считает тебя опасным врагом империи. До Александрии дошли слухи, что племена раджпура готовили мятеж. Поэтому радуйся, что тебя не зарубили сразу…

Мне уже ясно, что Тонг-Тонга ждет рабство. Но у него есть шанс выжить. Еще мне ясно, что вокруг шеи Марты Ивачич тоже очень скоро может сжаться раскаленное стальное кольцо.

— Гиппарх, отчего бы тебе не вернуть мне Камень? Он все равно бесполезен…

С Кеа меня не разлучили, в обнимку с корзиной я очутилась в прохладном погребе. Точнее — в выгребной яме, в свежевырытой яме, не используемой пока по назначению. Небо захлопнулось, упали толстые жерди, перевязанные лианами, в неровных дырах заплясали пылинки и обрывки паутины.

— Ма… Марта…

Трудно сразу приучить глаза к мраку, особенно когда сверху сыплются комья сырой земли, вперемешку с червями, гниющими листьями и куколками земляных пауков.

Я обернулась и плюхнулась на задницу, зацепившись лодыжкой за торчащие корни.

— Это мужчина… — заквакал нюхач.

Но я уже рассмотрела его, я уже не нуждалась в помощи Кеа. Громадная яма была разделена надвое частой вертикальной решеткой из толстых кольев железного дерева. Об это дерево тупятся топоры и сгибаются гвозди, так что на зубы и ногти надеяться было глупо.

За решеткой, на ворохе соломы, позвякивая ножными кандалами, восседал мой пропавший супруг, глава дома Ивачичей, командор флотилии охотников за Плавучими островами, самый удачливый торговец рабами и нюхачами, лучший студент факультета философии… мой Зоран.

Марта Ивачич попалась.

22 СЛЕПЫЕ СТАРЦЫ

— Учитель, я тревожусь…

— Тебе ведь известно, что тревоги напрасны. Ты вернешься в свое тело спустя несколько песчинок.

— Я тревожусь не о себе, Учитель. Эта женщина, ты знаешь, о ком я говорю…

— Скажи нам, Рахмани. А что ты намерен делать, когда нагонишь свою волчицу?

Этот вопрос пригнул ловца к земле сильнее, чем корзина, полная камней, с которой взбираются по строительным лесам к вершине храма взмокшие носильщики. Этот вопрос он задавал себе с того момента, когда в его иглу на краю Тьмы примчался сын королевского астролога.

Что он с ней сделает?

А разве с Женщиной-грозой можно совладать, если она сама этого не захочет? Ему ли, ловцу Тьмы, не знать, кто владеет самым сильным колдовством на Великой степи? Колдовство Красных волчиц даже сильнее колдовства банту, черноногих и носителей масок. О последних Рахмани только слышал, зато сам видел людей, которых прокляли шаманы Южного материка. Чтобы сотворить с человеком такое, надо ненавидеть весь человеческий род…

Но Красные волчицы раджпура рождаются сильнее носителей масок, и уж тем более сильнее убогих хинских гончаров, поскольку магия волчиц не исчезала на Хибре, и даже, в ослабленном виде, сохранялась на Зеленой улыбке. А если волчица вернулась на родину и, кроме всего прочего, вернулась по тайному каналу, который он сам ей прорубил, прямо к ее любимой Леопардовой реке… такую волчицу остановит разве что взвод мушкетеров. Или фаланга центавров. Создатель скупо отмерил им мозгов, полукони почти не реагируют на магию волчиц…

Рахмани ничего не сказал Учителю, но тот, как всегда, догадался без слов.

— Ты опасаешься, что тебе придется драться с ней? — Жрец протянул ученику пиалу с чаем. Рядом с учителем, на ковре, в позе созерцания, сидели еще четверо старцев. У каждого на лбу синел распахнутый глаз.

Если приглядеться внимательно, можно было заметить, что все четверо, кроме Учителя, который недавно посетил верхний мир, не касаются седалищами ковра. Все четверо старцев находились в средней степени созерцания, позволяющей им одновременно парить в мирах сущего и вникать в слова их юного собеседника. По меркам Слепых старцев, Рахмани был почти ребенком.

— Я люблю ее, Учитель.

— Ты произнес это слово так, будто уверен, что я не помню его значения, — рассмеялся старик. — А не забыл ли ты сам, сколько вариантов смысла имеет это слово? Вспомни, как я учил тебя любви…

Саади отпил из пиалы, трогая губами крупные лепестки, плававшие на поверхности, и погрузился в сон еще глубже, снова соскочил по спирали памяти во времена ученичества, когда старцы еще надеялись обрести в нем последователя и преемника…

…В кедровых лесах и соленых ледниках Горного Хибра еще вершили суд цари парсов, еще гордо сияли золотыми крыльями над куполами барельефы Ор-мазда, еще строились в холодных расщелинах башни для мертвецов, когда верховные жрецы впервые спустились в лабиринт под главным храмом. Они держали совет о том, как поступить им, выучившим наизусть свитки со священными текстами, постигшим тайны общения с божеством, но так и не нашедшим истину?

Нашлись среди жрецов храма такие, кто сказал: пусть для народа парсов все останется по-прежнему, неделимо и нерушимо, однако для тех, кто посвящен в сокрытое, кто потерял веру, потому что слишком яростно проповедовал, должны быть иные пути. Пусть цари, как и прежде, собирают шестнадцать видов огня, пусть жрецы, как и прежде, обходят дома, пусть люди поют хвалу великим ахурам.

Но тем, кто испытывает голод даже при полных закромах, — тем нужно иное.

И высшие жрецы выковали формулу посвящения во внутренний круг. Они держали совет, но кто спустя века назовет имя мудрейшего? Для прочих он был Учитель, и так останется всегда.

Известно лишь, что по прошествии праздника Ноуруз, когда крестьяне вознесли жертвы, и весенняя томная влага окутала поля, Учитель впервые повелел запечатать себя в каменном мешке на дне лабиринта. Он провел там семь недель, питаясь скуднейшими припасами и ключевой водой, из одежды имея только овечью кошму и халат. В свое первое созерцание Учитель отправился еще зрячим. Когда прочие жрецы спустились за ним и разобрали кладку, Учитель парил в воздухе, не касаясь седалищем земли, а между ладонями его пробегали слабые молнии.

— Брат-огонь не оставил меня, — медленно выговорил не старый совсем человек.

Друзья повыше подняли факелы и ахнули — за семь недель длинные седые волосы главного жреца вернули себе у корней глубокий каштановый цвет. Хранитель огня помолодел на пять лет, хотя атмосфера подземелья совсем не располагала к оздоровлению. Тут было холодно и сыро, а вода, стекавшая по известковым стенам, пахла так резко, что в носу начиналось раздражение. Однако Учитель не только выбрался на свет помолодевшим и окрепшим, он еще и принес несколько новых идей.

— Пробыть в одиночестве семь или даже семнадцать недель — недостаточно, — подытожил верховный жрец, когда друзья и последователи собрались на вечернюю трапезу. — Звуки достигали моих ушей и отвлекали от созерцания. Я слышал, как пробираются капли воды в горной толще, как перетираются в песок глыбы, образуя каверны, как пробираются между корней дождевые черви. Спустя время я стал видеть стены своей клети, я стал видеть то, на что не обращал внимания раньше…

— Что же нам делать? — спросили остальные. — Что же нам делать для того, чтобы обрести истинное и окончательное знание, если сияющий Ормазд не дает нам ответов о счастье?

— Я полагаю, нам следует копать глубже, — вполне серьезно ответил старец. — Нам следует выкопать несколько слоев лабиринта, наложить магические печати на входы и спуститься туда, где нет ни звука, ни движения. Я полагаю также, что нам следует лишить себя зрения… Но не всем так следует поступить, и не сегодня, — успокоил испугавшихся товарищей Учитель. — А только тем, кто сам почувствует нужду…

С первых дней ученичества, когда ему доверили стоять позади младших жрецов и терпеливо ждать, когда потребуется подать полотенце для омовения рук, Рахмани догадывался, что легенды о первых великих жрецах-Учителях, добровольно лишившихся зрения и ушедших жить под землю, не лишены сказочной составляющей. И сам слепой Учитель, начиная занятия с подростками, никогда не упоминал о склепах, о волшебниках, прячущихся под скалой, о чудесных превращениях и необъяснимой удачливости детей Авесты, столетиями отстаивавшими храм. Вокруг могла гореть земля, могли сталкиваться армии, но храм со священным огнем почему-то обходили стороной…

А когда в душе тринадцатилетнего Рахмани недоверие сменилось верой, все разрешилось легко и просто. Он сам отыскал вход в верхнюю галерею, который не могли найти другие мальчики. С колотящимся сердцем он спустился на первый ярус лабиринта, и… встретил там Учителя. Учитель шел издалека, с лампой в руке, уверенно обходя препятствия, и выглядел так же, как обычно, только на лбу у него появилось изображение глаза.

— Значит, все это правда? — только и смог выдавить юный Саади. Затем язык его словно онемел, но даже с закрытым ртом безусый Саади продолжал задавать вопросы.

— Неужели это правда, что вы летаете через океан и способны принимать облик бури? Это правда, что вы можете поймать вора во сне и пригвоздить его там же, чтобы он не проснулся? Это правда, что вы заранее умеете угадать, где ударит шестнадцатый огонь, и умеете переселить его в душу камня?.. Это правда, что вы научились взвешивать честь и любовь и сделали весы, на которых можно сравнить, сколько чести и любви осталось в человеке?.. Это правда, что вы пьете хаому, поклоняетесь Премудрому творцу, но сердца ваши полны иным восхищением?.. Это правда, что вы оживляли мертвых и…

— Тссс, тихо, — улыбнулся Учитель, хотя Рахмани молчал, и поманил за собой. Он привел Рахмани к развилке и остановился, словно выжидая. Спустя короткое время Учителю стало ясно, что мальчик не видит лестницы, ведущей ниже.

— Пусть будет так, — изрек Слепой старец и хлопнул в ладоши. Мигом зашипели фитили в масляных лампах, лабиринт погрузился во мрак. Наступила такая тишина, что спустя меру песка Рахмани уже смог расслышать, как далеко наверху проделывают себе ходы корни камнеломок.

— Ты останешься тут, — в темноте произнес Учитель. — Останешься, пока не поймешь, что тебе не нужны ни слух, ни зрение, чтобы говорить с нами. Если ты не одолеешь себя, ты снимешь жреческие знаки и вернешься в дом к отцу, почтенному Саади, да продлятся его дни…

Рахмани не знал, сколько прошло времени, прежде чем вокруг него что-то изменилось. Вероятно, Корона успела взойти дважды, а подземный холод почти отвоевал пятки и лодыжки у слабеющего тела, но юный жрец не отступил. Он приплясывал, закрыв глаза, растирал ноги и бока, иногда садился, чтобы тут же вскочить с ледяного пола пещеры.

Спустя много лет он так и не вспомнил, как этого добился. Стало светло и гораздо теплее. Вокруг неровно горели изящные бронзовые светильники, словно плавающие в полумраке. В освещенном круге, на мягком арамском ковре полулежали Слепые старцы. Кто-то беседовал, кто-то неторопливо потягивал кальян, кто-то дремал. Далеко не сразу Рахмани сообразил, что старики вовсе не вместе. Они находились далеко друг от друга, возможно, совсем не в этой пещере, и только частью сознания объединялись для беседы. Кроме того, выяснилось, что двое из них — вовсе не старики, им едва перевалило за пятьдесят. Однако, как и их товарищи, моложавые старцы обходились без зрения и не шевелили губами, ведя разговор…

— Это добрый знак. Ты справился, — голос Учителя влился Саади прямо в уши. — Ты нужен нам, и было бы вдвойне горько изгнать тебя именно теперь, когда ты сам разыскал вход в лабиринт. Ты нужен нам, поскольку дар отпирать Янтарные каналы — это такая же редкость, как крылья или жабры… Но прежде чем ты пройдешь первый круг посвящения, надо многое объяснить. Тебе следует потрогать правду, а не тень от вчерашних одежд правды. Слушай…

Премудрый господь создал этот мир и наделил его тройственной природой. Так сказано в писаниях, и не только в священных свитках детей Авесты. Так упомянуто в суннах, так начертано в перламутровых книгах страны Вед, так сказано в легендах Золотой Орды и преданиях склавенов…

И люди верят в сказку.

Три тверди, похожие друг на друга, но совсем не как близнецы. Над каждой светят Короны, но свет их отличен, где-то он выбеливает кожу, где-то доставляет быстрый загар или наносит лазурь. На каждой моря и материки… Они удивительно схожи, но расположены по-своему, даже реки порой текут в разных направлениях. Далекие звезды, видимые с гор, почти одинаковы, и наречия на всех твердях почти повторяют друг друга, а в хрониках даже упоминаются одинаковые имена шахов, королей и императоров.

И одинаковые даты сражений.

Люди одинаково гибнут на всех трех твердях. Одинаково страдают дети, воют матери, потерявшие сыновей, и одинаково корчатся сыновья этих матерей, нанизанные на ржавые штыки.

Люди повсюду несчастны, Рахмани.

Наш Хибр беден водой, лишь далеко на юге плещется Травяной океан, названный так из-за обилия подводной растительности, а там, где на Зеленой улыбке раскрывает объятия кораблям Атлантика, — у нас лишь мелкие соленые моря, из которых, как клыки, торчат острова. Наш Хибр силен ветрами и красными пустынями, а ближе к Северному полюсу он такой же, как Великая степь. Там на тысячи гязов расстилается тундра, над ней играют полярные радуги, а под радугами бьют в бубны и охотятся на медведей дикари…

И всюду идет война. Всюду люди режут и стреляют в себе подобных…

Иные острова Хибра обитаемы, иные — нет, но почти повсеместно люди поклоняются Печати пророков, носителю зеленой чалмы. Отчего так случилось? Ведомо лишь Премудрому, зачем он допустил завоевания султанов. Отчего же на Зеленой улыбке не признают Печать пророков, а на Хибре никогда не рождался Мессия, умерший на кресте? На Зеленой улыбке верховной властью обладает скорее не император, а папа и его жуткие закрытые ордена, однако последнее столетие эту твердь постоянно трясет от бунтов и революций…

Люди всюду страдают, Рахмани. Отчего центавры Великой степи тяжело болеют на Зеленой улыбке и моментально чахнут на Хибре? А летучие ящеры легко размножаются на Хибре, зато на Зеленой улыбке практически не могут взлететь? Отчего нюхачам с Плавучих островов вольготно в любой атмосфере, зато все прочие разумные формы с Великой степи стенают и угасают на чужбине? На всех трех твердях известна формула Оберегающего в ночи, хотя ни одна рукопись не отвечает на вопрос, кто первый ее произнес.

Оберегающий способен отогнать нечисть, но не способен отвести руку, сжимающую топор или палицу. Люди ненавидят друг друга, Рахмани. Их отравляет ненависть к чужим богам, зависть к чужому состоянию и недоверие к чужим традициям…

Нет, не только формула Оберегающего объединяет нас. Нас объединяет так много… Во все времена рождались те, кто пытался толковать тройственность как двойное отражение единого сущего. Но никто не мог ответить, какова же истинная природа сущего? Какая же из твердей хранит истинную честь и истинную любовь, если прочие следует считать лишь ложными зеркалами?..

Кто прав, если везде льется кровь? Кто прав, если всюду опрокидывают жертвенники и оскверняют алтари? И можно ли надеяться на счастье для всех, если условием счастья одного ребенка является непременное горе другого, живущего по ту сторону вражеских траншей…

Кто прав, Рахмани? Тысячелетняя империя латинов, папские монахи, подчинившие вере Креста все северные королевства Зеленой улыбки? Или истинна лишь вера зеленых знамен, захватившая Хибр? Что же касается Великой степи, Рахмани, то самая великая загадка состоит в том, что эта твердь вообще не должна существовать. Ты еще мал, но если будешь прилежно учиться, то скоро познакомишься с наукой, именуемой астрономией. Великая степь то замедляет, то ускоряет полет вокруг светила, то приближается, то удаляется, что считается неправильным. Кроме того, в небесах Великой степи летают твари, которые у нас не могут даже оторваться от земли, в озерах плавают гады, которые не могут присниться нашим безумцам, а их простые прачки, даже у самых отсталых племен, с детства способны к ворожбе. На Великой степи соединено в целое то, что не может соединиться.

Громадная империя Хин платит дань Искандеру, и торгуты Золотой Орды отправляют ежегодный обоз с золотом на строительство новых храмов в честь олимпийских богов. Люди-перевертыши служат следопытами у работорговцев-норманов, а принадлежащие к касте тайских убийц, имеющих прозвище «голые ладони», нанимаются телохранителями по всему миру и прекрасно расселяются от морозных полюсов до знойных пустынь Нила. На Великой степи горят города и деревни, растут кладбища и невольничьи рынки, давно запрещенные на Зеленой улыбке и Хибре…

Повсюду страдания, Рахмани.

Классики науки пишут труды, в которых доказывают, что не бывает людей-рыб и циклопов. Нам же хорошо известно, что разумных рыб вполне можно повстречать на коралловых атоллах Великой степи, а циклопы есть и у нас, на Хибре, за южным песчаным барьером. Естественно, классики науки все живут на Зеленой улыбке, ведь там пригрелись почти все ученые люди этого мира, а прочие жители этой великой, цивилизованной тверди, как они ее называют, доверчиво внимают лжи…

Часы Зеленой улыбки заведены на три, а то и на пять веков раньше, чем часы Хибра, а про Великую степь и говорить смешно. На Зеленой улыбке короли занимают деньги на биржах, ваятели высекают из мрамора голых женщин и мужчин, а ковры и мундиры для армий давно ткут не дома, а на огромных фабриках. Там по морю плавают на железных кораблях и не теряют направление даже в самый густой туман, потому что у их мореходов есть наука и есть приборы…

Но они точно так же убивают и калечат друг друга, Рахмани. Несмотря на то, что поклоняются своему миротворцу Иешуа, иберийцы находят поводы презирать франков, латины топят корабли греков, а ютландцы враждуют то с руссами, то с британцами…

На Хибре, Рахмани, запрещены вино, табак и рабовладение; по крайней мере, на той части Хибра, куда добираются чиновники султаната. Естественно, они не в состоянии контролировать область Карпатских гор, Балканы и фиорды Балтии, где море принадлежит буйным норвегам и поморам. Контрабандисты, поставляющие в Горный Хибр нелегальные товары, рискуют головой. Ты видел, Рахмани, как расправляются с продавцами вина, их головы торчат на кольях вокруг городских стен… На Хибре любят убивать, Рахмани. Наше время течет медленнее. На Хибре всего два университета, а на Зеленой улыбке их восемнадцать. На Хибре дети Авесты никогда не знают, что принесет им грядущий день, но мы не затеваем восстаний. Зато склавены с Балканских гор безрассудно сражаются за независимость своих крошечных королевств… Там, где развевается зеленое знамя, почти нет воровства, но мелкие князья, шейхи и ханы воюют между собой. Даже в горах Арама, в северных топях Окраины и в джунглях Меконга не стихает звон металла и крики раненых. На Хибре полно нечестивцев, которые курят табак и втихую пьют вино, зато уж и на Зеленой улыбке достаточно ловкачей, пристрастившихся к шише, запрещенной их папами и епископами. На Хибре делают вид, что не поощряют охотников за людьми, однако скрытая работорговля процветает…

Людей продают в рабство, Рахмани, и никому из нас это не кажется чудовищным, хотя в писаниях сказано совсем иное.

На Зеленой улыбке многое иначе, и не зря богатые торговцы, сколь бы они ни кричали о приверженности зеленым знаменам, отправляют детей учиться в Британию и Пруссию. А тех, кто способен к пению, музицированию или живописи, — отправляют во Флоренцию и даже в сам Рим, столицу императора. Твой отец, Рахмани, — образованный человек, и наверняка ты видел у себя дома три шара, обтянутых кожей. Это глобусы, привезенные из академии наук, уменьшенные копии всех трех твердей. Твой отец рискует, храня их у себя…

Глядя на глобусы, можно убедиться, что все три тверди — как родные сестры, но чего-то каждой из них не хватает. Чтобы раскрыть эту тайну, мы собирались трижды и трижды погружались в совместное созерцание. На Хибре словно не хватает океана, на Зеленой улыбке недостает тепла, зато на Великой степи почти нет Европы, лишь архипелаг великой Македонии, родины Искандера. Каждая из трех твердей по отдельности похожа на кривое зеркало, неверно отражающее беды своих повторений…

Зеленая улыбка, как известно, не вращается. Тебе это пока не понять, Рахмани, но весь наш мир вращается, и мы вместе с ним… На ее светлой стороне есть материк Европа, он соединен перемычкой с материком Сумчатых, вдоль перемычки еще много островов, и самый крупный — Ниппон… А западная сторона Зеленой улыбки всегда покрыта льдами и вечной Тьмой. У самой кромки вечной Тьмы, за бурунами океанических течений, в которых гибнут даже железные суда, притаился крупный остров, именуемый Америка.

Там живет такой же народ инка, как и на Западном материке Великой степи, только на Великой степи материк в шесть раз больше скромного острова… Никто из ученых и богословов не может объяснить, как так случилось, что твердь всегда греет один бок. Тем более никто из ученых не может растолковать, отчего на Зеленой улыбке тысячи лет правят императоры Рима, а на Хибре даже в рукописях Аль-Рубайни, служившего при дворе Кира Великого, нет упоминаний о таком государстве. На Зеленой улыбке почти все поклоняются кресту, а на Великой степи с трудом можно найти храмы, увенчанные крестом или полумесяцем. Там тысячи богов одаривают улыбками своих подданных, а поверх них простерлась сияющая десница Искандера Двурогого…

Наши учителя, Рахмани, и учителя наших учителей, достигли многого в познании мира, но это лишь крохотные песчинки знаний. Мы так и не выяснили, где скрываются истинная любовь и истинная честь. Единая для всех людей любовь, и единая честь, преступить которую не сможет уже никто…

На каждой из твердей, Рахмани, у народов схожая история, но… Если мы издалека наблюдаем стаю порхающих бабочек, мы не видим различия. Но если приблизиться вплотную, становится очевидным, что каждое из легкокрылых созданий кичится неповторимым узором… Если приблизиться вплотную к ветхим крыльям истории, становится видно, что год на Хибре не просто длится втрое дольше, чем на Зеленой улыбке. Сама река времени бежит здесь медленнее. А на Великой степи со временем вообще происходит путаница, хотя на то она и Великая степь.

Когда ты подрастешь, Рахмани, и Премудрый призовет тебя в путь, ты столкнешься с Янтарными каналами, на одном конце которых — завтрашний день, а на другом, на выходе — день вчерашний. Ты встретишь колдуний, которые умеют заглянуть за дюжину песчинок вперед и даже в следующий год, и колдуний, которые способны выкатить из будущего куски настоящего, как путник выкатывает печеные плоды из остывающей золы костра…

Зеленая улыбка обрела свое сегодняшнее имя не так давно, после того, как там изобрели воздухоплавание, после того, как дерзкие юноши поднялись к тучам на шарах, нагретых газом, и увидели улыбку вечнозеленых лесов, протянувшуюся поперек материка Европа, которого на Хибре вообще нет.

Отчего так сложилось, что учение страны Вед разрастается и на Хибре, и на Великой степи, однако про мудрецов с Ганга ничего не известно на Зеленой улыбке? Отчего на Великой степи нет продавцов улыбок, этих загадочных кочевников, которые поют вместе с барханами, а на Зеленой улыбке вообще угасает всякое колдовство?..

Зеленая улыбка слишком серьезна, Рахмани.

Раньше было мало известно о том, как живут люди на других твердях, и не потому, что не существовало Янтарных каналов. Каналы были всегда, они открываются, молодые, кипучие, другие стареют и чахнут, как стареет и чахнет любое творение создателя, но люди боялись в них спускаться, так велик был страх перед темной водой. Как тебе известно, существуют поверья, будто бы мудрецы древности умели обходиться без Янтарных каналов, и даже якобы есть целые народы, такие как инка, владеющие тайной перемещений…

Сложно утверждать, правда это или нет. Но есть вещи, Рахмани, которые нам известны доподлинно, и это именно те осколки истины, которые следует впитать вступающему в первый круг посвящения. Впитать, как впитывается влага в морскую губку… После того, как ты их впустишь в себя, эти осколки нельзя будет выплюнуть назад, как выплевываем мы застрявшую в горле кость… Ты можешь вернуться к отцу, и никто тебя не посмеет порицать. Остаешься?..

Первый осколок правды — это то, что Великая степь постепенно покидает нас. Да, Рахмани, это звучит невероятно, но Янтарных каналов, соединяющих Хибр с Великой степью, становится все меньше. И с Зеленой улыбки достичь ее становится все труднее. Пока никто этого не желает замечать, поскольку требуется огромный труд — пересчитать каналы, засечь точные даты, сколько пропущено людей и грузов на вход и выход, засечь разницу во времени относительно небесных созвездий… Вести учет крайне сложно, поскольку в те времена, когда еще не было сильных империй, никто точно и не знал, сколько каналов существует. А в нынешнее время каждый правитель обносит канал забором, будь то болото, пруд или река, ставит стражу и собирает дань… Кроме того, существует великое множество контрабандных каналов, одни рвутся, другие рождаются…

Но Великая степь нас покидает. Мы следим за звездами, за отливами и состязаниями ветров уже много столетий. Мы записываем на серой паутине все, что нас беспокоит, а затем щупаем возникшие узелки и читаем ответы, если у нас получается найти ответ. В сочинениях позднейшего времени, которые нам любезно привозят с Зеленой улыбки, тоже звучит тревога по поводу удаления Великой степи. Один из виднейших философов Рима, Говард Сицилийский, в частности, объясняет это ни чем иным, как божественным промыслом. Якобы отец небесный стремится оградить своих чад от засилья бесов и колдунов. Мы можем воспринимать труды Говарда Сицилийского как пример мракобесия, однако не можем отрицать, что Зеленая улыбка почти полностью избавилась от колдовства. Почти во всех государствах-сателлитах Рима ведьм и травников жгут заживо, жгут их книги и приспособления. Даже султаны Горного Хибра и шейхи Аравии не поступают со знахарями столь жестоко…

Янтарные каналы дрожат от крови, Рахмани.

Мы не можем исключить, что на Великой степи действительно верховодят демоны, и им не по нраву перемены. Великая степь не жаждет перемен и стремится к уединению. Возможно, план Создателя мира был нарушен, нам никогда не постичь его и не окинуть единым взглядом… Существует трактат прорицателя Джиованни Генуэзского, родившегося на Великой степи четыреста сорок лет назад. Там записано одно любопытное пророчество, записано со слов наставника йогов Раджи Пятого, проживавшего в древней столице Вавилонии… Хотя, пожалуй, любое пророчество заслуживает уважения и нашего любопытства.

Там записано, что проснутся два брата, один старший, другой средний, засмеются они над неловким младшим братом, который продолжит спать. Они будут смеяться, радуясь встающей Короне. А младший брат засмеется в ответ и уйдет, пока старшие будут протирать глаза, обожженные светилом. И тогда окажется, что младший брат взял с собой их эхге, что в переводе с древнего языка рукописи может означать душу, или то, без чего человек пуст. Рахмани, вторая и третья части стихотворной легенды посвящены тому, как безутешные старшие братья скитаются в поисках младшего и находят его в объятиях незнакомого взрослого человека, который их пугает и одновременно притягивает. Этот взрослый брат светел и чист нутром, а лицо его голубое, а на макушке его покоится белая шапка. Этот взрослый брат не дробит свою любовь к младшим, у него достаточно места в сердце для всех…

Это самое важное, Рахмани. Это главный осколок истины. Четвертая твердь существует, что бы ни твердили тебе глупцы и трусы. Четвертая твердь существует, она прекрасна, как юная заря, и мудра, как царица кобр, она объятна и необъятна одновременно. Она вмещает в себя все прелести Хибра, Зеленой улыбки и Великой степи и не отдает никому предпочтения. Она любит всех их одинаково, как взрослый старший брат любит своих несмышленых младших братьев. Она готова им прощать безумства и колкости, как и всем нам, кто живет на младших твердях. У продавцов улыбок, сумрачного племени, которое, как тебе известно, нечасто покидает барханы, тоже есть легенды о четвертой тверди. У жриц народа раджпура, обитающих в непроходимых дебрях Леопардовой реки, что течет на месте нашей Акэн-Дарьи, есть цикл сказаний о том, как разом откроются все Янтарные каналы, и по ним успеют перебежать в рай лишь те, кто верно служил духам почв и дождя, которые почитаются, как самые добрые…

Люди ищут спасения, Рахмани, вот что записано на серой паутине. Люди ищут спасения от самих себя, от несчастий, которые они плодят…

Четвертая твердь приемлет всех богов, но они не склоняются там перед троном Премудрого, как привыкли нашептывать бесноватые проповедники. На четвертой тверди боги сливаются в единой сущности, но это тебе пока рано… Запомни лишь одно, запомни и поверь: самые достойные Учителя прошлого, те, кого народ нарек Слепыми старцами, посещали четвертую твердь и видели рай.

Там рай, Рахмани, поистине рай для любого человека. Там люди любят друг друга, как… как молодые голуби, что воркуют на башнях, или как нежные ягнята на лужайке. Там нет убийств и клеветы, там радостно встречать рассветы и провожать Корону…

Мир не тройствен, Рахмани. Мир четырехмерен. Четыре направления у сторон света, и четыре имени у главных ветров. Дома строятся с четырьмя углами, и человек счастлив, когда защищен с четырех сторон. У нас четыре конечности, и, когда мы хотим чему-либо придать устойчивость, мы строим это с четырьмя опорами. К примеру, краснодеревщик не станет делать стол с двумя ногами, как у цапли, либо с тремя ногами, как у цапли, опустившей голову в воду, ибо это ненадежно…

Но доказательств гораздо больше, чем мы себе можем вообразить. И главное доказательство, Рахмани, — это вечная Тьма, сковывающая западное полушарие Зеленой улыбки. Откуда во льдах берутся те изумительные, страшные и роскошные вещи, как не с тверди-прародительницы? Они достаются королям и императору Зеленой улыбки, но те глупы и не в силах разобрать верное значение посылаемых нам знаков. Когда ты вырастешь, Рахмани, ты отправишься туда, на границу вечной Тьмы, и станешь ловцом. Ты сменишь одного из тех, кто сейчас охотится во льдах…

Ты не будешь знать в лицо своих товарищей, других детей Авесты, которых мы посылаем на враждебную твердь. Мы изменим тебе лицо, высветлим волосы и глаза, ты будешь не так заметен и не так ненавидим там, где придется провести много месяцев… Мы будем учить тебя всему, что умеем, чтобы ты не боялся. Может так случиться, что на учебу уйдет много лет, но вся наша жизнь — лишь капля в реке вечности.

Ты будешь искать живой Камень пути…

…Рахмани словно очнулся от сна. Он опять находился в лабиринте, и опять его окружали Слепые старцы, но давно канули в прошлое времена юношества.

Он вернулся по призыву Учителя.

Он шел по следу живого Камня пути.

Он дрался с посланцами доминиканского ордена.

Он забыл свое тело на берегу Кипящего озера.

…По прошествии тягучих и искрометных лет, по прошествии тысяч дней, проведенных в седле и за кафедрой в библиотеке, по прошествии тысяч ночей, проведенных под голыми звездами и под балдахинами из драгоценнейших тканей, Рахмани Саади вздрагивал на твердом глинистом берегу Кипящего озера, а та его часть, что и была настоящим Рахмани Саади, снова беседовала с Учителем.

— Что же теперь? — спросил Саади.

— Шестнадцатый огонь, — озвучил мечту Учитель и распахнул ладонь. На ладони друг за другом, очень быстро, катались три голубых шарика. Они метались с такой скоростью, что Рахмани не сразу разглядел — шарики вовсе не гнались друг за другом, а кружили по вытянутым овальным орбитам, оставляя за собой мерцающие бирюзовые шлейфы.

— Это и есть шестнадцатый огонь? — подставляя ладонь, благоговейно выдохнул Рахмани.

— Это одна из ипостасей его, — вздохнул Учитель, и Рахмани показалось, что третий глаз, начертанный индиговой краской на морщинистом лбу наставника, на мгновение ожил. — Мы не можем указать тебе точно, где искать Янтарный канал. Тебе понадобится особый канал, очень глубокий, самый глубокий и недоступный из всех, которые ты встречал до сих пор. Тебе понадобится мужество, чтобы нырнуть в бездну…

— Я сделаю это, Учитель.

— Шестнадцатый огонь будет ждать внутри тебя.

— Я оживлю Камень пути, учитель.

— Эта женщина, что волнует тебя…

— Она не остановит меня, Учитель. Я заберу у нее Камень.

— Дорога в рай может показаться тебе дорогой в один конец.

— Я вернусь назад, Учитель. Я отыщу счастливую твердь.

23 ГАНДХАРВА

— Как это случилось, Зоран? — выпалила я. Мне не терпелось высказать ему многое, очень многое. О десятках ночей, которые я провела в тревоге и негодовании, не зная, что же предпринять. То ли покупать, то ли продавать, и по каким ценам продавать запрещенные товары. О шакалах, слонявшихся у имения Ивачичей всякий раз, стоило хозяину отлучиться. О сборщиках податей, о шпионах султана, о скупщиках краденого и кредиторах, вспоминающих о долгах именно тогда, когда денег нет. О заброшенных Янтарных каналах, которые могли лопнуть и разорваться в любой момент, зашвынув меня вместе с караваном вьючных лам туда, откуда никто еще не возвращался. О сотнях тысяч динариев, которые жгли мне мозг, на которые предстояло закупать оружие и нанимать тех самых центавров, отборную конницу Искандера, для атаки Джелильбада и дворца Омара.

— Гандхарва… — прохрипел мой нашедшийся супруг, а затем сделал сумасшедшее усилие и улыбнулся. Это была его улыбка, блеск его сказочных зубов, нежность и упрямство его мальчишеских губ, спрятавшихся в зарослях нечесаной бороды. Зоран походил на ведического аскета, на одного из тех умалишенных, что кишат в трущобах Бомбея и заселяют катакомбы.

Гандхарва. Мерзкие двурушники. Итак, его предали полукони, дальние родственники фессалийских центавров, расселившиеся от болотистых низовий Срединного королевства до раскаленных бамбуковых рощ Бомбея. Их не так уж много бродит по чащам, но местные правители предпочитают с ними не связываться, даже гордятся друг перед другом, если разбойников удается зазвать на государственную службу…

У меня есть за что их ненавидеть.

Полукони гандхарва отличаются от красавцев из Фессалии не только уродливым внешним видом, но даже запахом. Про их мерзкое поведение и обычаи я не хочу упоминать, дабы не чувствовать себя измазанной в нечистотах. В холке они редко достигают высоты абиссинского тяжеловоза, покрыты по преимуществу черной короткой шерстью, торсы их мужчин жилисты и нередко разрисованы татуировками, а гривы, в отличие от фессалийцев, они не стригут и не прокрашивают, так что можно встретить седых или безобразно рыжих полуконей. Их женщины так же коварны и воинственны, как мужчины, а жеребят они таскают на себе, почти как сумчатые волки, только карманы на спину шьют сами, точнее — плетут из собственных грубых волос.

В свитках Александрийской библиотеки существует несколько упоминаний о битвах гандхарва с водными титанами, с одноглазыми людоедами и с амазонками. Якобы древние полужеребицы, дравшиеся наравне с мужчинами, перенимали у амазонок неприятный обычай удалять одну грудь для более удобного пользования луком. Кроме того, по примеру циклопов, они приспособились обтачивать резцы, набивали на них стальные заостренные коронки, чтобы в схватках наносить врагам тяжелые увечья, и разработали даже специальную тактику смертельных укусов. В родовом поместье Рахмани Саади мне как-то показали полустертые рисунки, выполненные на бычьей коже; там изображались приемы рукопашной, при которой самка-гандхарва пускала в ход страшные ножи, спрятанные во рту. Она либо вырывала у противника гортань, либо прокусывала шею сзади, повисала на громадном циклопе всем весом, проворачивалась вокруг оси, ломая ему позвоночник…

Само собой, гандхарва, как более слабые по сравнению с центаврами Эллады, исторически предпочитали лук и пращи всевозможному оружию ближнего боя. В борьбе с амазонками они так преуспели, что начисто истребили племена полубезумных женщин-воинов, зато и сами потеряли больше трех четвертей населения, поскольку их соперники отличались завидной мстительностью и не успокаивались даже в третьем поколении и в шестом колене родни…

У полуконей Срединной империи, селившихся по заболоченным берегам Янцзы, существуют напевные рифмованные легенды, повествующие о запретных городах в джунглях, в которых размещались десятки тысяч семей, где теплых нор хватало всем. Якобы расцвет царств, поклонявшихся Золотому коню, их героическому предку, пришелся на времена, когда хунну и подданные императора Чи еще не умели строить дамб, и Янцзы разливалась на сотни гязов, образуя плодородные заливные луга, рай для копытных… Тысячи лет тому назад люди почти не тревожили отважных гандхарва, но врагов у них хватало. Это и разумные гады, поднимавшиеся из моря вверх, против течения рек, и злые бесы, селившиеся в вулканах, и амазонки, якобы воровавшие копытных малюток, чтобы сделать из них покорную тягловую силу, и коварные предки черноногих, уже тогда бороздившие небо на клыкастых ящерах, и другие племена полуконей… Когда-то их было гораздо больше, и я в это охотно верю. Я в это поверила ребенком, когда впервые попала в заброшенный город, укрытый в зеленых недрах джунглей. Это случилось ранней весной…

После того, как будущая жена Зорана Ивачича, голенастая девочка из клана Красных волчиц, уничтожила своего первого уршада в становище торгутов, высокий лама Урлук отправил меня учиться в страну Бамбука.

Все дальше и дальше от родной Леопардовой реки…

Высокий лама Урлук отправил меня и еще нескольких детей торгутов в страну желтокожих айна, еще называемую страной Бамбука. Нашему каравану предстояло форсировать десятки рек, одолеть Огненные ступени, так называлось каменистое плато, из щелей которого периодически били фонтаны лавы. Затем младшие ламы должны были пересадить нас на длинный плот и сплавляться вниз по Хрустальной реке, до самого устья. Страна Бамбука начинается там, где Хрустальная река выносит светлые воды в залив и напивается солью. В страну Бамбука нельзя попасть, просто пожелав; всякий раз, отправляя детей в обучение, лама Урлук писал письмо неведомыми никому иероглифами, запечатывал грубый конверт личной печатью, с оттиском Смеющегося бога, и следил, чтобы младшие наставники, сопровождавшие караван, надежно спрятали послание и деньги.

Послание и деньги предназначались настоятелю школы Утренней росы, который обычно встречал караван учеников на середине пути, там, где Хрустальная река сталкивалась с солью океана. Среди тех молодых торгутов, кто не прошел еще трехлетний цикл учебы, ходили слухи, будто бы просветленные настоятели айна без особого труда бегали по воде океана, опираясь лишь на пучки волнующихся водорослей. Втайне почти все ученики ламы, обрившие головы, мечтали попасть в страну Бамбука, но это удавалось лишь самым одаренным, тем, кого отбирал старый Урлук.

Представитель школы забирал юных учеников, а те, кто закончил свой период в школе Утренней росы, возвращались в становища торгутов самостоятельно. Они брели назад, поодиночке, по Огненному плато, лавируя между гейзерами лавы, они поднимались против течения Хрустальной реки, они вброд преодолевали болота, а затем отыскивали свой улус среди тысяч гязов тайги. Те, кто вернулись, не болтали про хождение по водорослям, про прыжки с завязанными глазами между ямами и колючими палками, про девушек, которых невозможно обнять, так скоро они просачиваются между пальцев. Вернувшиеся помалкивали…

Дочери Красной волчицы, девочке из народа раджпура, предстояло изучать каллиграфию и тонкости хинского диалекта, предстояло зазубрить девять тысяч иероглифов и правила вежливости при всех дворцовых церемониях, а также освоить бой на палках, шесть стилей женской обороны с голой ладонью, искусство приготовления восемнадцати видов чая и еще массу важных навыков, без которых лама Урлук не мог вернуть меня Матерям волчицам для дальнейшего постижения мира…

Но мне пришлось постигать мир иначе. Разбойничья шайка гандхарва настигла наш маленький отряд на самом краю Огненных ступеней, когда мы разбили лагерь прямо на серой застывшей корке лавы. Серным духом был пропитан воздух, мелкие искрящиеся гейзеры прорывались сквозь щели, теплый камень вздрагивал под ногами. Огненные ступени растянулись на сотни гязов с запада на восток, почти до самого океанского языка. Они тихо шепчут или сурово бурчат круглый год, поэтому хищник или грабитель может подобраться практически незаметно…

Полукони ворвались, стреляя на бегу из луков, копыта их были обмотаны тряпками. Прямо возле меня упали два желтошапочных монаха, пытавшиеся защититься копьями и мечами. Камень из пращи раздробил голову одному, а стрела с металлическим наконечником вошла аккуратно в глаз другому. Еще мгновение — и запахло терпким потом, полканы посыпались из сумрака, как стая голодных упырей, убивая наших взрослых защитников издалека, на расстоянии. Они метались и прыгали среди лавовых уступов, подобно горным козлам, а камни, посылаемые их пращами, пели песню смерти…

Я села на корточки и приложила ладошку к раздробленному виску монаха. Обладатель желтой шапки был еще жив и силился что-то сказать. Я приложила ладонь к ране, чувствуя угасающее трепыхание его живого мозга. Я наложила на этого человека все защитные заклятия и заклятия долгой жизни. Все, что умела в свои жалкие юные годы.

— Га… га… — прохрипел монах, и в его выпученных, залитых кровью глазах отразилась нависшая над нами зубастая морда. Ниже бессмысленной морды разворачивались плечи, укрытые лохмотьями рыжей нечесаной гривы, а кольчужная драная попона кое-как скрывала жуткие шрамы и рубцы.

Монах умер, так и не договорив, но я поняла и запомнила на всю жизнь.

Гандхарва подхватил меня поперек живота, едва не сломав ребра, и земля тут же слилась для меня в сплошную серую полосу. Он несся стремительно и не уставал, хотя почти все время бежал в гору. Голова моя билась об острый край кольчуги, я слышала удары его сердца, иногда видела ноги других полуконей, удиравших с добычей, и пышущие искрами, протянувшиеся до горизонта Огненные ступени…

Когда меня выпустили из рук, тело одеревенело настолько, что самостоятельно я встать не могла. Я ползала в колючей траве, извивалась, точно раздавленный червяк, и хватала воздух широко раскрытым ртом. Я вывернулась наизнанку, подарив духам почвы не только остатки ужина, но и изрядные запасы желчи. Вокруг точно так же ползали, хныкали и надрывались дети, сыновья и дочери торгутов. Дети, которых высокий лама направил для учебы в волшебную страну Бамбука.

Следующие одиннадцать ночей я собирала вокруг себя тех, кто был младше, кто больше меня нуждался в ласке и опеке. Я собирала их в кружок, чтобы они тише плакали, и рассказывала им о чудесной стране Бамбука, куда мы непременно попадем, когда нас найдут и выкупят. Я говорила им о том, чего сама никогда не видела, о поющих рыбах в садах императора, о Короне, которая восходит прямо из бескрайней индиговой пустыни океана, как добрый пастух, гонящий впереди себя стада морских коров. О хмурых, но справедливых самураях, превративших всю свою земную жизнь в подготовку к достойной смерти, о хрупких бесшумных женщинах, порхающих нежными тенями, с кинжалами в высоких прическах…

А поутру нас связывали, запихивали в пыльные волосяные мешки, намертво затягивали горловины и прикручивали к спинам. Для центавров любой породы оскорбительно возить человека на спине, это вроде как опускаться до уровня лошади. А уж возить верхом на спине пленных — это совершенно недопустимо и даже строго карается своими же вождями…

Когда у меня закончилась фантазия, я рассказала сверстникам о клокочущих порогах Леопардовой реки, о вечно мокрых, гудящих хижинах на сваях, о празднике Посоха, когда мальчики народа раджпур дерутся, не прикасаясь друг к другу, а палки и камни летают у них внутри очерченного круга. Я рассказала им о празднике Гневливой луны, когда по шести женским ремеслам соревнуются девушки, и лучшей достается венок из листьев винного дерева, которые можно заваривать всю зиму, и вся семья будет пьяна темно-коричневым чаем.

Девушки соревнуются в искусстве прятаться за спиной нападающего, поют заклинания, заставляющие распускаться цветы, убивают голосом домашних коз, сквашивают молоко и укрепляют настойки, а также определяют болезни человека, не поднимая покрывала. Мне приходилось занимать сверстников, словно я была старше, но дело не в возрасте, а в опыте. Наши похитители запрещали разжигать костры, им нравилось прятаться в полной темноте, а ночами в горах можно было легко замерзнуть. Мы жались друг к дружке, обнимались, и, во многом благодаря моим байкам, многие спаслись…

То есть они спаслись от смерти в первые дни плена, не более того.

Сейчас я понимаю, отчего мы так уставали, и отчего так долго пробирались по заснеженным перевалам. Гандхарва старательно избегали поселений и дорог, и уж конечно, не желали пользоваться Янтарными каналами. Кажется, мне тогда не исполнилось и тринадцати лет, но точно неизвестно. Я не знала тогда, что полукони, как и все прочие разумные, не принадлежащие к человеческим расам, избегают каналов. И вовсе не только потому, что везут на невольничий рынок Бомбея будущих евнухов и дэвадаси…

Полукони часто гибли в Янтарных каналах. Точнее, не возвращались наружу — это еще не означает, что гибли. Тем не менее, они предпринимали все возможное, чтобы не нырять в темную воду, будь то жерло заросшего мхом колодца, в заброшенном лесном городе, или кишащая птицами мелководная пойма реки. Они проваливались сквозь янтарную ткань бытия, как проваливаются люди-перевертыши, люди-водомерки, а иногда и нюхачи. Такое ощущение, словно они в чем-то тяжелее людей, и упругая янтарная ткань не выдерживает их веса. Но вот еще одна необычная, тревожная деталь — рвутся лишь те каналы, которые ведут на другую твердь.

Словно что-то мешает гандхарва и прочим нелюдям покидать родной дом.

Минуло восемь восходов, когда нас, измученных и отощавших, привезли в тот самый заброшенный город Золотого коня. Вопящие на все лады джунгли вдруг отступили, и отряд похитителей очутился в начале широкого проспекта, взорванного камнеломкой и непослушными пестрыми цветами. Плоские отшлифованные плиты разъехались, встали на дыбы, пропустив ростки упрямого бамбука. Здешний бамбук отличался особенно буйным нравом, вероятно, потому, что почва под фундаментами была обильно удобрена плотью погибших рабов. Я впервые попала в селение, где никто не жил постоянно, но ошивалась масса народу, где круглый год шли торги, но никто не собирал подати, где соблюдали законы, которые не устанавливал ни один законный правитель.

Здесь процветал детский невольничий рынок. А с торговлей детьми ситуация всегда особенная; это я сейчас дам фору любому умнику, тогда я не разбиралась в тонкостях, поскольку сама была почти ребенком. Торговля детьми сложна тем, что малютка может случайно оказаться сыном или дочерью раджи, шейха, или, что еще хуже, находиться под покровительством какого-нибудь могущественного ордена. Например, клан гончаров из верховий Янцзы имел несносную привычку посылать подростков проповедовать и собирать милостыню среди полудикарских пастушеских племен. За последние годы таких мальчиков дважды продавали мне жулики из Бомбея, затем обман вскрывался, и я немедленно отряжала посольство, возвращавшее мальчика в руки монастыря.

Потому что, если мне недавно посчастливилось одолеть парочку гончаров и даже отбить у них нюхача, это лишь вопрос счастливого везения. Я вырвалась за пределы, едва не погубив себя, и пожертвовала жизнью Тонг-Тонга…

Лучше не трогать детей гончаров, ибо они способны мстить десятилетиями.

Всех нас, испуганных грязных детей, привели к старому седому полуконю. Несмотря на палящую Корону, он грелся у очага, закутавшись в толстую шерстяную попону. Его левый глаз заплыл бельмом, отвислую нижнюю губу когда-то криво заштопали, очевидно, после удара ножом, а дряблые руки тряслись, поднося ко рту чайник с длинным носиком. Главарь работорговцев был стар и изрядно потрепан жизнью, но не выпускал власть из слабеющих рук. Две девушки-гандхарва принесли кувшины с нагретым бальзамическим маслом, откинули попону и принялись натирать старику спину. На его задних ногах пузырились болячки, шерсть выпадала клочьями. Тот рыжий, что командовал пленившими нас разбойниками, выступил вперед, опустился на колено и поцеловал старику руку.

Вокруг вздымались колючие стены, заканчиваясь мрачным сводчатым потолком. Громадные каменные блоки повело, между ними проросли зеленые колючки, но заброшенное здание могло простоять еще сотни лет. Узкие окна почему-то располагались очень низко от пола; тогда я не соображала, что здания строились не для людей. В нишах валялись обломки статуй, видимо, разрушенные землетрясениями. Полы в здании сплошь заросли пушистой травой, среди которой на бамбуковых помостах спали женщины-полукони, в обнимку с младенцами. Очевидно, это был гарем хозяина рынка. Из близкого леса периодически доносились завывания шакалов и рык ибриса. В самом городе не раздавалось ни звука, кроме сухого шелеста бамбуковых рощ.

Я жадно осматривалась, потому что так меня учила Мать волчица. Какие бы передряги нас ни настигли, любила повторять моя наставница, никогда не упирай взгляд в землю. Лишь духам, хранящим песочные часы будущего, ведомо, что произойдет до следующего восхода. Всюду и всегда следует запоминать, следить и впитывать.

И я следила. Сквозь узкие горизонтальные окна я видела статую Золотого коня. Золото с него давно облезло, на спине свили гнезда аисты, а передняя нога обломилась много лет назад и валялась тут же, обросшая со всех сторон светло-коричневыми побегами бамбука. Золотой конь вздымался над покривившейся площадью на высоту не менее сотни локтей, от него шло суровое немилосердное обаяние бога-воителя. В левой деснице он когда-то сжимал оружие, но оно тоже выпало и превратилось в прах, вместе с пальцами. Его грандиозная физиономия представляла собой невероятную смесь между вытянутой мордой лошади и бородатым лицом степенного мудреца из страны Вед. Под его выдающимся подбородком, на шее, и в глубине остроконечных, горделиво поставленных ушей сияли остатки позолоты. Титан был высечен из камня; даже во времена Золотого коня не нашлось столько благородного металла на его создание.

Когда-то тут кипела жизнь. Узкие проходы между приземистыми зданиями разбегались спиралями, между низких оград торчали шестигранные столбы из черного мрамора, угадывались очертания бассейнов и поваленные аркады водопроводов. Низкие проходы внутрь замшелых домов походили на лисьи норы, только большего размера, как будто нарочно изогнутые самым нелепым образом. Нас связали по трое и на ночь заперли в клетках, прямо под брюхом Золотого коня. Рассмотрев запоры, я воспряла духом, но тут оказалось, что вокруг наших клеток натянули железную сеть, а внутрь запустили трех подрощенных тигрят.

Бежать нам некуда, так решили гандхарва. И они были правы, поскольку Дочь волчица еще не умела справляться сразу с тремя хищниками. Это умение приходит позже, когда женская кровь становится регулярной. Ночь мы провели, отбиваясь от москитов, и у половины детей к восходу лица превратились в лиловые подушки с щелочками глаз. А потом появились сторожа, загнали тигров в угол сети железными пиками и выволокли нас на помост. Две девочки и один мальчик подхватили лихорадку, заразились от вредного гнуса.

Их убили при нас, закололи и бросили тиграм. После этого остальные дети прекратили стенать и плакать. Мальчиков увели в одно из дряхлых каменных зданий, поверх которого давно вымахали кусты, а девочек заставили раздеться. Кто упирался, тех били, сильно, наотмашь, как бьют непослушных собак. Я не стеснялась раздеваться при шаманках, когда нас купали, но здесь, на голом месте, под равнодушными взглядами разбойников, мне стало не по себе. Их совершенно не возбуждали девушки и женщины человеческого племени, их возбуждало только золото. Хотя я так и не узнала, на что полукони бамбуковых лесов тратят свои богатства. Как и встарь, они бражничают, дерутся, роют странные кривые норы и одеваются в нелепые лохмотья…

Покупатели уже ждали. Меня и еще двоих двенадцатилетних девочек купила женщина, завернутая в балахон цвета кипящей меди. Обыкновенная женщина, без всяких копыт, только очень высокая. В ней, наверное, было не менее пяти локтей роста. Естественно, я тогда не догадывалась, что встретилась с огромной редкостью. Старшая жрица храма Сурьи происходила от потомков циклопов, весь их банджар из поколения в поколение сохранял невероятный рост. Ее лицо скрывала накидка, звенящая железными монетами. Обильно умащенные, крепкие пальцы рук, также унизанные кольцами, причинили мне немало боли.

Она ощупывала меня везде, а сзади меня держал за локти вонючий полуконь, он гнусно хихикал, когда я пыталась брыкаться. Одну из нас троих жрица забраковала, ведь ей нужны были исключительно девственницы. А меня и подругу, имени которой я так и не спросила, закинули нагишом в железную корзину, укрепленную на телеге с громадными колесами. Два жующих буйвола равнодушно смотрели на наши слезы, они готовились потащить следующую телегу.

Спустя четыре восхода нас привезли в храмовую опочивальню, расположенную за мусорными полями Бомбея. Нас жестами заставили вымыться, но женщину с железными перстнями не удовлетворило качество мытья. Пришли трое женщин помоложе и поочередно отдраили нас так, что у меня после белого песка и мочалок несколько дней саднила кожа. За годы, что я провела в храме Сурьи, мне не позволили быть грязной больше половины восхода. Они продели мои щиколотки и запястья в кожаные браслеты и растянули меня на холодном скользком столе, как на дыбе.

Я не плакала, я смотрела в потолок. Там, из-за крестовины потемневших балок, на меня поглядывали крошечные птенцы ласточки. Я не плакала, когда женщины принесли горшок с раскаленным воском и стали сдирать с меня волосы. Они выбрили мне голову, брови и все остальное, даже крошечные черные волоски на локтях. Они перевернули меня на живот и растянули ноги в кожаных кандалах, чтобы добраться туда, куда до них заглядывала только моя мать.

От воска и щипцов мне хотелось визжать, но я даже не вскрикнула. Красные волчицы никогда не показывают слабость перед лицом подлого врага. Обойтись без слез не получилось, я напрудила из глаз целое озеро. Я шмыгала носом, елозила лбом по гладкому столу и гадала, когда же все это кончится, и меня, наконец, сунут в котел.

Вероятно, Рахмани прав, когда говорит, что лишь глупец не радуется испытаниям, выпавшим на его долю. Пожалуй, именно благодаря жестоким процедурам, которым подвергали меня на этом скользком столе в течение месяцев, я привыкла ненавидеть грязь. Даже в долгих переходах с караванами вьючных лам я таскаю за собой походную ванну и запас мыла.

Великанша, укрытая тканью, заговорила с нами, но мы не понимали ни слова. Для нас не нашлось переводчика, и первые месяцы в Черной Пагоде я снова ощущала себя новорожденной. Приходилось привыкать не только к речи, но к правильным движениям, поступи, поклонам и танцу…

Танцы отбрасывали все наносное. Танцы походили на сито золотодобытчика, в них просеивались лень, глупость и бездарность. В Черной Пагоде любые телодвижения совершались в угоду святыне, то есть Короне, как привыкли ее называть родные мне Матери волчицы. Весь громадный храм, вся Черная Пагода, со ступенями, уходящими в пену океана, был посвящен ослепительному Сурье. В фундаменте здания замерли две дюжины гигантских колес, каждое в два человеческих роста. Высеченные из гранита, колеса напоминали паломникам о мощной колеснице бога, который ежеутренне воспарял над безумием джунглей. Фризы храма украшали бесконечные растительные орнаменты, а круглая калаша, венчающая крышу, похожая на перевернутую золотую чашу, на рассвете так ослепляла своим блеском, что поневоле приходилось опускать глаза, и хотелось упасть ниц.

Так и поступали сотни паломников, еженощно разжигавших костры за линией гробниц. Начиная от вросших в землю плит основания и вылизанных соленым океаном ступеней, Черная Пагода была почти целиком покрыта любовными барельефами. В самом низу, обходя бесчисленные углы главного здания, паломники, странствующие йоги, магараджи и их свиты натыкались на совокуплявшихся слонов, леопардов и винторогих. Выше располагались изображения десятков видов птиц и мелких лесных тварей, и, наконец, люди, в самых разных позах любви, какие только могло предложить воображение. Чем выше поднимался взгляд, тем крупнее становились фигуры на барельефах, тем более вольными становились сюжеты…

Мне предстояло стать рабыней-женой бога Сурьи, храмовой танцовщицей дэвадаси, в обязанности которых входят далеко не только танцы. Хотя танец венчает все прочее. Так случилось, что наваб провинции казнил сразу двадцать семь танцовщиц из Черной Пагоды за то, что они отказались развлекать свиту раджи, остановившегося проездом из Брушварнешвара в Бомбей. Обычно недостатка в девушках не наблюдалось; многие почтенные семьи завещали Черной Пагоде своих неродившихся дочерей. Те, кто с первых младенческих волос поступал в услужение богу-мужу, к семи годам осваивали катхакали, а затем — манипури, с ножными и ручными браслетами. А лучшие из девочек еще до совершеннолетия приступали к исполнению бхагаратнатьям, бесконечно сложного и бесконечно древнего, похожего на упорный росток, пробившийся из глубины веков, взлелеянный и политый слезами поколений храмовых проституток.

Впрочем, нет счастья и довольства тому нечестивцу, кто оскорбит жен бога столь низменным и подлым эпитетом!

Так считала старшая жрица, прапраправнучка одноглазого циклопа, оплодотворившего одну из рабынь из страны Вед, так повторяли за ней высокопоставленные любовники моих старших подруг, навещавшие их в промежутках между долгими кровавыми службами… Я ненавидела гандхарва, выкравших меня у славного племени кочевых торгутов, но поневоле проникалась теплыми чувствами к своим новым покровительницам. Я понятия не имела, в какой стороне течет Леопардовая река, но ночами просыпалась от рева ее порогов и обливала слезами жесткую подушку. Это происходило все реже и реже, поскольку юность легче гнется, чем ломается, особенно когда ее гнут умелые, опытные руки. Поблизости, на четыре восхода пути, не пробивался сквозь почву ни один Янтарный канал, а из ближайшего, как назло, путь вел на Зеленую улыбку. Даже если бы я добралась до садов раджи, меня зарубили бы саблями у темного пруда, откуда начинался канал.

Я дважды пыталась бежать, но меня очень быстро возвращали охотники из окрестных деревень. Меня и других девочек насильно поили отваром из молодой коры, после чего хотелось только одного; дикие, бешеные желания иссушали плоть, а старшая жрица сидела подле, как всегда, в яркой накидке, прикрывающей лицо, и гладила по связанным ногам. От сладкого отвара гудели виски, зато слова нового языка запоминались быстро, а привычное уже наречие торгутов забывалось…

Я училась, и кто теперь может уверенно заявить, что новые умения меньше мне пригодились в жизни, чем те, которые готовились преподать настоятели айна, умевшие гулять по воде?

Оххораджа Шестой казнил двадцать семь состоятельных девушек, каждая из которых могла часами изливать свою пламенную сущность перед каменным ликом безжалостного Сурьи. Каждая из танцовщиц имела щедрый надел, позволявший снимать за сезон до трехсот горшков риса, и богатый дом в лощине, со служанками и мальчиками. Каждая из них имела богатого друга, оплачивавшего капризы, груды драгоценностей и десятки фунтов бесценных масел, которыми принято умащивать нагие тела перед священным танцем. Оххораджа казнил девушек, отказавшихся обслуживать его влиятельных гостей.

Старшей жрице пришлось срочно латать прорехи в людской силе, если здесь удобно привести такое военное сравнение. И об особой срочности речь не шла, но состоятельные семьи из окрестных, спрятанных в джунглях городков передумали жертвовать своих дочерей на потребу кровавым князькам. Разбойники гандхарва очень вовремя подсуетились, предложив жрицам несколько детишек по сходной цене. Не могу не отметить, что меня выбрали по причине исключительной красоты.

Если следовать пути откровенности, как советовал бритым желтошапочным мальчишкам праведный лама Урлук, то следует признать, что особую красоту во мне в те дни разглядеть было непросто. Скорее всего, прапраправнучка циклопа угадала в девочке-грозе внутреннюю прелесть, присущую, вне всякого сомнения, всем волчицам народа раджпура. Прелесть, которую невозможно скрыть шестью слоями грязи и полчищами насекомых…

Я научилась услаждать мужчин раньше, чем стала верно выговаривать стихи, сопровождающие танец во славу лучезарного божества, пересекающего небесный свод на грозной колеснице. Я научилась выгибаться назад и собирать в горшок рассыпанный горох, не отрывая ступней от пола. Я научилась одним верным ударом погружать нож в тело заготовленной жертвы и читать нараспев стихи, от которых у мужчин глаза покрывались маслянистой пленкой, а члены сковывала дремота. Я научилась защищаться, не прибегая к оружию, и играть на оголенных нервах тела, как на звонком рубабе. Взрослые подруги показали мне, как смешивать в нужной пропорции пение, игру бедер, температуру дыхания, вязкость чарующих масел, истому вечера и строгую улыбку божества. Там, где другие увидели бы для себя позор и смрад, я находила блеск власти и жемчужины обожания.

Красная волчица подрастала во мне.

Спустя год старшая жрица приготовила для меня два сюрприза. Она показала мне, как убивать невидимым ножом, не прикасаясь к телу врага, а лишь внушая ему взглядом, что нож существует. Вскоре великанша с вечно закрытым лицом представила меня моему будущему покровителю, брахману, которому предстояло совершить ритуальное соитие.

Он совершил все, что полагалось, и надо отметить, не нанес моей неокрепшей душе лишних шрамов. Я не кричала под весом толстого служителя Сурьи, зато вдоволь наоралась следующей ночью, когда меня привязали к знакомой скользкой скамье…

В одну руку мне вложили бубен, поющий голосами смирения и ласки, в другую — меч, поющий голосом гордости, девушки одели мне на шею семь ожерелий из свадебных раковин и затянули восходящие гимны.

Пока я проникалась ароматами благовоний и собственной значимостью, сзади подкрались младшие брахманы, прикрутили меня к алтарной скамье и приступили к свадебному обряду…

В ту весну в провинции Чурья правил тамильский царь Оххораджа Шестой, именно благодаря его жестокости и извращенному пониманию мудрых обрядов старины, воспевавших некогда женскую сущность мироздания, храм Черной Пагоды и претерпел столько лишений. Однако я успела избегнуть клеймения, которому позже стали подвергать всех девушек, как это принято в шиваитских храмах, где на грудях и бедрах выжигают лингам и йони. Меня они слегка изуродовали татуировкой, которую я мучительно и безнадежно стирала почти десять лет, той самой татуировкой, которую с таким упоением целовал Гор-Гор, почтенный председатель биржи, в ночь перед моим бегством из Бухрума…

У меня появился постоянный покровитель, человек ученый и в некотором роде романтичный. Он всегда приходил только ко мне, подчеркивая этим, как ему казалось, верность божеству, он делился со мной своими мелкими тайнами, убежденный, что доверяет их Сурье, а я ловко направляла его мысли, поддакивая и мурлыча. Он научил меня основам скрытой поэзии страны Вед, магическим стихам, где первые четыре строки наращивают в слушателе ожидание, а пятая строка несет множество оттенков смысла и рассыпается на языке, подобно лепесткам перезрелых роз. Он не имел права раскрывать секретов своей поэтической касты, но сделал это по приказу Сурьи, который, конечно же, прозвучал из моих хорошеньких губ.

Я убила дряблого поэта его же оружием, стих я оттачивала и закаляла почти сорок восходов. После неожиданной смерти моего немолодого любовника меня призвала старшая жрица и впервые ударила по лицу. Она моментально догадалась обо всем по запаху смерти, который скрывался у меня в складках одежды. Великанша спросила, зачем я это сделала.

— Он не хотел купить для меня корабль, — призналась я.

— Ты глупа, как краснозадая обезьяна, — уныло произнесла жрица. — Отсюда невозможно убежать. Я могу выгнать тебя, и ты за один восход опустишься до касты неприкасаемых. У тебя отнимут дом, почет и мужскую ласку. Из рабыни Сурьи ты превратишься в дыру для сбора скверны.

— Я все равно убегу. Я убегу через канал на другую твердь…

— До Янтарных каналов путь через ядовитые болота, а по дорогам тебе не добраться. На тебе татуировки дэвадаси, кроме того, ты пахнешь и говоришь, как дэвадаси. Ты подносишь себя, как полную чашу с двенадцатилетним вином, это слишком заметно…

И я отступила. Во мне еще было слишком много ребенка и слишком мало от взрослого, но я уяснила простую мысль, которую мне часто повторял мой следующий поклонник: можно сто раз бессмысленно бросаться на стадо буйволов с палкой, а можно один раз показать им горящий факел.

Этот мужчина, моложавый, высокий и почти красивый, принадлежал к банджару потомственных джайнов и находился в вангса со многими известными служителями своего непростого в общении божества. Все стремления многочисленных последователей его банджара сводились к тому, чтобы не нарушать естественного течения природных сил, вплоть до поступи муравья и парения свирепой осы. Я многому научилась у джайнов на закатах, когда Черная Пагода отдыхала от храмовых танцев и случайных посетителей. Да, я могла бы сбежать двадцать раз, уговорив какого-нибудь простофилю спрятать меня в повозке среди мешков с бататом и манго. Но, начав дело, следует его завершить, дабы не возвращаться, как говаривал мой суровый любовник Рахмани Саади. С деревенским поклонником моей гибкости и моих стихов я добилась бы грандиозных успехов. Родила бы ему штук шесть восхитительных малюток; девочек пришлось бы, во избежание полной нищеты, отписать на вечное служение все той же Черной Пагоде, а мальчики бы сгинули, насильно призванные в войско провинциального царя…

Я не задумывалась о результате, когда слепляла в единый комок безвольную жалостливую веру джайнов, склонявшихся перед всякой живой тварью, и сухие наставления Матерей волчиц, которые не признавали ни растения, ни животных, ни духов сильнее себя.

Я ведь накрепко запомнила слова Красной Матери, что духов сильнее человека быть не может. Ведь если бы духи стали сильнее человека, они давно повелевали бы нами, как блеющими овцами, а это не так. Блеющей овцой, пачкающей шерсть в собственном навозе, становится лишь тот, кто недостоин повадки Красного волка. Красный волк способен неделями терпеть в засаде, но никогда не станет терпеть в неволе.

Я терпела в засаде, пока однажды, в период цветения белого шиповника, о подводные ступени Черной Пагоды не потерся днищем корабль джайнов. Жрецы миролюбивой секты берегли ос и скорпионов, но без угрызений совести использовали труд сотни весельных рабов. Мой покровитель отплывал в сторону Желтого моря, в далекий край, именуемый страной Бамбука. Услышав такую новость, я двое суток танцевала только для него, а затем еще сутки — для его мудрых спутников.

Как и следовало поступить мудрым мужчинам, они проявили лучшие качества. Глотая слюну от блеска моих порхающих бедер, от иероглифов, которые выводил в воздухе мой пупок, от ароматов имбиря и эфедры, джайвы взяли меня на корабль. Грохнул барабан, внизу защелкал бич, и свежая смена гребцов ударила веслами о воду…

Я должна ненавидеть злобных карликов гандхарва, продавших меня за скупую горсть серебра, отнявших у меня детство.

Но я им благодарна. Потому что они подарили мне Рахмани.

24 КИПЯЩИЕ ОЗЕРА

— Снорри, я проснулся…

— Как я счастлив, — хмыкнул Два Мизинца, изображая равнодушие. — А я уже собирался закидать тебя валежником и позвать медведицу, чтобы вам легче было перезимовать.

— Они… они ушли, Снорри?

— Доминиканцы? Сбежали, как трусливые гиены, дом Саади. Ну, натерпелся же я страху от их зеркал… Вы видели, дом Саади, эти чернокнижники научились старить на десятки лет. Прежде, я слышал, их отражениям не удавались такие фокусы…

Рахмани с трудом поднялся, разминая затекшую шею, собрал в пучок дыхание, поприседал, с тревогой вглядываясь в зыбкие полотнища горячего тумана.

— Снорри, ты готов?

Кипящие озера представляли собой грандиозное зрелище. Температура воды у каменистого берега позволяла купаться, а дальше темная масса извергалась пузырями, клокотала и бурлила до самого горизонта, закованная в ложе из горячего гранита. Впрочем, горизонта видно не было, в десяти шагах колыхался густой, как патока, туман. Когда Рахмани впервые прибыл в Ютландию, он приехал как раз с юга, на почтовой карете из славного города Киля. Будущий ловец Тьмы не спал все восемь часов, пока карета катила, подпрыгивая на торчащих корнях, вдоль берегов Кипящих озер. Колоссальный водный массив охватывал Брезе подковой, из него на юге брали начало несколько рек, и все они оставались теплыми, даже в своем среднем течении, где уже могла водиться рыба. Эта часть озерной страны потому так и называлась — Северной дельтой.

Между началами трех крупных рек, на сотни миль раскинулось невысыхающее, горячее болото, с которого и поднимались убийственные стригущие смерчи, также не находящие объяснения у современной науки. На севере, над семью Кипящими озерами, вечно висели влажные перины низких облаков, сквозь которые было невозможно рассмотреть, что делается в ста локтях от берега. Считалось, что озер всего семь, но активность подземных источников каждое лето менялась, и порой озера сливались в одно кипящее море. Тогда вода из гранитных чаш выплескивалась на землю, губила леса, птиц и живность, а иногда даже перекрывала дороги, ведущие из Брезе на юг, во владения галлийских баронов и романских колдунов. Считалось, что темные воды подпитываются горячими ключами, но никто не мог это доказать или опровергнуть. При попытке измерить глубину любой естествоиспытатель неминуемо бы сварился. Также считалось, что в центре озерного края существуют вполне прохладные острова, и находились безумцы, улетавшие туда на воздушных шарах, либо на ящерах, завезенных с Великой степи, но никто из них назад не вернулся. Составители атласов при дворе Его величества раз в несколько лет пускались в опасное сухопутное путешествие вокруг озер, дабы хоть как-то улучшить карты, но всякий раз возвращались понурые.

Точные карты можно было выбрасывать каждой весной.

Кипящие озера не стояли на месте, они почти непрерывно перемещались и, кроме того, неутомимо захватывали новые территории. Лесорубы и охотники помнили названия деревень, сгинувших под напором горячей воды. В особо бурные годы отчаянные придворные астрологи предсказывали королям Ютландии, что озера захватят всю страну, но предсказания не сбывались. Озера мигрировали, но, добавив бед в одном месте, отступали в другом, оставляя за собой поля питательного, пересохшего ила. Кинув в этот ил семена, крестьяне успевали снять два пышных урожая за короткий летний период, невзирая на заморозки и град. Живых организмов, родившихся в озерах, никто предьявить не мог. Впрочем, ко двору короля и во владения ярлов стекалось множество проходимцев с предметами, якобы обнаруженными на дне одного из озер. При дворе лучезарного монарха Георга всегда служили нюхачи, которые в два счета определяли ценность находки. В девяноста девяти случаях из ста выброшенное на берег Кипящего озера оказывалось подделкой…

Кроме подарков уршадов.

Кажется, уршады водились даже там, откуда убегали тараканы и серые крысы.

— Я готов, — глухим, скрипучим голосом сообщил Снорри. — Отвернись, не смотри на меня.

Словно ветер со свалки ударил Рахмани в спину, смрадная пятерня попыталась взъерошить седеющие кудри, а мелкие иголки пробежали по спине и ногам. Так организм всегда реагировал на волшебство перевоплощения. Снорри Два Мизинца, когда-то беглый раб из страны Вед, больше известный на Зеленой улыбке как предводитель гильдии Брезенских воров, окончательно принял свой истинный облик…

Рахмани запрыгнул водомеру на спину. Ему показалось, будто он оседлал жесткую гимнастическую скамью, внутри которой носился плохо смазанный поршень. Спина Снорри вытянулась на длину почти в три локтя, обросла жесткой, пропитанной жиром щетиной. Позади Саади, вывернув вверх коленные суставы, мелко подрагивали ноги паука-водомера. Передняя пара ног, широко расставленных в стороны, с неимоверной скоростью заколотила по поверхности кипятка.

Длинные руки Снорри спрятал на животе, а узкую голову, укрытую мягкими еще хитиновыми чешуйками, задрал вверх. Глаза его превратились в крохотные черные бусинки, втянулись в глубокие глазницы и обросли густыми ресничками, ноздри вывернулись вверх, нос превратился в жесткий, подвижный хоботок. Каждая из четырех ног, подметающих бурлящую поверхность озера, заканчивалась широкой ворсистой подушечкой, в которых с трудом угадывались человеческие ступни…

— Береги физиономию, — прохрипел Снорри. — Ох, дьявол, как горячо!

Горячо, очень горячо, подумал Рахмани, отплевываясь от жалящих раскаленных брызг. Паук несколько раз вильнул из стороны в сторону, приноравливаясь к ветру и поверхностным течениям, затем выровнял бег и ускорился так, что стрекотание его ног слилось в мягкое жужжание, а вместо отдельных конечностей Саади видел череду мельканий над всплывающими гроздьями пузырей.

Руки ловца очень быстро покрылись множеством мелких ожогов, но избегнуть их было невозможно, поскольку приходилось крепко обнимать колючий торс Вора из Брезе, походивший на ощупь на скользкое полое бревно. О том, чтобы приподнять закутанную в платок голову и взглянуть вперед, не могло идти и речи. Сквозь мерное жужжание паучьих ног Саади слышал, как взрываются гирлянды пузырей над подводными гейзерами, как тяжко вздыхает пучина, кряхтит в надоевшем базальтовом ложе, и ей так хочется потянуться, расправить мышцы, вырваться из каменных оков, устроив людишкам очередной губительный потоп…

Ловец Тьмы снова и снова вспоминал наставления Слепых старцев.

— …Однако, Рахмани, самая удивительная твердь — это Великая степь. На других твердях тоже живут дэвы и ахуры, однако лишь на Великой степи они сильны, как нигде. На Великой степи, помимо людей, обитает еще множество иных разумных, и не наш удел ругать или восхвалять план Всевышнего, задумавшего именно так. На Великой степи сильны колдуньи раджпура, умеющие наводить миражи и подчинять растения и зверей, а также магия банту, которые умеют задерживать отлетевшие души и возвращать их в тела мертвецов.

Пожалуй, самая непонятная тайна Великой степи — это Искандер Двурогий, да будет проклято и восславлено его имя. Дело в том, Рахмани, что воитель с таким именем рождался и на Зеленой улыбке, и у нас, на Хибре. И кое-где можно раскопать присыпанные песком останки столиц его сатрапий. Они повсюду назывались Александриями и в течение веков укрепляли власть макодонян. Но Премудрому господу было угодно, чтобы латины Зеленой улыбки, вскрывавшие вены быкам на алтарях Победы и Гермеса, разбили статуи Александра и поклонились Иешуа, несчастному пророку, умершему от зноя на кресте. Латины Рима когда-то превозносили Двурогого, но растоптали саму память о нем. У нас на Хибре тоже жил воитель Искандер, он разгромил армии божественного Дария, завоевал Нил, Чад, дошел до Аральских топей и сгинул… А его наследники развалили империю за считанные годы. Отчего же империи Искандера Двурогого, правившего почти сорок лет Великой степью, удается столетиями удерживать власть?..

Тут таится еще одна из великих загадок, Рахмани. Ведь империя Хин не менее сильна ресурсами, а в Золотой Орде вдвое больше воинов, чем под знаменами сатрапов. Кроме того, на западном полушарии дремлет громадный материк Америка, с него приплывают свободные инка, не подчиняющиеся никому, и строят свои торговые фактории вдоль западных рубежей Македонии, от Лондиниума до Танжера…

Однако власть сатрапов держится много веков. Отчего так происходит, Рахмани? Неужели силы нескольких тысяч центавров, боевых псов и тяжелой кавалерии достаточно, чтобы удерживать в повиновении целую твердь? Об этом, Рахмани, удачно сказано в трактате мастера логики и каллиграфии, преподобного даосского монаха Цзы, из клана речных гончаров. Ты никогда не слышал об этом человеке, и ничего удивительного — он жил несколько столетий назад на Великой степи, а записи свои не выносил из стен монастыря. Только чудо позволяет нам их читать…

Никчемный подмастерье гончара, как он себя называет, пишет о том, что в армии магараджи Архавебедшанкрьи, к примеру, имелось четыреста боевых слонов и восемьсот боевых винторогих, с лезвиями, укрепленными в рогах. Кроме того, с ним объединились две тысячи полуконей гандхарва из Бомбея, и это, не считая строителей миражей, метателей тьмы и заклинаний черной оспы. Пехотных же сил было у магараджи не менее пятидесяти тысяч. Они напали на три Александрии, а также на четыре крепости наместников вдоль Шелкового пути, растоптали гарнизоны и хлынули в Янтарные каналы. Они стремились попасть сразу в Фивы, в Афины и в Александрию Великую, и им это удалось. Однако их встретили огнем и смолой, в каналах пролилась кровь, и твердь вздрогнула. Оборвались и захлопнулись сразу шесть древнейших каналов, казавшиеся доселе незыблемыми, как Гималайские горы. Еще до начала войны каждый день проходили туда и обратно до полутысячи вьючных животных, и сразу могли разминуться четыре каравана. Янтарные каналы захлопнулись, почуяв кровь, и похоронили внутри себя многие тысячи солдат. Причем они захлопнулись, когда внутри передвигалось достаточно бунтовщиков из страны Вед, а рядом, у самых колодцев, толпилось уже несколько тысяч македонян и центавров, готовых отстаивать первенство эллинов.

Янтарные каналы взорвались, Рахмани, как будто все, кто в них находились, состояли из прекрасного гранулированного пороха, который производят в Чжанджоу мастера империи Хин. Конечно же, там имелся порох, в мешках, притороченных к спинам вьючного скота, но взорвался не он… Кстати, одновременно со взрывами, разрушившими половину Фив и Афин, испустила крик боли и повалилась в смертельных судорогах весталка, известная как оракул из Дельф. Перед смертью она успела выкрикнуть лишь два слова, которые в переводе на язык парсов означают: «Воздастся всем!»

Но на этом дело не завершилось. Монах Цзы упоминает серию землетрясений, прокатившихся по всей Парсии и Вавилону, о том, как трещины пересекли Шелковый путь, и оттуда хлынул серный пар, о том, как рухнули здания от Иерусалима до Исфахана, а мудрецам и пророкам, принадлежавшим к разным верам, было одно видение — рухнувший на колени могучий буйвол, сердце которого рвется на части…

Спустя столетия, промелькнувшие после восстания магараджи Архавебедшанкрьи, мы можем твердо сказать — это был предел. Янтарные каналы между Великой степью и другими твердями натянулись так, как натягиваются жилы у сборщика фиников, карабкающегося на пальму. Каналы натянулись и стали рваться, убивая людей внутри себя и снаружи, в большом удалении от темных вод. Никто теперь точно не учтет, сколько тысяч человек, не причастных к войне, погибло в самых дальних уголках Хибра и Зеленой улыбки, сколько темных вод обрушилось в расщелины, похоронив целые города, вызвав цунами и бури…

Бедами для всего мира заканчиваются попытки что-то изменить в устройстве Великой степи.

Великая степь едва не погибла, захлебнувшись в крови. Твердь не желала больше переносить войны. К счастью, у тогдашнего сатрапа Афин хватило мудрости прекратить войну. Он понял, что сгинут все, если с бунтующими провинциями не найти компромисс. Преподобный гончар Цзы, путешествовавший тогда с караваном вдоль Шелкового пути, прилагает скучное описание того, как снижались налоги, как были отпущены многие провинившиеся из тюрем, как состоялась пышная встреча нового наместника Александрии в Бомбее, и как снова, спустя год, в колодце маленькой деревни зародился Янтарный канал…

Вернувшись из своего долгого путешествия длиной в год, которое стало таким долгим из-за того, что отказывались открываться все Янтарные каналы, от Афин до среднего течения Янцзы, преподобный гончар Цзы не вернулся к выращиванию крылатых номадов, которыми так славятся горные монастыри. Оглушенный видениями во сне и видениями разрухи наяву, он посвятил остаток дней собиранию рукописей и легенд древности. Составляя свой трактат, переведенный гораздо позже и попавший к нам по велению премудрого господа, гончар Цзы изучил, насколько сумел, историю шестидесяти пяти больших и малых бунтов и междоусобных войн. Он сделал потрясающее открытие, которое, как это ни скорбно, было похоронено в кельях закрытого монастыря больше двух столетий. Ты уже догадываешься, Рахмани, о сути этого открытия…

Великая степь — это живая твердь, а каналы — это ее живые сосуды, перегоняющие янтарную кровь младшим сестрам, Зеленой улыбке и Хибру. И вовсе она не младшая сестра и не младший брат, а напротив — самая старшая из всех троих, поскольку умеет хранить мир и детей своих…

— Учитель, отчего же тогда мы молим Премудрого Ормазда, чтобы он подарил нам выход на четвертую твердь?

— Оттого, что четвертая твердь — это мудрейший и старейший из всей семьи. Она подобна старшему взрослому брату, которому приходится быть для малышей и отцом, и матерью. Но как занятой отец, мудрейший брат вынужден отлучиться по делам, смысл которых нам не дано постигнуть. Он отлучился и на время предоставил младшим самим устраивать удобный, разумный мир.

— А мы не сумели…

— Да, Рахмани, не только мы. Всюду вечное кровопролитие, всюду вопли и страдания, мор и голод. Только на четвертой тверди мир устроен справедливо. Там зажиточный купец щедро раздает беднякам не десятину, а треть, а может, и больше… Там чтят стариков и вечных богов, а вечные боги не мешают заблудшим душам поклоняться тельцам и крылатым тотемам… То, что выносит на Зеленую улыбку ледяная тьма, — это похоже скорее не на подарки безмозглых демонов, а на клочки пены, оседающие на гальке после грома океанских волн. Мудрость и наука на четвертой тверди видны по этим непостижимым чудесным подаркам!

Люди, живущие в раю, давно покорили бесов, насылающих болезни на человека и скот, они одолели саму смерть, разрушительницу наших надежд и ожиданий! Но жители четвертой тверди не только искусны в холодных науках, как их младшие собратья в университетах Зеленой улыбки, они равным образом владеют и магией, подобно детям Великой степи… Да, Рахмани, иначе и быть не может. На четвертой тверди никогда не стали бы вырывать ноги людям-паукам и выжигать единственный глаз циклопам, как это делают на Хибре сторонники зеленых знамен. На четвертой тверди царит братский мир между волшебниками и знатоками точных наук, там не пытают на кострах ведуний и прорицательниц, которых уже полностью перебили на Зеленой улыбке…

Там равновесие, Рахмани, счастливое равновесие, так написано и на внутренней стороне мраморного саркофага Кира. А ты слышал, что там написано? Конечно же, нет, откуда тебе… Там выбиты стихи, значение которых меняется каждые пятьдесят два года, а ведь именно раз в пятьдесят два года Хибр освещается сразу Короной и луной Укхун, их свет ударяет одновременно в окна по обеим сторонам саркофага, и можно прочитать стихи… Стихи о счастливом мире, меняющиеся каждые пятьдесят два хибрских года, переписанные и истолкованные бесчисленное количество раз лучшими придворными поэтами, но никогда не озвученные верно, ибо невозможно озвучить молчание.

Одни переводят пятую строку так: «Владыка мира, заглянув за край трех сущих, усомнился». Другие читают иначе: «Сомневаясь в пути к владычеству, найди четвертый мир за тьмой»… Что понимать под тьмой? Темную воду Янтарных каналов? Или вечную Тьму, окутавшую половину Зеленой улыбки? А сто пятьдесят шесть лет назад гениальный поэт Али Ахменид прочел пятую строку так: «Не доверяй власти над бытием, пока не вкусил истинного четвертого бытия»…

Именно поэтому недопустимо раскачивать хрупкое перемирие на Великой степи, ибо, если еще и она оторвется от Хибра, то на смену зыбкой тройственности придет хаос. Хибр и Зеленая улыбка погубят друг друга в вечной грызне, им некого станет винить в своих бедах, неоткуда станет воровать неграмотных рабов, негде станет покупать нюхачей и придворных колдунов…

— …Становится мелко, впереди остров! — прокричал в ухо седоку Вор из Брезе.

— Это не наш остров, бери левее!

— Но там я не чую…

— Делай, что я сказал, и не спорь! — рявкнул Саади и тут же пожалел, что широко открыл рот. Горячим паром обожгло язык и гортань.

Одежда на Рахмани насквозь промокла и прилипла к телу, в пяти локтях от себя он не различал ни зги, лишь мелькание лиловых теней в густом мареве. Иногда сквозь разрывы облачного покрывала пробивался луч Короны, тогда в вышине, на фоне призрачных замковых стен и распахнувших пасти чудовищ, загоралось сразу несколько коротких радуг…

— Дом Саади, налево глубина, я чую лишь глубину… Ах, дьявол, как горячо!

— Так и должно быть, упрямое ты насекомое! — превозмогая боль в ошпаренном языке, прокричал ловец. Ладони скользили по жирным щетинкам длинного паучьего брюшка, Рахмани чувствовал, как непоправимо сползает назад, хотя водомер держал туловище строго параллельно поверхности воды.

— Так и должно быть, Олаф наложил на остров тройное заклятие пути и к тому же постоянно сбрасывает в озеро бутылки с тьмой…

Больше Снорри не спорил. Шустро отталкивался чешуйчатыми ходулями от бурлящей, иссиня-черной воды, с хрипом выдыхал, со свистом втягивал пар и послушно нес свою ценную ношу к сердцу Кипящего озера.

Остров они так и не увидели и неминуемо проскочили бы мимо, если бы Рахмани не считал песчинки. Наступил момент, когда он приказал водомеру резко взять вправо, затем, спустя пару гязов, — свернуть влево и даже несколько назад. Снорри выполнял маневры, сквозь зубы, спрашивая себя, хватит ли сил выбраться обратно. Застенки доминиканцев в Порте ему уже казались не столь ужасными, по сравнению с перспективой заживо свариться. Он родился водомером, но не на Зеленой улыбке, где все превращения происходят в три раза тяжелее, а мышцы, даже подкрепленные колдовским варевом, могут отказать гораздо раньше, чем планировалось. Вор из Брезе возил своего старшего друга и избавителя на остров дважды, но сам неминуемо пронесся бы мимо. Существовало нечто такое, чем владели лишь дом Саади и хитрец Олаф, точнее, все хитрое семейство Олафа…

Совершенно неожиданно, после четвертого крутого виража натяжение воды ослабло, Снорри едва не провалился в глубину, отчаянно заработал конечностями, и… чуть не ткнулся головой в рыжую береговую гальку.

Рыжий остров словно висел посреди серого облака, его пустынный галечный пляж навевал тоску. Ни единой травинки или зеленого листка не украшало мрачный пейзаж. За широкой полосой гальки вздымались отвесные скалы, похожие на гладкие бока невиданных морских чудищ, выбравшихся погреться на берег. Желтые, багряные линии, прозрачные стекловидные вкрапления перемежались с черными полосами, обозначая смену геологических эпох. Со скал ручейками текла вода, мелкими звонкими водопадами обрушивалась на гальку. Только бесконечное журчание нарушало тишину. Два Мизинца упал на брюхо, разбросал ноги по твердым камням и одним глазом следил за космами тумана, цеплявшимися за верхушки скал. Казалось, что небо вплотную прибили к земле, и вот-вот закончится воздух, годный для дыхания.

— Пошли, — Рахмани пробежался до пестрого теплого монолита, среди десятков щелей отыскал нужную тропку в глубину острова. — Снорри, нам повезло застать отлив. Пошли скорее, пока вода не начала подниматься.

Проклиная свою бестолковую судьбу, водомер кое-как собрал в кучку свои дрожащие обваренные конечности и заковылял в гору, оскальзываясь и чертыхаясь. Он еле пропихнул сквозь щель свое голенастое, ставшее неуклюжим на суше тело. Тропа выглядела так, словно кто-то провел линию на бумаге, а затем смял эту бумагу в кулаке. За несколько песчинок Снорри приобрел больше царапин и ссадин, чем за предыдущий год. Он подвернул ногу, дважды поранил ступню на острых камнях, поспевая за неуловимо-ловким Рахмани, и успел заготовить пламенную гневную речь. Он собирался витиевато, но не слишком культурно высказаться в адрес самого ловца, которому вдруг приспичило удирать именно через этот, скрытый в Кипящем озере, Янтарный канал, и в адрес перевертыша Олафа, которого не затем дом Саади спасал от инквизиции, чтобы тот набивал брюхо и дрых, вместо того чтобы встречать друзей…

Отдуваясь, Снорри вынырнул из переплетения каменных глыб, с наслаждением окунул ноги в прохладный рыжий песок, и… моментально забыл о всех проклятиях, которыми собирался наградить Олафа и его семейство.

Потому что семейства перевертышей больше не существовало.

25 ТРОЕ В ЯМЕ

— Тебя предали полукони? — Я прижалась к решетке в попытке дотянуться до Зорана рукой. Не сразу я поняла, почему он не тянется ко мне навстречу. Позади моего мужа проходила горизонтальная железная свая, на которую было нанизано кольцо с его ножных кандалов. Он мог перемещаться исключительно вдоль сваи, ни на шаг не приближаясь к кольям, разделяющим надвое яму. В дальнем углу я заметила миску с мятыми овощами и бутыль с мутной водой. — Зоран, сколько ты тут просидел?

Мой муж.

Мой красавец, балагур и бродяга. Старший сын дома Ивачича, владелец торговой империи.

В яме. С разодранными в кровь коленями, в репьях и лишаях. Вокруг него витал стойкий аромат некачественного опия, заглушавший прочие запахи. Мне показалось, что сквозь опийную блокаду пробивается что-то очень неприятное, но… Так и не уловила.

Они его нарочно заставляли курить. Эти мерзавцы знали, как обезопасить себя от гнева пленника.

— Долго… — Он облизал запекшиеся губы и попытался улыбнуться. — Мы… мы отыскали Плавучий остров, мы отыскали целую колонию нюхачей… семнадцать девственных самок… но главное даже не это… мы впервые вступили в переговоры с пигмеями… Марта, ты понимаешь, что это значит?..

По моим ногам пробежала крыса. Я решила, что надо прощупать руками все по кругу, вдруг найдется… неизвестно что, но что-нибудь полезное. Потерявшийся двести лет назад топор.

— Я очень хорошо понимаю, куда мы оба вляпались, — простонала я. — Меру песка назад я всего лишь несла мертвый Камень пути и никому не причиняла вред. А сейчас я вместе с тобой буду обвинена в контрабанде, в покушении на собственность сатрапии, в подстрекательстве к военному перевороту, каждый из этих параграфов тянет на ночевку в муравьиной куче… Кстати, Зоран, — спохватилась я. — А почему ты до сих пор жив?

Не могла же я прямо тут, сквозь колья, прощебетать, как я соскучилась по его рукам, по его щетине и его твердому хвосту…

— Потому что я сумел договориться с пигмеями… Впервые они не дрались с нами, не кидались змеями, а сами пошли на переговоры. Желтое море становится слишком холодным для них, горячие течения ослабевают. Пигмеи намерены увести Плавучие острова южнее, намного южнее, к Суматре, если понадобится — они будут кочевать на запад до самого Леванта… Но там опасно. На юге их атакуют черноногие со своими ящерами и личинками гоа…

— Ну и что? — Я вытряхнула из-за шиворота рогатого скарабея. — Какое мне дело до пигмеев?

Зоран повернулся боком, и стала заметна грязная повязка, закрывающая его правое ухо. Мне захотелось завыть, начать биться лицом о скользкие колья и тут же расхохотаться от счастья. Зоран нес какую-то чушь, но он был жив, и мы были вместе.

Что-то кольнуло меня под левую грудь.

Обрывок воспоминания. Десятилетняя девочка в становище торгутов, теплая ладонь высокого ламы Урлука шутливо дает подзатыльник, но упрямые звезды порой ошибаются. Шаманки нашептывали тебе, что ты своими руками убьешь любимого одноухого мужчину…»

— Что у тебя с головой, Зоран?

— Уже заживает, неважно… Один подонок укусил, ха-ха-ха…

Кажется, он даже не чувствовал боли, так сильно его опоили или накурили.

— Что они хотят от тебя? Где все остальные? Где твоя команда?

— Полагаю, что половина моих парней погибла на плоту, во время первой стычки… — Ивачич впервые помрачнел. — Прочих я не видел. Я тут не меньше двух недель. Гандхарва уступили меня центаврам за двадцать мер золота…

У меня на языке крутился вопрос — цело ли его ухо? Глупый вопрос, недостойный внимания.

— За двадцать мер?! Недорого тебя оценили, высокий дом.

— Полукони откуда-то знали, что выкуп можно получить только от меня. Они в меня даже не стреляли, накинули сеть и душили в воде… Марта, не надо жалеть динариев на выкуп. Слушай меня… Как только мы доберемся до Хибра, я снаряжу десять… нет, двадцать кораблей… Мы пройдем самым крупным каналом, через Калькутту…

Я искала, за что бы зацепиться взглядом, мне необходимы были толстые корни деревьев, чтобы впитать хоть немного сил, а мой сумасбродный супруг, как всегда, витал в облаках. Я ощупывала себя в поисках спасительных амулетов, а он, даже пребывая в выгребной яме, продолжал грезить, мой вечный счастливец…

— Госпожа, его заставляли курить мак.

— Кеа, я заметила.

— Это дурной мак, госпожа. Не знаю, как называется сорт. Он вышибает другие запахи, он вреден для моего обоняния…

А Зоран все мечтал.

— Мы заработаем миллионы, мы сможем нанять не только центавров, но даже доминиканцев и несколько центурий клибанариев… Ты слышишь меня, Марта, мы сможем купить настоящих римских солдат на Зеленой улыбке! Пигмеи обещали нам перемирие взамен Камня пути…

— Что-о?! — на песчинку я забыла, что нахожусь под землей, в ожидании суда и казни. — Этим-то откуда известно о Камне?

— Они обратились ко мне… О, дьявол, как ноги болят… Марта, они обратились ко мне. Им некуда бежать. Море остывает, на юге их исконные враги, а на севере — льды и морские гады, которые снизу выгрызают плоть островов. Пигмеи согласны пожертвовать двумя самыми большими островами, на которые никогда не высаживались люди. Там огромная колония нюхачей, их там тысячи… Слышишь, Марта, тысячи?!

— Ох, Зоран, о чем ты?! О чем ты говоришь? — Я всерьез испугалась за его разум. — Наплевать на пигмеев, если нас скоро прикончат! Какое перемирие, если ты гниешь под землей, как последний раб? Если бы центавры хотели за тебя выкуп, давно бы нашли меня. Почему ко мне не пришел посредник?!

— А я им не назвал свое имя, — хихикнул Зоран. — Я вовсе не желаю, чтобы они явились к тебе и вытянули по каплям все наше состояние, ха-ха-ха… Меня привезли в мешке и сунули в эту яму. Я сказал уродцам гандхарва, что нахожусь в кровном родстве с шейхом Аббасом, который правит Аравией… А это, кстати, почти правда. Моя двоюродная сестра, как ты знаешь, замужем за четвертым сыном шейха, ха-ха-ха… Они испугались, когда я напомнил, что шейх Аббас дружит с ваном Цжао, а ван Цжао как раз управляет провинциями императора Чи, теми, что расположены вдоль Янцзы… Все очень хитро, Марта, ха-ха-ха! Я обманул, я запутал их. Карлики побоялись меня убивать, они приволокли меня сюда и продали за двадцать мер золота. Сдается мне, Марта, что здесь открылся свеженький Янтарный канал, уж слишком быстро они обустраиваются… Они валят лес круглые сутки, уж я-то слышу отсюда, ха-ха-ха…

— Так тебя допрашивали? Или ты торчал две недели в яме и ничего не предпринял? Они собирались требовать выкуп?! — Я подумала, что, поскольку мы теперь в яме вдвоем, выкуп центаврам получить будет весьма проблематично.

— А что я предприму? — Зоран вдруг стал серьезным. — Они ждали начальство. Только вчера прибыл гиппарх… Кажется, его имя Поликрит, он усмирял бунты среди туркмен. Только позавчера со мной впервые поговорили… Это все гандхарва, проклятые карлики! Мы хорошо заплатили им за плоты и за охрану вдоль Янцзы. Марта, мы достигли соглашения, но они нас продали…

Итак, позавчера, отметила я. Гиппарха Поликрита срочно вызвали из столицы, чтобы встречать Марту Ивачич. Начальник конницы прибыл два восхода назад и удостоил вниманием моего бедного супруга.

Как удачно все сложилось…

Не слишком ли удачно для случайности? И кто его угощал дурным маком?

— А ты как хотел? — разозлилась я. — Ты надеялся на их благородство? Ты надеялся, что твое золото полканам дороже, чем подачки со стола сатрапа? Ох, Зоран…

Он вовсе не был глуп, мой внезапно нашедшийся супруг. О нет, кто угодно мог быть глуп, только не он. Однако его подвела жадность, а это именно тот приятель, который столкнул в пропасть множество умных людей. Довериться жадности — это во много раз хуже, чем довериться трусости; с последним приятелем, кстати сказать, гораздо больше шансов остаться в живых. Зоран пренебрег опасностью, он слишком много раз выходил сухим из передряг и на сей раз поступился главным правилом охотников за живым товаром.

Зоран продолжал болтать, и я уже не сомневалась, что его рассудок помутился, но мои мозги пока что были на месте. Он твердил, что наступят новые времена, что его непременно вытащат отсюда… О да, очень скоро он выйдет отсюда победителем и в бесконечной милости победителя простит неразумных недругов своих…

Кажется, он не отдавал себе отчета, что находится не дома, на Хибре, где при всех трениях балканского эрцгерцога с султаном дом Ивачичей мог добиться правды, а в джунглях Великой степи, во власти передового отряда центавров, которым вменялось вершить суд и расправу над всеми нарушителями границ империи.

Между Джелильбадом и Александрией тянется вечная незатухающая война, конца которой не предвидится. Контрабандисты и работорговцы караются на Хибре незамедлительно и жестоко, как, впрочем, и все военные агенты македонской империи. Человек с печатью на запястье немедленно признается шпионом, и поступают с ним согласно законам войны. Сатрапы Искандера отвечают шейхам и султанам тем же, особенно зверствуют они, когда речь заходит о похищении национального достояния тверди.

Например, когда чужаки пытаются вывезти нюхачей. За нюхачами охотиться запрещено, их можно только покупать на разрешенных базарах, заплатив громадную пошлину…

Зорану удавались его сделки, пока он не был жадным. Он мог, как и прежде, честно заплатить пошлины, честно пересечь Янтарный канал, снова заплатить пошлины, якобы собираясь торговать маслами и шерстью, а затем нанять судно и плыть в обход владений императора Чи, в обход туманной дельты Меконга, в обход страны айнов, туда, где на подводных лугах пасутся Плавучие острова. А на обратном пути ему следовало воспользоваться секретными тропами, разделить отряд на несколько частей и отправить своих людей в тайные Янтарные каналы, в узкие колодцы, пропускающие в день не больше трех человек… А самому честно вернуться через одну из резиденций наместника, в очередной раз заплатив пошлину. Так было бы умно.

Вместо этого Зоран и на обратном пути поперся вдоль реки и нанял в проводники нелюдей. Полукони продали его, продали тех парней, кто выжил после драки, забрали себе нюхачей, все оружие и деньги.

Лучше бы он заплатил взятку самому наместнику или кому-то из диадархов, управляющих районами. Тем более что пигмеи предлагали в тысячу раз больше…

— От него дурно пахнет, Женщина-гроза…

В суете я совсем позабыла про нюхача. Мне удалось нащупать пару достаточно крепких корней, я надрезала их маленьким лезвием, которое прятала в каблуке, и прижала ладони к надрезам, чтобы подкрепить свои силы. Мне удалось вспомнить несколько заклинаний леса, и, наконец, я нащупала ближайший осиный рой.

— У него проблемы с баней, Кеа. Кстати, это мой муж.

— Дело не в грязи, Женщина-гроза. От него дурно пахнет. Он чем-то болен, но я не встречалась с такой болезнью… Я не могу, госпожа, слишком сильно пахнет опием.

Кеа нарочно болтала со мной на языке торгутов, но Зоран всполошился.

— Господь всемогущий! — воскликнул он, со звоном ковыляя вдоль своей привязи. — Марта, с кем ты говоришь? У тебя с собой нюхач?! Не может быть.

Я нащупала ближайший осиный рой. То, что не подходило для вооруженной стычки на дороге, прекрасно подойдет для побега из ямы. Один рой — это ничто, но в джунглях полно ос…

— Может, — возразила я, сняла крышку с корзины и поднесла ее вплотную к решетке. — Кеа, познакомься, это мой супруг, сын высокого дома Тиграна Ивачича, дом Зоран Ивачич… Не уверена насчет шейха, но племянник балканского эрцгерцога Михаила — это точно. Зоран, улыбнись, это Кеа, она девушка, и на сегодня она… гм…

— Где ты ее нашла? — изумился Зоран. — А-аа… Я понял, ты наверняка убила почтовый караван?

— Хуже. Я убила несколько гончаров. Они гнались за мной.

— Я тоже теперь служу в доме Ивачичей, — ловко ввернула Кеа. Я заметила, что она старается дышать ртом, опий был для нее губителен.

— Гончаров? Ты дралась с монахами? Но почему тебя арестовал наместник?.. И что ты вообще делаешь на Великой степи? — Зоран яростно почесал бороду.

Я любила его…

О, духи огня, как же я любила его, оказывается, несмотря на струпья, гниющие раны и лохмотья!

— Слишком много вопросов, — квакнула за меня Кеа. — Женщина-гроза нашла Камень пути. Гончары меня послали найти ее. Я нашла Женщину-грозу. Я предупреждала гончаров, что не следует выпускать красных номадов. Я предупреждала, что магия Женщины-грозы сильнее. Они не послушали меня. Женщина-гроза убила гончаров и убила номадов. Теперь я служу дому Ивачичей. Меня надо слушать.

— Тебя надо слушать? — переспросил несколько обалдевший Зоран. — Тогда скажи, почему ты здесь? Я спрашиваю — почему тебя не отняли у новой хозяйки?

Ухо. Он забылся и тронул себя за ухо, там, где приклеилась засохшая, окровавленная повязка. Зоран, спросила я молча, что у тебя с ухом?..

— Меня тоже беспокоит этот вопрос, — проскрипел нюхач, не забывая при этом жевать остатки раздавленных фруктов. — Мне тоже непонятно, почему мы до сих пор вместе…

— А тебе ведь все равно, кто тебя кормит! — Я не удержалась от колкости, но над вопросом Зорана стоило как следует подумать. Мой новый знакомый гиппарх Поликрит не производил впечатления идиота. Он не отобрал у меня нюхача, стоившего больше, чем все наемники его крепости…

Только думать было некогда.

Я полагала, что про нас забудут до темноты; тогда мне удалось бы призвать на помощь ядовитых тростниковых жаб и муравьев. Осы уже собирались в полет. Я не надеялась уничтожить весь гарнизон, достаточно было вызвать панику. Над головой постоянно кто-то сопел и почесывался. Кажется, охранять нас они поставили центавра. Меня это тоже запоздало удивило, обычно гордость воина не позволяет центавру служить надсмотрщиком.

— Кеа, кто там наверху?

— Двое. Полукони, госпожа. От твоего мужа дурно пахнет, госпожа.

— Чем он болен, по-твоему? — Я разглядывала тени, медленно перемещавшиеся вдоль прорех в крышке нашей ямы. Центавры ленились, патрулировали из рук вон плохо.

— Я не вполне уверена, госпожа. Некоторые заболевания, присущие человеку, непросто распознать даже на запущенной стадии… Если бы ты заставила его смыть запах опия…

До меня вдруг дошло, что Кеа меня жалеет. Она не решалась вынести свой вердикт, хотя давно унюхала все лишнее и опасное, исходившее от моего супруга.

— Кеа, говори прямо. Что с ним?!

— Марта, о чем вы там шепчетесь? — Зоран подался к решетке, до предела натянув цепи. — Мы не виделись вечность, а ты болтаешь с этим нюхачом…

— От них тоже смердит, госпожа, — Кеа потыкала корявой ручонкой в переплетение сухих ветвей над головой. Оттуда спускались на нитях паутины пауки и сыпались обожравшиеся гусеницы.

— Мне нет дела до полканов, — отмахнулась я.

— Они скоро умрут, — Кеа перешла на шепот. — Очень скоро, спустя несколько песчинок. Кто-то напоил их медленным ядом, госпожа. Если госпожа позволит…

— Говори!

— Кто-то оставил нас вместе, госпожа. Это странно, меня должны были продать или преподнести хозяину крепости. Кто-то посадил тебя в яму к твоему мужу. Это тоже странно и необычно. Возле нас нет никого, кроме этих сторожей, которые вскоре умрут…

Я обернулась к Зорану. Он снова что-то бормотал, погрузившись в мир иллюзий. От него разило опием и безумием.

Мой любимый мужчина. Даже в мире сказочных миражей он грезил о свободе Балкан, он полемизировал с эрцгерцогом, он скрипел зубами, командуя контрабандистами… Внезапно я разглядела пропасть между двумя главными мужчинами моей жизни. Рахмани еще в детстве был отмечен Слепыми старцами, подземными колдунами его народа, ему с ранних лет предстояла вечная борьба. Но, несмотря на пророчества и чудесные способности, дом Саади вел нескончаемую войну с самим собой. Он любил меня и не жалел сил, чтобы доказать себе обратное…

— Что ты еще чуешь? — Обеими руками я держалась за торчащие из почвы корни. Сырая земля падала мне за шиворот, попадала в рот и в глаза. Под ногами булькала прокисшая жижа. Кажется, кто-то из строителей крепости все же успел воспользоваться выгребной ямой по назначению…

— Я чую на ближних деревьях четыре осиные роя, насекомые рассержены…

Мой уважаемый супруг Зоран Ивачич, в отличие от своего одаренного друга, не обладал грандиозными талантами ни в одной области, за исключением фанатичной преданности крошечному клочку земли, в районе Балканских гор. В отличие от Рахмани, он не стеснялся сто раз в день заявить мне о своих чувствах, но…

— Почему так тихо, Кеа? Почему не слышно топоров?

— Они прекратили работать. Им кто-то приказал, и они ушли далеко, за тростники. Очень далеко никого нет, госпожа, кроме нас и…

Нюхач не закончил фразы, потому что один из центавров, охранявших нас наверху, умер. Он провалился передними ногами сквозь прутья, захрипел и дернулся раза четыре. Второй оказался крепче, он отбежал, прихрамывая, пытаясь поднять тревогу… и тоже сдох.

Вот теперь наступила настоящая тишина.

— Забавно, — сказала я, просто для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Если про нас забудут, мы даже не сможем выбраться из этого кошмара… Я могу позвать ос, но не сумею одна поднять верхнюю решетку…

— Пресвятая дева, что за хрень?.. — пробормотал Зоран, разглядывая свисавшие между кольев копыта с бронзовыми подковами.

Я прозрела, но от этого прозрения мне не стало легче. Много лет я переставляла фигурки на доске, перетасовывала колоду, силясь отгадать, за что же создательница, Мать матерей, меня так наградила, за что удостоила двумя уколами в сердце. Большинству честных матрон достается один любимый мужчина и сколько угодно хвостов, вечно готовых к случке, а мне повезло увязнуть по уши в двух героях сразу…

Я прозрела. Я увидела, в чем они схожи, мои безумцы, мои ласковые тигры. Рахмани боги подарили весь мир, при его магических талантах он мог бы давно восседать на троне в золоте и парче, одним пальцем повелевая народами. Но он выбрал путь служения своему огненному богу, а не своему животу, а выбрав путь служения богу, тут же засомневался в нем, поскольку ума в Рахмани втрое больше, чем послушания. Выбрав же путь сомнений, он тут же усомнился и в этом пути, поскольку столкнулся со мной и спросил себя, не женщина ли ответ на все вопросы и ключ ко всем замкам…

Я прозрела. Как странно, что это приключилось со мной в сырой земляной яме, наедине с девчонкой-нюхачом и несчастным Зораном, благодаря побоям и опию, почти потерявшему рассудок. Моя вторая или моя первая вечная любовь, молодой дом Ивачич, вовсе не так запутан внутренне, как Рахмани. Он тверд и несгибаем, как железная спица, торчащая на площади в Дели, он выбрал путь служения не богу, но своему стенающему народу. И в отличие от Рахмани, он не предаст свою мечту даже ради меня. Зоран зарезал бы меня, рыдая, если бы я встала на его пути. А Рахмани, рыдая, разбил бы горшки с братом-огнем ради счастья со мной. А я кусок жизни мечусь в раздумьях и похоти между ними…

— Я бы сказала так… — кашлянула Кеа. — Кажется, в нашу партию вмешался новый игрок, госпожа. И лучше бы он поскорее поднял решетку. Скажем так, два восхода, а потом будет поздно…

— Это почему поздно? — Внутри меня что-то дрогнуло. Словно опрокинулся сосуд с жемчужинами. Жемчужины прыгают, разлетаются в разные стороны, как будто нарочно закатываясь в самые потаенные уголки, откуда их невозможно выцарапать…

— Я поняла, чем пахнет твой муж, — вынесла вердикт Кеа. — В нем уршад. Если мы не вылезем отсюда, уршад выйдет и сожрет нас всех.

26 СЕМЬЯ ПЕРЕВЕРТЫША

На спрятанном острове случилась беда.

Едва выбравшись из ущелья, Рахмани сразу учуял смрад недавнего несчастья. Островок, притаившийся среди волн Кипящего озера, был вершиной подводного вулкана. Внутри потрескавшегося жерла, на пологих склонах, росли влаголюбивые папоротники, мхи и даже кривые деревца, приспособившиеся к жизни в сырости, под вечной серой моросью, низвергавшейся с небес. Плоская чаша пруда, расположенного в кратере, почти пересохла. Снаружи о склоны разбивались буруны Кипящего озера, а здесь можно было сносно дышать, без опасения обжечь паром легкие. Рахмани напрягся, готовясь выбросить фантомов. Между его ладоней затрепетали огоньки.

— Они где-то здесь, — одними губами произнес ловец. — Не шевелись, Снорри, сейчас я их найду, они прячутся…

Вор из Брезе послушно превратился в статую, даже дышать перестал. Рахмани пристально всматривался в рыжую гальку, в потеки рыжей лавы, навсегда застывшие в неровном броске к небу, в неопрятные глинобитные сакли, приютившиеся под выступом скалы, и гадал, куда могли подеваться перевертыши.

На острове произошло несчастье.

Перевертыши могли прятаться где угодно, они легко повторяли облик любой поверхности и легко сживлялись с ней, ухитряясь даже подпитываться влагой и кормиться, если находилось хоть что-то, что могло сойти за пищу. Рахмани не слишком любил вспоминать, как семейство перевертышей попало на остров. Ему пришлось сломать несколько рук, разбить несколько лиц и обрушить здание тюрьмы в Танжере, чтобы спасти несчастных, обреченных на медленную смерть.

Людей-перевертышей не жаловали на Зеленой улыбке, презирали на Великой степи, откуда они расселялись, и откровенно ненавидели на Хибре. Правда, если уж быть до конца справедливым, то в последние годы, после папской буллы от семнадцатого ниссана, на Зеленой улыбке для перевертышей наступил настоящий ад, похлеще даже, чем в Горном Хибре или в Аравии, где их забивали камнями, как бешеных псов. Рахмани в который раз с тоской подумал о том, что два события в Европе произошли почти одновременно, и в этом стечении присутствует божественная издевка.

В Лондиниуме объявили о продаже акций на невиданное предприятие — столицу Британии и Манчестер должны были связать две стальные балки, уложенные на обтесанные дубовые стволы, а по стали должна будет пройти невиданная колесная машина, питающаяся углем, извергающая пар и способная разом перевезти сто тысяч фунтов веса… И почти в тот же день Зеленую улыбку облетает весть о папской булле, в которой предлагается считать еретиками и слугами антихриста всех тех, кто укрывает у себя нелюдей с Великой степи, а равным образом — всех домашних и дворовых бесов, независимо от их прежних заслуг и доброго отношения к людям…

Первая паровая машина повезет свиту герцога из столицы в Манчестер. Если предприятие окажется успешным, следующую ветку проложат уже на континенте, об этом кричат газеты. А на последних страницах газет призывы искоренять бесов, даже мирных домовых и леших, завезенных руссами в богатые дома еще в правление их буйного царя Иоанна, и триста лет никому не доставлявших хлопот…

Рахмани вытащил семью Кой-Коя из тюрьмы два года назад по исчислению Зеленой улыбки. Его наняли влиятельные люди, показавшие печать римской прокуратуры, но не показавшие лиц. Впрочем, их золото, присланное точно в срок, было самого высокого качества, а расплатились они, как ловец и просил, потертыми флоринами. В Танжер Саади попал без труда, сложности начались уже в тюремном дворе. Он вынырнул из ледяного колодца, как и планировал, сразу после заката, в час, когда на стенах меняли часовых. Однако, как назло, кому-то понадобилось напиться воды, и ловца заметили у колодца. В Рахмани выстрелили трижды, и все три пули приняли в себя фантомы. Вторым пунктом невезения стало то, что расквартированный в городке отряд янычар не ускакал утром на маневры, а застрял в казарме по случаю внезапной эпидемии. Они мигом ринулись на помощь тюремной страже, едва услыхали, что неизвестные гяуры намерены освободить шайтанов, способных притворяться песком.

Рахмани пришлось бежать по отвесной стене, отталкиваясь носками войлочных туфель от сгустков воздуха, невидимых глупым арбалетчикам, и от их же стрел, ломавшихся о стену. Он вспорхнул на верхнюю площадку башни, отбив широкими рукавами четырнадцать стрел, легко раненный всего трижды, там плюнул огнем в глаза часовым и кубарем помчался вниз, по внутренней лестнице, роняя на стертые ступени бесценные капли крови.

Он спускался бегом, ломая руки надзирателям, ловя в полете их стрелы и пули, заливая огнем коридоры, и слушал, как внизу в ворота тюрьмы врываются сонные янычары и заполняют собой поры зданий, переходы и арки, как расплавленный свинец заполняет полости при отливке печати. Кстати, о свинце. Гвардейцы султана были вооружены мушкетами, а от картечи Рахмани еще не научился уворачиваться…

Рахмани нашел искомое на втором этаже подземелий, там, где даже факелы не желали гореть, а лишь чадили, нервно и жалобно. Брат-огонь взломал замки и расплавил петли на дверях, но внутри склепа никого не было.

Ловец озирался, вытянув раскрытую ладонь с танцующей на ней крошечной Короной. Он слышал, как громыхают сапогами тюремщики, слышал, как визжит их пузатый начальник и топчет о камни свой парадный тюрбан, но самое печальное — он слышал, как из спины в трех местах, где стальные наконечники стрел пробили кольчугу, сочится кровь. С потерей каждой капли брат-огонь становился слабее.

— Не бойтесь, я пришел вас спасти, — обратился Рахмани к голым морщинистым стенам, обросшим клочками паутины. — Если вы будете скрываться, я не смогу вас вытащить…

Он обратился к ним на четырех языках Хибра и четырежды повторил, что не уйдет без них. В какой-то миг он резко обернулся и едва не сжег одного из пленников. Бородатый, заживо гниющий мужчина отклеился от стены за спиной Саади, прямо над распахнутой дверью. Он отклеился верхней частью туловища, а ноги еще повторяли рисунок камня. Затем от пола в углу отклеилась шоколадная девочка, похожая на забитого щенка.

— Бежим, верьте ему… — прохрипел Кой-Кой, как выяснилось позже, старший в семье. — Хуже нам уже не будет, бежим…

И Рахмани снова пошел первым. Он возвращался назад, прокладывая себе дорогу огненными плевками, впереди, размахивая алебардой, несся его двойник, а позади брели семеро служителей тюрьмы, с одинаковыми усатыми лицами, как у того охранника, которого они первым встретили в коридоре.

Перевертыши умели воплощаться в любую сущность, живую или мертвую, и в этом состояло их преступление перед людьми, застрявшими навеки в единственной форме. Перевертыши были подобны воде, а точнее — быстро текущему стеклу. Когда-то они заселяли плавни и катакомбы вдоль восточных побережий Леванта, а их удивительные наскальные рисунки сводили с ума знатоков древностей и составителей орнаментов. Люди-перевертыши умели на сводах пещер рисовать такие перекрещенные линии, что наблюдателю начинало казаться, будто он провалился в колодец и летит с огромной скоростью, не достигая дна, а стены все раздвигаются и раздвигаются, превращая человека в крохотную пушинку, пляшущую над огнем…

Они умели плоское делать объемным, а сами, имея объем, умели растворяться на плоскости.

Ничего удивительного, что людей-перевертышей преследовали на всех трех твердях. Так сказал Рахмани один из тех немногословных людей, который привел ослика, груженного золотыми флоринами, украшенными потертыми лилиями.

— Ты доставишь их прямо в Рим, — заявил человек с накладной бородой. — Нас не интересует, как ты это сделаешь; мы знаем, что ты это умеешь. Ты проникнешь на Хибр, в тюрьму Танжера, а выведешь их в фонтан, что возле базилики святого Луки. Мы будем ждать тебя четыре ночи, экипаж с вензелем прокурора. Доставишь их и можешь возвращаться, остаток денег получишь, как и прежде, векселем от ганзейского союза…

Рахмани не стал спрашивать, зачем нужны перевертыши в Риме. Он никогда не задавал глупых вопросов тем, кто платил за услуги ловца. Если сделка казалась ему сомнительной, он задавал вопросы Слепым старцам, и те известными только им способами выясняли подноготную. Лишь дважды случилось так, что Слепые старцы посоветовали Саади не браться за дело и не брать деньги. И оба раза они оказались правы…

Поэтому Рахмани крайне удивился, когда измученный Кой-Кой отказался спускаться в колодец.

— Я не смогу их сдерживать долго! — Ловец запрыгнул на край колодца и широким жестом повел вокруг себя. Лиловая молния, сорвавшаяся с его пальцев, прочертила резкий зигзаг и превратилась в стену белого огня, гудящую окружность, стремительно расползавшуюся, подобно лесному пожару.

— Кто послал тебя за нами? — Семейство Кой-Коя не торопилось прыгать в темную воду, куда убегала цепь с бадьей на конце. — Если тебя послала тайная стража императора, мы лучше вернемся в камеру.

Тюремный двор снова опустел. Стражники в белых шароварах и янычары в синем, натолкнувшись на огненную стену, с воплями бросились врассыпную. Рахмани с тревогой следил, как человек восемь, не успевших убежать, катаются по земле, сбивая пламя. Огонь лизнул изнутри тюремную стену, весело затрещал в тюках с соломой, заплясал на крыше конюшни.

Распахивались узкие окошки, со свечами метались проснувшиеся солдаты из свободных смен. В городе слышались выстрелы и крики, приближался рев большой толпы. Несколько тяжелых пуль расплющились о гранитную кладку колодца, никому не причинив вреда. Рябая богиня Укхун с издевкой взирала на беготню несносных людишек.

— Вы… в камеру? — изумился Рахмани. Такого поворота он не ожидал. Он впервые встретил узников, которые добровольно соглашались вернуться к месту будущей казни. — Вас убьют, всех убьют, слышите?!

— Это несущественно, — качнулся Кой-Кой. В свете зарева Рахмани видел, как трудно израненному перевертышу удерживать себя в теле стражника. Левая половина лица постоянно расползалась, покрывалась мелкой рябью, а руки то и дело вместо ложного синего цвета мундира окрашивались в цвет родной коричневой кожи.

— Но… но почему? — Рахмани присел, за песчинку угадав шальную пулю. Пуля с визгом размазалась по камню; стреляли с крыши тюрьмы, практически наудачу, не целясь. — Я выведу вас с Хибра, вам здесь нельзя оставаться. Возможно, вы одни из последних перевертышей…

Несколько парней в белых шароварах перебежали пространство между занявшейся конюшней и домиком караульных, там они залегли, лязгая мушкетами.

— Последние, — перебил ловца Кой-Кой. В этот миг пуля ударила в плечо одного из подростков-перевертышей. Лжетюремщика шатнуло назад, он упал навзничь, зажимая черный фонтан из груди, и на глазах превратился из плотного усача в щуплого загорелого юношу.

Никто из родственников не пришел мальчику на помощь. Они стояли, отрешенно глядя в пространство, и жирные звезды Хибра отражались в их выпуклых черных глазах. Рябая луна Укхун насмешливо взирала на своих подданных. Пожалуй, она покинула их еще пятнадцать веков назад, когда, согласно записям на потолках катакомб, первые перевертыши бежали на Хибр с Великой степи…

— Помогите же ему, мне надо сдерживать солдат! — воскликнул Рахмани, но тут же понял, что помогать некому: мальчик умер. Внезапно до него дошел смысл ответа. — Как последние?! О чем ты болтаешь? Я недавно был у излучины Тигра, там в пещерах полно ваших…

— Это на Великой степи. Те, кто принял власть Искандера и дал обет никогда не изменяться, — отозвался Кой-Кой. — На Хибре мы последняя семья. Нам не нужны твои жертвы, храбрый воин. Господам с Зеленой улыбки хотелось бы получить нашу кожу и нашу кровь, они верят, что если сто тысяч раз бросить булыжник в озеро, в сто тысячу первый раз он не утонет. Они верят, что можно вогнать кровь перевертыша в вену легионеру, и он научится изменяться… Те, кто нанял тебя, не жалеют наших детей. Если бы они хранили в груди хоть песчинку жалости, они добились бы от императора грамоты. Кто мешал пригласить народ Кой-Кой на Зеленую улыбку, или там недостаточно земель, чтобы поселить нас?! Но нет, нам позволили умирать, нас выкуривали из катакомб горячей смолой и дымом, как диких пчел. А ваш император — лжец и слабак, он не рискнул выступить против султана. Ему всего лишь требовалось опрокинуть Омара, а прочие страны Хибра не посмели бы выступить против ваших преторианцев. Всем известно, что на Зеленой улыбке оружие лучше! А теперь они послали тебя, чтобы снять с нас кожу, чтобы получить солдат, способных к изменениям… Нет, лучше мы умрем здесь.

Рахмани снова был вынужден умолять брата-огня о помощи. Очередной шар, заметно слабее предыдущих, распался на множество жалящих светлячков, они ринулись на солдат, засевших по углам квадратного двора тюрьмы. Нападение противника было сорвано, ловец выиграл пару мер песка, не больше. Еще накануне он был уверен, что совершит доброе дело, вырвет из застенка фанатиков несколько бедолаг-нелюдей, облыжно обвиненных в колдовстве. Он получил щедрый задаток, но не мог заставить перевертышей покинуть твердь. Янтарный канал, сооруженный им за предыдущую ночь, отличался крайне низкой устойчивостью. Планеты и звезды колебались, к тому же у северного полюса Хибра появилась комета, затруднившая и без того непростую привязку.

— А что же вы хотите? — взмолился Рахмани. Не мог же он их бросить здесь. — Хотите вернуться на Великую степь?

— Наши пращуры переплыли Янтарные каналы и обосновались на Хибре пятнадцать столетий назад, — с горечью промолвил Кой-Кой. — Они бежали от центавров и гоплитов Искандера. На Хибре моя семья жила в мире, пока не родился последний пророк… На Зеленой улыбке нас ждет живодерня.

За мгновение до того, как облако визжащей картечи пронеслось над головой, Саади прыгнул вперед и упал на булыжник двора, подмяв Кой-Коя под себя. Прочие перевертыши даже не присели, но, к счастью, смерть миновала их. Все отчетливее приближался грохот деревянных колес — осмелевшие стражники катили малую петрарию, давно не находившую применения для осады вражеских городов, а используемую как подручное средство в малярном деле. За обитой шипастой бронзой деревянной башней на колесах притаилось не меньше двух дюжин гвардейцев.

— С чего вы взяли, что вас там убьют? — Рахмани был в отчаянии. Еще несколько песчинок, и самые бездарные переговоры в его дипломатической практике завершатся. Придется прыгать в ледяную воду одному, а затем иметь крайне неприятную беседу с римским покровителем… — Вам обещано убежище!

— Послы семьи Кой-Кой трижды обращались за убежищем, — не делая попытки встать, строго ответил перевертыш. — К его светлости, герцогу Альбе, к королю Прованса и последний раз — к самому папе. Из того посольства, что отправилось к вашему папе, уцелел один, он успел притвориться черепицей под козырьком крыши, пока они протыкали крышу гостиницы баграми… Папа их не принял, не стал слушать. Семью Кой-Кой выслушали монахи, тайный орден… кажется, Августина, или что-то похожее… Моих братьев подвесили на крюках, как бараньи туши, и слили из них всю кровь. Потом их кровь собирали и пытались вливать легионерам, их числа тех, кого осудили на пожизненную каторгу…

Рахмани казалось, что богиня Укхун спустилась с небес и хохочет ему прямо в ухо. На самом деле, это посланная наугад пуля задела цепи, свисающие с ворот колодца, и заставила их звенеть.

— Я должен все обдумать, — Рахмани еще раз оглядел полудюжину щуплых темнокожих фигурок, сгрудившихся под прикрытием высокого каменного борта колодца. — Я не могу позволить вам умереть, таков мой обет перед Учителем. Что, если я заберу вас на Зеленую улыбку, но не в Рим? Я выведу вас в одно не слишком уютное место, но там вас никто не найдет. Вы сможете переждать, пока я все выясню, и сможете в любой момент уйти… Вы согласны? Думайте быстрее, ради создателя!..

Несколько мгновений спустя, на виду у изумленных янычар, словно саранча, посыпавшихся с бортов петрарии, перевертыши толпой бросились в колодец. Позже нашлись служители тюрьмы, клявшиеся, будто бы среди шоколадных шайтанов был мужчина высокого роста, светлокожей расы, в одеянии «летучей мыши», которое, по слухам, использовали дети Авесты, защитники страшных лабиринтов под святилищами их демонических костров. Одеяние позволяло даже человеку плотного сложения долго обманывать двоих, а то и троих противников, вооруженных мечами и пиками, изгибая тело и производя обманные прыжки. Позже колодец вычерпали до дна, спустили туда следопытов, но не нашли и следов шайтанского отродья. А поскольку Янтарного канала тут во веки веков не было, и сам колодец углубляли не так давно, то в донесении шейху пришлось свалить все случившееся на происки черных сил, после чего начальник тюрьмы и трое его ближних офицеров лишились голов, а паша, поставленный над городом, навсегда потерял свое место и состояние…

Рахмани вспоминал не только ночь в тюрьме. Он рассматривал мрачные камни, в беспорядке разбросанные внутри кратера, рассматривал тщедушных кур, задумчиво бродивших в поисках пищи, и вспоминал последующие ночи и дни. Он вывез перевертышей сюда, ибо не представлял, где еще их можно спрятать. Он вернул флорины в карету с вензелем римского прокурора и объяснил, что перевертышей вызволить не удалось. После чего он затратил почти столько же денег из собственных средств, для чего пришлось заложить дом в Гагене, но после месячных осторожных поисков ловец выудил из паутины лжи и недоговоренностей человека, который согласился продать несколько честных слов.

Человек оказался из числа младших служителей ордена Августина и лично принимал участие в облаве на послов семьи Кой-Кой, когда они доверчиво разместились в одном из лучших отелей Рима, оплаченном императорским двором для приема высоких дипломатов.

Все подтвердилось. Люди, чьи заказы Рахмани выполнял много лет, совмещая свой земной долг с необходимостью, действительно продали перевертышей инквизиторским мясникам. Семейство Кой-Кой застряло на островке в Кипящем озере, застряло на неопределенное время, и тогда ловцу Тьмы пришла в голову оригинальная идея — поручить семье Кой-Кой охрану Янтарного канала.

Он был уверен, что шоколадные тощие человечки откажутся, страдая по своей далекой родине, но они неожиданно согласились. В конце концов, они в любой момент могли уйти. Спрыгнуть в темную воду и очутиться в запредельной дали, откуда уже не нашли бы возврата.

Рахмани тонул взглядом в темной воде на дне кратера и вел бесконечный мысленный спор с Учителем. Учитель даже не удивился тому, что творили инквизиторы в самом сердце Европейской империи…

Похоже, что перевертыши решились на побег. Они сбежали в тот момент, когда были нужны Рахмани, как никогда.

Ловец остался без союзника…

27 ИЗМЕНА

Мы ждали недолго и дождались именно того, кого я подозревала в измене. Гиппарх Поликрит прискакал один, мягко громыхая подковами по тройному слою перегноя. Джунгли Леопардовой реки как раз начали сбрасывать старую листву, готовясь к сезону дождей. Гиппарх оттащил мертвого часового, не без усилия приподнял решетку над ямой и скинул нам лестницу.

Недостроенная крепость словно вымерла. Я оглянулась и не заметила рядом никого, кроме двух мертвых центавров. Выглядели они так, словно им в животы залили смолу каменного дерева, которая, как известно, при охлаждении способна распирать и разрывать на кусочки любые запечатанные сосуды. Неподалеку были вырыты еще три такие же ямы, как наша, но они пока не использовались. Слева и справа в два ряда поднимались высокие заборы из плотно подогнанных, вбитых в землю стволов. Поверх заостренных кольев янтарными каплями плавилась смола, к ней гирляндами прилипали насекомые. Вдали, за ямами, на заборе болтались трое или четверо повешенных, от них мало что осталось. Повсюду валялись щепки, необструганные доски и мотки веревок, пахло костром, паленой шерстью и маисовой кашей.

— Быстрее, — прогудел центавр. — Забирайся ко мне на спину. Держи своего нюхача, как хочешь. Только не вздумай меня пришпоривать. И не хватайся за гриву. Прикончу!

— На спину?! К тебе?! — Столь смелого предложения я не ожидала. Зоран глядел на нас из ямы, выпучив глаза.

— Марта…

— На спину. Это единственный способ бежать быстро, — терпеливо подтвердил гиппарх. — Я отослал фаланги на маневры. Я поджег тростник, чтобы снять всех строителей со стен. Они тушат пожары. В крепости сейчас мало солдат. Два взвода центавров. Если ты не будешь задавать много глупых вопросов, мы успеем вырваться.

— Так это ты отравил… своих же часовых?

Поликрит до этого смотрел на меня левым глазом.

Теперь он повернулся и уставился на меня правым. Я не сразу сообразила, что это не очередная порция презрения. Поликрит демонстрировал мне свой правый бок. Совсем недавно гиппарх с кем-то изрядно повздорил, кольчуга была изодрана в нескольких местах, попона и темно-коричневая шерсть пропитались кровью. Впрочем, покалечили гиппарха не сильно, и кровь не вся принадлежала ему. Не отрывая от меня воспаленного конского глаза, Поликрит залез ручищей в карман попоны, и… вытащил за бороду голову своего прямого начальника — диадарха Аристана. Голова прикатилась мне под ноги, изо рта полководца торчал кончик прикушенного багрового языка.

— Какие еще тебе нужны доказательства, Женщина-гроза? Я убил диадарха, когда он потребовал у меня Камень. Вот он… — Гиппарх отогнул грудную пластину, там хрусталь переливался на алом коралле.

Мой Камень. Мой подарок. Мое.

— И что ты хочешь от меня, гиппарх?

— Живее, садись на меня, мы поскачем к твоим родичам. Я слышал, что Красные волчицы умеют оживлять подарки Тьмы… Ведь ты тоже на это надеялась, Женщина-гроза?

— Надеялась, но не уверена… Ты хочешь отдать мне Камень?

— Я хочу. Хочу, чтобы мы оживили его вместе. Я сделал так. Я обманул их. Когда мне стало известно, что нас посылают ловить колдунью с живым Камнем, я молился Дионису и Гефесту. У нас тоже есть нюхач, у нас есть оракул. Оракул сказала, где тебя встречать. Я пролил трижды жертвенную кровь. Я не услышал ответа от богов и надрезал свою руку, вот… — Поликрит показал мне свежие шрамы на внутренней стороне запястья. — Тогда трижды великий Гермес услышал меня. Он указал мне правильный поступок. Он указал мне, что тебя нельзя отпускать…

— Госпожа, сюда с севера скачут люди, шестеро, они очень злы… — крякнула из корзины моя спутница. — Будут тут спустя три меры песка, если их не остановят запертые ворота…

— Это я запер северные ворота, — ухмыльнулся гиппарх. — Быстрее решай, Женщина-гроза! Я сделал так, что диадарх и другие считали твой Камень ядом. Я пустил слух. Я пустил слух, что подарки уршадов приносят проказу и безумие. Аристан поверил. Другие тоже поверили. Он сам не пожелал прикасаться к Камню. Он приказал мне забрать его у тебя. Старый дурак!.. Он не захотел рисковать. Он укрылся за мной. Я знаю, что он докладывает сатрапу Леониду. Пусть лучше умрет глупый Поликрит. Центавров и так слишком много. Так он докладывает в Александрию…

Кажется, передо мной приоткрылось узкое оконце. Я начала что-то понимать.

— Так ты мечтал украсть Камень пути для центавров?

— Они редки, Женщина-гроза. Камни пути стали слишком редки. А живой Камень последний раз видели восемь лет назад. Тебе известно, сколько бед приносят сахарные головы, и как редко они делятся достойными подарками. Когда я прочитал приказ диадарха, я сказал себе, что это знак фатума. Я обманул их. Я забрал Камень. Теперь мы вместе можем оживить его.

— Но… зачем? Зачем он тебе? Неужели ты плохо жил без Камня пути?

— А зачем он сатрапу Леониду? — навис надо мной гиппарх. — А зачем он тебе?

— Леонида я неплохо знала… какое-то время назад. Ему нужны игрушки… А я родилась Красной волчицей. Мы ищем четвертую твердь, если тебе знакомо такое название…

— Мне знакомо, — гиппарх проглотил оскорбление с достоинством. — Мне знакомо многое, Женщина-гроза. Но я солдат, а не философ. Я родился в серебряном шатре, среди олив Фессалии. Я не учился в университете. И никто из центавров не учился на Зеленой улыбке. И никогда не будет там жить. Потому что наши женщины рождают там уродов… Империя воюет с Горным Хибром и будет воевать всегда. Всегда. Это значит, что на Хибре мы тоже селиться не можем. Султаны будут убивать нас всегда…

— Разве вам мало места на Великой степи? — Я была поражена. Я слишком много думала о себе и о своем пути, совсем забыв о тех соседях, которые казались мне грубыми, ничтожными вояками, не способными даже организовать собственное государство. Центавры ведь способны только жрать, воровать и напиваться! Нет, они еще любят прыгать через костры и неплохо показали себя во время атаки Золотой Орды, при последнем хане династии Тохтамышей…

Гиппарх тяжело вздохнул.

— Мне многое знакомо, Женщина-гроза. А тебе — нет. Разве ты была на весеннем сходе табунов в долине? Нет. Ты не могла там быть. Потому что двуногих людей туда не допустят. На весеннем сходе табунов вожди говорили о будущем. Вожди извлекли из сухого склепа кожу и пергамент, мы делали перепись. Знаешь, что такое перепись? Откуда тебе знать…

Наверняка, ваши Матери волчицы никогда не пересчитывали народ раджпура. Так вот, вожди делали перепись. За четыре года нас стало еще меньше, хотя многие женщины рожали по два раза. Мы считали не только тех, кто несет службу в Фессалии, в Фивах и в Александриях. По Янтарным каналам пришли посланцы из семнадцати гарнизонов, где наши юноши несут службу во славу Искандера…

Мы вымираем, Женщина-гроза. Вожди табунов считали трижды и сверялись с записями за последние триста шесть лет. Триста шесть лет назад погибло много центавров во время восстания в стране Вед, это тебе известно. Сто семь лет назад погибло много центавров во время усмирения бунтов в Непальских королевствах и на островах Большой Суматры. Сорок лет назад, в период зимних ид, сатрап Константин пожаловал сходу табунов девять тысяч стадиев леса во Фракии, и многие ветераны переселились туда. Но нас не стало больше…

Я проглотила застрявший в горле комок. Для одного дня количество трагедий явно превысило норму. Еще немного — и вместо рыданий я начну хихикать!

— Отчего же ваши женщины не рожают? — спросила Кеа.

Я полагала, что гиппарх не ответит нюхачу. Но он ответил. Я убедилась, что Кеа швырнули ко мне в яму не случайно; Поликрит все обдумал заранее.

— Вожди табунов считают, что нас будет все меньше и меньше. Потому что двуногих становится все больше. Слишком много. Мы сильные, иначе нас бы давно растоптали, как перевертышей.

— Перевертыши сбежали на Хибр… — зачем-то возразила я. — Гиппарх, вас никто не притесняет. По всей Великой степи, по всем гарнизонам, центавры получают должности и лучшие земельные наделы.

— Это так. Это правда. Но наши женщины мало рожают. Они здоровы, но детей все меньше. Нам надо уходить. Нам надо уходить туда, где мир. Вожди табунов читали пергамент. Приходили вожди гандхарва и вожди морских центавров. Морские принесли мраморную стену. Кусок мраморной стены. Там записи на языке Гипербореи. Там сказано, что стена стояла за две тысячи лет до рождения Искандера Двурогого, пусть защитит его Дионис… Там было сказано, где искать ответ, когда станет мало детей. Там было сказано, где искать четвертую твердь. Она ласковая, она примет всех. Это мать, которая любит нас. На наших лугах полно дичи, но мы рассеялись по гарнизонам. Мы потеряли свою империю. Мы не хотим больше служить двуногим. Император Зеленой улыбки предлагал нам землю, огромные зеленые острова. Мы могли там построить новую Фессалию, новые храмы Диониса, новые площади и гроты. Гандхарва могут там построить нового Золотого коня. Но на Зеленой улыбке умирают наши дети.

Вожди табунов сказали — искать живой Камень. Когда мы найдем живой Камень пути, мы отправим посланца. Так поклялись мы. Восемь гиппархов, два стратега, два диадарха. Еще семь командиров гарнизонов. Еще четырнадцать владельцев угодий. Кто бы из нас ни нашел Камень, он должен забыть о чести, забыть о верности Александрии. Так было решено на сходе табунов. Двуногих не звали. Ты — первая, Женщина-гроза. Ты первая…

— И что же дальше? — Мое сердце ухало, как стальной молот по наковальне.

Предложение было слишком заманчивым, чтобы сразу на него согласиться. Я смотрела в широко раскрытые мертвые глаза диадарха Аристана и видела в них приговор всем нам. Если раньше я могла откупиться, отдать Камень, вымолить прощение, или, в крайнем случае — спрятаться на Зеленой улыбке и провести там остаток дней, то теперь мне не укрыться нигде. Обросший вшами Зоран в своей яме был сейчас в лучшем положении, чем я. Песчинку назад гиппарх сделал меня сообщницей в измене империи, в измене всей нашей планете. Лучше бы я укрыла лицо чадрой и начала молиться пророку, меня бы тогда просто вышвырнули в ближайший Янтарный канал, без права появляться в столицах…

— Я отвезу тебя к колдуньям. Мы вместе уйдем на четвертую твердь. Мы вместе вернемся. Мы сорвем замки с ворот. Мы не враждовали никогда. Твои колдуньи никогда даже не платили налог сатрапу. Я помогу тебе. Откуда знать, какие опасности таятся на четвертой тверди? Я учился диспуту, умею говорить на трех языках. Я был лучшим метателем пращи в фаланге. Я играю на кифаре так, что подпевают соловьи, а волки засыпают. Я разорву медведя голыми руками. Я понесу тебя на спине…

— Тебя казнят, как врага империи. Тебя не просто казнят, а будут искать по всей тверди, — подытожила я.

— Моя жизнь не имеет значения.

— Ты предал своих ради Камня? — спросила я.

— Ради своих я готов умереть, — прогудел центавр. Наступил один из тех сладковато-тягостных и безвыходных моментов жизни, когда следует озвучить тысячу мыслей, но для этого хронически не хватает слов, и вдобавок мешают… слезы. Слезы.

Когда я плакала в последний раз?..

— Как ты думаешь, он не врет? — Я постучалась в плетеную стенку корзины.

— Он думает, что говорит искренне, — вывернулась Кеа.

— Что значит «думает»?! Или за него думает кто-то другой?

— Нет… Это сложно, он для меня слишком чужой. Если бы я воспитывалась здесь, на Великой степи, я бы чуяла нюансы запахов. Этот… центавр погружен в сильное смятение. Он никогда не пререкался с высшей властью. Он чувствует ужас от собственного предательства, и в то же время он счастлив тем, что впервые вырвался за предел повседневных желаний. До этого он мечтал о сладкой власти, о сладких самках, о сладкой шише… Теперь он нашел смысл в Камне, но, как всякий раб, он мечтает не о свободе, а о том, чтобы стать тираном…

Наверное, у меня был очень глупый вид, потому что нюхач расхохотался.

— Кеа, ты не училась на факультете философии?

— Ты ведь хотела спросить иное, Женщина-гроза? Тебя заботит, можешь ли ты доверять этому… полуконю? Так вот, ты можешь ему доверять до тех пор, пока у вас общая цель. Я не астролог и не гадалка, я не могу видеть чужие мысли…

— Я не оставлю Зорана, — заявила я. — Если ты хочешь спасти меня, то возьмем с собой и его. Твой хребет легко вынесет нас обоих!

— Кто такой Зоран? — недоуменно оглянулся Поликрит. В этот миг он, наверное, испугался за мой разум, потому что вокруг нас, кроме стайки попугаев и кружащего в небе орла, никого не было.

— Познакомься, гиппарх, это мой муж, Зоран Ивачич, владелец шестнадцати факторий, контрабандист и охотник, — я указала в яму. — Не слишком удачное время для знакомства, но выбирать не приходится.

— Добрый день, — вежливо произнес из ямы Зоран. То ли его безумие на песчинку отступило, то ли давала о себе знать врожденная вежливость балканского аристократа.

У центавра, если не отпала челюсть, то легкий вывих точно приключился.

— Твой муж?! О, боги… Нет, никак. Это невозможно.

— Иначе я не поеду. Сам ищи, кто тебе вдует жизнь в подарок.

— Но он… он очень болен. Он не сможет…

— Я знаю, чем он болен, — отрубила я. — У меня тоже есть нюхач. Матери волчицы его вылечат. Так что, мы заключим договор?

— Хорошо, — центавр нагнулся и потянул цепь, поднимающую массивную железную скобу. Зоран моментально сориентировался, протащил кольцо кандалов через освободившуюся балку и быстро полез по скинутой ему лестнице. Он страшно отощал, весь извалялся в грязи и пах, как последний золотарь.

Я подумала, что гиппарх под страхом смерти не взял бы Зорана на спину, если бы заподозрил наличие уршада.

— У нас два восхода, госпожа, — шепнула мне Кеа, когда мы вместе взгромоздились на спину, широкую, как письменный стол в усадьбе Рахмани.

Зоран стонал, баюкая раненую руку. Гиппарх освободил его запястья и щиколотки от железа, там образовались синие пролежни.

— Два восхода… — повторила я, и мне показалось, что стервятник, рисовавший пустые узоры в голубом небе, снизился, предчувствуя смерть. — Зоран, ты уверен, что не упадешь? Может быть, привязать тебя?

— Я в полном здравии, свеча моей жизни…

Я не разрыдалась только потому, что заткнула рот кулаком. Я смотрела на скорченную спину Зорана и гадала, за что мне духи уготовили такой кошмар. Центавр нес нас все быстрее, вначале рысью, затем перешел на знаменитый фессалийский галоп. Верхом на центавре чувствуешь себя совсем не так, как на лошади. Ты ничего не видишь впереди, широченная, закованная в панцирь спина полностью закрывает обзор, а выше спины из-под шлема развевается грива и хлещет тебя по щекам свинцовыми грузилами. Так что всаднику остается только согнуться и зажмуриться. Впрочем, у центавров нет и не может быть всадников…

Камень пути был снова со мной. Не совсем со мной, но гораздо ближе, чем меру песка назад. Когда центавр рванул с места, я попыталась вспомнить молитву. Хотя бы одну молитву. Потому что у Зорана не было уха. Наверное, откусили в драке, когда его вязали мерзавцы гандхарва. Итак, предсказания сбывались в точности.

Мне предстояло убить любимого одноухого мужчину.

28 ВЕЛИКАЯ СТЕПЬ

— …Ты изменился, дом Саади, — с укоризной произнес хриплый бас откуда-то из-под земли. Затем на ровном месте почва задергалась, посыпались мелкие камешки, словно просыпался огромный муравьиный лев. Рахмани отступил на шаг. Там, где он только что стоял, взметнулся сырой песок, и показалась взъерошенная грязная шевелюра.

— Ты тоже изменился, Кой-Кой, — ловец присел на корточки и втянул ноздрями воздух. — От кого ты прячешься в норе?

— Меня зовут Олаф, Олаф! — поморщилось черное лицо. Перевертыш постепенно менял окраску, еще немного, и его грудь и шея приобрели вполне привычный для его народа темно-шоколадный оттенок. Остальное полностью сливалось с каменной крошкой, ракушками и крупным песком. — Кой-Кой утонул, слышите, нет такого, и никогда не было! А согласись, дом Саади — ты не заметил меня?!

— Я не заметил, — кивнул Рахмани. — Ты научился менять запах. Что здесь случилось?

— Ты такой же Олаф, как я — нубиец, даже если отрастишь рыжую бороду и выучишься хлестать ром! — вставил Снорри.

— А, так вот оно что! Дом Саади приволок с собой это колченогое пугало! — оживилась голова. Песок посыпался еще сильнее, затем показались мускулистые черные руки, и, наконец, от земли целиком отделился низкорослый волосатый мужчина, заросший почти как обезьяна. Из одежды на нем были лишь кожаные рваные штаны, на груди бряцали не меньше десятка амулетов, вырезанных из дерева.

— Да, это я, идиот, — добродушно ответил Снорри, шевеля шариками глаз. — В отличие от некоторых, меня вполне можно узнать. В отличие от некоторых, я не зарываюсь в грязь, как рогатая жаба в брачный период…

— Насчет жаб не могу с тобой поспорить, — сверкнул зубами дикарь, вытрясая из шевелюры остатки песка. — Ведь это ты знаток необычной кухни. Помнится, мы с домом Саади предпочитали козлятину, пока ты лакомился лягушками. Дом Саади вечно тебя выручает, да? Наверное, ты ограбил императора, и пришлось тебя срочно прятать в кипятке?

— Скорее, это он меня приволок, — улыбнулся Рахмани. — Без Снорри я добирался бы к тебе месяц…

— Дом Саади, почему у тебя закрыто лицо? Неужели ты подхватил проказу, или… мне даже страшно произнести это.

— Я подхватил кое-что посерьезнее проказы, Олаф. Мне улыбнулся продавец улыбок.

— Ты можешь себе представить, вонючка! — заволновался Вор из Брезе. — На нас напали монахи, а точнее — ткачи, перевертыши, вроде тебя, и дом Саади дрался с ними огнем, пока я прикрывал его спину. Он не пожелал показать им улыбку, он был выше их настолько, что…

— Снорри, помолчи, — нахмурился ловец. — Не трать силы, тебе еще назад бежать.

— Мне? Назад? Но я был уверен…

— А кто отнесет Олафа на берег?

— Дай я тогда тебя обниму, вонючка, — объявил Два Мизинца, заключая чернокожего оборванца в железные объятия передних лап.

— Я тоже рад тебя видеть, придурок, — растроганно сообщил Олаф, делая безуспешные попытки высвободиться. — Эй, чертово насекомое! Ты мне хребет сломаешь!

— А где все? — Два Мизинца завращал вытянутой паучьей головой, выставив над хитиновыми чешуйками глаза на стебельках. — Кой-Кой, куда все подевались? Мне не по нраву такая тишина…

— Что здесь случилось, Олаф? — спросил Рахмани, тревожно разглядывая мелкие лужицы на дне кратера, где он когда-то обнаружил мощнейший Янтарный канал. — Где все, где твои братья?

У Олафа что-то мимолетно изменилось в лице, как будто камень угодил в застывшую ряску пруда, вызвав короткую рябь.

— Да уж, признавайся, Кой-Кой! — поддакнул Снорри. — Или вы научились обращаться в камни?

— От кого ты прятался? — повторил свой вопрос Рахмани. Остров был совершенно пуст, если не считать загончика с домашней птицей и плещущей в ручье рыбы. Рахмани с огромным облегчением увидел, что ручей, бьющий из скалы, не пересох, а внизу, на самом дне котловины, прозрачный хрусталь превращается в темную непроницаемую воду, медлительную и сонную.

Янтарный канал не погиб.

— Братья? А-аа, братья… — Чернокожий абориген словно не понял вопроса. Затем его физиономию снова перекосило, ноги задрожали, и он рухнул ничком в рыхлый песок. — Они ушли, дом Саади. О-оо, они покинули меня. И младшие, и женщины младших! Они покинули меня и прыгнули в канал…

— Это очень плохо, — несколько растерялся Рахмани. — Я предполагал, что вы поссорились, но не ожидал от них такой глупости. Я предупреждал всех вас, что выход назад найти невозможно.

— Как невозможно? — удивился Вор из Брезе. — Почему это невозможно? Где это видано, чтобы канал не пропускал туда и обратно?

— Это видано именно здесь, — в тон приятелю ядовито произнес Рахмани. — Я предупреждал, что это не обычный канал.

— Снорри, а ты разве не знаешь, что канал пробил дом Саади? — утирая слезы, спросил Кой-Кой.

— Что-о?! — Водомер от изумления едва не потерял опору и не покатился вниз, к центру кратера, по скользким камням.

— Мы поссорились из-за младшей сестры Кой-Кой, — не поднимая лица от земли, плаксиво заныл перевертыш. — Я старший, меня все должны слушать, я им сказал. Они сказали, что раз тут неполная семья, значит, слушаться не будут… Они сказали, что им надоело два года торчать в сырости. Как теперь их найти, дом Саади?! Ведь на Хибре их снова узнают и скрутят…

— Скорее всего, они не на Хибре, — ловец Тьмы присел на корточки рядом с плачущим мужчиной. — Что вы натворили, Кой-Кой? Вам осталось потерпеть совсем немного. Я купил для вас участок земли со старыми соляными копями. Вы могли бы там рисовать свои узоры, и никто бы вас не тронул. Что вы наделали, Кой-Кой? Ведь мы собирались вместе в Рим, мы собирались прижать орден к стенке… Теперь остался только ты, единственный свидетель.

— Дом Саади, это правда? — почтительно вставил слово Два Мизинца. — Ты… то есть вы… Да что я несу, святая дева! Вы. Умеете. Пробивать. Янтарные. Каналы?!

— Да, Снорри, умею, — устало вздохнул Рахмани.

— А ты не знал, глупый паук? — сквозь слезы усмехнулся Кой-Кой. — Наша семья сразу поняла, кто такой дом Саади, а ты, насекомое, ха-ха-ха…

— За столько лет, — горестно прошептал Вор из Брезе. — Позор мне, позор! За столько лет я не догадался, что за человек рядом со мной… Простите меня, дом Саади, простите! Неужели я ругался… нет, нет, я хамил одному из… Но вы ведь не слепой, так? Дом Саади, вы ведь не слепой и не старый?!

— Прекрати, Снорри! — поморщился ловец. — Тебе прекрасно известно, что я служу огню. А будет ли мне даровано право стать одним из Учителей, это скрыто даже от самого Учителя… — Рахмани повернулся к перевертышу. — Кой-Кой, если они ушли, почему ты остался?

— Потому что я был уверен, что ты скоро вернешься. И кроме того… — Кой-Кой влюбленным взглядом окинул нехитрое хозяйство семьи — узкие делянки огорода, птенцов и козочек, которых в свое время принес сюда на своих ногах-ходулях Вор из Брезе. — Кроме того, я отвечаю за наделы и за пещеру. Мои рисунки еще не закончены…

— Боюсь тебя огорчить, дружок, — кашлянул Снорри. — Но мне сдается, что дом Саади и я в последний раз навещаем ваш чудесный вулкан. Я верно сформулировал, дом Саади?

— Все верно, Снорри. Я прямо сейчас отправляюсь на Великую степь. Кой-Кой, ты можешь остаться здесь, Снорри вывезет тебя в Брезе, или нырнешь в канал, когда пожелаешь. Но я не представляю, где ты вынырнешь. Я настроил канал на одно место… Ты слышал когда-нибудь о Леопардовой реке?

— Нет, дом Саади, — всхлипнул перевертыш.

— Н-да, это очень далеко… Тысячи гязов от ваших родовых пещер.

— А где такая река, дом Саади?

— На Великой степи, Кой-Кой…

— Мои братья тоже там, дом Саади? — с надеждой спросил перевертыш. — Мои младшие братья… Я догоню их?

— Э-ээ, позволь, я объясню тебе, — вклинился водомер. — Если это та самая Леопардовая река, возле которой мне, в свое время, довелось жить, вкушая пищу из рук прекраснейшей из женщин, выкупившей меня у мерзких охотников, высокой домины Марты…

— Снорри, заткнись, не то станешь пауком-инвалидом, — быстро проговорил Рахмани.

— Я всего лишь хотел заметить, дом Саади, что Леопардовая река коварна и смертельно опасна на всем своем течении, — невинно поправился Снорри. — Кой-Кой, твои бестолковые родственники, они… короче, они могли утонуть.

— Но…

— Это правда, Олаф, — Рахмани потрепал перевертыша по плечу. — Это правда. Там глубоко, очень холодно и камни. Скорее всего, они погибли. Я предупреждал вас, что нырять можно только рано утром, во время восхода, на четверть диска Короны. Тогда вынырнули бы в фонтане заброшенного города Скорпионов…

Пока единственный уцелевший семьи Кой-Кой переваривал трагическую новость, до Снорри Два Мизинца дошло, что старший друг их бросает.

— Дом Саади, дом Саади, ты же… вы же говорили, что мы будем вместе, что мы не расстанемся.

— Беги домой, Снорри, — Рахмани развязал тесемки рюкзака, вытащил тяжелый пакет. — Возьми Олафа на спину. Слушай, ты сумеешь спрятать его лучше, чем я. Вот это — вам пополам. Где искать покупателя, тебя не надо учить.

— Это же… это же Камни пути, господин. Это огромные деньги, дом Саади.

— Это мертвые Камни, мне их не разбудить. Их уже никто не разбудит, Снорри, но ты выручишь за них несколько тысяч. Хватит денег, чтобы одеть нашего друга и раздобыть для него паспорт. Я уверен, что ты спрячешь его в Брезе…

— Дом Саади, я никуда не уйду отсюда! — встрепенулся Олаф; костяные амулеты запрыгали на его впалой груди. — На Зеленой улыбке я сгину, я не могу жить в городе. Возьми меня с собой, дом Саади! Вдруг мои глупые братья не погибли в реке?

— Взять тебя с собой? — опешил Рахмани. — Но ты не представляешь, куда я направляюсь. Ты не умеешь плавать, мне придется сразу же спасать тебя… Ладно, это ерунда, но что ты будешь делать в джунглях?

— Зато я знаю, куда направляется дом Саади! — Снорри Два Мизинца уложил свое длинное прямое брюшко на камни и стал похож не на паука, а скорее на задумчивого кузнечика. — Он одержим идеей отнять живой Камень пути у прекрасной домины…

— Снорри, заткнись!

— Дом Саади, я не могу просто так взять и вернуться в Брезе, — хмыкнул водомер. — Ты сам говорил, что ребята в Гильдии спят и видят меня на виселице! Кроме того, доминиканцы могут вернуться. А вдруг они запомнили меня на берегу? Мне даже страшно представить, что со мной сделают добрые горожане…

— Я тоже пойду с тобой, — уперся волосатый перевертыш. — У меня больше нет семьи, дом Саади. У меня есть только ты, и… и это тупое насекомое.

— Провались ты, вонючка, — отвернулся водомер. — Дом Саади, не бросать же его одного! Он честно сторожил Янтарный канал, мы не можем его бросить!

— Хорошо, хорошо, мы нырнем вместе, только замолчите оба! — потребовал Рахмани. — Снорри, ты сам понесешь Олафа, у меня должны быть свободные руки. А теперь не мешайте, мне надо слушать время…

И шустро полез вниз, цепляясь за острые выступы породы.

— И не надейся, что я тебя понесу по суше! — вполголоса заявил приятелю Снорри.

— Выходит, ты до того проворовался, что тебя хотят прирезать твои же дружки? — в тон ему ответил Олаф. — Снорри, а ты уверен, что там везде глубоко? Насколько там глубоко? Я видел две реки, и обе были маленькие, я бы не смог там утонуть…

— Кой-Кой, эта река глубокая, я тебя уверяю! Ах, дьявольщина… — пробормотал вслед ловцу водомер, пытаясь почесать чешуйчатый затылок одной из задних ног. — Дьявол во плоти, вот кто он.

— Вы намерены застрять тут оба?! — снизу прокричал Рахмани.

Пока они торопились следом, переругиваясь и вздыхая по поводу светлых времен, когда в мире не обижали замечательных водомеров с Суматры и мудрейших художников-перевертышей, умевших заманивать путников в переплетения плоских линий, Рахмани следил за янтарными блестками, всплывающими из глубины пруда.

По ту сторону билась о пороги Леопардовая река. И где-то на камнях Леопардовой реки купалась в ледяной радуге Женщина-гроза. Ее кожа отливала расплавленной медью, а в волосах могла заблудиться даже ночь. У нее за пазухой грелся Камень пути, но ловец шел не за Камнем…

— Дом Саади, а ты так и не снимешь платок со рта?

— Позже, — прошептал Рахмани, и шагнул в темноту. — Позже…

И прохладные воды сомкнулись над его седеющими кудрями. Янтарный канал встретил ловца неласково, но Рахмани был к этому готов. Он почувствовал, как в воду плюхнулся Снорри со своим приятелем на руках; Кой-Кой старательно зажимал нос и уши. Затем звуки пропали, как они всегда пропадают в глубине; наступила полная дезориентация, исчезли верх и низ, тело стало весить не больше волоска, и волосок этот, мотаясь из стороны в сторону, кружил посредине сужающейся янтарной воронки…

Рахмани заранее набрал в грудь воздуха, поскольку никогда не известно точно, как долго продлится переход. Одно дело — старинные Янтарные каналы, скрытые в мелких озерах, вдали от морей, от вулканов, смерчей и прочих природных неурядиц. Вокруг таких каналов возведены дворцы, их ложи убраны в мрамор, построены ступени и навесы, вымощены подъездные дороги и покрыты изразцами башни сборщиков податей. В таких местах возникают постоялые дворы, разбиваются парки и селятся торговцы всех мастей. Недаром считается, что столица Горного Хибра, город с миллионом жителей, город ста мечетей, Джелильбад, вырос вокруг Янтарного канала, по которому еще в годы правления Кира дети Авесты водили свои караваны на Великую степь. Джелильбаду в этом смысле повезло: там целых три больших канала.

Только на месте Джелильбада на Зеленой улыбке течет полноводная, илистая река, и тамошним строителям пришлось немало потрудиться, чтобы обеспечить караванам надежный спуск к воде. Зато в таких старых каналах одновременно навстречу друг другу могут продвигаться сразу четыре потока людей, вместе с животными, осадными машинами и даже небольшими судами, уложенными на катки и колеса. Для погонщиков самое сложное — заставить животных войти в воду, хотя это только кажется водой, темной, с янтарными искорками, парящими внутри. Для удобства вьючным ламам, верблюдам и буйволам натягивают мешки на голову, со слонами гораздо легче, тем более легко с единорогами, а вот хищников лучше перевозить в клетках…

Рахмани отдавал себе отчет, что если лучезарному королю Ютландии или кому-то из ярлов станет известно о его способности находить каналы, служба в качестве ловца завершится навсегда. Ему придется бежать и пребывать в бегах остаток дней. Всякий владелец земли, обремененный короной и нечесанный, малограмотный барон желал бы иметь в хозяйстве колдуна, способного вскрыть ткань сущего. Янтарный канал, даже не на другую твердь, а соединяющий два соседних графства, немедленно начинал приносить прибыль. Тому, у кого в ручье или в искусственном водоеме внезапно появлялись янтарные блестки, оставалось только замостить близлежащую грязь и поставить стражу для сбора денег.

Саади распечатал немало каналов, почти столько же пришлось обрушить за собой навсегда, и в три раза больше он почувствовал, но проехал или проскакал мимо. У него начинало колоть виски и немели ладони возле тех мест, внешне совершенно непримечательных, где имело смысл пробивать канал. Достаточно лишь точно обозначить место, затем найти где-то воду, если воды в этом месте нет, вылить ее на землю и ждать. Если спустя три-четыре восхода вода потемнеет, загустеет, как каучук, и прекратит испаряться, значит, это уже не вода, а то, во что вода превращается, перетекая между твердей. Иные называют это кровью, текущей по янтарным сосудам всех трех планет.

Звучит поэтично, но одному лишь Премудрому известно, сколько сотен тысяч, если не миллионов жизней было отдано в войнах за право обладать входом в канал. Слепые старцы замолкали в ответ на вопрос, не лучше ли открыть людям все тайны. Учитель любил повторять нетерпеливому ученику, что все в мире идет именно так, как задумано…

За песчинку до того, как ловец начал задыхаться, глубокий янтарный блеск стал темнее, края воронки плавно раздвинулись, и его, точно камень из баллисты, швырнуло в яростную пену Леопардовой реки. Рахмани немного волновался, что выкинет в заброшенный город, на тысячу гязов южнее поселений раджпура, поскольку неустойчивый канал, пробитый в самом центре огромной водной страны, не всегда можно было точно сбалансировать.

Но вместо мрачных обветренных сфинксов и следов скорпионов, он с радостью увидел над собой изумрудный шатер джунглей, скачущих по лианам макак и следы костров на дальних острых скалах. Там когда-то обороняли свои деревни воины раджпура, но времена междоусобных стычек давно прошли. Их бывшие противники, бадайя, вели оживленную торговлю мелочами вдоль Шелкового пути, отправляли детей учиться на Зеленую улыбку, а работать — на Хибр, мир изменился…

Ловец не без труда вытащил в прибрежную осоку Олафа, пока Снорри пытался пробежать на своих ходулях по горной реке. Два Мизинца едва не сломал себе шею и пару конечностей, после чего пыла у него заметно поубавилось.

— Как же мы найдем вашу женщину, дом Саади? — Вор из Брезе жадно втягивал ноздрями терпкий насыщенный цветочными испарениями воздух родной тверди. — Нам придется нанимать нюхача, чтобы выудить ее след.

— Она сама придет сюда. Смотри, видишь? — Рахмани показал промокшим нелюдям на тонкую, полузаросшую тропу, ведущую к навесному мостику через реку. За навесным мостом, после очередного бурлящего порога, укрепленного плотиной, просматривались домики на сваях, перевернутые лодки и несколько пасущихся свиней, поджарых, как ездовые собаки. Здесь пахло совсем не так, как в нагретом влажном вулкане, затерявшемся в Кипящем озере. На Великой степи хотелось вдохнуть и задержать дыхание, чтобы прелестные ароматы впитались в легкие…

— Марта совсем недавно распечатала канал, который я ей подарил. Он гораздо выше по течению… — Рахмани вздохнул, освобождаясь от мокрой одежды. — Но про это место я ей не рассказывал. Олаф, я хотел бы попросить тебя об услуге. Ты не мог бы залезть на дерево повыше и взглянуть? Только сделай так, чтобы тебя не узнали…

— Это можно и не говорить, — обиженно отозвался перевертыш и скользнул вверх по ближайшему стволу. — Я не знаю, та ли это женщина, которую ты ищешь, дом Саади, но вдоль берега сюда скачет центавр… ого… гм…

— Центавр?! Что там еще?

— Истинный фессалиец и очень высокого ранга. У него плюмаж на шлеме и всюду серебро. На спине у него парень, вроде пьян или раненый, качается во все стороны, и женщина. Очень далеко, дом Саади. Я вижу только, что брюнетка, и что держит на шее… ох ты!

— Что она держит?! Говори же!

— Погоди, дом Саади. Центавр остановился у ручья, переходит вброд… Ага! У нее на шее нюхач, живой нюхач! Она держит его, как ребенка!

— Это она! — Рахмани повеселел, хлопнул в ладоши, напугав подобравшихся слишком близко птиц. — Я верю, что это она. Мы успели, мы выиграли у нее восход!

— Нюхач нас учует, дом Саади.

— Не учует. У меня есть такие снадобья, что нюхачу будут всюду мерещиться тигры. Правда, недолго действует…

— Дом Саади, а что ты будешь делать, когда отнимешь у нее Камень? — задал самый главный вопрос Снорри.

— Я оживлю его. Прямо здесь.

— Но как мы попадем на четвертую твердь?

— Мы?! Очнись, Снорри. Тебе-то зачем рисковать?

— Я потерял работу, потерял уважение и состояние, дом Саади. Извини, но это ты… это вы виноваты. Раз так, возьмите меня с собой. Больше мне нечего тут делать. А там… Я буду вашими ногами, вашим советчиком…

— И меня, дом Саади, — пискнул с ветки Кой-Кой. — Я увидел эту реку… Сомневаюсь, что мои братья выплыли…

— Дом Саади, а что ты будешь делать, если она не отдаст тебе Камень?

Вот оно! Рахмани пригладил седеющие кудри. Если она не отдаст Камень…

Дальше ловец не мог говорить.

29 ВОИН И ГРОЗА

— Что случилось с твоим лицом, воин?

— Поранился…

— Тебе идут седые кудри, Рахмани.

— Ты стала еще красивее, Женщина-гроза.

Рахмани танцевал на бесконечной нити маятника. Как никогда, ему хотелось жить. Он танцевал, чтобы успеть перехватить заряд ее любви и ее ненависти. Самая лучшая женщина его страданий посылала ему удары своих улыбок. Рахмани танцевал, неуловимо двигая корпусом, рассыпая фантомов пригоршнями, и отражал ее улыбки глазами. Один лишь смех ее мог ослепить, как осколки разбитого зеркала, поэтому Рахмани держал глаза наполовину прикрытыми.

— Ты отыскал то, что искал, Рахмани?

— Мы ищем одно и то же, Марта.

— Раньше ты охотился за утерянной честью. Саади переместился трижды и трижды оставил вместо себя бестелесных кадавров, чтобы те вместо него ловили горлом возникающие из воздуха кинжалы.

— Честь не утеряна, Марта. Она подобна кристаллу, растущему в раковине. Можно раздробить тысячи кристаллов, но всегда вырастают новые.

— Объясни же мне, я не понимаю, — Марта Ивачич тоже начала медленное вращение. Ее смоляные глаза впивались в серые выцветшие глаза возлюбленного, ее руки ласкали пустоту столь быстро, что обычный человек давно бы уснул от навязчивых повторений ритма. Обычный, но не ловец Тьмы, не ученик Слепых старцев.

— Я жил с дикими венгами, — задумчиво начал Саади. — Венг будет оскорблен, если путник, пришедший из ночного бурана, откажется разделить постель с женой хозяина иглу… Я делил кров и пищу с горцами Пехнаджаба. Эти гордые люди будут преследовать тебя неделю и непременно убьют, если ты осмелишься ударить камчой чужую лошадь… Я плавал за черным жемчугом с пигмеями Плавучих островов. Ты видела их. Меня хотели зарезать за то, что я не женился на одной из дочерей их смешного царька. Эти дочери намазывались жиром хищных рыб и оттягивали себе гирями нижние губы, так им казалось красивее…

Я ходил с караванами через ущелья Дебрека и менял там шишу на женщин. Честь этих людей в черкесках, с завязанными лицами, совсем не такая, как у детей Авесты. Их честь — в обмане, но она тоже вызывает уважение. Для них нет дела праведнее, чем обмануть иноверца… Еще раньше я делал кое-какую работу для князя Василия, русса с Зеленой улыбки. Я увидел, как руссы бросают насущные дела, чтобы посидеть с больным, как они кидают хлеб осужденным в кандалы…

Краем глаза Рахмани следил за разлегшимся на берегу центавром. Он был очень опасен, но ранен и устал. Груда мяса.

— У них тоже своя честь? — со странной улыбкой кивнула Красная волчица. — А я встретила сотню закатов в стране Хин. Там женщины не поднимают глаз, а мужчины больше всего боятся быть смешными. Среди пустынников Карокорума высшим благом считается кормить гостя, пока у него не случится заворот кишок. А в Бухруме мне приходилось крутиться среди заносчивых павлинов, для которых верно разместиться за столом — это такое сложное дело, сложнее многослойного торта, который умеет делать мой муж…

Рахмани и Женщина-гроза рассмеялись вместе. Но не прекратили танцевать.

— Ты сама ответила на вопрос, — сказал ловец. — Мы можем рассуждать о чести бесконечно, но от этого она не превратится в сияющий кристалл.

— Как же тогда быть? — уже без улыбки спросила Красная волчица. — Ты потратишь всю жизнь на поиски верной грани?

Ее голос на долю песчинки дрогнул, вызвав в сердце ловца эхо мертвых надежд. На долю песчинки он увидел все сразу — поросший ковылем просоленный морской обрыв, изъеденный ласточкиными гнездами. Разогретый лучами Короны уютный домик, звенящий от сверчков, ночной сад с оброненными детскими игрушками. И ее губы, пахнущие дикими ягодами и дикими желаниями.

Все это мимо, напомнил себе Рахмани, и дрогнувшее нечто в ее голосе погасло.

— Что случилось с твоим лицом, воин? — оттачивая кружево ложных выпадов, повторила Марта. — Я хочу вспомнить твои губы.

— Позже, — повторил Рахмани, переступая с одного камня на другой.

— Порой жадный мясник так долго прячет мясо от людей, что оно достается червям, — мурлыкнула Женщина-гроза.

— Твоя настойчивость в любом случае найдет награду. Если моя душа ненароком покинет тело, ты успеешь поцеловать меня в теплые губы.

— Мне не нравятся твои шутки, воин. — Женщина-гроза несколько раз перепрыгнула с одного мокрого валуна на другой, старательно смещаясь так, чтобы свет Короны оставался у нее за спиной.

Двое танцевали на самой середине реки, на крошечном, прозрачном пятачке, за сто локтей до первого порога. Издалека могло показаться, что двое порхают, как вечерние бабочки в брачный период. Одна бабочка — легкая, гибкая, чем-то похожая на пантеру, с заколотой черной гривой, с кожей цвета густого топленого молока, с лезвиями в рукавах. Другой — чуть выше, худощавый, широкий в кости, но такой же подвижный, с искрами на ладонях, в слишком свободной светлой одежде, настолько свободной, что невозможно угадать, где окажется его тело в следующий момент.

Женщина-гроза краем глаза следила за водомером. Он висел вверх ногами на толстой ветке, прямо над рекой, и не слишком ловко притворялся невинной корягой. Женщина-гроза как-то видела, как взрослый водомер одним стремительным ударом ноги разрезает человека пополам, поэтому не слишком доверяла их слащавой дремоте. Больше всего ее потрясло то, что это был паучок, которого они с Рахмани выкупили в незапамятные времена. В те времена, когда им нечего было делить.

Все сбывалось, и все пути вели к водопаду над Леопардовой рекой…

Совсем недавно Кеа сообщила, что неподалеку прячется еще один, тоже не подарок. Один из самого опасного колена «глаз пустоты». Он мог даже притвориться водой.

— Что с Зораном, Женщина-гроза? В яме он мог подхватить одну из местных лихорадок. Я хотел бы взглянуть на него поближе…

— В нем уршад.

— Не кидайся попусту словами!

Они в сотый раз переместились, пробуя невидимыми клинками воздух, шинкуя его мелкой лапшой вместе со смыслами невысказанных фраз. Мятый, ветреный вечер просыпался над рекой, светляки кружили, как раздувающиеся бальные платья, потерявшие своих красоток, вязкий туман упорно карабкался на заболоченные берега. Далеко внизу, за тройной грядой порогов, светились огоньки в хижинах народа раджпура.

— Твой друг умрет завтра утром, Рахмани. Я говорю правду.

— Тогда зачем ты повезла его с собой? На что ты надеешься?

— На Камень.

— Что-о?!

— Именно так. Отойди с дороги, Рахмани. Я спущусь к Матерям, оживлю Камень и попытаюсь взять Ивачича с собой. Если все это правда… Если на четвертой тверди живут добрые мудрецы, они убьют уршада…

Рахмани пробежал шесть шагов, отталкиваясь от мелких водоворотов, удерживая брата-огня у самых запястий. Он видел Зорана Ивачича две песчинки, но этого хватило, чтобы начать вспоминать поминальные молитвы. Болезнь выжирала крепкого мужчину изнутри, губы Зорана и глаза припорошило белым налетом, он смотрел в небо и хватал пальцами пустоту, словно тянул на себя саван…

— Твои сестры не оживят его. Как не оживили и одиннадцать предыдущих камней, которые закопаны у вас на поляне Посоха.

— Откуда тебе известно?..

— Тебе недостаточно Камня, Женщина-гроза. Тебе нужен глубокий Янтарный канал.

— Я знаю. Я попытаюсь успеть. Поликрит вывезет нас к заброшенному городу Скорпионов, мы нырнем там… — Черная пантера неотрывно следила за глазами противника и метнула кинжал вперед в ту долю песчинки, когда ловец моргнул.

— Там не получится. Чтобы попасть на четвертую твердь, нужен особый канал. Очень глубокий. Можешь поверить Слепым старцам.

— Я снова должна тебе верить, хитрец? Мы найдем другой канал, поглубже!

— А если не успеете? — фантомный кинжал вспорол грудь фантомному ловцу. Настоящий ловец Тьмы уже балансировал на соседнем камушке.

— Тогда я сама оборву его мучения.

— Ты собираешься нырнуть в фонтан в компании с центавром и нюхачом?

— А что ты предлагаешь, воин? Не жалей меня, подними платок, и все будет кончено. Я знала, я видела во сне, как мы деремся на этих камнях…

— Все возвращается, и ты вернулась домой, Женщина-гроза. Центавр — хороший попутчик, если у вас одна цель, а я догадываюсь о его целях…

— Он хочет вывести всех фессалийцев на четвертую твердь.

— А насчет второго попутчика я бы трижды подумал.

— Нюхач мне пригодится. Ты так рассуждаешь, будто я уже попала в канал.

— Ты не попадешь в канал, пока не услышишь правду. У центавров те же проблемы, что и у прочих разумных на твердях мира. Нюхач — это совсем другое, хотя пытается притворяться родным и близким… — Ловец вытолкнул из себя сразу два миража, человека и ящера. Пока ящер щелкал пастью перед лицом Марты, мешая ей следить за соперником, Рахмани издалека, несильно, ужалил нюхача огненным шаром. Кеа заверещала.

— Не трогай ее! Да, она служила хинцам, а теперь служит мне, ну и что?! Я обещала ей найти здесь мужа и найду! Как будто ты не знаешь, как ведут себя нюхачи. Они вечно цепляются за человека…

— Марта, нюхачи — это совсем не то, во что все верят! У них нет родни, у них нет никого, кроме пигмеев, которые всего лишь охрана. Выслушай меня, это важно… Они родня уршадам.

— Воин, мне даже нечего возразить, настолько это глупо…

— Глупо? Пусть так… Но спроси свою желтокожую подружку, как ей удалось так ловко втереться к тебе в доверие? Спроси ее, зачем гончары подарили ее тебе? Спроси ее, кто на самом деле командует в Срединном царстве — мандарины императора Чи или покорные, послушные нюхачи?!

— Что ты несешь, Рахмани?

— Так спроси ее сама! Спроси, зачем нюхачам на четвертую твердь? Спроси ее, что она знает про меня! Ведь она наверняка чует, кто я такой!

— Кеа, я жду! — Красная волчица отбила две атаки пылающих шаров, с трудом сдержав стон. Она спросила себя, будет ли завтра лечить ожоги, полученные сегодня, и втайне рассмеялась своим заботам.

— Он не врет, Женщина-гроза… Совсем недавно мы подчинили Срединную империю Хин… Но людям от этого не плохо, госпожа. Люди довольны, они не догадываются. Они счастливы, госпожа, нам ведь немного надо. Нам нужны уход, тепло и условия для наших малюток… — После слов, произнесенных нюхачом, центавр Поликрит еле сдержался, чтобы не сбросить ее в воду.

— Так ты… Ах ты мокрая гусеница! — Домина Ивачич произнесла еще несколько фраз, сразу на нескольких языках. Услышав столь витиеватые ругательства, Кой-Кой даже перестал притворяться корягой. Он потерял нужный цвет и в изумлении выпучил глаза. — Так ты втерлась ко мне в доверие, чтобы пролезть на четвертую твердь?! — Острие невидимого кинжала рисовало вензеля в пальцах волчицы. Еще миг — и желтый ленивец, стоивший десятки тысяч драхм, отправился бы по вечной дороге предков.

— Я помогала тебе, высокая домина!

— Она не врет тебе, Марта, — рассмеялся Рахмани. — Народ императора Чи действительно не страдает. Но нюхачам нужно все больше. Их дальние родственники, уршады, избрали иную тактику, поэтому их все ненавидят. Их убивали и будут убивать повсюду. Нюхачи хитрее, они выбрали любовь…

— А теперь ты спроси воина, Женщина-гроза, отчего от него пахнет сургучом, индиговыми чернилами, сигарами Пале-Рояль, фиалковыми духами и вином Шато? — пролаяла с берега Кеа, на всякий случай укрывшись за спиной лежащего центавра. — Раз он знает так много, пусть расскажет и о себе! Пусть расскажет о тайной когорте Римского прокуратора, где успел заслужить три серебряные бляхи! Пусть расскажет о том, сколько дукатов тратит прокуратура на подкуп морских центавров, чтобы те снизу травили наши Плавучие острова! Пусть расскажет о лаборатории в подвале Кенигсбергского университета, где он препарировал моих сестер!

— Рахмани… — Красная волчица замедлила танец. — Скажи, что она врет!

— Она тоже не врет, Женщина-гроза. Мы вместе наблюдаем случай, когда у каждого из присутствующих своя честь и своя любовь, иными словами — своя система истины…

— Ты резал нюхачей?

— Не только. Я резал уршадов и убедился, что они приходятся дальней родней нюхачам. Но для цивилизации они опасны одинаково…

Бывший гиппарх до этого тихонько перебирал струны кифары и с крепнущим интересом следил за поединком на воде. Он обещал Женщине-грозе не вмешиваться и честно соблюдал обещание. Правда, он дал себе зарок, что вмешается, если у Женщины-грозы начнутся серьезные проблемы, но то, что он наблюдал, меньше всего походило на драку. Бывшего гиппарха не оставляло ощущение, что встретились два давних родственника, очень близких и весьма обиженных друг на друга, накопивших сто тысяч упреков и нашедших, наконец, повод их выплеснуть. После выступления Кеа Поликрит ощутил необходимость немедленно осушить кувшин вина. Все перевернулось дважды в его солдатской голове. Или даже трижды.

— Что же мне делать, воин? — оскалилась Красная волчица. — Убить нюхача?

— Нет… Они не виноваты, они просто другие. Их занесло на Великую степь вместе с семенами уршадов, сотни тысяч лет назад. Их занесло, как споры, из бездны сущего, из бархатных полей, где распускаются кометы и цветут огоньки звезд. Они не способны существовать сами и не способны сами себя обеспечить, поэтому нашли себе пигмеев. Они приспособились, стали размножаться и поняли, что погибнут на маленьких Плавучих островах…

— То есть… Они сами рады, что мы их воруем?

— Да. Им нужна была вся твердь, а теперь им нужны Хибр и Зеленая улыбка.

— А уршады?! Ты врешь мне, воин, ты запутываешь меня! Ведь уршады сами убивают нюхачей! Уршады — это злобные бесы, а эти желтые… они никому не причиняют вреда…

— Он не врет тебе, Женщина-гроза.

Это проскрипела Кеа. Она говорила тихо, но все услышали. Дрожащий Кой-Кой замер на валуне. Снорри едва не свалился с ветки в реку. Центавр попытался взглянуть на нюхача обоими глазами сразу и чуть не вывернул шею. Кеа неловко взобралась Поликриту на спину, хватаясь толстыми клешнями за ремни и веревки, и уселась там, отдуваясь после трудного пути.

— Он не врет тебе, госпожа. Этот человек… Я узнала его по запаху. Он двурушен, но честен, домина. Он служит Слепым старцам и служит императору Зеленой улыбки. Мне давали понюхать воздух из приемной прокуратора. Он пахнет так, домина, этот человек. И он… он влюблен в тебя, домина.

— Ты… Ты… — Марта не находила слов, слезы трепетали на ее ресницах. — Ты выполнял приказы прокураторов? Ты состоишь в тайном сыске Рима?!

— Это так, Женщина-гроза. Слепые старцы послали меня в Рим много лет назад. Император заинтересован в ослаблении монашеских орденов, ему нужны люди вроде меня… Все не так одномерно, волчица, и вчерашние враги становятся попутчиками… Император боится, что доминиканцы и ткачи Августина объединятся в стремлении вернуть инквизицию. Пока в Порте неспокойно, кланы воюют друг с другом, зато на Зеленой улыбке мир среди королей…

— Он не врет тебе, домина, — крикнула со спины центавра Кеа. — Он служит в тайной когорте, мне давали нюхать таких людей. Я отличу их за милю… Он служит в тайной когорте прокуратора, они поддерживают светскую власть и ослабляют церковь…

— Он не врет, как же! — в бессильной злобе передразнила Красная волчица. — А откуда мне знать теперь, что ты не врешь, отродье уршада?!

— Марта, она не уршад, — Рахмани незаметно завел руку с ножом за спину, чтобы при необходимости одним движением перерезать завязки своего платка. Он с тревогой чувствовал, как улыбка, та самая улыбка пустынника, подбирается изнутри, вдоль трахеи, собираясь выплеснуться в мир. — Марта, она лишь родственник уршада. Те так же любят паразитировать, но равно опасны для всех… Да, я служу в тайной когорте прокуратора. А как иначе я добился бы своего места ловца? Мне нужны были связи, связи на самом верху, в Риме! Мне нужно было спокойно искать подарки Тьмы и передавать их детям Авесты, для этого пришлось продать свои умения.

Если хочешь знать, я продался всем сразу! Да, я выполнил немало темных дел для ткачей, для монахов Августина и папских кардиналов… Я воровал колдуний, я нанимался к ярлам, чтобы снять сглаз и отвратить дурные наветы, я возвращал нунциям мощи их господа, похищенные неверными… Римские прелаты до вчерашнего дня считали меня своим агентом, а прокураторы верили, что я служу только империи и готов лично зарезать всех епископов и кардиналов, лишь бы не допустить новый крестовый поход…

— Что же случилось вчера, воин? — Красная волчица плясала на самом краю водопада, окружив себя семицветными прозрачными кавалерами. Радуги смеялись и обнимали ее неугомонные колени.

— Вчера я предал тех и других — ради главного.

— И что же главное, воин? — затаила дыхание Красная волчица.

— Главное у меня на ладони, Женщина-гроза. Это шестнадцатый огонь, который позволит оживить твой Камень.

— Кой-Кой, я тебе говорил, вонючий хамелеон! — завопил Снорри, с риском для жизни раскачивая ветку. — Я говорил тебе, что у дома Саади всегда найдется козырь!!

— Шестнадцатый огонь? — Центавр вскочил на ноги, отчего Кеа едва не улетела в кусты. — Я слышал об этом, Женщина-гроза! Но это сказки, смешные легенды огнепоклонников…

— А что потом? — отмахнулась от центавра Марта. — Что потом, Рахмани?

— Потом я пробью новый канал. Прямо здесь, под струями водопада. Нам нужна глубина, большая глубина. Мы уйдем все вместе. Мы вместе уйдем на четвертую твердь. Мы вместе будем искать лекаря для Зорана.

— А разве ты желаешь ему выздоровления? — Ее глаза окутывали ловца тягучим медом. Красная волчица перешла на лающий прусский диалект, чтобы их замершие в вечернем сумраке попутчики слышали только звуки. То, что скрывалось за взглядами дерущихся на воде, принадлежало только им.

— А разве я могу желать тебе горя, Женщина-гроза? — Ловец тоже ответил на языке университета.

— Чем ты поклянешься?

— Своей любовью к тебе.

Впервые за сотни малых и длительных схваток Женщина-гроза потеряла равновесие. Она едва не свалилась в любимую реку своего детства.

— Почему ты не показываешь свое лицо, воин? Ты не хочешь убивать меня?

— Моя улыбка не убьет тебя. Вы все неверно понимаете сущность продавцов улыбок. Они продают не смерть, а желание. Если я улыбнусь тебе, ты…

— Я влюблюсь в тебя до изнеможения, как школьница? — Красная волчица впервые позволила себе смех. Рахмани услышал, как убийственные лезвия ее кинжалов с шуршанием возвращаются в ножны.

— Именно так, домина… — Рахмани отпустил фантомов и остался один. Он больше не прятался, он застыл на плоском валуне посреди говорливого потока.

— Теперь я верю тебе, воин… — Нежные пальцы пробрались под платок и ощупали его сухие губы. — Мы прыгнем в твой водопад вместе! И…

— Что «и»? Эй, что значит «и»? — уже в спину Марте простонал ловец.

— Это значит, что ты такой же дурак, как другие мужчины.

30 НА ПУТИ В РАЙ

Рахмани привел с собой паука.

Мой суровый любовник разыскал меня слишком быстро, гораздо быстрее, чем я рассчитывала. Кроме водомера, он зачем-то прихватил с собой это лохматое чудо… Я их видела раза три на невольничьих рынках, но никогда вблизи. Это был один из тех, кого матери Красные волчицы называют «глазами пустоты», или попросту «перевертышами». Нет такого зверя, птицы или рыбы на Великой степи, кто умел бы так прятаться, как перевертыши. Обитают они далеко на западе, у самых берегов левантийских, пресных морей, и большую часть жизни, насколько мне известно, занимаются крайне странным делом — они малюют клубки из трехцветных линий на стенах своих катакомб.

Говорят, что если клубок из линий нарисован верно, то есть над ним несколько дней или недель трудилась вся семья, то лучшего сторожа в норе не надо. Это и называется «глаз пустоты», на их потешном языке звучит красиво, но македонянам не выговорить. Любой вошедший в катакомбы, будь то злодей или честный рыбак с разбившегося корабля, упирался взглядом в «глаз пустоты» и каменел. Что при этом мерещилось случайному гостю пещер — никому точно неизвестно, поскольку нет тех, кто долго смотрел в «глаз пустоты» и остался после этого разумен. Торгуты мне рассказывали и совсем уж нелепые небылицы — о том, что в некоторых семьях перевертышей есть мастера, способные не просто повредить разум человека рисунками, но и втянуть человека внутрь плоского изображения, как втягивает нас порой в Янтарный канал. Долетали иногда рассказы и похуже, пострашнее. Якобы в некоторых семьях, занимавших главенствующее положение в лабиринтах пещер северного Арама, рождались юноши, способные не только заманить враждебных гостей в несуществующие пустоты, но и выманить оттуда такое…

Совсем не людей. Нечто такое, что потом никому не удавалось загнать обратно, и даже непонятно было, живое оно или нет, но к счастью, оно погибало само, успев покалечить массу народу, либо, напротив, пугливо забившись в угол. Мне сложно рассуждать о том, чего я не видела, это лишь слухи…

И всегда находились такие, кто готов был поклясться матерью и отцом, что видели людей, которые тоже видели людей, а те-то уж точно сами видели тех, кто наблюдал, как доверчивый путник простирает руки к голому, потрескавшемуся известняку и… проваливается в самый центр трехцветного клубка, словно зацепился носком за порог, перед натянутой пестрой циновкой. Особенно сильны в этом редком колдовстве так называемые семьи Кой-Кой, у них это нечто вроде религии, там мальчиков, отмеченных даром, с раннего детства отстраняют от общего труда, вручают мелки и позволяют месяцами искать свой собственный узор. Лама Урлук считал, что перевертыши из семей Кой-Кой в глубокой древности общались с богами, сошедшими с небес, и те научили шоколадных дикарей, как, не имея под рукой темной воды для Янтарного канала, создавать Янтарный канал из ничего. Из сухого мела, из сонного ветра, блуждающего в кавернах, из вечной мечты о довольстве и лени, ибо что есть рай, как не бескрайняя лень?

Но протекли неспешные века, ритуал застыл в памяти народа, вкупе с прочими нелепыми и жестокими правилами, вроде того, что жена убитого достается его младшему брату, а каждая девочка, достигшая четырнадцати лет, должна переспать со всеми мужчинами семьи, и иначе никак нельзя, ведь семья есть семья… Так что ритуал обучения мальчиков рисованию застыл, но никто не помнит теперь, что же делать с неведомым объемным миром, который открывается за «глазом пустоты», если это Янтарный канал, то куда же он ведет? И куда пропадают те, кто слишком настойчиво стремился прорваться в семейные гнезда, расположенные в глубинах катакомб? И что забыли перевертыши за долгие века, какое волшебное заклинание упустили, раз вместо гостеприимного рая открыли для мира лишь узкие створки совсем в другое место?

За это семьи Кой-Кой и отстреливают шейхи и халифы, при молчаливом согласии тамошнего сатрапа Александрии. Никому не по нраву иметь под боком тихонь, не только плохо платящих дань, но и способных выпустить из «глаз пустоты» демонов…

Мы держались за руки, стоя над обрывом. Внизу, в сотне локтей, вздымалась пеной река моего детства. Поликрит горячо дышал мне сзади в ухо и бормотал молитвы Дионису. Перевертыш просто икал от страха, обняв своего паукообразного дружка. Похудевшая от пережитого ужаса Кеа нервно восстанавливала запасы подкожного жира, уминая гору перезрелых манго.

— Как правильно зовут твоего коричневого слугу, воин?

— Он не слуга, он мой друг. Его зовут Кой-Кой.

— Так я и знала…

— Что ты знала?

— Неважно. Где мы будем искать канал?

— Мы уже нашли. Он здесь, в реке.

— Ты негодяй, Рахмани. Ты мог мне подарить этот канал, рядом с деревней.

— Тогда ты не увиделась бы с Зораном.

— И не встретила бы меня, — пророкотал центавр.

— Что-то мне совсем не хочется туда прыгать… — заглядывая в водопад, пискнул Кой-Кой. — Эй, насекомым, может, ты спустишься, проверишь, а?

— Каждого из нас, кто останется тут, будут пытать, а затем убьют, — с наслаждением перекатывая слова, сообщил Два Мизинца своему трусливому приятелю.

— Это означает, что мы должны прыгнуть вместе?

— Именно так.

— Отлично, — приободрился Кой-Кой. — По крайней мере, все становится гораздо проще. Раньше у нас был выбор, а теперь его нет.

— Теперь его нет, — как эхо, откликнулась Кеа. — Я чую, что не всем это нравится. Но нам суждено пройти этот канал вместе.

— А вынырнем ли мы с той стороны?

Мы снова, не сговариваясь, заглянули в пучину, и зеленая бездна рванулась навстречу, жадно ощупывая наши лица мокрыми ладонями.

— Красиво, там так красиво, — центавр ударил копытом. Мелкие камешки сорвались с кручи и беззвучно запрыгали вниз, пока не исчезли в облаках вечно поющих брызг.

Песчинкой позже мы, не сговариваясь, оглянулись назад. Гневливая луна ухмылялась над рдеющим горизонтом своим зубастым недовольным ртом. Отсюда, с утеса, казалось, что луна заглотила и пережевывает громадное алое полотнище, превращая его в серую рвань. Унылый закат терзал страну Вед, но серый цвет затмевал багрянец не по приказу ветра. Столбы пыли поднимались там, где по дорогам и без дорог мчались наши любимые, наши благородные и преданные враги. Они спешили остановить нас.

Из самых лучших побуждений. Ведь у каждого своя любовь и своя честь.

— Я полагал, что все будет несколько иначе… — Рахмани раскрыл ладонь. Синие огоньки догоняли друг друга.

— Да, у меня такое чувство, словно меня изваляли в грязи… Что это, воин?

— Это шестнадцатый огонь, редчайшее пламя, искра его жила внутри Камня пути. Дайте Камень, нам пора.

— И ты?.. — Я едва не задохнулась. Мне хотелось выдрать ему все волосы. — И ты мне не сказал, что умеешь такое?

— Прости меня, Марта. Еще вчера я не умел. И со старыми Камнями я не смог справиться… Я верил, что так будет лучше всего. Я хотел, чтобы ты вернулась в деревню к матерям…

Он принял у Поликрита Камень, несильно сжал между ладонями, и… о чудо! Мы все обрадовались и так громко хором вскрикнули, что вокруг заметались спавшие удоды и цапли.

— И ты прости меня, Рахмани. Я тоже думала не о себе…

— Я чую ящеров, они летят с юга, и они голодные, — Кеа тактично прервала слезливые излияния моих мужчин. — Кроме того, я чую запах личинок гоа-гоа-чи, которым бедуины Южного материка обожают скармливать своих пленных. Если мы не поспешим…

Рахмани крепко взял меня за руку. Его ладонь была горячей, теплой и доброй, как только что вынутый из тандыра лаваш. Камень пути ожил…

— Поликрит, следи, чтобы дом Ивачич не наглотался воды!

— Не беспокойся, я держу его крепко, домина!

— Рахмани, мне страшно! — Я выдавила эти слова с таким трудом, словно просила милостыню. Меня не пугали взрывы седых бурунов, меня не пугала ледяная изумрудная глубина. А смерть меня не пугала и подавно, ибо я видела на три песчинки вперед и чувствовала, что не умру. — А вдруг там совсем не то, что мы ищем?!

— Мне тоже страшно. — Саади обдал мне ухо своим обжигающим мужским запахом, смесью чеснока, гвоздичного масла, пота и того, вечно следующего за ним, точно шлейф королевского платья, запаха, принесенного из огненных пещер. — Мне тоже страшно ошибиться, Женщина-гроза. Но я надеюсь, что там живет счастье.

Мы соединили руки и прыгнули. С самого высокого утеса на правом берегу Леопардовой реки.

Что такое яростный прыжок летучей рыбы по сравнению с нашим прыжком? Ничто, ибо рыба ведает лишь голод, но не страсть. Что такое свободное парение орла над дымчатым горным кряжем по сравнению с нашим парением? Ничто, ибо орел лишь ищет свежей крови, но не свободы вечной. Что такое вольное порхание венценосных танцующих бабочек с Плавучих островов по сравнению с нашим танцем? Ничто, ибо бабочки ищут лишь краткого удовольствия, но не победы над временем…

Бездна раскинула навстречу свои жадные тугие щупальца, вырвала дыхание из груди, распластала нас, как куски сырого, кровоточащего мяса, но Камень пути оказался сильнее. За долю песчинки до того, как соленая воронка засосала нас и повлекла к убийственным подводным скалам, я нажала на выступ хрустального глаза, и глаз засветился спасительной бирюзой.

Янтарный канал открылся плавным изгибом, неторопливым вихрем, похожим на локон спящей русалки. Жгучий ультрамарин сменился мраком, как всегда случается при входе в канал, и тут же замерцали глубокие, бесконечно далекие янтарные грани. Они сливались в сплошную стену, в овальный тоннель, затем распадались на осколки, чтобы тут же снова обернуться нежнейшим нутром нежнейшего локона…

Меня выбросило из воды, как пробковый бакен на поверхность моря. Только это было не море, в первый миг мне показалось, что это даже не вода…

…Я заглатывала воздух и никак не могла надышаться, а в глазах моих продолжали рваться мелкие сосуды. Слишком долго я провела без воздуха, и легкие стали похожи на лопнувшие, объятые пламенем воздушные шары. В Янтарных каналах дышать невозможно, как и пошевелиться, это известно всякому ребенку. Канал несет тебя и выкидывает, и замечательно, если он открывается на мелководье. Тогда целы носильщики, и грузовые ламы, единственные из животных, кто легко переносит переход с одной тверди на другую. Однако так долго без воздуха мне страдать еще не приходилось…

Кто-то вынырнул рядом, потом еще кто-то, надсадно кашляя и ругаясь сразу на трех языках. Затем послышался знакомый каркающий кашель нюхача, нашей Кеа тоже пришлось несладко. Я барахталась в абсолютно черной и очень холодной воде, гораздо более холодной, чем та, в которую мы нырнули. Что-то касалось моего лица и ног, что-то проплывало мимо, похожее на обрывки ткани, и вдобавок к холоду здесь пахло…

Нет, сравнить не с чем. Здесь воняло удушающе, и несколько песчинок я боролась со рвотой, одновременно пытаясь восстановить ток крови в коченеющих ногах.

— Эй, сюда! — прогудел центавр. — Здесь сухо, ко мне!

Сухо там вовсе не было, но я сумела выбраться на широкий скользкий карниз. Я провела рукой — вся ладонь измазалась в ржавчине. Снорри вытолкнул перевертыша, тот отплевывался и стонал, как беременный кит. Нестерпимо воняло отхожим местом, брагой и еще чем-то неприятным. Этим невкусным здесь пахло, кажется, везде. Даже не пахло, а воняло.

Нефть. Прогоревшая нефть.

У меня все сильнее кружилась голова.

Наверху раздался какой-то мягкий шелестящий шум. Мы одновременно подняли глаза и, ручаюсь, одновременно поняли, где находимся. Мы сжались в кучку на площадке под опорой моста. Рахмани распечатали канал в реке, нам повезло, что так близко от волнореза. Я никогда в жизни не видела подобных монстров. Весь из железа, не меньше гяза в длину, он вольготно разлегся на четырех гранитных опорах. Но главное — не это. По центру одна из секций моста поднялась почти вертикально, это казалось немыслимым. На всем протяжении моста полыхали фонари.

Кеа стошнило. Песчинкой позже стошнило Снорри. Зоран лежал на спине и дышал с короткими всхлипами, его кожа стала совсем серой. Занимался рассвет, хотя очень низко над землей и над рекой быстро плыли почти черные тучи.

— Это… это и есть четвертая твердь? — хрипло спросил Поликрит. Он держался за сердце.

Серое. Я поняла, что здесь не так.

Здесь все было серое. Серая рябь воды, серые гранитные стены с вбитыми в них стальными причальными кольцами. Серые парапеты набережной, унылые склизкие ступени, по которым нам предстояло подняться. Выше гранитной набережной заглянуть мешал серый металлический забор.

— Рахмани…

Саади молча сжал мою руку. Смрадный пронизывающий ветер налетал дикими порывами, он приносил огрызки странных песен, шорох крысиных лап, плеск нечистот и храп миллионного города.

Они спали. Миллионы счастливых, миллионы любимых богов, ждавших нашего появления.

Они спали и не догадывались, что мы уже тут. Что Великая степь наконец-то нашла свою старшую, мудрую и всепрощающую сестру.

— Что там написано, Женщина-гроза? — Кеа указывала на громадные кривые буквы. Буквы трепетали вместе с серым ободранным полотнищем, растянутым, как парус, над мостом. Я не сразу сообразила, что язык мне знаком. Да иначе и быть не могло, ведь старшая сестра должна понимать своих глупых младших родичей. Там была изображена чудесная девушка, держащая в руке то ли диадему, то ли колье, какую-то драгоценность.

Буквы были знакомы, так пишут северные склавены на Зеленой улыбке и наши склавены с Великой степи, живущие в степях Дона, и севернее, до Гипербореи…

— Там написано… Дьявол, у меня слезятся глаза!.. — Глаза у меня не просто слезились, их хотелось вырвать и выкинуть, такая резь началась от грязной воды. Но что мне было до рези в глазах, до кусачего ночного ветра, до кислого на вкус дождя, если я прочла эти чудесные слова…

— Слушайте все! Там написано… О, духи, как я счастлива! Там написано: «Любишь — докажи!»

— Любишь — докажи? — как эхо, повторили водомер и его изменчивый приятель Кой-Кой.

— Замечательные слова, — всхлипнул Поликрит. — Их стоило бы выбить в мраморе. Я непременно сложу песню о том…

— Значит, мы не ошиблись! — Рахмани не выдержал и наконец-то поцеловал меня в губы. — Мы нашли ее, твердь любви. Здесь даже над мостами пишут слова о любви!

Я ничего не успела ответить моему суровому любовнику, потому что Камень пути внезапно заговорил. Очевидно, я случайно причинила ему боль. Хрустальный глаз запылал, из бирюзовой глубины всплыла женская улыбка, и вкрадчивый нежный голос произнес:

«Северо-Западный Мегафон приветствует вас! У вас восемь непрочитанных сообщений!»

— Невероятно… — прошептал Рахмани. — Кто этот Мегафон? Наверное, великий Слепой старец, раз он ждал нас заранее!

— А вдруг это их император? — задрожал Снорри. Он, видимо, тоже слегка понимал речь руссов, в Ютландии ведь их полно. — Мы здесь прохлаждаемся, а величайший повелитель всего северо-запада не спит ночью, ожидая нас!

— Иди первой, Женщина-гроза! — склонил голову Саади. — Ты заслужила это.

— Да, веди нас… веди нас. Иди первая, высокая домина! — Мои друзья, мои любимые родичи расступились, пропуская меня к вертикальной железной лесенке, уводившей в чрево моста. Кислые капли шлепали меня по голове, далеко наверху, громыхая и шипя, проносились диковинные экипажи счастливых подданных Северо-Западного Мегафона.

Я схватилась за ржавую гудящую перекладину и начала взбираться наверх. Навстречу любви и счастью.

Зов Уршада

1 Твердыня севера

Я задыхалась в смраде этого мира.

Взбираясь по ржавым перекладинам вдоль опоры гудящего моста, я подметала взглядами грязное ночное небо. Небо четвертой тверди походило на свое отражение, рыдающее над Солеными горами, оно так же хлестало по лицу дымными хвостами. Но над Солеными горами моего детства дым не выедал глаза, он рождался над очагами и кострами погребений и таял в прудах цветущего лотоса.

А здешний дым медленно грыз тело. Город, восхваляющий Мегафона, в полумраке походил на заросли кирпичных кораллов, опутанные железной паутиной. Паутина расстилалась повсюду, нависая над влажными площадями, ржавыми крышами и золотыми шпилями. Чем выше я забиралась по железным перекладинам, тем внушительнее открывался зев северной твердыни. Широкую мутную реку стягивали несколько громадных мостов, на их опорах моргали разноцветные болотные огни. С изумлением я заметила, что соседний мост тоже распался пополам, он походил на глубоководного змея, воздевшего рога к мутным небесам.

На левом берегу, между вздыбленными переправами, угадывался неприступный форт. Наверняка его окружали страшные заклятия, потому что стражников нигде не было видно. На бастионах дремали столетия, в бойницах не стучали прикладами часовые, а подле полосатых ворот караульные не жгли костров. За стенами форта рвал низкое небо чудесный золотой шпиль, а внизу, у причалов… беззаботно танцевали ночные гуляки. Оттуда, с узкой полосы песка, доносились хохот и песни, там колыхались полотнища шатров и звенели стаканы.

Маленький летучий аспид недовольно заворочался и зафыркал у меня за пазухой. Я совсем забыла про малютку, а ведь он успел привязаться ко мне, как к родной матери. Почти все мои пожитки унесла буйная Леопардовая река, но крошечный змееныш крепко уцепился за ремень и выжил. Я его стащила из гнезда, когда покидала гебойду председателя Гор-Гора. Большая удача подобрать только что вылупившуюся летучую змейку; она становится тебе защитой и лучшим другом до конца своих дней.

Поэтому я вытащила промокшего малютку из-за пазухи и согрела его в ладонях. Он весь продрог, слабые крылышки слиплись от влаги. К счастью, у меня оставалось несколько кусочков вяленого мяса и сухарей…

На правом берегу в черной воде отражался чудесный дворец, подсвеченный снизу бессчетным количеством болотных огней. Ясно, что такой яркий ровный свет не могли дать масляные или даже газовые светильники, а только волшебство! В свете огней казалось, что сотни каменных изваяний вот-вот спрыгнут с крыши дворца. В его решетчатых окнах отражались вспышки и карнавальные блестки. У гранитных причалов, залитые светом, покачивались прогулочные баржи, ладьи перевозчиков сновали по узким каналам, а над ними, полыхая огненными глазами, носились безлошадные колесницы верховных жрецов…

Ночь не пугала жителей четвертой тверди.

Над щетиной крыш росли стройные купола соборов с крестами, чеканные острия храмов иных божеств, колонны минаретов и много грандиозных строений, похожих на хрустальные замки, какие выращивают себе дэвы на Южном ледяном материке. Над излучиной парили гебойды, походившие на сахарные вершины ледников, на треугольные мандиры айнов, на вычурные усыпальницы шейхов Горного Хибра…

Мы угодили в северный город, где-то здесь на Великой степи и на Зеленой улыбке проходила граница льдов. Хотя могучие маги, управлявшие гранитной твердыней, вполне могли растопить или отодвинуть льды. Но я почти верно угадала, что мы выскочили из Янтарного канала на широте Гипербореи. Ведь только там, на моей родной Великой степи, дни и ночи тянутся так долго, что дитя хантов успевает научиться говорить. В долгие ночи Корона прячется за горизонтом, лишь краем божественных кудрей освещая подвластный ей мир. В таких сумерках случаются самые диковинные превращения, выходят из небытия плоских миров ахуры, неподвластные даже черным носителям масок…

К счастью, на севере Великой степи долгий день неизбежно растворяет мрак ночи, ибо, как говаривал Высокий лама Урлук, в природе нет величин вечных и величин бесконечных, и потому всякая формула математики неверна. День сменяет ночь, Властители пепла засыпают свои сторожевые костры, и коварные бесы с бессильным воем возвращаются в плоские миры. Так рассказывал мне Саади, посетивший дикие острова севера, мой суровый любовник, которому я хотела бы доверять, как прежде…

Поэтому я немного оробела, когда убедилась, что над свинцовой рябью пирует полярный день. В смердящем воздухе волшебство разливалось, как молоко из вечного сказочного кувшина. Такой мощи, никому не принадлежащей, мне не доводилось встречать даже в лощинах Витта и в пещерах Обезьяньих островов, где, как известно, волосы искрят от истекающих жил земли. Здесь каждое разумное существо, даже такое, как бестолковый воришка Снорри, мог бы стать магом!

Позже я рассудила, что властители северной твердыни заколдовали своих смердов, не позволяя им прикоснуться к тайнам бытия.

…У гранитных стен на мелкой волне покачивались десятки разношерстных баркасов и фелюг, на них кутили и обнимались счастливые обитатели четвертой тверди. Возле разведенного моста собрались в табун десятки железных повозок, они стонали, рычали и пронизывали мрак огненными буркалами. Над повозками я заметила полотнище, которое на языке руссов восхваляло славного Мегафона. Сухопутные повозки и морские суда передвигались по счастливой твердыне без всяких внешних усилий. Их не тянули буйволы и единороги, не вскрикивали под барабанный бой гребцы, и ни один парус не раздувало порывистым ветром. В первый же миг я отбросила сомнения — мы угодили в город, где свободно, без ссор и поединков, обитали тысячи магов!

Как я была наивна в ту ночь…

Роскошной северной резиденции, которую избрал себе властитель, не слишком повезло с обилием тепла, да и Смеющаяся луна тут всходила в одиночестве. Она жалобно пробивалась сквозь тучи, окрашивая проспекты и арки дворцов в мертвенно-серый цвет. Железная паутина пела над просыпающимися каналами и площадями. От ее едва слышного неумолчного пения у меня зудела кожа на спине.

Оказалось, что у меня не зря вставали дыбом волосы на теле, ведь железная паутина несла в себе убийственную силу. Я ощущала эту силу, она разъедала меня изнутри, как лукавое ведовство племен бадайя. Эта сила двигала безлошадные повозки, освещала жилища и даже нагнетала воду в верхние этажи гебойд. Эта сила заставляла перемигиваться желтые, красные и зеленые глаза, развешанные на паутине по всем перекресткам. Но что удивительнее всего — сами подданные северного государства, разместившие стальные нити над своими стеклянными, глиняными и песочными домами, они боялись прикасаться к ней! Мало того, они не умели извлечь из поющего железа ту мощь, которую сами туда загнали. Волшебство в буквальном смысле слова убегало у них сквозь пальцы в землю! То, что Матери-волчицы постигали десятилетиями, жители четвертой тверди могли брать даром, но не умели. Они обладали возможностью бесконечно черпать из источника наслаждения, но вместо этого сами замуровали подходы к нему…

Однако все эти открытия я сделала позже, когда угодила в женскую тюрьму. Ого, я сумела верно выговорить это сочетание букв, которое означает всего лишь заурядный зиндан! Лишний раз мне предстояло убедиться в том, насколько правы книги страны Вед, — ничто не происходит случайно, и всякое мелкое изменение в природе неизбежно тащит за собой цепь вселенских изменений. Мне предстояло побывать в зиндане, чтобы снова обрести счастье…

Да, мы нашли четвертую твердь, мы должны были гордиться. Я оглянулась вниз, на моих спутников, но почему-то не ощутила гордости. Могучий центавр Поликрит вздрагивал от сырости, с трудом умещаясь на наклонной опоре моста. Хитрый перевертыш Кой-Кой притих, притворившись куском гранита, но до конца слиться с камнем не сумел. Мой супруг Зоран дышал с хрипами, его глаза закатились, а от тела шел ощутимый жар. Мой любимый мужчина, светлый и опасный воин Рахмани, держал голову моего мужа на коленях и чуткими пальцами пытался облегчить боль. Проклятый уршад медленно, но верно убивал Зорана. У меня в распоряжении имелось не больше суток, после чего мне предстояло самой прикончить мужа, чтобы последыши не вырвались наружу. Ужасные предсказания сбывались, спасти нас могли только грозные повелители этого мира…

Водомер Снорри никак не мог сложить свои бесконечные голенастые ноги. Похоже, он забыл, как возвращается человеческий облик. Впрочем, и в человеческом теле он походил на жалкого тощего уродца. Нюхач Кеа в своей корзине тоже выглядела неважно. Ее ярко-желтая кожа приобрела зеленоватый оттенок, а вытянутый нос почернел. Однако у нее хватило сил приветственно помахать мне вслед. Все они, мои невольные спутники и друзья, верили в меня.

Пока еще верили.

Мост еле заметно гудел и вибрировал. Я перебросила тело через перила и присела на корточки. Над ржавыми крышами гуляли разноцветные лучи, они упирались в тучи и превращались в чудовищные фигуры, лиловые, оранжевые и зеленые. Вдоль перил, через равные промежутки, кто-то привязал праздничные полотнища. Одни воспевали гордого императора Мегафона, другие призывали к чему-то, но к чему — я так и не поняла.

Под мостом проплыла фелюга, направляемая лишь силой заклятий. «Владимирский централ, ветер северный…» — с надрывом распевал густой красивый голос. Навстречу фелюге без парусов, подпрыгивая на пенных кочках, пронеслась другая ладья, раскрашенная под зубастую рыбу. На ней почти раздетые люди, мужчины и женщины, звенели стеклом, поднимали бокалы и смеялись. «Младший лейтенант стоит в сторонке, бирюзовый взгляд, как у ребенка…» — неслось над водой. Я так и не разглядела певицу, обладавшую самой сильной глоткой, какую я встречала.

Мимо меня по набережной, по узкой дорожке для пеших гуляк, проходили обнявшиеся пары. Они держались за руки, целовались между собой, и не только мужчины с женщинами, но иногда женщины с женщинами, и дважды я заметила обнявшихся мужчин. Но не это поразило меня больше всего. Никто не носил оружия, даже короткой спаты или кинжала, никто не носил за плечом арбалет или мушкетон, никто не звенел кольчугой. Мужчины даже не надевали кожаные штаны для верховой езды, а девушки вообще щеголяли в возмутительных открытых платьях. Таких бесовских нарядов на Зеленой улыбке не позволяют себе даже щеголихи на балах у бургомистров. А на Хибре, где женщины носят чадру, за голые плечи закидали бы камнями.

Итак, они беспечно разгуливали без оружия, в самый тревожный ночной час, в час, когда легче всего совершить злодеяние! Некоторые окидывали меня восхищенными взорами, некоторые показывали большой палец или свистели, а потом подбежали три юных витязя и стали что-то выкрикивать. От них сильно пахло дурным вином, это не понравилось детенышу аспида. Он высунул голову из воротника, раздул капюшон и смешно зашипел.

Почему-то засмеялась только я. Меня немного удивило, что грозные колдуны испугались безобидного пока змееныша. Ведь совершенно очевидно, что аспид, не нарастивший роговую корону, еще не умеет убивать. Он, конечно, вполне способен откусить палец, ухо или вырвать глаз, но это не повод удирать с такими воплями, побросав свои сумы и бутылки с брагой… Скорее всего, это были дворовые рабы, отпущенные на время какого-то фестиваля. Я сказала себе: хорошо, что не угостила их камчой, потом пришлось бы разбираться с хозяином!

…Мой отчаянный супруг, высокий дом Зоран Ивачич, лежал подле воды, на мокром камне. Его изнутри глодал уршад, но я еще надеялась его спасти. Точнее — я надеялась на мудрых врачевателей с четвертой тверди. На Зеленой улыбке Зорана не убили бы немедленно. Там ведь обожают науку! Скорее всего, моего несчастного супруга уложили бы в запертую железную карету и отвезли в подвалы ближайшей императорской крепости. Ученые не стали бы его лечить, они с интересом изучали бы его медленную смерть, а затем — с таким же интересом изучали бы последышей. Хотя это бесполезно.

Уршадов никто не может изучать.

На Хибре Зорана Ивачича зарубили бы спешно и без лишней романтики. Хотя Хибр — родная твердь дома Ивачичей. Но власть султаната простирается от северных ледовых шапок до ущелий Джайпурова хребта, почти на всю разумную долю планеты, и одно из главных уложений Кижмы — немедленно уничтожать всю нечисть.

Пожалуй, это единственная причина, по которой султаны и шейхи Хибра терпят нас, травниц с Великой степи. Мы лучше всех умеем находить скрытые сахарные головы, еще до того, как они выпустят яд. Но своего гордого супруга я убивать не хотела. Несмотря на то, что сбылись все предсказания…

Я мечтала вдохнуть воздух родины. Но родина, которая вечно напоминала о себе гулом Шелкового пути, ароматами сандала и манго, цветением лотоса и пением сотен богов… она впервые исчезла. Совсем исчезла. Мы провалились на четвертую твердь, и хищный Янтарный канал отрезал нас от родного дома. Волшебный Камень пути, посланный божественным Мегафоном, умер у меня в ладони. Янтарный канал на дне реки захлопнулся. Мы рвали сухожилия, чтобы попасть сюда, и вот чем все закончилось…

Мои друзья с нетерпением ждали меня под мостом. Я глядела на них сверху, из жерла круглой ржавой лестницы. Сверху они были похожи на сбившихся в кучку испуганных зверьков, спасающихся на клочке суши от урагана. Только под их ногами находилась не теплая земля, а влажный промерзший камень. Чудовищный мост низко постанывал. Почти как сказочный морской змей, он резал мощными лапами суровые воды северной реки.

— Мы не можем прятаться вечно, — объявила я. — Невзирая на ночь, следует искать лучших врачевателей и резиденцию правителя. Когда люди слышат про уршада, становится неважно, день сейчас или ночь. Но Поликриту не взобраться по лестнице…

— Реку я легко переплыву, — отмахнулся центавр. — Но не хотелось бы макать в грязную воду твоего раненого мужа.

Словно в ответ на благородные слова Зоран застонал.

— Нам лучше разделить усилия, — предложил Рахмани. — На правом берегу я вижу много лодок. Я пойду со Снорри, мы наймем самую надежную и переправим гиппарха вместе с Зораном на берег. Кажется, этот город изрыт искусственными каналами. Если нам повезет, лодочник отвезет нас прямо к лекарю.

— А мне что ты предлагаешь? — У меня мигом проснулись все подозрения.

— Мы разделимся. Кой-Кой прикроет тебе спину, а нюхач выведет туда, где есть живые Камни пути. Может быть, вам повезет найти хороший постоялый двор на левом берегу? Или вы купите живой Камень пути, пока мы будем искать знахаря. Или вы первые найдете гебойду правителя…

— Меня зовут не Кой-Кой, меня зовут Олаф, — с обреченной безнадежностью проскрипел перевертыш.

— Огнепоклонник рассуждает верно, Женщина-гроза, — пробулькала из корзины Кеа. — Я уже чую другие Камни. Здесь множество живых Камней.

— А почему бы вам не взять и нюхача с собой? — заупрямилась я.

— Если мы с тобой будем вместе, Женщина-гроза, я легко найду их по запаху, куда бы они ни спрятались, — скромно сообщила Кеа. — А еще я хочу фруктов и сухое одеяло. Женщина-гроза, если ты не обсушишь меня у очага, я простужусь и потеряю обоняние.

Светло-серые глаза Рахмани блестели над мокрым платком, закрывающим нос и рот. Рахмани баюкал голову своего друга Зорана на коленях. Под воспаленными веками дома Ивачича метались глазные яблоки. Половиной сознания Рахмани слушал меня, а второй половиной искал ответы в далеком прошлом…

Я набрала в грудь воздуха и сказала ему самую трудную фразу в моей жизни:

— Воин, я прошу тебя. Если ты не успеешь найти спасение, пусть Поликрит затопчет моего мужа и последышей.

2 Мегафон и медведи

— Их мудрого царя зовут иначе, — простуженным голосом прогудел человек-паук. — Меня чутье не подводит, верь мне, дом Саади, уж это точно. Кабы чутье подвело, давно болтался бы я на виселице. Уж поверь, их короля зовут не Мегафон…

— Помолчи немножко, — скривился Рахмани. — Ты мешаешь мне слушать ветер.

Рахмани показалось, что Снорри отощал, а гигант Поликрит стал меньше ростом. На четвертой тверди многое виделось не так, как раньше.

— Кой-Кой, ты лучше домины Ивачич понимаешь руссов, — напомнил Саади. — Ты будешь не только защищать ее спину, ты станешь ее ушами.

— Посмотрим, кому кого придется защищать, — усмехнулась Женщина-гроза. — Ты тоже береги себя, воин.

— Кой-Кой, тебе лучше принять личину смиренного слуги. Неизвестно, как относятся руссы к пещерным художникам. Два Мизинца, прекрати дрожать, ты идешь со мной всего лишь искать знахарей, а не аудиенции у сатрапа или короля. И если ты надумаешь стащить хоть булавку своими загребущими пальчиками, клянусь — мне придется отрубить тебе руку.

Паучок вздохнул, покосился на Рахмани, но понял, что придется слушаться. Впрочем, Ловец не считал своего шестирукого приятеля бестолковым насекомым, ведь главарем воровского клана глупец бы стать не сумел.

— Но мне… мне нужна одежда, — проблеял водомер. — Женщина-гроза, рассуди сама, не могу же я явиться на аудиенцию к императору в голом виде?

— А кто тебе сказал, колченогий, что император захочет тебя видеть? — съязвил Кой-Кой.

— Сдается мне, здесь может вообще не оказаться ни сатрапа, ни царя, — прогудел центавр. — В наших древних сказаниях о четвертой тверди не говорится ничего про царскую власть. Напротив, в свитках оракулов многократно повторяется, что во время золотого века властители сами сложат короны и откроют сокровищницы для черни…

— Я дам тебе штаны. — Рахмани развязал заплечный мешок, кинул своему приятелю кожаный сверток. — Обсохнешь по дороге. Рубаху достанешь сам.

— Так ты принуждаешь меня воровать? — Водомер попытался изобразить обиду. — Вы все это слышали? Благородный дом Саади только что предложил мне заняться низким промыслом.

— Заткнись, не то подпалю тебе шкуру, — сухо пообещал Саади. — Я знаю, что у тебя есть золото, оно зашито в брюшном кармане. Хочешь, я покажу твое золото всем, или сам припомнишь?

— Не надо, дом Саади, я уже вспомнил.

Водомер моментально послушался. Все, кто имел дело с суровым огнепоклонником, знали, что он не дает пустых обещаний.

— Я слышу, как мост шевелится, — прошептала Кеа.

Все как по команде уставились наверх. В чреве железного колосса ожили механизмы, секция моста начала плавно опускаться. Еще несколько песчинок — и отыскать взглядом спрятанную щель стало невозможно. Словно почуяв, что путь свободен, на площади взвыли чудесные экипажи магов. Запахло сгоревшей нефтью.

— На всякий случай я наложу на Поликрита заклятие невидимости. — Марта покусала губы и зашептала формулу. Она несколько раз сбивалась, встряхивала головой и начинала сначала. — На всякий случай… Вдруг здесь не жалуют всадников Искандера.

— Есть еще кое-что, — помолчав, добавила Кеа. Она нарочно заговорила на языке страны Хин, чтобы поняла только домина Ивачич, но Рахмани без труда разобрал ее мяуканье. — Есть еще кое-что, высокая домина, и я не уверена, добрая это весть или нет. Сахарная голова в животе твоего супруга больше не растет.

— Как это? — замерла Женщина-гроза.

— Ты ведь лучше меня знаешь, как рождается уршад. Вначале он долго спит, и тогда такие, как ты, его могут унюхать и вырезать. Но когда сахарная голова пускается в рост, усыпить его невозможно. Уршад в животе твоего мужчины снова уснул. Похоже, у нас есть еще сутки или больше…

Рахмани мысленно вознес хвалу пресветлому Ормазде.

— Я бы хотел понять, что именно мы ищем? — ядовито встрял водомер. — Если мы ищем лекаря для дома Ивачича — это одно, а если…

— Прекрати болтать. — Огнепоклонник решительно потянул человека-паука за собой.

В дни юности Рахмани посетил множество каменных селений во владениях славного короля Георга. Он отвык удивляться тому, что сочилось из камней. В каждом городе камни пели по-разному. В заносчивом Гагене они напевали гимны отважных ярлов, вечных морских разбойников, сколотивших богатство удалыми грабежами. В торговом Брезе камни насвистывали песни серебряных слитков. В Кенигсберге каждый камень вторил лекциям ученых, мирно уснувших на окрестных кладбищах.

Но особый трепет юный Саади испытал, когда впервые посетил столицу Зеленой улыбки — город вечный и незыблемый, как сама вселенная, цветущий и вечно праздничный Рим. В Риме из ценного камня было построено так много, что хватило бы на пять столиц в землях огнепоклонников. Материал для строительства использовали очень разный, каждый угол, каждый портик и каждая ниша могли рассказать массу историй человеку, умеющему читать время. Звеня бронзовыми шпорами, Рахмани бродил по сияющим площадям, надолго застывал в тени колесниц и статуй, а под куполами соборов на него накатывала крупная дрожь. Даже на четверть ногтя он не проникся сумрачной верой этого мира, но камни заставили его душу петь и плакать. Так же, как огонь, они легко умели говорить с тем, кто им открывался…

— Дом Саади, что ты услышал? — робко поинтересовался Снорри.

Рахмани не смог бы объяснить приятелю, что есть звуки, которые может услышать только тот, кто долго обнимал камень.

Внезапно Ловец отчетливо вспомнил свой первый обряд Тишины…

Слепые старцы собрались на берегу озера под нижним уровнем лабиринтов. В невидимой воде плескались прозрачные рыбы. Потревоженные летучие аспиды шуршали в своих извилистых ходах. Далеко наверху, под золотыми куполами Исфахана, бурлила воскресная ярмарка, пашня трескалась от зноя, апельсиновые и гранатовые деревья баюкали свежие завязи плодов, а в недрах каменного исполина царил вечный холод. Полдюжины слепых стариков собрались вокруг мерцающей паутины. Слепые старцы длинными сухими пальцами пряли серые нити. Рождался шорох, повторялся бесконечным эхом, тревожа огненных червей. Мужчины и подростки, затаив дыхание, внимали словам старших. Сегодня к обряду Тишины готовили младшего сына дома Саади.

Тихо заговорил один из старцев:

— Почтенный дом Саади, как известно, последние годы не снимает с лица платка. Он привел к нам, в храм лучезарного Ормазды, самое дорогое сокровище — своего сына. Мы все помним, как почтенный Саади спас продавцов улыбок от гнева султана. После этого ему самому пришлось дважды открыть лицо. Теперь никто — ни сборщики податей, ни муллы в мечетях, ни сменяющие друг друга наместники Омара — не смеет оскорблять клан огнепоклонников. Я говорю правду, спрашиваю я вас?

— Правду… воистину, все сказанное — правда, — зашелестели младшие жрецы.

— Рахмани, почему ты дышишь так часто? — спросил Учитель. Третий глаз на его лбу сиял во мраке радужными красками. Обе вмятины на месте глазниц прикрывала повязка с изречениями во славу огня. Старик безошибочно повернул голову в сторону своего любимого ученика, хотя Рахмани спустился в лабиринт в толпе младших жрецов. — Разве тебе холодно, Рахмани?

— Слава Аше Вашихте, мне не холодно, Учитель. Я всегда волнуюсь, когда вижу паутину. Мое нутро бьется, как дрозд в силке, поскольку я не в силах разобрать, что же именно вы пишете на ее серых нитях…

— Пока что твой слух слишком груб, — улыбнулся Учитель. — Мои братья вплетают в паутину снов краткое и долгое молчание. Как известно, краткое молчание рождается после каждого слова, его нечасто можно заметить, и уж тем более непросто отшелушить чистый смысл, который порой важнее произнесенных звуков. Долгое же молчание разлито повсюду, но людям несведущим и нетерпеливым оно представляется всего лишь пустотой.

«Несведущий и нетерпеливый». Юный Саади закусил губу.

— Каждому дана та ноша, какую он в силах нести, — продолжил слова Учителя другой старец. — Кому-то дано привлекать небесный огонь, кому-то дарована милость вести за собой мертвых, а сыну почтенного Саади дарована способность вскрывать жилы тверди. Ты умеешь находить Янтарные каналы, Рахмани, это великая честь, но и великое послушание. Скажи нам, кто еще, кроме тех, кого ты видишь перед собой, знает о твоем даре?

— Только мой отец.

— Это хорошо. За время ученичества ты сумел сохранить тайну. Ты научился рождать призраков, танцевать с огнем и ускользать от боя. Ты научился заговаривать кровь и загонять в оковы худших из бесов. Ты научился многому, но это многое подобно мельчайшему зернышку на бесконечном колосе знаний. Ты понимаешь это?

— Да, Учитель. Как и прежде, я слеп и глух перед божественным взором. Я буду стараться. Я хочу повторить и продолжить ваш путь.

— Достойный ответ.

Старцы степенно покивали. Фигуры некоторых из них дробились. Рахмани догадался, что не все находятся здесь, на круглой циновке, они прислали свои фантомы из удаленных пещер.

— Сколько Янтарных каналов ты нащупал за время ученичества? — спросили из мрака.

— Всего — три крепких и два неустойчивых.

— Благодаря юному Саади наши купцы получили новый канал в Джелильбаде, два канала — в окрестностях Каира и Мошерского оазиса, и всюду нам удалось засвидетельствовать свое право печатью султаната. Теперь город Исфахан станет еще богаче, в домах бедняков уже поселилось довольство. Но самую большую услугу народу парсов юный Саади оказал этой весной. Он нащупал совершенно новый канал на Зеленую улыбку, во владения южных хазаров. Юный Саади считает канал неустойчивым и опасным, поскольку на Хибре он начинается в опасном месте, на стремнине реки, и на Зеленой улыбке он также выводит в глубокую реку по имени Волга.

Мы проверили этот канал, и я нарочно не называю вам точное его расположение. Поблизости от Янтарного канала находится большой город Астрахань, с которым мы никогда еще не торговали. Город стоит подле моря, именуемого там Каспием. У нас этого моря нет, а река, именуемая у хазар Волгой, впадает у нас в озеро Арал. Пока Янтарный канал слаб и не пропускает больше дюжины всадников с поклажей за сутки, но вскоре, общими усилиями, мы его расчистим и укрепим. Все наши братья приглашены для слияния разума. Да поможет нам Аша Вашихта, и я уверен, что после месяца летних дождей мы сможем продать канал султанату за десять тысяч драхм золотом либо объявить его своей собственностью…

Рахмани потупился, не в силах показать всем пунцовое от счастья лицо.

— Я прошу снисхождения, Учитель, — заговорил он, когда ему разрешили, — но я ничего бы не добился без ваших наставлений и без помощи всей общины.

— Это так, — согласились наставники. — Но теперь ты достаточно взрослый, чтобы принять дальнейший путь. Ты никогда не будешь вне храма, таков удел любого из нас. Ты всегда, на всех трех твердях, будешь слышать голос Учителя и повиноваться ему. Некоторые из младших жрецов выбирают путь монашества. Некоторым уготована доля светского правителя, иным подвластна магия и искусство врачевания… Но тебе, воин, не суждено выбирать. Всякий правитель, всякий владыка, имеющий силу на трех твердях, будет стремиться заковать твой талант в оковы…

Рахмани растерялся:

— Как я должен поступить, Учитель?

— Ты вполне готов к обряду Тишины. Мы проводим тебя, — вместо ответа улыбнулся старик.

Юный ученик вздрогнул…

На четвертой тверди Рахмани испытал похожее чувство. Ступив на горбатую лысину моста, он втянул ноздрями воздух, прикрыл глаза и на несколько песчинок отдал свое «я» бурлящей воле вселенной. Ловца обескуражило, что он не слышит Учителя, однако он сумел подавить в себе детский страх. На четвертой тверди Рахмани не ощущал даже слабого шепота серой паутины. Рахмани разволновался, не покинул ли его брат-огонь, но к счастью, стоило произнести первую фразу формулы, как голубые молнии послушно заплясали на кончиках пальцев.

Здешние булыжники не истекали спокойной мудростью, как в праздничном Риме, они стонали и плакали, выплескивая горе, накопленное за сотни лет. Рахмани спускался по железной вые моста навстречу гранитным цитаделям, навстречу потоку блистающих колесниц и чувствовал, как искрят волосы на затылке.

Твердыня севера пугала Ловца Тьмы.

Навстречу с шелестом пронеслась первая волшебная колесница, без лошадей и быков, от нее пахнуло земляным маслом, кислым металлом, кожей и дурным табаком. Колесницам, которые умеют двигаться без тягловых животных, Рахмани не удивлялся. В земле склавенов он встречал волхвов, которые запрягали в сани ветра и мчались с хохотом по обледенелым руслам рек. По Шелковому пути он несколько раз путешествовал в седле летучей гусеницы, дважды летал в портшезе, влекомом драконами айнов, и дважды был приглашен на сухопутный корабль гиперборейцев.

Следом за первым промчался еще один безлошадный экипаж. Этот ревел, словно раненый буйвол. На влажной грязно-белой крыше колесницы перемигивались два злобных синих глаза, а при взгляде спереди казалось, будто повозка приоткрыла хищную зубастую пасть. Из задницы экипажа толчками вырывался жирный дым. Внутри с трудом помещались три очень упитанных человека в серой форме.

— Сдается мне, дом Саади, мы попали в город, где живут одни лишь маги. — Водомер дважды сотворил молитву Оберегающему в ночи. Его зубы отбивали крупную дробь, жесткая щетина на хребте встала дыбом. — Взгляни, на той стороне разом погасли лампы. Встречал ли ты фонарщика, способного одним дуновением задуть сотню масляных фонарей? А там?! Взгляни налево, дом Саади, их баркентины и шхуны подобны фортам Раджастана. Смотри — шесть рядов окон на корабле, и все они светятся, будто внутри затевается королевский бал!

«В волшебных фонарях не масло, и даже не подземный газ, — быстро оценил Ловец. — А на шестипалубном судне нет ни одной мачты, способной нести паруса…»

— Наверное, луноликий Мегафон мощью своего колдовства создает морские течения, и они позволяют мореходам ходить без паруса! — восхищенно предположил Снорри. От волнения водомер взобрался на перила моста и принялся носиться туда-обратно, задрав к небу заднюю пару ног, кое-как втиснутую в мокрые штаны. — Ты только посмотри, дом Саади, — нигде ни гребцов, ни парусов. На Великой степи тайное искусство подчинять морскую стихию подвластно лишь водным центаврам и пигмеям с Плавучих островов. Говорят, легендарные маги Шамбалы умели творить течения и водовороты, но они спрятали свою страну!

— Ты отстал от жизни в своем Брезе, — отмахнулся Ловец. — В Лондиниуме и Киле уже спускают на воду суда, где горящий уголь вертит подводные колеса.

Рахмани слушал вполуха, он потрясенно вглядывался в утреннюю дымку, открывающую новые и новые чарующие дали. Он удивился железным жирафам высотой с гору, но вскоре догадался, что это специальные приспособления для поднятия грузов. Он видел дымящие трубы такой высоты, на которую на Хибре не вытягивался ни один минарет. Он видел, как зажигались окна в далеких гебойдах, больше похожих на пчелиные соты. Он слышал, как гудят и искрят тысячи гязов железных прутов, зачем-то развешанных над улицами. Глубоко внизу, под величественными дворцами и гладкими дорогами, он ощущал пустоты, там тоже что-то двигалось, очень длинное, наполненное холодным огнем…

— Смотри, дом Саади, а что там написано? Вон там, возле медведя? Это ведь медведь?

— Там написано… — Ловец трижды с напряжением перечитал аккуратные строки на громадном полотнище. Возле букв располагался грубый, но узнаваемый рисунок идущего на четырех лапах медведя. — Там написано… это какое-то волшебное заклинание. «Наш президент… наш губернатор… наша партия…» Нет-нет, Снорри, я не уверен, что такое можно читать всякому, имеющему язык. Наверняка это только для избранных.

— Заклинание, обращенное к медведю? — робко предположил Снорри.

— Вероятно, что у местных руссов этот зверь — тотемный. Вероятно также, что на четвертой тверди медведи обрели разум, как это случилось с некоторыми зверями и птицами на Великой степи. — Саади яростно взъерошил свои седеющие кудри. — Ты же помнишь, Два Мизинца, какие дивные подарки Тьмы тебе доводилось переправлять на юг? Нет ничего удивительного, что медведи в этой стране обрели разум. Может быть, они даже владеют смердами из числа людей…

В следующий миг на мост ворвалась очередная повозка, ослепила путников яростным взглядом двух пламенных буркал, пыхнула гарью и зарычала нечленораздельно, надвигаясь, как раненый носорог. Снорри с перепугу чуть не сиганул за перила, Ловец успел ухватить его за локоть. Возле них со скрипом затормозил угловатый прозрачный экипаж, похожий на стеклянный куб для диковинных рыб. Почти такие же экзотические забавы помещали в своих горных замках богатые вельможи Ютландии.

Саади как-то гостил в башне ярла Скриллинга; тот для потехи кормил своих южных зубастых рыб живыми крысами и отрубленными ушами воров…

Но в длинном прямоугольном чане на колесах оказались не рыбы, а… люди. Там внутри вспыхнули болотные огни, откуда-то полилась залихватская песня, а спавшие пассажиры проснулись и уставились на пеших путников, выпучив глаза. Снорри к этому моменту обрел вполне человеческий вид, натянул запасные штаны Рахмани, спрятал лишние руки, вот только не успел убрать с физиономии и груди заросли жирных колючих волос. Он забрался на фонарь, локтей на десять от поверхности моста, и оттуда всем вежливо улыбался. Люди в кубе толкали друг друга, прижимались к прозрачным стенам и беззвучно болтали. Сколько Рахмани ни старался, он так и не сумел разглядеть среди пленников экипажа спрятавшихся музыкантов, которые извлекали чарующие звуки. Эти тоже пели о любви…

«Дельфин и русалка, дельфин и русалка, не пара, не пара, не пара…» — печальным голосом выводила невидимая нимфа.

— Это смотря какая русалка, — оживился водомер, когда Саади перевел ему строчку из песни. — Однажды в юности я был коротко знаком с водяными девками из болот Южной Бенгалии, так они неплохо уживались с дельфинами. Чем хороши дельфины? Во-первых, работящие они. Кроме того, не жуют шишу и не пьют тростниковую водку…

Дальнейшие размышления водомера прервал коренастый пухлый человек, сидевший на переднем месте в стеклянном чане. До того он торчал в окне ровно, вцепившись руками в штурвал, с дымящейся белой палочкой, прилипшей к нижней губе. Рахмани еще раньше догадался, что курильщик у штурвала — главный кормчий. Чародей или даже оракул. Вероятно, чародей вез в своей прозрачной повозке пленников или провинившихся вассальных работников. Потому что он так и не выпустил их наружу, зато открыл узкую дверцу и выбрался сам.

— Сдается мне все-таки, дом Саади, здешние жители никогда не видели водомера, — робко предположил бывший вор. — Чего они так выпучились на меня?

— Возможно, ты оскорбляешь их тонкий вкус своей волосатой синей рожей, — рассудил Саади. — Слезай со столба и немедленно изобрази почтение!

Женщины и мужчины продолжали липнуть к стеклу. Круглый хозяин повозки бесстрашно шагнул на тротуар. На нем были серые узкие штаны, не удобные ни для боя, ни для путешествий, ни для работы. И белая сорочка, годная лишь для изнеженного аристократа. Похожую расшитую сорочку Рахмани однажды видел на галльском кронпринце, когда тот махал платочком из своей кареты, запряженной шестью редчайшими ламами-альбиносами.

В упор разглядывая Рахмани, местный «кронпринц» сунул в рот следующую белую палочку, и вдруг — о чудо! — в его кулаке заплясал язычок пламени. Сердце Рахмани забилось сильнее. Неужели он встретил брата-огнепоклонника? Но он тут же понял, что ошибся. Это было всего лишь усовершенствованное огниво.

— Ну, братишка, ты самый клевый фрик за последнюю пятилетку, — добродушно ухмыляясь, сообщил чародей. — Давно такого прикида не встречал. Слышь, ты с нами не щелкнешься по-быстрому, а? Пока менты не засекли, что я на мосту застрял.

— Щелкнешься? — механически повторил Ловец.

— Ну да, пять сек, — терпеливо продолжал волшебник. — Я, вишь, группу из Беларуси таскаю, народ забавный, простой. А кстати, не хочешь с нами, в Пушкин притопим? «Сайгон» вспомним, хиповые денечки…

Рахмани хотел ответить, что глубоко благодарен за предложение прокатиться, но тут слова застряли у него в глотке. Потому что следом за дымящим богачом в белом шелке на землю спрыгнула светловолосая девица с почти голыми ногами и грудью. Из уха ко рту у нее тянулась черная змейка.

— Зема, потрясно! — Она показала Рахмани оттопыренный большой палец, подскочила к нему сбоку и обняла за талию. — Он — просто бэст! Зема, офигеть, у него реальная сабля на спине! А шузы какие, и кольчуга! Да ты весь мокрый, купался, что ли? Ой, ребята, вы — толкинисты?

— Дом Саади, почему ты ее не пристукнешь? — жалобно поинтересовался водомер. — У меня от ее визгливого голоса зубы ноют…

Хозяин стеклянного экипажа приложил к глазу черную коробочку, щелкнул, ослепив ловца неожиданной вспышкой, и удовлетворенно крякнул. Саади забыл, как дышать. Белокурая чаровница жалась к нему то слева, то справа, выгибаясь, как распутная жрица, а крепыш продолжал щелкать черной коробочкой. Рахмани не мог жестоко оттолкнуть женщину, тем более что она была безоружна и от нее совершенно не пахло агрессией. Люди в аквариуме загомонили, перекрыв слова песни, и принялись щелкать разноцветными коробочками. Словно по команде, они достали… живые Камни пути и стали с ними говорить.

— Дом Саади, что это? — простонал Два Мизинца, спрятавшись за столбом.

Рахмани задохнулся от благоговейного трепета. Похоже, у каждого мальчишки на четвертой тверди был свой живой Камень! Тяжело осмыслить и принять такую истину, однако редкие, ценные подарки, стоившие на твердях уршада гораздо дороже жизни, здешние маги таскали с собой, словно дешевые костяные побрякушки!

— Мы ищем лучшего знахаря в этом городе. — Саади отважился обратиться к кормчему. — Один мой друг ранен, а в другом поселился уршад.

Человек в белой сорочке не сбежал. Девушка тоже не убежала.

— Что такое уршад? — спросили они.

Ловец и водомер переглянулись. Происходило нечто невероятное. Эти люди не знали о самой страшной заразе, потихоньку выгрызавшей целые города!

— В моем друге — сахарная голова, — внятно повторил Саади. — Еще есть время его спасти.

— Уршад, уршад… Это по-каковски будет? На словацком, на чешском? — растерялся хозяин стеклянного куба. — Вы про рак толкуете? Или про глистов?

— А насчет раненого… Вам, наверное, нужен хирург? У вас травма или… ой, огнестрельное? — округлила глазки девушка. Рахмани изо всех сил старался не смотреть на ее голые ноги. Впервые в жизни он видел, чтобы молодая женщина столь непринужденно вела себя в окружении мужчин.

— Что такое «травма»? — задумался Рахмани.

— А впрочем, лучше давайте я вам нарисую. — Девица вырвала откуда-то листочек бумаги, быстро начирикала пару слов и протянула Рахмани: — Это телефон больницы Эрисмана, на Петроградской, где речка Карповка. Э-рис-ма-на, я вам пишу, запомните? Конечно, есть травма и ближе, но в Первом меде я уверена. Сегодня на хирургии дежурит мой брат, спросите Анатолия Ромашку. Он просто офигеет… Он вам непременно поможет. Нет, ну это отпад, у чувака не дреды, а реальные кудри такой длины!.. Вы запомнили? Будете брать машину — скажите шоферу, чтоб подъезжал со стороны Карповки, иначе там идти далеко… Ну что, Земочка, покатили?

Земочка подмигнул Рахмани, выпустил клуб дыма и решительно полез к штурвалу. Его пленники за стеклянной стеной лихорадочно щелкали своими Камнями пути, наводя круглые окошки на путешественников.

— Какие обходительные и ласковые люди, — мечтательно вздохнул водомер, когда повозка отъехала, обдав его выхлопами. — Куда мы пойдем, дом Саади? К хи-хирургу?..

— И язык у них необычный, — покачал головой Ловец. — У них уршады называются глистами… Идем искать перевозчика. Надо отвезти Зорана к этому… знахарю Эрис-ма-ну на реку Кар-пов-ку. Очевидно, великого знахаря все тут знают.

— Мне не слишком нравится, когда о лекаре говорят, будто он лечит все болезни… — проворчал себе под нос Два Мизинца. — Ты ведь помнишь, дом Саади, как поступают в нашем Гагене с теми, кто лечит все болезни?

Рахмани невольно вздрогнул.

В королевстве славного Георга с колдунов охотно сдирали кожу.

3 Женщина-гроза

Глядя на бесстрашных колдунов, которые распевали гимны прямо в ладьях на воде и не пугались асуров ночи, я вспомнила детство, проведенное в домике на сваях, в низовьях яростной Леопардовой реки. Деревни народа раджпура веками стояли между двух буйных порогов. Кажется, у меня были еще братья и сестры, но первые шаги детства скрывает зыбкий туман. Я подозреваю, что заклинание беспамятства наложила одна из добросердечных Матерей-волчиц, чтобы маленькая колдунья не поливала слезами грядки тайных знаний. Пусть детство так и щебечет за туманом безвестности. Я не желаю возвращаться туда, где ждет застарелая боль.

Три года меня превращали в Дочь-волчицу, а затем отдали в обучение далеко на север, к племени торгутов. Высокий лама Урлук увез меня за хребет Сихоте, увез в мешке, на спине летучей гусеницы. Мне предстояло несколько трудных лет впитывать мудрость степных лам и развивать свои врожденные умения. Как всякую волчицу народа раджпура, меня воспитывали для того, чтобы убивать уршадов, вселявшихся в человека.

Человек еще бодр и полон сил, к нему тянутся друзья и любовники, но смердящая, невидимая личинка уже освоилась в своем новом доме… Если ее вовремя не размозжить, уршад выпустит последышей, противных белесых бестий, они способны дать три поколения в течение недели. Я видела мертвые степные города — Сихо-Батор в стране торгутов и город Скорпионов в том месте, где тонкая перемычка соединяет Срединный и Южный материки нашей тверди. В этих городах уршады убили всех и погибли сами.

В становище высокого ламы Урлука я убила своего первого врага. Сахарная голова успел поселиться в лоне беременной жены одного из темников Орды. Мужчинам становища пришлось заколоть молодую женщину, в драке погиб ее муж и многие другие. Они защищали свои жизни и жизнь неродившегося ребенка. Мне было девять лет, но я уже твердо уяснила — лучше отсечь один гниющий палец, пока не запылала вся рука. Я указала на беременную жену темника, ее разорвали, и кочующий народ торгутов был спасен.

Как заведено у торгутов, весной подросших учеников переправляют на юго-восток, в страну Бамбука. Нас посадили на мохнатых винторогих лошадок и везли много дней через перевалы. Ведь летучие гусеницы не умеют взбираться так высоко, они замерзают в горах и теряют газ, заполняющий их пружинистые тела. По утрам мы умывались в отставших от стада облаках, а вечерами на ладони к нам спускались звезды…

Я отправлялась к наставникам Хрустального ручья, дабы постичь все приемы женского боя, и не только. Мне предстояло освоить философию воинского пути, изучением которой так славится обитель Хрустального ручья. Матери Красные волчицы щедро платили наставникам, ведь для поимки уршадов девочкам нужны многие тонкие знания. Волчиц народа раджпура ценят равно при дворах афинских сатрапов, папских нунциев и шейхов Бухрума. Ведь умением вынюхивать сахарных голов, кроме волчиц, могут похвастаться разве что трансильванские ведьмы и деревенские ворожихи руссов, да еще инка, приплывающие к нам на хребтах горячих океанических течений…

Но меня готовили и к иной борьбе. Волчицы Леопардовой реки свято верили, что когда-нибудь им в руки попадет живой Камень пути. Редчайший подарок, который может оставить распадающийся уршад перед тем, как погибнет сам и погубит человека. Матери-волчицы верили гаданиям на четырех жертвах, посвященных Гневливой луне. Им было предсказано, что девочка народа раджпур сумеет вскрыть самый длинный Янтарный канал и протянет нить от нашей истерзанной Великой степи к неведомой четвертой тверди. Или к четвертой планете, как выражаются высоколобые профессора из Кенигсбергского университета, где учился философии мой будущий муж Зоран. Три тверди образуют священную триаду — три сестры, навечно соединенные между собой тысячами Янтарных каналов, но где-то печально вздыхает их четвертая сестра.

На моей родине, Великой степи, в миры бесов вхожи Красные волчицы раджпура, умеющие наводить миражи и подчинять растения и зверей, а также банту, которые умеют задерживать отлетевшие души и возвращать их в тела мертвецов. Еще есть черные бадайя, научившие нас лепить големов, есть гиперборейцы с их неведомым волшебством плавания в воздухе, наставники из страны Бамбука, которые режут человека пополам взмахом плаща и бегают по воде. Есть еще волхвы руссов, которые умеют заговаривать лес и приручать водяных демониц, есть фесаллийские и морские центавры, есть плавучие острова нюхачей и далекие инка, заключившие договор с океаном…

Но самая загадочная тайна Великой степи — это Искандер Двурогий. Грозный захватчик с таким именем рождался и на Зеленой улыбке, и на Хибре. Останки его могучих Александрий затеряны в песках обеих твердей. Но на Зеленой улыбке македоняне ослабли, поклонившись кресту, а на Хибре… на Хибре Искандер сгорел от лихорадки в Аральских болотах. Во всяком случае, так следует из древних текстов. Дворцы его сатрапов постепенно заняли визири новых правителей, зеленые знамена закрыли македонские мозаики, а мрамор от разбитых статуй богов пошел на строительство минаретов. Лишь на Великой степи все иначе. Наследники Искандера, выборные сатрапы, удерживают власть над твердью уже много столетий. Вечна и неколебима власть наследников Искандера…

Однако парит где-то мудрейшая и старейшая из сестер. Планета, где царит тихая радость и справедливые законы. Но с трех твердей Уршада не было найдено ни одного открытого Янтарного канала, ведущего на планету-спасительницу.

Надежды кормятся легендами.

Однако есть кое-что, кроме легенд. Есть громадные безжизненные ледяные поля вокруг полюса Зеленой улыбки. Вечная Тьма, на границе которой живут охотники-венги. Мой суровый любовник Рахмани Саади пробрался с Хибра во владения ютландского короля Георга и стал одним из лучших Ловцов Тьмы, превзойдя венгов и руссов. Он сделал это, потому что, как и я, всю жизнь искал Камень пути.

Тьма выносит на Зеленую улыбку подарки четвертой тверди. Иногда это непостижимые механизмы, иногда — бессмысленные глупые безделушки, иногда — живые Камни пути. Люди, создавшие такие чудеса, наверняка живут в раю — так считают ярлы и короли, так считают ученые и чародеи.

Там царит счастливое равновесие.

Так я думала, когда мы вместе с Рахмани прыгнули с обрыва в жерло Янтарного канала. Рахмани тоже охотился за живым Камнем, но мне повезло первой найти путь к счастью.

Мы отыскали четвертую твердь.

Несколько мер песка мне казалось, что мы совершили страшную ошибку. Над нами завывал ледяной ветер, гудели опоры чудовищного моста, злобные хвосты туч хлестали по стонущим крышам домов. По мосту с противным шорохом скользили волшебные коляски волшебников. Хохотали пьяные, визжали раздетые девицы. Над ними развевался длинный грязный стяг, восхвалявший их сатрапа.

«Ошибки не может быть, — сказала я себе и другим. — Великий император Мегафон наверняка будет нам рад!»

4 Марта и рубли

— Кой-Кой, из тебя отвратительный плащ, тебе об этом говорили?

— Если высокой домине будет удобнее, я приму облик девы и пойду рядом.

— Уж лучше прими облик девы, — ехидно посоветовала Кеа. — А то на плечах домины ты болтаешься, точно кусок драного гобелена!

— Я обещал моему другу Саади, что буду защищать высокой домине спину.

— Главное для нас — не привлекать внимания.

Я посоветовала им обоим помолчать. Сказать по правде, несмотря на изрядную тяжесть, с перевертышем на плечах шагать гораздо теплее. Кроме того, несмотря на наши насмешки, лучшее прикрытие для спины воина трудно придумать. Не зря «глаза пустоты» охотно нанимаются в телохранители к норманам, а уж те славятся разбойничьими выходками и умением наживать врагов. Норманы сами часто отдают своих мальчиков в орден рыцарей Плаща, так что они знают толк в подлой драке. Перевертыши плохо дерутся, в их тощих телах недостает взрывной мощи, но некоторые их умения перевешивают могучие мышцы берсерков и заговоренные клинки.

Когда-то мой грозный любовник Саади ходил на полюс, в страну чародеев Гиперборей, и для этого пути он тоже нанимал Кой-Коя. Конечно, не того, который висел сегодня у меня на плечах, а его дальнего родственника. Но это почти неважно. Свои истинные имена коричневые голыши тщательно скрывают, с тех пор как их народ выкурили из пещер Леванта. Якобы они поклялись, что для всех чужих достаточно и одного имени — Кой-Кой. Кстати, это имя имеет забавный перевод с их языка. Оно означает «тот, кто принесет тебе смерть».

Мы спустились с моста и некоторое время ожидали, пока промчатся колдовские экипажи. Чутье мне подсказывало, что пешему здесь дорогу не уступают. Корона уже ворочалась за горизонтом, когда мы перебежали открытое место и углубились в лес. Мы — это я, потому что обоих своих крайне полезных и нужных спутников Марте Ивачич пришлось таскать на себе. Зато в лесу я наконец немного согрелась.

Здесь произошла первая неприятность.

Нам пришлось подраться.

Кстати, за голой площадью оказался вовсе не лес, а вытоптанный, загаженный сад, в котором толпилось множество народу. Кой-Кой все же спустился на землю и принял облик женщины, совсем недавно прошедшей нам навстречу. Он обратился к первым же праздным гулякам с вопросом, где можно обсохнуть, получить кров и стол. В ответ они стали ржать, как стадо пьяных центавров.

Я попыталась прийти перевертышу на выручку.

— Мы счастливы, что можем первыми приветствовать прекрасных жителей четвертой тверди, — громким голосом объявила я. Они засмеялись. — Мы прошли через Янтарный канал благодаря вашему волшебному Камню… — Я показала им Камень пути.

Они захохотали еще громче. Остановились еще две группы молодых гуляк, а кто-то даже вылез из чудесной повозки. Кажется, они считали, что перед ними менестрели разыгрывают уличное представление.

— Мое имя — Марта Ивачич, я супруга благородного дома Зорана Ивачича, племянника балканского герцога Михаила…

Последние мои слова заглушил дружный нетрезвый хохот.

Кой-Кой кинулся мне на помощь. Он повторил свой вопрос со всей возможной вежливостью, но люди только отмахивались, а какая-то девка с голым животом даже бросила нам горсть монет. Кстати, женщины и мужчины здесь одевались в одинаковые голубые штаны, бесстыдно обтягивающие зады. Верхнюю половину тела они тоже скорее открывали, чем прикрывали разноцветными тряпочками. Я спрашивала себя, возможно ли, чтобы десятки встреченных, порой весьма смазливых, женщин служили в храмах любви? Во всяком случае, выглядели они призывно и дерзко. Здешняя ночь принадлежала нации, весьма далекой от склавенов. Встречались смуглые лица, черные локоны и хитрые лисьи глаза. По-прежнему я ни на ком еще не встретила оружия.

Перевертыш полез к очередной кучке хохотушек со своей витиеватой вежливостью и снова остался ни с чем.

— Это удивительно… — Кой-Кой явно сконфузился. — Они… они ведь поняли меня. Но почему-то не ответили.

— А что они говорили друг другу? — проницательно спросила Кеа.

— Гм… Кажется, они обругали нас. Вероятно, мне следует принять иной облик. Вероятно, здесь охотнее ответят на вопрос мужчины.

— Я чую запах жареного картофеля, — облизнулась Кеа. — А еще земляника, пиво, жареная птица…

Но и без нюхача я уже приметила харчевню. Это была самая диковинная харчевня, какую я встречала за всю свою жизнь. Она почти целиком была выстроена из прозрачного, отличной выделки, стекла. Всем известно, сколько стоит качественное стекло. Это лишний раз подчеркнуло безумное богатство города. Правда, на тропинке мне уже раза три под ноги кидались нищие, но нищие всегда жмутся к богатству, это естественно.

— Там горланят и пьют спиртное, — поделился Кой-Кой. — Кто может веселиться ночью? Только искатели приключений.

— Мы купим тут еды, домина Ивачич? — с надеждой спросил нюхач.

— Тебе лишь бы набить брюхо, — озлилась я. — Ладно. Кой-Кой, ты лучше превратись в мужчину и зайди первым. Мне почему-то кажется, что здесь еду заказывают мужчины. Кеа, ты хоть где-нибудь чуешь колдовство?

— Нет, домина. На несколько гязов вокруг нет следов даже слабых заклинаний.

— Кеа, нам необходимо найти хозяев этого города. Вполне вероятно, что они умеют скрывать свои силы под колпаком Грез. Я слышала о таком…

— Я поняла, Женщина-гроза. Я сразу скажу тебе.

Кой-Кой послушно обернулся мальчиком. Очевидно, он что-то не учел, потому что, стоило нам войти в стеклянные двери, за столами все прекратили жевать. На мой взгляд, Кой-Кой оделся вполне прилично — в оранжевую чалму сигха из высшего банджара, в просторную зеленую курту и пижаму и модные туфли из кожи аллигатора с пряжками из лучшей бронзы. На поясе — перевязь с двумя кинжалами. Кой-Кой поступил мудро, ведь любому глупцу на всех трех твердях известно, как опасно задирать варну потомственных воинов.

Разбойники северной твердыни сперва застыли в изумлении, потом стали показывать нам большие пальцы рук.

— Домина, они смотрят не на меня, а на тебя, — вскользь заметил Кой-Кой, направляясь к прилавку. — Может быть, нам лучше уйти?

— Нет, мы не уйдем. Я закрою лицо, так спокойнее.

Не для того я проделала столь опасное путешествие, чтобы прятаться от всякой швали по кустам. Здесь было довольно уютно и тепло, и табак вонял не так уж мерзко. Сквозь прозрачные стены ночные искатели приключений любовались рассветом, хотя половина зала упорно пялилась на меня. Особенно они оживились, когда я заняла свободный стол и положила возле себя мои клинки.

— Оба-на, а спинка-то у нас какая сладкая, — протянул юноша с пухлыми мокрыми губами, до того мирно сосавший свое пойло. — Оба-на, а на спинке-то ножички! Неужто настоящие, а?

— Домина, позади тебя… — Кой-Кой напрягся.

— Я вижу. Иди заказывай мясо!

Еще он меня будет учить, как вести себя с чернью! После того как я перегнала через тайные Янтарные каналы первые десять караванов вьючных лам с контрабандой, я перестала бояться крикливых пьяных мужчин в кабаках. Бояться надо тех, кто ведет себя тихо и смотрит в сторону. Например, таких, как мой любовник Саади.

— Ой, какие мы гордые и неприступные!..

Этот слюнявый идиот потянулся к моим заплечным ножнам. Я двинулась спиной навстречу и острием бронзового налокотника выбила ему несколько зубов. Он откинулся назад, перевернулся вместе со стулом и замолчал. С ним за столиком пили то же самое кислое дерьмо еще двое. Они неуклюже вскочили на ноги и стали настолько вяло махать руками, что я успела пристроить Кеа, до того как занялась ими всерьез.

Первому я внушила, что затянула его горло арканом. Он повалился рожей на стол, кроша тарелки с рыбой и томатами, а затем скатился на пол. Там он остался надолго, сипя и хрипя, сражаясь с несуществующей петлей на горле.

Второй приятель походил на бычка-трехлетку, но оказался гораздо умнее своих недоделанных братьев. Он оценил, как я кручу «двойной вензель» обоюдоострым бебутом, и удрал.

Больше за соседними столами не горланили и даже не пили. Кто-то громко икнул, когда я поставила корзину нюхача на свободный табурет. Кеа тут же высунула любопытный нос, после чего двое мужчин и женщина с соседнего стола поднялись и вышли. Они бросили недоеденное жаркое и вино!

Они увидели прыщавую желтую грушу, раздувшуюся до размеров тыквы, плоскую мордочку с морщинистой кожей и миленькие глазки, укутанные двойным слоем клейких ресничек. Но главное, они увидели гордость Плавучих островов — пористый сплющенный баклажан, который и делает нюхача лучшим нюхачом вселенной. Странные люди! Я бы невероятно обрадовалась возможности бесплатно поглазеть на нюхача, который стоил, как целый караван с шелком.

— Ты чуешь, как дела у Саади? — спросила я.

— Он здоров, и водомер здоров, — откликнулась Кеа. — Они оба — на том берегу, ищут лодку. Твоему мужу не хуже, он спит…

Стоило мне впервые за сутки вытянуть ноги и хотя бы чуть-чуть расслабиться, как вместо троих нетрезвых рабов появился трезвый и очень серьезный юноша в наглухо застегнутом сюртуке. Точь-в-точь прусский профессор, из тех, что учили моего любимого мужа! Юноша что-то произнес напряженным тонким голосом, не сводя глаз с нюхача.

— Он говорит, что нам лучше немедленно уйти, иначе он позовет кого-то… — перевел Кой-Кой. — У него на груди ярлык с именем «Владимир», он тут страж безопасности…

— Домина, у него пороховое оружие, — шепнула Кеа. — Но он боится его доставать. Боится, что не успеет.

— Правильно боится, — согласилась я. — Есть люди, которым оружие лучше не брать в руки.

Человек по имени Владимир моментально вспотел, стоило мне подняться. Под хохот и радостные возгласы выпивох я притянула его арканом к столу и настоящим ножом вспорола на нем одежду. Под сюртуком у стража порядка я нашла кожаный подсумок с удивительным вороненым пистолем. Это была первая вещь в этом мире, вызвавшая у меня восхищение.

Только непревзойденные знатоки механики могли сотворить такое чудо! Я толком не разобралась, как это оружие стреляет, и засунула пока кожаную сумку в корзинку к нюхачу. Кроме стального пистоля я нашла в сюртуке стража живой Камень пути и массу бумаги. Бумажки я случайно рассыпала, их тут же кинулись подбирать соседи.

— Домина, если ты отпустишь этого человека, он приведет много стражей порядка, — мурлыкнула Кеа.

Пришлось Владимира привязать к стулу. Следует отдать должное его благородству, он не кричал, не бранился и не мешал нам кушать.

Кой-Кой угадал, что заказывать следует у высокого прилавка. Там стояла молодая женщина с лицом, раскрашенным, как у храмовой танцовщицы.

— Мы желаем баранины, картофеля, сырых овощей и фруктов. А также молодого красного вина, одну бутыль, — произнес Кой-Кой.

— Баранины нет, есть только жареный цыпленок. — Женщина круглыми глазами следила, как ползает по полу мой бывший настырный сосед и рвет себе кожу на горле.

— Тогда четыре цыпленка. У вас есть гуава?

Женщина с раскрашенным лицом открыла рот и застыла, точно в нее выстрелили формулой льда. Но поесть нам все-таки принесли.

Вино у них оказалось похоже на прокисший сок, я едва не выплюнула все на пол. Цыплят мы уничтожили за несколько песчинок. Нюхачу не досталось ее любимой гуавы, пришлось довольствоваться неспелыми бананами, яблоком и очень странной, огромной земляникой, от которой у Кеа пошла сыпь по ее нежной лимонной коже. В течение следующих трех рассветов Кеа чесалась, словно подхватила под кожу личинку клеща, и почему-то дулась на меня. Словно это я уговаривала ее поесть ягод.

— Быстрее, нам надо спешить, — торопила я. — Кой-Кой, оторви вон ту занавесь и порви на тряпки для Кеа!

К нашему столу робко подходили трижды, пытались заглянуть под крышку корзины. Одному наглецу Кой-Кой проткнул палец острием кинжала, другого я облила вином, еще двоим пришлось сломать руки. Ничего особенного, привычные события для того, кто предпочитает ночь.

— Ой, а кто это у вас в корзинке? Это медвежонок?

— Ой, это, наверное, коала? Можно посмотреть?

— Ой, он у вас клубнику кушает, как смешно!

Мы с Кой-Коем посмотрели на восторгавшихся пьяненьких женщин, затем — друг на друга.

Они никогда не видели нюхача. Нюхач — это, конечно, большая редкость, даже на Хибре, не говоря уж о Зеленой улыбке. Но каждый школяр знает, как выглядит самый дорогой подарок султанов!

С печалью в душе я вынуждена была признать, что мы ужинаем не в обществе благородных дворян и почтенных купцов. Под конец нашего спешного ужина нам даже поаплодировали.

— Эти женщины, домина… — прошептал мне перевертыш, возвращаясь со второй порцией жаркого. — Неужели мы в притоне для продажных красавиц? Смотри, они не стесняются оголять животы, они прилюдно виснут на мужчинах…

Рассвет в стране раджпура всегда начинается с нежнейшего ветра, прохладный воздух ночи воскуряет ароматы лаванды, бугенвилий, тысячелистника и орхидей, за ароматами проснувшихся цветов из сырых ущелий доносятся первые птичьи трели, они безошибочно предвещают момент, когда первый медный луч Короны прорежет листву Обезьяньего дерева…

На четвертой тверди жемчужное покрывало рассвета так и не успело воспарить в молочной дымке снов. Потому что я ввязалась в драку. Кой-Кой собирался честно расплатиться, я дала ему два серебряных гульдена. Кой-Кой вернулся с известием, что серебро тут не принимают. Кажется, его слова услышали за соседними столиками.

— Эй, артисты, покажь свои жестянки.

Я проглотила оскорбление и велела перевертышу показать гульдены.

— Ребята, не знаю, откуда вы такие красивые, но здесь платят другими деньгами, — жеманно размахивая тонкими руками, заговорил пропыленный тип в красном шарфе и бархатной шляпе. — У вас есть обычные рубли?

— Ру-бли? — переглянулись мы с перевертышем.

— Он говорит о бумажных деньгах руссов, — сыто крякнула Кеа.

— Ага, вот такие. — Тонкий тип в бархатной шляпе кинул мне на стол пару вонючих бумажек.

— Бумага? А чем плохо мое серебро? — изумилась я. — Кой-Кой, скажи этой трактирщице — если ее не устраивают полновесные серебряные гульдены, я могу заплатить драхмами Хибра, лирами или пистолями…

Пожилой красавец в красном шарфе стал пробовать гульдены на зуб и неожиданно заявил, что даст за каждую монету по тысяче русских рублей. После чего к нему за столик подсел вежливый молодой человек с двухцветной прической, весь в золотых цепях, и тоже попробовал гульдены на вкус. Он весьма тактично попросил показать ему драхмы, или что мне будет угодно, и сообщил, что за гульден даст три тысячи, а за золотую драхму — пять.

— Соглашайся, домина, — квакнул нюхач. — Он уверен, что тебя обманывает, но в целом он не производит впечатление разбойника. Тебе все равно понадобятся местные деньги…

Я согласилась поменять два гульдена и одну драхму. Совершенно неожиданно у меня в руках оказалась целая пачка замусоленных бумажек. Выложи я такие «деньги» в зале Бухрумской торговой биржи, меня в лучшем случае подняли бы на смех. В лучшем случае.

Но на волшебной четвертой тверди люди, как выяснилось, легче верят в бумажные портреты, чем в честное слово и серебро…

— Эй, у тебя еще золото есть? — никак не унимался юнец с двухцветными волосами.

Рассчитаться русскими деньгами мы не успели. В таверну вбежали четверо, и через черный ход — еще двое. Я успела спрятать нюхача под стол, в следующую песчинку эти мрачные люди налетели, как стая голодных воронов. Завизжали женщины, у стеклянного выхода собралась трусливая толпа. Единственный человек, который, к моему удивлению, не испугался разбойников, — это был тот самый угловатый, длиннорукий тип в красном шарфе. Второй парень, в цепях, быстро исчез.

— Да они же сейчас все оплатят, — растерянно обратился он к стражам порядка, как назвал их Кой-Кой.

Однако никто его слушать не стал. Они так торопились, что опрокинули его столик и облили нашего заступника пивом. Я потом не раз убеждалась — здешние люди очень плохо слышат друг друга. Иначе как объяснить странную привычку выкрикивать оскорбления друг другу в лицо, с расстояния меньше локтя? Собственно, вообще непонятно, зачем дважды выслушивать оскорбления? Ведь если не ударить обидчика первым, завтра он ударит тебя в спину…

— Вот эти, вот они! — показывала на нас трясущимися жирными пальцами трактирщица.

— Это не стражники! — успел крикнуть перевертыш, ловко превратившись в хрупкую старушку-нищенку. — Этих злодеев вызвала подлая трактирщица!

— В чалме один был, точно турок был! — визгливо выкрикивала другая раскрашенная женщина, собиравшая со столиков грязную посуду. — Здесь он где-то, с ножами, в чалме!

Я произнесла формулу льда. На четвертой тверди, в самые первые часы, у меня создалось ложное впечатление, что заклинания требуют громадных усилий. Просто я тогда еще не научилась верно пользоваться элементалями и узлами сил, а главное — я не догадывалась употребить себе на службу удивительный источник колдовства — э-лек-три-чест-во.

До сих пор я произношу это страшное слово шепотом и непременно сопровождаю имя этого ужасного демона оберегающими заклятиями. Потому что…

Потому что я произнесла формулу льда, но четверо громил бежали ко мне, сосредоточенно и угрюмо. Я произнесла формулу льда вторично, скользнула в сторону, вращая одновременно сэлэмом и тяжелой секирой, как вдруг… стало темно. Формула льда подействовала, нападавшие застыли, точно облитые на морозе ледяной водой. Но застыли не только эти четверо, застыли еще человек пятнадцать тех, кто не успел сбежать из стеклянного зала, и подлая трактирщица с помощницей, и даже несколько пьяненьких девчонок с курительными палочками, которые шли по дорожке мимо… Стало темно, что-то зашипело, чавкнуло и жалобно затренькало. Стало темно не только внутри. Возле таверны взорвались сразу четыре высоких фонаря, дававших яркий болотный свет.

И почти сразу в тишине и темноте со всех сторон потек нежный хруст. Это, скованные формулой льда, разбились прозрачные окна-стены в нашей гостеприимной таверне. Окна еще осыпались хрустальным дождем, когда я подхватила корзину с окоченевшим нюхачом, подхватила перевертыша и выскользнула во мрак.

— Главное для нас — не привлекать внимания! — стуча зубами, передразнил нюхача Кой-Кой.

5 Эсминец «Сообразительный»

Рахмани с сожалением вернулся из страны грез в белую ночь четвертой тверди.

…Этот город не превосходил ожиданий, он оказался совсем иным, абсолютно чужим и непонятным. Он был громаден, много больше императорского Рима, а крупнее селения на всех трех твердях Саади не встречал. Разве что Вавилон, но тот разбросан, как множество деревень. Или Бомбей, больше похожий на мусорную кучу, с торчащими из нее резными мандирами Шивы. Или пирамидальные селения инков, в которых никто не бывал…

Сердце Ловца колотилось так, будто он снова вернулся во времена ученичества и Слепые старцы вновь знакомили его с тайным лабиринтом под священными склепами. Феерический бриг у пристани, на который указал Снорри, носил гордое латинское имя «Принцесса». С его борта доносилась прусская речь. Сразу за «Принцессой» на ночевку пристроились два боевых драккара с письменами руссов на серых бортах, Рахмани потребовалось несколько песчинок, чтобы угадать скрытые под тканью пушки и прочесть названия кораблей. «Стремительный» и «Надежный», что бы это могло означать?..

— Так мы попали во владения склавенов, дом Саади? — Паучок взволнованно обнюхивал пустую бумажную коробочку. — Повсюду — их забавные письмена, и повсюду бредущие медведи. Но у меня крепнут опасения, дом Саади, что сей прекрасный город захвачен враждебными чужаками…

— Почему ты так решил?

— Очень просто, дом Саади. Смотри, в этой коробочке хранился табак, тут много таких валяется. Смотри, на языке руссов надпись: «Курение — причина раковых заболеваний». Я не знаю, что означает эта страшная формула, однако, заметь, выше идет не менее ужасающая надпись на языке Лондиниума. «Королевский размер». Что это может означать? Или вон, на полотнище, эта страдающая женщина, там, между домов… на ложе для пыток, почти раздетая… Там написано латынью «bolivspine net»… Наверняка эта нечестивица оскорбила кого-то из захватчиков или убила сатрапа. Ее прибили к железному столу, в назидание другим… Дом Саади, ты когда-нибудь слышал о том, чтобы народ свободной страны добровольно окружал себя магическими формулами на языке исконных врагов? Ни в Брезе, ни в Гагене я не встречал табличек на языке руссов или сербов…

— Действительно странно… — встревожился Ловец. — Неужели на четвертой тверди руссов покорили британцы или пруссаки?

— Дом Саади, ты можешь разобрать, что там за надпись сверкает?.. Да, вон там, читай, на прекрасном розовом дворце!

Рахмани перечитал надпись трижды, но не смог постичь секретный смысл мантр. Светящаяся надпись гласила: «Жилетт — лучше для мужчины нет!» Чуть дальше, над поворотом мокрой дороги, колыхалось белое полотнище: «Нет коланизации! Квас Никола…»

— Когда-то боярин Василий угощал меня древним напитком руссов, — задумался Саади. — Видимо, во владениях великого Мегафона, Квас Никола — это один из божественных принцев… раз его имя ткут на уличных коврах…

Язык с уличных ковров очень походил на язык руссов, оставалось услышать речь хотя бы одного местного обитателя. Рахмани и Снорри спустились с моста, впереди забрезжила широкая поляна, усаженная рядами красивых одинаковых деревьев. Мимо гранитных пристаней неторопливо ползли плоские баркасы, заполненные бревнами. У них тоже не было видимых источников силы.

— Каким богатством обладают здешние купцы, если они содержат по триста барж с корабельным лесом! — отозвался водомер. — Гляди, дом Саади, там собор с крестом. Они здесь тоже верят в крест…

Рахмани нагнулся и потрогал шершавое черное покрытие дороги. Ловец впервые встречал столь плотное и твердое покрытие, похожее на запекшуюся отрыжку вулкана. Откуда-то доносились выкрики, музыка, рев, стук и писк.

«Хочу я замуж, замуж хочу!..» — вдруг отчетливо пропели женские голоса из нутра пролетающей повозки. Рахмани вздрогнул. Он попытался представить, смогла бы незамужняя девушка народа парсов публично спеть такие слова. Он шагал и размышлял, что же происходит здесь с потоками силы. Заговоры и молитвы действовали, но с опозданием и требовали серьезных усилий. Скажем, элементарный «колпак тепла», которым Саади решил окружить дрожавшего водомера, его самого вогнал в пот. Саади даже разволновался, не покинул ли его брат-огонь, но, к счастью, молнии послушно заструились между пальцами.

— О боги, как здесь противно и сыро, — хныкал человек-паук, приплясывая на перилах набережной.

Даже в «колпаке тепла» он замерзал.

Рахмани потрогал гранит. Ему припомнились сырые своды склепа, куда заточили его суровые Учителя. Надоедливый водомер замерзал даже возле костра, а юному Саади пришлось провести месяцы в полном мраке, прежде чем Слепые старцы призвали его…

Прежде чем он сумел сам покинуть каменный мешок.

Юноше позволили взять кошму, две циновки, кувшин с маслом и кувшин с водой. После того как лег на место последний камень, обмазанный яичным раствором, ни малейший звук, за исключением капели подземного дождя, не достигал его ушей. Ни единый лучик света не пробивался сквозь толщу скалы. Во время обряда Тишины и за неделю до него запрещалось принимать любую пищу. Следовало сесть на соломенное ложе полностью очищенным и свободным от желаний.

Спустя примерно неделю пребывания в склепе Рахмани услышал первый звук. Точнее, ему приснилось, что он слышит звук. Будущий воин давно не спал крепко, а периодически дремал, то окунаясь в странные обрывочные сны, то возвращаясь в промозглый мрак. Заснуть полноценным сном мешал холод и голод. Саади убеждал себя, что легко вынесет одиночество, что с детства он и так привык подолгу оставаться без еды, а большой кувшин воды можно растянуть и на два месяца…

Но реальность оказалась страшнее. Дело в том, что человек никогда не бывает полностью один, его мозг тут же начинают выгрызать печальные сны прошедшего и самые мерзкие воспоминания.

— Ты должен раствориться в будущем, а не в прошлом, — напутствовал Рахмани старец. — Каждая мысль о будущем несет в себе частицу будущего. В мире все крепко связано, не забывай это. Когда ты позволяешь своему слабому естеству растворяться в муках прошлого, ты скатываешься вниз по ступеням, которые с таким трудом недавно преодолел. Прошлое растворяет и размягчает твой ум, как корова размягчает кору в мягкую жвачку. Живи будущим, представляй себе лучшее, что должно с тобой произойти, и лучшее непременно прилипнет к тебе…

Первый звук во мраке Рахмани принял за далекий раскатистый смех. Он мгновенно проснулся, ощупал свои ледяные волосы, встал и запрыгал, разминая окоченевшие ноги. Неделя — это он так предполагал. А может быть, намного больше?

Вскоре он понял свою ошибку. Не следовало так реагировать на звук. Тем более что это мог быть совсем не звук извне. Ему с таким огромным трудом удалось успокоить буйную фантазию, подчинить ее спокойному падению капель, и вот — все разрушено в одно мгновение!

Во мраке нет часов и ориентиров. Иногда Рахмани впадал в панику, уверенный, что о нем забыли. Порой ему казалось, что наверху затеялась война, что верные псы султана вырезали город, и некому уже спуститься в лабиринт, чтобы освободить его из заточения. Однако спустя какое-то время он принимался стыдить себя за малодушие и вызывал в памяти благородный образ отца. Мудрый Учитель назвал его «воином», но ничего не ответил на вопросы о будущем. Что бы это могло значить?

Воин. Это понятно, убеждал себя Рахмаки, Но в их клане каждый взрослый мужчина — это всегда воин, иначе не может и быть. Парсы вынуждены вечно спать с сэлэмом под кошмой, поскольку нет спокойствия под сапогом Омара. Каждый юноша в клане Саади с четырех лет привыкает к седлу коня, верблюда и винторогого. С шести лет каждый юноша учится стрельбе и носит при себе крохотный кинжал. Когда наступает время совершеннолетия, юноши дают клятву брату-огню…

Нет. Учитель имел в виду иное.

Чем дольше Рахмани постигал сущность обряда Тишины, тем спокойнее он становился. Он убедил себя, что выйти наружу все равно невозможно. Он устал думать о голодной смерти, и, как только он забыл о ней, сразу стало легче. Он прекратил пялиться во мрак, вместо этого совсем закрыл глаза.

И стало легче вдвойне. Непостижимым образом он ощутил внутренние размеры своего склепа, все трещины, изгибы и изломы, окружавшие его. Осторожно продвигаясь вдоль своего холодного жилища, он нащупал в камне выемку и нашел в ней слабый ручеек. Чистая вода почти беззвучной змейкой скользила во мраке и очень скоро убегала в расщелину. Потом он нашел шнур, свисавший с потолка, но даже не обрадовался. К кончику шнура была привязана крохотная гирька. Таким образом, Слепые старцы все предусмотрели. Без еды послушник мог продержаться и сотню восходов Короны, а поддавшись панике, всегда мог дернуть шнур. Наверняка, дернув шнур, можно было вызвать помощь.

И навсегда лишиться права на последующие ступени восхождения…

Через тысячу ударов сердца далекий рокочущий звук, похожий на смех, повторился. В этот раз Рахмани воспринял его спокойно. Если темным демонам угодно его испытывать, он готов.

«Думай о будущем, представляй лучшее…»

«Аша Вашихта, Аша Вашихта, направь меня…»

Скатилась еще тысяча песчинок, и однажды, зависнув между сном и явью, Саади ощутил прикосновение. Он не испугался его, а даже обрадовался, как будто ждал заранее. Это не могло быть прикосновением крысы или насекомого. Любое живое существо он услышал бы заранее.

Рахмани ощутил прикосновение изнутри. Но он не вскочил и не принялся звать Учителя, как поступил бы немногим ранее. Последние две недели во мраке изменили его. От голода его чувства предельно обострились. В полной тишине он постепенно растворил мысли. Теперь они не концентрировались на каком-то одном предмете, не причиняли ему боль и обиду, а, напротив, окружали его сущность теплым шарообразным облаком. Он точно знал, когда всходит и заходит Корона, хотя от дневного зноя его отделяли сотни локтей скальной породы. Он стал слышать журчание родников на дне подземного озера, скрежет мышиных когтей, писк землероек и мягкие шаги босых ног по истертым ступеням. Но скатилась еще не одна тысяча песчинок, пока звуки не начали раздражать его.

Рахмани позволил самому краю сознания немножко обрадоваться. Он двигался верным путем, Учитель предупреждал его. Самое полное созерцание себя, когда смотришь в любую сторону, но видишь лишь безмятежную поверхность озера, достигается не сразу. Вначале человек поневоле ищет звуков и света, такова уж его слабая порода. Затем звук и свет мешают ему, и лишь на высшей ступени истинному посвященному становится все равно. Ничто не может прервать его созерцания.

И становятся не нужны глаза.

Прикосновение повторилось.

Это был голос Учителя. Но звучал он не снаружи, а внутри, словно пробирался сквозь запутанный лабиринт, то отражаясь дважды, то проваливаясь, то затухая.

«Хорошо, мы давно ждали, когда юный дом Саади проснется. — Внутренняя улыбка Учителя была подобна поглаживанию кошачьей лапки. — Однако ты еще не пробудился окончательно. Твой разум спит, придавленный слоями глупости. Но не обижайся. Это не твоя глупость, это мрак, накопленный до тебя тысячами поколений… Попытайся ответить мне, Рахмани»

Рахмани по привычке разжал запекшиеся пересохшие губы и сразу понял, что делать этого не следовало. Точно холодная песчаная волна ударила его в лицо и в грудь, он задохнулся от недостатка воздуха и больно стукнулся затылком о ледяные камни. А голос Учителя пропал.

Рахмани проклинал себя, пока Корона не покинула страну парсов. Естественно, он сам виноват: открыл рот, впустил в себя силу злых асуров, не сумел сосредоточиться. Потом до ученика дошло, что, чем дольше он переживает неудачу, тем дольше он не услышит Учителя.

И он успокоил сердце. Наверное, прошла еще неделя. Без пищи он ослабел настолько, что вряд ли сумел бы самостоятельно пройти несколько шагов. Сил хватало лишь для того, чтобы пить из ручейка. Однако, чем хуже чувствовало себя тело, тем яснее становился ум.

«Хорошо, Рахмани… — на сей раз с ним говорили сразу несколько старцев, в том числе и Учитель. Их голоса звучали звонко и чисто, но совсем не как голоса людей. Каждый голос был подобен шуршанию лепестков или пению цветка на ветру. — Хорошо, твой отец будет гордиться тобой. Теперь ты сумеешь ответить сам, как надлежит тебе поступить…»

«Да, я вижу свой путь… — ответил он, не разжимая губ, и молчаливая речь далась ему на удивление легко. — Я стану воином, я побратаюсь с братом-огнем, я буду искать…»

«Зачем тебе становиться воином, Рахмани? Это трудный путь, на этом пути ты никогда не обретешь покой…»

«Я буду искать четвертую твердь…»

«Многие начнут охотиться за тобой, Рахмани».

«Я отправлюсь туда, куда пошлет меня храм. Я стану его оружием, его глазами и ушами…»

«Зачем нам четвертая твердь, Рахмани?»

«Там мы обретем утерянную честь мира».

«А если утерянная честь не сохранилась? Если ты проведешь всю жизнь в поисках?»

Саади вовремя ощутил подвох в последнем вопросе Учителя. Старцы беспокоились, не овладела ли им гордыня, не помутила ли его разум внезапная радость.

«Учитель, я слеп и глух перед божественным ликом Авесты. Я готов к тому, что начертано в Книге ушедших. Я готов к тому, что начертано вами на серой паутине. Покажите мне дорогу к свету, и я пройду ее во славу храма…»

«Во славу храма… — как эхо, откликнулись Слепые старцы. — Если в обряде Тишины вырастет новый воин, он отправится в проклятый город Сварга…»

«Нелегко нанять на службу Властителя пепла…»

«Еще сложнее прибить бороду беса к килю корабля…»

Все стихло. Прошло какое-то время, Саади снова ощутил спазмы голода и пронизывающий холод. Вероятно, от него чего-то ждали. Саади пришлось снова бороться с собственной нетерпеливостью и тщеславием. Ему пришлось в упорном бою одолеть того себя, кто рвался стать первейшим из учеников и самым ловким из воинов храма. Наступил момент, когда он понял, как позвать Учителя.

Это оказалось совсем не сложно. Учитель и другие старцы находились рядом, достаточно было протянуть руки. Он приподнялся на соломенном ложе, не ощущая больше усталости, и соединил свои ладони с морщинистыми ладонями наставников.

«Хорошо, Рахмани… Теперь ты почти проснулся. Мы ждем тебя…»

«Мы ждем тебя», — сказали они и разомкнули объятия. Саади моментально потянулся к шнурку с гирькой, но шнурок пропал. Оказалось, что его лишили возможности призвать помощь извне. То есть Учителя хотели, чтобы послушник сам выбрался из каменного мешка.

Рахмани надолго задумался. Пробовать проломить толстые стены плечом — нечего и пытаться. Он перебирал варианты спасения, но ничего не приходило на ум. Обряд Тишины был пройден первым Учителем добровольно, и в конце его Учитель добровольно лишил себя зрения. Доказав тем самым, что нет ничего сильнее разума.

Разум… Рахмани еще раз внимательно обвел внутренним взором неровные стены. За сорок семь дней он изучил каждый бугорок, каждую трещину и пятно плесени на грубо обтесанных стенах. Если вне его тела нет инструмента к спасению, значит — спасение только в нем самом. Он осмотрел себя изнутри, поскольку снаружи видел себя тысячи раз.

И удивился, как раньше этого не заметил.

Рахмани поднял руки. Внутри кончиков пальцев танцевал брат-огонь. Божественный огонь, навсегда выбравший его в союзники, покровитель и разрушитель сущего, соединился с ним.

Воин действовал по наитию. Никто его этому не учил. Он выпрямил руки перед грудью и освободил мощь, спрятанную в теле. Казалось, голод и холод забрали из ослабевшего тела всю энергию, но лазурные молнии вспыхнули так ярко, что будущий Ловец Тьмы закричал от боли.

Молнии ударили в камни, раскалив их за долю песчинки. Жар был столь силен, что вспыхнула солома и циновка, на которой сидел послушник. По кладке побежали трещины. Рахмани отпрянул, совершенно ослепленный.

«Хорошо, мальчик, — донеслось до него сквозь треск остывающего гранита. — Мы ждем тебя…»

Второй раз он ударил прицельно и сдержанно. Затем обмотал кулак тряпкой, в три удара пробил себе выход и свалился на руки молодых жрецов…

Обряд Тишины вырастил нового воина.

Из плена прошлого Рахмани выдернул жалобный скулеж приятеля:

— Дом Саади, я погибну тут…

— Снорри, прекрати ныть, — оборвал Ловец метания приятеля. — Ты позабыл, что такое север.

— Но я замерзаю…

— Я скину тебя в воду, если ты не прекратишь свои глупые жалобы!

Вскоре они встретили первых пеших жителей. Трое мужчин мирно рыбачили, закинув удилища в мутные прохладные волны. Возле их ног в ведерке плескалась чешуйчатая мелочь с сомнительным запахом.

— Дом Саади, такую рыбу не стал бы жрать даже Кой-Кой. А ведь он с голодухи тащит в рот всякую гадость. Сдается мне, эти люди — отпущенные рабы, — зашептал Снорри. — Ты чуешь, рыба больна печенью. Там, внизу, из дыры в набережной, в реку изливаются нечистоты. Если бы у нас в Брезе кто-то вздумал продать такой улов на рынке…

— А где это видано, чтобы смерды искали себе пропитание поблизости от царских резиденций? — возразил Рахмани. — Откуда нам знать обычаи богачей в этой стране? Возможно, состоятельные руссы любят созерцать ночное небо и реку? А вдруг они нарочно ловят отравленную рыбу для подношения злым бесам? Погляди лучше на их удилища. Ты когда-нибудь встречал такие волшебные прозрачные нити, крепкие, как паутина птицееда?

— Я прошу прошения у благородных господ, — старательно подбирая слова, поклонился Рахмани. — Мы — смиренные путники и не хотели бы нарушать ваше уединение. Не подскажете ли вы, как называется этот прекрасный город и как нам проще пройти к резиденции лучшего знахаря Эрисмана?

Рахмани был уверен, что задал вопрос правильно, однако мужчины повели себя крайне странно. Они побросали удилища и столпились у перил, с ужасом разглядывая вежливых пришельцев. От них пахнуло кислым вином, потом и табаком.

— Ну ни хрена себе, — пробасил самый молодой. — Вы из какого цирка сбежали?

Рахмани убедился, что ему ответили на языке, очень похожем на язык русских бояр, однако он разобрал только слово «сбежали».

— Это Питер. Больница Эрисмана — на той стороне, на Петроградской, — выдавил другой рыбак, лысый и плечистый. — В Питере вы, а сами откуда такие?

— Питер, Питер, — удивленно повторил Снорри. — Как удивительно, дом Саади. Город назван в честь святого? Спроси их об этом. Кажется, у почитателей креста есть такой святой…

— Просим извинить наше невежество, если своим вторжением мы оторвали вас от важных занятий, — продолжил беседу Рахмани. — Мы прибыли по Янтарному каналу с Великой степи.

— Ага, по каналу, со степи, — отступая мелкими шажками, закивал рыбак. Потом он увидел, как Снорри чешет задней ногой волосатое пузо, и окончательно замолчал.

— А чего рожу тряпкой замотал? — Самый смелый из рыбаков подвинулся к Рахмани и даже протянул руку, будто пытаясь сорвать платок.

Ловец отодвинулся, невольно выставив вперед ладони. Коварная четвертая твердь подвела его. Саади не стремился никому угрожать, но фиолетовые молнии сами вспыхнули между его рук. У рыбака на груди задымилась полосатая рубаха.

— Мать твою, охренеть… — прохрипел кто-то из мужчин.

Третий рыбак выронил из рук бутыль с водкой. До сих пор он ее прижимал к груди, как грудного младенца. Бутыль выпала и разбилась. Саади точно окунули носом в отраву.

— Моему другу нужна сухая одежда, и оба мы не отказались бы от горячего мяса. Кроме того, нас ожидает раненый товарищ…

— Раненый, говоришь? — Рыбаки переглянулись с непонятным выражением. Тот, кто выронил бутылку, полез в карман.

— Вы не могли бы нам продать ваш камзол, я заплачу серебряный далер. — Рахмани тоже полез в карман и указал на куртку, принадлежащую коренастому рыбаку. Куртка лежала на каменной скамье, возле ящичка с рыбацким инструментом. — Камзол, платье, одежду, понимаете?

— Одежду? Чего? Ах, одежду? — Толстяк, не дожидаясь, пока Ловец достанет серебро, схватил потрепанную брезентовую куртку, швырнул ее под ноги и тонко завизжал: — Да на, подавись, забирай, все забирай!..

— Дом Саади, у того, что слева, в руке — нож, — на языке ярлов быстро проговорил водомер. — Я не понимаю их речь, но, кажется, нас боятся…

— Нож я вижу, — не меняя ровного топа, отозвался огнепоклонник. Он с сожалением убедился, что встреченные люди — совсем не утонченные дворяне. Скорее всего если не дворовые рабы, то освобожденные. Однако вежливость не покинула ловца. — Если благородным господам неизвестно, где принимает знахарь, вероятно, вы подскажете, где ближайший постоялый двор. В нашем друге поселился уршад, но еще не поздно его спасти…

Рыбаки никак не отреагировали на слово «уршад», понятное на всех языках трех твердей, ведь синоним этого имени — смерть. Вместо того чтобы дать вразумительный ответ, они с воплями припустили через дорогу, обогнули трехэтажный особняк, едва не угодив под огромный синий экипаж, и скрылись в кустах.

Смеющаяся луна ухмылялась, повиснув над самым горизонтом.

— Почему они убежали? — растерялся воин.

— Я полагаю, дом Саади, нам надлежит выпустить на волю их рыбу, — глубокомысленно изрек водомер, примеряя странного покроя куртку. — Нам, несомненно, зачтется это благое дело, ибо нет зла в спасении невинной жизни.

— По крайней мере мы знаем, что твердыня носит имя Питера, — обнадежил себя Рахмани. — Очевидно, нам повезет больше, если мы обратимся не к рыбакам, а к праздной публике. Снорри, прекрати скакать по перилам, как глупая обезьяна. Скорее всего, именно ты отпугиваешь людей.

— Сдается мне, дом Саади, что они не видели не только живого водомера. — Снорри с усилием впихнул вторую пару рук в трофейный кафтан. — Напугал их не я, а ты.

Они постояли у круглой тумбы — на ней застыла фигура воителя со шпагой.

— Суворов, — прочел Рахмани. Имя ему ничего не говорило.

Слева и справа вздымались величественные дворцы. Ни единое окно не светилось. С шорохом промчались три безлошадных экипажа, мелькнуло удивленное женское лицо. Посреди площади, на железной паутине, раскачивался мигающий желтый глаз.

— О небо, он следит за нами! — воскликнул Снорри.

За площадью Ловца Тьмы ожидало еще одно потрясение. Впереди, посреди ухоженного зеленого сада, полыхал брат-огонь. Светлая северная ночь сжимала город в сонных объятиях, а брат-огонь плясал в каменной чаше, гордо и задорно, ни от кого не таясь. Возле него не несли вахту дежурные разжигатели, заготовители дерева и псаломщики. Подле гранитного жерла росло несколько чахлых кустиков и стояли обломки стен, покрытые золотыми письменами. Ни алтаря, ни обритых мальчиков с нарисованным на лбу третьим глазом, ни жертвенных животных. На подгибающихся ногах пошел Саади по хрустящей песочной дорожке, не замечая ничего вокруг. Неужели гигант Ормазда одолел в этом мире всех злых дэвов и установил справедливое правление разума? Неужели на улицах повсюду свободно пылают священные огни?

— Дом Саади, тебе плохо? — встревожился водомер. — Не подходи близко, это может быть ловушка. Разве ты слышал когда-нибудь, чтобы склавены или руссы, целовавшие папский крест, жаловали одновременно ваш святой огонь?!

— В краю честного и справедливого правления все возможно, — рассудил Саади. — Если ты такой трус, возвращайся под мост. Я не звал тебя сюда. Дай мне побыть наедине с братом…

И отважно шагнул к огню. Как и следовало ожидать, Снорри с недовольным ворчанием устремился следом. Вблизи Рахмани сразу почуял, что пламя играет за счет земляного газа. Ученика Слепых старцев постигло разочарование. Этот огонь не собирали жрецы из очагов всех сословий, его не добыли из молнии, его не принесли из тлеющего леса. Странная тихая поляна в центре столицы все меньше нравилась Ловцу. На стенах вместе с непонятными формулами благодарения были выбиты сотни имен на языке руссов.

— Храни нас, Царица рыб. — Водомер впервые за долгое время произнес молитву на булькающем диалекте Большой Суматры. — Сдается мне, дом Саади, что здесь выбиты имена несчастных, которых принесли в жертву огню… Разве ты не чуешь, что под нами, в земле, стонут кости невинных?

У Рахмани словно открылись глаза. Ему моментально стали ясны предчувствия и неприятная тяжесть, охватившая тело при входе в сад. Под лежбищем брата-огня когда-то, но не сегодня сгнили тысячи трупов. Кладбище в самом сердце города, немыслимо! Это все равно что зарывать прах у себя под постелью.

Неподалеку, с песнями и бренчанием струн, прогуливалась пьяная компания. Саади не стал их окликать.

— Нет… не может быть. Брат-огонь не жаждет смерти людей, — засомневался Ловец. — Здесь написано, что горожане отдают почести погибшим…

— Дом Саади, а вдруг это капище неприкасаемых хариджанов?

— Уходим отсюда, скорее! — Рахмани попятился, не отрывая глаз от хитрых языков пламени.

Почти бегом они вернулись на набережную. Редкие ночные гуляки в испуге расступались перед ними. Вскоре путники достигли места, где мелкая речушка, закованная в гранит, впадала в большую реку. Под горбатым мостиком, среди нефтяных пятен и мусора, покачивалось несколько лодок. Люди стояли в очередь; кто-то играл на инструменте, который Рахмани с радостью узнал.

Гитара! Как удивительно… На Зеленой улыбке гитарой владели только латины и франки, севернее этот чудесный инструмент был почти незнаком.

— Эй, ребята, прокатимся? — задорно окликнули их снизу. Сверкнул только ряд белых зубов и огонек курительной палочки. — Всего триста за час, все мосты покажу!

— Его лодка слишком мала для Поликрита, — засомневался Снорри. — И кажется, нас с кем-то путают…

— Эгей, да это буржуи! — оживился другой лодочник. — Плиз, ду ю вонт ту хэв э вери гуд тревел? Джаст фифти доллаз, плиз…

— Твои подозрения, Два Мизинца, кажутся мне обоснованными, — горько вздохнул Ловец. — Как только эти маги услышали ютландское наречие, нас сразу приняли за высоких господ. Возможно даже, за принцев крови…

Тем временем вокруг Ловца и водомера собралось человек шесть лодочников, на все лады восхвалявших прелести ночного катания. Все они беспорядочно выкрикивали призывные фразы на дурном британском, прусском и галльском диалектах. Зато на русском они пользовались совсем иными выражениями.

— Дом Саади, нас только что обозвали ослами, кретинами, жирными фирмачами, тупыми а-ме-ри-ко-са-ми… Что бы это значило? Дом Саади, я не узнаю тебя: ты не хочешь ответить на оскорбления?!

— Нет, Снорри, я жду, когда подойдет к берегу вон та прозрачная посудина, на которой спереди нарисованы зубы. И я рад, что эти люди нас обзывают. Это значит, что в глубине души они протестуют против чужеземного ига.

— Сдается мне, дом Саади, что ты стал рассуждать, как твой друг, неистовый дом Ивачич? Ведь это он всю свою жизнь положил на алтарь восстания? Неужели ты стал сочувствовать бунтовщикам?

— Я всегда сочувствую тем, кто несправедливо унижен. Так учили меня Слепые старцы, так учил меня отец, пусть будет к нему благосклонен Всевышний… Но восстаний затевать мы не будем. Наша задача — спасти Зорана, это первое. Наша вторая задача — прорыть устойчивый Янтарный канал. Прочитай, Снорри, что написано на борту этой восхитительной посудины?

— «Эсминец „Со-об-ра-зи-тель-ный“», — по слогам прочел водомер. — Сдается мне, эта штуковина не выстоит против боковой качки… Дом Саади, а ты не почуял еще ни одного канала?

— Трижды почуял, — признался Рахмани. — Все три где-то глубоко в реке, и все три заперты. По ним никто не ходил. Меня это пугает, Снорри. Такое впечатление, что люди здесь вообще не пользуются Янтарными каналами.

— Но это невозможно, — расхохотался водомер. — Тогда их караваны неделями и месяцами добирались бы в другие города…

«Восхитительная посудина» тем временем ткнулась обрезиненным носом в берег. По шатким мосткам с возбужденным щебетанием стали спускаться пассажиры. Саади насчитал восемнадцать человек.

На палубе остались двое — плотный бородатый дядька в полосатой нательной рубахе и совсем молоденький мальчик, в фуражке, но с метлой. Мальчик принялся подметать внутренности прозрачного корабля, а капитан задумчиво закурил, картинно облокотившись о штурвал.

— Двоих не повезу, — сразу же отмахнулся он. — На двоих — это вон с ними, с мелюзгой, общайтесь. Там вам и скорость, и с ветерком, и за пивком. У меня серьезное экскурсионное судно.

— Эй, мужик, тут очередь, ты не один! — лениво окликнули с берега.

Оказалось, что возвращения вместительного кораблика давно поджидала компания молодежи. Лодочники тоже хищно поглядывали, не желая упускать жирный кусок.

— Мы хорошо заплатим, — настаивал Рахмани. — Настоящим серебром, а не бумагой.

Лодочник только фыркнул. Очередь зароптала.

— Эй, тебе два раза повторять? — Детина в брезентовой куртке попытался схватить Ловца за плечо. — Убирайся, пока цел… ах ты гад!

Он не удержался на ногах и неловко шлепнулся на мокрые камни. Саади, не оглядываясь, вывернул обидчику руку и потащил к воде. Тот взвыл и, вынужденный ползти за вывернутой рукой, плюхнулся в реку.

— Вот сволочи! Никакие они не иностранцы! Головы нам морочили, гниды! — закричали хором лодочники.

— Дом Саади, эти люди крайне непоследовательны, — изумился водомер. — Вначале они оскорбляли нас за то, что мы чужеземцы, что само по себе указывает на их варварство. Затем они принялись оскорблять нас за то, что мы — не чужеземцы…

— Не, ребята, баста, моя смена кончилась, — вдруг озлился полосатый капитан. — Я вообще никого больше не повезу. Утро уже, всю ночь глаз не смыкал. Вон с мелюзгой покатайтесь!

И запустил двигатель.

Немного разочарованная толпа тут же утешилась предложениями других лодочников. Искупавшийся парень с поврежденной рукой куда-то убежал. Ловец думал одно мгновение. Вблизи других приличных посудин не наблюдалось.

— Снорри, догони его!

— А если он будет упираться?

— Выброси его в воду и верни баркас сюда.

— Храни нас Царица рыб! — пискнул Два Мизинца. — Как ты дерзок, дом Саади! Ведь водить по воде такое большое судно без паруса и гребцов может только маг-чернокнижник…

— Он не маг, и никто из них не умеет колдовать, — уверенно отрезал Саади. — Могуществом обладает лишь тот, кто придумал и укрепил на всех этих челнах машины, питающиеся нефтью. Разве ты не чуешь едкого запаха, Снорри? Разве не ты мне рассказывал, что в Лондиниуме, по железным колеям, пустили машину, которой движет сила горящего дерева? Не бойся, друг мой, догони его и верни. Можешь дать ему пару оплеух.

Два Мизинца со вздохом скинул одежду. Немногочисленные зрители на пристани ахнули, когда высокий нескладный человек вдруг начал превращаться в гигантского паука. Его коленные суставы вывернулись назад, ступни невероятно расширились, превратившись в плоские волосатые лапы, откуда-то появилась лишняя пара бесконечно длинных, также волосатых рук. Спина стала тоньше, плечи сузились, шея укоротилась, все туловище кошмарного иностранца превратилось в веретено, с необычайной скоростью заскользившее по воде.

«Сообразительный» не успел уйти далеко. Когда юнга, он же — первый помощник, он же — племянник капитана, разглядел, кто лезет на борт, он не сомневался ни секунды. С воплем выпрыгнул и поплыл к берегу, побивая все свои прежние рекорды. Пожилой капитан корабль покинуть не захотел. Он отважно взмахнул чем-то тяжелым и острым перед мордой чудовища, а в следующую секунду его разоружили и, подцепив за ногу, дважды макнули головой в воду. Женщины на берегу завизжали, но капитан остался жив.

Его снова поставили вертикально на палубу и показали, как действуют при необходимости средние конечности водомера. Причем без всякого ножа. Два Мизинца вспомнил веселое времечко, когда приходилось показательными упражнениями завоевывать воровскую корону славного города Брезе. Он располосовал на щепки две деревянные лавки, причем зрители, как всегда, ничего не успели заметить.

И капитан «Сообразительного» смягчился. Глядя в вытянутое, жирно блестящее, волосатое рыло ночного гостя, он решил, что еще один рейс погоды не сделает. Даже бесплатно. А потом можно попытаться все забыть, продать баркас и уехать в деревню, подальше от воды…

Рахмани спрыгнул на палубу «Сообразительного». Места позади штурвала вполне должно было хватить для Поликрита. Правда, придется выкинуть еще несколько деревянных скамеек… А Зорана как раз лучше разместить под крышей, чтоб не заливало грязным дождем.

— Нам необходимо забрать раненого друга, он ждет вон под тем мостом. Затем нас надо как можно скорее отвезти на реку Карповку, к резиденции великого Эрисмана, — твердо заявил Ловец. — Если ты все сделаешь быстро, я щедро вознагражу тебя. Ты получишь двойную цену, против той, какую имеешь от своей эк-скур-сии… Если ты вздумаешь перечить мне, я скину тебя за борт и сам воспользуюсь твоим… эсминцем.

У капитана экскурсионного корабля и у Снорри физиономии разом вытянулись. У капитана — потому что он увидел перед собой пасть волка со змеей вместо языка, а Вор из Брезе напугался, что лодочники сейчас нападут скопом.

И тогда непременно придется кого-нибудь убить.

На крошечной пристани стало очень тихо. Замолчали даже случайные гуляки. Капитан «Сообразительного» внимательно разглядывал серебряную монету. Он очнулся только тогда, когда Рахмани встал позади и взял его за плечо железной рукой. Бородач повернул ключ, под ногами ловца затрясся металл. Заробев от близости колдовства, Саади быстро прочел две охранные формулы.

— Отдать швартовы! — хрипло каркнул капитан.

Мальчик-юнга, весь мокрый, трясся на берегу.

Освободить канат было некому. Под дружное «Аххх!» провожающих одним движением голени Снорри перерезал канат. Онемевшие лодочники и пассажиры глядели вслед, пока «Сообразительный» не развернулся и не набрал скорость.

— Больницу Эрисмана я знаю, кто ее не знает. Но как я войду в Карповку? — жалобно проскулил капитан. — Там так просто не развернешься…

— Сдается мне, дом Саади, что знахаря Эрисмана ты не запугаешь так же легко, волчьей маской, — прокряхтел Два Мизинца, присматриваясь к надвигающейся громаде моста. — Но вот что меня настораживает… В воздухе носится слишком много зла. Ты заметил, нам никто не хотел уступить, хотя ты предлагал деньги? Не могло ли так случиться, что мы угодили в один из проклятых городов?

После этих слов оба вздрогнули. Дом Саади невольно потянулся поправить платок, закрывавший лицо. «Сообразительный», уверенно лязгая мотором, пробирался на середину реки. На столбах развевались флажки, на каждом виднелся силуэт медведя. Саади был вынужден согласиться с водомером. Слишком много зла, необычно даже для покоренной страны. Слова внезапно обрели совсем иной, зловещий смысл. Тревожные воспоминания хлынули в душу Ловца, как волны Северного океана при утреннем, яростном приливе.

Он-то хорошо помнил, что такое проклятые города. Из них не было выхода.

6 Одноглазый Нгао

Я несла нюхача сквозь парк; Кой-Кой грел мне спину, а где-то неподалеку охрипшая наставница воплями собирала непослушных детей в стеклянную карету. Слушая ее жалобные угрозы, я вдруг вспомнила совсем иных детей.

Детей из страны Бамбука.

У меня сразу заболели ребра с обеих сторон груди, потому что кожа вспомнила удары бамбуковой палки. Наставник Хрустального ручья мало говорил, но жестоко наказывал за малейшую ошибку.

Но до того, как я познакомилась с наставниками Хрустального ручья, мне пришлось одолеть немало тягот. Мне пришлось пересечь три моря на корабле джайнов и трижды ощутить на своей шкуре ярость Всевышнего.

Как я попала к джайнам? О, это был извилистый путь. После того как подлецы гандхарва продали меня в рабство, несколько лет я танцевала в храме дэвадаси, и пусть никого не обманывает это вкусное слово. Я была рабыней-женой ослепительного бога Сурьи, в храме-колеснице, на берегу Бенгальского залива. Я принадлежала всем мужчинам, которые пожелали бы меня взять, но переспать с храмовой танцовщицей — не слишком дешевое развлечение. Случилось так, что я убила своего состоятельного любовника, надеясь при помощи его денег добраться до Янтарного канала, но меня перехватили в пути. Меня не отдали крокодилам только потому, что в храме остро не хватало девушек, столь же красивых, ловких и умных, как я.

Таких, как я, там вообще не было.

Меня не кинули в пруд с крокодилами, не привязали над муравейником, меня всего лишь избили и запретили выходить наружу. Долгое время я провела в чреве храма, танцуя для магарадж танцы более древние, чем сами Упанишады. Глаза мужчин стекленели, когда они следили за моим полетом, потому что они видели не обнаженную, раскрашенную девушку, а пляску бесконечной мудрости, на которой держится мир. О, я была самой послушной, весьма долго я притворялась и дождалась своего нового покровителя.

Управительница шепнула мне, что мой танец между костров привлек внимание одного высокого гостя. Его корабль терся днищем о ступени Черной пагоды, хотя должен был отплыть еще вчера. Управительница сказала, что этот человек потерял рассудок, наблюдая, как я изгибаюсь с факелами и живыми змеями.

Этот мужчина, рослый, худой, черный и почти красивый, принадлежал к банджару потомственных джайнов. Он находился в родстве со многими жрецами своего сурового божества, но джайны морей сильно отличаются от своих сухопутных собратьев. Последователи сухопутного банджара смысл существования видят в том, чтобы пройти свой путь незаметно, не навредив природным элементалям, включая мух и комаров. Морские джайны точно так же боготворят всякую былинку, но это не мешает им нанимать стражу и заниматься морской торговлей.

Я многому научилась у джайнов на закатах, когда Черная пагода отдыхала от пляски свечей и караванов посетителей. Да, я могла бы сбежать двадцать раз, уговорив какого-нибудь простофилю спрятать меня в повозке среди мешков с бататом и манго. Но, начав дело, следует его завершить, дабы не возвращаться, как говаривал позже мой суровый любовник Рахмани Саади.

Я накрепко запомнила слова Красной Матери, что духов сильнее человека быть не может. Ведь если бы духи стали сильнее человека, они давно повелевали бы нами, как блеющими овцами, а это не так. Блеющей овцой, пачкающей шерсть в собственном навозе, становится лишь тот, кто недостоин повадки красного волка. Красный волк способен неделями терпеть в засаде, но никогда не станет терпеть в неволе.

Я терпела в засаде, пока однажды, в период цветения белого шиповника, о подводные ступени Черной пагоды не ударился килем четырехмачтовый барк джайнов. Жрецы миролюбивой секты берегли ос и скорпионов, но без угрызений совести использовали труд сотни весельных рабов. Мой покровитель отплывал в сторону Желтого моря, в далекий край, именуемый страной Бамбука. Услышав такую новость, я двое суток танцевала только для него, а затем еще сутки — для его бронзоволицых спутников.

Ополоумев от блеска моих порхающих бедер, от иероглифов, которые выводил в воздухе мой пупок, от ароматов имбиря и эфедры, джайны взяли меня на корабль. Грохнул барабан, внизу защелкал бич, и свежая смена гребцов ударила веслами о воду. Быстроходный барк набрал ход, на юте застучали в таблы, захлопал на гафеле парус, застонали снасти, и очень скоро Черная пагода растворилась в объятиях джунглей. Последний раз в жизни помолилась я неистовому Сурье, который был так жаден до юных танцовщиц. Последний раз я помолилась чужому богу, упрашивая его забыть обиду, и сразу же спела дикую песню во славу Леопардовой реки. Я позволила себе вспомнить дом. Ненадолго, потому что путь джайнов лежал совсем в другую сторону.

Когда божественная Земуна пролила на небо молоко, я танцевала для своего нового хозяина и его друзей. Я извивалась в вечном танце, а их глаза источали сандаловое масло. Они хлопали заскорузлыми ладонями в такт звону моих ножных браслетов, они восхищенно подвывали, когда я исполняла фигуры «качающейся кобры» или «страсти львицы», их жалкие мужские мысли расплавлялись в горне желаний. Но я вовсе не хотела, чтобы купцы передрались до окончания путешествия. Джайны везли в страну Бамбука богатый груз сердоликов, сапфиров и аметистов, везли ценные притирания и двадцать шесть сортов пряностей. В моих интересах было добраться до портов Хонсю в мире и согласии. Поэтому я шепнула моему спасителю Бусу, что пять ночей буду танцевать для него одного, а прочим пусть сообщат, что меня скрутила морская болезнь. Пусть подзабудут меня…

О длинное имя моего спасителя Бусубаннешвах-сингха можно было сломать язык, посему я называла его господином или коротко — Бус, в те минуты, когда надлежало изображать страсть. Для защиты своих товаров Бус содержал крепкую стражу из воинственных сигхов. Эти суровые круглобородые парни готовы были зарезать любого, в полном согласии с их религией.

Месяц небесный пастух рассыпал над нами зерна, месяц божественная Земун разливала Млечный Путь. Мы причаливали пять раз, в портах земли Драконов и земли Тай, и последний раз — на островах краснолицых циклопов. Пять раз я могла сбежать, но сдерживала себя. Днем я терпела вонь масляных фонарей и крысиную возню в трюмах, только ночью поднималась на палубу и, облизывая соленые губы, слушала, как во мраке стонет такелаж. Даже с ценностями, которые я планировала прихватить в сундуках Буса, я не смогла бы найти на берегу нужный Янтарный канал, в стране чужих обычаев и чужих языков. Ведь я тогда была совсем девчонкой!

Беда подстерегла купцов, когда до страны Бамбука оставалось не больше недели пути. Пираты напали в тот момент, когда медоточивый Бус, в припадке щедрости, живописал мне мои будущие позолоченные хоромы подле священного озера Саровар. Бус катал по моему животу жемчужины, называл меня дивной птицей и умолял еще разок «прокатиться на шее льва». Я надувала губки, требовала аметистов для ожерелья и в сотый раз переспрашивала, будут ли плавать лебеди вокруг моего будущего дома на воде.

Буса я планировала заколоть во сне. Ведь я успела к нему немножко привязаться.

Две пиратские джонки Одноглазого Нгао взяли нас в клещи в утреннем тумане. Десять крюков воткнулись в фальшборт с одной стороны и дюжина — с другой. С коротким лязгом упал «ворон», и низкорослые, юркие люди в желтых повязках посыпались нам на головы. Сигхи-охранники достойно встретили врага. Не успев толком проснуться, они уже орудовали своими поющими закаленными мечами. Меч сигха начинает петь лишь тогда, когда его владелец достигнет высокого уровня мастерства. Тогда канавки на лезвии наполняются ветром, и ветер уже не вытекает, ветер дрожит, прижавшись к поющему металлу, как робкий щенок. В то утро на палубе пел целый хор разукрашенных резьбой мечей. Сигхи перерубили половину абордажных канатов и скинули за борт полторы дюжины пиратов.

— Измена! Измена! — кричал кто-то на корме. — Румпель сломан, компас сломан! Нас предали, рулевой бежал! Нас заманили в ловушку к пиратским шхерам!

Бус отшвырнул меня в угол и велел спрятаться. Пока я натягивала мужские шаровары, мой господин в одной набедренной повязке ринулся по трапу вверх. Его убили быстро и умело. По деревянным ступенькам, навстречу мне, полилась его кровь.

Одноглазый Нгао знал свое дело. На палубу посыпались горшки с горящей паклей и маслом, небо заволокло дымом. В дыму слышались хрипы, проклятия и звон мечей. Пушки не применяли, наверное, Нгао боялся потопить и свои корабли вместе с нашим. Лишь несколько раз грохнули залпом из тяжелых ружей. Разбойники прыгали откуда-то сверху, они скользили по канатам, как обезьяны. В проеме люка снизу я видела лишь топчущиеся ноги: одни — босые, другие — в сапогах.

По обычаям мореходов тех краев, трюмные рабы и наемники-инородцы не собирались с оружием в руках защищать хозяев барка. Я кое-как прикрыла наготу, выбежала в нижний коридор и закричала на них. Но трусливые шакалы только качали головами и смотрели в пол. Если бы весельная команда и прочие рабы взялись за оружие, сигхам удалось бы отстоять барк. Но напуганные глупцы в трюмах покорно ждали новую плеть.

Ненавижу любые стаи.

Наверху бились лишь три неполные дюжины сигхов и девять ветеранов из команды корабля. Они заливали шканцы кровью врага, они рычали, как бешеные тигры, но силы были слишком неравны. Вонючие бандерлоги с ножами в зубах, визжа и скалясь, падали с рей на головы нашим защитникам.

Привычное оружие храмовых жриц, когда нет ни одежды, ни возможности спрятать что-то на теле, — это заостренные спицы в прическе. Но Бус, как назло, распустил мне волосы. Поэтому я подобрала то оружие, которое мне бросилось в глаза. Два коротких кинжала, кривой — чтобы вспархивать животы, и прямой, тяжелый, как чекан, им удобно с одного удара пробивать глазницу. Меня никто не учил драться, но в тот момент сомнений не возникло. Отсиживаться в трюме означало попасть в лапы к разбойникам, новое рабство, страшнее предыдущего. Я мангустой проскользнула через кормовой люк, не заметив даже, как порвалось, зацепившись за гвоздь, мое панджаби.

Наверху творилось страшное. Пристройка горела, бизань-мачта горела, снасти дымились. С пиратского корабля стреляли из мушкетонов, не очень точно, но громко. Черный порох хинцев давал больше вони, чем огня.

Сигхи сражались, распушив бороды, стоя по колено в пламени. Их волосы, никогда не стриженные по вековым обычаям, разметались, как косы страшных демонов. Сигхи дрались в спаянном строю, у их ног росла груда трупов, но щуплые бритые мужчины подбирались сзади, замыкая кольцо. Через носовой люк они уже ворвались в чрево барка и тащили оттуда мешки с добром. Двое богатых купцов, товарищи Буса, валялись с отрубленными головами. Одна из пиратских джонок, слишком близко прижавшаяся к нашему боту, тоже запылала. В первую очередь вспыхнули тростниковые паруса, и я смогла сквозь клочья дыма разглядеть размеры пиратского корабля. Возле Черной пагоды нередко приставали суда купцов, все они были приземистые, широкие, с низкой осадкой. Пиратские джонки Нгао походили на вытянутых хищных рыб; казалось, они почти парят над водой.

В коридоре подле заднего люка мне повстречались двое, они ломали дверь в одну из кладовых. Они были слишком увлечены своим делом и позволили мне подобраться близко. Когда они меня заметили, было уже поздно хвататься за топоры. Я хорошо рассмотрела этих морских крыс вблизи — короткие кривые ноги в грубых штанах, широкие спины и развитые мышцы груди. И желтые повязки, закрывающие верхнюю часть лица. Как мне объяснили позже, наивные разбойники верили, что, если закрыть лицо, противник перед смертью не успеет прихватить их души в ад.

Они уставились на мой голый бок и наполовину голую грудь и позабыли про свои топоры. Я воткнула кинжал в шею ближайшему косоглазому, а, пока второй нащупывал на поясе нож, я присела и снизу ударила ему в пах. Сама того не замечая, я танцевала танец «молодого тигра». Второй хинец умер некрасивой смертью. Он заверещал тонко, как угодившая в капкан мышь, упал и стал биться о доски.

Тут в коридор свалился еще один пират, он завопил, указывая на меня, выхватил нож, и мне пришлось спасаться. Бежать было особо некуда, пришлось по параллельному трапу лезть вверх. Следует отметить, что появление полуголой смуглой девушки, украшенной кольцами, серьгами и браслетами, произвело на сражающиеся стороны больший эффект, чем если бы с неба свалился взвод солдат. На меня уставились все — и команда Нгао, и уцелевшие защитники барка.

Пользуясь замешательством, я прыгнула на борт, оттуда — на спины двум мерзавцам, которые рубили канаты. Они пытались освободить свою загоревшуюся джонку. Хинец, что попался мне внизу, выкатился следом на палубу, он орал, указывая на меня. Кто-то метнул топор, еще один, но я изогнулась змеей трижды, и треугольные острые лезвия воткнулись в дерево. В Черной пагоде меня не учили нападать, но защищаться, уходя от ударов, — это всего лишь танец. Сигхи закричали одобрительно, мое появление придало им сил.

Пират на бортике перерезал наконец канат и обернулся ко мне. Его товарищ попытался ткнуть меня в живот длинной пикой. Сзади торопился третий. Некоторое время, под радостные завывания публики, они топтались, сопели и очень удивлялись, что никак не могут нанести мне вред. Тут корабли стукнулись бортами, налетела волна, и под шумок я вспорола живот одному из моих соперников. Другому я воткнула в глаз кинжал, прямо сквозь прорезь в желтой повязке. Он покачался на краю и рухнул вниз, между бортов. Сквозь щель в повязке я увидела его безумный, налитый кровью уцелевший глаз. Тот, кто махал пикой, отступил в страхе, но с юта спешили на помощь другие, на ходу разматывая сеть.

Один из сигхов, раненный раз шесть, весь в крови, желая помочь мне, кинул метательный нож. Я проследила взглядом его медлительное вращение, качнула бедрами, пропуская мимо себя, и — нож наискось разрезал брюхо мелкого урода с пикой. В следующий миг сигха затоптали, а я подпрыгнула, повисла на какой-то веревке и перескочила на спасательный баркас. Грохот и лязг окружали меня. Мужчины с сетью топтались внизу, со своего мостика им орал что-то квадратный хинец, весь в пене и в косичках. Я спрыгнула вниз внезапно, ударив пяткой точно в нос одному зазевавшемуся гаду; он держал сеть обеими руками. До последнего мига он не мог поверить, что его атаковала почти голая и вроде бы безоружная девчонка. Он упал на колени, бросил сеть, зажимая сломанную переносицу, и увидел… как его собственные кишки вываливаются из распоротого живота.

Свежевать скотину я научилась неплохо.

Сигхи и пираты с новым ожесточением схватились между собой, а я побежала на нос, лавируя между трупами, бочками и тюками, уворачиваясь от летящих ножей и кусков тлеющих парусов. Бежать мне, собственно, было некуда. По счастью, смелые подручные Нгао не сражались с помощью крепких луков, в море не находилось удобных мишеней для дальнего боя. Пара арбалетов и неловкие ружья — не в счет, их просто некому было заряжать. Найдись на борту хоть один толковый лучник — и меня бы давно подстрелили!

Прямо передо мной возникли две ухмыляющиеся рожи. Оба намазались перед боем салом, их косички и бороды стояли дыбом, повязки закрывали верхнюю часть лица, от обоих несло протухшей рыбой. Повинуясь хозяину, они тоже попытались накинуть на меня рыбачью сеть, крупноячеистую, всю в жутких крючках. Я сделала сальто и приземлилась позади них.

Сеть полетела в пустоту. Я оттолкнулась ногами, в обратном сальто ударила ближайшего пирата двумя пятками в лицо, он заорал и свалился в воду. Снизу, между двух трущихся бортов послышался долгий хруст. Второй хинец схватился за длинный кривой кинжал, взмахнул им, но не ударил. Откуда-то из дыма раздалось повелительное мяуканье — Одноглазый повелел брать меня живой. Я плохо видела главаря разбойников, но он не произвел на меня впечатление грязного монстра. Сморщенный, загорелый дочерна, высокий, в грязных желтых тряпках, с богато инкрустированными пистолями и сверкающим эфесом сабли. Саблю он наверняка отнял у какого-то аристократа. Нгао бранился тонким голосом и раздавал тумаки налево и направо, направляя своих нерадивых помощников в пекло боя.

Не особо соображая, я подтянулась на канате, забросила тело на рею, легко пробежалась под улюлюканье хинцев к гнезду впередсмотрящего. Пиратам было на что посмотреть, камиз на мне разорвался почти пополам. Оборонявшихся оставалось меньше трети от первоначального числа. Они дрались стойко и слаженно, но враги взяли их в кольцо. Кроме того, люди Нгао стали заряжать ружья, у них в руках появились тяжелые топоры на длинных рукоятках. Одним взмахом такой секиры можно разрубить человека вместе с доспехом! Звонкие мечи верных сигхов не могли противостоять тупой ярости абордажных орудий…

Не дожидаясь конца схватки, с обеих пиратских джонок сбросили мостки, по ним шустрые носильщики понесли добро моего убитого господина. Они вгрызались в трюм через носовые люки и тащили на себе тяжести, точно лесные муравьи. Я ощутила ярость, когда заметила среди желтых повязок врага бритые головы наших трюмных матросов. Эти подонки уже успели присягнуть новому капитану! Они выносили добро Буса, а стало быть — и мое добро. Во всяком случае, на сапфиры, аметисты и прочие камни я имела серьезные виды. Со всех сторон ко мне подбирались по веревочным лестницам, скалились, манили к себе. Я не стала их дожидаться, я готова была ринуться вниз и разбить голову о палубу. Но жизнь следовало продать дорого!

Я пронеслась над головами дерущихся. В тот день я исполнила, пожалуй, самый сложный танец дэвадаси. Настоятельница Черной пагоды была бы мной довольна! Я спрыгнула на шаткие мостки, прямо перед отшатнувшимся матросом. Я узнала этого изменника — он был помощником при кухне, рабом из народа ория. Бус выучил его и выкупил у магараджи Ориссы, когда парня собирались скормить львам на охоте.

— Так вот как ты платишь за добро. — Моя улыбка была подобна небесному серпу. Пока он смотрел на мою грудь, я ударила его кинжалом в живот.

Он застонал и рухнул в воду с мостков, вместе с мешком, который тащил на плечах. Следом за ним, пригибаясь под тяжестью тюков, карабкались на высокий борт джонки наши бывшие весельные рабы. Первого я ударила с левой руки в щеку, мои глаза застилала ярость. Раб в ужасе качнулся назад, толкнул тех, кто полз за ним, еще кто-то не удержался и рухнул в темную щель. Пошла сильная качка, движение на мостках застопорилось, задние напирали, а передние страшились моих криков и маленького кинжала. Главарь пиратов что-то выкрикнул на своем мяукающем языке, видимо — потерял терпение и приказал прибить меня. Так я решила тогда, но ошиблась. Одноглазый Нгао сообразил, что шустрая девчонка с такой необычной внешностью принесет ему не только деньги, но и славу среди пиратов. Как мне позже растолковал Рахмани, среди «желтых повязок» считалось большой удачей держать в наложницах дочерей народа раджпура, особенно тех, кого считали колдуньями. Считалось даже, что ночь, проведенная с девушкой вроде меня, может принести удачу и неуязвимость в бою…

Кто-то навалился сзади, ухватил меня поперек туловища, я скользнула вниз, разбойник не сумел удержать меня в объятиях. Я с размаху пришпилила его ступню кинжалом к палубе, а когда он с воплем нагнулся, я дважды, снизу, ударила его в грудь и в горло…

И на этом мой бой закончился. Они упали мне на спину, гурьбой, с веревками, плотной дышащей массой, не позволяя разогнуться. Кто-то намотал на руку мои волосы, кто-то бил по затылку тяжелым, деревянным, вероятно — рукоятью топора…

Последнее, что я запомнила, перед тем как провалиться в багровую шахту, — веселую улыбку Одноглазого Нгао. Его щербатая пасть очутилась совсем близко, а по кустистым бровям ползали мелкие серые вши…

— Господин говорит, что ты красивая, — просипел кто-то над ухом. — Господин говорит, что отрежет тебе нос и уши.

7 След колдовства

— Я чую волшебство, — встрепенулась Кеа. — Слабый, очень слабый след, госпожа.

— Куда идти?

— Госпожа, это не совсем то, что ты ищешь…

— Что ты хочешь сказать?

— Мне трудно подобрать слова… Ты ведь хочешь встретить могучих чародеев, а я нашла слабую девчонку.

— Я хочу встретить тех, кто забрасывает подарки на сторону вечной Тьмы. Я хочу встретить тех, кто породил Камни пути. Тех, кто откроет нам Янтарный канал. Это ведь так просто, Кеа…

— Я сожалею, Женщина-гроза, но это не просто. Здесь никто даже не прибегает к помощи Оберегающего в ночи.

— Кеа, не смеши меня. Смотритель маяка оберегает путь каждого во мраке. Его любви и усердия хватит даже на бестолкового нюхача.

Мы внезапно вышли на ярко освещенное место и оказались на узкой дорожке посреди прозрачных торговых ларей. Слева торговали винами и табаком, справа — цветами, а дальше — снова вином и пивом… Возле лавок покуривали плотные мужчины, удивительно похожие на стражника Владимира из таверны.

Я невольно замедлила шаг.

— Домина, неужели меня не обманывают глаза? — подал голос перевертыш. — Неужели ты видишь то же самое?

— Да, Кой-Кой. Укуси меня скорпион, если в этой лавке не развешаны по стенам Камни пути.

— Дайте и мне посмотреть, — всполошилась Кеа. — Да, не сомневайся, домина. Ими торгуют, как мясом или сапогами. Я чую запах бумажных денег. Большая часть Камней — живые, их трогали множество раз…

Со мной что-то случилось. Будто сильный чародей ударил формулой Охотника. Я стояла, прилипнув носом к прозрачной стене лавки, и плакала. Да, я плакала, как девчонка, не могла сдержать слез.

— Чем мы можем вам помочь?

Оказалось, что эти двое, мальчик и девочка в одинаковых желтых куртках или сорочках, но без единой пуговицы или застежки, уже давно вышли наружу и терлись возле меня.

— Мы открыты круглосуточно, заходите, пожалуйста…

— У нас новые поступления!

— Какая модель вас интересует?

Я позволила завести себя внутрь. Камни пути лежали и стояли рядами в хрупких сервантах. У входа дремал величественный мужчина в квадратной безрукавке, с дубинкой, тоже очень похожий на стражника Владимира из таверны. Я стала догадываться, что на четвертой тверди к каждому столу на базаре приставлен свой стражник…

— Кой-Кой, ты соображаешь, о чем они говорят?

— Кажется, они пытаются продать тебе один из Камней.

— Сколько живых Камней я могу купить на эти деньги? — Я выложила на прилавок груду скомканных бумажек.

Лавочники опешили, но стали послушно считать. Зато почему-то всполошился стражник. Он поднялся, скрипя костями, и стал ходить вокруг меня, пытаясь заглянуть под плащ. То есть под Кой-Коя. То ли его увлекли мои клинки, то ли — моя, перехваченная ремнями, спина.

— Телефон какой марки вам нравится?

— Цена зависит от наличия дополнительных функций…

— Какую сеть предпочитаете?

Они бормотали невнятно, словно ведьмы народа банту.

— Ваш паспорт, пожалуйста.

— На кого будем оформлять?

Они уставились на меня одинаковыми, прозрачно-преданными глазами. Так мы и глядели бы до утра друг на друга, но на помощь пришел незаменимый перевертыш:

— Домина, они требуют с тебя документ. Паспорт — это вроде подорожной грамоты, какую выдают каждому купцу перед Янтарным каналом…

Пассспорт! Ну конечно же, тысяча демонов! Как я могла забыть это противное шипящее слово, которым пугают детей на Зеленой улыбке. Это змеиное слово, несомненно, придумали бавары, норманы или римские прелаты, чтобы осложнить жизнь простым людям. Я вспомнила, с каким трудом Рахмани доставал мне нужную бумагу с хищными орлами и как нас нагло проверяли все кому не лень…

На Зеленой улыбке обожают паспорта. Кажется, скоро там раздадут бумаги последним нищим. На Хибре пока обходятся подорожными и верительными грамотами шейхов, которые несложно купить. Только моя родина, Великая степь, свободна пока от мусора.

Этот удар еще предстояло пережить. Наша мечта, наша любимая четвертая твердь, планета чести и любви, оказалась местом, где мерзкая бумажка заняла место человека! Что бы сказали Матери-волчицы…

— Кой-Кой, скажи им, что у меня нет паспорта. — Я добавила к бумажным деньгам две золотые драхмы.

Увидев золото, дверной страж чуть не подпрыгнул до потолка. Тут выяснилась удивительная вещь. Я, конечно, допускаю, что на Великой степи и даже на Хибре встречаются крестьяне, никогда не слыхавшие о перевертышах, но такой дикой реакции я не ожидала.

— Чего уставился, мужлан? — вежливо спросил Кой-Кой. — Тебя разве не учили, что не пристало разглядывать замужнюю даму?

У человека в квадратной безрукавке перекосило набок рот. Он выставил впереди себя дубинку, словно она могла защитить его, и стал отступать назад. Девочка в желтом что-то закричала, но не успела. Охранник ударился спиной о прозрачный сервант, набитый Камнями, и…

Неустойчивое сооружение не выдержало его веса, покачнулось, внутри обвалились две полки, Камни посыпались мне под ноги, словно обычные булыжники.

— Я поражаюсь, домина, до чего неудобной мебелью пользуются в здешних торговых рядах, — философски заметила Кеа, очень кстати высунув из корзины свой любопытный нос.

В ответ на появление нюхача хором завопили оба торговца. Стражник вскочил с пола, поскользнулся и стал неловко отползать в угол, дергая себя за задний карман.

— Кой-Кой, тебя они понимают лучше. Спроси, как я могу попасть на прием к властителю Мегафону?

Кой-Кой внятно перевел. Желтые рубахи защебетали тревожно. Но, кажется, их больше занимал упавший охранник, они так и не заметили, что с ними говорит коричневый плащ.

— Они говорят, что… туда можно позвонить.

— Переведи — я не понимаю. Скажи им, я настаиваю, пусть укажут точный адрес резиденции владыки. Скажи, что мы проделали долгий путь.

Кой-Кой затараторил на грубом языке руссов. Девочка вначале честно кивала, а затем ее глаза остекленели. Она увидела, что с ней разговаривает плащ, высунувший глаза и рот из-за моей спины. Тут эти два безумца заорали хором, охранник к ним присоединился. А девица что-то сделала под прилавком, и помещение наполнилось тоскливым воем.

— Домина, кажется, нам снова придется бежать, — грустно предположил перевертыш. — Я опасаюсь, что этими звуками они призывают городскую стражу.

Я схватила со стола русские деньги, затем подумала, сгребла в сумку сразу четыре Камня пути и швырнула им деньги назад.

Мы снова бежали, запутывая следы. Дважды я кидала назад формулу развилки и формулу тупика. Без особых знаний ни один тупой стражник не способен пробраться через созданные мной препятствия. Наконец справа выросли пятиэтажные гебойды, роскошные, старинные особняки. Такими я когда-то восхищалась в Кенигсберге.

— Женщина-гроза, мы постоянно удираем, — раскапризничалась Кеа. — У меня будет несварение желудка, и тогда натерпятся все. Послушай меня хотя бы раз, остановись и подумай. Почему мы еще не нашли ни одного местного правителя, зато все время бежим? Я потянула слабую нить волшебной силы и снова потеряла ее среди паутины твоих защитных заклинаний. Если мы не отыщем настоящую колдунью, нам никто не откроет канал. Мы останемся здесь очень надолго, если не сказать хуже…

Нюхач, как всегда, оказалась права.

Я разыскала в кустиках место почище, выкинула у Кеа из корзины огрызки, велела перевертышу сторожить, а сама уселась в позу лотоса. Следовало подумать, что же с нами происходит.

Прошло не очень много времени, подкрался рассвет, зато я почти полностью освободилась от груды ненужных сомнений.

Я догадалась, где мы сделали ошибку.

Мы слишком уверовали в то, что нас ждут и нам рады. Нас не ждали, и никто не испытывал счастья от нашего появления.

Я поделилась невеселыми мыслями со своими спутниками, и они согласились.

Затем я еще ненадолго отрешилась, собравшись в позе «вкушающий вечности», а когда вернулась в реальность, мои мысли текли безмятежно и вольно, как прозрачные слезы с Соленых гор.

— Послушайте, я только что оживила все четыре Камня пути. Вы слышали, как они поют на разные голоса, но ни один не открыл пути назад. Кеа, ты хоть где-то вдали почуяла канал?

— На дне реки есть несколько плотно запертых, и один — совсем недалеко. Но твои Камни, домина, ничего не отпирают.

— Как? Ни одного открытого? — опешил Кой-Кой. До него, кажется, только теперь стало доходить, куда мы вляпались. — Но… как они торгуют без каналов? Как они перебрасывают войска и посольства?

— Очевидно, чтобы добиться успеха с этой стороны, нужны очень сильные заклинания. Возможно даже — запрещенные, известные только особой касте.

В тот момент Кеа сама не подозревала, насколько близка оказалась к истине…

— А если город осажден? Если правители призвали магов, и те временно завалили все каналы? — предположил Кой-Кой.

— Ни малейших следов магии, — фыркнула нюхач.

— Поскольку нам никто не рад, мы не будем искать аудиенции у правителя города, — подытожила я. — Пока не будем… Может случиться, что сатрап запретил тут всякое применение магии. Может статься, нас захотят бросить в темницу…

Я тоже не подозревала, насколько была права.

— Госпожа, я снова чую колдовство. Я нашла ее. Это очень молодая женщина, она пьяна, и она не знает о своей скрытой силе.

— Возможно, это наш единственный шанс. — Я вскочила на ноги. — Говори, в какую сторону идти!

— Но… госпожа, я слышу, что там много людей, и назревает серьезная ссора.

— Серьезная ссора начнется, когда я там появлюсь!

Очень скоро мы оказались в центре небольшой группы женщин. Они столпились между густыми зарослями и глухой кирпичной стеной. Мне эти женщины сразу не слишком понравились. Они одевались слишком ярко и открыто для ночного времени, но не мое дело указывать, кому что носить. Хуже другое. Они ругались, как мужчины, плевались, курили и пили спиртное прямо из горлышек бутылок.

Возле женщин пыхтела и стучала безлошадная повозка, ее дверцы были открыты, но внутри сидел только один человек. Молодой мужчина в форме с ремнями, похожий на бобра. Такие же щеки, зубы и взгляд вечно озабоченного грызуна. На крыше вращалась синяя лампа, из повозки противно несло, примерно как от взвода немытых центавров, и плюс к тому — прогоревшей нефтью.

— А это что у нас за явление народу? — тягуче произнес «бобер», увидев меня. Казалось, что каждый звук дается ему с большим трудом.

— Совсем оборзели, уже беременные шляются, — добавил он, то ли насмехаясь, то ли печалясь.

В тот момент я еще не научилась воспринимать язык «бобров» как особый язык, отличный от того, какому руссы учат детей. Это очень странный диалект, в котором порой присутствуют одни вопросы, заданные неизвестно кому, и почти всегда непонятно, к кому же именно обращаются в данный миг. Еще этот язык неприятен тем, что тебя могут с одинаковым выражением смертельно оскорбить или одарить донельзя тупой шуткой.

Я забыла значение русского слова «беременная», но, взглянув на перевертыша, сразу поняла. Кой-Кой снова обернулся миловидной красавицей, однако, пытаясь спрятать нюхача под видом будущего ребенка, он явно перестарался. Я не успела ему сказать, что здесь никто не носит сари и не украшает лоб тилаком.

Очень скоро выяснилось, что за пыхтящей повозкой находятся еще двое мужчин, тоже удивительно похожих на бобров. И женщин там, среди вытоптанных кустов, оказалось чуть больше, чем я предполагала вначале. Женщины стояли строем, понурив головы, точно провинившиеся рабыни. Зато мужчины, в крайне неудобной, до предела натянутой на широких задах форме, вели оживленную беседу.

Девица в коротеньких штанах, едва прикрывавших срам, назвала их ментами. Я запомнила слово и быстро прошептала формулу отвода глаз. Теперь на меру песка нас могли видеть только те, к кому мы обращались.

— Мент — это ведьмак или ведун? — проявил осведомленность в русских вопросах Кой-Кой.

— Еще какой! — оживилась женщина в фальшивом меховом воротнике, вытирая с губ кровь. — Все они — нечистая сила, чтоб их черти поскорее прибрали!

Второй мент грубым голосом покрикивал на молоденьких девушек, раздетых так, словно их тут же собирались выставить на торги. Он кричал, что они все должны быть счастливы знать его лично или что-то в этом роде.

— Кеа, которая из них?

— Женщина-гроза, я не чую волшебства, — подала голос Кеа. — Только одна из этих девочек, в синей юбке, та, что плачет, с разбитым лицом, имеет слабые способности. Если быть точной, от рождения ее способности к ворожбе были гораздо сильнее, но она их сознательно загубила.

— Сознательно? — Я разглядывала маленькую рыжеволосую девочку в нелепой юбке, из глаз которой черными струями лилась краска, и не могла поверить. — Что ты такое бормочешь? Ты утверждаешь, что эта робкая девочка могла бы подчинять бесов, но сама отказалась от своего дара?

— Не совсем так, — равнодушно пояснила нюхач. — Я чую, что в их семье дар передается по наследству через несколько поколений. Не так, как у вас, волчиц. У вас Матери по тайным признакам находят среди детишек новых Дочерей, а у них тут — все гораздо сложнее… Если мать или бабка ей не сказали, девочка не виновата.

Я задумалась.

Наследственной ведьмой, к счастью, оказалась довольно миловидная особа, хлюпающая носом, с размазанной по лицу краской. Ее рыже-каштановые волосы торчали дыбом, будто девушка совсем недавно разминулась с голодным пардусом. А ее левая щека выглядела так, словно красавицу терли лицом о гальку.

— Пойдем, — сказала я ей. — Меня зовут Марта Ивачич, ты мне очень нужна. Извинись перед своими подругами и друзьями. Твои особые способности сильны именно в это время суток. Я прошу тебя — пойдем…

— Куда пойдем? — срывающимся голоском передразнила она и дернула рукой.

— Домина, ее приковали ручными кандалами к повозке, — хмыкнул Кой-Кой.

Действительно, запястье избитой девочки и крюк на борту повозки связывала блестящая металлическая цепь. Я мысленно прикинула, сколько песчинок мне понадобится, чтобы растворить металл. Если три «бобра» кинутся одновременно, сил на формулу уже не останется.

Значит, придется вначале покончить с «бобрами»…

— Домина, эти люди вооружены очень опасным оружием. Каждый их мушкетон снаряжен тридцатью готовыми пороховыми зарядами, — пискнула Кеа. — Тот, который внутри повозки, — явно болен, его нервы сгнили. Тот, который тащит сюда еще одну женщину, — очень злой человек. Он пахнет обманом и никого не любит. Будь осторожна. Я бы посоветовала убить их сразу.

— Так, я не понял, что за фишка? — голосом кастрата протянул второй «бобер».

Я обернулась, но оказалось, что он обращался не ко мне. Меня он даже не успел заметить, поскольку глядел в другую сторону. Его товарищ, раздувая багровые щеки, вытащил в круг очень яркую блондинку в красном. Та хныкала и прикрывала ладонью разбитый рот.

— Не, ты глянь, как эту дуру раскрасили! — Третий «бобер» говорил как бы со своим другом, но явно работал на публику. — Ты глянь, до чего людей жадность доводит, а? Покушина, ну что ты, как жидовка, за каждую копейку давишься? И долго так будет? Сегодня зуб выбили, а завтра харю стеклышком почикают, а?! И все потому, что не хочешь по-людски, по-человечески не хочешь, а? Вот как все, а, Покушина, как нормальные люди, честно работать нельзя?

Он толкнул Покушину в сторону «нашей» девочки в синем, вынул еще одни ручные кандалы и, вращая ими в воздухе, продолжал гневную обвинительную речь. Девицы вцепились друг в друга и заревели хором, как коровы, беременные двойней.

Мне в голову одновременно пришли четыре мысли. Такое со мной порой случается, особенно если перед этим удачно освободить мозг. Во-первых, я внезапно поняла, кто такие эти женщины и кто такие «бобры», которых называли ментами. Такие же наглые хранители ворот, как и в Бухруме. Они только делают вид, что следят за нравственностью, а следят они лишь за своим кошельком. Во-вторых, я заметила, что «бобер» номер три не просто держит Покушину за руку, а вывернул ей кисть и нарочно старается сделать ей больнее. В-третьих, этот «бобер» был самый толстый из троицы.

Я представила, с каким удовольствием полакомились бы его окорочками охотники бадайя, наши добрые соседи с Леопардовой реки. Но дело не в бадайя. Мне стало его жалко. Даже чтобы вытащить женщину из кустов и удержать ее, несчастному обжоре пришлось напрячь все силы. Его зажиревшее сердце работало с перебоями, жить ему оставалось недолго. Если бы этого «стража закона» насильно призвал в войско любой из сатрапов, его на первом же привале закололи бы свои. Кому нужен лишний балласт?

Однако четвертая мысль, забежавшая в мою голову, оказалась самой печальной. Я убедилось, что даже на четвертой тверди ничего не меняется. Сытые жирные мужчины, которым доверено соблюдать закон, обожают жить за счет женщин.

— Не, ну вы совсем оборзели, — раздул щеки мент номер два. — Я вам что, не по-русски сказал — не хрен вам тут делать сегодня ночью! У губернатора гости, между прочим, — серьезные гости, будут строить у нас большой завод. Я же сказал — сидеть по домам, сегодня гости поедут смотреть мосты.

— Как тебя зовут? — спросила я маленькую рыжую плаксу.

— Ю… Юля… А что вам надо? — Она словно опомнилась и заговорила другим, визгливым и резким голосом.

— Мне нужно найти того, кто в твоем роду умеет ворожить. — Я нарочно употребила древнее русское слово. — Твоя мать? Бабушка? Ее мать? Нам нужна помощь.

На долю секунды в ее зареванном лице что-то дернулось, а затем она, площадно ругаясь, посоветовала мне убираться куда подальше. Ее подружки нестройно заржали. Я стерпела. Нюхач шепнула, что мы на верном пути. Девица что-то скрывает, хотя втайне обрадовалась нашему появлению. В дальнейшем мне не раз еще пришлось столкнуться с этим странным свойством жителей северной твердыни — они упорно говорят обратное тому, что им хочется сказать. Даже когда им ничто не угрожает.

Все это время я старательно окружала себя формулой отвода глаз, чтобы раньше времени не затевать ссору со стражниками. Тогда я еще не подозревала, что это городская стража, которая, в свою очередь, делится на кучу разных служб. Я наивно полагала, что это обнаглевшие хранители одной из торговых дорог…

Меня видела только девочка Юлия и две ее ближайшие соседки. Толстый «бобер» тем временем окончательно распоясался. Он стал отбирать у женщин деньги и приговаривал, что все виноваты и все сегодня будут наказаны. Я не слишком разбирала, что он там пыхтит, отрывочно мне переводил Кой-Кой. Гораздо хуже, что я не разбирала слов маленькой рыжей Юлии.

— Кой-Кой, она слишком невнятно произносит слова, я не понимаю.

— С позволения высокой домины, она постоянно жует какую-то сладкую гадость, похожую на смолу каучукового дерева, — вставила Кеа.

— Так пусть выплюнет! — Я схватила трясущуюся шлюшку за волосы и за горло. — Зачем ты жуешь эту мерзость?

— Освежает дыхание, неужели непонятно? — возмущенно пискнула она, но выплюнула белесый комок.

Без этой пакости во рту понимать ее язык стало намного проще.

— Скажи ей, Кой-Кой, что во рту у нее гниет в двух местах. Скажи ей, что будет гнить еще хуже, и примерно… спустя семь сезонов, она потеряет половину зубов, — Кеа довольно срыгнула, пока перевертыш переводил остолбеневшей девице все эти милые предсказания. Впрочем, нюхачи — не волшебники, они ничего не предсказывают, глядя в небо или в печень овцы. Нюхачи руководствуются только нюхом и опытом своих предков. — Скажи ей также, что в левом кармане у нее сладкие куски каучука для создания обманчивой свежести во рту, а в правом кармане — сладкие конфеты, от которых гниет ее рот…

Не сводя огромных испуганных глаз с синеватого носа нюхача, девочка Юля вывернула правый карман. Кусочки сладостей в пестрых обертках покатились в грязь.

— Домина, скажи ей, что не надо бояться этих людей. Она гораздо сильнее их и не нуждается в их покровительстве. Она очень боится, поскольку считает, что ничего не умеет делать. Она уверена, что погибнет, если покинет клан уличных жриц. Скажи ей, что великих успехов достигает тот, кто продает голову, а не задницу. Она плачет, поскольку считает свое одиночество трагедией. Скажи ей, что одиночество — это счастье для ищущего разума, ибо только в одиночестве можно достичь истинных вершин просветления…

Пока Кой-Кой переводил, я обдумывала, не зря ли пообещала нюхачу помощь в поиске мужа. Пожалуй, такого советника и трибуна от себя не следовало отпускать!

Девочка Юля перестала плакать. Она смотрела на нас со смесью надежды и ужаса. Даже ее соседка в красном перестала реветь, ее довольно тупая физиономия несколько оживилась.

— Это чё, скрытая камера, что ли? — шмыгнув носом, спросила она.

В этот момент Кой-Кой перевел очередной мудрый перл «бобра» номер три, и картина полностью разъяснилась. Эти две глупые девицы, «наша» Юля и слезливая Покушина, должны были отдавать часть своего ночного заработка этим стражникам. Накануне им запретили гулять под фонарями, поскольку городской сатрап ждал гостей. Однако девочки поперлись и оказались избиты стражниками из другого заведения. Сложно сказать, кто забрался на чужую территорию, однако на стороне враждебного клана оказались не только девицы, но и мужчины. «Бобер» номер три больше всего возмущался тем, что ему теперь придется ехать и с кем-то там «разбираться».

Тут выяснилось, что в железной клетке, внутри повозки ментов, заперта еще одна девушка. Она внезапно проснулась, стала колотить в стенки ногами и поносить всех такими проклятиями, что я всерьез забеспокоилась — а ту ли мы ищем?

— Нет, у нее просто грязный рот, — отрубила нюхач.

Мне это стало надоедать. Похоже, девочку Юлю менты собирались куда-то увезти с собой.

— Кой-Кой, освободи ее и отведи в сторону, — приказала я, сворачивая формулу.

Кеа оказалась права — «бобер» номер два оказался самым злым и самым быстрым. Увидев нас, он не стал разбираться, он тут же забыл про воспитание девушек и схватился за свою многозарядную пушку. «Бобер» номер три выпустил кисть страдающей Покушиной и шумно испортил воздух. Пока номер второй поднимал и разворачивал в мою сторону жуткий черный ствол, я дважды ударила жирняка. Под грудную кость и в горло.

Хотя ему хватило бы и одного удара.

Кой-Кой никогда не признается, что у него с собой заговоренные клинки, но я его допрашивать не собиралась. Мне ли не знать, что прячут на локтях и коленях низкорослые перевертыши?

Кой-Кой ударил по цепи дважды, сверкнули голубые письмена, и наша ведьмочка обрела свободу. Она икала от страха, зато ее соседка в красном быстро сообразила, что к чему.

— Эй, а я? А меня? — завопила она, и добрая душа перевертыша не смогла отказать женщине.

Он схватил их обеих и весьма ловко поволок в кусты, учитывая, что ему приходилось изображать беременную в сари и прятать нюхача. Прочие девицы попятились в стороны.

Второй «бобер» наконец поднял ствол и что-то выкрикнул. Капли его слюны угодили мне в лицо, меня это взбесило. Марте Ивачич приходилось проводить ночи в тюрьме и даже в выгребной яме, но никогда мне не плевали в лицо холуи, нацепившие форменный кафтан!

В ответ я плюнула ему в лицо отравленной иглой. К счастью, эту часть моего арсенала Леопардовая река пощадила. Заплаканные девушки застыли с открытыми ртами.

— Что мне с ним сделать? — спросила я у жриц.

— Прикончи его к черту! Раздавить этого гада!

— Вампир проклятый, всю кровь высосал!

— Что, сукин сын, не нравится?

— Вот, гондон, будет знать! Да чтоб ты подавился моим полтинником! На, жри, я тебе еще в пасть запихаю!

Пожалуй, это были самые лестные выражения, которыми награждали беспомощного «бобра» девушки.

Пока туша с иглой в носу валилась на землю, я повернулась к их третьему приятелю, застрявшему в повозке. Они все чудовищно медленно двигались. Я подумала, что с такой стражей весь громадный город можно захватить силами одной алы центавров.

Я подождала, пока номер первый вылезет и вытащит за собой свою громоздкую пушку. Кажется, «бобер» сам готов был рассмеяться от нелепости ситуации. Женщина терпеливо ждала, пока он ее скрутит или убьет!

— Брось оружие на землю, — тихо сказала я. — Сам сядь лицом к своей повозке и положи руки на голову. Мне надо с тобой поговорить.

В ответ он сделал мне весьма смелое предложение. Только благодаря переводу Кой-Коя я поняла, что стражник предложил мне принять в рот его вонючий хвост. Девочки почему-то захихикали.

— Это он любит, говнюк! — с ненавистью прошептал кто-то.

— Просто он иначе не умеет!

— Осторожно, домина, — из кустов напомнила Кеа.

Как мне следовало поступить? Я могла прикончить эту мокрицу сразу, но стоило ли сразу убивать единственного представителя власти, пусть и такой… мешок с дерьмом?

Я повторила «бобру» свою просьбу. В этот момент его толстый товарищ стал выворачивать нам на ноги вчерашний ужин. Я воспользовалась кратким мигом, когда мой противник с брезгливостью переступил ногами. Я присела и дважды ударила его клинком в пах. Затем я отняла у него оружие, сняла с его пояса ручные кандалы и приковала его к двери повозки.

Этот идиот был уверен, что истекает кровью. А девушки, которым он причинил столько зла, вдруг затихли и стали его жалеть. Они так и не поняли, что все трое их мучителей — живы и вполне здоровы. Когда я хочу — я никого не убиваю. Удары короткого кинжала, спрятанного в наручном браслете, могут принести мгновенное избавление, но могут выпускать кровь по капле…

— Натворили вы делов… — Маленькая девушка с разноцветными волосами начала вскрикивать все громче. — И чего теперь? Теперь-то куда? Нас теперь замордуют.

— Дура, все из-за тебя, — сплюнула та, что с разбитой губой, и замахнулась на разноцветную. — Ты придумала срубить на стороне!

— Теперь нас всех вообще, на фиг, пересажают, — сказала девица в коротких штанах.

— Катька, заткнись уже! — пробасила высокая, с черными ногтями.

— Что теперь с нами бу-удет? — завыла четвертая, запертая в клетке. — Ты что ж наделала, мать твою за ногу? Нас же теперь на ремни порежу-ут…

Я не вполне понимала их путаную речь, но Кой-Кой мне услужливо перевел.

— Совсем недавно вы плакали и страдали, — напомнила я. — Мы избавили вас от домогательств этих грязных фавнов. Чем вы опять недовольны?

Они завопили и защебетали еще пуще прежнего. Следует отметить, что женщины подобного типа одинаковы на всех твердях. Торговки, жалкие уличные девки, бестолковые неучи, младшие, никому не нужные дочки, суеверные крестьянки, не видевшие ничего, кроме своих коров и своего пропахшего ложью прихода. Этой ночью я убедилась, что и мудрейшая из твердей не свободна от этой заразы.

Все они одинаковы. Бессмысленные создания Всевышнего, ради которых мужчины ломают друг другу челюсти. Неважно, чем эти гусыни заняты в убогой скорлупе своего дня — честно плетут ковры, честно продают творог, услаждают воров или сами охотятся за чужими кошельками.

Ненавижу любые стаи. А стада тупых гусынь — особенно. Мне вдруг захотелось всем им свернуть шею. Я смотрела, как они разбегаются, неловко взмахивая ногами в неудобных туфлях. Они убегали, чтобы завтра найти себе новых кровососов.

— Ты можешь отвести нас к той, кто владеет отпирающими заклинаниями? — Я повернулась к девочке Юле. — Как же это перевести?.. К той, кто умеет держать открытые жилы? Кто владеет входами в Плоские миры? Ты понимаешь? Это кто-то из твоей семьи…

— Нет у меня никого, — уперлась девица.

— Домина, мне приходится ее держать, — пожаловался Кой-Кой.

— Почему ты хочешь убежать от нас? — спросила я. — Эти люди обижали тебя, а мы пытаемся помочь.

— Вы не можете ничем помочь. Вы сделали еще хуже… — Она наконец прекратила хныкать и заговорила как разумный человек. — Теперь мне вообще каюк. Откуда ты взялась, такая ловкая? Что вам, подраться не с кем?!

— Ты можешь отвести нас к тем, кто владеет магией? — не отступала я. — К тем, кто умеет отпирать Янтарные каналы? К тем, кто знает, где щели между мирами? У тебя есть бабушка или другая старая родственница?

Юля заколебалась, но тут, как назло, захрипел один из ее поверженных мучителей. Девочка моментально закрылась, словно захлопнулась скорлупа.

— Теперь мне крышка, — повторила она. — Теперь меня искалечат или упрячут надолго.

— Домина, теперь я вижу, что она гораздо сильнее, чем я предполагала вначале. Она замерзла и протрезвела, — обнадежила Кеа. — Я думаю, тебе надо поискать способ ее уговорить.

Я посоветовалась с перевертышем. Он не сразу одобрил мое решение. Перевертыши мне всегда нравились тем, что не оставляют за спиной врагов.

— Я уничтожу всех, кто доставлял тебе боль, — сказала я девочке Юле. — Я дам тебе денег, чтобы ты никогда не стояла под столбом. Скажи мне… люди, которых ты опасаешься, они все живут в этом городе?

Девочка молча покивала.

— Слава Всевышнему, хоть не придется трястись за сотни гязов… — пробормотала Кеа.

— Я уничтожу их всех, — пообещала я Юле. — Тебе будет некого бояться. Кроме меня.

8 Доктор Ромашка

— Мы просим лекаря Анатолия Ромашку принять нас. — Рахмани в третий раз повторил свои слова в дверную щель.

Ему уже начали надоедать бега в потемках. Вначале они битый час пробивались на слишком широком баркасе по узкой реке, забитой крохотными прогулочными лодчонками. Затем, когда напуганный до полусмерти лодочник упал на колени и стал умолять отпустить его живым, Саади пришлось перехватить управление. Два Мизинца предложил простой и изящный выход — затопить все лодки, которые торчат впереди и мешают плыть. Получив добро, он с присущей ему энергией взялся за дело и быстро наделал дырок в днищах.

Зато уже под следующим мостом корабельщикам любезно посоветовали швартоваться, поскольку «Сообразительный» добрался до владений великого Эрисмана. Добрые прохожие добровольно предложили приглядеть за катером, пока команда решает вопросы на берегу. Кстати, бравый капитан сбежал, стоило «эсминцу» удариться бортом о гранитный парапет.

Центавру становилось все хуже. То ли раны, полученные два дня назад, от дурной воды загноились, то ли подступила иная хворь. Поликрит дрожал под попоной, с него катились капли пота, крупные, как горошины, а к раненому боку невозможно было прикоснуться.

— Идите впереди… Я понесу твоего друга, — с натугой прохрипел он. — Я обещал Женщине-грозе убить последышей…

Рахмани нашел табличку «Хирургия», после того как рысью пробежал два круга между затихших корпусов, распугивая одичавших собак и нищих, а теперь с ним почему-то никто не хотел разговаривать. То, что это вход в приемную великого лекаря, Ловец не сомневался.

Сквозь щель в высокой резной двери он видел угол роскошной залы, с потолочной лепниной, зеркалами и дубовыми перилами над парадной лестницей. Из щели неприятно пахло, но из какого госпиталя веет сказочной амброзией? Здесь висела табличка со сложной формулой восхваления, а еще имелась волшебная горошина, нажимать на которую Вору из Брезе очень понравилось. При каждом нажатии на горошину где-то внутри раздавалась красивая мелодия и долго не затухала. Все, как описала раздетая девушка на мосту.

— Мы просим лекаря Ромашку принять нас, — в четвертый раз повторил озябший Ловец.

— Да кто он такой, ваш Ромашка? — раздраженно ответил старческий голос за дверью. — Чего долбитесь? Через приемный покой надо идти, а не тут долбиться!

— Что именно она сказала, друг мой? — растерялся Саади. — Что надо долбить?

— Сейчас я растопчу эту дверь вместе со старой ключницей, — мрачно посулил Поликрит.

— На четвертой тверди трудно жить, дом Саади, — философски заметил Вор из Брезе. — Мы не знаем волшебную формулу Ключа, которой, несомненно, вооружены граждане Питера, и потому не можем попасть к знахарю. Сдается мне, чужестранец может и околеть под окнами приюта, дом Саади…

Рахмани уже хотел выступить в защиту великой старшей сестры, как вдруг двери распахнулись. В столбе божественного света стояли две белые ангельские фигуры.

— Кто тут искал Толика? — спросила звонким голоском хрупкая фигурка слева.

— Только человек поспать улегся, сутки почти отпахал, так нет же, неймется вам, — укоризненно пробасил бородатый ангел справа. Этот ангел был раза в два шире Рахмани, его волосатые руки до локтей торчали из рукавов халата. — Ну, чего встали? Кто Ромашку искал?

Пока что они не видели укрывшегося в тени центавра с его ношей.

— Мы прибыли издалека. В моем друге поселился уршад, — заученно произнес Саади, уже не надеясь на адекватную реакцию.

— А чужой в нем не поселился? — язвительно спросила тоненькая девушка с челкой. — У вас руки и грудь в крови. Чья кровь?!

Дежурный хирург Анатолий Ромашка чем-то походил на ваганта. Рахмани встречал таких задумчивых людей на Зеленой улыбке. Особенно много их бродило по Южной Галлии, Провансу и латинским селениям. С подобной братией Ловец всегда легко находил общий язык. Они не поддавались на подлости, недолюбливали папских ищеек, а при случае легко выбалтывали тайны. Жандармов и стражников они также недолюбливали.

— Мы виноваты в том, что ворвались во дворец слишком поздно… — завел смиренную речь Ловец.

— Нет, вы ворвались слишком рано, — усмехнулся врач и потушил папиросу в консервной банке. — И чего бы вам не подраться двумя часами позже? Занималась бы вами дневная смена…

Саади видел лекаря в профиль: тот мыл руки, наклонясь над раковиной. В соседнем помещении кто-то глухо ругался и стонал. Под потолком в белой трубке с гудением метался свет.

— Нам необходимо попасть на прием к величайшему знахарю Эрисману…

— Сожалею, но он умер много лет назад.

Рахмани остолбенел. Хотя чего-то подобного следовало ожидать. Кусок восхитительной лепнины, которую он наблюдал с улицы, оказался действительно всего лишь обломком. Коридоры внутри плохо освещались, мозаичные полы потрескались, с обшарпанных стен полосами отваливалась краска. Здесь все дышало стариной — и решетки лестничных пролетов, и дубовые перила, и бронзовые ручки дверей, — но стариной запущенной, неухоженной…

— Откуда вы такие? Акцент интересный. Прибалты?

Рахмани беспомощно поглядел на водомера. Вор из Брезе скорчил умную рожу и знаками посоветовал соглашаться.

— Да, мы… при-балты. Там, у нас… с нами…

— Так я и думал. Вы извините… Только что двоих недотеп заштопал. — В дверную щель было видно, как Ромашка принял у кого-то полотенце. — Сил нет, нажрутся и выясняют, у кого толще… На таких дураков даже палату жалко, кладем в коридоре. Пусть померзнут, протрезвеют…

— Ваше имя указала нам ваша сестра, — на всякий случай пояснил Ловец. — Мы встретили ее на мосту в повозке с бе-ло-ру-са-ми.

— Ах, вот оно что, Аннушка, — потеплел хирург. — Да у нее сейчас самый чес, белые ночи.

Все это время Анатолий Ромашка говорил, наклонившись над раковиной. Он сдернул резиновые перчатки и надраивал руки, общаясь с Рахмани через полуоткрытую дверь. Наконец, он вытерся, шагнул в коридор, и его, без того длинная, физиономия вытянулась еще больше.

— От эта номер… Погодите-ка… — Он дважды бегом обежал путешественников и даже лязгнул зубами, точно пес, почуявший добычу. — Ребята, вы откуда такие? Да, сестра, говорите, вас послала? Ха-ха, молодчина! Что-то я не пойму, в какую игру играем? Вы в Выборге, в последнем турнире участвовали, нет? За кого выступали? Конечно же, не были, я бы вас непременно запомнил. Аркадий… Аркадий, слышишь меня?!

— Ну? — лениво отозвался тот самый, широкий бородатый лекарь, который впустил Рахмани внутрь. Сейчас он что-то писал за дверью комнаты, на которой было написано: «Бокс номер 2».

— Аркаша, ты себе не представляешь… Ты хоть раз таких геймеров видел? Форма совершенно необычная. Поножи, брамица, налокотники оригинальной конструкции, с шипами, и скрытые доспехи. Вау, а кольчуга-то… Я такой вязки ни разу не встречал. Кто такие вяжет?

— Анатолий Николаевич, у них — раненый, — терпеливо напомнила тоненькая сестра. На ее нагрудном кармашке Саади прочел имя — Елена.

— Что у вас с лицом? — задал последний вопрос Ромашка. — Сыпь? Раздражение? Покажите.

— Нет, со мной все хорошо. — Саади отступил, придерживая платок. — Это… это в моей семье такой обычай.

До сей поры Снорри, повинуясь отчаянной отмашке Ловца, оставался с центавром за дверью. Теперь пришла пора показаться в свете. Несмотря на элегантные кожаные штаны с завязками у колен и брезентовую куртку со значками стройотряда, водомер мало походил на бодрого студенческого комиссара. Скорее, на исхудавшего пропойцу, отягощенного множеством попутных заболеваний.

Но окончательно испортил ситуацию лабрадор доктора Аркадия, до того мирно ожидавший конца смены хозяина на коврике и надежно привязанный цепью к старинному ростомеру. Это был серьезный, дисциплинированный пес, вывести его из равновесия могло лишь появление абсолютно незнакомого и крайне опасного хищника. Ему сразу не понравилось, как пахнет новый человек, но следом за человеком в дом ворвался тот самый хищник…

Хорошо, что Саади успел перехватить падающее тело друга. Собака повалила ростомер и с места в карьер кинулась на Снорри. Вор из Брезе, с детства не слишком большой любитель собак, недолго выбирал линию поведения. Поскольку дом Саади приказал пока никого не убивать, водомер предпочел прилипнуть к потолку.

— Боже… — Вторая сестра с именем Настя начала стремительно белеть. Дрожащим пальцем она указывала вверх, но говорить не могла.

Одни длинные руки Снорри спрятал на животе, другие растопырил между деталей гипсовых фигур. Черные бусинки его глаз беспомощно вращались в глазницах. Уши шевелились. Из ноздреватой серой кожи на лице снова полезла шерсть. Весь вид выражал смирение и крайнюю неловкость. Штаны Рахмани не выдержали растяжки и с треском порвались.

— Что за черт… — прошептал доктор Ромашка.

Лабрадор надрывался, таская за собой ростомер. Вбежавший Аркадий застыл, растопырив руки. Рахмани мысленно взмолился, чтобы центавру не ударила в голову идея прийти на помощь. Обе девушки были в шаге от коллективного визга. Где-то далеко кто-то колотил по железу и кричал, что будет жаловаться, что это не институт, а психбольница.

— Мой друг погибает, — сухо напомнил Саади, когда собака ненадолго затихла, буквально захлебнувшись слюной. — Мы прибыли через Янтарный канал с иной тверди. Если вы не уберете пса, я сожгу его… — и показал им огонь.

Он ожидал очередного приступа паники и спрашивал уже себя, к кому же идти дальше, если повсюду они вызывают такой ужас, но эти люди оказались крепче. Аркадий схватился за цепь и уволок беснующегося пса в подвал. Снорри немедленно спустился, сестры тихо ойкнули и спрятались за спину хирурга.

— Как вы это делаете? — неестественным голосом спросил Анатолий.

Ивачич на руках у Саади застонал. Ловцу казалось, что его друг раскалился до состояния расплавленного металла. Его измученное сердце билось неровно и часто, как у загнанной антилопы.

— Снорри, дай им себя потрогать, — предложил Ловец. — Это не цирковой трюк и не колдовство. Водомеры Большой Суматры умеют применять колдовство, но принимать облик двуногого человека их заставили века преследований.

— Нас осталось не так много, — подтвердил Два Мизинца. — Когда я вспоминаю свое детство, я помню одно — моя мать меня все время прячет.

Он вытянул руку и ногу, демонстрируя, как плавно исчезают под кожей маслянистые волоски и страшные пилы.

— На каком языке он говорит? — опомнился Анатолий.

— На ютландском. Мой приятель долгое время прожил в городе Брезе. На вашей тверди есть город Брезе?

— Может, и есть… — В глазах Ромашки сверкнул интерес. — А что, обязательно должен быть такой город?

— Тверди во многом повторяют друг друга… Потрогайте же его, — почти приказал Рахмани. — Или мне солгали, и здесь не приемная лекаря?!

Почему-то последний укор произвел на команду доктора Ромашки самое серьезное впечатление. Пока хирурги и сестры спорили, не снимают ли их скрытой камерой, Рахмани старался не смотреть на воспаленный лоб и порванное ухо своего друга.

— Это фантастика. — Аркадий робко, а затем все смелее, ощупал водомера и принялся с бешеной силой дергать себя за бороду. Девушки так и не отважились прикоснуться, но, по крайней мере, не дрожали больше от страха. — Это фантастика. Вы на самом деле с другой планеты? Какая чушь… И главное, говорят на исковерканном русском. Но… вы не похожи на космонавтов. Вы понимаете, о чем я? Толик, они выглядят так, словно вывалились из двенадцатого века. Ну скажи же что-нибудь, ты ведь знаток всей этой деревянной кутерьмы.

— Эти люди — не космонавты и не толкинисты, — решительно отрубил Толик, щупая скрытые лезвия на голени Снорри. — Не знаю, откуда они свалились, но… я им верю. Невозможно так подделать организм. Однако… займемся делом. На вас кровь, но вы не ранены, — вспомнил о своей профессии Анатолий.

— Это кровь нашего товарища. Он… он ждет на улице.

Ромашка твердо посмотрел Саади в глаза:

— Ваш товарищ, который на улице… он тоже не человек?

— В языке руссов слово «человек» перегружено лишним смыслом, — обтекаемо заметил Ловец. — Да, с точки зрения ваших книжников, он не человек. Но уверяю вас, он разумнее многих двуногих. Это достойнейший воин и честный сын своего народа.

— Не сомневаюсь… — Анатолий выдохнул так, словно меру песка сдерживал дыхание. — Позвольте… это все слишком…

— Слишком внезапно, — подсказал бородатый Аркадий, приваливая креслом дверь в подвал.

— Вы уверены, что ваш товарищ на улице меньше нуждается в помощи?

— Уверены, он крепкий. Поторопитесь, прошу вас. Если вас беспокоит оплата…

— Меня беспокоит, что у него началось заражение крови, — огрызнулся хирург.

Теперь они молча уставились на Зорана. Но глядели уже не как на дивное диво, а как на пациента.

— А почему у него не закрыто лицо?

— Он… он из балканских склавенов. Они не закрывают лиц.

— Ага, понятно… — неопределенно протянул Аркадий.

— Настенька, каталку. — Старший хирург откашлялся и заговорил вполне естественным голосом. В следующую минуту он кардинальным образом изменился. Следуя за ним в фарватере, как торговые баржи за ледоколом, подтянулись остальные медики. — Ребята, всю кровь нулевой группы — в операционную. Аркаша, позвони наверх.

Зорана уложили на кровать с колесиками и покатили по коридору.

— Я пойду с ним, — взвился Рахмани, как только Зорана попытались от него оторвать.

— Хорошо, хорошо, не возражаю… — рассеянно проворчал Ромашка, светя Ивачичу в глаза фонариком. — Он диабетом не страдает? Такое впечатление, что парень давно без сахара. Настенька, давайте во второй блок. Но учтите… — Ромашка повернулся к Ловцу. — Если не по нашей части, мы держать не сможем…

— У него внутри — уршад. Мне говорили, что ваши лекари способны заглянуть человеку внутрь, не разрезая его ножом, — на бегу соврал Рахмани.

— Именно этим мы сейчас и займемся, — невозмутимо ответил хирург. — Аркаша, давай перевернем… Ах, черт, он же у вас завшивел! Леночка, тащи сюда все антисептики, всю дезинфекцию, что найдешь.

— Поняла! — упорхнула Леночка.

Зоран Ивачич спал неровным, болезненным сном на железном столе. Когда над распростертым другом вспыхнули огненные болотные глаза, Рахмани попятился, столь жутко выглядела серая, раздувшаяся кожа Зорана. Помощницы лекаря принялись неловко раздевать героя. Первым желанием Саади было остановить это неслыханное оскорбление, но под выразительным взглядом Ромашки он смирился.

Очевидно, знахари северной твердыни позволяют посторонним незамужним женщинам касаться чужих мужей.

— Мы возьмем все анализы, какие сможем. Под вашу ответственность… — Ромашка горько вздохнул. — Если придется, взломаем рентгеновский кабинет. Однако до девяти утра лаборатория закрыта, так что… никаких результатов, понимаете? Я ничего не могу сказать. Все, что я могу сделать, — сбить ему температуру и поставить капельницу с… полезным раствором. Кажется, у него сильное обезвоживание.

— Нет, ему не нужен полезный раствор, — как можно более мягко возразил Ловец. — Если вы не можете найти уршадов, спрятавшихся в нем, признайтесь честно. Мы заберем его и уйдем.

— И куда… куда вы его понесете?

— Никуда. Мы его разрежем, вытащим последышей и сожжем.

— О боже! — схватилась за рот тоненькая Лена.

Но Ромашка отреагировал спокойнее:

— А что будет, если?..

— Если последыши родятся, они растворят его тело и сбегут. В следующих трех поколениях они убьют всех в этом городе. И погибнут сами. Так происходит всегда.

— Но… если они погибнут, откуда же возьмутся новые?

— Этого никто не знает. Новые не живут сами по себе. Они проявляются сразу или в скотине, или в человеке.

После этих слов стало слышно, как далеко в подвале скулит запертый пес Аркадия.

— Вы знали это и принесли эту гадость к нам на Землю? — отважилась Настя.

— Мы не позволим уршаду родиться, — заверил Ловец. — Послушайте… меня воспитали Слепые старцы. Вероятно, это самые мудрые люди на Хибре. Слепые старцы прочли на серой паутине, что знахари четвертой тверди избавят наш мир от убийц-уршадов.

— А здесь, стало быть, четвертая твердь? — притопнул ногой Аркадий. — Вот так номер. А три другие, это что — Венера, Марс и?..

— Вы поймите, мы — дежурная бригада… — Анатолий нервно взъерошил волосы. — Мы даже анализ крови толком взять не можем… Настя, давай-ка начнем с ванны, так работать невозможно.

— Уже готовлю!

— Молодец. Аркадий, посадим его. Голову держите. Вы нам можете немного помочь? — Взмокший хирург повернулся к Ловцу. — Кстати, меня зовут Толик.

— Рахмани. — Саади с чувством пожал протянутую руку.

Зорана избавили от одежды, окунули в воду, оттерли грязь. Показались гниющие царапины. Следы дубинок и кнутов. Рахмани сидел как на иголках, каждую песчинку ожидая, что сахарные личинки проснутся в теле друга. Но, убаюканный грязным воздухом или по какой-то иной причине, уршад спал.

— Я ничего не понимаю, — заявил Ромашка, выдернув из ушей черные трубочки. — По всем признакам, этот человек в коме. Склеры… кожные покровы… состояние слизистой…

Саади молился, прикрыв глаза. Под потолком медленно вращались лопасти, как у ветряной мельницы. Стеклянные шкафы со снадобьями позвякивали по углам. Нервно сопел водомер.

— Тоны сердца… нитевидный пульс… мышечный тонус… Лена, кати сюда ЭКГ… Аркаша, мы можем сейчас выдернуть узиста?.. Печень увеличена… интоксикация… однако желудок пустой… Обезвоживание… зрачки не реагируют… Настенька, приготовь противошоковое…

Откуда-то сверху прибежала заспанная женщина в белом комбинезоне и круглых стеклах на глазах. Стекла обрамляли золотые дужки. Сначала женщина принялась ругаться на коллег, но очень скоро любопытство в ней возобладало.

— Смотри, дом Саади, это серое стекло! — возбужденно выдохнул водомер, когда под руками у грозной колдуньи засверкал голубой глаз страшного зверя. — Смотри, дом Саади, живое серое стекло! Почти такое же, как ты находил во льдах!

Женщина намазала голый живот Ивачича какой-то клейкой дрянью и принялась тыкать его розовым валиком. Хирурги послушно замерли рядом.

Неожиданно Зоран застонал. Лекари яростно заспорили, указывая друг другу в голубой глаз. Там клубилось и мохнатилось нечто, похожее на грозовые облака.

— Сдается мне, дом Саади, что пора нам его выручать. — Два Мизинца готов был удариться в панику.

— Нет. Я верю этому… Толику. — Рахмани подумал, что потерять веру в лекаря Ромашку означает потерять веру навсегда. В таком случае следует самому зарезать Ивачича.

— Вы с ума сошли! — громко произнесла строгая ведьма, поблескивая стеклами. Светящийся глаз на ее гудящей машине погас.

— Тем не менее, — ровно ответил ей Ромашка.

— Но не закись азота… — обрывочно сопротивлялась женщина.

— Трахеостома… попрошу Лизавету… — отбивался Ромашка.

— Как вам угодно, — фыркнула женщина. — Я в этом безобразии принимать участия не желаю!

— Вы были правы, — Ромашка подошел к Ловцу, — там действительно что-то есть. Что-то похожее на личинок с раздвоенными хвостами.

— Это они… Сколько их?

— Мы видели двух. Но… вы поймите, мы встречаем такое впервые. Где они еще могут прятаться, кроме брюшной полости?.. Э-э-э, кроме живота?

— Где угодно. В ноге, в голове. Уршад выпускает яд, убивающий боль.

— Черт побери… — Аркадий чуть не оторвал себе бороду. — Толик, что делать? Опять узи? Или просветим его на рентгене?

— Да фиг с ним, ломай замок. Под мою ответственность! Леночка, сбегай к соседям, спроси анестезиолога. Может, Лизавета нам не откажет?..

— Поняла. Я — мигом! — Маленькая сестра упорхнула.

В рентгеновском кабинете явно происходило что-то страшное, потому что у Рахмани периодически кололо в спине, в затылке, а пальцы вздрагивали. Наконец оттуда выбежал взъерошенный лекарь.

— Ты чуешь, дом Саади? — задрожал водомер. — Это черная магия, будь я проклят!

— Оперировать в таком состоянии опасно, — заявил Ромашка. — Но если не оперировать, он погибнет. Я верно понимаю? Мы нашли еще одного… этого, уршада. В бедре. Это немыслимо, таких тварей на нашей планете нет. Он проделал ход из брюшной полости, чудом не зацепив печень и кишечник… Если вы не возражаете, мы начнем прямо сейчас. Аркадий будет мне ассистировать. К счастью, Елизавета согласилась помочь, она прекрасный анестезиолог. Шансов очень мало, скажу вам честно…

— Чего мало? — не понял Снорри.

— Я не верю, что мы его спасем, — признался Ромашка. — Выбирать вам. Но если не предпринять попытку сейчас… короче, эта штука в нем движется…

— Зато я верю. — Рахмани стукнул ладонью по подлокотнику кресла. — Но вы забыли о последышах…

— Аркадий не забудет. Смотрите… — Толик показал высокий прозрачный сосуд с плотно притертой резиновой крышкой. — Это стекло разбить невозможно. Аркадий пересадит личинок туда, а после мы вместе подумаем, что с ними делать.

Рахмани с сомнением покачал головой:

— Толик, уршадов невозможно изучать. Все, кто пытался изучать их, погибли. Я должен находиться рядом, я сам их уничтожу…

— А вот это невозможно, — выпятил узкую грудь Ромашка. — Извините, но от вас разит, будто вы из канавы вылезли. В операционную я вас не пущу! Кроме того… Я ведь еще должен заняться вашим раненым товарищем, который лучше, чем человек?

9 Некрасивая смерть

— Сегодня твое личико похоже на спелый финик, я могу выгодно продать тебя в Шанхае. Но завтра за сморщенный плод не дадут и медного алтуна, — рассудил Нгао, и я не могла не согласиться с ходом его мыслей. — Если ты не будешь покорна, я лишу тебя красоты уже сегодня. Тебе отрежут волосы и уши и сделают надрезы на твоем бархатном личике. Ты станешь уродлива, как злой горный демон, но это не помешает всей моей команде пользоваться твоим телом. Выбирай быстро, как себя вести! И помни, что ты лишила жизни нескольких членов моей команды. Поэтому я не могу выбросить тебя в море, ты в любом случае отработаешь их смерть…

— Твои мерзавцы не стоили и одной моей руки, — сплюнула я. — Это сброд, шелудивые псы, а не моряки.

Толмач закашлялся, но перевел.

— Возможно, ты права, — неожиданно легко согласился Нгао. — Они были никудышные бойцы, раз погибли от руки девчонки. Но твоя цена от этого только возрастет.

Они продолжали болтать, а я провалилась в сумрачный колодец. Голову разрывала боль, плечи и лодыжки затекли. Меня положили навзничь и привязали к громоздким сундукам, на отсыревшем полу какой-то каморки. Недалеко валялся порванный мешок с моими пожитками и мешки с платьем и награбленным добром моего бывшего хозяина Буса. Каюта была незнакомой, потолок низко нависал над головой, и пахло противно, без малейших примесей благовоний. Воняло шишей и дешевым табаком.

Судя по легкой продольной качке, пиратский корабль шел полным ходом. На коврике, под масляным светильником, сидел Одноглазый Нгао и курил шишу. Рядом подобострастно склонились двое — плечистый хинец из экипажа разбойников и один из наших бывших матросов. Это был незаметный тихий человек из народа айнов, один из опытных рулевых. Он легко объяснялся со мной на языке бога Сурьи и вторил мяуканью пиратов. Я сразу догадалась, что именно он предал нас врагу.

Атаман повелительно мяукнул. Вблизи он походил на высохшую древесную жабу. Левую руку он всегда держал на рукояти кривой сабли.

— Твой новый хозяин, владетель трех морей, командор трех флотилий, смелый Нгао, желает тебе добра, — перевел наш бывший рулевой. — Меня же зовут Хео, я могу сделать так, что остаток твоих дней превратится в ад…

— Ты трусливый предатель, тебя ждет собачья смерть. — Я плюнула в его сторону, но плевок не долетел. Хинцы загоготали.

Одноглазый приказал крепышу, тот поставил передо мной на пол миску с жареной свининой. Мясо было дурно приготовлено, испорчено уксусом и пережарено, но… мой рот тут же наполнился слюной. Я уже позабыла, когда в последний раз ела мясо. С джайнами и все три года в храме Сурьи приходилось питаться овощами и орехами.

— Кушай, — перевел слова атамана изменник. — Будешь хорошо кушать — будешь красивой, будет сытая красивая жизнь. Будешь упрямой — пойдешь жить туда…

Молчаливый слуга Нгао приподнял крышку люка в полу и посветил вниз. Со своего места я различила в глубине изможденных, избитых людей, прикованных цепями к поперечным балкам. Среди них десятками копошились крысы.

Мне хотелось умереть, но я перевернулась и опустила лицо в миску со свиными потрохами. Силы мне тоже были нужны.

Я помню качавшийся фонарь, темноту и снова — фонарь. Кажется, я просила пить, и меня кто-то поил тухлой водой. Так продолжалось долго.

Веревки, которыми они меня скрутили, подсыхали и все сильнее врезались в кожу. Какое-то время спустя я перестала слышать, о чем говорят негодяи, мой мозг заняла одна лишь боль. Последующие часы я слушала мяуканье команд, слаженные выкрики матросов, поднимавших паруса, и стоны раненых пленных в нижнем трюме. Я сделала невозможное, раскачивая мокрые колючие узлы, сорвала кожу на запястьях и сломала ногти. Когда мне удалось освободить левую кисть, заскрипел засов и показалась довольная харя нашего бывшего рулевого. Я едва не заплакала от досады.

— Ты угадала, — тут же злорадно захихикал Хео. — Если я прихвачу хотя бы один камешек из этих сундуков, меня скормят рыбам. Но мне позволено взять часть добычи женским телом, хе-хе-хе… Тем более — для тебя ведь это не горе, а любимая работа, так? Одноглазого мужская сила почти покинула, ему не жаль поделиться со старым другом, хе-хе…

Хео стал разматывать пояс и все похвалялся. Он поведал, как в прошлом году ловко нанялся лоцманом на морской караван орисского махараджи и как привел их к засаде у берегов острова Ланка, именуемого еще островом Пляшущих вулканов.

Когда мерзавец скинул рубаху и штаны, я жалобным голоском попросила воды и масла. Я сказала, что не смогу ублажить его, как царя, если он не разрежет на мне веревки. Предатель расхохотался и заявил, что ему вполне достаточно отвязать мне одну ногу. Однако воды он мне не пожалел. Когда он отвернулся развязать бурдюк, я изогнулась улиткой и вытащила иглу из своего ножного браслета. Это было единственное оружие, которое разрешала носить девушкам настоятельница храма Сурьи.

Я позволила напоить себя водой и позволила нетерпеливому гаду вставить в меня торчащий хвост. Хео навалился, смердя, как дохлая черепаха, и заурчал от радости, когда я обвила его ногами и руками. Вскоре он спохватился, что руки пленницы должны быть связаны, но я уже не выпустила его. Я зажала его хвост так, что у него кровь хлынула в глазные яблоки. Я вонзила ему иглу между третьим и четвертым позвонками. Пока я одевалась и искала среди мешков с награбленным свои пожитки, хвост мертвеца торчал как мачта.

Мне это показалось смешным — дохлый Хео с торчащим хвостом!

Сердце мое колотилось, как у пойманной в силок косули, когда я потянулась к дверному засову. В руках, прижав лезвия к предплечьям, я держала два ножа, которые опрометчиво снял с себя сладострастный рулевой. Звуки нашей недолгой борьбы наверняка заглушил шум воды и скрип снастей, но я все равно боялась. Тогда я еще не умела отнимать жизнь бесшумно.

За дверью, в полутемном коридоре, курил на чурбане седой пират со взведенным арбалетом и саблей. У него не было ног. Очевидно, Нгао нарочно доверил охрану ценностей проверенному инвалиду. Седой сидел ко мне спиной. Узкий коридор освещался только голубым светом Смеющейся сестры, падавшим из палубного люка. Оказывается, я валялась без памяти дольше, чем предполагала, — над океаном опустилась ночь! А может, прошла не одна ночь, а несколько?

Инвалид шустро повернулся и замахнулся на меня саблей. Наверное, он не хотел меня убивать, а только пугал, потому что засмеялся, распахнув беззубую пасть. Он замахнулся, я подпрыгнула к потолку коридора и зависла, упираясь пятками в стены, в позе «вечерней ящерицы». Старичок вскрикнул и отклонился назад, чтобы наверняка зацепить меня острием. Кажется, он сообразил, что у нас с любовником вышел небольшой спор. Пока старик делал второй, более сильный и правильный замах, я упала вниз и с двух сторон ударила его ножами Хео в горло.

Он успел заслониться левой рукой, отбив мой выпад ложем маленького арбалета, но удар справа достиг цели. Матери-волчицы могли мной гордиться — я недешево продавала жизнь, хотя совершенно не умела фехтовать! Но мне невероятно повезло — на пути не попался ни один настоящий воин. Отобрав у безногого мертвеца оружие, я вернулась назад, в кладовую, к люку, ведущему в трюм. Я едва не порвала себе селезенку, сдвигая крышку из мореного дуба. Я сообщила тем, кто внизу, в темноте, кормил собой вшей и крыс, что мы можем захватить корабль. Надо лишь набраться отваги.

Их там было человек двадцать, из двадцати — лишь трое принадлежали к команде моего бывшего хозяина Буса. Я повторила свой призыв на четырех знакомых мне языках, затем сняла с крюка фонарь, поставила его возле люка, а сама отступила в тень. Но никто не пожелал рискнуть жизнью. Они глядели на меня из мокрой могилы и не верили в свои силы. Они надеялись, что их продадут добрым людям, а потом удастся скопить денег на выкуп. Странная надежда, учитывая, что после рынков Шанхая никто никогда не возвращался домой… Они щурились на меня, задрав вверх голодные щетинистые морды, люди и крысы, все вместе.

Ненавижу любые стаи.

Я помнила слова Высокого ламы Урлука. Ожидание в засаде — это повадка леопарда, а не робкого оленя. Я вовсе не ощущала себя леопардом, поэтому предпочла безрассудный путь наверх ожиданию смерти в трюме.

На верхних палубах, несмотря на поздний час, кружилась масса народу. Давно, со времен посещения Шелкового пути, я не встречала такого буйного смешения наций, одежд и языков. Кажется, Одноглазый командовал Вавилоном, а не двумя джонками! Высунув голову из открытого люка, я наблюдала, как щуплый командор лихо управляется со своим полудиким экипажем. Одни штопали паруса, другие чинили разлохматившийся канат, третьи надраивали неуклюжие бронзовые пушки. Кто-то таскал ведрами воду, кто-то пилил доски на замену подгоревшим частям рангоута — словом, спящих я не заметила. Джонка шла довольно быстро, если судить по толчкам волн и натянувшимся парусам. На грот-мачте, в гнезде впередсмотрящего, собралась шумная компания. Они выхватывали друг у друга подзорную трубу и вопили, указывая куда-то в темень. Нгао и двое его помощников колдовали с компасом и секстантом, шуршали бумажными картами под фонарем. Над капитаном и рулевым возвышалось что-то вроде тента с подвешенными фонариками. Мы шли в тумане, густом и белом, как свежевзбитые сливки.

Вскоре я поняла, отчего так легко сумела вылезти на палубу. Человек, которому полагалось охранять люк, лежал на форштевне с мокрым линем в руках и поминутно оповещал о результатах замеров. В первую меру песка я решила, что пираты заблудились. Уж слишком нервная суета царила на судне! Но когда к бортам снова потащили топоры и абордажные крючья, я догадалась — Нгао приметил новую добычу. Вторая джонка пиратской флотилии до того шла с нами вплотную, я видела, как пляшут фиолетовые огни на ее реях, а теперь она резко и беззвучно сместилась в сторону. Песчинку спустя совсем близко от нашего правого борта проплыла серая мокрая скала, вся в потеках от птичьего дерьма.

Человек на носу орудовал обеими руками, то вытравливая линь, то отпуская его, и звонким шепотом докладывал о результатах начальству. Еще одна скала, похожая на спящую рыбу Валь, проползла слева. Рулевой с бешеной скоростью вращал штурвал. Когда корабль вошел в особо густую полосу тумана, я мангустой выскользнула из люка и перебралась под перевернутую шлюпку. Отсюда было хуже видно, что происходит вокруг, но зато не так опасно.

Судно парило в полной тишине. Едва заметно чавкала вода, постукивая о медные листы обшивки, хрипло дышали хинцы, застывшие у бортов. Кажется, мы двигались в узком каменном коридоре. Я совсем запуталась: то ли мы охотимся за кем-то, то ли ищем вход в секретную гавань? Одноглазый Нгао отдал беззвучный приказ, и на палубу повылезали все свободные смены. Пираты залегли вдоль бортиков, вцепившись в оружие, по снастям с обезьяньей ловкостью перепрыгивали темные фигуры, позвякивали лебедки, бурлила вода под килем. Мы летели в молчании, напоминая легендарный призрачный корабль мертвецов, уворачиваясь от гранитных глыб, и вдруг… молочное марево рассеялось.

У меня ныло все тело, но в следующую песчинку я забыла о своих страданиях.

Узкий проход в скалах раздвинулся, обе джонки скользили по зеркальной поверхности гавани. Над нами, на громадной высоте, слабо светили два маяка, а внизу, в лощине, мерцали огни пиратской деревни. Там, в сотне морских гязов от нас, виднелась пристань, несколько фелюг и полуразобранная бригантина на берегу. Мне довелось попасть в самое сердце разбойничьего мира, в тайную гавань Одноглазого Нгао!

Но пиратов занимали не красоты бухты и не близкий ужин в таверне. Посреди мерцающего серебристого зеркала, словно паря над водой, покачивался невероятно красивый и страшный корабль. Никогда раньше я не видела такого удивительного, такого огромного корабля. Много позже я узнала, что он называется драккаром и что его строили норвежские столяры, но вовсе не на Великой степи, а на иной тверди, по заказу моего сурового любовника Рахмани.

В отличие от жалких посудин хинцев этот драккар был наглухо зашит сверху, он имел целых три боевые палубы, с тремя десятками пушек на каждой, его вытянутый нос украшала жутковатая деревянная фигура — полуголая девица с распущенными волосами, огромными глазами и хищным ртом. Ниже уровня пушечных портов красавец был обит сверкающей бронзой, над форштевнем грозными клыками дрожали тяжелые стрелы в натянутых стрелометах и скорпионах, а лебедка на бизань-мачте лязгала цепью, поднимая страшный свинцовый ворон, один удар которого мог пробить нашу джонку насквозь…

На шканцах и на мостике в мрачном молчании стояла группка вооруженных мужчин. Возле каждой пушки с горящим фитилем наизготовку застыли канониры.

Вздох изумления пронесся над пиратской джонкой, когда драккар легко снялся с места и заскользил к нам. На его мачтах паруса были свернуты, а в воде за кормой не оставалось следа. Он летел в локте над поверхностью бухты, и деревянная богиня на носу грозно улыбалась врагу. Я, конечно же, слышала от Матерей-волчиц про всякие чудеса, творимые волхвами из далеких северных земель. Я слышала, что они умеют перетаскивать свои корабли по суше, и те становятся легкими, точно надутые горячим воздухом бычьи пузыри, но над водой сила заклятий слабеет, и самый сильный колдун не в силах летать над волнами.

Мать-волчица маленькой девочкой брала меня с собой к Шелковому пути, там мы встречали купцов-руссов и гиперборейцев, они путешествовали в сухопутных лодках, но их ладьи едва достигали сорока локтей в длину… Также я слышала предания о чудесных людях народа инка, наших дальних родичах, приплывавших во сне на спине океанских течений, открывших фактории по всему западному берегу Лондиниума. Якобы они тоже умели делать воду твердой для своих лодок, выдолбленных целиком из стволов тысячелетних деревьев боа…

Но легендарные колдуны и их легендарные корабли никогда не заплывали так далеко на восток. Во всяком случае, я не слышала ни о чем подобном! И Одноглазого не так легко было испугать. Он мяукнул отрывисто, на корме забили в барабан, барабану ответила рында. Повинуясь сигналу тревоги, матросы забегали, как безумные.

Однако достойного сражения Одноглазый принять не успел. Он не успел ничего, потому что тяжелый кованый нос драккара со всего маху вонзился в борт первой джонки. Она лопнула пополам и затонула за несколько песчинок, а страшная деревянная дева повернулась к нам.

Я мысленно вознесла все молитвы. Смерть казалась неотвратимой. В очередной раз я убедилась в кармической правде наших существований. Никто не в силах сбежать от своей нелепой судьбы.

Я закрыла глаза и приготовилась достойно воплотиться в какое-нибудь более удачливое существо.

10 В поисках закона

— Где это? Здесь? Останови!

Девица, запертая в клетке, завыла и закивала одновременно. Каждую секунду эти люди не переставали меня поражать! Кстати, я быстро научилась говорить «секунда» вместо «песчинки», и научила меня рыжая Юля. Она подарила мне наручные часы, удивительный, но крайне хрупкий механизм. Я разбила три пары часов, пока привыкла их носить в кармане. На запястье я бы их ломала бесконечно. Серьезный минус наручных, да и вообще любых часовых механизмов, — это их полная непригодность на других твердях уршада. Нигде день и ночь не делятся на секунды так аккуратно и продуманно, а жаль…

— Я туда не пойду-уу! — во весь голос залилась девица в клетке.

— А тебя туда никто и не зовет! — довольно злобно ответила ей Юля.

Мы ту плаксивую дуру не выкинули из машины только потому, что некогда было возиться с замком. Так что пришлось ей набивать синяки, пока Кой-Кой, в облике усыпленного «бобра», учился водить «козлик». Я за одну ночь выучила массу слов, без которых существовать в городе Петербурге довольно сложно. Кой-Кой на пару с нюхачом тренировались в вождении. Юля им подсказывала, в какую сторону крутить штурвал, и попутно отвечала на мои вопросы.

Кстати, отвечать на вопросы она стала охотно после того, как я наложила на всех троих «бобров» заклинание беспамятства. Признаюсь честно, мне это было не слишком приятно и доставило массу хлопот. Практически нет разницы, на каком наречии говорит человек, которого ты собираешься вернуть в пятнадцатилетний возраст. Но сил при этом тратишь втрое больше, чем на обычные боевые формулы. Я брала их за потные виски, заглядывала в их заплывшие глазки и отнимала у них память…

Когда все закончилось, мне показалось, что я не ужинала.

— Что теперь с ними будет?

— Ничего страшного. Когда очнутся, тебя они не вспомнят.

— А их… их кто-нибудь сможет назад расколдовать?

— Кой-Кой, переведи ей, что мы как раз ищем хотя бы одного такого человека.

Маленькая ведьма посмотрела, как я это сделала, и стала гораздо покладистее. Она вообще с каждой минутой проявляла все больше ума. Она не поленилась обшарить карманы «бобров», забрала у них… я забыла это слово, такие крошечные книги, вроде тех, в которых я вела мои товарные операции. Юля беспокоилась, что где-то там могут найти ее имя…

Перевертыш немного переоценил свои силы в части, касаемой управления чудесной повозкой. Мне давно казалось, что мы движемся немного странно. Криво, рывками, и ко всему прочему откуда-то снизу все сильнее несло паленым. Встречные повозки испуганно шарахались в стороны, Юля и запертая позади пьяная дама что-то пытались Кой-Кою втолковать, но он увлеченно крутил штурвал. Хуже всего, что лоцманом он пригласил не человека, а нюхача. Кеа тоже не на шутку разбуянилась, наполовину высунувшись из корзины, и короткими неуклюжими клешнями указывала «сержанту» оптимальную дорогу.

Впервые в жизни я видела нюхача в таком возбужденном состоянии. Я даже испугалась за ее рассудок. Ведь в привычных условиях Плавучих островов жирный ленивец большую часть жизни висит в коконе, обжираясь фруктами. Во всяком случае, нюхачи никогда не участвуют в гонках на эму или на верблюдах.

Очевидно, нам попался какой-то неправильный нюхач. Кеа дала волю самым разнузданным фантазиям. Из инструментов управления чудесной ментовской повозкой ей достался длинный железный рычаг. Потом мы узнали — он назывался «коробкой передач». Также «глаз пустоты» разрешил Кеа включать по ее усмотрению сирену и нажимать любые кнопки возле штурвала, но главное — он позволил ей говорить в черную трубочку, которая волшебным образом придавала голосу великанскую силу.

Кеа радостно дергала рычагом, включала сирену и почти правильно, без акцента произносила понравившиеся ей слова: «Кха-кха… так, „Ваз“ марки гав-гав-кха, прижались быстренько к поребрику… К поребрику прижались, я сказал!!!»

Что интересно, почти каждая вторая встреченная нами повозка послушно кидалась к краю дороги. Наверное, потом они удивлялись, отчего это мы промчались дальше.

Немного позже, к середине дня, когда мы трижды сменили машину, выяснилось, что утром перевертыш упорно возил нас по встречной полосе. Для меня тоже стало большим открытием, что экипажи на Земле ездят, не смея заступить за белую полосу на асфальте. Да, теперь мне привычны такие слова, как «асфальт», «обломись» и даже «сраный мудила».

…Итак, проделав последнюю треть пути на пробитой шине и с оторванным глу-ши-телем, мы въехали во владения того отделения милиции, где служили наши «бобры». Мы сломали им урну и ворота. А когда из ворот выскочил какой-то глупый парень с мясным пирогом в одной руке и автоматом — в другой, мы слегка задавили его. Кеа весело подергала рычаг, и мы стукнули его еще раз, задом. Салат и мясо из пирога размазались по стеклу.

— «Съел шаверму — помог Хаттабу!» — весело проквакала нюхач. Оказывается, несвежие шутки и каламбуры Кеа черпала из маленькой такой штучки на шнурке, которую Юля назвала «ментовское радио».

Однако девочка Юля не разделяла нашего бравурного настроения.

— Постойте… — Она опрометчиво схватила меня за локоть и моментально взвыла от уколов шипов. — Постойте, там же не все виноваты… У тех козлов есть начальник, его я знаю, они ему бабки носят. А с другими я даже никогда не пересекалась…

— Хорошо, — сразу согласилась я. — Кеа, постарайся, надо найти этого самого… на-чальни-ка.

Несмотря на то что мы совсем недавно сбили часового с ав-то-ма-том, никто ему на выручку не пришел. Толстый «сержант» Кой-Кой принялся молотить в запертую дверь. Спустя долгое время с той стороны высунулся еще один с ав-то-ма-том, недовольный и заспанный. Я усыпила его уколом в сердце, и мы вошли.

Направо оказалось помещение с прилавком, паутиной и коричневыми стенами. Там, под портретом хмурого человека с зоркими глазами, находились еще три крепких вооруженных «бобра». Один ругался в трубку, которая называется «телефон», двое истязали худого мужчину, прикованного к клетке. Мужчина умолял не бить его по голове. В ответ плечистый «бобер» приговаривал: «Я те, сука, научу, как вежливо разговаривать» — и топтал несчастного сапогами.

Я обещала Юле не трогать посторонних, но что можно поделать, если они все вскочили при нашем появлении? Ведь они занимались исключительно охраной собственного от-деле-ния.

Позже я размышляла — почему так получается, что стражники всегда в первую очередь обеспечивают защитой себя? Ведь если бы они чаще гоняли воров и грабителей, им не пришлось бы никого бояться…

Я их не убила. Кой-Коя они подпустили близко. Кой-Кой спросил, в чем провинился тот несчастный, лицо которого расползлось, как разваренная картофелина. «Бобры» переглянулись, но внятно ответить никто не пожелал.

— Кой-Кой, твой — тот, что справа, — сказала я.

Один «бобер» получил от перевертыша по голове прикладом, другому я внушила, что на горле затянута удавка. Третьему я плеснула в глаза египетской тьмою, уже когда он поднимал свой автомат. Мы заперли живых в клетке вместе с пьяным, отчего тот, по-моему, сразу протрезвел. За прилавком я подобрала неплохой нож, примерно такими крестьянки бадайя косят траву для скота. Нож я взяла себе. Тот страшно избитый мужчина с лицом, залитым кровью, начал нас о чем-то просить, вытягивая руку. Кой-Кой разрубил его кандалы.

К начальнику на второй этаж вела смрадная заплеванная лестница. На лестнице мы встретили двоих юношей, прикованных ручными кандалами к торчащим из стены трубам. Юноши о чем-то жалобно умоляли. Один держал в свободной руке такие же двор-ни-ки, какие перевертыш оторвал с лобового стекла нашей машины. У нас они почему-то все время с противным визгом елозили по стеклу и мешали глядеть на дорогу. Из бормотания прикованного узника я поняла, что он где-то украл эти странные приспособления и теперь ожидает суровой кары. Оказалось, он просил всего-навсего покурить, но табака у меня не нашлось.

В дверь с табличкой «Начальник отделения» Кой-Кой снова вошел первым. Я поразилась даже не скудности обстановки, а тому, что начальник стражи не имел желания эту обстановку улучшить. Его стол выглядел так, словно на нем пытали людей, дерево много раз прижигали и заливали каплями окалины. Над его столом, в клубах табачного дыма, висел портрет все того же зоркого сурового мужчины и кривой лист бумаги с надписью «Проси мало, уходи быстро».

— Какая верная формула… Кстати, за высоким деревянным бюро — железный ящик, — деловито сообщила Кеа. — В железном ящике есть деньги, которые держала в руках девочка Юля.

— Это замечательно, — по-русски сказал Кой-Кой.

— Что тебе «замечательно», мля? — заорал на него начальник. Я удивилась, с какой скоростью он перешел от задумчивого созерцания своих ногтей к неуправляемой ярости. — Где вы провалились? Весь экипаж — как сгинул. У меня две драки, грабеж, до хрена вызовов… Откуда ты, мля, такой красивый приперся?

— Черномазые избили наших девочек, — доложил начальнику «сержант». — Их надо защитить, надо арестовать…

— Да срать я хотел, пусть этих шлюх хоть всех зароют! — прошипел начальник. — Ты совсем охренел?! Кого ты сажать собрался?! Мне уже звонили. Мне эти писюхи уже вот где, шалавы, туда им и дорога!..

Я обошла перевертыша и ударила крикливого капитана шипованным кулаком в переносицу. Этот оказался крепче своих дружков. Почти сразу он встал и пошел на меня. В его теле не пропала гибкость, он мог бы стать неплохим бойцом, но я сразу уловила, в чем слабина. Этот сильный человек не привык драться с равными, зато привык избивать слабых. Левой рукой он попытался схватить меня то ли за волосы, то ли за воротник, а правой — замахнулся черной дубинкой.

Он планировал не драться, а избивать.

Я отступила, присела и, пока он искал меня наверху, снизу нанесла ему бебутом шесть неопасных порезов — на руках, лице и на груди. Одежда повисла на нем, нижнее белье пропиталось кровью. Он схватился за щеку, за шею и пропустил два серьезных тычка в горло. После чего ненадолго забыл, как дышать.

— Открывай железный ящик, — приказала я, когда он выплюнул желчь и вернулся в вертикальное положение.

Вместо того чтобы послушаться меня, капитан прыгнул к шкафу. Там на железном крюке висел его поясной ремень с ко-бу-рой. До шкафа капитан не допрыгнул, Кой-Кой превратил одну из рук в змеиное туловище и намотал нашему врагу на горло. Пока Кой-Кой удерживал пленника, я несколько раз ударила его шипованной перчаткой в лицо. После чего его трудно стало отличить от избитого горожанина, того, что выл в нижней клетке.

Неважно, приятно мне это или нет, но так следовало поступить. Волю этому гнусному человеку следовало сломить, чтобы добиться честных ответов. Девочка Юля дрожала в углу, пока мы привязывали мерзавца к оконной решетке. Мы нашли у него ключи, отперли железный ящик. Мы забрали и тут же сожгли все его за-пис-ные книжки, но деньги забрали только те, на которые указала Кеа. В ящике оставалось еще много, очень много… Кой-Кой забрал себе пистолет. Пока я рылась в ящиках стола и устраивала костер, перевертыш вышел в коридор и стал там учиться стрелять.

— Кто еще, кроме тебя, собирает деньги с жриц? — спросила я.

— Су-сука… — Начальник ментов плюнул в меня.

Я не обиделась. Такое поведение делало ему честь.

— Что, если подрезать ему язык? Или что-то другое? — Кой-Кой нежно провел одним из своих голубых серпов по горлу пленника. Того передернуло от первого прикосновения.

Ничего удивительного, даже я не могу без дрожи дотрагиваться до этого металла. Перевертыши делают вид, что это обычная дамасская сталь, секрет которой они выкрали у сирийцев, но любой разумный человек, знакомый с повадками пещерного народца, догадывается, откуда у них заговоренные клинки. Это все из жутких «глаз пустоты», которые они рисуют, едва научатся держать в руках мел. Мой суровый любовник Саади таскал подарки Тьмы из ползучих ледовых полей, перевертышам же достаточно распахнуть «глаз пустоты» в наш мир. Одному Всевышнему известно, что они еще умеют оттуда доставать…

— Эта девочка — моя сестра, — через плечо я указала на испуганную рыжую чертовку. — Ты отбирал у нее деньги, заставлял ходить под фонарем и угрожал расправой.

— Первый раз ее вижу.

— Ты отбирал деньги у жриц?

— Не знаю, о чем ты говоришь…

— Кой-Кой, переведи ему. Эти бумажные деньги — помечены… — Я поднесла к разбитому носу скомканную пачку, затем швырнула их в огонь. — Эти деньги твои люди отбирали у шлюх. Затем отдавали тебе, а ты — отдавал их дальше. Кому ты носил деньги?

— Никому… ай, пусти руку, сука!..

— Эта девушка тебя помнит. И другие тебя помнят. Я могу собрать их всех. Кой-Кой, скажи ему — это последний вопрос. Кто еще, кроме тебя, обкрадывал жриц?

В ответ на очередной кровавый плевок я отсекла ему фалангу на мизинце.

— Слушай меня: у тебя сегодня ночью только один союзник — твоя честность. Кой-Кой, переведи ему дословно. Ты можешь прямо сейчас скинуть мундир, отдать свое оружие и свои ключи тем людям, которые внизу раскачивают клетку. Ты можешь написать прошение своему начальнику и вызвать нотариуса, чтобы он засвидетельствовал твою подпись и твое здравомыслие. Ты напишешь в прошении, что навсегда покидаешь государственную службу, потому что не хочешь больше воровать и отнимать деньги у женщин… Кеа?

— Он обманет тебя, домина. Втайне он мечтает, как изуродует девочку. Любое его слово будет ложью… Что, очко играет, засранец? — ласково спросила нюхач, посасывая пиво.

Кто ей дал пиво — я догадываюсь, но делать этого явно не стоило. Кеа развалилась в корзинке, с удовольствием обливалась вонючим пенистым напитком, рыгала, хрюкала и выдавала один за другим перлы, подслушанные на милицейской волне. Привязанный к решетке мент разглядел нюхача и больше не отрывал от нее взгляда. Кеа здесь на всех производила неизгладимое впечатление. Девочка Юля, кстати, тоже боялась в первый день приближаться к корзине…

— Ты согласен покинуть свой пост и навсегда уехать из города? — задал вопрос Кой-Кой.

— Согласен, отпустите…

— Он врет! — крикнула Юля. — Куда он уедет, у него же доля везде! И в казино, и в стриптизе… Ох, теперь меня точно прибьют!

— Говори, кому ты передавал деньги, отобранные у женщин?

— Никому. А-а-а… никому, никому, клянусь…

Кой-Кой сделал начальнику больно. Потом подумал немножко и превратился в мужчину с портрета. Наш пленник моментально забыл про все свои раны. Я испугалась, что у него раньше времени случится сердечный удар или выпадут глаза.

— Что, думаешь, белочку подхватил? — захихикала Кеа. — Давай, колись, кого еще на бабки кидал! Домина, он врет. Я чую след этих же денег, он платил другим. Но тех, кому он платил, он боится больше, чем тебя. Женщина-гроза, меня начинает это пугать. Ты ведь не можешь посвятить остаток дней корчеванию сорняков…

— Компьютер. — Девочка Юля указала на волшебный светящийся глаз. — Вся информация там.

— Так сломай эту дьявольскую игрушку!

— Из винчестера инфу удалить практически невозможно. — Юля принялась обрывать черные и белые хвосты, торчавшие из горячего тела ком-пью-те-ра. — Его надо сжечь или утопить!

Мне понравилось, что девчонка начала наконец действовать. Но костер из бумаг на столе почти прогорел.

— Говори правду, капитан. Кто еще имеет списки жриц?

— Никто…

— Он безнадежен, — подвела итог Кеа. — Убей его, домина, или он пойдет по нашему следу.

— Они все равно будут нас искать. — У девочки Юли застучали зубы. То ли от холода, то ли она принимала все это слишком близко к сердцу. — Нельзя просто так убить начальника райотдела. Они поднимут на уши всю милицию города…

— Во всех Александриях начальников стражи сменяют каждые два года. — Я взяла Юлю за руку и почти насильно подтащила к ее врагу. — Этот обычай установлен со времен Искандера. Меняют всех, от начальника караула при тюрьме для должников до тетрарха дворцовых покоев, чтобы звон монет не мешал службе. У этого человека звон монет давно усыпил совесть. Возьми нож, девочка. Не так, сверху, крепче!

— Я не смогу… — Она отшатнулась.

— Ты остановишь его сердце одним ударом. — Я безжалостно вернула рукоять ножа в ее потную ладонь. — Как ты можешь сожалеть о том, кто растоптал десятки таких, как ты?

— Не могу…

— Ты же рассказывала мне в машине, что девочек воровали прямо на вокзале, в поездах… а потом за каждую новенькую платили ему. Чтобы никто их не искал.

— Но я никогда…

— Тогда я выпущу этого пса, он пойдет по твоему следу.

Мы вместе замахнулись ножом. Я смотрела капитану в глаза. В последний миг он дрогнул.

— Стой, стойте, погоди. — Он попытался облизнуть разбитые губы. — Я начальству выручку сдаю, полковнику Харину… больше ничего не знаю…

Признаюсь, это оказалось непросто, но сообща мы сделали это.

Мы сделали это.

— Он умер? — заметалась Юля. — Почему он умер? Ведь я к нему даже не прикоснулась!

— Он не умер. — Я трижды выдохнула и взяла капитана за виски, — Кой-Кой, переведи ей. Он думает, что умер. Он проснется и снова станет ребенком. Добрым и искренним. А теперь оставьте меня в покое.

Я вернула его в детство. Свет моргнул и окончательно погас во всем здании. Но это еще не все. Загорелась бумага, которой здесь были обклеены стены, и портьеры на окнах. Когда я, пошатываясь, выбралась наружу, оказалось, что в темноту погрузились и два соседних дома.

— Где? — спросил Кой-Кой, когда мы вышли во двор.

Вначале девочку Юлю стошнило. Потом она устроила костер и кидала туда куски компью-те-ра, а перевертыш примеривал палец к замку зажигания длинной черной машины.

— Недалеко отсюда у берега стоит барк, который никуда не плавает, — проскрипел нюхач. — На нем много женщин и двое мужчин, запачканных в деньгах этой девочки.

— Я туда не пойду! — Юлю затрясло, когда она узнала, куда мы направляемся. — Там эти козлы, которые мне чуть глаз не выбили.

— Происходят удивительные вещи, домина. — Кеа словно рассуждала о посторонних философских предметах. — Я абсолютно уверена, что на прибитом к берегу судне находится человек, в кармане которого хранится часть денег из железного ящика. В то же время я абсолютно уверена, что этот человек проводит сейчас время в компании именно тех мужчин, которые избили нашу новую подругу…

— То есть они заодно? — озадачился Кой-Кой. — Стражники втайне водят дружбу с ворами?

— Сволочи они все потому что, — ощерилась Юля. — Эти ублюдки, они крышуют девчонок из стриптиза, а те сучки сказали, что мы путанили. А мы всего лишь хотели…

— Тихо, замолкни! — У меня от ее писка зазвенело в ушах. — Мы сейчас вместе пойдем туда и уничтожим всех, кто тебя обижал.

В тот миг я не подозревала, с какой гидрой столкнулась.

11 Уроки всемирной истории

— Ой, мамочки… что это?

— Это наш товарищ, Поликрит. Он ранен, — как можно более естественно произнес Саади.

Сестра Настя хватала ртом воздух, пока центавр протискивался в приемный покой. В эту минуту весьма удачно из коридорчика приперся некто, с макушкой, замотанной окровавленным бинтом. Некто пришел пожаловаться на шум и плохое содержание, но увидел нового пациента и застыл, забыв о своих невзгодах. Доктор Ромашка плюхнулся в продавленное кресло и стал прикуривать сигарету, держа ее во рту другим концом. Во дворе истерично надрывались псы, в мутное окошко, подсаживая друг друга, заглядывали красноносые личности. Снорри решительно задернул занавески, вытолкал любопытную привратницу, давно превратившуюся в соляной столб, и задвинул засов на двери.

Поликрит тяжело опустился на пол, при этом плечом сбил две полки с цветами. Дышал он с короткими всхлипами — так дышит загнанный охотниками зверь.

— Сни… снимите с него железо, — почти шепотом приказал Ромашка. — Настя, тащи сюда мой чемодан! Затем — простыни, йод, окситетрациклин, перекись… короче — все, что найдешь. Все, что найдешь. И уберите отсюда этого, как его… Как ваша фамилия?

— Симоняк я… — откашлялся мужичок с забинтованной головой. — Вы мне это… укольчик обещали, все жду-жду… И сосед там, за стенкой, все стонет, вас ругает. Забыли ему лекарства, видать…

Симоняк бормотал, не отводя глаз от центавра. Хрупкая Настя схватила его за плечи, силой подняла и вытолкала в коридор. Но из другого коридора приковыляли еще двое: один на костылях, другой — с подогнутой, забинтованной ногой.

— Рахмани, подайте мне новые перчатки. Да, вот эти. И вас прошу — наденьте. Смотрите, как я это делаю… Настя, мне нужен свет. Из первого бокса переноску! Не стоять, работаем!

Саади отметил про себя, что на этого парня можно положиться.

Сообща с водомером им удалось освободить голову и грудь гиппарха от доспехов. Прибежавшая с лампой Настя коротко охнула. Под гибкими пластинами брони ей предстала кожа цвета молодой коры, мощные ноздри, вытянутые вперед, полные губы и широко поставленные, раскосые глаза. Сейчас центавр едва мог приоткрыть глаза, их затянуло мутной пленкой, губы покрылись трещинами и белым налетом. Ниже червеобразного кадыка, на шее, обнаружились первые две гниющие раны, о которых гиппарх ничего не сказал Марте. Очевидно, в драке за обладание Камнем пути ему досталось гораздо сильнее, чем позволяла признать его гордость.

Саади приблизился и потрогал пальцем. Эти раны еще не воняли, насекомые не успели отложить в них яйца, но зараза давно проникла в кровь.

— Отчего ты нам не сказал, что тебе плохо? — рассердился Ловец.

— Вы можете его немного приподнять или хотя бы перевернуть? — Ромашка присоединился к ним, уже в резиновом фартуке и длинных перчатках. — Мы подложим под него клеенку. Как он переносит уколы? Не понимаете? Вот это. — Лекарь помахал перед носом Рахмани прозрачной бутылью с иглой на конце. Такими иголками, выдранными из кактусов, дети кочевников прикалывают к деревьям пойманных упырей, чтобы те подольше мучились на свету.

— Он — воин, — с гордостью за товарища ответил Два Мизинца. — Он легко перенесет любую боль!

— Это не больно, — скривился хирург. — Больно будет, когда… О да, пожалуй, это будет больно. Ой, что это? Он у вас музыкант?

— Это кифара. — Рахмани с нежностью отстегнул застежки подмокшего инструмента. — Насколько мне известно, среди их дворянства считается позорным не уметь играть и не складывать стихи.

— Впервые вижу лошадь-поэта, — простонала Настя.

Из операционной, на ходу вытирая руки, прибежал Аркадий. С его помощью дело пошло веселее.

— Спит ваш соратник, спит, не волнуйтесь, — отвечая на немой вопрос Рахмани, закивал бородач. — Состояние средней тяжести, но устойчивое. Сейчас Леночка с ним пойдет посидит.

— А где последыши? Они не успели вас укусить?

— Кто? A-а, пиявки эти, — лекарь нервно рассмеялся, — так их же Анатолий всех в спирте утопил. Потом сможете полюбоваться, убиты и закупорены. Хоть сейчас в Кунсткамеру сдавай.

Гриву Поликриту заплетали, как и положено начальнику его ранга, в сорок восемь косиц, каждую украшали перевязью с сердоликом и утяжеляли свинцовым грузилом. Нынче косицы превратились в пропахшие мазутом грязные метелки.

— Теперь ты веришь, что мы пробили Янтарный канал? — с хитрецой осведомился Снорри.

— Как я могу вам не верить… — Ромашка покосился на центавра. По фессалийским меркам, Поликрит был весьма скромного, даже изящного сложения, присущего древней аристократии центавров. Однако, улегшись на прохладные плитки приемного покоя, он занял собой все свободное пространство.

Вчетвером им удалось сдвинуть раненого настолько, что освободились застежки брюшных ремней. Разрез на боку был нанесен скользящим ударом сариссы. Доспех смягчил удар, но кожу сорвало вместе с кольчугой. Другую, колотую, рану нанес боевым топором кто-то из соплеменников гиппарха. Почти наверняка — бывший подчиненный, заподозривший измену. Шерсть вокруг раны свалялась, покрылась струпьями, серое мясо распухло и кровоточило.

При первой же попытке промыть ему бок Поликрит глухо застонал и очнулся. Медики отскочили в сторону, Снорри едва не сломало ноги ударом копыта. Он снова был вынужден запрыгнуть на стену.

Сестра Настя глядела на пациента так, словно готовилась закричать. К счастью, в компанию ей подоспела Лена, закончившая зашивать Зорана. Анатолий Ромашка мужественно пересек приемный покой, опустился на колени и протянул центавру правую руку:

— Меня зовут Анатолий Ромашка. Я ваш лечащий врач. Вы позволите мне осмотреть рану?

Рахмани перевел.

Очень медленно в ответ поднялась ручища толщиной с ногу лечащего врача. Темно-коричневая, опутанная узлами вен и боевыми татуировками.

— Я — Поликрит, гиппарх непобедимой конницы сатрапа Леонида, товарищ наместника в провинции Прадеш, сын Антиоха, управителя острова Кос, пожалован почетным гражданством всех столиц Искандера Двурогого, да восславится его имя на Олимпе… Лечи меня, я не боюсь боли.

Две руки встретились, ладонь хирурга полностью утонула в громадном кулаке профессионального воина. Когда Рахмани, тщательно шлифуя неровности греческой и русской речи, закончил перевод, в приемном покое установилось долгое почтительное молчание. Кто-то громко икнул. Снорри в очередной раз с горечью подумал о том, как полезно родиться в благородной семье. Тогда перед тобой прыгают на цыпочках даже загадочные красивые знахарки города Питера.

— Вначале обкалываешь лидокаином, — вполголоса инструктировал сестру Ромашка. — Дальше обрабатываешь, как обычно. Когда закончишь, бери синтомицин, зови меня, полезем внутрь…

Гиппарх терпел, лишь иногда по его потной шкуре пробегала нервная дрожь. За свою военную карьеру он получил в боях немало мелких царапин и почти никогда не прибегал к помощи знахарей. Зато нынешней ночью ему пришлось натерпеться боли за несколько лет. Особенно когда хирург стальными крючками растянул края раны и принялся вычищать грязь…

— Настя, вот здесь волосы надо сбрить. Да, начисто, до кожи… Господи, ты никогда собак не штопала, что ли?

После очередного укола Поликрит быстро уснул.

— Не беспокойтесь. Я вколол ему снотворное и лошадиную дозу антибиотика… ой, извините! — Анатолий побледнел. — У нас так принято говорить, когда лекарство очень сильное…

Из операционной снова вернулась притихшая Лена. Она прижалась к подруге и уставилась на спящего гиппарха, как на пришельца с того света. В проеме темного коридора столпилась целая делегация в пижамах, трико и ночных рубашках.

— С нами ты можешь говорить как угодно, — ввернул Два Мизинца, доедая третий бутерброд из домашнего запаса медсестры Насти. — Мне нет до этих копытных дела. Кроме того, они постепенно вымирают. А дом Саади вообще родился на другой тверди…

— Прикуси язык, — досадливо бросил Ловец, но было уже поздно.

— Вы… так вы родились на разных планетах? И как вы… как вы летаете в космосе?

Медики недоуменно переглянулись. В который раз за эту ночь Саади начинал опасаться за свой рассудок.

— А мы никуда не летаем. Мы плывем через Янтарные каналы. И вот, перед тобой человек… — Два Мизинца сделал театральную паузу, на всякий случай отодвинулся от Ловца и указал на него обеими руками. — Перед тобой величайший воин Горного Хибра, наделенный даром распутывать жилы земли. Только он сумел найти Янтарный канал, ведущий к вам, на четвертую твердь. За сотни лет никто не мог этого сделать…

— Так вы нас искали сотни лет? — робко спросила сестра Лена. В перепачканной йодом руке она держала красное яблоко, которое надкусила минут двадцать назад. — А зачем мы вам нужны?

Тут даже Вор из Брезе не сразу нашелся, что ответить.

— Потому что есть три несчастных тверди и есть скрытая четвертая, — устало сказал Рахмани. — Старшая и самая мудрая.

— Вы… вы нашу Землю имеете в виду? — отчего-то развеселился Ромашка.

— Так вы называете твердь Землей? — уважительно понизил голос Ловец. — Даже в этом прослеживается мудрость.

— Одну секунду, погодите. — Анатолий задрал руки, точно собирался сдаться в плен. Рахмани быстро подумал, что человеку с таким подвижным и таким открытым лицом нельзя становиться ни вором, ни воином, ни дипломатом. — Давайте по порядку. Вы — с Великой степи. А вы?..

— Говори на «ты», — напомнил Рахмани. — Я родился в семье почтенного дома Саади, в золотом городе Исфахане, столице империи Кира Великого, на тверди Хибра.

— Черт подери… но у нас тоже был Кир Великий…

— И город такой у нас есть, — кашлянул в сумраке Аркадий. — Туда наши ездили в экспедицию. Копали эти… башни огнепоклонников.

Рахмани взвился орлом:

— Об этом я вам всем и пытаюсь сказать, но вы меня не слышите. Мы едины, все четыре тверди, но ваша Зе-мля укрылась от нас.

— Кажется, я понял, — откашлялся Аркадий. — Мы не можем говорить на одном языке, пока вы не уясните главное. А главное заключается в том, что здесь никто понятия не имеет о каналах, о Хибре…

— О центаврах, о сатрапах, о людях-водомерах, — подхватил Ромашка.

— А как же… как же властитель Мегафон, который открыл для нас Янтарный канал? — нашелся Снорри.

Лекари и сестры дружно, но невесело рассмеялись.

— Нет никакого властителя Мегафона, — осторожно сказал Ромашка. — Это одна из телефонных сетей, понимаете? Всего лишь связь…

— Хорошо, мы скоро уйдем, — сказал Ловец. — Мы не станем больше подвергать вас опасности. Снорри, ступай забери Зорана. Я разбужу Поликрита.

— Постойте, вы не можете его сейчас забрать! — очнулся Ромашка. — Швы разойдутся, его убьет любая инфекция. Хотя бы неделю…

— Вы оскорбляете нас недоверием, — погрустнел Рахмани. — Вы считаете, что мы лжем.

— Будь осторожен, дом Саади, не зли их! — простонал водомер. — У них целых три живых Камня! По всей видимости, это страшные колдуны из высших гиперборейских каст! Я слышал, как в зале, через которую мы проходили, шипит и ворочается какой-то магический зверь! Он спрятан у них в прозрачной колбе, его глаза как чашки! Не лучше ли нам унести отсюда побыстрее ноги, дом Саади? Сдается мне, эти колдуны лишь притворяются невинными детьми, а сами замыслили нас сожрать!

— Замолкни, — посоветовал Рахмани и со знанием дела добавил: — Не надо бояться колбы с глазами. Я уже трогал ее, она неопасна, если не заходить сзади. Она называется те-ле-ви-зор, понятно? Это, конечно же, волшебный предмет, но он не приносит зла. Но он, как лошадь, не любит, когда к нему подбираются сзади, может плюнуть молнией…

— Я всегда говорил, что дом Саади — самый храбрый человек на Зеленой улыбке, — обращаясь к хирургу, авторитетно заявил Вор из Брезе. — Мне даже не так обидно, если нас съедят вместе…

— Так расскажите нам о своей… своей родине. — Сестра Настя гневно уткнула кулачки в бока. — Мы попытаемся понять, черт побери!

— Дом Саади, не серди магов, лучше расскажи им, — умоляюще сложил передние руки Вор из Брезе. — Я ведь не понимаю и половины их речи…

— Вы можете идти, куда хотите, — отважно заявила худенькая Лена. — Но больной, перенесший операцию, останется здесь.

Рахмани со вздохом огляделся и… заговорил.

— Премудрый Господь создал этот мир и наделил его тройственной природой. Так сказано в священных свитках детей Авесты, так начертано в перламутровых книгах страны Вед, так сказано в легендах Золотой Орды и преданиях склавенов…

Существуют три тверди, похожие друг на друга, но совсем не как близнецы. Далекие звезды, видимые с гор, почти одинаковы, и наречия на всех твердях почти повторяют друг друга, а в хрониках даже упоминаются одинаковые имена царей, эмиров и императоров. Моя родина — Хибр, Господь обделил его водой. Лишь далеко на юге от страны парсов плещется Травяной океан, а там, где на Зеленой улыбке раскрывает объятия кораблям Атлантика, — у нас лишь мелкие соленые моря, из которых, как клыки, торчат острова.

Лишь Премудрому ведомо, почему он допустил, чтобы Хибр был завоеван султанатом. На Зеленой улыбке положение гораздо более сложное. Считается, что верховной властью обладает римский император, однако правит папа и его жуткие закрытые ордена…

Иногда Саади не хватало запаса русских слов, но никто его не перебил и не поправил. Его слушали затаив дыхание.

— …Во все времена рождались те, кто пытался толковать тройственность планет как отражение сущего. Так учили меня мои слепые наставники. Но никто так и не смог ответить, где истинная честь и как добиться общего блага для человечества.

Что же касается Великой степи, то эта твердь вообще не должна существовать. Звездочеты доказали, что Великая степь то замедляет, то ускоряет полет вокруг светила. Но не это самое странное. На Великой степи вольготно плодятся твари, которые на Зеленой улыбке не выжили бы и недели. На Великой степи один ребенок творит формулу, для которой на Хибре понадобилось бы трое магов. У них там каждая третья девчонка от рождения способна колдовать.

Великая степь соединяет несоединимое.

Классики науки, по книгам которых я учился в университетах Рима и Кенигсберга, доказывают в своих трудах, что люди-рыбы существовать никогда не могли. Они пишут, что морские центавры — это глупые легенды, а циклопы — это порождения обкурившихся черноногих с Южного материка. Также этим уважаемым людям доподлинно известно, что не существует разумных дельфинов, древесных дев и снежных дэвов. Они с неохотой, как случайные редкости, описывают водомеров, перевертышей, «голых бесов», красных номадов и прочих разумных элементалей, от которых просто не отмахнуться…

— Потому что я живой, — хихикнул Снорри. — Попробуй от меня отмахнись!

— Поэтому я, завершив два курса обучения, отказался дальше внимать книжной лжи, — продолжал Ловец. — Часы Зеленой улыбки заведены на пять веков раньше, чем часы Хибра, а рассуждать, сколько лет Великой степи, — невозможно. Это твердь, где до сих пор правят наследники Искандера, опираясь на преданных центавров. Это твердь, где уживаются великая империя Хин, Золотая Орда и еще несколько сильных государств. Периодически они воюют друг с другом, но Шелковый путь, рассекающий Срединный материк, открыт для торговцев всегда.

Жители Великой степи легко обходятся без железных кораблей, без воздушных шаров и без глобусов…

Рахмани поразился тому, с каким вниманием его слушали. Эти взрослые люди тянули шеи, как дети, дорвавшиеся до чудесной сказки.

Он рассказал им про маленькую родину дома Ивачича, со всех сторон зажатую зелеными знаменами султаната. Про восстания и кресты вдоль дорог. Про ряды виселиц и смелых витязей. Он рассказал им про контрабандные каналы, которые сам открыл и подарил другу, чтобы тому было легче прятать вино, шишу и массу иных запрещенных товаров.

Он рассказал им о бесконечном кровопролитии на всех трех планетах и о том, как рвутся Янтарные каналы, не выдерживая тяжести крови.

— Карты Великой степи — самые приблизительные. Однако легко можно увидеть — все три тверди, как родные сестры. На светлой стороне Зеленой улыбки тоже есть материк Европа, на юге он соединен перемычкой с материком Сумчатых, на востоке расположена крупная островная империя Ниппон… Зеленая улыбка не вращается, посему ее западная сторона всегда покрыта льдами и вечной Тьмой. У самой кромки вечной Тьмы, за бурунами океанических течений, скрывается крупный остров, именуемый Америка, по имени одного удачливого купца. Там живет такой же народ инка, как и на Западном материке Великой степи, только на Великой степи материк Америка в шесть раз больше скромного острова…

— Инка? — не выдержал Ромашка. — У нас инков давно истребили, лет триста назад.

— А на что вы надеялись здесь? — метко спросила сестра Лена.

— Слишком много крови, слишком много зла. — Рахмани заговорил словами Учителя. — Раньше никто не считал Янтарные каналы. До того, как на Великой степи произошло последнее восстание против власти сатрапов. В те страшные годы, отдаленные от нас десятью поколениями, захлопнулась почти половина древних торговых путей. Каналы были всегда: одни зарождаются, как юные побеги, другие дряхлеют, обезвоживаются и гибнут, как гибнет всякая сущность и явление, подвластное творцу… Но после страшных войн Великая степь начала удаляться. Если кровь будет литься дальше, Великая степь непременно покинет сестер.

— Ну и что ужасного? Пусть себе летит…

— Мир придет в упадок. — Саади попытался не замечать очевидной глупости. — Мы надеемся только на вас. Зеленая улыбка почти полностью искоренила то, что вы называете волшебством. Ведьм и травников жгут заживо, жгут их книги и инструменты. На Хибре иначе, но ничем не лучше. Султаны Горного Хибра и шейхи Аравии не поступают со знахарями столь жестоко, но магия тоже запрещена. В результате разумных нелюдей становится все меньше, могучие колдуны навсегда переселяются в проклятые города Гипербореи, Янтарные каналы еще больше хиреют.

— Жгут заживо? Опа… — растерялся Аркадий. — У нас тоже жгли, но давно, в Средние века.

— Одну секунду! — всполошился Ромашка. — Верно ли я вас… тебя понял? Ты боишься, что, когда полностью истребят магию, у вас захлопнутся все каналы, и планеты навсегда потеряют друг друга?

— Ты меня верно понял.

— Тогда понятно, почему мы для вас потеряны, — опечалился Толик. — Тут сплошные материалисты…

— А почему вы закрываете лицо? — спросила Настя и покраснела. — Если вы нам улыбнетесь… мы что, превратимся в камень?

— Позже, — сказал Рахмани. — Вы наверняка не превратитесь в камень, но еще не пришло время.

— А вы во что верите? — тихонько спросила Лена. — В какого бога?

Саади вздохнул. Внезапно оказалось, что совсем непросто рассказать посторонним людям о трепетном биении священного огня…

— Главный огонь Бахрама составляет основу священных огней провинций. Так было века назад, и так будет, пока на тверди Хибра живут дети Авесты. Огонь Бахрама составляли шестнадцать видов огня, которые жрецы собирают из домашних очагов, принадлежащих разным сословиям… Пятнадцать частей пламени собирали служители Праведного, пока мрак не распускал звездные крылья над миром. Когда воцарялся вечерний покой, процессия возвращалась в храм, младшие жрецы приподнимали чашу, чтобы все дети Авесты могли впитывать силу, необходимую каждому человеку для победы над злом. Ибо победить зло — это всего лишь означает победить темную половину бога внутри себя. Дети Авесты были первыми, кто сказал миру — нет вне нас злых и добрых духов, есть единый Премудрый господин сущего, крылатый Ормазда, и в каждом из нас скрыты две его ипостаси…

— А дальше?.. — шепотом спросила сестра Лена.

Рахмани отпил из фляги. Он слышал, как в операционной Зоран спит с зашитым животом. Внутри него больше не было уршадов. Без подсказок и колдовства Саади сквозь стены слышал спокойное дыхание друга. Итак, он не зря проделал этот путь. Маги четвертой тверди сумели спасти человека.

Такого еще не знала история.

— …Над вечерними площадями раздавался бой кожаных барабанов и пение струн рубабов. Огонь возвращался к алтарю, а там уже его ждали мы, мальчики в чистых одеждах и масках. Мы стояли на коленях, пели гимны и держали в руках сосуды со свежей, пенящейся хаомой, ее надлежало пролить на алтарь. Старцы первыми пили пьянящий напиток, затем к чашам подходили уважаемые горожане, наше пение становилось все громче, затем кто-то из юношей начинал вращение в круге…

Мы молили Господа послать нам шестнадцатый огонь. Шестнадцатый добывать тяжелее всего, он происходит от удара молнии о дерево. Зато он свободен от человеческих желаний и мрачных устремлений, это единственный божественный огонь. Лишь с помощью шестнадцатого огня можно вдохнуть жизнь в Камень пути. Одноглазые старцы надежно хранили шестнадцатый огонь для того дня, когда к нам в руки попадет живой Камень пути. Этот счастливый жребий выпал мне. Учителя говорили мне, что четвертая твердь приемлет всех богов. На вашей светлой планете боги сливаются в единой сущности…

— Ни хрена у нас боги не сливаются, — вздохнула Настя. — Вон, каждый день передают, как из-за религии убивают. — Она отошла и повернула к себе черный ящик с серым стеклом.

— Или бомбы взрывают, — поддакнул бородатый Аркадий. — Давайте пить чай. А мы вам пока прессу дадим полистать.

Некоторое время Ловец с помощью Ромашки постигал новейшую историю планеты Земля.

— Укуси меня бешеный скорпион… Снорри, он говорит, что австрийского герцога застрелит какой-то идиот, и после этого начнется война на весь континент. Причем войну развяжет Пруссия…

— Но это немыслимо! — захохотал Два Мизинца. — Пруссия — самое мирное государство на свете. Это страна менестрелей, художников и строителей чудесных храмов. На Зеленой улыбке в Пруссии даже мальчишки не дерутся…

— А на других планетах дерутся? — спросила Настя.

— На Хибре Пруссии нет. А на Великой степи она еще не стала единой империей. Может быть, никогда и не станет. Это всего лишь провинция, союз германских племен, подчиненный Фивам. Сейчас… в смысле, в тот момент, когда мы покинули Великую степь, там правил диадарх Сулий, ставленник Леонида. Мальчишки там дерутся, если вам это интересно. Но дерутся не так, как здесь… Начиная с восьми лет мальчики обращаются к наставнику либо к командиру квартирующих в городе гоплитов и получают разрешение на дуэль. Дуэль может быть одиночной, парной или кварта на кварту. Но не больше.

Девушки смотрели на Ловца выпученными глазами. Толик с улыбкой потирал руки.

— Снорри, я, кажется, понял… — Рахмани оторвался от вороха цветных журналов. — Часы четвертой тверди заведены примерно на два столетия раньше, чем часы Зеленой улыбки…

— Всего два столетия? — расхохотался Снорри. — Ну уж нет. Тут разрыв тысячи лет. Смотри, все эти летающие лодки… а Камни пути? Когда такое смогут сотворить ваши ученые? Никогда!

— И все же, все же… — уперся Саади. — Я сделал простой подсчет, от года, когда на четвертой тверди родился Спаситель. Получилось, что на Зеленой улыбке австрийского герцога застрелят примерно через сто двадцать лет.

— Если он вообще у вас родится, — добавил Ромашка.

— Что сказал лекарь? — разволновался водомер.

— Он говорит, что в наших мирах герцог может не родиться.

— Интересно… Значит, на Хибре эта страшная война… о которой столько картинок… начнется только спустя пятьсот лет?

— Необязательно, — предположил Рахмани. — Зеленая улыбка — самая старшая, но многих войн на ней не было. Искандер там мало воевал…

— А кто такой ваш Двурогий Искандер? — спросила Лена.

— Так они зовут Александра Македонского.

— Ой, — покраснела сестра Настя. — Мне так трудно пока все это переварить… Выходит, что через сто двадцать лет у них начнется Первая мировая, а еще через двадцать пять лет — Вторая?

— Мировая? — удивился Снорри. — Что вы имеете в виду? Как могут воевать все страны одновременно?

— Все может произойти, — остановил его Рахмани. — Но мне почему-то кажется, что на Хибре все будет совсем иначе…

В телевизоре внезапно кто-то заговорил, быстро и сердито. Два Мизинца в испуге подпрыгнул на месте.

— Мне изменили лицо, высветлили волосы и глаза, я стал похож на норвега, чтобы не впитывать лишнюю ненависть там, где придется проводить годы в поисках Камня… — закончил Рахмани.

— И теперь вы ищете этот камень? — вежливо спросила девочка Лена.

— Мы его нашли, — сказал Рахмани. — Камень пути открыл нам Янтарный канал.

— Значит, с нашей Земли теперь открыт проход на вашу Зеленую улыбку?

— Нет, не на Зеленую улыбку, а на Великую степь. Хотя… Разве кто-то может точно сказать, благо это или нет для всех нас? — осекся Рахмани. — Но, к несчастью, проход уже закрылся, потому что Камень пути умер в воде.

— Вы только послушайте, что творится! — В зрачках сестры Насти прыгали голубые отражения. — В бессознательном состоянии несколько милиционеров, совершено нападение на районное отделение… Ого, увезли в реанимацию их начальника, капитана какого-то. Камеры наблюдения сняли двух женщин: одну — маленькую, другую — высокую, с двумя ножами, похожую на индуску. И с ними волосатый негритенок…

— Что за бред? — фыркнул Аркадий. — Они совсем сдурели. У них уже негры на ментов кидаются!

— Вы можете показать ваш Камень пути? — повернулась к ловцу сестра Лена.

— Я могу показать такой же… мертвый. — Саади запустил руку в подсумок.

— Это и есть ваш Камень? — с непонятной интонацией спросила Лена.

— Да… — Рахмани с нежной гордостью погладил мертвого проводника.

— Вызвано подкрепление с поисковыми собаками… район оцеплен… в городе введен план «Перехват»… поступили сведения, что преступления связаны с разборками на тему контроля за уличными путанами… — бубнил мужской голос в ящике.

Лекари с улыбкой переглянулись.

— Дом Саади, отчего она смеется? — нахмурился Два Мизинца.

— Она не смеется… — Ловец Тьмы замолчал, потому что у него внезапно закончились слова.

Ромашка и Лена почти синхронным движением сунули руки за пояса и вытащили… Они небрежно, будто свалившихся за пазуху древесных жаб, вытащили два Камня пути. И оба светились!!

Затем Лена сотворила совсем уж немыслимое колдовство, от вида которого Два Мизинца не выдержал и спрятался за занавеску. Девушка открыла дорожную суму из грубого льна, похожую на ту, какие в Горном Хибре носят нищие дервиши, и извлекла оттуда… еще один живой Камень!!

И передала его Саади на раскрытой ладони.

— Он уже старый, мне не нужен. — Она потешно потерла свой маленький курносый носик. — Батарея там еще тянет, только заряжать надо почаще. А вот симку придется вам вставить свою. Но пока можете пользоваться этой. Берите, что же вы?

Саади протянул одеревеневшую руку. Камень пути был одет в мягкое прозрачное стекло — еще одно доказательство необычайной мощи местной науки. На Зеленой улыбке Саади видел немало цветных витражей в храмах и прозрачные стекла во дворцах вельмож. Но гибкое, мягкое и теплое стекло могли придумать лишь могущественные чародеи на четвертой тверди!

— Скажите что-нибудь, скажите! — стали советовать со всех сторон.

— Да они нас просто разыгрывают…

— Хороший розыгрыш. Особенно вот этот, весом с тонну…

— Или скрытая камера?

— Але, але, уважаемый Рахмани, вы меня слышите? — мурлыкнуло в ухе Ловца. Лена нарочно отошла подальше в коридор.

— Тогда… что же нам делать? — Рахмани показалось, что мир затрещал по швам. — Если это всего лишь для болтовни… Как нам получить аудиенцию у властителя?

— У нас есть президент. Только он не в Петербурге, он в Москве.

— Москва? На Зеленой улыбке такой город есть, — поежился Снорри. — Там не слишком уютно. Бесчинствуют бояре князя Василия, холопов закапывают по самую голову в землю, жен бьют прилюдно кнутами, а честному путешественнику вроде меня негде даже провести ночь…

— Да вы к президенту на прием все равно не попадете, — усмехнулся Ромашка, затягиваясь сигаретой. — Здесь, в Питере, есть губернатор. Но ни придворных магов, ни Янтарных каналов. Хотя деньги для городской казны губернатор собирает исправно. Туда вас тоже не пропустят.

— Мы верили, что император будет рад нам…

— Нет никакого императора, воин!

Все присутствующие в комнате вздрогнули и даже подпрыгнули на месте. Женщина-гроза, как всегда, появилась внезапно и совершенно бесшумно. На сей раз она, несмотря на запертые двери, влезла змеей через верхнюю открытую форточку одного из высоких окон. Рахмани втянул в пальцы голубые молнии, Настя охнула и вцепилась в плечо Аркадия. Два Мизинца свалился с гардины, потянув за собой занавеску. Только Поликрит ровно посапывал, укрытый тремя простынями.

— У них нет императора, — мрачно подтвердила Женщина-гроза. — Я все выяснила, воин. Их Мегафон — это всего лишь машина. Очень большая и очень сложная машина, но ее создали не маги. Машина собирает деньги, за это она заряжает жизненной силой Камни пути…

— Ты ранена? — перебил Рахмани. — У тебя кровь на лице.

— Это неважно, — отмахнулась Марта, спрыгивая с подоконника на ковер. Она прыгнула сквозь заросли зелени, но ни один цветок не пострадал. — У нас мало времени. Я нашла единственную ведьму. Мы заехали навестить Зорана, встретимся позже… Важно и печально другое, Рахмани. Здесь нет магов, друзья мои. Их здесь вообще нет, ни лесных, ни озерных, ни черных, ни белых, никаких. На этой удивительной тверди никто не умеет пробивать каналы.

Земляне слушали странную окровавленную женщину с тревогой, не понимая ни слова.

— Рахмани, у меня в руках было четыре живых Камня, и ни один не открыл мне Янтарный канал! Можешь выкинуть эту бесполезную вещь. — Марта горько рассмеялась, указав на голубую реликвию, которую бережно баюкал Ловец Тьмы. — Вы не поверите, друзья мои, для чего землянам Камни пути. Они с их помощью переговариваются на дальних расстояниях. Это все. Больше они ничего не умеют.

— Но… как же тогда? — Рахмани почему-то сразу поверил. Какой-то части его души хотелось протестовать и драться от обиды, но трезвым умом он сразу поверил домине. И вместе, одновременно, как это случалось уже десятки раз, они подумали об одном. — Но Зорану ведь лучше!

— Покажите мне его.

— Это жена нашего друга Ивачича, — обратился к лекарям Саади. — Позвольте ей навестить мужа… Иначе она пройдет и без вашего разрешения.

— Сколько же вас всего? — всплеснула руками маленькая Лена.

— …Мне было предсказано, что мой одноухий муж погибнет у меня на руках. — Марта наклонилась и поцеловала Зорана в потный горячий лоб. — Я давно подготовилась к этой утрате. Теперь я почти счастлива… Но настоящая беда случится чуть позже. Здесь нет колдунов. Одна я не сумею раздавить всех последышей. Уршады убьют всех на этой планете.

— Не беспокойся, Женщина-гроза! Всех последышей изловили и утопили в спирте. — Сгорая от нетерпения, Снорри подпрыгивал в дверях палаты. — Можешь сама их увидеть! Великий лекарь Ромашка поймал всех…

— Вы должны немедленно кинуть их в огонь! — Женщина-гроза обернулась так резко, что замолчали и отшатнулись все. — Рахмани… передай это тому, кто спас моего мужа. Лучше пока оставайтесь тут. Впрочем, Кеа найдет вас…

Она распорола пояс, выложила на тумбочку три крупных сапфира и умчалась.

— Но ведь… ведь это ее показывали по телевизору, — сдавленно охнула Настя. — Это она… они убили милиционеров.

— Убили?! Не может быть. А что такое «ми-ли-ци-о-не-ры»? — осведомился водомер.

— Это… как вам объяснить? Стражи порядка, понимаете?

— Теперь понятно. Когда Поликрит проснется, мы пойдем к губернатору, и там все разъяснится, — постановил Рахмани. — Мы расскажем, кто мы такие, и вместе примем верное решение. Марта Ивачич никого не убивает из прихоти… Толик, ты покажешь нам дорогу?

— Вас арестуют. — Толик смотрел без тени иронии. — Слушайте, если ваша Марта грохнула мента, тем более при исполнении, — это беда…

— Ага, вы, в лучшем случае, — огребете по почкам и окажетесь в кутузке, а его, — сестра Лена мотнула головой в сторону храпящего гиганта, — его сразу пристрелят. А потом скажут, что никого не было.

— Как это «не было»?! — опешил Ловец.

— Сдается мне, дом, я догадался, в чем тут корень зла! — ахнул водомер. — Наверное, ваш губернатор — игрушка в руках иноземных врагов.

— Игрушка? — удивились лекари.

— Вы можете нас не бояться, — доверительно продолжал водомер. — Вы спасли лучшего друга дома Саади, мы вас не выдадим стражникам.

— Стражникам? — открыл рот Анатолий.

— Сдается мне, что подлые бритты захватили ваш чудесный город, — заговорщицки подмигнул Снорри. — Повсюду их латинские письмена, повсюду развешаны флаги с их противными голыми женщинами… Мы понимаем, что каждое слово может стоить вам жизни, мы не требуем от вас отваги…

— А ведь он в чем-то прав, — рассмеялась Настя. — Сначала «Форд» построили, затем — «Ниссан», теперь — китайский город затевают. Обложили, проклятые…

Снорри жалобно оглядывался, не понимая, отчего русские смеются.

— Английские слова давно всех достали, — объяснил наконец Толик. — Но губернатор тут ни при чем. Жизнь такая. Сволочная.

— Скажи мне, о… — Рахмани запнулся. Он робел теперь называть эту тоненькую девочку по имени. — Скажи мне, о, Елена, что вы делаете, когда ваши Камни пути умирают?

— Умирают? — Земляне снова непонимающе переглянулись. — Поставите новый аккумулятор и ройте каналы, сколько хотите.

— О, Елена, это слишком дорогой подарок. — Рахмани вежливо протянул Камень обратно.

— И вовсе не дорогой, — отмахнулась девушка. — Это устаревшая модель. Видишь, какой экран хилый? Ну, ничего страшного. Денег на счет подкинешь, и оживет как миленький. Смотри, вот здесь номер в кармашке записан…

— Покажите-ка ваши деньги, — очнулся вдруг Ромашка.

Рахмани послушно развязал кошель и высыпал на стол серебро.

Воцарилось молчание. Лекарь и сестры переглянулись с ошарашенным видом.

— Кто это?.. Кто это такой на вашей монете? — Настя нерешительно потрогала влажный металл. — И что здесь написано?

— Здесь написано… что это пресветлый монарх Ютландии и фьордов, Георг Второй, покоритель Вечной Тьмы.

— Неплохо, — кашлянул Ромашка. — Нет, уважаемый Рахмани, у нас эти деньги не подойдут. Мы вам дадим немного рублей, да много у нас и нет… Вот, теперь вы сможете оживить телефон.

Девушка рассмеялась, глядя как Ловец Тьмы сосредоточенно трет между пальцами бумажные купюры.

— Нет, это мы вам должны деньги за спасение нашего друга. Вы спасли не просто племянника герцога, он настоящий герой своей страны…

— Это исключено, — жестко заявил Ромашка. — Ни денег, ни ценностей мы не возьмем! И камешки ваши не забудьте.

Он накинул на белый халат пиджак и ушел курить на крыльцо. В щель хлынул поток серого света и рев просыпающегося города.

— Берите, берите, не стесняйтесь. Эти копейки даже не вздумайте отдавать! — затараторила Лена. — Иначе мы обидимся. Эти двести рублей вам надо положить на счет, Настеньке к метро по пути, она пойдет с вами и покажет, как это делается. В ближайшем пункте оплаты закинете на счет Мегафона…

— Вас не примет ни один городской чиновник, — угрюмо подтвердил Аркадий. — Страшно далеки они от народа, знаете ли… Вот вам живой пример — Толик. Он прошел всех чиновников, снизу доверху, и что? Только наслушался оскорблений.

— Ему и угрожали, кстати, — добавила Лена.

— Толику можно верить, — сочувственно кивнула Настя. — Он у нас, бедняга, так пострадал, пока по своим турнирам рыцарским мотался…

— Как пострадал? — наклонился к девушке Рахмани.

— Как, как… Квартиры лишился, вот как. И никто помочь не может. Обдурили их с покупкой, и деньги пропали, и квартира, — понизила голос медсестра. — Что, не понимаете? Дом у него отняли, квартиру. Все всё знают, а сделать ничего не могут. Эти аферисты, они нагрели человек сто… И судиться там не с кем, они и на суд не являются. Толик вон второй год как жену бывшую, с дитем, отправил в область, к бабке, а сам ночует прямо здесь. Только ведь второй раз не накопишь, сейчас цены другие…

— Да к чему вся эта болтовня, — скривился Аркадий. — Все равно ему никто помочь не может…

— Постойте! Вы упомянули, что обидчики, отнявшие дом, известны? — удивленно перебил Саади.

— Еще бы! Только концов не найти. Они собрали бабки, этажей пять подняли и бросили. Теперь стройка под арестом, непонятно кому принадлежит, цены выросли в шесть раз, достраивать некому. Зато там… — Аркадий многозначительно показал пальцем в потолок, — там хорошо нагрелись. Потому никто не арестован.

Рахмани послушал, хорошо ли спит Зоран. Затем внимательно поглядел в глаза Снорри. В ответ Два Мизинца сделал своими прославленными пальчиками сложное движение, которое на тайном языке ютландских воров означало — ставка принята.

— Сколько времени будет спать мой друг?

— Наркоз еще будет длиться часа четыре. Но вы не беспокойтесь, — засуетилась Настя, — у Толика — золотые руки. Он все вычистил и зашил идеально. Да и мы не уйдем, вас не бросим. Правда, Аркадий?

— Да какая уж тут пересменка, — отмахнулся Аркадий. — Надо придумать, как… коня вашего спрятать. Пожалуй, этот вход мы запрем. Леночка, напиши табличку, что авария водопровода, пусть идут через терапию.

— Я пока не представляю, сколько длятся на вашей тверди четыре часа, но с удовольствием проведу это время в приятной беседе, — заявил Рахмани. — Теперь я хочу услышать все медленно и по порядку. Я должен успеть перевести для моего уважаемого друга. Он… э-э-э… большой специалист в вопросах права. Итак, кто отобрал у лекаря Ромашки дом?

12 Воин и гроза

Огромный драккар с разгневанной богиней на носу несся на нас, и Одноглазый Нгао не мог ничего поделать. Он мог только бессильно рычать и стрелять по тем молодцам из его команды, кто пытался спастись вплавь.

Вплавь спасались немногие. Следует отдать должное знаменитому пирату — он дал залп из пушек. И даже нанес бронзовому чудовищу некоторый урон. Несколько шипов на носу драккара погнулись.

Одноглазый в последнем порыве ярости выхватил саблю и замахнулся. Как будто кто-то собирался вести с ним поединок. Я видела его кривые ноги снизу, из-под лодки, он в ярости колотил по палубе каблуками. Я могла бы вылезти, но бежать было некуда. Рядом с моим убежищем столпились преданные подручные Нгао, они собрались дать последний бой.

Посланец ада в последний момент сменил курс и ударил нас в бок. Вода хлынула в трюмы с оглушающим ревом. Я была уверена, что джонка мгновенно затонет, однако таинственный враг не спешил выдернуть таран. Страшный лик богини нависал над нашей палубой на высоте в двадцать локтей. Оттуда, сверху, протянулись мостки, клыки воронов воткнулись в палубу, по ним, лязгая доспехами, начали спускаться… тяжеловооруженные пехотинцы.

Я не могла поверить своим глазам!

Эти загадочные солдаты, без штандартов и флагов, принадлежащие неизвестной армии, шли неколебимо и решительно. Они наступали, как войско каменных истуканов!

Никто из команды Нгао не спасся. Сам атаман и еще полдюжины его верных псов дрались, как черти, но их перебили. Нгао и еще троих ближних помощников скрутили живьем. Их связали и поставили раскаленные клейма на щеках. Кто-то прыгал в воду, но плыть ловцам удачи стало некуда. Пиратская деревня и порт оказались сожжены дотла. В акватории кружили лодки с фонарями, с них добивали плывущих и подбирали всплывающие тюки с добром.

Когда Корона осветила бухту, скалы вздрогнули от ужаса, стало видно, что натворил беспощадный враг. Убитых пиратов, мужчин, женщин, стариков развесили на берегу. Могильщики кружили над ними ленивыми серебристыми тучами. Городок сровняли с землей. Враг сохранил в целости лишь два маяка, но их сожгли позже, когда драккар покинул владения пиратов.

Бывшие владения бывших пиратов.

Много позже в обители Хрустального ручья я узнала, что в пиратской деревне повесили и сожгли сотню женщин и больше сотни беспомощных мужчин — раненых, увечных и стариков. И почти три сотни взрослых, крепких ловцов удачи, отдыхавших на берегу, смоливших суда и точивших ножи для следующих походов. У причалов затопили две джонки.

Моряки с драккара высадились на рассвете, когда пиратская деревня еще спала. Конечно же, Одноглазый Нгао назначал караулы, но за время его двухмесячного отсутствия караульные расслабились. Никому из бандитов, зимовавших в тайной гавани, не могло прийти в голову, что появится достойный противник. Пираты основали базу девятнадцать лет назад, и за эти годы ни один имперский военный корабль не отыскал входа в бухту…

Драккар вылетел из тумана бесшумно и дал несколько залпов из пушек. Когда на берегу загорелось все, что могло гореть, по сходням спустились закованные в броню, вооруженные пистолями и топорами молчаливые бойцы и устроили бойню. Уцелевших пиратов пытали, заставляя откапывать зарытые драгоценности. Им обещали сохранить жизнь в обмен на награбленное золото, но всех обманули. Пиратское добро грузили на страшный драккар почти целый день, и наверняка приспешники Нгао не открыли всех своих тайн.

Меня не взволновали эти смерти. На месте капитана сказочного корабля я поступила бы так же. Только я пытала бы не мужчин, а женщин. Это действует на мужчин гораздо сильнее. Уверена, я добыла бы из тайников поселка гораздо больше богатств…

А с капитаном я познакомилась очень скоро.

На палубу спрыгнул молодой мужчина, практически моих лет. В полумраке я не видела его лица, только кудри. А еще — свет падал на носки сафьяновых сапог прекрасной выделки. Я не видела его лица, однако сразу ощутила… нечто. Я слышала, как ровно бьется его сердце, я вдыхала аромат его ярости, его жажду к жизни и к подвигам…

Вероятно, сегодня я уже перевалила свою срединную вершину, а может быть, прошла только треть пути. Никому не ведом его срок. Так или иначе, я набралась мудрости, но до сих пор не могу объяснить то, что произошло далеким утром на палубе.

Он спрыгнул, как голодный пардус. И как голодный пардус, он моментально увидел и услышал все, что происходит вокруг. Он отдавал команды своим бородатым бронзоволицым воинам, а сам не делал лишних движений. Мимо него тащили мешки с жемчугом и золотыми кубками, но этот странный человек равнодушно отворачивался.

Недалеко дрались и стреляли, а мне стало все равно. Я изо всех сил налегла на борт лодки и выкатилась наружу.

Нет, конечно же, я вру. Я всегда вру себе, когда думаю о нем. Потому что иначе невозможно оставаться в трезвом рассудке.

Я выкатилась наружу, поскольку страшно испугалась, что с ним что-то произойдет в мое отсутствие. Я испугалась, что этого совершенно незнакомого мужчину убьют, и я не сумею защитить его. Или он сбежит обратно на свой огромный корабль и улетит к звездам…

Кто-то бежал на него сбоку, целясь из ружья, а удивительный незнакомец стоял и смотрел на меня. А мне почему-то было спокойно и радостно от того, что можно просто лежать ничком и слушать, как заполняются водой трюмы. Почему-то я не сомневалась, что этот отчаянный воин спасет меня и успеет уклониться от выстрела, который вот-вот разнесет ему голову…

Он успел.

Тогда я впервые увидела, как пляшет брат-огонь. И увидела лицо воина. Нет, скорее — лицо печального бога.

Ломаные молнии сорвались с его пальцев, ружье взорвалось в руках хинца, он упал и стал кататься, схватившись за горящее лицо.

— Кто ты такой, воин?

Я спросила почти беззвучно, во мне не осталось сил на крик. Он снова улыбнулся и тряхнул светлыми кудрями, удивительно светлыми для обветренной смуглой кожи. Сама того не ожидая, я назвала его именем, которое осталось с ним навсегда. Отец и наставники подарили ему несколько имен, но в минуты, когда человек забывает отцов и наставников, я называла его — воин. Жестко, больно и сладко.

Именно так, как он умеет любить.

Еще четверо набросились на него, они вылезли с ножами в зубах из кормового люка. Один навел арбалет и успел выстрелить. Я слышала, как прозвенела тетива, я слышала, как с сухим щелчком освободился ударник, но ничего не могла поделать. Если бы стреляли в меня, я станцевала бы танец «аиста», заставила бы их опустошить колчаны, а потом мы поговорили бы на языке стали.

Короткая стрела проткнула незнакомца насквозь, почти сразу его ударили ножами. Кудрявый юноша стоял и улыбался, глядя мне в глаза. Двое его солдат, белоголовые, дикие, закованные в латы, уже спешили. Они выстрелили трижды, со страшным грохотом и вспышкой. У ближайшего хинца оторвало руку, второму разорвало живот.

Второй кудрявый юноша дрался на ножах с уцелевшими пиратами. Третий юноша, точная копия второго, появился из-за мачты и выплюнул вверх сгусток пламени.

В «вороньем гнезде» истошно завопили: там прятался кто-то из команды Нгао.

— Ты умеешь творить миражи?

— Меня учили этому с детства.

— Где же учат такому колдовству?

— Это не колдовство. Это сила разума.

— Кто ты такой, воин?

Он поднял меня и понес наверх, навстречу жерлам пушек и распахнутой пасти деревянной девы. Его закованные в сталь рыцари стреляли в пиратов из многоствольных аркебуз. Разбойников даже не подпускали для ближнего боя. Многие плакали, становились на колени и молили о пощаде.

Наверху, при свете факелов, меня изумила его кожа. Я сразу догадалась, что этот человек родился смуглым, почти как я, но после его переиначили. Его жесткие кудри стали светло-русыми, а глаза обрели обманчивую пустоту бутылочного стекла.

Я спрашивала его на разных языках, а юный капитан молча купался в звуках моего голоса. Мне стало страшно, когда я разглядела глубину пропасти, куда нам вместе предстояло падать.

— Ты слышала о народе парсов?

— Да, я слышала, что огнепоклонников на Хибре боится трогать даже султан.

Он с трудом скрыл удивление.

— Ты слышала о Плавучих островах?

— Про них слышали многие, но никто там не бывал.

— Я там был, — просто сообщил он, любуясь моим жадным любопытством.

Где-то внизу дважды грохнуло, небо озарилось вспышкой, силуэт драккара отразился на скале. В его восхищенных глазах я увидела волны моих волос, отливающих булатной синевой. Мои губы вздрагивали от близости его щетинистого подбородка, как вздрагивают нежные кораллы под неспешными тропическими приливами.

— Я был на Плавучих островах по поручению императора Кансю.

— Так ты наемник? — сокрушенно выдохнула я. — Ты воровал чудесных нюхачей для императора страны Бамбука?

— Нет-нет, Кансю нанял меня на военную службу, — улыбнулся юный капитан. — Пиратские флотилии наносят империи серьезный урон, никто не мог выследить их тайные гавани и ремонтные доки.

— И как же ты сумел, воин?

— Это мой секрет.

— Позволь, я разгадаю твой секрет?

— Я буду рад признать твое превосходство, но вначале скажи — ты жена капитана Нгао?

Я захохотала, запрокинув голову. Обычно мужчины растекаются воском, когда слышат такой смех. Он скрипнул зубами, но сдержался.

— Я не успела стать его женой, герой. Нгао украл меня вместе с двадцатью шестью мешками пряностей. Но я успела стать женой многим, если это гложет твою душу.

— Я счастлив, что тебя не придется повесить вместе с Одноглазым. — Он разжал губы, и на песчинку я увидела ухмылку пардуса. — Теперь разгадывай мой секрет.

— Такие корабли не строят в известных мне портах.

— Да… Этот драккар построили на норвежских верфях Зеленой улыбки.

— Твои моряки подобны львам, они отращивают белые гривы и белые бороды, а лица их подобны коре дуба. Они рассыпают порох, как песок, воду они тоже не ценят, они перекликаются на незнакомом наречии…

— Да, богиня. Я собирал команду из самых отчаянных рубак. Это младшие сыновья ютландских и норвежских ярлов, им нечего терять в своих фортах, кроме чести. Их закон — война, их постель — кольчуга, их бог — далекий Тор…

На пару песчинок я задохнулась от восхищения.

— Тогда я знаю твой секрет. Такие, как ты, умеют создавать Янтарные каналы. Потому что нет устойчивого канала, способного пропустить с одной тверди на другую столь огромное судно с командой, — пришла очередь юной Женщины-грозы наблюдать за удивлением Саади. — Я слышала о поклонниках огня, мне рассказали… Матери…

— А я знаю твой секрет. — Его улыбка была подобна внезапно расцветшей розе. Меня неудержимо повлекло в омут этой улыбки. Так в детстве мне случалось застывать на веревочном мосту, подвешенном над порогами Леопардовой реки. Глубина пугает, чарует и манит, и, чем дольше ты смотришься в нее, тем неотвратимее кажется следующий шаг вниз. — Я знаю, ты одна из тех, кого называют Красными волчицами.

Он снова улыбнулся и снова поразил меня прямо в сердце.

— Отчего так получается, что нам не скрыть друг от друга тайны? — засмеялась я.

— На твоих руках следы веревок. — Он нежно потрогал мое запястье.

— Ты подоспел вовремя, воин… — неожиданно для себя мне захотелось поведать ему о своих мытарствах. — Это ведь твой корабль?

— Не только мой. Он построен на деньги Слепых старцев. Я еще должен общине шесть тысяч полновесных мискалей золотом.

— Никто не видел Слепых старцев… Но это неважно. Значит, у меня появится большая удобная клетка?

Он не засмеялся. Вместо этого он трижды поцеловал мое запястье, и, клянусь Смеющейся луной, я готова была отдаться ему в тот же миг!

— Мне кажется, что клетка появилась у меня, — очень серьезно произнес он. — Почему ты так упорно хочешь меня покинуть?

— Потому что меня ждут в стране Бамбука.

— Мы все равно направляемся в страну Бамбука. Я отвезу тебя…

— Не продолжай, воин. Меня уже три года ждут в обители Хрустального ручья.

— Вот как… Это серьезная и знаменитая школа. Однако у тебя будет время подумать, — уклонился он от дальнейшей перепалки.

Мне выделили поистине царскую каюту и ничем не сдерживали мое любопытство. Мне разрешили среди груды награбленного выбрать мои вещи, и никто не проверял, что я выбрала. Я бродила по скрипящим переходам драккара, а белогривые богатыри в шрамах и гнутых доспехах поглядывали на меня косо и жадно. От них несло мужским голодом, но никто не посмел даже коснуться меня. Позже, когда джонку Нгао затопили и драккар беззвучно заскользил над водой, команда собралась для общей молитвы. Угрюмые парни склонили колена, хором пропели несколько гимнов в честь павших.

Убитых в бою оказалось шестеро, их завернули в саваны вместе с оружием, каждому подсыпали серебра и медленно опустили за борт. Молитвой руководили двое старцев, молодежь слушалась их беспрекословно. Между старцами на палубе поставили корзину с… нюхачом. Точнее, там находились сразу два нюхача. Затаив дыхание, я следила за тем, как мой кудрявый капитан кормит малюток фруктами прямо из рук. Вспыхнули факелы, и седобородые старцы оказались совсем не старыми, крепкими, широкоплечими мужчинами. Они сели с кудрявым юношей за один длинный стол, они сдвигали кубки и обращались к нему с большим почтением.

Пока они неспешно обсуждали итоги похода, я незаметно проскользнула вниз. Мне не давала покоя тайна, заставляющая дивный корабль двигаться. Мы не поднимали парусов, но шли со скоростью, недоступной лучшим пятимачтовым баркам. Перегнувшись через поручень, я дважды с изумлением наблюдала, как мы пролетели в локте над торчащими из воды коралловыми уступами. Я никак не могла разглядеть рулевого. Кормовая надстройка на этом удивительном судне обходилась без люков, трапов и дверей.

По каким признакам рулевые меняли курс в шхерах? Как ухитрялись на такой скорости уклоняться от выплывающих из тумана каменных пальцев? Как вообще драккар поворачивал, если, судя по всему, его руль не доставал до воды?..

Но главная загадка заключалась в ином. На верхней палубе продолжалось шумное застолье, звенели кубки, слышались заздравные речи и взаимные восхваления. Свистел ветер, раскачивая на мачтах неведомые вымпела, по реям бесновались голубые огни, кряхтел дубовый рангоут, далеко внизу океан с рычанием кидался на обломки островов…

Никто не торопился поднимать паруса, никто не травил лини, не разматывал канаты, не таскал балласт. Наверху вообще не было команды, только вооруженные сыновья ярлов…

Здесь пахло чуждым, черным колдовством. Даже чайки не садились отдохнуть на реи, словно чувствовали опасность. Игривые дельфины уплывали подальше в море. А за кормой драккара надолго повисал невидимый, но для Красной волчицы вполне осязаемый след. Мелкая морская живность, попадая к нам в фарватер, всплывала кверху брюхом…

Я осмотрела направляющие для подачи ядер из погребов, о таком новшестве я раньше даже не слышала. Я трогала красивые и сильные механизмы, которые позволяли класть и снова поднимать мачты. Наконец я встретила матросов… Я побывала возле пушек, где наготове стояли канониры и горели факелы. На верхней палубе меня потрясли баллисты. Несомненно, их дальнобойность была вдвое выше, чем у сухопутных машин, которые таскали за собой армии Искандера. Рядом с баллистами, укрытые мокрой тканью, лежали бочки, набитые порохом с железными осколками и смолой. Я представила себе, какие разрушения может нанести такой снаряд, и ужаснулась. Я сказала себе, что если из одной такой баллисты выстрелить по городу, то сгорит целый квартал…

Ниже артиллерийских палуб мне встретились беловолосые люди возле насосов. Не расслабляясь, положив сильные руки на коромысла, они ожидали приказа качать воду. К счастью, драккар вовсе не был поврежден. Я встретила особых матросов, которым вменялось в случае течи перекрывать проходы между частями корабля. Капитан назвал эти части переборками. Каждый матрос стоял навытяжку у своего люка и готовился наглухо его запереть.

Однако, чем дольше я бродила по этой громадине, тем больше убеждалась, что главных тайн мне не откроют. Многие двери оставались крепко запертыми, а ниже матросских кают хода не нашлось совсем. Я прошла оба длинных коридора дважды, от кормы до носа, заглядывая в склады и кубрики. Марта Ивачич с детства отличалась упрямым любопытством, особенно если задевали ее самолюбие. Итак, я прошла оба длинных коридора, соединенных короткими, я встретила четыре трапа, ведущих наверх, и — ни одного вниз. Я старательно прислушивалась, что происходит внизу, а, по моим расчетам, внизу еще оставалось на двадцать локтей пустого трюма.

Пока Корона находилась в зените, северяне успели многое. Они подожгли маяки, они взорвали за собой проход в скалах, вытащили из трюмов пиратской джонки все, что смогли, и освободили рабов… Да-да, я не оговорилась, этих ленивых трусливых крыс освободили, а вот я немедленно приковала бы их к веслам. Но оказалось, что моему спасителю не нужны гребцы.

Признаюсь, у меня потемнело в глазах, когда капитан привел меня на нижнюю пушечную палубу драккара. Сюда притащили все, что нашли на берегу и в трюмах Одноглазого. Самого великого пирата привязали тут же, видимо, чтобы испортить ему пищеварение в последние часы перед казнью. Чаши из белого арабского золота, украшенные топазами, серебряные амфоры с росписью греков. Литые золотые слоны с изумрудами вместо глаз, украденные в стране Вед. Ткани, усыпанные аметистами и сердоликом, сундуки, набитые яшмой и кораллами. Короны неведомых императоров, купавшиеся в бриллиантах, золото в драхмах, лирах, динарах и данебах. Серебро в сиклях, сестерциях, флоринах и паундах. Груды черного и белого жемчуга, женские сапфировые ожерелья, кирасы, шлемы, щиты и кинжалы лучших мастеров…

Здесь хватило бы для покупки царства. Одноглазый Нгао грабил, не в силах остановиться. Он вел себя как тупое животное, которое погибает от обжорства, но продолжает заглатывать пищу.

— Теперь ты будешь богат, ты забрал себе все их ценности, — похвалила я.

— Да, теперь я богат. Я смогу выкупить заложенные фактории своего отца. Но изрядная доля добычи пойдет на уплату наемникам, — сказал парс. — Кроме этого красавца, я провел через Янтарный канал еще четыре вспомогательных корабля. Это почти восемьсот человек превосходных бойцов. Без них бы мы не справились. До того как ловить Нгао, мы нанимались ловцами дважды к разным монархам. Мы уничтожили пиратскую республику в Левантийских морях, а за Геркулановыми столбами мы поймали и передали маврам самого Рашида. За него мы получили столько золота, сколько он весил… Мы выслеживали Нгао почти пять месяцев, а затем нанесли удары одновременно по восьми его джонкам на воде, по двум недостроенным и по двум морским крепостям…

— Это так странно… Ведь у страны Бамбука намного больше солдат и кораблей. Отчего бы им самим не победить пиратов?

— Таких кораблей у них нет. — Воин слово «таких» произнес с нажимом. — Мы покрываем за день до двухсот морских миль, мы идем против ветра и без приборов. Никто не мог выследить Одноглазого Нгао, потому что раньше у него были лучшие мореходы. Кроме того, у нас два нюхача-кастрата, они нашли все джонки и порты Одноглазого за месяц. Таких нюхачей нет даже у императора.

— Ого… Ты богаче императора?

— Нет, я произвел честный обмен. Когда я ехал из Гипербореи через страну руссов, я предложил князю Василию парочку новорожденных трехголовых змеев. Это большая редкость…

— Впервые о таких слышу! А чем они хороши?

— Ничем. Они абсолютно бесполезны, особенно если учитывать, что у взрослых змеев головы постоянно бранятся между собой. Когда-то они водились на севере Зеленой улыбки в большом количестве, но у русских есть одна загадочная древняя традиция. Когда в деревне подрастал юноша, ему наливали полную чашку водки, затем вручали рогатину и посылали на болото драться с огнедышащими змеями. Так они перебили всех безобидных ящеров, и, когда князь Василий узнал, что у меня есть целых два, он согласился на время уступить взамен нюхачей.

— Зачем же тебе идти в страну Бамбука? Вы смогли сделать то, что не под силу флоту императора Кансю, вы разорили гнездо ядовитых скорпионов. Ты можешь забрать добычу и скрыться.

— Император не посягает на золото Одноглазого. С него довольно и того, что прекратят грабить караваны. Он может больше не посылать военные корабли для охраны купцов.

— Значит, ты ждешь от Кансю иного? Ах да, я догадываюсь… Ты ждешь, что он откроет тебе хранилища на горе Четырнадцати храмовых пагод?

— Ты снова права, моя прекрасная победительница… — В пляшущем свете факелов я не могла понять, насмехается он надо мной или грустит. — Ты так юна, но кажется, тебе знакомы тайны всего мира…

— Я… я встречала немало путешественников. Одиночество развязывает языки.

— Впрочем, ты права. Даже в далеких могольских степях наслышаны о знаменитой горе пагод. Правда, никто из чужестранцев не видел святилищ собственными глазами…

— Потому что чужестранцам отрубают головы, — рассмеялась я.

— Это верно, правители страны Бамбука не пропускают никого за горный хребет. Для факторий открыты всего три порта на главных островах. Однако моим наставникам стало известно, что император Кансю — увлеченный собиратель редкостей…

Молодой капитан хитро замолчал, давая мне самой возможность догадаться. От него пахло терпким вином, солью и жареным мясом. От него пахло так, что кружилась голова.

— Неужели… неужели ты хочешь заполучить волшебные Камни пути? — Внутри меня все оборвалось, когда он улыбнулся.

Потому что с этого момента восхитительный спаситель становился моим врагом. Всякий, кто посягает на мечту Красных волчиц, становится их врагом.

— Ходят слухи, что император любит не только отрыжку уршадов, он даже скупает подарки Тьмы, — уклончиво ответил парс. — Посланцы Кансю нарочно ездят на ярмарки Зеленой улыбки… Ходят слухи, что в хранилищах под горой Четырнадцати пагод спрятано испепеляющее оружие, к которому боятся прикоснуться. Там есть чудесные шкатулки, поющие на разные голоса, есть серые стекла, внутри которых хохочут бесы. Есть даже прибор, размером меньше секстанта, который за одну песчинку может сложить и умножить все монеты в сундуках…

— Воин, император обманет тебя, — заявила я, и время показало мою правоту. — Ты разорил пиратское царство, ты привезешь Нгао в клетке на Хонсю, ты даже можешь высыпать на берегу все сокровища. Но тебе не дадут живой Камень пути. Считай, что твой договор написан птичьим пером на облаке, а скреплен дождевой каплей.

— Возможно, ты права, моя прекрасная пленительница. — Его лицо ненадолго омрачилось. — Однако я обсуждал с волхвами и конунгом такой исход событий. Если император откажется соблюдать договор, мы обнажим топоры…

— Я видела твое оружие, воин. Огонь течет из тебя, как молоко из небесной коровы. Однако я слышала кое-что еще про страну Бамбука. Императорский дворец и святилища стерегут лучшие бойцы, рожденные на свет лишь с целью убийства. Когда им от роду два года, их подвешивают вверх ногами, чтобы они учились спать, как вампиры. Когда им от роду три года, они ночуют, укрывшись корягой, на дне реки. Когда им от роду четыре года, они одним ударом вырывают сердце из овцы. Когда им от роду шесть лет, они умеют убивать из всех видов оружия. Разве ты желаешь смерти всем своим наемникам?

— Те, кто указал мне путь, считают, что есть нечто более важное, чем жизнь солдата.

Усилием воли я захлопнула рот. Я так и не решилась спросить, зачем его таинственным Учителям нужен живой Камень. Зато я набралась смелости спросить о другом. Когда он в четвертый раз предложил мне остаться с ним, я сказала, что боюсь колдовства, окружающего драккар. Я почти не солгала. Те немногие формулы, которым меня в детстве научили Матери-волчицы, произносились на борту с огромным трудом. Я едва не потеряла сознание, пытаясь заглянуть за уровень нижней палубы. Я ничего не увидела, зато поплатилась фонтаном крови из носа…

— Еще год по исчислению Великой степи этот чудесный корабль будет обгонять тучи и даже акул. — Молодой капитан любовно погладил бронзовые проушины «единорога». — Затем он плюхнется в воду и превратится в обычный неповоротливый сундук. Пойдем, я покажу тебе…

Мы спускались вместе, все ниже и ниже, и мое сердечко стучало от страха. Хотя совсем недавно я была уверена, что разучилась испытывать страх. Снова я оказалась в полутемных коридорах матросской палубы. Тускло мерцали лампы, подрагивал корпус, пахло сырой тканью и немытыми телами. Юный капитан постучал в неприметную дверь. Я была уверена, что окажусь в матросском кубрике, но нам отворили два до зубов вооруженных воина. Этих двоих я узнала по описаниям и в первый миг отшатнулась.

Рыцари Плаща! Нелюдимый, закрытый орден, запрещающий своим адептам иметь семью, связывать себя любыми долговыми и имущественными обязательствами. Рыцари Плаща нанимались в охрану к любым правителям и монархам, и часто случалось, что вчерашним приятелям приходилось скрещивать клинки. Однако кодекс их ордена пресекал всякий намек на дружбу.

Я слышала, что ежегодно тысячи обедневших дворянских семейств пытались сплавить туда своих отпрысков, они съезжались из дальних уделов Зеленой улыбки в Нормандию, где под покровительством местных герцогов процветало самое мрачное учебное заведение Европы. Далеко не каждому отцу удавалось пристроить своего мальчика, даже с учетом высокой платы за поступление. Странным образом, а может, вполне естественно, но отцы ордена предпочитали обнищавших дворян, которым нечего было терять.

В дальнейшем всякая связь с родными прерывалась, ученик надевал маску, выбирал псевдоним, герб и любимое оружие.

Старшая наставница Черной пагоды говорила мне, что и в провинции Чурья при дворе магараджи служат четверо рыцарей Плаща. Кровавый деспот не мог доверять даже сикхам, он покупал безлицых наемников на Зеленой тверди…

Рыцари Плаща, естественно, не участвовали в бою, они всегда находились здесь, охраняя главное сокровище — потайную лестницу, ведущую в нижний трюм. Капитан подал мне руку и повел еще ниже. Он взял с собой лишь слабую закрытую лампу и сделал мне знак, чтобы я держала рот на замке.

Меру песка я молча смотрела. Здесь полагалось хранить емкости с водой, мешки с балластом, запасной такелаж и многое другое. Но нижний трюм был абсолютно пуст.

Почти пуст.

К могучему килю серебряными нитями было пришито или, вернее сказать, прибито нечто, похожее на скелет рыбы Валь. Опустившись еще ниже, я поняла, что это вовсе не скелет и не рыба. Мои волосы встали дыбом и начали искрить. Между пальцами капитана тоже проскакивали молнии. Мне вдруг показалось, что кроме мощных шпангоутов и просмоленных настилов я различаю что-то еще, что-то совсем другое.

Словно в корпусе открылась трещина, и оттуда неудержимо перло вязкое, пористое тесто иного, вывернутого, Плоского мира…

— Что это? — одними губами спросила я.

— Это Трехбородый демон, я поймал его в Гиперборее.

Оболочка демона постоянно двоилась, троилась, то наливаясь цветом и плотью, — тогда он походил на распластанную рыбу, то практически растворяясь в небытии. Коварная тварь колебалась между двух миров, но сбежать ей мешали двое волхвов и серебряные заговоренные гвозди, вбитые в бороду.

Нельзя сказать, что демон обладал человеческими чертами лица, у него не было ни глаз, ни ушей. То, что иногда становилось головой, имело три подбородка и три полупрозрачные бороды. Нижняя борода, словно состоящая из сияющих зарниц, была накрепко прибита к килю. Песчинку спустя в бесе расплывались все знакомые черты, он плавился яростной волной, он метался, как детский воздушный змей мечется в облаках, он лязгал зубами и царапал когтями свои заколдованные путы. Тогда вокруг его верткого тела вспыхивали багровые молнии, ткань сущего с хрустом начинала рваться, расщелина росла…

Но ее тут же запирали.

Один из волхвов непрерывно творил заклятия, сидя в головах у связанного беса, другой — клал поклоны, сидя на пятках. Между ними стояла деревянная колода с грубо вырезанным бородатым, гневным лицом.

— Это их бог Сварг. Мы наняли руссов, — прошептал мне в ухо капитан. — Их волхвы надежнее и сильнее прочих. Это оказалось дьявольски непросто — найти настоящих волхвов, поклоняющихся Сваргу. Они помнят, как сделать, чтобы демон не ускользнул в Плоский мир. Ты спрашивала, зачем мне столько золота? Почти треть добычи увезут с собой они.

— Так он умрет? — Внезапно мне стало жалко дивное существо, силой магии способное держать в воздухе целый корабль.

— Они все умирают в неволе. Их существование похоже на пляску акул: пока Трехбородый летит — он жив.

— Ты… ты расскажешь мне, как ты его поймал? — спросила я, вдохнув соленый чистый воздух верхней палубы.

— А ты… — Он прочел в моих глазах мой ответ, беззвучно рассмеялся и спросил другое: — Что мне сделать, чтобы ты осталась со мной?

— Я не могу остаться с тобой, но… спустя три года ты можешь найти меня в стране народа раджпура. Я непременно вернусь туда.

— Я — тоже, — прошептал он.

Я не подпустила его к себе, пока не приняла ванну. Затем я натерла тело маслами, выщипала лишние волосы и сотворила три молитвы. Я благодарила духов Леопардовой реки, я пела гимны трехглазому Шиве и его могучему сыну Ганеше, я поклялась Матерям-волчицам, что вернусь.

Только потом я отодвинула засов и встретила луноликого красавца в своем лучшем наряде, состоящем лишь из ножных и ручных браслетов. Мы сплелись в самом древнем танце вселенной, которому не надо учить, я пережила долгий миг блаженства и только потом спросила:

— Как назвали тебя родители, воин?

— Я — Рахмани из дома Саади. А как же назвали тебя?

Вместо ответа я взяла в плен его хвост, и воин забыл, чего хотел.

Я видела, Рахмани не слишком доверял тому, что я считала главным компасом. Впервые оглядев подступившие зеленые скалы страны Бамбука, я сразу сказала, что со здешними людьми не стала бы воевать.

— Уж лучше воевать с пигмеями Плавучих островов, — заявила я с таким видом, словно дралась хотя бы с одним пигмеем.

— Почему ты так думаешь? — Рахмани с тревогой следил, как множатся протоки между островами, как причудливо изгибаются скалы, на вершинах которых поблескивает черепица пагод, как мягкой неслышной лавой спускается навстречу, с гор, розовый туман.

— Разве ты не замечаешь — здешние императоры за шесть династий правления построили лишь два удобных порта! Если вражеский флот попробует пристать, морякам даже негде будет вытащить лодки на берег. Но если даже моряки справятся, им придется почти сразу взбираться в гору. Без дорог, им придется рубить лес, а вечером их поглотит туман. Пока враги доберутся до ближайшего города, их перебьют по одному. И бить их будут не так, как привыкли в западных странах.

— А как же их будут бить?

Я не ответила на его язвительную улыбку.

— Я слышала, что в обители Хрустального ручья обучают, как нападать верху и снизу. Я слышала также, что в обители Утренней росы учат, как убивать плащом, зонтом, веером и всем, что попадет под руку. Я слышала, что в школе Небесного серебра пользуются мечами, собранными из шестидесяти частей, и мечи эти разрезают воина вместе с кольчугой… Вы будете следить за норами, а защитники холма спустятся с неба.

Юный капитан открыл рот, восхищаясь моей военной смекалкой. Не проходило дня, чтобы он не открыл в своей загадочной красавице новые чудесные дали. Я делала все, чтобы привязать его тысячей нитей.

— Но если ты предвидишь там опасность, как же ты одна доберешься до школы Хрустального ручья? — позволил он маленькую хитрость. — Ведь тебе неизвестен их язык, и неизвестно, в какой из лесных крепостей спрятана школа?

— Я пойду одна, не как враг, а как смиренный пилигрим. — Я тряхнула буйной копной волос. — Отчего ты не сказал императору, что уже поймал Нгао?

— Пусть он считает, что мы снова опустили весла. Он не намерен честно выполнить сделку. Обе джонки мы завтра пригоним к берегу и бросим возле деревни сборщиков крабов, в стороне от порта. Их найдут и немедленно доложат военному министру. Император наверняка пожелает сам взглянуть на Одноглазого Нгао, прикованного к мачте. Пожалуй, здесь соберется вся их знать…

— А вы нападете на их Храмовую гору?

— Мы обойдем остров и высадимся ночью. Не на берегу, а в ущелье. Никто не верит, что Трехбородый понесет судно в гору, но он умеет и это.

— Как же ты найдешь Камни, воин, если никто из чужестранцев никогда не возвращался живым с горы Четырнадцати пагод?

— У меня есть нюхач.

— Ты обо всем подумал, воин… — Я прижалась к нему в темноте, и Рахмани на несколько песчинок забыл свое имя. — Так позволь мне подумать о себе. Ты высадишь меня на джонке Нгао, должен же кто-то приглядеть за ним. Первыми приплывут те, кто грабит корабли, так происходит всегда. Я спрошу у них дорогу к школе Хрустального ручья. Не спорь со мной, воин… — Я запечатала его рот лучшей печатью, какую мог создать Всевышний, своими жаркими губами.

— Ты не назвала свое имя… — напомнил он.

— Имена без смысла засыхают и опадают, как прошлогодние листья, — засмеялась я. — Лучше тебе знать имя, которое я заслужила. Зови меня Женщина-гроза.

13 Гидры и сорняки

— Здесь, пахучие деньги сразу у троих, — подпрыгнул нюхач. — Домина, там внутри много пороха, а еще… там курят шишу!

С первого взгляда на тяжеловесную бригантину мне стало ясно, что эта пародия не способна выйти в море. Внутри играла печальная, но притягательная музыка. Низкий женский голос напевал на галльском диалекте. У трапа бригантины расположились четыре длинные машины с черными стеклами. Следует поставить памятник Кой-Кою — он сумел при-пар-ко-вать-ся грамотно, никого не столкнув в воду. Правда, он сшиб полосатую караульную будку, больше похожую на курятник. Будка рухнула вниз, на лету развалившись на части, а наш экипаж надежно застрял передними колесами в канаве.

— Ты пойдешь вплотную ко мне и понесешь нюхача, — сказала я девочке Юле. — Тогда они будут видеть одного капитана ми-ли-ции.

При первой же попытке наложить формулу невидимости хлопнули и взорвались несколько ближайших фонарей, а на бригантине разом погас свет.

— Домина, ты меня пугаешь, — признался нюхач. — А что, если утопить их посудину целиком?

Утопить их целиком и сразу я не могла при всем желании, а свет очень скоро вспыхнул вновь. Когда мы поднялись по качающемуся трапу, почти полностью рассвело. Вонючие экипажи заполонили серое полотно дороги, как бегущие от пожара муравьи. Удушливый дым расползался по переулкам, затекал в окна, пожирал краски с цветов, а навстречу дыму, из каждой щели, выбегали заспанные, сердитые люди и спешили куда-то, запахивая плащи…

Зато я смогла как следует оценить город Петербург. В реке отражались мраморные статуи, золотые шпили и стройные особняки знати. Несомненно, твердыня была задумана как средоточие роскоши и разврата, но наступили варварские времена, и светлый лик столицы словно подернулся гарью.

— Я чую рядом зверинец, многие звери страдают и жалуются, — доложила Кеа. — Дальше по берегу я чую еще несколько храмов продажной любви, но там следов нужных денег нет… Еще я слышу, как отовсюду спешат машины со стражниками. С ними собаки… Домина, наверху нас ждут опасные бойцы. Они напряжены, как обученные гиены, и у них очень быстрое оружие…

Как и прежде, Кой-Кой поднимался первым. Наверняка охранники его заметили. Да и сложно не заметить черную машину с постоянно вертящимся синим глазом на крыше, повалившую караульную будку.

Мы толкнули дверцы, и они закачались на петлях. Внутри поджидал очень крупный, почти лысый мужчина в белой сорочке, коротком сюртуке и с крошечным Камнем пути в ухе. Он вытянул руку, уперся перевертышу ладонью в грудь, не прекращая с кем-то вполголоса говорить. Меня это удивило, поскольку Кой-Кой поднялся на судно в погонах капитана милиции.

— Домина, это опасные бойцы, и у них быстрое оружие, — повторила Кеа.

Дважды мне объяснять не потребовалось. Благодаря девочке Юле я стала лучше разбираться, что такое сержант, что такое капитан милиции и почему его в районе все должны бояться. Сейчас капитана милиции толкнул в грудь человек, у которого в этом городе было больше прав, даже без погон.

Но мы их обманули. Лысый крепыш что-то услышал, на долю песчинки отвел взгляд, и за это время перевертыш снова превратился в человека с портрета. В того самого мужчину с зорким взглядом, чьи портреты висели на каждом углу в райотделе милиции.

Как позже выразилась Юля, реакция превзошла все ожидания. Крепыш с пистолем под мышкой сдулся, он стал похож на воздушный шар, из которого разом вышел горячий воздух. Он отдернул руку от груди Кой-Коя с такой скоростью, точно приложился к раскаленной сковороде.

Мы не дали ему времени на размышления. Кой-Кой распахнул для меня спину, как раз достаточно для того, чтобы просунуть в отверстие руку с кинжалом. Я уколола бритоголового в горло, прямо над стоячим воротником сорочки. Он упал на колени, хватая ртом воздух.

Сбоку из прохода стремительно выскочил второй крепыш, с виду такой же неповоротливый, как и первый, но не менее опасный. Третий галопом спускался по узкому трапу, его начищенные узкие туфли размерами походили на снегоступы венгов.

Я выкрикнула формулу Охотника дважды, уже зная, что произойдет в следующий момент. Формула Охотника отменила предыдущее заклинание, на несколько песчинок мы стали для них видимы. Тому, кто бежал по лестнице, повезло меньше. Скованный заклятием, он грохнулся вниз головой и сломал себе шею. Перед смертью он прикусил язык и выронил автомат. Кой-Кой немедленно подобрал оружие.

Второй бритоголовый застыл, нацелив на меня свою пушку. Я поразилась, с какой точностью он вычислил меня за короткий миг прозрения. Его крепкий палец уже наполовину вдавил железный крючок, когда формула Охотника вновь погасила свет. На сей раз освещение испортилось надолго, заодно пропала музыка, откуда-то раздались женские визги.

Затем мы протискивались мимо замерзшего стражника, а Юля тряслась, словно ее скрутила лихорадка. Крепыш следил за нами глазами, пока мы не очутились позади. Тогда я убила его, быстро и безболезненно. Такого врага нельзя было оставлять живым за спиной.

— Домина, сюда бегут трое, и снизу поднимаются еще трое, — предупредила Кеа. — Те, что впереди, вооружены только палками и ножами. Нужный нам человек находится внизу. С ним в одной комнате пятеро мужчин и две женщины, много оружия, спиртного и шиши. Нет, я ошиблась, женщин там не две… Они танцуют и меняются постоянно. Домина, у меня сильно щиплет в висках. Слишком много живых Камней пути!..

— Да, у меня тоже болит голова, — поддакнул Кой-Кой. — Я слышу, как все они кричат!

— Это сотовые? — ахнула маленькая ведьма. — Ну надо же! А я-то всю жизнь считала, что у меня одной башка от них трещит! Марта, давайте уйдем отсюда, я вас прошу!..

Впереди, в тупике, находилась нужная нам дверь, а справа — широкая лестница на верхнюю, открытую палубу. Там раскачивались на веревках уснувшие фонарики, там первые штрихи лазури раскрашивали утреннее небо.

— Поздно просить! Ложись на пол, быстро!

К несчастью, вторично формулу Охотника так скоро произнести нельзя, на это даже среди народа раджпура способны всего лишь две Матери. Раскручивая в левой руке сэлэм, я развернулась к тому, кто выбежал навстречу из узкого коридора. Это детский трюк, но, как всегда, он удался. За первым спешили еще двое, эти совсем не походили на первых — щуплые, черноволосые, усатые, с глазами шакалов, но тоже в белых рубахах.

Они принялись топтаться на месте, уставившись на свистящий веер у меня в руке. Краем глаза я засекла, когда с верхней палубы выкатился очередной мордатый с бритой головой. Он спрыгнул со ступеней и, уверенный, что я его не вижу, сунул руку за пазуху. Он двигался быстро, очень быстро, совсем не так, как недавние «бобры». Не поворачиваясь, я метнула в него с правой руки кинжал.

— Домина, кольчуга!

Кеа вскрикнула, но опоздала. Секунду спустя я по звуку определила собственную ошибку. Кинжал воткнулся в безрукавку, спрятанную у крепыша под одеждой, они называют это бро-не-жи-ле-том.

Мой бросок помешал выстрелу. Бритый замер, разглядывая свой живот, ему в спину уткнулись двое его товарищей.

Меня спас отважный Кой-Кой. Он моментально перевоплотился в голую девицу с роскошным телом, точь-в-точь такую, как на портрете, висевшем в коридоре. Здесь повсюду висели картины с голыми женщинами.

— Уйди, дура! — рявкнул широкий человек на трапе.

Не вынимая из жилета мой кинжал, он прицелился в меня из короткого ав-то-ма-та, свободной рукой толкнул перевертыша в голое плечо; он даже не задумался, откуда взялась здесь голая роскошная блондинка.

Кой-Кой хлестко развернулся, огромные розовые груди всколыхнули воздух, человек с автоматом задрал голову и медленно упал спиной на руки своего приятеля, застрявшего ступенькой выше. Его толстые ноги дергались, кровь из вспоротого горла заливала стену и портреты. Наверняка я одна успела заметить, как сверкнул голубой серп на локте перевертыша.

Я плюнула иглой, целя в лицо второму крепышу, и очень вовремя повернулась к своре с дубинками.

Черноволосые шакалы кинулись в атаку толпой.

Кой-Кой распался на части, проскользнул между ног у тех, кто спускался по лестнице, вырос у них сзади…

Я прыгнула навстречу черноволосым усачам. Мне было важно не позволить им стрелять. Я уже догадалась, что в этом мире никто не выйдет против меня в честном поединке, никто не скрестит со мной меч или кинжалы. Здесь предпочитали сразу убивать, а не выяснять, на чьей стороне правда.

Я взлетела на левую стену, оттуда — на правую, толкаясь обеими ногами, в танце «порхающей бабочки». Первый дважды промахнулся, целя ножом, третий удар я отбила лезвием, а потом я отрубила ему кисть руки. Второму я внушила, будто бью сверху, а сама ударила левым подплужным, снизу, в подбородок. Зато третий почти достал меня своей дубиной…

Он оказался очень быстрым противником, несмотря на тяжелый торс. Я встречала немало рыцарей Плаща, те грызут кору или вдыхают дым дерева боа, чтобы добавить скорости, хотя позже скорость превращает сердце в тряпку. Этот смуглый парень двигался шустро, хотя ничего не курил и не грыз.

Он уклонился от лезвия, сделал обманный резкий выпад ногой. Я нанесла поземный, с подшагом левой, и сразу засечный, но он снова меня опередил! Я еле уклонилась от окованной металлом подошвы его туфли, тут он задел меня слабо, но от прикосновения его черной дубины у меня в глазах полыхнули молнии, а колени стали чужими. Потом я узнала, как это называется. Шокер.

Я повалилась на бок, не в силах произнести даже слабый оберег. Мне на ноги рухнул второй из широких бритых мужчин, зарезанный Кой-Коем. С теми, кто наступал с лестницы, было покончено. Третий богатырь пока шевелился, но яд с моей иглы, угодившей ему в щеку, медленно сдавливал ему горло.

Мой недавний противник склонился надо мной, блистая зубами. От него пахло мятой, женскими ароматическими маслами и табаком. Он сунул шокер за пазуху, схватил меня за волосы и замахнулся кулаком. В лицо мне брызнула слюна и сдавленные проклятия. Когда я увидела его рассвирепевшую рожу вплотную, я вспомнила, на кого похожи эти чернявые люди. На полудиких горцев с Каспия, что воруют детей на караванных тропах.

Я выпустила шип из левого браслета и вогнала ему в пах. В следующий миг его злобные глаза остекленели, а кожа на лбу стала похожа на мокрый мрамор. Горец не успел ударить меня вторично. Позади него стояла маленькая рыжая ведьма, двумя руками неловко обхватив за гарду длинный кинжал. Острие кинжала торчало у чернявого из живота. Девочка выдернула оружие из бронежилета убитого охранника и сделала это очень вовремя.

— Бог видит, я не хотела… — произнесла она, и эти слова мне дались без перевода.

Затем она плюхнулась рядом и, как свойственно всем глупым гусыням, залилась беззвучными слезами. Перевертыш помог мне подняться. Как только я произнесла формулу Очищения, мне сразу стало легче. У нас было крайне мало времени, но я провела несколько дыхательных асан, чтобы вернуть ясность и быстроту.

— Эй, вы меня уронили, — разнылась Кеа, — и снимите наконец с меня этот труп, от него разит цветочной водой, собьет мне обоняние!..

— Кой-Кой, переведи девочке, что она должна гордиться, — сказала я. — Если бы не она, этот гад прикончил бы меня.

Я сильно сомневалась, что горец мог меня одолеть, но ведьмочку следовало немедленно похвалить.

— Он бил меня… я вспомнила… он один из тех хачей…

Утерев слезы, мы проникли в нужную дверь, но выяснилось, что это еще не все. Там курили какую-то гадость три полуголые девицы, обсыпанные крошками блестящего металла, они уставились на нас, как на проснувшихся мертвецов. Я показала им нож и велела не дышать. Перед тем как толкнуть последнюю дверь, Кой-Кой принял обличье самого крупного из мертвых охранников. В каждой ручище он держал по автомату.

— Юля, внутри сразу покажи мне тех, кто тебя бил.

Внутри, между дубовых балок, вращались квадраты и ромбы розового, салатного, карминового цветов. Окон я не заметила. На возвышении неуклюже обнимались две голые девушки. Еще одна разносила напитки. Две сидели на коленях у пожилых горцев.

Мне хватило песчинки, чтобы уловить различие. Двое белолицых мужчин, развалившихся в глубоких креслах, сильно отличались от пятерых поджарых горцев. Кроме того, от всех мужчин, находящихся в зале, ощутимо разило властью. Они не смотрели на женщин, они не увлекались вином и запрещенными порошками. Они тихонько обсуждали серьезные дела.

Запах власти трудно с чем-то спутать.

— Вот этот и тот! — стуча зубами, указала Юля. — А вон тот, он меня не бил. Я ему сказала, что нас менты крышуют, а он заржал и сказал…

Нас заметили. Горцы скинули с себя женщин, привстали. Я швырнула в них формулу льда и формулу боли. Шар под потолком вспыхнул и погас. Полопались бутылки со спиртным. Музыка смолкла. Но свечи на низких столиках продолжали гореть.

— Так что он сказал? — Я взяла девочку за руку и направилась к тому, на кого она указала.

— Он… он сказал, что днем я могу… короче, что днем я могу сосать, кому хочу, а вечером… если еще раз меня увидят в районе, отрежут уши.

Формула льда бьет, как узкая струя, не зацепляя всех; голые девушки разбегались с криками. На бегу они чуть не повалили Кой-Коя. Ведь, несмотря на громоздкую внешнюю оболочку, перевертыш оставался щуплым тонкоруким человечком, не достигавшим в росте моего плеча.

— Надо забрать их бумаги, иначе нам никто не поверит. — Рыжая Юля стала хватать и запихивать в сумку все, что лежало на столе: те-ле-фо-ны, кожаные книжечки с документами, какие-то еще предметы.

— Кой-Кой, переведи ей, что мне наплевать на других. Мы обещали освободить ее от покровителей, больше нам ничего не надо.

Двое стонали в креслах, не в силах шевельнуть рукой. Формула боли действует недолго, но после нее человек потеет так, словно у него медленно выдирали все зубы. Крайний слева горец очнулся и выхватил пистолет. Наверное, после удара током я еще не до конца восстановила силы. Я толкнула Юлю влево, Кой-Коя — вправо, а сама покатилась вперед в танце «мотылька», скручиваясь для атаки. Две пули пропели надо мной осиные песни, прошили бумажную стену и продолжили полет где-то снаружи.

Кой-Кой открыл огонь сразу с двух рук. Спустя пять секунд патронов у него не осталось, а в зале, благодаря россыпи дыр, стало гораздо светлее. Троих горцев раскидало по стенам, спасти их не смогли бы и лучшие знахари Великой степи. Признаюсь, у меня пропал дар речи, когда я увидела, как работает оружие четвертой тверди. В клочьях порохового дыма надсадно кашляла Кеа. Белолицые мужчины стояли на коленях, послушно сложив руки на затылках.

Они умели достойно встречать поражение.

Дымящиеся автоматы Кой-Кой отшвырнул на ковер и ловко вытащил из-за пазухи следующие.

— Полковник Харин… — прочла Юля в книжечке. — Ух ты, замначальника… тра-ля-ля… так он же почти самый главный мент в городе, один из замов!

— Кой-Кой, что она там нашла? Я не понимаю.

— Женщина-гроза, она говорит, что мы поймали крупную дичь. Девочка говорит, что этот полковник должен был ловить и отправлять в зиндан разбойников, продающих женщин. Вместо этого он собирал деньги и с них, и со своих пелтастов из районных отделов.

— Домина, мы наделали много шума, — подала голос Кеа. — Я чую, сюда торопятся стражники на машинах. Нас кто-то предал. Они окружают судно.

— Лучше вам сложить оружие, — примирительно заговорил полковник Харин. — Я гарантирую, что вам дадут уйти. Давайте расстанемся, и никто не будет в обиде…

— Домина, сзади!

Но я уже заметила, я прыгнула в сторону, оттолкнув в угол корзинку нюхача. Из скрытой за портьерой дверцы выскочили трое, все с короткими пистолями, похожие, как близнецы. Им требовалась песчинка, не больше, чтобы оценить поле боя, но эту песчинку я им не подарила.

— Держите его! — крикнула я, а сама кинулась навстречу гостям. Краем глаза я заметила, что Харин уже не стоит на коленях, а вскочил и пытается прорваться к выходу.

Я швырнула этим троим в глаза формулу египетской тьмы, сама прянула вперед и вправо, трижды взмахнув накидкой в танце «косули у ручья». Поскольку слева от них была стена, естественно, они поворачивались вместе с оружием в другую сторону, и четыре пули просвистели мимо. Обычному бойцу в голову не приходит, что противник катится ему навстречу, да еще и в тупик. Для стрельбы хочется развернуться лицом к открытому месту. Тьма еще не закрыла моим соперникам глаза, а в хилой обшивке брига уже появились четыре очередные яркие дыры.

— Вот она, сука! Держи ее!

— А-а-а, глаза, мои глаза!!

Кой-Кой легко настиг убегающего полковника. Он упал ему под ноги мягким ковриком и тут же скрутил лодыжки врага железными путами. Длинный Харин грохнулся, едва не проломив череп. Где-то истошно визжали девушки.

— Домина, на набережной пять машин и люди с оружием. Они целятся в корабль, но пока боятся идти!

— Внимание, на борту-ту-ту! Вы окружены-ны! Предлагаю немедленно сложить оружие-е! — громоподобный голос полетел над водой.

Первый из моих противников яростно тер глаза, махая дымящимся пистолем. Я использовала прием кузари-дзютцу, но за неимением цепи пришлось орудовать шнуром с гирькой. Я сорвала с пояса один из шнуров, отягощенных металлом, и накинула на шею второму. Пока этот рослый дурак сражался с удавкой, я сделала три кувырка, всякий раз меняя направление. Третий охранник выстрелил в меня трижды. Он разбил бутылку с вином, попал в мертвого горца и под конец — застрелил второго белолицего, помощника Харина, который в драке участия не принимал. Тот честно стоял на коленях, стуча зубами, и получил пулю в живот.

Некрасивая, обидная смерть.

— Домина, он вырывается!

— Марта, он убегает!

Эти двое, Юля и перевертыш, повисли на ногах у отважного Харина, а тот, скрипя зубами, рыча, бормоча угрозы, волок их за собой в коридор. Почему-то полковнику внезапно надоела компания его ночных приятелей.

— Я повторяю-ю! Никто не пострадает-ет! — надрывался гулкий бас на берегу.

— Женщина-гроза, они спрятались за своими повозками и кричат в небо. — Кеа исправно выполняла свои обязанности, прикрывшись крышкой. — Они перегородили улицы, но не могут сдержать горожан. Там не меньше тысячи любопытных.

Наконец египетская тьма накрыла половину залы, словно кракен выпустил свою черную жижу. Я станцевала перед ослепшими бойцами последний танец, в бортах судна прорезались еще три лишние дырки. Затем я затянула шнур, от которого безуспешно пытался освободиться один из них. Двоим уцелевшим мой сэлэм подарил быстрое освобождение от хлопот.

— Марта, кажется, мы его убили!

Пока полковник сражался с перевертышем, ведьмочка Юля огрела его по голове бутылкой.

— Вы его не убили. Кой-Кой, заберем его с собой! Иди впереди, найди нам лучшую повозку!

— Как же мы выйдем? — запричитала Юля. — Они уже тут, целая свора. Они нас расстреляют, смотрите…

— Не ори! — пришлось дать ей несильную оплеуху. — Бери его за ноги и тащи! Кеа, тут есть еще враги?

— Никого, кто бы мог угрожать нам, Женщина-гроза. Пятеро имеют оружие, но они заперлись глубоко в трюме, потеют и портят воздух, — доложила нюхач. — Кстати, вон там, на тарелке, прекрасный виноград, я бы не отказалась…

— Постойте, — опомнилась вдруг девочка Юля, — помогите мне развернуть эту колонку.

Я не слишком понимала, что она делает. Девочка нашла на возвышении что-то вроде клавесина братьев Жамю; когда-то мой супруг Зоран водил меня в один богатый дом в Кенигсберге, там играли на подобном инструменте в четыре руки. Музыка меня почти усыпила, но ловкость механиков вызвала уважение.

Однако рыжая ведьма отыскала не клавесин. Она взяла в руки блестящий огурец, и мы с Кой-Коем вместе вздрогнули от ее кашля. Из черного ящика, который Юлия назвала «колонкой», покатился воистину львиный рык.

— Эй вы, ваш полковник в порядке! Я требую, чтобы немедленно приехало телевидение! Слышите?! Если хоть один подойдет к лесенке-ке, мы убьем всех, кто внутри-три!

— Кой-Кой, что она говорит? — Я не понимала и половины слов.

— Вы — идиоты. — Харин выплюнул кровь. — Я даю вам последний шанс: отпустите меня и проваливайте. Чего вы хотите, денег?

— Домина, кажется, она требует, чтобы сюда прибыли глашатаи сатрапа и… нет, не понимаю.

— Отпустите женщин-ин! Отпустите заложников-ков! — гремел в ответ мужской бас. — Послушайте-те! Назовите ваши требования-я!.. Могут пострадать случайные люди-ди…

Я осторожно выглянула в оконце, но кричавшего не заметила. Все смельчаки прятались за своими машинами. Две длинные стеклянные повозки перегораживали улицу. Там бегали «бобры» и безуспешно пытались сдержать напор толпы. Если до сего момента горожане реагировали довольно вяло, то после последних слов Юли толпа поперла вперед, словно им обещали бесплатное вино.

— Домина, наша ведьмочка говорит, что вон тот красный ав-то-бус привез очень важных людей. Они могут сделать так, что о нас через три минуты услышит весь город. Это такая особая каста — жур-на-лис-ты…

— Слушайте все! Пропустите ближе журналистов! Ближе, я сказала! — надрывалась рыженькая. — Слушайте внимательно. Здесь нет никаких террористов. Здесь никого не держат в заложниках. Здесь со мной — полковник Харин, замначальника милиции. Он ночью встречался тут с главными сутенерами, которые поставляют девушек в бордели. Харину привезли вечером деньги, собранные с районных отделений милиции. Но ему мало, он собирал еще и деньги с мафии…

На набережной установилась кладбищенская тишина.

— Ой дура, ну ты и дура, — пропел связанный полковник, трогая себя за разбитую макушку.

— Что будем делать? — спросил Кой-Кой.

— Дайте микрофон-он полковнику-ку! — прогремел человек, прятавшийся за машиной.

— А казачок-то засланный! — не своим голосом прогнусавила Кеа. — Домина, я чую, кому он передавал деньги дальше.

Я разрезала полковнику штаны и приставила острие кинжала к тому месту, сохранность которого для мужчин важнее воинской карьеры.

— Кой-Кой, переведи ему… Слушай, пес, сейчас ты им скажешь, что все это правда, что ты сам мздоимец и вор, что ты торговал женщинами, должностями и укрывал от тюрьмы этих горцев, которых должен был ловить. Говори, иначе, клянусь, я сделаю тебя евнухом. Прямо сейчас.

Он скривился, но сделал все, как я просила. Девочка Юля ему нашептывала, а он повторял громко.

— Ну и что дальше? — Полковник слегка перевел дух, когда я убрала лезвие от его хвоста. — Все равно я очернил себя под принуждением! Кто вас послал? Давайте говорить серьезно… И дайте мне бинт, вы мне голову разбили…

Тут рыжая ведьмочка подмигнула мне и стала делать за спиной пленника какие-то хитрые знаки. Я снова осторожно выглянула в круглое оконце. Из красного автобуса вылезли люди с толстыми черными веревками и непонятными магическими предметами. В скопище цивильных горожан застряла еще одна машина с жур-на-лис-та-ми. «Бобры» пытались их прогнать, но пока безуспешно. Позже я легко научилась различать эту касту слегка тронутых людей по тому напору, с которым они прокладывают себе путь в любой толпе.

— Женщина-гроза, мне казалось, что Красные волчицы неплохо умеют творить формулу «пьяного языка», — деликатно напомнила Кеа.

На формулу «пьяного языка» у меня ушли последние силы. То есть сила в руках осталась, но духи Леопардовой реки покинули меня на пять или шесть полных дисков Короны. Большой милицейский начальник отбивался, но вскоре ослаб и сказал в серебряную трубку все, о чем его просили. На четвертой тверди странно действуют самые простые формулы. Духов-помощников необычайно сложно вызвать, зато потом их сложно загнать обратно. Полковник Харин уже давно рассказал все, что знал про своих пелтастов, про то, как покупаются и сколько стоят самые хлебные должности, про девочек и про каких-то азиатских рабочих, но тут уже я потеряла нить…

Зато наша рыжая ведьмочка вошла во вкус, и, стоило Харину затихнуть, она снова и снова закидывала его вопросами. Полковник плакал и говорил, говорил и плакал, а тысячная толпа на набережной слушала его всхлипы. Внезапно кто-то оттуда потребовал, чтобы полковник вышел на палубу: якобы его заставляют нести всякий вздор. Нам пришлось его поднять и поставить напротив окна. Большой начальник слегка покачивался, но ораторствовал с не меньшей энергией.

Кеа с набитым ртом сообщила, что в Харина целятся как минимум трое, и даже уточнила, откуда именно. Тогда Юля заставила Харина повторить все это для народа, и на набережной поднялся страшный гвалт. Заплаканный Харин проорал им, что если его убьют, то это сделают не люди на плавучем ресторане, а стрелки «из органов». На набережной закричали еще сильнее, а Кеа радостно хрюкнула, что стрелки опустили пушки. Как она ухитрялась это чувствовать, сидя в корзинке, с набитым ртом, — ведомо одному богу Плавучих островов.

Кой-Кой переводил то, что успевал понять, а девочка Юля увлеченно расспрашивала своего главного врага. Он называл имена и суммы денег, он произносил чужие слова «де-путат», «про-ку-рор», «про-пис-ка», «под-ко-ми-тет». Он плакал, он вздрагивал от тихих рыданий, но не потому, что раскаялся, а потому, что в глубине его честности дремало чудовище. Чудовище рвало на части собственный хвост, обнажало свою гноящуюся душонку, но ничего не могло поделать. На Великой степи чары давно бы уже растаяли, но на планете Земля честность вызывает гораздо больше слез.

Раза три я намеревалась остановить ведьмочку, но не сделала этого. Я хотела ей сказать, что мы пришли сюда совсем не за тем, чтобы устроить публичную казнь, что мы всего лишь хотели защитить ее одну, хотели спасти единственную ворожиху, но…

А может быть, в этом и есть ее спасение, — спросила я себя.

Может быть, для того, чтобы получить власть над элементалями и духами, надо вначале получить власть над собой?

Когда наш приятель выговорился, я заткнула ему рот, связала руки шнуром, подхватила нюхача, и мы двинулись к выходу. У вращающихся дверок я кое-что вспомнила.

— Отлично задумано, домина, — потер ручки Кой-Кой.

Я и не сомневалась в нем. Перевертыши обожают яркие зрелища. Мы ненадолго поручили Юле нашего друга, а сами бегом спустились в трюм. Кой-Кой тащил за собой красный топор и толстый железный прут, которые он где-то стащил со стены. Мы крикнули всем, кто прятался в трюме, чтобы они удирали наверх, пока не поздно. Затем я помолилась и трижды произнесла заклятие колодца. Заклятие неплохо действует в жарких пустынях, если некогда копать, а вода на исходе. Духи пробивают колодец на сотню локтей вниз и даже больше, но нельзя злоупотреблять их доверием. Если вода не появится со второй попытки, следует забыть про формулу надолго…

Получилось не слишком удачно, лишь слегка треснули доски под ногами, и тонкой струйкой побежала вода. Большего я и не ожидала, я походила на раздавленную виноградную ягоду. Кой-Кой вогнал в трещину топор, и дело пошло на лад. Не прошло и минуты, как в потолок ударила тугая струя толщиной с мою ногу. Со второй попытки духи Леопардовой реки смилостивились, открылся настоящий колодец, диаметром в два малых гяза. Нас свалило с ног; мы едва успели подняться этажом выше, как лопнули внутренние переборки. По пути мы догнали трех поварят, они тащили на себе полные тюки еды, но увидели меня и с воплями все побросали.

Мы едва успели вернуться наверх, как из борта с хрустом вырвалась балка, крепившая судно у берега. По внутренним помещениям побежала трещина. Вода поднималась с невиданной быстротой, выбивая по пути стекла, двери, круша мебель и посуду.

Первым по трапу спустился полковник Харин, высокий статный мужчина в отглаженном костюме, с любимыми автоматами в руках. Те, кто прятались за капотами машин, высунулись в недоумении. В пестрой компании гражданских, которых сдерживала шеренга «бобров», все указывали пальцами вверх, на качавшиеся мачты игрушечного корабля. Полковник Харин поприветствовал соратников, подождал, пока они разогнут спины, и открыл огонь по колесам машин. Жур-на-лис-ты присели, но вспышки их волшебных камер защелкали еще чаще.

Мы скатились по трапу плотной группой, слушая, как за спиной вылетают болты и скобы из хилых шпангоутов. Железный трап с треском порвался, канаты пропели последнюю песню заодно с ветром. Бригантина начала заваливаться на борт, вода ударила из окон. В вышине лопнули нити железной паутины, они упали в воду с треском и огнем. Темная волна хлестнула на берег, заливая мостовую вместе с машинами.

Толпа рванулась в стороны, но многие, напротив, полезли на перила набережной, чтобы лучше видеть. Вспышки щелкали постоянно.

— Сюда, скорее! — Кой-Кой разворачивал громадную повозку. Задняя дверца была открыта, из нее, головой вниз, свешивался человек в пятнистой форме.

Настоящего вялого Харина мы усадили в лужу, сами еле успели запрыгнуть, Кеа при этом выронила жареную курицу, которую подобрала где-то по пути. Кой-Кой сдал назад, со звоном вылетело стекло, мы стукнулись о другую машину.

Люди разбегались. Какой-то человек в пятнистой форме, весь в крови, бежал нам наперерез. Другой, в железном шлеме, махал толпе, чтобы они расходились, но людей становилось все больше.

— Давайте заберем с собой телевизионщиков! — закричала вдруг Юля, дернувшись к дверце.

— Эй, уймись! Кой-Кой, что она хочет?! Эта девчонка меня сведет с ума.

Снаружи в обшивку шмякнулось несколько пуль.

— Спокойно, расслабились, — хохотнула Кеа. — У этой машины железо в бортах в три раза толще, чем грудной доспех нашего друга Поликрита!

Кой-Кой ловко заложил вираж, почти безболезненно для окружающих. Человек двадцать запрыгнули на крыши машин, сломались два деревца и палка с про-жек-то-ром наверху, а в целом мы довольно лихо пробили оцепление.

— Эй вы, хотите с нами? — предложила Юля людям, столпившимся вокруг смешной красной машины с надписью «ТНТ». — Что засохли, блин? Решайте быстрее, будете первыми!

— Эй, не стреляйте, не стреляйте! — заорали где-то сзади. Толпа сгущалась, мешая «пятнистым» и «бобрам». Раздался долгий пронзительный треск, бригантина развалилась на три части.

— Юля, зачем они нам? — Я испугалась, что девочка теряет рассудок. — Мы добились, чего хотели. Я выполнила обещание, тебя никто не тронет.

— Нет, вы ничего не понимаете! — У нее снова брызнули слезы. — Теперь стало еще хуже. Теперь надо доводить до конца, иначе они все замнут. А нас потом тихо прикончат или упрячут в психушку…

Люди возле красного ав-то-бу-са азартно переглянулись. К нам рысцой направилась высокая блондинка в длинном цветастом платье и круглых стеклах на глазах.

Я оглянулась назад. Солдаты в пятнистой форме и железных касках толпились вокруг Харина. Две машины лежали на боку, одну волной утащило в реку. Я схватила нашу рыжую ведьмочку и пригнула ее вниз за секунду до того, как блондинка щелкнула волшебной ка-ме-рой. За блондинкой неуклюже торопился кудрявый юноша с каким-то невероятным прибором на плече. Спереди у прибора торчал круглый черный глаз.

— Домина, пора бежать, — дала мудрый совет Кеа.

— Митя, снимай, снимай, не прекращай! — теребила кудрявого слугу блондинка.

— Бог ты мой, ну и компашка! — разинул рот Митя. Он что-то нажал, механический зверь на его плече заморгал рубиновым огнем и загудел. — Куда вы намерены двигаться теперь? Кого еще из милицейских чинов вы намерены взять в заложники?

— Митя, серьезнее! — Блондинка ткнула опе-ра-то-ра острым кулачком в бок. — Але, Гоша? Как там наше ничего? Что, готово? Дьявол, отлично, мы в прямом эфире… Кто звонил? Что-о? Они там совсем охренели? Представляете! — Она повернулась к нам, словно ища у нас защиты, ее ярко накрашенные губы гневно тряслись. — Представляете?! Наш директор говорит — только что был звонок сверху, ему приказывают остановить прямой эфир…

— Я предупреждал, — флегматично заметил Митя. — Так что теперь, снимать или как?

У блондинки в кармане заверещал другой телефон. Две пули влетели в машину через заднее разбитое окно и проделали две дырки в стекле переднем.

— Кой-Кой, вперед!

Перевертыш показал вершину мастерства. Он раздавил клумбу, перевалил через двойной бордюр, опрокинул скамейку с двумя мирными старушками и вырулил на круглую площадь. Кеа радостно нажала на кнопку сирены; пока я соображала, как этот кошмар отключить, позади нас столкнулись три машины. Верный своей любимой тактике, перевертыш гнал по встречной полосе. Дело осложнялось тем, что на круглую площадь выходило несколько улиц, отовсюду перли машины, они дико визжали, гудели и застревали. На повороте Кеа опрокинулась на бок вместе с корзиной, Юля повизгивала, зажав уши ладошками.

— Подождите, Марта, подождите… — вдруг словно опомнилась она. — Хорошо, я верю вам, верю! Я верю, что вы с какой-то там степи и что вам никак не выбраться назад. Я скажу вам правду. Я обманула вас. У меня есть бабушка, только она никакая не ворожиха и не ведьма. Она немножко умеет читать мысли, делать всякие лечебные отвары умеет, ну или там воспаления заговаривает…

— Ну и где же она, где? — едва не зарыдала я, когда Кой-Кой перевел мне все ее сопли.

— Она… она в тюрьме. Просто я не хотела раньше говорить, мне стыдно…

Кой-Кой очень быстро вез нас по парку. Поскольку бро-ни-ро-ван-ная ментовская машина не помещалась на дорожке, левым колесом мы сбивали урны и выкорчевывали скамейки вместе с глупыми обывателями, которым не спалось в столь ранний час. Отважные старушки, завидя нас, выхватывали детей из колясок и мужественно сигали в канавы. Самым ловким удавалось повиснуть на нижних ветвях деревьев. В спину нам что-то орали, наверное, пытались подсказать более короткую дорогу.

— За что твоя бабушка в тюрьме? — Меня вдруг все перестало удивлять.

Очевидно, наступил тот самый момент единения, о котором мечтали Матери-волчицы. Матери говорили, что наши пращуры, попав на четвертую твердь, вначале чувствовали тревогу и отчуждение, но вскоре, судя по устным легендам, их охватывала волна нежности и понимания. Словно бы они возвращались в родную семью.

Похоже, во мне этот чудесный процесс шел полным ходом. Я готова была полюбить всех, даже того диковатого малого в черных сапогах, с полосатой палкой, который добрых пять минут носился у нас перед капотом, мешая разогнаться. Даже тех троих милых, неповоротливых «бобров», которые погнались за нами через парк на смешной тупорылой машинке. Размахивая пистолями, они заехали за нами в канаву, полную грязи, но выбрались из нее уже пешком, черные и мокрые почти до пояса…

— Моя бабушка убила своего любовника, — покраснела Юля. — Но вы поймите, это вышло случайно, она защищалась. То есть он был пьяный, она его не пустила, а он полез через окно. Она ему говорила, чтобы пьяный не приходил, потому что он злой становился и кулаки распускал. Он полез через окно, уже сколько раз там лазил, второй этаж, а тут — бабушка перед ним закрыла окно. Он поскользнулся…

— Как это романтично, как это восхитительно, — зашмыгала носом Кеа, когда перевертыш закончил перевод. — Ах, юная, страдающая красавица пыталась защитить свою честь от домогательств… ее поруганную гордость никто не смог спасти, и тогда, дождливой страшной ночью, она сама мстит гнусному обидчику… Эй, вы! Передайте мне вон тот помидорчик, вон, под ногами у вас катается, я же сама достать не могу!

— Кеа, в какую сторону нам ехать? — Кой-Кой затормозил в каком-то дворе, ловко опрокинув громадный мусорный бак.

— Если в тюрьму за бабушкой, то дайте мне понюхать любую вещь, к которой она прикасалась…

— Нет, — отрубила я. — Клянусь Всевышним, я не желала того, что произошло, и того, что произойдет, но вначале мы закончим дело, которое начали. А после — займемся бабушкой.

14 Саади в поисках закона

Утро началось с событий тревожных и непонятных. Центавра спрятали в подвале, там подыскали достаточно большое помещение, заваленное устаревшим оборудованием. Зато вдоль дальней стены тянулись горячие трубы, что давало ощущение некоторого уюта. Поликрит поднялся на ноги почти здоровым, он готов был сорвать повязки и сопровождать Ловца. Рахмани стоило больших усилий уговорить его остаться. Наконец центавр согласился с тем, что кому-то надо охранять спящего Зорана Ивачича. Ивачич отдыхал в палате интенсивной терапии под присмотром бородатого Аркадия.

Стоило Ловцу вернуться из подвала наверх, как сестра Настя позвала всех к те-ле-визо-ру.

— Что творится в городе, вы представить не можете! Кто-то затопил плавучий стрип-клуб! Там погибли люди, все из какой-то кавказской мафии, а с ними — большие шишки из ментуры!.. — захлебываясь, поясняла она. — Уже выступил депутат, который главный по силовикам, и этот еще… ну который следить должен за законами, они назначили заседание… Короче, смотрите сами!

«…прервал свою поездку и срочно возвращается в Петербург… — Молодой человек, весь зализанный, чем-то похожий на морского котика, с большим подъемом вещал с экрана, будто спешил поделиться чрезвычайно радостной новостью. — …После скандального выступления замначальника управления… полковника Харина, которое прошло в прямом эфире… прокуратурой объявлено о немедленном служебном расследовании… Петроградский район оцеплен, но неизвестным преступникам удалось скрыться… в городе объявлен план „Сирена“».

Настя переключила канал.

«…Если высокопоставленный милицейский чиновник не был пьян и если его откровения хотя бы на треть окажутся правдой, то встает вопрос об отстранении от должности всего руководства… — Миниатюрная девушка вещала сразу в три микрофона, вокруг толпились озабоченные мужчины в галстуках, с одинаковыми значками на лацканах. — …Пресс-служба ФСБ сообщила, что заместитель губернатора провел срочную встречу с руководством ведомства… в Интернете уже появились первые опровержения… замглавы подал в отставку… о невозможности дальнейшего пребывания на посту…»

— Это все ваша Марта наделала? — Лекарь Ромашка словно очнулся от сна. — Это же… Дьявол, это же половина правительства полетит, если подтвердится. Но за ней теперь будут охотиться, вы понимаете?

— За ней будут охотиться другие разбойники, чтобы убить? — очень спокойно осведомился Ловец.

— Вы снова не понимаете… — Анатолий в отчаянии всплеснул руками. — Вы можете сказать, чего она добивается? Она восстановит всех против вас!

— Я не понимаю многого, — не стал возражать Саади, — но мне ясно одно. Вы боитесь тех, кому доверено вас охранять.

— Она всего лишь искала источник магической силы, — Снорри озадаченно поскреб подбородок. — Сдается мне, дом Саади, что домину неверно поняли. Я уже заметил, тут многие нас неверно понимают…

— В таком случае, у нас еще меньше времени. — Рахмани напяливал поверх одежды хрустящий медицинский халат и завороженно смотрел на экран. Там возле пристани суетились водолазы, на носилки укладывали мертвецов, три буксира, подрабатывая винтами, стояли против течения. Показали многомильную пробку машин, застрявших на мосту, показали краснолицего человека в погонах, он убегал от своры журналистов. — Мне что-то подсказывает — времени мало. Пошли, лекарь. Марта нас сама найдет!

…Прежде всего Ромашка привел их в ювелирную лавку. Там, к удивлению Саади, хирургу пришлось, кроме сапфира, отдать паспорт и дважды расписаться, прежде чем явился взъерошенный оценщик. Жалуясь на заторы и кордоны, он выдал толстую пачку русских денег. Затем они влезли втроем в смешную машину Аркадия и поехали в большой торговый ларь с готовой одеждой.

Рахмани озирался по сторонам, раскрыв рот. Северная твердыня ожила. Горожане плотной массой перли во всех направлениях, их стало так много, что рябило в глазах. Пыль оседала на лицах хлопьями, неумолчный писк Камней пути выгрызал мозги. Страшные нефтяные повозки гудели, налезали друг на друга, мяли кусты, моргали огнями. Из повозок выглядывали злобные рулевые, свирепо материли друг друга и пробегающих вокруг пеших. Пешие не отставали, с неменьшей яростью обрушивали гнев на тех, кто роскошествовал в собственных экипажах. Две трети граждан втягивали в себя отравленный дым, включая совсем юных девушек и даже детей. Когда оборванные чумазые дети внезапно рванулись стайкой с тротуара и облепили машину, Саади невольно отпрянул и схватился за оружие…

Потому что жалкий ребенок мог оказаться совсем не ребенком.

Потому что много лет назад, в проклятом городе Сварга, они с Кой-Коем едва не стали жертвами таких же несчастных деток с заплаканными честными глазками.

…Саади вспомнил, как, едва миновав ворота с дремлющими горгульями, они очутились на широкой, усыпанной опилками и соломой, площади. По опилкам к нему тут же бодро поползли самые обычные с виду человеческие дети, скрюченные различными хворями. Если бы Кой-Кой не дернул за рукав, Саади плотной толпой окружили бы слепые, безрукие и прокаженные. Они выли и что-то выкрикивали вслед, а одна крохотная, очень красивая девочка молча пошла рядом. Саади этот ребенок напомнил его сестру в младенчестве; такие же выразительные, доверчивые глаза, такие же тощие, разбитые коленки, такая же сахарная улыбка до ушей.

— Стегни ее огнем, — краем рта прошипел перевертыш. — Она сделана как человек, но это не человек. Она сосет твою жалость, воин.

Рахмани не успел обдумать кошмарное предложение, как девочка протянула ему крохотную ручонку. Она ничего не требовала, напротив, — на ее коричневой ладошке лежало прекрасно выполненное в золоте изваяние крылатого Ормазды, верховного божества огнепоклонников. Не чувствуя никакой опасности, Рахмани протянул руку, и в тот миг, когда их пальцы встретились…

Кой-Кой одним свистящим взмахом заговоренного меча отрубил ребенку руку по локоть. Дальше все происходило в таком темпе, что поблагодарить телохранителя Саади догадался, лишь когда все закончилось.

Палец девочки, прикоснувшийся к безымянному пальцу охотника, начал нестерпимо жечь ему кожу. Прочие маленькие пальчики внезапно удлинились и, точно змейки, принялись карабкаться вверх по руке мужчины. Они обвили запястье, прижигая кожу холодным ледяным огнем, и полезли выше, к локтю, волоча за собой отрубленную кисть, которая уже не была кистью. Она стала чем-то другим, сбросив кожу, обзаведясь склизкой чешуей и множеством цепких крючков на подвижном брюшке…

Прочие детки завизжали хором, завыли, точно стая маленьких волчат.

— Руби ее, дом Саади, скорее!

Пламя горячее схлестнулось с пламенем ледяным. С шипением нежить отвалилась от раскалившейся руки воина, но добить он ее не успел. Упав в грязные опилки, мерзкая ящерица в мгновение ока закопалась в землю и исчезла. С улыбчивой девочкой произошло примерно то же самое. Оскалившись на огонь, она подпрыгнула, перевернулась вверх ногами и пробила себе головой дыру в земле. В самый последний миг она показала истинный лик — перекошенную клыкастую морду…

Вокруг захлопали и засвистели.

Рахмани обалдело оглядывался, не слишком понимая, кого считать следующим врагом. Следующим врагом мог быть любой, например — этот, однорукий, с лошадиной головой и трубкой в зубах, одетый как шкипер. Или вон тот коротышка, явно притворяющийся слепым, тискающий сразу двух раскрашенных девок. Или та девица, что слева, у нее под широкой юбкой — зазубренный палаш, а под языком — отравленные иглы. Такие очевидные вещи Саади был приучен вычислять сразу, но маленькая нищенка совсем не пахла врагом…

Проклятый город творил немыслимые шутки.

— Этот лавочник говорит на старом варяжском наречии. — Кой-Кой показал Рахмани, что осталось от заговоренного клинка — жалкие ошметки. — Он говорит, что поставил против кикиморы мискаль золота и хорошо заработал. Он сразу говорил, что кудрявый — не так прост, как кажется. Он приглашает выпить с ним пива.

— Кой-Кой, так они знали, что на нас нападет чудовище, и никто не предупредил? Они делали на нас ставки?! — Рахмани недобро оглядел хохочущие рожи.

На пальцах снова заплясали огоньки, мгновенно отозвавшиеся острой болью в позвоночнике. Увидев его потемневшее лицо, толпа прыснула в стороны. Спустя песчинку рядом никого не осталось. Только дымящаяся воронка в том месте, куда нырнул бес.

— Не печалься, воин. Позже ты научишься их различать. Это несложно, надо смотреть сквозь кожу. Я тебе говорю — никому не подавай руки…

Рахмани тряхнул головой, отгоняя тяжелые воспоминания. Машина рванула с места, нищая малышня осталась позади.

Несмотря на ранний час, навстречу Ловцу попалось не меньше дюжины пьяных, но никто не забирал их в зиндан для публичной порки. На перекрестках возбужденно кучковались стражи порядка, вместо пьяных они задерживали чистые экипажи и вглядывались в пассажиров. Рахмани показалось, что эти крепкие парни скорее вносят сумятицу и беспорядок, чем организуют движение. Он ни разу не встретил лошадь, ламу или винторогих быков, на четвертой тверди все грузы перевозили машины. Зато подле богатых лавок со сверкающими товарами Ловец заметил стайки нищих мальчишек и несколько профессиональных воров.

Прошло еще немного времени, и в пестрой бегущей лавине Саади стал замечать более медленные течения. Оказалось, что вовсе не все торопились поскорее на службу, многие болтались без дела, гуляли по торговым рядам, на ходу пили пиво, обнимались и даже целовались! Дышать было практически нечем, нефтяной смрад стал невыносим, смешавшись с пылью и искусственным ароматом тысяч раскрашенных женщин.

— Гляди, дом Саади, — водомер указал на крупные белые буквы, бегущие по фасаду гигантской палатки, — «Вторая рука»! Что может значить эта британская формула?

— Нам как раз сюда… Уфф, слава богу, доехали, снимайте халаты! — Доктор Ромашка вытер вспотевший лоб своей шапочкой.

Для Снорри присмотрели длинный кожаный плащ, но к выходу прибежали две женщины и стали вопить, что вызовут милицию. Оказалось, что верный своей профессии Вор из Брезе прихватил помимо плаща две пары штанов и пушистый свитер. Лекарю с невероятным трудом удалось уладить дело, и то только после того, как Рахмани щедро оплатил все «покупки». Самому Ловцу пришлось скрепя сердце влезть в нелепое оранжевое платье с загадочной надписью поперек груди: «Янукович — геть к москалям!»

Толик обозвал платье футболкой, она доходила ловцу почти до колен, зато кое-как прикрывала кольчугу и весь мобильный арсенал.

— …Это здесь? — Саади задрал голову. Над ним нависало многоэтажное серое здание, в его запертых окнах отражались рваные облака.

— Бодаться с ними бесполезно, — заявил Ромашка. — Они не выполнили условий, хотя обещали сто раз, а потом вовсе сменили вывеску. Прежний шеф в бегах, а с этих взять якобы нечего. Они знают, что не мытьем, так катаньем всех достанут. Многие из тех, кто вложил деньги, уже плюнули, отчаялись чего-то добиться. Эх, зря я на это поддался…

— Ты тоже отчаялся? — Водомер потрогал шершавый камень, отбежал на пару шагов, примериваясь к высоте. — Дом Саади, скажи ему ты, я помню мало слов. Скажи ему, что тех, кто не дает сдачи, будут всегда бить. Так устроен мир.

Внутрь их не пустили. Впрочем, Рахмани иного и не ожидал. Ловцу не доставило бы труда раскидать наглых стражников, однако Толик предупредил о видеокамерах, развешанных на каждом углу. Особенно не понравились видеокамеры Вору из Брезе.

Рахмани ухватил водомера за шею. Снорри крякнул, присел и вдруг… энергично побежал по вертикальной стене, толкаясь сразу шестью конечностями. Толик Ромашка разинул рот, провожая взглядом фигуру немыслимого всадника.

— Теперь твоя очередь. — Едва отдышавшись, Снорри подставил узкую спину хирургу. — Залезай, повеселимся втроем.

Лекарь зажмурился, на всякий случай попрощался мысленно с бывшей женой, дочкой, мамой, друзьями, изо всех сил вцепился в жесткие плечи водомера и приготовился к худшему.

— Так ты свалишься и придушишь меня, — рассудительно заметил Снорри. — Обними меня снизу, под плечи, руки сцепи между собой. И ногами обними…

В следующий миг Анатолий Ромашка чуть не прикусил язык. Газон провалился, земля опрокинулась, а вертикальная серая стена с порядочной скоростью, прыжками, понеслась навстречу. Водомер с хаканьем выкидывал вперед то одну, то другую волосатую ногу, подтягивался, цеплялся длинными пальцами за карнизы и выступы рам. Не прошло и минуты, как впереди замаячило лицо Ловца. В одном из окон, выходящих на лестничную клетку, Ромашка успел заметить номер этажа — девятый и круглые, изумленные глаза кудрявой девушки. Девушка поднесла огонек к сигарете, но так и не закурила.

На двенадцатом этаже Снорри облачился в свой кожаный плащ, а хирург Ромашка наконец успокоил сердце. Далеко внизу, задрав головы, замерли два собачника.

— Вот они, их гордая табличка, — хмуро бросил Ромашка, пиная массивную дверь, словно высеченную из цельного дуба. — Только я вас прошу, никого не убивайте. Это ничего не даст…

— Ты ошибаешься, лекарь, — холодно произнес Рахмани. — Я никого не стану убивать, но ты очень сильно ошибаешься. Кто тебе внушил глупую мысль, что смерть негодяя не приносит пользы?

Внутри вкусно пахло заваренным кофе, горячим озоном и свежими глянцевыми журналами. Попав в приемную, Два Мизинца шустро и практически одновременно сделал три дела — ударом под дых усадил в кресло вскочившую секретаршу, прикарманил зачем-то новенький блестящий степлер и запер изнутри входную дверь. Секретаршу Два Мизинца связал за несколько секунд, причем столь хитро и умело, что Толик Ромашка в очередной раз изумился способностям своего нового друга.

За следующей массивной дверью открылось царство людей чрезвычайно тихих, вежливых и, казалось, ничем не занятых. На шикарном кожаном диване, в позе задумчивого философа, восседал кудрявый человек с кофейной чашкой в тонкой руке. Напротив дивана раскорячил гнутые резные ножки старинный письменный стол. На вертящемся стуле вдоль стола разъезжал мужчина с раскрытой папкой в руках, чем-то похожий на веселого хорька. «Хорек» дергал глазом, бережно вынимал из папки бумажки и передавал их высокой блондинке с портфелем. Девушку столь плотно обтягивало короткое розовое платье, что Рахмани испугался, как бы ткань не распалась прямо у него на глазах. Позади антикварного стола виднелась открытая дверь в следующий зал, украшенный панорамным окном. Там в одинаковых позах, прижав к ушам трубки, занимались своими бесшумными делами одинаковые молодые мужчины в одинаковых строгих костюмах. На открытой двери красовалась бумажка с надписью: «Риелторская группа. Договорной отдел».

— Сережа, это что за новости? — капризным тоном спросил мужчина с кофейной чашкой.

— Кто вас впустил? — «Хорек» замер с листочком в желтой руке.

Девушка с портфелем послушно застыла, словно выключенная кукла. В соседней комнате двое ушастых юношей синхронно подняли головы и так же синхронно зарылись в бумаги.

— Два года назад вы бросили недостроенный дом, вот по этому адресу. — Ромашка, заметно волнуясь, положил перед «хорьком» бумаги. — Вот копия коллективного искового заявления, вот решение суда, вот частные заявления, вот акты, и…

— Уберите свои промокашки! — брезгливо отодвинулся «хорек».

— Ты чушь порешь, — немедленно заявил кудрявый. Рахмани отметил, что у кудрявого тоже задергался левый глаз. — Парень, ты говоришь нелепости. Я прошу вас немедленно покинуть помещение.

— Снорри, — тихо сказал Ловец.

Никто не успел заметить, как высокий тощий человек расстегнул плащ. В следующую секунду две ножки у дивана подломились, и кудрявый начальник, облитый кофе, оказался на полу.

Рахмани поднял левую ладонь. Тонкая струйка огня прорезала воздух. Разом вспыхнули бумаги на столах договорного отдела. Одинаковые мужчины вскочили и заметались по комнате, смахивая пламя с волос. Блондинка набрала воздуха в грудь, готовясь завизжать, но внезапно передумала. Страшный человек в кожаном плаще только что стоял далеко, как вдруг оказался за спиной и приставил что-то острое к горлу.

Рахмани шевельнул ладонью. Вспыхнули бумаги на директорском столе.

— Черт знает что! Прекратите этот цирк! — Человек-хорек по имени Сережа потянулся к кнопочке, спрятанной под столешницей. Над ним летало облако сгоревших документов. Остатки папки тлели на ковре.

Дотянуться он не успел. Не отпуская блондинку, Снорри рубанул ногой по ножке директорского кресла. Кожаный монстр немедленно завалился назад, утянув за собой директора. Следующий неуловимый взмах ногой — и тревожная кнопка отвалилась вместе с проводком.

— Сергей Петрович Боровиков? — вежливо уточнил у кряхтящего «хорька» Ромашка. — Это ведь вы три года назад обманули сто восемь вкладчиков, собрав с них деньги на строительство по указанному адресу, которое заведомо начинали без согласований. Затем вы ловко объявили в розыск собственного исполнительного директора, якобы бежавшего с деньгами вкладчиков, грамотно провели процедуру банкротства и легли на дно. А нынче вы со своим замечательным партнером снова на коне?

— Вот что, братишки, ваши шутки затянулись! — Морщась от боли, кудрявый потянул из внутреннего кармана телефон. Кофейное пятно на его рубашке все еще дымило.

Кинжал Рахмани со свистом разрубил телефон надвое. Блондинка не выдержала и заорала. Молодые люди из договорного отдела сделали попытку прорваться к выходу. Оказалось, что с ними в комнате находилась еще одна женщина средних лет, в очках и бежевом брючном костюме. Зубы у нее звонко стучали от страха.

Кудрявый соправитель все еще изумленно разглядывал две половинки телефона, а фантомы Рахмани уже заслонили проход. На пару секунд Ловец показал риелторам морду снежного дэва, в результате женщины завизжали хором.

— Снорри!

Водомер приподнял блондинку и легким ударом отправил ее в нокаут.

— Не надо, молчу! — моментально сориентировалась бежевая женщина в очках и прекратила плакать.

Прочих сотрудников Два Мизинца рассадил в разные углы, лицом к стене, и не поленился связать им руки обрывками штор.

— Мы здесь ни при чем, — проблеял один из ушастых, — честное слово, я работаю всего три месяца…

— Вот и прекрасно. — Саади примерился и в два удара меча разрубил угловой сервант орехового дерева. На ковер посыпались рюмки и бутылки. — Вы работаете в конторе этого нечестивца недавно? Тем более вам будет полезно наблюдать, как приходит конец негодяям и лжецам… Толик, список у тебя? — Саади незаметно подмигнул лекарю. — Вот и славно. Начинай всех обзванивать, пусть через час сюда едут. К этому времени мы заготовим договор.

— Кто приедет? Какой договор? — начал терять терпение кудрявый. — Сюда никто не пройдет, я дал приказ охране…

— Но я-то прошел, — невинно напомнил Два Мизинца.

В свою очередь он принялся крушить изящный книжный шкаф, набитый деловой документацией. Сергей Петрович следил за ним, лежа вверх ногами в кресле, не делая попыток встать. После уничтожения шкафа Снорри принялся обдирать занавески и фотографии со стен, пока не добрался до узкой двери, ведущей в кухню. Распахнув холодильник, он издал победный вопль и вытащил оттуда жареную курицу.

Ромашка стал делать вид, что обзванивает людей по списку.

— Кто эти чокнутые?

— Впервые вижу. — Слегка помятые соратники пока еще сохраняли властный тон. Оба старательно делали вид, будто не замечают разрушений, нанесенных офису.

— Возьмите в моем портфеле визитницу, — примирительно ухмыльнулся кудрявый, — там координаты службы безопасности. Во главе у нас дельный парень, он сам подполковник с Литейного. Вы пообщайтесь и решите все вопросы, я уверен…

— Владимир Иванович Дагой? — переключился Ромашка. — Проживающий по такому-то адресу? А также имеющий в собственности четырехкомнатную квартиру общей площадью сто семнадцать метров по такому-то адресу и двухкомнатную в городе Москве? Жена — Светлана, работает в секретариате такой-то фирмы, ездит на машине «Пежо-407», номер такой-то, на нее вы оформили две дачи и фирму по эксплуатации мини-гостиницы… И дочь Марина, восемнадцать лет, живет в отдельной, купленной вами, квартире, по адресу такому-то, учится в Академии народного хозяйства, куда ездит каждое утро на автомобиле «Пежо-207»… А также имеете сына Георгия, четырнадцати лет, который учится в закрытом английском колледже, но как раз сейчас прилетел к родителям на каникулы… Что нам еще известно о Владимире Ивановиче Дагом?..

Рахмани с удовольствием отметил, что лекарь почти не волнуется и уверенно вошел в роль. Для того чтобы за пару утренних часов добыть нужные сведения, ушли почти все деньги, вырученные за сапфир Марты.

— Ловкачи, — мрачно хохотнул Владимир Иванович, — погаными приемчиками не брезгуете. Но мы пуганые, не запугаете. Мы сами служили, бывшие офицеры, мы свое отбоялись. Что вам надо, короче?

— Это ложь, — вступил в беседу Рахмани, — не существует храбреца, позабывшего о страхе.

С кончика его пальца сорвалась огненная слезинка, похожая на крошечного лилового червячка. Прежде чем рыжий директор успел что-то предпринять, червячок упал ему на пиджак, прожег подкладку, рубашку, ловко выпал на штанину и добрался до голой ноги. Дагой взвыл, как дюжина гиен, попавших в капкан, подскочил на месте, окончательно опрокинул диван и стукнулся головой о низкий подоконник.

— А вы, Сергей Петрович, свои активы оформляете на брата, на жену и на тещу? — деловито уточнил Ромашка. — Весьма опрометчиво, поскольку им теперь придется отвечать за своего родственника.

Снорри поднял «хорька» за шиворот, одним небрежным движением отрезал ему половину уха и прыжком очутился на люстре.

— Подонки, подонки! — взвыл Боровиков.

Сотрудники агентства затряслись, каждый в своем углу.

— Ай-ай-ай, дом Саади, разве это воины? — пробасил с люстры Снорри. — Этот человек называл себя воином и даже военачальником, а сам визжит, как подрезанная косуля!

— Он не знает, что такое боль, — поддакнул Рахмани. — Они боятся огня. Можете смеяться надо мной, но четвертая твердь требует серьезного лечения.

— Возможно, что не вся твердь? — задумчиво предположил Два Мизинца, выплевывая косточки. — Ведь не должно быть так, чтобы болезнь захватывала целую страну.

— Я помню, как сыпучая лихорадка сглодала целую провинцию в Ливии. Мугассариф провинции, виновный в подвозе плохой воды, сам добровольно отправился на плаху.

— Короче… Сколько вы хотите? — Владимир Иванович не отрывал остекленевшего взгляда от уха своего напарника.

Рахмани повалил горку и выжег круг на золотистых обоях. Блеснула тусклая металлическая дверца с двумя утопленными ручками. Девушка с портфелем очнулась, возвела глаза к потолку, разглядела среди завитушек лепнины висящего там паука с половинкой жареного цыпленка в зубах и снова тихо свалилась в обморок.

— Сережа, открой им, черт… пусть подавятся.

Женщина в бежевом вжалась задом в угол комнаты и громко икала. Блондинка благоразумно не подавала признаков жизни. Молодые риелторы превратились в гранитные изваяния. Снорри доел цыпленка, спустился и устроил костер из деловых бумаг.

— Не надо ничего открывать, — продолжал вживаться в роль Ромашка. — Этот сейф откроют компетентные органы, когда будут проводить следствие по факту вашего самоубийства. Но перед тем, как вы оба умрете, мой товарищ уничтожит все, что связано с вашими погаными именами. Мы не оставим в живых никого, кто бы мог понести дальше ваше гнилое семя.

— Но вы не можете нас просто так убить! — завизжал Сергей Петрович. Он отступал в угол залы, прикрываясь черным портфелем, как щитом. Кровь из отрубленного уха мелкими брызгами разлеталась вокруг него, пачкая одежду, обои и паркет. — Это издевательство! Произвол!

— Прошли те времена, — басом заплакал Владимир Иванович, безуспешно пытаясь освободиться от тлеющей одежды. Огненная крошка продолжала скакать по его холеному телу, оставляя длинные вздувшиеся рубцы. — Вы что, сдурели? Откуда они выкатились, эти ненормальные, из какой психушки?

— Какие времена прошли? — встрепенулся Саади. — Мне это важно знать. Вы гордитесь тем, что прошли времена чести и закона? Вы гордитесь тем, что некому призвать вас к ответу?

В кармане хирурга зазвенел телефон.

— Рахмани, они прибыли, ждут внизу.

— Кто прибыл? — запаниковал «хорек».

— Прибыли юристы, которые помогут тебе составить новый договор.

— Какой такой договор?

— Согласно которому вы частями, поэтапно, вернете деньги людям, которых обманули.

— Я ничего подписывать не буду!

— Сережа, я тебе говорил — они блефуют! — победно хохотнул Дагой.

— Так ты отказываешься иметь дело с вашими же нотариусами? — изумился Рахмани. — В таком случае в какой закон ты веришь, сын шайтана? Хорошо, у нас тоже есть правовед. — Саади широким театральным жестом указал на Вора из Брезе. — Этот честный человек широко известен среди… В общем, широко известен. Его замечательная память хранит много документов, которыми мы можем воспользоваться, как…

— Э-э-э, если уважаемый дом Саади позволит, в кругах законников это называется «правом прецедента». — Снорри выбил стекла из очков «хорька» и с важным видом оглядел помятую аудиторию сквозь пустую оправу. — Дом Саади, ты им переведи, если я запутаюсь, я не смогу так складно. Итак, в качестве прецедента я напомню о простом деле, заслушанном двадцать шестого числа месяца маррута, года… хм, год вам неважен… в городском суде славного города Исфахана, да укрепит Всевышний его стены и ниспошлет благоденствие его благочестивым жителям… Гм, кажется, я ничего не напутал?

Пятого числа того же месяца ходжа Лалай, сын Али Надира, будучи по закону правомочным распоряжаться своим имуществом, согласно своду Кижмы, сделал заявление в такой форме: «Продал я продажей окончательной, нерасторжимой, подлежащей исполнению, действительной, единовременной, правильной… дому Касиму Саади, сыну покойного Наджани Саади… целиком и полностью мульковый тимчэ, принадлежащий только мне, состоящий из шести домов, колодца и двух дехлизов, площадью в сто девяносто гязов, считая строительными гязами славного города Джелильбада.

Указанные владения расположены между улицей мудрейшего эмира Эль-Масжида и стеной крепости упомянутого города; одна граница примыкает к дуккану маулана Саида, частично к арыку, в шести гязах к востоку от дома шейха Омара, еще одна граница к дуккану Науруз-хани… со всеми правами и выгодами, со всем малым и великим, что в нем находится или к нему относится… за сумму в четыреста динаров чистого серебра султанского чекана весом в один мискаль. С взаимным обменом эквивалентов сделки и с законной гарантией за ее выполнение, с участием оценщика недвижимости, без обмана и мошенничества и без порочного условия обратного выкупа. И отказался я согласно с законом от всяких претензий к покупателю, от иска за обман и принуждение… И было это упомянутого числа в присутствии доверенных лиц. Свидетельствовали судья Мухаммед Гулейни, хафиз Али Хан и мулла Ясир Хор Азиз, ныне покойный…»

— И на хрена нам ваши сказки? — перебил Владимир Иванович. — Ты нам тут про Хоттабыча читать собрался? Ладно, пошутили, и привет. Было приятно познакомиться. Вы же понимаете, что просто так требовать деньги бесполезно…

— Весьма прискорбно, что вы не услышали нас, — Ромашка кивнул водомеру.

— Не надо! Не надо! — От крика «хорька» блондинка снова встрепенулась, а сидящего в углу младшего риелтора пробила икота.

В отличие от огнепоклонника Вор из Брезе не мог себе позволить драться вполсилы. Минуту спустя несчастный «хорек» висел вверх ногами на крюке от люстры. Наматывая на руку шнур от электропроводки, Снорри устало повернулся к кудрявому Владимиру Ивановичу. Тот попытался забиться под подоконник. В углу поочередно звонили три телефона.

— Господи, у него четыре руки, ты видел?.. Пожалуйста, не трогайте меня, не надо!

— Вы не дослушали, — Рахмани отворил гардероб и с интересом стал примерять пиджаки. — Снорри, ты обратил внимание, как плохо у них со слухом?

— Я давно заметил, дом Саади. — Отдуваясь, Два Мизинца подвесил второго директора к верхнему держателю оконной рамы. — Это похоже на болезнь. Они слышат только себя.

— В сейфе одиннадцать тысяч долларов, четыре тысячи евро и сто одна тысяча рублей. Это практически ничего, — отчитался Ромашка. — На эти деньги сегодня не купить и курятник. Но здесь много бумаг…

— Забирайте все и уходите, — простонал кудрявый. — Это все, больше у нас нет.

— Документы мы трогать не будем, — Толик стал перекладывать папки в директорский портфель, — документы мы честно передадим следователю. Я думаю, там много увлекательного чтива.

— Вот сука! — ощерился Сергей Петрович. — Ну надо же, какая гнида! Я тебя найду, пацан, клянусь, найду!

— Вы плохо слушали. — Рахмани скептически оглядел себя в зеркале. Поверх оранжевой футболки пиджак тощего Сергея Петровича сидел отвратительно. — Эту купчую подписал человек, продавший угодья моему прадеду. Но подлый Лалай Надир обманул. Вероятно, ему доставило удовольствие обмануть огнепоклонника. Нашу семью не любили соседи. И свидетели, кто писал свое имя под договором, тоже стали обманщиками. Дорога проходила не так, как указал ходжа Лалай. К арыку постоянно водили скотину и затаптывали сад, а стену там поставить было невозможно.

Дальше. Спустя три месяца в Исфахан пришли два сына Надира и стали требовать свои части наследства, они предъявили совсем другие бумаги, составленные в Джелильбаде и заверенные мугассарифом столицы. К моему прадеду явились люди и от муллы. Неприятные разговоры пошли в городе. Оказывается, часть тимчэ никогда не принадлежала семье Надира, эту землю окружной мудир еще восемь лет назад закрепил за медресе. Просто у городских властей не хватало денег для строительства. Но и это не все. У границы дуккана Науруз-хани находились два дома, которые Лалай выдал за один. Сыновья его претендовали на второй дом, а еще был племянник…

— Я вам советую покинуть помещение, — перебил Дагой. — Охрана уже выехала, они вас пристрелят, как собак…

Снорри произвел несколько молниеносных движений. Висящего вверх ногами Владимира Ивановича после прицельных ударов в живот стошнило в его же ботинки, которые водомер аккуратно поставил под окном.

— Теперь вы слушаете внимательно? — Рахмани присел перед перекошенной, дергающейся физиономией «хорька», нежно прихватил Сергея Петровича за целое ухо, достал кинжал… — Это хорошо. Что случилось дальше? Не стану утомлять вас пересказом тяжбы. Мой прадед потерял то, за что отдал четыреста динаров серебром, его имение разрезали на три части. Он заболел от горя, он кинулся к уважаемым людям города, к судье. Он поехал к визирю самого шейха, родственники собрали добрый бакшиш, но ничего не помогло. Как выражается мой уважаемый друг Анатолий, моего прадеда «опустили на бабки». Кто-то поделил его деньги, и все выглядело очень честно. Был один лишь нечестный человек, но он куда-то уехал, и никто не знал, куда именно. Совсем как ваш… кто у них сбежал, Толик?

— Исполнительный директор, — подсказал Ромашка.

— Да-да, ис-пол-ни-тель-ный, — по слогам повторил Ловец. — У моего прадеда было несколько… э-э-э… возможностей. Смириться, уехать из Исфахана, где до него, со времен Кира Великого, жили двадцать поколений моих предков. Принять новую веру, потратить еще тысячу динаров, выкупить землю и показать всем, что он примирился и покорился. Но Касим Саади поступил иначе. Он собрал родственников, и сообща они решили, что пострадал не один дом Саади, а восемнадцать человек.

Таковы обычаи моей семьи, Сергей Пет-ро-вич. Когда несправедливо обижают одного дома Саади, остальные мужчины не ждут, когда придут грабить их дома и продавать их детей. Когда несправедливо обижают одного, каждый принимает на себя долю обиды. Так было всегда и так будет, чьи бы знамена ни развевались над башнями славного города Исфахана. Восемнадцать человек, главы родов, сказали так: если законы султана не могут защитить невиновного, значит, нам следует напомнить всем, что есть законы более древние… Как их верно назвать, друг мой?

Саади проколол Сергею Петровичу кожу под глазом.

— Законы чести, — подсказал Два Мизинца, стягивая Владимиру Ивановичу локти за спиной. — Сдается мне, дом Саади, что здесь о них никто не слышал.

— Але? Нет, все уехали, сегодня их не будет. — Толик Ромашка старательно отвечал на звонки. — Что? Нет, их вообще никогда не будет… Але? Кто я такой? Я — старший следователь ОБЭП, а кто вы такой, представьтесь… Але? Вам назначено? Подъезжайте, нам как раз нужны понятые, идет обыск… Странно, и этот трубку бросил.

Рахмани повернулся к распятому в оконном проеме Владимиру Ивановичу, приподнял его за подбородок и проделал два змееобразных надреза на трясущихся щеках.

— Моему прадеду понадобилось время, чтобы разыскать ходжу Лалая, — невозмутимо продолжал Ловец, обтерев кинжал о брюки директора. — Один Касим Саади не нашел бы обманщика, но восемнадцать обманутых родственников желали получить свою долю. Каждый хотел немного, всего лишь по пятьдесят динаров серебром, которые они выделили на тяжбы. И каждый в Исфахане, кто уже знал об этой истории, соглашался, что названа очень скромная плата за поруганную честь.

Сын шайтана Лалай Надир, пусть его бесы грызут в аду, очень удивился, когда его подняли с постели вооруженные люди, а произошло это совсем не в Джелильбаде и не в Исфахане, а в гордом городе Дамаске, где плут обманывал других честных людей. Он засмеялся моему прадеду в лицо, совсем как ты сегодня. Он заявил дому Саади, чтобы дураки убирались из его нового дома, иначе он вызовет стражу. Он заявил им, что в Дамаске все подчиняются закону и что, если у дурака Саади есть вопросы, пусть тот идет к мудиру района, пожалуется и получит свои сто палок по пяткам. Так он говорил и смеялся, совсем как твой друг Сергей Петрович.

Надира спросили: вернешь ли ты сегодня наши деньги? Он сказал: нет. Как ты. Надира спросили вторично. Нас восемнадцать семей, мы платили бакшиш, ты обидел всех нас. Верни нам серебро, мы закончим дело миром, и пусть Премудрый покарает нас за ложь. Лалай Надир вначале испугался, совсем как ты… но после снова осмелел, слыша, что с ним говорят вежливо. Ты тоже так думаешь, Владимир Иванович, что вежливость — это удел трусов?

Тогда вперед выступила почтенная Биби, тетка моего прадеда, и сказала: «До чего я дожила? Неужели наступили времена бесчестья, когда, глядя на подпись, нельзя верить своим глазам, а слушая клятву, произнесенную при свидетелях, нельзя верить своим ушам? Я проделала далекий путь, чтобы этот сын шакала плюнул мне в лицо? Когда я вернусь в Исфахан, меня спросят дети и внуки — вернула ли наша семья свою долю, украденную у нас? Или законы султаната уже не защищают нас? Слушай же меня, высокий дом Саади, и все вы, уважаемые братья. Я желаю получить и показать детям мою долю, какова бы она ни была». Эти слова почтенной Биби сохранились в «Книге ушедших», которую наша семья ведет от Сотворения мира, если не раньше.

Рахмани вернулся к одноухому Сергею Петровичу. Снорри как раз освободил тощего директора от верхней части одежды.

— Тогда мой прадед и другие родственники связали ходжу Лалая, отвезли в отдаленное место, и там каждый забрал себе восемнадцатую часть. Мой прадед получил правую руку, вот до этого места. — Саади железными пальцами ухватил «хорька» за локоть и быстро произвел неглубокий кольцевой разрез. — Мой дед рассказывал мне, со слов своего отца, что когда обманщику отрубили левую ногу по первый сустав… вот здесь, да, Снорри, ткни его ножом, чтобы он понял… да, так о чем я говорил?

— О суставе левой ноги, — с готовностью подсказал Ромашка.

Сергей Петрович позеленел. Пот тек с него в три ручья.

— Да, да, о левой ноге, — подхватил Саади. — Лалай Надир вдруг стал плакать и обещал каждому вернуть вдвойне от их доли. Почтенная Биби очень удивилась и сказала: «Мы трижды униженно просили тебя, и ты нам отказал. Больше нам не нужны лживые слова». Тебе неприятно слушать, Сергей Петрович?.. Мне тоже очень неприятно вспоминать это. Ведь мой прадед никогда не гордился тем, что случилось. Но это закон чести, его надо соблюдать любой ценой, понятно?

Мой прадед говорил так: «Один раз ты позволишь им вылить нечистоты у твоего порога, и тогда завтра они втопчут тебя в грязь». Почтенной Биби достался кусок левой руки от второго сустава до плеча. Обманщика не убили, но каждый получил свою долю… Сейчас я спрошу, а ты, Сергей Петрович, очень хорошо подумаешь над ответом, — предупредил Рахмани.

Сергей Петрович завыл, ощущая лезвие в миллиметре от глаза. Очкастая женщина в костюме раскачивалась в углу и непрерывно бормотала что-то похожее на молитву.

— Было сто человек, которых вы обманули. Многие не поверили в честность вашего суда, а законы чести им неизвестны. Они отступились. Сегодня осталось двадцать семь человек, которые готовы получить свою долю. Двадцать семь, слышишь, директор? Теперь скажи мне — ты отдашь сегодня деньги? Не забудь — двадцать семь моих родственников. Двадцать семь.

— У меня… у нас нет столько. Нет, не надо! Мы соберем. Володя, ведь мы соберем, верно? Мы соберем, постепенно, мы займем. Вы же разумный человек, вы понимаете — это огромная сумма…

— Откуда вы знаете, какая сумма? — присоединился к беседе Ромашка. — Четыре года назад, когда эти сволочи составляли договора, метр стоил копейки. Сегодня каждая «двушка» тянет минимум на сто тысяч. Плюс проценты.

— Сколько процентов? — деловито спросил Два Мизинца.

— Если инфляция даже десять процентов в год… — задумался Толик.

— Четыре миллиона вашими деньгами, — ловко округлил Снорри.

— Нет, мы считаем в американских долларах.

— Аме-ри-кан-ских? — У Снорри от удивления глаза выпрыгнули из орбит и повисли на стебельках. — Дом Саади, ты мог себе такое представить? На этой тверди самые крепкие деньги — у красномордых инка!

— Сережа, ты рехнулся? Сегодня — невозможно! Откуда мне взять столько? Почему я должен отвечать за других? — захныкал кудрявый.

— Слушайте, мы подпишем любую бумагу…

— Вы подписали много бумаг, — напомнил Ромашка.

— Дом Саади, сдается мне, я уловил, где корень зла, — на ютландском заметил Вор из Брезе. — Здесь разрушены основы того, что ты называешь «законами чести». Здешние сатрапы под страхом смерти запретили людям носить оружие и самим карать негодяев. Они обещали подданным, что сами станут блюсти закон, но обманули их. И вот…

— Пожалуй, ты прав, мой друг, — поразмыслив, согласился Ловец. — Но… сколько им пришлось убить стариков, чтобы отменить законы рода? Здесь никто не слыхал о чести и почтении в семье.

— В таком случае ты не сумеешь их вылечить.

— В таком случае мы обязаны хотя бы помочь нашему новому другу за чудесное спасение дома Ивачича.

— А как же поступить с прочими, которые жаждут справедливости?

Перепуганные директора следили за диалогом ужасных гостей, не понимая ни слова.

— Вы с какой планеты свалились? — сделал последнюю попытку Владимир Иванович. — Вы что, наивно полагаете, что все так и делается?! Захотел я — и дом не достроил? Захотел он — и деньги присвоил?! Очнитесь, молодые люди. Мы такие же винтики в шестеренках, как и вы.

— Я вас предупреждал, — грустно вздохнул Ромашка, — тут концы в Москву тянутся, размотать не дадут.

— Почему не дадут?

— Потому что они все заодно.

— Кто «все»?

— Да все. Власть, чиновники, силовики, до самого верха. Они могут кого-то засудить, чтобы народ не возмущался, но это для вида…

— Значит, не все заодно. Значит, есть те, кто помнит о чести, ты сам признал это, лекарь! — Снорри распорол на Сергее Петровиче брюки, обрывком штанины завязал ему рот. — А теперь, лекарь, запри тех дрожащих людей и сам лучше уходи. У меня много работы… — Вор из Брезе сладострастно провел ножной пилой по щеке кудрявого директора. — Поделить каждого на двадцать семь частей, да еще так, чтобы дом Саади не ругался и чтобы все остались живы… это непростая задача!

15 Доджо Хрустального ручья

Наставник Хрустального ручья предавался утренней медитации, когда к берегу, подхватив полы желтых ряс, бегом спустились два послушника. Оба только вчера завершили начальный цикл обучения. На жаргоне монастыря их называли «кедровыми головами», что недвусмысленно указывало на главное занятие послушников — заготовку плодов и орехов.

Еще до того, как шумные ученики миновали лимонную рощу, наставник Хрустального ручья уже знал, о чем они торопятся поведать.

Чужая молодая девица появилась у стен обители.

— Наставник, просим о снисхождении, — перебивая друг друга, залопотали юноши, — просим не гневаться за то, что отвлекаем вас от созерцания, но… отец-привратник утверждает, будто к нам явилась Красная волчица. Настоящая Красная волчица, хотя очень юная. Только девушка пришла без сопровождения, одна, и не со стороны материка. Наставник, она явилась со стороны океана! Она говорит, что денег у нее нет, поскольку она провела три года в рабстве, но она может заплатить за обучение сапфирами…

Отбарабанив свою речь, послушники замерли в немом восхищении. И было от чего! Не каждый день удается застать главу обители за исполнением асан высшего порядка. Наставник парил над стремниной горного ручья, со стороны могло показаться, что он завис в расслабленной дремоте. На самом же деле, чтобы не утонуть и не разбиться на острых камнях, мастеру приходилось двигаться в очень быстром ритме. Он использовал микке и мантры кудзикири, опирался на потоки силы, молниеносно угадывал, где в следующую песчинку возникнет достаточно плотный водоворот, где можно поставить ногу, а где можно опереться о крепкий воздух. Танцуя, наставник не забывал кормить прожорливых птиц, но мысли его витали далеко и от ручья, и от жадных чаек.

Выслушав юношей, наставник одновременно удивился и привычно расстроился. Расстроился он, впрочем, ненадолго, потому что от «кедровых голов» трудно ожидать ума. Эти детишки считают, что достаточно их воплей, чтобы прервать медитацию! Все они в первые годы не понимают главного — вообще нет в природе причин достаточных, чтобы прервать созерцание!

Удивляться же наставнику пришлось еще долго, по мере того как он слушал мою запутанную историю. Я говорила с пожилым монахом на языке торгутов, который успела основательно подзабыть, ведь напевная речь ариев из храма Сутры была чуждой для страны Бамбука.

— Мы слышали о пропавшем караване, который посылал к нам высокий лама Урлук, но вишня трижды отцвела с того времени… — Наставник погладил узкую косичку бороды. — Из того каравана никто не спасся, ни один ребенок не стал моим учеником. Однако я вижу, что ты не лжешь, ты действительно Дочь-волчица. Но почему ты пришла именно сюда, почему ты не попыталась вернуться к вашей Леопардовой реке? Ведь совсем недалеко отсюда, подле Никогамы, есть дешевый Янтарный канал…

— Потому что я не закончила обучение. Я три года отдала танцам дэвадаси в Черной пагоде, меня продали туда в рабство полукони. Я сумела вырваться только потому, что меня вела воля Матерей-волчиц. Вне всякого сомнения, высокий лама Урлук внес плату за мое обучение в вашей школе, но если тех денег недостаточно… у меня есть ценные камни…

— Могу я узнать твое имя? — ласково перебил седой наставник.

— В становище ламы Урлука мне дали имя Женщина-гроза.

— Не подвел ли меня слух? — приподнял бровь настоятель. — Возможно, я не вполне разбираю материковый диалект, но… насколько мне известно, имя Женщины волчица может получить, только если…

— Я уже убила своего первого уршада, — скромно ответила я. — Высокий лама мог бы подтвердить…

— Он уже подтвердил, — неожиданно тепло улыбнулся настоятель. — Он сокрушался, что подлые гандхарва похитили его самую талантливую ученицу. Он сокрушался, что нанес тяжкий удар Красным волчицам и всему народу раджпура. Волчицы считали, что в тебе заключена великая сила…

Я слушала пожилого наставника с открытым ртом и, честно признаюсь, со слезами на глазах. Оказывается, старые Матери, от которых я получала лишь тычки и затрещины, оказывается, они горевали по мне!

— У меня к тебе два вопроса. — Старик щелкнул пальцами, и передо мной возникла пиала с дымящимся мятным чаем. — Тебе довелось пережить тоску, боль и унижения. Ты проклинаешь тех злых женщин, которые истязали твое тело? Я не спрашиваю об истязаниях души, ибо душу твою никто не смог покалечить. Я это уже вижу.

— Я не виню никого из служительниц Черной пагоды, — горячо возразила я. — Вездесущему и сострадательному было угодно, чтобы я пришла к вам в обитель на три года позже. Я не могла раньше бежать из владений храма, там вокруг топи и джунгли, а ближайший Янтарный канал охраняют верные псы магараджи. Я благодарна, что научилась священным танцам и многому другому…

— Я догадываюсь, что ты научилась не только танцевать, — многозначительно заметил наставник. — Ты порадовала меня своим ответом, юная Женщина-гроза. Ты сама пришла к тому, что многие наши послушники не могут постичь за десять лет учебы. Ты возносишь благодарность вместо проклятий, ты умеешь ценить текущий миг. Это хорошо. Мы примем тебя в обитель, невзирая на потери в возрасте. Ты наверстаешь. Не надо предлагать драгоценности, я почту за честь вернуть Матерям-волчицам их потерявшуюся дочь.

Я снова была растрогана до слез. Клянусь, за мою недолгую жизнь никто столь сердечно со мной не говорил.

— Впрочем, тебе следует знать, что хвалил я тебя последний раз в этом году. От результатов зимних состязаний будет зависеть, кого мы оставляем на следующий год. Но у меня к тебе, если ты помнишь, был еще вопрос. Можешь на него не отвечать, молчание — тоже достаточный ответ. Меня интересуют два пиратских корабля, которые кто-то привел на буксире в императорский порт Хонсю. Кажется, местные рыбаки неплохо поживились, пока император не прислал солдат для охраны. Кажется, помимо ценностей, на корабле нашли несколько трупов, и среди них — труп известного разбойника по прозвищу Одноглазый Нгао. И, кажется, кто-то видел единственного живого человека на палубе, это была девушка в мужской одежде, с кожей цвета меди и длинными локонами…

— Да, это была я, но не я их убила. Экипаж Одноглазого Нгао уничтожил Ловец, нанятый вашим императором…

— Мне известно, кто такой Нгао. Известно, что он не торгует пленными. Если тебе удалось живой попасть к нему в трюм и вырваться — это уже подвиг. Но если ты сумела уложить команду головорезов, то я не представляю, чему тебя учить…

Наставник Хрустального ручья печально развел руками. Внутри меня все оборвалось, я решила, что меня прогонят. Но старый Хасимото так шутил.

Меня поселили в домике у самой воды, вместе с тремя девочками. Все три были младше меня, их привезли учиться из далеких краев, но девочки уже бойко болтали на языке страны Бамбука. Они стали подсмеиваться над моим возрастом и незнанием этикета. Они смеялись над тем, как я держу палочки и как я наливаю чай. Но их смех навсегда иссяк, стоило нам очутиться в бане. Они увидели мои татуировки и познакомились с моими кулаками. После той бани одна девочка лишилась зуба, вторая стала немного косить, а в целом мы неплохо поладили.

Учеба в обители Хрустального ручья начиналась за две меры песка до восхода Короны и продолжалась непрерывно до первых вечерних звезд, без выходных и праздников. Не знаю, как обстоят дела сейчас, но в годы моего отрочества слава доджо гремела далеко за пределами страны Бамбука. В школу принимали девочек, но запросто могли отказать сыну сегуна или сыну императорского министра. Для отцов-настоятелей честь, долг и некие вечные принципы значили больше денег. К примеру, я помню случай, когда на третьем году обучения выгнали старательного юношу за то, что от него дважды учуяли запах спиртного. Другого выгнали за то, что его отец, уездный правитель, без суда умертвил несколько своих вассальных крестьян. Наставник тогда объявил, что силу нельзя доверить в нечистые руки. Одну девушку из страны айнов исключили, когда стало известно про ее брата: тот связался с лесными разбойниками. Случались зимние состязания, когда жестокий отсев косил каждого третьего…

Только побывав на других твердях, я поняла, как мне повезло. На Зеленой улыбке страну Бамбука называют Ниппон, она там расположена далеко от материка, на гористых неприступных островах, и не ведет торговли ни с кем, даже с уссурийскими князьями. На Хибре же, напротив, страна Бамбука — это громадный полуостров, там под властью султаната древние боевые искусства почти забыты.

Хасимото я видела нечасто. Первую половину дня «кедровые головы» всегда заняты на хозяйственных работах, а после скудного обеда наступает время тренировок. Силовые упражнения давались мне легко, сказались три года непрерывных танцев. Немножко хуже обстояло дело со сном на дереве и под водой, с приготовлением ядов и связыванием врага. Меня, вместе с другими послушницами, учили тонкостям чайных церемоний, работе с боевым веером и палочками для риса. Мне предстояло освоить искусство переодевания, изменения лица, искусство подражания голосам и звукам животных. А также восемнадцать боевых искусств, включая даже кюзарикама, редкое умение драться серпом с цепью, и сюрикен-дзютцу, метание всякой железной дряни в прыжке и с закрытыми глазами…

Раньше других новичков я освоила стили «водопад» и «лягушку», я научилась спать стоя в темноте, опираясь только пятками на верхушки шестов. Я стала лучшей в стилях длинного меча и досылания клинка, я первая освоила танцы «четырех опор», а затем — трех. Но дальше успехи мои застопорились.

Оказалось, что вращение на двух опорах невозможно освоить, используя лишь технические навыки. Когда в тебя со всех сторон летят бамбуковые палки и длинные нунчаки, ты легко справляешься, танцуя даже на трех камнях, слегка торчащих из воды. Но стоит откатить один камень в сторону, как ловкость уступает безнадежной ярости.

— Ты слишком уверовала в гибкость и крепость мышц, — заметил как-то Хасимото.

Он был прав. Я всей душой стремилась выиграть оранжевую повязку лучшего ученика, и я ее получила. Не прошло и полгода, а предплечье мое украсил двойной штрих насечки, меня перевели в следующую группу. Я взрослела, но философия обители оставалась для меня чужой. Когда у меня из-под ног выкатывали один из двух оставшихся камней, я отмахивалась от палок, уклонялась и приседала еще быстрее, в результате — еще быстрее уставала и падала без сил. Старшие послушники, постигшие науку, не уклонялись и не приседали. Они мысленно, следом за наставником, уплывали в такие высоты, с которых могли наблюдать за собственным телом, не прерывая медитации.

— Ты не научишься спать на струях ручья, пока не освободишь разум, — грустно сообщил Хасимото, в очередной раз наблюдая за моими мучениями. — Ты хорошо дерешься, но не это мы стремимся воспитать в тебе.

— Но я не понимаю…

— Хорошо, мы попробуем иначе, — улыбнулся наставник. — Через три дня я собираю старшую группу, мы пойдем в горы. Ты отправишься с нами.

Я не посмела спрашивать, что ждет меня в горах. Мы карабкались по кручам, все выше и выше, пока не начало шуметь в ушах и колоть в боку. Наставник казался существом, сделанным из бронзы, он неутомимо шагал по едва заметной тропе, а мы ползли следом, растянувшись, точно полумертвая гусеница.

На третий день мы очутились в заросшей лесом лощине. Прямо над нами вили гнезда орлы и сияли на пиках снежные шапки. Хасимото привел нас на поляну в самой глубине леса. В первый миг я задохнулась от восторга, встретив такую красоту. Я забыла о сбитых в кровь ногах, о пронизывающем холоде, о синяках и голоде. Другие послушники тоже замерли, шепча слова восхищения.

Перед нами расстилалась поляна, полная диковинных, поющих цветов. Цветы плотным шарфом окружали горное озеро, похожее на чашу застывшего хрусталя. К воде спускались гранитные уступы, точно исполинские ступени. На другой стороне озерка стоял маленький, очень скромный храм, очевидно построенный не одну сотню лет назад. Я не стала спрашивать, какому божеству он посвящен.

— Все очень просто, — пояснил Хасимото. — Мы садимся и отдыхаем. Смотрим на воду, смотрим на цветы. Только не на все цветы сразу. Каждый из вас должен выбрать себе один цветок. Надлежит думать только о нем. Дни и ночи вы будете думать о красоте и совершенстве своего цветка и ни о чем больше. Вы будете слушать только его пение, будете встречать его утром, когда Корона облизнет сахарные пики гор, и будете желать ему счастливого сна ночью. Тот, кто почувствует, что постиг красоту, пусть приходит ко мне. Я буду ждать в храме с двумя зажженными лампами.

Еще не выбрав цветок, я уже поняла, что имел в виду наставник. Это было то же самое, к чему стремятся лучшие из йогов народа раджпура: свободный танец с двумя открытыми чашами огня, один из любимых танцев Шивы.

День и ночь я глядела на выбранный мной цветок. Но я так и не смогла заставить себя думать о нем. Я думала о том, как бьется на скользких порогах Леопардовая река, как танцуют вечный танец йогины из древних банджаров и как я много упустила за три года рабства.

Корона дважды окрасила озерную гладь в кармин и золото, когда внутри меня зародилось нечто. Я все так же пристально следила за роскошным бутоном, который просыпался и расправлял лепестки вместе с приходом буйного Сурьи, я ловила обветренными щеками ласкающее дыхание гор, но глаза мои словно омылись слезами раскаяния. Сквозь заросли вьюна, сквозь толстые стены озерного храма я увидела наставника, он улыбался отрешенно и танцевал ананду-тандаву, танец блаженства мудрого и грозного Шивы.

Меру песка я, задыхаясь от восторга, следила за Хасимото, пока не поняла, что ошиблась. Страна Бамбука располагалась слишком далеко от страны Вед, здесь никто не верил в могучее божество с зорким убийственным глазом во лбу, здесь никто не мог научиться танцу блаженства, что исполнял Премудрый вместе со своей Дэви на теле мертвого асуры Апасмары, однако наставник каким-то образом ухватил суть танца.

Конечно же, он исполнял совсем иной танец, он совершенствовал равновесие тела над струями воды и равновесие души в бурлящем океане желаний, но мне, через его скупое откровение, открылось единство сущего. Длилось это крайне недолго, но долго я бы не выдержала. Это все равно что в упор смотреть на Корону, полыхающую в зените.

Два огненных спиральных облака кружили с неуловимой быстротой. Два блюда, полные горящего масла, совершали на вытянутых руках наставника фигуры вечной мудрости. Две раскаленные спирали сложным зигзагом проносились под сводами храма, превращаясь в медленно опадающее кружево снов. Хасимото кружился, не касаясь ступнями земли, глаза его были закрыты, но он улыбнулся мне, потому что увидел и мое смятение, и мои слезы.

— Куда ты смотришь? — спросил он.

— Я смотрю на мой цветок, наставник, — призналась я, и это было правдой. Оказалось, что все это время, почти трое суток, я не отрывала глаз от чудесного цветка.

— Это хорошо, — похвалил старик. На его морщинистом лбу царила безмятежность, но пылающие спирали ускоряли темп. — Я рад, что ты восприняла единство. Это крайне важно — постигнуть гармонию общего через прелесть цветка.

— Прошу прощения, наставник, — осмелилась я. — Откуда вам известны священные круги тандавы, которым восхищаются в стране Вед?

— Ты пытаешься дать всему имена, — лукаво ответил наставник. — Это великое заблуждение молодости — считать, что человек может давать имена. Хорошо, если тебе так необходимо обозвать каждое явление, знай — я девять лет служил в монастыре Шао, там танцы с огнем и клинками называют иначе, но вполне вероятно, что в страну Хин их принесли твои далекие предки. Пусть будет так, — беззвучно сказал Хасимото. — Неважно, каким путем мы стремимся к совершенству, путей — тысячи, как тропинок в лесу. Важно иное, я рад, что ты это поняла… Иди же сюда, мы вместе будем размышлять…

Я больше не спрашивала, как мне поступить. Впервые в жизни я одолела тот путь, который мне позже давался много раз, но не вызывал уже прежней боли и прежнего восторга постижения. Я прошла над поляной распускавшихся утренних бутонов, не повредив ни один из них. Я прошла сквозь калитку скромного горного святилища и приняла из рук наставника чаши с огнем.

— Что теперь? — с той же терпеливой улыбкой спросил Хасимото.

Мы танцевали вместе, и я больше не тревожилась, что из-под ноги выдернут последний камень.

— Теперь мне стыдно, — призналась я. — Три дня назад я мечтала быстрее покинуть обитель и вернуться к Матерям-волчицам. Три дня назад я уверовала, что достигла порога своих умений. Я прошу меня извинить. Я прошу вас не выгонять меня из школы…

— Через семь месяцев — очередные зимние состязания, — произнес наставник. — Если ты пожелаешь остаться в обители, я предложу тебе голубую повязку моего второго помощника…

Я едва не задохнулась от такого роскошного предложения. Мне, девушке из чужой земли, занять место второго помощника в самой известной школе!

— Однако мне известно наверняка, что ты откажешься, — не грустно, но и не радостно закончил Хасимото. — Спустя год ты покинешь нас, тебя призовет страна Вед… Кстати, Женщина-гроза, все время забываю тебя спросить. Когда ты появилась в нашей обители, буквально через день кто-то напал на Храмовую гору императора Кансю и ограбил два святилища. Удивительно, правда? Никто из смертных не решается приблизиться к императорским садам. Поговаривали потом, что над Хонсю видели летучий корабль. Ты ведь ничего не знаешь об этом дерзком нападении, да? Я так и думал. Это хорошо, что не знаешь. А то вдруг кто-нибудь спросит, имперская тайная стража повсюду…

16 Головы гидры

— Он рядом, за этой стеной. — Нюхач поморщилась, смешно хлопая длинными ресницами. — Мне не нравится камень, из которого построен дом. Если долго жить в этом камне, можно отравиться…

— Мы не будем здесь долго жить.

— Зря мы сюда приехали. Здесь всюду камеры, нас опознают.

Юля стала показывать мне крошечные глазки, развешанные под карнизами, и объяснять, как они действуют. Я так ничего и не поняла, зато Кеа не на шутку растревожилась.

— Я чую здесь серьезную магию, домина. Она сродни черным мессам, которые проводят в Порте, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Как нам избавиться от этих… камер?

— Это просто, Женщина-гроза. Для тебя это просто. — Кеа с чувством выплюнула косточку от манго. — Тут повсюду в стенах жилы, в которых бьются молнии, они бьются, как кровь в яремной вене…

Я настояла, чтобы мы вышли перед резными чугунными воротами, хотя Кой-Кой предлагал проломить ворота с разгону. За воротами, под сводом арки, в прозрачной будке торчали вездесущие пятнистые мужчины. Дальше журчала вода на цветочных холмах, впритык друг к другу дремали красивые стальные машины, а дом обвивал внутренние владения, как удав обвивает жертву.

Старика в пятнистой форме я усыпила одним ударом. Затем мы ненадолго застряли, пока Кой-Кой взламывал замок на подъезде.

— Обалдеть… вот кучеряво живут, — прошептала рыжая Юля, когда мы проникли внутрь.

В золотых зеркалах отражались красные пушистые ковры, бронзовые листья и горящий камин, отделанный ценной плиткой. Уголь в камине ворошил молодой «бобер» в цивильном костюме. Он рванулся к нам, но тут же получил от меня укол в сердце.

— Здесь, — нюхач указал на железную дверку в стене. — Здесь бесятся молнии.

Я отломала дверку и приложила ладонь к прохладным пластинам, похожим на черный мрамор. Под ними вскипали струи могучей смертоносной энергии. Этой же колдовской энергией были пронизаны нити железной паутины, опутавшие город. Схватиться за нити просто так, не произнося заклинаний, — означало немедленно сгореть. За годы знакомства с Рахмани я слишком хорошо изучила повадки пламени.

Я нуждалась в сложной, невероятно объемной формуле, способной оттянуть на себя магию земли. И я нашла ее. Как всегда, когда усиленно думаешь, не замечаешь самых простых вещей.

Я трижды произнесла формулу леса. Это не боевое заклинание, в лучшем случае, с помощью мирной белой магии можно ускорить рост травы, кустарников и некоторых видов деревьев. Вероятно, можно добиться, чтобы заросли тропинки или чтобы вражеские кони спустя год переломали ноги в буреломе. Если бы формула позволяла высадить лес в пустыне, пустынь бы давно не осталось. К великому сожалению, как и все прочие проявления белых сил, формула леса действует короткое время. Последний раз я пользовалась похожими заклинаниями в детстве, когда мы с подружками, будущими волчицами, пытались вырастить пионы на голых камнях…

Многоэталеная гебойда погрузилась во мрак. Вначале лампы загудели отрывисто, потом под моей рукой защелкало, и повалил вонючий дым.

— Ой, вы посмотрите, что творится. — Рыжая Юля, позабыв о цели нашего похода, прилипла к окну.

Здешнему окну мог бы позавидовать любой магараджа. Оно захватывало половину стены парадной залы, которую Юля упорно называла просто «парадной».

Во дворе стремительно темнело. Но не оттого, что небесный дракон похитил Корону. Взламывая асфальт, за окном подъезда распрямлялся лес. Корни выворачивали гранитные бордюры, одна за другой приподнимались и заваливались на бок машины и принимались орать. Будка охраны вздрогнула, подпрыгнула и развалилась на части. Сквозь нее, расправляя нежные побеги, тянулась ель. Не просыпался и кувшин песка, как ель уперлась верхушкой в арку и сломала про-жек-тор. В парадной напротив дыбом встала короткая лестница, под лестницей образовалась дыра, оттуда также полезли корни. Словно слепые змеи, они прокладывали себе дорогу среди обломков асфальта, вывернутых фонарей и скамеек. Мох полз по стенам вверх, захватывая карнизы и окна. За мхом торопились вьюны и камнеломки.

Две женщины, подхватив изнеженных собачек, пытались удержаться на узком карнизе. В шаге от них образовался глубокий овраг.

— Что это? — Юля раскачивалась, смешно сжав ладонями щечки. — Как вы это делаете?

— Эй, я ничего не вижу, — обиделась забытая возле камина Кеа. — Поднимите меня, я чую столько интересного!

— Это формула леса. — Я продолжала держать ладони на раскаленной уже железной паутине. Из-под пальцев капали на пол противные, вонючие капли чего-то черного и желтого. Все молнии, доселе тихо спавшие, притягивались ко мне и вырывались на волю. Не назад, в капкан железной паутины, а на свободу…

— Это формула леса, но она…

«Она никогда не действует с такой скоростью и с такой силой». Так я хотела сказать, но вслух промычала что-то невнятное. Стекло в парадной треснуло и рассыпалось, гебойду качнуло, Кой-Кой и Юля отскочили назад. Пахнуло чащей. Но не чавкающей, вечно гниющей, многоярусной, звенящей тысячью голосов чащей Леопардовой реки. Запахло тягучей смолой, молодой хвоей, сырой холодной землей, клейкими весенними листьями, папоротником, муравьями, пряным недобродившим соком, запахло суровым северным лесом. Но иначе и быть не может, сказала я себе. Откуда тут взяться пальмам? Подъездные дорожки окончательно пропали под натиском густой травы, детские раскрашенные качели провалились куда-то, на их месте, словно взбесившийся бамбук, тянулись и тянулись ввысь сосны. Еще немного, и кроны их порвали паутину с подвешенными лампами, со звоном сорвались вниз железные тарелки, от которых, я уже знала, работают те-ле-ви-зо-ры.

В нижних этажах распахивались окна, жильцы перекликались, как гонимые пожаром выдры или перепелки. Со стороны арки донесся противный скрежет. Это под натиском кустов скручивались узлами прутья ворот. Пол в парадной треснул в двух местах, но здание пока стояло крепко.

— Оно так и будет? — Часть силы притянули к себе волосы нашей ведьмочки. Вздыбленными космами она походила теперь на испуганного ежа. — Марта, там уже половина стоянки заросла деревьями! Там машины в кучу свалились!

— Везде гаснет свет, — добавил новостей перевертыш; он храбро вылез на расколовшееся крыльцо и смотрел в другую сторону, — домина, гаснет свет уже в четвертом доме… Ты уверена, что лес удастся остановить?

— Я не знаю! — перекрикивая вопли машин, ответила я. В этот момент трава и лишайники прорвались в парадную.

Оказалось, что достаточно оторвать руки от стальной дверцы в стене. Меня трясло, словно я подхватила лихорадку гоа-чи. Во мне скопилось столько лишней энергии, что руки стали искрить не хуже, чем у Рахмани. Лампы ярко вспыхнули и погасли окончательно. Стальные короба, развозившие жильцов по этажам, застряли. Глаза наблюдения потухли. Однако, поднеся вновь руку к рас-пре-де-ли-тель-но-му щит-ку, я с удивлением и восторгом обнаружила, что в городе энергии не стало меньше. Вероятно, я оторвала у местного божества малую часть его силы, но эта рана зарастала очень быстро.

— Настоящая тайга, обалдеть… — повторяла рыжая Юля, пока я оттаскивала ее от двери.

Мы поднимались пешком, здесь на каждом этаже имелось окно и общий балкон, и с каждым следующим пролетом я гордилась собой все больше. Мы поднимались не над скучным серым двором, нас догоняла тайга, очень похожая на саянскую, но в чем-то иная. Распихивая лиственницы и можжевельник, в рост шли коренастые дубы, набирали силу клены, липы и многие другие деревья, имен которых я не помнила. Кажется, кроме меня, лесу радовались ошалевшие птицы и дети. Дети носились где-то внизу, перекликались и хохотали над застрявшими в развилках ветвей машинами.

Навстречу пробежали человек восемь, все кричали в те-ле-фо-ны, но наш герой пока нам не встретился. Как истинный герой, он не торопился.

Мы преодолели седьмой этаж, когда тайга вырвалась на просторы двух широких улиц, забитых машинами. Впереди наступала трава, она с шелестом пробивала пористый асфальт, сразу вытягиваясь в рост человека. Повозки тормозили с визгом, некоторые пробирались вперед, но немедленно застревали в оврагах и буераках. Сверху было хорошо заметно, как корни рвали и выталкивали подземную железную паутину. Оказалось, что под северную твердыню металла запихали не меньше, чем развесили по столбам!

Следом за пахучими травами уверенно наступали полчища люпина, борщевика и крапивы. За ними плотным частоколом пер жасмин, сирень, черемуха, бузина и прочая «легковооруженная пехота». Гебойда вздрагивала, позвякивали стекла, снаружи становилось гораздо жарче, чем внутри.

— Ты можешь остановить заклинание? — вполголоса осведомился Кой-Кой.

— Оно теряет силу, — успокоила Кеа. — Еще два кувшина песка, не более того. Но тебя можно поздравить, домина. Пожалуй, у них уйдет несколько недель, чтобы вырубить эти северные джунгли.

Навстречу нам бежали люди, но после произошедшего сотворить формулу невидимости для меня не составляло труда. Они галопом спускались вниз, многие в ночных пижамах и без обуви. Вверх, кроме нас, никто не стремился.

— Света нет, камеры сдохли, — объявила Юля на девятом этаже.

— Он дома, — нюхач пошевелила влажным носом, — Женщина-гроза, там его жена и ребенок.

Он сам нам открыл. По вальяжной повадке этого рыхлого высокого мужчины я мгновенно определила в нем крупного вельможу. Он относился к тому типу людей, которые уже никому не боятся отпирать дверь.

Я обрадовалась. Глупой Марте в тот миг показалось, что голова гидры совсем неподалеку. Мужчина по фамилии Сергеев выслушал меня с такой доброжелательной, честнейшей миной, словно к нему ежедневно с утра вваливалась вооруженная компания в придачу с перевертышем и нюхачом. От него приятно пахло ароматическим маслом, чистым бельем и шоколадом.

— Я вам верю. Это ваша сестра. Хотите найти справедливость. Хотите наказать. Я с вами согласен.

Когда Кой-Кой перевел мне слова чиновника, первым делом я подумала, что кто-то из нас безумен. Этот уверенный сытый вельможа вел себя так, словно мы робко топтались в приемной его кабинета. Он вел себя в точности, как визирь султана.

Конечно, у местных чародеев имелись Камни пути и другие хитроумные приспособления, но я крепко сомневалась, что полковник Харин успел связаться с нашим новым приятелем. Скорее всего, Сергееву про нас сообщил кто-то другой. У гидры оказалось много голов, гораздо больше, чем я предполагала.

— Кто еще в доме?

— Никого, я один. Присаживайтесь…

— Домина, он врет. В дальнем помещении женщина и девочка. Девочка спит. Женщина боится, она разговаривает с кем-то через те-ле-фон и смотрит вниз из окна.

— Сергеев, ты наврал мне. Кой-Кой, переведи ему. Еще одна ложь, и я сломаю руку его жене.

Сергеев достойно выдержал удар. Мне предстояло привыкнуть к манере поведения этих людей, раньше я таких не встречала. Не зря полковник на затонувшей бригантине говорил, что о «федералов» я сломаю зубы. Зубы я пока не сломала, но столкнулась с чем-то совершенно новым. Мне доводилось иметь дело с тайными службами нескольких государств, особенно широко дело было поставлено в Поднебесной. Однако тайные соглядатаи отличались от явных только ценой…

Так я думала раньше.

— Сергеев, у тебя в доме есть оружие?

Он замешкался на одну песчинку.

— Есть. В кабинете.

— Женщина-гроза, он сказал правду.

— Хорошо. Кой-Кой, переведи ему. Пусть скажет, где лежит пистолет и патроны, мы заберем сами. Теперь пусть сядет вот сюда, на пол, в угол, и не встает, пока я не разрешу. Если он попытается встать, я перережу ему сухожилия на ногах.

— Он говорит, что ни в коем случае не планирует нападать. Он говорит, что его жена ничего не знает о его службе, он просит не трогать его семью…

— Спроси его, он ждал нас?

— Да… Домина, он говорит, что его предупредили, как только полковник Харин начал говорить…

— Спроси, он знает, зачем я пришла?

— Да. Вы желаете получить доказательства, что его ведомство собирает деньги с домов терпимости. Таких доказательств вы не найдете, потому что это неправда. Полковник Харин — больной, обиженный человек. Все, что про… Домина, я не очень понимаю его речь, дословно так: «все, что просочилось в эфир, завтра будет забыто. Зрители привыкли, никакого взрыва не последует». Еще Сергеев говорит, что фокус с разбивкой парка ему понравился.

Сергеев смотрел на меня почти сочувственно. Внезапно я поняла, отчего он меня так раздражает. Во внешности этого сытого наглеца я не могла найти ничего запоминающегося. Это нюхач запоминает каждого из нас, раз и навсегда, а Марта Ивачич, несмотря на отменные глаза, прошла бы мимо Сергеева, не заметив.

Зато чувствовалось, что он замечает и запоминает каждого. Я наконец поймала и смогла сформулировать мысль, доселе ускользавшую из моих усталых мозгов. Этот Сергеев, генерал или диадарх, кто он там был, не умел даже яростно ненавидеть. Он ненавидел всех нас ровно, отстраненно, как ученый лекарь ненавидит чуму.

— Какая гадость эта ваша фаршированная рыба! — с чужой интонацией произнесла вдруг Кеа. Оказалось, что, пока мы общаемся, они на пару с Юлей вскрыли морозильный шкаф. Они кушали рыбу и снова пялились в те-ле-ви-зор.

Несложно догадаться, кто из них порывался позавтракать. Рыжей девочке кусок в горло не лез, ее от соседства с генералом в халате трясло.

Мне надоела его самодовольная рожа.

— Сергеев, ты слышал не все, что сказал народу полковник. Кое-что Харин рассказал только нам. Вот здесь… — я показала ему книжечку с отрывными бумажками, — вот здесь все. Почитать тебе?

Он скромно промолчал, и Юля начала читать вслух. Я следила за его лоснящейся рожей и радовалась, что наша рыжая ведьмочка такая умная. Харин назвал пятнадцать фамилий тех, кто занимался уличными жрицами. Пятнадцать фамилий офицеров, которые подчинялись Сергееву. Каждый из них собирал деньги с нескольких тайных борделей, делился бакшишем с местными районными стражами, с мудирами районов и прочим начальством. Харин знал про них не так много, только то, что удалось выведать его подчиненным. Юля в машине долго и путано объясняла, почему «бобры» и «федералы» воюют между собой, мы с перевертышем запутались в результате еще больше…

Однако на Сергеева список произвел впечатление. Особенно когда я заверила его, что каждый из пятнадцати мелких начальников охотно разговорится на главной рыночной площади. Сергеев мне поверил, но сделал вид, что он тут посторонний. Когда «глаз пустоты» перевел нам его слова, нюхач от восхищения захлопала в ладоши.

— Столь неподдельная вера в собственную ложь встречается нечасто! — воскликнула Кеа. — Даже в школах красных гончаров — а они ловкачи по части риторики — я не встречала мастера столь изысканного стиля!

Сергеев, даже сидя на полу в углу, ухитрялся нами руководить.

— Давайте решать вместе… я позвоню руководству… мы разберемся вместе… давайте подключим журналистов… я клянусь вам, что понятия не имел…

— А зачем нам кого-то подключать? — подмигнул мне «глаз пустоты». — Разве недостаточно того, что мы доставим тебя и пятнадцать твоих офицеров на суд к губернатору?

— А? К кому? К губернатору? Да-да, это… это вы верно… пожалуй, тут вы меня обошли…

Генерал купился. Похоже, он даже не заметил, как пропустил смертельный удар. Такая радость засветилась в его бесцветных глазках, когда зашла речь о единоличном суде у губернатора.

— Марта, не верьте ему, — вскочила ведьмочка. — Ему только и надо, чтобы вы не звали никого — ни суд, ни журналистов. Они тогда снова выкрутятся…

Сергеев укоризненно взглянул на Юлю, под его коротким взглядом она съежилась, будто засохла. А я вспомнила, у кого встречала похожий взгляд. Однажды Рахмани на подпольном базаре показал мне василиска. Крайне неприятная тварь, похожая издалека на мирного карлика, грызла прутья клетки. Когда «мирный карлик» глянул на меня близко поставленными прозрачными глазками, у меня онемели ноги и челюсти, а затем онемение продвинулось бы дальше, если бы Рахмани не задернул клетку рогожей. Торговец, волосатый волхв из уральских пещер, хихикал, брызгая слюной. Когда я обрела возможность говорить, чуть не выбила ему оставшиеся зубы…

Сергеев надежно запомнил рыжую Юлю.

— Представления не имею, чем вы накачали Харина… но в любом случае, подумайте — кому нужны эти нелепые разоблачения? Кому вы хотите навредить? Ну снимут несколько человек в нашей системе, полетят трое-четверо в управлении, а дальше? Если эту девочку обидели, я готов разобраться. Я разберусь, и очень быстро. Вы через час получите виноватого и забирайте его…

— Домина, он снова врет!

Я обернулась и увидела нечто весьма неприятное. Нюхач и девочка Юля развалились рядышком на диване, Юля прикурила сигарету и учила Кеа курить! Кроме того, они поочередно прихлебывали пиво из одной бутылки.

— Домина, я не понимаю ни слова из его лживых речей, но этот человек подобен глине, из которой ты так славно лепишь големов. Кроме того… больше всего он боится, что ты найдешь нечто, спрятанное под паркетом в спальне.

— А что у вас под паркетом в спальне, любезный? — оживился Кой-Кой.

На короткое время Сергеева перекосило. Он быстро вернулся к прежней манере, но я успела поймать гримасу страха, налипшую на его розовое лицо.

— Юля, ты умеешь ломать паркет?

— Не-ет… то есть я постараюсь. А чем ломать?

— Попробуй вот этим. — Я протянула ей кинжал. — Здесь не трогай, разрежешь себя!

— Это не слишком умно… — глядя куда-то в сторону, залепетал Сергеев.

Когда рыжая ведьма прошла мимо него, помахивая моим кинжалом, у большого начальника что-то случилось с руками. До этого он сидел ровно, заложив ногу на ногу, демонстрируя мне идеальные ногти, которым могли позавидовать наложницы магараджи. Но стоило Юле в соседней комнате воткнуть кинжал в дерево, руки Сергеева пришли в движение. Его пухлые ладони стали непрерывно потеть.

— Спросите его: что на этих кассетах?

— Это просто так… частное видео… можете сами включить и проверить… уверяю вас, никакой пошлости, ничего запрещенного… я ведь не мальчишка, у меня дочь…

— Женщина-гроза, он врет. — Кеа с детской радостью выпустила изо рта три дымных колечка.

— Ты соврал. — Я привстала, демонстрируя хозяину дома кривой бебут. — Я предупреждала тебя, что твоя женщина останется без пальцев.

Генерал взглянул на нюхача с неприкрытой ненавистью. Каким-то образом он догадался, кто в нашей компании отделяет зерна от шелухи. Ему стоило немалого труда взять себя в руки.

— Мне нет никакого смысла врать… это ни к чему, прошу вас… я уверяю вас, что мои частные документы не имеют отношения… это и не мое вовсе… поймите же, это политика, у шефа много врагов…

— Кой-Кой, забери все это с собой. — Я вернула генералу взгляд василиска. — Мы посмотрим, что там, а вечером отдадим тем жур-на-лис-там, которых ты так любишь.

— Женщина-гроза, погляди, — Кеа размахивала коробочкой от те-ле-ви-зо-ра, — там показывают нашего дома Саади. Очень интересно. Он обнимает какого-то задохлика с перевязанным ухом…

Я поглядела и даже послушала, но без Кой-Коя все равно не смогла бы воспринять стрекочущую речь дик-то-ра. Мне сразу стало ясно, что Рахмани никого не обнимает. Скорее всего, он держал того задохлика на ноже, пока вокруг суетились любопытные. Любопытных, кстати, он собрал не меньше, чем передвижной мадьярский цирк. Снорри, обряженного в дурацкий кожаный тулуп, я узнала не сразу. Коварный водомер тоже кого-то обнимал или поддерживал, изображая крайнюю степень заботливости. Показывали какие-то бумаги, на одну песчинку показали лекаря, спасшего Зорана, он тоже крутился поблизости.

Кеа нажимала на все кнопки подряд, пока не разразилось:

«…Провели импровизированную пресс-конференцию на которой было сделано несколько сенсационных заявлений. Для начала господин Боровиков, знакомый многим вкладчикам, как руководитель печально известного „Питерского альянса—2“, заявил, что полностью признает свою вину в деле двухлетней давности, где проходил всего лишь свидетелем. Он дважды подтвердил, что вместе с напарником участвовал в мошеннических операциях, путем которых присвоил больше четырех миллионов долларов… Сегодня утром обманутым вкладчикам уже возвращено около трех миллионов долларов. Стало известно, что Сергей Боровиков и его партнер Владимир Дагой сами попросили отдать их под суд, они написали заявления в прокуратуру…»

— Сделай громче!

«… В течение двух часов Боровиков и Датой провернули ряд удивительных сделок. В частности, Владимир Дагой спешно продал четыре принадлежащие ему и его супруге квартиры, а также два помещения складского назначения, оформленные на дочь. Сергей Боровиков за один час избавился от торгового центра и трех загородных коттеджей, принадлежавших его супруге. Он также добровольно расстался с квартирой на Невском проспекте… Стало известно, что все вырученные деньги ушли на счета обманутых вкладчиков.

Наш корреспондент поинтересовался у Сергея Боровикова, с чем связано столь скоропалительное решение, и не оказывали ли на партнеров по бизнесу давления какие-либо криминальные структуры. На это господин Боровиков твердо ответил „нет“… Господин Дагой добавил, что это только начало, что они намерены „вывести на чистую воду“ всех известных им бизнесменов и чиновников от строительного бизнеса, наживавшихся на обмане. В частности, Владимир Дагой уже сегодня обещал обнародовать конкретные фамилии и обстоятельства дачи крупных взяток в секторе жилищного строительства Петербурга…»

— Офигеть, это ж сколько уродов посадят, — пробормотала Юля.

«… В настоящее время группа обманутых вкладчиков находится в приемной губернатора. Туда же собираются приглашенные журналисты и должны подъехать руководители бывшего „Альянса-2“. Похоже, что ожидается новая, незапланированная, пресс-конференция… Мы пытались выяснить, что же, собственно, происходит в пресс-службе, но никто нам не дал вразумительного ответа. Похоже, что чиновники Мариинского дворца пребывают в растерянности, все ждут прибытия губернатора, но…»

— Ваша работа? — тихо спросил Сергеев. Из своего угла он внимательно наблюдал за событиями в сером ящике. — Как вы этого добиваетесь? Чисто как профессионал — профессионалу, а? Какие препараты? Честно, мне просто интересно. Все равно ведь Харина прошуршат вдоль и поперек, не мог ведь полковник милиции тридцать лет молчать и разом сдать всех. Давайте обсудим серьезно… Сколько вы хотите за технологию вашего метода? Вы поймите — пока мы общаемся в узком кругу, я могу для вас все сделать. Все. Мы рассмотрим любые суммы и любые условия. Гражданство любой страны, недвижимость, легенда, пластика — все, что хотите. Я забуду, что вы пришли ко мне… ну, немножко некорректно, нервно, это объяснимо…

Я ударила его по лживому рту. Сергеев стукнулся затылком о стену и затих, зажимая губы платком.

— Женщина-гроза, по лестнице… нет, сразу по двум лестницам бегом поднимаются восемь мужчин. Все с оружием, они тихо говорят. Что-то мне подсказывает…

— Понятно. — Я снова широко улыбнулась генералу Сергееву. Он изобразил ухмылку распухшими губами в ответ. Наконец-то созвездия заняли привычные места на небесах! Вместо иезуитских диспутов ожидалась понятная драка.

— Женщина-гроза, еще двое из той же стаи спрятались внизу.

— Я дам этому червяку последний шанс… Кой-Кой, спроси его: если мы сейчас уйдем, нас никто не тронет?

— Он клянется, что никого из охраны в доме нет.

— «Гвозди бы делать из этих людей!» — с чувством продекламировала Кеа. — Женщина-гроза, он жутко боится, что ты искалечишь его жену и ребенка, но еще больше он боится своего начальства.

— Придется вернуть тебя в детство, Сергеев, — вынесла я приговор. — Это сожрет во мне кусок сил, которых и без того осталось мало, но…

— Есть более простой выход, — подсказал Кой-Кой.

— Нет, я обещала Рахмани не убивать… лишний раз. Кеа, они далеко?

— На два этажа ниже нас.

На изящной банкетке я подобрала связку ключей.

— Кой-Кой, мы возьмем его экипаж. Забирай с собой нюхача, она найдет нужную по запаху.

— Домина, я чую, сюда идут…

— Домина, я не могу тебя оставить… — хором произнесли они.

— Заведите машину, мы спускаемся. — Я вытолкала обоих за дверь и накинула на них покрывало невидимости.

Мне требовалось немного времени, чтобы закончить начатое. Пока я возвращала генерала в доброе, чистое детство, у Юли высохли слезы, зато распух нос. Она молча сидела на краешке стула, вздрагивала без слез и смотрела прямо перед собой. Она напомнила мне заводных кукол, которых я видела в юности при дворе императора страны Бамбука. Каждую заводную куклу лучшие мастера делали несколько лет, добиваясь плавности движений, искренних слез и заливистого смеха…

— Я вам говорила, что это бесполезно. Это система, вы не можете ее победить.

— Почему же бесполезно? Тебя никто не будет преследовать. Ты можешь их больше не бояться.

— Можно, я подожгу здесь?

— Это будет весело. Конечно, поджигай.

Когда они ворвались, смелые, ловкие, с пистолями в мускулистых руках, мы уже ждали на лестничной клетке, под колпаком невидимости. Я могла бы всех отправить к духам реки, руки так и чесались, но я сдержала себя. Впереди предстояло кое-что поважнее. Бабушка нашей ведьмочки.

Мы снова мчались в роскошной карете, а навстречу нам, сияя ми-гал-ка-ми, торопились милицейские и пожарные машины. Эта карета — а машиной ее у меня не поворачивается назвать язык — была намного лучше предыдущих. Мои ладони натыкались либо на ароматное полированное дерево, либо на кожу отличной выделки. Стекла были намазаны чем-то, скрывающим нас от посторонних взглядов. Позади места хватило бы на пятерых таких, как я. Под сиденьем Юля обнаружила ско-ро-стрель-ный ав-то-мат с запасными патронами. Кеа дергала все ручки подряд, пока между передними сиденьями не распахнула зев музыкальная шкатулка… полная выпивки.

— Тебе имеет смысл немного промочить глотку. — Я вскрыла пять бутылок, понюхала содержимое и остановилась на весьма приличном бренди.

— Мне страшно… — Рыжая малютка кусала губы. — Мне страшно смотреть, как вы… как вы это делаете.

— Почему ты снова плачешь?

— Потому что… нам теперь припаяют убийство…

— Кой-Кой, о чем она говорит?

— Она считает… гм… что ее обвинят в убийстве всех этих… э-э-э… гм… достойных граждан.

— Сто тысяч демонов! Большей глупости я не слышала. Кой-Кой, втолкуй ей, что эти люди медленно убивали ее. Теперь она будет свободна. Никто больше не посмеет ее заставлять служить под фонарем.

— Домина, она говорит, что не сможет жить с таким грузом на сердце.

— С каким грузом?

— Э-э-э… с грузом убийств. Так она говорит.

— О духи! Эта тупая самка доведет меня! Переведи ей, Кой-Кой, что она и прежде не жила. Она полагала, что живет, но обманывала себя. В ней убили дар, убили те, кто недостоин лизать ей ноги. На Великой степи она имела бы особняк с ручными пардусами, личный гарем и очередь из просителей. В вашем гранитном городе не умеют ценить людей с редким даром… Что такое? Она снова плачет?

— Женщина-гроза, меня тошнит, — пожаловалась нюхач. — Скажи ему, чтобы сбавил скорость, или я за себя не отвечаю. И я забыла, куда надо ткнуть, чтобы проклятое стекло уползло вниз.

Общими усилиями мы приоткрыли для Кеа окно, она снова взяла след. Перевертыш успокоился, машину почти не трясло. Или нам на сей раз достался более послушный экипаж, или Кой-Кой научился вождению. В какой-то момент мы замерли, слегка стукнувшись носом.

— Что там случилось?

— Много машин, все стоят, — доложил Кой-Кой.

— Ты давно гуляешь под фонарями?

— Что? А-а-а… Второй год. А что вы так смотрите? Как бабулю забрали, так на меня все посыпалось.

— Сейчас мы найдем твою бабушку и заберем из темницы. Но ты сама должна уговорить ее. Я не могу заставить колдунью поделиться силой.

— Уговорить на что?

— Как на что?! Уговори ее, чтобы она передала тебе наследство вашего рода. Тогда ты вернешься в себя и поверишь в себя.

— Вы что, предлагаете мне самой пойти и попроситься в камеру?!

— Но я ведь не узнаю твою бабушку без тебя.

Здесь я слегка покривила душой. Нюхач отыскала бы ее бабушку среди тысячи чужих бабушек. Но для меня было важно, чтобы девочка сломала в себе страх. Я не просила ее идти впереди, не просила ее драться или творить формулы. От нее требовалось только одно — победить себя. Когда крошечной Красной волчице стукнуло пять или шесть лет, ее ломали точно так же.

Боятся все, страх живет в любом сердце. Но стать Красной волчицей можно, лишь научившись скручивать свой страх в узел. Я научилась этому в детстве, когда ночью вброд переходила бешеную Леопардовую реку. Когда кормила с рук дикую пуму. Когда отнимала у огненного скорпиона его деток.

Девочке Юле предстояло скрутить страх сегодня.

— Женщина-гроза, я чую смерть старушки.

В первый миг я не сразу сообразила, кто заговорил со мной на хинском. В голове моей словно перепутались рыбацкие сети, я перестала понимать, кто и на каком наречии домогается моего внимания.

— Женщина-гроза, я чую, что мы сумеем войти в темницу, но обратно всем не выйти. Кто-то погибнет, скорее всего — старушка.

— Кой-Кой, останови повозку!

Перевертыш, как всегда, сделал это слишком резко. Мы свалили столик с га-зе-та-ми и подмяли двухколесную тележку. Два мальчика, боязливо поглядывая на наш экипаж, спускались с зарешеченного окна. Мужчина сползал с фонарного столба. Пожилая женщина с сумками неловко слезала с крыши стоящей машины.

— Марта, он снова ехал по тротуару, — сквозь слезы пожаловалась Юля. — Мы чуть всех не задавили.

— Кеа, что же мне делать? — Меня меньше всего заботили неловкие пешие.

— Я долго думала. — Кеа подвигала своим чутким ноздреватым баклажаном. — Что, если тебе воспользоваться шафраном?

— Ты… ты… — Я не сразу подобрала ответ. — Ты глупый ленивый мешок! Наслушалась здешних сказочников и совсем спятила? Ты хоть представляешь, о чье имя ты трешь свой глупый язык?! Ты представляешь, что может случиться, если Владыка препятствий разгневается?

— Мы можем погибнуть все. — Нюхач похлопала роскошными ресницами. — Но если ты не призовешь его, нас всех здесь убьют. И очень скоро.

17 Во власти твоей

Рахмани вглядывался в людей, заполнивших зал, и с каждой песчинкой чувствовал себя все менее уютно. Эти люди, на внимание которых он так надеялся, вовсе не желали искать утерянную честь.

Они охотились за чужим страхом.

Они алчно следили за чужими страданиями и невзгодами.

Они кипели черной завистью, когда наблюдали, как другим возвращают награбленные деньги.

Они расцветали предвкушением, когда слышали очередное звонкое имя.

Рахмани не меньше дюжины раз повторил, что просит аудиенции у губернатора. В ответ у него требовали документы. Он избегал тех, кто охотился за документами, спрашивал у других, подвижных юношей и девушек, юрко сновавших по коридорам пышно убранного дворца, но никто не старался ему помочь. Внутри они втроем оказались благодаря про-пускам, которые выписал им знакомый журналист Ромашки.

Хирург тоже ощущал себя не в своей тарелке, раз сорок ему названивал кто-то на телефон, знакомые и незнакомые. И все требовали подтвердить: неужели «Альянс-2» вернул деньги, и в какой форме, и сколько процентов сверху, и когда получать остальным, и почему Анатолий Ромашка уже свое загреб, а те, кто раньше в очереди стояли, сосут лапу, и не только лапу?..

В какой-то момент взбешенный лекарь отключил сотовый.

— Рахмани, нам лучше уехать. У меня плохое предчувствие…

— Но твой друг обещал, что нас примет этот… как его?

— Первый заместитель.

— Вот! Разве это плохо? Нам нужен тот, кто соберет старейшин города и объявит о том, что Великая степь…

— Рахмани, я вас умоляю… — Толик молитвенно сложил руки, — ни слова о Великой степи!

— Но почему?! Ведь вы все нам поверили. Все твои друзья убедились, что это правда. И даже твои враги убедились.

— Потому что одного человека или десять человек можно убедить. Но если сейчас, прямо перед телекамерами, Снорри начнет показывать все свои руки и ноги, выйдет очень плохо. Нас отключат от эфира насовсем. Никто не поверит в Великую степь и в Янтарный канал, пока об этом не скажут наши известные ученые. А про вас все решат, что это трюк, фокус, понятно? Если зритель хоть на секунду заподозрит, что видит шоу, у нас ничего не выйдет с депутатом…

Скрепя сердце Ловец снова согласился молчать. Еще раньше он пообещал себе, что сделает для лекаря все, что тот попросит и что будет в его силах. Получив свои деньги, Ромашка не стал счастливее, чем раньше. Очень скоро ему позвонила бывшая жена и стала делать туманные или, скорее, вполне прозрачные намеки. Затем позвонил мужчина, который не представился, но сердечно попросил не тратить так внезапно вернувшиеся средства, поскольку их очень скоро придется возвращать. Сколько ни выпытывал Снорри у хозяев бывшего «Альянса-2», кто бы это мог звонить, Дагой и Боровиков в один голос клялись в своей полной непричастности.

После пережитого ранним утром, когда водомер катал их по очереди по вертикали заводской трубы, после массы благородных дел, которых в мирное время хватило бы на пятилетку, но пришлось совершить за пару часов, получившие внезапную известность строители решили эту самую известность с кем-нибудь разделить. Почти без нажима они принялись называть имена казнокрадов и мздоимцев в правительстве города, которым когда-то вручали деньги. Рахмани подсчитал, что набралось достаточно весельников для нижнего ряда биремы.

В какой-то момент бравые строители назвали фамилию своего приятеля, который проявил себя энергичным и ответственным помощником депутата, а по совместительству успевал совершить множество подвигов, которые могли бы крайне заинтересовать прокуратуру и следственные органы…

Если бы эти органы интересовались подвигами депутатов.

Пока молодые люди в джинсах и потертых кожаных куртках расставляли софиты и тянули провода, помощник депутата икал, плакал и глядел в пространство. Саади признавал, что немного погорячился, он влил в рот борову целый пакетик порошка, который подарила Марта. Кажется, она предупреждала, что для взрослого мужчины достаточно одной трети, да и то… снадобье предназначалось вовсе не затем, чтобы развязывать языки, но такой уж возникал побочный эффект.

Помощник депутата непрерывно плакал. Плакал он с того момента, как Два Мизинца на полной скорости влез к нему через верхний люк в машину и вежливо попросил остановиться. Помощника звали Роман, а отчество свое он как-то внезапно позабыл. Зато после вспомнил много чужих имен.

— Скажите нам, что это такое? — Ромашка потряс запечатанным конвертом. Конверт этот Снорри извлек из сейфа в квартире помощника Романа.

— Там список… — Помощник захлюпал носом.

Молодые люди в наушниках зажужжали своими волшебными глазастыми механизмами. Краем глаза Рахмани замечал иначе выглядевших молодых людей в штатском платье, те сновали из угла в угол, переговаривались и походили друг на друга, как братья. Кажется, их совсем не радовали предстоящие откровения и вообще вся идея пресс-конференции, которую санкционировали бесшабашные депутаты.

— Говори ясно, что за список, иначе отрежу тебе ухо, — прошептал Снорри.

Вор из Брезе нежно держал под локотки обоих директоров «Альянса-2», чтобы у тех не возникло нелепое желание выброситься из окна или нечто подобное…

— Список… там список детей из интернатов.

— Дальше! Подробнее! О каких детях идет речь?

К столу потянулись микрофоны.

— Список детей, которых предстояло перевести в психиатрическую лечебницу. — Лицо недавнего начальника превратилось в посмертную маску. На нем дергались только губы, так прыгают они у ярмарочных кукол. — Только учтите, я в этом сам не участвовал… я готов подписать любые показания… я сам ничего не делал…

По залу побежал первый ветерок, предвещающий новый скандал. Репортеры придвинулись ближе, снова защелкали затворы камер. Толик Ромашка обреченно подумал, что теперь придется сбрить волосы и остаток жизни носить солнцезащитные очки.

— Рома, какие дети, какая лечебница?! — завыла вдруг дама в розовом платье. Она пыталась прорваться к президиуму, но ее перехватили в дверях.

Круглые молодые люди в одинаковых пиджаках боязливо отчитывались перед кем-то по телефону. Несмотря на заторы, в приемную набивалось все больше народу. Рахмани подозвал секретаря, который до этого улыбался и усердствовал по поводу и без повода, но на сей раз ничего не получилось. Секретарь губернатора резко изменился. Теперь на вопросы, когда приедет руководство, он только отфыркивался.

Помощник депутата вздрогнул, увидев даму в розовом, но, понукаемый тычками Снорри, опять заговорил:

— Клочков работает в паре с Данилиной… Та подбирает детей в интернатах, почти каждому положена квартира… от государства… Данилина находит таких, кого можно по медицинским показаниям представить к врачебной комиссии… к освидетельствованию на предмет… короче, для психушки… Клочков сам бы не допер, у него крыша крепкая сверху, он не боится… я ничего не делал, клянусь… только отпустите моих… я вам что угодно… сколько угодно…

Журналисты заахали. Саади не понял, о каких детях шла речь и какую комиссию для них назначали, но сразу догадался, что помощник Роман приплел к делу личностей именитых.

— Клочков добивался, чтобы мелких, кто еще не понимает, укладывали в нашу лечебницу… а меня он заставлял добывать препараты… это особая группа, потом в крови не остается следов… вот видите, я все признаю честно… достаточно три месяца, и можно ребенка навсегда списывать в дебилы…

— Ро-ома, молчи-и-и… — где-то в коридоре голосила дама в розовом.

Помощник Роман заплакал еще сильнее. Минуты три у него ушло, чтобы справиться с очередным приступом раскаяния. В тишине стало слышно, как для кого-то переводят на английский.

— Дом Саади, сдается мне, что нас тут окружают. — Водомер говорил почти не размыкая губ. — Сдается мне, что никакой такой губернатор сюда не приедет…

Рахмани покивал с умным лицом. Со своего места он видел через окно, как у входа остановились две повозки, набитые мужчинами в черном.

— Я с ними вместе только два раза встречался… — всхлипывая, продолжал помощник Роман. — Я честно говорю… то есть три… Клочков приказал мне, чтобы я отвез деньги одному человеку… короче, Матвееву, в прокуратуру… это наш районный прокурор… Клочков приказал, я не мог отказаться, меня бы сгноили… это же все просто делается. Есть человек — нет человека, так мне намекали…

— Вы отнесли прокурору деньги, которые для вас собирали депутаты Клочков и Данилина? — спросила женщина в наушниках. — Или это были ваши личные деньги?

— Там не только… там не мои деньги, я хотел сказать… я ничего не собирал сам, я даже не знал… мне просто передали пару раз и все…

— А вот господин Дагой утверждает, что лично вам платили за информацию об одиноких пенсионерах, населяющих габаритные квартиры, — задал новый вопрос Ромашка. — Он готов подтвердить на очной ставке, что эта информация спускалась к вам от вашего шефа, который…

Услышав о пенсионерах, герой вечера совсем приуныл. Зато вопросы любопытных репортеров посыпались как горох.

— Кто еще из депутатов причастен к приватизации жилых домов в «золотом треугольнике»? Нам известно, что там оформили на себя квартиры, по меньшей мере, четверо из действующих…

— Вы говорили о подростках, а как насчет домов ветеранов? Что вы знаете о деле Никушиной, когда стариков заставляли переписывать завещания?

— В городской прокуратуре вы тоже давали взятки?

Помощник Роман крутился на стуле, размазывая слезы.

— Прокурор Матвеев прикрывал… и в бюро недвижимости передавал… Краснову Паше… то есть Павлу Адамовичу… я знаю примерно… о шестнадцати квартирах, которые подростки отписали на указанные фамилии… адресов сейчас не помню…

— Адреса все на этой дискете. — Ромашка продемонстрировал залу квадратик черного пластика. — Мы размножили перед встречей и вручили всем желающим. Мы надеемся, что завтра эти имена и цифры появятся, по крайней мере, в Интернете.

— Вы дважды упомянули Черняхина, это ведь зам главы департамента по строительству. Вы говорите, что он получил два миллиона за выделение пятна под застройку в районе?..

— Еще вопрос. Вы утверждаете, что главы районов получают треть из взяток, которые платил «Альянс» за право застройки? Кому идут остальные средства?..

— Я прослушала предоставленную вами кассету. Там телефонный разговор. Человек, который на «ты» с начальником милиции, — это вор в законе Дзасолов?..

Рахмани с трудом разбирал их невнятную речь, но ясно было одно. Получив такие доказательства, судья Исфахана давно бы уже арестовал всех виновных и послал гонцов к султану.

— Позвольте, я намерен внести протест! — поправляя очки, в створе коридора подпрыгивал высокий мужчина в полосатом костюме. — Моя фамилия Зиньковский, я работаю в юридическом отделе ЗакСа. Позвольте вам заметить, вы уже огульно обвинили четверых депутатов Законодательного собрания в причастности к тяжким преступлениям. Не имея достаточных доказательств, вы непременно будете отвечать за клевету…

В общем шуме взлетали отдельные голоса:

— А кто, вообще, такие эти люди?

— Что это за чекистская «тройка»? Расселись тут в кожаных пальто, понимаете…

— Миша, плевать на твою женскую тюрьму, тут такое творится, впору всем в отставку подавать…

— Вы что, идиот? Конечно, губернатор предупрежден и не приедет. Еще не хватало опозориться, попасть на один снимок с этим…

— Это готовый пациент Кащенко, можно выносить.

— Алло, Геночка, передай главному: если это не выйдет в вечернем блоке, мы увольняемся вместе с оператором!

— Уже передали, едет комиссия из Москвы, силовиков поувольняют, это как принято…

— На месте прокурора я бы подал в отставку уже сегодня…

Рахмани хотелось завыть.

— Ответьте, пожалуйста, если это не повредит вам в суде. — Голубоглазая девушка перехватила инициативу. — Вы признаете, что участвовали в травле сирот психотропными препаратами с целью завладения и перепродажи их жилплощади?

— Я же не один, я не знал… признаю, все признаю…

Лекарь Ромашка послушал свой телефон и вдруг изменился в лице.

— Рахмани, вы слышите меня? Нам придется тут все бросить и срочно бежать в институт. Это Аркадий звонил, он там, он нас ждет.

— Что случилось, говори до конца!

Ромашка выстукивал зубами горский свадебный танец.

— Туда заявились оперативники, кто-то видел вашу Марту, как она лезла через окно, или нас кто-то продал… Короче, Аркадий говорит, что они хотели забрать нашего раненого, но Поликрит им не позволил. Он отбил у них Зорана, а сам забаррикадировался в подвале.

— Храни его Премудрый… а эти люди, они еще там?

Ромашка побледнел, трубка тонко верещала у него в руке голосом Аркадия.

— Он их убил… Поликрит. Четверых, голыми руками. Аркадий говорит, что его снова ранили, неопасно, но хуже другое. Они ранили Зорана, когда Поликрит нес его на руках по лестнице.

«Во власти твоей, Аша Вахишта, Аша Вахишта, покровитель храмового огня…»

Рахмани шептал молитву и краем уха ловил шепоты.

— Что там бормочет этот кретин?

— Да бухой он, разве не видишь?

Рахмани отодвинул стул и пошел к выходу, на бегу кивнув Снорри. Его окружали вспышки и пристальные круглые глаза телекамер. Вероятно, это был самый удачный момент сказать им про Великую степь, про Зеленую улыбку, про подарки Тьмы и про Янтарный канал, который надо скорее вскрыть, чтобы вместе жить в мире и доброте…

Но он ничего им не сказал.

Потому что больше не верил.

Он бежал, разыскивая клочок сырой земли, но повсюду расстилался асфальт или гранитные плиты. Снорри с доктором еле поспевали за ним в потоке машин. Машины никуда не ехали, они дымили и фырчали, выстроившись в пять рядов вокруг величественного собора. Золотой его купол сиял под лучами Короны, чуть ниже по лесенкам карабкались любопытные люди. Люди были повсюду, они сновали среди машин, курили, смеялись, целовались, ругались. Люди напирали тысячной толпой, но никому не было дела до умирающего дома Ивачича…

— Дом Саади, вон там, в парке, есть земля, — догадался Снорри.

— Не годится, — на бегу откликнулся Ловец. — Посмотри, там даже лежат на траве, а мне нужна тишина!

В проходном дворе встретились крепкие подростки с пивом.

— Э, брателло, гля, цацки какие навесил! Эй, ты что, пидор, в ухе такое таскаешь? Гля, и на локте тоже, охренеть!

— А чё морду тряпкой обернул? Слышь, с тобой говорят, ты чё такой борзый?

Двое заступили ему путь, Ловец ткнул им пальцами в глаза. Затем обернулся к третьему, который настигал его с ножом. Снорри летел со всех ног, в глубине подворотни, но не успевал.

— Дом Саади, не убивай его! — Очевидно, водомер издалека ужаснулся горящим глазам Ловца.

— Я никого не убью, — пообещал Саади.

Он позволил дворовому хулигану дважды пырнуть себя в живот. Затем фантом рассыпался, а слегка пьяному юноше показалось, что в грудь его ударили раскаленной рельсой. Когда он очухался, лежа среди отбросов в перевернутой помойке, оказалось, что золотой нагрудный крестик вместе с цепью намертво приварились к груди. Было так больно, что юный борец за права большинств заплакал. Однако его слезы мигом высохли, стоило увидеть, что сделали с его друзьями. Те ползали на четвереньках, натыкась друг на друга, безнадежно пытаясь вернуть зрение…

«Покровитель Аша Вахишта, отец ахуров, изгоняющий дэвов, во власти твоей…»

— Дом Саади, я отвезу вас по воде, но по очереди…

— Нет, найди мне чистую землю.

Относительно чистую землю разыскали в соседнем глухом дворике. Рахмани скинул обувь, поплотнее прижался пятками к тверди. Стоило ему повторить первые слова формулы, как в окружающих домах со звоном взорвались и погасли лампы, все до единой.

«Аша Вахишта, очисть землю от скверны, Аша Вахишта, очисть нас от зла…»

— Снорри, я отвезу лекаря на себе.

— Я понял, дом Саади. Не беспокойся, я вас обгоню.

— Не надо обгонять, будь осторожен.

Праведная мысль…

Праведное слово…

Праведное дело…

Перед тем как совершить первый прыжок, Ловец с привычной горечью подумал, что все повторяется. Как раз в это время на родине парсов месяц Сириуса уступает месяцу Бессмертия, цикады беснуются в огненных кронах кипарисов, а сыновья премудрого Ормазды, Спента-Майнью и Ангро-Майнью, схватились в особенно жестокой битве над краем горизонта.

Все повторяется.

Когда-то, немыслимое число лет назад, он впервые вошел под своды Бахрама, робеющий, узкоплечий подросток, влекомый рукой отца. Только был вечер, сиял огненный закат, сплетались в вечной битве сыновья Всевидящего. Он только вошел, но этого оказалось достаточно, чтобы навсегда ввязаться в битву. В который раз Саади признал, что Учитель всегда прав. Слепой Учитель несколько раз повторил, что в битве сыновей Ормазды не бывает наблюдателей. Кем бы ты ни родился, ты участвуешь в битве тьмы и света. Даже если тебе кажется, что ты стоишь в сторонке. Можешь не сомневаться, что, поджидая в сторонке, ты приветствуешь тьму. Так повторял мальчикам-жрецам Слепой старец.

— Не бойся, закрой глаза. — Рахмани подхватил худощавого лекаря на руки.

Толик уже привычно зажмурился, обнимая дипломат, набитый рублями и долларами.

Первый прыжок, как всегда, перенес Ловца на пару гязов. Зато второй, к его немалому удивлению, позволил сразу долететь до владений великого Эрксмана. Спускаясь, он протаранил кусты, сломал пару молодых деревьев и до полусмерти перепугал старушек на лавке.

— Уже можно смотреть? — потирая ушибленный бок, спросил Ромашка.

…Бородатый Аркадий ждал их в вестибюле. Его красные от бессонницы и табака глаза непрерывно моргали. В приемном покое хирургического отделения царил хаос. Медики сновали вверх и вниз по лестницам, собирались стайками и рассыпались по углам. Помещение было сложно узнать. Мебель выглядела так, словно здесь недавно потоптался носорог. Собственно, примерно так все и произошло.

— Они припрутся с минуты на минуту! — Аркадий еле поспевал за Рахмани вниз по крутой лесенке. — Осторожно, здесь труба… Никто же не понял, что произошло, сейчас все наверху. И кафедральное начальство, и наши службы все, и военная кафедра. Там такое, там куски тел… он их просто порвал, как кукол. Осторожно, я тут вывернул лампы… Ой, за нами кто-то…

— Это Снорри, не бойся.

— Он играл… я хочу сказать, ваш Поликрит, он играл на своих гуслях и очень красиво пел. Это стоит отметить, хотя я дважды просил его петь потише. Как только вы уехали, начался наш обычный обход, профессорский. Толик оформил вашего Зорана как сербского туриста, с гнойным аппендицитом. Особо пометил, что пациент не говорит по-русски, так к нему никто и не приставал…

А эти, с корочками, приперлись и сразу взяли в оборот заведующего отделением. Да они и не показывали толком удостоверений, взмахнули у него перед носом, и все. Это ж такая публика. Они стали требовать, чтобы им вызвали дежурную ночную смену, а кого вызовешь, кроме меня? Я сказал, что все спят, что ты телефон отключаешь всегда нарочно, а где живешь — понятия не имею. Тогда ихний старший заявил, что он-де прекрасно знает, где ты живешь. Что живешь ты прямо тут, под лестницей, и чтобы я ему не морочил голову, не то заберут…

— Это черт знает что! — простонал Толик.

— Короче, они насели, кто была та женщина, что лезла в окно ночью, кто был тут еще, откуда привезли раненого, они дозвонились домой Леночке, заставили ее приехать, а девчонка только прилегла отдохнуть… А потом объявили, что, раз никто не может им показать документы на пациента, они его забирают с собой. Тут, конечно, наши все встали горой, парень-то под капельницей, его трогать нельзя… Осторожно, здесь труба…

— Поликрит, это я, Саади. — Ловец постучал в запертую дверь.

С той стороны послышался звон и грохот. Центавр отворил, настороженно вглядываясь в полумрак. Он с головы до копыт перемазался в известке и паутине, грива окончательно превратилась в мочало, на боках запеклась кровь. Изнутри двери своей подвальной темницы он привалил рентгеновским аппаратом, рядами кресел и потрепанным пианино без половины клавиш.

— Рахмани, где Женщина-гроза?

— Где Зоран?

Они выкрикнули свои вопросы одновременно.

— Гиппарх, что ты натворил? — По меркам Македонской империи, Снорри проявил неслыханную фамильярность. — Тебя самого только ночью зашили, куда ты снова полез?

— Он позвал меня. — Центавр мотнул головой в сторону бородатого доктора. — Они забрали Ивачича. Я сказал: оставьте его. Тогда они бросили его на пол и побежали. Но когда я поднял его на руки, они стали подло стрелять мне в спину.

— Они ранили его дважды, — дополнил Аркадий. — Феноменально крепкий организм, и кровотечения почти не было. Но они прострелили его насквозь вместе с вашим другом…

— Я спрятал Зорана под чужой койкой, — пророкотал центавр. — Я вышел к ним без оружия и предложил честный бой…

— Честный бой получился коротким, — мрачно хохотнул бородач. — Я боялся, что он и мне, за компанию, расколет череп. А он потом вышел во двор и перевернул в Карповку их машину, вместе с водителем…

Зоран метался в беспамятстве, его больничная пижама пропиталась потом. Швы снова кровоточили. Свежие дырки от пуль не выглядели особенно устрашающе, но лекари разом охнули и переглянулись. Поликрит не нашел ничего лучше, как уложить приятеля на кусок рубероида, поверх теплотрассы.

— Прошла навылет?

— Его срочно надо на операционный стол!

— Я боюсь, что легкое…

— Пневмоторакс?

— Я его никому не отдам, — набычился Поликрит. — Рахмани, они хотели выкрасть его…

— О господи! Здесь еще одна рана! Осторожно, приподнимем его… Что за несчастный день у парня! Чем вы заткнули ему пулевые отверстия? Паклей?

— Тем же, чем и себе. — Бывший гиппарх небрежно продемонстрировал сквозные раны у себя в бедре и в правом боку. — Мы оба — воины, а не трусливые бабы. Но я его никому не отдам. Рахмани, мне пришлось убить их, они стреляли из пистолей, очень больно…

— Если бы не Поликрит, они бы выкрали его, — подтвердил Аркадий. — Кто-то продал нас. Или шли по следу вашей подруги. Что она еще натворила?

— Но мы не можем оставить его так, он умрет. — Ромашка инстинктивно стал закатывать рукава. — Хорошо, если вы не доверяете нам, давайте отнесем его в операционную вместе. Мы обязаны срочно удалить вторую пулю и откачать воздух. Слышите, он свистит при каждом вздохе?

— Тихо, тихо! — Аркадий поднял палец. — Слышите, сирена? Это милиция, уже тут. Теперь только вопрос времени, когда они догадаются сунуть нос в подвал.

— А что, если?.. — Толик хитро взглянул на Вора из Брезе. — Что, если пропилить стену? Аркаша, помнишь, в четвертой секции?.. Там, кажется, столовское оборудование свалено, ванны и кровати?..

— Верняк! — хлопнул в ладоши Аркадий. — Там есть забитая дверь в подвал терапии, можем выйти с другой стороны.

— Показывайте вашу забитую дверь. — Два Мизинца уже расстегивал плащ.

По лестнице снова топали. С низкого потолка сыпалась штукатурка. Заляпанные лампочки раскачивались, словно под ветром.

— Ра… Рахмани… — дом Ивачич нащупал руку друга своей ослабевшей ладонью. — Рахмани, где она?

Саади вознес короткую молитву. Все, что он мог сделать. Слепые старцы научили его многому, но удерживать жизнь в чужом теле Ловец Тьмы не умел.

— Она здорова. Она любит тебя. Она скоро придет за тобой. Ты слышишь? — Саади склонился ухом ко рту друга. — Зоран, ты должен жить. Ты первый, из кого вынули уршада, слышишь? Зоран, не молчи!

— Я понесу его. — Поликрит просунул под спину Ивачича свои могучие лапищи.

Наверху грохотали сапоги. Подвальную дверь пока не трогали. Снорри уже вовсю пилил толстые доски.

— Простите, я должен вам сказать, — Аркадий деликатно ждал, пока Рахмани не убедился, что раненый снова без сознания, — эти личинки, уршады… они убивают рак.

— Кого убивают?

— Толик, ты им ничего не сказал? — Аркадий замялся.

— Не успел…

— О чем вы? Какой такой рак?

— Это такая болезнь. Смертельная, от нее гибнут миллионы людей. Оказалось, что уршад убивает болезнь. Начисто. Насовсем.

— Но… ты же обещал мне, что сожжешь их? — набросился Саади на старшего хирурга. — Ты разве не слышал?! Может погибнуть целый город!

— Никто не погибнет.

Аркадий закатал рукав и продемонстрировал Рахмани следы укусов. Ловец и центавр разом отшатнулись.

— Никто не погибнет. У Лизаветы то же самое.

— И у меня. — Толик Ромашка покраснел. — Мы сделали это еще ночью. Сначала попробовали на собаке, пока вы смотрели телевизор.

— Он кусает, но не внедряется. Очевидно, мы невосприимчивы к яду этой твари, никто из нас. Зато они растворили метастазы у Жуховицкого. Профессор уже бегает по палате, там вся кафедра в истерике бьется…

Рахмани сжал голову руками. Он вынужден был ненадолго присесть. Все это казалось диким сном. Личинки уршада, которые не проникают в тело. Болезнь, от которой гибнут миллионы. Умирающий Зоран. Пропавшая Марта. Какой-то неизвестный Жуховицкий бегает. Поликрит убил четверых из тайной стражи.

— Вы не понимаете? — Ромашка присел рядом, приобнял Ловца за плечи. — Теперь мы нуждаемся в ваших уршадах. Во всех, до единого. Какие они там — бородавчатые, красные — наверное, неважно. Я сам отправлюсь их ловить!

18 Река детства

Наставник Хасимото, как всегда, оказался прав. На зимних состязаниях я заняла второе место в своей группе и особенно гордилась тем, что наставники не проводили различий между юношами и девушками. На показательные бои явился сам сегун с большой свитой, и, по обычаю, приехал императорский военный министр.

Я участвовала в боях с длинными нунчаками, с шестом, с палками и в трех танцах над ручьем. Если прежде я больше всего боялась опозориться на скользких камнях, едва видных на перекатах, среди ледяных радуг, то теперь, стоило крохам волнения пробраться в душу, я вспоминала свой цветок. Мой алый, мой неповторимо-прекрасный цветок распускался каждое утро подле скрытого горного озера, я находилась далеко от него, но чувствовала все, что с ним происходит. Через ежедневный неприхотливый цикл моего любимого цветка я постигала неразрывное единство мира, священное тримурти бога и священное тримурти трех сестер, соединенных сосудами Янтарных каналов.

Мне легко дались упражнения, поскольку ничто не могло помешать созерцанию, даже если бы сам император Консю пожелал отвлечь меня беседой или сразиться со мной на палках.

Снег выпал еще трижды и пролежал до поздней весны. Уже запели в темных прогалинах горные эдельвейсы, уже орлы принялись искать себе пару, а зима все не покидала страну Бамбука. В один из дней я вместе с девочками трудилась на расчистке дорожек, когда меня вызвал отец-привратник.

— Три новости есть для тебя, Женщина-гроза, и все три — добрые, — рассмеялся он, поразив меня до глубины души. Редко, крайне редко этого тихого религиозного человека видели веселым.

Я покорно сидела на пятках, ожидая продолжения.

— Первая новость. Посланник военного министра прислал письмо мастеру Хасимото. Они хотели бы нанять на службу троих лучших учеников нашей школы. В письме указано и твое имя… Обязанность отца-привратника тебе кое-что объяснить. Служба в охране его императорского величества, а также их императорских высочеств — это высшая и лучшая карьера, о которой может мечтать ученик. Восемь самых известных школ каждый год с ревностью следят, кого пригласят на государственную службу…

Вторая добрая новость, о которой велено сообщить, тебе уже известна. Наставник Хасимото уже год не может подобрать второго помощника, тебе предлагают занять это место. И третья новость. Через два лунных цикла, когда очистится пролив, из порта уйдет первый торговый караван в страну Хин. Они поднимутся вверх по реке Янцзы до новой Александрии, заложенной три года назад сатрапом Клавдием. Ты об этом городе, конечно, ничего не знаешь…

Оттуда часть каравана, под охраной гоплитов, двинется по новой дороге в страну Вед. Точнее, их цель лежит дальше. Караван пойдет до Шелкового пути и дальше на запад, до Багдада… Наставник Хасимото считает, что ты можешь отправиться домой. У тебя есть три недели, чтобы обдумать три добрые новости. А теперь — ступай, надо убирать снег!

Я вышла из домика отца-привратника, как пьяная. Для меня не могло существовать выбора. Старый Хасимото оказался прозорлив и мудр, он пришел проститься со мной в последний момент. Мне подарили теплую одежду, кинжал и превосходный наборный меч, которого, я, к несчастью, позже лишилась. Последний раз, по традиции обители, мне коротко обрезали волосы, последний раз я приняла участие в утренней медитации и упражнениях на столбах, с завязанными глазами.

— Прощай. — Хасимото дал мне нужные документы; считалось, что я официально нанята на службу в охрану каравана и даже получаю скромное жалованье. — Ты прожила тут три года, не зная отдыха и праздности, и чему ты научилась у нас?

— Мои знания и умения подобны крошечному зерну, — ответила я. — Но одну вещь я знаю точно — мир един и связан, и нет силы, способной разорвать это единство.

— Очень хорошо, — улыбнулся наставник.

Больше я его не видела.

Спустя несколько томительных дней корабли с желтым кругом Короны на парусах вошли в устье Янцзы. А еще спустя две недели скучного плавания я увидела рукотворные холмы, накаты из огромных бревен и стены из белого камня, вздымавшиеся на сорок локтей и даже выше. Такие города крестьяне Поднебесной не строили.

Это росла очередная Александрия, столица наместника Леонида, который демонстративно не стал устраивать резиденции ни в одной из столиц империи Хин. Впрочем, я с детства знала, что македоняне никогда не размещают своих военных факторий внутри чужих городов.

Мы причалили. Собственно, мы не смогли бы идти дальше, реку перегораживали две высокие триремы, связанные цепями. По бортам, над весельными палубами, возле стрелометов выстроились воины в сверкающей броне. Никто не мог преодолеть речную заставу без уплаты пошлины. Пошлину собирали на берегу два рослых катафракта, с головы до ног закованные в бронзу. Полуголые рабы наполняли мешками чаши громадных весов. Целый ряд подвод, под охраной гоплитов, готовился сбросить товары на склады Македонской империи. Я смотрела во все глаза. Впервые я воочию увидела, как забирают себе свою долю хозяева тверди.

Александрия меня потрясла смешением рас, обилием недоделанных, но помпезных монументов и… толпами слегка пьяных центавров. Еще на пристани я моментально напряглась, памятуя проклятых гандхарва, но торговцы меня успокоили. Оказывается, гордые фессалийцы не имели ничего общего с лесными разбойниками. Они кичились потомственной армейской службой, каждый носил чеканку, посвященную битвам и победам, в которых участвовал, каждый владел в далекой греческой земле наделом земли, плодородными садами и рабами. Эти полукони пользовались уважением самого диадарха Аристофана.

Мне повезло встретить его роскошный выезд. Командующий конницей приветствовал толпу ленивыми взмахами руки, но встречному подразделению центавров он серьезно отсалютовал мечом. Капитан нашего каравана сообщил, что формальности улажены, и завтра на рассвете нас пропустят выше по течению. Торчать на пристани было скучно, навещать хинских крестьян в джунглях я не собиралась, зато всей душой стремилась попасть внутрь македонской крепости.

— Вы можете ходить везде, кроме запертых кварталов, — напутствовал нас капитан. — В любой Александрии помните несколько правил. Не оскорблять память великого Искандера, не высмеивать их богов, не оспаривать их воинскую доблесть.

После долгого плавания мы истосковались по твердой земле. И команда, и купцы, и солдаты. Мы ринулись к распахнутым воротам, и новая столица закружила нас в пляске удовольствий. За стенами Александрии мне открылся совершенно новый мир. Запрокинув голову, я наблюдала, как на лебедках устанавливают позолоченную статую Гефеста, как через систему блоков отдельно поднимают голову бога и насаживают на шток.

Десятки каменщиков с грохотом заколачивали в землю булыжники, старшины растягивали бечевки, обозначая строгие углы будущих жилых кварталов. Две дюжины рабов налегали на рычаги, раздувая меха кузниц. Огонь плакал и ревел, мускулистые кузнецы казались титанами; одни синхронно взмахивали молотами, другие направляли щипцами раскаленные заготовки, третьи опрокидывали их в ледяную воду и снова возвращали в горнило. До этого дня я никогда не видела, как льется жидкий металл…

На обширной площади возводили стену вокруг Янтарного канала. Черное зеркало воды издалека казалось кляксой чернил на золотом песке. При мне из канала вылетела кавалькальда воинов, сияние их доспехов резало глаза. Дежурная ила немедленно перестроилась коридором, оттеснив любопытных в стороны. Передний всадник, с лицом обветренным, надменным и хищным, поравнявшись со мной, откинул шлем. Песчинку мы глядели друг на друга, затем бородатый военачальник пришпорил коня и умчался в цитадель из розового мрамора. Эскорт с гиканьем кинулся следом.

Так я впервые встретила наместника.

За рядом временных казарм утаптывали площадку будущего амфитеатра. Под навесом трудились резчики. Впервые я наблюдала, как под руками кудрявых греческих мастеров рождались гордые профили философов и полководцев. За кварталом резчиков рабы трамбовали землю на дорожках новенького ипподрома. Чуть дальше, на огороженном дворе, сотник тренировал в пешем строю взмыленных пелтастов. Воины вместе и поочередно кидались на землю, заслонялись щитами, кололи копьями, снова вскакивали, уклонялись от невидимых мечей, снова делали резкий выпад… Многие их движения показались мне лишними, напыщенными и даже смешными. После трех лет ежедневных упражнений в школе Хрустального ручья мне казалось диким, что нужно таскать на себе столько металла и что, сражаясь с единственным противником, надо так себя изматывать.

Целая бригада плотников возводила трибуны ипподрома. Другая бригада с невероятной скоростью превращала свежесрубленные стволы в гладкие, ровные доски. При этом они использовали инструменты, о которых я даже не слышала. С помощью системы колес и шестерней с невероятной быстротой возводились стены храмов, по наклонным пандусам втягивали бронзовую квадригу коней. Конями правила грозная женщина в тоге и венке. В центре города афинские мастера поднимали стены малой цитадели, предназначенной для высшего командования. Я увидела идеально отполированные линзы светового телеграфа, который завезли с Зеленой улыбки. Я впервые увидела механические часы, отбивавшие время сразу в шести столицах. Я побывала под куполом обсерватории, хотя еще долго потом не могла запомнить это слово. Седой красивый старик чертил на белом холсте тонким мелком, а его помощники послушно расставляли камни с прорезями вдоль узких окошек купола…

Я долго стояла возле игроков в шары и в кости, пытаясь понять смысл их счастливых и горестных воплей. Я слушала, как центавры соревнуются в игре на кифарах, чужие песни на их рокочащем языке, их шумные рукоплескания и звон заздравных кубков. Издалека я с опаской следила за жертвенными огнями в недостроенных храмах. После вынужденной близости с орисским богом Сурьей мне не хотелось приближаться к чужим алтарям. Смуглые рабы вовсю таскали по бамбуковым лесам тележки, укладывали балки перекрытий, а внизу жрецы уже резали скот и зажигали десятки факелов…

Неприятность случилась со мной в квартале оружейников. Я тихонько двигалась в толпе, вплотную за экипажем сборщика налогов. Дюжие солдаты с бляхами на груди останавливали коня, сборщик выдавал очередному торговцу узкую глиняную табличку с датой, пересчитывал монеты и трогался дальше. Если случалась малейшая заминка, солдаты с лязгом опускали железные перчатки на рукояти мечей. Так я столкнулась с безжалостной и хладнокровной поступью империи.

Внезапно меня кто-то ощутимо прихватил за зад. Я развернулась к противнику приемом «взлет орла» — это когда одновременно с полным разворотом меч вынимается из ножен, но бьет без замаха, лишь силой инерции туловища.

Позади гоготали двое. Третий прижимал к груди рассеченную руку. Я лишь слегка пустила ему кровь, не повредив сухожилий. Товарищи сняли с него бесполезную теперь перчатку. Это были полупьяные пелтасты, с оловянными картушами на плечах, в легких, самых дешевых и неказистых, доспехах. Зато каждый щеголял тяжелой спатой и пурпурной перевязью. Тогда я еще не разбиралась в знаках отличия и наградах империи, я вряд ли отличила бы рядового, назначенного собирать хорошую обувь с мертвых, от командира тысячи.

— А-а-а… о-о-о…

Я не понимала, о чем он плюет мне в лицо, но оказаться в пределах досягаемости моего гибкого меча этот негодяй опасался. Он прыгал вокруг, потрясая оружием, и что-то кричал, указывая на меня.

Вокруг нас собралась толпа. Я намеревалась выскользнуть незаметно, но рослые мужчины держались сомкнутым строем.

— Это же девчонка, — один из солдат попытался сдержать товарища, — пойдем, охота тебе связываться?

Его слова я поняла, потому что солдат родился не в Македонии и строил фразы нарочито четко.

Мне совсем не хотелось ввязываться в драку. Тем более удивительным казалось мне, что никто из начальства не пытается нас разнять. Если бы подобное произошло на улице любого городка в стране Бамбука, спустя кувшин песка прискакала бы конная стража сегуна, и всех загнали бы в тюрьму.

Неожиданно двое приятелей моего обидчика кинулись на меня. Причем один попытался схватить меня голыми руками, а второй помахивал спатой, словно отгонял мух. Очевидно, они приписали мою скромную победу случайности.

Круг раздался, впопыхах повалили тележку разносчика фруктов. Солдаты, охранявшие сборщика налогов, лениво оглянулись и… пошли дальше. Моя последняя надежда на мирное разрешение вопроса рухнула.

Я провела примитивный прием «удар заячьей лапы», а попросту повернулась к безоружному противнику спиной и согнулась, словно намереваясь бежать. Он сделал то, что должен был сделать всякий тупой пьянчуга, — схватил меня за бедра. Песчинкой позже он валялся, выпучив глаза, вывалив синий язык, и извергал из себя кислое вино пополам с пережаренным мясом.

Я угостила его пяткой в пах и рукоятью меча — в грудной узел.

Праздные горожане взвыли от счастья, их ожидала славная комедия. Только прожив месяц в другой Александрии, я поняла, что иного ждать от них не стоило. Почти всякий, имевший право на строительство дома или промысел в столице сатрапии, служил раньше в войсках. Для этих мужчин не существовало иной забавы, кроме как хорошая зубодробительная драка. К сожалению, я им такого удовольствия доставить не могла, потому что сцепилась с настоящим солдатом.

Ведь я оказалась в щекотливом положении. Убить или поранить кого-то из солдат славной Македонии — означало стать врагом самому владыке тверди. Впрочем, наследник Искандера, скорее всего, не узнает, что у него существовал личный враг. Так быстро меня казнят.

Второй пехотинец, надо отдать ему должное, быстро протрезвел. Он легко заскользил по кругу, пробуя мою оборону короткими клевками.

— Ставлю на девку пять драхм! — провозгласил кто-то в толпе.

— Двадцать — на Кассия!

— Принято!

— Эй, посматривайте там! Не ровен час, заметят…

Его меч был втрое тяжелее моего, да и сам Кассий весил вдвое больше. Он скалил черные зубы, показывал мне язык и всячески веселил публику. Отбивать его удары плашмя мне стало больно спустя несколько песчинок, он едва не вывернул мне плечо. Мой наборный меч сгибался и звенел. Но зато я убедилась, что иным способам боя отважного Кассия не учили. Он тупо пер вперед, накатывался и отскакивал, как бык в узком загоне.

Несколько позже капитан нашего корабля, опытный царедворец, растолковал мне нашу общую ошибку. Нельзя было выпускать меня на берег в мужском платье, для грубой солдатни это лишний повод поиздеваться. Лучше оставаться женщиной, ведь никому не известно: вдруг ты жена или любимая наложница кого-то из иерархов, верно?

Протанцевав с ним пару кувшинов песка, я поняла, что невредимой гуляки меня не выпустят. Товарищ Кассия, которому я порезала кисть, вернулся, уже забинтованный, и жаждал моей крови. Он орал оскорбления на трех языках, показывал мне гадкие жесты и изображал, будто хочет попасть мне сзади копьем между ног.

Я резко остановилась, последний раз добавив к инерции чужого меча свой вес. Доблестный Кассий перехватил гарду обеими руками, потянул меч на себя и вверх, избитым приемом «малая колесница». Я отступила, ожидая, когда голова его повернется следом за корпусом.

Он оправдал ожидания. «Малую колесницу» пелтаст провел безупречно, его спата со свистом описала двойную восьмерку. В наступательном строю, при поддержке с флангов, он изуродовал бы сразу двоих, но в бою с девчонкой допустил привычную ошибку.

Отвернулся. Совсем немного.

Я упала влево. Как только он по инерции отвернул голову, я проткнула ему правый бок. Я старалась не повредить ничего, кроме межреберных мышц, и мне это удалось. Наставник Хасимото мог бы гордиться.

— Пятьдесят драхм на девчонку! — заорал кто-то в кругу. — Эй, кто примет ставку?

— Я тоже — пятьдесят!

Кассий пошатнулся, перебросил меч в левую руку. Правую руку со вскрытым ребром не слишком-то поднимешь. Я приставила острие катаны к его горлу. Кассий криво ухмыльнулся и отбросил меч.

— Трус! Уступил девчонке!

— Дурни, разве не видите, она обучалась в островной школе! Она уделает любого из вас!

Купец, возле лавки которого мы схлестнулись, умолял нас уйти, но никто его не слушал. Каждый выпад, каждый удачный или неудачный удар сопровождались ревом луженых глоток.

Забинтованный приятель Кассия не выдержал, напал на меня сзади. Но я его ждала, хотя со стороны могло показаться, что я сплю стоя.

Ничто не может прервать созерцания. Отмахиваясь от троих бездарных пьянчуг, я наслаждалась божественными переливами кифар, я следила, как рабы укладывают мраморные фронтоны на анфиладу храмовых колонн, и вспоминала бархатные пальцы Рахмани…

Приятель Кассия ткнул меня в спину копьем. Пока он тянулся следом за древком, я, не оборачиваясь, разрубила его копье на пять частей.

Стало тихо. Один ползал, поскуливая, держась за живот. Другого раздевали и бинтовали в сторонке друзья. Третий пристально разглядывал обломок копья. Я не удержалась и нанесла ему еще один удар, «ласку молнии».

«Ласка молнии» проводится вращением плечевого сустава, кисть зависает почти неподвижно, отчего несведущие зрители не успевают заметить главный момент — когда клинок разворачивается и режет второй раз.

Я срезала ему шишак на бронзовом шлеме, а обратным движением освободила его макушку от лишних волос.

Торговцы, солдаты, носильщики, жрецы — все заревели и замахали руками. Комедия удалась. Я понадеялась, что мне хотя бы теперь удастся скрыться, но внезапно очутилась в пустоте.

Свистящих и гогочущих зрителей словно сожрали бесы. Зато надо мной возвышался тот самый роскошный всадник на рослом глянцевом жеребце. Наконечники бронзовых копий уперлись мне в грудь.

— Дай! — блистающий воин протянул открытую ладонь. В ней поместились бы две мои руки.

— Дай ему свой меч! — шепотом подсказали сзади. — Ты оглохла? Отдай свой меч!

Я взвесила силы. В меня целились из четырех арбалетов. Только что я совершила преступление против империи, а этот суровый человек, вне сомнения, был здесь крупным начальником.

Я поцеловала меч и протянула его, рукоятью вперед. Человек в блестящих доспехах с интересом провел пальцем по лезвию, показал окружающим кровь на пальце. Его подчиненные вежливо заохали.

— Откуда ты родом? — спросил всадник. Он говорил, не напрягаясь, но его голос походил на рев океанской волны. Он согнул мой меч, отпустил, помахал им, поцокал языком. Было очевидно, что такое оружие он держит впервые.

Я назвалась, но так и не сумела перевести на язык империи мое имя.

— Диадарх приказывает тебе обнажить голову!

Даже без любимого меча я легко бы убила этого хама и еще пятерых из его свиты. Или даже шестерых. Остальные десять разорвали бы меня на части.

Поэтому я вновь решила не прерывать медитации и подчинилась.

В ответ военачальник тоже снял шлем. Плюмаж из павлиньих перьев подмел козье дерьмо в дорожной пыли. Он смотрел на меня, не моргая, точно лик Вишну, нарисованный на глиняной ступе. Нет, пожалуй, его черты выглядели даже грубее.

— Отдай мой меч, — попросила я.

— Диадарх приказывает тебе явиться в цитадель после вечерней жертвы Гефесту. Если хочешь получить назад свой меч, назовешь себя у западного входа.

Диадарх развернул коня, едва не затоптав меня, свита кинулась следом. Боги не наградили хозяина Александрии ни красотой, ни умом. Однако от него исходил настолько сильный запах власти, запах истинно мужской воли, что я не посмела перечить.

— Кто этот задавака? — спросила я притихших лавочников.

— Задавака? Ты кого так назвала? — развеселились торгаши. — Это же сам наместник Леонид! Спаси тебя Гера от его гнева.

— Ваш наместник для меня не хозяин, — задиристо объявила я.

— На тысячу стадий в каждую сторону он заменяет самого наследника Искандера. — Пожилой солдат почтительно отсалютовал ускакавшему командиру.

Так я лишилась катаны, которую вручил мне лично наставник Хасимото. Несколько дней я рвала на себе волосы, но потом успокоилась. Я рассудила, что наставник не стал бы на моем месте печалиться. На моем месте он порадовался бы чистому небу. А главное — наставник порадовался бы, что триремы Леонида, запиравшие Янцзы, остались позади.

Я возвращалась домой.

…Матери Красные волчицы ждали меня над ревущими порогами реки моего детства. Их никто не мог предупредить, что я возвращаюсь, их даже не могли предупредить, что я вообще жива, но Красным волчицам не требуются слова.

Я плакала впервые с того момента, как меня клеймили раскаленным жезлом в храме Сурьи. Я плакала, не сдерживаясь. Изумрудный лес обнимал меня, постаревшие мужчины и женщины со знакомыми глазами окружали меня теплом. Я с трудом узнавала тех, у кого безжалостное время вырвало почти восемь лет. До меня не сразу дошло, что годы эти украдены в первую очередь у меня.

— Я встретила мужчину…

— Мы знаем. — Мать-волчица баюкала меня, как маленькую.

— Он обещал найти меня…

— Мужчины часто дают обещания. Особенно когда им кажется, что они влюблены.

— Нет, он не такой! Он спас меня, он разгромил пиратов. Он непременно найдет меня! Я слышу, как бьется его сердце.

— Хорошо, хорошо, в таком случае ты его наверняка не потеряешь, — успокоили меня волчицы. — Но завтра тебе может стать не до спасителя. Наместник Леонид собирается строить дорогу прямо через земли народа раджпура. Он намерен соединить заброшенный город Скорпионов с крепостью на Шелковом пути. Наверняка Леонид захочет построить заставу у нижних порогов. Он поселит там освобожденных рабов, так всегда делается.

— Кто? Наместник Леонид? — Я медленно возвращалась со сказочных небес к шумной реке детства. — Он отобрал у меня меч. И он не может быть наместником, он строит Александрию в нижнем течении Янцзы…

— Ты знакома с самим наместником сатрапа? — Матери-волчицы переглянулись в немом изумлении.

Тогда я поведала им, как ввязалась в драку и как сбежала из столицы, не дожидаясь вечерней жертвы во славу их Гефеста, или как его там…

— Сам наместник приглашал тебя, и ты отказала ему?!

Мне показалось, что старшие волчицы как-то странно посматривают на меня. Вместо того чтобы радоваться моему чудесному избавлению, они печалились.

— Только вчера бадайя принесли вести с Шелкового пути. Далеко на севере Синяя Орда разорвала мирный договор с Батором. Сатрап объявил о закладке новой крепости в верхнем течении нашей реки. Отсюда около тысячи гязов. Всем владельцам Янтарных каналов предписано пропускать только войска империи. Леонида повысили в должности и срочно вызвали сюда…

— Тебе выпала прекрасная возможность вернуть свой хваленый меч, — добавила Мать Айноук.

— Я куплю себе другое оружие, — разволновалась я. — Смотрите, у меня теперь куча денег! Я куплю себе оружие, а вам — целое стадо быков и рабов…

Я показала им пояс, набитый драгоценностями Одноглазого Нгао и моего любовника джайна. Но Красные волчицы не вдохновились сиянием сапфиров и изумрудов.

— Ты вернешься за своим мечом, девочка.

— Но я… я не хочу его. И у меня есть другой мужчина, которого я полюбила!

— Любовь, любовь… — прошамкала Мать Айноук. — Она слаще пчелиного меда, пьянее коричневой шиши, сильнее песочных ураганов, больнее укуса гоа-гоа-чи… Так ты веришь, что твой огнепоклонник вернется за тобой спустя три года?

— Да, он непременно вернется. Мы обменялись тем, без чего трудно слышать аромат цветов и вкус пищи…

— Вы не встретитесь, — печально перебила меня старуха. — Через два года здешние леса вырубят, вдоль Леопардовой реки проложат булыжную дорогу до самого города Скорпионов, а оттуда — на Южный материк. На месте лесов, где наши мужчины охотились от зари времен, построят крепости для содержания черных рабов, которых погонят с Южного материка. Народ раджпура вытеснят на восток. Так решил новый наместник. Он жаждет выслужиться перед Афинами. Некому убедить его, что дорогу можно проложить на сотню гязов западнее, вдоль побережья…

Мое сердце превратилось в лед. Я пожалела, что не убила его тогда, в Александрии.

— Я непременно верну свой меч, — пообещала я, — а потом я вернусь сюда и дождусь своего воина.

Я выполнила оба обещания. И получила свою награду.

19 Женский зиндан

— Я прошу позволения повидать Маргариту Сергеевну Бо-гу-шар.

— Ослепли? Глаза разуйте. Сегодня свиданий нет.

— Дело в том, что у нас в семье произошло несчастье…

Мне эта твердая, сухая, как саксаул, женщина сразу не понравилась. Девочка Юля отвечала на ее лающие вопросы, а я уже знала, что надменную эту гадину мне придется убить. Или лишить памяти. Но, как известно, некоторых людей бесполезно возвращать в детство, они повторяют тот же путь или даже еще хуже.

Терновник не способен породить фиалку.

Девочка Юля честно делала все, о чем мы договорились. Она бесконечно приставала к высушенной ключнице, вымаливая хотя бы пять минут свидания. Кстати, за сутки я почти привыкла к их минутам, которые в полтора раза короче, чем на Зеленой улыбке. Я ждала в сторонке, завернутая в идиотский шерстяной саван, который русские по ошибке считают уютным и удобным платком. Ничего удобного нет и в помине; если нападут с двух сторон, не успеешь развернуться.

Впрочем, я уже поняла, как здесь привыкли отражать нападение и защищать свою честь. Здесь ложатся кверху лапками, а после жалуются друг другу, как их в очередной раз растоптали. Итак, я честно изображала глупую крестьянку, вдыхала вонь страданий, забытых здесь бессчетным числом растоптанных женщин, а Кой-Кой тем временем подыскивал подходящую щель.

— Уходите немедленно! — пролаяла женщина-саксаул.

Я пошевелила плечами. Кой-Кой сполз с меня, чтобы спустя минуту разогнуться по ту сторону обшарпанной железной двери. Он открыл нам, уже притворившись рослым «бобром», но, видимо, что-то не учел. Позже рыжая Юля объяснила мне, что у караульных в тюрьме другая форма. Женщина-саксаул впала в панику. Она задвинула решетку на своем окошечке, нажала на кнопку, а сама спряталась куда-то за угол.

— Домина, она убежала за подмогой. Мне кажется, нам следует спешить. — Кеа, как всегда, выдала несколько великих мыслей, но тут ее кваканье перекрыл дребезжащий звук. Он рос и ширился, точно одновременно трясли колокольчиками сотни прокаженных.

Мы не стали ждать, пока охранница вернется с подмогой. Мы побежали вперед, следом за перевертышем. Буквально через двадцать локтей нас ожидала следующая решетчатая преграда, за ней пыхтели двое в форме. Они вцепились в свои пистоли и почти не отреагировали на мою голую грудь. Мне стало немного обидно, но, поразмыслив, я сделала скидку на тяжеловесность северных мужчин.

— Юля, не выглядывай, иди только за мной! Падай, как только скажу!

Кой-Кой просочился сквозь решетку. Эти двое, не обратившие внимания на мои прелести, уставились на перевертыша, как на кикимору-альбиноса или как на водяного циклопа. Пока они раздумывали, стрелять или кинуться в бега, Кой-Кой навел на них автомат и приказал отпереть.

Эти двое показали себя умными людьми. Мы отняли их пистоли, вытолкали их в решетчатый коридор и заперли замок за собой. Меня невероятно насмешили их рожи! Наверняка они впервые встретили преступников, которые бежали не наружу, а внутрь тюрьмы! Я пожалела, что с нами не было моего сурового любовника Рахмани. Это тот человек, который умеет чувствовать слабые стороны каждой темницы, который умеет ходить по гладким стенам и отпирает любой засов…

К следующей двери Кой-Кой поумнел, он добежал до нее уже в виде точной копии предыдущего охранника. У того выпучились глаза, чтобы через секунду закрыться навсегда. Мой кинжал вошел ему точно в горло между прутьев. Медлить было нельзя, он готовился стрелять.

Кой-Кой успел просочиться внутрь до того, как тело рухнуло на пол. Противный звон преследовал нас повсюду, а позади грохотали сапоги. Здесь некуда было укрыться, мы все время бежали внутри клетки. Я остановилась дважды, творя формулу тупика и формулу колодца. Это задержало наших преследователей на несколько кувшинов песка, но затем мы очутились у первой развилки, в широком коридоре. Над нами, сквозь сетчатый железный пол, светили яркие лампы. По гудящей лестнице навстречу бегом спускались трое или четверо. Справа, в полумраке, виднелось сразу несколько дверей. По следу тоже спешили солдаты. Они задыхались, как стадо измученных буйволов.

— Кеа, куда?

— Направо. Она уже рядом, я слышу. Там много женщин. Там есть еще одна, способная к магии, но она задавила свой дар дурной травой и вином…

— Кой-Кой, направо!

— Домина, там заперто. Ключи у офицера, он с другой стороны… Домина, мне не нравится этот звук!

Мне тоже не нравилось, что бесконечное скрежетание сменилось прерывистым звоном, лампы в коридоре тоже стали моргать прерывисто. К тому же меня слегка потряхивало. Обычное чувство перед хорошей дракой, но мешал постоянный, крайне неприятный запах, царивший в этих мрачных стенах. Я бы затруднилась сказать, чем именно здесь пахло. Здесь отовсюду разило несвободой. Здешние камни настолько пропитались страданием, что, даже зажав ноздри, я не могла дышать свободно.

Кеа оказалась неправа. В этом городе не прижились колдуны, зато черная магия свободно плескалась здесь, подобно нефтяным озерам. Мы угодили в самый центр одного из таких озер. Здесь хотелось обернуться настоящей Красной волчицей, задрать морду к небу и выть…

По железной лесенке бегом спускались трое. Я расстегнула пояс, в петлях оставалось четыре метательных ножа. Для этих троих как раз хватало. Кой-Кой нацелил на них автомат, но я его остановила. До последнего момента, до самой крайней черты, мне хотелось удержаться от убийств.

Мы не затем пришли сюда, чтобы вести войну!

Двоих я остановила метательными ножами. Крошечного количества яда рогатой жабы, нанесенного на кончики лезвий, достаточно, чтобы превратить человека в бревно на сутки. Третий охранник сумел уклониться и первый выстрелил в нас. Пуля стала метаться, как раненая взбесившаяся оса, высекая искры из стен.

Я не удержалась от искушения и станцевала ему танец «мотылька на росе». Это один из самых сложных танцев, особенно когда скользишь навстречу пулям. Признаюсь честно, скользить навстречу оружию четвертой тверди оказалось много сложнее, чем обманывать рыцарей Плаща с их тяжеловесными мушкетами.

Он выстрелил четырежды, прежде чем я достала его незащищенное горло сэлэмом.

— Женщина-гроза, прошу тебя, не делай так больше! — Нюхач не на шутку перепугалась. — У меня от таких волнений полностью пропадает аппетит.

Я обернулась, недоумевая, что за новый лязгающий звук проник в каземат. Оказалось, что хозяева зиндана приказали закрыться решеткам, перегораживающим коридоры. Еще немного — и мы бы угодили в западню. Но Кой-Кой и Юля поступили умно — они подтащили двоих парализованных охранников и положили их так, чтобы помешать решетке закрыться. Отсюда и доносился повторяющийся лязг: железо натыкалось на мягкое тело человека и снова откатывалось назад.

— Отопри нам, — приказала Юля тому трусливому шакалу, что прятался за железной дверью в тупике. — Отопри, мы знаем, что ты здесь. Так будет лучше. Отопри, иначе придется тебя убить.

Возможно, она произнесла эту фразу не совсем так, я не слишком хорошо понимаю наречие руссов. Офицер не послушался. Я слышала его прерывистое дыхание за железным листом, я чуяла кислый смрад его ужаса: он боялся одновременно настолько многих вещей в этом мире, что мне стало жалко его.

Позади, за решеткой, которая бесконечно билась в бок лежащего тюремщика, отворилась другая дверь. В коридор выскочили сразу шестеро, среди них — тощая женщина-саксаул, которая не пускала нас на свидание.

— Ты сама виновата, — сказала я ей. Вряд ли она меня услышала, но увидеть успела. Чуть позже.

Я взлетела вверх, избавившись наконец от неудобного шерстяного платка. Я уцепилась снизу за решетчатый пол второго этажа, ногами обняла стальную скобу и замерла, поджидая, пока они добегут до меня. Они двигались медленно, прижимаясь к стенам. Очевидно, их здорово напугали три бездыханных охранника. Они столпились возле решетки, которая прыгала туда-сюда, а я все ждала, распластавшись под потолком, с кинжалом в зубах.

Кой-Кой тем временем нашел щель для своего пластичного тела. Я услышала, как вскрикнул тот, кто не желал отпирать нам дверь. Дверь отпер перевертыш, уже в облике своего нового визави, и впустил Юлю и нюхача внутрь. Там оказалось гораздо светлее, и потянуло свежестью. Юлина бабка находилась совсем рядом, она гуляла в тюремном дворе.

Те шестеро, что шли по нашему следу, оттащили спящего охранника и остановили судороги решетки. Когда они крадучись прошли подо мной, я спрыгнула вниз и напала сзади, на главного. Высокий офицер докладывал кому-то через трубочку, торчавшую у него в ухе, он переступал мягко и тихо, как пума на охоте, и непрерывно целился в открытую дверь. Он целился в светлый прямоугольник в конце коридора, куда только что спряталась Юля.

Его сердце громыхало так, что я нащупала бы его стилетом даже с завязанными глазами.

Рядом с женщиной-саксаулом шла другая женщина, широкая и опасная, как горная обезьяна. Прежде чем командир их группы упал, она единственная заметила меня и сразу выстрелила, даже не обернувшись. Но попала в своего товарища, которого я толкнула в спину. Второй из четверых мужчин схватился за ногу и с руганью скорчился на полу.

В ответ на выстрел Кой-Кой ударил очередями с двух рук, и мне ничего не оставалось, кроме как распластаться на ребристом железе. Кажется, Кой-Кой убил двоих и двоих ранил. Особой меткости ему не требовалось, но это чудо, что он с такого расстояния не задел меня.

Я прыгнула на того, кто уцелел под градом пуль. Это был крупный, вспотевший мужчина, он спрятался в дверной нише и прилежно целился туда, где только что стоял перевертыш. Он успел повернуть ко мне рыхлое зернистое лицо, и, как это порой случается, перед тем как нанести удар, я увидела его в детстве.

Потом я прирезала их обеих, сухую привратницу и широкую обезьяну. Второй я оказала крупную услугу: она была смертельно ранена в живот и мучилась бы еще очень долго. Женщина-саксаул выстрелила в меня дважды, прежде чем я сломала руку, сжимавшую пистоль. Мне повезло, что она плохо видела в темноте.

— Кой-Кой, спроси ее, почему она меня так ненавидит? — Я присела рядом, несильно ударила ее кулаком в нос и взяла ее за волосы.

Она даже не плакала, она ныла и тряслась. Из ее разбитого острого носа лилась кровь, но глаза оставались сухими. В них не было страха, только ненависть.

— Женщина-гроза, сейчас не время… — начала Кеа, но я ее оборвала. Они ждали меня в проеме самой последней двери, выводящей к женским камерам, но я не могла оторваться.

— Ты меня удивляешь, Кеа. — Я заговорила на македонском. — Разве тебе я должна повторить, что не опаздывает тот, кто никуда не торопится?

— Ты права, — согласилась Кеа. — Я не понимаю язык руссов, но чую мысли этой женщины. Ты зря тратишь на нее время, ее душа искалечена навсегда. Она ненавидит не тебя, домина, она ненавидит весь мир.

— Кой-Кой, скажи ей… Ты могла нам помочь, — обратилась я к женщине-саксаулу. — От тебя требовалось не нарушать закон, но проявить немного доброты. Ты могла помочь девочке, она так мечтала обнять бабушку. Всего лишь пять минут. Ты стреляла в нас, ты хотела меня убить, хотя до этого никогда не видела. Я прошу, объясни мне. Для меня это очень важно. Кой-Кой, переведи ей. Скажи ей, что мы отпустим ее, но пусть честно ответит — за что она нас ненавидит? За что она ненавидит тех, кому должна помогать?

Но охранница так и не ответила. У меня не было времени выдавливать из нее правду заклинаниями, к тому же следовало беречь силы. Я внушила ей, что стилет проткнул ее сердце.

Мы заперли за собой последнюю дверь и отправились искать бабушку. Я ошиблась, мы попали не во двор, а в квадратный зал с натянутой сверху частой сеткой. У Кой-Коя в руках очутилась связка ключей. Хотя нюхач сразу указала на нужную дверь, я вскрыла и другие камеры. Мой план требовал присутствия большого числа людей. Нам встретились две вооруженные охранницы, но они предпочли не связываться и сбежали.

Вначале робко, а затем все смелее из душных низких комнат повалили женщины. Большинство — молодые, но попадались и настоящие атаманши, как я себе их представляю. Одеты все были разношерстно, почти как на улицах Петербурга. Меня удивило, что многие свободно общались по те-ле-фо-ну.

— Ни хрена себе! Это что, революция? Кто бомбу кинул?

— Слыхали, собаки тявкают! Никак в четвертом блоке кто-то ноги сделал!

— Ща, сделаешь тут… Эй, а вертухайки где? Куды все подевались?

— Ой, девочки, гля, какая фря! Ой, а какие у нас столовые приборы! — Крепкая, коротко стриженная женщина обнажила золотые зубы. За ней, плотной группкой, выступали еще четверо, все татуированные, алчные, чем-то похожие на шакалов.

— Домина, эти пятеро настроены на драку, — оповестила Кеа. — И я советовала бы перевертышу сменить облик. Мне думается, что люди в этой форме здесь не вызывают восхищения.

Но Кой-Кой и сам догадался. Возбужденные, бурлящие женщины разом вскрикнули и подались в стороны, когда вместо охранника перед ними очутился их любимый человек с портрета. Правда, этот человек через плечо нес автомат, поэтому близко подходить к нему не спешили.

Перевертыша и Юлю оттеснили от меня; я успела им крикнуть, чтобы берегли нюхача. Мне и в голову не могло прийти, что среди несчастных заключенных я столкнусь с очередной напастью.

— Ты меня не слышишь, зая? — Из золотой пасти женщины пахнуло гнилью. — Поделись перышком, красивая, а?

— Убери руки. — Я улыбнулась гиене и ее своре как можно более приветливо. — Я пришла сюда не за тобой.

— Утиньки, какие мы страшные, — чересчур громко рассмеялась матрона, а за ней угодливо захихикали другие. Они отстали, растворились в толпе, но у меня не возникло сомнений, что скоро мы встретимся снова. Такие люди слышат только себя.

— Девочки, откуда вы такие?

— Это что, телепаты?

— Какие, на фиг, телепаты? Это гипноз, непонятно, что ли?

— Да говорю вам — это он! У меня про него книжка есть, уж я-то знаю!..

— Эй, Владимир Владимирыч, каким ветром к нам?

Собачий лай доносился все ближе. Вместе с собаками приближался низкий вибрирующий гул, затем он стих, и раздался топот кованых сапог.

— ОМОН пригнали, гниды! Усмирять будут!

— Бабуля, где ты, бабуля? — надрывалась наша рыжая колдунья. — Кто видел Маргариту Сергеевну? Эй, кто знает Маргариту Богушар?!

— Кеа, где ее бабушка?

Я крутилась среди толпы, а взъерошенные, осмелевшие пленницы все прибывали. Из соседнего коридора выволокли двух избитых, упирающихся охранниц. Раздался свист, когда их повалили в центре. Кто-то засмеялся, в ответ засмеялись другие. Я чувствовала, как это нарастает. Я всегда чувствую, когда люди пропадают по отдельности и на волю вырывается стая.

Ненавижу любые стаи. Они готовы творить любое зло, а затем растворяются, стекают под землю отдельными невинными каплями, и каждая капелька в отдельности чиста и безгрешна.

— Девочки, кто открыл двери?

— Может, война началась?

— Вот зашибись, если с финнами! Я записываюсь в плен!

— Стой, я с тобой говорю или со стенкой? — Стриженая женщина с наглыми глазами снова заступила мне дорогу. Ее подруги разошлись полукругом, кривляясь и угрожающе потирая кулаки.

— Ух, какие титечки! — Рыхлая желтолицая корова попыталась сжать мою грудь.

Я вывернула ей большой палец и вдобавок сломала кисть.

— Домина, я здесь! — Перевертыш пытался вырваться из плотного окружения. Его не били, на него не ругались, его молча пытались потрогать.

— Кой-Кой, я справлюсь. Охраняй нюхача.

Желтая толстуха выла, обнимая сломанную руку.

Ее обходили стороной. Очевидно, здесь привыкли к потасовкам.

— Женщина-гроза, не удивляйся, что тебя все толкают… Кажется, я поняла, почему никто не желает нам помочь. Они не верят, что мы пришли снаружи. Они считают, что мы такие же пленники зиндана…

Кеа была права. На меня обращали внимание, только столкнувшись вплотную. Все куда-то спешили, жадно закуривали, гремели посудой, кто-то яростно играл на ги-та-ре. Наверху, над сетью, укрывавшей двор, промелькнуло несколько шустрых фигур. Нас окружали, следовало спешить, но бабушка Юли все еще где-то мирно спала.

Поток женщин нарастал. Увидев Кой-Коя, они застывали и мешали проходить задним. Задние напирали, ругались и затевали драки. Но они вовсе не собирались бежать или устраивать бунт. Большинство из них просто обрадовались небольшому приключению, обрадовались, что можно ненадолго разбавить скуку. Кой-Кой пробивался от темницы к темнице, всюду заглядывал, Юля с корзиной спешила за ним следом. Я держала под присмотром лестницу и обе запертые двери, ведущие на волю.

— Ты гля, какой котеночек с ней! — Внимание тюремной аристократии переключилось на рыжую Юлю. Кто-то пытался заглянуть в корзину с нюхачом, кто-то пытался ухватить девушку за коленку. — Котеночек, погрей меня!

— Нет, меня сначала! Она вон какая тепленькая!

При первом взгляде на хозяйку зиндана мне сразу вспомнились девочки, примерно так же встретившие меня в школе Хрустального ручья. Это произошло невероятно давно, но ручаюсь, они до сих пор помнят тот урок. Позже мне доводилось сталкиваться с подобными наглыми матронами и убеждаться, насколько женщины порой опаснее мужчин. С мужчинами, даже с ненормальными, мне часто удавалось разойтись на узкой тропе. С женщинами — никогда.

— Юля, закрой Кеа, отойди на лестницу! — прокричала я поверх голов. К счастью, рыженькая послушалась.

— Куда это она? Я никуда никого не отпускала. — Стриженая баба выплюнула мне на ногу же-вач-ку. На ногу она, естественно, не попала, чему очень удивилась. Вероятно, раньше привыкла попадать.

Кой-Кой вырвался из окружения. Он сменил облик, превратившись в полную пожилую даму, спрятал оружие под накидку и сразу стал неинтересен обитательницам тюрьмы.

Вокруг меня выросла напряженная пустота. Юля забралась на один пролет по решетчатой лесенке, перевертыш прикрывал ее снизу. В сторонке компания молодых воровок таскала за волосы несчастных охранниц.

— Кто видел Маргариту Богушар?..

— Сейчас придет, спит она, в шестнадцатой, — пискнули в толпе.

Внезапно женщины перестали кричать. Потому что в руках своры появились ножи. Эти короткие, отвратительно заточенные куски металла сложно было назвать ножами, но испугались все. Очевидно, местная банда давно правила тут бал и определяла, кому и как надлежит жить.

— Поразительные люди. Они ищут, кого унизить, сами находясь в загоне для скота, — вполголоса заметил перевертыш. — Я трижды попадал в тюрьму. В Порте меня судила инквизиция. В Каире меня хотели бросить тиграм, но нашу семью выкупили… а в последний раз нас спас дом Саади. Мне встречались страшные убийцы, поджигатели и бунтовщики. Но никто из них не угрожал мне… Домина, мне придется их застрелить?

— Нет, — сказала я, — все будут жить.

Я сдержала слово. Когда-то мы в шутку боролись с Рахмани, и он проиграл мне три раза из восьми поединков. Я заколола всех его фантомов и трижды высекла клинком искру из его кольчуги. Он смеялся и убеждал меня, что дрался не в полную силу. После чего он пять раз подряд не позволил мне одержать верх. Точнее — это я потешила мужское самолюбие, подарив ему пять гордых побед над слабой женщиной. После пятой победы он не удержался и напал на меня, лежащую и беззащитно-открытую, без оружия…

Мать Синуок, пусть духи берегут ее в лучшем из миров, Красная волчица в семнадцатом поколении, научила меня красиво сдавать крепость достойному противнику.

— Как это называется? — Саади, рыча, распутывал мою шнуровку.

— О чем ты, воин? — Я покорно прогнула спину, надеясь, что он забудет о своем вопросе и о всех еще не заданных вопросах.

Но мой неуловимый любовник никогда не забывал о том, что могло пригодиться его мифическим Слепым старцам.

— Как называешь ты прием, который использовала в последнем бою? — Его пальцы были подобны бархату, а голос тянулся, как мед, но я хорошо знала, во что умеют превращаться этот бархат и этот мед. — Я спрашиваю, как называется твое новое оружие и где обитают те, кто учит обращению с ним?

Он спрашивал о гибком поясном мече длиной в пять локтей. Меч выковали и заточили в Керале, в школе мастера Раджаша. За право учиться у него лично я заплатила шестнадцать мер золотом, этого хватило бы на покупку стада быков. Но в быках я не нуждалась, зато искусству владеть «языком кобры» меня никто больше не мог научить. Саади дважды переспросил, как называется меч на языке народа раджпура, я дважды ответила, и вместе мы посмеялись, поскольку уроженец Горного Хибра чуть не сломал язык.

«Язык кобры» неудобен в ближнем бою, его трудно развернуть без риска нанести рану самому себе. Еще сложнее, не имея навыка, свернуть его вокруг пояса и закрепить так, чтобы «язык» послушно развернулся в нужный момент. Им нельзя быстро и тихо убить врага. Им нельзя нанести вред рыцарю, закованному в латы. Им нельзя разделать тушу оленя.

Зато владеющий «языком кобры» может легко разогнать свору бесноватых или неловких лесных разбойников. Чтобы постигнуть все приемы, требуются годы, но столько времени в благословенном краю озер, жаркой Керале, я не могла провести. Прощаясь, мастер Раджаш со смехом посетовал, что я так и не одолела главную свою ошибку. Он сказал, что, вместо того чтобы аккуратно срезать брови четверым ворам, напавшим в лесу, я сразу отрезаю им головы. Мастер Раджаш любил посмеяться и ценил добрую забаву…

Поэтому, когда пятеро с ножами окружили меня в тюремном дворе, я вспомнила шутки мастера Раджаша. Я вернула кинжалы в гнезда и потянула шнур от мягких поясных ножен.

— Что вам от меня нужно?

Атаманша тюремной банды озадачилась моей приветливой улыбкой.

— Пошли, спинку мне потрешь…

Дальше я не разобрала, они гнусно засмеялись.

— Кой-Кой, что она сказала? — Рукоять «языка», подрагивая, легла в ладонь.

— Цыганочка, да? — шептались женщины. — Точно ведь, на цыганку похожа, у меня подруга была, один к одному, только толще в два раза.

— Сложно передать, высокая домина, — нахмурился перевертыш. — Но мне кажется, она предложила тебе какую-то низость… Кажется, она предложила тебе спать с ней.

— Воистину удивительный народ, — не сдержалась нюхач. — Женщина-гроза, за последние сутки тебя уже пятый или шестой раз приглашают в постель, и не только мужчины.

— Кой-Кой, скажи ей, что я не сплю с женщинами. Еще скажи им, чтобы они, все пятеро, и те двое, что прячут ножи за спинами, кинули свое оружие на землю. Скажи, что тогда никто не пострадает.

Перевертыш перевел, тщательно подбирая слова. Ответом ему был дружный хохот. Наверное, только я и нюхач сквозь хохот слышали, как стучат кованые сапоги солдат. Нас окружали.

— Домина, позволь, я выстрелю один раз в воздух, и они разбегутся…

— Нет, не доставай оружие! Тогда они будут уважать порох, а не мою волю. Мне еще нужны эти женщины, чтобы выйти отсюда. Или ты забыл, что выйти нам не дадут?

…Они кинулись на меня, как гиены, снизу и со всех сторон сразу. Стальной хлыст распрямился со звуком, какой издает лопнувшая струна хура, и тут же согнулся змеей.

Я присела на левой пятке, для равновесия выдвинув вперед правую ногу. В обители Хрустального ручья этот прием называется «дракон, охраняющий нижний вход в пещеру», но в монастырях Шао его выполняют без оружия.

Стриженая атаманша целила мне ножом под левую грудь. Она промахнулась, а я сделала полный оборот на левой пятке. Правой ногой я подсекла долговязую сутулую девицу, что пыталась ударить меня в горло. Длинная девица столкнулась с атаманшей, обе свалились с руганью.

Еще одна женщина, мускулистая, рослая, с татуировкой на плече, шла на меня, как опытный боец, слегка пригнувшись, расставив ноги. Свой нож она ловко перебрасывала из левой руки в правую, но я легко разгадала ее нехитрый обман. За отворотом мужской клетчатой рубахи она прятала еще одно лезвие. Эта матрона мне понравилась, она словно не замечала прыжков мелюзги.

Я отвела правую руку назад, «язык кобры» послушно взвизгнул, царапнув о пол. Затем я дернула вверх, на себя, и снова вверх, не прекращая разворот.

Татуированная матрона еще летела мимо, а народ уже расступался с воплями и воем. «Язык» наискось распорол атаманше кожу на лице, от уха до подбородка, и вырвал левый глаз. С шелестом лезвие отрезало пальцы другой воровке, коренастой смуглой девке, которая уже тянулась к моему горлу. Та замерла, непонимающе разглядывая свою укоротившуюся ладонь.

— Держи ее!

— Бей ее, эта сучка Марианну порезала!

Я выпрыгнула вверх, пропустив сжавшийся «язык» под собой, не останавливая вращения. Когда ведешь бой в паре с «языком кобры», очень важно не замедлять вращения. Тогда стальной хлыст сам расчистит поле боя…

Та красотка в клетчатом, что орудовала двумя ножами, удивила меня вторично. Она успела лечь навзничь и пропустила пляшущее лезвие над собой, хотя заметить его почти невозможно.

Еще две мерзавки схватились за груди, гибкий меч раскроил им мужские рубахи вместе с кожей. Крови вылилось много, но я знала, что раны неопасные.

— Домина, сзади!

По моей спине едва заметно скользнул нож, гадина в клетчатой рубашке почти достала меня. Будь у нее в руке настоящий длинный кинжал или чуть больше опыта, мне пришлось бы худо.

— Что вы делаете?! Прекратите…

— Что там орут-то?

— Эй, кто-нибудь, уймите говнюх Маринкиных!

«Язык кобры» сжался пружиной, чтобы песчинкой позже содрать ей половину скальпа. Меня ловили наверху, кто-то замахнулся прутом, вырванным из лестничных перил, но я уже вернулась вниз, им под ноги. Падая, я безжалостно потянула «язык» жестоким приемом, мастера Кералы называют его «нить сквозь два игольных ушка». Для выполнения приема требуется локтей шесть свободы за спиной, но столько мне не дали, пришлось падать на спину. Я четырежды дернула меч из стороны в сторону, пока он не запел, скручиваясь убийственными волнами…

— Вот так цыганочка, во дает!

— Так им, сволочам, они курево отнимали и телефоны!

Вскрикнула Юля, часто дышал Кой-Кой, в сторонке продолжали лупить надзирательниц, кто-то истошно требовал лекаря. Надо мной мелькнули перекошенные, свирепые рожи. Мгновением спустя воровки ринулись в стороны, зажимая свои раны. Я вскочила на ноги, двор вокруг расчистился на десять локтей. Искалечив еще четверых, «язык кобры» вяло колыхался у меня в руках. Он только-только разогрелся и требовал новых забав. Сильное оружие всегда такое, оно с удовольствием подчиняет себе хозяина.

Атаманша каталась по бе-то-ну, оглашая воздух медвежьим ревом. Ее уцелевшие подружки забыли про меня, со всех сторон обступили любимую хозяйку. Но они толкались беспорядочно, не зная, как зашить рану. Кто-то визгливо звал врача, кто-то колотил ногами в запертые двери.

— Все, закончили. — В круг смело вступила невысокая, худощавая домина, с бесцветным хвостом волос.

Лицо ее тоже отличалось удивительной неприметностью, но по поведению моих недавних соперниц сразу стало ясно — появилась настоящая домина.

— Закончили и убрались в норы, — приказала бесцветная женщина и подмигнула мне. — Конопатая, живо лоханок своих собрала, и чтоб я вас не видела… Ты кого ищешь? — повернулась она к Юле. — Ритку Богушар? Уже идет она. Это из-за вас кипеж, что ли?

— Женщина-гроза, тех двоих, что в форме, непременно убьют, — благоразумно не поднимая крышку корзины, предупредила Кеа.

— Кой-Кой, их надо отогнать! — Рукоять хлыста заплясала у меня в ладони.

— Назад! — рявкнула бесцветная женщина. Там, куда она направлялась, мгновенно образовался коридор. — Все назад, разойтись!

Подле окровавленных охранниц немедленно очистилось пространство, многие стали прятаться в свои же камеры. Обе женщины в изодранной форме глядели на «язык кобры». Я хотела их как-то ободрить, но не успела.

— Бабуля, Маргарита Богушар! — продолжала взывать Юля.

— Мы еще поцелуемся, сука! — Стриженая женщина плюнула в мою сторону, делая вид, что хочет вырваться из рук своих прихлебательниц. Она и плюнула нарочно недалеко, кося глазом, оценивая, насколько красиво и достойно покидает поле боя.

— Марианна, тебе мало? — ледяным голосом осведомилась женщина с бесцветными волосами. Дальше она сделала удивительную вещь — открыла книжку и ушла читать. Как будто ничего не произошло.

— И с тобой поцелуемся! — прошипела ей вослед порванным ртом атаманша.

— Юлька, кто тебя сюда, беда ты моя?! — Из толпы растерянных женщин выкатилась подвижная кудрявая старушка с папиросой в зубах. Еще до того, как она подняла крик, я ее узнала.

Узнала и сразу успокоилась. Эта женщина, вне всякого сомнения, обладала силой. Но в отличие от внучки она свою силу прекрасно сознавала.

Несколько минут они бурно обнимались, Юля щебетала, бабушка Маргарита охала и отпускала соленые словечки, но мы им не мешали. Вокруг снова росла толпа женщин. Одни бурно радовались неизвестно чему, другие призывали вернуться в камеры.

— Бабуля, это мои друзья. Это они помогли мне сюда пройти. Это вот — Марта, а это…

— Это еще зачем? — На нас бабушка еле взглянула.

— Что «зачем»?

— Зачем сюда приперлась? Или не слышишь, что творится? Это вы перестрелку учинили?

Как раз в этот миг в железной паутине что-то произошло. Прерывистый лязг оборвался, хотя лампы продолжали моргать. Зато одновременно с грохотом захлопнулись замки на всех открытых до сих пор дверях. Где-то под потолком прокашлялся мужской, хриплый голос. Я уже догадалась, что он скажет.

— Бабуля, мы не стреляли. Это в нас стреляли.

— Час от часу не легче!

— Бабулечка, мы же специально за тобой пришли…

— За мной? — Старушка поперхнулась дымом. — Да ты совсем спятила. Я тебе кто — граф Монте-Кристо? Никуда я не побегу.

— Бабуля, им надо вернуться на свою планету.

— Юлька, я тебя предупреждала: попробуешь шмаль какую — башку отверну! На тебя мне пока сил хватит.

— Я не пробовала шмали! — Рыжая ведьмочка плакала и смеялась одновременно. — Бабушка, ну что ты притворяешься, будто не видишь?..

Старушка косо глянула на меня, на Кеа, которая среди почтительного молчания чистила апельсин. На перевертыша, который, уступая просьбам заключенных женщин, уже трижды обернулся то голым мускулистым юношей, то полногрудой блондинкой с картинки. Толпа ахала, вскрикивала, подавшись назад. Очевидно, Кой-Коя эти простодушные женщины приняли за рыночного фокусника. Нюхача они в таком случае должны были принять за уродца, которого я таскаю по деревням на потеху публике.

— Да вижу я, не слепая. Вижу, что нетутошние они.

Бабка Юли глянула искоса, а я сразу засекла, какая она на самом деле молодая. Она вполне могла себя заставить не стареть, как это делают Матери-волчицы.

Я представилась и сказала ей об этом.

— Кой-Кой, переведи ей… Когда мне исполнилось пять лет, Матери-волчицы пришли в нашу хижину и забрали меня, чтобы не дать угаснуть силе, родившейся вместе со мной. Когда твоей внучке исполнилось пять лет, ты наверняка угадала ее силу, но сделала все, чтобы затоптать этот костер. Ты преступила то, что тебе не положено преступать. Не мы решаем, кому сеять хлеб, кому рожать детей, а кому — стать Красной волчицей. Помоги ей, еще не поздно. Твоя внучка мучается, как мучался бы любой волк, насильно запряженный в телегу с навозом. Она убивает себя, разве ты не видишь?

Кой-Кой перевел, и стало слышно, как ревет их дурацкий звонок и как перекликаются солдаты, окружившие женский корпус.

— А что я могла? — озлилась женщина. — Что я могла, когда у ней мать родная есть. Из бутылки, правда, не вылазит, но — мать. Куда я ее дену? Ну, увезла раз в деревню, к сестре, так протрезвели и туда приперлись. Еще и пригрозили, что не дадут больше внучку. Что я могла, в такой-то семейке? Моя-то дочка — ладно еще, она сама заплачет, придет да повинится. Но мужик у ней дурной. Не отец Юлькин, тот давно в бегах, а отчим, уже третий или четвертый, со счету сбилась…

— Третий, — покраснела Юля.

— Да шут вас разберешь, — отмахнулась Маргарита Сергеевна. — А мне что? Я только-только дождалась пересмотра дела, а вы меня в бега зазываете? Мне скоро семьдесят, ты меня тут навсегда законопатить хочешь? Не, я никуда не пойду. Да и пристрелят нас, как куропаток.

Она отвернулась. Мне стало смешно. Вокруг нас, разинув рты, толпились воровки, убийцы, злодейки всех мастей. За железной дверью пыхтели вооруженные до зубов солдаты. В темнице точили ножи уцелевшие подручные бесноватой Марианны. Где-то неподалеку дружки генерала Сергеева обсуждали, каким способом меня зажарить. Где-то далеко, в больнице, валялся без памяти мой несчастный супруг. Не прошло и суток, как я окружила себя любовью и верностью.

— Твоя бабка не скрывала от тебя, что умеет находить гиблые места, — заговорила я. — И жилы земли она наверняка находить умела и от тебя не скрывала. Твоя бабка наверняка говорила тебе про Плоские миры, где хороводят бесы, и про каналы между мирами, где глупый обыватель гибнет, зато ведьма собирает травы долголетия и цветы мудрости… Твоя бабка учила тебя формулам черной магии и искусству оберегов и учила, как говорить с лесом, и творить големов, и зашептывать чужие волосы, и привораживать мужчин… Она тебе торопилась передать, а ты предала ее память…

— Ее убили! — Кудрявая старушка обернулась ко мне шипящей рысью. — Ее насмерть убили, закололи, замучили в психушке! Что мне, внучке любимой такого конца желать?!

— Бабуля, но ты никогда… — побледнела Юлька.

— Всем… немедленно вернуться в камеры! — загремел оловянный мужской голос. — Прекратить сопротивление…

Этот голос напомнил мне спящего оракула. В нем не ощущалось ни гнева, ни злобы, ни терзаний.

— Да, я никогда не говорила, и что? — Бабушка сердито выплюнула окурок. — А что, мне надо на каждом углу орать, что мать моей матери замучили, мать их, люди в белых халатах? Уж лучше пусть все думают, что в революцию сгинула. На Ленина все списать можно, он вытерпит…

Маргарита Сергеевна дрожащими пальцами раскручивала кремень на за-жи-гал-ке.

— Если вы нам не поможете, мы будем искать дальше. — Кой-Кой подошел вплотную и обернулся точной копией Маргариты Богушар. Женщины в толпе завыли от восторга и от страха одновременно. — Мы и без вас найдем тех, кто умеет вскрывать жилы тверди. Мы и без вас построим мост между Землей и нашей пла-не-той. Только вашу внучку вы не сбережете, Она научится магии не у вас.

Маргарита Сергеевна отшвырнула зажигалку, щелкнула пальцами и добыла огонь из воздуха. Она глядела в глаза своей копии и свирепо жевала папиросу.

— Вау, — произнесла Юля.

— Домина, она колеблется, — шепнула нюхач. — Она поверила тебе, ей теперь стыдно. Мне кажется, ей стыдно, что она одна сбежит, а другие останутся. Я чую — здесь много невинных, Женщина-гроза.

— Кой-Кой, переведи ей… Переведи им всем. Мы выйдем все вместе, и никто нас не остановит. Кто боится — тот останется здесь, но покинуть зиндан сможет любая. Но мне нужна их помощь. Мне нужна помощь каждой из вас, даже тех, кто никогда не молился.

— Твоя подруга совсем чокнутая, еще хуже, чем ты, — похвалила меня Маргарита Сергеевна. — Ладно… видать, не зря мне трижды гадали, что придется черную телку резать. Заводи свою ворожбу, чернявая, пока нас тут псами не потравили!

20 Зоран Ивачич

— Это невозможно! — Аркадий с отвисшей челюстью следил за тем, как высокий усатый мужчина встает.

— Помогите же ему! — дернулся Ромашка, но центавр усадил его обратно железной рукой.

— Он мужчина и воин. Он встанет сам. Дом Саади, переведи мои слова лекарям. Скажи им, что неважно, сколько шагов пройдет воин. Каждый его шаг — это шаг навстречу врагу, а не трусливое бегство. Спроси их, дом Саади, они поняли, что я говорю?

— Они поняли тебя, гиппарх.

Зоран Ивачич поднялся сам с третьей попытки. Из едва затянувшихся ран сочилась кровь. Кровь капала с губы, которую он закусил, чтобы не кричать. Спутанные мокрые волосы падали на глаза, по сравнению с их антрацитовым блеском кожа Ивачича казалась пугающе бледной. Больничная одежда повисла мешком на отощавших плечах. Забинтованное ухо превращало красивую голову в нелепый шар. От прежнего Зорана, каким его помнил Рахмани, остался лишь рост, огненные глаза и тяжелый нагрудный крест, передаваемый в семье по наследству. Даже бравые усы обвисли, точно пересохшие кукурузные початки.

— Ра… Рахмани, это правда? — Запекшиеся губы раненого со свистом выталкивали слова. — Вам удалось вы… вынуть из меня са… сахарную голову?

— Это правда, брат мой. Мы нашли спасение, брат мой. Люди на четвертой тверди не боятся уршада.

— Это… это… — Ивачич облизал губы, покачнулся, но удержался на ногах. — Ра… Рахмани, мне нужно увидеть правителя…

— Мы сами ищем его, брат. Говорят, что правителя нет в городе. Он уехал, но скоро вернется. Как только он вернется, мы вместе отправимся к нему.

— По… почему мы тут?.. — Зоран обвел мутным взором заплесневевшие стены подвала и рухнул на руки друзей.

— Это невероятно, — как эхо, повторял Аркадий, пока Ромашка готовил два последних бинта. — Чем вы его намазали? Что это за дрянь? Спросите у вашего… э-э-э… ги… кентавра, это ведь он плевался и мазал его. Я видел, как он плюется.

Всю грудь и живот Ивачича покрывала остро пахнущая, спекшаяся корка желто-коричневого цвета. Под коркой виднелись вздувшиеся, кое-где лопнувшие шрамы. Раны заживали буквально на глазах.

— Поликрит намазал его лечебной травой, они всегда носят ее в подсумках, — объяснил Рахмани. — Эта трава не спасает от смерти, но быстро заживляет. Центавры разводят особую породу псов и сцеживают у них слюну, чтобы из дюжины трав и слюны приготовить жвачку. Он ее размачивал во рту и плевал…

— Теперь все понятно. — В восхищении Ромашка прищелкнул пальцами. — Нам бы рецепт этого плевательного зелья, нитки бы не понадобились…

— Скажи честно, он умрет? — придвинулся к лекарю Саади.

— У него внутреннее кровоизлияние, — невольно понизил голос Ромашка. — Я вам ничего не могу обещать. Для нас фантастика уже то, что он сумел подняться. Мое мнение — он уже должен был умереть. Вторая пуля где-то в брюшной полости. Я не понимаю, как ваш друг дышит.

— Либо мы немедленно кладем его на стол, либо в любую секунду… — Аркадий выразительно воздел руки.

— Если вы его отнесете наверх?..

— Нас всех арестуют. Пока мы сумеем объяснить, что ему нужна срочная операция… — Ромашка в отчаянии махнул рукой.

— Мы ничего им не сумеем объяснить, это к бабке не ходи, — мрачно подтвердил Аркадий. — Там наверху — четыре трупа.

— Тише, тише, тсс, — замахал руками водомер. — Дом Саади, кто-то проник в соседний подвал. Они еще не добрались до той стены, что я распилил, но если приведут собаку…

— Я убью их всех. — Поликрит выломал из рентгеновского аппарата длинный заостренный угол.

— Ра… Рахмани, — Ивачич снова пришел в себя, — здесь носят кресты?

— Да, брат. Прошу тебя, лежи спокойно, ты еще слаб. Мы попали во владения руссов. Ты не поверишь, их почти сто миллионов… На четвертой тверди живет очень много людей, Зоран.

— Они… они молятся Спасителю?

— Да, Зоран. Они молятся твоему богу.

— Раз они носят кресты, они помогут мне?

— Конечно, помогут. Зоран, на этой тверди тоже есть Балканы, и здешние руссы уже помогали твоему народу.

Ивачич снова тревожно приподнялся. Центавр уложил его на кривом запыленном столе, под бездействующей рентгеновской установкой. Лампочки в подвале погасли и загорелись вновь.

— Что же тут… что же им удалось? Они изгнали султана?

Саади беспомощно переглянулся с хирургами. Те старательно вслушивались в балканскую речь, но не понимали. Снорри с самодельным факелом исследовал заваленные мусором коридоры. Центавр в поисках оружия рвал на части автоклав.

— Да, Зоран. Здешние руссы помогли балканцам изгнать султана. На твоей родине мир и радость.

— Всюду… всюду мир и радость, только на Хибре пламя… только на проклятом Хибре… — прохрипел Ивачич. — Ра… Рахмани, кто эти… кто эти двое?

— Это лекари, они спасли тебя. Здесь замечательные лекари, Зоран, они возвращают к жизни даже тех, кто носил уршада.

— Я… я умираю, брат.

— Ты будешь жить. Лекари вынули из тебя последышей.

— Не лги мне, Рахмани. Ты… неужели ты повстречался с Продавцом улыбок?

— Он сам нашел меня. Лежи тихо, прошу тебя.

— Я скоро умру… Не лги мне, Рахмани. У меня внутри огонь. Мне надо повидать правителя… Молчи, молчи, слушай. Мне надо повидать его. Не наместника, а самого сатрапа. Ты видел его? Нет, ты не видел… Слушай, слушай меня. Я собрал двадцать семь миллионов золотом, я поделил их на три части. Где спрятана треть, известно Марте, еще треть я раскидал в королевских банках на Зеленой улыбке… Девять миллионов заберешь ты. Слушай, слушай, молчи! Нужно найти правителя в стране руссов, нужно говорить с ним. Если я не сумею… обещай, что ты наймешь тут солдат.

— Зоран, ты сам справишься. Ведь я не полководец, как ты. За тобой всегда идут люди, а кто пойдет за мной, да еще воевать в чужой стране? Нет, ты обязан выздороветь, иначе некому спасти Балканы…

— Рахмани, не ду… не дури мне голову. Ты найдешь герцога… Когда он увидит пятьдесят тысяч конницы и столько же пехоты… ему некуда будет деваться. Ему придется возглавить поход. Марта назовет тебе верных людей, на которых можно положиться…

— Хорошо, Зоран, я обещаю. Ты только не кричи, тебе нельзя кричать.

— Слушай, брат… Я замуровал золото там, где мы с тобой когда-то подстрелили сову… Ты помнишь сову? — Ивачич облизал пересохшие губы.

— Зоран, ты меня удивил. — Рахмани невольно оглянулся. Из всех мужчин, находившихся в подвале, только Снорри мог разобрать наречие балканцев, но он понятия не имел, где друзья подстрелили сову. — Вот уж не подумал бы… Действительно, там никто не станет искать.

— Ты… ты мне когда-то сказал, что центавры не станут воевать за деньги. — Каждое слово давалось Ивачичу с трудом, но он торопился все высказать, словно боялся опять провалиться в беспамятство. — Я послушал тебя, брат… Ты был прав. За крест будут воевать те, кто его носит. Если я не выживу, ты наймешь войско у местного правителя. Если он откажет, ты найдешь другого… Ты приведешь к герцогу Михаилу армию…

— Ты сам ее приведешь, — строго остановил раненого Саади, — ты сам приведешь свободу.

— За эти деньги можно нанять лучшую конницу, с двумя запасными лошадьми на каждого всадника… На два года, и обеспечить фуражом… — Зоран говорил как заведенный, словно торопился как можно больше передать своему старинному товарищу. — Слушай, слушай, Марта знает, где купить дешево сено для зимних переходов, где нанять лам и единорогов. Не тягловых… а боевых. Сотни единорогов достаточно, чтобы перекрыть горные проходы… Рахмани, ты помнишь Мячеслава? Мячеслав хранит порох… много пороха он спрятал в пещерах. Мы скупали его шесть лет…

Ловец слушал неровное бормотание друга и поражался, какой жесткой несокрушимой волей обладает этот истерзанный ранами, рано состарившийся человек, которого он помнил еще зеленым школяром. Едва очнувшись от наркоза, дом Ивачич заговорил не о себе, не о своей семье, покинутых факториях и торговых делах. Он снова и снова долбил в одну точку, словно узник, пробивающий случайным гвоздем стену темницы. Рахмани никогда не одобрял безумных планов опальной балканской аристократии, но воля Ивачича воистину творила чудеса. Саади подумал, что даже смертельно больной, в беспамятстве, он сумел проникнуть на четвертую твердь, а здесь, пожалуй, сам примется нанимать солдат! Саади в который раз изумлял удивительный сплав хитроумного контрабандиста, утонченного дворянина и бунтаря. И в который раз его сердце колола ревность, поскольку Женщина-гроза выбрала того, кто заведомо шел к пропасти…

— Рахмани, Мячеслав купит стенобитные машины, надо только провести их через канал…

Ловец кивал, а сам мрачнел. Как найти здешний Янтарный канал? И как объяснить разгоряченному полководцу, что здешний губернатор вовсе не жаждет встречи?

— Рахмани, ты помнишь, что ты мне обещал? — Изачич увернулся от цепких объятий хирурга, снова сел и некрепкой рукой вцепился Рахмани в плечо. — Мы обещали друг другу, что выполним последнюю волю того, кто умрет первым. Ты помнишь?

— Да, я помню, — потупился Рахмани.

— Так отведи меня к правителю руссов. Прямо сейчас, после будет поздно, ты сам это знаешь…

В слабом голосе Ивачича звенела сталь. Балканец спустил ноги в пижамных штанах на ледяной цементный пол. Толик Ромашка следил за перепалкой давних друзей, но не понимал, что происходит. Центавру кое-что успел нашептать Снорри. Теперь они оба быстро шептались в углу.

— Брат, почему ты молчишь? — Ивачич, морщась, запахнул халат. — Или ты забыл о нашей клятве? О дьявол, как больно, ммм!..

— Я отвезу тебя, — решился Саади. — Или отнесу на себе. Толик, ты сумеешь мне объяснить, где живет ваш губернатор?

— А этого никто толком не знает, — скорчил кислую мину Аркадий. — Ее охраняют — будь здоров!

— Так ваш правитель — женщина? — Секунду Рахмани колебался. — Возможно, это даже к лучшему. Раз никто не может мне помочь, мы сами ее найдем.

Он нежно поднял исхудавшего друга на руки. Самый отчаянный контрабандист трех миров весил вдвое меньше обычного.

— Оставайтесь здесь, — сурово приказал Рахмани. — Ждите меня двое суток. Вас за это время найдет нюхач. Я обдумал свое решение, другого выхода нет. Если мой кровный брат умрет, то на меня ляжет слишком тяжелая ноша. Я не вправе воевать в чужой войне, но я обещал ему…

— Сдается мне, дом Саади, что ты решил сбежать от меня? — Водомер встал поперек выхода. — Как хочешь, но я пойду за тобой.

— Снорри, я хочу, чтобы ты вернулся домой.

— Куда домой? — грустно спросил Вор из Брезе. — Ты ведь знаешь, что мои подельнички собирались пристрелить меня, а судья обещал сдать в лапы инквизиции? У меня нет дома, дом Саади. На Суматре меня тоже не ждут, мою семью давно разметало по свету. Я пошел за тобой, потому что надеялся найти здесь новый Брезе…

— Я тоже пойду с вами, — уперся Поликрит. — Это моя вина. Из-за меня вы вынуждены погибать в подземелье. Это я не сдержал гнев. Дом Саади, ты не сможешь нести своего друга и одновременно обороняться. Я отвезу вас.

Оба были настроены столь воинственно, что Рахмани прекратил сопротивление. Он уже понял, что никуда от соратников не деться, непременно пойдут следом.

— Если вы собрались штурмовать губернаторскую дачу, вас завалят издалека, из снайперских, — тихо заметил Ромашка. — Вам просто не позволят подойти ближе километра. Тем более — сегодня, после общения с прессой. Там наверняка идет круглосуточное заседание, они в панике решают, что сказать народу. Но если вы… если вам некогда, я могу отвезти вас туда, где каждый день ездит кортеж. Мне довелось там одно время жить, неподалеку…

— Рахмани, где мое оружие? Где кольчуга? — Ивачич шарил по телу.

— Ты забыл, брат? Марта нашла тебя в яме, в плену у центавров Искандера, — напомнил Рахмани. — Но кинжалом я с тобой поделюсь.

— Я отдам ему рубашку, — предложил Аркадий. — Извините, брюки не подойдут, он слишком длинный. Вы можете сказать, куда вы направляетесь?! Ведь мы с таким трудом спрятались здесь. Ваш Ивачич — не человек, а… я не знаю, безумная машина, вот он кто! Стоило прийти в себя, сразу возбуждение, бежит куда-то. Толик, а ты что молчишь?

— Дом Ивачич — не безумная машина, — холодно парировал Рахмани. — Это святой человек, он каждую песчинку жизни посвятил служению родине.

— Рахмани, но губернатор не продаст ему солдат. — Толик Ромашка истерически надраивал очки. — Поймите же, ни губернатор, ни президент, никто. И золото здесь не поможет.

— Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю? — усмехнулся Ловец Тьмы. — Вы предали балканцев, потому что вырвали из сердца крест. Но пустота стремится к заполнению, лекарь. Вам стоит подумать о том, что растет в сердце вместо креста.

21 Сын Парвати

— Что ты танцуешь, Марта?

Что я танцую? Смешной вопрос.

Я танцую все. Если я захочу, я танцую все или ничего.

— Вы просто должны мне верить. Вам не надо за мной повторять. Вам не надо изменять своему богу, потому что ваш бог — это мой бог.

— Женщина-гроза, им не понять тебя, — хохотнула Кеа. — Они считают себя слишком умными для твоих слов. Они разочарованы во всем, они убили в себе веру.

— Высокая домина, нюхач права, — забеспокоился перевертыш. — У меня с собой мелки, мы можем попытаться уйти через «глаз пустоты»…

— Спасибо тебе, Кой-Кой. Тебе лучше меня известно, как непросто провести по нитям сущего двух истеричных женщин. Если одна из них оступится, мы не вернемся… Нет, мы уйдем все.

— У нас есть оружие, — напомнил перевертыш.

— Допустим, мы вырвемся втроем, и что? Что останется после нас? Все та же вера в силу пороха и пули?

— Женщина-гроза права, — пробурчала Кеа, — если вы сбежите… я чую смерть старушки.

Я выучила это слово — «бетон». Мне предстояло вызвать Его сквозь бетон, уговорить Его разорвать бетонный колодец, в котором нас обложили. Они так думали, что обложили нас, как волков.

Когда юношей народа раджпура готовят к посвящению в Красных волков, назначается четыре особых испытания. Девочкам не положено даже спрашивать об этих испытаниях, таковы наши традиции. Одно мне известно точно — юношам приходится преодолевать засаду «охотников». Для этой забавы старейшины приглашают настоящих охотников-бадайя и достойно оплачивают их участие. Бадайя, пожалуй, лучшие следопыты на всем протяжении Леопардовой реки, укрыться от их нюха не может даже мелкая птаха, не говоря уж о человеке. Во время испытаний бадайя загоняют человека, как оленя, и в случае его поимки им положен в подарок настоящий связанный жирный олень. Но для юноши-волка нет ужаснее позора, чем быть принесенным в деревню на шесте, со связанными ногами и руками…

Лучше сразу смерть.

Я улеглась на холодный пол и на меру песка растворилась в суете. Испуганные обитательницы зиндана затихли. Я закрыла глаза и увидела всю эту бетонную громадину, пропитанную горем, снаружи и внутри одновременно, увидела солдат, мелкими зелеными мушками заполнивших коридоры и лестницы, услышала бормотание десятков те-ле-фонов.

— Внимание, третий пост…

— Товарищ майор, мы готовы.

— Михайлов, почему не вижу твоих людей?

— Женщина-гроза, они собираются напасть… — Голос нюхача прозвучал словно из глубокого колодца. — Я бы рекомендовала Кой-Кою немножко пострелять.

Перевертыш с удовольствием выпустил несколько пуль в потолок и противным скрипучим голосом предложил «козлам поганым как следует просраться…». Я догадывалась, откуда он набрался таких гадких выражений, но Кеа, стоило ее обругать, придавала своей носатой физиономии крайне удивленный вид. Как будто не она усиленно запоминала все, что видела и слышала вокруг.

Я нащупала место, из которого могла родиться трещина, но для боевых заклинаний мне не хватало сил. Вернее — мне хватало собственной праны, но вокруг собралось слишком много женщин, которых отучили верить.

— Просто встаньте вокруг и поверьте в меня… просто поверьте…

Помощь пришла с самой неожиданной стороны. Маргарита Сергеевна, бабушка Юли, опустилась на колени рядом со мной.

— Девочки, это моя замечательная давнишняя подруга, — громко объявила она. — Кому на волю неохота, те валите отседова. А остальные — заткнитесь и молчите, пока я не скажу!

Бесцветная женщина принесла заточенный прут, вместе с перевертышем они вывернули из стены вы-клю-ча-тель. В чашке выключателя, свернувшись змеей, дремала железная паутина. Многие вскрикнули, когда я протянула к ней руку.

Но я не стала хвататься за молнию, скрытую в металле. Брат-огонь не любит, когда его теребят, как щенка, он сам приходит на помощь тем, кто верит. Так говорит мой пылкий любовник Рахмани, и я ему верю…

— Ом, намасте ганапатайе, твамева пратйакшам таттвамаси… твамева кевалам картаси… твамева кевалам дхартаси… твамева кевалам хартаси… твам сакшадатмаси нитйам…

— Что эта полоумная бормочет?

Переходы от одной асаны к другой должны быть плавными, ибо танец Шивы неразрывен, как неразрывны времена года, сменяющие друг друга, как неразрывны светлый и темный периоды суток. Главное в танце — удерживать дыхание, не позволять сердцу и легким выпасть из-под власти мозга.

Вначале я расчистила сферу вокруг себя простыми линиями и незримыми плоскостями, затем неторопливо перешла к спиралям, добиваясь полной гармонии чувств. На языке моего банджара это называется достижением «Предельного Круга Подвижности». Возможно, несведущие темные воровки, наблюдавшие за пляской спиралей впервые, не заметили, когда я связала между собой все точки пространства. Начиная с этого момента, никто не сумел бы войти и выйти из бетонного двора, подвижные части дверей срослись со стенами, зато в узле слияния круга с хрустом образовалась трещина…

— Они ворота ломают, глядите!

— Ой, никак взрывают нас?

…Руки попеременно вздымаются вверх, ноги нежно переступают по расходящейся спирали, волны рук и ног противостоят друг другу, волна головы и плеч противостоит волне бедер, энергия перетекает свободно, раскручиваясь веером, удваивая мощь с каждым оборотом тела, вбирая в свое вращение потоки земных сил…

Их лица раскраснелись, поскольку я начала отдавать тепло. Я начала отдавать то, что забрала из Круга.

— Что это за танец, Марта? — Рыжая ведьмочка следила за мной, широко распахнув глаза. Похоже, она забыла обо всем. Я и сама в таких случаях, наблюдая за йогинами, учившими меня, выпадала из времени и долга перед миром…

Пока что я могла ей ответить, но как в две песчинки поведать такое?..

В замшелые времена, когда ученые Поднебесной писали не на бумаге, а острым стилом на плоских камнях, йогины из страны Вед принесли в монастыри Шао священное знание, подобное робкому трепещущему пламени. Это был Танец божества. Танец божества не мог помочь землепашцу, охотнику или рыбаку и долгие годы за пределами монастырей подвергался осмеянию. Освоивший танец Шивы добивался власти над сухожилиями и суставами, над током крови, над желаниями плоти и разума, но… искусные оставались одинокими.

Пока йогины не добавили к длине руки тяжелый клинок и шест. И тогда…

В те годы вести не разносились молнией, однако лучшие мастера боя признали себя детьми, они связали волосы в пучки, обрили бороды и отправились постигать танец Шивы. Тот самый танец, малую часть которого наставник Хасимото разделил со мной над Хрустальным ручьем. Оружие удлинило руку бойца, и дремлющая энергия нашла наконец себе выход. Разорванные спирали замкнулись, земля и небо соединились на разящем острие.

Немедленно возникла опасность того, что глупец, не обладающий добродетелями, применит страшные навыки против беззащитных и слабых. Тогда собрались мастера и постановили, что утяжелять бойцам руку можно лишь на третий год. А для допуска к оружию ученик обязан свободно и уверенно показать танец Шивы, вращая двумя чашами, заполненными горящим маслом. Ученик обязан использовать шестнадцать движений, не больше и не меньше, ладонь руки и плоскость чаши с огнем всегда располагая горизонтально, независимо от того, в какой точке спирали находится каждый сустав тела…

Я не нуждалась в чашах с горящим маслом, чтобы разогнать и собрать в один клубок две силы — восходящую и нисходящую. Я не уловила момент, когда э-лек-три-чес-кий кабель распрямился в стене подобно танцующей кобре и молнии, бившиеся в нем, вплелись в кокон моих вращений. Я не уловила момент, когда ноги впервые оторвались от пола, залитого кровью моих недавних соперниц. Зато меня окатила теплая волна, когда часть женщин присоединились к вере раджпура.

Не все, но во всех мы и не нуждались. Вероятно, набралась дюжина, а затем их количество удвоилось, они, сами того не замечая, подхватывали энергию танца и не позволяли ей расплескаться, они своим жгучим стремлением к чуду удерживали вокруг меня невидимый кокон, которым я усердно вскрывала ткань сущего. И самой первой, самой отважной среди них была… бабушка Юли Богушар.

— Держите меня четверо! Во, девка, что творит!

— Ни фига себе, свет потух!

— Какой, на фиг, свет? У нас телевизор взорвался!

…Единожды научив тело подчиняться разуму, танец можно повторять бессчетное число раз. Гораздо труднее повторять асаны в той строгой последовательности, которая необходима для перехода на следующий уровень. Когда-то мы с Рахмани спорили об этом; огнепоклонник утверждал, что долгим сидением в темноте старцы добиваются того же уровня просветления, не изнуряя себя выворачиванием суставов, а я говорила, что скорее дам себя убить, чем лишить зрения…

— Ава твам мам… ава вактарам… ава шротарам… ава датарам… ава дхатарам… аванучанамава шишйам… ава пашчаттат…

— Мать твою за ногу! Остановите ее, совсем рехнулась!

— Ее же током бьет!

— Да заткнитесь вы, дуры! — кажется, это рыкнула Маргарита Сергеевна.

Я посыпала себя шафраном. Я посыпала себя сухой глиной. Я слышала липкий страх множества несчастных созданий даже сквозь стены темницы. В этом мире каменные стены сочились страхом. Но камни не умеют сами бояться.

— Ом, поклон тебе, Повелитель ганов; воистину, ты — зримый Изначальный Принцип. Поистине, только ты — создающий. Поистине, только ты — поддерживающий. Поистине, только ты — уносящий. Именно ты есть Брахман, являющийся, несомненно, всем. Ты — зримое вечное Я…

Пока что трещину не видел никто, но она расширялась. Трещина расширялась внутри меня.

Зато Он услышал меня.

Я продолжала танец, дожидаясь обильного пота. Я продолжала посыпать себя шафраном и сухой глиной. Шафран был здесь совсем не такой, как требовалось, несвежий, впитавший чужеродные запахи, но лучшего, видимо, не отыскать…

Пряность Юля раздобыла с огромным трудом. Когда нюхач шепнула мне, что бабушку не вытащить живой, я засмеялась и сказала, что мертвая ведьма нам не нужна. Мы торопились к тюрьме, Кой-Кой гнал тяжелую повозку по дорожкам для пеших гуляк, заставляя их взбираться на стены, и тогда Кеа заявила, что выход из темницы один, что мне понадобится шафран. Я сразу поняла, что она имела в виду.

Марта Ивачич испугалась. Потому что Кеа намекала на формулу, которая не под силу одинокой Дочери-волчице. Перевертыш остановил машину, мы застряли совсем близко от рыдающей цитадели.

— Если ты снова используешь силу молний… — напомнила Кеа.

— А если мне не удастся вызвать Покровителя? — вопросом на вопрос ответила я.

— Я слышала, что Матери-волчицы умеют вдыхать жизнь в свой пот, глину и шафран…

— Владыка препятствий может убить всех нас, — уперлась я.

— Иначе старушка погибнет… это я вижу наверняка.

— Кой-Кой, твое решение? — повернулась я к нашему рулевому.

— Если нет другой ведьмы, как мы откроем канал? — разумно возразил перевертыш.

И мы поехали искать шафран.

…И вот, оно прорвалось… Искры метались по железным поручням лестниц, струйки сиреневого огня стекали по стальным косякам, я кружилась все быстрее…

— Домина, остановись!

— Кто это? — охнула Юля. — Бабушка, не там, позади! Кто это?

Я могла бы… мне кажется, я могла бы одна сотворить то, что не под силу тримурти наших Матерей… я ощущала в себе силу вызвать не только Устрашающего, но и всю его низшую свиту — пищачей и ветал, вечно голодных оборотней, обитавших под кладбищенскими плитами.

— Зачем нам эта гадость? — недоумевала Юля, когда мы напрасно посетили три лавки. — Давайте купим пастернак или мяту?

Как мне рассказать ей в двух словах, зачем босоногие садху часами следят за бликами на воде? Как объяснить, зачем ночью на плотах зажигают свечи, зачем йогины уходят на восемь лет в горы, зачем Красные волчицы поют ночами перед голубым ликом лучезарной Парвати?

Мне же кажется, я знала это раньше, чем произнесла первые слова.

…Когда Шива пришел к жене своей, луноликой Парвати, то Нанди, растерянный, не осмелился помешать своему Хозяину войти в Его собственный дом. Случилось так, что Парвати застигнута была мужем при совершении своего туалета, и досада ее оказалась велика. Она в гневе поведала об этом своим преданным служанкам, и служанки ответили, что ни один из ган эскорта Шивы не станет ее ганом, поскольку это слуги мужа ее. Служанки подсказали ослепительной госпоже, что ей следует создать собственного сына, преданного только ей…

Парвати обрадовалась такому предложению. Она замесила глину с шафраном, обмазала тело свое этой массой, заставила массировать себя и собрала то, что отделилось от кожи ее с потом и прочим. Парвати размяла то, что отделилось, и слепила из этого мальчика, сильного и прекрасного… Украсив мальчика своего роскошными браслетами, серьгами и ожерельями, она одела его в царские одежды, благословила и вдохнула в голема жизнь.

Сын же поклонился ей, коснувшись ее обуви и своего лба, и спросил, чего бы ей хотелось. «Мой долг — повиноваться тебе», — добавил он. Парвати вручила ему дубинку и приказала стать на страже у дверей дворца ее, чтобы никто не мог войти. Случилось вскоре так, что явились ганы мужа ее, Шивы, но не сумели попасть внутрь. Мальчик всех разогнал своей палицей, одних покалечил, других же — убил. Шива рассердился, узнав об этом, поскольку отвлекли его от медитации, и направил к дворцу жены своей вельмож, и старших слуг, и приближенных. Но мальчик и их прогнал…

Тогда Шиве пришлось обратиться к другим богам, но лишь сообща они сумели одолеть сына Парвати, а Вишну своим диском отсек ему голову. После битвы Шива вошел к супруге своей и нашел ее в великой печали и слезах. Узнав о том, как все произошло, Шива пожелал мира со своей женой и сказал так: «Это твой сын, а значит — это наш сын, и пусть немедленно отправляются приближенные мои и у первого, кого встретят на дороге, пусть заберут голову!»

Приказание хозяина немедленно исполнили, а первым встретился посланцам Шивы слон. Тогда приставил Шива голову слона к телу своего сына Ганеши, вдохнул в него жизнь, и стали они дальше жить счастливой семьей…

Как мне рассказать рыжей глупенькой ведьме, никогда не покидавшей свой серый гранитный город, зачем мне шафран?

— Ава пурастат авоттараттат… ава дакшинаттат… ава чордхваттат авадхараттат… сарвато мам пахи пахи самантат…

Он просыпался, он шел на зов ничтожнейшей из своих служанок. Он — Покровитель путешественников, спаситель и укротитель, справедливый и грозный. Я заранее знала, что он придет ненадолго, что его покровительства едва хватит, чтобы вызволить нас, однако поступь его заставляла вздрагивать мое сердце…

Ибо шел он изнутри меня. Как и положено богу.

— Защити меня. Защити говорящего. Защити слушающего. Защити дающего. Защити поддерживающего. Защити знающего Веды. Защити ученика. Защити с запада. Защити с востока. Защити с севера. Защити с юга. Защити также сверху. Защити снизу. Всего меня защищай отовсюду всегда.

— Остановите ее! Эй, она же башку расшибет о стену!

— Стойте, чтоб мне сдохнуть, она на воздухе танцует.

— Феня, дай телефон. Телефон, скорее, сфотографировать надо, где еще такое увидишь?

Меня поражали эти невежественные женщины. Приближалась минута просветления, но они даже не прекратили курить. Нити дхармы не оказывали на них ни малейшего воздействия. Я призывала их хотя бы на долю мизинца приблизиться к мокше, очистить и осветить ум, а они вели себя подобно глупым бандерлогам.

И те, что маялись подле меня в темнице, и те, что охраняли темницу снаружи.

— Домина, он уже здесь, он ждет тебя…

— Марта, Марта!!

— Екадантам чатурхастам пашаманкушадхаринам… радам ча варадам… хастаирбибхранам мушакадхваджам…

— Матушки, она совсем рехнулась!

Прилив радости охватил меня, когда глина смешалась с моим потом и пахучим шафраном. Кажется, я танцевала уже в локте от сырого пола.

Я видела его. Сквозь слезы, сквозь собственный вопль радости. Я готова была навсегда полюбить четвертую твердь только за то, что она подарила мне минуту блаженства.

Мне хватило ничтожной крупицы красной глины, чтобы замесить тело его. Я собрала с разгоряченных боков, и бедер, и плеч, и рук желтый шафрановый пот свой, пропитанный светом Короны. Я поцеловала крошечного мокрого ребенка, затем я придала его голове нужную форму и поцеловала его вторично, отдав громадную часть силы. Мокрой спиной я ощутила, как над городом Питером меркнет свет ламп, а в глубинах земли замирают волшебные повозки, набитые людьми.

Когда я поцеловала Его в третий раз, благословляя на краткую жизнь, он уколол меня в губу острым бивнем.

Я встречала Его, упав ниц.

Его, Покровителя, с одним бивнем, одной рукой держащего петлю, другой — багор, третьей рукой благословляющего нас свастикой, четвертой рукой держащего флаг с изображением мыши.

— Мать моя женщина, это ж… слон!

— Не ори, дура!

— Дожили до белочки, выносите меня!

…Я встречала Его — Красного, толстобрюхого, с ушами, подобными опахалам, умащенного красной пастой, усыпанного красными цветами, сошедшего с розового лотоса…

Ганеша распрямил плечи, разогнулся, и сеть, покрывающая тюремный двор, лопнула, как гнилое хлопковое покрывало. Ганеша шагнул вперед, и бетонный пол покрылся сетью трещин. Ганеша тронул багром железную лестницу, и сталь рассыпалась ржавой трухой.

Стало тихо, будто мы вознеслись на облако. Только ветер где-то далеко завывал, подметая крыши твердыни. Я остановила танец, но не могла замедлить сбитый ритм сердца.

— Домина, что нам делать? Он убьет тут всех или только охрану? — тихо спросил перевертыш.

— Женщина-гроза, со мной впервые такое… — поделилась Кеа, — я его вижу, но… не чую. Что это, призрак?

— Ты не чуешь Его, потому что, Он не желает этого. Не вздумайте смотреть Ему в глаза…

Какой совет я им еще могла дать? Разве я когда-нибудь до сего дня видела хотя бы пятки божества? Бабушка и внучка послушно склонились рядышком со мной. Их сердца тоже колотились, как у пойманных птиц.

Ганеша неторопливо повернулся и приблизился вплотную. Каждый его шаг вызывал трясение земли. Каждый след от его ноги оставлял вмятину, мгновенно зараставшую цветами. Если меня спросить сегодня, сколько локтей роста он набрал, я скажу — сто. Но, ответив так, я засмеюсь и поправлюсь, ибо разве есть кто-то, способный измерить величие Покровителя?

— Марта, мне страшно, он смотрит…

— Не бойся, держи меня за руку.

Ледяная ручка трепетала в моей руке, как лапка зайчонка. Но внезапно оказалось, что это вовсе не тонкая лапка девочки Юли. Ее бабка боялась, и те, что размазались по стенам, — тряслись, и Кеа истекала потом…

Но рыжая Юля не боялась. Она смотрела на Властелина со смешанным чувством восхищения и почтения, но никак не страха. Мало того — она в реальности видела его. Я хорошо представляла себе, что творилось в головах этих бедных невежественных женщин. Каждая из них готовилась встретить своего собственного бога, каждая представляла этого бога на свой лад, и чаще всего, вместо доброго, справедливого Покровителя, они представляли чудовище.

Так происходит всегда, на всех твердях.

— Домина, что нам делать?

— Склониться и возрадоваться. Он спрячет нас…

Следом за могущественным сыном Парвати мне удалось разглядеть храброго Киртимукха, львиноголового господина, и даже Вхайрава, опоясанного черепами и змеями, сотворенного Шивой для мести. Бушующая река текла и текла через мои руки, железная паутина опустошалась, гасли лампы и замирали машины, но спустя короткое время поток вновь выплескивался из берегов.

Жители четвертой тверди скопили столько волшебства, что могли бы жить как самое счастливое и вечно празднующее племя.

Вместо этого они мучились в тюрьмах…

— Дочка, выпусти кабель, у тебя ладони дымят! — Я не сразу поняла, что Маргарита Богушар обращается ко мне.

Мне хватило разума ее послушаться. Вовремя зашить брешь. Или помогла Кеа, постоянно щипавшая меня за ноги и что-то бурчавшая? Или помог Кой-Кой? Уж ему-то лучше других было известно, как одним неосторожным взмахом мелка можно выпустить на волю тех, кого не загонишь обратно…

— Он пришел, Тот, кто выше трех тел, душа которого вечно в блаженстве! Он пришел защитить меня. Своим бивнем он легко проломит стену тюрьмы, но напрасно искать его следов снаружи. Ибо у Владыки препятствий нет препятствий для исполнения задуманного.

— Женщина-гроза, что ты поешь?

— Он садится, смотрите… садится…

— Идите за мной. Держитесь за руки. Кой-Кой, забери нюхача.

Я сделала шаг. Это оказалось невероятно трудным, хотя только что я рвала воздух диким танцем Шивы. Нынче от меня потребовался всего один шаг. Владыка препятствий присел, позволяя забраться к нему на спину, в полупустой колчан. Откуда там взялся колчан? И могли ли мы вчетвером войти в него, даже не нагнувшись? Или… когда речь заходит о сыне самой Парвати, смешно рассуждать о том, что возможно, а что — только желаемо?

И вновь я закрываю глаза и не могу ответить — как мог Он присесть и сколько в нем было высоты и ширины?

И что заметили прочие — невежественные, темные, лишь чуть-чуть озаренные краем его благодати? Видели ли Ганешу оробевшие пленницы, или позже расскажут детям об ангеле на облаке, либо расскажут каждая о своем боге, в которого привыкла верить с детства?

Неважно.

Сын Парвати разогнулся, точно воспарил над всеми горными кряжами тверди. Палица в руке его качнулась, вызвав ураган. Мрак расступился, треснув по швам, точно гнилой саван. По бивню плавали голубые сполохи.

— Матушки-святы, девки, берегись!

— Третий пост, что там у вас с электричеством?

— Кто стрелял? Кто стреляет?

— Девчата, стену свалили!

Сын Парвати не рвал цепей, не крушил запоров, не разоружал воинов. Разве могут угрожать стены, запоры и враждебные воины тому, кто сам создает и разрушает порядок мироздания, кто рассыпает звезды и выпивает реки?

Присевшие за углом воины покатились в стороны, словно горошины. Они прикрывали головы от летящих осколков, они крутили головами и оружием, разыскивая противника. Я смотрела на них откуда-то сверху, я видела сложное переплетение лестниц, по которым спешили вниз и вверх смешные неловкие фигурки. Я видела, как пластами сходит со стен штукатурка, как обнажаются и рвутся балки…

Сын Парвати проломил стену, как ребенок, небрежно разрушивший песочную крепость. Внутренняя оболочка гебойды не походила на песок, она состояла из тяжелых бетонных блоков, каждый из которых не подняли бы и два десятка крепких носильщиков. Куски бетона повисли на железных прутьях, как на ребрах скелета. Оторвались и рухнули через два пролета лестницы, придавив солдат с собаками. Толстый офицер неловко упал и не успел подняться, его проткнуло прутьями перил, как куропатку на вертеле. Из разломившейся трубы хлынули нечистоты. Мы прорезали насквозь сразу три этажа. Ганеша слегка взмахнул палицей, и разом выпали двери из темниц, сразу на всех трех этажах. Солдаты прыгали вниз, сквозь пролеты, чтобы не угодить в лапы озверевшей толпы. Где-то снова непрерывно звонил колокол. Хриплый мужской голос призывал всех оцепить дыру.

Видел ли кто-то из этих грубых, больных, завшивленных людей Того, кто нес им свободу? Я уже отчаялась в это поверить.

Но в дыру, по нашим следам, тонкой струйкой потянулись женщины.

— Марта, ку-куда он нас тащит?

— Наружу. Сиди смирно.

Мы свалились в кучу, хотя порой мне казалось, что в колчане Ганеши могли с удобствами разместиться все несчастные пленники зиндана. И те, кого охраняли, и те, кто охранял.

С громовым треском рухнула следующая стена. Падая, она потянула за собой тройной ряд железной паутины, скрученной в жесткие ржавые узлы. Открылась внутренность кабинетов и кладовых. Чиновники в форме, с белыми от страха лицами, падали на колени в ворохах кружащихся бумаг. Я выпила всю силу из их ком-пью-те-ров, серые экраны взрывались стеклянными брызгами. На стыках стены вспыхнули огромные лампы, светя мне прямо в глаза, но Ганеша со смехом дунул на них и загасил, он словно чувствовал, как меня успокоить.

Щель внутри меня походила на родничок младенца. Постепенно она стала затягиваться. Сын Парвати пока не устал, но его первый яростный напор слабел. Впереди, оглядываясь, падая и издавая вопли, бежали люди в пятнистой одежде. Некоторые оборачивались и стреляли. Их пули взлетали и… стучали горохом о железный пол. На повороте коридора, возле узких дверей, возникла давка. Они били и толкали друг друга, позабыв про звания и чины. Они сами затоптали насмерть двоих своих же. Ясно и четко я различала озверевшее лицо каждого, хотя как это происходило, не могу объяснить и поныне. Ведь я лежала на дне колчана, обнимая дрожащих женщин, и ничего, кроме мрака, рассмотреть не могла!

Ганеша ступал величаво и плавно, как и следует ходить по грешной земле Тому, кто дал определение греху. Не замедляясь, он бивнем проткнул стену коридора, двери попадали, и в коридор высыпала целая ватага женщин, все в одинаковых черных одеждах, похожих на уродливые панджаби. Кажется, женщины припустили так быстро, что обогнали нас.

— Домина, они не видят нас, — прошептал мне в ухо Кой-Кой, — они кричат про цунами, про вулканы и войну…

За второй стеной нас встретил колючий ветер и дождь. Где-то внизу, тонкой ломаной соломинкой, промелькнула третья стена. Кажется, она обрушилась прямо на дорогу, перегородив путь экипажам. Объезжать упавшую стену им было негде, поскольку сразу за серой мокрой дорогой плескалась река.

Сын Парвати шагнул в самый центр дороги, и тут трещина внутри меня стала затягиваться. Владыка препятствий впервые вздрогнул в нерешительности, будто бы не зная, куда ступить. Он готовился покинуть нас, эта твердь не привлекала его. Он не произнес ни слова на знакомом языке, он никак не выразил своего отношения к четвертой тверди, он пришел только для того, чтобы нас вызволить.

— Батюшки, все кишки отшибла! — простонала Маргарита Сергеевна.

С этого мгновения я ощущала себя в двух местах одновременно. Мы все так же подпрыгивали и бились друг о друга в колчане Спасителя, но ногами я ощущала твердый асфальт.

Я оглянулась. Малое снова вырастало до размеров великого, великое терялось на фоне ничтожного. В десяти локтях позади зияла громадная неровная дыра, из краев дыры до сих пор валились кирпичи. Там, где стена не рухнула, она опасно накренилась. Пешие в волнении отбегали на мостовую, под колеса повозок. Где-то стреляли. Облако красной пыли скрывало внутренности зиндана. Паутина, которую Юля чрезвычайно метко обозвала «колючей проволокой», извивалась и тянулась за нами, словно живая.

Звук ворвался мне в уши, будто кто-то снял заклятие тишины. А может, так и произошло?

Стена упала, придавив сразу две машины. На набережной с надрывом вскрикивали женщины, гудели гудки, звенели сигналы тревоги в тюрьме. Пронесли окровавленного мужчину, откуда-то, зажав уши, бежали дети.

— Марта, а нам куда?

Я оглянулась вторично и чуть не упала, столь резко надвинулся ничтожный мир. Ганеша исчез, мы стояли под дождем, держась за руки. Юлю колотило, Кеа непрерывно чихала, Кой-Кой уворачивался от теснивших его машин, Маргарита Сергеевна кашляла и протирала очки. Мы застряли на самом центре дороги, на широкой белой полосе.

— Марта?..

— К Зорану, — сказала я, — мы укроемся в боль-ни-це. Я чувствую, что Зоран проснулся и ждет меня.

— А нам-то что делать?

На обломках упавшей стены столпились женщины. Их было немного, человек семь, верховодила та бесцветная, с книгой. Книгу она не бросила даже сейчас. Я подумала, что не все потеряно для этого народа, если семь человек из сотни рискнули выйти на волю. Правда, они тут же кинулись искать вожака.

— Идите к вашим мужчинам, — сказала я.

Что я могла еще посоветовать тем, кто даже на воле искал себе решетку?

— Женщина-гроза, ты ошиблась. — Кеа произнесла это таким тоном, что я моментально поняла все. Она могла бы дальше не продолжать, — Зоран…

Зоран умер.

22 Последний водомер

— Куда? Куда теперь? — задыхаясь, проревел центавр.

Они очутились в узком мрачном переулке. Город почти закончился, роскошные гебойды сменились покосившимися бурыми домишками, стало зелено и ветрено. Последние двадцать минут, или около того, Поликрит гнал во весь опор, перескакивая клумбы, урны, припаркованные автомобили и даже отдельных зазевавшихся граждан. Граждане, кто успевал заметить мчащегося во весь опор человека-коня, приседали, ложились или честно падали в обморок. Формула невидимости, которую с огромным трудом наложил Рахмани, почти прекратила действовать. К счастью, они уже успели миновать самые оживленные участки, где автобусы и грузовики лезли в четыре ряда, как муравьи при великом переселении.

Наконец, следуя указаниям Толика Ромашки, компания вырвалась из городских заторов. Лекарь дико нервничал, он предлагал временно реквизировать автобус или грузовик, куда поместились бы все, включая центавра, но Поликрит лишь презрительно сплюнул. Он шатался от усталости, таская на себе троих взрослых мужчин, превозмогал боль в открывшихся ранах, но упорно отказывался влезать в смердящие прокуренные повозки землян.

Где-то далеко позади слышались гудки, крики и вой сирен, впереди с грохотом надвигалось что-то длинное, дребезжащее, похожее на механического червя.

— Не бойтесь, это трамвай. — Ромашка выскочил на рельсы, всем видом демонстрируя, что страшного трамвая не стоит бояться. — Здесь рядом у него кольцо. Вон там, за забором — трасса, по ней с дач едет начальство…

— Надо бежать, не останавливаясь, — постановил Саади. — Если не удастся встретить губернатора, вернемся назад. Марта будет искать нас в лечебнице. Пусть они думают, что мы сбежали из города. Мы вернемся и спрячемся в подземелье!

На остановке двери железного чудовища открылись, но никто не вышел. Набившаяся внутрь толпа замерла. Рахмани чувствовал на себе десятки заторможенных взглядов. Какая-то старушка выронила наружу из трамвая палочку, но никто не кинулся ей помочь. Женщина у штурвала, открыв рот, разглядывала центавра. Гиппарх прижимал к груди Ивачича, склавен смотрел мутным взглядом, часто сплевывал в сторону; его больничный халат стал бурого цвета.

— Рахмани, если ты желаешь прятаться от своего долга, брось меня тут, на дороге, — выдавил он.

— Спрячемся? Снова спрячемся? — сплюнул гиппарх, когда трамвай со старухами остался позади. — Слушай, Рахмани, я больше никуда не побегу. Мне наплевать на ваши обычаи, у центавров есть свои. Если у вас принято постоянно зарываться в норы, то наш дом — это простор! Мы никогда не прятались, слышишь, ты, человечек?! У нас нет когтей, чтобы карабкаться на ветки и чтобы рыть норы. Потому что нам норы ни к чему, мы не таимся! И здесь я таиться больше не собираюсь! Я послушал тебя и побежал только потому, что на руках раненый, но больше ты меня не заставишь подчиняться. Ты позабыл, с кем имеешь дело, человечек!..

— Я не позабыл, клянусь, я не имел намерения унизить тебя. — Рахмани подумал, что только драки с колоссом ему и не хватало. Он решил пойти на хитрость. — Прошу тебя, гиппарх, давай не будем ссориться. Домина Ивачич просила меня, чтобы я любой ценой прикрывал тебя от опасности…

— Ты?! Меня? — фыркнул Поликрит, но гнев его пошел на убыль.

— Поскольку домина Ивачич только тебе обязана спасением, — продолжал Саади, — и все мы обязаны тебе, гиппарх. Благодаря тебе мы здесь. Я обещал Марте, что буду тебя охранять.

— Охранять?! — расхохотался центавр. К великому облегчению Саади, от праведного гнева гиппарха не осталось и следа. — Тебе ли меня охранять?

— Здесь, налево. — Ромашка огляделся, его слегка трясло. — Лучше подождем за фабрикой. Оттуда видно, когда перекрывают дорогу для правительственных машин.

Поликрит на сей раз послушно свернул к высокому забору, одним рывком выломал замок из калитки и ступил в захламленный, заросший крапивой двор. Трое-четверо нищих, разогревавших что-то на костре, в испуге кинулись врассыпную. Из разбитых окон фабрики взлетела стая ворон. Здесь почти не воняло бензином, копотью и душным городом, стало свежо и сыро. Рахмани с тревогой следил за состоянием Зорана. Его друг окончательно очухался во время уличной тряски, он не желал больше валяться в объятиях центавра, но возродившаяся так внезапно жизненная сила носила горячечный, болезненный характер. Едва спустившись на землю, Ивачич принялся копаться в горке ржавых банок, затем подсел к костру, но не задержался там и минуты.

— Рахмани, мы должны идти. Что это за развалины?

Рахмани, брат мой, где Марта?

Неужели правитель города ездит во дворец через мусорную яму?

Ромашка уверенно вел отряд через завалы арматуры. Наконец снова выбрались к деревянной стенке, за которой слышался вой пролетающих машин.

Снорри легко взобрался на верхотуру, вернулся озабоченный:

— Там, впереди, стражники сдерживают повозки. Их много, не дают никому проехать. Дом Саади, сдается мне, мы на верном пути, но…

— Что «но»? — свирепо откликнулся Зоран. — Вчера вы побывали во дворце правителя, но не сумели выпросить аудиенцию. Сегодня вы готовы прятаться в подвале. Что будет завтра?! Рахмани, я тебя спрашиваю: как ты мог впустить в сердце страх? Гиппарх, твой народ никогда не славился робостью. Разве вы явились сюда для того, чтобы кормить в яме пиявок?! Разве вы стали настолько трусливы? Разве это тактика твоих великих предков, гиппарх, — ждать, пока враг придет и выкурит тебя из норы?! Разве ты предал устав и своих командиров не для того, чтобы спасти гордые табуны Фессалии?!

Поликрит низко зарычал.

Он проломил грудью забор, вытоптал чей-то участок, снова проломил забор, высоко подняв на вытянутых руках отощавшего Зорана, и выбрался на заросшую шиповником обочину шоссейной дороги. Машины неслись в обе стороны, как кометы, но никто не интересовался маленькой группой, пробиравшейся в кустах. В сотне локтей широкая дорога раздваивалась, там стражники с полосатыми палками сдерживали напор сотен экипажей. Моргали и вращались огни, дребезжали моторы, на противоположной обочине собралась уже стайка подростков.

Кортеж вынырнул из-за угла — четыре быстрые мощные повозки, чем-то похожие на хищных рыб. Другие повозки замирали перед ними, мужчины в форме отдавали честь. Огни на развешанной стальной паутине становились зелеными.

— Это они, — Ромашка облизал губы. — Но не вздумайте вылезать на трассу прямо перед машинами. Я вам сразу говорил — это безумная идея…

Черные машины медленно преодолевали рельсы на переезде. Стражники в сером перекрыли прилегающие улочки. Подростки на крошечных мопедах объезжали гаишников по тротуарам. Группа дорожных рабочих в желтых робах остановилась поглазеть на высокое начальство.

Ловец чуял близкую черную тень.

Тень чьей-то смерти.

— Я ему обещал. — Рахмани ослабил брамицу. На всякий случай приготовился сдернуть с лица платок. На всякий случай. — Когда-то я обещал моему брату, что помогу ему собрать войско для освобождения его страны.

— Но они не приняли нас вчера, это опасно, — сделал последнюю попытку Толик. — Поймите, они вас не воспринимают как посланцев другой планеты. Они считают вас бандитами, как вчера в ящике говорили. Они считают, что орудует банда…

— Я обещал ему, — глухо повторил Саади. Фиолетовые молнии плясали у него на кончиках пальцев.

— Даже если знать заранее, что его убьют?

— А разве ты не знаешь заранее, что умрешь? — усмехнулся Зоран, когда ему перевели слова хирурга. — Разве в этом проблема, лекарь? Кто пойдет со мной? — Зоран скинул халат, остался в белой рубахе. Волосы он подвязал резинкой, подаренной кем-то из сестер.

— Рахмани, там снайперы. — Лекарь Ромашка едва не плакал. — Нам лучше уйти, пока нас не окружили. Кроме того… я боюсь, что губернатора там нет.

— Как нет? Ты же говорил?..

— Я говорил, что каждое утро она проезжает здесь на работу. Но в машине может быть кто-то другой — кто-то из замов или вообще — одна охрана! — Ромашка надрывал связки, перекрикивая нарастающий шум. — Рахмани, нас пристрелят издалека, я ведь предупреждал.

— Брат мой, заткни глотку этому трусу, — поморщился Ивачич. — О чем он тебя умоляет? Наверняка наш проводник обмочился со страха, дай ему монету и пусть бежит поджав хвост!

— Он не настолько труслив, брат. — Рахмани обрадовался, что Зоран снова пришел в себя. — Этот русс говорит, что оружие стражников бьет на несколько гязов. Он предупреждает, что нам заговаривают зубы, а сами поджидают лучших стрелков.

— Рахмани, почему они хотят убить нас? Разве вы оскорбили их веру или их царя?

— Нет… мы всего лишь отняли деньги у грабителей и вернули тем, кого ограбили.

Ивачич несколько секунд пытался вникнуть в сказанное, затем махнул рукой.

— Брат, я в любом случае пойду с тобой. Тебе понадобится толмач. — Рахмани поприседал, разгоняя кровь. Он уже предчувствовал, что придется рождать фантомов не только для себя.

— Нет, дом Саади, лучше я пойду с ним, — неожиданно заявил водомер. — Если на нас нападут, я успею его вынести, а ты прикроешь нас с обочины.

— Это разумно. — В гиппархе заговорил стратег. — А я спрячусь за стеной, еще дальше, возле во-он той большой повозки… И если что… Дом Саади, я должен тебе сказать… — Поликрит неловко затоптался, лег и снова вскочил. — Если так случится, что у нас не будет времени на беседу… Если ты встретишь Женщину-грозу, передай — я ни о чем не жалею и никого не виню. Если ты встретишь кого-либо из моего табуна… взгляни, вот наш родовой знак, на плече… передай два слова для тетрарха Лиссия. Скажи им, что я не опозорил наш род…

Он не закончил, но все поняли. Ромашка кинул взгляд туда, куда указал центавр. Саади идея гиппарха сразу понравилась. В сотне локтей позади них, на треть выехав задом на асфальт, перегораживал дорогу автобус с решетками на окнах. Возле него покуривали двое в черной форме с надписями «ОМОН» на куртках.

— Хорошо, я обещаю. Мы будем ждать здесь. — Рахмани вернул Поликриту бинокль, подаренный Аркадием. Гиппарх с одобрительным ворчанием подносил окуляр то к одному, то к другому глазу. — Снорри, я сотворю вам фантомов. Иди рядом с домом Ивачичем и слегка позади…

— Не надо меня учить, — огрызнулся водомер.

Последняя черная машина перевалила через рельсы. Снорри проломил проход в зарослях. Дом Ивачич твердой походкой вышел на шоссе.

Доктор Ромашка раскачивался и тер виски. Центавр совершенно бесшумно испарился, превратившись в собственную тень. На противоположной стороне шоссе трое мальчиков выехали кататься на самокатах. Старушка с грохотом захлопнула дверь продуктовой лавки. На втором этаже домика две женщины развешивали белье.

Ловец увидел все это в один миг, это и еще множество отдельных, независимых друг от друга моментов бытия. Точнее, они лишь казались независимыми, потому что песчинку спустя он уже догадался, что произойдет в скором будущем.

Ничего нельзя было изменить.

Черная тень закрыла полнеба, но никто этого не замечал.

— Я — Зоран Ивачич, из балканского дома Ивачичей… мой отец, брат герцога Михаила, благородный дом… послали меня к братьям-склавеиам… во имя святого креста, во имя единой нашей веры… я прошу встречи с вашим патриархом и с диадархом…

Зоран остановился на разделительной полосе и поднял руку в приветствии. Омоновцы возле автобуса побросали сигареты, Снорри заговорил, повторяя каждый жест Ивачича.

— Освободите проезд! — закашлял металлический голос из первого лимузина.

— Я прошу аудиенции у губернатора, — напрягая связки, продолжал Ивачич.

— Уйди с дороги, придурок! — выкрикнул кто-то сбоку.

Толик Ромашка вытер вспотевшие руки о футболку. Ловец Тьмы шептал формулы, одну за другой. От его кольчуги летели искры. В домах напротив отворились еще три окна. От переезда, тяжело покачивая животами, семенили два стража с полосатыми палочками.

— Мы хотим поговорить с губернатором. Мы просим аудиенции…

Молчание. Первый из экипажей набирал ход. Снорри незаметно переместился в сторону, на встречную полосу, чтобы не дать черным машинам ускользнуть.

Захлопали дверцы экипажей. Водители машин, застрявших на прилегающих улочках, вылезали и собирались в плотную шеренгу. Откуда-то сзади, по пустой дороге, приближалась целая делегация. Это шли любопытствующие водители, которых удерживали дальше, по ходу движения кортежа.

— Там пусто, ее нет, — пробормотал Ромашка, смахивая пот. — Я как чуял, они все свалили… Наверняка в Москву, за инструкциями… Зато много людей, они побоятся стрелять…

— Пусть ко мне выйдет ваш губернатор… я без оружия… мы будем говорить только вдвоем! — надрывался Зоран. Он тяжело закашлялся и оперся о плечо Снорри.

Лимузины остановились. Хищные хромированные ноздри машин словно обнюхивали непрошеного гостя. Во второй машине приоткрылась дверца, показалась стриженая голова почти квадратного мужчины. Его губы быстро шевелились возле трубки телефона. «Не давить же их», — неизвестно по какому наитию сумел прочитать по губам Ромашка.

— Освободите проход! Всем разойтись! Граждане, освободите проход, возможно применение спецсредств! — Повторяющийся гулкий окрик запрыгал над толпой.

К переезду подкатили две машины милиции с включенными мигалками.

Зоран снова заговорил. Покачнулся, но устоял. Снорри кинулся его поддержать. Второй автобус с зарешеченными окнами протиснулся по тротуару и стал тихо выползать на дорогу. По тропинке, совсем рядом со спрятавшимся Ловцом, пробежали дети.

— Я хочу встретиться с иерархом вашей церкви… герцог просит вас о военной помощи… мы будем платить двойное жалованье каждому добровольцу, кто встанет под наше знамя… пять золотых драхм империи за каждый месяц службы…

Квадратный человек в темном костюме бочком выскользнул из лимузина, но остался стоять за распахнутой дверцей. В руке он сжимал короткоствольный автомат. Доктор Ромашка подумал, что из своего арбалета, который лежал разобранный в гараже, он прекрасно бы «снял» этого противного стрелка. Толик Ромашка представил себе это очень ярко и слегка ужаснулся собственной кровожадности.

В нем что-то сдвинулось за два последних безумных дня и продолжало сдвигаться дальше, по мере того как дом Ивачич говорил. Толик не понимал ни слова, несмотря на явную схожесть языка. Однако от забинтованного, практически обреченного на смерть дворянина с далекого Хибра катилась такая волна энергии, что затихли все, даже возмущенные водители.

В прилегающих переулках машины стали разворачиваться. Из своего укрытия Рахмани видел не так много, шагов по сто в каждую сторону, но и этого было достаточно, чтобы понять — назревает драка. Со стороны города, моргая шестью фарами сразу, подкатил милицейский джип и высадил под прикрытием автобуса подмогу. Оратор из машины в третий раз требовал, чтобы Зоран убрался с пути. У многих пеших горожан не выдержали нервы, они устремились в подворотни. Зато в окнах показались головы. Из дверей лавок и контор тоже выглядывали любопытные. Рахмани обратил внимание, что любопытных стало неожиданно много. Не меньше сотни зевак скопилось у соседнего жилого дома, и народ продолжал прибывать.

— Их бы уже сбили, — нервно хохотнул Толик, — они боятся давить их на глазах свидетелей!

Последний экипаж начал потихоньку сдавать назад, прокладывая путь среди пеших стражников. Следуя неслышной команде, за ним тронулись остальные экипажи.

— …Мы собрали достаточно средств, чтобы вести войну… мы верим, что руссы не оставят в беде своих братьев и сестер… Со мной пришел посланник народа парсов, он отворит в вашем городе Янтарный канал… мы будем торговать…

Рахмани учуял заранее, когда водитель первого «Мерседеса» нажал на педаль.

Молния вырвалась из кустов и ударила точно в решетку радиатора. Капот «Мерседеса» подпрыгнул, встал на дыбы, с двигателя сорвало крышку, фонтаном хлестнуло масло.

Никто не успел среагировать, все произошло бесшумно и слишком быстро для ожидаемого теракта. Милиционеры забегали, в лимузине распахнулись сразу три дверцы. Вторая машина едва не протаранила первую, взвизгнули тормоза.

Попытка сбежать оказалась для городского начальства неудачной.

Стражники добрались до Зорана. За первыми двумя бежали еще четверо. Они накинулись на мужчину в больничном платье, как муравьи на раненую гусеницу, и поволокли его в сторону, освобождая проезд.

Моторы взревели, но тут же стихли. Несколько песчинок понадобилось охранникам губернатора, чтобы понять — странный безумец в окровавленном белом платье никуда не делся. Он стал еще ближе, а рядом с ним — долговязая гибкая фигура в кожаном плаще. Милиционеры в растерянности выбирались из кучи-малы.

От фантома, которого они месили, осталось легкое облачко. В толпе заахали, сверкнули вспышки фотоаппаратов.

— Дайте же проехать!

— Уберите этих психов с дороги! Разве не видно — с дурдома сбежали?

— Эй, хроник, свалил живенько!

Стражи в сером опомнились от позора, но не спешили с новой атакой. Они бережно брали парламентеров в кольцо, стараясь оттеснить с проезжей части. Рахмани выпустил еще одну пару фантомов. По тропинке с топотом приближались люди. Человек восемь, не меньше, оценил Ловец, все — грузные мужчины.

Зоран продолжал говорить. Он сильно охрип и качался, но все еще не терял надежды привлечь интерес местных правителей. Снорри незаметно поглядывал в кусты, косил взглядом на подступивших стражей порядка. Милиционеры топтались вокруг, но пока не нападали. Поврежденный головной «Мерседес» чадил, как подбитый танк. Из него выкатились двое молодых парней и седовласый мужчина, все в черном. Они храбро отступили назад и втиснулись в милицейский «уазик».

Зоран говорил, а водомер переводил, делая множество ошибок, но зато все громче и громче. Снорри первый уловил, что говорить следует не с начальством, а с толпой бедняков, собравшихся вокруг. Приукрашивая слова Ивачича, он спешил поведать этим несчастным, так мало видевшим и много раз обманутым людям о чудесной тверди Великой степи, где каждый может получить участок жирной земли или наняться в пелтасты к сатрапам славного Искандера, где щедрая земля родит четыре раза в год, где над вечным Шелковым путем летят и плывут караваны волшебников…

На тротуарах люди толкались и, вытянув шеи, слушали балканца. Похоже, мнение горожан разделилось. Одни считали, что их разыгрывают, другие всерьез восприняли слова израненного усатого человека, с забинтованным ухом и грудью.

Верещали телефоны. Все словно ждали чего-то.

— Если бы там был кто-то из начальства, они бы рванули. — Толик, забывшись, кусал ногти.

На короткий миг лекарю Ромашке показалось, что дверцы лимузинов сейчас снова откроются, навстречу Зорану выйдет легко узнаваемая, спортивно одетая, властная женщина, она пригласит посланца хибрских славян в свой «Мерседес», и…

Но вместо этого обе целые машины с воем рванули с места. Загребая горелой резиной, оставляя на асфальте черные шлейфы, они дернулись, одновременно прижимаясь к двум разным обочинам.

Людская масса скомкалась, как горящая газета.

— Ребенка! Ребенка задавят! — истошно завопила невидимая в толпе женщина.

Сминая кусты, на обочину попрыгали рабочие в робах. Один из лимузинов пробил насквозь фантом водомера, сам Снорри очутился еще левее, на фонарном столбе. Зорана он прижимал к себе. Водитель второго лимузина слишком сильно взял вправо, объезжая фантом Ивачича, в результате зацепил припаркованный автомобиль, содрал краску на борту и оторвал зеркальце.

— Что там? Кого бьют-то? — выкрикивали старухи на балконах.

Саади зарычал, словно цепной пес. Кольчуга заскрипела на его плечах.

— Мерзавцы, они не желают с нами говорить?!

Автобус с омоновцами начал выезжать на дорогу задом. Парни в черном спешили на помощь милиции. Гражданские вопили, указывая на растекающиеся миражи посланцев. Настоящий Снорри скинул плащ, приготовившись бежать. Дом Ивачич рвался у него из рук.

Центавр в два прыжка вылетел из кустов, подцепил ручищами автобус за подножку и перевернул на бок. С грохотом вылетели стекла, кто-то заорал благим матом. Зарешеченный автобус опрокинулся на проезжую часть, как раз на ту сторону, где у него находилась дверь в салон. Застрявшие внутри омоновцы бились, но не могли найти выхода.

— Вон они, держи!

— Вон, на столбе! Черти, черти настоящие!

Вор из Брезе скинул плащ, перехватил Зорана средней парой рук и перелетел на росшую по соседству липу. От столба, где он только что висел, срикошетила пуля.

Один из правительственных «Мерседесов» удрал, а второй не успел затормозить и врезался в крышу упавшего автобуса. Их вместе развернуло на дороге, поперек проезжей части. Милицейский «уазик», догонявший лимузины, добавил «Мерседесу» в задний бампер. С громкими хлопками надулись подушки безопасности. Милиционер за рулем «уазика» с трудом поднял разбитое лицо.

— Снорри, сюда! — Ловец выкатился из куста, в прыжке подсек ногу ближайшему стражнику, поднявшему оружие. Автоматная очередь ушла в небо.

Поликрит перемахнул покореженный автобус, догнал двоих мужчин в черных беретах, подхватил обоих за шкирки и швырнул через забор, на стройку. Еще трое, бежавшие впереди, обернулись и с воплями кинулись в переулок. Они бежали по крышам брошенных автомобилей, поскольку хозяева машин покинули их с первыми выстрелами.

Зрителей почти не осталось. Омоновцы притихли в перевернутом автобусе. Зато из-за переезда выкатилась еще одна черная машина с маячками, из нее по водомеру открыли шквальный огонь. Рахмани швырнул в черную машину очередной огненный заряд и выпустил еще двух фантомов.

Фантомы тут же задергались, пробитые пулями. Из черной машины стреляли беззвучно. Брат-огонь ударился о лобовое стекло, стекло превратилось в крошку, но… удержалось.

Рахмани выпустил сразу две молнии. Взорвались лампы в фонарях, вылетели стекла в первых этажах ближайшего дома, что-то взорвалось в моторах сцепившихся «Мерседеса» и автобуса. Из «Мерседеса» вылезли двое мужчин, один достал оружие. Ловца шатало от усталости, в позвоночнике разгорался пожар. Брат-огонь требовал немедленной жертвы.

— Снорри, скорей! — Поликрит подставил спину.

Два Мизинца сиганул через улицу, взобрался на балкон третьего этажа, оттуда перескочил на следующий балкон. По его следу стучали пули, от жилого дома отлетали куски штукатурки и отделочной плитки.

— Бежим! — Рахмани схватил лекаря за рукав.

Они вдвоем припустили по тропинке.

— Бежим, гиппарх нас догонит! Возвращаемся в убежище!

Лекарь Ромашка не уловил момент, когда громадная туша перегородила им дорогу.

— Живо, хватайтесь! — прогудел центавр.

Человек из разбитого «Мерседеса» целился им вслед. Толик открыл рот, чтобы предупредить, но не успел, потому что Ловец выпустил еще одну молнию. Мужчина в пиджаке выронил раскалившийся пистолет и запрыгал, обнимая почерневшую руку.

Они взгромоздились на широкую спину коня.

— Снорри, сюда! — надрывался Ловец. — Быстрее, их там много! Они вызвали подмогу!

Два Мизинца спустился по водосточной трубе, прячась за лежащим на боку автобусом, пересек проезжую часть и передал Зорана на руки Поликриту. Гиппарх тут же рванул обратно на стройку.

— Сно-ррри! — истошный крик Ловца резанул Толику уши.

Поликрит затормозил посреди бурьяна и ржавых трансформаторов.

Водомер бежал следом, но как-то боком, все сильнее припадая на левую ногу. В проломе заводской стены, в трех десятках шагов от беглецов, стояли двое с винтовками.

Саади развернулся на гладкой пластинчатой броне гиппарха и пустил брата-огня низко, чтобы поразить снайперам ноги.

Ему не хватило секунды. Перед тем как стрелки начали корчиться в горящих штанах, Снорри поймал своей длинной спиной вторую пулю.

— Положите меня… положи меня здесь…

— Нет-нет, потерпи. — Рахмани с диким трудом удерживал вертикальное положение на спине несущегося во весь опор Поликрита. Обмякшее тело Снорри приходилось прижимать к себе изо всех сил. Несмотря на хваленую иноходь центавров, седока подбрасывало и швыряло из стороны в сторону. — Прошу тебя, потерпи! Там лучшие лекари, они тебя вылечат, — умолял Ловец, сам себе не веря.

В голове его бушевал стригущий смерч. Этот смерч не сметал дома, но наносил не меньше разрушений. Рахмани тупо задавался единственным вопросом — за что их так возненавидели?

— До… дом Саади, я… т-ты…

— Молчи, молчи, не трать силы!

Рахмани прижал к себе раненого, а сам изо всех сил вцепился в гриву центавра. В беде стало не до церемоний, из гривы повылезали перья и золотые нити. Поликрит мчался гигантскими шагами, практически не сбиваясь с богатырской иноходи. Несколько раз он легко перемахнул изгороди, пробежался прямо по капотам стоявших в пробке машин и сшиб остановку.

— Тебе не все известно, дом Саади. — Два Мизинца с натугой выплюнул кровь. — Женщина-гроза гадала на меня, а я тоже гадал… на тебя… Это неважно. Я… я мечтал, что вернусь на Большую Суматру, я так хотел найти свою мать… я ведь знаю, что ее нет в живых, но я хотел…

Больше он не сумел ничего сказать. Но Ловец понял и так, без слов. Снорри чурался замысловатых оборотов и телячьих нежностей, его детство прошло в страхе за жизнь, юность тянулась в клетке работорговцев, а в дальнейшем он сам пробивал себе дорогу, чаще — обманом и сталью.

Снорри намеревался сказать своему другу Рахмани, что безмерно благодарен домине Ивачич за то, что выкупила его из рабства, и за то, что нашла средства отправить его на Зеленую улыбку. А дому Саади он благодарен за то, что на Зеленой улыбке, много лет назад, его встретили трансильванские колдуны и мучили его несколько месяцев в тисках. Зато после он научился прятать лишние, по меркам людей, конечности, научился изменяться и стал тем, кем стал, — лучшим вором в Брезе, предводителем гильдии…

Снорри Два Мизинца не успел рассказать еще многое. О деньгах, которые он зарыл на берегу Кипящего озера, о своей сестре, которую не видел много лет. О старом водомере с Большой Суматры, которого он сумел переправить на Зеленую улыбку и прятал в подвале королевской крепости, и о том, что рассказал последний из выживших сородичей. Но Рахмани и сам догадывался, что на Суматре никого из племени людей-пауков не осталось, а может быть, их не осталось нигде…

Снорри Два Мизинца, по прозвищу Вор из Брезе, последний из племени водомеров, умер.

23 Цена Нобелевки

— Что такое «рак»? — спросила Марта.

Последний час она сидела скорчившись, баюкая на коленях голову мертвого мужа. Зоран умер на рассвете. Рыжая девчонка с голыми ногами четвертый раз приносила чистую воду. Марта макала в воду обрывки скатерти и бесконечно обмывала осунувшееся лицо дома Ивачича, не желая признавать очевидное.

— Рак — это…

— Это готовая Нобелевская премия, полный чемодан денег. — В подвал с полной сумкой еды вернулся бородатый Аркадий. — Хотя… какой там, на фиг, чемодан! Три чемодана готовь! Тут на три Нобелевки хватит!

— Аркадий, вы — выпили? — недоверчиво произнесла сестра Лена. Она, уже не робея вблизи своего огромного пациента, меняла центавру повязки. Гиппарх послушно вставал, ложился и держал кончики бинтов.

— Что такое премия? — Марта поцеловала мужа в лоб.

Старая колдунья, имя которой Рахмани никак не мог запомнить, разглядывала центавра, выпучив глаза. Иногда она справлялась с собой и принималась пилить непутевую внучку.

— Я пьян без вина, — усмехнулся доктор. — Смотрите, что у меня есть!

Жестом фокусника он выставил на стол чемоданчик. Внутри, в стеклянных капсулах, в прозрачной жидкости, скорчились три последыша.

— Осторожно! — в один голос воскликнули Ловец и перевертыш. Рахмани одним прыжком очутился возле чемоданчика. — Не разбейте их! Вы не представляете, до чего коварны эти создания! Они будут притворяться мертвыми, а потом исчезнут за секунду. Если последыш тебя укусит, ты умрешь в течение суток…

— Я же вам говорил, что нас не кусали. Они отказывались нас кусать.

— Как ты их раздобыл?

— Лиза сумела вынести. Мы как в воду глядели, спрятали их на онкологии. Наш корпус полностью опечатан, туда не подойти… М-да, Толик, Нобелевка нам очень не помешает. Похоже, мы остались без работы.

— Ты не проболтался Лизе, где мы прячемся? — встрепенулся Ромашка.

— От меня никто не узнает, — посерьезнел Аркадий. — Но утром надо что-то предпринять… Оцеплен не только корпус, я еле нашел работающий магазин, там всюду менты с собаками.

— Нас пока никто не учуял, — довольно хрюкнула Кеа. — У Женщины-грозы хорошие снадобья.

— Если нас здесь найдут… они пожалеют, — заявил Кой-Кой.

— Сюда никто не войдет, пока я жив. — Поликрит тяжелым взглядом обвел сырые стены бомбоубежища. На металлическом столе тускло светили фонарик и две свечи. Невольные соратники расселись на жестких двухъярусных нарах. Периодически кто-то из мужчин вставал и крутил ручку ручного воздушного насоса. Где-то в темноте капала вода. Пахло резиной и сыростью.

— Мне не нравится этот разговор, — прошептала Марта. — Я спросила вас: что такое рак?

— Как можно умирать десять лет? — добавил Ловец. — И почему у вашего бывшего учителя нашли эту болезнь только сейчас, если он болен давно?

— Никогда не слышал о такой болезни, — почесал затылок перевертыш. — Вероятно, она иначе называется на наречии британцев или пруссаков.

Лекари наперебой стали предлагать свои варианты, но ни один не вызвал в памяти Ловца ассоциаций.

— Я тоже не понимаю, — призналась нюхач. — Я знаю про чуму, про оспу и песчаную лихорадку. А чем так опасна эта болезнь?

— Расскажите нам, — механическим голосом повторила Марта. Она короткими одинаковыми движениями баюкала мертвого мужа.

Рахмани переглянулся с перевертышем. Они поняли друг друга. В неровном свете свечи Кой-Кой сделал жест, что-то вроде «время покажет». Да, подумал Ловец, время… ее спасет только время. В Марте словно что-то сломалось. С той минуты, как нюхач привела всю их тюремную компанию в старое больничное бомбоубежище, Женщина-гроза смотрела только на убитого супруга.

— Рак — это вторая по смертности болезнь…

Ромашка потер переносицу и заговорил. Он попытался уложиться в несколько минут. Аркадий помогал, как мог. Кой-Кой старательно переводил. Затем все надолго замолчали.

— Верно ли я понимаю — вы боитесь этой болезни почти так, как мы боимся сахарных голов?

— Скорее всего, мы боимся ее даже больше. У вас есть Красные волчицы, а раковые клетки не умеет убивать никто.

— До вчерашнего дня не умели, — поправил Аркадий.

— Где четвертый? — Рахмани пересчитал капсулы. — Ты говорил, что их четыре? Или их было больше?

— Четвертый, с вашего позволения, находится в онкологическом отделении!

— Аркадий, вы кривляетесь или в самом деле пьяны? — тихо переспросила сестра Лена.

— Я счастлив. Может быть, я никогда не буду счастлив так, как сегодня. Я прошу прощения… я понимаю, что так нельзя говорить при покойниках, но…

— Как случилось, что вы нашли лекарство? — Саади обтер мокрый лоб. В бетонной коробке становилось все жарче, вентиляция не работала.

— Я прошу прощения, но это во благо… я обманул вас всех. — Толик Ромашка покраснел. — Да, я обманул, когда сказал, что мы заспиртовали всех личинок. В канале, который ты зачищал, помнишь — приходилось сдвигать кишечник, чтобы добраться?.. Да, в канале я обнаружил тогда не одного, а двух… уршадов. То есть я сразу и сам не понял. Я переложил эту дрянь в тазик, а пока Леночка промокала Аркаше лоб, я увидел, что их двое. Одного я сунул в дистиллят и запер…

Рахмани ощутил, как внутри него, как внутри погибающего в буре корабля, один за другим рвутся канаты. Кошмары сегодняшнего дня не закончились, словно все небесные и подземные духи ополчились на него одновременно. Рахмани представил, что произойдет в городе, если последыш сбежал. Далеко не всегда последыши проявляли себя сразу. К примеру, в сухих районах Хибра за личинками никто не гонялся, они сами погибали от обезвоживания. Эпидемии случались крайне редко, а если и случались, то мудиры районов успевали вызвать ловцов. Таких, как Марта, таких как ее сестры-волчицы.

Но здесь, среди миллионов ничего не подозревающих, наивных горожан…

— Аркадий, теперь ты рассказывай. — Толик уступил трибуну коллеге.

— Утром мы отвели коня… я прошу прощения — центавра в подвал, затем я отдал вам «жигуль», а сам сидел как на иголках. Все наши явились на работу, я еле дождался, пока шеф закроется на утреннюю маевку… Я вернулся в лабораторию и достал того, живого. Он бодренько так плавал в банке и, кажется, растолстел, стал еще крупнее. Остальные погибли, я проверил. Я завернул банку в бумагу, позвонил Лизавете, и мы вместе отправились в онкологию, к Жуховицкому.

— Так Георгий Павлович был с вами заодно? — выпалил Толик.

— Заодно, — вздохнул бородач, — заодно в том смысле, что он готов был хвататься за любую соломинку…

— Ты молодчина! — подпрыгнул Ромашка. — Вы тогда пошли к Жуховицкому? Это же надо такое, я бы попробовал сперва поговорить с добровольцами… Извините, Рахмани. Жуховицкий — это наш профессор, золотой человек, он преподавал на втором и третьем курсах. — Ромашка принялся невнятно объяснять Ловцу и компании: — Он умирает… от рака, представьте. И лежит в нашей онкологии, и все понимает. Знает точно, сколько ему осталось. Говорят, он даже… одним словом, он умнее тех, кто его лечит. Хотя лечением это не назовешь. Операцию делать поздно, химию Жуховицкий переносит с большим трудом…

— Так ты оставил в живых одного из последышей, чтобы сделать из него лекарство для вашего учителя? — подвел итог Рахмани.

— Именно так, — поклонился хирург. — И мы его сделали.

— Вакцину? Против рака? — оживилась вдруг Маргарита Сергеевна. — Это же надо годами проверять.

— А я не призываю мне верить на слово. — Аркадий нисколько не обиделся. — Кстати, там, в отделении, кроме нашего дорогого Георгия Павловича, лежат еще человек двадцать, если не ошибаюсь… Они все здоровы. Или скоро будут здоровы.

— Как вы это сделали? — подалась вперед Маргарита Сергеевна.

— Приготовили вытяжку… А-а-а, простите, вы — медик? Нет? Тогда я постараюсь проще. Это оказалось не так уж сложно. Толик, я настаиваю, чтобы твое имя стояло первым, это была твоя идея.

— Ничего подобного, — отмахнулся Ромашка, но Аркадий был непреклонен.

— Ты разве забыл? Ах, всем известна твоя скромность. Но в данном случае скромность неуместна. Лизавета тоже помнит, она первая подтвердит. Это ты толкнул идею об использовании мертвых тканей в борьбе с раковыми клетками. Слышите — вот этот человек, который спас миллионы…

Марта, не поднимая головы, быстро и напористо заговорила на языке империи.

— Высокая домина настаивает, что миллионы ваших людей спас Зоран Ивачич, — почтительно перевел Кой-Кой.

— Это правда, — заполнил паузу Саади. — Это правда, и я готов подтвердить ее в любом суде.

— Это правда, — как эхо, повторила Кеа. — Как правда то, что уршады не могут навредить здешним людям. Я не могу это объяснить. Я чую, что все они смертельно ядовиты для уршадов. Мне думается, было бы полезно скрестить жителей четвертой тверди с каким-нибудь сильным племенем…

— Но нельзя же всерьез воспринимать такую ерунду, — перебил нюхача Ромашка. Скорее всего, он просто не заметил, что Кеа ведет беседу. — Да, это я ляпнул на собрании кафедры или на дне рождения шефа, уже не помню. Да и вообще… Просто сказочка детская, про воду мертвую и воду живую. Ведь ясно, что это была болтовня, что невозможно убить опухоль трупным ядом…

— Очень даже возможно, — отрезал Аркадий и победоносно задрал бородку. — Вы не дали мне договорить. Мы сделали вытяжку из яда живой личинки, это не помогло. Тогда я вернулся к погибшим личинкам. Лизавета сделала срезы, мы побежали к микроскопу… Ты бы видел, что там творится… Эта штука не жива и не мертва одновременно. То есть внешне — никаких реакций, полный ноль. Кровеносная система крайне примитивная, но вместе с тем — два сердца, нечто среднее между позвоночным и хордовым, зачатки жабр, интереснейший мозг. Мозг ненормально большой для паразита, плюс к тому — сложнейшая эндокринная система и ядовитые зубы. Ты не поверишь, у них клыки оказались, как у наших гадюк…

— Я вас предупреждал, — напомнил Рахмани.

— К счастью, укусить нас они не смогли, но яд получить я сумел.

— А кто вам позволил хозяйничать в чужом отделении? — спросила Лена.

— А я и не спрашивал. Мы обо всем договорились с Жуховицким. Профессор надиктовал на магнитофон и письменно подтвердил, что это его собственный рецепт, и никто, в случае смерти, не виноват… Тихо!

Далеко наверху залились лаем собаки.

— В одиннадцать утра мы сделали анализы, включая узи. Кровь еще не готова, но… Жуховицкий здоров.

— Обалдеть, у нас дядя Лешечка год назад помер от рака легкого. Вот бы вы год назад явились, верно, бабулечка?

Маргарита Сергеевна пожала плечами. Она разглядывала центавра.

— Его застрелили, — ровным голосом заговорила Марта. — На вашей Земле он не причинил никому зла. Он собрал состояние в тридцать миллионов. Он готов был все золото отдать мудрецам четвертой тверди, ради спасения его народа. Зоран жил среди людей, которые могли его убить за ношение креста. Но его пристрелили люди, носящие кресты. Они убили беспомощного, обескровленного, слабого…

— Кому вы намерены мстить? — осторожно спросил Ромашка.

— Его убили, — повторила Марта. — Он не сделал им ничего плохого. Он был счастлив, когда увидел кресты на соборах. Всю жизнь мой супруг собирал деньги, чтобы нанять войско. Что я сказала вчера, воин? Ты помнишь мои слова?

— Ты говорила, что сама закроешь глаза своему мужу и что у него не будет одного уха.

— Ты видишь — нам никуда не уйти от кармы… Но что я слышу и вижу теперь? Я слышу и вижу, что предсказанное сбывается наоборот. За смерть моего мужа получат премию. Снорри взял себе пулю, которая метила в тебя, Рахмани. Кто из нас еще должен погибнуть, чтобы всем обиженным вернули дома? Кто еще должен погибнуть, чтобы вскрылся хоть один Янтарный канал?..

Больше всего на свете Саади хотелось преодолеть три шага, отделявшие его от единственной звезды его жизни, и обнять ее. Но никогда еще три шага так легко не превращались в тысячу гязов…

Неожиданно в бетонной тишине поднялась та старая седая женщина, имени которой он никак не мог запомнить. Вряд ли она изучала официальный язык империи, который на планете Земля сильно смахивал на древнегреческий, она никак не могла понять, о чем плачет Женщина-гроза.

Но она каким-то чудом поняла.

— Будет вам… ваш канал, — объявила она. — Мы скоро, до зоопарка и назад. Юлька, накинь куртку, ночи холодные!

— За-зачем вам в два часа ночи зо-зоопарк? — От волнения Ромашка начал заикаться.

— А где я еще телку черную найду? — Бабушка улыбнулась как-то нехорошо.

— А за-зачем телка?

— Так силу у ней высосать. Тебе не понять, ты таблетками лечишь да ножиком режешь. Только дайте кто-нибудь ножик.

— Такой подойдет? — Кой-Кой протянул загнутое серповидное лезвие.

— В самый раз. Не худо бы нас и проводить, а то, не ровен час, лихие люди наскочат, а я вроде как срок отбываю…

— Зачем вам нож? — Аркадий, как завороженный, разглядывал голубые сполохи на лезвии перевертыша.

— Как зачем? — изумилась бабуля. — Так ведь Юлечке-то, перед тем как в пасть целовать телку-то, ее сперва зарезать надо, хе-хе…

24 Бабушка и внучка

— Может быть, мы, это, утром как-нибудь найдем вам корову?

— Ни хрена ты не найдешь. Я знаю, где взять то, что нам нужно. Пойдете со мной или нет?

— Я пойду с ними, — внезапно вызвался Поликрит. — Дайте мне хотя бы ночью посмотреть на звезды, иначе я скоро превращусь в черепаху. Я уже сутки прячусь! Никогда я не прятался от врага…

— От врага? — подняла бессонные глаза Марта. — Ты признаешь, что нас окружают враги? Да… совсем недавно и я верила, что нас тут ждет добрая мать…

Никто не стал спорить. Рахмани счищал с рук ржавчину. Вместе с Кой-Коем они похоронили Снорри по обычаям его племени, соблюсти заветы оказалось несложно. Завернули тело в подручные материалы, прикрепили груз и скинули на дно канала. Саади не знал, какие тонкости они упустили и какие молитвы полагалось прочесть.

— А вот и здорово, — неожиданно воспряла бабуля, когда ей перевели слова гиганта. — С тобой, милый, хоть на край света. Особливо ежели прокатишь с ветерком!

— Бабу-у-ля… — Юля от изумления наступила на ногу перевертышу. Кой-Кой деликатно перетерпел.

— «Бабуля, бабуля»! — язвительно передразнила Маргарита. — Как тебя мне на руки придурочная мать твоя скинула, так уж двадцать лет — бабуля. Кто просил бучу такую затевать, а? Мне что теперь, как уголовнику какому, до могилы под кустом прятаться? Ладно уж, не реви, с тебя какой спрос?..

Но Юля пропустила брюзжание бабушки мимо ушей.

— Что такое зоопарк? — осведомился Рахмани. — А, так это зверинец! Неужели поблизости нет ни одной коровы?..

— Там есть, я знаю точно, — ухмыльнулась ведьма, — телочка, правда, не наших, заморских кровей, да и то сойдет. То ли як, то ли тур, хе-хе…

— Бабуля, почему ты мне никогда не говорила, что ты?..

— А что я? Я золото из дерьма добыть не могу, — окрысилась бабушка. — Если я что и могу, так не в коня корм. Чему меня бабка научила, промеж подзатыльников, то и помню. Оно вам надо, молодым? Мать твоя, помнится, еще соплячкой была. Сяду, усажу ее перед собой, заведу о прошлом речь, о бабушке ее, покойнице, о дарах ее, о напастях рода человечьего… и что? Что ты на меня уставилась? Сидит твоя мамка смирно, помалкивает, вроде как меня слушает, а из школы вернется — и за свое! Мол, опиум для народа все мои наставления, мол, отвали от меня, мне вон устав комсомола учить надо.

— Можно, я тоже с вами? — поднялся Ромашка. Саади в неверном свете свечей показалось, что лекарь покраснел. — Мало ли что случится, я все-таки врач. А вот вам бы идти не стоило, — стал он хмуро выговаривать Поликриту. — Переведите ему, пожалуйста. Раны кровоточат, швы не затянулись, после антибиотика организм ослаблен…

— У меня ослаблен? — Центавр, не вставая с пола, оторвал от стены двухъярусную койку и завязал ножки узлом.

— Кошмар… — Аркадий схватился за голову. — Вас посадят.

— А что потом? — впервые подключилась к разговору Марта. — Я слышала о мессах с животными, они действительно дают силу посвященным… Но что вы будете делать потом?

— Есть несколько гиблых местечек, так их зовут в народе. — Маргарита Сергеевна закурила, невзирая на жалобные протесты нюхача. — Если Юльку удастся до первых петухов посвятить, проковыряем мы вам Янтарный канал…

— И где такое ближайшее местечко? — спросил Аркадий.

— Да вон хотя бы… напротив Эрмитажа.

— Давайте не будем размазывать манную кашу по тарелке, — чужим хулиганским тенором резюмировала Кеа. — Если мы завтра не скроемся из города, я чую, что нас всех ждут неприятности. Даже не хочу портить вам аппетит, описывая, какие именно.

— Что такое Эрмитаж? — деловито спросил Саади. — Это арсенал или торговая фактория?

— Я полагаю, это франкийское слово. Либо прованское, как выразились бы у вас, на Зеленой улыбке, — величественно сообщил Кой-Кой. — Я полагаю, это красивый дворец.

— Ты угадал, — засмеялась Юлька. — Там раньше жили цари. Теперь там музей.

— А куда переехала династия? — Как всегда, нюхач спросила не о том.

— А… цари-то? Вроде последнего царя расстреляли. — Рыжая ведьмочка сообщила об этом так, точно речь шла об убийстве базарного вора.

— Рас… стреляли? — Саади замер, пережевывая жесткое, колючее слово. Слово имело вкус ржавых кладбищенских лопат. — Мне кажется, нам стоит поторопиться. Пока корову не прирезал кто-то другой.

— Рахмани, иди с ними, я побуду одна. — Марта погладила Ловца по щеке. — Не бойся за меня, сюда никто не войдет. Ночами они трясутся в своих запертых квартирах…

Вопреки опасениям Аркадия никто не сторожил ночью территорию института. Только в окнах хирургии горел свет, и рычали внизу санитарные машины. Оба телефона — и Толика, и Аркадия — разрывались от звонков. Хирурги договорились никому не отвечать, даже на бравурные послания профессора Жуховицкого. Весь коллектив вчерашних раковых больных, в полном составе, отбыл на обследования в профильный институт…

— Вы тоже отключитесь, — сказал Ромашка девушкам. — Леночка, никому, даже эсэмэс, никому! Они только этого и ждут.

Через ограду зоопарка лезли в три приема. Затем долго вскрывали замок на воротах, чтобы впустить центавра. Затем дружно вязали подоспевших сторожей. Те не особо и сопротивлялись, стоило Поликриту подержать их вверх ногами.

Маргарита Сергеевна уверенно потащила внучку к круглому загону. Внутри сонно дышали крупные темные фигуры.

Рахмани слышал, как у младшей ведьмы стучат зубы. Он слышал, как Толик Ромашка снял куртку, накинул девушке на плечи и как рыжая жрица благодарно прислонилась к нему. Ненадолго, потому что бабушка уже сварливо покрикивала с той стороны решетки:

— Слушай, дуреха, по памяти тебе читаю, не сбиться бы…

«…Надо раздеться нагим, обмазаться желчью и перьями, затем взять в полнолуние черную телку с пятном во лбу, отвести ее на пустошь, меж четырех камней… затем ждать, когда планеты построятся в одну линию, и зарезать телку заговоренным ножом, строго по вене, чтобы кровь стекала полумесяцем… Повернув телку мордой к закату, к черноте, ждать ее последний вздох, поцеловать в губы и запечатать ртом пасть ее, пока сила не войдет… После убийства есть меньше минуты, дабы удержать и направить ауру на нужного смертного…»

— И что… что потом? — Девушка сглотнула. Она не в силах была отвести глаз от черного холмика возле яслей с сеном.

Там мирно жевала сено телочка с высоким горбом на спине. Невинный ребенок, которого ей предстояло зарезать.

Юля представила, что ей придется целовать в губы мертвую корову, и ей стало худо.

Но ненадолго. На самую короткую секунду. Потому что в следующую секунду она поймала на себе цепкий взгляд этого страшного мужчины с платком на лице. Рахмани, или как его там. Кажется, он знал про нее все. Кажется, он знал даже то, что ее напугала будущая смерть незнакомой коровы. У Рахмани были красивые выпуклые глаза, он здорово походил то ли на араба, то ли на кого-то еще с юга.

Да, он определенно был иностранцем. Арабом или евреем. Или даже африканцем, только почему-то не черным.

— Мне что, догола раздеваться?

— Ой, мало тебя, дуру, мужики разглядывали! — язвила Маргарита Сергеевна, стягивая с внучки тряпки.

— Рахмани, это правда? — настала очередь Ромашки стучать зубами.

— Что правда?

— Все это… Ночь, Питер, зоопарк, самка этого бизона, или кто он там… То есть я, конечно же, все понимаю, но…

— Но не веришь? Посмотри туда, на фонарь.

На перекладине фонаря Поликрит по ранжиру развесил троих связанных сторожей. Крайней справа он повесил овчарку, предварительно замотав ей пасть. От шума в округе проснулись даже те обитатели клеток, которые привыкли ночами спать. Вокруг хрюкали, мычали, повизгивали и шипели.

Во мраке, там, куда Маргарита увела внучку, что-то происходило. Неясное шевеление, шепот, скребущие звуки.

— Рахмани, пожалуй, я выпущу всех, кто не опасен, — рассудил центавр и принялся срывать замки с клеток.

— Я верю, я вам верю. — Лекарь не мог усидеть на месте, то оглядывался назад, то взлохмачивал на голове волосы, то принимался вышагивать туда-обратно по ночной аллее. — Я вижу, твой друг — это такое доказательство, трудно не заметить, но… целовать корову? А если я, к примеру? То есть, что произойдет, если каждый, а?

— А каждому не дано, — рыкнула из мрака Маргарита Сергеевна. Позади нее белая гибкая фигурка спешно натягивала одежду. — Каждый не осилит. Ты бы мог осилить, доктор… — Она выбралась из загона, остервенело стряхивая с кроссовок налипший навоз. — Вся беда ваша, что ни в кого не верите… Матерь вашу, кто жирафа выпустил? Он же сдохнет!

Юля, покачиваясь, добралась до скамейки. Там ее вырвало, очевидно, не в первый раз.

— Стой, стой, ты ее пока не трожь! — Маргарита Сергеевна перехватила лекаря поперек живота. — Дай ей, милок, маненечко отсидеться. В ней сейчас такое бушует, ого-го!

— И… что? Она теперь ведьма?

— Во дает! — хлопнула себя по бедрам старушка. — Да ты, часом, не финн? Тугой ты какой-то, братец. Она ей всегда и была, только заперта уж больно.

— А теперь она?..

— Да как была бабой, так бабой и останется, — не слишком деликатно подвела итог Маргарита Сергеевна. — Мужиков меньше любить не станет, если ты об этом печешься, доктор ты наш.

— Я как раз вовсе не об этом, — засмущался Ромашка.

— А я как раз об этом. — Маргарита строго взяла его за пуговицу. — Только ты запомни, Гиппократ. Хоть раз попрекнешь ее, что путанила, — проказу нашлю. Это я умею… Господи, кто там меня за ногу держит?

Потрогав Маргариту волосатым носом, мимо деловито пробежал муравьед. Небольшая стая кенгуру энергично обгладывала кусты у проходной.

— Бабуля, как тебе не стыдно? Что ты несешь? — пришла Юля, почерневшая, с кругами под глазами, с ног до головы вымазанная в крови. — Не смотрите на меня, слышите?! Нечего на меня смотреть. Ой, кошмар какой, я вам всю куртку испачкала… Ой, я вам завтра же новую куплю.

— Завтра у вас не получится.

Маргарита с наслаждением закурила. Подле нее на скамейке устроились две мартышки, на газоне пощипывал травку верблюд. В распахнутые ворота зоопарка гуськом устремились страусы. Где-то вдали Поликрит продолжал войну за права животных.

Рахмани поймал взгляд старушки, и вдруг между ними возник мимолетный контакт. Он увидел то, что видела опытная колдунья, легко бредущая по краю, между «сейчас» и «скоро». Он увидел, что «завтра» у новообращенной ведьмы и хирурга действительно не будет, и новую куртку Ромашке покупать уже некогда.

Потому что завтра их обоих ждет Великая степь.

25 В поисках чести

Рахмани забылся в тревожной дреме, в самом ненавистном из всех видов сна, которыми он владел. Именно так — владел, поскольку опытный Ловец Тьмы не ждет благословенного отдыха или пробуждения, он сам управляет телом и духом. Однако именно в таком, смутном, нервном безвременье ему проще всего удавалось разорвать стены бытия. Вот и теперь, стоило влажным царапинам на потолке подвала закружиться в балете, как Ловца подняло и понесло.

Рахмани обрадовался, поскольку впервые за время пребывания на четвертой тверди он ощутил близкое присутствие Учителя. Слепой старец ждал его нынешнего, сорокалетнего, и одновременно общался с тем, юным девятнадцатилетним Рахмани Саади, совсем недавно вернувшимся из первого похода…

— Учитель, я виноват…

Молодой воин и седой старец, с нарисованным на лбу глазом, молча стояли возле открытого сундучка.

— Учитель, я не довез Камни живыми. Я потратил год, но не выполнил ваше поручение…

— Ты все сделал верно. Камни пути не живут долго. Пойдем прогуляемся, сегодня прохладный день.

Они поднялись наверх, по пробитым в скале ступеням. Выбравшись за ограду храма, Слепой старец уверенно направился в сторону мельницы. По пути он, не напрягаясь, легко обходил играющих в песке детей, перешагивал дремавших собак и всякий мусор.

— Но… я надеялся на шестнадцатый огонь. Я надеялся, что шестнадцатый огонь оживит Камни.

Ловец Тьмы с болью и теплой усмешкой узнал себя в пылком девятнадцатилетнем юноше. Он еще не носил на лице повязки, был уже в плечах и стремительнее в решениях и шаге.

— В этом году еще не было грозы, — ответил пожилой жрец. — Если шестнадцатый огонь спустится на землю, мы непременно об этом узнаем.

— И тогда Камни оживут?

— Необязательно. — Учитель шагал вдоль обочины, поглаживая открытой ладонью налитые колосья. — Но мы будем ждать. Мы ждали долго. Мы — ничто, по сравнению с потоком вечности.

— Но ведь империя Кира всемогущего… — осмелился возразить Рахмани.

Старец рассмеялся, сунул руку в сумку, кинул ученику крошечную походную чашку из красной глины:

— Нагнись к реке, наполни ее водой.

Рахмани подчинился, недоумевая.

— Стало ли воды в реке заметно меньше? — улыбаясь, спросил Учитель.

— Нет… незаметно.

— Теперь вылей воду обратно. Ты слышал плеск?

— Нет, Учитель. Слишком громко стучат колеса у поливочного ворота…

— Наша маленькая речка — это история, — устало кивнул Учитель. — А капля воды, которую ты добавил, — это великая империя Кира всемогущего, нашего славного царя и полководца.

— Но в таком случае… — Юноша замялся, подыскивая слова. Саади внезапно стало слишком сложно выражать мысли и эмоции. Маленький понятный мир в очередной раз стал на ребро и сверкнул новыми, непознанными гранями. После периодов учебы всегда происходило именно так. Но иногда особенно остро. Иногда достаточно было одного краткого разговора с Учителем, чтобы вселенная встала на дыбы.

Например, как сегодня.

Ловец Тьмы тоже напряженно ждал ответа. Ждал ответа от себя самого, отставшего на двадцать лет. Одноглазые старцы ничего не делали просто так. Если Учитель задумал пригласить его к разговору столь удивительным образом — значит, это было угодно Ормазде и сделано к славе и укреплению Храма.

— Договаривай, — улыбнулся Учитель. — Ты хотел сказать, что если Кир всемогущий, величайший властитель древности, — ничто по сравнению с рекой времени, то какой смысл в наших поисках и нашем учении, так?

— Прошу меня простить, Учитель.

— За что же ты просишь прощения? Я весьма рад, что сын почтенного Саади делает столь быстрые успехи в постижении бытия. Мы как раз подошли к очень важному моменту. Мы подошли к развилке, Рахмани.

Рахмани на всякий случай огляделся. Никакой развилки не наблюдалось. Они все так же неторопливо брели вдоль зреющих полей и шумной реки. Навстречу проезжали крестьяне на мулах, на винторогих, на высоких телегах, и никто из них не обращал на странную парочку внимания.

Ловец Тьмы испытал неудобное, странное чувство, словно наглотался терпких лечебных грибов или был укушен личинкой гоа-гоа-чи. Одновременно он слышал храп Поликрита, посапывание Кеа, слышал запахи подземелья, невидимую капель и молитвенное бормотание Марты. Одна часть его зависла в мире Земли. И тут же, не напрягаясь, он ощущал ласковые поглаживания Короны, удары насекомых, слышал мычание разомлевших коров и четкий, даже въедливый порой, голос старшего из жрецов.

По пыльной дороге прогрохотали три арбы, набитые крестьянами, но никто не взглянул на мужчин в белом.

Слепой старик и юноша будто стали невидимы.

— Развилка, на которой сложили головы несметные орды воинов, и сколько еще сложат… — печально произнес Учитель. — На первый взгляд, наш выбор кажется очень простым, хотя и жестоким. Человек может свернуть на путь веры. Что из этого получается, ты видишь каждый день на примере нашего великолепного султаната. Вера, и никаких рассуждений, никаких поисков истины. К чему искать истину, если ничтожному муравью она все равно недоступна? Так рассуждают не только последователи Милостливого, но и папские прелаты на Зеленой улыбке.

— Но ведь… Но ведь мы тоже верим в Ормазду, Учитель. Верим в священный огонь и поддерживаем все его виды. Верим в светлое и темное воплощение Премудрого, без борьбы которых не рождалась бы жизнь…

— Тебе предстоит еще много учиться. Скоро мы отправим тебя на Зеленую улыбку. Ты поедешь в Рим и поступишь на службу к одному из прокураторов. Прикрой рот, оса залетит!

Рахмани испуганно клацнул зубами. В который раз он забыл, что Одноглазый слепец видит намного лучше его. Но неудивительно, что от таких речей челюсть отваливается!

— Мы устроим так, что тебя возьмут на службу. Ты не станешь скрывать, кто ты такой. Но в одном ты обманешь их. Ты скажешь, что разочарован в нашей религии. Ты скажешь, что разочарован во всяком поклонении, любой вере, и хочешь посвятить жизнь служению светской власти. Ты скажешь, что наивысшей светской властью на всех трех твердях ты считаешь императора Рима… а это так и есть, собственно. Здесь тебе даже не придется лгать. Ты будешь всегда повторять, что только Священная империя способна покончить с распрями и кровопролитием. Только она способна примирить Хибр и Великую степь.

— Учитель, я полюбил девушку…

— Ты счастливый человек, тебе улыбнулся ангел.

— Она принадлежит к народу страны Вед.

— Тебе повезло дважды. Ты встретил счастье вдали от дома, теперь у тебя есть мечта.

— Она колдунья из рода Красных волчиц.

— Это замечательно, она умеет отгонять злых духов.

— Учитель, ее страна находится на Великой степи…

— Но ты отправишься учиться на Зеленую улыбку. Теперь ты богат, мальчик, но в университетах Зеленой улыбки полно богачей. Там ничего не сделаешь без дружбы. Ты отвезешь письмо к одному уважаемому другу в Рим, он посодействует.

— Но, Учитель…

— Ты надеялся, что я поговорю с твоим отцом, и он отменит свое решение? Или ты хотел напомнить, что ты ходил в Гиперборею, в проклятый город, и добыл для нас Камни пути, а потому не можешь считаться ребенком?

Старец хмурился, но Саади видел его добрую усмешку.

— Ты должен учиться, ты слишком мало знаешь. Мир становится широк для нас. Благодаря деньгам, которые ты привез, мы сможем послать в университеты пятерых лучших юношей. Они вернутся и понесут просвещение в народ Ормазды. Но ты… ты не вернешься. В Риме ты приложишь усилия, чтобы вступить в один из тайных орденов. Ты притворишься, что примешь их веру… Да, это я говорю тебе, мальчик. Ты пойдешь на обман во имя нашего процветания. Ты станешь их лучшим агентом и будешь выполнять все приказы ордена. Они сами помогут тебе окончить один университет и поступить в другой…

— Но зачем? Ох, простите, Учитель, я не должен был так спрашивать.

— Нет, должен. Ты имеешь право знать. Нам выгодно, чтобы на Зеленой улыбке держалась власть римского императора. Если верх возьмут доминиканцы или августинцы, может разразиться война с султанатом Хибра. Мы не должны допустить войны.

— Я понял, Учитель. Я выполню волю отца… Я всего лишь хотел сказать, что обещал своей девушке, что три года спустя, по счислению Великой степи, найду ее в стране раджпура. Я обману ее…

— Ты смешишь меня, мальчик. Слушай же снова. Одни станут кричать тебе, что все сущее происходит по воле Всевышнего, как бы ни звучало имя его. Другие, в укор первым, станут кричать, что человек сам ткет и сам зашивает дыры на своей судьбе. И те и другие наврут тебе. Есть серая паутина, больше ничего нет — вот верный ответ. Сто тысяч нитей связывают меня с тобой. Сто тысяч нитей связывают тебя с твоей Красной волчицей. Теперь скажи, разве можно оборвать сразу сто тысяч нитей?

— Учитель, я выполню вашу волю, — склонился кудрявый воин. — Но меня беспокоит…

— Я знаю. — Старик потрепал юношу по плечу. — Тебя беспокоит платок, который всегда носит на лице твой отец. Потому что тебе предрекли, что ты тоже встретишь Продавца улыбок.

— Да, Учитель. Отец мне это сам говорил. Второй раз мне это сказала цыганка, когда в городе останавливался табор. В третий раз мне это сказали русские волхвы, когда я был в Гиперборее… Они сказали, что мне предстоит получить оружие, от которого невозможно отказаться и которое принесет мне много печали. Что мне делать, Учитель? Ведь вы говорили, что ход судьбы можно изменить…

— Предположим, что твой отец прав, и волхвы руссов верно прозревают грядущее. Что же тебя пугает? Ты боишься применить грозную силу против негодяев, или ты боишься, что не сумеешь отличить негодяев от добрых людей? Или… — Учитель впервые замялся, подыскивая нужные слова, — или ты боишься, что сам пострадаешь, вместе с дурными людьми?

— Нет, Учитель. Я боюсь не за себя. Вы так много сделали для меня, но… в долгом путешествии я увидел такое…

— Ты увидел, что истина и честь, которые мы, поклонники огня, почитаем за высшее благо, смешны и глупы в глазах других людей?

— Да, — едва слышно выдохнул воин, — теперь я боюсь покарать невиновных. Мой отец быстро состарился, он почти не выходит из дома. Неужели, чтобы распугать шайку воров, приходится платить такую цену?

— Я говорил с твоим отцом. Он усыхает, но не из-за того, что показал улыбку разбойникам. Твой отец открыл лицо в диване, перед визирями и муссафирами султана. Он сделал это от безысходности, чтобы спасти тебя и других. Он поступил, как раненая олениха, которую загоняют на обрыв охотники. Он открыл лицо, ожидая справедливости, но справедливости не последовало. Наступил великий страх. Да, нас оставили в покое, но зато казнили и упрятали в зиндан всех тех, кому твой отец показал улыбку. Сместили сборщиков податей, судей и начальника дворцовой стражи. Как можно ответить, пострадали негодяи или добрые люди?

И Слепой старец уверенно пошел по дороге, касаясь ладонью налившихся колосьев.

— Клянусь, я найду ответы, — пообещал юный воин. — Клянусь, я найду для народа парсов живой Камень пути и открою Янтарный канал на четвертую твердь. Тогда мы точно узнаем, что такое истина и что такое честь…

26 Зов Уршада

— «…И в этот день надо, чтобы было солнечно. Следует встать в старой части дворца, по-над мостиком через канавку, как указано красной точкой в плане, и ждать, покудова тень от шпиля не упадет на противоположный берег канала и не прочертит острой полосой фасад…»

— О каком шпиле речь? Тут полно всяких шпилей! — Толик Ромашка подпрыгивал сзади, пытаясь разобрать каракули в рукописной тетради Маргариты Богушар.

— Да тихо ты, не мешай! — Рыжая колдунья в шутку шлепнула хирурга по уху.

— «…и тогда, ежели верно зрить под солнце, то промеж канальцем и вторым домом слева отворится жерло улицы незнаемой, неназванной, строго по лезвию тени от шпиля… А ежели поспешить мост пересечь, да на той стороне оборотиться, да свернуть вдруг назад, так словно преграду в зеркале одолеешь…»

— Теперь стойте смирно, вы нам больше не помощники. — Маргарита Сергеевна крепко схватила внучку за оба локтя. — Мы теперь попоем маленько, солнышко притянем…

Они запели.

Вокруг начала собираться толпа. Взбудораженные граждане прикладывали ладошки к козырькам и просто ко лбу, указывали друг другу на непонятное природное явление. Самые эрудированные ответственно сообщали о природных феноменах, другие клялись, что не обошлось без мистики.

Все тени ложились в четкую линию, кроме одной. Одна из незаметных башенок на Миллионной вытягивалась хищным острием в обратную сторону, словно стремилась дотянуться до Невы. С водой в канале тоже творились чудеса. Волнистая поверхность вдруг застыла, натянулась, будто сверху плеснули сырой нефтью. Рябь от порывов ветра больше не тревожила глубину. Как раз в том месте, где странная тень разрезала фасад дома, из глубины, навстречу солнцу, неторопливо поднималось нечто, похожее на жерло смерча, на медлительный водоворот. Туда хотелось смотреть бесконечно, нагибаясь над перилами все ниже и ниже…

— Что же дальше? — зашмыгала носом сестра Настя.

— Дальше… дальше все будет хорошо. — Рахмани беспомощно переглянулся с центавром. Он не мог подобрать нужных слов. Особенно когда видел женские слезы. Он даже сам не ожидал, что, оказывается, стал таким… таким сентиментальным. — Мы сделали все, что смогли.

— Боги непременно повернутся к вам лицом, — подтвердил Кой-Кой. Он тоже не знал, что сказать.

— Вы уходите навсегда? — Аркадий хмуро смотрел на воду.

Вода в канавке меняла цвет с грязно-бутылочного на черный, в ней уже всплывали, уже скручивались янтарные искорки. Черная тень от шпиля, казалось, обрела рельеф. Дома подались в стороны, пропуская невидимую силу. Бабушка и внучка пели все быстрее и притоптывали на месте. Марта, скрипя зубами, в третий раз накладывала на всю компанию формулу невидимости. На Миллионной улице собралась порядочная толпа, многие щелкали камерами, другие бегали от группы к группе, настойчиво выспрашивая, кто должен приехать.

— Навсегда ничего не происходит, — серьезно ответил Кой-Кой. Он первый перемахнул перила и, брезгливо охая, спустился к темной маслянистой воде. — Женщина-гроза, кажется, канал открыт.

Рахмани оглянулся на шпили, на желтую Корону, на серую власть угрюмого гранита. Он подумал вдруг, что почти привык дышать отравой. Привык встречать глаза, похожие на пыльные стволы мушкетов, в которых давно не водилось пороха. Сталь и замки мушкетов пропитались ржавой тоской и ленивой плесенью. Он внезапно подумал, что чертовски устал от этих лиц. Что существует наверняка странное раздвоение, раздвоение и в душе, и в самом отравленном воздухе.

Потому что…

Он привязался к этим сердитым, к этим замечательно-теплым, недоверчивым, злобным, радушным и милым людям. К их чудовищным обычаям.

Но возненавидел священную четвертую твердь. Кажется, именно это прошлой ночью пытался втолковать бородатый хирург. Что якобы у руссов древняя священная традиция — обожать сирот, пьяных, больных на голову и кандальников и при этом истово ненавидеть государство.

Такой уж здесь уклад.

— Ну что, я… — при свете дня Ромашка стал выше ростом, — у меня теперь куча денег, но снова негде жить. И на работу никто не возьмет. Смешно, правда?

— Обхохочешься, — икнула Кеа. — Эй, меня кто-нибудь возьмет на руки? Я ужасно боюсь здешних рыб, они наверняка ядовитые…

— А что, если ему пойти с нами? — озвучила общие сомнения Марта. — Раз он сумел извлечь лекарство даже из сахарных голов… Вам ведь нужны другие сахарные головы?

— Я не могу, — заторопился Аркадий, — у меня жена, дети. Толик, на твоем месте я бы рискнул. Такое один раз бывает…

— Я? Я даже не знаю. — Ромашка словно очнулся ото сна. — А разве мне можно?

— Ты же кричал, что сам готов ловить уршадов, — напомнил Рахмани, — и меч ты вроде бы держать умеешь.

— Деревянный, — засмеялась сестра Настя, — им деревянные на турнирах выдают. Ой, кажется, милиция едет…

По набережной, вращая мигалками, пробирались две патрульные машины. Поликрит скрипнул зубами и подкинул на ладони свою любимую пудовую гирю, найденную в подвале института. К гире была примотана свежая цепь.

— Ахтунг, ахтунг, в воздухе Покрышкин! — весьма в тему выступила Кеа. — Уважаемый гиппарх, ты ведь не станешь затевать драку на прощание?

— Лекарь, а что тебя держит здесь? — Перевертыш оглянулся на Марту. — Сахарных голов становится все больше, а таких… Красных волчиц, как домина Ивачич, — все меньше. Очень мало тех, кто умеет находить и убивать уршадов. Что будет с нами, если мерзкие твари возьмут верх? Они уничтожат всех…

— А что можем мы? — тихо спросила рыжая Юля.

— Мы? — как бы невзначай уточнила Марта. — Кто это «мы»?

Поликрит передал Кой-Кою через перила сундук и два мешка, доверху забитые ценностями четвертой тверди. Там было все, что сумели прихватить в больнице, милиции и прочих «приятных» местах.

— Если Толик… ну, короче, мы так думали… — Рыжая Юля опустила глаза. — Мы думали, что вместе. Если вы нас не возьмете, мы бы уехали, все равно куда. Мне тут не жить, найдут.

— Найдут, уже ищут, — согласился Аркадий. — Вы просто не представляете, какую кашу заварили. Всю вашу компанию обозвали террористами, портреты развесили… Все мое спасение — в Нобелевке. Толик, привози скорее еще уршадов, и потолще.

Впервые в жизни при слове «уршад» Ловец Тьмы улыбнулся.

— Дуреха ты, — сплюнула Маргарита Сергеевна. — И ты, Толик, уж прости за прямоту, бестолковый какой-то. И кто тебя в хирурги только принял, тормозного такого? Неужели непонятно — берут вас, берут обоих, да только не захребетниками. Тащите сюда побольше червяков этих, против заразы, коль не берет нас ихняя напасть. Может, вакцину какую из них накрутите, столько людей при смерти от заразы этой лежит, миллионы небось…

— А ты бабуля? Как же ты? Вдруг тебя снова?.. — не договорила Юля.

— В тюрьму назад не пойду, — хихикнула ведьма. — Кому-то надо ваш Янтарный канал охранять. Мне Марточка, храни ее всякие боженьки, камушков ценных отсыпала. Я на них паспорт новый справлю и комнатку здесь поближе прикуплю, чтобы за водой приглядывать, хе-хе.

— Мы не ошиблись. — Саади накрепко примотал тюк с телом Зорана к широкой спине центавра. — Я только сейчас увидел главное. Мы не ошиблись. Я вернусь к Учителю и скажу ему, что нашел спасение. Я скажу ему, что на Земле никто не боится уршадов. Что мы привезли с четвертой тверди неуязвимых знахарей, они выловят всех убийц и увезут к себе…

— А еще мы пришлем вам лекарства, — воспрял Толик, — антибиотики, лампы, генераторы, насосы… Аркадий, что еще?

Бородатый Аркадий скептически покачал головой:

— Ты один собираешься накормить три планеты?

— Да уж, ты тогось, — покрутила у виска Маргарита Сергеевна. — Видать, по башке друг дружку много деревяшками лупите. Не надо это, рано пока… Уж больно мы разные. Ты погляди, чего за пару дней натворили!

— Черт, до меня только сейчас… Ведь если вы сейчас уйдете, никто не узнает, что все это правда! — закончил Аркадий. — Слышите?! Нам ведь никто не поверит!

— А зачем кому-то что-то доказывать? — тихо спросил центавр. — Мы можем сюда вернуться. Наши женщины могли бы здесь рожать, но…

— Но их бы любили тут, почти как любят нюхачей, — хохотнула Кеа. — Из нас двоих выйдут неплохие чучела, гиппарх.

Но гиппарх уже не слышал. Он без единого всплеска погрузился в сияние янтарных блесток.

— А что нам делать? Набрать воздуха? — шмыгнул носом Анатолий. — Ноздри зажимать?

Рахмани незаметно кинул взгляд вниз. Так и есть: перед тем как прыгнуть, хирург Ромашка и маленькая волчица Юля неосознанно взялись за руки. Так берутся за руки дети, даже когда их никто не просит. Потому что маленькие дети еще помнят, как говорить без слов.

Воин встретил темный взгляд Женщины-грозы, и они поняли друг друга. Четвертая твердь нуждалась в серьезном лечении, но ее еще можно было спасти.

— Оглянись, воин.

Он оглянулся. Их заметили. Формула невидимости ослабла, как слабеет любая магия вблизи Янтарного канала. На набережной собиралась толпа.

— Воин, их много. Их тысячи.

— Я вижу, Женщина-гроза.

— Когда убили Зорана, ты пожалел их.

— Да, и ты знаешь почему. Вместо одного раскаявшегося сатрапа им прислали бы другого, гораздо более злобного.

— Ты, как всегда, выбрал верный путь.

На набережной образовался затор. Кто-то спрашивал, что за картину снимают. Другие со всех точек фотографировали. Из автобусов бегом спешили туристы.

— Путь выбирает нас, Женщина-гроза. — Саади кинул взгляд вниз, в темный водоворот. Тень от шпиля на стене чуточку сдвинулась. На противоположной стороне канавки из автобуса вывалилась шумная ватага детей.

— Их стало еще больше, воин. Они смотрят на нас.

— Им интересно… Слушай, ночью, пока девочка резала корову, я говорил с Учителем, — Саади расстегнул брамицу, — прежде я не слышал его, но теперь получилось. Я спросил его, отчего так скоро состарился мой отец? «Ты ведь знаешь, — ответил Учитель, — твой отец открыл лицо, он дважды подарил улыбку негодяям. Подарок Продавца улыбок отнял у твоего отца кусок жизни». Тогда я спросил Учителя — неужели дар Продавца улыбок предназначен только для негодяев?

— И что он тебе ответил?

— Он ушел. Он всегда молчит, когда считает, что я должен сам найти ответ.

— Так ты откроешь им лицо или снова скажешь «позже»? — Женщина-гроза впервые улыбнулась после смерти мужа.

— Ты считаешь, что они нуждаются в этом? — Ловец снова оглянулся. На него смотрели тысячи глаз. — А что, если мы ошибаемся? Что, если им хорошо и так?

Распахнули двери еще два автобуса с детскими группами. Люди приближались, сжимали робкое кольцо.

— Они думают, что им хорошо. Если ты улыбнешься, ты сделаешь их жизнь невыносимой, — серьезно кивнула Женщина-гроза. — Но разве не больно, когда вырезают гнойный прыщ?

— Но я не знаю, что случится со мной, — признался Рахмани.

— Тогда прыгай, канал неустойчив. Но я в любом случае буду с тобой. — Она просунула руку под платок и потрогала его губы.

— В любом случае со мной? Тогда…

Рахмани сорвал платок и широко улыбнулся юным жителям четвертой тверди.

Охота на Уршада

1 Логово волчиц

— Таксиарх Антион поклялся вырезать наше племя!

Волчица Айноук произнесла эти жуткие слова обыденно, словно подобные посулы давались несколько раз в месяц. Левой рукой Мать-волчица насыпала зерно жирным домашним семихвостам, а правой — чертила формулу Сухости над священными камнями.

Формула Сухости оберегала нашу беседу от посторонних ушей. Хотя посторонних бы на утесе не потерпели. Корона беспощадными лучами жалила сквозь пальмовые листья навеса. Но после промозглой сырости северной Руси мы наслаждались зноем. Под навесом, расположившись широким полукругом, плели амулеты Матери-волчицы. За их спинами, соблюдая положенную дистанцию, сидели на корточках взрослые мужчины племени. Те, кому доверено носить посох. Четыре кувшина песка они, не перебивая, слушали наши рассказы о диковинной северной твердыне, об огромном городе русов на четвертой тверди. Мой язык трижды семь раз высох от слов, а слов, чтобы описать наше невероятное путешествие, явно не хватало. Многое могли бы добавить наши гости с Земли, Толик и Юлия, но их уши не впускали мелодичный язык раджпура, равно как и македонский. Они оба выглядели совершенно потерянными и одновременно — возбужденными, как дети после первой порции шиши. Они провалились в мир Уршада, так же как мы, неделю назад, провалились в смрадный, механический мир Пе-тер-бур-га…

— За вами следили слишком многие, Женщина-гроза. Хвала богам, наместник не догадывается, что жена благородного дома с Хибра и дочь народа раджпура — это один человек… Весть о живом Камне пути, который на Хибре выкрала жена дома Ивачича, разнеслась по всем трем мирам…

— Я не выкрала, это ложь! — Мои кулаки сжались. — Это был подарок сахарной головы, я первая заметила его. Я выкупила Камень ценой своей чести у одного подлого биржевика…

Вокруг, насколько хватало глаз, изнывали от жары родные мне джунгли Леопардовой реки. Грифы парили в пылающей высоте, на севере двоились пики Соленых гор, на юге вспухало золотое марево песчаных бурь. Самшитовый лес бормотал и бредил, предчувствуя близкий сезон дождей. Мои глаза смотрели на Матерей-волчиц, но мысли мои неудержимо стремились к сырой теснине реки, к костру из пахучего сандала, где ждал перерождения мой погибший супруг, Зоран Ивачич. С восходом Смеющейся луны мне предстояло поднести факел к его последнему земному ложу…

— Македоняне пришли по вашему следу, — сказал верховный Посох, старший из мужчин племени. — Правда, фессалийские центавры не заступили за границу шагающего леса, они проявили уважение. Зато гоплиты вели себя, как дикие свиньи. Таксиарх заявил, что в ближайшей строящейся Александрии похищены реликвии, убиты сам диадарх Аристан и несколько офицеров, а из тюрьмы бежали государственные преступники.

— Это про тебя, Женщина-гроза, — мрачно кивнул Рахмани. — Я предупреждал, что они сделают из тебя врага государства.

— Антион пообещал, что возобновит строительство дороги, которую приказал заморозить сатрап Леонид, — вздохнула волчица. — Мерзкий солдафон заявил, что нам и так слишком много чести. Якобы, им позарез нужна дорога от Шелкового пути до перемычки Южного материка…

— Новый наместник в Джайпуре не слишком умен, но не станет рисковать своими солдатами. Он знает, что все до единого умрут, если посягнут на наши владения, — сказала Мать Кесе-Кесе. — Однако македоняне не испугались проклятий. Им кто-то подсказал, что у вас есть живой Камень, и что вы сумели нырнуть на твердь Земли. Теперь они не выпустят вас, будут следить по всем известным дорогам. Всем конвоям, всем наместникам разослан твой портрет и обещана награда за голову Марты Ивачич.

— Это значит, что у проклятых греков есть такие же нюхачи, как я, — предположила Кеа, разделываясь с очередным ананасом. — Они догнали нас по запаху.

При слове «проклятые греки» Матери-волчицы вздохнули и невольно покосились на огромного центавра. Но Поликрит только оскалил зубы. Раньше он был врагом, захватчиком и повелителем безжалостной кавалерии. Но с тех пор, как выручил меня из плена и убил своих товарищей, он — никто. Для македонян он — предатель, изгнанник.

— Или еще хуже, — задумчиво заметил маленький Кой-Кой. — Возможно, у них есть такой же ловец тьмы, как дом Саади, и он тоже умеет находить Янтарные каналы.

Саади промолчал, но я ощутила его тревогу. Я никогда в жизни не встречала второго такого же, как мой ветреный огнепоклонник. Но слышала, что такие есть, их надежно стерегут или не могут найти. Ловцы тьмы очень редкие люди, способные пробивать Янтарные каналы между мирами. Болтали, что один такой мальчишка есть в Ватикане, на тверди Зеленой улыбки, что живет он под присмотром самого папы. Болтали также о пожилой женщине из моголов Синей Орды, но проверить эту правду никто не мог. Если найдется второй ловец… то он всегда нащупает каналы, которые спрятал Рахмани.

Это беда.

Мы сидели кружком. Перевертыш Кой-Кой, рисовальщик страшных узоров, потерявший в реке свою семью. Мой терпеливый любовник Рахмани Саади, прячущий свою смертоносную улыбку под платком. Нюхач Кеа, удивительная плюшевая девственница с Плавучих островов, то ли друг, то ли враг. Центавр Поликрит, бывший гиппарх, командир без армии, продавший честь и карьеру во имя спасения своего народа.

Двое уже покинули наш круг. На тверди Земля погиб Снорри Два мизинца, благороднейший из рода пауков-водомеров с Большой Суматры. Когда-то я спасла мальчишку от рабства, чтобы спустя годы он заслонил нас своим телом в неравном поединке со сталью…

— Это моя вина, что вас теперь преследуют, — прокряхтел центавр. — Я предал своих, я убил самого диадарха и еще четверых, чтобы вытащить Женщину-грозу из плена. Вместе с ее живым Камнем. Я сделал это, потому что так решили вожди на весеннем сходе табунов в Фессалии. Теперь я тоже государственный преступник. Нас обоих будут преследовать по всей Великой степи…

— Но это неслыханно! — заявила я. — Не может какой-то командир полка угрожать народу раджпура! Это подлежит жалобе и открытому суду…

— Нам угрожал не таксиарх гоплитов, — глаза Матери Кесе-Кесе глядели на меня с вечной мудростью. — Пес лишь передал слова наместника. Он мечтает получить чин диадарха, тогда он сможет управлять изрядной частью страны Вед.

— Разве нас не защищает больше эдикт самого сатрапа?! Разве не нуждаются в нашем колдовстве все монархи Великой степи и прочих твердей?!

— Этот мерзкий македонянин сказал кое-что еще… — вспомнила наставница. — Он заявил, что наместнику наплевать на дела Хибра, но ему известно, что среди нас раненый преступник Ивачич, которого разыскивает сатрапия за поругание Плавучих островов, контрабанду и грабеж…

— Вот мерзавцы! — Я не могла сдержать стон.

Мои слезы текут где-то внутри меня, не задевая лица, не мешая слушать мудрых Красных волчиц. Моего супруга разыскивали тайные службы нескольких государств Великой степи. Ведь он осмеливался заниматься контрабандой, он воровал девственниц-нюхачей с Плавучих островов и продавал их на Хибре и Зеленой улыбке. Мы с Зораном сколотили громадное состояние на контрабанде живым товаром, но не только ради собственных утех.

Все, о чем мечтал дом Ивачич, — о свободе своей гордой балканской родины от гнета султаната…

— Вас не было слишком долго, — произнесла Мать-волчица Айноук. — Здесь, на Великой степи, прошло двенадцать дней.

— Двенадцать! — ахнула девочка Юля. Она в сотый раз пыталась пригладить вздыбленные волосы и выжимала на себе слишком теплую рубашку. — А там, на Земле — прошло не больше недели!

— Очевидно, на четвертой тверди быстрее бьются сердца. — Мать-волчица покосилась на юную колдунью. — Сестренка, и ты не должна скрипеть зубами. Народ раджпура уйдет в горы, нас укроют охотники-бадайя… Или мы спрячемся на юге, уйдем в Песчаные крепости, неважно. Важно, что ты принесла Камни пути.

Да, мы принесли с тверди Земли много занятного. В центре ровной кучкой поблескивали волшебные Камни пути. Со-то-вые те-ле-фо-ны. Наконец-то я научилась произносить эти чудовищные слова почти без запинки! Здесь лежали не все телефоны, а только моя доля, посвященная Матерям-волчицам. Прочие мы честно разделили ночью. Перевертыш Кой-Кой и нюхач Кеа получили по шесть штук и по четыре запасных ак-ку-му-ля-то-ра к каждому. У Камней пути короткая жизнь, их надо успеть разогреть…

— Мне горестно произносить эти слова, но… — Я постаралась не замечать колючих пронзительных глаз наставниц.

— Ты хочешь сказать, Сестра-волчица, что Камнями пути лучше не пользоваться? — улыбнулась Кесе-Кесе. — Это мы уже поняли. Камень пути может выкинуть нас во враждебном мире, где нас будут преследовать, как взбесившихся псов, так?

— Ты права, как всегда, — с горечью подтвердила я. — Твердь Земля не ждет нас. Мы не нужны ей.

— Переведи для Матерей-волчиц, я плохо понимаю их македонский, — вставил Рахмани. — Никто не может знать, где именно вынырнешь на Земле. У них там нет карты Янтарных каналов, нет вековых наблюдений, нет жрецов-мытарей, нет таких, как я, кто ловит новые каналы… У них ничего нет, кроме жестоких пограничных правил, соглядатаев и стражников с каменными глазами. У них есть красивые, чудные страны, но люди не могут свободно нырять из одной страны в другую, как у нас. Красные волчицы попадут в беду, если отправятся туда. Эту же печальную весть я понесу Слепым старцам в пещеры Исфахана…

После слов огнепоклонника воцарилась тишина. Мертвые телефоны с планеты Земля все равно можно выгодно продать. Очень выгодно, поскольку любые подарки Тьмы имеют огромную ценность. За ними охотятся монархи и ученые всех мастей. Кроме телефонов, мы протащили сквозь Янтарный канал целый мешок ценнейших вещей. Здесь были фонари на элек-три-чес-ких батареях и фонари, свет в которых можно создавать нажимом кисти. Здесь было страшное автоматическое оружие землян, хотя порох, скорее всего, не воспламенится на нашей тверди. Музыкальные шкатулки с на-уш-никами, чудо-зеркала, в которых плясали и пели сотни людей, и чудо-одежда из нервущейся, непромокаемой ткани. Инструменты столярные, инструменты чеканщиков и ювелиров, точные весы и удивительные бритвы. Разные пилы для мгновенной распилки дерева и металла, и совсем уж редкая вещь — устройство, позволявшее добывать элек-три-чес-кую силу из выпаренной нефти. Благодаря этому чуду мы могли снова вдохнуть жизнь в телефоны! Здесь были невероятно точные приборы для мореплавания и сухопутной навигации, бинокли и волшебные стекла для чтения, редкие лекарства и краски для детей…

Но самое главное — мы привели двоих людей, лекаря и девчонку-колдунью. Толик Ромашка вытащил личинку уршада из моего покойного мужа, и не его вина, что Зорана настигла пуля. И молодую ведьмочку Юлию никто не неволил, они по своей воле нырнули в Янтарный канал, чтобы вынырнуть среди клокочущих порогов Леопардовой реки.

— Погибли трое детей племени, но… — Мать Айноук откашлялась. — Мы не будем подавать жалобу, ни в Джайпур, ни в Александрию. Здесь были гоплиты с серебряными щитами, но они не македоняне. У диадарха не хватает греков на всех, хе-хе… Это были сирийцы или наемники-бенгальцы, я уж их знаю, трусливые псы. Они добрались до верхнего порога, там их встретил старший Посох. С ним были двое мальчишек, ученики. Старший Посох показал солдатам эдикт, выданный бывшим сатрапом нашему народу. Он напомнил, что Матерей-волчиц нельзя обижать, иначе мы откажемся искать уршадов…

— Но они не послушались? — Центавр тряхнул уцелевшими косичками на некогда роскошной гриве.

— Они послушались… — Мать-волчица обнажила десны в беззубом смехе. — После того, как мы натравили на них три дюжины кобр. Гоплиты оставили двадцать три раздувшихся трупа на корм стервятникам. Но перед этим они закололи старшего Посоха и мальчишек. Мальчикам они вначале отрубили руки…

Красная волчица ткала нить своей печальной повести, а я быстро соображала. Вероятно, на дивной четвертой тверди существуют иные, более радушные и щедрые города, но… как угадать путь туда? Благородный гиппарх Поликрит не сможет спасти свой народ, на Земле не любят центавров. Нюхачей там выпотрошат и сделают чучела. Лучше всех приспособился бы перевертыш Кой-Кой, но у него до сих пор слезились глаза и не дышал нос. Планета Земля умеет медленно убивать, хотя на ней столько интересного…

— Детей убили… — прошептала я. — Они хотят мести Сторукой богини? Они хотят мести Несущего золотые бивни? Я достану этого Антиона, клянусь розовыми бивнями Ганеши!

— Ты слишком долго прожила на Хибре, маленькая гроза, — без упрека произнесла Мать Айноук. — Ты стала светской дамой и досыта искупалась в чужих обычаях. Раджастан давно меняется, и меняется в худшую сторону. Соленые горы стали пропускать вонючую пыль Шелкового пути, в Леопардовой реке мельчает рыба, а наместник в Джайпуре обложил данью наши травы…

Старший Посох приходился мне дальним родственником. Добрый и справедливый учитель, он натаскивал мальчишек и хранил в памяти все предания народа. Старику было не меньше восьмидесяти лет, когда он вышел навстречу солдатам. Безоружный, с одним лишь водонепроницаемым сундучком, в котором хранился македонский эдикт. Но его закололи, как бешеного пса.

— Как вы намерены поступать? — спросила Айноук.

— Я отправлюсь в Фессалию, — задумчиво проговорил центавр. — Отвезу старейшинам табунов мои Камни пути и мою часть ценной добычи. Вполне вероятно, что меня будут судить за измену. Но так же вполне вероятно, что мне удастся оправдаться…

— Если центавры воспользуются Камнями пути и нырнут на Землю, их ждет горькое разочарование, — сказал Рахмани. — Лучше не делай этого, гиппарх.

— Я расскажу им, — печально прогудел центавр. — Также я скажу, что с нами прибыли великие колдуны, способные вывести уршадов на всех твердях. Но мне необходимо вернуться на родину.

— Через горы вы пешком не дойдете. — Мать Кесе-Кесе что-то считала в голове. — Отсюда до свободного Янтарного канала шестьсот дельфийских стадиев, но дороги наверняка патрулируют, а сами каналы перекрыты. В Джайпуре тебя тоже схватят. Ты слишком заметен. Но и на Великом шелковом пути тебе лучше не появляться. Там много каналов, но… ради поимки таких крупных преступников, как вы, сатрап договорился с султанатом Хибра. Наверняка вас будут ловить и там. Я уверена, сатрап нанял лучших нюхачей, они настигнут тебя ночью на дирижаблях и окутают Формулой сна. Ты не сможешь проявить боевое мастерство, поскольку проснешься уже на дыбе…

Мать-волчица была права. И мне, и Поликриту не стоило выбираться на открытые просторы Шелкового пути. Либо идти тропами, через земли коварных бадайя, либо спуститься до нижних порогов и огибать джунгли вдоль границ Песчаных крепостей. Там не встретишь македонских наймитов, туда не суются самые тупые бадайя в поисках черепов, зато там…

Из Песчаных крепостей многие не возвращались.

— Мы поступим иначе… — Как случалось все чаще в последнее время, Рахмани прочел мои скверные мысли. — Мы поступим иначе! Мне все равно необходимо как можно скорее попасть на Хибр. Слепые старцы ждут меня с добычей в священном Исфахане. Я пробью для Поликрита новый Янтарный канал. Я чую канал на юге, он засыпан песком…

— Наверняка это один из скрытых колодцев в заброшенных крепостях циклопов, — одобрительно поцокала языком старуха. — Но идти туда рано. Пусть Гневливая луна сменит обиду на улыбку, тогда больше шансов выжить в песках. Закончатся свадьбы скорпионов…

— Я должна похоронить своего мужа по обычаям балканских князей, а потом… — Я поглядела на юную волчицу. — Мать Айноук, эта девочка очень талантлива.

— Я вижу, — сразу кивнула наставница. — Она даже более талантлива, чем ты думаешь. Только она не умеет управлять силой. Вот мужчина… он слаб. А в девочке скрыто многое.

Хорошо, что доктор Ромашка не понимал наш язык. Он бы непременно обиделся на такие слова. Слаб он или нет, покажет время, подумала я. Пока что они оба чувствовали себя, как котята, которых швырнули в море. У обоих волосы стояли дыбом, дрожали руки, и пот лил с них ручьями. Эти изнеженные горожане совершенно не умели управлять своим телом.

— Однако лекарь Ромашка излечил мои раны. И он голыми руками убивал уршада, — усмехнулся центавр. — Может, он и слабак, но на всех трех твердях нет другого человека, кто бы мог нас избавить от уршадов навсегда!

Волчицы прикусили языки.

— Хорошо… пусть девочка пока остается в деревне, — Мать Кесе-Кесе тревожно переглянулась с родичами, — сестры-волчицы за ней приглядят. Ей надо многому научиться, чтобы обрести себя. Если она сама хочет, мы будем ее учить…

— Я прошу прощения… — кашлянул Рахмани. — Девочка непременно станет волчицей, если вы ей поможете. Но… оставлять ее здесь надолго слишком опасно. Нас всех разыскивают, за разные преступления. Меня не оставят в покое ткачи из подвалов Порты. Я даже не уверен, кого мне опасаться больше — приверженцев Доминика или святого Августина? Нам всем придется уйти.

— Человек со спрятанной улыбкой прав, — подумав, признала мать Айноук. — У нас слишком мало времени, чтобы превратить зерно в зрелый колос. Мы не успеем за месяц воспитать новую волчицу. Но месяц вам лучше переждать, дождитесь дождей.

— Хорошо, — согласилась я, — спустя месяц мы уйдем. Мы скоро все уйдем. Кой-Кой, ты пойдешь с домом Саади?

— Разве у меня есть выбор?

— Но ты хотел идти с Поликритом?

— Я благодарен тебе, мой смелый друг, — величественно кивнул Кой-Кою гиппарх, — однако мне лучше пробираться одному. Я не смогу нести тебя на спине, это унизительно для человека моего положения, а если придется бежать, ты не успеешь за мной.

— Если это правда… — Мать Айноук показала черные от бетеля зубы. — Сестра-волчица, если это правда, что двое пришлых смогут ловить и убивать уршадов лучше нас, тогда ты сделала великое дело. Мы будем воспитывать девочку.

Потом мы спустились с утеса и пообедали в той хижине, где я выросла. Мне кусок не лез в горло. Юлька и Толик жались друг к другу. Огнепоклонник щелчком пальцев развел костер. Я видела, что его заботит не предстоящая поездка в Исфахан. Я успела достаточно изучить моего ловца…

— Рахмани, что ты задумал?

— Лучше я расскажу вам, как впервые встретил перевертыша, его тоже звали Кой-Кой. — Воин подбросил ветку в костер. — Это случилось давно, очень давно… Я еще не носил усов. Слепые старцы послали меня в проклятый город Сварга, чтобы я добыл Трехбородого беса…

2 Навстречу льдам

…Вчера сыну дома Саади исполнилось восемнадцать. Юный воин что было сил погонял полярного единорога, но ленивое создание еле-еле переставляло мохнатые лапы. Позади по розовому серпу неба тревожным заревом полыхал стригущий смерч. Следовало добраться до ближайшей ямской станции быстрее, чем начнется снегопад.

Такое Рахмани видел впервые. Здесь, в северных уездах Руси, для восемнадцатилетнего парня все было впервые. Восемь суток назад, стуча зубами от холода, он вынырнул из Янтарного канала на берегу студеного озера Валдай и тут же, стоя по колени в ледяной шуге, оценил хваленую удаль и гостеприимство русов. О зубы его стукнулась полная чарка пшеничной водки, его принялись шустро раздевать, на плечи набросили разогретую медвежью шкуру, ноги растерли салом…

Караван с трудом выбирался на берег. А в трех шагах от измученных торговцев рослые бородатые мужики в чем мать родила ныряли в прорубь. Вокруг проруби столпилась целая деревня — бабы, девки, детишки, замотанные платками. Кто-то раздувал меха на громадных блестящих чанах с кипятком, кто-то разносил гостям горячие пышные пироги, у которых наружу торчала вся многослойная начинка, кто-то бегал по льду на ходулях, и все разом гоготали, словно накурились желтой шиши или хлебнули хаомы.

Но склавены не курили шишу и отродясь не слыхивали про священный напиток парсов. Слегка одуревшего от грохота и радостного напора Рахмани и других торговцев впихнули в сани, запряженные тройкой толстоногих лохматых лошадок, и отвезли на постоялый двор. Там молоденькая дочь хозяина, в высоком белом колпаке, расшитом птицами, в цветастой рубахе до пят, румяная, пышная, заглянула воину в глаза, и так заглянула… будто кипятком из печи окатила.

— Ишь какой, чернявенький, сладенький, а очи-то лазуревые… — и убежала.

Саади первым делом проверил, как сквозь студеную воду доехало то, самое ценное, посланное старцами. Хорошо доехало, в сухости, упаковал надежно! Он наелся до отвала, пища была жирная и сытная. Зашитых в поясе золотых монет хватило бы на сотню таких ужинов. Затем он вышел в сени, отодвинул крышку на бочке с водой. Снизу глянул на него черноволосый, кудрявый, смуглый… но уже светлели неудержимо глаза, уже светлели скулы и корни волос. Постепенно, не сразу совершалось колдовство, затеянное Слепыми старцами. К началу своего первого задания Рахмани должен был потерять облик жителя Горного Хибра, чтобы не смущать перевозчиков и шпионов…

Официально считалось, что он — представитель торгового дома Саади из Исфахана и сопровождает караван в тот Новгород, что раскинулся подле Валдайского озера на тверди Великой степи. Во владениях султана на Хибре тоже имелось озеро Валдай, точнее — не одно, а целая система озер, только о Новгороде там никто не слышал. Последним пристанищем караванщиков по пути на север Хибра, в края диких погонщиков единорогов, была деревня Русса. В ней тоже жили люди, похожие на склавенов. Рахмани первые дни, пока ждал сборный караван, изумлялся их теплым одеждам, их песням и светлой коже. Люди поклонялись дубовой колоде с вырезанными на ней глазами, а наместник султаната делал вид, что ничего не замечает. Так ему проще жилось в диком краю… Верблюдов караванщики оставили в теплых конюшнях, дальше к северу послушные животные заболевали, несмотря на летнее время и теплые шкуры. В Руссе всегда меняли верблюдов на приземистых лошадей или ездовых единорогов.

Этот Янтарный канал был одним из самых северных на Хибре и редко использовался зимой. Кому же охота нырнуть где-нибудь в жарком море и… задохнуться под толстой коркой льда? Наставники Храма могли переправить юного Саади и через удобные теплые каналы Джелильбада, но Учитель посчитал, что секретность полученного задания важнее удобств. У соглядатаев шейха и многочисленных любопытных глаз в Бухруме не должно было возникнуть подозрения, что парсы что-то затевают. Поэтому Рахмани неделю трясся на верблюде до Бухрума, затем со скучной деловитостью выбирал шелка, шерсть и камни. Затем нанимал погонщиков и арбалетчиков для защиты от ночных упырей, закупал просмоленное полотно, в которое заворачивают товары перед спуском под воду, и, наконец, отбыл на север, под началом дальнего родственника отца, купца Аль-Масуди.

Аль-Масуди не задавал вопросов, он сделал вид, что не признал младшего сына Саади. Солидный торговец легко получил ярлыки на выезд из Бухрума, погонщики взмахнули бичами, и сто восемьдесят животных сделали первый шаг в пустыню. Что-то продав и немало купив в пяти безводных оазисах, караван пришел в славный город Басру, где Янтарный канал охранялся не так строго. Здесь тоже постоянно боялись вторжения оборотней Искандера и содержали мощную стражу вокруг пруда, но сына Саади никто уже не мог узнать.

Он нырнул в жаркую водную гладь, таща за собой поводья сразу трех верблюдиц… и вынырнул на тысячи гязов севернее, в горах, возле станции светового телеграфа. Рахмани с изумлением разглядывал снежные пики страны Арам, куда привел его Аль-Масуди. Люди здесь сильно отличались от жителей Исфахана, мужчины ходили в черных бурках, а женщины носили пестрые сальвары и бусы, но не прятали лица! Впервые Саади встретил столько женщин, совсем не прятавших лиц. И впервые в стране Арам он увидел храмы с крестами на башнях. Здесь били в колокола и поклонялись человеку, который никогда не рождался на Хибре, здесь плясали в круге, на кончиках носков, жарили свинину и играли в шашки. Здесь наемные британские инженеры с Зеленой улыбки строили световой телеграф. Они закладывали заряды в ущельях, забивали железные костыли и поднимали на канатах бережно упакованные в солому линзы. Здесь, в крепости Ереване, тысячи одновременно болтали на десятках языков. Но молодой воин искал только одного человека.

Он нашел его в северной крепостной башне, согласно предсказанию Учителя. Человек был одет как британский инженер, бел лицом, высок и худ. Он курил короткую трубку и чертил при помощи бронзовых приборов на карте, разложенной на столе. Вокруг почтительно толпились помощники и руководители участков работ.

Рахмани выждал паузу, затем подошел и назвал условленный пароль. Тощий британец кивнул и скользнул в соседнюю дверь, поманив за собой. В узкой келье, повисшей над пропастью, он снял треугольную шапку, расстегнул воротник шерстяного камзола и на три песчинки показал свой истинный лик.

Шоколадная кожа, лысый сплюснутый череп, внимательные влажные глаза и грубая ткань вокруг тощей груди…

Перевертыш. Настоящий «глаз пустоты»! Один из тех, кого десятки лет выкуривали из прибрежных пещер Леванта, лазутчик в стане врага и союзник парсов!

— Теперь ты, — сказал перевертыш, вновь превращаясь в величавого британского инженера.

Рахмани развел ладони в стороны. Брат-огонь послушно заплясал на кончиках пальцев. Перевертыш кивнул и разжег трубку.

Рахмани коротко рассказал о поручении Слепых старцев. Расстегнул пояс и выложил на стол три полных кошеля золотых драхм. На эти деньги в Исфахане можно было купить небольшую гебойду с фруктовым садом и двух нетронутых арамских наложниц.

— Очень опасно, — проговорил «глаз пустоты», щурясь в узкую бойницу окна. За окном его люди вбивали в землю громадный костыль для следующей опоры телеграфа. — Я заключил договор и буду защищать твою спину. Но мне жаль тебя…

— Как тебя зовут?

— Наедине можешь звать меня Кой-Кой.

Рахмани, верный своей легенде, закупил сорок пять роскошных ковров, два десятка шкур барса и даже двух живых толстолапых котят. В гостином дворе Рахмани заглянул в зеркало и с облегчением убедился — формула действует. Черные оливы глаз стали цвета дубовой коры, а щетину на скулах уже не приходилось скрести ежедневно.

— Очень опасно, — повторил перевертыш. — Тебе говорили, что Гиперборей не любит гостей? Поедем со мной, я должен тебе кое-что показать.

Чтобы добраться до нужного места в горах, Рахмани пришлось сменить двугорбого на лошадь. Приятель Кой-Коя, богатый купец из страны Арам, одолжил им своих коней и подорожный ярлык. Ярлык известного торгового дома позволил безболезненно миновать заставы в горах, но никакое золото не могло помочь в найме охраны. Северные склоны арамских гор принадлежали полудиким горцам. Чтобы достичь астраханских юрт, караванщики предпочитали делать большой крюк либо пользовались Янтарными каналами, ведущими в страну степняков. Очередь в Янтарный канал Саади заметил издалека, она растянулась на дюжину гязов. Многие жгли костры, ставили палатки и даже купали детей. Канал пропускал на север максимум три экипажа, или три десятка конных за кувшин песка.

— Чего мы ждем?

— Не чего, а кого, — холодно улыбнулся Кой-Кой. — Просто следи за водой. Насколько мне известно, отсюда можно попасть в город степняков, на той стороне Хорезмского понта. Второй канал пропускает еще медленнее, он ведет в стан дагов, Махачкалу. Это не совсем по пути…

— Я уже вижу, брат мой… — Зоркие глаза воина разглядели двоих неприметных мужчин в серых капюшонах, они помогали мытарям у самого входа в канал. — Сдается мне, здесь что-то вынюхивают паписты с Зеленой улыбки. А мой отец велел мне держаться подальше от посланцев папы, каким бы дружелюбием они меня ни окружали. Интересно, кого они тут ловят?

— Может быть, тебя? — прямо спросил Кой-Кой. — Кто, кроме меня, знает, что ты направляешься в Гиперборей? Кто, кроме меня, знает о Трехбородых бесах? Кто слышал о том, что Слепые старцы мечтают построить летучий драккар?

— Никто, кроме старцев.

— Вот как?… — Лжеангличанин задумался. — Шпионы папы здесь тоже рискуют, хотя наверняка пользуются покровительством старого католикоса. Этот хитрец умело дружит со всеми, иначе Еревану не избежать войны.

— У них может быть нюхач, — задумчиво обронил Рахмани. Было крайне соблазнительно заплатить пару монет и за считанные песчинки проскочить трудные перевалы. Однако перспектива получить иглу с сонным зельем в затылок пугала его еще больше.

— Воистину, верная мысль, — кивнул перевертыш. — Меньше всего я хотел бы очутиться на дыбе в подземельях Ватикана. Тебе известно, огнепоклонник, как святая инквизиция любит нас? Впрочем, у тебя хорошие документы. А я вообще представляю свободные Британские острова…

— Нет, мы не будем рисковать, — постановил Саади. — Это знак, мой друг. Слепые старцы учили меня доверять знакам… Лучше мы отправимся дальше с караваном моего хозяина Аль-Масуди.

На четвертые сутки караван выбрался к последнему постоялому двору, над которым возвышался крест. Хозяин, почерневший лицом, как угли в его старом очаге, зато с белыми волосами, как вершины его любимых гор, вышел проводить путников.

— Ровная дорога вниз, это хорошо, — напутствовал он. — В этом сезоне не стоит ждать больших лавин, козы не покинули склонов. И птицы не боятся. Но я бы на вашем месте сделал крюк. В Тигране есть целых два Янтарных канала. Один ведет на Великую степь, он дорогой. Зато с Великой степи вы прыгнете сразу на три тысячи гязов севернее. Вы сразу окажетесь во владениях русских князей. Там тоже опасно, но…

— Я сожалею, отец, — склонился Аль-Масуди. — Однако мы поедем по этой дороге.

— Во-он там, видите, над тропой висит камень, похожий на сидящего медведя? — Хозяин постоялого двора вытянул морщинистую руку. — Там граница, за которой можете выбросить ваш ярлык. Дальше этого камня и до пограничных столбов дагов вас никто не защитит.

— Понятно. Мы достаточно заплатили тебе за коней?

— Да, вполне щедро. Я не рассчитываю на то, что они вернутся ко мне. Но лучше бы вам ехать по окружной дороге…

Холодный ветер развевал седые волосы на его голове. Добравшись до камня, похожего на медведя, Саади оглянулся и помахал рукой. Перевертыш Кой-Кой висел у него на спине, притворяясь мохнатой буркой. Армянин помахал караванщикам в ответ и запер за собой калитку.

— Смотри, дом Саади, — прошептал перевертыш в ухо Рахмани. — Незаметно посмотри направо и вверх…

Саади осмотрелся. По крутым насыпям, подпрыгивая, сбегали одинокие камешки. Далеко наверху, на бархате зеленых террас, паслись дикие козы. Черные и белые точки ловко сновали среди валунов. Тонкие дымки поднимались над редкими селениями. Села окружали плотные частоколы из сосновых бревен. Узкая тропа приглашала на обрыв, извиваясь, как раненая змея.

На вершине ближайшей горы застыла живая статуя. На гнедом жеребце восседал надменный горец, в папахе и бурке, смуглый, поджарый и усатый. Бронзовые капсюли патронов сияли в его газырях, по ножнам длинного кинжала струились арабские письмена.

— Хорошо, что ваш караван так сильно вооружен, — прошептал перевертыш. — Хорошо, что твой хозяин умен и осторожен. Лучше переплатить и потерять неделю, чем сгинуть в этих горах…

3 Выбор для ведьмы

У Юльки второй день прическа стояла дыбом, и она ничего не могла с этим поделать. Кроме того, возникал заметный электрический разряд, если долго держать рот открытым, а потом внезапно сжать зубы. В темноте стали светиться глаза, облезала кожа, от свежего воздуха все время хотелось спать. С Толиком Ромашкой происходило то же самое, а в некотором роде — еще хуже. Несчастный хирург не вылезал из туалета, его до волдырей покусали какие-то полосатые твари, похожие на слепней, вдобавок он простудился, когда упал в реку, а пяткой накололся на шип. Шип вынули, рану моментально вылечили, и даже желудок удалось усмирить.

Однако нервов Юльке никто усмирить не мог.

Похоронный обряд начался в сумерках, под низкий рокот барабанов и заунывный речитатив старух.

— Мы потеряли замечательного друга, — дом Саади склонился над пустым промасленным мешком. — Здесь должен был взлететь к небу Снорри Два мизинца, благороднейший из людей и сильнейший из водомеров Большой Суматры. Но его тело нам пришлось покинуть на Земле. Поэтому мы предадим огню только высокого дома Ивачича.

— Кажется, склавены не сжигают своих усопших людей, а закапывают в землю, — нерешительно напомнил Поликрит.

— Глуповатый обычай, — квакнула Кеа. Похоже, ее не трогала важность минуты. — Если склавены верят, что после смерти полетят наверх, то лучше сгореть, чем зарыться в землю.

Пустой костер заполыхал. Пришла очередь дому Ивачичу спешить на встречу с его богом.

— Нюхач, а ты что предпочитаешь? — оскалился Кой-Кой. — Куда вы отправляетесь после смерти?

— Когда я умру, моя душа выберет дорогу, — увернулась от ответа Кеа. — Если ты имеешь в виду тело, то предпочтительнее упасть в море.

— Упасть? Это как?

— Это очень просто. — Кеа с хрюканьем поедала сладкий древесный картофель. — Святая обязанность внуков — столкнуть своих ослепших стариков во время прилива. Тогда они не вернутся на Плавучий остров.

— Кеа, ты могла бы прекратить жрать, хотя бы на последних проводах моего мужа? — взмолилась Марта.

От Толика не ускользнуло, что хитрый нючах быстро переглянулся с Рахмани. Явно это был их общий план — постоянно злить Женщину-грозу, чтобы не уступать ее нутро черной тоске.

Затем Марта подняла факел и выполнила последний супружеский долг.

— Подле этого огня я клянусь исполнить то, что ты задумал. — Она надолго склонилась, вдыхая дым. Барабаны гремели, сотни невидимых соплеменников глядели из мрака.

— Ты могла быть очень богатой женщиной, домина, — грустно произнес нюхач. — Торговые фактории дома Ивачичей приносят тебе много золота, но теперь султан…

— Ты забываешь о тайных схронах Зорана, — прервала Женщина-гроза пустые речи. — Перед смертью Зоран открыл мне недостающие тайные знаки. Теперь я знаю обо всех кладах, которые он зарыл. Почти обо всех. На эти деньги я смогу купить три сотни боевых слонов, пять сотен единорогов и столько же ядовитых летучих гусениц.

— Ты собираешься воевать с султаном? Собираешься протащить войска с Великой степи? Война разрушит твою торговую империю. Еще ни одна война на Хибре не приносила блага.

— Мой погибший супруг, Зоран, мечтал о свободе для своего гордого народа. Он мечтал не о мести, а о справедливости. Он собирался нанять на Великой степи катафрактов из свободных войск великого Искандера, чтобы освободить свою родину от власти султанов… Я исполню его клятву, даже если потрачу все деньги. Даже если мне придется снять последние ножные браслеты и продать себя в рабство!

Когда догорели угли, жители деревни и гости неторопливо растворились в ночи. Толик обнял дрожащую Юльку и, спотыкаясь о корни, повел к отведенному им домику на воде.

Они просидели без сна почти всю ночь, хотя вокруг, в других домиках на сваях, все давно храпели. Именно просидели, поскольку при попытке улечься Юлька моментально вскакивала.

— Ты слышал? Крадется кто-то!

— Никого, я проверил. Это просто змея.

— А вдруг… вдруг это враги? — спустя минуту вскочила Юлька. — Толик, старухи ведь говорили, что враги вокруг! Что Марту ищут, и перекрыли все дороги…

— Сюда враги не пройдут. Волчицы почуют любого недруга, и кобры проснутся. Спи…

— Толя, это… это же дикари. Настоящие дикари, наверное — людоеды!

— Тише говори, у них слух в сто раз острее нашего. Услышат — съедят нас сырьем, — неловко пошутил Ромашка.

После чего ему долго пришлось уговаривать девушку, что самые страшные и самые разрисованные деды в деревне — все они милые и приятные родственники Марты Ивачич и вряд ли нападают на туристов. Однако стоило Толику самому закрыть глаза, как с потолка хижины на него свалилась ящерица. При следующей попытке их обоих разбудил душераздирающий хохот и визг. Хохотал явно не человек. Похоже, никого из соседей вопли ночных зверей не волновали.

— Толя, я… я поверить не могу. Вдруг мы все-таки на Земле?

— Я сам до конца не верю, — отозвался он и в кромешной темноте поцеловал ее в нос. — Но все это оказалось правдой. Это не Земля. Ты видела зверей у них в клетках? Их готовят к жертве. Такие зверюги на Земле не водятся! Похожи на винторогих антилоп, но раза в два крупнее и с рогами до земли. Если такие и водились, то их давно перебили охотники. А птицы чего стоят, а эти…

— Зато хрюшки — как у нас… — Юлька вздрогнула, потому что журчание реки перекрыл далекий смачный рев. — Слушай, я все время мокрая, потная. Футболка на нитки расползается, скоро придется переходить на их тряпки. Это же Индия, да? Потому так жарко?

— В какой-то степени Индия… В нашей стране Вед, кажется, есть такой штат — Раджастан. Только у нас Индия на юге не граничит с Африкой. А здесь, как я понял, вместо океана на юге начинается пустыня, они называют это Южный материк. И на севере их Гималаи намного ниже. Но не все три планеты такие… Рахмани рассказывал про Зеленую улыбку, там уже изобрели паровой двигатель и электричество…

В джунглях снова захохотали, заухали, затем раздался далекий топот и треск. В одной из соседних хижин застонал грудной ребенок. Какие-то мелкие зверьки прыжками пронеслись по крыше, в сторону реки. Гневливая луна развесила над джунглями плаксивую перевернутую улыбку.

— Толя, слышишь? Я боюсь. Может, мы зря это затеяли, а? Они вчера весь день меня мучили. Укладывали в грязь, заставляли жевать вонючие корешки и пить давали серое что-то… Вдруг Марта ошиблась, и никакой ведьмы из меня не получится? Я не чувствую в себе силы, о которой они твердят. Я вызубрила наизусть формулу Невидимости, это самое простое. Но меня все видят…

— Из тебя получится самая замечательная колдунья. — Ромашка погладил ее по вздыбленным кудряшкам. Под ладонью пронеслись голубые искры.

— Господи, Толик, ты бьешься током. Почему это? И борода у тебя за два дня отросла, словно месяц в лесу жил! И глаза… Ты видел вечером свои глаза? Они светятся, как у кошака! Здесь все не так… Ты видел, две луны, и такие огромные?! Это же с ума сойти! Смотри, становится светлее…

— Это не я бьюсь током. — Хирург улыбнулся, во мраке блеснули его зубы. — Это от тебя исходит сила. Ты — настоящая волчица, только пока не научилась командовать стихиями. А вот я — всего лишь скромный доктор.

— Ты не скромный доктор. — Девушка прижалась к нему. — Ты… ты самый милый и любимый доктор, вот как. Давай еще раз попробуем поспать, а?..

Утром Ромашку разбудил паук. Жирный мохнатый паучище нагло расхаживал прямо по щеке, намереваясь, видимо, присоединить обросшую физиономию доктора к своим охотничьим угодьям.

Толик прогнал паука, обернулся и… обнаружил, что остался один. Юлька куда-то подевалась. Багаж лежал нетронутый. Чемоданчики с инструментами, ящики, набитые бесценными ампулами и таблетками, а главное — длинный жесткий саквояж, приобретенный в специальном магазине, предназначенный для перевозки особо опасных бактерий. Внутри саквояжа, разделенные мягкими перегородками, дремали прочные капсулы с крышками.

Для пойманных живых уршадов…

Беспощадные лучи Короны врывались сквозь щели в пальмовой оплетке. Несмотря на раннее утро, температура, как пить дать, перевалила за тридцать. Из леса доносились вопли обезьян и попугаев. Где-то у реки смеялись дети. Толик натянул бесполезную рубашку, шорты, на которые с недоумением пялилась вся деревня, и высунул нос наружу. Он сразу услышал разговор, хотя не понял ни слова. Марта Ивачич беседовала с волчицами.

— …Мы не станем подавать жалобу наместнику или в Александрию по поводу притеснений, — повторила Мать Айноук. — Тогда они сразу поймут, что мы замешаны в убийстве бывшего диадарха. Но выскочку Антиона необходимо остановить. Иначе они подожгут джунгли и начнут взрывать скалы на севере. Им нужна дорога. Сейчас Антион занят, усмиряет бунты на севере. Но скоро вернется и вспомнит о нас.

Марта молча кивнула.

— Мы воспитали новую Женщину-грозу, — деловито продолжала Мать Кесе-Кесе. — Кроме того, мы можем вызвать одну из твоих старших сестер. У нас сейчас всего четыре Женщины-грозы, но Зейноук слишком одряхлела, а та, вторая… она вышла замуж в дальних краях, как и ты. Воительницы рождаются редко. Мы можем вызвать ту, четвертую, из Леванта, или послать мужчин…

— Не надо, я справлюсь. Это мое личное дело. Эти люди довели до смерти моего мужа.

— Следует сделать так, чтобы никто не заподозрил народ раджпура. Пусть таксиарха убьет неосторожность…

— Я поняла. Он будет неосторожен.

— До нас дошли некоторые новости. Возможно, они помогут тебе. В трех неделях пути отсюда по Шелковому пути движется на восток большое посольство из страны Бамбука. Они идут под вымпелом императорского дома, это настоящее посольство с правом неприкосновенности. Однако они непременно остановятся на площади Игр, подле пожарища. Они остановятся и заночуют. Там вечно шуты, балаганы и бродячие цирки. Наверняка они захотят развлечься петушиными боями и поединками силачей. Больше сорока летучих гусениц несут поклажу и паланкины принцесс, это дочери одного знатного вельможи, двоюродного брата императора. Нам известно, что принцессы гостили в доме наследника Исламабада. Наверное, император страны Бамбука хочет выгодно выдать замуж дочерей… но это неважно. Важно то, что они не ныряют в Янтарные каналы. Они заезжают повсюду, делают покупки и никуда особо не торопятся…

— Это хорошие новости. — Марта вежливо поклонилась наставницам. — Неприкосновенный караван — это то, что нам нужно. Под его прикрытием мы проберемся сквозь заставы.

— Ты пойдешь не одна?

— Я понесу нюхача. Я обещала вернуть ее на Плавучие острова. И я возьму с собой лекаря.

— Вот как… Если тебе удастся спрятаться и обмануть стражников на заставе, вы доберетесь до Александрии. Там ты найдешь мерзавца Антиона… А дальше? Что вы будете делать дальше? Ведь ты не можешь просто так вернуться на Хибр, в свое имение? Тебя мигом арестуют шакалы султана!

— Дальше… Я навещу таксиарха, затем мы нырнем в частный Янтарный канал. Денег у нас достаточно. Мы будем искать уршадов на другой тверди. Рахмани считает, что людей с Земли надо отвести к их родичам-русам, на Зеленую улыбку…

— Мудрое решение… Теперь вернемся к девочке Юле. У нее слишком нежные ступни и невозможно нежные ладони. Иногда это хорошо… особенно для танцев дэвадаси. — Красная волчица хихикнула, уверенная, что ловко сострила.

Марта продолжала внимать наставницам в позе покорности.

— Однако у девочки слишком нежные не только ладони, — продолжала наставница. — К ее душе невозможно прикоснуться, как к озерному цветку. Цветок гибнет, не выдерживая грубой плоти человека, либо осыпается, навсегда теряя свои чудесные свойства…

— Мы думали два дня, — сообщила Мать Айноук. — Девочка очень сильная, сильнее нас в юности. Есть выбор. Мы будем учить ее, на это уйдут годы. Мы спрячем ее и будем учить. Она взрослая, к тому же не девственница и, похоже, влюблена в вашего лекаря… Она станет Женщиной-грозой, не хуже тебя…

— Каков же выбор? Она не может оставаться тут годами. Она нужна нам, чтобы истребить уршадов…

— А может, и сильнее, чем ты, — словно не слушая Марту, вставила Кесе-Кесе. — Скажи сначала, Женщина-гроза, зачем тебе этот бесполезный павиан? — Старуха ткнула пальцем в Толика, застрявшего среди лиан, на полпути к земле. — Вот этот, он уверен, что ловко спрятался! Я верю, что он хороший лекарь. У нас в деревне он вправил два пальца и вырезал одному мальчишке гнойные прыщи. Но это — не сахарная смерть, хе-хе… Вчера он чуть не умер от иголки в ноге. Если ты говоришь, что он умеет убивать уршадов и даже ловить их живьем, то он вправду великий человек. Тогда он быстро станет богатейшим из магов Великой степи. Не пройдет и месяца, как из-за него начнут драться могущественные архонты Зеленой улыбки и Хибра, затем он угодит в каземат, или его зарежут в первой стычке. Потому что он не знает законов тверди, не умеет драться сам и, похоже, не сумеет выбрать надежную стражу…

— Как всегда, ты видишь будущее, — прошептала Женщина-гроза. — Твое зрение более острое, Мать-волчица.

— Ты будешь охранять его днем и ночью? — напирала волчица. — Или его будет охранять твой друг Рахмани? Тогда вас рано или поздно убьют вместе.

— Ты снова права, Мать-волчица. — Марта Ивачич на мгновение задумалась, глядя, как шоколадные дети купают в реке ручных антилоп. — Я буду учить его. Я сделаю из него воина…

— Поздновато, — проскрипела Айноук.

— Мой друг Рахмани обещал мне. Он знает, как попасть к людям из племени варягов. Их маги умеют творить железных воинов. Не големов, а железную плоть. Я буду охранять и учить лекаря Ромашку, пока мы не доберемся туда. Ловец Тьмы хочет отвести нашего гостя к его сородичам. Там лекарь станет членом рода… Там он найдет новую семью и дом. Он чужой среди нас.

— Я что-то слышала об этом, — пробормотала Мать Айноук. — Но, кажется, берсерков выращивали гиперборейцы и ашшашины из крепостей Хибра…

— Лекарь не станет берсерком. Он обретет семью, которой был лишен. Если не струсит. Но девочку я не могу научить ворожбе!

— Ха-ха! Ну тогда… Если человек с закрытым лицом не испугается… — в тон ответила сгорбленная Кесе-Кесе.

— Саади не испугается, — успокоила Марта. — Его сложно устрашить чем-либо.

— Мы напишем письмо нациру в Вавилон… — Кесе-Кесе не договорила, но молодая волчица сразу поняла, что та имела в виду, и слегка вздрогнула. — Тебе там лучше не показываться, там не любят таких, как мы, сама знаешь.

— Да, я знаю. У них достаточно своих… жриц. И сахарных голов они убивают сами. Я побывала там трижды и всякий раз еле уносила ноги. Вы хотите… хотите, чтобы мой друг Рахмани отвел девочку туда?

— Никто из нас туда не пойдет, даже за большие деньги. — Волчица хихикнула. — Тем более что благодаря тебе мы богаты. Их бог Мардук не любит нас. Если твой друг Рахмани пойдет в Песчаные крепости, пусть идет дальше. Пусть забирает с собой девчонку и купит место на барже черноногих. В оазисе Амона он купит то, что нужно в Вавилоне. Если его боги будут благосклонны, он добудет ливийских циклопов. Рабы будут хорошей взяткой для нацира и жрецов Мардука…

— А другого такого места нет?

— Ты говоришь о месте, где можно быстро впитать силу? — Кесе-Кесе пожевала беззубым ртом. — Наверняка есть, но за пределами империи. Например, наши дальние родственники инка… Ты же не повезешь девочку за океан, не зная ни единого слова на их языке? Ходят слухи, что они убивают довольно много пленных во славу своим богам. Там должны быть сильные места…

— Да, это далеко. И ненадежно, — буркнула Женщина-гроза.

— Мы не будем писать письмо, — поправилась Мать Айноук. — Мы пошлем знак жрецу-очистителю из храма Мардука.

— Этого вполне достаточно, чтобы?..

— Я думаю, пятерых диких циклопов будет достаточно для того, чтобы твоего Рахмани выслушали, — сказала мать Кесе-Кесе. — Но недостаточно для того, что мы собираемся проделать с юной волчицей. Либо она выдержит, либо…

— Она может потерять рассудок, — честно призналась Айноук. — За мою жизнь я помню три случая, когда чужие прибегали к помощи этих… сами знаете, о ком я говорю. В одном случае юноша сошел с ума, его пришлось умертвить. В другом случае… я перед вами, и я жива.

Женщина-гроза снова вздрогнула.

— Но другого пути для девочки Юли нет. Либо изнурительная учеба, от которой ты плакала в детстве, либо…

— Либо искупаться в крови жертв Баала, — прошептала Женщина-гроза.

4 Ликбез для лузера

— Нижняя исходная позиция. Прямой в голову!

— Запястье! Да не это, левое!

— Вращай от запястья!

— Укол в грудь!

— Уффф… не могу больше, — признался доктор. Пот заливал ему глаза. — Хоть убейте, не могу. Чувствую себя полным лузером…

— Смешной ты, хирург. — Я прислонила оттокол к стволу дерева. Кажется, я казалась доктору куском бронзы, которая не способна уставать. — Смешной. И не дышишь. Хорошо, я уже поняла, чему тебя учили, но отчего ты не дышишь? Сядь! Пока ты не научишься дышать, займемся чем-нибудь простым.

Он дышал, а я ждала.

— Для начала — никогда не бросай оружие. Ты не можешь знать, как скоро оно тебе понадобится. Если ты не располагаешь охраной и находишься в незнакомых либо заведомо опасных местах, оружие всегда должно быть под рукой. Разбогатеешь, купишь рабов или наймешь рыцарей Плаща — тогда будешь кидаться…

Ромашка покраснел, схватил с земли деревянный меч.

— Домина, а почему… почему обязательно бокуто?

— Кшатрии называют это оттокол. Потому что это хребет обучения. Я понимаю, что твои лапки тянутся к чему-то потяжелее, тебе не терпится показать мне, как ты ловко управляешься с тяжелой сталью. Однако не спеши. Уверяю тебя, никто не будет ждать, пока ты встанешь в правильную стойку и взмахнешь своим западным спадоном… Поэтому мы займемся тем, чему учил меня наставник в стране Бамбука.

Я отступила, и Ромашка со стоном взял в руки деревяшку. Следует признать, он показал себя способным и послушным учеником. Если бы у него нашлось три лишних года, я бы отправила его в школу Хрустального ручья… Но трех лет нам никто не подарил.

— Начнем с главной ошибки. Ты стоишь напряженно и подставляешь себя под копья. Это македонская манера — держать меч у лица. Навсегда ее забудь! Стойка хороша разве что для палача или для парадных выездов, но в пажи тебе уже поздно!..

— А как мне стоять? — слегка обиделся Ромашка.

— Как тебе удобно.

Мне показалось, что он ожидал более подробных инструкций и потому слегка опешил. Я перешла в наступление, не прекращая рассказа.

— Анатолий, в стране Бамбука учат двигаться и держать стойку особым образом. Там много гор и камней, но там повсюду твердая опора для ноги… На родине Рахмани воинов готовят с учетом ползущего рыхлого песка. Зато на севере, в стране ярлов, учат драться так, чтобы не падать на замерзшей воде. Там повсюду лед, там целые армии зимой передвигаются на снегоступах…

Мне не понравилось, что он развесил уши. Ромашка категорически не мог делать два элементарных дела сразу — драться и беседовать на отвлеченные темы. И этот человек уверял меня, что на родине участвовал в турнирах! Любой утонченный аристократ из Кенигсберга или Рима свободно фехтует, развлекая дам дворцовыми анекдотами.

— Ой, больно!

Я дважды огрела его по ушам, затем безжалостно ткнула под коленку.

— Все, что сделано для боя, и все, что сделано для совершенного оружия, родилось здесь, в стране Вед, а не в ваших убогих подвалах. Ты слышал о вечных восьми животных-каларипатту? Ничего ты не слышал, да откуда тебе… Слушай меня, и тогда у тебя пропадет желание рассуждать о постановке ног. Задолго до того, как люди в стране Бамбука научились добывать огонь, в Южной Керале ашаны уже все знали про вечных животных. Это лошадь, кобра, дикая свинья, слон и другие… Запоминай.

Животное никто не учит, как драться. Когда оно защищает свою жизнь или своих детей, оно не машет, как ты, одной лапой! Зверь отдает победе все тело! Лошадь не думает, когда собирает усилие в центре живота и прыгает через забор. Когда кобра атакует, она распрямляется, но стоит на хвосте, она всегда может сменить направление удара! Когда петух кидается на соперника, он бьет его всеми частями тела, когтями, крыльями и клювом! Ты понял? Твое тело должно само выбрать, кем стать…

Сказать тебе, как учили меня? Никому я об этом не говорила, потому что не стала ашаном, мне нельзя брать учеников. Три полных цикла Смеющейся луны мы занимались мейтхари, мы застывали в позах лягушки, цапли и водяной змеи. Мы ловили пищу ртом, стоя на натянутом шнуре! Только после того, как я перестала замечать шнур под ногами, ашан допустил меня к колтхари, это ученые беседы с деревянным оружием. Это шесты и палки, это кривой оттокол, который воины Ниппона спустя тысячу лет обозвали бокуто. А к учению анкатхари с коротким кинжалом меня допустили спустя год… Но ты хочешь все сразу?

— Неужели я не смогу научиться?

Я поставила ему пару синяков. Мне понравилось, Толик стал более вертким, чем раньше.

— Поэтому я и веду тебя тропами Хрустального ручья. Мастера из школ страны Бамбука пошли прямо к вершине, такова их традиция, таков их уклад. Теперь проверим, как ты усвоил мои слова… Я назвала тебе три ступени обучения, назови мне четвертую… быстрее!

— Ну… наверное…

Я кинулась на него, как львица. Толик отбивался с таким усердием, что прокусил себе губу.

— Четвертая ступень, лекарь, — это бой без оружия.

— Ай, больно как!

— Будет еще больнее! Анатолий, тело дерется, а голова слушает меня! Твое тело слишком сковано, ты не позволяешь рукам и ногам действовать самостоятельно. Не думай, прекрати думать! Просто слушай меня, запоминай и будь галантен, как истинный рыцарь! Кстати, что означает «рыцарь» в вашей стране? Я понимаю не все, что ты говоришь.

— Рыцарь… — он смешно задумался, потирая ушибленную лодыжку, — это такой отважный и гордый воин. Он живет по законам чести, сражается конный или пеший, служит идее или прекрасной даме…

— Идее?! — Это меня еще больше насмешило. — Это германское слово, с Зеленой улыбки. Хо-хо, особенно мне нравится убивать рыцарей Плаща. Это подонки, которые согласились позабыть отца и мать! Это называется идея?! Вставай, мы продолжим! Рахмани поручил мне разобраться, на что ты годен! Возьми аспис. Да, вот этот маленький, круглый…

Анатолий с сомнением нацепил на локоть круглую имитацию щита, которую сам же вчера собрал, следуя моим указаниям. Засевшие на ветках мальчишки захохотали. Я подобрала из травы два сухих соцветия погремушника, не глядя, швырнула вверх. Один из сорванцов свалился с дерева, другой получил в нос и притих.

— Будем считать, что у тебя в руках настоящий аспис, — предложила я. — Еще раз повторю: не пытайся бить поверх щита. И не пытайся бить понизу. Удар в пах — замечательная идея для бродячего цирка, но против профессионала не годится. Уколоть издалека ты не можешь, не наберешь нужный замах, меч может застрять в кольчуге, и тебе тут же отрубят руку. Теперь бей! Не думай, бей, как умеешь!

Его бокуто со звоном воткнулся в перекрестие моих кинжалов. Мгновение — я погасила инерцию его деревянного клинка и с проворотом увела его в сторону. Еще мгновение — несильно ткнула Толика в ребра. Щитом он воспользоваться не успел, потому что следил за моей правой рукой, в которой тоже был бебут.

— Анатолий! Ты должен привыкнуть рубить, не отводя щит. Только что я вскрыла тебе печень, потому что ты убрал щит, для удобства собственного удара. Следи за моей рукой. Если я бью сверху — твой аспис сразу идет вперед и вверх, встречая меня на полпути. У тебя появляется время отбить саблю и ударить самому. Топор или копье ты не отобьешь, это отдельный разговор. Атакуй!..

Он отважно ринулся в бой. Меру песка мы рубились, пока его игрушечный щит не превратился в мочало.

— Если тебе неудобно, закрепи ремень, как тебя учили… ооо! — Еще до того, как он с гордым видом подвесил на локте подобие беотийского щита, я уже видела, что неделей учебы мы не обойдемся, теперь мне стало совсем грустно. — Слушай, если ты собрался в наемники, то все делаешь верно. Для сомкнутого строя, где человек сорок по фронту и у каждого длинный щит. Тогда ты прав — кулак проводишь через ремни и держишь ниже локтя. Так ты не сдохнешь от веса щита при атаке копейщиков. Но мы с тобой не собираемся пока воевать? Наша задача — пробить оборону из троих верзил, заступивших нам путь. Локоть ближе к себе, кулачный ремень — наоборот, выше, и под углом к вертикали! И доворачивай руку со щитом!

В тот момент, когда я бью, доворачивай руку! Если противник будет колоть, есть шанс, что его оружие застрянет…

— Я так не привык, — пропыхтел Ромашка. — У нас были большие щиты.

— Большие щиты? Ха-ха… Они хороши лишь против копейщика. Ты же не собираешься наняться пелтастом к сатрапу Леониду?

Он остервенело махал бокуто, причем следует признать — некоторые выпады были весьма удачны. Анатолий хорошо управлял своим телом и не строил иллюзий. Наверняка он был на треть легче Рахмани, на полголовы ниже и прекрасно сознавал пределы своей мощи. Однако истинный боец как раз и должен быть таким — поджарым, как гончая, и сухим, как выдержанный ствол для ситара. В долгих поединках важнее всего выносливость, а Толику не приходилось надеяться на быстрые победы…

Как показало время, я сильно ошибалась в лекаре!

— Сегодня мы изучим несколько основных приемов. Они помогут тебе драться в закрытых дворах, среди мебели и посторонних людей. Наверняка твои учителя на Земле предпочитали ровные пустые полянки, да?

Мне удалось как следует разозлить его. Ромашка трижды кидался вперед и трижды промахивался, пока не уловил мою хитрость. Я всякий раз отвлекала его внимание бамбуковой палкой, зажатой в правой руке. Толик признался, что сознание его как бы раздвоилось. Одной, более умной стороной своего естества он знал, что правой я не ударю, но более глупая часть заставляла косить глазами.

— Слушай и танцуй! — приказала я. — Положи щит, возьми второй бокуто. С этой минуты не нападай, а только отбивайся! Слушай меня… Фехтование страны Бамбука в целом разделяется на кодатидзюцу, татидзюцу и ретодзюцу. Последнее — именно то, к чему мы будем стремиться, — это работа двумя мечами сразу. Пока что вместо левой руки у тебя медуза или свиной окорок! Нападай с двух рук! Не так, не открывайся!

— Ну почему обязательно японцы? — взмолился Толик. — Кто сказал, что они лучшие бойцы? Отчего ты им так поклоняешься?

— Нет лучших или худших, — сказала я, ударяя его по лбу. — Есть великие традиции, которые уважают даже рыцари Плаща. А уж они не знают себе равных в любой драке. Но рыцари Плаща никому не открывают секретов обучения, а школы страны Бамбука принимают толковых детей. Монастырь Хрустального ручья, куда отдают маленьких волчиц, относится к пяти старейшим школам кэндзюцу. Ее основал монах Иидзаса, еще при прежней династии. Ты можешь мне назвать подобную школу в твоей стране? Молчишь? Так-то лучше, молчи и не прекословь! И прекрати махать левой рукой, словно сломанным крылом! Судя по всему, ты понятия не имеешь, куда нанесешь удар, лупишь вслепую, да?.. Слушай дальше. В Хрустальном ручье отдают должное искусствам содзюцу, дзюдзюцу, нагинатадзюцу, сюрикэндзюцу и многим другим…

— О, боже! Сюрикэны еще не хватало! Неужели мне придется все это изучать? — ужаснулся Ромашка. — Но… тогда я не поймаю ни одного уршада…

Я вывела его из опасной задумчивости ударом по шее. Лекарь побагровел, спохватился и, к моей радости, больше оплошностей не допускал. Каждый рубящий удар он встречал достойным заслоном. Я рубила с двух рук, нанося три удара за песчинку. Нормальный темп для любой «кедровой головы», но Анатолий еле справлялся.

— Я буду возиться с тобой, пока Рахмани не отвезет тебя к волхвам русов, они умеют… неважно, что они умеют. Я буду учить тебя основам школы кэндзюцу, а основа в том, чтобы обороняться любым оружием против любого оружия. В этом слабое место всех боевых школ Зеленой улыбки. Они уделяют слишком много значения приемам силы, но не учитывают многообразия… Ты не должен бояться врага, если у тебя только нож, а он выйдет против тебя с копьем, махайрой, шестом, булавой да еще и в полном доспехе…

— С ножом одолеть латника? — с натугой расхохотался Ромашка.

Я на мгновение прекратила рубить левой рукой и дважды больно ткнула его в живот.

— Если ты не будешь пререкаться, я научу тебя, как в полной темноте попадать ножом в точку соединения нагрудника и подола… в щели на запястьях и локтевых сгибах… и как втыкать спицу в щиколотку… Хорошо, наконец-то ты начал ровно дышать! Отдохни.

Бедолага повалился, словно ему по затылку врезали дубинкой. Я походила вокруг, разгоняя кровь. Хирург Ромашка мне определенно нравился. Он выдержал на ногах почти два кувшина песка, здоровое сердце и прекрасное дыхание!

— Скажи мне, чем мы сейчас занимались?

— Ммм… Марта, кажется, ты меня дубасила…

— На всех твердях Уршада не называй меня Мартой. Для тебя я — высокая домина, ясно? Это не гордость во мне поет, ты еще тут многого не понимаешь. Нельзя обращаться к женщине запросто, по имени, это означает, что я тебе жена, дочь или сестра. Но имена жен у многих народов запретны…

— Я понял, домина. Больше не повторится. И… кажется, я догадался. В нашем мире это называется ката.

Следует признать, хирург Ромашка меня удивил.

— Да, это была простейшая парная ката на выносливость. С каждым днем мы будем усложнять, но деревянные бокуто сменим на металл лишь тогда, когда ты перестанешь нуждаться в металле.

— Это как? — раскрыл рот Толик.

— Я все сказала, что хотела сказать. У тебя достаточно средств, чтобы победить одиночного соперника и без металла. Мы будем делать каты на маневр стоя, сидя, на коленях и лежа, пока твое дыхание не станет безмятежным, как у спящего младенца. Затем я покажу тебе, как убить врага за три удара, за два и за один.

— Ох… — протянул он, и я уже догадалась, о чем пойдет речь. — Высокая домина, а нельзя как-то сразу перейти ко второй части? Вот, к последнему, о чем ты говорила, про три удара?

Я глядела на него и не знала, то ли засмеяться, то ли сломать о его голову палку и выкинуть дурня обратно на Землю. Почему-то мне вспомнились менты из города Петербурга. Толстые, неповоротливые бобры, мучившие девочку Юлю. По сравнению со стражами порядка, Ромашка был настоящей находкой — жилистый, сухощавый, терпеливо сносил боль.

— Нельзя, — сказала я. — Мой наставник говорил, что ходить по воде очень легко. Для этого всего лишь пришлось двадцать лет учиться.

— Марта… то есть домина, я хотел тебя спросить… Как у вас тут относятся к тому, что девушка занималась проституцией?

— Не понимаю. — Я размяла кисти легким бебутом, затем бросила его и приступила к более сложному упражнению, «разные барабаны». Короткая палка бьет врага по ногам, длинный шест другой рукой приходится вращать над головой, и целишь тоже в голову. — Не понимаю твоих слов, скажи иначе!

Шест гудел, сливаясь в круг. Толик следил за моим танцем, выпучив глаза.

— Юлька… она ведь продавала себя за деньги. Это ничего? Если вдруг об этом узнают, ее не будут обижать?

— Ах, вот ты о чем! — Я расхохоталась так громко, что из ветвей вывалился сонный краснохвост, заверещал и удрал во мрак леса. — Анатолий, раз ты об этом спросил, значит, это волнует тебя, а не других. Мир Уршада велик, я не знакома с обычаями многих народов. Тебе лучше спросить у Рахмани, он прошел в сто раз больше дорог, чем я. Но один совет я тебе могу дать…

— Слушаю тебя, домина.

Я усложнила задачу, перешла к «барабану с бубенцом». Шест продолжал вращаться, но теперь, когда послушный бокуто взлетал в воздух, плоскость его вращения менялась с горизонтальной на вертикальную. И обратно — когда короткая палка возвращалась ко мне в ладонь. Упражнение для пятого месяца занятий в школе Хрустального ручья.

— Повсюду уважают силу, Ана-то-лий. Когда мы собирались нырнуть в Янтарный канал на вашу твердь, я почти поверила, что там уважают закон и справедливость. Я ошибалась. Там тоже уважают силу.

— Марта, я боюсь за Юлю…

— Пока с ней Саади, ты можешь не волноваться. Он будет защищать ее, как родную дочь. И не называй меня Мартой. Для тебя я — домина.

— Куда она пойдет с домом Саади? Скажи мне.

— Она станет Сестрой-волчицей. Или умрет.

— Но если риск так велик… — Он грязной рукой вытер пот со лба. — Я хочу сказать… может, не надо ей становиться волчицей, а? Мы и так поймаем уршадов…

— Поздно ты спохватился, — сказала я. — Сейчас твоя женщина сидит в яме с гусеницами. Пока она их не убьет, Матери ее не выпустят.

5 Страна склавенов

…Пришло время, и караван Аль-Масуди нырнул в Янтарный канал. В стране Арам свободно объяснялись на языке султаната, зато в северном городке Русса, построенном целиком из дерева, Саади почти никто не понимал. Кроме наместника, сборщиков податей и караульных на озере. Днем по сырым лугам, звеня бубенцами, бродили медлительные коровьи стада. Русы тоже бродили, прямо по воде, и сетями вытаскивали речных омаров. По ночам до кремля Руссы доносился хохот леших и вой вовкулаков. В этом краю крестьяне после наступления темноты не покидали своих рубленых изб. Каждую деревню окружал частокол с конскими и коровьими черепами поверху. На окраине деревни, под размеренный речитатив, крестьяне поливали кровью черного петуха своих дубовых идолов. Караульные жгли костры, не только от холода, но и чтобы не подпустить к деревянным башням лихие разбойничьи оравы. Цепи и заговоренные веревочные сети подвешивали поперек улиц. Мрачные еловые леса шумели над озерной страной, жирная рыба плескалась в рыбацких затонах, а вода… вода была повсюду.

Никогда до того Саади не ходил с мокрыми ногами. Он не мог поверить, что всевышний так несправедливо распределил воду на тверди. В Бухруме к колодцам стояли очереди, а тут с бескрайних клюквенных болот поднимались тучи гнуса, на каждом шагу журчали ручьи, и не требовалось носить с собой бурдюк…

Глубокой ночью Аль-Масуди поднял своих людей. Не всех, а только дюжину проверенных товарищей, для броска на твердь Великой степи. Документы для Саади подделывал лучший писарь Исфахана, поэтому зажиревшие ленивые стражники ничего не заподозрили. Но главное — никто во мраке не заподозрил, что толстая, теплая накидка с капюшоном, с которой не расставался кудрявый южанин, — вовсе не накидка…

Перевертыш снова стал человеком уже в Новгороде, едва Саади остался один, в жарко натопленной избе постоялого двора.

— Чтобы легко пройти в Гиперборей, тебе следует неустанно учить язык склавенов, — назидательно заметил перевертыш, подсаживаясь к печи. От долгого пребывания в образе плаща у него никак не могли разгладиться складки на боках. — Их языки похожи на всех твердях. Они непростые, но есть и удобство. Ты волен как угодно переставлять слова, но тебя все равно поймут.

— Я учу их язык неустанно. Старший сын хозяина назвал мне уже три сотни слов, я их записал, — ответил воин. — Скажи… Я могу спросить тебя, отчего ты согласился провести меня в Проклятый город?

— Больше не произноси это слово, — перебил коричневый человек. — У моего несчастного народа и у ваших Слепых старцев одна цель — скинуть власть султанов. Разве этого недостаточно?

— Достаточно, — поразмыслив, согласился Рахмани. — А ты… поможешь мне заговорить на их языке?

— Как только мы останемся вдвоем, я буду говорить с тобой только на языке руссов, — пообещал перевертыш, забрался на полати и моментально уснул, притворившись одеялом.

Спустя трое суток почтенный купец Аль-Масуди закончил торговые операции на тверди Великой степи. Он получил охранную грамоту от местного старосты, навестил полномочного посла Горного Хибра, закупил вдвое больше товаров и не спеша отправился в обратный путь. Пока дожидались благоприятного момента, сверяли часы двух твердей, чтобы случайно не провалиться в пустоту между мирами, обнаружили, что пропал молодой торговец, посланный от семьи Саади. Впрочем, не пропало почти ничего из товаров, только сам юноша, его сбережения и, вроде бы, пара небольших тюков. Срочно оповестили посла, подняли на ноги стражу, прочесали берег озера, где многие тонули по весне… но парня не нашли. Аль-Масуди честно выждал еще сутки на берегу и махнул платком своим рабам.

…В этот самый миг мохнатый единорог уносил двоих невольных приятелей все дальше и дальше на север, по просеке, пробитой поморами. Случайный прохожий бы крайне удивился, послушав, что бормочет закутанный в меха путник. Вроде бы он сидел на спине единорога один, но постоянно с кем-то спорил на чудовищном наречии, отдаленно напоминавшем язык руссов. Позади, между горбов единорога, крепился мешок с поклажей. Оттуда, из мешка, торчали диковинные загнутые палки и круглые предметы, закутанные в ткань, похожие на большие сачки для ловли бабочек.

Восемь раз ночевали в крепких усадьбах, принадлежавших неразговорчивым, хмурым лесничим, и на укрепленных ямских станциях. На станциях на Саади косились удивленно, даже неприязненно, но до прямых столкновений не дошло. Единорогов меняли исправно, давали отдохнувших, сытых, а путника купали в удивительной бане с вениками и прыжками в сугроб. Кой-Кой упорно притворялся плащом, шубой или одеялом. Ни на минуту не оставлял Саади одного, кушал и мылся только при закрытых дверях.

— Почему ты не хочешь притвориться человеком? — удивился воин. — Ведь для тебя это так просто!

— Потому что я заключил договор, что буду защищать твою спину. Если будут два человека, — появятся уже две спины. Доберемся до края земли — там я перевернусь.

Возразить было нечего. За время пути на Рахмани пытались напасть только однажды, когда единорог перебирался по камням через буйную таежную речку. Четверо оборванцев выскочили из-за деревьев, потрясая кольями и вилами. Рахмани, не слезая с седла, поджег им одежду и волосы, перевертышу даже не пришлось вмешиваться.

В другой раз приятели напоролись на лешака. Так его назвал перевертыш. В какой-то момент Кой-Кой остановил единорога и спустился вниз.

— Мы здесь уже были, — твердо заявил он, оглядывая следы.

Быстро наваливалась темнота. Среди деревьев тут и там светились крохотные багровые точки, подозрительно похожие на злобные хищные глаза. Впереди, в трех гязах, находилась развилка, самая обычная и ничем не примечательная. Рахмани вгляделся и вынужден был признать: они ходили по кругу. Причем наматывали уже третий круг.

— В какую нам сторону?

Совершенно одинаковые, наполовину заросшие колеи на жухлой почерневшей траве. Ковер из еловых иголок мешал рассмотреть следы. То есть следов было полно, но это могли быть следы других путников.

— Ни в какую нам сторону, — огорчил «глаз пустоты». — Жаль, что Янтарных каналов здесь нет. Придется ублажать местного лешего, авось выпустит. Развязывай сумку, дом Саади!

У Рахмани имелось иное мнение касательно Янтарных каналов. Устойчивых, стародавних, он действительно не мог нащупать, даже в тысяче гязов отсюда. Зато нащупал два слабеньких, похожих на весенний ручеек. По ним никто никогда не путешествовал, и даже карету, запряженную парой, не стоило бы отпускать в опасное погружение. Но всадник на единороге… вполне можно было попробовать, вот только знать бы, куда выведет Янтарный канал! Кроме того, не стоило раскрывать все способности перед первым встречным!

И потому Рахмани покорно замерзал на мохнатой спине гиганта, пока «глаз пустоты» опустошал сумку с едой. Он расстелил скатерку прямо на иголках и мокрых листьях, между двух дорог. Безжалостной рукой он выгреб на скатерку изрядную долю съестных припасов, а сам сел в сторонке и отвернулся.

— Долго так ждать? — осведомился Саади спустя два кувшина песка.

— Он уже тут, следит за нами.

— Я никого не вижу.

— И не увидишь, пока он сам не захочет. Леший управляет твоим зрением.

— Да кто он такой — нечистый дух? Местный шайтан? — Зубы огнепоклонника отбивали дробь. Мороз забрался под мех и больно пощипывал кожу. — Кой-Кой, я могу поджечь лес…

— Тогда мы не выйдем отсюда. Просто сиди и молчи. Это не шайтан, это один из низших духов склавенов. Они верят, что встреча с хозяином леса — не всегда зло. Сиди тихо, дом Саади. Мы не вольны распоряжаться в чужом доме…

Перевертыш еще не закончил свою размеренную речь, когда Рахмани увидел… Неповоротливый, мохнатый ком возник на самом краешке периферийного зрения и заскользил между сосен. Но стоило обернуться, как мохнатый гость исчез. Парс снова видел только голубые тени, бескрайние брусничные делянки и заросли папоротника. Единорог всхрапнул, задрал голову, попятился.

— Он здесь, замри, — одними губами проговорил Кой-Кой.

Одноглазые старцы учили Рахмани слышать дыхание зверя, но леший не дышал. Любой крупный зверь выдает себя острым запахом и дыханием, как бы тихо он ни ставил лапу. То, что пряталось между сосен, — не пыхтело и не пахло. Гораздо позже, обнюхивая следы, оставленные хозяином леса, Саади убедился, что запах присутствовал. Леший пах сырым мхом, перезрелыми грибами, пчелиными гнездами, кислыми муравьями… чем угодно, только не зверем. Он сам был средоточием северной чащобы.

Мохнатое снова возникло на краю зрения. Леший не шел по земле, он словно перетекал от дерева к дереву, сливаясь с корой, не тревожа траву и кусты.

Все ближе и ближе…

Все ближе темная угрюмая масса…

Единорог дернулся в сторону, заревел коротко и непременно бы сбежал, если бы не путы на передних ногах. Однако леший не покушался на животных.

— Он у нас за спиной, да? — еле слышно спросил Рахмани. — Он тут, совсем близко.

— Тихо, тогда он не тронет.

Больше всего на свете молодому воину хотелось развернуться и выплюнуть навстречу врагу струю огня. Он нисколько не сомневался в своей силе и ловкости, но… но если загорится лес, они оба пропали. Леший не станет убивать, он просто заберет их глаза. Так сказал перевертыш, и Рахмани поверил. Они будут вечно кружить в буреломе, рядом с дорогой, и погибнут от голода и жажды!

Вкусные дары исчезли. Испарились в мгновение ока, точно их слизнули демоны Соленых гор.

— Он нас отпустил. — Перевертыш тонкой струйкой выдохнул воздух. — Он вернул нам дорогу. Слава Оберегающему в ночи, мы свободны!

Там, где раньше была развилка и разбегались в чащу две полузаросшие колеи, теперь сиял светлый прогал. Одинокая ровная дорога выныривала из бурелома, далеко впереди переливались янтарным блеском вершины сопок, над ними кружили белые птицы.

Снег. Мокрые хлопья посыпались внезапно, вмиг замели колеи и похитили дальние звуки. Вселенную заполнили вздохи единорога и мерные удары его лохматых лап. На девятые сутки путешествия дорога пошла в гору, небо распахнуло хрустальные ладони, и Саади поневоле задохнулся от открывшихся просторов. Снежные террасы мягкой поступью спускались к хмурому морскому берегу. Над парящей свинцовой водой играли полярные зарницы, между сопок курились дымки, иногда доносился далекий стук топора. Позади, в розовом сумраке, воздух над лесным ковром сгущался, как-то нехорошо съеживался, будто собираясь в гармошку.

— Это стригущий смерч, он несет отраву с болот, — объяснил перевертыш. — Нам надо быстрее добраться до последней станции…

Только теперь Рахмани оценил мудрость Кой-Коя. Тот сразу посоветовал нанять не тройку быстрых лошадей с удобными крытыми санями, а дорогого и неповоротливого единорога. Зато в снежном краю родственник слона отлично показал себя, легко проламывал брюхом наст, преодолевал насыпи и провалы и даже ухитрялся по пути полакомиться подмерзшими кустами.

— На Зеленой улыбке в этих широтах используют не единорогов, а хаски и лохматых птиц эму, — поведал перевертыш. — У них такое густое оперение, что птица дрыхнет прямо в снегу.

— Что такое хаски?

— Собаки. Особые крепкие собаки, которых целой стаей запрягают в сани.

— А птицы? Ведь птицы хотят улететь.

— Эти не улетают, — скупо рассмеялся «глаз пустоты». — Я сам не видел, но мой брат ездил даже на эму с четырьмя ногами. Их разводят волхвы склавенов. Говорят, что четырехногие обгоняют самого резвого коня.

— Неужели тут всегда так холодно? Неужели племена склавенов добровольно соглашаются жить среди замерзшей воды? Сейчас ведь светлый сезон, верно? Как же они переносят ночь длиной в полторы сотни ночей?

— Руссы — необычные люди, — согласился Кой-Кой. — Они согласны зимовать у ледовых полей, лишь бы не платить налогов. Вон там и там, на реке, видишь? — острые глаза перевертыша каким-то чудом переносили блеск ледяных полей. — Это Двина, там портовые городища руссов. Направо, в трех днях пути, начинается земля хантов, а если плыть налево вдоль берега, можно добраться до островов норвегов. Там живут два моих брата. Сворачивай к реке, к городу.

— Нас заметили. — Далеко впереди, возле высокого частокола, сбитого из сосновых кольев, Саади разглядел вооруженных стражников на таких же, как у него, единорогах. Отличие состояло в том, что могучие звери руссов были закованы в шипастую броню. На каждом звере сидели трое, с боевым стрелометом и четырехствольной пищалью. — Как мне торговаться с ними, Кой-Кой? Мои волосы давно белые и лицо, как у них, но они сразу догадаются, что я — чужак.

Снег слепил глаза, за плоскими холмами вздымались гранитные утесы. На утесах пронзительно горланили птичьи стаи. Городок поморов казался каплей на хребте заснувшего морского зверя. Здесь царствовал северный океан, и сразу становилось ясно — жаркое лето сюда не добирается.

Край вечных льдов. Думал ли молодой воин, что спустя годы он добровольно поедет жить на самую границу света и полярной тьмы?..

— Говорить буду я. — Позади Рахмани вместо теплого плаща очутился вдруг крепко сбитый русобородый человек, стриженный под горшок, в кафтане русского сотника. — Смотри туда, где плавают льдины, видишь?

Рахмани повернулся, куда ему приказали, и не смог отвести глаз. Над свинцовой громадой полярного океана происходило что-то невероятное. Песчинку назад Рахмани казалось, что он различает лишь черное зеркало и серые глыбы льда, и вдруг горизонт придвинулся, надулся пузырем, отразив каменистые сопки, поросшие сосной, берега, развешенные на кольях сети и сотни перевернутых челнов на отмелях.

— Что это было?!

— Как ето што? — совсем на русский манер, хитро подмигнул перевертыш. — Куды хотел, туды и довезу. Гиперборей, он и есть. Хитрая сторонушка, в себя не пущает, да и назад — шиш выпустит!

6 В яме и на виселице

Противная желтая гусеница, шевеля ножками, приближалась к Юлькиной голове. Девушка уже знала, что произойдет, если скользкую тварь не отогнать. Эта желтая порода не кусалась, но от ее слизи кожа вздувалась рубцами…

— Убирайся, сволочь, убирайся же! Сдохни, наконец!

Но проклятая жирная пакость не желала умирать.

Бесконечно долго тянулась вторая неделя страданий…

Юльке было страшно. Страшнее даже, чем в самые первые дни. Головой она понимала, что худого ничего ей не сделают, что все эти всклокоченные, размалеванные женщины — родственницы и подруги Марты. Но телу нельзя было приказать не бояться.

Она болталась в яме, почти по горло в воде. Где-то наверху, среди свисающих корней, светился кусочек голубого неба. Яма имела форму бутыли, самостоятельно вылезти невозможно, особенно если к ногам привязан камень. Если бы бабуля месяц назад хоть намекнула, что единственный способ стать волшебницей — это угодить в парашу с пиявками, Юля послала бы любимую бабушку на все буквы алфавита. Но бабуля даже не подозревала о таких «эффективных» методах воздействия, которыми пользовались местные ведьмы.

— Ах ты, гадина! — Юлька взвизгнула, пытаясь удержаться от долгого истошного вопля. К ней, радостно размахивая волосатыми ножками, по мокрому корневищу спешила длинная тварь, помесь тарантула и громадного опарыша. Долго голосить Юля не стала. Все равно помощи ждать неоткуда, никто не придет и не пожалеет. Хорошо, что ей удалось оторвать кусок коряги. Этим импровизированным оружием удавалось отогнать гадость, кишащую на поверхности. О том, что происходит под мутной водой, начинающая волшебница старалась не думать.

…Дни и ночи мучений слились в бесконечный хоровод. Утром и вечером ее заставляли растирать и проглатывать какую-то гадость. Кашицу из остро пахнущих листьев, от которой немел язык, кололо в носу, зато потом…

Пробирало на ха-ха в три раза сильнее, чем от травки, но спокойно отвалиться и слушать звезды не позволяли. Заставляли бродить, собирать листики, сажали на руки и на плечи птенцов, а под мышку совали крошечную змейку. Пока длился кайф, это было смешно.

Спать и питаться приходилось в крошечной хижине, подвешенной к дереву, на манер осиного гнезда. Юлька и до того высот не жаловала, так что в первый день волчицы буквально затолкали ее в гнездо пинками. Впрочем, издевались они вполне беззлобно. Когда Юлька потребовала душ после первой «отсидки» в яме, татуированные длинногрудые женщины никак не могли взять в толк, чего она требует. А когда сообразили — долго хохотали.

— Чего ржете, сволочи? Сам, небось, моетесь? — свирепо процедила девушка. Затем, поняв, что правды не добьешься, выкинула из волос последних заблудившихся насекомых и отправилась самостоятельно искать ручей. Красные волчицы ей не препятствовали, они развели костерок на плоском камне и, напевая, принялись жарить крысу.

Ручей пробегал где-то рядом, девушка постоянно слышала его веселое журчание, но обнаружить так и не смогла. Почти час промаявшись в непроходимом буреломе, изрезав ноги и руки, она чудом выбралась на тропинку.

После нескольких часов в яме тело ныло и зудело, хотелось немедленно отскрести грязь. Кроме того, девушку захлестывала злоба. Наверное, поэтому она не придала значения двум важным моментам. Во-первых, ее не трогали москиты всех мастей, несмотря на обильно стекающий пот и кровоточащие ранки. А кусачего комарья здесь водилось предостаточно, они сновали и жужжали вокруг, словно целый полк мелких истребителей.

Во-вторых, Юля раз двадцать налетела головой и плечами на низкие колючие ветки и вслух обозвала местных жителей «проклятыми пигмеями», «чертовыми карлицами» и даже, пожалуй, похлеще. Последние, отчаянно забористые, проклятия застряли у нее на языке, когда тропка резко вынырнула из зарослей. Спиной к Юльке, на топком бережке ручья, сидел некто с иголками на спине. Затем «некто» обернулся, и вот тут-то Юлька заорала во весь голос.

Заорала так, что даже сама от себя не ожидала.

«Некто» издал утробное рычание и довольно резво вскочил на широкие трехпалые лапы. Оказалось, что он вовсе не сидел, а лежал, чтобы удобнее было лакать воду. И тропинка с низкими сводами предназначалась вовсе не для людей, это любому ребенку из племени понятно!

«Некто» вывернул пупырчатую зеленую шею, на которой громоздились иглы, и ощерил пасть, заполненную мокрыми шевелящимися волосами. Это выглядело так, словно открылся средних размеров чемодан. Дальнейшие события развивались стремительно и непонятно. Пупырчатый монстр ринулся на девушку, но в последний миг затормозил и вернулся к воде. Окунул в воду лапу, зарычал и снова затопал к будущей волчице. Длины в чудище было метра полтора, задние лапы раза в три толще и длиннее передних, иголки торчали из его разбухшей, как шар, спины.

На вопли Юльки сквозь чащу бесшумно просочились озадаченные волчицы. И… хором захохотали. Завидев столько людей, страшный зверь завертелся волчком, затрясся и сложился в колючий шар. Прямо как огромный еж.

Мать Кесе-Кесе решительно потянула Юлю в сторону и молча указала на темный проход за ее спиной. Затем бесстрашно подошла к грозному игольчатому зверю и погладила его по морщинистой голове. А дальше произошло кое-что еще более странное! Старушка наклонилась к воде, вытащила из подводных зарослей горстку пресноводных рачков и протянула зверю. Он разинул пасть и… всосал пищу, почти так, как это делают киты.

— Килькетау, — сказала волчица и ласково почесала колючего зверя за ухом. Он расслабил иглы, заурчал и потерся о ее бедро.

Юле стало стыдно. Оказывается, все это время девушка не давала безобидному пожирателю креветок вернуться по своей тропке домой!

Волчицы вернули все еще дрожавшую девушку к костру, угостили жареным мясом и целой горкой аппетитных хрустящих чипсов. Правда, назавтра оказалось, что это были не чипсы, а поджаренные в масле тараканчики, но будущую волчицу даже не вырвало. После встречи с кошмарным полутораметровым ежом она забыла, зачем искала ручей, А когда ей напомнили — устыдилась вторично. Потому что, оказывается, та вонючая дрянь, которой утром ее натерли, спасала ученицу от малярии, клещей, глистов и прочей заразы, которую могли ей подкинуть милые зверюшки в яме…

Одна из молодых волчиц развернула плотный лист, похожий на бамбук. Там шевелились три или четыре вполне безобидных кузнечика. Жестами и ужимками Сестры-волчицы кое-как объяснили Юльке, что укус этой прыгучей гадости стоит укуса змеи, хотя в небольшой дозе приносит немало приятного. Один укус — и так хочется совокупления, что человек сходит с ума, будь то мужчина или женщина, и ничто ему не может помочь, кроме особых снадобий. Сестры-волчицы с трудом собирали редких, чрезвычайно ценных прыгунов, чтобы извлечь у них яд и продать его лекарям, состоявшим при дряхлых вельможах. Яд, шестикратно разбавленный в особом вине, возвращал мужскую силу на неделю и больше. Насекомые любят влагу. Если бы ученица, не дай боже, смыла защитную мазь в ручье…

— Круто, — только и смогла произнести Юля. Кушать ей расхотелось. Перспектива сдохнуть в вонючей яме от мастурбации вовсе не вдохновляла. Теплый цветочный ковер уже не казался ей таким приветливым, как раньше.

А после того как явилась другая старшая, Айноук, та, что с разрезанным ртом, стало совсем погано.

— Ритуал Имени, — строго повторила ведьма. Это выражение на туземном языке стало для Юли почти знакомым.

Ритуал Имени проходят в отрочестве все. Но Юлька слишком взрослая, поэтому ей тяжело. Стирается старое имя, данное отцом и матерью, почти полностью убиваются привычки и сама память о детских играх. Марта объяснила, что до конца память детям не выжигают, иначе появятся реальные кандидаты в дурку. Но после возвращения из леса отец и мать в деревне подыгрывают, делают вид, что не узнают дитя, и по новой принимают его в семейный круг. Это для обычных людей. А для будущих волчиц все сложнее.

Гораздо сложнее. Надо получить власть.

Ведьма на пальцах объяснила, что ночевать на земле нельзя. Невзирая на то, что ночи теплые. Возвращаться в деревню тоже нельзя. Что, мол, находятся они в особом сильном месте, где ведьмы воспитывают девочек-подростков, но у каждого сильного места есть своя гнилая сторона. Скажем, тут после заката местного солнышка на охоту выползает и выбегает всякая дрянь, вроде колотильщиц или речных пардусов, или рыб-плескунов, и потому ночевать приходится высоко, в сплетенных люльках. Айноук свои непонятные речи подкрепляла рисунками и наглядными примерами. Колотильщица, несмотря на грозное имя, девушку рассмешила. Эдакий комочек перьев, похожий на дятла.

«Выползает из нор и выгрызает спящим мозги через уши», — на пальцах показала Айноук. Прочие волчицы покивали без улыбок. Ползающую кровожадную птичку уважали.

— Убей ее, — приказала старуха, выкладывая колотильщицу Юльке на голые колени. Ученица закусила губу, чтобы не дернуться и не заорать. Хватит уж на сегодня позора!

— Нет, не руками. — Старуха недовольно покачала головой и постучала пальцем Юльке по лбу. — Убей. Отсюда убей.

— Не могу я, — начинающая колдунья едва не расплакалась.

Айноук не разозлилась. Показала рыбу-плескуна. Точнее, называлась рыба совсем не так, но произнести это название на языке народа раджпура уроженка Петербурга не смогла. Поэтому позже, при помощи Марты, его перевели как «рыба-плескун». Разглядев тварюгу вблизи, Юлька надолго остыла к идее купания в ручье. Рыба походила на сплошной мозоль, довольно шустро передвигалась по суше с помощью передних плавников, а ее треугольным зубкам могла бы позавидовать небольшая акула.

— Многие лишились ног, — жестами показала Айноук. — У реки неопасно. В деревнях неопасно. Там защищает Оберегающий в ночи. Здесь защиты нет…

У Юли внезапно промелькнуло странное чувство, будто она начинает понимать напевную речь волчицы. Но поддаваться глупому чувству не стоило, поскольку способной к иностранным языкам Юлька никогда себя не считала…

Показав новенькой еще с дюжину местных лесных убийц, волчицы приготовили самое «приятное» напоследок. Кесе-Кесе притащила трех змей, одна другой страшнее.

До сегодняшнего дня Юля была уверена, что скорее даст себя застрелить, чем возьмет в руки ядовитого гада.

— Полосатый крейт, убивает быстро, — охотно поделилась Кесе-Кесе, и Юлька снова частично ее поняла. Или так разволновалась, что приняла желаемое за действительное.

— Полосатый крейт — мирное и тихое существо, — Кесе-Кесе ласково погладила змею и ловким движением опустила Юльке на шею. — Если ты его толкнешь или наступишь, или помешаешь игре, только тогда крейт кусает. За меру песка твои сосуды порвутся, и кровь вытечет внутрь живота…

Волчицы оживились, радостно залопотали. Как удалось выяснить, они заспорили, от какой из змей смерть приятнее и надежнее. От кобры, крейта, мамбы или еще дюжины ползучих киллеров.

После подобных бесед Юля безропотно позволила себя обмазать вторично, на ночь глядючи. Однако в тот вечер зеленой мазью дело не ограничилось. Ведьмы запели и под пение сунули ей четыре чашки с горячим настоем, по вкусу и по виду напоминавшим расплавленный пластилин. В пластилине встречались твердые вкрапления.

— Это не мухи и не червяки, — как мантру, твердила себе девушка, давясь отваром. — Это просто кусочки фруктов, тоник такой, мать их за ногу, сейчас блевану…

Мать Кесе-Кесе в ответ на умоляющие Юлькины глаза твердо погрозила пальцем. Пришлось пить до победного.

Теперь она воняла не только снаружи, но и внутри. Юле казалось, что каждый ее выдох способен убить десяток пролетающих светляков. Женщины разожгли большой костер, в свете пламени полосы и узоры на их смуглых телах задвигались, засветились. Или это Юльке после четвертой чашки напитка стало казаться, что узоры на телах волчиц движутся?

Молчаливые татуированные женщины утрамбовали уставшую, издерганную Дочь-волчицу в люльку, сплетенную из лиан, и в четыре руки подтянули эту люльку к высокой ветке. Пестрый вечерний мир качался перед глазами. Вдали багровой раной пылал закат. Там ревели дерущиеся хищники. Гораздо выше Юлькиного гнезда, в кронах лесных великанов, вопили птицы. По мозолистым стволам деловито сновали армии термитов. На лианах раскачивались ленивцы и, не просыпаясь, кормили молоком своих малышей. Хищные ночные цветы открывали объятия доверчивым бабочкам. Зеленые птички размером с пчелу налетали звенящим облачком и нагло воровали из раскрашенных соцветий нектар. Внизу, по узким тропкам, крались к водопою пятнистые оленята. Над порогами Леопардовой реки в брызгах танцевали радуги. На востоке небо казалось разлитыми чернилами, там плавно кружили тени грифов и орлов. Каменные пальцы вздымались над джунглями, изъеденные ветром и дождем. Над ними восходили дымки и стучали барабаны…

Юлька немножко поплакала, засыпая.

А утром случилось первое серьезное озарение.

Разбудили Юлю затемно, заодно с ней разбудили еще двух девчонок лет семи и устроили марш-бросок в гору, среди колючек и травы, беспощадно резавшей ноги. Обуви не полагалось, из одежды выдали нелепый минимум — кусок грубой ткани, которой едва хватало, чтобы обернуть бедра. Прочее, включая белье, заставили снять в деревне. Впрочем, нагота Юльку уже давно не трогала, гораздо сложнее было обойтись без обуви. От красивых ногтей давно ничего не осталось, лак облез, пятки потрескались, между пальцев кровоточили язвы.

Перед привычным погружением в яму снова поднесли черной жижи. Необычным было то, что пришла Марта Ивачич. Юля впервые видела Женщину-грозу в боевой раскраске, без привычной мужской одежды, с распущенными волосами.

— Сегодня ты выпила все, — сказала Марта. — Если выпьешь еще — умрешь.

— Она глупая лягушка. — Мать Кесе-Кесе больно ткнула девушку пальцем в грудь. — Она нас понимает и радуется, как тупой кабанчик радуется тухлой наживке.

— Она еще глупее, чем дерьмо речной черепахи, — задумчиво добавила Айноук. — Она могла вылезти из ямы еще позавчера, но ей нравится там мокнуть.

Юлька тихо наливалась злобой.

— Она не приняла новое имя и не сбросила старое, — сказала молодая волчица с синим лицом. — Она не может вернуться назад и не может идти вперед. Лучше бросим ее в лесу.

— Лучше бросим в лесу, — словно жуткое эхо, прокудахтала Айноук. — Сегодня мы не придем за тобой. Ты впитала все, что могла впитать. Ты глупая. Ты труслива, как землеройка.

Юльку трясло от бешенства. Она сама не ожидала от себя таких эмоций. Хотелось выцарапать этим скудоумным гарпиям глаза, надавать им пинков и вернуться домой!

— В яму ее!

Не удалось ни глаза выцарапать, ни даже надавать пинков. Снова привязали камень, легонько скрутили руки и сбросили в зеленую грязь. Во все стороны прыснули кровососы и прочие милые обитатели болота.

— Ты хилая и глупая трусиха, — Марта склонилась над ямой и плюнула Юльке в лицо. — Я поверила в тебя, а ты способна только раздвигать ноги перед мужским хвостом! Ты способна только жрать и спать, больше ни к чему не пригодна! Значит, ты достойна жить только здесь, в вонючей яме!

Они ушли. Они бросили ее. Стало тихо, но девушка не слышала ласкового лесного щебета. Однако слезы высохли, сменившись тихой упрямой яростью. Ярость не находила выхода. Больше не хотелось биться головой, скрежетать зубами и царапать ненавистных дикарок. Хотелось выбраться, во что бы то ни стало!

Что-то свалилось на голову. Затем — на плечо. Юлька скосила глаза и ахнула. На поверхности лужи, задрав лапки, плавали дохлые гусеницы. С корней, сжав конечности в комок, попадали в воду мертвые пауки.

Она убила их!

Убила. Впервые в жизни раздавила насекомое, не притронувшись к нему! Неожиданно юная волчица сделала еще одно открытие: веревки на ногах лопнули. Она слишком хотела освободиться, слишком ненавидела эту проклятую гирю с проушиной, которую ей подвешивали к ногам каждое утро. Камень утонул, теперь ей не грозит захлебнуться. Предстоял долгий путь наверх, по скользким корням, упираясь пятками в норы грызунов…

Но в яме еще оставалось полно живых. И некоторые были вовсе не прочь полакомиться свежей человеческой кровью! Они спешили к пленнице на тонких ножках, спешили на жестких крыльях, плыли в толще грязной воды, выставив впереди ядовитые хоботки.

Черт побери! Эти сволочные старухи сегодня намазали ее другой мазью. Другой запах, иная консистенция. Кажется, они всерьез собрались ее прикончить, ликвидировать, как ненужный, отработанный материал!

Юлька перевела дух. В ушах до сих пор кипели оскорбительные слова Марты. Ну уж нет, она не подстилка, она им всем покажет! Вот только надо разобраться, как все это работает…

Она мысленно нацелилась на иссиня-черную пиявку. Та задумчиво плыла среди мелкого лесного мусора, сокращаясь, как змея.

— Умри! — На сей раз это был не только словесный приказ. Юлька отчетливо увидела, как внутри пиявки замирает пульсация крови.

— Умри! — Оказалось, что вместо глупого приказания губы шепчут совсем иное. Круглый паук с торчащими бусинками-глазками бросил паутину и мертвым комком свалился в жижу. Губы шептали формулу, которую она безуспешно пыталась выучить всю неделю. Еще вчера воздушные слова чужого языка упорно не давались, а сейчас оказалось вдруг, что заклятие уже отложилось в голове…

— Я справилась… — Девушка не могла сдержать слез. Ее начало колотить, точно в сильном ознобе, хотя Корона висела в зените, испепеляя пересохшие джунгли.

— Я сумела… я справилась… у меня получилось! Эй, кто-нибудь! Слышите, вы? Куда вы делись? Эй, Кесе-Кесе, как тебя там, старая чертовка!

Она расслабила мышцы, прислушалась. Ответом был неумолчный рев тропического леса. Птичий гомон, хруст веток, топот зверья. Стрекотание мириадов членистоногих, перепончатокрылых и прочих мелких неприятных существ. Ее слух внезапно до предела обострился. Юлька слышала, как неподалеку пробивается сквозь землю крот, как плещется рыба в ручье, как схватились насмерть в брачном поединке два древогрыза…

Оказалось, что слушать такое количество звуков — не самое приятное занятие, но еще тяжелее терпеть великую массу запахов. Перед носом словно отворили заслонку, раньше наглухо забитую! Пленница стала невольно вдыхать ртом.

— Эй, у меня получилось! Я убила их, видите? — завопила она. Точнее, планировала завопить, поскольку из охрипшего горла вырвалось лишь неровное карканье.

Как же выбраться из этой ледяной купели?

Ледяной? Неожиданно губы сами зашептали слова другой формулы. Минуты не прошло, как холодная болотная вода вокруг Юльки стала нагреваться. Еще минуту спустя от девушки повалил пар, яма стремительно мелела. Вода испарялась и, как сквозь носик чайника, со свистом вырывалась вверх. Стены глиняной бутыли потрескались, осыпались, по ним стало легко выбраться наружу.

Она выбралась и без сил повалилась на цветочный ковер.

Сестры-волчицы никуда не сбежали. Они все были здесь. Смотрели на нее молча, понимающе. Только Марта еле заметно улыбнулась и подмигнула. Юлька на нее уже не сердилась, понимала, что так было надо. Оскорбить, обозвать, встряхнуть ее неверие!

Колдуньи погалдели между собой, самую молодую куда-то услали. Юльку окатили водой и небрежно бросили на солнцепеке. Диалога культур по-прежнему не получалось, питерская ведьмочка констатировала, что понимает процентов шестьдесят сказанного, но сама за две недели выучила всего пять слов. И даже эти пять слов, произнесенные ею, жители деревни понимали со второго захода. Красные волчицы уселись, раскинули мелкие блестящие камушки. Затем, не успела девушка опомниться, ее схватили, просунули голову в петлю и повесили на ближайшем суку. Под ногами оказался замшелый чурбан. Пальцы ног едва доставали до неустойчивой опоры.

— Вот дьявол… Вы меня хотите повесить? За что? Что я вам сделала?

— Мы хотим, чтобы ты родилась заново, — сказала Сестра-волчица, та, что красила лицо в синий цвет. — Когда ты родишься заново, ты обретешь Имя. Ты станешь Женщиной-грозой.

И выбили из-под нее чурбан.

7 Ликбез для юзеров

— Драться ты не умеешь, — подвела я невеселый итог, когда доктор Ромашка в шестой раз очутился на земле. В который раз мы пытались с ним фехтовать на палках.

— Я настолько безнадежен, что мне нельзя доверить даже кинжал? — обиделся Толик.

— Ты не безнадежен. Ты стар. Но махайру я тебе дам.

— Ста-ар?! — выпучил глаза поверженный хирург. — Кто же тогда господин Саади, если я у вас старый?

— Дом Саади — величайший из воинов-огнепоклонников. — Я не обиделась за своего возлюбленного. — Он учился драться и говорить одновременно. Парсы из его рода едят и спят в седле. В его роду считается позором, если ты не попадаешь двумя стрелами в одну бегущую песочную лисицу.

— А это… это так сложно?

— Мне подобное недоступно. — Я засмеялась, вспомнив, как мы с Рахмани дрались над рекой. — Есть такой мелкий верткий зверек, не длиннее твоего локтя — песочная лисица, она водится по всему Горному Хибру. Она окрашена под цвет песка и не бежит, а струится от норы к норе. Когда песочная лисица охотится на уставшую стаю перелетных уток, она всегда находит добычу, такова ее ловкость и скорость. Хороший воин, сидя верхом на скачущей лошади или верблюде, пускает две стрелы. Первая пробивает лисицу насквозь, но вторая тоже должна попасть в бегущего зверя…

— Обалдеть, — только и вымолвил Ромашка.

— Но это для лучников смешная забава, — я продолжала говорить, а сама кидала в собеседника камешки. Уже два дня Толик был вынужден постоянно уворачиваться от шрапнели. — Настоящая свобода боя приходит к поклонникам огня тогда, когда им уже не нужно оружие. Рахмани не сражается, он играет с потоками силы. Ты так никогда не научишься, я — тоже. Он великий воин, именно потому, что умеет уклоняться от боя.

— А мне показалось, что сражаться умеешь как раз ты… ой, больно!

Камень угодил ему в нос.

— Я умею другое. Пойдем со мной.

— Что это? Это мне? Мы на медведя пойдем?

— Это рогатина, и ничего забавного в ней нет. — Я осадила его излишне игривый настрой парочкой камешков, пущенных в голову. — На ближайший месяц рогатина станет твоей любовницей. Она не для медведя, это копье для рассыпного строя. Не научишься владеть копьем, нечего и приступать к мечу. Держи прямо… не так! У тебя снова неверная стойка. Следует держать рогатину так, чтобы ты легко превращал ее из копья в дубину! Если ты бьешь тычком, то стойка боковая. Но если ты собираешься использовать оба конца, то стань во фронт и держи ее как топор, от левого плеча к правому бедру! Ты стоишь так, будто собрался мешать этой палкой кашу в котле! Чем хорош хват топором? Тем, что ты можешь ударить обратным концом снизу вверх. Но не увлекайся обратным хватом…

Мы немного покружились среди кустов, я поколотила Толика своей рогатиной, затем взяла щит.

— Смотри, что я делаю. Твой обратный хват я легко прижму к земле щитом и добавлю сверху своим копьем! Теперь бей только штыковым хватом… Еще, еще! — Я дождалась, пока он ослабит внимание, и резко двинула навстречу щитом. Толик охнул, выпустил рогатину и схватился за живот.

— Ты понял?

— Да… неправильно держал…

— Я пожалела тебя. В бою никто не пожалеет. При ударе о тяжелый щит ты получишь собственным древком в печень. Постарайся сделать так, чтобы копье уходило мимо бедра… Теперь нападай! Нападай любым способом!

Толик пыхтя подхватил рогатину и ринулся в атаку. Нельзя сказать, что он выглядел, как изящный парижский кавалер. Скорее, он напоминал пьяного рыбака, погнавшегося за прудовым налимом. Вероятно, он сумел бы догнать старую раненую рыбину. Что касается двуногих противников, то красные бадайя, пожалуй, попадали бы от хохота. Но вместе с тем, Ромашка быстро впитывал мои уроки.

— Отлично, еще! Не бей прямо, ты не используешь возможности широкого наконечника! Если тело врага закрыто щитом, бей сверху, наискось, в правое плечо или в шею! Но не снизу, даже не пытайся бить под щит! Смотри, я беру меч, нападай!

Меня порадовало, что Ромашка не полез в ближний бой. Он верно угадал, что меня следует держать на дистанции, удобной для удара копьем. Конечно, долго он бы меня не удержал, но честно старался.

— Перекидывай, через низ, через верх! — советовала я, отбивая удары щитом. — Вращай концом, отвлекай меня, коли! Снова вращай, перебрасывай, делай так, чтобы я постоянно следила только за твоим наконечником! Не стой как дерево, переступай ногами, постоянно меняй направление!..

Когда Ромашка окончательно обессилел, мы пошли туда, где мужчины народа раджпура превращают мальчиков в мужчин. Еле заметная ленточка трепыхалась в ветвях масличного дерева. Ромашка непременно протопал бы дальше в чащу и получил бы копьем в лоб, если бы я не преградила ему дорогу кривым бебутом.

— Ты слеп, как все, рожденные в городах. Посмотри вверх, видишь тряпку? Теперь посмотри вниз — видишь крест из костей?

— Ой, верно…

— Это запретная земля. Нас проводят. Надо ждать.

Спустя время к нам вышел один из старших Посохов.

Он кивнул мне с улыбкой, мы погладили друг другу руки. Этот мужчина приходился двоюродным братом моей ушедшей матери, стало быть, мы состояли в прямом родстве. Но родство не играет роли для Красных волчиц. Если тебя в четыре года оторвали от родителей, ты уже не возвращаешься…

Лекарь судорожно сглотнул, когда Посох повернулся к нам спиной и змеей заскользил по звериной тропе. Приближалась недельная жертва Гневливой луне, поэтому спина моего дядьки была исполосована волосяными плетями, а с выбритого затылка грозно хмурились глаза вездесущего Шивы.

— Не бойся, лекарь, — засмеялась я. — Мужчины племени раджпура только выглядят страшными. Наш народ не погиб благодаря женщинам. Тысячи лет раджи призывали Красных волчиц, когда приходил уршад и опустошал города.

— Зачем ему глаза на затылке?

— Это же так просто — чтобы видеть вокруг себя.

Лекарь молчал, пока мы взбирались на гору к мужскому святилищу. У святилища нас поджидали еще шестеро моих соплеменников, измазанных в крови антилопы.

— Замри, — приказала я. — Не шевелись, дай им себя понюхать. Сыновья Посоха должны запомнить тебя, чтобы не убить случайно в будущем. Сестры-волчицы приняли тебя и твою женщину в семью, но охотой все же занимаются не они, а мужчины. Тебя должны запомнить, на будущее.

— Эгхм… Если они не опасны, почему мы…

— Молчи. Они пропустят нас к молочным хижинам. Там у меня кое-что припрятано.

— К молочным? Почему к молочным? — Хилый лекаришка задыхался от долгого бега по горам, но не прекращал задавать глупые вопросы. Если быть окончательно честным перед собой, он мне все больше нравился, этот Толик Ромашка. Он не смог спасти Зорана, не смог спасти Снорри, он не смог бы даже отстоять в бою свою девчонку… Но в нем укоренилось то, что Рахмани Саади называет честью.

Да, слава богам, мне пришлось иметь дело с мужчиной, а не слизняком.

— Молочные хижины так называются, потому что мы их обливаем молоком, — объяснила я. — Народ раджпура не пьет коровьего молока. В эти хижины наши женщины уходят рожать.

Потом мы добрались до лощины, оставили немножко крови у черепов, я получила там пуджу от старушек и поцеловалась с будущей роженицей. Она оказалась юной Дочерью-волчицей, такой, как я была когда-то. Я отыскала лопату и приказала Ромашке копать. Он обрадовался, наверное, решил, что это новая игра, или что я его так собираюсь тренировать. Старушки-повитухи сучили шерсть и наблюдали, как Ромашка остервенело кидает землю в центре хижины. Наконец он ударил металлом о металл, а еще полкувшина песка спустя ахнул.

— Но это же… это… ничего себе! Да тут целый арсенал!

— Откапывай и вытаскивай все это сюда, — приказала я. — В речной деревне слишком ненадежно прятать сталь. В свое время меня этому научил покойный супруг. Делать схроны. У них так принято. Его маленькая страна слишком долго задыхалась в кольце врагов. Чтобы бороться с врагом, надо прятать оружие.

— И много у тебя… — он с натугой выволок сундук на поляну, — много у тебя таких схронов? Неужели на всех трех планетах?

— Достаточно много, чтобы в нужный момент отыскать все нужное. Открывай, мы возьмем золото для Рахмани и кое-что для тебя, остальное снова зароешь.

В сумерках я повела Толика к излучине. Под висячим мостом мы снова подарили толику крови Посоху, чтобы беспрепятственно пройти сквозь мужские владения. Здесь, в тени баньяна, под крики говорунов и ленивцев, я задремала, а лекарю велела развести три костра. Спросонья я слышала, как на водопой приходил леопард с детенышами, затем на том берегу долго плескались древоглазы и хищные крылатые псы.

— Ты заснула… — Ромашка изумленно наблюдал за моим пробуждением. Очевидно, бедняга не сомкнул глаз, слушая вопли джунглей. Он честно разжег три костра, затем выхватил из груды железа двуручный спадон, подарок одного ярла с Зеленой улыбки, и провел добрый кувшин песка, зорко охраняя меня от моего родного леса.

— Конечно же, заснула, я устала. Отчего ты не спал?

— Слушай, я не уверен… но кажется, я видел пантеру, или что-то вроде…

— Это Дукху, дочь Дакхи, она живет в пещере, там, на горе…

— Вот как, в пещере, значит… — Ромашка продолжал судорожно сжимать спадон, будто его обступила дюжина пьяных гоплитов. — Это значит, что ты лично знакома со всеми хищниками в вашем лесу?

— Не со всеми. Примерно на шестьдесят стадий вверх и вниз по течению. Кстати, а почему ты схватил именно эту тяжелую железяку?

— Мне так привычнее… — Толик немного покраснел. — Точнее, я хотел сказать… ну, я ведь занимался боевым фехтованием.

— Я заметила, как ты ловок.

— Просто мы учились именно бою на мечах. Мы подражали… нет, скорее — играли в рыцарей.

— У тебя в руках много силы, но мало толку. Положи его. Сегодня начнем с топора!

Ромашка бодро схватился за рукоять секиры, и я сразу отметила, что из лекаря еще можно сделать бойца. Он сразу стал искать на рукояти место оптимального баланса. То, что он уступал мне на палках, ничего пока не значило. На шестах меня учил драться наставник Хрустального ручья, эти искусства мало знакомы на континенте.

— Топор — это лучшее оружие. Сейчас я возьму аспис, ты тоже бери. Теперь — бей!

Я накинула ремень щита на локоть. Анатолий попытался меня удивить, замахнулся сверху, в последний момент вывернул кисть и ударил слева, но я моментально разгадала его примитивный замысел. В результате вся мощь удара, направленная на мой щит, резонансом вернулась ему в руку. Толик побледнел от боли, но не бросил оружие.

— Топором с длинной рукоятью неудобно махать, поскольку его центр тяжести расположен дальше, чем у меча. — Мы кружили, я не прекращала говорить, отбивая его редкие наскоки. — Зато топором ты можешь разрубить человека пополам, и лезвие не застрянет в ране. Топором ты расколешь любой шлем и щит, если будешь бить правильно… Смотри и запоминай. Ты несешь удар не от начальной точки к телу противника, а по кругу. Начинай раскручивать телом! Секира всегда движется по замкнутому кругу за счет своей инерции! Теперь моя очередь!

Не дав ему времени опомниться, я выложилась в горизонтальном вращении. Секира тяжеловата для меня, но дубовый щит я пробила. Ромашка охнул и упал на колено, потирая плечо.

— Что, вас не так учили? — Я засмеялась ему в лицо, желая разозлить. Но он не разозлился. — Я участвовал в четырех турнирах, но мы не дрались на поражение…

— Теперь попробуй ты. Нет, теперь — без щита.

— Я боюсь тебя задеть…

— Вот идиот! Я как раз этого и добиваюсь! Не бойся, на мне доспех. В крайнем случае, сломаешь мне пару ребер, прорубить все равно не сможешь. Атакуй!

Он пошел на меня, вначале неуверенно, но после того, как я плюнула ему в лицо, несколько расшевелился. Первый удар сверху я легко парировала щитом и легонько ткнула Толика гладиусом под мышку, подсказывая, что он слишком открылся. Дальше он немножко осмелел и попытался достать меня по ногам, но добился только внушительной шишки на голове. Я резко опустила щит, топор завяз в нем, в следующий миг я показала Толику, что перерубаю ему руку мечом.

В третий заход, руководствуясь моими окриками, Толик поступил более умно. Наконец-то он вспомнил, что щита нет, и вспомнил, что замах надо начинать из-за спины, мысленно рисуя круг. Удар получился на славу, пальмовый аспис треснул, но выдержал, а у меня еще долго ныл локоть. Естественно, лекарь по щиту бы не попал, я нарочно ему подыграла, чтобы парню не было так обидно.

Спустя две меры песка Ромашка повалился спиной в муравейник и запросил пощады. Я дала ему девять минут по исчислению Земли, точнее — по показаниям красивых золотых часов, которые мы с Кой-Коем прихватили в ювелирной лавке Петербурга.

— Зачем все это? — пропыхтел он, заливая в горло воду из бурдюка. — Марта, зачем все эти секиры, гладиусы, кинжалы, если есть ружья и пистолеты?

— Не зови меня по имени. Имя Марта предназначено для мужа и его родни… Порох надежно горит только на Зеленой улыбке. На Хибре, чтобы стрелять наверняка, приходится пользоваться тромбонами и аркебузами, лишь у них на полках достаточно пороха для полета пули. А здесь, на Великой степи… — Я засмеялась, разглядывая его напряженную рожицу, утонувшую в беотийском шлеме. — Здесь даже пули летят криво. Хороший колдун легко изменит полет любой пули. Зато заговоренную стрелу или копье остановить очень сложно.

— Но на Зеленой улыбке…

— Спроси дома Саади. На Зеленой улыбке все иначе. Там формулы теряют половину силы, зато там есть Вечная Тьма на полюсе, которая рождает подарки. Там корабли ходят на черном угле, а на Великой степи только пыхтят и воняют. Ты готов?

— Да-а… — прокряхтел он.

— Теперь — меч. Положи этот гладиус. Ты неверно его держишь. Начнем с короткой махайры. Ты вцепился в меч слишком крепко, тебя хватит лишь на короткую схватку. Перед тем как выбирать оружие, проверяй центровку, это просто — кисть не должна напрягаться… Рахмани говорит, что свеи и норвеги предпочитают рубящий удар, они удаляют центровку на полторы ладони от крестовины. Греки, напротив, увлекаются колющим, наверное, потому, что им ближе копье… Старайся подбирать универсальный клинок, ровный по всей длине, тогда сможешь и колоть, и рубить. Если ты доверяешь продавцу, требуй дамасскую закалку на крови… Что касается этого дурацкого спадона, за который ты стал хвататься, едва мы стали в стойку, более тупого оружия я не встречала.

— Чем же он плох? Это оружие рыцарей…

— Он расцентрован. Ему нужна еще одна рукоять, ближе к центру! И при каждом ударе ты открываешь бок и спину для более легкого оружия врага. Неужели ты не чувствуешь? Атакуй! Атакуй, я сказала! Постарайся хотя бы раз достать меня!

Он очень постарался, но особого успеха не добился. Толик бил верхними диагоналями, затем колол, пытаясь обмануть меня финтами и перебросами. Раз двадцать он попал по щиту, а я плашмя лупила его по икрам, локтям и плечам. Наверняка бедный хирург приобрел немало синяков и проклял день, когда решил укоротить свои штаны! Однако чем дольше мы занимались, тем больше мне нравилось его изводить! Конечно, Рахмани прав — для освоения высокого искусства гладиаторов Толик был слишком стар в свои тридцать земных лет. Но если бы он не увлекался своим дурацким «историческим фехтованием» на Земле, я вообще сочла бы его безнадежным!

— Отдохни! — приказала я. — Я поняла, отчего ты делаешь столько ошибок. Ты привык к ненормально длинному клинку. Возьми этот галльский меч, мне его подарил один знатный латин с Зеленой улыбки. Меч не совсем обычный. Что ты можешь сказать о нем?

Неподалеку, в зарослях, появился человек. Рахмани, это был он, я узнала бы его и за сотню гязов. Он тоже понял, что я его чую, но не вышел, продолжал наблюдать за нами издалека.

— Ну… — Толик скинул шлем, сделал умное лицо. — Он тяжелый… хват на одну руку… крепеж не на пояс, а под перевязь… большое удобное навершие…

— Чем это плохо?

Толик на песчинку задумался.

— Им удобно рубить, но колющий удар затруднен.

— Все, что ты можешь сказать?! Хорошо, лекарь. Теперь следи. Конец почти закруглен, ни о каком колющем ударе нет и речи. Это варварское оружие, которым повсеместно дрались на Зеленой улыбке еще сто лет назад. Встань рядом со мной, представим, что мы — фаланга. Теперь бей, противник впереди! Раз… Слева! Раз… Укол вправо! Раз… Что скажешь?

— Пожалуй, он не для работы в строю. Требуется широкий замах…

— Отличная идея! Это оружие для рассыпного боя. Теперь попробуй двигаться с ним, я возьму османский сэлем. Вперед, атакуй!

Чтобы не остаться без руки или ноги, мне пришлось шевелиться гораздо быстрее. Зато Анатолий, наконец, показал себя во всей красе, я даже залюбовалась им. Естественно, при фронтальной встрече его мощного гладиуса с моим гибким клинком сэлему пришел бы конец…

— Анатолий, ты пользуешься давно устаревшими приемами!

— Конечно, устаревшими! — удивился он. — На Земле все эти приемы давным-давно устарели!

Из кустов бесшумно выскользнул Рахмани.

— Ты машешь мечом, как дубиной. Так принято в дуэлях руссов и в судебных поединках норманов, — посетовал ловец. — Очевидно, вы привыкли уступать друг другу очередность ударов? Это благородно, но не имеет практической ценности… — Рахмани поковырялся в груде моего оружия, достал именно то, что я ожидала, — короткое копье. — Женщина-гроза, позволь, я помогу тебе обуздать этого циклопа?

Толик Ромашка едва не взвыл, когда мы накинулись на него вдвоем. Рахмани беспощадно колол его в ребра тупым концом копья, а я дубасила плоской стороной меча. Ромашка наверняка полагал, что удачно противостоит нам. На самом деле мы проверяли совсем другое — правильность постановки ног и выносливость. Драться с Толиком я могла бы с закрытыми глазами, зато выносливость он показал отменную. Пот лил с него градом, но дыхание почти не срывалось. Я облегчала ему задачу: била только прямыми в голову и слева — в правое плечо. Рахмани делал ленивые переходы, минуя круглый щит, доставал то в печень, то в селезенку, то, шутя, громыхал Ромашке по шлему.

— Почему левая рука ленится? — кричал ему Саади. — Разве это плохо, подобрать незаметно горсть песка и кинуть врагу в глаза? Или подобрать камень и швырнуть в лицо? Или раскрутить пращу?! Давай, отбрось этот щит, он все равно тебя не закрывает, возьми лучше топор или бебут!

— Но если… песок… это нечестно, — прохрипел Толик. — Меня учили честному бою, при зрителях и судьях!

— А кто сказал, что бой — это честно? Если ты родился хилым человеком, а придется столкнуться с гандхарва или с черноногим циклопом? А рыцари Плаща? Они используют любое оружие. Когда они против тебя, нет места правилам. Ты будешь честным?! Не должно быть частей тела, свободных от боя! У тебя ноги переступают и подпрыгивают, как в ленивом танце дервишей. Если ты видишь, что мое копье соскользнет по твоим латам вниз, — сбей его ударом ноги! Сделай то, на что я никак не могу надеяться! Давай же!

— Дальше что? — простонал Ромашка. — Сил уже нету… честно!

Мы кружили по поляне, словно три озверевших тура в брачный период. За троих сопел и топал Анатолий.

— Тебя убьют, вот что, — флегматично отозвался Саади. — Бой на холодном оружии — это не вопли угроз и не хитрые финты, которыми ты пытался удивить домину. Это прежде всего война разумов. Если твой противник заведомо слабее тебя — убей его сразу. Если он равен тебе в силе — изматывай его ложью, катись по траве, как легкий сухой листок, пусть он устанет и сделает ошибку… Твоя ошибка сейчас — ты не сменил ритм боя. Нас стало двое, а ты всего лишь стал чаще махать правой!.. Более сильный противник требует от тебя постоянно менять ритм. Обрывай ближний бой, зачем ты постоянно подставляешься? Старайся вывернуться так, чтобы Корона резала нам глаза! Сделай так, чтобы мы растерялись или испугались.

— Испугались? Вы двое — меня одного? — Ромашка жутко устал, но дыхания не потерял. И что мне понравилось — ногами двигал весьма экономно, берег силы на побег. Он хорошо запоминал уроки. Я подумала: еще двадцать дней в таком ритме, и его можно выставить в круге гладиаторов, будет забавно!

— Напугать врага несложно, — Саади поправил сползавший с носа платок. — Притворись берсерком, пусти пену изо рта, сделай вид, что ты в бешенстве и ничего не соображаешь. Тогда мы скорее откроемся!.. Твоя вторая ошибка на сегодня — стоишь как монумент. А-аа, я догадываюсь, отчего это. Таким же глупостям подвержена франкская и прусская школа дуэлей на Зеленой улыбке. Эти самодовольные дворяне машут тонкой шпажкой, не сходя с избранной позиции. Они считают высшим шиком — удерживать любой напор, не отступая. Но ты должен навсегда забыть об этикете! Не застывай, словно тебя облили формулой Охотника! Каждую песчинку уходи, качайся, налетай смерчем, чтобы мы не могли вдвоем выработать линию атаки!

— Так как же мне драться? — Хирург едва не заплакал. — Дом Саади, ты все время говоришь разное. То быть легким, то — налетать грозой…

— Как ты думаешь, кто победит — смерть или ты? — Саади воткнул копье в землю.

— В конечном счете — смерть… — Ромашка выдержал мою долгую атаку с двух рук.

— Прежде чем Рахмани отведет тебя к волхвам склавенов, ты должен уяснить главное. В бою — ты Разрушитель мира, а не вежливый ученик из школы Хрустального ручья. Если враг подставит щель в горловом доспехе — бей. Если враг случайно обнажит пятку — бей. Поскольку смерть все равно победит тебя, в схватке с ней годятся любые приемы. Убивай, или убьют тебя!

Он слушал, высунув язык, похожий на избитую псину.

Но втайне я гордилась им.

Сегодня Анатолий впервые задел меня мечом.

8 Властелины пепла

— …Эй, огнепоклонник, ты уверен, что твоя карта верна? — Кой-Кой застыл, замахнувшись топором над днищем баркаса.

Рахмани кивнул, не в силах оторваться от надвигающегося берега. Карту юноша запомнил наизусть. Под руководством Учителя он рисовал ее десятки раз на песке у подземного озера. Карта выглядела обманчиво просто. Наняв лодку, следовало идти курсом на острова Двух подков, обогнуть их с востока и снова плыть строго на север. Однако севернее архипелага не заходят рыбачьи суда руссов, этих гиблых мест избегают караваны норвегов и даже разбойничьи дружины. За островами Двух подков проходит невидимая граница Гиперборея. Ледяные глыбы здесь кружат в водоворотах, глубины меняются трижды в год, тысячи безрассудных моряков находят смерть среди внезапно всплывающих скал. Сложно сказать, далеко или близко граница неприветливой сказочной страны.

Порой мглистой ночью, с музыкальным звоном, вынырнет из клубов тумана вереница гладких судов с желтыми глазами на высоких носах. И скользят они над водой, над берегом, над сопками, чтобы опуститься затем вдали, по фарватеру верхней Волги, и продолжить свой путь на юг. Иногда громадный пузырь отразит вдруг не суровые северные склоны, а чудесные теплые лагуны, раскидистые кроны дубов, воздушные очертания дворцов и фонтанов. Вскакивают тогда хмурые рыбаки, бросают работу, сбегаются на берег и жадно смотрят, смотрят, смотрят…

Испокон веков известно — торговать с Гипербореем могут лишь те капитаны, кому выписан особый ярлык. Ярлык пишется светящейся кровью морского зверя-топора на куске мягкой кожи, и кожа эта усыхает всякий раз, стоит кораблю с товаром прибыть в запретные северные порты. Нет ничего вечного, словно бы говорят человеку эти удивительные кожаные пропуска. Закончилась вдруг кожа, истлела — так тому и быть, ничего не изменишь. Нет тебе больше ходу в Гиперборей.

Многие пытались наняться на службу к седобородым красавцам, торгующим по всей тверди загадочными, ценными товарами. Но их капитаны не берут к себе в команду, не берут себе в помощники купцы и мастеровые. Пытались иные укрыться среди мешков в трюмах, да только легко находили ловкачей обученные псы мореходов. У македонских сатрапов не возникало повода воевать против северного государства. Гиперборейцы честно платили торговые пошлины наследникам Искандера, хотя власти сатрапий над собой не признавали.

Тем не менее, на памяти поморов трижды подходил к устью Двины объединенный флот греческих полисов и трижды возвращался на юг, так и не обнаружив противника. Русские ворожихи смеялись по деревням над незадачливыми македонянами, замерзавшими под лютым ветром. Для умных-то людей не секрет, что сказочный архипелаг свободно плывет меж разных времен. Норвеги и швабы тоже воевать пытались. С западной стороны тверди добирались упрямые инка. Дважды по суше, со страшными потерями, приходили полчища Орды. Да только без толку все. Сегодня висят надо льдами чудесные деревья да серебряные мосты, а моргнешь — и нет их, одни ледяные поля. А те, кто побывал в портах тайного архипелага да нажился крупно на торговле, — те помалкивают.

А что там? Да ничего такого особенного. Дома как дома, людишки — так себе, грузят споро, торгуются коротко, уступают мало. Говорят вроде по-русски, да только чудно слова выворачивают. На берег там путь заказан, местные купчишки сами на борт поднимутся, сами товары предложат и цены сразу добрые дадут. Товары, впрочем, странные, одно слово — Гиперборей. Разумником надо слыть, чтобы не проиграть в торговле сказочной. Колдуны ветра предлагают, в бочонках волшебных запечатанные. Еще сети на русалок, ловушки на леших, капканы на кикимор и прочую волшебную дребедень. Мечи кривые, с виду неловкие, письменами покрытые. В особые дни меч такой под особую формулу разгуляется — только держи в руке, не отпускай, мигом все вокруг посечет да сам после сечи той и рассыплется…

А травок тайных в горшочках сколько! Видимо-невидимо, устанешь выбирать, да и не поймешь толком. Иные травки перекупщики из Проклятых городов завозят, да сами растолковать не могут, от какой хворобы сварены. Есть такие, что росту прибавляют, и те, что морщины разглаживают, и такие, что за полгода тихонько в могилу сведут. А чего стоят ткани волшебные, что цвет по заре меняют, хозяйское плечо греют да раны успокаивают! Правда, срок их службы тоже невелик, как и зверушек невиданных… За зверушками особо жены всех архонтов Великой степи гоняются, испокон веков.

Рассказывали такое: попросил купчина бывалый в Гиперборее кожаный ярлык для своего молодого напарника, а тот единожды скатался, да и богат на всю жизнь. Вот как оно вышло. Собрал товару немерено, да в порту северном все деньги на зверька дивного, в клетке серебряной, и обменял. А бородач в шапке из меха морского зверя, продавая зверька, шепнул, что ярлык на том и кончится, уж больно ценный товар вывозится. И покрывалом черным клетку завернул. Мол, только для хозяев будущих, а морякам смотреть заказано. Торговец молодой не поверил, а в море вышел — и точно, сгорела кожа с печатями. Того зверя выкупила дочь княжеская на потеху, отдала золота втридорога, купец разбогател. Только счастья ему не привалило с тех денег. Княжна захворала и за год в могилу сошла. Говорили, что целыми днями наедине с тварью диковинной проводила. А когда померла, в клетке серебряной никого не нашли… А купчик молодой в Гиперборей больше не плавал, зато попивать стал. В кабаках шепотом рассказывал, что в море тогда двое из команды не выдержали, тряпку откинули, в клетку заглянули.

И все. Сами за борт скакнули.

Таков уж он, Гиперборей. Неведом.

Но никто склавенов в портах островных не обижает. Еще вдогонку бесплатно вина выкатят, рыбки свежей, хлебов горячих. Стоит отойти кораблю от пристани, стоит миновать рыжее око маяка, как разом навалится туман, небо колыхнется, и… все. Не видать ничего, кроме пузыря прозрачного, кроме миражей ледяных. Да и некогда разглядывать, тут только держись, Две подковы обходи с востока, чтобы днище не порвать…

— Смотри, какое чудо! — восторженно выдохнул Рахмани.

Воздушный пузырь, закрывший полнеба, переливался быстрыми радугами. В сиянии радуг угадывались белоснежные песочные пляжи, тонкие опаловые башни, соединенные ажурными мостками, гирлянды фонарей над висячими садами, буйное цветение лилий и орхидей.

— Руссы говорят в таких случаях, что бес глаза отводит, — недовольно проворчал Кой-Кой. — Решай быстрее, дом Саади.

— Праведная мысль, праведное слово, праведное дело… — прошептал юный огнепоклонник.

Рахмани разжал ладонь. Крохотный обрывок кожаного ярлыка, доверенного ему Учителем, сжимался на глазах, сворачивался в обгорелую трубочку, подобно ароматным листьям на жертвенном блюде. Огненные буквы пульсировали, точно издыхающие светляки. Он не ошибся, и карта не подвела!

— Руби! — скомандовал воин, проверил лямки заплечного мешка и столкнул в воду тяжелое бревно. На этом скользком дереве им предстояло добираться до желанного берега. Неписаный закон гласил, что единственная, хотя и слабая вероятность достичь жарких берегов — это затопить собственный корабль и покорно приплыть, обнимая бревно.

Если дэвы, стерегущие входы в страну текущего времени, позволят им пристать живыми к берегу…

Кой-Кой выбил затычки. И без того дырявое суденышко с шумом стало заполняться ледяной водой. Перевертыш столкнул в воду второй тюк, зашитый в просмоленную ткань, и спрыгнул сам.

— Гребем туда! — Тысячи ледяных игл ужалили огнепоклонника. Он предчувствовал холод, но не ожидал, что вода может так быстро высосать тепло из сердца. На несколько песчинок сердце замедлило бег, перед глазами заплясали тени ушедших. Руки стали тяжелее камня.

— Держись, воин, держись! — Подплывший Кой-Кой с размаху шлепнул Саади по щеке. Эта неожиданная грубость привела будущего ловца в чувство.

Он снова обрел контроль над непослушными конечностями. Ухватившись за скользкое обледеневшее бревно, он вознес молитвы Астарте, брату-огню, и сразу почувствовал себя увереннее. Брат-огонь проснулся в венах, проснулся с такой неожиданной яростью, что вода вокруг Рахмани согрелась.

— Мы почти у цели…

Внезапно он заметил, что стало гораздо легче грести. Его словно подхватило уверенное теплое течение. Исчезла ледяная шрапнель, резавшая руки под водой. Окаменевшая куртка и ставшие деревянными штаны снова обрели мягкость. Сердце уже не колотилось, как у пойманного в силки зимородка. Бледное небо приобрело желтизну, затем потемнело резко, словно перед грозой, и вдруг — расчистилось.

— Нас пропустили, воин. Не забудь вознести жертвы своим богам…

— Сколько… сколько раз ты плавал сюда? — Рахмани вглядывался в надвигающуюся темную полосу.

— Дважды… и дважды говорил себе, что это последний раз, — усмехнулся «глаз пустоты». — Сам бы я сюда не добрался, я лишь прикрывал спины…

— Смотри, что это с водой?

— Это пепел, воин. Это пепел тех, кто пытался причалить.

У Рахмани от этих слов снова ослабели ноги. Близкий берег совсем не походил на миражи, которые они видели с борта затопленного баркаса. Никаких цветущих садов, пленительных белых вилл и ласковых водопадов. Только пепельная пустыня, растянувшаяся на несколько сотен локтей от края прибоя, и мрачные пики гор над ней. Над некоторыми вершинами грохотали отклики подземного грома, по диким склонам стекала лава, свет Короны застилали вонючие серные облака.

Посреди серой пустыни кто-то сидел, сгорбившись.

Когда бревно ткнулось в берег, Рахмани уже не мог поверить своему счастью. Даже несмотря на острые, как стекло, камни под ногами и толстый слой жирного пепла, доходивший до пояса. Радовало одно — стало ощутимо теплее.

Сложно было сказать, мужчина или женщина горбится на краю остывающего пепелища. Существо мышиного цвета, пропитавшееся пеплом от корней спутанных волос до кончиков загнутых ногтей, даже в сидячем положении ростом превосходило взрослого воина. Издалека Рахмани принял Властелина пепла за сидящего медведя. Волосы почти целиком скрывали сгорбленную фигуру, казалось, что бес спит.

— Мы должны двигаться тихо и медленно, — сквозь зубы пробурчал Кой-Кой. — И ни в коем случае не наступать на его следы.

— Это и есть Властелин?

— Да, одна из них. Она пустила нас на берег, но это еще ничего не значит. Посмотри внимательно на тень пепла.

— Она? Разве бесы делятся на самок и самцов?

— Тссс… молчи.

Саади попытался мысленно подпрыгнуть на десяток локтей. На фоне более старых, слежавшихся слоев отчетливо просматривались контуры громадной птицы. Или не птицы, а рептилии. Контуры рептилии, которую сожгли за две песчинки на берегу, даже не дав ей толком приземлиться. Властелин сохранил целой только голову с костяным гребнем и небольшой кусок морщинистой шеи. Голова и клюв чудовищной птицы были опутаны остатками узды.

Сердце Властелина пепла билось реже, чем делает взмах крылом кружащий в небе стервятник.

— Перекрашенный парс с перевертышем на загривке, с чем ты пришел? — спросил Властелин, не размыкая губ. Вопрос был задан не на языке русов, не на фарси и не на урду. Вопрос просто всплыл в мозгу огнепоклонника.

Рахмани поразило, как быстро бес раскусил его обман. На кончиках пальцев непроизвольно заплясали молнии. Слепые старцы учили его повсюду находить и убивать жителей Плоских миров, проклятых тварей, которым вечно не хватает свежей человечины. Воин еле сдержался. Вместо того, чтобы вступить в поединок, ему предстояло быть вежливым и послушным с этим порождением мрака!

— Я пришел, чтобы нанять на службу Трехбородого.

9 Великая степь

— Прощай, Женщина-гроза. Дальше нам ни к чему оставлять следы. — Бадайя с пятнистой кожей и костью в носу коротко поклонился и изобразил улыбку.

Трое его подчиненных улыбнулись одновременно, обнажив темно-зеленые зубы. Они непрерывно жевали наркотик, две ночи и два дня, пока провожали домину с ее спутниками на север. Ночью воины из дружественного племени не смыкали глаз, а спали днем, ненадолго усаживались в тень и замирали. Когда они хотели спрятаться, то абсолютно сливались с окружающей листвой, Толик не нашел бы их и в пяти шагах. Впрочем, те, кто наблюдал за отрядом издалека, тоже не позволяли себя обнаружить.

— Это красные бадайя, — коротко объяснила лекарю Марта, когда проводники растворились в чаще. — Народ раджпура дружен с ними. Но есть черные и травоеды, они могут напасть и продать в рабство.

— Кому в рабство? — забеспокоился Ромашка.

— Скорее всего, нас купят гандхарва. Или купцы из Леванта, они всегда рады всяким диковинкам. Кеа они перепродадут дальше, тебя сделают евнухом и сошлют в один из островных гаремов, а меня… — Марта сладко зевнула. — Меня им придется убить.

— Почему тебя убить, а меня — евнухом? — обиделся явной несправедливости Толик.

— Потому что меня трижды продавали в рабство. И трижды Вседержатель помогал мне уничтожить моих хозяев. Так будет всегда, Красную волчицу нельзя держать в неволе. Что касается тебя… рабство для тебя привычно. И гнев твой смешон! Я видела, как вы пресмыкаетесь перед властью в вашем Петербурге. Все, прошу тебя, молчи.

— Но… я хотел спросить, есть ли у меня шанс исправить ситуацию?

— Непонятно говоришь.

— Я не хочу больше быть рабом. Что надо сделать, как мне стать свободным?

— Это очень просто, — отмахнулась Женщина-гроза. — Ты должен признать, что жизнь — не самое важное для тебя.

Пока Ромашка обдумывал эту сложную сентенцию, домина подхватила свою поклажу и ринулась по узким каменным ступенькам на штурм скалы. Анатолий проверил лямки рюкзака, подобрал баул с оружием и полез следом. Спустя несколько минут джунгли остались внизу. Дальше следовало пробираться по узким, едва заметным тропкам среди белых, истекающих солью скал. Марта торопила. По ее словам, следовало перевалить главный хребет, пока не взошла Корона. В противном случае, понял Толик, соль со скал начнет активно испаряться и произойдут еще какие-то неприятные изменения в воздухе. Объясняя незнакомые слова, Марта выпучила глаза и изобразила удушливый кашель…

Наконец наступил долгожданный миг. Толик Ромашка выглянул за гребень и… задохнулся.

Чувство, охватившее его, нельзя было назвать восторгом. Восторг — это звучало бы слишком просто!

За последней грядой Соленых гор распахнулась мглистая даль, видимостью не меньше десятка километров. Где-то далеко впереди, на горизонте, зеленел лес и вздымались настоящие горы. Скорее всего, решил Толик, — это отроги местных Гималаев. А внизу красноватым облаком поднималась пыль. Там, над вытоптанной равниной, гудел и рокотал Великий шелковый путь. Шелковый путь меньше всего походил на столбовую дорогу или на четырехрядное организованное шоссе. Скорее — на бесконечный ряд утоптанных полян, каждая размером с несколько футбольных полей. Поля соединялись более узкими перемычками, там движение экипажей всех мастей становилось особенно интенсивным. Кроме того, к главному пути примыкали боковые дороги…

— Спускаемся быстро, — приказала Женщина-гроза. — И не разевай рот, не то угробишь нюхача!

Основу задавали конные повозки, но что это были за кони! Белые пони с рогами, кони с бородкой под нижней губой, аргамаки с тонкими длинными ногами и с хоботками, как у муравьедов… Ромашка с изумлением рассматривал коней, у которых за спиной были веревками связаны рудиментарные крылья. Тем не менее, Пегасы тоже тащили за собой повозки и ландо с золотыми и серебряными гербами. Ехали фаэтоны почтовые, с узнаваемым изображением божка в крылатых сандалиях, синие дилижансы с грудами сундуков на крышах и фонариками по бокам, открытые экипажи, забитые спящими и жующими людьми, сверкающие бронзой, зарешеченные кареты с форейторами, вооруженными слугами на запятках и арбалетчиками на крышах! Но, пожалуй, самое большое удивление вызывали экипажи, обходившиеся без всяких тягловых животных или птиц. Еще совсем недавно, на улицах родного Питера, Толика нисколько не возмущал вид автомобилей и трамваев. Про автомобили и трамваи было наверняка известно, какие силы приводят их в движение. Но здесь…

Ярко размалеванные, украшенные богатыми коврами, скользили нал землей круглые лодки с высокими бортами. Плетенные из тростника, скрепленные асфальтом, они перемещались совершенно бесшумно, если не считать легкой журчащей музыки и стука игральных костей. Среди груд товара, внутри круглых лодок, играли и беседовали мужчины в расписных халатах и войлочных головных уборах, нелепых на жаре.

— Это гуффы ассирийцев, везут тамариск, финики и зерненое золото, — с долей грусти Марта проводила глазами тяжелогруженные плетеные суда. — Говорят, их жрецы в Ниневии и Ашшуре отдают богам по две тысячи быков ежегодно, чтобы вымолить формулу Дыма…

— Формулу Дыма?

— Да, дым же легче воздуха, — как маленькому, объяснила домина.

Толик намеревался спросить, отчего волчицы раджпура не применяют формулу полета, но его внимание снова отвлекли. Навстречу плетеным летающим лодкам, с востока, степенным шагом выступали кони со стелющейся ярко-алой шерстью, с копытами величиной со сковороду и с грудью немыслимой ширины. Эти тащили длинные пассажирские экипажи, больше похожие на снятые с рельсов вагоны. Из окошек второго этажа выглядывали дамы в средневековых, по меркам Толика, и очень богатых платьях.

Обгоняя пассажирский поезд, вихрем пронеслись три платформы. На них стояли полупрозрачные кубы, похожие на глыбы подтаявшего льда. Внутри ледяных кубов опаловым блеском переливались едва различимые фигуры. От скоростных платформ по тракту взметнулся рыжий ветер, многие пешие странники отвернулись или закричали вслед проклятия. Толик мог поклясться, что на облучке первой платформы, зажав вожжи, размахивал кнутом вовсе не человек. Во всяком случае, человек с такими ушами и с такой формой черепа на Земле закончил бы жизнь очень скоро после рождения, в банке с формалином.

Но интереснее всего был даже не сам возница, подозрительно синий и ушастый. Он стегал кнутом… пустоту. И концы широких кожаных вожжей, намотанных на кулак, тоже терялись в пустоте…

— Шустрые банту, перекупщики, — презрительно скривилась домина. — Скупают у людей-акул замороженных морских дьяволов и спешат в Геную. Могли бы продать по дороге, но жадность их безмерна.

— Но они… у них тоже формула Дыма?

— Конечно же, нет, — удивилась Женщина-гроза. — Разве жрецы бога Нергала продадут кому-нибудь полет? Пусть формула Дыма не поднимает так легко и надолго, как Трехбородые бесы гиперборейцев, но старцы из Ашшура скорее прыгнут в яму с горячим асфальтом, чем уступят свой секрет. Банту просто запрягают ветра.

— Ага, — покивал хирург Ромашка. — Просто запрягают ветра, делов-то.

Нежно-розовые и бурые ламы дисциплинированно переступали изящными ножками, каждая везла на себе либо два тюка с тканью, либо две запечатанные амфоры, литров на пятьдесят. Ближе к краю основного тракта ослики торговцев развозили по ларям тележки со снедью. Другие торговцы устанавливали тенты, спешно сооружали прилавки, пинками разгоняли нищих. Там же, у обочин, брели понурые люди, связанные цепью, их периодически погонял кнутом человек верхом на белом дромадере. С востока, навстречу каравану невольников, ползло нечто непонятное. Толик всматривался до рези в глазах, но не сразу понял, что за черные пауки тащат за собой дирижабли.

— Это летучие гусеницы торгутов, — домина говорила как о чем-то вполне обыденном. — Сыр-батырская порода, мелкие, и бабочки из них получатся мелкие. Скорее всего, везут орехи и рыбу в Синюю Орду. Им безопаснее сделать крюк на юг, по Шелковому пути, чем пробираться сквозь опасные каналы Батора.

И тут же все стало на свои места. Толик поверил в то, во что отказывались верить глаза. Не черные пауки тащили дирижабли, все наоборот. Метрах в шести над выжженной степью, слабо сокращаясь, скользили пышные, серовато-коричневые гусеницы, каждая размером с железнодорожную платформу. С их плоских, заросших шерстью морд до самой земли свешивались тонкие усы. Усы шевелились, ощупывая пространство и дорогу впереди. На холке передней гусеницы, в корзине, восседала желтолицая женщина с трубкой в зубах. Каждая гусеница была до предела нагружена тюками и ящиками, кроме того, на длинных ремнях они волокли телеги, укрытые черной тканью. Эти уродливые колесные средства Ромашка издалека принял за пауков. За крупными гусеницами поспевали несколько детенышей, эти не несли груз.

Щелчки бичей, ржание, выкрики, хохот, стук колес — звуки сливались в единый шум дальней дороги. Небо на востоке стремительно розовело, возницы гасили фонари, движение замедлялось. Не замедлялись только гирлянды величественных воздушных шаров. Они плыли высоко над землей, увешанные бусами разноцветных вымпелов. Было заметно, как на огромной высоте вспыхивало пламя в горелках и как матросы спешно меняют боковые паруса.

— Это франки с Зеленой улыбки, — задрав голову, Марта читала последовательность цветных вымпелов. — Над заставой они пишут очередной пароль, чтобы фессалийцы не выслали боевых орлов…

Если между грузовыми караванами наблюдались существенные зазоры, то пешие пилигримы брели вдоль обочин непрерывным ручейком. Они сбивались в стайки, ехали на ламах, ослах, страусах и на диковинных животных, которых Ромашка никогда не видел. Они отдыхали в шатрах, жарили мясо на обочинах, тут же мылись и стриглись, кормили скотину и что-то продавали. Особой чистотой путешественники Великой степи не отличались. Навоз за животными никто не убирал, вдоль обочин возвышались кучи мусора, по ним бродили птицы и стаи бродячих собак. Там же путешественники справляли нужду и мылись, поливая друг друга из бурдюков и горшков. От тысячелетнего торгового тракта разило потом, гнилью, пряностями, горелой карамелью, жареной свининой, паленым пером, тяжелым густым парфюмом, сандалом, ванилью, лавандой, мандаринами, кожей, аммиаком, перезрелыми дынями… и еще сотней будоражащих, резких запахов.

— Держись крепче, будем спускаться здесь, — сказала Марта. — Здесь круто, но нас не увидят из форта. Внизу ни с кем не разговаривай, даже если поймешь чужую речь. Можешь кивать и улыбаться, но молчи! Запомни, ты — мой слуга, мы идем из Бомбея в Александрию Антиона, я собираюсь наняться повитухой, ясно?..

Ромашка только кивал и озирался. Внизу, под белыми скалами, неторопливо брел караван иного типа. Винторогие горбатые зебу неторопливо влекли открытые арбы с колесами высотой с дом. На горах связанных тюков важно восседали мальчишки в тюрбанах, с длинными трубками. За караваном зебу, опустив хоботы, пылили слоны. Одни слоны размерами едва обогнали крупного быка, на них верхом сидели погонщики в кольчугах и блестящих шлемах, у многих к седлу были приторочены массивные ружья в чехлах. Видимо, законы перемирия на главном торговом пути планеты соблюдались строго!

Следом за серыми слонами-недорослями выступали белые гиганты высотой с пальму. Только бивни у них загибались не вверх, а вниз, как у мастодонтов. По прикидкам Толика, каждый бивень достигал в длину не меньше трех метров. Одни слоны несли на себе богато разукрашенные домики, с решетчатыми окнами и серебряными флагами. На холке каждого монстра помещалась отдельная корзина с охранниками. Другие непринужденно волокли за собой платформы, сколоченные из целых стволов пальм. Повозки и упряжь на платформах были надежно упакованы и покрыты слоем пыли, но небрежная роскошь все равно бросалась в глаза. Наверняка золотая и серебряная сбруя каждого животного стоила тысячи драхм, громадные бивни были инкрустированы драгоценными камнями. Мелкие слоны рысили, поддерживая строй, отгоняя от каравана нищих, попрошаек и разного рода нахлебников.

— Двор самого магараджи, — прокомментировала Марта, спускаясь впереди по узкому каналу, пробитому в камне водой. — Идут из Джайпура в Удайпур. Или дальше — в Агуджу, в Бомбей. На просторах страны Вед ни один магараджа не унизится тем, что нырнет в Янтарный канал. Это позор для властителя. Каждый подданный должен видеть блеск двора…

— Ты говорила, что техника не действует, но я вижу паровозы!..

— А, ты говоришь о машинах на воде, — отмахнулась Марта. — Это рабочие караваны строителей. Англы, латины, пруссаки, их инженеры нанимаются к царям Великой степи. Они взрывают горы, прокладывают дороги и бурят шахты. Им нужна их техника, хотя она здесь постоянно ломается и калечит рабочих.

Толик явственно разглядел на борту одного из паровиков британский флаг. Машины нещадно дымили, кочегары метали уголь, но в отсутствие рельсов дело продвигалось плохо. Обтянутые каучуком колеса еле вращались, из начищенных медных котлов вырывался пар. Каждый из паровиков тянул за собой по пять-шесть вагончиков, забитых бурильным и геологическим оборудованием. На крышах вагонов, свесив ноги, сидели люди с вполне европейской внешностью, смеялись и горланили песни. Конные повозки их легко обгоняли.

Ромашка хотел сказать, что паровозы не могут развить большей мощности вне железной дороги, но тут среди клубов пыли возникли новые персонажи. С запада, из отступающего сумрака, показался самый настоящий фрегат, с мачтами, парусами и тремя рядами весел, задранных вертикально вверх. Оказалось, что судно плывет в метре от спрессованной красной равнины, его полет обеспечивали живые существа, надутые, как громадные морские ежи, и затянутые в кожаную сбрую. Сотни канатов были протянуты под пересохшим днищем, надутые живые мешки шевелили глазками и плавниками. Слева и справа вдоль бортов ровными шеренгами двигались латники с лохматыми псами. Подобных собак Ромашка не представил бы даже в кошмарном сне, у каждой имелось по две головы и по две пасти, усеянных острыми дюймовыми зубами. За первым кораблем из пыльного облака возник второй. В стремнине образовался затор, там, между двух холмов, виднелось нечто вроде шлагбаума. Полуголые мужчины в кожаных юбках подкатили к борту удивительной триремы высокую башню на деревянных колесах, на ее верхней площадке стояли два центавра, их роскошные плюмажи и накидки сияли в лучах Короны.

— Мытари наместника, с гиперборейцев возьмут двойную плату, — равнодушно заметила домина. — А я бы дала вчетверо только за то, чтобы покопаться в их трюмах.

Ромашка видел, как на нижней палубе корабля показались длиннобородые мужчины в высоких шапках. Проезд был оплачен, живые кожаные мешки раздулись, и колдовской корабль заскользил дальше. Женщина-гроза тем временем вывела своего любопытного спутника на нижний ярус Соленых скал. Отсюда до палаток и костров пилигримов им оставалось не больше двадцати метров по вертикали. Ноздри щекотали запахи горячей пищи.

— Я окружу нас формулой невидимости, — предупредила Марта. — Но внизу магия запрещена. Мы должны успеть добежать до стоянки караванов и затеряться в толпе. Там будем ждать.

Толик в который раз пожалел, что не захватил с собой видеокамеру. То есть камеру с Земли он взял, но домина Ивачич лично перетряхнула его вещи и собрала в дорогу то, что сочла нужным. Во-первых, хирурга Ромашку переодели в мужской саронг, крепкие льняные штаны, подшитые между ног кожей, а сверху нацепили кольчугу. Кольчуга весила немного, зато много весили оружие в кожаном мешке и корзина с нюхачом! Сестры-волчицы вымыли лекарю голову в гадкой маслянистой жидкости, после чего волосы окрасились в пугающе-черный цвет. Зато от обжигающей мази, нанесенной на подбородок, практически перестала расти борода.

— Так ты больше похож на нормального человека, — одобрил Саади и преподнес лекарю серебряное зеркало.

Толик только охнул. Увидев себя, он даже позабыл, что Саади пришел попрощаться и уводит с собой Юльку. Из зеркала глянула исхудавшая, смуглая до черноты личина в обрамлении черных локонов. На всякий случай волчицы раскрасили Ромашке лицо яркими красками, согласно местным представлениям о красоте. Толик стоически терпел…

— …Сюда, за мной. — Марта потащила Толика в расщелину. На несколько минут чудесное видение Шелкового пути исчезло из вида. Наступила темнота, путники быстро спускались вниз по каменным ступеням. За тысячелетия вода проделала ходы в толще Соленых гор. Гул близкой толпы становился все громче.

Река! Толик нашел самое подходящее определение. Больше всего это походило на неиссякающую реку с притоками. Только текла река одновременно в обе стороны, и по притокам движение наблюдалось тоже двустороннее. С севера и с юга в главное русло Шелкового пути вливались более узкие торговые тракты.

— Мы пойдем внизу, вместе со всеми? Но ты говорила, что это опасно… — Толик подвигал затекшими плечами. Тащить на себе взрослого отъевшегося нюхача становилось все труднее. Кроме того, прожорливая Кеа набрала в корзину килограммов десять фруктов и копченостей.

— Опасно было до сих пор, нас могли подстрелить бадайя-травоеды… Помоги мне зашнуровать мешки. Внизу, на Шелковом пути никто не вправе обнажать оружие. Запрещена любая магия, даже игральная. Любого преступника выдадут стражникам, а сторожат путь фессалийские центавры, родня Поликрита. Эти парни сомнут любого. Смотри туда!

Толик послушно повернул голову на восток. В месте очередного сужения караванных троп движение замедлялось почти до нуля. Там, между двух отвесных скал, помещался небольшой красивый дворец, раззолоченный так, что тяжело было смотреть. Рядом с дворцом возвышались сразу три шлагбаума под высокими арками.

— Там, за частоколом, Янтарный канал и дворец мытаря, — пояснила Марта. — Там снова останавливают всех, берут малую мзду в пользу местной Александрии. Но не это главное. Там могут быть нюхач и жрецы из варны браминов. Они хранят изображения и запахи всех преступников планеты. Никто не проскочит мимо.

— Нюхача там нет, — ввернула Кеа. — Ближайший нюхач в дне пути отсюда…

— Мы там прыгнем в Янтарный канал? — обрадовался Толик.

— …Но там есть рыцари Плаща и пифия, которая смотрит вперед на кувшин песка, — закончила мысль Кеа. — Не советую пользоваться этим каналом.

— Согласна, это самоубийство, — помрачнела Марта. — Мы подождем обоз с принцессами, а пока повеселимся в балаганах.

Толик смотрел на домину сбоку и поражался происходящим переменам. Она стоически перенесла смерть мужа, но не это удивляло хирурга. За последние сутки, пока они пробирались по Соленым горам, домина Ивачич изменилась до неузнаваемости. Она посветлела лицом, скулы сгладились, брови выцвели, брюнетка стала светлой шатенкой, и даже цвет глаз сменился на неопределенно-серый. Оделась она по-мужски, но скорее на монгольский, чем на индийский лад, избавилась от всех украшений и смыла с лица траурную краску. Вдобавок она дважды в день натиралась пахучей мазью, от которой Кеа непрерывно икала и сплевывала.

— Мы не пойдем в канал, — подтвердила Марта. — Мы укроемся на становище и будем ждать караван сегуна. Мать Айноук выяснила точно, что сегун пойдет прямо в Александрию. Это наш единственный шанс попасть в город. Там таксиарх, и там Янтарный канал…

— Как же мы тогда пройдем?!

— Наша задача — наняться в обоз. Дальше предоставь дело мне.

— А если… ну, если попробовать обойти по горам? — под взглядом Марты Ромашка покраснел. — Ведь мы и так долго шли, я подумал, что…

— Одна я могу пройти вдоль всего Шелкового пути, вплоть до страны Сиам, — заявила Женщина-гроза. — Но Янтарные каналы надежно охраняются. Они в руках македонян или в частных владениях принцев. Вас обоих заметят. Я могу избавиться от охраны канала, но тогда за нами пошлют погоню. Ты полагаешь, нас найдут по запаху? Есть иные способы проследить за человеком. К примеру, пифии и трансильванские колдуны чуют след от мыслей. Наверняка ты не умеешь заметать следы от мыслей, да? Поэтому молчи и стой смирно. Мы с Рахмани договорились встретиться в одном месте… Ты хочешь привести к своей женщине убийц?

— Нет, не хочу, — заволновался Толик.

— Тогда — молчи, пока я творю формулу невидимости. Когда Корона зайдет за тучу, беги за мной и не отставай!

Ромашка послушно бежал вниз, оскальзываясь, каждый миг ожидая головокружительного падения со скалы. Кеа притихла в корзине. Наконец они миновали последний карниз, спрыгнули с трехметровой высоты в кучу гниющих отбросов и выбрались на тракт. Невидимая железная рука Марты Ивачич схватила лекаря за рукав и потащила за собой.

Земля подрагивала под ногами. Еще минута — они догнали медленно ползущую арбу, запряженную парой буйволов. Впереди, посреди красной плеши, показался оазис, пальмы и десятки верблюдов, склонившихся к желобу с водой. Догнали группку странствующих йогов в красных пижамах, с ручными кобрами и мартышками. Навстречу, громыхая железом, проскакали шестеро на верблюдах, все с закрытыми лицами, в высоких чалмах, с ружьями у седел. От всадников пахнуло потом и гарью. Марта припустила еще быстрее, опасаясь, что кто-то обнаружит присутствие магии. Толик спешил изо всех сил. Слева раздался вопль. По разбитым колеям не спеша катились клетки с запертым зверьем. Толик только охнул, увидев рыжих пещерных львов размером с буйвола и тигров с торчащими полуметровыми клыками. То ли бродячий зверинец, то ли цирк зверей-гладиаторов, но спешили они в ту же сторону, что и Женщина-гроза. К оазису, к воде, к бесчисленным шатрам и кострам…

«Все настоящее, это не сказка, — в пьяном восторге думал Ромашка. — Это тебе не хутор у Леопардовой реки, это целая планета, мать их за ногу!»

За пальмами, за дымами кострищ, снова возник дворец мытаря, местный форт, обнесенный частоколом, и шлагбаумы, охраняемые разумными конями. Только это больше не было декорацией, плоской картинкой, наблюдаемой сверху. Снизу дворец казался намного выше и массивнее. С минуты на минуту Ромашке предстояло живьем окунуться в эту кипящую пучину, в настоящую, реальную жизнь планеты!

Толик в последний раз оглянулся на Соленые скалы и ужаснулся про себя. Не верилось, что они только что спустились с такой огромной высоты!

— Нравится? — Голос невидимой Женщины-грозы перекрыл шум людского потока. — Я спросила: тебе нравится здесь?

— Да, здесь здорово! Здесь очень красиво!

— Это моя родина, лучшая твердь, которую создал Триединый Вишну. Это Великая степь!

10 Черноногий циклоп

Оба молодых Посоха, которых послала Мать-волчица, почти не объяснялись на македонском, а языки страны Вед были чужими для Саади. Поэтому основное общение проходило на уровне жестов и улыбок. Центавр вообще не снисходил до болтовни с варварами. На привалах он перебирал струны кифары, вполголоса напевал на родном фессалийском наречии и лениво принимал пищу. Рахмани про себя отметил, что к гордому эллину возвращаются замашки аристократа.

Молодые Посохи проводили ловца Тьмы и его друзей до северной границы шагающих лесов. На это ушло больше суток. Ниже по течению и восточнее начинались земли воинственных тамилов, западнее обитали бадайя-травоеды и многочисленные племена Кералы, в деревнях которых когда-то ашаны вколачивали воинское искусство в голову будущей домины Ивачич. На прощание Посохи подарили мужчинам половину запеченного козленка, а Юльке выдали мази для шеи, истерзанной после виселицы.

— Что это? Глядите, они… ползут, — Юлька застыла статуей на тропе, в том самом месте, где ковер из гниющих пружинящих листьев сменился ровной прохладой опавших иголок.

— Это шагающий лес, — терпеливо объяснил Саади. — Говорят, нет ничего опасного для людей, по крайней мере, днем. Если, конечно, не спать под таким деревом.

— Я тоже вижу такое впервые, — прогудел Поликрит.

Шагающий лес, на самом деле, никуда не шагал. Хвойные гиганты выбрасывали впереди себя молодые побеги, укоренялись в рыхлой земле и постепенно переливали на новое место основную массу своих веток и стволов. С тропы это выглядело как медленное переползание массы чешуйчатых стволов с места на место. Трава здесь не росла, кустарники тоже не могли соседствовать с хвойными сумасбродными великанами, которым нравилось вечно путешествовать.

Рахмани первый двинулся по тропе, выложенной розовым камнем.

— Насколько мне известно, шагающий лес ежегодно мигрирует на двадцать тысяч гязов, он следует за подземными реками, которые меняют путь. Когда лес уходит, на его месте буйно поднимается трава, ее удобряют копытные, затем лес возвращается на более сытное место, чем было раньше. Вместе с лесом гуляют многие звери и птицы…

— Но… он огромный, — ахнула Юля. Застряв на вершине холма, она пыталась оценить размеры изумрудного массива, наполовину скрытого под низкими облаками. — Он огромный… а вон там дымки. Наверное, деревня?

— Это не деревня, это пчелиные облака. Нам нельзя стоять, — посуровел ловец Тьмы. — Кой-Кой, ты прикроешь нас?

— Как всегда, дом Саади, — улыбнулся перевертыш. — Прикрывать спины — мое любимое занятие на войне.

Юлька обернулась на Кой-Коя и чуть не вскрикнула. В третий раз она наблюдала, как «глаз пустоты» перетекает из одного тела в другое. И трижды ее передергивало, то ли от страха, то ли от отвращения. Девушка ничего не могла с собой поделать. Кой-Кой стал высоким, тощим Посохом, с татуированными боками и четырьмя распахнутыми глазами на бритом затылке. Его грудь прикрывал пластинчатый костяной доспех, за спиной крепились полутораметровый лук, колчан и жуткий зазубренный тесак.

Маленький отряд тронулся по горбатой розовой тропке, сбегающей с одного холма на другой. Молодые парни-Посохи бесшумно растворились в джунглях.

— Как твоя шея? — негромко осведомился Рахмани. — Женщина-гроза тебя хвалила. Ты сумела сломать сук, на котором крепилась веревка?

— Я так перепугалась, чуть не померла. — От тяжелых воспоминаний у девушки заныл затылок, перехватило дыхание. — Я вообще не понимала, что мне делать, пока не встретилась глазами с доминой. Уже готовилась концы отдать, и тут стало мне стыдно. Настоящая волчица не позволила бы себя так просто придушить. Я стала дергаться, а потом представила, как этот сук надо мной ломается. Сама не пойму, как это вышло, я даже и не шептала ничего…

— Ты шептала, но не помнишь, — возразил ловец, — шептала одну из формул, которые тебя заставили выучить во сне. Я их не произнесу даже под пыткой. Формулы волчиц — это смесь языка двардов и санскрита. Женщина-гроза ждала, что ты сожжешь веревку, она бы так и поступила при повешении, чтобы сразу избавиться от петли. Но ты обломила ветку. Тоже неплохо.

Несколько минут шли молча. Питерская ведьмочка переваривала сказанное. Она трогала раздутую шею, пыталась шевелить губами, но ни одно колдовское заклятие не вспоминалось.

— Откуда тут такой красивый камень? — Полуконь нагнулся за сияющим обломком. — Этот мрамор переливается, как опал!

— Мне рассказывали, это редкий поющий мрамор, — пояснил ловец. — Когда-то народ раджпура добывал его в горных каменоломнях для строительства розовых дворцов Джайпура. Когда дворцы магарадж были построены, осталось много лишнего материала. Потом рухнули древние княжества, в джунгли вернулось равновесие… Мы сейчас идем по тому пути, по которому тащили глыбы. Лес давно зарастил раны, а из обломков мрамора Посохи соткали неплохую тропу.

— То есть мы выйдем к каменоломням? — спросил центавр.

— Кажется, мы уже вышли. — Саади указал вдаль, на цепь зубчатых гор.

Для того, чтобы достичь каменоломен, ушло почти восемь часов. Розовые отблески играли на брошенных мраморных глыбах. Холмы и трещины, где когда-то добывали ценное сырье, давно затянуло тропической зеленью. Раны в скалах, проделанные клиньями, заросли вьюном. Тысячи птиц поселились в провалах пещер. Фиолетовые, сочно-салатные, бело-розовые цветы стремились к небу, карабкались выше и выше по брошенным монументам и скульптурам.

— Смотрите, смотрите!

У Юли возникло вдруг странное чувство, словно она это уже когда-то видела, в кино или в мультфильме про Маугли. Заброшенные каменоломни походили на кариес, проевший насквозь исполинский розовый зуб. Но не тысячи тонн мрамора потрясали воображение. Дальше к югу холмы постепенно сглаживались, зато джунгли становились выше и темнее. Там, под сумрачными кронами, в царстве попугаев и рыжих обезьян, сидел человек.

Каменный человек, ростом не меньше пятнадцати метров. С его безмятежного плоского лица свисала трава, в пустых глазницах селились ласточки. Повернутые к небу массивные ладони скрывал толстый слой птичьего помета. Слева от сидящей статуи виднелись пилоны входной арки, они вздымались на высоту шестиэтажного дома, но ни дома, ни крепости за ними не было. Возможно, там когда-то возносились в небо башни королевского дворца. Сейчас над грудами камней порхали бархатные бабочки и цвели роскошные орхидеи. За первой сидящей статуей показалась вторая, пониже, и целая галерея полузаросших мраморных арок. В прожилках благородного камня сновали ящерицы, пчелиные семьи развесили свои гудящие шары между обрывками ажурных лестниц.

— Я слышу… он поет, только очень тихо, — навострил уши гиппарх. — Поет, словно нежные детские голоса.

— Не хотел бы я тут застрять надолго, — поежился перевертыш. — От этого пения можно потерять разум быстрее, чем в «глазу пустоты».

— Мертвые города разрушены, и пение испортилось, — кивнул Саади. — Марта предупреждала о них. Никто не знает, кто их строил, никто не помнит, куда ушли жители. Я чую засыпанный Янтарный канал.

В почтительном молчании обошли статую, снова уткнулись в завалы розового мрамора. Вблизи каменоломни оказались буквально усыпанными гирляндами цветов. Детские голоса пели отовсюду, казалось — одновременно с неба и из-под земли.

— Ой, как пахнет-то вкусно… — Юлька потянулась всем телом навстречу сказочному душистому облаку. — Глядите, там следы от костров? Можно устроить привал?

— Кажется, это деревья-орхидеи, возле них нельзя засыпать, — умерил ее пыл перевертыш. — Я бывал в местах, где растут похожие… Человек утром не просыпается. Зато можно не ожидать нападения обезьян. И другие крупные звери обходят их стороной.

— Я бы тоже предпочел обойти, — сообщил Поликрит.

На исходе третьего дня вышли к переправе. Леопардовая река разделилась на два рукава, чтобы ниже по течению снова собраться в целое. По камням перебрались на противоположную сторону и моментально угодили в царство влажных мхов. Сумрак отчетливо разделился на три уровня. Чуть выше головы Поликрита размахнули листья хвощи и папоротники. В десятке метров от земли шевелили кронами вечнозеленые деревья, с них падали и гнили под ногами пахучие плоды. Юлька радостно узнала папайю, хлебное дерево, кусты с перезрелыми бананами… И совсем высоко взметнулись гиганты, стволы которых и впятером не обхватишь. Листья падали, желтые, красные, длинные, свернувшиеся трубочкой, этот непрерывный листопад действовал на нервы. Под ногами хлюпало, все чаще попадались пруды с застывшей, абсолютно черной водой. Поганки, высотой по колено, осыпались гнилой серой перхотью. Под промокшими сандалиями извивались пиявки. Зато тропинка, верно служившая два дня, практически растворилась. Пропали все звуки, кроме неумолчного пения кровососов. По счастью, Красные волчицы снабдили всех членов экспедиции превосходной мазью, комарье падало замертво.

— Мне не по себе, — призналась Юля, когда вдали затих даже слабый шум ручья. — Дом Саади, мне все время кажется, что за нами кто-то идет. Тут так тихо и так темно…

— Тебе не кажется. За нами идут, — спокойно ответил ловец. — Я рад, что домина в тебе не ошиблась. Тебе бы еще избавиться от этих стекол на глазах…

— Но что я могу поделать? Я без них не вижу, — Юлька про себя прокляла тот день, когда отказалась от контактных линз. Хотя, в условиях полной антисанитарии, линзы было бы негде вымыть.

— Кто за нами идет? Я никого не вижу, — заволновался центавр. — Клянусь Зевсом, если какой-то дикарь вздумает шутить, я утоплю его в луже!

— Топить никого не придется, — Рахмани выбрался на относительно сухую кочку и замер, прислушиваясь к вздохам ветра. — Это, скорее всего, люди южного раджпура. Давайте разведем костер. По их обычаям, угостим мясом всякого, кто подойдет. Подраться мы успеем.

— Почему бы просто не пойти дальше? — пробурчал центавр. — Я тащу на себе столько еды не для того, чтобы раздавать ее дикарям.

— Полагаю, мы не можем пойти дальше, поскольку закончилась дорога. — Кой-Кой проявил себя изрядным философом. — Или мы спросим дорогу у местных, или будем блуждать по кругу. Домина Ивачич утверждала, что до Песчаных крепостей народ исключительно миролюбив…

Юля не понимала беседы, которую ее спутники вели на древнегреческом, однако понимать и не требовалось. Она уже заметила тех, кто следил за их экспедицией. Люди очень ловко прятались за поваленными стволами и пнями. Они не носили оружия, и внешне почти не отличались от жителей деревни, где выросла Женщина-гроза. Такие же шоколадные, неуловимо-гибкие тела юношей, невзрачные сари на девушках, из украшений — длинные хвостатые кольца в левой ноздре.

Юля помахала им рукой. Люди замерли в сотне метров. Они заметили, что их обнаружили. Тем временем, «глаз пустоты» развел костер и подвесил на шампурах козлятину. Поплыл такой аромат, что Юля едва не подавилась слюной.

— Вообще-то я не ем мяса, — кашлянул Поликрит, — но это выглядит довольно аппетитно…

— Ты видишь их, маленькая гроза? — забеспокоился ловец. — Если ты видишь их, позови. Мы их не видим, с ними наверняка волчица, и она держит своих людей под формулой невидимости…

Юльку словно жаром обдало, Рахмани не шутил! Внезапно она ощутила себя очень важной персоной. Несмотря на уродливые очки, несмотря на плохое зрение, она не только слышала дыхание чужих, но и прекрасно видела их сквозь чужое колдовство!

Она позвала их молча, не зная ни слова на их таинственном диалекте, но они доверчиво приблизились. Да, они весьма походили на тех, северных раджпурцев, но иначе наносили краску на скулы, иначе располагали тату и иначе пели. Впрочем, запели они гораздо позже, когда захмелевший от местного бамбукового рома гипнарх подыграл им на кифаре. А пока что они молчали и глазели на Юлю. Затем группу молодежи догнала очень старая одноглазая женщина, и Юлька сразу поняла — это волчица. Воздух вокруг колдуньи буквально искрил от напряжения. На ее морщинистой шее, как и у Марты, свернулась змея с капюшоном, на черных запястьях постукивали костяные браслеты.

— Ты… — беззвучно прошамкала ведьма. — Ты — волчица?

Девушка кивнула.

— Ты… можешь убить уршада?

— Я… я не совсем… — Юля сама не поняла, произнесла она фразу вслух на русском или только подумала.

— Ты не волчица! — отпрянула старуха, гремя металлическими украшениями. Ее единственный глаз жег, точно раскаленный прут. — Ты не волчица, но пахнешь как волчица. Откуда ты?

Девушка решила, что лучше не врать. В руках у молодых парней из лесного племени сверкало оружие. Центавр тоже взвешивал в громадной ручище свое копье. Одна ошибка — и затеется драка.

— Я с четвертой тверди. Меня учат… я стану волчицей.

— Вот ты какая… — неопределенно протянула женщина. — Я слышала об этом. Одна из молодых воительниц сумела нырнуть на четвертую твердь. Значит, волчицам раджпура это удалось, слава Всемогущему!

Колдунья сделала незаметный знак, и молодые воины моментально расслабились. Ножи исчезли, зато появились улыбки.

— Я одна… Ты поможешь мне?

Юлька снова кивнула. В голове у нее все скакало, точно выпустили стаю кузнечиков. Меньше всего речь ведьмы походила на русский язык. Скорее — на калейдоскоп примитивных картинок. Кой-Кой и Поликрит смотрели на молчаливый диалог, выпучив глаза. Рахмани, улыбаясь, нарезал мясо.

— Уршад посеял смерть в деревнях черных циклопов к югу от… — Имя собственное, которое она произнесла тут, Юлька не поняла, оно прозвучало в голове легким плеском ручья. — Один из них у нас… он может проводить вас к… — снова непонятно, — там рыба… погибла вся фактория…

Тут произошла следующая удивительная вещь, которую не умела или не хотела делать Женщина-гроза. Внезапно пошел дождь. Настоящий тропический ливень полил, невзирая на яркий свет Короны. Волчица что-то произнесла, что-то неуловимое, похожее на то, как поступают деньги (Виверра: опечатка?), выдувая мыльный пузырь, и…

Дальше дождь лил вокруг, всюду, за исключением высокой кочки с костром. Стена воды падала в шаге от людей, но до ног долетали лишь отдельные капли.

— Мы ищем Янтарный канал, — Юля нарисовала в голове предельно внятную картинку темной воды. — Наш друг Поликрит должен уйти домой. Его ждут в Греции.

— Здесь нет Янтарных каналов. Только на юге, в оазисах Сива и Амона.

— Мой друг, дом Саади, говорит, что один засыпанный канал есть возле сидящей статуи.

Красная волчица вздрогнула, словно получила пощечину.

— Твой друг — необычный человек, — сформулировала она, не сводя оливковых глаз с Рахмани. — Предания говорят, что там был канал. Шестьсот лет назад. Если твой друг имеет такой острый нос, он способен почуять сахарную голову…

— Что почуять? — Юлька ощутила замешательство. Колдунья обернулась к своим, но молодежь, по-видимому, ничем не могла помочь.

— Уршад, — мысленно каркнула волчица. Это слово Юля поняла, оно выглядело как расползающаяся черная клякса с агатовым глазом в центре. — Бородавчатый уршад, сахарная голова… Я не могу не идти, но нас всего трое, Матери старые, Сестры далеко…

Люди раджпура подались в стороны, повинуясь взмаху руки колдуньи. За корявым стволом баньяна прятался огромный черный человек. Когда он разогнулся, то оказался даже выше Поликрита.

— Ого! Черноногий или черный циклоп, — тихо произнес Рахмани. — Я полагал, что мы встретимся с ними только через день. Случилась беда, если похититель личинок забрел в северный лес.

— Дом Саади, эта тетка хочет, чтобы я шла с ней искать уршада. Но я ведь…

— Значит, придется идти, — не колеблясь ни минуты, оборвал ловец. — Красные волчицы всегда помнят свой долг.

Юлька следила за циклопом с восторженным ужасом. Но чем ближе он подходил, тем яснее она понимала, что с этим человеком недавно приключилась страшная беда. То, что она приняла за светлые участки кожи, оказалось грубыми бинтами, пропитанными мазью. Ступни, щиколотки, руки до локтя были замотаны или заклеены. Широкое плосконосое лицо почти не пострадало, зато голый живот и бока сочились язвами. Черноногий был весь покрыт маслянистой коркой. Наверняка он очень страдал, но застонал всего дважды — когда попытался неловко присесть и когда волчица поправила ему повязку на руке. Циклоп смотрел двумя вполне обычными глазами, но на лбу его, ровно над переносицей, имелась вмятина, слишком ровная для следа от удара. Вмятину прикрывало нечто вроде гибкой мембраны, а сверху нависал костяной бугор. Еще у черноногого оказалось по шесть пальцев, но заметила это Юлька лишь на следующий день, когда чудовищный негр менял бинты.

Кстати, при ближайшем внимательном рассмотрении выяснилось, что гость с Южного материка — вовсе не негр. Цвет его кожи скорее мог считаться темно-оливковым, чертами лица он напоминал египтянина, и ноги особой чернотой не выделялись. Рахмани потом посмеялся и сказал, что прозвище «черноногие» возникло в незапамятные времена, когда охотники за личинками гоа-гоа-чи забирались по бедра в болота. Точнее — когда у них в стране Нуб еще имелись болота…

— …Я не могу надолго покинуть… много больных… Аакха щедро заплатят Красной волчице… бородавчатый уршад убил многих в фактории Аакха, убил купцов, убил животных в оазисе… Аакха плыл по соленой воде, он потерял кожу… мы нашли его в устье ручья…

— Дом Саади, вы можете объяснить этой женщине, что я… что я пока не умею никого убивать? — в отчаянии Юлька снова обернулась за помощью к ловцу.

Саади вытер жирные руки, почтительно поклонился волчице и заговорил поочередно на всех доступных ему языках. В процессе переговоров делегацию сельчан усадили к костру, угостили мясом. Южные раджпурцы принесли бутыль тростникового вина, выдолбленную из ствола дерева. Наконец, с помощью центавра, установилось слабое взаимопонимание. Оказалось, что двое бритых юношей кое-как понимали македонский. Уцелевшие картуши и попону Поликрита обитатели джунглей рассматривали с нескрываемым страхом. Шевеля губами, подростки почтительно пересчитывали косички на его гриве. Центавр им не мешал, явно наслаждаясь собственным величием. Очевидно, кто-то из грамотных ребят объяснил остальным, что в гости забрел один из командующих имперской гвардией…

Ведьма рассказывала, Юля слушала. Черного циклопа Аакха нашли вчера. Обычно Аакха не сходят на берег возле Песчаных крепостей, обычно они плывут по каналу дальше или пристают у своей фактории. Но фактория на южном берегу канала, до нее никто еще вплавь добираться не пытался. Кроме того, Аакха боятся Ласкающих миражей. Если зазеваться, мираж может проглотить караван целиком и уползет дальше…

Кстати, всех мужчин его деревни зовут Аакха. Так вот, в песках слишком жарко, полно гигантских скорпионов и, кроме того, можно провалиться в катакомбы. Есть такая дрянь за дамбой, но чем она опасна, Юлька пока не уловила. Черный циклоп не был беглым каторжником с галеры или простым погонщиком, он имел долю в товаре. А везли они по каналам в оазис Амона самое ценное сырье Южного материка — новорожденных дракончиков гоа-гоа-чи. Аакха приплыли в факторию, были атакованы уршадом, все погибли. Единственный циклоп уцелел, потому что кинулся в соленую воду и, теряя лохмотьями кожу, вплавь добрался до границы северных лесов. То есть это для черноногих джунгли Леопардовой реки казались далеким севером…

На протяжении разговора Красная волчица вновь и вновь пыталась завладеть Юлькиным сознанием.

— Дом Саади, у меня от такого… от таких разговоров башка раскалывается. И вот еще что… — Юлька выплюнула сгусток розовой слюны. — Я не могу больше так, молча, во рту кровоточит… Скажите ей, пожалуйста, что я не настоящая волчица.

— А кто же ты? — изумленно поднял брови Саади.

Юля так и не поняла, серьезен он или шутит. Сложно угадать настроение человека, у которого на лице видны одни глаза. И по-русски он изъясняется с пятого на десятое.

— Черный брат Аакха добрался к ним вплавь, через пролив. Черный брат едва не потерял кожу в соленой воде… — с трудом переводил центавр. — Он заплатит волчицам две тысячи драхм за избавление…

— Две тысячи — мало. — Саади вдруг начал торговаться. — Столько берут за убийство простой сахарной головы. Даже нищие саамские вельвы на Зеленой улыбке берут больше!

У Красной волчицы вторично перехватило дыхание. Наверное, она стала считать Рахмани каким-то вездесущим духом. Внезапно, посреди родного болота появляется человек, которому известны расценки редких ведьм в краях Вечной Тьмы…

— Три тысячи, — поднял цену забинтованный купец. — Деньги лежат в тайнике, в фактории. Но туда никто теперь не заедет в ближайшие сто лет. Там моя баржа, мои товары, но никто не осмелится причалить, слухи разносятся быстро…

Старая ведьма улыбалась.

— Пять тысяч, — отрубил Рахмани. — Я ее… дядя, я решаю за нее. Если моя племянница будет всюду тратить свой дар бесплатно, она никогда не наберет приданое для свадьбы. Переведите ему!

— Три тысячи триста, — уперся черноногий. — И вдобавок я подарю твоей дочери к свадьбе лучшую из личинок гоа-гоа-чи. Она вырастит себе лучшего дракона, которого знала страна Нуб!

— Нет, гоа-гоа-чи нам ни к чему, их надо кормить…

Юлька снова не понимала. Она беспомощно подпрыгивала на месте, пока мужчины вели неприятный торг. И вдруг… это началось. Пожилая колдунья в очередной раз цепко ухватила мозг девушки и принудила себя слушать.

— Народ раджпура теперь знает, что молодая волчица с четвертой тверди идет в оазис Амона… Брат Аакха отвезет молодую волчицу и ее спутников бесплатно. Он отцепит баржи и отвезет ее очень скоро… Мы поделим его деньги пополам…

— Что мне делать? — Юля растерянно обернулась к своим спутникам. — У меня крыша едет от ваших споров!

— Я тебе объясню, — Рахмани примирительно поклонился циклопу, принял из рук смуглой девушки ковшик с ромом. — Ответить отказом на просьбу черноногих — означает тяжкое оскорбление. Это не раб. Заметь, у него фигурные шрамы на щеках. Это благородный, богатый человек. Он и так достаточно унизился перед нами… Но торговаться не стыдно. Погиб целый город, фактория, почти тысяча человек. Туда никто не зайдет, даже за тысячей талантов золота. Бородавчатый уршад в состоянии убийцы недалеко может уползти, ему нужны живые люди… а вокруг пески и горькая, мертвая вода каналов. У причалов фактории застряли баржи с личинками драконов. Их скоро убьет Корона и жажда, но никто не осмелится остановить рыбу Валь подле мертвой фактории… — Рахмани осторожно приподнял платок, прожевал кусок козлятины. — Ты спросишь, отчего бы не забыть о погибших торговцах? Пройдет сезон дождей, Ласковые миражи поселятся в пустых складах, а потом фактория навсегда утонет в песке. Да, все так и будет, но вдобавок произойдет кое-что еще. Личинки уршада, которых ты не убьешь сейчас, засохнут и станут семенами…

Рахмани часто путал русские слова с сербскими, ему так же неумело помогал Кой-Кой, но нужного впечатления они на пару добились. У Юльки зашевелились волосы от ужаса. Она представила себе, как сухие незаметные споры катятся вместе с песком, преодолевают сотни километров местной Сахары, затем попадают в рот какому-нибудь грязному ребенку и… все. Очередной город обречен. За несколько часов или за несколько коротких ночей.

Если поблизости не окажется Красной волчицы.

— Я поеду, — заявила Юлька, слушая свой голос словно со стороны. — Только… дом Саади, я не знаю, что надо делать. И как мне найти этого самого… сахарную голову. Толик мне объяснял, но… одна я не найду.

— Вы пойдете с Матерью вдвоем. Никто не может сопровождать вас, мы погибнем. — На сей раз голос ловца звучал, как скальпель, сухо и резко. — Я провожу вас на плоту через канал и буду ждать.

— А… потом?

— Потом вы найдете его и раздавите. Кой-Кой даст тебе один из его клинков.

— Зачем? — У ведьмочки заныло в животе. — Зачем это мне нож? Я ни с кем драться не собираюсь. Там что, бандиты, в этой, как ее… фактории?

— Там нет бандитов. Но если ты встретишь человека с уршадом внутри, ты разрежешь его. Не сомневайся, ты почуешь. Ты — Красная волчица.

11 Глупый мешок с костями

Рахмани пил тростниковый ром и снова витал во временах своей юности. Он видел, как…

…как Властитель откинул голову и расхохотался. Пепел поднялся дымным облачком. На долю песчинки юный Саади сквозь лохматые патлы увидел глаза пепельного человека. Лучше бы он в них не заглядывал! У воина тут же полились слезы, началась нестерпимая резь в глазах, чихание и икота одновременно.

— Проси прощения, — шепнул Кой-Кой.

— Я… я прошу прощения, — с трудом вымолвил Саади.

Все признаки болезни мгновенно испарились.

— Ты видел, что вытворяют дураки с Хибра? — Властитель словно забыл о своем недавнем гневе. — Эти жжжелтые айны, прокисшие душонки, стали выращивать змеев размером с птицу Рух. Я сжигаю уже четвертую птицу, вместе с корзиной и экипажжжем, а они все шлют и шлют новых… глупые айны.

Саади прикинул, на какой высоте должна летать такая птица, чтобы справиться с собственным весом. Получалось — не меньше двух тысяч локтей.

— Ты сжег их, потому что они нарушили границу? — осмелился спросить Рахмани. На всякий случай он спрятал руки за спину. Соревноваться с монстром, способным жечь воздушные суда на расстоянии мили, не имело смысла. — Почему ты не сжег нас?

— Зачем сотрясать небеса глупыми вопросами? — хохотнул Властитель. — Вы проявили учтивость. Ты хочешь этой правды, ведь нет? Правда состоит в том, что вы притащщщили в мешках. Это пригодится тем, кто живет в проклятом городе. Твои Слепые старцы, юнец, пожалуй, самые разумные торговцы, которых я помню… за последние шшшестьсот лет…

Существо гнусаво захохотало. Рахмани впервые позволил себе осмотреть берег. Он убедился, что помимо сгоревшей дотла птицы здесь валялись сотни, если не тысячи обломков судов самой разной конструкции, а точнее — небольшие их части, чудом избежавшие испепеляющего огня. Саади заметил обугленные скелеты ящеров с четырьмя лапами, о таких он даже не слышал. У берега, в застоялой жирной грязи, торчали черные шпангоуты громадного катамарана. Видимо, полыхая, он по инерции до последнего несся к берегу.

Рахмани вздрогнул, представив, сколько тысяч искателей приключений нашли здесь жуткую смерть. Слепые старцы предупреждали его о дэвах, сторожащих Гиперборей, но действительность оказалась ужаснее любых предчувствий.

Примерно в двух сотнях локтей слева Рахмани разглядел шевелящуюся фигуру еще одного Властителя. Дальше смотреть мешало пронзительно яркое и удивительно горячее для севера солнце, однако Саади уже не сомневался: там в теплой пепельной луже сидел следующий бес.

Мрачная огнедышащая стража, сплошной цепью, тысячелетиями оберегающая святыни Гиперборея от назойливых гостей.

— Поторапливайся, перекрашшшенный юнец, — из водопада свалявшихся волос вынырнула мощная серая клешня. — Что тебе велели передать старцы для моих деток?

— Кой-Кой, режь мешок, — опомнился воин.

Он отвернулся на пару песчинок, помогая достать четыре плотно залитые сургучом, надежно упакованные амфоры. Рахмани не хотел знать, что там внутри. Внутри находилось что-то… что-то похожее на тягучую жидкость, потому что, при переворачивании, в амфорах лениво булькало. Но с другой стороны, никакую, даже самую ценную жидкость, не запечатывают печатями Трех пророков и не чертят повсюду знаки Оберегающего. Учитель дважды предупреждал Рахмани, что амфоры предназначены только для тех, кто встретит его на берегу. Если случится нападение разбойников, или стражники пожелают вскрыть печати, Рахмани следует вступить в бой. Убивать никого нельзя, иначе брат-огонь навсегда покинет воина, но допустить, чтобы хоть одну амфору вскрыли человеческие руки, — тоже нельзя…

Рахмани смотрел в сторону всего пару песчинок, а когда повернулся назад, Властитель… ница выпустила детенышей.

— Тебе не нравятся мои детки? — со смехом спросила она.

— Они… они чудесны, — смог выдавить огнепоклонник.

Властительница собрала свои лохматые запыленные косы в пучок и перебросила на лоб. Лица ее Рахмани так и не увидел. Зато… он увидел ее голую спину. В синеватой лоснящейся спине имелись шесть или восемь отверстий, из которых, жмурясь на солнце, выбирались детки. Рахмани слышал про материк Сумчатых, где многие звери таскали детенышей в брюшных карманах, но огненный пес не имел ничего общего с нежными белочками и кенгуру. Детки походили на жирных пиявок, с острыми задницами и мордами морских котиков. Их передние конечности были раза в три длиннее задних; сразу чувствовалось, что Властители никуда путешествовать не намерены. Их путешествие веками начиналось здесь, в теле матери, и заканчивалось здесь же, на страже границ.

— Давай жжже… — нетерпеливо прошипело чудовище.

Рахмани отважно прошагал по обжигающему пеплу, к мокрым подошвам липли хрустящие кости. Воин старался думать, что это кости громадной птицы айнов. Всего лишь птичьи кости. Он поставил амфоры в двух шагах от масляно блестевшей шевелящейся спины беса и отступил. Двое детенышей с громким чавкающим звуком покинули норы на спине матери и устремились к нему, подтягиваясь на кривых дрожащих лапках.

Рахмани про себя поклялся принести тройную великую жертву пресветлому Ормазде, если господь поможет ему устоять на месте и вытерпеть эту пытку.

— Я могу навсегда избавить вас от хворей, — прогудел бес. — И слабого мальчика, и перевертышшша. Это честная и выгодная сделка. Человеческое тело подобно телу жжжалкой лягушки, его цикл короче моей трапезы. Тебе всего восемнадцать лет, а время уже грызет тебя…

— Нет, Властитель. Условия останутся прежними. Слепые старцы приходили в твои сны и объяснили, что нам нужно. Зашитые губы.

— Еще один глупый мешшшок с костями, — рассмеялась чудовищная самка. — Ты мог прожить двойной срок своей жалкой лягушачьей жизни, но сам отказался. Хорошо, я дам тебе то, что ты просишшшь. Допустим, ты сумеешь подманить Трехбородого… что потом?

— Я построю самый крепкий боевой корабль, какой только видели моря. Трехбородый бес поднимет его над водой, как поднимает корабли твоих хозяев — гиперборейцев. Слепые старцы хотят, чтобы я нанялся на службу к императору страны Бамбука. У него есть живые Камни пути, но раздобыть их военной атакой невозможно. Я наймусь к нему на службу, охранять его водные границы…

— Ты бредишшь? Кто тебе построит на Великой степи непобедимый корабль? — хмыкнул Властитель.

— Драккар уже строят на Зеленой улыбке, — Рахмани ни на миг не забывал, что следует отвечать только правду.

— А дальшшше что? — Смех Властителя пепла был похож на шуршание мертвых крыльев. — Как ты собираешься воевать в Жжжелтых морях, когда твой летучий драккар — на другой тверди?

— Тебе ведомо многое, но не все. Победоносный Ормазда пожаловал меня даром находить Янтарные каналы.

Впервые хранитель Гиперборея задумался.

— Если ты не врешшшь… что жжж… это редкий дар. Ты мог бы неплохо заработать даже здесссь.

— Благодарю, но у меня есть хозяин.

— Ты надеешься отыскать канал, в который целиком провалится боевой драккар?

— Если я не найду такой канал, я его создам.

— Из чего ты его будешшшь строить?

— Этого я тебе не могу сказать. Ты дашь мне Зашитые губы?

— Возззьми… Будет занятно посмотреть, что у тебя получится.

К ногам Рахмани подкатился слабо шевелящийся, окровавленный дерюжный мешок. Кой-Кой тут же отскочил в сторону и принялся читать заговоры, давая понять, что эта ноша — не для него.

— Тогда тащи остальное, — стараясь не думать о том, что внутри, Рахмани взвалил мешок на плечо.

— Позади меня, смотри, это моя мать… — внезапно сменил тему бес.

Рахмани вгляделся. Шагах в сорока, за обугленным куском корабельной обшивки, сидел еще один бес. Точнее… пустая оболочка беса, съеденная изнутри. Высохшее, покрытое жидкими пепельными волосами подобие Властителя. Горка прозрачных пленок, продуваемых ветрами.

— Наступит день, и мои дети так же сожрут меня… — печально хмыкнул бес. — Разве вы, огнепоклонники, не живете так же? Вырастают дети, и старикам приходится умирать…

Рахмани смотрел на мертвый остов Властителя.

— Это твоя мать? Ты помнишь себя… ребенком? Ты помнишь, как?..

— Ты хотел спросить, помню ли я, как пожирала ее изнутри? А разве ты не помнишь, как пожирал изнутри годы своей матери?

Властитель принялся кривыми клешнями вскрывать первую амфору. Затем, поддев печать, спохватился.

— Ступайте. Вам нельзя это видеть… Ступайте вверх, до мельницы. За мельницей начинается Проклятый город Сварга. Там водятся те, кого вы ищете, — Трехбородые. Но не вздумайте свернуть по булыжной дороге к материку. Догоню и сожгу. В Гиперборей вас никто не звал. Желаю вам удачно поохотиться, хахаха…

— Почему ты смеешься? — не сдержался Саади.

— Потому… потому что ты вкусно пахнешь не только для меня, юнец.

12 Петухи и немного риса

Нежное утро не предвещало беды.

Когда Сурья на огненной колеснице взлетает над страной Вед, большая часть странников на притоках Шелкового пути ищет укрытия в тени.

Не успели мы добраться до шатров становища, как на башне форта трижды ударили в гонг. Помощники мытаря объявили, что на ближайшие три кувшина песка будут пропускать только срочные грузы, с ярлыками наместника. Зазвенели цепи, дороги перегородили бревнами, караваны встали. Впрочем, никто не обиделся. За пару ше серебра можно было продолжать движение, но в зной Шелковый путь всегда пустеет. Упрямо бредут только паломники, суфии, монахи всех мастей, дервиши, безумные проповедники и прочая голытьба, для которой дорого заплатить даже за государственный Янтарный канал. Они предпочитают месяцами шататься вдоль купеческих троп в надежде урвать пару монет или выгодно продать свою глупость.

— Иди за мной и не отставай. — Ромашка постоянно застывал с открытым ртом, мне приходилось его подгонять. — Мы пойдем в оазис, искать мираба Эль-Хаджу. Если его еще не вздернули…

— Так у тебя тут есть знакомые? — Пряча глаза от пыли, лекарь осматривал сотни повозок и десятки разноцветных шатров. — Зачем нам этот Хаджа, если мы ждем японцев? И кто такой мираб?

— Мираб — хозяин колодца. Он выкупил право на колодец в этом оазисе… Люди Бамбука провезут нас внутрь крепости… если все удастся, как надо. Но выбираться наружу нам придется самим. Если Эль-Хаджа здесь, у него найдется кое-что нужное для нас…

— Домина, дай мне край запаха этого человека, и я скажу тебе, — квакнул нюхач.

Но я уже нашла его.

Я нашла его не по запаху, хотя вонь бухарского посольства — смесь липкого шербета и верблюжьей мочи — легко узнать издалека. Меня вывела на след обрывистая мелодия, дутары и наямы привычно свивали басовитый и звонко-визгливый узор, услаждая уши почтенного мираба. Эль-Хаджа возлежал под зонтом, на полосатой курпаче из козлиного пуха, при входе в походную юрту. Он стал еще толще, стал походить на раздувшуюся рыбу-шар, с торчащей мокрой бородкой, но все теми же, сонно-хитрыми глазками. Золотые кеклики и важные голубые дрофы колыхались на белоснежных воздушных стенах его обиталища. Хозяин колодца не имел возможности построить на Шелковом пути глиняный или каменный дом, это запрещали законы империи, но он постарался окружить себя максимально возможной роскошью. Пожалуй, его походная юрта блистала особенной красотой. Плотный частокол закрывал от любопытных глаз загоны и сараи, принадлежавшие семье почтенного дельца. Тыльной частью усадьба упиралась в высокие шатры циркачей. Свои колодцы Эль-Хаджа окружил голубым мрамором, отделал жировиком и кобальтом.

Вода на засушливом Шелковом пути — это половина успеха. Кто купил у наместника право на разведку колодцев — тот начинает опасную, но крайне прибыльную игру. Ни македоняне, ни брамины из Джайпура не опустятся до того, чтобы продавать путникам свежую воду. Но их скромность и благородная чистота не мешают отбирать у хозяина источника половину его дохода. Это немало, немало настолько, что жизнь ловкого мираба может закончиться в застенке. Но только не почтенного Эль-Хаджи, этот многоопытный плут умел обзаводиться высокими покровителями.

Слева от хозяина, в айване, дремал ученый табиб, опираясь на походный сундук с книгами и кореньями, справа от хозяина воды сладчайшими голосами надрывались двое бахши. Полуголый бача махал павлиньим опахалом. Как водится, бахши рыдали о гордой деве, что брела с кувшином по краю обрыва, а прекрасный витязь наблюдал за ней, не слезая с коня. Самих музыкантов, по обычаю эмирата, прятали за войлочной кошмой. Мальчик подметал объедки, несколько нищих безнадежными голосами просили хлеба, не решаясь, однако приближаться к юрте. Мираб одним глазом следил за оазисом, где журчала его вода.

— Салям-алейкум, Эль-Хаджа.

— Алейкум-ассалям, — на всякий случай старый плут скорчил из себя подслеповатого нищего старца. Он даже попытался втянуть живот, хотя это плохо получилось. — Мир всем честным путникам, кто идет по Великому пути. Мир всем, кто чтит память Искандера Зулькарнайна и уважает богов.

Последние слова он проблеял на всякий случай, ожидая, что мы окажемся тайными соглядатаями. Владельцам воды приходится быть осторожными, особенно учитывая сотни разных божеств, расселившихся вдоль Шелкового пути.

— Клянусь Всевышним, не пристало сытому и богатому человеку отталкивать голодных детей. Разве этому учит ваша священная книга?

Мираб покосился на нищих. Меня он не узнал. Он наверняка лихорадочно соображал, кто подослал убийц, знавших его истинное имя. Людям с Хибра приходится быть осторожными на Великой степи, и особенно тем, кто ведет серьезные дела. Я заговорила с Хаджой на том варианте фарси, что принят в Джелильабаде, это стало для ленивца еще одной неожиданностью. Белокурая женщина, без чадры и хиджаба, в мужских штанах, да еще с подозрительным слугой, сама подходит и затевает разговор!

Эль-Хаджа поборол робость. Он счел нас недостаточно опасными, тем более что вокруг бродили люди. По тракту, совсем недалеко, пылили повозки. Многие сворачивали к его колодцам, кидали медяшку в кувшин, перекидывались приветствиями со сборщиком, развязывали бурдюки, поили животных. Ворот колодца скрипел непрерывно, верблюды орали, быки ревели. Корона палила сквозь кроны кипарисов, моментально высушивая опустевшие корыта. Неподалеку, в тени искусственной кипарисовой рощи, расположилось на отдых семейство бедных туркменов. Женщины раскатывали тесто, дети гоняли бродячих псов, а мужчины рыли глубокую яму — готовили Эль-Хадже новую сардобу для хранения воды.

Женщина в черном вынесла хозяину бронзовый чирак и разожгла в нем огонь.

— Что ты хотела, уважаемая? — Мираб остановил на мне слащавый взор.

— Петухов и немного риса.

Хаджа хлопнул в ладоши, ничем не выдав, что воспринял тайное слово. Из-за кошмы выскочил очередной бача в тюрбане, с поклоном поставил перед хозяином фарфоровый ляган, полный самых изысканных фруктов. Мираб протянул пухлую руку, украшенную четырьмя рубинами, и отломил гроздь синего винограда. Каждая ягода весила, как добрая слива из садов Бухрума.

— Ты ошиблась, уважаемая. — Эль-Хаджа настойчиво возвращал меня к македонской речи. — Купить мяса и фруктов ты можешь в любой из лавок на становище. Там же, в шатрах, тебе покажут бой петухов…

— Твой знакомый не слишком любит гостей, — проворчал Ромашка. — У меня слюнки текут от одного вида сладких ягод.

— В юрте двое с заряженными арбалетами, — бесстрастно доложила Кеа. — Один целится в Толика, домина, другой ждет команды. Совсем недавно здесь были рыцари Плаща, оставили здесь свои вещи… наверное, для стирки. А то, о чем ты спрашивала, домина, зарыто у него под полом овчарни.

— Это замечательно. — Я улыбнулась мирабу самой сахарной из своих улыбок. Он закинул в пасть несколько фиников и покосился на ятаган, висевший на перевязи у входа.

— Ручаюсь, старый ишак, у тебя в ножнах давно свила гнездо саламандра, — сказала я.

От звука моего настоящего голоса Эль-Хаджу подкинуло на локоть в воздух. Это выглядело так, словно под ним взорвалась бомба. Довольно смешно.

— Прикажи своим дуракам в юрте разрядить арбалеты.

— Слава Всевышнему, домина, вы живы? Впрочем, что я несу, простите меня… Тут всякое болтают, на Шелковом пути много злых языков.

— Не делай вид, будто не узнал меня.

— Клянусь здоровьем матери, не узнал.

— Мы так и будем стоять у входа?

— Умоляю вас, высокая домина, простите недостойного. Заходите, располагайтесь, пусть мой дом станет вашим…

— Он и так мой, или ты подзабыл? — Ступив на войлок, я незаметно, но чувствительно пнула толстого плута в лодыжку.

Он заквохтал, как опроставшаяся курица, но терпеливо снес обиду. Ходжа раскидал своих ленивых родственников, мгновенно устроил нам фруктовый завтрак, барбарисовый чай и послал мальчика за бараниной. Пока он суетился, я разглядывала в прорезь кошмы его двор и хозяйство.

Наместник выделил мирабу немалую территорию на Шелковом пути. За высокой оградой юноши разгоняли кровь прекрасным тонконогим аргамакам. Несколько карабаиров кашкадарьинской породы стояли взнузданные, их нагружали хурджунами, наверняка полными медных монет. Женщины отмывали громадный казан; наверняка вечером кормилось не меньше двух десятков слуг. Кроме рабов в платках и девушек в привычных хиджабах, я кое-что заметила на заднем дворе.

Там сушились подозрительно знакомые серые плащи.

— С каких это пор, ака, ты нанимаешь рыцарей Плаща в охрану? Слишком много серебра собрал за месяц саратан?

— Прости, высокая домина… — Эль-Хаджа усердно прятал глаза, пока я не ухватила его двумя пальцами за кадык. Бача с опахалом пискнул от ужаса, но я пригвоздила его формулой к полу, а тем двоим, что прятались за мягкой стенкой с арбалетами, устроила слабость желудков.

— Ты слышал про караван из страны Бамбука?

— Да, высокая домина. Они прибудут через одну зарю.

— Что о них известно?

— Вне сомнений, у них куча денег. Наверняка получат ярлык на проход в Александрию. Вероятно, их примет сам таксиарх Антион. Ходят слухи, что в караване настоящие принцессы… Они сорят деньгами, они встревают во все состязания, даже в байбу…

Мальчик принес чашку с жареной бараниной. Ромашка и Кеа накинулись на еду. При виде живого нюхача, которого мой оруженосец запросто таскает в заплечной корзине, жадные глазки мираба чуть не выпали на щеки.

— Что известно об этом Антионе?

— Ээ… Его назначили вместо погибшего диадарха Аристана. Ходят слухи, что Аристан где-то заимел живой Камень пути, и за этот Камень благородного грека обезглавили мятежники. Еще ходят слухи, что нынешний вояка Антион скоро получит лавры и картуш диадарха. Живется нам при нем несладко. Он даже с хозяев воды требует рабочих для рытья ям, неслыханная наглость…

— Стало быть, нового хозяина крепости не слишком любят?

— Его не любят даже солдаты в самой Александрии…

— Теперь скажи, что слышно обо мне.

— Но… Домина, прости меня, я…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Ты не отправлял деньги с тех пор, как исчез мой муж. Ты решил, что можно прикарманить нашу долю, так? Ты, наверное, перегрелся тут, или выкурил слишком много шиши? Ты позабыл, что сделала я с Эль-Мусром, мирабом в городе Пенжаби? Он утаил кувшин меди, верно? Нынче он мочится под себя и не узнает собственных детей.

Толстяк всхлипнул и повалился ничком, делая тщетные попытки вылизать пыль с моих сандалий. Появись этот комедиант на подмостках Зеленой улыбки, особенно в Риме, его ждали бы лучшие театры. Но я не собиралась его убивать. Напротив, я была жутко рада мерзавцу, как давно потерявшемуся брату.

— Домина, я… прости, прости. Я ничего не потратил. Я обменял медь на серебро. Я зарыл для тебя тридцать мин серебра, я ждал, что кто-то придет…

— Отчего же ты не отозвался, когда я попросила риса?

— Я испугался, домина. Верные люди донесли, что высокий дом Ивачич не вернулся с Плавучих островов. Болтали, что его видели в зиндане смертников, в крепости Молг, это недалеко отсюда, к северу…

— Я знаю, где это.

— Я испугался, домина. Под пыткой он мог выдать тайное слово… От дома Ивачича никто не приходил. Зато явились рыцари Плаща из Бухрума, их прислал председатель биржи Гор-Гор. Они заявили, что ты украла у председателя нечто важное. Они пригрозили мне и моей семье. Они сказали, если я тебя встречу…

— Можешь не договаривать. Это их штаны сушатся у тебя во дворе?

— Они… Домина, у них бумага от мушшарифа Бухрума и от судьи в Джелильабаде. Они сказали, что не уйдут, пока не арестуют тебя. Если тебя арестуют в другом месте, их оповестят.

— Ты сказал им, что на тверди Великой степи их суды никто не признает?

— Я не стал дразнить шакалов, домина.

— И где они сейчас, эти ловкачи?

— За неделю они устали ждать, — хихикнул мираб. — Они где-то там, на регистане. Скорее всего, ставят медяшки на боевых кабанов. Сегодня большое представление.

— Дай мне двоих лучших… — Я не договорила, он понял и послал мальчишку.

Явились двое тощих, неразличимых, безмятежно уселись на корточки перед чисто выметенным айваном. Внешне они ничем не отличались от скопища местных нищих. Но у каждого из преданных слуг мираба за щекой хранились отравленные иглы.

— Домина, я умоляю тебя… Рыцари Плаща тебя даже не узнают, ты похожа на северную дэви…

— Обещаю, что не буду их убивать. Мне нужны твои парни для другого. Они понесут то, что у тебя спрятано пол полом овчарни.

Эль-Хаджа побледнел, затем покраснел. Я спокойно держала в капкане его хитрую душонку.

— И принеси мне десять мин серебра, остальное передашь человеку Рахмани. Мы сами разберемся.

— Высокая домина, лучше я тебе отдам все серебро и…

— Заткнись и прикажи копать. Живее. Ты забыл, что со мной нюхач? Или ты предпочитаешь, чтобы в овчарне покопались центавры?

Мираб повернулся к корзине и вмиг осел. Как серая болотная поганка, в которую вгоняешь иглу. Кеа весело помахала ему бараньей косточкой. Да, он совершенно упустил из виду, что нос нашей девушки практически невозможно обмануть.

Не прошло и полмеры песка, как эти же двое притащили тяжелый сверток, длиной примерно в семь локтей. Стряхнули с рогожи песок, затем я приказала развязать шнуровку. Мне необходимо было убедиться. Слишком давно я к нему не притрагивалась. Мои пальцы моментально ощутили разницу. Этот был старше, несколько жиже, но, пожалуй, мудрее, чем предыдущий, которым я пользовалась на Хибре. Да, мудрость — именно то слово, которое крутилось у меня на языке.

Эль-Хаджа постарел на десяток лет. Его напомаженная бороденка сморщилась гороховым стручком, тюрбан сбился набок, обнажив пятнистую лысину, а щеки обвисли, как у королевского мопса.

— Ты — старый баран. — Я оттащила его в сторону, чтобы рабы не видели, как чужая белокурая женщина выкручивает хозяину ухо. — Ты знаешь, чем рискуешь? Какого дьявола ты спрятал его в навозной куче? Даже самый тупой нюхач учуял бы его за сотню хибрских гязов… Или ты намеревался продать его?

— Домина, ты меня назвала самым тупым нюхачом? — невинно осведомилась Кеа.

Ромашка потел от любопытства. Он ничего не понимал в нашей задушевной беседе, но тюк, измазанный в бараньем дерьме, его весьма интересовал. Слуги покорно ждали за занавеской, не проявляя любопытства. Сказители-бахши, радуясь свободной песчинке, громко жевали хозяйский виноград. Табиб перебирал четки и громко молился, делая вид, что ничего не происходит.

— Твоих жен продали бы на рудник, а детям выбили бы на щеках клеймо вечного государственного раба… Ты знал это, жирный паук, но рискнул их здоровьем! — Я ткнула его пальцем в точку копо, и дурня согнуло в кашле. — Тебя бы не убили, тебя отвезли бы в застенок и там медленно бы жарили… пока ты не признался бы во всем. А ты признался бы очень скоро, баран! — Я незаметно ткнула его в другую точку на бедре. Его правая нога моментально отнялась.

Эль-Хаджа плюхнулся в пыль, как мешок с травой изень, и заплакал. Напоследок я выволокла почтенного мираба во двор и одарила камчой так, что ему пришлось удирать от меня на четвереньках.

— Твоя старшая жена издохла бы, таская камни. Твоих младших жен насиловали бы все, кому не лень, а потом продали бы в морской гарем, пиратам. Твоих детей… Кеа, сколько у него детей?

— Я чую четверых, домина. Кажется, есть еще взрослый сын, но он не здесь.

— Ты продал четверых детей, шакал!

— Высокая домина, прости… шайтан околдовал мой рассудок… Я решил, что раз тебя все равно убьют, семья Саади отберет у меня колодцы, что у меня оставалось, кроме него?..

— Я к тебе скоро вернусь, — пообещала я. — Скажи своим слугам, что ты продал их мне. Пусть несут поклажу и готовятся к драке. Не бойся, у тебя в доме я ночевать не намерена.

Мы снова выбрались на раскаленный песок. К становищу съезжались все новые гости. Тысячи тентов и палаток раскинулись вокруг оазиса.

— Кто он такой, этот Хаджа? Он твой должник?

— Когда-то я… — Я подумала и решила, что лекаря с Земли незачем посвящать в мою маленькую интрижку с бывшим командиром македонской армии. Я была коротко знакома с диадархом Леонидом. Он служил наместником в этих краях, затем его назначили сатрапом и отозвали в Афины. Я сделала так, чтобы диадарх Леонид благосклонно отнесся к торговому дому Миграна Саади. Это старший брат Рахмани, он заведует всеми деньгами их исфаханской семьи. Мигран Саади заплатил диадарху очень много, но покупка десять раз оправдала себя. Он получил в вечное пользование четыре ярлыка владельцев воды. Два из них, как было договорено, подарил моему покойному мужу…

— Так ты… ты хозяйка этих колодцев? — Толик схватился за голову. — Вот дела, но у тебя же целая империя! А что, если он выдаст тебя?

— Выдаст? Ха-ха, да он теперь рад отгонять бесов из моих тяжелых снов! Эль-Хаджа — порядочный подлец, но он знает, что случится с ним, если я умру, как и мой супруг. Тогда, по условиям договора, его ярлык перейдет к старшему брату Саади. А Мигран Саади может в любой момент вышвырнуть его и назначить сюда своего человека. Кроме Миграна, у Рахмани Саади есть еще братья, сестры и другие родственники на Хибре. Они всегда возьмут свое.

— Ах вот как… — Толик смешно потер переносицу.

— Прекрати много думать, наживешь лишние морщины, — сказала я. — У нас еще завтра целый день ожидания. Давай развлекаться.

И мы отправились туда, где визжали трубы, гудели таблы и звенели монеты. Я еще не догадывалась, какие развлечения нас ждут.

— А эти… его слуги?

— Это уже не его, а мои рабы. Они будут нас охранять.

— Зачем нам этот ковер? Это же ковер, да?

— Мы на нем полетим. Если придется удирать. Лекарь, ты надоедлив.

— Полетим? Стой, погоди! — Толик Ромашка стал пунцовым, вдобавок принялся заикаться. Я всерьез разволновалась, не перегрел ли он мозги. — Так этот ковер летает? А как же… Черт, черт! Так в нем тоже формула Дыма? Но ты вроде говорила, что над Шелковым путем…

— Летать запрещено, все верно! Особенно на хорезмских коврах. Летающие ковры вообще запрещены законами империи уже девяносто лет. С их помощью слишком легко проникать в верхние окна охраняемых гебойд. Однако находятся ловкачи…

— Кто за большие деньги забирается в гнезда птицы Рух, — подхватил нюхач. — Там они собирают пух птенцов, из них лучшие слепые мастерицы прядут шерсть и ткут ковры… А разве у вас на Земле не водятся птицы Рух? Вот, удивительно, правда, домина?

— Удивительно, — согласилась я. — Их Земля — вообще очень странная планета.

13 Ласкающий мираж

Ловец Тьмы следил за тучей саранчи. Туча извивалась, точно исполинский жирный червяк пересекал небо. В этот период года с Южного материка приносило много саранчи. Ее выталкивали грозовые фронты, вечно клубившиеся над экватором. Там, далеко на юге, полыхали молнии, суховей приносил эхо громовых раскатов. За перешейком, за поясом жарких пустынь, бушевал сезон дождей. Еще месяц, и стена клокочущей воды достигнет изголодавшихся джунглей. Дожди принесут жизнь и… болезни.

— Пять зорь назад на перешейке видели Ласкающий мираж, — предупредил циклоп. — Он тащил в своем коконе человек сорок…

— Мы будем осторожны. — Ловец Тьмы огляделся.

Границу джунглей словно срезало бритвой. Никаких приветливых пляжей, ароматных кокосов, добродушных обезьян и уютных гамаков. В лицо тугим сжатым кулаком бил раскаленный ветер. Песчинки залетали в глаза, путались в волосах и оседали на теле под одеждой. Ослепительно-белый свет разливался впереди, мешая понять, где застывшая вода, а где — ползущие барханы.

Вместо кобальтовой пучины океана перед путешественниками расстилалась бесконечная пустыня, красный песок перемежался мелкими белесыми озерцами. Вода в озерах просолилась настолько, что все дно покрывали извилистые колючие фигуры. Застывшие водоросли, ракушки и прочие морские обитатели давным-давно обросли сверкающими кристаллами и застряли на века в своем мрачном великолепии.

Судя по кружению птиц, устье Леопардовой реки находилось в сотне гязов к востоку. Казалось, совсем недавно ловец шагнул с утеса в бездну Янтарного канала, чтобы вынырнуть на Земле. И Женщина-гроза прыгнула с ним, рука в руке…

Рахмани вздохнул, отгоняя видение. Это произошло совсем недавно и недалеко отсюда. Но, к сожалению, тот канал не годился для Поликрита. Чтобы отправить фессалийца на родину, требовалось распечатать другой канал… Саади чуял эту темную воду, так же как Красные волчицы издалека обнаруживают нечисть. Темная вода находилась под слоем песка, как раз в той стороне, откуда приплыл израненный циклоп.

— Смотрите, вон там. — Острые глаза черноногого видели уже то, что другим казалось легким облачком. — Это он, Ласкающий… но он бороздит пески южнее, его притягивают дожди. Можно идти, этот не опасен.

— Не опасен, потому что сыт, — пробурчала старая волчица, кутаясь в накидку.

— Дом Саади, я встречал миражи в Соленых скалах Хибра, слышал о видениях в краях Вечной Тьмы, но чем страшны эти? — спросил Кой-Кой.

— Просто следите внимательно. — Ловец взял Юлю за руку, указал девушке верное направление. До этого она беспомощно крутила головой. — Ласкающие миражи делают человека счастливым. Они не проходят мимо, они захватывают кусок реальности и уносят в край грез. Я слышал, случалось так, что мираж рассыпался над глубоким океаном во время шторма. И все, кого он тащил в своем чреве, немедленно погибали.

— Ты даже не заметишь, если Ласкающий подхватит тебя, — усмехнулась Мать-волчица. — А я слышала, что один мираж унес сиамских детей на юг, до великого птичьего озера Нгама. Мираж там рассыпался, а дети вернулись домой спустя пять лет…

Искра над грядой красного песка превратилась в дрожащий лепесток, затем в легкий воздушный парус. Парус надулся и вдруг разом придвинулся. Стало очевидно, что мираж скользит над поверхностью пустыни с гигантской скоростью, не задевая земли, не вызывая какого-либо шума. Сияющий кокон цвета липового меда вытянулся на сотню локтей вверх и в стороны, он походил теперь на каплю масла, вобравшую в себя кусок мира иного, влажного и сумрачного. Внутри миража, словно в вогнутом зеркале, перемещались фигуры, люди в красных чалмах, слоны в золотых попонах, высокие хижины из тростника, украшенные лентами…

— Разве это жертвы? — усомнился перевертыш. — Разве это не воздушные картины, каких полно в плавнях Леванта, на моей родине?

— Мои предки пришли сюда в авангарде армии Искандера. Они назвали этот вид миражей Ласкающими убийцами. — Циклоп тревожно вглядывался в горизонт, готовый в любой миг рвануть назад, под защиту леса. — Ласкающий мираж ворует целые деревни, ворует караваны, в которых нет сильного вуду, ворует корабли и баржи. Он подкрадывается ночью, он может перенести несчастных на тысячи гязов и бросить их в омут или в жерло вулкана. Вуду могут разрушить миражи, но не могут подкупить их. Миражи неподкупны и безмозглы, как дождевые тучи…

Украденная деревня уплыла в сердце пустыни, точно невесомый драккар гиперборейцев. Экспедиция осторожно двинулась по его следу. Исполинский Южный материк постепенно отдалялся от страны Вед. Мелкие лужицы сменялись более крупными, они соединялись между собой протоками, отбирая у песка все больше места, пока, наконец, не сливались в единый канал. Широкая, не меньше двухсот метров, полоса маслянисто-серой воды лениво плескала в мертвый песчаный пляж. За каналом снова поднимались песчаные дюны. Там начинался перешеек длиной в день пути, соединявший два материка. Небо цвета начищенной алюминиевой кастрюли лупило по темечку. В пылающей высоте кружили грифы. Красный песок под ногами лишь казался безжизненным. Множество мелких необычных следов встречалось на пологом берегу канала. Из овальных и круглых норок выглядывали бусинки черных глаз. Верткие ящерицы ныряли среди шаров перекати-поля.

Рахмани спрашивал Пресветлого Ормазду, не совершает ли он ошибки. Вдруг тяжесть окажется слишком непомерной для юной ведьмы? Не получится ли так, что он, сам уничтоживший столько зловредных колдунов, подтолкнет эту девочку к гибели?

Но Премудрый Ормазда не отвечал.

Рахмани поглядел направо, затем налево. Справа буйный лес шевелил ветвями и лианами, словно не решаясь преступить границу мертвой земли. Южнее стелились дюны, но циклоп сказал, что песочные волны не бесконечны. Дальше к югу, после заброшенной латинской фактории, дюны уступали место ровной ряби и карликовым колючим лесам…

Слева торчала каменная баба. Лицо ее стерли ветра, остались только широкая грудь и четыре массивные руки, сложенные на животе. Со стороны спины у монумента имелся хвост. Правда, он глубоко увяз в песке. В сторонке от бабы торчали цоколи с обломками колонн. Они уводили вдаль, прямо в застывшую воду ближайшего озерка, погружались все глубже и глубже, пока над ними окончательно не смыкался горячий раствор.

— Их ставили когда-то морские центавры, — Саади негромко объяснил для Юльки. — Марта говорила, что их тут много. Но бродить среди них опасно, там могут оказаться скрытые ямы, остатки катакомб. Мы пойдем за черноногим след в след, переплывем канал на плоту и пойдем по перешейку, вон туда, к первой Песчаной крепости.

Столкнули в воду легкий плот. Понадобилось всего четыре ствола, чтобы выдержать всю компанию. Мужчины поочередно отталкивались шестами, красные дюны наплывали рывками. Мать-волчица невозмутимо жевала бетель и точила кривой нож. От монотонного скребущего звука у Юльки мурашки бежали по коже. Когда уперлись в берег, Рахмани приметил еще одну стаю саранчи. Затем стая заволновалась и рассыпалась.

— Мираж, обычный мираж, — сказал черноногий. — Будем молиться, чтобы не встретить Ласкающих… Главное — добраться до моей баржи, там укроемся.

Девочка Юля изо всех сил вглядывалась в пронзительную даль, но не видела ничего, кроме мерного колыхания песка. Стоять на одном месте становилось невозможно, пятки медленно поджаривались. Поэтому она даже обрадовалась, когда черноногий решительно зашагал, огибая низкие колючие кусты. С приближением человека кусты начали прятаться в песок. Они съеживались и зарывались в норы, как морские крабы. Когда экспедиция перевалила через бархан, стал виден следующий канал, в два раза шире первого. Очень скоро циклоп ткнул забинтованной рукой в то место, где его, обессиленного, подобрали люди южного раджпура.

Из мутной горькой воды тянулся широкий след. Здесь черноногий купец полз и здесь, недалеко от берега, обессилел. Капли крови еще сохранились на соленой корке вдоль берега.

— Он даже не помнит сам, как доплыл, — перевел слова циклопа Рахмани. — Он бросился в воду вон там, у Кладбища рыб.

— Где крепость? Где Кладбище рыб?

— Смотри под ноги, — посоветовал Саади. — Здесь можно сжечь глаза. И как только платок на голове высохнет, говори мне.

Труднее всего приходилось центавру. Огромная масса вдавливала его узкие копыта в песок. Гиппарх обладал невероятной выносливостью, но взмок быстрее всех. Отряд медленно продвигался вдоль пологого берега канала. Колючие кусты прятались и снова появлялись за спиной. Дважды издалека видели громадного скорпиона. Он промчался от каменной бабы до брошенного склепа, задрав к небу хвост. Канал расширялся, но масса горькой воды не принесла прохлады. Кроме того, начался затяжной подъем. Когда у Юльки в глазах запрыгали черные мушки, а горло пересохло, как наждак, центавр проявил любезность и взял ее на спину. Одноглазая волчица неутомимо семенила за мужчинами. Кажется, она что-то напевала на ходу.

Циклоп внезапно резко остановился, указывая на непонятный след в песке. Как будто параллельным курсом, в полуметре друг от друга, проползли две сороконожки.

— Сколопендра. Неприятный хищник.

— Скорпионы сейчас вялые, зато эту дрянь лучше не злить, — заключила старая волчица. — Один укус — и кровь станет камнем.

Молодой горячий суховей резал пылью глаза. Рахмани умел различать ветра. Этот ветер был еще неопытным подростком, он не влек за собой коварные барханы, не засыпал до крыш хижины бедуинов, не душил колодцы. Зато он отличался назойливостью, оседал под седлом, мучая животных, скрипел на зубах и заставлял детей тереть воспаленные глаза.

С высоты пропахшей потом холки Юля тотчас увидела Песчаную крепость. Крепость засыпало наполовину. С наветренной стороны узкие окна, зашитые частой затейливой решеткой, насчитывали пять уровней. С другой стороны на покосившиеся стены и башни можно было взобраться пешком. Стена развалилась в нескольких местах, но статуи двух божеств пустыни ветер не одолел. На левом пилоне ворот восседал птицеголовый бог, на правом — пес с человеческим торсом.

— Закрой глаза и выброси мысли. — Рахмани подал юной волчице бурдюк с водой. — Представь мир, как чашу с розовым вареньем. А теперь представь, как по варенью ползают навозные мухи. Это уршады. Посмотри внимательно, нет ли их в крепости.

— Она слишком старается, дом Саади, — вполголоса заключил Кой-Кой.

— Их там нет. — Юлька встряхнулась, как от глубокого сна. — Там есть кто-то живой… я научилась замечать живых. Они там, глубоко под камнями. Но они не такие, как обезьяны. И не такие, как люди, как коровы…

— Змеи, — облегченно кивнул ловец. — Или песочные лисицы. Это хорошо. Мы войдем в крепость, не хотелось бы оставлять врага за спиной. Мудрейший Аша-Вашихта, защити и помилуй нас!

— Песчаную крепость лучше обойти стороной, — мысленно транслировала Юльке Мать-волчица. — Там водятся гадкие твари, которых не всегда успеваешь убить. Очень гадкие…

Рахмани сцепил ладони, призывая уснувшего брата. Заспавшийся брат-огонь отозвался легким покалыванием в пальцах. Нежной щетиной уколы пробежались по предплечьям, проникли в позвоночник, привычно сжали сердце. Брат-огонь распрямлял плечи, напоминая о своей убийственной силе.

— Зачем вам туда? — заволновался черноногий. — Никто не ходит в заброшенные крепости, это слишком опасно. Сколопендр раздражает стук шагов. И змеям тоже не нравится, когда люди трясут землю. Не ходите! Моя фактория… нам осталось пересечь еще два канала… там мои баржи!

— Такой большой и такой нытик, — поморщилась девушка. — Кажется, он не думает о несчастных, которые погибли. Он трясется только о своих бабках!

Кой-Кой и Саади хором рассмеялись.

— Подожди нас тут, любезный друг, — обратился ловец к циклопу. — У нас в крепости есть небольшое дельце. Юлия, у тебя высохла голова? Давай польем еще раз.

— Нет, нет, я не останусь тут один. — Циклоп сунул забинтованные руки под мышки, словно ему вдруг стало холодно.

— А я подожду здесь. — Казалось, Мать-волчица не проявила ни малейшего интереса к планам Рахмани.

Под присмотром песьеголового божества путники проникли в наружную галерею. Рахмани посещал похожую крепость, но та находилась на западной стороне перешейка и сохранилась гораздо лучше. В той крепости, под присмотром бога-сокола, даже ночевали иногда берберы, естественно, если имелся у них крепкий колдун или надежные собаки особой породы, которые умели заранее предупреждать о Ласкающих миражах. В эту Песчаную крепость ловец попал впервые. Впрочем, тело Великой степи очень велико, и жизни человека не хватит, чтобы ощупать все ее изгибы!

— Нам туда. — Саади уверенно указал в глубокую тень, образованную склонившейся башней.

Под башней шаги зазвенели. Красный зернистый песок уступил место широким мраморным плитам. Бог-сокол равнодушно глядел сверху, из узких бойниц. Бог-пес хищно щерился ему из ниш противоположной стены. Ряды скарабеев застыли на ажурных пилонах внутреннего двора. Четыре открытых саркофага зияли по сторонам от пустой чаши фонтана. В них, вместо украденных покойников, грелись ящерицы. Песок лежал на каменных плитах нежно-розовым слоем, ни один человеческий след не тревожил его естественных узоров. Крепость давно не навещали люди.

— Куда вы идете? Это очень опасно… — циклоп бубнил в спину, но не отставал.

Через узкий проход ловец вывел отряд в следующий внутренний дворик. Между высоких стен эхо шагов металось, как лисица в капкане. Под песком угадывались квадратные плиты.

— Надо поднять, — Рахмани указал на угловой квадратный сегмент, чудом сохранившийся кусок покрытия в изломанном дворе.

Поликрит навалился первый, захрипел, напружинив мышцы. Он так напрягся, что копыта со скрипом стали разъезжаться по гладкому мрамору. Рахмани и черноногий пришли на помощь, зато Кой-Кой, к удивлению Юльки, остался с ней. Удивление ее быстро прошло, когда из образовавшегося лаза стрелой выпрыгнуло чудище с загнутым шипастым хвостом. Чудище задрало заднюю часть тела и угрожающе зашипело.

Циклоп отскочил в сторону, схватился за тесак. Центавр сорвал с бока копье. Рахмани поднял руки. Но «глаз пустоты» действовал быстрее всех. Один взмах, второй… и скорпион разлетелся на куски. Юлька не уловила момент, когда перевертыш спрятал клинки в рукава.

— Хорошая работа, — похвалил Поликрит, тыкая копьем в мертвого хозяина крепости. Клешни гигантского насекомого еще шевелились.

— А как тебе моя работа? — Рахмани указал в яму.

Мраморная плита встала на дыбы. Песок устремился в пролом коварными струйками, но у него не хватало сил быстро засыпать пустоту. Отворились внутренности колодца, кем-то небрежно прикрытого. Вдоль стены вниз спускались неровные ступени. На глубине примерно в сорок локтей чернела вода. Не горькая желеобразная дрянь, в которой едва не потерял кожу циклоп, которая заполняла своим ядовитым дыханием сотни каналов Южного материка, а та самая, темная, непроглядная, как ночь, и зовущая, как жаркая любовница…

Вода Янтарного канала.

— Благодарю тебя за все, дом Саади. — Центавр вскинул кулак в фессалийском приветствии. — Тебя тоже благодарю за все, почтенный друг Кой-Кой. Мы не станем братьями, поскольку центавры не ищут родства с двуногими людьми. Но я горжусь, что нам довелось стоять плечом к плечу.

— Спасибо и тебе, гиппарх. По моим расчетам, ты вынырнешь на полторы тысячи стадиев севернее твоей родины, где-то в реке Дунай, — озабоченно произнес Рахмани. — Береги Камни пути. Ты выручишь за них состояние. Не пытайся нырнуть обратно, что бы тебя там ни ждало. Этот канал очень старый. Он пропустит тебя в одну сторону, и я его запечатаю. Чтобы никто не застрял между мирами.

— Вам обоим известно, как меня найти, — величественно произнес командир фессалийской конницы. — Прощай и ты, Красная волчица. Пусть владыка Зевс защищает тебя.

Юля снова поняла без перевода. Центавр проверил крепление мешков, поудобнее перехватил оружие и скрылся в глубине колодца. Немного позже донесся одинокий всплеск. Черноногий неистово молился своим богам. Кажется, он решил, что угодил в компанию демонов.

— Закроем. — Дом Саади первый навалился на мраморную плиту. — Юлия, теперь ты ведешь нас. Пусть тревоги оставят тебя, не оборачивайся, смотри вперед.

— Куда же мне вести вас?

— Туда, где уршад.

Рахмани произнес последнюю фразу и сразу вспомнил совсем другую дорогу. На ней тоже нельзя было оборачиваться.

Двадцать лет назад он прошел в Проклятый город Сварга по дороге Висельников.

14 Дорога висельников

…Мельницу юный воин разглядел почти сразу. Мельница оказалась водяной, только огромное колесо вращалось не под ногами, а на безумной высоте от земли. Оно словно висело, прибитое к лазури невидимыми гвоздями. Тем не менее, это не мешало лопаткам колеса черпать воду в реке, изливавшейся тоже прямо с блеклого неба. Так показалось Рахмани в первый момент.

Пройдя еще шагов двадцать в гору, утопая по колено в пепле, воин оглянулся. Верный Кой-Кой послушно брел по следу, прикрывая спину. У Рахмани что-то случилось со зрением. Позади он оставил неширокую полосу серого пляжа и ленивое колыхание смердящих жирных волн. Позади он оставил щедрое тепло Короны и пристальные взгляды Властелинов, стерегущих границу Гиперборея.

Ледовый океан исчез. То есть, вполне возможно, что он находился где-то поблизости. Порой Саади казалось, что сквозь вонь пожарища прорывается чистое дыхание воды, но зрение упорно диктовало иные реалии.

Бесконечная, тоскливая пустыня до горизонта. Пепельные барханы, пепельные ручьи и овраги. Черепа и обглоданные скелеты в оврагах, тусклый свет Короны, застрявшей между горных кряжей, клекот хищных птиц в вышине.

Рахмани дважды скороговоркой прочел формулу, отгоняющую миражи, но невинное волшебство не помогло.

— Это бесполезно, дом Саади, — подтвердил перевертыш. — Твой путь теперь — только вперед. То, что мы видим позади, — случится через десять тысяч лет. Или случилось тысячу лет назад. Океан отступит, на сотни гязов пустыню заселят ядовитые гады. Таков Гиперборей, он прячется от любопытных между завтра и вчера.

— Расскажи мне… — Огнепоклонник почти добрался до гребня из блестящей вулканической породы. — Ты же был здесь… Что нас ждет впереди?

— Всякий раз тут было иначе, — уклончиво отвечал перевертыш. — Но мельницу я видел. Взгляни, дом Саади, на чем она стоит.

Мельница держалась на перевернутой крыше, собранной из прекрасной желтой черепицы, а точнее — на узкой печной трубе. Печная труба упиралась в один из застывших лавовых пузырей, что еще больше усиливало нереальность происходящего. Выше черепичной крыши тянулись к унылому небу три этажа, с балкончиками, цветущим вьюном и блестящими дождевыми стоками. Еще выше к небу протягивал толстые ноги гранитный фундамент и с противным скрипом вращалось колесо. Ко всему прочему, где-то в небесах болтались клети с зерном, амбары, различные пристройки и лесенки.

Чтобы обеспечить мельницу работой, узкой речке пришлось встать на дыбы и уверенно потечь… в небо. Приглядевшись, Рахмани даже рассмотрел в прозрачных струях сумасшедшего водопада мелких рыбешек. Вся конструкция потрескивала, постанывала, сквозь щели в широких воротах можно было увидеть мощные приводы и кожаные лебедки.

— Каким образом столь тяжелая постройка держится на одной тонкой трубе и даже не раскачивается? А река? Кой-Кой, нам отводят глаза, вода не может падать вверх. Тому, кто это сделал, приходится, наверное, тратить уйму магических сил на борьбу с твердью?

— Город стал другим… — Вместо ответа перевертыш указал куда-то вниз.

Рахмани с трудом оторвал взгляд от вертикальной реки. Оказалось, что скромная со стороны берега горка в двух шагах от него превращалась в глубокий обрыв. Путники забрались на самый край чудовищного кратера. Проклятый город Сварга улыбался им снизу сотней беззубых улыбок. Конечно же, за улыбки Саади принял опрокинутые оконные и дверные проемы. Похоже, внизу дома, как и мельница, стояли на крышах. Или лежали. Или медленно кружили.

В кратер вели две дороги. Одна — аккуратная, чисто выметенная, из желтого камня, спускалась змейкой, терялась среди переулков, чтобы снова вынырнуть у далекого фонтана. Складывалось ощущение, что бледная Корона светит только над этой, приветливой, кукольной дорогой. Края гигантского кратера скрывали влажные клубы мороси. Диковинные, точно вывернутые наизнанку строения города то скрывались в полном мраке, то выплывали, подсвеченные неистовым багровым огнем. Рахмани видел внизу обломки багдадских крепостей и остроугольные здания со шпилями, похожие на соборы генуэзцев. На высоком холме, под немыслимым углом к другим постройкам, торчал маяк. Свет от его линз обшаривал тусклые окрестности. Иногда в пучок света попадали облака… только это были вовсе не облака, а живые существа, вроде летучих гусениц торгутов, с корзинами и вооруженными всадниками на спинах. Громадные воздушные киты неспешно патрулировали над самыми крышами.

— Видишь, не одни мы собираемся охотиться на Трехбородых, — усмехнулся Кой-Кой. — Ну что, спускаемся по плохой дороге?

Плохая дорога… напоминала скорее звериную тропу. Она опасно прижималась к обрыву, затем стремительно обрушивалась вниз, и возле каждого ее крутого поворота в расщелинах белели кости. Однако самое неприятное начиналось внизу, перед громадной перекошенной аркой, намекающей, должно быть, на городские ворота. Там тропа становилась сырой, непроезжей, вдоль обочин тянулись камни и колючие кустарники, а через каждые двадцать шагов…

Рахмани невольно вздрогнул.

— Что там, Кой-Кой? Вдоль дороги дыбы и виселицы? Мы можем спуститься как-нибудь иначе?

— Не только виселицы, дом Саади. Город так шутит с каждым гостем. Впрочем, ты можешь рискнуть и спуститься по светлой дороге…

— Ну, уж нет. — Воин не сомневался, что Властелин пепла выполняет свои посулы.

Он покрепче ухватил мешок с содержимым, о котором предпочел бы не думать, и зашагал вниз. Не думать он не мог. Потому что они шевелились там, в мешке. Они, которых юный воин предпочитал вслух не называть…

— Постой, дом Саади. Мы должны связаться крепкой веревкой.

— Но… тропа достаточно ровная. До первого обрыва еще далеко.

— Не ты нанял меня, дом Саади, а Слепые старцы. Делай то, что я говорю, иначе мы погибнем. Мы можем идти рядом, но если тебе покажется, будто ты гуляешь в розовом саду, только я смогу вытащить тебя из ледяной расщелины.

Рахмани не стал спорить. Довольно долго он спускался первый, пока тропа не стала крута настолько, что пришлось карабкаться с уступа на уступ. Ни один звук не достигал ушей, кроме плеска реки, текущей в небо, и далеких звонких ударов.

— Ты слышишь этот стук, Кой-Кой? Или это только мне мерещится?

— Мне неведомо, что слышишь и видишь ты, дом Саади. Здесь у каждого свои сны. Мне говорили, что это кует оружие Сварг…

— Кажется, это главный бес русов?

Рахмани не мог понять, что происходит. Впервые в жизни он задыхался. Здоровый, закаленный воин, едва разменявший девятнадцатую весну, хватал ртом воздух… спускаясь с горы.

— Кто может знать точно, какие боги покинули русов и осели в Гиперборее? — Перевертыш плюхнулся на торчащий из земли корень. — Дом Саади, давай отдохнем. Кажется, мы внизу. Только не оборачивайся назад, прошу тебя.

Некоторое время они лежали рядом на остывшей вулканической пленке и дышали, как загнанные лошади. За их спиной поднималась почти отвесная стена, без единого намека на пройденную тропу. Впереди — вся в лужах и колдобинах, уставленная орудиями пыток, дорога, ведущая под кривую арку.

Слева на ближайшей виселице болталось существо, весьма похожее на человека. Но не человек. Его трехсуставчатые ноги тряслись в пыточных колодках, пальцы с когтями скребли землю. Веревка глубоко врезалась в шею, но висельника это, похоже, не слишком заботило. Он отрастил себе на правом плече еще одну голову, изящную и миниатюрную, правда, всего с одним глазом. Нежно-розовая кожа на темечке новой головы еще не успела зарасти, в отверстии пузырилась кровь. Тело следующего бедолаги походило на живую карту мира, по его синей коже непрерывно перемещались линии и окружности, а конечности были намертво прибиты к кресту.

Чуть дальше, на виселицах, головами вниз висели две синие женщины. Они непринужденно ворковали, подметая грязными космами дорогу. Завидев путешественников, женщины хором захихикали, обнажив клыки. К их смеху присоединился персонаж на следующей виселице. Коротконогий карлик давно освободился от петли, он сидел на перекладине и обгладывал какую-то птицу, даже не потрудившись ее очистить от перьев. Дальше, на дыбе, корчилась совсем молоденькая девушка, из северных циклопов. Несмотря на то, что ее ноги и руки были крепко схвачены веревками, девушка заливисто засмеялась и показала Рахмани обрубок языка.

— Кой-Кой, что здесь такое? Они балаганщики? Они же все живы!

— В городе Сварга никогда точно неизвестно, где кончается жизнь и начинается не-жизнь, — напустил тумана перевертыш. — Однако не приближайся к ним.

Рахмани прошептал три самые сильные молитвы, его речь была встречена взрывом хохота. Он шел по жуткой галерее, готовясь в каждый миг призвать брата-огня, и решал для себя важную задачу — можно ли случайно убить одного из уродцев, если они уже и так мертвые? Во всяком случае, одноногий висельник, с торчащим в груди колом, довольно метко плюнул в Саади обрубком своего языка. Будущий ловец Тьмы отшатнулся, сражаясь с тошнотой. То, что вначале походило на лоснящийся кусок багрового мяса, в дорожной пыли мигом обернулось противной сороконожкой, длиной с ладонь.

— Ха! — Перевертыш разрубил сороконожку дважды, сразу двумя кривыми мечами. — Что, молодой дом Саади? Разве ты никогда не слышал о ведьмаках из Гленнфиорда? Скажу тебе, они вытворяют вещи пострашнее, чем превратить язык в ядовитое насекомое!

Саади только покачал головой. Много позже, став убийцей ведьм на службе у Папы, он вспомнит этот случай. Вспомнит и посмеется над тем, каким неопытным юнцом явился в Проклятый город…

Напротив пустой дыбы на крюке висела круглая клетка, вся утыканная кольями, направленными внутрь. Там рыдали два создания, издалека похожие на помесь жабы с человеком. На значительном удалении от клетки стояла плоская чашка с тухлым мясом, над которым роились мухи. Время от времени одна из женщин-жаб выстреливала липким языком на расстояние в пять локтей, подхватывала гнилые лохмотья и отправляла в безразмерный рот.

Рахмани старался никого не замечать. На всякий случай мысленно проверил, не забыл ли указания Слепых старцев. Учитель предупреждал: одна ошибка — и Проклятый город не выпустит обратно. Будешь вечно бродить по его вывернутым улицам, даже после смерти. И единственным способом выбраться тогда станет… напасть на свежего путника.

Главное — не оборачиваться. Обернувшись, можно забыть, зачем пришел.

— Дом Саади, берегись! — Перевертыш взвился в воздух, моментально распадаясь на десяток огненных вихрей, по которым так тяжело попасть из арбалета, — излюбленный прием «глаз пустоты».

Юный парс хотел спросить, что случилось, но его горло уже обвила удавка.

15 Ромашка идет ва-банк

— Домина, я чую нюхача.

— Только этого нам не хватало! — Я мысленно занялась игрой в чет-нечет. Если Кеа не ошиблась, а Кеа никогда еще не ошибалась, то нюхачи непременно захотят пообщаться. Или хозяева нюхачей. Иначе не бывает, так гласит неписаный кодекс дорог, его соблюдают равно на всех трех твердях. Если нюхачи почуяли друг друга, даже самый свирепый хозяин не смеет им отказывать во встрече. Даже война не может служить препятствием. Другое дело, если нюхачи давно знакомы и им нечего сказать друг другу. Кстати, если на то пошло, жирные ленивые груши и не нуждаются в болтовне, они прекрасно общаются на огромных расстояниях, играя на запахах собственного тела. Человеку с обычным обонянием никогда в жизни не догадаться, что его нюхач не спит, а треплется с собратом, находящимся за тремя стенами, в стане врага.

Поэтому умные правители не мешают уроженцам Плавучих островов. А если они вдруг пожелают спариться, это вообще великое счастье и удача! Даже очень богатые архонты не откажутся от малютки, за которого платят золотом по двойному весу…

— С кем нюхач? — спросила я как можно более равнодушно.

Тут Кеа меня озадачила.

— Нюхач спит, — угрюмо сообщила она. — Это мужчина, намного старше меня. В его крови слишком много рома. Ручаюсь, что его подпоили. Могу сказать одно: нюхача несут женщина и много мужчин. И они приближаются, домина.

— Они маги? Ведьмаки? Обычные или с крыльями?

— Женщина — странная… — Кеа задумалась. — Мужчины тоже. Носят в себе зверей.

— Как это? — Мне стало нехорошо. Мне всегда становится нехорошо, если я что-то не могу объяснить.

— Оборотни, но не кровопийцы. Не мертвяки, живые. Они носят в себе зверя, но не выпускают его. Никогда не видела такого, домина. А ты?

— Я много чего не видела…

Мне припомнились давние разговоры с Рахмани. Очень давние разговоры. Когда-то в юности он спас меня из плена. Он тогда впервые охотился за живым Камнем пути и нанял себе в помощники дружину норманов. Мне смутно припоминались эти волосатые гогочующие чудовища. Кажется, они умели хранить в себе волков? Или я перепутала?..

— Ты хочешь говорить с нюхачом? — в лоб спросила я.

Кеа выплюнула три финиковые косточки, прежде чем соизволила ответить.

— Если это враги, я предупрежу тебя, домина.

— Если ты меня не предупредишь…

— Я знаю, ты меня зарежешь.

— Как замечательно, что мы понимаем друг друга, — сказала я и отправилась в сторону игорных домов.

На этом становище, у поворота на Агру, даже в сезон дождей собирается до тысячи путников и торгашей всех мастей. Так сложилось, что многие поджидают своих или перепродают товар прямо тут, у поворота на Агру, или становятся в очередь к имперскому Янтарному каналу. Сегодня с утра мы имели все шансы затеряться в громадной толпе. В саму Александрию праздным гулякам попасть почти невозможно, надо получить особый ярлык. А сам канал в этой Александрии, по слухам, пропускает очень медленно. Его единственное достоинство неоспоримо — канал выплевывает тебя на Хибр, в пределы славного торгового города Ашшура. То есть прямо в лапы султаната! Естественно, нам втроем не следовало и на тысячу шагов приближаться к пруду, который сторожили лучшие псы империи. Нам не стоило даже пытаться.

Именно поэтому я ждала гусениц из страны Бамбука.

Официально греки в состоянии войны лишь с Горным Хибром, но на деле в поединок втянута половина мелких и крупных монархов обеих твердей. Шпионы и слухачи обеих сторон пасут почти все крупные каналы. Невозможно заморозить торговлю, даже в период самой яростной войны, но очень легко обвинить честного купца в контрабанде оружия…

После второго гонга сотни повозок ринулись к колодцам оазиса, в надежде переждать жаркий день. Нас с Анатолием это вполне устраивало. За пару медяков мы выторговали место под тентом, где мальчишка, сын слепого Парнаджа, взялся стеречь наши вещи. Мальчик меня не узнал, но я неплохо ладила с его отцом. Парнадж держал тут лавку и ночлежный дом много лет и пользовался доверием. Я шепнула мальчику пару слов, после чего могла быть спокойна за поклажу. Двое рабов остались охранять ковер. Слепой Парандж грел косточки снаружи, он улыбнулся, когда мы прошли мимо. От таких ловкачей скрываться бесполезно. Поэтому я громко представилась повитухой из Бомбея и спросила на македонском, где можно напиться. Парандж мигом все понял, он дал нам мальчика в провожатые, заодно объяснил, где какие развлечения можно купить, и обещал накормить обедом спустя меру песка. Когда подойдут еще два торговых каравана из Бхубанешвара…

— Слушай, домина, вокруг нашей эээ… подстилки спят такие воровские рожи, — зашептал мне лекарь, когда мы выбрались из-под тента. — А мы там бросили оружие и одежду…

— Мы не бросили, а заплатили деньги за хранение. У Паранджа, конечно, нет нюхача, но у него есть несколько превосходных летучих собак с подрезанными крыльями. Их ослепляют новорожденными и тренируют нюх. Такая псина найдет твой платок в трех днях пути отсюда. Вора отвезут в крепость и кинут в яму с нечистотами. Поверь мне, никто из постояльцев Паранджа не ворует.

Мы отстояли очередь к колодцу, чтобы умыться и наполнить бурдюки. Ромашка следовал моим приказам, изображая послушного слугу, но любопытство его постоянно выдавало. Он крутил головой, как молодой семихвост, охал и цокал языком при виде самых обычных вещей. Он перестал мыться, когда к желобу пришла колонна прокаженных.

— Они тебя не тронут, — засмеялся мальчик Паранджа. — Они будут пить последними, даже после верблюдов.

Так и произошло. Связанные веревкой с бубенцами, понурые фигуры в капюшонах покорно ждали, пока напоят скотину. Затем своими изувеченными клешнями набрали воды и, позвякивая, пошли дальше. Естественно, никто и близко не подпускал их к палаткам.

— Восемнадцать человек, — заохал лекарь. — Куда же они пойдут, если их не пускают даже в тень? Они погибнут на солнце!

— Они не погибнут. Они идут к Ганге, в священный город Бенарес. Там на берегу есть колодец, в котором пятьсот лет назад купался Просвещенный. С тех пор все больные кожей стремятся омыться в колодце.

— Далеко им идти?

— Двадцать дней. Или тридцать. Если успеют до сезона дождей.

— И как колодец… помогает? — не слишком доверчиво осведомился лекарь.

— Помогает то, во что веришь. Во что ты веришь, Анатолий?

Он погрузился в себя не хуже ришекешского йога, но так и не ответил. Спустя меру песка он снова дергал меня за рукав, прямо как ребенок.

— Это и есть гусеницы?

— А, это шерстистые, мелкие! На них ездят желтошапочники, торгуты. На такой гусенице едва перевалишь хребет Сихоте!

— Ничего себе мелкие! — Он завороженно следил, как, цепляя лохматыми лапками песок, тяжелогруженные гусеницы уползали на север. Караван торгутов свернул с главного пути в сторону Гималаев. Им предстоял нелегкий путь вдоль предгорий, на восток, затем два Янтарных канала, пока удастся вынырнуть в родном Каракоруме. Если бы погонщики были из родового дербета ламы Урлука, я бы плюнула на скрытность и пошла здороваться. Высокий лама Урлук воспитывал меня в детстве, в его родном становище я нашла первого уршада. Но окантовка кафтанов и желтых шапок говорила обратное. Эти торговцы и всадники, скорее всего, были нукерами Синей Орды.

Ромашка, тем временем, надолго прилип к ограде, там, где стравливали боевых кабанов.

— Хорошо, пойдем, поставим пару драхм. — Я рассудила, что лишние знания наших обычаев мальчику не помешают.

Зря мы туда пошли. Очень зря.

Лучших, широкогрудых и поджарых, кабанов, как всегда, привезли меднолицые горцы из Катманду. Они поили своих зверюг забродившей сомой, надевали им на клыки стальные лезвия с запрещенным трехграным сечением и использовали магию. Магия на Шелковом пути под запретом, но ее слабый аромат повсюду. Невозможно запретить дышать.

В шатер набились зрители. Узкобородые ассирийцы, сигхи в шелковых чалмах, говорливые черкесы в бурках, лысые йоги из Махтуры, меднолицые тибетские ламы, тощие цыгане с колокольчиками и еще масса людей, чью национальность я бы не взялась определить. На местах для чистой публики расположились пузатые генуэзцы в бархатных беретах, венецианский дож со свитой, знатные кудрявые греки в тогах и увешанный золотом гарем какого-то южного магараджи.

— С ума сойти, у них даже в ноздрях золото, — бормотал Ромашка. Он крутился и совал свой нос повсюду, словно впервые увидел людей. — Домина, а кто эти, с вытянутыми ушами? Домина, а эти — зачем они красят лица белым?..

Против непальцев ставили на сиамских ленивых кабанчиков, и, чтобы разогреть публику, монголы притащили трех крупных бойцов в мешках. Однако толщина свиньи вовсе не означает силу или ловкость. Все их старые трюки меня давно не занимали, но Ромашка затрясся от волнения и решил поставить пять медяшек на сиамца. Это было так глупо, что на нас стали пялиться и показывать пальцами. Я встретила две или три знакомые рожи, но, к счастью, в обличье северной девы они не могли меня узнать. Прикрывшись веером, я изображала знатную даму, пока Ромашка расставался с карманными деньгами.

— Домина, я чую нюхача, — еле слышно пропела Кеа из корзины. — Этот мужчина проснулся, он близко. Очень скоро мы встретимся, потому что его хозяйка хочет этого…

— Этого только не хватало. — Я продолжала заученно улыбаться монгольским гостям. Торгаши, солдаты, слуги вопили и подскакивали вокруг барьера. Даже парии, уборщики выгребных ям и сжигатели трупов, радовались зрелищу. Непальский кабан, тем временем, выпустил кишки своему розовому толстому родичу, который был в два раза крупнее. Ромашка стал беднее еще на пять драхм, но, похоже, это его не остановило.

— Откуда нюхач, ты можешь сказать? — Я небрежно облокотилась о корзину, следя за обоими выходами из шатра. — Если он работает на таксиарха, нам лучше бежать, пока не стало слишком поздно.

— Нет, этого нюхача везут с дальнего северо-запада, — немедленно отозвалась Кеа. Я едва слышала ее булькание сквозь свист и хохот зрителей. — Никогда не слышала запаха этих людей. Внутри каждого зверь спит, свернувшись, как крошечный зародыш. От их вожака пахнет волком. Они недавно вынырнули из Янтарного канала. Они везут кость… много необычной кости. И необычные шкуры, очень крепкие, необычные шкуры. Никогда не видела зверя, которому принадлежит такая шкура…

В соседнем шатре зрители завопили так, что с дерева в испуге свалилась парочка бандерлогов. Там хромой Пхи-Пхи стравливал петухов. Драки петухов собирают еще больше богатых дурачков, чем кабаньи ристалища. И хороший петух стоит дороже кабана. Хитрый слепец Парандж мне когда-то рассказывал, каким образом коварный сиамец Пхи-Пхи всегда остается в выигрыше. Он связывает молоденьким петушкам крылья, затем веревкой привязывает их к собаке и заставляет пса бегать по кругу. После кувшина песка петухи валятся, у них разрываются сердца. Тех, кто выжил, Пхи-Пхи кормит особо, но все равно каждый день принуждает бегать. Их ноги становятся крепкими и твердыми, как черное дерево. Никто из противников Пхи-Пхи не додумался еще бегать вместе с петухами.

В нашем мире побеждает не тот, кто сильней, а тот, кто лучше соображает.

— Кеа, ты же не все сказала?

— Не все… — Нюхач помедлил. Мне не нравится, когда нюхач сразу не может найти причину своего недовольства. Это значит, что обоняние столкнулось не просто с чем-то незнакомым, а с явной враждебной силой. Например, с чужим колдовством.

— Я сказала не все, домина… Эти люди будут здесь через пару кувшинов песка. Их кони устали и хотят свежей воды. Они везут оружие, аркебузы. Женщина с ними… очень плохая женщина. Она колдунья с Зеленой улыбки. Она очень злая. Но нюхача она любит. Нюхач живет у них в большом почете. Он уже предупредил хозяйку о нас…

Пока я раздумывала, не рвануть ли обратно в горы, Толик Ромашка неожиданно перешел в наступление. Лекарь с четвертой тверди не переставал меня удивлять. Он за меру песка сумел разгадать ту хитрость, с помощью которой непальцы облапошивали путников десятки лет. Их черный стриженый кабанчик располосовал горло еще двоим претендентам, поэтому в следующей схватке никто не пожелал ставить на полосатого клыкача, привезенного айнами. Зазывала громко проорал условия, всячески расхваливая новичка, но ставки делали только на фаворита. Ромашка протолкался ко мне и спросил, могу ли я узнать, сколько еще кабанчиков осталось в живых. Я узнала и ответила: на сегодня всего две штуки. Включая того полосатика, который уже бился в своем загоне и пускал слюни, предвкушая драку. Он был ниже и заметно слабее черного «непальца», и клыки его были заметно короче.

— Этот полосатый победит, — заявил вдруг Ромашка. — Они нарочно подстроили так, чтобы на него не было ставок. Домина, у меня осталось сорок драхм, я буду играть…

Мне стало смешно. Я могла бы купить весь этот балаган, вместе с подставными игроками, наушниками и вышибалами. Я сказала Толику, что кредит в моем банке для него не закрыт, и тогда он взял у меня еще двести драхм. Это было более чем серьезно.

— Нет, нет… — Ромашка явно что-то замыслил. — Я поставлю в последний момент, когда претендента уже выпустят на арену.

Он сделал именно так, как сказал. И тут, внимательно наблюдая за мальчиками в загоне, я заметила то, на что раньше никогда не обращала внимания. Пока зазывала демонстрировал достоинства фаворита, мальчик чем-то быстро мазнул по клыкам полосатого кабанчика. Затем он отворил первую калитку и ударил полосатика камчой. Айны завопили хором, когда их выкормыш рванул по узкому коридору.

В этот миг Ромашка протолкался к барьеру и шмякнул на стол мешок с деньгами. Мальчик с пером за ухом и мелком в руке принял ставку. Распорядитель важно кивнул, но слегка обалдел, когда понял, сколько денег на кону. Физиономия зазывалы вытянулась, непальцы быстро переглянулись. Но отступать им было поздно, звери уже сцепились.

В проходах между перильцами зрители набились так, что к выходу никто не смог бы протолкнуться. На скамьях для чистой публики забыли, как дышать. Весть о чудовищной ставке мгновенно облетела все шатры. К нам сбежались даже водоноши и забойщики скота.

Наверняка клыки полосатого обмазали ядом, потому что черный фаворит свалился и захрипел после первого удачного удара. Полосатый тоже истекал кровью, но уверенно держался на ногах.

— Наших четыре тысячи драхм. — Ромашка запрыгал от радости.

Такого выигрыша становище не помнило много лет. Кто-то кричал, что последний раз пять тысяч драхм выиграл двадцать лет назад принц из Колькатты, когда еще разрешали поединки слонов. Другой кричал, что все подстроено, и он будет жаловаться наместнику. Дети визжали, не понимая, что произошло. Из шатра с боевыми петухами зрители перебегали к нам, огорчаясь, что пропустили самое важное. Среди непальцев начались нервные припадки. Одни визжали, что их надули, другие шумно хвалили моего лжеслугу, надеясь на дармовую выпивку, третьи вопили, что все подстроено. Естественно, все было подстроено. Весь выигрыш должен был достаться двум-трем подставным, но Толик помешал им сорвать куш. Непалец долго пыхтел, изо всех сил затягивая выплату денег. Но деваться ему было некуда, слишком много свидетелей собралось вокруг. Я шепнула Толику, чтобы он не вздумал покупать проигравшим выпивку или шишу. Этот сброд так устроен, они не ценят добра, а любое расположение воспринимают как слабость воли. Впрочем, так устроен всякий озлобленный нищий народ…

Мы покинули арену, нагруженные серебром, и отправились на поиски еды. Немного риса и овощей нам совсем бы не повредило. Под тентом гостеприимного Паранджа к нам пыталась приклеиться свора мошенников. Лекарь забывал кушать, он разглядывал этих людей с таким видом, словно его знакомили с членами королевской семьи. Вначале приперся бродячий торговец целебными травами, я его разоблачила и опозорила за пару песчинок. Вот дурень, вздумал тягаться с Красной волчицей! Затем явился человечек в красной чалме с тремя глиняными пиалками. Он занимался скучной и древней, как мир, работой — уговаривал отгадать, под какой из пиалок спрятан перстень с сапфиром. Против перстня, стоившего нескольких быков, предлагалось поставить сущую ерунду, несколько медяков. Поэтому, как всегда, нашлись скучающие люди, готовые подарить свои деньги. Тут доктор Ромашка удивил меня вторично. Глядя на игру, он тихонько произнес фразу, которую чуть позже произнесла и Кеа. «Кольца под чашками нет».

Человечек в красной чалме стал брызгать слюной и кричать, что он сам из древнего рода брахманов, и что его только что смертельно оскорбили. Пока он голосил, я жевала сладкий картофель и следила, как вокруг нас стягивается кольцо. Наверняка эти ловкачи вознамерились отобрать выигрыш у слабой женщины и ее щуплого слуги!

— Переверни чашки! — сказала я, поднося к горлу «брахмана» кинжал. Одновременно я изогнулась «пьющим аистом» и угодила пяткой в зубы тому, кто уже лез к Толику в корзину. Ромашка тоже не сплоховал, шустро извлек меч и крутанулся, освобождая пространство. Кому-то он слегка порезал одежду. Не стоило так поступать, но вся эта шваль моментально отхлынула. Чашки перевернули. Старики, мирно курившие кальян под тентом, сердито заворчали. Я тихо сказала Толику, чтобы он купил всем пива, свидетели нам теперь очень были нужны. Жулик пытался рыпаться, но я положила его на пол, рожей в пыль, и приказала слугам отыскать перстень. Мальчика послали за оценщиком и за местным нациром.

И меры песка не прошло, как явился нацир. Важный, надутый, в сопровождении четверых стражников. Напившиеся дармового пива свидетели в один голос указали на виновного в обмане и подтвердили попытку мошенничества. Примчался оценщик и подтвердил, что перстень фальшивый. Впрочем, я и не сомневалась.

— Что с ним сделают? — всполошился Толик, когда плута связали и вместе с чашками увели к дворцу мытаря.

— Его кинут в яму, но скорее всего — ненадолго. Его дружки выкупят его, и он снова будет дурачить глупцов.

Я повернулась к своей остывшей еде, но толком пообедать мне сегодня было не суждено.

— Домина, караван сегуна в сорока британских милях отсюда. Но люди с нюхачом в тридцати пяти милях. Они придут раньше, они торопятся. Их шестеро, и с ними страшная женщина. Теперь я знаю твердо — они искали не нас, а дома Саади.

— Так какого же дьявола?..

— Ты впитала его запах, домина. Ты навсегда впитала запах ловца Тьмы.

16 Ребра рыбы Валь

Кой-Кой без улыбки отдал девушке кривой кинжал. Юля несла оружие несколько на отлете, боясь порезаться. Рукоять приняла форму ее ладони, руны ползали под пальцами, выстраиваясь в цепочки. Клинок все время что-то говорил, но даже хозяин не знал этого языка… Юля и прежде видела, на что способно это лезвие. На привале перевертыш распарывал в воздухе три подброшенных кусочка ткани.

Пожилая Красная волчица ожидала спутников в тени ворот, там же, где ее оставили. Она никак не отреагировала на исчезновение центавра, зато живой клинок перевертыша в Юлькиной руке ее возбудил не на шутку.

— Веселая у нас компания, — прошептала ведьма. — Осторожнее с этим металлом, девочка. Этот металл помнит все, что с ним было.

На вершине бархана Юлька невольно сощурилась. Ветер с юга приносил грохот и еле заметные толчки.

— Что я должна увидеть, дом Саади? Я вижу только белые домики и пески. Еще я вижу далеко три реки. И еще… кажется, это снова Ласкающий мираж.

Саади вылил ей на макушку еще немного воды, но пить не позволил.

— Мираж далеко, пройдет стороной. А это каналы, не реки. Их когда-то вырыли черноногие. Уршада ты не увидишь, Красные волчицы чуют уршадов так же, как дромадер чует воду на глубине в сотню локтей. Постарайся его нащупать сердцем, печенью, коленями.

— Я помогу ей, — прошипела одноглазая ведьма. — Жаль, что у нас с собой нет грибов… Грибы помогли бы ей. Неизвестно еще, добрый уршад побывал в фактории или злой…

— Как это «добрый»? — изумилась питерская ведьмочка. — Разве добрый может убивать?

— Добрыми мы называем тех, кто погибает сам и больше не размножается. Большинство уршадов добрые, иначе людей бы давно не осталось…

— Толик прав, это как раковая опухоль, — вздохнула про себя Юлька. — Хоть бы нам достался добрый!

Миновали покосившуюся пристань. Вода давно отступила, и доски на сваях сиротливо торчали посреди обнаженного русла. Белые соляные узоры скрипели под ногами. Ветер тянул жалобную песню, пользуясь гулким пересохшим деревом, как струнами.

— Смотри вперед… не глазами! — поправила колдунья.

— Но я еще… — Девушка запнулась. — Мне кажется…

— Ты его видишь?

— Там впереди, за барханом… человек. Нет, мне не кажется, он вполне здоров.

— Что там такое, впереди? — Саади повернулся к циклопу. — Похоже на деревню. Я никогда не ходил по перешейку с этой стороны.

— Еще одна старая фактория из Лондиниума, — черноногий сплюнул. Слюна с шипением испарилась на красном песке. — Пока первый канал не обмелел, они водили баржи в обход оазиса Амона, прямо до Александрии. Если там есть живой, наверняка он заразен. Попросите Красную волчицу, пусть пойдет и выпотрошит его.

— Непременно, — пообещал Рахмани.

С вершины дюны он в последний раз оглянулся на далекие джунгли и на Песчаную крепость. Крепость торчала из багровых отложений, как последний больной зуб. Под напластованиями красного песка ловец ощутил еще один зародыш Янтарного канала. Рахмани подумал, что пройдет немного времени, совсем немного, и каналами на перешейке уже никто не сумеет воспользоваться. Станет слишком глубоко копать.

Впереди, на многие тысячи гязов, расстилалась пустыня. Настоящая пустыня, а не преддверие ее. Три рукотворных канала расходились веером от главного русла. Они разрезали мертвое тело перешейка уже много веков. Рахмани слышал легенды о фараоне страны Ра, который угробил сорок тысяч своих подданных, чтобы вырыть эти каналы. Когда-то по ним свободно проплывали галеры с восемью рядами весел. Когда-то по берегам шумели финиковые рощи и охотились львы. Когда-то черные женщины вертелись в бешеных танцах на плоских крышах своих домов, но все кануло…

Рукотворные реки засолились, стали непригодны для питья и для промысловой рыбы. Веселье и работа, дети и праздники — все они отступили южнее, к пресным озерам, или на запад, к факториям греков.

— Здесь живут циклопы? — Юлька тревожно оглянулась. — Эти хижины… они слишком большие для обычного человека.

— Жили когда-то. — Рахмани не мог объяснить, что ему не нравилось. Фактория состояла из десятка белых башенок, крашенных известью, сужавшихся кверху. Некоторые наполовину занесло песком. На крышах оправляли перья стервятники. Забор повалился. Под красноватой пылью еще угадывалась дорожная развязка, здесь телеги не так давно сворачивали к пристани. У колодца кружили песочные лисицы. Мертвый городок, заброшенные дороги. Впрочем, за белыми одинаковыми домиками находилось нечто, никак не вписывающееся в голый пейзаж.

Словно исполинской пяткой раздавили железную паутину вместе со сгустками слюны неведомого космического паука. Продавленные, покореженные квадраты, шестиугольники и овалы тянулись на сотню метров. Под ними в окаменелом песке зияли норы местных обитателей.

— Что это? — Юльке почудилось нечто знакомое в нагромождении ржавых конструкций.

— Это вокзал, — Рахмани употребил вполне понятное слово. — Вокзал строили англы из Лондиниума. Я имею в виду тех англов, что обитают на Зеленой улыбке. Надеялись выстроить тут город. Они вечно пытаются брать подряды у местных вельмож… и сама видишь, чем это заканчивается. Великая степь отторгает любую технику…

И сразу же все стало на свои места! На склоне дюны покоился кусок громадной арочной крыши, почти такой же, как на Николаевском вокзале в Питере. Крышу наполовину занесло песком, большинство стекол растащили бедуины по своим деревенским нуждам.

— Там человек. — Девушка уверенно ткнула пальцем в самую высокую башенку деревни. — Он болен, но… не уршадом. Он очень старый.

— Ах, это чиновник из британской фактории, — хихикнул циклоп. — Он отказался уезжать, когда Лондиниум расторг договор с имперским наместником в Мемфисе. Чиновник нашел себе женщину из вуду, она защищает его от миражей. Он поддерживает колодец, к нему заходят за водой. Незлой человек, но сумасшедший. Один живет, один верит, что сюда вернутся рельсы и стальные колесницы.

— Ты знаешь, что такое «рельсы»? — удивился Рахмани.

— Я продавал гоа-гоа-чи на Зеленой улыбке, — горделиво подбоченился циклоп. — Я видел рельсы в Лондиниуме. Но стальной колесницы я так и не дождался. По нашему следу пустили монахов-доминиканцев. У них был нюхач. Они преследуют и убивают всех, кто не похож на англов.

— Да, эти ребята мало кого любят, — согласился Рахмани, с новым интересом оглядывая отважного черноногого купца.

— Там живые, — сказал Кой-Кой. — Пахнет хлебом. Моя мать так же пекла хлеб.

— Тут нечего делать, — заявила Красная волчица.

Ловец Тьмы решительно обогнул глиняную башню.

Под навесом лениво пережевывали сено двугорбые. Женщина в черном халате пекла в тандуре лепешки. Заметив Саади, она опрометью кинулась в дом. За плотной занавеской, у письменного стола, сидел лысый старый человек. Письменный стол, глобус Великой степи, перья, счеты, навигационные приборы настолько дико смотрелись среди дикой пустыни, что Рахмани зажмурился и быстро прочитал оберег. Но видение не лопнуло и не сместилось.

— Вы слышали, что неподалеку объявилась сахарная голова? — Рахмани заговорил с чиновником на языке папского двора.

Британец оторвал обветренное лицо от бумаг, его воспаленные, замутненные опием глаза бессмысленно блуждали. Наконец, забытый всеми чиновник взял себя в руки, зашелестел документами.

— Здесь все гибнет, все… От оазиса Амона до Гизы гибнут все фактории… Дорогу на Мемфис затянуло… миражи сожрали караван с техникой… Мы ждем подкрепления, лорд Бакен убит… Кто вы такой? Хотите купить воды?

— Я — друг. — Саади переглянулся с перевертышем. — Вы слышали, что на факторию черноногих напал уршад? Это в паре миль отсюда, за дамбой. Вы должны были слышать. Кто-нибудь бежал оттуда?

Лысый британец молчал, уставившись в одну точку. Его пальцы перебирали страницы бухгалтерских книг. За войлочной портьерой шептались дети. Суховей с пилящим звуком подтачивал решетку на узком окне.

— Лорд Бакен выписал чек… миражи окружили… но у меня есть девочка… мы дождемся новую партию… достаточно взорвать дамбу за Кладбищем рыб…

— Пойдем, он нам не поможет. — Ловец со вздохом выбрался на жару. — Он ждет своих, но они не вернутся.

— Куда нам дальше? — спросил Кой-Кой у циклопа.

Черноногий показал направление, но старая волчица внезапно заупрямилась.

— Нет, там пусто… я слышу что-то плохое вон там, за этой горкой.

— Но мне лучше знать, где я оставил баржи, — возмутился черноногий. — К фактории Аакха лучше идти под прикрытием дюн!

— Ты хотел нанять Красную волчицу, и ты ее нанял, — напомнил Рахмани. — Веди нас, волчица.

По широкой дуге, перешагивая скрюченные рельсы, обошли разрушенный вокзал. Саади многое повидал, но такое зрелище открыл для себя впервые.

Кладбище рыб располагалось за высокой дамбой, отделявшей воды судоходного канала от системы мелких прудов. Красные пески уступили место розовому кварцу. Выбеленные ветрами ребра рыбы Валь обнимали пустоту. Хвостовые позвонки застыли в последнем напряженном усилии, когда титан выпрыгнул из воды. Рядом из скопища розовых кристаллов торчали острия другого скелета и ошметки кожи, толстой, как кожа слона. Пологий берег канала населяли тысячи мелких трупоедов всех мастей. Они месяцами грызли мертвечину, ожидая, пока очередной стареющий гигант не совершит самоубийство.

Отсюда же, с высоты, стала заметна фактория, недавно уничтоженная уршадом. Она располагалась на берегу следующего канала, он был вдвое шире предыдущего. Ни одного дымка у ленивой полосы серой воды. Ряды складов, распахнутые двери, пустые причалы, приспущенный флаг, несколько привязанных живых ослов. Кажется, у причалов застыло несколько барж и, как минимум, одна живая рыба. Вдалеке, на глади канала, виднелись черные точки, это двигались другие караваны.

Торговля не прекращалась, но Рахмани знал, что больше ни один из черноногих не пришвартуется в фактории. Они поплывут дальше, до оазиса Сивы, Амона, или до выхода в Нил, даже если им нужен отдых и не хватает воды. Пока в фактории не объявится Красная волчица, или вуду, или иной знающий маг, и не поднимет на башне белый стяг освобождения. Но Рахмани также прекрасно знал, что в подобных случаях не приходилось рассчитывать на новую жизнь для погибшего селения.

Никто толком не представлял, как размножаются сахарные головы в отсутствие людей. Возможно, спорами или семенами, или через птиц. Потому что мертвых птиц с высосанными внутренностями тоже часто находили в убитых деревнях. Большой город имело смысл спасать, туда призывали много колдуний и еще долго следили, не объявятся ли смертоносные личинки. Факторию никто спасать бы не стал, дешевле построить новую…

— Что это? — Юлька замерла на гребне бархана.

— Это ребра рыбы Валь.

— Их тоже сожрал уршад?

— Нет, нет. — Черноногий впервые улыбнулся, когда ему перевели вопрос. — Рыбу Валь никто не ест, кроме людей. Но иногда она сама хочет умереть, и тогда ее нельзя спасти. Она больше не слушается погонщиков и кидается на берег.

— Рыба?.. Но там настоящие киты… — Сощурившись, девушка разглядывала невероятные просоленные кружева. Налетавший с юга знойный ветер наигрывал на костях и пел скрипучие песни. На востоке, в дрожащем мареве возник очередной мираж — серебряные минареты, ступенчатые дворцы и парящие исполинские фигуры с крыльями…

— Нет, они намного больше кита, я видела наших китов по телику и в музее. Как же люди сожрали столько китов?

— Этих рыб никто не ел, — мягко перевел слова циклопа Рахмани. — Их было много. Они приплывают сюда умирать. Так повелось, это место называется Кладбищем рыб. Иногда детеныша рыбы Валь может медленно убить гоа-гоа-чи, за которыми охотился наш трехглазый приятель. Личинка забирается под кожу, когда еще может прогрызть ее, и жрет рыбу изнутри, это немного похоже на уршада. Только дракон гоа-гоа-чи не хочет убить рыбу, ему просто нужна пища… Но сюда приплывают не детеныши, а старые рыбы, очень старые. Они заранее знают, где умирать.

— У них есть руки?

— Это кости от плавников. У рыбы Валь большие плавники, похожие на пальцы. В этих каналах никто не может плавать, кроме рыбы Валь. В них невозможно утонуть, соль вытолкнет тебя на поверхность, но нужны широкие плавники, чтобы грести.

Юлька поглядела налево, поглядела направо. На фоне искрящихся соляных барханов виднелись скелеты еще четырех громадных китов и останки перевернутой баржи.

— Они пошли туда. — Девушка уверенно указала на каменистую тропу, еле различимую на гребне дамбы.

— Кто пошел туда?

— Их трое. Они… они несут в себе это… — Она никак не могла выговорить страшные слова.

— А там? Там, на берегу, кого ты чуешь, волчица? — Черноногий все никак не мог успокоиться, его волновали брошенные в фактории товары.

— Представь, что ты уже внизу, — тихо посоветовал Саади. — Закрой глаза, если так удобнее.

Старая волчица с непонятной улыбкой наблюдала эту сцену. Она не делала попыток вмешаться.

— Отстаньте от меня, дайте подумать! — Девушка сердито вывернулась из-под руки Рахмани, отошла в сторону и решительно уселась на камень. Правда, почти сразу же вскочила, взвыв от ожога. Но никто из мужчин не засмеялся. Напротив, они деликатно отвернулись в сторону.

— Передайте ему… на берегу, там, где склады, живых нет. И уршадов тоже нет, — добавила девушка. — Зато те, кто убежал по дамбе… они… как бы сказать?.. я вижу их целиком черными внутри. Они очень торопятся.

— Тогда — вперед?

— Нет, не вперед… — разогнулась старая волшебница. — Мы спустимся в факторию. Пусть мужчины ждут нас. Там могут быть…

— Подарки? — криво усмехнулся Кой-Кой. — Хочешь подзаработать?

— Здесь вам не Хибр, — показала клыки одноглазая ведьма. — Здесь слово женщины весит больше, чем пердеж любого хвостатого осла. Я уважаю твой род, перевертыш, но не мешай мне делать мою работу. Иначе я уйду.

— Прошу тебя, не уходи! — Черноногий едва не повалился на колени.

— Тогда ждите нас. — Волчица плотнее запахнула платок.

— А вы не возьмете нож? — жалобно спросила Юлька. Клинок, доверенный Кой-Коем, бесновался в ее в потной ладони. Сердце бешено колотилось.

Предстояло идти туда, куда никто на этой планете, кроме ведьм, не ходил.

— Нож нужен для того, чтобы лечить, чтобы возвращать к жизни, — ухмыльнулась ведьма. — Для того, чтобы убивать, оружие ни к чему.

17 Песок времени

…Рахмани хрипел, пытаясь освободиться от удавки. Позади лязгнул металл, что-то мокрое ударило воина в спину, и петля ослабла.

— Дом Саади, беги!

Ловец еще не успел понять, кто на них накинулся, но ноги уже понесли его инстинктивно вверх, по стволу кривого, змеящегося дерева. Дерево росло вплотную к дороге. Ловец даже не скинул петлю с горла, настолько быстро все происходило.

Врагов оказалось, по меньшей мере, пятеро. Двое тут же легко погнались за Саади по черному скользкому стволу, двое накинулись на Кой-Коя, а один, самый неуклюжий, радостно причмокивая, занялся мешком с Зашитыми губами.

Возможно, четверо из них когда-то были людьми. Потерявшись в Проклятом городе или позабыв условия договора, они так и не смогли умереть. Первым лез, выкрикивая хриплые угрозы, солдат неизвестной армии, в форменных лохмотьях, с деревянной ногой и ржавым трезубцем вместо правой руки. Из его беззубой пасти при каждом вопле выплескивалась черная дымящаяся жижа. За служивым спешила широкоплечая чернокожая женщина с распущенными зелеными волосами. Очевидно, женщина недавно утонула, в ее кожу вцепились рачки, по глазам ползали улитки. Вместо одежды несчастная утопленница нарядилась в рваный гобелен. Она не удержалась на скользком стволе, свалилась в грязь и принялась с невероятной ловкостью швырять железные обломки и куски пушечных ядер. Второй ее бросок едва не стоил Рахмани жизни.

Саади пустил им навстречу ревущего фантома, вооруженного громадным кривым бебутом. Второго фантома он заставил прийти на помощь перевертышу, а сам спрыгнул с дерева в другую сторону. И очень вовремя — пузырящаяся тварь желтого цвета, без головы, но со ртом в животе, четырьмя лапами тащила в кусты самое ценное — подарок Слепых старцев, приманку для Трехбородого.

— Дом Саади, береги ноги! — «Глаз пустоты» вращался, как маленький вихрь, отгоняя своих брызжущих ядом противников. Его удары достигали цели, но нежить не собиралась сдаваться. На глазах Рахмани один из противников Кой-Коя отрастил новую кисть, а другой ловко исчез в одном месте, чтобы тут же возникнуть позади перевертыша. К счастью, маленькому проводнику пока хватало ловкости.

Саади хлестко полоснул огнем по серым бородавчатым лапам. Зверь с пастью в животе взвыл, но не выпустил мешок с Зашитыми губами. Это никак не мог быть человек или даже дэв, рожденный в одном из миров Уршада. От его шкуры несло чужими берегами, а от его ядовитого выдоха у Саади потемнело в глазах. Рахмани ударил молниями с обеих рук, не рассчитал силы и сам отлетел назад. Безголовый демон лишился половины тела, но из его разорванного живота не вылилось ни капли крови. Он уронил мешок и тут же, вращаясь ужом на грязной земле, стал подбираться к добыче сохранившейся бескостной конечностью.

Позади на дороге послышался скрип и перестук колес.

— Дом Саади, мельник едет! Нам нельзя его упустить!

— Что я должен сделать? — Молодой воин отбил очередную атаку утопленницы. После выплеска огня руки свело судорогой. Мертвецы на дыбах дружно хохотали и гремели цепями. Кто-то шумно плескался в грязи за обочиной.

— Нам надо ухватиться за его телегу! Без мельника мы не пройдем дорогу Висельников!

Солдат с деревянной ногой разрезал фантома трезубцем и продолжал бить его до тех пор, пока призрачный воин не развалился окончательно. Зато утопленницу так легко обмануть не удалось. Она одной левой ручищей отшвырнула своего фантома в кусты, а сама с рычанием прыгнула к настоящему Рахмани.

— Эй, красавчик, поцелуй меня! — защебетали с виселицы женщины, подвешенные вверх ногами.

— Куда ты так торопишься, милашка? — пробасила их товарка, игриво обнажив покрытую рубцами старческую грудь.

— Дом Саади, сзади! — Перевертыш вел бой, как это принято у его хитрого народа. Он превратился в одного из нападавших — угловатого детину с рябой рожей обожженного, и, пользуясь замешательством противника, нанес два страшных удара прыгающими лезвиями. Два серпа на долю песчинки выскользнули из локтевых пружинных карманов и снова убрались внутрь. В следующее мгновение перевертыш начал распад. Вначале он породил одного обожженного, затем второго, третьего… Только в отличие от фантомов парса каждый из двойников Кой-Коя был уязвим и нужен хозяину. И существовать они могли очень короткое время; один из придворных поэтов левантийского эмира назвал древнее искусство перевертышей «убийственным веером». Действительно, сказал себе Рахмани, это чертовски похоже на то, как раскрывается и трепещет веер в дамских руках…

Обожженный детина, который в обычном мире давно бы скончался от своих страшных ран, с ворчанием рухнул на колени. Его голова скатилась с плеч, но продолжала изрыгать проклятия.

Шепча формулу, Рахмани развернулся к утопленнице, и очень вовремя. Безумная наяда уже валилась на него, растопырив когти. По скромным прикидкам, она весила раза в два больше, чем худощавый парс.

Рахмани сместился в сторону, выпустил двоих свежих фантомов. Он чувствовал, что это последние, на большее сил не хватит. В драке с обыкновенными бойцами, даже с рыцарями Плаща, четырех фантомов достаточно, чтобы хозяин успел скрыться или перезарядить огнестрельное оружие. Учитель не рекомендовал слишком часто вызывать двойников — любое боевое волшебство походит на палку о двух концах. Причем тот конец, который во время боя не заметен, бьет больнее. Кроме того, он выбирает для удара неожиданные точки тела и души.

Слепой учитель вспомнил случай, когда огнепоклонник выпустил восьмерых послушных фантомов, а спустя неделю у него навсегда отнялись ноги. Другой ученик сопровождал караван. В лесу напали разбойники, и горячий парень совершил непоправимое — он приказал фантому нанести смертельный удар. Ничего страшного не произошло, ни в первый день, ни спустя неделю. Но когда перепуганный ученик добрался до святых пещер, оказалось, что его никто не помнит и он никого не может узнать. Огнепоклонник, посвященный в тайны магии, не смеет своими руками совершать убийства людей, так записано в склепах невидимыми перьями на серой паутине. Совершивший тяжкий грех расплатился потерей памяти. Его приютили в родной семье, он так и жил в Исфахане, но мальчишки прозвали его «глупым Додо». Он так и не узнал родителей, наставников, жрецов и никого из бывших друзей. Рахмани тоже в детстве дразнил несчастного человека, но только пройдя все ступени Посвящения огню, узнал о его проступке и наказании.

Фантомы могут убивать, но не людей…

Брат-огонь сорвался с ладоней. Фиолетовая молния разрезала страшную женщину надвое. Молния такой силы неизбежно приводит к головным болям, к сердечным спазмам и судорогам. Старцы сто раз предостерегали юного ученика, но непросто быть хладнокровным и взвешенным, когда на тебя летит разъяренное чудовище!

Утопленница горела, изрыгая чудовищные богохульства сразу на четырех языках. Рахмани замедлился, лишь на долю песчинки он ослабил внимание, да и то только потому, что кожа на руках стала похожа на один сплошной ожог.

И тут его повалили подсечкой. Тот мертвяк, которого вроде бы успокоил Кой-Кой.

Пятый мертвец плюнул на перевертыша и кинулся к упавшему Рахмани. Вместо Рахмани на земле его ждал двойник, воин успел откатиться в сторону. Закусив губу от боли, он снова призвал огненного брата. Раскаленный шар остановил висельника в прыжке, до земли долетели только чадящие ошметки. Воин снова перестарался. Он впервые серьезно испытывал брата-огня в бою. Первые признаки завтрашней ломящей боли уже прокатились по суставам и сжали сердце. Однако хватило сил выпустить еще одного фантома.

Одноногий солдатик принялся всерьез рубиться с фантомом, и дрались бы они еще долго, но, к счастью, подоспел Кой-Кой. Перевертыш молниеносно превратился в копию мертвеца, с такими же ржавыми вилами вместо кисти и, вдобавок, с поющим клинком. После атаки перевертыша существо в военной форме уже не поднялось. Оно стало дымящейся грудой смрадной плоти.

— Непросто прикрывать твою спину, — рассмеялись четыре Кой-Коя. Веер снова схлопнулся, перевертыш отряхнул черную кровь с заговоренных клинков.

Женщины-жабы улюлюкали в клетке. Впереди дорогу перебежали три скользящие тени, похожие на пришибленных собак. Но в бой ввязываться не стали, растворились в чахлых кустиках. Высоко над головой, в ясном небе, невозмутимо взмахивая плавниками, проплыла дюжина воздушных рыб. Острые глаза парса различили даже золоченые гербы на каретах. Наверняка безумно дорогие рыбы принадлежали какому-то королевскому двору. За небесным караваном следовала стая чаек-прихлебателей…

Тем временем грохот подков и скрип колес приблизился вплотную, хотя Саади никого не замечал. Он видел лишь криво ухмыляющиеся рожи на виселицах.

— Мельник едет, дом Саади! Вставай скорее! Добей эту тварь… — Казалось, голос перевертыша лился из шести мест сразу. Распавшись на части, подобно убийственному вееру, перевертыш не сразу возвращался в обычное состояние. — Я слышал о таких, дом Саади! Это выкормыш циклопов, пес Бирюзовой стражи. Если его не добить, он снова отрастит лапы и будет преследовать нас!

Безголового демона юный парс жег медленно и осторожно. От останков повалил такой смрад, что перевертыш стал дышать через рукав. Там, где на обочине растекалось серое тело, жухла и умирала трава.

— Что это за твари? — Воин приблизился к последнему сопернику Кой-Коя. Тот, хоть и обезглавленный, удивительно энергично кружил на месте, размахивая порыжевшей секирой.

— Оборви его муки, дом Саади, он страдает, — посоветовал перевертыш, снова собираясь воедино. — Проклятый город никому не дает умереть спокойно. Сдается мне, дом Саади, нам не придется здесь отдыхать. Очень плохо, что ты пользовался огнем, боевая магия здесь запрещена…

Они побежали между двух шеренг из виселиц, дыб, крестов и иных жутких инквизиторских орудий, на которых корчились в чем-то провинившиеся жители города Сварги.

Перед высоченной аркой из чистейшего хрусталя их нагнал мельник. Битком набитая телега, подпрыгивая на огромных, обитых бронзой колесах, с веселым скрипом везла товар в сердце Гиперборея. Путешественники еле успели отпрыгнуть в сторону. Только что казалось, будто телега катится неторопливо, но она просвистела, как пушечное ядро. Бородатый, кряжистый мельник сидел на облучке, зажав в руке вожжи. Вместо коней дикую повозку влекли пойманные северные ветра. Рахмани обдало холодом, ресницы склеились, на бровях повис иней.

— Дом Саади, хватайся!

Разгоряченного парса не надо было упрашивать дважды. Он подпрыгнул и мертвой хваткой вцепился в борт. Ему показалось, что ветром немедленно сдернет с ног сапоги или сорвет со спины мешок. Все, что находилось по сторонам дороги, слилось в пляске зарниц. Опытный проводник Кой-Кой сказал правду — мельник притормаживает только раз, перед магической аркой у дороги Висельников. Дальше он снова разгоняется так, что догнать не могут даже самые шустрые птицы. Конечно, в Проклятый город можно войти и пешком, но дорога опасна и займет не одну зарю. Дорога не просто опасна, она периодически исчезает…

Спустя бесконечно долгое время парсу удалось перебраться через борт. Он застрял в узком пространстве между жесткой боковиной и стеной из крепко набитых мешков. Зерном от груза не пахло. Рахмани упирался ногами, изо всех сил сжимал свой узелок, оружие и мешок с посылкой старцев. Перевертыш тоже перевалился через борт, съежился в углу.

Нежно-лазурное небо потемнело. Стена кратера, по которой совсем недавно спускались друзья, незаметно отодвинулась за горизонт. Зато город впереди поднялся, вырос, как молодой бамбук. Там мерцали огни, перелетали с места на место, на зубчатых стенах играли отсветы костров, диковинные дома пыхтели разноцветным дымом через прорези печных труб.

— Кой-Кой! — Юный парс попытался крикнуть, но жестокий ветер сдул его слова в сторону, как сдувает он легкие пушинки. — Кой-Кой, что он везет в мешках?! Ты слышишь меня? Мой Учитель говорил мне, что на его мельнице мелят вовсе не зерно…

«Глаз пустоты» приблизил ухо почти вплотную, покивал, зажмуриваясь.

— Да, мельник отвозит верховным магам в Гиперборей измельченное и перетертое время. Благодаря запасу времени у них всегда есть возможность подсыпать лишнего или переждать беду в прошлом. Но ты даже не вздумай… я пошутил! Разрежешь мешок — нам конец!

— А ты не слышал, чтобы он кому-то продал?

— Кусочек времени? — расхохотался перевертыш. — Ты представляешь, что станет с твердью, если каждый начнет пользоваться личным временем? Деды обгонят внуков, вчерашний день прорастет в завтрашний… Нет уж, дом Саади, пусть гиперборейцы и дальше хранят свой секрет…

18 Серебряная вельва

Эти шестеро направлялись к нам.

Я не двинулась с места. Локтем я ощутила, как задрожал лекарь, и незаметно ударила его по ноге, чтобы не паниковал. И выпустила формулу Безмолвия. Тихое невидимое облако расползлось над юртой Эль-Хаджи, над загонами для его коз, над мыльней, хаммамом и кузницей. Я постаралась на славу. Как минимум, на два кувшина песка мы стали неслышимы для сотен путников, спешивших в оазис. К сожалению, у меня одной не хватило бы сил сделать нас невидимыми. Чтобы охватить сотню локтей пространства, нужны три опытные волчицы…

— Домина, женщина с нюхачом идет впереди. Она снова поит его ромом… — Кеа едва не плакала. — Он не может больше говорить со мной. Он устал…

— Кеа, где эта гадина?

— Не могу понять, домина… Она использует какие-то сладкие семена… сбивает мне нюх. Повсюду разит семенами!

Мне крайне не понравилось то, что я услышала. Нет таких растений, аромат которых смог бы обмануть чуткий нос нашей приятельницы. Просто она была еще слишком молода и не так много повидала на свете. Я не стала пугать Кеа, что пахнет вовсе не семенами, а черным колдовством. Женщина, спаивавшая нюхача, училась у некромантов. Либо принадлежала к редкому клану саамских вельв, которых безжалостно уничтожали ярлы на пороге вечных льдов. В таком случае многое объяснялось.

Вельва ненавидела Рахмани, поскольку он отправил в лучшие миры несколько ее подруг. Однако мне некогда было заниматься поисками…

— Домина, кажется, нас окружают, — с горящими глазами доложил Ромашка. — Эти шестеро рассеялись среди чужих повозок. Они собираются напасть на усадьбы сразу со всех сторон?

— Домина, может, мне лучше вызвать стражников нацира? — едва не плача, взмолился Эль-Хаджа. На плече он держал мортиру, в дуло которой я могла бы просунуть кулак. Четверо его слуг засели с отравленными стрелами в курятнике и на крыше конюшни. Детей и женщин он отослал прочь. Помимо мортиры, Хаджа положил под рукой два взведенных арбалета и бутыли с бесовским огнем. Наблюдая за нашим хозяином, всякий бы изумился, как может такой большой человек быть таким трусом.

— Высокая домина, позволь, я пошлю бачу в казарму наместника? Достаточно одного слова, и любых твоих врагов свяжут!

Кеа не дала мне ответить.

— Домина, Нэано просит, чтобы ты забрала его себе.

— Как ты сказала? — от удивления я оторвалась от оконной щели. — Кто такой Нэано?

— Это их нюхач. Эти люди неважно обращаются с ним. Шесть лет назад разбойники ограбили караван на Зеленой улыбке, в караване были два нюхача, он сам и его подруга. Ее случайно убили, а его забрали вместе с награбленным. Потом его перепродали. От горя он стал пить вино вместе с викингами. Потом он попал к этой женщине. Нэано сказал, что не будет помогать серебряной вельве, если ты обещаешь забрать его…

— О, дьявол! Как ты ее назвала? Серебряная?!.

— Их двое, женщина с корзиной и с ней один бородатый чудак! — Ромашка занял пост у соседнего зарешеченного окошка. — Идут сюда. Остальные отстали.

Я обдумывала предложение пьяного Нэано. Скорее всего, это была ловушка. Нюхачи так легко не бросают и не предают своих хозяев. В конце концов, мою Кеа я тоже отбила в бою у хинских монахов. Так что, теперь она должна меня бросить и сбежать к первому встречному гончару из хинского монастыря? Но с другой стороны…

— Они пришли и стоят в двадцати шагах, госпожа, — от волнения Эль-Хаджа осип. Наверное, он проклинал тот день, когда позарился на место хозяина воды.

Я выглянула вторично. В тени саламандрового дерева я разглядела высокую женскую фигуру с корзиной за плечами. От женщины исходило серебряное сияние. Такое сияние можно иногда видеть в северных широтах, когда лик Смеющейся луны застилает тень. Все удаленные предметы кажутся слегка подсвеченными. Естественно, вельва рассыпала серебро не для всех. Мои спутники ничего не замечали, кроме худой фигуры, завернутой в грубый холст. Рядом с вельвой почесывался кривоногий мохнатый мужлан в клетчатой шерстяной рубахе и кожаных расклешенных штанах. Вооружен он был превосходно, но пустые ладони вежливо держал перед собой.

— Кеа, ты чуешь волка?

— Волк спит внутри него, домина. Волк чутко спит, но, чтобы вырваться, ему нужны грибы.

Зверь спал в его груди. Вельву сопровождал оркнейский берсерк, один из тех жутких парней, которых Рахмани нанимал когда-то для своих маленьких войн. Тем более странно, что они его разыскивали. И мне тем более важно было распутать этот узел.

В тот миг я совершила ошибку, едва не стоившую нам всем жизни.

— Эль-Хаджа, отвори и впусти их, — предложила я. Наверное, Владыка Вед помутил мой разум, раз я так поступила. Следовало выйти с тромбоном и расстрелять их в упор.

— Но… госпожа, они исчезли…

Я метнулась к оконной решетке. Они не исчезли, но глаз обычного человека их уже не различал. Вельву словно срезало наискосок бритвой, песчинку она глядела мне прямо в глаза, затем подвинулась в тень и растворилась окончательно.

— Они прячутся в тонком мире! Быстро все на пол! Эль-Хаджа, запирай! Анатолий, не вздумай вставать. И стреляй сразу, как только их увидишь!

В то же мгновение на меня сзади словно набросили плотный черный мешок. Это была не ткань, а формула неизвестного мне заклятия. Проклятая ведьма перехитрила нас, ударила с тыла! Я барахталась в густой маслянистой каше, задыхалась и ничего не могла поделать. Я не сообразила, что их нюхач все заранее доложил своей хозяйке. О том, что мы прячемся в доме, сколько нас, и как мы готовимся отразить нападение! Меня успокоила Кеа, сказав, что вражеский нюхач спит. Впоследствии выяснилось, что нюхача усыпили сразу после того, как он в последний раз доложил обстановку. Очевидно, викинги не слишком ему доверяли…

Я вскрыла черную паутину формулой Иглы. Где-то неподалеку заорал Эль-Хаджа, затем раздался выстрел. Я толкнулась всеми конечностями, как пантера, и полетела, вращаясь, тоже как кошка. Пола подо мной не было, хотя солома и сухая глина давно должны были ударить меня в пятки.

Вторично я ударила формулой Иглы, на долю песчинки промелькнули серебряные волосы вельвы. Она зашивала вокруг меня пространство еще быстрее, чем я его резала.

Грохнула мортира, снова кто-то заорал, но не близко, а словно из глубокой ямы. Я ничего не могла поделать, я была совершенно беспомощна и оставалась жива только благодаря нерасторопности вельвы. Когда-то Мать Кесе-Кесе рассказывала мне об этих гранях колдовства, но на собственной шкуре испытывать не приходилось. Сильные вельвы выходят зимой в лес и лежат на снегу, расстелив лосиную шкуру. Они поклоняются лосю, это такой громадный олень, он живет только на севере, бегает по болотам на длинных ногах и дважды в год разговаривает с людьми. Лосиная шкура не дает вельве замерзнуть, она впитывает обнаженной кожей серебряный свет луны, обрастает этим светом, как коконом, так плотно, что может потом плести из слежавшегося света черную паутину…

Только саамские вельвы и некроманты умеют ходить по грани тонких миров. Еще туда умеет забредать и заманивать путников наш приятель Кой-Кой, но, чтобы провалиться в «глаз пустоты», надо вначале долго рисовать цветные узоры на стенах пещер, и рисовать их может далеко не всякий перевертыш…

Вельва прыгнула на меня, растопырив конечности, как кошка, когда она падает с дерева. Пока мерзавка летела, я успела ее хорошенько рассмотреть. Ее белые, как снег, волосы удерживала нить с камешками, похожими на четки. Позже выяснилось, что это зубы неизвестного мне зверька. Кожа вельвы отливала удивительной атласной белизной, так что ей приходилось прятаться от жадных лучей Короны. Полупрозрачное лицо она подкрашивала ореховой краской, кисти рук прятала в перчатках. Ее платье было прошито тонкими проволочными нитями, на горле красовалась шкурка белого котенка.

От первой атаки я легко ускользнула и сразу же набросилась на нее сбоку. Я орудовала двумя клинками, но никак не могла ее зацепить. Женщина с прозрачным лицом гнулась, словно фигурка из мягкой глины. Клинки свистели, не достигая ее.

Мы обе находились в удивительном месте, точно внутри разбившегося зеркала. Осколки разной формы летали вокруг меня, и в каждом осколке я видела хохочущую пасть вельвы. Она была одновременно старой и молодой, она высасывала из меня силы и молодость, даже не прикасаясь ко мне. Я разбила несколько осколков, они раздробились на более мелкие, но стало только хуже. Похоже, в том месте, куда меня заманила вельва, в воздухе плавал яд. Кроме того, воздуха становилось все меньше…

Я начала выбиваться из сил. Пожалуй, это был самый удивительный поединок за последнее время. Далеко не сразу я догадалась, что происходит. Наивная Марта Ивачич полагала, что ей хотят вцепиться в волосы, но вельва поймала в когти мою чакру, захватила мою жизненную силу и медленно рвала ее на куски.

Такому коварному волшебству меня не учили.

Тонкие миры бесконечны, и бесконечны сущности, их населяющие. Так считает народ перевертышей, и в тот момент я поверила Кой-Кою. Мне казалось, я вижу на сотни гязов вокруг, но это были лишь зеркала. Твердь не тянула меня вниз, ноги свободно порхали, но внизу тоже блестели серебряные отражения. Вельва могла меня не убивать. Ей было достаточно бросить меня в царстве без дна, и я погибла бы тут от жажды. Я металась из стороны в сторону, пространство послушно расступалось передо мной со звуком рвущейся ткани, но в юрту Эль-Хаджи я вернуться не могла.

Я даже не могла понять, живы ли они до сих пор, поскольку звуки тоже исчезли. Звуки стали отражениями. Каждый мой вздох, хрип и невольный вскрик теперь возвращался обратно, кружил подле меня алчным стервятником и норовил прогрызть мне уши. Я отмахивалась заговоренными клинками, а сама шептала молитвы многорукой богине Аакшми, ведь кому, как не ей, подчинены отражения и желания, блуждающие в бесконечных коридорах души!

Меня спас Анатолий Ромашка. Вот про кого я совсем позабыла, метаясь между сарайчиков и лениво развалившихся коров во дворе Эль-Хаджи. Наверное, лекарю надоело ждать, пока меня прикончат. Он вышел на крылечко, неумело приложил тромбон к груди и выстрелил. Отдачей Толика внесло обратно в дом, спиной он повалил два столба, сломал Эль-Хадже любимый чайный столик, подарок префекта из страны Хин, и едва не проломил себе голову. От грохота выстрела вскочили на ноги спавшие двугорбые, заметались птицы, над внутренним двором повисло пороховое облако…

Вельву убило наповал.

Она лежала, прекрасная и белая на рыжем песке Шелкового пути. Ее льдистые глаза что-то искали в небе Великой степи, а прозрачное хищное лицо покрывалось смертельной бледностью. Косточки и черепа вздрагивали на ее груди.

Серебряное сияние угасало вокруг ее прелестных волос. Вельва лежала, а рядом, как морские звезды, распластались все мы — Эль-Хаджа, его слуги, я и даже Кеа. Саамская кудесница всех нас засосала в черную паутину колдовства. Наверное, ей не хватило самой малости, чтобы нас скрутить.

Но ей не удалось заманить в силки Толика Ромашку. Позже он рассказал мне дивную историю. Мы все внезапно стали исчезать, мы гасли, словно светляки на заре, истончались, как горящий папирус, таяли, как дымные кольца в вышине. Он ругался, хватал меня за рукав, но ничего не помогало. А скоро мы все исчезли, включая нюхача. Из корзины Кеа выкатилась наполовину съеденная груша. Толик растерянно проследил за грушей и вдруг увидел во дворе вельву. Она кружилась, притоптывала, как взбесившийся дервиш, кружилась с такой скоростью, что черепа и кольца летали за ней по воздуху. А под ее пальцами разматывались серебряные нити, становились коконом, и в коконе этом кружились мы все, жалкие и беззащитные…

— Что ж ты творишь, сука такая? — спросил Толик и спустил курок.

Заряд тромбона угодил ведьме в бок. Я посмотрела туда один раз и больше не стала. После такой раны саамскую вельву могли бы спасти Матери-волчицы, и то, если бы накинулись все вместе. Одна я не в состоянии собрать легкие, печенку и склеить разбитые ребра.

Анатолий терпеливо ждал, пока Корона и облака прекратят пляску в моих зрачках. Когда я наконец собрала себя воедино, это была заслуга не моя, а покровительницы, мудрой Лакшми. Я разогнулась со стоном и только тут заметила, что Ромашка держит на прицеле оркнейца, сопровождавшего ведьму. Тот послушно сидел у входа в овчарню, баюкая на руках корзину с их нюхачом. Наверняка бородачу не терпелось вынуть из-за плеча секиру и сделать из одного лекаря двоих, но против фунта картечи с топором не попрешь. Зверь ворочался в его груди, но проснуться мы ему не дали. С помощью слуг Эль-Хаджи я обезоружила и связала этого вонючего пса.

— Храни меня Милостливый, что я буду делать? — запричитал толстяк Хаджа. — Сейчас сюда сбегутся стражники нацира, меня швырнут в яму к шакалам за убийство, мои дети останутся без отца…

— Скажи слугам, пусть копают могилу. И не трясись. Снаружи никто ничего не слышал. Только забери у нее с тела все побрякушки и кинь в огонь. Не закапывай ее с амулетами!

Я сказала чистую правду. За частоколом, огораживавшим владения моего данника, текли обыденные людские реки. Неповоротливая рессорная берлина притормозила подле источника Эль-Хаджи. Невозмутимых буйволов выпрягли, повели на водопой.

Из берлины гурьбой повалили дети, все чистенькие, опрятные, — скорее всего, частный гимнасий из Александрии. Чуть в сторонке выкрикивал свою песню точильщик ножей, он даже не повернулся на выстрел. Вздымая длинными ногами тучи пыли, подползал караван одногорбых. Медлительные пустынники почти приседали под грудами кожаных чайных цибиков. Аромат бергамота и степной ромашки даже перебил пороховую вонь.

Погонщики одногорбых тоже не обратили на нас внимания.

Формула Безмолвия действовала надежно.

Я кинула слугам Хаджи кошель серебра и вернулась к связанному берсерку.

— Что вы везете?

— Бобров, куницу… две телеги поделок из мыльного камня…

— Еще? — Я сдавила ему горло кнутом. — Я же видела, у вас полно поклажи.

— Двадцать талантов железного крепежа для кораблей, четыре таланта птичьего пера, два таланта пуха и молотую сушеную рыбу…

— Это все ерунда, не достойная внимания. Сколько рабов вы продали на рынке в Удайпуре?

— Триста…

— Что-о? — Мне показалось, пленный неверно назвал цифру. — Кто вас послал? И кого вам поручили убить? Если скажешь мне правду, я сохраню тебе жизнь.

— С чего ты взяла, что мне нужны твои подачки? — Пленник гордо сплюнул.

— Вы все слабаки и предатели, — зашла я с другой стороны. — Вы готовы лизать сапоги всякому, кто позвенит золотой мошной. Вы даже не знаете, на кого охотитесь, а ведь этого человека уважают ваши конунги!

Мои слова не понравились берсерку. Он разговорился, и спустя меру песка я знала достаточно, чтобы спокойно прервать череду его перерождений.

— Что он говорил? Что? — насели на меня все они, включая нюхача.

— Все ясно, — сказала я. — Прочие товары лишь для отвода глаз. У них было письмо сатрапа, который разрешил им охотиться на дома Саади. Очевидно, сатрапу хорошо заплатили посланцы Ватикана с Зеленой улыбки. Не представляю, кому еще воин мог насолить… Прикрываясь грамотой сатрапа Леонида, эти прохвосты беспошлинно протащили на Великую степь триста невольников. Эй, придурок, вы везли наложниц?

— Евнухов из Итиля, — прохрипел полузадушенный оркнеец. — Девчонок из Тмутаракани для левантийского архонта…

— Так эти сволочи кастрируют славян? — Толик заметно обозлился. Он вообще сильно изменился на Великой степи. Мой далекий друг Рахмани сказал бы, что лекарь сбрасывает чужие ненужные шкуры, чтобы оставить лишь одну, удобную и любимую…

— Охотнее всего эти парни продают рабов скупщикам на Хибре. На Зеленой улыбке они в открытую орудовать не могут, там их преследуют ордена крестоносцев. Невозможно продать одних служителей креста другим. Зато легко можно продать всех нас, кого папские легаты назвали язычниками. Они шуруют на севере, от оркнейских островов до земель хантов, захватывают рыбачьи деревни и везут в Хедебю. По слухам, там крупный невольничий рынок, там тайно продают даже украденных особ королевской крови и новорожденных колдунов. Еще ходят слухи, что там можно купить нелюдей, но я бы не стала проверять… Дальше женщин и детей перекупают франки и иудеи, их гонят в Марсель, оттуда — в Каир, Карфаген и Танжер, на Южный материк. Мальчиков проверяют особыми способами, получатся ли из них достойные защитники гаремов, и тогда оскопляют. Впрочем, можешь не скрипеть зубами. Весьма часто евнухи занимают посты визирей и ближних слуг у султанов.

— Что теперь будет, что будет? — причитал Эль-Хаджа, сметая солому с остатками ведьминой крови. — Эти чудовища теперь не выпустят меня…

— Хозяин, их нигде нет, — доложил вернувшийся бача. — Эти бородатые, что были со страшной женщиной… они все куда-то исчезли.

— Анатолий, никому не рассказывай о том, что здесь произошло, — попросила я. — Хотя бы пока не рассказывай. Я должна посоветоваться с Рахмани…

— Не буду… да мне и некому. — Лекарь искренне удивился. Похоже, он так ничего и не понял. Просто удачный выстрел, так он считал. Всего лишь удачный выстрел.

Зато Кеа мигом разобралась.

— Он отторгает магию, домина. Насколько мне известно, на Великой степи только элементали обладают достаточной броней. Если все жители четвертой тверди умеют так…

Кеа не договорила. Слишком много ушей было вокруг.

Анатолий никак не мог унять свои трясущиеся руки.

— Домина, их нюхач просит нас, чтобы мы выкупили или забрали его.

— Ах, я совсем забыла! — Я кликнула слуг. Сообща мы отпихнули в сторону мертвого берсерка. Бедного нюхача сплющили и придавили. Слава Всевышнему, его нежные кости, а главное — его чудесный нос — были целы. Нэано мучился от горького похмелья; скорее всего, вельва давно приучила его к вину и упорно наращивала дозу. Сказать по чести, я впервые встретила такого старого и такого несчастного, опустившегося нюхача. Кеа чуть не вывалилась из корзины, когда мы извлекли пленника на свет. Но разглядев, с кем придется иметь дело, наша подружка заметно приуныла.

— Эль-Хаджа, чистой воды, корзину, соломы… Его надо отмыть и отпоить настоем раун-травы… И можешь взять из моей доли еще меру серебра. У тебя есть травы?

— Будет сделано, высокая домина. — Хозяин щелкнул пальцами. Деньги семьи Ивачич оказали на почтенного Хаджу самое благотворное влияние. Он мигом позабыл про лужу крови, переломанную мебель и необходимость объяснять ордену Плаща, куда делась со двора толпа пришельцев. — Высокая домина, а что если… что если я верну тебе все это серебро в обмен на нюхача? Зачем тебе два нюхача, госпожа? У тебя есть молоденькая, а этот седой и старый…

В другое время я бы ему не отказала. Но сейчас у меня созрел иной план.

— Ты не годишься в мужья нашей девочке, — сообщила я Нэано, когда он пришел в себя. — Ей нужен молодой, красивый и сильный. Но я хочу отплатить тебе добром. Как ты смотришь на то, чтобы провести старость в стране Бамбука?

19 Убийцы убийц

— Я с вами, — после яростной внутренней борьбы заявил циклоп.

Рахмани посмотрел на него снизу вверх. Темнокожий сын страны Нуб был выше него на три головы.

— Я не сомневался, что ты скажешь именно так, — с чувством произнес ловец. — Среди вашего народа не рождаются трусы!

Про себя он подумал, что храбрость черноногого подогрело золото, покинутое в зараженной фактории. Если бы не деньги и не груз личинок, великан не вернулся бы к своей рыбе и своим баржам.

— Вы будете следить за дамбой, — распорядилась Красная волчица. — Если увидите кого-то, кроме нас, бегите. Мы с девочкой спустимся вдвоем…

Дамбу вдоль судоходного канала возводили из песчаника в течение всего правления Тутмоса. По крайней мере, так гласили двуязычные надписи на мраморной стеле. Стела издалека походила на четырехгранный штык. Меру песка тропа вела в гору, до следующей стелы. Но следующая оказалась гораздо новее, ее поставили фессалийские центавры, которых вел на юг неутомимый Селевк, первый сатрап самого Искандера. Огромные глыбы песчаника в основании дамбы постепенно разрушались. Если бы уровень воды соответствовал отметкам пятисотлетней давности, канал бы давно вырвался из своего русла и затопил перешеек. Но лицо тверди неумолимо менялось.

Саади слышал, как позади все тяжелее дышат его спутники. Корона вылизывала их мокрые спины горячим языком. Острый край дамбы вздымался все выше, подобно хребту уснувшего ящера.

— Они там… там есть живые. — Саади приподнял платок, чтобы очистить рот от горькой слюны.

— Я вижу их. — Старая волчица недобро рассмеялась. — Сахарные головы ищут тех, кто понесет их дальше. Теперь оставайтесь тут, найдите тень. Дальше мы пойдем вдвоем.

Юлька спешила за ведьмой, выставив изогнутый кинжал перед собой. Рука почти не тряслась. Впервые в жизни ей предстояло ударить человека ножом. Пусть это был и не совсем человек…

Следом за старой волчицей девушка вступила в ворота фактории. Торговое поселение когда-то выстроили по очень простому плану. Две параллельные улочки вели к длинной пристани. Их пересекала одна широкая улица. У пристаней находились примитивные пакгаузы, множество сараев, крытых загонов и деревянных многоэтажных башен, очевидно, для засушки трав и плодов. Жилые дома вдоль улиц выглядели одинаково — обмазанные белой краской «термитники», иногда двухэтажные, с палисадниками и даже розариями. Полив осуществлялся с помощью виадука, его широкие аркады начинались на главной площади, у колодца, и шагали куда-то за горизонт.

Факторию окружали два ряда заостренных кольев, между ними бродили тощие львы. Завидев приближающихся женщин, клыкастые хищники вплотную подобрались к частоколу и жалобно заскулили. «Прямо как котятки брошеные», — отметила про себя Юля. Вышки по углам фактории пустовали. Линзы светового телеграфа слепо уткнулись в небо. Возле полуоткрытых ворот, оскалив пасть, вытянулась дохлая сторожевая собака. Юля издали приняла ее за теленка; псов таких размеров на Земле она ни разу не встречала. Настоящее баскервильское чудовище! В самой сторожке, домике с двумя флагами на крыше, гулял ветер. На столе среди перевернутых тарелок копошились жирные тараканы.

Первое, что поразило Юльку внутри городка, — не гадкий запах разложения, не трупы носильщиков, а вполне живая и здоровая рыба Валь, ожидающая отправки. Розовая громадина тяжело вздыхала, выпускала через мокрые ноздри ленивые фонтанчики воды, иногда пошевеливала плавниками. У причала рыбу удерживало штук восемь кожаных канатов. Три нагруженные баржи и одна полупустая ждали с натянутыми постромками. Сложная система ремней опутывала бока и плавники невиданного розового кита. От кончика хвоста до торчащей черной губы чудовища было не меньше тридцати метров. Боковые плавники покачивались в воде, словно гигантские ладони.

— Хочет есть… — мысленно передала Красная волчица. — Он привязан… не может добраться до придонных рачков… он может долго без воды… иди за мной…

— Боже! — Юля едва не наступила на труп черноногого. Тело мужчины, совсем недавно здорового и крепкого, растеклось по песку, точно его переехало катком. Расплавилось все, даже кости черепа. Мухи с нервным жужжанием кружили подле трупа.

Скоро девушка приметила еще двоих. Эти смотрелись чуть лучше, если так можно сказать о мертвецах. Рослая смуглая женщина в белом и циклоп в доспехах воина, с жетоном имперского мытаря на груди. Благодаря дому Саади Юля уже научилась читать простейшие государственные символы и отличать профиль Гермеса от Зевса и Апполона. Наверняка черноногий в блестящих латах был одним из тех, кто собирал дань с караванов. Голову ему отгрызли, правая нога валялась в стороне. Вцепившись зубами в оторванную ногу, подыхала тощая собака. Она вздрагивала и скулила, пока Красная волчица не взмахнула тесаком. У мертвой женщины живот был разорван пополам, словно изнутри кто-то вспорол ее ножом.

— Дай огонь, — скомандовала ведьма.

Юлька непослушными пальцами протянула мешочек с огнивом и бутыль с маслом. Сама она не отважилась бы поджечь трупы. Волшебный клинок перевертыша тоненько звенел.

— Бородавчатый уршад… — бурчала ведьма, поливая мытаря и женщину маслом. — Они разные… этот убивает даже псов… но осла не тронул… слышишь, осел кричит?.. придется осла тоже… огонь спасает все… восславится пусть огонь! Ты чуешь… семена уршада живы в них?

Юля приложила сумасшедшее усилие, чтобы удержать в повиновении желудок. Она понимала далеко не все, что молча говорила ей старшая подруга, однако честно попыталась принюхаться.

И она их почуяла!

— Да, эти мелкие, словно маковки, — прошептала она, — но есть и большие… как черви!

Возле самой воды располагалось несколько глинобитных сараев. Судя по беспорядку, погрузка барж оборвалась на полпути. Бочки и тюки с тканями мокли в горькой воде, не в силах утонуть. В стороне от склада ведьма указала на троих мертвых носильщиков. Тонконогие бритые подростки с клеймами на плечах пытались убежать, но не успели. Уршад попал к ним внутрь и убил их на бегу, в считанные секунды. Ведьма приказала Юльке идти на склад и вспороть ближайший мешок с тканями. Там оказался алый бархат. Но волчицу не занимали мирские ценности, она быстро соорудила первый погребальный костер.

— Огонь всепрощающий… огонь лечит раны… это дыхание Слоноподобного… его жажда справедливости… его жажда покоя…

Дальше пошло легче. Переборов первый страх, Юля без напоминаний собирала топливо, вскрывала сундуки и мешки в поисках хоть чего-то горючего. Она с болезненной жадностью всматривалась в мертвецов, послушно переворачивала их и стаскивала в кучу. Она даже позабыла о том, что может заработать солнечный удар. За все время, проведенное в фактории, у нее ни разу не возник страх заразиться. То есть даже намека на такой страх не было! Она вспоминала, с каким ужасом глядел на покинутый город отважный ловец Тьмы. Даже он был не в силах повторить то, на что способна любая девчонка из племени волчиц!

К счастью, разложение не сильно затронуло тела носильщиков и купцов. Очевидно, личинки уршада высасывали из людей всю влагу. Кроме черноногих встречались люди совсем других рас и народностей, богато и бедно одетые, светловолосые и лысые, женщины и совсем еще мальчишки. Некоторые трупы наполовину расплавились, у других личинки проели дыры в теле, выбрались наружу и тут же рядом издохли. Чудовищная форма жизни уничтожала носителей, как раковая опухоль, не задумываясь о собственном сохранении.

— Сахарная голова напал внезапно… — шипела ведьма, устраивая очередной погребальный костер. — Наверняка черноногий привез семена уршада на своих баржах… кто-то был заражен… теперь они все погибнут… это хорошо, мы успели раньше птиц… но я чувствую, что кто-то сбежал… надо проверить на корабле…

Сквозь распахнутые ворота Юлька видела емкости, заполненные финиками, ряды запечатанных амфор, ящики и тюки. В ноздри ударяли ароматы тмина, муската, корицы, благовоний. На круглой площади стоял грустный ослик, запряженный в ворот колодца. Никем не понукаемый, он уснул на жаре.

По шатким мосткам колдунья проникла в темное чрево баржи. Юля направилась следом. Внутри она дико закашлялась. В горле запершило, словно в воздухе недавно рассыпали мешок цемента.

— Помет гоа-гоа-чи… они погибнут, если не поить и не кормить… дюжина гоа-гоа-чи стоит на рынке Мемфиса, как стадо двухорбых… это не наше дело… ищи людей…

Стараясь дышать ртом, Юля бродила среди трехъярусных клеток. Верхний ярус пустовал, зато внизу, за частой железной решеткой, копошились… дракончики. Вначале девушке показалось, что они похожи на противных безглазых червей, но тут из матросского кубрика вернулась волчица и все расставила по местам.

Караван на двое суток застрял у причала. За это время личинки гоа-гоа-чи начали закукливаться, только вместо бабочек из ороговевших оболочек вылуплялись крошечные мокрые дракончики. Их крылья еще не могли развернуться, трепетали, прижавшись к мокрым спинкам, но крошечные зубы уже лязгали, стоило поднести палец. В клетках среднего яруса, где температура днем поднималась выше, вылупившиеся змееныши почти все погибли. Некоторые заживо жрали друг друга, но пищи им все равно не хватало.

— Слишком долго в пути… — прошамкала волчица. — В оазисе Амона их охлаждают, а в Мемфисе держат в ледниках… тогда личинки застывают… купцам не нужны готовые змееныши, их не прокормить… позже…

Дальше Юлька не разобрала, или у волчицы не нашлось подходящих слов. Помимо дракончиков, обреченных на голодную смерть, на барже обнаружились двое погибших матросов. В отдельной каюте черноногий спал в обнимку с девушкой. Очевидно, уршад настиг их и убил в самый разгар любовной схватки. Ничтоже сумняшеся, Мать-волчица воткнула между окостеневших тел клин, затем без тени смущения вскрыла мужчине живот. Пятнадцатисантиметровая белесая личинка, похожая на бородавчатую гусеницу, выпала на пол и попыталась уползти.

— Руби! — прикрикнула старуха. — Последышей надо убивать, пока у них не отросли ножки!

Не слишком соображая, Юля исполнила команду. На секундочку ей показалось, что кривой меч Кой-Коя изменил направление удара, подправил нетвердую руку хозяйки. Она ударила дважды, но три части разрубленной гниды продолжали извиваться, никак не желая погибать.

— Эту баржу придется сжечь… давай огонь! — Старая волчица разбила в узком коридоре три масляные лампы. Пламя радостно вспыхнуло, обняло балки и поперечины. — Теперь ступай, обруби канаты… рыба Валь не должна пострадать…

Не прошло и минуты, как баржа запылала. Огонь шутя перекинулся на следующую баржу, остановить его было некому. Розовый кит, освобожденный от ремней, в испуге отплыл на середину канала, но там застыл, вяло перебирая плавниками. Выросший в неволе, он не умел плавать без приказа.

Юлька не помнила, как выкатилась наружу. Ей хотелось только одного — поскорее вернуться в джунгли. Или в любой город. Или в болото. Куда угодно, лишь бы покинуть это кошмарное место! Марта Ивачич не предупреждала, что ей придется резать людей! Толик — врач, вот он пускай и режет…

Но охота еще не закончилась.

— Слышишь? — Ведьма приподняла правое ухо. — Дитя рыдает… надо искать… дитя в подполе спрятали…

Юля ничего не слышала, кроме посвиста ветра, рыканья голодных львов и возни грызунов. Правда, иногда ей казалось, что откуда-то со стороны канала волнами налетает непонятный ласковый шум, словно терли друг о друга наэлектризованные синтетические рубахи. Юлька поглядела назад, в сторону дамбы. Как же далеко они ушли! Ей показалось, что в колеблющемся жарком мареве она различила крохотную фигурку Рахмани…

Очередного выжившего они обнаружили в клетке. Узкая клетка, связанная из бамбуковых стволов, утыканная внутри шипами, раскачивалась на канате над ямой. В яме плескались три оголодавших рептилии. Очень похожие на крокодилов, но с круглыми, плоскими, как у лягушек, пастями.

— Его придется убить… — без тени сожаления произнесла Красная волчица.

— Но он… в нем нет ни семян, ни личинок.

Мужчина в клетке, тощий, всклокоченный, протянул в прорезь решетки покрытую лишаем руку. Он жалобно заговорил на незнакомом языке, указывая на пустую глиняную миску. Юлька подумала, что этот человек достоин свободы уже за то, что трое суток без воды просидел на солнцепеке.

— Ты смешная девочка… в нем нет ростков сахарной головы… но он не выберется отсюда… уршад найдет его… уршад путешествует только в живой плоти… убей его…

— Но… но… — Юлька лихорадочно искала способ, как не стать убийцей, — он ведь и сам погибнет… солнце его зажарит.

Вместо ответа Красная волчица коротко ударила по канату, накрученному вокруг блока. Юля не успела заметить, откуда взялась в руке ведьмы заточенная сталь. Канат оборвался, клетка рухнула в яму с голодными рептилиями. Юлька отшатнулась, стараясь не слушать, что там происходит внизу.

— Зеленых можно не трогать, они не разносят уршадов. — Старуха уже брела дальше как ни в чем не бывало.

Юлька намеревалась обозвать ее фашисткой, злобной гадюкой или еще как-нибудь покруче, но… в последний момент прикусила язык. Да и кто она такая, чтобы вмешиваться в дела чужой планеты! Этот несчастный вор из клетки наверняка бы заразился и унес бы на своей коже сотни убийц!..

Крошечные маковки затаились в трупах, притворились до времени рыжим песком. Они не обладали разумом, но у Юльки неожиданно возникло премерзкое чувство, словно ее разглядывают. С ненавистью, с холодной злобой. Семена предпочитали отлежаться в засохших мумиях, они мечтали дождаться, пока их склюют стервятники или проглотят наземные хищники пустыни. А затем эти хищники полетят и поползут туда, где есть люди, а люди наверняка занесут эти маковки в рот, и тогда все повторится снова, цикл перерождений, рост кокона и личинки, освобождение от ненавистных, мертвых, неуклюжих тел и попытка жить вне человека, но…

Юлька едва устояла на ногах. Ей хватило сил облить себя из фляги нагревшейся водой. Она только что словно побывала в шкуре уршада, изнутри почуяла его агрессию, его безнадежную жажду самостоятельной жизни… До юной ведьмы внезапно дошло нечто очень важное. Она поклялась себе, что как только встретит Рахмани, сразу же расскажет ему о своей догадке, о том, какие они, проклятые уршады, на самом деле, и как их можно победить, если послушаться советов Толика…

Но мысль исчезла так же быстро, как появилась, поскольку имелись более важные дела.

— Здесь! — Волчица замерла возле очередного белого домика, похожего на муравейник.

Юлькино сердце билось кузнечным молотом. Где-то проблеял козленок. От его нежного беканья она едва не подпрыгнула. Зазвенела цепь, это ослик, вращавший ворот колодца, пытался дотянуться до кормушки.

Они сломали запор и вошли в дом. Внутри лучи света били сквозь многочисленные круглые окошки, пыль клубами летала по темной комнате. Наполовину растекшийся мужчина лежал ничком на постели, его ноги были почти целы. Несколько мелких тварей, то ли насекомых, то ли грызунов, бросились врассыпную. Юлю едва не вырвало от смрада. Красная волчица удивилась, сама она давно натянула на лицо мокрую маску.

— Держи! — Она сунула товарке серую марлю, плеснула кислятины из флакона. — Как вы там охотитесь?..

Дальше мысли потекли невнятно, но Юля разобрала главное — колдунья удивлялась, как ее коллеги на четвертой тверди бьют уршадов без защитных средств. Юля даже не нашла в себе силы возразить, что никаких уршадов на Земле не водится; от беззвучного диалога снова разболелась голова. Зато дышать в маске стало легко, кислота почти перебила запахи тления.

Вдвоем приподняли крышку люка. Красная волчица зажгла факел. Дальше случилось то, из-за чего Юлька еще много ночей подряд просыпалась в холодном поту. В глубоком подвале, на красочных циновках, лежала мертвая молодая женщина. Внутри нее, — Юлька сразу это почувствовала, — шевелилась личинка. Личинка убила хозяйку дома совсем недавно, и скончалась та, видимо, в страшных муках, до крови расцарапав себе живот. Возможно, в последний момент женщина собиралась ударить себя ножом, чтобы уничтожить проклятого врага. Юлька на секунду представила себе, какой чудовищной должна быть боль, чтобы человек решился разрезать себе живот!

В медном корыте, накрытом крышкой, плакал практически здоровый голенький мальчик. На вид маленькому циклопу было годика полтора, он до изнеможения сосал собственный палец, не в силах дотянуться до матери. Наверное, почуяв в себе заразу, мать постаралась спасти сына.

— Добей его, — походя, как о собаке, сказала волчица. Она уже потеряла к ребенку интерес. — Я пойду к пристани… догонишь меня… живых тут больше нет… кажется, сбежали… подожги тут все…

Кто сбежал, Юля не разобрала. Речь ведьмы возникала и проваливалась в голове, точно сбивалась настройка радиоприемника. Но девушка и сама ощущала — живых в фактории больше не было. Тот мужчина в клетке, львы, ослик и ребенок…

Были другие, трое взрослых. Они ушли. Совсем недавно. Их еще предстояло догнать. Красная волчица что-то смутно объяснила про разные способы, которыми сахарные головы распыляются… или разползаются? Нет, скорее всего, речь шла о размножении, но словарный запас двух женщин часто не совпадал. Мужчина наверху расплылся, как сахарная голова на жаре, женщина тоже погибла, но ребенок…

Юлька застыла на полпути с занесенным для удара ножом.

Она никого не боялась в данный момент. Даже львов, охранявших факторию. Красная волчица усмирит любую зверюгу, как усмирила она свирепых драконьих личинок. Юлька никого не боялась, но ее трясло.

Ведьма бродила где-то поблизости, поджигая трупы и целые дома, если они казались ей подозрительными.

— Дом Саади меня не простит! — вслух произнесла ведьмочка. — И Толика я подведу. А в Толика все верят, он коня оперировал… Сама напросилась, вот дура-то!

Неизвестно, кому она пыталась объяснить. Ребенок затих, увлеченный сполохами огня на кинжале перевертыша. Руны всплывали из стальной глубины, роились, выстраивались в замысловатые цепочки и снова растворялись в заколдованном металле.

Ребенок был здоров. Юлька попыталась представить, как поступит старая ведьма, если его сейчас завернуть в тряпку и вынести наружу. Тут и представлять нечего, оборвала себя девушка. Прикончит его старая моментом, а саму Юльку посчитает ненормальной! И на все сто окажется права, потому что вывести из зоны заражения никого невозможно. Впрочем, Рахмани вспоминал случаи, когда счастливчики отсиживались в норах, имея запас продуктов на несколько месяцев. Только Красные волчицы и некоторые другие ведьмы могут проникать в убитые селения…

Она зажмурилась, взмахнула кинжалом, но так и не смогла ударить. Черный ребенок доверчиво глядел на нее заплаканными глазками, розовая мембрана на его третьем налобном глазе еле заметно вздрагивала.

— Ступай наверх! — За спиной Юльки словно ниоткуда возникла ведьма.

Потом они вместе поджигали дома. Шестнадцать костров оставили они после себя. В последний момент Красная волчица вспомнила про деньги циклопа, потащила Юльку на склад и заставила вскрывать сундуки, спрятанные в задних комнатах. Они взвалили на осла два перевязанных хурджуна, набитых золотом, допили остатки воды и вышли за ворота.

Вдоль аркад виадука, в застывшей красной ряби песка, виднелись три цепочки следов.

— Их трое, уршад вселился в них… ведет их в оазис Сивы… — Старая волчица еле держалась на ногах. — Девочка, если мы их не догоним… погибнет город… двенадцать тысяч…

— Я догоню их! — с внезапной решимостью заявила Юлька. — Я догоню их и прикончу!

20 Проклятый город Сварга

С высоты дамбы Рахмани следил за тем, как один за другим превращаются в костры домики и склады фактории. Рядом на узелке с вещами сидел Кой-Кой и сосредоточенно наблюдал за своей правой рукой. Его дергающаяся кисть крепко сжимала рукоять несуществующего меча. Того самого клинка, который он отдал девочке Юле. Глядя на мокрое от пота изменчивое лицо Кой-Коя, Саади снова и снова проживал свое первое знакомство с перевертышем, их удивительный поход в дебри Проклятого города Сварга…

…Город нависал над ними пятнами разномастных крыш, извивами труб, роскошной пестротой цветов. Под кривой аркой они попытались прочесть высеченные в камне слова, но так ничего и не добились. Саади казалось, что вот-вот он ухватит смысл изречений, ведь значки так походили на буквы его родного языка. Он дважды прочел справа налево и наоборот, попытался переставить слова и даже отбросил крайние.

Ничего не получалось. Ворота словно насмехались над ним.

— Это и есть формула проклятия, — объяснил Кой-Кой. — Если здесь появится мудрец, способный прочесть ее, многое может сильно измениться.

— Мой Учитель считает, что лучше бы такой мудрец не рождался.

— Угу. Я всегда говорил, что Одноглазые старцы — самые умные среди тех людей, с кем я знаком. Неизвестно, что станет с миром, если заключенные здесь твари обретут свободу. Держи ухо востро, дом Саади, в городе Сварга нет правил поведения. Не позволяй никому, кроме меня, встать у тебя за спиной. А также смотри вверх и под ноги.

— Так куда же мне смотреть?

— Во все стороны сразу. Не позволяй никому завладеть твоим вниманием.

— Ты говоришь о невозможном, друг мой.

— Невозможным является только то, в чем нас убедили другие, воин. Например, я выгляжу юным, но я много старше тебя. Невозможно преодолеть границы Гиперборея без торговых ярлыков, но мы с тобой здесь. Невозможно приручить Трехбородого беса, ведь никто не умеет готовить лакомство для него… но Одноглазые старцы это сделали. Когда мне было восемнадцать, как тебе, воин, границы невозможного казались мне неприступными стенами… Войдем же.

Несмотря на все предупреждения Учителя, город потряс Рахмани. Громоподобные удары божественного кузнечного молота сюда доносились глухо. Зато воина сразу оглушила какофония воплей и дикой, непотребной музыки. Смердело так, точно он угодил в нечищенную лет двадцать скотобойню. И тут же, стоило сделать шаг в сторону, воздух благоухал чарующим ароматом цветущих каштанов, сандала, разогретого розового масла. На прилавках искрили, сияли и шевелились самые диковинные товары. Легкой музыкой наводнялись тысячелетние стены, Корона разделилась на четыре звезды, и четыре легкие тени обнимали всякий вертикальный столб. В музыке городских стен слышались жиги оркнейских островов, клезмеры иудеев и сертаки эллинов. Далекий молот бога вспахивал небесный свод, следом за ним будто хлопали в ладони тысячи невидимых танцовщиц.

— Не позволяй себя увлечь, воин…

Миновав ворота, Саади очутился на широкой площади, усыпанной опилками и соломой. По опилкам к нему тут же бодро поползли самые обычные с виду человеческие дети, скрюченные различными хворями. Если бы Кой-Кой не дернул за рукав, Саади плотной толпой окружили бы слепые, безрукие и прокаженные. Они выли и что-то выкрикивали вслед, а одна крохотная, очень красивая девочка молча пошла рядом. Саади этот ребенок напомнил его сестру в младенчестве; такие же выразительные доверчивые глаза, такие же тощие, разбитые коленки, такая же сахарная улыбка до ушей.

— Стегни ее огнем, — краем рта прошипел перевертыш, — она выглядит как человек, но это не человек. Она сосет твою жалость, воин.

Рахмани не успел обдумать кошмарное предложение, как девочка протянула ему крохотную ручонку. Она ничего не требовала, напротив, — на ее коричневой ладошке лежало прекрасно выполненное в золоте изваяние крылатого Ормазды, верховного божества огнепоклонников. Не чувствуя никакой опасности, Рахмани протянул руку, и в тот миг, когда их пальцы встретились…

Кой-Кой одним свистящим взмахом заговоренного меча отрубил ребенку руку по локоть. Дальше все происходило в таком темпе, что поблагодарить телохранителя Саади догадался, лишь когда все закончилось. Палец девочки, прикоснувшийся к безымянному пальцу охотника, начал нестерпимо жечь ему кожу. Прочие маленькие пальчики внезапно удлинились и, точно змейки, принялись карабкаться вверх по руке мужчины. Они обвили запястье, прижигая кожу холодным ледяным огнем, и полезли выше, к локтю, волоча за собой отрубленную кисть, которая уже не была кистью. Она стала чем-то другим, сбросив кожу, обзаведясь склизкой чешуей и множеством цепких крючков на подвижном брюшке…

— Руби ее, дом Саади, скорее!

Пламя горячее схлестнулось с пламенем ледяным. С шипением нежить отвалилась от раскалившейся руки воина, но добить он ее не успел. Упав в грязные опилки, мерзкая ящерица в мгновение ока закопалась в землю и исчезла. С улыбчивой девочкой произошло примерно то же самое. Оскалившись на огонь, она подпрыгнула, перевернулась вверх ногами и пробила головой дыру в земле. В самый последний миг она показала истинный лик, перекошенную клыкастую морду…

Вокруг захлопали и засвистели.

Рахмани обалдело оглядывался, не слишком понимая, кого считать следующим врагом. Им мог быть любой, например — этот, однорукий, с лошадиной головой и трубкой в зубах, одетый, как британский шкипер. Или вон тот коротышка, явно притворяющийся слепым, тискающий сразу двух раскрашенных девок. Или та девица, что слева, у нее под широкой юбкой — зазубренный палаш, а под языком — отравленные иглы. Такие очевидные вещи Саади был приучен вычислять сразу, но маленькая нищенка совсем не пахла врагом…

— Этот лавочник говорит на старом варяжском наречии. — Кой-Кой показал Рахмани, что осталось от заговоренного клинка — жалкие ошметки. — Он говорит, что поставил против кикиморы мискаль золота и хорошо заработал. Он сразу говорил, что кудрявый — не так прост, как кажется. Он приглашает выпить с ним пива.

— Кой-Кой, так они знали, что на нас нападет чудовище, и никто не предупредил? Они делали на нас ставки?! — Рахмани недобро оглядел хохочущие рожи.

На пальцах снова заплясали огоньки, мгновенно отозвавшиеся острой болью в позвоночнике. Увидев его потемневшее лицо, толпа прыснула в стороны. Спустя песчинку рядом никого не осталось. Только дымящаяся воронка в том месте, куда нырнул бес. Даже угрюмые дома вокруг площади словно развернулись задниками. На окнах захлопнулись ставни, откуда-то подул сырой ветер, небо заволокло тучами.

— Не печалься, воин. Позже ты научишься их различать. Это несложно, надо смотреть сквозь кожу. Я тебе говорю — никому не подавай руки.

— Что такое эта кикимора? Это человек или зверь?

— На некоторые вопросы нет внятных ответов, воин. По слухам, в этом Проклятом городе большая колония склавенов. Они завезли с собой воинов-берендеев, кикимор, горынов и лешаков. Лешаки самые востребованные, их нанимают проводниками, когда надо идти через дикие шагающие леса. Взрослые кикиморы вяжут защитные покрывала, ткут самобранки и варят снадобья из болотных трав. Говорят, на Руси они жили только в болотах. Ну а их дети… — перевертыш выразительно показал на дымящуюся дыру в земле, — их дети, как видишь, развлекаются.

— Ничего себе развлечение! — выругался воин. — Ладно, Кой-Кой… Куда мы теперь пойдем?

— Нам нужно попасть в торговые ряды, где продают компасы. Кроме того, нам нужна особая клетка, специально для перевозки бесов. Охота здесь поставлена на широкую ногу, сам увидишь. Трехбородые нужны многим, ведь их век в неволе короток, а гиперборейские купцы постоянно нуждаются в летучих кораблях. Впрочем, здесь охотятся не только на Трехбородых… Осторожно, это не колодец, а улица.

От площади разбегались вверх и вниз сразу дюжина корявых, один другого страшнее, переулков. Кой-Кой не обманул. То, что Саади принял за полукруглый колодец, оказалось улицей, ведущей вертикально вниз. Таким образом, приходилось привыкать к мысли, что город Сварга тянется не в двух, а сразу в трех измерениях. Рахмани заглянул, и в первый миг у него закружилась голова. За проймой колодца открывался широкий, ярко освещенный ведьмиными огнями проспект со множеством блестящих особняков и увеселительных заведений. От него в разных направлениях разбегались переулки поуже.

Там с грохотом носились экипажи и прогуливались прохожие, которых Саади считал до сих пор исключительно персонажами детских сказок. К примеру, величаво совершал моцион некто с таким длинным хвостом, что хвост за ним катили на тележке. Отталкиваясь золочеными туфлями от земли, верхом на пони, проехала компания длиннобородых карликов. Саади невольно сморгнул и ущипнул себя за руку. Он был готов поклясться, что только что по булыжнику важно прошагала двухголовая крыса в парадной ливрее, с двумя трубками в зубах. Крыса нырнула в низкую дверцу. Стрельчатые окошки ее дома уверенно переползали с одного угла кирпичной стены на другой, следуя за лучами Короны.

— Пожалуй, нам как раз туда, — не слишком уверенно заявил Кой-Кой. — Для начала купим лунный компас, он не подведет. Не робей, дом Саади, просто сделай шаг вперед — и все!

Рахмани сделал шаг вперед, каждую песчинку с замиранием сердца ожидая полета в бездонную пустоту, но… ничего страшного не случилось. Екнуло в животе, и то, что казалось пропастью, стало устойчивой мостовой.

Обстановка резко изменилась.

Он стоял на приличной брусчатке, посреди чистой и ухоженной площади. Невдалеке двое пухлых слуг в алых камзолах тщательно натирали булыжники лаком. В ажурных фонарях плавали светящиеся грибы, окружающие здания дышали благородством, несмотря на повсеместное отсутствие входных дверей, а в центре площади длинноносый человек извлекал плаксивую мелодию из создания, похожего на раздувшуюся рыбу. Назойливо пахло жасмином и акацией.

Рахмани не успел насладиться музыкой. Очевидно, в городе Сварга ни песчинки не обходилось без происшествий. Ближайший к площади трехэтажный дом, потрепанный, скрепленный подпорками и костылями, внезапно с чавканьем выдернул из земли одну из опор фундамента, затем — вторую, напрягся и… пошел вверх по улице. Он топал, роняя с гнилых подвальных бревен улиток и лягушек, задевая торчащими стропилами другие дома, но никто не удивлялся и не роптал. Редкие прохожие пригибались и ловко уворачивались. На балконе верхнего этажа этого шагающего дома Саади разглядел статную женщину с повязкой на глазах, вязавшую длинный черный шарф. Шарф так и волочился за свихнувшимся домом, свисая до самой земли.

Рана в земле на месте бывшего фундамента моментально затянулась. Сырая земля вспухла пузырем, пузырь прорвался, из него полезли грибы на длинных ножках, а вместе с грибами — очевидно, и будущие обитатели нового жилища. Блестящие, многорукие, похожие на громадных жуков, они принялись шустро крошить челюстями ножки грибов, растаскивать их и возводить стены…

Рахмани совсем было уверился, что подлые насекомые окончательно выгнали красавицу с черным шарфом, как вдруг жуки подверглись самому жестокому нападению. На площадь, сотрясая ударами ног мостовую, вбежало пузатое создание ростом крупнее мохнатого единорога. Впереди животное тоже имело хобот, больше похожий на вытянутую морду муравьеда. На холке у него, в железной корзине, сидело не меньше дюжины стражников.

— Храни меня Ормазда! Это же…

— Да, дом Саади, это снежные дэвы. Значит, сейчас в городе время Белой стражи. Я рад, что хоть что-то осталось по-прежнему. Они уж наведут порядок!

Стражники принялись колоть своего пузатого муравьеда, он испустил рев и залил из хобота «новостройку» клейкой желтой массой. После чего дэвы слезли и принялись энергично добивать жуков длинными копьями. Грибы, из которых жуки вели строительство, моментально почернели и погибли.

Осуществив акт правосудия, зубастые стражники, больше похожие на полярных медведей, с хохотом и ворчанием погрузились на спину своего отощавшего зверя и исчезли с той же скоростью, с какой появились. Впрочем, зря Саади понадеялся, что старый дом, измученный подземными грызунами, вернется на свое место. Едва пузырящаяся желтая масса впиталась в землю, как соседние дома стали активно расширяться, поскрипывая, постукивая и ощутимо тесня друг друга. Кстати, ближайший дом оказался без наружных стен. На закопченных кухнях толстые женщины помешивали в котлах бурлящее варево, в соседних, открытых всему миру, помещениях мужчины и мальчики склонялись над непонятными станками, седой старик висел в воздухе над креслом, поджав ноги, кошка с двумя шипастыми хвостами вылизывала котят…

Навстречу попалась компания слепцов в шутовских нарядах, бредущих вереницей друг за другом.

— Подайте на новые глаза… — проблеял первый.

— Подайте на девочек, — более правдиво сформулировал второй, с удивительной точностью нацелившись на пояс Рахмани с зашитыми монетами.

— Пода-айте ветерану битвы при Сира-акузах… — задумчиво пропел третий.

— Я начинаю любить этот город, — сказал Рахмани.

21 Две империи

— Гусеницы из страны Бамбука уже близко, — подала голос Кеа.

Караван сегуна Асикага прибыл на становище в прекрасное и нежное время, когда Гневливая луна еще не успела покинуть чертог, а Смеющаяся подружка порхала по грани востока, пробуждая сонную Корону. Три тени протянулись от каждого дерева, смелая и две робкие, и любой мудрец сказал бы, что нам явлено счастливое знамение. Три тени от трех светил нечасто посещают страну Вед. Это значит, что далеко на севере, во владениях снежных дэвов наступил месяц Сириуса, так любимый огнепоклонниками…

Эту ночь мы провели в повозке торгутов, среди банок с сушеными змеями. Не самое прелестное соседство, но после вчерашних событий я не рискнула возвращаться к Эль-Хадже. Наверняка Волчий Хвост уже зализал раны и находится на пути к тому, кто его послал. Гордый ярл — не десятилетний бача, которого пинками гоняет водоноша, его нелегко приручить и заставить ходить на цыпочках. Можно только представить себе, каких страшных врагов нажил мой несносный любовник Рахмани, если свободный ярл из Хедебю у них на посылках!

Я не ошиблась. Рабы Хаджи уже ночью принесли весть, что оба ближайших Янтарных канала заперты, там досматривают всех женщин, путешествующих налегке, в обществе одного лишь слуги. Также заперты дороги на Мумбай и в северные провинции. И на главной заставе Шелкового пути движение резко замедлилось. Мытарь вызвал пелтастов из Агры, они досматривали теперь даже бедных крестьян…

Хвала Оберегающему, что не оставил мои молитвы без внимания! Конечно, после крайне неприятного знакомства с серебряной вельвой нам следовало бежать в горы или отсидеться в джунглях. Однако самостоятельно пересечь границу Александрии мне было не по силам. Даже на ковре из пуха великанши Рух. С давних пор македоняне защищают стены полисов плотной пеленой Египетской тьмы. Вдобавок они нанимают колдуний вуду, моих «любимых» монахов из монастырей Шао и чернокнижников Порты.

Прорваться можно, и такие случаи записаны в хрониках. Во времена кровавых восстаний Александрии жгли и втаптывали в землю, но давалось это ценой гибели десятков и сотен кудесников. А я не горела желанием умереть раньше времени. Я еще не до конца оправилась после встречи с саамской вельвой…

Похоже, мой план вполне удался. От Эль-Хаджи явился посыльный с добрыми известиями. Придворные желают сделать привал перед последним переходом до Александрии. Придворные желают развлечений, но бои петухов и скачки тараканов — не для них. Зато кто-то донес сегуну, что в оазисе остановилась загадочная женщина, владеющая искусством иой-дзюцу.

Господин уже послал слуг. Он жаждет устроить состязание, дабы повеселить принцесс.

— Держись за моей спиной, не поднимай глаза, кивай и улыбайся, — велела я Ромашке, когда нас пригласили в шатер.

Горсть серебра, умело розданная нужным людям, способна порой сделать больше, чем самая искусная магия. Не успела Кеа обсосать очередной финик, как из золотого шатра выгнали музыкантов, факиров и побирушек, а людям уважаемым предложили фруктов под соседним тентом. Мы остались втроем — я и лекарь с нюхачом в корзине. Двое рабов со свернутым ковром ждали нас в сторонке.

Походный шатер сегуна разливал аромат цветущего сада. Лилии покачивались на васильковой ряби, лоснились невинной белизной на фоне изумрудных отражений плакучих ив. Толик выпученными глазами следил за рыбой, плещущей в пруду, за ласточками, что стремглав падали с неба в поисках стрекоз. Мой слуга и лекарь совершенно не умел скрывать свои чувства. Оказывается, у них на четвертой тверди не умели ткать полотнища с живыми картинами!

Сегун не спешил нас принять, а мы не напрашивались. Тем временем ударил гонг на башне мытаря. Центавры подняли цепи, щелкнули бичи погонщиков, на Великом пути снова заклубилась пыль. Луны спрятались, Корона жгла, как прежде, но ее скрыла гряда низких туч.

— Как же мы наймемся на службу, если тут будем сидеть? — недоумевал лекарь.

— Ты все еще глуп, тебя придется долго учить. — Я расстелила чистую кошму, расставила вокруг себя дорожные предметы в правильном порядке, собрала волосы в пучок. — Но глупость твоя не от узости ума, а от незнания. Ты видел — они сами пришли и пригласили меня. Я сделала так, чтобы сегуну Асикага намекнули обо мне. Эль-Хаджа все устроил.

— Бог мой! Откуда ты знаешь, как его зовут?

— Вижу его штандарт.

— С ума соскочить! Ты ведь училась там так давно! Неужели ты до сих пор помнишь их фамилии?

— Это несложно. В стране Бамбука не так много фамилий, которые следует запомнить. До начала последней реставрации фамилии у них получали только дворяне-кугэ и буси — это особо отличившиеся на службе самурайские роды. Реставрация Мэйдзи, когда в божественных лучах воспарила семья нынешнего императора, породила массу смешных и глупых прозвищ. Тогда прапрапрадед нынешнего императора запретил все прозвища, хоть в чем-то похожие на фамилии аристократов. Но сотни и тысячи мелких дворян оказались обижены, они тоже желали оставлять детям память о себе, а не только передавать по наследству глиняные горшки и заляпанные грязью кимоно. Многие обратились к поэтам, и за несколько лет страна Бамбука расцвела стихотворными именами.

Я же рассказывала тебе о школах боевого мастерства при монастырях? Есть школа Хрустального ручья, Утренней росы, Полет белого пера, Дыхание волны… Все эти красивости родились именно в начале эпохи Мэйдзи, как и названия школ танцовщиц, училищ каллиграфии, заведений гейш. Есть такие же фамилии, их традиционно берут наставники и, в виде особого поощрения, могут присвоить лучшим ученикам. Следом за наставниками даже слуги и нищие монахи стали воровать фамилии у поэтов. Начальники в провинциях вначале растерялись, так говорят хроники. Но красота покорила сердце монарха. Вот уже сто сорок лет, даже в глухих деревушках, спрятанных в недрах горных туманов, грубые собиратели хвороста могут удивить поэтическим именем, достойным оперной певицы… Но настоящих аристократов не так много. Несколько сотен древнейших семейств, переживших падения и взлеты монархий. Было бы глупо не слышать о самых достойных.

— И у каждого свой флаг?

— Именно так. — Я лучезарно улыбнулась младшим охранникам сегуна, закованным в тяжелые панцири. Бедняги истекали потом под слоем пластинчатой брони. Наверняка их послали осмотреть округу, чтобы никто не смог угрожать принцессам. — Запоминай флаги, Анатолий. Вот эта двойная корона под лучами светила принадлежит семье Асикага уже несколько столетий. Она означает, что семья Асикага верно служит обоим императорским домам…

Занавески в шатер были откинуты. Нацир, на которого возлагался порядок в оазисе, с помощью пикейщиков отгонял докучливых попрошаек. Я кушала виноград и наблюдала, как люди нацира теснили хорезмских караванщиков. Они освобождали место поближе к пруду для гусениц сегуна. Красные волчицы не подвели нас — мне в сети шла действительно крупная рыба. Множество любопытных сбежалось поглазеть на роскошные паланкины и воздушные кареты, украшенные драконьими рогами. Сияя парадными доспехами, прискакали два важных центавра из свиты наместника. К счастью, до меня им не было дела. Парии в красных рубахах подпрыгивали в ожидании, когда им сбросят канаты.

— Разве в стране Бамбука два императора? — Толик снова отвлек меня от формулы Созерцания. А мне сейчас как раз требовалась полная отрешенность, Предстояла серьезная работа, которой я давно не занималась.

Тем временем рабы подхватили канаты, обернули вокруг намасленных бревен, притянули трех первых летучих гусениц к земле. Почуяв близкую воду, послушные насекомые заволновались, чаще зашевелили усиками. Из головного портшеза скинули изящную лесенку. На ступеньке показался утонченный юноша в белом, с двумя церемониальными мечами на бедре. Он легко соскочил вниз, учтиво, но с достоинством поклонился центаврам. Те взмахнули плюмажами в ответ. Стражники надавили на толпу, мне стало не видно.

— Анатолий, император у них один. До династии Мэйдзи правила династия Сейдзю, кажется, так… Дом конюшего Асикага верно служил обеим династиям. Насколько я разбираюсь в их геральдике, иероглиф «но гоген» на знамени означает «главный конюший двора» или что-то в этом духе. Дом Асикага, конечно, не сессе и не кампаку… до регентов при малолетних правителях они не дослужились, но у них все впереди… сильная семья. Я слышала от наставника, что две женщины из их дома были женами императоров. Это великая честь — потерять фамилию и жить во дворце с одним только именем.

— А твой наставник… он тоже был дворянин?

— Он из дома Токугава, наследственные буси.

— Самураи? — разулыбался хирург.

— Чему ты обрадовался? — возмутилась я. — Ты хоть представляешь, насколько трудно иметь дело с человеком, у которого фамильная честь заменяет долг? Раньше наставники школ конфликтовали со старой аристократией, вот что я знаю. Потому что их идеалом были не гербы и не древние мечи, а воинская честь. Однако буси почти никогда не становились сегунами, им не доверяли управлять войсками. Вот что я знаю. Императоры боятся отдавать военную власть в руки самых ловких и опытных бойцов. Отсюда вечные трения.

— Я вообще не понимаю, как императорская Япония… то есть я хотел сказать — страна Бамбука, как они уживаются с всепланетной властью греков?

— Не греков. Македонян. Вы у себя на Земле неверно понимаете власть. Власть — это мудрость, а не сила.

— Сложно быть мудрым, когда умираешь, не дожив до тридцати лет…

— Ты говоришь об Искандере? — Мне совершенно не хотелось затевать сейчас лекцию по истории Великой степи, но, с другой стороны, заняться было нечем. Сегун не спешил к обещанной аудиенции. — Слушай, лекарь, это у вас он умер молодым. На Великой степи Роксана родила императору сына, но… его никто не убивал! Хотя… Вероятно, для многих смерть этого младенца была бы лучшим выходом. То, что в вашем мире у Искандера не осталось наследников, о многом говорит. На четвертой тверди он исчез совсем, его власть порвали между собой его сатрапы, как стая воронов…

— А у вас? Кто же после Александра правил империей?

— Искандер дожил до шестидесяти двух лет. Но не это главное. Вы читаете книги, но не понимаете основ. Его отец Филипп, вот кто был воистину гений! Он начал дело, которое Искандер только завершил. До самых последних дней благодарный сын советовался с отцом, а позже, вместе с пифиями, посещал его гробницу. В первом и втором походе против Дария Филипп вел войска вместе с сыном. Пока Искандер бился на берегу Ранги с боевыми слонами, Филипп во главе преданных фаланг штурмовал Иерусалим. Погиб он позже, его заколол раб, но не это важно… Тебя волнует, как уживаются в мире воинственные империи? Об этом рассуждают книжники уже тысячу лет по исчислению Великой степи. Первое, что сделал Филипп, — он разделил власть в сатрапиях. Но он не ставил начальниками персов в Персии, ассирийцев в Ашшуре, иудеев в Палестине. Он забирал мальчиков и юношей из знатнейших семейств в гимнасии Македонии, десять лет он учил их повелевать, он учил их власти не над убогим уездом, а над будущей империей! Он сделал так, что каждый ребенок мужского пола, родившийся на тверди Великой степи, мог дослужиться до наместника, сатрапа и до первого сатрапа-императора! Искандер учился у отца…

Когда он стал назначать наместников самостоятельно, он сразу разделил власть на три части. Одни ведали казной, другие управляли гарнизонами, третьи вершили гражданский суд. Искандер сделал так, чтобы ни один сатрап провинции не мог собрать в кулаке достаточно сил против Македонии. Он отнял у провинций право чеканить монету, лишь Вавилону, Мемфису и Лондиниуму позволено содержать монетные дворы. Он повелел всюду перейти на серебро и взамен сотен разных монет ввел драхму со своим венценосным профилем… Кроме того, он сделал то, что до него не смели делать другие императоры. Он повелел вынуть все камни, золото и ценности из сокровищниц побежденных царей, но не спрятал в подвалах, а обернул в деньги и отдал в оборот торговым домам. Летописи говорят, это было счастливое время для всякого азартного человека… Подай мне воды!

Мне казалось, Ромашка не улавливал и половины того, что я с таким жаром ему втолковывала. Но я чувствовала свой долг — объяснить ему, почему вечная империя Искандера Двурогого — это лучшая и мудрейшая власть во вселенной!

— Ты знаешь, куда пошел Рахмани с твоей женщиной? Они наймут рыбу и поплывут по соленым каналам Южного материка. А знаешь, откуда взялись каналы? Их рыли рабы фараона Ра, они работали и гибли под бичами надсмотрщиков. Затем династия Тутмоса зачахла, каналы обмелели, засолились, и судоходство погибло. Только во времена Искандера появились отважные строители и смелые деньги. Там, у каналов, возвышаются стелы, на них имена первых отважных банкиров империи. Многие вышли из рабов! Они получили у императора кредиты, миллионы драхм, и восстановили судоходство. Другие смелые люди заселили фактории, приручили рыбу Валь, вдохнули жизнь в прииски страны Нуб… Они построили императору сорок семь столичных полисов, и ни один из этих полисов не занесло песком, не съели лианы и корни баньяна.

Почему так случилось, лекарь? Потому что Филипп был мудр. Он знал, что военный гарнизон не сможет стать процветающим полисом, и доказал это сыну. Искандер объявил, что каждый торговец и ремесленник, кто будет уважать эллинскую веру и выкупит ярлык на право работать в любой Александрии, тот будет навечно защищен законами империи. В новые полисы люди хлынули, как море, прорвавшее плотину! Прошло много столетий с тех пор, как боги забрали Искандера на его вожделенный Олимп, но те, кто умеют прибавлять и умножать, по сей день стоят в очереди на право поселиться в полисах его имени…

— Это называется офшорные зоны, — с умным видом перебил меня Ромашка. — Как я понимаю, ваш Александр переманил мировой капитал налоговыми льготами!

— Я не знаю, что такое «льготы», но про налоги ты сказал верно. Искандер сделал так, что купец, ростовщик или простой кузнец мог найти защиту от местных поборов… Конечно, после смерти Двурогого началась драка, иначе быть не могло. Вавилонская династия Пердикки дважды поднимала бунт, права на Афины предъявлял Оксиарт, сын Искандера, а сын индийского сатрапа Пифона убил на пиру троих соперников и сам был свергнут… Анатолий, я не знаю историю так хорошо, как дом Саади, и как знал ее Зоран. Все же они учились прилежнее меня. Тебе следует побывать в библиотеке Вавилона, там есть живые чтецы, их готовят с младенчества, каждый запоминает и пересказывает без запинки свою часть истории…

— Ни фига себе! Я непременно доберусь до библиотеки с живыми страницами. Но как же они помирились? Я имею в виду сатрапов. Как они выбирают главного? А вдруг он захочет подчинить себе всех?

— Они трудно мирились. Селевк Второй в союзе с Золотой Ордой, Птолемеем Нильским и еще кем-то, не помню, раскрыли штук пять заговоров. Или десять… Тогда начали рваться Янтарные каналы, словно они не выдерживали вес боевых метательных машин и тяжелой кавалерии. Каналы рвались, тысячи солдат гибли, созвездия изменили форму, а год Великой степи укоротился еще больше относительно года на Хибре. Наступил день затмения, оракулы по всей тверди заявили в один голос: если не остановить кровь, Великая степь совсем оторвется от других твердей Уршада, мир ввергнется в хаос, океаны встанут на дыбы и похоронят сушу.

Тогда цари, князья и ханы собрались в Пелле, там до сих пор стоит обелиск, посвященный Трехдневным играм. Осенью, когда закатились Плеяды, наследники Искандера объявили великие игры и три дня обсуждали без оружия, как поступить дальше. Фригийцы, галлы, тевтоны мечтали о своих удельных царствах, но тогда пришлось бы начать войну. Войну всех против всех. Даже каганы Белой орды, а им принадлежат степи от Хорезмского до Аттийского понта, высказались за сохранение единой империи. Ведь их семьи тоже отдавали по жребию каждого десятого мальчика в Афины и Фивы, к ним тоже стекались серебряные драхмы за охрану Янтарных каналов, за поставки коней и пшеницы, за охрану северных рубежей. В летописях сказано, что на Трехдневном совещании сатрапов были приняты три главных закона. Их высекли золотыми буквами на десятках обелисков, и развезли по столицам. Когда мы попадем в Александрию, я покажу тебе обелиск…

Я замолчала. Мне показалось, что за мягкими стенами с живыми ласточками и расцветающими лотосами появился хозяин. Но там всего лишь орудовали умельцы чайных церемоний. Они установили для хозяина инкрустированный столик, раздули жаровню, распаковали нежнейший сервиз из хинского фарфора. Я услышала, как едва слышно запели голубые чашки.

— Какие же главные законы, домина? — нетерпеливо подпрыгивал Толик.

Я хотела рявкнуть на него, но вовремя вспомнила о его вчерашнем подвиге. Ничто не происходит случайно, сказала я себе. Если многорукой Лакшми было угодно вдохнуть в него силы для праведной борьбы, какое право имею я, простая смертная, затыкать ему рот?

— Законы простые, — тихо сказала я. — Любой, посягнувший на единство империи, подлежит уничтожению, и с ним весь род его. Это первое, хотя и не точно. Второй закон касается мира, лежащего за пределами Александрий. Это относится и к стране Бамбука. Македония больше не воюет и не жаждет чужих земель, но свободные цари могут присоединиться. Все, кто не присоединился, не могут служить, учиться в пределах империи, занимать посты и сочетаться браком…

— Хитро, ничего не скажешь!

— Третий закон самый простой. Никогда власть в Великой Македонии не должна доставаться одному человеку. Выбираются всегда три соправителя, и выбирают их честным жребием. Один возглавляет армию, другой становится казначеем империи, ему подчинены полиция, мытари, тайные стражники и многое другое. Третий возглавляет суд, без него не принять ни один закон.

— И с тех пор никто не воюет? Ни страна Бамбука, ни империя Хин, ни магараджи? Но такого не может быть!

— Воюют, Анатолий. Воюет и плачет Великая степь. Оттого Матери-волчицы и мечтали получить Камни пути. Мы верили, что на вашей тверди страна Вед живет счастливо… А теперь молчи и улыбайся, к нам спускается сам сегун!

22 Боевое крещение

Девочка Юля почти нагнала уршада.

Саади бежал следом, в сотне малых гязов, он тек, как молодой мед стекает по сотам, неслышно и прозрачно. Кой-Кой и циклоп нарочно отстали. Старая ведьма осталась ждать в верхней точке дамбы.

— Береги девчонку, — шепнула она ловцу в момент расставания. — Девчонка — не Красная волчица, она намного сильнее, хоть и трусиха… береги ее, воин!

«Трусиха» шла по следу сахарных голов уже четыре часа. Она почти не отдыхала, только поливала голову водой и изредка отпивала по глотку. Рахмани повидал немало людей, он наблюдал, как воруют магию и как теряют колдовскую силу, но впервые столкнулся с тем, как обычная славянская девочка на глазах превращалась в Красную волчицу. Несколько раз от нее отлетали искры, а клинок перевертыша уже не позвякивал изредка, он пел непрерывно на высокой зубодробительной ноте. Девчонка вела их через барханы, а три цепочки следов упорно стремились к ближайшему крупному оазису.

Дважды путь преграждали Ласкающие миражи. Саади молил Пресветлого Ормазду, чтобы мираж случайно не захватил в плен тех троих. Никому неведомо, где мираж выпустит из чрева свою добычу и какие бедствия тогда постигнут Южный материк! Но, к счастью, оба Ласкающих были пусты. Чуть позже на огромной высоте проплыли крылатые рыбы, в роскошной гондоле с комфортом путешествовал кто-то из высших чиновников сатрапии. Рыбы не замедлили своего плавного скольжения, полупрозрачная паутина крыльев растворилась в лазури. Рахмани с неожиданной злобой подумал о недосягаемых богачах, которые никогда даже не приближались к судоходным каналам, приносившим им миллионы драхм прибыли…

— Вот они, дом Саади!

Когда последний из троицы обернулся, Саади разом вспомнил весь пройденный путь. Прежде он не слишком верил в эти сказки, он заглядывал в лицо смерти неоднократно, но жизнь не представлялась скорым перебором карт Таро… Слепые старцы не обманули, истинный край любого пути таит отражения. Рахмани смотрел в расплывшееся лицо сахарной головы, а видел свое детство и юность…

Ловец шагнул в сторону дважды, выпустил фантома, но уршад не успел напасть.

Юная волчица первая нанесла удар. Заговоренный клинок перевертыша воткнулся живому трупу в горло и плавно, как раскаленная струна в головке сыра, пополз вниз. Волосы на голове волчицы встали дыбом. Девушка рычала, она совершенно не контролировала себя. Девочка Юля, недавняя питерская путана, потерялась, сгинула, канула в розовом прошлом. К Рахмани повернулось чужое, каменно-напряженное лицо, с заострившимися скулами и глубоко запавшими глазами.

С клинка густо капала кровь. Священные руны перевертышей скользили по эфесу, изгибаясь, точно змеиные детеныши.

— Юлия, сзади! Они сбегут! Не позволяй им…

Рахмани мысленно воззвал к чужому божеству, к тому, кто погиб на Кресте. Ведь если девушка верила в Крест, его и следовало молить о помощи?

У второй сахарной головы уже не было лица. Нос скатился на подбородок, стал бородавчатой грушей. Глаза вытекли, волосы отваливались с черепа вместе с кожей. Не так давно тело принадлежало могучему черноногому воину, но сейчас его сил хватило только на то, чтобы идти. Тело человека послушно передвигало ноги в ту сторону, куда гнал уршад. А уршад алчно стремился к оазису, тонкой зеленой полосой уже видневшемуся на горизонте. Туловище циклопа раздуло, ремни нагрудного доспеха глубоко впились в ребра, кожа на открытых участках тела покрылась кровавыми язвами. Щеки ввалились, нижняя челюсть не держалась, наполовину откушенный язык свисал черной тряпкой.

Сахарная голова взмахнул рукой, пытаясь отбиться от непрошенной гостьи, но тут же получил удар в живот. Однако бывший солдат не упал. Он повернулся к волчице спиной и грузно зашагал к своей далекой цели, одной рукой придерживая вываливающийся кишечник. Рахмани застонал от бессилия — девочка Юля совершенно не умела драться, а он ничем не мог ей помочь! Он даже не был уверен, что на таком расстоянии он сам в безопасности. Однако далеко уйти ходячий мертвец не сумел. Волчица догнала его и с воплем перебила сухожилия на ногах. Циклоп рухнул на спину и больше не поднялся. Краем глаза ловец заметил, что отставший Кой-Кой точно так же взмахивает руками, как девочка, вооруженная его магическим клинком…

— Стой, сволочь! — устремившись за третьим беглецом, девушка произнесла несколько слов, значение которых для Саади осталось загадкой. Во всяком случае, благородный Зоран Ивачич никогда таких оборотов не употреблял.

Третий беглец сохранился лучше своих собратьев по несчастью. Уршад избрал в носители крепкого паренька с медной бляхой скорохода на груди. Когда скороход обернулся к Юльке и выхватил саблю, у ловца потемнело в глазах. Брат-огонь послушно запрыгал на кончиках пальцев, а ноги сами понесли Рахмани навстречу смерти.

— Не трогай его, отойди! Отойди назад! — Кажется, он орал что-то еще, по щиколотку проваливаясь в раскаленный песок.

Позади догонял Кой-Кой и на ходу кричал, что можно не бояться, что он держит руку девочки, что клинок не подведет, как не подводил он уже триста лет никого из «глаз пустоты»!

И клинок действительно не подвел. Тот, что недавно был человеком, сделал всего один выпад и лишился правой руки до локтя. Он удивленно уставился на отвалившуюся конечность, уцелевшей рукой стал нащупывать на поясе кинжал, но тут девочка Юля рубанула дважды, с плеча, как заядлый кавалерист…

Сраженные Юлькой сахарные головы на глазах превращались в пузырящуюся массу. Острый глаз Рахмани уже различал среди оплывающих костей что-то блестящее. Уршад попался невероятно злой; вполне естественно, что он оставит после себя подарок. Из гибнущих тел выскользнули последыши, но далеко отползти не сумели. Девочка Юля неожиданно преобразилась. Он зарубила всех до одного, затем сгребла их в кучу, к останкам людей, и подожгла. Поджигать было легко, ловец Тьмы снабдил девочку мешочками с бесовским огнем. Это редкое растение собирают венды на границе Вечной Тьмы. После определенной обработки оно не выносит контакта с воздухом, его держат под слоем воска. Зато достаточно разрезать мешочек, как раздается хлопок и брат-огонь получает свободу.

Саади подождал немного, пока прозрачные языки пламени не улеглись на гребне бархана. Оазис Сива был спасен. Двенадцать тысяч его жителей никогда не узнают, какой страшной опасности подвергались.

— Ты цела? Все хорошо, ты победила…

— Я не хочу никого убивать! Вы слышите?! Я никого не хочу убивать, я домой хочу… я не могу больше…

Молодую волчицу била крупная дрожь. Она не могла идти, но не могла и сидеть на месте. В точности как настоящая волчица, она нервно наматывала круги подле угасающего кострища, воспаленными глазами всматривалась в угли. Ловец Тьмы хорошо понимал ее состояние — девочке теперь всюду мерещились бородавчатые личинки. Это пройдет, непременно пройдет, но требовалось вернуть ее в спокойное состояние до прихода в Вавилон. Иначе жрецы не возьмутся помогать, даже за очень крупную мзду…

— Все закончилось. — Ловец Тьмы присел рядом с рыдающей девушкой, оторвал зубами кусок белой шиши. — Попробуй пожевать, это веселит!

Девушка отрицательно помотала головой. Потом ее дважды вырвало. Черноногий от всего увиденного начал икать и никак не мог остановиться. Его не радовало даже спасенное золото.

— Дом Саади, куда катится мир? — Кой-Кой поцеловал амулет, висевший у него на груди, затем поцеловал рукоять вернувшегося к нему клинка. — Ты помнишь, чтобы раньше уршады делились на трех кукол? Ты слышал хоть раз, чтобы бородавчатый уршад убивал собак и птиц? Старая волчица клянется, что видела в фактории мертвых грифов. По крайней мере, я счастлив, что мои клинки еще послушны мне…

Он сделал неуловимое движение, точно расправлял крылья, и… принял свою естественную форму. Длинный воин бадайя пропал.

Циклоп отступил на шаг, пораженно уставился на низкого щуплого человечка с большой головой и глазами, словно припорошенными пылью.

— Что я вижу? Ты… Ты из тех, кого называют «глаз пустоты»? Меняющий облик? Вечный странник Леванта? Вот уж не думал, что снова увижу таких…

— А где ты еще встречал таких, как я? — жадно спросил Кой-Кой.

— Я покажу тебе. — Циклоп на мгновение задумался. — Если вы хотите попасть в оазис Амона, то нам теперь по пути. Я покажу тебе путь дальше. Но это далеко на юг, вверх по Нилу, до оазиса Джума. Там нет Янтарного канала…

— Я доберусь… — прошептал перевертыш. — Дом Саади?..

— Я уверен, что тебе стоит сделать попытку, — покивал Рахмани, подливая плачущей девушке сонного настоя из фляжки. — Мы с волчицей вполне справимся вдвоем. Мы доберемся до Вавилона и будем надеяться на милость Премудрого Ахурамазды. Если светлые асуры будут благосклонны к нам, мы встретимся с Женщиной-грозой уже в земле руссов. Но ты всегда найдешь меня там, где мы начали путь.

— В Ютландии? На Зеленой улыбке? Ты вернешься к Вечной Тьме, несмотря на то, что тебя ищут убийцы из Порты?

— Да, я вернусь. Так велели мне Слепые старцы. Но до этого я принесу жертвы всем известным богам в Вавилоне, чтобы ты разыскал свою семью! Пошли, Юлия! Нам надо вернуться к каналу.

— Мы пойдем пешком? — испугалась ведьмочка. После всего пережитого, после сонного напитка она едва могла двигаться. Ее руки отяжелели, язык превратился в непослушный студень. Последние двести гязов до берега Рахмани нес ее на руках.

— Пешком восемь зорь пути, — фыркнул перевертыш. — Мы будем ждать рыбу.

— Кого будем ждать? — Юная ведьма подумала, что жара сыграла злую шутку с ее слухом. Она уже почти не помнила своих недавних подвигов.

— Мы разожжем костер, вывесим белый флаг и будем ждать другую баржу циклопов, ее тащит рыба Валь, — подтвердил Рахмани. — Наш черноногий приятель считает, что завтра вечером есть вероятность уплыть отсюда. Или послезавтра. А пока помогите мне растянуть тент. Еще нам надо развести костер, будем выпаривать воду. Своей воды мало, ее надо беречь.

Сутки они провели на берегу, у края дамбы. Циклоп молился и поглаживал мешки со спасенным золотом. Красная волчица уехала на ослике, прихватив свою долю. Кой-Кой молился, рисовал на песке узоры и тут же стирал.

Спустя примерно час после рассвета ловец показал Юльке розовое пятнышко на глади канала. Еще через час пятно стало похоже на горбатую гору с руками. Затем стали видны мокрые усы, как у сома, ноздри, из которых плескала вода, и канаты, закрепленные в основании спинного плавника. Рыба тащила за собой пять длинных барж. Циклоп, сидевший на серой макушке речного кита, взмахнул рукой, демонстрируя, что видит и огонь, и белый флаг.

За путешественниками спустили лодку. Очень скоро черноногий купец, Рахмани, Кой-Кой и Юля получили по узкой каюте на пассажирской палубе. В каждой имелись лишь жесткий матрац, масляная лампа и дырка в полу, прикрытая деревянной крышкой. Ниже этажом блеяли овцы и ревели верблюды. Всю баржу пропитал удушливый аромат благовоний.

Но после всего пережитого девушке даже этот убогий «гостиничный» номер показался раем. Она рухнула на верблюжью шерсть и моментально уснула.

Проснулась она от разговоров за стенкой. Кой-Кой что-то быстро произнес на мелодичном незнакомом языке. Мужчины засмеялись. Загремели игральные кости. Юля опасливо поплескала в лицо водицей из кувшина. От воды разило тиной. Кой-Кой снова сменил облик. Своим у него сохранился лишь тембр голоса. Теперь это был степенный важный купчина в белой хламиде, почти как настоящий катарский араб. Рядом метали кости трое черноногих. Рахмани точил ножи. Ловец Тьмы словно ждал, пока девушка заглянет в дверь, он тут же приветливо помахал ей, приглашая войти.

— Что он говорит? — зевнула Юлька. — Он сказал что-то о десяти тысячах подарков?..

И сама испугалась последовавшей реакции.

«Глаз пустоты» резко побледнел, на мгновение из-под искусственной сытой рожи купца проступили узкие скулы перевертыша. Дом Саади едва не выронил точильный брусок. Циклопы переглядывались, не понимая, что произошло.

— Искандер Двурогий женился на Статире, дочери своего врага Дария, кроме того, взял в жены еще дочерей четверых царей Востока, чтобы поощрить своих солдат и офицеров на смешение кровей… — Кой-Кой медленно говорил на языке своего народа, а перед Юлькой словно одно за другим падали цветные полотнища. Музыкальный язык потерянного пещерного народца раскрылся ей во всей красе. — Искандер, а по-вашему Александр, жаждал мира, а не войны. Он призвал своих первых сатрапов взять в жены дочерей местных вельмож. Он призвал не разрушать храмы богов, которым поклоняются племена Азии. Он роздал десять тысяч богатых подарков верным гейтарам, которые женились на дочерях парсов.

— Я… я ничего не… — Юльке внезапно стало холодно. — Почему я понимаю, что вы говорите?!

— Естественно, понимаешь, — очень серьезно подтвердил Саади. — Ты убила уршада. Ты становишься настоящей Красной волчицей.

— Мне снилось страшное… — Ведьмочка поежилась. — Мне снилась какая-то дрянь, дом Саади. Будто я ударила человека ножом, а он развалился на части… ужас! И еще какие-то зашитые губы…

Рахмани вздрогнул.

Только что эта скромная девочка побывала в снах его далекой юности. Ведь Зашитые губы…

23 Лунный компас

…Зашитые губы шевелились в мешке за плечом. И это было даже страшнее, чем несносные чудовища, встреченные в Проклятом городе.

— Дом Саади, ты увидишь здесь еще не такое… Пойдем, нам нужен лунный компас. Кстати, в Сварге в ходу любые деньги, все равно металл идет на вес, и случаются периоды, когда железо дороже золота. Однако не торопись платить…

Они двинулись прочь от площади и прочь от печального музыканта. Где-то совсем рядом приветливо светилась та самая булыжная мостовая, по которой пронесся мельник. Светлая дорога разрезала город ровной чертой, на нее можно было наткнуться всюду. Чуть позже Рахмани заметил, что на эту праздничную дорогу не смел опустить ни стопу, ни лапу никто из обитателей Сварга. Жители шагали по мосткам, переброшенным на большой высоте, или пролезали по тоннелям, прорытым ниже уровня первых этажей. Хозяйскую дорогу будто бы никто не замечал. Лишь изредка по ней проносился один из экипажей знатных гиперборейцев, похожих на истекающие пламенем метеоры.

Широкий проспект изменился за долю песчинки, стоило свернуть за угол. Вокруг зияли провалы мертвых окон, некоторые дома почти лежали на боку, некоторые по крышу ушли в землю. Архитектура показалась Рахмани настолько необычной, что он, забыв о предупреждениях, дважды чуть не свалился в распахнутые жерла колодцев. Одни дома повторяли форму графинов, другие напоминали шахматные фигуры, третьи опять вывернулись наизнанку, явив миру спальни, кухни и уборные. Дом в виде стилизованной крепостной башни не имел внизу дверей, жильцов поднимали и опускали с балконов на веревках. На самом верхнем балконе — Рахмани готов был в этом поклясться — приземлились двое людей с крыльями и клювами…

Неопрятные женщины с закрытыми лицами настойчиво пытались продать охотникам цветы, больше похожие на мелких уснувших змей. Перевертыш шепнул, что желательно кинуть цветочницам монетку, но брать у них букеты категорически не следует.

— Один из тех, кого я водил в город Сварга, пожалел им медяка. Позже его укусила змея… очень похожая на цветочек из этого букета.

Над мостовой, степенно помахивая ажурными крыльями, проплыли сразу три летучих кита. В свете фонарей снизу можно было наблюдать, как у громадных рыб бьются аметистовые сердца. Из закрытых гондол доносились музыка, аромат клубничного табака и женский смех. Рахмани едва успел подумать, что не все тут так уж плохо, как новый окрик Кой-Коя заставил его прижаться к стене.

Мимо, брызгаясь грязью, пронесся длинный экипаж. Это был плоский ящер, вроде аллигатора, с восьмью лапами, но без головы. Прямо в крапчатую чешую уходили железные дуги, на которые был натянут тент. Поверх тента подпрыгивала лестница, вроде пожарной, а внутри, точно зерна в огурце, подпрыгивала и кричала сама пожарная команда. Саади так и не понял, кто управляет безголовой рептилией, превращенной в скоростной экипаж. Ящер свернул за угол так быстро, что хвостом выбил искры из той самой башни-ладьи.

— Это не пожарники, но мысль верная, — впервые за долгое время Кой-Кой позволил себе улыбнуться. — Это верные псы Оберегающего в ночи. Элементали из маяка. Наверное, в одном из времен город столкнулся с чем-то неприятным. Например, со странствующей медузой. Или со стаей пожирателей времени. Вот они и понеслись исправлять неполадки…

— Оберегающий в ночи? — поразился Саади. — Значит, этот маяк, который мы видели сверху?.. Значит, он существует наяву, тот, чью формулу каждый ребенок учит с детства? Могу ли я увидеть его?

— А бог Сварг существует, как ты думаешь? — с хитрецой спросил перевертыш. — Я слышал, что многие руссы потратили здесь годы, пытаясь найти своего бога по стуку молота. Кто такой Оберегающий в ночи, дом Саади? Если тебе хочется верить, что есть добрый Смотритель маяка, спасающий путников от ужасов ночи, ты веришь в это. А днем тебе удобнее верить в крылатого Ормазду, так? И еще в дюжину покровителей? Что если каждое имя — это лишь одно из мимолетных настроений истинного бога?..

Саади не стал спорить. Про себя он решил, что непременно должен повидать маяк вблизи. Порой ему казалось, что совсем недалеко по небу и по гнутым крышам пробегает мощный луч света, но саму башню маяка никак рассмотреть не удавалось. Она точно пряталась от глаз.

Компас они купили за двадцать золотых гульденов у старухи с тремя лицами. Он оказался совсем не похож на привычный морской прибор. Три тяжелых диска бирюзового цвета свободно вращались, один в другом, ничем не скрепленные. Между ними пробегал такой же бирюзовый лучик света, и там, где он замирал, на гладкой поверхности камня возникали символы и цифры. При попытке задержать один из дисков рукой два других начинали крутиться быстрее, издавая неприятный вой. Рахмани слышал от Учителя о таких инструментах, способных, при умелом обращении, указать путь домой из любой точки вселенной, но в руках держал впервые. Старуха тут же швырнула монеты в печь и показала жестами, что этого мало.

— Дай ей волосы. Ты забыл?

— Ах, точно! — Рахмани и в самом деле забыл, для чего таскал с собой склянки с волосами шести мертвых красавиц. Кой-Кой велел приобрести волосы умерших женщин еще в Ереване, это обошлось будущему ловцу Тьмы совсем недешево, но тугие пряди он получил.

Торговка выхватила пучки волос из склянок, быстро понюхала и удовлетворенно засмеялась. У Рахмани от ее смеха засосало под ложечкой. Он даже не хотел думать, для чего гиперборейской ведьме волосы мертвых красавиц. Когда торговка отвернулась, слова благодарности застряли у воина в горле, поскольку с выбритого затылка старухи на него уставились круглые совиные глаза и загнутый клюв. Третье лицо торговки скрывала черная маска.

— Кой-Кой, куда мы теперь?

— Теперь, когда у нас есть компас, он покажет нам, где бес. А мы пойдем искать пустую гебойду, удобную, чтобы переждать померанцевую стражу…

Но укрытие они нашли нескоро. За первым же поворотом их поджидала засада. От замшелой стены отделились пять широкоплечих фигур в коротких плащах.

— Не трудись, не успеешь, — просипел главарь, скидывая капюшон. Его сиреневый плащ на плече скрепляла живая фибула — переливчатая тварь, похожая на хамелеона, с длинным острым хвостом. — И представляться не спеши, мне наплевать, кто ты и откуда. Это наш квартал, не заплатишь — не пройдешь. А ты чего хрюкаешь, мышонок? — Он почти любовно оглядел скромную фигурку перевертыша. — Давай мешок, молча и быстро… Куда ты, мышонок?

Кой-Кой уже стоял с Рахмани спиной к спине.

— Меня зовут Король кррыссс. — Главарь закашлялся, из его волосатых ноздрей полезли кровавые пузыри. — У тебя есть кое-что… Продай мне губы… я заплачу тебе больше, чем наместник. Сколько ты хочешь? Хочешь десять тысяч? Никто не даст тебе больше, клянусь Воданом!

— Отчего тебя зовут Король крыс? — Саади вдруг стало интересно, каких пьяных грибов обожрались родители этого бугая, чтобы назвать сына таким нелепым именем. — Ты не нашел себе другого народа? Или только крысы тебе подчиняются? Или ты умеешь быстро прятаться в отхожих местах?

Приятели крысиного короля переглянулись, не понимая, издевается огнепоклонник, весело шутит или восхищен их предводителем.

— Двенадцать тысяч, — набычился разбойник. — Честный торг, ты уедешь отсюда богачом.

— Не продавай, дом Саади, — пискнул Кой-Кой. С перевертышем что-то происходило. Молодой парс спиной ощущал жар от его маленького тела. Скорее всего, Кой-Кой в очередной раз менял облик.

— Ты не донесешь их один, — осклабился Король крыс. — Ведь ты же один, верно? В этом городишке не стоит бродить одному…

На перевертыша он бросил лишь один, презрительный, высокомерный взгляд. Этот косой взгляд ясно показывал, что слугу за серьезную силу никто не считает. Разбойники зажали их в угол и молча сжимали круг. Никто не собирался приходить на помощь, мрачный переулок словно вымер. Рахмани не стучал зубами от страха, но заметно вспотел.

— Кой-Кой, как от них отделаться? — мысленно Саади уже призывал Астарту, брата-огня, но вовремя себя одернул. В недрах города магия Астарты навлекла бы большую беду.

— Тринадцать тысяч, — процедил вымогатель. Его остроухий приятель выпустил Рахмани под ноги порцию тягучей коричневой слюны. Только теперь до парса дошло, что уличные братья наглотались какой-то дряни. Не шиша, это точно, не хеттские черви и не водоросли. Их сумрачные злые физиономии постоянно менялись, словно никак не могли удержать на себе человеческое выражение.

— Я ничего не продаю. Ступай на рынок, там тебе кинут кость.

Король крыс скрипнул зубами. Его клыки неожиданно перестали помещаться во рту.

— Сколько ты хочешь за губы?

— Я хочу Трехбородого беса.

— На пятнадцать тысяч полновесных золотых ты скупишь всех демонов города Сварга.

— Ты жадный, ты долго не проживешь… — Главарь обнажил гнилые синие пеньки. Он нарочно использовал обороты низкого латинского наречия. Рахмани тогда не владел официальным языком Зеленой улыбки настолько, чтобы достойно полемизировать с наглецом. Может быть, оно и к счастью, не то пришлось бы вынуть жизнь из нахала и остаться без защиты брата-огня навсегда! — Отдай по-хорошему, не будем шуметь, э?

Бандиты захихикали, раздуваясь на глазах. Их темные рожи колыхались, вытягивались в крысиные рыла. Живые фибулы на их плащах заржали вместе с хозяевами.

— Отойди, у тебя воняет изо рта. — Кой-Кой мило улыбнулся горе мяса. — Убирайтесь в свои норы, иначе я загоню вас в зеркало!

Надутые приятели захлопнули рты. Наконец-то стало тихо. Рахмани не понравилось, что прямо в лицо орут да еще плюются прокуренной слюной. На его родине, в светлом Исфахане, курили только инжирный и виноградный кальян. Отец рассказывал, что во всем виноваты далекие инка, родственники народа раджпура. Это они приучили эллинов и норвегов курить табак.

Главарь крыс неожиданно сделал обманное движение. Он резко переместился вправо, точно его дернули на веревке, зато его наплечный хамелеон прыгнул парсу прямо в лицо. Рахмани не успел среагировать. Он невольно съежился, выставив вперед ладонь, и получил ощутимый толчок сзади. Кой-Кой отпихнул его в сторону и разрубил хохочущего бесенка на лету. Кривой клинок вылетел из локтевого кармана его куртки и убрался обратно. Хамелеон все же царапнул задними лапами или хвостом лоб огнепоклонника, кровь закапала на одежду.

«Глаз пустоты» действовал с убедительной скоростью. В течение нескольких мгновений он превратился во что-то весьма неприятное. Рахмани видел провожатого только со спины, но разбойники попятились. Даже спина перевертыша, ставшая похожей на ржавую стиральную доску, не внушала приязни. Кто-то из бандитов успел выпустить своего хамелеона. Кой-Кой не стал уклоняться, он поймал тварь на лету и раскусил зубами, не дожидаясь удара отравленным хвостовым шипом.

— Это была всего лишь шутка…

— Бей их, дом Саади!

Огнепоклоннику не пришлось повторять. Он взвился в воздух, миг спустя оказался на карнизе второго этажа, среди зарослей мха и сонных светляков. Две раздутые крысы кинулись за ним по вертикальной стене, они рванули инстинктивно, не задумываясь о последствиях. Первому преследователю Рахмани рассек мечом морду, второму ткнул лезвием прямо в пасть.

Внезапно откуда-то сверху ударил поток воздуха, раздались хлопки огромных крыльев. Разбойники кинулись врассыпную, зажимая раны. В переулке остался один Кой-Кой, еще не до конца вернувший себе свой обычный облик. Грохоча жестяными крыльями, на карниз возле Рахмани опустилась громадная птица в наморднике, или скорее — в наклювнике. Седока парс не разглядел, над седлом у того сияли два оранжевых фонаря. Рахмани даже не успел сказать «спасибо», таинственный воздушный жандарм гоготнул, дал птице шенкеля и взмыл в небо.

Путешественники подхватили свои мешки и бегом ринулись наутек. На залитой огнями площади воин оглядел ряды красочных вывесок.

— Кой-Кой, а почему бы нам просто не поискать приличный постоялый двор? Свободный от всякого колдовства. Если честно, я до сих пор воняю единорогом. Мне срочно надо помыться, не то меня съедят заживо. Причем не кикиморы, а обычные вши.

— Дом Саади, ты разве хочешь, чтобы тебя утопила ванна с графскими вензелями или ночью задушил диван? Когда мы вернемся к поморам, ты можешь мыться в бане хоть целую неделю.

— Клянусь Авестой, так и сделаю! А что такого ужасного в следующей страже?

— О, в ней нет ничего ужасного. Кажется, здешние сутки делятся то на семь, то на восемь, то на девять страж, в зависимости от того, какое из светил восходит. Померанцевую стражу снаряжают жители одного из миров, о котором я слышал очень мало. Но известно наверняка, что им нет равных в метании формулы Охотника. И формула у них… сильнее раз в десять, чем у колдуний раджпура, слышал о таких? Вдруг мы им не понравимся издалека? То, что нас пропустил в город Властелин пепла, еще не значит, что нам позволено охотиться на Трехбородых. Скатают нас с тобой, как паук мошку, и подвесят до зеленой стражи. С людьми будут разбираться люди, так уж заведено.

— Ты сказал — нас повесят?

— Возможно, они лишат нас тел, а головы оставят жить. В городе Сварга мягкие законы, друг мой…

24 Цитра и рэнга

Караван из страны Бамбука важно прошествовал через ворота между двумя петрариями. Красочные ленты на мордах гусениц рассыпались искрами. Впереди колонны, расчищая путь, поскакали пикейщики нацира.

— И как же ты подружишься с этим важным самураем? — Толик сглотнул комок в горле. Над головой, грузно хлопая крыльями, промчалась шестерка почтовых гоа-гоа-чи. Они сделали круг у дворца мытаря, затем ловко опустили ладью голубого цвета прямо на площадку башни.

— Я же сказала — меня наймут на службу. Им станет интересно и обидно — как это белая неповоротливая корова лучше них управляется с мечом.

Классическая формула Созерцания разделена на несколько ступеней. Я легко преодолела первые две, обращаясь лишь к внутренним ресурсам. На третьей ступени случилась заминка, я слишком давно не пользовалась этой стороной магии. Ведь Красные волчицы не относят к великим достоинствам то, что почитается в боевых островных школах. Мне пришлось расплетать формулу на ходу и заново собирать ее разрозненные нити в свежий узор…

Мне нельзя было проиграть.

— Домина, сегун уже здесь. Он незаметно вошел в шатер с другой стороны.

— Хорошо, Кеа. Анатолий, там в кожаном мешке лежит мортира с широким стволом…

— Я уже зарядил, как ты сказала, домина.

— Замечательно. Надеюсь, ты не напутал с порохом, иначе тебе оторвет голову. Сядь так, чтобы ты мог выстрелить, не пошевелив ни плечом, ни локтем. Иначе тебя убьют раньше.

— В кого мне стрелять, домина?

— Надеюсь, что стрелять не придется. Целься в тех, кто будет стоять за порогом. Нам понадобится свободный проход. Стреляй только после того, как я кого-нибудь убью. Если я никого не убью, не вздумай доставать оружие.

— Я понял, домина… — По его вспотевшему лицу было ясно, что он ничего не понял. — А что если… мне прикрыть твою спину?

— Это сделают они, — я кивнула на рабов Эль-Хаджи. Молчаливые узкоплечие парни восседали верхом на наших свернутых вещах, похожие на застывшие статуи. — Я обещала им свободу и деньги в обмен на риск. Они согласились… Теперь помолчи, не мешай мне.

Я опять сосредоточилась на формуле Созерцания.

Из второй гусеницы, заносчиво принюхиваясь к дерьму Шелкового пути, вылезли трое раскрашенных парней. Я сразу отметила, что все трое — не бойцы и не колдуны. Хорохорятся, выставляются перед девушками, но серьезной подготовки не прошли. Она им и не нужна, подготовка. Эти мальчики не для драки, а для того, чтобы повелевать. Один из них, несомненно, владел зачатками магии, но не развил в себе это искусство. Причем, при желании, он мог бы многого добиться, в его венах текла кровь магов Тумана с Окинавы. Я встречала их только раз, эти люди прибыли к моему наставнику в синих летних одеждах среди зимы. Двое суток они гостили в школе, упражнялись с младшими наставниками, а затем, на заре, уплыли так же незаметно, как появились, в сгустке тумана. От их тел валил пар, и следов не оставалось на снежном пушистом покрове гор.

«Это элементали с Окинавы, — сказал тогда наставник. — Мы щедро делимся с ними. Они получают все, что пожелают. Они трижды прятали в тумане школы Утренней росы и Хрустального ручья, и враги не смогли нас найти…»

— Домина, это его сыновья? Сыновья сегуна?

— Да, Итиро, Дзиро и Сабуро…

— Откуда ты их знаешь? — Ромашка даже вблизи не различил бы между собой их плоские лица. Все они были одеты в широкие белые одежды, у всех на макушке закручивались черные косы.

— Так в стране Бамбука всегда зовут сыновей. — Я размяла кисти рук, мысленно прогнала желчь и кровь, затем неторопливо занялась тем мечом, который лежал передо мной, спеленутый, точно любимый сын. — Так их зовут, Анатолий. Первый, Второй, Третий… Когда они повзрослеют, родители добавляют к имени благородный титул. Отец дает каждому тайное имя, оно защищает от колдовства. Еще позже, в год первой седины, мужчины-кугэ отправляются к монахам в горные монастыри, чтобы получить посмертное имя. Это долгий, изнурительный путь, но, не стоптав сандалии, невозможно предстать перед духами предков. Если тебе это любопытно, могу добавить, что господин по желанию меняет имена слуг, но не их жен. Женам всегда остаются имена, данные отцом.

— Обалдеть! — только и вымолвил Ромашка.

Я видела, ему хотелось бросить корзину с нюхачом и затесаться в толпу за пределами шатра. Он прямо сгорал от нетерпения! Я подумала, что на пляже тверди лекарю Ромашке досталась счастливая ракушка в моем лице. Без меня он бы уже помчался, влез бы между ног одному из центавров Искандера или попытался бы пожать руку сегуну… Ему немедленно отрубили бы глупую голову, и путь покорителя уршадов завершился бы в яме с крокодилами!

В сорока гязах от нас из чрева гусеницы по узкой, обитой пурпурным бархатом лесенке выгружались самые настоящие принцессы! В раззолоченных кимоно, с кинжалами в высоких прическах, с веерами, с набеленными лицами и подведенными сурьмой глазами.

— Я точно в кино попал, — восхищался лекарь. — Точно на съемках исторического боевика! Только тут каждый сам себя играет…

Моему слуге явно напекло голову, он понес бред.

— Анатолий, попытайся не выстрелить раньше времени!

— А почему мне нельзя взять меч?

— Тогда никто не поверит, что ты мой слуга. Тем более, что мечом ты не успеешь даже взмахнуть.

Толик огорчился, но не обиделся.

— Как ты наймешься к ним? Им уже сказали про тебя?

— Придется вызвать кого-то из этих индюков на поединок. — Я оглядела галдящую толпу. — Они обожают драку, но не мужланские забавы с шестом, а утонченные дворцовые состязания. Кроме того… По правилам чести, никто из дома потомственных кугэ не станет драться с простолюдином. Необходимо назвать свое полное имя и титул, иначе он вправе отказаться от поединка.

— Так тебе придется открыть, кто ты? — ойкнул Ромашка.

— Иначе нельзя. — Я обтерла меч, в последний раз кинула его в ножны и осталась довольна. — Я скажу сегуну, что я домина Ивачич, княгиня из дома балканских Ивачичей. Хотя князь Михаил меня не водил под короной, и крест их я не целовала… Но надеюсь, сегуну этого будет достаточно, чтобы выставить бойца.

— А разве благородно мужчине выходить на бой с женщиной? — иронически осведомился Толик, но его ирония повисла в воздухе.

— Нет никакой разницы. На тверди Великой степи встречаются сущности, у которых… скажем так, нет явного пола. Об этом ты лучше спроси дома Саади. Но некоторые из них — прекрасные бойцы. Кроме того, против человека в гладиаторских домах могут выставить обезьяну, обученного медведя, циклопа или морского центавра. Я уже не говорю про перевертышей, таких, как наш друг Кой-Кой.

Я говорила, а сама не прекращала воевать с забывчивыми пальцами. То есть мои пальцы ничего не забыли, они были так же стремительны, как в ранней юности, но, по меткому выражению одного хинского поэта, «груз повседневности тянет к земле наши лучшие стрелы»…

— Как ты будешь драться, домина?

— Сядь спокойно и смотри. Тебе надо научиться доставать меч из ножен. Или саблю, что, впрочем, не играет роли. Поскольку ты не способен вытащить из ножен ничего.

— Я способен!..

— Слишком медленно, — отрезала я. — В том и заключено высокое искусство иой-дзюцу. Это древнее искусство обнажения меча…

— Госпожа, тебя приглашает в шатер высокий гость Шелкового пути, благородный рыцарь из страны Бамбука, сам главный конюший императорского двора, сегун провинции Бедзи, Мио Асикага… — Эль-Хаджа ухитрился выпалить фразу и ни разу не сбился. Жирный плут прискакал сам, нарядившись в свое лучшее платье. Переводчик сегуна мелко кивал, улыбаясь сжатыми губами.

— Передай мое совершеннейшее почтение господину. Пусть ему передадут — я почту за великую честь удостоиться беседы с господином Асикага…

Внутри витал аромат розы. Передо мной поставили дымящуюся пиалу. Сегун оказался пожилым, но подтянутым и сильным мужчиной. Он подсел к столику лишь в одном грудном ламилляре, выказывая явное презрение к опасности. Перед сегуном поставили пиалки с рисом, уткой и темпурой. Слуга подполз на коленях с фарфоровым чайником сакэ. В шатер набилось человек пятнадцать его потных подданных, однако Асикага одним жестом выгнал их вон. Остались лишь две изящные девушки, они заиграли чудесную мягкую мелодию на цитрах. Зато явились два старших сына Асикаги и принцессы. Было забавно наблюдать, как они мучаются под слоем белил, из последних сил сохраняя осанку и зачем-то удерживая раскрытые зонтики.

— Я вижу, вам нравится, как звучит цитра? — переводчик кланялся мне при каждом слове.

— Да, господин. — Я позволила в адрес хозяина шатра одну смиренную улыбку. — Ваши музыкантши прелестны. Их музыка подобна переливам весенних цветов на склонах Фудзиямы.

— Вам доводилось бывать в стране Бамбука? — Седовласый сегун не мог скрыть удивления. — Вы знаете, какого цвета Фудзи весной?

— Ее склоны облиты сливовым снегом, господин.

Принцессы заахали, переводчик покраснел.

— Месяц мы наслаждаемся гостеприимством страны Вед, мы встречаем одну загадку за другой, но никто еще не удивлял меня так сильно. — Голос сегуна походил на хриплое карканье, на его фоне тоненький визг переводчика звучал, как пение комара. — Очень редко мне встречаются люди, способные оценить и верно передать красоту моей родины. Я не слишком хорошо говорю на македонском, но твой ответ напомнил мне стихотворные правила рэнга. Это так?

— Вы правы, Асикага-сан, — я смиренно потупилась. — Пусть господин меня простит, это вырвалось непроизвольно. Когда-то в юности мне посчастливилось общаться со знатоками хокку и агэку. Мне привили любовь к сцепленным строкам ранга, это величайшее достижение вашей древней поэзии.

— К какой школе относился ваш учитель? — быстро спросил сегун, желая поймать меня на лжи.

— Он принял имя Нагани на празднике любования сакурой в сто четырнадцатый год правления Мэйдзи, по имени поэтической школы Нагатани-сан. Настоящее его имя я не вправе произносить.

— Не был ли… случайно! — поэт Нагани одновременно наставником в боевой школе? — вкрадчиво осведомился сегун.

— Всякое возможно на тверди Великой степи, — вежливо улыбнулась я:

Сыновья Асикаги зашептались. Я убедилась, что утеряла лающий резкий язык страны Бамбука. Половину слов я кое-как понимала, но говорить практически разучилась.

Сегун шевельнул пальцем. Ему подлили горячего сакэ.

— Неужели столь прекрасная, столь великолепная домина желает вызвать на поединок императорского воина?

— Если воины почтенного сегуна владеют искусством дзюцу, — смиренно произнесла я.

— Я слышал одну историю… — Асикага неторопливо потянул губами желтый чай. — В стране Бамбука есть много школ воинского мастерства. Одни из лучших — школы Хрустального ручья и Утренней зари.

— Это интересно, — сказала я.

— Однажды к наставнику школы пришла девушка-чужеземка. Она появилась, как призрак из долины смертей. Оказалось, что ее три года назад отправил учиться один из высоких лам торгутов, из тех, что кочуют по владениям Синей Орды…

— Бывает и так, — согласилась я, принимая пиалу с цветочным чаем.

— Однако совсем юную девушку по пути из становищ торгутов похитили лесные разбойники-гандхарва и продали ее в рабство. Прошло почти четыре года, прежде чем девочке удалось сбежать. Она не только сбежала, но привела в императорский порт страны Бамбука джонку со связанными и обезоруженными пиратами. Так рассказывают уважаемые люди…

— Удивительная история, но мне она не кажется вполне завершенной, — возразила я. — Ходили слухи, что Одноглазого Нгао и прочих пиратов обезвредила не скромная девушка, а наемник, из тех, кого зовут ловцами Тьмы. Позже император не пожелал выплатить наемнику обещанное вознаграждение, в результате произошли какие-то трения… Кажется, семья Асикага показала себя в том конфликте с наилучшей стороны, как и следует ожидать от могучего и древнего рода.

Я дьявольски рисковала, но риск того стоил. Я понятия не имела, как вели себя воины дома Асикага в конфликте почти двадцатилетней давности. Рахмани тогда скрутил пиратов, но император страны Бамбука не отдал ему обещанные Камни пути. Рахмани нанял северных берсерков, они ворвались в священную рощу императора, ценой многих жизней одолели охрану, захватили камни и скрылись. Одно мне было известно точно: многие аристократы, несмотря на законы личной преданности, втайне ругали императора.

— Вот как? — Почтенный кугэ отпил из пиалы. В его бесстрастном лице что-то неуловимо дрогнуло. — Что ж, если это правда, то ее сеет благородный человек. Чего бы вы хотели, домина? Вы намерены выиграть поединок с сильными воинами, но не назвали цену игры.

— Слышал ли уважаемый сегун о людях, именуемых магами Тумана? — Чтобы придать вопросу непринужденный характер, я потянулась за сладостями.

— Да, о магах с Окинавы рассказывают много удивительных историй, — после краткой паузы согласился высокий гость. — Они умеют насылать туманы, они вращают горы, запутывают целые армии и насылают цунами. Говорят, они даже умеют находить уршадов…

— Представьте себе, Асикага-сан, что вы поставили наместника в область, где живут люди Тумана, — я разом произвела сегуна в имперские министры. — Наверняка такой умный и дальновидный человек, как вы, заранее предупредил бы своего вассала, как надо обращаться с магами. Известно, что они не раз оказывали услуги народу, наместникам и даже самому императору-Короне. Представьте теперь, Асикага-сан, что наместник, зная все это, задумал строить дорогу через священные для магов холмы. Он задумал сжечь тутовый лес, в котором маги Тумана черпают свою силу. Его грубые солдаты безжалостно вырубают прекрасные коричные деревья. Кроме того, он послал солдат, и они убили несколько детей и старейшину их племени. Убили беззащитных людей, которые вышли их встречать с подарками…

— Полагаю, такой наместник заслуживает не тюрьмы, а смерти.

— Я тоже полагаю именно так. Поскольку уважаемый сегун разделяет мои мысли, я делаю одну ставку в игре. Я прошу взять меня на службу. Мы не обременим вас, мы можем путешествовать в брюхе грузовой гусеницы. Мы не нуждаемся в жаловании и пище. Прошу об одном. Моего слугу, если господин проявит такую щедрость, я просила бы в свободное время учить воинским искусствам. Когда ваш караван будет делать остановки, пусть об него обтреплют палки и шесты ваши буси.

Когда переводчик закончил речь, принцессы захихикали.

— Это все, что ты просишь в случае победы?

— Да, господин.

— Иными словами, ты хочешь проехать заставы незаметно?

Я вежливо поклонилась.

— Но мы идем в ближайшую Александрию. Там мы нырнем в Янтарный канал на Хибр и прошествуем вверх по реке, именуемой Тигр! Когда мы достигнем города Багдад, мы снова нырнем в канал и снова вынырнем на Великой степи, уже во владениях айнов. Оттуда наш путь лежит над морем…

— Во владениях айнов мы покинем вас. Если господину будет угодно.

— Вы хотите попасть в Александрию? — Асикага проявил потрясающую проницательность. — И там вы нас покинете, да?

— Вы не будете иметь с нами хлопот, господин.

— Я пока еще не господин вам… — Сегун задумался, затем выгнал всех, даже переводчика. — Ты ведь понимаешь наш язык, да? Ты ведь на самом деле Красная волчица? Я знаю, школа Хрустального ручья берет в обучение ведьм из страны Вед.

Я не стала скрывать правду. С трудом я произнесла несколько фраз на родном языке сегуна. Как я и предполагала, он неплохо знал моего престарелого наставника из школы Хрустального ручья. В молодости они как-то вместе посещали кварталы гейш, затем каждый избрал свой путь служения. Заключительным аккордом в моем танце ублажения стал нюхач Нэано. С разрешения кугэ Анатолий внес корзину с отмытым и трезвым старцем Нэано.

— Ты уверена, что нюхачу не будет нанесен вред? — почтительно спросил кугэ, обращаясь как бы сразу ко мне и к нему.

— Я буду счастлив найти родное гнездо в доме столь приятного вельможи, — пропел Нэано.

— Вероятно, ты желаешь поговорить со мной с глазу на глаз? — спросил сегун.

— Нет, господин. Эта женщина не обижала меня. Так сложилось, что она убила мою бывшую хозяйку, но я рад этому. Эта женщина защищала свою жизнь.

— Вот как? — поднял брови Асикага.

— Мне довелось служить людям, не имеющим понятия о чести, — Нэано ловко перевел тему в благоприятное для всех нас русло. — Я буду счастлив служить там, где законы чести выстилают путь от рождения до входа в небесный чертог.

Мысленно я зааплодировала нюхачу. Старый увалень оказался гораздо умнее, чем моя Кеа. Я подумала, что все мы трое весьма забавно коверкаем македонскую речь, каждый на свой лад уродуя высокий язык Афин и Пеллы.

Сегун молчал. Небесными колокольчиками рассыпалась музыка, изящным иероглифам на стенах шатра могли позавидовать лучшие мастера каллиграфии. Нэано движением, полным благородства, отправил в пасть сливу. В пристрастии к обжорству он не слишком отличался от Кеа.

— Хорошо, я позволю тебе сразиться с моими лучшими бойцами, — Асикага потер руки. — И велю сломать несколько палок о спину твоего слуги. Но сделай так, чтобы твоя катана и цитры моих хинских музыкантов действительно сцепились, как неразлучные слоги-рэнга.

— Я обещаю, вам будет весело, — сказала я.

25 Оракулы Амона

Розовый кит причалил.

Правильнее было бы сказать — его причалили. Юлька проснулась от острой боли в боку. Ее словно кололи бесчисленными острыми спицами. Очень быстро девушка догадалась, что иглы кололи не ее, а беззащитного розового титана. Но каким-то образом страдания животного передались и ей. Изучать новое явление было некогда. Рахмани заторопился на высадку.

Черноногий купец перед расставанием дважды склонился перед застеснявшейся Юлькой, повесил ей на шею маленькую вязаную куколку, а Рахмани пришлось знакомиться с многочисленными родственниками и партнерами циклопа. Слух о погибшей фактории уже пронесся по Южному материку, на причале гостей встречала местная волчица, сухощавая женщина с кислым лицом. Увидев Юльку, она выпучила глаза, но Рахмани ловко увел свою подопечную, избавив от ненужных расспросов. Сказать по правде, девушка мало что могла рассказать, ей казалось, она видела триллер с участием знакомой актрисы…

Десятки масляно-черных, улыбавшихся во весь рот матросов подталкивали кита пиками к деревянному пирсу. Пирс возвышался над поверхностью бухточки где-то на полметра, толстые балки обросли кристаллами соли. Канал заметно расширился, навстречу в сонных соленых струях двигался другой кит, волоча за собой целых четыре баржи. Капитаны обменялись веселыми приветствиями, улыбки сверкнули на солнце.

Вообще, здесь многие улыбались. Юльке сразу все понравилось. И сухая жара, в которой тело не потело бесконечно, как в лесах страны Вед. И люди, очень разные, смуглые, курчавые, бородатые, но почти все веселые, шумные, орущие песни. Совсем не такие, как мрачноватые, сосредоточенные на своих богах соотечественники Марты. Еще сразу понравился город. Он чем-то неуловимо походил на заброшенные крепости, встреченные тремя днями раньше. Такие же высокие глиняные стены, сужавшиеся наверху, бойницы окошек без стекол, плещущее на плоских крышах белье. Почти такие же обелиски, посвященные жутковатым птицам и крокодилам, но наряду с обелисками — парадный эллинский храм с колоннами из пятнистого мрамора. Храм чем-то напоминал Казанский собор в Петербурге, его колонны поддерживали похожую балюстраду со статуями, только вместо купола с крестом возвышалась квадрига лошадей с какой-то венценосной теткой. Еще там бил фонтан и горел огонь.

Пахло животными, гниющими фруктами и сладким табаком. Узкие кривые улочки спускались к самому пирсу. Они обросли лачугами и палатками, и прямо на глазах, из подручных материалов, сооружались новые и новые смешные домики. Мужчины месили глину ногами, женщины в пестрых накидках подбрасывали им солому, рядом зазубренными ножами рубили пальмовые листья и тут же ловко сплетали из них стены хижин. У корыт с пресной водой мычали верблюды разных пород — желтые, лохматые, и красные, двугорбые, эти были выше на полметра. Еще там толкались забавные коровы с горбом на загривке, крошечные слоники с ящиками на спинах, не крупнее носорога, Юля таких никогда не видела. А также смешные ослы с опущенными ушами, ездовые ламы и…

Летучие гусеницы!

Юлька чуть не свалилась в соленую мутную воду, пока рассматривала новое чудо. Кой-Кой и другие пассажиры давно уже освободили палубу, а она все не могла наглядеться. Гусеницы показались ей средоточием элегантности и утонченного высокомерия. На самом деле, они наверняка были довольно тупыми существами, намного глупее розового кита, который тяжело всхлипывал в неприятном горьком кипятке.

— Как и всякий оазис, поселение Амона выросло там, где была вода, — Рахмани говорил на ходу, энергично прокладывая себе дорогу в толпе. — Оазис лежит во впадине, на сорок локтей ниже чаши океана и ниже Плачущих песков Ливии. Здесь раз в год вырывается из недр новый источник, иногда это грязь, иногда целебные соли, реже всего — чистая ключевая вода. Когда пески рождают чистую воду, оракулы затевают большой праздник, с песнями, танцами и великими жертвами. Смотри… отсюда видны ванны царицы Клео, она приезжает сюда купаться. Говорят, у себя во дворце, в Мемфисе, она купается по утрам в молоке, днем в крови, а ночью — в семени своих воинов… Что, не веришь?

— Клео? — жалобно переспросила волчица. — У вас сейчас жива… то есть живет Клеопатра? Это та, которая заставляла с собой всех спать, а потом им рубили головы?

Рахмани и Кой-Кой озадаченно переглянулись.

— Хорошо, что нас никто не слышит сейчас… и не понимает. Но лучше таких слов не повторяй. Официально страной Ра правит сатрап в Александрии, но царскую власть никто не отменял. Царица приезжает в оазис дважды в год, на весенние и осенние игры, ее колесницу влекут шесть леопардов, а в кортеже едут сорок вождей. Что касается ее любовников… за распускание таких слухов можно поплатиться головой.

Юлька только охнула вместо ответа. С плоского пригорка, куда вывела их улочка, открылся потрясающий вид на город и акрополь. Перед рядами склепов, в окружении пальм, ярко-синим пятном светился овальный пруд. Издалека казалось, что воду кто-то подсвечивает снизу. Но никаких ламп на дне пруда не оказалось, зато оттуда сплошными струйками всплывали и лопались пузырьки газа. На крутых каменных ступенях недвижимыми изваяниями застыли смуглые охранники с копьями. У их ног лениво развалились громадные пятнистые кошки. Дальше, за ваннами Клео, за сотнями белых домиков и высотками храмов, до горизонта расстилались ровные квадраты пальмового леса. По просекам медленно ползли тележки сборщиков фруктов, но что именно они собирали, разглядеть с такого расстояния было невозможно.

Юле показалось, что грозовой фронт на юге придвинулся. Она даже различала крошечные молнии, пляшущие на свинцовом горизонте.

— Там всегда грозы, — объяснил ловец. — Грозовые тучи собираются у подножия двойного пояса гор. Тучи не могут перебраться за горы. Они выливают свою ярость над бескрайними болотами, где циклопы собирают личинок. Зато за горным хребтом Южный материк тянется еще далеко, до самой гузки тверди. Там снова сухо, там живут мудрые змеи и ходячие цветы, но мы не можем там дышать. Недра тверди рождают ядовитый газ, он стекает со спин вулканов в долины, он невидим и вкусно пахнет. Но никто из нас, северян, не проживет и недели в объятиях сладких ароматов.

— Так туда нет Янтарных каналов?

— Есть. Туда ездят купцы, но не задерживаются и дня. Из-за отравы там нет постоянных факторий. И нет сатрапий. Граница македонской империи проходит по северному краю болот…

— Пойдемте, скоро час оракула, — напомнил Кой-Кой.

— А кто он такой, этот оракул? Волшебник?

— Иногда он купается в воде, которая еще на небе, — туманно объяснил «глаз пустоты». — А разве на Земле это великая магия?

— Ну… уж и не знаю, что же тогда магия, — растерялась будущая ведьма. — А мы зачем к нему? Вы хотите посоветоваться насчет будущего? Хотите узнать, какие у нас шансы?

Рахмани только покосился на нее и тяжко вздохнул. За последний день девушка задала столько вопросов, что ловец начал бояться за свой рассудок. Он вспомнил, как любимица Марты вела себя совсем недавно — ее не было видно и слышно! А нынче испуг растворился. Очевидно, девчонка считает, что, прикончив пару личинок, она покорила вселенную?

— Дом Саади не стал бы тревожить оракула пустыми расспросами. — Верный Кой-Кой пришел на выручку. — В оазисе Амона нет иной власти, кроме власти оракулов. Они не ведьмаки, не волхвы и не чернокнижники. Возможно, они даже не люди. Как они передают свою власть и свое знание, неизвестно. Но оракулу совершенно точно известно, что мы пересекли тропу Рабов…

— Тропу рабов? — ойкнула Юлька и боязливо оглянулась, точно беглые рабы уже подкрадывались отовсюду.

Но никто не подкрадывался.

— Тропой Рабов называется та широкая мостовая из белого камня, по которой мы только что шли. Кстати, если по ней идти месяц, она тоже приведет к Великому шелковому пути.

— Мы ведь плыли сюда, чтобы купить рабов, — вполне естественно объяснил перевертыш. — Просто когда приходит час оракула, на рынке начинаются торги.

— Ра… рабов? Зачем нам?

— Дело в том, что оазис Амона заселен серверами, — Рахмани продемонстрировал чудовищный запас терпения. — Считается, что серверы относятся к северной ветви черноногих, но точно про них известно мало. Зато известно другое — серверы приводят сюда на продажу отличных рабов с юга материка, оттуда, где воздух вреден нам для дыхания. Среди рабов встречаются не только дикие берберские семьи, но и циклопы, а также нубийцы и ливийские подземники, которых изловить крайне непросто. Как-то я купил пятерых ливийцев для одного богача с Зеленой улыбки… его имя неважно. Эти дьяволы напрочь отказывались работать и пытались укусить руку, в которой им давали воду. Они предпочитали сдохнуть от жажды, но не желали служить господину! Я уважаю таких людей.

— Но ведь на Зеленой улыбке нет рабства, — спохватилась Юлька. — Марта… то есть домина Ивачич мне рассказывала про Пруссию, там совсем…

— Рабство есть везде, — веско уронил Кой-Кой. — Меня продавали дважды, причем оба раза — именно на Зеленой улыбке. Мы купим здесь рабов. Дом Саади преподнесет их в дар тому, кто будет тебя учить дальше.

Путники ступили на очередную мощеную улицу. Верхний город приобрел почти европейский вид, в окнах заблестели витражи, за заборчиками показались розовые кусты. И сразу возникло неуловимое ощущение праздника. Заиграла приветливая музыка, загремели бубны. Всюду порхали легкие накидки из черного, красного, зеленого шелка, расшитые серебряными нитями, украшенные пышными кистями, белыми перламутровыми пуговицами. Из лавок выскакивали радостные торговцы, рассыпались в любезностях, подносили сласти. Встречались черные, как смоль, женщины, в голубых, изумительно вышитых сари, с закрытыми лицами. На висках, на щиколотках и запястьях у них звенели золотые украшения. Встречались тощие коричневые мужчины с разрисованными лицами, они вели в поводу тяжело груженных огромных страусов. Юльке понадобилось несколько минут, прежде чем она поняла, что же так удивило ее в величавой поступи птиц. У них было по четыре ноги!

— Это не эму, это одомашенные птицы Рух, карликовых пород, — улыбнулся перевертыш. — Им подрезают крылья, из перьев получаются лучшие украшения.

— Ничего себе карлики, — только и сказала Юля. — Каждый с жирафу ростом! Так это и есть главный город пустыни?

— Еще триста лет назад главным был Сива, там перекрещивались караванные пути. Но после войн за соленые каналы Сива потерял свое значение, — вел экскурсию перевертыш. — Последние рабы, проданные на его рынках, осели здесь, смешались с местными серверами и племенами ливийцев.

— Чем они тут живут? Рыбой торгуют? Или этими… как их, гоа-чи?

— Здесь полмиллиона финиковых пальм, и каждую весну высаживают все больше. Здесь лучшие сорта фиников, это признают на всех трех твердях. Представители торговых домов с Зеленой улыбки порой скупают оптом до трети урожая, чтобы перепродать его на севере или на западе. К концу месяца Сбора, на пристанях вырастают горы из бурых сахаристых фиников, горы высотой с дом. Их раскатывают ковром по земле и сушат несколько недель. Говорят, что после сбора фиников земля на локоть в глубину становится сладкой… Но самым большим спросом пользуется сорт «саид», купцы с Хибра берут целые караваны перед священным рамаданом. Считается, что правоверные целый месяц могут кушать только финики и соки, и то после захода Короны…

— Кроме того, отсюда идет на продажу лучшая пальмовая древесина, — вспомнил Рахмани. — Здесь разводят рыбу Валь и много промысловой рыбы. Но главное — невольничий рынок, здесь торгуют на миллионы драхм в день…

Раскрыв рот, Юлька следила за караваном китов. Громадные розовые туши разворачивались в соленом проливе, с ювелирной точностью швартуясь у сходней. К баржам моментально выстраивались очереди носильщиков, и было заметно, как на глазах поднимаются над водой борта. Одна партия носильщиков разгружала заморские товары, другая партия уже выстраивалась к свободным сходням с полными корзинами фиников. Сахарный запах вился над оазисом, невидимой сладчайшей пеленой оседал на взмыленных спинах людей.

— Что они привезли?

— Много малахита. — Кой-Кой приложил ладонь козырьком ко лбу. — Вина из Сирии, каракуль и краски для женщин.

— Кроме фиников грузят слоновую кость, черное дерево, ладан, перья птиц… А вот и мудрые змеи. Смотри внимательно, такое ты вряд ли где увидишь.

Юля не сразу поняла, куда именно нужно смотреть. На нее говорливыми волнами налетала и отступала многоязыкая толпа. Зато, когда она встретила змеиные глаза, еле сумела отвести взгляд.

Змею везли на тележке, в длинном зарешеченном ящике. Двое в белых чалмах бережно катили тележку, рядом шел мальчик с ведерком и подкидывал змее какие-то лакомства. Дно ящика было выстлано мягкой травой, а впереди шли еще двое — дюжий воин в македонском доспехе и человечек с кадильницей. Дым из кадильницы овевал всю процессию, носильщики вышагивали к пристани с таким важным видом, словно сопровождали царскую казну.

Треугольная морда змеи лежала на крупных пятнистых кольцах ее тела. Она совсем не походила на тусклых, скучных земных рептилий. Юля почувствовала: в тот момент, когда их взгляды встретились, словно кто-то покопался у нее в мозгах. Эта странная щекотка появилась и исчезла…

— А вот и святилище оракулов, — Рахмани вернул девушку в реальность.

Храм нависал над ними десятиметровой глухой стеной. Эхо от их шагов немедленно зацокало по стенам внутренних дворов. За внутренним двориком начиналась анфилада залов. Одинаковые, пустые, без росписи и украшений, они нагоняли тоску. В пустом коридоре, соединявшем залы, горели факелы и возвышалась чаша для сбора подаяний. Возле ниш, украшенных цветами, застыли местные гвардейцы с обученными леопардами. Кошки даже не поднялись с прохладных камней, завидя непрошенных гостей. Трехметровые двери в святилище были наглухо заперты.

— Положи в чашу монеты, — тихо подсказал Рахмани. — Только не швыряй, положи с поклоном. Лучше золото. Взамен возьми венки из свежих цветов.

— Так мы не пойдем слушать будущее?

— Боюсь, я не слишком сведущ в их языке, — уклончиво ответил ловец. — Впрочем, в святилище днем все равно не пустят.

— А зачем нам цветы?

— Чтобы положить на воду перед гробницей. Следует отдать долг чести перед величайшим из императоров этой тверди.

— Как его зовут? — Юля выглянула за угол храмовой стены и замерла. Там на постаменте из черного мрамора сиял лес золотых колонн.

— О, Высокий Ормазда, прости меня за мой гнев, — прошептал Саади. — Юлия, перед тобой гробница Искандера Двурогого, называемого еще Александром.

— Вы что-то путаете, — Юлька наморщила лоб, пристально разглядывая центральный портик, взметнувшийся на добрых сорок метров. — Толик сказал, что Македонского похоронили не здесь. Это в Александрии, на Средиземном море… или у вас тут нет такого города?

— Александра похоронили именно здесь, потому что он завещал так поступить. Впервые он прибыл сюда со свитой после покорения Иудеи. Восемь дней он шел через пустыню из Мерса-Матруха. У подножия храма Амона император снял доспех, оставил оружие и омылся в священном источнике. Затем жрецы, распевая хвалу, отвели его в святилище к оракулу. Тут, на стене, все это написано. Александр вышел к своим македонянам и сказал лишь одно. Он заявил, что желает быть похороненным здесь. Когда настал срок, тело завоевателя уложили на носу корабля, и флотилия из трехсот судов вышла из Афин.

— Ни фига себе… А кто теперь тут главный? Наместник или сатрап? Или Клео…патра?

— Сатрап страны Ра живет в Гелиополисе. Сатрап Верхнего Египта живет в Александрии… но правят не они. Наместники только собирают дань с караванов и с каждого праздника Жен бога. Они почти не вмешиваются в жизнь Южного материка. Любая война здесь обойдется себе дороже… к тому же прекратятся поставки золота и алмазов с юга… Кой-Кой, если я не ошибаюсь, нынешняя царица принадлежит к женской династии?

— Да, ты прав, дом Саади.

— А что такое «женская династия»?

Юля провела ладонью по длинной цепочке клинописных символов.

— Что здесь написано?

— Кой-Кой, ты можешь перевести?

— Попытаюсь, — перевертыш смешно поморщился. — Эээ… Царь единственный, совершенный, нерукотворный… не понятно… уста его назвали все вещи мира… сущность всех богов, умом не познаваемый, носящий множество имен, число которых незнаемо, да восходит он… непонятно, да приносит он жертвы…

— Ой-ой, — поежилась Юлька. — Вот ведь забавно. С детства мечтала в Египет попасть, но так и не добралась. А нынче угодила в самое пекло.

— Что такое «пекло»? — оживился Рахмани.

— Это когда очень жарко.

— Гм… Здесь сейчас вовсе не жарко.

— Давайте уйдем отсюда, — попросила девушка, потирая озябшие руки. — Здесь плохое место… словно кто-то наблюдает.

— Нам надо кое-кого найти, — оживился ловец, заслышав снаружи тайскую мяукающую речь. — Поспешим. Если человек, о котором мне говорили, еще не болтается на виселице, то нам очень повезет.

— Дом Саади, а почему… почему вы дружите со всякими бандюками?

— Я охотно знакомлюсь со всеми, кто продает знания, — ловец рассмеялся под платком. — Кстати, твой жених, доктор Ромашка, тоже говорит, что самое ценное — это ин-фор-ма-ция. Я верно произнес?

— Он мне вовсе не жених, — покраснела Юлька.

— Вот как? — задумался Рахмани. — Хорошо, тогда мы подыщем ему невесту. Кой-Кой, у тебя нет на примете серьезной девушки из достойной семьи?

— Есть одна, — с готовностью откликнулся перевертыш. — Юна, как царица ночи, нежна, как фиалка, горяча, как вулкан. Правда, она из племени людоедов, но семья очень приличная…

— Только попробуйте! — Волчица дала мужчинам понюхать грозно сжатые кулачки. — Я вам покажу «из приличной семьи»! Вот превращу всех троих в лягушек, будете знать!

26 Вольный охотник

Рахмани лавировал в толпе, продвигаясь все ближе к невольничьему рынку, а память услужливо возвращала его в совсем другую толпу, в Проклятый город, в разгар той опасной охоты, которая принесла богатство детям Авесты…

…Город менялся всякий раз, стоило пробить колоколам, сменяющим стражу. Порой город менялся и без всякого сигнала, повинуясь тем силам, природа которых так и осталась для юного парса тайной. То становилось темно, то разгорались полчища светляков. То на мили вокруг тянулись разбитые хибары с обитателями самого разбойничьего вида, то, без всякого перехода, к небесам взлетали бриллиантовые дворцы. Порой за спиной исчезала целая улица, а вместо нее возникала глухая серая стена. А там, где только что высился жуткий железный забор с насаженными на колья хрипящими головами, расцветал вдруг феерический фонтан со скульптурной группой. При ближайшем рассмотрении скульптуры оказались живыми, двухголовый морской ящер действительно подыхал на трезубце у героя, из его пасти и из пробитого чешуйчатого бока хлестала черная вода, удивительно похожая на кровь… А вокруг толпились азартные горожане и подбадривали участников поединка.

— Всего одну монетку, огненный воин, и оракул откроет тебе будущее… — Шепоты ползли из распахнутых подвальных окошек вместе с благовониями.

Саади не различал лиц, только пунцовые шевелящиеся губы и огни свечей.

— Не пожалей монетку и каплю крови, ты, охотник за бесами…

— Сын человека со спрятанной улыбкой, не пора ли увидеть будущее?

Рахмани вздрогнул. Обитатели этой кривой улочки пугали его. На медном крыльце сидела молодая женщина с лицом, плотно закутанным тряпками. Только красные губы шевелились в прорези.

— Один серебряный гульден, и ты узнаешь, как найти свою неистовую Женщину-грозу…

— Не пожалей для бедной старушки, я расскажу тебе о Продавце улыбок, ха-ха-ха… Тебе еще предстоит встретить его…

— Кой-Кой, о чем они болтают? Откуда им знать, что я охотник? Откуда им знать о Продавце улыбок?!

— Это оракулы, они не опасны. — Кой-Кой сосредоточенно вычислял путь по кольцам лунного компаса. — Во всяком случае, прежде они были не опасны. Я тебе не говорил? — один из норвегов, которых сюда водил мой брат, пожелал открыть будущее. Он получил правдивый ответ, в ту же ночь рассудок покинул его… и назад он не вернулся. Он сгинул в Проклятом городе.

— Оракул обманул его? — Саади невольно вздрогнул. Из переливов витражного окна на него смотрела миловидная женщина с очень высоким лбом. Глаз на ее лице не было совсем, даже следов от глазных впадин. Зато глаза имелись на кончике каждого ее пальца, которыми она нежно махала вслед охотнику.

— Хочешь узнать, где ждет тебя живой Камень пути?..

— Подари мне каплю крови, я покажу тебе, как уйти от смерти…

Голоса сладко нашептывали, змеились среди колонн и уютных беленьких надгробий. Рахмани и не заметил, как они очутились на кладбище.

— В том-то и дело, дом Саади, что оракул не обманул, — Кой-Кой решительно свернул направо и вертикально вверх, — норвежский охотник прозрел. Он осознал вдруг, как скудны и скучны его желания…

Сложнее всего сохранять рассудок Рахмани стало, когда Кой-Кой привел его на внутренние уровни города. Небо над головой постепенно пропало, вместо него появились параллельные улицы с домами, словно подвешенными вверх ногами. Первое время Саади охватывал ужас, когда в дюжине локтей над ним грохотала перевернутая карета, влекомая шестеркой мохнатых эму, или верхом на громадных рыкающих псах проносилась лиловая стража. Чуть позже лиловые стражники уже возвращались по нижней улице, волоча за собой в сетях нечто, напоминающее скелет кракена, если бы у кракена был скелет.

— Ага, вот и поймали беса, — заметил по этому поводу Кой-Кой. — Только не спрашивай, я не разбираюсь, кого именно поймали. Его растворят в котле с мудростью, это самый надежный способ избавиться от темной силы навсегда.

Сквозь подворотни перевернутого города проглядывали другие площади и переулки, изогнутые под самыми немыслимыми углами, но обитателей Сварга это совершенно не пугало. Они ловко перескакивали с лестницы на лестницу, за меру песка могли трижды сменить небеса над головой, да еще в придачу волокли за собой самых диковинных домашних животных и телеги с грузом. На голову из перевернутых дворов ничего не падало…

Впрочем, иногда что-то сбивалось в устройстве этого сказочного мира. Саади наблюдал, как на мостовую с огромной высоты шлепнулся человек в коричневой рясе и разбился всмятку. Труп тут же подобрали и унесли, на ходу стаскивая обувь и выворачивая карманы. В другой раз Саади стал свидетелем, как с крутой горы, сорвавшись с тормозов, покатилась повозка и потащила за собой запряженного винторогого. Бычок сломал ноги и шею, а из развалившейся повозки во все стороны прыснули четырехногие лиловые цыплята. Все окрестное население тут же бросило свои занятия, началась веселая охота. Чуть позже Кой-Кой показал Рахмани на грустную фигурку хозяина повозки. Тот даже не посмел вмешаться.

— Город насыщен магией, — объяснял перевертыш. — Представь себе, насколько сильные требуются формулы, чтобы удерживать такой шар. Да еще между разных времен. Да еще сделать его невидимым для прочих миров. Иногда случаются неприятности, где-то ткань заклинаний ослабевает. Для того и нужны свежие стражи, чтобы следить за порядком…

То, что Проклятый город насыщен магией, Рахмани ощущал на каждом шагу. Мало того, что его собственные кудри искрили в темноте, руки приходилось прятать под плащом, фиолетовые молнии текли из пальцев, как пот. На очередной площади охотник встретил големов, вращающих винт для подачи воды. Две безголовые глиняные фигуры, раскачиваясь и крошась на ходу, брели по кругу, толкая впереди себя громадный брус. Голубая вода вырывалась из прорезей винта и заполняла акведук, тянущийся вдоль улицы. На краю вытоптанного големами круга сидел мальчик лет восьми и замешивал из глины следующих великанов…

— А кто поддерживает заклинания?

— Наверное, мудрецы Гиперборея, — пожал плечами «глаз пустоты». — Тебе здесь никто не скажет правды. Кроме оракулов. Но оракулов лучше не слушать… Ага, так я и думал! Наш компас врет!

— Почему?

— Потому что я настраивал его по шести координатам, которые запомнил в прошлый раз. Мы должны были выйти в торговые ряды, а куда попали? Ладно, по крайней мере, мы вовремя обнаружили ошибку… Ты помнишь, как вести себя в толпе?

— Я помню: отвечать грубо, сразу бить в ответ и не смотреть в глаза.

— Очень хорошо. Если обнаружишь, что у тебя в руках или в кармане появилось нечто, что ты не покупал, немедленно выкинь это. Если тебя кто-то возьмет за руку, отруби эту руку… Тебе покажется, что нежная слепая девочка робко касается твоей руки, а на самом деле это тварь с Изнанки пытается втиснуться в щель между мирами, используя твое доверчивое сердце. Ты еще так молод, дом Саади…

Невидимые колокола отбили время следующей стражи. Небо на закате приобрело цвет мокрого пепла, исчезли грифы-могильщики, теперь в зените кружили зубастые ящеры. Они медленно взмахивали розовыми крыльями с фиолетовыми прожилками вен и с клекотом раздували горловые мешки. Стоило путешественникам покинуть укрытие, как несколько штук сразу увязалось за ними. Рахмани несильно плюнул огнем, и могильщики отстали.

— Дом Саади, осторожнее. В городе никто не должен видеть твою силу.

— Кой-Кой, смотри, что это?

Над изгибом улицы строем летели перевернутые рыхлые пирамиды, издалека похожие на термитники или осиные гнезда. Как по команде, близлежащие переулки и лестницы опустели. Не стало глаз, до того напряженно следивших за каждым шагом охотников.

— Впервые вижу, — нервно отозвался перевертыш. — На всякий случай, держимся ближе к укрытиям. Сейчас налево и вниз. Да, да, именно сюда, вниз… Или вверх.

Саади осторожно пробирался следом за перевертышем, все вниз и вниз, по спиральным лесенкам, по тоннелям и шатким мосткам, повисшим над пустынными площадями. Впрочем, иногда ему казалось, что он идет не вниз, а вверх, поскольку сила тверди меняла направление. Навстречу пробежали дети с подозрительно большими руками и ногами, похожие на подрощенных щенков овчарки. Затем верхом на эму проехал старик в потертом бархатном камзоле, с татуированной лысой головой. Под мышкой он держал большую клетку, внутри нее бесились три ящерицы. Во всяком случае, так показалось Рахмани в первое мгновение. Старик исчез за поворотом, и тут до огнепоклонника дошло:

— Кой-Кой, ведь он вез в клетке маленьких драконов?! Я считал, что их можно встретить только в диких областях Великой степи.

— Дракона здесь можно купить запросто, на выбор. Красного хинского, яванского рогача, пятнистых черногорских, водных, даже трехголовых горынов, хотя это уже баловство и шутки магов. Одно плохо, дом Саади, ты замучаешься дракона кормить. Говорят, в нежном возрасте они довольствуются крысой в день, а спустя пару месяцев тебе придется ежедневно забивать свинью… Я сильно подозреваю, дом Саади, что на Хибре драконов перебили именно из-за их прожорливости. Кому нужен скот, бесполезный в хозяйстве и неловкий в бою? С его спины даже из лука ни в кого точно не прицелишься, один крик от них и кучи навоза…

Кто-то почти невидимый, шурша плащом, быстро прошел навстречу по лестнице. Руководствуясь заветами провожатого, Рахмани не подвинулся, а, напротив, демонстративно занял весь пролет. Встречный потеснился, скрипя невидимыми зубами.

— Отчего же мы называем город Проклятым? — Рахмани со стоном разогнул спину. Мешок с Зашитыми губами становился все тяжелее. Спуск по очередной каменной винтообразной лесенке дался с колоссальным трудом.

— Не мы, а вы, — поправил «глаз пустоты». — Вы, самодовольные неучи, часто проклинаете все, что не способны понять.

Саади мог лишь вздохнуть в ответ на упрек. Перевертыш говорил те же слова, что и мудрый слепой Учитель.

— Осторожно, дом Саади, не смотри вперед. Подожди немного, я подготовлю тебя к этому зрелищу…

Но Рахмани уже поднял глаза. И на меру песка забыл обо всем. Он увидел, сколь чудесен может быть Проклятый город Сварга, когда смотришь на него не сверху, а изнутри.

Они застыли, точно два крохотных муравья, на одной из тысяч улиц-лесенок, вырывающихся за границы колоссального шара. Где-то вдалеке лазурь сплеталась с охрой и опалом, вздымались языки пламени и опадали, растекаясь на сотни ручейков. Сразу три Короны блекло светили, преломляясь обманчиво, вспыхивая и удаляясь. Невозможно было сказать, что там, за краем светящегося тумана — шершавая стена кратера в потеках лавы, или звездная россыпь, или темнина вечного океана…

Следующий шаг Саади предстояло сделать в пустоту. И полететь в бесконечную пропасть, в которой клацали зубами ящеры, неторопливо плыли прогулочные киты и кружили молчаливые страшные термитники.

На всякий случай воин опустился на колени и заглянул за край. Совсем рядом, за острым углом, начиналась новая улица, уставленная двух- и даже трехэтажными лавками.

— Надо только решиться, — подмигнул Кой-Кой. — Все, как и раньше. Сделать шаг за край.

Перед Рахмани открылся самый необычный рынок на свете. Складывалось впечатление, что совсем недавно в этой части города бушевал пожар, который никто не тушил. Между насквозь прогоревшими, спиралью закрученными башнями на теплой еще золе раскинулись сотни и тысячи палаток, столов и ларей.

— Как ты починил компас? — отдуваясь, спросил Рахмани, когда самый страшный шаг остался позади. Корона снова сияла сверху, а ноги крепко стояли на булыжной мостовой.

— Подарил ему немного крови, — просто ответил перевертыш. — Теперь ищем продавцов клеток. Разве ты не знал, воин, — любое устройство надежно работает, лишь когда даришь ему кусок себя!

27 Иой-дзюцу

Передо мной усадили одного из ближних буси господина Асикаги. Этот коренастый, жилистый ниппонец был наполовину айном, судя по желтизне кожи и слишком широким скулам. Он носил дорогую кольчужную юбку, поверх вышитого шелка, и наплечники, отделанные редкой чеканкой.

— Домина предлагает игру или дружеский поединок?

Тем временем, снаружи, на утоптанной площадке перед шатром, затеялось иное развлечение. Свист и хохот сопровождали появление в круге Толика Ромашки. Лекарь был смущен и вначале зол на меня, но скоро освоился. Я напомнила ему, что на четвертой тверди он нигде не нашел бы себе бесплатных мастеров боя, да еще из легендарной страны Бамбука. Против Толика выставили коренастого паренька с жидкой бородкой, затем к нему присоединился другой молодой буси. Они хохотали и развлекались, гоняя беднягу по кругу, но сегун точно выполнил обещание. Учеба для моего лекаря началась. Переводчик выкрикивал слова, которых Ромашка не понимал, однако он на лету схватывал жесты, положение рук и правила ударов.

— Выбираю игру. Ставку пусть назначит уважаемый сегун.

— В таком случае, сто серебряных драхм! — переводчик подождал, пока я кивну. — Из какого положения домина желает сражаться? — перевел тонкоголосый. — С одного колена, с двух колен, стоя, либо сидя? На касание, на шелковый платок, или… на кровь?

Мне показалось, в его тоне прозвучала едва уловимая издевка. Хотя скорее всего, он лишь передавал издевку хозяина.

— Сидя, — я вложила в улыбку всю возможную ласку. — Сидя спиной друг к другу. На касание.

Сегун приподнял бровь. Его слуги переглянулись. Я выбрала самый сложный вариант из практики дзюцу. Предметом этого единоборства является не сила и, пожалуй, не ловкость. Признанными мастерами становятся те, кто овладел дзен или хотя бы приблизился к дзен. Лишь полностью оттолкнувшись от реальности, можно ухватить скорость чужого движения.

Когда-то в школах бугэй, при прежней монархии, дзюцу не выделяли в отдельный вид. Технику изучали как свод приемов для нападения из засады либо для предотвращения покушений на царствующих особ. В течение веков дзюцу сводилось к молниеносным прыжкам, из положения лежа или сидя, с одновременным выхватыванием меча. Мой наставник сам учился в школе Дзинсукэ, он застал времена, когда несколько месяцев подряд ученики делали лишь два движения. Они либо выталкивали пальцем меч из ножен, либо хватались за рукоять, мешая схватиться за нее противнику. Но уже во времена его юности возобладал здравый взгляд на вещи, и дзюцу превратилось в гордый оборонительный стиль.

У мастеров Южной Кералы нет представления об этих техниках, поскольку им чужды придворные этикеты и ночные походы нинзя. Нас уже учили иначе. Я помню, как наставник Хрустального ручья беспощадно лупил нас бамбуковой палкой за неверный выбор места в чужом помещении. Первая заповедь — независимо от того, где находишься, занять самую безопасную точку в комнате. Я же упрямо садилась поближе к свету и обижалась на старика, а ведь он спасал нас от смерти…

Затем, на третьем году обучения, мне досталось еще немало шишек. Я была самоуверенной дурочкой, ведь я научилась танцевать на поверхности ручья! Но очень скоро оказалось, что я не умею угадывать, кто из прохожих на узкой улице нападет первый и как именно нападет. Никакие колдовские навыки волчиц мне не помогали, бой начинался и заканчивался так скоро, что не хватало времени на защитную формулу! Пристыженная, я возвращалась в келью к моим товаркам, дожидалась, когда все уснут, и сотни раз упрямо повторяла гибкие незаметные движения наставника. Наступил день, когда я стала первой среди девочек. Затем — первой среди одногодок. Но первой в монастыре мне удалось стать лишь через год, когда я прекратила поиски вокруг себя и отдала все силы формуле Созерцания…

Наставник называл это дзен.

— Сидя, спиной, до касания, — провозгласил квадратный человек в высокой войлочной шапке, с жезлом в руке. Кугэ назначил его судьей.

Толик Ромашка, тем временем, снова упал под ударами противника. Я уже думала, он не поднимется, но упрямый хирург выплюнул песок и, прихрамывая, ринулся в атаку. Сегун закусил изюмом, одновременно наблюдая за ходом поединка, за зеваками, толпящимися у входа в шатер, и за мной.

Партнер Толика поступил великодушно. Он занял фронтальную стойку, на расстоянии середины меча, и кое-как втолковал своему туповатому оппоненту, что с места сходить нельзя. Наверняка Ромашка сложил в эту песчинку на мою голову все проклятия, ведь я учила его совсем другому, но молодой буси знал, что делает. Он заставил Толика играть в «размен слонов», когда противники наносят удары строго поочередно, но с максимальной скоростью. Нанеся девять одинаковых рубящих ударов плашмя, буси резко сменил тактику, провел тычок в корпус и петлю под колени. Как я и предполагала, Толика усыпили предыдущие однотипные движения. Он их слишком легко парировал, а тут… он под улюлюкание и хохот зрителей свалился, держась за живот. Буси ждал без улыбки, пока незадачливый вояка поднимется. Желтокожий был абсолютно прав: драться надо сперва головой, а уж после — руками. Кроме того, «размен слонов» снимает страх перед железом. У Ромашки не было ни щита, ни доспеха, ему ничего не оставалось, как надеяться на свою палку.

Мой противник снял наплечники, закатал правый рукав и только после этого уселся. Мне понравилась обстоятельность этого человека. Он серьезно отнесся к незнакомому противнику. Тем временем, во все щели шатра просунулись любопытные носы. Весть о поединке разнеслась со скоростью стрижа. На становище обожают зрелища.

Судья сравнил длину клинков, проверил ножны, платки и отступил. Пока он крутился возле нас, я засыпала, призывая в помощь владычицу Кали. Это она, многорукая, лобызает сразу двенадцать клинков и разносит кровавое подаяние сразу дюжине страждущих. Я впустила владычицу в себя, впитала ее боевой дух, подобный равнодушному ожиданию хамелеона…

Я засыпала, оставляя для бодрствования единственное окошко. Все это окошко целиком занимала заскорузлая ладонь моего оппонента. Сейчас она вяло и свободно покоилась на его правом колене. Сердце буси билось ровно, чуть реже, чем мое. Принцессы захлопали в ладоши, посторонние зрители пошумели и затихли.

— Начинайте, — скомандовал сегун. Судья стукнул жезлом об пол.

Мы оба ждали. Буси проявил себя истинным самураем — хладнокровным и терпеливым.

Большой палец его левой руки напрягся, готовясь вытолкнуть рукоять.

Мы сделали это вместе, настолько вместе, что даже глаз орла не различил бы, кто быстрее овладел лезвием. Две сияющие молнии вспороли воздух, два бесплотных пера начали и закончили фугу без нот…

Я исполнила опаснейший трюк, называемый «пьющий журавль». Суть его состоит в том, что вместо поворота вокруг оси надо побороть ужас и откинуться назад, одновременно совершая замах. Причем не тупо назад, а дополнительно выгнув шею, чтобы запутать врага.

Я вспорола платок на его горле, чуть ниже кадыка. Буси отстал ненамного. Он поступил честно. Лезвие его катаны замерло в ширине ладони от моей шеи.

— Это было красиво, — пропела одна из раскрашенных принцесс.

Воин побледнел, но с достоинством принял поражение. Мы поклонились друг другу, как старинные друзья. Сегун задумчиво потягивал сакэ, наслаждаясь в своем женском цветнике. Я поклонилась судье, хозяину шатра и уделила немножко внимания неудачам моего слуги.

На самом деле Толик Ромашка обрел большую и редкую удачу. Истово выслуживаясь перед кугэ, молодые самураи разыгрывали с участием Толика целое представление. Изрядно поколотив его тремя видами палок, они занялись сложной разминкой. Буси верно подметил деталь, на которую обращал внимание еще Саади, — Толик совершенно не привык разминать кисть. Кто-то на четвертой тверди серьезно испортил мальчиков, внушив им, что вся надежда рыцаря — в мощном ударе сплеча.

Желтокожий вручил Толику дубинку и заставил крутить ее одной кистью, дюжину раз вперед и столько же назад. Затем дал вторую дубинку и заставил крутить уже локтем. Когда взмокший Ромашка сообразил, что от него требуется, буси усложнил задачу. Теперь следовало атаковать прямо из прокрутки, не снижая темпа. Естественно, двуручный спадон крутить сложновато, да Толик и не привык к обманным движениям. Дубина у него вылетала из руки и попадала прямо в толпу зрителей, на радость детишкам, пока буси не научил лекаря верному хвату. Затем они встали в ряд и сообща перешли к чередованию нижних и верхних петель, тоже из прокрутки. Затем они снова стали драться, и завершился поединок весьма предсказуемо.

— Уффф… — прохрипел Ромашка, поднимаясь, весь в пыли, соломе и птичьем помете.

Зрители, купцы, солдаты, монахи орали как резаные.

Место предыдущего воина занял следующий. Я поклонилась ему с достоинством, он кивнул небрежно и цыкнул выбитым зубом. Мне очень хотелось выбить ему еще парочку, но я сдержалась. Гнев — отвратительный напарник, особенно в практиках дзюцу. Возможно, этот рослый парень рассчитывал вывести меня из себя…

Очень скоро он покинул циновку. Принцессы оживленно щебетали, раскачиваясь, как болванчики со свинцовым дном. Асикага ответил согласием царственным родственницам, похоже, он им ни в чем не отказывал. И выдвинул третьего претендента на бой со мной. Парня привели откуда-то с улицы. Позже я поняла, что он состоял при гусеницах или служил носильщиком. Это было вдвойне удивительно, что кугэ не нашел никого достойнее из числа личной охраны. Впрочем, когда я встретила узкие глаза нового соперника, многое разъяснилось. Он, вне сомнения, учился в школе Утренней росы.

Он тоже внимательно пригляделся ко мне, а затем попросил изменить условия. Он пожелал сражаться лицом к лицу. Впрочем, лица его я не запомнила и даже не заметила, настолько глубоко я загнала себя в формулу Созерцания.

Зато носильщик, который наверняка был тайным телохранителем одной из принцесс, хорошо рассмотрел меня. Там, где другие видели светлокожую простушку, он угадал Красную волчицу. И совершил удивительную вещь, которая могла стоить ему карьеры, — сразу заявил сегуну, что проиграет бой.

— Эта женщина — колдунья, — предостерег он.

— Ты хочешь сказать, Танаки-кун, что она отводит нам глаза? Она обманывает нас чародейством?

— Нет, господин. Она сражается честно. Она обманывает чародейством только собственную плоть. Не знаю, как она этого достигает, но моя рука будет подобна прыжку лягушки, а ее — броску змеи. Однако я приму вызов, господин.

Он проиграл мне меньше песчинки. Погонщик гусениц владел техниками дзен, просто у него не нашлось времени для погружения. Мы расстались друзьями.

— Сын мой, Итиро, — сегун впервые заговорил серьезно, не сводя с меня глаз. — Не желаешь ли ты развлечь себя и нас?

Итиро был первенцем сегуна. По некоторым неуловимым отличиям в чертах лица я обнаружила, что средний и младший сыновья рождены другой женщиной. Кроме того, Итиро был как раз тем, кого я боялась. Вероятно, именно его мать состояла в родстве с магами Тумана.

Итиро обвел шатер сонными глазами. Сел, скрестил ноги, бережно погладил рукоять катаны. Больше я на него не смотрела. Я слушала, опустившись на самое дно формулы Созерцания. Когда платок оторвался от пальцев принцессы, прозвучал нежнейший вздох.

Итиро вне сомнения владел иой-дзюцу лучше, чем я. И я об этом заявила во всеуслышанье сразу после поединка. Вполне вероятно, что Итиро вообще не упражнялся, его доблесть и точность росли из иной, магической, почвы.

Но он совершил непростительную ошибку. Точнее — две ошибки. Первая состояла в том, что он увидел во мне женщину. Истинный воин не смешивает полусвет и полутьму, истинный воин не замечает красоты змеи, он бережется ее яда. Итиро заметил переливы на теле змеи, заметил блеск ее ночных желаний и потому совершил вторую ошибку.

Длинный меч — не самый удобный, а в техниках дзюцу длина меча не должна быть больше руки. Для того, чтобы одним пальцем вытолкнуть жало из ножен, бравому сыну сегуна понадобилось на четверть песчинки больше, чем мне. Да, я слукавила, я нарочно взяла короткий меч, но правила не вносят запретов. Итиро летел как ястреб, его гибкая, жилистая рука опережала мою, но зато отставала сталь.

Высшее искусство в том, чтобы разделить взлетевший платок на две части, не повернув головы. Если бы наш поединок судили наставники из боевой школы, я не заслужила бы похвалы. Потому что скосила глаза. Я не выдержала и посмотрела на шелковую приманку в полете, а это позор для мастера иой-дзюцу. Кстати, Итиро к вспорхнувшему платку не повернулся. Он просто знал, куда надо метить, вот и все. Старший сын Асикаги был честнее и достойнее меня, но ему помешали две ошибки.

Он бы проиграл, но я позволила ему выиграть. Честь семьи Асикага не должна была пострадать. И сегун оценил мою вежливость. Вне сомнения, судья доложил, что я могла быть первой, но отступила. Половинки разрубленного платка нежными бабочками опустились на пол.

— Отец, позволь мне… — Младший сын, краснея, выдвинулся вперед.

— Нет, достаточно, — оборвал сегун. — Теперь ступайте, купите родным красивых подарков. Завтра мы нырнем в Янтарный канал и уже не вернемся сюда. Здесь продают много удивительных вещиц. И не забывайте развлекать наших благородных спутниц! Идите, я сказал.

Сыновья и преданные буси коротко поклонились. Песчинку спустя мы остались в шатре одни, не считая личных телохранителей сегуна, переводчика и нюхачей. От нюхачей все равно не имеет смысла таить секреты.

— Хорошо, — произнес сегун. — Вы можете идти вместе с нашим караваном. Для вас вскроют одну из грузовых гусениц. Если вас найдут, мне придется драться с македонянами. Для меня нет сатрапа Леонида, есть лишь император Мэйдзи. Однако дай мне одно обещание, волчица.

— Непременно, господин.

— Если ты хочешь кого-то убить в Александрии, сделай это после того, как мы нырнем в канал. Поклянись, потому что я отвечаю за жизнь принцесс.

— Я клянусь всеми жизнями народа раджпура, господин. Я не убью никого, пока вы не уйдете в Янтарный канал.

28 Трое в масках

— Мы почти пришли, но нам всем не мешает переодеться. — Рахмани скептически оглядел измятый, разорванный костюм молодой волчицы. Человек, с которым ловец Тьмы надеялся повстречаться, не терпел неаккуратности. Впрочем, даже при отсутствии первого лица всегда найдется тот, кто его замещает. И реакцией на вонючие тряпки будет полное отторжение.

— Между прочим, мне эту одежку, пенжаби, или как вы ее там называете, дала домина, — слегка обиделась девочка Юля. — Она, конечно, грязная, но я не пойму, где у вас тут стирают?

— Что делают? — Кой-Кой удивился многозначному глаголу. А когда уяснил смысл сказанного, здорово развеселился. — Юлия, у людей с достатком все стирают слуги. У людей бедных, например, в моей бывшей семье, стирала вторая жена отца, ей помогали две дочери. У тебя много золота, ты можешь нанять себе служанок или купить рабынь, искусных в любом ремесле…

— Нанять служанок? — заволновалась девушка. — Это круто! А сколько им платить? И где же мы с ними будем жить? В домике на сваях?

— Вначале ты должна закончить ритуал Имени, — отрубил Саади. — Если Премудрый будет благосклонен к тебе, до конца месяца мы войдем в Вавилон… После можешь нанимать хоть армию служанок. Нам сюда — кажется, неплохие ткани.

Рахмани завел спутников под очередной балдахин, в лавку, набитую роскошными товарами. Здесь царили полутьма и прохлада. В клетках дурачились попугаи, обезьянка с бантиком грызла орех. Обрадованный приказчик, непрерывно кланяясь, раздал подзатыльники мальчишкам, раскидал веером шерстяные платки, льняные юбки и газовые шарфы. Юльку усадили на низкую подушечку, подали стаканчик каркаде, но Рахмани пить отсоветовал. Девушка с любопытством разглядывала лавку. Серебряные мониста едва слышно напевали, каждое — свою мелодию, рулоны парчи меняли цвет от нежно-розового до глубокого кармина, на шелковых покрывалах в вакхической пляске кружились диковинные цветы.

Приказчик угодливо разложил кожаные сандалии с костяными и деревянными врезками, плетеные пояса, шаровары, сари, халаты всех фасонов. Рахмани не позволил своим спутникам слишком долго выбирать, он выбрал сам. Поскольку стиркой старья никто заниматься не собирался, все трое быстро и полностью обновили гардероб, несказанно осчастливив лавочника. Юлька застряла бы в лавке еще на полдня, ее разочаровали скромные фасоны и невзрачные цвета, выбранные Рахмани, но спорить она не стала. Саади сказал, что в Вавилоне она переоденется во что угодно, хоть в рясу епископа. Но не здесь.

На невольничьем рынке ни к чему было излишне сиять. Поэтому все трое переоделись в блеклое, но самое добротное. При выходе из лавки питерская девчонка ничем не отличалась от богатой горожанки из страны Вед.

— Дом Саади, мне в этой юбке будет трудно драться…

— Тебе здесь не с кем драться, здесь нет дикарей и уршадов. — Про себя он подумал, что в оазисе наверняка полно шпионов, которые уже могли его опознать.

— А там что?

На задворках храма Амона начинался бесконечный крытый загон, разделенный на секции. Непрерывное низкое мычание перекрывало звуки улицы. Собственно, о назначении крепкого забора можно было догадаться по запаху.

— Там быки. Несколько сотен быков принесут в жертву в ночь полной Смеющейся подруги. Говорят, здесь очень красиво все три жертвенные ночи. Жрецы в белых балахонах двумя колоннами спускаются со ступеней храма, затем процессия с факелами идет до канала, в воду кидают горящие венки. Затем все призывают оракулов, люди падают на колени…

— Я слышал от измирского старшины, что на колени невольно падают даже иноверцы, — добавил Кой-Кой. — Никто не в силах устоять перед мощью Амона.

— Да, лучше нам не пробовать, — согласился Рахмани. — Они режут сотни быков у подножия гробницы Искандера, который объявлен здесь сыном божества. Кровь течет по желобам вниз, и каналы на три дня становятся цвета очищения. Мясо убитых быков оракулы позволяют беднякам забрать по домам, если разрешат Жены бога… Кой-Кой, не пора ли нам подкрепиться? Я слышал, здесь отличная камбала?

Пока Кой-Кой покупал жареную рыбу на прутиках, девчонка завороженно рассматривала мозаичные панно на стенах домов, повествующие о жизни цариц. Когда-то эти белые башни, похожие на вытянутые вверх луковицы, тоже наверняка принадлежали храму Амона. Но после десятков лет раздоров, эпидемий и воин роскошные строения достались местной аристократии.

— Дом Саади, а кто такие Жены бога? И почему Клео из женской династии? Разве бывает отдельно мужская?

— Насколько мне известно, верхней страной Ра много столетий управляли верховные жрецы Амона. Во всяком случае, Искандеру пришлось иметь дело с ними. Когда-то, при прежних династиях, жрецы посвящали маленьких цариц богине Тефнут, каждая вырастала и удочеряла следующую избранницу. Их называют «Женами бога». Здесь есть мозаики, где показано, как отрубали головы нечестивцам, посмевшим взглянуть на пыль от проехавшего кортежа дочери Тефнут. В прежние века, когда царица в окружении жрецов проезжала по улицам, все падали лицами в пыль. Однако еще до последнего разрушения Мемфиса царицы стали править единолично, и порядки смягчились. Жрецы теперь довольствуются данью, которую собирают оракулы.

— Удочерить? Вот здорово… — Юля несколько метров прошла, озаренная новой идеей. Затем подняла взгляд и надолго позабыла про Жен бога, про оракула и чудесную гробницу. Навстречу шел человек сразу с четырьмя живыми змеями на шее. И какими змеями! Страшилища хуже королевской кобры. Только уличный продавец не слишком боялся своих питомцев, а, заметив внимание к своей персоне, попытался пересадить одну клыкастую змею Юльке на руки.

— Боже! Они же его покусают!

— Не покусают, это кольчужные аспиды. — Ловец лениво отстранил торговца.

— А зачем ему аспиды?

— На продажу. — Кой-Кой кинул уличным псам обглоданную рыбью кость. — Их неплохо берут сирийцы для защиты полей… насколько мне известно, за них хорошо платят Багдад и Карфаген…

— Кар-фа-ген? — по складам повторила Юлька. — А разве… разве Карфаген не разрушен?

— А почему его надо разрушать? — изумился Саади. — Это одна из столиц Южного материка… на этой тверди. Впрочем, ты права! На Зеленой улыбке от столицы финикийцев остались одни развалины. Я не настолько силен в истории Зеленой улыбки… но кажется, это сделали римляне еще до принятия Креста. Да, это определенно натворили римляне. Проклятые доминиканцы!

Невольничий рынок внезапно распахнулся перед ними. Сразу за загонами для жертвенных быков начиналось утоптанное поле, сплошь уставленное высокими помостами, сколоченными из пальмового дерева. В первую секунду Юльке показалось, что сотни и тысячи людей хаотично перемещаются между помостами и бесцельно тратят время. Но Саади не позволил ей стоять столбом. Он шепнул ей, чтобы плотнее запахнула покрывало, и решительно потащил за собой. Кой-Кой сопровождал их в образе богатырски сложенного воина без знаков отличия.

— Черт побери… — Юлька сглотнула. Новое зрелище следовало переварить и не выплюнуть обратно, как-то удержать в себе. Иначе дом Саади сочтет ее слабачкой, неврастеничкой и еще, чего доброго, вернет назад! Ну уж нет!

Быстрым шагом они двинулись по центральному широкому проходу. Рахмани уворачивался от встречных, цепким взглядом ловил подозрительные фигуры, улавливал обрывки чужих речей, выкрики продавцов и шепот тайных сделок.

Слева проплыл чистый помост, укрытый циновками. Высокие иудеи с голыми руками, обвитыми тфиллинами, считали по головам детей. Справа посланцы кордобского халифата трясли четками и молча потягивали кальян. Они никогда не зазывали, гордясь своими лучшими евнухами из далеких северных окраин. Провели связанных одной веревкой, обритых наголо гуннов, их хлестал по икрам мужик с порванными ноздрями, сам недавно раб. У закрытого шатра эфиопов покупали себе будущих гвардейцев суровые усатые сигхи. Полудиких ливийцев держали связанными в узких клетках, их придирчиво осматривал хозяин гладиаторского двора. Его баржу с флагом Карфагена ловец заметил еще рано утром, на самой середине канала. Как принято при перевозке опасных преступников и гладиаторов, баржи не допускались к пристани. На мгновение Рахмани уловил звуки родной речи. Торговцы живым товаром из Горного Хибра предлагали девственниц с Кавказа, закутанных с ног до головы в черное. По правилам, покупатель мог за четверть цены увидеть только двух девушек, если товар ему не нравился, деньги не возвращались…

Как и во всех южных городах, покупатели толпились возле северных дев. Тощий коричневый человек в тюрбане брызгал слюной, выкрикивая цифры сразу на четырех наречиях. За двух полуголых блондинок, скорее всего, украденных на Зеленой улыбке, давали уже цену полусотни босоногих туркменов. Девы тихонько всхлипывали, исподлобья зыркая на толпу возбужденных кочевников.

— Слушайте! Но так же нельзя, нельзя так! — взбесилась вдруг русская ведьмочка. — В конце концов, у меня есть куча денег, я их честно заработала. Давайте кого-нибудь выкупим?..

— К чему тебе эти толстухи? — на ходу бросил Рахмани. — Они годятся только для услаждения мужчин, да и то быстро зачахнут. Хороших служанок из них не получится. Обрати внимание на ноги, у них ступни сбиты в кровь. Слишком нежные ноги — это гибель. Их купит кто-то из берберских номадов, а спустя год их выкинут. Если хочешь иметь надежную работницу в доме, следи за тем, что покупают женщины. Смотри, вон экипаж, где на гербе антилопа и колосья, это наверняка одна из ближних дам царицы Клео. Когда у тебя будет свой дом, будешь выбирать работниц, как она…

— По широким ладоням, широким спинам и широким голеням, — вставил перевертыш. — Когда моя бабка была жива, она выбирала именно так. В Измире был хороший рынок, особенно ценились служанки из калмыцких степей. Это далеко на севере…

— Какие к черту служанки? — рассердилась Юлька. — Я их выкуплю и отпущу на волю. Что вы притворяетесь злодеем? Ведь вы же не зверь какой-то, я знаю…

— Зачем выкупить?! — Ловец даже остановился от изумления. — Куда они пойдут? Даже если ты им дашь денег на дорогу, номады украдут их прямо с баржи. Они здесь никто, их некому защитить и некому за них поручиться. Кроме того, две белые коровы стоят как дюжина работящих вендов.

— А мы на что?

— Мы не станем из-за них портить отношения с другими покупателями. Ты считаешь, что добиваешься справедливости? Это хорошо. Но хаос не приносит справедливости. Здешняя жизнь сбалансирована как часы на ратуше в Кельне. Когда-нибудь я отвезу тебя и Толика на Зеленую улыбку, в красивый город Кельн. Ты увидишь часы с двадцатью фигурами святых, они танцуют и играют на лютнях. А мастер-часовщик поднимается внутрь чудесных часов лишь дважды в год. Он смазывает механизм маслом, но ничего больше не трогает. Эти часы обрели превосходный баланс… Так и здесь. Ты намерена нарушить баланс, который установился за тысячу лет?

Девчонка потупилась, но явно не согласилась. Рахмани это даже нравилось. Настоящая Красная волчица и должна быть такой — до всякой правды доходить сама, ломая ногти и зарабатывая синяки.

— А Марта? — неожиданно всколыхнулась она. — Как же домина Ивачич?

— У домины Ивачич три больших поместья на Хибре, в уезде Ивачичей, там не меньше трех сотен холопок. Кроме того, домина Ивачич, по моему настоянию, приобрела усадьбу на Зеленой улыбке, недалеко от Генуи. Сколько у нее факторий, мне неизвестно. Думаю, что на торговый дом Ивачичей работают не меньше тысячи свободных и столько же клейменых рабов.

— Клейменых… это как? — подавленно спросила девочка Юля.

— Это те, кто родился в семье холопов. Дети, которых некому выкупить.

— Я ведь почему с вами пошла? Я Марте поверила. Она настоящая. Она… она — как Бэтмен.

— Кто такой Бэтмен? — Саади не смеялся.

— Да он один из этих… Зорро, Бэтмен, Робин Гуд, они все сказочные. Теперь вон еще человек-паук появился. У нас есть судьи, адвокаты, но ни хрена не действует. Одно дело — закон, а другое — как его толкуют. Вы понимаете, к чему я? Я Марте поверила, потому что она… как Бэтмен, справедливая. Она меня от ментов и от хачей спасла. А нам без летучей мыши ну никак…

— Без летучей мыши? — Саади беспомощно переглянулся с перевертышем.

— Да как же вам втолковать? Вот у меня Любаха, знакомая, так у нее в московском роддоме ребенка нарочно убили. Чтобы ткани из него высосать! Вы понимаете, и поделать ничего нельзя, некуда жаловаться. И врачи, хари наглые, в камеру лыбятся. Или вот, мне менты рассказывали. Поймали дяденьку очередного, который девочкам и мальчикам в попы пихал стекло. Дяденька, хорошенький такой, тоже в экран ухмыляется, и никто его, гниду такого, кастрировать не может. А вот Марта может… то есть домина Ивачич. Или вот мэр бывший, закопал на хрен миллионы долларов под новый вокзал и свалил на повышение. Они нам все врут. Я вот рожу ребенка, он вырастет и спросит: отчего везде вранье? Отчего мы в дерьме, а рядом особняки и тачки? Что я скажу? Я потому и поверила и вместе с Толиком сюда прыгнула, я думала, что здесь по справедливости… Я не права?

— Государственное правосудие повсюду лживо, — успокоил Рахмани. — Мы тоже верили, что на вашей тверди это не так…

— А теперь вы во что верите? Ах, да что говорить…

Саади полагал, что ведьмочка не успокоится, будет и дальше забрасывать его глупыми вопросами, но та уже отвлеклась, разглядывала сетки с личинками гоа-гоа-чи. По приказу наместника, порождения нильских болот продавали тут же, в невольничьих рядах. Монополию на гоа-гоа-чи держали черные и красные циклопы. Красных Юлька видела впервые, их хвостатые задницы, похоже, потрясли ее больше, чем сам живой товар. Ловец же не находил ничего увлекательного в том, что людям нравится отращивать и украшать хвосты. В Гиперборее он встречал куда более интересных разумных.

Подрощенные дракончики гоа-гоа-чи метались под куполами высоких клеток, обдирали когтями дохлых крыс и пронзительно вопили, когда очередной покупатель тыкал сквозь решетку палкой. Но покупатели все равно мучили дракончиков, заставляя показать мягкий живот. Именно по окрасу живота опытный заводчик определял, стоит ли крылатая рептилия дальнейших усилий. Саади узнавал штандарты известных гладиаторских дворов Великой степи, балаганщиков с Зеленой улыбки и даже расписную карету кабульского хана. Тот наверняка интересовался новинками для своего зверинца. Взрослых гоа-гоа-чи было немного, штук восемь. Желторогие кружились над площадью, поднимая крыльями клубы пыли, зеваки внизу чихали и кашляли. Плешивые взлетать упорно не хотели, словно понимали, что со стальным кольцом на лапе далеко не улетишь. Они жались друг к другу парочками на насестах и сердито шипели на восхищенных северян.

Рахмани сочувствовал хозяевам гладиаторских дворов и богатым медикам со всех трех твердей. Личинок гоа-гоа-чи через Янтарные каналы провозить нельзя. Они там бесятся и гибнут, как и многие другие, менее ценные неразумные виды. Гоа-гоа-чи предстоит дальняя пешая дорога до Великого шелкового пути, там посадка на дирижабли или снова — вьючный караван до места назначения. Через тысячи гязов лесов и степей, часто за границы имперских поселений, за линии каменных столбов, установленных непобедимыми фалангами Искандера. Гоа-гоа-чи лечат мужскую слабость и женскую немощь, от них проходят болезни трясучие и прободной живот, а еще лечат густую кровь и вечернюю слепоту. Говорят, что ворожеи склавенов умеют варить из гоа-гоа-чи жидкую мазь-броню, которую не пробьешь даже из станкового арбалета.

— Зачем их так мучают, совсем маленьких? — не утерпела девочка Юля. — Смотрите, их набивают в клетки, как селедок, совсем крошек!

— Тех, кто вылупился, торопятся провезти через пески до первого кормления. Их набивают так плотно не чтобы мучить, а чтобы они не замерзли. Им нужна пища, но первое мясо и кровь гоа-гоа-чи должны получить из рук будущего хозяина. Тогда они становятся для человека самыми преданными защитниками, намного лучше кольчужных аспидов и полуразумных хаски. Жаль, что их век так короток, гоа-гоа-чи живут меньше кошки…

По соседнему проходу, звеня колокольцами, неторопливо прошагали сборщики податей. Первым бежал глашатай, оповещавший ряды о приближении хозяина. Дальше выступал громадной высоты и толщины евнух в богатом кафтане, с напомаженными буклями и имперским гербом на груди. Золотая цепь, державшая герб, весила не меньше трех мин. Мытарь смотрел выше голов, словно ему давно все наскучило, однако замечал каждого неплательщика и замирал точно возле очередной палатки. Он лениво делал запись, но не прикасался к деньгам. Четверо слуг, прикованных за запястья цепями к сундуку, ставили железную поклажу на землю. Второй евнух, с серебряным картушем на необъятной груди, тщательно пересчитывал монеты, небрежно откидывал негодные, остальные ссыпал в щель. Дюжина рослых пелтастов со спатами наголо сопровождали кортеж по сторонам.

— Теперь не отставайте. Юлия, ни с кем не заговаривай и опусти на лицо кисею. На этом рынке домины только указывают, торгуются их слуги-мужчины…

Саади чувствовал здесь себя как рыба в воде, но ни на миг не забывал о бдительности. Его не интересовали обнаженные девицы северных стран, укрытые за ширмами бородатых ассирийцев. Помосты с силачами из акульего племени он тоже миновал с полным равнодушием, хотя ведьмочка и пыталась застрять там надолго. Саади пришлось ждать, пока она насладится тем, как человек-акула зубами перегрызет бронзовую цепь. Затем ловец обменял немного золота на местные драхмы и всем троим приобрел маски. Без масок все трое привлекали лишнее внимание, считалось диким показывать свое лицо в столь деликатных операциях, как оптовая торговля. В лавке менялы сквозь небольшое круглое окошко Саади заметил тех, кого искал. Двое коренастых тайцев в масках мышей прошмыгнули между помостами и скрылись в чреве пивной. В их озабоченных движениях угадывалось что-то нечистоплотное, подобное легкому дыханию гнили, всегда сопровождавшему подобный сорт людей.

Рахмани намеревался оставить девушку под защитой перевертыша и броситься следом за тайцами, но в последний миг чувство опасности завыло сотней волков. Он вовремя отдернул руку от занавеси, прикрывавшей вход в лавку. По широкому проходу между помостами, не торопясь, вразвалочку, приближались посланцы далекой Порты. Монахи-августианцы, несмотря на жару, были обряжены в черные сутаны, над каждым мальчишка держал зонт, а в центре процессии мускулистые рабы несли спаренный портшез. Когда-то в таком же экипаже Рахмани сопровождал на невольничьем рынке Женщину-грозу…

Ловец Тьмы вздрогнул, отгоняя воспоминания, сладкие и болезненные, как коричневая шиша, замешанная на меду.

— Хозяин, дай нам мальчишку в помощь. Госпожа интересуется товаром.

— Что угодно господину? Мы найдем любой товар. — Меняла тут же прислал мальчишку.

— Госпоже угодно найти тех, кто торгует оборотнями тафэй. Я только что видел тех, кто обычно этим занимается. Они зашли в пивную.

— Это… это опасные люди, господин.

— Мы тоже, друг мой, — хихикнул Кой-Кой. — Мы тоже опасные.

Саади на мгновение смежил веки. Вокруг него снова вскипел Проклятый город Сварга, оборотни тафэй в горящих сосудах и сам он, восемнадцатилетний, с лунным компасом в руках.

29 Железный прыгун

…В полутемной лавке существо, с головы до пят укутанное покрывалом, продавало прозрачные пирамидки. В центре каждой пирамидки плавал и подмигивал человеческий глаз.

— Самая нужная вещь, — настойчиво зашептал безлицый купец. — Ставите над входом в жилище и мгновенно видите намерения каждого входящего… Недоброжелателя можно заколоть сразу, не дожидаясь, пока он станет явным врагом…

В соседней лавке продавцов было двое. Рахмани полагал, что привык уже ко всему, но снова вздрогнул. Один из продавцов, похожий на жирного волосатого паука, целиком взгромоздился на прилавок. Сидел он, впрочем, спиной к входу, посему лицо или то, что ему заменяло лицо, воин рассмотреть не сумел. Толстый паук с трудом дышал через длинную трубку, уходящую куда-то вниз.

— Я слышал, что многие бесы плохо переносят наш воздух, — шепнул Кой-Кой.

Зеленые оборотни тафэй пускали пузыри за прозрачными стеклами кувшинов. Голубое пламя стекало из горелок, установленных на крышках кувшинов, волшебное стекло нагревалось, не позволяя оборотням прорвать преграду. Второй продавец в лавке больше походил на человека, но тоже пользовался вспомогательным дыхательным аппаратом. Он развалился в глубине помещения, в кресле сложной конструкции, больше похожем на орудие пыток. Одной рукой торговец раздувал меха, другой — держал возле длинного носа воронку шланга, двумя руками перебирал что-то в сундучке, еще две его конечности с бешеной скоростью орудовали спицами.

Зато глаза долговязого плавали в высоких стаканах, стоящих по сторонам прилавка, и пристально оглядывали каждого прохожего. Что эти двое продавали, кроме оборотней, Рахмани так и не понял.

— Кой-Кой, что они предлагают?

— Они продают хозяйкам вечную пряжу. Ты можешь купить немного, скатать в клубок, а затем вязать из этой шерсти все, что угодно. И клубочек никогда не кончится… Во всяком случае, так говорят.

— Занятная пряжа… но в чем же здесь подвох?

— А ты растешь на глазах, — подмигнул перевертыш. — Подвох в том, что раз где-то прибывает, то где-то и убывает. Только никто не может сказать, где убывает, пока тебе вяжут новый халат и чулки!

Ноздри Саади зачесались от тучи ароматных запахов. На широком столе яркими блестками сияли блюда с травами, красителями, сушеными цветами.

— Прошу вас, господин. — Торговка с рыбьим лицом умело прятала под шарфом клыки. Видимо, для пущей важности она обращалась к покупателям на латыни, но тут же переходила на невнятный диалект северных руссов, который с грехом пополам изучил Рахмани. — Прошу вас… мандрагора, мирт, фиалка, алоэ, мускат, тамаринд, астрагал, имбирь… Нигде лучше не найдете, целебные бальзамы Ханаана и Петры, охх…

Рыбоголовая застыла, жадно шевеля ноздрями. Она явно принюхивалась к заплечному мешку парса, где шевелились Зашитые губы.

Приветливый мужичок с рожей прокаженного бойко торговал раскрашенными масками из черного дерева страны Нуб. Как ни странно, возле его шатра толпились покупатели. Человек с львиным лицом со вкусом описывал, какие страшные болезни и напасти приносит имениннику та или иная подаренная маска.

Раздвигая праздную публику бронзовыми плечами, прошли четверо стражников с ворчащим двухголовым псом на цепи. Оторвавшись от черных масок, Рахмани с изумлением обнаружил, что бронзовая стража состоит из… циклопов. Это были не черноногие циклопы, с зачаточным третьим веком посреди лобной кости, неловкие длинноногие порождения пустынь, чьи занятия сводились к ловле личинок. В бронзовой страже состояли легендарные циклопы Атласа, барельефы с их могучими торсами украшали сияющие столицы страны Ра. Согласно легендам, циклопы Атласа составляли одну семью с морскими сиренами, затем они разделились на две отдельные ветви. Морские ушли на восток, спасаясь от горькой соли, извергнутой каналами материка, а бронзовые одноглазые красавцы населяли широкую полосу земли, от Берега слоновой кости до Геркулесовых столбов. У отца Саади в кабинете имелась книга в кожаном переплете, где бронзовые циклопы назывались народом давно погибшим. Они ушли в небытие еще до того, как были выстроены Гелиополис и первый храм песьеголового бога…

Один представитель якобы давно вымершего народа нес на сгибе локтя внушительное серебряное зеркало. Он непрерывно наводил зеркало на толпу, затем хмуро вглядывался в него. Некоторые из встречных, завидев стражу, заблаговременно полезли в щели сгоревших гебойд.

— Зачем ему зеркало? — осведомился Саади, когда грозная четверка свернула за угол. — Он навел зеркало на нас, но мы там не отразились.

— Благодари Милостливого, что мы не отразились, — нервно хохотнул Кой-Кой. — Это значит, на нас нет вражьего клейма и мы не принадлежим к Плоским мирам. Я слышал, кто льет для бронзовой стражи эти зеркала… Они никогда не отражают то, что происходит сей же миг. Зато они очень верно показывают то, что произойдет спустя несколько песчинок.

— Разве входы в Плоские миры открыты? Мой Учитель говорил, что последних джиннов-ключников давно истребили.

— В Гиперборее нет закрытых дверей и нет ключников, — мрачно возразил перевертыш. — Зато здесь есть надежная стража.

— Дорого бы я дал, чтобы владеть хотя бы осколком такого зеркала, — вздохнул Саади.

— И ты не один! Но вряд ли нас с тобой допустят к подводным мастерам царя Нептунии. Ходят слухи, что эти зеркала шлифуют морские центавры для своих сухопутных братьев…

На высокой телеге, запряженной единорогом, была навалена груда самых разных клеток.

— Здесь? — обрадовался Рахмани.

— Нет, это не те клетки. Это для поимки северика, муссонов и прочих ветров.

— Превосходный ловчий инструмент, — проскрипел из кресла-качалки носатый торговец. — Если у господ серьезный интерес, могу предложить нечто совершенно оригинальное. Сеть для поимки градовой тучи с формулой освобождения. Простой и изящный способ уничтожить посевы у целой деревни… Эй, куда же вы?

— Не желаете ли приобрести рифмы, господа? — Юноша с ангельскими лазурными глазками и пшеничной бородкой неторопливо перебирал струны гуслей. Он произносил все слова с нажимом на «о», отчего речь его казалась подобной пышной закругленной сдобе, выпирающей из деревянной посудины. — Свежие рифмы, приговоры на верность лебединую, на возврат суженых, на зубную боль…

Он ударил по струнам, в воздухе поплыл чудесный серебряный звон. Из-за спины баяна выступили две румяные девки в кокошниках. Одна затянула скороговоркой, другая завела немую песню пологими волнами.

— Ой ты, скрипия-змея, уйми своих детищев, пестрыих, перепелесьих, водяныих, боровыих, а то пойду Михайле Архангелу поклонюся, пусть тя камчугой изведет, пусть те руду выпустит… А как у мертвяка зубки не болят, чирки не пухнут, не бьет червь коренновая в ночи, на ветху и на молоду, так пущай и у добра молодца, красной девицы не болят зубки, не стекают десны, не при Короне, не при Луне, пущай крепки зубки, столь же лепки… Да слова мои замком верным заключаю и ключик в воду, будь же приворот крепче камня…

— Красиво поют, да? — хохотнул Кой-Кой. — Хочется подле них прикорнуть да меда напиться? Такие рифмы любого приманят и любую боль отведут… Да только заплатить дорого придется, дом Саади.

У следующей лавки кружились подростки и дети, словно ожидали циркового представления. Рахмани тоже туда потянуло, будто прилавок намазали сахаром. Там двое карликов и один кряжистый берендей с рожей, заросшей бурой шерстью, весьма профессионально торговали оружием.

— Вниманию почтеннейшей публики, — бубнил мужик с медвежьим лицом, двумя пальцами вращая тяжеленное древко. — Алебарда закаленная, киевское литье, тавро неизвестного мастера. Последний владелец, витязь Ослабя, убил этой алебардой змеев огнедышащих — две штуки, кабанов-людоедов — пять штук, чуду-юду о пяти головах — одну… Незаменимый предмет в хозяйстве, просим недорого…

Два карлика усердно фехтовали на саблях, затем перешли на мечи, не прекращая хором расхваливать товар. Саади слышал от Учителя о расе подземных кузнецов, обитающих на гористых островах Скотланда, но живыми встречал их впервые. Оба карлика, несмотря на уродливые толстые ноги и торчащие уши, необычайно ловко управлялись с оружием. Саади невольно охнул, когда выяснилось, что фехтуют мастера не на мечах, а на живых змеях. В следующем поединке один карлик схватил цепь с шипастой гирей на конце, а второй вооружился маленьким щитом и топором. Совершенно неожиданно из центра щита выскочила клыкастая пасть на длинной костлявой шее и едва не откусила первому карлику ногу. Зрители разразились свистом и счастливыми возгласами, но Кой-Кой не дал напарнику досмотреть представление.

— Вроде это здесь. — Перевертыш замедлил шаг у неприглядной потертой вывески.

Парс остановился и стал по слогам читать:

— «Волхв Гаврилка Жданов сын посадский сварожеский ремеслом рудомет и коновал умеет ворожить на вереску бобах и костях и на руку смотрящий и нутряные болести у взрослых и дитячей исцеляет и спасает от хвороб шептами и оберегами и щепоту и ломоту уговаривает и росным ладаном могущий для свадеб и похорон, а также сети и силки кудесные плетет и от ведунов лихих оберегает».

— Ага, сети и силки! Зайдем, лавка та же самая, — предложил Кой-Кой.

Внутри под закопченным потолком кружились на нитях засушенные диковинные рыбы, свисали вязанками жабы, в банках копошились болотные и морские гады, из кривых зеркал скалились прыщавые рожи. За чугунной дверцей печи полыхал холодный белый огонь.

— Эту покупай. — Перевертыш ткнул пальцем в невзрачную серебряную сеть, запутаться в которой, кажется, мог бы лишь воробей.

— Почему эту?

— Желаете порыбачить? — ощерила синие зубы прыщавая краснорожая торговка. Возникла она за прилавком внезапно, точно выступила из-за невидимой ширмы. — А я помню тебя, перевертыш, хе-хе. Берегись бронзовой стражи, хе-хе.

— Помалкивай, не то уйду искать сеть в другом месте, — скрипнул зубами «глаз пустоты».

— Слушай, есть хорошая сеть на русалок. Липнут, как рыбьим клеем намазанные…

— Нам не нужны водяные. Нам нужна вот эта сеть.

— Знаю, знаю, догадалась уж… Ох ты хитрец, хе-хе… Знаешь цену? Плати по весу.

Сорок золотых монет упали на чашу весов, пока два клюва на чашах выровнялись. Саади печально вздохнул. Человек с такими деньгами в кошеле мог считаться богачом в Исфахане. Сеть была тяжелой, ласкала ладонь нитями жирной липкой паутины.

— Что за красавчика привел на сей раз? — Старуха жадно уставилась на Рахмани. — Небось, вкусный, хе-хе. Ходят слухи, на Пытошной дороге кто-то плевался огнем…

— Молчи лучше, не то вырвут тебе язык, — пригрозил Кой-Кой. Захлопнув за собой дверь, они еще долго слышали кудахчущий смех ведьмы.

За шестым рядом торговых палаток, поминутно оглашая воздух ревом и свистом, притаился ипподром. Снаружи он казался не крупнее деревенского амфитеатра, но стоило Рахмани заглянуть в одну из распахнутых калиток, как стены из розового камня раздались в стороны и вдаль, явив взору набитые публикой трибуны. Беговые дорожки оказались такими длинными, что дальний край трибун терялся в сумраке. Освещение давали костры, ярко пылающие примерно через каждые сто локтей.

Сначала Саади показалось — наездники на эму просто соревнуются в скорости. Но когда плотная группа пернатых, вздымая клубы пыли, зашла на очередной круг, он обнаружил, что все гораздо сложнее и страшнее. Лапы птиц были обуты в металл, спереди и сзади торчали загнутые шипы, а в руках всадников блестели короткие дротики. Перед толпой возбужденных эму зигзагами несся крошечный человечек верхом на юрком, глянцево-черном зверьке. Зверек представлял собой помесь крысы и кенгуру. С необычайной ловкостью он уходил от погони, то дразня преследователей коротким пушистым хвостом, то увеличивая дистанцию до сотни локтей.

Приглядевшись внимательнее, ловец обнаружил, что на кенгуру сидит не один, а два наездника. Передний, наклонившись вперед, давал зверю шенкелей, а второй, связанный с первым веревкой, устроился задом наперед с оружием наперевес. В маленьких ручках он держал рогатку и с завидной меткостью стрелял по своим преследователям. Каждое удачное попадание сопровождалось одобрительным ревом толпы и падением одного из загонщиков. Либо кувырком летел страус, либо человек повисал вверх ногами на стременах и волочился в пыли, следом за своей птицей.

Почти наверняка гном на крысе стрелял отравленными шипами, либо скрученными в узел смертельными заклятиями. На следующем круге от дюжины загонщиков осталось всего семеро. Они одновременно метнули дротики, но крыса-кенгуру совершила невозможный прыжок и локтей сорок неслась по вертикальной стене, огибающей дорожки. Дротики плотно воткнулись в беговую дорожку. Толпа прыгала на трибунах, гудели литавры, громовым голосом кто-то комментировал результаты забега. Наезднику в синем камзоле достался следующий снаряд из рогатки. На полном скаку, схватившись за лицо, он вылетел из седла и тут же угодил под окованные бронзой лапы других страусов…

— За их играми можно следить неделю, а нам необходимо отдохнуть. — Кой-Кой настойчиво потащил спутника в сторону.

Осталось неизвестным, в какой момент перевертыш сделал ошибку. Или ошибка родилась в мерцающих недрах компаса. Так или иначе, за поворотом пропал рынок, пропал шум ипподрома, и почти сразу — пропал сам поворот.

Они угодили на кладбище. Но кладбище совершенно необычное. Это влажное, звенящее гнусом болото наводило на мрачные мысли. Насколько хватало глаз среди зарослей папоротника и черных мхов возвышались угрюмые склепы и надгробия, увенчанные фигурами горгулий, скрюченных бесов и рогатых змей. Душная тишина нарушалась подозрительными чавкающими звуками и далеким воем. Под ногами хлюпала жидкая глина.

— Ничего страшного, сейчас выставим новые риски, — потерянно бубнил Кой-Кой. — Неужели нам кто-то решил насолить? Ох… Дом Саади, загляни к себе в карманы. Нет ли там чего-то лишнего?

Рахмани не сомневался, что все карманы куртки надежно зашнурованы. Но едва он прикоснулся к левому боку, как волна липкого холода пробежала между лопаток.

Там внутри, за шнуровкой, что-то шевельнулось!

— Так и есть, — огорчился Кой-Кой, когда огнепоклонник скинул куртку, — тебе подсунули железного прыгуна, он сбил все настройки компаса.

— Но кто это сделал? — Саади в недоумении следил, как по лежалой листве прыгает пузатый железный лягушонок. Один прыжок, второй, третий… и вместо лягушки в лужице очутился неровный комок тяжелого металла. Короткая жизнь покинула голема.

— Это сделал тот, кто хочет нас остановить… — Перевертыш шустро крутил компас в тонких ручках. На короткое время он принял свой настоящий образ, превратившись в смуглого, щуплого человечка, больше похожего на подростка, чем на взрослого мужчину. — Но нас могли попросту разыграть, дом Саади. Здесь полно шутников, и шутят не слишком весело. Сейчас, сейчас, мы попытаемся взять ориентир по луне…

Но выставить лунный компас Кой-Кой не успел. На них напали не сверху и не из-за угла.

На них набросились снизу.

30 Волчий хвост

Эти пятеро дышали злобой.

Они ворвались в шатер сегуна, раскидав охрану. Кеа не могла меня предупредить, потому что грызла кешью в компании двух послушных рабов Эль-Хаджи. Рабы охраняли свернутый ковер и прочую нашу поклажу и ни слова не понимали на языках, знакомых нюхачу. Кеа сорвала глотку, пытаясь докричаться до нас с лекарем. Это была всецело моя вина. Мне следовало сперва разобраться, насколько далеко готовы зайти враги Рахмани по пути исполнения своих желаний, а уж потом покидать юрту Эль-Хаджи. Я уверилась, что победила вельву и больше никто не посмеет приблизиться к нам. Я горько ошиблась, и за мою ошибку поплатились другие. Рядом шумел оазис, бродили купцы и солдаты, но никому не было дела до пятерых разбойников, потому что с обратной стороны шатра смешной лекарь потешал публику. Ромашка старательно дрался с младшими буси из эскорта Асикаги и ничего не слышал.

Викинги. Но не мирные, зажиревшие ютландцы с Зеленой улыбки, подданные короля Георга, которому честно служил Рахмани. Про этих парней я много слышала, но сталкивалась всего пару раз. Это были вольные бандиты с оркнейских островов!

Наверное, им надоело ждать вельву и своего приятеля, которые так и не вернулись из дома Эль-Хаджи. Эти паршивые наемники искали крови Рахмани, меня же они никогда не видели. Но это мало что меняло.

Дело обстояло так. На ходу дожевывая свои мутящие рассудок грибы, они серыми тенями проскользнули под телегами, просочились сквозь спящий цыганский табор и спрятались под животами дремлющих гусениц. Им никто не мог подсказать, где ловец Тьмы, но своего нюхача они каким-то образом выследили. Наверное, волчьим нюхом…

Слуги сегуна поили последнюю гусеницу, наполняли кожаные мешки и поднимали их на веревках. На страже стоял молоденький мальчик без доспеха, он устал и едва выдерживал полуденный зной. Однако он заметил подозрительные фигуры, слишком близко подобравшиеся к имуществу кугэ. Он вскинул арбалет… и сам получил стрелу в горло. Слуги сегуна побросали мешки, но не успели сбежать. Двоих оркнейцы добили на земле.

— Чего желают знатные господа? — Когда берсерки пересекли строй привязанных гусениц, их догнал служка балаганщика. Его наверняка послали разведать, не убивают ли тут кого-то. — Господа желают ягненка? Господа желают горячий хамам?

— Проваливай, вот тебе. — Товарищ Волчьего Хвоста швырнул слуге монетку. — Проваливай, подставь зад в другом месте.

Тот поймал ее в изящном выпаде, выдававшем в нем мужеложца. И пошел от них, оборачиваясь, покачивая бедрами, явно обиженный, что его игнорируют такие чудные красавцы. Этот придурок мог нас предупредить, но трусливо сбежал. Ему следовало немедленно предупредить нацира, что к высоким гостям из страны Бамбука подкрадываются какие-то темные люди.

— Дай пройти. — Первый оркнеец оскалился на стражника перед входом в шатер. Здесь они не рискнули стрелять, лицо стражника закрывала кольчужная маска.

— Это дом кугэ. — Молодой солдат не струсил, он отважно преградил им путь.

— Уходите отсюда. — На помощь к молодому стражнику пришел старший.

Больше он ничего сказать не успел. Горячая волчья пасть сомкнулась на его горле. Младший от ужаса выронил саблю и завопил.

Сегун вскочил на ноги едва ли не быстрее, чем я. Мягкая стена палатки затрещала, чудесные лилии поникли, пруд опустел. В образовавшуюся дыру просочились пятеро. Они еще не стали волками, но волчьи зародыши уже проснулись в них. Двое тут же воткнули ножи в землю и зашептали формулы, замыкая магическое кольцо. Я им не мешала, эту смешную примитивную магию я могла разрушить одним мизинцем. Снаружи закричали. Зрители отхлынули из борцовского круга. У входа в шатер истекали кровью двое солдат, но прочие слуги кугэ никак не могли прорваться внутрь. Они просто не видели входа.

Толик Ромашка удивился, что его никто не бьет, но не рванул за встревоженной толпой, а первым делом кинулся спасать Кеа. В который раз он проявил себя хладнокровным и разумным человеком.

Четверо викингов были одеты в широкие штаны в трехцветную крупную клетку. Несмотря на жару, они прели в шерстяных рубахах с бронзовыми застежками. В полукруглых вырезах рубах болтались цепочки с игрушечными бронзовыми секирами. Я слышала о том, что секиры означают их главного бога. Все четверо выстригли волосы на затылках, зато спереди до самых глаз спустили челки. Эти парни щеголяли в коротких башмаках, и что меня здорово поразило — башмаки были целиком сделаны из коровьих ног. На пятке каждого оркнейца вместо каблука торчало копыто! У каждого за спиной торчала рукоять секиры, а на шее болтались застежки от остроконечной шапки.

Сам могучий ярл выглядел иначе. Он один носил длинные, примечательно-рыжие патлы, бородку клинышком и усы. Его плечи укрывал полосатый плащ с бахромчатыми краями, рубаха под плащом рябила бесконечным желто-зеленым повтором. На его штанах карабкались друг на друга диковинные животные и человечки. Давно на Великом пути я не встречала мужчин, настолько одновременно и зверей, и щеголей.

У викинга с окровавленным ртом в шапку были вплетены красные ленты, а рубаху украшали человеческие руки и морды драконов. У другого в качестве украшения одежды выступали черепа, отделанные золотой фольгой. На крепких шеях северян звенели ряды золотых монет, нанизанных на серебряные гривны. Кажется, этим людям не терпелось показать свое богатство. Плащ на плече ярла удерживала громадная заколка, инкрустированная алмазами. Иглой от этой заколки я бы легко проткнула барана. Ноги ярла облегали высокие сапоги на костяных пуговицах. Его левое запястье украшали шесть браслетов, на шее болталась увесистая цепь с серебряным молотом. От всей приятной компании разило, как со скотного двора. Мне показалось, они своим запашком слегка гордились.

Но не запах и не костюмы меня взволновали. Я внезапно поняла другое. Этих людей заговорили от металла. Красные волчицы умеют останавливать кровь и заживлять раны, но заранее заговорить плоть от холодного оружия мы не в силах. Это черное колдовство некромантов; раз последовав их учению, начнешь превращаться в живого мертвеца…

— Мое имя — Волчий Хвост. — Битюг снял шлем и растрепал по плечам свалявшиеся жирные космы. Очевидно, он планировал покорить мое невинное девичье сердце с первой попытки. — У тебя в палатке — преступник, а у меня бумага от самого сатрапа!

Он кинул свиток. Асикага поймал на лету, передал подскочившему офицеру. Офицер в красных доспехах захрустел завязками свитка. Другой офицер прикрыл сегуна. Третий, тот самый пожилой буси, с которым я мерилась силами, набычился с двумя катанами в руках. Однако бумага от сатрапа многое меняла. Лишнее доказательство того, что нежданные гости не врали — это приказ об аресте, написанный в канцелярии сатрапа на настоящей бумаге.

— Человека по имени Рахмани Саади тут нет, — с достоинством произнес сегун. Он демонстративно не замечал порванной стены шатра, злобных рож и кинжалов.

Было слышно, как снаружи толпились солдаты, кто-то во весь голос звал стражников оазиса. Но в шатер по-прежнему никто не мог войти. Меня словно не замечали. Я тихонько сидела на подушках и пила чай.

— Я — свободный ярл, еду из Хедебю, свободного города свеев, — объявил Волчий Хвост. — Можешь назвать мое имя любому чиновнику. А теперь скажи, где Рахмани Саади и где мой нюхач. Последний раз я тебя прошу мирно.

— Бумага в порядке, — громко произнес Асикага, чтобы я услышала. — Однако есть препятствие.

— Какое же? — Низкий хриплый голос принадлежал другому берсерку. От одного звука его гортанной речи у меня в памяти возникали образы нелюдей. — Слушай, желторылый! Я отдал сорок шкур куницы, сорок шкур выдры, пять шкур медведя, пять ездовых оленей и пять канатов из моржовой кожи, каждый по сто двадцать локтей длины. Все это за старого нюхача, который дрыхнет в обнимку с бутылью бражки. Но нюхачи, даже старые, не ошибаются. Тот, кого мы ищем, наследил в твоей палатке. Он украл нашего нюхача… Я не вижу иного препятствия, кроме твоего жирного брюха. Даю тебе три песчинки, чтобы ты убрался с дороги. Иначе, клянусь Воланом, у твоего хозяина появится новый конюх…

Он неплохо изъяснялся на языке империи, хотя в столицах его бы высмеяли за дикий акцент. Если бы кто-то осмелился его высмеивать. В душе этого человека дремал зверь.

В этот самый момент лекарь Ромашка с нюхачом за спиной протолкался сквозь галдящую толпу к самому шатру. Он никак не мог понять, отчего воины из бамбукового каравана прыгают вокруг, но не решаются проникнуть под занавеску. Наконец ему ждать надоело, Толик вздохнул, на всякий случай поправил на плече заряженный тромбон в чехле, перехватил поудобнее меч и шагнул внутрь…

— Там пятеро с волками внутри, — предупредила Кеа. Но Толик ее не понял.

— Препятствие не во мне, — бодро откликнулся Асикага. — Если вы ловите преступника, рожденного на другой тверди, с вами должен быть государственный чиновник…

— Мы сами поищем. Что у тебя там в сундуках? Отойди, косоглазый, не мешай.

Все стало на свои места. Я узнала этот вечный нагловатый тон, смесь спесивости, подозрительности и лжи. Никогда не понимала, как Рахмани не брезговал нанимать этих ублюдков для своих дел! Я бы скорее наняла кладбищенских веталов или людоедов!

Ромашка без напряжения преодолел магическую линию. Оркнейцы подпрыгнули и уставились на него, как на чудо.

— Их нюхач передал мне, что Волчий Хвост — дурной человек, — беззвучно прошептала Кеа из корзины. Однако у оркнейца с романтическим звериным именем оказался изумительно тонкий слух.

— Кто у тебя там шепчется, тюлень? Или, может, я ошибся, и ты не глупый мешок с дерьмом, а прекрасная богиня, пифия-чревовещательница из опийного подвала?

Свора захохотала. Меня они все еще игнорировали. Теперь их внимание переключилось на того, кого они посчитали колдуном. Я беззвучно переместила вес тела таким образом, чтобы вовремя взлететь. Сегун выглядел как даос, медитирующий среди камней.

— Домина, ты в порядке? — спросил Ромашка, подозрительно оглядывая викингов.

— Сдается мне, это свора ярла из Хедебю. — Я лихорадочно размышляла, как же избежать драки. — Рахмани когда-то вел с ними дела… умертвил для них парочку ведьм. Тебе еще предстоит познакомиться с этим народом… позже.

— Ого! Неужели скандинавы? Что они тут делают? И зачем мне с ними знакомиться?

В следующую меру песка в шатре Асикаги разыгралось удивительное представление. Берсерк с окровавленным ртом решительно потянулся к заплечной корзине лекаря.

— Вы все, уходите немедленно, — сегун все еще сдерживался.

— Не знаю, что такое «скандинавы», — ответила я Толику. — Рахмани расскажет тебе позже. Мне они не нравятся. Слушай, когда я встану, сразу ложись. Не хватайся за спату, против них это бесполезно.

Мое предчувствие, как всегда, оказалось верным.

— Они ведут себя так, словно хотят затеять драку? — Толик изо всех сил старался не стучать зубами.

— Эти люди не дерутся просто так. Уже в колыбелях они спят в обнимку с мечами. Это убийцы…

Асикага едва заметно шевельнул бровью. Молодой буси положил ладони на рукояти мечей.

Берсерк рывком откинул крышку корзины. Кеа ухмыльнулась и щедро отрыгнула ему на грудь завтрак.

Ромашка дернулся, но что мог поделать хилый лекарь с четвертой тверди против откормленной горы мяса?

— Это не наш нюхач! — заорал викинг, оборачиваясь к главарю. Лекаря он держал за шиворот.

— На первый взгляд, выглядят не слишком ловкими, — пробурчал Толик. — Грузные они какие-то, и рожи испитые…

Я не стала возражать. Вместо возражений я прошептала формулу и щелчком ногтя смяла их магическое кольцо. На Великой степи хирург с четвертой тверди вел себя как дитя. Я не стала ему рассказывать, как держатся эти парни в бою. Одна дюжина берсерков способна разогнать фалангу пелтастов. В обычной рукопашной, из ложной гордости, они разбегаются в стороны, и совместный бой превращается в несколько отдельных поединков. Предводителям хирдов понадобилось несколько сотен лет, чтобы их дружинники привыкли к дисциплине. Их военные изобретения были просты и эффективны, как удар дубиной по темечку. Самые крепкие бойцы собирали «стену щитов», за которой могли держать осаду часами. В наступлении это же построение называлось «рылом свиньи»; общая мощь «рыла» позволяет вспарывать построения броненосной конницы. Что же касается мужчин со спящими волками в животах, как их окрестил нюхач, то им дисциплина только мешала. Рахмани когда-то давал мне попробовать пятнистый гриб, который они толкут и жрут перед боем. Мое сердце вначале замерло, затем едва не выпрыгнуло через рот, а руки стали хватать и рвать все, что попадалось…

Мне некогда было рассказывать Толику, как лет пять назад, по исчислению Великой степи, мне довелось побывать на турнире в германском Карлсбаде. Эта забава привлекает множество бойцов, охотников за призом местного курфюрста. Там пенятся в турьих рогах эль и черное пиво, там курфюрст заливает глотки желающим, многие шатаются и храпят на земле. А лед в пруду перед замком шлифуют до такой степени, чтобы он походил на зеркало. Затем участникам выдают сапоги с плоскими подошвами и крепкие защитные шлемы. Выбор оружия, по правилам поединков, происходит так. В первый день — только на деревянных тупых пиках. Можно двое на двое, а можно четверка на четверку. Важно, чтобы до шеста, обмазанного салом, добрался хотя бы один и захватил укрепленный на вершине серебряный рог. Рог доверху заполнен янтарем и жемчугом…

Солидный куш для любителей подраться.

Зрители орут и делают ставки, королевский кравчий объезжает всех по кругу, принимая серебро. В первый день дерутся весело, пьянящие напитки никому не помеха. На второй день ставки удваиваются, поскольку приезжают благородные персоны, а многие выходят на лед в масках. Там можно встретить и рыцарей Плаща, и асассинов из Дамасских крепостей, и кулачных бойцов русского князя, и усатых коптов с берегов Нила, и даже сыновей изнеженных венецианских дожей. Словом, кого угодно. Разрешены доспехи и легкое оружие. Драка на льду до первой крови.

Самое интересное начинается на третий день. Случаются такие морозы, что к горячительному зелью прикладываются даже те, кому не дозволено верой. Стольник разливает эль в рога такой вместимости, что одного хватает на двоих взрослых мужчин. Дальше начинаются кровавые танцы на льду. И как бы ни старались заезжие претенденты, потомственные викинги одерживают верх. С рычанием они вскакивают на щиты, птицами проносятся по глади льда, бесшабашно кидаются под ноги врагу. У прочих разъезжаются ноги. Почти невозможно нанести точный удар, когда противник скользит перед тобой, словно челнок на ткацком станке. И уж тем более непонятно, как драться со звероподобным мохнатым существом, которое повисло на намазанном салом столбе вверх ногами, да еще и отмахивается секирой.

Они только выглядят не слишком ловкими. Но груда янтаря и золота чаще всего достается уроженцам Хедебю…

— Странное дело, домина… — Кеа не договорила. Оркнеец схватил ее грязной пятерней и вытащил из корзины.

Молодой офицер сегуна сделал молниеносный выпад. Удар достиг цели, меч проткнул ближайшего к нему оркнейца насквозь, но тот только загоготал. Он схватился за лезвие рукой и попытался сломать. В результате ему отрезало три пальца, хлынула кровь, но тут же утихла.

Мое заклятие перебило их хлипкую формулу. Занавеску сорвали, в шатер хлынули солдаты сегуна. Волчий Хвост подпрыгнул и в полете стал превращаться в волка. Вместе с ним затеяли превращение еще двое. Остальные чуть отстали, это стоило им жизни.

Я взлетела за миг до того, как Волчий Хвост упал сегуну на грудь. Асикага отважно выставил клинки, но сдержать напор оборотня он бы не сумел.

Это было даже красиво. Чтобы стать волком, берсерку требуется оборот в прыжке, неважно, назад или вперед. Невежественные склавены сочинили легенду, будто вовкулаку необходимо кувыркнуться через воткнутые в землю ножи. На самом деле, ему всего лишь ненадолго требуется оторваться от земли, а ножи — это выдумка лихих мальчишек. Только в полете оборотень обретает устойчивую форму.

Ромашка упал на колено, стаскивая с плеча тромбон.

— Толик, стреляй, клинки их не возьмут!

Я плюнула в глаза тому мерзавцу, который тащил за ноги моего нюхача. Формула Короны неважно действует в закрытых пространствах, но я недаром все утро собирала свет Короны в кристалл альпийского шпата. Оркнеец взвыл, выпустил нюхача и завертелся, схватившись за лицо. Между его ладоней валил дым.

Волчий Хвост падал, превращаясь в серую зубастую тварь. Его наручи, наколенники и грудной доспех словно впитались в кожу, пестрая расцветка костюма растворилась, уши потянулись назад, а челюсти — вперед. На спине вспухал горб, коленные суставы вывернулись, ноги стремительно укоротились, зато руки стали еще массивнее…

Ромашка выстрелил раньше, чем я долетела. Хотя я очень спешила.

На Великой степи порох горит отвратительно, но если упереть ствол в живот, получается совсем не плохо. Звук улетел вверх и неторопливо вернулся назад, словно эхо гуляло в ватном тоннеле. Тромбоны и картечь к ним весили невероятно много, но Волчьего Хвоста не сломил бы и лучший дамасский клинок.

Сегун ударил под колени другого человека-волка. Ударил удачно, перебил сухожилия. Но оборотень успел оторваться от земли.

Волчий Хвост, уже вовсе не человек, улетел в угол, мотнув головой, оставив за собой кровавый ручей. Ромашка едва не улетел в другую сторону от отдачи.

Кеа голосила, брошенная всеми на произвол судьбы. Берсерк, испытавший на себе мою формулу Короны, ослеп, но дрался отчаянно. Его со всех сторон кололи пиками и мечами.

Следом из короткоствольной мортиры выстрелил пожилой самурай, чуть более удачно. Двое подручных Волчьего Хвоста стояли спинами друг к другу, поэтому оба лишились голов. Или половин голов. Во всяком случае, ухищрения вельвы не помогли, и мухоморы тоже их не спасли.

Я упала на ноги вплотную к сегуну, как раз вовремя. Одной рукой я подхватила Кеа, другой швырнула формулу Льда второму обернувшемуся волку. Он играючи порвал на части двоих солдат, не замечая их разящих ударов. Его загривок и грудь бугрились, словно под кожей бился морской прибой. Когда формула Льда достала его внутренности, в волчьей шерсти торчало не меньше пяти лезвий.

Весивший добрых четыре таланта Волчий Хвост, получив заряд в живот, сломал сразу несколько подпорок. Шатер заскрипел и слегка накренился. Целым пока остался лишь один из берсерков. Его загнали в кольцо, но никак не могли добить. Вопили все одновременно, толкались и мешали друг другу. Пороховой дым плыл слоями, окончательно запутывая картину боя.

Сегун все понял правильно. Тремя скользящими ударами он развалил замерзшего викинга на части и приказал слугам раздробить его окончательно. Поглядывая на меня, те принялись за работу.

В шатер ворвались сыновья Асикаги. Не разобравшись, они едва не прикончили меня и Кеа, но отец их вовремя окликнул.

Песчинку спустя я услышала, как из ножен достают меч. Уцелевший оркнеец прорвал круг солдат и кинулся следом за мной. Он действовал быстро, но я оказалась чуточку быстрее. Я швырнула нюхача на руки Ромашке, сама подпрыгнула и побежала по плечам мужчин.

Вовкулак прыгнул за мной!

Грохнул выстрел, заложило уши, в стене шатра появилась дыра размером с голову. Я порхала очень быстро, на ходу готовясь к схватке. Драться придется голыми руками, сомнений у меня не было. Потому что тварь, скакавшая долгими прыжками следом за мной, могла уже сто раз погибнуть от мечей и дротиков.

Я обернулась лишь раз, чтобы плюнуть новой формулой Льда. Из-за тесноты я не могла использовать более действенные средства.

Формула заморозила берсерка на пару песчинок, не больше. Я не промахнулась, но колдовская натура выдержала мороз. Оказалось что по кругу мы носились не вдвоем, а по крайней мере — вчетвером. По следам оборотня мчался тот самый пожилой буси с двумя мечами. Он вопил тонким голосом, его клинки слились в два сияющих колеса, с загривка зверя клочьями отлетали шерсть и мясо, но… раны моментально зарастали.

Я приготовилась ударить замерзшего зверя в пасть. Это крайне трудный прием, ему меня учил наставник в стране Бамбука, а применять пришлось в жизни лишь дважды. Один раз на Хибре на меня напал взбесившийся тигр, он упорно не желал признавать власть Красной волчицы. Пришлось заморозить ему морду и вырвать язык. В другой раз… Я не люблю вспоминать ту историю. Рыцарям Плаща удалось меня опоить и надругаться, но после я нашла всех четверых и навсегда превратила их в комнатные растения.

— Стой, домина, я сам.

Я не поверила своим ушам. Позади стоял кугэ!

— Асикага-сан, он проснется… — Я пыталась уберечь изнеженного дворянина от смертельной опасности, но едва не нанесла ему смертельное оскорбление. Хвала мудрейшей разрушительнице Кали, она вовремя сковала мой язык. Я почтительно поклонилась и уступила сегуну место.

Берсерк тем временем успел вырасти до размеров коровы. Его слишком массивные ноги вздрагивали, кровь капала с распухших суставов. Шерсть лезла клочьями, не везде стерся узор нательной рубахи. Слишком тяжелая голова смотрела вниз, иней от моего плевка таял и стекал талой водой на пол. Заледеневшие бока хрустели, пытаясь протолкнуть воздух в легкие. Известно, что волчье обличье дается человеку непросто. Для человека удобнее всего оболочка льва либо медведя, волк мелковат и узок в конечностях. Однако оркнейцы не гнались за удобствами. Им нравилось нас пугать, в этом ремесле паршивые псы преуспели…

Под вопль одобрения сегун коротким ударом пробил волчью пасть. Черная кровь забрызгала его благородное лицо, но сегун не отстранился. Следующим неуловимо резким движением, выдававшим в нем достойного ученика школы Хрустального ручья, Асикага голыми пальцами вырвал язык вместе с куском трахеи и показал всем.

После этого подвига он позволил слугам разрубить злодея на сто частей. По мере того как солдаты рубили волка, он отогревался и отрубленные куски ползли друг к другу. Но берсерк был обречен, потому что Асикага убил его голой рукой.

— Я поражена вашим умением, Асикага-сан, — вторично поклонилась я и нисколько не польстила ему. — Не могла даже догадываться, что вы владеете этим ударом.

Асикага вытянул руку, он выглядел очень довольным. Глубокие царапины от волчьих зубов сочились кровью. Мигом подоспели его походные лекари с тряпками и снадобьями.

— Похоже, мы с вами учились у одного наставника, — улыбнулся кугэ. Как всякий истинный самурай он пришел в бодрое расположение духа от удачно проведенного боя. И неважно, что пятеро слуг было убито. Зато в пути, в далекой стране Вед случилось настоящее приключение с волшебством и кровью, и честь дома Асикага поднялась на новую высоту!

В суете мы забыли про конунга. Главарь очнулся, его рана почти затянулась. Два его обезглавленных приятеля тоже подавали признаки жизни, но их связали и готовились нести в яму. Волчий Хвост взмахом лапы отшвырнул сторожившего его мальчишку и, прихрамывая, выскочил во двор. Обоюдоострая секира в его когтистых ручищах кружилась, как хворостина. Он не произнес ни слова, даже не вскрикнул, из чего я заключила, что дела наши плохи. Перезарядить оружие мы не успевали. Почуяв окровавленного хищника, две летучие гусеницы оторвали швартовочные канаты и едва не сбежали. Их потом ловили слуги мытаря на обученных орлах.

— Мы вернемся… — прохрипел Волчий Хвост.

И… начал проваливаться под землю. Придворные сегуна прыснули в стороны, как мыши. Пол в шатре закачался, еще две подпорки повалились, накрыв кого-то с головой. Это только усилило панику, женщины из цыганского табора разбегались, похватав детей. У водопоя никого не осталось, мычали брошенные быки. Но я уже не волновалась. Я могла лишь позавидовать усердию, с каким серебряная вельва готовила свой боевой отряд.

Нет ничего необычного в формуле Червя. Эка невидаль, проделать дыру в пару сотен локтей и засыпать ход за собой! Необычность заключалась в том, что паршивый оркнейский вовкулак никак не мог владеть такой сильной магией! Его кто-то вел, кто-то намного более сильный, чем я. И теперь этот сильный догадается, с кем заодно Рахмани Саади. Вот уж воистину, у нас с ловцом Тьмы теперь даже враги одни на двоих!

Там, где только что упиралось лапами смердящее чудовище, осталась воронка, полная черного горячего пепла.

— Что здесь происходит? — раздуваясь от сознания собственного величия, прискакал нацир становища. За его спинами толпились пелтасты. Разглядев вскрытых волков, они в ужасе зашептались и подались назад.

Слишком серьезное преступление для Шелкового пути. Слишком сильная боевая магия.

— Я должен арестовать всех, кто замешан… — Нацир струхнул и явно запутался. Чувствовалось, ему очень хотелось послать за военными. — То есть вас это не касается, почтенный сегун! Вы можете продолжать свое приятное путешествие… Заберите этих двоих… — Нацир указал на нас с Толиком. — И нюхача не забудьте!

— Я сожалею, но эти люди состоят в моей свите, — сегун Асикага заговорил негромко, но его все услышали. — Если вы будете настаивать на аресте этих людей, я буду вынужден считать, что вы совершили вооруженное нападение на семью императора Мэйдзи.

Самураи, как по команде, взялись за рукояти мечей.

— О, нет, я ни в коей мере… — затряс щеками представитель власти. — Раз это ваши слуги…

— Вот и прекрасно. — Сегун, не глядя, швырнул в ножны меч и повернулся ко мне. — Знахарка, забирай своего слугу и бегом ко мне в гусеницу! Мы отплываем немедленно!

31 Почем оборотни Тафэй?

Они хлебали темное ячменное пиво за длинным щербатым столом. Четверо коротконогих в печальных полумасках. Саади выбрал место за угловым столом, где никто не мог напасть на него сзади.

— Мне нужен господин Ци-Ци.

— Зачем тебе нужен Ци-Ци? Ты можешь рассказать о своих проблемах нам.

— Он давний друг одного моего друга. Я принес ему подарок. Очень ценный подарок. Господин Ци-Ци непременно будет рад подарку. Если я расскажу то, что собираюсь рассказать господину Ци-Ци, кому-то другому, господин Ци-Ци будет вынужден убить этого человека.

Черные глаза, как острые иглы, рассматривали ловца сквозь прорези унылых масок. Рахмани внутренне ликовал. К счастью, тайного хозяина этого рынка еще не зарезали.

— Зачем ты носишь под маской платок? Ты болен проказой? Покажи свое лицо.

— Я ношу под платком улыбку.

Маски отшатнулись, в пивной словно повеяло холодом.

— Тебя пометил Продавец улыбок? Если ты нам врешь… Покажи губы.

— Позже. Она еще не стала сильной. Передайте Ци-Ци, что его друг восхитительно готовит трепангов под сладким соусом.

Одна из масок исчезла. Рахмани неторопливо потягивал пиво. Он знал, что очень скоро его пригласят в логово атамана.

— Идем со мной, — вернулся маленький. — Все железо выложи при входе. И эти двое пусть останутся. Зайдешь ты один. Запомни — будешь сидеть на подушке у входа. Руки держи перед собой. Если сойдешь с подушки или спрячешь руки — тебе конец.

— Я не буду прятать руки, — клятвенно пообещал ловец. — Мне вообще нравится держать руки перед собой.

Их повели кругами на тот край, где генуэзцы в расшитых камзолах и игривых птичьих масках продавали живые редкости. Под крайним помостом, за пирамидами бревен, отворилась неприметная дверца.

— Я — Ци-Ци. — Круглый мужчина в маске тигра полулежал на атласной перине. Одна обнаженная невольница массировала ему плечи, другая втирала масло в грудь, третья копной волос укрывала пах. Совсем юная девушка с татуировками на щуплых ягодицах подносила хозяину длинный костяной мундштук. Ци-Ци курил опий пополам с черной шишей и травами долголетия. — Так ты знаешь повара Хо-Хо? — Голос дельца напоминал сонное бормотание тигра, его македонский был безупречен. — Если ты так хорошо знаком с поваром Хо-Хо, ты должен ответить, из какой провинции родом он и его братья?

— Так случилось, что мы с поваром Хо-Хо оказали друг другу несколько серьезных услуг, — подстраиваясь под сонный ритм речи, зашелестел ловец. — Три года назад по исчислению Зеленой улыбки он нанялся ко мне на службу, на полное содержание. Я живу на Зеленой улыбке в краях вечной Тьмы. Это я говорю тебе сразу, чтобы ты не утруждал себя вопросами. Повар Хо-Хо родился на острове Пхе, но братьев у него нет. Его мать родом из Сычуани, там у него сестры.

— Опиши мне, как выглядит Хо-Хо, и что он умеет, кроме жарки трепангов. — Господин Ци-Ци потянулся погладить обнаженную девушку, услаждавшую его чресла, и Рахмани увидел, что у тайца четыре руки.

Не безвольно висящие плети, с какими порой рождаются дети на склонах вулканов, а четыре крепкие татуированные змеями руки. Саади воздержался от расспросов, хотя спросить очень хотелось. Он считал, что четверорукие тайцы есть только на океанских островах Зеленой улыбки.

— Повар Хо-Хо умеет плыть под водой и под песком расстояния до двенадцати чжанов. Он поклоняется хинскому духу огня Чжунжуну, хотя наполовину он таец. Он умеет убивать изысканной пищей так, что человек почувствует немощь лишь спустя две полные луны. Он знаток поэзии цы, особенно несравненного Ван Дзюня, знаток боя на шестах и знаток в изготовлении масок.

— Да, это он, наш давний друг, — рык тигра слегка смягчился. Томным жестом разбойник отослал рабынь, накинул на чресла кумачовое покрывало. — Не попал ли повар Хо-Хо в неприятности?

— Когда мы с ним прогуливались по ледникам в поисках подарков Тьмы, на нас внезапно и вероломно напали люди… такие же, как те, что сейчас неподалеку изучают зубы пигмеев.

— Так ты ловец Тьмы? — В голосе работорговца зазвучал интерес. Он скосил глаза, чуть отодвинул занавеску на окне, кивнул. — Мы здесь плохо разбираемся в ваших обычаях. Однако вы сумели разозлить вечно голодную змею.

Рахмани тоже выглянул в окошко. Торговля шла своим чередом. Скорбные маски прикрывали лица монахов. Коварные посланцы Порты молитвенно складывали кулачки, пока их доверенный проверял зубы у клейменых коротышек. Рыцари Плаща молчаливым кольцом окружали грозных покупателей. Место, где торговались августианцы, прочие торгаши обходили стороной. Очевидно, зловещая слава верных папских псов достигла даже отдаленных оазисов Великой степи.

— Ты выбрал удивительно меткое сравнение, — учтиво поклонился ловец. — Эта ватиканская змея вечно голодна, она с радостью проглотила бы меня и нашего общего друга. Однако я верю, что повар Хо-Хо ждет меня в надежном месте.

— Чего ты хочешь от меня, ловец Тьмы?

— Первая просьба касается моего слуги, повара Хо-Хо. Я прошу тебя послать человека на Зеленую улыбку, в северный город Брезе, либо в Гаген. Оба города принадлежат славному королю Георгу Второму и расположены в пределах Ютландии, на северной границе Кипящих озер. Твой человек должен владеть латынью и иметь надежные документы. Твой человек ничего не должен знать, кроме двух адресов, которые я сейчас назову. Он нырнет в восемь Янтарных каналов, короче пути я не знаю, придет по указанному адресу и скажет повару Хо-Хо, что я жду его у одной красивой развилки.

— Это очень сложная просьба. — Ци-Ци пожевал губами.

— Здесь пятьсот драхм. — Столбики серебряных монет глухо звякнули о полировку стола.

— Моего человека могут убить, — вслух рассуждал разбойник, словно не замечая тяжелой блестящей горки перед собой. — Это печально, однако все мы движемся к тому краю, где начинается нирвана. Хуже, если моего человека привяжут в подвале вот эти, со спрятанными крыльями… — Он коротко кивнул в сторону окошка, за которым еще виднелись ажурные зонты монахов. — Я не хочу, чтобы крылатые пришли сюда со своими зеркалами… Я чувствую, что ловец Тьмы поймал во Тьме нечто важное для них.

Рахмани про себя оценил информированность подпольного торговца. Ци-Ци даже было известно тайное оружие монахов — зеркала прошлого, куда сам ловец чуть было не угодил на берегу Кипящего озера.

— Если твоего человека поймают, он сможет сказать правду. Он скажет, что его нанял в оазисе Амона некто в маске и просил передать слуге, что ждет его в условленном месте… Я добавлю еще двести драхм.

— Я думаю, такой умелец найдется, — кивнул Ци-Ци. — Что еще?

— Это дело касается моего другого друга. Он ждет меня за порогом…

— Перевертыш? — небрежно спросил четверорукий.

— Я восхищен твоей прозорливостью, — пропел Саади, практически не покривив душой. — Он ищет своих родственников. Ходят слухи, что беглецов из хибрского Леванта видели к югу отсюда…

— Я могу дать ему надежную охрану через Плачущие пески. — Ци-Ци щелкнул пальцами, что-то прошептал на ухо вбежавшему малому в маске лисицы. — Я тоже слышал, что перевертыши укрылись в плавнях… Это хорошие люди. С ними не надо ссориться. Но искать он будет сам. Янтарных каналов там нет.

— Как ты догадался?

— Его глаза, — таец тонко улыбнулся. — Твой приятель перевертыш носит личину сильного безмозглого борца, но у него глаза мудрой кобры.

— Двести драхм для надежной охраны в течение месяца будет достаточно? — тут же невинно осведомился Рахмани.

— С тобой приятно иметь дело, ловец Тьмы. Но я полагаю, что твоя главная забота — женщина?

— С тобой тоже приятно иметь дело. Госпожа желает купить нечто необычное.

— Я достану ей все, чем богат этот рынок. Не выпьешь ли ты со мной пару шэней превосходного сливового вина?

— Моя вера запрещает мне вино, но я с радостью угощусь твоим виноградом.

Ци-Ци пошевелил пальцем. Моментально возникла гора свежих фруктов. На подносе сочно блестели семь сортов винограда, от лакомых «медовых пальчиков» до надутых фиолетовых «слив Сицилии».

— Я могу предложить госпоже оборотней тафэй. Они стали редки и пугливы, их ловят в тутовых рощах страны Хин, это безумно далеко отсюда. Оборотни ничего не умеют делать, кроме одного — они перекрашивают душу человека на расстоянии, еще они умеют насылать полчища крыс…

— Почем же оборотни тафей? — заинтересованно спросил Рахмани, сплевывая в кулак косточки.

— Они очень дороги, почти как нюхачи. Но мы с тобой найдем общий язык. Кстати, можно достать нюхача, молодую самку. Госпожа не желает? — В разбойнике Ци-Ци проснулся буйный контрабандист. — Есть призраки мо-мо, прекрасные черные глазастые призраки, в запечатанных кувшинах… Если госпожа желает надолго отравить жизнь хозяевам какого-либо каменного замка, то призраки момо — превосходное средство. Только замок должен быть непременно из старого камня… Есть даже красные номады. Но номадов придется подождать недели две, и деньги отдать вперед. Здесь держать живого номада слишком опасно. Еще лучше, если госпожа укажет место, на любой из трех твердей, товар ей доставят прямо туда…

— Вы можете пройти через любой Янтарный канал? — Рахмани изобразил восхищение размахом запрещенных сделок.

— Знаком ли тебе человек, овладевший всеми ремеслами на свете? — моментально парировал таец. — Моя семья может выполнить сложную работу, этого вполне достаточно.

— Госпожа желает купить оборотней, а также десяток ливийских борцов. Пожалуй, еще троих крепких черных девушек для работы по хозяйству и дюжину невинных детей. Не старше возраста молочных зубов. Поровну мальчиков и девочек. Красивых и белых.

— Белых? — Ци-Ци бросил на гостя поспешный косой взгляд. — Это легкая просьба. Мой слуга укажет тебе продавца, который не обманет. Госпожа получит лучший товар.

— Это не все. — Рахмани сунул очередную ягодку под платок. — Нам нужно попасть вместе с купленными детьми в Вавилон.

Ци-Ци резко сменил позу. Расслабленный сытый котенок превратился в готового к прыжку хищника. Все четыре руки напряглись. Саади воочию представил, как этими крепкими пальцами сразу в четыре руки Ци-Ци пытает своих врагов. А то, что врагов у него полно, говорили шрамы на теле.

— Ты неудачно пошутил, ловец Тьмы. Я могу тебя проводить в тот Вавилон, что на Хибре…

— Нет, спасибо. Нас не занимают развалины. Нам надо попасть в тот город, что на Великой степи. Я нарочно приехал именно сюда, чтобы попасть в нужный канал.

— Тебя ищут, ты сам это сказал. С вами будет целый караван невольников, вам понадобится охрана. И кстати, две дюжины детей. Я не думаю, что тебе нужны оборотни тафэй, тебе нужен караван, чтобы походить на обычного купца. Я не спрашиваю, зачем вам дети, но вы хотите попасть туда, где маленькие рабы всегда очень нужны. Они нужны настолько, что стража наместника проверяет всех, кто приближается к родине Иштар.

— Я слышал об этом…

— Ты не слышал многого, раз так легко упрекаешь меня в слабости. Или ты слишком давно там не был, ловец?

Рахмани задумался и признал, что не был очень давно.

— Ты пытался изящно выведать у меня, стражу каких Янтарных каналов могу я купить. В Вавилоне два канала, еще есть один в Уре и два мелких — в деревнях поблизости. И все охраняются с тех пор, как наместнику донесли о жрецах Баала. Ты слышал о таких?

Саади состроил удивленные глаза.

— Эти люди возвращают к жизни то, что иудеи, египтяне и греки стараются забыть. Зачем мне, маленькому человеку, совать голову в мельничное колесо?

— Если ты мне не поможешь, нам придется нанять повозки в Багдаде или Ашшуре… — Рахмани с тоской подумал о коварных властителях Вавилонии. Последние две сотни лет они усердно заливали человеческой кровью все подозрительные лужи, в которых мог зародиться Янтарный канал. Они не желали, чтобы неприятель проник в города внезапно. В результате каналы там рождаться перестали. Совсем перестали. Когда-то Саади сделал попытку пробить слежавшуюся глину Двуречья, но не обнаружил даже крошечной янтарной блестки, только жирную грязь.

— Откуда ты пойдешь? Или поплывешь вниз по Тигру с оборотнями, борцами и двумя дюжинами младенцев? Они передохнут в пути, а оставшихся у тебя отберут возле первой цепи, что перегораживает реку. Оставь эту идею… — Ци-Ци на некоторое время задумался. — Скажи мне, зачем тебе в Вавилон, и я подумаю тогда, как подкупить стражу канала.

— Девушку велено отвести к Входящему-в-дом. Он знает, как провести над ней обряд Имени.

— Вот оно что… забавная у вас компания, ловец Тьмы. Так твоя спутница — ведьма? И столько затрат, лишь бы обмануть стражников с печатью Двурогого?

Казалось, от четверорукого невозможно что-либо скрыть. Рахмани взмолился, чтобы Ци-Ци не пришло в голову самому пообщаться с питерской волчицей. Какая бы крепкая дружба ни связывала контрабандиста с поваром Хо-Хо, такой жирный кусок Ци-Ци не упустит. Настоящая женщина с четвертой тверди, это стоит…

— Моя спутница — ведьма. — Саади осторожно, чтобы не получить стрелу в глаз, завел руку в карман и выудил золотой «Ролекс» из ограбленного Мартой петербургского ювелирного магазина. Таких у него в мешке еще оставалось штук двадцать. — Не поможет ли тебе эта вещица разобраться со стражей Янтарного канала?

— Что это? — Ци-Ци мигом собрался в комок. Его темные глаза заблестели.

— Это не просто редкая вещь. Второй такой ты не найдешь. Это часы с четвертой тверди. Они идут и показывают время. Там их носят на руке, вот так… Время на четвертой тверди идет медленнее, чем на Хибре, и быстрее, чем на Великой степи…

— Это неважно, — перебил таец. — Дай мне взглянуть. Это золото?

— Это золото и драгоценные камни. Для тех, кто собирает редкости, эти часы стоят больше гробницы самого Искандера.

Ци-Ци послушал ход, понюхал и попробовал редкость на зуб. Саади спокойно наблюдал за отчаянной внутренней борьбой разбойника. Ему ужасно не хотелось возвращать золотой браслет обратно.

— Там бегают паутинки!

— Это стрелки. Они отображают песчинки, меры и кувшины песка.

— Зачем тебе дети? — Ци-Ци поочередно примерил часы на все четыре запястья. — Если ты намерен продать их поклонникам ужаса, то я тебе не помощник…

— Жрец Входящий-в-дом не убивает детей. Его бог Мардук охотно пьет кровь петухов и баранов… Кстати, я мог бы оставить тебе эти часы. Если они тебя интересуют.

— Не сегодня и не завтра, — оборвал контрабандист. — Две ночи сделай так, чтобы вас никто не видел. Послезавтра приходите сразу после утренней молитвы… Да, кроме подарка, с тебя еще сотня драхм. Обычных стражников в той смене мы купим, а вот рыцаря Плаща придется убить. Поэтому гони еще сотню.

32 Бронзовая стража

Прощаясь с Кой-Коем, Рахмани снова и снова проживал тот далекий день в Проклятом городе руссов, когда они дрались спиной к спине. Правда, тогда спину парсу прикрывал совсем другой «глаз пустоты»…

Разглядывая железного прыгуна, Рахмани пропустил песчинку, когда на них напали. Мхи и папоротники постоянно шевелились среди надгробий, а над головой ухмылялась странно близкая рябая луна, но не та полновесная Укхун, что любовно освещает степи Хибра. Эта изможденная красавица словно рожала болотные огни, а ее огонь высвечивал на лицах и руках прожилки сосудов.

— Дом Саади, снизу!

— Йоо-хэй! — Что-то схватило воина за колено.

— Дай, дай, дай, гы-гы-гы!..

«Глаз пустоты» снова оказался на высоте. Он распластался на мокрой тропе, полностью потеряв устойчивую форму, чтобы песчинку спустя возникнуть на обочине в облике шестирукого демона Вирабхадра с загнутым клинком в каждой руке.

— А, вот вы где, сладенькие охотнички? — сипло каркнула тварь с железным хоботом, усаживаясь на ближайшем могильном камне.

Рыхлая почва под сапогами Рахмани взорвалась тысячей грязных брызг. Две костяные лапы ухватили парса за ноги, он отсек их мечом, но кто-то уже хватался позади за мешок. Могильные камни стали раскачиваться, точно гнилые зубы. С пронзительным скрипом отворилась решетка на склепе, оттуда выскользнуло нечто мокрое, в червях и улитках.

Рахмани четко провел двойную «нижнюю петлю», бебут послушно снял гнилое мясо с двоих зубастых карликов, сросшихся головами. Чьи-то отрубленные костяные конечности подпрыгивали во мху, как рыбы, лишенные воды. Посреди лужицы внезапно вынырнула чья-то плешивая, усыпанная язвами голова и выстрелила в перевертыша узким острым языком.

— Это момо, могильные кровопийцы! — успел крикнуть перевертыш, перед тем как на него бросились сразу трое. — Им нужны Зашитые губы, береги мешок!

Саади крутанулся на пятке, выпустил двоих фантомов, сам вскочил на холку ближайшей каменной горгульи. Неподвижная до того скульптура предательски зашевелилась, ее основание пошло пузырями, увлекая ловца в бездну. Из-под соседнего камня лезли двое лохматых существ в прогнивших насквозь цилиндрах, разбитых пенсне и с явной претензией на светский лоск.

Саади выпустил им навстречу еще одного фантома с мечом, соскочил обратно на тропинку, но… тропинки уже не было. Вместо кривой тропы возникла круглая площадка, на глазах заполняющаяся темной водой. С протяжным скрипом с крыши склепа соскочил некто без головы, в ржавых доспехах. Из мрачных дверей склепа дохнуло мертвящим холодом, Саади еле успел отпрыгнуть. Там, где он только что стоял, болотная вода превратилась в ком грязного льда.

Кой-Кой в теле шестирукого демона бился с карликами в цилиндрах, у каждого из них оказался внушительной длины палаш. Кроме того, перевертышу пыталась откусить ногу опрятная старушка в кисейном платьишке и с веревкой на шее. Каждый удар перевертыша достигал цели. Он бил, отскакивал на два шага, пропускал над собой звенящее зазубренное лезвие палаша, другое пропускал под собой и успевал отрезать старушке очередной кусок ее мертвой плоти.

Из могильного холмика выскочил крупный короткошерстный зверь, нечто среднее между павианом и бурым медведем. Легко вращая обоюдоострой секирой, павиан неспешной трусцой припустил за человеком.

Рахмани тем временем отразил два мощных выпада безголового рыцаря. Призраки момо оказались чрезвычайно изобретательны, по части использования чужих личин они могли бы легко превзойти перевертыша. У безголового под латами выросли сразу три дополнительные руки, и каждая вооружилась длинной пикой. Рахмани скользнул влево, легко отвел мечом колющий удар, пропустил противника мимо, добавив ему скорости, и наотмашь рубанул сверху. Меч отскочил от наплечника, не принеся никакого вреда. Рыцарь замер по колено в воде, из-под рыжих колец кольчуги высунулась еще одна рука и метнула в парса нож…

Нож в полете отбил перевертыш. Лезвия мелькали в его руках, как спицы самой искусной вязальщицы. Его недавние противники безуспешно пытались собраться из разрозненных кусков.

— Дом Саади, нам их не одолеть! Призывай огонь!

Рахмани выпрыгнул из болотной жижи за мгновение до того, как черные рты склепов выдохнули очередную порцию льда. Приземлился парс уже на ровный каток, под которым скрючилась еще одна старушка с бантиком. Безголовый рыцарь застрял во льду, он махал всеми лишними конечностями, но не мог продвинуться ни на шаг.

Пока рыцарь откапывал из замерзшей грязи свое оружие, павиан совершил безумный прыжок. В надежде захватить заветный мешок он метнул впереди себя секиру. Саади развернулся к нему очень вовремя, так как секира, вылетев из лапы павиана, разделилась в полете на четыре части.

— Быстрее, дом Саади! Их тут много!

Огнепоклонник успел выпустить двоих фантомов, на большее не хватило сил. Секиры с ужасным воем принялись рубить призрачных парсов, оба призрака сражались стойко, но надолго их не хватило. Третью секиру Рахмани встретил огнем. Расплавленный металл стек ему под ноги, не долетев буквально шаг. С четвертым топором схлестнулся «глаз пустоты» и немедленно остался без двух мечей.

— Дом Саади, береги мешок! Береги губы! Зашитые губы их освободят…

Рахмани уже видел краем глаза, как замшелые изваяния медленно покидают насиженные места и замыкают их в кольцо. Змея с четырьмя рогами с хрустом вытягивала свое каменное крошащееся тело из длинного барельефа. Квадратный человек в латах ковылял, таща за собой кусок своего же постамента. Женщина с двумя лицами изнутри отперла решетку на окошке усыпальницы, в ее глазах ворочались мутные дымные воронки.

— Отдай нам сладосссти, миленький…

— Отдай… мы заплатим тебе…

Саади отрубил еще одну лапу, тянувшуюся к нему из-под земли. Все его фантомы рассыпались, потеряв связь с хозяином, это произошло слишком быстро.

Слишком быстро! В Проклятом городе двойники не сумели даже толком взмахнуть оружием…

— Отдай ссссладенькое…

— Хочешь сотню девочек, красавчик?..

Рахмани плюнул в павиана огнем, только после этого перевертышу удалось отбить удары свободно летающего топора. Двуручный сияющий топор упал на лед и тут же с шипеньем погрузился в него, словно был раскален добела. А может, так оно и было?

Загоревшийся момо потерял облик обезьяны и медведя, он зигзагами помчался между могил, издавая тонкий вой, и вскоре пропал из виду. Прочие момо не реагировали на фантомов, они настойчиво подбирались к своей главной добыче. Рахмани проверил мешок, поудобнее перехватил меч и без особых ухищрений отрубил пару тянувшихся к нему рук. Он кружил, безуспешно подыскивая место, куда прислониться спиной. Как назло, нигде рядом не нашлось надежной стенки.

Еще два карлика в котелках ринулись ему под ноги.

— Ах ты, змеиное семя! Берегись, они позади!

Кой-Кой разрубил своими голубыми клинками двоих мертвяков, третий с ядовитым шипением убрался в папоротники. Рахмани не успевал разглядеть противников, он кружился, оберегая тяжелый мешок за спиной. Внезапно лужа брызнула ему в лицо жирной грязью, ровная земля вздыбилась холмом, оттуда выкатились еще трое человекоподобных существ. Одновременно произошло совсем уж странное событие — на кладбище опустилась темнота. Но эта темнота не означала заката лун или местных отражений Короны, к земле стремительно приближалось само небо. Тучи висели буквально в десятке локтей над головой парса и продолжали наливаться дождевой мощью. Редкий моросящий дождик грозил превратиться в тропический водяной обвал. Неподалеку в куст ударила молния.

— Никак Трехбородому хижинку подыскали? — прошипел тощий момо, издевательски ударив по серебряной клетке ногой.

Его приятель, похожий на огородное пугало, с двумя серебряными колышками в черепе, стремительно нагнулся и ухватил меч парса зубами. Третий лупил по земле хвостом, больше похожим на саблю.

Саади, чертыхаясь, потянул меч на себя, но половины лезвия уже не было. Вместо превосходной стали бугрилась и пенилась желтая вонючая масса. Момо заржал, разинул пасть, желтая пена падала оттуда клочьями.

— Отдай нам Зашитые губы, мальчик!

— Отдай нам губы и проваливай…

Рахмани отшвырнул бесполезный клинок и выставил впереди себя ладони.

— Дом Саади, только тихо, — предупредил Кой-Кой, в прыжке отрубив нелюди хвост. — Бронзовая стража не потерпит огнепоклонника.

— А как же от них отбиваться? Пальцем? — ощерился Рахмани.

Лишившись хвоста, приземистый житель подземелий тут же принялся отращивать следующий. Его тощего приятеля перевертыш с левой руки разрубил пополам.

— Эхма, кутерьма! — кто-то грузный и страшно вонючий прыгнул Саади на спину. Охотник почувствовал, как острые клыки безуспешно пытаются прокусить брамицу. Он дважды ударил позади себя кинжалом — никакой реакции, кроме утробного хохота. Мертвецов не пугала даже заговоренная сталь Кой-Коя.

Перевертыш умело дрался своими фамильными голубыми кинжалами, ни на миг не прекращая защищать своего нанимателя. Каждый его удар попадал в цель, во все стороны летели ошметки, с хрустом ломались полусгнившие кости. Однако на смену упавшим поднимались новые бойцы.

— Дом Саади, их не берет ни сталь, ни бронза, нужны заклинания Матери мертвых.

— Я не колдун, ты же знаешь! Ах, дьявол, получай!.. И ты — тоже, на тебе, скотина! Ты же знаешь, Кой-Кой, что человек, не рожденный магом, сгорит за пару месяцев, если начнет творить формулы…

— Тогда бей их огнем!

— Ты говорил мне, что во время бронзовой стражи…

— Во время любой стражи тебе не стоит обнаруживать себя, — простонал перевертыш, растекаясь лужей под клыками очередной бестии, — твой брат-огонь пострашнее любой магии. Но сейчас… ах, ты, гад!.. сейчас не до споров, нас просто сожрут!

Рахмани кинул запасной меч в ножны, сосредоточился, призывая покровителя. На пару песчинок ветер стих, прекратились шипение и хохот, момо отпрянули назад, словно почуяв опасность.

Но ненадолго.

Мгновение — и они с хохотом ринулись на беззащитного, как им показалось, человека.

Рахмани выкинул впереди себя ладони. Четверо ближайших мертвецов вспыхнули жирными факелами, прочие с воем подались назад. Рахмани бросился на помощь Кой-Кою. Перевертыш был ранен в трех местах, он держался из последних сил, используя фамильную магию.

— Со мной… все в порядке… береги мешок…

Они снова подбирались, ползли под землей, расталкивали замшелые камни. А из черного зева склепа собиралось выбраться на свет нечто отвратительное. Оно еще не дотянулось до верхних ступеней, но у Саади начали искрить пальцы и волосы, как всегда случалось перед встречей с необычайно сильной магией.

— По поющим нитям твоим, по спирали бесконечных миров твоих, проведи меня верного…

На изрытой тропе возник очередной холмик. Тяжело дыша, перевертыш и человек прижались друг к другу спинами. Голубые серпы на локтях Кой-Коя были наполовину изгрызены, точно их поел древоточец.

— Аша Вашихта, премудрый, дважды по сорок раз шепчу я славу именам посвященным, проведи и направь меня, верного…

Человек успел чуть раньше. Золотая гудящая стена огня опередила гнилостный ледяной выдох болота. Воющий хор голосов забился на высокой ноте. Рахмани разворачивался, исступленно выкрикивая слова молитвы. Его руки превратились в молнии. Брат-огонь рвался наружу с той первобытной яростью, с какой гулял по твердям десятки тысяч лет назад, когда никто не мог его остановить, кроме воды…

Поток синего пламени с ревом заткнул перекошенную пасть склепа, ворвался внутрь, выжигая себе путь среди подземных лабиринтов. Раскалившиеся камни крошились и оседали с криками боли, почти как живые…

— Достаточно, хватит, хватит, дом Саади!

Рахмани ослабил напор.

Кой-Кой еле успел подхватить свою поклажу и серебряную клетку, чтобы они не угодили в пламя. В радиусе сорока локтей от тропы не уцелело ничего. Болотная вода вскипела, мрамор усыпальниц оседал порошком. Жирная копоть хлопьями опускалась на тлеющую землю. Дотла выгорели корявые деревья, кусты и папоротники. Тропинки между надгробий спеклись в блестящую корку. От момо осталось несколько жалких кучек золы. Дальше, за гранью сплошного пожарища, брат-огонь с ревом пожирал все, до чего мог дотянуться. Кренились полусгнившие кресты, раскалывались мраморные изваяния, у химер отпадали крылья и головы. Искусственные холмы оседали со стоном, окончательно погребая под собой то ли живых, то ли мертвых обитателей. От жара у самого Рахмани затлели брови.

— Кто здесь играет с огнем?

Рахмани еле сумел сдержаться. В голубом свете рябой луны, сияя бронзой, высились четыре стражника. Двухголовый пес беспокойно принюхивался к золе. Зеркальная чаша на локте крайнего стражника роняла скупые серебряные слезы.

— Клетка? Вольный охотник? — грозно спросил командир стражи. — Забирай свое барахло, ты пойдешь с нами, — не дожидаясь возражений, циклоп повернулся и зашагал через кусты.

— Покорись, дом Саади. Любое сопротивление страже оборачивается здесь на себя. И молись, чтобы они меня не заметили, — вполголоса произнес плащ, уютно устраиваясь на широких плечах молодого парса.

33 В брюхе летучей гусеницы

В животе гусеницы оказалось не так уж противно, как хирург Ромашка предполагал. Он смутно понял из объяснений Марты, что крупные породы гусениц обладают особым отталкивающим запахом, сбивавшим с толку нюхачей. Скорее всего, гусеницы просто воняли так сильно, что портилось обоняние у любого охотника. Первый час после старта Толик едва удерживался, чтобы не вытошнить остатки жалкого обеда. Но постепенно кое-как приноровился, даже подремать удалось.

Он так и не разобрался, как эта горячая, пронизанная венами сарделька летает. Марта только пожала плечами и уснула, ее такие мелочи вообще не волновали. В конце концов Толик заключил, что в теле исполинского насекомого имеются тысячи каверн, заполненных легким газом. И газ этот, скорее всего, гусеницы добывали прямо из воздуха. Проплывая над горным кряжем, Толик почти уверовал, что гусеницы разлагают воздух на компоненты, а себе оставляют сверхлегкий водород. С поступательным движением было проще, живой аэростат функционировал на манер кальмара. Внутренности гусеницы размеренно сокращались.

Их запихали в душную полость между спинными плавниками, сверху завалили тюками и намертво притянули тюки ремнями. Дышать стало нечем, тело взмокло от пота, но после быстрого подъема ситуация резко изменилась. Гусеница раздулась, Марта и Толик в обнимку с нюхачом провалились во внутренний карман. Конечно, этот орган не имел никакого отношения к желудку. Скорее всего, судя по влажной жаре и густому переплетению сосудов, пазуха предназначалась для естественного теплоотвода. При желании, высунув голову, можно было наблюдать край горизонта и ноги погонщика в стременах.

Пока центавры не опустили за караваном сегуна шлагбаум, Женщина-гроза не расставалась с оружием. Но формальности удалось пройти очень быстро.

— Хочешь пожевать? — Женщина-гроза протянула комок, похожий на запылившийся белый пластилин. — Это белая шиша, она безвредна и даст покой. Мы оба устали. Теперь нужно поспать, отсюда кувшина три лета до Александрии.

— Почему ты непременно хочешь затеять войну? — спросил Ромашка, опасливо пробуя наркотик.

— Я не хочу войны. Это предел моей кармы… У вас нет такого слова?

— Слово есть, — оживился Ромашка. — То есть ты считаешь, что непременно должна отработать этот долг? Это для тебя вопрос чести — затеять восстание славян?

Женщина-гроза пощелкала пальцами, подыскивая верные слова. Слов не хватало. Стоило коснуться любой философской темы, как они начинали говорить на разных языках.

— Ты говоришь, что хочешь мира, а сама клянешься затеять войну ради памяти своего мужа? — Толик вдруг заметил, что усталость отступает. Белая шиша вызывала жжение во рту, от нее немел язык, зато голова прояснялась необычайно.

— Зоран Ивачич научил меня думать. — У Марты тоже заблестели глаза, черты лица смягчились. Толик неожиданно заметил в суровой воительнице сходство с нежными индийскими девушками, улыбавшимися с календаря в ординаторской его родного хирургического отделения… — Рахмани мало думает, его ведет долг перед Слепыми старцами. Их еще называют Одноглазыми. Считается, что тот, кто добровольно лишил себя зрения, имеет во лбу третий глаз… Но Зоран имел этот третий глаз с детства. Он спрашивал себя: отчего так происходит, что человек создан лишь для поклонения? Так говорят муллы, так говорят священные книги султаната.

Человеку поклоняются дэвы и светлые асуры, но сам он не имеет воли. Он рождается, чтобы пасть ниц перед Милостливым и вверить ему любые свои решения. Отчего же так, спрашивал Зоран у старших, отчего они отбирают нашу волю? Или наши отцы были неправы, когда строили валы и рыли рвы, чтобы защитить родину от султанов? Никто ему не мог ответить внятно, даже дядя его, князь Михаил, а это муж великой учености, ритор и книжник. Зоран уехал учиться на Зеленую улыбку, в университет Кенигсберга, хотя его семья возражала… Он поступил на факультет философии, чтобы ответить на те вопросы, которые воспаляли его мозг.

Когда он задал эти вопросы мне, я замерла, точно передо мной разверзлась бездна. Словно глубокая трещина пробежала по цветущей земле, и перешагнуть ее не было больше сил… Ивачич сказал мне, что ищет не славы, не богатства и даже не покоя. Он ищет ответ, ради чего живет так много людей на Хибре, пять раз в день поклоняясь Всевышнему. Вначале он вовсе не желал войны, о нет… Напротив, он убеждал меня, что хочет разобраться. Если зеленое знамя так ласково и всепрощающе ко всем заблудшим, если правду знает только Всевышний, не проще ли покориться и принять иную веру? Зоран стал искать, что же главное в жизни людей, мучивших его родину…

Марта замолкла, кусая губы. Ромашка затаил дыхание. Он никак не ожидал услышать от Женщины-грозы такие сложные признания. Домина говорила слишком быстро, смешивая местный сербский диалект с местным русским, или скорее тем славянским, из которого русский родится позже. Однако Ромашка не перебивал, он словно впал в оцепененье. Возможно, тому причиной стала липкая вяжущая жвачка во рту, или просто схлынул стресс последних часов…

— …С детства Зорана наставляли, что в учении святого Креста главное — любовь и прощение. — Марта выплюнула белую пену в кулек и протянула кулек Толику. — Слушай, лекарь, я не пьяна, слушай… В стране Вед главное — это карма, а у нашего нынешнего хозяина, сегуна Асикага, главное — это честь. Вот так. Македоняне видят смысл в накоплении мудрости, Волчий Хвост и его братья одержимы личным героизмом… Это их правда, пусть живут и умрут с ней. Но вера людей пророка означает лишь одно — покорность. Ивачич прочел сотню книг на разных языках, говорил с сотней мудрецов, он даже ездил в багдадский университет… Вместо причин веры он нашел лишь «пять столпов» ее… это хадж, намаз, честные налоги, пост и шахада. Зоран спрашивал меня — если Творец создал все сущее, чтобы оно безропотно поклонялось ему, для чего человеку голова? Для чего руки, если Творец все сделает сам? Для чего ученость, книги, знания, и для чего на твердях живут миллионы людей, кто верит в иных богов? Если же их Творец столь мудр и проницателен, что они не нуждаются в собственных мыслях, как он допускает столько смертей и столько мучений?..

Ромашка молчал, слегка ошарашенный. Он не понимал, наверное, трети слов, которые употребляла Марта, но даже того, что он понял, было предостаточно. Оказывается, люди на твердях Уршада не только резали, душили и стреляли друг друга, они точно так же искали истину, как и их «продвинутые» собратья на Земле. Толику внезапно стало до боли ясно, какое разочарование пережили в Петербурге Рахмани и домина Ивачич. Ведь они так верили, что мудрость и справедливость давно воцарились на четвертой тверди!

— А ты в кого веришь, лекарь? Ты веришь в Крест?

— Сложно сказать… Я верю в то, что бог когда-то все придумал очень правильно и хорошо. А потом он ушел.

— Куда ушел? — Женщина-гроза криво улыбнулась. Ее улыбка походила на змеиный изгиб, да и та сразу пропала. Ромашка внезапно понял, что после смерти Зорана смех умер на лице Марты.

Толик беспомощно оглядел живой горячий мешок, в котором они сидели. Как назло, не нашлось ни ручки, ни бумаги.

— Домина, я попытаюсь тебе объяснить… Вот у нас есть такой писатель, Милош Кундера. У вас он родится полторы тысячи лет спустя, если вообще родится… И он придумал, будто бог собрал компьютер. Эээ… компьютер — это такая штука, помнишь, у меня на столе в больнице?

— Помню, — кивнула Женщина-гроза. — Твой компьютер работает как световой телеграф, только не с одной следующей вышкой, а со всеми сразу. Ты мне уже объяснял!

— Ээ… гм… ну это не совсем телеграф, но неважно, — махнул рукой хирург. — Так вот. Бог придумал, как сделать так, чтобы всем было хорошо. Он вставил в свой комп загрузочный диск, убедился, что программа работает, а сам отправился дальше, покорять другие миры. То есть… как бы тебе понятнее… Скажем, на диске не указано, что я, Толик Ромашка, непременно должен закончить первый медицинский, затем должен жениться и развестись, а на пике своей карьеры оперировать раненых кентавров… Таких мелочей бог, конечно, не записывал, это допустимые отклонения. И про то, что мы будем преть в желудке гусеницы, он тоже не писал. Но он записал всю программу развития мира…

Гусеница дернулась и едва заметно пошла на снижение. На пару секунд, оглянувшись назад, Толик увидел в щели между тюками осколок неба и следующий за ними хвост каравана. Мохнатые дирижабли плыли по два в ряд, строго соблюдая дистанцию. Далеко на западе, там, где небо буйно фонтанировало всеми оттенками алого, плыли три настоящих воздушных шара. Даже можно было разглядеть крошечные огоньки горелок. Но вот гусеница закончила маневр, и дивное видение пропало…

— Постой, — остановила Марта. — Ты произнес много непонятных слов. Вот что я поняла. Ты и твой знакомый Милош считаете так: бог предписал мужчинам любить и оберегать женщин, женщинам надлежит рожать и любить детей, детям надлежит быть послушными и походить на родителей, так? И что нельзя воровать и лгать, и прелюбодействовать с чужими женами, и убивать… так придумал ваш бог? — Марта озорно подмигнула, наблюдая за растерянностью Толика.

— Но… ты права, ты абсолютно права! — встрепенулся Ромашка. — Как же ты верно все угадала! Бог оставил нам главное, а повседневность мы должны доделать сами. Это вроде как мелкие куски, которые он нам поручил. Могут убить меня или тебя, для основной задачи это не принципиально, понимаешь? Зато если все будут долго нарушать заповеди, включится… гм… такая всплывающая подпрограмма и будет нас мучить, укорять, разъедать… Вот так я думаю, домина. Дисковод попискивает себе, поколения чередуются, пандемии сменяются демографическими всплесками, на месте руин цветут новые цивилизации… Эээ, извини, я говорю много непонятных слов?

— Ты мечтатель. — Женщина-гроза печально отвернулась. — Ты в чем-то похож на моего Зорана. Он тоже мечтал.

— А хочешь правду? — разошелся вдруг Ромашка. — Если бы меня спросили, я бы сделал перезагрузку.

— Не понимаю. Пе-ре-за-гур?..

— Перезагрузка. — Толик забыл, что следует дышать ртом, и едва не задохнулся, втянув в ноздри желудочные ароматы гусеницы. — Кхе… ахх, уфф, пакость какая! Перезагрузка — это… В смысле, я бы начисто сменил на планете все религии. Или объявил одну для всех, чтобы не дрались.

— Это верно, — оживилась Марта. — Учение Креста мне тоже не нравится.

— Почему? А-а, наверное, из-за инквизиции? — ахнул Толик. — Из-за костров?

— На Великой степи нет инквизиторов, — возразила волчица. — А на Зеленой улыбке папа тоже запретил жечь ведьмаков. Дело не в кострах. Зоран мечтал, чтобы меня окунули в купель, он мечтал надеть мне на шею крест. Мать Зорана была поражена, когда увидела, что я не возражаю. Она едва не скакала от счастья! Отчего же мне возражать? Не знаю, поймешь ли ты меня, лекарь… Мне было немножко жаль старую домину Ивачич. Она прожила на свете столько лет и искренне считала, что бог вяжет чулки внутри ее фамильной иконы.

Я поехала с Зораном вместе в одно святое место… Это был монастырь Блаженной… забыла, как звали ее! Анна, или Ксандра? Неважно… Мы прогулялись по кладбищу, завернули в часовню этой святой. Горели сотни свечей, тоскливые молчаливые люди стояли в очереди. Они стояли, чтобы поцеловать грязный заляпанный лик и сунуть свернутую записку с просьбой между камней. Потом эти записки достает и сжигает служка, я сама видела. Косой слабоумный мальчик сгребает их в ведро и швыряет в печь… Я спросила Зорана, о чем пишут люди в этих обрывках. Я думала, они говорят со своей любимой святой о чем-то важном. Я думала, они, как Зоран, пишут о свободе для родины, о гордых балканских горах, о будущем детей. Но оказалось, они просят бога о сотне динаров, о том, чтобы разродилась коза, или чтобы не пьянствовал муж…

Мы не попали внутрь часовни. Меня там обругали за слишком светлое платье и слишком веселую улыбку. Тогда я много улыбалась, лекарь, тогда я носила светлое… Женщины в черном бродили вокруг часовни, касаясь ее руками, с мрачными, насупленными лицами. Зоран, сказала я, тут нет ни одного счастливого человека! Зачем мне господь, подле которого все несчастны, потому что никогда не сумеют искупить свою вину? Ивачич тогда обиделся на меня, но я была тверда, как гранит. Я сказала ему: на свете так много мест, где следует трижды что-то обходить, прикасаться, потереть или оставить записку… И совсем необязательно, что это святыни Креста. Но люди любых исповеданий трут, касаются, пишут и ходят вокруг. В стране Вед, в свейском Тралленберге, в Иерусалиме, в папской резиденции, в пагодах страны Бамбука… Тогда зачем очередь в часовню? Если тот, кто нам нужен, везде? Мать Зорана так и не поняла этого. Зато мне тогда спустилась на душу великая печаль. Я увидела, как слепы эти люди, и как они порой ненавидят все радостное…

— Ну да, вы же «Камасутру» изобрели. — Ромашка решил ловко сменить печальную тему. — А для правильных христиан это разврат.

— О боги! Ты говоришь о Кама-шатре, своде искусств, записанном в прошлом веке великим мастером полезных трактатов Ватсьяяной? Но Кама-шатра — это вовсе не наука разврата. Понаблюдай за собой, лекарь, ты тоже стремишься загнать квадратное в круг… Это трактат о желаниях и способах услаждения всех чувств человека, книга о шестидесяти четырех чату шашти и кала, владение которыми дает счастье, уважение и привязанности как женщин, так и мужчин… Среди прочего следует выделить пение, игру на струнных инструментах, танцы традиций, нанесение краски на тело, ранголи золой на полу…

Услышав возглас погонщика, Марта легко поднялась, выглянула в щель. Толик тоже высунулся. Встречным курсом прошел караван гусениц со штандартами ланкийского королевского двора. Шелковый путь внизу сузился, подпираемый изгибами пересохшей Ямуны. По галечным плесам бродили стада тощих коров, звездными россыпями засияли огоньки рыбачьих деревушек. Далеко справа по курсу колыхалось могучее зарево.

— Агра, старая столица, — сказала Марта.

— А еще? — вернулся в тему Толик. — Что еще в Кама-шатре?

— Еще многое. — Женщина-гроза задумалась. — Умение составлять букеты и рисунки хной, складывание мозаик, украшение спальни, плетение гирлянд, создание диковинных причесок, составление ароматов из редких цветов и трав, умение создавать новое в одежде, знание магических основ, приемы Кучумары по усилению храбрости… Это лишь малая часть. Когда меня девчонкой продали в Черную пагоду, нас начинали обучать Кама-шатре, но я не закончила обучения. Я сбежала на корабле с джайном, после меня выкрал пират Одноглазый Нгао, а у Нгао меня отбил Рахмани.

— Чокнуться можно, — несмотря на то, что около трети слов лекарь не понял, у него появился лишний повод восхититься судьбой Красной волчицы. — Так ты не приняла Крест? Ты так и следуешь своим Ведам, или как там?..

— Знаешь, чем хороша пера народа раджпура? — задумчиво произнесла волчица. — Если ты придешь к нам с иконой и скажешь, что надо всех любить, народ раджпура не выгонит тебя. Наша вера обнимет любую веру. Мои предки когда-то обняли учение Просветленного. А Просветленный был мудрым человеком, стократ мудрее ваших пророков…

— Это ты про Будду? — догадался Толик. — Ну, допустим, мудрый, но с чего бы умнее всех-то?

— Когда я, глупая девчонка, кочевала вместе с банджаром высокого ламы Урлука, я многое повидала. Я видела, что такое вера. Там веру можно потрогать. Ты знаешь, что делают монахи просто так? Они не учатся этому нарочно, это приходит вместе с приближением к Просветленному. Они ходят по воде, они умеют разогреть своим телом замерзшего во льдах, они могут ненадолго взлетать без всякой магии… А достигшие высших ступеней оживляют умерших и отодвигают собственную смерть, пока существование не пресытит их… Теперь скажи мне, лекарь, отчего пророки креста и зеленого знамени отказывают нам в том, чем владеют мальчишки-ламы? Ты понимаешь меня, лекарь? Вот что не давало спать моему Зорану. Он любил свой очаг, своих батраков и свои церкви. Но он искал четвертую твердь много яростнее, чем мы с Рахмани… Он искал в вере свободы, а не оков.

— Так ты считаешь буддистов самыми продвинутыми?

— Не понимаю.

— Ладно, проехали… — Толик чувствовал, что спорить уже не может. Мягкие лапы сна схватили его и увлекли куда-то вдаль…

Когда он проснулся, Женщина-гроза чистила оружие. Две крошечные свечи в прозрачных фонариках освещали тесное пространство внутри гусеницы. Волчица снова стала сдержанной и свирепой.

— Впереди видны стены Александрии. Стены окружены тройным колдовством, но в проеме ворот магическую защиту снимают. Особенно когда идет такой караван, под штандартами дружественного императорского двора. Но нас все равно могут заметить. Если захотят осмотреть грузы. Вся надежда на запах гусеницы.

— Даже я сквозь эту вонь ничего не чую, — пожаловалась Кеа. — Я даже толком не могу разговаривать с Нэано, хотя он летит в сотне локтей от нас!

— Если стража ворот использует хинских гончаров из монастыря Шао, нас непременно найдут.

— И что тогда? Придется драться?

— Тогда нас, скорее всего, убьют. Гончаров с номадами мне не одолеть. Однажды это получилось, но мне тогда просто повезло…

— Что же делать? Так и будем сидеть и ждать? — Ромашка с трудом протиснулся между влажными горячими стенками, высунул нос на свежий воздух.

Впереди наплывало море огня. Не море огней, привычное человеку с четвертой тверди, а море живого огня. Там полыхали не прожектора и посадочные огни аэропорта, а сотни факелов, костров и бочек с нефтью. Огромный город строился и ширился среди океана джунглей. Просеки рубили даже в сумерках, было видно, как далеко внизу работают слоны, стаскивая свежесрубленные стволы в штабеля. Еще дальше стелился дым, огнем выжигали пустоши под новую застройку. Промелькнули груды белого камня на баржах, ими мостили новую дорогу. Над недостроенными стенами полыхало зарево. В тучах пыли надвигался исполинский монумент — горбоносый профиль в венце. Ветер все отчетливее доносил размеренный грохот барабанов и визг труб.

— Кажется, нам повезло, лекарь. Молись своему ушедшему богу, если хочешь! — Марта почти кричала, свистящий ветер относил ее слова в сторону.

— Почему повезло?

— Смотри, они устроили смотр войскам. Это значит, что западные ворота открыты. Скорее всего, сегуну не придется ради нас обнажать мечи…

Авангард каравана резко нырнул вниз. Гусеница качнулась, накренилась на тридцать градусов. В животе у Толика образовалась невесомость, он в испуге стал хвататься за торчащие вокруг тюки. Стали видны золоченые кареты принцесс, уже подлетавшие к широченным распахнутым воротам. Слева и справа от створок ворот с горящими факелами стояли мраморные колоссы, высотой не меньше пятнадцати метров каждый. Левый, по всей видимости, изображал Фаэтона, правого Ромашка не разглядел. Караван снижался на огромной скорости.

Зато он, к великому облегчению, разглядел человечка в пурпурной мантии. Тот стоял на балюстраде, над верхней перекладиной ворот, и махал флагом на длинном древке, точь-в-точь уличный регулировщик.

— Прячемся! — Женщина-гроза ухватила Ромашку за воротник. — Теперь ложись и не дыши!

Толик послушно свалился в хлюпающее разогретое нутро гусеницы и терпеливо ждал, пока Кеа не сообщила, что они уже внутри.

Когда хирург Ромашка снова выглянул наружу, он позабыл про злобных гончаров, страшных ведьм и прочие кошмары.

На громадном, чисто выметенном плацу тренировались боевые картахенские слоны. Каждый в богато инкрустированном нагруднике и налобнике, они шли десятка на десятку, затем разворачивались, перестраивались в сдвоенную фалангу. На холке каждого слона, на кольчужной попоне, сидел махаут с палкой, в башне за его спиной стояли сариссофоры и стрелки с луками. Рядом с ногой каждого гиганта бежали воины в легких кольчугах со щитами и сулицами. При остановках они занимали позиции четко каждый у «своей» ноги. Два громадных барабана на помосте издавали оглушительный шум. В них лупили сразу четверо рабов, а человек в пышном шлеме задавал ритм.

Прошла минута, пока Толик разобрался: слоны тут были разные, по меньшей мере, трех пород. Бивни серых гигантов казались неестественно длинными из-за железных наконечников. Командир трубящего воинства восседал на совсем маленьком белом слоне, украшенном цветастым ковром и бронзовым наголовьем. Толик сначала даже принял его за слоненка, но Марта уверила, что именно такие водятся в магрибских саваннах. Несмотря на мелкий рост, они жутко свирепы и часто сами топчут львов.

Когда взвод серых великанов перестроился в третий раз, им дали передышку и фруктов. Тем временем из распахнутых ворот на рысях выбежали чудища в кроваво-красных чепраках, покрытые медными щитами, словно чешуей. Их бивни, одетые в браслеты, росли из нижних челюстей, почти черные уши свисали, как у спаниелей, а ноги были покрыты густой черной шерстью. На раскрашенных лбах животных взлетали плюмажи из страусиных и павлиньих перьев, а на спинах помещались не будки, а целые башни, набитые воинами. Цветастое воинство развернулось веером, повинуясь трубе командира, из башенок посыпались солдаты и шустро построились, каждый «боевой расчет» — слева от своей «машины».

Пронзительно взвыли литавры, смотр только начинался. С южной стороны на мелких коренастых лошадках показалась группа военачальников, они помахали жезлами, затем разъехались по своим подразделениям. Сотрясая землю дробным грохотом, на площадь вползали пешие полки. Доспехи гоплитов звякали в такт ударам щитов о землю. Начиная с четвертого ряда, за тяжеловооруженным авангардом выступали копьеносцы, они превращали фасад фаланги в ощетинившегося ежа. Повинуясь выкрикам лохагов, при остановке правофлангового, они вздернули копья вверх и продолжали маршировать, выравнивая строй.

Толик смотрел во все глаза, не обращая внимания на то, что грузчики давно принялись за работу, что принцесс страны Бамбука увезли в отведенные покои, что Марта раскланивается с сыновьями сегуна, а с кем-то даже поменялась ножичком. Лишь гораздо позже Толик узнал, что кажущаяся удачливость при въезде в город обернулась проигрышем. Из-за воинского смотра сегуна впустили только за внешнюю стену, хоть и отвели ему для ночлега лучшую резиденцию. Марте теперь предстояло ломать голову, как преодолеть внутреннюю стену города. Восторженный хирург Ромашка ничего этого не знал. Он воочию наблюдал то, о чем с натугой снимали лживые фильмы и писали бесконечные хрестоматии. Фракийские шлемы и бронзовые тораксы педзетеров сияли в свете костров, хрустели кожаные налокотники и кнемиды, гребни с перьями тропических птиц затмевали буйство цветников, высаженных вдоль бесконечного тренировочного плаца.

Четыре, шесть полков выползли на площадь, замерли на минуту перед рядом слонов, затем перестроились в прямоугольник, глубиной в восемь рядов. У каждого бойца, кроме вздернутой сариссы, на поясе висел ксифос, на груди блестел металл, но спины прикрывал лишь грубый лен.

Пройдя рядом по четыре под городскими воротами, фаланги разворачивались в боевой строй, глубиной в шестнадцать человек. Они заняли почти треть площади, обрамленной розовыми клумбами. Войска затихли, стало слышно, как сопят и переступают слоны. И над этим сверкающим великолепием, над крышами изящных резиденций, над десятками малых святилищ, статуями и курильницами, акведуками, тавернами и игорными домами простер тяжелую десницу Зевс. Сидящая статуя громовержца венчала колоннаду собора в центре города и была красиво подсвечена снизу.

— Тебе нравится армия, Анатолий? — удивилась Женщина-гроза.

— Это невероятно… это божественно красиво!

— Это Александрия, лекарь.

34 Ворота Иштар

Девчонка крутила головой и едва не подвывала от восторга.

Рахмани не мешал ей крутиться и следил только за тем, чтобы воры не срезали у нее кошелек и чтобы она не свалилась с дороги. Когда юный парс впервые прошел под голубыми воротами Иштар, у него тоже едва не открутилась голова. Этот город — самое роскошное сборище храмов со времен Нарамсина. Он безумен, как спаленный Короной манкурт, он прекрасен, как тело иллирийской девственницы, умащенной маслами…

И поверх него, восторгая и принижая каждого, высится зиккурат, обитель Мардука, священное место для всякого, кто родился меж двух великих рек. Зиккурат возлежит между двух медлительных вод, как степенная змея, как грива божественной черепахи. Он строился еще прадедом нынешнего царя, он тянется на двести стадиев с каждой стороны, окруженный двумя рядами рвов. Зубчатая стена шириной в семьдесят царских локтей позволяет проезжать по гребню двум боевым колесницам. Башни из обожженного кирпича стоят через каждые сто локтей, на трех этажах каждой башни дежурит лох арбалетчиков и метателей, на верхнем этаже стоят снаряженный «скорпион» и готовая к бою баллиста с недельным запасом снарядов. Стена дробится на сотню отрезков сотней медных ворот, пробить которые не сумели бы лучшие петрерии Искандера.

Впрочем, с македонянами город давно не воюет. Жрецам его дарованы воля и даже право чеканить собственные драхмы с рогатым змеем бога Мардука на лицевой стороне. Если кого-то и опасается нынешняя царская династия, потомки славного Навуходоносора, так это своих же буйных соседей. Нет покойного мира между двух рек-кормилиц, претенденты на трон приходят то из Ниневии, то из Ашшура… Кроме того, войска султанов с Хибра не раз вторгались на Великую степь именно через широкие Янтарные каналы Двуречья. Поэтому решили двести лет тому назад жрецы-очистители, что все Янтарные каналы вокруг следует залить кровью. Жестокое решение, стоившее им потом головы. Но кровь сделала свое страшное дело, многие каналы захлопнулись, разом отделив великий город от соседей неделями конного или речного пути.

Контрабандист Ци-Ци не подвел. Его человек сопровождал скромный караван дома Саади до самых северных ворот внешней стены. У лодочной переправы он распрощался, и новоявленные работорговцы остались одни. Если не считать живого товара и четверки нубийцев, нанятых в охрану.

— Смотрите, сколько кораблей! А какая широкая река, и прямо внутри города! — не умолкая, верещала девчонка. — Ой, смотрите, а здесь что? Как красиво, жаль, что не пускают!

— Это Евфрат, он рождается на склонах арамских гор, — терпеливо объяснял Рахмани. — Мы прошли воротами Иштар, но дальше прямо нельзя. Отсюда начинается Дорога Процессий, она тянется до первой лестницы зиккурата…

Юля до всего хотела дотронуться рукой, еле себя сдерживала. За воротами, облицованными синей плиткой, стены внутреннего города взлетали на новую высоту. Стены играли цветными мозаиками, львы догоняли быков, быки преследовали диковинных грифонов. Сейчас Дорога Процессий была пуста и чисто выметена, оставалось несколько недель до празднества богини Иштар, когда с воплями и безумными танцами понесут между голубых стен статуи богов, от обиталища Матери плодородия, мимо стелы Хамурапи, до ворот ее супруга, покровителя Мардука…

— А кто такой Мардук? Ой, глядите, а там на горе какой дворец — ошизеть можно! А туда пускают?

— Это царский дворец, туда могут привести или приказать прийти. А на той стороне, за мостом — святилище Ахиллеса, храм Белла, дворец наместника и казармы. И никого не спрашивай больше, кто такой Мардук. Он живет на вершине башни, ему служат поколения жрецов, и спускается он в город лишь три раза в год.

— Сам спускается? — выпучила глаза Юлька.

— Жрецы спускают по тысяче ступеней его статую. Только в дни праздников можно приблизиться и даже поцеловать руку сидящему богу.

— А почему же эти… греки его не запретят, если ихний Ахиллес тут же тусуется? Да и Зевс, ага!

— Потомки Двурогого дважды пытались уничтожить статую. Начинались волнения, реку перегораживали, крестьяне бросали поля и скот…

— Ой, а там? Зачем эта белая стенка с каракулями? Ведь она ничего не закрывает! Как красиво, а цветов-то сколько…

— Эти мраморные стены выстроены во славу касситской династии, каждый новый царь желал быть прославленным на новом отрезке стены… Прочесть надписи, кажется, никто уже не может, старым языком не пользуются двести лет.

— А потом? Почему стена оборвалась?

— Потом власть перешла к потомкам Шаммурамат. Видишь, наверху, над жилыми кварталами — зелень? Туда день и ночь поднимают воду из реки, чтобы висячие сады не погибли… Не спрашивай, пройти туда мы не сможем, это тоже царская резиденция.

— А куда-нибудь мы можем зайти? — с ноткой ехидства осведомилась ведьмочка.

— Мы можем зайти в греческую таверну, — указал пальцем Саади. — Говорят, здесь лучшая кухня, а рыбу доставляют живой из Афин и Халкидик.

Как только они завернули под прокопченные своды, стало ясно, что оба зверски проголодались. Юлька осматривалась с любопытством, ее ноздри трепетали, как у гончей псины. Все занимало ее внимание — бородатые лавочники, тащившие на смешных носилках остроконечный сосуд с вином, ряд вертелов, на которых целиком жарились метровые тунцы, матросы с купеческих гуфф, распевавшие песни на длинных скамейках. Здесь впервые ей встретилось много греков, наверное, таверна с национальной кухней служила чем-то вроде клуба. Все запахи улицы, то приятные, то откровенно отвратительные, перебивал густой чад готовящейся рыбы.

— Чего желают господа? — Перед Рахмани вырос широкоплечий приказчик в фартуке, с мелком и связкой дощечек для записи заказов. Взмахом руки он распорядился принести табуреты и очистить для новых гостей угол стола. О своем столике здесь не могло идти и речи. Соседи, адепты какой-то неизвестной религии, мужчины и женщины в одинаковых синих рясах, в железных бусах и браслетах на щиколотках, дружелюбно потеснились. Кудрявый парень в короткой тунике принес им полную тарелку моченых маслин и шкворчащего усатого налима, обложенного душистыми травами. Соседи жадно набросились на еду. Они без стеснения рвали рыбу руками, куски макали в горячий маринад и вытирались одним куском холстины на всех.

Впрочем, Юлька тоже вполне освоилась. Впервые она угодила в местный ресторан, и, судя по всему, это заведение относилось к разряду приличных. За длинными выскобленными столами важные купцы в полумасках питались наравне с местными лавочниками, офицерами гарнизона, паломниками и босоногими бродягами. Под сводами древнего здания не смолкал разноязычный говор, взрывы хохота перемежались визгливыми всхлипами флейт и выкриками официантов. Здесь на сотне квадратных метров собрался настоящий Вавилон! Только, в отличие от ветхозаветного ужастика, все друг друга вполне понимали, не дрались и не ругались.

Юльке нравились массивные светильники, свисавшие на цепях с черных балок. Мальчик периодически подливал в них оливковое масло. Другой мальчишка натирал тем же маслом роскошную камбалу, перед тем как запечь ее в раскаленном песке. Ее внимание надолго заняли поварята, практически на виду у зала разделывавшие на столе омара таких размеров, что вначале девушка приняла его за картонный макет. Однако метровый монстр, извлеченный крючьями из бочки, еще дышал. Подгоняемые приказчиком, мальчишки окатили омара чистой водой и набросились с короткими кривыми ножами.

— Господа желают угря? — кружил у стола предупредительный юноша. — К наслаждению путников самые жирные угри из мессинского пролива, зажаренные с мятой… Не желаете ли соленую морскую собаку? Редкое удовольствие, господа…

Тем временем на выбеленных и выскобленных досках перед ловцом и девушкой появились миски с тремя видами уксуса, оливками, маслом и закрытые крышечками емкости с горячими рассолами. Юля почувствовала, что если сию минуту не начнет есть, задохнется от собственных слюней.

— Желают господа зимней кефали? Отменного качества, кефаль из Босфора, жаренная без толики уксуса…

— Давай кефаль, — повелел Рахмани.

Приказчик махнул полуголым мальчишкам, орудовавшим двузубыми вилками возле открытых печей.

— Желают господа жирного тунца? Нам только что доставили из Византии, молодые самки в этом году бесподобны, особенно в тминном соусе…

— Давай тунца.

— Желают господа отведать нежнейшей скумбрии из Эгейского моря? Мы печем ее в золе, в тростнике и фиговых листьях, сам наместник заказывает скумбрию у нас…

— Давай скумбрию. Не забудь зеленый маринад, — небрежно проявил осведомленность Рахмани.

На следующий кувшин песка или около того боги застенчиво удалились, не мешая усталым путникам набивать желудки. Мальчишки сновали с запеченными крабами, с полными мисками жареной тюльки, с горками натертых сыров. Входили какие-то люди с серьгами и курчавыми бородами до пояса, степенно раскланивались и обнимались с хозяином. Другие люди омывали руки в каменной чаше, полной розового вина, и, блестя жирными губами, с трудом покидали таверну.

— Ох, я так нажралась, аж пузо торчит, — пожаловалась девушка, когда они тоже выползли на разогретый камень мостовой. — Дом Саади, зачем вы разрешили мне столько есть? От такой вкуснятины лопнуть можно.

— Ты должна быть сильной, — отвечал ловец. — Когда мы доберемся до… до храма, тебе долго не придется есть.

Они спустились к реке. Строительство набережной было в полном разгаре, бесконечная череда осликов стояла в очередь с полными сумками камня. У пристани разгружались плоские корабли со спущенными косыми парусами. На возвышении важно восседал счетовод и перекладывал цветные камешки из одной кучки в другую, по мере того как грузчики проносили мимо него мешки с товаром. Счетовод ухитрялся обсчитывать три корабля одновременно, используя три вида камней.

— Ой, вот это номер! Настоящая вавилонская башня! — указывая на противоположный берег, простонала девочка Юля. Рахмани так и не понял, что она этим хотела сказать. Естественно, раз зиккурат выстроен в Вавилоне, как же ему иначе называться?

Девять башен до того прятались за добротными трехэтажными домами. Кривые улочки взбегали в горку или отчаянно бросались к пристаням. И вдруг как по команде город отступил, скромно потупившись на фоне своего сокровища. Девять ступенчатых кубов, один на другом, подпирали небо. Где-то на недосягаемой высоте жрецы-омыватели купали статую и готовили к отходу ко сну. Жрецы-очистители раскуривали фимиам, расставляли жаровни и повторяли слова молитвы. Жрецы-стольники уже варили пищу для бога на следующий день. И неважно, что их Мардук не умел ни кушать, ни спать, не нуждался в ванне и вине, его распорядок не нарушался столетиями, его привычкам и роскоши мог позавидовать любой вельможа. Мардук спал на золотом ложе и ел на золотом столе…

— О нет, неужели и это из золота? — Юлька замерла с открытым ртом.

— Все из золота, — равнодушно пояснил Саади. Его совершенно не занимали статуя Зевса высотой в пятнадцать локтей и золотой алтарь Мардука перед Дорогой Процессий. — Здесь очень много золота, этот город богат. Поэтому Горный Хибр никак не может успокоиться. Они будут вечно затевать ссоры, оправдывая себя борьбой за веру… Идем, нам надо продать рабов. Нас ждут на рынке.

Они пересекли реку по понтонному мосту, обошли башню Этеменанки по кольцу из узких улиц, со всех сторон наслаждаясь ее разноцветными этажами. Затем внимание Юльки снова надолго приковала крепость Навуходоносора с висячими садами. Она чуть не устроила ловцу истерику, почему же с их большими деньгами нельзя еще кого-нибудь подкупить и пробраться внутрь. С большим трудом Рахмани втолковал ей, что любой дворец на Великой степи — это не музей, а частное владение. На рынке Саади быстро определил рабов и стражников на постой, половину самых ненужных, взятых для отвода глаз, он продал. Освободив руки, они с Юлькой прошли в толчее мимо греческого театра, недолго послушали гогот зрителей и плаксивые причитания трагиков. Давали Аристофана, но Рахмани не был любителем комедий и решительно потянул ведьмочку прочь, хоть она и упиралась обеими ногами.

В тихом переулке ловец, ни слова не говоря, внезапно втолкнул Юльку в нишу, сам влез следом и достал нож. Не успела девушка набрать воздуха в легкие для жалобного вопля, как Саади уже отпрянул. Теперь он прижимал к стене рослого босоногого детину в невзрачном коричневом плаще. Кончик ножа упирался парню в кадык.

— Кто тебе приказал следить за мной?

— Не убивай меня, высокий дом, не убивай! Мне приказано следить за всяким, кто укрывает лицо платком…

По вежливому обращению, принятому в центральных районах Хибра, Саади моментально вычислил соотечественника.

— Иными словами, тебе приказано убить того, кто встречался с Продавцом улыбок?

— Да, высокий дом… — Наемник вздрогнул, понимая, что выдал себя. — Нет, клянусь тебе, никого убивать я не собирался. Да разве я похож на человека, способного убить? Посмотри сам, я худ, слаб и раздет. У меня даже ножа порядочного нет…

— Зато ножи были у тех, кто ждал тебя во дворе у таверны Ираклиса, — небрежно обронил Рахмани. — Нет, я не убивал их. Мне запрещены убийства. Но больше твои приятели никому не причинят вреда. Пока моя спутница кушала, я лишил их… неважно чего. Последний раз тебя спрашиваю, ничтожный червяк, кто подослал тебя?

— Он врет тебе, дом Саади. — Молодая волчица горящими глазами уставилась на пригвожденного к стене врага. — Он врет… мне страшно, я слышу его мысли, они похожи на опарышей. Его послали люди с крыльями за спиной. У них нюхач. Они выследили нас от Янтарного канала.

— Вот как?.. Папские прихвостни, тайные ордена Порты… — помрачнел Рахмани. — Они считают, что владеют мной безраздельно, раз я столько лет выполнял их приказы. Но они ошибаются. Мы сбежим! Юля, у меня к тебе одна просьба, мне самому этого не сделать. Ты не могла бы убить этого человека?

— Конечно, — сказала Юлька. — Без проблем.

35 Зашитые губы

Бронзовая стража Проклятого города Сварга крепко знала свое дело.

— Отлично, лучше не придумаешь… — Перевертыш бегал вокруг Рахмани по наклонной стене, нервно потирая тонкие ручки. — Здесь мы переждем бронзовую стражу, а затем сбежим.

— Сбежим? — Рахмани скептически оглядел каменное яйцо, в которое их поместили.

Точнее — поместили его одного, поскольку перевертыша стражники приняли за плащ. Из темного яйца выход был только один — крохотная дырка в самой верхней части, да и та закрыта тяжелой решеткой. Огнепоклонник с трудом удерживал равновесие. Трижды он обошел свою новую тюрьму, повсюду натыкаясь на шершавый прохладный камень. Внизу стены сходились в одной точке, так что нельзя было не только прилечь, но даже присесть. Кроме того, периодически начиналась качка, Саади швыряло из стороны в сторону, спасали многолетние тренировки ловца. К счастью, циклопы ничего не отняли — ни оружия, ни мешков, ни волшебной клетки.

Рахмани даже не заметил, как оказался в западне. Казалось, только что он брел по кладбищу, подпираемый недобрыми взглядами бронзовых исполинов, и вдруг, в один миг, провалился в душный каменный мешок. Сюда не долетали звуки и запахи, застойный воздух пах, как в забытом запертом склепе.

— Да, сбежим, если успеем, — хохотнул перевертыш. — Не хотел бы я ждать, пока они принесут нас к судье.

— Принесут? Нас разве кто-то несет?

Точно в подтверждение этих слов каменное яйцо снова затряслось.

— Командир стражников носит на поясе четки, собранные из особой породы ракушек. Мы в одной из ракушек, и не спрашивай меня, как они это делают. По сравнению с магией гиперборейцев наши жалкие формулы звучат как детский лепет. Главное, чтобы он не успел сдать нас судье…

— Судье? Но за что нас судить? Ведь это на нас напали!

— За попытку незаконной охоты. Ловить бесов имеют право только гиперборейцы. За то, что ты применил в городе боевую магию. За покупку запрещенной ловчей сети.

— Я не применял магию, я не колдун! Это всего лишь энергия разума, освобождать ее может научиться каждый… ох! — Рахмани снова швырнуло на стену и весьма больно ударило набитым мешком.

— Очень непросто будет объяснить это судье… Кстати, освободи немного энергии, подожги мне фитиль. Да, да, вот так, вполне достаточно. — Перевертыш запалил маленький факел, порвал зубами зашитый пакет, обмазанный салом. Внутри, в футляре, оказались цветные мелки. — Однажды мой брат видел здешнего судью. Одного из них. Говорят, что честность судьи вызывает восхищение, он во всем следует книгам законов Гиперборея, но не слишком жалует людей.

— Так судья — тоже циклоп?

— Нет, почти человек. Он из тех фоморов, которые когда-то плотно заселяли Оркнейские острова. До того, как их перебили кельты.

— Не слышал ни о тех, ни о других.

— Ты можешь держать факел повыше? — Перевертыш провел на серой стене первую ломаную линию. — Ничего странного, что ты не слышал. Фоморов перебили кельты, кельтов перебили скотты, скоттов лет триста назад перебили латины, а этих, в свою очередь, постепенно извели и прогнали бритты…

— Так ты говоришь о Зеленой улыбке?

— Насколько мне известно, на других твердях латинской империи не существовало. — Кой-Кой принялся мурлыкать песню. Казалось, что он наносит штрихи беспорядочно, спирали, прямые и ломаные линии трех цветов ложились на камень как придется.

— Что ты собираешься делать?

— Я уже делаю. Рисую.

— С чего это ты так счастлив? — не выдержал Рахмани.

— Я счастлив, что нас не швырнули сразу в котел мудрости. Они вполне могли так поступить, в котле мудрости вываривается любая вражеская магия…

— И что им помешает швырнуть нас в котел чуть позже? Разве никто не придет, хотя бы допросить меня?

Он еще раз с тоской оглядел овальную тюрьму. Звук голоса отзывался здесь противным скрипучим эхом, оно продолжало гулять по каменным изгибам, постепенно превращаясь в ядовитый шорох. Тряска ослабла, сменившись плавным покачиванием.

— Моли своих богов, чтобы у бронзовой стражи было много работы. Я уверен, сейчас они стянули все силы на кладбище, чтобы выкурить момо. Для них — что мы, что призраки момо — одинаковые нарушители спокойствия.

— Зачем нам твой рисунок? Ты убеждал меня, что магию применять нельзя, а сам…

— Я не вижу другого способа бежать. Дом Саади, помнишь, когда мы были на рынке, ты рассматривал маски из черного дерева?

— Да… и что?

— Ничего особенного. А теперь вспомни, еще раньше ты меня спрашивал, что за длинный сверток, промазанный салом, у меня в мешке? Так вот, я привез с собой холст, на нем я заранее нарисовал… что?

— «Глаз пустоты»! — охнул Саади. — Но тебя на Хибре за это могли… если бы кто-то нашел…

— Жизнь под чужой личиной — всегда риск, — посерьезнел перевертыш. — Я забрал холст с рисунком из тайника, когда ты приехал в Ереван и показал мне тайный знак. Я знал, что в Проклятом городе это может пригодиться. Хотя здесь это тоже запрещено. Запрещено все, что способно отпирать двери… Да, дом Саади, сегодня, пока ты разглядывал маски, я заглянул в ближайшие сгоревшие руины. Там, в подвале, в полной темноте, я его приклеил к потолку. Надеюсь, никому не придет в голову забраться в тот подвал…

— А теперь? Ты рисуешь другой, чтобы?

— Тссс… Дом Саади, твоя задача — охранять Зашитые губы, а сюда — не смотреть, — строго приказал перевертыш. — Пока «глаз пустоты» не готов, в него глядеть еще опаснее, чем потом…

— А зачем вы вообще их рисуете?

— А зачем вы братаетесь с огнем?

— Огонь… это символ нашего божества, он помогает нам сражаться.

— Дом Саади, когда-нибудь мы с тобой поговорим обо всем. Если выберемся отсюда… Пока я тебе скажу одно. Имя «Глаз пустоты» придумали не мы, а враги моего народа. На древнем языке пещер это звучит иначе — «тот, который заполняет собой вселенную». Тебе трудно представить, дом Саади, что для кого-то объемен не наш мир, а то, что за гранью рисунка? А наш мир, который кажется нам таким полновесным и цельным, — это всего лишь слабая тень реальности, отзвук мудрости…

Когда-то мальчикам моего племени давали в руки мелок уже в двухлетнем возрасте, но не для того, чтобы запугать пришельцев. Дети рисовали, и дети уходили туда, откуда можно выйти в любом месте… Да, именно дети, потому что взрослым труднее торить дороги в Плоских мирах. Дети уходили, тянули за собой нить, и по этим нитям путешествовали целые семьи. Это было задолго до того, как вы, называющие себя людьми, научились нырять в Янтарные каналы. Народу перевертышей не нужны были Янтарные каналы, мы владели тем, чего вам не достичь и за тысячу лет. Что стало с моими предками, кто вовремя не бежал из-под власти султанов? Многие были казнены или проданы в рабство пиратскими капитанами. Кто теперь вспомнит, как находить нити среди Плоских миров? Все забыто, после казней и избиений, после того, как мое племя рассеялось по трем твердям… Остался только страх.

Какое-то время спустя, меняя факел, Саади не выдержал и коротко взглянул на стену. Вначале он не заметил ничего особенного — хаотичное переплетение трех цветов. Кой-Кой рисовал мелками, получалось что-то вроде большого птичьего гнезда, если смотреть сверху.

Голубые, белые, зеленые линии сталкивались, закручивались в спирали, ломались и снова росли.

— Дом Саади… Дом Саади!! — От окрика приятеля охотник едва не свалился.

Оказалось, «глаз пустоты» притягивал не только взгляд. Сам того не желая, Рахмани карабкался вверх на скованных, почти негнущихся ногах. Несколько раз он сморгнул, потер виски, подергал головой, прежде чем беспорядочное вращение цветных линий снова превратилось в плоский невзрачный рисунок. Короткий факел почти не давал света, зато вызывал кашель и резь в глазах. Каменное яйцо постепенно заполнялось дымом.

— He смотри, дом Саади, пока еще рано, отвернись и держи факел…

— Почему ты залез выше меня, а мне кажется, что ты внизу?

— Город Сварга выстроен не только для людей, потому он и не выглядит как город для людей, — бормотал перевертыш, один за другим нанося на серый камень изогнутые штрихи. — Сверху тебе кажется, что он плоский, как блин. Но это лишь потому, что ты привык к плоскому. Я не был в других Проклятых городах, но туда ходили мои старшие братья. Один похож на висящий среди миров пчелиный улей… Вот почти как этот. Не плоский блин, но шар. Он висит свободно, но не внутри вулкана, как кажется тебе. Он висит сразу внутри нескольких миров. В этом и сила Гиперборея. Они умеют ладить с иным разумом.

Есть в Гиперборее город, который сворачивается. Точно пугливая улитка, затыкая своим же хвостом свой нос, и тогда путник может месяцами блуждать внутри по кругу… Есть город, где правят элементали, способные добывать для себя все насущное одной лишь силой разума. Им не нужны глина и дерево для жилищ, им не нужны скот и зерно для питания. Они умеют силой взгляда отворачивать с пути луч света и усмирять волнение на море. Говорят, что сами гиперборейцы почитают обитателей того Проклятого города, как богов, и стараются приобщиться их тайн… Почти готово. Дом Саади, теперь слушай меня очень внимательно. Бери нашу поклажу…

Кой-Кой с огрызком факела в руке пристроился сбоку, крепко ухватил парса за локоть.

— Дом Саади, как только станет светло, ты сразу закрой глаза. И не открывай их, что бы ни случилось. Возможно, тебе покажется, что кто-то трогает тебя или зовет, или угрожает… Не открывай глаза, слушай только меня, делай только то, что я говорю. Иначе мы погибнем оба.

— Ты страшишься канала, который сам же построил? — Парс храбро взглянул на стену. Зеленые, белые, голубые линии немедленно пришли в движение. Они кружились, мягко, трепетно, засасывая взгляд, маня куда-то вдаль, в ласковую, теплую, беззаботную страну…

— Это не Янтарный канал, — голос перевертыша словно доносился из невероятной дали, — это нить, натянутая между мирами. Моли Всевышнего, чтобы никто не забрел в подвал, где я оставил второй рисунок…

— А если кто-то забрел?

— Я тебе говорил: на мою долю вместо мастерства остался только страх. Если кто-то дернул за нить с той стороны, мы можем провалиться куда угодно. Перевертыши разучились…

Дальше Рахмани не слушал. Звуки пропали, пропали верх и низ, все заслонила сплошная стена ослепительного, праздничного света. Свет казался столь же густым, как разогретая кукурузная каша, и столь же непреодолимым. Саади краем сознания ощущал на локте крепкое пожатие пальцев, маленький человечек находился поблизости. Саади ощущал тяжесть мешков за спиной, жесткие ножны на спине и на бедре, но окружающий мир весь превратился в свет.

Рахмани закрыл глаза и сделал шаг. Даже сквозь плотно прикрытые веки пробивалось яркое свечение. Возможно, воину только показалось, что он шагнул вперед. Здесь не требовалось двигаться, казалось, что пронзительно-яркий, скрученный веретеном колодец ринулся навстречу.

Колодец, ведущий вверх.

Колодец, который стал быстро превращаться в расширяющуюся воронку, наподобие воронки стригущего смерча, только теплую и лучистую, без мокрой грязи и отравы.

— Они будут с тобой говорить, дом Саади… ты можешь отвечать им, не открывая рот… но лучше спрашивай…

Вначале Рахмани услышал шорохи, они переросли в низкий, вибрирующий гул, в такт которому стало вибрировать все тело. Затем, очень скоро, гул распался на множество отдельных, слабых, пронзительных звуков. Так случается, если резко отворить двери в помещение, заполненное спорящими людьми. Общий невнятный шум голосов внезапно распадается на возгласы, смешки, кашель…

— О чем мне спрашивать? — Молодой воин сам не заметил, как заговорил, не разжимая губ.

Рахмани не мог отделаться от врожденного страха. Учитель много рассказывал о народе перевертышей, но в храмовой горе и во всем славном городе Исфахане не находилось человека, которому довелось побывать по ту сторону «глаза пустоты». От неведения передавали друг другу жуткие легенды, о чудовищах, запертых между мирами, о доверчивых путниках, затянутых в хаос линий и навсегда потерянных для родных. О дряхлых полумертвых стариках, найденных рыбаками в заброшенных пещерах, подле таких же обветшавших рисунков. Поговаривали, что эти, потерявшие разум, иссохшие люди в нелепых одеждах — такие же несчастные путники, провалившиеся сотни лет назад в «глаза пустоты» и с тех пор блуждавшие среди рваных нитей мироздания…

— Спрашивай, о чем хочешь… о самом главном для тебя… Нить цела, нас ведут.

— Кто это? Бесы?

— Мы не верим ни в бесов, ни в ангелов, дом Саади. Ты можешь считать, что это твой бог, если тебе так удобнее.

— Я не понимаю… — С каждой следующей песчинкой тревога отступала. Ничто не подсказывало ему, что следует ожидать опасности. Сияющий смерч рассыпался на части, со всех сторон воина окружало нечто, похожее на нежный пух, мерцающий, как мириады далеких звезд. В то же время, с ним говорили. Сколько Рахмани ни напрягал мозг, он не мог вычленить отдельной нити разговора, это было странным и пугающим. Чудилось, будто не один, а сотня мудрых Учителей произносили прямо в уши внятные, свежие и чистые истины. Он сам себе казался копилкой, бурдюком, туго раздувшимся от внезапных, незаслуженных знаний. Совершенно неожиданно он получил ответы на вопросы, которые мучили его с детства, но которые он стыдился задавать матери, отцу и уж тем более — Учителям. Причем ответы не явились к нему во внятной словесной форме, они внезапно обнаружились в глубине памяти, как нечто давнее, понятное и вразумительное, не требующее дальнейших толкований.

Он узнал, отчего птица, змея и волк не могут разговаривать на языке людей.

Он узнал, насколько далека от тверди Хибра рябая луна, и поразился этой истине. Он узнал, отчего она темна ликом ранними вечерами и ярко сияет в полночь.

Он узнал, отчего сын рождается похожим на мать, а дочь — на отца, и поразился, насколько сложно устроен человек. Он хотел спросить про уршадов, но получил ответ, который не смог объять разумом…

— Нить цела, дом Саади. Не шевелись, не дергайся, не открывай глаз.

Рахмани казалось, что каждая клетка кожи дрожит, что в каждый момент его трогают несколько дюжин настойчивых рук. Примерно так ощупывали лицо каждого новенького Слепые старцы, только присутствие Учителей внушало волнение, здесь же воина окружало тихое счастливое течение.

— Многие назовут это богом, дом Саади… Помнишь, я говорил, что уважаю твоих учителей, Одноглазых старцев не только за седины? Да, я взялся защищать твою спину потому, что твои учителя узнали бога. Они никогда не были тут, но сумели догадаться, что такое бог…

Сердце стучало молотом, кровь шумела в висках. Голоса то внедрялись в мозг острыми иглами, то рассыпались ворохом злобных окликов.

— Не сопротивляйся, дом Саади… это не люди и не бесы, это мысли тех, кто думает о тебе… когда ты вспоминаешь о своих друзьях или врагах, твои мысли точно так же мучают их тонкие тела…

Свет стал нестерпимым. Рахмани зажмурился изо всех сил. Его теребили, ощупывали, щипали, гладили, не стесняясь. Ничто не мешало дышать, ветер не шевелил ни волоска на голове, но Рахмани не мог отделаться от ощущения, что летит с безумной скоростью. Причем нить вела его не прямо, а по сложной кривой траектории. В Янтарном канале никогда не возникало подобных ощущений, там все происходило быстро и тихо…

— Что же такое бог?

Он продолжал общаться с сотнями и тысячами разумных сущностей. Это оказалось невероятно трудно, намного труднее, чем торговаться на базаре сразу с десятком продавцов. Здесь никто не навязывал свой товар, никто не предлагал лучшую цену и не тянул в свой шатер, но единожды зацепленная мысль оказывалась столь важной и интересной, что Рахмани сам метался из стороны в сторону, насилуя свой уставший мозг.

— Если бы я знал, что такое бог, — рассмеялся перевертыш, — я бы, наверное, давно покинул нашу несчастную твердь и поселился там, где моих детей ждет вечное счастье… Но долго здесь находиться нельзя, знания выжгут твой мозг изнутри, мои предки так и не научились… Наверное, бог — это верные ответы, которые ты можешь получить только здесь. Наверное, в твоей голове, дом Саади, тоже есть верные ответы, в которых кто-то нуждается…

— Да, да, да, это точно! — хотелось закричать Рахмани, поскольку в одну песчинку он прозрел и увидел, что именно так все обстоит на самом деле, и Учитель говорил о том же самом, только иными словами. Ну, конечно же, бог — это самый честный обмен, без денег и условий, когда каждый может получить из пространства то, что пожелает, а то, в чем нуждаются другие, они возьмут сами, без спроса, и никто не обеднеет…

— Вытяни руки, дом Саади… ты можешь удариться!

Возглас перевертыша прозвучал очень вовремя. Тьма сменила свет, в ноздри ударил запах гари, тело в мгновение ока обрело вес. Рахмани успел сжаться в комок за миг до удара. Он выпал из потолка в каком-то мрачном, загаженном помещении и с размаху грохнулся об пол. К счастью, руки и ноги погрузились на палец в слой остывающей золы. По спине снова больно ударили клетка и мешки с поклажей.

Он был свободен.

36 Уруми Вищаль

— Знаешь, что это? — Я показала мальчику шею, и он предсказуемо отпрыгнул.

Это было чертовски смешно. В наше время не часто встретишь человека, который хотя бы раз не видел кольчужного аспида. Новорожденного змееныша я таскала на себе и кормила молоком весь месяц Сева, пока не убедилась, что он принимает меня за мать. И я брала его с собой на четвертую твердь, чтобы не отвык от хозяйки. Такова уж их судьба — влюбляться навсегда в тех, кто их выносил из яйца, под мышкой. Конечно, иногда змееныши кусают хозяев, и тогда счет идет на минуты, удастся или нет быстро проглотить противоядие.

— Их разводят только в Горном Хибре, для защиты от кровососов. — Я нежно погладила малыша по теплому капюшону. Аспид сверкнул язычком и снова задремал.

— Ты… ты хочешь напустить его на?..

— О, нет. Кольчужный аспид слишком мне дорог. Кроме того, их не воспитывают для нападения. Для нападения хорош сиамский крейт. Зато с аспидом на шее можно не опасаться алчных упырей.

По гребню стены, лязгая железом, прошли часовые. Я схватила Ромашку за ворот и втащила в узкую щель между телег. В ноздри ударила смесь пряных ароматов. Палестинцы в огромных количествах везли тмин, шафран, нард и крокус. Соседняя повозка была доверху нагружена миртом. Неподалеку гомонили у костра неугомонные италики. Эти насквозь пропахли оливковым маслом. Сонные быки всхрапывали и жевали сено.

— Они так опасны? Ты говоришь о летучих мышах?

Толик Ромашка не прекращал меня веселить. Мы пролезли под повозками и юркнули в наше временное пристанище, узкую комнатушку на задворках резиденции. Смешная моя судьба не переставала меня удивлять. Я могла купить весь этот дом, с террасами и фонтанами, но ютилась в конуре у псарни. Анатолий разжег огонь и добавил зерен в курильницу. За стенкой пьяно смеялись соседи, это отдыхали от трудов слуги сегуна. Где-то плакал ребенок.

— Когда-нибудь, Анатолий, я покажу тебе этих мышей. Даже с выбитыми зубами и вырванными когтями они кидаются на всех, в ком течет горячая кровь. К счастью, они водятся только в Соленых скалах. Там привыкли каждый вечер развешивать ядовитые сети над дворами… Когда мы попадем на Хибр, я куплю для тебя яйцо аспида… А теперь нагни голову.

— Ты хочешь оставить его мне? — Ромашка напрягся, точно его уже укусили.

— Он тебе нужнее. Не бойся, я приказала ему охранять тебя. Расшнуруй ворот.

Аспид поворочался немного, привыкая к новому человеку. Ромашка застыл столбом, боясь вдохнуть глоток воздуха.

— Домина, я виноват… Кажется, когда началась драка с этими… викингами, я потерял меч и арбалет. Я забыл их там, у шатра.

— Забудь. Все, что происходит, — решено не нами. И запомни: дырявую лодку можно пустить на костер. Подай мне кожаный мешок.

— У нас говорят — «нет худа без добра», — вздохнул Толик.

— Пифия проснулась во дворце, — сообщила из своего укрытия Кеа. — Пока она спокойна, ее третье око спит. Но если ее что-то взволнует…

— Постараемся ее не волновать.

Анатолий справился с завязками мешка.

— Дай мне это… Осторожно, не трогай ремни!

По стене заплясали отсветы факелов. По мощеной мостовой шагом проехал конный патруль. Из дверей игорного дома повалили пьяные. Полотнище на узкой двери нашего жилища заколыхалось.

— Что это?!

— Это уруми вищаль… Осторожно развязывай, ты можешь отрезать себе кисти.

— Гибкий меч! — ахнул Толик, когда до его неторопливых мозгов дошло, что же именно он держит в руках.

— Помоги мне опоясаться… нет, не так. Держи лезвие рукавицей, а я буду поворачиваться… Помнишь, ты возмущался, почему я предпочитаю школы страны Бамбука? Когда ты прекратишь изумляться всякой очевидной вещи, когда освоишь мантры, тогда, вероятно, сумеешь стать достойным воином. То, чем заняты желтокожие мастера в школе Хрустального ручья, известно в стране Вед уже тысячи лет. Я сказала, что тебе надо освоить искусство занимать обе руки. В стране Вед это мастерство называется Иратта Валь, и было известно мастерам за сотню поколений до того, как в стране Бамбука научились ковать железо. А вот это, твое любимое… называется гхадхам, тяжелый двуручный меч. Ваш любимый спадон родился на двести поколений позже.

— Тогда зачем ты вообще говорила о яп… о стране Бамбука? И зачем учила меня их приемам?

Я закрепила лезвие уруми бронзовой фибулой, поправила верхнюю рубаху.

— Потому что у нас мало времени. Ты не освоишь даже начальные мантры. Теперь дай мне тот мешок. Чего ты онемел? Ты не видел женской груди?

— Видел, но… извини. Я никогда не встречал таких татуировок. А зачем мне мантры?

Я только вздохнула.

Как я могла объяснить этому наивному, доверчивому человеку, что есть знания, обладание которыми не приносит ничего, кроме бед? Даже мой уснувший супруг Зоран и мой любимый ловец Тьмы Рахмани не имели представления о том, что я делала в стране Каналов, называемой еще Южной Кералой или землей кшатриев! Ведь приемы древнего искусства подарил кшатриям сам Шива Натараджа. Он собрал мудрость войны в четырех ведах и развил эту мудрость до шестидесяти четырех ветвей. Ко многим из этих ветвей можно прикоснуться лишь в тайных заколдованных мандирах, а чтобы изучить все — не хватит жизни.

Мудрые Красные волчицы отправляли меня к старцам Кералы не однажды, в нежном возрасте, до того, как сослать девочек в страну торгутов. Я плохо помню, как текли дни, помню лишь суровое лицо моего ашана, словно вырезанное из красного дерева, и его худые, изрезанные шрамами голени, которые надлежало целовать каждое утро перед занятиями. Ашан принадлежал к почтенному роду браминов, посвятивших себя темной богине Кали. Ашан учил детей Калари-паятту, и его отец учил, и прадед его прадеда занимался только этим. Глупый Толик Ромашка спрашивал меня, отчего я ссылаюсь на мастеров страны Бамбука, а не на истинных мастеров боя? Как объяснить ему, что настоящий кшатрий никогда не стремится к драке, что для кшатрия любая драка, в которую он ввязался, это уже поражение, и неважно, что все враги будут убиты… Совсем не так рассуждают мастера Хрустального ручья, ведь для них главная доблесть — это честь в бою…

Так повторял мой ашан, повторял ежедневно, пока не стало казаться, что слова его и молчание, и поклонение статуям божеств, рассевшихся вокруг бойцовской арены, — это главное в учении Калари, а вовсе не навыки схватки.

— Есть лев, есть боевой слон, есть бешеный конь, есть кобра и буйвол, — повторял ашан, а мы покорно внимали, рассевшись в круге на пальмовых листьях. — Каждый из зверей рождается со своим знанием, но никогда не учится. Кшатрий наблюдает и берет себе лучшее. Я научу вас садхакам для рук, для ног, садхакам прыжка и садхакам для всего тела. Собрав воедино все, что от рождения доступно каждому зверю, вы приобретете сиддху…

Маленькая волчица мало что понимала, но впитывала, как губка парфюмера впитывает ароматы отжимаемых розовых лепестков.

— Вы никогда не обретете сиддху во всем ее совершенстве, — наставлял ашан, замерев на одной ноге, и мы послушно раскачивались на своих тоненьких ножках, пока не падали от усталости. — Чтобы стать быком и львом, змеей и пардусом, вы будете каждый год возвращаться сюда. Но начнем мы не с прекрасных стальных ножей, начнем мы с пальцев и чашек для Аюрведы…

Это я помню. Вкусные тягучие масла, которые мы смешивали, бесконечную скучную работу по приготовлению лечебных ванн и не менее скучную боль в суставах, когда приходилось надолго замирать в неудобных позах.

Мандир, где нас мучил почтенный ашан, находился высоко в горах. Чтобы попасть в зал Поклонений, следовало спуститься по ступеням в воронку, глубиной примерно шесть локтей. Там, на каменной решетке, мы ежедневно сами меняли пальмовые листья. Каждый вечер после занятий наш пот стекал ручьями по этим листьям. С юга за нами следила каменная Дурга, с севера — мудрая Бхавагати, с востока огненными глазами пожирала восьмирукая Кали, а на западе улыбался вечный Шива. Мы кланялись алтарям, целовали прах, читали мантры, а потом…

— Раз в год ты ездишь в закрытые храмы? — Глаза лекаря Ромашки восхищенно блестели в полумраке.

— Шестнадцать дней подряд я делю время бодрости на четыре части. Первая часть — Аюрведа, я растекаюсь под пальцами и под пятками жриц. Затем идет «время на коленях» — самое важное время, когда мы сообща молимся. Затем наступает «время ног», когда мастера усердствуют в боевом искусстве, не отрываясь от земли. И лишь к вечеру, когда полыхают факелы, лучшие достигают сиддху… это «время полетов».

— Черт побери… вы летаете там? Хотел бы я на это взглянуть. Ты мне покажешь?

— Я не шут из балагана. Твой интерес мне кажется нелепым.

— Я пытаюсь понять, что вами движет?

— Что мной движет? Ты уже задавал этот смешной вопрос.

Анатолий помог мне завязать пояс. После чего я села на циновку, взяла аруваль, устрашающий серп богини Бхадракали, и нежно положила справа от себя. Обоюдоострый парасу положила на почетную подушку слева от себя.

— Если хочешь помочь, подойди. Помоги мне закрепить катар.

При виде незнакомого оружия Толик возбудился, как деревенский мальчишка. Ему понадобилось время, чтобы уяснить, как крепятся на запястье ремни. На меня тоже действует возбуждающе, когда два острия облегают кисть, а одно проходит между пальцами. Если низко раскатать рукав, «вилка» практически незаметна. Я разожгла походную курильницу и успокоила дыхание.

— Может, ты все же возьмешь меня с собой?

Кеа в корзине прыснула, едва не подавившись манговой костью.

— Ты не готов. Когда-нибудь ты освоишь «верумкаи», я верю, что освоишь… и я возьму тебя с собой…

— Что такое «верумкаи»?

— Это бой безоружного с вооруженными.

— Почему ты не используешь магию? Ты же умеешь…

— Пифия найдет меня по запаху магии. Я выпущу наружу все мысли. Они будут считать, что здесь побывал голем.

— Ты собираешься драться с охраной? Но их слишком много…

— Ты снова все забыл, лекарь! — Я легонько шлепнула его по носу. Мой аспид на шее у Ромашки зашипел. Они все жуткие сони, кольчужные гады, и не выносят резких ударов. — Ты забыл слова дома Саади, а он не произносит лишних слов! Дом Саади десять раз повторил тебе, что на войне нет правил и нет чести. Есть только победа и поражение. Ты не выйдешь против слона с оттаколом, ты заранее выроешь яму, а затем выстрелишь ему в глаз ядом. Тогда ты победишь слона, и это будет главным. А не честь и правила. Древние кшатрии, если видели убегающего врага, кричали ему: «Тиштха!» — это похоже на приказ замереть. Воины Южной Кералы считали, что лучше умереть, нежели покинуть поле боя. Также они никогда не били врага в спину и не преследовали его. Мой ашан говорил, что кшатрий либо побеждал, либо погибал в бою.

— Это… это круто. Почти самурайский кодекс.

— Это довольно глупо. Именно поэтому Красные волчицы посылают девочек в страну Бамбука, к торгутам, и не только… Чтобы молодые волчицы усвоили это правило — нет правил, когда противник сильнее тебя! А теперь покинь меня. Мне требуется уединение. Будь рядом и никого не подпускай к нашей комнате.

Ромашка учтиво поклонился. Постепенно он начал приобретать хорошие манеры. Выходя, он держался слишком прямо, наверное, боялся потревожить аспида. Я знала наверняка, что мой выкормыш успеет убить одного, а то и двоих врагов, если они внезапно набросятся на спящего Анатолия.

Уруми-вищаль пел, обнимая меня за пояс. Он соскучился по крови.

37 Халдеи Вавилона

Возле четвертых по счету медных ворот Саади остановился, сделав вид, что интересуется шелками, развешенными под навесом. Подскочил продавец в пестрой квадратной тюбетейке, с раздвоенной кудрявой бородкой. Залопотал на аккадском, подозрительно поглядывая на платок, закрывающий лицо огнепоклонника. Девочка Юля, едва не повизгивая от восторга, трогала роскошные ткани. Рахмани следил за воротами. Золотые быки и фениксы чередовались поверх бронзовой оплетки. В углу громадной створки, способной пропустить сразу двух слонов, имелась узкая калитка. Паломники, жрецы, нищие дервиши стояли в очередь, чтобы попасть во внутренний город. Многих стража разворачивала обратно. Они не унывали, пошатываясь, брели по обжигающим каменным плитам к соседним воротам, надеясь там попытать счастья.

Стена была сложена из больших кирпичей, через каждые десять рядов проложенных тростниковой замазкой. По верхотуре неспешно бродили патрули, постукивали копьями. Внизу, у подножья стены, громоздились сотни лавок, меняльных контор, весовых, алтарей мелких божков, опиумных курилен. Золоченые створки то и дело распахивались перед богатыми паланкинами халдеев, перед процессиями урчалу Входящих-в-дом, те шествовали с сановной чванливостью. Их умащенные завитые волосы были уложены крупными локонами, на золотых гребнях и перстнях сверкали изумруды и топазы, парчовые одеяния стоили как сотня буйволов. Мушкенумы в желтых шароварах рысью проносили в ворота носилки со знатными дамами, те по пути в целлу горстями рассыпали серебро, оставляли за собой шлейф пахучего мирта и лаванды.

И тут же, у ног любимцев Мардука, бедняки спали прямо на земле, укрывшись соломой. Спали те, кто считал счастьем уже добраться до города тысяч языков и прикоснуться к его плитам. Рахмани приходилось передвигаться с удвоенной осторожностью. Теперь он не только защищал девушку, но и опасался очередного удара в спину. Каждый из завшивевших нищих мог оказаться убийцей…

Убедившись, что проход охраняет именно тот человек, который нужен, ловец неторопливо двинулся дальше. Юлька семенила следом, старательно укрывая лицо и звеня золотыми браслетами на лодыжках. Вокруг бесновался и вопил торговый люд.

В воротах ловец вложил в руку стражнику монету, быстро произнес несколько слов на персидском. Бородач с копьем вздрогнул, быстро огляделся и погладил ловца по предплечью.

— Аша Вашихта, слава тебе!.. Лучший ученик Исфахана жив… Тебя не узнать под этим платком. Проходи быстрее, всюду полно глаз.

— Эта женщина со мной.

Стражник толкнул калитку, скрытую в громадной бронзовой створке, пропустил обоих путников во внутренний город. Идущим следом знаками велел подождать. Внутри, за внутренней стеной, мгновенно стало тихо, словно в уши кто-то напихал ваты. Рокот человеческого прибоя едва долетал сюда, в тень финиковых пальм и огненных цветов, гордости царицы. Под тенью высокой кирпичной стены, казалось, чуть полегче дышится. Редкие фигурки служителей двигались почти бесшумно по роскошным мозаичным плиткам. Юлька ахнула — здесь целые улицы были покрыты мозаикой! И никаких ослов, буйволов, обезьян и прочей скотины!

— Тебя искали, дом Саади, — прошептал стражник-парс, придерживая изнутри тяжелую калитку. — Тот, к кому ты идешь, говорил о том, что ты придешь сегодня.

— Он всегда знает заранее, — ловца слегка передернуло. — Ему все известно. Но я иду не по своей воле. Меня послали Красные волчицы.

— Лучше бы ты туда не ходил. Это стало еще опаснее…

— Не опаснее, чем прежде. И это не для меня.

— Для нее? — Стражник отшатнулся от Юли, словно его пытался поцеловать прокаженный. — Молчу, молчу, дом Саади… Пусть защитит ее Всевышний.

— Кто меня искал?

— Люди, переодетые младшими мастерами Ремфана… но это были люди султана. Скорее всего, убийцы из тайного ордена Мучеников. Я видел у одного из них татуировку. Меня они не тронули, они были там… но и там ничего не добились.

— Спасибо тебе, и хвала Астарте, что ты здесь.

— Ступайте, ступайте, я не могу долго держать ворота на замке. — Бородач подхватил бочонок для пожертвований и отворил калитку навстречу галдящей толпе.

— Дом Саади, это был ваш друг? — Красная волчица с упоением разглядывала зубчатые стены и бамбуковые мостки. По мосткам непрерывной чередой, как черные мелкие муравьи, поднимались полуголые носильщики с соломой и готовыми кирпичами. Щекастый мальчишка размеренно колотил в барабан. Другие мальчики в квадратных ямах месили ногами раствор.

Город строился непрерывно.

— Он больше, чем друг. Мы с ним одной веры.

— А если бы он не стоял на воротах?

— Нас бы не пропустили. Во внутренний город могут попасть только халдеи. Служители храмов и жители города. Но жители — только за деньги. Но не праздные гуляки, вроде нас. Даже нет смысла переодеваться, у стражников нюх, как у лучшей охотничьей собаки. За эту стену не заходит даже македонский сатрап. Никто не посягает на сон и размышления богов.

— И как бы мы туда попали?

— Нам пришлось бы идти в игорный дом.

— Зачем?

— Точнее, мне пришлось бы идти. Женщин туда не пускают… — «И слава всем богам!» — подумал про себя Саади. — В игорном доме я напоил бы пивом охранников, нашел бы того, кто согласен за пару монет отворить калитку. И мы бы прошли… Поворачивай, нам сюда. И прошу тебя, молодой особе непозволительно так прямо смотреть в лица мужчин. Это оскорбительно… — Ловец замолк, обнаружив, что в очередной раз вещает в пустоту.

Юная волчица, задрав голову, наблюдала за ритуалом смены жреца-омывателя. На второй ступени зиккурата ночные и дневные жрецы менялись одеждами. Смена слуг Мардука не прекращалась никогда.

— Смотрите, дом Саади, они забрали с собой женщину, с мешком на голове. Ее зарежут, да?

— Нет… точно неизвестно. Знаю, что каждую ночь все покидают покои бога Мардука на верхнем этаже башни. Но туда приводят девушку, которую бог выбрал из толпы. Одна девушка должна там провести ночь. Потом ее отпускают.

— Как же он ее выбирает, если бог не настоящий?

— Выбирают уригалу-посвятители. Это особая каста жрецов, у них есть тайные символы, по которым следует искать женщину на ночь владыке. Ищут везде, кроме кварталов македонян.

— Так здесь, в Вавилоне, тоже хозяйничают греки?

— Город собирались переименовать в Александрию, но тогдашнему сатрапу больше понравилось в Урре. Теперь от города Урр не осталось прежних могучих стен и роскошных городских бассейнов.

— Это… это башня, чтобы забраться на небо?

— На небо? — Рахмани посмотрел на юную волчицу с опаской. — Для чего лезть на небо?

— Ну как же… я читала про Вавилонскую башню. Все про нее читали, и это… картина есть.

— Картина? — нахмурился ловец. — Кто мог написать город, от которого на вашей тверди осталась пара камней?

— Зачем эти зеркала? — Девушка снова его не слушала. Она едва не подпрыгивала, указывая на верхнюю площадку башни.

— Ими умеют пользоваться лишь настоящие халдеи Ханаана. А не те, кто только называет себя так.

— Кто такие халдеи?

Ловец вздохнул. Любопытство ведьмочки вполне искупало ее невежественность.

— Жрецы. Каста великих наследственных жрецов, построивших когда-то первый зиккурат.

— Вот эти вот башни?!

— Да. Халдеи смотрели в небо и чертили карты светил. Они верили, что светило дневное и ночное, а также прочие небесные тела — это божества, которым уготовано рушить судьбы и вдыхать новые жизни. Они верили во многих богов, но главное — они верили в тех богов, которых подарили им мои предки.

— Твои предки? Дом Саади, а разве твои учителя… они тоже следят за Луной?

— Мои предки первыми на Хибре побратались с огнем. Это случилось тысячи лет назад. Парсы были первыми, кто понял, что надо поклоняться Короне. Но халдеи принялись распутывать узлы там, где их нет. Они обозвали добрые светила Молохом и Иштар и признали их власть над всем — над дыханием смерчей и дыханием последнего лягушонка… Идем, нас ждут.

— Туда? — Юля замерла у нижней ступени величественной лестницы. Этот зиккурат был вчетверо меньше великой башни, но тоже выглядел внушительно. Каждая ступенька приходилась волчице выше колена. Чтобы взобраться даже на первый ярус, пришлось изрядно попотеть на жаре. Наверху, в начале следующего грандиозного пролета, поджидали две неподвижные фигуры. Двое голых по пояс бронзовых мужчин, одетых в синие запашные юбки. Всем своим видом они давали понять, что никого не пропустят выше. Кроме того, вместо жалкого деревянного копья каждый служитель бога держал жутковатую сариссу с крюком на конце и укрепленным черепом.

— Мне велено говорить с жрецом — главным кравчим. — Саади преклонил левое колено и потянул Юльку за собой. — Мы принесли добрые новости и нижайшую просьбу.

Ждать пришлось долго.

Наконец заскрипела невидимая дверь. На следующем ярусе башни показались двое — высокий, очень худой мужчина в красном одеянии и жилистая старуха с надрезами на лбу, дырами в зубах и живой змеей на плече. С ее кожаного пояса свисали десятки ключей.

— Я принес слова Красной волчицы Айноук и Красной волчицы Кесе-Кесе. Они просят дать имя этой девочке. Она тоже волчица, но мир пока закрыт от нее. Мы привели дюжину детей для вашей школы. Мы привели оборотней для услаждения того, кого не называют…

— Покажи ее лицо, — скрипнула ключница. — Как прекрасно, что ты жива, волчица. О-оо, какой прелестный цветок в твоих объятиях…

— Даже не вздумай, — оборвал Саади поток ее отравленного меда. — Эта девочка предназначена в жены Бэлу. Или ты хочешь, чтобы тебе это же объяснили жрецы?

— Она носит дитя. — Женщина с разрезами на лбу ухмыльнулась Саади жуткой рыбьей улыбкой. — Если дашь мне мину серебра, я убью его. Твоя простушка ничего не узнает.

— Что она говорит, дом Саади? — Юная волчица схватила ловца за рукав. — Почему они хохочут?! Что они хотят?!

— Они говорят, что ты родишь сына. Твоему сыну сейчас не больше двадцати дней. — Рахмани с удовольствием смотрел, как у девочки отвисла челюсть.

— Но… это никак. Нет, это нереально. — Она решительно тряхнула копной запылившихся волос.

— Разве ты не впускала в себя лекаря?

Юлька покраснела.

— Это… это черт знает что. Дело не в Толике. То есть, я хочу сказать, дело, конечно, в нем, просто… просто мне врачи говорили, что я никогда не смогу. Вообще никогда. У меня операция была, спайки и внематочная…

— Кажется, ты недовольна? — нахмурился ловец Тьмы. — Клянусь Ормаздой, если ты недовольна подарком Великой степи, это можно легко устранить. На Великой степи часто рожают женщины, которым на Зеленой улыбке предрекают пустое чрево.

— Не надо, не надо ничего устранять… — встрепенулась Юлька.

— Где подарки волчиц? — каркнул тощий старик.

— Они на дворе у хромого Хасступи. — Рахмани протянул жетон и ключи от клеток. — Хромой Хасступи знает, что за рабами приду не я.

— Ступайте за мной. — Жрец в красном ухмыльнулся половиной рта. — Так мать Айноук еще жива, хе-хе? Жаль, что не пришла сама, я бы ей напомнил славные деньки…

Бормоча, он первый шагнул на ступени узкой темной лестницы. Стало прохладно, а вскоре свет Короны погас. Трижды ключница отзывалась на вопросительные возгласы стражей, прежде чем загреметь во мраке засовом.

Наконец они пришли. Саади еле сдержал возглас удивления. Подземные покои, спрятанные под основанием скромного зиккурата, блистали почти царской роскошью. Ловец Тьмы уже знал от Матерей-волчиц, что здесь окопался тайный орден жрецов Бэла или Молоха, как его шепотом именовала чернь. Как все тайные ордена, они были богаты и неуязвимы. Их богатство и неуязвимость зиждились на простом очевидном основании — Бэл отсрочивал смерть тем, кто приносил вместо себя детей…

— Фалангам македонян никто не может противостоять, — даже не повернувшись к вошедшим, продолжал свою речь молодой аристократ со злым, стянутым шрамами лицом. — Из Пеллы пришел приказ о новом наборе ассирийцев и парсов. И снова для службы фалангитами.

— Я слышал, что папские рыцари на Зеленой улыбке испытывают новые паровые машины, — отвечал молодому степенный толстяк. — Они строят их из дуба и бронзы, а снаружи обшивают шипастой броней. Ничто не может противостоять им…

— Если высокий иерарх позволит… — заговорила женщина в полосатом халдейском одеянии, — я буду счастлива развеять заблуждение, в которое ввели вас недобросовестные шпионы.

— Вот как? — Толстяк едва не поперхнулся розовым чаем. — Говори.

— Эти паровые машины хороши на тверди Зеленой улыбки, но бессильны на Великой степи. Если начнется война…

— Это верно, — поддакнул молодой. — У них даже порох горит хуже. Иногда их пули можно поймать зубами.

— Что же ты предлагаешь? — по-прежнему, не замечая Рахмани, осведомился толстяк. — Я полагаю, если у тебя в запасе столько разумных возражений, должно быть хоть одно дельное предложение.

— А что если просто прикончить несколько наместников? — Чавкая бананом, из-за колонны выполз горбун в лисьей накидке. На его жезле сверкал глазами рогатый змей Мардука.

— Тогда Дельфийская амфиктиония выберет нового автократора, и они пойдут сюда войной, — язвительно рассмеялся юноша. Он поднес к губам бокал из темного стекла и сделал несколько глотков. На его тонких пальцах играли перстни. — Они сроют город и утопчут песок.

— Значит, выхода нет? Ничто не может изменить положения? Империя будет гнить, а мы — вместе с ней?

— Выход есть, высокий иерарх. — Рахмани привлек к себе общее внимание. — Я знаю, что способно вернуть величие Вавилона.

— И что же?

— Эта девочка. Она принесет Баалу живого уршада.

38 Трехбородый

— Тссс… тихо. Не спугни стражу…

Саади почти сразу узнал место, где они с Кой-Коем выпали из Плоского мира. На фоне абсолютно черной стены проступали более светлые контуры полукруглых арок. Крысы, ящерицы и упыри с писком прыснули в стороны, когда Кой-Кой поджег факел.

— Подожди, дом Саади, я должен стереть рисунок…

Когда охотники, отплевываясь от паутины, выбрались наружу, над Проклятым городом раскрыла крылья ночь. Громадную рыночную площадь освещали лишь Смеющаяся луна и несколько костров. Торговля не затихала даже в ночные часы, вокруг костров крутились десятки подозрительных личностей, из шалманов доносились визгливое пение, стук костей и пьяный хохот. Посреди площади, на куче отбросов, пировали псы и летучие ящеры.

— Куда дальше?

— Неподалеку я видел заброшенный храм. Нам подойдет как нельзя лучше. Там мы поспим, а утром устроим засаду.

— А как быть с бронзовой стражей? — Рахмани поежился, представляя, каково провести остаток дней на поясе у циклопа.

— Стража давно сменилась. — Перевертыш во тьме сверкнул улыбкой. — Там, где мы были, у нас украли немного времени… Осторожно, здесь вода!

Саади оглянулся. Декорация опять поменялась с неуловимой быстротой. Устраивать засаду предстояло внутри разрушенной церкви. Неизвестно, кому возносили жертвы прежние прихожане, поскольку все внутренности храма давно пожрал огонь. Кой-Кой заявил, что лучше места для охоты не придумаешь, особенно учитывая, что храм стоял посреди вонючего пруда, на острове, заросшем чертополохом. Ближайшие к пруду дома, как по команде, отвернулись, не оставив в задних стенах даже маленького окошка.

Все четыре маковки храма опасно наклонились, в разбитых оконных проемах селились мелкие ночные хищники, зато под самой крышей, на стропилах, оставалось достаточно места для сна.

— Почему бы нам не поискать ночлег в более приличном месте? Я не могу спать, когда вокруг, в темноте, кто-то постоянно шастает, — пожаловался огнепоклонник. — Кроме того, здесь воняет. И кто-то стучит! Зачем они стучат ночью?

— Потому что свет здесь не означает безопасность. — Кой-Кой протянул Рахмани кусок вяленой оленины. — Постарайся отдохнуть сейчас. Стучат резчики по камню, не успевают днем.

— Ты уверен, что Трехбородые прилетят сюда?

— Не уверен. Но они почуют наживку, это точно.

На сей раз, после восьми протяжных гулких ударов вовсе не наступило утро. Луна моментально закатилась, а на смену ей из жадного мрака в зенит вылезло иное светило. Крошечное, голубое и косматое, ничем не напоминающее любимую Корону. Сразу стало значительно холоднее, а из пруда, окружающего церковь, с утробным журчанием ушла вода. На какое-то время в Проклятом городе воцарилось солнце иного мира и принесло с собой свои временные законы.

— Проснись, дом Саади. Начинаем… Ты помнишь, что делать?

— Да, Учитель мне объяснил.

При свете огнепоклонник разглядел унылую площадь, покрытую следами кострищ. Между ними белела плоская поверхность валуна. На валуне сидел тот, кто не давал спать всю короткую ночь. Безусый конопатый парнишка в грязных ободранных штанах, с железным инструментом, похожим на долото. Еще у паренька имелся приличных размеров молот, которым он колотил по долоту. На поверхности валуна потихоньку появлялись ряды символов. Пока Кой-Кой занимался подготовкой к охоте, Саади пытался прочесть непонятную клинопись. Впрочем, на клинопись это мало походило, но и русские буквы угадать оказалось сложно. На конце каждой вертикальной и горизонтальной палочки резчик особым загнутым инструментом выбивал загогулинку, вроде колечка. От этого буква приобретала незнакомый вид, а письмо в целом становилось совершенно нечитаемым. При этом белобрысый мальчишка вполне сносно изъяснялся на «великом и могучем».

— А что это за знаки? Это не по-русски. Не могу прочесть.

— Глаголица, — коротко глянул Кой-Кой. — Меня и не проси. Говорят, это все хорватские монахи сочинили.

— Сам ты монах, — неожиданно обиделся юный резчик. — Это из земли святой глаголы, их стараниями…

— А что ты пишешь? — спросил парс, гордясь, что почти свободно изъясняется на славянском диалекте.

— А восхваление горыну, буянцами заказано для капища-то… «Сие есть змей зело грозный. Летит с быстротою молнии, а из пасти его пар горячий извергается. Ежели укусит, человек заживо гниет. Также хитростию превеликой отличается. Ежели его заклинатель флейты музыкою чудесною одурманить вознамерится, горын дабы игры музыкальной не слышать, так сворачивается, что одно ухо к болоту прижимает, другое же хвостом себе затыкает…»

— Дом Саади, больше нет времени болтать! — Перевертыш потянул парса в сторону разбитого храма. Внутри Саади вспорол мешок. Кошмарное содержимое вывалилось на мозаичный пол. Слепые старцы и Властелин пепла не обманули: на полу жалобно моргали глазами шесть живых человеческих голов, все с зашитыми губами и вдавленными во лбы печатями молчания. Учитель предупреждал Саади, что зрелище предстоит не из приятных, что головы будут не просто живые, но сохранившие души и мысли. Ведь именно так выглядит самое изысканное лакомство бесов в Проклятом городе…

— Быстрее, дом Саади, они привлекают всю шваль этого города.

Рахмани испытал гадливое чувство, словно он, сообща с отродьем дэвов, причастился человеческой крови. Однако иного способа подманить существо, способное оторвать от земли трехпалубный драккар, Слепые старцы не знали.

— Зачем бесам головы?

— Это мне неизвестно. И не желаю знать, что они делают с ними. Во всяком случае, не едят, пищи им хватает. Быстрее, дом Саади, я пока растяну клетку.

Черное колдовство, крайняя степень черного колдовства… это обряды с трупами, некромантия.

Сдирая со лба первой головы печать молчания, Рахмани отчетливо представил, что сделали бы с ним и со всеми мудрыми наставниками слуги султана Омара, если бы хоть кто-то заподозрил их в дружбе с нечистыми силами… Не спасло бы и заступничество Продавцов улыбок.

Однако мудрый Учитель не забывал повторять, что нет добра и зла отдельных, подобных грушам, сорванным с дерева.

Первая голова, лишившись нити на рваных губах, тут же принялась раскачиваться и жалобно бормотать на неизвестном ловцу наречии. Это была довольно привлекательная еще, хоть и немолодая женщина, скорее всего — из богатого сословия. В ушах у нее сохранились тяжелые золотые серьги с рубинами.

— Поторопись, дом Саади. Их запах уже почуяли.

Что-то стремительно ворвалось через боковое окно и с такой же скоростью исчезло.

— Дьявол! Я не успел…

— Ничего страшного, дом Саади, теперь он не уйдет. Он почуял свое лакомство.

— Это был Трехбородый?

— Будем надеяться, что он, — уклончиво ответил Кой-Кой.

Вторая голова заплакала еще жалостливее и заговорила на латинском южных италиков, это наречие Рахмани немного понимал. Совсем молодой юноша умолял убить его, сделать хоть что-нибудь, но не оставлять в таком положении.

Голубой свет Короны втек в залы храма сквозь разбитые витражные окна. Только теперь, к своему стыду, Саади разглядел, что его проводник весь в крови.

— Храни нас Всевышний! Кой-Кой, ты ранен?

— Не беспокойся, меня не успели укусить, это главное. — Перевертыш сбил замок на клетке, она с тихим скрипом начала разворачиваться, выпуская из сложного, запутанного нутра все новые и новые серебряные нити. Не прошло и меры песка, как скромная клетка превратилась в крепкую объемную паутину, захватившую пространство от пола до купола.

— Убей меня, умоляю…

— Заколи меня, солдат, прошу тебя!

— Они забрали мое тело! Боже, они забрали все — и руки, и ноги…

Рахмани старался не слушать, но ноющие голоса назойливо лезли в уши.

— Что тебе надо от меня? Ты — чародей?

— Отдай мне тело, я еще так молода, пощади меня…

На сей раз в залу ворвались сразу два беса. Саади вскочил, но недостаточно быстро. Он даже не успел заметить, как выглядели эти существа. Один из Трехбородых стрелой взлетел к куполу и выпорхнул через одну из дыр в крыше. Серебряная паутина зазвенела, титанические кольца сжались, как живые мускулы, но посланец Плоского мира уже сбежал. Только мусор и куски замазки посыпались на головы охотникам.

Второй демон, махнув прозрачным раздвоенным хвостом, пролетел у самого пола. Парса на мгновение обдало холодом, волосы встали дыбом, но…

Клетка снова не успела, либо бесы оказались слишком умными. Одной из плачущих голов не стало, но клетка не свернулась вокруг беса. Пропала крайняя голова из тех, что Рахмани расставил полукругом вдоль потрескавшихся колонн.

— Не шевелись, дом Саади… — одними губами произнес Кой-Кой. На всякий случай, сам он обернулся небольшим мраморным изваянием.

Время тянулось томительно долго. Корона поднималась все выше, пятна на стенах и полу подкрадывались к сидящему в засаде, охотнику. Стало слышно, как в ров, окружающий забытый храм, с бульканьем вернулась вода. Послышались цокот копыт, мычание…

Внезапно титаническая паутина вздрогнула. Рахмани, как и прежде, ничего не успел предпринять. Две головы пропали с жалобными воплями, но на сей раз ловушка сработала. Волшебные прутья клетки стремительно сократились, обволакивая и укутывая нечто длинное, сильное, похожее на рыбу и на птицу одновременно…

— Дом Саади, хватайся!

Но Рахмани уже прыгнул, уже повис всем телом на крайних серебряных загогулинах, то ли ручках, то ли замках чудесной ловушки.

Резкая боль проколола сердце, в церкви потемнело, точно наползла грозовая туча. Трехбородый отбивался бесшумно, скорее всего, он даже не заметил малявок, посмевших посягнуть на его свободу. Он сражался не с людьми, а с могучей ворожбой гиперборейцев, создавших уникальный ловчий инструмент.

Несколько мер песка Рахмани волокло по мозаичным полам следом за клеткой. Паутина на ходу продолжала сжиматься, округляться, постепенно принимая форму рядовой клетки для разведения птиц. Трехбородый попытался вырваться в окно, но серебряные нити обросли крючками и надежно зацепились. Тогда бес потащил Рахмани к широкому дверному проему, но и там ловчая сеть оказалась умнее.

Перевертыш прыгнул наперерез, повис у огнепоклонника на ногах. Дальше их носило и швыряло вместе. Они не удержались от вопля, когда бес потащил их вертикально вверх, мимо стропил, к трухлявому куполу. Затем они ободрали боками остатки изразцов на вершинах колонн, а внизу тормозили животами о крошево из плитки…

— Ты цел, дом Саади?

Несколько песчинок охотник не соображал, кто его зовет. На губах выступила кровь, кольчуга порвалась в трех местах, локти, ладони и колени превратились в открытые раны.

— Мы… Кой-Кой, неужели мы упустили его?

В левом кулаке, побелевшем от напряжения, Рахмани сжимал ручку изящной серебряной клетки. Под ажурным куполом клетки покачивались позолоченные качели. На первый взгляд казалось, что внутри пусто, но только на первый взгляд.

— Не суй туда пальцы, воин. Он выпьет тебя через самый тонкий сосуд. Очень сильный Трехбородый, у тебя будет лучший корабль. Ты поймал его, воин. Теперь дело за малым.

— Что еще? — испугался Рахмани. Он хотел встать, но снова плюхнулся на пятую точку. Ноги не держали его.

— Сущая ерунда, дом Саади, — осчастливил шоколадный человечек. — Надо догнать мельника, чтобы он вывез нас обратно. Затем надо уговорить Властелина пепла, чтобы не убивал нас на обратном пути. А дальше — легко. Найти бревно и вплавь добраться до берега. Если повезет, нас подберет рыбацкая лодка.

— А если не повезет?

— Тогда мы замерзнем и утонем, — успокоил проводник.

39 Сиамский крейт

Несколько песчинок я просто смотрела на пламя свечей. Поскольку я не могла себя заставить не думать о погибшем Зоране, я разрешила себе эти мысли. Но я разрешила себе думать только хорошее. Дом Ивачич был достойным человеком и честным мужем, во всяком случае, по обычаям его народа. Я испытала счастье с ним. Хотя до сих пор не умею нарисовать счастье. Рахмани говорит, что Слепые старцы могут нарисовать что угодно своими перьями на серой паутине… Наверное, они умеют нарисовать счастье…

— Ом нама, ты, чья сущность есть знание совершенное… Гурунатан, проливающий истинный свет… Брахма-наспати, прими мою жертву, прими мою молитву… о, Бхагаван нерожденный…

Я нанизывала мантру на мантру, почтительно и усердно повторяя имена Дэви и грозного Шивы… Я вспоминала самые лучшие месяцы моей жизни в закрытом мандире Кали. Там никто меня не бил и не понукал… Во мне расцвело и вспыхнуло утро второго возвращения в Южную Кералу. Много лет спустя, после первой встречи с Рахмани, после хинского плена, после женской каторги в храме Сурьи. Я снова у скрытого входа в мандир. Напротив — в простой белой курте стоял мой ашан. Невысокий, щуплый и совсем не похожий на бесстрастных, горделивых сенсеев, которым мне приходилось кланяться три года подряд. Почти не постаревший за годы. Я провела наматкад, поклонившись поочередно храму, божествам и ашану. Мы снова и снова постигали мудрость ваджра-мукти.

— Ты, Чакравартин, вращающий колесо рождений, помни и принимай меня… Ты — чи, ты — шамбари, ты — шикван, прими и помни меня…

Долгие века в моей стране война оставалась уделом особого сословия — кшатриев. Кшатрии учились воевать, прямо глядя врагу в лицо, без коварных ухищрений и атак со спины. Ашан учил нас стилю вайра-мукти, бронированного кулака, но совсем не уделял внимания иезуитской хитрости, которой так гордились в стране Бамбука. Вайра-мукти разделяет левую и правую половины тела. Пока правая рука превращена в бронированный кулак, левая точно бьет в точки боли, либо наносит замедленные смертельные повреждения.

— Ты наносишь удар в живот противника, но метишь не в него, а далеко ему за спину. Тогда твоя мощь подобна удару носорога, — поучал ашан. — Удар не должен ранить, удар должен сразу уничтожать…

…Я вышла на следующую ступень повиновения и обнаружила, что потеряла половину веса. Стало гораздо проще оторваться от пола. Сейчас меня в позе лотоса поддерживали лишь кости щиколоток. Вернувшийся с водой Ромашка уставился на меня, как на снежного дэва.

— Почему ты трясешься? Ты смотришь на меня так, будто я съела чьи-то мозги…

— Я впервые… — Он закашлялся и сглотнул. — Я впервые… ты настоящая колдунья, волшебница… Только сейчас я понял, кто такие Красные волчицы.

— Ты снова ничего не понял, Анатолий. Пока ты не научишься видеть целиком, ты не приблизишься. Ты видишь мир, словно смотришь на него из плетеной рыбачьей корзины. Кусочки яркого света, пятна тьмы, но не общий чудесный лик Шивы. Я такая же колдунья, как ты. Разница в том, что я обнимаю мир целиком. Есть три тверди Уршада, и есть твердь Земли. Есть миллионы людей и прочих разумных, есть тысячи богов и духов, но все они — лишь прославление и грани одного, вечного и непостижимого божества.

Я поправила катар на правой руке, три его шипа впились в глиняный пол, ремни плотно облегли мне кисть. Я снова зашептала священные слова мантр. Снова передо мной возникли внимательные глаза ашана, снова засияли ползучие огоньки на ладонях восьмирукой Кали…

Наш мандир, спрятанный в горных ущельях Кералы, относился к школе Хануманти. Лучшие пахалваны нашей школы составляли гвардию магарадж и нанимались начальниками стражи ко многим архонтессам востока. Школа Ханумати славилась своими захватами, ломающими конечности, даже слабая девчонка из нашего мандира легко могла удержать двоих крепких мужчин. Несколько месяцев мы изучали только борьбу масти и борьбу минот, когда ты один и безоружен против нескольких врагов. Минот — самое сложное. К счастью, я получила суровую практику в монастыре Хрустального ручья, потому что без созерцательного погружения выстоять против нескольких шестов и ножей невозможно.

Многие тогда покинули обиталище Кали, напутствуемые грустью ашана. Он никогда не смеялся и не радовался уходу слабых учеников. После ухода первого поколения слабых ашан погрузил нас в тонкости кобади-крида и бандеш. Случались дни и недели, когда мы раз за разом оттачивали всего одно движение, ибо кобади-крида учит ударам точным и единичным, как укусы змеи. Удары полагалось наносить пальцами, испачканными мелом, и по следам на телах соперников ашан определял победителя. Кто наносил другому ученику малейший синяк в такой драке, немедленно отстранялся от боя. Бандеш давался мне легче, чем другим, я быстро научилась отстраняться от собственного тела, научилась отнимать у врага его оружие и использовать любые предметы. Ашан никогда не хвалил вслух, он повидал немало колдунов и Красных волчиц, чтобы удивляться или порицать нерадивых. Даже когда нам казалось, что учитель доволен, он усаживал нас в круг и первый затягивал вечную мантру, вечную, как само колесо Сурьи…

После шестнадцатой мантры мой лоб покрылся потом, а уши уловили слабый шум. Черная многорукая Кали просыпалась в глубине вод, разбуженная моими просьбами. И великолепная Дурга просыпалась, звеня браслетами из черепов врагов, обрамленных лучшей чернью.

Короткий нож я поместила под наплечник, под объятия плечевого ангада. Я развязала сандалии и промассировала ступни. Я поцеловала походную фигурку Ганеши и дважды вознесла мольбу Родительнице мертвых, зажав в ладони сухую горошину. Когда пот ударил меня в виски, сердце забилось, как у пойманной славки, я разжала ладонь.

Горошина проросла. Я была готова исполнить волю Матерей-волчиц.

— На каком языке ты пела? Ом не похож на язык народа раджпура.

— Я не пела. Это дэвангари, язык богов…

Подобравшись к стене, я не прервала мантру, напротив, я увидела могучую Кали во всей убийственной красе.

— Анатолий, если я не вернусь до того, как зайдет Гневливая подруга, ты заберешь все деньги и пойдешь к сегуну. Он вывезет тебя в гусенице на Хибр, там ты нырнешь в канал, который тебе укажут. Во владениях русских волхвов тебя будет ждать Рахмани с твоей девочкой.

— Домина, пифия уснула крепким сном, — прошелестел нюхач. — Однако это последний крепкий сон, он не продлится и меры песка.

Я не позволила Толику ничего возразить, вместо этого я отвлекла его внимание формулой Мыши. Лекарь резво обернулся, заслышав позади себя писк и шуршание лапок, а я тем временем взлетела на стену с Кеа за спиной. Она весила немало и сильно сковывала меня. Но без нюхача отыскать покои таксиарха я бы не смогла.

С вершины внутренней стены Александрия казалась россыпью бриллиантов. Словно Зевс щедрой рукой разбросал вокруг себя островки банановых и манговых деревьев, разбросал пруды с цветущим лотосом, сотни светильников на треногах и сотни малых статуй из олимпийской компании. Напротив колоннады Зевса при свете Смеющейся подруги шло строительство храма Артемиды. Под командой скульптора рабы разламывали короб, сшитый из цельных стволов пальм, выгребали солому, и оттуда постепенно появлялись нежные очертания огромной статуи. Наверняка богиню с колчаном стрел и луком привезли морем, такие тяжести редко пихают в Янтарный канал. С другой стороны от главной плазы началось ночное служение Аполлону. Десятки девушек раскачивались и кружились в танце, кажется, им подыгрывали на флейтах сатиры, но сюда, на стену, музыка не долетала.

Я встретила ближайшего часового и нанесла ему два коротких удара в марма-ади. Эти точки известны только ашанам и только после обряда посвящения Кали. Сто с лишним точек описал в трактате о здоровье благословенный Сушрута, чтобы мастера калари могли возвращать радость тяжелобольным. Однако теми же легкими касаниями можно остановить сердце. Я скинула часового со стены на внешнюю сторону, туда, где валялись обломки колонн и груды щебня. Теперь никто не сумеет разобраться, отчего глупый новобранец умер.

Второго стражника я настигла внизу, возле узорчатых линий дельфиньего фонтана. Я не тронула его оружия и его украшений, а это был не простой гоплит. Следовало обставить дело так, чтобы никто не заикнулся о покушении. Поэтому мне пришлось дотащить тело в доспехах до ближайшей сточной ямы. Он утонул без звука, только булькнули на поверхности пузыри воздуха.

— Дальше прямо, домина, — напутствовала меня Кеа. — Прямо до двора с огнем. Там танцуют и пьют, но иного пути нет.

Иной путь отыскался. Я переждала под куполом недостроенного храма Ахиллеса, пока разудалая толпа с дудками и козлиными масками выплясывала в сотне локтей подо мной. Затем пришлось ждать, пока через площадь проедет ночной патруль центавров. С ними был молодой пегий цербер, спартанской породы. Он задрал одну из голов и зарычал, что-то почуяв. Я распласталась на куполе храма в тени мраморной колесницы. Если бы цербер меня нашел, пришлось бы немедля бежать. Я свято помнила завет Матерей-волчиц: наш враг должен погибнуть от собственной неосторожности.

Кеа провела меня по узким кольцевым лесенкам, по гребню стены, опоясывающей резиденции ближних вельмож. Здесь меня заметили обычные псы, но я скрылась слишком быстро даже для их нюха.

— На внешней стене проснулись гончары, — шептала Кеа. — Они нас чуют, но не носами, домина. Они никогда не спят, я это знаю наверняка, я жила у них в монастыре. Их сон — это сон лишь трети существа, пока вторая треть молится, а третья неуклонно бдит. Пока они не разбили кувшины и не выпустили крылатых номадов, ты можешь быть спокойна… Однако поторопись!

Крышу дворца Антиона охраняли бронзовые циклопы. Эти уж точно не спали и не болтали между собой. Но им не пришлось меня увидеть. Я перетекла стену и опустилась на воду фонтана, так мягко, как учил меня наставник Хрустального ручья. Вода держала меня на весу, пока я готовила формулу Летучей мыши. Я взлетела к зарешеченному окну третьего этажа за миг до того, как на дорожке парка появились стражники. Они брели втроем, громко хрустя сандалиями по цветному битому стеклу, с ними тоже был цербер. Он уставился на стену в том месте, где я перелезла, заворчал, и этим все закончилось.

В спальне у таксиарха все произошло быстро и скучно. Легким ударом кори в правое подреберье я остановила его подлое сердце. Затем я вскрыла ступку и, в который раз извинившись перед Родительницей мертвых, свернула голову маленькой рыжей змейке.

— Ты убила его? — шмыгнула носом Кеа.

— Таксиарх Антион умер по собственной неосторожности. Видимо, ночью он поднялся по нужде и наступил на сиамского крейта. Это очень опасная змея. Она не оставляет следов.

40 Молох

Юльку трясло от ужаса. Она честно пыталась справиться с онемевшими коленками, следовала всем наставлениям Марты, но ничего не получалось. Зубы стучали, точно вышла без куртки в сильный мороз, хотя в том месте, куда ее принесли, было жарко, как в бане.

Хуже, чем в бане. Скорее, как в преисподней. Ее положили на колючую шкуру, ноги и руки привязали в темноте. Все ушли, а потом заиграла музыка. Более противной и дикой музыки Юлька никогда не слышала. Надрывались флейты, дребезжали бубны, стучали маленькие барабаны.

— Охме-бааал… охме-шааарр… — рычание становилось все громче. В мужской утробный хор вступали женские визгливые голоса.

Марта сказала… что же сказали Марта и та страшная колдунья с перекошенным лицом? Кажется, ее звали мать Айноук? Юлька напрягала память, но последние дни точно заволокло густым туманом. В нем тонуло все, кроме бессвязных образов. Кажется, они сказали, что ритуал Имени можно пройти внутри…

Внутри чего? Или внутри кого?

Кажется, домина Ивачич говорила о том, что можно стать волчицей, впитав чужую боль. Или чужую смерть? На всякий случай, Юлька решила помолиться, но почти сразу же осеклась.

Кому молиться? Какому богу можно молиться ей, сознательно выбравшей путь чернокнижия? Недаром бабушка еще в Питере отговаривала от запретных знаний, с детства пугала… так нет же, не послушалась, на свою голову! Она попыталась переменить позу, но обнаружила, что не может этого сделать. Горький напиток, который дал ей Рахмани, вырубил капитально. Она не помнила, как ее сюда затащили, как раздевали и как привязывали. Ненадолго она смутилась, представив, как ее, голую, ощупывали те ужасные мужики и старые клячи. Но тут же отогнала глупый стыд. Наготы в этом диком мире, похоже, никто не стеснялся. А после того, как дом Саади показал настоящий рынок рабов, стесняться голого тела стало вообще глупо.

Удивительно другое. До сих пор Юлька себя уродиной вовсе не считала, скорее наоборот — на Земле от слюнявых кавалеров отбоя не было. Но в деревне раджпура волчицы ее огорошили. Ноги тонкие слишком, бедра хлипкие, спина слабая, шею не навьючишь, босиком ходить не умеет… беда, короче!

Рахмани говорил: надо смотреть идолу в лицо.

— Охме-шаааррр… охме-баал… хме-бааааалл…

Толпа изрыгала чудовищный гимн все ближе. С другой стороны, в пику жуткой музыке, прилетал нестройный хор тоскующих детских голосов.

Что они делают с детьми? Дюжина мальчиков и девочек, не старше шести лет, дюжина невинных…

Зачем дом Саади купил детей?

От потока раскаленного воздуха пересохли губы, волосы казались соломой, готовой вспыхнуть. Пот тек по спине и по ногам.

Она страшилась поднять глаза.

Что-то огромное нависало над ней, выдыхая в лицо кислый горячий смрад. Что-то огромное, кисло-желтое, похожее на… на быка!!

Она закричала во весь голос, но крика ее никто не услышал.

Она закричала, потому что мозг вырвался из паутины наркотика, и вчерашний день развернулся перед ней кошмарным хрустящим веером.

— …Еще сорок сиклей и четыре ше серебра. — Человек с красными зубами повернулся к Рахмани и продемонстрировал пустую чашу весов. Весы были выполнены в виде двух безногих цапель, задравших клювы. Сквозь бронзовые клювы пробегала тонкая цепь. Коромысло под потолком было украшено изящно выкованной лягушкой. Цапли как бы тянулись к ней, чтобы сожрать.

— Сорок сиклей, — согласился Рахмани.

Напротив него сидели трое, по-турецки поджав ноги.

Одного Юля узнала, это был вчерашний молодой богач со шрамом, который так красиво рассуждал в подземелье под башней. А может, это было не вчера, а месяц назад?

— Она получит Имя…

— Царпаниту благоволит к ней… Добрые знамения…

— Шамаш начертил ее Имя…

Они привязали ее к узкой площадке, подвешенной над ямой. В паре метров от нее угрожающе нависала огромная бронзовая морда быка. Чудовище словно принюхивалось к распятой жертве. Юлька могла лишь совсем капельку ворочать шеей. Кажется, ужасный памятник находился в узком ущелье, вокруг вздымались голые каменные склоны. Кажется, внизу бесновалась целая толпа!..

И кажется…

Она сделала чудовищное усилие, приподняла голову и посмотрела вниз. Да, сомнений не оставалось. Они собирались заживо жечь людей!

Бык был устроен хитро. Ниже шеи у него был мускулистый мужской торс, метров пять высотой, а руки были сложены перед дырой в животе. В глубине дыры пылал костер. Толпа внезапно заколыхалась, подалась в стороны. Два жреца подняли связанного ребенка и уложили на гладкие ладони Бэла.

Юлька зажмурилась, чтобы не смотреть. Но не слушать она не могла. Вначале она пыталась считать про себя, даже песню запела. Потом, когда небо начало светлеть, она поняла, что это надолго. Еще позже, когда невыносимая вонь горящей плоти и жар Короны смешались, она потеряла сознание…

Чтобы проснуться в прохладной ванне. Без веревок на запястьях и щиколотках. Голову ей придерживала черная девушка. Рядом спиной к ней сидел ловец Тьмы и читал книгу.

От ужаса она не сразу справилась с собой. А когда справилась, вокруг все летало. От ее вопля треснула ванна, разбились горшки, расставленные вдоль стен, со звоном вылетел из рамы красивый витраж. Ловец Тьмы пригнулся, оберегая глаза от осколков. Черная рабыня с писком забилась в угол.

— Тихо, остановись! Шамаш был прав, ты стала очень сильной волчицей…

— Дом Саади, ты отдал им детей? Они клали их на ладони быку… дети катились в огонь!

— Тех рабов, что мы купили, там не было. — Рахмани вытряс из головы стекло и заговорил, словно беседа не прекращалась. — Они убивают собственных детей. Они подтачивают собственные корни. Подаренных нами рабов они будут готовить к служению Мардуку.

— Боже… но зачем? Зачем это все? Как можно убивать людей?!

— Они верят в то, что должны отдать своих первенцев, — сказал Рахмани. — Эти служения давно запрещены, но как видишь… Они живучи, потому что дают силу. Они дают силу как ничто другое. Они дают силу тем, кто просто был рядом. Чужая смерть питает не всех, только настоящих ведьм. Это давно известно. Ты родилась заново, теперь ты Красная волчица. Будь осторожна со своим даром, ты мне чуть голову не оторвала.

Юлька затряслась, закрыла лицо руками.

— Дом Саади, эти люди, эти жрецы… выходит, они днем молятся одному, а ночью — другому?

— Не все. Это группа заговорщиков. Я не хотел бы о них говорить.

— Я прошу вас, дом Саади.

— Они считают добро лишь тенью, невесомой бесполезной пыльцой. Единственной силой, что движет миром, они считают силу тьмы. Причем сами не понимают, о какой тьме говорят. Мне кажется, они молятся совсем не тому Молоху, которому молились тут тысячу лет назад. Наверняка раньше это был мудрый владыка, но сейчас — это пожиратель детей.

— Я тоже… — Юлька сглотнула. — Дом Саади, раз я была его… его женой, я тоже теперь стану поклоняться тьме?

— Ты боишься? — В хмуром взгляде ловца Тьмы впервые мелькнуло что-то новое. Или Юльке это только показалось. Что-то очень человеческое.

— Боюсь, — призналась Красная волчица.

— Это хорошо, — одобрил ловец Тьмы. — Молох прячется в каждом из нас. Если ты забудешь, что надо его бояться, я покажу тебе улыбку.

41 Страна Бамбука

Молодой дом Саади завершил рейд против пиратской империи Одноглазого Нгао. То, что не могли сделать военные флота империи, сделал огнепоклонник на заколдованном летающем драккаре. Многие в окружении императора шептались, что тяжелый корабль могло поднять в воздух лишь порождение Гиперборейских колдунов — Трехбородый бес. Но никто не видел самого беса, и редкие зеваки наблюдали летучий драккар с его страшной командой.

Теперь молодой дом Саади вел драккар с Трехбородый демоном прямо в сердце страны Бамбука. Юная Красная волчица, которую он отбил у Одноглазого Нгао, тревожила парса едва ли не больше, чем Камни пути. Камни пути предстояло выбить у коварного владыки страны Бамбука, зато Женщина-гроза, хоть и была рядом, все время находилась где-то чудовищно далеко…

Рахмани заранее знал, что император Кансю из дома Мэйдзи солжет. Человек, никогда не расстававшийся с наклеенной улыбкой, не мог не обмануть. Когда дружина викингов привела на буксире две первые джонки из флотилии Нгао, посланец имперского министра выполнил обязательства, но лишь наполовину.

Он привез для глупого мальчишки-парса два мертвых Камня пути и еще несколько красивых, но бесполезных подарков Тьмы. А также по два мискаля серебра на каждого из наемников. Придраться было не к чему, условия выполнялись. Отдельно для развлечения бородатых воинов устроили показательные бои между школами Утренней росы, Стремительной ласточки и Хрустального ручья.

Министр оказал чужаку из клана огнепоклонников великую милость — удостоил его аудиенции в летнем дворце. О том, чтобы пригласить чужеземцев на гору Четырнадцати пагод, не могло идти и речи. После поимки третьей джонки, подчиненной пирату Одноглазому Нгао, и разорения одной из пиратских баз, император удостоил юношу долгой беседы, придворные дважды перевернули песочные часы. Огнепоклоннику было позволено сидеть на нижней из тридцати семи ступенек, император же находился наверху, укрываясь за двойным рядом телохранителей. Одарив гостя бусами и собственным портретом, вышитым золотом по шелку, император ласково выспросил, где находится родина храброго охотника, живы ли его родители, и как ему удалось провести через Янтарный канал такой большой военный корабль.

Последний вопрос волновал военного министра больше всего, поскольку впервые на рейде встало на якорь столь опасное, тяжеловооруженное судно. Если дикари, нанявшиеся убивать других дикарей, владеют тайной океанского Янтарного канала, значит, они могут протащить в Желтые моря еще десять таких же чудовищ. Министр намекнул, что казна заплатит двойную цену за право монополии над каналом, но получил отказ. Тогда император от имени своих министров попросил разрешения осмотреть драккар, и… тоже получил вежливый отказ.

Это было неслыханно, но мудрейший правитель страны Бамбука сделал вид, что не обиделся и вполне понимает необходимость соблюдения военной тайны. Впрочем, юный кудрявый капитан тут же предложил встречную сделку. Его величество покажет два живых Камня пути, обещанных в виде награды за поимку Нгао, и тогда его с удовольствием проводят на борт охотника…

Нет, его величество, естественно, не мог себе позволить вступать в базарные торги с чумазыми наемниками. Наемникам напомнили, что священные подарки Тьмы, вырванные из внутренностей уршадов, находятся под охраной духов на Храмовой горе. Духи ждут отрубленную голову Одноглазого.

Беседа завершилась приятно и дружески — так могло показаться со стороны. На деле же стороны разошлись, так и не получив удовлетворения своим амбициям. Впрочем, в отличие от своего горячего, нетерпеливого оппонента, император Кансю остался доволен. Тысячелетние традиции, установленные теми, кто строил четырнадцать пагод на холме, не позволяли изливаться гневу. Никто из спорящих не должен терять лицо, в противном случае у проигравшего возникает желание мстить за попранную честь.

В знак того, что его расположение к храброму моряку только возросло, его величество добавил к подаркам яшмовые шахматы, инкрустированные хризопразами и тигровым глазом.

— Этот жадный лис обманет тебя, — заявил вечером Рахмани главарь наемников, молодой конунг Волчий Хвост. — Мужчина, который прячется за спинами своих псов, никогда не скажет правду.

— Довольны ли твои люди, как я выполняю условия сделки? — спросил парс.

— Мои люди довольны, — тряхнул гривой конунг, — ты обещал нам славную добычу и выполнил все обещания… Теперь каждый из них богат, и даже на род каждого убитого приходится достаточно золота. Если ты знаешь, где еще можно поохотиться так же весело, скажи нам!

— Волчий Хвост, клянусь, ты будешь первым, кого я позову в соратники, если мне захочется поохотиться.

— Клянусь топором Тора, мне понравилось буянить на этой тверди. Конечно, в этих широтах жарковато, но вместе с жаркими ночами нам доставались и жаркие девки, ха-ха!

— Но отчего ты не сказал этому зажравшемуся царю, что мы взяли Одноглазого? — спросил родной брат конунга, Железный лоб. — Отчего ты скрыл, что одно корыто мы потопили, а на втором притащили самого Нгао и кучу драгоценностей?! Рахмани, стоит ли так рисковать ради глупых игрушек?

— Мои Учителя уже получили от меня достаточно денег, и мой отец тоже. Но они ждут живых подарков уршада.

— Рахмани, я держал эту глупость в ладони, вот так же, как держу это мясо, — конунг потряс громадным кулаком, с зажатым в нем куском крольчатины. — Да будь я проклят, если эта смешная игрушка приносит счастье или прибавляет сил. Она насвистывала латинские слащавые мелодии, подмигивала желтым глазом, а на четвертый день сдохла. Как рыба, выброшенная на песок.

— Очень жаль, что мы с тобой не были знакомы в то время, — грустно сказал Саади.

— Ха-ха-ха, в то время ты еще прятался под мамашиной юбкой! — загрохотал конунг, и ближайшие помощники загремели кубками, радуясь остроумной шутке вождя. Впрочем, Волчий Хвост тут же помрачнел. — Уж не девка ли тебя околдовала, Рахмани? Я скажу тебе, хотя это не мое дело, но девка — ведьма. Она еще натворит бед…

— Завтра я высажу ее на берег. Я обещал вам и сдержу обещание. Не будем о ней говорить.

— А о чем мы будем говорить? — спросил Железный лоб.

— Мы обсудим мое новое предложение. Император лжет мне, он не желает отдавать подарки уршадов. Я намерен захватить их силой. Кто пойдет со мной, получит половину того, что лежит в трюме.

— Что?! Ты предлагаешь нам половину своей доли? — поперхнулся конунг.

— Там внизу, — Саади нарочито равнодушно ткнул пальцем в сторону трюма, где несли вахту рыцари Плаща и русские волхвы, — там внизу достаточно золота, чтобы никогда уже не выходить на промысел.

— А ты? — задохнулись варяги.

— Мне нужны подарки Тьмы.

— Клянусь топором Тора, мы разберем по кускам эти проклятые пагоды!

— Нам предстоит самая опасная охота. Ни в Генуе, ни в плавнях Леванта, ни в здешних, Желтых морях, вы не встречали такого противника.

— О каком противнике ты говоришь? Не смеши нас, Рахмани! — Наемники звучно чокнулись серебряными кубками, медовуха полилась на стол. — Ты пугаешь нас этими желтыми косоглазыми обезьянами? Они только и умеют, что кланяться, и носят платья, как бабы!

— Я уверен, что все их острова можно обчистить и обложить данью! — заявил младший сын ярла Скиллинга, по прозвищу Башня. — Эти дурни таскают на шнурках по два меча, но мечи их похожи на шпаги прованских слюнтяев!

— А вместо того, чтобы драться, эти дурни с косичками раскланиваются друг с другом! — поддакнул Горелая борода, предводитель норвегов. — До чего забавно было смотреть, как они показывали своих лучших бойцов! Я чуть от смеха не надорвался!

Викинги принялись с хохотом обсуждать показательные выступления придворных бойцов. Рахмани больше не встревал в разговор. У него сложилось совершенно иное мнение относительно армии страны Бамбука. На это островное государство явно не следовало нападать открыто. Их обычаи слишком отличались от того, что он встречал прежде. Повсюду, при дворах князей и герцогов, не брезговали любым вероломством и подлостью, повсюду легко отказывались от обещаний и собственных подписей. Однако лишь эта страна походила на запертый сундук.

Что-то настораживало парса, когда он вглядывался в извилистую береговую линию. Густая чаща леса почти всюду скрывала дороги и селения, кудрявые кроны взбивали в пену облака, стекающие с горных вершин. Часто виднелись острые пики дымков, но стоило приблизиться к берегу, как они растворялись. Порой вдали, через подзорную трубу, Саади наблюдал скопище тростниковых хижин на воде, он видел рыбаков в широких круглых шапках, выбирающих сети. Но стоило подойти ближе, как рыбацкая деревня растворялась в тумане, и драккар снова встречали неприветливые колючие скалы.

Рахмани не слишком доверял тому, что говорила Женщина-гроза. Его юная любовница, впервые оглядев подступившие зеленые скалы страны Бамбука, сразу сказала, что со здешними людьми не стала бы воевать.

— Уж лучше воевать с пигмеями Плавучих островов, — заявила она с таким видом, словно дралась хотя бы с одним пигмеем.

— Почему ты так думаешь? — Рахмани с тревогой следил, как множатся протоки между островами, как причудливо изгибаются скалы, на вершинах которых поблескивает черепица пагод, как мягкой неслышной лавой спускается с гор розовый туман.

— Разве ты не замечаешь — здешние императоры за шесть династий правления построили лишь два удобных порта! Если вражеский флот попробует пристать, морякам даже негде будет вытащить лодки на берег. Но если даже моряки справятся, им придется почти сразу взбираться в гору. Без дорог, им придется рубить лес, а вечером их поглотит туман. Пока враги доберутся до ближайшего города, их перебьют по одному. И бить их будут не так, как привыкли в западных странах.

— А как же их будут бить?

Девушка не ответила на улыбку.

— Я слышала, что в обители Хрустального ручья обучают, как нападать сверху и снизу. Я слышала также, что в обители Утренней росы учат, как убивать плащом, зонтом и всем, что попадет в руку. Я слышала, что в школе Небесного серебра пользуются мечами, собранными из шестидесяти частей, и мечи эти разрезают воина вместе с кольчугой, не замедляясь… Вы будете следить за норами, а защитники холма спустятся с неба.

Саади восхитился ее военной смекалкой. Не проходило дня, чтобы он не открыл в черноглазой красавице новые чудесные дали.

— Но если ты предвидишь там опасность, как же ты одна доберешься до школы Хрустального ручья? — позволил он маленькую хитрость. — Ведь тебе неизвестен их язык и неизвестно, в какой из лесных крепостей спрятана школа?

— Я пойду одна, не как враг, а как смиренный пилигрим. — Юная Женщина-гроза тряхнула буйной копной волос. — Отчего ты не сказал императору, что уже поймал Нгао?

— Пусть он считает, что мы снова опустили весла. Он не намерен честно выполнить сделку. Обе джонки мы завтра пригоним к берегу и бросим возле деревни сборщиков крабов, в стороне от порта. Их найдут и немедленно доложат военному министру. Император наверняка пожелает сам взглянуть на Одноглазого Нгао, прикованного к мачте. Пожалуй, здесь соберется вся их знать…

— А вы нападете на их Храмовую гору?

— Мы обойдем остров и высадимся ночью. Не на берегу, а в ущелье. Никто не верит, что Трехбородый понесет судно в гору, но он умеет и это.

— Как же ты найдешь Камни, воин, если никто из чужестранцев никогда не возвращался живым с холма Четырнадцати пагод?

— У меня есть нюхач.

— Ты обо всем подумал, воин… — Она прижалась к нему в темноте, и Рахмани на несколько песчинок забыл свое имя. — Так позволь мне подумать о себе. Ты высадишь меня на джонке Нгао, должен же кто-то приглядеть за ним. Первыми приплывут те, кто грабит корабли, так происходит всегда. Я спрошу у них дорогу к школе Хрустального ручья. Не спорь со мной, воин… — и она запечатала его рот лучшей печатью, какую мог создать Всевышний, своими жаркими губами.

Так они встретились впервые и впервые надолго расстались. Будущий ловец Тьмы и будущая Марта Ивачич…

42 Берендей Иванович

Женщина-гроза осмотрелась. Все приметы, которые указал ей Рахмани, сходились. Двугорбый холм на востоке, развилка дорог с каменным дедом, дед исчиркан рунами и обгажен птицами, а с юга короткими рваными барашками прибывает река. И лес. Неприветливый северный бурелом.

— Оружие оставить здесь, — приказала Марта. — Очень медленно, никаких скачков и резких движений. Снимай пояс и сапоги.

— И ножи оставить? — Ромашка с сожалением погладил голенище, где прятались два прекрасных изогнутых лезвия.

— Все оставить, — терпеливо повторила домина Ивачич. — За нами давно наблюдают. В святилище волохов нельзя приходить с оружием. Иначе нас не пропустят. Нас убьют вон там. — Домина буднично показала на крохотный холмик, заросший травой.

Ромашка пригляделся. Метрах в сорока от границы леса, среди мягкой ласковой травы, аккуратной кучкой были сложены человеческие и конские черепа.

— Это граница, — Красная волчица говорила очень серьезно. — За границей следят.

Ромашка еще раз внимательно осмотрелся. Легкий весенний ветерок шевелил листочки на молодых деревцах. Нежно чирикала какая-то птичка. За мокрыми прогалинами лес поднимался сплошной черной стеной. Невозможно было рассмотреть в чаще ничего, кроме переплетения ветвей. Толик внимательно поглядел налево, там, где клочья тумана ползли над бесконечной черно-вспаханной равниной, и заметил то, на что прежде не обратил бы внимания. Метров через сто из земли торчал невысокий гнилой пенек, возле него такой же кривой горкой были навалены черепа. Сразу стало неуютно, Ромашка почувствовал себя абсолютно беззащитным, даже рядом с волчицей.

— Следят, не сомневайся. — Женщина-гроза уже стояла босая, скинув куртку, шлем и обувь. Все свое оружие она бережно сложила на расстеленном плаще. — Воткнут в глаз стрелу, не успеешь охнуть.

Женщина-гроза поежилась. Из хмурой тучи закапал мелкий противный дождь. Ветер хлестал по реке, точно бороду полоскал.

— А твои… ты же всегда…

— Замолкни, — оборвала Марта. — Что я всегда? Здесь у меня нет прав и нет силы. Я здесь впервые. Это Рахмани с северянами дружбу водит, ему волохи не раз помогали. И у тебя тоже прав тут… пока нет. А может, и не будет. Как берендеям понравишься.

— Кому понравлюсь? — Толик даже забыл, что стоит в ледяной грязной луже.

— Берендеям. Волохам. Эти хоть нормальные, в отличие от Волчьего Хвоста. Эти в комов, в медведей то есть, обращаются.

— А еду… можно взять?

Марта подумала.

— Возьми. И не морщись так, а то засмеют. Что ты за воин, если боишься ходить по снегу босиком? Земля ведь уже теплая.

— Ничего себе «теплая», — проворчал Толик, прыгая на одной ноге в ледяной луже. В правую пятку он уже ухитрился засадить колючку. — Эй, домина, подожди меня, не убегай.

У горки черепов волчица замерла и жестом приказала ждать. Минуты три ничего не происходило. Ромашка даже подумал, что Марта впервые ошиблась, и их тут никто не ждет. Неужели они зря ныряли в три канала, удирали от погонь, раздавали взятки стражникам, чтобы выйти не к тому лесу и не к той деревне?! Ноги окоченели, вдобавок на хилое мартовское солнышко наползла туча…

Они возникли совершенно неожиданно. Сразу с трех сторон. Невзрачные бородатые мужички, одетые в вывернутые медвежьи шкуры. Всего трое и, похоже, безоружные. Толик невольно вздрогнул, когда мужик, стоявший метрах в двадцати, очутился совсем рядом, буквально за спиной. Не подбежал, не подошел бесшумно, а именно — возник.

— Ну выдь, с куста-то, — беззлобно произнес мужичонка, и хирург Ромашка чуть не расплакался от умиления. Впервые за недели бешеной гонки по Великой степи с ним заговорили на нормальном русском языке.

— Ты чо затих? — жалостливо спросил второй мужичок, ощупывая взглядом снаряжение домины Ивачич. Жадным взглядом смотрел на мелкие металлические предметы, разложенные поверх кожаного мешка, однако ни к чему не прикоснулся. — Чо затих, болезный, что ль? Лихоманка мучит, али руда стылая? Так то вмиг выправим!

Толик повиновался, выступил из-за кусточка. К его изумлению, Женщина-гроза низко поклонилась третьему мужику, тому, кто помалкивал в сторонке. Этот хоть был невысок, зато широк, как шкаф. Рябая его физиономия густо заросла бурым волосом.

— И ты здравствуй, — сочным баритоном отвечал человек-шкаф.

— Нам велел прийти сюда человек по имени Рахмани Саади, — вторично поклонилась Марта. — Мы опоздали на две зори. Нет ли у вас такого человека? С ним должна быть девушка…

— Волоха, как ты? — усмехнулся в усы человек-шкаф. Усы у него были знатные. До сей поры Ромашка был убежден, что такие усы носят только мультипликационные запорожские казаки.

— Как я… почти, — отчего-то покраснела Женщина-гроза.

— Как звать-то вас? — хитро сменил тему волосатый.

Гости назвались. Толик подумал, что еще полчаса в мерзлой воде — и ревматизм обеспечен. Как-то он отвык от родимой сырости и холодов!

— А в коробке кто? — Лохматый подбородком указал на закрытую корзину, где, завернувшись в три слоя шерсти, стучала зубами Кеа.

— Там нюхач, ее зовут Кеа.

— Девка, что ли? — удивился лесной человек. — Вот те раз, носом-то ослабнет. Ждан, бежи до Забавки, пущай баню затопляет. И меду сюды мне!

— Уже бегу, — кивнул тот, кого звали Жданом, и припустил к лесу.

Ромашка мысленно отметил местную безукоризненную дисциплину.

— А меня — Берендей Иванович зовут, — коротко склонил шею мужичок. — Ну так что в поле стоять, чай не грибы, не вырастем! Поспевайте однако! — и резво зашагал к лесу.

Подхватив обувь, корзину с нюхачом и мешки, гости припустили за неразговорчивым Берендеем.

Бурелом недолго хлестал по лицам паутиной, лишайником и острыми колючками. Не прошло и десяти минут, как Толик увидел женщин. В праздничных красных поневах, в рубахах с тесемками на рукавах, почти все белокурые, румяные, белозубые, Женщины что-то делали в поле, но Толик был вынужден признать, что туп в сельском хозяйстве как пробка. Если сейчас март, пытался рассуждать он, то вроде сажать еще рано. С другой стороны, снега почти нету и трава растет, стало быть, вовсе и не март… А может, они там удобрения разбрасывают?

Правды он так и не узнал. Навстречу по горбатой проселочной дорожке прошли две девки в домотканных длинных платьях, с обручами на локтях, с мешочками и кошелками, притороченными к поясам. Девки были широки в плечах, загорелы и веселы до безобразия. Вначале они прыснули, когда встретили Толика, затем мигом помрачнели, словно языки проглотили. Они уставились на роскошные черные волосы Марты Ивачич, как маленькие девочки, впервые в жизни увидевшие огромную говорящую куклу.

Берендей Иванович привел на задворки неаккуратного разбросанного по холму строения. Было не слишком понятно, это один дом или усадьба, или целая деревня с птичниками, банями и прочими помещениями хозяйственного назначения. Дым валил из нескольких труб, но метрах в десяти от земли с дымом происходило что-то странное. Его точно срезали ножом, выше, в ярко-голубом небе, как ни в чем не бывало метались стрижи.

Мужское население деревни было представлено веснушчатым пастухом слегка дебильного вида. Он брел в грязной рубахе, длиной по колено, засунув за пояс кнут. Завидев неожиданных гостей, забыл о своих обязанностях и застыл, сунув в ноздрю мощный палец. Комолая пятнистая корова обрадовалась безвластию и принялась выщипывать солому с ближайшей крыши. Затем к пастуху присоединился мальчик лет семи. Ребенка уродовала непропорционально длинная, скособоченная голова, отчего казалось, будто он на все глядит исподлобья.

«Неужели здесь живут волхвы, подчинившие Трехбородого беса?.. — подумал Ромашка. — Больше похоже на деревню для слабоумных…»

Дальше он думать в заданном направлении не рискнул.

— А чем они тут заняты? — простодушно осведомился лекарь, выкарабкиваясь из очередной лужи. Почему-то провожатые шли ровно, никуда не проваливаясь, не наступая на хрустящие ветки, и даже не замочили ног.

— Аспидов разводят.

— Что-о? Кого?! Но… аспиды — это же змеи.

— Конечно же, змеи. Только не кричи так громко, не то тебе отрежут язык.

«Мальчишка неисправим, — устало подумала Женщина-гроза. — Рахмани проиграет пари, надо было ставить сотню к одному. Из этого тюфяка не получится даже погонщик верблюда, не то что воин… Жаль, что его убьют. Он добрый и честный человек».

— Смотри. — Марта показала в глубь деревни. Там под высоким навесом пряталось деревянное чудовище. — Это их покровитель.

— Здорово… — выдохнул Толик. — Это кому же памятник?

— Ясеневый Велес, покровитель здешних мест. Глаза опалами отделаны, ногти и зубы из обсидиана, такая у него масть. Сам из ясеня, но вокруг должна быть сосна, старая сосна со мхом и лишаем…

— Там висит что-то… вроде обрывков бумаг.

— Кажется, они постоянно украшают своего бога. Саади говорил, что не проходит недели без очередного козлиного или конского черепа. Их Велес постоянно требует крови.

Ромашка осторожно приблизился к навесу.

— Домина, тут сплошные черепа и рога. И сам он с рогами. И шкуры тут гниют, целая гора песцовых шкур… вот обидно!

— Ничего обидного. Хорошо, когда жертвуют шкурки зверей, а не людей. Кажется, их Велес любит медь и пиво, надо спросить у Рахмани. Эй, не подходи близко, они следят за нами!

— Ах, черт! Домина, у него в лапе — человеческий череп. Даже кожа не снята…

— Так положено, — зевнула волчица. — И вообще, что ты заладил — череп, череп… Голова человека — это всегда сила.

Берендей Иванович разрешил обуться. Казалось, кого-то ждали. И точно, скоро дождались. С негромким цокотом в деревянные воротца городища въехала телега, запряженная двумя белыми лошадками. У пристяжной во лбу торчал острый крученый рог.

— Ой, какие хорошенькие… Единороги! — непроизвольно Ромашка потянулся погладить нежную морду. И еле успел отскочить, когда белогривый конек с шипеньем кинулся за ним.

— Индра-зверь, рук не суй, — рассмеялся моложавый дедок, с изуродованным шрамами лицом. — Это те що, кобыляка, га?

Дед на телеге смотрелся гоголем. Сам в парадной белой рубахе, в меховой безрукавке, носил он узкий кожаный пояс с железными бляшками, широкие узорчатые штаны, на голенях заправленные в онучи, и модные лапти с кожаными тесемками.

— Чего встали? Залазьте уж, будет вам глаза-то мозолить!

Единороги лихо взяли с места. Берендей втиснулся третьим, не считая замерзшей Кеа. Ромашка решил молчать и ничего не спрашивать.

В какой-то момент телега выскочила на берег реки. Берендей Иванович соскочил, не спрашивая, схватил узел с остатками еды и полез по наклонным мосткам, торчавшим над водой. Толик с грустью наблюдал, как погибают вяленая оленина, копченая скумбрия, огурцы, лепешки и инжир. Из свертка на колени Толику выпал одинокий урюк. С горя лекарь засунул его в рот.

— Домина, он забрал нашу оленину…

— Молчи! — прошипела Марта.

— Вил пошел кормить… вона кружат, — добродушно разъяснил возница, указывая куда-то под мостки. Толик внимательно поглядел в нужном направлении и… перестал жевать.

— Ру… русалки?!

— Вилы. Какие те русалки? Русалки, елки-палки, они летние, да бестолковые, что твоя хавронья! А то вилы, нешто не ведаешь?

Берендей вернулся, подмигнул, отряхнул руки.

— Чего расселся, добрый молодец? Да вон она, волчица твоя, дожидается…

Волох еще не успел договорить, а они уже мчались навстречу друг другу, как дети, что не виделись долгую-долгую зиму.

— Я тебе должна сказать что-то важное…

— Нет, это я тебе должен сказать…

— Я с ума сходила, боялась, что с тобой…

— А что со мной? Это ты — слабый пол, а не я…

— Это я-то — «слабый пол»? Да ты еще не знаешь…

Женщина-гроза проследила, как смешные дети с четвертой тверди кусают друг друга губами, засмеялась неслышно.

— Ну что, девку подкормить, и ничо, лепкая станет, — задумчиво произнес Берендей Иванович. — Как мыслишь, волчица, прокормит лекарь свою женку-то?

Женщина-гроза воззрилась на него в немом изумлении. И вдруг она ощутила, как разом сливается в черную пропасть, уходит с души напряжение, державшее ее все дни после гибели мужа. Она уже не спрашивала, откуда этот русс, лесной дикарь, знает о том, что она волчица, и о том, что Ромашка — лекарь, и уж тем более о том, что Толик и Юля когда-нибудь поженятся…

Просто он должен был все знать.

Такая масть.

— Непременно прокормит, — твердо заявила Женщина-гроза. — Он у нас настоящий мужик!

43 Бой на Храмовой горе

…Ночная битва в стране Бамбука длилась недолго.

Рахмани спустился к русским волхвам и пробыл с ними все то время, когда они рисковали жизнями, подгоняя беса. Волхвы окропляли своих хмурых усатых истуканов кровью птиц и кроликов, бились о дубовый пол лбами, закатывали глаза, а после хлестали уставшего беса боевыми проклятиями.

Трехбородый выгибался, как натянутый лук, дерево трещало, серебряные гвозди гнулись, но драккар послушно полз вверх. Иногда Саади слышал, как днище царапает о кроны сосен. Волхвы валились замертво, тогда Саади окатывал их водой. Кровь петухов лилась по усам Велеса и Сварга, колоды потели янтарной смолой. Из смолы, крови и ненависти сплетались новые кнуты, бородатые старцы скакали нагишом вокруг распятого демона, угощая его градом ударов.

А наверху, уткнув лбы в палубу, собравшись плечом к плечу, молились викинги. Следуя строгому приказу Рахмани, никто не выглядывал за борт, никто не разжигал огня, не пел песен, не пил вина, не ходил в обуви. В напряженном безмолвии огромное тело корабля скользило над вишневыми садами, рисовыми плантациями, спящими деревнями и стоянками пастухов. Когда крен стал таким, что по столам поехали кружки, варяги легли и продолжили молиться молча. В плотном тумане драккар перевалил горный кряж и, набирая скорость, обрушился в долину. Ветер пронзительно засвистел, пытаясь разорвать снасти.

Только теперь Рахмани покинул трюм. Рыцари Плаща следом за капитаном принесли на мостик нюхача. Широкая долина, залитая лиловым светом Смеющейся подруги, распахнула им объятия. Слева и справа, словно отражая звездную россыпь, пылали огни городов, подмигивали фонарики, укрепленные на дугах повозок, на медленно дрейфующих плотах. Журчали ручьи в искусственных акведуках, и белыми пушинками на фоне вспаханных черных полей бродили сонные овцы.

Дремотная тишина и ароматы благовоний заставили парса вздрогнуть. Он не верил в предчувствия, ведь предчувствия — удел нюхачей и колдуний, однако не мог унять дрожь.

Слишком легко дался первый шаг.

— Туда, — указал нюхач в сторону темного холма, на котором колебались отсветы слабых бумажных фонариков.

Пришло время Гневливой подруге сменить Смеющуюся сестру. Когда они ненадолго обнялись, под килем корабля, один за другим, пронеслись три земляных вала и три частокола. На башнях ударили в гонги часовые, запылали сигнальные костры, но…

Было уже поздно.

Последний частокол, состоящий из бревен в два обхвата, разметала бронзовая дева, украшавшая нос корабля. С бортов скинули трапы. Запылали факелы. Дружина, с ревом потрясая топорами, набросилась на священный холм. Каждый пятый нес пучок факелов, смоченных в масле, каждый десятый нес жесткую лестницу, чтобы легче было взбираться на верхние этажи зданий. Над ухоженными рощами бонзая, над садами обласканных валунов, разнеслась зычная брань конунга Волчий Хвост.

Рахмани через переговорную трубу отдал последнее распоряжение волхвам и сам приготовился шагнуть за борт. Его личные телохранители, шестеро рыцарей Плаща, все в тяжелом облачении, обступили хозяина.

— Башня — налево, Железный лоб — направо, разобрались цепью! — покрикивал внизу Волчий Хвост.

Драккар повис в трех локтях от лужаек с ароматными орхидеями. Рыцари Плаща спустили в трюм сетку с дюжиной связанных петушков и целое блюдо горячего жареного мяса для русских колдунов. Те нуждались в силе, предстояло еще вернуть драккар в море.

Телохранители юного Саади, гремя сапогами, шагали по палубе. Обученные шеренги викингов устремились вперед, не встречая сопротивления. Первые лестницы уперлись в коньки крыш. Первые двери вылетели, показав пустые храмовые залы. Запылали первые костры.

Рахмани это нравилось все меньше. Он вертел головой, но кроме часовых, сбежавших с башенок, не видел ни одного серьезного противника. А что, если нюхач ошибся, и они вовсе не на Храмовой горе? Что, если их заманили в ловушку?

— Червяк, Горелый, берите своих, давайте в обход!

— Волчий Хвост, мы нашли жрецов!

Нашли слабых, сморщенных жрецов и перебили моментально. Принялись крошить тростниковые стены, вскрывать полы в поисках потайных ходов. Походя разбивали божков, рубили по ликам бронзовых и серебряных статуй, мочились в курильницы с благовониями.

Первым заметил опасность, естественно, нюхач. Его предостерегающий крик немедленно повторили младшие конунги, викинги подняли щиты, развернулись в поисках противника, но… противника не заметили.

Не заметили они противника и тогда, когда стальные звездочки рассекли ночной воздух, и первые жертвы с воем рухнули на землю. Второй рой звездочек взвился во мраке. Они жалили точно в глаза и в горло, подобно смертоносным осам. Дюжину бойцов потерял Волчий Хвост, прежде чем наемники догадались попрятаться от света.

— Канониры, залп по деревьям! — дал команду Рахмани. Он уже догадался, откуда последует следующая атака.

Сам он упал ничком на палубу, за песчинку до того, как убийственный рой промчался над головой. Из рыцарей Плаща один был ранен и один — убит, остальных защитили тяжелые доспехи. Рахмани с трудом выдернул из шлема рыцаря застрявшую в нем тонкую, убийственно заточенную звезду. Каждый из четырех лепестков мог запросто отрезать человеку голову.

На первой палубе с сухим стуком откинулись створки люков. Канониры поднесли зажженные фитили. Рахмани, пригнувшись, направился к лестнице, но снова не дошел. На сей раз его повалили телохранители. Над головой с шипеньем, роняя пучки искр, пронесся пороховой заряд. Второй заряд угодил в окованный бок драккара. Стреляли из тяжелых окопных ружей, Саади видел подобные у караульных на портовых складах. Ружье крепилось на длинных сошках, один из караульных прочищал ствол, забивал картечь или пулю, второй засыпал порох, прицеливался и поджигал фитиль. На малом расстоянии такая ручная пушечка производила страшные разрушения…

— Вторые номера, наводи! Ниже бери, равняйся по фланговому, держать шесть градусов ниже уровня!

— Третьи номера, люки открыть! Заряжай!

Пока корабельная артиллерия дала первый ответный залп, невидимые защитники холма успели выстрелить раз восемь. От грохота их ружей у Саади заложило уши. Две ближайшие храмовые пагоды горели, как факелы, дальше, в сумраке, уже звенели мечи и слышалась неистовая ругань.

Рахмани растолкал навалившихся на него рыцарей, спрыгнул во мрак, на мягкую землю, и сразу откатился в сторону.

Ему выстрелили в лицо, но, пока догорал фитиль, Рахмани создал двух фантомов. Заряд ударил в грудь призрачному воину, пробил насквозь и обрушил ажурную беседку, нависшую над ручьем.

— Они прыгают сверху! — вопил Железный лоб. — Эй, не подпускайте черных бестий, они бьют в голову!

У Саади екнуло сердце. Сбывались мрачные предсказания его юной, столь внезапно исчезнувшей любовницы.

Канониры драккара дали залп. Холм Четырнадцати пагод содрогнулся, стало светло, точно взошла Корона. Во время короткой вспышки Саади разом увидел все…

Прелестные лужайки, террасами спускавшиеся с холма, каждую из которых украшал свой сорт роз. Стройные коридорчики из карликовых сосен и песчаные дорожки между ними. Выбитые двери пагод и повисших в окнах мертвых монахов. Мертвых монахов, убитых возле алтарей. Мертвых викингов, убитых стрелами и стальными звездами. Раненых оркнейцев, ползающих в лужах крови. Живых и здоровых дружинников, дерущихся с гибкими проворными людьми, одетыми во все черное. Вскипевшие от корабельного огня кроны кипарисов и кедров. Устроенные на деревьях площадки с окопными ружьями. Летящих оттуда, с оторванными руками и ногами, мертвых стрелков, также одетых во все черное. Слегка подрагивающее, влажное днище драккара…

— Свет, поджигайте все! — заорал Волчий Хвост, перекрывая своим рыком шум схватки.

— Огня, огня! Бей дьяволов, круши!

Шестеро рыцарей в тяжелых доспехах снова окружили Рахмани. По шаткой лесенке с нижней палубы спустились двое рыцарей Плаща, эти несли нюхача в кованом сундуке, оснащенном прорезями для дыхания.

— Там, наверху, — указал нюхач.

Прикрывшись щитами, восемь отборных бойцов ринулись в гору. С крыши четвертой пагоды на них посыпались люди, закутанные в черное, но дружина Волчьего Хвоста уже оправилась от первого страха.

Саади вскинул ладони, заранее настраиваясь на острую боль в спине. Троих черных стражников он поджег в воздухе, прочие успели в целости долететь до земли.

Рыцари Плаща дали залп из пистолей с правой руки, затем — с левой. Саади доставляло удовольствие наблюдать, как слаженно действует его вышколенная охрана. Он никогда не видел их лиц, спрятанных под масками, никогда не спрашивал их истинных имен. Посланцы норманского корпуса тоже не задавали лишних вопросов, не требовали излишеств и даже обычных удобств. Они честно отрабатывали свое золото.

Рыцари убили еще двоих нападавших. Дело шло к рукопашной. Саади вовремя сообразил взглянуть наверх. Ему показалось, что на фоне звезд с крыши пагоды планируют несколько больших треугольных платков. Людей он не увидел, пока платки не сложились на земле.

Отборные бойцы императора обладали гибкостью пумы и ловкостью обезьян. Свободными от черной ткани у них оставались только глаза. Они выхватили длинные узкие мечи и молча кинулись в атаку.

Рыцари Плаща отбросили пистоли, сдернули с плеч многозарядные арбалеты, но выстрелить уже не успели, пришлось схватиться за мечи.

Низкорослый человек бежал прямо на них, отведя руки с двуручным мечом за левое плечо. В двух шагах от рыцарей он совершил невозможное — взвился в воздух, меч его превратился в блистающий круг, а сам черный человечек исчез… чтобы спрыгнуть где-то сзади.

Заслонявший Саади рыцарь рухнул, с хрипом хватаясь за горло. Мертвое тело упало на колени, голова в закрытом шлеме и маске отделилась от шеи и упала на траву.

— Их будет еще больше, — предупредил из сундука нюхач.

Саади присел, послал по кругу два столба огня, стараясь целить в ноги. Он никак не мог сосчитать нападавших, хотя стало светло, викинги издалека подожгли крышу пагоды.

Маленькие желтые люди легко уклонились от его молний. Рыцарь Плаща стрелял в них с двух рук, стрелы его арбалетов пели смертельную песню, но из двадцати стрел лишь одна угодила в цель.

— Рахмани, держись! — прорубая себе дорогу топором, на помощь к парсу спешил сам конунг с ближней дружиной.

Потеряв еще одного товарища, уцелевшие рыцари Плаща сменили тактику. Они продвигались вверх по склону мелкими перебежками, выставив впереди себя щиты.

— Капитан, ложись! — рыцари укрыли Рахмани щитом.

С бархатного неба на него летел маленький человек.

Он скалился, как разъяренный бабуин, занося для удара сразу два меча.

Рыцари выставили щиты, но… никого снова не поймали. Человек буквально растворился в воздухе, завернувшись в плащ. Песчинкой спустя он возник в десятке шагов выше по дорожке, сделал сальто и одновременно метнул ножи.

Еще один рыцарь упал на руки Саади. Рукоять ножа торчала в прорези шлема. Однако храмовый стражник не успел скрыться, его надвое разрубил топором Горелая борода.

— Все ко мне! — прокричал Саади. — Нюхач ведет нас! Все ко мне!

— Капитан, береги задницу!

Еще двое черных призраков выпрыгнули из мрака, точно ими выстрелила катапульта. Один сразу напоролся на два выставленных рыцарских меча, зато другой взмахнул плащом и пропал.

— Где он? Куда спряталась эта паршивая обезьяна?!

За миг до того, как «паршивая обезьяна» перерезала горло сразу двоим рыцарям, Саади ощутил позади себя легкое дуновение ветра. Черный стражник вертелся, как веретено, заносил уже клинки, но брат-огонь оказался быстрее.

Струя пламени раскалила добела лезвия в руках стражника, с его ладоней моментально сползла кожа, вспыхнули одежда и волосы. Однако он кинулся на врагов с голыми руками и снова обманул всех. Совершив переворот в воздухе, выбросил вперед тонкие ноги, целя носками сапог в лица…

Огненный шар отшвырнул кривоногого стражника в заросли горящего шиповника. Там он и повис вверх ногами, со сломанной шеей.

— Вот дьявол, ты видел? У него были ножи в сапогах…

— Он мне ногу проткнул!

Рахмани уже видел, как слева и справа, привычно смыкая клещи, наступают отряды Башни и Железного лба. Несколько песчинок норвегам позволяли спокойно бежать рысью, затем с неба в самую сердцевину строя ввинтились три черных плаща. Норвеги дрались, как черти, но их испытанные в сотнях схваток топоры не поспевали за гибкими лезвиями.

— Вверх, вперед! — Саади упорно пробивался к цели.

— Не подпускайте их, не подпускайте на длину меча!

— Волчий Хвост, они ползут по дну ручья!

— Колите их в воде!

Его личная стража сомкнулась, наконец, с поредевшим отрядом Горелого. Громадный ярл был ранен четырежды, но демонстративно не перевязывал ран. Возле двери нужной пагоды на него накинулись четверо. Двоих Рахмани успел подпалить, маленькие люди с визгом катались по дорожкам, пытаясь сбить огонь. Норвеги с рычанием добивали раненых.

Канониры драккара в четвертый раз дали залп. Роща за пагодами превратилась в гудящую стену огня. В декоративных прудах вскипала вода, в ней заживо варились карпы. Норвеги за бороды тащили двоих дряхлых жрецов. Четвертая пагода встретила Саади тишиной. Рыцари Плаща, по указанию нюхача, вскрыли пол под алтарем. За поваленными статуями нашли еще двоих жрецов и тут же зарубили.

— Живые камни в красном сундуке, — сообщил нюхач.

Помимо трех живых камней Рахмани прихватил еще два сундука и мешок, набитый чем-то тяжелым. При свете факелов подчиненные конунга дышали, как загнанные кони. Они озирались на каждый шорох, слишком многих братьев потеряла дружина.

— Нам лучше удалиться, — объявил нюхач. — Сюда спешат крестьяне и не меньше сотни солдат с ружьями…

— Рахмани, неужели мы не заберем наших убитых? — Волчий Хвост нес на руках одного из своих бойцов. У того при каждом всхлипе под кожаной рубахой проглядывали ребра. Вражеский меч вскрыл ему грудь.

— Забирайте всех, — кивнул Саади. — Сколько людей мы потеряли?

— Мы потеряли лучших, — произнес привычную формулу конунг.

…Драккар торопился на север. Страна Бамбука осталась далеко позади, иногда слева по борту виднелись далекие костры уссурийских айнов. На небе, как и тысячи лет назад, Желтая Лисица гналась за Мышатами, а Колесница вечно не поспевала за Трубадуром, только в этих широтах привычные созвездия развернулись иначе. Рахмани стоял на корме и задумчиво следил за стаями веселых дельфинов. Они резвились в лунном свете, то догоняя летящий драккар, то теряясь в серебряных блестках.

Трехбородому бесу оставалось тяжело работать пару недель. Вполне достаточно, чтобы вернуть наемную дружину в их родные воды, а самому прыгнуть в тайный Янтарный канал, спрятанный среди плавучих льдов, и навсегда захлопнуть его за собой. Затем предстоит последний бросок по суше, через соленые озера и мелкие реки, к Понтийскому морю, а дальше — вольготный каботаж до гордого Дамаска, где верные люди перегрузят ценности на дромадеров и поведут караваны золота в Исфахан…

К сожалению, молодой охотник не смел доверить ценности чужим Янтарным каналам. Он предпочитал долгий, неудобный путь по суше, сквозь кордоны враждебных племен, над бурлящими реками и солеными степями. Потому что на выходе из канала, в славном Джелильбаде или даже Исфахане, янычары султана Омара могли отнять все…

Но вначале предстояло исполнить долг перед Слепыми старцами. В глубине трюма, в тайнике, надежно завернутые в просмоленный холст, дремали живые Камни пути. Рахмани вглядывался в сиреневый лик Гневливой луны и перебирал четки. Он считал, сколько кувшинов песка осталось до встречи с гонцом. Гонец ждал на пустынном острове, с двумя свежими летучими ящерами, и каждый вечер, стоило Мышатам показать любопытные носы над горизонтом, вылетал встречать драккар. Гонец ждал своего собрата Рахмани, чтобы забрать его и хрупкие Камни и нырнуть с ними в тайный канал, годный лишь для одного человека в сутки. Рахмани пробил этот канал прямо в Исфахан, в дуккан своего троюродного брата.

Если не вмешается враждебное провидение, ничто не помешает Слепым старцам получить из его рук сокровище, равному которого нет на всей тверди. Если не вмешаются коварные асуры тьмы, ничто не помешает мудрому Учителю вызвать священный шестнадцатый огонь и пробить канал на запретную…

— Отчего ты грустен, мой друг? — конунг Волчий Хвост дохнул на парса перебродившей брагой. — Все сложилось, как ты мечтал! Ты получил живые Камни пути, мы захватили для тебя чудесные машины, мы возвращаемся сытые и довольные…

— Разве не видишь, он тоскует из-за девки! — загоготал Горелая Борода. Предводитель наемников ухитрился повесить на свою толстую шею сразу четыре женские цепи с украшениями, а на голову нацепил корону неизвестного царя, отобранную у Нгао.

— Плыви с нами, друг огня, — предложил Волчий Хвост. — Мы отправимся к лучшим прованским девкам, там ты быстро позабудешь свою ведьму! Разве можно тосковать из-за бабы?!

— Ты полагаешь, мой друг, что наши встречи случайны? — улыбнулся Рахмани. — Или ты полагаешь, что достаточно обнять сотню женщин, чтобы убить в себе запах одной?

— Порой ты говоришь непонятно, — поморщился конунг. — Разве не ты собирался умереть ради счастья своего народа?

— Когда я встретил эту девушку, мне стало страшно, и знаешь почему? — Серебро океана плескалось в зрачках молодого воина. — Я вдруг понял, что есть иные поводы жить…

44 Холодная река Ловать

— Ты понял, зачем я тебе это рассказала? — Марта из соломы, которую подавал ей Берендей Иванович, ловко плела лапоть. Делала она это с таким видом, точно родилась в русской глухой деревне.

— Рассказала? — наморщил лоб бывший доктор. — Ну… чтобы я получше понял местные реалии…

— Ты идиот? — прямо спросила Женщина-гроза. — Иногда мне кажется, что ты неизлечимо болен воспалением мозга. Или что в тебе поселилась личинка гоа-гоа-чи.

— Драккар! — ахнул Толик. — Он его спрятал!

— Тихо! — поморщилась волчица. — Не ори так. Мы расстались. Я пошла искать своего будущего наставника в школу Хрустального ручья, а он поплыл за Камнями пути. Он угробил кучу народа… кстати, там был наш недавний знакомый, Волчий Хвост. А может быть, это другой Хвост… не знаю, прошло много лет. Рахмани довез Камни пути до старцев, но те не сумели вовремя раздобыть шестнадцатый огонь. Камни умерли, на четвертую твердь тогда никто не попал. Тогда Рахмани рассчитался с командой, а сам спрятал драккар в потайном месте. Правда, для полета нужен Трехбородый бес. Рахмани один знает, где его найти…

Марта замолчала, глядя на реку.

По Ловати ровным строем шли расписные ладьи. На передней поднялся человек в меховой островерхой шапке, взмахнул рукой. Гребцы разом принялись табанить. Еще один взмах — весла взлетели вертикально вверх. К пристани перекинули канаты.

— Эта шта, и Могиляка с вами? — лениво спросил с пристани Берендей.

— Ага, да только он не с нами. Он руду в Киева скинет и с кунями, с хорями — до Бризанту. Еще воев туда свезет свейских.

— Чего так? Чего сами даны не идут?

— Так а ета… — Купчина яростно поскреб в бороде. — Сказывають, даньский кесарь Кнут рать большую на англов собирает. Платит по пять гривен серебром, кто с им пойде… вот и нету охочих до Бризанта.

— Выходит, куковать кесарю Багряному без варягов, ай-яй-яй! — покрутил головой волох. — Как же ж он от каганов-степняков Златый Рог удержит?

Купец хотел ответить, но тут неожиданно для всех вмешался Ромашка:

— Конунг Кнуд собирает войско? Где, когда?

— А хто его знает, — пожал плечами торговец. — Далече отсудова, на море. Вроде как, в Тралле-крепости. Вроде как, англян бить.

— Эх, вот бы с ними! — мечтательно вздохнул безусый рыжий пастушок. — Небось, виру славную возьмут…

Ромашка слушал, открыв рот.

— Сиди ты, дурень, — гоготнул купец. — Кнут и ратников-то княжьих не возьмет. Сказывают, без меча каленого с озолотой никого не берет. Сброю свою изволь принесть, иначе не потребен ты.

— Когда они поплывут? — перебил Ромашка.

— Да уж всяко зазимуют. Кто ж по снегу-то веслами машет?

— Это верно. — Берендей отвернулся, о чем-то задумался.

— Домина, это который Кнуд? — простонал бывший ролевик. — Неужели сам Кнуд Великий? Тот самый датчанин?

— Ну… великий или нет, время покажет, — разумно ответил Берендей и обернулся к купцу. — Слухай, а сам кеды идеше?

— А по Хвалыньскому морю, в Багдад.

— Ишь чаво, орешков медовых оттудова захвати, — зевнул Берендей, не прекращая вязать лапоть. Произнесено было таким тоном, словно купцы плыли до соседней деревни. — А пошто варягов столько взял?

— А печенеги бузят. Чай отвадим.

— Это рабы? — Толик непроизвольно прижал к себе Юльку. На дне ладьи ворочались заросшие мужики в колодках.

— Не бось, не кусит. — Купец истолковал ее испуг по-своему. — Чай, в железах, да и некуды бечь-то.

— Рабы, Юля, ты видела? Господи, я такого насмотрелся!..

— Тихо, тихо, не надо так волноваться.

— Пактиоты, дань архонту не заплатили, — охотно разъяснил кормчий. — Таперича в Хазар продадим.

— Много за данников надеешься взять? — Берендей оценивающе приглядывался к связанным мужичкам.

— Да дирхемов сто, уж как Велес благословит.

— А мне не продашь?

— С ума сойти… Сейчас начнут покупать рабов? — ойкнул Анатолий.

— Я уже покупала, — прихлопнула его невеста. — И ничо так, выжила, как видишь.

— Бобра много везем, черную лису тож, — охотно поделился купец. — Оно вишь, бризантскому кесарю дань легше отдать, чем по Танаису до Итиля, а там с хазарами за каждую гривну биться… Опять же неясно, будут ладьи на море или на горбатых придется до Багдада пылить, а тут уж без варяжников никак…

Напившись квасу, купцы отчалили.

— Так мы тут уже вторую неделю торчим, потому что?.. — так и не высказал догадку Толик.

— Потому что ждем Рахмани. А он с волхвами ловит рыбу. И будет ее ловить еще год, а мы за это время обрастем мухоморами…

— Домина, а зачем нам драккар?

— Чтобы лететь на Зеленую улыбку, туда, где Вечная тьма.

— Это на полюс?

— А ты собираешься ловить уршадов поодиночке? Тогда ты никогда не набьешь все свои баночки и никогда не вылечишь свою четвертую твердь от рака. Рахмани считает, что гнездо уршадов находится где-то среди льдов. Впрочем, вас с Юлей никто не заставляет плыть с ним. Ты должен подумать.

— Я непременно поплыву. Я тоже хочу разобраться…

— Вечная Тьма рождает много загадок.

— Погоди, домина… а ты?

— Я? Зачем мне это надо? Меня ждут в стране Вед.

— Зачем ты врешь, Женщина-гроза? — В корзинке проснулась Кеа и тихонько заговорила на хинском. — Я не могу слушать, когда ты врешь! Ведь вы…

— Договаривай. — Красная волчица снова отвернулась к реке. От блеска Короны у нее стали слезиться глаза. А может, хирургу Ромашке это только показалось. Иногда в глаз залетает крошечная мушка и мешает целый день, пока не выскочит сама. Да, наверняка в тот момент домине в оба глаза залетело по вредной мушке!

— Ведь вы любите друг друга, — легкое дуновение принесло слова нюхача.

Это очень странное явление — нюхачи с Плавучих островов. Если они родственники проклятым уршадам, то их изворотливый разум и их простоватая хитрость еще более удивительны. Кеа без напряжения вырвала из тишины те слова, которые Женщина-гроза боялась произнести много лет.

— Кеа, ты помнишь, я обещала найти тебе пару?

— Да, домина, — от неожиданности девственница даже прекратила жевать. — Высокая домина, я уже не надеялась, что ты вспомнишь обо мне.

— Я помню. Мы непременно найдем Плавучий остров.

— Но я надеялась… я тоже хотела вам помочь. Это так романтично — отправиться на летучем корабле во льды. Вдруг я первая почую гнездо уршадов? Вдруг вам без меня не справиться?

Марта Ивачич хотела захлопнуть корзину с говорливым надоедливым нюхачом. Но внезапно она почуяла чужой взгляд, тяжелый и щекочущий. Аспид тоже встрепенулся, он быстрее хозяйки улавливал непрошеное внимание.

Ловец Тьмы торчал по пояс в воде, с целым неводом раков и глядел на нее безумными глазами. В волосах его застрял клок тины, маленький рак вцепился в ухо. Ловца уже подгоняли голые деревенские мужики, пинали в спину и дергали, но он словно уснул.

Толик и Юлька захихикали. Громче всех гулко захохотал Берендей Иванович. Заквохтали подмастерье Ждан, рыжий пастушок Путята и его большеголовый братец на берегу. Тогда домина Ивачич спустилась в холодную русскую реку Ловать, сняла рака и водоросли с головы своего мужчины и рассмеялась.

Впервые после смерти мужа Женщина-гроза засмеялась по-настоящему.

Оглавление

Мир уршада

  1 МАРТА ИВАЧИЧ

  2 ГРАНИЦА ТЬМЫ

  3 ДОЧЬ КРАСНОЙ ВОЛЧИЦЫ

  4 ПРОДАВЕЦ УЛЫБОК

  5 СОЛЕНЫЕ МИРАЖИ

  6 ЯЗЫК ВЕДЬМЫ

  7 ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ

  8 К СЫРОМУ БАРЬЕРУ

  9 КРАСНЫЕ НОМАДЫ

  10 ФОРМУЛА ПУТИ

  11 НЮХАЧ

  12 БРАТ-ОГОНЬ

  13 ПЕРВЫЙ ПЛЕН

  14 ВОР ИЗ БРЕЗЕ

  15 ЯНТАРНЫЙ КАНАЛ

  16 В КАПКАНЕ ОТРАЖЕНИЙ

  17 ЦЕНТАВРЫ ИСКАНДЕРА

  18 ЕРЕТИК И ТКАЧИ

  19 ВТОРОЙ ПЛЕН

  20 ШЕСТНАДЦАТЫЙ ОГОНЬ

  21 ГИППАРХ ПОЛИКРИТ

  22 СЛЕПЫЕ СТАРЦЫ

  23 ГАНДХАРВА

  24 КИПЯЩИЕ ОЗЕРА

  25 ТРОЕ В ЯМЕ

  26 СЕМЬЯ ПЕРЕВЕРТЫША

  27 ИЗМЕНА

  28 ВЕЛИКАЯ СТЕПЬ

  29 ВОИН И ГРОЗА

  30 НА ПУТИ В РАЙ

Зов Уршада

  1 Твердыня севера

  2 Мегафон и медведи

  3 Женщина-гроза

  4 Марта и рубли

  5 Эсминец «Сообразительный»

  6 Одноглазый Нгао

  7 След колдовства

  8 Доктор Ромашка

  9 Некрасивая смерть

  10 В поисках закона

  11 Уроки всемирной истории

  12 Воин и гроза

  13 Гидры и сорняки

  14 Саади в поисках закона

  15 Доджо Хрустального ручья

  16 Головы гидры

  17 Во власти твоей

  18 Река детства

  19 Женский зиндан

  20 Зоран Ивачич

  21 Сын Парвати

  22 Последний водомер

  23 Цена Нобелевки

  24 Бабушка и внучка

  25 В поисках чести

  26 Зов Уршада

Охота на Уршада

  1 Логово волчиц

  2 Навстречу льдам

  3 Выбор для ведьмы

  4 Ликбез для лузера

  5 Страна склавенов

  6 В яме и на виселице

  7 Ликбез для юзеров

  8 Властелины пепла

  9 Великая степь

  10 Черноногий циклоп

  11 Глупый мешок с костями

  12 Петухи и немного риса

  13 Ласкающий мираж

  14 Дорога висельников

  15 Ромашка идет ва-банк

  16 Ребра рыбы Валь

  17 Песок времени

  18 Серебряная вельва

  19 Убийцы убийц

  20 Проклятый город Сварга

  21 Две империи

  22 Боевое крещение

  23 Лунный компас

  24 Цитра и рэнга

  25 Оракулы Амона

  26 Вольный охотник

  27 Иой-дзюцу

  28 Трое в масках

  29 Железный прыгун

  30 Волчий хвост

  31 Почем оборотни Тафэй?

  32 Бронзовая стража

  33 В брюхе летучей гусеницы

  34 Ворота Иштар

  35 Зашитые губы

  36 Уруми Вищаль

  37 Халдеи Вавилона

  38 Трехбородый

  39 Сиамский крейт

  40 Молох

  41 Страна Бамбука

  42 Берендей Иванович

  43 Бой на Храмовой горе

  44 Холодная река Ловать Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg