«Красная планета. Звездный зверь»

Красная планета. Звездный зверь (fb2) - Красная планета. Звездный зверь [сборник litres] (пер. Михаил Алексеевич Пчелинцев,Наталья Исааковна Виленская) (Хайнлайн, Роберт. Сборники) 1950K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт Хайнлайн

Роберт Хайнлайн Красная планета. Звездный зверь (сборник)

Robert A. Heinlein

RED PLANET

Copyright © 1949 by Robert A. Heinlein

THE STAR BEAST

Copyright © 1954 by Robert A. Heinlein

All rights reserved

© Н. Виленская, перевод на русский язык, 2018

© М. Пчелинцев, перевод на русский язык, наследники, 2018

© С. В. Голд, предисловие, послесловие, 2018

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

РОБЕРТ ЭНСОН ХАЙНЛАЙН (1907–1988)

Наряду с Айзеком Азимовым и Артуром Кларком входит в большую тройку писателей-фантастов и носит титул гранд-мастера. Автор знаменитых романов «Двойная звезда», «Звездный десант», «Кукловоды», «Чужак в стране чужой» и многих других, писатель – рекордсмен по числу литературных наград, включая такие престижные, как премия «Хьюго», «Небьюла» и т. д. По опросам, проводимым журналом «Локус» среди читателей, Роберт Хайнлайн признан лучшим писателем-фантастом всех времен и народов.

Полвека не покладая рук он работал в фантастике, выпустил в свет 54 книги – романы, сборники рассказов и т. д. – общим тиражом 40 миллионов экземпляров. За три первых года работы он, на взлете таланта, создал несколько книг, которые живы и сегодня не просто как любопытные опыты довоенной фантастики, а как совершенно современные произведения. И когда я говорю о том, что Хайнлайн – создатель современной американской фантастики, я имею в виду именно свежесть, актуальность его работы – каждая из его повестей могла быть опубликована сегодня, и мы бы восприняли ее как сегодня написанную.

Кир Булычев

Уже после первого опубликованного рассказа Хайнлайна признали лучшим среди писателей-фантастов, и он сохранил этот титул до конца жизни.

Айзек Азимов

Что бы ни говорили плохого об идеологии этого автора, его нельзя обвинить в фарисействе, разве только в простодушной наивности.

Станислав Лем

Хайнлайн верил, что фантастический рассказ имеет смысл только в том случае, если его корни уходят в самую настоящую действительность, в то же время проникая в мир воображения. Он был убежден, что выдуманная действительность не может быть опрокинута на читателя в первых же абзацах произведения, а должна проявляться постепенно, прорастая сквозь реальность.

Роберт Сильверберг

Особенности колониальной политики в 2020 году

Если мы попытаемся найти в земной истории аналоги ситуации, сложившейся в земных колониях к концу эпохи экспансии, то единственное, что приходит в голову, – это Ботани-Бей. Как и Ботани-Бей, Луна и Венера были местом массовой ссылки заключенных, бессрочной каторгой, из которой не было возврата. Подобно уголовникам, осваивавшим и заселявшим австралийский континент, ссыльные каторжане начала XXI века заселили полярные болота Венеры и туннели лунного Моря Кризисов. Со временем они превратились в «местное население», сохранив при этом асоциальный характер, бунтарский дух и глубоко укоренившееся чувство ненависти к земной администрации.

Иной ситуация была в Марсианской колонии. По необходимости марсианские первопоселенцы были добровольцами, высококвалифицированными специалистами, задействованными в весьма амбициозном проекте терраформирования. Однако их уровень жизни мало отличался от быта ссыльных каторжан. Кочевой образ жизни означал минимум личного имущества, смертельная окружающая среда требовала строжайшего соблюдения правил, – все это порождало в колонистах стремление защитить и расширить те сферы жизни, в которых они могли совершать хоть какой-то свободный выбор. При этом колонисты оставались лояльны к земной администрации и отчасти продолжали считать себя гражданами метрополии, наделенными теми же правами, что и любой землянин на материнской планете. Так продолжалось до 2020 года, когда в Управлении по делам колоний начались активные подвижки и пересмотр прежней финансовой политики.

С точки зрения экономики три проекта из четырех были успешным вложением инвестиций: Луна снабжала Землю продовольствием, Венера – тяжелыми металлами, а Церера – редкоземельными элементами и радиоактивными богатствами Пояса астероидов. И только Марс оставался депрессивным потребителем бюджетных средств. Какая-либо отдача от марсианских проектов ожидалась не ранее чем через десятки лет. С точки зрения политиков, это были немыслимые сроки, несопоставимые со сроками их политической жизни. Естественно, рано или поздно должно было возникнуть желание оптимизировать расходы. И такое решение было найдено.

Несомненно, его авторам оно представлялось вполне приемлемым – технически, они не видели никакой разницы между ссыльными поселенцами Луны или Венеры и свободными колонистами Марса. Нюанс, который проглядели кабинетные теоретики, заключался в таких неуловимых и слабоформализуемых вещах, как «гордость», «чувство собственного достоинства» и «уверенность в собственном праве определять свою судьбу». Сложись все иначе – и Марс, Венера и, возможно, Луна так бы и просуществовали в своем бесправном статусе до конца столетия и в начале XXII века автоматически вошли бы в Солнечную империю. Но случилось так, что административная машина на полном ходу столкнулась с таким эфемерным и совершенно непредвиденным препятствием, как вышеперечисленные психологические нюансы. Столкнулась и забуксовала. Возможно, машина сумела бы преодолеть это препятствие, если бы в центре политической бури не оказались два совсем уж незначительных, с административной точки зрения, существа: земной мальчик-колонист и его маленький марсианский друг.

Последствия этих событий всем известны: вспышки насилия, сепаратизм, восстания, межпланетные войны, деколонизация Солнечной системы и прекращение космических полетов, а затем долгий мучительный период интеграции внутренних планет в Солнечную империю. Разумеется, на фоне последовавших грандиозных событий роль мальчика и его питомца никто и не думал ни отслеживать, ни оценивать. И исторические уроки, как это часто бывает, так и не были извлечены. Неудивительно, что через двести лет в земной истории назрел хрошианский кризис, в центре которого вновь оказался земной мальчик и его питомец…[1]

С. В. Голд

Красная планета[2]

Тиш

Глава 1 Виллис

Разреженный воздух Марса был прохладен, но не слишком. В южных широтах зима еще не настала, и температура днем не опускалась ниже нуля.

Странное существо, стоящее у двери куполообразного строения, походило на человека, хотя ни у одного человека не было такой головы: на макушке – что-то вроде петушиного гребня, огромные глазницы, а там, где должен быть нос, лицо переходило в вытянутую морду. А окрас уж и вовсе из ряда вон – тигровый, в черно-желтую полоску. На поясе у него висело оружие, напоминавшее пистолет, а в сгибе правой руки был зажат мяч – побольше баскетбольного и поменьше медбольного.[3] Существо переложило мяч в левую руку, открыло входную дверь и шагнуло внутрь.

Внутри оказалась крохотная прихожая, за ней – вторая, внутренняя дверь. Как только наружная дверь закрылась, давление воздуха в тамбуре стало подниматься со звуками, напоминающими вздохи.

– Ну, кто там? Отвечайте, отвечайте! – сиплым басом взревел репродуктор над внутренней дверью.

Визитер осторожно опустил мяч на пол, обеими руками ухватился за уродливое лицо, оттянул его и задрал на макушку. Под маской обнаружилось человеческое лицо – обыкновенного земного мальчишки.

– Это я, док, Джим Марло, – ответил он.

– Ну так заходи. Нечего там стоять и ногти грызть.

– Иду.

Когда давление в прихожей сравнялось с давлением в доме, внутренняя дверь автоматически открылась. Джим сказал:

– Пошли, Виллис, – и ступил внутрь.

Мяч выпустил снизу три отростка и последовал за мальчиком – непонятно было, идет он или катится, больше всего его походка напоминала движение бочонка, который кантуют на днище. Они прошли по коридору и попали в большую комнату, занимавшую половину всего круглого дома. Доктор Макрей, не вставая, приветствовал их:

– Здорово, Джим. Разоблачайся. Кофе на столе. Здорово, Виллис. – Доктор вернулся к своей работе: он перевязывал руку мальчику, ровеснику Джима.

– Спасибо, док. А, Фрэнсис, привет. Ты чего тут?

– Привет, Джим. Я убил водоискалку, да только палец о шип наколол.

– Прекрати ерзать! – скомандовал доктор.

– Эта штука щиплется, – пожаловался Фрэнсис.

– Так и надо. Помолчи.

– Как это тебя угораздило? – не успокаивался Джим. – Ты что ж, не знаешь, что их нельзя трогать? Надо было поджарить ее сверху донизу.

Он расстегнул молнию скафандра, стянул его и повесил на вешалку у дверей. Там уже висел скафандр Фрэнсиса с маской, расписанной яркими красками, наподобие боевой раскраски индейского воина, и скафандр доктора, маска которого была чиста. Джим, как это было принято на Марсе, остался в одних ярко-красных шортах.

– Я и поджарил, – объяснил Фрэнсис, – но она зашевелилась, когда я ее тронул. Я хотел отрезать хвост, сделать бусы.

– Значит, плохо поджарил. Может, в ней полно живых яиц осталось. А для кого бусы?

– Не твое дело. А яички я сразу выжег. Кто я, по-твоему? Турист?

– Да как тебе сказать. Ты же знаешь, эти твари подыхают только на закате.

– Не говори глупостей, Джим, – сказал доктор. – Теперь, Фрэнк, я тебе сделаю укол антитоксина. Толку от него никакого, зато твоя мама успокоится. Завтра палец у тебя вздуется, как обожравшийся щенок, принесешь его сюда, и я его вскрою.

– А я палец не потеряю? – спросил мальчик.

– Нет. Просто какое-то время будешь чесаться левой рукой. А тебя, Джим, что сюда привело? Живот заболел?

– Нет, док, я из-за Виллиса.

– Из-за Виллиса? Вид у него как будто бодрый.

Доктор посмотрел вниз, на Виллиса. Тот стоял, приподнявшись на своих ножках, и наблюдал, как Фрэнку перевязывают палец. Для этого он вытянул из верхней части три глазных отростка. Отростки торчали, как большие пальцы рук, образуя равнобедренный треугольник, из каждого выглядывал глаз, до того похожий на человеческий, что становилось не по себе. Малыш медленно повернулся, переступая своими ножками-псевдоподиями, чтобы оглядеть доктора каждым глазом по очереди.

– Налей-ка мне чашку «явы», Джим, – распорядился доктор, нагибаясь и складывая руки ковшиком. – Ну-ка, Виллис, опля!

Виллис подпрыгнул и влетел прямо в руки доктору, убрав при этом все свои выступы. Доктор положил его на смотровой стол. Виллис снова выставил ножки и глазки, и они с доктором принялись разглядывать друг друга.

Доктор видел перед собой мячик, покрытый густым коротким мехом, похожим на стриженую овчину, и не имеющий на данный момент никаких отличительных черт, кроме ножек и глазных отростков. Виллис видел перед собой пожилого землянина, почти полностью покрытого длинными курчавыми серыми с белым волосами, одетого в белоснежную рубашку и шорты. Виллису очень нравилось смотреть на него.

– Как ты себя чувствуешь, Виллис? – спросил доктор. – Хорошо? Или плохо?

На самой макушке Виллиса, между глазными отростками, появилась ямочка, быстро превратившаяся в отверстие.

– Виллис хорошо! – сказал он. Голос у него был точь-в-точь как у Джима.

– Хорошо, говоришь? – переспросил доктор и, не оглядываясь, приказал: – Джим, вымой-ка эти чашки еще разок и на этот раз простерилизуй. Мы ведь не хотим подцепить какую-нибудь заразу, верно?

– Хорошо, док, – согласился Джим и спросил у Фрэнсиса: – Ты будешь кофе?

– Конечно. Слабый и побольше молока.

Джим нырнул в лабораторную раковину и выудил оттуда еще одну чашку. В раковине было полно грязной посуды. Рядом на бунзеновской горелке потихоньку кипел большой кофейник.

Джим тщательно вымыл три чашки, пропустил их через стерилизатор и налил всем кофе.

– Джим, этот гражданин говорит, что он в порядке, – сказал доктор Макрей, принимая чашку. – В чем проблема?

– Да, знаю, он все время говорит, что у него все нормально, но это не так. Вы не могли бы его осмотреть, док?

– Осмотреть? Каким образом, мальчик? Я не могу даже измерить ему температуру, потому что не знаю, какая температура у него нормальная. В его биохимии я смыслю столько же, сколько свинья в апельсинах. Ты хочешь, чтобы я вскрыл его и посмотрел, почему он тикает?

Виллис тут же убрал свои отростки и сделался гладким, как бильярдный шар.

– Ну вот, вы его напугали, – с укором сказал Джим.

– Прошу прощения. – Доктор протянул руку и потрепал Виллиса по шерстке. – Виллис хороший, Виллис славный. Никто не обидит Виллиса. Ну давай, малыш, вылезай.

Виллис чуть-чуть приоткрыл голосовой сфинктер.

– Не обижать Виллис? – недоверчиво спросил он голосом Джима.

– Не обижать Виллис. Обещаю.

– Не резать Виллис?

– Не резать Виллис. Никогда.

Медленно появились глаза, при этом он прекрасно обходился без лица.

– Вот так-то лучше, – одобрил доктор. – Ближе к делу, Джим. Почему тебе кажется, что с ним что-то не так, если мы с ним думаем иначе?

– Да потому, что он так себя ведет, док. Дома-то все хорошо, а вот когда выходит… Раньше он со мной всюду ходил, скакал и везде совал свой нос…

– У него нет носа, – заметил Фрэнсис.

– Пять с плюсом. А теперь, когда я его беру погулять, он сворачивается в клубочек, и ничего от него не добьешься. Если он не болен, почему он так делает?

– Кое-что проясняется, – сказал доктор. – Сколько времени живет у тебя этот мячик?

Джим задумался, перебирая в памяти двадцать четыре месяца марсианского года:

– Где-то с конца зевса, почти с ноября.

– А теперь конец марта, почти церера,[4] лето кончилось. Тебе это ни о чем не говорит?

– Да нет.

– Что ж он, по-твоему, и по снегу будет скакать? Мы уезжаем, когда приходят холода, а он здесь живет.

– Вы думаете, это он впадает в спячку? – раскрыл рот Джим.

– А что ж еще? Предки Виллиса много миллионов лет приспосабливались к смене времен года, не может же он так сразу от этого отказаться.

Джим забеспокоился:

– Я ведь хотел взять его с собой в Малый Сырт.[5]

– Малый Сырт? Ах да, ты ведь в этом году поступаешь в школу. И Фрэнк тоже.

– Точно!

– Не могу привыкнуть к тому, как быстро вы растете. Кажется, на прошлой неделе я разрисовывал тебе большой палец, чтобы ты его не сосал.

– Я никогда не сосал большой палец! – возмущенно сказал Фрэнсис.

– Нет? Тогда это был какой-то другой ребенок. Ладно, забудь. Я прилетел на Марс, потому что здесь год в два раза длиннее, но что-то не вижу никакой разницы – годы летят еще быстрее.

– Док, а сколько вам лет? – поинтересовался Фрэнсис.

– Не важно. Итак, кто из вас будет изучать медицину, а потом вернется помочь мне с практикой?

Ответа не было.

– Ну-ну! – настаивал доктор. – На кого вы собираетесь учиться?

– Ну не знаю, – сказал Джим. – Я интересуюсь ареографией,[6] но и биология мне тоже нравится. А может, стану планетарным экономистом, как мой старик.

– Это обширная область. Долго придется учиться. А ты, Фрэнк?

Фрэнсис немного смутился:

– Я? Ну, э-э-э, я все-таки думаю стать космическим пилотом.

– А я думал, ты из этого уже вырос. – Доктор Макрей выглядел почти потрясенным.

– А что тут такого? – В голосе Фрэнсиса звучало упрямство. – Мне кажется, я смогу.

– Это как раз то, чего я опасаюсь. Послушай, Фрэнк, ты действительно хочешь жить связанным по рукам и ногам правилами, инструкциями и дисциплиной?

– Мм… Я хочу быть пилотом, и я это точно знаю.

– На свою собственную голову. Лично я покинул Землю, чтобы убраться подальше от всей этой глупости. Земля настолько опутана законами, что человек не может даже дышать. А на Марсе пока еще существует определенная свобода. Но это должно измениться…

– Когда это изменится, док?

– Ну, я думаю, что к тому времени я подыщу себе другую планету, такую, что еще не испортилась. Да, раз уж об этом зашла речь: вы ведь уедете в школу еще до миграции?

Поскольку людям несвойственно впадать в зимнюю спячку, колония дважды в марсианском году мигрировала. Южное лето она провела в Хараксе, это в тридцати градусах от Южного полюса, а теперь колония собиралась перебираться в Утопию, в Копайс,[7] почти на том же расстоянии от Северного полюса. Там колония должна была провести половину марсианского года, то есть почти целый земной год.

Возле экватора находились постоянные, немигрирующие поселения: Нью-Шанхай, Марсопорт, Малый Сырт и другие, но они не считались колониями, и населяли их в основном служащие Марсианской компании. Контракт и устав обязывали Компанию предоставить колонистам возможность получить высшее образование на уровне терранских стандартов, и Компания предоставила такую возможность только в одном месте – в Малом Сырте.

– Мы едем в будущую среду, – сказал Джим, – на почтовом скутере.

– Так скоро?

– Да, потому я и беспокоюсь за Виллиса. Что с ним делать, док?

Виллис, услышав свое имя, вопросительно посмотрел на Джима и повторил, в точности копируя его:

– «Что с ним делать, док?»

– Заткнись, Виллис…

– «Заткнись, Виллис». – Виллис столь же точно скопировал и доктора.

– Наверное, правильнее всего было бы вынести его наружу, найти норку и запихать его поглубже. Вы сможете возобновить знакомство, когда он проснется после спячки.

– Нет, док, я же так его потеряю! Он вылезет раньше, чем я приеду на каникулы. Может, он проснется еще до переезда колонии.

– Может быть. – Макрей задумался. – Ему не повредит снова оказаться в своей среде. Тот образ жизни, который он ведет с тобой, естественным не назовешь. Кроме того, он личность, а не чья-либо собственность.

– Конечно! Он мой друг.

– Не пойму я, – вставил Фрэнсис, – чего это Джим так с ним носится. Конечно, болтает он здорово, но больше повторяет как попугай. По-моему, он просто дурачок.

– А тебя никто не спрашивает. Виллис меня любит. Правда, Виллис? Ну, иди к папе. – Джим подставил руки, маленький марсианин прыгнул и устроился у Джима на коленях – теплый, пушистый, чуть пульсирующий. Джим погладил его.

– Почему бы тебе не попросить марсиан позаботиться о нем? – предложил доктор.

– Я пробовал, но не нашел ни одного в таком настроении, чтобы он обратил на меня внимание.

– То есть у тебя не хватило терпения этого дождаться. Внимание марсианина можно привлечь, только набравшись терпения. А почему ты не спросишь самого Виллиса? У него свое мнение есть.

– А как ему объяснить?

– Давай я попробую. Виллис!

Виллис обратил к доктору два глаза.

– Хочешь выйти наружу и поспать?

– Виллис не хочет спать.

– Снаружи захочешь спать. Там хорошо, холодно, найти норку в земле. Свернуться и поспать как следует. А?

– Нет!

Доктору стоило труда не поддаваться наваждению, что это говорит Джим (говоря от своего лица, Виллис всегда пользовался голосом Джима). У звуковой диафрагмы Виллиса не было собственного тембра, как нет его у динамика в радиоприемнике. Она и была похожа на мембрану динамика, только принадлежала живому существу.

– Решительно сказано, но попробуем зайти с другой стороны. Виллис, хочешь остаться с Джимом?

– Виллис остаться с Джимом. Тепло! – задумчиво произнес Виллис.

– Вот секрет твоего обаяния, Джим, – сухо сказал доктор. – Ему нравится температура твоего тела. Но ipse dixit,[8] бери его с собой. Не думаю, чтобы это ему повредило. Ну проживет он пятьдесят лет вместо ста, зато получит вдвое больше удовольствия.

– Значит, обычно они живут по сто лет? – уточнил Джим.

– Кто их знает. Мы недостаточно долго пробыли на этой планете, чтобы знать такие вещи. А теперь выметайтесь. У меня полно дел. – Доктор задумчиво посмотрел на кровать, которая уже неделю не застилалась, и решил подождать с этим, пока не придет время менять белье.

– А что значит «ipse dixit», док? – спросил Фрэнсис.

– «Он и впрямь это сказал».

– Док, – предложил Джим, – пойдемте к нам обедать. Я позвоню маме. И ты тоже, Фрэнк.

– Ну нет, – сказал Фрэнк, – я, пожалуй, не пойду. Мама говорит, что я слишком часто у вас ем.

– Моя мама, будь она здесь, непременно сказала бы то же самое, – признался доктор. – К счастью, я давно освободился от ее благотворного влияния. Звони своей маме, Джим.

Джим подошел к телефону, попал на двух колониальных мамаш, болтающих о своих малышах, и наконец соединился с домом на резервной частоте. Когда на экране появилось лицо матери, Джим сказал ей, что пригласил доктора.

– Я очень буду рада, если доктор придет, – сказала она. – Скажи ему, Джим, пусть поторопится.

– Мы уже выходим, мама! – Джим выключил аппарат и потянулся за скафандром.

– Не надевай, – остановил его Макрей. – На воздухе слишком холодно. Пройдем по туннелям.

– Это же вдвое дольше, – возразил Джим.

– Предоставим Виллису решать. Ты за кого, Виллис?

– Тепло, – важно сказал Виллис.

Глава 2 Южная колония, Марс

Южная колония была построена в виде колеса. Административный центр был ступицей, от него в разные стороны расходились туннели, над которыми стояли дома. Колонисты начали строить туннель-обод, соединяющий концы спиц, и уже соорудили дугу в сорок пять градусов.

За исключением трех лунных хижин, поставленных при основании первой, потом покинутой колонии, все дома были одинаковой формы. Каждый дом представлял собой полусферу, надутую из силиконового пластика, его производили на месте, из марсианского грунта. Собственно, пузырь был двойной: сначала надувалась внешняя оболочка, футов тридцати-сорока в поперечнике. Когда она застывала, в ней проделывали туннель и надували внутренний пузырь, чуть поменьше первого. Внешний пузырь полимеризовался, то есть затвердевал и вулканизировался под лучами солнца. Внутренний пузырь вулканизировали с помощью батарей ультрафиолетовых и нагревательных ламп. Оболочки отделял друг от друга слой воздуха около фута толщиной, который служил теплоизоляцией в морозные марсианские ночи.

Когда новый дом затвердевал, в нем прорезали двери и устанавливали шлюзовой тамбур. Ради комфорта колонисты поддерживали в домах давление, составлявшее две трети земного (атмосферное давление Марса не достигает и половины).[9] Непривычному к марсианским условиям человеку без респиратора грозила неминуемая смерть. Из колонистов только тибетцы и боливийские индейцы отваживались выходить без респираторов за дверь, но даже они надевали облегающие эластичные скафандры во избежание подкожных кровоизлияний.

Подобно современным зданиям Нью-Йорка, дома колонии были лишены окон. Окружающая колонию пустыня была однообразна, хоть и красива. Южная колония находилась в зоне обитания марсиан, немного к северу от древнего города Харакс (давать его марсианское название нет необходимости, ни один землянин его все равно не выговорит). Колония располагалась между двумя рукавами Стримонского канала[10] (тут мы снова следуем колониальному обычаю использовать названия, некогда данные бессмертным доктором Персивалем Лоуэллом[11]).

Фрэнсис дошел с Джимом и доктором до площадки, соединявшей туннели под мэрией, потом свернул в свой туннель. Через несколько минут доктор, Джим и Виллис поднялись в дом Марло. Их встретила мать Джима. Доктор Макрей поклонился. Поклон был изысканным – его не могли испортить ни босые ноги, ни заросшая седыми волосами грудь доктора.

– Мадам, я опять злоупотребляю вашей добротой.

– Чепуха, доктор. Вы у нас всегда желанный гость.

– Если бы мне хватило духу пожелать, чтобы ваше удивительное кулинарное искусство исчезло, моя дорогая, вам открылось бы истинное положение вещей: в этот дом меня привлекаете именно вы.

Мать Джима покраснела. На ней был костюм, который земная леди могла бы надеть на пляж или для возни в своем саду. Она была очень красива, хотя Джим, конечно же, об этом не догадывался. Она немедленно сменила тему:

– Джим, повесь свой пистолет. Не бросай его на диване, где Оливер может его достать.

Маленький братишка Джима, услышав, что речь идет о нем, тут же потянулся за пистолетом. Джим и его сестра Филлис оба заметили это и в один голос завопили: «Олли!» – а Виллис сразу передразнил их, проделав трюк, возможный только для атональной диафрагмы,[12] – воспроизвел два голоса разом.

Филлис была ближе, она схватила пистолет и шлепнула малыша по рукам. Оливер заплакал, ему вторил Виллис.

– Дети! – сказала миссис Марло, и тут на пороге появился мистер Марло.

– Что за шум? – мягко спросил он.

Доктор Макрей взял Оливера, перевернул его вверх ногами и посадил себе на плечи. Оливер забыл, что надо плакать. Миссис Марло повернулась к мужу:

– Ничего страшного, дорогой. Я рада, что ты пришел. Дети, идите мыть руки перед обедом. Это всех касается!

Младшее поколение дружно покинуло комнату.

– Так в чем дело? – повторил мистер Марло.

Через пару минут он зашел в комнату Джима:

– Джим?

– Да, папа.

– Как же ты бросаешь пистолет там, где ребенок может его достать?

– Он не заряжен, папа, – вспыхнул Джим.

– Если бы всех, кто был убит из незаряженного оружия, сложить в ряд, этот ряд получился бы о-го-го какой длинный. Ты ведь гордишься тем, что получил разрешение носить оружие?

– Да.

– А я горжусь тобой. Значит, ты у нас ответственный, взрослый человек, на которого можно положиться. И я поручился за тебя перед советом и стоял рядом, когда ты давал присягу, – тем самым я пообещал, что ты будешь соблюдать правила и следовать закону. От всего сердца и постоянно, а не от случая к случаю. Ты понял меня?

– Да, папа, думаю, да.

* * *

В коридоре Филлис сказала:

– Джимми, дай мне свой пистолет, я хочу немного потренироваться. Можешь вынуть из него обойму.

– Ты слишком мала, чтобы играть с пистолетом.

– Фу какой! Да я стреляю лучше тебя.

Это было очень близко к истине и страшно раздражало Джима: Филлис была двумя годами моложе и к тому же женского пола.

– Девчонкам только по мишеням стрелять. Ты же завизжишь от страха, если увидишь водоискалку.

– Кто, я? Хорошо, давай сходим на охоту, ставлю два кредита, что я первая кого-нибудь подстрелю.

– У тебя нет двух кредитов.

– Нет, есть!

– Тогда почему ты вчера не одолжила мне полкредита?

Филлис предпочла уйти от ответа. Джим повесил пистолет в свой шкафчик и запер его. Немного погодя они вернулись в гостиную и увидели, что отец дома и обед готов.

Филлис дождалась паузы в разговоре взрослых и сказала:

– Папа?

– Да, Пышечка, в чем дело?

– Разве мне не пора иметь свой собственный пистолет?

– Что? Нет, это произойдет еще не скоро. А пока продолжай как следует тренироваться на мишенях.

– Но послушай, папа, Джим уезжает, и это означает, что Олли не сможет выйти погулять, если у тебя или у мамы не найдется для этого времени. Если бы у меня был пистолет, я могла бы с этим помочь.

Мистер Марло наморщил лоб:

– Звучит убедительно. Ты прошла все тесты?

– Ты же знаешь, что прошла!

– Что скажешь, дорогая? Отвезем Филлис в мэрию и посмотрим, выдадут ли они ей лицензию?

Прежде чем миссис Марло смогла ответить, доктор Макрей что-то пробормотал в свою тарелку. Реплика была энергичной и, возможно, не слишком вежливой.

– А? Вы что-то сказали, доктор?

– Я сказал, – ответил Макрей, – что собираюсь перебираться на другую планету. По крайней мере, это то, что я имел в виду.

– Почему? Что случилось с этой планетой? Еще лет двадцать – и мы тут все приведем в порядок, будет как новенькая. Вы сможете гулять снаружи без маски.

– Сэр, дело не в естественных ограничениях данного шарика, проблема в тех бесхребетных простофилях, которые им управляют. Их смехотворные инструкции меня оскорбляют. То, что свободному гражданину приходится ломать шапку перед комитетом и вымаливать разрешение на ношение оружия, – это просто фантастика какая-то! Выдайте своей дочери оружие, сэр, и не обращайте внимания на мелких чиновников.

Отец Джима задумчиво помешивал свой кофе.

– Есть такое искушение, – кивнул он. – Я действительно не понимаю, почему Компания сразу же установила такие правила.

– Чистое подражательство. В перенаселенных ульях там, на Земле, в ходу подобные детские правила. Жирные клерки, которые решают эти вопросы, не могут вообразить никаких иных условий жизни. Но у нас здесь – сообщество Фронтира, оно должно быть свободным от подобных вещей.

– Мм… Возможно, вы правы, доктор. Мне нечего вам возразить, но я настолько погряз в своей работе, что у меня просто нет времени на политику. Проще подчиниться, чем бороться за прецедент.

Отец Джима повернулся к жене:

– Если не возражаешь, дорогая, ты не могла бы найти время, чтобы получить лицензию для Филлис?

– Ну да, – ответила она с сомнением, – если ты действительно считаешь, что она достаточно взрослая.

Доктор пробормотал скороговоркой, на едином дыхании, что-то наподобие «Danegeld»[13] и «Бостонского чаепития».[14]

Филлис ответила:

– Конечно, я достаточно взрослая, мама. Я стреляю лучше, чем Джимми.

– Да ты рехнулась, как жук-вертун! – возмущенно воскликнул Джим.

– Следи за своими манерами, Джим, – предостерег его отец. – Мы так не разговариваем с леди.

– А она разговаривает как леди? Пожалуйста, па!

– Ты обязан вести себя так, будто она – леди. И оставим это. Что вы сказали, доктор?

– А? Уверен, ничего такого, что мне стоило бы повторять. Ты что-то говорил насчет того, что еще лет двадцать и мы сможем выкинуть наши респираторы? Есть новости о Проекте?

В колонии разрабатывались десятки проектов, направленных на то, чтобы сделать Марс более пригодным для человека, но Проект с большой буквы был только один – проект насыщения атмосферы кислородом. Пионеры из экспедиции Гарварда – Карнеги объявили, что Марс пригоден для колонизации, если не считать одного существенного факта: его воздух настолько разрежен, что человек будет в нем задыхаться. Тем не менее, доложили исследователи, в песках марсианской пустыни заключены многие биллионы тонн кислорода – это красный оксид железа, которому Марс и обязан своим цветом. Целью Проекта и было высвобождение этого кислорода.

– Разве вы не слышали днем новости с Деймоса?[15]

– Я их никогда не слушаю. Нервная система дороже.

– Без сомнения. Но на этот раз новости были хорошие. Опытный завод в Ливии заработал, и довольно успешно. За первый день они восстановили около четырех миллионов тонн кислорода – и ни одного сбоя.

– Четыре миллиона тонн? – ахнула миссис Марло. – Но это же ужасно много.

– А ты представляешь себе, – усмехнулся ее муж, – сколько понадобится времени одному заводу, чтобы справиться с такой задачей – довести давление кислорода до пяти фунтов на квадратный дюйм?

– Нет, не представляю. Но, мне кажется, не очень много.

– А вот посмотрим… – Он беззвучно зашевелил губами. – Получается около двухсот тысяч лет, марсианских конечно.

– Джеймс, ты надо мной насмехаешься?!

– Нет, нисколько. Но пусть эти цифры тебя не пугают, дорогая, мы, конечно, не будем зависеть от единственного завода. Их расставят в пустыне через каждые пятьдесят миль, и все будут мощностью в тысячу мегалошадиных сил. Слава богу, в энергии у нас недостатка нет, и если всей нашей жизни не хватит на эту работу, то, по крайней мере, наши дети обязательно увидят ее завершение.

– Как хорошо было бы погулять, подставив лицо ветерку, – мечтательно сказала миссис Марло. – Помню, когда я была маленькая, у нас был сад, а по нему бежал ручей… – Она внезапно замолчала.

– Жалеешь, что мы прилетели на Марс, Джейн? – мягко спросил муж.

– Нет-нет! Мой дом здесь.

– Вот и хорошо. Что это вы скисли, доктор?

– А? Да так, ничего. Просто задумался о конечном результате. Понимаете, это такая чудесная работа, трудная работа, хорошая работа, есть куда с головой уйти. И вот мы сделаем ее, а для чего? Чтобы еще два-три миллиарда баранов занимались тут всякой ерундой, чесались бы да зевали? Следовало бы оставить Марс марсианам. Знаете, сэр, для чего использовалось телевидение, когда оно только-только появилось?

– Нет, откуда мне знать?

– Так вот, я сам, конечно, не видел, но отец мне рассказывал…

– Ваш отец? Сколько же ему было лет? Когда он родился?

– Ну, тогда мой дед. А может, и прадед. Не в этом суть. Первые телевизоры ставили в коктейль-барах (это такие увеселительные заведения), чтобы смотреть матчи по армрестлингу.

– Что такое «армрестлинг»? – спросила Филлис.

– Такой старомодный народный танец, – объяснил ей отец. – Так вот, принимая вашу точку зрения, доктор, я не вижу вреда…

– А что такое «народный танец»? – не унималась Филлис.

– Скажи ей, Джейн. Я выдохся.

– Это когда народ танцует, дурочка, – важно разъяснил Джим.

– В общем, правильно, – согласилась мать.

– Какой пробел в воспитании ребят, – опешил доктор Макрей. – Надо бы организовать клуб бального танца. Я в свое время считался неплохим кавалером.

Филлис повернулась к брату:

– Скажешь, бальный танец – это когда баллы танцуют?

Мистер Марло поднял брови:

– По-моему, дети уже все доели, дорогая. Может быть, мы их отпустим?

– Да, конечно. Можете встать из-за стола, милые. Олли, скажи: «Прошу меня извинить».

Малыш повторил это – вместе с Виллисом. Джим торопливо вытер рот, схватил Виллиса и направился в свою комнату. Ему нравилось слушать разговоры доктора, но надо сознаться, что в компании других взрослых старик начинал нести несусветную чушь. Не интересовал Джима и кислородный проект. Он не видел ничего странного и неудобного в том, чтобы носить маску. Он чувствовал бы себя раздетым, выйдя из дому без нее.

С точки зрения Джима, Марс был хорош и такой, как есть, и нечего стараться, чтобы он больше походил на Землю. Подумаешь, Земля. Его личное впечатление о Земле складывалось из туманных воспоминаний раннего детства: станция подготовки эмигрантов на высокогорном боливийском плато, холод, одышка и постоянная усталость.

Сестра увязалась за ним. Подойдя к своей двери, Джим остановился:

– Тебе чего, малявка?

– Э-э-э, Джимми, прости, что я сказала, что стреляю лучше, чем ты. На самом деле я наврала.

– Та-а-ак, и к чему ты ведешь?

– Ну… Слушай, Джимми, ведь я буду заботиться о Виллисе, когда ты уедешь в школу, так ты бы сказал ему об этом заранее, чтобы он меня слушался.

Джим вытаращил глаза:

– С чего это ты взяла, что я его оставлю?

Сестра в свою очередь уставилась на него:

– А как же? Как же иначе? Не можешь же ты взять его в школу? Вот спроси у мамы.

– Мама тут ни при чем. Ее не интересует, что я беру с собой в школу.

– А ты спроси, спроси ее! Домашних животных нельзя брать в школу. Я слышала, как она вчера говорила с мамой Фрэнка Саттона.

– Виллис не домашнее животное. Он… он…

– Он что?

– Он друг, вот что он такое: друг!

– Ну, он и мой друг тоже, правда, Виллис? Жадина ты, вот и все.

– Ты всегда говоришь, что я жадина, если я не делаю того, что тебе хочется!

– А о Виллисе ты подумал? Здесь его дом, он к нему привык. Он будет тосковать в школе по дому.

– У него буду я!

– Не всегда. Ты будешь в классе. А Виллису останется только сидеть и грустить. Ты должен оставить его со мной, с нами, здесь, где ему хорошо.

Джим выпрямился:

– Я пойду и выясню это прямо сейчас.

Он вернулся в столовую и стал ждать, когда его заметят. Вскоре отец обратился к нему:

– Да? Что у тебя, Джим? Хочешь что-то спросить?

– Да. Папа, решено ведь, что Виллис поедет со мной в школу?

Отец удивился:

– Я никогда бы не подумал, что ты захочешь взять его с собой.

– Что? А почему нет?

– Ну, ему ведь в школе не место.

– Почему?

– Ты же не сможешь заботиться о нем как надо. Ты будешь все время занят.

– Виллис не требует большой заботы. Его надо покормить раз в месяц да напоить раз в неделю, вот и все. Почему же нельзя взять его, папа?

Мистер Марло в замешательстве повернулся к жене.

– Джимми, милый, – начала мать, – мы же не хотим, чтобы ты…

– Мама, – перебил Джим, – каждый раз, когда ты хочешь меня от чего-то отговорить, ты говоришь: «Джимми, милый».

Губы матери дрогнули, но она удержалась от улыбки:

– Извини, если так. Но я вот что хотела сказать: мы хотим, чтобы ты начал свою школьную жизнь хорошо и успешно. С Виллисом на руках тебе это вряд ли удастся. На самом деле миссис Саттон говорила мне на днях, что она слышала, будто домашних животных там держать запрещено. Она сказала…

– Откуда ей вообще об этом знать?

– Ну, она говорила с женой представителя.

Джим не нашел что сказать. У жены представителя Марсианской компании в Южной колонии источники информации, несомненно, были лучше, чем у него. Но сдаваться он не собирался:

– Слушай, мама. Слушай, папа. Вы оба видели брошюрку, которую мне прислали из школы. Там говорится, что надо делать, что брать с собой, когда явиться и все такое. Если кто-нибудь из вас найдет там указание, что Виллиса брать нельзя, я молчу, как марсианин. Идет?

Миссис Марло вопросительно посмотрела на мужа. Мистер Марло ответил ей столь же беспомощным взглядом. Он остро ощущал присутствие доктора Макрея, молча наблюдавшего за ними с сардонической усмешкой на лице.

Мистер Марло пожал плечами:

– Забирай Виллиса, Джим. Но это будет твоя проблема.

– Спасибо, папа! – Лицо Джима расплылось в улыбке, и он быстро вышел из комнаты, пока родители не передумали.

Мистер Марло выколотил трубку в пепельницу и сердито глянул на доктора:

– Ну и чего вы усмехаетесь, старая обезьяна? Думаете, я дал слабину?

– Да вовсе нет! Я считаю, вы поступили совершенно правильно.

– Думаете, любимчик Джима не доставит ему в школе проблем?

– Я думаю как раз наоборот, поскольку немного знаком со светскими манерами Виллиса.

– Почему же вы тогда говорите, что я поступил правильно?

– А почему у мальчика не должно быть проблем? Проблемы – это естественное состояние рода человеческого. Мы на них выросли. Мы жить без них не можем.

– Иногда я думаю, доктор, что вы ненормальный – вроде жука-вертуна, как выразился бы Джим.

– Возможно. Но поскольку я единственный медик в округе, засвидетельствовать это некому. Миссис Марло, не затруднит ли вас налить старику еще чашечку вашего восхитительного кофе?

– Конечно, доктор. – Налив кофе, она сказала: – А знаешь, Джеймс, я довольна, что ты разрешил Джиму взять Виллиса. Мне это очень облегчит жизнь.

– Почему, дорогая? Джим правильно сказал, этот малыш не требует особой заботы.

– Да, это верно. Но если бы он еще не был таким откровенным…

– В самом деле? Я думал, он как раз идеальный свидетель при разборе ребячьих ссор?

– Да, так и есть. Он воспроизводит все, что слышит, словно магнитофон. В том-то и беда. – Огорчение на лице Джейн сменилось усмешкой. – Вы знаете миссис Поттл?

– Конечно, – ответил доктор, затем добавил: – Куда от нее денешься? Я, несчастный, в ответе за ее «нервы».

– Она в самом деле больна, доктор? – спросила миссис Марло.

– Она слишком много ест и недостаточно много работает. Входить в дальнейшие детали запрещает мне профессиональная этика.

– Я не знала, что она у вас есть.

– Имейте уважение к моим сединам, леди. Так что же эта Поттл?

– На той неделе приходила на ланч Люба Конски, и мы заговорили о миссис Поттл. Честное слово, Джеймс, я ничего такого не говорила и не знала, что Виллис сидит под столом.

– А он сидел? – Мистер Марло прикрыл глаза. – Продолжай.

– Ну, вы же помните, что Поттлы в Северной колонии жили в доме у Конски, пока им не построили свой. С тех пор Люба Сару Поттл терпеть не может и во вторник поделилась со мной некоторыми аппетитными подробностями относительно Сариных домашних привычек. Через пару дней заходит Сара поучить меня, как надо воспитывать детей. На каких-то ее словах Виллис включился (я знала, что он в комнате, но у меня и в мыслях не было, что он что-то выкинет). И стал прокручивать как раз ту самую запись, а я никак не могла его заткнуть и наконец просто вынесла из комнаты. Миссис Поттл ушла не попрощавшись, и с той поры о ней ни слуху ни духу.

– Небольшая потеря, – заметил мистер Марло.

– Это верно, но Люба-то за что пострадала? Ее акцент ни с чем не спутаешь, а у Виллиса он получается лучше, чем у самой Любы. Не думаю, чтобы Люба на меня за это обиделась, но слышали бы вы в исполнении Виллиса рассказ о том, как Сара Поттл выглядит по утрам и что она при этом предпринимает.

– А ты бы слышала, – откликнулся Макрей, – что миссис Поттл думает о проблеме прислуги.

– Я слышала. Она считает безобразием, что Компания не импортирует для нас слуг.

– Да, прямо в ошейниках, – кивнул доктор.

– Ну и женщина! И зачем только она стала колонисткой?

– А ты не знаешь? – спросил муж. – Они прибыли сюда, рассчитывая быстро разбогатеть.

– Хм!

– Миссис Марло, – с отрешенным видом сказал доктор Макрей, – мне, как лечащему врачу миссис Поттл, было бы полезно послушать, что имеет сказать Виллис по ее поводу. Как вы думаете, согласится он нам это прочесть?

– Доктор, вы старый мошенник и собиратель сплетен.

– Само собой. А еще я люблю подслушивать и подглядывать в окна.

– Вы бесстыдник.

– Опять согласен. Мои нервы расслаблены. Я уже много лет не испытывал стыда.

– Правда, Виллис может нам устроить захватывающую передачу – разговоры детей за последние две недели.

– Может быть, вы его уговорите?

– Попробуем. – Миссис Марло улыбнулась и отправилась за Виллисом.

Глава 3 Гекко

Утро среды выдалось холодным и ясным, что для Марса дело обычное. Все Саттоны и Марло, за исключением Оливера, собрались на грузовой пристани колонии, на западном рукаве канала Стримон, чтобы проводить мальчиков в дорогу.

Температура повышалась, ровно дул рассветный бриз, но было все еще около минус тридцати. Канал был покрыт серовато-голубым льдом, на этой широте он сегодня не растает. На канале у пристани стоял почтовый скутер Малого Сырта – лодочный корпус на острых полозьях. Водитель перетаскивал внутрь грузы из склада, расположенного на причале. Две семьи толпились неподалеку, дожидаясь посадки.

Молодежь легко было различить по маскам: тигровым полоскам Джима, боевой раскраске Фрэнсиса и радужному орнаменту Филлис. Взрослые отличались друг от друга только ростом, фигурой и манерой поведения. Кроме членов семей, здесь были доктор Макрей и отец Клири. Священник тихо и серьезно говорил что-то Фрэнку, потом обратился к Джиму:

– Твой пастор просил меня попрощаться с тобой, сынок. Он, бедняга, к несчастью, слег с марсианским катаром, но все равно пришел бы, если б я не спрятал его маску. – Протестантский священник, как и католический, был холостяком, и они жили в одном доме.

– Ему очень плохо? – спросил Джим.

– Нет, не очень. Он не умрет, по крайней мере пока я не сделаю из него католика. Прими его благословение и мое тоже. – Священник протянул руку.

Джим поставил дорожную сумку, переложил коньки и Виллиса в левую руку и ответил на рукопожатие. Наступило неловкое молчание. Наконец Джим сказал:

– Почему бы вам всем не пойти в помещение, пока вы не окоченели окончательно?

– Точно, – поддержал Фрэнсис. – Хорошая мысль.

– Кажется, водитель скоро будет готов, – сказал мистер Марло. – Ну, сынок, береги себя. Увидимся, когда будем переезжать. – Он торжественно потряс сыну руку.

– До скорого, папа.

Миссис Марло обняла сына, прижав свою маску к его:

– Ох, малыш, рано тебе еще уезжать из дому.

– Ну, мама! – Джим крепко обнял мать. Потом пришлось обнять Филлис.

– Пассажиры, по местам! – позвал водитель.

– Всем пока! – Джим повернулся, но кто-то поймал его за локоть. Это был доктор.

– Будь осторожен, Джим. И не давай никому запудрить тебе мозги.

– Спасибо, док. – Джим предъявил водителю доверенность от школы. Доктор в это время прощался с Фрэнсисом.

– Оба задарма? – спросил водитель. – Ну, раз платных пассажиров все равно нет, можете ехать на обзорных местах.

Он оторвал себе корешок, Джим залез в скутер и прошел на вожделенное обзорное место – сзади, над кабиной водителя. Фрэнк последовал за ним.

Машина задрожала, это отрывались ото льда полозья. Потом взревела турбина, и скутер с легким свистом тронулся в путь. Берега проплывали мимо, сливаясь в одну сплошную стену, скорость нарастала. Лед был гладкий, как зеркало, и вскоре скутер набрал свою крейсерскую скорость – двести пятьдесят миль в час. Немного погодя водитель снял маску. Джим и Фрэнк, глядя на него, сделали то же самое. Давление в машине теперь поддерживалось пневматическим устройством, работающим от потока встречного воздуха, а с ростом давления сразу потеплело.

– Здорово, правда? – сказал Фрэнк.

– Ага. Смотри, Земля.

Их родная планета плыла по небу на северо-востоке, выше Солнца, сияя зеленым светом на темно-лиловом фоне. Рядом с ней, ясно видимая невооруженным глазом, светилась белая звездочка поменьше – Луна, спутник Земли. Дальше на север, в той стороне, куда они направлялись, не выше двадцати градусов над горизонтом, висел Деймос, внешний спутник Марса. Это был крошечный бледный диск, чуть больше тусклой звезды, и сильно уступающий по яркости Земле.

Фобос, внутренняя луна, не был виден. На широте Харакса он поднимается над северным горизонтом не выше чем на восемь градусов и не дольше чем на час дважды в сутки. Днем он теряется в синеве горизонта, а наблюдать его ночью на морозе дураков нет. Джим не мог припомнить, когда и видел его, разве что во время миграции между колониями.

Фрэнк перевел взгляд с Земли на Деймос.

– Попроси водителя включить радио, – сказал он, – Деймос взошел.

– Да кому это интересно? – ответил Джим. – Я хочу смотреть.

Берега теперь стали пониже, с верхних мест за ними виднелись поля. Хотя была уже осень, орошаемый пояс вдоль канала еще зеленел и на глазах становился все зеленее – растения выбирались из почвы навстречу утреннему солнцу.

Там и сям вдалеке изредка мелькали красные дюны – предвестницы пустыни. Зеленый пояс восточного рукава канала не был виден, его скрывал горизонт.

Водитель и без просьбы включил радио. Машину наполнила музыка, заглушив низкий рев турбореактивного двигателя. Это была земная классическая музыка, написанная в прошлом веке композитором Сибелиусом. Марсианские колонисты не успели еще создать собственное искусство, и культуру приходилось брать взаймы. Впрочем, ни Джим, ни Фрэнк не знали, чья это музыка, и это их не беспокоило. Берега канала снова ушли вверх, и ничего не стало видно, кроме ровной ленты льда. Мальчики откинулись на спинки кресел и погрузились в грезы.

Виллис шевельнулся в первый раз с тех пор, как его коснулся утренний холод. Он выставил глазные отростки, огляделся и начал отбивать ими такт.

Музыка умолкла, и диктор сказал:

– Говорит станция Ди-эм-эс, Марсианская компания, Деймос, орбита Марса. Сегодня мы передаем из Малого Сырта программу, представляющую общественный интерес. Доктор Грейвз Армбрастер расскажет об экологических аспектах экспериментального искусственного симбиоза в связи с…

Водитель немедленно выключил радио.

– Я бы послушал, – недовольно сказал Джим. – Это что-то интересное.

– Да ладно прикидываться, – сказал Фрэнк. – Ты и слов-то этих не знаешь.

– Черта с два. Это значит…

– Заткнись, давай лучше поспим немного. – С этими словами Фрэнк откинулся в кресле и закрыл глаза.

Но поспать ему не пришлось. Виллис, очевидно, переработал у себя в уме или в том, что его заменяло, услышанную им передачу и теперь начал трансляцию, не упустив ничего, даже деревянных духовых.

Водитель в изумлении оглянулся и что-то сказал, но за Виллисом его не было слышно. Виллис исполнил все до конца, включая и прерванное объявление. Голос водителя наконец прорвался:

– Эй, ребята! Что у вас там? Никак магнитофон?

– Нет, попрыгунчик.

– Чего-чего?

Джим поднял Виллиса и показал его водителю:

– Попрыгунчик. Его зовут Виллис.

Водитель выпучил глаза:

– Ты хочешь сказать, что эта штука и есть магнитофон?

– Нет, это попрыгунчик. Я же говорю, его зовут Виллис.

– Это надо посмотреть, – сказал водитель. Он переключил что-то на панели управления, встал и просунул голову и плечи к ним под колпак.

– Эй! – сказал Фрэнк. – Мы же так разобьемся.

– Расслабься, – посоветовал водитель. – Я включил автоматический эхолот – теперь еще миль двести будут высокие берега. Ну-ка, что за штуковина? Когда ты с ним садился в машину, я подумал, это волейбольный мяч.

– Нет, это Виллис. Поздоровайся с дядей, Виллис.

– Здравствуй, дядя, – тут же с готовностью откликнулся Виллис.

Водитель почесал в затылке:

– Я такого и в Кеокуке не видал. Он что-то вроде попугая?

– Он попрыгунчик. У него есть и научное название, но оно значит просто «марсианин круглоголовый». Вы их никогда разве не видели?

– Нет. Я тебе скажу, парень, это самая чокнутая планета во всей системе.

– Если вам здесь не нравится, – сказал Джим, – почему бы вам не вернуться туда, откуда пришли?

– Не дерзи, юноша. Сколько возьмешь за зверюшку? У меня насчет него одна идея появилась.

– Виллиса продать? Вы что, с ума сошли?

– Иногда мне кажется, что да. Ладно, это я так.

Водитель вернулся на место, но не утерпел и оглянулся на Виллиса.

Мальчики вытащили из своих дорожных сумок сэндвичи и принялись жевать. После этого предложение Фрэнка вздремнуть показалось Джиму хорошей идеей. Они спали, пока скутер не начал замедлять ход. Джим сел, поморгал и спросил:

– Это что?

– Станция Киния,[16] – ответил водитель. – Простоим тут до заката.

– Что, лед не держит?

– Пока держит, но кто его знает. Температура поднимается, и я не собираюсь рисковать.

Скутер плавно затормозил, вполз по рампе на низкие мостки и остановился окончательно.

– Все на выход! – скомандовал водитель. – Чтобы к закату были на местах, не то останетесь. – Он вышел, мальчики – за ним.

Станция Киния находилась в трех милях к западу от древнего города Киния, в месте, где западный Стримон впадает в канал Оэроэ.[17] При станции был буфет, комната для ночлега и несколько сборных складов. На востоке мерцали в небе пернатые башни Кинии, казалось, что они колеблются в воздухе, слишком прекрасные, чтобы быть настоящими.

Водитель прошел в здание станции. Джиму хотелось побродить по городу, а Фрэнк предлагал сначала зайти в буфет. Победил Фрэнк. Мальчики вошли и осмотрительно отложили часть своих скромных капиталов на кофе и безвкусный суп. Водитель оторвался от обеда и сказал:

– Эй, Джордж! Видал когда-нибудь такое? – Он показал на Виллиса.

Джордж был буфетчиком, а также кассиром, портье, начальником станции и агентом Компании. Он взглянул на Виллиса и коротко ответил:

– Угу.

– Да ну? Где? А я смогу такого поймать?

– Сомневаюсь. Они иногда трутся около марсиан. Не все, некоторые. – И Джордж вернулся к чтению «Нью-Йорк таймс» двухлетней давности.

Мальчики поели, заплатили по счету и собрались выйти. Агент-буфетчик задержал их:

– Стойте-ка, ребята. Вы куда собрались?

– В Малый Сырт.

– Я не о том. Вот сейчас вы куда собрались? Пошли бы лучше в спальню, может, вздремнули бы.

– Мы хотели погулять тут, – объяснил Джим.

– Ладно. Но держись подальше от города.

– Почему?

– Компания не позволяет, вот почему. Только по разрешениям. Так что советую держаться подальше.

– А как получить разрешение? – настаивал Джим.

– А никак. Киния пока еще не открыта для эксплуатации. – Он вернулся к газете.

Джим хотел возразить, но Фрэнк дернул его за рукав, и они вышли. Джим сказал:

– По-моему, это не его дело – указывать нам, можно ходить в Кинию или нет.

– Какая разница? Он-то считает, что это его дело.

– Ну и что теперь будем делать?

– Пойдем в Кинию, конечно. Не спросившись у его милости.

– А если он нас поймает?

– Где там. Разве он поднимется с нагретого стула? Пошли.

– Ладно.

И они пошли на восток. Идти было нелегко: никакой дороги не было, а растительность, окаймляющая канал, распустилась особенно пышно, пытаясь поймать лучи полуденного солнца. Но слабое притяжение Марса облегчает ходьбу, даже когда продираешься сквозь заросли. Вскоре мальчики вышли на берег Оэроэ и повернули направо, к городу.

Идти по берегу, мощенному камнем, стало легко. Воздух был теплым и ароматным, хотя на канале еще не стаял лед. Солнце стояло высоко: теперь они были почти на тысячу миль ближе к экватору, чем утром.

– Тепло, – сказал Виллис. – Виллис хочет гулять.

– Ладно, – ответил Джим, – только не провались никуда.

– Виллис не провались.

Джим спустил его на землю, и маленькое существо принялось шнырять вдоль берега то вприпрыжку, то кубарем, то и дело ныряя в буйные заросли, как щенок, исследующий новую территорию.

Они прошли уже с милю – городские башни высоко поднимались в небо – и тут встретили марсианина. Он был невысок для представителя своей расы – всего около двенадцати футов ростом – и стоял совершенно неподвижно, опустив все три ноги, очевидно уйдя глубоко в себя. Глаз, обращенный к мальчикам, не мигая, смотрел в окружающий мир.

Джим и Фрэнк давно привыкли к марсианам и поняли, что этот ушел в «иной мир». Они замолчали и прошли мимо, стараясь не задеть его ног.

Виллис поступил иначе. Он стал шмыгать в ногах у марсианина, тереться о них, а потом пару раз жалобно каркнул.

Марсианин зашевелился, посмотрел по сторонам, потом вдруг нагнулся и подхватил Виллиса.

– Эй! – завопил Джим. – А ну положи его!

Ответа не было.

Джим поспешно обернулся к Фрэнку:

– Скажи ему, Фрэнк. Меня он никогда не поймет. Пожалуйста!

Джим плохо понимал язык марсиан, а говорил на нем еще хуже. У Фрэнка получалось немного лучше, но только в сравнении с Джимом. Люди, говорящие по-марсиански, жалуются, что от этого болит горло.

– А что ему сказать?

– Скажи, чтобы положил Виллиса! А не то, ей-богу, я сожгу ему ноги!

– Ой, ладно, Джим, ты никогда ничего такого не сделаешь. Иначе у всей твоей семьи будут большие проблемы.

– Если он как-то повредит Виллису, я обязательно это сделаю!

– Пора бы тебе повзрослеть, парень. Марсиане никогда никому не причиняют вреда.

– Вот и скажи – пусть отпустит Виллиса.

– Попробую.

Фрэнк скривил рот и приступил к делу. Произношение, и без того плохое, искажалось вдобавок маской и волнением. Все же Фрэнк с грехом пополам прокудахтал и прокаркал фразу, которая как будто передавала смысл просьбы Джима.

Никакого результата.

Фрэнк попробовал еще раз, прибегнув теперь к другой идиоме, – с тем же успехом.

– Бесполезно, Джим, – сознался он. – То ли он не понимает, то ли не желает понимать.

– Виллис! – закричал Джим. – Эй, Виллис! Ты как там?

– Виллис хорошо!

– Прыгай! Я тебя поймаю.

– Виллис хорошо.

Марсианин покачал головой, – похоже, он наконец-то обнаружил присутствие Джима. Виллиса он держал в одной руке; две другие руки внезапно опустились и поймали Джима – одна ладонь подхватила его сзади, другая придерживала за живот. Из-за нее Джим не смог добраться до своего пистолета, что было, пожалуй, к лучшему.

Джим почувствовал, что его отрывают от земли, а потом он очутился прямо перед большим влажным глазом марсианина. Марсианин покачивал головой, чтобы как следует рассмотреть Джима.

Сейчас Джим был ближе к марсианину, чем когда-либо в своей жизни, и не слишком этому радовался. Хуже всего было то, что миниатюрный компрессор, расположенный в верхней части его маски, теперь нагнетал под маску не только разреженный воздух, но и запах тела туземца. Вонь была удушающей. Он попробовал вывернуться, но марсианин, такой хрупкий с виду, был сильнее его.

Неожиданно марсианин что-то прогудел, голос шел у него с макушки. Джим не понял, что он сказал, уловил только символ вопроса в начале предложения, но голос произвел на него странное действие. В этом режущем ухо карканье было столько тепла, симпатии и дружелюбия, что Джим перестал бояться. Туземец стал казаться ему старым и близким другом. Даже вонь больше не беспокоила Джима.

Марсианин повторил вопрос.

– Что он сказал, Фрэнк?

– Не уловил. Поджарить его? – Фрэнк стоял внизу, нервно сжимая в руке пистолет, дуло которого плясало в воздухе, и, похоже, не знал, что ему делать.

– Нет-нет! Он настроен мирно, только я его не понимаю.

Марсианин снова заговорил. Фрэнк вслушался и произнес:

– Кажется, он приглашает тебя пойти с ним.

Джим колебался лишь долю секунды:

– Скажи, я согласен.

– Джим, ты в своем уме?

– Все нормально. Он ничего плохого не замышляет, я уверен.

– Ну ладно. – И Фрэнк прокаркал утвердительный ответ.

Туземец поджал одну ногу и быстро зашагал к городу.

Фрэнк трусил следом, изо всех сил стараясь не отставать, но марсианин шел слишком быстро. Фрэнк задохнулся, остановился и крикнул:

– Подождите меня!

Маска глушила его голос.

Джим попытался построить фразу с просьбой остановиться, понял, что не сможет, потом его осенило.

– Виллис, Виллис, мальчик мой. Скажи ему, пусть подождет Фрэнка.

– Подождать Фрэнк? – с сомнением протянул Виллис.

– Да. Подождать Фрэнк.

– Ладно.

Виллис угукнул что-то их новому другу, марсианин остановился и опустил третью ногу. Когда Фрэнк, отдуваясь, догнал их, марсианин оторвал одну руку от Джима и подхватил ею Фрэнка.

– Эй! – запротестовал Фрэнк. – Ты это брось!

– Спокойствие, – сказал Джим.

– Да не хочу я, чтобы меня несли. Фу, господи, какой запах! Бу-э-э!

– Запах? Не будь девчонкой, он пахнет получше, чем ты.

Фрэнк начал что-то отвечать, но его прервал марсианин – он снова тронулся в путь. Обремененный новой ношей, он теперь шел на трех ногах, чередуя их так, чтобы в любой момент две ноги опирались на землю. Аллюр был тряским, но на удивление быстрым. Фрэнк перевел дыхание и продолжил:

– А ну-ка, повтори, что ты сказал? Вот спустимся на землю, я покажу тебе, кто тут плохо пахнет.

– Ладно, забудь, – сказал Джим. – Как ты думаешь, куда он нас несет?

– Наверное, в город. Как бы не опоздать на скутер.

– У нас есть еще несколько часов в запасе, так что не дергайся.

Марсианин больше ничего не говорил, а все шагал и шагал к городу. Виллис, похоже, был счастлив, как пчела в цветочном магазине. Джим устроился поудобнее и наслаждался поездкой. Здесь, в десяти футах над землей, у него был отличный обзор. Отсюда он мог видеть над верхушками растений, заполонивших берега канала, радужные башни Кинии. Они были не такие, как башни Харакса, ни один марсианский город не похож на другой. Все они словно уникальные произведения искусства, отражающие замысел разных художников.

Джиму любопытно было знать, зачем построены эти башни, для чего они нужны и сколько им лет.

Вокруг них расстилался растительный пояс канала, марсианин шел, по пояс погруженный в это темно-зеленое море. Широкие листья раскрылись навстречу солнцу, жадно ловя живительную энергию лучей. Они сворачивались, пропуская туземца, а за его спиной распускались снова.

Башни стали гораздо ближе. Марсианин внезапно остановился и отправил мальчиков вниз, оставив себе Виллиса. Перед ними, почти скрытый нависшей растительностью, начинался пологий спуск, скрывавшийся в арке туннеля.

– Что думаешь, Фрэнк? – спросил Джим, заглянув туда.

– Ох, не знаю.

Мальчикам и раньше приходилось бывать в городах Харакс и Копайс, но они посещали только заброшенные и наземные кварталы. Впрочем, долго раздумывать им не пришлось: их проводник быстрым шагом начал спускаться.

Джим побежал за ним с криком:

– Эй, Виллис!

Марсианин остановился и обменялся с Виллисом парой слов. Попрыгунчик крикнул в ответ:

– Джим, подожди.

– Скажи, чтобы он тебя отпустил.

– Виллис хорошо. Джим, подожди.

Марсианин снова рванул вперед так, что Джиму было за ним не угнаться. Расстроившись, он вернулся к началу пандуса и уселся на выступ.

– Что теперь будешь делать? – спросил Фрэнк.

– Ждать, что же еще. А ты?

– Я как ты. Но я не собираюсь опаздывать на скутер.

– Да я тоже не собираюсь. Все равно после заката мы не сможем тут оставаться.

– Это точно.

Стремительное понижение температуры на заходе – это единственное погодное явление на Марсе, и для землянина оно означает смерть, если он недостаточно тепло одет и не находится все время в движении.

Мальчики сидели, ждали и смотрели на шмыгающих мимо них жуков-вертунов. Один задержался у колена Джима – трехногая козявка не больше дюйма ростом. Похоже было, что он изучает новый объект. Джим тронул его пальцем, жучок растопырил ножки и вихрем умчался прочь. Быть настороже не было необходимости: водоискалки не подходят близко к марсианским поселениям. Оставалось только ждать.

Примерно через полчаса вернулся их марсианин – по крайней мере, марсианин такого же роста. Виллиса с ним не было, и у Джима вытянулось лицо. Марсианин пригласил их следовать за ним, поставив в начале фразы символ вопроса.

– Ну как, идем? – спросил Фрэнк.

– Идем. Скажи ему.

Фрэнк перевел, и все трое стали спускаться. Марсианин положил свои большие ладони мальчикам на плечи и так вел их, потом остановился и взял их на руки. На этот раз они не возражали.

В туннеле было светло как днем, хотя они и спустились на несколько сот ярдов под землю. Дневной свет шел отовсюду, но главным образом с потолка. Туннель по человеческим меркам был высоким, по марсианским – в самый раз. Им встречались другие туземцы. Тех, кто шевелился, их знакомый приветствовал, а застывших в характерной позе транса обходил молча.

В одном месте их проводник перешагнул через шар футов трех в диаметре. Джим сначала не понял, что это такое, потом сообразил и был поражен. Вывернув шею, он оглянулся. Такого не могло быть – и все же это было!

Перед ним было то, что нечасто доводится видеть человеку и что ни один человек не стремится увидеть. Это был марсианин, свернувшийся в шар. Ладони закрывали все, кроме круглой спины. Марсиане, современные, цивилизованные марсиане не впадают в зимнюю спячку, но их предкам в какую-то отдаленную эпоху это, должно быть, было свойственно: любой марсианин устроен так, что способен принять вот такую сферическую форму, сохраняющую тепло и влажность тела. Если пожелает.

Но такое желание приходит нечасто.

Для марсианина такая поза означает то же, что для землянина вызов на дуэль. Он прибегает к ней только тогда, когда оскорблен до глубины души. Поза гласит: я отрекаюсь от вас, я ухожу из вашего мира, я отрицаю ваше существование.

Первые земляне, прибывшие на Марс, не понимали этого и по незнанию местных обычаев часто оскорбляли чувства марсиан. Это на много лет задержало колонизацию Марса человеком. Самые искусные дипломаты и семантики Земли с трудом смогли исправить вред, нанесенный по недомыслию. Джим смотрел, не веря своим глазам, на удалившегося от мира марсианина и думал: что же могло заставить его поступить так по отношению ко всему городу? Джиму вспомнилась одна страшная история, которую рассказывал доктор Макрей о второй экспедиции на Марс.

– …И тут этот дурак набитый, – говорил доктор, – он был лейтенантом медицинской службы, как ни стыдно в этом сознаться, этот идиот хватает беднягу за руки и пытается развернуть его. Вот тогда это и случилось.

– Что случилось? – спросил Джим.

– Он исчез.

– Марсианин?

– Нет, офицер.

– Как это исчез?

– Ты меня не спрашивай, меня там не было. Свидетели, их было четверо, показали под присягой, что он там был, а потом его не стало. Будто наткнулся на буджума.[18]

– Что за «буджум»?

– Нынешних деток что, совсем ничему не учат? Про буджума почитаешь в книге, я найду для тебя экземпляр.

– Но каким образом он исчез?

– Не спрашивай. Назови это массовым гипнозом, если тебе от этого легче. Мне, например, легче, но ненамного. Все, что я могу сказать, – это что семь восьмых айсберга всегда скрыты от нас.

Джим никогда не видел айсберг, и ассоциация ничего ему не говорила. И ему отнюдь не стало легче, когда он увидел свернувшегося марсианина.

– Ты видел? – спросил Фрэнк.

– Лучше б я этого не видел, – ответил Джим. – Интересно, с чего это он?

– Может, он баллотировался в мэры и не прошел.

– Тут не над чем смеяться. Может, он… ш-ш!

Они приближались к другому марсианину, неподвижному, и вежливость обязывала хранить молчание.

Марсианин, который их нес, неожиданно повернул налево и вошел в зал. Здесь он опустил мальчиков на пол. Зал показался им огромным, но марсиане, должно быть, считали его как раз подходящим для небольшой вечеринки. Множество конструкций, которыми марсиане пользуются вместо стульев, были составлены в круг. Зал тоже был круглым, с куполом вверху. Казалось, что стоишь под открытым небом: на куполе был изображен марсианский небосвод, голубой на горизонте, выше переходящий в глубокую синеву, потом в пурпур, а в высшей точке купола пурпурно-черный с проглядывающими звездами. Миниатюрное солнце, совсем как настоящее, висело к западу от небесного меридиана. Благодаря какому-то хитрому трюку горизонт казался отдаленным. На северной стене был виден канал Оэроэ.

– Ух ты! – только и мог сказать Фрэнк, а Джима и на это не хватило.

Марсианин поставил их рядом с двумя «насестами», но мальчики не собирались на них садиться: на приставной лестнице сидеть и то удобнее. Марсианин посмотрел своими большими печальными глазами сначала на «насесты», потом на мальчиков и вышел из зала. Вскоре он вернулся в сопровождении еще двоих, все трое несли в руках охапки разноцветных тканей, которые сложили посреди комнаты. Первый марсианин поднял Джима и Фрэнка и осторожно опустил их в эту груду.

– По-моему, он предлагает нам присесть, – заметил Джим.

Материал оказался не тканью, а полотнищем вроде паутины, почти таким же мягким, но гораздо прочнее. Полотнища были окрашены во все цвета радуги, от пастельно-голубого до глубокого густо-красного цвета. Мальчики растянулись на них и ждали, что будет дальше.

Их знакомый устроился в одной из конструкций, двое других последовали его примеру. Все они молчали, а мальчики были не какие-нибудь туристы, они знали, что бесполезно пытаться торопить марсианина. Вскоре Джиму пришла в голову одна мысль. Чтобы проверить ее, он осторожно приподнял маску.

Фрэнк рявкнул:

– Ты чего это? Задохнуться решил?

Джим поднял маску на лоб:

– Порядок. Давление в норме.

– Быть не может. Мы же не проходили через шлюз.

– Ну как хочешь.

Видя, что Джим не синеет, не задыхается и не падает, обессилев, на пол, Фрэнк отважился последовать его примеру. Оказалось, что дышать можно. Правда, давление было ниже того, к которому он привык дома (жителю Земли показалось бы, что он попал в стратосферу), но для человека в состоянии покоя оно было достаточным.

Пришли еще несколько марсиан и неторопливо расположились на «насестах». Помолчав, Фрэнк сказал:

– Знаешь, что тут происходит, Джим?

– Кажется, да.

– Чего там «кажется». Это «сближение».

«Сближение» – это неточный перевод марсианской идиомы, обозначающей наиболее распространенную форму общения марсиан – попросту говоря, когда все сидят и молчат. Подобным же образом игру на скрипке можно описать как вождение конским волосом по высушенным кошачьим кишкам.

– Похоже на то, – согласился Джим. – И нам лучше заткнуться.

– Само собой.

Молчание было долгим. Джим отвлекся и стал думать о школе, о том, что ждет его там, о своих близких, о прошлом. Потом вернулся к своему душевному состоянию и понял, что давно уже не был так счастлив – без всяких видимых на то причин. Это было тихое счастье: ему не хотелось смеяться, даже улыбаться не хотелось, просто он испытывал полный покой и довольство.

Он остро ощущал присутствие марсиан, каждого марсианина в отдельности, и это ощущение становилось все сильнее. Он никогда раньше не замечал, как они красивы. У колонистов была поговорка «страшный, как туземец», и Джим с удивлением припомнил, что и сам ею пользовался. Сейчас он не понимал, как мог говорить такое.

Он ощущал и присутствие Фрэнка рядом с собой и думал о том, как его любит. «Преданный» – вот подходящее слово для такого, как Фрэнк, замечательного человека, на которого можно положиться. Странно, что он никогда не говорил Фрэнку, что любит его.

Немного не хватало Виллиса, но Джим не беспокоился о нем. Такое общение Виллису не по вкусу, ему подавай что-нибудь шумное, бурное и не столь изысканное. Джим перестал думать о Виллисе, лег поудобнее и стал впитывать радость бытия. Он с восторгом отметил, что по воле художника, украшавшего зал, миниатюрное солнце движется по небу, как настоящее. Джим следил за тем, как оно склоняется к западу и начинает закатываться за нарисованный горизонт.

Рядом с ним послышалось тихое гудение, слов он не разобрал. Другой марсианин ответил. Один из хозяев встал, раскладываясь, со своего сиденья и неспешно вышел из комнаты.

Фрэнк сел и сказал:

– Кажется, мне снился сон.

– Ты что, заснул? – спросил Джим. – А я нет.

– Черта с два ты не спал. Храпел, как доктор Макрей.

– Да я даже не засыпал.

– Рассказывай!

Марсианин, который выходил, вернулся. Джим был уверен, что это тот самый, – теперь он стал различать их. В руках у марсианина была чаша. Фрэнк вытаращил глаза:

– Они что, собираются поднести нам воду?

– Похоже на то, – с трепетом ответил Джим.

– Лучше, чтобы это осталось между нами, – покачал головой Фрэнк, – все равно никто не поверит.

– Это да. Ты прав.

Церемония началась. Марсианин с чашей назвал свое имя, поднес край чаши к губам и передал другому. Тот также произнес свое имя, пригубил чашу, и она пошла дальше по кругу. Оказалось, что марсианина, который их привел, зовут Гекко, – Джим подумал, что имя красивое и подходит ему. Наконец чаша дошла до Джима, сосед протянул ее с пожеланием:

– Да не придется тебе никогда страдать от жажды.

Джим легко понял смысл слов.

Все хором подхватили:

– Да будешь ты пить вволю, когда только пожелаешь!

Джим принял чашу, и ему вспомнились слова доктора, будто у марсиан нет ничего такого, что может привлечь человека.

– Джим Марло! – произнес он, поднес чашу к губам и отпил. Передавая чашу, он призвал на помощь все свое знание языка, сосредоточился на произношении и сумел сказать: – Да не будет у тебя никогда недостатка в чистой воде!

Марсиане одобрительно загудели, и у Джима стало тепло на душе. Марсианин передал чашу Фрэнку.

По завершении церемонии в зале начались шумные разговоры, очень похожие на человеческие. Джим тщетно пытался вникнуть в то, что говорит ему марсианин, почти втрое выше его ростом, когда Фрэнк сказал:

– Джим, взгляни-ка на солнце! Мы опаздываем на скутер.

– Да это же не настоящее солнце, а игрушечное.

– Нет, оно соответствует настоящему. Мои часы говорят то же самое.

– О господи! Где Виллис? Гекко, где Гекко?

Гекко, услышав свое имя, подошел и вопросительно щелкнул. Джим напрягся и стал излагать просьбу, запутался в синтаксисе, неправильно употребил повелительный символ и совсем потерял произношение. Фрэнк отпихнул его и взял все в свои руки. Некоторое время спустя он сказал Джиму:

– Они доставят нас обратно до заката, но Виллис останется здесь.

– Как? Они не сделают этого!

– Он так сказал.

Джим подумал.

– Пусть Виллиса принесут сюда, и мы спросим у него.

Гекко охотно согласился. Виллиса принесли и положили на пол. Он вперевалку подошел к Джиму и сказал:

– Приветик, Джим! Приветик, Фрэнк!

– Виллис, – серьезно сказал Джим, – Джим уходит. Виллис пойдет с Джимом?

Виллис пришел в замешательство:

– Остаться здесь. Джим остаться здесь. Виллис остаться здесь. Хорошо.

– Виллис, – свирепо сказал Джим, – Джиму надо уходить. Виллис пойдет с Джимом?

– Джим уходит?

– Джим уходит.

Было похоже, что Виллис пожал плечами.

– Виллис идет с Джим, – грустно сказал он.

– Скажи это Гекко.

Виллис послушался. Марсианин как будто удивился, но больше не спорил. Он взял на руки мальчиков и Виллиса и пошел к двери. Марсианин, повыше его ростом (Джим вспомнил, что его зовут Г’куро), взял у Гекко Фрэнка и пошел следом. Во время подъема по туннелю Джим почувствовал, что надо надеть маску. Фрэнк тоже надел свою.

Ушедший в себя марсианин все еще загораживал проход, и носильщики перешагнули через него без всяких комментариев.

Когда они вышли на поверхность, солнце стояло очень низко над горизонтом. Хотя марсианина ничто не заставит спешить, ходят они очень быстро. Длинноногая парочка мигом одолела три мили до станции Киния. Солнце коснулось горизонта и начало холодать, когда мальчиков с Виллисом доставили на причал. Марсиане сразу же повернули обратно, спеша в тепло своего города.

– До свиданья, Гекко! – прокричал Джим. – До свиданья, Г’куро!

Водитель и начальник станции стояли на причале: водитель явно собрался в дорогу и не мог найти своих пассажиров.

– Это еще что? – сказал начальник станции.

– Мы готовы, – сказал Джим.

– Вижу, – сказал водитель. Поглядев на удаляющиеся фигуры, он моргнул и повернулся к агенту. – Зря мы налегали на это дело, Джордж. Мне уже мерещится, – и добавил, обращаясь к мальчикам: – Ну, по местам.

Мальчики забрались в скутер и поднялись в обзорный купол. Скутер сполз по мосткам на лед, повернул влево, на канал Оэроэ, и стал набирать скорость.

Солнце опустилось за горизонт, но окрестности еще освещал короткий марсианский закат. Растения по берегам канала сворачивались на ночь. Через несколько минут местность, еще полчаса назад покрытая пышной растительностью, стала голой, как настоящая пустыня.

Показались яркие, сверкающие звезды. Над горизонтом повисли бледные вуали полярного сияния. На западе загорелся крохотный ровный огонек, идущий вверх, против движения звезд.

– Фобос, – сказал Фрэнк. – Смотри!

– Вижу, – ответил Джим. – Холодно, пошли спать.

– Давай. А я есть хочу.

– У меня еще осталась пара сэндвичей.

Ребята съели по одному, спустились в нижнее отделение и залезли в койки. Тем временем скутер миновал город Геспериды и повернул на запад-северо-запад по каналу Эримант, но Джим этого не знал: ему снилось, что они с Виллисом поют дуэтом перед изумленными марсианами.

* * *

– Выходите! Конечная остановка! – расталкивал их водитель.

– А?

– Вставай, приятель. Это Малый Сырт.

Глава 4 Академия имени Лоуэлла

«Дорогие мама и папа!

Я не позвонил вам в среду вечером потому что мы приехали только утром в четверг. Когда я хотел позвонить в четверг оператор сказал что связи с Южной колонией нет и что я смогу соединиться с вами через Деймос только дня через три а письмо дойдет быстрее и я сэкономлю вам четыре с половиной кредитки за переговоры. Потом я спохватился что не отправил вам письмо сразу и вы получите его не раньше чем если бы я позвонил но вы может быть не знаете какая в школе нагрузка и сколько времени у тебя отнимают а мать Фрэнка наверно сказала вам что мы нормально добрались и я все-таки сэкономил вам четыре с половиной кредитки потому что не позвонил.

Я прямо слышу как Филлис говорит что это я намекаю чтобы сэкономленные деньги потратили на меня но я ничего такого потому что никогда ничего такого не делал и потом у меня еще осталось немного денег которые вы мне дали когда уезжал и часть подарочных на день рождения и если расходовать осмотрительно то мне их хватит до вашей миграции хотя здесь все дороже чем дома. Фрэнк говорит что это потому что они всегда подымают цены для туристов но пока никаких туристов здесь нет и не будет пока не придет „Альберт Эйнштейн“ на той неделе. В общем если вы со мной просто поделили бы сэкономленное то все равно остались бы с прибылью две с четвертью кредитки.

А в среду вечером мы сюда не попали потому что водитель решил что лед не выдержит и мы остались на станции Киния и мы с Фрэнком болтались вокруг и убивали время до заката.

Нам с Фрэнком разрешили жить вместе и у нас шикарная комната. Она рассчитана только на одного и у нас только один стол но мы в основном проходим те же самые предметы и можем вместе пользоваться проектором. Я диктую это письмо на наш учебный магнитофон потому что сегодня очередь Фрэнка дежурить на кухне а мне осталось выучить только немного по истории и я лучше подожду Фрэнка и буду учить вместе с ним. Профессор Штойбен говорит что не знает куда денут еще школьников если их примут на крючки повесят что ли но это он просто шутит. Он все время шутит и все его любят и всем будет жалко когда он улетит на „Альберте Эйнштейне“ а у нас будет новый директор.

Ну вот и все только что пришел Фрэнк и нам надо работать потому что у нас завтра контрольный опрос по истории системы.

Ваш любящий сын

Джеймс Мэдисон[19] Марло-младший

P. S. Фрэнк мне сказал что он тоже не писал своим и просит может быть вы позвоните его маме и скажете ей что у него все хорошо и пусть она пожалуйста сразу вышлет ему камеру он ее забыл.

Р. Р. S. Виллис шлет всем привет. Я только что с ним говорил.

P. P. P. S. Скажите Филлис что девчонки здесь красят волосы полосками. По-моему выглядит очень глупо.

Джим»

Если бы профессор Отто Штойбен, магистр гуманитарных наук и доктор права, не ушел на пенсию, жизнь Джима в академии Лоуэлла сложилась бы совсем по-другому. Но профессор ушел-таки на пенсию и вернулся в долину Сан-Фернандо на вполне заслуженный отдых. Вся школа отправилась в Марсопорт провожать его. Он пожал всем руки, всплакнул и поручил их заботам Маркиза Хоу, недавно прибывшего с Земли и теперь занявшего директорский пост.

Джим и Фрэнк, вернувшись из космопорта, увидели, что пришедшие раньше их толпятся у доски объявлений. Они влились в толпу и прочли бумагу, из-за которой собрался народ:

СПЕЦИАЛЬНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ

Всем учащимся предписывается постоянно содержать себя и свое жилище в чистоте и порядке. Практика проверки чистоты старостами себя не оправдала, поэтому директор лично займется проверкой, которая будет проводиться еженедельно. Первая проверка назначается на 7 цереры, субботу, на 10 часов 00 минут.

М. Хоу, директор

– Прямо слов нет! – взорвался Фрэнк. – Что скажешь, Джим?

– Скажу, что сегодня шестое цереры, – мрачно ответил Джим.

– Да, но сама идея! Он что, думает, у нас исправительная колония? – Фрэнк обратился к старшекласснику, который был старостой их коридора: – А ты что скажешь, Андерсон? Он имеет право такое вытворять?

– Прямо не знаю. По правде, не знаю. Мне кажется, наши комнаты и все прочее – это наше личное дело.

– Ну и что ты собираешься делать?

– Я-то? – Молодой человек немного подумал, прежде чем ответил: – Мне остался всего один семестр до аттестата, а потом я отсюда ухожу. Так что я буду сидеть тихо, молчать в тряпочку и как-нибудь дотерплю до конца.

– Да, тебе хорошо, а у меня еще целых двенадцать семестров впереди. Что я, преступник какой?

– Это твоя проблема, парень. – И старшеклассник отошел.

Одного мальчика объявление, похоже, не волновало, – это был Герберт Бичер, сын генерального представителя Компании, новичок и на Марсе, и в школе. Кто-то заметил его ухмылку и спросил:

– А ты, турист, чего такой довольный? Ты об этом заранее знал?

– Конечно знал.

– Небось сам и придумал.

– Нет. Но мой старик говорит, что вы, ребята, давно без этого скучали. Мой старик говорит, что Штуби был слишком мягкотелым, чтобы держать в школе хоть какую-то дисциплину. Мой старик говорит…

– Да кому какое дело, что там говорит твой старик? Вали отсюда!

– Тебе лучше не говорить так о моем старике. Я…

– А я говорю, вали, пока не навешали!

Молодой Бичер посмотрел на своего оппонента – рыжего паренька по фамилии Келли, понял, что тот не шутит, и быстро испарился.

– Хорошо ему ухмыляться, – с горечью сказал Келли, – он живет в резиденции своего старика. Пострадают только те, кому приходится жить при школе. Это форменная дискриминация, вот это что!

Около трети учеников были приходящими – в основном сыновья служащих Компании, живущих в Малом Сырте. Еще одну треть составляли дети мигрирующих колонистов, а прослойкой между двумя группами были дети служащих с отдаленных постов, особенно тех, кто работал над атмосферным проектом. Большинство из них были боливийцы и тибетцы, было и немного эскимосов.

Келли обратился к одному из них:

– Ну что, Чен? Неужели мы это проглотим?

Широкое азиатское лицо Чена ничего не выражало.

– Не стоит из-за этого волноваться. – Он повернулся и хотел уйти.

– Ты, значит, не будешь бороться за свои права?

– Это пройдет.

Джим и Фрэнк вернулись к себе, не прекращая обсуждать новости.

– Фрэнк, – спросил Джим, – что за этим кроется? Как ты думаешь, у девочек в школе то же самое творится?

– Могу позвонить Долорес Монтес и узнать.

– Мм… ладно, не беспокойся. Это, в конце концов, не важно. Вопрос в том, что нам с этим делать?

– А что мы можем с этим поделать?

– Не знаю. Жаль, что нельзя спросить у отца. Он мне всегда говорил, что надо бороться за свои права, – но в этом случае он бы, возможно, посчитал, что ничего особенного тут нет. Не знаю.

– Слушай, – предложил Фрэнк, – а почему бы в самом деле не посоветоваться с отцами?

– Ты предлагаешь позвонить им прямо сегодня? А связь есть?

– Нет, звонить не будем, это слишком дорого. Подождем миграции, когда они заедут к нам, теперь уж недолго осталось. Если мы собираемся поднимать бучу, то надо, чтобы нас поддержали родители, одни мы ничего не добьемся. А пока будем помалкивать и делать, что нам говорят. Может, ничего страшного и не случится.

– Вот теперь ты здраво рассуждаешь. – Джим встал. – Может, приберем все же этот свинарник?

– Давай. Слушай, Джим, я кое-что вспомнил. Как фамилия председателя Компании? Не Хоу?

– Джон У. Хоу, – подтвердил Джим. – А что?

– Директор тоже Хоу.

– A-а! Ну, это ничего не значит. Хоу – очень распространенная фамилия.

– А я тебе говорю, очень даже значит. Доктор Макрей говорит, что без влиятельных родственников теплое местечко в Компании не получишь. Док говорит, что Компания – это одна большая дружная семья, где все играют в игру «ты мне, я тебе», а слова о том, что это некоммерческая корпорация, – самая смешная шутка с тех пор, как изобрели женщин.

– Хм… Н-ну, не знаю. Куда девать этот хлам?

* * *

Наутро за завтраком всем раздали листки с перечнем требований, которым должны соответствовать комнаты, и всю вчерашнюю работу пришлось переделывать заново. Поскольку инструкцией директора Хоу не предусматривалось, что в комнате на одного будут жить двое, это было нелегким делом, и они не успели к десяти утра. Впрочем, до их комнаты директор дошел только через два часа.

Он просунул голову в дверь и уже хотел было уйти, но передумал и вошел. Он указал на скафандры, висевшие на крючках рядом с гардеробом:

– Почему вы не убрали эту варварскую роспись со своих масок?

Мальчики не могли понять, о чем речь, и Хоу спросил:

– Вы не читали утром объявления на доске?

– Э-э-э… Нет, сэр.

– Так прочтите. Вы обязаны знать все, что вывешивается на доске. Дневальный! – крикнул он в дверь.

На пороге появился старшеклассник:

– Да, сэр.

– Эти двое лишаются воскресных привилегий, пока не будут соответствовать требованиям. Пять штрафных баллов каждому. – Хоу посмотрел вокруг. – Комната невероятно захламлена и неопрятна. Почему вы не придерживаетесь предписанной схемы?

Джим не мог выдавить из себя ни слова, потрясенный явной несправедливостью вопроса, и наконец пробормотал:

– Эта комната рассчитана на одного человека. Мы сделали все, что могли.

– Меня не интересуют оправдания. Если у вас нет места, чтобы держать вещи в порядке, избавьтесь от лишних вещей. – Тут его взгляд упал на Виллиса, который при виде посторонних убрался в уголок и спрятал все свои надстройки. Хоу указал на него. – Спортивное снаряжение следует хранить на шкафах или оставлять в спортзале. Недопустимо бросать его по углам.

Джим открыл было рот, но Фрэнк лягнул его в голень. Хоу, следуя к двери, продолжал читать нотации:

– Я понимаю, молодые люди, что вы воспитывались вдали от цивилизации и не имели случая приобрести приличные манеры, но я сделаю все, чтобы исправить это. Я хочу, чтобы эта школа выпускала, помимо всего прочего, цивилизованных молодых джентльменов. – Хоу остановился на пороге и добавил: – Когда очистите маски, зайдите ко мне в кабинет.

Когда Хоу отошел на достаточное расстояние, Джим спросил:

– Ты зачем меня пнул?

– Ты, тупица, он же подумал, что Виллис – это мяч.

– Я знаю, потому и хотел его поправить.

– Тебе что, еще мало? – скривился Фрэнк. – Ты же хочешь оставить Виллиса при себе, верно? Можешь не сомневаться, Хоу тут же состряпает правило, которое это запрещает.

– Он не сможет этого сделать!

– Черта с два не сможет! Я начинаю понимать, что Штуби не давал нашему другу Хоу проявлять свои таланты в полной мере. Слушай, а что он имел в виду под «штрафными баллами»?

– Не знаю, но думаю, ничего хорошего. – Джим снял с крючка маску и посмотрел на веселые тигровые полоски. – Знаешь, Фрэнк, мне что-то не хочется становиться «цивилизованным юным джентльменом».

– Присоединяюсь.

Прежде чем браться за маски, друзья решили взглянуть на объявление, нет ли там еще какого подвоха. Они пошли в вестибюль и прочли на доске:

ОБЪЯВЛЕНИЕ ДЛЯ УЧАЩИХСЯ

1. Практика окраски респираторных масок так называемыми опознавательными узорами должна быть прекращена. Маски должны быть очищены, а все ученики обязаны промаркировать свои скафандры на груди и плечах фамилией, нанесенной шрифтом высотой в один дюйм.

2. Ученикам предписывается носить рубашки и обувь (ботинки или тапочки) повсюду, кроме своей комнаты.

3. Содержание домашних животных в общежитии воспрещается. В отдельных случаях, если животные представляют научный интерес, может быть рассмотрен вопрос о содержании их в биологической лаборатории.

4. Воспрещается хранить в комнатах продукты питания. Учащиеся, получающие продуктовые посылки от родителей, должны сдавать их сестре-хозяйке и брать продукты в разумных количествах после каждого приема пищи, кроме субботнего завтрака. На чаепития в свободное время по случаю дня рождения и т. п. следует получить особое разрешение.

5. Ученики, лишенные воскресных привилегий за нарушения дисциплины, могут читать, заниматься, писать письма, играть на музыкальных инструментах или слушать музыку. Им не разрешается играть в карты, заходить в комнаты других учеников, а также покидать здание школы по любой причине.

6. Ученики, желающие воспользоваться телефоном, подают письменное заявление установленной формы, после чего получают ключ от телефонной будки в канцелярии.

7. Ученический совет распускается. Ученическое самоуправление будет восстановлено только в том случае, если вся школа заслужит это своим поведением.

М. Хоу, директор

Джим присвистнул. Фрэнк сказал:

– Нет, Джим, ты видел такое? Распустить ученический совет – это надо же! А на то, чтобы почесаться, тоже надо испрашивать разрешение? За кого он нас принимает?

– Понятия не имею. Фрэнк, а у меня рубашки нет.

– Я тебе одолжу футболку, пока не купишь свою. А ты посмотри на третий пункт и сделай выводы.

– Да? А что такое? – Джим перечел объявление.

– Ты бы пошел и подлизался к биологу, – может, он возьмет Виллиса.

– Что? – Джим просто не связал параграф о домашних животных с Виллисом, он не думал о Виллисе как о домашнем животном. – Нет, Фрэнк, я не могу. Он будет ужасно несчастен.

– Тогда лучше отправь его домой, и пусть твои о нем позаботятся.

Джим упрямо нахмурил брови:

– Не стану я этого делать. Не стану!

– Что ж ты тогда будешь делать?

– Не знаю. – Джим призадумался. – А ничего. Просто буду его прятать. Хоу не знает даже, что он у меня есть.

– Ну… может, и прокатит, если тебя никто не заложит.

– По-моему, наши парни на это не способны.

Они вернулись к себе и попытались смыть узоры с масок – нельзя сказать, чтобы с большим успехом: краска въелась в пластик, и друзьям удалось только размазать ее. Вскоре в дверь к ним заглянул ученик по фамилии Смайт:

– Почистить вам маски?

– Ничего не выйдет, краска впиталась.

– Я слышу это уже в энный раз. Но по доброте душевной, из желания послужить людям я покрашу ваши маски в естественный цвет – четверть кредитки за маску.

– Я так и знал, что тут подвох, – сказал Джим.

– Не хотите, как хотите. Давайте решайте быстрее, меня клиенты ждут.

– Смитти, ты способен продать билеты на похороны собственной бабушки. – И Джим достал четверть кредитки.

– Это идея. Как думаешь, по сколько брать за билет? – Смайт достал жестянку, кисточку и быстро закрасил смелый орнамент Джима коричневато-оливковым лаком, точно под цвет маски. – Ну вот! Через пару минут высохнет. А ты как, Саттон?

– Ладно, кровопийца, – согласился Фрэнк.

– Так-то ты отзываешься о своем благодетеле? У меня в женской школе важное свидание, а я тут трачу драгоценное субботнее время, выручая вас. – И Смайт столь же быстро обработал маску Фрэнка.

– Вернее сказать, сшибаешь денежки для свидания, – заметил Джим. – Смитти, что ты скажешь насчет хитрых правил, которые придумал новый шеф? Нагнемся или поднимем вой?

– А зачем поднимать вой? – Смайт собрал свои инструменты. – Каждое из них открывает совершенно новые возможности для бизнеса, если, конечно, у вас есть мозги, чтобы увидеть это. Если будут затруднения, обращайтесь к Смайту – обслуживаем в любое время.

Он задержался на пороге:

– А про билеты на похороны моей бабушки никому не говорите, а то она захочет урвать свою долю, пока не померла. У старушки на это хороший нюх.

– Фрэнк, – сказал Джим, когда Смайт ушел, – что-то не нравится мне этот парень.

– Зато он нас выручил, – пожал плечами Фрэнк. – Давай отметимся, пусть нас вычеркнут из черного списка.

– Давай. Он мне напомнил слова дока: какой закон ни прими, он всегда открывает новую лазейку для мошенников.

– Совсем не обязательно. Мой старик говорит, что у дока не все дома. Пошли.

У кабинета директора они увидели длинную очередь желающих войти. Когда наконец в кабинет запустили их десятку, Хоу быстро осмотрел их маски и перешел к нотации:

– Надеюсь, юные джентльмены, это послужит вам не только уроком аккуратности, но и уроком внимания. Если бы вы обратили внимание на то, что вывешено на доске объявлений, то все вы, каждый из вас, лучше подготовились бы к инспекции. Что же касается самого нарушения, я хочу, чтобы вы поняли: дело здесь не только в детских, дикарских рисунках на ваших средствах защиты. – Он помолчал, чтобы убедиться, что его слушают. – Нравы в колониях вовсе не обязательно должны быть грубыми и вульгарными. Как глава этого учебного заведения, я намерен проследить за тем, чтобы все дефекты, заложенные домашним воспитанием, были устранены. Главная цель воспитания, если не единственная его цель, – это формирование характера, а характер создает только дисциплина. Считаю, что я как нельзя лучше подготовлен к выполнению этой задачи. Перед тем как прибыть сюда, я двенадцать лет преподавал в военной академии в Скалистых горах. Это превосходнейшая школа – школа, которая выпускает мужчин.

Он снова остановился – то ли перевести дыхание, то ли дать слушателям проникнуться своей речью. Джим, который пришел сюда только затем, чтобы с него сняли взыскание, больше не мог слушать. Высокомерное отношение директора, особенно его высказывание о том, что в домах колонистов царит нездоровая обстановка, вывели его из себя.

– Мистер Хоу, – сказал он.

– Да? Что такое?

– Здесь не Скалистые горы, а Марс. И это не военная академия.

Изумление и гнев мистера Хоу были столь велики, что в какой-то момент казалось, что он сейчас бросится на мальчика с кулаками или его хватит удар. Затем он овладел собой и процедил сквозь зубы:

– Ваша фамилия?

– Марло, сэр. Джеймс Марло.

– Было бы намного лучше для вас же, Марло, если бы здесь была военная академия. – Он повернулся к остальным ученикам. – Остальные могут идти. Воскресные привилегии восстановлены. Марло, останьтесь.

Когда все вышли, Хоу сказал:

– Марло, нет на свете ничего отвратительнее наглого, неблагодарного, не знающего своего места юнца. Вы получаете прекрасное образование исключительно благодаря Компании. И вряд ли вам пристало дерзить людям, которых Компания поставила наблюдать за вашим обучением и содержанием. Вы сознаете это?

Джим молчал. Хоу сказал резко:

– Ну же! Говорите, юноша, признайте свою вину и извинитесь. Будьте мужчиной!

Джим продолжал молчать. Хоу побарабанил пальцами по столу и наконец сказал:

– Очень хорошо, ступайте к себе и обдумайте свое поведение. До понедельника у вас будет достаточно времени.

Когда Джим вернулся к себе, Фрэнк взглянул на него и восхищенно покачал головой.

– Ох, Джим, – сказал он. – Ну и отчаянный же ты парень.

– Надо же было кому-то сказать ему.

– Да уж, надо. Что планируешь дальше делать? Перережешь себе горло или просто уйдешь в монастырь? С этой минуты старина Хоу будет постоянно держать тебя на мушке. Жить с таким соседом в одной комнате будет небезопасно.

– Какого черта, Фрэнк! Если ты так на это смотришь, поищи себе другого соседа.

– Тихо, тихо! Я тебя не брошу, буду с тобой до конца. «И с улыбкою мальчик мертвым упал».[20] Я рад, что ты ему все высказал. У меня на такое не хватило бы смелости.

Джим рухнул поперек койки.

– Не думаю, что смогу долго здесь выдержать. Я не привык, чтобы меня шпыняли и издевались надо мной ни за что ни про что. А теперь я буду получать двойную дозу. Что мне с этим делать?

– А пес его знает.

– Здесь было так хорошо при старом Штуби. Я думал, мне здесь будет просто здорово.

– Штуби был молодец. А Хоу – тот еще говнюк. Но что же остается, Джим, кроме как заткнуться, проглотить пилюлю и надеяться, что он забудет?

– Слушай, никому ведь это не нравится. Может, если мы объединимся, он сбавит ход?

– Вряд ли. Ты единственный, у кого хватило духу высказаться. Черт, даже я тебя не поддержал, хотя согласен с тобой на все сто.

– А если мы все напишем родителям?

– Всех не заставишь, – покачал головой Фрэнк, – а какой-нибудь козел еще и настучит. Тогда на тебя повесят подстрекательство к бунту или еще какую-нибудь ерунду. И потом, что ты такого напишешь в письме? Чем ты докажешь, что мистер Хоу делает то, что он не вправе делать? Я знаю, что скажет мой старик.

– Ну и что он скажет?

– Он мне много раз рассказывал про школу, в которой учился на Земле, и как ему там несладко приходилось. По-моему, он даже гордится этим. Если я ему скажу, что Хоу не велел нам держать в комнате пирожные, он посмеется надо мной и скажет…

– Черт, Фрэнк, ведь дело не в запрете держать продукты в комнате, а в общей картине.

– Ясно, ясно. Я-то понимаю. Но попробуй объясни моему старику. Все, что мы можем рассказать, – это такие мелочи. Нужны вещи посерьезнее, чтобы наши родители вмешались.

К вечеру рассуждения Фрэнка подтвердились. По мере того как новость распространялась, у них перебывала чуть ли не вся школа. Кто-то приходил пожать руку Джиму за то, что он бросил вызов директору, а кто-то просто поглядеть на чудака, у которого хватило безрассудства выступить против официальных властей. При этом выяснились два обстоятельства: никому не нравилось новое руководство и предпринятые им «дисциплинарные» меры и никто не желал присоединиться к тому, что считал безнадежным делом.

Один из старшекурсников подытожил:

– Прикинь, малыш. Человек не пойдет работать в школу, если ему не нравится пользоваться дешевой властью. Это естественная профессия разных маленьких наполеончиков.

– Штуби был не такой!

– Штуби был исключением. Большинство из них любят правила исключительно ради самих правил. Это такой же естественный факт, как мороз на закате. Тебе придется с ним смириться.

В воскресенье Фрэнк пошел в Малый Сырт – в поселение землян, а не в марсианский город по соседству. Джим, будучи под домашним арестом, остался в комнате, делал вид, что занимается, и беседовал с Виллисом. Фрэнк вернулся к ужину и сказал:

– Я тебе принес подарок. – И кинул Джиму маленький пакетик.

– Спасибо, друг! А что там?

– Разверни – увидишь.

Это оказалась кассета с записью нового танго, сделанной в Рио, доставленная прямо с Земли на «Альберте Эйнштейне». Называлось танго «¿Quién es la señorita?».[21] Джим был без ума от латиноамериканской музыки, и Фрэнк вспомнил об этом.

– Ух ты! – Джим подошел к столу, вставил кассету в магнитофон и приготовился наслаждаться, но Фрэнк остановил его:

– Звонок на ужин. Давай лучше потом.

Джим неохотно согласился, зато, вернувшись, прокрутил музыку несколько раз, пока Фрэнк не уговорил его позаниматься. Перед отбоем Джим еще раз поставил кассету.

В коридоре общежития стало темно и тихо, все отошли ко сну, но минут через пятнадцать «Сеньорита» зазвучала вновь. Фрэнк рывком сел в постели:

– Что за черт? Джим, да выключи ты ее!

– Я не включал, – возразил Джим. – Это, наверное, Виллис, кто же еще?

– Ну так заткни его! Придуши его. Сунь его под подушку.

Джим включил свет:

– Виллис, а, Виллис! Ну-ка, кончай шуметь!

Виллис, похоже, даже не слышал его. Он стоял посреди комнаты, отбивал глазами такт и покачивался. Его исполнение было прекрасным: в нем звучали и маримба, и хор.

Джим взял его на руки:

– Виллис! Да заткнись же ты наконец!

Виллис продолжал концерт.

Дверь распахнулась, и на пороге возник директор Хоу.

– Так я и думал, – торжествующе сказал он. – Совершенно не считаемся с правами и удобством остальных. Выключите магнитофон. И имейте в виду, вы не выйдете из своей комнаты весь следующий месяц.

Виллис продолжал музицировать. Джим попытался прикрыть его своим телом.

– Вы что, не слышали мой приказ? – спросил Хоу. – Я сказал: выключить эту музыку.

Он прошел к рабочему столу и рванул выключатель. Поскольку магнитофон и так был выключен, Хоу только сломал себе ноготь. Он проглотил непедагогичное выражение и сунул палец в рот. Виллис приступил к третьему куплету. Хоу стал оглядываться.

– Куда он у вас подключен? – гаркнул он. Не получив ответа, Хоу шагнул к Джиму и спросил: – Что вы прячете? – Оттолкнув Джима в сторону, он устремил недоверчивый и брезгливый взгляд на Виллиса. – Это еще что такое?

– Э-э-э… это Виллис, – несчастным голосом воскликнул Джим, пытаясь перекричать музыку.

Хоу был не так уж глуп, до него мало-помалу дошло, что музыка исходит из этого странного мехового шара.

– А что такое «Виллис», хотелось бы узнать?

– Ну, это… попрыгунчик. Такой вид марсиан.

Виллис выбрал этот момент, чтобы закончить выступление, пропев бархатным контральто «buenas noches»,[22] и заткнулся.

– Попрыгунчик? Никогда о них не слышал.

– Их мало кто видел, даже среди колонистов. Они редко встречаются.

– Видимо, недостаточно редко. Это разновидность марсианского попугая?

– О нет!

– Что значит «о нет»?

– Он ни капли не похож на попугая. Он разговаривает, он мыслит, он мой друг!

Хоу оправился от удивления и вспомнил о цели своего визита:

– Не имеет значения. Вы читали мой приказ о домашних животных?

– Да, но Виллис не домашнее животное.

– Кто же он в таком случае?

– Ну, он не может быть домашним животным. Домашние животные – это просто животные, они собственность, а Виллис не собственность, он… ну, он просто Виллис.

В этот момент Виллис решил рассказать о том, что он услышал, после того как Джим выключил магнитофон.

– Знаешь, когда я слышу эту музыку, – сказал он голосом Джима, – я забываю даже про старого говнюка Хоу.

– А у меня он из головы не выходит, – продолжал Виллис голосом Фрэнка. – Хотел бы я набраться духу и сказать ему то же, что и ты, Джим. Знаешь, я думаю, у Хоу не все дома, то есть по-настоящему. Держу пари, в детстве он был трусом, вот и вырос такой.

Хоу побелел. Доморощенный психоаналитик Фрэнк попал в самую точку. Директор поднял руку, чтобы ударить, а потом опустил ее, не зная, кого, собственно, тут надо бить. Виллис поскорей убрал отростки и превратился в гладкий шар.

– А я вам говорю, это домашнее животное, – свирепо сказал Хоу, обретя дар речи. Он подхватил Виллиса и направился к двери.

Джим бросился за ним:

– Слушайте, мистер Хоу! Вы не можете забрать Виллиса!

– Ах, не могу, вот как? – обернулся директор. – Возвращайтесь в постель. Утром зайдете ко мне в кабинет.

– Если вы тронете Виллиса хоть пальцем, я… я…

– Что – ты? Никто твое сокровище не тронет. Сейчас же в постель, пока я тебя не выпорол. – Хоу повернулся и ушел, не задержавшись, чтобы проверить, как выполняется его приказание.

Джим застыл, не сводя глаз с закрытой двери, по его щекам текли слезы, рыдания бессильного гнева сотрясали его. Фрэнк подошел и положил руку ему на плечо:

– Джим, Джим, не надо так. Ты ведь слышал, он обещал не трогать Виллиса. Ложись в постель, а утром все уладишь. В самом худшем случае придется отправить Виллиса домой.

Джим отмахнулся.

– Я должен был сжечь его, – пробормотал он. – Я должен был сжечь его на месте.

– Допустим, ты бы это сделал. Ты что, хочешь провести остаток жизни в психушке? Не позволяй ему бесить тебя, Джим, – настаивал Фрэнк. – Если ты разозлишься, то сделаешь какую-нибудь глупость, и тогда ты у него в руках.

– Я уже разозлился.

– Знаю, что разозлился, и ни в чем тебя не виню. Но тебе надо остыть и подумать головой. Он тебя караулил, сам видишь. Что бы он ни говорил и ни делал, ты должен сохранять спокойствие и не поддаваться, а то он доведет тебя до беды.

– Пожалуй, ты прав.

– Я знаю, что я прав. Так и док бы сказал. А теперь ложись спать.

Но ни один из них не смог как следует заснуть в эту ночь. Под утро Джиму приснился кошмар, будто Хоу – свернувшийся марсианин, а он, Джим, пытается развернуть его вопреки собственному желанию.

* * *

К завтраку на доске снова появилось свеженькое объявление. В нем сообщалось:

ВАЖНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ

Все учащиеся, обладающие личным оружием, должны сдать его в главный офис на хранение. Оружие будет выдаваться по заявлению в случае, если учащийся намерен покинуть пределы школы и прилегающего поселения. Ношение оружия в местах, не посещаемых марсианской фауной, не допускается.

М. Хоу, директор

Джим и Фрэнк дочитали до конца одновременно.

– А вот это совсем плохо, – сказал Джим. – Док говорит, что это основа всей свободы.

– Знаешь, что я думаю? – поразмыслив, сказал Фрэнк.

– Ну что?

– Это он тебя боится.

– Меня? Почему?

– Из-за вчерашнего. Ты был готов его убить, и он это видел. Думаю, он решил вырвать у тебя зубы. А на то, где хранят свои пушки все остальные, ему плевать.

– Ты правда так думаешь?

– Правда. Вопрос теперь в том, что ты собираешься с этим делать?

Джим задумался:

– Я не собираюсь сдавать оружие. Отец бы этого не одобрил, я уверен. И потом, у меня лицензия, я не обязан этого делать.

– Ладно, я за. Но лучше бы найти какую-нибудь лазейку перед тем, как ты пойдешь к нему сегодня утром.

Лазейка нашлась за завтраком в лице Смайта. Фрэнк вполголоса посовещался с Джимом, и после завтрака они подошли к Смайту и отвели его в свою комнату.

– Слушай, Смитти, – начал Джим, – ты же у нас парень башковитый.

– Мм… допустим. Что случилось?

– Читал сегодняшнее объявление?

– Кто ж его не читал? Все уже бурчат по этому поводу.

– Ты будешь сдавать пистолет?

– Я сделал это перед завтраком. Зачем мне тут пистолет, когда есть мозги?

– Значит, тебя не будут вызывать по поводу сдачи. Теперь допустим, что тебе дали на хранение два пакета. Ты их не разворачиваешь и не знаешь, что в них. Как думаешь, можно найти для них надежное, по-настоящему надежное место и чтобы можно было быстро вернуть их по первому требованию?

– Подразумевается, что я не должен никому говорить про эти… э-э-э… пакеты?

– Ясное дело. Никому.

– Хм… такая услуга будет дорого стоить.

– Сколько?

– Я не могу с вас взять меньше двух кредиток в неделю.

– Это слишком дорого, – отрезал Фрэнк.

– Хорошо, поскольку мы друзья, возьму с вас фиксированную ставку – восемь кредиток до конца года.

– Все равно дорого.

– Тогда шесть кредиток – последняя цена. За риск надо платить.

– По рукам, – сказал Джим, не дав Фрэнку торговаться дальше.

Смайт ушел со свертками, а Джим отправился к директору.

Глава 5 У маленьких кувшинчиков большие ушки[23]

Директор продержал Джима полчаса, прежде чем принять. Войдя наконец в кабинет, Джим заметил, что у Хоу чрезвычайно довольный вид. Директор поднял глаза:

– Да? Вы хотели меня видеть?

– Вы велели мне прийти, сэр.

– Вот как? Минутку, как ваша фамилия?

«Он распрекрасно знает, как моя фамилия, – злобно подумал Джим, – и просто пытается меня достать».

Он вспомнил наказ Фрэнка держать себя в руках и спокойно ответил:

– Джеймс Марло, сэр.

– А, да. – Директор взял список со своего стола. – Полагаю, вы пришли, чтобы сдать оружие, давайте его сюда.

Джим покачал головой:

– Я пришел не для этого.

– Не для этого? Это совершенно не важно. Вы видели приказ, сдайте мне свое оружие.

Джим снова покачал головой:

– У меня нет пистолета.

– Почему вы пришли сюда без него? Вернитесь в свою комнату и принесите. Быстро! Даю вам три минуты.

– Нет, – медленно сказал Джим, – я же говорю, что у меня нет пистолета.

– Вы имеете в виду, что его нет в вашей комнате?

– Я это вам и говорю.

– Ты лжешь!

Джим медленно сосчитал до двадцати, а затем ответил:

– Вы знаете, что у меня нет оружия, и у вас нет оснований думать иначе.

Казалось, Хоу вечно будет сверлить его взглядом, затем он резко встал и вышел в приемную. Он вскоре вернулся, полный прежней наглой самоуверенности:

– Итак, Марло, ты сказал, что хочешь видеть меня по какому-то другому вопросу?

– Вы сказали, чтобы я пришел. Насчет Виллиса.

– Виллис? Ах да, марсианин круглоголовый. – Хоу улыбнулся одними губами. – Любопытный экземпляр. – И замолчал.

Пауза длилась так долго, что Джим начал понимать: директор вынуждает его сделать первый шаг. Джим уже примирился с мыслью, что больше не сможет держать Виллиса в школе, и сказал:

– Я хочу его забрать, чтобы отнести в город и отослать домой.

Улыбка Хоу стала шире.

– Ах вот как! Как же вы собираетесь это сделать, если вам запрещено покидать школу в ближайшие тридцать дней?

У Джима в ушах звучал предостерегающий голос Фрэнка. Он ответил:

– Хорошо, сэр, я попрошу кого-нибудь сделать это для меня сегодня же. А теперь могу я забрать Виллиса?

Хоу откинулся на спинку стула и сплел пальцы на животе:

– Вы затронули интереснейший вопрос, Марло. Вчерашней ночью вы говорили, что это существо не является домашним животным.

– Да, – с недоумением сказал Джим.

– Вы весьма решительно настаивали на этом. Вы говорили, что он не ваша собственность, а ваш друг. Это верно?

Джим заколебался. Он чуял, что Хоу загоняет его в ловушку, но не мог понять, в чем она заключается.

– Ну допустим.

– Говорили вы это или нет? Отвечайте!

– Ну, говорил.

Хоу подался вперед:

– Тогда на каком основании вы требуете от меня вернуть вам это существо? У вас на него нет никаких прав.

– Но… но… – Джим не находил слов. Его обманули, запутали скользкими словами, он не знал, как на них отвечать. – Вы не можете так поступать! – выпалил он. – Вам он тоже не принадлежит. Вы не имеете права держать его под замком.

Хоу медленно соединил кончики пальцев:

– Этот вопрос требует рассмотрения. Хотя вы и отказались от своих прав на это существо, оно тем не менее может являться собственностью. В таком случае, поскольку оно было обнаружено на территории школы, я могу оформить его как школьное имущество – в качестве лабораторного образца.

– Вы не можете! Это нечестно! Если он кому-нибудь принадлежит, то он мой. Вы не имеете права…

– Молчать! – Джим умолк, и Хоу продолжал уже спокойнее: – Не указывайте мне, что я вправе делать, а что нет. Вы забываете, что по отношению к вам я нахожусь in loco parentis.[24] Любые права, какие у вас могут быть, принадлежат мне, как если бы я был вашим отцом. Что касается судьбы марсианского существа, я рассмотрю этот вопрос… сегодня я как раз собираюсь встретиться с генеральным представителем. В свое время вам сообщат о результате.

Латинская фраза сбила Джима с толку, как и было задумано, но он ухватился за другие слова Хоу:

– Я расскажу об этом своему отцу. Вам это так не пройдет.

– Угрозы? – скорбно улыбнулся Хоу. – Не трудитесь просить у меня ключ от телефонной будки, нечего школьнику звонить родителям каждый раз, когда я велю ему вытереть нос. Продиктуйте отцу письмо и представьте мне на прослушивание, прежде чем отправить. – Он встал. – Это все. Можете идти. Нет, подождите.

Он снова вышел в приемную и тут же вернулся – не на шутку взбешенным.

– Куда ты спрятал оружие? – спросил он.

Самообладание уже частично вернулось к Джиму, и он ничего не ответил директору.

– Отвечай мне! – настаивал Хоу.

– Один раз вы уже назвали меня лжецом по этому поводу, – медленно проговорил Джим, – так что я вам больше ничего не скажу.

Хоу, не мигая, смотрел на него.

– Возвращайтесь в свою комнату! – приказал он.

Джим вышел из кабинета.

Фрэнк ждал его в комнате.

– Крови не видать, – объявил он при виде друга. – Как прошло?

– Ох, этот сукин сын! Какая дрянь, дрянь!

– Все плохо, да?

– Фрэнк, он не отдает Виллиса.

– Требует отправить его домой? Но ты ведь к этому приготовился.

– Не в том дело. Он его вообще не отдает. Наплел мне с три короба, но суть в том, что он его забрал и теперь не отдаст. – У Джима был такой вид, будто он вот-вот разревется. – Бедный малыш Виллис, ты же знаешь, как он всего боится. Фрэнк, что мне делать?

– Не понимаю, – медленно ответил Фрэнк. – Он не может забрать Виллиса себе. Виллис твой.

– Говорю тебе, он нагородил с три короба, но смысл такой. Как мне забрать Виллиса? Фрэнк, я обязательно должен его вернуть.

Фрэнк не ответил. Джим беспомощно огляделся по сторонам и только сейчас обратил внимание на состояние комнаты.

– Что тут было? – спросил он. – Похоже, будто ты пытался тут все разнести.

– A-а-а. Я не успел тебе сказать. Пока тебя не было, парочка приспешников Хоу произвела у нас обыск.

– Чего?

– Пистолеты искали. Я прикинулся дурачком.

– Обыск, значит? – На лице Джима появилось решительное выражение. – Мне нужен Смайт. – И направился к двери.

– Эй, погоди, зачем тебе Смитти?

Джим оглянулся с постаревшим лицом:

– Возьму пистолет, вернусь к нему и заберу Виллиса.

– Джим! Ты рехнулся!

Джим, не отвечая, шел дальше.

Фрэнк подставил ему ногу, повалил и, уложив на обе лопатки, завернул ему правую руку за спину.

– Полежи-ка, пока не успокоишься, – сказал он.

– Пусти.

– У тебя в голове есть что-нибудь? Ладно, – продолжал Фрэнк, не получив ответа, – я могу так сидеть сколько захочешь. Дай мне знать, когда успокоишься. – Джим начал вырываться, но Фрэнк скрутил ему руку так, что он вскрикнул и замер. – Вот так-то лучше, – сказал Фрэнк. – Теперь слушай меня: ты славный парень, Джим, но с придурью. Ну возьмешь ты пистолет и напугаешь старину Хоу так, что он выплюнет Виллиса обратно, а дальше что? Знаешь, сколько Виллис пробудет у тебя? Ровно столько времени, сколько Хоу будет дозваниваться до полиции. Тебя посадят, а Виллиса снова отберут, и ты его больше не увидишь, не говоря уж о том, сколько горя и хлопот это принесет твоим родителям.

Последовало продолжительное молчание.

Наконец Джим сказал:

– Ладно, пусти.

– Раздумал махать пистолетом?

– Само собой.

– Честное слово? Клянешься?

– Да, обещаю.

Фрэнк отпустил его и слез. Джим потер руку и сказал:

– Мог бы и полегче.

– Он еще жалуется, нет бы спасибо сказать. Бери свою тетрадку, мы опаздываем на химию.

– Я не пойду.

– Не дури, Джим. Нахватаешь пропусков и вылетишь, и все только потому, что обозлился на директора.

– Не в том дело. Я ухожу, Фрэнк. Я в этой школе не останусь.

– Чего? Джим, не горячись. Я понимаю твое состояние, но ведь учиться можно или здесь, или нигде. Твоим не по карману посылать тебя учиться на Землю.

– Значит, нигде. Здесь я не останусь. Побуду еще, пока не удастся заполучить Виллиса, а потом уеду домой.

– Ну что ж… – почесал голову Фрэнк, – твоя проблема. Но знаешь, при всем при том на химию лучше пойти. Вреда от этого никакого, ты же не сейчас уходишь.

– Нет.

Фрэнк забеспокоился:

– Обещаешь сидеть здесь и ничего не выкидывать, пока я не вернусь?

– Чего ты волнуешься?

– Обещай, Джим, а то я тоже пропущу химию.

– Хорошо-хорошо! Иди на свою химию.

Фрэнк убежал.

Когда он вернулся, Джим лежал на койке.

– Спишь?

– Нет.

– Решил, что будешь делать?

– Нет.

– Хочешь чего-нибудь?

– Нет.

– Ты блестящий собеседник, – прокомментировал Фрэнк и сел за стол.

– Извини.

Весь день от Хоу ничего не было слышно. Фрэнк все-таки уговорил Джима пойти завтра на занятия, чтобы не привлекать к себе внимания, раз он хочет забрать Виллиса.

Во вторник Хоу тоже не давал о себе знать. Ночью, часа через два после отбоя, Фрэнка разбудил какой-то шорох в комнате.

– Джим! – тихо окликнул он.

Гробовое молчание. Фрэнк потихоньку протянул руку и включил свет. Джим стоял у двери.

– Джим, – пожаловался Фрэнк, – что же ты не отвечаешь? Хочешь напугать меня до смерти?

– Извини.

– Что случилось? Почему ты встал?

– Не важно. Спи дальше.

Фрэнк вылез из койки:

– Ну уж нет! У тебя опять этот дикий взгляд. Ну, давай расскажи все папочке.

– Не хочу я тебя впутывать, – отмахнулся Джим. – Ложись давай.

– Уж не ты ли меня уложишь? Кончай дурить и говори. Что ты задумал?

Джим неохотно рассказал. Он считал, что директор держит Виллиса где-то у себя в кабинете, и решил взломать дверь и попытаться спасти друга.

– А ты ложись спать, – закончил он. – Если тебя спросят, ты ничего не знаешь, ты всю ночь спал.

– Отпустить туда тебя одного? Ну нет! Надо же кому-то стоять на стреме. – И Фрэнк начал рыться в шкафу.

– Мне помощь не нужна. Что ты там ищешь?

– Лабораторные перчатки, – ответил Фрэнк. – Хочешь ты или нет, но я все равно тебе помогу, безрукий ты идиот. Не хочу, чтобы тебя поймали.

– А перчатки зачем?

– Когда-нибудь слышал про отпечатки пальцев?

– Конечно, но он и так будет знать, кто это сделал. И мне плевать, я все равно уйду.

– Знать-то он будет, но не сможет ничего доказать. На, надевай.

Джим взял перчатки, и больше помощь Фрэнка в этой авантюре не обсуждалась.

Кража со взломом – на Марсе явление редкое, как и замки тоже. Что касается ночных сторожей – не для того доставляют людей за миллионы космических миль, чтобы они охраняли пустые коридоры в школе для мальчиков. Все, чем рисковали Джим с Фрэнком по пути в канцелярию, – это наткнуться на кого-нибудь идущего в неурочный час в туалет.

Они крались как можно тише, заглядывая за каждый угол коридора, прежде чем повернуть. Через несколько минут они оказались у двери канцелярии и надеялись, что их никто не заметил. Джим попробовал дверь – она была заперта.

– Зачем канцелярию-то запирать? – прошептал он.

– Из-за таких парней, как мы с тобой, – ответил Фрэнк. – Иди на угол и смотри в оба. – И Фрэнк атаковал замок ножом.

– Иду.

Джим подошел к пересечению коридоров и встал на страже. Через пять минут Фрэнк тихонько свистнул, подзывая его.

– Что случилось?

– Ничего. Заходи. – Фрэнк открыл дверь.

Они прокрались через канцелярию, где стояли столы для записи с грудами кассет, к внутренней двери, на которой было написано:

Маркиз Хоу,

ДИРЕКТОР.

Посторонним вход воспрещен

Надпись была новая, как и замок на двери. Замок был не из тех, что можно открыть ножичком. Он был кодовый, из титановой стали – такой впору ставить на сейф.

– Ты как, сможешь его открыть? – озабоченно спросил Джим.

Фрэнк присвистнул:

– Не говори глупостей, Джим. Вечеринка накрылась. Давай-ка попробуем вернуться в койки, пока не поймали.

– Может, сможем снять ее с петель?

– Она не в ту сторону открывается. Уж лучше попробую прорезать дырку в перегородке. – Фрэнк встал на колени и начал ковырять стену ножом.

Джим осмотрелся. Из коридора через комнату в кабинет директора шла вентиляционная труба. Отверстие, пробитое для нее в стене, было почти на ширину его плеч. Если отвинтить фланец и убрать колено трубы из отверстия в стене…

Нет, до трубы было не добраться, в комнате не было ничего, что можно использовать в качестве лестницы, а стеллажи для кассет, как оказалось, были привинчены к полу.

В нижней части двери была маленькая решетка, через которую выходил из кабинета отработанный воздух. Снять ее было нельзя, да и отверстие было недостаточно велико, но Джим лег на пол и попытался заглянуть в кабинет. Он ничего не увидел – внутри было темно.

Джим сложил ладони рупором и позвал:

– Виллис! А Виллис! Виллис, малыш…

Фрэнк тут же подскочил к Джиму и прошипел:

– А ну прекрати. Хочешь, чтобы нас засекли?

– Ш-ш! – Джим приложил ухо к решетке. Оба услышали приглушенный ответ:

– Джим, мальчик! Джим!

– Виллис! Иди сюда! Виллис! – ответил Джим и прислушался. – Он там, – сказал он Фрэнку. – Где-то заперт.

– Скорей всего, – согласился Фрэнк. – А теперь, может, ты уймешься, пока никто не пришел?

– Надо его оттуда вытащить. Как у тебя со стенкой?

– Ничего не выйдет. Под пластиком металлическая сетка.

– Все равно надо его вытащить. Но как?

– Да никак, черт возьми! – отрезал Фрэнк. – Мы все испробовали. Надо возвращаться.

– Можешь идти, если хочешь. Я останусь и вытащу его.

– Прямо беда с тобой, Джим, хоть бы раз ты сознался, что проиграл. Пошли!

– Нет. Ш-ш! Ты слышишь?

Фрэнк прислушался:

– Слышу. Что это?

Из кабинета слышалось царапанье.

– Это Виллис хочет вылезти, – заявил Джим.

– Все равно не сможет. Пошли.

– Нет.

Джим продолжал слушать у решетки. Фрэнк нетерпеливо переминался рядом – на сегодня с него довольно было приключений. Он разрывался между нежеланием бросать Джима и стремлением вернуться в свою комнату, пока их не застукали. Царапанье не прекращалось. Через некоторое время оно стихло, раздалось негромкое «шлеп», как будто что-то мягкое, но достаточно тяжелое упало с высоты около фута, а потом послышался легкий, почти неслышный топоток.

– Джим? Джим, мальчик?

– Виллис! – завопил Джим.

Голос попрыгунчика слышался у самой решетки:

– Джим, мальчик, возьми Виллис домой.

– Да-да! Стой там, Виллис. Джим подумает, как Виллису выйти.

– Виллис выйти. – Попрыгунчик заявил это очень решительно.

– Фрэнк, – торопливо сказал Джим, – если б у нас было что-то вроде лома, я бы выломал эту решетку. Может, Виллис и пролез бы.

– У нас ничего такого нет. Только ножи.

– Думай, парень, думай! Есть у нас в комнате что-нибудь подходящее?

– Как будто нет. – Царапанье за дверью возобновилось. – Что это Виллис там делает?

– Наверное, пытается открыть дверь. Надо ему как-то помочь. Слушай, стань мне на плечи и попробуй снять фланец с трубы.

– Бесполезно, – прикинул Фрэнк. – Даже если снять трубу, с той стороны будет решетка.

– Откуда ты знаешь?

– Так всегда бывает.

Джим замолчал. Фрэнк был, конечно, прав, и Джим это знал. Виллис все продолжал царапаться. Фрэнк опустился на одно колено, приложил ухо к решетке и стал слушать.

– Не волнуйся, – вскоре сказал он. – По-моему, Виллис и без нас управится.

– Что ты говоришь?

– Он там чем-то режет дверь, если слух меня не обманывает.

– Чем? Не может Виллис прорезать дверь. Я его дома много раз запирал.

– Может не может, видно будет. Наверное, раньше ему не так уж хотелось выйти.

Скребущий звук усилился. Через несколько минут решетку по кругу очертила тонкая линия разреза, а затем эта часть двери вывалилась наружу. В дыре тут же показался Виллис. Из его толстого тельца торчал щуп восьми дюймов длиной, в дюйм толщиной, с когтем на конце.

– Это еще что? – спросил Фрэнк.

– Понятия не имею. Он никогда раньше такого не проделывал.

Виллис втянул странную конечность внутрь и прикрыл мехом, как будто ее никогда и не было. Потом изменил форму, превратившись из шара в тыкву, и просочился в отверстие.

– Виллис выйти, – гордо объявил он.

Джим схватил его на руки:

– Виллис! Виллис, старина.

Попрыгунчик, сидя на руках у Джима, сказал с упреком:

– Джим мальчик потерялся. Джим ушел.

– Джим больше никогда не уйдет. Виллис и Джим будут вместе.

– Виллис вместе. Хорошо.

Джим потерся щекой о шерстку малыша. Фрэнк громко прочистил горло:

– Если вы, пара голубков, хотите сберечь свою шкуру, нам лучше бы вернуться в нашу берлогу.

– Конечно пошли.

Обратный путь они проделали быстро, и, кажется, никто их не видел. Джим уложил Виллиса к себе в кровать и огляделся вокруг:

– Что же взять с собой? Надо будет зайти к Смитти забрать пистолет.

– Погоди, не спеши, – сказал Фрэнк. – Тебе ведь совсем не обязательно уходить.

– Как это?

– Наружный замок я не повредил, а замок Вонючки даже и не трогал. На то, что Виллис сбежал, указывает только дыра, в которую мы явно не пролезем, и еще, пожалуй, такая же у Вонючки в столе. Ничего он не докажет. Можешь отправить Виллиса домой, и с нас взятки гладки.

Джим замотал головой:

– Я ухожу. Дело не только в Виллисе. Я не остался бы в школе, которой заправляет Хоу, даже за деньги.

– К чему такая спешка, Джим?

– Я не спешу. Тебя я не виню за то, что ты остаешься, на будущий год ты сможешь сдать экзамены на кандидата в пилоты и уйти. Но если вдруг завалишь, могу поспорить, тебе тоже не захочется торчать здесь до окончания курса.

– Может, и не захочется. Ты уже придумал, как уйти, чтобы тебя не задержал Хоу? Не вздумай уходить до рассвета – слишком холодно.

– Дождусь рассвета и просто выйду за дверь. Если Хоу попытается меня остановить, ей-богу, я его прикончу.

– Идея в том, – сухо сказал Фрэнк, – чтобы не спровоцировать перестрелку. Думаю, нам надо найти для тебя какое-то укрытие, где ты отсидишься, пока не появится возможность уйти. Иначе тебя сразу сцапают – и привет.

Джим собирался спросить, зачем ему чего-то дожидаться, но тут включился Виллис, повторивший последние слова. Сначала он повторил их голосом Фрэнка, затем сочным голосом взрослого мужчины:

– Привет! – сказал он.

– Заткнись, Виллис.

Виллис повторил:

– Привет, Марк. Садись, мой мальчик. Всегда рад видеть тебя.

– Где-то я уже слышал этот голос, – задумчиво сказал Фрэнк.

– Благодарю вас, представитель. Как поживаете, сэр? – Теперь Виллис говорил с четкими, довольно манерными интонациями директора Хоу.

– Знаю, – сказал Фрэнк. – Я его слышал по радио. Это Бичер, генеральный представитель.

– Ш-ш, – сказал Джим, – я хочу послушать.

Виллис снова сказал сочным голосом:

– Неплохо, совсем неплохо для старика.

– Вздор, представитель, какой же вы старик. – Голос Хоу.

– Очень мило с твоей стороны, мой мальчик. Что у тебя в портфеле? Контрабанда?

Виллис воспроизвел подхалимский смешок Хоу:

– Не совсем. Это лабораторный образец – любопытная редкость, которую я конфисковал у одного ученика.

После короткой паузы сочный голос сказал:

– Батюшки-светы! Марк, где ты нашел такую тварь?

– Я же сказал, сэр, – послышался голос Хоу. – Вынужден был отобрать у одного из своих учеников.

– Да-да. А ты хоть имеешь представление, что это такое?

– Конечно, сэр. Я посмотрел. Areocephalopsittacus Bron…[25]

– Избавь меня от ученых слов, Марк. Это круглоголовик, марсианский круглоголовик, но не в том суть. Ты говоришь, что взял его у школьника. Как по-твоему, он согласится тебе его продать? – нетерпеливо спросил сочный голос.

– Не думаю, сэр, – медленно проговорил голос Хоу. – Я почти уверен, что он не захочет продать. Это так важно? – продолжил он после паузы.

– Важно? Это смотря что ты считаешь «важным», – ответил голос генерального представителя. – Как по-твоему, шестьдесят тысяч кредиток – это важно или нет? А то и семьдесят? Это сумма, которую наверняка уплатит за него Лондонский зоопарк, доставку они, разумеется, берут на себя.

– В самом деле?

– Конечно. У меня заказ от лондонского брокера на пятьдесят тысяч кредиток, а мне все никак не удается выполнить его. И думаю, цену можно будет еще поднять.

– Вот как? – осторожно сказал Хоу. – Это ради интересов Компании?

Помолчав немного, представитель от души рассмеялся:

– Марк, мой мальчик, ты меня уморишь. Вот послушай: тебя наняли заведовать школой, так или нет?

– Так.

– А меня наняли блюсти интересы Компании, верно? Весь день мы работаем на совесть и отрабатываем свое жалованье, а восемнадцать часов у нас остается для себя лично. Разве в твои обязанности входит поиск редких животных?

– Нет.

– И в мои не входит. Ты меня понял?

– Кажется, да.

– Уверен, что да. В конце концов, я же хорошо знаю твоего дядю, он не отправил бы сюда племянника, не объяснив ему, как устроена жизнь. Сам-то он прекрасно в этом разбирается, могу тебя заверить. Дело в том, мой мальчик, что здесь открывается масса возможностей для умного человека, только не зевай. Ничего незаконного, ты, конечно, понимаешь.

Виллис сделал паузу.

Джим заговорил было, но Фрэнк прервал его:

– Заткнись! А то что-нибудь пропустим!

– Все вполне законно, – продолжал голос представителя. – Законные возможности для бизнеса, естественным образом сопутствующие нашей служебной деятельности. Теперь насчет этого ученика: что нужно, чтобы убедить его продать круглоголовика? Я бы не стал предлагать ему слишком много, он может что-то заподозрить, а это нам ни к чему.

Хоу не спешил с ответом.

– Я почти уверен, что он откажется продавать. Но возможно, есть другой способ.

– Какой? Не понимаю.

Мальчики услышали, как Хоу излагает свою специальную теорию права собственности применительно к Виллису. Они не могли видеть, как Бичер тычет Хоу кулаком в бок, но услышали его сдавленный смех.

– Почему ты работаешь учителем? Твой талант зря пропадает в этой школе. Тебе нужно быть представителем Компании.

– Что ж, – ответил голос Хоу, – я не думаю, что буду учителем всю оставшуюся жизнь.

– Конечно-конечно. Мы подберем тебе место. И потом, школа станет меньше и не будет иметь такого значения, когда антимиграционная политика вступит в действие.

– О чем это он? – прошептал Фрэнк.

– Тихо! – шикнул Джим.

– А что, есть новости на этот счет? – поинтересовался Хоу.

– Я как раз жду сообщения от твоего дяди. Можешь заглянуть ко мне сегодня вечером, мой мальчик, возможно, у меня будут для тебя новости.

Последующая беседа не представляла особого интереса, но Виллис добросовестно воспроизвел ее. Мальчики дослушали до того места, когда Хоу распрощался, после чего Виллис умолк.

Джим весь кипел:

– Отдать Виллиса в зоопарк! Это же надо придумать! Надеюсь, он попытается задержать меня, когда я буду уходить, вот и повод его пристрелить.

– Спокойно, парень! Хотел бы я знать, что это за «антимиграционная» политика?

– По-моему, он сказал «иммиграционная».

– Я уверен, что это была «антимиграционная». Который час?

– Около трех.

– У нас еще почти три часа. Джим, давай попробуем, нельзя ли выжать из Виллиса еще что-нибудь. Подозреваю, там может быть что-то важное.

– Ладно. – Джим поднял пушистый шар и сказал: – Виллис, старичок, а что ты еще знаешь? Расскажи Джиму все, что ты слышал, все-все.

Виллиса не пришлось просить дважды. Он пересказал разговоры следующего часа – разные мелочи школьной жизни. Наконец терпение мальчиков было вознаграждено, они снова услышали маслянистые тона Гейнса Бичера:

– Марк, мой мальчик…

– О, представитель, входите, садитесь, прошу вас. Счастлив видеть вас.

– Я зашел только на минутку – сказать тебе, что получил сообщение от твоего дорогого дяди. Он шлет тебе привет.

– Как мило с его стороны. Благодарю вас, сэр.

– Не за что, мой мальчик. Закрой эту дверь, хорошо? – Виллис изобразил, как закрывается дверь. – Теперь можно говорить. Сообщение, разумеется, касалось отмены миграций.

– Вот как?

– Рад сообщить тебе, что комитет согласился с мнением твоего дяди. Южная колония останется на месте. Груз следующих двух кораблей отправится в Северную колонию, где у новых иммигрантов будет впереди почти двенадцать летних месяцев, чтобы подготовиться к зиме. Чему ты усмехаешься?

– Да так, сэр. Один ученик, дубина по фамилии Келли, говорил мне сегодня, что со мной сделает его отец, когда будет здесь проездом во время миграции. Воображаю его физиономию, когда он узнает, что его папаша здесь вообще не появится.

– Ты ничего ему не скажешь, – резко сказал представитель.

– Нет?

– Я хочу, чтобы все прошло по возможности без трений. Никто не должен ничего знать до последнего момента. Среди колонистов есть горячие головы, которые воспротивятся новой политике, хотя уже доказано, что при некоторых предосторожностях на Марсе вполне можно зимовать. Мой план состоит в том, чтобы отложить миграцию на две недели под каким-либо предлогом, затем опять отложить. К тому времени, когда я объявлю им новый приказ, будет слишком поздно предпринимать что-нибудь, им останется только подчиниться.

– Гениально!

– Спасибо. Только так и можно управлять колонистами, мой мальчик. Ты здесь еще слишком недавно, чтобы знать их так, как знаю я. Это неврастеники, в большинстве своем бывшие неудачниками на Земле, и они могут с ума свести своими требованиями, если не проявлять к ним твердость. Они как будто не понимают, что всем, что у них есть, и всем, что у них будет, они обязаны только Компании. Возьмем эти миграции: если дать колонистам волю, они так и будут гоняться за солнцем, словно богатые бездельники, и все за счет Компании.

– Полностью с вами согласен, – вставил Хоу. – Если судить по их деткам, это народ вспыльчивый и необузданный.

– Никчемная публика, – подтвердил генеральный представитель. – С ними надо быть твердым. Ну, мне пора. Кстати, об этом, э-э-э… образце: он у тебя в надежном месте?

– Да, конечно, сэр. Он заперт в этом шкафу.

– Мм… может быть, лучше перенести его ко мне?

– Вряд ли в этом есть необходимость. Вы обратили внимание на дверной замок? Здесь он в безопасности.

Они распрощались, и Виллис замолчал.

Фрэнк яростно шептал ругательства и никак не мог остановиться.

Глава 6 Побег

Джим потряс его за плечо:

– Приди в себя и помоги мне, а то я не успею.

– Вот жирный слизняк! – тихо сказал Фрэнк. – Я бы посмотрел, что он будет делать зимой в Хараксе. Может, ему нравится сидеть дома одиннадцать или двенадцать месяцев подряд или выходить наружу, когда там минус сто? Да чтоб он замерз, к чертям собачьим, – и помедленней!

– Конечно-конечно, – согласился Джим. – А теперь помоги мне.

Фрэнк вдруг вскочил, снял с вешалки скафандр и бросил его Джиму, потом снял свой скафандр и начал быстро его натягивать.

– Эй, ты что делаешь? – уставился на него Джим.

– Я иду с тобой.

– Чего?

– Думаешь, я буду сидеть здесь и учить уроки, когда они хотят бросить посреди полярной зимы мою мать? Мою родную мать! У мамы слабое сердце, это ее убьет. – Фрэнк открыл шкаф и начал выбрасывать из него вещи. – Давай шевелись.

Помедлив, Джим спросил:

– Это все так, Фрэнк, но как же твои планы? Если ты сейчас бросишь школу, тебе уж не быть космическим пилотом.

– Черт с ним! Есть вещи поважнее.

– Я и один могу предупредить всех о том, что затевается. Незачем ехать вдвоем.

– Как я сказал, так и сделаю.

– Ладно. Я просто хотел убедиться, что ты твердо решил. Пошли.

Джим надел свой скафандр, застегнул молнию, затянул ремни и стал укладывать свои пожитки. Бо́льшую часть их пришлось оставить – в сумке он собирался везти Виллиса.

– Слушай, парень, – сказал Джим, взяв Виллиса, – мы едем домой. Я хочу, чтобы ты сидел здесь, тут хорошо и тепло.

– Виллис поедет?

– Виллис поедет. Но я хочу, чтобы ты сидел в сумке и ничего не говорил, пока я не выпущу тебя. Понятно?

– Виллис не говори?

– Виллис ничего не говори, пока Джим не достанет его из сумки.

– Ладно, Джим, мальчик. – Виллис подумал и добавил: – Виллис играть музыку?

– Нет! Ни звука, ни слова. Никакой музыки. Виллис заткнется и будет молчать.

– Ладно, Джим, мальчик, – грустно ответил Виллис и превратился в гладкий шар.

Джим сунул его в сумку и закрыл молнию.

– Пойдем, – сказал Фрэнк. – Надо найти Смитти, забрать наши пистолеты и выдвигаться.

– Солнце взойдет не раньше чем через час.

– Придется рискнуть. Слушай, а сколько у тебя денег?

– Немного. А что?

– А за проезд чем платить, балда?

– Ох! – Джим был настолько озабочен другими вопросами, что не подумал о билетах. В школу они ехали бесплатно, но на дорогу домой у них не было льготы, придется платить.

Мальчики объединили свои капиталы – их не хватало даже на один билет, не то что на два.

– Что будем делать? – спросил Джим.

– Вытрясем деньги из Смитти.

– Как?

– Возьмем, и все. Если понадобится, я оторву ему руку и побью его по башке. Пойдем.

– Не забудь свои коньки.

Смайт жил один, что следовало приписать его незаурядным качествам. Когда его потрясли за плечо, он тут же проснулся и со словами «да-да, офицер, я пойду сам» сел на кровати.

– Смитти, – сказал Джим, – нам нужны наши пакеты.

– Мы закрыты на ночь. Приходите утром.

– Они нам нужны сейчас.

Смайт вылез из постели:

– Ночное обслуживание, разумеется, по повышенной таксе. – Он встал на койку, снял вентиляционную решетку и, просунув глубоко руку, вытащил свертки.

Джим и Фрэнк достали пистолеты и прицепили их к поясу. Смайт наблюдал за ними, подняв брови.

– А еще нам нужны деньги. – Фрэнк назвал сумму.

– А я тут при чем?

– При том, что я знаю: у тебя они есть.

– Да? И что я получу взамен? Вашу искреннюю признательность?

– Нет. – Фрэнк достал логарифмическую линейку, красивый круглый инструмент с двадцатью одной шкалой. – Сколько дашь за нее?

– Ну-у… шесть кредиток.

– Не дури! Отец за нее отдал двадцать пять.

– Ну, восемь. Мне ее больше чем за десять не продать.

– Возьми в залог за пятнадцать.

– Десять наличными. У меня тут не ломбард.

Линейка Джима ушла за меньшую сумму, за ней последовали двое часов и еще несколько вещиц подешевле.

Друзьям больше нечего было продать, кроме коньков, а с ними расстаться они отказались, хотя до нужной суммы не хватало еще двенадцати кредиток.

– Остаток придется поверить нам на слово, Смитти, – сказал Фрэнк.

Смайт какое-то время изучал потолок.

– Ну, поскольку вы были хорошими клиентами, я вам скажу: я собираю еще и автографы.

– Чего?

– Дадите мне одну долговую расписку на двоих, из шести процентов в месяц. Обеспечивается фунтом плоти из вашей груди.[26]

– Хорошо, – сказал Джим.

Наконец они собрались уходить. Смайт сказал:

– Мой хрустальный шар говорит мне, что вы, джентльмены, собираетесь слинять. Это каким же образом?

– Каким? Уйдем, и все, – сказал Джим.

– Мм… вы, должно быть, не обратили внимания на то, что входная дверь теперь на ночь запирается. Наш друг и наставник мистер Хоу лично отпирает ее, когда приходит утром.

– Врешь!

– Иди сам посмотри.

Фрэнк дернул Джима за руку:

– Пошли. Взломаем замок, если надо.

– Зачем так усложнять? – возразил Смайт. – Идите через кухню.

– Ты хочешь сказать, что задняя дверь не заперта? – спросил Фрэнк.

– Почему же, она прекрасно заперта.

– Тогда нечего давать дурацкие советы.

– Мне стоило бы обидеться, но я учитываю, кто это говорит. Хотя задняя дверь и заперта, братец Хоу пока не додумался запирать мусорный люк.

– Мусорный люк? Еще чего! – взорвался Джим.

– Как угодно. Это единственный способ выбраться наружу.

– Мы им воспользуемся, – решил Фрэнк. – Пошли, Джим.

– Погодите, – остановил их Смайт. – Если один из вас отправит по мусоропроводу другого, кто же отправит его самого? Он застрянет.

– Все ясно – это будешь ты, – сказал Фрэнк, глядя на Смайта.

– А что я получу взамен?

– Да чтоб тебя! А по башке не хочешь получить? Ты уж и так вытряс из нас все, что только можно.

– Я же не отказываюсь помочь, – пожал плечами Смайт. – В конце концов, это я показал вам выход. Ладно, я запишу это полностью себе в убыток – репутационные издержки и рекламные расходы. Кроме того, не люблю, когда мои клиенты вступают в конфликт с законом.

Все отправились на большую школьную кухню. Осторожное продвижение Смайта по коридорам указывало на длительную практику нарушителя. Когда пришли на место, он уточнил:

– Итак, кто первый?

Джим брезгливо осмотрел мусоропровод. Это был металлический цилиндр в форме бочонка, вделанный в стену. Его можно было вращать вокруг оси с помощью рычажка на стене. Отходы закладывались внутрь и через большое отверстие выбрасывались наружу, причем давление в здании не нарушалось, – это было простейшее шлюзовое устройство. Внутренность цилиндра хранила множество признаков того, для какой цели он предназначается.

– Я пойду первым, – решился Джим и натянул маску на лицо.

– Погоди секунду, – сказал Фрэнк, глядя на банки с консервами, стоящие на стеллажах вокруг кухни. Он выбросил из сумки какую-то одежду и начал укладывать вместо нее банки.

– Скорее, – торопил Смайт. – Я хочу вернуться к себе, пока не прозвонили подъем.

– Ну зачем они тебе? – поддержал Джим. – Через несколько часов мы будем дома.

– Да так, на всякий случай – чутье. Все, я готов.

Джим залез в мусоропровод, поджав колени и притиснув сумку к груди. Цилиндр повернулся – Джим почувствовал внезапное падение давления и леденящее дыхание мороза. Джим поднялся с земли на задворках школы.

Цилиндр со скрипом вернулся в исходное положение, и спустя мгновение рядом с Джимом приземлился Фрэнк. Джим помог ему встать.

– Парень, ты весь уделался! – сказал он, стряхивая со скафандра Фрэнка картофельное пюре.

– Ты тоже, только некогда этим заниматься. Ничего себе, ну и холодина!

– Скоро потеплеет. Пошли.

На востоке уже розовело, хотя ночной холод еще держался. Они вышли переулком на улицу позади школы и повернули направо. Эта часть города была совершенно земная, можно было подумать, что находишься на Аляске или в Норвегии, но древние башни Малого Сырта, словно выгравированные на светлеющем небе, перечеркивали земной вид улицы.

Друзья вышли, как и было задумано, на отводной канал, сели и надели коньки. Коньки были беговые, с двадцатидвухдюймовыми, острыми как бритва лезвиями, рассчитанные только на скоростной бег. Джим управился первым и спустился на лед.

– Давай скорей, – сказал он. – Я чуть задницу себе не отморозил.

– Отморозишь тут.

– Лед такой твердый, что трудно стоять.

Фрэнк спустился к нему. Взяв сумки, они покатили вперед. Через несколько сот ярдов приток вывел их на Большой городской канал, они свернули на него и побежали к скутерной станции. Несмотря на быстрый бег, они совсем замерзли, пока добрались.

Через входной шлюз они прошли на станцию. Там дежурил только один клерк, и Фрэнк подошел к нему:

– Идет сегодня скутер в Южную колонию?

– Минут через двадцать, – сказал клерк. – Хотите отправить сумки?

– Нет, нам два билета.

Фрэнк выложил их совместный капитал. Клерк молча выдал билеты, и Джим вздохнул с облегчением: скутеры в колонию ходили не каждый день. Его мучила мысль: а вдруг придется скрываться сутки или еще больше и как потом уехать, не попавшись на глаза Хоу?

Они сели в зале ожидания, и некоторое время спустя Джим сказал:

– Фрэнк, Деймос взошел?

– Не заметил. А что?

– Может, сумею дозвониться домой.

– Денег нет.

– Закажу с оплатой на номер вызова.

Джим вошел в кабину напротив стойки клерка – тот посмотрел, но ничего не сказал – и вызвал станцию. В глубине души ему не терпелось поговорить с отцом с тех самых пор, когда Виллис выдал секрет об отмене миграции.

На экране появилась приятная молодая женщина с полосатыми, по моде, волосами.

– Я хотел бы поговорить с Южной колонией.

– Связь будет позже, – сообщила телефонистка. – Желаете записать сообщение для последующей передачи?

Джим знал, что такие сообщения с оплатой на номер вызова не принимаются.

– Нет, спасибо, я перезвоню позже, – соврал он и выключил аппарат.

Клерк постучал в дверь кабины:

– Водитель вас ждет.

Джим быстро опустил маску и вслед за Фрэнком прошел через шлюз. Водитель как раз закрывал багажное отделение скутера. Он взял у них билеты, и мальчики прошли в салон. Они опять были единственными пассажирами и заняли обзорные места.

Через десять минут, устав смотреть на встающее прямо впереди солнце, Джим объявил:

– Я спать хочу, пойду вниз.

– А я, пожалуй, попрошу водителя включить радио, – сказал Фрэнк.

– Да ну его. У нас была трудная ночь. Пошли.

– Ну ладно.

Они сошли вниз, залезли в койки и через несколько минут оба храпели.

Скутер, выйдя из Малого Сырта на рассвете, опережал дневную оттепель, и ему не пришлось отстаиваться в Гесперидах. Он продолжал путь на юг и около полудня добрался до Кинии. Зима уже вступила в свои права, не нужно было беспокоиться, выдержит ли лед между Кинией и Хараксом, Стримон теперь не растает до весны.

Водитель был доволен, что не вышел из графика. Когда в конце утреннего перегона взошел Деймос, можно было расслабиться и включить радио. То, что водитель услышал, заставило его внимательно посмотреть на своих пассажиров. Они все еще спали, и водитель решил ничего не предпринимать, пока не прибудет на станцию Киния.

Причалив к станции, он поспешил внутрь. Джим и Фрэнк проснулись, когда скутер остановился, но не спешили выходить из машины.

Вскоре водитель вернулся:

– Остановка на обед. Все на выход.

– Мы не хотим есть, – сказал Фрэнк.

Водитель растерялся:

– Все-таки лучше выйти. В машине становится зверски холодно, когда она стоит.

– Нам все равно.

Фрэнк подумал, что можно будет достать из сумки какие-нибудь консервы, когда водитель уйдет, со вчерашнего ужина до полудня, как считал его желудок, прошло очень много времени.

– В чем проблема? – спросил водитель. – Финансы? – По выражению их лиц он понял, что угадал правильно. – Пошли, я угощаю – по сэндвичу на брата.

Фрэнк отказался было, но Джим сказал:

– Ладно тебе, Фрэнк. Спасибо, сэр, мы согласны.

Джордж, агент и фактотум[27] станции Киния, внимательно посмотрел на них и молча подал сэндвичи. Водитель быстро расправился с обедом и встал, но, видя, что мальчики последовали его примеру, сказал:

– Вы не торопитесь, у меня еще работы минут на двадцать, на тридцать: погрузиться надо и проверить машину.

– Может быть, вам помочь? – спросил Джим.

– Не стоит. Вы мне только мешать будете. Я вас позову, когда управлюсь.

– Ладно. Спасибо за сэндвичи.

– На здоровье.

И он вышел.

Минут через десять они услышали шум двигателя. Испуганный Фрэнк бросился к окну, выходящему на канал. Скутер удалялся по направлению к югу. Фрэнк обернулся к агенту:

– Эй, он нас не дождался!

– Ага.

– Он ведь сказал, что позовет!

– Угу. – Агент продолжал читать газету.

– Но… но почему? – настаивал Фрэнк. – Он ведь велел нам подождать!

Агент отложил газету:

– Дело вот в чем. Клем – человек мирный. Я, говорит, не фараон и даже пробовать не стану – шутка ли, арестовать двух рослых, крепких парней, к тому же вооруженных.

– Что-о?

– То, что слышали. Только не махайте тут своими горелками, вы же видите, я без оружия, по мне – хоть всю станцию забирайте.

Джим подошел к стойке и встал рядом с Фрэнком:

– А в чем дело-то?

– Это вы мне скажите. Я знаю только, что по радио передали, чтобы вас задержать. Вас обвиняют в краже со взломом, воровстве, побеге из школы, порче имущества Компании – короче, во всем на свете, кроме диверсий на канале. Похоже, вы из отпетых, хотя по виду не скажешь.

– Понятно, – медленно сказал Фрэнк. – Ну и что вы собираетесь с нами делать?

– Да ничего. Вообще ничего. Завтра утречком придет специальный скутер, и там, полагаю, будет достаточно народу, чтобы управиться с парочкой беглых преступников. А пока можете делать что хотите. Погуляйте, например. А как замерзнете, возвращайтесь обратно. – И он снова взялся за газету.

– Ясно. Пошли, Джим.

Они отступили в дальний угол помещения, чтобы устроить военный совет. Агента можно было понять. Станция Киния буквально на тысячи миль удалена от какого-либо жилья – это единственное человеческое становище, где можно укрыться от убийственного ночного холода.

Джим чуть не плакал:

– Прости меня, Фрэнк. Если бы мне не приспичило пожрать, ничего бы не случилось.

– Не надо трагедий, – посоветовал Фрэнк. – Ты можешь себе представить, как мы стреляем в двух безвинных людей и захватываем скутер? Я не могу.

– Ну да, тоже верно.

– Конечно. Надо решать, что делать дальше.

– Одно знаю: обратно в школу меня не затащат.

– Меня тоже. А самое главное – надо предупредить наших о том, что против них готовится.

– Слушай, а вдруг сейчас удастся дозвониться?

– Думаешь, он нам позволит? – Фрэнк кивнул в сторону агента.

– Кто его знает. Но пистолеты при нас, а я теперь на все готов. – Джим встал и подошел к агенту. – Не возражаете, если мы воспользуемся телефоном?

Агент даже не поднял на него глаз:

– Сделайте одолжение.

Джим вошел в будку. Аппарат не соединялся с телефонным коммутатором – это был радиопередатчик, связанный с ретранслятором на спутнике планеты. Табло светилось, значит Деймос поднялся над горизонтом. Увидев это, Джим нажал кнопку вызова и попросил соединить его с Южной колонией. После необычайно длинной паузы приятный безличный голос объявил:

– По независящим от нас причинам сообщения со станции Киния на Южную колонию не принимаются.

Джим стал спрашивать, виден ли Деймос из Южной колонии: он знал, что прямая видимость – необходимое условие для радиосвязи на Марсе (другие способы радиосвязи ему были попросту неизвестны). Но станция отключилась, не отвечая на повторный вызов. Джим вышел из будки и рассказал Фрэнку о своей неудаче.

– Видно, Хоу нас засек, – заметил Фрэнк. – Я не верю, что у них повреждение. Разве что…

– Что «разве что»?

– Разве что дело не только в нас. Может быть, Бичер принял меры против утечки информации, пока не осуществит свои планы.

– Фрэнк, нам обязательно надо послать весточку своим. Держу пари: мы сможем укрыться у марсиан в Кинии. Мы ведь разделили с ними воду и…

– Ну, предположим. Что нам это даст?

– Дай договорить. Можно отправить отсюда письмо – мы в нем обо всем напишем и скажем, где скрываемся. А потом будем ждать, когда наши приедут за нами.

Фрэнк покачал головой:

– Если мы оставим письмо здесь, вон тот тип с каменным лицом тут же передаст его копам, когда мы уйдем. И получат его не наши родители, а Хоу с Бичером.

– Ты правда так думаешь? Какое они имеют право вскрывать личную почту?

– Не будь ты таким наивным. Имел Хоу право заставлять нас сдавать оружие? Однако он это сделал. Нет, Джим, мы должны сами доставить новости.

На стене перед ними висела карта района, обслуживаемого станцией Киния, и Фрэнк во время разговора рассматривал ее. Вдруг он сказал:

– Джим, что это за новая станция к югу от Кинии?

– Что? Где ты ее увидел?

– Да вот. – На карте к югу от станции, на западном Стримоне, чернилами был поставлен крестик.

– Это? Наверное, одна из станций Проекта, – сказал Джим.

Грандиозный план насыщения атмосферы кислородом предусматривал на будущую весну создание цепочки кислородных заводов в пустыне между Кинией и Хараксом. К пуску в Ливии завода номер один было уже подготовлено несколько станций.

– Он не дальше сотни миль отсюда.

– Ну, скажем, сто десять, – прикинул по масштабной линейке Джим.

Глаза Фрэнка смотрели куда-то в неведомую даль.

– Я, пожалуй, смогу пробежать это расстояние до темноты. Ты как, играешь?

– Да ты что, спятил? Все равно нам останется до дому больше семисот миль.

– Мы за день можем покрыть больше двухсот. Разве других станций нет?

– На карте они не отмечены. – Джим задумался. – Я точно знаю, что их должно быть несколько, – отец говорил.

– Если надо, мы можем бежать ночью, а днем спать. Тогда не замерзнем.

– Хм… Ты шутишь? Я раз видел человека, которого ночь застала снаружи. Он одеревенел, как доска. Ладно, когда отправляемся?

– Прямо сейчас.

Они взяли сумки и пошли к двери.

Агент оторвался от газеты и спросил:

– Куда собрались-то?

– Погулять.

– Сумки можете оставить, вы ведь вернетесь.

Джим и Фрэнк, не отвечая, вышли за дверь. Пять минут спустя они скользили на юг по западному Стримону.

* * *

– Эй, Джим!

– Чего?

– Давай остановимся на минутку. Хочу повесить сумку за спину.

– Я как раз об этом подумал.

Дорожные сумки нарушали баланс, мешали правильному движению рук и не давали набрать нужную скорость. Но поскольку коньки были на Марсе обычным средством передвижения, сумки снабжались особыми ремнями, чтобы можно было нести их как рюкзаки. Прежде чем забросить сумку за спину, Джим открыл ее. Виллис выставил глазки и с укором посмотрел на него:

– Джим долго нет.

– Извини, старина.

– Виллис не говори?

– Виллису теперь можно говорить. Слушай – если я приоткрою сумку, чтобы тебе было видно, ты не выпадешь?

– Виллис хочет гулять.

– Нельзя. Зато я тебя прокачу. Ты не вылетишь?

– Виллис не вылетишь.

– Ладно.

Джим перекинул сумку за спину, и они снова тронулись в путь, набирая скорость. Гладкий лед, слабое сопротивление воздуха и низкая марсианская гравитация – благодаря этому скорость конькобежца на Марсе ограничивалась лишь его мастерством, а Джим с Фрэнком обладали им в полной мере.

– И-и-их! – радостно завопил Виллис, и они начали отсчитывать милю за милей.

Пустынное плато между Кинией и Хараксом расположено выше дна мертвого моря, лежащего между Кинией и экватором. По этому стоку вода с Южного полюса поступает через пустыню к широкому экваториальному зеленому поясу. В середине зимы южная полярная шапка подступает к Хараксу, а весной, когда она начинает таять, двойной канал Стримон, берущий начало в Хараксе, служит для нее одним из главных водостоков.

Мальчики сейчас поднимались вверх по водостоку, и берега канала были высоко над их головами. К тому же уровень воды (или льда) теперь, поздней осенью, был низким – во время весеннего паводка он будет гораздо выше. Ничего не было видно, кроме высоких берегов и неба, голубого на горизонте и фиолетово-черного над головой. Солнце было у них за спиной, чуть западнее небесного меридиана, оно двигалось к северу, к моменту северного летнего солнцестояния. Времена года на Марсе не запаздывают так, как на Земле, здесь нет океанов, удерживающих тепло, и единственный «маховик» климата – это таяние и замерзание полярных шапок.

Смотреть было не на что, и мальчики сосредоточились на движении, опустив голову и размахивая руками.

После многих миль однообразного бега Джим потерял бдительность: носок его правого конька попал в какую-то трещинку на льду, и Джим упал. Благодаря скафандру он не обжегся об лед, да и падать он умел, но Виллис выскочил из сумки как пробка из бутылки.

Попрыгунчик инстинктивно втянул все отростки разом, подпрыгнул, как мячик на льду, и покатился дальше; так он пробежал несколько сот ярдов. Фрэнк, видя, что Джим свалился, затормозил, как хоккеист, в облаке ледяной пыли и вернулся, чтобы помочь Джиму подняться.

– Ты как, ничего?

– Порядок. Где Виллис?

Они поехали вперед и обнаружили Виллиса, который стоял на ножках и ждал их.

– Ура-а! – заорал он. – Давай еще раз!

– Ну уж нет, – возразил Джим и затолкал его обратно в сумку. – Слушай, Фрэнк, сколько времени мы уже в пути?

– Не больше трех часов, – определил Фрэнк, поглядев на солнце.

– Жаль, часов нет, – посетовал Джим. – Не пропустить бы станцию.

– О, до нее еще часа два, как минимум.

– А вдруг проедем мимо? Нам же не видно, что там, на берегу.

– Хочешь вернуться и проверить?

– Ну нет.

– Тогда не дергайся.

Джим замолчал, но беспокоиться не перестал. Может быть, потому он и заметил единственный признак станции Проекта, а Фрэнк прокатился мимо. Это был обычный пандус, подымавшийся на берег. Такие пандусы встречались через каждые несколько миль и были такими же древними, как сами каналы, но над этим торчала балка – должно быть, для подвески талей. Джиму подумалось, что это работа землян. Он остановился. Фрэнк, заметив, что Джима нет рядом, повернул назад:

– Что такое?

– По-моему, это то самое и есть.

– Хм… все может быть.

Они сняли коньки и поднялись по пандусу. Наверху, недалеко от берега, стоял надувной дом, отличительный признак пришельцев с Земли. Рядом был заложен фундамент кислородного завода. Джим испустил глубокий вздох. Фрэнк кивнул и сказал:

– Как раз там, где мы ожидали.

– И как раз вовремя, – добавил Джим.

Солнце клонилось к западу и на глазах опускалось все ниже.

На станции, конечно, никого не было, работы на этой широте возобновятся только весной. Давление внутри станции было сброшено, мальчики просто открыли защелку на двери и вошли. Фрэнк нашарил выключатель и включил свет; электричество вырабатывал атомный блок питания, не требующий присутствия человека. Станция представляла собой обычный барак с рядами коек и кухней, но Фрэнк был на верху блаженства:

– Прямо как дома, Джим.

– Ага.

Джим нашел термостат, включил его, и комната стала нагреваться. Послышались легкие вздохи, это регулятор давления, встроенный в термостат, задействовал воздушный компрессор. Через несколько минут мальчики смогли снять маски, а потом и скафандры. Джим стал обыскивать кухню, открывая шкафы и заглядывая на полки.

– Нашел что-нибудь? – спросил Фрэнк.

– Ни фига. Могли бы хоть банку фасоли оставить.

– Вот теперь ты порадуешься, что я перед уходом ограбил кухню. Ужин через пять минут.

– У тебя прямо криминальный талант, – признал Джим. – Воздаю тебе должное. – Он покрутил водопроводный кран и объявил: – В баках полно воды.

– Это хорошо, – ответил Фрэнк. – Не придется идти колоть лед. Мне надо залить воды в маску. Последние несколько миль я бежал всухую.

В гребне на респираторной маске находится не только маленький компрессор с источником питания, поддерживающий давление в маске, там есть еще и резервуар для воды. Через ниппель внутри маски можно попить, не снимая ее, но это не главная функция резервуара. В первую очередь вода нужна для того, чтобы увлажнять фильтр, через который компрессор прогоняет воздух, поступающий в маску.

– Как всухую? Ну, черт тебя подери, Фрэнк! Ты ничего лучше не придумал, кроме как выпить все досуха?

– Я забыл залить воду, когда мы уходили.

– Турист!

– Ну мы ведь спешили, ты же знаешь.

– Сколько времени ты был сухой?

– Не знаю точно, – уклонился Фрэнк.

– Как твое горло?

– Нормально. Разве что чуть-чуть пересохло.

– Дай я посмотрю, – сказал Джим, подойдя к нему.

Фрэнк оттолкнул его:

– Говорю тебе: нормально. Давай лучше поедим.

– Как скажешь.

Они поужинали консервированным говяжьим фаршем и поскорее улеглись спать. Виллис пристроился Джиму под бок и подражал его храпу.

На завтрак было то же самое: фарш еще остался, а Фрэнк настаивал на том, что ничего не должно пропадать. Виллис не стал завтракать, потому что поел всего две недели назад, зато выпил целую кварту воды. Перед уходом Джим показал Фрэнку электрический фонарик:

– Смотри, что я нашел.

– Положи на место, мы уходим.

– Пожалуй, я возьму его, – ответил Джим, засовывая фонарик в сумку. – Вдруг пригодится.

– Не пригодится, и он не твой.

– Да бог ты мой, я ж его не ворую, а беру взаймы – при чрезвычайных обстоятельствах.

– Ладно, давай двигаться, – пожал плечами Фрэнк.

Через несколько минут они спустились на лед и снова покатили на юг. День был чудесный, как почти все дни на Марсе. Когда солнце поднялось достаточно высоко, чтобы заглянуть в русло канала, заметно потеплело, несмотря на глубокую осень. К полудню Фрэнк приметил заветную балку – знак станции Проекта, и им удалось пообедать в доме. Это избавило их от скучной, неопрятной и неэффективной операции – питаться через клапан маски. Дом был близнецом первого, но фундамент завода отсутствовал.

Перед уходом Джим сказал:

– Ты что-то красный, Фрэнк. У тебя температура?

– Это признак цветущего здоровья, – заверил Фрэнк. – Все хорошо.

Однако он кашлял, надевая маску.

«Марсианский катар», – подумал Джим, но ничего не сказал, он все равно не мог ничем помочь Фрэнку.

Марсианский катар сам по себе не болезнь, а просто крайняя сухость носоглотки. Она появляется, когда человек дышит марсианским воздухом без защитных средств. Влажность на Марсе, как правило, равна нулю, и пересохшая слизистая оболочка открывает дорогу всем болезнетворным микробам, которые в тот момент находились в горле. Обычно дело кончается жестокой ангиной.

День прошел без происшествий. Когда солнце стало клониться к закату, можно было предполагать, что до дома осталось не более пятисот миль. Джим весь день не спускал глаз с Фрэнка. Тот бежал на коньках так же резво, как и вчера. «Может быть, кашель – просто ложная тревога», – решил Джим.

– Пора бы подумать о ночлеге, – сказал он, поравнявшись с Фрэнком.

– Согласен.

Вскоре они проехали очередной пандус, построенный давно умершими марсианами, но ни подъемной балки, ни каких-либо иных знаков деятельности землян не было видно. Берега, хоть и стали чуть пониже, все же были слишком высоки, и с канала нельзя было увидеть, что находится наверху. Джим немного ускорил темп, и они помчались вперед.

Показался следующий пандус, но снова ничто не указывало на то, что над ним может быть станция. Джим остановился:

– Предлагаю подняться и посмотреть. Мы точно знаем, что станции строят возле пандусов, а балку могли и опустить зачем-нибудь.

– А если мы только потеряем драгоценное время? – возразил Фрэнк. – Лучше поторопимся и доедем до следующего пандуса, пока не стемнело.

– Ну как скажешь. – Джим оттолкнулся и начал набирать скорость.

У следующего пандуса история повторилась. Джим снова остановился и взмолился:

– Давай взглянем. К следующему мы не успеем до заката.

– Хорошо. – Фрэнк нагнулся снять коньки.

Они поспешили наверх. В косых лучах солнца не было видно ничего, кроме растительности, окружающей канал. Джим чуть не заревел от усталости и разочарования.

– Что же теперь делать? – сказал он.

– Спускаемся, – ответил Фрэнк, – и продолжаем бежать, пока не найдем.

– Вряд ли мы разглядим подъемную балку в темноте.

– Тогда будем бежать, пока не упадем, – мрачно сказал Фрэнк.

– Мы замерзнем раньше.

– Хорошо. Если хочешь знать мое мнение, – ответил Фрэнк, – то нам конец. Я, к примеру, не смогу бежать всю ночь, даже если мы не замерзнем раньше.

– Тебе плохо?

– Мягко говоря, да. Пошли.

– Хорошо.

Виллис вылез из сумки Джима на плечо, чтобы лучше видеть. Внезапно он соскочил вниз и куда-то покатился. Джим попытался схватить его, но промахнулся:

– Эй! Виллис! Назад!

Виллис не отвечал. Джим побежал его догонять, с трудом продираясь сквозь заросли. Днем он спокойно прошел бы под листьями, но теперь, к вечеру, почти все растения опустились и стали ему по колено – скоро они уйдут на ночь в землю. Более чувствительные к морозу уже исчезли, и на их месте осталась голая земля. Виллису заросли не мешали, но Джим путался в них и никак не мог изловить маленького негодника. Фрэнк закричал:

– Берегись водоискалок! Смотри, куда идешь!

Предупрежденный, Джим стал продвигаться более осторожно – и еще медленнее. Наконец он остановился.

– Виллис, – позвал он, – а Виллис! Вернись! Вернись, чтоб тебя, а то мы уйдем и бросим тебя здесь. – Это была совершенно пустая угроза.

Фрэнк с треском продрался к нему:

– Нельзя больше здесь оставаться, Джим.

– Само собой. Кто ж его знал, что он выкинет такой номер в самый неподходящий момент?

– Надоел он до смерти, вот что. Пойдем.

Издалека донесся голос Виллиса или, скорее, голос Джима, который имитировал Виллис:

– Джим, мальчик! Джим! Иди сюда!

Джим, а за ним и Фрэнк стали пробираться сквозь жмущиеся к земле растения. Попрыгунчик сидел на краю огромного листа пустынной капусты – все растение насчитывало пятьдесят ярдов в поперечнике. Пустынная капуста не часто встречается вблизи каналов. Это сорняк, и ее не допускают на заросшее дно бывшего моря в низких широтах, зато ее часто находят в пустыне за многие мили от источников воды.

Листья, обращенные к западу, все еще были распластаны веером по земле, но те, что росли к востоку, поднялись почти вертикально, жадно ловя солнечные лучи, необходимые для фотосинтеза, а значит, для жизни. Растение было морозостойким, после захода солнца оно сворачивалось, но под землю не уходило. Капуста просто сжималась в тугой шар, защищаясь от холода, и тем напоминала в гигантском масштабе земное растение, в честь которого была названа.

Виллис сидел на листе, распластанном по земле, и Джим потянулся за ним.

Виллис подпрыгнул и укатился к самой сердцевине растения. Джим остановился и сказал:

– Виллис, чтоб тебя, вылезай. Ну пожалуйста.

– Не ходи за ним, – предостерег Фрэнк. – Вдруг она сейчас свернется. Солнце почти что село.

– Я стою на месте. Виллис! Вернись!

– Иди сюда, Джим, – отозвался Виллис.

– Нет, это ты иди сюда.

– Джим, иди сюда. Фрэнк, иди сюда. Там холодно. Здесь тепло.

– Фрэнк, что делать?

– Иди, Джим, – снова позвал Виллис. – Тепло! Тепло всю ночь.

– Знаешь что, Фрэнк, – опешил Джим. – Кажется, он хочет пересидеть ночь в капусте. И хочет, чтобы мы к нему присоединились.

– Похоже на то.

– Иди, Джим! Иди, Фрэнк! – настаивал Виллис. – Скорей!

– Возможно, он знает, что делает, – сказал Фрэнк. – Док говорит, у него есть инстинкты для жизни на Марсе, а у нас нет.

– Но нельзя же лезть в капусту. Она нас раздавит.

– Ну, не знаю.

– А нет, так задохнемся.

– Возможно. Делай как знаешь, Джим, – сказал вдруг Фрэнк, – но я больше не могу бежать на коньках.

Он поставил ногу на широкий лист, который при этом дрогнул, и пошел прямо к Виллису. Джим какой-то миг колебался, потом бросился следом.

– Молодец, Фрэнк! Молодец, Джим! – восторженно приветствовал их Виллис. – Хорошо, тепло всю ночь.

Солнце опускалось за отдаленную дюну, подул холодный закатный бриз. Наружные листья растения поднялись и начали сворачиваться.

– Еще не поздно выскочить, Фрэнк, – нервно сказал Джим.

– Я остаюсь, – сказал Фрэнк, сам глядя с тревогой на приближающиеся листья.

– Мы задохнемся.

– Возможно. Все лучше, чем замерзнуть.

Внутренние листья закрывались быстрее, чем наружные. Один лист, четырех футов в ширину и десяти в длину, поднялся дыбом за спиной у Джима и стал загибаться, пока не коснулся его плеча. Джим нервно стряхнул его. Лист отпрянул и снова начал медленно приближаться к Джиму.

– Фрэнк, – пронзительно вскрикнул Джим, – они нас задушат!

Фрэнк с опаской посмотрел на широкие листья, которые склонились над ними со всех сторон.

– Джим, – сказал он, – сядь. Расставь ноги пошире. Теперь бери меня за руки, сделаем свод.

– Зачем?

– Чтобы занять как можно больше места. Скорей!

Джим послушался. Действуя руками, локтями и коленями, они отвоевали себе неправильную сферу пяти футов в поперечнике и чуть меньше высотой. Листья коснулись их, словно ощупывая, а потом сомкнулись вокруг них, но не с такой силой, чтобы раздавить. Вскоре закрылся последний просвет, и они оказались в полной темноте.

– Фрэнк, – спросил Джим, – теперь-то можно шевелиться?

– Нет! Пусть наружные листья тоже станут на место.

Джим еще долго просидел неподвижно, он знал, что прошло немало времени, потому что досчитал в уме до тысячи и уже приступил ко второй, когда у него в ногах закопошился Виллис.

– Джим, Фрэнк, хорошо, тепло?

– Да, Виллис, – согласился Джим. – Ну как, Фрэнк?

– Пожалуй, можно расслабиться. – Фрэнк опустил руки.

Лист, служивший потолком, тут же полез вниз и задел Фрэнка по голове. Тот инстинктивно отмахнулся, и лист вернулся на место.

– Здесь уже душно, – сказал Джим.

– Не думай об этом. Расслабься. Дыши неглубоко. Не разговаривай, не двигайся, так меньше потребляешь кислорода.

– Какая разница, задохнемся мы через десять минут или через час? Это было безумие, Фрэнк. Как ни крути, до утра нам не дотянуть.

– Почему? Я читал, как в Индии люди давали хоронить себя заживо, а когда их откапывали спустя несколько дней или даже недель, они еще были живы. Они назывались «факиры».

– Правильнее сказать: «фейкеры»,[28] я в это не верю.

– Говорю тебе, я читал об этом в книге.

– Что ж, по-твоему, все, что пишут в книгах, правда?

– Хорошо бы это было правдой, – поколебавшись, ответил Фрэнк, – потому что это наш единственный шанс. А теперь, может, заткнешься? Если будешь трепаться, то изведешь весь воздух, который еще есть, и мы все помрем из-за тебя.

Джим замолчал, и слышно было только, как дышит Фрэнк. Джим наклонился и потрогал Виллиса: попрыгунчик втянул все свои отростки, превратившись в гладкий шар. По-видимому, он спал. Вскоре дыхание Фрэнка перешло в скрипучий храп.

Джим попытался заснуть, но не смог. Непроглядная тьма и спертый воздух навалились на него тяжким грузом. Он снова пожалел о своих часах, ставших жертвой деловой сметки Смайта. Если бы знать, который час и сколько еще до рассвета, тогда бы он, пожалуй, выдержал.

Он был убежден, что ночь уже прошла или на исходе, и стал ждать рассвета, когда гигантское растение раскроется. Часа два (по внутренним ощущениям) он ожидал, что это вот-вот произойдет. Потом ожидание сменила паника. Он знал, что зима совсем близко, и знал, что пустынная капуста на зиму засыпает – закрывается до весны, и все. Очевидно, им с Фрэнком здорово не повезло: они нашли приют в капусте в ту самую ночь, когда она впала в зимнюю спячку.

Пройдет двенадцать долгих месяцев, больше трехсот дней, и капуста раскроется навстречу весеннему солнцу, освободив их мертвые тела. Джим был уверен в этом.

Потом он вспомнил про фонарик, который прихватил на первой станции Проекта. Эта мысль немного приободрила Джима, и на миг он забыл свои страхи. Он наклонился, извернулся и попробовал достать сумку, все еще висевшую за спиной.

Листья у него над головой тут же опустились. Он стукнул по ним, и они отпрянули. Джиму удалось нащупать фонарик, он вытащил его и включил. Замкнутое пространство ярко осветилось. Фрэнк перестал храпеть, моргнул и сказал:

– Что это?

– Да вот вспомнил про фонарик. Хорошо, что я его взял, правда?

– Ты лучше выключи его и спи.

– Он кислорода не поглощает, а мне с ним легче.

– Может, и так, зато ты, когда не спишь, потребляешь больше кислорода.

– Наверное. – Тут Джим вспомнил, что мучило его до того, как он зажег свет. – Только это уже не имеет значения. – И он рассказал Фрэнку о своем открытии: больше они отсюда не выйдут.

– Чепуха! – сказал Фрэнк.

– Ничего не чепуха. Почему ж она тогда не раскрылась на рассвете?

– Потому что, – сказал Фрэнк, – мы здесь не больше часа.

– Что? С чего ты взял?

– С того. Теперь заткнись и не мешай мне спать. А свет лучше выключи. – И Фрэнк снова опустил голову на колени.

Джим заткнулся, но свет не выключил – свет успокаивал его. Кроме того, ближайшие листья, которые все время надоедливо лезли им на голову, теперь раздались в стороны и плотно прилипли к стенке, образованной слоями наружных листьев. Подчиняясь бездумному рефлексу, который управлял движениями растения, листья старались подставить как можно больше поверхности свету фонарика.

Джим не анализировал это явление. Его понятия о фотосинтезе и гелиотропизме были очень поверхностными. Он просто видел, что при свете пространство увеличилось и не приходится все время воевать с листьями. Он приткнул фонарик к Виллису, который даже не шевельнулся, и попытался расслабиться.

При свете казалось, что внутри не так душно и давление как будто повысилось. Джим подумал, не снять ли маску, но решил не делать этого и сам не заметил, как уснул.

Он спал, и ему приснилось, что все это сон. Ночлег в пустынной капусте был всего лишь фантастическим, невозможным видением, а школа и директор Хоу – кошмаром, на самом деле он был дома и спал в своей кровати с Виллисом под боком. Завтра они с Фрэнком поедут в школу в Малый Сырт.

Это был просто кошмарный сон, вызванный опасениями, что у него отберут Виллиса. Они собрались отнять у него Виллиса! Не бывать этому! Джим его не отдаст!

Сон переменился: Джим снова восставал против директора Хоу, спасал Виллиса и убегал и снова они были заперты в пустынной капусте. Джим с горечью сознавал во сне, что конец всегда будет таким. Это реальность: они заперты, пойманы в сердцевину гигантского, закрывшегося на зиму сорняка, задохнутся и умрут там. Он задыхался и что-то бормотал, пытаясь проснуться, а затем погружался в другие, менее мучительные сны.

Глава 7 Погоня

Крохотный Фобос, внутренний спутник Марса, вышел из его тени и с головокружительной скоростью пролетел с запада на восток, навстречу восходящему солнцу. Неспешное вращение Красной планеты, делавшей оборот за двадцать четыре с половиной часа, подставило лучам солнца восточный Стримон. Затем, осветив полосу пустыни между рукавами канала, лучи достигли западного Стримона и коснулись огромного шара, торчащего на его восточном берегу, – пустынной капусты, закрывшейся на ночь от холода.

Растение шевельнулось и раскрылось. Сторона, обращенная к солнцу, распласталась по земле, а вторая половина развернулась, как павлиний хвост, ловя почти горизонтальные лучи. При этом из сердцевины растения что-то вывалилось на плоские листья – два человеческих тела, скрюченные и застывшие, одетые в ярко раскрашенные эластичные костюмы, с гротескными шлемами на голове.

Вместе с ними вывалился маленький мячик, прокатился пару ярдов по толстым зеленым листьям и остановился. Вверху показались глазки, внизу – ножки, шарик поковылял к распростертым телам и потерся об одно из них. Подождал, потерся снова, отскочил и тоненько заскулил, выражая свое безутешное горе и невосполнимую потерю.

Джим открыл один глаз, налитый кровью.

– Прекрати, к черту, этот шум! – раздраженно сказал он.

Виллис завопил:

– Джим, мой мальчик!

Вскочил ему на живот и начал там прыгать в полном экстазе.

Джим спихнул его и зажал под мышкой:

– Уймись. Как ты себя ведешь? Ой!

– Ты чего, Джим?

– Рука затекла. У-уй! – Пытаясь пошевелиться, Джим понял, что у него вдобавок затекли и ноги, и спина, и шея.

– Что с тобой? – спросил Фрэнк.

– Застыл, как доска. Придется коньки на руки надевать. Слушай…

– Чего «слушай»?

– Может, коньки и не понадобятся. Интересно, ручьи уже бегут?

– Что ты такое несешь? – Фрэнк медленно, осторожно сел.

– Ну ручьи, весенние. Нам как-то удалось протянуть зиму, не знаю почему. И теперь вокруг…

– Не будь глупее, чем ты есть. Посмотри, в какой стороне восходит солнце.

Джим посмотрел. Марсианскому колонисту положение солнца на небе говорит гораздо больше, чем любому землянину, за исключением разве что эскимоса.

– A-а-а… – только и сказал он, – это, наверное, был сон, – добавил он, подумав.

– То ли сон, то ли мозги у тебя свихнулись набекрень больше обычного. Надо двигаться. – И Фрэнк со стоном поднялся на ноги.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как собственный дедушка.

– Я про горло спрашиваю.

– Да нормально. – И Фрэнк тут же закашлялся, но усилием воли остановил приступ: кашлять в респиратор – не самая умная идея, а чихать и того хуже.

– Позавтракать не хочешь?

– Нет, не хочу пока, – ответил Фрэнк. – Давай сначала поищем станцию, тогда и поедим как люди.

– Давай.

Джим упаковал Виллиса обратно в сумку и, поэкспериментировав, убедился, что способен стоять и ходить без посторонней помощи. Заметив фонарик, он сунул его к Виллису и пошел за Фрэнком на берег. Растительность начинала вылезать из земли и все больше мешала ходьбе. Зелень еще не отошла от ночного холода и неохотно уступала дорогу. Они вышли на берег.

– Спуск должен быть ярдов на сто вправо, – определил Фрэнк. – Точно, я его вижу. Пошли.

Джим схватил его за руку и оттащил назад.

– Ты что, обалдел? – спросил Фрэнк.

– Смотри на канал, на севере!

– Чего там? Ох!

К ним приближался скутер, но не с обычной скоростью двести пятьдесят миль в час, он еле полз. Наверху, на куполе, сидели два человека.

Фрэнк быстро отпрянул назад:

– Молодец, Джим. Я чуть было не вылез прямо на них. Пусть проедут.

– Виллис тоже молодец, – самодовольно заметил Виллис.

– Проедут, как же! – ответил Джим. – Ты что, не видишь, что они делают?

– Что?

– Идут по нашим следам, вот что!

Фрэнк удивился, но спорить не стал. Он осторожно выглянул из укрытия.

– Осторожно! – одернул Джим. – У него бинокль.

Фрэнк нырнул обратно, он видел достаточно: скутер остановился примерно в том месте, где и они вчера вечером. Один из тех, что сидел наверху, через обзорный купол жестами разговаривал с водителем, показывая на пандус.

Следы коньков никогда не исчезают со льда канала. Полуденные оттепели время от времени очищали его поверхность, но теперь ее держала мертвая хватка зимних морозов. К тому же было маловероятно, чтобы в любое время года на этом участке льда, вдали от всех поселений, катался кто-либо, кроме двух мальчишек-беглецов. Следы скутеров, конечно, тоже отпечатывались на льду, но Джим и Фрэнк, как все конькобежцы, избегали их, предпочитая гладкий лед. Теперь их след, как по нитке, мог привести любого от станции Киния к пандусу, возле которого они стояли.

– Залезем обратно в кусты, – прошептал Джим, – и спрячемся, пока они не уйдут. В этих зарослях им нас никогда не найти.

– А вдруг не уйдут? Хочешь провести еще одну ночь в капусте?

– Когда-нибудь им ведь придется уйти.

– Да, но это будет не скоро. Они знают, что мы поднялись на берег в том месте, значит останутся и будут искать, мы столько не выдержим. Им легче, у них есть укрытие.

– Что же тогда делать?

– Пойдем на юг по берегу пешком, хотя бы до следующего пандуса.

– Тогда пошли, а то они вот-вот поднимутся.

С Фрэнком во главе они рысцой двинулись на юг. Растения вдоль берега теперь поднялись достаточно высоко, чтобы можно было пройти под ними. Фрэнк держался футах в тридцати от обрыва. Сумрак под листвой и стебли растений укрывали их от наблюдателей.

Джим был начеку, высматривая змеечервей и водоискалок, и велел Виллису делать то же самое. Они шли с хорошей скоростью. Через несколько минут Фрэнк остановился, знаком призвал к молчанию, и они прислушались. Джим слышал только хриплое дыхание Фрэнка; если погоня и следовала за ними, то отстала.

Они отошли уже мили на две к югу от пандуса, и Фрэнк внезапно остановился. Джим налетел на него, и оба чуть не скатились в то, что послужило причиной остановки, – в поперечный канал. Он шел с востока на запад и был притоком главного канала. Между Кинией и Хараксом таких было несколько. Одни соединяли восточный рукав Стримона с западным, другие просто отводили воду в местные водоемы на пустынном плато.

Джим заглянул в глубокий и узкий проем:

– Надо же, чуть не свалились!

Фрэнк не ответил. Он упал на колени, опустился на землю и схватился за голову: на него напал кашель. Потом приступ прекратился, но плечи Фрэнка продолжали вздрагивать, будто он беззвучно рыдал. Джим положил руку ему на плечо:

– Худо тебе, парень?

Фрэнк не ответил.

– Бедный мальчик Фрэнк! – сказал Виллис и поцокал, как будто языком.

Джим в раздумье снова перевел взгляд на канал. Вскоре Фрэнк поднял голову и сказал:

– Я ничего. Это просто минутное, из-за канала. Снова задержка из-за него. Я так устал.

– Слушай, Фрэнк, – сказал Джим, – у меня новый план. Я пойду вдоль этой канавы на восток, пока не найду, где можно спуститься. А ты пойдешь назад и сдашься…

– Нет!

– Дай договорить! Это имеет смысл. Ты слишком болен, чтобы идти дальше. Если ты останешься здесь, то умрешь, признай это. Кто-то должен рассказать обо всем нашим, и это буду я. Ты идешь к скутеру, сдаешься и врешь им, что я, мол, пошел туда-то и туда-то – в другую сторону, конечно. Если соврешь убедительно, это может сбить их со следа, и весь день они будут гоняться за собственным хвостом, а у меня будет передышка. Ты тем временем полежишь в скутере, в тепле и безопасности, а вечером тебя поместят в школьный лазарет. Это только разумно, правда?

– Нет.

– Почему «нет»? Ты просто упрямишься.

– Нет, – повторил Фрэнк, – ничего не выйдет. Во-первых, я не дамся им в руки, лучше умру здесь…

– Дурак!

– Сам дурак. Во-вторых, передышка в один день ничего тебе не даст. Когда они убедятся, что там, где я сказал, тебя нет, они вернутся, прочешут канал на скутере и завтра же тебя поймают.

– Но… Что же ты предлагаешь?

– Не знаю, но твой план не годится. – Фрэнк снова зашелся кашлем.

Несколько минут оба молчали, потом Джим спросил:

– Какой у них скутер?

– Обычный грузовой, «Хадсон-шестьсот» по-моему. А что?

– Смогут они развернуться здесь?

Фрэнк посмотрел вниз, на поперечный канал: его стены покато сходились к дну, а уровень воды в нем был таким низким, что ширина льда не достигала и двадцати футов.

– Не смогут, – ответил он.

– Значит, не будут обыскивать приток на скутере – по крайней мере, на этом скутере.

– Я понял, – перебил Фрэнк. – Ты хочешь выйти на восточный Стримон и по нему добираться домой. Но откуда ты знаешь, выводит к нему эта канава или нет? Ты так хорошо помнишь карту?

– Нет, не помню. Но вероятность большая. А если нет, одну часть пути мы пробежим, а другую часть пройдем пешком, вот и все.

– Когда мы выйдем на восточный рукав, нам все равно останется миль пятьсот до Харакса. На этом рукаве хотя бы станции есть, просто мы вчера одну пропустили.

– На восточном рукаве так же могут быть станции, как и на западном, – возразил Джим. – Весной работы по Проекту начнутся и здесь и там. Я знаю, отец без конца говорит об этом. А по этому рукаву дальше идти просто нельзя, нас здесь ищут. Так чего зря языком молоть? Вопрос только в том, сможешь ты бежать на коньках? Если нет, я все-таки за то, чтобы ты сдался.

– Смогу, – мрачно сказал Фрэнк и встал. – Идем.

Они смело вышли на каменную кромку канала и убедились, что их преследователи все еще обыскивают окрестности того места, где оборвался след. Пройдя три или четыре мили на восток, они обнаружили спуск на лед.

– Попытаем счастья? – спросил Джим.

– Конечно. Даже если они пошлют вдогонку человека на коньках, не думаю, чтобы он добрался до этого места, – следов-то нет. Я устал идти пешком.

Они сошли вниз, надели коньки и покатили вперед. Ходьба излечила почти все последствия сна в неудобном положении, хорошо было снова оказаться на льду. Джим подстраивался под Фрэнка, а тот, несмотря на болезнь, бежал ровно, оставляя позади милю за милей.

Они проехали около сорока миль, и берега стали гораздо ниже. У Джима при виде этого екнуло сердце, – должно быть, канал не доведет их до восточного рукава, это всего лишь сток, ведущий к какой-то низине в пустыне. Свои подозрения он оставил при себе, но еще через час щадить друга больше не было смысла, истина стала очевидной. Берега стали такими низкими, что можно было видеть, что наверху, а лед впереди больше не сливался с голубым небом, а обрывался невдалеке.

Они дошли до этого места – там было замерзшее болото. Берега исчезли, во все стороны простирался неровный лед, обрамленный вдали зеленью. Кое-где из-подо льда торчали пучки травы, прихваченной морозом.

Друзья продолжали двигаться на восток, скользили на коньках, где было можно, проходили пешком через островки суши. Наконец Фрэнк сказал:

– Конечная! Все выходят! – и сел снять коньки.

– Прости, Фрэнк.

– За что? Дальше пойдем пешком. Наверное, не так уж много осталось.

Они прошли зеленый пояс, двигаясь достаточно скоро для того, чтобы растения успевали дать им дорогу. Растительность, окружавшая болото, была ниже, чем у канала, – по плечо мальчикам, и листья были меньше. Пройдя пару миль, Джим и Фрэнк оказались в песках.

По рыхлым холмам красного оксида железа идти было тяжело, а дюны, на которые надо было либо взбираться, либо обходить их, еще больше затрудняли дорогу. Джим предпочитал взбираться на холм, даже когда Фрэнк обходил препятствие, и смотрел, не покажется ли на горизонте темно-зеленая линия, указывающая на близость восточного Стримона. Но она не показывалась.

Виллис настоял, чтобы его спустили вниз, и первым делом искупался в чистом песке, а потом стал рыскать впереди, разведывая дорогу и распугивая жуков-вертунов. Джим только что влез на дюну и спускался с нее, и тут он услышал отчаянный вопль Виллиса. Он оглянулся.

Фрэнк только приближался к концу дюны, Виллис был с ним, то есть, конечно же, Виллис ускакал вперед. Теперь попрыгунчик замер на месте, а Фрэнк ничего не замечал, он тащился, волоча ноги и опустив голову.

Прямо перед ними изготовилась к нападению водоискалка.

Дистанция была длинной даже для опытного снайпера. Вся сцена стала казаться Джиму какой-то нереальной. У него было впечатление, что теперь Фрэнк застыл на месте, а водоискалка медленно движется к своим жертвам. А у него самого была целая бездна времени, чтобы вынуть пистолет, тщательно прицелиться и выстрелить.

Выстрел сжег обе передние лапы твари, но она продолжала двигаться.

Джим снова прицелился и нажал на спуск. Луч, направленный точно в середину туловища, разрезал зверя пополам, словно циркулярная пила, но он продолжал двигаться, пока обе половины не распались и не упали на песок, извиваясь. Огромный кривой коготь левой лапы остановился в нескольких дюймах от Виллиса.

Джим бегом спустился с дюны. Фрэнк, который больше не казался ему статуей, действительно стоял на месте и смотрел, хлопая глазами, на то, что мгновение назад чуть не стало для него внезапной и кровавой смертью. Когда Джим подошел, он оглянулся.

– Спасибо, – сказал Фрэнк.

Джим, не ответив, пнул дергающуюся лапу зверя.

– Дрянь такая, – с силой сказал он. – Ух, до чего я их ненавижу. Всех бы спалил, сколько их есть на Марсе, всех до единой. – Он осмотрел туловище, нашел яичник и тщательно выжег его.

Виллис не шевелился и тихо плакал. Джим подошел, взял его и положил в сумку.

– Давай будем держаться вместе, – сказал он. – Если не хочешь лазить на дюны, мы их будем обходить.

– Ладно.

* * *

– Фрэнк!

– Да? Что, Джим? – безжизненным голосом спросил Фрэнк.

– Что ты видишь впереди?

– Впереди? – Фрэнк мужественно попытался сфокусировать взгляд – перед глазами стоял туман. – Да это же канал, то есть зеленый пояс. Кажется, мы дошли.

– А еще что? Башню видишь?

– Что? Где? Да, вроде вижу. Точно башня.

– Ради всего святого, Фрэнк! Ты понимаешь, что это значит? Марсиане!

– Да, наверное.

– Ну так приободрись малость!

– С чего это?

– Марсиане возьмут нас к себе, парень! Они хорошие ребята. И ты сможешь отдохнуть в тепле, прежде чем идти дальше.

Фрэнк немного оживился, но ничего не сказал.

– Может, они и Гекко знают, – продолжал Джим. – Вот будет здорово.

– Все может быть.

Им пришлось тащиться еще около часа, пока они не добрались до маленького марсианского городка. Он был такой маленький, что мог похвалиться всего одной башней, но в глазах Джима он был прекраснее Большого Сырта. Пройдя немного вдоль стены, они нашли ворота.

Они пробыли внутри несколько минут, и радужные надежды Джима полностью рассеялись. Еще до того, как он увидел заросший сорняками городской сад, пустые аллеи и безмолвные дворики открыли ему печальную правду: городок был покинут.

Марс когда-то, очевидно, был гораздо гуще населен аборигенами, чем сейчас. Здесь встречаются города-призраки, и даже в крупных населенных центрах, таких как Харакс, Большой и Малый Сырт, Геспериды, есть заброшенные кварталы, по которым иногда водят туристов с Земли. А этот городок, скорее всего, никогда не имевший большого значения, опустел, должно быть, еще до того, как Ной заложил киль своего корабля.

Джим вышел на центральную площадь и остановился, говорить ему не хотелось. Фрэнк подошел к нему и уселся на металлическую плиту. На ее отполированной поверхности сияли письмена, – чтобы прочесть их, не один земной ученый отдал бы правую руку.

– Ладно, – сказал Джим, – отдохни немного, а потом, наверное, надо будет поискать спуск на канал.

– Без меня, – тусклым голосом сказал Фрэнк. – Я больше не могу идти.

– Не говори так.

– Я говорю как есть, Джим.

– Вот что, – забеспокоился Джим, – пойду-ка я пошарю тут кругом. Эти города под землей – как соты. Я найду, где нам укрыться на ночь.

– Как хочешь.

– Ты сиди, не уходи никуда. – Джим повернулся, чтобы идти, а затем внезапно осознал, что Виллиса нет рядом. Тут он вспомнил, что тот выпрыгнул из сумки, когда они входили в город. – Виллис! Куда он делся?

– Откуда я знаю?

– Надо его найти. Виллис! Эй, Виллис! Иди сюда, парень!

Джиму отвечало только эхо со всех сторон мертвой площади.

– Эгей, Джим!

Вот это, без сомнения, откликнулся Виллис – он был где-то поблизости. Вскоре он появился, и не один: его нес марсианин.

* * *

Марсианин подошел, выставил третью ногу, наклонился и что-то ласково прогудел Джиму.

– Что он говорит, Фрэнк?

– Да не знаю я. Скажи ему, пусть убирается.

Марсианин снова заговорил. Джим отказался от попытки использовать Фрэнка в качестве переводчика и постарался вникнуть в смысл. Он уловил символ вопроса в инверсной позиции: его то ли приглашали куда-то, то ли что-то предлагали. После этого шел оператор движения, но корень был Джиму неизвестен. Джим ответил вопросительным символом, надеясь, что марсианин повторит свои слова. Вместо него ответил Виллис.

– Пошли, Джим, – хорошее место!

«Почему бы и нет?» – подумал Джим и ответил:

– Хорошо, Виллис.

Марсианину он ответил символом общего согласия и чуть не надорвал глотку, воспроизводя тройной гуттуральный звук, совершенно нечеловеческий. Марсианин повторил его в обратном порядке, втянул ближнюю к ним ногу и зашагал прочь, не оглядываясь. Пройдя ярдов двадцать пять, он заметил, что за ним никто не последовал, быстро вернулся и произнес общий вопросительный символ, обозначающий «что случилось?».

– Виллис, – поспешно сказал Джим, – я хочу, чтобы он нес Фрэнка.

– Нести мальчик Фрэнк?

– Да, как нес его Гекко.

– Гекко нет. Это К’бумч.

– К’бумк его звать?

– Нет, К’бумч, – поправил Виллис.

– Так вот, я хочу, чтобы К’бумч нес Фрэнка, как нес его Гекко.

Виллис с марсианином помычали и покаркали, потом Виллис сказал:

– К’бумч хочет знать: Джим знает Гекко?

– Скажи ему: мы друзья, водные друзья.

– Виллис уже сказал.

– Так как насчет Фрэнка?

Выяснилось, что Виллис сказал их новому знакомому и об этом. К’бумч взял Фрэнка в свои ладони и поднял. Фрэнк открыл глаза и снова закрыл, – казалось, ему было безразлично, что с ним делают.

Джим побежал за марсианином, прихватив коньки Фрэнка, которые тот бросил на металлической плите. Марсианин привел их в большое здание, которое внутри выглядело еще больше, чем снаружи, потому что было освещено яркими огнями, горящими на стенах. Не задерживаясь там, марсианин сразу прошел под арку в дальней стене – оттуда начинался туннель, ведущий вниз.

Марсиане, должно быть, так и не изобрели ступенек – скорее всего, просто не нуждались в них. Слабое притяжение Марса, составляющее всего тридцать восемь процентов земного, позволяет использовать пандусы, которые на Земле показались бы опасно крутыми. Марсианин вел Джима длинной чередой таких крутых пандусов, спускаясь все ниже и ниже.

Джим вскоре обнаружил, как раньше под Кинией, что давление стало выше, и сдвинул маску с чувством глубокого облегчения: он не снимал ее больше суток. Давление возросло внезапно, поэтому Джим рассудил, что дело тут не в спуске вниз, и не настолько уж глубоко они спустились, чтобы давление могло так измениться.

Джим гадал о том, как это было сделано. Он решил, что земные воздушные шлюзы не идут ни в какое сравнение с этим фокусом.

Наконец спуск закончился, и они вошли в большую куполообразную комнату, равномерно освещенную светом, идущим с потолка. Стены состояли из сплошных арок. К’бумч остановился и снова задал Джиму какой-то вопрос, в котором упоминалось имя Гекко. Джим порылся в памяти и старательно составил такую фразу:

– Мы с Гекко разделили воду. Мы друзья.

Марсианин, кажется, остался доволен. Он провел их в одну из боковых комнат и осторожно положил Фрэнка на пол. За ними бесшумно задвинулась дверь. Для марсиан комнатка была совсем маленькая, и в ней было несколько «насестов» для сидения. К’бумч пристроил свою нескладную фигуру на один из них.

Джим вдруг почувствовал, что тяжелеет, и неожиданно для себя уселся на пол. К ощущению добавилось легкое головокружение, и Джим остался сидеть.

– Как ты, Фрэнк? – спросил он.

Фрэнк что-то пробормотал. Дышал он тяжело и хрипло. Джим снял с него маску и потрогал лицо: оно было горячим. Больше пока он ничего не мог сделать для Фрэнка. Чувство тяжести не оставляло Джима. Марсианин, похоже, был не расположен к разговору, да Джима и не тянуло разговаривать на его языке. Виллис свернулся в шар. Джим лег рядом с Фрэнком, закрыл глаза и попытался ни о чем не думать.

Потом он ощутил на миг, что стал легким, почти до головокружения, снова отяжелел и не мог понять, что это с ним творится. Он полежал еще несколько минут, потом К’бумч наклонился над ним и что-то сказал. Джим сел, и оказалось, что с ним снова все в порядке. К’бумч поднял Фрэнка, и они вышли из комнаты.

В большом зале с куполом ничего не изменилось, только теперь там собралось много марсиан, больше тридцати. Когда К’бумч с ношей на руках, а за ним и Джим вышли из дверной арки, один из марсиан отделился от остальных и подошел к ним. Для марсианина он был невелик ростом.

– Джиммарло, – сказал он, употребив символ звательного падежа.

– Гекко! – завопили в два голоса Джим и Виллис.

Гекко склонился над ним.

– Друг мой, – мягко прогудел он. – Мой маленький, изувеченный друг.

Он взял Джима на руки и понес куда-то, а другие марсиане уступали ему дорогу.

Гекко быстро шел по каким-то туннелям. Оглянувшись, Джим увидел, что К’бумч и вся прочая компания следуют за ними по пятам, и покорился обстоятельствам. Гекко вошел в комнату средних размеров и опустил Джима на пол, а рядом с ним положили Фрэнка. Фрэнк заморгал и спросил:

– Где это мы?

Джим посмотрел по сторонам. В комнате было несколько «насестов» для сидения, составленных в круг. Куполообразный потолок изображал небо. По одной стене протекал канал, прямо как настоящий. На других участках изогнутой стены виднелись силуэты марсианского города, перья его башен парили в воздухе. Джим узнал эти башни, узнал город; он узнал эту комнату. Это была та самая комната, в которой он «сближался» с Гекко и его друзьями.

– Провалиться мне на месте, Фрэнк, мы опять в Кинии.

– Как? – Фрэнк сел, обвел глазами комнату, снова лег и крепко зажмурил глаза.

Джим не знал, смеяться ему или плакать. Столько усилий! Побег, стремление добраться до дому, благородный отказ Фрэнка сдаться преследователям, несмотря на болезнь и усталость, ночь в пустынной капусте – и вот вам, пожалуйста: они снова в трех милях от станции Киния.

Глава 8 Иной мир

Джим обустроил их приют – или, точнее, медицинскую палату – в самой маленькой комнате, которую смог подобрать ему Гекко. Сразу после прибытия состоялось «сближение», после которого Джим, как и в прошлый раз, обнаружил, что его владение местным языком улучшилось. Он дал Гекко понять, что Фрэнк болен и нуждается в уходе.

Гекко предложил взять заботу о Фрэнке на себя, но Джим отказался. Марсианская терапия то ли излечит Фрэнка, то ли убьет. Вместо этого Джим попросил побольше питьевой воды – это было его правом, ведь он был «водный друг», почти что названый брат, а еще попросил цветной марсианский шелк, который предлагали им раньше вместо рамок. Из этого шелка Джим сделал мягкую постель для Фрэнка, а рядом гнездышко для себя и Виллиса. Он уложил Фрэнка, приподнял его, чтобы напоить как следует, и стал ждать, когда другу полегчает.

В комнате было достаточно тепло. Джим снял скафандр, потянулся и почесался. Потом освободил от скафандра Фрэнка и прикрыл его огненно-красным шелком. Порылся у Фрэнка в сумке и посмотрел, что там есть из еды. До сих пор он был слишком занят и слишком устал, чтобы беспокоиться о желудке, теперь от одного вида этикеток у него потекли слюнки. Он выбрал банку с синтетическим витаминизированным апельсиновым соком и искусственное куриное филе. Последнее происходило из дрожжевого резервуара в Северной колонии, но Джим привык к дрожжевым протеинам, и вкус филе был для него не менее соблазнителен, чем вкус настоящего белого куриного мяса. Насвистывая, он вынул нож и приступил к делу.

Виллис куда-то смылся, но Джим по нему не скучал, он почему-то не беспокоился о Виллисе, пока они были в марсианском городе: здешняя атмосфера дышала миром и безопасностью. Даже о своем пациенте Джим почти не думал, пока не закончил есть и не вытер рот.

Фрэнк все еще спал, но дышал хрипло, и его лицо пылало. Хотя в комнате было тепло и давление почти равнялось нормальному, воздух был по-марсиански сух. Джим достал из сумки носовой платок, намочил его и прикрыл Фрэнку лицо. Время от времени он смачивал платок снова. Потом достал еще платок, тоже намочил и обмотал им лицо.

Пришел Гекко в сопровождении Виллиса.

– Джиммарло, – сказал он и сел.

– Гекко, – ответил Джим, смачивая платок Фрэнку.

Марсианин так долго молчал, что Джим подумал, не ушел ли он в «иной мир», но, когда Джим взглянул на него, оказалось, что глаза Гекко следят за ним с живейшим интересом.

Некоторое время спустя Гекко спросил, что это Джим делает и зачем.

Джим попытался объяснить, что его племя, кроме воздуха, должно дышать еще и водой, но его марсианский словарь, несмотря на «сближение», был недостаточно богат. Он сдался, и снова наступило долгое молчание. Потом Гекко ушел, а за ним и Виллис.

Вскоре Джим заметил, что его повязка и платок Фрэнка сохнут не так быстро, как раньше, потом они вообще перестали просыхать. Он снял повязку – в ней было неудобно – и решил, что Фрэнк тоже вполне может обойтись без мокрого платка.

Вернулся Гекко. После десятиминутной паузы он заговорил, проявив почти безумную для марсианина спешку. Он хотел узнать, достаточно ли теперь воды в воздухе? Джим заверил его, что достаточно, и поблагодарил. Помолчав еще минут двадцать, марсианин снова ушел. Джим решил лечь спать. День был длинный и тяжкий, а прошлая ночь не очень-то способствовала отдыху. Джим поискал взглядом выключатель, но так и не нашел. Он махнул рукой, натянул разноцветное покрывало до подбородка и уснул.

Где-то посреди его сна вернулся Виллис. Джим узнал об этом, когда малыш прижался к его спине. Сквозь сон Джим протянул руку и погладил его, а потом снова заснул.

* * *

– Эй, Джим, проснись.

Джим приоткрыл глаза и снова закрыл:

– Уйди.

– Да очнись ты. Я уже два часа не сплю, а ты все храпишь. Мне надо узнать у тебя кое-что.

– Что ты хочешь узнать? Да, как ты себя чувствуешь?

– Я? Прекрасно, – сказал Фрэнк. – А почему ты спрашиваешь? Мы где?

Джим посмотрел на Фрэнка. Лихорадочный румянец пропал, и голос звучал нормально, без хрипоты.

– Ты вчера был здорово болен, – пояснил Джим, – и, по-моему, не в себе.

Фрэнк наморщил лоб:

– Может быть. Паршивые сны мне снились, это точно. Один был прямо ненормальный – про пустынную капусту…

– Это был не сон.

– Что?

– Я говорю, что пустынная капуста – это не сон и все остальное тоже. Ты знаешь, где мы?

– Нет, потому и спрашиваю.

– Мы в Кинии, вот мы где. Мы…

– В Кинии?!

Джим попытался кратко изложить Фрэнку события последних двух дней. Он споткнулся только на описании того, как они внезапно из самого дальнего канала переместились обратно в Кинию, – потому что и сам этого не понимал.

– Наверное, это что-то вроде подземки, идущей параллельно каналу. Ну подземка – ты ведь читал про нее.

– Марсиане такой техникой не пользуются.

– Марсиане построили каналы.

– Да, но это было давным-давно.

– Может, они и подземку построили давным-давно. Откуда ты знаешь?

– Ну построили так построили. Не важно. Я есть хочу. Осталось у нас что-нибудь?

– Конечно.

Джим поднялся. При этом он разбудил Виллиса, который выдвинул свои глазки, оценил ситуацию и поприветствовал их. Джим поднял его, почесал ему макушку и спросил:

– Во сколько же ты заявился, бродяга? – А потом вдруг добавил: – Эй!

– Что «эй»? – спросил Фрэнк.

– Ну, посмотри на это! – Джим показал на груду скомканного шелка.

Фрэнк встал и присоединился к нему:

– На что смотреть? О…

В ямке, где отдыхал Виллис, лежала дюжина маленьких белых сфероидов, похожих на мячики для гольфа.

– Как ты думаешь, что это? – спросил Джим.

Фрэнк внимательно их изучил.

– Джим, – медленно произнес он, – я думаю, что тебе придется с этим смириться. Виллис не мальчик, он – она.

– Что? О нет!

– Виллис – хороший мальчик, – упрямым голосом сказал Виллис.

– Сам посуди, – продолжал говорить Фрэнк. – Вот это – яйца. Если их отложил не Виллис, тогда это сделал ты.

Джим с недоумением смотрел на яйца, затем повернулся к Виллису:

– Виллис, ты отложил эти яйца? Это ты сделал?

– Яйца? – переспросил Виллис. – Что сказал мальчик Джим?

Джим посадил его рядом с гнездом и ткнул пальцем:

– Ты их отложил?

Виллис посмотрел на яйца, потом, фигурально выражаясь, пожал плечами, дал понять, что умывает руки, и поковылял прочь. Его манеры, казалось, говорили, что, если Джиму хочется поднимать шум по поводу нескольких яиц или чего-то еще, что можно случайно обнаружить в постели, ну, в общем, это личное дело Джима, Виллис не желает в этом участвовать.

– Ты от него ничего не добьешься, – прокомментировал Фрэнк. – Я надеюсь, ты понимаешь, что теперь ты стал дедушкой, или типа того.

– Не смешно!

– Ладно, забудь про яйца. Когда мы будем есть? Я умираю от голода.

Джим бросил на яйца осуждающий взгляд и занялся продовольствием. Когда они завтракали, вошел Гекко. Они обменялись серьезными приветствиями, после чего марсианин, похоже, начал устраиваться для очередного длительного периода молчаливого общения – и тут он заметил яйца.

Ни один из мальчиков никогда прежде не видел ни спешащего марсианина, ни марсианина, проявляющего признаки волнения. Гекко испустил утробный звук и тут же вышел из комнаты. Он вскоре вернулся в сопровождении целой толпы марсиан, так что они едва смогли набиться в комнату. Все они говорили одновременно и не обращали внимания на мальчиков.

– Что там творится? – спросил Фрэнк, поскольку его оттеснили к стене и он ничего не видел сквозь чащу ног.

– Да черт его знает.

Через некоторое время они немного успокоились. Один из больших марсиан с преувеличенной осторожностью собрал яйца, прижимая их к груди. Другой подобрал Виллиса, и они всей толпой покинули комнату.

Джим нерешительно переминался в дверях и смотрел, как они исчезают.

– Я хотел бы найти Гекко и расспросить его об этом, – сказал он.

– Ерунда, – сказал Фрэнк. – Давай лучше закончим завтрак.

– Ну… ладно.

Покончив наконец с едой, Фрэнк перешел к основному вопросу:

– Ладно, значит, мы в Кинии, а нам надо домой, и побыстрее. Вопрос в том, как туда попасть? Насколько я понимаю, раз марсиане так быстро сумели доставить нас сюда, они могут доставить нас и обратно, а там мы двинем домой по восточному Стримону. Как тебе идея?

– По-моему, годится, – ответил Джим, – только…

– Тогда первым делом надо найти Гекко и договориться. Чего тянуть?

– Первым делом, – возразил Джим, – надо найти Виллиса.

– Зачем? Мало тебе было с ним хлопот? Оставь ты его, он здесь счастлив.

– Фрэнк, ты совершенно неправильно относишься к Виллису. Разве не он вытащил нас из беды? Если бы не Виллис, ты бы сейчас выкашливал легкие в пустыне.

– Вообще-то, если бы не Виллис, мы бы в эту беду не попали.

– Ну, это просто нечестно. По правде говоря…

– Ладно-ладно. Иди ищи своего Виллиса.

* * *

Джим оставил Фрэнка прибираться после завтрака и отправился на поиски Гекко. Впоследствии он так и не смог связно рассказать о том, что случилось после, хотя некоторые моменты помнил совершенно точно. Поиски Гекко он начал с того, что спросил о нем первого же попавшегося ему в коридоре марсианина самым варварским образом: произнес символ вопроса и назвал имя Гекко.

Джим никогда не был одаренным лингвистом, и, вероятно, ему не суждено было стать им в будущем, но его метод сработал. Марсианин отвел Джима к другому марсианину – так горожанин на Земле направил бы приезжего к полицейскому, – а тот привел его к Гекко.

Джиму не составило большого труда объяснить Гекко, чего он хочет: чтобы ему вернули Виллиса. Гекко выслушал его и ласково объяснил, что это невозможно.

Джим начал снова, полагая, что непонимание вызвано его плохим знанием языка. Гекко дал ему договорить, а затем совершенно ясно дал понять: он правильно понимает, чего хочет Джим, но не может выполнить его желание, не может отдать ему Виллиса. Нет, Гекко очень опечален тем, что вынужден отказать другу, с которым разделил чистую влагу жизни, но ничего не может поделать.

Под влиянием могучей личности Гекко Джим понял почти все сказанное им, а остальное угадал. Отказ Гекко он понял совершенно отчетливо. И какая разница, было при Джиме оружие или нет: Гекко не внушал ему ненависти, как Хоу. Джим чувствовал, как изливается на него дружеское тепло Гекко, и все же он был поражен, он был потрясен, возмущен и никак не мог смириться с таким приговором. Некоторое время он в упор смотрел на марсианина, затем повернулся и пошел прочь, не разбирая дороги, громко крича:

– Виллис! Виллис! Иди сюда, иди к Джиму!

Марсианин устремился за ним, каждый его шаг равнялся трем шагам Джима. Джим бросился бежать, не переставая звать Виллиса. Он повернул за угол, налетел на троих марсиан и пролез у них между ногами. Гекко попал в уличную пробку, и, пока он выпутывался из нее по всем правилам марсианского этикета, Джим успел удрать довольно далеко.

Он заглядывал в каждую арку, что попадалась ему по дороге, и звал. Однажды он попал в комнату, где расположились марсиане, застывшие в трансе, который называется у них «уходом в иной мир». Джиму никогда не пришло бы в голову беспокоить марсианина в трансе, как мальчику, живущему на границе западных американских земель, не пришло бы в голову дразнить гризли. Но сейчас он ничего не замечал вокруг и крикнул, чем вызвал неслыханное и невообразимое смятение. Наиболее стойких просто затрясло, а один бедняга так сильно переволновался, что задрал все три ноги и грохнулся на пол.

Джим этого не видел, он уже мчался дальше и кричал в следующую дверь.

Гекко догнал его наконец и поймал в свои огромные ладони.

– Джиммарло! – сказал он. – Джиммарло, друг мой…

Джим рыдал и колотил кулаками по твердой груди марсианина. Гекко немного потерпел, а потом зажал руки Джима третьей рукой. Джим затравленно посмотрел на него.

– Виллис, – сказал он на своем языке. – Я хочу Виллиса. Ты не имеешь права!

Гекко прижал его к груди и мягко ответил:

– Это не в моей власти. Я ничем не могу помочь. Нам надо отправиться в иной мир. – И пошел куда-то.

Джим не ответил, утомленный взрывом собственных чувств. Гекко сошел вниз по пандусу, потом по другому, потом еще и еще. Они спускались все ниже и ниже, так глубоко, как еще не приходилось Джиму и вряд ли приходилось хоть одному землянину. На верхних уровнях им еще попадались другие марсиане, здесь же не было никого.

Наконец Гекко вошел в комнатушку глубоко под землей. Она отличалась тем, что ничем не была украшена, у простых жемчужно-серых стен был какой-то немарсианский вид. Гекко опустил Джима на пол и сказал:

– Это ворота в иной мир.

Джим встал и спросил:

– Что ты такое говоришь?

И старательно перевел вопрос на марсианский. Он мог бы не утруждать себя: Гекко все равно его не слышал.

Джим задрал голову и посмотрел на марсианина. Гекко застыл без движения, твердо упершись в пол всеми тремя ногами. Его глаза были открыты, но совершенно безжизненны. Гекко перешел в «иной мир».

– Ну, здо́рово, – сказал Джим, он выбрал самое подходящее время для таких фокусов.

Джим не знал, что делать: попытаться найти дорогу на верхние уровни самому или подождать Гекко. Поговаривали, что марсиане могут не выходить из транса целыми неделями, но док Макрей всегда высмеивал такие россказни.

Джим решил немного подождать и уселся на пол, обняв руками колени. Он почти успокоился и никуда особенно не спешил, как будто безграничное спокойствие Гекко передалось ему, пока Гекко нес его на руках.

Прошло какое-то время, бесконечно долгое время, и в комнате стало темнеть. Джима это не беспокоило: ему было хорошо, он снова испытывал то полное счастье, которое познал на двух своих «сближениях».

Где-то далеко в темноте появился маленький огонек и стал расти. Но он не осветил жемчужно-серую комнатку, а превратился в изображение. Это было похоже на стереокино, как будто смотришь лучший новоголливудский фильм в ярких, естественных красках. Только этот фильм снимали не на Земле, Джим точно знал это, в нем не было ни притянутого за уши счастливого конца, ни сюжета. Фильм был чисто документальным.

Джиму казалось, что он видит заросли травы у канала с высоты не более фута от земли. Ракурс все время менялся, как будто камеру возили на очень низкой тележке между стеблями. Камера перемещалась на несколько футов, останавливалась и снова переходила на другое место, но никогда не поднималась слишком высоко от земли. Иногда камера описывала полный круг, представляя панораму в триста шестьдесят градусов.

Во время одного из таких оборотов Джим и увидел водоискалку.

Странно, что он вообще узнал ее при таком сильном увеличении (готовясь к нападению, она заняла весь экран). Но разве можно было не узнать эти кривые, как ятаган, когти, это жуткое сосущее рыло, эти тяжелые ножищи? И уж ни с чем нельзя было спутать тошнотворное омерзение, которое вызывала эта тварь. Джиму даже казалось, что он чует ее запах.

Обнаружив хищника, камера остановилась. Она застыла на месте, а мерзкая, страшная тварь кинулась на нее в смертельном прыжке. В самый последний миг, когда она заполнила весь экран, что-то произошло. Морда (или то, что ее заменяло) разлетелась на куски, и обгорелая гадина рухнула наземь.

Изображение на несколько мгновений полностью исчезло, затем сменилось вихрем разноцветных красок, а потом чистый, звонкий голос сказал: «Смотри-ка, какой симпатичный малыш!» Изображение восстановилось, будто подняли занавес, и Джим увидел перед собой другую образину, почти такую же страшную, как рыло убитой хищницы. Хотя образина заняла опять-таки весь экран и была причудливо искажена, Джим без труда узнал в ней респираторную маску колониста. Что пошатнуло его отстраненную позицию кинозрителя, так это то, что он узнал эту маску. Ее украшали те самые тигровые полоски, которые Смайт замазал за четверть кредитки; это была его собственная прежняя маска.

И Джим услышал, как его собственный голос сказал: «Ты слишком маленький, чтобы гулять одному, когда-нибудь такая же гадина тебя съест. Возьму-ка я тебя домой».

Камера опять пошла сквозь заросли, на этот раз повыше, покачиваясь вверх-вниз в такт его, Джима, шагам. Потом в кадре появилась открытая местность, а на ней, расставленные в форме звезды, надувные дома Южной колонии.

Джим попривык к тому, что смотрит на себя со стороны и слышит свою речь, и продолжал наблюдать мир глазами Виллиса. Пленка, видимо, не подвергалась никакой редакции, шла полная запись того, что видел и слышал Виллис с тех пор, как Джим взял его под свою опеку. Визуальное восприятие Виллиса было не слишком точным, он видел все по-своему, в свете прежнего опыта. У «Джима», героя фильма, поначалу было три ноги, прошло какое-то время, пока воображаемая конечность не исчезла. Другие персонажи – мать Джима, старый док Макрей, Фрэнк – постепенно превращались из бесформенных пятен в реальные, хотя немного искаженные изображения.

Зато все звуки воспринимались невероятно ясно и четко. Джим обнаружил, что и сам впитывает разные звуки, особенно голоса, с новым для себя, глубоким наслаждением.

Особенно нравилось ему видеть себя глазами Виллиса – с нежностью и теплым юмором. Его образ был лишен всякого достоинства, зато им живо интересовались. Его любили, но почтения к нему не питали. Джим в фильме был чем-то вроде здоровенного неуклюжего слуги: он был полезен, но рассчитывать на его внимание было бы полным безрассудством, все равно что на плохо выдрессированного пса. Что до других людей, это были занятные создания, в общем безобидные, но непредсказуемые в своих передвижениях. Джима очень насмешило мнение попрыгунчика о людях.

Рассказ продолжался день за днем и неделя за неделей, в него вошли даже темные и тихие промежутки, когда Виллис изволил почивать или прятал свои органы чувств. Действие перенеслось в Малый Сырт и в то плохое время, когда Джим куда-то подевался. Хоу был представлен как противный голос и пара ног, а Бичер был безликим ничтожеством. История продолжалась шаг за шагом, а Джиму почему-то не было скучно и не надоело. Он погрузился в эту историю и так же не мог выйти из нее, как и Виллис, да ему и не хотелось. Наконец действие дошло до марсианского города Киния, где и завершилось периодом темноты и покоя.

Джим выпрямил затекшие ноги. Свет зажегся снова. Джим посмотрел на Гекко, но тот так и не вышел из транса. Оглянувшись, Джим увидел, что позади него, в глухой стене, открылась дверь. За ней виднелась соседняя комната, на стенах которой, по марсианскому обычаю, был изображен пейзаж – зеленая местность, больше похожая на дно бывшего моря к югу от Кинии, чем на пустыню.

В той комнате был марсианин. Позднее Джим никак не мог описать его: глаза марсианина притягивали к себе и не отпускали. Человеку трудно судить о возрасте марсианина, но Джим безошибочно чувствовал, что этот очень стар, старше отца и даже дока Макрея.

– Джим Марло, – звучным голосом сказал туземец. – Добро пожаловать, Джим Марло, друг моего народа и мой друг. Испей со мной воды.

Говорил он на бейсик-инглиш с каким-то смутно знакомым акцентом. Джим раньше никогда не слышал, чтобы марсианин говорил на языке землян, хотя и знал, что некоторые говорят на бейсике. Большим облегчением было общаться на родном языке.

– Я пью с тобой. Да будет у тебя всегда чистой воды в изобилии!

– Благодарю тебя, Джим Марло.

На самом деле никакой воды они не пили, это была просто формула вежливости. Затем последовала пауза, также предписанная этикетом, во время которой Джим думал, кого же напоминает ему до странности знакомый выговор марсианина – то ли отца, то ли дока Макрея.

– Ты чем-то опечален, Джим Марло. Твое горе – наше горе. Чем я могу помочь тебе?

– Мне ничего не нужно, – ответил Джим, – только добраться до дому и чтобы Виллис был со мной. У меня забрали Виллиса, это неправильно. Они не должны были так поступать.

Последовало еще более продолжительное молчание. Наконец марсианин ответил:

– Стоя на земле, не всегда видишь то, что за горизонтом, но Фобос видит все.

Перед тем как сказать «Фобос», он немного запнулся. Потом он, как бы спохватившись, добавил:

– Джим Марло, я не так давно выучил ваш язык. Прости меня, если я не могу сразу найти слово.

– Да вы прекрасно говорите! – совершенно искренне сказал Джим.

– Я знаю слова, но картина мне не ясна. Скажи мне, Джим Марло, что такое «лондонзо»?

Джим попросил его повторить, прежде чем ему стало ясно, что марсиан спрашивает о лондонском зоопарке. Джим начал объяснять, но остановился на описании идеи зоопарка: от марсианина повеяло таким холодным, непримиримым гневом, что Джим испугался. Потом настроение марсианина снова резко переменилось, и Джим вновь ощутил дружеское тепло, идущее от его собеседника, как от солнца; оно было не менее реально, чем солнечные лучи.

– Джим Марло, ты дважды спасал малыша, которого назвал «Виллис», от… – он употребил марсианское слово, неизвестное Джиму, потом поправился: – …от водоискалки. Ты убил много водоискалок?

– Да, порядочно, – ответил Джим. – Я как вижу их, так и убиваю. Слишком они обнаглели, нечего рыскать около колонии.

Марсианин как будто обдумывал это некоторое время, но потом, вместо того чтобы прокомментировать ответ, он снова переменил тему:

– Джим Марло, дважды или трижды ты спасал малыша; однажды или дважды наш малыш спас тебя. И с каждым разом вы становились ближе друг другу. День ото дня вы становились все ближе, и вот теперь ни один из вас не может жить без другого. Не уходи от нас, Джим Марло. Останься с нами. Это мой дом, а ты в нем сын и друг.

Сначала он сказал «дочь», а не «сын», затем поправился, не утратив при этом самого серьезного тона.

Джим покачал головой:

– Мне надо домой, и хорошо бы отправиться прямо сейчас. Вы очень добры, что предложили мне остаться, и я благодарен вам, но… – Он как можно понятнее рассказал о заговоре против колонии и объяснил, что надо скорее сообщить об этом людям. – С вашего разрешения, сэр, нельзя ли, чтобы меня и моего друга доставили обратно туда, где К’бумч нашел нас. Только я бы хотел перед этим получить обратно Виллиса.

– Ты хочешь вернуться в город, где вас нашли? Разве ты не хочешь попасть домой?

Джим объяснил, что они с Фрэнком смогут оттуда добраться до дому.

– Может быть, вы спросите Виллиса, сэр, хочет он идти со мной или останется здесь?

Старый марсианин вздохнул точно так же, как отец Джима после бесплодного семейного спора:

– Есть закон жизни и есть закон смерти, и оба они подчинены закону перемен. Даже самую твердую скалу разрушает ветер. Понимаешь ли ты, мой сын и друг, что, даже если тот, кого ты зовешь Виллисом, уйдет сейчас с тобой, вам все равно когда-нибудь придется расстаться?

– Да, наверное. Значит, мне можно забрать Виллиса домой?

– Мы поговорим с тем, кого ты зовешь Виллисом.

Старик заговорил с Гекко, который зашевелился и забормотал во сне. Втроем они стали подниматься наверх, Гекко нес Джима, а старик следовал за ними.

Где-то на полпути до поверхности они вошли в темную комнату, которая осветилась при их появлении. Джим увидел, что там от пола до потолка рядами тянутся маленькие ниши и в каждой нише лежит попрыгунчик. Все они были похожи, как близнецы.

Малыши выставили глазки, как только зажегся свет, и с интересом стали смотреть, что тут происходит. И тут кто-то крикнул:

– Приветик, Джим!

Джим оглянулся, но не определил, откуда слышится голос. Прежде чем он смог что-то предпринять, по комнате эхом пронеслось:

– Приветик, Джим! Приветик, Джим! Приветик, Джим!

И все его собственным голосом.

Растерянный Джим обернулся к Гекко.

– Который же Виллис? – спросил он, забыв, что надо говорить по-марсиански.

Хор снова заверещал:

– Который же Виллис? Который же Виллис? Который-который-который Виллис?

Джим вышел на середину комнаты.

– Виллис! – скомандовал он. – Иди к Джиму.

Справа из среднего ряда ниш выскочил попрыгунчик, спрыгнул на пол и затопал к Джиму.

– Возьми Виллис, – потребовал он.

Джим с облегчением взял его на руки.

– Где Джим был? – осведомился Виллис.

Джим почесал его шерстку:

– Ты все равно не поймешь. Слушай, Виллис: Джим уходит домой. Виллис хочет пойти с Джимом?

– Джим уходит? – недоверчиво переспросил Виллис, словно неумолкающий хор помешал ему расслышать.

– Джим уходит домой прямо сейчас. Виллис пойдет или останется здесь?

– Джим уходит, и Виллис уходит, – объявил попрыгунчик так, будто это было законом природы.

– Тогда скажи об этом Гекко.

– Зачем? – подозрительно спросил Виллис.

– Скажи, а то тебя оставят здесь. Ну, давай скажи ему.

– Ладно.

Виллис защелкал и закаркал, обращаясь к Гекко. Ни Гекко, ни старый марсианин не сказали ни слова. Гекко взял Джима с Виллисом на руки, и все стали подниматься наверх. Гекко опустил их на пол возле комнаты Фрэнка и Джима, и Джим с Виллисом на руках вошел.

Фрэнк валялся на шелках, а на полу рядом с ним стояли открытые, но еще не тронутые консервы.

– Я вижу, ты его нашел, – заметил Фрэнк. – Правда, и времени у тебя было достаточно.

Джим почувствовал укол совести. Его не было бог знает сколько времени – несколько дней или недель? Фильм, который он смотрел, охватывал несколько месяцев.

– Ох, извини, Фрэнк. Ты беспокоился обо мне?

– С чего мне было беспокоиться? Я просто не знал, начинать ланч одному или ждать тебя. Тебя добрых три часа не было.

Три часа? Скорее, три недели, хотел было сказать Джим, но раздумал. Он вспомнил, что все это время ничего не ел, а между тем только слегка проголодался.

– Ну да, конечно. Извини. Только знаешь, может, мы попозже поедим?

– Почему? Я умираю с голоду.

– Потому что мы уходим, вот почему. Гекко и еще один туземец ждут за дверью, чтобы отвезти нас обратно в тот город, где нас нашел К’бумч.

– А, тогда ладно! – Фрэнк набил рот едой и стал натягивать скафандр.

Джим последовал его примеру и стал одеваться и жевать одновременно.

– Доесть можем в вагоне подземки, – проговорил он с полным ртом. – Не забудь залить воду в маску.

– Не беспокойся, дважды я такую глупость не повторю.

Фрэнк наполнил резервуар своей маски и маски Джима, хлебнул как следует воды и передал напиться Джиму. Они перекинули через плечо коньки, и сборы были окончены. Все прошли по пандусам и коридорам в зал, служивший «станцией метро», и остановились у одной из арок.

Старый марсианин вошел туда, но Гекко, к некоторому удивлению Джима, распрощался с ними. Они обменялись ритуальными любезностями, приличествующими водным друзьям, а потом Фрэнк и Джим с Виллисом вошли внутрь, и дверь за ними закрылась.

Кабина сразу же тронулась с места.

– Ой! – сказал Фрэнк. – Что такое? – И сел.

Старый марсианин, который надежно устроился на своем «насесте», ничего не сказал, а Джим засмеялся:

– Ты не помнишь, как мы ехали сюда?

– Не очень. Ух какой я тяжелый!

– Я тоже. Это входит в программу. Как насчет перекусить? Кто знает, когда еще удастся поесть по-человечески.

– Дело говоришь.

Фрэнк достал остатки ланча. Когда они доели, Фрэнк подумал-подумал и открыл еще одну банку, но не успели они взяться за холодные бобы с искусственной свининой, его желудок подскочил к горлу.

– Эй! – завопил Фрэнк. – А это что еще?

– Ничего, в прошлый раз тоже так было.

– Я думал, мы куда-нибудь врезались.

– Да нет, говорю тебе, так надо. Передай-ка мне бобы.

Они доели бобы и стали ждать, что будет дальше. Вскоре чувство избыточной тяжести покинуло их, и Джим понял, что они прибыли.

Дверь кабины открылась, и они вышли в круглый зал, точно такой же, как тот, из которого уезжали. Фрэнк разочарованно посмотрел вокруг:

– Слушай, Джим, мы ж никуда не уехали. Тут какая-то ошибка.

– Нет, все в порядке. – Джим повернулся, чтобы поговорить со старым марсианином, но дверь под аркой уже закрылась.

– Ну вот, как нехорошо получилось, – сказал он.

– Что нехорошо? Что они прокатили нас вкруговую?

– Да не прокатили, просто этот зал точно такой же, как в Кинии. Поднимемся наверх – увидишь. Я сказал «нехорошо», потому что не успел попрощаться… – Джим остановился, только сейчас сообразив, что так и не узнал имени старого марсианина, – не попрощался со стариком, не с Гекко, а с другим.

– С кем?

– Ну с тем, другим. Который с нами ехал.

– С каким еще другим? Я никого не видел, кроме Гекко. И никто с нами не ехал, мы там были одни.

– Ты что, ослеп?

– А ты что, спятил?

– Фрэнк Саттон, ты что ж, в глаза мне говоришь, что не видел марсианина, который с нами ехал?

– Я уже сказал.

Джим сокрушенно вздохнул:

– Ну вот что: если бы ты не обжирался всю дорогу и хоть изредка смотрел на то, что тебя окружает, то увидел бы. Какого…

– Довольно, хватит, – прервал его Фрэнк, – пока я не разозлился. Хоть шесть марсиан, если тебе так хочется. Давай выйдем наверх и посмотрим, где мы. Мы зря теряем время.

– Пошли.

И они стали подниматься. Джим молчал, инцидент беспокоил его в отличие от Фрэнка.

Во время подъема им пришлось надеть маски. Минут через десять они попали в помещение, залитое солнечным светом. Они торопливо миновали его и вышли наружу.

Спустя какое-то мгновение Фрэнк озадаченно сказал:

– Джим, я знаю, что тогда плохо соображал, но ведь… ведь в городишке, из которого нас увезли, была всего одна башня?

– Одна.

– Тогда это не тот город.

– Не тот.

– Мы заблудились.

– Это точно.

Глава 9 Политика

Они стояли в большом внутреннем дворе, который бывает во многих марсианских домах. Над стенами виднелись верхушки городских башен, но обзор был ограничен.

– Ну и что теперь делать? – спросил Фрэнк.

– Мм… поищем туземцев и попробуем выяснить, куда нас занесло. Жаль, что я не удержал старика, – добавил Джим. – Он говорил на бейсике.

– Ты опять за старое? – сказал Фрэнк. – Не думаю, что у нас получится, – похоже, это заброшенный город. Знаешь, что я думаю? По-моему, они просто нас выкинули.

– По-моему, они просто нас выкинули, – согласился Виллис.

– Заткнись. Нет, не стали бы они так делать, – раздраженно отмахнулся Джим. Он обошел дворик и теперь смотрел куда-то поверх крыш. – Слушай, Фрэнк…

– Да?

– Видишь те три башенки, похожие одна на другую? Вот – одни верхушки торчат?

– Вижу, ну и что?

– Мне кажется, я их уже где-то видел.

– Да, и мне так кажется!

Они бросились бежать. Пять минут спустя они стояли на городской стене, и сомнений больше не было: они находились в заброшенной части Харакса. Под ними, на расстоянии трех миль, виднелись надувные дома Южной колонии.

Сорок минут быстрым шагом попеременно с трусцой – и они дома.

* * *

Добежав до колонии, Джим с Фрэнком расстались: каждому не терпелось попасть домой.

– До скорого! – крикнул Джим другу и побежал к себе.

Время в тамбуре-шлюзе показалось ему вечностью. Пока давление уравнивалось, он слышал, как мать, а за ней сестра спрашивают через переговорное устройство: «Кто там?» Джим решил не отвечать и сделать им сюрприз. Он вошел и оказался лицом к лицу с Филлис, которая сначала остолбенела, а потом бросилась ему на шею с криком:

– Мама! Мама! Мама! Это Джим! Это Джим!

А Виллис скакал по полу и вторил ей:

– Это Джим! Это Джим!

А мать оттаскивала Филлис в сторону, чтобы тоже обнять Джима, и намочила ему лицо слезами, и Джим почувствовал, что и сам вот-вот…

Наконец ему удалось высвободиться. Мать отступила назад и сказала:

– Ну дай хоть посмотреть на тебя, милый. Бедненький ты мой! Ты здоров? – И опять чуть не расплакалась.

– Конечно здоров, – буркнул Джим. – Что мне сделается? Скажите, а папа дома?

Миссис Марло вдруг насторожилась:

– Нет, Джим, он на работе.

– Мне надо с ним увидеться прямо сейчас. Мама, ты почему так странно смотришь?

– Да так, ничего. Сейчас позвоню отцу. – Она подошла к телефону и набрала номер экологической лаборатории. Джим слышал ее сдержанный голос. – Мистер Марло? Это Джейн, дорогой. Ты не мог бы сейчас прийти домой?

И ответ отца:

– Это не совсем удобно. А что такое? У тебя какой-то странный голос.

Мать оглянулась через плечо на Джима:

– Ты один? Нас никто не может подслушать?

– В чем дело? Говори.

– Он дома, – полушепотом сказала мать.

Отец, помолчав, ответил:

– Сейчас иду.

Филлис тем временем терзала Джима:

– Джимми, где ж ты пропадал?

Джим начал было рассказывать, но передумал:

– Ты все равно не поверишь, детка.

– Не сомневаюсь. Но что ты наделал? Наши прямо с ума посходили.

– Ничего. Слушай, какой сегодня день?

– Суббота.

– А число?

– Четырнадцатое цереры, разумеется.

Джим опешил. Четыре дня? Всего четыре дня прошло с тех пор, как он уехал из Малого Сырта? Припомнив все, что было, Джим согласился с этим. Если учесть заверение Фрэнка, что Джим провел в подземельях Кинии только три часа, тогда все сходится.

– Ух! Тогда я, пожалуй, успел.

– Что успел?

– Тебе не понять. Подожди еще пару лет.

– Нахал!

Миссис Марло отошла от телефона:

– Отец сейчас будет здесь, Джим.

– Я слышал. Это хорошо.

– Ты же голодный, наверное? – спросила мать. – Хочешь чего-нибудь?

– Ясное дело, упитанного тельца, а запил бы шампанским. Я, вообще-то, не голодный, но чего-нибудь могу перехватить. Может, какао? Последние дни я жил на одних консервах.

– Сейчас будет какао.

– Ты лучше наедайся, пока можно, – вставила Филлис, – а то потом захочешь, а уже нельзя будет, когда…

– Филлис!

– Да я, мама, хотела только сказать…

– Филлис, замолчи или выйди из комнаты.

Сестра что-то пробурчала себе под нос. Вскоре какао было готово, и не успел Джим допить его, как пришел отец. Он без сантиментов пожал Джиму руку, как взрослому:

– Хорошо, что ты дома, сын.

– До чего это здорово – оказаться дома, папа! – Джим проглотил остаток какао. – Но знаешь, мне надо столько тебе сказать, лучше не будем терять время. Где Виллис? – Он оглянулся. – Кто-нибудь видел, куда он девался?

– Это не важно, где Виллис. Я хочу знать…

– Но Виллис играет здесь очень важную роль, папа. Виллис! Иди-ка сюда!

Виллис притопал из коридора, и Джим взял его на руки.

– Ну, вот тебе и Виллис, – произнес мистер Марло. – А теперь послушай-ка меня. Что это за кашу ты заварил, сын?

– Не знаю, с чего и начать, – нахмурился Джим.

– Выдан ордер на ваш с Фрэнком арест! – выпалила Филлис.

– Джейн, – сказал мистер Марло, – пожалуйста, уйми свою дочь.

– Филлис, ты не слышала, что я сказала?

– Ой, мама, да все это знают!

– Может быть, Джим не знал.

– Да нет, знал, – сказал Джим. – За нами всю дорогу гнались копы.

– Фрэнк тоже вернулся? – спросил отец.

– Ну конечно! Мы их сбили со следа. В полиции Компании одни идиоты.

Мистер Марло нахмурился:

– Видишь ли, Джим, я хочу позвонить представителю и сказать ему, что ты здесь. Но я не стану сдавать тебя, пока не проясню для себя это дело и, уж конечно, пока не услышу твою версию событий. А когда ты пойдешь сдаваться, я пойду с тобой и не дам тебя в обиду.

Джим выпрямился:

– Сдаваться? О чем ты говоришь, папа?

Лицо отца вдруг сделалось очень старым и усталым.

– Марло не бегают от закона, сын. Ты знаешь: я на твоей стороне, что бы ты ни натворил. Но тебе придется выдержать все, что тебя ожидает.

Джим с вызовом посмотрел на отца:

– Папа, если ты думаешь, что мы с Фрэнком прошли две тысячи миль по Марсу только для того, чтобы сдаться… в общем, зря ты так думаешь. А если кто захочет меня арестовать, то ему нелегко придется.

Его правая рука машинально ощупала воздух на том месте, где обычно висела кобура. Филлис слушала брата с круглыми глазами, мать тихо роняла слезы.

– Напрасно ты выбираешь такую линию поведения, сын, – сказал отец.

– Напрасно? Ну так я ее выбираю, и все тут. Может, ты все же выяснишь, в чем дело, прежде чем говорить о сдаче? – В голосе Джима появились истерические нотки.

Отец прикусил губу. Мать сказала:

– Пожалуйста, Джеймс, почему бы тебе не подождать немного и не выслушать то, что он расскажет?

– Конечно, я хочу его выслушать, – раздраженно ответил мистер Марло, – я ведь так и сказал. Но я не могу слушать, как мой родной сын открыто противопоставляет себя закону.

– Пожалуйста, Джеймс!

– Рассказывай, сын.

Джим обвел взглядом присутствующих.

– Что-то мне уже не хочется, – с горечью сказал он. – Такое чудесное возвращение домой. Вы все ведете себя так, словно я преступник какой-то.

– Прости, Джим, – медленно проговорил отец. – Давай начнем все сначала. Расскажи нам обо всем.

– Ну… хорошо. Только одну минутку. Филлис сказала, что на меня выписан ордер. В чем меня обвиняют?

– Во-первых, пропуск занятий – но это пустяки. Действия в ущерб школьному порядку и дисциплине – я лично не понимаю, что это значит, и это меня не волнует. Главный пункт обвинения – это кража со взломом, а через день добавился еще один – бегство из-под ареста.

– Бегство из-под ареста? Глупости какие! Нас никто не арестовывал.

– Ну а насчет остального как?

– Кража – тоже ерунда. Я у него ничего не крал – у Хоу, директора школы, я имею в виду. Это он украл у меня Виллиса. Да еще насмехался надо мной, когда я хотел взять Виллиса обратно. Ну надо же, я его обокрал! Если я когда-нибудь его увижу, я спалю его на месте!

– Джим!

– Да, так и сделаю!

– Продолжай.

– Насчет взлома – отчасти правда. Я вломился в его кабинет или пытался это сделать. Но он ничего не докажет. Пусть-ка объяснит, как это я пролез в дырку десяти дюймов в диаметре. Мы не оставили никаких отпечатков пальцев. И потом, я отстаивал свои права. Там у него был заперт Виллис. Папа, а мы не можем выдвинуть против Хоу обвинение в краже Виллиса? Почему это только он обвиняет?

– Погоди-ка минутку. Я совсем запутался. Если у тебя была причина воспротивиться директору школы, то я, конечно, на твоей стороне. Но давай разберемся. Что за дырка? Ты прорезал дырку в директорской двери?

– Нет, это Виллис сделал.

– Виллис? Как мог Виллис прорезать дырку?

– Да черт его знает как. У него просто выросла ручка с таким когтем на конце, и он вырезал себе выход. Я его позвал, и он пришел ко мне.

Мистер Марло потер лоб:

– Еще того не легче. А как вы с Фрэнком добрались сюда?

– На метро. Мы…

– На метро?!

Джим набычился.

– Джеймс, дорогой, может быть, он расскажет лучше, если мы не будем его прерывать.

– Пожалуй, ты права, – согласился мистер Марло. – Вопросы потом. Филлис, дай мне блокнот и карандаш.

Получив свободу слова, Джим изложил всю историю достаточно последовательно и связно – начиная с того момента, как Хоу ввел в школе инспекции на военный манер, до того, как они приехали на «метро» из Кинии в Харакс. Когда Джим окончил рассказ, мистер Марло поскреб подбородок:

– Джим, если б ты всей своей жизнью не завоевал прочную репутацию упрямого правдолюбца, я бы подумал, что ты сочиняешь. А так придется тебе поверить, хотя это самая фантастическая история, какую мне доводилось слышать.

– Ты все еще считаешь, что мне надо сдаться?

– Ну нет, теперь все предстает в другом свете. Предоставь это мне. Я позвоню представителю и…

– Минутку, папа.

– Да?

– Я еще не все тебе рассказал.

– Вот как? Расскажи, сын, чтобы я…

– Я просто не хотел путать одну историю с другой. Сейчас расскажу, только ответь мне на один вопрос: разве колония не должна уже переезжать?

– В общем, да, – подтвердил отец. – По расписанию миграция должна была начаться вчера, но ее отложили на две недели.

– Не отложили, папа, это обман. Компания не хочет, чтобы колония в этом году мигрировала. Они хотят оставить нас здесь на всю зиму.

– Что? Это просто смешно, Джим. Землянам не выдержать полярную зиму. Но ты ошибаешься, это просто задержка. Компания ремонтирует энергетическую систему в Северной колонии, а поскольку зима в этом году необычайно поздняя, они хотят закончить ремонт до нашего приезда.

– Говорю тебе, папа, это все отговорки. План состоит в том, чтобы задержать колонию до тех пор, пока не станет поздно, и заставить вас здесь зимовать. Я могу это доказать.

– Каким образом?

– Где Виллис?

Попрыгунчик опять подался осматривать свои владения.

– При чем тут Виллис? Ты выдвинул невероятное обвинение. Откуда у тебя эта мысль? Говори, сын.

– Но мне нужен Виллис, чтобы это доказать. А, малыш! Иди к Джиму.

Джим кратко изложил то, что узнал из фонограммы Виллиса, и попытался заставить Виллиса говорить.

Виллис был рад стараться. Он передал все разговоры мальчиков за последние дни, воспроизвел марсианскую речь, непонятную вне контекста, и спел «Сеньориту». Но передать диалог Хоу и Бичера он не смог или не захотел.

Джим все еще бился с ним, когда зазвонил телефон. Мистер Марло сказал:

– Подойди, Филлис.

Филлис тут же прискакала обратно:

– Это тебя, папочка.

Джим утихомирил Виллиса, чтобы можно было слышать весь разговор.

– Марло? Говорит представитель. Я слышал, ваш мальчик вернулся.

Отец, помедлив, оглянулся на Джима:

– Да. Он здесь.

– Пусть остается на месте. Я сейчас пришлю за ним человека.

Мистер Марло снова помедлил:

– Нет необходимости, мистер Крюгер. Я еще не закончил говорить с ним. Он никуда не пойдет.

– Бросьте, Марло, не станете же вы сопротивляться законным распоряжениям властей. У меня есть ордер, и я привожу его в исполнение.

– Да? Это вы так думаете. – Мистер Марло хотел что-то добавить, но воздержался и прервал связь.

Телефон сразу зазвонил опять.

– Если это представитель, – сказал отец, – я не буду с ним разговаривать, а то скажу что-нибудь, о чем потом буду жалеть.

Но это оказался не представитель, а отец Фрэнка.

– Марло? Джейми, это Пэт Саттон. – При разговоре выяснилось, что оба отца дошли примерно до одной и той же стадии.

– Мы как раз пробуем разговорить Джимова попрыгунчика, – сказал мистер Марло. – Похоже, он подслушал чертовски интересный разговор.

– Я знаю, – сказал мистер Саттон, – и тоже хочу послушать. Пусть помолчит, пока мы не придем.

– Прекрасно. Да, кстати, дружище Крюгер собрался арестовать мальчишек. Держите ухо востро.

– Да знаю я, он мне только что звонил. Я ему сказал пару ласковых. Ну, пока.

Мистер Марло выключил аппарат и запер входную дверь, а также дверь в туннель. И вовремя: вскоре загорелся сигнал, оповещающий, что кто-то вошел в тамбур.

– Кто там? – спросил отец.

– По делу Компании!

– Что за дело и кто вы такой?

– Это проктор[29] представителя. Я пришел за Джеймсом Марло-младшим.

– Можете идти, откуда пришли. Вы его не получите.

В тамбуре зашептались, затем замок на двери загремел.

– Откройте дверь, – сказал другой голос. – У нас ордер на арест.

– Уходите. Я отключаю репродуктор.

Через некоторое время индикатор шлюза показал, что посетители ушли, но вскоре опять загорелся. Мистер Марло включил переговорное устройство:

– Если вы опять вернулись, можете убираться.

– Хорошо же ты гостей встречаешь, Джейми! – сказал мистер Саттон.

– А, Пэт! Ты один?

– Ну да, только с Фрэнсисом.

Саттонов впустили.

– Уполномоченных видели? – спросил мистер Марло.

– Ага, наскочили прямо на них.

– Папа сказал, что если они меня тронут, то он им пятки спалит, – гордо сказал Фрэнк. – И он был не совсем прочь.

Джим посмотрел на отца, но тот отвел взгляд. Мистер Саттон продолжал:

– Так что же Джимов дружок должен нам рассказать? Давайте заведем его и послушаем, что он скажет.

– Мы пробовали, – сказал Джим. – Сейчас еще попробую. Ну-ка, Виллис, – Джим посадил его на колени, – ты помнишь директора Хоу?

Виллис тут же свернулся в мячик.

– Не так, – сказал Фрэнк. – Помнишь, как он завелся в прошлый раз? Эй, Виллис! – (Виллис выставил глазки.) – Слушай, дружок: «Добрый день. Добрый день, Марк. – Фрэнк копировал глубокий, сердечный тон генерального представителя. – Садись, мой мальчик».

– Всегда рад тебя видеть, – продолжил Виллис голосом Бичера и передал оба разговора генерального представителя с директором, включая бессмысленную интерлюдию между ними.

Когда он закончил воспроизводить разговор и, похоже, собрался идти дальше, до настоящего момента, Джим его остановил.

– Ну, – сказал отец Джима, – что ты об этом думаешь, Пэт?

– Я думаю, что это просто ужасно, – произнесла мать Джима.

Мистер Саттон недобро прищурился:

– Завтра же отправлюсь в Малый Сырт и все там разнесу вот этими руками.

– Твои чувства делают тебе честь, – сказал мистер Марло, – но это касается всей колонии. По-моему, для начала надо созвать городское собрание и оповестить всех о том, что против нас затевается.

– Хм! Ты прав, разумеется, но так никакого удовольствия не получишь.

– Полагаю, заварушка будет большая, и тебя ждет еще масса удовольствий, прежде чем она кончится, – улыбнулся мистер Марло. – Крюгеру это не понравится и достопочтенному мистеру Гейнсу Бичеру тоже.

Мистер Саттон хотел, чтобы доктор Макрей посмотрел горло Фрэнка, и мистер Марло решил, несмотря на протесты Джима, что и ему не помешает показаться доктору. Мужчины отвели сыновей к Макрею, и мистер Марло сказал:

– Оставайтесь тут, ребята, пока мы не зайдем за вами. Я не хочу, чтобы вас сцапали прокторы Крюгера.

– Пусть только сунутся!

– Точно!

– Не стоит доводить до этого, хочу попробовать сначала уладить дело миром. Сейчас мы пойдем к представителю и предложим заплатить за продукты, которые вы присвоили, а я, Джим, предложу возместить ущерб, который Виллис нанес драгоценной директорской двери, затем…

– Но, папа, зачем нам за это платить? Хоу не следовало его запирать.

– Я полностью согласен с парнем, – сказал мистер Саттон. – Продукты – другое дело. Ребята их взяли, и мы за них заплатим.

– Вы правы, – согласился мистер Марло, – но зато мы лишим почвы все эти смехотворные обвинения. А потом я возбужу иск против Хоу за попытку кражи или порабощения Виллиса. Как лучше назвать это, Пэт? Кража или порабощение?

– Назови «кражей», чтобы не было лишних прений.

– Ладно. Потом буду настаивать на том, чтобы представитель связался с планетарными властями, прежде чем действовать. Думаю, это на какое-то время выведет его из игры.

– Папа, – вставил Джим, – ты ведь не скажешь представителю, что мы знаем про заговор против миграции? А то он сразу позвонит Бичеру.

– Пока не скажу, все равно узнает на городском собрании. Только тогда он уже не сможет позвонить Бичеру: через два часа Деймос уйдет за горизонт. – Мистер Марло посмотрел на часы. – Ну, пока, ребята. У нас много дел.

Доктор Макрей, увидев ребят, закричал:

– Мэгги, запирай дверь! Тут два опасных уголовника.

– Привет, док.

– Входите, располагайтесь и рассказывайте.

Добрый час спустя Макрей сказал:

– Ну, Фрэнк, полагаю, надо тебя осмотреть. А потом тебя, Джим.

– Со мной все в порядке, док.

– Тебе по башке настучать? Поставь еще кофе, пока я буду заниматься Фрэнком.

Кабинет был оборудован новейшими средствами диагностики, но доктору они были ни к чему. Он задрал Фрэнку голову, заставил его сказать «а-а-а», выстукал его и послушал сердце.

– Будешь жить, – заключил доктор. – Мальчишка, способный проехать автостопом от Сырта до Харакса, будет жить долго.

– Автостопом? – спросил Фрэнк.

– Этого тебе не понять. Это выражение использовали давно, когда женщины еще носили юбки. Твоя очередь, Джим. – С Джимом доктор разделался еще быстрее, и трое друзей вернулись к разговору.

– Я хочу узнать подробнее о той ночи, которую вы провели в капусте, – заявил доктор. – С Виллисом все ясно: любое марсианское существо способно залечь и жить без воздуха сколько угодно. Но вы двое по всем статьям должны были задохнуться. Растение до конца закрылось?

– Ну да, – заверил Джим и стал рассказывать подробно. Когда он дошел до фонарика, Макрей прервал его:

– Вот оно. Ты раньше об этом не говорил. Этот фонарик спас вам жизнь, сынок.

– Что? Как?

– Фотосинтез. Если осветить зеленый лист, он просто не может не поглощать углекислый газ и не выделять кислород, как ты не можешь не дышать. – Доктор зашевелил губами, глядя в потолок, что-то прикидывая. Наконец он сказал: – Все равно, наверное, душновато там было: поверхность зеленого листа недостаточна. Какой у тебя был фонарик?

– «Дженерал электрик», «Ночное солнце». А душно было ужасно.

– Да, в «Ночном солнце» достаточно свечей, чтобы провернуть такой трюк. Теперь буду брать его с собой, если мне вздумается отойти на двадцать футов от крыльца. Полезная штука.

– Вот чего я никак не пойму, – сказал Джим. – Как я мог посмотреть кино о том, как у меня появился Виллис и как он жил потом, минута за минутой, без единого пропуска, а потом оказалось, что прошло всего три часа?

– Это еще не такая большая тайна, – сказал медленно доктор, – тайна в другом: зачем тебе это показали?

– Как «зачем»?

– Вот и я удивляюсь, – вставил Фрэнк. – В конце концов, Виллис – довольно незначительное существо… Спокойно, Джим! Зачем надо было прокручивать Джиму его биографию? Как вы думаете, док?

– Единственная гипотеза, которая приходит мне в голову, до того фантастична, что я ее, с вашего позволения, оставлю при себе. Но вот что, Джим: как по-твоему, можно записать чьи-нибудь воспоминания на пленку?

– По-моему, нельзя.

– Я пойду дальше и прямо заявлю, что это невозможно. Однако ты говоришь, что видел то, что Виллис запомнил. Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Нет, – сознался Джим, – не понимаю я этого, хоть убейте. Но я это видел.

– Конечно видел, видишь ведь мозгом, а не глазами. Вот я закрываю глаза и вижу Великую пирамиду, дрожащую от жара пустыни. Я вижу осликов и слышу крики носильщиков, зазывающих туристов. Вижу? Черт возьми! Да я даже запахи ощущаю, а это всего лишь воспоминания.

Джим задумчиво слушал доктора Макрея, но Фрэнк смотрел на него с недоверием:

– Док, о чем вы говорите? Вы никогда не видели Великой пирамиды, ее взорвали в Третью мировую войну.

В том, что касалось исторических фактов, Фрэнк, конечно же, был прав: Восточному Альянсу не стоило использовать пирамиду Хеопса в качестве склада для хранения атомных бомб.

Доктор Макрей раздраженно ответил:

– Вы понимаете, что такое «фигура речи»? Следите лучше за своим языком, молодой человек! А теперь, Джим, вернемся к твоей истории… Если все факты объединяет только одна гипотеза, приходится ее принять. Ты видел то, что нужно было старому марсианину. Назовем это гипнозом.

– Но… но… – Джим вознегодовал, как будто покушались на его самое сокровенное. – Говорю вам, я это видел. Я был там.

– А я согласен с доком, – сказал Фрэнк. – Тебе и на обратном пути что-то чудилось.

– Тебя по носу стукнуть? Это старик привез нас куда нужно: если б ты разул глаза, то увидел бы его.

– Полегче, – предостерег доктор. – Хотите драться, так выйдите вон. Вам не приходило в голову, что оба вы правы?

– Что? Как это может быть? – возразил Фрэнк.

– Мне не хочется выражать это словами, но одно я вам скажу: за свою долгую жизнь я узнал, что человек жив не хлебом единым и что труп, на котором я произвожу вскрытие, – это далеко не весь человек. Самое безумное философское учение из всех – это материализм. Остановимся пока на этом.

Фрэнк начал было опять спорить, но сигнал у двери возвестил о посетителях – вернулись отцы мальчиков.

– Входите, входите, джентльмены, – загремел доктор, – вы как раз вовремя. Мы тут рассуждаем о солипсизме.[30] Если хотите принять участие, мы предоставим вам трибуну. Кофе?

– Солипсизм, значит? – сказал мистер Саттон. – Фрэнк, не слушай этого старого язычника, слушай лучше, что говорит отец Клири.

– Он меня и так не слушает, – ответил Макрей, – как и полагается здоровому ребенку. Ну, как вы разобрались с лордом верховным палачом?[31]

Мистер Марло усмехнулся:

– Крюгер от злости чуть с ума не сошел.

* * *

Собрание колонистов состоялось вечером в муниципалитете – центральном здании поселка. Мистер Марло и мистер Саттон, инициаторы собрания, пришли пораньше и обнаружили, что конференц-зал закрыт, а у дверей стоят двое прокторов Крюгера. Мистер Марло, несмотря на то что они несколько часов назад хотели арестовать Джима и Фрэнка, вежливо пожелал им доброго вечера и сказал:

– Давайте открывать. Люди начнут приходить с минуты на минуту.

Прокторы не шевельнулись. Старший, по фамилии Дюмон, объявил:

– Сегодня собрания не будет.

– Вот как? Почему это?

– Приказ мистера Крюгера.

– Он назвал причину?

– Нет.

– Собрание, – сказал мистер Марло, – созвано по всем правилам, и оно состоится. Отойдите в сторону.

– Мистер Марло, не надо обострять обстановку. У меня приказ и…

Вперед выступил мистер Саттон:

– Дай-ка я с ним поговорю, Джейми.

Он положил руку на пояс. За его спиной Фрэнк ухмыльнулся Джиму и тоже схватился за пояс. Все четверо были вооружены, как и прокторы: отцы не очень полагались на обещание Крюгера подождать инструкций из Малого Сырта.

Дюмон занервничал. В колонии не было настоящей полиции, эти двое были клерками в офисе Компании, а функции полицейских взяли на себя по распоряжению Крюгера.

– Это просто безобразие, когда люди в пределах колонии ходят вооруженные до зубов, – жалобно произнес Дюмон.

– Вот как? – ласково сказал мистер Саттон. – Что ж, можно обойтись и без оружия. Держи мой пистолет, Фрэнсис. – С пустой кобурой он приблизился к часовым. – Как вас выкинуть? Понежнее или с ветерком?

Перед тем как отправиться на Марс, мистер Саттон долгие годы управлялся с крутой строительной братией, полагаясь не только на диплом инженера. Он был не крупнее Дюмона, но гораздо крепче. Дюмон отступил на исходные позиции и засуетился:

– Послушайте, мистер Саттон, вы не… Мистер Крюгер!

Все оглянулись и увидели представителя. Оценив обстановку, он резко сказал:

– Что такое? Саттон, вы оказываете сопротивление моим людям?

– Ничего подобного. Это они оказывают сопротивление мне. Велите им отойти в сторону.

Крюгер покачал головой.

– Собрание отменяется, – объявил он.

– Кто его отменил? – вышел вперед мистер Марло.

– Я.

– По какому праву? Я получил одобрение всех членов совета и могу, если надо, представить фамилии двадцати колонистов.

Двадцать человек, по уставу колонии, могли созвать собрание без разрешения совета.

– Не имеет значения. В уставе сказано, что собрания созываются для обсуждения вопросов, представляющих общественный интерес. А обсуждение обвинительных актов до суда никакого общественного интереса не представляет, и я не позволю вам толковать устав в своих целях. В конце концов, за мной остается последнее слово. Я не допущу, чтобы у нас здесь велась агитация и правила толпа.

Вокруг уже собирался народ – колонисты пришли на собрание.

– Вы закончили? – спросил мистер Марло.

– Да. Остается только добавить, чтобы вы и все остальные разошлись по домам.

– Они сделают так, как сочтут нужным, и я тоже. Мистер Крюгер, мне странно слышать от вас, что гражданские права не представляют общественного интереса. У наших соседей есть сыновья, которые все еще находятся под опекой, если ее можно так назвать, директора Хоу, и все хотят знать, как обращаются с их детьми. Однако это не входит в повестку дня. Даю вам слово: ни я, ни мистер Саттон не намерены просить колонию предпринимать что-либо в защиту наших сыновей. Довольно вам этого? Вы отзовете своих прокторов?

– Какова же тогда повестка дня?

– Безотлагательный вопрос, представляющий интерес для каждого члена колонии. Остальное я скажу внутри.

– Ха!

К этому времени к толпе присоединились несколько членов совета. Один из них, мистер Хуан Монтес, вышел вперед:

– Минутку. Мистер Марло, когда вы говорили мне о собрании, я не имел представления, что представитель против.

– У представителя в данном случае нет права разрешать или запрещать.

– Никогда у нас такого не было. И у представителя есть право вето. Почему вы не скажете, чему посвящено собрание?

– Не говори ничего, Джейми! – Через толпу протискивался доктор Макрей. – Что это за мягкотелость, Монтес? Я жалею, что голосовал за вас. Мы собираемся, когда нужно нам, а не когда позволит Крюгер. Верно я говорю, люди?

Послышался одобрительный гул.

– Я и не собирался ничего говорить, док, – ответил мистер Марло. – Я хочу сказать это всем в помещении и при закрытых дверях.

Монтес пошептался с другими членами совета, и Хендрикс, председатель, сказал:

– Мистер Марло, может быть, вы для порядка все же доложите совету, с какой целью созвали собрание?

Отец Джима покачал головой:

– Вы разрешили собрание. В противном случае я собрал бы двадцать подписей и обошелся без вас. Неужели вы так боитесь Крюгера?

– Они нам ни к чему, Джейми, – вмешался Макрей. Он обратился к толпе, которая теперь быстро росла: – Кто за собрание? Кто хочет послушать, что скажет Марло?

– Я! – крикнул кто-то.

– Кто это? А, Келли. Хорошо. Я и Келли – уже двое. Найдется еще восемнадцать человек, которые не спросят у Крюгера, можно им чихнуть или нет? Назовитесь.

Отозвался еще один, за ним другой.

– Трое, четверо. – Через несколько секунд Макрей набрал двадцать человек и обратился к представителю: – Уберите своих шестерок от двери, Крюгер.

Крюгер был вне себя. Хендрикс шепотом посовещался с ним, затем жестом отослал прокторов, которые сделали вид, что приказ исходит от самого Крюгера, и были только рады уйти от греха подальше. Толпа повалила в зал.

Крюгер сел сзади (обычно он занимал место в президиуме). Отец Джима, видя, что ни один из членов совета тоже не стремится возглавить собрание, вышел на сцену сам.

– Нам нужно выбрать председателя, – объявил он.

– Веди сам, Джейми, – сказал доктор Макрей.

– Нет уж, давайте, пожалуйста, соблюдать правила. Какие будут предложения?

– Господин председатель!

– Да, мистер Конски?

– Я предлагаю вас.

– Очень хорошо. Другие предложения?

Других предложений не было, и Марло занял свое место – за него проголосовали единогласно.

Он объявил собранию, что получил известия, жизненно важные для колонии, и рассказал о том, как Виллис попал в руки Хоу. Крюгер встал:

– Марло!

– Обращайтесь в президиум, пожалуйста.

– Господин председатель, – процедил Крюгер, – вы говорили, что не станете агитировать собрание в пользу своего сына. Теперь вы пытаетесь уберечь его от заслуженного наказания. Вы…

Мистер Марло постучал своим молоточком:

– Вы нарушаете порядок собрания. Сядьте.

– Не сяду. Вы нагло и неприкрыто…

– Мистер Келли, назначаю вас приставом. Следите за порядком. Помощников подберите сами.

Крюгер сел, и Марло продолжал:

– Повестка собрания не имеет ничего общего с обвинениями против моего сына и сына Пэта Саттона, но известия я получил от них. Вы все видели марсианских круглоголовиков-попрыгунчиков, как зовут их дети, и знаете об их удивительной способности повторять звуки. Многие, наверное, слышали, как это делает питомец моего сына. Случилось так, что этот круглоголовый оказался там, где обсуждались некоторые вещи, которые нам всем следует знать. Джим, тащи сюда своего питомца.

Джим, преисполненный сознания собственной важности, взошел на сцену и посадил Виллиса на стол президиума. Виллис поглядел вокруг и тут же задраил все люки.

– Джим, – нервно зашептал отец, – приведи его в чувство.

– Сейчас попробую. Малыш, выходи: никто не обидит Виллиса. Выходи, Джим хочет поговорить с тобой.

– Это очень робкие существа, – сказал отец собранию. – Пожалуйста, соблюдайте полную тишину. Ну как, Джим?

– Сейчас.

– А, чтоб ему! Надо было сделать запись.

В этот самый момент Виллис выглянул наружу.

– Слушай, Виллис, – сказал Джим. – Джим хочет, чтобы ты говорил. Все ждут, когда Виллис заговорит. Ну, давай: «Добрый день. Добрый день, Марк».

– Садись, мой мальчик, – подхватил Виллис. – Всегда рад видеть тебя. – И стал передавать беседу Хоу с Бичером.

Кто-то узнал голос Бичера; когда он сообщил об этом, послышались приглушенные возгласы. Мистер Марло свирепо жестикулировал, призывая к молчанию.

Когда Бичер начал излагать свою теорию «законных прибавок к зарплате», Крюгер встал. Келли положил ему руки на плечи и усадил на место, а когда Крюгер начал протестовать, зажал ему рот. И улыбнулся: ему хотелось это сделать с тех самых пор, как Крюгера назначили к ним в колонию.

В промежутке между двумя диалогами аудитория стала шуметь. Мистер Марло знаками показал, что самое интересное еще впереди. Мог бы и не беспокоиться: Виллиса, если уж он завелся, остановить было не легче, чем хорошо пообедавшего рассказчика. Когда он закончил, настала тишина: все были ошеломлены. Потом поднялся ропот, он перешел в возмущенный рев, а потом все заговорили разом. Марло застучал по столу, призывая к порядку, и Виллис ушел в себя. Слова попросил Эндрюс, молодой техник.

– Господин председатель… мы понимаем, насколько это важно, если это правда, но – можно ли полагаться на эту зверюшку?

– А? Ну, я думаю, они способны передавать чужую речь только слово в слово. Есть здесь психолог, который может выступить экспертом? Что скажете, доктор Ибаньес?

– Я согласен с вами, мистер Марло. Круглоголовик может разговаривать на своем умственном уровне, но речь, которую мы слышали, он должен был воспринять извне. Он повторяет как попугай только то, что слышит. Не думаю, что такую «фонограмму», если можно так выразиться, возможно изменить после того, как она запечатлелась в нервной системе животного. Это безусловный рефлекс, усложненный, красивый, но все же рефлекс.

– Удовлетворен, Энди?

– Пока нет. Это все знают, что попрыгунчик – просто суперпопугай и не настолько умный, чтобы врать. Но откуда нам знать, что это говорил генеральный представитель? Голос похож, но я его слышал только по радио.

– Да Бичер это, – крикнул кто-то. – Я достаточно наслушался его болтовни, пока жил в Сырте.

Эндрюс не согласился:

– Похоже-то похоже, но мы должны знать точно. Может, это просто хороший актер.

Крюгер все это время сидел тихо, в состоянии, напоминающем шок. Новость стала неожиданностью и для него – Бичер не решился доверить тайну никому из колонии. Но совесть представителя была нечиста, он знал по своей почте, что Виллис сказал правду: миграция требует определенных распоряжений из планетарного управления. Крюгер был вынужден сознаться себе, что, несмотря на то что миграция официально должна была начаться менее чем через две недели, никаких надлежащих мер для этого принято не было.

Он ухватился за выступление Эндрюса как за соломинку.

– Я рад, что нашелся хоть один разумный человек, который не дает себя надуть, – встав, сказал Крюгер. – Долго вы учили свое животное, Марло?

– Заткнуть ему рот, шеф? – спросил Келли.

– Нет. Этого следовало ожидать. Думаю, все здесь зависит от того, верите ли вы моему сыну и его другу. Кто хочет задать им вопросы?

В заднем ряду поднялся с места тощий долговязый человек:

– Я могу решить этот вопрос.

– Да? Очень хорошо, мистер Толенд, вам слово.

– Понадобится кое-какая аппаратура. Займет несколько минут.

Толенд был инженером по электронике и звукозаписи.

– Я, кажется, понял, в чем дело. Вам понадобится образец голоса Бичера.

– Конечно. Только образец у меня есть. Каждый раз, когда Бичер произносит речь, Крюгер дает задание ее записать.

Несколько человек вызвались помочь Толенду, и Марло предложил сделать перерыв. Тут же с места поднялась миссис Поттл:

– Мистер Марло!

– Да, миссис Поттл. Тишина!

– Я лично не останусь здесь больше ни одной минуты и не стану слушать эту чушь! Подумать только, такие обвинения в адрес дорогого мистера Бичера! Не говоря уж о том, какие ужасные вещи проделывает этот Келли с мистером Крюгером! Что касается этого животного, – она указала на Виллиса, – то ему ни в коем случае нельзя доверять, мне это отлично известно. – Она фыркнула и, бросив мистеру Поттлу: – Пойдем, дорогой, – поплыла из зала.

– Останови ее, Келли! – спокойно сказал мистер Марло. – Я надеялся, что никто из вас не попытается уйти, пока мы не примем решения. Если колония решит действовать, нам лучше сохранить это в тайне. Я хочу принять меры к тому, чтобы ни один скутер не ушел из колонии до тех пор, пока мы не придем к согласию. Поддержит ли меня собрание?

Против была только миссис Поттл.

– Возьмите людей себе в помощь, мистер Келли, – распорядился Марло, – выполняйте волю собрания.

– Есть, шеф!

– Теперь можете идти, миссис Поттл. А вы нет, мистер Крюгер.

Мистер Поттл нерешительно потоптался на месте и последовал за женой.

Вернулся Толенд и начал устанавливать на сцене свою технику. Джим уговорил Виллиса повторить «запись» еще раз, в микрофон. Вскоре Толенд поднял руку:

– Достаточно. Сейчас подберу одинаковые слова.

Он выбрал слова «колония», «компания», «полдень» и «марсианский», потому что их легко можно было найти в любой записи – фонограмме Виллиса и официальном выступлении генерального представителя по радио. Затем начал сверять каждое слово. На экране осциллографа появились стоячие волны сложной формы, по которым столь же безошибочно можно определить тембр голоса, как по отпечаткам пальцев – человека.[32]

Наконец Толенд встал.

– Это голос Бичера, – бесстрастно объявил он.

Марло опять пришлось стучать по столу. Добившись тишины, он сказал:

– Итак, ваши предложения?

– Линчевать Бичера, – крикнул кто-то.

Председатель предложил высказывать только практические предложения.

– Давайте послушаем, что скажет Крюгер, – раздалось из зала.

– Господин местный представитель, – обратился Марло к Крюгеру, – выскажитесь от имени Компании. Что вы об этом думаете?

Крюгер облизнул губы:

– Если предположить, что этот зверь на самом деле воспроизводит слова генерального представителя…

– Хватит вилять!

– Толенд это доказал!

Глаза Крюгера забегали, его поставили перед решением, невозможным для человека его склада.

– Это вообще не мое дело, – сердито заявил он. – Меня все равно собирались переводить отсюда.

– Мистер Крюгер, – встал Макрей, – вы стоите на страже нашего благополучия. Намерены вы защищать наши права или нет?

– Послушайте, доктор, я служу Компании. Если такова ее политика – я сказал «если», – не могу же я идти против нее.

– Я тоже работаю на Компанию, – прогремел доктор, – но я не продавался ей телом и душой. – Он обвел глазами зал. – Как, люди? Выкинем его отсюда?

Марло застучал молотком, призывая к порядку:

– Садитесь, доктор. У нас нет времени на подобные мелочи.

– Господин председатель!

– Да, миссис Палмер?

– А как по-вашему, что мы должны делать?

– Я предпочел бы, чтобы предложения поступали от вас.

– Да бросьте, вы узнали об этом раньше нас и, наверное, уже придумали какое-то решение. Вот и скажите какое.

Марло, видя, что это общее желание, сказал:

– Хорошо, я скажу за себя и за мистера Саттона. В нашем контракте предусмотрена миграция, а Компания обязана ее обеспечить. Вот я и предлагаю: начать миграцию прямо сейчас.

– Верно!

– Я – за!

– Вопрос! Вопрос!

– Переходим к прениям? – спросил Марло.

– Минутку, господин председатель, – сказал Хамфри Гиббс, маленький занудливый человечек. – Мы действуем второпях и, так сказать, без соблюдения должной процедуры. Мы собираемся действовать поспешно и, если так можно выразиться, без соблюдения надлежащей процедуры, а ведь мы еще не исчерпали возможности удовлетворить наши законные требования. Нам следует связаться с мистером Бичером. Возможно, существуют веские причины для введения подобных изменений в политике…

– Вы что, хотите зимовать при минус ста?!

– Господин председатель, я настаиваю на соблюдении порядка.

– Дайте ему сказать, – распорядился Марло.

– Как я уже сказал, на то могут быть веские причины, но, возможно, правление Компании на Земле не совсем в курсе местных условий. Если мистер Бичер не уполномочен предоставить нам помощь, следует связаться с правлением и обсудить вопрос. Не нужно заниматься самоуправством. В крайнем случае у нас есть контракт, и, если нас к тому вынудят, мы можем обратиться в суд. – Он сел.

– Можно я скажу? – снова встал доктор Макрей. – Не хотелось бы перебивать кого-то. – С общего согласия он продолжал: – Значит, эта размазня хочет судиться. Когда он «исчерпает все средства», а заодно и наше терпение, температура снаружи будет минус сто тридцать, а земля промерзнет на фут в глубину – самое время записать дело к слушанию в каком-нибудь суде на Земле и нанять адвоката!

Если хотите, чтобы ваш контракт соблюдался, надо самим об этом позаботиться. Всем известно, что стоит за этим: еще в прошлом сезоне Компания сократила пособия на домашнее хозяйство и начала взимать плату за лишний багаж. Я вас предупреждал тогда, но правление было за миллионы миль от нас, и вы предпочли платить, а не бороться. Для Компании затраты на наш переезд – просто нож острый, а главное, им не терпится ввозить сюда новых иммигрантов, не дожидаясь, когда мы сможем их принять. Им кажется, что дешевле будет заселять сразу и Северную, и Южную колонии, чем строить новые дома. Как сказал братец Гиббс, они не представляют себе местных условий и не знают, что зимой мы не можем работать в полную силу.

Вопрос не в том, можем ли мы пережить полярную зиму или нет, – сторожа-эскимосы делают это каждый сезон. И не в контракте дело. Сейчас решается, будем мы свободными людьми или позволим и дальше управлять собой жителям другой планеты, ноги которых никогда не было на Марсе! Минуту, дайте договорить! Мы – авангард. Когда атмосферный проект будет претворен в жизнь, сюда придут миллионы других людей. И что, так и будет ими управлять совет заочных землевладельцев с Терры? А Марс так и будет земной колонией? Пришло время определиться с этим!

Настала гробовая тишина, потом раздались жидкие аплодисменты.

– Кто еще желает высказаться в прениях? – спросил мистер Марло.

Встал мистер Саттон:

– Док правильно рассуждает. У меня в крови нелюбовь к заочным лендлордам.

– Правильно, Пэт! – крикнул Келли.

– Снимаю этот вопрос с повестки дня, – заявил Марло. – Перед собранием стоит вопрос: мигрировать немедленно или нет? И ничего больше. Вы готовы голосовать по этому вопросу?

Они были готовы. За миграцию проголосовали единогласно. Если кто и воздержался, то против не голосовал никто. Потом был выбран чрезвычайный комитет, председателя обязали отчитываться о принятых решениях перед комитетом, а комитет – перед колонией.

Председателем избрали Джеймса Марло-старшего. Называли и доктора Макрея, но он отвел свою кандидатуру. Мистер Марло расквитался с ним тем, что включил доктора в состав комитета.

* * *

В ту пору в Южной колонии насчитывалось пятьсот девять человек – от грудного младенца до старого доктора Макрея. В распоряжении колонистов было одиннадцать скутеров, их еле-еле хватало, чтобы вывезти всех, и то с тем расчетом, что люди набьются в них как сельди в бочку и каждый возьмет с собой всего несколько фунтов ручной клади. Обычно миграция проводилась в три-четыре приема с помощью дополнительных скутеров, которые предоставлял Малый Сырт.

Отец Джима решил вывезти всех разом в надежде, что за личными вещами можно будет послать потом. Было много жалоб, но он настоял на своем, комитет ратифицировал его решение, а созвать собрание никто не требовал. Отправление Марло назначил на рассвет понедельника.

Крюгеру разрешили сохранить за собой кабинет; Марло предпочитал распоряжаться всем из своего. Но Келли, который стал de facto[33] начальником полиции, велено было не спускать с представителя глаз. В воскресенье днем Келли позвонил Марло:

– Знаешь что, шеф? Только что на скутере приехали двое полицейских Компании – увезти твоего парня и мальца Саттона обратно в Сырт.

«Должно быть, Крюгер позвонил Бичеру сразу, как только узнал, что мальчики вернулись домой», – подумал Марло.

– Где они теперь?

– Да здесь, у Крюгера в кабинете. Мы их сами арестовали.

– Ведите их сюда, я хочу их допросить.

– Сделаем.

Вскоре появились двое весьма недовольных мужчин, обезоруженные, в сопровождении Келли и его помощника.

– Отлично, мистер Келли. Нет, можете идти, я вооружен.

Когда Келли с помощником ушли, один из полицейских Компании сказал:

– Учтите, это вам даром не пройдет.

– Вам никакого вреда не причинили, – резонно ответил Марло, – а оружие вы сейчас получите обратно. Я только хочу задать вам пару вопросов.

Но за несколько минут разговора он ничего не добился, кроме односложных отрицательных ответов. Внутренний телефон снова зазвонил, и на экране появилось лицо Келли.

– Шеф, ты не поверишь…

– Чему я не поверю?

– Старый лис Крюгер смылся на скутере, на котором приехали эти двое. Я и не знал, что он умеет водить.

Лицо Марло осталось спокойным. Помолчав, он ответил:

– Отправление переносится. Едем сегодня на закате. Брось все дела и оповести народ.

Он взглянул на таблицу:

– Осталось два часа десять минут.

Жалобных воплей было еще больше, чем раньше. Однако, как только солнце коснулось горизонта, первый скутер отправился в путь. За ним с интервалом в тридцать секунд последовали остальные. Когда солнце закатилось, ушел последний скутер – колония двинулась на север, сезонная миграция началась.

Глава 10 «Мы в ловушке!»

Четыре скутера старого образца шли медленнее остальных, их предельная скорость была только двести миль в час. Эти машины поставили в голове колонны, чтобы равняться по ним. Около полуночи у одной из них забарахлил мотор, и колонне пришлось замедлить ход. К трем часам утра мотор совсем отказал, пришлось остановиться и распределить пассажиров по другим скутерам – на морозе предприятие небезопасное.

Наконец Макрей и Марло залезли в свою штабную машину, последнюю в колонне. Доктор посмотрел на часы.

– Будем останавливаться в Гесперидах, шкипер? – спросил он, когда водитель запустил скутер.

Станцию Киния они прошли без остановки. Геспериды были уже недалеко, а там через семьсот миль и Малый Сырт.

– Не хотелось бы, – нахмурился Марло. – Если делать остановку в Гесперидах, придется стоять до заката, пока не схватится лед, и мы потеряем весь день. Крюгер нас опередил, значит у Бичера будет целый день, чтобы придумать, как нас остановить. Если бы я был уверен, что лед продержится после рассвета достаточно долго, чтобы мы успели добраться… – Он замолчал и прикусил губу.

У них в Южной колонии уже настала зима, и лед на канале теперь не растает до весны, но они приближались к экватору. Здесь каналы замерзали ночью и таяли днем: тоненькая марсианская атмосфера допускала такие резкие перепады температуры. К северу от экватора, куда они направлялись, уже таяла шапка Северного полюса и бежали весенние ручьи. Канал ночью затягивало льдом, но это был слабый лед, который двигался вместе с течением, а ночные облака сохраняли дневное тепло.

– Ну доберемся мы туда, шкипер, а что дальше? – настаивал доктор.

– Поедем прямо на лодочную станцию, поставим скутеры у причала и загрузим все лодки, которые там у них есть. Как только лед достаточно ослабнет, чтобы прошли лодки, отправим их на север. Мне хотелось бы отправить хотя бы сотни полторы людей из Малого Сырта на север, пока Бичер не спохватится. Нет у меня никакого плана, кроме как форсировать события, пока он не успел выработать свой план. Хочу поставить его перед свершившимся фактом.

– Нахальство – второе счастье, – кивнул Макрей. – Дерзай.

– Я бы рад, да боюсь за лед. Если какой-нибудь скутер провалится, будут жертвы – и по моей вине.

– Наши водители сообразят, что надо растянуть колонну, когда взойдет солнце. Джейми, я уже давно понял, что в этой жизни иногда приходится рисковать. Иначе ты просто овощ, и место тебе в кастрюле с супом. – Доктор выглянул из-за спины водителя. – Я вижу впереди огонек, это Геспериды. Решай, Джейми.

Марло промолчал, и вскоре огонек остался позади.

Когда взошло солнце, Марло приказал своему водителю стать в голове колонны. Около девяти утра они, не останавливаясь, миновали скутерную станцию Малого Сырта, проехали космопорт и свернули направо, к лодочной станции, где кончался главный канал, ведущий на север. Водитель машины Марло, постепенно тормозя, въехал на мостки, не обращая внимания на полозья, и остановился, а другие машины выстроились в хвост позади него.

Из головной машины вышли Марло, Келли, Макрей и Джим с Виллисом на руках. Из других скутеров тоже начали выходить люди.

– Скажи им, Келли, пусть сидят в машинах! – рявкнул мистер Марло.

Услышав это, Джим спрятался за спиной отца, чтобы не привлекать его внимания.

Марло сердито смотрел на лодочный бассейн. Там не было ни одной лодки, только на берегу стоял на катках катерок с разобранным мотором. Марло повернулся к Макрею:

– Ну вот, док, я и залез на дерево. Как теперь слезать?

– Ты не в худшем положении, чем был бы, остановившись в Гесперидах.

– И не в лучшем.

Лодочный бассейн кольцом окружали склады. Из одного склада вышел человек и приблизился к ним.

– Что это такое? – спросил он, уставившись на колонну скутеров. – Цирк, что ли?

– Сезонная миграция.

– А я уж думал: что это вы не едете? Ничего про вас было не слыхать.

– Куда подевались все лодки?

– Все еще разбросаны по разным местам, в основном по лагерям Проекта. Я ими не ведаю, позвоните лучше в отдел транспорта.

Марло снова нахмурился:

– Можете вы хотя бы сказать, где наше временное жилье?

При переездах из колонии в колонию один из складов всегда оборудовали под барак для ночлега: в единственной гостинице Компании, отеле «Марсополис», было всего двадцать мест.

Мужчина пришел в недоумение:

– Только сейчас сообразил, я ведь ничего о подготовке и не слышал. Похоже, с графиком что-то напутали.

Марло выругался – глупо было спрашивать об этом. Разумеется, Бичер не готовился к миграции, которую не собирался проводить.

– Есть тут телефон?

– У меня в конторе, я тут кладовщиком. Звоните.

– Спасибо.

Марло прошел на склад, Макрей за ним.

– Какой у тебя план, сынок?

– Хочу позвонить Бичеру.

– Ты думаешь, это разумно?

– Черт возьми, нельзя же держать людей в машинах. Там малые дети и женщины.

– Они там в безопасности.

– Док, придется Бичеру сделать хоть что-нибудь, раз уж мы приехали.

– Ты тут главный, – пожал плечами Макрей.

Марло выдержал длительное препирательство с несколькими секретарями поочередно, и вот наконец на экране появился Бичер. Генеральный представитель, не узнавая, уставился на Марло:

– Да? Слушаю вас, любезный. Что за срочность?

– Моя фамилия Марло, временный руководитель Южной колонии. Я хотел бы знать…

– Как же, как же! Знаменитый мистер Марло. Мы видели, как проходит ваша разбитая армия. – Бичер отвернулся и сказал что-то человеку за кадром. Ему ответил голос Крюгера.

– Итак, теперь, когда мы здесь, что вы собираетесь с нами делать?

– Делать? Это элементарно. Как только ночью установится лед, можете разворачиваться и возвращаться туда, откуда приехали. Все, кроме вас, – вы останетесь здесь и будете преданы суду. И ваш сын тоже, если я правильно помню.

Марло сдержал себя:

– Я не это имел в виду, мне нужно жилое помещение с санитарными удобствами и кухней на пять сотен человек.

Бичер отмахнулся:

– Пусть остаются там, где они есть. Ничего с ними за день не сделается. Послужит уроком.

Марло хотел было ответить, но передумал и выключил аппарат.

– Ты был прав, док, не было смысла с ним разговаривать.

– Что ж, вреда от этого тоже не было.

Они вышли и увидели, что Келли расставил свою команду вокруг скутеров.

– Мне как-то неспокойно стало, босс, когда вы пошли звонить, вот я и поставил ребят.

– Из тебя генерал лучше, чем из меня, – сказал Марло. – Ничего тут не произошло?

– Показался было один из копов Бичера, но сразу ушел.

– Что ж ты его не задержал? – спросил Макрей.

– Я хотел, – ответил Келли, – но он не остановился, когда я ему крикнул. Без стрельбы его было не задержать, я и дал ему уйти.

– Вот и подстрелил бы его, – сказал Макрей.

– А надо было? – спросил Келли у Макрея. – Меня подмывало это сделать, но я не решился. У нас что, настоящая война или просто свара с Компанией?

– Ты все правильно сделал, – успокоил его Марло. – Никакой стрельбы, разве что Бичер начнет первый.

Макрей фыркнул.

– Вы не согласны? – спросил его Марло.

– Джейми, ты мне напомнил один случай из жизни американского запада. Примерный гражданин убил профессионального бандита выстрелом в спину. Когда его спросили, почему он не дал шанса своему противнику, он ответил: «Потому что он мертв, а я жив, и я хотел, чтобы так и было». Джейми, если ты ведешь честную игру с отпетым мерзавцем, ты подвергаешь себя большой опасности.

– Сейчас не время рассказывать истории, доктор. Надо немедленно поместить людей в безопасное место.

– Я настаиваю на своем, – не унимался Макрей. – Поиски пристанища могут и подождать, это не главное.

– Что же нужно делать, по-вашему?

– Отбери лучших стрелков и пошли их захватить управление Компании и арестовать Бичера. Я сам их поведу.

Марло раздраженно отмахнулся:

– Не может быть и речи. Пока что мы просто граждане, настаивающие на своих законных правах. Один подобный шаг – и мы окажемся вне закона.

– Ты не видишь логики в собственных действиях, – покачал головой Макрей. – Ты видишь, что вода бежит под гору, и думаешь, что она, слава богу, не достигнет подножия горы. В глазах Бичера ты и так уже законченный преступник, равно как и все мы.

– Чепуха, мы просто добиваемся соблюдения контракта. Если Бичер будет держаться в рамках, мы тоже будем.

– Говорю тебе, сынок, раз уж взялся дергать крапиву, дергай с корнем.

– Доктор Макрей, если вы так хорошо знаете, что надо делать, что ж вы тогда отказались от руководства?

Макрей покраснел:

– Виноват, сэр. Жду ваших указаний.

– Вы знаете Сырт лучше, чем я. Какое здание можно занять под общежитие?

Джим решил, что самое время выйти из укрытия.

– Пап, – сказал он, выходя вперед, – от этого места до нашей школы…

– Джим, у меня нет времени на пустые разговоры. Вернись в машину.

– Папа, но до школы всего десять минут ходу!

– По-моему, он дело говорит, – вмешался доктор. – В школе есть нормальные кровати для детей и кухня.

– Хм… ну хорошо. Может быть, займем обе школы и поместим женщин с малышами в школе для девочек?

– Джейми, – сказал доктор, – рискуя тем, что мне опять надерут уши, я все же скажу: не надо дробить наши силы.

– Да нет, это я так. Келли!

– Да, сэр.

– Скажи, чтобы все выходили, и поставь своего человека во главе каждой машины. Мы уходим.

– Есть.

На улицах Малого Сырта прохожих мало, пешеходы предпочитают ходить по туннелям. Те, кто все же попадались навстречу, испуганно шарахались, но колонистов никто не останавливал.

Входной тамбур школы мог вместить только двадцать человек. Когда прошла вторая партия, в дверях появился Хоу. Даже под маской на лице было заметно, что он рассержен.

– Что это значит? – спросил он.

Виллис, посмотрев на него, сразу свернулся, а Джим скрылся за спиной у отца.

– Сожалеем, – сказал Марло, – но мы вынуждены занять школу под временное пристанище.

– Это невозможно. Кто вы, собственно, такой?

– Моя фамилия Марло. Я возглавляю миграцию.

– Так… – Хоу внезапно повернулся, растолкал толпу и скрылся в здании.

Минут через тридцать Марло, Макрей и Келли вошли с последней партией. Марло приказал Келли поставить часовых у внутренних дверей на каждом выходе из здания. Макрей хотел было предложить расставить людей вокруг здания снаружи, но прикусил язык.

Мистер Саттон ждал Марло в вестибюле.

– Донесение от миссис Палмер, шеф! Она просила тебе передать, что кормежка поспеет минут через двадцать.

– Хорошо! Я и сам не прочь перекусить.

– И еще. Школьная повариха сидит в столовой и дуется. Хочет поговорить с тобой.

– Сам с ней разберись. Где Хоу?

– А пес его знает. Пролетел, как ангел мщения, и пропал.

Вестибюль был переполнен, здесь толпились не только колонисты, но и школьники, все чрезвычайно взволнованные. Родители обнимали своих сыновей. Келли дубасил по спине уменьшенную копию самого себя, а сын в свою очередь дубасил его. Гвалт стоял оглушительный. Какой-то человек, с трудом пробившись к Марло, прокричал ему в ухо:

– Мистер Хоу в своем кабинете. Он заперся. Я только что хотел к нему пройти, но мне не удалось.

– Пусть сидит, – решил Марло. – А вы кто?

– Ян ван дер Линдер, преподаватель естествознания. Можно узнать, кто вы?

– Марло меня зовут. Командую этим сумасшедшим домом. Послушайте, вы не могли бы собрать мальчиков, которые живут в городе? Мы здесь останемся по меньшей мере на пару дней. Городских учеников можно свободно отпустить по домам и учителей тоже.

Учитель колебался:

– Мистеру Хоу не понравится, если я сделаю это без его указания.

– Это совершенно необходимо. Я это сделаю в любом случае, просто у вас получится быстрее. Всю ответственность беру на себя.

Джим увидел в толпе мать и двинулся к ней, не дожидаясь, чем кончится дело. Мать прислонилась к стене с Оливером на руках, вид у нее был очень усталый, почти больной. Рядом стояла Филлис. Джим протиснулся к ним сквозь толпу:

– Мама!

Она подняла глаза:

– Что, Джимми?

– Пойдем со мной.

– Ох, Джимми, я слишком устала, чтобы идти еще куда-нибудь.

– Пошли! Я знаю, где можно прилечь.

Через несколько минут он привел всех троих в комнату, которую они занимали с Фрэнком. Мать рухнула на койку Джима:

– Джимми, ты ангел.

– Ты отдыхай. Фил принесет тебе что-нибудь поесть, когда еда будет готова. Да, туалет прямо напротив через коридор. А я пойду посмотрю, что там делается. Фил, – помедлил он, – ты не присмотришь за Виллисом?

– С чего это? Мне тоже интересно знать, что происходит.

– Ты девочка, и тебе лучше держаться от этого подальше.

– Мне это нравится! Я имею такое же отношение…

– Довольно, дети. Мы присмотрим за Виллисом, Джимми. Скажи отцу, что мы здесь.

Джим передал отцу сообщение матери, потом выстоял длинную очередь за едой. Получив свою порцию и быстро разделавшись с ней, он обнаружил, что почти все колонисты собрались в актовом зале. Джим вошел туда, увидел Фрэнка и доктора Макрея, стоящих у дальней стены, и протолкался к ним.

Его отец стучал по столу рукояткой пистолета за неимением молотка:

– Слово предоставляется мистеру Линтикаму.

Оратор был мужчиной лет тридцати с раздражающе-агрессивными манерами.

– Я поддерживаю доктора Макрея. Хватит тут дурака валять! Нам нужны лодки, чтобы попасть в Копайс. Так? Бичер их нам не дает. Так? Но все, чем располагает Бичер, – это отделение полиции. Так? Если даже он мобилизует всех мужчин в Сырте, у него наберется не более полутораста стволов. Так? А нас вдвое больше. Да и не сможет Бичер собрать против нас всех, кто здесь работает. Что же мы делаем? Мы идем, хватаем его за шиворот и заставляем сделать то, что нам надо. Так? – И он с торжеством уселся на место.

– «Избавь меня, Боже, от друзей»,[34] – пробормотал Макрей.

Несколько человек хотели высказаться. Марло выбрал одного:

– Слово имеет мистер Гиббс.

– Господин председатель! Соседи! Мне нечасто доводилось слышать столь опрометчивую и провокационную речь. Вы, мистер Марло, убедили нас присоединиться к этой безрассудной авантюре, которую я, должен признаться, никогда не одобрял…

– Однако присоединились! – крикнул кто-то.

– К порядку! – призвал Марло. – Ближе к делу, мистер Гиббс.

– …Но присоединился, не желая противиться воле большинства. Теперь же некоторые горячие и неуравновешенные личности могут усугубить ситуацию прямым насилием. Сейчас, когда мы находимся в правительственном центре, естественным шагом было бы составление петиции о возмещении ущерба.

– Если вы говорите о том, чтобы потребовать у Бичера доставить нас в Копайс, мистер Гиббс, то это я уже сделал.

Гиббс кисло улыбнулся:

– Извините меня, мистер Марло, если я скажу: иногда личность просителя влияет на судьбу прошения. Как я понимаю, здесь находится мистер Хоу, директор школы и человек, близкий к генеральному представителю. Мне кажется, было бы разумно воспользоваться его помощью при обращении к генеральному представителю.

Мистер Саттон крикнул:

– Это последний человек на Марсе, которому я позволю говорить от своего имени!

– Обращайся к председателю, Пэт, – предупредил Марло. – Я согласен с тобой, но не стану возражать, если этого захочет большинство. Но разве Хоу еще здесь? – спросил он у зала. – Я его не видел.

– Да здесь он, – встал Келли, – все еще прячется в кабинете. Я с ним поговорил через вентилятор и пообещал ему роскошную трепку, если он выйдет и подерется со мной как мужчина.

– Вот вам, пожалуйста! – ахнул мистер Гиббс.

– Это личное дело касается моего парня, – объяснил Келли.

Марло постучал по столу:

– Полагаю, что мистер Келли откажется от этой привилегии, если вы захотите, чтобы Хоу был вашим представителем. Будем голосовать?

За предложение Гиббса проголосовали только он сам и Поттлы.

После этого Джим сказал:

– Папа?

– Обращайся к председателю, сын. Что ты хочешь сказать?

– Э-э-э… господин председатель, у меня есть идея. Раз лодок нет, нельзя ли нам добраться до Копайса тем же способом, каким мы с Фрэнком попали в Харакс, – с помощью марсиан? Если все согласятся, – добавил Джим, – мы с Фрэнком могли бы вернуться, найти Гекко и обсудить это с ним.

В зале наступила тишина, потом прозвучал чей-то шепот: «О чем это он говорит?» – но ответом ему была тишина. Хотя почти все слышали историю мальчиков, в нее просто не верили, от нее отмахивались или не принимали в расчет. Эта история противоречила житейскому опыту, а колонисты в большинстве своем так же погрязли в «здравом смысле», как и их сородичи на Земле. Альтернативный вариант, в котором мальчики пересекли восемьсот пятьдесят миль открытой местности без специального оборудования для отдыха, просто принимался на веру без малейшего осмысления. «Здравомыслящий» мозг не опускается до логики.

Мистер Марло нахмурился:

– Это очень неожиданное предложение, Джим. – Он немного подумал. – Мы не знаем, имеются ли у туземцев такие же средства передвижения между Сыртом и Копайсом…

– Спорю, что есть!

– …И не знаем, позволят ли нам марсиане воспользоваться ими, даже если они есть.

– Но, папа, мы с Фрэнком…

– По поводу ведения, господин председатель! – Это снова вмешался Гиббс. – По какому праву вы разрешаете детям говорить на собрании взрослых граждан?

Марло смутился. Встал доктор Макрей:

– Я тоже по поводу ведения, господин председатель. С какого возраста этот хлыщ… – Он указал на Гиббса.

– К порядку, доктор.

– Виноват. Я хочу сказать, почему сей зрелый муж, мистер Гиббс, не считает гражданами Фрэнка, Джима и других владеющих оружием мужчин их возраста? Я мог бы добавить, что был взрослым мужчиной, когда сей субъект Гиббс еще пи́сал в свои подгузники…

– Доктор!

– Извините. Я хотел сказать: «…когда он еще не достиг этого возраста». Мы – общество пионеров, и каждый мальчик, достаточно большой, чтобы сражаться, – это мужчина и должен считаться таковым. И каждая девочка, достаточно большая, чтобы стряпать и нянчить детей, тоже взрослая. Сознаете вы это или нет, вы вступили в такой период, когда придется драться за свои права. А драться-то будет молодежь, так что извольте относиться к ней соответственно. Может, двадцать пять лет – это и нормальный совершеннолетний возраст для умирающего, дряхлого общества Земли, но мы здесь не обязаны следовать обычаям, которые не учитывают наши потребности.

Мистер Марло постучал пистолетом:

– Снимаю этот вопрос с обсуждения. Джим, мы поговорим с тобой после собрания. Есть у кого-нибудь конкретное предложение на данный момент? Пойдем путем переговоров или прибегнем к силе?

Мистер Конски попросил у председателя слова и сказал:

– Я за то, чтобы идти до конца, если придется, но может быть, что и не придется. Что, если вам, мистер Марло, еще раз позвонить мистеру Бичеру? Вы можете сказать ему, что у нас достаточно людей, чтобы добиться своего, глядишь, он и прислушается к голосу рассудка. Вот мое предложение.

Предложение было принято. Мистер Марло предложил также, чтобы с генеральным представителем вместо него говорил кто-нибудь другой, но этот вариант отклонили. Марло сошел с возвышения и направился к телефонной будке. Пришлось ломать замок, который приделал на нее Хоу.

Бичер имел очень самодовольный вид:

– А, мой любезный друг Марло. Вы звоните, чтобы сдаться?

Марло оглянулся на полдюжины колонистов, столпившихся у открытой двери кабинки, а затем вежливо объяснил Бичеру причину своего звонка.

– Лодки до Копайса? – засмеялся Бичер. – Когда наступит ночь, будут приготовлены скутеры, чтобы отвезти людей обратно в Южную колонию. Вы можете передать им, что все, кто готов уехать, избегнут ответственности за свои необдуманные действия. Но не вы, разумеется.

– Позвольте вам заметить, что наша численность значительно превышает те силы, которые вы сможете сколотить здесь, в Малом Сырте. Мы добиваемся только выполнения контракта. Если нас вынудят применить силу ради защиты наших прав, мы ее применим.

Бичер ухмыльнулся с экрана:

– Ваши угрозы меня не пугают, Марло. Сдавайтесь. Выходите по одному, без оружия и с поднятыми руками.

– Это ваше последнее слово?

– Нет еще. Вы держите в плену мистера Хоу. Отпустите его сейчас же, не то я позабочусь, чтобы вас обвинили в похищении.

– Хоу? Он не пленник, он может уйти, когда захочет.

Бичер развил свою мысль.

Марло возразил:

– Это личное дело Келли и Хоу. Можете позвонить Хоу в кабинет и сказать ему об этом.

– Вы должны дать ему охрану, – настаивал Бичер.

Марло покачал головой:

– Я не собираюсь вмешиваться в частную ссору. Хоу в безопасности там у себя, зачем мне о нем беспокоиться? Бичер, даю вам еще один час, отдайте лодки миром.

Бичер смерил его взглядом и выключил экран.

– Может, стоило отдать меня на съедение, шеф? – спросил Келли.

Марло поскреб подбородок:

– Не думаю. Я не могу держать заложников, однако у меня такое ощущение, что этот дом будет целее, пока в нем находится Хоу. Я не знаю возможностей Бичера. Насколько мне известно, в Сырте нет ни бомб, ни другого тяжелого оружия, почему же тогда он так уверен в себе, хотел бы я знать?

– Он блефует.

– Сомневаюсь.

Марло вернулся в зал и передал колонистам содержание разговора.

Миссис Поттл встала:

– Мы с мужем, безусловно, примем любезное предложение мистера Бичера. Держать бедного мистера Хоу в плену, подумать только! Надеюсь, что вы будете наказаны по заслугам и этот бесчеловечный мистер Келли тоже. Идем, дорогой! – И она совершила свой драматический выход, а мистер Поттл просеменил за ней по пятам.

– Кто еще хочет сдаться? – спросил Марло.

Гиббс поднялся, нерешительно посмотрел по сторонам и последовал за Поттлами. Все молчали, и, только когда он ушел, Толенд сказал:

– Предлагаю приступить к организации боевого отряда.

– Поддерживаем! Согласны!

Предложение было принято без всяких дебатов. Затем Толенд предложил назначить Марло капитаном с правом назначать офицеров. Это тоже было принято.

В этот момент вошел, шатаясь, Гиббс, весь белый, с трясущимися руками.

– Они погибли! Они погибли! – кричал он.

Марло не стал и пытаться восстановить порядок. Вместо этого он пробился к Гиббсу и спросил:

– Кто погиб? Что случилось?

– Поттлы. Меня самого чуть не убили.

Немного успокоившись, он рассказал следующее: они втроем надели маски и вышли через шлюз. Миссис Поттл, не поглядев ни вправо, ни влево, двинулась вперед, а муж следовал за ней как тень. Как только они вышли за порог, в них ударил луч. Их тела лежат на улице перед школой.

– Это вы виноваты, – пронзительно закончил Гиббс, глядя на Марло. – Вы втравили нас в это дело.

– Минутку, – сказал Марло, – а они вышли так, как требовал Бичер? Поодиночке, с поднятыми руками и так далее? Был у Поттла пистолет?

Гиббс покачал головой и отвернулся.

– Какая разница, – сокрушенно сказал Макрей. – Пока мы вели дебаты, Бичер нас тут запечатал. Мы не можем отсюда выбраться.

Глава 11 В осаде

Как ни печально, это оказалось правдой – осторожная разведка все подтвердила. Переднюю и заднюю дверь перекрыли стрелки, предположительно из полиции Бичера. Они могли снять каждого, кто выходил из здания, сами оставаясь при этом в полнейшей безопасности. При шлюзовой системе прорыв был бы равносилен самоубийству.

Школа стояла в отдалении от поселка и не была связана с ним туннелем. Окон в ней тоже не было. Мужчины и женщины, мальчики и девочки – колонисты насчитывали не одну сотню легально вооруженных стрелков, и тем не менее горстка вооруженных людей могла удержать их внутри.

Зычный голос доктора Макрея убедил собрание продолжать работу.

– Прежде чем двигаться дальше, – сказал Марло, – выясним, может, еще кто-нибудь хочет сдаться? Я уверен: Поттлов застрелили только потому, что они полезли напролом без предупреждения. Если покричать и помахать белым флагом, вас, полагаю, пропустят.

Наступила пауза. Потом встал мужчина вместе с женой, за ним еще один. Набралось несколько человек, и в гробовой тишине они вышли из зала.

После их ухода капитан Марло приступил к организации своего отряда. Миссис Палмер он назначил главным интендантом, доктора – своим заместителем, Келли – начальником караула, ответственным за посты и внутреннюю охрану. Саттону и Толенду поручили разработать нечто вроде переносного экрана для защиты от продольного огня, скосившего Поттлов. Джим с волнением наблюдал за этим процессом, но после назначения взводных командиров выяснилось, что отец не намерен вовлекать в боевые действия подростков. Школьников объединили в два резервных взвода и распустили до поры до времени. Джим не отходил от отца, пытаясь с ним переговорить. Наконец ему удалось привлечь его внимание:

– Папа…

– Не приставай, Джим.

– Но, папа, ты же обещал, что мы поговорим насчет того, что марсиане помогут нам добраться до Копайса.

– Марсиане? – Мистер Марло подумал и сказал: – Забудь об этом, Джим. Пока мы не вырвемся отсюда, ни от твоего плана, ни от любого другого толку нет. Пойди посмотри, как там мама.

Отвергнутый Джим грустно побрел прочь. По дороге к нему пристроился Фрэнк, подцепив его за локоть:

– Знаешь, Джим, обычно у тебя голова забита всякой чушью, но иногда бывают и просветления.

Джим подозрительно посмотрел на друга:

– Спасибо за комплимент… если это комплимент.

– Это не комплимент, Джим, просто отдаю тебе должное. Как правило, идеи у тебя бредовые, но на этот раз вынужден признать, что идея была классная.

– Давай ближе к делу.

– Ближе некуда. Когда ты предложил позвать на помощь марсиан, это было просто гениально.

– Да? Ну, спасибо тебе, конечно, но мне лично так не кажется. Папа правильно сказал: ничего нельзя сделать, пока мы не придумаем, как вырваться отсюда, и пока не настучим по башке старине Бичеру. А тогда уж, наверное, нам их помощь и не понадобится.

– Зря ты так думаешь. Давай проанализируем ситуацию, как сказал бы док. Во-первых, твой отец загнал нас сюда…

– Не трогай отца!

– Я не трогаю, он классный мужик, а мой старик говорит, что он и ученый тоже классный. Но своим джентльменским поведением он загнал нас в угол, и мы не можем отсюда выбраться. Я не упрекаю его, но такова ситуация. И что же они намерены делать? Твой старик велел моему вместе с занудой Толендом сделать щит, который позволит нам пройти через дверь на открытое место, где можно будет драться. По-твоему, у них что-нибудь получится?

– Я об этом не думал.

– А я думал. Ничего у них не выйдет. Отец хороший инженер, дай ему только оборудование и материал, так он тебе сотворит все, что угодно. А тут что? Есть школьная мастерская, – сам знаешь, что это за счастье. Компания вечно экономила на ее оборудовании, в ней разве что подставки для книг можно делать. А материал? Из чего они сделают щит? Из обеденных столов? Пистолет разрежет их, как мягкий сыр.

– Может, и придумают что-нибудь.

– Что, например?

– Чего ты от нас хочешь? – раздраженно спросил Джим. – Чтобы мы сдались?

– Нет, конечно. Но наши старики увязли по уши. Тут-то мы и покажем себя – используем твою идею.

– Прекрати называть это моей идеей. У меня никаких идей нет.

– Ну, как хочешь, тогда я присвою все заслуги себе. Мы передадим Гекко, что нуждаемся в помощи. Он наш водный друг, он нас не оставит.

– Как может Гекко нам помочь? Марсиане не воюют.

– Верно, но, как говорится в геометрии, что из этого следует? Люди не воевали, не воюют и не будут воевать с марсианами. Бичер не может позволить себе задеть марсиан. Все знают, с каким трудом Компания добилась того, чтобы марсиане хотя бы позволили нам поселиться здесь. А теперь представь, что двадцать-тридцать марсиан, да пусть даже один, заявятся к нашей парадной двери. Что сделают тогда фараоны Бичера?

– Что?

– Прекратят огонь, вот что, и мы все вывалим наружу. Вот что может сделать для нас Гекко. Он может сделать так, что Бичер отзовет своих стрелков. Бичеру просто некуда будет деваться.

Джим подумал. Да, это имело смысл. Каждому человеку, ступавшему на Марс, старательно вбивалось в голову, что ни в коем случае нельзя ссориться с туземцами, провоцировать их, нарушать их обычаи и уж вовсе недопустимо причинять им какой-нибудь вред. К возникновению этого закона – первой заповеди марсианских поселенцев – привела печальная и странная история первого поколения людей, контактировавших с марсианами. Джим не представлял себе, чтобы Бичер или полиция Компании решилась на нарушение этого закона. Первой задачей полиции всегда было как раз его неукоснительное соблюдение, особенно по отношению к туристам с Земли, которым вообще не разрешалось контактировать с туземцами.

– Одно неясно, Фрэнк. Допустим, Гекко и его друзья захотят нам помочь, но как передать им, что нам нужна помощь? Не можем же мы позвонить ему по телефону.

– Не можем, но тут на сцену выходишь ты. Ты можешь передать ему сообщение.

– Как?

– Через Виллиса.

– С ума сошел!

– Почему? Предположим, из дому выходишь ты. Фш-ш! – и тебя нет. А если выйдет Виллис? Кто будет стрелять в попрыгунчика?

– Не нравится мне это. Вдруг его ранят.

– Если мы будем сидеть сложа руки, ты пожалеешь, что он не умер. Бичер продаст его в Лондонский зоосад.

Джим взвесил эту неприятную возможность, затем ответил:

– Все равно в твоем плане полно прорех. Даже если Виллис проберется на улицу, он не сможет найти Гекко и передать ему наше сообщение. Возьмет и запоет вместо этого или начнет повторять шуточки дока. У меня есть идея получше.

– Выкладывай.

– Спорю, что Бичеровы обормоты не додумались караулить мусорный люк. Я сам доставлю сообщение Гекко.

– Нет, – поразмыслив, ответил Фрэнк. – Даже если мусоропровод не охраняют, они тебя заметят со своего поста у задней двери и пристрелят, не успеешь ты подняться на ноги.

– Подожду, пока стемнеет.

– Мм… это может сработать. Только пойду я. Я быстрее бегаю.

– Кто бы говорил!

– Ладно! Пойдем оба – с часовым интервалом. Но Виллис не исключается. Ему тоже надо попытаться. Кто-нибудь да пройдет. Нет, погоди, ты недооцениваешь своего дружка. Мы его научим, что именно надо говорить, это будет легко, а потом ты ему скажешь, чтобы он пошел в марсианский город, остановил первого встречного марсианина и рассказал ему то, что выучил. А уж марсианин будет знать, что делать дальше, это все будет в сообщении Виллиса. Только вот хватит ли у него ума сделать то, что ему скажут, и добраться до Малого Сырта? Я в этом сильно сомневаюсь.

Джим ощетинился:

– Ты все время пытаешься выставить Виллиса дурачком. А он не такой, ты его просто не понимаешь.

– Значит, он доберется до города и все передаст. Или нет?

– Мне все-таки это не нравится.

– Тогда выбирай: или ты немного рискнешь Виллисом, или твою мать с маленьким братом заставят зимовать в Южной колонии.

Джим прикусил губу – точно так же, как его отец.

– Ладно, попробуем. Пошли за Виллисом.

– Не спеши. Мы с тобой не настолько хорошо знаем марсианский, чтобы составить сообщение. Но док знает и поможет нам.

– Да, он единственный из взрослых, кому можно довериться. Двинулись.

Они нашли Макрея, но поговорить с ним удалось не сразу. Он был в кабинке связи и орал в микрофон, так что мальчики могли услышать половину разговора.

– Я хочу поговорить с доктором Ролингсом. Так позовите, позовите, нечего сидеть и грызть карандаш! Скажите, что это доктор Макрей… А, доктор, добрый день! Нет, я пока здесь… Как дела, доктор? Все еще кремируем свои ошибки? Что ж, все мы… Извините, не могу. Я заперт… Заперт, говорю. З-а-п-е-р-т, как буйный пьянчуга… Да никакой причины нет. Это все ваш человекообразный Бичер… А вы не слышали? Всю колонию держат в здании школы, а если высунем нос, в нас стреляют… Нет, не шучу. Помните Тощего Поттла? Его с женой убили часа два назад. Хладнокровно сожгли, у них не было шансов… Черт возьми, дружище, я не шучу. Пойдите посмотрите сами, полюбуйтесь, что за псих вами тут управляет. Трупы все еще лежат на улице перед школой, я недавно выглядывал. Мы не можем затащить их внутрь и уложить как подобает… Я говорю…

Экран внезапно погас. Макрей выругался и защелкал переключателями, но экран остался пуст. Вскоре он убедился, что связь полностью перерезана, пожал плечами и вышел из кабины.

– В конце концов они меня вырубили, – сказал он тем, кто был в комнате, – но я успел переговорить с тремя ключевыми фигурами.

– А кому вы звонили, док? – спросил Джим.

– Собирал пятую колонну против Бичера. Хорошие люди есть повсюду, сынок, только им надо все разжевать и в рот положить.

– Док, вы не можете уделить нам немного времени?

– А что? Твой отец мне дал кое-какую работу, Джим.

– Это важно.

Мальчики отвели Макрея в сторону и рассказали ему про свой план.

Макрей задумался:

– Да, это может сработать. Блестящая мысль, Фрэнк, использовать неприкосновенность марсиан. Достойно Макиавелли, тебе стоит пойти в политику. Ну а насчет другой идеи, десанта через мусорный люк, – если ты спросишь у отца, он тебе запретит, Джим.

– А вы не могли бы его попросить? Вас он точно послушает.

– Я сказал «если спросишь у отца», балбес. Тебя всегда нужно за ручку водить?

– А, понял.

– Давайте тащите свою зверюшку в класс «С», я его приспособил под свой кабинет.

Джим и Фрэнк отправились за Виллисом. Мать и Оливер спали; ни сестры, ни Виллиса не было. Джим хотел уйти, но мать проснулась:

– Джимми!

– Я не хотел тебя будить, мама. Где Фил? Мне нужен Виллис.

– По-моему, она на кухне помогает. А Виллиса разве нет? Он был тут, на кровати, со мной и малышом.

Джим посмотрел еще раз, но Виллиса не было.

– Пойду спрошу Фил. Может, она заходила и взяла его.

– Далеко он не мог уйти. Извини, Джим.

– Ничего, я найду.

Джим пошел на кухню и разыскал сестру.

– Откуда я знаю? – сказала она. – Он был с мамой, когда я уходила.

– Я попросил тебя присмотреть за ним.

– А я оставила его с мамой – она хотела, чтобы я помогла здесь. Нечего ко мне цепляться.

Джим вернулся к Фрэнку:

– Черт, они его упустили. Теперь он может быть где угодно. Придется его искать.

Через час, опросив сотню человек, они убедились, что если попрыгунчик и оставался в школе, то уж очень здорово спрятался. Джим так рассердился, что позабыл об опасности, которая всем угрожала.

– Вот что значит полагаться на женщин, – с горечью сказал он. – Что же делать, Фрэнк?

– Почем я знаю.

Они добрались до противоположного конца здания, повернули обратно и двинулись к своей бывшей комнате, в надежде, что Виллис уже вернулся. Проходя через вестибюль, Джим внезапно остановился:

– Я его слышу!

Друзья прислушались. Кто-то говорил голосом Джима:

– Открой! Пусти Виллис!

Голос шел из дверного репродуктора.

Джим кинулся к двери в тамбур, но его остановил часовой.

– Эй, – запротестовал Джим, – откройте дверь. Это Виллис.

– Это какая-нибудь ловушка. Отойди.

– Впустите его. Говорю вам, это Виллис.

Часовой привел шлюз в действие, отогнал всех от двери и сам встал сбоку с пистолетом наготове. Внутренняя дверь открылась, и в нее ввалился Виллис.

* * *

Виллис и не думал оправдываться:

– Джим ушел. Все ушел. Виллис пошел гулять.

– Как же ты выбрался из дома?

– Вышел.

– Но как?

Виллис, очевидно, не находил в этом ничего сложного и не желал вдаваться в подробности.

– Может, он вышел с Поттлами? – предположил Фрэнк.

– Может быть. Да не важно, в конце концов.

– Ходил в гости, – сознался Виллис. И перечислил с десяток марсианских имен. – Хорошо. Водный друзья. Дали Виллис хороший вода, много. – Он почмокал, как будто губами, хотя не имел таковых.

– Ты только неделю назад пил, – укоризненно сказал Джим.

– Виллис хороший мальчик! – возразил Виллис.

– Погоди-ка, – сказал Фрэнк. – Он ведь был у марсиан!

– Да хоть у Клеопатры, зачем убегать-то было?

– Ты что, не понимаешь? Он может добраться до туземцев, он уже это сделал. Все, что нужно, – это передать с ним сообщение для Гекко.

В свете последних событий Макрей еще больше заинтересовался их планом. Втроем они составили сообщение на английском для перевода.

«Привет тебе, – говорилось в нем, – это весть от Джима Марло, водного друга Гекко из города… – Далее следовало совершенно непроизносимое марсианское название Кинии. – Кто бы ты ни был, друг моего друга, прошу тебя немедленно передать мои слова Гекко. Я в большой беде, и мне нужна ваша помощь». Дальше рассказывалось, что с ними произошло, кто в этом повинен и на какую помощь они надеются. К телеграфной краткости не стремились: нервная система Виллиса могла вместить как десять, так и тысячу слов.

Макрей перевел текст, натаскал Джима бегло читать его, после чего они попытались внушить Виллису, что ему следует делать. Виллис был рад стараться, но его легкомысленный, бесшабашный подход ко всякой задаче чуть было не довел всех до истерики. Наконец сошлись на том, что Виллис, пожалуй, готов выполнить задание. По крайней мере, когда его спрашивали, что он должен делать, он отвечал «идти друзья», и, когда его спрашивали, что он должен сказать, он, как правило, начинал передавать сообщение.

– Это может сработать, – решил Макрей. – Мы знаем, что у марсиан есть средства быстрой коммуникации, хотя и не знаем какие. Лишь бы наш дружок-колобок не забыл, куда он идет и зачем.

Джим отнес Виллиса к входной двери. По распоряжению Макрея часовой пропустил их, и Джим вышел с Виллисом в тамбур и снова проэкзаменовал его, пока шлюз откачивал воздух. Попрыгунчик, по-видимому, усвоил свои инструкции, хотя его ответы выдавали обычный умственный кавардак.

Джим постоял на пороге, где не мог попасть под выстрелы, и посмотрел, как Виллис скатился с крыльца. Поттлы все еще лежали там, где упали. Виллис с любопытством посмотрел на них, вильнул в сторону и побежал по улице, пропав из поля зрения Джима, – с порога его не стало видно. Джим пожалел, что не догадался взять с собой зеркальце, оно могло бы служить перископом. Потом собрал все свое мужество, лег и выглянул за дверь.

Виллис ушел уже далеко, и ничего с ним не случилось. В дальнем конце улицы стояло какое-то сооружение, которого раньше не было. Джим высунул голову еще на дюйм, чтобы рассмотреть его получше. Тут дверной косяк над ним задымился, и Джим ощутил легкий электрический разряд от прошедшего близко луча. Он поспешно отдернул голову и вернулся в шлюз.

Внутри у него все оборвалось, он был убежден, что больше никогда не увидит Виллиса.

Глава 12 «Не стреляйте!»

День для Джима и Фрэнка тянулся без конца. Свой план они могли осуществить, только когда стемнеет. Предводители колонистов все время заседали, но это происходило при закрытых дверях, и мальчиков туда, разумеется, не приглашали.

Ужин был приятным разнообразием: во-первых, они проголодались, а во-вторых, кухня теперь освободится и они смогут пробраться к мусорному люку. Так думали Джим с Фрэнком, но на деле все оказалось по-другому. Женщины, хлопотавшие на кухне, сначала неспешно взялись за уборку, а потом, похоже, собрались просидеть всю ночь за кофе и разговорами.

Мальчики под разными предлогами все время совались на кухню, но эти предлоги с каждым разом звучали все менее убедительно, и это вызвало подозрения у миссис Палмер. Потом туда прошел другой мальчишка, и Джим последовал за ним, не зная, что придумать на этот раз. Он услышал, как мальчишка сказал:

– Миссис Палмер, капитан Марло спрашивает, не слишком ли трудно вам будет подежурить ночью, чтобы снабжать часовых кофе и сэндвичами.

– Совсем не трудно, – ответила она, – мы будем только рады. Генриетта, спроси, пожалуйста, кто согласен подежурить. Я буду первая.

Джим вернулся к Фрэнку.

– Ну, какие шансы? – спросил Фрэнк. – Не собираются они там расходиться?

Джим объяснил ему, во что превратились их шансы. Фрэнк выругался, употребив пару слов, которых Джим раньше не слышал, но запомнил для дальнейшего использования.

– Что будем делать, Джим?

– Не знаю. Может, когда она останется одна, она выйдет куда-нибудь.

– А может, выманим ее песнями и танцами?

– Может быть. Или скажем, что ее просят в штаб. Это точно сработает.

Они все еще обсуждали это, когда погас свет.

* * *

В доме стало темно, как в пещере, и, что еще хуже, в школе воцарилась какая-то тревожная тишина. Джим не сразу сообразил, что это прекратилась циркуляция воздуха от компрессора на крыше. Завизжала какая-то женщина. К ней присоединилась другая, повыше тоном. Затем в темноте послышались голоса, они вопрошали, жаловались, успокаивали.

В вестибюле показался свет, и Джим услышал голос отца:

– Тихо там. Это просто авария. Имейте терпение.

Свет двинулся в их сторону и вскоре осветил их.

– А вы, ребята, шли бы спать.

Отец прошел дальше. Где-то в другом конце коридора ревел доктор, убеждая кого-то заткнуться и успокоиться.

Отец Джима вернулся и на этот раз сказал:

– Всем надеть скафандры. И респираторы. Мы надеемся исправить повреждение через несколько минут, но осторожность не помешает. Это здание продержит давление еще по крайней мере полчаса. Вполне достаточно для того, чтобы одеться, если даже мы так быстро не управимся.

Всюду зажигались огни, и вскоре если не в комнатах, то в коридорах стало достаточно светло. Везде замаячили фигуры людей, влезающих в скафандры. Джим и Фрэнк, поскольку собирались уходить, уже были в скафандрах, при оружии и с масками на голове.

– Может, проскочим сейчас? – предложил Фрэнк.

– Нет, – ответил Джим, – они все еще на кухне. Я вижу свет.

По коридору шел доктор Макрей. Джим остановил его:

– Док, как вы думаете, скоро починят электричество?

– Ты что, смеешься?

– Почему, док?

– Электричества не будет. Это очередная пакость Бичера. Он отключил нас от сети.

– Вы уверены?

– Аварии нет, мы проверяли. Я еще удивляюсь, почему Бичер этого раньше не сделал. На его месте я бы сделал это через пять минут после того, как мы сюда въехали. Но вы, ребята, не болтайте, отец Джима и так с ног сбился, утихомиривая нервных дамочек.

Он двинулся дальше.

Несмотря на уверенный тон капитана Марло, истинное положение вещей скоро стало известно всем. Давление падало медленно, так медленно, что необходимо было оповестить всех и распорядиться, чтобы все надели респираторы. Иначе недостаток кислорода мог бы захватить многих врасплох. Теперь уже бесполезно стало придерживаться версии об аварии, которую вот-вот исправят. Температура в здании постепенно понижалась. Замерзнуть в закрытом изолированном здании они не могли, но ночной холод все же проникал внутрь.

Марло перенес штаб в вестибюль, где заседали при свете фонарика. Джим с Фрэнком потихоньку прокрались туда и спрятались в темноте. Им хотелось быть в курсе дел и совсем не хотелось идти спать, как им было велено, тем более что их кровати, как верно заметил Фрэнк, были уже заняты миссис Марло, Оливером и Филлис. Они не отказались от намерения уйти через мусоропровод, но знали, что там слишком людно и улизнуть незаметно вряд ли удастся.

К Марло подошел Джозеф Хартли, один из гидропоников колонии, а за ним его жена – она несла их маленькую дочку в защитной пластиковой палатке, над которой, как труба, торчал компрессор.

– Мистер Марло, то есть капитан…

– Да?

– Надо что-то делать. Наш ребенок этого не выдержит. У нее круп, а мы не можем добраться до нее, чтобы ей помочь.

К ним протиснулся Макрей:

– Надо было показать ее мне, Джо. – Он осмотрел ребенка через пластик и сказал: – По-моему, малышка в порядке.

– Она больна, говорю вам.

– Хм… от такого осмотра, конечно, мало толку, и температуру нельзя измерить, но мне кажется, опасности нет.

– Вы просто хотите меня успокоить, – сердито сказал Хартли. – Что можно сказать, когда она под колпаком?

– Что тут поделаешь, сынок, – сказал доктор.

– Что поделаешь! Что-нибудь да надо делать. Это не может…

Жена дернула его за рукав, они пошептались, и Хартли сказал:

– Капитан Марло!

– Да, мистер Хартли.

– Вы как хотите, а с меня хватит. У меня жена и ребенок, о которых я должен заботиться.

– Вам решать, – холодно сказал Марло и отвернулся.

– Но… – Хартли умолк, видя, что Марло больше не обращает на него внимания. Он нерешительно постоял, как будто ожидал, что его будут отговаривать. Жена тронула его за руку, и они пошли к главному выходу.

– Чего они от меня ждут? Чуда? – спросил Марло у Макрея.

– Вот именно, сынок. Люди в большинстве своем так и не становятся взрослыми, все ждут, что папа достанет им луну с неба. Однако Джо ненароком сказал правду: надо что-то делать.

– Не вижу, что можно сделать, пока Саттон с Толендом не закончат.

– Нельзя их больше ждать, сынок. Надо прорываться отсюда. Теоретически в респираторе можно прожить много суток, но на практике это не пройдет, на что и рассчитывает Бичер. Нельзя до бесконечности держать несколько сот людей в темноте и холоде, да еще и в масках. Дело кончится паникой.

Даже сквозь маску чувствовалось, как устал Марло.

– Не можем же мы прорыть туннель наружу. Выход один – через дверь, а дверь перекрыта. Это самоубийство.

– Придется рискнуть, сынок. Я возглавлю вылазку.

– Нет, я, – вздохнул Марло.

– Черта с два! У тебя жена и дети. А у меня никого, и я так долго живу взаймы, что уже со счета сбился.

– Это моя привилегия, так что вопрос решен.

– Это мы еще посмотрим.

– Я сказал, вопрос решен, сэр!

Они не доспорили: внутренняя дверь шлюза открылась, и вошла, шатаясь, миссис Хартли. Она держала в руках колыбельку в защитной оболочке и безудержно рыдала.

* * *

Повторилась история с Поттлами и Гиббсом. Как понял доктор из того, что прорывалось сквозь рыдания миссис Хартли, они с мужем соблюли все предосторожности. Они выждали, прокричали, что хотят сдаться, и посигналили фонариком. Не получив ответа, они покричали еще, и Хартли шагнул через порог с поднятыми руками, а жена светила на него.

Его застрелили, как только он вышел.

Макрей передал миссис Хартли женщинам и вышел на разведку. Почти в тот же миг он вернулся:

– Дайте кто-нибудь стул. Ну-ка, Джим, слетай.

– В чем дело? – спросил Марло.

– Сейчас скажу. Есть кое-какие подозрения.

– Будьте осторожны.

– Мне затем и нужен стул.

Джим вернулся со стулом, и доктор опять вышел в шлюз. Минут через пять он вернулся.

– Ловушка на дурака, – объяснил он.

– Что вы имеете в виду?

– Бичер не может держать людей всю ночь на морозе, я, по крайней мере, так думаю. Это автоматический самострел. Они установили на дверь фотоэлемент, и, когда его кто-нибудь пересекает, срабатывает самострел и срезает того, кто вышел. – Доктор показал стул, прожженный в нескольких местах. – Но не это главное, – продолжал он, пока Марло осматривал стул. – Этот автоматический огонь ведется по двум стабильным линиям: одна проходит в двух футах от пола, другая – в четырех. Можно проползти под ними, если нервы крепкие.

– Покажите-ка, – выпрямился Марло.

Они вернулись через несколько минут с еще более обгоревшим стулом.

– Келли, – распорядился Марло, – мне нужно двадцать добровольцев для вылазки. Займись-ка.

Добровольцев вызвалось около двухсот, проблема была в том, чтобы отбиться от них. Джим с Фрэнком тоже сунулись, но Марло сказал, что возьмет только взрослых неженатых мужчин. Исключение составлял только он сам. Макрея тоже отвергли.

Доктор отвел Джима в сторонку и шепнул ему:

– Придержи лошадей. Через пару минут главным тут стану я.

Штурмовой отряд вышел в шлюз. Марло сказал Макрею:

– Мы идем на электростанцию. Если нас не будет больше двух часов, командуйте.

Он прошел в шлюз и закрыл за собой дверь.

Не успела дверь закрыться, Макрей скомандовал:

– Ну-ка, еще двадцать добровольцев.

– Вы разве не будете ждать два часа? – спросил Келли.

– Занимайся своими делами. Когда я уйду, останешься за командира. – Доктор повернулся и кивнул Джиму и Фрэнку. – Вы двое – за мной.

Макрей быстро отобрал себе людей (как видно, он уже сделал это мысленно перед уходом Марло) и вывел отряд в шлюз.

Когда наружная дверь открылась, Макрей посветил фонариком на улицу. Поттлы, Гиббс и несчастный Джозеф Хартли лежали там, где их настиг огонь, но больше мертвых тел не было.

– Дайте-ка стул, – обернулся Макрей. – Я покажу вам, как оно работает. – И высунул стул за порог.

Стул тут же перерезали два параллельных луча. Когда они погасли, ослепив всех своим блеском, от них остались два бледно-фиолетовых ионизирующих следа, которые постепенно исчезли.

– Как вы могли заметить, – начал доктор, будто читая лекцию студентам-медикам, – не имеет значения, где именно находится стул.

Он снова сунул стул за дверь и стал двигать его вверх и вниз… Выстрелы повторялись через доли секунды, но линии огня оставались неизменными: на высоте коленей и на высоте груди.

– Пожалуй, будем поддерживать огонь, – решил доктор, – чтобы было видно, куда идти. Первый пошел!

Джим сглотнул и вышел вперед – а может, его вытолкнули, он не был уверен. Глядя на смертоносную изгородь, он пригнулся и неуклюже, с бесконечной осторожностью, переступил. И вышел на улицу.

– Вперед! – приказал доктор. – Рассредоточиться!

Джим побежал по улице, чувствуя себя бесконечно одиноким, но радостно взволнованным. Добежав до угла, он задержался и осторожно выглянул. Не увидев ничего подозрительного, он остановился и стал ждать, готовый стрелять во все, что будет двигаться.

Слева от него виднелось странное сооружение, из-за которого он днем чуть не лишился головы. Теперь было ясно, что огонь ведется оттуда.

Кто-то подбежал к Джиму сзади. Он резко повернулся и услышал:

– Не стреляй! Это я, Фрэнк.

– А другие где?

– Наверное, идут следом.

Впереди, за дотом, из которого стреляли, сверкнул свет.

– Кто-то вышел на улицу, – сказал Фрэнк.

– Ты его видишь? Как нам – стрелять или нет?

– Не знаю.

Сзади подбегал следующий боец. Впереди, там, где Фрэнк как будто заметил человека, сверкнул выстрел, и мимо них прошел луч.

Джим совершенно машинально выстрелил туда, где сверкнуло.

– Попал, – сказал Фрэнк. – Молодец!

– Да? – сказал Джим. – А где тот, который бежал сзади? – Джим почувствовал, что его трясет.

– Да вот он.

– Кто в меня стрелял? – спросил новоприбывший. – Где они?

– Сейчас нигде, – ответил Фрэнк. – Джим убрал его. – Фрэнк попытался заглянуть в маску, но ночь была слишком темной. – Ты кто?

– Смитти.

Фрэнк и Джим удивленно воскликнули: это был Смайт, практичный человек.

– Не смотрите на меня так, – сказал Смайт, защищаясь, – я пришел в последний момент, чтобы защитить свои инвестиции. Вы, ребята, мне деньги должны.

– По-моему, Джим только что с тобой расплатился, – заметил Фрэнк.

– Совсем нет! Это совершенно другое дело.

– Потом, потом, – сказал Фрэнк.

К ним присоединялись другие. Подоспел, отдуваясь, Макрей и проревел:

– Говорил я вам, куриные вы мозги, рассредоточьтесь! – Он перевел дух. – Идем брать управление Компании. Трусцой, и не сбивайтесь в кучу.

– Док, – сказал Джим, – в том доме впереди кто-то есть.

– Ну и что?

– Они в нас стреляли, вот что.

– A-а-а. Всем оставаться на месте. – Доктор сорванным голосом дал новые указания. – Все поняли?

– Док, – сказал Фрэнк, – а самострел? Может, мы его сначала обезвредим?

– Старею, видно, – сказал Макрей. – Кто разбирается в технике? Нужно к ней подобраться и вырвать зубки.

Из темноты вызвался кто-то безликий.

– Давай, – сказал доктор. – Мы тебя прикроем отсюда.

Колонист рысцой добежал до щита, за которым стоял автоматический бластер, обошел его сзади и что-то делал там несколько минут. Потом сверкнула белая, необычайно яркая вспышка, и доброволец вернулся обратно.

– Закоротил. Держу пари, на электростанции все предохранители полетели.

– Теперь точно не будет стрелять?

– Теперь им даже точку над «и» не поставишь.

– Ладно. Ты, – Макрей поймал кого-то за руку, – беги обратно в школу и доложи Келли, что путь свободен. Ты, – сказал он тому, кто обезвредил бластер, – обойди школу и посмотри, что можно сделать со второй пушкой. Вы, двое, прикрывайте его. Остальные за мной, к тому зданию, и все по плану.

Джиму было поручено пробраться вдоль фасада и занять позицию футах в двадцати от двери, чтобы прикрывать других. Он миновал тот участок, где был человек, в которого он стрелял. Тела на земле не было. Может быть, он промахнулся? Было слишком темно, чтобы рассмотреть, есть ли кровь.

Макрей выждал, пока прикрывающие не разошлись по местам, и атаковал дом во главе шестерых людей, среди которых был и Фрэнк. Доктор сам подошел к входу и попытался открыть наружную дверь. Она поддалась, атакующие по знаку доктора последовали за ним в шлюз и закрыли дверь за собой.

Джим прижался к ледяной стене, глядя во все глаза и готовый стрелять. Минула, казалось, целая вечность, и Джиму мерещилось, что на востоке уже брезжит заря. Наконец он увидел какие-то неясные фигуры, вскинул пистолет, но узнал могучий силуэт доктора.

Макрей был хозяином положения. Колонисты вывели четырех обезоруженных пленников, одного из них поддерживали двое других.

– Отведи их в школу, – велел доктор одному из своей группы. – Первого, кто попытается сделать лишнее движение, пристрелить на месте. И скажи тому, кто сейчас командует, чтобы он их посадил под замок. Вперед, ребята. Главная работа еще впереди.

Кто-то окликнул их сзади. Макрей оглянулся. Кричал Келли:

– Док! Подождите нас!

Он подбежал и спросил:

– Какой у вас план?

Из школы валом валил народ, и все бежали к ним.

Макрею пришлось задержаться и пересмотреть распоряжения, ведь теперь у него прибавилось людей. Одному из взводных, инженеру-строителю по фамилии Альварес, поручили охранять школу, он должен был расставить часовых вокруг здания и выслать разведчиков патрулировать окрестности. Келли получил задание захватить узел связи, находившийся между поселением и космопортом. Овладеть связью значило овладеть ситуацией – в здании размещалась не только местная телефонная станция, но и пост радиосвязи с Деймосом, а значит, со всеми поселениями на Марсе. Кроме того, там были радарные маяки и прочие вспомогательные средства для прибывающих кораблей с Земли.

На себя Макрей взял задачу захватить планетарное управление – управление Компании на Марсе, резиденцию Бичера. Персональные апартаменты генерального представителя находились в том же здании, и доктор рассчитывал схватиться с самим Бичером.

Макрей отправил еще один отряд на электростанцию в помощь Марло и скомандовал своим людям:

– Вперед, пока мы тут не окоченели. Марш, марш!

Он затрусил вперед тяжеловесной рысью.

Джим нашел Фрэнка и побежал рядом с ним.

– Чего вы так долго торчали там, в доме? – спросил он. – Бой был?

– Долго? – сказал Фрэнк. – Мы там и двух минут не пробыли.

– Но вы, наверное…

– Эй, там, сзади, не болтать! – прикрикнул доктор.

Джим замолчал в недоумении.

Макрей повел их по льду через главный канал, избегая арочного моста как возможной ловушки. Переходили канал попарно, оставшиеся позади прикрывали переходивших. Перешедшие в свою очередь рассредоточивались по берегу и прикрывали тех, кто шел за ними. Переправа тянулась медленно, как кошмарный сон. Человек на льду представляет собой идеальную мишень, но двигаться быстрее было просто невозможно. Джим очень жалел, что при нем нет коньков.

На другом берегу доктор собрал всех под стеной склада.

– Теперь пойдем на восток, избегая жилья, – сказал он хриплым шепотом. – И тихо все, если жизнь дорога! Расходиться не будем, не то еще перестреляете друг друга в темноте. – Он изложил им план захвата: они окружают здание, перекрывают все выходы, а Макрей с половиной отряда штурмует главный вход. – Когда вы обойдете здание и встретитесь, – предупредил Макрей командиров двух групп окружения, – будет чертовски трудно отличить друзей от врагов. Так что осторожнее. Пароль «Марс», отзыв «Свобода».

Джим был в штурмовой группе. Шестерых из них доктор расставил веером у двери на расстоянии двадцати пяти ярдов, приказав по возможности укрыться. Трое залегли на пандусе перед самой дверью с оружием наготове.

– В случае чего сразу стреляйте, – приказал им доктор. – Остальные – за мной.

Последнее относилось и к Джиму. Доктор подошел к наружной двери и подергал ее – она была заперта. Доктор позвонил и стал ждать.

Ничего не произошло. Макрей снова позвонил и спокойно сказал в решетку переговорного устройства:

– Откройте, у меня важное сообщение для представителя.

Опять ничего. Макрей сменил тон на раздраженный:

– Скорее, пожалуйста! Я тут замерзну насмерть.

Внутри по-прежнему было темно и тихо. Макрей добавил в голос агрессии:

– Ладно, Бичер, открывай! Дом окружен, сейчас будем стрелять по двери. Даем тебе тридцать секунд, потом откроем огонь.

Уходили секунды. Доктор шепнул Джиму:

– Хотел бы я, чтобы это было правдой. – Потом повысил голос: – Время истекло, Бичер. Все.

Дверь зашипела – сжатый воздух из шлюза пошел наружу, шлюз заработал. Макрей сделал им знак отойти. Все ждали, затаив дыхание и держа под прицелом открывающуюся дверь.

Дверь открылась, и на пороге, спиной к освещенному шлюзу, появилась одинокая фигура.

– Не стреляйте! – твердым приятным голосом сказал человек. – Все хорошо. Все уже кончено.

– Да это же доктор Ролингс! – пригляделся Макрей. – Дай тебе бог здоровья, красавец ты мой.

Глава 13 «Это ультиматум»

Ролингс и сам провел полночи взаперти вместе с полудюжиной других влиятельных горожан, которые пытались урезонить Бичера. Когда вся история разошлась по городу, особенно обстоятельства смерти Поттлов, Бичер лишился всякой поддержки, за исключением своры подхалимов и лизоблюдов и сугубо профессиональной помощи полиции Компании, в большинстве своем настроенной совершенно нейтрально.

Даже Крюгер сломался, стал уговаривать Бичера дать задний ход – и был посажен вместе с остальными диссидентами, среди которых к тому времени оказался и главный инженер электростанции. Но именно доктор Ролингс уговорил охранника, и тот выпустил их, рискуя своим местом (доктор лечил его жену).

– Не думаю, что Бичера будут судить, даже если мы доставим его на Землю, – говорил Макрей Ролингсу и Марло. – Ваше мнение, доктор?

Все трое сидели в приемной планетарного управления. Марло явился туда, получив на электростанции сообщение от Макрея, и сразу взялся за работу: начал писать депеши в лагеря Проекта и другие отдаленные поселения, включая Северную колонию, чтобы прислали лодки. Потом, усталый, с красными глазами и плохо соображая от недосыпания, он попытался составить рапорт для отправки на Землю. Но Макрей остановил его и настоял на том, чтобы Марло сначала отдохнул.

– Паранойя? – предположил доктор Ролингс.

– Типичный случай.

– Я того же мнения. Я видел определенные признаки и раньше, но болезнь не проявлялась в полной мере, пока никто не шел против его воли. Его следует госпитализировать, изолировать от общества. – Доктор Ролингс оглянулся на закрытую дверь, за которой сидел Бичер. – А о Хоу что скажете, доктор? – спросил он.

– Я не настолько его изучил, чтобы составить о нем мнение, – пробурчал Макрей. – Что ты собираешься с ним делать, Джейми? – спросил он Марло.

– Ничего, – нахмурился тот. – Ни в чем серьезном мы его обвинить не можем. Отправим его обратно, и все.

– Вот-вот, – кивнул Макрей. – Повесить – слишком много чести, а вышибить – в самый раз.

– Меня больше беспокоит, кем его заменить, – сказал Марло. – Школа должна работать, когда мы отправимся в Копайс. Вы не взялись бы, док? Временно, конечно.

Макрей вытаращил глаза:

– Я? Боже сохрани!

– Надо же кому-нибудь пасти молодняк, и желательно без применения смирительных рубашек. А вас они любят.

– Нет, говорю решительное «нет»!

– У них там есть один молодой человек, – вставил Ролингс, – профессор Штойбен готовил его на свое место, но Компания прислала Хоу. Его зовут ван дер Линдер. По-моему, он хороший, разумный парень. Моему мальчишке он нравится.

– Я с ним как-то встречался, – оживился Марло, – от него был толк. Но, собственно, кто я такой, чтобы назначать его?

– Джейми, – фыркнул доктор, – ты меня уморишь!

– Конечно-конечно, – согласился Макрей, – но, говоря непрофессионально, я бы предпочел увидеть этого мерзавца на виселице. Паранойя – расстройство, которое проявляется только у обладателей принципиально скверного характера.

– Это уж чересчур, доктор, – возразил Ролингс.

– Таково мое мнение, – настаивал Макрей, – и я видел массу подобных случаев, как в больницах, так и за их пределами.

Марло допил кофе и вытер губы.

– Ну ладно, так или иначе. Прилягу, пожалуй, на одном из этих столов и вздремну пару часов. Доктор, вы распорядитесь, чтобы меня разбудили?

– Разумеется, – заверил Макрей, не собираясь допускать никого к Марло, пока тот не отдохнет как следует. – Не беспокойся.

Джим вместе с остальными вернулся в школу, где колонисты должны были оставаться до прибытия лодок и отправки в Копайс. Миссис Палмер со своими помощницами суетилась на кухне, стряпая грандиозный завтрак для усталых мужчин и подростков. Джим тоже зверски устал и проголодался, но был слишком возбужден, чтобы спать, хотя уже начинался рассвет.

Он дул на кружку с кофе, которую ему дали, когда появился Смайт.

– Слушай, говорят, ты и впрямь убил того копа, который хотел меня подстрелить.

– Нет, – сказал Джим, – только ранил, он сейчас в лазарете. Я его видел.

Смайт призадумался.

– А, ладно, – сказал он наконец. – Такое раз в жизни бывает. Держи свою расписку.

– Смитти, ты не болен? – уставился на него Джим.

– Сам не знаю. Бери скорее.

Джим порылся в памяти и процитировал отца:

– Нет, спасибо. Марло всегда платят свои долги.

Смайт посмотрел на него и сказал:

– Да ну тебя к черту, ты просто неотесанный болван! – Он порвал расписку на мелкие кусочки и ушел.

– С чего это он разозлился? – не понял Джим.

Джим удивленно смотрел ему вслед. «С чего это он так разозлился?» Он решил найти Фрэнка и рассказать ему об этом.

Фрэнка он нашел, но рассказать ничего не успел. В толпе кто-то закричал:

– Марло! Джим Марло!

– Капитан Марло в планетарном управлении, – ответили ему.

– Не его, мальчика, – сказал первый голос. – Джим Марло! Тебя там спрашивают у входа.

– Иду, – прокричал Джим. – Кто там еще? – И стал проталкиваться к выходу, Фрэнк двинулся за ним следом.

Человек, который его вызвал, подождал, пока он не подойдет, и ответил:

– Ты не поверишь, я и сам не верю. Марсиане.

Джим с Фрэнком выбежали из дома. У дверей школы собралось больше дюжины марсиан. Там были Гекко и Г’куро, но К’бумча не было. Не находил Джим и старика, которого считал «предводителем» племени Гекко. Гекко, увидев их, сказал на своем языке:

– Привет, Джиммарло, привет, Фрэнксаттон, друзья, скрепленные водой.

Еще один голос раздался с ладони Гекко:

– Приветик, Джим!

Виллис с честью вернулся домой, пусть он немного и опоздал, но выполнил задание.

* * *

Один из марсиан мягко прогудел что-то, и Гекко спросил:

– Где тот, который украл нашего малыша?

Джим не был уверен, правильно ли он понял слова туземного языка.

– Что? – переспросил он.

– Он спрашивает, где Хоу, – сказал Фрэнк и ответил Гекко на довольно беглом и правильном марсианском.

Хоу все еще сидел в своем укрытии, опасаясь Келли, хотя его много раз приглашали выйти.

Гекко показал, что хочет войти в дом. Мальчики удивились, но охотно провели его. Чтобы войти в шлюз, Гекко пришлось принять форму, напоминающую вешалку для шляп, но все же он поместился, шлюз был достаточно большим.

Внутри его появление вызвало эффект, сравнимый с визитом слона в церковь. Все расступались перед ним.

В дверь канцелярии было еще труднее пролезть, чем в шлюз, но Гекко пролез – Джим с Фрэнком помогли. Гекко отдал Виллиса Джиму и легонько подергал ручку двери в кабинет Хоу своими ручищами. Потом резко рванул – и убрал дверь в сторону, не только сломав замок, но и сорвав ее с петель. Гекко присел на корточки, целиком заполнив дверной проем.

Мальчики переглянулись, а Виллис спрятался. Они слышали, как Хоу сказал:

– Что это означает? Кто…

Потом Гекко выпрямился, насколько он мог это сделать в комнате, рассчитанной на человека, и пошел к выходу. Мальчики замешкались.

– Давай посмотрим, что он с ним сделал, – сказал Фрэнк. Он подошел к вывороченной двери и заглянул внутрь. – Я его не вижу. Эй, Джим, его там вообще нет.

И нигде не было.

Они поспешили за Гекко, догнав его у воздушного шлюза. Никто не остановил ни Гекко, ни мальчиков. Накрепко вбитое в голову отношение к марсианам расчистило перед ними дорогу.

Выйдя, Гекко повернулся к мальчикам и спросил:

– Где другой, который хотел причинить зло малышу?

Фрэнк объяснил, что Бичер в другом месте и к нему нельзя.

– Покажи нам где, – велел Гекко и взял обоих на руки. Другой марсианин забрал у него Фрэнка.

Джим уютно сидел в мягких ладонях Гекко, так же как Виллис на руках у Джима. Виллис выставил глазки и огляделся:

– Хорошо едем, да?

Джим не был в этом уверен.

Марсиане со скоростью добрых восемь миль в час прошагали по городу, прошли через мост и прибыли к офису планетарного управления. Шлюз там был выше и просторнее школьного, так что в здание прошли все. Потолок в вестибюле был достаточно высок даже для самого высокого марсианина. Войдя, Гекко опустил на пол Джима, а другой марсианин – Фрэнка.

Их появление вызвало такой же переполох, как и в школе. На шум выглянул Макрей, который трезво оценил обстановку:

– Это что за делегация?

– Они хотят поговорить с Бичером, – объяснил Фрэнк.

Макрей поднял брови и заговорил на чистом марсианском.

Один из марсиан ответил, и они беседовали некоторое время.

– Ладно, я приведу его, – согласился доктор и повторил это по-марсиански.

Он прошел в глубину здания и вскоре вернулся, толкая перед собой Бичера. Ролингс и Марло шли следом.

– Тут кое-кто хочет тебя видеть, – сказал Макрей и выпихнул Бичера в вестибюль.

– Это он? – спросил марсианин.

– Он самый.

Бичер посмотрел на марсиан и спросил на бейсике:

– Что вам от меня надо?

Марсиане подошли и окружили его со всех сторон.

– Отойдите от меня! – сказал Бичер.

Марсиане медленно двинулись вперед, сжимая круг. Бичер хотел вырваться, но широкая ладонь преградила ему путь. Круг становился все теснее. Бичер метался внутри, но вскоре от зрителей его скрыла ширма из гигантских ладоней.

– Выпустите меня! – послышался его крик. – Я ничего не сделал. Вы не имеете права… – Голос оборвался на визгливой ноте.

Круг замер, потом распался. Внутри не было ничего, даже пятнышка крови на полу.

Марсиане пошли к выходу. Гекко задержался и сказал Джиму:

– Хочешь пойти с нами, друг мой?

– Нет, о нет. Мне нужно остаться здесь. – Джим спохватился и повторил это по-марсиански.

– А малыш?

– Виллис останется со мной. Правда, Виллис?

– Конечно, Джим.

– Тогда скажи Гекко сам.

Виллис послушался, Гекко печально простился с мальчиками и Виллисом и пошел в шлюз.

Макрей и Ролингс озабоченно шептались, стоя на месте, где только что был Бичер. Сонный капитан Марло слушал их с растерянным видом.

Фрэнк сказал:

– Пойдем-ка отсюда, Джим.

– Пойдем.

Марсиане все еще стояли снаружи. Гекко, увидев мальчиков, поговорил с одним из марсиан и спросил их:

– Где ученый, который говорит на нашем языке? Мы хотим поговорить с ним.

– По-моему, им нужен док, – сказал Фрэнк.

– Думаешь, он его имел в виду?

– Думаю, да. Позовем его.

Они вернулись и извлекли Макрея из кучки взволнованных людей.

– Док, – сказал Фрэнк, – они хотят с вами поговорить – марсиане.

– Что? – спросил Макрей. – Почему со мной?

– Не знаю.

Доктор повернулся к Марло.

– Ну что, шкипер? – спросил Макрей. – Хотите поприсутствовать?

Мистер Марло потер лоб:

– Мне будет стыдно за свое владение их языком. Идите вы.

– Ладно.

Макрей пошел за скафандром и маской, позволил мальчикам помочь ему одеться и не стал возражать, когда они пошли за ним. Однако, выйдя из дома, Джим и Фрэнк предпочли остановиться поодаль и наблюдать за происходящим оттуда.

Макрей неторопливо приблизился к группе марсиан и заговорил с ними. Они загудели в ответ. Доктор вошел в центр группы, мальчики видели, как он говорит и отвечает на вопросы, помогая себе жестами. Беседа продолжалась довольно долго.

Наконец утомленный Макрей опустил руки. Марсиане загудели, явно прощаясь, и двинулись быстрым, но неспешным для них шагом к мосту, а потом к своему городу. Макрей, тяжело ступая, поднялся на пандус.

– В чем там было дело, доктор? – спросил его Джим, когда они оказались в шлюзе.

– А? Да ничего, сынок, успокойся.

Войдя, Макрей взял Марло за руку и повел обратно в приемную.

– Вы тоже, Ролингс. Остальные займитесь своим делом. – Но мальчиков, которые увязались за ними, Макрей прогонять не стал. – Послушайте и вы, раз уж по уши сидите в этом деле. Следи за дверью, Джим, чтобы никто не вошел.

– В чем дело? – спросил Марло. – Почему вы такой мрачный?

– Они хотят, чтобы мы ушли.

– Ушли?

– Ушли с Марса, вернулись на Землю.

– Как? Что их заставило предложить нам это?

– Это не предложение. Это приказ, ультиматум. Они даже не дают нам времени, чтобы вызвать корабли с Земли. Они хотят, чтобы мы ушли – каждый мужчина, женщина и ребенок; они требуют, чтобы мы ушли немедленно, – и они не шутят!

Глава 14 Виллис

Четыре дня спустя доктор Макрей пошатываясь вошел в тот же кабинет. У Марло по-прежнему был усталый вид, но теперь по-настоящему измученным выглядел Макрей.

– Убери всех отсюда, шкипер.

Марло отпустил всех, кто был в кабинете, и закрыл дверь:

– Ну что?

– Ты получил мое сообщение?

– Да.

– Декларация об автономии составлена? Народ ее поддержал?

– Да, составлена, боюсь только, основное мы списали с американской Декларации независимости, но в общем справились.

– Риторика меня не волнует! В какой стадии документ?

– Ратифицировали. Это было довольно легко. Получили пару испуганных запросов из лагерей Проекта, но документ прошел. Пожалуй, мы должны благодарить за это Бичера: из-за него всем вдруг показалось, что независимость – это то, что нам надо.

– Ничего мы ему не должны! Он чуть нас всех не угробил.

– То есть как?

– Потом скажу, сначала покончим с Декларацией. Я ведь там пообещал кое-что. Отправили ее?

– Прошлой ночью передали по радио в Чикаго. Ответа пока нет. Дайте я тоже спрошу: у вас все прошло успешно?

– Да, – Макрей устало потер глаза, – мы можем остаться. «Это была великая битва, Мо, но победа осталась за мной». Они разрешили.

Марло встал и включил магнитофон:

– Может быть, запишем вас сразу на пленку, чтобы не возвращаться к этому?

Макрей отмахнулся:

– Нет. Мой официальный рапорт, каким бы он ни был, потребует самой тщательной редакции. Сейчас я попробую просто рассказать вам обо всем. – Он помолчал в раздумье. – Джейми, сколько времени прошло с тех пор, как люди впервые высадились на Марсе? Больше пятидесяти земных лет, верно? Кажется, я больше узнал о марсианах за последние несколько часов, чем за все эти годы… И все же я ничего о них не знаю. Мы все думаем о них как о людях, пытаемся поместить их в наши рамки. Но они не люди; они совершенно на нас не похожи. Они совершали межпланетные полеты еще миллионы лет назад, – добавил доктор, – и отказались от них.

– Что-о? – сказал Марло.

– Да ничего. Не важно. Это просто одна из вещей, которые я узнал из разговора со стариком – тем самым стариком, с которым говорил Джим. Кстати, Джиму все померещилось, этот старик вообще не марсианин.

– Минутку, а кто же он тогда?

– Ну, он, конечно, родился на Марсе, но это не марсианин в нашем с тобой понимании. По крайней мере, мне он таким не показался.

– Как он выглядит? Опишите его.

– Не могу, – пришел в замешательство Макрей. – Возможно, мы с Джимом видели только то, что он захотел нам показать. Ладно, не важно. Виллис должен будет вернуться к марсианам, и довольно скоро.

– Жаль, – ответил Марло. – Джим будет против, но это не такая уж высокая цена, если марсиане так решили.

– Ничего вы не понимаете, ничегошеньки. Виллис – вот где был ключ ко всему.

– Я понимаю, что он замешан в этой истории, – согласился Марло, – но почему ключ?

– Перестаньте говорить о Виллисе «он», называйте его «она». Там было… Ну вот, я сам это сказал. Привычка.

– Меня не волнует, какой пол у этого зверька. Продолжайте.

Макрей потер виски:

– Все очень сложно, не знаю, с чего и начать. Виллис очень много значит. Знаете, Джейми, вы, безусловно, войдете в историю как отец-основатель, но, между нами говоря, слава спасителя должна принадлежать Джиму. Именно благодаря Джиму и Виллису – любви Виллиса к Джиму и упрямой привязанности Джима к Виллису – колонисты сейчас живы, а не удобряют почву. Если б не они, мы бы пошли на корм червям. Ультиматум, обязывающий нас убраться с планеты, – всего лишь уступка, сделанная ради Джима. Они собирались уничтожить нас.

У Марло отвисла челюсть.

– Но это невозможно! Марсиане не способны на такое!

– Еще как способны, – заверил его Макрей. – Они долго сомневались на наш счет. Намерение Бичера отправить Виллиса в зоосад переполнило чашу, но благодаря отношениям Джима и Виллиса они немного успокоились. И пошли на компромисс.

– Не могу поверить, что марсиане могли бы так поступить, – возразил Марло, – и не понимаю, как бы они это сделали.

– А где сейчас Бичер? – резко спросил Макрей.

– Н-да.

– Вот и не говорите о том, что они могут и чего не могут. Мы о них ничего не знаем – ровно ничего.

– Не стану спорить. Но что это за тайна вокруг Джима и Виллиса? Что им так дался Виллис? В конце концов он всего лишь попрыгунчик.

– Не думаю, что смогу разъяснить эту тайну, – сознался Макрей, – но кое-какие гипотезы на этот счет есть. Вы знаете марсианское имя Виллиса? Знаете, что оно означает?

– Я даже не знал, что у него есть имя. То есть у «нее».

– Оно означает: «Та, в ком соединились надежды мира». Это вам о чем-нибудь говорит?

– О боже! Не попрыгунчик, а прямо мессия какой-то.

– Возможно, все так и есть. С другой стороны, может, я просто плохо перевел. Может быть, лучше сказать «Подающий надежды» или просто «Надежда». Возможно, для марсиан это лишь поэтическое значение имени, как и у нас. Возьмем мое имя – Дональд. Означает «Правитель мира». Тут мои родители промахнулись. А может, марсианам просто нравится давать попрыгунчикам цветистые имена. Я знал одного пекинеса, так его, не поверите, звали «Великий чемпион Маньчжурии, принц Бельведерский». – Макрей вздрогнул. – А знаете, что я вдруг вспомнил: в кругу семьи этого песика звали Виллис!

– Да что вы говорите!

– Точно. – Доктор поскреб щетину на подбородке и подумал, что на той неделе надо будет побриться. – Но это даже не совпадение. Я же и предложил Джиму назвать попрыгунчика Виллисом – наверное, вспомнил того пекинеса. Тот пучеглазый паршивец смотрел на тебя точно как Виллис – наш Виллис. Я хочу сказать, что ни одно из имен Виллиса, в сущности, ничего не значит.

Доктор замолчал так надолго, что Марло сказал:

– Вы не очень-то спешите раскрыть тайну. Вы ведь думаете, что настоящее имя Виллиса все-таки означает кое-что, иначе вы бы его не упомянули.

Макрей подскочил на месте:

– Да. Я действительно так думаю. Я думаю, что Виллис – что-то вроде принцессы Марса. Нет, погоди, не спорь пока. Я ничего не хочу тебе навязывать. Скажи сам, кто такой Виллис, по-твоему?

– По-моему? – спросил Марло. – По-моему, он представитель экзотической марсианской фауны, полуразумное существо, хорошо приспособленное к окружающей среде.

– Сколько умных слов, – пожаловался доктор. – А по-моему, это марсианин, который еще не вырос.

Марло побледнел.

– У них же совершенно разное строение, – сказал он. – Они различны, как небо и земля.

– Допустим. А в чем сходство между гусеницей и бабочкой?

Марло открыл рот и снова закрыл.

– Я тебя не упрекаю, – продолжал Макрей, – мы никогда не связываем подобные метаморфозы с «высшими формами жизни», что бы мы под этим ни понимали. Но я думаю, что Виллис именно то, что я сказал, и этим объясняется, почему он должен вскоре вернуться к своим. Сейчас он в стадии личинки, но скоро станет куколкой – и это будет что-то вроде долгой зимней спячки. Выйдя из нее, он станет марсианином.

Марло прикусил губу:

– Да, все логично, но все равно звучит поразительно.

– На Марсе много поразительных вещей. Вот еще одна: мы никак не могли найти на этой планете ничего похожего на секс, различные виды специфической конъюгации[35] – да, но никакого секса. Мне кажется, мы его просто проглядели. Я думаю, что личинки марсиан, попрыгунчики, являются женскими особями, а взрослые марсиане – мужскими. Они меняются. Разумеется, я использую эти термины условно, за неимением лучшего. Но если моя теория верна – заметьте, я этого не утверждаю, – то она может объяснить, почему Виллис столь важная персона. А?

– Вы хотите, чтобы я переварил слишком много за один раз, – устало сказал Марло.

– Бери пример с Черной Королевы.[36] Это еще не все. Я думаю, что у марсиан есть еще одна стадия, в коей и пребывает «старик», с которым я говорил. И эта стадия – самая странная из всех. Джейми, вы можете вообразить народ, имеющий близкие повседневные отношения с небесами – их небесами, – отношения столь же близкие и предметные, как отношения между Соединенными Штатами и Канадой?

– Док, я могу представить все, что вы скажете.

– Вот мы говорим о марсианском «ином мире». Что это, по-вашему, значит?

– Ничего. Ну, это разновидность транса, вроде того, который практикуется в Ост-Индии.

– Я спросил об этом, потому что они мне сказали, что я говорил с представителем «иного мира», – это и есть тот самый старик. Я хочу сказать, Джейми, что, кажется, заключил новый колониальный договор с призраком. – А теперь не упади со стула, – продолжал Макрей. – Сейчас узнаешь почему. Я никак не мог взять в толк, о чем он говорит, поэтому сменил тему. Мы говорили, кстати, на бейсике: он почерпнул его из мозгов Джима, так что знал те слова, которые знал Джим, и не знал тех, которых Джим знать не мог. Я спросил его, точно ли нам разрешено остаться и не позволят ли нам в таком случае марсиане воспользоваться их подземной дорогой для переезда в Копайс? Я по этой дороге ехал на переговоры. Очень остроумно устроено: ускорение гасится, как будто кабина на карданном подвесе. Старик никак не мог понять, чего мне надо. Потом показал мне глобус Марса – очень точный, только без каналов. Меня сопровождал Гекко, как и Джима. Старик посовещался с Гекко, причем смысл дискуссии заключался в том, в каком году я нахожусь? Потом глобус у меня на глазах стал постепенно меняться, на нем прорезались каналы. Я видел, как они строились, Джейми. Вот я и спрашиваю, – заключил доктор, – кто он такой, если не может сразу вспомнить, в каком тысячелетии находится? Не будете возражать, если я назову его призраком?

– Все, что угодно, я возражать не буду, – заверил Марло. – Может, мы все тут призраки.

– Я изложил вам одну теорию, Джейми, а вот другая: попрыгунчики, марсиане и старики – это три разные расы. Попрыгунчики – граждане низшего класса, марсиане – средний класс, а реальных хозяев мы никогда не видим, потому что они живут у себя под землей. Им безразлично, что мы там вытворяем на поверхности, лишь бы вели себя как следует. Нам можно пользоваться парком, можно даже ходить по газонам, но птиц пугать нельзя. А может, «старик» – это всего лишь образ, внушенный мне Гекко под гипнозом, может, существуют только попрыгунчики и марсиане, и для марсиан попрыгунчики имеют какое-то фанатически-религиозное значение, что-то вроде того, как индусы относятся к коровам. Как хочешь, так и понимай.

– Никак не хочу, – сказал Марло. – Я доволен, что вам удалось заключить соглашение, позволяющее нам остаться на Марсе. Должно быть, пройдут годы, прежде чем мы поймем их.

– Мягко говоря, Джейми. Белый человек до сих пор изучает американских индейцев и через пятьсот лет после Колумба все не может понять, чем индеец живет, а ведь и те и другие – люди, похожие, как две горошины. А тут марсиане. Мы их никогда не поймем, мы просто идем в разных направлениях.

Макрей встал:

– Хочу принять ванну и поспать… только вот поговорю с Джимом.

– Минутку, док. Как вы думаете, будут какие-нибудь проблемы, связанные с принятием Декларации?

– Их не должно быть. Отношения с марсианами оказались в десять раз сложнее, чем мы считали, и управлять нами на расстоянии теперь нереально. Вообрази, как бы решался вопрос, подобный нашему, если бы его решали на Земле голосованием члены правления, которые марсианина в глаза не видели?

– Я не то имел в виду. Насколько большое сопротивление нас ожидает?

Макрей снова поскреб подбородок:

– Людям и раньше приходилось бороться за свободу, Джейми. Я не знаю. От нас зависит убедить землян в том, что автономия необходима. Судя по тому, как обстоит на Земле дело с населением и продовольствием, они пойдут на все (когда поймут, с чем мы тут столкнулись), пойдут на все, лишь бы сохранить мир и продолжить эмиграцию. Они не захотят, чтобы что-то тормозило Проект.

– Надеюсь, что вы правы.

– В конечном счете все равно окажется, что я прав, раз в нашей команде подают марсиане. Ну, пойду сообщу Джиму новости.

– Они ему не понравятся, – сказал отец Джима.

– Переживет. А там, может, найдет другого попрыгунчика, научит говорить по-английски и снова назовет Виллисом. А потом вырастет и перестанет приручать попрыгунчиков. Все это мелочи. – Доктор задумался и добавил: – А вот что будет с Виллисом, хотел бы я знать?!

* * *

Джим воспринял новость спокойно. Он выслушал сильно откорректированное объяснение Макрея и кивнул:

– Я думаю, что если Виллис захочет лечь в спячку, что ж, так тому и быть. Когда они придут за ним, я не буду устраивать сцен. Это же не Хоу с Бичером, которые не имели права его забирать.

– Это правильный подход, сынок. Ему лучше быть с марсианами, потому что они знают, как позаботиться о нем, когда ему это потребуется. Ты сам это видел, когда вы были у них.

– Да, вот еще что, – добавил Джим, – я смогу его навещать?

– Он тебя не почувствует. Он будет спать.

– Ладно. Но когда проснется, он меня узнает?

Макрей нахмурился. Тот же самый вопрос он задал старику.

– Да, – ответил он, ни на дюйм не погрешив против истины, – он полностью сохранит всю свою память.

Он не стал сообщать Джиму остальную часть ответа старика – о том, что переходный период будет длиться больше сорока земных лет.

– Ну, это тоже не так уж плохо. Все равно я буду ужасно занят в школе, во всяком случае прямо сейчас.

– Вот это верно!

Джим отыскал Фрэнка, и они пошли в их старую комнату, сейчас свободную от женского персонала. Джим баюкал Виллиса в своих руках и рассказывал Фрэнку о том, что говорил доктор. Виллис слушал, но смысл разговора, по всей видимости, ускользал от маленького марсианина: Виллис не сделал ни одного комментария.

Некоторое время спустя Виллису прискучило слушать разговоры, и он запел. Его выбор пал на последнее, что Виллис услышал, – танго, которое Фрэнк ставил Джиму: «¿Quién es la señorita?»

Когда песня закончилась, Фрэнк сказал:

– Ты знаешь, голос у Виллиса совсем девчоночий, когда он это поет.

Джим захихикал:

– Quién es la señorita, Виллис?

Виллису удалось изобразить возмущение:

– Виллис – хороший мальчик!

Звездный зверь[37]

Диане и Кларк

Глава 1 Л-день

Скучно было Ламмоксу, скучно и хотелось есть. В последнем не было ничего удивительного: его соплеменники всегда готовы перекусить, пусть даже после хорошего обеда. Но то, что Ламмокс скучал, – случай действительно необыкновенный. А скучал он потому, что лучшего его приятеля Джона Томаса Стюарта весь день не было дома; тот где-то пропадал со своей подружкой Бетти.

Конечно, один день – не в счет. Один день Ламмокс мог обойтись даже без дыхания. Но он ведь прекрасно понимал, к чему идет дело. Джон Томас достиг таких размеров и возраста, что станет теперь проводить все больше и больше времени с Бетти или другими ей подобными и все меньше и меньше с ним, Ламмоксом. Затем предстоит довольно долгий период, когда Ламмокс практически не будет видеться с Джоном Томасом, а если и будет, то очень редко, но в конце концов должен появиться еще один, новый Джон Томас, который со временем подрастет, и с ним станет интересно играть.

Из долгого своего опыта Ламмокс знал, что такие циклы неизбежны, от них никуда не денешься. Только знание знанием, а все равно ближайшее будущее представлялось ему жутко тоскливым. Ламмокс вяло слонялся по заднему двору дома Стюартов, выискивая хоть что-нибудь, стоящее внимания: кузнечика или там воробья – ему было все равно что. Он немного понаблюдал за муравейником. Муравьи, похоже, переезжали на новую квартиру. Бесконечной цепью ползли они в одну сторону, нагруженные маленькими белыми личинками, и обратно – порожняком. На такое вот увлекательное зрелище Ламмокс убил полчаса.

Когда глядеть на муравьев стало уж совсем тошно, Ламмокс поплелся к дому. Поворачиваясь, он седьмой своей ногой наступил на муравейник и раздавил его, даже не заметив. В свой дом Ламмокс едва помещался, да и то – если заходить туда, пятясь. Домов этих у него было много: от теперешнего, самого большого, до самого маленького, дальнего, размером с конуру для щенка.

Рядом с домом стояли шесть стожков сена. Ламмокс выдернул из ближайшего небольшой пучок и меланхолично его сжевал. Этим он и ограничился: возьмешь больше – заметят, а так никто не узнает. Ламмокс мог съесть весь стог, мог и вообще все сено, ничто ему вроде не мешало, но тогда Джон Томас уж точно рассердится и будет долго ругаться. А то на неделю или даже больше откажется чесать Ламмоксу спину граблями. Порядки в доме заведены были строгие: Ламмокс имел право есть только подножный корм или то, что положили в кормушку. Приходилось подчиняться. Ламмокс не любил, когда на него сердились, а когда ругали – тем более.

Да и не хотелось этого самого сена. Сено вчера, сено сегодня, и завтра тоже наверняка сено. Посущественнее бы чего, повкуснее. Ламмокс протопал к хилому заборчику, отделявшему задний двор от аккуратного садика миссис Стюарт, перевесил голову на другую сторону и вожделенно засмотрелся на розы. Значение этот заборчик имел чисто условное: линия, за которую нельзя. Как-то пару лет назад Ламмокс пересек эту линию и попробовал розовые кусты. Именно попробовал, самую малость, но миссис Стюарт устроила такое… даже теперь подумать страшно. Содрогнувшись от ужасных воспоминаний, Ламмокс торопливо отошел от забора.

Вот тут-то он и вспомнил другие розовые кусты – кусты, не принадлежавшие миссис Стюарт и, следовательно, ничьи. Росли они в саду миссис Донахью, их соседки. И был, вообще говоря, способ добраться до этих «бесхозных» кустов. В последнее время Ламмокс подолгу обдумывал этот способ.

Вокруг всего участка Стюартов шла десятифутовая бетонная стена. Ламмокс никогда не пытался перелезть через эту стену, хотя и поотщипывал кое-где от ее верхнего края. Но в дальнем углу границу участка пересекала дренажная канава, и там в стене был проем. Проем заделали здоровенной решеткой из деревянных брусьев восемь на восемь дюймов, скрепленных чудовищного вида болтами. Вертикальные брусья были вкопаны в дно канавы, и подрядчик, мастеривший этот шедевр, убедил миссис Стюарт, что решетка остановит Ламмокса. Да что Ламмокса, она и стадо диких слонов сдержит. И вообще остановит любое существо, лишь бы оно не могло проскользнуть между брусьями.

Ламмокс знал, что подрядчик не прав, но его же никто не спрашивал – вот он и молчал. Что касается Джона Томаса, тот свое мнение тоже держал при себе, но, похоже, догадывался что и как. Во всяком случае, он твердо наказал Ламмоксу не ломать эту решетку.

Ламмокс послушался. Конечно, он попробовал ее на вкус, но брусья пропитали какой-то гадостью, и вкус поэтому был хуже некуда. После этого он быстро оставил решетку в покое.

А вот за природные явления Ламмокс не отвечал. Еще месяца три назад он заметил, что весенние дожди так размыли дно канавы, что два вертикальных бруса теперь едва доставали грунта. Ламмокс несколько недель обдумывал такое положение вещей, а потом выяснил, что от самого легонького толчка брусья эти вроде как раздвигаются снизу. И очень похоже, что толчок посильнее раздвинет их на достаточное расстояние и, главное, решетка при этом совсем даже не будет поломана.

Ламмокс побрел проверить, как там сейчас. Последний дождь еще сильнее размыл дно канавы, один из брусьев вообще висел теперь в нескольких дюймах от земли, а другой – едва ее касался. Ламмокс широко ухмыльнулся, под стать огородному пугалу, и тихонечко, осторожненько просунул голову в щель между брусьями. И так же осторожно толкнул.

Наверху послышался громкий треск ломающегося дерева, и вдруг почему-то оказалось, что дальше голова проходит совсем свободно. Удивленный Ламмокс вытащил голову из щели и посмотрел вверх. Один из брусьев сорвался с болтов и держался теперь только на верхней горизонтальной перекладине. Да, хорошенькое дело… но тут уж ничего не попишешь. Горевать над случившимся было бесполезно, да и вообще, Ламмокс не имел такой скверной привычки. Как пить дать, Джон Томас потом разозлится, но это потом, а на данный момент имелась дыра в решетке. Пригнув голову, словно игрок в регби, Ламмокс неспешно двинул в проем. Раздался страдальческий треск рвущейся древесины и резкие, словно выстрелы, звуки ломающихся болтов, но теперь Ламмокс не обращал на это внимания. Он был по другую сторону забора.

Тут Ламмокс помедлил, приподнял, наподобие гусеницы, переднюю часть тела, оторвав от земли первую, третью, вторую и четвертую ногу, и огляделся. Как здорово было выбраться за ограду! И чего ради он не ходил сюда раньше? Ведь Джон Томас так давно не выводил его даже на короткую прогулку.

Ламмокс все еще оглядывался, вдыхая воздух свободы, когда на него невесть откуда налетел, захлебываясь от яростного лая, некий уж очень недружелюбно настроенный тип. Ламмокс сразу узнал его. Этот мощный, даже для своей породы, огромный мастиф, который бегал свободно и безнадзорно по всей округе. Ламмокс частенько обменивался с ним оскорблениями сквозь только что уничтоженную решетку. Против собак как таковых Ламмокс ничего не имел; за долгую жизнь у Стюартов он довольно близко сошелся с несколькими из собачьей породы и считал, что с ними можно вполне прилично провести время, если, конечно, рядом нет Джона Томаса. Но тут был совсем другой случай. Этот мастиф воображал себя самым главным, гонял всех прочих собак, терроризировал кошек и не раз вызывал Ламмокса выйти наружу для честного, как собака с собакой, боя.

Ламмокс мило улыбнулся, широко раскрыл рот и шепелявым, как у маленькой девочки, голосом, шедшим откуда-то из глубины его тела, назвал пса очень-очень обидным словом. Тот прямо-таки поперхнулся от возмущения. Сомнительно, чтобы пес смог понять сказанное Ламмоксом, но в том, что его оскорбили, он нисколько не сомневался. Оправившись от потрясения, пес с удвоенной яростью бросился в атаку. Он захлебывался от лая и носился вокруг Ламмокса, время от времени совершая резкие выпады с флангов, угрожая вцепиться в одну из его многочисленных ног.

Ламмокс спокойно за ним наблюдал, не меняя позы и не делая никаких движений. Он только добавил к ранее сказанному вполне справедливое замечание относительно предков мастифа и другое, совершенно несправедливое – по поводу его интимных привычек; пес взбесился окончательно. И тут, завершая седьмой по счету обход своего врага, мастиф неосторожно оказался совсем близко к тому месту, где стояла бы первая пара ног Ламмокса, стой тот на земле всеми восьмью ногами. Ламмокс выбросил голову вперед и вниз, как это делает лягушка, слизывая комара. Его пасть широко распахнулась, словно сундук, и мастифа как не бывало.

Совсем неплохо, решил Ламмокс, прожевав и проглотив пса. Очень даже неплохо, особенно ошейник. Хрусткий такой. Заморив червячка, он было подумал вернуться и сделать вид, что никуда и не выходил. Но, с другой стороны, эти самые бесхозные розы, да и Джон Томас не скоро позволит ему снова выйти наружу – уж это точно. Ламмокс неторопливо пошел вдоль бетонной стены, обогнул угол и углубился во владения миссис Донахью.

* * *

Джон Томас Стюарт XI вернулся только к обеду, по пути проводив домой Бетти Соренсон. Приземляясь, он обратил внимание на то, что Ламмокса нигде не было видно, и решил, что тот сидит в своем доме. Мысли Джона заняты были не Ламмоксом, а тем старым как мир вопросом, почему прекрасная половина рода человеческого в своей деятельности не руководствуется логикой, во всяком случае – логикой, постижимой для разума мужчины.

Джон Томас думал поступать в Западный политехнический, а Бетти хотела, чтобы они вместе пошли в университет штата. Он говорил, что не сможет изучать в этом университете нужные ему предметы, а Бетти, просмотрев университетский проспект, убеждала его, что сможет. Он ответил ей, что важно не название курса, а кто его ведет. В этом месте спор их зашел в тупик, так как Бетти отказалась считать Джона Томаса авторитетом в таких вещах.

Все еще размышляя о нелогичности женской логики, Джон Томас рассеянно расстегнул ремни своего ранцевого вертолета и как раз засовывал его на полку, когда в прихожую ворвалась мать:

– Джон Томас! Где вы были все это время?

Он отчаянно пытался сообразить, в чем дело. «Джон Томас» – очень плохой признак. «Джон» или «Джонни» – это нормально, «Малыш» – тоже. Но «Джон Томас» обычно значило предъявление обвинения с последующим судом и вынесением приговора в отсутствие обвиняемого.

– А? Мама, да я же тебе говорил за завтраком. Гулял с Бетти. Мы полетели…

– Это меня не интересует. Ты знаешь, что наделал этот твой зверь?

Все ясно – Ламмокс. Господи, лишь бы не мамин садик. Может, Лам опять завалил свой дом? Если так, мама скоро успокоится. И вообще, давно пора построить новый, побольше.

– А что такое? – осторожно спросил он.

– Что такое? И ты еще спрашиваешь?! Джон Томас, уж на этот раз ты просто обязан избавиться от него. Это последняя капля.

– Мам, да ты успокойся, – торопливо ответил Джон Томас. – Мы же все равно не можем от него избавиться. Ты обещала папе.

Мать ушла от прямого ответа:

– Ну, знаешь, если полиция звонит каждую минуту, а эта огромная свирепая тварь громит все, что ей попадется на пути…

– Как? Мам, подожди. Да Лам же совсем не свирепый, он ласковый, как котенок. Что случилось?

– «Что-что!» Да все, что угодно!

Мало-помалу Джон Томас вытащил из нее некоторые подробности. Ламмокс пошел прогуляться – это, во всяком случае, было ясно. Хорошо бы во время своей прогулки он не добрался до чего-нибудь железного; железо и сталь оказывают прямо-таки взрывное действие на его обмен веществ. Помнится, когда Ламмокс съел подержанный «бьюик»…

Но тут Джон Томас снова услышал, что говорит мать.

– …А миссис Донахью просто сама не своя. Еще бы – ее премированные розы!

А вот это уже совсем плохо. Джон Томас попытался вспомнить, сколько там в точности у него на счете в банке. И нужно будет обязательно извиниться и вообще как-нибудь ублажить старую курицу. А Ламмоксу – по ушам. Топором. Тут уж никаких «прости, пожалуйста», про розы он знал прекрасно.

– Послушай, мама, это все, конечно, ужасно. Я прямо сейчас пойду и вколочу кое-что в его тупую башку. Он у меня чихнуть побоится без разрешения. – Джон Томас обошел мать и направился к выходу.

– Куда это ты собрался?

– Как куда? К Ламмоксу, скажу ему пару ласковых. Сейчас я с ним разберусь…

– Не соображаешь? Его тут нет.

– Как? А где он? – Джон Томас молил про себя, чтобы если уж Ламмокс доберется до железа, так хоть съел бы не очень много.

Если подумать, в той истории с «бьюиком» Ламмокс вовсе не виноват, и вообще машина, к счастью, принадлежала самому Джону Томасу, но все равно…

– Я не знаю, где он сейчас. Шеф Драйзер сказал…

– Им занимается полиция?

– Это уж точно – занимается. Вся городская бригада безопасности гоняется за ним. Мистер Драйзер хотел, чтобы я поехала в город и забрала его домой, но я сказала, что нам нужен ты, чтобы справиться с этим зверем.

– Мама, да Ламмокс прекрасно бы тебя послушался. Он же тебя всегда слушается. А зачем мистер Драйзер отвез его в город? Он же знает, что Лам живет здесь. В городе Лам совсем перепугается. Бедный малыш такой робкий, ему не понравится…

– Нашел бедного малыша! Никто и не думал отвозить его в город.

– Ты же сама сказала, что отвезли.

– Ничего я такого не говорила. Если ты замолчишь на секунду, я тебе все расскажу.

События рисовались следующим образом. Миссис Донахью застукала Ламмокса в тот момент, когда тот успел съесть в ее саду только четыре или пять розовых кустов. Проявив больше отваги, чем здравого смысла, она бросилась на него со шваброй и, жутко вопя, отходила его этой шваброй по голове. Она избежала судьбы мастифа – хотя и ее Ламмокс тоже мог запросто проглотить, если б не знал, что можно, а чего нет, – не хуже любой хорошо воспитанной кошки. Люди – это не еда, к тому же люди чаще всего существа дружелюбные.

Оскорбленный в лучших своих чувствах, надув губы, Ламмокс уковылял прочь.

В следующий раз он был замечен минут через тридцать в двух милях от дома Стюартов. Стюарты жили в пригородном поясе Вествилла; от города их отделяла полоса сельской местности. Здесь, в этой полосе, и находилась ферма мистера Ито, он растил на ней экологически чистые овощи на потребу гурманам. Судя по всему, мистер Ито так и не понял, что это за штука выдергивает из земли капустные кочаны и заглатывает их прямо у него на глазах. Ламмокс жил неподалеку от его фермы, и жил очень давно, но мистер Ито чужими делами не интересовался и Ламмокса до этого не видал.

Мистер Ито проявил силу духа не меньшую, чем миссис Донахью. Он бросился в дом и выволок оттуда базуку, доставшуюся ему по наследству от дедушки. Эта реликвия Четвертой мировой войны более известна под ласковым названием «танкобойка».

Мистер Ито аккуратно установил это старое, но грозное оружие на небольшом столике перед домом и влепил Ламмоксу в то самое место, из которого бы у него росли ноги, если б они действительно оттуда росли. Грохот до полусмерти перепугал самого мистера Ито (еще бы, отважный фермер ни разу в жизни не слышал, как его пушка стреляет), а вспышка на мгновение его ослепила. Когда он пришел в себя, существа, громившего его огород, нигде не было.

Куда оно делось, догадаться было нетрудно. Если столкновение с миссис Донахью просто-напросто обидело Ламмокса, то сейчас он перепугался едва ли не до потери сознания. Несчастный щипал себе зеленый салат, никого не трогал; прямо перед ним стояли одна за другой три теплицы мистера Ито. Когда раздался оглушительный грохот и что-то его сильно толкнуло, Ламмокс, не помня себя от страха, припустил вперед. Обычно он пользовался порядком чередования ног 1, 4, 5, 8, 2, 3, 6, 7 – такой порядок удобен для любых скоростей от медленного ползания до умеренной рыси; на этот раз он прямо со старта пошел чем-то вроде двойного галопа, переставляя ноги 1, 2, 5, 6 вместе, а затем – 3, 4, 7, 8.

Ламмокс проломил все три теплицы и даже их не заметил, за ними тянулся туннель, вполне достаточный для средних размеров грузовика. А тремя милями дальше на его пути лежал Вествилл. Насколько было бы лучше, направься он в другую сторону, в горы.

Джон Томас слушал сбивчивый рассказ матери, и до него все больше и больше доходил страшный смысл случившегося. Услышав про теплицы мистера Ито, он оставил всякие мысли о своем банковском счете и стал судорожно вспоминать, какие активы он может конвертировать в наличные деньги. Ранцевый вертолет, почти новый… да нет, чушь! Этого не хватит, чтобы оплатить ущерб. Может, попробовать уговорить банк, чтобы дали кредит? На мать рассчитывать не приходится, с ней все ясно – она отойдет не скоро.

Из дальнейших разрозненных сообщений выходило, что Ламмокс полями выбрался на шоссе, ведущее в город. Шофер-дальнобойщик за чашкой кофе пожаловался дорожному полицейскому, что только что видел автоматический шагоход-грузовик без номерных знаков и эта хреновина совершенно не обращала внимания на разделительные линии. Шофер выдал все это в виде страстной обличительной речи о бедах и смертельной опасности, которыми грозит автоматический транспорт, и особо давил на то, что никогда ничто не заменит живого шофера, сидящего в своей кабине и привычного к любым неожиданностям. Сам полицейский Ламмокса не видел: когда тот проходил по дороге, он уже пил свой кофе и рассказанное не стал принимать всерьез из-за явной предубежденности водителя. Но в управление он все-таки позвонил.

Управление транспортной полиции Вествилла не обратило на этот рапорт внимания, ему было не до того – там у них творился полный кошмар.

– Кто-нибудь пострадал? – прервал Джон рассказ матери.

– Пострадал? Не знаю. Может, и пострадал. Джон Томас, ты обязан немедленно избавиться от этой твари.

Джон Томас не стал спорить, момент был явно неподходящий.

– А что еще случилось?

Подробностей миссис Стюарт не знала. Шоссе пересекало Вествилл сверху, протягиваясь над крышами домов; Ламмокс спустился с него по одному из боковых ответвлений и оказался прямо в центре города. Двигался он теперь медленно, часто останавливаясь; уличное движение и городская толпа приводили его в смятение. Он сошел с мостовой на одну из движущихся пешеходных дорожек. Дорожка, явно не рассчитанная на шесть тонн концентрированной нагрузки, со скрежетом встала. Предохранители летели один за другим, прерыватели прерывали ток, пешеходное движение на протяжении двадцати кварталов пришло в полное смятение; и это в час пик, в торговом районе города.

Женщины визжали, дети и собаки вносили посильный вклад в общую радостную суматоху, полицейские пытались восстановить порядок, а бедный Ламмокс, не желавший ничего плохого и вообще не собиравшийся посещать торговый район, допустил вполне простительную для него ошибку. Огромные витрины универмага «Бон-Марше»[38] показались ему подходящим убежищем, где можно было укрыться от всего этого безобразия. Вообще-то, дюрагласс, из которого были сделаны витрины, считался непробиваемым, но разработчиками при этом не брался в расчет Ламмокс, принявший эти стекла за воздух. Ламмокс вошел в витрину и попытался спрятаться в выставленной там спальне. Он не слишком в этом преуспел.

Джон Томас хотел спросить у матери что-то еще, но в это время раздался глухой стук на крыше. Кто-то прилетел. Джон Томас взглянул на мать:

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Наверное, это полиция. Они сказали…

– Полиция? Господи!

– Никуда не уходи, тебе надо с ними поговорить.

– Да никуда я не ухожу, – с мукой в голосе ответил Джон Томас и, нажав кнопку, открыл вход на крышу.

Через несколько секунд неторопливый лифт со скрипом остановился, открылась дверь и в комнату вошли двое полицейских – сержант и рядовой.

– Миссис Стюарт? – официально осведомился сержант. – К вашим услугам, мэм. Мы… – Тут он заметил Джона Томаса, изо всех сил пытавшегося стать невидимым. – А вы, очевидно, Джон Т. Стюарт?

Джон Томас проглотил комок в горле:

– Да, сэр.

– Тогда пошли прямо сейчас. Прошу прощения, мэм. Или вы тоже летите?

– Я? О нет, я буду только путаться под ногами.

На лице сержанта отразилось явное облегчение.

– Да, мэм. Пошли, парень. Тут каждая минута на счету. – Он взял Джона за локоть.

Джон попытался стряхнуть с себя руку сержанта:

– Эй, что это такое? У вас что, есть ордер или что-нибудь в этом роде?

Полицейский остановился, вздохнул. Сосчитав про себя до десяти, он медленно произнес:

– Сынок, у меня нет ордера. Но если ты – тот самый Джон Стюарт, который мне нужен, – а я прекрасно знаю, что так оно и есть, – так вот, Джон Стюарт, если ты не хочешь, чтобы с этой самой – как-ее-там – космической тварью, которую ты зачем-то у себя держишь, случилось что-нибудь серьезное и непоправимое, то лучше не тяни волынку и быстренько отправляйся с нами.

– Иду-иду, – торопливо ответил Джон.

– Хорошо. И чтобы больше никаких выходок!

Джон Томас Стюарт покорно проследовал за полицейскими.

За те три минуты, которые потребовались вертолету, чтобы долететь до города, Джон Томас попытался выяснить, насколько плохо обстоит дело:

– Мистер офицер, никто ведь не пострадал? Правда?

– Я сержант Мендоса, – ответил полицейский. – Надеюсь, что никто. Но точно не знаю.

Джон обмыслил этот довольно расплывчатый ответ:

– А… а Ламмокс все еще в «Бон-Марше»?

– Вот как, значит, ты зовешь эту тварь? Ламмокс. Я бы подобрал словцо посильнее. Нет, оттуда мы его сумели турнуть. Теперь он под виадуком Вест-Арройо. Надеюсь.

Ответ прозвучал несколько зловеще.

– Вы сказали «надеюсь»?

– Ну, сначала мы перекрыли Главную и Гамильтон-стрит, а потом выгнали его из магазина огнетушителями. Похоже, ничто другое его не берет. Крупнокалиберные пули просто отскакивают от него. Слушай, из чего у него шкура? Это что, десятидюймовая сталь?

– Ну не то чтобы… – Шуточка сержанта Мендосы была слишком похожа на правду, чтобы Джону Томасу захотелось поддержать эту тему.

Он продолжал гадать, успел Ламмокс нажраться железа или не успел. После того злосчастного происшествия с «бьюиком» Ламмокс начал расти буквально на глазах; за какие-то две недели из мелкого, занюханного бегемотика он раздулся до своих теперешних невероятных размеров. Ламмокс вырос больше, чем за два-три предыдущих десятилетия. Стал он при этом необычайно тощим и был похож на деревянные козлы, которые накрыли брезентом; странный, не похожий ни на что земное скелет чуть не протыкал его шкуру. Потребовалось три года обильной кормежки, чтобы он снова стал толстячком. С тех пор Джон Томас старался держать подальше от Ламмокса все металлическое, особенно железо, хотя знал, что дед и отец подкармливали его время от времени кусками металлолома.

– Такие дела. В общем, что бы то ни было, огнетушители выковыряли его из магазина, при этом он, правда, разок чихнул и сшиб с ног двоих наших людей. А потом мы, опять же огнетушителями, завернули его на Гамильтон-стрит, хотели выгнать в поля, там он хоть ничего не сломает. Тебя мы искали, но не могли найти. Хотя ничего особо страшного не случилось: ну сшиб он пару фонарных столбов, на машину наступил – мелочи. Так мы с ним добрались до перекрестка, на котором надо было завернуть его на Хиллкрест, а оттуда уж – прямо к вашему дому. Там-то мы его и упустили, он двинул прямо на виадук, сшиб ограждение и грохнулся вниз, а потом… да ты сам все сейчас увидишь. Приехали.

Над одним из концов виадука висело с полдюжины полицейских вертолетов. Кроме них, в воздухе была туча частных машин и даже несколько аэробусов; патрульные вертолеты удерживали их от места происшествия. Тут же крутились сотни людей с ранцевыми вертолетами. Как летучие мыши, они шныряли между машинами, так что полиции работы хватало.

Внизу небольшая группа полицейских, усиленная офицерами из аварийной службы, которых было видно по нарукавным повязкам, оттесняла толпу и одновременно направляла в объезд движение с виадука и с дороги, проходившей в лощине под ним. Пилот машины сержанта Мендосы осторожно двигался через воздушную толчею, непрерывно говоря что-то в ларингофон. От группы машин, висевших над концом виадука, отделился ярко-красный вертолет шефа Драйзера и пошел к ним на сближение.

Обе машины зависли в сотне футов над виадуком на расстоянии в несколько ярдов друг от друга. Отсюда был хорошо виден пролом в ограждении, через который свалился Ламмокс, но самого его Джону Томасу видно не было: все закрывал виадук. Дверца машины Драйзера открылась, и оттуда высунулся он сам. Вид у шефа полиции был затравленный, его лысину покрывали крупные капли пота.

– Скажите этому мальчишке Стюарту, чтобы высунул голову.

Джон Томас опустил стекло иллюминатора:

– Я здесь, сэр.

– Парень, ты можешь справиться с этим чудовищем?

– Конечно, сэр.

– Будем надеяться. Мендоса! Высади его. Пусть попробует.

– Сейчас, шеф. – Мендоса что-то сказал пилоту, тот перелетел виадук и начал снижаться.

Ламмокса они увидели сразу: тот забился под край моста, стараясь сделаться как можно меньше. Джон Томас высунулся из вертолета и закричал:

– Лам! Ламми, мальчик! Иди к папочке!

Ламмокс зашевелился. Вместе с ним зашевелился и конец виадука. Недоверчиво озираясь, он высунул из убежища передние футов десять-двенадцать своего громадного туловища.

– Лам, я здесь, наверху!

Ламмокс наконец увидел своего друга и расплылся в идиотской улыбке.

– Опускайся, Слэтс! – резко скомандовал сержант Мендоса. – Пора кончать с этими делами.

Пилот немного снизился, повернулся к Мендосе и озабоченным голосом сказал:

– Сержант, этого вполне хватит. А то я раз видел, как эта тварь встает на дыбы.

– Ладно-ладно. – Мендоса открыл дверцу и спихнул наружу веревочную лестницу, которую используют при спасательных работах. – Сумеешь спуститься, сынок?

– Конечно. – Придерживаясь за руку Мендосы, Джон Томас вылез наружу и крепко ухватился за перекладину. Осторожно нащупывая ступеньки, он добрался до конца лестницы. До головы Ламмокса не хватало каких-то шести футов. Джон Томас посмотрел вниз. – Малыш, подними-ка голову. Помоги мне слезть.

Ламмокс оторвал от земли еще одну пару ног и аккуратно подставил широкий череп прямо под ноги Джону. Тот отпустил лестницу и слегка покачнулся, удерживая руками равновесие. Ламмокс осторожно положил голову на землю.

Джон Томас спрыгнул и сразу же повернулся к Ламмоксу. Падение, похоже, нисколько тому не повредило, хоть за это не нужно было переживать. Теперь первым делом домой, а там уж как следует осмотреть его с головы до ног.

Ламмокс ласкался, тычась Джону Томасу в ноги; звуки, которые он при этом издавал, были удивительно похожи на громкое мурлыканье. Джон Томас напустил на себя строгий вид:

– Ламми плохой! Ламми очень-очень плохой… Просто ужас какой плохой, понимаешь?

После таких слов Ламмокс был ну просто само смущение. Он опустил голову до земли, посмотрел на Джона Томаса снизу вверх и широко распахнул рот.

– Я не хотел! – пропищал он тоненьким голоском маленькой девочки.

– Не хотел… Ну конечно, ты не хотел. Ты никогда не хочешь. А вот я сейчас возьму и запихну твои лапы тебе в глотку, этого ты хочешь? Я кисель из тебя сделаю, а шкуру пущу на половик. Об ужине даже не заикайся. Он, понимаете ли, не хотел!

Подлетел ярко-красный вертолет и низко завис над ними.

– Порядок? – послышался сверху голос Драйзера.

– Еще бы.

– Хорошо. Значит, план такой. Я передвину это заграждение. Ты выведешь его на Хиллкрест, только выходите из этой лощины не вниз, а вверх. Там будет ждать сопровождение, вы пристроитесь сзади и так будете двигаться до самого дома. Понятно?

– Понятно.

Джон Томас посмотрел назад и увидел, что шоссе под виадуком с обеих сторон перекрыто щитами для подавления уличных беспорядков. Щиты были сделаны из тяжелых бронированных плит, которые установили на тракторы. При помощи такой техники можно в считаные минуты надежно перегородить любую улицу или площадь. Это было обычное полицейское снаряжение, введенное после мятежей девяносто первого года, но Джон Томас никогда не видел, чтобы оно применялось в Вествилле. До него стало понемногу доходить, что город не скоро забудет день, когда Ламмокс отправился погулять.

Хорошо еще Ламмокс был слишком напуган и ему в голову не пришло попробовать на вкус один из этих щитов. Значит, можно было надеяться, что его питомец весь день был слишком занят, чтобы слопать какую-нибудь железяку. Джон повернулся к Ламмоксу:

– Ладно уж, вытаскивай свою уродскую тушу из этой щели. Мы идем домой.

Ламмокс с радостью подчинился; виадук опять заходил ходуном.

– Сделай-ка мне седло.

Середина туловища у Ламмокса опустилась на пару футов. Подумав немного, из той части спины, где получилась впадина, он соорудил что-то напоминающее кресло.

– А теперь хватит топтаться, – приказал Джон Томас. – А не то все пальцы отдавишь.

Ламмокс замер, тело его слегка подрагивало; Джон вскарабкался ему на спину, цепляясь за складки непрошибаемой шкуры. Сейчас он был похож на раджу, собравшегося охотиться на тигров.

– Ну, все в порядке. Теперь не спеша вверх по дороге. Стой, куда! Развернись, тупая твоя башка. Я же сказал вверх, а не вниз.

Ламмокс развернулся и послушно поковылял по шоссе.

Дорогу перед ними освобождали от посторонних две патрульные машины; две другие двигались позади. С воздуха на безопасном расстоянии их прикрывал помидорно-красный вертолет шефа полиции Драйзера. Развалившись на своем сиденье, Джон Томас зря времени не терял: он сочинял две речи одновременно. Первая предназначалась для Ламмокса, а со второй он собирался выступить перед матерью. С речью номер один особых хлопот не было: он раз за разом возвращался к ней, придумывая эпитеты один краше другого, когда спотыкался в составлении другой.

Когда весь этот бродячий цирк был уже на полпути к дому Стюартов, вдруг непонятно откуда вынырнула фигурка с ранцевым вертолетом. Проявив полное безразличие к красной мигалке драйзеровской машины, летун спикировал прямо на огромного зверя. Джон Томас подумал, что он узнал бы Бетти по стилю пилотирования, даже не видя ее лица. Он не ошибся. Бетти отключила двигатель, и Джон поймал ее на лету.

Шеф Драйзер распахнул иллюминатор и высунулся наружу. Но не успел он как следует набрать обороты, как Бетти прервала поток его красноречия:

– Шеф Драйзер, не может быть! Я и не думала, что вы знаете такие слова!

Драйзер моментально замолк и стал всматриваться, кто это там, внизу:

– Это Бетти Соренсон?

– Я, кто же еще? Должна сказать вам, шеф, что от вас, столько лет преподававшего в воскресной школе, я никак не ожидала услышать такие слова! Если вы думаете, что это хороший пример для подражания, я…

– Юная леди, попридержите язык.

– Я?! Но ведь это же как раз вы…

– Цыц! На сегодня с меня хватит. Включай эту свою вертелку и мотай отсюда. Это официальное предложение. Давай-давай.

Бетти бросила на Джона Томаса взгляд, подмигнула и изобразила на своем лице ангельскую невинность:

– Шеф, но я же не могу.

– Как это не можешь?

– Горючее кончилось. Я сделала вынужденную посадку.

– Бетти, ты хоть бы соврала получше.

– Я? Вру? Да как вам не стыдно, Драйзер. А еще дьякон![39]

– Я тебе дам – дьякон. А если у тебя пустой бак, слезай с этой твари и топай домой пешком. Он опасен.

– Это Ламми-то опасен? Да он, если хотите знать, мухи не обидит. И потом, вы что, хотите, чтобы я пошла домой одна? По этому глухому проселку? Когда уже почти стемнело? Не ожидала от вас такого.

Драйзер собрался было ответить, не нашел от негодования слов и захлопнул иллюминатор. Бетти ловко выскользнула из ремней и устроилась рядом с Джоном; Ламмокс заранее расширил сиденье, не дожидаясь, пока попросят. Джон Томас повернул к ней лицо:

– Ну, привет, Молоток.

– Привет, Тупица.

– Не знал, что ты знакома с шефом.

– Я всех знаю. А теперь затихни. Можно подумать, мне нечем было больше заняться, кроме как бежать к вам на помощь, как только я услыхала об этом по радио. И дураку ясно, что таким двум умникам, как ты и Ламмокс, без меня из этой каши не выбраться, даже если думать будет в основном Ламми. Расскажи мне лучше все «ужасающие» подробности. Не надо от мамочки ничего скрывать.

– Уж больно ты стала умная.

– Не трать время на комплименты. Может статься, это наш единственный шанс поговорить с глазу на глаз, прежде чем они за тебя возьмутся как следует. Так что давай покороче и побыстрее.

– Ух! Да кем ты себя возомнила? Адвокатом?

– Я лучше любого адвоката, мой мозг не забит всеми этими плесневелыми прецедентами. Я могу подходить к делу творчески.

– Ну так значит… – По правде говоря, с появлением Бетти Джону стало как-то полегче. Теперь они с Ламмоксом не одни против всего мира. Он быстро рассказал Бетти, как все случилось, и она внимательно его выслушала.

– Кто-нибудь пострадал? – спросила она.

– Не думаю. Мне, во всяком случае, никто ничего не говорил.

– Они бы наверняка сказали. – Бетти выпрямилась на своем сиденье. – Ну, тогда нам не о чем и беспокоиться.

– Не о чем? Это когда он набил горшков на сотни, да что там сотни – на тысячи? Интересно, а что бы ты считала достаточной причиной для беспокойства?

– Если бы пострадали люди, – ответила Бетти. – Все остальное можно уладить. Может быть, мы объявим Ламмокса банкротом…

– Чего? Это еще что за глупость?

– Если ты считаешь, что это – глупость, значит ты никогда не был в суде.

– А ты была?

– Погоди, не сбивай с мысли. Так вот, опять же на жизнь Ламмокса было совершено покушение. С применением оружия.

– Так он же не пострадал, только маленький ожог.

– Не важно. Без всяких сомнений, он испытал глубокое душевное потрясение. Не думаю, чтобы он нес ответственность за все, что случилось после этого выстрела. А теперь помолчи, я буду думать.

– Вы не возражаете, если я тоже немного подумаю?

– Не возражаю, только не скрипи слишком громко шестеренками. Все, молчи.

Дальше до самого дома Стюартов процессия двигалась в полном молчании. Перед тем как слезть с Ламмокса, Бетти дала Джону последнее указание:

– От всего отказывайся. От всего. И ничего не подписывай. Буду нужна – кричи.

Миссис Стюарт встречать их не вышла. Шеф Драйзер отправился изучать пролом в решетке; Джон Томас и Ламмокс топтались у него за спиной. После шеф молча наблюдал, как Джон Томас взял шнурок и натянул его поперек проема.

– Ну вот. Теперь он не выйдет.

Драйзер подергал свою нижнюю губу:

– Сынок, у тебя с головой все в порядке?

– Сэр, вы просто не понимаете. Решетку чини не чини, но, если он захочет уйти, она его не задержит. Ему ничто не помешает. Только этот шнурок. Ламмокс!

– Что, Джонни?

– Видишь этот шнурок?

– Да, Джонни.

– Так вот, если его порвешь, я оторву твою глупую башку. Понимаешь?

– Да, Джонни.

– И ты не будешь больше уходить со двора. Только если я сам тебя выведу.

– Хорошо, Джонни.

– Честное-пречестное? Крест на пузе?

– Крест на пузе.

– Вообще-то, надо «крест на сердце», но сердца у него нет, – объяснил Джонни Драйзеру. – У него нецентрализованная система кровообращения. Это вроде как…

– Знаешь, меня это мало интересует, пусть у него там хоть центробежный насос, лишь бы не вылезал на улицу.

– Не вылезет. Хотя он и без сердца, но клятву «крест на пузе» он еще ни разу не нарушал.

Драйзер задумчиво покусал большой палец правой руки.

– Хорошо, – сказал он. – Я оставлю здесь человека с рацией. А завтра мы заделаем эту дырку стальными двутавровыми балками вместо дерева.

Джон чуть было не закричал: «Только не сталь!» – но вовремя сообразил и сдержался.

– Что это ты дергаешься? – спросил Драйзер.

– Так, ничего.

– Ты все-таки за ним приглядывай.

– Он никуда не уйдет.

– Да уж будем надеяться. Ты, конечно, понимаешь, что оба вы находитесь под арестом. Просто мне некуда запереть это чудище.

Джон Томас не ответил. Такое ему просто не приходило в голову, но, если разобраться, иначе и быть не могло.

– Да ты не расстраивайся, – добавил Драйзер; голос его стал мягче. – Ты вроде парень ничего, и отца твоего все уважали. А теперь я пойду поговорю с твоей матерью. Ты побудь пока здесь, за тобой придет мой человек. Ты как-нибудь познакомь его с… ну, с этой штукой. – Он с сомнением окинул Ламмокса взглядом.

Шеф полиции отправился в дом, а Джон Томас остался во дворе. Вроде было самое подходящее время, чтобы выдать Ламмоксу все, что он заслужил, но как-то вдруг расхотелось. Когда-нибудь потом, может быть.

Глава 2 Министерство космоса

Из-за несчастий, по милости Ламмокса свалившихся на Джона Стюарта XI, ему казалось, что жизнь его погублена окончательно, но даже в таком крохотном городке, как Вествилл, далеко не один он пребывал в печали. Маленький мистер Ито мучился от смертельной болезни, имя которой старость. Скоро она убьет его. За бесчисленными дверями Вествилла другие люди молча страдали от бесчисленных несчастий, которые способны обрушить на мужчину или женщину проблемы денег, семьи, здоровья или внешности.

Далеко от Вествилла, в столице штата, губернатор обреченно смотрел на стопку бумаг, которые, несомненно, могли отправить его самого старого и самого надежного друга прямиком в тюрьму. Еще дальше, на Марсе, одинокий старатель, выбравшись из разбитого краулера, готовился к долгому возвращению пешком на Аванпост. Ему не суждено было дойти.

А очень-чень далеко, на гигантском расстоянии в двадцать семь световых лет от Земли, звездолет «Боливар» входил в межпространственный переход. Из-за мелкой неисправности крохотное реле замкнется на десятую долю секунды позже, чем надо, и «Боливар» многие годы будет блуждать от звезды к звезде… но не найдет дороги домой.

И уж совсем невероятно далеко от Земли, примерно на полпути через местное звездное скопление, раса древолазающих ракообразных шаг за шагом уступала более молодой, более агрессивной расе земноводных. Пройдет еще не одна тысяча земных лет, пока ракообразные не исчезнут, но исход противостояния сомнений уже не вызывал. Факт – с точки зрения землян – достойный сожаления; ментальные и духовные способности этих ракообразных очень удачно дополняли способности людей, что позволяло надеяться на выгодное и плодотворное сотрудничество. Но к тому времени, когда первые обитатели Земли доберутся туда (это произойдет через одиннадцать тысяч лет), последние ракообразные будут давно уже мертвы.

Если вернуться поближе, в столицу Федерации, то его превосходительство достопочтенный Генри Гладстон Кику[40] – магистр искусств (Оксфорд), доктор литературы honoris causa[41] (Кейптаун), кавалер ордена Британской империи и первый заместитель министра по делам космоса – совершенно не тревожился о судьбе обреченных ракообразных; он не знал и так никогда и не узнает об их существовании. Не беспокоился он пока и о потерявшемся «Боливаре», это ему еще предстоит. И даже не столько корабль, сколько утрата одного из его пассажиров на долгие годы станет причиной головных болей как самого мистера Кику, так и его сотрудников.

Сферой забот и ответственности мистера Кику было все находящееся за пределами ионосферы Земли. Он заведовал также всем, что касалось связей Земли с любой исследованной частью Вселенной. Даже дела на первый взгляд сугубо земные не могли миновать круга его забот, если были хоть в малой степени связаны с чем-либо внеземным, межпланетным или межзвездным – диапазон, мягко говоря, весьма широкий.

Взять, к примеру, ввоз на Землю марсианской песчаной травы, подвергнутой соответствующим мутациям, для посадки на Тибетском плоскогорье. Ведомство мистера Кику одобрило операцию только после скрупулезнейшего математического исследования возможного действия этой травы на австралийское овцеводство и на дюжины других факторов. Такие вещи приходилось делать крайне осторожно; перед глазами всегда стоял жутковатый пример марсианского ягодника на Мадагаскаре. Решения, связанные с экономикой, беспокоили мистера Кику мало, сколько бы пальцев при этом ему ни случалось отдавить; проблемы иного рода не давали ему уснуть по ночам, например решение отказать в полицейском сопровождении студентам с Проциона VII, приехавшим на Землю по Годдардовской[42] программе обмена. Конечно, они подвергались вполне реальной опасности со стороны провинциалов-землян, враждебно настроенных против любых существ с не таким, как у них, расположением конечностей, глаз и прочего, но в то же время эти самые цефалоподы были чрезвычайно обидчивы, тем более что на их планете полицейское сопровождение было обычным наказанием преступников.

Конечно же, мистеру Кику в таком ответственном деле помогал большой штат сотрудников, включая и самого министра. Последний произносил речи, приветствовал Очень Важных Посетителей, давал интервью – одним словом, как мог облегчал почти неподъемную ношу своего заместителя, и мистер Кику первым готов был это за ним признать. Пока министр вел себя в рамках приличий – не совал носа куда не просят, брал на себя заботу о связях с общественностью и давал заместителю спокойно заниматься работой, – он вполне устраивал мистера Кику. Ну а если тот начинал отлынивать или, не дай бог, показывать, кто тут главный, мистер Кику завсегда мог скоренько от него избавиться. Правда, последний раз столь суровые меры потребовались лет пятнадцать назад; опыт показывает, что даже на самого необъезженного политика, только попавшего на государственную должность, всегда можно накинуть узду.

Мистер Кику не решил еще окончательно, что ему делать с теперешним министром, сейчас ему было не до него. Он просматривал реферат проекта «Цербер»[43] с предложениями по организации снабжения энергией исследовательской станции на Плутоне. На столе мигнула сигнальная лампочка. Мистер Кику поднял глаза и увидел, как распахнулась дверь из кабинета министра. Тот вошел, насвистывая известный мотивчик «Возьми меня с собою на футбол», но мистер Кику мелодию не узнал.

– Привет, Генри, – сказал он, прекратив свистеть. – Сиди, не вставай.

Мистер Кику и не собирался вставать.

– Как поживаете, господин министр? Вам что-нибудь надо?

– Да, в общем-то, ничего. – Он остановился у стола мистера Кику и взял в руки папку с проектом. Что это вы там штудируете? «Цербер»? Генри, здесь же сплошная техника, нам-то какое до нее дело?

– Некоторые стороны этого проекта, – осторожно ответил мистер Кику, – имеют отношение и к нам.

– Да, пожалуй. Бюджет и тому подобное. – Внезапно его глаза привлекла строка, выделенная крупным шрифтом: «ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ СТОИМОСТЬ – 3,5 мегабакса и 7,4 жизни». – А это еще что? Не могу же я предстать перед Советом и просить утвердить такое. Бред какой-то.

– Первоначальная оценка, – ровным голосом произнес мистер Кику, – давала около восьми мегабаксов и более сотни жизней.

– Деньги ладно, но вот это… Получается, что вы просите Совет подписать смертные приговоры семи целым и четырем десятым человека? Так нельзя, это не гуманно. Да и вообще, что значит четыре десятых? Разве можно убить часть человека?

– Господин министр, – терпеливо ответил мистер Кику, – строительство любого объекта, по размерам превосходящего песочницу в детском саду, связано с возможными жертвами. Однако в данном случае фактор опасности очень низок; практически это значит, что безопаснее работать по проекту «Цербер», чем оставаться дома, на Земле. Это по грубой оценке.

– Да? – Министр снова посмотрел на реферат. – А почему не сказать об этом прямо? Представить все в наилучшем виде и так далее?

– Этот доклад составлен исключительно для меня… то есть для нас. В докладе, подготовленном для Совета, меры предосторожности подчеркиваются особо, а оценки числа жертв нет вообще. В конце концов, это же чисто предположительная оценка.

– Мм, предположительная… Да, я понимаю. – Министр положил доклад на стол и, похоже, утратил к нему интерес.

– Что-нибудь еще, сэр?

– Да, конечно, чуть не забыл. Генри, старина, вам знаком этот рарджиллианский сановник, которого я должен сегодня принять? Доктор… как его там?

– Доктор Фтаемл. – Мистер Кику бросил взгляд на настольный пульт. – У вас с ним встреча через… э-э-э… один час и семь минут.

– Вот именно. Боюсь, придется вам меня подменить. Ну, там извинитесь и все такое. Скажите ему, что я перегружен государственными делами.

– Сэр? Я бы вам этого не советовал. Он ожидает встречи с официальным представителем вашего уровня… а рарджиллианцы крайне щепетильны в вопросах протокола.

– Ай бросьте. Этот дикарь даже не поймет разницы.

– Он все великолепно поймет, сэр.

– Ну так пусть он считает, что вы – это я… мне безразлично. Но меня здесь не будет, и тут уж ничего не поделаешь. Генеральный секретарь пригласил меня с собой на футбол, а его приглашение, сами знаете, – это приказ.

Мистер Кику знал, что это приглашение ничего такого не значило: объясни министр свою занятость – никто бы и не подумал на него обижаться. Знал, но смолчал.

– Хорошо, сэр.

– Спасибо вам, старина! – Министр удалился, насвистывая.

И только когда дверь за ним затворилась, мистер Кику дал выход своему гневу. Одним ударом он выключил на пульте все тумблеры. Теперь он был заперт в кабинете и отрезан от телефона, видеофона, диктофона, пневмопочты или любых других средств связи, за исключением кнопки тревоги, которую его собственный секретарь нажал единственный раз двенадцать лет назад. Мистер Кику уперся локтями в стол и сжал в ладонях свою несчастную курчавую голову.

Там заботы, тут заботы, одна, другая, третья. И все время какой-нибудь идиот норовит толкнуть под руку. Зачем он уехал из Африки? Куда делась его страсть к государственной службе? Она давно обратилась в привычку…

Он выпрямился и открыл средний ящик стола. Ящик был битком набит каталогами кенийских агентов по продаже недвижимости. Мистер Кику вынул стопку каталогов и начал сравнивать относительные достоинства ферм. Вот эта – если, конечно, иметь такие деньги – ну просто прелесть. Больше восьми акров, половина из них распахана, и к тому же – семь действующих колодцев. Он изучил карту, рассмотрел фотографии и понемногу стал успокаиваться. Через некоторое время он убрал каталоги на место и закрыл ящик.

От себя не уйдешь: да, все, что он говорил министру, правда, но главное не в этом. Он смертельно боялся змей, боялся всю жизнь – вот причина его нервной реакции на предложение министра. Будь доктор Фтаемл кем угодно, но не рарджиллианцем или, вернее, не будь рарджиллианцы горгоноподобными гуманоидами, он бы и дергаться не стал. Конечно, мистер Кику знал, что эти самые щупальца, которые растут у рарджиллианцев на голове, – не змеи, только поди попробуй объяснить все это желудку. Нужно будет сделать гипнотическое внушение, перед тем как… Нет, уже не успеть. Вместо этого придется глотать таблетку.

Вздохнув, он вернул тумблеры в прежнее положение. И сразу же начала расти гора в корзине для входящих, а на всех коммуникационных устройствах зажглись лампочки. Эти были спокойные, янтарные лампочки, а не красные, рассерженные мигалки. Не обращая на них внимания, Кику начал просматривать документы, падающие в корзину. Большинство из них было из разряда «принять к сведению»: его подчиненные или подчиненные его подчиненных сделали согласно инструкции то-то и то-то. Время от времени он проверял какую-нибудь фамилию или предлагаемый курс действий, а после кидал листок в пасть корзины для исходящих.

Одна телеграмма показалась ему не совсем обычной, в ней говорилось о некоем существе, предположительно внеземном, однако вид существа и происхождение его не указывались. В целом инцидент не выглядел важным – какая-то чепуха в одном из маленьких городков на западе. Однако сам факт присутствия в инциденте внеземного существа (ВЗС) автоматически вынуждал местную полицию послать сообщение в Министерство космоса, а отсутствие точной классификации ВЗС не позволило действовать по инструкции, вот сообщение и отфутболили наверх.

Мистер Кику никогда в жизни не видел Ламмокса, а увидев – вряд ли проявил бы к нему интерес. Но он знал, что любой контакт с «вне» уникален, что Вселенная бесконечна в своем разнообразии, а предполагать что-либо, не имея точной информации, рассуждать по аналогии, считать неизвестное само собой разумеющимся – все это может накликать большую беду.

Мистер Кику просмотрел список сотрудников, соображая, кого бы выбрать. Любой из чиновников его ведомства имел право единолично выступать в роли суда первоначальной или высшей инстанции в любом деле, касающемся ВЗС, но только кто из них сейчас на Земле и не очень занят? Хм…

Ага! Вот оно! Сергей Гринберг. Отдел сбора информации системы как-нибудь проживет пару дней без своего шефа. Мистер Кику щелкнул тумблером:

– Сергей?

– Да, босс?

– Очень занят?

– Как вам сказать. Стригу вот ногти и пытаюсь придумать причину, по которой налогоплательщики должны мне больше платить.

– А что, они и вправду должны? – Мистер Кику написал на телеграмме фамилию Гринберга. – Посылаю тебе одну бумагу. – Он бросил телеграмму в корзину для исходящих и подождал несколько секунд, пока Гринберг не забрал ее из своей корзины входящих. – Прочитай эту штуку.

Прочитав, Гринберг поднял голову:

– Ну и что?

– Позвони в тамошний суд и скажи, что предположительно мы берем это дело под свою юрисдикцию, потом смотайся туда и разберись.

– Твоя воля – закон для меня, о государь. Но ставлю один к одному, что эта тварь никакая не внеземная, и два против одного, что, ежели оно не так, я сумею ее идентифицировать.

– Ладно-ладно, поищи дураков в другом месте. Хотя, скорее всего, ты прав. Но может случиться, что там «особая ситуация», так что лучше не рисковать.

– Разберемся. Эти сельские бездельники у меня по одной половице ходить будут. Где, кстати, эта дыра? Вествилл, или как он там называется.

– Откуда я знаю? Телеграмма же у тебя.

Гринберг посмотрел на бумагу:

– Слушайте. Ничего себе? Это же в горах… Да на такое дело нужно минимум две недели. Если не три. Правильно?

– Только задержись там больше трех дней, и я вычту их из твоего отпуска. – Мистер Кику отключил видеофон и вернулся к своим делам.

Он ответил на десяток звонков, добрался до дна корзины для входящих, после чего та стала наполняться снова, и вдруг вспомнил, что пора встречаться с рарджиллианцем. От ужаса покрывшись гусиной кожей, он торопливо вытащил из стола одну из специальных таблеток. Врач не велел принимать их слишком часто. Только он ее проглотил, как на столе замигала лампочка и раздался голос секретарши:

– Сэр? Прибыл доктор Фтаемл.

– Проси, – сказал мистер Кику и пробормотал что-то на языке, которым пользовались его предки для заклинаний против тварей лесных – ну, например, змей.

Дверь начала раздвигаться, и он придал своему лицу выражение, приличествующее хозяину, радушно встречающему гостя.

Глава 3 «…Ваш вопрос неуместен»

Судебное слушание по делу Ламмокса из-за вмешательства Министерства космоса откладывать не стали, скорее наоборот. Мистер Гринберг позвонил окружному судье, получил разрешение на пользование залом суда и попросил пригласить завтра к десяти утра всех участников слушания и свидетелей – включая внеземное существо, из-за которого, собственно, и заварилась вся каша. Последнее условие вызвало у судьи О’Фаррелла некоторое сомнение.

– А это существо… оно вам тоже нужно?

Гринберг ответил, что присутствие ВЗС совершенно необходимо, ведь именно из-за него Министерство космоса и вмешалось в дело.

– Знаете, судья, наше Министерство не имеет привычки лезть без повода в местные дела. Скорее всего, я просто взгляну на это существо, задам пяток вопросов и откланяюсь к обоюдному нашему удовлетворению. Я ведь и прилетел-то сюда только из-за этого предполагаемого ВЗС. Так что вы уж сделайте, чтобы зверюга тоже была на слушании. Хорошо?

– Дело в том, что для зала суда он малость… э-э-э… великоват. Я не видел его уже несколько лет, и, боюсь, за это время он успел подрасти… Но даже тогда он был явно не комнатного размера. Может, вы его на месте посмотрите?

– Не исключено, хотя, честно говоря, мне больше нравится, когда все, что относится к слушанию, собрано в одном месте. А он где?

– Под арестом вместе с хозяином, прямо там, где и живет. Это в пригороде, отсюда несколько миль.

Гринберг немного подумал. Сам он был человек нетребовательный и не придавал большого значения тому, где приходится есть или спать, но, когда дело касалось работы на Министерство, он предпочитал, чтобы беготней с места на место занимался кто-нибудь другой. Иначе со всей этой прорвой забот просто не справиться.

– Честно говоря, не очень бы мне хотелось участвовать в загородной прогулке, завтра к вечеру я собираюсь вернуться в столицу, даже свою машину отпускать не хочу. Там у меня довольно неотложное дело… сами понимаете, марсианский договор и все такое. – Эту откровенную ложь Гринберг использовал всякий раз, когда требовалось кого-то поторопить, естественно, если этот кто-то не принадлежал к родному Министерству.

Судья О’Фаррелл подумал и обещал все устроить:

– Хорошо, сделаем временный загон на площади перед судом.

– Вот и отлично! Тогда до завтра, судья. Спасибо за помощь.

Позавчера, когда Ламмокс отправился прогуляться, судья О’Фаррелл провел день на рыбалке. К его возвращению все уже успели убрать и по возможности починить. Судья из принципа знать не хотел слухов, газетных и телевизионных сообщений и даже просто разговоров, связанных с предметом предстоящего слушания. Поэтому, позвонив шефу полиции Драйзеру, он не ожидал, что возникнут какие-нибудь проблемы.

Услышав, в чем дело, Драйзер взвился до потолка:

– Судья, да вы что, свихнулись?

– Не понимаю, дьякон, а что тут такого?

Драйзер попытался объяснить, но судья с ходу отмел все возражения. После чего они позвонили мэру. Однако мэр, тоже присутствовавший на вышеупомянутой рыбалке, взял сторону О’Фаррелла.

– Шеф, – сказал он Драйзеру, – вы меня удивляете. Нельзя допустить, чтобы важный столичный чиновник подумал, будто у нас здесь полное захолустье и даже с такой ерундой мы справиться не можем.

Застонав, вконец отчаявшийся полицейский позвонил в фирму «Сталь и сварка Горных штатов».

* * *

Шеф Драйзер решил провести операцию до рассвета, чтобы Ламмокс был надежно заперт еще до того, как на улицах появятся люди. Только вот никто не подумал дать знать об этом решении Джону Томасу. Его разбудили в четыре часа ночи, вытащив из какого-то кошмарного сна; сначала он не мог ничего понять и решил, что с Ламмоксом произошло что-то ужасное. Но даже когда Джон Томас осознал ситуацию, толку от него не было никакого.

Есть люди, у которых в крови по утрам пониженное содержание сахара; до сытного завтрака они совершенно ни на что не способны. Вот к этим-то несчастным и относился Джон Томас; теперь он требовал, чтобы ему дали позавтракать.

Шеф Драйзер раздраженно нахмурился. Миссис Стюарт, придав своему лицу выражение «уж маме-то лучше знать», сказала:

– Дорогой мой, а может, тебе все же лучше…

– Нет, я буду завтракать. И Ламмокс тоже.

– Молодой человек, – вступил в разговор Драйзер, – напрасно вы так себя ведете. Смотрите, опомниться не успеете, как вляпаетесь в куда большие неприятности. Так что собирайтесь. Позавтракать можете и в городе.

Но Джонни стоял на своем.

– Джон Томас! – резко сказала миссис Стюарт. – Я не собираюсь этого терпеть, ты слышишь? Ты становишься ничем не лучше своего отца.

Упоминание об отце разозлило Джонни еще больше.

– Значит, и ты, мама, против меня? – обиженно спросил он. – Нас в школе учили, что гражданина нельзя выдергивать из его дома тогда, когда захочется полиции. Но ты почему-то помогаешь ему, а не мне. Ты на чьей стороне?

Мать пораженно уставилась на сына: ведь он всегда был таким покорным и безответным.

– Джон Томас! Ты не имеешь права так разговаривать с матерью!

– Точно, – поддакнул Драйзер. – Ну-ка, повежливее с матерью, а то сейчас как вмажу – неофициально, конечно. Чего не могу терпеть, так это когда такой вот сопляк грубит родителям. – Драйзер расстегнул китель и вытащил сложенный лист бумаги. – Сержант Мендоса все мне рассказал о твоих штучках… так что я приготовился. Вот ордер. Ну как, пойдешь сам или придется тебя тащить?

Он стоял, похлопывал ордером по ладони, не пряча его, но и не предлагая Джону. Однако, когда тот потянулся за бумагой, Драйзер не стал возражать и терпеливо ждал, пока мальчик не дочитает. После этого он спросил:

– Ну что? Доволен?

– Это судебная повестка, – сказал Джон Томас, – обязывающая меня явиться и привести с собой Ламмокса.

– Вот именно.

– Только здесь сказано: «к десяти часам». А про то, что я не имею права позавтракать, ничего нет.

Шеф глубоко вздохнул. Лицо его, и без того розовое, стало багрово-красным. От ответа он воздержался.

– Мама, – сказал Джон Томас, – я пойду приготовлю завтрак. На тебя делать?

Та взглянула на Драйзера, потом на сына и нервно прикусила губу.

– Сиди, – сказала она, – я сама приготовлю. Мистер Драйзер, вы выпьете с нами кофе?

– А? Очень любезно с вашей стороны, мэм. Не откажусь. Всю ночь на ногах.

Джон Томас посмотрел на них и сказал:

– Тогда я сбегаю гляну, как там Ламмокс. – Помявшись, он добавил: – Мама, прости, пожалуйста, что я с тобой говорил грубо.

– Хорошо, тогда хватит об этом, – холодно ответила она.

Джон Томас хотел добавить в свое оправдание кое-что еще, но понял, что лучше не надо, и молча вышел.

Ламмокс мирно похрапывал, одна половина в доме, другая снаружи. Как обычно, во время сна его сторожевой глаз был слегка приподнят над шеей. Когда Джон Томас приблизился, глаз повернулся и внимательно его оглядел; та часть Ламмокса, которая стояла на страже, признала в мальчике Джона, и звездный зверь просыпаться не стал. Джон Томас успокоился и, удовлетворенный, вернулся в дом.

За завтраком атмосфера разрядилась: к тому времени, когда Джон Томас загрузил в себя две тарелки овсянки, омлет, тосты и залил все это пинтой какао, он был уже готов согласиться с тем, что шеф Драйзер просто исполняет долг и даже, возможно, не бьет ногами собак для собственного удовольствия.

В свою очередь шеф, раздобрев от съеденного и выпитого, пришел к выводу, что в мальчишке, пожалуй, нет ничего такого, что не исправила бы твердая мужская рука да пара хороших порок. Жаль, что матери приходится мучиться с ним одной, – похоже, она славная женщина. Подчистив хлебом остатки яичницы, он сказал:

– Теперь вроде получше, миссис Стюарт, это точно. Вы не представляете себе, что такое для вдовца – поесть домашнего. Но моим ребятам говорить об этом не стоит.

– Господи, – миссис Стюарт испуганно приложила ладонь ко рту, – я же совсем о них забыла! Я в момент сварю еще кофе. Их там сколько?

– Пятеро. Да вы не переживайте, мэм, ребята позавтракают после дежурства. – Драйзер повернулся к Джону Томасу. – Как, готовы, молодой человек?

– Ну… – Джонни вопросительно посмотрел на мать. – Мама, а может, сделать для них завтрак? Мне еще нужно разбудить Ламмокса и накормить его.

К тому времени, как Ламмокс был разбужен, накормлен и Джон Томас все ему объяснил, а каждый из пяти полицейских, плотно позавтракав, приканчивал по второй чашке кофе, происходящее больше напоминало прием гостей, чем арест. Только в восьмом часу процессия направилась в город.

Когда Ламмокса наконец заставили забраться во временную клетку, сооруженную перед зданием суда, стрелки перевалили за девять. От аромата стали пленник был прямо в восторге, он все порывался отщипнуть кусочек от своего застенка – вот уж где Джону Томасу пришлось проявить твердость. Войдя в клетку вместе с Ламмоксом, он гладил его и разговаривал с ним, пока рабочие заваривали проход. Едва увидев массивную стальную решетку, Джонни понял, что дело плохо; он ведь так и не успел сказать шефу Драйзеру, что против Ламмокса сталь была более чем бесполезна.

Теперь говорить было поздно, тем более сам шеф явно гордился своим детищем. Времени на заливку бетонного фундамента не хватало, поэтому он заказал большущий ящик со стенками, дном и крышкой из стальных решеток; одну из сторон ящика оставили открытой и заделали только тогда, когда Ламмокс оказался внутри.

«Все такие умные, – думал Джон Томас, – могли бы и у меня сначала спросить». Он решил, что просто пригрозит Ламмоксу, чтобы тот вел себя хорошо и не вздумал покушаться на клетку… а после будет надеяться, что все как-нибудь обойдется.

А вот слушаться Ламмоксу на этот раз не хотелось, у него было настроение поспорить. По его мнению, происходящее выглядело глупее некуда: все равно что запереть голодного ребенка, обложив его со всех сторон тортами. Один из рабочих навострил слух, опустил сварочную горелку и сказал:

– Слышь, она что, еще и говорить умеет?

– Умеет, – хмуро ответил Джон Томас.

– Надо же! – Сварщик еще раз посмотрел на Ламмокса и вернулся к своей работе. Внеземные существа, разговаривающие как люди, в общем-то, были не в диковинку, особенно в телевизионных сериалах, и, казалось, рабочего ответ Джона устроил. Но вскоре он снова прервал работу. – Терпеть не могу, когда эти твари разговаривают, – объявил он, ни к кому вроде бы не обращаясь.

Джон Томас промолчал, да и что можно было сказать на такое заявление.

Время еще оставалось, и Джон Томас решил заняться медицинским, а точнее, ветеринарным обследованием Ламмокса; в последние дни Джона кое-что беспокоило. Первый раз он заметил странные симптомы наутро после сокрушительной прогулки; там, где у обычных животных положено быть плечам, у Ламмокса появились какие-то две припухлости. Ко вчерашнему дню они вроде как увеличились, и Джона это сильно встревожило: он ведь думал, что это просто ушибы… хотя, если честно, ушибить Ламмокса – дело сложное.

Странные вздутия не давали Джонни покоя. Скорее всего, Ламмокс получил их, занимаясь бегом по пересеченной местности. Выстрел мистера Ито практически не оставил на нем следов: легкий ожог там, куда угодил разрывной снаряд, – вот и все. Будь на месте Ламмокса танк, тут бы ему и крышка, но этому красавцу снаряд – вроде хорошего пинка мулу… чуточку удивится, и только.

Непохоже, чтобы Ламмокс поранился, когда пролезал сквозь теплицы. Скорее всего, это случилось, когда он упал с виадука. Джон Томас знал, что, окажись на месте Ламмокса любое достаточно крупное земное животное, например слон, такое падение живо отправило бы его на тот свет. Конечно, Ламмокс, с его внеземной конструкцией, не так хрупок, как слон, но все равно расшибиться он мог прилично.

Ничего себе! Припухлости стали больше, теперь это были самые настоящие опухоли. Шкура на них сделалась мягче и тоньше, совсем не похоже на броню, которая покрывала остальное его тело. А что, если и у Ламмокса может быть рак – например, от ушиба? Этого Джон Томас не знал, и спросить было не у кого. На памяти Джона Томаса Ламмокс никогда не болел; его отец тоже никогда не упоминал ни о каких болезнях. Ламмокс не менялся, он оставался, каким был, – вчера, сегодня, всегда, разве что продолжал расти.

Надо будет просмотреть вечером дедушкин дневник и заодно записки прадедушки. Может, он в них что-нибудь пропустил…

Он надавил на одну из опухолей, пытаясь прощупать ее пальцем; Ламмокс беспокойно зашевелился. Джон перестал давить и с тревогой спросил:

– Больно?

– Нет. Щекотно, – ответил детский голосок.

Спокойнее от такого ответа не стало. Джон Томас знал, что Ламмокс боится щекотки, но обычно пощекотать его можно было только чем-нибудь вроде кирки. Значит, эти места стали очень чувствительными. Джон Томас собирался продолжить свои исследования, как вдруг сзади послышалось:

– Джон! Джонни!

Он обернулся. Возле клетки стояла Бетти Соренсон.

– Привет, Молоток, – поздоровался он. – Получила мое послание?

– Да, но уже после восьми. Ты же знаешь, какие у нас в общаге порядочки. Привет, Ламмокс. Как у нашей деточки дела?

– Отлично, – ответил Ламмокс.

– Потому-то я на ваш автоответчик и записал, – сказал Джон Томас. – Эти болваны вытащили меня из постели ни свет ни заря. Совсем сдурели.

– Ничего, хоть в кои-то веки увидел восход солнца. А чего это они так забегали? Ведь говорили, что суд на будущей неделе.

– Хотели на будущей. Но приехал какой-то столичный гусь из Министерства космоса. Теперь, оказывается, он будет судить.

– Чего-чего?

– А в чем дело?

– В чем дело? Да во всем! Я же не знаю этого типа из столицы. Я собиралась иметь дело с судьей О’Фарреллом, с ним бы я как-нибудь разобралась. А теперь этот новый… Не знаю, не знаю. К тому же у меня были кой-какие идеи, которые я еще как следует не продумала. – Бетти нахмурилась. – Надо добиться отсрочки.

– А зачем? – спросил Джон Томас. – Почему просто не пойти в суд и не рассказать им всю правду?

– Эх, Джонни, Джонни, ты как маленький. Если бы все было так просто, то и судов бы никаких не было.

– Может, оно и лучше.

– Конечно лучше… Слушай, Тупица, кончай торчать здесь и говорить глупости. У нас меньше часа осталось… – Бетти глянула на часы старинного здания суда. – Сильно меньше. Нужно шевелиться. Во всяком случае, надо успеть оформить заявку на неотъемлемое имущество.

– Ты что! Никто нам этого не оформит. Ламмокса нельзя записать неотъемлемым имуществом, он же не земельный участок.

– Фермер может записать как неотъемлемое – корову, двух лошадей, дюжину свиней. Плотник – свои инструменты. Актриса может записать неотъемлемым свой гардероб.

– Это не совсем так. Я ведь ходил на тот же самый курс коммерческого права, что и ты. Нас просто обсмеют.

– Не спорь. Это во втором разделе того же закона. Если бы ты показывал Ламмокса на ярмарке за деньги, он был бы твоим «орудием труда», верно? Вот пусть они и доказывают, что это не так. Главное – зарегистрировать Ламмокса как не подлежащего изъятию, прежде чем кому-нибудь присудят с тебя возмещение убытков.

– Если они не смогут содрать с меня, они сдерут с мамы.

– А вот ничего подобного. Я проверяла. Твой отец оставил все в распоряжение попечительного фонда, так что с точки зрения закона за душой у нее ни гроша.

– Это что же, вот так по закону и получается? – с сомнением в голосе спросил Джон.

– Да проснись ты! В чем убедишь суд, то и будет законно.

– Бетти, у тебя извращенный ум. – Джон проскользнул между прутьями решетки, обернулся к Ламмоксу и сказал: – Ламми, я на минутку. А ты сиди здесь.

– Зачем? – спросил Ламмокс.

– Ни за чем. Просто сиди здесь и жди меня.

– Хорошо.

На лужайке перед судом уже собралась толпа зевак. Они пялили глаза на Ламмокса, неожиданно ставшего знаменитостью. Шеф Драйзер приказал обнести клетку веревочным ограждением и поставил пару полицейских следить за порядком. Молодые люди поднырнули под веревку и протолкались сквозь толпу к ступенькам, ведущим в здание суда. Офис окружного клерка находился на втором этаже, там они нашли пожилую леди, его первого заместителя.

Мисс Шрайбер придерживалась той же точки зрения, что и Джон Томас, и считала, что Ламмокс не является неотчуждаемым имуществом. Но Бетти твердо стояла на том, что окружной клерк должен заниматься исключительно регистрацией, в его обязанности не входит определять, какое имущество соответствует закону, а какое нет. Она сослалась на случай (который тут же сама и придумала) с неким человеком, зарегистрировавшим в качестве неотъемлемого имущества свое эхо. Мисс Шрайбер с видимой неохотой заполнила бланки, приняла свой скромный гонорар и вручила заверенную копию регистрационной записи.

Было уже почти десять. Джон Томас торопливо вышел из конторы и направился было к лестнице, но остановился, увидев, что Бетти задержалась у платных автоматических весов.

– Пошли, Бетти, твоя фигура может пока обождать.

– Я не взвешиваться, – ответила Бетти, внимательно вглядываясь в укрепленное над весами зеркало. – Я проверяю свой макияж. На суде надо выглядеть по первому разряду.

– Ты и так хорошо смотришься.

– Джонни, это что, комплимент?

– Не комплимент, а надо спешить. Я еще должен Ламмоксу сказать пару слов.

– Скинь скорость до десяти тысяч. Я довезу тебя до порта.

Бетти стерла подведенные брови и накрасила их заново, но теперь в стиле «умная чертовка», решив, что так она выглядит старше. Бетти собиралась добавить на правой щеке узор из игральных кубиков, но Джонни готов был уже взорваться, так что пришлось обойтись без этого. Они сбежали вниз по лестнице и вылетели на площадь.

Чтобы убедить полицейского, что они имеют право заходить за веревку, пришлось потратить еще несколько секунд. Джонни увидел, что около клетки стоят двое мужчин. Он бросился к ним со всех ног:

– Эй! Вы там! Отойдите от него!

Судья О’Фаррелл повернулся, недоуменно моргая:

– А кто вы, собственно, такой, юноша?

Второй человек тоже повернулся, но ничего не сказал.

– Я? Я его владелец. Он боится незнакомых людей. Так что, пожалуйста, пройдите за веревку. – Джон Томас обратился к Ламмоксу. – Все в порядке, малыш. Видишь, Джонни уже пришел.

– Привет, судья, – сказала вдруг Бетти.

– А, Бетти, привет. – Судья задержался на ней взглядом, соображая, что это Бетти здесь делает, а затем сказал Джону: – Я так понимаю, вы – молодой Стюарт. Я – судья О’Фаррелл.

– Ой, простите меня, пожалуйста, – ответил Джон Томас, и уши его покраснели. – Я думал, что вы из этих. – Он кивнул на толпу.

– Ничего, бывает. Мистер Гринберг, это молодой Стюарт… Джон Томас Стюарт. Юноша, это достопочтенный[44] Сергей Гринберг, специальный уполномоченный Министерства космоса. – Он оглянулся. – Да… а это, мистер уполномоченный, мисс Бетти Соренсон. Бетти, что за ерунду ты сделала со своим лицом?

Последний вопрос Бетти с достоинством пропустила мимо ушей:

– Рада с вами познакомиться, мистер уполномоченный.

– Только, пожалуйста, без всяких уполномоченных. Просто мистер Гринберг, мисс Соренсон. – Гринберг повернулся к Джонни. – Вы приходитесь родственником тому самому Джону Томасу Стюарту?

– Я Джон Томас Стюарт одиннадцатый. Вы, наверно, имеете в виду моего прапрапрадедушку?

– Наверно. Сам я родился на Марсе, чуть ли не напротив памятника вашему предку. Мне и в голову не приходило, что это дело связано с вашей семьей. Мы могли бы как-нибудь в другой раз поболтать об истории Марса.

– Я никогда не был на Марсе, – смущенно признался Джонни.

– Не были? Не могу поверить. Но у вас еще все впереди.

Бетти слушала разговор, чуть ушами не шевеля от старания, лишь бы не пропустить ни слова. В конце концов она пришла к выводу, что с этим заезжим судьей, если она правильно его оценивает, справиться будет еще легче, чем с О’Фарреллом. Надо же, как просто, оказывается, забыть, что фамилия-то у Джонни знаменитая. Это только здесь, в Вествилле, она ничего не значит.

– Между прочим, из-за вас, мистер Стюарт, – продолжил Гринберг, – я проиграл сразу два пари.

– Сэр?

– Да. Да, я был почти уверен, что это существо окажется не «оттуда». И вот на тебе – ошибся. Этот здоровенный парнишка, конечно, родился не на Земле. Но, кроме всего прочего, я был уверен, если каким-нибудь чудом окажется, что это и вправду ВЗС, определить его я уж сумею. Конечно, я не экзобиолог, но при моем роде занятий приходится понемногу знакомиться и с такими вещами… Хотя бы картинки просматривать. Но на этот раз я в полном тупике. Скажите, что это? И откуда оно взялось?

– Ну, это Ламмокс. Мы его так зовем. Мой прадедушка привез его на «Следопыте»… после второго полета.

– Так давно? Тогда понятно. В то время Министерство еще не вело записей… Вообще-то, тогда и самого Министерства не было. Но я все равно не понимаю, почему о нем не упоминается в книгах по истории первых полетов. Я читал о «Следопыте», помнится, он привез на Землю много всякой экзотики. Но про этого парня ничего не знаю… Странно, в те дни внеземные существа были в новинку.

– А, это… Ну, понимаете, сэр, капитан не знал, что Ламмокс на борту. Прадедушка потихоньку принес его на корабль в сумке и в сумке же на Земле вынес.

– В сумке? – Гринберг недоверчиво уставился на огромную тушу Ламмокса.

– Да, сэр. Конечно, Ламми был тогда поменьше.

– Разве что так.

– У меня есть старые фотографии. Он был размером со щенка колли. Ног только побольше.

– Мм, да. Ног побольше. И он побольше напоминает мне трицератопса, чем колли. А кормить его не слишком накладно?

– Нет, что вы. Ламми ест все. Ну… почти все, – торопливо поправился Джон Томас, с опаской глянув на стальную решетку. – А еще он может долго обходиться без еды. Можешь, Ламми?

Все это время Ламмокс спокойно лежал, втянув в себя ноги и демонстрируя бесконечное терпение, которое он умел изобразить, если было нужно. Он подслушивал разговор своего друга с мистером Гринбергом да поглядывал на Бетти с судьей. На вопрос Джона он раскрыл свой огромный рот:

– Могу, только не люблю.

– Я не предполагал, – мистер Гринберг высоко поднял брови, – что он относится к существам, имеющим речевой центр.

– Какой? А, понятно. Ламми начал говорить, когда мой папа был еще маленьким. Просто слушал, слушал и научился. Хочу вас познакомить. Ламми, познакомься, это мистер Гринберг, уполномоченный.

Ламмокс равнодушно посмотрел на Гринберга и сказал:

– Как поживаете, мистер уполномоченный Гринберг?

Начало фразы он произнес отчетливо, чего нельзя было сказать о фамилии и должности.

– Мм, а вы как поживаете, Ламмокс? – Гринберг все еще смотрел на Ламмокса, когда часы на здании суда пробили десять.

Судья О’Фаррелл повернулся к нему и сказал:

– Десять часов, мистер уполномоченный. Думаю, нам пора.

– Куда спешить, – рассеянно отозвался Гринберг, – все равно без нас не начнут. Меня тут кое-что заинтересовало. Мистер Стюарт, а какой у Ламмокса ар-ай-кью по земной шкале?

– Что? А, его относительный коэффициент интеллекта. Я не знаю, сэр.

– Господи, да неужели никто никогда его не удосужился замерить?

– Да знаете, сэр, нет… то есть да, сэр. Понимаете, давно, еще дедушка был жив, кто-то пытался его тестировать, но дедушке очень не понравилось, как они обращались с Ламми, ну он их и прогнал. С того времени мы не подпускаем к Ламми незнакомых. Но он очень умный. Проверьте его, если хотите.

– У этой скотины, – прошептал Гринбергу судья О’Фаррелл, – мозгов меньше, чем у хорошей собаки, пусть он и умеет подражать человеческой речи, как попугай. Мне ли не знать.

– Я все слышал, судья, – с негодованием сказал Джон Томас. – Вы предвзяты!

Судья собрался ответить, но его прервала Бетти:

– Джонни, мы же договорились… Разговаривать буду я.

Гринберг пропустил мимо ушей всю эту интермедию:

– А пытался кто-нибудь изучить его язык?

– Сэр?

– Мм, видимо, нет. К тому же вполне возможно, что, когда его привезли, он еще не умел говорить… Я имею в виду – на своем языке. Но конечно, этот язык существует. Если у существ есть речевой центр – они его обязательно используют, для ксенологов[45] это прописная истина. Или, попросту говоря, он бы не освоил человеческую речь ни на грамм, если бы его соплеменники не пользовались речевым общением. А писать он умеет?

– Каким образом, сэр? У него же рук нет.

– Мм, да. Да. Что ж, основываясь на теории, можно сделать приблизительную оценку. Я бы поспорил, что его ай-кью где-то сорок, не более. Ксенологи установили, что у высших типов существ, эквивалентных людям, имеются три основные особенности: речевой центр, способность к манипулированию объектами и, на основе двух первых, – письменность. Отсюда следует, что раз он не умеет писать, то соплеменники этого существа недотягивают до высоких стандартов, где-то они отстали. Вы изучали ксенологию?

– Очень немного, сэр, – признался Джон Стюарт, чувствуя себя крайне неловко. – Кое-какие книги, которые попались в библиотеке. Но в колледже я собираюсь специализироваться по ксенологии и внеземной биологии.

– Прекрасный выбор. Широчайшее поле деятельности. Вы не поверите, даже нашему Министерству трудно найти достаточное количество приличных ксенологов. А спросил я вас неспроста. Как вы думаете, почему Министерство вмешалось во все это дело? Вот почему. – Гринберг указал на Ламмокса. – Нельзя было исключить возможность, что это ваше домашнее животное относится к расе, с которой мы подписали договор. Как ни странно, но один или два раза внеземного гостя здесь ошибочно принимали за дикого зверя с… назову это «прискорбными результатами». – Гринберг нахмурился, ему вспомнился жуткий случай, который удалось замять с великим трудом. Это когда одного из членов семьи чрезвычайного и полномочного посла Лладора нашли хорошо бы мертвым, а то в виде чучела в витрине одной из лавок на Виргинских островах. – Но на этот раз нам такая опасность не грозит.

– Конечно нет, сэр. Ведь Ламмокс… ну, он практически член нашей семьи.

– Совершенно верно. Судья, – уполномоченный обратился к О’Фарреллу, – мы не могли бы побеседовать с вами пару минут один на один?

– Конечно, сэр.

Когда мужчины отошли, Бетти приблизилась к Джону Томасу.

– Дело в шляпе, – прошептала она, – если только ты перестанешь выступать.

– А что я такого сказал? – запротестовал Джон. – И с чего ты взяла, что все в порядке?

– Да это же ясно. Ты ему понравился, Ламмокс – тоже.

– Очень мило, только не вижу, как это поможет мне расплатиться за разгромленный этаж «Бон-Марше». Или хотя бы за фонарные столбы.

– Ты, главное, не заводись и во всем подыгрывай мне. Вот увидишь, они еще сами нам заплатят.

Тем временем неподалеку от них мистер Гринберг вел переговоры с О’Фарреллом:

– Судья, из того, что я выяснил, мне кажется, что Министерству космоса следует от этого дела устраниться.

– Не понял, сэр. Как это – устраниться?

– Сейчас объясню. Я хотел бы отложить слушание на двадцать четыре часа, пока Министерство не подтвердит мои выводы. Тогда я смогу с вами распрощаться и оставить это дело на рассмотрение местных властей. То есть – на ваше.

– Мне не нравятся такие отсрочки в последнюю минуту, мистер уполномоченный, – поджал губы судья О’Фаррелл. – Я всегда считал, что нечестно сначала заставить занятых людей пренебречь семьей и работой, собрать их в суде, а потом заявить: зайдите, пожалуйста, завтра. Как-то несправедливо.

– Тоже верно. – Гринберг нахмурился. – Дайте подумать, может, что-нибудь и придумаем. После разговора со Стюартом-младшим я окончательно убедился, что данный случай не требует вмешательства, связанного с ксенополитикой Федерации. Пусть даже мы имеем дело с ВЗС, что дает законный повод для такого вмешательства в случае необходимости. Несмотря на то что наше Министерство наделено властью, эту власть мы применяем только в случае необходимости, чтобы избежать проблем с правительствами других планет. На Земле живут сотни тысяч внеземных животных, а также более тридцати тысяч негуманоидных инопланетян, одни на постоянной, другие – на временной основе. И каждый из них имеет, в соответствии с договором, правовой статус человека, хотя на людей они абсолютно не похожи.

Ксенофобия существует, особенно в нашем культурном захолустье… нет-нет, я не имею в виду Вествилл! Человеческая природа такова, что каждый из этих чужаков – потенциальный источник опасности для наших отношений с внеземными мирами.

Гринберг немного помолчал, потом продолжил:

– Вы уж простите, что я повторяю общеизвестные истины, но без них не обойтись. Наше Министерство просто не может бегать и подтирать носы всем этим инопланетянам. Даже тем, у которых действительно есть носы, не может. У нас нет для этого ни лишних людей, ни особого желания. Если кто-то из них попадает в беду, чаще всего достаточно объяснить местным властям про обязательства, взятые Землей по отношению к родной планете этого разнесчастного чужака. Редкий случай, когда Министерство вмешивается напрямую. Ваш случай, на мой взгляд, в число редких не входит. Во-первых, насколько мне удалось понять, наш общий друг Ламмокс не имеет правового статуса человека…

– А вы сомневались?

– Сомнения были. Поэтому я здесь. Но теперь я знаю, хоть он и может немного разговаривать, не могла его раса стать по-настоящему разумной, ей до этого еще расти и расти. Но, несмотря на его ограниченную способность говорить, иные ограничения не позволили бы подобному виду подняться до уровня, который мы могли бы признать как цивилизованный, следовательно он – животное. У него есть только обычные права животных, которые защищают наши высокогуманные законы, поэтому нашего Министерства это дело не касается.

– Понятно. Ну что ж, жестоко обращаться никто с ним не собирается, во всяком случае у меня в суде.

– Разумеется. Но есть еще одна причина, и достаточно веская, чтобы Министерство не вмешивалось. Со времени первого контакта с великой марсианской расой законы, обычай и договоры придали вполне определенный смысл понятию «человек». Предположим теперь, что это существо – человек именно в таком смысле. Конечно, это не так, но предположим.

– Предположим, – согласился судья О’Фаррелл.

– Да, предположим. Но и в этом случае Министерству нет до него дела, потому что… Судья, вы же знаете историю «Следопыта».

– Очень смутно, что-то такое рассказывали в младших классах. Я вообще не знаток истории освоения космоса. С земными-то делами не разобраться…

– Это точно. Так вот, «Следопыт» совершил три полета с переходами в подпространство. Это было время самых первых таких полетов, когда они были такой же авантюрой, как экспедиция Колумба. Они не знали, куда направляются, и имели весьма туманное представление о том, как вернуться назад. Кстати, из третьего похода «Следопыт» так и не вернулся.

– Да-да, что-то такое припоминаю.

– Так вот, молодой Стюарт – у меня просто язык не поворачивается назвать его полным именем, – молодой Стюарт сказал, что это нескладное существо с дурацкой улыбкой – просто сувенир, прихваченный во время второго рейса «Следопыта». Это все, что мне требовалось узнать. У нас нет договоров ни с одной из планет, которые они посетили, ни торговых, ни каких-либо иных отношений. Юридически их не существует. Поэтому единственные законы, которые применимы к Ламмоксу, – это наши собственные местные законы, следовательно Министерство космоса вмешиваться не должно, а если оно и вмешается, его представитель – в данном случае я – будет обязан придерживаться местного законодательства, в котором вы разбираетесь лучше, чем я.

Судья О’Фаррелл кивнул:

– Что ж, я не возражаю против перехода дела под мою юрисдикцию. Идем?

– Еще секундочку. Я предлагаю отсрочку, потому что в этом деле есть любопытные обстоятельства. Я хочу вернуться в Министерство, чтобы убедиться, что моя теория правильна и что я не пропустил какой-то важный прецедент или закон. Но я готов немедленно устраниться, если вы убедите меня вот в чем: это существо… Оно с виду такое тихое, но, если я правильно понимаю, этот тихоня разгромил целую улицу и, пожалуй, даже угрожал жизни людей?

– У меня такое же впечатление, – кивнул О’Фаррелл. – Но это, разумеется, неофициально.

– Хорошо. Кто-нибудь уже требовал его уничтожения?

– Ну, – медленно произнес судья, – опять же неофициально, я знаю, что такое требование будет выдвинуто. В частном порядке мне сообщили, что наш начальник полиции намерен попросить суд распорядиться об уничтожении животного в качестве меры общественной безопасности. Скорее всего, поступят такие требования и от частных лиц.

– Все так плохо? – обеспокоенно спросил Гринберг. – Что ж, судья, как вы сами к этому относитесь? Если вы поведете процесс, то разрешите его уничтожить или нет?

– Сэр, ваш вопрос неуместен! – возмутился судья.

Гринберг покраснел:

– Я прошу прощения, но мне действительно необходимо это знать. Вы понимаете, что этот экземпляр уникален? Что бы он там ни наделал и как бы ни был опасен – впрочем, в последнее верится с трудом, – тем не менее его просто необходимо сохранить в интересах науки. Вы можете обещать, что не позволите его уничтожить?

– Молодой человек! Вы пытаетесь вынудить меня идти на процесс, заранее вынеся приговор или часть приговора. Ваше отношение к делу совершенно неуместно!

Шеф Драйзер не мог выбрать более неподходящего момента, чтобы поторопить их:

– Судья, мы вас везде обыскались. Вы, вообще, собираетесь открывать слушание? У меня тут семеро, которые…

– Шеф, это мистер Гринберг, уполномоченный, – перебил его О’Фаррелл. – Мистер уполномоченный, это наш шеф службы безопасности.

– Очень приятно, шеф.

– Как дела, мистер уполномоченный? Так, джентльмены, насчет этого слушания. Мне все-таки хотелось бы знать…

– Шеф, – грубо оборвал его судья, – просто передайте приставу, чтобы все было готово. А теперь не будете ли вы добры нас оставить.

– Но… – Драйзер смолк и отошел, пробормотав нечто неподобающее, но вполне простительное для задерганного полицейского.

О’Фаррелл снова повернулся к Гринбергу.

Эту новую интермедию уполномоченный проигнорировал так же, как и предыдущую, но она дала ему время вспомнить, что он не имеет права руководствоваться личными чувствами.

– Я снимаю свой вопрос, судья, – вежливо сказал Гринберг. – Я вовсе не собираюсь толкать вас на должностное преступление. При иных обстоятельствах, – он ухмыльнулся, – вы, наверно, пришили бы мне неуважение к суду.

– Вполне возможно, – криво улыбнулся О’Фаррелл.

– А что, хорошая у вас тюрьма? А то у меня накопилось больше семи месяцев неиспользованного отпуска. И нет ни малейшего шанса его использовать.

– Нельзя себя так изматывать, молодой человек. Лично я всегда нахожу время порыбачить; дела могут и подождать. Говорят, Аллах не вычитает времени, проведенного на рыбалке, из отпущенного тебе срока.

– Очень здоровый подход. Но проблема все равно остается. Я снова вынужден настаивать на отсрочке; мне надо связаться с Министерством.

– Понимаю. Возможно, это и вправду необходимо. Мое мнение не должно влиять на ваши поступки.

– Само собой. Но я с вами согласен: нет ничего досадней таких отсрочек в последнюю минуту.

Связаться с Министерством – значит иметь дело с мистером Кику, думал про себя Гринберг. Он живо себе представил, как зам ядовито проходится насчет «инициативы» и «ответственности», и словно бы слышал уже его «господи боже мой, да может кто-нибудь в этом сумасшедшем доме принять хоть самое простое решение?». И Гринберг наконец решился:

– Думаю, будет лучше, если Министерство оставит это дело за собой. Во всяком случае, предварительное слушание проведу я, а там посмотрим.

– Я надеялся, что вы так поступите, – с облегчением улыбнулся О’Фаррелл. – Очень хочу послушать, как вы поведете дело. Говорят, вы, джентльмены из Министерства космоса, иногда ведете дело довольно необычным образом.

– Серьезно? Надеюсь, те, кто это говорит, ошибаются. Не хотелось бы бросить тень на юридический факультет Гарварда.

– Гарвард? Вот как? И я оттуда. Там все еще поддерживают Рейнхардта?

– Так и было, когда я там учился.

– Как все-таки тесен мир. Да, такое дело, как это, однокашнику не пожелаешь. Боюсь, еще тот будет подарочек.

– А когда они не бывают подарочками? Ладно, пора идти запускать фейерверки красноречия. Слушайте, а почему бы нам не сесть на председательскую скамью вместе? Вполне возможно, что кончать слушание придется вам.

Они направились к зданию суда. Шеф Драйзер, продолжавший тихо негодовать в стороне, увидел, что про него забыли. Он двинулся было следом, но вдруг заметил, что мальчишка Стюарт и Бетти Соренсон все еще сидят в клетке Ламмокса. Они о чем-то шептались и даже не заметили ухода обоих юристов. Драйзер подбежал к ним:

– Эй, там, в клетке! Джонни Стюарт! Вы обязаны были находиться в суде еще двадцать минут назад.

– Но я думал… – удивленно начал Джон Томас, но вдруг увидел, что судья и мистер Гринберг уже ушли. – Ой, сейчас, мистер Драйзер. Мне надо сказать Ламмоксу одну вещь.

– Хватит, наговорился. Идем.

– Шеф, но ведь…

Драйзер ухватил его за локоть и двинулся к зданию суда. Джон Томас в весовой категории уступал полицейскому примерно фунтов на сто, и посему ему пришлось отправиться следом.

– Дьякон Драйзер! – воскликнула Бетти. – Как вы себя ведете!

– А вашими штучками, дорогуша, – ответил Драйзер, – я сыт по это самое место.

Он снова двинулся к зданию суда, волоча за собой на буксире Джона Томаса. Бетти молча последовала за ними. Она обдумывала, не подставить ли шефу ножку, но решила, что, пожалуй, не стоит.

Джон Томас смирился с судьбой. Он собирался напоследок втемяшить в Ламмоксову башку, чтобы тот сидел тихо, из клетки не высовывался и не вздумал эту самую клетку есть. Но мистер Драйзер, как назло, не хотел ничего слушать. Джон подозревал, что большинство взрослых в этом мире озабочены лишь тем, чтобы никого не слушать.

Ламмокс смотрел, как они уходят. Он поднялся, сразу заполнив собой всю клетку, смотрел на Джона Томаса и размышлял о том, что ему делать. Брусья, за которые он задел боком, жалобно затрещали.

– Ламмокс! – крикнула Бетти, оборачиваясь на ходу. – Жди нас здесь. Мы скоро.

Ламмокс стоял, глядя им вслед и обдумывая положение. Приказ, который отдала Бетти, не был полноценным приказом. Или был? В прошлом уже были подобные прецеденты, которые следовало обдумать. Потом он снова улегся.

Глава 4 Подсудимый

– Встать! Суд идет! – крикнул пристав, увидев, что в зале появился О’Фаррелл с Гринбергом.

Разговоры стихли, зрители начали занимать места. Молодой человек в шляпе, увешанный оборудованием, преградил судьям дорогу.

– Минуту! – сказал он и щелкнул камерой. – Повторим… Судья, улыбочку! Представьте, что уполномоченный сказал вам что-то смешное.

– Хватит с вас и одного. И шляпу снимите. – О’Фаррелл, не останавливаясь, прошел мимо фотографа.

Тот пожал плечами; шляпу снимать он не стал.

Секретарь суда поднял на подошедших глаза. Его лицо было красным и потным, свои инструменты он разложил на скамье судьи.

– Простите, пожалуйста. Я сейчас. – Наклонившись к микрофону, он забубнил: – Проверка… раз, два, три, четыре… Цинциннати… шестьдесят шесть. – Он снова поднял глаза. – Одна морока сегодня с этой звукозаписью.

– Вы должны были все проверить заранее.

– Господи, судья, да ведь когда надо, никого нет на месте… Вообще-то, я проверял, все вроде работало. А потом, когда включил ее без десяти десять, полетел какой-то транзистор, и поди там в ней разберись – какой именно.

– Ладно, хватит, – поморщившись, ответил О’Фаррелл. «И главное, как у нас гость – обязательно что-нибудь такое», – подумал он. – Может быть, вы соизволите убрать с моего места свои инструменты?

– Если не возражаете, – торопливо вмешался Гринберг, – я не стану занимать председательское место. Сядем вместе за круглым столом, вроде как в военном трибунале. Знаете, иногда это даже на пользу, я имею в виду – ускоряет рассмотрение дела.

– Я всегда стараюсь, – сказал О’Фаррелл, – придерживаться в суде традиционных формальностей. Мне кажется, что в этом есть смысл. – Вид у судьи был несчастный.

– Пожалуй, вы правы. Но понимаете, когда приходится вести дела в самых неожиданных местах и при всяких непредвиденных обстоятельствах, на формальности поневоле смотришь сквозь пальцы. Никуда от этого не денешься. Вот, скажем, минатарцы. Предположим, вы попытались из вежливости делать все так, как это принято у них. А они считают, что судья гроша ломаного не стоит, если не выдержал очистительного поста перед тем, как забраться на судейскую сферу. И после этого он должен еще сидеть на ней, без еды и питья, пока не вынесет решение. По правде говоря, я бы не выдержал. А вы?

Судья О’Фаррелл с раздражением слушал, как столичный юнец проводит параллели между надлежащими ритуалами его суда и какими-то языческими обычаями. Почему-то вспомнились три стопки блинов, яичница и колбаса, с которых начался его трудовой день.

– Как вам сказать… иные времена, иные нравы, – выдавил из себя судья.

– Вот именно. Я знал, что мы найдем общий язык. – Гринберг жестом подозвал пристава, и, прежде чем судья сумел объяснить, что процитировал старую поговорку именно потому, что был с ней не согласен, Гринберг с приставом уже сдвигали отдельные столы, делая из них один общий.

Вскоре все пятнадцать участников слушания расселись вокруг этого составного стола, и Гринберг послал пристава на поиски пепельниц. Затем он повернулся к секретарю; тот, подобно всем электронщикам, скрючился за своим пультом с наушниками на голове, склоняясь в неудобной позе над своими приборами.

– Ну как хозяйство, работает?

Тот показал большой палец:

– Порядок.

– Прекрасно. Слушание объявляется открытым.

Секретарь пробубнил в микрофон время, дату, место, характер и юрисдикцию суда, а также фамилию, имя и звание председательствующего. Фамилию и имя Сергея Гринберга он прочитал по бумажке, причем имя прочел неправильно; поправлять его Гринберг не стал. Подошел пристав с руками полными пепельниц и с ходу вдарил скороговоркой:

– Слушайте! Слушайте! Пусть все имеющие отношение к данному суду соберутся здесь, дабы…

– Ну, это можно и пропустить, – остановил его Гринберг. – Но все равно очень вам признателен. Итак, суд начинает предварительное слушание по всем вопросам, связанным с произведенными в прошлый понедельник действиями постоянно проживающего в этом городе внеземного существа, известного как «Ламмокс». Это я про ту здоровенную тварь, что в клетке на площади. Пристав, сфотографируйте его, пожалуйста, и приобщите снимок к протоколу.

– Сию секунду, ваша честь.

– Суд считает себя обязанным объявить, что это слушание может, если суд того пожелает и объявит об этом, стать высшей инстанцией, принимающей окончательные решения по всем вопросам, связанным с данным делом. В таком случае все протесты и отводы будут возможны только в ходе данного заседания. Другими словами, не жалейте патронов, война, может, сегодня и кончится. Да, еще… Кроме слушания обстоятельств дела, суд будет принимать заявления и просьбы, связанные с этим внеземным существом.

– Вопрос, ваша честь.

– Да?

– Если суд будет так любезен. Мой клиент и я, мы не имеем никаких возражений, если это всего лишь предварительное слушание. Но мы хотели бы знать, вернется ли суд к общепринятым процедурам, когда перейдет к принятию решения?

– Суд проводится именем Федерации. Он действует в соответствии с кодексом законов, называемым кратко «Законы и обычаи цивилизаций». Этот кодекс состоит из соглашений, договоров, прецедентов et cetera[46] между двумя и более планетами Федерации или с иными цивилизациями, с которыми имеют дипломатические отношения планеты, входящие в состав Федерации. Соответственно, этот суд местными формальностями не связан. Цель данного суда – установить истину и, исходя из нее, принять справедливое решение… Справедливое с точки зрения закона. Суд не будет нарушать местных законов и обычаев, за исключением тех случаев, когда они явным образом противоречат законам более высокого порядка. Но там, где местные обычаи имеют ценность чисто ритуальную, данный суд оставляет за собой право игнорировать эти формальности и продолжать работу. Вы меня понимаете?

Человек, задавший вопрос, – мужчина средних лет и невысокого роста, – несколько смутившись, ответил:

– Э-э-э, думаю, что да, сэр. Возможно, я внесу протест позднее.

– Любой участник слушания может внести протест в любой момент и по любой причине; все протесты будут заслушаны. Вы можете также обжаловать мои решения. Однако… – Гринберг одарил окружающих лучезарной улыбкой, – я не думаю, что это принесет вам какую-то пользу. Так сложилось, что до сих пор все мои решения оставались в силе.

– Я совсем не имел в виду, – несколько напыщенно ответил мужчина, – что этот суд не был должным образом…

– О, конечно, конечно! Давайте к делу. – Гринберг взял со стола пачку бумаг. – Что мы имеем. Гражданский иск, возбужденный корпорацией розничной торговли «Бон-Марше» против «Ламмокса», Джона Томаса Стюарта Одиннадцатого… Прямо язык не поворачивается произнести это имя, – заметил он, повернув голову к судье О’Фарреллу. – …Мэри Брендли Стюарт и прочих. Другой аналогичный иск в пользу Западного отделения компании «Взаимная гарантия», в которой «Бон-Марше» застрахован. Еще один, с теми же самыми ответчиками, выдвинутый К. Ито и его страховой компанией… э-э-э… «Страховая компания Нового Света, лимитед». Затем иск от города Вествилл, снова те же ответчики. И наконец, еще один, выдвинутый миссис Изабеллой Донахью. Также имеются уголовные обвинения: одно в содержании опасного животного, одно в злонамеренном укрывательстве его же, другое в преступной небрежности и еще одно в нарушении общественного порядка.

С каждым словом председательствующего Джон Томас бледнел все больше и больше. Гринберг посмотрел на него ободряюще:

– Похоже, они ничего не пропустили, сынок? Ладно, не вешай носа… зато приговоренному перед казнью положен отличный завтрак.

Джон Томас с трудом выдавил из себя улыбку. Бетти ободряюще похлопала его под столом по колену.

В пачке была еще одна бумага; Гринберг решил не зачитывать ее вслух, а отложил вместе с другими в сторону. Это была петиция за подписью шефа безопасности. От имени города Вествилл он просил вынести судебное решение об уничтожении опасного животного, известного как «Ламмокс», далее именуемого как… и т. д. Отложив бумаги, Гринберг поднял глаза и спросил:

– Ну а теперь, кто есть кто. Вот вы, сэр?

Он обратился к адвокату, сомневавшемуся в правильности ведения заседания. Тот назвался Альфредом Шнейдером и заявил, что представляет интересы «Взаимной гарантии» и «Бон-Марше».

– А этот джентльмен рядом со мной – мистер де Грассе, управляющий магазином.

– Отлично. Пожалуйста, следующий.

Таким образом, Гринберг выяснил, что присутствуют все стороны процесса со своими адвокатами. На заседании, кроме него самого, судьи О’Фаррелла, Джона Томаса, Бетти и шефа Драйзера, присутствовали миссис Донахью со своим адвокатом мистером Бинфилдом, мистер Шнейдер и де Грассе, представлявшие «Бон-Марше», мистер Ломбард, городской поверенный Вествилла, адвокат, представлявший страховую компанию мистера Ито, сын мистера Ито (действующий от имени отца), полицейские Карнес и Мендоса (свидетели) и мать Джона Стюарта вместе с семейным адвокатом Стюартов – мистером Постлом.

– Как я понимаю, – сказал Гринберг Постлу, – вы представляете также и мистера Стюарта?

– Господи, да конечно же нет! – перебила его Бетти. – Джонни представляю я.

Гринберг удивленно поднял брови:

– Я как раз собирался спросить, что вы здесь делаете. Вы являетесь адвокатом?

– Ну… я его советник.

– Мистер уполномоченный, – наклонившись вперед, прошептал О’Фаррелл, – это просто нелепо. Никакой она не адвокат. Я ее знаю. Очень хорошая девочка, но… честно говоря, не слишком умна. Бетти, – добавил он, повернувшись, – нечего тебе здесь делать. Кончай смешить людей и иди домой.

– Послушайте, судья…

– Один момент, юная леди, – вставил Гринберг. – У вас есть какая-то квалификация, чтобы представлять здесь мистера Стюарта?

– Конечно. Он хочет, чтобы его советником была я.

– М-да, довод очень сильный, хотя, возможно, и недостаточный. – Он повернулся к Джону Томасу. – Это верно?

– Д-да, сэр.

– Не делай этого, сынок! – прошептал судья О’Фаррелл. – Ты проиграешь.

– Вот этого-то я и опасался, – прошептал в свою очередь судье Гринберг. Нахмурившись, он обратился к мистеру Постлу: – Вы согласны представлять интересы и матери, и сына?

– Да.

– Нет! – возразила Бетти.

– Нет? Разве квалифицированный адвокат не сможет лучше защитить интересы мистера Стюарта, чем вы? Стоп, не отвечайте. Я хочу послушать самого мистера Стюарта.

Джон Томас порозовел и выдавил из себя:

– Я его не хочу.

– Но почему?

Джон Томас упрямо молчал.

Бетти презрительно сказала:

– Потому что его маме не нравится Ламмокс, вот почему. И еще…

– Это неправда! – перебила ее миссис Стюарт.

– Правда-правда… А это замшелое ископаемое Постл с ней заодно. Они хотят избавиться от Ламми, они оба!

О’Фаррелл закашлялся в носовой платок. Мистер Постл покраснел.

– Юная леди, – крайне серьезным голосом произнес Гринберг, – я требую, чтобы вы встали и извинились перед мистером Постлом.

Бетти взглянула на уполномоченного, потупила взгляд и встала.

– Мистер Постл, – смиренно сказала она, – мне крайне жаль, что вы – ископаемое. То есть я хотела сказать, мне крайне жаль, что я назвала вас ископаемым.

– Садитесь, – не моргнув глазом сказал Гринберг. – И впредь следите за своими манерами. Мистер Стюарт, нельзя требовать, чтобы человек взял защитника против своего желания. Но вы ставите меня в затруднительное положение. Юридически вы – несовершеннолетний, и вы выбрали себе защитником другого несовершеннолетнего. В протоколе это будет выглядеть несколько странно. – Он потер подбородок. – Возможно, вы… или ваш защитник… или вы оба… пытаетесь создать основание для пересмотра дела?

– Что вы, сэр, нет, конечно. – Бетти была сама искренность; она рассчитывала на эту возможность, правда с Джонни ее не обсуждала.

– Хм…

– Ваша честь…

– Да, мистер Ломбард?

– С моей точки зрения, это просто нелепо. У этой девушки нет процессуального статуса. Она – не член коллегии адвокатов. Совершенно очевидно, она не может выступать в качестве адвоката. Мне очень неприятно давать советы суду, но здесь очевидно, что нужно предпринять: надо выставить ее из-за стола заседаний и назначить мистеру Стюарту защитника. Могу я внести предложение, чтобы суд пригласил сюда общественного защитника и поручил ему приготовиться к ведению дела?

– Вы можете внести такое предложение. Вы закончили, мистер городской поверенный?

– Мм… да, ваша честь.

– Могу сообщить вам, что суду также очень неприятно, когда вы даете ему советы, вам не следует этого делать впредь.

– Э-э-э… да, ваша честь.

– Данный суд предпочитает совершать свои собственные ошибки. В соответствии с обычаями проведения суда, защитник не обязан иметь формальную квалификацию, то есть, говоря вашими словами, быть «членом коллегии» или дипломированным юристом. Если это правило кажется вам необычным, позвольте заверить вас, что еще более необычным его находят наследственные адвокаты-жрецы с Дефлая. Однако другого правила, применимого повсеместно, никто пока не придумал. Но все равно я благодарен за ваше предложение. Где здесь общественный защитник?

– Здесь, ваша честь. Сайрус Эндрюс.

– Благодарю вас. Вы готовы к защите?

– Да. Но мне потребуется перерыв, чтобы проконсультироваться со своим подопечным.

– Естественно. Ну так что, мистер Стюарт? Вы согласны, чтобы суд назначил мистера Эндрюса вашим защитником? Или консультантом защитника.

– Нет! – снова возразила Бетти.

– Я обращался к мистеру Стюарту, мисс Соренсон. Итак?

Джон Томас мельком посмотрел на Бетти:

– Нет, ваша честь.

– Но почему?

– Я могу ответить, – опять встряла Бетти. – Я говорю быстрее Джона, потому я и защитник. Так вот, мы не хотим брать мистера Эндрюса потому, что городской поверенный выступает против нас в одном из этих дурацких исков, возбужденных по поводу Ламмокса, а городской поверенный и мистер Эндрюс – партнеры по юридическим делам и только изредка устраивают показные сражения в суде!

– Это верно, сэр? – повернулся к Эндрюсу Гринберг.

– Ну да, мы юридические партнеры, ваша честь. Вы же понимаете, что в таком маленьком городе…

– Очень хорошо понимаю. А также я понимаю и возражения мисс Соренсон. Благодарю вас, мистер Эндрюс. Вы свободны.

– Мистер Гринберг?

– Что еще, юная леди?

– Я могу вам немного помочь. Понимаете, у меня было скверное предчувствие, что какой-нибудь проныра попытается вывести меня из этого дела. Поэтому мы подготовились заранее, и теперь я – наполовину владелица.

– Наполовину владелица?

– Ламмокса. Вот, посмотрите. – Она вынула из сумочки документ и протянула его Гринбергу. – Запись о продаже, все правильно, все по закону. Во всяком случае – должна быть. Я сама скопировала из городской книги.

Гринберг изучил бумагу:

– Форма записи выглядит корректно. Зарегистрировано вчерашним числом… Таким образом, с точки зрения гражданского права вы добровольно взяли на себя долю материальной ответственности, пропорциональную доле владения. Но это не относится к уголовным преступлениям, совершенным ранее даты покупки.

– Какие там еще уголовные преступления! Ерунда это все.

– Как раз данный факт и должен выяснить суд. И не говорите «ерунда», это не юридический термин. Но встает вопрос, имела ли личность, подписавшая данный документ, право продавать эту собственность. Кому принадлежит Ламмокс?

– Конечно же Джону! Так значится в завещании его отца.

– Да? Это обусловлено завещанием, мистер Постл?

Перед тем как ответить, мистер Постл пошептался с миссис Стюарт:

– Именно так и записано, ваша честь. Существо, называемое «Ламмокс», переходит в собственность несовершеннолетнего Джона Томаса Стюарта. Миссис Стюарт имеет только косвенные права, через сына.

– Прекрасно. – Гринберг передал запись о продаже секретарю. – Надиктуйте это в протокол.

Бетти вернулась на место:

– Хорошо, ваша честь… можете назначить кого хотите. Но чтобы я тоже могла выступать.

– А это назначение что-нибудь изменит? – вздохнул Гринберг.

– Думаю, почти ничего.

– Тогда занесем в протокол, что вы вдвоем с мистером Стюартом, несмотря на неоднократные предложения суда, настояли на том, что будете защищать себя сами. В связи с этим суд вынужден возложить на себя бремя защиты ваших прав и обязуется консультировать вас в вопросах гражданского права.

– Не огорчайтесь, мистер Гринберг. Мы вам доверяем.

– Лучше бы вам этого не делать, – сухо ответил Гринберг. – Но давайте двигаться дальше. Вот этот джентльмен в конце стола… Кто вы?

– Я? Я здешний корреспондент «Галактик пресс». Моя фамилия Хови.

– Да? Секретарь передаст прессе стенограмму заседания. Позднее, если кому-нибудь потребуется, я могу дать интервью. Только чтобы без съемок рядом с этим созданием. Есть еще джентльмены из прессы?

Встали два человека.

– Пристав поставит вам стулья у барьера.

– Спасибо, судья. Но сначала…

– За барьер, пожалуйста. – Гринберг посмотрел по сторонам. – Все, пожалуй… Нет, еще вот этот джентльмен. Ваше имя, сэр?

Мужчина поднялся. Он был одет в строгий пиджак и серые полосатые шорты. Держался он с чувством собственного достоинства.

– Сэр, если высокому суду угодно знать мое имя, то я Т. Омар Эсклунд, доктор философии.

– Не вижу в этом ничего особо угодного или неугодного суду, доктор. Вы имеете отношение к какому-либо из этих исков?

– Да, сэр. Я нахожусь здесь как amicus curiae – друг суда.

Гринберг нахмурился:

– Данный суд предпочитает сам выбирать себе друзей. Объявите свой интерес в деле, доктор.

– Если изволите, сэр, я – местный исполнительный секретарь лиги «Сохраним Землю для людей».

От ужаса Гринберг чуть ли не застонал, чего Эсклунд, по счастью, не заметил – он смотрел вниз, извлекая довольно объемистый манускрипт.

– Ни для кого не секрет, что с самого начала безбожной практики космических полетов на Земле, родине нашей, которую Божественное провидение поручило нашим заботам, появляется все больше и больше созданий… я сказал бы лучше – зверей… самого сомнительного происхождения. Моральные последствия этого нечестивого движения видны в каждом…

– Доктор Эсклунд!

– Сэр?

– По какому, собственно, делу вы занимаете время суда? Вы являетесь истцом по одному из исков?

– Все просто, ваша честь. Если брать в самом широком смысле, я – адвокат всего рода человеческого. Общество, представлять которое здесь я имею честь…

– У вас есть хоть какое-нибудь конкретное дело? Может быть, прошение?

– Да, – угрюмо ответствовал Эсклунд. – У меня прошение.

– Представьте его.

Порывшись в своих бумагах, Эсклунд вынул одну из них и передал Гринбергу; тот на нее даже не взглянул:

– А теперь изложите кратко, для протокола, суть своего прошения. Говорите в ближайший к вам микрофон. И пожалуйста, поотчетливей.

– Ну… если высокий суд не против… Общество, членом которого я имею честь состоять… союз, да будет позволено мне так выразиться, охватывающий все человечество, просит… нет, требует, именно требует, чтобы внеземная тварь, уже успевшая принести ужас и разрушение в эту мирную общину, была уничтожена. Такое деяние будет благом, оно оправданно, да что говорить – предписано всем самым святым…

– Так смысл вашего прошения именно в этом? Вы хотите, чтобы суд предписал уничтожить ВЗС, известное как «Ламмокс»?

– Да, но более того. В прошении имеется тщательно подобранная документация, дающая аргументы… я бы сказал – неопровержимые аргументы…

– Секундочку. Слово «требует», которое вы употребили, оно фигурирует в тексте прошения?

– Нет, ваша честь, но оно исходит от сердца, от полноты, так сказать…

– Ваше сердце только что довело вас до неуважения к суду. Вы желаете изменить формулировку?

Эсклунд замолк, затем с явной неохотой произнес:

– Я беру это слово назад. У меня не было намерения оскорбить суд.

– Очень хорошо. Суд принял ваше прошение, секретарь зачитает его в протокол. Решение будет вынесено позднее. А теперь по поводу речи, которую вы собираетесь произнести. Судя по толщине рукописи, на нее потребуется часа два.

– Думаю, этого будет вполне достаточно, ваша честь, – явно смягчившись, ответил Эсклунд.

– Прекрасно. Пристав!

– Ваша честь?

– Вы можете найти где-нибудь ящик из-под мыла?

– Думаю, что да, сэр.

– Великолепно! Поставьте его на газоне перед судом. Доктор Эсклунд, все мы имеем право слова, так что идите и пользуйтесь этим своим правом. На ближайшие два часа ящик из-под мыла[47] в полном вашем распоряжении.

Лицо доктора Эсклунда приобрело цвет баклажана.

– Вы еще о нас услышите!

– Не сомневаюсь.

– Мы знаем таких, как вы. Предатели рода человеческого! Ренегаты! Так издеваться…

– Выведите его.

Пристав с ухмылкой выпроводил защитника рода человеческого из зала. Один из журналистов последовал за ними.

– Похоже, за столом остались только те, без кого действительно не обойтись, – сказал Гринберг. – Мы рассматриваем несколько исков, но все они связаны с одними и теми же фактами. Если никто не возражает, сначала мы заслушаем свидетельские показания по всем искам, а затем перейдем к разбору самих исков. Есть возражения?

Юристы начали недоуменно переглядываться. Затем адвокат мистера Ито сказал:

– Ваша честь, мне кажется, что лучше было бы рассматривать иски по отдельности.

– Возможно. Но тогда мы просидим здесь до самого Рождества. А мне совсем не хочется заставлять такое количество занятых людей по многу раз выслушивать одно и то же. У вас есть право потребовать отдельного рассмотрения фактов по вашему иску в суде – учитывая, что ваш подопечный оплатит все дополнительные издержки в случае проигрыша.

Сын мистера Ито подергал адвоката за рукав и что-то прошептал. Адвокат кивнул и, повернувшись к суду, произнес:

– Мы согласны на совместное рассмотрение… В той части, которая касается фактов.

– Прекрасно. Еще возражения? – Таковых не было. – Судья, – Гринберг повернулся к О’Фарреллу, – этот зал оборудован детекторами истины?

– А? Конечно-конечно. Только я ими никогда не пользуюсь.

– А вот мне они нравятся. – Гринберг повернулся к остальным участникам слушания. – Мы подключим детекторы истины.

Пользоваться ими не обязательно, но тот, кто откажется, будет приведен к присяге. Кроме того, если кто-нибудь откажется пользоваться детектором, данный суд оставляет за собой право особо отметить и прокомментировать данный факт.

– Будь осторожна, Молоток, – прошептал Джон Томас.

– Буду, умник! Лучше за собой последи, – прошептала в ответ Бетти.

– Чтобы их подключить, – сказал Гринбергу судья О’Фаррелл, – потребуется какое-то время. Может, пока сделаем перерыв для ланча?

– Ланч? Да, конечно. Только минутку внимания… Суд не будет делать для этого перерыва. Я попрошу пристава принять у вас заказы на кофе, сэндвичи – словом, кто чего пожелает, пока секретарь подключает детекторы. Будем есть прямо за этим столом. А пока… – Гринберг нашарил в кармане сигареты, – найдутся у кого-нибудь спички?

* * *

Между тем Ламмокс, изучив сложный вопрос о праве Бетти отдавать приказы, пришел к заключению, что она, вероятно, обладает особым статусом. Каждый из Джонов Томасов вводил в жизнь Ламмокса некую личность, наподобие Бетти; каждый из них настаивал, чтобы любой приказ этой личности выполнялся беспрекословно. У теперешнего Джона Томаса такой процесс как раз только начинался с Бетти; поэтому лучше всего было соглашаться с тем, что она хотела, если это не грозило большими неприятностями. Он лег и уснул, оставив бодрствовать свой сторожевой глаз.

Но манящий, дурманящий аромат стали не дал Ламмоксу как следует выспаться. Вскоре он встал, потянулся, клетка при этом перекосилась и угрожающе затрещала. Что-то уж слишком долго нет Джона Томаса, подумал Ламмокс. А еще он подумал про этого человека, который увел Джона Томаса. Как-то нехорошо он это сделал… Ему не понравилось, как тот это сделал… нет, не понравилось. И как же теперь быть, и вообще – стоит ли в это дело вмешиваться? И что сказал бы Джон Томас, будь он сейчас здесь?

Проблема была слишком сложной. Ламмокс снова улегся и попробовал решетку на вкус. Нет, есть он не стал, только слегка попробовал. Ничего, разве что чуток кисловато.

* * *

В здании суда шеф Драйзер закончил давать показания, за ним последовали Карнес и Мендоса. При этом не возникло никаких возражений и вопросов, а стрелки детекторов истины даже не шелохнулись. Мистер де Грассе настоял на дополнениях к свидетельским показаниям. Адвокат мистера Ито признал, что мистер Ито выстрелил в Ламмокса; сыну мистера Ито было разрешено рассказать о последствиях неожиданного визита и проиллюстрировать свой рассказ фотографиями. Для завершения описания событий Л-дня не хватало лишь показаний миссис Донахью.

Гринберг повернулся к ее адвокату:

– Мистер Бинфилд, вы сами допросите своего клиента или это сделает суд?

– Допрашивайте вы, ваша честь. Возможно, я добавлю один-два вопроса.

– Это ваше право. Миссис Донахью, расскажите нам, как это произошло.

– Расскажу непременно, все как есть расскажу. Ваша честь, друзья, достопочтенные гости, хотя мне очень непривычно выступать вот так, перед публикой, однако при всей присущей мне скромности я уверена, что я…

– Миссис Донахью, пожалуйста, без длинных вступлений. Только факты. Касающиеся второй половины прошлого понедельника.

– Но я же про это и говорю!

– И прекрасно, продолжайте. Только излагайте попроще.

Миссис Донахью презрительно фыркнула:

– Хорошо! Я спокойно лежала, пытаясь отдохнуть хоть пару минут… У меня так много обязанностей, все эти клубы, благотворительные общества, прочие дела…

Гринберг смотрел на расположенную над ее головой шкалу детектора истины. Стрелка беспокойно подергивалась, но красной черты не пересекла ни разу, так что до сигнала предупреждения дело пока не дошло. Гринберг решил, что напоминать ей об этом, пожалуй, не стоит.

– Как вдруг меня охватил какой-то необъяснимый ужас.

Стрелка прыгнула далеко за черту, загорелась красная лампочка, и послышалось противное гудение зуммера. Кто-то захихикал.

– Порядок в суде! – торопливо возгласил Гринберг. – Приставу даны указания выводить из зала всех, кто мешает ведению заседания.

Когда раздался звук зуммера, миссис Донахью резко смолкла. Мистер Бинфилд с мрачной физиономией тронул ее за рукав и сказал:

– Не обращайте внимания, дорогая леди. Просто расскажите суду о том, что вы слышали, о том, что увидели, и о том, что вы сделали.

– Да он же подсказывает свидетелю, – запротестовала Бетти.

– Ну и что? – возразил ей Гринберг. – Кто-то ведь должен это делать.

– Но ведь…

– Протест отклонен. Свидетель может продолжать.

– Хорошо! Э-э-э… ну, услышала я этот самый шум и подумала, что же это может такое быть. Я выглянула наружу и увидела, как этот огромный разъяренный зверь носится по моему саду и…

Снова раздался сигнал зуммера; на этот раз человек десять из зрителей ответили громким смехом.

– Выключит кто-нибудь эту дурацкую штуку? – раздраженно спросила миссис Донахью. – Я просто не понимаю, как можно давать показания в такой обстановке.

– Порядок в зале! – призвал Гринберг. – Если так будет продолжаться, суд сочтет необходимым арестовать кого-нибудь за неуважение. – Затем он повернулся к миссис Донахью. – Если свидетель согласился на использование детектора истины, это решение не подлежит пересмотру. Однако данные, получаемые с помощью этого прибора, являются чисто вспомогательными, суд не обязан исходить из них при вынесении решения. Продолжайте.

– Да уж, надеюсь. Ведь я в жизни никогда не врала.

Зуммер безмолвствовал. Гринберг грустно подумал, что она, очевидно, сама этому верит.

– Я хотел сказать, – добавил он, – что суд сам принимает решения, никакая машина не может это сделать за него.

– Мой отец всегда говорил, что такие вот штуки – порождение дьявола. Он говорил, что честный деловой человек не должен…

– Пожалуйста, миссис Донахью.

Мистер Бинфилд что-то ей прошептал, после чего миссис Донахью продолжила уже более спокойным голосом:

– Так вот, там была эта самая тварь, этот огромный зверь, который живет у соседского мальчика. Этот зверь пожирал мои розы.

– И что сделали вы?

– Я не знала, что мне делать. Я схватила первое, что попалось мне под руку… это оказалась швабра… и бросилась во двор. Зверь кинулся на меня и…

Зззззз!

– Не могли бы вы повторить еще раз, миссис Донахью?

– Ну… во всяком случае, я бросилась на него и начала лупить по голове. Он щелкнул на меня зубами. Эти огромные клыки…

Зззззз!

– И что же произошло потом, миссис Донахью?

– Эта трусливая тварь повернулась и выбежала с моего двора. Я не знаю, куда она потом делась. Но мой сад! Мой замечательный сад! Что в нем творилось! Он был просто весь уничтожен.

Стрелка заколебалась, но зуммер молчал.

– Мистер Бинфилд, – Гринберг повернулся к адвокату, – вы осмотрели повреждения, нанесенные саду миссис Донахью?

– Да, ваша честь.

– Вы можете сообщить нам оценку нанесенного ущерба?

Мистер Бинфилд решил, что лучше уж он потеряет клиентку, чем позволит, чтобы на него в открытом суде гудела эта проклятая игрушка.

– Съедено пять кустов, ваша честь, целиком или частично. Причинены небольшие повреждения газону, и пробито отверстие в фигурной решетке.

– Денежное выражение ущерба?

На этот раз мистер Бинфилд ответил крайне осторожно:

– Сумма, на которую мы подали иск, находится перед вами, ваша честь.

– Это не ответ на мой вопрос, мистер Бинфилд.

Мистер Бинфилд внутренне пожал плечами и вычеркнул миссис Донахью из списка выгодных клиентов.

– Что-то порядка пары сотен, ваша честь, если считать ущерб, нанесенный собственности. Но суд должен учесть причиненное беспокойство и душевные муки моего клиента.

– Но это же просто возмутительно! – взвизгнула миссис Донахью. – Мои премированные розы!

Стрелка далеко прыгнула, но вернулась на место слишком быстро, чтобы успел сработать зуммер.

– Какие премии, миссис Донахью? – устало спросил Гринберг.

– Эти кусты росли прямо по соседству со знаменитыми, не раз премированными розами миссис Донахью, – поспешно вмешался адвокат, – и я счастлив сказать, что ее отважное поведение спасло наиболее ценные кусты.

– Можете вы добавить еще что-нибудь?

– Думаю, нет. У меня есть фотографии, где все отмечено и подписано.

– Прекрасно.

Миссис Донахью готова была испепелить своего адвоката взглядом:

– Хорошо! А вот я лично хочу кое-что добавить. Я настаиваю, повторяю, настаиваю на одной вещи – на том, чтобы это опасное кровожадное чудовище было немедленно уничтожено.

Гринберг повернулся к Бинфилду.

– Это официальное прошение, советник? – спросил он. – Или можно считать заявление миссис Донахью всего лишь ораторским приемом?

Бинфилд явно чувствовал себя не в своей тарелке:

– У нас есть такое прошение, ваша честь.

– Суд примет его.

– Эй, подождите секундочку! – вступила в разговор Бетти. – Ведь Ламми съел всего-то несколько ее старых вшивых…

– Потом, мисс Соренсон.

– Но ведь…

– Пожалуйста, позже. У вас будет еще возможность высказаться. Суд считает, что теперь в его распоряжении находятся все необходимые факты, относящиеся к этому делу. Желает кто-нибудь изложить новые факты или прибегнуть к дополнительному допросу кого-либо из свидетелей? Или выдвинуть нового свидетеля?

– Мы желаем, – мгновенно ответила Бетти.

– Желаете чего?

– Мы желаем вызвать нового свидетеля.

– Прекрасно. Он находится здесь?

– Да, ваша честь. Снаружи. Это Ламмокс.

На лице Гринберга появилось задумчивое выражение.

– Если я вас правильно понял, вы предлагаете, чтобы этот… э-э-э… Ламмокс дал показания в свою защиту?

– А почему бы и нет? Он ведь умеет говорить.

Один из репортеров повернулся к своему коллеге, что-то ему прошептал и торопливо вышел из зала. Гринберг пожевал губу.

– Я это знаю, – признался он. – И даже сам успел обменяться с ним парой слов, однако умение говорить не превращает его в надлежащего свидетеля. Ребенок может научиться разговаривать, не достигнув и годовалого возраста, но крайне редко малолетний ребенок – ну, скажем, в возрасте до пяти лет – признается способным давать свидетельские показания. Суд принимает во внимание, что представители негуманоидных рас… не являющиеся людьми в биологическом смысле слова… могут, вообще говоря, давать показания. Но не было представлено никаких доказательств компетентности данного конкретного внеземного существа.

– У тебя что, шарики за ролики? – обеспокоенно зашептал Джон Томас. – Ведь Ламми может такого наговорить…

– Цыц! – отмахнулась от него Бетти и продолжила, обращаясь к Гринбергу: – Послушайте, мистер уполномоченный. Вы тут наговорили кучу красивых слов, только что они означают? Вы уже готовы вынести решение, касающееся Ламмокса, и даже не побеспокоились задать ему самому ни одного вопроса. Вы говорите, что он не может давать квалифицированных показаний. Но я видела здесь и других, которые тоже не очень-то хорошо с этим справлялись. Спорю на что хотите: если вы подключите этот детектор к Ламми, он не будет звенеть. Конечно, Ламмокс наделал много, чего не следовало делать. Но что такого ужасного в том, что он съел несколько чахлых старых кустов и капусту мистера Ито? Вы сами, когда были маленьким, тоже ведь, наверное, таскали конфеты, если думали, что никто не видит?

Бетти перевела дыхание:

– А теперь подумайте, если бы за то, что вы утащили конфету, кто-нибудь съездил вам по лицу шваброй. Или выстрелил в вас из пушки. Вы бы не испугались? Не побежали? Ламми очень тихий и дружелюбный. Все соседи об этом знают… ну, разве, кроме таких, которые глупее и безответственнее его самого. Но кто-нибудь попытался поговорить с ним? Нет! На него набрасывались, в него стреляли, его перепугали до полусмерти, его загоняли до того, что он свалился с моста. Вы говорите, что Ламми неправомочен. А если хорошенько подумать, кто здесь неправомочен по-настоящему? Ламми? А может, все эти люди, которые его травили? И теперь они же хотят его убить. Я так понимаю, что, если маленький мальчик стащит конфету, они оттяпают ему голову – просто на всякий случай, чтобы впредь неповадно было. Они что, все с ума посходили? Что это за фарс?!

Бетти замолчала, слезы катились по ее щекам. Способность пускать слезу по желанию служила ей хорошую службу в школьном театре, но на этот раз, к своему удивлению, она обнаружила, что эти слезы настоящие.

– Вы закончили? – спросил Гринберг.

– Да. Думаю, пока да.

– Должен признать, что вы изложили свое мнение весьма трогательно. Однако суд не может руководствоваться в своих решениях эмоциями. Видимо, вы хотели сказать, что по большей части причиной нанесенного ущерба, скажем даже – всего ущерба, за вычетом розовых кустов и капусты, были неадекватные действия людей и, следовательно, нельзя возлагать вину за них на Ламмокса и его владельца?

– Сами подумайте, ваша честь. Все-таки обычно хвост следует за собакой, а не наоборот. Почему бы вам не спросить самого Ламми, как, по его мнению, все это выглядело?

– Мы еще подойдем к этому. Что касается другого спорного вопроса: я не могу согласиться с законностью вашей аналогии. Мы имеем дело не с маленьким ребенком, а с животным. И если данный суд издаст постановление об уничтожении этого животного, это решение не будет ни наказанием, ни местью, поскольку предполагается, что такие понятия животному недоступны. Решение будет иметь сугубо превентивный характер – нельзя допустить, чтобы потенциальная опасность превратилась в реальную угрозу жизни, здоровью или собственности какого-либо человека. Маленького ребенка может без труда сдержать нянька, но мы имеем дело с существом весом в несколько тонн, способным неосторожным движением раздавить человека. Я не нахожу ни малейшего сходства между этим существом и маленьким мальчиком, ворующим конфеты.

– Не находите? Да этот маленький мальчик может вырасти и стереть с лица Земли целый город, просто нажав на во-о-от такусенькую кнопочку. А раз так – долой ему голову, пока вырасти не успел. И не надо спрашивать его, почему он взял эту конфету, не надо вообще ни о чем спрашивать! Он плохой мальчик, так что отрубить голову – и конец всем беспокойствам.

Гринберг снова невольно закусил губу.

– Так вы хотите, чтобы были выслушаны показания Ламмокса? – спросил он.

– Кажется, я об этом уже сказала.

– Я не совсем уверен, что именно вы сказали. Суд рассмотрит ваше прошение.

– Ваша честь, я протестую, – быстро вмешался мистер Ломбард. – Если это крайне необычное…

– Пожалуйста, подождите с вашим протестом. Суд объявляет перерыв на десять минут. Всем остаться. – Гринберг встал и вышел из зала. Он вынул сигареты, в очередной раз обнаружил, что у него нет спичек, и снова засунул пачку в карман.

Черт бы побрал эту девицу! Ведь он уже аккуратным образом рассчитал, как тихо прикрыть это дело, к вящей славе родного Министерства и к радости всех заинтересованных лиц… ну разве, за исключением мальчишки Стюарта, но тут уж ничего не попишешь… мальчишки и этой несуразной, не по годам развитой юной млекопитающей, которая приняла его под крыло. И теперь держит под каблуком.

Конечно же, нельзя было допустить уничтожения этого уникального экземпляра. Но Гринберг собирался организовать все осторожно, чтобы комар носа не подточил… Отклонить прошение этой злобной старой склочницы, поскольку причина его очевидна, личная неприязнь, и сказать в частном порядке шефу полиции, чтобы отозвал другое прошение. Прошение от общества «Сохраним Землю для неандертальцев» вообще не имеет силы. Но тут из-за этой занозы-девчонки, которой бы не болтать, а слушать, создается впечатление, будто можно заставить Министерство подвергнуть риску общественное благополучие ради всякой там сентиментальной антропоморфной ерунды.

Чтоб ей провалиться, с ее голубыми глазками!

А ведь потом его обвинят в том, что он поддался влиянию этих голубых глазок. Лучше бы уж она была уродиной.

Владелец животного несет ответственность за ущерб; в делах о «животных без присмотра» имелись тысячи прецедентов, которые могли подкрепить постановление суда, ведь мы, слава тебе господи, не на планете Тенкора. Вся эта болтовня насчет вины тех, кто перепугал животное, – яйца выеденного не стоит. Однако, если рассматривать это ВЗС как научный образец, оно стоит значительно больше суммы причиненного ущерба, так что в финансовом отношении мальчишка не пострадает.

Гринберг вдруг осознал, что дал своим мыслям потечь по сугубо неюридическому пути. Его совершенно не должно касаться, может ли ответчик заплатить по искам.

– Простите, ваша честь, но не стоит баловаться этими штуками.

Гринберг резко оглянулся, готовый оторвать кому-нибудь голову, и обнаружил рядом с собой секретаря суда. Тут до него дошло, что он в задумчивости крутит тумблеры на приборной панели. Гринберг отдернул руку:

– Простите.

– Если человек не знает, что тут и как, – извиняющимся голосом сказал секретарь, – такого можно наделать…

– Вы правы. К сожалению, вы совершенно правы. – Гринберг поспешил в зал. – Заседание продолжается.

Заняв свое место, он сразу же повернулся к мисс Соренсон:

– Суд постановляет, что Ламмокс не может являться надлежащим свидетелем.

Бетти ахнула:

– Ваша честь, вы поступаете несправедливо!

– Возможно, что и так.

Бетти на мгновение задумалась.

– Мы ходатайствуем об изменении места рассмотрения дела.

– И где это вы успели нахвататься всех этих штучек? Впрочем, не важно, изменение уже произошло, когда вмешалось Министерство. Другого не будет. А теперь – нельзя ли вас попросить о любезности помолчать немного… просто для разнообразия.

Лицо Бетти залилось краской.

– Вам следовало бы сделать самоотвод!

Гринберг намеревался хранить полное, истинно олимпийское спокойствие, но сейчас ему это давалось с трудом. Он трижды медленно, глубоко вздохнул.

– Юная леди, – сказал он, тщательно подбирая слова, – весь день вы пытаетесь внести сумятицу в рассмотрение дела. Вам совершенно не нужно что-либо еще говорить, вы и так уже наговорили больше чем нужно. Вы меня понимаете?

– Я этого не делала, я все равно буду, мне это не нравится.

– Не понял. Вы не могли бы повторить?

– Нет, – Бетти посмотрела на него, – я лучше возьму свои слова обратно, а то вы опять заговорите про «неуважение к суду».

– Нет-нет. Мне просто хотелось запомнить. Не думаю, чтобы я когда-нибудь слышал столь всеохватывающее заявление. Ну да ладно, вы просто попридержите свой язычок. Если, конечно, знаете, как это делается. Вы сможете выступить позднее.

– Да, сэр.

Гринберг повернулся к остальным:

– Ранее суд заявлял, что, если будет решено сделать это слушание окончательным, участники будут надлежащим образом оповещены. Суд не видит причин, мешающих перейти к вынесению решений. Возражения?

Адвокаты неловко заерзали, оглядываясь друг на друга. Гринберг повернулся к Бетти:

– Что насчет вас?

– Я? Я думала, что лишена права голоса.

– Так как – закончим мы сегодня это дело?

Бетти оглянулась на Джона Томаса и тусклым голосом произнесла:

– Возражений нет, – затем наклонилась к нему и прошептала: – Джонни, я и вправду старалась!

Тот пожал под столом ее руку:

– Я же и сам все видел, Молоток.

Гринберг сделал вид, что ничего не услышал. Он продолжил холодным, официальным голосом:

– Перед судом находится прошение об уничтожении ВЗС Ламмокса на том основании, что он опасен и не поддается контролю. Факты не подтвердили данную точку зрения. Прошение отклоняется.

Бетти ахнула и завизжала. Пораженный Джон Томас широко ухмыльнулся, в первый раз за весь суд.

– К порядку, пожалуйста, – мягко сказал Гринберг. – У нас есть еще одно прошение, смысл такой же, но другая аргументация. – Он поднял бумагу, поданную лигой «Сохраним Землю для людей». – Суд находит себя неспособным понять излагаемые здесь доводы. Прошение отклоняется. Предъявлено четыре уголовных обвинения. Я снимаю все четыре. Закон требует…

– Но, – с крайним удивлением на лице заговорил городской поверенный, – ваша честь…

– Не будете ли вы так добры приберечь доводы, если они у вас действительно есть, до начала своего выступления. Так вот, в данном деле невозможно усмотреть преступное намерение, из-за чего может создаться впечатление, что о преступлении вообще нельзя говорить. Однако есть случаи, когда закон требует от гражданина проявления должной осмотрительности в целях защиты окружающих. В таких делах появляется понятие конструктивного намерения – в соответствии с этим понятием и должны рассматриваться такие дела. Предусмотрительность основывается на опыте, личном или опосредованном, а не на совершенно нелепом предугадывании всех возможных обстоятельств. По мнению данного суда, имевшие место предосторожности показывают вполне достаточную предусмотрительность в свете всего имевшегося опыта… опыта, имевшегося, скажем, к прошлому понедельнику. – Он повернулся к Джону Томасу. – Я хочу сказать следующее, молодой человек: на тот момент ваши меры предосторожности были «разумными», насколько вам было известно. Теперь вы лучше понимаете ситуацию. И если эта тварь снова сорвется с привязи, вам мало не будет.

Джонни с трудом сглотнул.

– Да, сэр.

– Остаются гражданские иски по возмещению ущерба. Здесь подход другой. Опекун несовершеннолетнего или собственник животного несет ответственность за ущерб, причиненный этим ребенком или этим животным; закон считает, что лучше пусть пострадает собственник или опекун, чем ни в чем не повинная третья сторона. За исключением одного момента, который я пока оставлю в стороне, имеющиеся иски подпадают под это правило. Во-первых, позвольте отметить, что один или несколько этих исков требуют возмещения реального ущерба, штрафа за нанесенный ущерб и карательного взыскания.[48] Для карательного и штрафного взыскания оснований не найдено, соответствующие просьбы отклоняются. Думаю, что мы пришли к согласию относительно сумм реального ущерба, адвокаты с этим согласны. Что касается этих сумм, то Министерство по делам космоса, исходя из общественных интересов, берет их возмещение на себя.

– Хорошо, что мы записали его неотчуждаемым, – прошептала Бетти. – Ты только посмотри на этих стервятников из страховых компаний.

– До сих пор я оставлял в стороне один момент, – продолжал Гринберг. – Здесь уже поднимался, правда косвенно, вопрос о том, что Ламмокс, возможно, не является животным, а значит, не является и предметом собственности. Что, возможно, он является разумным существом в смысле кодекса «Обычаи цивилизаций» и, следовательно, сам себе хозяин. – Гринберг немного помедлил. Он хотел внести свою лепту в «Обычаи цивилизаций», и ему очень не хотелось, чтобы это дополнение было отвергнуто. – Мы давно запретили рабство; ни одно разумное существо не может быть предметом собственности. Однако в каком положении оказываемся мы, если Ламмокс разумен? Можно ли считать Ламмокса лично ответственным? Непохоже, чтобы он обладал достаточным знанием наших обычаев, как не похоже и то, что он оказался на Земле по своей доброй воле. Не являются ли предполагаемые владельцы в действительности его опекунами, ответственными за него уже в этом качестве? Все эти вопросы сводятся к следующему: является ли Ламмокс предметом собственности или свободным разумным существом?

Данный суд уже выразил свое мнение, отказав Ламмоксу в праве выступать свидетелем… на настоящий момент. Но этот суд не полномочен давать окончательное решение по такому вопросу при всей своей уверенности в том, что Ламмокс – животное.

Поэтому суд по собственной инициативе возбуждает дело об определении истинного статуса Ламмокса. Тем временем Ламмокс поручается попечению местных властей, каковые будут нести ответственность как за его безопасность, так и за то, чтобы он не подвергал опасности окружающих. – Гринберг замолчал и сел на место.

Если бы какой мухе захотелось в этот момент залететь в чей-то открытый рот – выбор у нее был бы необычайно широкий. Первым опомнился адвокат «Взаимной гарантии» мистер Шнейдер:

– Ваша честь? И что же тогда получается с нами?

– Не знаю.

– Но… послушайте, ваша честь, давайте прямо взглянем на факты. У миссис Стюарт нет никакой собственности или фондов, она живет на средства треста. То же самое относится и к мальчику. Мы надеялись получить свои деньги за счет самого животного; постаравшись, за него можно взять хорошую цену. А теперь вы, разрешите так выразиться, все разрушили. Да ведь если кто-нибудь из этих типов… ладно, назовем их «учеными»… начнет свои исследования, которые могут тянуться долгие годы, или, того хуже, бросит хоть тень сомнения на статус этого животного – ну и где нам, спрашивается, искать тогда возмещение? Подавать в суд на город?

Ломбард мгновенно оказался на ногах:

– Эй, послушайте, вы не можете подать в суд на город! Город сам является одной из пострадавших сторон. Если так рассуждать…

– Порядок в суде! – сурово приказал Гринберг. – Ни на один из этих вопросов мы не можем ответить в настоящий момент. Все гражданские иски сохраняют силу до окончательного выяснения статуса Ламмокса. – Он задумчиво поглядел в потолок. – Но есть еще один вариант. Насколько можно понять, это существо прибыло на Землю на борту «Следопыта». А если мне не изменяет знание истории, все образцы, привезенные этим кораблем, принадлежат государству. Даже в том случае, если Ламмокс – объект собственности, он, возможно, все равно не является собственностью частной. В таком случае источник возмещения ущерба может оказаться предметом несколько более сложного разбирательства.

Мистер Шнейдер был ошеломлен, мистер Ломбард был возмущен, Джон Томас был растерян.

– Что это судья хочет сказать? – прошептал он Бетти. – Ламмокс мой, и только мой.

– Тсс… – прошептала Бетти. – Ведь я же говорила тебе, что он нас вытащит. Мистер Гринберг – просто зайка.

– Но ведь…

– Заткнись. Мы выигрываем.

За все время суда, исключая дачу показаний, сын мистера Ито не проронил ни слова. Теперь он встал:

– Ваша честь?

– Да, мистер Ито?

– Я всего этого не понимаю, я простой фермер. Я хочу только одно знать: кто заплатит за папины теплицы?

Джон Томас поднялся.

– Я заплачу, – просто сказал он.

Бетти дернула его за рукав:

– Да замолчи же ты, идиот!

– Это ты замолчи. Ты уже достаточно поговорила сегодня. – (Бетти умолкла.) – Мистер Гринберг, все уже, похоже, высказались. Можно и мне кое-что сказать?

– Пожалуйста.

– Сегодня я много всякого выслушал. Тут пытались доказать, что Ламмокс опасен, а это совершенно не так. Пытались сделать, чтобы его убили, – просто по злобе… да, да, это я про вас, миссис Донахью!

– Обращайтесь, пожалуйста, только к суду, – спокойно вставил Гринберг.

– Вы тоже говорили очень много. Я не все понял, но, вы меня простите, кое-что из сказанного показалось мне очень глупым. Извините, пожалуйста.

– Я не сомневаюсь, что вы не хотели оскорбить суд.

– Ну, скажем… насчет того, является ли Ламмокс предметом собственности. Или – достаточно ли он умен, чтобы получить избирательное право. Ламмокс очень умный, наверное, никто, кроме меня, не знает, какой он умный. Но у него нет никакого образования, и он нигде не бывал. Однако это не имеет никакого отношения к вопросу, чей он. Он мой. Ровно так же, как я принадлежу ему… мы же вместе выросли. Так вот, я знаю, что именно я ответствен за все перепорченное в понедельник… Ты можешь помолчать, Бетти? Сейчас я не смогу заплатить за все это, но в конце концов я заплачу. Я…

– Одну секунду, молодой человек. Суд не может позволить вам взять на себя ответственность, не посоветовавшись с адвокатом. Если вы намерены это сделать, суд назначит вам защитника.

– Вы говорили, что я могу высказаться.

– Продолжайте. Отметьте в протоколе, что все сказанное вами не накладывает на вас обязательств.

– Именно накладывает, потому что я действительно собираюсь расплатиться. Очень скоро фонд, оставленный на мое образование, поступит в мое распоряжение, и его суммы примерно хватит. Я думаю, что смогу…

– Джон Томас! – воскликнула миссис Стюарт. – Ты не сделаешь этого!

– Мама, ты бы тоже лучше в это дело не лезла. Я собирался сказать…

– Ты ничего не скажешь! Ваша честь, он же…

– К порядку! – прервал их Гринберг. – Ничто из сказанного не накладывает никаких обязательств. Пусть парень говорит.

– Спасибо, сэр. Но я все равно уже заканчиваю. Мне только надо сказать кое-что и вам, сэр. Ламми очень тихий и робкий. Я могу справиться с ним потому, что он мне доверяет, – но если вы думаете, что я позволю кому-нибудь пихать его туда-сюда, задавать дурацкие вопросы, гонять его через свои лабиринты и всякие такие штуки, – вы сильно ошибаетесь, я этого не потерплю. Сейчас Ламми болен. На него свалилось больше, чем он может выдержать. Бедный…

* * *

Ламмокс ждал Джона Томаса дольше, чем ему хотелось, потому что не знал в точности, куда тот ушел. Он видел, как Джон исчез в толпе, но не был уверен, вошел ли он в большой дом, стоящий неподалеку. Проснувшись в первый раз, он попытался уснуть снова, но вокруг все время крутились какие-то люди, и ему приходилось опять и опять заставлять себя просыпаться – сторожевые центры его мозга не очень хорошо разбирались в сложных ситуациях. Сам-то он не думал об этих центрах, а просто раз за разом просыпался от чего-то вроде предупредительного звонка.

Потом ему это надоело, и он решил, что пора найти Джона Томаса и отправиться домой. Таким образом, он все-таки нарушил приказ Бетти, но, с другой стороны, Бетти – это не Джонни.

Поэтому он обострил свой слух и попытался обнаружить Джонни. Он слушал долго, несколько раз слышал голос Бетти, но она его не интересовала. Он продолжал слушать.

И вот наконец Джонни! Ламмокс отгородился от всего остального и прислушался внимательнее. Так и есть, он в большом доме. Но что это? Голос Джонни звучит в точности как при спорах с матерью. Ламмокс немного расширил диапазон своего слуха, пытаясь определить, что же там происходит.

Они говорили о чем-то совершенно непонятном. Ясно было одно: Джонни кто-то обижает. Его мать? Один раз до него донесся и ее голос; Ламмокс знал, что у нее есть какое-то право обижать Джонни, ну вроде как Джонни может со злостью говорить с ним самим. Это не имело особого значения. Но там был кто-то еще… другие люди, и у них, во всяком случае, такого права не было точно.

Ламмокс решил, что пора действовать. Он поднялся на ноги.

Красноречие Джона Томаса так и оборвалось на слове «бедный». Снаружи раздались вопли, и все сидевшие в зале в недоумении повернули голову к двери. Шум быстро приближался, и мистер Гринберг только собрался послать пристава выяснить, в чем там дело, как необходимость в этом отпала сама собой. Дверь в зал суда как-то странно вспучилась, а затем слетела с петель. В зал, вырвав по дороге часть стены, вступила передняя часть Ламмокса, украшенная на манер жабо дверной рамой. Ламмокс широко открыл пасть и пропищал:

– Джонни!

– Ламмокс, – крикнул Джонни в ответ. – Не двигайся! Оставайся на месте! Совсем не двигайся!

В этот момент стоило посмотреть на лицо каждого из присутствующих в зале, но даже при таком широком выборе самое интересное выражение было у особого уполномоченного Сергея Гринберга.

Глава 5 Вопрос смены ракурса

Достопочтенный мистер Кику, заместитель министра по делам космоса, выдвинул ящик стола и внимательно изучил свою коллекцию таблеток. Сомневаться не приходилось: его язва желудка вновь обострилась. Проглотив таблетку, он устало вернулся к текущим делам.

Приказ Технического комитета Министерства обязывал все межпланетные корабли класса «Пеликан» вернуться в порты приписки для проведения каких-то непонятных изменений в конструкции. Приложенные к приказу технические спецификации мистер Кику не стал даже раскрывать; он подписался в графе «Утверждаю», пометил на приказе «ИСПОЛНИТЬ НЕМЕДЛЕННО» и кинул его в корзину для исходящих. Технической безопасностью в космосе занимался Техком; сам Кику в технике ничего не понимал и понимать не хотел; он будет поддерживать все решения главного инженера или уволит его и назначит нового.

С мрачной решимостью он сознавал, что финансовые тузы – владельцы кораблей класса «Пеликан» – скоро начнут зудеть на ухо министру… и очень скоро министр выйдет из себя и, напуганный политическим весом этих славных джентльменов, скинет это дело на мистера Кику.

У него возникли сомнения насчет этого нового министра. Он что-то никак не освоится на своем месте.

Следующая бумага пришла к нему не для принятия решения, а только для информации, и пришла она во исполнение постоянно действующего указания, чтобы все касающееся министра, каким бы рутинным ни оказалось дело, ложилось на стол к мистеру Кику. Это дело выглядело рутинным и несущественным; согласно приложенной аннотации некая организация под названием «Друзья Ламмокса», возглавляемая миссис Беулой Мергитройд, требовала аудиенции у министра; их, естественно, отфутболили к замминистра по связям с общественностью.

Читать дальше не имело смысла. Вэс Роббинс зацелует их до смерти и не позволит побеспокоить ни министра, ни мистера Кику. Он немного посмаковал идею наказать министра, натравив на него эту миссис Мергитройд, но это была всего лишь мимолетная фантазия; время министра следовало беречь для действительно важных дел и краеугольных решений, а не переводить его попусту на всяких провинциальных психов. Любая организация, называющая себя «Друзья того или этого», состоит из кого-то, преследующего свои корыстные цели, и обычного ассортимента из известных придурков и профессиональных напыщенных индюков. Но такие шайки вполне могли доставить неприятности… поэтому – никогда не следует давать им того, что они требуют.

Он отослал бумагу в архив и взялся за докладную из Эконкома. Большой дрожжевой завод в Сент-Луисе поражен вирусом – это значило недостаток белков у населения и переход на более радикальное нормирование. Голод на Земле не входил в круг прямых обязанностей мистера Кику. И все же он несколько секунд задумчиво глядел на бумагу; калькулятор в его голове вел подсчеты. Затем мистер Кику вызвал своего помощника:

– Вонг, ты смотрел Эконком Аи ноль четыре двадцать восемь?

– Насчет дрожжей в Сент-Луисе? Вроде да, босс.

– И чего ты не сделал в связи с этим?

– А ничего не сделал. Думаю, это не по моей части.

– Значит, думаешь. А наши внеземные станции – они тоже не по твоей части? Ну-ка, погляди графики снабжения на ближайшие полтора года и сопоставь их с Аи ноль четыре двадцать восемь. А после подумай, что теперь будет. Может, тебе придется овец закупать в Австралии, причем не на бумаге – в натуре, реально вступать во владение. Неужели наши люди должны голодать только из-за того, что какой-то дебил в Сент-Луисе уронил свои вонючие носки в чан с дрожжами?

– Есть, сэр.

Мистер Кику вернулся к бумагам. Он уже жалел о своей грубости. Ведь ясно, что причина его раздражительности – не просчет Вонга, причина – в докторе Фтаемле. Да и не доктор Фтаемл виноват, а он сам! Мистер Кику прекрасно понимал, что расовые предрассудки до добра не доводят, особенно на такой работе. Еще он прекрасно понимал, что благодаря таким причудливым существам, как доктор Фтаемл, различия в цвете кожи, волосах и контуре лица у разных пород людей выглядят несущественными, благодаря чему он сам находится в относительной безопасности от преследований.

И все равно, против себя не попрешь. Он ненавидел даже тень Фтаемла и не мог с этим ничего поделать.

Если бы этот сукин сын хотя бы носил на голове тюрбан, все было бы легче… Так нет! Он непременно будет разгуливать с этими проклятыми змеями на голове, извивающимися, как черви в банке. Рарджиллианцы ими гордятся. Пожалуй, даже держат за неполноценных тех, у кого их нет на голове.

«Да что это я! Фтаемл – отличный парень». Мистер Кику сделал себе заметку – пригласить Фтаемла на обед, и не откладывая. В конце концов он сделает себе глубокую гипнотическую подготовку. После этого ужин перестанет быть проблемой. Только вот при одной этой мысли снова начались рези в желудке.

Кику не имел ничего против рарджиллианца. Рарджиллианец поставил перед Министерством совершенно неразрешимую задачу, ну и что? Разрешение неразрешимых задач для Министерства было обычным делом. Это была просто… Нет, почему этот монстр не может подстричься?

Представив доктора Фтаемла остриженным наголо и с головой в шишках, мистер Кику улыбнулся и вернулся к работе, чувствуя себя немного получше. Что теперь? Краткий отчет о командировке… да, конечно же, Сергей Гринберг. Молодец Сергей. Пробежав глазами начало, мистер Кику потянулся было за ручкой, чтобы завизировать рекомендации, которые сделал Гринберг.

Но рука остановилась на полдороге. С секунду он глядел на бумагу и затем ткнул пальцем в кнопку:

– Архив! Пришлите мне полный отчет о командировке мистера Гринберга, той, из которой он вернулся несколько дней назад.

– Вы можете назвать номер, сэр?

– Это насчет вмешательства Министерства, вы там легко найдете. А, погодите-ка, вот оно. Рт ноль четыре одиннадцать, за прошлую субботу. Пришлите немедленно.

Он едва успел разделаться еще с полудюжиной бумаг, как чпокнула пневматическая труба и на стол к нему выскочил маленький цилиндр. Мистер Кику вставил его в читальный аппарат и поудобней уселся в кресле. Большой палец правой руки лег на регулятор скорости движения текста по экрану.

Менее чем за семь минут он просмотрел не только полную стенограмму суда, но и доклад Гринберга о прочих событиях. Мистер Кику читал с помощью этой машины не менее двух тысяч слов в минуту; диктофонные записи и личные устные доклады были, по его мнению, пустой тратой времени. Однако, когда машина щелкнула и остановилась, мистер Кику решил, что на этот раз без устного доклада не обойтись. Он наклонился к селектору и повернул тумблер:

– Гринберг.

Гринберг поднял голову от стола:

– Как поживаете, босс?

– Зайди, пожалуйста, ко мне. – И, не тратя времени на вежливости, мистер Кику отключил связь.

Гринберг подумал, что босса, похоже, снова беспокоит желудок. Но придумывать себе какое-нибудь позарез срочное дело за пределами Министерства было уже поздно, так что он поспешил наверх и предстал перед мистером Кику с обычной своей улыбкой во все лицо:

– Привет, босс.

– Доброе утро. Я читал твой отчет о вмешательстве.

– Ну и?

– Сколько тебе лет, Гринберг?

– Что? Тридцать семь.

– Мм. И в каком ты чине?

– Сэр? Офицер дипломатической службы, второй класс. Исполняю обязанности по первому.

«Что за бред? – подумал он про себя. – Дядя Генри и так все знает… до размера моих ботинок включительно».

– Достаточно взрослый, чтобы хоть немного соображать, – вслух размышлял Кику. – И чин вполне подходящий, чтобы самому быть послом… или первым заместителем какого-нибудь политикана, которого назначили послом. Сергей, как вышло, что ты оказался таким отъявленным тупицей?

У Гринберга заиграли на щеках желваки, но он ничего не ответил.

– Ну так как?

– Сэр, – ледяным голосом ответил Гринберг, – вы старше и опытнее меня. Так разрешите полюбопытствовать, как это вышло, что вы оказались таким отъявленным хамом?

Губы мистера Кику слегка дрогнули, но улыбаться он не спешил.

– Хороший вопрос. По делу. Мой психиатр объясняет это тем, что я – прирожденный анархист, попавший не на свое место. А теперь садись, и мы все-таки поговорим на тему, почему ты такой тупица. Сигареты в подлокотнике.

Гринберг сел, выяснил, что он, как всегда, без спичек, и попросил прикурить.

– Я же не курю, – ответил Кику. – Но мне казалось, что эти зажигаются сами. Нет?

– А, да, я и не заметил. – Гринберг закурил.

– Вот видишь? Для чего, спрашивается, у тебя глаза и уши? Сергей, как только эта тварь заговорила, ты был обязан отложить слушание до тех пор, пока мы не узнаем о ней все.

– Мм… видимо, так.

– Он еще говорит «видимо»! Сынок, твой внутренний сигнал тревоги должен был греметь, как будильник в понедельник утром. А ты? Ты позволил, чтобы кто-то другой выложил тебе все возможные последствия этого дела. И когда выложил? Когда ты считал суд уже законченным. И кто? Какая-то малолетняя пигалица. Я рад, что не читаю газет. Вот уж они, наверное, отвели душу.

Гринберг покраснел. В отличие от босса он газеты читал.

– А потом, когда она уложила тебя на лопатки, ты жалко барахтался, пытаясь встать на ноги, вместо того чтобы ответить на ее вызов. Ты спросишь каким образом? Да просто отложив слушание и постановив провести исследование, причем сделать это надо было в самом начале. Ты…

– Но я же постановил его провести.

– Не перебивай, я хочу поджарить тебя с двух сторон. Затем ты начал выносить решение, невиданное с тех пор, как Соломон постановил распилить младенца пополам.[49] Ты что, учился заочно? И в какой дыре, позволь мне узнать?

– В Гарварде, – угрюмо ответил Гринберг.

– Хм… Ладно, пожалуй, я был чересчур строг к тебе, малыш. Ты вырос среди умственно отсталых. Но ради семидесяти семи семизадых богов Сарванчила пусть мне кто-нибудь объяснит, что ты делаешь потом! Сначала ты отклоняешь прошение мэрии об уничтожении этой зверюги в интересах безопасности населения, а затем поворачиваешь на сто восемьдесят, господи помилуй, и удовлетворяешь это прошение, и говоришь, чтобы они его убили… после формального одобрения нашего Министерства. И все – за каких-то десять минут. Тушите свет, все смеются. Сынок, ты можешь выставлять самого себя идиотом, сколько душе угодно, но Министерство мог бы и пожалеть.

– Босс, – с непривычной покорностью ответил Гринберг, – я ошибся. А когда я увидел свою ошибку, то сделал единственное, что мне оставалось, – пересмотрел решение. Зверь и вправду опасен, а держать его взаперти в Вествилле просто негде. Имей я на то право, я приказал бы уничтожить его немедленно, не дожидаясь одобрения Министерства, то есть вашего.

– Ничего себе!

– Вас там не было, сэр. Вы не видели, как рушится толстенная стена. Вы не видели всего этого бедлама.

– Не думай, что ты меня убедил. Сам-то ты видел когда-нибудь город, снесенный с лица земли водородной бомбой? А ты мне про какую-то стенку в провинциальном суде! Небось подрядчик-ворюга намешал песку вместо цемента.

– Босс, вы бы видели клетку, из которой он перед этим вырвался. Стальные двутавровые балки, все на сварке. Он сломал их, как соломинки.

– Насколько я понимаю, в этой клетке ты его и осматривал. Почему ты не побеспокоился, чтобы его закрыли понадежнее?

– Я думаю, что строительство тюрем – это не по профилю нашего Министерства.

– Сынок, все, что хоть в малой степени связано с чем-нибудь «оттуда», – по нашему профилю. И ты это прекрасно знаешь. Когда ты будешь помнить это во сне и наяву, когда проникнешься этим до мозга костей, ты начнешь проскакивать через формальную рутину с той же скоростью, с какой почетный председатель снимает пробу с супа в больнице для бедных. Ты должен был держать ушки на макушке, держать нос по ветру и высматривать все, что относится к «особым ситуациям». А ты с ходу угодил в лужу. Теперь расскажи мне про зверя. Отчет я читал, фотографии видел, но я не могу еще по-настоящему почувствовать его.

– Ну, он небалансирующий, многоногий, точнее – восьминогий, примерно семи футов в холке. Он…

Кику насторожился:

– Восемь ног? А руки?

– Рук? Нету.

– Ну а вообще, какие-нибудь манипулятивные органы? Может, видоизмененная нога?

– Ничего подобного, босс. Если бы что-то было, я бы сразу заказал обследование по полной программе. Ступни размером с бочонок и столь же очаровательны. А что?

– Ладно, просто я подумал о другом. Рассказывай дальше.

– Он немного смахивает на носорога, немного – на трицератопса, хотя строением отличается от всего, что водилось на нашей планете. Хозяин называет его «Ламмокс», и имя ему очень подходит.[50] Симпатичный такой зверюга, но глупый. Вот это-то и страшно, он такой здоровый и мощный, что вполне может покалечить человека просто из-за своей глупости и неуклюжести. Умеет говорить, но только на уровне четырехлетнего ребенка… на самом деле у него такой голос, словно он проглотил маленькую девочку.

– А почему ты считаешь, что он глупый? Я вот тут вижу, что его хозяин, с фамилией из учебника истории, заявляет, что он очень умный.

Гринберг улыбнулся:

– Он судит предвзято. Босс, я же сам говорил со зверем. Поверьте мне, он глупый.

– Не вижу никаких доказательств. Считать ВЗС глупым только потому, что оно не умеет говорить по-нашему, – это все равно что считать неграмотным итальянца, изъясняющегося на ломаном английском. Non sequitor.[51]

– Но послушайте, босс, у него же нет рук. Интеллект – максимум не выше, чем у обезьяны. Ну, может, на уровне собаки. И то вряд ли.

– Из этого следует, что в теоретической ксенологии ты законченный ортодокс, и ничего больше. Однажды такое вот умозаключение встанет и врежет ксенологу-классику по физиономии. Обязательно найдется какая-нибудь цивилизация, которой совсем не надо брать предметы своими лапками-ручонками, потому что она прошла этот этап эволюции давным-давно.

– Поспорим?

– Не буду. А где этот самый «Ламмокс» сейчас?

Отвечать Гринбергу явно не хотелось.

– Босс, все это описано в отчете, который сейчас микрофильмируют. Он будет у вас на столе с минуты на минуту.

– Вот и отлично. А пока, раз ты все видел собственными глазами, давай выкладывай.

– Я довольно близко сошелся с местным судьей и попросил держать меня в курсе. Естественно, они не могли засунуть эту тварь в местную Бастилию: на самом деле у них не было ничего достаточно крепкого, чтобы его удержать… Они сами об этом в конце концов догадались, но только после целой кучи приключений на свою голову. И было уже поздно строить что-нибудь основательное. Уж вы мне поверьте, клетка, из которой он вырвался, была действительно очень крепкой. Но шеф местной полиции провел мозговой штурм, и у них нашелся пустой резервуар со стенами футов тридцать высотой, железобетонный, часть противопожарной системы. Ну они и соорудили сходни, загнали зверя в этот резервуар, а потом сходни убрали. Выглядело надежно, существо не было сложено для прыжков.

– Пока вроде все хорошо.

– Да, но это еще не конец. Судья О’Фаррелл рассказал мне потом, что шеф полиции так нервничал, что решил не дожидаться утверждения в Министерстве и прямо приступил к казни.

– Что?!!

– Вы дослушайте до конца. Он никому не стал ничего говорить, но в эту самую ночь впускной вентиль оказался почему-то открытым и резервуар наполнился до краев. Утром, когда посмотрели, Ламмокс лежал на дне. Так что шеф Драйзер решил, что «несчастный случай» увенчался полным успехом и он утопил зверя.

– Что дальше?

– Ламмокса это вообще не побеспокоило. Он находился под водой несколько часов, а когда воду спустили, проснулся, встал и сказал всем: «Доброе утро».

– Амфибия, скорее всего. Ну и что же ты сделал, чтобы пресечь это самоуправство?

– Секунду, сэр, это еще не все. Драйзер знал, что от огнестрельного оружия и взрывчатки толку мало… вы же читали стенограмму суда… во всяком случае – если применять их в масштабе, безопасном для самого городка. Поэтому он попытался его отравить. Не зная ничего о биологии твари, он набрал с полдюжины ядов в количествах, достаточных, чтобы отравить целый полк, и рассовал всю эту химию в разные виды пищи.

– Ну и как?

– Ламмокс с радостью заглотил все до последней крошки. После этого его даже в сон не потянуло. Похоже, у него только обострился аппетит, потому что первое, что он сделал, умяв отраву, – сожрал тот самый впускной вентиль. Резервуар опять начало заливать, так что пришлось отключить его от городского водопровода.

Мистер Кику засмеялся:

– Этот Ламмокс мне начинает нравиться. Как ты сказал, сожрал вентиль? А он был из чего сделан?

– Не знаю. Обычный сплав, полагаю.

– Хм… похоже, ему нравятся грубые корма. Возможно, у этой маленькой птички есть маленький зобик.

– Не удивлюсь, если так.

– Ну и что же потом сотворил этот полицейский герой?

– Пока ничего. Я попросил О’Фаррелла внушить Драйзеру, что если он будет упорствовать в своем стремлении перехитрить Министерство, то кончит свои дни, скорее всего, в исправительном заведении в тридцати световых годах от Вествилла. Так что теперь он сидит тихо и пытается разобраться с этой проблемой. Последней его блестящей мыслью было залить Ламмокса бетоном и оставить так помирать от естественных причин. Но тут не согласился О’Фаррелл, он решил, что это как-то негуманно.

– Значит, Ламмокс все еще сидит в своей банке и ждет, пока мы не решим его судьбу?

– Думаю, да, сэр. Во всяком случае, вчера было так.

– Ну, пусть подождет, что-нибудь придумаем. – Мистер Кику взял со стола отчет и рекомендации Гринберга.

– Если я правильно понимаю, вы мою рекомендацию отвергаете? – спросил Гринберг.

– Нет. С чего ты взял? – Кику подписал постановление, разрешающее уничтожить Ламмокса, и положил его в корзину для исходящих, которая сразу же проглотила свою добычу. – Если я отвергаю чье-нибудь решение, я одновременно увольняю и автора, а для тебя тут есть еще одна работенка.

– А! – Гринберг почувствовал укол сожаления, он-то наполовину ожидал, что босс отменит смертный приговор Ламмоксу. Что ж… нехорошо получилось… но зверь действительно был опасен.

– Ты змей боишься? – продолжал мистер Кику.

– Нет. Они мне даже нравятся.

– Отлично. Хотя я себе такого представить не могу. Я всегда боялся их до смерти. Однажды, еще мальчишкой, в Африке… впрочем, не важно. Ты когда-нибудь имел дело с рарджиллианцами? Я не помню.

Внезапно до Гринберга дошло.

– Был у меня раз переводчик-рарджиллианец, в той истории с Вегой-четыре. Я отлично с ним ладил.

– А вот про меня такого не скажешь. Сергей, есть небольшое дело, связанное с переводчиком-рарджиллианцем, доктором Фтаемлом. Возможно, ты о нем слышал.

– Конечно слышал, сэр.

– Я вполне признаю, что как рарджиллианец, – в устах Кику последнее слово прозвучало как что-то неприличное, – Фтаемл – парень хороший. Но все это дело сильно попахивает неприятностями, а я из-за своей фобии, боюсь, совсем потеряю на неприятности нюх. Поэтому я приглашаю тебя в помощники, чтобы ты ко всему принюхивался.

– Я думал, что вы больше не доверяете моему носу, босс.

– Что ж, пусть слепой поведет слепых, если ты позволишь мне немного переиначить метафору. Может, вдвоем мы и сумеем что-нибудь учуять.

– Да, сэр. А можно спросить, в чем там суть?

– Ну…

Ответить мистер Кику не успел: мигнул сигнал и голос секретарши объявил:

– Ваш гипнотерапевт здесь, сэр.

Заместитель министра посмотрел на часы.

– И куда это всегда девается время? – Затем повернулся к селектору. – Проводите его в заднюю комнату. Я сейчас. – Он продолжил, обращаясь к Гринбергу: – Фтаемл будет здесь через полчаса. Я не могу сейчас с тобой говорить, мне надо пойти подготовиться. Посмотри папку «Срочно». Там – все, что у нас есть. Очень мало. – Мистер Кику с ужасом поглядел на переполнившуюся за время беседы корзинку с входящими. – Это займет у тебя меньше пяти минут. В оставшееся время разгреби эту макулатуру. Подписывай за меня и откладывай в сторону то, что, по твоему мнению, мне стоит посмотреть самому. Только предупреждаю, если таких бумаг наберется больше полдюжины, честное слово, – отправлю тебя обратно в Гарвард.

Он торопливо встал, сделав в уме заметку позвонить из задней комнаты секретарше: сказать ей, чтобы она отмечала все, что будет проходить через его кабинет в следующие полчаса, а после принесла эти бумаги ему на просмотр… Он хотел посмотреть, как этот парень умеет работать. Мистер Кику сознавал, что рано или поздно умрет, и намеревался проследить, чтобы Гринберг занял его место. А тем временем пусть жизнь паренька будет настолько сложной, насколько это возможно.

Заместитель министра направился в заднюю комнату. Дверь кабинета качнулась в сторону и сомкнулась за его спиной. Гринберг остался один. Он уже протянул руку за папкой с надписью «Срочно», как в корзинку входящих свалилась новая бумага; одновременно мигнул красный огонек и противно зажужжал зуммер.

Гринберг взял бумагу, пробежал ее до середины, убедился, что она и вправду срочная, но в этот момент ту же комбинацию света и звука продемонстрировал аппарат внутренней связи; его экран ожил, и на нем появилась знакомая физиономия начальника отдела по связям с планетами Солнечной системы.

– Босс? – возбужденно выкрикнуло изображение.

Гринберг дотронулся до кнопки двусторонней связи:

– Гринберг за него. Босс попросил, чтоб я не дал его креслу остыть. Твоя записка только что пришла, Стен. Вот как раз читаю.

Ибаньес не скрыл своего раздражения:

– Черт с ней. Дай мне босса.

Гринберг не спешил действовать. Дело у Ибаньеса было хоть и простое, но с этакой подковыркой. Венерианские корабли обычно получали санитарное разрешение на посадку без малейшей задержки; врач каждого из этих кораблей был представителем карантинной службы. Но сейчас «Ариэль», которому уже давно пора было сесть в порт «Ливия», болтался на парковочной орбите: его собственный врач объявил на нем карантин. Все бы ничего, но на корабле находился министр иностранных дел Венеры, в этом-то и была сложность – ожидалось, что Венера поддержит позицию Земли против Марса на предстоящей трехсторонней конференции.

Гринберг мог оставить эту деликатную проблему до возвращения босса, мог вломиться к боссу с новостью прямо сейчас, мог, действуя через голову босса, передать проблему самому министру (то есть найти решение и подать дело так, чтобы именно это решение и было одобрено). Или… он мог действовать сам, от имени и по поручению мистера Кику.

Конечно же, мистер Кику не мог предвидеть подобной ситуации… но у босса была очаровательная привычка – сталкивать человека с берега там, где поглубже, и смотреть, выплывет он или нет.

Размышлял Гринберг недолго:

– Стен, очень жаль, но босса сейчас лучше не беспокоить. Я временно замещаю его.

– Что? С каких пор?

– Временно, ненадолго, но – замещаю.

– Слушай, приятель, – нахмурился Ибаньес, – ты бы все-таки лучше пошел поискал босса. Ты, может, и расписываешься там за него на всякой ерунде, но здесь – дело серьезное. Нам нужно посадить корабль, и как можно скорее. Ты здорово подставишься, если сам лично разрешишь мне игнорировать такую вещь, как карантинные правила. Пошевели мозгами.

Нарушить карантин? Гринбергу сразу вспомнилась Великая чума 51 года; в те времена биологи легкомысленно считали, что живые организмы любой планеты невосприимчивы к болезням других планет.

– Нарушать карантин не будем.

Лицо Ибаньеса сделалось словно мертвое.

– Сергей, мы же ставим под угрозу эту конференцию. Да какое там «под угрозу»! Десять лет кропотливой работы могут пойти насмарку только из-за того, что какого-то там матросика слегка лихорадит. Карантин нужно нарушить, обязательно нужно. Само собой, я вовсе не прошу, чтобы это сделал ты.

Гринберг снова ненадолго задумался.

– Он сейчас под гипнозом, готовится к тяжелой работе. Может пройти несколько часов, прежде чем ты сможешь с ним поговорить.

На лице Ибаньеса появилась какая-то отрешенность.

– Придется обратиться к министру. Два часа я ждать не могу. Этот тип с Венеры может приказать своему капитану возвращаться домой… с этим нельзя рисковать.

– И с эпидемией на Земле рисковать тоже не стоит. Вот что сделай. Свяжись с венерианским министром и скажи, что прилетишь лично и отвезешь его на Землю. Возьми скоростной скаут. Забери министра, а «Ариэль» оставь на орбите. А вот когда он будет уже на борту скаута – ни в коем случае не раньше, – скажи, что ты и он прибудете на совещание в изолирующих скафандрах. – (Изолирующими скафандрами называли герметичные, слегка надутые изнутри легкие скафандры, предназначенные в первую очередь для выхода на поверхность планет с неизвестной еще патогенной флорой.) – Разумеется, и скаут, и его команда тоже должны будут отправиться в карантин.

– Изолирующий скафандр?! О, он будет в восторге. Сергей, тогда уж лучше вообще отменить конференцию, дешевле обойдется. После такого унижения он точно будет против нас. Этот придурок такой гордый, что дальше некуда.

– Конечно, он будет в восторге, – терпеливо объяснил Гринберг, – когда ты втолкуешь в его башку, как все это можно подать. «Беспримерное личное самопожертвование», «не желая подвергать риску жизнь и здоровье людей нашей планеты», «долг превыше любых…» и тэ дэ. Если ты не уверен в себе, прихвати кого-нибудь поразговорчивее из отдела по связям с общественностью. Да, и еще. Пусть во время конференции рядом с ним постоянно будет врач… и обязательно в белом халате… и пара сестричек. Делайте время от времени перерывы, чтобы он отдыхал… поставьте больничную койку за ширмами прямо в зале Героев, недалеко от стола совещания. Пусть считается, что он спустился по своей инициативе и голосует прямо со смертного одра. Въезжаешь? Расскажи ему все это еще до посадки на Землю, но осторожно, не в лоб.

Теперь на лице Ибаньеса читалась озабоченность.

– Думаешь, клюнет?

– А это уже твоя работа, чтобы он клюнул. Я отсылаю твою записку с резолюцией продолжить карантин, а тебе – проявить инициативу для обеспечения его присутствия на совещании.

– Ну… хорошо. – Ибаньес неожиданно ухмыльнулся. – К черту записку. Я побежал. – Он отключился.

Гринберг перевел глаза с опустевшего экрана на стол, чувствуя возбуждение оттого, что сыграл роль Господа Бога. «Интересно, а что бы сделал на моем месте босс? Да ладно, не имеет значения, тут много верных решений; главное – это выбрать одно из них». Он еще раз потянулся за папкой «Срочно».

И замер. Что-то не давало ему покоя, а что – не понять. Вот оно. Боссу не хотелось утверждать смертный приговор Ламмоксу, это по всему чувствовалось. Какое там «чувствовалось», босс открытым текстом сказал, что Сергей не прав, надо было провести полное исследование. Просто боссу пришлось, из соображений лояльности к своему подчиненному, утвердить эту рекомендацию.

А вот теперь он сам сидит в кресле босса. Так что?

А не в Ламмоксе ли причина того, что его сюда посадили? Чтобы дать самому исправить свою ошибку. Да нет, все-таки босс проницателен, но не всеведущ, откуда ему было знать, что Гринбергу придет в голову снова заняться этим делом.

Так-то оно так… Гринберг вызвал секретаршу босса:

– Милдред?

– Да, мистер Гринберг?

– Краткий отчет по командировке с рекомендацией… да. Да Рт ноль четыре одиннадцать. Отправлен минут пятнадцать тому назад. Я хочу, чтобы его вернули сюда.

– Пожалуй, его уже отправили, – с сомнением в голосе ответила секретарша. – Экспедиция сегодня задерживала документы самое большее минут на семь.

– Надо же, как бывает! Никогда б не поверил, что излишняя оперативность может пойти во вред. Если приказ уже отослан, аннулируйте его с примечанием: «ждать дальнейших указаний». Хорошо? А исходный документ отошлите мне.

Вот теперь он добрался наконец до злосчастной «срочной» папки. Как и говорил мистер Кику, файл, помеченный «Фтаемл», был не слишком объемистым. Здесь имелся еще и подзаголовок: «Красавица и чудовище». С чего бы это? Чувство юмора у нашего босса есть, но оно такое, мягко скажем, своеобразное, что со стороны не сразу и догадаешься.

Вскоре брови Гринберга полезли на лоб. Рарджиллианцы – эти шустрые, неутомимые толмачи, маклеры, посредники, толкователи – всегда были тут как тут при переговорах между различными расами; присутствие доктора Фтаемла на Земле прямо говорило Гринбергу, что здесь замешаны какие-то негуманоиды. Негуманоиды по складу ума столь отличаются от людей, что общение с ними весьма и весьма затруднительно. Но Гринберг никак не мог ожидать, что доктор представляет расу, о которой он в жизни не слышал. Какие-то непонятные «хрошии».

Не исключено, конечно, что Гринберг просто забыл про этот народец с названием, похожим на чихание; может быть, это какое-то мелкое, малоинтересное племя с неразвитой культурой, незначительное с экономической точки зрения или не умеющее летать в космос. А может, они вступили в Сообщество цивилизаций как раз тогда, когда Гринберг по уши увяз в делах Солнечной системы. Когда Земля установила первые контакты с другими расами, способными к межзвездным полетам, прибавления в семействе тех, кто по закону считались «людьми», пошли так быстро, что уследить стало просто невозможно. Чем больше человечество расширяло свои горизонты, тем труднее было эти самые горизонты охватывать.

А может, он слышал о них под другим названием? Гринберг повернулся к панели универсального справочника и набрал на клавиатуре: «ХРОШИИ».

Машина немного подумала и выкинула на экране: «ИНФОРМАЦИЯ ОТСУТСТВУЕТ».

Гринберг сделал еще одну попытку – опустив в названии придыхательное «x». Слово вполне могло изувечиться в чужом – не хрошии – произношении. Результат остался тем же самым.

Пришлось сдаться. Даже в универсальном справочнике Британского музея хранилось информации не больше, чем в том, пульт которого стоял в кабинете заместителя министра. Сама машина занимала целое здание в другом районе столицы; огромный штат кибернетиков, семантиков и энциклопедистов непрерывно накачивал ее все новыми и новыми сведениями. Можно было не сомневаться, кто бы ни были эти самые «хрошии», в Федерации ни одна собака не слыхивала о них прежде.

Это было поразительно.

Позволив себе с секунду поудивляться, Гринберг продолжил чтение. Он узнал, что хрошии уже здесь, правда на Землю еще не сели, но находятся от нее – рукой подать. На посадочной орбите радиусом в пятьдесят тысяч миль. Позволив себе поудивляться еще пару секунд, он выяснил наконец причину, по которой не слыхал ранее о приезде таких редких гостей. Оказывается, доктор Фтаемл крайне настоятельно посоветовал мистеру Кику запретить патрульным кораблям делать попытки высадиться на борт чужака и даже просто приближаться к нему.

На этом месте Гринберга отвлекло возвращение его собственного отчета по Ламмоксу с визой мистера Кику, подтверждавшей приговор. Он задумался на мгновение, затем сделал приписку. Теперь резолюция читалась следующим образом: «Рекомендацию одобрить… однако отложить выполнение до проведения полного научного исследования этого существа. Местные власти обязаны незамедлительно выдать существо по первому требованию Ксенологического комитета. На Ксенологический комитет возлагаются обязанности по транспортировке существа и отбору исследовательской группы».

Гринберг подписал добавление от имени Кику и вернул документ системе. По совести, он немного смущался, понимая, что теперь указание превратилось в чистое жульничество. Если уж ксенологи доберутся до Ламмокса, они ни за что не выпустят его из своих хватких лап. Но все равно на сердце сделалось легче. Тот приказ не был правильным, а этот был.

Он снова вернулся к «хрошии», и снова у него брови полезли на лоб. Хрошии явились сюда совсем не затем, чтобы устанавливать отношения с Землей; они прибыли, чтобы спасти свою соплеменницу. Согласно доктору Фтаемлу, они находились в полной уверенности, что Земля силой удерживает некую хрошию, и требовали ее немедленной выдачи.

Гринберг неожиданно почувствовал себя персонажем плохой мелодрамы. Эти существа с астматическим названием выбрали не ту планету для своих детективных игрищ. Это ж надо – негуманоид на Земле, без паспорта, без предъявленной, рассмотренной и одобренной причины визита, без личного дела, находящегося здесь, в Министерстве. Да она, эта их хрошия, была бы столь же беспомощна, как невеста без продуктовых карточек. Ее бы в секунду сцапали… Да какой разговор – она бы даже карантин не смогла пройти.

Почему босс просто не приказал им заворачивать оглобли и мотать отсюда подальше?

И как, по их мнению, она вообще оказалась на поверхности Земли? Пешком? Или вплавь? Межзвездные корабли не садятся на поверхность; их обслуживают челноки. Гринберг представил себе, как она дергает за рукав капитана какого-нибудь челнока:

– Простите, пожалуйста, сэр, но я убегаю от мужа, живущего в одной из отдаленных частей Галактики. Можно я спрячусь под креслами и проберусь потихоньку на вашу планету?

– Нет билета – до свиданья, – вот что сказал бы ей стюард.

На этих челноках прямо-таки обожают бесплатных пассажиров; предъявляя свой дипломатический паспорт, Гринберг каждый раз ощущал это на собственной шкуре.

В подсознании зудела еще какая-то беспокойная мысль. Вот она. Босс спрашивал, есть ли у Ламмокса руки. Он, видимо, заподозрил, что Ламмокс и есть та пропавшая хрошия, ведь Фтаемл говорит, что у них тоже по восемь ног. Тут Гринберг саркастически хмыкнул. Это ж только представить себе: Ламмокс со своими дружками о восьми лапах строит межзвездный корабль и даже на нем летит. Конечно, босс не видел Ламмокса и не понимал, насколько нелепо такое предположение.

К тому же Ламмокс здесь уже больше ста лет. Поздновато, однако, хватились.

Реальная проблема заключалась в том, что делать с этими самыми хрошии, коли уж они сюда заявились. Все, что «оттуда», представляло для человечества интерес, давало после подробного изучения новые знания и выгоду. А к расе, научившейся летать между звездами, интерес был в квадрате, в кубе. Вне всяких сомнений, босс водил их за нос, а сам тем временем потихоньку налаживал постоянные отношения. Прекрасно, в таком случае Гринберг тоже этим займется, к тому же боссу трудно работать с рарджиллианцем – и тут мы ему поможем.

Он пробежал глазами конец отчета. Все, что было до этого, он узнал, читая аннотацию, а дальше шла полная запись цветистого красноречия доктора Фтаемла. Потом Гринберг положил папку на место и взялся за переполненную корзину для входящих.

Мистер Кику дал знать о своем приходе, заглядывая ему через плечо со словами:

– Такая же полная, как была.

– А, босс, привет. Но вы подумайте, как бы она выглядела, если бы я не рвал, не читая, каждую вторую бумагу. – Гринберг поднялся с кресла.

– Знаю, – кивнул мистер Кику. – Иногда я просто пишу «отклонить» на всех с нечетными номерами.

– Как, вам теперь лучше?

– Да, сейчас я могу без всякого страха плюнуть ему в морду. Кто они, в конце концов, такие – эти змеи? Что у них есть такого, чего у меня не было бы в два раза больше?

– Вот это, я понимаю, сила духа.

– Доктор Морган – хороший специалист. Как-нибудь попробуй, если нервишки сдадут.

– Босс, – ухмыльнулся Гринберг, – единственное, что меня беспокоит, – это бессонница в рабочее время. Теперь я уже не могу спать, как прежде, за письменным столом.

– Вот-вот. Это – самый ранний симптом. Скоро мозгоправы до тебя доберутся. – Мистер Кику посмотрел на часы. – Как там, слышно что-нибудь от нашего кучерявого друга?

– Пока нет.

Гринберг рассказал о карантине на «Ариэле» и своих действиях по этому поводу. Мистер Кику одобрительно кивнул, что в определенных кругах было равносильно вынесению благодарности перед строем. У Гринберга потеплело на душе, и, справившись с неловкостью, он перешел к рассказу о пересмотре решения по Ламмоксу:

– Босс, из этого кресла как-то на все по-другому смотришь.

– Знаю, я сам это обнаружил много лет назад.

– Мм… так вот. Сидя здесь, я подумал про это дело с вмешательством.

– Зачем? Дело решенное.

– Я так думал. И тем не менее… в общем, что бы там ни говорили… – Запинаясь, он рассказал про приписку к решению и стал ждать реакцию босса.

Мистер Кику снова кивнул. Он хотел было сказать Гринбергу, что тот избавил его от трудной задачи – как достичь того же самого результата, сохранив лицо и не нарушив лояльности, – но передумал. Вместо этого он наклонился к столу:

– Милдред? Что-нибудь слышно насчет доктора Фтаемла?

– Он только что вошел, сэр.

– Хорошо. В восточный конференц-зал, пожалуйста. – Мистер Кику отключил связь и повернулся к Гринбергу. – Ну, сынок, пора перейти к заклинанию змей. Флейта при себе?

Глава 6 «Космос велик, ваше превосходительство»

– Доктор Фтаемл, разрешите представить: мой коллега мистер Гринберг.

Рарджиллианец низко поклонился. Двойные колени и отличная от человеческой организация тела превратили поклон в некий впечатляющий ритуал.

– Я наслышан об уважаемом мистере Гринберге от одного из своих соплеменников, которому выпала честь с ним работать. Для меня это большая честь, сэр.

Гринберг ответил, придерживаясь выбранной космическим лингвистом вежливо-пародийной манеры:

– Многие годы я лелеял мечту при личной встрече почувствовать на себе ту ауру высокоучености, которая окружает доктора Фтаемла, но никогда не решался дать бутону моей мечты распуститься цветком надежды. Ваш преданный слуга и ученик, сэр.

– Кх-кх, – прервал светскую беседу мистер Кику. – Доктор, это крайне деликатное дело, вести переговоры по которому вы уполномочены, настолько сложно и серьезно, что я, перегруженный всей нашей текучкой, не мог уделить ему того серьезного внимания, какого оно требует. И поэтому мы привлекли мистера Гринберга, чрезвычайного и полномочного посла Федерации.

Гринберг мельком глянул на своего босса, но не выразил ни малейшего удивления. Мистер Кику сказал «коллега», а не «помощник». Гринберг счел это элементарным приемом – из протокольных соображений повысить престиж участников переговоров, представляющих свою сторону. Но неожиданное служебное повышение застало его врасплох. Он был почти уверен, что мистер Кику и не почесался утвердить этот новый чин на Совете. Однако боссу не составит труда получить подтверждение, и чин, скорее всего, будет значиться на табличке, стоящей на письменном столе. Но вот отразится ли он на платежной ведомости?

Вероятно, у босса появились какие-то смутные подозрения, что дурацкая история с хрошии может оказаться важной, хотя это далеко не очевидно. А может, он просто хочет полностью спихнуть горгоноида на Гринберга?

– Работать совместно с его превосходительством – высокая для меня честь. – Доктор Фтаемл вновь поклонился.

Гринберг сильно подозревал, что одурачить рарджиллианца не удалось. С другой стороны, возможно, ему и вправду было приятно это услышать; неявным образом теперь предполагалось, что и сам горгоноид имеет статус посла.

Одна из служащих Министерства внесла прохладительные напитки; беседу прервали обязательным в таких случаях ритуалом. Фтаемл выбрал французское вино, а Кику и Гринберг взяли себе – что им еще оставалось делать! – единственный предложенный рарджиллианский продукт – некую жижу, условно тоже называемую «вино» за отсутствием в языке подходящего слова. По виду эта жижа напоминала тюрю из молока с хлебом, а по вкусу – сильно отдавала серной кислотой. Гринберг всеми своими движениями выразил высшее восхищение, старательно заботясь при этом, чтобы ни капли не угодило в рот.

Он с уважением отметил, что босс и вправду проглотил эту штуку.

Ритуал, которого придерживались семь цивилизаций из десяти, дал Гринбергу время осмотреть и оценить Фтаемла. Горгоноид был облачен в дорогостоящую пародию на земной вечерний костюм. Куртка с длинными, как у фрака, фалдами, кружевное жабо и полосатые шорты. Они помогали скрыть тот факт, что Фтаемл, несмотря на гуманоидную форму с двусторонней симметрий (две руки, две ноги и голова над удлиненным туловищем), не был человеком ни в малейшем смысле, за исключением юридического.

Но Гринберг вырос, общаясь с великими марсианами, а потом имел дела с самыми различными народами. Он совсем не считал, что «человек» обязательно должен быть похож на человека, и не отдавал никакого предпочтения обычной человеческой форме. На его взгляд, Фтаемл был симпатичным, а насчет грациозности – тут уж и сомневаться не приходилось. Сухой хитинообразный покров рарджиллианца, пурпурный с зелеными переливами, был аккуратен, словно шкура леопарда, и так же красив. Отсутствие носа ничуть не портило черт лица, этот недостаток с избытком компенсировал подвижный чувствительный рот.

Хвост свой Фтаемл, видимо, намотал под одеждой вокруг туловища; ему вздумалось притвориться, что он не только одет как человек, но и вправду похож на человека. Рарджиллианцы, твердо усвоившие, что с волками жить – по-волчьи выть, а в чужой монастырь со своим уставом не суются, готовы были буквально на все, чтобы походить на тех существ, среди которых оказывались. Тот, другой рарджиллианец, с которым довелось работать Гринбергу, ходил вообще голышом (так делают все обитатели Веги VI), и хвост его гордо торчал вверх, как у кота. При воспоминании о Веге VI Гринберга даже зазнобило. Ему-то пришлось там кутаться до ушей.

Он бросил взгляд на голову горгоноида. Что за чушь! Они нисколько не похожи на змей. Босс, видать, совсем на этих змеях свихнулся. Ну да, длиной с фут и толщиной в палец, но у них же нет глаз, нет рта и зубов – самые обычные щупальца. Почти у всех нас есть что-то наподобие щупальцев. А пальцы – это, по-вашему, что? Те же короткие щупальца.

Доктор Фтаемл поставил бокал, и только тогда мистер Кику выпустил из рук свою чашку.

– Доктор, вы проконсультировались со своими доверителями?

– Сэр, я имел такую честь. И позвольте мне воспользоваться этой возможностью, чтобы поблагодарить вас за корабль-скаут, столь любезно предоставленный вами для выполнения совершенно неизбежных в данной ситуации полетов с поверхности вашей прекрасной планеты на судно расы, высокой чести помогать которой я удостоен в настоящее время. Этот корабль, могу заверить вас, не бросая ни малейшей тени на великую расу, которой я служу, более приспособлен для данной цели и более удобен для человека с моим строением тела, чем вспомогательные корабли их судна.

– Не стоит благодарности. Оказать услугу друзьям всегда приятно.

– Вы крайне великодушны, мистер заместитель министра.

– Ну так что же они говорят?

Доктор Фтаемл всем своим телом изобразил нечто вроде пожатия плечами:

– С крайним прискорбием я должен вам сообщить, что в их позиции ничего не изменилось. Они по-прежнему настаивают на немедленном возвращении им этого ребенка женского пола.

Мистер Кику нахмурился:

– Я не сомневаюсь, что вы объяснили, что у нас нет их пропавшего ребенка, что мы о нем даже и не слыхали, что у нас нет ни малейших оснований думать, что он когда-либо был на планете, и, напротив, есть самые серьезные основания считать, что его здесь никогда не было.

– Да, я объяснил. Надеюсь, вы простите меня за то, что я переведу их ответ словами хотя и грубыми, но не оставляющими места для сомнений. – Он опять «пожал плечами», на этот раз несколько виновато. – Они говорят, что вы лжете.

Мистер Кику не обиделся, он хорошо понимал, что рарджиллианец, выступающий в роли посредника, столь же безличен, как телефон.

– Все было бы значительно проще, если бы я и вправду лгал. Я вернул бы им эту соплячку, и делу конец.

– Лично я вам верю, – совершенно неожиданно сказал доктор Фтаемл.

– Большое спасибо. А почему?

– Вы использовали сослагательное наклонение.

– О! Вы объяснили им, что на Земле находятся несколько сотен тысяч внеземных существ более чем семи тысяч различных видов? И что из них около тридцати тысяч – разумные? И что буквально на пальцах одной руки можно сосчитать тех, кто по физическим параметрам напоминает хрошии? И что, наконец, мы знаем расу и планету происхождения всех этих немногих?

– Сэр, я же рарджиллианец. Я рассказал им все это и много больше, на собственном их языке объяснил им яснее, чем вы сможете объяснить своему собрату-землянину. Я донес до них саму суть ситуации.

– Я вполне вам верю. – Мистер Кику задумчиво побарабанил по крышке стола. – У вас есть какие-то предложения?

– Одну секунду, – вмешался Гринберг. – А нет ли у вас изображения типичного хрошии? Это может как-то помочь нам.

– «Хрошиу», – поправил его Фтаемл. – Или в данном случае «хрошиа». К сожалению – нет. Они не используют символику изобразительного плана. А у меня, к несчастью, нет оборудования, чтобы изготовить один из этих ваших фотоснимков.

– Они что, безглазые?

– Нет, ваше превосходительство. У них очень хорошее зрение и довольно острое, просто их глаза и нервная система осуществляют процесс абстракции совсем иначе, чем ваши. Их аналог фото выглядел бы для вас полной бессмыслицей. Даже для меня восприятие их «картин» довольно затруднительно, а ведь моя раса, по всеобщему признанию, наиболее способна к восприятию абстрактной символики. Если уж рарджиллианец… – Он замолк.

– Хорошо… тогда опишите их. Используйте семантический талант, которым столь знаменита ваша раса.

– С удовольствием. Все хрошии, находящиеся на этом корабле, относятся к военному классу и поэтому имеют размер…

– Военный класс? – прервал его мистер Кику. – Так что же, доктор, значит, этот корабль – боевой? Раньше вы мне этого почему-то не сказали.

На лице доктора Фтаемла отразилась обида.

– Я считал этот факт очевидным и крайне неприятным.

– Да уж. – У мистера Кику промелькнула мысль, не стоит ли прямо сейчас известить Генеральный штаб Федерации. Нет, пожалуй, пока не стоит. Мистер Кику имел сильные предубеждения против впутывания военных в переговоры; он считал, что демонстрация силы не только являлась признанием полного провала дипломатии, но и вконец портила шансы на успешное завершение переговоров. Он мог бы при желании рационально сформулировать такое свое мнение, но никогда этого не делал, оно проявлялось у него в виде эмоции. – Продолжайте, пожалуйста.

– Военный класс является трехполым, различия между полами практически незаметны на глаз и не должны нас интересовать. Мои спутники по кораблю и доверители примерно на шесть дюймов выше этого стола и имеют длину приблизительно в полтора человеческих роста. У каждого из них четыре пары ног и две руки. Руки маленькие, сильные и чрезвычайно ловкие. С моей точки зрения, хрошии необыкновенно красивы, их форма удивительно гармонирует с функциональными потребностями. Они исключительно умело управляются с механизмами, приборами и любыми тонкими операциями.

После слов Фтаемла Гринберг немного расслабился. Несмотря ни на что, его все еще тревожила беспокойная мысль: а вдруг эта самая тварь, Ламмокс, все-таки относится к хрошии?.. Но теперь он видел, что для мысли этой нет никаких оснований, кроме случайного совпадения числа ног. Этак и страуса можно принять за человека, потому что у него две ноги. Гринбергу не терпелось определить место Ламмокса в систематике, обязательно нужно будет продолжить такие попытки, но эта конкретная категория – хрошии – отпадала полностью.

– …Но размер, форма, структура тела, даже ловкость в манипулировании механизмами, – продолжал доктор Фтаемл, – все это характеристики сугубо поверхностные, ни в малой степени не определяющие основную черту хрошии – их поразительную умственную мощь. Эта мощь буквально подавляет. – Горгоноид издал короткий смущенный смешок. – Я был почти готов отказаться от своего гонорара и работать на них бесплатно, считая такую работу высокой для себя честью.

Гринберг был впечатлен этим признанием. Видимо, хрошии и вправду сильны, ведь честные маклеры и толмачи – рарджиллианцы скорее дадут человеку подохнуть от жажды, чем бесплатно скажут, как на местном языке называется вода. Их корыстолюбие было доведено до такой высокой степени, что казалось уже чем-то вроде религиозного культа.

– И вот что, – добавил Фтаемл, – спасло меня от подобного безрассудства: я понял, что хотя бы в одной области значительно превосхожу их. Они не лингвисты. Их язык богат и выразителен, но это единственный язык, который знает кто-либо из них. Или знал в прошлом. В лингвистических способностях они уступают даже вашей расе. – Тут Фтаемл широко взмахнул своими карикатурными руками; жест получился истинно галльский (а может, великолепная, тщательно разученная имитация). – Так что, – добавил он, – я восстановил свою самооценку и в два раза увеличил сумму гонорара.

Он смолк. Мистер Кику мрачно водил пальцем по столу, а Гринберг попросту терпеливо ждал. Наконец Кику спросил:

– Что вы нам предлагаете?

– Мой высокочтимый друг, выход здесь может быть только один. Отдать им эту самую хрошиа, которую они разыскивают.

– Но у нас нет этой хрошиа.

Фтаемл довольно похоже изобразил человеческий вздох:

– Это очень печально.

Гринберг резко посмотрел на рарджиллианца; в его вздохе как-то не чувствовалось большой убежденности. Появлялось впечатление, что Фтаемл воспринимает тупик, в который они зашли, как нечто крайне забавное и интересное, а ведь это просто смехотворно; рарджиллианец, взявший на себя роль посредника, всегда крайне озабочен благополучным исходом переговоров, ведь для него неполный успех означает потерю авторитета.

Поэтому он заговорил:

– Доктор Фтаемл, когда вы взялись представлять хрошии, вы сами рассчитывали, что мы добудем им эту самую хрошиа?

Отростки на голове существа внезапно обвисли. Гринберг вскинул бровь и сухо заметил:

– Нет, я вижу, что вы так не думали. Могу я спросить, почему в таком случае вы приняли их поручение?

– Сэр, – Фтаемл отвечал медленно и без обычной своей уверенности, – никто не отказывается от поручений хрошии. Поверьте, никто так не поступает.

– Хм… ох уж эти хрошии. Вы простите меня, доктор, но даже после вашего рассказа я, видимо, не совсем понимаю, что они такое. Вот вы говорите об их умственной мощи. Вдруг оказывается, что один из лучших умов высокоразвитой расы, то есть вы, практически «ошеломлен» ими. Из ваших слов почти явно следует, что это не единственная их мощь. Ведь вы, представитель гордой, свободной расы, должны не раздумывая выполнять любое их желание. А теперь они здесь, их корабль один-одинешенек против целой планеты – столь мощной, что она установила гегемонию масштабов, невиданных прежде в этой части космоса. И вот в таких обстоятельствах вы заявляете, что будет «очень печально», если мы не выполним их бессмысленные требования.

– И это действительно так, – тихо сказал Фтаемл.

– Я не могу сомневаться в словах рарджиллианца, выступающего в своем профессиональном качестве. Но и поверить мне на этот раз трудно. Эти сверхсущества… так почему же мы никогда о них не слыхали?

– Космос велик, ваше превосходительство.

– Да, конечно. Несомненно, что есть тысячи великих рас, с которыми мы никогда не встречались, более того, никогда и не встретимся. Но должен ли я понимать так, что и у вашей расы этот контакт с хрошии – первый?

– Нет. Мы давно знаем о них… дольше, чем знаем вас.

– Вот как? – Гринберг бросил взгляд на мистера Кику и продолжил: – А какова суть отношений Рарджилла с хрошии? И почему Федерация не знает ничего об этих отношениях?

– Ваше превосходительство, если в последнем вашем вопросе содержится упрек, я должен ответить, что не представляю здесь своего правительства.

– Нет, – поспешил успокоить его Гринберг, – это действительно только вопрос. Ведь Федерация всегда стремится как можно больше расширить свои дипломатические связи. И я крайне удивился, узнав, что ваша раса, которая заявляет о дружбе с нами, знает о существовании могучей цивилизации и не сообщает об этом факте Федерации.

– Могу ли я заметить, ваше превосходительство, что меня удивляет ваше удивление? Космос велик, а моя раса – великие путешественники с незапамятных времен. Может статься, Федерация просто не задавала правильных вопросов. А что касается дипломатии, у моего народа нет ни дипломатических, ни каких-либо других отношений с могучими хрошии. Они – народ, который, пользуясь вашим выражением, занимается своими делами, а мы с превеликой радостью не суем свой нос, как сказали бы вы, в эти дела. Прошли многие годы, более пяти ваших веков, с того времени, как последний раз корабль хрошии появился в нашем небе и потребовал наших услуг. И мы рады тому, что встречаемся с ними так редко.

– Похоже, чем больше я узнаю, тем больше недоумеваю, – сказал Гринберг. – Так, значит, вместо того, чтобы лететь прямо сюда, они завернули на Рарджилл захватить переводчика?

– Не совсем так. Они появились в нашем небе и спросили, слыхали ли мы что-нибудь о вашей расе. Мы ответили, что да, слыхали. Ведь если хрошии задают вопрос – они получают ответ! Мы показали им вашу звезду, а затем мне была оказана не прошенная мною честь представлять их. – Он «пожал плечами». – И вот я здесь. Для полноты картины могу добавить, что лишь глубоко в космосе я узнал о предмете этих розысков.

Гринберг заметил, что у Фтаемла как-то не совсем сходятся концы с концами:

– Одну секунду. Значит, они задержали вас у себя, направились к Земле, а затем сказали вам, что разыскивают пропавшую хрошиа. Если я понял правильно, именно тогда вы и поняли, что данная миссия обречена на провал. Но почему?

– Разве это не очевидно? Мы, рарджиллианцы, если пользоваться вашей точной и совершенно очаровательной идиомой, величайшие сплетники во всем космосе. Возможно, вы бы сказали «историки», но я имею в виду нечто более живое. Именно сплетники. Мы летаем всюду, мы говорим на всех языках, мы знаем всех. И мне совершенно не нужно «проверять архивы», чтобы знать: люди с Земли никогда не были на главной планете хрошии. Если бы у вас был такой контакт, вы бы стали силой навязывать им свое внимание и началась бы война. Это был бы просто «переполох в курятнике»… какое все-таки восхитительное выражение, обязательно надо посмотреть на курицу, если уж я здесь оказался. Такое событие, с присовокуплением уймы различных анекдотов, обсуждалось бы в любом месте, где сойдутся хотя бы двое рарджиллианцев. Так что я знал: они ошибаются и не найдут того, чего ищут.

– Иными словами, – сказал Гринберг, – вы указали им не ту планету… и вполне сознательно облагодетельствовали нас этой проблемой.

– Прошу прощения, – возразил доктор Фтаемл. – Уверяю вас, мы идентифицировали абсолютно точно, но не вашу планету – хрошии не знали, откуда вы пришли, – а вас самих. Они описали существ, которых разыскивают, со скрупулезной точностью – вплоть до ногтей и устройства внутренних органов. Это вы, земляне.

– Но вы же понимали, что они ошибаются. Доктор, я не семантик в отличие от вас, но даже я вижу здесь какое-то противоречие. Или парадокс.

– Позвольте тогда объяснить поподробнее. Мы, имеющие дело со словами профессионально, знаем, сколь мало они стоят. Парадокс бывает только в словах и никогда – в фактах, определяемых этими словами. Так как хрошии в точности описали людей с Земли и так как я знал, что люди с Земли никогда не встречались с хрошии, я сделал единственно возможный вывод. Я решил, что в этой Галактике имеется другая раса, сходная с вашей, как двойниковые сорниа, вылупляющиеся из одной скорлупы. Расы, схожие, как две горошины в стручке. Горошины? Или правильнее сказать «бобы»?

– Горошины – правильная идиома, – очень серьезным голосом ответил мистер Кику.

– Спасибо. У вас такой богатый язык; мне стоило бы освежить его для себя, пока я здесь. Поверите ли вы? Человек, который познакомил меня с ним впервые, нарочно научил меня некоторым идиомам, совершенно неприемлемым в вашем приличном обществе. Ну вот, скажем: «Темно, как у…»

– Да-да, – торопливо остановил его мистер Кику. – Очень легко поверить. У некоторых наших соотечественников весьма странное чувство юмора. Так, значит, вы решили, что где-то в этой самой Галактике есть еще одна раса, похожая на нашу, как родная сестра, более того, как сестра-близняшка? Мне такое предположение кажется статистически маловероятным – до полной невозможности.

– Вероятность существования всей этой Вселенной, мистер заместитель министра, тоже смехотворно мала. Поэтому мы, обитатели Рарджилла, давно поняли, что Бог был большой шутник. – Горгоноид заключил свою фразу жестом, характерным для его племени, но затем из вежливости к хозяевам «перевел» жест, благочестиво разведя и слегка воздев свои передние конечности.

– А вы поделились этими умозаключениями со своими доверителями?

– Да… и тщательно повторил все доводы во время своего последнего с ними разговора. Результат был вполне предсказуемым.

– Да-да?

– У каждой расы есть свои достоинства и свои недостатки. У хрошии действительно мощный интеллект, и, если они пришли к какому-то выводу, переубедить их крайне трудно, я бы сказал – невозможно. Вы называете это «ослиное упрямство».

– Ослиное упрямство одной стороны легко приводит к такому же упрямству другой.

– О, пожалуйста, дорогой сэр! Мне бы очень хотелось надеяться, что вы избежите этого соблазна. Позвольте мне доложить хрошии, что вы не сумели найти это самое их сокровище, но начинаете новые, более тщательные розыски. Я же друг вам… ни в коем случае не заявляйте, что эти переговоры провалились.

– В жизни никогда не прерывал переговоров, – кисловато сказал мистер Кику. – Даже если ты не можешь переспорить своего собеседника, иногда можно просто-напросто дождаться, пока он не помрет. Но я не вижу, что еще мы можем им предложить. Разве что тот вариант, о котором мы говорили в прошлый раз… Вы получили координаты их планеты? Или они не захотели их давать?

– Координаты у меня. Я же говорил, что они не станут отказываться; хрошии ни в малейшей степени не боятся, что другие расы будут знать, где их найти… им попросту все равно. – Доктор Фтаемл открыл портфель, то ли купленный на Земле, то ли очень хорошую имитацию. – Тем не менее это было не так просто. Сначала нужно было перевести их систему координат в ту, что использует в качестве истинного центра Вселенной наш Рарджилл. Предварительно пришлось убедить их в необходимости такого перевода, а затем объяснить им, какие единицы измерения пространства-времени используют на Рарджилле. К стыду своему, я должен признать, что совершенно незнаком с вашими единицами и координатами, поэтому теперь мне необходима помощь для перевода моих цифр в ваши.

– Не нужно стыдиться, – ответил мистер Кику. – Я не знаю ровно ничего даже про наши собственные методы астронавигации. Мы пользуемся для таких целей услугами специалистов. Одну секунду. – Он дотронулся до одной из резных шишечек стола. – Дайте мне Астроком.

– Там все уже ушли домой, – ответил отдаленный женский голос. – Остался только дежурный офицер-астронавигатор.

– Он-то мне и нужен. Давайте его сюда побыстрее.

Вскоре послышался мужской голос:

– Доктор Уорнер, ночной дежурный.

– Это Кику. Доктор, вы можете решить задачу на пространственно-временные корреляции?

– Конечно, сэр.

– А вы можете сделать это, используя рарджиллианские данные?

– Рарджиллианские? – Дежурный слегка присвистнул. – Сурово. Лучше всего дать такую задачу доктору Сингху.

– Тогда немедленно пришлите его сюда.

– Сэр, но он же ушел домой. Будет только утром.

– Мне кажется, я не спрашиваю вас, где он, а сказал «пришлите его сюда… немедленно». Если потребуется, объявите его в полицейский розыск, да что угодно. Но мне он нужен прямо сейчас.

– Э-э-э… есть, сэр.

Мистер Кику снова повернулся к доктору Фтаемлу:

– Я надеюсь доказать вам, что ни один земной корабль никогда и не приближался к хрошии. К счастью, у нас хранятся астронавигационные данные по всем межзвездным экспедициям. Мысль у меня такая: может быть, пришло время сторонам встретиться лицом к лицу за столом переговоров. Пользуясь вашей неоценимой помощью, мы сможем показать им, что нам ровно нечего скрывать, что все средства нашей цивилизации – к их услугам и что мы с радостью помогли бы им найти пропавшего детеныша, но у нас его нет, просто нет. Затем, если у них появятся какие-либо предложения, мы… – Мистер Кику осекся, так как в этот момент открылась дверь в дальнем конце зала. – Как поживаете, господин министр? – произнес он без всякого выражения.

В зале появился достопочтенный мистер Рой Макклюре, министр по делам космоса Федеративного Сообщества цивилизаций. Похоже, его глаза заметили одного только мистера Кику.

– Вот вы где, Генри! А я уже все тут обыскал. Эта глупая девица представления не имела, куда вы пошли, но я выяснил, что из здания вы не выходили. Вам обязательно надо…

Мистер Кику крепко взял министра за локоть и громко произнес:

– Позвольте представить вам доктора Фтаемла, de facto чрезвычайного и полномочного посла могучих хрошии.

Мистер Макклюре сумел достойно справиться с ситуацией:

– Как поживаете, доктор? Или надо было сказать «ваше превосходительство»? – У него хватило такта не выпучить от удивления глаза.

– «Доктор» – этого вполне достаточно, господин министр. Благодарю вас, прекрасно. Могу ли я позволить себе осведомиться о состоянии вашего здоровья?

– О, вполне прилично, вполне прилично… когда на голову не сваливаются все дела сразу. К слову сказать, вы не могли бы вернуть мне на время моего самого главного помощника? Мне очень жаль, но тут появилось очень срочное дело.

– Конечно же, господин министр. Мое самое большое желание – доставить вам удовольствие.

Мистер Макклюре мгновение пристально изучал горгоноида, однако ничего не смог прочитать на его лице. «Да и о каком лице можно тут говорить», – подумал он, вслух же сказал:

– Надеюсь, о вас хорошо позаботились, доктор?

– Да, благодарю вас.

– Прекрасно. Мне действительно очень жаль, однако… Генри, вы не могли бы со мной поговорить?

Мистер Кику раскланялся с рарджиллианцем и покинул стол переговоров. От каменной маски, в которую превратилось его лицо, по спине Гринберга пробежал холодок. Отойдя немного от стола, Кику что-то прошептал министру.

Макклюре оглянулся на двоих оставшихся за столом и так же шепотом ответил. На этот раз Гринберг сумел разобрать слова.

– Да-да. Но я же говорю, что это чрезвычайно важно. Генри, я просто не понимаю, почему вы решили отозвать все эти корабли, не посоветовавшись прежде со мной.

Ответа мистера Кику Гринберг не расслышал.

– Чушь! – продолжил Макклюре. – Тогда вы идите и сами разговаривайте с ними. Вы просто не имеете права…

Мистер Кику резко повернулся:

– Доктор Фтаемл, вы, кажется, собирались вернуться сегодня на корабль хрошии?

– Нет никакой спешки. Я полностью к вашим услугам, сэр.

– Вы крайне любезны. Позвольте оставить вас на попечение мистера Гринберга. Можете говорить с ним, словно со мной самим.

– Сочту за большую честь. – Рарджиллианец поклонился.

– Я буду с нетерпением ждать нашей завтрашней встречи.

Доктор Фтаемл опять поклонился:

– До завтра. Господин министр, господин заместитель министра… Остаюсь вашим преданным слугой.

Когда министр со своим заместителем покинули зал переговоров, Гринберг не знал, плакать ему или смеяться. Было неловко за весь род человеческий. Горгоноид молча смотрел на него.

– Доктор, – сказал Гринберг, криво усмехнувшись, – а в вашем языке есть ругательства?

– Сэр, я знаю непристойные выражения и богохульства на тысяче с лишним языков. От некоторых из этих проклятий, говоря фигурально, яйцо может стухнуть на расстоянии в тысячу шагов. Хотите, научу вас некоторым из них?

Гринберг откинулся на спинку кресла и от души рассмеялся:

– Вы мне нравитесь, доктор. Конечно, мы и по роду своей деятельности обязаны быть взаимно вежливы, но вы действительно мне нравитесь, просто как человек.

– Благодарю вас, сэр. – Фтаемл изобразил своими губами вполне сносное подобие человеческой улыбки. – Позвольте вас заверить, что это чувство взаимно… и приятно. Надеюсь, вас не обидит, если я скажу, что прием, который на вашей великой планете оказывают таким, как я, порой требует философского отношения к жизни?

– Знаю. И очень об этом сожалею. Мои соплеменники, во всяком случае большинство из них, искренне убеждены, что все предрассудки их родной деревни ниспосланы самим Вседержителем. Мне очень жаль, что это так.

– У вас нет причин стыдиться своих соплеменников. Поверьте мне, сэр, это убеждение – единственное, разделяемое буквально всеми расами Вселенной. Единственное, что есть общего у всех нас. Моя раса тоже не является исключением. Жаль, что вы не знаете языков. Каждый язык несет в себе портрет своих создателей, и в каждом из них снова и снова повторяется одна и та же идиома: «Он чужак, следовательно, он варвар».

– Просто руки опускаются. – Гринберг горько усмехнулся.

– Руки опускаются? Почему, сэр? Наоборот, от этого животики надорвать можно. Это же единственный анекдот, который Бог не устает повторять раз за разом, потому что юмор этого анекдота никогда не устаревает. Как вы смотрите, сэр, – добавил горгоноид, – мы продолжим изучение вопроса? Или вы хотите просто легкой беседой занять время до возвращения своего… коллеги?

Гринберг не видел смысла притворяться, что это не так, да к тому же ему давно хотелось есть.

– А не хватит ли на сегодня работы, доктор? Не окажете ли вы мне честь вместе со мной поужинать?

– С величайшим восторгом! Но… вы знакомы с особенностями нашей диеты?

– Разумеется. Не забывайте, я несколько недель общался с одним из ваших соплеменников. Давайте отправимся в отель «Универсаль».

– Да, конечно. – Особого энтузиазма в голосе Фтаемла не замечалось.

– Если только вы не хотите пойти в какое-нибудь другое место.

– Я слыхал про ваши рестораны с развлекательными программами… если это только возможно. Или вы думаете, что…

– Ночной клуб? – Гринберг задумался. – Да! «Космик». Их кухня может готовить все, на что способны в «Универсале».

Они собирались уже уходить, когда створки двери раздвинулись и в комнате показалась голова худощавого человека с довольно темным цветом лица.

– О! Простите, пожалуйста. Я думал найти здесь мистера Кику.

Только тут Гринберг вспомнил, что босс срочно вызвал математика-релятивиста:

– Секундочку, не уходите. Вы, должно быть, доктор Сингх?

– Да.

– Прошу прощения, мистеру Кику пришлось уйти, я его замещаю.

Гринберг представил своих собеседников друг другу и кратко изложил суть задачи. Доктор Сингх просмотрел свиток рарджиллианца и кивнул:

– Потребуется некоторое время.

– Может быть, я помогу вам, доктор? – спросил Фтаемл.

– Нет никакой необходимости. Ваши записи достаточно подробны.

Распрощавшись с математиком, Гринберг и Фтаемл вышли в город.

Сегодня в клубе «Космик» в вечернем шоу участвовали жонглер, приведший Фтаемла в восторг, и женский кордебалет, от которого в восторг пришел Гринберг. Была уже середина ночи, когда Гринберг распрощался с Фтаемлом в одном из специальных номеров, зарезервированных Минкосмом в отеле «Универсаль» для нечеловеческих визитеров. Спускаясь в лифте, Гринберг откровенно зевал, однако считал, что вечер был потрачен не зря, если исходить из интересов установления добрососедских отношений.

Проходя мимо Министерства, несмотря на свою усталость, он задержался. У доктора Фтаемла проскользнуло одно странное замечание, о котором боссу неплохо бы было узнать, и прямо сегодня, если удастся его найти; в противном случае можно оставить записку на его столе. Рарджиллианин, до крайности восхищенный жонглером, выразил сожаление, что такие вещи могут так скоро перестать существовать.

– Что вы имели в виду? – спросил Гринберг.

– Когда могучая и прекрасная Земля испарится… – Тут горгоноид осекся.

Напрасно Гринберг пытался получить от него более вразумительный ответ; рарджиллианец говорил, что это просто неудачная шутка.

Гринберг и сам сильно сомневался, что это что-то значило. Но и юмор рарджиллианцев обычно был куда тоньше. Как бы то ни было, он решил рассказать боссу про этот эпизод, и чем быстрее, тем лучше. Вполне возможно, этому чужому кораблю совсем не повредил бы импульс парализующего излучения, бронебойный заряд и хорошая доза вакуума.

Министерский охранник у дверей остановил его:

– Мистер Гринберг, заместитель министра уже полчаса как разыскивает вас.

Поблагодарив охранника, Гринберг взбежал наверх. Мистер Кику сидел на своем обычном месте; в корзине для исходящих скопилась обычная гора бумаг, на которую, однако, заместитель министра не обращал никакого внимания. Подняв голову, он тихо сказал:

– Добрый вечер, Сергей. Взгляни на это. – И протянул Гринбергу лист бумаги.

Доктор Сингх справился со своим заданием. Гринберг нашел в нижней части листка геоцентрические координаты и быстро произвел в уме подсчеты.

– Свыше девятисот световых лет! – воскликнул он. – Да к тому же еще в этом направлении. Неудивительно, что мы никогда с ними не встречались. Не самые близкие соседи.

– Это не важно, – сказал мистер Кику. – Ты обрати внимание на дату. Здесь написано, где и когда, по заявлению хрошии, их навестил один из наших кораблей.

Гринберг снова всмотрелся в бумагу, и его брови попытались уползти на макушку. Он повернулся к справочнику и начал набирать на клавиатуре вопрос.

– Можешь не суетиться, – сказал Кику. – Ты вспомнил совершенно правильно. «Следопыт». Второй полет.

– «Следопыт», – тупо повторил Гринберг.

– Да. Мы так и не узнали, куда он попал в тот раз, поэтому так все и получилось. Но мы знаем, когда он ушел, и знаем точно. Все совпадает. Гипотеза значительно проще, чем расы-двойники Фтаемла.

– Конечно. – Гринберг поднял на босса глаза. – В таком случае это – Ламмокс.

– Да, это Ламмокс.

– Но ведь этого просто не может быть. У этой твари нет рук. И она глупа как пробка.

– Да, этого не может быть. Но это так.

Глава 7 «Мама была права»

А Ламмокс уже не сидел в резервуаре. Ему там надоело, и он пошел домой. Чтобы выйти, пришлось проделать дырку, но он проделал ее аккуратно, ничего зря не ломая. Совсем не хотелось, чтобы Джон Томас ругался из-за таких пустяков. Было б из-за чего.

Когда он уходил, какие-то люди подняли шум, но Ламмокс не стал на них обращать внимания. Он только постарался ни на кого случайно не наступить и воспринял переполох с гордой сдержанностью. Даже когда его стали окатывать из этих противных прыскалок, он не позволил себя никуда загнать, как получилось в день последней прогулки в город. Тогда его выгнали прыскалками из большого дома; теперь он просто закрыл все ряды ноздрей и глаза, пригнул голову и поплелся домой.

Джон Томас встретил Ламмокса на полпути к дому, его выдернул туда шеф полиции, впавший в несколько истеричное состояние. Ламмокс остановился, обменялся приветствиями и любезностями, сделал седло для Джона Томаса, а затем продолжил свой путь домой.

Шеф Драйзер был вне себя, временами нельзя было даже понять, что он говорит.

– Сейчас же разворачивай свою скотину и – быстро назад! – орал он.

– Вам надо – сами и разворачивайте, – мрачно ответил Джонни.

– Да я за это с тебя шкуру сдеру! Да я… Да я…

– А что я, собственно, такого сделал? Лично я.

– Да ты… Что сделал… Твой зверь вырвался и…

– Меня там даже не было, – резонно заметил Джон Томас.

Ламмокс невозмутимо продолжал шлепать по дороге.

– Да, но… Не в этом дело! Он вырвался, и ты обязан помочь представителям власти загнать его снова в клетку. Джон Стюарт, вы нарветесь на большие неприятности.

– Что-то не понимаю я вас. Вы его у меня забрали. Вы сделали так, что его приговорили к смерти, и заявили, что он мне больше не принадлежит. Потом вы же пытались его убить… да-да, пытались, сами-то вы это прекрасно знаете. Пытались, не дожидаясь разрешения правительства. Если он мой, я должен подать на вас в суд; если не мой, так и не мое дело, если Ламмокс вылез из этой вашей дурацкой цистерны. – Джон Томас наклонился и посмотрел вниз. – Шеф, а что это вы все бежите? Вы бы лучше сели в свою машину, шеф, вместо того чтобы бегать за нами. А то ведь совсем запарились.

Шеф Драйзер не выразил ни малейшей благодарности за такой разумный совет, однако милостиво позволил водителю подобрать себя с дороги. Немного опомнившись, он высунулся из окна и сказал:

– Джон Стюарт, я не собираюсь здесь с тобой препираться. Что я сделал, чего не сделал – тебя это не касается. Любой гражданин обязан помогать полиции при необходимости. Я официально требую, чтобы ты помог мне вернуть зверя в резервуар. Этот разговор я записываю на диктофон.

– А потом я могу вернуться домой? – совершенно невинным голосом спросил Джон Томас.

– Что? Конечно.

– Спасибо, шеф. Только как вы думаете, сколько он просидит в этом вашем резервуаре, когда я его туда посажу и уйду домой? Или вы собираетесь взять меня в полицию на постоянную работу?

Шеф Драйзер сдался. И Ламмокс пошел домой.

Впрочем, Драйзер считал это лишь временной неудачей. Непрошибаемое упрямство, которое сделало из него хорошего полицейского, не оставило его и на этот раз. Про себя он признал, что общество будет в большей безопасности, если зверь посидит взаперти дома; тем временем можно не торопясь придумать надежный способ покончить с ним раз и навсегда. Опять же, пришло разрешение уничтожить Ламмокса, – разрешение, подписанное заместителем министра космических дел. С этой бумагой Драйзер чувствовал себя много увереннее, а то судья О’Фаррелл довольно саркастически относился к прежним неудачным попыткам.

Отмена этого приказа и другой, исправленный приказ, откладывающий смерть Ламмокса на неопределенное время, попросту не дошли до него. Новенький клерк в офисе связи Минкосма допустил маленькую ошибку, поменяв местами два знака в адресе, поэтому отмена отправилась на Плутон; исправленный приказ с тем же адресом благополучно последовал за ней.

Итак, Драйзер сидел в своем кабинете, сжимая в руке смертный приговор Ламмоксу, и обдумывал, как ему убить зверя. Может, электрическим током? Возможно… только вот кто подскажет, какие для этого могут потребоваться напряжение и ток. Или взять да и перерезать ему глотку, будто свинье. Но тут появлялись сильные сомнения по крайней мере по двум пунктам: во-первых, какой величины должен быть нож, чтобы зарезать такого монстра, и, во-вторых, чем будет заниматься сам монстр, когда его станут резать этим ножом.

Огнестрельное оружие и взрывчатка бесполезны. Секунду, а если так? Пусть зверюга откроет пошире пасть, тогда можно будет выстрелить каким-нибудь фугасным снарядом прямо в глотку и разнести его внутренности в клочья. Прикончит мгновенно – да, сэр! На Земле ведь тоже есть много бронированных тварей – черепахи, броненосцы, носороги, кто там еще? – но броня-то у них снаружи, а не внутри. Этот страшила тоже не исключение; испытывая свои яды, шеф Драйзер несколько раз заглядывал ему в пасть. Может, по бокам у него и танковая броня, но внутри он был розовым, влажным и мягким, как все.

«Значит, что сделаем: я скажу мальчишке, чтобы он велел своему зверюге открыть рот пошире и… нет, не выйдет. Мальчишка, скорее всего, догадается, что мы задумали, и вполне может приказать зверю не открывать рот, а броситься в атаку, и кончится все это тем, что полицейскому управлению придется платить нескольким вдовам пенсии. Да, этот мальчишка пошел по кривой дорожке. Просто удивительно, как оно в жизни бывает: вроде хороший мальчик, из приличной семьи, и вдруг собьется с пути – и где он тогда? В тюрьме, вот где.

Нет, пожалуй, сделаем так. Отошлем мальчишку под каким-нибудь предлогом в город и устроим все без него. Можно, скажем, убедить этого крошку сказать „а-а-а“, предложив ему что-нибудь вкусненькое… нет, лучше не предлагать, лучше – подбросить», – решил Драйзер.

Сегодня? Драйзер взглянул на часы. Нет, надо сначала выбрать оружие и хорошенько отрепетировать операцию; надо, чтобы на этот раз все прошло без сучка. А уж завтра… Лучше, чтобы мальчишку увезли пораньше, сразу после завтрака.

* * *

Ламмокс, похоже, был очень рад, что снова попал домой; он не желал вспоминать обо всех случившихся неприятностях. Он ни разу не упомянул шефа Драйзера и, если даже и сообразил, что ему хотели причинить вред, ни словом об этом не обмолвился. Настроение у него было безоблачное; он даже захотел положить голову Джонни на колени, чтобы тот его приласкал. Времена, когда голова Ламмокса действительно могла поместиться на коленях, прошли давно и безвозвратно; теперь он просто пристроил кончик своего носа на бедре мальчика, удерживая голову на весу и стараясь сильно не нажимать. Джонни ласково почесывал кончик носа куском кирпича.

Джонни был счастлив, но не совсем. Хорошо, конечно, что Ламмокс вернулся, но, с другой стороны, ясно, что еще ничего не решено; пройдет время, и шеф Драйзер снова попробует убить Ламмокса. Эта проблема ныла занозой в его сердце.

А тут еще мать внесла свою лепту – подняла крик, увидев, что «этот монстр» опять вернулся в их дом. Джон Томас пропускал мимо ушей все ее требования, угрозы и приказы; он занялся делом. Надо было устроить своего друга на место, накормить его и напоить. Покричав с какое-то время, мать ушла в дом, громко хлопнув за собой дверью и заявив на прощание, что сейчас же позвонит шефу Драйзеру. Примерно такого Джонни и ожидал и был почти уверен, что ничего из этого звонка не получится. Видимо, так и случилось; из дому мать больше не выходила. А Джонни мучила совесть. Всю жизнь он ладил с матерью, всегда слушался, во всем уступал. То, что он пошел против нее, расстраивало его даже больше, чем саму мать. Ведь, уезжая, отец всегда говорил Джонни: «Сынок, заботься о маме. Не причиняй ей огорчений». И в тот, последний раз, когда отец не вернулся, он тоже так говорил.

Но ведь он старался, он правда старался! Только ведь ясно, что папа и представить не мог, что маме захочется избавиться от Ламмокса. Мама должна была сама прежде подумать, ведь она выходила за папу замуж, прекрасно зная, что получает Ламмокса как обязательную нагрузку. Ведь знала же?

Вот Бетти так никогда не сделает.

А впрочем, откуда знать?

Все-таки женщины – очень странные существа. Может, им с Ламмоксом лучше продолжать холостяцкую жизнь, так как-то вернее. Размышления Джонни тянулись до вечера; все это время он провел в компании звездного зверя, поглаживая его по спине. Опухоли Ламми тоже были источником беспокойства. Кожица на одной уже сделалась совсем тонкой, – похоже, она вот-вот лопнет. Может, их вскрыть? Но хотя ни один человек на Земле не знал о Ламмоксе больше, чем Джонни, тут и он ничего не мог утверждать наверняка.

Это надо же, чтобы ко всем остальным радостям Ламми умудрился еще и заболеть… Это было уже чересчур! Ужинать Джонни не пошел. В конце концов мать сама вышла из дому с подносом.

– Я подумала, может быть, тебе хочется устроить тут с Ламмоксом пикник, – сказала она мягко.

Джонни посмотрел на нее с подозрением:

– Спасибо, мама… Спасибо.

– А как поживает Ламми?

– Да вроде бы все в порядке.

– Вот и чудесно.

Мать ушла. Джонни проводил ее взглядом. Злая – она далеко не сахар, но уж когда у нее такой загадочный вид, когда она вся, словно кошка, легкая и ласковая – ждать можно чего угодно. Как бы то ни было, ужин был отличный, и Джонни смел его подчистую; после завтрака прошло достаточно времени, чтобы проголодаться. Через полчаса мать появилась вновь:

– Поел, милый?

– Э-э-э… Да, спасибо, очень вкусно.

– Спасибо, милый. Ты принесешь поднос сам? И вообще, приходи, в восемь у нас будет мистер Перкинс, он хочет с тобой поговорить.

– Мистер Перкинс? А кто это?

Но дверь за ней уже успела закрыться.

Мать была внизу, в кресле, с вязаньем на коленях – одним словом, картина полного умиротворения и уюта. Нежно улыбнувшись сыну, она спросила:

– Ну? Как мы теперь себя чувствуем?

– Все в порядке. Мам, слушай, а кто этот Перкинс? И чего ему от меня надо?

– Он позвонил сегодня утром и попросил разрешения зайти. Я сказала, чтобы он приходил в восемь.

– А он не говорил, что ему надо?

– Ну, как сказать… может быть, и говорил, но мамочка думает, пусть лучше мистер Перкинс сам расскажет о своем деле.

– Наверное, что-нибудь насчет Ламмокса?

– Ну зачем устраивать своей мамочке целый допрос. Скоро ты сам все узнаешь.

– Но послушай, я же…

– Если не возражаешь, мы не будем больше говорить на эту тему. Милый, разуйся, пожалуйста, я хочу снять с твоей ноги мерку.

Джонни, несколько обескураженный, начал снимать ботинок, но на полдороге остановился:

– Мам, не надо вязать мне носки.

– Что, милый? Но мамочке очень нравится вязать своему сыночку.

– Да, но… Слушай, я же не люблю домашней вязки. От них у меня ступни трескаются, я тебе сколько раз говорил и показывал.

– Что за глупости, дорогой. Ну как может такая мягкая шерсть повредить твоим ногам? И ты подумай, сколько стоили бы такие носки, если их покупать. Натуральная шерсть, настоящая ручная работа. Другой бы спасибо сказал.

– Но мне-то они не нравятся, говорю тебе!

– Иногда, дорогой, – вздохнула она, – я просто ума не приложу, что с тобой делать. Ну просто ума не приложу. – Она свернула вязанье и отложила в сторону. – Пойди вымой руки… да, и лицо тоже… и причешись. Мистер Перкинс будет с минуты на минуту.

– Так насчет этого мистера Перкинса…

– Не задерживайся, милый. И не надо устраивать матери сцен.

* * *

Мистер Перкинс оказался вполне приятным человеком. Джону Томасу он даже понравился, несмотря на все его подозрения. После нескольких вежливых глупостей и чашки кофе, которая должна была символизировать гостеприимство, он перешел к делу.

Мистер Перкинс представлял лабораторию экзотических форм жизни Музея естественной истории. В музее узнали про Ламмокса из газет, расписавших похождения зверя и суд над ним. Теперь музей хотел его купить.

– И к моему крайнему изумлению, – добавил он, – изучая архив, я узнал, что наш музей уже один раз пытался купить этот экземпляр… насколько я понимаю, у вашего дедушки. Имя такое же, как у вас, и по дате сходится. Скажите, а вы, случайно, не родственник…

– Моего прапрапрадедушки? Да, конечно, – прервал его Джон Томас. – А купить Ламмокса они действительно у него хотели, только он тогда не продавался. И сейчас тоже не продается.

Миссис Стюарт подняла голову от вязанья:

– Милый, надо же все-таки быть разумным. Ты сейчас не в том положении, чтобы отказываться.

Джон Томас упрямо молчал.

– Поверьте мне, мистер Стюарт, – с теплой улыбкой продолжал Перкинс, – я вам очень сочувствую. Но наш юридический отдел изучил этот вопрос, и я хорошо знаю, в каком вы сейчас положении. Поверьте, я совершенно не собираюсь его усложнять; мы нашли решение, в результате которого у вас кончатся все неприятности, а ваш питомец будет в полной безопасности.

– Я не продам Ламмокса, – упрямо повторил Джон Томас.

– Но почему? Если это окажется единственным разумным выходом?

– Ну… потому, что не могу. Даже если бы захотел. Мне его оставили не затем, чтобы продавать, а затем, чтобы я берег его и заботился о нем. Он – член нашей семьи с тех пор, когда меня еще и на свете не было, да и мамы тоже, если уж на то пошло. – Джон строго посмотрел на мать. – Не понимаю, мама, как тебе такое в голову могло прийти.

– Может быть, хватит, милый? – негромко сказала миссис Стюарт. – Уж наверное, мать знает, что для тебя лучше.

Видя настроение Джона Томаса, мистер Перкинс быстро сменил тему:

– Во всяком случае, теперь, когда я здесь, можно мне посмотреть на это существо? Мне страшно любопытно.

– Ну, в общем-то, да. – Джонни медленно поднялся и повел гостя во двор.

Мистер Перкинс поглядел на Ламмокса, сделал глубокий вдох и громко выдохнул:

– Великолепно! – Он восхищенно обошел зверя кругом. – Просто великолепно. Это же уникальный экземпляр… и к тому же – самое большое ВЗС, какое я в жизни видел. Да как же его сумели привести?

– Ну, с того времени он подрос, – признался Джон Томас.

– Если я правильно понял, он умеет немного подражать человеческой речи. Не могли бы вы заставить его что-нибудь сказать?

– Почему подражать? Он просто говорит.

– Действительно?

– Конечно. Эй, Ламми, как жизнь?

– Все в порядке, – пропищал Ламмокс. – А чего ему надо?

– Да ничего. Он просто хотел на тебя посмотреть.

– Это потрясающе. – Мистер Перкинс удивленно воззрился на зверя. – Говорит! Мистер Стюарт, наша лаборатория просто должна иметь этот экземпляр.

– Я же сказал: нет смысла даже и говорить.

– Теперь, увидев его… и услышав, я готов предложить значительно более высокую цену.

Джон Томас с большим трудом сдержался и не произнес грубость, вертевшуюся у него на языке. Вместо этого он сказал:

– Мистер Перкинс, а вы женаты?

– Да, а что?

– А дети у вас есть?

– Один, точнее, одна. Маленькая девочка. Ей только-только исполнилось пять. – Лицо гостя сразу как-то смягчилось.

– Ну вот, давайте тогда устроим сделку. Честный обмен, баш на баш. Никаких взаимных претензий, и каждый делает все, что ему заблагорассудится, со своим «экземпляром».

От негодования Перкинс побагровел, но тут же подавил гнев улыбкой.

– Туше! Я замолкаю. Однако, – добавил он, – вы сильно рискуете. Кое-кто из моих коллег поймал бы вас на слове. Это же такой соблазн для ученого – получить подобный образец. Вы и представить себе не можете. – Он с тоской поглядел на Ламмокса, вздохнул и сказал: – Ну что, пойдем в дом?

Миссис Стюарт подняла на них взгляд. Перкинс отрицательно покачал головой и сел. Сведя кончики пальцев, он сказал:

– Мистер Стюарт, вы запретили мне обсуждать возможную продажу Ламмокса, но поймите меня. Если я покажусь перед заведующим лабораторией и заявлю, что даже не высказал наших предложений, выглядеть это будет, мягко говоря, странно. Может быть, вы мне позволите рассказать, что хотел сделать музей? Просто для отчета.

– Ну, если так… – Джон Томас нахмурился. – Пожалуй, в этом нет ничего плохого.

– Спасибо. Должен же я сделать хоть что-нибудь, чтобы оправдать свои командировочные расходы. Так вот, давайте вместе здраво рассмотрим ситуацию. Это существо… может быть, лучше сказать, ваш друг Ламмокс… Или не так: наш друг Ламмокс – ведь я прямо влюбился в него с первого взгляда… Наш друг Ламмокс приговорен к смерти. Приговорен судом.

– Да, – признал Джон Томас. – Но этот приговор пока еще не утвержден Министерством по делам космоса.

– Знаю. Но ведь полицейские пытались его убить, не ожидая этого самого подтверждения. Верно?

Второй раз за вечер Джон Томас был близок к тому, чтобы выругаться, и второй раз сдержался, на этот раз – посмотрев на мать.

– Идиоты тупоголовые! Им все равно не убить Ламмокса, с их-то куриными мозгами.

– Вполне с вами согласен… если говорить между нами. Этого клоуна, их шефа, вообще стоило бы уволить. Ведь они могли уничтожить уникальный экземпляр. Вы только себе представьте!

– Шеф Драйзер, – твердо заявила миссис Стюарт, – настоящий джентльмен.

– Миссис Стюарт, – сказал Перкинс, повернувшись к ней, – я ни в коем случае не собираюсь бросать какую-либо тень на вашего друга. Однако я уверен, причем совершенно твердо, что шеф не имел права самовольно распоряжаться. Причем со стороны представителя администрации такое поведение значительно более предосудительно, чем со стороны рядового гражданина.

– Он думал о безопасности населения, – настаивала она.

– Верно. Возможно, это смягчающее обстоятельство. Поэтому я беру назад свои высказывания. Они не имеют отношения к нашей проблеме, и я совершенно не хочу ввязываться в спор.

– И я очень рада этому, мистер Перкинс. Так, может быть, мы вернемся к предмету разговора?

У Джона Томаса начали просыпаться теплые чувства к ученому – вот так же мать осаживала и его самого, к тому же Перкинсу нравился Ламми.

Тем временем гость продолжал:

– В любой момент, завтра, а может, даже сегодня, Министерство по делам космоса утвердит уничтожение Ламмокса и…

– А вдруг они отклонят?

– А вы согласны из-за этой ни на чем не основанной надежды рискнуть жизнью своего друга? Так вот, тогда ваш шеф полиции явится снова, и на этот раз он его убьет.

– Не убьет! Он не знает как. И мы еще раз над ним посмеемся!

Мистер Перкинс медленно и печально покачал головой:

– В вас говорит не разум, а сердце. На этот раз он сделает все как надо. Однажды он выставил себя дураком, больше он этого не допустит. Не сможет сам придумать надежный способ, так посоветуется со специалистами. Мистер Стюарт, любой биолог способен, осмотрев и оценив Ламмокса, не задумываясь предложить два-три вполне надежных решения, как его убить, убить быстро и безопасным для себя способом. Я вот только посмотрел на него и сразу придумал как.

– Но вы же не скажете шефу Драйзеру? – В голосе Джона Томаса прозвучала тревога.

– Что вы, конечно нет. Для этого меня пришлось бы сначала подвесить за ноги. Но что – я? Найдутся другие, тысячи других, которые охотно ему помогут. А то он и сам сможет придумать способ. Будьте уверены, когда вы дождетесь утверждения этого смертного приговора, делать что-либо будет уже поздно. Они его просто убьют. К вашему и моему сожалению.

Джон Томас молчал, и Перкинс негромко добавил:

– В одиночку вам никак не справиться, и этим своим упрямством вы только убьете Ламмокса.

Джон Томас крепко прижал кулак ко рту. Потом он сказал еле слышно:

– Что же тогда делать?

– Сделать можно многое, если только вы согласитесь на мою помощь. Первое. Вы должны понять, что, если вы доверите его нам, никто не сделает ему ничего плохого. Вы, конечно, наслушались всяких разговоров про вивисекцию и прочее, ну так можете все это забыть. Мы просто помещаем свои образцы в окружение, максимально приближенное к условиям их родных планет, а затем изучаем их. Мы хотим, чтобы они пребывали в добром здравии и в хорошем настроении; для этой цели мы не жалеем никаких сил. В конце концов Ламмокс умрет естественной смертью, тогда мы поместим его шкуру и скелет в свою постоянную экспозицию.

– А вам бы хотелось, чтобы из вашей шкуры сделали чучело и поместили в музей? – горько спросил Джонни.

– Что? – На лице Перкинса отразилось изумление, затем он рассмеялся. – Меня бы это ничуть не обеспокоило; если хотите знать, я уже завещал свою тушку медицинскому факультету моей альма-матер. И Ламмокса это тоже ничуть не обеспокоит. Дело в другом – как устроить, чтобы полиция от него отстала и чтобы он смог дожить до старости.

– Подождите. Но ведь даже если вы его купите, это ничего не решает. Они все равно его убьют. Кто им может помешать?

– И да и нет. В первую очередь – нет. Конечно, продажа Ламмокса музею не отменяет приказа на его уничтожение, но, вы уж мне поверьте, приказ этот никогда не будет выполнен. Наш юридический отдел объяснил мне, что следует в таком случае сделать. Первым делом мы приходим к соглашению относительно условий, и вы даете мне расписку, подтверждающую продажу; тогда музей становится законным владельцем. Сразу же после этого, скорее всего – сегодня, я нахожу вашего местного судью и получаю у него временное постановление, на несколько дней откладывающее приведение приговора в исполнение; такая отсрочка естественна и вполне в его силах, принимая во внимание смену владельца. А большего нам и не надо. Если потребуется, мы выйдем прямо на министра космических дел… одним словом, я могу вам обещать, что, став собственностью музея, Ламмокс не будет убит ни при каких обстоятельствах.

– Вы это точно знаете?

– Достаточно точно, чтобы рискнуть деньгами музея. Если я ошибаюсь, то вполне могу остаться без работы. – Перкинс улыбнулся. – Только я не ошибаюсь. А как только я получу отсрочку и позвоню в музей, чтобы они превратили ее в постоянную отмену приказа, следующим моим шагом будет урегулирование всех этих исков о возмещении ущерба. У меня есть при себе наличные, сумма вполне достаточная. Нередко деньги являются очень убедительным аргументом. Тогда против нас останется один-единственный человек – шеф полиции. Он – серьезная помеха для вас, но не для нас; по сравнению с теми силами, которые может привлечь себе на помощь музей, он просто ничто. А потом все будут жить долго и счастливо. – Перкинс улыбнулся. – Вот видите, как все прекрасно можно устроить.

Джон Томас задумчиво изобразил ногой на ковре какой-то сложный узор, а потом поднял голову:

– Послушайте, мистер Перкинс, я понимаю, для спасения Ламмокса я должен на что-то решиться. Но до этого момента я не видел никакого способа, я просто, как страус, зарывал голову в песок, тянул время и ждал, что все как-нибудь устроится.

– Так вы согласны?

– Одну секунду, пожалуйста! Но ведь так тоже не годится. Без меня Ламмоксу будет плохо, он не привык. Получается, что мы просто заменим смерть пожизненным заключением. Еще неизвестно, что он предпочел бы – умереть или остаться одному, чтобы всякие незнакомые люди тыкали его, беспокоили и прогоняли через свои тесты. А я не могу даже спросить его, что он предпочитает, потому что я не уверен, что Ламмокс понимает, что такое смерть, но он знает, что такое чужие люди.

Мистер Перкинс пожевал нижнюю губу и подумал, что сделать одолжение этому молодому человеку будет невероятно трудно.

– Мистер Стюарт! А если бы вы сами поехали с Ламмоксом, это было бы лучше?

– Как это?

– Думаю, я могу обещать вам работу по уходу за животным. На самом деле у меня есть вакансия в моем собственном отделе. Я могу вас взять на это место прямо сегодня, а все бумажки мы оформим потом. В конце концов даже лучше, если за экзотическим животным будет ухаживать человек, знающий его повадки.

– Нет! – сказала миссис Стюарт, прежде чем ее сын успел ответить.

– Что? Но почему, миссис Стюарт?

– Об этом не может быть и речи. Мистер Перкинс, я надеялась, что вы предложите какой-нибудь разумный выход из этой неприятной ситуации. Но с последней вашей идеей я категорически не согласна. Моему сыну надо поступать в колледж; я просто не допущу, чтобы он растрачивал свою жизнь, убирая навоз из клеток в зоопарке, словно какой-нибудь малограмотный бродяга! Да ни в коем случае!

– Мама, послушай…

– Джон Томас! Разговор окончен.

Мистер Перкинс перевел глаза с горящего лица сына на твердое, решительное лицо его матери.

– В конце концов, – сказал он, – все это музея не касается. Давайте, миссис Стюарт, я сформулирую решение следующим образом: я не буду нанимать никого на эту вакансию, ну, скажем, в течение шести месяцев… пожалуйста, миссис Стюарт, не надо. Согласится ваш сын на эту работу или нет, это ваша семейная проблема, и я уверен, что здесь мои советы излишни. Я только хочу уверить вашего сына, что музей ни в коем случае не собирается разлучать его с Ламмоксом. Думаю, что это вполне разумная постановка вопроса.

Спицы в руках миссис Стюарт яростно щелкали, словно рычаги какого-то механизма.

– Пожалуй, – согласилась она, не поднимая головы от вязанья.

– Мистер Стюарт?

– Подождите, пожалуйста, секунду. Мама, а что, если я…

– Пожалуйста, мистер Стюарт! Сейчас не время для обсуждения семейных проблем. Наше предложение вы знаете. Так вы согласны?

– Я что-то не помню, – прервала его миссис Стюарт, – чтобы вы называли цену, мистер Перкинс.

– Действительно! Ну скажем, двадцать тысяч.

– Чистыми?

– Чистыми? А, понимаю… нет, разумеется. За вычетом сумм, которые пойдут на возмещение ущерба.

– Чистыми, мистер Перкинс, – твердо повторила она.

Перкинс пожал плечами:

– Чистыми так чистыми.

– Тогда мы согласны.

– Прекрасно.

– Подождите, куда вы! – запротестовал Джон Томас. – А вот мы еще не согласны. Во всяком случае, пока не договорились об этом вашем предложении. Я совсем не собираюсь превращать Ламмокса в…

– Тихо! Милый, я очень долго терпела, но не намерена снова выслушивать всю эту чушь. Мистер Перкинс, Джон согласен. Бумаги у вас при себе?

– Мы не согласны!

– Подождите минутку, – воззвал к ним мистер Перкинс. – Мэм, верно ли я понимаю, что для совершения этой продажи необходима подпись вашего сына?

– Вы ее получите.

– Хм. Мистер Стюарт?

– Я ничего не подпишу, если сначала не договоримся, что мы с Ламмоксом будем вместе.

– Миссис Стюарт?

– Это просто смешно.

– Я тоже так думаю. Но сделать ничего не могу. – Перкинс встал. – Всего хорошего, мистер Стюарт. Большое спасибо, что вы дали мне возможность изложить свои предложения, спасибо и за то, что разрешили посмотреть на Ламмокса. Нет, не провожайте меня, я уж как-нибудь сам найду дверь.

Он направился к выходу, а тем временем Стюарты старательно отворачивались друг от друга. У двери Перкинс остановился:

– Мистер Стюарт?

– Да, мистер Перкинс?

– Вы не могли бы оказать мне одну небольшую услугу? Поснимайте Ламмокса как можно больше. Лучше всего сделайте, чтобы съемки были стерео, цветные и со звуком. Конечно, хорошо бы прислать сюда профессиональную съемочную группу, но боюсь, что она может не успеть. Вы сами понимаете. Это просто позор, если после него не останется никаких научных данных. Так что вы уж сделайте что сможете. – Он снова взялся за ручку двери.

Джон Томас сглотнул комок и вскочил на ноги:

– Мистер Перкинс! Эй! Вернитесь!

Через несколько минут он уже подписывал купчую. Рука его дрожала, однако подпись получилась вполне разборчивой.

– А теперь, – сказал Перкинс, – если вы, миссис Стюарт, подпишитесь здесь, снизу, где «опекун»… Спасибо! Да, чуть не забыл! Надо еще вычеркнуть эти слова насчет «за вычетом сумм…» и так далее. Денег у меня с собой нет, я прилетел в ваш город, когда все банки были уже закрыты, так что я передам вам пока чисто номинальный задаток для скрепления договора, а остальные вы получите перед тем, как мы увезем этот образец.

– Нет, – сказал Джон Томас.

– Как?

– Я совсем забыл сказать. Музей может возместить ущерб, раз уж сам я не могу, и к тому же ведь это Ламмокс все натворил. Но денег я брать не собираюсь – я бы чувствовал себя Иудой.

– Джон Томас! – резко сказала мать. – Я тебе не позволю…

– Лучше не говори этого, – предупредил Джон Томас опасным тоном. – Ты же прекрасно знаешь, что подумал бы папа.

– Кхе! – Мистер Перкинс громко прочистил горло. – Сейчас я заполню обычную расписку на получение этой номинальной суммы. Не стану больше обременять вас своим присутствием. Судья О’Фаррелл предупредил меня, что ложится спать в десять. Миссис Стюарт, я считаю, что музей готов в любую минуту выполнить условия договора. Мистер Стюарт, вы можете решить все эти вопросы со своей матерью в семейном кругу. Спокойной ночи. – Он засунул купчую в карман и торопливо вышел.

Через час они все еще устало прожигали друг друга взглядами из противоположных углов комнаты. Мать сумела все-таки выбить у Джона Томаса согласие на то, что она возьмет деньги с условием, что он до них не дотронется. Ему показалось, что взамен мать позволила ему отправиться в музей вместе с Ламмоксом.

Но она отрицательно покачала головой:

– Даже не думай об этом. В любом случае тебе скоро поступать в колледж. И ты не смог бы взять с собой этого зверя. Не думал же ты, что он всегда останется при тебе?

– Но я думал, ты о нем позаботишься… ты же обещала папе… а я приезжал бы сюда на уик-энды.

– Не вмешивай сюда своего отца! Я бы сразу сказала тебе, что давным-давно решила: в тот самый день, когда ты уедешь учиться в колледж, этот дом перестанет быть зоопарком. Вся эта катавасия только приблизила неизбежное на несколько дней.

Джон Томас даже не смог ответить, он просто пораженно смотрел на мать. Она подошла к сыну и положила руку ему на плечо:

– Джонни? Джонни, милый…

– Да?

– Посмотри на меня, малыш. Мы столько всего друг другу наговорили, но, поверь, мне очень хотелось, чтобы этих слов никогда не было. Я уверена, что ты говорил все это, сам того не желая. Ведь мамочка думала только о твоем благе, ты же понимаешь? Ведь понимаешь?

– Наверное, да.

– Мамочка всегда только об этом и думает. Думает о своем большом мальчике, как бы ему было лучше. Ты молод, а молодым кажутся важными совсем неважные вещи. А потом ты вырастешь, и окажется, что мама была права. Неужели ты этого не понимаешь?

– Ну… Мама, так как же насчет этой работы. Если б я только…

– Милый, пожалей меня. У твоей мамы голова просто раскалывается от боли. Давай не будем сегодня больше об этом говорить. Поспи, завтра ты увидишь все другими глазами. – Она погладила сына по щеке, нагнулась и поцеловала. – Спокойной ночи, мой милый.

– Спокойной ночи.

Мать ушла наверх, а Джонни долго еще сидел, пытаясь во всем разобраться. Он знал, что надо бы радоваться. Действительно, ведь ему удалось спасти Ламми. Только вот что-то не было ее, радости; он чувствовал себя словно лисица, отгрызшая себе лапу, пытаясь вырваться из капкана. Только боль и тоска – и никакого облегчения.

Потом он встал и вышел из дому – посмотреть, как там Ламмокс.

Глава 8 Разумное поведение

У Ламмокса Джон Томас пробыл совсем недолго: сказать правду он не решался, а больше говорить было не о чем. Ламмокс почувствовал, что что-то не так, и стал задавать вопросы; в конце концов Джон Томас взял себя в руки и объявил:

– Я же говорю, все в порядке! Заткнись и иди спать. И чтобы со двора ни ногой, а не то я тебе ноги повыдираю.

– Хорошо, Джонни. Да и вообще, снаружи мне не понравилось. Там все так странно себя ведут.

– Вот и не забывай про это, и чтобы больше не выходил.

– Я не буду, Джонни. Крест на пузе.

Джон Томас вернулся домой, лег, но уснуть не смог. Немного полежав, он встал, натянул штаны и отправился на чердак.

Дом Стюартов был очень старый, и чердак в нем был самый настоящий; попадали туда через люк, по стремянке из одной из кладовок. Когда-то туда вела настоящая лестница, но ее убрали, когда на крыше сделали посадочную площадку: понадобилось место для лифта. Но чердак, единственное место в доме, принадлежавшее только Джону Томасу, остался. Его комнату мать время от времени «прибирала», хотя Джонни был обязан заниматься уборкой сам, да и не хотел, чтобы это делали вместо него. Потому что, если мамочка за что-то бралась, ждать можно было всего. Она могла засунуть куда угодно, выкинуть, даже прочитать любые его бумаги – мамочка считала, что у детей не может быть никаких секретов от родителей.

Поэтому все, что Джон Томас хотел сохранить – так, чтобы никто об этом не знал, – он прятал на чердаке; мать сюда носа не совала – от стремянки у нее кружилась голова. Здесь, под крышей, у Джона Томаса была маленькая, душная, чрезвычайно грязная и полная всякого хлама клетушка. Считалось, что это просто кладовка. В действительности она использовалась для самых разнообразных целей: несколько лет назад Джон Томас выращивал в ней змей, здесь он хранил небольшую пачку книг, рано или поздно попадающихся под руку каждому мальчику, – книг, обсуждать которые с родителями не принято. Здесь был даже телефон – просто звуковой отвод от обычного видеофона, стоявшего у Джона Томаса в спальне. Чтобы его соорудить, потребовались познания в физике, те, что он приобрел в школе, и масса хлопот в придачу: работать можно было только тогда, когда мать уходила из дому, а провода не должны были привлекать внимание ни ее, ни техников телефонной компании.

Собранное на коленке, устройство тем не менее работало; Джон Томас даже добавил к нему сигнальную цепь, и, если кто-нибудь снимал трубку на любом из установленных в доме аппаратов, загоралась предупредительная красная лампочка.

Но сегодня звонить никому не хотелось; к тому же порядки у Бетти в общежитии строгие и так поздно ее к телефону не позовут. Хотелось просто побыть одному и покопаться в бумагах, в которые он давным-давно не заглядывал. Джон Томас сунул руку под стол и щелкнул тумблером: в совершенно гладкой стенке открылась дверца. За дверцей оказался шкаф, а в нем – книги и бумаги. Он выложил их на стол.

Вот оно, то, что надо: записная книжка со страницами из тонкой бумаги – записи прадедушки, сделанные во время второй экспедиции «Следопыта». Книжке перевалило за сотню лет, чувствовалось, что ее листали очень многие руки. Сам Джон Томас читал эту книжку раз десять; его отец и дед, скорее всего, – не меньше. От старости страницы сделались хрупкими, многие из них были подклеены.

Джон Томас перелистал записи; страницы он переворачивал аккуратно, но не читал, а скорее мельком проглядывал. Вскоре его глаза остановились на хорошо знакомом абзаце.

«…Кое-кто из ребят совсем запаниковал, особенно женатые. Им стоило подумать об этом прежде, чем записываться в команду. Теперь уже все знают ситуацию: мы прорвались и вышли в пространство, от которого до дому лететь и лететь. Ну и что? Мы же хотели путешествовать, вот и путешествуем».

Джон Томас перелистал еще несколько страниц. Он с детства знал историю «Следопыта», и она уже не вызывала в нем ни удивления, ни благоговения. Это был один из самых первых межзвездных кораблей, члены его экипажа выбрали профессию открывателей с той же тягой к неизведанному, с которой в золотые дни пятнадцатого столетия моряки покоряли не нанесенные на карты моря на своих утлых деревянных суденышках. В тот же путь уходили и первые межзвездные корабли, и среди них «Следопыт»; они прорывали Эйнштейнов барьер[52] с риском никогда не вернуться. Джон Томас Стюарт VIII ушел на нем в неизвестность – это был второй полет «Следопыта» – и вернулся в целости и сохранности, женился, сделал себе наследника и вроде бы осел на Земле. Он-то и построил посадочную площадку на крыше.

Но как-то ночью он услышал крик диких гусей и записался в новый полет. Из него он уже не вернулся.

Джон Томас нашел первое упоминание о Ламмоксе:

«Эта планета во многом похожа на нашу старую добрую Терру в отличие от трех предыдущих; здесь можно выйти на поверхность без скафандра. Но эволюция на ней, видно, кинула в свое время монетку – удвоить ставки или проиграть все; вместо конструкции с четырьмя конечностями, принятой в приличном обществе у нас дома, практически все животные здесь обладают по крайней мере восьмью ногами… „Мыши“, похожие на сороконожек, „кролики“ с шестью короткими лапами и парой потрясающих задних толчковых, да что угодно, вплоть до здоровенных тварей размером с жирафа. Я поймал одного крохотного зверька (если это можно назвать „поймал“: он сам подошел и вскарабкался ко мне на колени) и прямо-таки влюбился в него. Попробую сохранить его у себя, на счастье. Что-то наподобие щенка таксы, только конструкция получше. У шлюза на вахте был Кристи, поэтому удалось протащить его на борт, не сдавая биологам».

В следующей записи Ламмокс не упоминался, разговор шел о делах посерьезнее:

«На этот раз, кажется, мы сорвали джекпот. Цивилизация. Офицеры наши совсем обалдели от счастья. Я тоже видел издалека одного из представителей доминирующей здесь расы. Опять многоногая структура, в прочих же отношениях – заставляет задуматься, как выглядела бы сейчас Земля, победи не млекопитающие, а динозавры».

Он пролистал немного еще…

«Очень беспокоился, чем же я буду кормить Кулему. Зря волновался. Ему нравятся любые продукты, что я таскаю для него из столовой, но, кроме того, он может сгрызть все, что не прибито гвоздями. Сегодня я немного встревожился: он схрумкал мою авторучку. Ну ладно, чернила ему, скорее всего, не повредят, а как насчет металла и пластика? Он совсем как ребенок – что видит, все тащит в рот.

Кулема хорошеет день ото дня; похоже, что этот маленький нахалюга пытается со мной разговаривать: он мне поскуливает, а я поскуливаю ему в ответ. Потом он забирается ко мне на колени и абсолютно ясно показывает, что любит меня. Будь я проклят, если отдам его биологам, даже если меня застукают. Эти живодеры способны распотрошить любую животину, просто чтобы посмотреть, как она там устроена. Нельзя же подводить тварь, которая тебе доверяет».

Пара дней в дневнике была пропущена: «Следопыт» экстренно стартовал, и помощник главного энергетика Дж. Т. Стюарт был слишком занят, чтобы писать. Джон Томас знал, почему… переговоры с доминирующей расой, которые начались столь многообещающе, внезапно провалились… никто не знал почему.

Капитан бежал, чтобы спасти свой корабль и экипаж. Они врубили ускорители и снова прорвались сквозь барьер Эйнштейна, не получив от разумной расы астрономических сведений, которые надеялись получить.

Дальше было всего несколько записей о Ламмоксе-Кулеме; Джон Томас отложил дневник, решив, что на сегодня с него хватит чтения записей о Ламмоксе. Он начал возвращать вынутые книги обратно в скрадок, и тут ему под руку попалась маленькая, напечатанная в частном порядке брошюрка под названием «ЗАМЕТКИ О МОЕЙ СЕМЬЕ». Ее начал писать его дед, Джон Томас Стюарт IX, а отец Джонни довел ее до того момента, как он отправился в свой последний патруль. Раньше она стояла в семейной библиотеке рядом с толстенной официальной биографией Джона Томаса Стюарта VI, но Джонни утащил ее наверх, и мать не успела от нее избавиться. Он помнил ее так же хорошо, как дневник, но он начал перелистывать страницы, чтобы немного отвлечься от мыслей о Ламмоксе.

История Стюартов начиналась с 1880 года и открывалась Джоном Томасом Стюартом. О его родителях ничего не было известно, так как он появился на свет в небольшом городке в Иллинойсе, где в тот далекий день никто не вел записей о рождениях. Да и сам он безнадежно запутал все записи, сбежав из дома в моряки в четырнадцать лет. Он ходил под парусом на чайном клипере, пережил побои и скверную пищу и в конце концов «проглотил якорь»[53] отставным морским капитаном, когда эпоха парусов клонилась к закату. Он построил тот старый дом, в котором сейчас находился Джон Томас.

Самый первый Джон Томас не уходил в море. Вместо этого он расшибся, обучая летать похожую на воздушного змея штуковину с громким названием «аэроплан». Случилось это еще до первой из мировых войн; после этого несколько лет в доме принимали «постояльцев».

Дж. Т. Стюарт III пал в борьбе за правое дело; подлодка, на которой он служил офицером-артиллеристом, вошла в Цусимский пролив[54] Японского моря, но не сумела вернуться.

Джон Томас Стюарт IV погиб во время первой экспедиции на Луну.

Джон Томас V эмигрировал на Марс; Джонни быстренько пролистнул его сына, самого знаменитого человека в роду. Ему давно надоели по это самое место постоянные напоминания, что он носит то же имя, что и генерал Стюарт, первый после революции губернатор Марсианского содружества. Интересно, а что бы случилось с прапрапрадедушкой, окажись революция неудачной? Вздернули бы, скорее всего, – какие уж там памятники.

Бо́льшая часть книги была посвящена попыткам дедушки Джонни вернуть доброе имя своему собственному деду. Потому что сын генерала Стюарта не был героем в глазах общества. Вместо этого последние пятнадцать лет своей жизни он провел в исправительной колонии на Тритоне. Жена его вернулась на Землю к родителям и восстановила свою девичью фамилию, дав заодно эту фамилию и сыну.

Однако вышеупомянутый сын прямо в день совершеннолетия гордо заявился в суд и поменял свое имя с «Карлтон Гиммидж» на «Джон Томас Стюарт VIII». Как раз он-то и привез Ламмокса на Землю, а на деньги, полученные за полет на «Следопыте», выкупил старое семейное гнездо Стюартов. Видимо, он убедил своего сына, что его деда просто подставили; вышеупомянутый сын не пожалел бумаги, излагая это в своих записках.

Дедушке и самому вполне пригодился бы защитник его честного имени. В записках просто упоминался факт, что Джон Томас Стюарт IX подал в отставку, после чего никогда не уходил в космос. Однако Джонни знал со слов своего отца, что перед ним встал выбор: или отставка, или военный трибунал. Правда, папа сказал еще, что дедушка был бы абсолютно чист, согласись он давать на суде показания.

– Джонни, – добавил папа, – будь всегда верен друзьям; это значительно лучше, чем иметь грудь, увешанную медалями.

Дед в то время был еще жив. Когда подвернулся случай – отец в это время ушел в патрульный полет, – Джонни осторожненько намекнул деду, что все знает.

Дед взъярился.

– Что за чушь! – заорал он. – Уделали меня, значит было за что.

– А вот папа сказал, что на самом деле это твой капитан…

– Твоего папаши там вроде не было, а капитан Доминик был лучший шкипер, какой только летал в космос, царствие ему небесное. Ты лучше расставь шашки, сынок, и посмотрим, как я тебя сейчас причешу.

После смерти дедушки Джонни еще раз попытался разобраться с помощью отца в этой истории, но прямого ответа не получил.

– Романтик, неисправимый романтик – вот кто был твой дед, Джонни. Это наш фамильный недостаток. Ни у кого из нашего рода не хватало здравого смысла даже на то, чтобы толком вести баланс чековой книжки. – Выпустив из трубки несколько клубов дыма, он добавил: – Но зато уж позабавились мы – будь здоров.

Отложив бумаги и книги в сторону, Джонни смутно почувствовал, что толку от всего этого чтения почти никакого; его не покидали мысли о Ламмоксе. Надо, пожалуй, пойти и попробовать немного поспать.

В этот самый момент мигнула лампочка на телефоне; он схватил трубку, стараясь успеть, пока световой сигнал не сменился на звуковой и не проснулась мать:

– Да?

– Джонни, ты?

– Ага. Я тебя не вижу, Бетти. Я на чердаке.

– Чердак ни при чем. Я отключила видео – не успела накраситься. И вообще, здесь темно, как не знаю где; в такое время нам не разрешают звонить. А… герцогиня тоже слушает?

Джонни глянул на сигнальную лампочку:

– Нет.

– Я коротко. В общем, агентура донесла, что дьякон Драйзер получил добро на дальнейшие действия.

– Не может быть!

– Еще как может. Главное другое – нам-то теперь как быть? Ведь нельзя же так просто сидеть и ждать, пока он не сделает свое грязное дело.

– Ну, я тут кое-что предпринял.

– Что? Надеюсь, не натворил каких-нибудь глупостей? Не надо было мне сегодня уезжать.

– Ну, понимаешь, мистер Перкинс…

– Перкинс? Это тот самый мужик, который заходил сегодня к судье О’Фарреллу?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Не трать время на дурацкие вопросы. Я всегда все знаю. Говори быстро, что ты сделал.

– Ну, понимаешь… – Джонни сбивчиво рассказал о событиях вечера. Бетти слушала молча, поэтому он сразу же стал оправдываться; в результате вышло, что он защищает не свою точку зрения, а позиции матери и мистера Перкинса. – Вот так все и получилось, – закончил он, чувствуя себя крайне неловко.

– Выходит, ты послал их подальше? Отлично. Теперь мы сделаем вот что. Если на это способен музей, значит у нас тоже получится. Надо только, чтобы добрый дедушка О’Фаррелл…

– Бетти, ты ничего не поняла. Я продал Ламмокса.

– Что? Ты продал его?

– Да. Мне пришлось. Если бы я не…

– Ты – продал – Ламмокса?

– Бетти, я же никак не мог…

Но она бросила трубку.

Джонни попытался позвонить ей сам, но услыхал только голос автоответчика:

«Этот аппарат не будет использоваться до восьми часов утра. Если вы хотите записать свое сообщение, подождите…»

Он повесил трубку.

Джонни сидел, обхватив голову руками, и думал: лучше бы ему умереть. А самое скверное то, что Бетти права. Его заставили сделать плохую, очень плохую вещь. Он прекрасно знал, что так делать нельзя, но все-таки позволил, все-таки дал им себя заставить. Позволил потому, что не видел другого выхода.

Вот Бетти – ее бы они не обвели вокруг пальца. Конечно, вполне возможно, что из ее последней идеи тоже ничего не выйдет, но, будучи в здравом уме. сморозить такую глупость – этого от нее не дождешься.

Так он сидел, мучил себя и все никак не мог найти выход. И чем больше он думал, тем сильнее его охватывала злость. Как он позволил себя уговорить, сотворить такое? И сделать это просто потому, что это было разумно… просто потому, что это было логично… просто потому, что это подсказывал здравый смысл.

Да в задницу этот ваш здравый смысл! У предков его никогда не было, ни у одного из них! Кто он, собственно, такой, чтобы ломать вековую традицию своего рода?!

Никто из них в жизни не отличался разумным поведением. Ну вот хотя бы этот самый прапрапрадедушка, генерал. Ему не понравилась ситуация, так он целую планету перевернул вверх тормашками на семь кровавых лет. Ну да, конечно, его называют героем… вот только можно ли начать революцию, если у тебя есть хоть грамм здравого смысла?

А если взять… Да чего там, любого из них возьми. Во всей шайке не было ни одного пай-мальчика. Стал бы дед продавать Ламмокса? Да он бы голыми руками разнес этот суд. Будь дедушка жив, он стоял бы и сторожил Ламмокса с автоматом, он всему свету бы заявил: «Только попробуйте дотроньтесь до него хоть пальцем».

Разумеется, он и не собирался брать грязные деньги Перкинса. Он знал это заранее.

Но что он мог сделать?

Можно полететь на Марс. Ведь по закону Лафайета, он – гражданин Марса и имеет право на земельный участок. Вот только как туда попасть? Да еще с Ламмоксом под мышкой.

«Беда в том, – яростно сказал он себе, – что это звучит почти разумно. А разумные решения это не для меня».

Наконец у него родился план. Главным преимуществом этого плана было полное отсутствие в нем хоть какого-то подобия здравого смысла; состоял этот план из безумия напополам с риском. Джонни чувствовал, что дедушке он бы точно понравился.

Глава 9 Гадкий утенок и местные обычаи

По пути к себе Джонни задержался у двери, за которой спала мать, и прислушался. Собственно говоря, услышать что-нибудь при такой звукоизоляции было трудно, просто сказывалась привычка. В своей комнате он быстро натянул на себя походную одежду и горные ботинки, затем вытащил из ящика стола спальный мешок и засунул его в один карман куртки, а батарейку к нему – в другой. Потом рассовал по карманам остальное походное хозяйство и вроде бы был готов.

Подсчитав наличность, Джонни негромко выругался: бо́льшая часть его денег хранилась в банке, и сейчас они были недоступны. Но что поделаешь, раз так неудачно вышло. Он уже спускался по лестнице, как вдруг вспомнил одну важную вещь. Джонни вернулся в комнату и подошел к столу.

«Дорогая мамочка, – написал он на листке. – Скажи, пожалуйста, мистеру Перкинсу, что сделка не состоялась. Можешь заплатить страховым компаниям из моих денег на колледж. Мы с Ламми уходим, искать нас бесполезно. Прости, но так надо».

Перечитав записку, он решил, что больше сказать нечего, добавил внизу: «С любовью» – и расписался.

Джонни начал было писать Бетти, раздумал, порвал записку, затем начал писать снова. В конце концов он решил, что лучше напишет письмо – потом, когда будет что рассказать. Спустившись, Джонни положил записку на обеденный стол, а сам пошел в кладовку набрать припасов. Еще через несколько минут, с большим мешком на плече, набитым пакетами и консервными банками, он подошел к домику Ламмокса.

Тот крепко спал. Сторожевой глаз узнал Джонни: Ламмокс даже не шевельнулся. Джон Томас отступил на шаг и изо всех сил пнул его ногой:

– Эй, Лам! Просыпайся!

Зверь открыл остальные глаза и, сладко зевнув, пропищал:

– Привет, Джонни.

– Соберись! Мы идем в поход.

Ламмокс выпрямил ноги и встал, по его хребту пробежало что-то похожее на волну.

– Я готов.

– Сделай мне сиденье и оставь место для этого. – Джонни показал на мешок с продуктами. Ламмокс молча выполнил приказание; Джон Томас закинул мешок наверх, а следом вскарабкался сам.

Через минуту они были уже на дороге перед домом Стюарта.

* * *

При всем своем безрассудстве Джон Томас прекрасно понимал, что скрыть Ламмокса от чужих глаз – замысел почти неосуществимый; в любом месте он будет незаметен примерно так же, как бегемот в детской песочнице. Однако в безумии Джонни была система: именно в окрестностях Вествилла, в отличие от большинства других мест, была возможность спрятать огромного зверя. Город лежал в открытой горной долине, сразу на запад от него вздымал в небо свои вершины становой хребет континента. Уже в нескольких милях от города начинались безбрежные холмистые просторы, многие тысячи квадратных миль местности, почти не изменившейся с тех пор, как индейцы поприветствовали Колумба. В короткий охотничий сезон эти места кишели людьми в красных куртках, без устали палившими из своих ружей по оленям, лосям и друг в друга; бо́льшую часть года здесь было совершенно безлюдно.

Если удастся незаметно переправить туда Ламмокса, появлялась хотя бы крохотная надежда, что их не поймают, пока не кончатся взятые из дому запасы. Ну а кончатся… можно перейти на подножный корм, как Ламмокс… питаться, например, олениной. В крайнем случае в одиночку вернуться в город и снова вступить в переговоры, только на этот раз – с более сильной позиции, и никому не говорить, где скрывается Ламмокс, пока они не прислушаются к голосу разума. Все эти варианты он еще толком не продумал, главное было – спрятать Ламми, а подумать можно и потом. Главное – увести его в такое место, где до него не сможет добраться этот старый негодяй Драйзер!

Можно было сразу податься на запад, к горам, через лесистые холмы, ведь Ламмокс мог двигаться по пересеченной местности не хуже любого танка. Правда, и след от него оставался не хуже, чем от того танка. Поэтому приходилось двигаться по шоссе.

Эту проблему Джонни обдумал заранее. Совсем неподалеку проходил трансконтинентальный хайвей, построенный в начале века. Дорога огибала Вествилл с юга и серпантином поднималась все выше и выше, к Великому водоразделу, чтобы потом спуститься по другую сторону хребта. Давным-давно появилось современное силовое экспресс-шоссе, которому не приходилось карабкаться в горы, для него построили туннели. Но старая дорога тоже никуда не исчезла. Заброшенная, местами заросшая – бетонные плиты перекосились от зимних морозов и летней жары, – она все же оставалась мощеной дорогой, на которой будут не так заметны следы от могучих ног Ламмокса.

Джонни вел Ламмокса задворками, далеко обходя дома. В трех милях к западу от дома Стюартов новое шоссе пряталось в первом из туннелей, отсюда же старое шоссе начинало свой подъем к перевалу. В сотне ярдов от их развилки Джонни остановил Ламмокса возле незастроенного участка, строго велел ему никуда не двигаться, а сам отправился на разведку. Можно было выйти на старую дорогу, пройдя немного по экспресс-шоссе, но Джонни не хотел рисковать – мало того что их могли заметить, это было бы просто опасно для Ламмокса.

Ему смутно припоминалось, что где-то должен быть другой путь, и вскоре он его отыскал. Вспомогательная дорога для подъезда ремонтных бригад огибала развилку и поднималась к старому шоссе. Дорога была немощеной, но и на гранитной щебенке, которая ее покрывала, вряд ли будут заметны следы. Джон Томас вернулся к Ламмоксу и обнаружил, что тот задумчиво жует жестяной плакат «Продается». Джонни отругал его и забрал остатки плаката, потом решил, что лучше избавиться от улик и вернул их обратно. Не дожидаясь, пока тот дожует жестянку, Джон Томас велел ему трогаться.

И, только оказавшись на старом шоссе, он дал себе немного расслабиться. Первые мили дороги находились в приличном состоянии, этот участок вел к домам, стоявшим в глубине каньона. Интенсивного движения тут быть не могло, потому что дорога вела в тупик. А в этот час не было и местного транспорта. Пару раз над головой пролетали вертолеты, – видно, кто-то возвращался из гостей или театра. Даже если пассажиры этих машин и заметили внизу огромного зверя, то не подали виду.

Дорога, петляя, поднималась по каньону и скоро вышла на плоскогорье. Тут ее пересекал барьер с надписью: «ДОРОГА ЗАКРЫТА. ОТСЮДА И ДАЛЕЕ ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН». Джонни слез и осмотрел неожиданное препятствие. Состоял барьер из одного-единственного, правда толстого, бревна, укрепленного на высоте груди.

– Ламми, сможешь перешагнуть его, не задев?

– Конечно, Джонни.

– Тогда давай. Только не спеши. Ни в коем случае не сбей его, даже не касайся.

– Я сумею, Джонни. – И Ламмокс сумел. Он не стал перешагивать бревно, как лошадь переступает низкий барьер, он над ним «перетек», поочередно втягивая в себя одну пару ног за другой.

Джонни пролез под бревном и догнал друга:

– Я не знал, что ты так умеешь.

– И я не знал.

Дальше дорога была вся перекорежена. Джонни остановил Ламмокса, крепко привязал к его спине мешок с припасами, а потом подумал и привязался сам.

– Ну ладно, Ламми, теперь давай побыстрее. Только не иди галопом, я ведь и свалиться могу.

– Держись, Джонни! – Ламмокс перешел на быструю рысь. Бежал он гораздо плавнее лошади, все-таки восемь ног – это вам не четыре.

Джонни только сейчас осознал, насколько устал – и телом и душой. Теперь, когда они оказались вдали от домов и проезжих дорог, он почувствовал себя в безопасности, но вместе с этим ощущением пришла и усталость. Легкое покачивание и мерный топот огромных ног убаюкивали, как дождь по крыше. Он откинулся назад; «спинка» сиденья сразу приняла форму его тела. Через несколько минут Джонни уже спал.

Хотя дорога стала очень плохой, Ламмокс не споткнулся ни разу; он перешел на ночное зрение и двигался уверенно, словно днем. Он боялся разбудить мальчика и бежал очень плавно. Постепенно однообразие дороги утомило и его: Ламмокс решил, что тоже может поспать. Все эти ночи, проведенные им вне дома, он почти не спал – было неуютно лежать и думать, что Джонни сейчас неизвестно где; к тому же посторонние люди обязательно досаждали какими-нибудь глупостями. Ламмокс поднял сторожевой глаз, закрыл остальные глаза и передал управление телом вторичному мозгу, располагавшемуся у него в области зада. Такую примитивную задачу – следить за дорогой и за ровным бегом восьми неутомимых ног – можно было доверить и этой крохотной, вечно бодрствующей частичке сознания. Ламмокс уснул.

Джон Томас проснулся, когда звезды угасали на утреннем небе. Он потянулся, разминая затекшее тело, и вздрогнул: со всех сторон их окружали горы. Дорога взбиралась по склону; слева от нее каменная стена уходила куда-то вверх, справа такая же отвесная стена круто падала вниз, а там, внизу, петляла едва различимая нитка ручья. Джонни выпрямился:

– Эй, Ламми!

Ответа не было. Он крикнул снова. На этот раз Ламмокс сонно пропищал:

– Что такое, Джонни?

– Ты заснул. – В голосе Джона Томаса был слышен упрек.

– Ты не говорил, что не надо спать, Джонни.

– Но ведь… ладно, проехали. А мы на той же самой дороге?

Ламмокс посовещался со своим альтер эго и ответил:

– Конечно. А ты хотел на другую?

– Нет. Но теперь нам нужно сойти с дороги. Уже светает.

– Зачем?

Джон Томас не знал, что ответить. Объяснять Ламмоксу, что тот приговорен к смерти и поэтому должен прятаться, как-то не хотелось.

– Потому. Раз говорю, значит нужно. Но пока двигай дальше. Я тебе скажу, когда надо.

Дорога уходила все вверх и вверх, но русло ручья под обрывом поднималось в гору значительно круче; через милю с небольшим они уже бежали рядом с дорогой, ниже ее на каких-нибудь несколько футов. Вскоре они добрались до широкой площадки, усыпанной валунами; ручей делил ее примерно посредине.

– Стоп! – крикнул Джонни.

– Завтрак? – оживленно спросил Ламмокс.

– Нет еще. Видишь камни внизу?

– Да.

– Сейчас тебе надо будет шагнуть как можно дальше, прямо на эти камни. Только не вздумай дотрагиваться лапами до края дороги, где земля. С бетона прямо на камни. Ясно?

– Это что, не оставлять следов? – В голосе Ламмокса звучало некоторое недоумение.

– Вот-вот. Если кто-нибудь сюда заявится и увидит следы, тебя опять уведут в город – они пойдут по следам и найдут нас. Понятно?

– Следов не будет, Джонни.

Ламмокс высоко поднял переднюю часть своего туловища и шагнул, подобно огромному червяку-землемеру, прямо на валуны.

От неожиданности Джон даже вскрикнул, вцепившись в веревку и мешок с припасами.

Ламмокс остановился:

– Ты в порядке, Джонни?

– В порядке. Я просто не ожидал. Теперь вверх по ручью; ступай только на камни.

Пройдя немного вдоль ручья, они отыскали удобный брод и продолжили свой путь по другому берегу. Ручей уходил вбок; вскоре они оказались в нескольких сотнях ярдов от дороги. Уже рассвело, и, окажись в воздухе вертолет, их было бы видно как на ладони. Правда, Джон Томас не думал, чтобы тревогу подняли так быстро.

Еще немного вверх по течению к самому берегу ручья спускалась довольно густая сосновая рощица. Вряд ли она могла полностью укрыть Ламмокса, однако он может затаиться среди деревьев, притворясь здоровенным валуном. Приходилось идти на риск: времени выбирать место получше уже не было.

– А теперь, Лам, вверх и под эти деревья. Только ступай осторожнее, не обвали берег.

Они углубились в рощу и остановились; Джонни спешился. Ламмокс сразу же отломил сосновую ветку и начал ее жевать. Только тут Джон Томас вспомнил, что и сам давно ничего не ел. Впрочем, он так устал, что есть не хотелось, хотелось спать. Хотелось уснуть по-настоящему, а не так – в полудреме цепляться на ходу за веревку.

Но спать он боялся; если этого большого балбеса оставить одного без присмотра, он будет щипать свою травку и обязательно вылезет на открытое место. Тут-то его и увидят.

– Ламми? Давай поспим перед завтраком.

– Зачем?

– Понимаешь, Джонни очень устал. Ты ложись здесь, а я разверну спальник у тебя под боком. А поедим потом, когда выспимся.

– Не надо есть, пока ты не проснешься?

– Все-то ты понимаешь.

– Ну… ладно. – В голосе Ламмокса звучало явное сожаление.

Джон Томас вытащил спальник из кармана, раскрыл его и подключил к батарейке. Затем установил термореле, включил обогрев и начал надувать матрас. Работа оказалась неожиданно трудной из-за разреженного горного воздуха. Надув матрас только наполовину, он бросил это занятие и начал снимать с себя одежду. Дрожа от холода, он торопливо нырнул в спальник и застегнул его, оставив лишь дырочку для носа.

– Ламми, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Джонни.

* * *

Мистер Кику спал плохо и поднялся рано. Жену он будить не стал, позавтракал и сразу отправился в Министерство. В огромном здании не было никого, кроме ночных дежурных. Мистер Кику сел за стол и попытался привести свои мысли в порядок.

Всю ночь его подсознание зудело над ухом, говоря, что он упустил нечто важное. Мистер Кику уважал свое подсознание. Он придерживался теории, что реально мыслительные процессы происходят не в сознании, а где-то в другом месте, а сознание служит лишь для отображения полученных результатов, наподобие «окошечка» с цифрами в калькуляторе.

Что-то такое, сказанное Гринбергом… вроде бы рарджиллианец считает, что эти самые хрошии даже на одном корабле представляют серьезную угрозу для Земли. Мистер Кику расценил это как неуклюжую попытку змееволосого красавчика блефовать при плохих картах. Да хоть бы и так, теперь-то какая разница? Ведь переговоры практически завершены, осталось только установить с хрошии постоянные отношения.

Но его подсознание так не считало.

Он наклонился к столу и вызвал ночного дежурного по связи:

– Это Кику. Позвоните в отель «Универсаль». Там остановился один рарджиллианец, доктор Фтаемл. Свяжите его со мной, как только он закажет завтрак. Нет, будить не надо, человек имеет право отдохнуть.

Сделав единственное, что он мог сейчас сделать, мистер Кику, чтобы хоть как-то успокоиться, набросился на работу – принялся за расчистку завала в корзине для входящих. Корзина уже опустела – впервые за многие дни, – и в здании Министерства появились редкие ранние пташки, когда на коммуникаторе замигала красная лампочка.

– Кику слушает.

– Сэр, – озабоченно сказало лицо, появившееся на экране, – относительно этого звонка в «Универсаль». Доктор Фтаемл не заказал завтрак.

– Значит, малость заспался. Его право.

– Нет, сэр. Я хотел сказать, доктор Фтаемл не стал заказывать завтрак. Он находится сейчас в дороге. Направляется в космопорт.

– Когда он уехал?

– Минут пять-десять тому назад. Я только что узнал.

– Хорошо. Позвоните в порт и скажите, чтобы они не давали разрешения на взлет, и пускай там до них дойдет, что дело связано с дипломатией, пусть придумают что-нибудь, а не просто аннулируют разрешение и опять завалятся спать. Потом свяжитесь с доктором Фтаемлом, передайте ему мой привет, наилучшие пожелания и просьбу: не будет ли он любезен подождать меня несколько минут. Я выезжаю в порт.

– Есть, сэр.

– И еще. Ваша фамилия, кажется, Знедов? Сейчас как раз нужно будет аттестовать вас по эффективности вашей работы. Так вот, когда покончите со всеми другими делами, заполните сами аттестационный бланк, оцените свою работу. Мне интересно, какое у вас мнение о себе.

– Есть, сэр.

Мистер Кику переключился на транспортную группу:

– Это Кику. Я улетаю в космопорт прямо сейчас, как только поднимусь на крышу. Обеспечьте «Стрелу» с полицейским эскортом.

– Есть, сэр!

Мистер Кику задержался, только чтобы сказать секретарше, куда он отправляется, а затем вошел в свой персональный лифт.

Доктор Фтаемл задумчиво прогуливался перед зданием космопорта и, глядя на корабли, делал вид, что курит сигару. Мистер Кику подошел и поклонился:

– Доброе утро, доктор. С вашей стороны было крайне любезно дождаться меня.

Рарджиллианец отбросил сигару:

– Это мне оказана честь, сэр. Внимание человека столь высокого положения, чье время воистину драгоценно… – Он «пожал плечами», выразив удивление и удовольствие.

– Я не задержу вас надолго. Однако я предвкушал удовольствие от нашей сегодняшней беседы, не зная о ваших намерениях отбыть прямо сегодня.

– Это моя вина, мистер заместитель министра. Я собирался быстро смотаться туда и обратно, а затем сегодня же вечером доставить себе радость встречи с вами.

– Прекрасно. Ну что же, вполне возможно, что к завтрашнему дню у меня появится возможность предложить взаимоприемлемое решение нашей задачи.

– Взаимоприемлемое? – В голосе Фтаемла звучало явное сомнение.

– Я надеюсь. Данные, предоставленные вами вчера, дали нам новый ключ.

– Должен ли я понимать, что вы и вправду нашли пропавшую хрошиа?

– Возможно, вам знакома сказка о гадком утенке?

– Гадкий утенок? – Похоже было, что рарджиллианец торопливо роется в памяти. – Да, я знаю эту идиому.

– Мистер Гринберг, опираясь на предоставленные вами данные, отправился за гадким утенком. Если по счастливой случайности окажется, что это и есть лебедь, которого мы ищем, тогда… – Мистер Кику пожал плечами, бессознательно повторяя жест Фтаемла.

Было видно, что рарджиллианец верит сказанному с большим трудом.

– А этот… это действительно «лебедь», мистер заместитель министра?

– Увидим. Логика говорит, что, скорее всего, да, но теория вероятностей утверждает, что этого просто не может быть.

– Мм… И могу я сообщить об этом своим клиентам?

– Я думаю, что лучше подождать вестей от мистера Гринберга. Он покинул столицу, чтобы лично произвести расследование. Я смогу связаться с вами через аппаратуру вашего скаута?

– Конечно, сэр.

– Э-э-э… доктор… еще одна вещь.

– Да, сэр?

– Прошлой ночью, разговаривая с мистером Гринбергом, вы обронили странное замечание. Вероятно, это была шутка, а может быть – оговорка. Что-то насчет того, что Земля может «испариться».

Рарджиллианец ответил не сразу, а когда ответил – то вовсе не на заданный вопрос:

– Скажите мне, сэр, на каком основании логика говорит, что ваш «гадкий утенок» – это тот самый «лебедь»?

Мистер Кику сформулировал ответ очень тщательно и осторожно:

– Как раз в тот период времени, который зафиксирован в ваших данных, один из земных кораблей посетил некую планету. Ее доминирующей расой могли быть хрошии, мы не располагаем точной идентификацией, известно только время контакта. Некий живой организм был взят с этой планеты и привезен на Землю. Прошло более ста двадцати лет, но это существо еще живо; мистер Гринберг отправился, чтобы доставить его сюда. После этого ваши доверители смогут сами посмотреть – то это существо или нет.

– Наверное, так оно и есть, – тихо сказал доктор Фтаемл. – Я не верил сначала, но так оно, вероятно, и есть. – Следующие свои слова он произнес уже громко и очень веселым голосом: – Если бы вы знали, сэр, какая это для меня радость!

– Да?

– Огромная радость. Кроме того, теперь я могу говорить с вами вполне откровенно.

– Мы и раньше ничем не ограничивали вашу откровенность, доктор. Конечно, я не знаю, какие инструкции дали вам ваши доверители…

– Они ни в малейшей степени не связывали меня. Но… Вы понимаете, сэр, что в речи каждой расы определенным образом отражаются ее обычаи?

– Временами я сталкивался с ситуациями, наводящими на такую мысль, – сухо ответил мистер Кику.

– Конечно же. Так вот, если вы пришли к другу в больницу и знаете, что он умирает, знаете, что не можете ничем ему помочь, станете вы говорить с ним про то, что он обречен?

– Нет. Если только он сам не заговорит об этом.

– Вот именно! И когда я беседовал с вами и мистером Гринбергом, я поневоле был связан этим вашим обычаем.

– Доктор Фтаемл, – медленно произнес мистер Кику, – давайте будем откровенны. Неужели вы думаете, я поверю, что один-единственный чужой корабль может причинить серьезный ущерб этой планете с ее очень серьезными системами защиты?

– Я буду откровенен, сэр. Если хрошии в какой-то момент решат, что в результате действий этой планеты или даже какого-либо одного ее представителя эта хрошиа погибла или потеряна навсегда, они не станут причинять ущерб Земле, они ее уничтожат.

– Силами одного этого корабля?

– Без всякой посторонней помощи.

– Доктор, – покачал головой мистер Кику, – мне ясно, что вы сами в этом вполне уверены. А вот я – не уверен. Вам незнакомы высокий уровень и плотность систем защиты нашей планеты, главной планеты Федерации. Но если хрошии окажутся настолько глупы, они быстро познакомятся с нашими зубами.

На лице Фтаемла отразилось явное сострадание.

– Я знаю множество языков различных цивилизаций, однако ни в одном из них не могу найти слов, чтобы убедить вас. Но поверьте мне, все, что вы можете выставить против них, будет столь же бесполезно, как швырять булыжники в один из ваших боевых кораблей.

– Увидим. Или, точнее, к счастью, не увидим. Я не люблю оружие, доктор, оно – последнее средство ошибочной дипломатии. Вы сказали им, что Федерация охотно примет их в Сообщество цивилизаций?

– Я столкнулся с серьезными трудностями, когда попытался объяснить им характер вашего предложения.

– Неужели они настолько воинственны?

– Они вообще не воинственны. Как бы это объяснить? Вот вы воинственны, когда ударяете… расшибаете… давите… вот-вот – давите мух? Хрошии практически бессмертны по вашим или даже по моим меркам. Они настолько неуязвимы для всех обычных опасностей, что имеют склонность смотреть… как там ваша идиома?.. олимпийские… они смотрят на нас сверху вниз со своих олимпийских высот. Они не могут понять, для чего им поддерживать какие-либо отношения с низшими расами. По этой причине ваше предложение не было принято всерьез, хотя, поверьте мне, я его подробно изложил.

– Создается впечатление, что они какие-то недоумки, – кисло сказал Кику.

– Ни в коем случае, сэр. Они очень точно оценивают и вашу и мою расу. Они знают, что любая цивилизация, освоившая межзвездные путешествия, обладает хотя бы небольшими техническими способностями. Они знают, что вы, будучи одной из таких цивилизаций, считаете себя очень сильными. Поэтому они прямо сейчас обдумывают демонстрацию силы, чтобы убедить вас немедленно вернуть им эту хрошиа; с их точки зрения, это будет что-то вроде легкого удара кнута для непонятливого быка, указание, которое он поймет при всей своей тупости.

– Да-а… А вы знаете, в чем должна состоять эта демонстрация?

– Знаю. Я как раз и лечу сейчас к ним, чтобы уговорить их повременить. Они намерены слегка тронуть поверхность вашего спутника, оставить на нем раскаленную полосу длиною с тысячу миль, чтобы вы окончательно поверили, что они… как это… «дурака не валяют».

– Не очень-то впечатляет. Мы можем отдать приказ своему флоту и сделать то же самое. Хотя, конечно, не станем.

– А можете вы сделать это силами одного корабля, за несколько секунд, без малейшего напряжения сил, с расстояния в четверть миллиона миль?

– А вы думаете, они могут?

– Я не думаю, а знаю. И это будет просто маленькая демонстрация. Мистер заместитель министра, в их части Галактики временами вспыхивают новые звезды, и это не природные явления.

Мистер Кику ответил не сразу. Если слова Фтаемла – правда, подобная демонстрация была вполне в его интересах: хрошии покажут всем свою силу. Несколько никому не нужных лунных гор – невелика потеря. Вот только будет трудно успеть вывести из этого района тех немногих, которые там живут.

– А вы сказали им, что Луна обитаема?

– Хрошиа там не находится, а остальное их не волнует.

– Хм… да, пожалуй. Доктор, а вы могли бы им сообщить, что, во-первых, их хрошиа, вероятно, найдется с минуты на минуту, а во-вторых, что эта хрошиа вполне может оказаться где-нибудь на нашем спутнике и именно поэтому поиски так затянулись?

Рарджиллианец изобразил широкую человеческую улыбку:

– Сэр, я преклоняюсь перед вами. С огромной радостью передам оба ваших сообщения. Я уверен, что демонстрации силы не будет.

– Всего хорошего, доктор. Я свяжусь с вами.

– Всего хорошего, сэр.

По пути в Министерство мистер Кику вдруг осознал, что не испытывал ни ужаса, ни отвращения в присутствии горгоноида. Этот паршивец даже приятен, на свой, жуткий, манер. Доктор Морган, несомненно, гипнотерапевт от Бога.

Его корзина была, как обычно, переполнена; мистер Кику выкинул хрошии из головы и радостно погрузился в работу. Поближе к вечеру ему сообщили из центра связи, что с ним хочет поговорить мистер Гринберг.

– Соедините его, – сказал мистер Кику, ощущая, что вот сейчас-то все и встанет на место.

– Босс? – начал Гринберг.

– А? Да, Сергей. Что за дьявол, на тебе лица нет!

– Да вот думаю, не податься ли в Космический легион.

– Слушай, не пудри мне мозги. Что случилось?

– Птичка улетела.

– Улетела? Куда?

– Знать бы. Скорее всего, на запад, там лесной заповедник.

– Чего же ты тогда зря тратишь время? Иди туда и ищи.

– Я знал, что вы так мне и скажете. – Гринберг вздохнул. – Понимаете, босс, эту самую иголочку придется искать в стоге сена, занимающем свыше десяти миллионов акров, и там сплошь высокие деревья, высокие горы и хоть бы одна дорога. К тому же меня обогнал местный шеф полиции, а с ним все его люди и половина помощников шерифов штата. Он приказал стрелять на поражение, как только они увидят эту тварь, и назначил награду той машине, которая сумеет ее пристрелить.

– Что-о?!!

– А вот то. Ваше утверждение судебного решения сюда пришло, а моя отмена – нет. Пропала. Куда – неизвестно. А здешний шеф полиции – древнее ископаемое с душой канцелярской крысы. Он тычет мне в нос этот приказ и слушать ничего не желает. Даже не разрешил мне связаться со всеми этими машинами на полицейской частоте. Мы ведь сами сняли свое участие в деле Ламмокса, и теперь у меня и на грош нет власти, чтобы его заставить.

– А ты, значит, взял и смирился? – едко спросил мистер Кику. – Сидишь и ждешь, когда все рухнет?

– Вроде того. Я звонил мэру, того нет в городе. Звонил губернатору, он на закрытом заседании большого жюри присяжных. Попробовал позвонить главному лесничему – лесничий, скорее всего, гоняется по горам в надежде заработать обещанное вознаграждение. Как только я закончу с вами говорить, я пойду к заместителю шефа, и начну ему выкручивать руку, и буду выкручивать до тех пор, пока у него голова не заработает и он…

– Ты должен был этим заниматься прямо сейчас.

– Я время не тяну. Я позвонил, чтобы вы задали им жару оттуда. Мне нужна поддержка.

– Ты ее получишь.

– И не только для того, чтобы добраться до губернатора и возобновить вмешательство Министерства. Даже когда мы достанем этого бешеного шефа полиции и убедим его отозвать своих собак, мне все равно понадобится помощь. Тут десять миллионов акров горной местности, босс! Потребуются люди, машины, много людей и машин. Одному мальчику с портфельчиком тут не справиться. Да и, кроме того, я ведь записываюсь в Космический легион.

– Запишемся вместе, – мрачно произнес Кику. – Хорошо, а теперь – двигай. Бегом!

– С вами было приятно работать.

Заончив разговор, мистер Кику развил поистине лихорадочную деятельность. Он отдал указание срочно возобновить вмешательство Министерства, послал экспресс-сообщение губернатору штата, другое – мэру Вествилла, еще одно – в местный городской суд. Закончив все это, он позволил себе несколько секунд отдохнуть, набираясь сил перед неизбежным. А потом отправился к министру, чтобы сообщить: необходима помощь военных властей Федерации.

Глава 10 Денебианское решение

Проснувшись, Джон Томас не сразу понял, где находится. В спальнике было тепло, усталости больше не ощущалось, но и двигаться совсем не хотелось. Понемногу в голове сложилась картина, где он и почему тут оказался, и он высунул голову. Солнце стояло высоко, снаружи тоже было тепло. Неподалеку высилась громадная фигура Ламмокса.

– Привет, Ламми.

– Привет, Джонни. Ты очень долго спал. И сильно шумел.

– Правда? – Джон Томас выполз наружу, натянул одежду и выключил обогрев спальника. Свернув его, он повернулся к Ламмоксу и застыл, пораженный. – А это еще что такое?

Неподалеку от головы Ламмокса лежал мертвый гризли, крупный самец, фунтов на шестьсот. Он был раздавлен в лепешку, словно по нему проехался танк. Кровь, струями вытекавшая изо рта и ноздрей зверя, уже успела подсохнуть. Ламмокс посмотрел на медведя.

– Завтрак, – объяснил он.

Джон Томас с отвращением посмотрел на мертвую тушу:

– Если и завтрак, то не для меня, увольте. Где это ты его взял?

– Словил, – с дурацкой улыбкой ответил Ламмокс.

– Не словил, а поймал.

– Нет, правда. Он хотел подобраться к тебе, и я его словил.

– Ладно, хорошо. Спасибо. – Джон Томас еще раз посмотрел на медведя, отвернулся и полез в мешок за продуктами. Он выбрал банку яичницы с ветчиной, скрутил ей крышку и стал ждать, когда она нагреется.

Ламмокс воспринял это как сигнал к началу завтрака. Так он и поступил, съев медведя, пару тонких сосенок, немного щебенки для хрусткости, а на закуску – пустую консервную банку, оставшуюся у Джона Томаса. Потом они спустились к ручью, Джонни – впереди, чтобы следить за небом. Ламмокс запил свой завтрак несколькими бочками чистой горной воды. Джонни встал на колени, попил из ручья, умылся и вытер лицо и руки о рубашку.

– Что теперь будем делать, Джонни? – спросил Ламмокс. – Пойдем гулять? А может, поймаем кого-нибудь?

– Нет. Мы вернемся в рощу и будем тихо лежать, пока не стемнеет. Тебе придется притвориться камнем.

Он поднялся на берег, Ламмокс последовал за ним.

– Ложись! – скомандовал Джонни, когда они оказались среди деревьев. – Мне нужно посмотреть на эти твои блямбы.

Ламмокс присел так, чтобы опухоли оказались как раз на высоте лица его хозяина. Осмотрев их, Джонни забеспокоился еще больше. Они заметно выросли и стали какими-то неровными, шишковатыми. Джонни попытался вспомнить, означает ли такое развитие, что опухоли злокачественные. Кожа на них натянулась и истончилась, теперь она походила на обычную толстую кожу и совсем не напоминала броню, покрывавшую остальное тело. На ощупь кожа была сухая и горячая. Джонни осторожно помял левую опухоль; Ламмокс дернулся.

– Что, больно? – озабоченно спросил Джонни.

– Я не могу больше терпеть, – запищал Ламмокс. Он встал, подошел к большой сосне и стал о нее тереться.

– Ты что! – крикнул Джонни. – Не надо так, ты поранишься!

– Не могу терпеть, жутко чешется. – Ламмокс продолжал тереться о ствол.

Джон Томас подбежал к нему, намереваясь остановить, и как раз в этот момент опухоль лопнула. Джонни в ужасе замер.

Оттуда появилось что-то темное, мокрое, извивающееся, застряло в лохмотьях разорванной кожи, чуть помешкало, затем прорвалось наружу и повисло, качаясь, как змея на ветке. На какое-то кошмарное мгновение Джонни показалось, что это гигантский червь-паразит, который прогрыз изнутри тело своего несчастного хозяина. Он горько каялся, что заставил Ламмокса, такого больного, целую ночь лазить по этим горам.

Ламмокс весь передернулся и облегченно вздохнул.

– Ну вот, – сказал он. – Так-то лучше!

– Ламмокс! Ты в порядке?

– Ага, а почему бы нет, Джонни?

– Почему? А эта штука?

– Какая? – Ламмокс обернулся, странный отросток качнулся вперед, и Ламмокс его увидел. – Ах это… – протянул он, отметая вопрос.

Конец отростка раскрылся, словно бутон цветка. Только тут Джонни наконец понял, что произошло.

У Ламмокса выросла рука.

Рука быстро подсохла, посветлела и вроде бы стала тверже. Пока что она не очень слушалась Ламмокса, да и не очень его интересовала. Джон Томас понемногу рассмотрел, как эта рука устроена. У нее было два локтя и кисть с семью пальцами, из которых два, с одного края и с другого, напоминали человеческие большие пальцы, а средний, самый длинный, гнулся как угодно, словно резиновый. Эта кисть совершенно не напоминала человеческую, однако не оставалось никаких сомнений, что она не менее практична, чем у людей, точнее, станет такой позднее; пока что пальцы только бессмысленно корчились.

Ламмокс позволил Джонни тщательно осмотреть руку; сам он относился к ней до странности безразлично, словно отрастить руку – совсем обычное дело, которым он занимается каждый день после завтрака.

– Дай-ка я посмотрю на вторую штуку, – сказал Джонни и зашел с другого бока. Правая опухоль казалась еще более вздутой. Когда Джон Томас тронул ее, Ламмокс дернулся и пошел к дереву.

Намерения его были очевидны.

– Подожди! – крикнул Джонни. – Постой немного спокойно.

– Но мне же надо почесаться.

– Так ты можешь изуродовать себе руку. На всю жизнь. Стой спокойно, я попробую кое-что сделать.

Ламмокс угрюмо подчинился. Джонни вытащил нож и осторожно взрезал середину припухлости.

Разрез раздался в стороны, и оттуда буквально выпрыгнула правая рука Ламмокса, чуть не угодив мальчику в лицо. Джонни еле успел отскочить.

– Спасибо, Джонни.

– Рад служить, заходите еще. – Он спрятал нож в ножны, висевшие на ремне, и задумчиво уставился на новенькие, будто с иголочки, руки своего друга.

Он и представить себе не мог всего значения этого события, но понимал, что ситуация сильно изменилась. Вот только в какую сторону? Возможно, теперь не надо будет так много заботиться о Ламмоксе, он все будет делать сам. А с другой стороны, наоборот, теперь за ним – глаз да глаз, он и без рук-то всегда лезет куда не надо. Джонни с тревогой вспомнил, как кто-то сказал: «Какое счастье, что у кошек нет рук», а ведь у Ламми любопытства на десять кошек хватит.

И еще у Джонни было ощущение – он сам не знал, откуда оно пришло, – что все эти проблемы – мелочь, ерунда. Руки Ламмокса имели какое-то другое, по-настоящему большое значение.

Как бы то ни было, с ненавистью подумал он, уж одна-то вещь от этого не поменяется: больше шеф Драйзер до Ламми не доберется.

Поглядывая на небо сквозь ветви деревьев, Джонни гадал, можно ли их заметить сверху?

– Лам…

– Да, Джонни?

– Втяни-ка внутрь свои ноги. Самое время тебе притвориться булыжником.

– Зачем, Джонни, пойдем лучше погуляем.

– Сегодня вечером мы обязательно погуляем. Но пока не стемнеет, тебе надо оставаться здесь и не двигаться.

– Ну, Джонни!

– Слушай, тебе, видно, хочется снова отправиться в город? А если не хочется – заткнись и не спорь.

– Ну, если ты так считаешь. – Ламмокс опустился на землю.

Джон Томас сел, прислонился к нему спиной и задумался.

Может, теперь они с Ламмоксом смогут зарабатывать на жизнь… на карнавалах или еще где. ВЗС – любимый у публики аттракцион, без них не обходится ни один карнавал, хотя чаще всего они – откровенная липа. Возможно, он научится делать руками какие-нибудь трюки или играть на чем-нибудь. А еще лучше не карнавал, а цирк.

Нет, для Ламми все это не годится, он боится толпы. Так чем же они смогут зарабатывать себе на жизнь, когда кончится вся эта свистопляска с полицией? Может, стать фермером? Ламми посильнее любого трактора, а теперь, с руками, лучшего работника не придумаешь. Вот это, наверное, самый правильный вариант, хотя Джон Томас и не думал никогда стать фермером.

Джонни представил себе картину: вот они с Ламмоксом посреди огромного пшеничного поля, они сами вырастили эту пшеницу… и сено… и овощи. Он не понимал, что давно уже спит.

Разбудил его какой-то громкий треск. Он смутно осознавал, что это не первый звук, до него были еще. Открыв глаза, он огляделся. Ламмокс был рядом, на прежнем месте, но он усердно орудовал своими руками. Одна из них мелькнула возле его головы, что-то пронеслось в воздухе, раздался знакомый треск, и небольшая осинка, стоявшая в нескольких десятках метров, упала на землю.

Она не была первой, еще несколько сваленных деревьев лежало рядом.

Джон Томас вскочил на ноги:

– Эй, прекрати!

Ламмокс замер.

– А теперь-то в чем дело, Джонни? – В голосе его звучала обида. Перед ним лежала груда камней, один камень был у него в руке.

– Не швыряй камни в деревья.

– Но ведь ты сам так делаешь, Джонни.

– Да, но я-то их не сшибаю. Правильно есть деревья, а не ломать их просто так.

– Я съем. Я и собирался их съесть.

– Ну ладно. – Джонни огляделся. Уже стемнело, скоро можно будет двигаться дальше. – Давай, можешь ими поужинать. Ой, подожди секунду. – Он осмотрел руки Ламмокса. Теперь они приобрели тот же цвет, что и остальное его тело, на них начала появляться броня.

Но самым поразительным было то, что теперь они стали раза в два толще, чем были вначале, примерно с бедро Джонни. Лоскутья кожи, оставшиеся от «опухолей», почти полностью отвалились. Джонни без труда оторвал последние.

– Ну, все. Пора что-нибудь пожевать.

К тому времени, как Джон Томас приготовил и съел свой немудреный ужин, Ламмокс прикончил все осины и был готов принять на десерт пустую консервную банку. Когда они вышли на дорогу, совсем стемнело.

Вторая ночь была еще однообразнее первой. Чем выше они поднимались в горы, тем становилось холоднее. Джонни подключил батарейку спального мешка к своему походному костюму. Вскоре он согрелся и стал клевать носом.

– Лам, если я усну, разбуди меня, когда начнет светать.

– Хорошо, Джонни. – На всякий случай Ламмокс передал приказ второму своему мозгу. Холод его не беспокоил, тело звездного зверя поддерживало температуру гораздо эффективнее, чем тело Джонни. Даже эффективнее, чем это могло сделать термореле костюма мальчика.

Джон Томас то дремал, то просыпался, то снова впадал в дрему. Он спал, когда первые лучи осветили дальние горные вершины, и Ламмокс окликнул его. Проснувшись, Джонни сразу начал искать место, где можно сойти с шоссе и спрятаться. На этот раз место оказалось неудачным: с одной стороны – отвесная скала, с другой – головокружительная пропасть. Время шло, делалось все светлее, и Джонни потихоньку начал паниковать.

Однако не оставалось ничего другого, кроме как двигаться вперед. Вдали на большой высоте прошел стратоплан, звук был слышен, но саму машину было не разглядеть; приходилось только надеяться, что он их не разыскивал. Еще через несколько минут, осматривая небо, Джонни заметил какую-то точку, он очень надеялся, что это был орел.

Но очень скоро он вынужден был признать, что надежда была напрасной: это был человек с ранцевым вертолетом.

– Стой, Ламмокс! Прижмись к обрыву и стой. Ты же просто лавина какая-то.

– Лавина, Джонни?

– Заткнись и делай что сказано!

Ламмокс затих и прижался к обрыву. Джон Томас соскользнул на землю и спрятался за его головой, ожидая, пока человек не пролетит мимо.

Но человек не пролетел мимо, он проворно развернулся очень знакомым маневром и начал заходить на посадку. Джонни вздохнул с облегчением, увидев, что прямо на спину Ламмокса приземлилась не кто иная, как Бетти Соренсон.

– Привет, Ламми, – сказала она, а затем, уперев руки в боки, угрожающе повернулась к Джонни. – Ну ты и красавец! Смылся, не сказав мне ни слова!

– Я… собирался, Молоток, честное слово, я собирался. Просто не было никакой возможности. Прости, пожалуйста.

Притворная злость покинула лицо Бетти; она улыбнулась:

– Ладно, можешь не извиняться. После этого вашего побега ты сильно вырос в моих глазах, а то в последнее время… По крайней мере, ты хоть что-то сделал. Понимаешь, Джонни, мне уже начало казаться, что ты просто большой простофиля и кто угодно может вертеть тобой как захочет.

Джон Томас был слишком рад этой встрече, чтобы обидеться, и решил не спорить.

– Ну а… а как ты сумела нас найти?

– Чего? Тупица, вы в бегах уже целых две ночи, а успели уйти всего лишь на один маленький перелет от города. Странно было бы, если б я вас не нашла.

– Хорошо, но как ты узнала, где нас искать?

Бетти пожала плечами:

– Старое правило: поставь себя на место осла и отправляйся туда, куда он пойдет. Я знала, что ты двинешь по этой дороге, так что я тронулась из города, как только стало хоть что-то видно, и просмотрела ее от самого начала. Поэтому, если ты не хочешь, чтобы тебя сцапали через несколько минут, лучше мотать отсюда и где-нибудь затихариться. Пошли! Ламми, старина, врубай свой движок.

Она подала Джонни руку, тот быстро поднялся на борт, и живописная группа двинулась вперед.

– Я хотел сойти с дороги, – озабоченно объяснил Джонни, – но пока нет подходящего места.

– Ясно. Ну что ж, дорогие туристы, затаите дыхание, за этим поворотом вашим глазам откроется величественное зрелище водопада Адам-и-Ева. А чуть выше его можно будет сойти с дороги.

– Так вот, значит, мы где.

– Да. – Бетти наклонилась вперед, тщетно пытаясь увидеть, что там, за поворотом, и в этот самый момент впервые заметила руки Ламмокса. В страхе она вцепилась в Джона Томаса. – Джонни! На Ламми заполз удав!

– Не говори глупостей, это просто его правая рука.

– Его что? Джонни, ты, наверное, малость не того.

– Успокойся и кончай за меня цепляться. Говорю тебе, это руки. Помнишь опухоли – у него тогда росли руки.

– Опухоли… были руки? – Бетти вздохнула. – Я встала очень рано, не успела позавтракать, и мне нельзя так волноваться. Скажи ему, чтобы остановился, я хочу на них посмотреть.

– А как насчет затихариться?

– О! Да, ты прав. Ты обычно прав, Джонни, – только с задержкой в две-три недели.

– Не заводись. Вон водопад.

Чуть дальше водопада дно каньона поднялось до уровня шоссе. При первой же возможности Джон Томас свернул с дороги; место было очень похоже на вчерашнее. Спрятав Ламмокса под кронами деревьев, он почувствовал себя гораздо спокойнее. Пока Джонни занимался завтраком, Бетти взялась за осмотр новообретенных конечностей Ламмокса.

– Ламмокс, – в ее голосе была укоризна, – ты ничего не говорил про это мамочке.

– Ты же не спрашивала, – возразил он.

– Оправдания, на все у него есть оправдания. Ну и что ты можешь ими делать?

– Швырять камни. Джонни, можно я ей покажу?

– Нет! – поспешно сказал Джон Томас. – Бетти, тебе кофе с чем?

– Ни с чем, – рассеянно ответила Бетти, продолжая осмотр. У нее в голове вертелось что-то такое, связанное с этими руками, но что – хоть убей, не вспомнить. И это ее чрезвычайно раздражало. Бетти всегда считала, что ее мозг обязан действовать с точностью вычислительной машины и, пожалуйста, без всяких там сбоев. – Ой, ладно, сначала позавтракаем.

После того как они скормили всю грязную посуду Ламмоксу, Бетти расслабленно откинулась на спину и сказала Джону Томасу:

– Итак, трудный подросток, ты хоть представляешь себе, что там поднялось после вашего ухода?

– Думаю, шефа Драйзера я достал.

– Уж не сомневайся. Но ты вполне мог бы положить его обратно на полку, тебе хватило бы остальных.

– Мистер Перкинс?

– Опять угадал. Давай еще.

– Конечно, мамочка.

– Конечно. То она оплакивает своего пропавшего сыночка, то громким голосом объявляет, что ты ей больше не сын.

– Да-а, на нее похоже. – Джонни было неловко. – Ну и ладно. Что я, не знал заранее, как они все забегают? Нужно же было что-то делать.

– Нужно, конечно нужно, мой дорогой Тупица, хотя замечу, что ты проделал все с легкостью и непринужденностью бегемота. Но я не их имела в виду.

– А?

– Джонни, в Джорджии есть поселок, называется Адриан. Он такой маленький, что там даже и полиции толком нет, один констебль. Ты не знаешь, случаем, как этого констебля зовут?

– Чего? Нет, конечно.

– Это плохо. Насколько я понимаю, этот констебль – единственный во всей стране полицейский, который тебя не ищет. Я поэтому и сорвалась с места, хотя ты, бесстыжая рожа, убежал, даже не подумав меня предупредить!

– Я уже извинялся!

– А я уже простила. Может, лет через десять я даже перестану тебе об этом напоминать.

– Я что-то не понял трепа насчет констебля. Чего это меня все бросились искать? Не считая, конечно, шефа Драйзера.

– А того, что он объявил всеобщий розыск и назначил вознаграждение за Ламми – живого или мертвого. Предпочтительно мертвого. Они настроены серьезно, Джонни, без дураков. Так что если у тебя и был какой-нибудь план, теперь его надо выбросить и придумать новый, получше. Что ты собирался делать дальше? Или ты вообще об этом не думал?

– Ну… – Джон Томас побледнел и говорил медленно. – Ну, я собирался провести так еще ночь-другую, пока мы не найдем, где спрятаться.

Бетти покачала головой:

– Ничего не выйдет. Там, конечно, не такие гиганты мысли, но и они должны были уже догадаться, куда ты направился. Ведь это – единственное место рядом с Вествиллом, где можно спрятать такую махину, как Ламмокс. И тогда…

– Ну и что, мы уйдем с шоссе!

– Само собой. А они обшарят весь лес, каждое дерево. Я же говорю, что они взялись за дело всерьез.

– Ты можешь дать мне договорить? Ты знаешь заброшенную урановую шахту «Сила и слава»? Доходишь до перевала Мертвый Волк, а потом на север по проселку. Вот туда мы и идем. Там можно запросто спрятать Ламмокса, он поместится в главный туннель.

– Уже какие-то проблески здравого смысла. Но с такими силами они все равно нас найдут.

Бетти замолчала. Джонни беспокойно пошевелился и сказал:

– И что тогда? Если шахта не годится, что нам делать?

– Стихни, я думаю. – Она лежала неподвижно, глядя в темно-синее горное небо. Через некоторое время она сказала: – Сбежав, ты не решил ни одной проблемы.

– Нет, но я хотя бы разворошил весь муравейник.

– Да, и пока что это неплохо. Все надо иногда перетряхивать, чтобы дать доступ воздуху и свету. Но теперь у нас другая задача: чтобы после перетряхивания все легло так, как нам нужно. А для этого необходимо время. Если разобраться, твоя мысль насчет шахты не так уж и плоха; пожалуй, сойдет, пока я не сумею устроить Ламмокса получше.

– А я не понимаю, почему ты вообще думаешь, что в шахте его найдут. Это же заброшенное место, темное, людей там не бывает. Как раз то, что надо.

– Вот потому-то они обязательно там будут искать. Ну, дьякона Драйзера ты, может, и обманул бы; сомневаюсь, что он даже собственную шляпу найдет без ордера на обыск. Но он собрал воздушные силы размером с небольшую армию; они точно найдут нас. Ты взял спальник и продукты, значит прячешься под открытым небом. Я тебя нашла, они тоже найдут. Я нашла быстро потому, что знаю тебя, им придется решать все логически, это медленнее. Медленнее, но все равно приводит к правильному ответу. Они найдут тебя, и тогда Ламмоксу – крышка. Теперь они будут бить наверняка… может быть, разбомбят его.

Джон Томас с ужасом представил себе такую перспективу:

– А какой тогда смысл прятать его в шахте?

– Просто чтобы выиграть день-два, пока я приготовлю ему место.

– Чего?

– Да. Мы спрячем его в городе.

– У тебя что, горная болезнь?

– В городе и под крышей. Потому что это единственное место во всем мире, где его не станут искать. Может быть, в теплицах мистера Ито, – добавила она.

– Че-е-его? Теперь я вижу, что ты спятила.

– А ты можешь придумать место получше? С сыном мистера Ито совсем не трудно договориться; вчера мы с ним очень мило побеседовали. Я не высовывалась, глядела на него снизу вверх и не мешала его красноречию. Одна из теплиц подойдет почти идеально. Пожалуй, будет немного тесновато, но сейчас выбирать не приходится. Эти теплицы сделаны из матового стекла, ничего не видно, да никому и в голову не придет, что Ламмокс там, внутри.

– Не понимаю, как можно это организовать.

– Предоставь все мне. Если не договорюсь о теплице – а скорее всего, я договорюсь, – тогда найду какой-нибудь пустой склад или что-то в этом роде. Пока же мы засунем Ламми в шахту, потом я полечу домой и все устрою. Следующей ночью мы с Ламмоксом проберемся в город и…

– Чего? Сюда мы добрались за две ночи, и до шахты еще идти почти целую ночь. А ты говоришь, назад за одну ночь.

– А с какой скоростью он может двигаться, если постарается?

– Если Ламми пойдет галопом, никто на нем не усидит. Даже я.

– А никто и не собирается на нем сидеть. Я полечу сверху, буду задавать темп и показывать путь. Сколько потребуется, часа три? И еще час, чтобы прокрасться в теплицу.

– Ну… пожалуй, может, и получится.

– Получится, раз нужно. А потом ты дашь им себя поймать.

– Это еще зачем? Почему мне просто не вернуться домой?

– Нет, их нужно сбить с толку. Они тебя ловят, и оказывается, что ты просто занимаешься любительскими поисками урана. Я прихвачу счетчик радиации. Ты не знаешь, где Ламмокс; ты поцеловал его на прощание и отпустил на волю, а потом отправился на эту шахту, чтобы отвлечься и забыть свои печали. Только постарайся, чтобы все звучало убедительно, и ни в коем случае не соглашайся на измеритель истины.

– Да, но… Слушай, Молоток, а какой смысл? Не будет же Ламмокс сидеть в этой теплице до скончания века?

– Мы просто выигрываем время. Они готовы его убить, как только найдут, и они обязательно это сделают. Вот мы и спрячем его от греха подальше, пока не сможем изменить ситуацию.

– Нужно было продать его музею, – с тоской произнес Джон Томас.

– Нет! Твой инстинкт, Джонни, сработал правильно, несмотря на то что в голове у тебя мозгов не больше, чем в дверной ручке. Ты помнишь денебианское решение?

– Денебианское решение? Это которое было в начальном курсе обычаев цивилизаций?

– Вот-вот. Можешь его процитировать?

– Ты что, контрольную мне устраиваешь? – Джон Томас нахмурился и покопался у себя в памяти. – «Существа, обладающие речью и способностью к манипулированию, считаются разумными и имеющими все неотъемлемые права человека, если только не представлены достаточные доказательства обратного». – Джон Томас вскочил на ноги. – Слушай! Они же не имеют права убивать Ламмокса – у него есть руки!

Глава 11 «Слишком поздно, Джонни»

– Не спеши, не спеши. – Бетти остудила его пыл. – Помнишь старый анекдот, где адвокат уверяет клиента, что уж за это-то его никак не могут посадить?

– За что «за это»?

– Не важно. А клиент отвечает: «Послушайте, адвокат, а откуда, по-вашему, я звоню?» Денебианское решение – очень, конечно, мило, но все это только теория; сейчас нам надо убрать Ламмокса с глаз долой, пока не удастся заставить суд пересмотреть свое решение.

– Понимаю. Пожалуй, ты права.

– Я всегда права, – скромно согласилась Бетти. – Джонни, мне смертельно хочется пить, это всегда так, когда много думаешь. Ты принес воды из ручья?

– Нет.

– А ведро у тебя есть?

– Где-то было. – Он пошарил по карманам, вытащил ведро и надул. – Сейчас принесу.

– Я сама. Хочется размять ноги.

– Следи за воздухом.

– Не учи ученого.

Бетти взяла ведро и спустилась с холма, держась под деревьями, пока не достигла берега. Ее стройная фигурка мелькала в потоках света, льющегося между кронами. Какая она хорошенькая, думал Джонни. Голова варит ничуть не хуже, чем у любого мужчины… Конечно, любит командовать, но ведь это есть у всех женщин. А так – ну просто молодец.

Бетти вернулась от ручья, осторожно неся пластиковое ведро.

– Угощайтесь, – предложила она.

– Давай пей сама.

– А я попила из ручья.

– Ну ладно. – Джонни долго не отрывался от ведра. – А знаешь, Бетти, не будь у тебя ноги кривые, ты была бы совсем ничего.

– Это у кого ноги кривые?

– Ну и еще лицо. Если бы не эти два недостатка, ты бы…

Он не закончил фразу. Бетти бросилась вперед и ударила Джонни в живот. Вода окатила его с ног до головы, впрочем кое-что перепало и Бетти. Началась свалка, продолжавшаяся, пока Джонни не завернул Бетти руку за спину.

– Скажи: «Дяденька, прости, пожалуйста», – подсказал он.

– Ну, Джонни, я тебе еще покажу! Дяденька, прости!

– «Прости, пожалуйста».

– Дяденька, прости, пожалуйста, я больше не буду. Отпусти меня.

– А никто тебя и не держит.

Джонни встал. Бетти перекатилась на бок, села, посмотрела на него и рассмеялась.

Оба они были грязные, перецарапанные, кое-где уже выступали синяки, и они оба чувствовали себя прекрасно. Ламмокс наблюдал за схваткой с явным интересом, но без малейшей тревоги: Джонни и Бетти не могли по-взаправдашнему друг на друга сердиться.

– Джонни совсем промок, – прокомментировал происшедшее Ламмокс.

– Это точно, Ламми. Но одной воды из ведра не могло хватить на такое. Тут что-то еще. – Бетти осмотрела Джонни с головы до ног. – Жаль, не захватила с собой прищепки, а то повесила бы тебя на елку сушиться. За уши.

– Ничего, высохнем за пять минут, смотри, как тепло.

– Я-то не промокла, на мне летный комбинезон. А вот ты похож на мокрую курицу.

– Ну и пусть. – Он лег на землю, подобрал сосновую иголку и сунул ее в рот. – Мне здесь нравится, Молоток. Прямо не хочется и на шахту идти.

– А знаешь что, вот разберемся со всей этой ерундой и, если у нас останется время до начала занятий, вернемся сюда и поживем несколько дней. Ламмокса возьмем. Ты хочешь, Ламми?

– Конечно, – согласился Ламмокс. – Повеселимся. Будем ловить всяких там. Камни кидать.

– И чтобы весь город чесал про нас свои языки? – Джонни осуждающе посмотрел на Бетти. – Нет уж, спасибо.

– Вы только посмотрите, какие мы хорошие и порядочные. Сейчас-то мы здесь или где?

– Сейчас – это чрезвычайные обстоятельства.

– Репутацию свою, значит, бережешь!

– Кто-то ведь должен думать о таких вещах. Мама говорит, когда девочки перестают об этом беспокоиться, мальчикам самое время начать. Она говорит, что раньше все было совсем иначе.

– Конечно, было и опять будет. Это все по кругу крутится. – На лице Бетти появилась задумчивость. – Джонни, ты слишком много слушаешь свою мать.

– Наверное, да, – согласился он.

– Ты бы лучше бросил эту привычку. А то ни одна девушка не рискнет за тебя выйти.

– Это я так страхуюсь, – ухмыльнулся он.

Бетти покраснела и опустила глаза:

– Я не про себя говорю, мне-то ты и даром не нужен. Я с тобой нянчусь просто для тренировки.

Джонни решил бросить опасную тему.

– А правда, – сказал он, – если привыкнешь к чему-нибудь, очень трудно себя изменить. Вот у меня есть тетя – тетя Тесси, помнишь ее? – которая верит в астрологию.

– Не может быть!

– А вот и может. И разве она выглядит сумасшедшей? А она сумасшедшая, и с ней очень трудно общаться, ведь она начинает говорить про свою астрологию, а мама заставляет быть с ней вежливым. Если бы я мог просто сказать: тетя, у вас не все дома. Так нет! Мне приходится выслушивать весь этот бред и делать вид, что она – вполне здравомыслящий взрослый человек, отвечающий за себя. А ведь она и считать-то умеет только до десяти, а если дальше, то только на счетах.

– На счетах?

– Ну, штука такая вроде логарифмической линейки, только с шариками. А на логарифмической линейке она не смогла бы считать ни за любовь, ни за деньги. Так вот, ей просто нравится быть чокнутой, а я должен ей потакать.

– А ты не потакай, – неожиданно сказала Бетти. – Что бы там твоя мать ни говорила.

– Молоток, ты на меня вредно влияешь.

– Прости, Джонни, – с преувеличенной скромностью ответила Бетти. И добавила: – А я рассказывала тебе когда-нибудь, почему я развелась с родителями?

– Нет. Это твое дело.

– Конечно мое. Но я, пожалуй, тебе расскажу, чтобы ты лучше меня понимал. Наклонись сюда. – Она ухватила его за ухо и начала шептать.

Джон Томас слушал, и лицо его постепенно менялось от изумления.

– Не может быть!

– Факт. Они даже не пытались спорить, так что мне поэтому и рассказывать никому не пришлось. Это-то и было причиной.

– Не понимаю, как ты могла такое терпеть.

– А я и не терпела. Я пошла в суд и развелась с ними, а потом взяла себе профессионального опекуна, у которого нет никаких сумасшедших идей. Но ты пойми, Джонни, я не затем сейчас здесь перед тобой наизнанку выворачиваюсь, чтобы у тебя варежка раскрылась. Наследственность – это еще не все. Я – это я. Я – личность. Ты – это не твои родители, не твоя мать, не твой отец. Просто ты немного поздновато начал это соображать. – Она выпрямилась. – Так что, Тупица, будь самим собой, и если хочешь уродовать свою жизнь – уродуй, ради бога, но имей смелость делать это по своему собственному разумению, а не по чьей-то подсказке или примеру.

– Знаешь, Молоток, почему-то, когда ты говоришь такие вещи, они вполне разумно звучат.

– Это потому, что я только разумные вещи и говорю. Как у тебя с провиантом? Есть хочется.

– Ты совсем как Ламмокс. Мешок со жратвой вон там.

– Обед? – заинтересованно спросил Ламмокс, услыхав свое имя.

– Ну… Бетти, я не хочу, чтобы он ломал деревья, во всяком случае днем. Сколько им потребуется времени, чтобы меня выследить?

– Места тут, правда, много, но думаю, что не больше трех дней.

– Ладно, я отложу еды дней на пять. Кто знает, как оно выйдет.

Джонни отобрал с десяток банок и отдал их Ламмоксу, не открывая; тому даже нравилось, что они вдруг становятся горячими, когда он их раскусывает. Он успел покончить с завтраком прежде, чем Бетти и Джонни взялись за свой.

После еды Джонни захотелось продолжить беседу.

– Бетти, так ты действительно думаешь, что… – Он вдруг замолк и прислушался. – Ты что-нибудь слышишь?

Бетти прислушалась и кивнула.

– Какая скорость?

– Не больше двухсот.

Он кивнул:

– Значит, осматривают местность. Ламмокс! Пальцем не шевели!

– Не буду, Джонни. А почему нельзя шевелить пальцем?

– Делай, как велено.

– Не волнуйся, – посоветовала Бетти. – Возможно, они просто разбивают местность на квадраты, чтобы потом осматривать их по очереди. И вполне возможно, что из-за деревьев они не смогут нащупать нас ни глазами, ни по приборам. – Однако она и сама выглядела обеспокоенно. – Все-таки жаль, что Ламми еще не в шахте. Если у кого-нибудь из них хватит ума осмотреть шоссе ночью, когда мы будем на нем, тут-то нам всем и крышка.

Но Джон Томас ее не слушал; весь устремившись вперед, он приложил к ушам сложенные рупором ладони.

– Тсс! – прошептал он. – Бетти, они возвращаются.

– Не психуй. Возможно, это просто еще одна линия сетки.

Однако, еще не договорив, она поняла, что ошибается.

Рев двигателя стал сильнее, теперь он звучал прямо над их головами, превратившись в низкое гудение. Они запрокинули голову, но машина была высоко, а деревья скрывали небо.

Неожиданно все вокруг осветила вспышка, столь мощная, что после нее даже яркий солнечный свет показался полумраком.

– Что это? – спросила в ужасе Бетти.

– Фотографировали со сверхвспышкой. Проверяют то, что рассмотрели в тот раз приборами.

Гудение опять превратилось в вой, потом снова сделалось тихим; последовала еще одна слепящая вспышка.

– Вот у них и стереоснимок, – рассудительно объяснил Джонни. – Раньше у них были только подозрения, теперь они нас и вправду увидят.

– Джонни, нам нужно срочно вытащить Ламмокса отсюда!

– Куда? Вывести на дорогу, и пусть они занимаются прицельным бомбометанием? Нет уж, у нас одна надежда, что они примут его за большой булыжник. Хорошо, что я велел ему не двигаться. И нам лучше не шевелиться, может, они еще улетят.

Но и эта последняя надежда быстро улетучилась. К первой машине, судя по звукам, одна за другой присоединились еще четыре.

– Вторая зависла на юге от нас, – считал их Джонни. – Третья на севере. Теперь они делают заслон с запада. Ну вот, мы и в коробке, Молоток.

Бетти повернула к нему смертельно бледное лицо:

– Что же делать, Джонни?

– Что? Да ниче… нет, слушай, Бетти. Возьми свою леталку и беги вниз, к ручью. Пройди вдоль ручья подальше и взлетай. Только держись ближе к земле, пока не выйдешь из-под их зонтика. Они не будут гоняться за тобой, ты им не нужна.

– А что ты будешь делать?

– Я? Останусь здесь.

– Тогда и я останусь.

– Не доставляй мне лишних проблем, Молоток, – нетерпеливо сказал Джонни. – Ты мне просто будешь мешать.

– А ты сам-то что можешь сделать? У тебя даже нет ружья.

– Зато есть вот это, – мрачно ответил Джон Томас, потрогав висящий на поясе охотничий нож. – А Ламмокс может швырять камни.

Бетти изумленно уставилась на него, а затем дико расхохоталась:

– Чего? Он говорит – камни! Ну, Джонни, ты даешь.

– Голыми руками они нас не возьмут. Будь добра, мотай отсюда поскорее, и без тебя забот хватает.

– Нет!

– Слушай, Молоток, мне некогда с тобой спорить. Дуй со всех ног, и чтобы я тебя здесь больше не видел. А я останусь с Ламмоксом, это мое право. Он же мой.

Из глаз Бетти брызнули слезы.

– Зато ты – мой, олух ты непрошибаемый.

Джимми хотел что-то ответить, но не смог. Его щеки начали подергиваться, он с трудом сдерживал слезы. Ламмокс беспокойно пошевелился.

– В чем дело, Джонни? – пропищал он.

– А? – сдавленным голосом переспросил Джонни. – Ничего. – Он поднял руку и ободряюще похлопал своего друга. – Все в порядке, старик. Джонни с тобой. Все в порядке.

– Хорошо, Джонни.

– Да, – еле слышным голосом согласилась Бетти. – Все в порядке, Ламми.

– А это будет быстро, ведь правда, Джонни? – тихо сказала она Джону Томасу. – Мы ведь даже не почувствуем?

– Ну, думаю, да. Эй, ты чего? Давай-ка без всяких там штучек, ровно через полсекунды я двину тебе под дых и скину с этой горушки. Тогда взрыв тебя не затронет.

Бетти медленно покачала головой. Она не чувствовала ни гнева, ни страха.

– Слишком поздно, Джонни, ты и сам это понимаешь. Не ругайся, просто возьми меня за руку.

– Но… – Он остановился. – Слышишь?

– Прилетели еще.

– Да. Похоже, они выстраиваются восьмиугольником. Чтобы мы уж точно никуда не смылись.

Ответить она не успела, неожиданно раздался оглушительный грохот. За грохотом послышался вой снижающейся машины; теперь ее стало видно, она зависла меньше чем в тысяче футов над их головами. Затем с неба загрохотал металлический голос:

– Стюарт! Джон Стюарт! Выходите на открытое место.

Джонни выхватил нож, запрокинул голову и прокричал:

– Приди и попробуй меня взять!

– Скажи им, Джонни! – с сияющими глазами прошептала Бетти, похлопав его по руке. – Мой Джонни.

Похоже, на них был нацелен с неба направленный микрофон, так как обладатель громового голоса сразу же ответил:

– Вы нам не нужны, и мы не хотим никому причинять вреда. Выходите.

Джонни швырнул в небо краткое, но емкое отрицание и добавил:

– Мы не выйдем!

– Джон Стюарт, последнее предупреждение, – прогремел голос. – Выходите с пустыми руками. Мы пошлем за вами машину.

– Посылай, а мы знаешь что с ней сделаем? – прокричал в ответ Джонни и добавил хриплым шепотом, обращаясь уже к Ламмоксу: – Ламми, у тебя есть под рукой камни?

– Конечно. Бросать, Джонни?

– Пока не надо. Я скажу.

Голос молчал; ни одна машина к ним не приближалась. Вместо этого другая, не флагманская машина быстро спустилась и зависла футах в ста в стороне от них и примерно на таком же расстоянии от верхушек сосен. Затем она медленно, почти ползком, стала описывать круг.

И тогда они услышали пронзительный звук, за ним раздирающий уши треск; один из лесных великанов повалился на землю, следом за ним – другой. Подобно огромной невидимой руке, луч буксировочного поля, направляемый с машины, сбивал деревья и сметал их в сторону. Вокруг беглецов образовалась широкая просека.

– Зачем они это делают? – прошептала Бетти.

– Это машина лесной пожарной службы. Они нас отрезают.

– Зачем? Почему им сразу с нами не покончить? – Бетти вся дрожала, Джонни обнял ее за плечи:

– Не знаю, Молоток. Спроси у них.

Завершив круг, машина развернулась в их сторону и словно присела перед прыжком. С выверенной осторожностью дантиста, вырывающего больной зуб, оператор выдрал лучом одно из деревьев. Выдрал с корнем и отшвырнул его в сторону. Затем вырвал еще одно и еще. Постепенно через лес к месту, где они стояли, протянулась широкая просека.

Им ничего не оставалось, только ждать. Наконец было вырвано последнее дерево, закрывавшее беглецов; отбрасывая его, луч задел их краем. Бетти и Джонни едва удержались на ногах, Ламмокс от ужаса завизжал. Джон Томас, сам еще не совсем пришедший в себя, ободряюще похлопал по огромному боку:

– Спокойно, малыш. Джонни с тобой.

Он подумал, может, им отступить со свежевырубленной просеки вглубь леса? Но похоже, в этом не было смысла.

Машина, валившая лес, куда-то ушла; ее место заняла боевая. Она буквально свалилась с неба и коснулась земли в дальнем конце просеки.

– Давай, Ламмокс, – судорожно сглотнув, сказал Джонни. – Бей по всему, что появится из этой машины. Поглядим, попадешь ты или нет.

– Запросто, Джонни! – Ламмокс протянул обе руки к куче боеприпасов.

Но взять их так и не смог. Джону Томасу показалось, будто его залили по самую грудь жидким бетоном; Бетти вскрикнула, Ламмокс взвизгнул. Затем он пропищал:

– Джонни, камни прилипли.

– Все в порядке, парень, – с трудом произнес Джон Томас. – Не сопротивляйся. Стой спокойно. Бетти, ты в порядке?

– Не могу дышать! – прошептала она.

– Не сопротивляйся. Вот они нас и сцапали.

* * *

Из люка машины одна за другой быстро вывалились восемь фигур. С головы до ног покрытые тяжелой металлической кольчугой, они очень мало походили на людей. Голову каждого из солдат покрывал странного вида шлем, напоминающий фехтовальную маску; за плечами у них торчали неуклюжие горбы-компенсаторы иммобилизующего поля. Двумя шеренгами солдаты уверенно двигались к просеке; попав в зону действия поля, они слегка замедлили ход; засверкали искры, и вокруг каждого появился фиолетовый нимб. Но они не останавливались.

У второй четверки был большой цилиндр из металлической сетки, высотой в рост человека и такого же диаметра. Они с легкостью несли его на поднятых вверх руках. Лидер группы крикнул:

– Обходите зверюгу подальше. Сначала уберем отсюда этих детишек, а потом разберемся с ним. – Голос его звучал на удивление весело.

Взвод приблизился к завязшим, как мухи в сиропе, беглецам и зашел сбоку, подальше от Ламмокса.

– Аккуратно! Берите сразу обоих! – скомандовал офицер.

Бетти и Джона Томаса медленно накрыли круглой клеткой, потом офицер просунул руку внутрь, чем-то щелкнул, от клетки полетели во все стороны искры, и она плотно встала на землю.

Офицер повернулся к ним докрасна загорелым лицом:

– Ну как, приятно выбраться из этой патоки? То-то же.

Джонни с ненавистью взглянул на офицера и ответил залпом ругательств. Подбородок его дрожал, он пытался растереть свои сведенные судорогой ноги.

– Ну-ну, – успокаивающе ответил офицер. – Зачем же так. Ты сам вынудил нас это сделать. – Он посмотрел на Ламмокса. – Господи! Вот это зверюга! Не хотел бы я встретить его ночью в темном переулке.

Джонни почувствовал, что по лицу его текут слезы, и не мог их остановить.

– Ну, давайте скорее! – крикнул он. Голос ему отказывал. – Кончайте.

– А?

– Он не хотел ничего плохого. Так что хоть убейте его побыстрее, не надо с ним играть в кошки-мышки. – Тут Джону Томасу отказали последние остатки выдержки; он закрыл лицо руками и начал громко всхлипывать.

Бетти положила руки ему на плечи, она тоже заплакала.

На лице офицера появились удивление и озабоченность.

– О чем ты, сынок? Мы не собираемся с ним ничего делать. У нас есть приказ – доставить его без единой царапинки, не считаясь с людскими потерями. Самый безумный приказ, какой я когда-либо получал.

Глава 12 Пиджи-Виджи и прочие

Мистер Кику пребывал в отличном настроении. Завтрак не превратился в раскаленный ком в желудке, незачем было копаться в ящике с таблетками, не возникало даже желания вытащить на свет божий заветные проспекты торговцев африканской недвижимостью. Трехсторонняя конференция шла как по маслу; делегаты Марса и те начинали говорить что-то осмысленное. Совершенно игнорируя многочисленные желтые огоньки, горевшие на столе, он начал напевать: «Фрэнки и Джонни любовники были… Ох как они друг друга любили… Вечной любовью они поклялись…»[55]

Мистер Кику обладал довольно приятным баритоном, однако слух у него отсутствовал начисто.

Самое главное, что дурацкое, запутанное дело с хрошии вот-вот завершится… без каких-либо потерь. Старина Фтаемл, похоже, думает, что появились даже некоторые шансы установить дипломатические отношения, настолько эти крокодилы обрадовались скорому возвращению своей красотки.

А установить отношения с такой могущественной расой, как хрошии, крайне важно. С ними обязательно надо быть союзниками, хотя на это может уйти много времени. А может, и не так много; восторг этих тварей при виде Ламмокса граничил едва ли не с идолопоклонством.

Теперь, оглядываясь назад, понятно, почему они с Гринбергом были сбиты с толку. Ну кому могло прийти в голову, что столетнее существо размером с дом – ребенок? Или что представители этой расы обзаводятся руками не от рождения, а только в том возрасте, когда могут ими пользоваться? А уж если на то пошло, чего ради эта хрошиа так вымахала по сравнению с другими соплеменниками? Эти размеры ввели в заблуждение Гринберга и его самого не меньше, чем все остальное. Интересный момент, надо будет сказать ксенологам, чтобы занялись этим.

Да ладно, дело прошлое. Сейчас этот Ламмокс… или эта… уже на полпути к их кораблю. Никакого шума, никаких церемоний, никакой прессы, и опасность миновала. Интересно, они и вправду могли испарить Землю? Хорошо, что не пришлось это проверять. Все хорошо, что хорошо кончается. Мистер Кику снова запел.

На столе тревожно замигала красная лампочка, и последние строчки он допевал уже в появившееся на экране лицо Гринберга:

– «…Фрэнки верна была Джонни, как звезды, что смотрят с небес!» Сергей, ты можешь петь тенором?

– А какая вам, собственно, разница, босс? Вы все равно не попадаете в тон.

– Ты мне просто завидуешь. Чего тебе, сынок? Помахал им ручкой?

– Мм… Босс, тут есть небольшая заминка. Со мной доктор Фтаемл. Примете нас?

– А в чем дело?

– Давайте переговорим с глазу на глаз. В одном из конференц-залов?

– Идите прямо в кабинет, – мрачно ответил мистер Кику, отключил связь, вынул из стола таблетку и сунул ее в рот.

Гринберг с горгоноидом появились через несколько секунд; Гринберг обессиленно плюхнулся в кресло, вытащил сигарету, покопался в карманах и снова ее спрятал. Мистер Кику официально поприветствовал Фтаемла, затем повернулся к Гринбергу:

– Итак?

– Ламмокс не улетел.

– Как это?

– Отказался. Остальные хрошии бегают, словно муравьи. Я оставил заграждения на месте, и часть космопорта вокруг их шлюпки по-прежнему заблокирована. С этим нужно что-то делать.

– Чего это ради? Ситуация, конечно, неожиданная, но мы не несем за нее никакой ответственности. А почему он отказался?

– Ну… – Гринберг беспомощно оглянулся на Фтаемла.

– Позвольте мне объяснить вам, сэр, – вежливо произнес рарджиллианец. – Эта хрошиа отказывается подняться на борт шлюпки без своего питомца.

– Питомца?

– Мальчишка, босс. Джон Томас Стюарт.

– Именно так, – подтвердил Фтаемл. – Хрошиа утверждает, что уже длительное время выращивает Джонов Томасов; она отказывается возвращаться домой, если не может забрать с собой ее Джона Томаса. Она категорически на этом настаивает.

– Понятно, – согласился мистер Кику. – Если перевести на нормальный язык, мальчик и хрошиа очень привязались друг к другу. Неудивительно, они ведь вместе росли. Но Ламмоксу все-таки придется смириться с разлукой, точно так же как пришлось смириться Джону Томасу Стюарту. Насколько я помню, он немного поскандалил, но мы велели ему заткнуться и отправили домой. То же самое должны сделать и хрошии, сказать, чтобы она заткнулась, посадить в шлюпку – силой, если придется, – и отвезти домой. Собственно, для этого они и явились сюда.

– Позвольте заметить, сэр, – ответил рарджиллианец, – что, переводя на «нормальный язык», вы упустили смысл происходящего. Я подробно обсудил с ней ситуацию на ее собственном языке.

– Как? Неужели она его так быстро выучила?

– Она знает его давным-давно. Хрошии, мистер заместитель министра, умеют говорить на своем языке чуть ли не сразу, как вылупятся из яйца. Могу предположить, что это владение родным языком почти на уровне инстинкта и является одной из причин, если не главной причиной, того, что они считают чужие языки сложными и не могут как следует освоить ни один из них. Эта хрошиа говорит на земном языке не лучше четырехлетнего ребенка, хотя, насколько я понял, она начала его осваивать десятки ваших лет тому назад. Но своим языком она пользуется с поразительной беглостью… с чем мне, к превеликому моему сожалению, пришлось познакомиться.

– Ну и что? Пусть говорит. Слова еще никому не вредили.

– Вот она и говорит. Например, она приказала командиру экспедиции сию же минуту доставить ей ее питомца. А если нет – она остается здесь, чтобы продолжить выращивание Джонов Томасов.

– А командир, – добавил Гринберг, – предъявил нам ультиматум: или мы сию же минуту предоставим им Джона Томаса Стюарта, или…

– Это самое «или» означает то, что я думаю? – медленно произнес мистер Кику.

– Все что угодно, – подтвердил Гринберг. – Теперь, когда я увидел их наземную технику, я уже не знаю, что они могут, а чего нет.

– Вы должны понять, сэр, – серьезно добавил Фтаемл, – что командир хрошии озабочен происходящим не меньше, чем вы. Но он просто обязан сделать попытку удовлетворить желание этой хрошиа. Она – плод «брака», задуманного более двух тысяч ваших лет тому назад, и так просто они от своего не откажутся. Он не может ни разрешить ей остаться, ни силой забрать ее. Он очень расстроен.

– А мы все не расстроены? – Мистер Кику проглотил еще две таблетки. – Доктор Фтаемл, у меня есть послание к вашим доверителям. Пожалуйста, передайте его абсолютно точно.

– Я передам, сэр.

– Пожалуйста, сообщите им, что их ультиматум с презрением отвергнут. Еще, пожалуйста…

– Сэр, я вас умоляю!

– Слушайте меня внимательно. Передайте им все, ничего не смягчая. Скажите, что мы всеми силами старались им помочь, добились успеха, а теперь они угрозами платят нам за нашу доброту. Скажите, что их поведение недостойно цивилизованного народа и что мы отзываем свое приглашение присоединиться к Сообществу цивилизаций. Скажите, что мы плюем в их лица… подберите какую-нибудь похожую и достаточно сильную идиому. Скажите им, что свободный человек лучше погибнет, но не поддастся угрозам.

Гринберг широко ухмыльнулся и захлопал в ладоши, этим древним жестом выражая свое одобрение. Доктор Фтаемл, похоже, побледнел от ужаса под своими хитиновыми оболочками.

– Сэр, – сказал он, – необходимость передать такое послание огорчает меня в высшей степени.

– Передайте все слово в слово. – Кику холодно усмехнулся. – Но прежде, чем это сделать, найдите случай переговорить с хрошиа Ламмокс. Вы сможете?

– Безусловно, сэр.

– Скажите ей, что в своем неразумном рвении командир экспедиции уже склонен убить Джона Томаса Стюарта. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы она поняла смысл предъявленного нам ультиматума.

Рарджиллианец сложил свой рот в широкую, почти человеческую улыбку:

– Простите меня, сэр, я недооценил вас. Оба сообщения будут доставлены в нужном порядке.

– Это все.

– Желаю вам наилучшего здоровья, сэр. – Рарджиллианец повернулся к Гринбергу и обнял его за плечи своей многосуставчатой рукой. – Брат мой Сергей, мы уже сумели выбраться из одного запутанного лабиринта. А теперь при помощи вашего духовного отца мы обязательно выберемся из другого. Да?

– Обязательно, док.

* * *

Когда Фтаемл вышел, Кику сказал, повернувшись к Гринбергу:

– Притащи сюда этого мальчишку Стюарта. Сейчас же, сам, лично. Мм… Привези и его мать тоже. Он ведь, кажется, еще несовершеннолетний?

– Да. В чем дело, босс? Вы что, собираетесь отдать мальчишку? После того, как вы им так замечательно врезали по зубам?

– Конечно собираюсь. Но только на своих условиях. Я ни в коем случае не позволю этим ходячим бильярдным столам думать, что они могут на нас давить. Мы используем ситуацию, чтобы добиться своих целей. А теперь – бегом!

– Меня уже здесь нет.

Мистер Кику занялся разбором бумаг, позволяя своему подсознанию прочувствовать проблему Ламмокса. Он сильно подозревал, что равновесие сдвинулось… в пользу людей. Надо было придумать, как использовать эту возможность. Он обдумывал это, когда открылась дверь и в кабинет собственной персоной вошел наидостопочтеннейший мистер Рой Макклюре.

– Вот я вас и поймал, Генри! Соберитесь с силами, старина. Вас удостоила своим визитом Беула Мергитройд.

– Беула – какая?

– Беула Мергитройд. Та самая Беула Мергитройд.

– Я что, должен бы ее знать?

– Как? Да вы смотрите когда-нибудь свой стереовизор?

– Нет, если меня не заставляют.

– Генри, вы совсем оторвались от жизни. – Макклюре снисходительно покачал головой. – Закопались в своем кабинете, тычете в свои кнопочки и представления не имеете, что происходит в мире.

– Возможно.

– Не возможно, а точно. Вы совсем утратили ощущение реальности. Хорошо, что вам не приходится иметь дело с живыми людьми.

– Пожалуй, что так. – Мистер Кику позволил себе ледяную улыбку.

– Ставлю три против одного, что вы не знаете даже, кто сейчас лидирует в Мировой серии.

– Мировая серия? Это, наверное, бейсбол? Извините, но в последние годы у меня нет времени даже на то, чтобы следить за соревнованиями по крикету.

– Вот видите? Хотя как можно сравнивать крикет и бейсбол… Ладно, забудем. Раз уж вы не знаете, кто такая знаменитая Беула Мергитройд, придется мне рассказать. Она, так сказать, мать Пиджи-Виджи.

– «Пиджи-Виджи»? – несколько ошарашенно повторил мистер Кику.

– Да вы шутите. Она – автор детских рассказов про Пиджи-Виджи. Ну как же, вы должны знать: «Пиджи-Виджи на Луне», «Пиджи-Виджи летит на Марс», «Пиджи-Виджи и космические пираты».

– Боюсь, что я и вправду не знаю.

– Невозможно поверить. Видимо, у вас нет детей?

– Трое.

Но мистер Макклюре его не слушал.

– А теперь она вывела Пиджи-Виджи в эфир, и это, доложу вам, кое-что. Для детей, конечно, но с таким юмором, что взрослых тоже не оторвать от экрана. Понимаете, Пиджи-Виджи – это такая кукла, примерно в фут высотой. Она летает по всему космосу, спасает людей, в порошок стирает пиратов, развлекается как может. Дети от нее без ума. А в конце каждой серии появляется сама миссис Мергитройд, они едят вместе «ханки» и болтают. А вам нравятся «ханки»?

– Нет. – Мистера Кику передернуло.

– Ничего, вы просто можете притвориться, что любите их. Но это – самая мощная передача из рекламирующих сухие завтраки. Ее смотрят буквально все.

– А это так важно?

– Важно? Да вы представляете себе, сколько людей каждое утро едят завтрак?

– Нет, не представляю. Надеюсь, не очень много? Сам бы рад отказаться от этой дурной привычки.

Мистер Макклюре бросил взгляд на часы:

– Надо спешить. Техники уже устанавливают оборудование. Она появится с минуты на минуту.

– Техники?

– Разве я не говорил? Миссис Мергитройд возьмет у нас интервью, а Пиджи-Виджи, сидя у нее на коленях, примет участие в беседе. Потом все это вставят в передачу. Потрясающая реклама для нашего Министерства.

– Нет!

– Как? Простите, мистер Кику, может быть, я вас неправильно понял?

– Господин министр, – с трудом себя сдерживая, сказал Кику, – я просто не смогу. У меня врожденный страх перед публичными выступлениями.

– Что? Какая ерунда! Ведь вы помогали мне при открытии трехстороннего совещания. И добрых тридцать минут говорили без бумаги.

– Совещания – дело другое. Там разговор по существу, профессионалов с профессионалами.

Министр нахмурился:

– Мне, конечно, не хотелось бы настаивать, раз это так вас нервирует. Но миссис Мергитройд специально оговорила ваше участие. Видите ли… – на лице Макклюре появилось нечто вроде смущения, – Пиджи-Виджи борется за расовое равноправие и тому подобное. Под разной кожей все мы братья… ну и прочее в том же духе, за что все мы ратуем. Так как?

– Крайне сожалею, – твердо ответил мистер Кику.

– Бросьте! Вы же не хотите, чтобы я вас заставил силой?

– Господин министр, – тихим голосом ответил Кику, – если вы заглянете в мою должностную инструкцию, то увидите, что она не требует, чтобы я выступал клоуном по стереовидению. Если вы отдадите мне письменное распоряжение, я узнаю, что думает о его законности наш юридический отдел, а затем дам вам официальный ответ.

– Генри, ты просто мелкий упрямый паршивец. – Макклюре недовольно сморщил лицо. – Просто не понимаю и как это ты сумел так высоко залезть.

Так как мистер Кику не отвечал, Макклюре продолжил:

– Конечно, я не напишу такого приказа; я слишком старая лиса и прекрасно знаю инструкции. Хотя, правду сказать, мне не верится, чтобы ты решился сыграть со мной подобную шутку.

– Простите, сэр, но вы напрасно в этом сомневаетесь.

– А я все-таки сомневаюсь. Сейчас я попытаюсь убедить вас, что это действительно важно для Министерства, хотя я и не могу вам тут ничего приказывать. Видите ли, именно Беула Мергитройд стоит за спиной общества «Друзья Ламмокса». Так что…

– «Друзья Ламмокса»?

– Я так и знал, что это изменит ваше отношение к делу. В конце концов, именно вы ведь и разбирались со всей этой чертовщиной. Поэтому…

– Господи, да что это такое – «Друзья Ламмокса»? Кто они?

– Как кто? Вы же сами и дали им первое интервью. Но если бы я по чистой случайности не обедал на днях с Вэсом Роббинсом, мы бы все прошляпили.

– Кажется, припоминаю эту записку. Самая рядовая бумага.

– А вот миссис Мергитройд – случай совсем не рядовой. Я же вам и пытаюсь объяснить. С вами, бумажными душами, всегда так – теряете контакт с народом. Можете на меня обижаться, но именно поэтому такие, как вы, никогда не поднимаются на самый верх.

– Я нисколько об этом не сожалею, – мягко сказал мистер Кику.

– Что? – Похоже было, министр слегка смутился. – Я хотел сказать, что всегда находится работа для политиков-практиков вроде меня, привыкших держать руку на пульсе… Хотя признаю, что у меня нет вашей специальной подготовки. Вы меня понимаете?

– Всегда есть много работы и для ваших, и для моих способностей, сэр. Но вы продолжайте. Возможно, в данном случае я действительно «прошляпил». Видимо, записка «Друзей Ламмокса» пришла раньше, чем это слово стало для меня что-то значить.

– Возможно. Я совсем не имел намерения критиковать вас, Генри. Если правду говорить, вы работаете много, даже слишком. Будто Вселенная остановится, если вы хоть раз ее не подзаведете. Так вот, насчет этой истории с «ДЛ». Мы вмешались в какое-то дурацкое судебное дело на западе; да вы и сами все знаете, это ведь вы послали туда одного из наших. И вдруг оказалось, что дело касается этого самого хуруссианского Ламмокса. Суд вынес приговор… вернее сказать, мы вынесли приговор уничтожить зверя. Кстати, Генри, вы наложили взыскание на виновного?

– Нет, сэр.

– А чего же вы ждете?

– Я не буду наказывать его, сэр. Он действовал абсолютно правильно, если исходить из информации, которой мы располагали на тот момент.

– Я понимаю ситуацию иначе. Пошлите его личное дело мне, я хочу сам подумать.

– Сэр, – тихо сказал мистер Кику, – вы собираетесь пересматривать мои решения в части служебной дисциплины?

– Э-э-э… Я намерен рассмотреть только этот вопрос.

– Если вы не шутите, сэр, я могу хоть сейчас подать заявление об отставке. Видимо, я напрасно занимаю свой пост.

– Генри, вы сегодня просто невыносимы. – Министр побарабанил пальцами по столу мистера Кику. – Какого черта! Давайте будем откровенны друг с другом. Я же прекрасно знаю, что вы, профессионалы, можете при желании устроить веселую жизнь назначенцу вроде меня. Я в политике не первый день. Но пока это моя контора, я хочу, чтобы в ней была дисциплина. Есть у меня на это право?

– Да… Есть.

– И право и ответственность. Возможно, вы не ошибаетесь относительно этого человека, кто бы он там ни был; вы обычно бываете правы, иначе эта шарага давно бы рассыпалась. Но я обязан рассматривать заново любые дела, когда это кажется мне необходимым. Однако вам совсем необязательно начинать разговор об отставке, пока я не изменил ваше решение. Если уж вы так ставите вопрос, я сам попрошу вас уйти в отставку, если мне придется пересмотреть ваше решение. Но до этого момента – зачем вам кипятиться? Так будет честно?

– Так будет честно. Я несколько поторопился, господин министр. Личное дело будет у вас на столе.

– Вообще-то, раз вам так хочется, то не надо. Если это один из ваших протеже…

– У меня нет протеже, мистер Макклюре. Мне они не нравятся все без исключения.

– Иногда мне начинает казаться, что вы ненавидите даже самого себя. О чем мы говорили? Да, так вот. Когда мы жутко вляпались в историю с этим хуруссианцем, миссис Мергитройд увидела в этом возможность сделать доброе дело. Я-то думаю, что в первую очередь она хотела немного освежить свою собственную программу, но это к делу не относится. Пиджи-Виджи сразу же начал рассказывать своим маленьким друзьям про ужасное событие, а также просить, чтобы они писали ему письма и вступали в общество «Друзья Ламмокса». В первые же двадцать четыре часа она получила более трех миллионов ответов. К настоящему моменту уже половина детишек нашего континента, и одному Богу известно сколько на других, являются «друзьями Ламмокса». Они поклялись защитить его от преследований.

– Ее, – поправил мистер Кику.

– А?

– Простите, пожалуйста. Видимо, ни один из этих терминов не верен. У хрошии шесть различных полов. Можно называть Ламмокса и «он», и «она». Вообще-то, здесь нужны другие слова. Впрочем, для нас это не имеет значения.

– Для меня, во всяком случае, точно, – согласился Макклюре. – Но если бы мы действительно прикончили этого Ламмокса, детишки, я полагаю, устроили бы революцию. Я серьезно. Не говоря уж о взрослых фэнах Пиджи-Виджи. В общем, наше Министерство выбралось из этой истории со здоровенным фингалом под глазом. Но Беула Мергитройд предложила нам сделку, чтобы помочь выпутаться из этой ситуации. Она берет у нас интервью, я отвечаю на общие вопросы, а вы помогаете мне с подробностями – все на тему того, как Министерство бережно защищает права наших негуманоидных братьев и что все должны быть толерантны, – обычная болтовня. Потом Пиджи-Виджи спросит, а что же случилось с Ламмоксом, и вы расскажете деткам, что Ламмокс был в действительности кем-то вроде переодетого волшебного принца… или принцессы… и что Ламмокс улетел от нас в свой небесный замок. Получится потрясающе. Больше вам ничего не придется делать, – добавил Макклюре. – Дальше пустят ленту, как Ламмокс забирается в хуруссианский корабль и машет на прощание ручкой. Затем мы съедим по миске «ханки» – не бойтесь, я уж позабочусь, чтобы ваша миска была пустой! – и Пиджи-Виджи споет «Проказников». Конец. Все займет не больше двадцати минут и будет иметь большое значение для нашего Министерства. Договорились?

– Нет.

– Ну, Генри… Хорошо! Вам даже не придется притворяться, что вы едите «ханки».

– Нет.

– Генри, вы просто невозможны. Неужели вы не понимаете, что на нас лежит обязанность помогать воспитывать у детей чувство ответственности, давать им мировоззрение, соответствующее нашему веку – веку Сообщества цивилизаций?

– Нет, сэр, я не понимаю. Это дело родителей и учителей, но никак не правительства. У нашего Министерства и так забот по горло, оно едва управляется со все нарастающими ксеническими проблемами. – Тут мистер Кику прибавил про себя: «Даже если бы я согласился, я бы все равно не стал есть эту „ханки“!»

– Хм… Очень узкий подход, Генри. Бюрократический, я бы сказал. Вы же прекрасно знаете, что на нас жмут и с других сторон из-за этой хуруссианской истории. Общество «За сохранение статус-кво» вопит, требуя изоляционизма, а лига «Сохраним Землю для людей» просто в горло вцепиться готова. В результате Совет чувствует себя крайне неловко. И вот прямо сама в руки идет возможность настроить общественное мнение против всех этих психов, а вы даже не хотите помочь. Конечно, вам не приходится иметь дело с ребятами из «Статус-кво» и придурками из «Земля – людям», я же их беру на себя.

– Очень сочувствую, сэр, только и вам не надо бы тратить на них драгоценное время. Вы же знаете, что за каждой такой с виду безумной организацией всегда стоят вполне трезвые экономические интересы. Позвольте с ними бороться людям, имеющим противоположные экономические интересы, – транспортным компаниям, импортерам и ученым. Наше дело – дипломатические отношения. А когда нам досаждают лоббисты, пусть с ними разбирается отдел по связям с общественностью, им за это деньги платят.

– А сам-то я кто такой, если не агент по связям с общественностью, притворяющийся министром? – со злостью ответил Макклюре. – Не думайте, я ничуть не заблуждаюсь относительно этой моей проклятой должности.

– Это не так, сэр. В первую очередь на вас лежит ответственность за определение политики. А я провожу эту политику, в пределах своей компетенции.

– Какого черта! Вы же сами и определяете политику. Вы тащите меня, как лошадь, куда хотите. Я потихоньку начинаю это понимать.

– Простите, сэр, но я думаю, что каждый участвует в определении политики… даже швейцар. В какой-то мере это неизбежно, но я стараюсь выполнять именно свою работу.

В этот момент раздался голос секретарши мистера Кику:

– Мистер Кику, министр у вас? Его ждет миссис Беула Мергитройд.

– Буду сию секунду, – ответил Макклюре.

– Милдред, – невозмутимо добавил Кику, – проследи, чтобы кто-нибудь ею занялся. Тут будет небольшая задержка.

– Да, сэр. Ею занимается личный секретарь министра.

– Вот и хорошо.

– Никаких задержек, – сказал Макклюре. – Не будете так не будете… хотя я очень в вас разочарован. Но нельзя заставлять ее ждать.

– Сядьте, господин министр.

– Что?

– Садитесь, пожалуйста, сэр. В некоторых случаях можно заставить подождать даже всесильную миссис Мергитройд. Возникла чрезвычайная ситуация, и вам обязательно придется доложить о ней Совету. Возможно, даже сегодня вечером, на экстренном заседании.

– Что? А раньше вы сказать не могли?

– Как раз в тот момент, сэр, когда вы вошли, я готовился обрисовать вам положение. А последние несколько минут я все старался вам объяснить, что у нашего Министерства есть действительно важные дела помимо торговли бакалеей.

Несколько мгновений министр глядел на мистера Кику, а затем перегнулся через его стол к коммутатору:

– Э-э-э, Милдред? Говорит министр. Скажите коммодору Мэрфи, что меня задерживают неотложные дела и чтобы он постарался сохранить хорошее настроение у миссис Мергитройд.

– Хорошо, господин министр.

– Ну а теперь, Генри, – Макклюре повернулся к своему заместителю, – кончайте читать мне лекции и выкладывайте.

Мистер Кику начал подробно излагать детали нового кризиса с хрошии. Макклюре слушал, не произнося ни слова. Когда Кику закончил рассказывать про отклонение ультиматума, снова ожил коммутатор:

– Шеф? Это Мэрфи. Миссис Мергитройд надо идти еще на одну встречу.

Мистер Макклюре повернулся на голос:

– Она нас слышит?

– Конечно нет, сэр.

– Так вот, Джек. Мне надо еще несколько минут. Займи ее чем-нибудь.

– Но…

– Завали ее в кусты, если понадобится. А теперь отключайся. Я занят! – Он снова повернулся к мистеру Кику и сердито сказал: – Генри, вы еще раз меня подставили. Теперь мне ничего иного не остается, как продолжать вашу игру.

– Могу я спросить, что сделал бы на моем месте министр?

– Как? – Макклюре нахмурился. – Ну, пожалуй, я ответил бы так же, как и вы… Только в более крепких выражениях. Должен признать, мне, скорее всего, не пришло бы в голову действовать на них изнутри, через это самое существо – Ламмокса. Это был отличный ход.

– Понятно, сэр. А какие меры предосторожности принял бы министр после отклонения формального ультиматума? По моему мнению, нашему Министерству не следовало бы предлагать Совету приводить в боевую готовность станции вокруг планеты.

– О чем это вы? Ничего подобного и не потребуется. Я бы просто приказал внутренним войскам подойти к этому кораблю и разнести его в пыль, под мою ответственность. Какого черта, они сидят прямо в нашей внутренней оборонительной зоне и еще пытаются угрожать. Чрезвычайная полицейская операция, ничего больше.

«Я догадывался, что ты так поступишь», – подумал мистер Кику, но вслух произнес другое:

– А если получится так, что корабль не пожелает быть разнесенным в пыль и в ответ начнет сам разносить все вокруг?

– Что? Это просто нелепо!

– Господин министр, есть одна вещь, которую я твердо усвоил за сорок лет работы. Имея дело с «вне», надо быть готовым к любым «нелепостям».

– Надо же, чтоб меня… Генри, да никак вы и вправду поверили, что они могут что-то с нами сделать? Вы вправду перепугались? – Он внимательно изучал лицо мистера Кику. – А может быть, вы чего-то недоговариваете? У вас что, есть реальные доказательства их способности привести в исполнение эти дурацкие угрозы?

– Нет, сэр.

– Так в чем дело?

– Мистер Макклюре, триста с небольшим лет назад в моей стране жило одно очень отважное и воинственное племя. Небольшой отряд европейцев предъявил им некие требования. Европейцы называли это «налог». Вождь был храбрым человеком, а его воины – многочисленными и хорошо подготовленными. Они знали, что у пришельцев есть винтовки; что-то вроде винтовок было и у них самих. Но в первую очередь эти воины надеялись на свою многочисленность и отвагу. Они хорошо продумали операцию и заманили своих противников в засаду. Так они считали.

– Ну и?

– Они никогда не слышали о пулеметах. И это было последнее, что они узнали, – воины и вправду были очень отважны, они раз за разом шли в атаку. Этого племени больше нет, уцелевших не было.

– Если вы думаете напугать меня таким… Ладно, не будем. Но вы так и не дали мне никаких доказательств. В конце концов, мы же не какое-то там невежественное племя дикарей. Здесь не может быть никаких аналогий.

– Возможно. И все же, если подумать, тогдашние пулеметы были всего лишь небольшим усовершенствованием обычной винтовки. У нас теперь есть оружие, рядом с которым пулемет – все равно что перочинный нож. И все же…

– Короче говоря, вы предполагаете, что у этих хуруссианцев есть оружие, рядом с которым наши новейшие системы столь же бесполезны, как обычные дубинки. Честно говоря, мне не хотелось бы в это верить, и я не верю. Мощь атомного ядра – высшая возможная мощь. Вы это знаете, и я это знаю. Мы обладаем этой мощью. Несомненно, у них тоже есть атомная энергия, но мы превосходим их по численности в миллионы раз, а к тому же дома и стены помогают.

– Вождь того племени рассуждал точно так же.

– Что? Это совсем разные вещи.

– А ничто никогда и не бывает совершенно одинаковым, – устало ответил мистер Кику. – Я совсем не пускался в спекуляции относительно какого-нибудь волшебного оружия, недоступного пониманию наших физиков; я просто занялся вопросом, во что может превратиться современное оружие после небольших усовершенствований. Очень небольших, принципиальная возможность которых следует из имеющихся уже теорий. Конечно, ничего толком я не знаю, я в этих вещах не разбираюсь.

– Я, в общем-то, тоже, но мне говорили, что… Послушайте, Генри. Я сейчас же отдам приказ начать эту полицейскую акцию.

– Да, сэр.

– Что да? Ну почему вы все сидите с каменным лицом, повторяя как попка «да, сэр»! Вы же не знаете ничего такого. Почему я не должен отдавать этого приказа?

– Я не возражаю, сэр. Вы хотите воспользоваться защищенной линией связи? Или приказать, чтобы сюда явился командир базы?

– Генри, вы умеете вывести человека из себя, как никто на всех семнадцати планетах. Я же спросил вас, почему я не должен отдавать этот приказ?

– Я не знаю никаких определенных причин, сэр. Могу только сказать, почему я не советовал бы вам этого делать.

– И почему?

– Потому что я ничего по-настоящему не знаю. Потому что вся моя информация – страхи негуманоида Фтаемла, который, возможно, еще боязливее меня, а возможно, просто введен в заблуждение почти суеверным благоговением, которое внушают хрошии другим расам. А так как я не знаю, я не хочу играть в русскую рулетку, рискуя всей нашей планетой. Я хочу, пока это возможно, бороться при помощи слов, а не оружия. Так вы хотите сами отдать этот приказ, сэр? Или о мелочах позаботиться мне?

– Кончайте меня подзуживать. – Побагровевший министр с ненавистью глядел на Кику. – Теперь вы, вероятно, еще раз выложите передо мной заявление об отставке.

Мистер Кику с трудом изобразил на лице улыбку:

– Господин Макклюре, я никогда не подаю заявление об отставке дважды на дню. – И добавил: – Нет, я подожду последствий этой полицейской акции. Вот тогда, если оба мы останемся живы, окажется, что я ошибался в серьезном вопросе. И моя отставка станет неизбежной. И позвольте мне добавить, сэр: я надеюсь, что вы правы. Тихая старость устраивает меня значительно больше, чем посмертное подтверждение моей правоты.

Макклюре пошевелил губами, однако ничего не сказал.

– Пока я нахожусь в своем официальном качестве, – спокойно продолжил мистер Кику, – могу я сделать моему министру одно предложение?

– Что? Конечно. Это ваша прямая обязанность. Так что там?

– Я бы хотел предложить, чтобы эта атака началась прямо в ближайшие минуты. Может получиться, что, поспешив, мы достигнем того, чего не сможем достигнуть, если будем тянуть время. Отдел астронавигации может выдать нам параметры орбиты корабля противника. – Кику нагнулся к коммутатору.

Не успел он до него дотронуться, как тот ожил сам:

– Шеф? Это Мэрфи. Я сделал все, что мог, но она…

– Скажи ей, что я не могу.

– Сэр?

– Хм. Ну как-нибудь сгладь это. Ты же знаешь как. А теперь заткнись и больше мне не звони.

– Есть, сэр.

Мистер Кику связался с отделом астронавигации:

– Пожалуйста, главного баллистика… да, немедленно. Привет, Картье. Обезопась линию со своего конца, с этого конца уже сделано. И не забудь заглушить. Так вот, мне нужны параметры орбиты…

Макклюре протянул руку и отключил связь.

– Ладно, – яростно проговорил он, – будем считать, что вы меня переиграли, хотя это и блеф.

– Сэр, я не блефовал.

– Ладно-ладно, я согласен, что вы такой мудрый и осторожный. Я тоже не могу рисковать пятью миллиардами жизней. Что мне теперь, на брюхе перед вами поползать?

– Нет, сэр. Но я почувствовал большое облегчение. Спасибо.

– У вас облегчение. А обо мне вы подумали? А теперь расскажите мне, каким образом вы сами намерены разыграть эту партию? Я ведь пока в полном неведении.

– Хорошо, господин министр. Первым делом я послал за этим мальчишкой, Стюартом.

– За Стюартом? Зачем?

– Чтобы убедить его лететь с ними. Я хочу иметь его согласие.

По лицу министра было видно, что он не верит своим ушам.

– Я вас правильно понимаю, мистер Кику, вы отклонили ультиматум только затем, чтобы потом полностью капитулировать?

– Я бы так это не назвал.

– Мне плевать, как вы это назовете на своем дипломатическом жаргоне. Мы не отдадим мальчишку. Я не хотел рисковать вслепую, но тут – совершенно другое дело. Я не отдам им ни одного человека, как бы они ни нажимали. И Совет со мной согласится, уж будьте уверены. Есть такая штука, называется гордость. И позвольте добавить, что я крайне изумлен. И возмущен.

– Вы разрешите мне продолжить, сэр?

– Да чего уж… Давайте выкладывайте.

– Мне и на секунду не приходило в голову передать им мальчика. В дипломатической науке давным-давно отказались от умиротворения из-за полной его бессмысленности. Если бы я хоть раз подумал о принесении этого мальчика в жертву, я бы первым аплодировал вашему возмущению. Вы меня просто не поняли.

– Но вы же сами сказали…

– Пожалуйста, сэр. Я знаю, что я сказал. Я послал за мальчиком, чтобы узнать, чего хочет он сам. Насколько мне известно, вполне возможно, что он захочет, более того, очень захочет.

– Мы не можем этого позволить. – Макклюре покачал головой. – Даже если парень настолько сдурел, что сам этого хочет. Девятьсот световых лет от ближайшего человеческого существа! Да я охотней дал бы ему яду.

– Все совсем не так, сэр. Если я получу его согласие, я буду молчать об этом во время переговоров, держа этот туз в рукаве. А нам есть о чем вести переговоры.

– Например?

– Их наука. Их промышленность. Новая область пространства. Возникающие возможности просто трудно переоценить.

Макклюре беспокойно поерзал на стуле:

– А все-таки я не уверен: может быть, самое лучшее – ударить по ним. Если мы настоящие люди, мы должны рисковать. Любезничать с подонками, которые имеют наглость нам угрожать… Мне это не нравится.

– Господин министр, если мои планы не сработают… или не встретят вашего одобрения, тогда я встану рядом с вами – и мы вместе бросим вызов небу. Мы будем торговаться… но торговаться как настоящие люди.

– Ну что ж… Расскажите мне все остальное.

Глава 13 «Нет, господин министр»

Назавтра жена мистера Кику разрешила ему поспать подольше. Она поступала так время от времени, полагая, что какой бы там ни был кризис, а отдохнуть все равно надо. Добравшись до кабинета, мистер Кику обнаружил в своем кресле спящего Весли Роббинса. Специальный помощник министра по связям с общественностью не был дипломатом, не хотел быть дипломатом и с удовольствием демонстрировал это при каждом удобном случае.

– Доброе утро, Вэс, – не подавая признаков удивления, поздоровался мистер Кику.

– Какое там доброе? – Роббинс швырнул заместителю министра свежий номер «Кэпитэл таймс». – Видали?

– Нет. – Мистер Кику развернул газету.

– Двадцать три года в журналистике, и чтоб меня так обошли, да к тому же в собственном Министерстве.

Мистер Кику читал:

ИНОЗЕМНЫЕ АГРЕССОРЫ УГРОЖАЮТ ВОЙНОЙ!!!

Они требуют заложников.

Столичный округ, 12 сентября… Министр по делам космоса Макклюре сообщил сегодня, что инопланетные пришельцы, известные под кличкой «хрошии», приземлившиеся недавно в столичном порту, под угрозой военных действий потребовали, чтобы Федерация…

Кику бегло просмотрел полосу. Сильно искаженный вариант его ответа хрошии приписывался министру Макклюре; не было ни малейшего намека на возможность мирного разрешения конфликта. В комментирующей заметке цитировалась беседа с начальником Генерального штаба. Тот заверял Землю и все планеты Федерации, что нет оснований опасаться наглых инопланетян. Южноазиатский сенатор хотел знать, какие шаги предприняты для того, чтобы… Кику пробежал глазами все, но на девяносто процентов полоса состояла из бессмысленной чепухи, куда входили очередной залп красноречия лиги «Сохраним Землю для людей» и передовица «На распутье». Присутствовало в газете и интервью с миссис Мергитройд, однако мистер Кику так и не удосужился выяснить, на чьей стороне Пиджи-Виджи.

– Ну разве не бардак? – вопросил Роббинс. – Где вы прячете сигареты?

– Да, бумаги им, похоже, не жалко, – согласился мистер Кику. – В подлокотнике кресла для посетителей.

– И что прикажете теперь с этим делать? У меня просто челюсть отпала. Ну почему, почему никто ничего мне не рассказал?

– Одну секунду. – Мистер Кику наклонился над столом. – Охрана? А, О’Нейл… Разместите дополнительные силы специальной полиции вокруг шлюпки хрошии…

– Уже, босс. Только почему никто не сказал нам этого раньше?

– Вопрос по существу. Так вот, сколько бы у вас там ни было охраны, поставьте еще больше. Там не должно быть никаких беспорядков, и там не должно быть никаких инцидентов. Запустите в толпу столько обученных специалистов по снятию напряжения, сколько наскребете, а потом поищите дополнительных в других ведомствах. А затем уделите особое внимание организациям фанатиков… не всем, конечно, а ксенофобным. Пока тихо?

– Ничего такого, с чем бы мы не могли справиться. Но за дальнейшее не ручаюсь. И мне все-таки кажется, что кто-нибудь должен сказать…

– Несомненно. Держитесь на связи со мной.

Кику повернулся к Роббинсу:

– А вы не знаете, откуда взялось интервью?

– Разве по мне это видно? Он собирался на прием в честь завершения трехсторонней конференции. Ничто не предвещало. Одобрил речь, которую я ему написал, потом я один экземпляр отдал ему, остальные раскидал по ребятам. Объяснил им, как и что подавать. Все были счастливы. Проснулся сегодня бодренький и веселый, будто мне девятнадцать, а не успел еще выпить кофе, как почувствовал себя на все сто пятьдесят. Не знаете, никому мое место не требуется? А то очень хочется податься в бичи.

– Мысль разумная. Вэс, давайте я вам объясню, как обстоят дела. Все это не для печати. Пока, до завершения истории. Так вот… – Кику беглыми штрихами обрисовал новый хрошианский кризис.

– Ясненько, – кивнул Роббинс. – А номер первый, значит, так вот взял и выдернул ковер у вас из-под ног. Отличный партнер по команде.

– Ладно, надо бы с ним повидаться. Он здесь?

– Да. Я же вас за этим и ждал. Как поступим, вы будете держать, а я буду бить или наоборот?

– Хоть так, хоть так. Надеюсь, мы с ним справимся.

Министр был у себя, он встал, чтобы предложить им стулья. Роббинс ждал, что мистер Кику заговорит, но тот сидел совершенно неподвижно, с бесстрастным лицом, словно статуя, вырезанная из черного дерева.

Через некоторое время Макклюре нервно заерзал:

– Так что у вас, Генри? Понимаете, я сегодня очень занят… Я уже договорился с генеральным…

– Я думал, что вы пожелаете проинструктировать нас, господин министр.

– О чем?

– Сэр, вы читали утренние газеты?

– Ну… да.

– Произошло изменение курса политики. Помощник министра Роббинс и я хотели бы узнать основные черты этой новой политики.

– Какая еще новая политика?

– Ваша новая политика, в отношении хрошии, господин министр. Или газеты все переврали?

– Э? Ну, не то чтобы переврали. Конечно, немного преувеличили. Но политика остается неизменной. Я просто сообщил народу то, что он имеет право знать.

– Народ имеет право знать. – Мистер Кику задумчиво свел вместе кончики пальцев. – Ну да, конечно. В системе, основанной на свободном согласии свободных людей, народ всегда имеет право знать. Просто старые бюрократы, вроде меня, иногда начинают забывать эти фундаментальные истины. Спасибо, что напомнили. – На какое-то мгновение мистер Кику погрузился в раздумья, а затем добавил: – Полагаю, теперь лучше всего будет исправить мою оплошность и рассказать народу все.

– Что? Что вы имеете в виду?

– Что? Да всю эту историю, господин министр. Как по нашему собственному невежеству и наплевательскому отношению к чужим правам – и в прошлом, и теперь – мы похитили представителя цивилизованной расы. Как по чистой случайности этот инопланетянин выжил. Как в результате всего этого нашей планете угрожают полным уничтожением и как в высшей степени разумный представитель дружественной планеты – я имею в виду доктора Фтаемла – уверяет нас, что хрошии вполне способны выполнить свою угрозу. Необходимо будет рассказать также, что вчера мы были буквально на волосок от того, чтобы нанести удар по этим пришельцам, – только вот струсили немного и решили продолжить переговоры. Струсили оттого, что не знаем соотношения сил, нам не на что было опереться, кроме трезвого мнения доктора Фтаемла. Да, надо будет рассказать все это народу.

Рот и глаза министра Макклюре раскрывались все шире и шире.

– Господи помилуй, Генри! Вы что, хотите, чтобы начался бунт?

– Сэр, я уже предпринял меры для предотвращения волнений. Ксенофобия готова вспыхнуть всегда, а вот это… – он указал на газету, – сильно подзадорит некоторых. Не нужно, однако, чтобы вас останавливали такие мелочи. Просто мы, бюрократы, склонны к патернализму, ведь насколько проще сначала сделать то, что кажется наилучшим, а народу сообщить потом. Что бы мы там ни решили – вести переговоры, сбить корабль, да что угодно. Я думаю, вы, господин министр, ни на секунду не забывали, что этот самый Совет, членом которого вы являетесь, ответствен не только перед Североамериканским Союзом и даже не только перед всеми народами Земли, но перед всеми суверенными членами Федерации и на Земле, и на прочих планетах?

– А при чем тут это? Ведь мы – ведущая держава.

– Кого, интересно, вы имеете в виду, говоря «мы»? Уж наверняка не мою маленькую страну. Так вот, я подумал, что теперь вопрос будет решаться голосованием в Совете и что этот Совет вполне может принять решение отдать одного малозаметного гражданина Северной Америки, чтобы избавиться от риска межзвездной войны. Очень интересно, как проголосует Марс?

Министр встал и несколько раз прошелся по кабинету. Кабинет был большой, в несколько раз больше, чем у мистера Кику. Он остановился в дальнем конце огромного помещения и посмотрел на видневшиеся за окном Башню трех планет и Дворец цивилизаций; мистер Кику молчал. Вэс Роббинс скрючился в кресле, далеко вытянув вперед свои сухопарые ноги. Он приводил в порядок ногти при помощи перочинного ножа. Ногти его, длинные, с черными каемками, явно нуждались во внимании. Неожиданно Макклюре резко повернулся к Кику:

– Послушай, Генри, крючкотвор ты хренов, меня на слабо́ не возьмешь.

– На слабо́, господин министр?

– Да, на слабо́. Ну конечно же, ты накрутил всегдашние свои фигли-мигли, но и я не первый раз замужем. Ты прекрасно знаешь, что если мы передадим прессе все эти никому не нужные подробности… всю эту чушь, которой тебя напичкал доктор… как его… Фатима?.. ну этот рарджиллианский монстр… да, а ты еще угрожал рассказать журналистам, что я сдрейфил насчет атаки… вот это уже – чистый шантаж! Если сообщить им всю эту бурду, в Совете начнется такая свара, что на Плутоне будет слышно! Все правительства начнут посылать своим делегатам специальные инструкции, и вполне возможно, что наш земной блок проиграет голосование. И все вывалится в конце такой сложной трехсторонней конференции… это будет катастрофа. Это же будет полная катастрофа. – Макклюре смолк, чтобы перевести дыхание. – Так вот, на сей раз у тебя не пройдут эти штучки. Ты уволен! Понимаешь? Уволен! Я позабочусь, чтобы тебя убрали по какой-нибудь статье или отправили на пенсию, как уж там у вас это полагается. Но с тобой – конец, прямо с этой секунды. Я освобождаю тебя от обязанностей. Отправляйся домой.

– Прекрасно, господин министр, – ровным голосом ответил мистер Кику и направился к выходу.

Наступившую тишину нарушил громкий щелчок сложенного перочинного ножа. Вэс Роббинс вскочил на ноги:

– Подождите, Генри. Мак…

Макклюре обернулся:

– Что? А с тобой-то что? И не называй меня Мак, здесь официальная обстановка. Я пока еще министр, как я только что объяснил Кику.

– Вот именно – пока, на ближайшие два-три часа.

– Что? Не смеши меня. Вэс, если ты и дальше намерен так разговаривать, придется и тебя уволить. Мистер Кику, вы свободны.

– Генри, подожди. А ты, Мак, кончай нести бредятину. Уволил он меня. Да я уже сам уволился десять минут назад. Мак, ты что, совсем сдурел? Я же знал тебя еще желторотым сенаторишкой, когда ты мечтал хоть о коротеньком упоминании твоей личности в колонке городских сплетен. Тогда ты мне нравился, у тебя был этот самый здравый смысл, большая редкость при таком роде занятий. А теперь ты готов меня вышвырнуть, и ты мне совсем не нравишься. Послушай, ответь, Христа ради, чего это тебе так хочется перерезать себе глотку?

– Что? Нет, только не мою глотку. Я не такой идиот, чтобы позволять подчиненным резать мою глотку. Видал я такое, не раз видал. Только вот Кику не на того нарвался.

– Мак, похоже, что тебе все-таки очень хочется прикончить самого себя. – Роббинс печально покачал головой. – Может, ты лучше отрежешь Генри язык, пока до него не добрались газетчики? Хочешь мой ножик?

– Что-о? – Макклюре явно был потрясен. Он развернулся и резко крикнул: – Мистер Кику! Вы не имеете права разговаривать с прессой! Это приказ!

Роббинс откусил заусенец, сплюнул и сказал:

– Мак, да ради Христа! Ну как ты можешь одновременно и уволить Генри, и запретить ему говорить?

– Секреты Министерства…

– Черта лысого, а не секреты Министерства! Ну и что ты с ним сделаешь? Лишишь на основании закона о служебной тайне выходного пособия? Думаешь, его это остановит? У Генри не осталось ни страха, ни надежд, ни иллюзий, ты ничем его не запугаешь. Все, что он может рассказать репортерам, тебе же и повредит, если ты объявишь это «секретом».

– Можно я тоже скажу пару слов? – спросил центр всей этой бури.

– А? Валяйте, мистер Кику.

– Благодарю вас, господин министр. У меня не было ни малейшего намерения посвящать прессу в наиболее неприятные аспекты этой истории. Я просто пытался продемонстрировать при помощи reductio ad absurdum,[56] что это правило, обо всем информировать общественность, как и любое другое правило, приведет к катастрофе, если бездумно ему следовать. Мне показалось, сэр, что вы вели себя неосторожно. Я надеялся удержать вас от дальнейших неосторожностей на то время, пока мы не подыщем подходящие средства исправить положение.

Макклюре внимательно изучил лицо своего заместителя:

– Вы это серьезно, Генри?

– Я всегда говорю серьезно. Это экономит много времени.

– Вот видишь, Вэс? – Макклюре повернулся к Роббинсу. – Ты выступил совсем не по делу. Может, у нас с Генри и есть какие-то расхождения во мнениях, но он очень порядочный человек. Послушайте, Генри, я, конечно, поспешил. Я действительно решил, что вы мне угрожаете. Давайте забудем, что я вам наговорил про вашу отставку, и займемся делом. Ну как?

– Нет, сэр.

– Что? Да ладно, не будьте мелочным. Я разозлился, я обиделся, я ошибся, я извинился. В конце концов на первом плане у нас должно стоять благосостояние общества.

Роббинс издал малопристойный звук; мистер Кику ответил очень спокойно:

– Нет, господин министр, это не сработает. После того как вы один раз уже меня уволили, я не смогу действовать уверенно на основании делегированных мне полномочий. А дипломату обязательно нужно иметь уверенность, иногда она – единственное его оружие.

– Мм… Ну, могу только сказать, что мне очень жаль. Поверьте, действительно жаль.

– Я верю вам, сэр. Позвольте мне сделать последнее и совершенно неофициальное предложение?

– Конечно, Генри.

– Мне кажется, что, пока вы подбираете себе новую команду, лучше всего справится с рутинной работой Кампф.

– Конечно, конечно. Если вы говорите, что он подходит, значит так оно и есть. Но только, знаете, Генри, мы назначим его временно, а вы подумайте еще. Пусть это будет отпуск по состоянию здоровья или что угодно.

– Нет, – холодно ответил мистер Кику и снова повернулся к выходу.

Но не успел он дойти до двери, как Роббинс громко сказал:

– Да успокойтесь вы оба. Мы еще не закончили. – Затем он повернулся к Макклюре. – Ты тут говорил, что Генри порядочный человек. Но только кое-что при этом забыл.

– Что?

– Что я – совсем не такой. – Роббинс продолжил: – Генри не может поступать непорядочно. А вот я вырос среди уголовников, мне на всякие тонкости начхать. Так что я соберу ребят и славно с ними побеседую. Расскажу им, где закопан труп, расскажу, кто перебил всю посуду и кто положил носки в кастрюлю.

– Если ты только вздумаешь самовольно дать интервью, – в ярости заорал Макклюре, – ты до смерти своей не получишь никакой государственной работы!

– А ты мне не грози, тыква перезрелая. Я тебе не карьерный чиновник, я назначенец. Я не успею допеть свою песенку, как у меня будет своя колонка в «Столице вверх тормашками», я там буду делиться с публикой фактами из жизни наших сверхчеловеков.

– У тебя полностью отсутствует какая бы то ни было лояльность. – В голосе министра звучала горечь.

– Ну, от тебя, Мак, такое просто приятно услышать. А сам-то ты лоялен хоть к чему-нибудь? Если не считать твоей собственной политиканской шкуры.

– Ты не совсем справедлив, Вэс, – негромко вставил мистер Кику. – Министр был очень тверд, когда говорил, что нельзя жертвовать этим мальчиком, Стюартом, ради целесообразности.

– Хорошо, Мак, – кивнул Роббинс, – отдадим здесь тебе должное. Но ты готов был принести в жертву сорок лет службы Генри в интересах спасения своей мерзкой рожи. Не говоря уже о том, что, не посоветовавшись со мной, вылезать с этой рожей перед репортерами – только чтобы попасть на первые полосы газет. Мак, больше всего газетчики презирают тех, кто рвется попасть в заголовки. В стремлении увидеть свое имя на первой полосе и вправду есть что-то непристойное и отвратительное. Мне тебя не перевоспитать, да и желания особого нет, но я тебе обещаю: вскоре ты и вправду увидишь свое имя в заголовках, будь спок, и большими буквами. Но – в последний раз. Если только…

– Что ты имеешь в виду?

– Если только мы не соберем Шалтая-Болтая обратно.

– Каким образом? Слушай, Вэс, я сделаю что угодно, но в пределах разумного.

– Да уж конечно сделаешь. – Роббинс нахмурился. – Есть вполне очевидный путь. Мы можем подать им на блюде голову Генри. Свалить на него всю вину за вчерашнее интервью. Он дал тебе плохой совет. Его уволили, и теперь везде тишь да гладь да божья благодать.

Мистер Кику кивнул:

– Именно так я себе это и представлял. С радостью приму участие… если только будут приняты мои рекомендации по завершению истории с хрошии.

– Рано радуешься, Мак! – прорычал Роббинс. – Это вполне очевидное решение, и оно сработает. Сработает потому, что у Генри есть чувство долга перед чем-то большим, чем он сам. Но мы не будем этого делать.

– Но если Генри согласен, то в высших интересах…

– Прекрати. На блюде будет голова, но не Генри, а твоя.

Их взгляды встретились. Через некоторое время Макклюре медленно произнес:

– Если это твой план, Роббинс, то можешь об этом забыть и мотать отсюда. Хотите драку – вы ее получите. Первая статья, которая появится в печати, расскажет, как мне пришлось уволить вас двоих за нелояльность и некомпетентность.

– Я очень надеялся, что так ты себя и поведешь. – В ухмылке Роббинса была явная угроза. – Вот позабавимся-то. Но может, ты послушаешь сначала, как это можно сделать?

– Валяй.

– Ты можешь уйти тихо или со скандалом. В любом случае ты уходишь. А теперь заткнись и дай мне договорить! Тебе конец, Мак. Я не считаю себя самым главным ксенологом, но даже мне видно, что нашей цивилизации не по карману твой провинциально-политиканский подход к тонким отношениям с негуманоидными расами. Так что с тобой покончено. Вопрос только один: ты предпочитаешь уйти по-плохому? Или ты сам по-хорошему уйдешь и о тебе напишут парочку хвалебных примечаний в книгах по истории?

Макклюре глядел на Роббинса с ненавистью, однако не прерывал его.

– Если ты вынудишь меня рассказать все, что я знаю, возможны два варианта. Генеральный секретарь или бросит тебя на растерзание, или решит поддержать тебя, рискуя при этом получить вотум недоверия в Совете. Каковой он, без всякого сомнения, и получит. Первым, с колоссальной радостью, от него отвернется Марсианское содружество, за Марсом последует Венера, а далее к ним присоединятся дальние колонии и ассоциированные ксенические культуры. В конечном итоге большинство земных наций потребуют, чтобы Североамериканский Союз сдал своего гражданина для предотвращения развала Федерации. Для этого только и надо – толкнуть первую костяшку домино, остальные повалятся сами. А кто будет похоронен под их кучей? Да ты, Мак. После этого тебя не изберут даже собачником. Но есть и безболезненный путь. Ты подаешь в отставку, но мы пару недель не сообщаем об этом. Как думаешь, Генри, хватит нам двух недель?

– Думаю, более чем достаточно, – очень серьезно согласился мистер Кику.

– Эти две недели ты даже нос себе не будешь вытирать без разрешения Генри. Ты слова не скажешь без моего разрешения. А затем ты уйдешь в отставку, в блеске славы после успешного завершения проблемы с хрошии, которое увенчает твою карьеру. Может быть, мы даже придумаем способ пропихнуть тебя наверх, на какой-нибудь роскошный пост… если ты, конечно, будешь паинькой. Как, Генри?

Мистер Кику молча кивнул.

Макклюре перевел взгляд с бесстрастного лица Кику на лицо Роббинса, полное презрения.

– Вы это все тщательно спланировали, – с горечью сказал он. – А вот если я возьму да и пошлю вас куда подальше?

– Поверьте, в конечном итоге это не будет иметь значения. – Роббинс широко зевнул. – После отставки правительства новый генеральный секретарь вызовет Генри из отставки, на твое место посадят надежного безопасного человека, а Генри продолжит свои старания перехитрить хрошии. Ну, потеряем три дня, а повезет – так и меньше. Отмывать тебя добела будет значительно труднее, но мы хотим оставить тебе хоть такой выход. Верно, Генри?

– Я думаю, что так было бы лучше. Не стоит перетряхивать грязное белье на людях.

Макклюре пожевал нижнюю губу:

– Я обдумаю ваше предложение.

– Вот и хорошо! А я посижу тут, пока ты его обдумываешь. Генри, почему бы тебе не вернуться на рабочее место? Зуб даю, этот твой хитрый стол весь горит огнями, как рождественская елка.

– Хорошо. – Мистер Кику вышел из кабинета.

* * *

Его стол не был похож на рождественскую елку, он, скорее, напоминал праздничный фейерверк; на нем горели десятка полтора желтых лампочек и яростно мигали сразу три красные. Кику разобрался с неотложными делами, спихнул со своих плеч дела помельче и начал разбирать завал, накопившийся в корзине. Он подписывал бумаги одну за другой, нимало не заботясь, законна ли еще его подпись.

Кику как раз накладывал вето на выдачу паспорта очень видному лектору – в прошлый раз, когда этот идиот оказался вне Земли, он вломился в храм и устроил там фотосессию, – но тут в кабинет вошел Роббинс и торжествующе кинул на стол бумагу:

– Вот его отставка. Тебе лучше сразу переговорить с генеральным секретарем.

– Обязательно, – согласился Кику, взяв бумагу.

– Мне не хотелось, чтобы ты видел, как я выкручиваю ему руки. Человеку трудно признавать поражение при свидетелях. Ты же понимаешь?

– Да.

– Пришлось напомнить ему ту историю, когда мы его покрыли. Ну, насчет договора с Кондором.

– Жаль.

– Не надо проливать по нему слезы. Хорошенького понемногу. Сейчас я напишу речь, которую он произнесет перед Советом. Потом найду ребят, с которыми он говорил вчера, и буду умолять их ради блага любимой старушки-планеты, чтобы в следующих статьях они придерживались правильной линии. Им это вряд ли понравится.

– Пожалуй.

– Но они согласятся. Нам, людям, надо держаться друг друга, против нас большой численный перевес.

– Мне тоже всегда так казалось. Спасибо, Вэс.

– Заходите еще. А одну вещь я ему так и не сказал.

– Да?

– Не стал напоминать, что мальчишку зовут Джон Томас Стюарт. Я не уверен, что, имея в виду этот факт, Марсианское Содружество стало бы возникать. Совет мог бы и поддержать Мака, а у нас появилась бы отличная возможность выяснить, могут ли эти хрошианские ребята сделать то, чем грозятся.

– Я тоже думал об этом, – кивнул Кику. – Но для такого напоминания был не очень подходящий момент.

– Не очень. Просто удивительно, как часто бывает, что самое лучшее – не разевать варежку. Чему ты улыбаешься?

– Я подумал, – объяснил мистер Кику, – как хорошо, что хрошии не читают наших газет.

Глава 14 «Судьба? Чушь собачья!»

А вот миссис Стюарт газеты читала. У Гринберга были большие трудности с тем, чтобы убедить ее приехать в столицу и привезти сына, потому что он не мог ей объяснить, зачем это нужно. Но все же он ее убедил, и она согласилась вылететь на следующее утро.

На следующее утро, когда Гринберг заехал за ними, оказалось, что теперь он персона нон грата. Она клокотала от ярости и молча сунула ему в руки газету. Гринберг бросил взгляд на название и сказал:

– Да, я уже видел ее в отеле. Это все вздор, разумеется.

– Вот я и пытаюсь сказать это маме, – угрюмо сказал Джон Томас. – Только она меня не слушает.

– Тебе лучше бы помолчать, Джон Томас! Ну так что, мистер Гринберг? Что вы можете сказать в свое оправдание?

Никакого складного ответа у Гринберга не было. Увидев газету, он сразу попытался связаться со своим боссом, однако Милдред ответила, что мистер Кику и мистер Роббинс у министра и их нельзя беспокоить. Гринберг сказал, что позвонит попозже; у него появилось нехорошее подозрение, что неприятности начались не только у него одного.

– Миссис Стюарт, вам, вероятно, хорошо известно, что сообщения в новостях часто искажаются. Речь не шла о заложниках и…

– Как можете вы говорить мне в глаза такое, когда в газете все ясно сказано. Это же интервью с министром по делам космоса. Кто об этом лучше знает? Вы или министр?

У Гринберга было свое мнение на этот счет, но он не осмелился его высказать.

– Ради бога, миссис Стюарт, не надо принимать за чистую монету все, что пишут в газетах. Эти дикие сообщения не имеют к делу никакого отношения. Я просто прошу вас поехать в столицу и побеседовать немного с заместителем министра.

– Как бы не так! Если заместителю министра хочется со мной поговорить, пусть сам сюда и приезжает.

– Мадам, если возникнет необходимость, он обязательно так и сделает. Мистер Кику – джентльмен старых понятий; он не стал бы просить леди приехать к нему, если бы не груз общественных забот. Вам, вероятно, известно, что как раз сейчас происходит межпланетная конференция?

– Я взяла себе за правило никогда не интересоваться политикой, – самодовольно ответила она.

– А вот некоторым приходится, – вздохнул Гринберг. – Из-за этой конференции мистер Кику сейчас не может прилететь сюда сам. У нас была надежда, что вы, из чувства гражданского долга, прилетите к нему в столицу.

– И я согласилась, мистер Гринберг, не хотела, но согласилась. А теперь вижу, что вы меня обманывали. Откуда мне знать, а вдруг там ловушка? Заговор с целью выдать моего сына этим чудовищам?

– Я могу заверить вас, мэм, заверить честным словом офицера Федерации…

– Пожалейте себя, мистер Гринберг. А теперь, если вы не возражаете…

– Миссис Стюарт, я вас умоляю. Если вы только…

– Мистер Гринберг, не вынуждайте меня, пожалуйста, говорить гостю грубости. Но, кроме них, мне нечего вам больше сказать.

И мистер Гринберг отступил. Он оглянулся, намереваясь вовлечь в разговор мальчика, но тот потихоньку улизнул. Гринберг не собирался возвращаться в столицу с невыполненной миссией, просто не видел смысла продолжать спор с миссис Стюарт, пока она немного не поутихла. Чтобы не встречаться с репортерами, он попросил пилота такси высадить его на крыше отеля, однако и там его поджидал человек с микрофоном.

– Полминутки, мистер уполномоченный. Моя фамилия Хови. Вы можете сказать пару слов относительно заявления министра Макклюре?

– Без комментариев.

– Другими словами, вы с ним согласны?

– Без комментариев.

– То есть вы не согласны?

– Без комментариев. Послушайте, я очень спешу. – Что было святой правдой; ему не терпелось позвонить и выяснить наконец, какого черта там происходит.

– Еще секундочку, пожалуйста. Все-таки Вествилл непосредственно связан с этой историей; я хотел бы иметь материал прежде, чем наша центральная контора пришлет сюда тяжеловесов, которые отпихнут меня в сторону.

Гринберг немного расслабился. Какой смысл настраивать прессу против себя, да к тому же этот парень прав: уж он-то знал, что чувствуешь, когда присылают кого-то постарше, чтобы решить проблему, которой ты занимался.

– Ладно. Только покороче, я действительно спешу. – Он вынул сигареты. – Спички есть?

– Конечно. – Они закурили, после чего Хови продолжил: – Тут у нас поговаривают, что все это громыхание министра – просто дымовая завеса, а вы приехали сюда, чтобы забрать мальчика Стюарта и передать его хрошии. Что вы можете сказать на этот счет?

– Без ком… Нет, этого не пишите. Скажите вот что, ссылаясь на меня. Ни один гражданин Федерации никогда не передавался и не будет передаваться в качестве заложника ни одной чужой державе.

– Это официально?

– Это совершенно официально, – твердо сказал Гринберг.

– А что вы тогда здесь делаете? Я понял так, что вы пытаетесь увезти мальчишку Стюарта и его мать в столицу. А столичный анклав не является, в смысле закона, частью Североамериканского Союза, ведь правда? И если вы его туда заполучите, наши местные и национальные власти не смогут его защитить.

Гринберг возмущенно замотал головой:

– Любой гражданин Федерации у себя дома, когда находится на территории анклава. У него сохраняются все права, которые он имел в родной стране.

– А зачем же вы хотите его туда вывезти?

– Джон Томас Стюарт, – быстро и без малейшей запинки соврал Гринберг, – знаком с психологией хрошии так, как ни один человек на свете. Мы хотим, чтобы он помог нам при переговорах.

– Вот это уже понятнее. «Вествиллский мальчик назначен дипломатическим атташе». Годится для заголовка?

– Звучит неплохо, – согласился Гринберг. – Ну как, хватит? А то мне и вправду некогда.

– Хватит, – смилостивился Хови. – Я смогу раздуть это на тысячу слов. Спасибочки, уполномоченный. До скорого.

Гринберг спустился к себе в номер, запер дверь и повернулся к телефону, намереваясь позвонить в Министерство, но тут аппарат ожил. На экране появилось лицо шефа Драйзера.

– Мистер уполномоченный Гринберг…

– Как поживаете, шеф?

– Ничего, спасибо. Но, мистер Гринберг, мне только что позвонила миссис Стюарт.

– Да? – Гринбергу вдруг смертельно захотелось проглотить одну из пилюль, которыми пробавлялся мистер Кику.

– Мистер Гринберг, мы ведь всегда стремились сотрудничать с вами, джентльмены.

– Правда? – Гринберг сделал встречный выпад. – Так это значит, вы сотрудничали с нами, когда пытались убить хрошиа, не дожидаясь утверждения приговора?

Драйзер побагровел:

– Это была ошибка. Она не имеет никакого отношения к тому, что я сейчас скажу.

– И что же вы скажете?

– У миссис Стюарт пропал сын. Она подозревает, что он у вас.

– Вот как? Она ошибается. Я не имею представления, где он.

– Это точно, мистер уполномоченный?

– Шеф, я не привык, чтобы меня называли лжецом.

– Простите, пожалуйста. Но мне нужно добавить, – упрямо продолжал Драйзер, – миссис Стюарт не желает, чтобы ее сын покидал город. И полицейское управление поддерживает ее на все сто процентов.

– Естественно.

– Поймите меня правильно, мистер уполномоченный. Вы, конечно, очень важное официальное лицо. Но если вы нарушите закон, вы такой же гражданин, как и любой другой. Я читал эти статьи в газетах, и они мне не понравились.

– Шеф, если вы обнаружите, что я занялся чем-то незаконным, – я призываю вас исполнить свой долг.

– Я так и сделаю, сэр. Обязательно.

Гринберг отключился, начал было набирать номер, но передумал. Если у босса есть новые инструкции, он пришлет их сам, а Кику откровенно презирал полевых агентов, бегущих к мамочке за советом, чуть только ветер дунет в другую сторону. Надо изменить настроение миссис Стюарт – или уж засесть здесь на всю зиму.

Пока он раздумывал, телефон снова ожил. Гринберг ответил и обнаружил перед собой лицо Бетти Соренсон. Она улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте, с вами говорит мисс Смит.

– Хм… Как поживаете, мисс Смит?

– Спасибо, хорошо. Только немного суматошно. Я звоню по поручению своего клиента, мистера Брауна. Его убеждают совершить некую поездку. Он желает выяснить одно обстоятельство: у него есть друг в городе, куда его отправляют; будет ли ему позволено повидаться с другом, если он примет предложение?

Гринберг торопливо обдумывал ситуацию. Хрошии облепят Ламмокса, как мухи. Пустить туда мальчика? Это может быть опасно, да и Кику такого намерения не имел, это точно.

А какого, собственно, черта? Если уж будет нужно, полиция сможет накрыть иммобилизующим полем весь космопорт. В конце концов, нет в этих хрошии ничего сверхчеловеческого.

– Скажите мистеру Брауну, что он встретится со своим другом.

– Большое спасибо. Да, еще, мистер Джонс, где ваш пилот может нас забрать?

Гринберг опять помедлил.

– Пожалуй, мистеру Брауну было бы лучше воспользоваться коммерческой линией. Одну секунду. – Он нашел авиационное расписание, валявшееся в номере. – Тут есть рейс, отправляющийся из аэропорта примерно через час. Он успеет к нему?

– Да, пожалуй. Но только… понимаете, тут еще денежный вопрос.

– Понятно. Предположим, я выдам вам небольшую ссуду. Именно вам, а не мистеру Брауну.

– Это было бы чудесно. – Лицо Бетти расплылось в улыбке.

– А как это сделать, у вас есть какие-нибудь предложения?

Предложение у Бетти было. Закусочная напротив центральной городской школы под названием «Шоколадный бар». Через несколько минут Гринберг уже сидел там, потягивая из бокала молочно-шоколадную бурду. Появилась Бетти, он передал ей конверт, и та сразу же ушла. Гринберг просидел в баре ровно столько, сколько мог выдержать созерцание содержимого бокала, а затем вернулся в отель.

Выждав еще два часа, он позвонил миссис Стюарт:

– Мне только что сообщили, что ваш сын самостоятельно отправился в столицу. – Подождав, пока она хоть немного не затихнет, Гринберг добавил: – Миссис Стюарт, я все еще нахожусь в Вествилле, но очень скоро вылетаю в столицу. Вы не хотели бы составить мне компанию? Моя машина гораздо быстрее рейсовых лайнеров.

Через полчаса они вылетели.

* * *

Мистер Кику впервые встретился с Джоном Томасом Стюартом. Он годился Джонни в дедушки, однако обращался с ним как с равным, поблагодарил за приезд и предложил подкрепиться. Потом мистер Кику рассказал вкратце, что Ламмокс отказывается вернуться домой, если только с ним вместе не полетит Джон Томас.

– А для хрошии крайне важно, чтобы Ламмокс вернулся. Важно это и для нас, хотя и по иным причинам.

– Вы хотите сказать, – в лоб спросил его Джон Томас, – что они нападут на нас, если я не полечу? Так написано в газетах.

Мистер Кику едва заметно помедлил:

– Могут. Но я хотел поговорить с вами не из-за этого. Не думаю, чтобы хрошии что-нибудь предприняли, если ваш друг Ламмокс будет против, а Ламмокс будет против, задумай они что-нибудь, представляющее опасность для вас, ну, например удар по нашей планете.

– О, это уж точно, если только Ламми кто-нибудь послушает. Но только чего это ради его будут слушать? Он что, королевская особа или что-то вроде того?

– Пожалуй, «королевская особа» здесь вполне подходит, хотя мы не знаем толком их обычаев. Каков бы ни был его статус, желания Ламмокса весьма важны для них.

– Смешно. – Джон Томас удивленно покачал головой. «А ведь как я его шпынял».

– В любом случае я не прошу вас спасать нас от войны. Я думаю о возможных положительных результатах, а не об отрицательных, мы хотим установить с этим народом дружественные отношения. Я пригласил вас сюда, чтобы узнать, чего вы сами хотите. Если у вас появится возможность отправиться вместе с Ламмоксом на их планету – она называется Хрошиюд, – что вы на это скажете? Подумайте хорошенько, не обязательно отвечать сразу.

Джон Томас сглотнул комок:

– А мне не надо ничего обдумывать. Конечно я полечу.

– Не торопитесь.

– Я и не тороплюсь. Ламми без меня не может. С чужими ему всегда плохо. Да и вообще, он хочет, чтобы я летел. Вы же не думаете, что я могу его подвести, правда?

– Не думаю. Однако это – серьезный шаг. Вы улетите почти на тысячу световых лет от дома.

Джон Томас пожал плечами:

– Мой прадедушка туда летал. Почему бы и мне не слетать?

– Мм… пожалуй, да. Я все забываю о вашем происхождении. Но неужели вам не интересно, кто еще из людей полетит вместе с вами? И вообще – полетит ли кто-нибудь из людей?

– А? – Джон Томас немного поразмыслил. – Ну, эти детали, наверное, кто-нибудь продумает. Это не мое дело.

– Мы все продумаем, – сказал Кику. Он встал. – Большое спасибо, что вы приехали.

– Не за что, сэр. А… а когда я смогу увидеть Ламмокса?

Мистер Кику поджал губы:

– Не сейчас. Сначала мне надо кое-что уладить. А тем временем – отдыхайте. Я выделю человека, который покажет вам город и будет за все платить. Заодно он будет вашим телохранителем.

– Телохранителем? А зачем? Я уже взрослый.

– Да, вы взрослый. Но, не говоря о всем прочем, я не хочу, чтобы вы беседовали с репортерами. Вы не возражаете? Вообще-то, я не могу вам этого приказать.

– Нет-нет, мистер Кику. Если так надо…

– Так надо.

* * *

Джона Томаса мистер Кику принимал у себя в кабинете, за рабочим столом. Миссис Стюарт он принял в роскошно обставленной комнате, лишенной стола для заседания, где все было специально спроектированно тонкими психологами, чтобы производить впечатление на посетителей. Мистер Кику предвидел, что разговор будет тяжелым.

Он оттягивал его чаем, формальными любезностями, вынуждая ее говорить о пустяках.

– Было в высшей степени любезно с вашей стороны, мадам, навестить нас. Сахар? Лимон?

– Мм… Ни того ни другого, спасибо. Мистер Кику, я хотела бы сразу прояснить…

– Попробуйте эти пирожные. Мистер Гринберг хорошо вас устроил?

– Что? О да, прекрасный номер, с видом на Райские сады. Однако, мистер Кику…

– Мне было крайне неловко просить вас приехать. Но я просто прикован к своей работе. Понимаете, – он беспомощно развел руками, – иногда я просто не властен покинуть столицу.

– Думаю, это можно понять. Так вот…

– Я высоко ценю вашу готовность помочь нам. Вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете, в качестве официального гостя. Столица стоит того, чтобы ее посмотреть, даже если вы ее видели неоднократно… в чем я не сомневаюсь. И магазины у нас здесь, как я слышал, великолепные.

– Ну, по правде говоря, я не бывала здесь раньше. А некоторые из магазинов действительно выглядят очень заманчиво.

– И очень хорошо, мадам. Дела не должны мешать вам проводить время в свое удовольствие. Кстати, о делах. У меня был разговор с вашим сыном.

– Мистер Кику…

– Вы простите меня, если я буду очень краток. Мы посылаем на родную планету этих хрошии обширную культурную и научную делегацию. Я хочу послать и вашего сына в качестве специального атташе. Он уже дал свое согласие. – Кику замолчал, ожидая взрыва.

– Это совершенно немыслимо! Об этом не может быть и речи!

– Но почему, миссис Стюарт?

– Мистер Кику, да есть ли в вас хоть что-нибудь человеческое? Я же прекрасно понимаю, что вы задумали. Вы хотите передать моего ребенка, моего единственного сына в заложники этим чудовищам. У меня просто нет слов!

– Мэм, – покачал головой замминистра, – вас ввела в заблуждение газетная утка. Вы знакомились с последующими публикациями? С речью министра в Совете?

– Нет, но все равно…

– Я пошлю вам экземпляр. Там подробно объясняется, каким образом эта чушь попала в газеты. Кроме того, там подтверждается древняя политика Федерации – «все за одного», а если придется, то даже против всей Галактики. В данном случае этот «один» – ваш сын, а за него – все многочисленные планеты Федерации. Однако такая проблема даже не возникает, ваш сын поедет к дружественному народу в составе мирной делегации. Он поможет возведению культурного моста, который свяжет две цивилизованные, но очень непохожие расы.

– Хм! Но в газете говорилось, что эти хрошии требовали передать им моего сына. Объясните мне это, если вы, конечно, можете!

– Трудности перевода. Они просили обязательно прислать вашего сына, но делали это по инициативе хрошиа, которая провела многие годы в вашем доме, – Ламмокса. Причина в том, что Ламмокс глубоко привязался к Джону Томасу. Их дружба, презревшая различия происхождения, внешний вид, склад ума, – одно из счастливейших событий в жизни человечества с тех пор, как выяснилось, что мы не одни у Всевышнего. Эта почти невероятная дружба позволит нам в один прыжок преодолеть глубочайшую бездну взаимного непонимания, на что обычно уходят годы и годы бесплодных попыток и трагических ошибок. – Тут Кику сделал паузу. – Я борюсь с искушением сказать, что эта дружба – дар судьбы.

Миссис Стюарт возмущенно фыркнула:

– Судьба? Чушь собачья!

– Вы в этом уверены, мэм?

– Я уверена в другом: мой сын никуда не полетит. Через неделю он поступит в колледж, где ему и надлежит быть.

– Так вас, мэм, беспокоит его образование?

– Что? Ну конечно! Я хочу, чтобы он получил приличное образование. Так хотел его отец, оставивший на это деньги, и я намерена позаботиться о выполнении его воли.

– Тогда вы можете успокоиться. В дополнение к посольству мы направляем к хрошии культурную миссию, научную миссию, экономическую и торговую миссию, а также целый ряд специалистов, все – высшей квалификации. Ни один колледж не в состоянии пригласить на работу такое созвездие талантов, даже крупнейшие институты с трудом могут с ним равняться. Вашего сына будут учить не от случая к случаю, а систематически. Если он заслужит степень, она будет присуждена ему… э-э-э… Институтом внеземных наук. – Мистер Кику улыбнулся. – Вас это устраивает?

– Никогда не слыхала о таком странном методе образования. Но в любом случае институт – это не колледж.

– Он имеет право присваивать степень. А если я ошибаюсь – мы изменим его устав. Но все эти степени, мадам, ничего не значат. Главное, что ваш сын получит великолепное, не имеющее себе равных высшее образование. Насколько я понял, он собирается изучать ксенологию. Ну так у него не только будут преподаватели, он будет прямо жить в новой полевой ксенологической лаборатории и принимать участие в исследованиях. Мы крайне мало знаем про хрошии; он будет работать на переднем крае науки.

– Джон Томас не будет изучать ксенологию.

– Как? Но он ведь так сказал мистеру Гринбергу.

– Да, у него была эта глупая идея, но я не намерена ей потакать. Он будет изучать что-нибудь серьезное, возможно – юриспруденцию.

Мистер Кику высоко поднял брови.

– Ради бога, миссис Стюарт, – молящим голосом сказал он, – только не это. Вот я, например, юрист. Он может в результате оказаться в моем кресле.

Она взглянула на мистера Кику с подозрением.

– Не могли бы вы сказать мне, – продолжил он, – почему вы хотите обязательно ему помешать?

– Но не могу же я… Нет, я не вижу причины оправдываться перед вами. Мистер Кику, этот разговор бесполезен.

– А я надеюсь, что нет, мадам. Можно я расскажу вам одну историю? – Сочтя ее молчание за знак согласия, он продолжил: – Эти хрошии совершенно не похожи на нас. Обычное для нас – очень странно для них, и наоборот. Наверное, единственное, что нас сближает, – это наличие интеллекта. Нам они кажутся такими недружелюбными, такими чужими, что я впал в полное отчаяние, если бы не одно обстоятельство. Как вы думаете какое?

– Что? Понятия не имею.

– Ваш сын и Ламмокс. Они доказывают своим примером, что, если копнуть поглубже, возможности все-таки есть. Но я отвлекся. Сотню с лишним лет назад молодая хрошиа встретила дружелюбного незнакомца и улетела вместе с ним. Вы знаете нашу, человеческую часть этой истории. Позвольте мне рассказать вам другую половину, насколько я узнал ее с помощью переводчика и наших ксенологов. Эта маленькая хрошиа была чрезвычайно для них важна; они очень хотели ее вернуть. У них все не так, как у нас; производя потомство, они сложным образом сочетают шесть различных генетических структур, нам в этом еще разбираться и разбираться. Этой маленькой хрошиа была предназначена вполне определенная роль – роль, спланированная больше двух тысячелетий назад, примерно во времена Христа. И эта роль является обязательным звеном более обширного плана – плана улучшения расы, который действует, как мне сказали, уже тридцать восемь тысяч земных лет. Вы можете охватить это умом, миссис Стюарт? Лично я – нет. План, составленный тогда, когда кроманьонцы боролись с неандертальцами за главенство на этой планете. Возможно, наши трудности понимания происходят из того, что человечество – самая молодая из всех известных нам разумных рас. Что бы делали мы, если бы ребенок пропал более чем на столетие? Бессмысленно говорить об этом, наши действия ничем не напоминали бы поведение хрошии. Они не очень беспокоились о том, как она там живет, они не считали ее погибшей – просто попавшей куда-то не туда. Эти существа так просто не умирают, даже от голода. Слыхали вы когда-нибудь о плоских червях? О планариях?

– Мистер Кику, я никогда не имела ни малейшего интереса к ксенобиологии.

– Я совершил ту же ошибку, мэм, я спросил: «А с какой они планеты?» Планарии – наши с вами родственники; на Земле во много раз больше плоских червей, чем людей. Я говорю о планариях потому, что у них есть одна особенность, общая с хрошии: и те и другие растут, если много едят, и уменьшаются в размерах, когда голодают. Кроме того, и те и другие практически бессмертны, если только не вмешается несчастный случай. Сначала я недоумевал, почему Ламмокс значительно крупнее своих соплеменников. Причина элементарна – вы слишком много его или, точнее, ее кормили.

– Сколько раз я говорила об этом Джону Томасу!

– Ничего страшного. Они уже посадили ее на голодную диету. Похоже, хрошии даже не рассердились на нас за похищение или, скажем так, за сманивание своего детеныша. Они хорошо ее знали – живой, склонный к приключениям характер был генетически предопределен. Они не сердились, но хотели получить ее назад; они искали год за годом, следуя единственному имевшемуся у них ключу, – она, видимо, улетела с определенной группой космических пришельцев. Они знали, на что похожи эти пришельцы, но не знали, откуда они.

Нас это поставило бы в тупик, но не их. У меня есть смутное предположение, что то столетие, которое они потратили на проверку слухов, задавание вопросов, осмотр незнакомых планет, было для них чем-то вроде нескольких месяцев для нас. В конце концов они ее нашли. И снова они не сердились на нас, ровно как и не испытывали благодарности. Мы просто ничего для них не значили. И это было бы нашим единственным контактом с великими хрошии, не вмешайся в дело неожиданное обстоятельство: хрошиа, сильно подросшая за это время, но все еще совсем юная, отказывается лететь домой без своего чудовищного – разумеется, с их точки зрения – дружка. Это просто ужасно, но они не могут ее заставить. Вы себе только представьте. Такое разочарование – брачный союз задуман тогда, когда Цезарь воевал с галлами, все уже готово, остальные партнеры достигли зрелости и тоже готовы… и тут Ламмокс отказывается лететь домой. Ничуть не интересуясь своим высоким предназначением – не забывайте, она еще очень молода, у наших детей тоже не очень рано появляется чувство социальной ответственности. Как бы то ни было, она с места не сдвинется без Джона Томаса Стюарта. – Мистер Кику развел руками. – Теперь вы видите, в какое они попали положение.

– Весьма сожалею, – миссис Стюарт поджала губы, – но это не мое дело.

– Совершенно верно. Думаю, в таком случае самое простое – позволить Ламмоксу вернуться домой, я имею в виду ваш дом, и…

– Как? Ни в коем случае!

– Мэм?

– Вы не имеете права посылать эту тварь назад! Я не потерплю этого.

– Я не очень понимаю вас, мэм. – Мистер Кику задумчиво погладил свой подбородок. – Право, не понимаю. Это же дом Ламмокса; этот дом был ее домом значительно дольше, чем вашим, думаю – раз в пять дольше. И если я не ошибаюсь, этот дом принадлежит не вам, а вашему сыну. Верно?

– Все это не имеет отношения к делу! Вы не имеете права спихивать на меня эту тварь!

– Суд вполне может постановить, что решать это должен ваш сын. Но только зачем заходить так далеко? Я просто пытаюсь понять, почему вы так резко настроены против благополучия собственного сына?

Миссис Стюарт не отвечала, она сидела, глядя перед собой и тяжело дыша. Мистер Кику ее не торопил. В конце концов она ответила:

– Мистер Кику, я отдала космосу мужа; я не хочу, чтобы мой сын пошел по тому же пути. Я хочу сделать все, чтобы он оставался и жил на Земле.

Кику печально покачал головой:

– Миссис Стюарт, мы всегда теряем сыновей, теряем их с самого начала.

Она достала носовой платок и промокнула глаза:

– Я не могу отпустить его в космос, он всего лишь маленький мальчик!

– Он уже мужчина, миссис Стюарт. Мужчины моложе его погибали в бою.

– И вы думаете, что это в мужчине главное?

– Я не знаю лучшего критерия.

– Я называю своих помощников «мальчики», – продолжил мистер Кику, – потому что сам я старик. Вы считаете своего сына мальчиком потому, что вы по сравнению с ним старая женщина. Простите. Но считать, что мальчик становится мужчиной только после какого-то определенного дня рождения, – чисто бюрократическая фикция. Ваш сын – мужчина; у вас нет морального права держать его у своего подола.

– Вы говорите совершенно ужасные вещи. Все не так. Я просто хочу помочь Джону Томасу, направить его на верный путь.

– Мадам, – мрачно усмехнулся мистер Кику. – Мадам, самая распространенная слабость нашей расы – склонность давать рациональные объяснения своим самым эгоистичным намерениям. Повторяю, у вас нет права формировать его по своему образу и подобию.

– Я имею на это больше прав, чем вы! Я его мать.

– А разве «родители» – то же самое, что и «владельцы»? Впрочем, не важно. Мы с вами находимся на противоположных полюсах: вы пытаетесь помешать ему, а я помочь ему сделать то, что он хочет.

– Из самых низменных побуждений!

– Мои побудительные мотивы не имеют значения, ровно как и ваши. – Мистер Кику встал. – Вы совершенно правы, этот разговор бесполезен. Я очень сожалею.

– Я не пущу его! Он еще несовершеннолетний… у меня есть на него права.

– Весьма ограниченные права, мэм. Он ведь может и порвать отношения с вами.

Она ахнула:

– Он не посмеет! Я же его мать!

– Возможно. Но наши суды по делам несовершеннолетних давно уже смотрят крайне косо на произвольное использование родительской власти. Дела по принуждению в выборе профессии обычно рассматриваются буквально за несколько минут. Миссис Стюарт, не сопротивляйтесь тому, что неизбежно. Не надо заходить слишком далеко в противодействии вашему сыну, иначе вы просто его потеряете. Он полетит.

Глава 15 Недипломатические отношения

Мистер Кику вернулся в свой кабинет с мучительными спазмами в желудке, но заниматься ими было некогда; перегнувшись через стол к микрофону, он сказал:

– Сергей, зайди, пожалуйста.

Войдя, Гринберг первым делом положил на стол две магнитофонные кассеты:

– Фу. До чего приятно от них избавиться.

– Сотри, пожалуйста. И забудь, что ты их когда-нибудь слушал.

– С радостью. – Гринберг опустил кассеты в щель стола. – Какого черта, босс, неужели нельзя было это сделать как-нибудь под наркозом?

– К сожалению, никак.

– Вэс Роббинс был довольно груб. Я чувствовал, будто подглядываю в замочную скважину. А зачем мне было их слушать? Я же не имею никакого отношения ко всей этой пакости. Или имею?

– Нет. Но когда-нибудь тебе может потребоваться знать, как такое делается.

– Мм… босс… а вы и вправду думали смириться, когда он вас уволил?

– Не задавай дурацких вопросов.

– Простите. А как у вас дела с этой непробиваемой дамочкой?

– Она его не отпускает.

– Ну и?

– Ну и он летит.

– Она устроит дикий визг перед репортерами.

– Да уж, не сомневаюсь. – Мистер Кику наклонился к столу. – Вэс?

– Мистер Роббинс уехал на похороны венерианского министра иностранных дел, – ответил женский голос. – Вместе с министром.

– Ах да. Попросите его, пожалуйста, зайти ко мне, когда вернется.

– Хорошо, мистер Кику.

– Спасибо, Сидзуко. – Заместитель министра снова повернулся к Гринбергу. – Сергей, твой временный ранг дипломатического офицера первого класса был сделан постоянным с того времени, как я приставил тебя к этому делу.

– Действительно?

– Да. Документы, наверное, в конце концов доберутся и до тебя. А теперь тебе присваивается временный ранг старшего дипломатического офицера. Я задержу присвоение постоянного ранга на три месяца, чтобы некоторые носы не слишком высовывались.

На лице Гринберга не отразилось никаких эмоций.

– Неплохо, – сказал он. – Но только чего ради? Это что, потому что я регулярно чищу зубы? Или, может, у меня портфель всегда блестит?

– Ты отправляешься на Хрошиюд как первый заместитель и глава миссии. Послом будет Макклюре, только я что-то сомневаюсь в его лингвистических способностях, так что придется тебе самому тянуть этот воз. Потому постарайся поскорее научиться объясняться на их языке. Понимаешь?

Гринберг перевел это про себя следующим образом: Макклюре придется общаться с ними исключительно через тебя, так что ты сможешь держать его в руках.

– Да-а, – ответил он задумчиво, – а как же насчет доктора Фтаемла? Посол, пожалуй, охотнее воспользуется его услугами, чем моими. – Про себя Гринберг добавил: «Босс, что же это ты со мной хочешь сделать? Макклюре обойдет меня через Фтаемла… и я окажусь на мели в девятистах световых годах от какой-либо помощи».

– Очень жаль, – ответил Кику, – но я никак не могу отдать Фтаемла. Мне придется оставить его переводчиком для общения с миссией, которую оставят на Земле хрошии. Он уже согласился на эту работу.

На лице Гринберга появилась озабоченность.

– Придется всерьез у него поучиться. Правда, я успел уже немного поднахвататься в их языке. Горло от него болит зверски. Но только когда это они согласились? Я что, все проспал? Это – пока я был в Вествилле?

– Они еще не согласились. Но согласятся.

– Восхищаюсь вашей уверенностью, босс. Мне они кажутся не менее упрямыми, чем миссис Стюарт. Кстати, о миссис Стюарт. Пока вы с ней любезничали, я беседовал с доктором Фтаемлом. Он говорит, эти ребята становятся все настойчивее насчет мальчонки Стюарта. Теперь вы знаете, что он полетит, так, может, стоит их успокоить? Фтаемл очень нервничает. Он говорит, они давно бы врезали нам, единственное, что их сдерживает, – это будет неприятно нашему старому приятелю Ламмоксу.

– Нет, – ответил Кику. – Мы им не скажем. И Фтаемлу тоже. Лучше, если он так и останется перепуганным.

Гринберг задумчиво пожевал костяшку пальца.

– Босс, – медленно сказал он, – а не ищем ли мы приключений на собственную шею? Или вы подозреваете, что не такие уж они страшные, как сами себя малюют? И что если дело дойдет до мордобоя, мы их побьем?

– Сильно в этом сомневаюсь. Но мальчик Стюарт – мой туз, припрятанный в рукаве.

– Пожалуй что. Не хотелось бы цитировать сами знаете кого, но, если риск так уж велик, разве люди не имеют права об этом знать?

– Имеют. Но мы не можем им ничего сказать.

– Повторите, пожалуйста, я что-то не понял.

Мистер Кику нахмурился.

– Сергей, – медленно произнес он, – наше общество находится в состоянии перманентного кризиса с того самого момента, как первая ракета добралась до Луны. Три столетия ученые, инженеры и исследователи раз за разом прорываются во все новые неизведанные области, к новым опасностям и новым проблемам. И каждый раз политики с колоссальным трудом удерживают расползающееся общество, словно жонглер, у которого в воздухе слишком много мячей и бутылок. Это неизбежно. Однако нам пока удается сохранять республиканскую форму правления и поддерживать демократические обычаи. Мы имеем право этим гордиться. Но теперь это – не настоящая демократия, и не может ею быть. Я думаю, что наш долг – суметь удержать это общество от распада, пока оно привыкает к незнакомому и внушающему страх миру. Очень, конечно, было бы приятно, не торопясь, обсудить каждую проблему, провести голосование и вернуться к ней снова, когда коллективное решение окажется ошибочным. Но обычно все не так просто. Гораздо чаще мы попадаем в положение пилота, стоящего перед смертельной опасностью. Должен ли он просить совета у пассажиров? А может, ему лучше использовать свое умение и опыт, чтобы доставить их в целости и сохранности домой?

– Очень это у вас убедительно звучит, босс. Интересно только, правы вы или нет?

– Мне тоже интересно. Я собираюсь завтра утром устроить конференцию с хрошии, – продолжил мистер Кику.

– Хорошо. Я скажу Фтаемлу. Одну ночь они, пожалуй, еще потерпят.

– Но раз они так озабочены, мы отложим конференцию до послезавтра, пускай еще подергаются. – Кику немного подумал. – Пусть Фтаемл сообщит им следующее. Наши обычаи требуют, чтобы сторона, желающая переговоров, сначала прислала дары. Поэтому они должны прислать нам дары. Сообщите им, что щедрость даров служит мерилом серьезности обсуждаемого вопроса: незначительные дары отрицательно скажутся на отношение к их просьбе.

Гринберг нахмурился:

– Вы задумали какое-то жульничество, но я что-то не все понимаю. Фтаемл знает, что у нас нет такого обычая.

– А вы не можете убедить его, что это просто такой обычай, с которым он раньше не сталкивался? Или прямо довериться ему? Я вижу, что у него в душе конфликт: он лоялен к своим клиентам, но симпатии его на нашей стороне.

– Лучше, пожалуй, не пытаться его обдурить. Но с другой стороны, заставить рарджиллианца врать, когда он работает посредником… Боюсь, он просто не сможет.

– Ну попробуй сформулировать так, чтобы это не было ложью. Скажи, что корни такого обычая уходят в глубь веков. А это и вправду так. И что мы обращаемся к нему только в исключительно важных случаях, вроде этого. Откройся ему, пусть он видит твои намерения, пусть переводит с симпатией к нам.

– Пожалуй, смогу. Но только зачем это все, босс? Вырасти в их глазах?

– Вот именно. Мы ведем переговоры со слабой позиции; крайне необходимо, чтобы у нас было преимущество в начале. Я надеюсь, что символика просителя, приносящего дары, действительно универсальна.

– Ну а если они не заявятся к нам с барахлом?

– Будем сидеть и не мельтешить, пока не передумают. Начни подбирать себе команду, – добавил Кику. – Завтра покажи мне список.

Гринберг застонал:

– А я-то собирался сегодня пораньше лечь.

– В нашем деле на это редко приходится рассчитывать. Да, еще. Как только конференция закончится, пошли кого-нибудь потолковее – может, Петерса – к ним на корабль посмотреть, что там надо сделать, чтобы люди могли лететь. Потом мы сообщим хрошии наши требования.

– Секунду, босс. Я бы предпочел наш корабль. И откуда вы знаете, что у них найдется для нас место?

– Наши корабли пойдут следом. Но хрошиа Ламмокс летит с ними, а значит, и мальчик Стюарт тоже. Поэтому наша делегация отправится на их корабле, чтобы мальчика сопровождали люди.

– Ясно. Не подумал.

– Места хватит. Ведь и они оставят на Земле свою миссию. Или никто из людей не полетит. Сотня хрошии, если взять число наугад, конечно же, освободит достаточно места для людей.

– Иными словами, босс, – негромко сказал Гринберг, – вы требуете заложников.

– «Заложники», – чопорно произнес мистер Кику, – это слово, которое отсутствует в словаре дипломата.

Он повернулся к своему столу.

* * *

Для конференции выбрали зал на первом этаже здания Министерства по делам космоса: его двери были достаточно велики, а полы – достаточно прочными. Возможно, безопаснее было бы провести совещание прямо в космопорту, как предлагал доктор Фтаемл, однако из протокольных соображений мистер Кику настоял на том, чтобы хрошии явились к нему.

Сначала внесли дары.

Дары сложили по обеим сторонам обширного зала, количество их было огромным, но ценность и качество оставались неизвестными. Министерские ксенологи рвались к ним, словно дети к новогодним подаркам, но мистер Кику приказал ничего не трогать до окончания совещания.

Когда делегация хрошии появилась в зале, Сергей Гринберг присоединился к мистеру Кику, сидевшему в комнате отдыха за сценой. Вид у Гринберга был обеспокоенный.

– Что-то не нравится мне все это, босс.

Заместитель министра поднял голову:

– Почему?

Гринберг осторожно глянул на прочих находившихся в комнате – Макклюре и дублера, заменявшего генерального секретаря. Дублер, опытный актер, кивнул ему и вернулся к изучению речи, которую должен был вскоре произнести, а Макклюре резко спросил:

– В чем дело, Гринберг? Эти бестии что-то задумали?

– Надеюсь, что нет. – Гринберг повернулся к Кику. – Я проверил обстановку с воздуха, все выглядит хорошо. Мы забаррикадировали бульвар Звезд отсюда и до самого порта; по обеим сторонам его расположены силы, достаточные для небольшой войны. Я выждал, пока их колонна не покинет порт, и полетел над ней. Они оставляли резервные группы примерно через каждые четверть мили и устанавливали в этих точках какое-то оборудование. Конечно, это могут быть узлы связи с их кораблем, но я сомневаюсь. Думаю, это оружие.

– Пожалуй, – согласился Кику.

– Так, послушайте, мистер Кику… – озабоченно начал министр.

– Простите, мистер Макклюре, – прервал его Кику. – Сергей, главнокомандующий уже успел доложить мне все это. Я рекомендовал генеральному ничего не предпринимать, если только они не попытаются преодолеть наши заграждения.

– Мы можем потерять много людей.

– Можем. А что бы сделал ты, Сергей, если бы потребовалось поехать для переговоров в лагерь чужаков? Полностью доверился им? Или постарался обеспечить себе отход?

– Мм… да, пожалуй.

– Мне кажется, что это самый обнадеживающий знак, какой мы видели за последнее время. Если это оружие – а я надеюсь, что так оно и есть, – значит они не считают нас совсем несерьезным противником. Против мышей не выкатывают пушку. – Мистер Кику огляделся по сторонам. – Так что, пойдем? Пожалуй, мы их уже достаточно помариновали. Готовы, Артур?

– Разумеется. – Дублер генерального отложил текст своей роли. – Этот парнишка Роббинс умеет писать речи. Другие понапихают в предложение столько шипящих, что брызги до пятого ряда долетают.

– Ну, двинулись.

И они пошли: впереди – актер, за ним министр, постоянный заместитель министра и его помощник.

Из длинной процессии хрошии, которая покинула космопорт, до здания Министерства добралось что-то около дюжины, но даже этого количества хватило, чтобы зал показался переполненным. Мистер Кику с интересом их разглядывал – он впервые увидел хрошии. В представителях великого народа ничуть не чувствовалось того добродушия огородного пугала, которым так и светилась – на фотографиях – хрошиа Ламмокс. Эти все были взрослыми, хотя ростом заметно ей уступали. Один из них, стоявший впереди и сопровождаемый с обеих сторон двумя другими, глядел прямо на мистера Кику. Взгляд у инопланетянина был холодный и уверенный; заместитель министра почувствовал, что взгляд существа его тревожит, ему захотелось отвести глаза. Но какого черта! Мистер Кику напомнил себе, что его собственный гипнотерапевт умеет делать это ничуть не хуже, а может, даже и лучше, чем хрошии. И мистер Кику ответил взглядом на взгляд.

Гринберг тронул его за локоть.

– Они и сюда натащили оружия, – прошептал он. – Видите? Там, сзади.

– Нам не полагается знать, что это оружие, – ответил мистер Кику. – Давайте считать, что это записывающая аппаратура.

Доктор Фтаемл стоял неподалеку от лидера хрошии.

– Объясните им, кто такой генеральный секретарь, – сказал мистер Кику. – Назовите его главой семнадцати могущественных планет.

Рарджиллианец был в замешательстве:

– А как же президент вашего Совета?

– В данном случае генеральный секретарь представляет и его, и себя.

– Хорошо, мой друг. – Доктор Фтаемл заговорил высоким голосом, напомнившим мистеру Кику щенячий скулеж.

Хрошиу коротко ответил на том же языке, и Кику почувствовал, что его вдруг покинул ужас, внушенный тяжелым взглядом инопланетянина. Нельзя же испытывать страх и благоговение перед существом, которое скулит, как потерявшийся щенок. Только не надо забывать, напомнил он себе, что смертельно опасный приказ можно отдать любым голосом и на любом языке.

Фтаемл говорил:

– Рядом со мной находится… – он коротко взвизгнул на чужом языке, – командир корабля и экспедиции. Она… нет, пожалуй, лучше сказать «он»… он является потомственным маршалом и… – Рарджиллианец смолк и жестом показал свою беспомощность. – У вас нет соответствующего титула. Ну, скажем, «старший во дворце».

– А может, просто «босс», док? – неожиданно вставил Гринберг.

– Великолепное предложение! Да, это босс. Ее… его социальное положение не является наивысшим, но на практике его власть почти безгранична.

– И власть эта достаточно велика, чтобы давать ему полномочия вести межпланетные переговоры? – спросил Кику.

– Без всякого сомнения.

– Ну, тогда перейдем к делу. – Кику кивнул актеру, затем, включив «беззвучный» режим, обратился к находившейся перед ним панели: – Вы записываете?

– Да, сэр, – ответил голос, слышный только ему. – Один раз пропало изображение, но теперь все в порядке.

– Генеральный и главнокомандующий слушают?

– Думаю, да, сэр. Их офисы подключены.

– Прекрасно.

Мистер Кику послушал речь генерального секретаря. Довольно краткая, она была произнесена с величайшим достоинством; к тому же актер держал такой темп, чтобы Фтаемл успевал переводить. Генеральный секретарь приветствовал хрошии на Земле, заверил их в том, что все народы Федерации испытали величайшую радость, когда они нашли в конце концов своего потерянного собрата. К тому же, добавил он, это счастливое завершение несчастной случайности представляет подходящий случай, чтобы хрошии по праву заняли место в Содружестве цивилизаций.

Актер сел и отключился, практически уснул. Глаза его оставались открытыми, а с лица не сходило выражение доброжелательного достоинства. Он мог часами сохранять эту позу римского императора, ничуть не обращая внимания на происходящее вокруг.

Мистер Макклюре вкратце повторил сказанное генеральным секретарем и добавил, что Федерация готова обсудить любые деловые отношения между Федерацией и благородными хрошии.

– Похлопать, босс? – спросил Гринберг, наклонившись к Кику. – Кто-то же должен, а они, похоже, не умеют.

– Заткнись, – дружелюбно ответил Кику. – Доктор Фтаемл, намерен ли командир произнести официальную речь?

– Думаю, нет. – Фтаемл побеседовал с главным хрошии, а затем сказал: – Его ответ является не формальной любезностью, а серьезным комментарием на две произнесенные речи. Он говорит, что хрошии не нуждаются в других племенах… стоящих на низшей ступени развития, и что мы должны перейти к делу, больше не отвлекаясь на… э-э-э… пустяки.

– Но если они действительно не испытывают нужды в прочих расах, спросите его, почему они пришли к нам и почему предложили нам дары.

– Но вы же сами на этом настаивали, – удивился Фтаемл.

– Благодарю вас, доктор, но сейчас я не нуждаюсь в ваших комментариях. Потребуйте у него ответа. Только, пожалуйста, не давайте ему советов.

– Я попробую. – Фтаемл обменялся несколькими пронзительными фразами с командиром хрошии, а затем повернулся к Кику. – Простите меня. Он говорит, что согласился на ваши детские игры, потому что считает это простейшим способом достижения своей цели. А теперь он хочет обсудить передачу им Джона Томаса Стюарта.

– Скажите ему, пожалуйста, что этот вопрос пока не открыт для обсуждения. Согласно повестке дня сначала должен быть урегулирован вопрос о дипломатических отношениях.

– Простите меня, сэр. Очень трудно перевести понятие «дипломатические отношения». Я бился над этим несколько дней.

– Скажите ему, что то, что сейчас происходит, как раз и является примером дипломатических отношений. Свободные люди ведут переговоры как равные, с мирными намерениями, в интересах взаимной выгоды.

– Каждое из этих понятий почти столь же трудно перевести. – Рарджиллианец изобразил человеческий вздох. – Но я попробую.

Через некоторое время он ответил:

– Потомственный маршал говорит, что если происходящее здесь и есть дипломатические отношения, то вы их уже получили. Где мальчик Стюарт?

– Не так сразу. Повестку дня надо выполнять последовательно, пункт за пунктом. Они должны принять посольство и комплексную делегацию – культурную, научную и торговую. Они должны равным образом оставить у нас посольство и делегацию. Нужно договориться о регулярном сообщении между обеими суверенными державами. Прежде разрешения всех этих вопросов невозможно даже упоминать о мальчике Стюарте.

– Я попробую еще раз. – Фтаемл долго что-то говорил «боссу»; ответ был очень краток: – Он приказал ответить вам, что все эти вопросы отвергнуты как не заслуживающие рассмотрения. Где мальчик Стюарт?

– Если так, – спокойно сказал мистер Кику, – скажите ему, что мы не торгуемся с варварами. Скажите, чтобы они забирали свое барахло – обязательно постарайтесь, чтобы в переводе было достаточно сильное выражение, – которым они замусорили наш дом, и побыстрее. А потом возвращаются на свой корабль и немедленно улетают. Им придется силой запихать свою драгоценную хрошиа на борт, если они хотят ее еще когда-либо увидеть, потому что им больше никогда не разрешат здесь приземляться.

У Фтаемла был такой вид, словно он вот-вот расплачется, хотя это было физически невозможно.

– Пожалуйста! Я умоляю вас не настраивать их против себя. Я говорю вам то, чего говорить не должен… я выхожу за рамки своих профессиональных обязанностей… но они могут уничтожить этот город, даже не возвращаясь на свой корабль.

– Передайте мои слова. Переговоры окончены. – Мистер Кику встал, сделал остальным знак глазами и направился в комнату отдыха.

Впереди шел актер. Макклюре поймал локоть мистера Кику и пошел с ним рядом:

– Генри, ты, конечно же, руководишь этим спектаклем. Но не лучше ли будет как-нибудь продолжить разговоры? Они же просто дикие звери. Все это может…

– Мистер Макклюре, – спокойно ответил Кику, – как сказал однажды наш выдающийся предшественник, имея дело с некоторыми типами, надо наступать им на пальцы до тех пор, пока они не начнут извиняться. – Он направил министра к двери.

– А вдруг они не начнут?

– В этом есть определенная опасность. Пожалуйста, не будем спорить в их присутствии.

Они вошли в комнату отдыха; дверь за ними закрылась. Гринберг повернулся к Кику:

– Хорошая попытка, босс. И что нам теперь делать?

– Ждать.

– Ладно. – Гринберг, заметно нервничая, подошел к монитору и вгляделся в изображение происходящего в зале.

Хрошии не ушли. Они, видимо, окружили доктора Фтаемла; их фигуры, значительно более крупные, чем у горгоноида, совсем скрыли его от глаз.

– Со мной все, сэр? – спросил актер.

– Да, Артур. Отличная работа.

– Спасибо. У меня еще осталось время снять этот грим и успеть на второй тайм.

– Вот и хорошо. Только, может, тебе лучше переодеться здесь?

– Да ерунда, фотографы и так все знают. Они в нашей команде.

Он вышел, насвистывая. Макклюре сел, зажег сигару, затянулся один раз и отложил ее.

– Генри, тебе надо связаться с главнокомандующим.

– Он сам знает. А мы будем ждать.

И они стали ждать.

Неожиданно Гринберг сказал:

– А вот и Фтаемл, – и, торопливо подойдя к двери, впустил рарджиллианца.

В докторе Фтаемле чувствовалась напряженность.

– Мой дорогой мистер Кику, командир хрошии согласен удовлетворить ваши странные пожелания в целях быстрейшего достижения согласия. Он настаивает на том, чтобы вы немедленно доставили сюда мальчика Стюарта.

– Пожалуйста, скажите ему, что он абсолютно неправильно понимает природу дружественных отношений между цивилизованными народами. Мы не отдадим свободу одного из наших граждан в обмен на их ничего не стоящую любезность – ровно так же, как они не поступились бы свободой своей хрошиа Ламмокс. А затем скажите ему, что я приказываю им немедленно убираться.

– Я с крайней неохотой передам ваши слова, – нервно произнес Фтаемл.

Вернулся он быстро:

– Они согласны на ваши условия.

– Хорошо. Пошли, Сергей. Мистер Макклюре, вам не обязательно выходить, если только вы сами того не пожелаете. – Кику вернулся в зал, сопровождаемый Гринбергом и Фтаемлом.

Вид у «босса» хрошии стал, как показалось Кику, еще более зловещим, чем прежде. Однако все детали были быстро согласованы – равное количество людей и хрошии в составе миссий, доставка людей кораблем хрошии; один из присутствовавших инопланетян был назначен послом в Федерации. Фтаемл заверил, что этот хрошиу уступает в звании только командиру экспедиции.

– А теперь «босс» говорит, что пришло время передать им Джона Томаса Стюарта. Я надеюсь, вы все организовали, мой друг, – озабоченно добавил доктор Фтаемл. – Мне не нравится такое развитие ситуации. Слишком уж просто все получилось.

С чувством удовлетворения, заглушавшим даже боль в желудке, мистер Кику ответил:

– Я не вижу больше затруднений. Теперь, когда мы уверились в цивилизованности наших отношений, Джон Томас Стюарт согласен отправиться. Пожалуйста, объясните им, что он летит как свободный человек, а не раб или домашнее животное. Хрошии должны гарантировать его статус, а также его возвращение на одном из их кораблей, как только он того пожелает.

Фтаемл перевел. Через некоторое время он ответил:

– Все это вполне приемлемо, за исключением одной, как я бы перевел, незначительной подробности. Мальчик будет членом семьи хрошиа Ламмокс. Естественно – здесь я перевожу особенно тщательно, – естественно, вопрос возвращения Джона Томаса Стюарта, если таковое вообще когда-нибудь последует, является личной прерогативой хрошиа Ламмокс. Если он наскучит ей и она захочет, чтобы он вернулся, в его распоряжение будет предоставлен корабль.

– Нет.

– «Нет» что, сэр?

– Просто нет. Вопрос о мальчике Стюарте закрыт.

Фтаемл снова повернулся к своим клиентам.

– Они говорят, – сообщил он через некоторое время, – что договора тоже нет.

– Я это знаю. Никто не станет подписывать договор с… у них есть слово, обозначающее «слугу»?

– У них есть различные категории слуг, более высокие и более низкие.

– Используйте название низшей категории. Скажите им, что договора не может быть, так как слуги не имеют права вступать в переговоры. Скажите, чтобы они убирались, и поживей.

Фтаемл с печалью посмотрел на Кику:

– Я восхищаюсь вами, мой друг, но не завидую вам. – Он обернулся к командиру экспедиции и проскулил несколько раз.

Хрошиу широко раздвинул рот, посмотрел на Кику и отчаянно взвизгнул, как щенок, которого пнули ногой. Фтаемл дернулся от неожиданности и немного отодвинулся:

– Очень непристойные слова, совершенно непереводимые…

Чудовище продолжало издавать визгливые звуки; Фтаемл отчаянно пытался переводить:

– Презренные… низшие животные… с удовольствием съел бы вас… Теперь он перечисляет ваших предков вглубь поколений и тоже их ест… Вашей презренной расе пора дать урок хороших манер… воры… похитители детей… – Фтаемл смолк; видно было, что он очень возбужден.

Хрошиу проковылял к возвышению, на котором стояли люди, и стал поднимать переднюю часть туловища, пока не оказался лицом к лицу с мистером Кику. Рука Гринберга скользнула под стол и нащупала кнопку, накрывавшую всю нижнюю часть зала иммобилизующим полем. Генераторы поля были установлены здесь давно и постоянно, в этом зале уже всякое бывало.

Мистер Кику сидел, словно высеченный из камня. Они глядели друг на друга в упор, огромное существо «извне» и маленький пожилой человек. Зал замер.

Затем из дальнего конца зала послышался визг, словно кто-то переполошил целую корзинку щенят. Командир хрошии мгновенно повернулся – пол при этом заходил ходуном – и что-то повелительно проскулил своим слугам. Получив ответ, он проскулил отрывистую команду. Все двенадцать хрошии мгновенно вылетели за дверь, двигаясь со скоростью, просто невероятной для столь неуклюже выглядевших существ.

Кику, приподнявшись, наблюдал их исход. Гринберг схватил его за руку:

– Босс! С вами хочет говорить главнокомандующий!

Кику стряхнул руку Сергея:

– Скажите ему, чтобы не спешил. Для нас сейчас жизненно важно, чтобы он не спешил. Как там наша машина? Ждет?

Глава 16 «Мы вам все напортили»

Джон Томас Стюарт XI тоже хотел присутствовать на конференции, но получил прямой, недвусмысленный отказ. Когда появилась Бетти в сопровождении мисс Хольц, он играл в шашки со своим телохранителем в номере люкс отеля «Универсаль», предоставленном ему и его матери. Приятная внешность успешно скрывала род занятий Майры Хольц – опытного агента службы безопасности Минкосма.

– Не спускай с нее глаз, – инструктировал Майру мистер Кику, поручая Бетти ее заботам. – У этой девицы страсть к приключениям.

Двое охранников поздоровались.

– Привет, Джонни, – сказала Бетти. – Я думала, ты уже развлекаешься в городе.

– Они меня не пускают.

– Меня тоже. – Бетти окинула взглядом комнату. – А где герцогиня?

– Путешествует по магазинам. Со мной все еще не разговаривает. Она накупила аж семнадцать шляп. Что это ты сделала с лицом?

– Нравится? – Бетти повернулась к зеркалу. – Космический абрис, так это называется. Последний писк.

– Ты похожа на зебру, больную оспой.

– А ты – просто чурбан неотесанный. Вот Эду, наверное, нравится. Эд, правда?

– Я в этом не разбираюсь, – торопливо ответил Эд Ковен, оторвавшись от шашек. – Жена говорит, что у меня совсем отсутствует вкус.

– Как и у большинства мужчин. Джонни, мы с Майрой пришли, чтобы пригласить вас обоих прогуляться по городу. Ты как?

– Не нравится мне это, Майра, – ответил Ковен.

– Это была ее идея, – ответила мисс Хольц.

– А почему, собственно, нет? – спросил Джон Томас, обращаясь к Ковену. – Меня уже начинает мутить от шашек.

– Ну… Вообще-то, считается, что я должен все время находиться в контакте с конторой. Ты можешь потребоваться им в любую минуту.

– Чушь, – вмешалась Бетти. – Вы можете взять с собой рацию. Впрочем, она есть у Майры.

Ковен покачал головой:

– Лучше уж перестраховаться.

– Я что, нахожусь под арестом? – возмутилась Бетти. – Или Джонни?

– Мм… нет. Скорее, мы вас оберегаем.

– В таком случае вы можете оберегать его там, куда он пойдет. Или остаться здесь и играть в шашки с самим собой. Пошли, Джонни.

Ковен вопросительно посмотрел на мисс Хольц; та неуверенно сказала:

– Я думаю, тут нет ничего страшного, Эд. Мы же будем с ними.

Ковен встал, пожав плечами.

– Я никуда не пойду, если ты будешь в таком виде, – сказал Джон Томас. – Иди умойся.

– Джонни! На эту работу ушло целых два часа!

– И все на денежки налогоплательщиков, верно?

– Ну, в общем-то, да, но…

– Умойся. Или мы никуда не пойдем. Вы согласны со мной, мисс Хольц?

Специальный оперативный агент Хольц выглядела очень скромно: только флоральный орнамент на левой щеке, ну и, конечно, обычное тонирование лица.

– Для Бетти в ее возрасте, – рассудительно сказала она, – это, пожалуй, лишнее.

– Вы просто парочка пуритан! – с горечью произнесла Бетти. Показав Джонни язык, она неохотно направилась в ванную. Бетти вернулась оттуда с покрасневшим, но чистым лицом. – Теперь я почти что голая. Идем.

Перед лифтом произошла очередная стычка; на этот раз победил Эд Ковен. Он предложил поехать наверх, на крышу, и взять аэротакси, вместо того чтобы спуститься на улицу и идти пешком.

– Последние два дня, ребята, ваши лица красовались на первых полосах каждой здешней газеты. А психов в этом городишке – хоть пруд пруди. Я не хочу никаких неприятностей.

– Если бы вы не позволили ему мной помыкать, меня бы с таким лицом мама родная не узнала.

– А его бы узнали.

– Мы бы могли накрасить и его тоже. Ни одно мужское лицо не станет хуже, если его накрасить. – Однако Бетти все же вошла в лифт, и они взяли воздушное такси.

– Куда, шеф? – спросил водитель.

– Да все равно, – ответил Ковен. – Покрутись над городом и покажи нам его сверху. Пусть будет почасовая оплата.

– Хозяин – барин. Только я не могу перелетать через бульвар Звезд. Там какое-то шествие или что-то в этом роде.

– Знаю.

– Послушайте, – сказал Джонни, – отвезите нас в космопорт.

– Нет, – вмешался Ковен. – Только не туда.

– Но почему, Эд? Я же еще не видел Ламмокса. Я хочу на него посмотреть. Может быть, он нездоров.

– Ты можешь делать почти все, что тебе заблагорассудится, – объяснил ему Ковен, – но только не это. К кораблю хрошии нельзя.

– Ну хоть сверху я могу на него посмотреть?

– Нет!

– Но…

– А ты с ним не разговаривай, – посоветовала Бетти. – Мы возьмем другое такси. У меня есть деньги. Пока, Эд.

– Слушайте, – недовольно сказал водитель, – я отвезу вас хоть в Тимбукту, если хотите. Но только я не могу вот так висеть над взлетной площадкой. Полиция начнет возникать.

– Ладно, давай в космопорт, – обреченно сказал Ковен.

Вокруг всего обширного участка, отведенного хрошии, шло заграждение. В нем был проделан единственный проход, позволивший делегации выйти на бульвар Звезд, но даже и здесь это заграждение смыкалось с другими, тянувшимися вдоль бульвара до самого Министерства по делам космоса. Посреди огороженного пространства стояла шлюпка хрошии, приземистая и уродливая, размером с земной межзвездный корабль. Глядя на нее, Джонни подумал, каково ему будет там, на Хрошиюде. От этой мысли ему стало немного неуютно, но не от страха – просто он еще не сообщил Бетти, что решил лететь. Порывался несколько раз, но как-то все не получалось.

Сама Бетти не спрашивала, так что Джонни думал, что она ни о чем не догадывается.

В воздухе, кроме них, были и другие зеваки, а вокруг заграждения стояла толпа, правда не очень плотная. В столице привыкли к необычному, ни одна сенсация не жила здесь долго. Местные жители гордились своей пресыщенностью; к тому же в хрошии не было ничего такого уж фантастического по сравнению с представителями доброй дюжины других дружественных рас, в том числе и с некоторыми из членов Федерации.

Хрошии роились вокруг своего корабля; они делали что-то непонятное с непонятными конструкциями, возведенными ими на поле. Джонни попытался прикинуть, сколько их там, но скоро бросил свою затею. Это было примерно так же, как считать горох в банке. Многие десятки и больше, но насколько больше?

Такси пролетело рядом с полицейским патрулем. И тут Джонни неожиданно вскрикнул:

– Гляньте! Это же Ламми!

Бетти вытянула шею:

– Где, Джонни?

– Смотри, там, за их кораблем! Вон! – Он повернулся к водителю. – Послушайте, мистер, вы не могли бы подлететь к дальней стороне этого корабля, и настолько близко, насколько позволит полиция?

Водитель посмотрел на Ковена; тот утвердительно кивнул. Они обогнули патрули и зашли к кораблю хрошии с другой стороны. Водитель выбрал позицию между двумя полицейскими машинами и чуть сзади. Теперь Ламмокса было отлично видно. Он заметно возвышался над группой сопровождавших его соплеменников.

– Как жаль, что у меня нет бинокля, – пожаловался Джонни. – Я ничего не могу толком рассмотреть.

– У меня есть. Возьми там, в бардачке, – предложил водитель.

Бинокль оказался простенький, без электронного увеличения, но и через него Ламмокс был виден гораздо лучше. Джонни всмотрелся в лицо своего друга.

– Как он выглядит, Джонни?

– Да вроде ничего. Только вот отощал что-то. Хорошо ли его кормят?

– Мистер Гринберг говорит, что они вообще его не кормят. Я думала, ты знаешь.

– Что? Как они могут?!

– Не знаю, чем мы можем сейчас помочь.

– Ну… – Джон Томас опустил стекло, чтобы получше видеть. – А нельзя еще чуть поближе? И пониже. Я хочу хорошенько его осмотреть.

Ковен отрицательно покачал головой. Водитель проворчал:

– Не люблю ругаться с копами. – Однако подал свою машину вперед так, что она оказалась на одной линии с патрульными.

И сразу же с одной из машин загремел голос:

– Эй, там, номер четыре восемь четыре! Куда это ты влез со своей тарахтелкой? Подай назад.

Пробормотав что-то неразборчивое, водитель начал отводить машину.

– А, чтоб их! – сказал Джон Томас, все еще не отрывавший от глаз бинокль. И добавил: – Интересно, он меня услышит? Ламми! – закричал он в окно. – Эй, Ламмокс!

Хрошиа подняла голову и начала крутить ею во все стороны.

Ковен схватил Джона Томаса и потянулся к ручке, которая закрывала стекло. Но Джонни его оттолкнул.

– Да идите вы все знаете куда! – яростно крикнул он. – Накомандовались, хватит. Ламмокс! Это я, Джонни! Я здесь, наверху! Иди сюда…

Ковен втащил его вглубь машины и захлопнул окно:

– Ведь знал же я, что не надо уходить из гостиницы. Водитель, гони отсюда.

– С превеликой радостью.

– Но двигай пока вдоль линии патрулей, я хочу рассмотреть, что там теперь делается.

– Как прикажете.

Чтобы видеть, что происходит, не надо было никакого бинокля. Ламмокс рванулся к заграждению, прямо в сторону такси, расшвыривая влево и вправо попадавшихся на пути хрошии. Он не стал и пытаться «перетечь» через заграждение, а просто прошел сквозь него.

– Господи Исусе! – негромко произнес Ковен. – Ну ладно, уж поле-то ее остановит.

Но поле ее не остановило. Хрошиа замедлила свое движение, но все равно одна могучая нога переступала вслед за другой, хотя и с трудом, словно воздух превратился в глубокое вязкое болото. С неотвратимостью сползающего с горы ледника она двигалась к точке прямо под аэротакси.

Вслед за ней через пролом в барьере подались и другие хрошии. Им, видимо, было еще труднее преодолевать иммобилизующее поле, однако они не останавливались. Наконец Ламмокс вырвался из зоны поля и перешел на галоп; люди горохом рассыпались перед ним во все стороны.

– Майра! – резко скомандовал Ковен. – Свяжись с военными! Я позвоню в нашу контору!

– Нет! – Бетти ухватила его за рукав.

– Это еще что? Опять ты? Заткнись, или сейчас у меня получишь.

– Мистер Ковен, послушайте! – торопливо сказала Бетти. – Нет смысла звать на помощь. Ламмокс не слушается никого, кроме Джонни, а они не слушают никого, кроме Ламмокса. Вы же сами знаете. Отпустите Джонни, чтобы он мог поговорить с Ламми, или пострадает уйма людей, и в этом будет ваша вина.

Оперативный агент первого класса службы безопасности Эдвин Ковен смотрел на Бетти, а перед его мысленным взором проносилась его карьера в прошлом и его надежды на будущее. Затем почти мгновенно он принял мужественное решение.

– Опускай машину! – скомандовал он. – Приземлись, а после мы с парнем выйдем.

Водитель громко застонал:

– Только за дополнительную плату. – Однако он опустил такси так быстро, что удар о землю был довольно-таки ощутимым.

Ковен рывком распахнул дверь и выскочил, сопровождаемый Джоном Томасом. Попытка Майры удержать Бетти в салоне кончилась неудачей, тогда и она выпрыгнула из машины, уже рванувшейся вверх.

– Джонни! – завизжал Ламмокс и воздел руки вверх, приветствуя друга жестом, кажется, общим для всех племен.

Джон Томас подбежал к звездному зверю:

– Ламми! Ты в порядке?

– Конечно, – подтвердил Ламмокс. – Почему бы нет? Привет, Бетти.

– Привет, Ламми.

– Есть только хочется, – задумчиво добавил Ламмокс.

– Ну, мы все это переменим.

– Да нет, все в порядке. Мне сейчас нельзя есть.

Джон Томас собрался уже ответить на такое поразительное заявление, когда вдруг заметил мисс Хольц, с трудом увернувшуюся от одного из хрошии. Другие крутились вокруг них, похоже что в неуверенности, как отнестись к происходящему. Когда Джонни увидел, что Эд Ковен выхватил пистолет и заслонил Майру своим телом от хрошиу, он решил вмешаться:

– Ламмокс! Это мои друзья. Скажи своим друзьям, чтобы они оставили их в покое и шли назад в загородку. Быстро.

– Как скажешь, Джонни. – Хрошиа обратилась к своим соплеменникам с короткой визгливой речью; приказание было выполнено мгновенно.

– И сделай-ка нам седло. Мы отправимся к тебе и поговорим не торопясь.

– Конечно, Джонни.

Джонни помог Бетти взобраться на спину хрошиа, и они двинулись к пролому в заграждении. На этот раз Ламмокс, попав в иммобилизующее поле, остановился и резко сказал что-то одному из соплеменников.

Последовала громкая команда, и поле исчезло. Дальше они двигались без помех.

* * *

Прибыв в космопорт, мистер Кику, Сергей Гринберг и доктор Фтаемл обнаружили обе стороны в состоянии нервного вооруженного перемирия. Все хрошии вернулись внутрь заграждения; на месте полицейских патрулей висели тяжелые военные машины, а где-то высоко в небе не видимые глазом бомбардировщики готовы были финальным аккордом превратить этот участок в радиоактивную пустыню.

Генеральный секретарь и главнокомандующий встретили прибывших около заграждения. Вид у генерального был мрачный.

– А, Генри. Похоже, все сорвалось. Вы в этом не виноваты.

Мистер Кику посмотрел на скопление хрошии:

– Возможно.

– Мы эвакуируем людей из предполагаемой зоны поражения, – добавил главнокомандующий, – со всей возможной скоростью. Однако, если нам все же придется нанести удар, мы не сможем ничего сделать для молодых людей, которые сейчас там.

– Ну так и не будем ничего делать, согласны? Во всяком случае, пока.

– Думаю, вы не совсем осознаете серьезность положения, господин заместитель министра. Вот, например, мы окружили всю эту зону полосой иммобилизующего поля. Теперь его просто нет. Они его нейтрализовали. И не только здесь, везде.

– Понятно. Возможно, это вы не совсем осознаете серьезность положения, генерал. Но как бы то ни было, несколько слов никому не повредят. Пошли, Сергей. Вы идете с нами, доктор?

Мистер Кику покинул группу, стоявшую вокруг генерального секретаря, и направился к пролому в заграждении. Ветер, дувший вдоль протянувшегося на многие мили взлетного поля, заставил его придержать шляпу.

– Не люблю, когда ветер, – пожаловался он доктору Фтаемлу. – Он всегда какой-то неорганизованный.

– Надвигается куда более сильный ветер, – рассудительно ответил рарджиллианец. – Друг мой, разумно ли это? Мне они ничего не сделают, я у них на службе. Но что касается вас…

– А что мне еще остается?

– Не знаю. Но бывают ситуации, когда личная храбрость не может ничем помочь.

– Возможно. Правда, я с ними пока не встречался.

– С такой ситуацией встречаются только один раз в жизни.

Они приближались к хрошии, плотной массой окруживших Ламмокса. Уже можно было различить две человеческие фигурки на ее спине. Не доходя доброй сотни ярдов, Кику остановился:

– Скажите им, чтобы мне дали дорогу. Я хочу приблизиться к хрошиа Ламмокс.

Фтаемл перевел – и ничего не произошло, хотя по толпе хрошии прошло какое-то беспокойное движение.

– Босс, – посоветовал Гринберг, – а как насчет того, чтобы попросить Ламмокса с ребятами выйти сюда? Эта толпа, похоже, настроена не очень-то дружелюбно.

– Нет. Мне не хочется кричать на таком ветру. Крикни, пожалуйста, Стюарту и скажи ему, чтобы они меня пропустили.

– Сейчас, босс. Здорово будет рассказать обо всем этом внукам, если только они у меня будут. – Он сложил руки рупором и крикнул: – Джонни! Джон Стюарт! Скажи Ламмоксу, чтобы они расчистили путь.

– Само собой!

Мгновенно, словно выметенный огромной метлой, перед ними открылся проход, по которому могла бы двигаться войсковая колонна. Маленькая группа шла между сомкнутыми рядами хрошии. Спина Гринберга покрылась гусиной кожей.

Мистера Кику, похоже, беспокоил только ветер, пытавшийся унести его шляпу. Он придерживал ее рукой и вполголоса ругался. Они остановились перед Ламмоксом.

– Здравствуйте, мистер Кику, – приветствовал его Джон Томас. – Нам спуститься?

– Пожалуй, это было бы самое лучшее.

Джонни соскользнул вниз, затем подхватил Бетти:

– Извините. Мы вам все напортили.

– Мне тоже жаль. Если вы действительно все напортили. Вы не будете так добры представить меня своему другу?

– О, конечно. Ламмокс, это мистер Кику. Он хороший человек, он мой друг.

– Добрый день, мистер Кику.

– Добрый день, Ламмокс. – На лице мистера Кику появилось задумчивое выражение. – Доктор, а там, случайно, не их командир, этот, что рядом с Ламмоксом, у которого глаза со злым таким блеском?

Рарджиллианец вгляделся:

– Да, это он.

– Хм… Спросите его, доложил ли он своей госпоже о результатах переговоров?

– Сейчас. – Горгоноид поговорил с командиром хрошии. – Он говорит, что нет.

– Хм… Джон Томас, мы заключили с хрошии договор на тех условиях, о которых я говорил с вами. Неожиданно они разорвали готовое соглашение, узнав, что мы не передадим им вас, не получив гарантий. Вы не можете помочь мне выяснить, было ли это сделано в согласии с желанием вашего друга?

– Ламмокса? Конечно.

– Очень хорошо. Но подождите секунду. Доктор Фтаемл, не будете ли вы добры сообщить основные детали соглашения хрошиа Ламмокс прямо сейчас, в присутствии командира? Или такие понятия слишком сложны для нее?

– Э? Почему сложны? Ей было, наверное, уже лет двести, когда она попала сюда.

– Так много? Хорошо, говорите.

Рарджиллианец начал издавать забавные взвизгивающие звуки языка хрошии, обращаясь к Ламмоксу. Пару раз Ламмокс прерывал его, но потом снова разрешал продолжать. Когда доктор Фтаемл закончил, хрошиа что-то сказала командиру экспедиции.

– Она спрашивает: «Это правда?» – перевел Фтаемл.

Командир отогнал своих подчиненных как можно дальше от Ламмокс, выстроив их в круг, а затем пополз к ней; маленькая группка представителей Федерации расступилась перед ним. Он совсем втянул в себя ноги и полз наподобие гусеницы. Потом, не поднимая головы от земли, он проскулил ответ.

– Он признает правдивость сказанного, но ссылается на необходимость.

– Поскорее бы он все это, – недовольно сказал Кику. – A-то я совсем замерз. – Его тонкие ноги дрожали.

– Она не принимает его объяснений. Я избавлю вас от точного пересказа ее выражений, но риторика превосходна!

Неожиданно Ламмокс издала громкий одиночный взвизг, а потом поднялась на дыбы, оторвав от земли четыре передние ноги. Втянув в себя руки, огромный зверь взмахнул головой и нанес несчастному командиру сокрушительный удар в бок.

Удар приподнял командира с земли и отшвырнул в гущу толпы. Он медленно пришел в себя и снова приполз на прежнее место.

Ламмокс начала говорить.

– Она говорит… как жаль, что вы не понимаете языка!.. что, пока будут сиять звезды Галактики, друзья Джонни будут ее друзьями.

Она добавляет, что те, кто не будет друзьями ее друзей, – ничто, меньше чем ничто, она не желает их никогда видеть. Она провозглашает это именем… тут следует довольно утомительное описание всего ее генеалогического древа с его достаточно причудливыми ответвлениями. Стоит переводить?

– Не беспокойтесь, – ответил мистер Кику. – «Да» – это «да», на каком языке его ни произнеси.

– Но все же она излагает это просто прекрасно, – сказал Фтаемл. – Она пересказывает им события ужасные и поразительные, идущие из глубины веков.

– Меня, собственно, интересует только то, как все это скажется на будущем. И еще – как бы убраться с этого несносного ветра.

Мистер Кику чихнул:

– О господи!

Доктор Фтаемл порывисто снял с себя накидку и обернул ей узкие плечи мистера Кику.

– Мой друг… мой брат. Мне очень жаль.

– Нет-нет, вы замерзнете.

– Я? Ни в коем случае.

– Тогда давайте поделимся.

– Сочту за большую честь, – негромко ответил доктор Фтаемл. Его отростки подрагивали от преисполнивших его чувств.

Они стояли под одной накидкой, прижавшись друг к другу, а Ламмокс продолжала тем временем свою речь. Бетти повернулась к Джонни:

– Вот ты меня так никогда не укутывал.

– Молоток, ты же никогда и не мерзнешь.

– Ну так обними меня хотя бы рукой.

– Чего? Это у всех-то на глазах? Если холодно, иди прижмись к Ламмоксу.

Все это время Ламмокс так и не опустила передние ноги на землю и обращалась к своим подданным сверху вниз. А те, по мере того как она говорила, опускались все ниже и ниже, втягивая в себя ноги. В конце концов все они приняли ту же униженную позу, что и командир. Закончив речь, Ламмокс добавила какое-то короткое резкое слово, и хрошии зашевелились и начали расползаться.

– Она выразила желание, – перевел Фтаемл, – чтобы ее оставили с друзьями одну.

– Попросите ее, – сказал Кику, – заверить Джона Томаса, что все сказанное ею истинно и нерушимо.

– Хорошо. – Когда остальные хрошии ушли, Фтаемл проскулил несколько слов.

Ламмокс выслушала его, а затем повернулась к Джону Томасу. Из огромной пасти раздался тоненький голосок маленькой девочки:

– Это правда, Джонни. Крест на пузе.

Джон Томас важно кивнул:

– Не беспокойтесь, мистер Кику. Клятву она не нарушит.

Глава 17 Девяносто семь традиционных блюд

– Пригласите ее.

Мистер Кику внутренне весь собрался и нервно бросил последний взгляд на чайный столик. Кажется, маленькая уютная комната, предназначенная для сугубо личных переговоров, выглядит как надо. В этот момент дверь раздвинулась и на пороге показалась улыбающаяся Бетти Соренсон.

– Здравствуйте, мистер Кику. – Она непринужденно села.

– Здравствуйте, мисс Соренсон.

– Просто Бетти. Так меня зовут все мои друзья.

– Спасибо. Буду счастлив к ним принадлежать.

Посмотрев на Бетти, мистер Кику содрогнулся. Теперь она экспериментировала с новым дизайном «в клетку», что сделало ее лицо похожим на шахматную доску. К тому же она, видимо, недавно прошлась по магазинам и была одета в нечто, совершенно не подходящее ей по возрасту. Мистер Кику был вынужден напомнить себе, что о вкусах не спорят, да к тому же они все время меняются.

– Мм… Видите ли, дорогая леди, я немного затрудняюсь, как объяснить вам цель этой встречи.

– Вы не волнуйтесь. Я никуда не спешу.

– Не желаете чая?

– Давайте я налью нам обоим, чисто по-дружески.

Мистер Кику не стал спорить. Взяв чашку, он откинулся на спинку кресла с видом полнейшей непринужденности, которой, говоря по правде, не ощущал.

– Надеюсь, вам тут у нас понравилось?

– Да, еще бы! Раньше мне никогда не доводилось вот так ходить по магазинам и не трястись над каждым пенни. Кому не понравится иметь неограниченный кредит в банке?

– Очень рад за вас. И можете быть вполне уверены, что эти затраты нисколько не отразятся на бюджете Министерства. В буквальном смысле не отразятся – все идет из особого фонда. Да, вы же, кажется, сирота?

– Сирота в юридическом смысле. Я – свободный ребенок. Мой опекун – Вествиллский дом свободных детей. А что?

– Так, значит, вы несовершеннолетняя?

– Ну, это как посмотреть. Я думаю, что совершеннолетняя, а законы говорят, что нет. Слава богу, ждать осталось совсем недолго.

– Мм… да. Вероятно, мне нужно признаться, что я знал все это.

– Собственно, я так и думала. А из-за чего весь этот разговор?

– Пожалуй, мне стоит рассказать вам небольшую историю. Вы когда-нибудь держали кроликов? Или кошек?

– У меня были кошки.

– Тут возникла некоторая трудность с хрошиа, известной под именем Ламмокс. Ничего опасного, нашему с ними договору ничто не угрожает – ведь она дала слово. Однако, мм… скажем так, если бы мы смогли пойти навстречу Ламмокс в одном вопросе, это улучшило бы ее расположение к нам и улучшило бы дальнейшие перспективы отношений.

– Наверное, так и есть, если вы так считаете. А что это за вопрос, мистер Кику?

– Мм… И вы, и я знаем, что хрошиа Ламмокс в течение длительного времени была домашним животным… ну, может, лучше сказать – питомцем Джона Томаса Стюарта.

– Да, точно. Теперь это выглядит забавно.

– Э-э-э… Да. А до этого Ламмокс была питомцем отца Джона Томаса, и так далее – на протяжении четырех поколений.

– Ну да, конечно. И таким прелестным – лучше и не придумаешь.

– В этом-то, собственно говоря, и дело, мисс Соренсон… Бетти. Так выглядит ситуация с точки зрения Джона Томаса и его предков. Но всегда существуют как минимум две точки зрения. И с точки зрения Ламмокс, она… он… не был питомцем. Совсем наоборот, это Джон Томас был ее питомцем. Ламмокс занималась выращиванием Джонов Томасов.

Глаза Бетти расширились, она начала было хохотать, но поперхнулась.

– Мистер Кику! Ой, нет!

– Я абсолютно серьезно. Все зависит от точки зрения, а с учетом продолжительности жизни эта точка зрения выглядит более весомо. Ламмокс вырастила несколько поколений Джонов Томасов. Это – единственное, что ее интересовало, единственное ее хобби. Ребячество, конечно же, но ведь Ламмокс была и остается ребенком.

Бетти кое-как справилась с собой и даже смогла сквозь смех произнести что-то членораздельное:

– «Выращивание Джонов Томасов…» А Джонни про это знает?

– Вообще-то, да, но я объяснил ему ситуацию несколько иначе.

– А миссис Стюарт?

– А… Я не счел нужным сообщить ей об этом.

– Можно я ей скажу? Мне хочется посмотреть на ее лицо. Это надо же – Джоны Томасы… я, кажется, умру.

– Я думаю, что было бы жестоко рассказывать ей, – немного чопорно сказал мистер Кику.

– Пожалуй, да. Ладно, не буду. Но могу же я просто помечтать?

– Мы все можем мечтать. Однако я продолжаю; это невинное хобби доставляло огромное удовольствие Ламмокс. Она намеревалась заниматься им и дальше. Именно поэтому мы и оказались перед этой любопытной дилеммой: хрошии обрели своего собрата, но не могут улететь обратно. Ламмокс хотела продолжать… мм… выращивать Джонов Томасов. – Мистер Кику нерешительно замолк.

Через некоторое время Бетти сказала:

– Ну так что, мистер Кику? Продолжайте.

– Мм… каковы ваши собственные планы, Бетти… мисс Соренсон?

– У меня? Я ни с кем их не обсуждаю.

– Хм. Прошу прощения, если мои вопросы становятся слишком личными. Видите ли, любое начинание требует определенных… составляющих, и Ламмокс, как оказалось, прекрасно понимает, что это за составляющие. Э-э-э… Скажем, у нас есть кролик… или кошка… – Он замолчал, не зная, что сказать дальше.

Бетти, нахмурив брови, внимательно изучила его несчастное лицо:

– Видимо, вы пытаетесь сказать, что для разведения кроликов требуется по крайней мере два кролика?

– Ну, в общем-то, да. Это и кое-что еще.

– Ой, ладно! Зачем столько времени ходить вокруг да около? Это же всем известно. Как я понимаю, Ламмокс знает, что данное правило относится и к Джонам Томасам. Это и есть ваше «кое-что еще»?

Мистер Кику смог только молча кивнуть.

– Бедняжка, вам надо было написать мне все это в письме, и вы бы так не нервничали. Пожалуй, мне придется помочь вам еще немного. Вы подумали, что я могу иметь отношение к этому плану?

– Я совершенно не намеревался вторгаться… но я хотел бы знать ваши намерения.

– Собираюсь ли я выйти замуж за Джона Томаса? Ну конечно да. У меня никогда не было иных намерений.

– Благодарю вас. – Мистер Кику облегченно вздохнул.

– Эй, это вовсе не ради вашего удовольствия!

– Нет-нет! Я просто поблагодарил вас за помощь.

– Благодарите Ламми. Старый добрый Ламми. Уж его-то не проведешь.

– Значит, как я понимаю, все решено?

– Что? Вообще-то, я еще не сделала ему предложение. Но сделаю… Я просто хотела заняться этим перед самым отлетом корабля. Вы же сами знаете, какие все мужчины нервные и пугливые. Я не хотела оставлять ему времени для размышлений. Вот ваша жена – она сразу сделала вам предложение или подождала, пока вы не созреете?

– Мм… Понимаете, у моего народа несколько иные обычаи. Ее отец договорился с моим отцом.

– Рабство. – Бетти явно была шокирована.

– Несомненно. Однако я доволен тем, как все обернулось. – Он встал. – Очень рад, что наш разговор завершился на такой дружественной ноте.

– Одну секунду, мистер Кику. Тут есть еще один-два вопроса. На каких в точности условиях летит Джон Томас?

– Э?

– Каковы условия контракта?

– А, это. С финансовой стороны все будет великолепно. Бо́льшую часть времени он посвятит собственному образованию, но я подумываю дать ему чисто номинальную должность в посольстве – специальный атташе, или помощник секретаря, или что-нибудь в этом роде.

Бетти молчала.

– Конечно, раз вы тоже летите, стоит, пожалуй, придать и вам полуофициальный статус. Ну, скажем, специального помощника с тем же жалованьем. В результате у вас накопится вполне приличная сумма, если вы вернетесь… я хотел сказать, когда вы вернетесь.

Бетти отрицательно покачала головой:

– Джонни не честолюбив. А я честолюбива.

– Да?

– Джонни должен стать послом у хрошии.

Мистер Кику почти лишился дара речи. В конце концов он выдавил из себя:

– Но, моя дорогая леди! Это совершенно невозможно!

– Это вы так думаете. Послушайте, ведь мистер Макклюре перетрусил и подставил вас. И не надо уверток, теперь у меня есть свои связи в вашем Министерстве. Все это правда. Так что вакансия открыта. И эта работа – как раз для Джонни.

– Но послушайте, дорогая, – растерянно сказал мистер Кику. – Такая работа никак не подходит для неопытного мальчика… как бы высоко я ни ценил мистера Стюарта.

– Макклюре был бы чистым балластом, верно? Это же все знают. А Джонни балластом не будет. Кто знает про хрошии больше всех? Джонни.

– Моя дорогая, я охотно признаю его особые познания, и мы, без всякого сомнения, воспользуемся ими. Но посол? Нет.

– Да.

– Временный поверенный в делах? Это очень высокий ранг, однако я согласен пойти даже на это. Но послом будет мистер Гринберг. Нам нужен дипломат.

– Да что такого сложного быть дипломатом? Или, другими словами, что такое может сделать мистер Макклюре, чего мой Джонни не сделает в сто раз лучше?

Мистер Кику глубоко вздохнул:

– Вот тут вы меня поймали. Могу только сказать, что бывают ситуации, с которыми мне приходится смириться, даже зная, что я наверняка прав. И бывают такие, когда смириться меня ничто не заставит. Будь вы моей дочерью, я бы вас просто отшлепал. Одним словом, нет.

Бетти улыбнулась:

– Готова поспорить, что со мной вам не справиться. Но дело не в этом. Думаю, что вы не совсем понимаете ситуацию.

– Не понимаю?

– Не понимаете. Ведь Джонни и я очень важны для вас в этой сделке. Особенно Джонни.

– Да. Особенно Джонни. Без вас, собственно говоря, можно и обойтись… даже в деле… э-э-э… выращивания Джонов Томасов.

– А хотите проверить? Как думаете, Джон Томас Стюарт хоть на волосок сдвинется с этой планеты, если я буду против?

– Хм… Не уверен.

– Я тоже. И у меня достаточно нервов, чтобы проверить это на практике. А где окажетесь вы, если я выиграю? На продуваемом ветрами поле, снова пытаясь выпутаться из неприятностей. Только на этот раз не будет Джонни, чтобы вам помочь.

Мистер Кику подошел к окну и стал рассматривать улицу. Прошло несколько минут, прежде чем он повернулся.

– Еще чая? – вежливо спросила Бетти.

– Спасибо, нет. Мисс, вы знаете, что такое чрезвычайный и полномочный посланник?

– Я слышала такой термин.

– Это тот же ранг и тоже самое жалованье, как и у посла, но присваивается такое звание только в особых случаях. Вот у нас и есть особый случай. Мистер Гринберг будет послом со всеми соответствующими полномочиями; для Джона Томаса будет создана эта специальная и чисто номинальная должность.

– Должность и жалованье. В последнее время мне понравилось ходить по магазинам.

– И жалованье, – согласился мистер Кику. – Юная леди, у вас нахальство воробья и хватка бульдога. Хорошо, договорились. Если только вы получите согласие молодого человека.

Бетти хихикнула:

– Вот с этим у меня никаких проблем не будет.

– Я имею в виду совсем другое. Я надеюсь, что его здравый смысл и порядочность сумеют устоять против вашей жадности. Я думаю, что он удовлетворится должностью помощника секретаря посольства. Посмотрим.

– О да, посмотрим. Кстати, а где он?

– Что?

– Его нет в отеле. Он здесь, у вас, правда?

– Если быть откровенным, то он здесь.

– Вот и хорошо. – Бетти подошла и похлопала мистера Кику по щеке. – Вы мне нравитесь, мистер Кику. А теперь пришлите Джонни сюда и оставьте нас одних. Мне потребуется минут двадцать. Вам совершенно не о чем беспокоиться.

– Мисс Соренсон, – задумчиво спросил мистер Кику, – а как это вышло, что вы не попросили должность посла для себя?

* * *

На свадьбе присутствовал только один инопланетянин – Ламмокс. Роль посаженого отца невесты досталась мистеру Кику. На лице Бетти на этот раз не было и следа косметики, и мистер Кику подумал, что в этой семье главной фигурой, возможно, будет вовсе не младший секретарь посольства.

Были традиционные девяносто семь соленых и маринованных блюд, подносили их по большей части незнакомые люди. Новобрачным надарили кучу разной дорогостоящей дребедени, которую они не могли забрать с собой, в том числе и полностью тур на Гавайи, которым они не могли воспользоваться. Миссис Стюарт всплакнула, сфотографировалась и вовсю наслаждалась происходящим – все-таки эта свадьба удалась. Мистер Кику тоже уронил несколько слез во время церемонии, но мистер Кику был очень сентиментальным человеком.

На следующее утро он сидел за своим столом, не обращая внимания на вспыхивающие огни. На столе были разложены проспекты ферм в Кении, но он на них не смотрел. Прошлым вечером, когда детишки наконец поженились, они с доктором Фтаемлом совершили неплохой вояж по увеселительным заведениям города; мистер Кику все еще ощущал последствия этого похода – последствия приятные и расслабляющие. Голова, правда, гудела, и с координацией движений было не все ладно, но зато желудок не беспокоил совсем. Мистер Кику чувствовал себя отлично.

Он пытался собраться с мыслями и подвести итог всей этой истории. Все эти беды и вся суматоха – лишь из-за того, что сотню с лишним лет назад одному глупому астронавту не хватило здравого смысла, чтобы не вмешиваться в жизнь чужой планеты, пока не отработан протокол. Ох, люди-люди!

С другой стороны, подумал он, не стоит искать виноватых где-то там, достаточно просто посмотреть в зеркало.

Старина Фтаемл прошлой ночью что-то такое сказал… что-то важное… только что? Что-то, убедившее в тот момент Кику, что у хрошии и в помине не было оружия, способного нанести серьезный ущерб Земле. Конечно же, рарджиллианец не станет врать, во всяком случае – находясь в своем профессиональном качестве. Но ведь вполне возможно, что он ходил вокруг правды кругами, чтобы с успехом завершить переговоры, оказавшиеся на грани провала?

Ну что ж, раз дело обошлось без применения силы, остается только гадать. Так что, возможно, все к лучшему.

Кроме того, когда в следующий раз заявятся какие-нибудь варвары, они могут уже не блефовать. И это будет плохо.

– Мистер Кику, – донесся до него голос Милдред, – вас ждет рандавианская делегация.

– Скажи, что у меня линька.

– Сэр?

– Ладно. Скажи, что я сейчас буду. Восточная комната для совещаний.

Он вздохнул, решил проглотить только одну таблетку, затем встал и направился к двери, готовый заткнуть пальцем очередную дырку в плотине.[57] Это как «китайское обязательство», – подумал мистер Кику, – раз взвалив его на себя, ты уже не можешь его бросить.

Но все-таки настроение у него было приподнятое, и мистер Кику спел кусочек из единственной песни, которую знал целиком: «…Нет у этой песни морали, нет у нее и конца. Одно из нее лишь ясно – не жди от мужчины добра…» А тем временем в космопорту новый министр космических дел провожал благородных хрошии. Ее императорское величество, наследная принцесса хрошианской расы, двести тринадцатая в роду, наследница матриархата Семи Солнц, будущая повелительница более чем девяти миллиардов своих соплеменников, которую еще недавно называли на Земле «Ламмокс», с радостью приняла на борт имперской яхты пару своих питомцев.

О романах «Красная планета» и «Звездный зверь»

Красная планета: Опус № 67, его поучительная история

По непонятному стечению обстоятельств эта вещь – одна из моих любимых в творчестве Роберта Хайнлайна. Да, я знаю, что она простовата, что рассчитана на подростков лет двенадцати, что в логике событий зияют дыры, образы шаблонны, а концовка предсказуема. Все так, но почему-то каждый раз, открыв книгу и пробежав глазами пару строчек, я полностью выпадаю из окружающего мира и прихожу в себя, только уткнувшись в конец главы. Видимо, в момент чтения срабатывают запрятанные в тексте психотропные коды и я внезапно превращаюсь в двенадцатилетнего подростка? Почти семьдесят лет прошло с того момента, как автор поставил в этой книге последнюю точку, но магия текста все еще действует.

Речь у нас пойдет об Опусе № 67 (порядковый номер романа «Красная планета» согласно каталогу Вирджинии Хайнлайн), о том, какой он вызвал скандал, а также о многих других вещах, никак не связанных с Опусом № 67, и даже о таких вещах, которых и вовсе не было.

Истоки вдохновения

В октябре 1948 года с идеями у писателя было бедно, и все шло к тому, что у него нет абсолютно никакого сюжета для очередного «юношеского» романа. И только странные, смутные фигуры марсиан в молчании расхаживали на своих длинных ногах где-то на периферии его сознания. Они были там всегда и, собственно, только ждали, когда их позовут.

Отсутствие центральной идеи романа, конечно же, не могло остановить писателя. Если идей нет в голове, их нужно поискать где-то снаружи. Хайнлайн никогда не стеснялся черпать вдохновение в чужих произведениях. «Двенадцатая ночь» Шекспира или что-то более позднее – не важно. В дело могло пойти все. В 1930 году американский фантаст Джек Уильямсон написал совместно с Майлзом Брейером повесть «Рождение Новой республики». Джек с Бобом были хорошими друзьями, и Боб на самом деле восхищался творчеством Уильямсона и хорошо его помнил.

История, придуманная Уильямсоном, базировалась на тривиальной аналогии: освоение Америки – освоение Луны. Далее с очевидностью следовало восстание колонистов и война за независимость колонии от метрополии.

Поздней осенью 1948 года Хайнлайн вспомнил эту вещь и понял, о чем он будет писать в своем новом скрибнеровском романе – о революции. Вернее, о Революции. Естественно, это будет восстание трудолюбивой колонии против алчной и жестокой метрополии (алчность и жестокость нужно будет особо подчеркнуть, иначе патриотическая история превратится в красную пропаганду). Именно на этом фоне ему удастся провернуть то, что он давно задумывал, – отделить детей от их родителей. Вывести подростков из-под опеки и защиты взрослых и дать им возможность действовать самостоятельно. Разве не этого хочет каждый подросток? Естественно, колония будет на Марсе и там будут марсиане – молчаливые, непонятные, бродящие на своих огромных ногах где-то на периферии…

Так возникла идея «Красной планеты»: построить рассказ о подростках на фоне Революции. Сама по себе идея была неплоха. Ее использовал, например, Гюго – и прекрасно с ней справился. Но Гюго взял центральную коллизию из реальной истории, а Хайнлайну пришлось выдумывать всю пьесу целиком, и в итоге получилось слишком много пробелов в этой истории. Напомню, что поводом для марсианской Революции послужил отказ управляющей Компании обеспечить сезонную миграцию колонистов. У читателя постарше тут же возникает масса вопросов: зачем кочевать от полюса к полюсу, когда на экваторе, судя по всему, можно жить круглый год? Чем таким занимаются колонисты в приполярных областях? На чем основана экономика их сообщества и насколько она самодостаточна? Как они будут выживать в дальнейшем, если, банально, рассорившись с Компанией, лишатся поставок с Земли? Хайнлайн по широкой дуге обошел все актуальные экономические вопросы, как и проблемы вокруг собственности в послереволюционный период. Он ненавидел марксизм и свято верил в частную собственность, поэтому марсианская Революция свелась к написанию Декларации независимости, а все вопросы о собственности Компании, о ее праве распоряжаться своей недвижимостью и инвестициями были деликатно заметены под коврик. В романе «Луна – суровая госпожа» Хайнлайн, видимо, учел опыт «Красной планеты» и подробно обосновал экономические предпосылки независимости лунных колоний.

Итак, общая картина была ясна, осталось насытить фон. Из чего он складывался?

Во-первых, конечно же, фоном служил Марс и населяющие его марсиане. Но их описание требовало определенной осторожности – эту планету до Хайнлайна уже неоднократно заселяли разные писатели-фантасты, поэтому ни о головоногих, ни о гуманоидных марсианах и речи быть не могло. По счастью, к 1948 году в записных книжках Хайнлайна скопилось довольно много заметок о странных существах, о древних знаниях и цивилизациях, категорически не похожих на человеческую. Это были зачатки идей, наработки для так и не написанных вещей и совершенно спонтанные всплески творческих ассоциаций. Например, однажды Джинни прибиралась в гостиной и нечаянно включила диктофон, с которым пытался работать Хайнлайн. Машинка послушно выдала ей кхеканье, хмыканье, шорохи, скрипы, потоки сознания, сопение и просто болтовню человека, который разговаривает сам с собой, уверенный, что его никто не слышит. Вирджиния поделилась впечатлениями с мужем, и Хайнлайн немедленно записал в блокнотик идею о марсианском «пересмешнике», который запоминает и воспроизводит то, что слышит вокруг себя. Это был эмбрион малыша Виллиса, но его рождение состоялось много позже.

Другая маленькая деталь, сыгравшая важную роль в сюжете, – коньки юных марсианских колонистов. Они тоже появились на Марсе прямиком из Колорадо-Спрингс. Дело в том, что Боб до встречи со своей третьей женой не умел кататься на коньках, и Вирджиния поразила его до глубины души своим виртуозным мастерством фигуристки. Он посвятил ей поэму, купил абонемент на каток, начал брать уроки фигурного катания… ну, в общем, эта история затем легла в основу рассказа «Бедный папочка». Освоение коньков было долгим, сложным и травматичным, а весь подобный опыт Хайнлайн, естественно, стремился использовать в литературе. Фантастика, как известно, лучше всего получается, когда знаешь, о чем пишешь.

Еще один момент, который занимает в романе важное место, – личное оружие школьников. И здесь тоже проявился личный жизненный опыт автора и даже, более того, его личная жизненная философия. Как и большинство мальчишек, Хайнлайн в детстве испытывал тягу к смертоносным игрушкам. Но было в этом и нечто большее, чем просто желание подержать в руках настоящую «пушку, которая бабахает». У Хайнлайна, как и у миллионов американцев, представление о личном оружии как о некой основе, без которой невозможно понятие «свободный человек», было отпечатано в подсознании. Писатель был категорически против любого законодательного ограничения на свободное владение оружием и даже против его официальной регистрации. Хайнлайн с детства был приучен обращению с оружием. Его старший брат Ларри был настолько хорош во владении автоматом Томпсона, что позднее подрабатывал обучением агентов ФБР. В 1920–1921 годах он обучал Бобби владению «Томми», чуть позже Хайнлайн вдоволь пострелял из винтовки на курсах в учебном лагере в форте Ливенворт, а в 1925-м он стал курсантом в Аннаполисе и обучался владению оружием уже на профессиональном уровне – он освоил все, от шпаги до корабельных орудий, а потом и сам проводил занятия по стрельбе с новичками. После отставки Хайнлайн не расстался с оружием и был готов применять его в случае необходимости – против зарвавшегося подрядчика или против обнаглевшего дикого кота. В двух первых романах, написанных для «Scribner», герои Хайнлайна имели дело в основном с бомбами. В новом романе у подростков будет личное оружие – это хороший повод прочитать им парочку лекций об ответственности и других важных вещах. Заодно можно будет озвучить и свое собственное отношение к идиотским запретам и ограничениям. А когда читатели подрастут и обретут право голоса, они сделают правильный выбор.

Принятые в марсианской колонии правила владения оружием доктор Макрей (вслед за Хайнлайном) считал ущемлением свободы. Он видел в них попытку ограничить свободу колонистов, первые признаки того, что на Марс пришла цивилизация, а значит, ему пора двигаться дальше, вслед за Фронтиром. Эта тема следования за Фронтиром, по-видимому, впервые была так явно озвучена именно в «Красной планете». Фронтир в понимании Хайнлайна – некое идеальное место, где максимально сбалансированы комфорт и дикость, свобода и ответственность. Это поверхность расширяющегося пузыря Ойкумены, внутри которого правят комфорт и бюрократия, а за его пределами – варварство и анархия.

Кстати, марсиане в «Красной планете» – тоже деталь из реальной жизни писателя. Или из того, что он всерьез считал реальной жизнью. Потому что Хайнлайн верил в наличие разумной жизни на Марсе и даже специально ездил в обсерваторию, чтобы посмотреть в телескоп на марсианские каналы. В том же 1949 году он написал в прогнозе, известном под названием «Ящик Пандоры», безапелляционное: «На Марсе будет обнаружена разумная жизнь». Будет, и точка. Марсиане были для него долгое время так же реальны, как какие-нибудь полинезийцы.

Единственным умозрительным элементом была марсианская биология и цивилизация. В противовес сугубо материальным обстоятельствам жизни поселенцев, марсиане должны были играть роль смутного, мерцающего фона, оттеняющего происходящие события. Для этого цивилизация марсиан, весь их уклад подаются в романе полунамеками, как нечто несводимое к человеческим категориям. Множество деталей, которые в принципе можно дешифровать, типа шлюзов из силовых полей, нуль-транспортировки и т. п., Хайнлайн вкрапляет в достаточно туманную, не имеющую однозначной трактовки картину. Этот же «дразнящий» прием использовали Стругацкие, разбрасывая по тексту упоминания таинственных Странников. Но марсиане Хайнлайна – не забытая цивилизация Древних, оставившая после себя руины и артефакты, это вполне живые сегодняшние туземцы. И в то же время это таинственные Древние. Нечто подобное описывала Ли Брэкетт в своей версии Марса – такое же скрещение двух шаблонов, гибрид Хаггарда с Лавкрафтом.

Но марсиане не только создают информационный фон и придают глубину общей картине. Взаимоотношения с марсианами для писателя – лишний повод щелкнуть человечество по носу, как это было сделано в венерианской части «Космического кадета». С другой стороны, это повод снова продекларировать толерантность по отношению к другим расам. Эту толерантность проявляют как марсиане, так и школьники. Первые – благодаря врожденной вековой мудрости, вторые – благодаря должному воспитанию. Необходимость уважения чужих обычаев вновь резко подчеркивается, хотя, возможно, не так грубо, как в «Кадете», где оно низведено до уровня формулы «пирог едят ножом и вилкой».

Проработка марсианской линии в «Красной планете» (особенно «мистическая» ее часть, включившая в себя финальную «невидимую» стадию развития марсиан) позже полностью легла в фундамент «Чужака». В определенном смысле роман можно считать первой частью или прелюдией «Чужака в стране чужой».

В этом и заключается главный плюс детальной проработки бэкграунда: возможность ставить в одних декорациях несколько пьес. Впрочем, Хайнлайн к концу сороковых годов уже не стремился к сериальности. Эта проработка фона осталась в его творчестве как некий рудиментарный инструмент, которым он практически не пользовался по прямому назначению. Вместо этого он сделал его характерной особенностью своего фирменного стиля. Возможно, «Красная планета» была одной из тех вещей, для которых проработка фона велась не ради решения конкретных литературных задач, но ради принципа. Из эстетических соображений, если угодно.

По мнению литературного критика Алекса Паншина, коренное отличие «Красной планеты» от двух предшествующих романов заключается именно в том, что Хайнлайн не подгонял Вселенную под развитие сюжета, выкатывая при необходимости рояли из кустов (венерианская часть дает основания это предполагать), а «подошел к ней с другого бока: сначала разработал социальные, экономические и физические условия, а затем построил сюжет, который из них вытекает». От себя замечу, что тщательная проработка бэкграунда имеет чрезвычайно важное эстетическое значение для восприятия текста. Даже если непротиворечивость, непрерывность картины не осознается умом, она работает на подсознательном уровне. Мы легко можем отличить историю, стоящую на прочном фундаменте, историю, которая домысливается не только в будущее, но и в прошлое, от кучки фантазий, кое-как подпертой сюжетными костылями, которая рассыпается при малейшем столкновении с логикой, физикой или просто здравым смыслом. По-видимому, это – часть наследия Джона Кэмпбелла. Чем дальше Хайнлайн уходил от влияния Кэмпбелла, тем больше Джон высказывал недовольства небрежностью работы с фоном, которые проявлял его бывший лучший автор. Но пока – пока – Хайнлайн строго следовал заветам своего учителя и тщательно выполнял домашние задания. Если не считать невнятную экономику колонии и буквально подвисшую в пустоте марсианскую Революцию, остальной фон романа проработан достаточно тщательно.

Едва канва романа забрезжила перед его глазами, Хайнлайн тут же, не сходя с места, набросал синопсис и отправил его литагенту для передачи редактору. Естественно, в синопсисе не было многих подробностей. По правде говоря, он и сам в тот момент о них ничего не знал.

18 ноября 1948 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

Прилагаю копию наметок к новому роману для мисс Далглиш плюс копия письма к ней… Прочитайте письма, заметки тоже прочитайте, если у Вас будет время. Советы приветствуются.

<…>

Если мисс Далглиш говорит «да», я пишу роман для мальчиков, планируя закончить его до 31 января. Пока она его просматривает, я делаю еще один рассказ для глянца в 4000 слов, после чего сажусь править роман для мисс Далглиш. Это должно занять меня до конца февраля.

Алиса Далглиш одобрила синопсис в середине декабря 1948 года. Хайнлайн собирался приступить к написанию романа после Рождества, 26 декабря. В это время в его голове уже крутились сложные и совсем не подростковые мысли вокруг «космического Маугли» и его марсианских приемных родителей. Словно невидимые споры они оседали на согласованную с издателем заготовку бесхитростного детского приключенческого романа и потихоньку опутывали ее своими невидимыми корнями.

Работа между тем шла как-то муторно, а текст на выходе казался Бобу неимоверно скучным. Он пытался украсить сюжет тайнами и загадками марсианской цивилизации, но это плохо помогало. Приправы, предназначенные для «Чужака», совсем не улучшали вкус протертого детского питания. И все же в конце января – начале февраля 1949 года роман был завершен, точно к согласованному с издателем сроку. Затем последовала обычная процедура сокращения, перепечатка на чистовик – и рукопись отправилась в «Scribner». Не прошло и двух недель, как из редакции пришел категорический отказ в приеме рукописи.

Скандал

Само письмо с отказом не сохранилось, и поэтому можно только догадываться о сути претензий, предъявленных автору редактором. По мнению Хайнлайна, Далглиш, прочитав рукопись, внезапно подвергла критике согласованные с ней пункты синопсиса. Кроме того, ей не понравилось уменьшение «познавательной части» романа, притом что она сама настаивала на ее уменьшении, поскольку «Галилео» и «Кадет» были, по ее мнению, излишне перегружены техническими подробностями. «Красная планета», считала редактор, больше похожа на сказку, а не на научно-фантастический роман. Были обвинения в кровожадности революционеров (они действительно собирались кое-кого повесить), были протесты против нескромной манеры одеваться (колонисты в помещениях не обременяли себя излишней одеждой, то есть попросту ходили в одном белье), ну и еще парочка довольно неожиданных претензий, о которых стоит поговорить отдельно.

Хайнлайн был взбешен отказом. Разумеется, он тут же бросился жаловаться своему литагенту.

4 марта 1949 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

На самом деле Вам нет нужды читать это письмо вообще. Оно не сообщит Вам ничего важного, в нем нет ничего, что требовало бы от Вас каких-либо действий, и оно, вероятно, даже не развлечет Вас. Я, возможно, вообще его не отправлю.

У меня множество поводов, чтобы пожаловаться, особенно на мисс Далглиш…

<…>

Если бы мисс Д. сказала, что «Красная планета» скучна, то я бы просто ушел и не возвращался. Мы – клоуны, мы либо смешим аудиторию, либо нет; если сумели кого-то развлечь, мы – успешны; если нет, мы – неудачники. Если бы она сказала: «Книга интересна, но я хотела бы определенных изменений. Вырежьте откладывание яиц и исчезновения. Измените описание старых марсиан», я бы сдержался и работал бы по принципу «клиент всегда прав».

Ничего подобного она не сделала. Вместо этого она сказала: «Книга захватывает, но по причинам, которые я не могу или не хочу объяснять, я не хочу ее издавать».

Я считаю эту ситуацию весьма отличной от случая с издателем в Филадельфии, который подстрекал меня написать «Ракетный корабль „Галилео“». Мы с ним тогда разошлись по-дружески; он хотел получить очень конкретного вида книгу, которую я не захотел писать. Но, с моей точки зрения, мисс Далглиш заказывала именно эту конкретную книгу, а именно у нее имелся действующий договор на одну книгу в год от меня, она получила очень подробный план, который одобрила, и она получила книгу, написанную по этому плану, написанную в моем обычном стиле. На мой взгляд, заказ выполнен, и я знаю, что при аналогичных обстоятельствах другим авторам выплачивали аванс. Я считаю, что «Scribner» должен нам, по справедливости, $500, даже если они возвращают рукопись. При аналогичных обстоятельствах клиенты не могут бесплатно отнимать время у доктора, адвоката или архитектора. Например, Вы вызвали архитектора, обсудили с ним проект дома, он разрабатывает поэтажный план и занимается архитектурной проработкой, и тут Вы решаете больше не иметь с ним дела – он немедленно вернется в свой офис и выпишет Вам счет за оказанные профессиональные услуги, независимо от того, подписали Вы с ним контракт или нет.

Тут у меня та же самая ситуация, с той разницей, что мисс Далглиш позволила мне продолжать и завершить, так сказать, «строительство дома».

Я думаю, что я знаю, почему она отвергла книгу, – я специально употребил слово «отвергла», потому что надеюсь, что Вы с ней сейчас не разрабатываете какую-нибудь схему исправлений. Я уверен, что она не примет эту книгу, что бы я с ней ни сделал.

Я думаю, что она отвергла книгу, исходя из неких смутных критериев литературного снобизма, – этот материал не «скрибнеровского сорта»! Я думаю, что эта мысль выпирает из каждой строчки ее письма. Я знаю, что подобное отношение она выказывала на всем протяжении нашего сотрудничества. Она часто говорила о «дешевых» книгах и «дешевых» журналах. Но слово «дешевый», употребленное по отношению к тексту, – это не оценка качества, это всего лишь насмешка, обычное презрение сноба.

<…>

Я думаю, что знаю, что ее гложет по поводу «Красной планеты». С ее стороны нет каких-либо возражений против фэнтези или сказок как таковых. Она очень гордится тем, что опубликовала «Ветер в ивах». И при этом она не возражает против моего обкатанного бульваристикой стиля; она приняла его в двух предыдущих книгах. Нет, причина вот в чем: она крепко вбила себе в голову концепцию того, какой должна быть книга «научной фантастики», хотя она не сможет ее сформулировать, и ее представления туманны – она не имеет ни технического образования, ни знакомства с корпусом литературы из этой сферы, чтобы иметь четко определенные критерии. Но тем не менее концепция есть, и она звучит примерно так: «Наука имеет дело с машинами, механизмами и лабораториями. Научная фантастика состоит из рассказов о замечательных машинах будущего, которые зашагают по Вселенной, как у Жюля Верна».

Ее определение в известной степени верно, но оно не в состоянии охватить бо́льшую часть предметной области и включает только ту ее часть, которая была сильно выработана и теперь содержит лишь низкосортную руду. Спекулятивная фантастика (я предпочитаю этот термин вместо «научной фантастики») интересуется еще и социологией, психологией, эзотерическими аспектами биологии, воздействием земной культуры на другие культуры, с которыми мы можем столкнуться, когда покорим космос, и т. д., список можно продолжать бесконечно. Однако спекулятивная фантастика – это не фэнтези, поскольку она исключает использование чего-то, что противоречит установленным научным фактам, законам природы, называйте как угодно, т. е. это «что-то» должно [быть] возможным во Вселенной, насколько мы ее знаем. Таким образом, «Ветер в ивах» – фэнтези, но намного более невероятные феерии доктора Олафа Стэплдона – спекулятивная фантастика – научная фантастика.

Я выдал мисс Далглиш историю, которая была строго научной фантастикой по всем принятым стандартам, но она не вписывалась в узкую нишу, которую мисс Далглиш обозначила этим термином, и это испугало ее – она испугалась, что какой-то другой человек, критик, библиотекарь или кто бы то ни было, литературный сноб, такой же как она сама, – решит, что она издала что-то из разряда комиксов. Она недостаточно сведуща в науках, чтобы различить Марс, каким его изобразил я, и ту замечательную планету, на которой кишат Флэши Гордоны. Она не смогла бы защититься от подобных обвинений, если бы их выдвинули.

Как образец научной фантастики, «Красная планета» – намного более сложная и намного более тщательно проработанная вещь, чем любая из двух предыдущих книг. В тех книгах было немножко откровенно школьной астрономии, на уровне неполной средней школы, и некое сфальсифицированное машиностроение, которое выглядело убедительно лишь потому, что я – инженер-механик и умею сыпать терминами. В этой книге, напротив, имеется обширная база знаний, тщательно подобранная из дюжины различных наук, более сложных и серьезных, чем описательная астрономия или теория реактивных двигателей. Возьмем только один небольшой эпизод, в котором пустынная капуста перестала сжиматься вокруг ребят, когда Джим включил свет. Гелиотропное растение поведет себя именно так – но я готов держать пари, что она не разбирается в гелиотропизме[58]. Я не пытался разжевать читателям механику гелиотропизма или причины ее развития на Марсе, потому что она сильно настаивала, чтобы текст получился «не слишком техническим».

Прежде чем вставить в текст этот эпизод, я вычислил площадь поверхности, покрытой хлорофиллом, необходимую для того, чтобы мальчики пережили ночь в самой сердцевине растения, и подсчитал, сколько лучистой энергии для этого потребуется. Но я готов держать пари, что она сочла тот эпизод «фантазией».

Я готов держать пари, что, даже если она вообще когда-либо слышала о гелиотропизме, она представляет его себе как «растение тянется к свету». Здесь совершенно иной случай, здесь – растение, распространяющееся для получения света, различие на девяносто градусов в механизме и идее, которая легла в основу эпизода.

Между нами говоря, есть одна ошибка, преднамеренно внесенная в книгу, – слишком низкая температура кристаллизации воды. Мне она была нужна по драматическим причинам. Я хорошо запрятал этот факт в тексте от любого, кроме обученного физика, ищущего несоответствия, и держу пари на десять баксов, что она никогда этого не углядит!.. У нее нет знаний, чтобы это обнаружить.

Довольно об этом! Эта книга – лучший экземпляр научной фантастики, чем предыдущие две, но мисс Далглиш этого никогда не узнает, и бесполезно пытаться ей говорить. Лертон, я сыт по горло попыткой работать на нее. Она продолжает совать свой нос в вещи, которые не понимает и которые являются моим бизнесом, а не ее. Я устал кормить ее с ложечки, я устал от попыток обучать ее дипломатично. С моей точки зрения, она должна судить мою работу вот по этим правилам, и только по ним:

a) Это может развлечь и удержать внимание ребят?

b) Этот текст грамматически столь же грамотен, как мой предыдущий материал?

c) Можно ли давать в руки несовершеннолетним книгу, в которой автор и его главные герои – но не злодеи! – проявляют подобные моральные установки?

Фактически первый критерий – единственный, о котором она должна беспокоиться; двум другим пунктам я следую неукоснительно – и она это знает. Ей не надо пытаться судить, где наука, а где фэнтези, – это не в ее компетенции. Даже если бы так и было и даже если бы мой материал был фэнтези, разве это может быть каким-то критерием? Неужели она изъяла бы «Ветер в ивах» из продажи? Если она полагает, что «Красная планета» – сказка или фэнтези, но при этом увлекательное (по ее собственным словам) чтение, пусть повесит на нее такой ярлык и продает как фэнтези. Мне наплевать. Она должна беспокоиться только о том, чтобы детям это нравилось. На самом деле, я не считаю ее сколько-нибудь пригодной для отбора книг, удовлетворяющих вкусам мальчиков. Я должен был сражаться как лев, чтобы не дать ей распотрошить мои первые две книги; то, что мальчикам они действительно понравились, – заслуга моего вкуса, а не ее. Я читал несколько книг, которые она написала для девочек, – Вы их видели? Они же невыносимо нудные, тоска смертная. Возможно, девочкам такие вещи еще подходят, но мальчикам – нет.

Я надеюсь, что на этом мы с нею закончили. Я предпочитаю смириться с потерями, по крайней мере пока, чтобы отыграться в дальнейшем.

И мне не нравятся ее грязные мысли по поводу Виллиса. Виллис – один из самых близких моих воображаемых друзей, я любил эту маленькую дворняжку, и ее поднятые брови приводят меня в бешенство.

Конец цитаты.

Виллис

Здесь имеет смысл прерваться и пояснить, что в прежних русских переводах романа «Красная планета» отсутствуют несколько важных эпизодов, вокруг которых и раскручивался описываемый скандал. Часть из них связана с обитателем Марса, известным под именем Виллис.

«– Но что это за тайна вокруг Джима и Виллиса? Что им так дался Виллис? В конце концов, он всего лишь „попрыгунчик“», – читаем мы в последней главе романа.

Далее высказывается гипотеза о том, что со временем Виллис превратится во взрослого марсианина, и не простого, а очень важного и ценного для марсианской расы. Но даже если и так, это только половина правды.

А вот вторая ее половина.

Малыш Виллис родился уютным шерстистым мячиком – отличной заменой земному щенку – и по совместительству ходячим диктофоном. Но этим невинные особенности Виллиса и исчерпываются. Потому что мохнатый марсианский дружок Джима родился под знаком Венеры. Нечто весьма причудливое занесло космическим ветром в новый роман Хайнлайна из его же «Космического кадета». Если аборигены сестры Земли были представлены одними женщинами, а мужчин никто из людей в глаза не видел, то на Марсе картина зеркально противоположная: многие видели марсиан, но никто никогда не видел марсианок. Потому что сложно разглядеть дочь тысячи джеддаков в уютном мохнатом шарике, который и говорить-то толком не умеет.

Возможно, сей факт не имел бы особого значения, не будь в романе эпизода, который произошел в пещере марсианского города:

«Джим поднялся. При этом он разбудил Виллиса, который выдвинул свои глазки, оценил ситуацию и поприветствовал их. Джим подобрал его, почесал ему макушку и спросил:

– Во сколько же ты заявился, бродяга? – а потом вдруг добавил: – Эй!

– Что „эй“? – спросил Фрэнк.

– Ну, посмотри на это! – Джим показал на груду скомканного шелка.

Фрэнк встал и присоединился к нему:

– На что смотреть? О…

В ямке, где отдыхал Виллис, лежала дюжина маленьких белых сфероидов, похожих на мячики для гольфа.

– Как ты думаешь, что это? – спросил Джим.

Фрэнк внимательно их изучил.

– Джим, – сказал он медленно, – я думаю, что тебе просто придется с этим смириться. Виллис не мальчик, он – она.

– Что? О нет!

– Виллис – хороший мальчик, – упрямым голосом сказал Виллис.

– Сам посуди, – продолжал говорить Фрэнк. – Вот это – яйца. Если их отложил не Виллис, тогда это сделал ты.

<…>

– Я надеюсь, ты понимаешь, что теперь ты стал дедушкой, или типа того.

– Не смешно!»

Конец пресловутого «эпизода с яйцами». На самом деле эпизод довольно забавный, но, похоже, редактор совсем так не думал. Для того чтобы увидеть ситуацию с его точки зрения, нужно отмотать время на полвека назад в прошлое, когда не было ни «Симпсонов», ни «Футурамы».

«О-о-о», – говорят задумчивым голосом в подобных ситуациях герои современных мультфильмов: «О-о-о». Но я скажу больше.

Тэ-э-экс. Где моя белая туника Беспристрастного Свидетеля? Итак, в беспристрастном изложении факты выглядят таким образом: юная марсианка, проведя ночь с земным подростком в пещере, наутро отложила в их общую постель кладку яиц. Точка.

В принципе в этом нет ничего особенного – у Берроуза, например, марсианки тоже несут яйца. Беда в том, что Тувия, принцесса Барсума, совсем не похожа на мохнатый бейсбольный мячик, а Джим – вовсе не похож на Джона Картера, и к тому же он всего лишь несовершеннолетний школьник.

Конечно же, бедный мальчик ни сном ни духом… да и Виллис в романе не похож на одалиску и весьма успешно играет роль веселого щенка, вовлекающего своего хозяина в самые разные неприятности… Но теперь часть этих неприятностей приходилось расхлебывать самому Хайнлайну.

Не уверен, впрочем, что Хайнлайн пострадал совершенно незаслуженно. Для создания специфического ощущения инаковости Чужих он использовал умолчания и двусмысленности, предполагающие многомерную трактовку их поведения. Как уже говорилось выше, Боб, ничуть не комплексуя, заимствовал подходящие идеи у других авторов, в том числе у классиков и даже в фольклоре. Вспомним, например, вот этот эпизод:

«Старый марсианин вздохнул точно так же, как, бывало, вздыхал отец Джима после бесплодной семейной дискуссии.

– Есть закон жизни, и есть закон смерти, и каждый из них – закон перемен. Выветривается даже самая твердая скала. Понимаешь ли ты, мой сын и друг, что, даже если тот, кого ты называешь „Виллис“, вернется с тобой, однажды настанет время, когда малыш будет должен покинуть тебя?

– Ну да, наверное. Вы хотите сказать, что Виллис сможет пойти со мной?

– Мы поговорим с тем, кого ты называешь Виллис.

Старик обратился к Гекко, который вздрогнул и пробормотал что-то во сне. Затем все трое начали подниматься по тем же коридорам; Гекко нес Джима, а старик шел чуть-чуть позади.

Они остановились в зале примерно на полпути к поверхности. Сперва здесь было темно, но, как только они вошли, зажегся свет. Джим увидел, что от пола до потолка комната была опоясана рядами маленьких ниш, в каждой из которых сидело по попрыгунчику, похожих друг на друга, как однояйцевые близнецы.

Когда стало светло, малыши выдвинули свои глаза-стебельки и с интересом осмотрелись. Непонятно, откуда донесся возглас:

– Привет, Джим!

Джим посмотрел вокруг, но не смог распознать говорившего. Прежде чем он успел что-либо предпринять, эта фраза прокатилась эхом по всей комнате.

– Привет, Джим! Привет, Джим! Привет, Джим! – звучало каждый раз голосом Джима.

В замешательстве Джим обратился к Гекко.

– Который из них Виллис? – спросил он, забыв перейти на местное наречие.

– Который из них Виллис? Который из них Виллис? Который из них Виллис? Который-который-который из них Виллис? – вновь грянул хор».

Ситуация самая классическая. Таким испытаниям фейри или иные магические существа обычно подвергали человеческую женщину, предлагая ей опознать своего ребенка среди толпы подменышей. Но были и варианты сюжета, в которых юноша должен был в подобной ситуации опознать свою возлюбленную.

В финале романа взаимоотношения Виллиса и Джима оказались для марсиан настолько важны, что они пересмотрели свое отношение к человеческой расе и раздумали устраивать колонистам немедленную депортацию. Чем были эти отношения с точки зрения марсиан – дружбой двух отпрысков враждебных семей, символическим браком или чем-то иным? Хайнлайн не дает однозначного ответа. Мы знаем только, что в итоге марсианские Монтекки перестали жаждать смерти терранских Капулетти. Разумеется, в подобной ситуации обнаруженные коннотации целиком на совести читателей. Особенно таких, у кого, по выражению Джинни, «извращенный ум». Это тот самый случай, когда не читатель читает книгу, а книга читает своего читателя. Но ведь именно Хайнлайн вложил в историю Виллиса возможность вчитать любую трактовку, в том числе сексуально окрашенную, так что ответственность всецело лежит на нем, и он напрасно прикидывается невинной овечкой.

Но вернемся к претензиям редакции. Должен сказать, что Алиса Далглиш вовсе не была сумасшедшей старой девой, выискивающей черта под кроватью. Она действительно «подняла брови», но решила подстраховаться и отправила роман на прочтение еще одному бета-тестеру, профессиональному библиотекарю Маргарет С. Скоггинс. Та была в восторге от книги, но отметила две «потенциальные проблемы». Одной из них был «эпизод с яйцами», о втором мы поговорим чуть позже. Алиса рассказала о результатах теста Лертону Блассингейму, а тот передал их Хайнлайну. Результатом было еще одно письмо разъяренного автора, отрывок из которого привожу ниже:

15 марта 1949 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

Сначала Ваше письмо: единственная часть, которую стоит прокомментировать, – это замечание мисс Д. о том, что стоило бы попросить хорошего фрейдиста проинтерпретировать дела Виллиса. Нет никакого смысла на это отвечать, но можно я немного поворчу? «Хороший фрейдист» найдет сексуальные коннотации в чем угодно, это основа его теории. В свою очередь я утверждаю, что без помощи «хороших фрейдистов» мальчики не увидят в сцене ничего, кроме изрядной доли юмора. В «Космическом кадете» «хороший фрейдист» нашел бы в ракетах, «устремленных в небо», определенные фаллические символы. Возможно, он был бы прав, пути подсознательного неясны, и их нелегко читать. Но я все равно отмечу, что мальчики – не психоаналитики. Ни один человек с нормальной, здоровой сексуальной ориентацией не увидит ничего такого в этой сцене. Думаю, моя жена Джинни лучше всего резюмировала это, сказав: «У нее извращенный ум!»

Кто-то из участников этого спора действительно нуждается в психоаналитике – и это не Вы, не я и не Виллис.

Давайте посмотрим, кто же на самом деле остро нуждался в услугах психоаналитика.

Кто на самом деле заказывал музыку

Еще одно необходимое отступление, которое нужно сделать для прояснения картины. Почему на роль бета-тестера редактор пригласила библиотекаря, а не дипломированного филолога? Причина в маркетинговой схеме, по которой работало издательство «Scribner». Вместо того чтобы рисковать деньгами на свободном розничном рынке, оно предпочитало работать с «оптовым заказчиком», в качестве которого условно выступала Американская библиотечная ассоциация. Сама АБА непосредственно закупками не занималась, однако формировала рекомендательные и запретительные списки. Этот порядок настолько всех устраивал, что, даже когда АБА официально объявила о том, что политику пополнения фондов каждый член ассоциации определяет самостоятельно (это произошло через много лет после описываемых событий), публичные, школьные и муниципальные библиотеки продолжали закупать художественную литературу, ориентируясь на эти списки. Так что львиная доля тиражей книг, выпускавшихся детской редакцией «Scribner», рассеивалась по книжным полкам больших и маленьких библиотек, которые прислушивались к мнению АБА. Точнее говоря, для них печатался специальный отдельный тираж, потому что в библиотеки шло так называемое «library binding» – книга в твердой обложке, но без супера (картинка с супера полностью или частично воспроизводилась прямо на обложке). В отличие от «коммерческого» издания, «библиотечное» печаталось на плотной, бескислотной бумаге, которую прошивали так, что разорвать ее было невозможно не только ребенку, но и взрослому человеку. При этом себестоимость «библиотечного» издания была в разы меньше «коммерческого». А в магазины шел сравнительно небольшой тираж «коммерческого» издания – именно поэтому книги Хайнлайна исчезали из продажи за пару недель, а его родственники и знакомые жаловались, что их нигде невозможно найти.

До скандала вокруг «Красной планеты» Хайнлайн не понимал, что его покупатели – вовсе не Джонни или Томми, заработавшие пару долларов на стрижке газонов и заглянувшие в книжный магазин после уроков. На самом деле это были миссис Форбид и мистер Дисэйбл, которые считали что Джонни и Томми нужны не опасности и приключения, но дисциплина и послушание. А в первую очередь – строгая мораль и правильные нравственные установки. Рупором АБА были ежегодные бюллетень нерекомендованных и бюллетень рекомендованных книг, а также отраслевой журнал, в котором общественный комитет обозревал и оценивал новинки литературы с вершин своих высоконравственных позиций. Даже критическая статья в «Библиотечном журнале» закрывала упомянутой книге путь на библиотечные полки и была чем-то вроде зловещей черной метки, которую команда библиотекарей вручала писателю. Политика АБА резко изменилась где-то в начале 1980-х, когда в систему начала поступать свежая кровь. В рамках ассоциации возникло специальное подразделение, выступающее за свободу и доступность информации и борющееся против всех попыток цензуры. Но в конце 1940-х картина была диаметрально противоположная. АБА не только аккумулировала в специальных бюллетенях списки произведений, попавших под судебные запреты или вызвавших громкие протесты родителей или учителей, но и сама присваивала отдельным книгам статус «проблемных». Для этого в АБА имелись свои внутренние эксперты, которые ориентировались на свои внутренние нравственные эталоны – и на те, о которых периодически напоминала общественность. В те годы на ниве защиты общественной морали с большим или меньшим успехом трудилась целая армия защитников:

Комитеты по надзору за содержанием учебной литературы

Городские управления образования

Попечительские советы при школах

Попечительские советы при библиотеках

Библиотечные комиссии при муниципалитетах

Таможенное управление США

Прокуратура

Почтовая служба США

Президентская комиссия по непристойности и порнографии

Нью-Йоркское общество «За искоренение порока»

«Дочери Американской революции»

Бостонское Общество неусыпной бдительности

Лига чистых книг

Национальная организация «За приличную литературу»

и т. д. и т. п.

В разные годы с разной степенью активности все эти организации бдительно следили за тем, чтобы на территорию США не проникали книги разного сомнительного или подозрительного содержания типа «Уллиса», «Декамерона» или «Тропика Рака» и чтобы подобные вещи не издавались и не распространялись американскими издателями и книготорговцами. Их изымали на таможне, на почте, в магазинах и типографиях, а издателей и продавцов отправляли на пару-тройку месяцев отдохнуть на тюремной койке.

Одной из задач Алисы Далглиш на посту редактора было не допустить, чтобы новая книга попалась под руку экспертам из АБА или, что еще хуже, внешним экспертам одной из упомянутых организаций. И лучшим способом было спилить все острые углы на этапе рукописи, потому что пускать под нож отпечатанный тираж было бы слишком накладно.

«Мы ценим его как автора, – писала Алиса Лертону Блассингейму, – но мы должны продавать книги, и мы должны поддерживать репутацию, которую создали».

Основной доход шел от оптовых закупок библиотек, а процент розницы был слишком незначителен. Издательство не могло рисковать отношениями с заказчиком. Но оно могло сгладить острые углы в случае, если автор согласится проявить добрую волю.

Беда в том, что ни во время скандала, ни после него Хайнлайн так и не осознал, что выдвинутые требования – не личная прихоть редактора, а перечень дефектов, выданный системой оценки качества, сложившейся за годы трений и компромиссов между издательством и АБА. Он видел в редакторе не союзника, совместно с которым можно искать решение проблем, а цербера, вставшего на пути между ним и читателями.

Компромиссы

Между тем Лертон Блассингейм внимательно изучил утвержденный издательством синопсис и текст рукописи Хайнлайна и не нашел между ними никаких расхождений. Он прекрасно знал, что собой представляет Американская библиотечная ассоциация, поэтому не обольщался по поводу перспектив пропихнуть роман в существующей авторской редакции. Литагент провел переговоры со «Scribner» и выторговал для Хайнлайна компромиссный вариант: автор вносит правки по двум пунктам, отмеченным миссис Скоггинс, после чего издатель принимает рукопись, отказываясь от всех прочих претензий.

18 марта 1949 года

Лертон Блассингейм – Роберту Э. Хайнлайну

Книга должна быть изменена, чтобы она могла попасть в рекомендованный библиотечный список. В сфере книг для несовершеннолетних есть определенные цензурные ограничения. По книгам, которые будут закупаться библиотеками, издатели должны дать письменные показания под присягой, подтверждая, что в них нет ничего, что могло бы оскорбить или сбить с пути истинного юнцов или их родителей. Далглиш посылает список правок, необходимых в «Красной планете». Как только эти правки, рекомендованные детскими библиотекарями, будут сделаны, «Scribner» возьмет книгу. «Scribner» – уважаемый дом и прекрасный клиент для РЭХ.

Видимо, ему удалось отчасти наставить Хайнлайна на путь истинный, потому что где-то через неделю писатель покладисто, хотя и без какого-либо энтузиазма согласился на мировую:

24 марта 1949 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

Я согласен на любые исправления. Давайте двигаться вперед с контрактом. Пожалуйста, попросите, чтобы она прислала мне оригинал рукописи. Пожалуйста, попросите, чтобы она сделала свои инструкции по исправлениям как можно более подробными и настолько определенными, насколько это возможно. Она должна принять во внимание, что эти исправления делаются, чтобы удовлетворить ее вкусам и ее специальным знаниям требований рынка, поэтому мои вкусы и мое ограниченное знание не могут служить мне путеводителем в отработке исправлений, иначе я сразу бы представил рукопись, которая ее удовлетворила.

<…>

С изумлением отмечаю, что она больше не говорит о книге в таких выражениях, как «качество сказочки», «не наш вид научной фантастики», «неконтролируемое воображение», «странные формы марсиан» и т. д. Единственный вопрос, который ее по-прежнему беспокоит, – о Виллисе и (простите мой румянец!) такой вещи, как с-кс. O’кей, выходит, с-кс был, вероятно, ошибкой со стороны Всемогущего, который первым изобрел с-кс.

Я полностью капитулирую. Я буду выхолащивать проклятую вещь любыми способами, как она пожелает. Но я надеюсь, что Вы продолжите теребить ее, чтобы она все же не уходила от конкретики и отслеживала изменения сюжета, когда она требует удалить какой-нибудь специфический фактор. Не то чтобы мне было трудно, Лертон, но некоторые из вещей, против которых она возражает, играют существенную роль в сюжете… если она уберет их, история перестанет существовать. Убрать детали, касающиеся Виллиса, против которых она возражает, – намного более простая задача. Это все закулисные штучки, и они не влияют на сюжетную линию до последней главы.[59]

Если она вынудит меня к этому, то я удалю то, против чего она возражает, а затем позволю ей взглянуть на оставшийся труп, тогда, возможно, она пересмотрит свое мнение, что это «…не затрагивает главное тело истории…» (прямая цитата).

Я принимаю Ваши замечания об уважении, которого заслуживает марка «Scribner» и которое должно распространяться и на нее в том числе, и тот факт, что она жестко ограничена требованиями рынка, зажатого в тисках цензуры. Я по-прежнему не считаю ее хорошим редактором, она не умеет читать синопсис или рукопись, включив воображение.

Я ожидаю, что это будет моим последним предприятием в этой области, овчинка не стоит выделки.

Парты, дети, два ствола

Сказать, что Хайнлайн был разочарован списком исправлений, – значит ничего не сказать. Редактор угодила пальцем в самое чувствительное место писателя – в его принципы. И в данном случае это была вовсе не свобода межвидовых сексуальных контактов (которых на самом-то деле вовсе не было), это было нечто более земное и более принципиальное.

Вторая проблема, на которую обратила внимание бета-тестер Скоггинс, касалась оружия в руках подростков. И в этом пункте претензии тестировщика тоже полностью совпали с мнением редактора. Как раз в это время общественное мнение бурлило по поводу содержания комиксов. Маленькие картинки, полные мордобоя и кровавых сцен, как считали эксперты, плохо влияли на показатели подростковой преступности. «Американский психотерапевтический журнал» даже считал, что комиксы вызывают «ненормальную сексуальную агрессию». Комиксы начали жечь на кострах, а их издатели поспешно объединились в ассоциацию и провозгласили «Кодекс издателя», в котором пообещали всемерно поддержать высокие нравственные идеалы. После столь впечатляющей победы общественность, едва облизав клыки, рыскала по улицам городов в поисках новых объектов морально-нравственной перековки. Издатели, попрятавшись по офисам, с тревогой прислушивались к отдаленным взрыкиваниям, гадая, чья теперь очередь на перевоспитание.

Естественно, в такой обстановке «волыны» у «пацанов» велено было попросту отобрать. Заказчик считал, что по этому вопросу никаких компромиссов быть не должно, – в данном случае он мало чем отличался от мистера М. Хоу, директора Марсианской академии имени Лоуэлла. Однако такая радикальная переделка полностью разрушала сюжет: какая же революция, скажите на милость, без оружия? Поэтому было принято компромиссное решение: радикальные сокращения в «сексуальной» части и небольшое смягчение акцентов в том, что касалось «пушек». Марсианским колонистам пришлось позабыть привычку ходить по дому в одних трусах, но за это их детям вернули обратно стволы.

Хайнлайн, впрочем, и эти незначительные правки принял с нескрываемым отвращением:

Похоже, у нас тут пошла новая тенденция: сделать мир безопасным для дебилов, и «Красная планета» попала под раздачу. Вещи, которые никого не волновали в моих последних двух книгах, теперь вдруг стали слишком опасными для детей. Это несколько раздражает.

Согласование правок длилось долго. Процесс завершился в конце марта, и Хайнлайн скрепя сердце приступил к работе.

18 апреля 1949 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

Переработанная версия «Красной планеты» будет в Ваших руках к концу месяца, и Вы можете сказать об этом мисс Далглиш. Я выполняю все ее инструкции и предложения.

Получив на руки подробную инструкцию по исправлению текста, Хайнлайн, естественно, не мог ее не прокомментировать:

19 апреля 1949 года

Роберт Э. Хайнлайн – Алисе Далглиш

Рукопись «Красной планеты» возвращается через м-ра Блассингейма. Вы найдете, что я тщательно следовал всем Вашим указаниям из Вашего письма, из Ваших записок и из Ваших примечаний на рукописи, независимо от того, согласен я с ними или нет. Я сделал искреннюю попытку внести изменения гладко и приемлемо, чтобы история оставалась цельной. Я не удовлетворен результатом, но Вы вольны сделать любые дополнительные правки, какие пожелаете, везде, где Вы видите возможность достижения Ваших целей более гладко, чем я был в состоянии сделать.

Большинство правок было сделано путем вырезания того, против чего Вы возражали, или незначительными включениями и изменениями в диалогах. Однако по вопросу оружия я написал пояснение, в котором вопрос лицензирования оружия рассмотрен достаточно подробно и убедительно, чтобы удовлетворить Вас, я полагаю.

Цель этого письма – обсуждение, но ни в коем смысле не попытка заставить Вас передумать и изменить какое-либо Ваше решение относительно книги. Я просто хочу высказать мою точку зрения по одному вопросу и исправить некоторые моменты.

Несколько раз Вы утверждали, что эта книга отличается от моих более ранних книг, а именно в том, что касается разговорного языка, используемого персонажами, огнестрельного оружия и агрессивности со стороны мальчиков. Я только что пересмотрел опубликованные варианты «Ракетного корабля „Галилео“» и «Космического кадета» – и я не нахожу ни одно из этих утверждений обоснованным. В обеих книгах у меня свободно пользуются такими выражениями, как «ага», «не-а», «ха», «подонок», и подобной неряшливой речью. В обеих книгах ребята склонны к проявлению агрессии в типичных для подростков мужского пола формах. <…> Что касается оружия, то «Космический кадет» не идет ни в какое сравнение с другими двумя книгами, поскольку все его персонажи, кого ни возьми, – члены военной организации, при этом «Ракетный корабль „Галилео“» сопоставим с «Красной планетой». В первой главе «Ракетного корабля» они обращаются с опасными взрывчатыми веществами. От страницы 62 до конца они все время хорошо вооружены – без какого-либо упоминания о лицензиях на оружие. На страницах 165–666 Арт и Росс каждый убивает человека, несколькими страницами спустя Морри убивает около восьмидесяти человек. Диалог на странице 167 ясно дает понять, что они уже давно пользуются оружием. Я привел эти моменты, чтобы прояснить фактическую сторону дела; я не люблю, когда меня обвиняют в том, чего я не делал.

Теперь что касается спорных вопросов – у нас с Вами диаметрально противоположные мнения о том, как правильно решать проблемы смертоносного оружия в обществе. По-видимому, мы не слишком расходимся во взглядах по таким важным вопросам, как законные пути использования смертоносного оружия, но мы категорически расходимся в вопросе социально приемлемого регулирования относительно смертоносного оружия. Я сначала процитирую два пункта, которые четко иллюстрируют наши разногласия. Один из моих персонажей говорит, что право на ношение оружия – основа всей человеческой свободы. Я твердо в это верю, но Вы потребовали, чтобы я это вычеркнул. Второй проблемный пункт – лицензирование оружия. В моей истории присутствует такое лицензирование, но один персонаж категорически возражает против него как одной из форм бюрократического вмешательства, губительного для свободы, – и нет никого, кто защищал бы эту систему. Вы потребовали, чтобы я удалил протест, затем превратил лицензирование в сложный ритуал, включающий кодексы, присяги, и т. п. – т. е. полностью поменял позицию. Я приложил большие усилия, чтобы удалить из книги мою точку зрения и убедительно вписать в нее Вашу, т. е., исходя из экономических потребностей, написал что-то, во что я не верю. Мне не нравится, когда меня вынуждают так поступать.

Позвольте мне сказать, что Ваша точка зрения по этому вопросу весьма ортодоксальна, и Вы найдете, что многие с Вами согласятся. Но есть иная, более древняя ортодоксальность, которая запечатлена в истории этой страны и которой придерживаюсь я. У меня нет никакого намерения Вас переубеждать, и я никак не ожидаю, что Вы передумаете, но я действительно хочу, чтобы Вы знали, что есть другая точка зрения, которая поддержана очень многими уважаемыми людьми, и что у нее древние корни. Я подытожу вышесказанное, заявив, что я возражаю против любых попыток лицензировать или запретить владение оружием частных лиц, наподобие Акта Салливана штата Нью-Йорк. Я считаю такие законы нарушением гражданской свободы, они губительны для политических институтов демократии и обречены на провал по своей сути. Вы можете увидеть, что Американская стрелковая ассоциация имеет ту же самую политику и имела [ее] на протяжении многих лет.

Франция имела законы салливановского типа. Когда пришли нацисты, оккупантам оставалось лишь просмотреть регистрационные списки в местной жандармерии, чтобы изъять все оружие в округах. Не важно, находятся у власти оккупанты или просто местные тираны, вследствие таких законов человек полностью попадает во власть государства, неспособный к сопротивлению. В сюжете «Красной планеты» лицензирование, на котором Вы настаиваете, с чрезвычайной легкостью сделает революцию колонистов не просто неудачной, но в принципе невозможной.

Теперь о том, почему подобные законы обречены на провал. Общепризнанная цель таких законов, как Акт Салливана, состоит в том, чтобы не дать оружие в руки потенциальным преступникам. Вы, разумеется, в курсе, что закон Салливана и другие сходные акты никогда не достигали ничего подобного? Разве гангстеризм не властвовал в Нью-Йорке, в то время как этот акт уже был в силе? Разве компания «Murder, Inc»[60] не процветала под сенью этого акта? Для преступников такие правила никогда не были существенным препятствием, единственный их результат – разоружить мирного гражданина и полностью отдать его во власть беззакония. Такие правила выглядят очень красиво на бумаге; на практике они столь же глупы и бесполезны, как попытки мышей повесить на кота колокольчик.

Вот мой тезис: лицензирование оружия является губительным для свободы и бессмысленным с точки зрения декларируемых благих целей. Я могу разработать аргументы, предложенные выше, в большем объеме, однако мое намерение состоит не в том, чтобы убедить, но в том, чтобы просто показать, что есть другая точка зрения. К тому же я понимаю, что, даже если у меня есть какие-то шансы переубедить Вас, никуда не денется тот факт, что Вы должны продать книгу библиотекарям и школьным учителям, которые верят обратному.

Я не дилетант и имел опыт обращения с оружием. Я тренировался в стрельбе из винтовки и пистолета и провел миллионы стрельб из всех видов оружия, от пистолета до орудийной башни. Я знаю, что оружие несет опасность, но я не согласен, что ее можно устранить или хотя бы ослабить с помощью принудительного законодательства, – и я думаю, что мой опыт дает мне право на мое мнение, по крайней мере в той же степени, в какой школьные учителя и библиотекари имеют право на свое.

Хотелось бы обратить внимание, что один из главных аргументов Хайнлайна против лицензирования личного оружия базируется на негативном политическом сценарии – оккупация, смена режима, социальные беспорядки и т. п. Это первые ростки рационально-параноидального страха перед будущим, который через десяток лет выплеснется в речи почетного гостя, зачитанной Хайнлайном в Сиэтле:

„…У нас будет процветающая колония на Луне и база на Марсе, дешевые и доступные космические путешествия… много еды для каждого“ – вот что я хотел бы предсказать сегодня вечером. Как бы я хотел жить в таком мире!

Неумолимые уравнения говорят: „Нет“.

Я никогда не увижу такой мир. Мне повезет, если я хотя бы проживу весь срок, отмеренный мне природой.

И вы тоже.

Потому что треть из нас, присутствующих в этой комнате, погибнет в ближайшем будущем.

Водородные бомбы? Возможно, не от водородных бомб. Есть много других способов гибели, помимо водородных бомб, и некоторые из них куда более скверные, чем взрыв или радиационные ожоги. Например, вас подкараулит и убьет ваш ближайший сосед, потому что у вас осталась еда. Или потому, что он заподозрит, что она у вас есть…»

Там было высказано еще множество подобных мрачных прогнозов, которые воплотились в строительство противоатомного убежища под домом и книгу «Свободное владение Фарнхэма». Думаю, что это логично. Если ты допускаешь, что подростки могут бегать по улице с автоматами, то рано или поздно придешь к тому, что вполне логично будет вырыть для себя яму.

Соавторы

«Scribner» принял отредактированную рукопись 29 апреля 1949 года, но Хайнлайн считал, что разговор еще не закончен. Он исходил из того, что читатель, получив изуродованный цензурой роман, будет обманут в своих ожиданиях, если текст будет выпущен под маркой «Роберт Энсон Хайнлайн». Писатель хорошо усвоил слова, однажды сказанные ему Кэмпбеллом почти десять лет назад: платя по расценкам на уровне «Хайнлайн», он не мог позволить, чтобы уровень текста разочаровал читателя. Поэтому писатель предложил еще один компромисс: выпустить роман под именем Лайл Монро. Это был его псевдоним, придуманный для публикации вещей, которые он сам считал слабыми («откровенное барахло») и которые сбывал куда-нибудь подальше от обычных мест («редакторам, которые мне не нравятся»).

Издательство отказалось – оно было заинтересовано в раскручивании и поддержании конкретного бренда.

Тогда Хайнлайн предложил указать на обложке:

«Роберт Хайнлайн, Алиса Далглиш»

либо

«Роберт Хайнлайн, под редакцией Алисы Далглиш».

Издательство пришло в ужас от такого предложения. Результатом стали новые переговоры, затянувшиеся до середины мая.

9 мая 1949 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

…Что касается имени автора на рукописи «Красной планеты», нет, я не настаиваю; я всегда прислушивался к Вашим советам и потеряю сон и покой, прежде чем пойду вразрез с Вашими рекомендациями. Но я чувствую себя довольно несговорчивым по этому пункту. Мне очень не хочется просто сидеть и смотреть, как под моим собственным именем выходит нечто, содержащее суждения, в которые я не верю, и даже не попытаться разделить за это ответственность с мисс Далглиш. В вопросах стиля, сюжета и последствий для моей литературной репутации (если таковая вообще имеется) я не непреклонен, даже притом, что меня совсем не радуют исправления, – если Вы скажете замолчать и забыть это, то я замолчу. Но этот «Акт Салливана в марсианской колонии» – нюанс, который мне трудно проглотить; с моей точки зрения, это будет публичная поддержка доктрины, которую я считаю губительной для прав человека и политических свобод.

17 мая 1949 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

Мне придется подумать о жалобе «Scribner» по поводу имени автора. Я не вижу, почему добавление имени Алисы Далглиш должно быть препятствием. Может, они хотят вернуть рукопись назад, чтобы я переделал ее по-своему? Мне кажется, что если она настаивает на том, чтобы дистанционно руководить переделками рукописи, то она должна быть готова к тому, что разделит ответственность за результаты.

С другой стороны, для меня совершенно очевидно, что Вы считаете, что история и теперь почти столь же хороша, как раньше. Мне очень жаль, но я так не думаю. Возможно, она хороша, но это не история Хайнлайна; она была денатурирована и лишена зубов. Мне не хочется идти против Вашего совета. Но я думаю, что эта вещь может повредить моей репутации, и я знаю, что теперь в ней заложены идеи, которые я категорически не одобряю. Что Вы обо всем этом думаете, Лертон? Выкладывайте все как на духу.

Лертон думал, что пора бы писателю зарыть топор войны. Хайнлайн так и сделал, но война на этом не закончилась – она просто перешла фазу мелких диверсионных вылазок и небольших локальных конфликтов, с тем чтобы годы спустя прогреметь в опустошительной Последней Битве.

История с названием

Если проанализировать названия книг и произведений, то в XIX – начале XX века многие авторы-фантасты писали про Красную звезду, а Красная планета встречается сравнительно редко. Марс был недосягаем, писатели были сплошь романтиками, и слово «звезда» звучало для них в нужной тональности, отстраненно и поэтично.

Не знаю точно, кто был первым, но в фантастике название «Red Planet» для своего произведения как будто впервые использовал Э. Р. Берроуз, когда в апреле 1929 года начал публиковать в журнале похождения Джона Картера. Берроуз лишил Марс изрядной доли поэтичности, превратив его из далекой таинственной «звезды», куда земляне отправлялись приобщиться к мудрости древних цивилизаций, в арену плотских страстей, брутального мордобоя и политических интриг. Для такого «приземленного» Марса вещное, опредмеченное слово «планета» вполне подходило. Берроуза читали все американские фантасты, он проник им в мозг и отложил там свои личинки. Возможно, из уважения к патриарху после 1929 года долгое время мало кто использовал Красную планету в названии своих произведений. Собственно, Хайнлайн был первым за долгие годы. А затем «красные планеты» посыпались, как из мешка горох. Сначала фильм 1952 года «Red Planet Mars». А потом и книги Г. Дж. Кэмпбелла, Ч. Чайлтона, Р. Уинтерботэма и других авторов с удручающе-однообразными названиями «The Red Planet». Отличались они только обложками и годами выпуска: 1953, 1956, 1962-й…

Но забудем об их содержании. Нас интересуют только заглавия. Что отличает роман Хайнлайна от этих бесчисленных тезок, так это наличие второй части названия. Вместе с подзаголовком полное название звучит так: «Red Planet: A Colonial Boy On Mars». Этот подзаголовок часто опускали в американских и всегда – в российских изданиях,[61] и они от этого как будто ничего не потеряли. Поэтому резонно возникает вопрос: в чем сакральный смысл подобной архаичной формы название + подзаголовок? До того двойного названия был удостоен только злосчастный первый роман «Для нас, живущих» («For Us, The Living: A Comedy of Customs»), а следующей вещью с двоеточием стал «Уолдо» («Waldo: Genius in Orbit»). Затем были «Подкейн» («Podkayne of Mars: Her Life and Times»), «Иов» («Job: A Comedy of Justice») и «Кот, проходящий сквозь стены» («The Cat Who Walks Through Walls: A Comedy of Manners»). Что объединяет эти вещи друг с другом? На мой взгляд, ровным счетом ничего. Остается предположить, что длинное название романа было отражением его длинной скандальной истории. Другого ответа у меня – увы! – нет. Ну, в конце концов, не все загадки могут быть разгаданы.

Звездный зверь: космический динозавр

Я должен сразу же прояснить одну вещь, чтобы не было путаницы в дальнейшем. Рассказ «Звездный зверь» был написан Дэймоном Найтом в 1949 году, и он не имеет никакого отношения к одноименному роману Хайнлайна. Так же как «Star Beast» Пола Андерсона или комикс «Star Beast» из вселенной «Доктора Кто». Хотя бы потому, что Хайнлайн никогда не писал романа «Звездный зверь». В 1953 году он написал вещь под названием «Звездный простофиля», о которой мы сейчас немного поговорим.

Работа над романом «Star Lummox» («Звездный простофиля») развернулась на фоне подготовки четы Хайнлайн к кругосветному путешествию. Сроки были довольно жесткие – вариант с регулярными рейсами отпадал, и Хайнлайны были вынуждены подстраиваться под сложно выверенный график случайных попуток. Подростковый роман для «Scribner» нужно было завершить до момента отъезда, потому что намеченный круиз заканчивался только в будущем году, а пойти на срыв контракта и принять штрафные санкции Хайнлайн был не готов.

К осени у него был продуман план (в том виде, в каком Боб понимал литературные планы), был шикарный главный герой и несколько заготовок для второстепенных персонажей. Если традиционно свести истоки романа к триаде, то можно сказать, что своим возникновением он обязан англичанину Джонатану Свифту, американской политике и хайнлайновскому кукишу, сложенному писателем в кармане еще со времен «Красной планеты».

Свифт подарил миру политическую анималистику, нарисовав образ лошадиной утопии, где людям была отведена самая жалкая роль. Хайнлайн углубил интригу, создав анималистическую на первый взгляд прозу, в которой герой в итоге оказывается не тем, кем казался. А скрывать истинное положение вещей должно было помочь имя Ламмокс. Английское «Lummox» несет в себе богатую палитру смыслов: «увалень», «неуклюжий», «болван», «балда», «придурок», «простофиля»… вот Хайнлайн и собирался сдать карты с болваном. Идея сама по себе богатая, но требующая осторожности в применении. Хайнлайн мудро раскрыл карты ближе к концу книги – и героям пришлось окончательно расхлебывать ситуацию уже за пределами повествования.

Сама вещь задумывалась как постепенное нарастание хаоса: Ламмокс последовательно разносит соседский розарий, затем ставит на уши деревню, потом город, заставляет нервничать правительство, а затем втягивает Земную Федерацию в межзвездный конфликт. В финале все маски сбрасываются, и «Now things are really what they seem. No, this is no bad dream!» (с) R. Waters. («Все оказалось не тем, чем казалось. Нет, это вовсе не сон!»)

На практике же все вышло не так здорово. Первые строчки легли на бумагу 26 августа 1953 года. Затем работа встала – Хайнлайн увяз в предыстории. Джинни посоветовала ему не заморачиваться подробностями, а бросать читателя сразу в гущу событий. Хайнлайн так и сделал, и процесс пошел. Ровно через месяц, к 26 сентября, роман был закончен. И это был очень необычный в некотором отношении роман. «Звездный зверь» стал водоразделом в «юношеской» серии, при его написании Хайнлайн окончательно распрощался со школьной математикой, физикой и прочими познавательными компонентами, которые он ранее закладывал в свои детские книги. Его корабль сделал резкий поворот в гуманитарную сторону. Место гаджетов и царицы наук прочно заняли экономика, политика и социология.

Отчасти это было связано с переменами во внешнем мире. К этому времени США уверенно превращались в империю, а Хайнлайн изрядно подрастерял свой социальный оптимизм. Он больше не мог писать о том, как свободные люди проявляют свою свободную волю и меняют мир вокруг себя. Мир оказался слишком сложным для его юношеских социалистических взглядов, и Боб медленно перестраивался. Его герои больше не перли напролом, они играли с Системой в длинные шахматные партии. Естественно, в детской книге пришлось прикрыть все ужасы и пороки мира юмором, плавно переходящим в социальную сатиру. В результате получилось изящная двухслойная штучка для семейного потребления. Дети посмеются над глупыми дядями и смешными фразочками, взрослые порадуются пинкам в сторону администрации. И всех осчастливит мудрый беспристрастный судья – заместитель министра доктор Кику.

Юридическая линия в романе довольно выпуклая. Хайнлайн, занятый разборками с издательством «Шаста» и кинопродюсерами, не мог обойти стороной тему судебного противостояния и отвел судам и рассуждениям о правовом статусе значительное место в романе. Закончив черновик, он пригласил на ужин местного адвоката, и они скоротали вечерок, вылавливая баги в процедурных вопросах, описанных в сюжете. Ни адвокат, ни Хайнлайн тогда не заметили бомбы, заложенной в роман. Ей предстояло взорваться позднее.

Других бета-тестеров, кроме адвоката, у романа не было. Хайнлайн внес последние правки, отпечатал чистовик и отправил рукопись Блассингейму с полной доверенностью на принятие любых бизнес-решений в свое отсутствие. Затем они с Джинни оставили кота Пикси на попечение соседей, упаковали десять чемоданов и отправились в кругосветное путешествие.

Лертон направил рукописи в «Scribner» и «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» (Хайнлайн давно догадался, как можно получать два урожая с одного дерева), и колеса закрутились.

Первая весточка по поводу романа ждала их в Сиднее – издателя не устраивало название «Star Lummox», потому что в продаже находилась другая книга «Scribner» под названием «Lummox». Слишком много болванов для успешного бизнеса – и роман получил не слишком оригинальное название «Star Beast». Это, впрочем, никак не затронуло журнальный вариант, где роман вышел под исходным названием.

Второе письмо пришло на Гавайи:

11 марта 1954 года

Лертон Блассингейм – Роберту Э. Хайнлайну (послано в Гонолулу, Гавайи)

Была встреча со [ «Scribner’s»] по новой книге. Идея о том, что дети могут развестись с родителями, ее ужасает. Это было бы плохо для продаж в клуб книголюбов. Но книга ей нравится, и это – всего лишь жалоба.

Тут наступает довольно скользкий момент: имея доверенность на руках, Блассингейм согласился на внесение правок в роман, и Алиса Далглиш старательно минимизировала негативный эффект от «семейно-разводного» процесса. Все правки, согласно контракту, были согласованы и утверждены редакцией «Scribner» и автором в финальной редакции. Формально обе стороны были удовлетворены. Но «осадочек остался» у всех. Хайнлайн прекрасно помнил, какой скандал случился вокруг «Красной планеты», когда его заставили выкинуть все упоминания сексуальной ориентации Виллиса. В новом романе, чисто в пику редактору, он снова вывел инопланетянина женского пола, хотя на этот раз обошлось без кладки яиц. Алиса не могла не заметить эту шпильку, но была профессионалом и никак на нее не отреагировала. Единственное, что она позволила себе сделать, – это дать понять писателю, под каким прессингом появляются ее «нелепые претензии» к текстам и от чего она обычно оберегает хрупкую психику авторов. Она позволила куратору от АБА Лернеду Т. Балману связаться с Хайнлайном и высказать свои претензии к книге непосредственно автору. Не знаю, чего она хотела этим добиться, но результат вышел обратный – бомба взорвалась, и брызги щедро осыпали все кругом.

Первым делом Хайнлайн написал очень вежливый отказ мистеру Балману (он счел его полным болваном, с которым разговаривать бесполезно). А затем разразился гневными упреками в адрес редактора.

8 октября 1954 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

…Я нахожу, что вся эта ерунда, связанная с подростками, становится все более и более утомительной. Последний инцидент – пляски вокруг «Звездного зверя», которые отняли у меня слишком много времени. Это не касалось деловых вопросов, поэтому я Вас этим не беспокоил – но это оставило чрезвычайно неприятный привкус у меня во рту, и теперь у меня совершенно нет желания продолжать работать со «Scribner». У меня на них скопилось целое досье, но краткого резюме будет достаточно, чтобы показать мою точку зрения: м-р Лернер Т. Балман делал обзор книги для «Library Journal», он написал мисс Далглиш письмо, в котором заявил, что я «угробил» книгу, вставив в нее идею, что дети могут через суд «развестись» с не устраивающими их родителями и перейти под попечение опекунов. М-р Балман фактически потребовал, чтобы книгу изъяли из оборота и переделали, угрожая, что в противном случае он раскритикует ее в «Library Journal».

(Человек, похоже, вообще не понимает, что процедура, упомянутая в моей книге, является юридически-правомерной в нашей собственной социальной структуре, единственным новым элементом было назвать такое судебное действие «разводом».)

Вы помните, что у мисс Далглиш были сомнения по этому поводу, и она получила от Вас разрешение исправить его так, как она считала целесообразным во время моего отсутствия. Опубликованный вариант – тот, что она откорректировала. Но вместо того, чтобы отвечать м-ру Балману и поддержать книгу, которую она сама редактировала и издавала, она уступила всем его требованиям и сунула их мне под нос – так, с ее точки зрения, она меня «защитила».

Я признаю, что она – во многих отношениях хороший человек, что она является хорошим и весьма уважаемым редактором и что она умеет продавать книги в библиотеки. Я с готовностью признаю, что я мог бы чувствовать себя гораздо хуже с другим подростковым редактором. Что меня раздражает, так это то, что сегодня накручено вокруг детской литературы. Мои книги не способствуют росту преступности среди несовершеннолетних. И я считаю, что совершенно не важно, делают ли это комиксы ужасов и криминальные телесериалы (возможно). Безусловно, преступность среди несовершеннолетних в некоторых публичных школах Нью-Йорка выглядит постыдно и угрожающе, но решать эту проблему, выискивая мелкие недостатки в подростковых коммерческих изданиях, мне кажется глупым и столь же неуместным, как попытки лечить рак тоником для волос.

И тем не менее эта ловля блох продолжается с нешуточным рвением. М-р Балман написал мне, что он не возражает против самой по себе идеи «развода» несчастных детей, но ему не нравится, что один из персонажей чересчур «легкомысленный». В этом вся суть их претензий: эти бдительные опекуны юной морали не хотят видеть живые характеры, они хотят ангелов во плоти, которые никогда не шалят и которые неизменно почтительны ко всем избитым лозунгам и табу наших современных, Освященных Небесами племенных обычаев.

Конечно, я мог бы писать и такие книги, но дети не будут их читать.

Я чувствую, что я попал в тиски между по-настоящему трудной задачей сделать то, что будет интереснее комиксов или телешоу, и совершенно невозможной задачей сделать это так, чтобы понравиться кучке брюзжащих старичков, чьи прихоти и предрассудки я не могу предвидеть. Я понимаю, что нет никакого способа избавиться от этих ничтожных арбитров морали и хорошего вкуса, но мне хотелось бы при этом ощущать поддержку моего редактора, утвердившего финальную версию книги. Я не чувствую этого в мисс Далглиш.

Во-первых, она, как мне кажется, зациклена на том, чтобы успокаивать этих придурков, причем по причинам прагматическим, а не моральным, то есть она не раз говорила мне, что делает это не для себя, что [это было сделано] из-за библиотекарей и учителей. Я всегда следовал ее советам, хотя и весьма неохотно, потому что мне часто казалось, что требования цензуры были глупыми и примитивными, наподобие того, чтобы не называть ногу «членом», чтобы не шокировать любимую тетечку Мимми. Я знал, что эти исправления вообще ничего не значили в вопросе защиты нравственности детей, но я соглашался с нею в таких делах, потому что это было представлено как прагматическая, экономически обусловленная необходимость.

Но когда ее страсть к умиротворению дошла до того, что она, вместо того чтобы поддержать меня, начала дезавуировать меня и мои работы, я в самом деле страшно разозлился! Этот Балман обратился к ней, а не ко мне. Я думаю, она должна была вежливо предложить ему пойти к черту, то есть сказать, что мы старались как могли, и если ему не понравился результат, то нам очень жаль, но мы не можем всегда и всем нравиться. Еще, я думаю, она могла бы сказать ему, что дом «Scribner’s», опубликовавший эту книгу, верит в нее и поддерживает. Я не ожидал от нее олимпийского равнодушия, когда началась борьба, и я ожидал, что она будет на моей стороне. Она – мой редактор, и эта атака последовала извне, направленная на наше совместное производство.

Вместо этого она, похоже, последовала политике «клиент всегда прав» – она тут же согласилась с критикой Балмана и заявила (что абсолютно не соответствует фактам), что материал, против которого он возражал, остался в книге вопреки ее протестам и по моему настоянию. После чего она «защитила» меня, мягко призвав к свободе выражения мнений.

Я пока еще не знаю, буду ли я делать новые детские книги или нет. Если я решу сделать еще одну, я не уверен, что захочу предложить ее «Scribner». Я гордился тем, что был автором «Scribner», но вся эта гордость ушла, когда я обнаружил, что они не гордятся мной.

У меня были предложения от других редакторов по поводу моих подростковых вещей, одно пришло всего две недели назад от солидного издательства. В прошлом я отвечал на эти попытки вежливым отказом. Быть может, теперь я смогу найти редактора, который занимает сильную позицию против подобной ерунды… быть может, таких редакторов в природе не существует. Мисс Далглиш говорила мне, что на самом деле она более либеральна, чем большинство других подростковых редакторов, и вполне возможно, что она говорит правду. Такая покорность убогому мышлению вполне может быть обычной практикой в этой сфере.

Я гордился этими подростковыми романами. Мне казалось стоящим достижением написать здоровые истории, которые могли бы конкурировать со злыми страстями комиксов. Но я действительно очень устал от необходимости вытирать ноги и поправлять галстук, прежде чем быть допущенным в дом теми, кто стоит между мной и моими юными читателями. Я склоняюсь к тому, чтобы позволить м-ру Балману и иже с ним писать их собственные приключенческие истории для мальчиков, раз уж они так хорошо разбираются, как это надо делать, – а мисс Далглиш пусть их редактирует.

Я пренебрегал текстами для взрослых, чтобы не пропускать ежегодные сроки выпусков моих детских книг… что, возможно, было ошибкой. Но отклик на этот цикл был настолько горячим, что я уделил ему первостепенное значение. Но прямо сейчас я в нерешительности, продолжать его или отказаться и сконцентрироваться на «взрослых» романах, где я смогу говорить то, что думаю, и рассматривать любой предмет какой захочу, не подвергаясь при этом преследованиям со стороны каверзных компаньонок.

Представления Хайнлайна о том, что он «вовлечен в семью» издательства, конечно же, были весьма наивны. Остатки командного духа, воспитанного на флоте и изрядно прореженного во время службы в секретной авиалаборатории ВМФ, – его персональные психологические грабли. Снова повторялась ситуация, ранее пережитая со «Street & Smiths» и Джоном Кэмпбеллом. С другой стороны, Алисе не следовало бы так откровенно тыкать автора носом в реалии рынка. Все-таки это была ее курочка, несущая золотые яйца… Но ведь и библиотекари – тоже. Вся формула экономического успеха детской редакции «Scribner» (и самого Хайнлайна, заметим) базировалась на гарантированных закупках тиража Американской библиотечной ассоциацией. И «болван» Балман был одним из тех, кто обеспечивал им доступ к бюджетным средствам. В общем, все было «очень неоднозначно».

Выпустив пар, Хайнлайн успокоился, но вскоре вновь встревожился – на этот раз по финансовым причинам. Кажется, он осознал, чем ему грозит бойкот со стороны АБА. Блассингейм, прекрасно знавший всю эту кухню, успокоил Боба коротким сообщением:

15 октября 1954 года

Лертон Блассингейм – Роберту Э. Хайнлайну

Вы находитесь не в таких жестких тисках, как Вам представляется. Сначала мы должны выяснить, критикует ли Вас «Library Journal», и насчет продаж. Если продажи не отменены, значит тиски закрутили не так сильно, чтобы травмировать.

Но Боб продолжал беспокоиться:

25 октября 1954 года

Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингейму

…Слушайте, я действительно писал [Лернеру T.] Балману только однажды, и не более того, – я не ответил на его ответное письмо и не собирался. Мне было трудно писать Балману и не хотелось попусту тратить на это время. Причина в том, что она написала ему письмо, в котором приняла все его возражения, сообщив при этом, что писала мне и что я объясню свою позицию. Именно потому я послал все к чертям – не мог же я написать ему и опровергнуть ту чушь, которую он нагородил, и при этом не назвав ее лукавым человеком… или хуже того.

Что касается меня, то я сделал ему ручкой и не собирался ему больше писать и не стал отвечать на ее последнее письмо по этому поводу. И теперь у меня мозги от этого кипят, мне до зарезу нужно написать новую книгу для мальчиков и вместе с тем совершенно невозможно общаться с этим типом. Я люблю эту серию, горжусь ею, и мне за нее хорошо заплатили, но мне уже набили оскомину мои отношения со «Scribner». Я понимаю, что мисс Далглиш должна продавать книги библиотекарям и для этого всеми способами должна поддерживать с ними хорошие отношения, но пресмыкаться перед библиотекарями и потакать их желаниям не кажется мне хорошим бизнесом.

Несмотря на эти слова, Хайнлайн продолжал тянуть лямку еще пять лет – до следующего крупного скандала, который разразился вокруг «Космического десанта». Только тогда он разорвал контракт со «Scribner» и ушел, хлопнув дверью, навсегда.

Но это совсем другая история.

С. В. Голд

Примечания

1

«Хайнлайн в картинках».

(обратно)

2

Перевод Натальи Виленской

(обратно)

3

Медбольные мячи применяются в медицинской гимнастике – диаметр их около 30 см.

(обратно)

4

Церера – ближайшая к Солнцу и наименьшая среди карликовых планет Солнечной системы; находится в Поясе астероидов.

(обратно)

5

Малый Сырт (как и Большой Сырт) – местность на Марсе, образованная вулканическими кратерами. Название берет от залива Сирт в Средиземном море.

(обратно)

6

Ареография – эквивалент земной «географии». От «Арес», греческого названия Марса. – Примечание Роберта Э. Хайнлайна.

(обратно)

7

Копайс – местность в Северном полушарии Марса, названа в честь заболоченного озера к северу от горы Геликон в Беотии, Греция.

(обратно)

8

Ты сам это сказал (лат.).

(обратно)

9

На самом деле средняя величина атмосферного давления на поверхности Марса составляет 4,6 мм рт. ст. (на Земле – 760). Данные получены посадочными модулями американских космических аппаратов «Викинг-1» и «Викинг-2» в 1976 г. (роман написан в 1948 г.).

(обратно)

10

Стримонский канал – название производится от Стримона, в греческой мифологии речного бога, сына Океана и Тетис (по другой версии – Понта и Талассы).

(обратно)

11

Персиваль Лоуэлл (1855–1916) – американский бизнесмен, дипломат, востоковед, математик и астроном, основавший свою обсерваторию и посвятивший 22 года наблюдениям планеты Марс. Лоуэлл считал Марс обитаемым и доказывал это в своих книгах.

(обратно)

12

Диафрагмой у человека и млекопитающих называется грудно-брюшная преграда – сухожильно-мышечная перегородка, отделяющая грудную полость от брюшной.

(обратно)

13

«Датские деньги» (англ.). В Англии XII в. так назывался налог, взимаемый для выплаты дани скандинавским грабителям.

(обратно)

14

«Бостонское чаепитие» – в 1773 г. акция протеста против беспошлинного ввоза английских товаров в американскую колонию.

(обратно)

15

Деймос – второй, после Фобоса, спутник Марса, названный в честь сына греческого бога Ареса и богини Афродиты; имя в переводе означает «ужас».

(обратно)

16

Киния – место названо в честь озера в Греции.

(обратно)

17

Оэроэ – в греческой мифологии наяда, дочь реки Асопос в Беотии.

(обратно)

18

Персонаж поэмы Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка».

(обратно)

19

Герой повести назван в честь четвертого президента США Джеймса Мэдисона (1751–1836), остававшегося на президентском посту два срока, с 1809 по 1817 г.

(обратно)

20

Цитата из стихотворения английского поэта XIX в. Роберта Браунинга «Incident of the French Camp», в котором рассказывается о юном герое, ценой жизни доставившем донесение императору Наполеону.

(обратно)

21

«Кто эта девушка?» (исп.)

(обратно)

22

«Спокойной ночи» (исп.).

(обратно)

23

Little pitchers have big ears – английская поговорка, примерный смысл которой: «Дети любят слушать то, что им не полагается».

(обратно)

24

На правах отца (лат.).

(обратно)

25

Марсианский головастый попугай громогласный (лат.).

(обратно)

26

Отсылка к трагедии У. Шекспира «Венецианский купец». Фразу о «фунте плоти» произносит еврей-ростовщик Шейлок.

(обратно)

27

Фактотум – работник на все руки.

(обратно)

28

Fakers (англ.) – мошенники.

(обратно)

29

Проктор – служащий, который наблюдает за дисциплиной в университетах, а также адвокат и поверенный при специальных церковных судах.

(обратно)

30

Солипсизм (от лат. solus – «единственный» и ipse – «сам») – крайняя форма субъективного идеализма, несомненной реальностью признающая исключительно самого сознающего субъекта, а все остальное объявляющая существующим лишь в его сознании.

(обратно)

31

Лорд верховный палач – персонаж оперы «Микадо» У. Гилберта и А. Салливана.

(обратно)

32

Идея такого прибора была выдвинута «отцом американской фантастики» Хьюго Гернсбеком (1884–1967) в романе «Ральф 124 С 41+» (1911).

(обратно)

33

Фактически (лат.).

(обратно)

34

«Избави меня, Боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь» – крылатая фраза, приписываемая Вольтеру.

(обратно)

35

Конъюгация – слияние клеток для размножения.

(обратно)

36

Черная Королева – персонаж повести Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье» (1871), советовала: «Если же хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать по меньшей мере вдвое быстрее!»

(обратно)

37

Перевод Михаила Пчелинцева

(обратно)

38

«Бон-Марше» («Bon Marche») – американская сеть универмагов в среднем ценовом диапазоне, позаимствовавшая имя у французского элитного магазина. Бренд просуществовал до 2003 г. и исчез в результате ребрендинга.

(обратно)

39

Дьякон в переводе с греческого «служитель». В ранние века христианства дьяконами назывались лица, состоявшие при епископах и ведавшие хозяйственными делами общины. Впоследствии этим словом стали обозначать облеченного духовным саном помощника священника, исполняющего определенные обязанности при богослужении и отправлении обрядов. В некоторых протестантских общинах дьякон является лицом выборным, избирающимся из числа членов общины, и исполняет церковные обязанности в свободное от основной работы время.

(обратно)

40

В имя Кику входит фамилия Уильяма Гладстона (1809–1898) – политика, лидера либеральной партии Великобритании, члена палаты общин, канцлера казначейства и впоследствии премьер-министра.

(обратно)

41

Ученая степень, присуждаемая за заслуги, за совокупный вклад, без защиты диссертации (лат.).

(обратно)

42

Роберт Хатчингс Годдард (1882–1945) – американский ученый, один из пионеров астронавтики, положивший начало созданию жидкостных ракет. В 1959 г. Конгресс США учредил золотую настольную медаль Годдарда для награждения тех, чьи работы способствуют развитию ракетостроения.

(обратно)

43

Цербер – свирепый трехглавый пес, сторож царства мертвых в греческой мифологии. Через несколько лет после выхода романа Хайнлайна название Цербер было принято для обозначения гипотетической планеты, находящейся за Плутоном.

(обратно)

44

Достопочтенный – британский титул, соответствующий достоинству младших сыновей графов и всех сыновей виконтов и баронов (распространяясь также на их жен), в США используется при обращении к консулам, начальникам управлений, министерств, членам конгресса и мэрам крупных городов.

(обратно)

45

Ксенолог (от греч. «ксенос» – «чужой») – в фантастике ученые, занимающиеся изучением инопланетной антропологии и этнографии. Остальные области выделяются как самостоятельные: ксенобиология, ксеноботаника, ксенозоология, ксенопланетология и т. д.

(обратно)

46

И так далее (лат.).

(обратно)

47

Некогда такие ящики служили уличным ораторам импровизированной трибуной, поэтому этим выражением начали обозначать переносную трибуну.

(обратно)

48

В оригинале «punitive and exemplary damages», которые являются синонимами.

(обратно)

49

История из Библии (3 Цар. 2: 16–28), две женщины явились к царю Соломону с просьбой разрешить их спор из-за мальчика. Обе родили в один и тот же день сыновей, ночью один ребенок умер, и его мать подложила мертвого младенца к спящей, а сама взяла у нее живого. Каждая из женщин утверждала, что ребенок ее. Соломон велел рассечь дитя надвое и отдать каждой из спорщиц ее половину. Настоящая мать ребенка отказалась, взмолившись: пусть заберут ее сына, но не убивают его.

(обратно)

50

Имя Ламмокс (англ. Lummox) означает «болван», «увалень», «простофиля».

(обратно)

51

Вывод, не следующий из посылки (лат.).

(обратно)

52

Ненаучный термин, прижившийся в литературе; имеется в виду скорость света, которая, согласно теории относительности Эйнштейна, является конечной, наивысшей скоростью, округленное значение – 300 000 км/с.

(обратно)

53

Проглотить якорь – на морском жаргоне означает «выйти на пенсию».

(обратно)

54

Он же Восточный проход, он же проход Крузенштерна, соединяет Восточно-Китайское море с Японским и расположен между островами Цусима (на западе) и Ики и Окиносима (на востоке). 14–15 мая 1905 г. в этом проливе произошло сражение между 2-й Тихоокеанской эскадрой вице-адмирала Рождественского и японским флотом адмирала Того.

(обратно)

55

Американская народная баллада, существующая во множестве вариантов; в ней рассказывается о подлинном событии – как некая Фрэнки из ревности застрелила изменившего ей Джонни из револьвера и попала за это в тюрьму.

(обратно)

56

Доведение до абсурда (лат.).

(обратно)

57

Имеется в виду голландская легенда о мальчике, который, проходя мимо дамбы, заметил, что сквозь крохотное отверстие пробивается струйка воды; понимая, что если не закрыть дорогу воде, то вскоре она размоет брешь, а затем и снесет всю дамбу, мальчик заткнул дыру пальцем и простоял так всю ночь, пока не появились взрослые, вышедшие на его поиски.

(обратно)

58

Гелиотропизм – способность растений принимать определенное положение под влиянием солнечного света. – Примечание С. В. Голд.

(обратно)

59

На мой взгляд, лишение Виллиса пола сильно изменило сюжет и выхолостило смысл некоторых эпизодов. Но Хайнлайн сумел отыграться, полностью повторив интригу в «Звездном звере». – Примечание С. В. Голд.

(обратно)

60

«Корпорация убийств» – нью-йоркская организация киллеров, созданная мафией. В 1920–1940-х гг. совершила сотни заказных убийств. Бо́льшая часть убийств до сих пор не раскрыта, точное их число неизвестно. – Примечание С. В. Голд.

(обратно)

61

Настоящее издание не исключение.

(обратно)

Оглавление

Особенности колониальной политики в 2020 году

Красная планета[2]

  Глава 1 Виллис

  Глава 2 Южная колония, Марс

  Глава 3 Гекко

  Глава 4 Академия имени Лоуэлла

  Глава 5 У маленьких кувшинчиков большие ушки[23]

  Глава 6 Побег

  Глава 7 Погоня

  Глава 8 Иной мир

  Глава 9 Политика

  Глава 10 «Мы в ловушке!»

  Глава 11 В осаде

  Глава 12 «Не стреляйте!»

  Глава 13 «Это ультиматум»

  Глава 14 Виллис

Звездный зверь[37]

  Глава 1 Л-день

  Глава 2 Министерство космоса

  Глава 3 «…Ваш вопрос неуместен»

  Глава 4 Подсудимый

  Глава 5 Вопрос смены ракурса

  Глава 6 «Космос велик, ваше превосходительство»

  Глава 7 «Мама была права»

  Глава 8 Разумное поведение

  Глава 9 Гадкий утенок и местные обычаи

  Глава 10 Денебианское решение

  Глава 11 «Слишком поздно, Джонни»

  Глава 12 Пиджи-Виджи и прочие

  Глава 13 «Нет, господин министр»

  Глава 14 «Судьба? Чушь собачья!»

  Глава 15 Недипломатические отношения

  Глава 16 «Мы вам все напортили»

  Глава 17 Девяносто семь традиционных блюд

О романах «Красная планета» и «Звездный зверь»

  Красная планета: Опус № 67, его поучительная история

  Истоки вдохновения

  Скандал

  Виллис

  Кто на самом деле заказывал музыку

  Компромиссы

  Парты, дети, два ствола

  Соавторы

  История с названием

  Звездный зверь: космический динозавр Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg