«Вася»

Александр Карнишин ВАСЯ

Улица в селе была всего одна. Она же называлась дорогой. Правда, ездить по этой дороге никто не пытался. Разве только почему-то вечно пьяные трактористы на своих обязательных «Т-150» весело гоняли кур и гусей, переваливаясь на больших колесах из лужи в лужу.

Четверо шли по самой обочине, отирая левым боком высокие заборы, когда-то крашеные масляной краской, но уже давно одинаково почерневшие от времени и погоды. Шаг в сторону — и ты по колено в густой грязи ярко-оранжевого цвета: чистая глина. Мужчинам было легче, особенно одному, потому что он был в форме с сапогами и при погонах. А женщины, как пугливые козы, скакали с досочки на досочку, с кирпича на кирпич, специально брошенные на тропинку местными жителями. Изредка они покачивались и начинали размахивать руками, чтобы удержать равновесие и не плюхнуться со всего маху в жирную жидкую грязь.

— Как они здесь ходят только?

— А они тут вовсе не ходят, — объяснил участковый, не оборачиваясь. — Они тут ездят. На тракторах ездят. На обед или там по делам — привезти чего с работы. А огороды у них у всех на задах, так им, ить, на дорогу-то выходить и не надо вовсе, выходит.

— А к самогонщице этой тогда как?

— И к ней — с задов, от своих огородов. Чтобы, значит, мне на глаза не попадаться, — приосанился он на ходу, выпятив гордо грудь и сверкнув орлиным взглядом из-под седого чуба.

— Что ж, вы все знаете, значит, а не реагируете совсем? — возмутилась библиотекарша, шедшая впереди.

— А как мне реагировать, если сигнала нет? Засаду прикажете делать? Ловить кого-то? Это будет совсем не по закону… И потом, она же депутат сельсовета, передовик производства. То есть, трогать ее просто так — ни в коем разе. Вот, потому и комиссия ваша. А так-то в мои обязанности входит за порядком следить. Я и слежу.

— Угу… Порядок, блин… Прошу прощения.

— Вы, это, на дорогу ругаетесь? — спросил участковый инспектор в звании капитана молодого инструктора горкома партии, который должен был разбираться с жалобой на самогонщицу, споившую в трезвое время все село. — Ну, так это опять же не ко мне. Это вам — в сельсовет. Вот как раз к ним.

— Нам денег не дают, а вы все… Эх-х-х… Мужики! — в сердцах махнула рукой секретарь сельсовета.

Шел 1986 год, шла активная борьба с пьянством и алкоголизмом, и сельский район уже утвердил целых две «зоны трезвости». В «зонах», ограниченных территориями двух сельских советов, в магазинах не продавали спиртное. То есть, совсем не продавали никаких алкогольных напитков. Их даже не завозили. Хорошо, что зоны трезвости были на окраинах района, и жители их регулярно выезжали в соседний район, где в магазинах крепкие и не очень крепкие, но все равно дающие в голову напитки еще продавались. Со своей стороны, жители соседнего района, когда развернувшийся там «маленький Пиночет» (так называли за глаза нового «районного хозяина») начал завинчивать гайки, сокращать время продажи, и тоже учредил «сухие зоны», стали выезжать в соседний райцентр, скупая после одиннадцати часов утра все, что оставалось на прилавках после прохождения очереди из истомленных местных городских жителей, которые занимали очередь аж с восьми утра.

— Во! Вон в том доме она живет, — ткнул участковый прутом, которым походя рубил разросшиеся мясистые лопухи и лебеду.

— Ох, хорошо, хоть, что через дорогу тут переходить не придется…

— Так, я же вас специально этой стороной веду, чтобы не лазить в середку. Там глыбко. Вчера «жигуль» сидел — так выше осей. И главное — что он сюды поехал-то? Тут же — только трактора…

Такой же черный забор в коросте остатков старой краски, гостеприимно распахнутая настежь калитка с заросшей тропинкой к крыльцу, которое лет пять назад было зеленым. Или, может, синим. Крашеным оно раньше было. У порога вкопан лемех от плуга, о который участковый сразу стал очищать подошвы своих сапог, снимая целые пласты глины.

— Дарья, тут к тебе! — аккуратно постучал он в дверь.

Та поддалась — не закрыто, но он остался стоять на крыльце, засунув руки в карманы форменных брюк и наклонив голову, будто вслушиваясь во что-то.

— Кто там? — прозвучало из темного дверного проема.

— А то не видно что ли? Комиссия к тебе, Дарья. Вот, из горкома и исполкома, значит…

— Чего это — комиссия? Никак, насчет газа?

Газ деревне обещан был еще в прошлой пятилетке, но руки у газовиков не дошли буквально самую малость, хотя трасса магистральная прошла совсем неподалеку, прямо возле шоссейки, то есть метрах в двадцати от крайних домов села.

— Нет, Дарья Антоновна, мы к вам по письму, — шагнул вперед молодой худой и высокий инструктор горкома.

— Какому письму? Я же ничего не писала!

— Люди пишут, Дарья…, — прогудел участковый. — Люди пишут. А мы, следовательно, комиссия. Поняла?

— Лю-у-уди? Да, что они могут написать-то?

— Вы позволите нам войти? — опять вмешался инструктор, отодвинув в сторону замершего на крыльце участкового.

— А чего же… Проходьте. Только у меня тут беспорядок, не убиралась я, комиссию не ждала…

Все четверо, еще потоптавшись и потопав каблуками на крыльце, протиснулись в дом. Тут и правда никакого порядка не было. Темный зал без окон, заменяющий прихожую, какой-то мусор и пыль на полу, а у стены стоял большой алюминиевый молочный бидон, на который тут же уставились пришедшие. И запах…

— Фу-у-у… Чем это у тебя тут, Дарья… Фу-у-у…

Женщины только судорожно сглатывали и все косили глазом на инструктора горкома: долго он еще тут будет думать? Все же и так ясно!

— Да, чем-чем… Вон, Шарик мой сдох на днях. Никто вас у калитки потому и не встретил, — пригорюнилась хозяйка, в темноте встречающая гостей.

— Шарик, говоришь…

— Дарья Антоновна, — снова вмешался инструктор. — Я должен разобраться с письмом.

— А кто пишет-то? Поглядеть можно?

— Не шуткуй, Дарья. Лучше сразу скажи: самогоновку гонишь? — участковый вертел в руках фуражку, как бы не зная, куда ее деть.

— Издеваетесь, да? Смеетесь над одинокой женщиной? Какая самогонка, когда у нас в сельсовете «зона трезвости»?

— То есть, ты вот при комиссии честно и прямо заявляешь, что самогоновку не гонишь? Так я понял?

— Да!

— А бидон вот этот самый…

— А бидон я купила в совхозе. Все официально, через кассу. У меня и накладная есть!

— Ну, тогда извини, Дарья Антоновна, что помешали тебе, побеспокоили, — и участковый, чуть подвинув в сторону инструктора горкома, шагнул на улицу.

Следом выскочили обе женщины.

Инструктор, постояв в недоумении, кивнул на прощание хозяйке и тоже вышел:

— Вы куда? — бросил он в спину спускающемуся по ступенькам участковому.

— Назад, куда же. Вишь, сама говорит, что не гонит самогоновку. Так и ответим в акте. Так, дамочки?

— Ну…, — замялись в неуверенности «дамочки».

— Не понял. Вот же брага поставлена — видели?

— Бидон видел. Брагу не видел. И вы, между прочим, брагу тоже не видели.

— Так, посмотреть же можно. Вон бидон-то, на самом виду, считай!

— А вот ордера на обыск нет у меня. Может, у вас такое право есть — по домам шариться?

— Но я думал, что вы…

— А вы не думайте, здоровее будете. Мы по письму пришли. Мы с хозяйкой говорили. Она нам ответила. Что вам еще надо?

— Ну, в принципе-то…

— Не в принципе, а в натуре. Нет самогоновки. Так Дарья сама сказала. Так и пишите. А шариться по домам — это не ко мне. Это ордер надо.

И он размашисто зашагал к калитке. А выйдя из нее, оглянулся вокруг и вдруг повернул налево.

— Так куда же вы?

— Мне еще тут надо посетить кое-кого. Это же мой участок. А вы той же дорогой, по краешку, по краешку — до дому. Акт я в сельсовете потом подпишу, как зайду.

Руку к козырьку, кивок женщинам, и участковый удалился, больше не оглядываясь.

— Нет, а, правда… Мы же права такого не имеем, — вступилась за него библиотекарша. — Ну, пришли вот. Спросили…

— Что, и запаха не слышали?

— Так ведь, Шарик…

— Эх, — обреченно махнул рукой инструктор. — Ну, пошли тогда в сельсовет. Будем писать ответ на письмо.

…

Дарья вышла на крыльцо. Даже помахала на прощание оглянувшемуся от забора инструктору. А что? Парень молодой, видный, при должности. Чего бы и не помахать такому? И она, кстати, совсем не старая еще. И даже более того.

Она вернулась в дом, пробежала в единственную комнату, разгороженную большой печью на спальную с кроватью, этажеркой и телевизором на массивной тумбочке, и кухню с газовой плитой на две конфорки. На стене у входа висело зеркало. Как раз такое, как обычно вешают все девушки, чтобы, выходя, взглянуть напоследок, все ли в порядке в ресницах и в бровях. Так ли уложена прическа, и не размазалась ли помада.

Вот только не надо говорить, что в селе девушки не красят ресницы и не стригутся в парикмахерских.

Да, и про девушек, кстати.

Она осторожно заглянула в зеркало, всмотрелась, сдернув накинутую впопыхах шаль.

— Ах-х-х!

И что теперь делать? Как жить? Дарье Антоновне, депутату сельсовета и передовику производства соседней фермы, той, что сразу через дорогу, недавно исполнилось пятьдесят. Сельская жизнь, идиотизмом которой ругались классики, не красила. В пятьдесят тут вполне можно было выглядеть на все семьдесят. Даже сквозь помаду и тушь.

А из зеркала смотрела Дашка. Та самая Дашка, которой помада была не нужна — губы и так сверкали натуральным розовым, да красным цветом. И глаза из-под длинных ресниц — тоже сияли. Семнадцать? Восемнадцать? Как завтра на работу идти? Как жить теперь?

Она вернулась в прихожую, присела у молочного бидона, погладила легонько.

— Спасибо. Васенька…

Почему — Васенька? Откуда — Васенька? А черт его знает. То есть, не черт, конечно, потому что чертей и богов не бывает, а бывает в жизни фантастика и всякие чудеса. Вот и ей, выходит, повезло однажды. Хоть и страшно: как жить теперь?

В заднее окошко стукнули.

— Чего надо? — спросила она в форточку.

— Дак, Дарья, все того же, значит. Пустишь к Васятке своему?

— А куда я от вас денусь?

И ведь правда — куда она денется? Все на селе знают всё. Вот и про Васеньку узнали чуть не в тот же вечер, сразу после грозы. И быстро натоптали тропинку через зады. Только Вася им не губы и ресницы. Вася — он ведь не человек вовсе. Он и языка-то людского не знает. Он только желания чувствует. Желания, стало быть, исполняет. А желания у мужиков, известно какие.

Дарья постояла в прихожей, встречая гостей. Разрешила посидеть у бидона. Разрешила погладить его, пошептать что-то. Никогда не спрашивала, чего хотят. Да и зачем спрашивать-то? Вася сам разберется.

Вот и сейчас разобрался.

Мужики, что приперлись втроем, вставали медленно. Тяжело вставали, покачиваясь и улыбаясь глупо. Один хихикнул:

— Участковый-то все ходит, самогоновку ищет. А от нас даже и не пахнет вовсе!

Пьяно посмеялись вразнобой. Помахали на прощанье, вышли, низко наклоняясь, чтобы не врезаться лбом.

Дарья закрыла за ними дверь. Набросила засов. Присела сама, полуобняв теплый металл большого бидона.

— Ну, и что же мне делать теперь?

Молчит Васенька. Не отвечает. Не умеет он говорить. Только желания исполняет. Что желает человек, то и получает. Что сильно желает, всей душой.