«Экспедиция. Письменный и художественный отчёт о путешествии на Дарвин IV в 2358 году н. э.»

Экспедиция. Письменный и художественный отчёт о путешествии на Дарвин IV в 2358 году н. э. (fb2) - Экспедиция. Письменный и художественный отчёт о путешествии на Дарвин IV в 2358 году н. э. (пер. Павел Иванович Волков) 22544K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Уэйн Дуглас Барлоу

Уэйн Дуглас Барлоу Экспедиция Письменный и художественный отчёт о путешествии на Дарвин IV в 2358 году н. э.

На редком водопое в засушливой области Дарвина IV относительно мирно собрались разнообразные виды живых существ. Вдали движется пара шаров-мозговиков — огромных колониальных парителей, прыгающих по поверхности земли.

Шоне, сегодня и Кейли, завтра

 

Copyright C 1990 by Wayne Douglas Barlowe

All rights reserved.

No portion of this book may be reproduced — mechanically, electronically, or by any other means, including photocopying —without written permission of the publisher. Published simultaneously in Canada by Thomas Allen & Son Limited.

Библиотека Конгресса, данные из каталога публикаций

Барлоу, Уэйн Дуглас.

Экспедиция: письменный и художественный отчёт о полёте к Дарвину IV в 2538 году нашей эры /Уэйн Дуглас Барлоу

ISBN 0-89480-982-2 (ткань)-ISBN 0-89480-629-7 (бумага)

1. Барлоу, Уэйн Дуглас – темы, мотивы. 2. Жизнь на других планетах в искусстве. 3. Жизнь на других планетах. I. Заглавие.

Дизайн книги Лайзы Холландер и Сэнди Кауфман

Перевод: Павел Волков

Художественная обработка иллюстраций: Александр Смыслов, Dragontunders, AirborneTerror.

Перевод надписей: Александр Смыслов,

Workman Publishing

708 Broadway

New York, NY 10003

Выпущено в Соединённых Штатах Америки

Первое издание в сентябре 1990 г.

10 987654321

Благодарности

Я должен выразить глубокую благодарность множеству людей, которые так или иначе помогали мне. Первая среди них – моя жена Шона, которая не только скрасила мне долгие дни, проведённые в сомнениях, своими неисчерпаемыми содействием и верой в меня, но ещё и смогла подарить мне прекрасную дочку Кайли. Шона – это тот эмоциональный краеугольный камень, на котором зиждется не только эта книга, но и вся моя жизнь.

Мои родители, Доротея и Си, а также Эми тоже оказали мне огромную поддержку, терпеливо выслушивая меня, когда я впадал в отчаяние. Лучшей семьи я и представить себе не могу.

Искренней благодарности заслуживает мой издатель Питер Воркмен – за его взгляды и за веру в «Экспедицию» с самого начала. Без него эта книга никогда не вышла бы в свет. Я не могу выразить всей своей благодарности Терри Биссону за его умения и понимание в качестве моего редактора. Он сразу же уловил дух книги. Лайза Холландер и Сэнди Кауфман, дизайнеры книги, заслуживают величайшего уважения и благодарности за их творческую энергию при работе над проектом.

Также я хотел бы поблагодарить моего агента Мерили Хейфиц из «Райтерс Хаус» и доктора Стэнли Шмидта, главного редактора журнала «Analog». Обширные и глубокие познания Стэна во многих вопросах оказали мне неоценимую помощь и часто несли свет туда, где прежде была темнота.

И в конце я должен сказать несколько тёплых слов о нашем покойном коте Борисе, который на протяжении долгих месяцев был моим верным безмолвным компаньоном, и чьи животные изящество и благородство служили мне источником вдохновения. Во многом эта книга – о нём.

Предисловие

Фотография, сделанная со сверхсветового спутника расы има, которая стала поводом для организации первой экспедиции на Дарвин IV в 2355 году.

Много лет назад, когда я был маленьким ребёнком, мой прадед сажал меня к себе на колени и рассказывал замечательные истории о давно исчезнувших местах и существах. Но его истории не были обычными сказками о рыцарях и драконах, или о волшебных королевствах. Нет, его истории были теми же, что рассказывал ему его собственный прадед – яркими рассказами о существах, которые когда-то свободно бродили по всему нашему земному шару.

Он рассказывал о громадных стадах грациозных жирафов, антилоп и зебр, которые покрывали равнину от горизонта до горизонта; о гигантских, похожих на рыбу китах, которые плавали по океанским глубинам, сражаясь с огромным многоруким кальмаром; о величественных слонах, которые нежно и осознанно заботились друг о друге, и о сотнях других животных. Эти истории захватили моё воображение, и мой детский ум будет играть с этими образами ещё долгое время после того, как были рассказаны эти истории. Но, прежде чем рассказывать эти истории, прадед всегда говорил мне, что у его рассказов всегда будет печальный конец – он будет напоминать мне о том, что существ, которых он описал, в дикой природе больше нет, и что они никогда не вернутся. Его уроки не прошли понапрасну, потому что, пока я вырастал из беззаботного мальчишки в серьёзного мужчину и всё это время постепенно осознавал, что всецело посвящу себя искусству и естествознанию, я был глубоко опечален теми безразличием, жестокостью и эгоизмом, которые вызвали массовое вымирание почти всей популяции животных на планете.

Генетически видоизменённые земные коровы, слепые и беспомощные, сидят на вершине холма в экспозиции зоопарка. Это типичные образцы крупной фауны, оставшейся на Земле – кошмарные формы, генетика которых была испорчена загрязнением.

Что случилось бы с Землёй, если бы её варварская эксплуатация продолжалась и дальше? Этого никто не может сказать, поскольку, как мы все знаем, более сотни лет назад к нам на помощь пришёл доброжелательный народ звёздных путешественников. Было ли это сделано из чувства любви ко всему живому, или же просто из болезненной страсти исправлять нечто испорченное, но раса има приняла в свои руки наш измождённый мир и начала учить нас, как его восстанавливать.

Сегодня Земля ещё очень далека от исцеления. Поистине, има творили чудеса – по итогам Соглашения между има и людьми в 2231 году, после последней Войны за тропический лес мы больше не управляем нашим миром – но из-за размеров нанесённого ущерба улучшение нашей разрушенной экологии и климата происходит очень постепенно. А результаты целых веков нашей недальновидности просто поразительны. Массы насекомых, мутировавших под воздействием химических веществ, ещё более крупных и агрессивных, чем их предки из дикой природы, ползают и летают по нашим ядовитым городам. Эти дети отравленной ночи – наследие токсичных отходов, дефолиантов и кислотных дождей. Что касается наземных позвоночных, то за стенами тех немногих жалких зоопарков, которые по-прежнему существуют, нет ничего крупнее серой крысы (которая сама по себе весьма многочисленна). Океаны, которые в далёком прошлом считались неисчерпаемым источником благ, а в недавнем – бездонной свалкой отходов, представляют собой настоящий бульон из мусора и химикалий: они загрязнены и почти безжизненны. Небеса также пусты и серы. При такой степени опустошения нашего мира человечеству не так уж и приятно гулять по своему увядшему и болеющему саду, даже рука об руку с има, проявляющими к нам почти родительскую заботу.

С открытием двойной системы Дарвина и её шести планет в груди у анахронизмов вроде меня самого, бывших любителями Природы, возникло ощущение надежды. Има послали беспилотный зонд для исследования этой отдалённой системы и начали планировать экспедицию для двух биологических видов под своим руководством и покровительством – это была возможность просвещения и перевоспитания, предоставленная человечеству. Для этой трёхлетней одиссеи они собрали широкопрофильную команду из первопроходцев, учёных, техников и исследователей. Благодаря моим картинам и рисункам исчезнувшей фауны Земли я был выбран для участия в качестве художника-анималиста. Я должен был обеспечить «более субъективное и живое впечатление о планете Дарвин IV и её формах жизни», чем состав обычных голографов и фотографов экспедиции. Я буквально прыгал от восторга, получив эту удивительную возможность, равно как и гораздо более известные личности, такие, как сэр Хидейоши Гунн из экспедиции на Титан, доктора Отиллия Стедман и Кейли МакКарти, участницы восхождения на гору Олимп, и профессор Сянь Чу, участник злополучного спуска в Большое Красное Пятно.

Има тщательно обследовали нас, чтобы выяснить наши ощущения по отношению к одиночеству и нашу способность покинуть Дарвин IV точно таким же, каким мы его обнаружим. Мы станем одинокими наблюдателями, странствующими над поверхностью планеты в небольших индивидуальных парящих капсулах, словно крылатые семена на ветру. Има разработали целую сеть микроспутников с искусственным интеллектом, которые рассредоточатся над поверхностью Дарвина IV, поддерживая постоянный контакт всех исследователей-одиночек с тремя огромным орбитальным кораблями-матками. Эти корабли, известные как «Орбитальные звёзды», станут штабом экспедиции, базами ремонта и технического обслуживания, а также исследовательским оборудованием.

Сконструированный расой има летающий конус, снабжённый мощным турбовентиляторным двигателем Изара и оборудованный широким спектром устройств обнаружения и записи, был ключевым звеном в наших исследованиях разнообразных ландшафтов Дарвина IV. Мой аппарат отказал лишь один раз.

Подготовка к Экспедиции началась в 2355 году. Има вывели свою «Орбитальную звезду», предназначенную для размещения людей (земляне дали ей прозвище «Морская звезда»), на орбиту и отправились к Дарвину на двух других кораблях. Через год, после того, как на борт были загружены припасы и оборудование, мы покинули орбиту Земли и начали путешествие длиной в девятнадцать месяцев к краю Солнечной системы на обычной скорости. Мы с моими товарищами по экспедиции были заключены в капсулы для сна. Миновав Плутон, наши пилоты-има запустили главный двигатель, и во мгновение ока мы преодолели 6,5 световых лет до системы Дарвина. Мы вышли на орбиту над Дарвином IV 6 января 2358 года.

С высоты около 39 000 километров нам открылся великолепный вид на планету, для исследования которой мы прибыли сюда. Обладая экваториальным диаметром в 6563 км, Дарвин IV несколько меньше Земли. Его преобладающий цвет – тёмно-охристый, нарушаемый редкими пятнами красного цвета и двумя чётко очерченными полярными ледовыми щитами. Четвёртая планета и две её маленьких луны обращаются вокруг двойной звезды класса F на расстоянии двух АЕ[1], и ей требуется два земных года, чтобы совершить один полный оборот. Эти две звезды, довольно сильно отличающиеся друг от друга по размеру, находятся настолько близко друг к другу, что зачастую создают впечатление одной звезды; эта близость почти полностью нивелирует странные оптические эффекты дневного света, которые наблюдаются в случае более явной двойной звезды. Дарвиновский день длится 26,7 часа.

Обширные открытые равнины, которые многие из нашей партии считают древним морским дном, являются домом для подавляющего большинства представителей фауны Дарвина IV. Многие виды эволюционировали в гигантские формы; предполагается, что это явление – следствие относительно низкой силы тяжести на планете (0,6 земной) и богатой кислородом атмосферы.

Равнины поддерживают жизнь разнообразнейшей фауны, варьирующей по размерам от мелких падальщиков-землероев через питающихся растительностью трипедалий и питающихся жидкостями хищных бипедалий к огромным фильтраторам воздуха, каждый из которых тонко приспособлен к своей экологической нише.

Самая крупная и наиболее известная форма жизни на Дарвине IV принадлежит другому природному сообществу – Амёбному морю. Эта причудливая и неверно названная область покрыта студенистым организмом толщиной десять метров, охватывающим почти пять процентов поверхности планеты; фактически, это самое большое известное единичное колониальное животное. Амёбное море является домом громадного императорского морского странника – чудовищного, невообразимых размеров живого существа, которое можно было увидеть следующим по неестественно гладкой равнине на самой знаменитой серии изображений, переданных зондом има. Возможно, из-за способностей желеобразного «моря» к поглощению ударов и распределению веса морские странники и достигли поистине титанической величины. Ни одно из известных живых существ не может сравниться с ними по размерам.

Горная область Дарвина IV почти полностью опоясывает планету по экватору. Хотя горы не настолько уж непроходимы, они создают множество проблем для огромных мигрирующих стад этой планеты. Каждый год бури и туманы уносят жизни тысяч особей, когда те движутся по трудным и зачастую обледеневшим проходам в горах.

Поскольку на Дарвине IV совсем нет океанов и морей, полярные ледяные щиты – это самые большие скопления воды в форме древнего льда. Эти ледники отступают и наступают в соответствии со сменой времён года; как и на Марсе, южный ледниковый щит становится больше своего северного аналога из-за более долгой южной зимы.

Свидетельство в форме бесчисленных ископаемых пней деревьев, рассеянных повсеместно по равнинам, позволило нашему ведущему ботанику, доктору Доротее Кей, выдвинуть предположение о том, что Дарвин IV некогда был значительно более тёплой и влажной планетой. В настоящее время фрагментарные лесные массивы составляют лишь около пяти процентов растительности на поверхности Дарвина IV, но даже в этом случае они стали самым большим вызовом для исследования их экспедицией. Гигантские пластинокорые деревья с их массивными стволами и искривлёнными ветвями, окружённые густым подлеском, сделали невозможным проникновение в лес на летающем конусе. Нам приходилось довольствоваться проникновением в лесной массив на несколько сотен метров, следуя вдоль случайного ручья, или, чаще всего, просто облётом вокруг и исследованием при помощи наших инструментов.

Отдавая дань почти безупречной работе изумительного транспортного средства има, в котором я провёл так много времени, я считаю необходимым сказать несколько слов и о нём самом. Летающий конус Mark IVA МодНаб (модуль наблюдения) был сконструирован около двадцати лет назад инженерами расы има в расчёте на пилотов-людей и снабжён датчиками, которые дополняют и усиливают человеческие чувства. Нуждаясь в пополнении запасов продовольствия и топлива лишь раз в неделю, я путешествовал по Дарвину IV с потрясающим комфортом, полным климат-контролем и в постоянном контакте с «Орбитальной звездой». Когда я сидел в своём универсальном кресле MSB-III, все функции управления и мониторы регулировались буквально кончиками моих пальцев. А когда я глядел сквозь стеклянные стенки кабины, дающие обзор в 360 градусов, я мог видеть и слышать вещи, совершенно недоступные обычному человеку. Лавина образов и информации отображалась на стекле, снабжённом слоем жидких кристаллов, показывая мне навигационную информацию, а также увеличенные изображения и образы в инфракрасном свете. Аудиосистема, помимо проигрывания Моцарта в моменты моего отдыха, могла усиливать ультразвуки или отфильтровывать посторонние звуки. В дополнение к возможностям летающего конуса в моём распоряжении находилась батарея дистанционно управляемых летающих аудио/видео зондов (АВЗов), при помощи которых я мог обследовать местность в четырёх различных направлениях одновременно. В целом мне сложно даже представить себе более прочное и универсальное оборудование, чем МодНаб из металлокерамики и титана.

Растительность Дарвина менее разнообразна, чем была земная до того, как её погубило загрязнение, допущенное человеком. Суккуленты – это явно доминирующий класс растительной жизни. Засушливые равнины покрыты густыми зарослями трубчатой травы – стеблевым суккулентом толщиной с карандаш, который растёт удивительно быстро. Эта трубчатая трава и её родственники, кормовая шар-трава и пузырчатый тростник, служат кормом для травоядных обитателей равнин, предоставляя им готовый источник необходимой влаги. В некотором роде богатые суккулентной растительностью саванны – самый близкий аналог настоящих океанов на Дарвине IV, поскольку количество воды, накопленной внутри растений, просто огромно.

Только ближе к горам или лесам суккуленты уступают место другим формам растений. В пейзаже начинают доминировать непроходимые заросли низкорослого кустарника, образованные непролазным кустом, шепчущим кустом и взрывчатой лианой, которая обладает взрывающимися пыльцевыми мешочками. Они, в свою очередь, уступают место величественным пластинокорым деревьям, королям растительного царства на Дарвине IV и основному виду деревьев немногочисленных лесных районов планеты.

Флора приполярных областей находится в жёстких рамках, определяемых суровой окружающей средой. Низкорослые наземные растения, напоминающие лишайник, покрывают почти замороженную почву серо-зелёной мантией, которую нарушают паутинистая голубая хлыст-трава и крошечные цветковые растения – полярные точечницы. Это та экосистема, в которой природные механизмы самые хрупкие из всех.

В дополнение к наземным растениям на Дарвине существует, очевидно, безграничное количество крошечных воздушных растений, аэрофитов, которые являются основной частью рациона травоядных фильтраторов воздуха. Наряду со своими аналогами из царства животных, многочисленными и разнообразными микроскопическими летающими организмами, эти аэрофиты могут время от времени затмевать небо своими скоплениями.

Одна из «Орбитальных звёзд» экспедиции была специально обустроена ради комфорта и безопасности людей. Такой подход – показатель отзывчивости и уважения, проявляемых расой има – нашими покровителями.

Морфология дарвинских позвоночных весьма сильно отличается от таковой у их земных аналогов. Большинство из крупных обитателей Дарвина IV относится к какому-либо из следующих пяти классов: парители и летуны (не имеющие никаких настоящих конечностей, о которых можно говорить); монопедалии (одна мощная прыгательная конечность); бипедалии (двуногие бегуны); трипедалии (трёхногие бегуны); и квадрупедалии. Бегуны – подвижные наземные формы, одноногие формы передвигаются скачками. В некоторых случаях, например, у многих фильтраторов воздуха, задняя конечность превратилась в пассивный полоз, способный поддерживать значительно больший вес. Опорой для большого веса обычно служит полая тонкостенная костная структура, похожая на ту, что была у птиц из прошлого Земли. Эта облегчённая структура преобладает у крупных представителей фауны Дарвина и позволяет большим хищникам быстро маневрировать и бегать; у некоторых особей лученосца, например, была отмечена скорость почти в пятьдесят км/ч, а самое быстрое из животных Дарвина IV, гироспринтер, часто развивает скорость свыше девяноста км/ч!

Добывание и поглощение пищи, особенно у хищников, радикально отличаются от того, что демонстрировали хищники прошлого Земли. Обильно представлены виды, потребляющие жидкую пищу, которые выделяют пищеварительные соки в свою жертву (живую или мёртвую). Мощные челюсти, снабжённые рядами острых зубов, отсутствуют; вместо них представлено множество разнообразных, острых, словно скальпель, вытягивающихся языков – каждый из них, словно сделанный неким мастером-оружейником, предназначен для прокалывания того или иного вида кожи или костяной брони. Эти смертоносные языки, управляемые гипертрофированными мускулами, придающими им ускорение, могут молниеносно прокалывать тело животного средних размеров, вводя в момент удара парализующие пищеварительные жидкости. Фактически, питание растворёнными жидкостями тела, выкачиваемыми через язык, зачастую начинается, пока добыча ещё жива.

Один из самых очевидных и существенных пунктов отличия от древней фауны Земли – повсеместное отсутствие настоящих глаз. Оптические сенсорные органы отсутствуют – по прошествии целых геологических эпох эволюционного отбора они были вытеснены целым комплексом способностей ощущать звук и инфракрасное излучение. Эти чувства в большинстве случаев дополняются сложной системой органов боковой линии – чувствительных подкожных рецепторов давления, которые в сочетании с многочисленными мелкими ямками инфракрасных рецепторов оценивают окружающую обстановку и близость других живых существ. В дополнение к этой несколько сложной для понимания системе рецепторов существа с Дарвина IV обладают биологическими огнями: излучающими тепло биолюминесцентными пятнами, которые выглядят очень яркими для инфракрасных датчиков. Эти группы огней (которые, вероятно, помогают опознавать членов стада или врагов) особенно важны во время брачных игр, когда биологические огни брачной пары демонстрируют тонкие изменения цвета и впечатляющее общее усиление свечения, которое мы называем «сиянием».

Этот брачный «сигнальный огонь» может привлекать брачных партнёров с расстояния свыше десяти километров.

Хищный вилоглав – типичный представителей бипедалий с Дарвина. Обладающий хорошо развитой мускулатурой и очень проворный, он может охотиться на крупную добычу в одиночку или стаями.

Для существ с Дарвина IV температура, а не видимый свет, является единственным способом определить отличие ночи от дня. В результате этого концепции света и темноты бессмысленны, а в основе ритмов активности лежат относительные изменения температуры. Регуляция температуры при помощи обмена веществ и слоёв теплоизолирующего жира ликвидировало потребность в шерсти в умеренном климате Дарвина IV; в действительности вряд ли хоть какой-то из обитателей Дарвина IV когда-либо был покрыт шерстью, поскольку звуковые и тепловые излучатели и рецепторы должны оставаться открытыми.

Ультразвуковые излучатели существуют у всех обитателей Дарвина IV. Хотя они изменчивы по размерам и форме, основное строение остаётся постоянным от вида к виду. Большая, направленная вперёд полость, заполненная плотной жидкостью, служит для фокусировки ультразвуковых импульсов, производимых сложным органом, напоминающим гортань. Из-за высокой частоты сонара и связанного с этим малого радиуса его действия, существа Дарвина IV вынуждены испускать звук непрерывным потоком, что делает планету довольно шумным местом с точки зрения тех, кто способен ощущать такие сигналы. Мы, люди, по своей природе не обладаем такой способностью, но усилители в наших летающих конусах могут «слышать» звуки существ вокруг нас.

Эти высокоразвитые чувства дают их обладателям очень точную и сложную картину мира. Лучшее, что могли предположить члены экспедиции – что животные, у которых развились эти органы чувств, стали слишком грозными противниками для существ с зачаточными зрительными способностями, борющихся за жизнь и господство в густых первобытных туманах Дарвина IV. Сейчас туманы исчезли – но и животные с оптическим зрением тоже.

За некоторыми исключениями (вроде мешкоспина), высокоразвитые организмы в большинстве своём – гермафродиты, и спаривание может привести к оплодотворению обоих партнёров. Гениталии участников спаривания всегда одинаковы: это длинная, удерживаемая на весу труба, свисающая горизонтально в задней части тела. Во время спаривания эти мясистые трубы изгибаются примерно посередине и сцепляются друг с другом. Тонкие бороздки или каналы прогоняют взад-вперёд смесь спермы и яиц, перемешивая их до десяти минут, в зависимости от вида. Спаривание происходит, когда партнёры прижимаются друг к другу спина к спине, что, как полагают, позволяет партнёрам взаимно защищать друг друга. Я и мои коллеги наблюдали много случаев, когда спаривание продолжалось, пока его участники отгоняли нападавших.

Передне-задняя симметрия симмета вводит в заблуждение хищников, многие из которых нападают на него, быстро и изо всех сил пикируя сверху. Такая симметрия до последней секунды не позволяет хищнику понять, в какую сторону повернулось это существо.

Высокоорганизованные формы жизни на Дарвине – не млекопитающие. Хотя они большей частью теплокровные, они не вскармливают молодняк молоком.Молодняк может рождаться живым, как у кинжальщика и мешкоспина, или может выклёвываться из яиц, отложенных под землёй, как у лесоносца и килевого брюхолаза. Степень заботы и внимания, которые получает молодняк сразу после рождения, варьирует в широких пределах. В целом выходящий из яиц молодняк – выводкового типа, то есть, способный постоять за себя, тогда как молодняк, рождающийся живым – гнездовой, требующий заботы. Есть и исключения из этого правила, вроде вскармливающего своё потомство килевого брюхолаза, у которого выводящийся из яиц молодняк гнездового типа находится на попечении родителя на протяжении примерно двух лет и требует много внимания. Существуют также странные примеры противоположного рода, как в случае императорского и малого морских странников. Яйца этих огромных существ падают на колышущуюся поверхность «моря», где и остаются, пока не выклюнутся детёныши. После выхода из яиц личинки должны вернуться обратно к родителям, пока не станут полностью самостоятельными.

Конечно же, самые замечательные из всего спектра форм жизни на Дарвине lV – это парители. Они постоянно вызывали ощущение чуждости этого мира у всех нас – и у има, и у людей. Эти великолепные животные – огромные, снабжённые плавниками и покрытые дыхательными газовыми пузырями – испещряют небо многочисленными стадами, гонимыми ветром и лениво скользящими в тёплом свежем воздухе. Вырабатывая водород из водяного пара атмосферы при помощи некоей формы органического электролиза, парители постоянно дрейфуют в воздухе, спускаясь к поверхности земли только ради охоты. По ночам я часто наблюдал красивые россыпи их биологических огней, тихо проплывающие в вышине. Это причудливые и мирные существа – поэтичные, изящные и изысканные.

Визит Экспедиции на Дарвин IV продолжался примерно три земных года. В течение этого времени я непрерывно путешествовал, обследовав значительную территорию; но я абсолютно убеждён, что планета раскрыла нам лишь малую часть своих тайн. Когда наши запасы исчерпались, мы покинули Дарвин IV 24 марта 2361 года.

Поглощённые нашими собственными очень личными воспоминаниями, мы наблюдали из иллюминаторов «Орбитальной звезды», как маленький рыжеватый мир уменьшался до размеров светящейся точки. Во многих смыслах наша экспедиция успешно достигла своих целей, и далеко не последней среди них была необходимость оставить Дарвин IV точно таким же, каким мы его обнаружили: диким, прекрасным и нетронутым. Со времени нашего отбытия вся система Дарвина закрыта для посещений и непрерывно патрулируется роботизированными беспилотными аппаратами расы има.

Мало у кого из обитателей Дарвина IV, потребляющих жидкую пищу, есть настоящие челюсти, а поскольку они «видят» при помощи звука, ни у кого из них нет глаз. Эта зарисовка крупным планом гарпунорота показывает расположенные в передней части тела комплекс органов чувств и вместилище для языка, которые издалека создают пугающее подобие головы с глазами.

Со времени нашего возвращения на Землю прошло пять лет. С тех пор я напряжённо работаю в своей студии, которая, усыпанная набросками и памятными записями, стала настоящим святилищем Дарвина IV и его обитателей. За её стенами загрязнённая планета пытается очистить себя, а в это время я в своём святилище пытался выбрать те образы, которые могли бы лучше всего показать образ другого, более здорового мира. Има рассматривают возможность организации второй, возможно, ещё большей Экспедиции, и я надеюсь своей работой способствовать достижению этой цели. Именно ради этого я представляю здесь эти полевые наброски и картины, ограничившись более крупной и впечатляющей фауной Дарвина; надеюсь, что они смогут дать тебе, читатель, ощущение, будто ты путешествовал со мной во время того полёта на Дарвин IV. И, может быть, захочешь присоединиться к нам в будущем.

Уэйн Д. Барлоу

Нью-Йорк, 2367 г.

Луга и равнины

ВКЛАДКА I. Шипоспины пасутся в тени шпилевых горлянок.

Лученосец и гироспринтер

11 января 2358 года Первая Дарвиновская Экспедиция начала спуск на поверхность планеты своих 180 летающих конусов. Мы все согласились с тем, что должны были начать исследования с тех мест, которые казались самой простой для полётов частью планеты – с травянистых равнин, или саванн.

После спуска на Северную равнину, осуществлённого строго по учебнику, я с нетерпением запустил режим проверки систем и связей с «Орбитальной звездой». В ожидании окончательного разрешения я разглядывал мир вокруг себя. Стоял прекрасный полдень; густо-синее небо было испещрено тонкими перистыми облаками, а нежный бриз гнал волны по упругой коричневатой траве, заросли которой простиралась, насколько мог видеть глаз. Я парил примерно в тридцати метрах над землёй, над землёй, нервно поигрывая навигационным пультом, когда ко мне поступило это разрешение. Получив этот окончательный сигнал к старту, я наугад ввёл в навигационный компьютер случайный курс и сел, начав плавно двигаться над прерией.

Ничто в тренажёре полёта на летающем конусе не могло подготовить меня к тому восторгу, который я ощущал, путешествуя в тот первый день. Конечно же, этот восторг в той или иной степени продолжался в течение большей части времени моего пребывания здесь, но он никогда уже не вызывал такого чувства эйфории, как это было в тот день. Меня охватило всепоглощающее чудо движения над новым миром.

КАРТИНА II. «Это было самое причудливое существо из всех, какие когда-либо представали перед моими глазами».

Прошло около часа, и я успел преодолеть примерно шестьдесят километров колышущихся трав и более сухих равнин. Тёмная линия вдали обозначала отдалённые предгорья не столь ровной местности – небольшую цепь невысоких столовых гор. Я определил их как свою первую цель и преодолел ещё десять километров, прежде чем заметил своего первого обитателя Дарвина.

Это было существо, которое мы решили назвать лученосцем; когда я наткнулся на него, оно сидело, прижавшись к земле. Когда я подлетел к нему примерно на пятьдесят метров, существо встало на ноги и зашагало в сторону холмов, к которым я двигался. Я был просто в экстазе. Это было самое причудливое существо из всех, какие когда-либо представали перед моими глазами. Существо было двуногим, с кожистой шкурой и с четырьмя удлинёнными отростками, торчащими из его широкой спины. И что самое удивительное, у него, похоже, совершенно не было глаз на треугольной голове. Как же оно воспринимало окружающий мир?

Но оно явно воспринимало его. Когда я неосторожно подлетел поближе, лученосец ускорил свой шаг до быстрой рыси, легко перескакивая через широкие овраги и пробираясь сквозь густую траву. Я отступил, но вместо того, чтобы замедлить шаг, существо резко остановилось. Следуя за лученосцем, я неблагоразумно опустился на высоту около пяти метров над землёй, и существо без предупреждения развернулось и побежало прямо на меня. Я дотянулся до пульта, но нажал не на ту клавишу, из-за чего оказался лицом к лицу с разъярённым животным.

Многие из хищников Дарвина IV очень специализированы и избирательны в выборе добычи, но отличающийся скверным нравом лученосец устремляется в погоню за всем, что движется, как, например, за этим степным крыланом с молотообразной головой, изображённым здесь. Первое из животных, с которым я столкнулся, неоднократно нападало на мой летающий конус.

В панике я нашёл и нажал нужную клавишу, и немедленно взмыл вверх. Лученосец, сбитый с ног реактивной струёй из сопла моего ’конуса, растянулся в траве. Как же это безглазое существо ощутило моё присутствие? В считанные секунды он превратился в маленькую, тёмную и разозлённую точку в море травы в восьмидесяти метрах подо мной.

Я прекратил подъём и, несколько огорчившись, вновь опустился на высоту около десяти метров. Я думал, что эта высота окажется приемлемой для моего вспыльчивого спутника с Дарвина, но я ошибался. Он вновь набросился, и я вновь заставил свой ’конус взлететь. Мы не раз повторяли этот манёвр, пока я не нашёл приемлемую высоту. Мы достигли согласия на тридцати одном метре.

Это первое столкновение оказалось необычным. Значительно большее число обитателей Дарвина IV совершенно не подозревало о нашем присутствии (или оно их не впечатляло), и продолжало вести свою привычную каждодневную жизнь. В будущем, однако, мне пришлось стать более осторожным.

Возобновив свои наблюдения за лученосцем, я вновь заметил целеустремлённость в характере его походки и спросил себя, что и как могло привлечь его внимание. Момент озарения настал, когда я включил внутренние звуковые колонки, которые были связаны с внешними микрофонами ’конуса, и был сразу же вознаграждён целой волной высокочастотных звуков, которые явно исходили от лученосца.

Он пользовался эхолокатором!

В этот момент он развил скорость до впечатляющих сорока пяти километров в час и двигался по местности длинными скачками. Со своей большой высоты я едва мог различить маленький силуэт на расстоянии почти четырёхсот метров, бегущий среди высокой травы. Когда он выбежал из травы на ровный участок земли, его скорость увеличилась, и я был уверен, что преследующего лученосца будет невозможно догнать. Я оказался прав.

Погоня, сопровождаемая непрерывно испускаемыми эхолокационными сигналами, преодолела уже почти пять километров; оба животных, накреняясь, описывали широкие дуги поворотов и перепрыгивали через камни и ямы в земле. Хотя по моим замерам скорость лученосца достигала сорока восьми километров в час, его предполагаемая добыча мчалась с почти вдвое большей скоростью и активно маневрировала. Если бы погоня началась с более близкого расстояния, результат мог бы быть и иным, но сегодня лученосцу не повезло. Со вздымающимися от дыхания боками он прервал охоту, перешёл на шаг, а затем остановился; после этого он опустился на колени и застыл в той же самой позе, в которой я его обнаружил.

Неуловимая добыча лученосца подстегнула мой интерес, и я настроил свой компьютер, чтобы следовать за животным, которое всё ещё бежало, и ускорил движение, чтобы настичь его. Того, чего не смогли сделать тринадцать с лишним тонн голодных костей, мускулов и хрящей, добился я в своём летающем конусе, в комфорте и с кондиционированным воздухом. ’Конус рванулся вперёд, турбовентиляторы затрещали, а трава подо мной слилась в одно коричневое пятно; через считанные минуты зазвенел компьютерный сигнал обнаружения объекта.

Я замедлил ход, чтобы соответствовать скорости, которую зафиксировал у бегущего животного. Во всех своих деталях оно выглядело таким же крупным и странным, как лученосец. Крохотные биологические огни сияли на его безволосом теле. На его спине были распахнуты две больших ноздри. Непропорционально маленькая голова на конце длинной, жилистой шеи слегка покачивалась при каждом движении. У него было две мускулистых ноги, расположение суставов на которых указывало, что, возможно, в прошлые геологические эпохи их было четыре.

Двухметровый язык гироспринтера может скатываться в спираль и в покое находится внутри грудной полости животного между двумя его сердцами. Внутри цефалона на конце его шеи мозга нет.

Существо передвигалось с почти резиновой гибкостью и лёгкостью, когда его ноги ритмично сгибались и распрямлялись. Это впечатление пластичности усиливала гибкость тела животного; его эластичный позвоночник временами, казалось, почти отделялся от внутренних плечевых и бедренных суставов, ещё сильнее увеличивая его и без того длинный шаг – до величины, которую я оценил в невероятные пятнадцать метров. Было совершенно ясно, что телосложение животного предназначено для скорости.

КАРТИНА III. «Было совершенно ясно, что телосложение животного предназначено для скорости».

У него была ещё одна очень странная особенность. За его шеей и чуть выше её располагалась пара похожих на колышки органов, которые оставались исключительно в горизонтальном положении, независимо от положения тела их обладателя относительно земли. Я сделал вывод о том, что это были органы равновесия, жизненно необходимая потребность двуногого существа с таким расположением ног. Они настолько явно бросались в глаза, что я позволил себе назвать это животное, второе, которое я встретил на Дарвине IV, гироспринтером.

Оно продолжало двигаться, не обращая внимания на то, что я находился поблизости от него, и намеревалось оставить лученосца на как можно большем расстоянии от себя. Я провёл четверть часа, следуя за гироспринтером по равнине; наконец, он замедлил движение, а затем, как и лученосец, опустился в траву на отдых. Я «припарковался», отложил пульт, разыскал свои старинные карандаши и начал делать набросок. Гироспринтер был самым желанным натурщиком – он едва двигался большую часть часа. Сделав несколько эскизов животного, я решил оставить его в покое и снова разыскать незадачливого хищника, от которого он удрал.

Я обнаружил лученосца бродящим неподалёку от того места, где я его покинул. В этот момент моё сердце на мгновение ступило на стезю антропоморфизма, поскольку я подумал, что он выглядел удручённым. Он шёл по сухому руслу реки, изредка испуская звуковые сигналы в манере, которую я бы назвал нерешительной. Я не мог допустить большей ошибки. Внезапно я заметил объект его интереса. Хищник преследовал уже другого гироспринтера, которого я не сумел разглядеть в высокой траве. Теперь я сочувствовал уже добыче и почувствовал внезапное и сильное желание предупредить гироспринтера об опасности, которая надвигалась на него. Но я поймал себя на мысли о том, что не для того я оказался на этой планете, чтобы вмешиваться в её жизнь.

Убийство произошло с ошеломляющей скоростью. Лученосец прыгнул вперёд, и гироспринтер отреагировал слишком поздно. Последовала короткая стометровая гонка, которая закончилась тем, что лученосец воспользовался своим коротким, похожим на нож хоботом, чтобы нанести обширную и серьёзную рану в боку своей добычи. Гироспринтер, волоча по земле свои внутренности, рухнул в облаке пыли. Торжествующий лученосец бросился к нему и присел рядом, начав кормиться. Со своего угла зрения мне не было видно, как это происходило, но позже я узнал, что существо, потребляющее жидкую пищу, глубоко просунуло свой язык внутрь жертвы.

Настойчивость голодного лученосца окупилась сполна, и позже я в полной мере оценил тот факт, что у хищников с Дарвина редко когда выдаётся ночь охоты, чтобы им не удавалось убить, как минимум, один раз. Сам я ощущал величайшее удовлетворение как художник, делая зарисовки этого пиршества.

Так закончился мой первый день на Дарвине IV.

Степной таранщик

Питающийся жидкостью могучий степной таранщик – это один из самых широко распространённых хищников Северной равнины. Жертвы степного таранщика всегда гибнут от прободения грудной клетки – такой способ позволяет голодному убийце быстро проникнуть в тело жертвы, чтобы начать питаться. Эти существа настолько сильны, что многих из них наблюдали несущими свою наколотую добычу по равнинам на расстояние нескольких километров, с головами, воткнутыми в массу окровавленных внутренностей.

Странным побочным результатом техники убийства степного таранщика была красноречиво выглядящая пара скелетов, на которую я наткнулся однажды вечером. Цефалон хищника был по-прежнему погружён в грудную клетку его добычи, застряв в элементах внутренней мозаики из рёбер и позвонков, которую он не сумел собрать, и теперь он был обречён вечно размышлять над ней.

КАРТИНА IV. Степной таранщик – широко распространённый вид.

Стрелорот и шипоспин

КАРТИНА V. «Мне он казался столь же смертоносным и угрожающим, как любой из хищников, которых я видел на Дарвине IV».

Однажды в конце осеннего дня я «припарковал» свой конус в каньоне де Ла Саля над полосой высохшего речного русла, которое петляло по равнинам призрачными старицами. Паря в двадцати метрах над каменистой землёй, я молча размышлял над внезапным одиночеством, которое начал ощущать в тот день. Пока я наблюдал, как голубое небо меняет свой цвет на лазурный с розоватым оттенком, всё, чего мне хотелось – чтобы мои жена и ребёнок могли быть со мной, чтобы вместе насладиться красотой этого момента.

Подо мной тени пригорков, увенчанных зарослями растений, удлинялись и сливались друг с другом по мере того, как свет слабел, а свечение редкой растительности усиливалось. Вскоре мир вокруг меня купался в вечерней синеве. Стада вдалеке напоминали мерцающий рваный ковёр розовых и голубых огней, а в непосредственной близости от меня сверкающие радужные ракетострелы проносились сквозь листву, собираясь в небольшие стайки в поисках падали. Это картины, действительно прекрасные, пробуждали во мне болезненную потребность созерцать их вместе с теми, кого я любил. Даже звуки снаружи угнетали меня. Из звуковых колонок мне был слышен шёпот бриза – и в этих звуках я слышал глубочайшую печаль, которая усиливала моё осознание собственного одиночества.

Гибкие костные пластины, или щитки, шипоспина и его рог двухметровой длины обеспечивают этому существу превосходную защиту, даже когда оно спит. Убегая от врага, эти трипедалии сбиваются в плотные стада, которые вводят своих преследователей в заблуждение обманными звуковыми образами.

Если учесть количество существ, пасущихся вокруг меня, было странно, что я мог чувствовать себя таким одиноким, как сейчас. Здесь было, как минимум, два основных стада, каждое из которых состояло примерно из сотни особей, издающих сигналы и кормящихся не более, чем в шестистах метрах от места, над которым я парил. От основных стад отделилось пять маленьких групп шипоспинов – животных из числа трипедалий. Они блуждали среди пыльных оврагов, разыскивая, как я предположил, круглые, шарообразные суккулентные растения, которые составляли их обычный корм. Эти обычные растения равнин, которым наш ботаник дал название «кормовая шар-трава», представляют собой маленькие сферы, образованные тонкими водянистыми веточками, отрастающими от центральной оси. Их лёгкое строение отдаёт их на милость почти любого ветерка, который разносит их на большие расстояния по земле. Я даже видел шар-траву в воздухе, хотя она никогда не путешествовала ни достаточно далеко, ни достаточно высоко.

В нескольких километрах к западу раскинулась колония электрофитов, демонстрирующая мерцание миниатюрных разрядов молний. Это, в свою очередь, заставило соседние заросли красных растений с высокими стеблями разрядиться в ответ, что вызвало активную цепную реакцию по всей линии горизонта. Эти растения обладают уникальной способностью защищать себя сильными электрическими разрядами, и зачастую их интенсивность достаточна для того, чтобы убивать мелких животных. Среди всего этого великолепного светового шоу я заметил небольшое облако пыли, поднимающееся в воздухе. Почти одновременно я услышал предупреждающие сигналы нескольких не замеченных мною шипоспинов, и быстро понял, что они в опасности. Внутри этого движущегося облака пыли я с трудом сумел разглядеть крупное тёмное существо, целеустремлённо крадущееся вдоль каменистого русла реки – оно как раз и было причиной волнения электрофитов.

В следующее мгновение в поле зрения показалась группа из восьми испуганных шипоспинов, мчащихся галопом на полной скорости по лабиринту речного русла, поднимая облако пыли, заслоняющее вид. Неподалёку держалась стайка ракетострелов, мелких летающих существ, по своему опыту почуявших неизбежное появление жертвы. Когда шипоспины добрались до более каменистой части русла реки, пыль осела, и я сумел получше разглядеть их преследователя.

Он был около восьми метров ростом; мне он казался столь же смертоносным и угрожающим, как любой из хищников, которых я видел на Дарвине IV. Его тело, покрытое чёрной шкурой, было мускулистым и напряжённым; его венчала большая остроконечная голова, которая постоянно раскачивалась взад-вперёд, описывая дугу метровой длины. Во время каждого взмаха он испускал пару пронзительных скрежещущих звуков, которые, как я понял, были нацелены на убегающих шипоспинов. Из его костистой головы выстреливал красный язык, кончик которого был похож на наконечник стрелы – зазубренный и блестящий от слюны. Я назвал это животное стрелоротом. Поскольку он бежал в мою сторону, я возблагодарил звёзды небесные, что он гнался не за мной.

КАРТИНА VI. «В поле зрения показалась группа из восьми испуганных шипоспинов».

Шипоспины приближались. Их гремящие копыта, казалось, едва касались каменистого русла реки. Мне были видны спинные ноздри животных, сжимающиеся и раскрывающиеся, когда их пенистое дыхание увлажняло бронированные спины. Они двигались как единое целое, инстинктивно зная, что путь к безопасности лежит в объединении их усилий. Бегущие единой массой, выставив лишь свои рогатые спины, они создавали для своего преследователя обманчивый эхолокационный образ. Не выбрав какой-то одной цели, на которой можно сосредоточиться, охотник мог лишь следовать за своей добычей и надеяться, что ему выпадет возможность убить.

Стрелороту, однако, не пришлось долго ждать. Когда группа шипоспинов двигалась подо мной, один из них потерял равновесие на шатком камне, столкнулся с другим, и они оба повалились на землю. Стрелорот, при всей своей огромной массе, был чрезвычайно быстрым, и настиг их прежде, чем оглушённые трипедалии сумели вновь подняться на ноги. Его длинный язык выбросился вперёд и вонзился в спинную ноздрю одному из шипоспинов с такой яростью, что выбросил целый гейзер тёмной крови на метр в воздух. Трипедалий осел на землю с булькающим вздохом, когда его убийца быстро втянул язык, повернулся и толчком головы сбил с ног второе животного, заставив его растянуться на земле.

И вновь мелькнувший в воздухе красный язык хищника нашёл свою цель; но в этот раз, не втягивая свой орган, он присел и начал кормиться. Мощные мускулы на боках и горле стрелорота слегка подёргивались, когда он накачивал едкие пищеварительные соки в грудную полость шипоспина, а затем высасывал её разжиженное содержимое. На протяжении следующего получаса этот процесс повторялся несколько раз, пока соки полностью не очистили тело мёртвого животного от органов. Очевидно, рацион стрелорота включал исключительно растворённые внутренности его жертв, поскольку он оставил нетронутую тушу шипоспина падальщикам.

Ракетострел втягивает и поджимает свои ноги, принимая аэродинамическую форму, подходящую для полёта. Движимый биологическим эквивалентом воздушно-реактивного двигателя (с костно-хрящевой турбиной), этот быстрый летун иногда достигает скорости в сто пятьдесят км/ч.

Пока хищник высасывал внутренности одного из животных, дюжина или больше ракетострелов питалась на другом, оставляя кровавые следы на его спине. Когда стрелорот повернулся ко второму шипоспину, они взлетели.

Густая чёрная кровь ещё пузырилась в зияющей ране в ноздре шипоспина, и именно сюда стрелорот вновь погрузил свой язык. Прошло ещё полчаса; его живот надулся и насытившееся существо, слегка шатаясь, поднялось и медленно отошло примерно на двадцать метров, затем легло на землю и начало отдыхать. Эта охота была успешной, и теперь удачливый стрелорот мог спать всю ночь.

Мощные ускорительные мускулы выбрасывают вперёд восьмиметровый убивающий и питающий орган стрелорота с молниеносной скоростью и смертоносной точностью. Как и большинство хищников на Дарвине IV, это существо потребляет жидкую пищу, вводя пищеварительные соки, разжижающие внутренности жертвы, и затем высасывает её досуха.

Хищнодрево и призмалопа

КАРТИНА VII. «Великолепный представитель трипедалий перескочил через соседние заросли».

Однажды в самом конце дня, исследуя южную пустыню, я решил поподробнее разглядеть занятные «деревья», которые мы наблюдали, пролетая на средних высотах над каньоном Кука. Мнения относительно того, имели они растительное или животное происхождение, разделились. Их древовидной внешности явно не соответствовало поведение, которое мы засвидетельствовали с нашей двухсотметровой высоты. Эти наблюдения явили нам предположительно хищный организм, весьма отличающийся от любого из деревьев, которые мы когда-либо видели. Несколько раз я наблюдал, как одно из «деревьев» складывало и раскрывало свои длинные острые конечности в гротескной замедленной пантомиме убийства добычи. Я также часто видел высохшие трупы, наколотые на их остроконечные ветви.

Однажды, когда у меня появилась возможность исследовать причудливые «деревья», мне улыбнулась удача. Мы с тремя другими членами экспедиции были в полёте уже целую неделю, останавливаясь только для сна. Мне доставила большое удовольствие возможность «припарковаться» после наших долгих странствий, и я даже не посмотрел, как исчезали за горизонтом всё уменьшающиеся пятнышки моих попутчиков. Я установил радиосвязь в режим «Только критические ситуации» и начал парить вблизи небольших зарослей «деревьев».

Первой моей задачей было произвести серию сканирований этих организмов, чтобы определить их истинную природу. Уже в первые несколько минут я получил ответ: я определённо наблюдал группу животных. Одно большое «дерево» было окружено четырьмя меньшими. Широкие основания их стволов окружало множество жёлтых ланцетовидных ростков, видимо, пробившихся снизу, из каменистой почвы. Через час моей бессменной вахты или около того эти ростки начали двигаться, колыхаясь в порывах какого-то воображаемого ветерка (хотя стояло совершенное безветрие). Затем среди этого танцующего подроста, двигаясь в неподвижном тёплом воздухе, объявилось маленькое летучее существо. Летун очень хорошо сливался с окружением; его цвет, форма и движения позволили ему скрываться среди окружающих его жёлтых листиков.

Быстро размножающимися призмалопами, которые в большом количестве обитают повсюду на травянистых равнинах планеты, питаются самые разнообразные хищники Дарвина IV. Однако хищнодрево – это одно из немногих существ, которые скорее приманивают призмалоп, чем преследуют их.

Повод для появления такого рода мимикрии сразу стал очевиден, когда великолепный представитель трипедалий перескочил через соседние заросли, активно преследуя другого такого же летуна. Это летучее существо также скрылось среди колышущихся листиков. Призмалопа (так мы назвали этих существ, наблюдая их стада с воздуха) скользнула ногами по земле и остановилась. Она тяжело дышала через восемь клапанов по бокам массивной окостеневшей головы. Призмалопа осторожным шагом бродила вокруг основания ствола, медленно испуская сигналы и щёлкая, словно хлыстами, своими двумя хватательными языками, изображая некое подобие замешательства. Быстро двигаясь по спирали, существо описывало всё меньшие и меньшие круги, пока не подошло слишком близко к самому большому «дереву».

Подземные щупальца хищнодрева заканчиваются листовидными отростками (слева), которым почти идеально подражает загадочное летающее существо (справа). В этом уникальном симбиотическом охотничьем партнёрстве летун играет роль наживки, а отросток – крючка.

Летуна было сложно обнаружить под свисающими ветвями. Характер его полёта менялся от замирания вблизи ветвей до стремительных бросков от одной ветви к другой. Когда он замирал, его было очень трудно отличить от прироста. Однако призмалопа была умна, и приближалась, испуская всё более частые сигналы по мере того, как росла её уверенность. Вероятно, она уже ощущала вкус своей летучей добычи.

Этот представитель трипедалий был настолько сильно поглощён поиском своей маленькой добычи, что не сумел вовремя заметить молниеносное движение копьевидной руки. Конечность пронзила призмалопу с такой силой, что высунулась на целый метр с противоположной стороны, и с неё капала кровь. Летучее существо одним броском скрылось из виду. Мощная рука подняла брыкающееся животное высоко в воздух, где оно умирало на протяжении следующих трёх четвертей часа, пока медленно высасывались жидкости его тела.

Я смотрел, как бледнеют яркие цвета на теле умирающего существа; я видел, как его туша съёживалась у меня на глазах, когда поры на колющей руке высасывали его досуха. Когда останки жертвы были сброшены вниз и шлёпнулись в облаке пыли рядом с высохшим трупом другой призмалопы, стало очевидно, что деревовидный хищник закончил кормиться.

На протяжении трёх часов, остававшихся до заката, я наблюдал, как хищнодрево (именно так я его назвал) предало смерти ещё пять красиво расцвеченных трипедалий. И в каждом из эпизодов убийства роль приманки играло, опять же, маленькое жёлтое летающее существо. Одна из призмалоп, преследуя кругами коварного летуна, дотронулась языком до выроста вблизи основания одного из жёлтых листовидных отростков. В ходе последовавшей за этим борьбы я с удивлением обнаружил, что этот отросток прикреплялся к стволу при помощи растяжимого подземного щупальца. Но это уже не имело значения для призмалопы, которая всё равно была наколота на щупальце и поднята в воздух; очевидно, такое положение позволяло жидкости из умирающего животного легче стекать в его глотку.

Хищнодрево образует неподвижно сидящую на месте семью радиусом нескольких ярдов. Оно производит потомство в форме неподвижно прикреплённых почек, питая их при помощи пуповин, пока у них не разовьются свои собственные хватательные отростки и остроконечные конечности, и пока они не начнут охотиться самостоятельно.

В одном месте высоко в воздухе одновременно находились сразу три злополучных жертвы на разных стадиях высыхания трупа. Это была ужасная сцена, которая всё ещё глубоко врезалась мне в память: силуэты дерева и его жертв на фоне темнеющего неба.

Подземные щупальца вызвали у меня интерес, и я запустил ещё одну серию сканирований. Я обнаружил, что самое большое из хищнодрев было связано толстыми пуповинами с четырьмя меньшими особями. Поскольку убивала добычу только самая крупная особь, я предположил, что другие особи в группе были её потомством, и что она, вероятно, продолжала снабжать их питанием до того дня, когда их собственные конечности станут достаточно сильными, чтобы убить добычу. В дальнейшем мы узнали, что на это требуется примерно два года, в зависимости от размеров и характера миграции стад, поскольку в периоды, когда добыча скудна, скорость обмена веществ у хищнодрева снижается, и в рабочем состоянии остаются лишь пассивные системы вроде инфракрасных рецепторных ямок на его боках.

В настоящее время у меня нет уверенности относительно того, как размножаются эти странные сидячие существа. Тесные отношения, которые складываются у хищнодрева с жёлтым летуном, заставляют меня сделать на несколько предположений. Летун может быть не больше, чем просто оппортунистическим симбионтом, подбирающим кусочки добычи хищнодрева. Но я не слишком уверен в этом. Я могу предположить, что летун каким-то образом отвечает за продолжение рода. Он играет роль приманки для хищнодрева, и это его наиболее очевидный вклад в симбиоз. Но он также, однако, является идеальным кандидатом для того, чтобы переносить сперму или яйца от одного хищнодрева к другому. Или же (и это моя любимая теория) летун сам по себе, возможно, является представителем другого пола, с крайне выраженным половым диморфизмом. К сожалению, экспедиция не собрала достаточно данных, чтобы подтвердить какую-либо из этих теорий.

Лес и его окраины

ВКЛАДКА VIII. Лученосец в сумерках.

Лесоносец

КАРТИНА IX. «Через гребень холма перевалила огромная тёмная масса».

Однажды поздно ночью меня разбудил тревожный сигнал на открытом радиоканале моего летающего конуса. Один из наших геологов, доктор Виноградов, зафиксировал сейсмическую активность в области перевала Колумба – большого прохода через экваториальные горы. Поскольку я был ближе всех к перемещающемуся «эпицентру», он очень вежливо попросил меня исследовать его. Он утверждал, что сотрясения почвы локальные и непрерывно смещаются в мою сторону. По его мнению, это свидетельствовало о негеологическом происхождении и, возможно, о зоологической первопричине этого явления. Он вновь извинился за то, что разбудил меня, попросил держать его в курсе дела и отключился.

Я протёр глаза от остатков сна и направил пару своих приборов в примерном направлении источника сотрясений. Заключения геолога оказались правильными: очень большое существо, находившееся на расстоянии около семи километров, направлялось в сторону моего «припаркованного» ’конуса. Инфракрасный и ультразвуковой датчики подтвердили это.

Превратив свою тёплую кровать обратно в не столь тёплый стул, я синтезировал чашку чая и пончик. Сев на стул, я в ожидании вглядывался в темноту, залитую лунным светом. Прошло сорок пять минут, и всё это время интенсивность «толчков» нарастала. Снаружи, однако, мало что изменилось. Луны немного отдалились одна от другой, и передо мной пролетела длинная стая светящихся в темноте дисколётов. Но из мрака больше ничего не появлялось. Внезапно я увидел красные биологические огни стрелорота, становящиеся всё заметнее во мраке по мере того, как животное приближалось ко мне.

Могучий бипедалий приближался с той же стороны, откуда я ожидал появления своего гостя, а когда он прошёл по склону холма передо мной, я едва смог разглядеть его тёмную голову, которая покачивалась взад-вперёд характерным для этого вида образом. Он испускал сигналы непрерывным потоком. Ясно, что это животное не имело отношения к сотрясающим землю толчкам, которые я отслеживал. Когда он исчез в ночи, в поле зрения попал второй стрелорот, за которым почти в упор следовали третий и четвёртый. Охотящаяся стая? Других хищников вроде лученосца наблюдали охотящимися в стаях, но у стрелоротов лично я не видел социального поведения.

Затем я услышал в отдалении приглушённое скрежетание. Это был низкий звук, но он нарастал на фоне медленных глухих толчков, сотрясающих почву. Я решил подняться повыше, чтобы заглянуть за холмы, которые ограничивали мне обзор. Когда ’конус поднялся на сто метров, я понял, что сделал это весьма благоразумно.

Передо мной, переваливая через гребень холма и заслоняя собой луны, возникла огромная тёмная масса. На фоне светящихся в ночи облаков силуэтом вырисовывалось гигантское существо клиновидной формы, сияющее биологическими огнями и опирающееся на две толстых столбовидных ноги. По моим прикидкам оно было не менее шестидесяти метров в высоту, но темнота не позволяла сделать точную оценку. Оно покачнулось на вершине холма, словно собираясь с духом перед тем, как начать спуск. Пока я наблюдал, ещё один стрелорот выскочил в поле зрения между ногами колосса. Но как раз в этот момент более крупное животное начало движение вперёд, и стрелорот попал под огромный полоз, который образовывал заднюю часть его тела. Стрелорот был раздавлен, словно виноградинка, и исполинское создание прошло по нему, не обратив на это совершенно никакого внимания.

Недавно появившийся лесоносец и стрелорот у его ног, рискнувший поохотиться на добычу, вспугиваемую движением лесоносца. Многие из деревьев на панцире лесоносца погибнут в течение нескольких месяцев, но их стволы останутся стоять там ещё несколько ближайших лет.

Когда зверь спускался по холму, мне удалось получше разглядеть огромный полоз, который держал на себе вес задних двух третей его тела. Я понял, что слышал скрежет именно этого похожего на плуг выроста, волочащегося по холмистой местности. Но самой замечательной чертой этого уже самого по себе замечательного зверя был гибнущий лес молодых пластинокорых деревьев, отрастающих с его спинного панциря. Вначале я предположил, что это могло бы быть какое-то защитное приспособление, которое позволяет ему прятаться; однако это казалось маловероятным, учитывая гигантские размеры этого существа. Уже позже я узнал, что, когда килебрюхий лесоносец (так я его назвал) достигает такого размера и возраста, у него не остаётся никаких настоящих врагов и он может не опасаться хищников.

Когда лесоносец поднялся на соседний холм, я смог очень чётко расслышать сосущий звук его дыхания, когда он вдыхал светящиеся облака мельчайших летающих животных, которые составляли его пищу. Эти крошечные существа в огромных количествах поглощаются миролюбивыми фильтраторами воздуха на Дарвине IV. Рождаясь уже беременными, эти микроскопические летуны заканчивают свой жизненный цикл в виде яиц в выделениях животных, которые их поедают.

Стрелорот и призмалопа бродят по бескрайним травянистым равнинам Дарвина IV. Хотя лесоносец – это тоже обитатель равнин, он несёт лес на своём широком спинном панцире, что позволяет отнести его к жителям окрестностей леса.

Мои вопросы относительно стрелоротов, сопровождающих лесоносца, в скором времени получили ответ. Предсказуемым побочным эффектом странствий такого крупного существа, как лесоносец, является вспугивание огромного количества добычи. Стрелороты, если подворачивается такая возможность, следуют за огромным животным, охотясь на эту добычу – даже если очень сильно рискуют сами. Этот комменсализм у такого свирепого и независимого хищника, как стрелорот, показался мне великолепным явлением, и, наблюдая за тем, как они выстреливали языками и поражали добычу в залитом лунным светом подлеске, я ещё раз оценил по достоинству их способности к адаптации.

Лесоносец, в свою очередь, спокойно продолжал свой путь, поднимая и опуская широкую голову в форме топора, не подозревая о драме, разыгрывающейся у него под ногами. Дыхание существа со свистом выходило через хорошо развитые жабры позади его носа. Деревья на его спине ломались и трещали при каждом тяжёлом шатком шаге, а огромный полоз в это время переворачивал пласты земли и с грохотом выворачивал булыжники. Шум от ходьбы животного был очень сильным, и когда я, наконец, прекратил следовать за ним, мне было слышно, как он удаляется, ещё долгое время после того, как оно скрылось из вида.

Молодой лесоносец, в отличие от неуклюжего великана, в которого он превратится, изящен и быстроног; сложная и изящная анатомия взрослой особи обычно скрыта под почвой, которая покрывает её панцирь.

На протяжении моих трёх лет пребывания на Дарвине IV у меня было несколько возможностей наблюдать это удивительнейшее существо и по кусочкам сложить стадии его жизни. Мне очень сильно повезло наткнуться на гнездящегося лесоносца во время моей второй весны на планете. Он был погружён в яму и оброс низкорослым кустарником и небольшими деревьями. Если бы я скользил над землёй ниже уровня верхушек деревьев, я бы его проглядел. Он выглядел не более, чем просто небольшим холмом, покрытым деревьями.

Основываясь на росте деревьев, я оценил, что животное закопалось и сохраняло неподвижность на протяжении, как минимум, десяти лет. В действительности я просканировал лесоносца на предмет признаков жизни, будучи не совсем уверенным, что животное было живо. Показания моих приборов были настолько слабыми, что я должен был сделать вывод о том, что животное находилось в спячке. Во время его длительного оцепенения на пористом спинном панцире исполина накопились мелкие животные, а также растения. Инфракрасные датчики выявили большую колонию кустарниковых прыгающих звёзд, а также многогранное жилище колонии кобальтовых ракетострелов.

Я подвергал данный экземпляр животного мониторингу на протяжении двух с половиной недель. Каждый день я возвращался и обнаруживал, что слабые признаки жизни становятся всё сильнее. На девятый день, к своему удивлению, я обнаружил тоннель длиной пятнадцать метров, выкопанный под телом животного. Его длинный яйцеклад медленно выдавливал яйца в маленькую камеру в конце тоннеля.

Через пять дней после кладки яиц килебрюхий лесоносец, пошатываясь, поднялся среди большого облака каменных обломков и почвы. Его напряжённые ноги, дрожащие под огромным весом, от которого успели отвыкнуть, осторожно сделали свои первые за десять лет шаги. Густой лес на спине существа колыхался, словно тростник на ветру, когда оно зашагало вперёд.

После того, как лесоносец ушёл, я в течение нескольких дней парил над гнездовым участком, надеясь пронаблюдать за молодняком, когда он выведется. Но ничего не происходило. Я вернулся неделю спустя, всё равно ничего не изменилось. У меня были другие цели, поэтому я дал координаты участка членам экспедиции, в целом в надежде, что некоторый прохожий мог бы быть в близости во время рождения. Но больше ничего не случилось.

Доктор Брангвин, один из геологов экспедиции, оказался возле этого участка как раз во время появления потомства. По его описанию, каждый маленький лесоносец появлялся из песчаной почвы, покрытый липкой амниотической жидкостью и издающий слабые эхолокационные сигналы. Через час после появления на свет молодые особи, обладающие тремя функциональными конечностями, разбегаются прочь в разные стороны. Они полностью самостоятельны и, похоже, получают удовольствие от своей скорости – ироническая противоположность их медлительному родителю. Лишь много позже произойдёт атрофия их задней конечности, которая заменится привычным полозом, как и у других обитателей Дарвина IV, у которых есть киль.

Лишь после столкновения со странствующими лесоносцами я понял, что странные сдвоенные фекальные следы, которые я замечал повсюду, были продуктами их жизнедеятельности. Эти рыжеватые отвратительного вида насыпи лежат на земле по обе стороны от глубокой траншеи, подобно двойным полосам, часто метровой высоты и многометровой длины; прежде, чем я узнал их истинное происхождение, я подозревал, что они являются артефактом, возможно, оставленным разумными существами. Они часто свивались спиралью в плотные завитки или овалы правильной формы, что я считал признаками их искусственного происхождения. Мне они напоминали приманки, предназначенные для того, чтобы направлять и заманивать в ловушку неосторожную добычу. Получив доказательства своей неправоты, я испытал нечто большее, чем просто небольшие затруднения, и на мою долю выпало немало добродушных шуточек от спутников по экспедиции, которые, конечно же, сами были авторами изрядной порции не слишком точных теорий, касающихся Дарвина IV.

Сальтоствол

КАРТИНА X. «Внезапно цилиндрические животные взмыли в небо».

Однажды днём, делая зарисовки на северных торфяниках близ озера Парри, я получил сообщение от доктора Эвана Тенброка, начальника Геологической Исследовательской Команды, о неких удивительных существах в двадцати километрах от меня. Поскольку доктор Тенброк был известен тем, что его трудно чем-то удивить, я оставил своё занятие и ввёл в свою навигационную сеть координаты, которые передала ГеоИсКом.

Находясь в трёх километрах от места назначения, я заметил существ, о которых шла речь. Четыре очень странных животных трубчатой формы колыхались и слегка изгибались под дуновениями ветерка; в стоячем положении их рост достигал внушительных шестидесяти метров. Их органы равновесия, заканчивающиеся шаровидными выростами, явно были самыми развитыми гироскопическими механорецепторами, которые мне приходилось видеть, и в какой-то момент я задумался над тем, для чего они были нужны этим животным. Затем, приблизившись на расстояние около тысячи метров, я увидел, что мясистые ноги крупных животных начали сморщиваться и сжиматься, и я услышал шипение воздуха от большого, глубокого вдоха. Внезапно четыре цилиндрических животных взмыли в туманное небо. Их потемневшие бока, подсвеченные двойным солнцем Дарвина IV, замерцали радугой биологических огней, когда они завершили кульбит и приземлились в вертикальном положении. Я понял, для чего нужны были переразвитые органы равновесия: это была потрясающая демонстрация координации.

Едва сальтостволы, как я их назвал, опустились на землю, как вновь взмыли в воздух. Этот необычайный способ передвижения как раз и был тем, что, несомненно, восхитило невозмутимого доктора Тенброка. Я тоже находился под впечатлением.

Причина их активности вскоре стала видимой: я заметил облако мелких микро-летунов, пробующих ускользнуть от трубообразных хищников. Из-за расстояний, покрываемых во время каждого прыжка, скорость этой погони была просто потрясающей, и мне приходилось постоянно держать себя в напряжении, чтобы не отстать.

Затем я увидел, как один сальтоствол, проделав потрясающе ловкий манёвр, врезался прямо в рой летучих созданий. Он развернул два гигантских черпака, похожих на зонтики, которые до этого момента были сложены плоско, и одновременно испустил вибрирующий звук, подавляющий ультразвуковые сигналы. Звук вызвал невероятное замешательство в рое существ, и из-за этого они стали лёгкой добычей всасывающих черпаков фильтратора воздуха. В считанные секунды три четверти их роя были всосаны животным, а остальные в это время рассеялись в суматохе.

Сальтоствол, рост которого достигает шестидесяти метров, может подбросить себя в воздух на высоту, втрое превышающую собственный рост. Я видел, как они преодолевают полтора таких расстояния боком всего лишь за один впечатляющий прыжок. Звук их вдохов можно спутать с громким воем ветра на равнинах.

Как облака микроскопических летунов рассеялись в разные стороны, сальтостволы вновь приняли вертикальную позу в шатком равновесии. Боясь, что могу их спугнуть, я «припарковался» на расстоянии около трёхсот метров, вблизи кольцеобразных зарослей необычных, напоминающих колья растений, которые выглядели так, словно их кто-то обглодал. И что было самым странным, в центре этого кольца лежала большая, нетронутая голова стрелорота. Казалось, она была схвачена гигантскими когтистыми руками и откручена от тела, потому что на высохшей коже и костях остались отметины от когтей, а длинные, словно канаты, сухожилия тянулись из обрывка шеи. Длинный колючий язык отсутствовал – очевидно, он был вырван тем же самым неизвестным существом, которое оторвало ему голову. Зарисовывая эту сцену, я постоянно оглядывался через плечо, опасаясь встречи с существом, которое могло так легко разорвать на куски одного из самых свирепых из питающихся жидкостью хищников Дарвина IV.

В ходе своей скоростной погони я заметил особенно крупного лесоносца, который брёл по лугу. В тот момент трудности этого существа, связанные с движением по ровной местности не были замечены мною, потому что я был охвачен азартом преследования. После этого я повернул обратно и обнаружил лесоносца, едва справляющегося с подъёмом на небольшое возвышение. Я сразу понял, что исполин был болен, возможно даже, находился при смерти. Это было явление, с которым я ещё не встречался на Дарвине IV: я никогда прежде не был свидетелем смерти по естественным причинам.

Даже в момент смерти лесоносец обладает невероятным достоинством и мощью. Мне выпала большая честь стать свидетелем последних нескольких минут жизни этого великолепного экземпляра, и я зарисовал его как раз в тот момент, когда первые падальщики прибыли к началу пиршества.

Лесоносец неоднократно пытался преодолеть двухметровый подъём, но ему ни разу не удалось поднять свою огромную ногу достаточно высоко. Он остановился, и я увидел, как его тело содрогается. Внезапно, сделав могучий рычащий выдох, огромное животное рухнуло вперёд, зарываясь массивной головой в глинистую почву. Хрупкие деревья трещали и разлетались со спины животного, словно копья. Похоже, зверь навечно останется в этом месте, которое, как я понял, должно было стать его последним пристанищем; его ноги печально скребли по земле, пока, наконец, всё не затихло. Я решил зарисовать эту проникновенную сцену, чтобы почтить столь величественный уход из жизни этого существа.

Уже вскоре после смерти лесоносца рядом появился стрелорот – первый из многих всеядных хищников, собирающихся на этот лёгкий пир. К тому времени, когда я закончил зарисовку, здесь кормились в явной гармонии друг с другом, как минимум, дюжина крупных животных и целые толпы падальщиков меньшего размера. Сальтостволы находились ровно на том же месте, где я оставил их за час до этого.

Я изучал сальтостволов около часа, пока они покоились на своих поджатых ногах, а шестигранные средние части их тел быстро вздымались и опадали после недавней погони. Теперь, когда я подобрался поближе, мне было видно, что их тела имели очень лёгкое строение, и решётка из мускулов явно лежала тонкими слоями на поверхности тела.

Меня отвлекла пара тяжело бредущих желесосов, которые набрели на заросли желейной пузырчатой травы. Охваченные порывом жадности, неуклюжие существа прорывали дрожащие мешки растительного геля и выпивали их содержимое при помощи своих сверхдлинных хоботков. Прошло совсем немного времени, и первые пузыри уже превратились в спавшиеся оболочки, а жидкость из них была высосана досуха или разлита.

После этого насытившиеся желесосы начали методично переходить от одного пузыря к другому, разрывая их явно ради интереса. Гель вываливался наружу целым потоком крупных кусков, которые на земле растекались в лужицы с бугристой поверхностью. Когда все пузыри с желе были разорваны, из своих гнёзд-тоннелей появились десятки мелких попискивающих конических прыгунов, желающих ухватить кусочек полужидкой оболочки пузыря.

Группа бочковидных веслолапов серебристой окраски бродила вперевалку, не прячась и направляясь в сторону неподвижных сальтостволов. Я решил последовать за ними, чтобы посмотреть, насколько близко я смогу подойти к огромным монопедалиям. Я думал, что, если я оставался рядом с веслолапами, они могли бы и не заметить меня, поэтому скользил на небольшой высоте – десять метров. Я пребывал в уверенности, что мой план успешен, потому что я подобрался к гигантским трубам примерно на тридцать метров. Внезапно все четыре существа сжались, вдохнули и подпрыгнули в воздух. Они пропали в один миг, кувыркаясь и вращаясь в сторону горизонта, и я отправил свой ’конус в стремительную и яростную погоню.

Однако прошло всего пять минут погони, когда зазвенел звонок, предупреждающий меня об угрозе нехватки топлива. Я прервал погоню и тем самым спас свою гордость, потому что у меня, вероятно, не было ни единого шанса поймать сальтоствола. Я передал свои координаты центру контроля «Орбитальной звезды» и подождал, пока они синхронизируют спуск модуля-заправщика и устроят мне рандеву с ним. Два часа спустя модуль совершил посадку примерно в километре от моего местонахождения.

Лесной брюхолаз и хлебальщик

КАРТИНА XI. «Три крючкохвостых летуна внезапно выпорхнули из листвы и вспугнули лесных брюхолазов».

Многочисленные, но небольшие и изолированные друг от друга леса Дарвина IV вызвали у нас самое сильное огорчение и стали самой большой неудачей. Мы оказались совершенно не подготовленными к ведению исследований в глубине этих ограниченных по площади, но густо поросших растительностью лесистых местностей; летучие конусы были слишком велики для того, чтобы мы могли проникнуть сквозь лабиринты лиан и стволов деревьев. Тем не менее, однажды я сумел пробраться сквозь заросли пластинокорого дерева на совершенно невероятное расстояние в четыре километра. Оказавшись в изумрудных глубинах леса, я открыл поистине волшебную природу этих небольших природных сообществ. Лучи золотистого света, отфильтрованного кронами деревьев, пронизывают тень, освещая пучки листьев, участки коры или покрытый ковром листвы подлесок. Маленькие четырёхкрылые летуны порхали в лучах света, вспыхивая яркой голубизной на фоне лесного мрака. Эти и другие образы дополнялись нежными ксилофонными звуками, которые издавали тысяч гремящих орехов – похожих на колокольчики семян пластинокорого дерева. Каждый из них состоял из двух маленьких ударных частей, образованных корой, которые стучат по его оболочке, в конце концов высвобождая орех и позволяя ему упасть в подлесок. Звук этих орехов напоминает какую-то прекрасную симфонию в исполнении деревьев.

Лесных брюхолазов, похоже, совершенно не беспокоит утрата задних конечностей. В действительности же я заметил, что их подвижность лишь увеличивается, как только ноги отпадают. Хотя тело может выглядеть массивным, фактически оно весит немного: его легко можно приподнимать над землёй, совершая резкие развороты.

Я решил следовать вдоль небольшого ручья, рассудив, что над ним листва будет не такая густая. Также я чувствовал, что у меня будут неплохие возможности встретить на каменистых берегах ручья живых существ. Уведя свой ’конус глубже в лес, я был вознаграждён зрелищем двух существ, тяжело бредущих к воде. Я «припарковал» ’конус и наблюдал, как более крупное существо из этой пары понюхало воздух при помощи своих гипертрофированных фиолетовых ротовых трубок. Похоже, животное было осведомлено о моём присутствии, но всё же, подобно многим существам Дарвина IV, полностью игнорировало меня. Это поведение, которое, несомненно, восхитило бы любого натуралиста, является результатом отсутствия у животных опыта общения с чужаками. Получив удовольствие от этого безразличия, я устроился поудобнее, чтобы понаблюдать за этой парой лесных брюхолазов, как я решил их назвать. Я предположил, что это были родительская особь и её потомство, и заметил, что между ними имелись различия как в размерах, так и в количестве конечностей. Родительская особь обладала лишь двумя ногами и полозом, но, когда она повернулась, я заметил свисающую вниз морщинистую тканевую складку как раз в том месте, где должна располагаться нога ювенильной особи. Это явно выраженное уродство приковало к себе мой интерес, даже когда три крючкохвостых летуна внезапно выпорхнули из листвы наверху и вспугнули лесных брюхолазов. Родительская особь отступила к дереву, полностью содрав свою «деформированную» ногу. Ничуть не обеспокоившись своей потерей, животное встряхнулось и вновь повернулось к воде. Я был поражён тем, что не увидел никакой раны, и сделал вывод о том, что этот вырост был неотеническим остатком конечности, использовавшейся на раннем этапе жизни этого существа, прежде чем оно научится управлять своим остроконечным тазовым полозом.

Три крючкохвоста сели на ветку, испещрённую пятнами солнечного света, прицепились к ней хвостами и повисли вниз головой, обернув кожистые крылья вокруг своих тел. Под ними на берегу ручья молодой лесной брюхолаз неуклюже пополз за своим родителем, который с наслаждением пил, наполовину забравшись в ручей. С раздувшимися от выпитой воды мокрыми боками крупный брюхолаз начал испускать предупреждающие сигналы, когда его детёныш приблизился к гладким камням на берегу. Получив предупреждение, детёныш не сделал больше ни шагу. Через четверть часа они оба исчезли в лесном мраке.

Я вывел свой ’конус со «стоянки» и медленно продолжил свой путь, паря в семи метрах над ручьём. Ветви и лианы хлестали по стеклу, оставляя на нём пыльцу липкими желтоватыми кружевами. Аэрозоль для очистки экранов мало чем улучшил условия для наблюдения, и это не оставило мне иного выбора, кроме как переключиться на наружную видеокамеру.

Пока я обсуждал сам с собой, следует ли мне нажимать кнопку, я услышал странный завывающий крик, который больше напоминал настоящий голос, чем эхолокационные сигналы, к которым я привык. Он заинтриговал меня, и я решил продолжить своё путешествие, чтобы найти его источник.

КАРТИНА XII. «Тишину нарушил тот же самый жалобный вопль, который я слышал выше по течению».

Пока я проплывал над густо заросшими берегами, глядя в подлесок, шевелящийся от движения скрытных, невидимых глазу существ, я мог заметить яркие биологические огни, которые, заслоненные ветвями, образовывали странные абстрактные узоры. Я проплыл мимо зарослей коротких светящихся стеблей с чередующимися на них ритмично пульсирующими красными и чёрными поперечными полосами; они, в свою очередь, были окружены движущимся ковром мелких голубых огоньков, которые при ближайшем рассмотрении оказались принадлежащими огромной колонии почти прозрачных призрачных папоротниковых прыгунов. Они казались мне призрачной армией сумрачного лесного королевства; сотни их кружились около стеблей, которые они в итоге срезали и утащили в зелёный мрак. Все стебли ещё продолжали светиться, пока их утаскивали – затухающее красное свечение среди реки голубых существ.

Я продолжил путь вниз по течению, время от времени делая остановки, чтобы вглядеться в тёмный лес, пока не добрался до тенистой полянки, окружённой деревьями. Там, среди листьев и мусора с окружающих пластинокорых деревьев, неподвижно лежало крупное существо с вздутым телом. Оно достигало примерно трёх метров в высоту и пятнадцати в длину; большую часть его длины составлял толстый хвост в виде кишки, который лежал, извиваясь на земле. Выше и чуть позади растянутого зияющего рта существа пара сморщенных крылышек трепетала в неподвижном лесном воздухе, создавая почти комичное впечатление. Существо в целом имело непривлекательную желтовато-зелёную окраску, прозрачную в ротовой полости, где пятна света падали на его морщинистую кожу.

Пока я наблюдал за этим существом, оно пробудилось и по его телу пробежало несколько волн мелкой дрожи, которые сбросили с его спины упавшие на неё прутья и листья; тишину нарушил тот же самый жалобный вопль, который я слышал выше по течению. Похоже, что странный жалобный звук испускался через ряд похожих на ноздри отверстий внутри ротовой полости существа, потому что, даже пока я наблюдал, они сжались, втягивая воздух, и буквально взорвали тишину совершенно неуместным здесь печальным звуком. Вместе с криком в воздухе разлилось прозрачное облако едко пахнущего газа, которое поплыло среди деревьев.

За считанные минуты либо крик, либо пахучий воздух, или же оба явления сразу привлекли синеголового лопаторыла – маленькое существо с бочкообразным туловищем, которое подошло, сопя и гудя, на расстояние менее метра к лежащему на земле животному. Последнее же едва двинулось: лишь едва заметное расширение и опадание его боков указывало на то, что оно было живо. Маленькие ротики тихо испустили тонкую струйку газа, окутавшую лопаторыла… который, без лишних раздумий шагнул прямо в развёрстую утробу!

Ни одна смерть на Дарвине IV не выглядела в моих глазах ужаснее, чем та, что выпала на долю лопаторыла, который был завлечён в утробу хлебальщика. Он в буквальном смысле переваривался заживо, и в это время его приглушённые крики отмечали каждый ужасающий момент его затянувшейся смерти.

В считанные секунды его ноги прилипли к её дну, оказавшись в каких-то клейких выделениях. Пока я наблюдал, как борется за жизнь маленькое животное, рот поймавшего его существа медленно закрылся наглухо. Я мог различить два звука, исходящих изнутри: патетический, приглушённый гул неистовствующего лопаторыла и бульканье пищеварительных соков. Вскоре оба звука прекратились, и лес, окружающий животное, которое я решил назвать хлебальщиком, снова затих – за исключением неуместных здесь звуков гремящих орехов, похожих на звон.

Возможно, под воздействием этой короткой драмы я начал ощущать клаустрофобию, находясь в глубинах тёмных, заросших лесов. Я чувствовал растущее желание побыть на просторе, поэтому, оказавшись в следующем относительно открытом месте, я начал медленно влетать среди ветвей. Прорвавшись сквозь густую листву полога леса, я был вознаграждён странным зрелищем парящих в воздухе зелёных пузырей – каждый из них был привязан к короне дерева, словно детский воздушный шарик. На фоне пространства листвы эти покачивающиеся двухметровые шары-летуны, как мы решили их назвать, поблёскивали в дневном свете. До сего момента я остаюсь в сомнениях относительно того, являются ли они растениями или животными, или же они могли быть какими-то паразитами дерева, или спороносными мешочками. Показания моих приборов говорят о том, что они заполнены каким-то лёгким газом, состав которого остаётся загадкой.

Пока я свободно дрейфовал над лесом, гудящая стайка крючкохвостов с шумом взлетела с деревьев подо мной и понеслась в сторону открытых равнин, поросших травой. Не чувствуя безотлагательной необходимости двигаться в определённое место назначения и чувствуя облегчение, выбравшись из островка леса, я развернул свой ’конус и последовал за ними, пока они не скрылись в фиолетовом сумраке.

Кинжальщик

КАРТИНА XIII. «Все существа начали точить свои кинжалы об жёсткую кору».

Самым явно выраженным общественным существом, с которым я столкнулся на Дарвине IV, был живущий на деревьях кинжальщик.

Поскольку эти существа – жители верхней части крон деревьев, я обнаружил их присутствие лишь случайно.

Однажды утром, утомлённый однообразием плоских равнин, я задал на навигационной панели курс на один из самых больших лесных массивов, который нашла и обследовала экспедиция. Он находился на сравнительно небольшом расстоянии от равнины Пифея, где я занимался зарисовками, и к полудню я уже парил на высоте где-то десяти метров над пологом леса. Прокладывая замысловатый маршрут между странным, похожими на пузыри шарами-летунами, которые висели над деревьями, я заметил где-то внизу существо, частично скрытое листвой. Оно сидело неподвижно, поэтому, не будь ветерка, который качал верхушки деревьев, я, вероятно, проглядел бы его. Я был вынужден остановиться примерно в десяти метрах от того места, где скрывалось животное, но даже в «холостом» режиме реактивная струя турбовентиляторов моего ’конуса сдула с вершин деревьев целый вихрь листьев.

На толстой ветке, вцепившись в неё мёртвой хваткой, сидело существо размером с человека; две его передних лапы заканчивались кинжалами, которые были выставлены вперёд в угрожающей позе готовности. Было очевидно, что кинжальщик (так я его назвал) ощутил моё присутствие и инстинктивно принял эту защитную позу угрозы. Он сопровождал эту свирепую позу отрывистыми хрипловатыми звуковыми сигналами, которые я, поддавшись порыву, решил записать и воспроизвести на внешних колонках. Результат этого эксперимента был немедленным и потрясающим.

Хотя в лесах Дарвина IV водится много парашютирующих травоядных животных, кинжальщик – это единственный планирующий хищник, известный в настоящее время. Любое ранение летательной перепонки – серьёзная проблема, а большие разрывы означают невозможность охотиться, а значит, выживать.

Кинжальщик моментально напал на меня! Растопырив свои длинные передние лапы, чтобы растянуть развитую летательную перепонку, и оттолкнувшись мощными задними лапами, он прыгнул прямо для меня и преодолел разделяющие нас десять метров одним ужаснувшим меня прыжком. Ударившись об поверхность ’конуса, он повис на ней при помощи двух своих изогнутых роговых кинжалов: каким-то образом он сумел зацепиться ими за канавку шириной пятнадцать сантиметров, в которой размещалась вращающаяся антенна дальнего радиуса действия. Мне были видны его задние лапы, хватающие и царапающие когтями оптические линзы, пытаясь найти точку опоры, чтобы подтянуться повыше и с большим удобством напасть на меня. Я не мог сдержать дрожь от слепого гнева животного, когда оно болталось в воздухе над деревьями. Мне стало чрезвычайно любопытно узнать, о чём оно думало, когда напало.

Хотя я знал, что времени у меня было мало, я решил воспользоваться возможностью изучить кинжальщика поближе. Это был зверь свирепого вида с жилистыми мускулами, которые покрывали его двухметровое тело от его шеи до хлёсткого хвоста. Большие фиолетовые вены выступали на его вздутом животе, набитом (я был уверен в этом) его последней обильной трапезой.

Пока он боролся со мной, в поле зрения попала его окостеневшая голова, и я понял, что то, что казалось целым черепом с причленённой к нему челюстью, в действительности было двумя отдельными и не связанными друг с другом частями. В «черепе» явно помещались мозг и хорошо развитый ультразвуковой приемник-передатчик. Крючковатая «челюсть» была связана непосредственно с грудью существа тремя толстыми трубками, покрытыми мускулатурой. На несколько мгновений эта лже-челюсть отделилась от «черепа» и начала извиваться и тыкаться в поверхность аппарата, словно змея. Похоже, что из всех существ на Дарвине это ближе всех подошло к фактическому обладанию рабочей челюстью: как я мог заметить, когда эти две части складывались вместе, они образовывали две острые, словно бритва, рабочие поверхности, похожие на ножницы.

Кинжальщик не выказывал ни единого намерения ослабить свою хватку на моём ’конусе, а поскольку я не мог летать туда-сюда целый день с разъярённым животным, цепляющимся за мой аппарат, я решил освободиться от него. Это оказалось куда более лёгкой задачей, чем могло показаться. Я нажал кнопку, чтобы включить искатель радиосигнала, а когда длинная антенна делала оборот по своей дорожке, она попала по тем местам, за которые держались два кинжала животного. Хватка кинжальщика ослабла, и он, падая, раскрыл свои летательные перепонки, выгнул спину и перевернулся, чтобы спланировать в листву подо мной.

Эта демонстрация высшего пилотажа была ещё более впечатляющей, чем прыжок в момент нападения. Я решил приложить все усилия, чтобы попробовать не отставать от проворного существа. Я понял, что это было более сложной задачей, чем я предположил, в первый раз увидев животное, потому что кинжальщик лазил по деревьям вверх и вниз.

Кроме того, многочисленные прозрачные шары-летуны, которые раскачивались на ветру над деревьями, двигались совершенно непредсказуемо и затрудняли мне движение. Много раз я был уверен, что терял кинжальщика среди листвы, но, к счастью, зелень пластинокорого дерева в верхней части полога несколько разреженная; а поскольку я почти ни разу не потерял контакт с животным в инфракрасном диапазоне, мне так или иначе удавалось не отставать. Удирающий кинжальщик периодически останавливался, разворачивался на ветке и принимал угрожающую позу среди вихря из листьев в напрасных попытках заставить меня прекратить его преследование. Но заставить меня отказаться от своих намерений не так уж легко, и в конце концов мы добрались до открытого места, которое окружало массивное дуплистое пластинокорое дерево. Здесь, точно в таких же угрожающих позах, находилась дюжина или больше кинжальщиков, рассевшихся на ветках, которые спускались во мрак нижних ярусов леса. Я всего лишь мог с трудом разглядеть их красные биологические огни во мраке подлеска где-то в тридцати метрах внизу.

Я «припарковал» ’конус и стал наблюдать, как кинжальщики с невероятной скоростью полезли на верхние ветви. Некоторые из них использовали свои крючковатые «руки», чтобы раскачиваться и перескакивать с ветки на ветку, тогда как другие прижимались к стволам и ползли, словно втыкая в дерево железные костыли. Их способности к лазанию были поистине удивительными. В течение всего лишь одной минуты они окружили меня, держась на почтительном расстоянии, и вели себя осторожно, избегая реактивной струи турбин моего двигателя. Мой первый знакомый, которого я назвал Шрам-на-груди за следы тонких шрамов, которые тянулись поперёк его груди, отчасти восстановил своё самообладание. Он методично обдавал меня звуковыми сигналами, зондируя своим эхолокационным аппаратом, потому что он покачивал головой вверх-вниз. Мне подумалось, что он ощущал себя в большей безопасности на своей собственной территории, окружённый сородичами.

Я хотел провести некоторое время в наблюдениях за кинжальщиками, поэтому связался с «Орбитальной звездой», чтобы получить разрешение. Его мне предоставили вместе с обычными предупреждениями и условиями, касающимися физического контакта. (Я счёл это довольно забавным в свете моего тёплого первого знакомства с этим видом. Вряд ли меня можно в чём-то обвинить, если некоторые из объектов моих наблюдений стремились встретиться со мной не меньше, чем я с ними!)

Группа кинжальщиков изучала меня, должно быть, больше получаса, прежде чем вновь пришли в движение. Затем, как я уже мог ожидать, Шрам-на-груди первым потерял ко мне интерес, спустился со своего насеста и скрылся среди листвы. К тому моменту я предположил, что он был доминантным животным. Это существо было крупнее, чем многие из его сотоварищей, и, похоже, было старшим, но я сделал такой вывод не только на основании физических характеристик. Другие кинжальщики, похоже, сникали, когда к ним подходил Шрам-на-груди, и мне стало интересно, почему это единственное животное оказывало на них такое влияние.

Две зарисовки головы, показывающие комплексный челюстной аппарат, а также две независимо соединённые с туловищем части черепа. Очень мускулистая трубка используется исключительно для того, чтобы двигать и выбрасывать вперёд шипастую нижнюю челюсть. Остальные тонкие трубки качают пищеварительные жидкости в челюсть и из неё.

С уходом Шрама-на-груди группа расслабилась и продолжила то, что, по моему предположению, было её обычной деятельностью. Все существа начали точить свои кинжалы об жёсткую кору, издавая парные резкие скребущие звуки. Я дал имена ещё нескольким особям по их весьма заметным физическим признакам: Кривой хвост, Ломаный кинжал, Щелеспинный, Кривошей и т. д.

Называя их, я начал понимать, что почти каждая особь обладала того или иного рода физическими повреждениями. Мне было сложно поверить, что столь многочисленные повреждения были результатами падения, особенно после того, как я видел, с какой лёгкостью эти существа движутся по ветвям. Кроме того, многие из шрамов, похоже, остались от проколов и разрезов. Всё это заставило меня выдвинуть теорию о том, что кинжальщики были довольно агрессивным видом, и что их раны были результатами ритуальных сражений. В тот момент я даже не подозревал, что вскоре стану свидетелем как раз такого сражения.

Собравшись вместе, как они сидели на ветвях, окружающих их огромное, обожжённое молнией жилое дерево, кинжальщики легко могли защититься от нежелательных гостей. Любой хрустнувший прутик привлекал внимание этих бдительных существ; любые незнакомые звуки заставляли их принимать угрожающую защитную позу. Такого рода помехи редко были знаком чего-то действительно несущего угрозу, и группа очень быстро возвращалась к обычной жизни.

Примерно через два часа после появления здесь я уловил сигналы одиночного кинжальщика, который приближался к гнездовому дереву. К этому времени многие из животных забрались внутрь дуплистого ствола старого пластинокорого дерева и свернулись в клубочки, отдыхая. Когда в этом месте вновь раздались ультразвуковые сигналы вновь прибывшей особи, они вопросительно высунули головы из дупел шириной в несколько метров. Некоторые из них выбрались наружу и устроились на ветках, а другие в это время продолжали дремать. Шрам-на-груди выбрался из дупла и поднялся повыше, чтобы охватить взглядом весь амфитеатр листвы вокруг дерева. Могучий зверь выглядел так, словно чего-то ожидал, потому что он начал затачивать свои длинные кинжалы.

Через несколько мгновений в поле зрения появился приближающийся к дереву кинжальщик и, неуверенно остановившись на краю поляны, зверь уселся на изогнутой ветке дерева. Он был такого размера, как Шрам-на-груди. На его голове был длинный глубокий шрам, который явно был следствием давней схватки. Он тоже начал шумно точить свои кинжалы.

Шрам-на-груди, похоже, приходил во всё большее и большее возбуждение, потому что некоторые другие кинжальщики, такие, как Кривой хвост и Шершавая спина, вышли понаблюдать за происходящим. Новичок (которого я назвал Рубленая башка) поднялся на задние лапы, распахнул летательные перепонки и прыгнул на ветку поближе к Шраму-на-груди. Для моего старого друга это было уже слишком.

Шрам-на-груди испустил пронзительный звук и, вытянув кинжалы, бросился вниз, прямо на поднятое туловище своего противника, сбивая Рубленую башку на ветку, растущую ниже. Должно быть, я пропустил сам момент удара кинжалами, потому что, когда существа разошлись, я с удивлением увидел два маленьких фонтанчика артериальной крови, бьющих с обеих сторон шеи Рубленой башки.

Шрам-на-груди уже успел изготовиться для второго нападения. Рубленая башка мотал головой в агонии, падая вниз с ветки на ветку. Шрам-на-груди оценил возможности для следующего нападения и набросился на своего побеждённого противника. Но на сей раз вместо того, чтобы ударить в горло, животное глубоко всадило свои кинжалы в блестящие от крови бока Рубленой башки и оставило их воткнутыми. Почти одновременно он при помощи обеих «челюстей» прорвал ужасную дыру под передней лапой своей жертвы. Затем Шрам-на-груди вставил в неё свою крючковатую питающую челюсть, зацепился ею и начал закачивать пищеварительные жидкости в грудную полость умирающего кинжальщика.

На протяжении следующих двадцати минут под аккомпанемент неистовых звуков и прыжков группы кинжальщиков Шрам-на-груди продолжал шумно сосать разжиженные внутренности своей жертвы. Другие животные выглядели возбуждёнными этой демонстрацией акта каннибализма и совершали осторожные ложные атаки на кормящегося кинжальщика. Однако Шрам-на-груди давал отпор на каждую такую атаку, испуская серию зловещих низкочастотных сигналов.

По мере того, как разыгрывалась эта сцена, я понял, что для кинжальщиков в такой форме питания не могло быть ничего необычного. Я был недостаточно хорошо знаком с этими существами, чтобы судить об этом. Единственным указанием на то, что это поведение могло быть ненормальным, была та враждебность, с которой группа относилась к Шраму-на-груди и дразнила его.

КАРТИНА XIV. «Охотникам нужно было схватывать их в полёте».

В тот же день, но позже, я наблюдал, однако, как другой кинжальщик не поедал представителя своего собственного вида, а предпочёл включить в свой рацион древососов – мелких планирующих существ с вздутыми телами, которые совершали прыжки с дерева на дерево, прикрепляясь к ним при помощи мощного сосущего органа. Когда древососы прикреплялись к стволу, кинжальщики явно не могли оторвать их от него. Охотникам нужно было схватывать их в полёте при помощи своих наточенных запястий или нижних челюстей – такой трюк бросал серьёзный вызов важному для выживания лётному искусству обоих видов.

У меня сложилось впечатление, что поведение Шрама-на-груди было нетипичным. Я сформулировал несколько возможных объяснений, среди которых было то, что существо было выведено из равновесия, либо его потребности были вызваны какой-то причиной, связанной с окружающей средой, или же это был результат его более высокого статуса среди сородичей. Но какой бы ни была причина, группа выглядела напуганной ужасным результатом.

Я наблюдал за кинжальщиками на протяжении нескольких дней, зарисовывая различные взаимоотношения между ними во время отдыха и конфликтов. Это был очень активный вид с интересными повадками. Они также очаровали меня сугубо на эстетическом уровне; их гротескный облик затронул внутри меня некую струну, и я рисовал их, даже когда их не было рядом.

На четвёртый день моих наблюдений за кинжальщиками случилось необычайное событие. Я следовал за группой, когда она двигалась к стае древососов на окраинах леса. И вновь я поразился их невероятной уверенности во время движения в лесу, когда они, раскачиваясь, перескакивали с ветки на ветку, а затем планировали по воздуху между деревьями. Ничто не препятствовало их движению, и они преодолели километр, отделяющий их от своей цели, за пять минут, что было весьма неплохим результатом, учитывая густоту листвы.

Кинжальщики – чрезвычайно активные животные; они могут принимать как четвероногую, так и двуногую позу. Они часто пользуются своими кинжалами, чтобы подвешиваться к ветвям и раскачиваться на них для прыжка.

Шрам-на-груди, который вёл остальных, дал понять (при помощи сигнала, который я уже научился распознавать), что добыча была рядом. Группа тихо окружила дерево, где сидели древососы, готовя засаду. Каждый кинжальщик действовал сам за себя, мало что делая для совместной работы после того, как прошёл эффект неожиданности нападения.

Я подозревал, что кровожадность Шрама-на-груди была удовлетворена: после того акта каннибализма животное не ело в течение четырёх дней. Как ни странно, его живот, похоже, всё ещё переваривал ту последнюю трапезу, потому что он по-прежнему сильно выдавался гротескным образом. Поразмыслив, я понял, что объём жидкости, которую всосал Шрам-на-груди во время той трапезы, должен, как минимум, втрое превышать то количество, которое привыкли ежедневно поглощать другие кинжальщики.

Когда Кривой хвост бродил рядом со Шрамом-на-груди, я смог почувствовать внезапное изменение в поведении последнего. Близость другого кинжальщика, очевидно, запустила ту же самую неконтролируемую жажду убивать, которая оказалась причиной убийства Рубленой башки.

Невероятно быстрым движением Шрам-на-груди срубил Кривому хвосту голову, оставив прикреплённой к телу лишь нижнюю челюсть. Безголовое тело существа один раз дёрнулось и повалилось вперёд, проламываясь сквозь трещащие ветки при падении вниз. Шрам-на-груди намеревался последовать за ним, возможно, чтобы вновь поесть, когда древососы внезапно взмыли в воздух шумным вихрем испуганных тел и крыльев. Элемент неожиданности был утерян, охота из засады была сорвана, и кинжальщики обратили своё внимание на Шрама-на-груди.

В суматохе, вызванной бегством древососов, эхолот Шрама-на-груди был полностью заглушен. Животное понятия не имело, куда упало тело его новой жертвы. По мере того, как росло его недовольство, он начал раскачиваться на ветвях, охваченный яростью.

Теперь группа кинжальщиков сомкнула тесное кольцо вокруг Шрама-на-груди. Они замерли на миг – а затем, словно в едином порыве, на разъярённого зверя дождём посыпались их смертельные удары, постепенно переворачивая его на спину. Распростёртый и умирающий кинжальщик начал биться в конвульсиях. Я едва смог увидеть, что стало началом продолжительной сцены смерти; хотя я чувствовал, что свершалось своего рода правосудие, агония существа была зрелищем не из приятных. Я подумал, что группа должна была получить некое удовлетворение, совершив свою месть. Я не мог ошибиться сильнее.

Красноватый кинжальщик, которого я назвал Длинным кинжалом, запрыгнул на ветку и забрался на участок прямо над умирающим животным. С почти хирургической точностью он разрезал вздутый живот Шрама-на-груди от промежности до грудной кости. Я едва не поперхнулся; но затем, к моему великому удивлению, наружу выбрался испачканный кровью детёныш кинжальщика. Он двигался шатко и неуверенно, но точно был живой и чувствовал себя хорошо. Он запрыгнул на подставленную ему спину Длинного кинжала, погрузил свои мягкие несформировавшиеся кинжалы в морщинистую кожу и вцепился изо всех сил, когда кинжальщики развернулись и скрылись в лесу.

Я был настолько сильно потрясён, что не мог следовать за ними. Вместо этого я решил оставаться там, где был – паря над лесом и размышляя о непредсказуемость всего этого. Я даже ни разу не рассматривал возможности того, что каннибальское поведение Шрама-на-груди было следствием беременности. Паря над верхушками деревьев, я смотрел, как нежный ветерок колышет листву. На исходе дня солнечный свет заставил сиять медно-красным блеском раскинувшееся подо мной море листвы.

Крылатый быстрохват

КАРТИНА XV. «Рука движется настолько быстро, что практически незаметна в момент нанесения удара».

Этот хищник хрупкого сложения с изящным крылатым телом и ногами обтекаемой формы с удивительной лёгкостью схватывает ракетострелов – свою основную добычу.

Крылатые быстрохваты живут по краю лесных массивов Дарвина IV, где легко можно обнаружить колонии ракетострелов. Это стайные хищники, часто охотящиеся группами по шесть или восемь особей.

Крылатый быстрохват способен наколоть до полудюжины летунов на свою одиночную суставчатую охотничью руку. Эта рука, которая вытягивается вперёд примерно на два метра, движется настолько быстро, что её практически невозможно разглядеть в момент нанесения удара. Кроме того, она довольно ловкая: я наблюдал, как один быстрохват затратил примерно десять минут, вытаскивая упавшего ракетострела из щели, которая на первый взгляд казалась недоступной.

Воздух засасывается внутрь сквозь лобное входное отверстие крылатого быстрохвата, напоминающее решётку гриля, и выбрасывается под высоким давлением через клапаны под задним краем его крыльев и хвоста.

Похожая на решётку гриля лобная область головы крылатого быстрохвата предназначена для того, чтобы пропускать воздух (а также запах) в снабжённую крыльями часть тела животного; затем он с силой выбрасывается через маленькие выходные отверстия на задних краях крыльев, позволяя существу скользить во время бега настолько легко, что иной раз я спрашивал себя, касаются ли его ноги земли.

Однажды вечером в самом начале исследований у меня была неудачная встреча с быстрохватом. Он преследовал нескольких ракетострелов, двигаясь через широкое высохшее речное русло близ озера Гедина к четырём многогранным гнёздам ракетострелов. Я последовал за ним, но, когда понял, что промахнулся мимо цели, в поспешном желании затормозить создал работой турбин такую сильную реактивную струю, что она отбросила в сторону кувыркающегося быстрохвата. Его лёгкое тело отнесло на десяток или больше метров, и я знал, что он должен был пострадать от тех или иных ранений.

Когда я, в конце концов, развернулся, то понял, что ситуация была хуже, чем я опасался. Крылатый быстрохват сломал одну из своих лёгких ног и с несчастным видом хромал, издавая сигналы, которые, как я был уверен, выражали боль. Кроме того, реактивная струя моих турбин разрушила одно из гнёзд, и целая туча разозлённых ракетострелов мучала раненого быстрохвата, пикируя на него и расклёвывая его тело. Существо приходило во всё большее и большее смятение, были отчётливо заметны его боль и страх. Я в ужасе наблюдал, как он споткнулся и упал. Я парил над ним, осознавая свою роль в этой трагедии. Однако, как бы сильно я того ни желал, одно лишь моё желание не смогло бы заставить это существо снова встать на ноги, и как ни жаль мне это говорить, но оно вскоре умерло. Возможно, ему также были нанесены внутренние повреждения. Единственное, на что я могу надеяться – что быстрохват был старым или слабым, и что я просто ускорил его гибель. Я покинул это место, отягощённый огромным чувством вины.

Амёбное море и зона литорали

Картина XVI. Шторм над «морем».

Мешкоспин

КАРТИНА XVII. «Это был редкий момент нежности на мире, где жестокость казалась правилом».

Однажды, ближе к середине пребывания на Дарвине IV, я получил запрос из контрольного центра «Орбитальной звезды»: нужно было попытаться исследовать огромный элемент поверхности планеты, известный как Амёбное море. На тот момент это была совершенно неизведанная территория: ни один из прочих участников экспедиции не заходил так далеко на север. Отданные мне приказы (если так можно было бы назвать вежливо сформулированный запрос) предписывали двигаться в северном направлении, пока я не достигну края «моря», и продолжать движение прямо к его середине. В запросе ощущался некоторый оттенок безотлагательности; позже я выяснил, что има проявляли особый интерес к огромному существу, сфотографированному их спутником примерно за пятнадцать лет до этого.

Я завтракал под пятую симфонию Прокофьева, перечитывая отданные мне «приказы» и с нетерпением ожидая изменений пейзажа. Пустоши, который я исследовал, становились всё более и более монотонными; время от времени, если бы мой навигационный компьютер не подтверждал иного, я готов был поклясться, что двигаюсь по кругу.

Заканчивая завтрак, я включил навигационную сетку и ввёл координаты нового места назначения. В считанные мгновения турбовентиляторный двигатель Изара с отличной скоростью помчал меня через пустыню. Слоистые столовые горы сменились травянистыми равнинами, которые плавно перешли в области, непосредственно окружающие «море».

Самка (слева) и самец мешкоспина похожи друг на друга по форме, но ведут совершенно различный образ жизни. Самец обследует прибрежную зону в поисках пищи. Самка выкапывает «могилу» и закапывается в грунт для размножения. Уйдя под землю, она больше никогда не покажется на свет.

Словно нарочно, едва я добрался до приподнятого края «моря», моё внимание привлекло нечто странное. Я замедлил движение и начал парить примерно в десяти метрах над поверхностью.

Подо мной, поднимаясь вверх над поверхностью пляжа, находилось с полдюжины похожих на почки образований. Это были полутвёрдые стебли метровой высоты, увенчанные роговыми «ртами», похожими на клювы; каждый из них равномерно открывался, чтобы выдохнуть облако влажного воздуха. Рядом с каждым стеблем находилось более тонкое и гибкое щупальце, которое извивалось в постоянном движении. Каждое щупальце заканчивалось широкой уплощённой «ладонью», которая, подумал я, выглядела весьма ловкой.

Сюрреализм разыгрывающейся сцены зажёг мои эстетические чувства, и, часто поглядывая на хронометр, укреплённый на потолке, я начал зарисовки. Пока я рисовал, мне стало интересно, на что похожи эти существа, скрытые под землёй? Я отложил карандаш и попробовал провести ИК-сканирование зарывшихся в песок таинственных существ. К сожалению, недавно прошёл дождь; существа были погружены в сырую прохладную почву и их тепловые образы у меня на экране были нечёткими.

Я наблюдал за стеблями на протяжении двух часов, надеясь, что может обнаружиться какая-то подсказка в отношении их очертаний в целом. Стебли подёргивались, рты открывались, руки иногда схватывали и совали во рты каких-то мелких неосторожных существ – и всё.

Испытывая разочарование, я готовился к продолжению своего путешествия вглубь «моря». Однако мне сопутствовала удача, потому что, будучи уже почти готовым следовать прежним курсом, я услышал низкочастотные звуковые сигналы. Развернувшись, я увидел нечто, движущееся вдоль пляжа в мою сторону. Это было большое существо красного цвета, у которого были стебель, рот и щупальце, похожие на те, что я зарисовывал на протяжении последних двух часов. Я назвал животное мешкоспином, потому что на своей широкой спине он нёс большой прозрачный мешок, заполненный бесцветной жидкостью. С каждым тяжёлым шагом этот мешок колыхался, а из маленького клювообразного рта шёл пар. Казалось, будто существо изнемогало под своей тяжёлой поклажей.

Очарованный, я наблюдал, как это неуклюжее животное медленно наклонилось к стеблю и встало над ним. Большое животное вытянуло свой стебель к стеблю, находившемуся под ним, и дотянулось до него. С самой чувственной нежностью две «руки» соприкоснулись, словно в приветствии, поглаживая, а затем пожимая друг друга. Я был тронут. Это был редкий момент нежности на мире, где жестокость казалась правилом. Я подумал о своей жене, невообразимо далёкой сейчас. Как же я тосковал без неё!

Самок мешкоспинов никто никогда не видел. Это – моё представление о том, как она может выглядеть, выкопанная из подземной камеры, в которой проведёт всю свою оставшуюся жизнь.

После рукопожатия мешкоспин переместился так, чтобы его клюв оказался над стеблем. Когда они выровнялись по отношению друг к другу, оба рта открылись, и большое существо излило струю прозрачной жидкости в ожидающий её рот внизу. (Более позднее исследование показало, что эта жидкость была разрушенным материалом «моря».) Это заняло около трёх минут. Всё это время по пустеющему спинному мешку мешкоспина пробегали волны своего рода перистальтических сокращений.

Когда мешок совершенно опустел, оба рта резко закрылись в унисон. Ласки рук начались вновь и продолжались в течение примерно десяти минут. Затем я заметил движение на земле прямо под плоским хвостом мешкоспина. Там появилась маленькая ямка, и мне показалось, что я могу разглядеть в ней трубку с блестящими губами. В этот момент я пришёл к выводу, что подвижный мешкоспин был самцом, потому что большой фаллос выполз наружу и проник в круглое углубление. Этот орган полностью отличался от стандартных половых аппаратов, которые я видел на Дарвине IV: это была жёсткая трубка вместо повсеместно встречающейся раскрывающейся трубки, которой обладает большинство животных. И, что ещё важнее, это выглядело материальным доказательством существования у этого вида двух полов.

Сохраняя молчание, мешкоспин спаривался со своей невидимой партнёршей. Само по себе спаривание продолжалось примерно пятнадцать минут, и в течение этого времени я неистово делал зарисовки. Также я связался с центром контроля «Орбитальной звезды», чтобы объяснить, что делал и почему в настоящее время не штурмую самое сердце «моря». Никого на орбитальном судне надо мной это не заинтересовало, и мне сказали, что я могу оставаться там столько времени, сколько мне было нужно, чтобы закончить наблюдения.

Завершив свой труд, мешкоспин извлёк свой спавшийся орган и осторожно присел, чтобы не повредить торчащий стебель. Его морщинистые бока поднимались и опускались, и он выпускал большие облака пара из своего тяжело дышащего клюва. Постепенно успокоившись, животное оставалось неподвижным на протяжении примерно двух часов. Я предположил, что оно дремало. Конечно, это была наилучшая возможность нарисовать животное, о какой я только мог мечтать, и я в полной мере воспользовался ею.

Когда существо проснулось, оно поднялось на ноги и потянулось – его мускулы при этом дрожали. Я почти мог слышать, как его суставы встают обратно на место. Вполне предсказуемо оно перешло к соседнему стеблю, и в течение следующих тридцати минут в точности повторило свои действия.

Через два часа, когда небо с наступлением сумерек начало розоветь, мешкоспин усердно совокуплялся уже с третьей самкой. Я не очень-то стремился начинать своё путешествие в странную и незнакомую экосистему в темноте, поэтому приготовился вести наблюдения в течение ночи.

За следующие шесть часов мешкоспин совокупился с оставшимися тремя зарывшимися самками. Когда настала полная темнота, я увидел, что его биологические огни загорелись мягким светом. Наблюдая за существом, которое, наконец ушло в темноту, я вновь задался вопросами об одиноких существах, зарытых во влажную почву. Выбирались ли они когда-нибудь на поверхность, или же вся их жизнь проходила под землёй? И на кого они были похожи?

Ответы на эти вопросы должны были ждать своего часа, потому что рассвет застал меня мчащимся над пока ещё неизведанным пространством колониального существа, которое было живым «морем» Дарвина IV.

Через несколько недель я вернулся на место спаривания мешкоспина и обнаружил, к своему восторгу, что земля была достаточно сухой, чтобы позволить провести точное исследование приборами того, что находится под её поверхностью. Из этих шести самок четыре были беременными, судя по интенсивным двойным показаниям, которые я получил при их исследовании. Какое-то неизвестное бедствие унесло жизнь одной из этих шести особей: посмотрев повнимательнее, я заметил, что её выступающий ротовой стебель был сухим и сморщенным.

Результаты моих исследований также дали представление относительно облика самок – представление, которое позже подтвердилось при открытии мёртвой самки, которая была выкопана из своего дома предприимчивым хищником. Закопавшиеся в землю животные напоминали свои мужские аналоги, но с несколькими существенными отличиями: самки были длиннее и обладали роющими плавниками вместо столбовидных ног. Также у них отсутствовал большой мешок, который был таким нелепым украшением спины самца. Плавники, очевидно, позволяли животным выкапывать жилые могилы, которые они населяли. Я пробовал представить себе крупных существ, которые, выкопав для себя ямы, переворачиваются на спину и засыпают себя землёй, потому что именно в таком положении они остаются большую часть своей жизни. Когда стихии уплотняют почву вокруг них, наружу остаются высунутыми лишь их торчащие вверх ротовые стебельки – место отвода тепла, которое служит маяком для самцов.

Как ни странно, за остальные полтора года нашего пребывания на Дарвине IV эти самки так и не принесли потомство. Наша последняя проверка показала, что у них всё в порядке с беременностью, и мы могли лишь предположить, что их беременность была очень долгой.

Императорский морской странник

КАРТИНА XVIII. «Практически никакая сила природы не могла повредить такому существу».

На следующий день после встречи с мешкоспинами я намеревался исследовать обширное Амёбное море, надеясь встретиться с существом, которое мы все видели на спутниковом снимке номер 848.28. Казалось практически невероятным, что можно упустить из виду такое большое существо или его родственников.

Как я понял позже, для начала этого предприятия я мог бы выбрать день и получше: всю ночь облака становились всё гуще и гуще, и в разгар утра было всё ещё довольно темно. Включив лампы в каюте, я запустил проверку систем, ввёл курс в навигационный компьютер, закрепил СД (смотровой дисплей) на наклонном стеклянном окне кабины и снял ’конус с «парковки». Я начал движение; подо мной раскинулась тускло поблёскивающая поверхность Амёбного моря. Фактически же это не было ни «амёбное», ни «море»: эти знакомые термины были использованы для того, чтобы придать комфортное ощущение чего-то знакомого чему-то столь резко чуждому. Единственное «море» Дарвина IV – это на самом деле скорее пустыня в традиционном смысле этого слова – место с малым количеством осадков, суровое и негостеприимное. Тем не менее, жизнь здесь представлена в изобилии, тяготея главным образом к нижней части области наружной мембраны. Под резиноподобной поверхностью находится невероятное количество симбиотических организмов, живущих в составе матричной колонии и служащих её потребностям на правах собственности. Глядя вниз, я мог различить многочисленные слои светящихся существ, взвешенных в геле, а разнообразие их размеров и форм было таково, что составление их полного каталога стало бы делом целой жизни.

Через час после отлёта ’конуса с «парковки» я увидел, что береговая линия исчезла где-то позади, а я находился в сердце самой странной экосистемы Дарвина IV. Гель подо мной выглядел угрожающе: слизистое аморфное существо, в моём воображении жаждущее затянуть меня и моё судёнышко в свою студенистую толщу. Я начал чувствовать опасение, хотя рациональным мышлением понимал, что путешествие ничем не отличалось от исследования любой другой области планеты. По мере того, как я продолжал полёт, мои предчувствия постепенно улетучивались; компьютер ’конуса направлял судно глубже в сердце «моря», а в это время СД выводил непрерывный поток данных на стены кабины. Этот поток данных придавал уверенность и отвлекал внимание, когда внизу скользили однообразные волнистые холмы инопланетной биомассы. Иногда передо мной вырисовывался зубчатый остров, сложенный из вулканического камня, и когда ’конус маневрировал мимо него, мне были видны большие сообщества крохотных светящихся существ, скрывающиеся среди скал, стараясь быть незамеченными. Хотя я не мог различить форму их тел во мраке, я снял их в инфракрасном свете, чтобы изучить позднее. Возможно, они старались избежать реактивной струи, или же плотных стай маленьких, напоминающих диск летучих существ, которых я встречал через каждые четыре километра или около того. Я назвал их дисколётами, и их распространение, возможно, указывало на территориальный образ жизни, хотя я по-прежнему не уверен, какова истинная природа таких территорий. Один раз я видел дисколётов в покое на поверхности геля – возможно, они кормились. Я могу лишь предполагать, что территории шириной в четыре километра отражают размер кормового участка этих странных летающих животных.

Императорский морской странник на стадии личинки – это ещё не двуногое существо. Нижние шпорообразные отростки служат стабилизаторами во время полёта; они постепенно исчезают по мере того, как ноги развиваются в массивные опорные и питающие платформы.

Я «припарковался», чтобы позавтракать, и послал на «Орбитальную звезду» запрос относительно метеорологического прогноза. Обстановка становилась всё хуже, и я чувствовал, что мне предстояло оказаться посреди области довольно неблагоприятной погоды. Я следил за горизонтом, когда мне навстречу надвигался рваный фронт грозовых туч, озаряемых вспышками молний. Ответ на мой запрос вернулся с помехами; в тот день я не знал точно, произошло ли это из-за электричества в воздухе, или же из-за какой-то ошибки в системе ’конуса. Позже в отчёте «Орбитальной звезды» было указано, что мой запрос также был с помехами.

Чувствуя себя весьма одиноко и не имея никакого желания бросать вызов стихиям, я торопливо ввёл команду лечь на обратный курс, чтобы убраться из «моря», но едва я нажал кнопку «выполнить», как увидел целую тучу дисколётов, вьющуюся вокруг моего ’конуса. С тревогой я услыхал отрывистый хрустящий звук – а затем наступила тишина: ни вечного фонового шума атомных роторов, ни значка на мониторе турбовентиляторных двигателей у моих ног. Вместо этого ’конус начал проваливаться вниз; включился ревун спасательной системы. Прошли всего лишь доли секунды, показавшиеся мне минутами, и спасательная система задействовала тормоза вертикального спуска. Словно металлокерамические лепестки какого-то огромного поникшего цветка, тормоза вертикального спуска успешно предотвратили падение, и я с толчком сел на сильно колышущуюся поверхность «моря». Мне повезло, что компьютер не запустил программу катапультирования.

Успокоившись, я начал передавать на «Орбитальную звезду» свои координаты и просьбу о помощи. Я прекрасно знал, что мой сигнал не мог быть принят до тех пор, пока не пройдёт надвигающаяся буря, поэтому, с мыслями о длительной остановке, я запустил АВЗ (аудио/видео зонд), чтобы хоть чем-то развлечь себя. Перед тем, как послать дистанционно управляемый летательный аппарат изучать окрестности, я заставил его осмотреть летающий конус. ’Конус до уровня фланца контроля направления погрузился в желеобразное слизистое вещество, тихо чавкающее на титановых и металлокерамических стыках корпуса. Выше него торчали раскрытые панели ТВС, а ещё выше них я обнаружил причину моих бед. Воздухозаборники двигателя были забиты мёртвым и умирающими дисколётами. Поспешность, с которой я хотел покинуть море, обернулась для меня долгой стоянкой. В тот момент я знал, что лишь подъёмный ’конус с «Орбитальной звезды» позволит мне вновь подняться в воздух и продолжить путешествие.

Удрученный, я задал АВЗу курс и не без зависти наблюдал, как маленький серебристый аппарат развернулся и отправился в путь над «морем».

Уникальные кормовые ноги императорского морского странника – так они выглядят снизу. Каждая из них окаймлена тысячами острых, как бритва, зубов. Мне достаточно сильно повезло увидеть их своими глазами с безопасного расстояния.

В считанные минуты меня накрыла буря с невероятно свирепыми ветрами и вспышками молний. Мой маленький кораблик покачивался на желеобразной поверхности, вызывая у меня приступы тошноты. АВЗ, несмотря на свои мелкие размеры, превосходно справлялся с возложенной на него задачей, держа достаточно прямой курс благодаря большой скорости и обтекаемой форме. Вскоре он вылетел из-под клочковатых туч в ослепительно яркий солнечный свет – свет, который, как я знал, мне не видеть ещё несколько часов. Передо мной на экране раскинулся замечательный вид. В сотнях метров над поверхностью Амёбного моря парили огромные, подсвеченные солнцем желеобразные шары, напоминающие гигантские капли воды, наполненные кружащимися внутри органеллами. Они изливались вверх в ленивом замедленном движении из большого, окружённого складками отверстия на поверхности «моря». Ещё более фантастическими были существа, сопровождающие их подъём. Их почти невозможно было описать словами; на меня произвели неизгладимое впечатление покрытые хитином тела, многочисленные летательные пузыри, огромные свисающие вниз руки и множество неизвестных органов. Существа систематически прокалывали эти капли и вводили в них сосательные трубки. Я замедлил движение АВЗа и осторожно подвёл его к ним. Я был настолько поглощён наблюдениями, что не сумел вовремя заметить мигающие предупреждающие огни, и внезапно мой экран погас. Я громко выругался.

Буря заставила мою электрическую систему переключиться на запасное питание, оставив достаточно энергии лишь для подачи сигнала бедствия. Мой АВЗ отключился, будучи не в состоянии вернуться без моего сигнала. Мне так и не удалось его вернуть.

Интенсивность бури возрастала, скорость ветра превышала четыреста тридцать км/ч. Желеобразная поверхность «моря» покрывалась рябью и колыхалась. Пока буря не миновала, я сидел в темноте. Но удача улыбнулась мне и всё складывалось только к лучшему, потому что часом позже я был вознаграждён за это одним из самых незабываемых зрелищ, свидетелем которых мне довелось быть на Дарвине IV.

Всё началось с заунывного рёва. К счастью, моя аудиосистема не была повреждена, и постепенно я расслышал низкий шум, который вначале счёл эхом от грома. Однако он казался слишком продолжительным, чтобы быть атмосферным явлением, и я вновь ругал себя за утрату компьютерных данных. Работая от того же вспомогательного источника питания, что и аудиосистема, мой выдвижной индикатор сейсмических колебаний (ИСК) также был в рабочем состоянии, и внезапно он начал регистрировать ритмичные колебания. Я развернул своё сиденье в сторону источника этих сотрясений, но моё поле зрения было перекрыто большим скальным выступом. Такого рода сейсмические показания были мне знакомы по моему прошлому опыту встреч с громадными лесоносцами, но эти данные указывали на ещё более крупное существо. Я был убеждён, что скоро встречусь с самым знаменитым существом со спутникового снимка 848.28, или с одним из представителей его вида, поэтому подготовил к этой встрече как можно больше из имеющихся в моём распоряжении систем.

Приготовления включали подготовку туристической камеры-видеодиска из моего личного снаряжения. Я выключил лампу аварийного освещения каюты, погасил мониторы и сел в ожидании. «Море» было тёмным и гладким, поднимаемая ветром рябь иногда открывала взгляду светящиеся участки погружённых в неё микроскопических животных. ИСК, теперь постоянно пищащий у меня за спиной, показывал, как сокращается дистанция между мною и тем невероятным животным, которое много лет назад зажгло искру воображения во множестве умов.

Я поднялся с сиденья и вглядывался во мрак, рассчитывая увидеть его в первый раз. Мой обзор был почти полностью перекрыт скалистым островком, и между двумя шпилями был виден лишь относительно небольшой клинышек неба. Рёв был настолько громким, что я был вынужден приглушить звук. Движения геля подо мной стали синхронизироваться с показаниями ИСК. Я глянул в промежуток среди скал, но увидел лишь темноту: там, где было небо, теперь находился движущийся силуэт невероятно громадного существа. Пока я искал свой видеодиск, исполин миновал обнажение, или, если сказать точнее, переступил через него. Я был ошеломлён размерами этого великолепного животного. Очевидно, камни прикрывали меня от ударов его шагов, потому что сейчас, не защищённый ими, ’конус самым угрожающим образом раскачивался вверх-вниз на эластичной поверхности. Каким-то образом мне удалось ухватиться за камеру, и я начал съёмку. Это действительно было именно то причудливое животное, существование которого стало толчком для организации экспедиции. В его огромную голову с гребнем били молнии; бурные ветры ударяли в бока, тяжело вздымающиеся и опадающие из-за огромных усилий, затрачиваемых на ходьбу, и я понял, что практически ни одна сила в Природе не способна повлиять на такое существо.

Рёв огромного бипедалия был настолько громким, что задрожали стёкла, удерживаемые зажимами кабины ’конуса. Я полагаю, что этот звук рождался в двух огромных «жабрах» высоко на туловище в костяном воротнике. В это же время частые низкочастотные сигналы сонара угрожали погасить все мониторы, которые были в моём распоряжении, потому что многочисленные светящиеся голубыми огнями ложные руки, бывшие их источником, интенсивно извивались в бушующем воздухе. Звуки и образы заполонили мои ум и душу. Это существо совершенно поразило меня; эйфория охватила меня настолько сильно, что мне пришлось встряхнуться, чтобы вернуться в реальный мир. Оно шагало медленно и широко, отмеряя свои длинные шаги, плывя, словно древнее судно в каком-то далёком отсюда водяном море. Я решил назвать его императорским морским странником, хотя чувствовал себя неловко, когда давал имя животному, чей облик приводит в трепет.

Мой ИСК зарегистрировал второго морского странника, и с некоторыми сложностями я заметил его на расстоянии примерно пятнадцати километров от себя. Возможно, это была размножающаяся пара: они двигались в одном и том же направлении. Пока я наблюдал за вторым морским странником, резкий визгливый звук сверху, похожий на свист реактивных двигателей, заставил меня рефлекторно пригнуться в своей каюте. Стая маленьких чёрных существ, слегка освещённых биологическими огнями, направлялась в сторону тяжёлого гиганта. Они кренились на виражах, но, несмотря на порывистый ветер и молнии, направлялись точно в отверстие в передней части щита морского странника. Спустя несколько секунд они вновь появлялись, пролетев сквозь грудную клетку огромного животного и вылетев из пламенеющего отверстия «жабры». Биологические огни на маленьких летунах горели с новой силой. Существа, хвосты которых были освещены горящими выбросами, почти игриво кружились в воздухе, оставляя за собой длинные серые следы пара, которые ветер завивал в извилистые штопоры. Когда летуны промчались мимо меня, я заметил явственное сходство между гребнями у них и у морских странников, и меня внезапно озарила интуитивная догадка, что эти маленькие существа были личиночными формами тёмных великанов, которых они сопровождали. Каким-то образом, проникнув в тела своих родителей, они кормились богатыми энергией выделениями, которые восстанавливали и питали их. Более позднее исследование, которое включало зарисовки роста личинок до стадии массивной взрослой особи, поддерживало эту теорию.

Пока я наблюдал, как морские странники топали прочь, усилившиеся колебания «моря» подо мной постепенно стихали. Их непропорционально крупные ноги, которые, как я узнал позже, были полыми и содержали внутри огромные ротовые трубы, поднимали прозрачный туман из крохотных частичек желе. Каждая ротовая труба, которая вела сквозь бёдра в туловище, начиналась на подошве ноги ртом, окружённым по краю тысячами острых зубов. Когда животное шло, каждый скользящий шаг сбривал тонкий слой желе, который быстро всасывался и переваривался.

Дисколёты встречаются на поверхности или в окрестностях Амёбного моря. Сотни их кормятся гелем на поверхности «моря» и, похоже, занимают очень строго определённые территории площадью четыре квадратных километра.

Я испытал сильное разочарование, когда морские странники тяжёлой поступью удалялись от меня. Я не мог следовать за ними, и даже не мог послать за ними АВЗ; самым лучшим, что я мог сделать, была жалкая возможность следовать за ними при помощи моего смешного карманного видеодиска, настроив фокусировку и увеличение так, чтобы кадр соответствовал их огромному размеру. Дальномер моей камеры показывал, что ростом они были примерно в сто девяносто метров, но я не был уверен в его точности. Впечатления, которые я получил в тот день, сохраняют свою яркость даже сегодня: огромные, изящно колышущиеся и изгибающиеся «руки»; неровные ряды боковых дыхательных клапанов, открывающихся и закрывающихся при каждом шаге; мягко сияющие голубые биологические огни, подчёркивающие плавный изгиб освещаемого вспышкам молний гребня; приглушённый солнечный свет, пробивающийся сквозь грозовые облака и обрисовывающий колышущийся хвост. Эти образы глубоко врезались мне в душу, и я знал, что когда-нибудь вернусь к этим существам не только для того, чтобы изучить их, но и для того, чтобы испить волнующий нектар ощущений иного мира. Они воплотили в себе всю суть Дарвина IV.

Императорский морской странник должен находиться в постоянном движении по двум причинам: его огромное тело требует непрерывного снабжения пищей, и в ином случае студенистая поверхность моря не сможет выдержать его вес.

Через полчаса после своего появления морские странники были уже пятнышками далеко на горизонте. Я сидел в тишине на поверхности «моря», которое теперь было таким тихим и пустынным. Через два часа тучи разошлись и сияющий солнечный свет вспыхнул на плавно перекатывающихся студенистых волнах. А через час после этого вниз опустился подъёмный ’конус и вызволил меня из плена.

Череп морского странника и литторалопа

КАРТИНА XIX. «Он выглядел, словно какой-то причудливый собор органического происхождения».

Единственная и непрерывная прибрежная зона на Дарвине тянется на тысячи миль вокруг Амёбного моря в северном полушарии. Этот пляж – странное во всех отношениях место: здесь нет ни песка, ни луж морской воды, ни даже волн, плещущихся вдоль его края. Вместо этого можно заметить лишь непрерывно повторяющееся медленное расширение и сокращение студенистой матрицы, которая лежит метровым слоем поверх подстилающего её пляжа. У этой области есть одна поистине нереальная особенность: по одну сторону находится обширное пространство самого «моря», поверхность которого слегка колышется и волнуется от ветров, дующих не всегда, а по другую сторону, более чем на метр ниже него, находится пляж – он настолько плоский и неподвижный, что кажется искусственным сооружением. Именно здесь идёт безмолвная война между колониальным существом, которое мы назвали Амёбным морем, и одиночными существами с Дарвина IV. Прибрежная зона – это экологическая нейтральная полоса, место постоянного движения и столкновений между двумя безмолвными армиями, и земля хранит следы этих событий.

Похоже, «море» теряло свои территории на протяжении последних нескольких тысяч лет. Среди свидетельств в пользу этой точки зрения – та часть ровной прибрежной земли, которая занята либо молодой порослью, либо более старыми растениями, основательнее закрепившимися в этих местах. На некоторых из отвоёванных участков едва заметны признаки начала роста растений, а другие, давно отвоёванные клинья земли густо покрыты зарослями пляжных пальчиков – чрезвычайно медленно растущих суккулентных растений привлекательного облика и лавандового, розового и коричневого цвета. Отступление «моря», однако, является следствием не наступления растений, а деятельности бесчисленных специализированных животных, которые кормятся на обширных студенистых краях колонии.

Потрясающий, похожий на собор цефалон императорского морского странника потряс моё воображение и как архитектурное сооружение, и как биологический объект. Мне трудно было поверить, что такое существо вообще могло ходить, пока одно из них едва не прошло по мне!

Явное отступление «моря» может быть циклическим процессом, в котором играют роль волнообразные колебания численности популяции жителей прибрежных районов – различных видов, живущие вокруг колонии и зависящих от неё. Многие из этих видов проводят по многу часов в день, отрывая края гелевого пласта. Они, хотя и подвергаются некоторой угрозе со стороны немногочисленных береговых хищников, ведут более спокойную жизнь, чем их родственники с равнин, потому что в основе их экосистем лежать беззащитные, богатые белком ресурсы «моря». Они используют желеобразную матрицу множеством различных способов. Многие из прибрежных обитателей всасывают её кусочки, которые они собирают непосредственно для питания, тогда как другие разжижают её куски, запасая их как для себя, так и для своего брачного партнёра. Есть и такие виды, которые откладывают яйца на поверхность или в толщу упругой биомассы, и их выклёвывающееся потомство пользуется всеми преимуществами питания и защитной изоляции, которые даёт матрица. Наконец, есть такие существа, которые селятся внутри самой матрицы, и никогда ни ногой не ступают на твёрдую землю.

Разнообразие форм жизни в прибрежной зоне дало мне много часов приятных наблюдений. Моё внутреннее эстетическое чувство положительно отзывалось на успокаивающе плоский ландшафт и странных существ вокруг, и я провёл в этих местах больше времени, чем, возможно, было бы оправданно. Мне казалось, что берег был важным местом, потому что я не нашёл бы другого места, где живые существа были настолько специализированными.

Поэтому я проплывал над береговой зоной с тихим ощущением удовлетворенности, с тем чувством, которое, думаю, до меня испытывали бесчисленные путешественники во время своих исследований дикой природы. Было хорошо побыть одному, увидеть такие вещи, каких никто никогда не видел, почувствовать себя маленькой составляющей какой-то обширной и универсальной системы. Наслаждаясь этим чувством восхищения, я много дней путешествовал вдоль края Амёбного моря.

В один из этих дней я увидел издалека огромный и внушительный предмет – сломанный и поблекший череп императорского морского странника. Он лежал, частично погружённый в болотистую землю, и его гигантский гребень указывал ввысь, напоминая какой-то причудливый собор природного происхождения. Приблизившись, я увидел, что его выбеленная поверхность была пронизана бесчисленными отверстиями нервов и швами; во многих из них устроили свои логова мелкие животные, оставив после себя гнёзда из торфяного растительного материала и помёт, который длинными коричневыми полосами испещрял поверхность цвета слоновой кости. Эти гнёзда, устроенные снаружи, похоже, были покинуты в течение какого-то времени, потому что я не нашёл никаких свидетельств того, что в данный момент они были кем-то заняты.

Я облетел вокруг черепа и влетел внутрь него через одно из огромных жаберных отверстий, оказавшись в довольно густом полумраке. При всей величине черепа его стенки были замечательно тонкими, и повсюду вокруг себя я мог видеть постепенно шелушащиеся огромные костяные пластины; подо мной пол этой искусственной пещеры был покрыт слоем отшелушившихся хлопьев костей. С «потолка» свисала огромная примитивная мозговая коробка, которая выглядела изъеденной во многих местах. Когда я изучал её, мне показалось, что я видел крошечные движущиеся точки света, и потому решил пройтись по этому месту своими инфракрасными сканерами. Я был тут же вознаграждён зрелищем сотен летучих существ, протискивающихся внутрь мозговой коробки и выбирающихся из неё. Я щёлкнул выключателем звуковых колонок, и меня едва не оглушила какофония их трескучих эхолокационных сигналов; я выключил их и продолжил свои исследования в тишине.

Мне так и не удалось получить чёткое представление об облике этих существ, потому что, пока я летал кругами внутри черепа, внезапный толчок вывел мой ’конус из равновесия. Сигнальный ревун отключился, а в попытке восстановить вертикальное положение я смог разглядеть большую пластину кости, которая, кувыркаясь, падала на землю. Эта переделка предостерегла меня об опасности длительного пребывания внутри черепа, и я поспешно выбрался наружу сквозь то же самое отверстие, через которое попал внутрь.

В соответствии с нашим соглашением, большинство моих детальных таксономических зарисовок фауны Дарвина IV поступало непосредственно к учёным има для создания голографических моделей для музеев. Мне удалось сохранить это схематичное изображение литторалопы, которое было одним из моих любимых.

Оказавшись снаружи, я заметил, что начинался дождь, и что в основании черепа собралось небольшое стадо коротконогих квадрупедалий. Это были мирные, медлительные животные, гладкокожие и белые. Когда они тяжёлой поступью двигались сквозь губчатые заросли пляжных пальчиков к отверстию, ведущему внутрь черепа, я вновь включил звуковую систему; на сей раз на слабом фоне криков летунов я услышал их нежные мяукающие сигналы.

Прошло лишь несколько минут, и целое стадо, насчитывающее около двадцати особей, нашло надёжное укрытие под нависающим козырьком черепа. Я «припарковался» в жаберном отверстии и вновь был вынужден отключить звуковые колонки, потому что их сигналы утонули в криках шумных летунов. Когда они обосновались во мраке, я увидел, что всё тело у них сияло зеленоватым светом – это была особенность, которой я ещё не наблюдал на Дарвине IV. Я назвал этих существ литторалопами.

Внезапно моё внимание отвлекла на себя стая мелких летающих животных, которая поднялась на крыло с удивительной скоростью. В течение нескольких секунд стая безумно кружилась в тёмных глубинах черепа, и их крохотные оранжевые биологические огни выглядели, словно тлеющие угольки какого-то раздутого ветром костра. Я был окружён их струящимся сиянием, когда они с невероятной скоростью пролетали мимо меня и вылетали из жаберного отверстия. К тому времени, как я развернул свой стул, их уже нигде не было видно – их поглотили изливающиеся дождём тучи.

Литторалопы тихо пережидали дождь и практически не обратили внимания на то, что летучие существа покинули это место. Когда шумные летуны пропали, я снова включил звуковые колонки. Как и раньше, существа издавали сигналы и кивали своими стреловидными головами; их обмен звуками выглядел почти как диалог. Однако, помимо этого впечатления, я не получил никаких свидетельств наличия у них разума.

Дождь постепенно уменьшался, и маленькое стадо поднялось на ноги и отправилось к открытому пляжу. Вскоре стало очевидно, что они направлялись в сторону «моря», которое находилось в состоянии умеренного возбуждения, а на его поверхности появлялись волны из псевдоподий высотой от двух до четырёх метров. По прошлому опыту я знал, что это было реакцией на бурю; но, в отличие от водяных морей, эта реакция всегда запаздывала примерно на тридцать минут. Позже экспедиция узнала, что возбуждение было реакцией на попадание воды в матрицу.

Когда литторалопы добрались до «моря», я заметил, что его край отодвигается назад на метр или около того, словно в подобии разумного предчувствия. Стадо выстроилось в цепочку вдоль края и начало размашистыми ударами голов из стороны в сторону срезать длинные прозрачные ленты матрицы, которые тут же схватывались за один кончик и всасывались в животы этих существ.

Через час насытившиеся литторалопы с плотно набитыми животами ушли дальше по пляжу и скрылись из поля зрения, и я спустился пониже, чтобы оценить нанесённый ими ущерб. Область свежеобнажившегося пляжа длиной около сорока и шириной два метра дала представление о количестве матрицы, съеденной стадом.

Край «моря» выглядел рваным и ободранным, а по всему пляжу были разбросаны частично отрезанные полоски матрицы. Я летал около часа, делающем зарисовки окружающего ландшафта, и за то время, пока я отсутствовал, некогда разодранный край был полностью излечен новой матрицей.

На глубине около тридцати сантиметров под слоем мягкой почвы прибрежной зоны скрываются массы общественных охотников – пляжных стрелок. Эти похожие на копьё существа, часто встречающиеся в огромных количествах, лежат в засаде, ожидая, пока неосторожное существо, проходящее мимо, не наступит на почву прямо над ними. Поскольку они полагаются главным образом на свои рецепторы, чувствительные к давлению, эхолокационного аппарата у них практически нет. Эти охотники, нападающие с близкого расстояния, на коротких дистанциях способны двигаться с огромной скоростью. Они совершают бросок при помощи сложенной мускулистой «ноги», которая подбрасывает каждое отдельное животное сквозь землю, в которой оно прячется, в сторону его цели. Убив добычу, пляжные стрелки инстинктивно перегруппируются и закапываются, не оставляя никаких видимых свидетельств своего существования. Их неподвижность и молчаливость – это превосходно отточенная эволюцией техника охоты на планете, где используется эхолокация. Поскольку ареал пляжных стрелок ограничен плотностью и составом почвы, в которой они живут, они распространены исключительно в прибрежной зоне.

Один раз, следуя за пляжным скакуном (отдалённым береговым родственником императорского морского странника), я попал на участок, заселённый пляжными стрелками. Это была не самая приятная сцена: с полсотни пляжных стрелок внезапно вылетели из земли вокруг жителя побережья и за несколько секунд беспощадно утыкали его. Сила их атаки была настолько велика, что те существа, которые промахнулись мимо пляжного скакуна, совершенно свободно допрыгнули до моего ’конуса, парившего в двадцати метрах над их стартовой площадкой. Пляжный скакун умер ещё до того, как повалился на землю. Далее началось причудливое пиршество, и те пляжные стрелки, которые попали в цель, проедали себе выход из туши, а те, которые промахнулись, вгрызались в глубины туши. Через час кости пляжного скакуна лежали на поверхности земли, а пляжные стрелки бесследно исчезли.

КАРТИНА XX. «С полсотни пляжных стрелок внезапно вылетело из земли».

Пестрокрыл

КАРТИНА XXI. «С началом ночи пестрокрылы начинали шевелиться». (Предварительный набросок)

Через день после знакомства с литторалопами я наткнулся на другую интересную стаю береговых жителей. Эти странно выглядящие животные, казалось, ещё пребывали в горниле эволюции: они были крылатыми, но всё же не были способны летать. Когда существа двухметрового роста делали попытки летать – а это было нечасто – они хлопали своими короткими крыльями с красивым полосатым узором в тщетных усилиях подняться в воздух, и им удавалось сделать лишь длинный прыжок. Днём пестрокрылы, как я назвал их, вели ленивую жизнь, покачиваясь вверх-вниз на волнистой поверхности Амёбного моря. Периодически они просто вытягивали свои хоботки и начинали кормиться. Всё остальное время они только и делали, что качались на волнах или дремали. Но едва наступала ночь, пестрокрылы начинали шевелиться. Поднимались головы, разворачивались чудесно сияющие крылья, и существа вставали на ноги на мерцающей и колышущейся поверхности геля. Когда стая начинала свои ночные прогулки, мирная сцена в одно мгновение превращалась в буйство движения.

Пестрокрылы компактно сворачиваются для дневного сна на поверхности Амёбного моря. Я часто видел их многочисленные стаи, плавно покачивающиеся на геле.

За всё время своего пребывания на Дарвине IV я никогда не встречал ничего более диковинного, чем дикие гонки, которые устроили мы с пестрокрылами однажды ночью. Целыми часами напролёт эта группа лунатиков, хлопая крикливо расцвеченными крыльями, двигалась по поверхности «моря» самыми извилистыми и беспорядочными маршрутами. Всю ночь существа прыгали, скакали и резвились в темноте – кувыркающаяся мешанина покрытых зелёными полосами крыльев и тел. Меня одновременно и развлекла, и донельзя вымотала необходимость следовать их непредсказуемым выходкам, и я иногда поднимался на высоту, достаточную для того, чтобы держать ярко светящуюся цепочку этих существ в поле зрения на большой территории.

В течение всей ночи я следовал за пестрокрылами, ломая голову над странным поведением, свидетелем которого я был. При всей своей сложной экипировке мне оставалось лишь строить догадки. Был ли я свидетелем преследования микроскопических летающих существ, или запущенного гормонами брачного ритуала? Я не мог сделать никаких выводов. К тому времени, как небо засеребрилось, они стали заметно менее энергичными. И я тоже. Когда они замедлили движение, я спустился на высоту около десяти метров и «припарковался». Рассвет застал странных существ устало рассаживающимися на поверхности «моря», сворачивающими крылья и подгибающими свои длинномордые головы. Со своего наблюдательного пункта мне было видно, что они постепенно задремали, а затем крепко заснули, и я не мог не задать себе вопрос: видят ли они сны?

Горы

КАРТИНА XXII. Трансальпийский паритель возле горы Спика.

Килевый брюхолаз

КАРТИНА XXIII. «Скрытая камера для яиц заполнена дождевой водой и защитной грязью».

В начале своего второго лета на Дарвине IV перед моими глазами впервые предстала область предгорий, которая окаймляет большую экваториальную горную цепь. Когда я пересёк область Сингэна, мягко закруглённые холмы постепенно сменились более неровной, более суровой местностью, где туманы и дождь не представляли собой чего-то необыкновенного. В отличие от плоской монотонности равнин эта холмистая область манила чудесно разнообразными видами, и везде дальним фоном были серые, окутанные туманом утёсы. Хотя между холмами местами попадались отдельные густые заросли кустарников, большая часть земли была покрыта низкорослыми голубыми растениями – не более пятнадцати сантиметров в высоту и, по-видимому, очень цепкими. Было замечено, что это растение, которое наш ботаник, доктор Доротея Кей, назвала горной лозой, росло в самых неприспособленных для жизни местах вроде нижней стороны нависающих над пропастями утёсов и вдоль крутых склонов трещин в скалах. Это растение, встречающееся в изобилии, покрывает горные местности до самого подножия гор. Повсюду среди этого красивого голубого ковра были разбросаны бесчисленные серые валуны, покрытые лишайником, контрастно выделяясь цветом на фоне лозы, переплетённые усики которой можно было увидеть среди валунов. На вершинах холмов было разбросано больше всего камней, и это заставило меня предположить, что они представляли собой подвергшиеся эрозии остатки древних некков[2].

Килевый брюхолаз оставляет глубоко параллельные борозды в болотистой почве, когда подтягивает себя вперёд при помощи веслообразных лап. Хотя его внешность кажется неуклюжей, он вовсе не медлителен, и была реально зафиксирована его скорость до двадцати пяти км/ч при спуске по горному склону во влажную погоду.

Я плыл на высоте не менее восьми метрах над холмистой землёй. Почва была влажной и очень вязкой, а в некоторых местах я заметил прозрачный радужный туман, висящий в метре над поверхностью земли. Через разрыв в снижающихся тучах солнце осветило туман, выдыхаемый скоплением торфяных пузырников – занятных существ овальной формы розового цвета, погружённых в вертикальном положении в заболоченную землю, что было необходимо для увлажнения и защиты их чувствительной морщинистой кожи. Когда эти животные пели мне свою серенаду, сморщивая свои дряблые, вывернутые наружу губы, звуки их хриплых голосов звучали очень забавно. Около четверти часа я записывал их крики.

Углубляясь в горную местность, я начал замечать большие борозды, вырытые в легко проминающемся торфе, словно какой-то великан провёл пальцами по голубой листве, чтобы открыт взору бурую почву под нею. Борозды перекрещивались на поверхности холмов явно случайным образом. Они сопровождались оставляемыми через определённые интервалы глубокими канавками и отдельными кучами помёта, которые позволили мне сделать вывод о том, что следы были животного происхождения. Я двигался по одному следу, который, как оказалось, был оставлен двумя особями, движущимися на север; вывод о направлении движения был сделан на основе формы канавок по обе стороны каждой борозды. Судя по всему, канавки и борозды указывали на то, что эти крупные существа подтягивались при помощи конечностей и тянули за собой часть своего тела. Меня очень обрадовало то, что догадка оказалась верной.

Высоко на вершине, увенчанной большим пламенеющим некком, под скалу забилась пара существ, сохраняющих полную неподвижность, за исключением небольших движений их серповидных голов.

Два головных трофических щупальца килевого брюхолаза также используются для выкапывания камеры для яиц. Затем самка откладывает яйца глубоко под землёй, где они затем оплодотворяются самцом, и, очевидно, оказываются брошенными на произвол судьбы обоими родителями.

Я мало что уловил, прослушивая их эхолокаторы; они издавали лишь редкие короткие сигналы.

Низкие облака потемнели, брызнул дождь. Я увидел, как бурая кожистая шкура этих существ намокала всё сильнее по мере усиления дождя. Камни заблестели, а среди уже напитанного водой торфа стали образовываться лужи, которые на склонах гор начали выходить из берегов и потекли вниз грязными ручьями.

Внезапно тишину моего бдения разорвал громкий взрыв высокочастотных сигналов. Я увидел, как одно из существ (которых я назвал килевыми брюхолазами) отползло назад где-то на метр, а другое в это время стало проявлять беспокойство, переступая с одной мускулистой веслообразной лапы на другую. Его спутник продолжил медленно двигаться назад, пока, наконец, не обосновался прямо под большим нависающимвыступом скалы, скрывшись от проливного дождя. Я заметил, что его блестящие бока начали раздуваться от каких-то необъяснимых усилий. С каждым сокращением существо издавало пронзительный ультразвуковой визг, который, похоже, усиливал волнение его партнёра, сильно кивающегов это время своей огромной головой. После двадцати таких визгов и более пристального сканирования с моей стороны я решил, что брюхолаз под скальным козырьком был самкой. Она выкопала своим трубчатым яйцекладом длинный узкий подземный тоннель и отложила в маленькой камере на глубине около пяти метров двадцать длинных яиц. Она покинула место гнездования и медленно скользнула вперёд, под дождь, а её мягкий, раздутый яйцеклад волочился по грязи. Самец брюхолаза в данный момент неистовствовал от возбуждения и без лишних церемоний поспешил к освободившемуся тоннелю. Он быстро вставил свой фаллос в отверстие, прорытое его брачной партнёршей, и в течение двух минут исполнил долг по оплодотворению лежащих под землёй яиц. Затем, также выбившись из сил, он отполз от гнезда, чтобы тихо встать рядом со своим дрожащим партнёром; дождь моросил по их широким спинам. Я наблюдал, как они, дрожа, обнюхивали друг друга и нежно попискивали. Они опустились в колыбель из грязи, и, видя, как постепенно ослабевают их спинные и боковые шипы, я предположил, что они заснули. За их телами узкий вход и скрытая камера с яйцами наполнялись дождём и защищающей их грязью.

Позже я понял, что ливни размягчили плодородную почву как раз до нужного состояния, позволяющего килевому брюхолазу выкапывать гнёзда-тоннели; после этого ливня я обнаружил и другие пары на вершинах подобных же вулканических хребтов. Через несколько часов, когда солнечный свет хлынул из-за редеющих облаков и зажёг великолепные двойные радуги, я снова посетил многие гнездовые участки. Все они были покинуты взрослыми килевыми брюхолазами, единственным признаком присутствия которых были параллельные борозды, прорезанные в земле. Что касается яйцевых камер, то невозможно было обнаружить практически ни одного признака их наличия.

Крылоскок

КАРТИНА XXIV. «Выгнув спину, оно взвилось над бездной». (Предварительный набросок)

Горы Дарвина IV относительно молодые, островерхие и зубчатые, хотя не достигают пугающей высоты. Лишь немногие вершины остаются покрытыми снегом круглый год. Выглядя ещё более неприступнымииз-за своих голых склонов, они образуют цепь, опоясывающую всю планету – это признак наличия активных субконтинентальных литосферных плит на Дарвине IV.

Не без ощущения беспокойства я выдвинулся в эту суровую гористую местность близ горы Бёртона. Наши летающие конусы, пусть даже чрезвычайно надёжные и хорошо спроектированные, был подвержены случайным сбоям, которых, как я понимал, не потерпит не прощающий ошибок склон горы. Вариант ручного управления в условиях неожиданных восходящих токов воздуха на высокогорье даже не рассматривался. Я понимал всё это, когда задал по координатной сетке направление в сторону горного кряжа, запрограммировав компьютер на постоянное поддержание тридцатиметровой минимальной высоты.

Когда я поднялся на свою первую вершину, передо мной открылась внушительная горная страна, край которой терялся в тумане раннего утра; восход солнца был около двух часов назад, и туманы, которые придавали суровым горам эфирный облик, ещё не испарились. Я заметил отдельные движения среди облаков, и либо моё зрение стало острее, либо водяной пар рассеивался, но я сумел разглядеть маленьких крылатых существ, уверенно скользящих в воздушных потоках. Они неторопливо ложились в крен, чтобы сделать разворот, совершенно не взмахивая своими полосатыми треугольными крыльями. Чтобы спуститься, эти странные существа кружились по спирали с всё уменьшающимися витками, пока не исчезали за каким-нибудь горным пиком.

Спина утёсного прыгуна покрыта бронёй из сцепленных друг с другом щитков. Однако, несмотря на эту защиту, многие из них гибнут во время камнепадов и лавин, случающихся из-за частыхподземных толчков в молодых и всё ещё нестабильных экваториальных горах Дарвина IV.

Постепенно туман рассеялся, и я более чётко разглядел этот воздушный балет. Эти животные двухметровой длины, которых я назвал малыми горными крылоскоками, являются бесспорными хозяевами своих местообитаний. Крылоскоки (которые представлены множеством разновидностей) живут в одной из самых суровых областей на Дарвине IV. Похоже, что это виды, находящиеся в процессе становления, одинаково хорошо чувствующие себя и на уступчатых склонах, и в холодном высокогорном воздухе, перемещающиеся из одной стихии в другую так быстро, что можно долго сомневаться насчёт того, какая же из стихий для них родная. В течение дня я наблюдал, как они садятся на утёсы, чтобы кормиться, спариваться или просто лазать по ним. Хотя они превосходно лазают по скалам, используя почти невидимые глазу точки опоры, большую часть своего времени они проводят, планируя над пиками, следуя за острым запахом высокогорных скальных полипов – их единственного корма. Мне понравилось наблюдать прекрасную картину, когда эти ярко расцвеченные жители гор стремительно носятся с одного уступа на другой, скрываясь в синей тени гор и вновь показываясь из неё. Они наполняли воздух своими металлическими эхолокационными щелчками – этот звук не был похож на сигналы большинства представителей фауны Дарвина IV.

Я наблюдал, как один крылоскок вырулил в сторону выбранного уступа с замечательной аэродинамической точностью. В нужный момент, когда его ноги и задняя шпора коснулись земли, он аккуратно сложил свои кожистые крылья вдоль тела; ребро переднего края крыла точно легло в длинный желобок на боку. Позади и по обе стороны его головы нервно подёргивались большие, хорошо развитые стабилизаторы, отвечающие за поддержание равновесия. Мне было слышно, как существо делает короткие глубокие вдохи холодного, насыщенного ароматами воздуха, обследуя утёс. Через мгновение оно получило в награду небольшой пучок сиреневых скальных полипов. Растения упрямо цеплялись за камнями, и каждое из них время от времени выдувало наружу желтоватое облако сильно пахнущих спор. Крылоскок сунул свой клювовидный рот в группу растений и принялся обрывать их суккулентные шаровидные кончики. Он кормился в течение нескольких минут, пока его не вспугнул внезапный поток падающих сверху маленьких камешков. В считанные секунды существо развернулось к краю уступа и воткнуло свою заднюю шпору в землю. Затем, выгнув спину дугой, оно взвилось над бездной, распахнув полосатые крылья, и уплыло из поля зрения.

К исходу дня я встретил ещё двух обитателей гор – большого горного крылоскока и утёсного прыгуна; оба вида занимали различные, но сходные экологические ниши в этой экосистеме. Первое из этих животных в полтора раза крупнее своего более мелкого родственника и щеголяет гребнем на черепе, который у некоторых экземпляров изгибается почти к самому позвоночнику. Я наблюдал много случаев, когда этот массивный гребень использовался в перемежающихся с полётами демонстрациях за выяснение главенства, что часто приводит к серьёзным разрывам крыльев – ранам, которые почти всегда смертельны, поскольку из-за них животные просто разбиваются об камни внизу.

У крылоскока нет никаких средств для активного движения в воздухе. Спрыгнув со своего выступа, он намертво фиксирует замок на крыльях и далее вынужден собственными силами планировать к конечной точке прыжка. Однако, используя восходящие потоки воздуха в горах, некоторые особи крылоскоков способны совершать парящие прыжки на расстояние в несколько миль и даже преодолевать высокие хребты.

У утёсного прыгуна нет крыльев, как у его дальних родственников крылоскоков. Это невероятно ловкое существо, от его способностей к прыжкам у меня просто дух захватывало. Я сделал записи множества прыжков через пропасти на расстояние свыше двадцати метров, и заметил очень мало травм. Похоже, что он непрерывно занят поиском корма, выбирая в качестве основного компонента своего рациона щебёночную траву, которая обрастает вертикальные поверхности скал. Как и скальные полипы, щебёночная трава выбрасывает свои пахучие споры в воздух, иногда в таком количестве, которого хватает для того, чтобы создать туман над значительной областью горного склона.

На исходе своего первого дня в горах я зашёл вслед за группой утёсных прыгунов в одно такое облако спор, чтобы понаблюдать за их кормлением. Облако, должно быть, запустило инстинктивный рефлекс кормления, поскольку стадо начало кивать вверх-вниз своими большими головами. Они продолжили эти движения, подходя всё ближе и ближе к стене, и издавали громкие звуки, когда скребли своими лицевыми роговыми чехлами по камням. Воспользовавшись большим увеличением экрана, я смог разглядеть, что существа на самом деле сбривали щебёночную траву длинными полосами при помощи своих трофических желобков. Ранее у меня возникал вопрос о природе многочисленных следов трения на утёсах; наблюдение этого способа питания дало мне ответ на него.

Я наблюдал за пасущимися утёсными прыгунами в течение часа, пока сумерки не начали окрашивать в красный цвет горные пики вокруг меня и делать глубже тени в долинах внизу. Сумерки в горах были прекрасны. Когда утёсы потемнели, я стал различать нежные светящиеся узоры, когда начали светиться различные горные растения; животные, также обрисованные собственными биологическими огнями, выглядели завораживающе, когда прыгали с одного уступа на другой, мерцая, словно подвижные двойники звёзд, восходящих в небе.

Темнота в целом снижает активность горных травоядных, и многие крылоскоки и утёсные прыгуны в сумерках устраиваются на ночлег. Происходит ли это из-за того, что часы их дневной активности подходят к концу, или же из-за усиления активности сумеречных хищников, летающих и бегающих по горам – на этот вопрос у меня нет чёткого ответа. Когда мой первый день в горах подошёл к концу, я приготовил обед и сидел, разглядывая темнеющие горные пики и размышляя над моими бесполезными тревогами, связанными с путешествием сквозь эту величественную экосистему. И, как часто случалось во время моих путешествий по Дарвину IV, я думал о богатстве и изобилии Природы, о загубленной планете, которую я называю своим домом, и о моих жене и ребёнке, которые были так далеко.

Пузырерог

КАРТИНА XXV. «Было довольно сложно удержаться от смеха, наблюдая за этими продолжительными стычками».

К этому обитателю горных ручьёв меня привёл его крик – громкие гудки, что весьма необычно для Дарвина IV. Этот звук – результат того, что воздух выжимается из его парных пузырей во время их резкого сокращения; он эхом отражается от каменных стен, и его можно расслышать за несколько километров. Я полагаю, что это сигнал, обозначающий территориальные притязания.

Горные ручьи на Дарвине IV не очень богаты растительной жизнью, и эти существа, которых я назвал пузырерогами, вынуждены проводить до трёх четвертей своего времени в поисках в воде своего корма – красной горной колючки. В результате этого пузырероги чрезвычайно территориальны и используют свои гудки, а также демонстрацию ярких биологических огней, чтобы отпугивать соперников.

Сдутые пузыри пузырерога располагаются на его боках на гигантских ветвистых «рогах». Когда они раздуты, их жуткий гудящий крик – это один из самых назойливых и легко узнаваемых звуков на планете.

Во время стычки с соперником пузырерог растопыривает в стороны свои «рога», агрессивно надувая большие пузыри небольшими порциями воздуха. Претендент отвечает тем же, и ещё начинает ходить вокруг своего соперника медленным и неторопливым (и столь же смешным) шагом на цыпочках. Было сложно удержаться от смеха, наблюдая за этими продолжительными стычками; мне приходилось постоянно напоминать себе, что эти два дуэлянта готовы сражаться насмерть. Я никогда не видел, чтобы эти территориальные демонстрации заканчивались смертельным исходом, но длинные кровавые шрамы были обычным делом.

Тундра

КАРТИНА XXVI. Северные полярные флюгера вращаются над тушей унта.

Полярная травяная волокуша и тундровый пахарь

КАРТИНА XXVII. «Я решил пролететь вдоль края ледника, обследуя его поверхность, покрытую трещинами».

Вскоре после того, как я покинул горную область Дарвина, в Экспедиции случилась трагедия. Я путешествовал на север, задумав присоединиться к моим коллегам-исследователям, докторам Исуду и Изайру, над полярными пустошами. Проплывая над болотистыми торфяниками, окаймляющими тундру, я слушал по радио дальнего действия непостижимую и непереводимую беседу двух инопланетных ксеногеологов. Они сидели в отдельных ’конусах на расстоянии около пятисот километров от меня и летели над ледниковым покровом в сторону магнитного полюса. Всё выглядело абсолютно нормально; беседа учёных была продолжительной и явно непринуждённой, прерываясь сериями быстрых щелчков, которые, как я догадался, были у има смехом. Мне нравилось слушать их странный язык, богатый свистами и переливами, пока я спешил к назначенному месту встречи. По моим оценкам, я смог бы встретиться с ними примерно через час. А затем радиосвязь совершенно неожиданно замолчала, а у меня на экране замигал указатель места происшествия.

В первый момент я предположил, что эти двое ксеногеологов просто закончили беседу, и один из них случайно запустил маяк наведения на место происшествия. Но по мере того, как минуты радиомолчания тянулись одна за другой, моё беспокойство росло всё сильнее и сильнее. Я запустил проверку их местоположения и обнаружил, что оно не изменилось с момента последнего обновления данных моего компьютера десятью минутами ранее. Меня охватило зловещее предчувствие. Прошло не менее тридцати минут, прежде чем я добрался до них; до того момента я мог лишь сидеть и нервно наблюдать полосу субарктического ландшафта под собой.

Плоский ландшафт тундры Дарвина IV имеет почти однородный зеленовато-коричневый цвет. Разбросанные по нему участки низкорослой белой и голубой растительности смягчают суровый и однообразный облик этой скудной экосистемы. По мере приближения к обширному ледниковому щиту землю во всё большем и большем количестве усеивают бесчисленные округлые валуны.

Оба полюса Дарвина IV покрыты ледниками огромных размеров. Северный ледниковый щит, к которому я направлялся, отличается от своего южного визави большей толщиной и зубчатыми пиками гор B14 и B15 близ центра. На Южном ледниковом щите таких видимых горных вершин нет совсем.

Преодолевая километр за километром, я начал различать на горизонте тонкую белую линию. Сверкая на фоне серо-зелёных облаков, край ледника казался искусственным, словно невероятно длинная побеленная оштукатуренная стена, раскинувшаяся вдоль всего горизонта. Я набрал высоту, и теперь мне был виден полярный ледниковый покров, уходящий вдаль – молочно-белый океан льда, сияющего в меркнущем свете солнц, словно сломанная и выщербленная металлокерамическая пластина. Пока я смотрел, по поверхности льда потянулось плотное белое облако замёрзшего пара, затеняя солнца и скрывая из виду ледяные поля. За считанные мгновения я тоже попал в бушующее облако абсолютной белизны, исторгающее потоки града. Я начал всё явственнее ощущать возрастающее чувство дезориентации. Едва не впадая в панику, я запустил компьютерный топографический горизонт; его графический линейный образ позволил мне ощутить себя хоть немного спокойнее.

Внутри высокой горбатой спины травяной волокуши находится масса её эхолокационного аппарата – одного из самых крупных среди всех существ на Дарвине IV. Это почти второй мозг.

Мне было достаточно легко представить себе, что могло случиться с моими двоими коллегами: они могли лететь близко друг к другу, осуществляя сейсмические исследования при помощи спаренных приборов, когда на них обрушился этот или подобный ему шквал. Я мог живо представить себе два лёгких ’конуса – брошенные один на другой, сталкивающиеся и разрушающиеся... Я надеялся, что ошибался, но по мере того, как сила окружающей меня бури всё возрастала, я начал бояться худшего.

Паря на высоте пятидесяти метров, я кружился, словно снежинка на ветру, и мелкозернистый град бил мне в ветровое стекло. Гироскопы моего ’конуса работали изо всех сил, чтобы удержать меня в нормальном положении, но искусственный горизонт, проецируемый на ветровое стекло, бешено раскачивался. Затем буря утихла почти так же внезапно, как и началась. Тундра оливкового цвета подо мной становилась всё более и более различимой, а наверху в кобальтово-синем небе вновь сияли солнца.

Когда шквал прошёл, я восстановил контакт с сигналом наведения и примерно через десять минут уже парил над местом последних координат учёных. Свидетельства их судьбы были разбросаны по земле и льду на краю ледника. Тысячи похожих на конфетти кусочков металлокерамики и титана, окрашенных в оранжевый цвет и погнутых, лежали широким веером длиной около сотни метров. Два массивных турбовентиляторных двигателя Изара валялись, спутавшись в единую массу, и их роторы были сцеплены. Я не увидел ни тел, ни даже клочков оранжевых лётных костюмов.

Я связался с «Орбитальной звездой» и передал грустные новости о своём открытии и координаты места крушения. Мне сказали, что партия для проведения расследования спустится в течение часа.

КАРТИНА XXVIII. «Это существо выглядело так, словно ему был в тягость его собственный способ передвижения».

Через два часа, после тщательного опроса (который включал полную выгрузку записей моего компьютера) меня отпустили продолжать исследования. Покидая место крушения, на экранах заднего вида я видел летающие зонды уборочной команды, которые уже начали свою работу. После того, как они выполнят свою задачу, на Дарвине IV не останется никаких физических следов моих коллег. Я знаю, они оценили бы это.

Пусть в жизни я не был достаточно хорошо знаком с этими двумя ксеногеологами, но меня всё же сильно угнетала их гибель. Мои мысли продолжали возвращаться к месту крушения и разбросанным там обломкам. Вместо того, чтобы направиться вперёд и продолжать исследования, я «припарковался», включил на звуковых колонках Пятую симфонию Шостаковича и сел, блуждая взглядом по пустынной тундре. Возможно, это была моя попытка устроить поминальную службу.

Когда симфония закончилась, я вернулся к работе. Я решил пролететь вдоль края ледника, обследуя его поверхность, покрытую трещинами, как и намеревался ранее. Его голубоватая ледяная стена в разных местах поднималась на разную высоту, иногда измеряемую тысячами метров, тогда как на других участках лёд был не больше нескольких метров в высоту. Землю перед ним усыпали целые поля кусков льда, отколовшиеся от трескающегося основного массива ледника. Эти куски, источенные ветром и солнцами, принимали самые причудливые формы. Тундра напоминала исполинскую шахматную доску с сотнями белых извитых фигур, медленно оседающих в свете скудного полярного солнца.

Примерно через час после того, как я потерял из вида место крушения, я обогнул язык ледника и наткнулся на полдюжины чёрных существ, медленно волокущих свои тела по почти промёрзшей земле. Они оставляли за собой длинные борозды, которые исчертили поверхность тундры на сотни ярдов. Памятуя об этих бороздах, я назвал существ тундровыми пахарями. Две очень мускулистых руки, завершающиеся плавниками, тянули трёхметровое тело неторопливыми взмахами, оставляя борозду и маленькие кучки земли вдоль неё. Каждый взмах вызывал появление из ноздри существа высокого столба пара, который замерзал при соприкосновении с холодным воздухом и оседал снегом на его спине. Тяжёлые чёрные покровы его тела блестели от этой влаги, когда оно продолжало свой трудный путь. Это существо выглядело так, словно ему был в тягость его собственный способ передвижения, хотя я знал, что сам факт его выживания в этой суровой среде обитания доказывал мою неправоту.

Я наблюдал за группой тундровых пахарей (я просто должен был дать им такое название, когда узнал их истинную природу), по меньшей мере, в течение часа. Они перемещались очень медленно. Когда какая-то особь приближалась к зарослям арктического кактуса или полярной точечницы, те исчезали из виду, словно их дёрнули снизу; это меня озадачило.

Держась в десяти метрах одно от другого и двигаясь параллельным курсом, взвизгивая, извергая пар и переворачивая почву, словно бороны, животные преодолели всего лишь около сорока метров за тот час, пока я наблюдал за ними.

Похожий на лопату клюв травяной волокуши может пробивать замёрзшую землю, чтобы выкапывать из толщи тундровой почвы снежные луковицы. Крючковатые ступни одинаково хорошо работают и на льду, и на болотистой почве. Голова существа способна полностью втягиваться вглубь тела – уникальное и важное приспособление в этом царстве внезапных и смертоносных бурь.

Некоторое время спустя я наткнулся на мумифицированные останки давно погибшего тундрового пахаря, и лишь тогда понял, что, пока животное живо, значительная часть тела тундрового пахаря остаётся невидимой. Большой костяной плуг треугольной формы движется под самой поверхностью, отрезая почву и заталкивая её в шесть жаждущих ротовых борозд для фильтрации влаги. Из отверстия в основании плуга отрастает полый твёрдый язык, заканчивающийся вертикально направленным образованием яйцевидной формы. Эта вытягивающаяся ротовая структура – несомненно, тот самый орган, который несёт ответственность за втягивание под землю мелких полярных растений.

Изучение этого мумифицированного экземпляра лишь в небольшой степени удовлетворило меня, поскольку я был заключён в своём транспортном средстве. Мой летающий конус был снабжён сложной батареей датчиков и рецепторов, предназначенных для измерения проявлений жизни у живых существ, биологические огни сияли, но има не обеспечили возможностей для исследования и сохранения мёртвых тканей. Возможно, это было их упущение, или же, возможно, это было частью их философии; во всяком случае, я полагал, что этот разлагающийся экземпляр мог бы стать хорошим кандидатом для сбора и дальнейшего изучения. Единственным возможным источником противоречий была некоторая микробная жизнь, присутствующая внутри трупа. Но, вызвав «Орбитальную звезду», чтобы попросить разрешения на это, я неосторожно вступил в ряды участников давнего и ожесточённого противостояния. Я и не подозревал, что другие члены экспедиции также делали подобные запросы. Им всем ответили однозначным отказом, и мне тоже. Помню, что потом я минут десять ворчал насчёт негибкости бюрократии. Хотя все мы были полностью согласны с задачей има «сохранить Дарвин IV нетронутым», бывали случаи, которые демонстрировали определённое упрямство руководителей Экспедиции. И конечно, теперь Дарвин IV навсегда останется отмеченным смертью докторов Исуда и Изайра.

В нескольких километрах от места крушения я услышал какие-то чрезвычайно громкие сигналы, а ещё через несколько километров наткнулся на их источник – трёх неуклюжих травяных волокуш; их огромные розовые биологические огни сияли, словно фонари, во мгле уходящей бури. Вначале они показались мне безголовыми, но по мере того, как небо светлело, я увидел, что из-под клапанов, расположенных в передней части их тел, показались маленькие тёмные клювы. Головы постепенно выдвигались наружу, пока не высунулись целиком. В холодном воздухе от только что высунувшихся чёрных голов некоторое время шёл пар, но потом они остыли. В процессе эволюции эти крупные существа приобрели уникальный способ защиты своей голой головы во время полярных бурь, глубоко втягивая её в изолированную полость тела.

Травяных волокуш ни за что не назовёшь быстрыми существами; они волокли свои тела десятиметровой высоты по похрустывающей почве могучими толчками огромных ног, снабжённых крючьями. Они принадлежали к числу самых шумных животных, которых я обнаружил на Дарвине IV, и испускали свои сигналы с оглушительной регулярностью. Я счёл поднятый ими шум раздражающим даже после того, как выключил внутренние звуковые колонки. Вибрации, похоже, заставляли греметь все незакреплённые предметы внутри моего ’конуса.

Более трети тела тундрового пахаря движется под землёй, где он находит пищу и влагу. Оставляемые им длинные глубокие борозды – обычная особенность субарктического ландшафта. Расположенный в передней части тела зубастый орган тянет растения вниз за корни, поэтому кажется, что они волшебным образом исчезают с пути этого травоядного во время его движения.

Травяные волокуши были спокойными животными, мирно роющимися в мёрзлой полярной почве в поисках подземных снежных луковиц, которые составляли их рацион. Когда они двигались вперёд, при взгляде на землю позади них у меня создавалось впечатление, словно здесь поработал какой-то нерешительный палеонтолог, выкапывающий повсюду небольшие ямки.

Потратив полчаса на зарисовки, я обнаружил, для чего этим существам нужны исключительно громкие эхо-сигналы. Благодаря близости ледника у травяных волокуш развилась способность отражать эхолокационные сигналы рикошетом от ледяной стены; фактически, у данного вида это выглядит предпочтительным способом эхолокации. Наверное, больше часа я наблюдал за тем, как кормятся волокуши, и одна из них всегда держалась вблизи стены ледника; звуковые сигналы животного отражались от неё в сторону тундры, а другие животные в это время сохраняли молчание. Проведённый мною анализ эхолокационных сигналов указал на то, что в разные стороны одновременно рассылались не единичные, а множественные сигналы. Должно быть, возвращающийся сигнал был весьма сложным, что объясняет наличие на вершине тела у этих существ огромного горба, вмещающего эхолокационный аппарат. Природа, как всегда, цепляющаяся за любые благоприятные возможности, в полной мере воспользовалась преимуществами наличия ледника и его акустическими свойствами.

Моё раздражение от громких сигналов обернулось восхищением замечательным процессом эволюции, который снабдил этих существ таким сложным механизмом выживания. Наверняка полярный гарпунорот должен быть очень умным, чтобы застать какую-нибудь травяную волокушу врасплох.

Унт и летучий житель мумии

КАРТИНА XXIX. «Их топот и неистовые трубные крики эхом разносились в морозном воздухе». (Предварительный набросок).

Субарктическая экосистема задала мне больше биологических загадок, чем любая другая область на Дарвине. С одной такой загадкой я столкнулся в начале весеннего дня, когда следовал за мигрирующим стадом унтов по пустынной тундре близ отрога Уэдделла. Унты, названные так за громкий вздыхающий звук, который сопровождает каждый их тяжёлый шаг, направлялись на север, к своим весенним местам размножения. В стаде насчитывалось около двухсот особей, и энергию их возбуждения можно было почти ощутить на себе. Большинство этих существ находилось в возрасте размножения, и многие демонстрировали раздутые от беременности животы. Эта зима явно была трудной: количество молодняка было невелико, и все члены стада явно были исхудавшими.

Но даже при всём при этом они сохраняли внушительный облик, шагая по полярной траве.

Ледяная стрелка – это летун легче воздуха, который пользуется своими полыми шипами, чтобы цепляться за лёд ледника во время свирепых полярных бурь. Полагают, что он получает питание из водорослей и микробов, замороженных во льду, потому что никто никогда не видел, как он питается растениями или животными в лежащей по соседству тундре.

Я не могу забыть того опыта, который дали мне эти же самые существа во время своего осеннего гона в прошлом году. Первый снег покрыл землю, а низкое серое небо, похоже, предвещало наступление суровой зимы. Крупные унты шестиметровой высоты, хвосты и спины которых были покрыты накопленными с лета жировыми запасами, собрались в группы, готовясь к брачному сезону. Поскольку все они принадлежали к одному полу, единственными членами стада, которые не занимались ритуальными демонстрациями, были самые молодые, больные и старые особи. Остальные существа втыкали свои бивни в снег и землю, или топали ногами и трубили. Трубные звуки, испускаемые из восьми отверстий на их боках, звучат как глубокий и красивый гул на четыре тона, наполненный мучительной страстью. Его легко можно расслышать на расстоянии нескольких миль.

Я парил над стадом, зарисовывая пару молодых особей, когда увидел двух крупных унтов, занятых демонстрацией вспышек биологических огней, предшествующей ритуальному поединку. Стоя на месте, они быстро вертелись, разбрасывая комья снега и земли и издавая громкие сигналы. Затем они резко остановились мордами друг к другу, встряхивая головами и царапая землю бивнями. Иногда за этим могли последовать состязания по толканию телами и схватки, сопровождающиеся ударами бивней; через несколько мгновений они опять начинали вертеться с новыми силами. Звуки их боя эхом разносились в морозном воздухе.

Такая последовательность действий повторяется раз за разом, пока одно из существ не опустит голову в знак поражения или не атакует. Что бы ни было тем действием, которое запускает угрожающую демонстрацию (конечно, я не стал бы называть это любовью), этого было достаточно для образования брачной пары. Чтобы произошло спаривание, каждый партнер должен выдержать агрессивное позирование своего потенциального партнёра и держать себя на равных с ним. Сражение – это последнее испытание совместимости брачных партнёров у унтов и, полагаю, необходимый элемент сексуальной стимуляции животных. Похоже, бой высвобождает у обоих существ феромоны, которые усиливают потребность в спаривании.

Я наблюдал множество случаев демонстрации угрозы, и результатом многих из них оказывалась несовместимость партнёров. Иногда, если за этим следовала схватка, проигравший зверь оказывался раненым или слишком уставшим, чтобы участвовать в сексуальных отношениях; в таких случаях их бросали там же, где они потерпели поражение. Чаще, однако, двое существ спаривались, зачиная потомство, наследующее их силу и выносливость. Осенний гон продолжался примерно три недели, и в течение этого времени я отметил, что многие особи участвуют, по меньшей мере, в трёх сражениях. В дальнейшем стадо отправилось в места зимовки. Я знал, что детёныши начнут рождаться в середине весны.

Весна в тундре, охватывающей полюс сплошным кольцом – это время пробуждения, когда вода, на долгие месяцы заключённая в слое губчатой почвы над вечной мерзлотой, начинает таять и дарить ей свои животворные качества. Повсюду начинают проявлять признаки жизни низкорослые выносливые тундровые растения. Слабо светящиеся почки в невероятных количествах появляются на тёмной земле, словно ковёр из звёзд. Тающий снег и размягчившаяся земля также освобождают обширные зимующие популяции дисколётов, которые взлетают и тучами кружатся в воздухе. Более крупные представители фауны выглядят активнее, когда окружающая их среда прогревается. Солнечные лучи касаются полярных районов, словно воспоминания о мгновениях нежности, заряжая растения и животных страстью возрождения.

Неистовое стадо унтов подо мной явно было охвачено волнением сезонного возрождения природы, судя по тому, с каким удовольствием и насколько легко гнутся их задубевшие на холоде шкуры и застывшие суставы, а непреодолимая жажда размножения гнала их вперёд по бесплодной тундре. Наполняя воздух своими характерными глухими эхолокационными сигналами, унты брели колонной шириной по десять-двенадцать особей к своим древним местам размножения.

Прошло три дня следования за стадом унтов, и я увидел, что стадо разделилось, чтобы обойти препятствие на своём пути. Со своего пункта наблюдения в ста метрах за животными мне совершенно невозможно было понять, какого рода препятствие это было. Я даже не был уверен в том, было ли это животное, или же какое-то неорганическое образование. Затем я увидел, что его вершина увенчана тусклым жёлтым биологическим огоньком, и это означало, что объект был органического происхождения – или же когда-то был таковым.

Парные ряды ноздрей унтов выполняют различные функции. Передняя пара служит для дыхания, задние – входные отверстия для органов, издающих трубный звук. Язык унта может пробивать лёд, чтобы поедать снежные луковицы, не выкапывая их.

Этот объект оказался морщинистой, спавшейся оболочкой, которая больше напоминала вяленый на солнце овощ, чем животное. Только в данном случае не солнце, а беспощадный полярный ветер привёл это существо в его высушенное состояние.

Странные особенности поверхности стали более заметными, когда я подобрался поближе: извилистые трубки тянулись над морщинистыми складками, окружавшими сфинктероподобные отверстия, и пронизывали их. Причудливая и замысловатая текстура поверхности мало что могла сказать об изначальном облике существа. Более крупные черты строения, вроде спинного кнутовидного придатка и расположенной в передней части объекта конечности, напоминающей ногу, были столь же загадочными.

Я облетел мумию высотой три с половиной метра, пока не занял положение прямо перед её «головой». Непосредственно под тускло горящим биологическим огнём находилось тёмное отверстие. Я посветил в него тонким лучом света прожектора своего ’конуса, и пустота внутри, казалось, подтверждала мысль о том, что это была не больше, чем просто мумифицированная туша животного. Но почему биологический огонь всё ещё светился? Вскоре я получил ответ на этот вопрос.

Я начал фиксировать пронзительные сигналы летучего существа, которое быстро двигалось в мою сторону. Мгновение спустя я смог разглядеть маленькое существо, когда оно облетело мумию и меня. Оно выглядело возбуждённым (или, возможно, я находился во власти антропоморфизма), поэтому я решил сдать назад на несколько метров. Менее чем через минуту после моего отхода чёрное летучее создание спикировало вниз; махая крыльями так быстро, что их не было видно, оно зависло в воздухе, а затем село на «голову» мумии и исчезло в отверстии. Я ждал целый час, пока летун появится вновь, но этого так и не случилось.

До этого момента мне и в голову не приходило провести ИК-сканирование туши – настолько убедительной была её мертвенная внешность. Несмотря на биологический огонь, мёрзлая оболочка выглядела высохшей на ветру так же, как любое мёртвое животное в тундре. И только после того, как я, наконец, получил результаты сканирования, я понял, что эта криптобиотическая гнездо-мумия обеспечивала маленького летуна теплом и укрытием.

КАРТИНА XXX. «Махая крыльями так быстро, что их не было видно, оно зависло в воздухе, а затем село на «голову» мумии».

Конечная цель моих действий состояла в том, чтобы попытаться продумать отношения между существом, играющим роль гнезда, и летуном. То, как они могли складываться, ставило меня в тупик, и в моём распоряжении была единственная маленькая подсказка – момент, когда летучее существо забралось в оболочку. Когда оно, пятясь, полезло в «головную» полость, я заметил, что его очертания выглядели совпадающими с краями отверстия, словно эти два объекта некогда были одним целым. Это заставило меня предположить, что летун и оболочка были одним и тем же животным, разделившимся на каком-то этапе развития летуна. Я сделал вывод о том, что оболочка оставалась живой благодаря заботе летучего существа, и служила для его защиты от сурового климата. У меня нет никаких доказательств в поддержку этой теории, и поскольку это была единственная особь, которую встретил кто-либо из участников экспедиции, я никогда не буду уверен в правильности ответа. Однако я взял на себя смелость назвать это существо летучим жителем мумии.

Примерно таким образом могло бы выглядеть гнездо-мумия, когда было способно двигаться. «Голова» ещё не отделилась и не стала отдельным летучим существом, которое (согласно моей теории) прячется и кормится внутри высушенной оболочки того, что некогда было нижней частью его тела.

Я возобновил странствия со стадом унтов и оставался с ними в течение нескольких недель, делая заметки и многочисленные карандашные зарисовки. В течение этих недель среди членов Экспедиции начал ходить весьма тревожный слух. По слухам, шпион слил координаты Дарвина IV инопланетному охотничьему картелю. Также поговаривали о том, что некоторые члены экспедиции замечали вдали охотничьи беспилотные аппараты. (Обычно они управляются с находящихся на орбите кораблей, загруженных «спортсменами», которые сидят за пультами управления в мягких креслах и организуют бойню.) Я никогда не замечал ничего такого, что вызвало бы у меня подозрения, но у меня вызывала отвращение сама мысль о соучастии в таких делах.

Стадо подо мной, конечно же, не обращало внимания на эти слухи. Каждые несколько дней, обнаружив местность, богатую кормом – клубнями снежных луковиц, растений с тёмными листьями – унты делали остановку. Эти неглубоко укореняющиеся мясистые растения, произрастающие прямо под верхним слоем почвы, достаточно широко распространены в циркумполярной области. Пользуясь своими бивнями, унты переворачивают целые акры верхнего слоя почвы, чтобы добраться до растений, которые они высасывают досуха при помощи своих длинных трофических трубок.

В конце концов, через несколько недель унты добрались до конечной цели пути – до равнины всего лишь в нескольких километрах от стены ледника. Я не мог заметить никаких отличий этой части тундры от любой другой, однако утомлённые унты выглядели довольными, словно с них спало тяжёлое бремя. Постоянно будучи настороже, следя за появлением полярных гарпуноротов, рапирников и других хищников, они продолжали копать в земле большие ямы, которые, как я (правильно) предположил, станут колыбелью для их молодняка. В эти ямы унты в больших количествах отрыгивали кашицу из снежных луковиц, собранных на поле поблизости. Кашица затвердеет и создаст съедобную и мягкую выстилку гнезда для подвижных детёнышей унтов.

Вскоре воздух наполнился звуками рождения. В течение нескольких дней гул, стоны и вздохи жутким эхом отражались от близлежащего ледника и разносились по голой тундре на многие мили. Место размножения превратилось в шумный детский сад для множества крошечных унтов, пока ещё без бивней. Бдительные родители изменили своё поведение и начали собирать пищу для требующих её детёнышей. Движение и шум не прерывались ни на миг, и я, находясь с самой гуще событий, чувствовал, что наблюдаю поведение, которое не изменилось за сотни веков.

За многие недели своих наблюдений за полярными унтами я заметил, что они без всякого волнения относятся к моему присутствию. Это были одни из самых приятных и мирных недель моего пребывания на Дарвине IV. Чувство одиночества, которое я испытывал без моих жены и ребёнка, скорее притуплялось, нежели обострялось удовольствием от наблюдения за молодыми унтами и их гигантскими родителями, играющими и обнюхивающими друг друга у края ледника. Лишь когда я парил слишком низко над местами размножения, я начинал ощущать, что они были недовольны моей близостью; и пока не случился какой-либо инцидент, который мог бы подвергнуть молодняк опасности, я решил удалиться. Улетая прочь, я оставил звуковые колонки включёнными и слушал, как звуки новой жизни в тундре затихали вдали.

Ледолаз и снегоскок

КАРТИНА XXXI. «Передо мной мелькнули очертания тёмного животного, мчащегося по льду».

Я провёл где-то несколько месяцев, летая вокруг большого северного ледникового щита, которая покрывает северный полюс Дарвина IV. После трагической гибели двух наших учёных и из-за непредсказуемого характера полярной погоды я получил предупреждение (но не запрет) относительно любых попыток исследований, требующих преодоления ледниковых массивов; поэтому я удовольствовался исследованием пространств тундры на равнине Гудзона.

Большая часть моих путешествий происходила во время месяцев полярных сумерек на Дарвине IV. Бесконечный сумрак позволял значительно легче замечать животных, потому что биологические огни живых существ были видны постоянно. Тем не менее, они были не единственным красивым источником света. Часто в вышине над ледниковым массивом мне было видно огромное, блистающее полярное сияние, которое мигало и мерцало, создавая великолепный фон для пиков B14 и B15. Замечательная игра света, отражающегося от ледяной поверхности ледника, казалось, вдыхала в лёд сверкающее подобие жизни.

Монопедалии Дарвина IV – главным образом фильтраторы воздуха. Исключение здесь – это желудкомёт, свирепый хищник, который выбрасывает свой желудок из ротового сфинктера и набрасывает его поверх своей добычи, словно сеть, а затем медленно втягивает его внутрь, переваривая незадачливую жертву, пока она ещё пытается освободиться.

Целыми днями я летел над зарослями низкорослой голубой хлыст-травы и подушками полярной точечницы, которые выглядели так, словно были изображены в технике пуантилизма; ледник постоянно находился по левую руку от меня. Часто я обнаруживал области, исчерченные вдоль и поперёк следами волочения, мало чем отличающимися от тех, какие оставляют обитающие в предгорьях килевые брюхолазы. Размеры следов и отпечатков передних конечностей, однако, не были похожи друг на друга, и я предположил, что это два разных вида.

Однажды рано вечером я разглядывал не предвещающие ничего хорошего просторы поверхности ледника, и вдруг заметил на расстоянии примерно пятидесяти километров ряд крошечных пятнышек. С такого расстояния я не мог точно сказать, были ли это куски льда или живые существа; я подрегулировал кабину ’конуса, чтобы увеличить изображение, но из-за темноты разрешение было плохим. Я пообедал, немного расслабился, а затем добавил оборотов турбовинтовому двигателю. Я хорошо представлял себе опасности, связанные с путешествием по леднику, но рассудил, что не собирался путешествовать слишком далеко.

Я поднялся, чтобы лучше разглядеть стопятидесятиметровый край ледника, поверхность которого, казалось, сияла нагоняющим страх молочно-белым светом. Как и во время своих более ранних облётов, я заметил многочисленные отверстия маленьких тоннелей в ледяном утесе. Они располагались группами, но в их распределении я не мог различить никакого явного принципа.

Когда я приблизился к группе из тридцати или около того «неровностей», мне стало видно, что, как я того и ожидал, это были не особенности поверхности льда, а неподвижные живые существа, обитающие на льду. Каждое из них было заключено в прозрачный мешок, который, в свою очередь, примёрз к поверхности ледника. Эти мешки были около трёх метров в длину, гладкие, твёрдые, яйцевидной формы. Похоже, они уже какое-то время находились на этом месте. Хотя мешки слегка просвечивали, я не смог разглядеть очертаний существ, заключённых внутри них. Было заметно, что там что-то шевелится, но к моим сканерам возвращался лишь очень слабый сигнал: большая часть их лучей отражалась от странных непроницаемых мешков.

В течение следующего часа я практически не продвинулся в исследованиях. В конце концов, признав своё поражение, я развернул аппарат в обратную сторону и возвратился в тундру.

Прошли недели, прежде чем я, движимый любопытством, вернулся к тому месту на леднике, где находились неподвижные существа. Было начало полярной весны, бледные солнца стояли низко над горизонтом. Из тридцати с лишним особей, которых я заметил ранее, осталось лишь пять. Все, кроме одного, освободились от своих мешков, и их преображение было поистине замечательным.

Вместо скрытных, невыразительных затворников, поставивших меня в тупик, меня встретили четыре панцирных существа, деловито поедающие свои мешки-оболочки. Все они сидели верхом на сброшенных и сморщенных мешках, а не видимые мне ротовые части высасывали оболочку, пока от неё, в конце концов, ничего не осталось.

Пятое существо, казалось, только и ждало возможности продемонстрировать мне процесс сбрасывания оболочки. Когда я наблюдал за ним, его несколько сдутый мешок начал расширяться. Явно раздутый выдохами существа, мешок увеличился до поразительного размера, прежде чем лопнуть со смешным хлопком воздуха, выбросив облако холодного пара. Внутреннее давление, наверное, было достаточно большим: свидетельством значительных усилий животного были двадцать минут отдыха, которые сопровождались глубокими вдохами и выдохами пара.

Ледолазы, оказавшиеся на виду, были практически такими же загадочными существами, как и во время нахождения в своих мешках. У них совершенно не было видно ног, и даже головы; каждое животное было полностью покрыто плотно пригнанными друг к другу, но всё же сохраняющими подвижность пластинками брони. И не было никаких деталей, которые могли бы подсказать мне, где у них была голова, а где хвост.

Закончив есть, существа начали с удивительной скоростью двигаться по поверхности льда, оставляя за собой неестественно гладкий след. Лишь их движение позволило мне хоть как-то догадаться, какой конец их тела был передним. Когда они уползали, я заметил, что в лёд врезалось множество прямых следов, соответствующих, как я предположил, двадцати пяти отсутствующим ледолазам.

Мне с большим трудом удавалось не отстать от двухметровых животных, потому что они прокладывали себе путь по льду самым непредсказуемым образом. Их скорость, приближающаяся к тридцати пяти километрам в час, казалась невероятной для животного, не имеющего видимых ног или системы, обеспечивающей толчки вперёд. Я следовал примерно в тридцати метрах за ними, пока животные выписывали зигзаги по поверхности ледника. Я предположил, что они направлялись к участку богатого водорослями коричневатого льда, находившемуся на расстоянии около трёх километров. Когда они добрались до этого места, я ощутил удовлетворение, увидев, что они замедлили движение и остановились. Я усилил увеличение на стекле кабины, но напрасно. Как и в случае с невидимыми мне конечностями, теперь я имел дело с невидимыми органами питания, потому что ледолазы начали кормиться водорослями, оставляя за собой странные зубчатые канавки во льду.

Пока я был поглощён наблюдением за кормящимися ледолазами, в поле зрения внезапно объявилось другое существо. Передо мной мелькнули очертания тёмного животного, мчащегося по льду, и я быстро сбросил функцию увеличения на стекле кабины, чтобы получше разглядеть его. Вновь появившимся существом был снегоскок, обитающий во льдах представитель монопедалий, о котором я слышал, но никогда не встречал лично. Пока он мчался по леднику, я понял, что это могла бы быть моя единственная возможность наблюдать за этим неуловимым существом. Я решил последовать за ним и оставил ледолазов кормиться в одиночестве.

Я отвёл свой ’конус на несколько метров назад, чтобы получше понять, куда держит путь преследуемый зверь, а потом запустил на полную мощь турбовентиляторный двигатель. Снегоскок прыгал в направлении пика B14 – места на карте, которое я не собирался добавлять в свой список покорённых земель. Я уже и так зашёл на ледник неблагоразумно далеко, и из-за этого позволил себе лишь недолгую погоню.

Снегоскок, подобно большинству монопедалий Дарвина IV, является рикошетирующим прыгуном и обладает одной мощной ногой, прикреплённой к сложно устроенному тазу. Этот мелкий вид, в отличие от своих родственников, обитающих на поверхности земли, был не особенно быстрым – этот факт я отнёс на счёт проблем, напрямую связанных с передвижением по льду. Тёмные отметины на спине придавали ему несколько угрожающую внешность, словно он скрывался под капюшоном.

Когда он поднимал свою широкую трёхпалую ступню, я мог разглядеть одно приспособление, которое усиливало сцепление со льдом. Ступня его ноги, снабжённая подушечкой, была изборождена глубокими канавками и бороздками, и каждый раз, когда ступня опускалась, мне было видно, что подушечка расширялась и захватывала лёд. Каждая складка, вероятно, обладает какой-то дополнительной микроструктурой, чтобы ещё больше усилить сцепление.

Нижняя сторона тела ледолаза демонстрирует его рот в форме полумесяца, который обдирает верхний слой льда, когда животное ползёт. И ледолаз, и ледяная стрелка, как полагают, являются подвидами фильтраторов воздуха с Дарвина IV, которые ищут свою микроскопическую пищу скорее в замёрзшем водяном паре, чем в воздухе.

Самая необыкновенная особенность снегоскока – это почти независимый «сенсорный пакет», который находится впереди животного во время его движения. Вначале это образование в форме парашюта ввело меня в заблуждение: оно было похоже на какую-то неудачливую добычу, которой грозила неминуемая опасность быть пойманной снегоскоком. Действительно, монопедалий остановился лишь после того, как его «лицо» разделилось пополам вертикальной щелью, а «жертва» была всосана внутрь. Но моё предположение о том, что животное кормилось, было дальше всего от истины – после этого животное извергло свою «добычу» и вновь продолжило бег!

Увеличив и тщательно изучив изображение, я узнал, что куполовидное образование оранжевого цвета прикреплялось к снегоскоку тончайшим нервным шнуром. Также я увидел многочисленные отверстия сифонов на уплощённой задней стороне этого образования, и они все непрерывно выпускали воздух, чтобы удерживать его перед следующим за ним телом. Это чудо физиологической инженерии, и даже сейчас я не в полной мере понимаю его функции. Эхолокатор снегоскока явно испускал сигналы из его тела, и я полагаю, что большинство других органов чувств также находились там. Взглянув внимательнее на строение летающего органа, я отметил наличие крохотного, напоминающего радужку глаза, отверстия на передней стороне органа, и предположил, что это, возможно, было примитивное образование, улавливающее свет. Зарождалось ли оно в ходе эволюции, или же дегенерировало, было ли оно радикальным прогрессом органов чувств на Дарвине, или же отжившим своё придатком, который находился на пути отказа от него – этого мне никак нельзя было узнать. Я не мог не чувствовать того, что это был рудиментарный орган.

Когда снегоскок, не обращая внимания на мои наблюдения, мчался по льду, вытянув голову вперёд, я заметил несколько фиолетовых трубкообразных оотек, прикреплённых к его ноге, и понял, что этот экземпляр, вероятно, умрёт не позже, чем через несколько недель. Эти яйца, снабжённые кисточками на концах, принадлежали чрезвычайно агрессивному виду летучих эктопаразитоидов, получившему подходящее название «крылатый резчик», и после выхода из яиц его потомство, не теряя времени впустую, примется пожирать своего хозяина. Даже сейчас яйца истощали силы снегоскока. Хотя я достаточно здраво понимал реальность паразитизма, вписывающегося в общую картину природы, меня удручало видеть животное, обречённое на такой конец в самом расцвете сил.

Я следовал за снегоскоком в течение часа и прекратил преследование, когда достиг предельно допустимого расстояния полёта. Наблюдая, как он движется в сторону гор, я увидел, что он споткнулся и упал, но затем снова поднялся. Возможно, я ошибся в оценке того, насколько долго суждено было выживать этому существу.

Я вернулся, чтобы найти мою маленькую группу ледолазов, но они уже ушли, оставив вырезанные на леднике зубчатые следы кормления и передвижения, и усеяв его завитками своих фекалий.

Я развернул свой ’конус на юг, и оставил ледник за спиной. Тундра раскинулась подо мной, словно бархатный серо-зелёный ковёр, усыпанный разрушенными ветром валунами. Земля становилась всё мягче, впитывая тепло недавно взошедших солнц.

Воздух

КАРТИНА XXXII. Величественный летун — чёрный пузырекрыл.

Рапирник и симмет

КАРТИНА XXXIII. «Я почти мог ощущать напряжение животных подо мною, когда они услышали сигналы наведения на цель».

В один из осенних дней я взлетел вверх рано утром, желая исследовать золотисто-голубой утренний воздух над Дарвином IV. Я никогда не смог бы привыкнуть к контрасту между этим чистым воздухом и загрязнёнными пеплом небесами Земли. Травы равнины Пржевальского, раскинувшиеся без конца-края вокруг моего «припаркованного» ’конуса, подёрнулись отличительными серо-зелёными красками осени, и лёгкая роса превратила залитый солнцем пейзаж в блистающий спектакль. За завтраком я занялся предполётным программированием аудио/видео зонда, или АВЗа, небольшого дистанционно управляемого аппарата, который я планировал использовать для слежения за крылатыми жителями небес Дарвина. Предполётная проверка была проведена в обычном режиме, и взлёт зонда прошёл без происшествий. Управляемые голосовыми командами затворы камеры, щёлкнув, открылись на высоте трёхсот метров, и я, не отрывая взгляда от монитора, устроился в кресле, чтобы начать свои ежедневные наблюдения посредством техники.

Видимость была превосходной; травянистые равнины, мелькающие далеко внизу под моим мчащимся АВЗом, были видны с потрясающей чёткостью. Они постепенно сменились пустыней, которая протянулась вдаль, словно океан охристого цвета с низкими неровными волнами скалистых холмиков. Среди холмов были разбросаны стройные ель-хлысты пурпурного цвета с тонкими стволами, которые были настолько гибкими, что во время бурь их кроны касались земли. В разных местах попадались случайные экземпляры хищнодрева, которые стояли, подёргивая и резко взмахивая своими руками, окружённые вызывающими ужас остатками трапез. Тёмный мазок вдали, в голубоватой дымке на горизонте, указывал на присутствие стада мигрирующих бипедалий, прокладывающих себе путь среди низких холмов и наполняющих воздух отдалённым хором своих сигналов.

Похожие на аккордеон мускулы крыльев рапирника позволяют этому существу очень точно настраивать свои управляющие плоскости. Крутое пикирование и длительное планирование облегчаются за счёт увеличения и уменьшения относительной площади поверхности крыльев.

Внезапно небольшая стайка фиолетовых летунов-попутчиков вылетела из-за АВЗа и помчалась вперёд. Я увеличил скорость зонда и последовал за двухметровыми летучими существами, когда они с потрясающей точностью накренились и сделали поворот. Я начал чувствовать, что, пока было задействовано ручное управление, эта задача была выше моих сил, и потому включил компьютерную привязку к объекту в попытке оставаться рядом с ними.

В течение десяти минут мы заметно приблизились к большому стаду бипедалий. Оно направлялось к широкой реке, которая сильно петляла по пустыне. Огромное облако пыли висело над стадом и позади него, оставляя в воздухе след длиной в несколько миль. Мы спикировали прямо в него.

Вдруг индикатор приближения объекта на моём АВЗе замигал, и два огромных летучих существа спикировали вниз перед летунами-попутчиками, следующими рядом со мною. Они резко замедлили полёт и бросились вслед за своими огромными кузенами, поворачивая и закладывая виражи так же, как это делали крупные летуны. Их целью явно было стадо и, когда мы шли параллельным курсом, их сигналы сверхвысокой частоты стали ещё быстрее. Я заставил АВЗ пролететь вперёд, пытаясь получше разглядеть огромных летучих животных, которые так легко повели стаю за собой. Это были существа с толстым телом и могучими крыльями, снабжённые длинными изогнутыми остриями, отрастающими от их голов. Они источали ауру пугающей мощи.

Я почти мог ощущать напряжение животных подо мною, когда они услышали сигналы наведения на цель и узнали о присутствии пары этих существ и их свиты из числа летунов-попутчиков. Животные из стада, однако, не стали тратить время зря, предаваясь бесполезной панике. Всё стадо одновременно начало издавать трели, пытаясь заглушить эхолоты охотников. Шум был такой, что я был вынужден уменьшить громкость на внутренних звуковых колонках.

Не устрашившись этого, два крупных летуна, или рапирника, как я их назвал, сжали свои складчатые кожистые крылья и начали пикировать с устрашающей силой. Они выбрали своей целью пару отставших животных, которые не поспевали за остальными, когда стадо переходило вброд реку. Травоядные были любопытными животными, у которых, казалось, на обоих концах туловища росло по голове, а когда рапирники спикировали в их сторону, они начали вертеться на одном месте, быстро кружась в поднимающемся облаке пыли. Они остановились, и тогда я понял, почему природа снабдила этих животных головой и хвостом почти одинаковых формы и размера: я едва ли смог бы сказать, чем был тот или иной конец тела животного. Они представляли существу, полагающемуся на ориентацию при помощи эхолокации, образ, вводящий в замешательство. Направление их неизбежного бегства было исключительно предметом догадок. За их защитную симметрию я назвал их симметами.

В момент нападения я отвёл АВЗ назад, и в награду получил картину убийства добычи во всех подробностях. Поскольку успех нападения – это событие некоторой степени вероятности, один из сиимметов ускользнул невредимым, и его потенциальный убийца развернулся, чтобы набрать высоту для второго захода. Другой не был столь же удачлив, и вся сила удара смертоносного копья рапирника пришлась в его тело под позвоночник. Удар сбил двухтонное существо с двух брыкающихся ног и насадил его на всю длину копья, и в этот момент рапирник резко взмыл вверх, поднимаясь над пустыней. Питающиеся падалью летуны-попутчики пришли в неистовство, стремительно бросаясь вперёд, чтобы сомкнуть свои вертикально раскрывающиеся челюсти на теле наколотого симмета. Куски плоти полетели вниз с тела животного, чтобы быть расхватанными другими летунами-попутчиками.

Парящий рапирник абсолютно не обращал внимания на падальщиков – он был полностью поглощён высасыванием туши. Спустя несколько минут летуны-попутчики были вознаграждены досуха высосанной оболочкой, когда рапирник позволил ей падать вниз. Без колебаний падальщики развернулись, бросились вслед за своей добычей, и успели сделать так много заходов на труп, что до земли долетело лишь немногим больше, чем просто кости.

Никакой другой хищник не вызывал одновременно чувства страха и уважения у членов экспедиции во время нашего сравнительно недолгого пребывания на Дарвине IV. Спариваясь в полёте, живот к животу, рапирник чувствует себя в воздухе, как дома. Распространённый на более чем девяноста процентах поверхности планеты, он стоит вне конкуренции в своей способности охотиться и убивать. Фактически, ни одно животное не может чувствовать себя в безопасности от его «внимания», в том числе, согласно удивительному сообщению свидетеля, императорский морской странник. Охотясь группами, насчитывающими до тридцати или более особей, эти хищники могут одолеть даже самого большого из жителей Дарвина IV.

Когда мой АВЗ оказался почти вне досягаемости, я запустил программу автовозвращения и снова уселся, ожидая его прилёта. Зонд самостоятельно найдёт мой летающий конус и пристыкуется к нему. Мой опыт разжёг тягу к новым воздушным приключениям, и позже в тот же день я запустил другой АВЗ.

Питающийся падалью модуль крылатого мертвоеда обладает высокоспециализированной пищеварительной системой, способной пожирать пищу, находящуюся в состоянии сильного разложения. Он с поразительной точностью сбрасывается с высоты около 1500 метров. Парящий модуль захватывает питающийся модуль своим собственным ртом – таким образом, он сам оказывается съеденным.

Через несколько недель мне представилась возможность изучить недавно разбившегося рапирника, которого я обнаружил зажатым в трещине на боку утёса. Я наткнулся на него случайно в ходе исследования пустынного каньона. Крылья летучего существа оказались срублены в момент падения, и оно было погрызено падальщиками, но, к счастью, большая голова осталась сравнительно неповреждённой. Я обнаружил, что она представляла собой очень крепкую, хотя и лёгкую, конструкцию с костными структурами, укрепляющими огромное копьё. Само копьё было чудом дизайна – пустотелое, с внутренними рёбрами жёсткости, и прочное, словно сделанное из титана. Я также полагаю, что оно, подобно лучшим клинкам, было достаточно гибким.

С самой первой своей встречи с рапирниками я периодически наблюдал, как они, совершая многократные заходы, затачивают свои копья на вулканических «точильных шпилях». Но копьё этого древнего хищника уже нельзя было заточить: его передняя часть была сломана – и это состояние, несомненно, сыграло свою роль в его гибели.

Исследуя сломанное копьё, я обнаружил батарею остроконечных языков с хитиновыми кончиками, каждый из которых мог внедряться в плоть. Так что рапирник питался в полёте именно благодаря им. Когда добыча была наколота, эти языки выползали из дорсального желобка на копье и проникали в тело, чтобы высосать его досуха. Это был классический пример иронии природы: массивное, могучее животное, существование которого зависело от хрупкой анатомической структуры. Это открытие заставило меня ещё сильнее уважать чудесные творения эволюции .

Морщинистый паритель

КАРТИНА XXXIV. «Это были ленивые существа, и они описывали в воздухе широкие медленные круги».

Я не мог отказать себе в желании сопровождать этих двух очень морщинистых парящих существ, на протяжении примерно десяти километров в воздухе близ горы Бёртона. Это были ленивые создания, никуда особо не спешившие; они описывали в воздухе широкие медленные круги, что позволило мне прекрасно разглядеть их. Я назвал их морщинистыми парителями.

Во многом они были типичными парителями, но меня особенно заинтриговали маленькие шаровидные образования, которые тянули за собой их увеличенные верхний и нижний плавники; я просканировал эти образования и обнаружил, что они представляли собой массы яиц. Эти лёгкие яйца-шарики отпадают и рассеиваются по ветру, распространяя крохотное потомство парителя в средних слоях атмосферы планеты. Думая об этом, я предполагал, что медленный круговой полёт, вероятно, позволял этим существам рассеивать свои яйца по максимально большой территории. Когда кладка яиц завершается, парители вновь приобретают более изящный профиль, а их плавники уменьшаются до исходной серповидной формы.

Во время наблюдений я не смог обнаружить никаких свидетельств наличия наружных стебельков-гироскопов и сделал вывод о том, что эти парители обладают внутренними органами равновесия. Если это так, то это сделало бы их уникальными среди парящих видов Дарвина IV.

Находясь в опасности, морщинистый паритель выпускает облако частиц, напоминающих измельчённую траву, которые фрагментируют его звуковой образ, чтобы «ослепить» хищников. Но это не всегда срабатывает. Этот паритель был только что пробит насквозь разбойничающими рапирниками, которые известны тем, что убивают ради удовольствия.

Другой особенностью морщинистого парителя, которую я счёл необыкновенной, была его удивительная способность изменять цвет. Также это уникальная особенность среди существ с Дарвина IV, которые не обладают органами зрения.

Иногда я думаю о том, что могла существовать корреляция между цветом и ароматом парителя, и сцены ухаживаний, свидетелем которых я стал, похоже, поддерживают эту теорию. Когда я зарисовывал трёх из этих существ, парящих примерно в пяти километрах от меня, то обнаружил изменения цвета, которые выглядели связанными с их растущим сексуальным возбуждением.

Если же не думать об их загадках, то вид этих парителей, меняющих свой цвет с коричневого до красного и пурпурного, был прекрасным и в высшей степени неземным зрелищем.

Эосапиен

КАРТИНА XXXV. «Оно неподвижно висело в воздухе передо мной, как будто исследуя мой ’конус своими инопланетными органами чувств».

За две недели до отлёта с Дарвина IV я делал набросок вида Амёбного моря с высоты. Это было превосходное утро, золотистое и свежее. Пушистые облака скользили вокруг меня, устроив медленную гонку в сторону сияющих, недавно взошедших солнц. Далеко внизу, в фиолетовом сумраке, солнечный свет начал озарять нежные гребни гелевых волн, а светящиеся слои под поверхностью начали тускнеть. Плавая в порывах нагревающегося ветра, я понял, насколько сильно буду скучать по этим местам на иной планете, и фантазировал о том, как я мог вернуться, чтобы продолжать свои наблюдения и художественную работу. Моё мечтательное настроение было нарушено мигающим оранжевым огоньком на экране, указывающим, что тридцатиметровый периметр эхолота, который я установил, был нарушен.

Похожий на ножны яйцекладущий орган эосапиена (справа) надувается и вымётывает летающие оотеки, или яйцевые снаряды, когда атмосферные условия благоприятны. Многочисленные пузыри на оотеке (слева) надуются лёгкими газами, когда её скорость снизится.

Наскоро проведённый анализ показывал, что группа из примерно пятнадцати двухметровых летающих объектов направляется прямо в мою сторону. Компьютер выдал мне информацию, что они возникли из одного парящего источника, находящегося где-то в сотне километров по направлению полёта. И что ещё более загадочно, этот источник, похоже, двигался!

Прошло несколько нелёгких мгновений, когда я задавался вопросом: не нацелились ли на меня ракеты какого-то неизвестного противника. Я направил испускающий сигналы эхолокационный маяк в сторону таинственного летуна, и почти немедленно получил ответ в виде идентичного сигнала, глухого и похожего на эхо. Пребывая в потрясении, я связался с «Орбитальной звездой», чтобы определить местонахождение ближайшего ко мне коллеги-исследователя. Одновременно я запустил АВЗ прямо в сторону летунов и получил частичный ответ на эту загадку. Зонд засёк два из этих объектов на расстоянии шестнадцати километров от меня и буквально затопил меня данными о скорости и направлении их полёта. Но визуальные данные были самыми интересными из всего, что я смог получить. Летуны были не приближающимися ракетами, чего я подсознательно боялся, но также они не были настоящими летунами в биологическом смысле. Вместо этого они представляли собой своего рода органические снаряды, снабжённые оперением и обладающие обтекаемой формой для полёта на дозвуковых скоростях. На их тёмной хитиновой поверхности мне были видны крохотные пузырьки в форме слезинки, о назначении которых я вряд ли смог бы догадаться. В задней части каждого снаряда были расположены четыре сквозных отверстия, каждое из которых дополнялось овальной лопастью, прикреплённой на тонком стебле; эти лопасти слегка подёргивались, меняя направление полёта.

Мой АВЗ приблизился к ним. Он просканировал их во время полёта, зондируя ИК-датчиком в глубине и посылая мне тепловое изображение преследуемого стреловидного объекта. Я обнаружил, что, хотя наружная часть снаряда была холодной, внутренняя часть показывала наличие одиночной маленькой жизненной формы с высоким уровнем обмена веществ. Тепловой образ был неопределённым, но я сумел разглядеть соединённые хитиновые пластины, руки и пузыри – всё это прекрасно вписывалось в ограниченный объём снаряда. Я направил следящее устройство АВЗа на один из двух объектов и начал задавать курс моего ’конуса в сторону неизвестного парящего объекта, который их выпустил. В течение следующего часа я периодически проверял монитор моего АВЗа и заметил, что снаряд замедлил движение и изменил свой внешний вид. Крошечные пузыри расширялись и заполнялись, по моему предположению, воздухом. В конечном счёте объект, до этого обладавший формой ракеты, увеличился в четыре раза по сравнению со своим первоначальным размером, и дрейфовал по воле ветра.

Тем временем я направлялся прямиком к гигантскому неопознанному парящему объекту. Он неторопливо двигался среди облаков, издавая сигналы, странным образом отличающиеся от всех, что мне пока доводилось услышать. В этих звуках, а также в ответных сигналах была заметна определённая сложность. Я ощущал себя так, словно подслушивал разговор.

По мере того, как неуклонно приближался момент контакта, моё возбуждение возрастало; я был охвачен желанием встретиться лицом к лицу с источником неоднозначных звуков и странных снарядов.

Я вошёл в группу золотистых прозрачных облаков, ведя свой ’конус вперёд со всей смелостью, что у меня была. Когда зазвучал сигнал обнаружения объекта, ’конус начал автоматически тормозить. Облака расступились, и мои глаза расширились от удивления, потому что я смотрел на огромное существо, испускающее сигналы и парившее абсолютно неподвижно менее чем в сотне метров передо мной. Явив мне всю свою двадцатиметровую высоту, оно было истинным воплощением инопланетности. Его покрытое кутикулой тело представляло собой запутанное сочетание гребней, складок и изгибов, настолько ребристых и морщинистых, что это вряд ли можно описать словами. Пара сочащихся влагой отверстий дрожала, раскрываясь и закрываясь, а позади них пузыри-поплавки пульсировали и надувались от засасываемого в них воздуха. Целая сеть горящих биологических огней окружала маленькую пару глубоких ямок органов инфракрасного чувства. Два покачивающихся эхолокационных органа оранжевого цвета торчали из-под огромных стабилизаторов, нависающих над ними. Над ними непрерывно вращались органы равновесия, видимые как пара размытых пятен. Вертикальную переднюю часть тела этого организма венчал собой большой прозрачный пузырь, который, очевидно, был его основным органом парения. По всему этому обширному мешку, расположенному по средней линии тела, тянулся тонкий узор вен, изящно подсвеченных сияющими облаками позади него. Но самой замечательной среди всех особенностей были две мускулистых руки, заканчивающиеся ловкими кистями, которые свисали по бокам существа; я с недоверием взглянул на гигантскую дубину, которую несло существо. Она имела растительное происхождение, и создавалось такое впечатление, что её грызли, придавая форму.

Мощные руки и многочисленные газовые пузыри помогают эосапиену преследовать и убивать крупных существ Дарвина IV. Противопоставляющийся палец и арсенал когтей позволяют использовать конечность для убийства, расчленения и переноски добычи.

Парящее существо сдвинуло чуть в сторону свою огромную дубину, чтобы его длинное зубастое тело смогло с силой «обгладывать» её; маленькие кусочки растительного материала падали вниз, пока мы висели в воздухе друг напротив друга. Мой палец поглаживал кнопку экстренного ускорения, хотя я почему-то знал, что это была ненужная предосторожность.

Это было самое необычное существо из всех, с которыми мне приходилось сталкиваться на Дарвине IV, и, памятуя о странных формах жизни, которые я видел, его отличия от них были немалыми. У меня сложилось впечатление о наличии у него некоторой степени сознания, потому что существо парило и, похоже, не особо спешило прервать наше наблюдение друг за другом. Вместо этого оно неподвижно висело в воздухе передо мной, как будто исследуя мой ’конус своими инопланетными органами чувств. Я назвал этого парителя эосапиеном, или «рассветным мудрецом», потому что это великолепное утро как нельзя лучше подходило для встречи с существом, которое, кажется, стоит на пороге развития разума.

Эосапиен начал медленно облетать ’конус по кругу; его парные сифоны шипели и плавно подталкивали его, пока он дважды облетел вокруг меня. Я мог лишь догадываться о том, к каким умозаключениям он мог бы прийти. Мой ’конус излучал значительное количество тепла, и эосапиен, возможно, полагал, что он был живым существом; или же он, возможно, обнаружил моё присутствие внутри аппарата и сделал верный вывод. В любом случае, он был явно заинтригован.

Пока существо облетало меня, я посмотрел на его длинный хвост, под которым торчал удлинённый отросток, похожий на ножны. Именно из его отверстия, как я узнал позже, запускались снаряды, которые я исследовал – фактически, это были летающие оотеки, или яйца. Излучение солнц в этих разреженных слоях атмосферы каким-то образом содействует их выклеву.

На начальном этапе нашей встречи эосапиен вёл себя относительно тихо, лишь изредка испуская короткие сигналы. Однако когда он завершил свой второй облёт моей капсулы, эта почти полная тишина была нарушена целой серией громких пульсирующих сигналов, направленных в сторону облаков.

Спустя десять минут мои датчики засекли вдали пятнадцать эосапиенов, которые шли на сближение с нами. Они быстро двигались сквозь облака, и вскоре я стал свидетелем волнующего и тревожного зрелища. Пятнадцать парящих в воздухе великанов, все с большими дубинами, выстроились тесным полукругом за моим компаньоном, который испускал непрерывный поток сигналов в их скопление. Они внимательно попискивали и звенели; кто-то из них шевелил дубиной или эхолокационным органом, но никто ни разу не выплыл из строя больше, чем на метр. У каждого из них был уникальный узор биологических огней, который, очевидно, отличал одного индивидуума от другого; некоторые особи носили на себе предметы, которые могли бы быть позвонками стрелорота, нанизанными на волокнистые шнуры и свисающими с их хвостов, словно трофеи. Они были важными, обладали чувством собственного достоинства, и, что важнее всего, осознавали происходящее.

КАРТИНА XXXVI. «Они вновь взмыли вверх, оставив в темноте тушу, от которой поднимался пар».

После нескольких мгновений тишины мой компаньон протянул когтистую руку, словно сделанную из резины, и погладил стеклянную кабину моего ’конуса. Моё сердце сильно билось из-за неуверенности в происходящем. Но я всё же сумел устоять на ногах, записывая всё происходящее и всё отчётливее и отчётливее осознавая, что я был чужаком на их планете. Рука очень изящно исследовала поверхность ’конуса, а затем отодвинулась. Завершив своё осязательное исследование, существо медленно отодвинулось обратно в парящую толпу. После этого каждый индивидуум выдвигался вперёд и проделывал те же самые действия, исследуя меня с таким же сочетанием деликатности и осторожности.

Воздух вокруг меня был наполнен сигналами, которые начались как беспорядочное стаккато, но превратились в очень приятную низкую трель. Эта трель звучала около четверти часа, пока эосапиены не начали один за другим расплываться в облаках.

Я вновь остался один.

Охотничья группа эосапиенов мечет свои дротики со смертельной точностью, запирая добычу в прочном загоне из кольев, откуда ей невозможно спастись. Затем гигантские парители собираются со всех сторон и убивают её.

Перед тем, как покинуть Дарвин IV, я ещё дважды сталкивался с эосапиенами. По своему настрою эти встречи довольно сильно отличались от первой. В тот раз это была многочисленная группа любознательных индивидуумов, но сейчас я следовал за партией из восьми особей, охотящихся на небольшой высоте. День был очень похож на тот, когда я столкнулся с императорскими морскими странниками. Рваные и словно испачканные облака мчались по потемневшему небу, когда я изо всех сил пытался не отставать от проворных парителей. Эосапиены двигались на удивление быстро. Они были заняты преследованием какой-то невидимой жертвы, которая была далеко внизу, на земле, настраивая и перенастраивая свои очень мощные эхолокационные органы. Каждый из этих летунов нёс уже знакомое мне орудие, похожее на дубину, которое, как я скоро выяснил, представляло собой огромный дротик. Нацелившись на свою добычу, эосапиены пускали свои метательные снаряды с такой скоростью, что я наверняка был бы убит, если бы они случайно попали в меня.

Я был потрясён, когда, спустившись следом за охотничьей партией до пятидесятиметровой высоты, увидел пугающую точность попадания в цель. Они следовали за жертвой, крупным симметом, в ущелье, где поймали его в загон при помощи своих метательных орудий. Симмет отчаянно бросался на глубоко воткнувшиеся в землю дротики, но они не шелохнулись. За считанные секунды летучие существа набросились на него; одни из них удерживали несчастное животное, а другие в это время выворачивали две его мускулистых ноги из таза с отвратительным хрустом. Это было ужасное зрелище, от которого веяло примитивизмом и дикостью. Всё ещё живого симмета и его оторванные от тела ноги унесли наверх, оставляя длинные каллиграфические следы чёрной крови на твёрдой земле внизу.

Основная пища эосапиена – жаброголов, один из немногих наземных фильтраторов воздуха на Дарвине IV.

Той же ночью я следовал за троицей эосапиенов на другой охоте. Погоня была гораздо менее азартной, потому что парители выслеживали медлительного старого лученосца. Преследование добычи завершилось неизбежной трагической развязкой, когда лученосец зашатался и упал. Без всяких церемоний парители спустились к обоим бокам испуганного животного и, вцепившись в его брыкающиеся ноги, выкрутили и оторвали их. Так же быстро, как спустились, они снова взлетели, оставив в темноте тушу, от которой поднимался пар.

Эти встречи стали моим последним впечатлением от Дарвина IV. Они подчеркнули драматический контраст между странной красотой форм жизни на этой планете и их дикими повадками.

Отлёт

Настало время покидать орбиту планеты. Медик-има молча занимался многочисленными приготовлениями к гибер-сну. Он заверил меня, что мой путь к Земле пройдёт, словно «кратчайший из серебряных снов». Он слегка преувеличивал, я знаю.

Невесомо паря в камере для сна, я смотрел сквозь прозрачные стенки моего пластмассового кокона. Многочисленные капсулы под светящимся потолком создавали жутковатое впечатление глубин Амёбного моря. Внутри висящих между полом и потолком капсул мне были видны очертания моих коллег по Экспедиции; я подозревал, что некоторые из них уже спали.

Мое зрение слегка затуманилось; по своему первому опыту гибер-сна я помнил, что это был один из первых признаков того, что я поддавался действию инопланетных препаратов. Я был голый и бритый, мне было очень холодно, и, что ещё хуже, бродивший по залу техник-има подходил каждые полчаса и обдавал меня холодным паром из висящего за спиной устройства, напоминая, на мой взгляд, огромного скорпиона.

Моя капсула сна была запечатана и начала медленно наполняться холодной студенистой жидкостью. Постепенно я начал замечать, что не могу чувствовать кончики рук и ног. Чтобы уйти мыслями от этих неприятных ощущений, я попробовал вспомнить как можно больше о своём доме на Земле. Образы, которые возникли в моём сознании, представляли серую утомлённую планету, забитую до отказа серыми утомлёнными людьми. Я думал о своих жене и ребёнке, и о нашем маленьком доме в сердце городского хаоса Нью-Йорка. Они ожидали меня, и я до боли желал быть с ними. Они были моим оазисом жизни на Земле.

Мои мысли вновь обратились к путешествиям на Дарвине IV. Мой разум вдруг окунулся в нежный поток приятных воспоминаний. Мысли начали переходить с одной встречи с удивительным животным к другой. Я вновь следовал за той сумасшедшей стаей пестрокрылов через Амёбное море и затаивал дыхание, когда левиафаны Дарвина IV, императорские морские странники и гигантские лесоносцы брели в моих мыслях, словно порождения какой-то дикой галлюцинации.

Я понял, что проигрываю битву со сном. Внезапно я вспомнил титановую стелу, которую има оставили на равнинах Дарвина IV как стража и часового планеты. Её серебристые грани, на которых были выгравированы имена участников Экспедиции, скрывали множество микросистем, связанных с охватившей всю планету системой слежения за вторжениями. Роботизированные полицейские беспилотные аппараты, патрулирующие систему Дарвина, будут регулярно снимать и отправлять накопленные данные. Я ощущал спокойствие, зная, что Дарвин будет так хорошо защищён.

По мере того, как тяжелели мои веки, в мыслях всплыло ещё больше образов Дарвина IV и его фауны. Каким же невероятным, замечательным был этот мир, бурлящий жизнью, незабываемый в своей абсолютной красоте. Как же я смогу и дальше существовать в моём переполненном, хаотичном мире после того, как ощутил свободу равнин Дарвина IV, где ветер колышет волны трав? Как я могу сравнить странную зелёную красоту лесных массивов Дарвина с оголёнными пустошами, которые некогда были бескрайними лесами Земли? Что я расскажу своей дочери? Как я смогу объяснить ей, что мы растратили её мир впустую? Плавно погружаясь в гибер-сон, я понял, что мои рассказы о Дарвине IV будут казаться ей столь же далёкими, как те истории, что рассказывал мне прадед об исчезнувшей жизни Земли. Что ж, думал я, по крайней мере, найдётся такое место, о котором она сможет мечтать…

Об авторе

УЭЙН ДУГЛАС БАРЛОУ, выпускник школы искусств Купер Юнион, обучавшийся в Американском музее естественной истории и в дальнейшем широко зарекомендовавший себя в области иллюстрации суперобложки и дизайна игрушек. Его первая книга «Путеводитель Уэйна Барлоу по инопланетянам» была выдвинута на премию Хьюго. В настоящее время он чередует работу в своей студии в Нью-Йорке с продолжительными путешествиями в двойную систему Дарвина.

Примечания

1

АЕ – астрономическая единица, расстояние от Земли до Солнца. – прим. перев.

(обратно)

2

Некк – затвердевшая масса твёрдого вулканического материала, заполнявшая жерло древнего вулкана и оставшаяся в виде столба после разрушения окружающих её более мягких пород. – прим. перев.

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Предисловие

Луга и равнины

  Лученосец и гироспринтер

  Степной таранщик

  Стрелорот и шипоспин

  Хищнодрево и призмалопа

Лес и его окраины

  Лесоносец

  Сальтоствол

  Лесной брюхолаз и хлебальщик

  Кинжальщик

  Крылатый быстрохват

Амёбное море и зона литорали

  Мешкоспин

  Императорский морской странник

  Череп морского странника и литторалопа

  Пестрокрыл

Горы

  Килевый брюхолаз

  Крылоскок

  Пузырерог

Тундра

  Полярная травяная волокуша и тундровый пахарь

  Унт и летучий житель мумии

  Ледолаз и снегоскок

Воздух

  Рапирник и симмет

  Морщинистый паритель

  Эосапиен

Отлёт

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg