«В двух лицах»

1

Бретону в тесной ловушке скуки звонок показался восхитительным. Он встал и пошел через гостиницу в холл.

— Кто бы это мог быть, милый? — Кэт Бретон сдвинула брови, досадуя на неуместное вторжение.

Бретон мысленно перебрал полный колчан сарказмов, немедленно пришедших ему на ум, и — памятуя о присутствии гостей — выбрал наименее смертоносный.

— Я что-то не узнаю звонка, — ответил он ровным голосом, и матово-розовые губы Кэт еле заметно сжались. Она припомнит это, чтобы обсудить поподробнее в три часа ночи, когда он, наконец, начнет засыпать.

— Старина Джон всегда в ударе, — быстро сказал Гордон Палфри своим тоном «ну-ка, посторонитесь, дайте мне проявить такт!». Мириам Палфри улыбнулась загадочной ацтекской улыбкой, а глаза ее продолжали поблескивать, точно две шляпки крепко вбитых гвоздей. Супруги Палфри были последним приобретением его жены, их присутствие обычно вызывало у Бретона ноющую боль в животе. Вяло улыбнувшись, он закрыл за собой дверь, взял трубку.

— Алло, — сказал он. — У телефона Джон Бретон.

— Ах, так мы теперь зовемся Джоном, а? Просто Джек нас больше не устраивает? — В мужском голосе сквозило напряжение, словно говоривший подавлял какое-то сильное чувство. То ли страх, то ли торжество.

— Кто говорит?

Бретон безуспешно пытался узнать этот голос, с тревогой сознавая, что телефонная линия — вход в его дом, открытый для всех. Чужие мысли врывались к нему, и он оставался в невыгодном положении, пока звонивший не называл себя. В этом было что-то глубоко нечестное.

— Кто это?

— Так ты правда не знаешь? Ин-те-рес-но.

Что-то в этих словах вызвало у Бретона смутное беспокойство.

— Послушайте! — сказал он сухо. — Либо назовитесь, либо повесьте трубку.

— Не злись, Джон. Я с одинаковым удовольствием сделаю и то, и другое. Звоню я просто, чтобы убедиться, что застану вас с Кэт дома. А теперь вешаю трубку.

— Погодите! — рявкнул Бретон, сознавая, что позволил неизвестному задеть себя всерьез. — Вы не сказали, зачем хотите явиться к нам.

— За своей женой, — любезно пояснил голос. — Ты живешь с моей женой вот уже почти девять лет… И я намерен забрать ее.

В трубке щелкнуло, и замурлыкал сигнал отбоя. Бретон несколько раз ударил по рычагу, и лишь потом заметил, что изображает кадр, примелькавшийся в старых кинофильмах. Но если звонивший повесил трубку, то, как ни выбивай чечетку на рычаге, связь не восстановится. Ругаясь себе под нос, Бретон положил трубку и несколько секунд стоял у телефона в недоумении.

Дурацкий розыгрыш, что же еще. Но вот чей?

Среди его знакомых был только один завзятый шутник — Карл Тафер, геолог в его консультационной инженерной фирме. Однако, когда он в последний раз видел Карла в конторе часа два назад, тот мрачно искал ошибку в измерениях, которые фирма провела на участке, предназначенном для постройки цементного завода под Силверстримом. Вид у Тафера был крайне озабоченным — какие там розыгрыши, да еще построенные на щекотливых двусмысленностях. Разговор был нелепым — как раз в духе свихнутых любителей интриговать по телефону кого попало, — но в нем просвечивало и кое-что неприятное. Например, неожиданная шпилька, что он больше не называет себя Джеком. Своим полным именем Бретон начал пользоваться из престижных соображений, когда его дела пошли в гору, но произошло это давно и — тут в нем вспыхнуло возмущение — никого, кроме него, не касалось. Однако какой-то упрямый кусочек его подсознания так и не смирился с этим изменением, и неизвестный словно обладал способностью видеть его насквозь, распознав в темном пятне злокачественную опухоль вины.

Бретон замер у двери гостиной, вдруг сообразив, что телефонный псих добился своего: он обдумывает его звонок и так, и эдак, вместо того, чтобы тут же выбросить из головы эту чепуху.

Он скользнул взглядом по залитым оранжевым светом панелям холла и вдруг пожалел, что год назад не послушал Кэт и не переехал в дом побольше и посовременней. Из старого жилища он вырос и уже давно расстался бы с ним без сентиментальности… «Вы живете с моей женой вот уже почти девять лет». Бретон нахмурился, вспомнив эти слова — звонивший никак не мог намекать, будто был тогда женат на Кэт.

Ведь он-то женился на ней одиннадцать лет назад. Однако цифра девять словно что-то подразумевала, отзывалась многослойной тревогой, как будто его подсознание уловило его смысл и со страхом ожидало следующего хода.

— О, Господи! — вслух сказал Бретон и с отвращением хлопнул себя по лбу. — Я псих не меньше него.

Он открыл дверь и вошел в гостиную. За время его отсутствия Кэт устроила полутьму и придвинула к Мириам Палфри заранее приготовленный кофейный столик с ручкой и стопкой простой белой бумаги, и короткие, похожие на слизней, пальцы Мириам уже плавно двигались над ними. У Бретона вырвался беззвучный стон: они-таки устроили сеанс! Палфри как раз вернулись из трехмесячной поездки по Европе и весь вечер делились впечатлениями, а потому в нем зашевелилась надежда, что хоть на этот раз обойдется без общения с духами. Надежда эта давала ему терпение слушать их туристские рассказы.

— Кто звонил, милый?

— Не знаю. — Бретону не хотелось говорить о звонке.

— Не тот номер?

— Да.

Глаза Кэт впились ему в лицо.

— Но ты оставался там так долго! И, по-моему, кричал что-то.

— Ну, — раздраженно буркнул Бретон, — скажем, номер был тот, но звонил не тот.

Гордон Палфри восторженно фыркнул, а огонек в глазах Кэт угас, сменившись холодом разочарования, словно Бретон выключил телевизор, едва началась интересная передача. Вот еще труп для вскрытия в глухие часы ночи, когда все нормальные люди спят, и даже занавески на их окнах дышат ровно под дуновение ночного ветерка. «Ну почему, — подумал он виновато, — я всегда царапаю Кэт при ее друзьях? Но почему она царапает меня все время, демонстрируя из года в год принципиальное равнодушие к моим делам, но подвергая меня допросу с пристрастием из-за дурацкого телефонного звонка?»

Он тяжело опустятся в кресло, и его правая рука инстинктивно подобралась к стопке с виски, пока он обводил комнату взглядом и одаривал гостей радушной улыбкой.

Гордон Палфри поигрывал расшитым серебряными звездами квадратным куском черного бархата, который неизменно закрывал лицо его жены во время сеанса, однако продолжал разглагольствовать про Европу.

Он пускался в бесконечные описания, ничуть не обескураженный театральными содроганиями, которые позволял себе Бретон при каждом изречении вроде: «Французы обладают великолепным чувством цвета». Он обсасывал утверждение, что европейские сельские дома все отделаны с несравненно лучшим вкусом, чем любые шедевры американских специалистов по интерьерам. Вновь замкнутый в янтарной темнице скуки, Бретон ерзал в кресле, опасаясь, что не выдержит до конца вечера, виновато думая, что ему сейчас следовало помогать Карлу Таферу с изысканиями для цементного завода. Без запинки, очень плавно — четкий признак врожденной занудности — Палфри перешел от интерьеров к старому горцу, который в убогой своей хижине ткал вручную клетчатые пледы, хотя был совершенно слеп. Однако его жена уже впала в предшествующее танцу беспокойство.

— О чем ты говоришь, Гордон? — Мириам Палфри откинулась на спинку кресла, а ее занесенные над верхним листом руки начали покачиваться, внезапно ныряя вниз, точно две хищные птицы, парящие на сильном ветру.

— Рассказываю Кэт и Джону про старого Хэмиша.

— О да, мы сполна насладились старым Хэмишем. — Голос Мириам перешел в глухое бормотание, и Бретону почудилось, что он слышит пошлейшее подражание актеру, специализирующемуся на амплуа киновампиров. Тут он заметил восторженное внимание на лице Кэт и решил перейти в атаку во имя здравого смысла.

— Ах, так вы насладились старым Хэмишем! — произнес он неестественно громким и бодрым голосом. — Какая картина встает перед глазами! Я просто вижу, как старый Хэмиш обмяк в углу своей хижины — пустая опавшая оболочка, ибо он исполнил свое предназначение — им насладились супруги Палфри!

Но Кэт махнула, чтобы он замолчал, а Гордон Палфри, тем временем расправивший черный бархат, задрапировал им откинутое лицо Мириам. Тотчас ее пухлые белые пальцы схватили ручку и запорхали по листу, аккуратным почерком выписывая строку за строкой. Гордон стоял на коленях возле кофейного столика и придерживал лист, который, едва он заполнялся, Кэт снимала со стопки благоговейным движением, что возмущало Бретона больше всего остального. Ну, пусть его жену интересует так называемое автоматическое письмо, но почему она не хочет взглянуть на него более рационально? Он бы и сам, пожалуй, помог ей исследовать это явление, если бы она упрямо не зачисляла каждую строку в категорию «посланий оттуда».

— Кто-нибудь хочет еще капелюшечку? — Бретон встал и направился к шкафчику-бару с зеркальной задней стенкой. — «Капелюшечка! — подумал он с омерзением. — Черт! Во что они меня превращают?» Он налил себе щедрую порцию шотландского виски, добавил содовой и, прислонившись к бару, уставился на живую картину в противоположном углу комнаты.

Туловище Мириам Палфри осело в кресле, но рука писала с почти стенографической скоростью — тридцать слов в минуту, а то и больше. Обычно она извергала цветистую старомодную прозу о том, о сем с большими вкраплениями существительных типа Красота и Любовь, обязательно написанных с большой буквы. Палфри утверждали, будто ее рукой водят покойные писатели, и определяли по стилю, кто именно. Бретон придерживался собственного мнения и даже себе не признавался, как сильно задевала его безоговорочная готовность Кэт принимать на веру то, в чем он видел фокус-покус, заимствованный из салонных развлечений викторианской эпохи.

Прихлебывая виски, Бретон следил, как Кэт забирает листы один за другим, ставит номер в верхнем углу и укладывает в новую стопку. За одиннадцать лет брака физически она почти не изменилась — высокая, все еще худощавая, она одевалась в яркие шелка, льнувшие к ней, подумал Бретон, словно оперение великолепной тропической птицы. Однако ее глаза стали гораздо старше. Пригородный невроз, решил он, что же еще? Распадение семьи, запечатленное в индивиде. Наклей ярлычок и забудь. Женщина только тогда окончательно становится женой, когда ее собственные родители умирают. Объедините сиротские приюты и брачные конторы… «Что-то я много пью…»

Тихий взволнованный возглас Кэт вновь привлек его внимание к группе у стола. Рука Мириам Палфри начала словно бы описывать спирали, как будто рисуя цветок — так, во всяком случае, казалось на расстоянии. Он подошел ближе и увидел, что она, действительно, пишет по медленно расширяющейся спирали, слабо постанывая и подергиваясь. Край черного бархата на ее запрокинутом лице то приподнимался, то снова опадал, точно жаберный мешок какого-нибудь морского моллюска.

— Что это? — Бретон задал вопрос неохотно, опасаясь проявить излишний интерес, но понимая, что это нечто новое. При звуке его голоса Мириам неуверенно выпрямилась, и Гордон Палфри обнял ее за плечи.

— Не знаю, — ответила Кэт, поворачивая лист в длинных тонких пальцах.

— Это… это стихи!

— Ну, так послушаем их, — произнес Бретон благодушно, злясь, что позволил втянуть себя в это шарлатанство. Однако быстрота и ловкость, с какой писала Мириам, произвели на него впечатление.

Кэт откашлялась и прочла:

Без тебя я томился во мраке ночей, А стрелки ползли от черты до черты.

Я плакать готов, так я жажду тебя, Но слезы мои не попробуешь ты.

Бретона эти строчки смутно встревожили, хотя он не мог бы объяснить, почему. Он вернулся к бару и, пока остальные изучали этот стихотворный отрывок, хмуро смотрел на отраженный строй бутылок, бокалов и рюмок. Прихлебывая позвякивающее льдом виски, он смотрел в собственные глаза среди стеклянного блеска, и тут — внезапно — в его сознании всплыл смысл, который мог быть скрыт во фразе «вот уже почти девять лет». В этом была подоплека телефонного звонка, если он не ошибся. Психологическая глубинная бомба с точно рассчитанным моментом взрыва.

Девять лет назад без одного месяца полицейская патрульная машина обнаружила Кэт, когда она брела по темной Пятидесятой авеню, а на ее лице были брызги человеческого мозга…

Бретон судорожно вздрогнул — в холле затрезвонил телефон. С дробным стуком он поставил бокал, вышел в холл и взял трубку.

— Бретон слушает! — резко сказал он. — Кто это?

— Добрый вечер, Джон. Что случилось? — На этот раз голос безусловно принадлежал Таферу.

— Карл! — Бретон рухнул в кресло и пошарил в поисках сигарет. — Вы мне уже звонили? Полчаса назад?

— Нет… Мне было не до звонков.

— Это точно?

— В чем дело, Джон? Я же сказал, что мне было не до звонков. С разведкой у Силверстрима дело скверно.

— Противоречия?

— Вот именно. Сегодня утром я провел проверку в восьми местах участка, а днем перепроверил с другим гравиметром. Насколько я могу судить в данный момент, первоначальные изыскания, которые мы провели месяц назад

— это черт знает что! Новые данные, грубо говоря, на двадцать миллигалей меньше, чем следовало бы.

— На двадцать! Но в этом случае порода много легче, чем мы предполагали. Что-то вроде…

— Соли! — перебил Тафер. — Не предложишь ли ты клиенту вместо цементного завода открыть соляные копи?

Бретон сунул сигарету в рот и закурил, спрашивая себя, почему судьба выбрала именно этот вечер, чтобы пустить все под откос.

— Покушайте, Карл! Тут могут быть два объяснения. Первое вы уже упомянули: известняк, который, как нам твердо известно, пролегает под этим участком, внезапно преобразился в соль. Это мы, естественно, сразу отбросим. Значит оба наших гравиметра внезапно разрегулировались. Верно?

— Как будто, — устало сказал Тафер.

— Завтра мы возьмем напрокат новые инструменты и сделаем контрольные замеры.

— Я думал, что вы примете именно это решение. А знаете, Джон, сколько я сегодня исходил миль? У меня такое ощущение, точно я пересек всю Монтану.

— В следующий раз я пойду вместе с вами, — пообещал Бретон. — Мне надо поразмяться. Увидимся утром. Карл.

— Угу… Джон, вы не упомянули третьего возможного объяснения.

— А именно?

— Со вчерашнего дня сила тяготения изменилась.

— Отдохните, Карл. Даже ваши шутки позевывают.

Бретон положил трубку и одобрительно улыбнулся: маленький геолог никогда не позволял себе расстраиваться или поддаваться тревоге. Телефонный псих, нарвавшись на Тафера, расквасил бы нос о непробиваемый щит его трезвой практичности… Однако в данном случае ему некого было подозревать, кроме Тафера. Правда, его шутки обычно смахивали на школьные розыгрыши, однако года за два до этого Тафер потратил долларов пятнадцать из своего кармана на бензин: несколько дней он приносил с собой полную канистру и тайком выливал бензин в бак машины сторожа. Позже Тафер объяснил, что его интересовало, как сторож отнесется к тому факту, что его машина словно бы производит бензин, а не расходует его. Нет ли тут сходства с «ты живешь с моей женой вот уже почти девять лет»? Бретон не мог придти ни к какому выводу. Он зашагал назад по горчичного цвета дорожке, машинально при каждом шаге касаясь стены костяшками пальцев, чтобы снимать излишек статического электричества.

Кэт даже не посмотрела на него, когда он вошел в комнату, и Бретону стало совестно за свой недавний сарказм.

— Звонил Карл, — объяснил он. — Засиделся за работой.

Она кивнула с полным равнодушием, и ощущение виноватости мгновенно исчезло, сменившись злостью: даже при посторонних она не потрудилась сделать вид, что интересуется его делами. «Давай, Кэт! — подумал он с яростью. — Ни на секунду не поддавайся! Живи на мои деньги, но считай себя вправе презирать мою работу и всех, кто имеет к ней отношение!»

Бретон угрюмо уставился на жену и обоих Палфри, которые теперь просматривали листы, исписанные Мириам, и вдруг обнаружил, что пошатывается. Он взял свой бокал, допил его одним духом и налил себе еще. «Я проглатываю и проглатываю ее штучки… — На поверхности его сознания стали складываться старые привычные конфигурации жаркой злобы. — Но сколько терпения можно требовать от человека? Моя жена с утра до ночи жалуется, что я слишком много времени провожу в конторе, но стоит мне освободить вечер — и нате пожалуйста! Псевдо-спириты и очередная доза ее подлого равнодушия… Только подумать, что я плакал — да-да, плакал! — от облегчения, что с ней ничего не случилось в ту ночь, когда ее нашли с кусочками мозга Шпиделя у нее в волосах. Тогда я этого не знал, но Шпидель пытался оказать мне услугу. Теперь я это знаю. Если бы я только мог…»

Бретон с тревогой оборвал эту мысль, осознав, что провоцирует переход.

Но было уже поздно.

Не уменьшаясь, пригашенные оранжевые светильники и каменный, скрепленный белой известью камин гостиной начали отступать на планетарные, звездные галактические расстояния. Он попытался заговорить, но прозрачный настил языка скользил по поверхности реальности — существительные лишались смысла, рвались связи подлежащего и сказуемого. Комната претерпевала немыслимые изменения, его мучительно бросало от одного смутного полюса к другому. Обернувшееся к нему лицо — бледное смазанное пятно. Мужчина или женщина? Неуклюже, беспомощно срываемся мы в пропасть…

Бретон опустил крышку капота с таким бешенством, что большой «бьюик» дернулся, как испуганный зверь, приседая на сверкающие задние лапы. В его темной глубине ждала Кэт, застыв с кротостью Мадонны. И оттого, что она не выразила никакого чувства, его собственная ярость вырвалась наружу.

— Аккумулятор сел. Все ясно. Мы не поедем.

— Глупости, Джек. — Кэт вышла из машины. — Мегайры нас ждут. Вызовем такси.

Вечернее платье было плохой защитой от ночного ветра на исходе октября, и с видом отчаявшегося достоинства она закуталась в накидку.

— К черту твою рассудительность, Кэт! Мы уже опаздываем на час, и с такими руками я на вечеринке не появлюсь. Мы возвращаемся домой.

— Ребячество, и ничего больше.

— Благодарю тебя. — Бретон запер машину, в раздражении оставив темные отпечатки пальцев на светлой краске. — Пошли!

— Я поеду к Мегайрам, — сказала Кэт. — А ты можешь отправляться домой и кукситься там, сколько душе угодно.

— Не говори глупости. Ты не можешь добираться туда одна.

— Могу. И могу вернуться одна. Как-то я обходилась все годы, пока не познакомилась с тобой.

— Я знаю, у тебя есть опыт, милочка, однако у меня хватало такта не упоминать об этом, только и всего.

— Прими мою благодарность. Ну, во всяком случае, сегодня ты будешь избавлен от неприятной необходимости показываться со мной на людях.

Распознав ноту безнадежности в ее голосе, Бретон испытал приступ злорадства.

— И как же ты намерена добираться туда? Ты взяла с собой деньги?

Она замялась, а потом протянула руку:

— Дай мне денег на такси, Джек.

— И не надейся. Я ведь ребячлив, ты еще не забыла? Мы возвращаемся домой. — Несколько секунд он смаковал ее беспомощность, отплачивая за собственную жестокость, и тут же все рассыпалось. «Мерзко, — подумал он. — Даже для меня. Ну, приеду на вечеринку с опозданием, весь чумазый. Нормальный человек обратил бы все в цирковой номер. Пусть попросит еще раз, я уступлю, и мы отправимся туда».

Но Кэт произнесла только одно короткое слово, больно его задевшее, и пошла по тротуару мимо сверкающих витрин. В серебряной накидке, туго стянутой поверх легкого платья, в туфлях на шпильках, отчего стройные ноги казались еще длиннее и стройнее, она выглядела, как идеализированный киновариант любовницы гангстера. На миг он увидел ее внешний облик яснее, чем когда-либо прежде, словно позади его глаз заработал давно бездействующий механизм фокусировки. Сияние витрин проецировало Кэт в его сознание с поразительной четкостью, и он увидел — потрясенный словно совершенно новым открытием — крохотные голубоватые жилки под ее коленями. Бретона захлестнула жгучая волна нежности. «Ты не допустишь, чтобы Кэт шла ночью по городу, одетая так!» — настойчиво сказал ему внутренний голос, но тогда ему пришлось бы бежать за ней, упрашивать… Он заколебался, а потом зашагал в противоположном направлении, изнывая от отвращения к себе, злобно ругаясь.

Полицейская патрульная машина остановилась перед его домом примерно через два часа.

Бретон, стоявший у окна, побежал к двери на свинцовых ногах и с трудом ее распахнул. Два детектива с мрачно враждебными глазами на фоне фигур в синей полицейской форме…

Полицейский показал ему бляху.

— Мистер Бретон?

Он кивнул, не в силах говорить. «Прости меня, Кэт, — думал он. — Прости и вернись. Мы поедем на вечеринку…» Но одновременно происходило нечто невероятное: в глубоко спрятанном уголке его сознания нарастало облегчение. «Если она мертва, то мертва. Если она мертва, значит, все позади. Если она мертва, значит я свободен…»

— Я лейтенант Конвери. Убийство. Вы не согласились бы ответить на несколько вопросов?

— Конечно, — глухо ответил Бретон. — Войдите.

Он повел лейтенанта в гостиную и с трудом подавил желание поправить диванные подушки, словно хозяйка, встречающая неожиданного гостя.

— Вы как будто не удивились, увидев нас, мистер Бретон, — медленно произнес Конвери. У него было скуластое загорелое лицо и крохотный нос, словно бы и не разделявший широко посаженные глаза.

— Что вас интересует, лейтенант?

— У вас есть ружье, мистер Бретон?

— А… да. — Бретон растерялся.

— Вы не могли бы предъявить его?

— Послушайте! — почти закричал Бретон. — В чем дело?

Глаза Конвери были голубыми, ясными и цепкими.

— Вас проводит патрульный.

Бретон пожал плечами и направился к лестнице в подвал, где он устроил мастерскую. Когда они сошли с последней деревянной ступеньки на бетонный пол, он почувствовал, что патрульный у него за спиной весь напрягся, а потому остановился и кивнул на высокий шкаф, где хранились большие инструменты, удочки, лук со стрелами и охотничье ружье. Патрульный быстро обошел его, распахнул дверцы и вытащил ружье. Ему пришлось высвободить ремень, запутавшийся в леске.

В гостиной Конвери взял ружье у патрульного и провел пальцем по пыльному прикладу.

— Вы редко им пользуетесь?

— Да. Последний раз я охотился года два назад, еще когда не был женат.

— Так-так… Мощная штука, верно?

— Да. — Бретон чувствовал, как нарастающее недоумение почти физически разрывает ему грудь. Что случилось?

— Даже чересчур, — небрежно добавил Конвери. — Они разрывают животное в клочья. Не понимаю, зачем ими пользуются.

— Отличный механизм, — ответил Бретон. — Я люблю хорошие механизмы. Совсем забыл! Оно не стреляет.

— Почему?

— Я уронил затвор, и ударник заклинило.

— А-а! — Конвери вынул затвор, оглядел его, понюхал, посмотрел в ствол на настольную лампу и отдал ружье патрульному.

— А другого ружья у вас нет?

— Нет. Посещайте, лейтенант, сколько можно тянуть? Зачем вы приехали?

— Бретон замялся. — Что-то случилось с моей женой?

— Я думал, вы так и не поинтересуетесь. — Голубые глаза пошарили по лицу Бретона. — Ваша жена цела и невредима. Она допустила глупость — пошла одна через парк поздно вечером, и на нее напали, но с ней все хорошо.

— Не понимаю… Как же так, если на нее напали?

— Ну, ей удивительно повезло, мистер Бретон. Из-за дерева вышел мужчина, кстати, похожий на вас, и выстрелом из ружья разнес череп нападавшему.

— Что-о-о?! Не думаете же вы… Где этот человек?

Конвери улыбнулся.

— Мы пока не знаем. Он как сквозь землю провалился…

Ощущение томительной беспредельности, смещение перспектив и параллакса, немыслимые переходы, в которых искривления пространства-времени извиваются, между отрицательностью и положительностью, а в центре зияет бесконечность — божественная, иллюзорная, горькая…

— Вы только поглядите, как этот типчик пьет, — продолжал Гордон Палфри. — Он явно задумал выйти на орбиту.

Женщины обернулись и посмотрели на Бретона, а он, стараясь выиграть время, чтобы сориентироваться, жалко улыбнулся и сел в глубокое кресло. Он перехватил взвешивающий взгляд Кэт и прикинул, можно ли было догадаться, случайно на него посмотрев, что он вдруг отключился. После не слишком удачного обследования психоаналитик по фамилии Фускьярди заверил его, что отключения эти со стороны практически неуловимы, но Бретон усомнился — ведь переходы нередко занимали несколько часов субъективного времени. Фускьярди настаивал, что Бретон обладает редкой, хотя вовсе не уникальной способностью отключаться полностью, однако отключения эти длятся лишь долю секунды объективного времени. Он даже предложил связать его с университетской психологической лабораторией, но Бретон успел утратить интерес к дальнейшим проверкам.

Теперь он устроился поудобнее в глубоком старом кресле, наслаждаясь его солидностью и прочностью. Вновь пережитый эпизод последнее время возникал все чаще и действовал на него угнетающе, хотя фускьярди предупреждал его, что переход в первую очередь должен быть связан с ключевыми моментами его жизни — и особенно с отмеченными острыми эмоциональными стрессами.

Этот переход был необычно долгим и воздействовал тем сильнее, что начался без всякого предупреждения — без каких-либо расстройств зрения, которые, по словам Фускьярди, обычно предшествуют припадкам мигрени у других людей.

Разбитый соприкосновением с прошлым, Бретон попытался крепче уцепиться за настоящее, но Кэт и Палфри все еще были поглощены необычным плодом автоматического письма. Послушав, как они проделывают обычный ритуал опознания автора, он позволил своему сознанию погрузиться в теплый алкогольный туман. Столько происшествий за вечер, который начался в атмосфере пресной скуки! «Мне бы остаться в конторе с Карлом, — думал он. Цементная компания „Бландел“ ждет результаты съемки в конце этой недели, а изыскания продвигались медленно еще до того, как возникло это нелепое расхождение в двадцать миллигалей в показаниях гравиметров. Ну, может, дело в юстировке. Карл отличный специалист, но при таких съемках надо ведь учитывать дикое количество факторов — положение Солнца и Луны, приливы, упругую деформацию земной коры и прочая, и прочая. Кто угодно может допустить ошибку, даже Карл. И кто угодно может позвонить, не назвавшись, кому угодно. Я просто свихнулся, раз вообразил, что это чья-то каверза. Звонок, так сказать, был психологической банановой коркой, и ничего больше. Отличное уподобление… И виски отличное. Даже Палфри, в общем, ничего, если взглянуть под правильным углом. Особенно Мириам. Приятная фигура. Жаль, что она подчинила свою жизнь тому обстоятельству, что по воле судьбы получила лицо голливудской египетской царевны. Будь она похожа на Элизабет Тейлор, ей бы тут каждый вечер были рады… Или хотя бы на Роберта Тейлора…»

Спохватившись, что куда-то уплывает на облаке благодушия, рожденном парами виски, Бретон вновь настроился на другой конец комнаты и услышал, как Кэт упомянула Оскара Уайльда.

— Опять? — слабо возмутился он. — Может, не надо опять Оскара Уайльда?

Кэт пропустила его замечание мимо ушей, а Мириам улыбнулось своей скульптурной улыбкой, но Гордону Палфри пришла охота поговорить.

— Джон, мы ведь не утверждаем, что это продиктовал Оскар Уайльд. Но кто-то же продиктовал, а стиль отдельных кусков идентичен ранней прозе Уайльда.

— Ах, ранней! — перебил Бретон. — То-то и оно! Погодите-ка… Уайльд умер в тысяча девятисотом году, верно? А сейчас восемьдесят первый год. Следовательно, за восемьдесят один год он по ту сторону, или за завесой, или как это там у вас, у спиритов, называется… так он не только не развился в своем творчестве, но, наоборот, регрессировал к годам студенчества.

— Да, но…

— И не из-за отсутствия практики! Ведь, судя по тому, что я вычитал из книг, которые вы давали Кэт, он с момента смерти держит первенство в автоматическом письме. Видимо, Уайльд — единственный писатель, чья продуктивность резко возросла после его похорон, — Бретон засмеялся, смакуя ту приятную стадию опьянения, когда он начинал думать и говорить вдвое быстрее, чем в трезвом состоянии.

— Вы исходите из предположения, будто данная сфера существования точно соответствует всем остальным, — возразил Палфри. — Однако это вовсе не обязательно.

— Да ни в коем случае! Судя по вашим данным о следующей сфере, она сплошь населена писателями, лишенными письменных принадлежностей, так что все свое время они тратят на то, чтобы телепатировать всякую чушь в наша сферу. И Оскар Уайльд почему-то сделался — как это — стахановцем, наверное, в наказание за «De Profundis».

Палфри снисходительно улыбнулся.

— Но мы же не утверждаем, что эти…

— Не спорьте с ним, — вмешалась Кэт. — Ему только этого и надо. Джон

— завзятый атеист, а к тому же пришел в разговорчивое настроение. — Она одарила его презрительным взглядом, но переборщила и на две-три секунды обрела сходство с маленькой девочкой.

«Словно бы не та эмоция, чтобы вызвать омоложение», — подумал Бретон, а вслух сказал:

— Она права. Вера моя рухнула, когда я был ребенком, и подорвало ее открытие, что В.Ф.Вулворт — не местный коммерсант, хотя наш магазин и называли вулвортовским.

Кэт закурила сигарету.

— Десять порций виски. Эту шуточку он всегда отпускает после десятой.

«А ты всегда отпускаешь эту шуточку о десяти порциях! — подумал Бретон. — Стерва без чувства юмора. Тебе обязательно хочется выставить меня роботом, работающем на спиртном». Однако он остался благодушен и болтлив, хотя и отдавал себе отчет, что это реакция на травму перехода. Ему удалось сохранить веселость до кофе с сэндвичами, а потом выйти с Кэт на крыльцо, когда она отправилась провожать гостей до машины.

Октябрьский вечер был прохладным — из-за восточного горизонта уже начинали подниматься зимние созвездия, напоминая, что скоро со стороны Канады приплывут снежные тучи. Приятно расслабившись, Бретон прислонился к косяку с последней на этот день сигаретой в зубах. Кэт разговаривала с Палфри, уже сидевшим в машине. Пока он курил, два метеора прочертили в небе огненные полоски. «Конец пути, — подумал он. — Добро пожаловать в земную атмосферу». Тут машина тронулась, хрустя песком и разбрызгивая камешки. Лучи ее фар заскользили по вязам, обрамлявшим подъездную дорогу. Кэт помахала на прощание и, поеживаясь, поднялась на крыльцо. Когда она направилась прямо к двери, Бретон попытался обнять ее за плечи, но она решительно ускорила шаг, и он вспомнил свою недавнюю язвительность. Да, в глухие часы ночи в спальне под ровное дыхание занавесок предстояло очередное вскрытие.

Бретон пожал плечами, убеждая себя, как мало его это трогает, и швырнул окурок на газон, где тот и погас в росе. Глубоко вдохнув воздух, пропитанный запахом палой листвы, он повернулся, чтобы войти в дом.

— Не закрывай дверь. Джон! — Голос донесся из темной полосы кустов за вязами. — Я пришел за своей женой. Или ты успел забыть?

— Кто это? — тревожно спросил Бретон, когда от кустов отделилась высокая мужская фигура. Но голос он узнал. Телефонный звонок! Его охватили гнев и растерянность.

— Ты меня не узнал, Джон? — Незнакомец медленно поднялся по ступенькам. Свет фонаря над дверью внезапно дал возможность его узнать.

Бретона охватил ледяной, необъяснимый страх — он увидел собственное лицо.

2

Джек Бретон, поднимаясь по ступенькам к человеку, звавшемуся Джон Бретон, обнаружил, что у него подгибаются ноги.

Наверное, оттого, подумал он, что ему пришлось больше часа прождать на ветру в укромной тени кустов. Нет, вернее, причиной был шок, который он испытал, снова увидев Кэт. Как он ни готовился заранее, как ни рисовал в воображении этот момент, ничто не могло смягчить потрясения, в чем он теперь и убедился. Звук ее голоса, когда она прощалась с гостями, словно заставил запеть его нервную систему, вызвал непостижимые отклики всего его существа в целом и каждого отдельного атома, это существо слагающего. «Я люблю тебя! — шептала каждая молекула его тела миллионами гормональных путей. — Я люблю тебя, Кэт».

— Кто вы такой? — резко спросил Джон Бретон. — Что вам нужно?

Он твердо встал перед Джеком Бретоном. Под круглым фонарем в вертикальных тенях его лицо выглядело маской тревоги.

Джек Бретон потрогал пистолет в кармане пальто — не снял его с предохранителя.

— Джон, я уже сказал, что мне нужно, — ответил он мягко. — И ты уже, конечно, понял, кто я. Или ты никогда не смотрелся в зеркало?

— Но вы похожи… — Джон Бретон не договорил, страшась того, к чему подводили эти слова.

— Пошли в дом, — нетерпеливо потребовал Джек. — Я замерз.

Он шагнул вперед и был вознагражден зрелищем того, как Джон отпрянул и начал пятиться.

«Боится меня? — с легким удивлением подумал Джек Бретон. — Существо, которое я создал по своему подобию, тварь, сменившая мое имя на „Джон“, боится своего творца!»

Войдя в знакомый залитый оранжевым светом холл, Джек оценил ковер, почти физически ощутил материальное благополучие старого дома. Посидев днем в библиотеке над подшивками старых газет и справочниками, он пришел к выводу, что финансовое благополучие Джона Бретона много лучше, чем было его положение девять лет назад. Но тут все было гораздо симпатичнее, чем он ожидал. «Хорошо, добрый и верный раб!» — мысленно процитировал он евангельскую притчу о талантах.

— Ну, хватит, — сказал Джон Бретон, когда они вошли в обширную гостиную. — Я хотел бы получить объяснения.

— А ты молодец, Джон. — Имя было произнесено с особой выразительностью.

Джек обвел взглядом комнату. Мебель была новая, незнакомая, но он узнал часы и две-три безделушки. Особенно он одобрил мягкие кресла с высокой спинкой — их, несомненно, выбрали, заботясь только о комфорте. Они словно бы ласково его приветствовали. «Нотабене! — подумал он. — Путешественник во времени, не испытывая никакого пространственного смещения, претерпевает значительный психологический сдвиг, который может проявиться в персонификации неодушевленных предметов. А именно — его приветствуют кресла. Остерегись!»

Джек снова сосредоточился на Джоне Бретоне. Теперь, когда он почти свыкся с чудом реального существования Кэт, в нем проснулось природное любопытство. Его альтер эго выглядел грузнее, чем следовало бы, и был одет в дорогие домашние брюки, лиловую спортивную рубашку и джемпер из тонкой шерсти. «Девять лет. Девять лет дивергенции внесли немало изменений, — подумал Джек. — Я не столь элегантен и не столь упитан, но наступает мое время. Да, мое!»

— Я жду, — сказал Джон Бретон.

Джек пожал плечами.

— Я предпочел бы, чтобы и Кэт выслушала мои объяснения, но, видимо, она поднялась к себе?..

— Моя жена поднялась к себе. — Первые два слова были чуть-чуть подчеркнуты.

— Ну, хорошо, Джон. Странно, но вот к этому я заранее не подготовятся… к тому, как объяснить тебе. Видишь ли, Джон, я — это ты…

— Вы намекаете, что я — не я? — перебил Джон с нарочитой тупостью.

— Нет, — ответил Джек Бретон и подумал с невольным одобрением: «Он уже взял себя в руки, но необходимо, чтобы он с самого начала отнесся к этому с полной серьезностью». Порывшись в памяти, он продолжал: «Джон! Когда тебе было тринадцать, у вас летом гостила твоя двоюродная сестра Луиза. Восемнадцать лет, вполне развитая фигура. И каждый вечер по пятницам она обязательно принимала ванну. Недели через три после ее приезда ты как-то днем взял из гаража ручную дрель, вставил в нее сверло три тридцать и просверлил дырку в потолке ванной. Просверлил ты ее в самом широком месте большой у-образной трещины, которую отец так и не собрался заделать, — чтобы дырка была незаметной. И поэтому в то лето ты вдруг увлекся фотографией, Джон, а чердак так подходил для того, чтобы оборудовать там каморку для печатания снимков! Каждую пятницу — когда Луиза закрывалась в ванной, ты устраивался на чердаке в темноте на мягкой бурой пыли прямо над ванной и стаскивал…»

— Хватит!!! — Джон Бретон шагнул вперед, угрожающе и растерянно тыча пальцем. Он дрожал.

— Легче-легче, Джон. Я просто вручил мои верительные грамоты. Никому другому в мире неизвестны факты, которые я тебе напомнил. И я их знаю только по причине, которую уже назвал тебе: я — это ты. И на чердак забирался я, а теперь хочу, чтобы ты меня выслушал.

— Придется, — угрюмо буркнул Джон. — Ну, и вечер!

— Так-то лучше. — Джек Бретон расслабился еще больше. — Разрешишь мне присесть?

— Валяй. А ты разрешишь мне выпить?

— Будь как дома. — Джек произнес это приглашение с непринужденной естественностью, словно обращаясь к гостю. Впрочем, Джон и был его гостем целых девять лет — как ни один человек до него. Но теперь всему этому конец.

Когда они оба сели, он наклонился вперед из глубокого кресла и заговорил, старательно придавая голосу спокойствие, хладнокровие и рассудительность: тишком многое зависело от того, сумеет ли он придать невероятному вероятность.

— Как ты, Джон, относишься к идее путешествия во времени?

Джон Бретон отхлебнул виски.

— Считаю ее вздорной. Никто не может прибыть сюда и сейчас из прошлого, потому что, если современная техника не способна создать машину времени, тем более она не могла быть создана раньше. И никто не может прибыть из настоящего в будущее, поскольку прошлое неизменяемо. Вот как я отношусь к идее путешествия во времени.

— Ну, а еще в одном направлении?

— Каком?

— Прямо поперек — под прямым углом к тем двум первым направлениям, о которых ты упомянул.

— Ах, это! — Джон Бретон отхлебнул виски, словно настроение у него заметно улучшилось. — В дни, когда я увлекался научной фантастикой, мы не считали это настоящим путешествием во времени. Это вероятностное путешествие.

— Пусть так, — умиротворяюще сказал Джек. — Как ты относишься к идее вероятностного путешествия?

— Ты хочешь сказать, что ты из другого настоящего? Из другого потока времени?

— Вот именно, Джон.

— Но чего ради? Будь это правдой, что привело бы тебя к нам? — Джон Бретон поднес рюмку к губам, но не отпил. — Ты сказал: девять лет. Это связано с…

— Я услышала голоса, Джон. — В дверях стояла Кэт. — Кто это у тебя? Ай!..

Едва она вошла, Джек Бретон встал. Он видел только ее — как и в ту последнюю ночь, когда расстался с ней, еще живой. И вот — опять она — настоящая, полная жизни, совершенная. На мгновение он встретил взгляд Кэт. Она тотчас отвела глаза, но в его мозгу вспыхнул фейерверк восторга. Он уже вошел с ней в контакт. Не сказав ни слова, он вошел с ней в контакт!

— Джон? — Голос был дрожащим, неуверенным. — Джон?

— Сядь, Кэт! — сказал Джон Бретон сухим холодным тоном. — По-моему, нашему другу есть о чем нам рассказать.

— Может быть, и Кэт чего-нибудь выпьет? — заметил Джек Бретон. — Это ведь займет много времени.

Кэт смотрела на него с опаской, восхитившей его, так что ему пришлось сделать усилие, чтобы унять дрожь в голосе. («Она знает! Знает!») Пока его альтер эго наливал для нее стопку бесцветной жидкости, он вдруг спохватился, что ему угрожает непроизвольный переход. Он проверил свое зрение. Оно не утратило четкости — ни тейкопсии, ни медленно заходящей черной звезды, ни крепостных фигур. Видимо, все было в порядке.

Неторопливо, тщательно он начал излагать факты, давая возможность прошедшим девяти годам воссоздаваться на туго натянутом экране его сознания.

3

Кэт пошла по тротуару мимо сверкающих витрин. В серебряной накидке, туго стянутой поверх легкого платья, в туфлях на шпильках, отчего ее длинные ноги казались еще длиннее и стройнее, она выглядела, как идеализированный киновариант любовницы гангстера. Сияние витрин проецировало Кэт в его сознании с поразительной четкостью, и он увидел — потрясенный словно совершенно новым открытием — крохотные голубоватые жилки под ее коленями. Бретона захлестнула жгучая волна нежности.

«Ты не допустишь, чтобы Кэт шла ночью по городу одетая так!» — настойчиво сказал ему внутренний голос, но тогда ему пришлось бы бежать за ней, упрашивать… Он заколебался, а потом зашагал в противоположном направлении, изнывая от отвращения к себе, злобно ругаясь.

Полицейская патрульная машина остановилась перед его домом примерно через два часа.

Бретон, стоявший у окна, побежал к двери на свинцовых ногах и с трудом ее распахнул. Два детектива с мрачно враждебными глазами на фоне фигур в синей полицейской форме.

Детектив показал ему бляху.

— Мистер Джон Бретон?

Он кивнул, не в силах говорить. «Прости меня, Кэт, — думал он. — Прости и вернись. Мы поедем на вечеринку…»

— Я лейтенант Конвери. Убийство. Вы разрешите мне войти?

— Конечно, входите, — глухо сказал Бретон.

Он повел лейтенанта в гостиную и с трудом подавил желание поправить диванные подушки, словно хозяйка, встречающая неожиданного гостя.

— Не знаю, как сообщить вам, мистер Бретон, — медленно произнес Конвери. У него было скуластое загорелое лицо и крохотный нос, словно бы и не разделявший широко посаженные глаза.

— В чем дело, лейтенант?

— Ваша жена… она, как выясняется, шла сегодня вечером через парк совершенно одна… И на нее напали.

— Напали? — Бретон почувствовал, что ноги у него подкашиваются. — Но где она сейчас? С ней ничего не случилось?

Конвери качнул головой.

— Мне очень жаль, мистер Бретон. Она убита.

Бретон рухнул в кресло, мир вокруг расширялся и сжимался, точно камеры внезапно обнаженного огромного сердца. «Это я сделал, — думал он. — Я убил мою жену!» Он смутно сознавал, что второй детектив отвел Конвери в сторону и что-то ему зашептал. Через несколько секунд Конвери вернулся к нему.

— Мой напарник напомнил мне, мистер Бретон, что я поторопился. По правилам мне полагалось сказать, что обнаружен труп женщины, и документы, найденные на нем, указывают, что это ваша жена. Хотя в подобных случаях, когда все ясно, я предпочитаю не тянуть. Однако, порядка ради, скажите, есть ли у вас основания полагать, что труп женщины лет двадцати пяти, высокой, с черно-золотыми волосами, одетой в серебристо-голубое вечернее платье, который мы нашли неподалеку от входа в городской парк со стороны Пятидесятой авеню, это не труп миссис Бретон?

— Никаких. Она сегодня вечером ушла одна именно в таком платье. — Бретон закрыл глаза. (Это я сделал. Я убил мою жену!) — Я отпустил ее одну!

— Тем не менее, необходимо провести официальное опознание. Если хотите, патрульный отвезет вас в морг.

— Не обязательно, — сказал Бретон. — Я могу поехать сам.

Ящик морозильника легко выкатывался на хорошо смазанных подшипниках, и в голове Бретона возникла непрошеная мысль: «Недурная машина». Он посмотрел на холодное отрешенное лицо Кэт, на бриллианты влаги, изгибающиеся цепочкой вдоль бровей. Невольно его правая рука потянулась, чтобы прикоснуться к ней. Он увидел черные полукружья машинного масла под ногтями и приказал руке опуститься. «И ни единого нет на тебе пятна».

Где-то сбоку появился лейтенант Конвери, совсем рядом, но и на расстоянии многих световых лет, по ту сторону вселенной флуоресцирующего пульсирующего света.

— Это ваша жена?

— Кто же еще? — оглушенно сказал Бретон. — Кто же еще?

Через какое-то время он узнал, что Кэт оглушили, изнасиловали и закололи.

Судебный медик добавил, что определить, в каком порядке это произошло, невозможно. Несколько дней, пока длились бессмысленные формальности, Бретон успешно запрятывают сознание своей вины, но все это время он ощущал себя бомбой, в которой уже сработал взрыватель, и что он живет последние наносекунды, прежде чем разлететься осколками личности.

Произошло это с фальшивой мягкостью киновзрыва на другой день после похорон Кэт. Он бесцельно шел по улице побежденных временем домов в северной части города. День был холодный и, хотя дождя не было, тротуары блестели от сырости. Неподалеку от ничем не примечательного угла он увидел чистое, незабрызганное перо и поднял его — перламутрово-серое с белыми полосками, выпавшее из крыла летящей птицы. Поднял и вспомнил, как платья облегали Кэт, будто оперение. Он поискал взглядом подоконник, чтобы положить на него перо, словно подобранную перчатку, и увидел, что ему из подъезда улыбается мужчина в потертом рабочем костюме. Бретон выпустил перо, проследил, как оно, посверкивая, спланировало на грязный асфальт и наступил на него.

Следующее свое осознанное действие он совершил пять недель спустя, когда открыл глаза на больничной кровати.

Время между этими двумя моментами не было полностью для него утрачено, но оно было искаженным и рваным, как пейзаж, на который смотрят сквозь матовое стекло. Он запил, топя сознание в спиртном, сдвигая его границы. И где-то в этом калейдоскопе родилась идея, которая в его лихорадочном мозгу обрела простоту гениальности.

В полиции ему сказали, что найти убийцу-маньяка очень нелегко. И обстоятельства дела не внушают особой надежды. Они словно говорили: если женщина идет поздно вечером в парк одна, то чего она, собственно, ждет?

В их присутствии Бретон чувствовал себя тревожно и пришел к выводу, что постоянное общение с преступниками и оказало на полицейское мироощущение роковое воздействие, открыв им иную систему морали. Отнюдь ей не симпатизируя, они до известной степени ее понимали, а в результате стрелка компаса их морали отклонилась. Не настолько, чтобы сбить их с пути

— учитывая величину девиации, корабль можно вести правильным курсом, тем не менее, решил он, потому-то у него все время возникает ощущение, будто ему приходится играть, не зная правил игры. Потому-то на него и смотрели с досадой, когда он справлялся, как продвигается следствие. Вот почему он довольно скоро решил придумать новые правила.

Убийцу Кэт никто не видел, и не было никакой возможности установить его причастность к преступлению, так как у него не могло быть реальной причины его совершить. Но, рассуждал Бретон, тут существует еще одна связь. У него нет способа узнать убийцу, но убийца должен егознать. Убийство привлекло внимание и газет и телевидения. Фотографии Бретона фигурировали и на газетных страницах, и в телевизионной программе. Убийца не мог не заинтересоваться человеком, чью жизнь он так чудовищно разбил. Некоторое время Бретон верил, что узнает убийцу по глазам, если встретит его на улице или в парке.

Город был не таким уж большим, и, вероятно, на протяжении жизни он в то или иное время видел всех его обитателей. Следовательно, ему надо ходить по улицам, бывать во всех людных местах, заново знакомясь со сборной личностью города, и однажды он посмотрит в глаза другого человека и узнает его. А тогда…

Мираж надежды нелепо дразнил Бретона несколько недель, а потом захирел от истощения и алкогольного отравления.

Он открыл глаза и по отсветам на потолке палаты понял, что за больничными стенами выпал снег. Непривычная пустота грызла его внутренности, и он испытал здоровое практическое желание съесть полную тарелку густой деревенской похлебки. Сев на кровати, он оглянулся и увидел, что находится в отдельной палате. Безличную обстановку скрашивал букет пурпурных роз. Он узнал любимые цветы Хетти Колдер, его секретарши, и в памяти смутно всплыло озабоченно склоненное над ним ее длинное некрасивое лицо. Бретон чуть улыбнулся. В прошлом Хетти зримо худела всякий раз, когда он схватывал насморк — даже страшно было подумать, как подействовало на нее его поведение в течение этих недель.

Голод вернулся с удвоенной силой, и он нажал на кнопку звонка.

Домой через пять дней его отвезла Хетти в его машине.

— Послушайте, Джек, — сказала она почти с отчаянием. — Ну, поживите у нас. Мы с Гарри будем очень рады, и ведь у вас нет близких…

— Я справлюсь, Хетти, — перебил Бретон. — Еще раз спасибо за приглашение, но мне пора вернуться домой и попытаться собрать осколки.

— Но вы, правда, справитесь? — Хетти умело вела тяжелую машину по улице между кучами мокрого снега, справляясь с ней по-мужски, иногда резким выдохом стряхивая с сигареты колбаску пепла на пол.

— Да, конечно, — сказал он благодарно. — Теперь я могу думать о Кэт. Невыносимо мучительно, но, по крайней мере, я способен принять случившееся. А раньше не принимал. Трудно объяснить, но меня не оставляло ощущение, что должно быть какое-то учреждение, что-то вроде министерства смерти, куда мне следует пойти и объяснить, что произошла ошибка, что Кэт никак не могла умереть… Я говорю ерунду, Хетти.

Она покосилась на него.

— Вы говорите как нормальный человек. В этом, Джек, нет ничего дурного.

— А как я говорю обычно?

— Последние недели дела шли отлично, — сказала Хетти деловито. — Вам понадобятся новые люди.

И она коротко изложила суть новых заказов, а также работу, проделанную по уже заключенным договорам. Пока она говорила, Бретон обнаружит, что его фирма интересна ему меньше, чем следовало бы. Изобретатель-практик по натуре, он без особых усилий получил пару дипломов, так как это было экономически выгодно, довольно случайно поступил в консультационную фирму, специализирующуюся на геологической разведке, и стал ее владельцем, когда прежний ушел на покой. Все это было так легко, так неизбежно! Но в нем где-то пряталась неудовлетворенность. Он всегда любил изготовлять что-нибудь, давая волю своим умным рукам, которые словно сами знали, что им делать, но теперь для этого не хватайте времени.

Бретон нахохлился в теплом пальто, тоскливо глядя на мокрую черную мостовую, которая выглядела каналом, прокопанным между крутыми берегами грязного снега. Машина набрала скорость, и белые пушистые хлопья, сыпавшиеся с неба, теперь взмывали от капота вверх, бесшумно ударялись о ветровое стекло и уносились дальше, разбиваясь, исчезая. Он попытался сосредоточиться на словах Хетти, но с тоской увидел, что в воздухе перед ним возникло пятнышко цветного мерцающего света. «Только не теперь!» — подумал он и протер глаза, но дрожащая сверкающая точка уже начала расти. Через минуту она была как новенькая сияющая монета, вертящаяся волчком перед его правым глазом, в какую бы сторону он ни поворачивал голову.

— Утром я заехала к вам и включила отопление, — сказала Хетти. — Во всяком случае, вам будет тепло.

— Спасибо, — глухо ответил он. — Я доставляю вам слишком много хлопот.

Кружащее мерцание теперь разрасталось все быстрее, заслоняя почти все его поле зрения, начиная складываться в обычные узоры: непрерывно меняющиеся радужные геометрические фигуры скользили, смещались, открывали окна в другие измерения. «Не теперь! — безмолвно молил он. — Я не хочу сейчас совершить переход!» Эти оптические явления были знакомы ему с детства. Это случалось с перерывами от трех месяцев до нескольких дней в зависимости от напряженности его психического состояния, и, как правило, вначале возникало ощущение физического блаженства. Едва эйфория проходила, перед его правым глазом возникали мерцающие зигзаги, после чего следовал очередной необъяснимый пугающий переход в прошлое. Сознание, что каждый переход занимал лишь долю секунды реального времени и что это, несомненно, какая-то причуда памяти, не уменьшало страха при его приближении — сцены, которые он переживал, никогда не бывали приятными. Всякий раз это были фрагменты его жизни, которые он предпочел бы забыть. Критические минуты. И нетрудно было догадаться, какой кошмар будет с этих пор возникать в будущем.

К тому времени, когда машина подъехала к его дому, Бретон практически ослеп на правый глаз, словно застланный красивым многоцветным покрывалом из геометрических трепещущих радужных фигур, и ему трудно было соизмерять расстояния. Он убедил Хетти не выходить из машины, помахал ей, когда она покатила по свежевыпавшему снегу, и ощупью отпер и открыл входную дверь. Заперев ее за собой, он быстро вошел в гостиную и сел в глубокое кресло. Мерцание достигло максимума и, следовательно, могло исчезнуть в любой момент, а тогда — переход только Богу известно куда. Он ждал. Правый глаз видел уже почти нормально. Он напрягся, и комната начала отступать, искривляться, обретать странную перспективу. Неуклюже, беспомощно срываемся мы в пропасть…

Кэт пошла по тротуару мимо сверкающих витрин. В серебряной накидке, туго стянутой поверх легкого платья, в туфлях на шпильках, отчего ее стройные ноги выглядели еще длиннее и стройнее, она выглядела, как идеализированный киновариант любовницы гангстера. Сияние витрин проецировало Кэт в его сознание с поразительной четкостью… И тут он заметил — с ощущением какого-то огромного перекоса — позади нее в центре улицы три дерева, растущие прямо из мостовой, где никаких деревьев никогда не было. Три вяза, совсем облетевшие, и что-то в конфигурации их обнаженных ветвей вызвало в нем омерзение. Их стволы, вдруг он понял, были нематериальными — лучи автомобильных фар свободно проходили сквозь них. Конфигурация трех деревьев все еще была ему омерзительной, но в то же время его влекло к ним.

А Кэт уходила все дальше, и внутренний голос твердил ему, что нельзя позволить, чтобы она шла ночью по городу одетая так. Он вновь вступил все в тот же бой со своей гордостью, а потом зашагал в противоположном направлении, изнывая от отвращения к себе, злобно ругаясь…

Ощущение томительной беспредельности, смещение перспектив и параллакса, немыслимые переходы, в которых искривления пространства-времени извиваются между отрицательностью и положительностью, а в центре зияет бесконечность — божественная, иллюзорная, горькая…

Бретон вцепился в ручки кресла и не разжимал пальцев, пока звук его тяжелого дыхания не слился с тишиной комнаты. Он встал, отошел к камину и завел старинные часы в дубовом футляре. Тяжелый ключ холодил ему пальцы — холодный и такой реальный! За окнами снова падал снег — мелкими сухими кристалликами, и за стволами деревьев недавним призрачным прошлым вспыхивали фары машин. Дом заполняли терпеливые бурые тени.

Он пошел на кухню и занялся кофе, пока его сознание медленно освобождалось от паралича, вызванного переходом. Потеря нервной энергии была еще одним привычным следствием возвращений в прошлое, но на этот раз они превосходило все прежние. Дожидаясь, пока закипит вода, Бретон с запозданием сообразил, что этот переход был необычен и в других отношениях

— в частности, из-за вторжения фантастического элемента. Вязы, растущие посредине 14-ой улицы, удивили его, но ощущение шока объяснилось не просто их неуместностью там. Они были полупрозрачны, словно изображения, проецируемые на более плотный фон, но ведь эта мохнатая арка была реальной. Он где-то ее видел, она что-то означала… но что?

Когда кофе сварился, Бретон открыл холодильник, но там не оказалось ни сливок, ни молока. При мысли о черном кофе его желудок запротестовал, но дальнейшие поиски в оскудевшей кухне показали, что из жидкостей там имеются только остатки рассола в банке из-под маринованных огурцов. Бретон налил в чашку черное варево, над поверхностью которого пар завивался серыми спиралями, и вернулся с ней в гостиную. Он сел, отхлебнул кофе и попытался обдумать, как снова взяться за дела, но комнату окутывал сумрак, и на него вновь навалилась усталость. Недели лечения и отдыха было мало, чтобы устранить все последствия его долгого запоя.

Несколько часов спустя Бретон проснулся почти в полной темноте. В комнату просачивался тусклый лиловатый свет уличного фонаря, и на внутренней стене тревожно подрагивали тени деревьев. Сдерживая дрожь и прилив жалости к себе, Бретон выпрямился в кресле и подумал, что надо пойти куда-нибудь поужинать. Поднимаясь на ноги, он заметил колышущиеся тени веток на мертвом сером экране телевизора — и вспомнил, где видел эти три вяза.

В программе местных новостей была показана фотография места, где нашли Кэт — рядом с тремя вязами.

Беда была в том, что вязы, которые он видел во время перехода, не замерли в вечной неподвижности фотоснимка. Они двигались… черные ветки клонились и взметывались на ветру. Они были… — Бретон поколебался, прежде чем употребить это прилагательное — реальными. Воспользовавшись им, он показал, что его отношение к переходам изменилось, что где-то в его сознании возникла потребность верить, что сегодня днем он действительно видел Кэт. Неужели, холодно спросил себя Бретон, его одинокое, измученное виной создание отвергло все законы природы и вернулось назад сквозь время? Предположим, извечное человеческое желание сделать невозможное — вернуться в прошлое и исправить ошибки, было психической силой, скрытой за всеми его переходами? Это объяснило бы, почему воссоздаваемые сцены всегда совпадали с критическими моментами, когда ход его жизни катастрофически менялся. Неужели он — потерпевший неудачу путешественник во времени, прикованный к настоящему неопровержимой реальностью своего плотского тела, но каким-то образом высвобождающий нематериальный аспект своей личности, чтобы оглянуться на прошлое и бить кулаками по его невидимым стенам? Если так, то — Боже, избави! — он обречен вновь и вновь переживать ужасную последнюю сцену с Кэт до конца своих дней. И три вяза замаячили…

«Надо уйти отсюда! — подумал Бретон. — Найти шумный ресторанчик с проигрывателем, клетчатыми скатертями, пошлейшими огромными помидорами из пластмассы на столиках, с нормальными людьми, спорящими о том, о сем с другими нормальными людьми».

Он погасил свет во всем доме, переоделся и уже открыл входную дверь, когда в ворота свернул видавший виды «седан» и забарахтался в снегу. Распахнулась правая дверца, из нее выбралась Хетти Колдер, с откровенным отвращением оглядела снег и в отместку выстрелила в него колбаской пепла.

— Решили пройтись? Мы с Гарри заскочили проверить, не требуется ли вам что-нибудь.

— Требуется! — Бретон даже удивился радости, какую ему доставил вид ее плотной облаченной в твид фигуры. — Приглашаю вас пообедать со мной. Ваше общество доставит мне большое удовольствие.

Он залез на заднее сиденье и обменяются коротким приветствием с Гарри Колдером, лысеющим библиофилом лет пятидесяти. Хаос хозяйственных сумок, шарфов и журналов на широком сидении вокруг ободрил его, он почувствовал, что вернулся в нормальный, ничем не осложненный мир. Он внимательно всматривался в скользящие за стеклом рождественские витрины, подмечая каждую мелочь, не оставляя места для мыслей о Кэт.

— Как вы, Джек? — Хетти оглянулась на крохотное уютное королевство Бретона. — А то, когда я вас отвозила днем, вы не очень хорошо выглядели.

— Ну, тогда я и чувствовал себя не очень хорошо, но теперь все прошло.

— Но что с вами было? — не отступала Хетти.

Бретон поколебался и решил испробовать правду.

— Откровенно говоря, что-то со зрением. Словно правый глаз окутали цветные огни.

Неожиданно к нему обернулся Гарри Колдер и сочувственно поцокал языком.

— Радужные зигзаги, э? Так, значит, и вы такой?

— Какой — такой? О чем вы говорите, Гарри?

— У меня тоже так бывает, а потом начинается боль, — ответил Гарри Колдер. — Это обычный предварительный симптом мигрени.

— Мигрени? — У Бретона точно что-то всколыхнулось в подсознании. Но у меня голова никогда не болит.

— Да? В таком случае, считайте себя одним из немногих счастливцев. То, что я переношу после того, как эти прелестные огоньки перестают перемигиваться, описать невозможно. Вы просто не поверите.

— Я не знал, что между такими расстройствами зрения и мигренями существует связь, — заметил Бретон. — Видимо, вы правы, и мне следует считать себя редким счастливцем.

Его голос даже ему самому не показался убедительным Вера Бретона в возможность путешествий во времени рождалась болезненно, на протяжении многих месяцев.

Он приступил к работе, но обнаружил, что неспособен принимать разумные решения даже по самым простым административным решениям, а уж технические проблемы оставались и вовсе непреодолимыми. С помощью состоявших в штате трех инженеров, Хетти поддерживала деятельность фирмы на более или менее нормальном уровне. Первое время Бретон сидел за своим столом, бессмысленно уставившись на схемы и чертежи, не в силах думать ни о чем, кроме Кэт и роли, которую он сыграл в ее смерти. Были моменты, когда он тщится писать стихи, чтобы выкристаллизовать, а, может быть, сделать отвлеченными чувства, обуревавшие его из-за Кэт.

Глубокие снега зимней Монтаны погребли мир в белом безмолвии, и Бретон следил, как оно смыкается над рядами автомобилей на стоянке под его окном. Безмолвие словно вторгалось в его собственное тело, и он начинал слышать его слепую деятельность — непрерывное перемещение жидкостей, попеременное вторжение воздуха, вкрадчивый радиальный дождь холестерина в артериях…

И с промежутками в шесть-семь дней он совершал переходы — всегда к этой последней сцене с Кэт. Иногда вязы бывали так прозрачны, будто вовсе не существовали, а иногда они стояли черные, реальные, и у него возникало впечатление, что он сумел бы различить две фигуры, двигающиеся у их стволов, если бы не свет витрин и автомобильных фар.

Его восприятие все обострялось, и он уже яснее различал явления, предшествующие переходу. Сначала — постепенное повышение нервной активности, вызывавшее впечатление, будто он избавился от отчаяния, поскольку подъем этот завершался пьянящей радостью бытия. И тут же возникали нарушения зрения — мерцающая точка перед правым глазом, постепенно перекрывающая все вокруг. Едва мерцание исчезало, как реальность смещалась, и он оказывался в прошлом.

Бретон очень удивился, узнав, что другие тоже испытывают зрительные аберрации, так как в детстве он рассказывал о них своим приятелям, но встречал только недоуменный взгляд. Даже родители выслушивали его с притворным интересом в твердом убеждении, что все сводится к яркому свету, запечатлевшемуся на сетчатке. Он научился молчать о переходах и обо всем, с ними связанном, и с годами у него сложилось убеждение, что он, Джон Бретон, уникален, что только с ним бывает подобное. Случайный разговор с Гарри Колдером все это изменил, и вызванный им интерес оказался единственной подлинной зацепкой в унылом и горьком настоящем.

Бретон начал по вечерам засиживаться в библиотеке, сознавая, что ищет воплощения идее, подсказанной его фантазиями об убийце Кэт и лихорадочно бьющейся у него в мозгу. Он прочитал специализированную литературу о мигренях, очень скудную, потом взялся за более общие медицинские исследования, за биографии знаменитостей, страдавших мигренями, и за многое другое, что, как подсказывал инстинкт, могло навести его на верный путь. Прежде Бретон никогда не думал о мигренях, не связывал их с собой. Ему смутно казалось, что они — недавнее порождение стрессов, присущих цивилизации. Из книг он узнал, что они были широко известны и древним культурам, в частности, древнегреческой. Античные греки пользовались термином «гемикрания» — полуголовная боль. В подавляющем большинстве случаев за зрительными расстройствами следовала сильнейшая боль в одной половине головы, приводившая к рвоте. У некоторых, на их счастье, отсутствовал один из этих двух симптомов, а в редчайших случаях отсутствовали оба. Такое состояние называлось «гемикрания сине долоре» — гемикрания без мук.

Бретона особенно поражала точность, с какой его собственные зрительные ощущения описывались другими людьми в другие времена. Медицинские термины были разными — тейкопсия, мерцающие помрачения зрения, но ему особенно понравилось «крепостные фигуры» как наиболее выразительное определение. Термин этот первым употребил Джон Фотерджилл, врач, живший в XVIII веке, который написал: «…особое мерцание в глазах, предметы быстро меняют видимое изображение и обведены радужными зубцами, по форме напоминающими крепостные стены».

Фотерджилл указал и на причину: слишком большое количество сухариков с маслом за завтраком. Объяснение это Бретон счел лишь чуть более неудовлетворительным по сравнению с новейшими теориями, неопределенно трактовавшими о временных раздражениях зрительных центров. Как-то на исходе сумрачного дня он сидел в зале старинного здания, словно на дне каменного колодца, и перелистывал мало известный медицинский журнал. Внезапно он оледенел, увидев очень точные рисунки — не крепостных фигур, с которыми не справился бы ни один художник, но черной звезды, которая иногда появлялась вместо них.

Один рисунок принадлежал Блезу Паскалю, французскому философу, а другой был набросан в XII веке аббатисой Хильдегардой в Бингене. Аббатиса написала:

«Я узрела великую звезду, дивную и красивую, рассыпающую множество искр, с коими она следовала к югу… и внезапно все они были уничтожены, обращены в черные уголья и сброшены в бездну, так что более я их не видела».

Бретон поспешно перевернул страницу, но, как и в других подобных описаниях, никакого упоминания о последовавшем затем видении прошлого он не нашел. Видимо, в этом отношении он и правда был уникален.

Год спустя Бретон аккуратно записал в тетради:

«Теперь я все больше склоняюсь к выводу, что люди, страдающие мигренями — это не удавшиеся путешественники во времени. Силой, обеспечивающей темпоральную мотивацию, является желание вернуться в прошлое, возможно, в надежде вновь пережить периоды особого счастья, но скорее, чтобы исправить ошибки, которые, как показало дальнейшее, неблагоприятно воздействовали на ход событий.

До смерти Кэт я представлял собой случайный пример человека, который почти мог вернуться в прошлое, но не благодаря особой мотивации, а из-за пониженной сопротивляемости, какого-то врожденного порока нервной системы. (Расстройства зрения могут вызываться некоторым темпоральным смещением сетчатки, которая ведь тесно связана с мозгом и потому является сенсорным органом, соучаствующим в деятельности центральной нервной системы).

После смерти Кэт мой ретроактивный потенциал достиг аномально высокого уровня, что привело к учащению переходов. Не касаясь проблемы философского истолкования, которое согласовывалось бы с законами физики, надо сосредоточиться на вопросе, как претворить теорию в практику. Эрготамины, мочегонные и прочие препараты, используемые для смягчения гемикрании, явно совсем не то, что мне требуется…»

И через пять лет:

«Сегодня получил ежемесячный чек от Хетти. Сумма больше обычной, так что я смогу уплатить по счетам компании „Клермонт сайентифик“. Это большое облегчение, так как я не хочу пока лишаться у них кредита. Правда, у меня остается в резерве дом, причем его стоимость заметно возросла. (Отличная была мысль передать управление моей фирмой Хетти и Таферу, новому сотруднику. Единственно, что меня тревожит, так это навязчивое подозрение, что она добавляет к моему чеку собственные деньги.) Нынче знаменательный день. От предварительных исследований я перехожу к экспериментальной стадии. Я мог бы достичь ее и раньше, если бы не сбивался на ложные пути. Все они были подсказаны доктором Гарнетом в клинике, специализирующейся по мигреням, и я рад, что моя связь с этим учреждением подходит к концу. Продромальные симптомы и кровоснабжение мозга, реакции на различные препараты, аминокислотный обмен — сплошные тупики. (То есть для моей работы. Не хочу быть несправедливым к Гарнету.) Подумать только: своим успехом я обязан тому, что натер ладонь отверткой со скверной ручкой!

Не знаю, что толкнуло меня использовать жидкость из огромного волдыря, вздувшегося на правой ладони, но, видимо, причиной были мои размышления о том, нельзя ли использовать гемикральную боль для усиления хрономотивных импульсов. Работа в клинике подтвердила, что во время припадков мигрени у людей, на свое несчастье страдающих «гемикранией сине долоре», в головных артериях возникает особое вещество, называемое «кинин».

Серозная жидкость волдыря сама по себе боли не вызывает, но я установил, что по извлечении и после соприкосновения со стеклом в ней появляется кинин, который — если вернуть жидкость в волдырь — боль вызывает, и довольно-таки сильную. Вводя себе кинин при начале тейкопсии перед последними тремя переходами, я вызвал настоящую гемикранию и — впервые! — я услышал шум этих вязов на ветру!

Данный этап моей работы завершен, и теперь передо мной стоит проблема темпорального перемещения значительной физической массы — иными словами, моего тела.

Для этого потребуется многократное усиление нервных импульсов, и меня мучает предчувствие, что придется отыскивать лазейку в правилах Кирхгофа.

Но моя уверенность непоколебима. Однако мне необходимо успокоиться, не то я ускорю новый переход. Волнение — общепризнанный фактор, способствующий гемикрании. Где-то у меня хранится выписка из речи французского патриота доктора Эдуарда Ливейна который в 1873 году сказал: «Нам всем известно, что далеко не всякий может позволить себе удовольствие содействовать театральным представлениям, ежедневно превозносящим славу Франции в грохоте и дыме…»

И еще через три года:

«Обойти правила Кирхгофа оказалось проще, чем я ожидал, — четвертое измерение открывает множество возможностей — но я неверно представлял предстоящие расходы. Продажа дома и мебели принесла лишь ничтожную долю требовавшейся суммы. К счастью, мне удалось убедить Хетти и Тафера аннулировать наше восьмилетнее соглашение и просто выкупить фирму. Они, особенно Хетти, обеспокоена моим состоянием, но, по-моему, мне удалось убедить их, что я совершенно здоров и психически, и физически. Хетти заметно постарела и слишком много курит.

Кэт, милая моя, последний раз я говорю с тобой посредством этой тетради. Недалеко время, когда мы будем вместе перелистывать ее страницы. Так до того дня, любовь моя, до того дня…»

Бретон дождался сумерек и только тогда отправился в парк. Он оставил теперь уже дряхлый «бьюик» в нескольких сотнях шагов от входа с Пятидесятой авеню и потратил несколько минут на проверку снаряжения. Сначала шляпа. Она лежала на заднем сиденье — обычная, уже не новая шляпа, только из-под ее полей порой пробивались оранжевые отблески. Он взял ее, аккуратно надел на голову и занялся соединением проводков, выведенных под ленту, с проводками, торчавшими из воротничка рубашки. Покончив с этим, он поднял воротник дождевика и для проверки пошевелил руками и ногами. Проводки, скрепленные с кожей, натягивали ее довольно болезненно, но его движений это не стесняло.

Затем Бретон взял ружье. Собирая личные вещи после продажи дома, он случайно обнаружил это ружье в шкафу в подвале, покрытое густой белой пылью, и забрал с собой в квартиру, которую снял в восточном районе. При осмотре выяснилось, что затвор заело — очевидно, в результате какого-то забытого происшествия — и он отдал его починить в оружейную мастерскую. Изящные очертания ружья портил массивный инфракрасный прицел, который он добавил, учитывая ночное время. Бретон вставил в обойму прохладные латунные цилиндрики, которые вынимал из кармана, вложил ее в ружье и передернул затвор. Возможно, в его распоряжении будет не более двух секунд, чтобы обнаружить цель, прицелиться и выстрелить — ни единого мига из этого скудного запаса времени нельзя было потратить зря.

Он несколько минут тихо сидел в машине, дожидаясь, пока вокруг никого не будет. Со времени последнего перехода миновала почти неделя, и он чувствовал, что выбрал верный момент. Сердце билось от волнения — один из факторов, вызывающих гемикранию. Электрическая активность его мозга была выше нормальной и рождала напряженное ожидание. Почти галлюцинаторное изменение в восприятии, знакомое всем, кто страдает мигренями, как первый симптом очередного припадка, одевало самые обыденные предметы ореолом неожиданности — печалью, скрытой угрозой, пьянящим очарованием. Едва последний прохожий скрылся из вида, Бретон вышел из машины, взял ружье и спрятал его под дождевиком, держа приклад сквозь прорезь кармана. Ночной ветер набрасывался на него с разных направлений, шарил по нему, точно пальцы слепца, пока он шагал неуклюже и осторожно — мешало ружье.

Когда он подходил к воротам парка, начались первые нарушения зрения. Перед правым глазом замерцал свет и начал расплываться сложным радужным пятном. Бретону почудилась стайка водомерок, натыкающихся друг на друга, дробящих солнечный свет глянцевыми бронзовыми спинками. Он обрадовался, что это не заходящая черная звезда — крепостным фигурам на формирование требовалось больше времени.

Бретон вошел в парк и направился к его центру по должке, по которой с металлическим шуршанием катились сухие листья. На скамейках, там, где горели фонари, сидели влюбленные парочки, но он быстро пересек лужайку и через секунду-другую был проглочен глухим мраком. Он вынул ружье из-под дождевика и приложил приклад к плечу, чтобы проверить прицел, но его правый глаз был ослеплен вращением цветных фигур, и он вспомнил, что у него есть только один выход: положиться на заранее отрепетированную систему действий. Когда он нашел три вяза, слепящий свет почти достиг максимума.

Он приблизился к треугольной купе на тридцать ярдов, просунул левую руку под широкий ремень ружья и упал на одно колено в классической снайперской позе. Сырая земля охватила его ногу овалом холода. «Я, конечно, сошел с ума», — подумал он, но его губы снова и снова повторяли ее имя. Кэт! Кэт! Он дернул шляпу, и под ней послышалось тихое жужжание — прибинтованные к его телу мощные аккумуляторы начали подавать энергию. В тот же момент автоматический шприц впрыснул кинин в выбритый кружок над правым виском. Словно ледяное жало пронзило кожу, и облако мучительной боли начало разливаться по его голове вместе с поступающим в височную артерию кинином. Бретон машинально отметил, что вокруг никого не было, и он напрасно потратил столько усилий, чтобы закамуфлировать свои приспособления… И тут завеса радужных геометрических фигур начала резко стягиваться. Пора!

Они неуверенно шла в темноте, ее светло-голубое платье и серебристая накидка, казалось, фосфоресцировали. Из-под мохнатой арки вязов появился силуэт, тоскливо клекоча, точно отвратительная хищная птица. Вскинув руки, он надвинулся на Кэт, и у нее вырвался стон ужаса. Бретон совместил перекрестье нитей с черной фигурой, но палец на спусковом крючке замер. Слишком тесно сомкнулись два силуэта. Он чуть приподнял левую руку, перекрестье ни миг совместилось с головой, и палец инстинктивно нажал крючок. Приклад ударил Бретона в плечо, а черная голова перестала быть головой…

Бретон долго лежал, уткнув лицо в микрокосм дерна. Ружейный ствол под его левой рукой нагрелся от единственного выстрела, потом остыл, но он все еще был не в силах пошевелиться. Его охватило такое утомление, что требовалось нечеловеческое усилие даже для того, чтобы додумать мысль до конца. «Сколько времени я лежу здесь?» — спрашивал он себя. Вдруг кто-нибудь пройдет мимо и увидит, что он валяется тут?

Грызущий страх стал ураганным, но его тело по-прежнему оставалось телом мертвеца.

Сознание тоже претерпело изменение. Давящая тяжесть исчезла, все потенциалы разрядились в фантастическом мозговом оргазме перехода. Великого перехода. Он его совершил. (Эта мысль доставила ему секундное удовлетворение.) Восемь лет напряженной работы принесли краткую награду. Он переправился через неумолимую реку времени и…

Кэт!

Его захлестнула волна осознания немыслимого и вызвала первое непроизвольное движение. Он вдвинул ладони под грудь и нажал на землю. На ноги он встал в результате длительного процесса — потребовалось вытянуть руки и упереться пятками, чтобы приподнять туловище, а потом понудить ноги принять на себя вес этого туловища. Он перехватил ружье, спрятал его под дождевик, сделал шаг, потом другой. Возле вязов никого не было. И не удивительно. Мужчину, которого он застрелил, унесли отсюда восемь лет назад, ну, а Кэт, естественно, дома. «Место женщины — дом», — мелькнуло в голове идиотское клише, и он неуклюже побежал на подгибающихся ногах — при каждом движении его голени описывали круги. Буйная радость доилась, пока он не подбежал к воротам парка и не увидел матово светящиеся шары на столбах ворот — пока внезапная мысль не перечеркнула ее.

«Но если Кэт дома, — шепнул внутренний голос, — то почему ты сейчас в парке с ружьем?

Если она жива, то почему ты помнишь ее похороны?»

Позже, пока способность трезво мыслить еще не угасла, он проехал мимо их бывшего дома. Новые владельцы там не поселились, и в саду неубранная доска с надписью «продается» отражала свет уличных фонарей. Бретона охватило отчаянное желание войти в дом, удостовериться… Но он только нажал на педаль газа. Старый «бьюик», почти остановившийся, рванулся вперед по тихой улице. Окна почти всех домов вокруг были освещены.

Бретон подъехал к бару почти на самой окраине города, где начиналась прерия: порой шары перекати-поле толкались в двери, точно голодные псы. Сев у длинной стойки, он — впервые после кошмарного запоя восемь лет назад

— заказал виски и уставился в его янтарные глубины. Почему он не предвидел того, что произошло? Почему его интеллект, проделав в полном одиночестве такой далекий путь, остановился перед последним, столь очевидным следствием?

Да, он вернулся во времени, он застрелил убийцу, но ничто не могло изменить факта смерти Кэт. Бретон обмакнул палец в виски и провел прямую линию на пластиковой поверхности стойки. Он несколько секунд созерцал ее, а потом начертил вторую линию, ответвляющуюся от первой. Если первая линия символизирует поток времени, в котором находится он, и в котором ничего не изменилось, значит, секунды, вырванные им у прошлого, находятся в точке ответвления. Едва краткий миг, в который он успел убить, истек, он был вышвырнут в настоящее его потока времени. Он не вернул Кэт к жизни в своем потоке, а вместо этого воспрепятствовал ее смерти в ответвлении.

Бретон отхлебнул виски, осваиваясь с мыслью, что где-то Кэт сейчас жива. Он взглянул на часы. Почти полночь. Кэт уже спит. Или села выпить последнюю чашку кофе вместе с мужем — другим Джеком Бретоном. Ведь своим переходом в прошлое он создал новый поток времени, а с ним — другую вселенную во всей ее полноте, включая дубликат себя самого. В той вселенной должны быть города, материки, океаны, планеты, звезды, удаляющиеся галактики — но все это выглядело ничтожным в сравнении с тем фактом, что новую жизнь он купил Кэт для того лишь, чтобы она разделила ее с другим мужчиной. И неверно, будто тот мужчина — он сам, поскольку каждый индивид является совокупностью всего своего опыта, а тот Бретон не вглядывался в мертвое лицо Кэт, не терзался сознанием своей вины, не потратил восемь лет жизни на маниакальную идею, которая воссоздала Кэт Бретон.

Разветвленная черта на стойке высыхала. Бретон угрюмо смотрел на нее. Его томило ощущение, что в нем что-то истрачено безвозвратно, и он уже никогда не сможет накопить хрономотивный потенциал, подобный тому, который швырнул его назад через барьеры времени. Ну а если…

Он снова намочил палец, поставил точку на черте основного потока времени и еще точно такую же точку на ответвившейся черте. После минутного раздумья он соединил эти точки широкой поперечной полоской.

Внезапно он понял, почему глубоко запрятанная, но недреманная часть его сознания, контролирующая подобные импульсы, допустила, чтобы он продолжал идти путем, который он избрал восемь лет назад. Он победил время, чтобы создать новую Кэт, а это была задача много труднее той, что предстояла ему теперь.

Ему оставалось только перебраться к ней.

4

Полночь давно миновала, когда Джек Бретон, наконец, умолк в уверенности, что все-таки убедил их.

Где-то на середине его рассказа Джон Бретон и Кэт поверили ему, но не целиком, и нужно было остерегаться, чтобы не угодить в собственную ловушку. Он откинулся на спинку кресла, вглядываясь в Кэт. За прошедшее девятилетие внешне она практически осталась прежней. Только глаза изменились, и свою красоту она теперь подавала осознанно.

— Это обман, — напряженно сказала Кэт, не в силах без борьбы отказаться от привычных понятий. У каждого человека есть двойник.

— Откуда ты знаешь? — синхронно произнесли оба Бретона и уставились друг на друга. А Кэт побледнела, словно такое совпадение что-то ей доказало.

— Ну, я читала…

— Кэт прилежно штудирует комиксы, — перебил Джон. — Раз что-то случается с Суперменом и Диком Трэси, значит, так бывает и на самом деле. Железная логика!

— Не смей говорить с ней в подобном тоне! — ровным голосом заявил Джек, подавляя внезапно вспыхнувший гнев. — Без всяких доказательств в такое трудно поверить. Тебе ли не знать, Джон!

— Доказательства? — заинтересовавшись, произнесла Кэт. — Но какие тут могут быть доказательства?

— Ну, хотя бы отпечатки пальцев, — ответил Джек. — Но без специальных приспособлений тут не обойтись. Проще воспользоваться воспоминаниями. Я сказал Джону про то, о чем никто больше в мире не знает.

— Вот как? Значит, и я могу проверить вас тем же способом?

— Да. — Но в его голосе проскользнула неожиданная неуверенность.

— Ну, хорошо. Медовый месяц мы с Джоном проводили на озере Луиза в Канаде. В день отъезда мы зашли в лавочку индейских сувениров и купили коврики.

— Да, мы купили коврики, — сказал Джек, подчеркнув «мы». — Вон там под окном один из них.

— Но это еще не все. Старуха, владелица лавочки, сделала мне как новобрачной небольшой подарок. Что она мне подарила?

— Я… — Джек запнулся, стараясь осмыслить, что произошло. С какой легкостью она поставила его в тупик! — Не помню. Но это ничего не доказывает.

— Неужели? — Кэт смерила его торжествующим взглядом. — Не доказывает?

— Да, не доказывает, — вставил Джон Бретон. — Я этого тоже не помню, детка. Ну, совершенно не помню, что старая карга расщедрилась на подарок нам. — В его голосе прозвучало сожаление.

— Джон! — Кэт обернулась к нему. — Крохотные детские мокасины.

— Нет, не помню. Я их тут никогда не видел.

— Но ведь у нас не было детей, верно?

— Вот в чем преимущество планирования семьи! — Джон пьяно ухмыльнулся. — Лучший способ остаться без семьи.

— Твои шуточки! — с горечью сказала Кэт. — Небьющиеся пластмассовые шуточки.

Джек слушал их, испытывая странную горечь. Он сотворил этих двоих — так, словно ступил на Землю в блеске библейских молний и вдохнул жизнь в комья глины, — но жили они независимо от него Девять лет! У него возникло ощущение, что его обманули, и он потрогал маслянистый металл пистолета у себя в кармане.

Джон Бретон пощелкал ногтем по краю нежно зазвеневшей рюмки.

— Суть в том, что он говорит правду, и мы это знаем. Я вижу, что в кресле том сижу я. Ты видишь, что в кресле том сижу я. Вон зажим его галстука: голову даю на отсечение, это тот самый, из золотой проволоки, который ты сделала, когда посещала ювелирные курсы, еще до того, как мы поженились. Верно, Джек?

Джек кивнул и, сняв старый зажим, протянул Кэт. Поколебавшись, она взяла зажим так, что их пальцы не соприкоснулись, прищурилась с не слишком убедительным профессионализмом и поднесла золотую вещицу к свету, а у него дыхание перехватило от нежности. Внезапно Кэт вскочила и вышла из комнаты. Двое мужчин уставились друг на друга через камин, в котором дотлевали подернутые белым пеплом головни.

— Это ведь еще не все? — заметил Джон Бретон с нарочитой небрежностью.

— Да. Потребовался еще год для переделки хрономотора, чтобы получить возможность двигаться поперек времени. Количество энергии ничтожно, но расходуется она непрерывно. Чтобы попасть сюда, мне, по-моему, пришлось вернуться во времени на миллионную долю секунды, что, естественно, столь же «невозможно», как и вернуться назад на год. В результате возник, так сказать, темпоральный рикошет…

— Я не об этом, — перебил Джон Бретон. — Я спросил про твои планы. Что дальше?

— Ну, а что, по-твоему, может произойти дальше? Как я тебе уже говорил сегодня вечером, ты живешь с моей женой, и я хочу ее вернуть.

Джон Бретон внимательно следил за своим альтер эго, но к его удивлению эти слова как будто никакого впечатления не произвели.

— Но Кэт моя жена. Ты сам мне рассказал, что отпустил свою жену одну, и ее убили.

— Как и ты отпустил ее, Джон. Только я-то отдал девять лет жизни, лишь бы вернуться назад и исправить свою ошибку. Не забывай об этом, приятель!

Губы Джона Бретона упрямо сжались.

— В твоих рассуждениях что-то очень не так, — сказал он. — Но я по-прежнему хотел бы узнать, что дальше. У тебя в кармане пистолет?

— Нет, конечно, — поспешно возразил Джек. — Разве я могу застрелить тебя, Джон? Это ведь почти то же, что выстрелить в себя. — Он умолк, прислушиваясь к тому, как Кэт наверху выдвигает и задвигает ящики. — Просто возник вечный треугольник, и единственный выход — разумный выход — предоставить даме выбрать один из двух углов.

— Тоже мне выбор!

— Нет, Джон, это настоящий выбор. Девять лет изменили нас обоих. Мы двое — разные люди, и у каждого есть право на Кэт. Я хочу пожить тут неделю-другую, дать ей свыкнуться с ситуацией и…

— Ты спятил, если думаешь, что можешь вот так нам навязаться!

Эта вспышка удивила Джека.

— А что? По-моему, вполне разумное предложение.

— Разумное! Являешься неизвестно откуда…

— Я уже однажды явился неизвестно откуда, и тогда Кэт обрадовалась, — перебил Джек. — Наверное, я еще могу предложить ей что-то. Между вами вроде бы не все ладно.

— Это наше дело…

— Согласен: твое, Кэт и мое. Наше дело, Джон.

Джон Бретон вскочил на ноги, но прежде чем он успел открыть рот, в комнату вошла Кэт. Он повернулся к ней спиной и начал носком ботинка тыкать в головешки, посылая вверх в трубу вихри топазовых искр.

— Я его нашла, — негромко сказала Кэт. Она протянула обе руки, показывая два абсолютно одинаковых зажима. — Они одинаковы, Джон. И свою работу я всегда узнаю.

— Как вам это нравится? — с горечью осведомился Джон Бретон у цветных камней камина. — Ее убедил зажим для галстука. — Изобразить меня может кто угодно, это ерунда. Но она знает, что никто не способен точно воспроизвести такое сложное устройство как зажим для галстука ее работы!

— Сейчас не время ребячиться. — Кэт уставилась на спину Джона, бесплодно потратив на нее пристальный взгляд.

— Мы все устали, — заметил Джек. — Я бы не прочь вздремнуть.

Кэт нерешительно прошла к нему через комнату, протягивая ему его зажим. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Джек ощутил неистовое желание обнять ее до боли знакомое тело под горизонтальными морщинками туго натянутого шелка. Их взгляды встретились, образовали невидимую ось, и вокруг нее закрутилась остальная вселенная, точно тучи, втянутые в смерч. Прежде чем она отвернулась, он успел прочесть в ее лице то сострадание, то прощение, в которых так отчаянно нуждался все эти девять лет.

Позже он стоял у окна гостевой комнаты и слушал, как старый дом устраивался на остаток ночи. «Еще одна неделя, — думал он. — Вот сколько я готов ждать. К ее концу я буду готов заменить Джона Бретона так ловко, что никто кроме Кэт не сумеет обнаружить ни малейшей разницы».

Он уже собрался отойти от окна, как вдруг небо внезапно рассыпалось звездным дождем перекрещивающихся метеорных следов. Он лег в постель и попробовал уснуть, но поймал себя на том, что с каким-то непонятным беспокойством всматривается в небо, выискивая там все новые и новые падучие звезды.

В конце концов он встал, опустил шторы и принудил себя погрузиться в теплый черный океан сна.

5

Джон Бретон медленно разомкнул веки и уставился на смутный янтарный свет, ожидая — с каким-то приятным ужасом — как к нему прихлынет обратно его личность. (Светящийся прямоугольник вон там — что это? Окно спальни в рассветной мгле? Образ души, покинувшей тело? Дверь в другое измерение?) Порой он всерьез верил, что ночной сон рассеивает личность, и точное утреннее ее воссоединение зависит от того, ждут ли его правильные вехи. Проснись он в иной обстановке, среди иных вещей, не начнет ли он тогда совсем иное существование, лишь неясно чувствуя, что концы с концами не сходятся?

Рядом с ним что-то шевельнулось, и он повернул голову. Лицо спящей Кэт…

Бретон окончательно проснулся, вспомнил вчерашний вечер и появление Джека Бретона. Этот тип выглядел более тощей, неряшливой и настырной копией его — Джона. Икс, ущербный индивид, словно бы не видящий ничего странного в том, чтобы попросить мужа и жену поместить его у них в доме и тут же предложить им столь возмутительную комбинацию.

Ха, так значит, Кэт должна выбрать одного из них!

Бретон попытался припомнить, почему он не врезал кулаком по такому знакомому лицу. Конечно, он напился, но дело не в том. Причина, наверное, та, что Кэт очевидно поверила, хотя и делала вид, будто посмеивается.

Или этот нелепый план каким-то образом восполняет слабые стороны их брака? Они с Кэт вместе одиннадцать лет. Бывали счастливы и не очень, а главное, расходились все дальше и дальше. Теперь дотягиваться друг до друга им удавалось только с помощью все более и более длинных ножей. Складывалось впечатление, что чем больше он зарабатывает денег, тем больше их требуется Кэт — и он работал даже еще усерднее, а она становилась все более чужой и равнодушной. Холодная злая эскалация.

А что если появление Джека Бретона означает спасение — легкое, без ощущения вины? Кэт и Джек могут уезжать вместе, или же, хладнокровно подумал Джон Бретон, он сам сделает прощальный поклон и удалиться со сцены. Возьмет часть денег и уедет куда-нибудь — в Европу, в Южную Америку, а то и на Луну. В последних письмах из Флориды Басс Силвер прямо намекал, что НАСА возьмет любого опытного инженера, лишь бы он согласился туда отправиться.

Бретон лежал в пушистой пещерке тепла, так и эдак примериваясь к этой идее, как вдруг с запозданием заметил, что его альтер эго в этих мечтах не фигурирует. А ведь его придется терпеть весь наступающий день и еще много дней. Вздрогнув, Бретон выбрался из постели, надел халат и спустился вниз завтракать.

Кэт Бретон не размыкала век, пока Джон не вышел из спальни, а тогда, не вставая, принялась сгибать и разгибать ноги, маршируя по воздуху, пока одеяло не успокоилось бесформенной кучей у кровати. Совершенно нагая она вытянулась параллельно сереющей белой плоскости потолка и несколько секунд лежала неподвижно, прикидывая, пошел ли Джон принять душ или сразу спустился вниз. Он мог вернуться и увидеть ее в полной наготе, но это ровным счетом ничего не значило. («С антропологической точки зрения, — заявил он всего месяц назад, — ты не полностью соответствуешь норме. Самку характеризуют конусы, а у тебя вместо них цилиндры»).

Джек Бретон ничего подобного не сказал бы, решила Кэт, вспоминая худую неряшливо одетую фигуру с глазами безумного поэта. Он проецировал концентрированные эмоции точно актер немого кинофильма, тем не менее — хотя она гнала эти мысли — что-то в ней начинало отзываться, все более властно и необоримо. Джек Бретон был почти воплощением романтического героя, жертвующего жизнью во имя почти недостижимой мечты. За этим лицом в складках боли скрывалось нечто, заставившее его вызвать на поединок и победить само Время. Ради нее, Кэт Бретон. «Я единственная такая за всю историю Земли», — подумала она с благодарностью.

Волнение, обрушившееся не нее точно эмоциональный тайфун, усиливалось, судорогами пробегая по ее телу. Кэт встала и взыскательно оглядела себя в трюмо.

Джек Бретон стоял у окна гостевой комнате и созерцал серые тона мира за ним. Мир Времени Б. Ему пришло в голову, что между двумя потоками времени должны быть другие различия, кроме главного — того, что в нем была живая Кэт. В этом мире маньяк-убийца погиб при загадочных обстоятельствах, что не могло не изменить многое — особенно для его потенциальных будущих жертв, до которых он так и не добрался. Фактом было и то, что Бретоновская консультационная фирма в мире Времени Б преуспела под началом Джона Бретона, открыв ему возможность значимым образом воздействовать на события. Джек напомнил себе, что сейчас для него всего важнее поточнее выявлять эти различия и приспосабливаться к ним. Только тогда он сумеет плавно и незаметно занять место Джона Бретона.

Он смотрел на темные, толстые буки в саду за домом и, сдвинув брови, прикидывал, как избавиться от трупа. Помимо чисто практических проблем следовало предусмотреть и щекотливую ситуацию с Кэт: если она хотя бы на секунду заподозрит, что он убил Джона, все будет кончено. Надо, чтобы она поверила, что Джон добровольно согласился уйти из ее жизни, или — если это не удастся — что он погиб в результате несчастного случая.

Взгляд Джека сфокусировался на небольшом серебристом куполе за колоннадой букв. А, так Джон все-таки выбрал время построить в саду настоящую обсерваторию! Сам он долго собирался это сделать, да так и не собрался. А вот у его альтер эго время нашлось. Его альтер эго не потерял Кэт и осуществил очень многое.

На Джека Бретона нахлынул холод одиночества. Он еще немного постоял у окна, а затем услышал, что в доме кто-то ходит. До него донесся запах кофе и жарящейся ветчины. Он вышел из спальни, спустился по длинной лестнице и свернул в кухню. Даже в этот ранний час Кэт была не в халате, а в мохеровом свитере цвета кофе с молоком и белой юбке — причесанная, подтянутая, такая красивая! Когда Джек вошел, она расставляла тарелки на кухонном столе. Сердце у него замерло и тут же бешено заколотилось.

— С добрым утром, Кэт, — сказал он. — Моя помощь не нужна?

— О… доброе утро. Спасибо, нет.

Он увидел, как на ее скулах появились два розовых пятна.

— Но почему бы не облегчить тебе бремя домашней работы? — галантно спросил он шутливым тоном.

— Можешь не беспокоиться! — отозвался Джон Бретон, и Джек только теперь заметил, что он стоит в халате у окна. — У нас есть приходящая прислуга, ограждающая Кэт от прозы семейной жизни. В котором часу придет миссис Фриц?

— Она не придет, — резко ответила Кэт. — Я позвонила и предупредила ее, что в ближайшие дни мы без нее обойдемся.

Джон словно не услышал. Он прислонился к подоконнику, прижимая к уху радиоприемник, и как будто ждал чего-то. Джек повернулся к Кэт.

— Ну, вот! — сказал он. — Ты бы этого не сделала, не будь здесь меня. Значит, у меня есть полное право помогать!

— Все уже готово. Прошу за стол.

Их взгляды не миг встретились, и Джек чуть было не потянулся получить то, что принадлежало ему, но вместо этого послушно сел за стол, хотя все в нем протестовало. Вчерашнее утомление прошло, и его вновь переполняло изумление перед чудом, что Кэт здесь, рядом с ним. Живая, теплая, подлинная и в ауре своей эмоциональной значимости важнее всех звездных просторов Времени Б.

Пальцы Джона Бретона внезапно повернули ручку громкости, и кухню заполнил голос диктора. Кэт нахмурилась.

— Нельзя ли потише?

— Помолчи минутку!

— Не вижу, с какой…

— Да замолчи же! — Джон поставил громкость на максимум, и голос диктора загремел, пробиваясь сквозь помехи.

— …продолжаются в Восточном полушарии. Представитель обсерватории Маунт Паломар, подчеркнул, что метеорный дождь яркостью превосходит все прежде известные, и нет никаких признаков, что он ослабевает. Сюжет из Токио, где сейчас небесный фейерверк в самом разгаре, будет показан по всем национальным каналам, едва устранят неполадки в спутниках связи, возникшие несколько часов назад.

Мистер Ч.Д.Окстоби, президент «Юстела» — агентства управления спутниками — опроверг сообщение, будто спутники связи смешаются с стационарной орбиты. Нарушение связи вчера ночью (которое уже вызвало массовые требования возмещения убытков от гражданских абонентов) может также объясняться тем, что спутники повреждены метеоритами.

А теперь местные новости. Буря протестов против введения одностороннего движения, как предлагает…

Джон Бретон выключил приемник.

— Жизнь продолжается! — заметил он с некоторым вызовом, словно в оправдание того, что ему нечего сказать о треугольнике Джон — Кэт — Джек. «Только перед кем он оправдывается?» — подумал Джек, а вслух произнес:

— Конечно. Жизнь продолжается, куда же ей деваться? Лучше позавтракай да поменьше размышляй обо всем этом.

— Не нравятся мне эти метеориты, — объявил Джон, садясь за стол. — Денек вчера был адский. Гравиметры разлаживаются, Палфри устраивают сеанс, я налакался виски без малейшего удовольствия, совершая длиннейший за все годы переход, и даже небо устраивает фокусы, а затем…

— В довершении всего появляюсь я, — докончил Джек. — Я понимаю, тебе это нелегко, но не забывай, я в полном праве быть здесь. Мы же обговорили все это вчера вечером.

— Ты обговорил, — сердито буркнул Джон. — Не вижу, как я могу обсудить что-нибудь с Кэт, когда ты торчишь тут.

— А что обсуждать? — Джек продолжал бодро есть.

Вилка Джона со стуком опустилась на тарелку. Несколько секунд он, ссутулившись, рассматривал ее, потом пристально с брезгливостью посмотрел на Кэт.

— Так как же? Ты уже взвесила все наши плюсы и минусы?

— Не смотри на меня так! — В голосе Кэт послышалась еле сдерживаемая ярость. — Ты хозяин дома и, если тебе не нравится присутствие Джека, почему ты не положишь этому конец?

— Почему? Да потому что сделать это можешь только ты. Он ведь так тебе и объяснил. Тебе достаточно сказать ему, чтобы он убрался, потому что ты предпочитаешь жить со мной. Что может быть легче?

— Но ты как будто стараешься сделать это трудным, — медленно проговорила Кэт. — Нарочно?

— Браво, Кэт! — ответил Джон, внезапно взяв себя в руки. — Мне нравится, как ты вывернула все наизнанку. Очень изящно.

Губы Кэт беззвучно зашевелились — она поднесла к ним тускло-зеленую чашечку кофе и бросила на него через ее край преувеличенно презрительный взгляд, точно он был ее соседом в классе. Странно, подумал Джек, что такая негативная эмоция, как гнев, делает ее лицо совсем юным.

Джон Бретон оттолкнул тарелку и встал.

— Извините, я вынужден вас оставить. Кто-то же тут должен работать.

— Ты едешь к себе в контору! — Кэт произнесла эти слова с возмущением.

— У меня дела… А к тому же вам двоим найдется, о чем поговорить.

Джек скрыл изумление. Или он не понимает, как близок к тому, что потеряет Кэт?

— А это обязательно? Почему на несколько дней не поручить все Хетти?

Джон нахмурился.

— Хетти? Какой Хетти?

— Хетти Колдер. Какой же еще?

У Джека вдруг похолодело в груди — таким недоуменным стало лицо Джона. Предположительно, этот мир должен был быть точным дубликатом того. И Джон Бретон должен был бы сразу понять, о какой Хетти Колдер идет речь.

— Ах, Хетти! Столько лет прошло, что я совсем забыл. Семь лет, как она умерла, если не все восемь.

— Как…

— Рак легких, если не ошибаюсь.

— Но я же видел ее всего неделю назад. Она была здорова… и все еще накручивает по две пачки в день.

— Может быть в твоем мире она предпочитает другие сигареты. — Джон Бретон пожал плечами, и Джека охватила ненависть к нему.

— Как странно! — произнесла Кэт голосом удивленного ребенка. — Только подумать, что эта смешная толстушка сейчас живет где-то, занимается своими делами и не подозревает, что мы уже были на ее похоронах, что она уже давно умерла.

Джек Бретон хотел было поправить Кэт, но смолчал, так как не сумел найти неопровержимых обоснований. Ведь если Кэт действительно жива, значит, Хетти действительно мертва — все это входило в условия эксперимента. Он отхлебнул горячий кофе, дивясь силе сожалений, которые вызвало воспоминание о некрасивом энергичном лице Хетти, выдувающей колбаску пепла из зажатой во рту сигареты.

— Я пошел одеться. — У двери Джон Бретон задержался, словно желая сказать еще что-то, но затем вышел из кухни, впервые оставив Кэт наедине с Джеком.

Воздух был теплым, призмы бледного солнечного света косо падали от занавешенных окон. Комнату заполнило вибрирующее безмолвие. Кэт упорно ковыряла вилкой в тарелке. Ее расстроенный вид никак не гармонировал с уютно-домашней обстановкой. Она достала сигарету и закурила. Бретон с такой силой ощущал рядом с собой ее всю, что даже, казалось, слышал шорох тлеющей бумаги и табака.

— Мне сдается, я прибыл как раз вовремя, — сказал он, наконец.

— Почему? — Она избегала его взгляда.

— Ты… и Джон готовы разойтись, верно?

— Ну, это слишком сильно сказано.

— Послушай, Кэт, — сказал он настойчиво. — Я же вижу. У нас с тобой так никогда не было.

Кэт все-таки посмотрела на него, и он уловил в ее глазах неуверенность.

— Да? Я не слишком хорошо разобрался во Временах А и Б. Но ведь до того вечера в парке вы с Джоном были одним человеком. Так?

— Да.

— Но мы же и тогда спорили и ссорились. Я хочу сказать, что деньги на такси мне не дал ты — вместе с Джоном, и…

— Не надо, Кэт! — перебил он, стараясь осмыслить ее слова. Она, разумеется, была права: последние девять лет он упорно закрывал для себя некоторые туннели памяти, и ему почему-то вовсе не хотелось заняться их исследованием теперь. Мечты разлетелись бы прахом.

— Прошу прощения. Возможно, это был удар ниже пояса. — Кэт попыталась улыбнуться. — Никто из нас, видимо, не способен освободиться от воздействия этого эпизода. А кроме того лейтенант Конвери…

— Конвери? Причем здесь он? — Бретон насторожился.

— Фамилия напавшего на меня человека была Шпидель. Лейтенант Конвери вел расследование обстоятельств его смерти. — Взгляд Кэт помрачнел. — Тебе известно, что тебя там видели?

— Понятия не имею.

— Да, видели. Мальчишки и девчонки, которые, наверное, лапались в траве вповалку, сообщили полиции, что видели мужчину с ружьем: он возник прямо над ними и тут же исчез. Естественно, его внешность по их описанию полностью соответствовала внешности Джона. Честно говоря до вчерашнего дня я логике вопреки всегда чувствовала, что это и правда был Джон, хотя следствие полностью установило его непричастность. Наши соседи видели, что он примерно тогда стоял у окна, да и его ружье было сломано.

Бретон задумчиво кивнул, внезапно сообразив, что, спасая Кэт, он чуть было заодно не избавился от Бретона Б. Так, значит, полиция пыталась обвинить Джона! Какая жалость, что законы хрономотивной физики выбросили убившую Шпиделя пулю назад во Время А вместе с ружьем и стрелявшим из него человеком. Не то царапинки на ней совпали бы с теми, которое оставило бы сломанное ружье Джона Бретона, которое притом не хранило бы никаких следов недавнего выстрела. Экспертам по баллистике было бы над чем поломать голову!

— Я все-таки не понял, почему ты упомянула Конвери, — сказал он вслух. — По твоим же словам Джон был очищен от подозрений.

— Да был. Но лейтенант Конвери продолжал заглядывать к нам. Он и теперь иногда заходит, если оказывается поблизости. Пьет кофе, беседует с Джоном об окаменелостях и геологии.

— Звучит безобидно.

— Так оно и есть. Джону он нравится, но мне напоминает о том, чего я вспоминать не хочу.

Бретон потянулся через стол и взял руку Кэт.

— А о чем тебе напоминаю я?

Кэт тревожно дернула плечом, но руки не отняла.

— Возможно, о том, о чем мне хочется вспоминать.

— Ты моя жена, Кэт, и я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. — Он почувствовал, что она переплела свои пальцы с его пальцами, и начала сжимать их все крепче и крепче, словно в каком-то состязании на выдержку. Лицо у нее было, как у рожающей женщины. Они сидели так и молчали, пока из-за двери не донеслись шаги Джона Бретона. Он вошел — на этот раз в строгом сером костюме — и направился прямо к приемнику.

— Хочу напоследок послушать новости.

— Я уберу тут, — сказала Кэт и начала составлять тарелки стопкой.

Джек Бретон встал, ощущая, как присутствие его альтер эго пробуждает в нем все нарастающую злобу, и покинул кухню. Он медленно прошел по коридору и остановился в безмятежной тишине гостиной. Кэт почувствовала что-то к нему — нынешнему ему, и это было главным. Вот почему он должен был нагрянуть к Джону и Кэт и объяснить им все.

Логичней — да и практичней — было бы скрыть свое присутствие во Времени Б, убить Джона, уничтожить его труп и незаметно занять его место. Но тогда бы его мучило сознание, что он обманул Кэт. Теперь же он обретал полное оправдание в мысли, что она сама предпочла его человеку, которым стал Бретон Времени Б.

Сосредоточенно хмурясь, Джек Бретон расхаживал по гостиной, рассеянно брал в руки книги и безделушки, рассматривал их, а затем тщательно водворял их на место. Его внимание привлекла стопка плотно исписанных квадратных листов белой бумаги. Верхний был покрыт сложным узором из концентрических колец. Он поднял его и увидел, что кольца эти на самом деле были строчками, написанными от руки аккуратной спиралью.

Медленно поворачивая листок, Бретон прочел четверостишие:

Без тебя я томился во мраке ночей.

А стрелки ползли от черты до черты.

Я плакать готов, так я жажду тебя, Но слезы мои не попробуешь ты.

Он положил листок на стопку и уже отвернулся от столика, как вдруг значение этих строк потрясло его сознание. Потребовалось несколько секунд, чтобы шлюзы памяти распахнулись, а тогда ледяной обруч страха стянул его лоб. Эти слова написал он сам в первые дни безумия после смерти Кэт — но он никогда никому их не показывал.

И написал он их в другом мире, в другом времени.

6

Джон Бретон несколько раз выходил их дома к машине и тут же возвращался за чем-нибудь — каким-то документом, сигаретами, записной книжкой. Напряжение в груди Джека стремительно нарастало, и, пробормотав какое-то извинение, он отправился в уединение своей спальни. Там он присел на край кровати и прислушался, не заурчит ли «линкольн», удаляясь к воротам.

Наконец, он услышал то, чего ждал, он вышел на площадку лестницы и спустился на один марш. Там, в темном смутном безмолвии большого дома, он остановился, колеблясь, ощущая себя щукой, задумчиво выбирающей нужную глубину в бурой воде. «Девять лет!» — кружилось у него в мозгу. — Я умру. Прикоснусь к ней и умру!»

Наконец, он спустился — крадучись, как ни старался, и вошел в кухню. Кэт у окна мыла яблоки. Она не оглянулась и продолжала обдавать бледно-зеленые плоды холодной водой. В этом простом домашнем занятии Бретону померещилось что-то нелепое.

— Кэт, — сказал он, — зачем ты их моешь?

— Инсектициды. — Она все еще не обернулась к нему. — Я всегда мою яблоки.

— Ах, так… И тебе обязательно нужно заниматься этим сейчас? Дело не терпит отлагательств?

— Я хочу убрать их в холодильник.

— Но ведь спешки никакой нет?

— Да. — В ее голосе прозвучало раскаяние, словно он принудил ее признаться в чем-то постыдном.

Бретон почувствовал себя виноватым. Он же ее мучает!

— Ты когда-нибудь замечала, что в воде фрукты выглядят более яркими и сочными?

— Нет.

— Но это так. И никто не знает, почему… Кэт!

Она обернулась к нему, и он схватил ее за руки — мокрые, холодные, будящие жуткие воспоминания в глубинах памяти. Он целовал стылые пальцы, словно наложив на себя епитимью.

— Не надо! — Она попыталась вырвать руки, но он только крепче сжал их.

— Кэт! — сказал он настойчиво. — Я потерял тебя девять лет назад, но ведь и ты потеряла что-то. Джон тебя не любит, а я люблю. Только и всего.

— Не стоит делать поспешные выводы из поведения Джона.

— Мне можно. И взгляни на факты! Он уехал в контору, будто ничего не произошло. Оставил нас вдвоем. Ты думаешь, я бы оставил тебя вдвоем с тем, кто прямо назвался моим соперником? Да я бы… — Бретон оборвал фразу. Он собирался сказать, что скорее убил бы этого соперника.

— В нем говорит обида. Видишь ли, Джон практикует, так сказать, душевное дзюдо. Если ты толкаешь, он тянет, если ты тянешь, он толкает.

Кэт говорила торопливо, с отчаянием. Бретон притянул ее к себе. Он нежно скользнул ладонью по ложбинке ее шеи к затылку, обхватил его под волосами всеми пятью пальцами и повернул к себе ее лицо. Она несколько секунд сопротивлялась, и вдруг прильнула открытыми губами к его губам. На протяжении этого первого поцелуя Бретон не закрывал глаз, стараясь запечатлеть этот миг в памяти со всей полнотой, вознести его за пределы времени.

Потом они лежали за опущенными шторами спальни в пергаментном свете. Бретон изумленно всматривался в потолок. «Вот это, — думал он, — и есть ясность рассудка?» Он позволял мозгу впитывать ощущение блаженного бытия, переполнявшее все его тело. В таком настроении любая мелочь, связанная с процессом жизни, была прекрасной. Он готов был извлекать неизбежное наслаждение из тысяч самых обыденных, самых простых вещей — наслаждение, утраченное где-то на протяжении пути: подниматься на холм, пить пиво, рубить дрова, писать стихи…

Он положил руку на прохладное бедро Кэт.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Голос ее был сонным, далеким.

Бретон кивнул, оглядывая комнату совсем новыми глазами. В желтизне перехваченных шторами солнечных лучей было нечто средиземноморское, какая-то убаюкивающая удивительная прозрачность. В созданной им вселенной Времени Б не обнаруживалось ни единого порока.

В его памяти всплыл отрывок старого стихотворения, поразительно отвечавший этим ощущениям.

Безмерный Каналетто труд Дома на полотне хранят:

Скрепляет ровно известь тут Все кирпичи за рядом ряд.

Он приподнялся на локте и посмотрел на Кэт сверху вниз.

— Мое настоящее имя Каналетто, — сказал он.

Она посмотрела на него снизу вверх, чуть улыбнулась и отвернула лицо. Он понял, что она думает о Джоне. Бретон опустился на подушку, машинально подсунув палец под ремешок часов, чтобы прикоснуться к бугорку хрономоторной капсулы, зашитой под кожей. Джон Бретон был единственным пороком Времени Б.

Но портить его ему оставалось недолго.

7

Джейк Лармор уныло смотрел сквозь выпуклое стекло лунохода на плоскую однообразную поверхность Луны. Он держал двигатель на максимуме оборотов, но западный край Моря Спокойствия, к которому он двигался уже более двух часов, казалось, не приблизился и на йоту. Порой Лармор широко зевал, а между зевками насвистывал унылый мотивчик. Его одолевала зеленая скука.

В Висконсине в родном Пайн-Ридже мысль о том, чтобы работать радарным техником на Луне, казалась волнующе-романтичной. Теперь, после трех месяцев, проведенных в объездах цепочки мачт, он уже принялся вычеркивать дни в календарике, который изготовил исключительно для этой цели. Конечно, он всегда знал, что Луна — мертвый мир, но не предвидел, какое угнетающее действие окажет на него столь полное, столь абсолютное отсутствие жизни. «Если бы, — подумал он в тысячный раз за эту поездку, — если бы тут хоть что-нибудь шевельнулось!»

Он откинулся в титаническом зевке, раскинув руки, насколько позволяла ширина кабины, и вдруг ярдах в ста что-то мелькнуло и скрылось под поверхностью катера. Лармор автоматически нажал на тормоз, и машина с лязгом остановилась. Выпрямившись, он несколько секунд вглядывался в эту серую пелену, спрашивая себя, не начало ли пошаливать его воображение. Проползли несколько тягучих секунд, но лунный пейзаж все также мирно костенел в вечности. Лармор уже протянул руку к стартеру, как вдруг слева и чуть ближе заметил такое же движение. Он судорожно сглотнул. На этот раз его глаза сфокусировались много быстрее, и он различил, как пушистый серый ком величиной примерно с футбольный мяч вдруг подскочил вверх прежде чем юркнуть вниз. Явление это повторилось еще три раза, причем в разных местах.

— Разрази меня гром! — сказал он вслух. — Если я открою лунных сурков, то прославлюсь на весь мир!

Он протянул чуть дрожавшую руку к рации, но тут же вспомнил, что между ним и Третьей базой по ту сторону лунного горба связи нет. Из-за этого горба. Новый пушистый шар нахально подпрыгнул за стеклом и исчез. Поколебавшись не более секунды, Лармор отсоединил выводящий шланг, загерметизировал скафандр и проделал все прочие ритуальные действия, в конечном счете позволяющие человеку ступить на Луну. Несколько минут спустя, подавляя ощущение нереальности происходящего, он выбрался из кабины и неуверенно направился к месту, где заметил последний шар. Шагая, он внимательно высматривал лунный эквивалент сурочьей норы, но пелена неимоверно древней пыли была безупречно гладкой, если не считать тянущихся за ним двух неровных зигзагов.

Внезапно в радиусе пятидесяти шагов сразу подпрыгнули три шара, а, может, и четыре. У Лармора перехватило дыхание, однако у него достало хладнокровия точно заметить, где исчез ближайший из них. Довольно неумело волоча ноги, как полагалось при малом тяготении, он добрался туда, и его пшеничные брови недоуменно сошлись на переносице — ни намека на вход в нору, способную вместить то серое, что он пытался обнаружить.

Он опустился на колени, чтобы взглянуть на отражающую солнечные лучи пыль под другим углом, и ему показалось, что он видит круглую впадину с крохотной ямочкой в центре. Недоумевая, Лармор принялся разгребать пыль и дюймах в трех ниже добрался до скальной породы. В ней зияла аккуратная дыра, словно просверленная дрелью, диаметром дюйм. Он сунул туда палец и тотчас его отдернул — сквозь изолирующую толщу перчатки он ощутил сильный жар. Камень тут был раскален почти докрасна.

Лармор откинулся на пятки и растерянно вперил взгляд в черный кружок, тщательно стараясь разгадать его тайну. Но тут всего шагах в трех от него подпрыгнул еще один шар. Порода завибрировала, и он сразу же нашел устрашающую смертоносную разгадку.

На Луне, где нет воздуха, в котором зависали бы отдельные ее частицы, пыль взметывается плотным комом и тут же падает с такой быстротой, что глазу трудно уловить это движение. А взметнуть такой комок кроме человека может только метеорит.

Значит, он оставил надежно защищенный луноход и (такой уязвимый!) разгуливал под метеоритным дождем — под градом пуль, выпущенных миллиарды незрячих лет тому назад. Проклиная свою глупость и неопытность, он поднялся на ноги и плавными лунными прыжками понесся к луноходу.

Старенький четырехмоторный самолет терпеливо полз по ночному небу над северной оконечностью Гренландии. В его гулком цилиндрическом брюхе Денис Содермен зорко следил за регистрирующими приборами, иногда направляя настройку, чтобы нечеловеческие органы чувств воздушной лаборатории сохраняли максимум восприимчивости и дальности действия. Он работал с механической безупречностью человека, который сознает, что его работа важна, но убежден, что создан для более важных свершений.

На некотором расстоянии от Содермена доктор Косгрув, его начальник, сидя за импровизированным столом, пропускал сквозь пальцы серые бумажные ленты, словно портной — сантиметр. В клиническом свете люминесцентной трубы его еще молодое лицо выглядело старым и усталым.

— Для их обработки, Денис, нам компьютер не понадобится, — сказал он.

— Потоки заряженных частиц намного превышают норму. Ничего подобного я не видел даже в периоды самой повышенной солнечной активности. Пояс Ван-Аллена набухает точно губка, а учитывая сообщения о колебаниях солнечной константы, полученные сегодня из обсерватории МТИ, видимо…

Денис Содермен перестал слушать. Он давно научился отключаться от этого тягучего голоса, но на этот раз не просто увильнул от воздействия въедливой педантичности — что-то странное творилось с самолетом. Они находились далеко от центра тяжести машины, и Содермен вдруг ощутил тошнотворную болтанку. Длилась она полсекунды, не дольше, но Содермен был неплохим летчиком-любителем, и его несколько смутила мысль, что стотонный самолет помахивает хвостом словно лосось, и он поставил восприимчивость собственных органов чувств на максимум, точно дело шло об его электронных подопечных. Несколько секунд все ограничивалось обычными ощущениями полета, и вдруг… вновь мгновенный рывок с поворотом, от которого его желудок тревожно сжался.

— У них там что-то не так, — сказал он. — Мне не нравится, как летит этот драндулет.

Косгрув оторвался от перфолент.

— Я ничего не чувствую. — В его голосе сквозило неодобрение: Содермену не следовало отвлекаться от своих обязанностей.

— Послушайте, доктор, здесь, в хвосте, я как на кончике ветки и чувствую…

Он умолк, потому что самолет резко накренился, завибрировал, потом выровнялся и окутался зловещей тишиной — все четыре мотора выключились разом. Содермена вышвырнуло из кресла на приборы. Он кое-как поднялся на ноги и прошмыгнул мимо доктора Косгрува. Пол под его ногами уходил вниз, из чего следовало, что нос машины заметно наклонился. В дверях кабины управления он столкнулся с посеревшим вторым пилотом.

— Идите в хвост и прижмитесь спиной к перегородке уборной! Мы идем на посадку! — Он даже не пытался скрыть панику в своем голосе.

— На посадку? — крикнул Содермен. — Но где? До ближайшего аэродрома триста миль…

— Это вы мне говорите?

Даже в такую критическую минуту летчик ревниво встал на защиту своего превосходства над простыми смертными, свирепея от того, что вынужден обсуждать дела своего воздушного царства с посторонними.

— Мы делаем все возможное, чтобы запустить моторы, но капитан Айзек настроен не слишком оптимистично. Похоже, ему придется сажать нас на снег. Так что идите в хвост!

— Но ведь внизу темно! И посадить самолет невозможно…

— Это уж наша проблема, мистер! — Второй пилот подтолкнул Содермена и вернулся в кабину.

Содермен последовал за спотыкающимся доктором Косгрувом. Во рту у него пересохло.

Они добрались до конического хвостового отсека и сели на пол, привалившись спиной к холодному металлу перегородки. В таком отдалении от центра тяжести каждый маневр пилота ощущался, как колебание огромного маятника, и Содермен не сомневался, что роковая развязка близка. Теперь, когда рев мотора умолк, было слышно, с каким угрожающим, все время меняющимся воем фюзеляж разрезает воздух. Злорадный голос неба, заметившего, что силы врага иссякают.

Содермен пытался смириться с мыслью, что еще несколько минут — и он будет мертв. Ведь смягчить удар о землю не может никакое сочетание удачи, искусства пилота и прочности машины. При свете солнца или, хотя бы, луны, какая-то надежда сохранялась бы, но в черном мраке у такого стремительного снижения мог быть только один финал.

Он стиснул зубы и поклялся сохранить хотя бы столько достоинства, сколько, казалось, сумел собрать доктор Косгрув, однако при ударе он все-таки закричал. Голос его затерялся в грохоте металла. Потом самолет снова взлетел странным косым рывком, завершившимся еще одним громовым грохотом, к которому добавился стук и треск предметов, разметанных по всей длине фюзеляжа. Кошмар это длился вечность, во время которой погасло освещение. Но внезапно он кончился, и Содермен обнаружил, что все еще дышит — что против всякого вероятия каким-то чудом он жив!

Несколько минут спустя он стоял у аварийного выхода и, задрав лицо к ночному небу, созерцал своего спасителя.

Там от горизонта к горизонту изгибались полотнища красных и зеленых огней, одевая снежный ландшафт фантастическим театральным блеском. Северное сияние невиданной интенсивности!

— Вот подтверждение того, что я говорил о перенасыщенности пояса Ван Аллена, — бесстрастно констатировал стоявший рядом доктор Косгрув. — Потоки заряженных солнечных частиц омывают верхний слой атмосферы и увлекаются к магнитным полюсам. Этот фейерверк, которому мы, видимо, обязаны жизнью, всего лишь одно из проявлений…

Но Содермен уже не слушал, целиком отдаваясь наслаждению просто быть живым.

Доктор Фергес Рафаэль сидел неподвижно за рулем своей машины, уставившись на испещренный масляными пятнами бетон преподавательской автостоянки.

Он серьезно взвешивал, не поехать ли ему дальше — прямо в океан, чтобы в академических кругах о нем больше никогда не слышали. Было время, когда он вел свои исследования с бурным энтузиазмом, который не могло угасить даже сознание, что по самой природе вещей ему не суждено обрести наград, поджидающих исследователей в других областях. Но годы взяли вверх

— годы вне дворцов науки — и он очень устал.

Как всегда прекратив ежедневную игру в то, что он все-таки может уехать от своей мании, Фергес Рафаэль вылез из машины. Под пасмурным небом холодный ветер гнал шуршащие листья каштанов. Рафаэль поднял воротник пальто и зашагал к ничем не примечательному зданию университета. Начинался очередной обычный день.

Полчаса спустя он завершил приготовления к первому утреннему эксперименту. Добровольцем был Джо Уошберн, студент-негр, показавший в предварительных испытаниях многообещающие результаты.

Рафаэль поднес микрофон к губам.

— Готовы, Джо?

За стеклом звуконепроницаемой кабинки Уошберн кивнул и помахал Рафаэлю рукой. Рафаэль нажал кнопку и посмотрел на свою ассистентку Джин Ард, сидевшую в такой же кабинке в противоположном углу лаборатории. Она помахала ему с преувеличенной бодростью, и Рафаэль решил, что настроение у нее тоже угнетенное. Он включил регистрирующее устройство, откинулся на спинку кресла, развернул сигару и приготовился добросовестно следить за экранами мониторов.

Потом подумал — отнюдь не впервые: «Как долго будет тянуться этот фарс? Сколько мне еще нужно доказательств, что прямой обмен мыслями невозможен?»

Джин Ард набрала первый символ, и на экране его монитора возник треугольник. За толстым стеклом кабинки ее лицо выглядело невозмутимым, и Рафаэлю пришло в голову, что она, наверное, вовсе не всегда сосредотачивается на проецировании, а просто думает о назначенном на вечер свидании. Вскоре вспыхнул экран Уошберна. Треугольник. Рафаэль закурил сигару и прикинул, скоро ли можно будет объявить перерыв и выпить кофе. На экране Джин возник квадрат и на экране Уошберна тоже. Джин снова набрала треугольник, Уошберн повторил. Круг и звезда — Уошберн ответил кругом и звездой. У Рафаэля забилось сердце, и он ощутил тот нервный азарт, который превратил бы его в завзятого игрока, если бы он не предпочел сублимировать свою страсть в научных исследованиях. Теперь он уже с напряженным вниманием следил, как Джин продолжает бессистемно набирать тот или иной из пяти абстрактных символов, используемых в телепатических экспериментах. Восемь минут спустя она завершила серию из пятидесяти проецирований.

Результат Джо Уошберна — пятьдесят попаданий.

Рафаэль погасил сигару дрожащей рукой. Когда он взял микрофон, его пронизала ледяная дрожь, но он сумел придать своему голосу бесцветность, чтобы не оказать на эксперимент ни малейшего эмоционального воздействия.

— Для раскачки недурно. Джин и Джо. Сделаем еще серию. — Оба кивнули и, нажав на кнопку, он обратился уже к одной Джин: — На этот раз давайте вместе абстрактные и ассоциативные символы.

Сгорбившись над консолью, он впился в экраны мониторов с напряжением игрока в русскую рулетку. Добавление пяти конкретных символов — дерева, автомобиля, собаки, стула и человека — увеличивало выбор вдвое, снижая вероятность случайных попаданий до ничтожно малой величины.

В следующей серии Уошберн промахнулся только один раз из пятидесяти, а в дальнейших трех — ни разу. Рафаэль решил усложнить задачу, введя факторы эмоций и осознанности.

— Слушайте, оба! — сказал он хрипло. — Не знаю, как вы этого добились, но по всем сериям вы дали практически стопроцентный результат, и не мне вам объяснять, что это означает. Ну, так продолжим, пока не установим на сколько еще вас хватит.

В следующей серии Уошберн промахнулся четыре раза, далее — два раза, а в последующих пяти не допустил ни одной ошибки. Только когда Рафаэль выключил записывающее устройство. Джин с Уошберном не могли поверить, что Рафаэль вовсе не подделал результаты опытов с целью воздействия на них, но что так было на самом деле. Когда же, наконец, убедились, то посмотрели друг на друга с опаской.

— Мне кажется. Джин, — сказал Рафаэль, — нам сейчас самое время выпить кофе. Все это необходимо осмыслить.

Пока Джин варила кофе, Джо Уошберн бродил по лаборатории, ухмылялся до ушей, поматывал головой и бил правым кулаком в левую ладонь. Рафаэль закурил было новую сигару, но тут же погасил ее, чувствуя, что должен немедленно поделиться с кем-нибудь тем, что произошло. Он подошел к телефону и уже протянул руку к трубке, когда раздался звонок.

— Вас вызывает междугородняя, доктор Рафаэль, — сказала телефонистка.

— Профессор Моррисон из Кливленда.

— Благодарю вас, — машинально произнес Рафаэль, ошеломленный таким совпадением. Ведь он собирался позвонить именно Моррисону, ближайшему своему другу из горстки людей, которые продолжали упрямо исследовать область экстрасенсорного восприятия. Он не сомневался, что знает, чем вызван этот звонок, и возбужденный голос в трубке подтвердил его предположение.

— Алло! Фергес? Слава Богу, я вас застал! Вы не за что не угадаете, что у нас твориться.

— Угадаю, — ответил Рафаэль.

— Ну-ка, ну-ка!

— Вы начали получать стопроцентные попадания в телепатических экспериментах.

Он ясно расслышал, как Моррисон охнул от изумления.

— Вот именно! Но как вы узнали?

— Может быть, — мрачно ответил Рафаэль, — я и сам телепат.

8

Только к вечеру Джек Бретон справился с волнением, которое пробудило в нем случайно прочитанное четверостишие.

Он расспрашивал о нем Кэт со всей настойчивостью, на какую мог рискнуть, а когда узнал, каким образом оно появилось на листке, притворился, будто очень интересуется автоматическим письмом. Кэт словно была очень польщена и довольна тем, что он разделил ее увлечение, и подробно изложила все, что ей было известно о медиумических способностях Мириам Палфри.

Все больше и больше тревожась, Бретон просмотрел сотни листков с автоматическими записями и убедился, что до этого вечера ничего подобного из-под пера Мириам Палфри не выходило. И написала она эти строки всего за час-другой до его появления во Времени Б, что вряд ли могло быть случайным совпадением. Как он не перегруппировывал факты, единственным их объяснением оставалась телепатия, а ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то читал его мысли.

На следующее утро его догадка, какой бы правдоподобной она ни казалась, подтвердилась самым неожиданным образом. С его появлением отношения Кэт и Джона зримо ухудшились. Джон замкнулся еще больше, его тон, когда он упоминал Кэт, словно бы мучительно осмысляя свою жизнь, обретал особую едкость. И как будто утверждая свое право на независимое существование в своей вселенной, он непрерывно расхаживал по дому с приемником под мышкой, включая его на полную мощь, едва начиналась передача последних известий.

Те, которые успевал услышать Джек Бретон, словно бы указывали, что происходят какие-то весьма неожиданные события, но он был так поглощен своей личной судьбой, что не обращал внимания на аномалии, ставящие ученых в тупик. И если бы он не начал пересматривать свои планы, учитывая, что Мириам Лалфри словно бы выхватила что-то прямо из его сознания, он пропустил бы мимо ушей сообщение, что в нескольких университетах телепатические эксперименты начали давать потрясающие результаты. После этого Мириам из необъяснимой угрозы была низведена до уровня множества явлений, творящихся на заднем плане.

А вот в отношениях со своим альтер эго Джек Бретон, как ни странно, никакого ухудшения не обнаружил. Большой дом переполняло почти физическое напряжение, пока Кэт и Джон маневрировали в Ожидании, кто же из них первым нарушит сковавшее их душевное оцепенение. Но порой Джек оказывался с Джоном как бы в тихой заводи, и они разговаривали точно близнецы, встретившиеся после многолетней разлуки. С легким удивлением он обнаружил, что их общее детство Джон помнит гораздо полнее и подробнее. Несколько раз он принимался спорить с Джоном о подлинности того или иного случая, и вдруг в его мозгу словно открывался какой-то ящичек, и калейдоскопические обрывки воспоминаний убеждали его, что Джон прав.

Джек предположил, что воспоминания закрепляются, если их вызывают часто, а Джон Бретон в течение последних девяти лет на каком-то этапе начал жить в прошлом. Неполадки жизни, какой она стала, толкнули его искать утешения в радостях былого.

Как ни мало прожил Джек в их доме, он успел заметить интерес Джона к старым фильмам, настолько его поглощавший, что он то и дело сравнивал людей с прежними звездами экрана. Мастерская в подвале была увешена фотографиями автомобилей тридцатых годов с их маленькими вертикальными ветровыми стеклами. («Я бы с наслаждением прокатился на таком близоруком старичке, — сказал Джон как-то. — Просто чувствуешь запах пыли, набившейся в их широкие матерчатые сиденья!») А высвобождаясь из прошлого, он избегал реальностей человеческого общения в настоящем, с головой уходя в инженерные и коммерческие проблемы своей фирмы.

Джек Бретон с радостью выслушивал все сведения о ее делах — ему необходимо было располагать наиболее полной возможной информацией, когда осуществится подмена. Кроме того это давало ему возможность установить один факт, без чего его план был обречен на заведомую неудачу…

— Гравиметрические съемки, естественно, стали невозможными, — заметил после обеда Джон Бретон. — Утром Бюро стандартов так и объявило — сила тяготения уменьшается. Она всегда флуктуировала, и я побьюсь об заклад, что мы просто переживаем нисходящую стадию необычно глубокого колебания, и все же странно, что в радиопередачах этот вопрос затрагивается так мало. В конце-то концов сила тяготения составляет основу основ. Возможно, на что-то наложен запрет.

— Не думаю, — рассеянно ответил Джек, представляя, как Кэт сейчас наверху у себя в спальне приводит в порядок свое оперение.

— Ну хотя бы гравиметры в полной исправности. А то мы с Карлом беспокоились. А у тебя он был? Карл Тафер?

— Да. Фирма перешла к нему и Хетти. (Может быть, Кэт расхаживает голая в грешной полутьме за опущенными шторами.)

— Да и выйди гравиметры из строя, это было бы не так уж страшно. Было время, когда все мое оборудование исчерпывалось гравиметром, теодолитом да парочкой армейских нивелиров, списанных, как устаревшие. До того, как я начал заключать контракты на бурение и вообще на обслуживание скважин.

Джек неожиданно заинтересовался.

— А новые бессверловые буры? С распылителем вещества? Вы ими пользуетесь?

— У нас их три, — оживляясь, ответил Джон. — Мы ими пользуемся для бурения всех широких скважин. Карлу они, правда, не нравятся так как не дают кернов. Зато работают быстро и чисто. Можно пробить двухфутовую дыру в любой породе, а на поверхности подается одна микропыль.

— Я их в действии никогда не видел, — сказал Джек с хорошо разыгранным огорчением. — Вблизи от города установки нет?

— Ближайшая в двадцати милях к северу отсюда, у главного шоссе на Силверстрим. — В голосе Джона было сомнение. — Только не вижу, как ты мог бы там побывать. Если нас увидят вдвоем, это вызовет разговоры.

— Ну, с этим скоро все будет в порядке.

— Да? — В тоне Джона Бретона появилось подозрение, и Джек спросил себя, не догадывается ли он об уготованной ему судьбе.

— Естественно, — быстро сказал Джек. — Должны же вы с Кэт придти к решению. Не понимаю, почему вы тянете. Почему не признаетесь, что надоели друг другу до смерти, и не положите этому конец?

— Кэт тебе что-нибудь говорила?

— Нет, — осторожно ответил Джек, не желая ускорять кризис, пока полностью к нему не подготовится.

— Что же… Как только она соберется с духом сказать, о чем она думает, я ее тут же выслушаю. — По квадратному лицу Джона скользнуло выражение мальчишеской воинственности, и Джек понял, что инстинкт его не обманул: ни один мужчина не отказался бы добровольно от такого приза, как Кэт. И проблему треугольника могли разрешить только два механизма — пистолет, спрятанный у него в спальне, и бессверловый бур у шоссе на Силверстрим.

— Тебе настолько важно, чтобы первый шаг сделала Кэт?

— Если ты не будешь копаться в моей душе, я не буду копаться в твоей,

— многозначительно сказал Джон.

Джек мягко ему улыбнулся. Слово «копаться» вызвало у него образ микропыли, в которую превратился труп Джона, абсолютно неотличимой от всей остальной, ставящей в тупик любое следствие.

Едва Джон отправился в контору, Джек принялся считать минуты, представляя, как Кэт вот-вот спустится к нему. Но спустилась она в твидовом костюме с поясом и высоким меховым воротником.

— Решила прогуляться? — Он попытался скрыть свое разочарование.

— За покупками, — сказала она деловитым голосом, от которого ему почему-то стало больно.

— Останься!

— Но ведь нам так или иначе надо есть. — В ее тоне ему послышалось враждебность, и вдруг он осознал, что она избегала его все время после их единственного физического сближения. Она могла чувствовать себя виноватой… из-за него. Эта мысль ввергла его в панику.

— Джон поговаривает о том, что уедет. — Бретон выпалил эту ложь, как влюбленный мальчишка, почти против воли, вполне сознавая, что должен подготовить ее к исчезновению Джона с такой осторожностью, с такой бережностью, к каким ему еще никогда не приходилось прибегать. Кэт остановилась в нерешительности между ним и дверью. Пушок на ее щеках заблестел на солнце точно иней, и ему показалось, что снова в морге и видит ее в ящике… Ему стало страшно.

— Джон имеет право уехать, если захочет, — сказала она наконец и вышла.

Минуту спустя он услышал, как в гараже взревела ее машина. Он встал у окна, чтобы посмотреть, как она проедет мимо, но стекла были подняты, и за прямоугольниками отраженного в них неба Кэт промелькнула неясным пятном.

Бретон отвернулся от окна в яростном возмущении. Оба его создания — люди, которых он сотворил так, словно попирал Землю среди библейских молний, вдыхая жизнь в бездушную глину — прожили без него девять лет. Теперь, вопреки тому, что им стало известно, они упорно действуют самостоятельно, игнорируя его, когда им удобно, бросают одного в доме, где ему мучительно быть одному. Стиснув кулаки, Бретон проплелся по безмолвным пустым комнатам. Он готовился выждать неделю, но ситуация изменилась и продолжала меняться. Пожалуй, надо действовать быстрее и решительнее.

В окне задней комнаты он увидел серебристый купол обсерватории за буками, и в нем пробудилось невольное любопытство. С первой минуты его появления между ними тремя возник инстинктивный, не облеченный в слова договор: никто не должен заподозрить, что существует два Бретона, а потому из дома ему выходить не полагалось. Но ведь сад надежно укрыт от соседних домов, а чтобы дойти до обсерватории и скрыться внутри, ему и минуты не потребуется.

Он прошел на кухню, осторожно поглядел из-за занавески на стеклянной двери и выскользнул в крытый внутренний дворик. Октябрьский лимонно-желтый солнечный свет струился между древесными стволами, вдалеке слышалось терпеливое размеренное жужжание газонокосилки. Бретон зашагал к обсерватории.

— Э-эй! Не работаем сегодня? — донесся сзади чей-то голос.

Бретон судорожно обернулся. Окликнул его высокий ладный мужчина лет сорока, который вышел из-за угла дома. На нем был хороший спортивный костюм, сидевший словно форма, а его кудрявые волосы поседели на висках. У него было широкое загорелое лицо и крохотный нос, словно бы и не разделявший широко посаженные голубые глаза.

Бретона пробрала почти суеверная дрожь — он узнал лейтенанта Конвери, того, кто в другом потоке времени приехал сообщить ему о смерти Кэт, — но он сохранил полное самообладание.

— Сегодня нет, — сказал он, улыбнувшись. — Человеку иногда необходимо расслабиться.

— Вот уж не знал, что у вас есть такая потребность, Джон.

— Есть-есть. Только уступаю я ей не часто, вот и все.

Бретон заметил, что Конвери назвал его по имени и тщетно пытался вспомнить имя лейтенанта. Ну почему такое невезение!

Конвери улыбнулся, показав поразительно белые зубы, которые выглядели только еще более ослепительными от двух-трех желтоватых крапинок.

— Рад слышать, что вы не трудитесь круглые сутки, Джон. Чувствуешь себя не таким отпетым лентяем.

«Опять „Джон“! — подумал Бретон. — Значит, я не могу называть его лейтенантом».

— Ну, а что же привело вас сюда?

— Да так. Парочка мелких служебных дел по соседству. — Конвери опустил руку в карман. — Так заодно я принес вот это. — Он вытащил бурый камешек и протянул Бретону.

— А, да! — Бретон оглядел камешек, словно бы загнутый в сегментированную спираль. — Так…

— Ага. Моему мальчишке его дал школьный приятель. И я обещал, что попрошу вас… — Его голос выжидающе замер.

Бретон смотрел на спиральный камешек, лихорадочно соображая. Кэт сказала, что Конвери заходит иногда выпить кофе с Джоном и поговорить об окаменелостях. Видимо, потому, что Джон — геолог-профессионал. И, следовательно, должен разбираться в окаменелостях? Он постарался вернуться на девять с лишним лет назад к тем дням, когда его интересовали эти забальзамированные в камне путешественники во времени.

— Вполне приличный аммонит, — сказал он, моля Бога, чтобы Конвери удовлетворился таким общим определением.

Конвери кивнул.

— Ну, а возраст?

— Примерно, двести пятьдесят миллионов лет. Чтобы определить точнее, необходимо знать, где именно его нашли.

— Спасибо. — Конвери забрал окаменелость и положил назад в карман. Его умные глаза вдруг блеснули, и Бретон понял, что отношения лейтенанта с другим Бретоном совсем не так просты. — Джон!

— А? («И что он так часто повторяет это имя?!»)

— Вы что-то похудели?

— Спасибо, что заметили. Ведь очень обидно сидеть на диете без видимых результатов. Так и подмывает бросить все.

— На глазок вы семь-восемь фунтов сбросили.

— Так и есть. И отлично себя чувствую.

— А по-моему, прежде вы выглядели лучше, Джон, — задумчиво произнес Конвери. — И вид у вас усталый.

— Так я же устал. Потому и решил побездельничать денек.

Бретон засмеялся, и Конвери присоединился к его смеху.

Тут Бретон вспомнил про кофе.

— Рискните выпить чашку кофе, сваренного мной? Кэт отправилась по магазинам.

— А мисс Фриц?

Бретон был парализован, но тут же вспомнил, что это фамилия приходящей домработницы.

— Мы дали ей небольшой отпуск, — объяснил он небрежно. — Ей ведь тоже требуется отдых.

— В таком случае, Джон, готов дегустировать ваше варево.

Конвери распахнул кухонную дверь и препроводил Бретона внутрь. Занимаясь кофе, Бретон подумал, что им обоим должно быть известно, предпочитает ли другой кофе с сахаром и сливками или без, и нашел выход из положения, заранее поставив на кухонный стол сахарницу и сливочник. Домашние хлопоты успокоили его. Напрасно он запаниковал. Кэт же сказала, что Конвери иногда заходит поболтать за кофе об окаменелостях — и произошло именно это. Даже если Кэт вернется прямо сейчас, Конвери не заметит ничего необычного, а Джона Бретона можно ждать не раньше, чем через три часа.

Бретон пил кофе черным и таким горячим, что его поверхность застлал серый курящийся пар. Конвери подлил сливок, но сахара не положил и принялся прихлебывать с видимым удовольствием. Заговорил он о метеорных ливнях, рассыпающих фейерверочные огни в ночном небе. Обрадовавшись этой теме, которая уравнивала его со всеми обитателями вселенной Времени Б, Бретон охотно побеседовал о метеорах.

— Пора впрягаться в лямку, — сказал Конвери, допив вторую чашку. — Нам, слугам закона, не положено прохлаждаться за кофе. — Он встал и отнес чашку с блюдечком в мойку.

— Такова жизнь, не слишком находчиво ответил Бретон.

Он попрощался с Конвери во внутреннем дворике и вернулся в дом, пьяный от радости. Теперь он мог без задержки приступить к операции замещения Джона Бретона. Прежде его удерживало опасение, сумеет ли он пробить некоторое время в обществе знакомых Джона, не вызвав подозрений или хотя бы недоумения. Но он отлично провел встречу с лейтенантом Конвери, безупречно провел. Следовательно, дальнейшие отсрочки ничего не дадут, тем более, что эмоциональная реакция Кэт все более усложнялась.

Джек Бретон поднялся в гостевую комнату, достал пистолет, спрятанный в недрах комода, и прижал к губам прохладный маслянистый металл.

9

Когда лейтенанту Блезу Конвери было четыре года, мать как-то сказала ему, что глухонемые люди «разговаривают руками».

Он тут же решил, что это будет полезным и очень интересным свойством и для совсем нормального человека. И следующие три года малыш Конвери каждый день, затворившись у себя в комнате, посвящал некоторое время тому, чтобы постигнуть тайну. Уставившись на свою правую кисть, он по-всякому сжимал и изгибал ее в надежде найти волшебное сочетание движений, которое заставит заговорить его ладонь. В конце концов он столь же случайно узнал, что его мать подразумевала язык жестов, и немедленно оставил свои упражнения, не испытав ни малейшего сожаления. Он установил истину и был доволен.

Когда лейтенанту Блезу Конвери было семь лет, его отец показал ему рисунок, состоявший из вписанного в круг квадрата, пересеченного двумя диагоналями. Отец сказал, что можно повторить этот рисунок, не отрывая карандаша от бумаги и не проводя его второй раз ни по одной из линий. В свободные минуты Конвери на протяжении шести лет пытался решить эту головоломку.

После первого же месяца он практически не сомневался, что повторить рисунок, соблюдая все условия, попросту невозможно, однако его отец, который тем временем скончался, утверждал, будто видел своими глазами, как это делается. И потому он продолжал возиться с головоломной. А потом случайно прочел в журнале биографию великого математика XVIII века Леонарда Эйлера, основателя топологии. В статье упоминалось, как Эйлер решил задачу с семью кенигсбергскими мостами, доказав, что можно перейти их все, причем дважды не проходя ни по одному. Далее в статье говорилось, что эйлеровское доказательство позволило сразу определять, имеется ли решение у подобной задачи или нет. Нужно только сосчитать линии, сходящиеся в каждой точке рисунка, и если число их окажется нечетным более чем в двух случаях, значить, повторить его, не отрывая карандаша от бумаги и не проводя его второй раз по какой-либо из линий, невозможно.

И вновь Конвери прекратил логическое следствие, удовлетворенный тем, что пришел к окончательному выводу. Вот так отшлифовывалась система мышления, благодаря которой он стал полицейским особого типа.

В полицию он пошел почти автоматически, однако — несмотря на отличную академическую квалификацию — не сделал той карьеры, на которую, казалось бы, имел все права. Хороший полицейский начальник выучивается ладить с профессиональной статистикой. Он смиряется с тем, что большинство преступлений раскрытию не поддаются, хотя есть и исключения, и распределяет свою энергию соответственно: преувеличивает успех, занимает неудачи.

А Блез Конвери слыл среди сослуживцев «пиявкой» — человеком по натуре неспособным, раз впившись в проблему, потом ее оставить. Начальство и товарищи с уважением относились к списку его служебных успехов, но в управлении бытовала шутка, что заведующий архивом время от времени совершал тайные налеты на письменный стол Конвери, чтобы заполнить зияющие пустоты на своих полках.

Конвери понимал и свои завихрения, и то, как они сказываются на его карьере Он часто решал изменить свой подход и месяц-другой свято придерживался своих благих намерений, но тут, когда он, казалось, уже достигал желаемого, его подсознание подкидывало ему новый подход к следствию, ведущему уже три года, и его желудок обжигала ледяная эгоистическая радость. Конвери знал, что этот момент решает все — его личный вариант качества, которое превращает других людей в великих религиозных реформаторов, в бессмертных художников, в героев на поле боя, чья жизнь тут же обрывается. Он не мог противостоять этой мистической магии и не разочаровывался, поджидал ли его успех или нет.

И теперь, проезжая по обсаженным деревьями улицам, Конвери чувствовал, как по его нервам разливается этот полярный экстаз.

Он вел свой почтенный, но ухоженный «плимут» мимо зеленых газонов, перебирая в памяти обстоятельства дела девятилетней давности, возвращаясь в прошлое к Шпиделю, к Бретону… Дело это было для него единственным в своем роде. И не потому, что он потерпел неудачу (такое случалось много раз), а потому что он так невероятно ошибся.

Конвери был в участке, когда туда привезли Кэт Бретон, и он успел расспросить ее в первые минуты ошеломления, пока сотрудница вымывала из ее волос брызги человеческого мозга.

Суть ее бессвязного рассказа сводилась к тому, что на вечеринке она и ее муж поссорились. Она отправилась дальше одна пешком, но по глупости решила сократить дорогу и свернула в парк, где подверглась нападению. Внезапно рядом возник мужчина, всадил пулю в голову нападавшего и сразу же исчез в темноте. А Кэт Бретон бросилась бежать и рухнула без чувств.

Обдумывая эти факты, Конвери нашел им два возможные объяснения. Начал он с того, что отбросил идею, что это было цепью случайностей — что таинственный незнакомец просто так прогуливался в нужную минуту по парку с охотничьим ружьем в руках. Значит, стрелок знал нападавшего, подозревал, что он психопат-убийца, выслеживал его, пока не удостоверился окончательно, и тут же покончил с ним. Инстинктивно Конвери сразу же отверг эту теорию, что не помешало ему произвести необходимую проверку.

Мысли же его сосредоточились на муже Кэт Бретон. Что если поломка машины и последовавшая ссора были спланированы заранее? Что если муж Кэт Бретон хотел избавиться от нее и спрятал ружье в багажнике? Он прокрался следом за ней в парк и уже собирался выстрелить, когда Шпидель бросился на нее, и попал в нападавшего.

Вторая теория зияла дырами, но у Конвери был большой опыт в заделывании дыр. Он начал с того, что спросил у Кэт Бретон, не узнала ли она стрелявшего. Все еще в шоке она помотала головой… Однако Конвери заметил, как сжались ее зубы, словно она произнесла про себя имя, начинающееся с «Дж».

И когда он явился в дом Бретона, вооруженный описанием, полученным от подростков, которые выдели стрелявшего… И когда он прочел в глазах Бретона ужас вины, он понял, что нашел убийцу.

Когда же выяснилось, что к Бретону нельзя подступиться, Конвери почувствовал себя оскорбленным, хотя и не мог понять почему. Он потратил недели и недели, пытаясь обесценить алиби, которые обеспечивали Бретону показания, соседей, видевших, как он стоял у окна гостиной. Он извел судебных экспертов, настаивая, что они допустили ошибку и из этого ружья все-таки можно было выстрелить. А потом долго экспериментировал со старым ружьем для охоты на оленей — стрелял из него, очищал разными растворами, присыпал пылью… В конце концов ему пришлось признать, что Бретон, от которого так и разило виной, абсолютно неуязвим.

Для любого другого полицейского этого хватило бы, чтобы закрыть дело и заняться чем-то более плодотворным, но демон Конвери крепко сидел у него на плече, нашептывая сладкие обещания торжества. И вот теперь по дороге домой этот голос внезапно вновь обрел силу. На протяжении девяти лет ему иногда казалось, что навещать Бретона значит уступать мании, но на этот раз он безошибочно почувствовал запах страха, вины…

Конвери резко свернул на бетонную площадку перед своим домом, чуть было не задев бампером трехколесный велосипед младшего сына. Он вышел из машины и, закрывая дверцу, он установил, какая петля поскрипывает, сходил в гараж за масленкой и хорошенько смазал петли всех четырех дверец. Потом отнес масленку на место, открыл внутреннюю дверь и через чулан прошел на кухню.

— Ты что-то поздновато, милый. — Джина, его жена, стояла у стола с доской для разделывания теста, руки у нее были по локоть в муке, а теплый воздух кухни прельстительно благоухал мясными пирожками.

— Извини, — сказал Конвери. — Меня задержали. — Он похлопал жену пониже спины, рассеянно взял цукат и принялся его покусывать.

— Влез!

— Что, детка?

— Ты опять был у Бретона?

Конвери перестал жевать.

— Почему ты спрашиваешь?

— Тим сказал, что ты опять рылся в его коллекции. Он сказал, что аммонита нет на месте.

— Э-эй! — Конвери засмеялся. — А я-то думал, что тут кроме меня сыщиков нет.

— Но где ты был?

— Ну, заехал туда на несколько минут.

— Ах, Блез! Что они могу подумать! — Лицо Джины Конвери омрачилось.

— С какой стати? Просто заглянул по-дружески.

— Люди не питают дружбы к сыщику, который допрашивал их в деле об убийстве. И особенно, люди с такими деньгами.

— Детка, не стоит из-за этого расстраиваться. У меня с Джоном Бретоном прекрасные отношения.

— Воображаю! — сказала Джина вслед Конвери, который прошел в гостиную, сел и начал машинально листать журнал, не видя страниц. Что-то очень странное произошло с Бретонами девять лет назад, и сегодня он словно вернулся во времени к очагу напряжения. Бретон выглядел не только похудевшим, но и постаревшим, и одновременно — моложе, менее искушенным, менее самоуверенным, с совсем иной аурой. «Я свихнулся, — думал Конвери. — Ауры не улики. Разве что эта вспышка телепатии, про которую говорили в последних известиях, начала распространяться!» Он закрыл журнал, взял было второй, но тут же с отвращением бросил обратно.

— Джина! — воскликнул он. — Когда мы будем обедать?

— Около пяти. Потерпишь?

— Отлично. Мне надо еще кое-куда съездить.

Секунду спустя возле Конвери словно взорвалась мучная бомба: его жена влетела в гостиную из кухни и принялась размахивать кулаком у него под носом.

— Блез Конвери! — свирепо прошипела она. — Из этого дома ты выйдешь только через мой труп.

Конвери посмотрел на ее раскрасневшееся лицо с легким удивлением.

— Не понимаю…

— Тим сегодня празднует день рождения. Почему я пеку пирожки, как ты думаешь?

— Но день его рождения еще только на следующей неделе! — возразил Конвери.

— Знаю. А день рождения Кеннета был на прошлой неделе! А празднуют они вместе — посредине! — Джина уничтожающе уставилась на него. — Тебе бы пора это знать!

— Знаю, знаю, детка. Просто выскочило из головы. Послушай, они же не обидятся, если я на этот раз пропущу…

— На этот раз! Ты уже пропустил в прошлом году и в позапрошлом. И сегодня ты никуда не пойдешь.

— Но у меня дело.

— Подождет до завтра.

Конвери поглядел в глаза жены, и то, что он увидел в них, сразу заставило его сдаться — с улыбкой, чтобы сохранить остатки достоинства. Когда она вернулась на кухню, он театрально пожал плечами — перед самим собой, за не имением других зрителей — и взял журнал. Джон Бретон никуда не делся за девять лет, и может подождать еще немножко.

10

Расколов безмолвие дома, зазвонил телефон, и Джек Бретон бросился к нему, но замер в неуверенности, едва его пальцы легли на прохладный изгиб трубки.

Два часа одиночества в затененной дневной тишине вызвали у него смутные дурные предчувствия, в которые врывались минуты хвастливого самоупоения. Прежде в такой день он с секунды на секунду ждал бы мерцания, бегущих геометрических фигур, которые возвещали бы сильнейший приступ гемикрании. Но после первого прыжка переходы практически прекратились — резервуар нервной энергии истощился, иссяк вот уже год. И теперь, держа дрожащую руку на телефонной трубке, он ощущал только громадность того, что надвигалось, чувствовал, как жизнь и смерть балансируют на лезвии ножа.

Он взял трубку, прижал ее к уху и молча ждал.

— Алло! — Мужской голос с легким английским акцентом. — Это вы, Джон?

— Да, — осторожно ответил Бретон.

— Я был не уверен, добрались ли вы. Я позвонил в контору, но мне сказали, что вы уехали. Было это минут пять назад, старина. Ну, и жали же вы на газ!

— Прокатился с ветерком. — Бретон принял небрежный тон. — А кто говорит?

— Да Гордон же! Гордон Палфри. Послушайте, старина. Со мной рядом Кэт. Мы с Мириам столкнулись с ней в супермаркете… Она хочет поговорить с вами.

— Хорошо. — Бретон с усилием припомнил, что Палфри — те поклонники автоматического письма, которыми увлекалась Кэт. У Мириам вроде есть телепатические способности… При мысли, что ему, возможно, придется с ней разговаривать, Бретону стало не по себе.

— Алло… Джон? — Голос Кэт был чуть прерывистым, и Бретон понял, что она знает, кто снял трубку.

— Я слушаю, Кэт.

— Джон, Мириам сказала мне, что получает просто невероятные результаты. Последние два дня они просто фантастические. Я так за нее рада.

«Каким образом, — с горечью подумал Бретон, — Кэт, моя Кэт, могла связаться с подобными людьми?»

Вслух он сказал:

— Видимо, очень интересно. Ты мне звонишь из-за этого?

— Отчасти. Мириам сегодня вечером устраивает сеанс для близких друзей и пригласила меня. Джон, я просто сгораю от нетерпения. Ничего, если я поеду отсюда прямо к ним? Ты ведь сможешь один вечер сам о себе позаботиться?

Отсутствие Кэт в ближайшие часы устраивало Бретона как нельзя лучше, и тем не менее его рассердило ее почти религиозное отношение к каким-то Палфри. Только страх впасть в тон второго Бретона удержал его от возражений.

— Кэт, — спросил он мягко, — ты меня избегаешь?

— Конечно, нет. Просто мне не хочется упустить такой случай.

— Ты меня любишь?

Наступила пауза.

— По-моему, тебе нет никакой нужды задавать этот вопрос.

— Ну, хорошо. — Бретон решил действовать. — Но, Кэт, по-твоему, разумно провести вечер не дома? Я ведь не шутил, понимаешь? Джон действительно может сорваться и уехать навсегда — он в таком настроении.

— Это решать ему. А ты против?

— Нет, но я хотел бы, чтобы вы оба твердо знали, что делаете.

— Я не могу об этом думать, — сказала Кэт, и радостное возбуждение исчезло из ее голоса. — У меня нет на это сил.

— Не тревожься, любимая, — нежно сказал Бретон. — Иди развлекись. Мы это уладим… как-нибудь.

Он положил трубку и взвесил, что делать дальше. По словам Гордона Палфри Джон уже уехал из конторы и, значит, может быть здесь с минуты на минуту. Бретон кинулся вверх по лестнице и забрал пистолет из тайника. Когда он вышел в коридор, металлическая тяжесть оттягивала боковой карман пиджака. Чтобы создать впечатление, будто Джон Бретон действительно в холодной ярости бросил свою жену и свое дело, необходимо забрать и уничтожить одежду и другие вещи, которые он взял бы с собой… Деньги! Джек Бретон взглянул на часы: банк уже закрыт. Он заколебался, а не заподозрит ли Кэт что-нибудь, если Джон исчезнет в никуда без порядочной суммы? Возможно, в первые дни или даже недели она об этом не вспомнит, но рано или поздно…

С другой стороны, она никогда специально деньгами не интересовалась и вряд ли станет проверять, как именно Джон устроился в смысле финансов. Джек решил отправиться в банк прямо с утра и перевести часть вклада в банк в Сиэтле. Позже, если потребуется, можно будет для правдоподобия снимать там со счета те или иные суммы.

Он достал из стенного шкафа два чемодана, набил одеждой и снес в холл. Пистолет то и дело ударял его по бедру. В сознании у него пряталась мысль, что выстрелить в Джона Бретона будет не легко, но она тонула в свирепом предвкушении — приближалось завершение девятилетних отчаянных стараний и пути назад не было. Главное же заключалось в том, что жизнь Джона Бретона создана им — он подарил Джону девять лет существования, не предусмотренные космическим порядком вещей, и пришел срок взыскать долг. «Я дал, — мелькнула у него непрошеная мысль, — я и возьму…»

Внезапно Бретона охватил ледяной холод. Он стоял, дрожа, в холле и смотрел на себя в большом чуть золотистом зеркале, пока — вечность спустя

— в тихий бурый воздух старого дома не ворвалось басистое урчание «линкольна» Джона Бретона. Минуту спустя в холл через заднюю дверь вошел Джон в своей автомобильной куртке. Он увидел чемоданы, и его глаза сузились.

— Где Кэт? — По безмолвному договору оба они обходились без формальной необходимости здороваться.

— Она… она обедает у Палфри и останется там на вечер. — Джек с трудом находил слова. Еще несколько секунд — и он убьет Джона, но при мысли, что вот сейчас он увидит такое знакомое тело изрешеченное пулями, вызвала у него непреодолимую робость.

— Ах, так! — В глазах Джона была настороженность. — А зачем тебе понадобились мои чемоданы?

Пальцы Джека сомкнулись на рукоятке пистолета. Он мотнул головой, не в силах произнести ни слова.

— У тебя скверный вид, — сказал Джон. — Ты не заболел?

— Я уезжаю, — солгал Джек, оглушенный неожиданным открытием, что не может спустить курок. — Чемоданы я тебе потом верну. Я взял кое-какую одежду. Ты не против?

— Нет, не против. — В глазах Джона появилось облегчение. — Но… ты остаешься в этом… потоке времени?

— Да. Мне достаточно знать, что Кэт жива и что она не далеко.

— А-а! — Квадратное лицо Джона отразило недоумение, словно он ожидал услышать что-то совсем другое. — Ты уезжаешь прямо сейчас? Может вызвать такси?

Джек кивнул. Джон пожал плечами и повернулся к телефону. Ледяной паралич грозил сковать мышцы Джека, пока он вытаскивал пистолет из кармана. Шагнув к своему альтер эго, он изо всех сил ударил Джона за ухом рукояткой тяжелого пистолета. Колени Джона подогнулись, Джек ударил его еще раз и неуклюже упал вместе с ним. Он лежал на нем — их лица почти соприкасались — и с ужасом следил, как открываются затуманенные болью глаза Джона.

— Вот значит как, — прошептал Джон с каким-то сонным удовлетворением, словно засыпающий ребенок. Его веки сомкнулись, но Джек Бретон ударил его кулаком и продолжал ударять снова и снова, всхлипывая, пытаясь уничтожить образ собственной вины.

Наконец опомнившись, он откатился от Джона и, тяжело дыша, встал на четвереньки возле неподвижного тела. Потом поднялся на ноги, добрался до ванной и согнулся над раковиной. Металлические краны холодили ему лоб — совсем как в тот раз, когда он совсем мальчишкой неудачно познакомился с действием алкоголя и точно в такой же позе ждал, чтобы его организм очистился. Но теперь получить облегчение было не так просто. Бретон ополоснул лицо холодной водой и вытерся, оберегая ободранные костяшки пальцев — из ссадин уже сочилась лимфа. Он открыл аптечку, ища пластырь, и его взгляд упал на флакон с зеленоватыми треугольными таблетками. Несомненно снотворное! Бретон прочел этикетку, подтвердившую его вывод.

В кухне он налил воды в стакан, отнес его в холл, где все еще лежал Джон Бретон, распростертый на горчичного цвета ковре. Он приподнял голову Джона и начал скармливать ему таблетки. Это оказалось труднее, чем он предполагал. Вода скапливалась во рту и глотке, и судорожный кашель извергал ее наружу вместе с таблетками. Бретон обливался потом. Прошло неизмеримое число бесценных минут, прежде чем Джон все-таки проглотил восемь таблеток.

Он отшвырнул флакон, поднял пистолет, сунул его в карман и перетащил неподвижное тело в кухню. Обшарив карманы Джона, он извлек бумажник, полный разных удостоверений личности, которые были ему необходимы для дальнейших сношений с внешним миром, а также связку ключей, — в том числе и ключи от большого «линкольна».

Он вышел к машине, отогнал ее за дом и развернул так, что задний бампер почти уперся в обвитый плющом трельяж внутреннего дворика. Воздух был нагрет предвечерним солнцем, а вдали, за деревьями и кустами, все еще беззаботно стрекотала газонокосилка. Бретон открыл багажник и вернулся в кухню. Джон застыл в неподвижности, словно уже умер, лицо его покрывала прозрачная бледность. От носа по щеке растекся треугольничек крови.

Джек вынес его из дома и кое-как уложил в открытом багажнике. Заводя туда ноги, он заметил, что на одной нет туфли. Он опустил крышку багажника, но не запер ее и вернулся в дом. Туфля лежала сразу за дверью.

Бретон подобрал ее, побежал назад к «линкольну» и столкнулся с лейтенантом Конвери.

— Извините, Джон, что опять вас беспокою. — Широко посаженные голубые глаза настороженно поблескивали, полные злокозненной энергии. — По-моему, я кое-что забыл тут.

— Я… я вроде бы ничего не заметил.

Бретон слушал слова, срывающиеся с его языка и удивлялся способности тела справляться со сложностями устной речи, пока сознание пребывает в шоке. Что Конвери здесь делает? Он уже второй раз появляется во дворике в самый неподходящий момент.

— Да окаменелость. Ну, моего сына. Дома я ее в кармане не нашел. — Улыбка Конвери была почти издевательской, словно он подначивал Бретона воспользоваться своим правом и вышвырнуть назойливого полицейского из своего дома. — Вы представить себе не можете, какую взбучку мне задали дома.

— По-моему, ее здесь нет. То есть я бы, конечно, заметил. Не мог бы не обратить внимания.

— Ну что же, — равнодушно ответил Конвери. — Наверное, я ее оставил где-нибудь еще.

Все это не было случайным, с тоской понял Бретон. Конвери очень опасен — умный фанатичный полицейский самого худшего типа. Человек с инстинктами ищейки, доверяющий им, упрямо цепляющийся за свои предположения вопреки логике и материалам следствия. Так вот, значит, почему Конвери время от времени навещал Джона Бретона все эти девять лет! Он затаил подозрения. Какой злобный каприз судьбы привел эту неуклюжую суперищейку на сцену, которую он с такой тщательностью подготовил на этот октябрьский вечер?

— Туфлю потеряли?

— Туфлю? — Бретон проследил направление взгляда Конвери и увидел, что сжимает в руке черную мужскую туфлю. — Ах, да! Я становлюсь рассеянным.

— Как и мы все, когда нас что-то гнетет… Вот как с этой окаменелостью.

— Меня ничто не гнетет, — тотчас отозвался Бретон. — А вас что беспокоит?

Конвери отошел к «линкольну» и прислонился к нему, положив ладонь на багажник.

— Да ничего такого. Все пытаюсь заставить говорить мою руку.

— Не понимаю…

— Не важно. Да, кстати, раз уж мы заговорили о руках, у вас костяшки пальцев ободраны. Подрались с кем-нибудь?

— С кем бы это? — Бретон засмеялся. — Не могу же я подраться с самим собой!

— Ну, например, с типом, который пригнал вашу машину. — Конвери хлопнул ладонью по незакрытой крышке багажника и она задребезжала. — Эти механики так разговаривают с клиентами, что мне и самому часто хотелось отделать кого-нибудь. Это одна из причин, почему свою машину я содержу в порядке сам.

У Бретона пересохло во рту. Так значит Конвери заметил, что машины не было, когда он приходил в первый раз!

— Нет, — ответил он. — Я с моей станцией техобслуживания в наилучших отношениях.

— И что же с ней там сделали? — Конвери посмотрел на «линкольн» с пренебрежением практичного человека.

— Тормоза отрегулировали.

— А? Мне казалось у этих бегемотов они саморегулирующиеся.

— Может быть Я в них не заглядывал. («Долго ли еще это будет продолжаться?» — подумал Бретон.) — Знаю только, что они слабо схватывали.

— Хотите дельный совет? Прежде чем сесть за руль, хорошенько проверьте гайки на колесах. Я видел машины, у которых после проверки тормозов гайки были только чуть навинчены.

— Не сомневаюсь, что все в ажуре.

— Не доверяйте им, Джон. Если можно что-то не закрепить, чтобы тебя сразу за руки не схватили, они закреплять не станут.

Внезапно Конвери выпрямился и, прежде чем Бретон успел пошевельнуться, стремительно повернулся к багажнику, ухватил крышку за ручку, приподнял и с треском захлопнул.

— Видели? Она ведь могла отскочить на большой скорости. Очень опасная штука. Ну как, убедились?

— Спасибо, — пробормотал Бретон. — Весьма обязан.

— Не на чем. Наша обязанность беречь налогоплательщиков. — Конвери задумчиво подергал себя за ушную мочку. — Ну, мне пора. У моих ребят день рождения, и мне вообще не полагалось отлучаться. До встречи!

— Всегда рад, — отозвался Бретон. — Заглядывайте в любое время.

Он неуверенно помялся, потом пошел следом за Конвери вокруг дома и успел увидеть, как зеленая машина под тявканье выхлопов понеслась по улице. Он повернулся и пошел назад к «линкольну», а холодный ветер гнал ему под ноги шуршащие листья. Последние слова Конвери были зловещими. Они показали, что зашел он не случайно и не просто так, а Конвери вряд ли бы проговорился нечаянно. У Бретона сложилось четкое впечатление, что его предупредили. Он вдруг оказался в неясном, а потенциально и губительном положении.

Пойти на риск и убить Джона Бретона, когда лейтенант Конвери, возможно, кружит по соседним улицам, ожидая дальнейшего, он не мог.

Однако не мог он и оставить Джона Бретона в живых, после того, что произошло. А времени искать выхода из этой дилеммы почти не было.

11

Прошло несколько десятилетий с тех пор, как генерал Теодор Эбрем в последний раз побывал на поле сражения, однако он постоянно ощущал, что обитает на эфемерной ничьей земле, разделяющей две военные машины, грознее которых не знавала кровавая история человечества.

Не выпадало часа, минуты, даже секунды, когда бы он со всей ответственностью не сознавал, что является жизненно важным компонентом передней линии обороны своей родины. В случае кульминационного столкновения от него не потребовали бы нажимать на кнопки — орудия его ремесла были бумажными, а не стальными. Тем не менее он был воином, ибо бремя ответственности за техническую готовность мог выдержать только патриот и герой.

Кошмарное существование генерала Эбрема осложнялось еще и фактом, что ему приходилось иметь дело с двумя совершенно разными полчищами врагов.

Во-первых, нация, против которой его народу, возможно, когда-нибудь придется взяться за оружие; а во-вторых, его собственные ракеты, а также ученые и техники, которые создавали их и держали в состоянии боевой готовности. Иссеченный шрамами богатырь, предназначенный природой сражаться мечом и булавой, он не имел вкуса к войне машин, и еще меньше — к бесконечному ожиданию, ее единственной альтернативе. Насколько это было возможно, он избегал лично посещать подземные базы — слишком часто семь из восьми ракет страдали от каких-то неполадок в их невообразимо сложных внутренностях, а обслуживающий персонал не желал считаться с тем, что эти «мелкие неполадки», устранение дефектов и последующие испытания снижали ударную мощь их родины до малой ее номинальной величины.

Эбрем не понимал, почему баллистическая ракета обязательно должна состоять из миллиона деталей, и уж вовсе не мог постигнуть математику надежности, согласно которой соединение такого количества индивидуально безупречных компонентов неизменно создает капризное, непредсказуемое целое, чья эффективность колеблется от минуты к минуте. За годы пребывания на своем посту он проникся жгучей неприязнью к ученым и инженерам, кому он был обязан всеми минусами своего положения, и не упускал случая проявить ее.

Он посмотрел на часы. Доктор Раш, старший научный консультант министерства обороны, позвонил, прося принять его, и должен был вот-вот приехать. При мысли, что ему в конце рабочего дня придется терпеть жиденький голосок этого карлика, его наставительный тон, нервы генерала Эбрема, и без того натянутые, зазвенели как провода в бурю. Когда он услышал, что наружная дверь его кабинета открылась, он хмуро наклонился над столом, готовый размозжить ученого силой своей ненависти.

— Добрый день, генерал, — сказал доктор Раш, входя. — Очень любезно с вашей стороны принять меня почти без предупреждения.

— Добрый день. — Эбрем впился взглядом в Раша, недоумевая, что могло случиться. Глаза коротышки ученого горели странным огнем — то ли от страха, то ли от облегчения, то ли от торжества. — Что нового?

— Я не совсем представляю, как вам объяснить, генерал.

Внезапно Эбрем понял, что Раш злорадствует, и его депрессия усилилась. Наверняка они обнаружили какой-нибудь конструктивный просчет — например, в насосе или каком-нибудь крохотном клапане — и потребуют немедленно произвести модификацию на всех установках.

— Надеюсь, вы сумеете все-таки изложить цель вашего прихода, — мрачно сказал Эбрем. — Иначе он утрачивает смысл.

Худое лицо Раша нервно задергалось.

— Дело не в моем умении излагать, а в вашем умении понимать. — Даже в ярости Раш выражался с педантичной наставительностью.

— Так упростите до моего уровня, — огрызнулся Эбрем.

— Ну, хорошо. Полагаю, вы замечали метеорный дождь, который длится уже порядочное время.

— Красивое зрелище, — ответил Эбрем с насмешкой. — И вы пришли обсуждать его со мной.

— Косвенным образом. Вы знаете, чем вызван этот беспрецедентный ливень?

— Если и знал, то забыл. У меня нет времени на научные пустяки.

— В таком случае я вам напомню. — К Рашу вернулось самообладание, и почему-то это встревожило генерала. — Вне всяких сомнений сила тяготения слабеет. Прежде Земля двигалась по орбите, которую уже давно очистила от космического мусора, но с изменением константы тяготения орбита снова захламляется — отчасти в результате смещения самой планеты, но, главным образом, оттого, что воздействие на малые тела, видимо заметнее. Метеорные дожди — это зримое доказательство, что сила тяготения…

— Тяготение! Тяготение! — взорвался Эбрем. — Мне-то какое дело до вашего тяготения?!

— Большое, генерал. — Раш позволил себе улыбнуться сжатыми губами. — Сила тяготения — одна из констант в расчетах, которые производятся компьютерами в ваших ракетах, чтобы обеспечить точное попадание в цель. А теперь эта константа уже не константа.

— Вы хотите сказать… — Эбрем умолк, осознав всю чудовищность этих слов.

— Да, генерал. Ракеты не будут точно поражать избранную цель.

— Но ведь вы же можете сделать допуск на ваше тяготение!

— Конечно. Но это потребует времени. Ослабление прогрессирует и…

— Сколько?

Раш небрежно пожал плечами.

— Месяцев шесть. Это зависит от очень многого.

— Но я же оказываюсь в невозможном положении. Что скажет президент?

— Не решусь высказать предположение, генерал, но у вас у всех есть одно утешение.

— Какое же?

— Все государства в мире столкнулись с этой же проблемой. Вы тревожитесь из-за какой-то горсти ракет ближнего действия, так подумайте, каково сейчас русским, американцам и прочим? — Раш говорил теперь с мечтательно-философской небрежностью, которая разъярила Эбрема.

— Ну, а вы, доктор Раш? — сказал он. — Разве вы сами не тревожитесь?

— Тревожусь, генерал? — Раш посмотрел в окно, где пустыня плавилась в нарастающей жаре. — Если у вас найдется время послушать, я объясню вам, как научные пустяки — ваше выражение, генерал — определят будущей человечества.

Он заговорил жиденьким монотонным странно печальным голосом.

И слушая, генерал Эбрем впервые по-настоящему понял, что такое страх…

На Риджуэй-стрит в любую ясную ночь на верхнем этаже самого высокого дома можно было увидеть открытое окно. Особенно, если светила луна.

Припоздавшие прохожие иногда замечали в черном прямоугольнике бледное движущееся пятно и соображали, что за ними опять подглядывает Уилли Льюкас. А прыщавое обросшее каким-то пухом лицо Уилли искажала паника, и он отпрыгивал от окна, боясь, что его увидят.

Соседи напротив приходили к выводу, что Уилли старается заглянуть к ним в спальни, жаловались его брату, и ему попадало. Но Уилли не интересовали узкогубые тусклоглазые домохозяйки Риджуэй-стрит — как и неведомые красавицы, которые порой являлись ему во сне.

Просто Уилли любил смотреть на затихший городок, когда все остальные спали. В течение этих бесценных часов они словно умирали, оставляя его в покое, и некому было кричать на него, смотреть с сердитым раздражением…

Когда начали падать первые метеоры, Уилли был на своем посту — на верхнем этаже узкого высокого здания. Дрожа от волнения, он схватил старенький перламутровый театральный бинокль, украденный из лавки старьевщика Куни на углу, и навел его на темную чашу небес. Всякий раз, когда он видел сверкающий метеор, который в расстроенном бинокле казался радужным, в его мозгу начинали копошиться бесформенные пугающие мысли. Обостренные инстинкты, свойственные тем, кто остается за гранью нормального существования, подсказывали ему, что эти стремительные полоски света несут особую весть ему одному — но вот какую?

Уилли следил за ними до самого рассвета, скорчившись в знобящей тьме тесного чердака, а тогда закрыл окно и отправился спать.

Когда он проснулся и спустился вниз позавтракать, бакалейная лавка на первом этаже была полна покупателей и Аде с Эмили, его старшим сестрам, некогда было приготовить ему что-нибудь, и Уилли намазал себе бутерброды банановой пастой с мармеладом.

Он жевал рассеянно, почти не видя страниц книги, которую листал, не слышал рокота картофелин, скатывающихся в лавке на весы. Ибо во сне, прямо как в Библии, ему открылось страшное, холодящее кровь значение падающих звезд.

Он испытывают светлый восторг от того, что на него было возложено оповестить об этом мир, но его давила грозная ответственность. До сих пор Уилли никогда ни за что не отвечал, и он сомневался в себе, а уж тем более, когда ему предстояло дело столь немыслимой важности. Весь день он бродил по темному унылому дому, стараясь придумать, как выполнить поручение Бога, но ничего достойного так и не придумал.

В сумерках его брат Джо вернулся с газового завода, где работал, и очень рассердился, что Уилли не побелил стену во дворе. Уилли его почти не слушал, кротко терпел поток сердитых слов, а сам мысленно искал и искал способ, как оправдать доверие Бога.

Ночью метеоры сверкали даже ярче, чем накануне, и Уилли охватила непривычная потребность поторопиться. Он чувствовал себя глубоко виноватым, что так ничего и не сделал, чтобы донести до людей Весть. Он тревожился все больше, а когда Уилли бывал чем-то поглощен, он впадал в состояние близкое к идиотизму. Рассеянно бродя по лавке, он опрокинул корзину с помидорами, а потом уронил ящик с пустыми бутылками из-под кока-колы на выложенный плитками пол.

Миновала еще одна ночь мерцающего блеска, прежде чем он придумал план. Очень жалкий план, насколько он понял, сумев его оценить с некоторой долей объективности — но ведь Бог, конечно, лучше Уилли знал слабости своего избранного орудия.

Наконец сообразив, что ему следует делать, Уилли загорелся желанием тотчас взяться за работу. Он не лег спать после своего ночного бдения, а сбежал вниз и шмыгнул к двери на задний двор поискать там столярные инструменты. Джо стоял у плиты, уже одетый в замасленный коричневый комбинезон, и прихлебывал чай. Он бросил на Уилли взгляд, полный обычной растерянной ненависти.

— Уилли, — сказал он едко, — если ты сегодня не кончишь побелку, я сам за нее возьмусь — с тобой вместо кисти.

— Да, Джон.

— В последний раз предупреждаю, Уилли. Нам всем до смерти надоело, что ты палец о палец не ударишь, чтобы оправдать хлеб, который ешь.

— Да, Джо.

— Валяешься в постели всю ночь и полдня вдобавок.

— Да, Джо.

Уилли уставился на квадратное лицо своего брата и чуть было не поддался соблазну объяснить, как хорошо для Джо, Ады, Эмили и всех других людей в мире, что он вовсе не лежит в постели всю ночь. Благодаря его бдениям они все получили чуточку лишнего времени. Но он решил, что пока еще рано что-нибудь говорить, и отошел от двери.

Работа оказалась много труднее, чем предполагал Уилли. Начать с того, что он долго не мог найти подходящий материал. Довольно много времени он потратил зря, перебирая потемневшую от дождей груду досок в углу двора, тяжелых и скользких. Он ушибал пальцы и весь перемазался зеленой слизью и обрывками оранжево-красных лишайников. В конце концов он убедился, что искать ему тут нечего и заглянул в сарайчик, который Ада и Эмили использовали как чулан.

Возле двери стоял большой фанерный ящик, набитый бумажными пакетами и листами оберточной бумаги для овощей. Уилли начал было аккуратно извлекать содержимое, но кипы бумаги оказались неожиданно тяжелыми, а пальцы у него онемели. Кипы вырывались из них, падали на пол и рассыпались. Уилли терпел их каверзы, пока мог, а потом приподнял ящик, и бумажная лавина обрушилась на грязный бетон двора.

Только теперь это не важно, подумал он.

Но даже когда он разломал ящик, работа продвигалась туго. Тонкая фанера, когда он пытался ее распилить, трескалась или расслаивалась, а шляпки гвоздей проходили ее насквозь. Он трудился самозабвенно, не отрываясь, чтобы поесть или хотя бы утереть пот с прыщавого лица, и к вечеру завершил хлипкую конструкцию, которая более или менее отвечала его требованиям.

Его терзал голод, но ему повезло, что за весь день ни Ада, ни Эмили не высунула очкастого лица из кухонной двери, и он решил продолжать. Отыскал жестянку красной краски, отыскал кисть, и принялся ими орудовать, иногда тихонько постанывая от сосредоточенности, на какую только было способно его сознание.

Кончил он в начале шестого и — краске ведь все равно нужно было время, чтобы высохнуть — решил почиститься и съесть что-нибудь. Он тяжело взбежал потемней лестнице, умылся и лихорадочно переоделся в праздничный костюм, достойный такого случая. Убедившись, что еще не стемнело, Уилли сбежал на первый этаж, задыхаясь от нетерпения.

В узком коридоре за лавкой он натолкнулся на плотную фигуру Джо, который только что вернулся с работы.

— Ну? — Голос Джо был глухим от сдерживаемой злости. — Побелил?

Уилли растерянно уставился на него. Он совсем забыл про побелку.

— А… времени не хватило. У меня было много дела.

— Так я и думал! — Джо ухватил Уилли за лацканы и поволок его к черному ходу, пустив в ход всю свою зрелую силу. — Беги! Не то я тебя убью, Уилли! Слышишь? Убью!

Джо открыл заднюю дверь, вытолкнул Уилли во двор, а дверь захлопнул. Уилли беспомощно посмотрел по сторонам, смигивая слезы, потом затрусил к сараю, достал закрытое ведро с побелкой и широкую кисть. Он взялся за работу с бешенством, плескал пузырящуюся жижу на старые неровные кирпичи длинными кривыми мазками, не думая о своем костюме. Час спустя все стены были выбелены, и Уилли, разогнув ноющую спину, отставил ведро стертыми почти до крови руками. Именно в эту секунду дверь открылась и во двор вышел Джо.

— Уилли, я жалею, что на тебя накричал, — устало сказал он. — Иди-ка в дом и поешь.

— Я не хочу, — ответил Уилли.

— Послушай, я же сказал, что жалею… — Джо умолк, заметив грязную пену истоптанной бумаги перед сарайчиком. И тут же его взгляд остановился на плоде дневных трудов Уилли. У него отвисла челюсть.

— Что за черт?..

— Не подходи!

Уилли испытал прилив ужаса, верно угадав, как подействовало на Джо то, что он увидел, и понял, что исправить положение будет не легко. Он оттолкнул Джо и бросился к своему творению. Джо попытался схватить его, но Уилли, исполненный божественного гнева, отшвырнул его одной рукой. Уголком глаза он заметил, что Джо рухнул на груду досок, и почувствовал прилив торжествующей веры. Он поднял шаткое сооружение, надел его на плечи и решительным шагом вошел в дом. Покупательницы завизжали, когда он, торопясь на улицу, прошел через лавку. Уилли лишь смутно заметил их крики и серые испуганные лица своих сестер за прилавком. Впервые в жизни он нашел свое место в мире и должен был совершить нечто важное. Ничто не могло его остановить.

Столь же смутно он расслышал тщетный скрип тормозов, когда вырвался на мостовую, почти не заметив смертоносный рывок автомобиля, почти не ощутив сокрушительный удар. А несколько секунд спустя он навсегда перестал замечать и ощущать.

Люди, ринувшиеся к месту происшествия, не глядя затоптали фанерные щиты, которые Уилли соорудил с таким трудом. И никто не прочел кривые печатные буквы:

«КОНЕЦ БЛИЗОК ГОТОВЬСЯ ВСТРЕТИТЬ НАЗНАЧЕННОЕ ТЕБЕ».

— …но, — говорил генерал Эбрем, — если все это правда, значит…

Доктор Раш мечтательно кивнул.

— Совершенно верно, генерал. Это значит, что наступил конец света.

12

Бретон принял решение, запер дверь и побежал к «линкольну».

Он не знал, сколько Кэт пробудет у Палфри, но он должен был вернуться раньше нее, иначе она не поверит, что Джон действительно бросил все и ушел из дома. До рыбачьего домика было почти сорок миль на север — пустяки для могучей машины. Но там ему предстояло много сделать, а гнать быстро нельзя

— наверняка остановит дорожный патруль. С его счастьем ему, естественно, встретиться двойник лейтенанта Конвери на колесах.

Машина слегка завибрировала, когда он нажал кнопку стартера, и тут же словно выжидающе затихла. Только стрелки приборов показывали, что мотор работает. Бретон выехал на улицу, повернул на север и нажал педаль газа. Мгновенное ускорение откинуло его голову, и он приподнял ступню, проникнувшись уважением к подвластной ему силе.

Он ехал осторожно, поворачивая то на запад, то снова на север, пока не добрался до шоссе на Силверстрим, где легкое нажатие ноги сразу увеличило скорость до шестидесяти, хотя пение мотора практически не изменилось. Хорошая машина, подумал он одобрительно. В глубине его сознания мелькнула сопутствующая мысль, что машина эта уже принадлежит ему, но он не стал ее додумывать.

Выезжая из города, Бретон для отвлечения принялся выискивать зримые различия между миром Времени Б и тем, каким ему запомнились эти места во Времени А. Но все вроде оставалось прежнем — те же склады пиломатериалов, те же площадки со старыми автомобилями, те же отделения банков, сиро жмущиеся в одиночестве вдали от материнских организаций, те же храбро оснащенные островки магазинов и нелепо разрозненные жилые кварталы. Точное повторение царства неряшливых потуг, которое всегда вызывало у него брезгливость. Ему стало ясно, что изменения нескольких человеческих судеб на городе никак не отразилось.

Когда машина отряхнулась от городской окраины и устремилась в монтанскую прерию, Бретон прибавил газ, и о ветровое стекло начали смачно разбиваться насекомые. Слева медное солнце клонилось к горизонту, убирая свои лучи с неба цвета павлиньих перьев. Далеко на востоке у края земли что-то замерцало, и он инстинктивно закрыл ладонью правый глаз в ожидании тейкопсии, обычного предвестника его припадков. Однако на этот раз обошлось без радужных зубцов. Он понял, что видел след метеора и отнял ладонь от лица. Так значит ливень продолжается? А что еще происходит?

Некоторые люди стали телепатами, спутники смещаются, с орбит, солнечная радиация создает помехи для радиосвязи, религиозные фанатики предсказывают конец света…

Сзади донесся какой-то звук, и рука Бретона, протянутая к радиоприемнику, застыла. Он напряженно прислушался, но легкий звук не повторился. Вероятно, Джон Бретон пошевелился во сне, подумал он и включил приемник.

«…НАСА рекомендует всем авиакомпаниям, имеющим сверхзвуковые самолеты, ограничить высоту полетов пятьюдесятью тысячами футов до последующего уведомления. Это ограничение вызвано сообщениями о резком усилении космической радиации, которое по мнению ученых создает опасность для здоровья пассажиров во время рейсов на большой высоте. В Вашингтоне сегодня утром…»

Бретон быстро выключил приемник с ощущением, что их будущее его и Кэт

— находится под угрозой. Тоска по ней вновь шевельнулась в его теле, а сегодня ночью они вновь будут одни. Воспоминания об этом первом поцелуе с открытыми глазами, груди Кэт внезапно такие живые, высвободившиеся из своего нейлонового плена, бархатистые бедра — этот чувственный монтаж заполнил мозг Бретона, и он уже мог думать только о всепоглощающем чуде того, что Кэт жива.

Он вынудил себя вернуться к сиюминутным нуждам — следить за тем, чтобы белая разметка шоссе двигалась параллельно левому крылу, иногда смывать с ветрового стекла пятна размозженных насекомых. Но все время она стояла перед его глазами, и он знал, что больше не отпустит ее от себя.

Солнце закатилось за горизонт, когда он добрался до озера Паско и свернул на узкую дорогу, вившуюся среди сосен. Едва он въехал под деревья, как машину окутали сумерки. Бретон миновал два перекрестка, с тревогой сознавая, что последний раз он был тут двенадцать лет назад. На южном берегу стоял увитый плющом рыбацкий домик, который страшно его прельщал, хотя в те дни был ему не по средствам. Вот он решил, что Джон Бретон, разбогатев, конечно, купил именно этот домик, но тут Время Б могло и разойтись с Временем А. Что, если вкусы Джона изменились?

Проклиная себя за опрометчивость — почему он не уточнил местоположение домика, пока было можно? — Бретон вел машину по пустынному полузабытому проселку, который вывел его на вырубку у воды. Он развернулся на усыпанной галькой площадке и поставил машину между одноэтажным домиком и лодочным сараем, выкрашенным зеленой краской. Холодная озерная сырость заползла ему под одежду, едва он вышел из машины. Поеживаясь, он вытащил ключи из кармана и подошел к двери домика с темными окнами.

Третий ключ, который он испробовал, открыл замок. Он распахнул дверь, вернулся к машине и открыл багажник. Джон Бретон лежал, скорчившись, на боку. Лицо у него было зеленовато-бледным, от него резко и душно пахло мочой. Джек виновато вздрогнул. Его альтер эго лишился всего, даже простого человеческого достоинства, и Джек тоже ощутил себя запачканным. Он вытащил бесчувственное тело из металлической пещеры багажника и, ухватив под мышки, поволок в домик. На лесенке из трех ступенек перед дверью Джон невнятно забормотал и начал слабо вырываться.

— Все будет хорошо, — бессмысленно зашептал Джек. — Расслабься.

В большой комнате стояли глубокие кресла, обитые твидом. К выходившему на озеро окну был придвинут нео-сельский стол и деревянные стулья. Джек увидел четыре двери и открыл ту, которая по его расчетам вела в подвал. Он не ошибся. Оставив Джона лежать на полу, он повернул выключатель над деревянной лестницей, но свет внизу не вспыхнул. Быстро осмотрев комнату, он обнаружил в стенном шкафу рубильник, включил его и увидел желтое сияние за подвальной дверью.

Джон Бретон, когда он стаскивал его вниз, снова забился у него в руках. Джек пытался справиться с ним и удержать равновесие, но чуть было не сорвался с лестницы. Тогда он выпустил Джона, так что тот беспомощно скатился по оставшимся ступенькам, сильно ударятся о бетонный пол и замер без движения. Одна его нога была без туфли.

Джек Бретон перешагнул через него и направился к рабочему столу у стены, на котором лежали части мотора. Он выдвинул длинный ящик и нашел то, что искал — катушку рыболовной лески. Этикетка подтвердила, что это особая, недавно запатентованная леска, тонкая, как швейная нитка, и выдерживающая нагрузки в тысячи футов. Резаком на катушке он отрезал два куска. Одним связал кисти Джона у него за спиной, а второй пропустил через потолочную балку, надежно закрепил, а свободным концом обмотал руку Джона над локтем и затянул крепким узлом. Катушку он сунул в карман, чтобы Джон не сумел до нее добраться и воспользоваться резаком.

— Что ты со мной делаешь? — Джон говорил невнятным голосом, но разумно, хотя и очень устало. Джек как раз кончил возиться с узлами.

— Связываю, чтобы избежать лишних хлопот.

— Это я понял. Но зачем ты привез меня сюда? Почему я еще жив? — Джон еще не вышел из туманов снотворного, и в голосе его слышался лишь легкий интерес.

— Приезжал Конвери. Два раза. И я его испугался.

— Правильно сделал! — Джон попробовал усмехнуться. — Особенно, если он побывал у тебя дважды. Больше одного раза в день он никогда не заглядывал, даже когда пытался пришить мне убийство Шпиделя. Он прочел у тебя в душе. Конвери умеет читать в душах, знаешь ли… — Он захлебнулся в рвотном спазме и повернул лицо к пыльному полу. Джеку стало не по себе.

У него возникла смутная идея. Он поднялся наверх и принес из машины оба чемодана. Джон по-прежнему лежал на боку, но был в полном сознании и внимательно на него посмотрел.

— А чемоданы зачем?

— Ты только что ушел навсегда от жены.

— И ты думаешь, она этому поверит?

— Поверит, когда ты не вернешься.

— Ах, так… — Джон помолчал. — Ты намерен держать меня тут, пока Конвери не оставит тебя в покое, а тогда…

— Вот именно. — Джек поставил чемоданы. — А тогда…

— Замечательно, — с горечью сказал Джон. — Просто замечательно. Ты знаешь, что ты маньяк?

— Я уже объяснил свою позицию. Я подарил тебе девять лет жизни.

— Ты мне ничего не подарил. Это просто… ну… побочный результат твоих эгоистических планов.

— Но тем не менее результат.

— Если, по-твоему, такой довод должен примирить меня с тем, что я буду убит, ты безусловно маньяк. — Джон на мгновение закрыл глаза. — Ты болен, Джек и только напрасно теряешь свое время.

— Почему это?

— Ты мог втереться между мной и Кэт потому лишь, что мы созрели для появления кого-то вроде тебя. Но Кэт в любую минуту теперь поймет, что ты такое, и тогда она бросится бежать от тебя. Изо всех сил.

Джек уставился на своего альтер эго.

— Ты болтаешь, чтобы как-нибудь выкрутиться. Не выйдет. Это не старый фильм, которые ты так любишь.

— Я знаю. Знаю, что это на самом деле. Помнишь, как выглядел дедушка Бретон в то утро, когда мы нашли его в постели?

Джек кивнул. Непроизвольное выпучивание глазных яблок, вот как это назвали. Ему тогда было восемь, и профессиональный жаргон послужил плохим утешением.

— Я помню.

— В то утро я решил, что никогда не умру.

— Знаю. Или, по-твоему, я не знаю? — Джек судорожно вздохнул. — Послушай, почему бы тебе не обрезать концы?

— То есть как?

— Если я тебя отпущу, ты уедешь? Исчезнешь насовсем и оставишь нас с Кэт в покое? — Произнеся эти слова, Джек испытал прилив горячей благожелательности к своему альтер эго. Только так! Джон ведь несомненно предпочтет жизнь в другом месте смерти в этом подвале. Он внимательно следил за реакцией Джона.

— Ну, конечно! — Взгляд Джона оживился. — Уеду, куда угодно. Я не дурак.

— Ну и хорошо.

Они посмотрели в глаза друг другу, и в голове Джека Бретона возникло странное ощущение. Его сознание соприкоснулось с сознанием Джона Бретона. Соприкосновение было кратким, легким, как касание пушинки, но пугающим. Такое с ним произошло впервые, но сомнений не было. И он успел понять, что Джон солгал, объявив, что готов с поклоном удалиться со сцены.

— Наверное, мы просто созданы, чтобы подхватить телепатическую лихорадку, про которую трубят, — тихо сказал Джон. — Ведь твой мозг и мой должны быть идентичными.

— Мне очень жаль.

— А мне нет. Я тебе почти благодарен, если на то пошло. Я не сознавал, как много для меня значит Кэт, но теперь я знаю. Так много, что я не могу уйти и оставить ее такому, как ты.

— Даже если альтернатива — смерть?

— Даже если альтернатива — смерть. — Джон Бретон сумел улыбнуться.

— Хорошо, пусть так, — твердо сказал Джек. — Пусть так.

— Но ведь ты меня все равно не отпустил.

— Я…

— Телепатия — двусторонний процесс, Джек. Минуту назад я узнал о тебе столько же, сколько ты обо мне. Ты убежден, что отпустить меня было бы слишком рискованно. Ну, и еще кое-что.

— А именно? — Джек Бретон с беспокойством обнаружил, что утрачивает инициативу в разговоре, где верх безусловно должен был бы оставаться за ним.

— В глубине души ты хочешь меня убить. Я воплощение твоей вины. Твое положение уникально: ты можешь принести величайшую искупительную жертву — убив меня — и все-таки остаться жить.

— Это словесное шулерство, если можно так выразиться.

— Нет. Я не знаю, что ты перенес, когда в твоем потоке времени Кэт погибла, но психологически ты стал калекой, Джек. Оказавшись перед проблемой, ты закрываешь глаза на все решения, кроме одного — того, которое удовлетворит твою потребность убить.

— Ерунда. — Джек отошел проверять, плотно ли задернуты занавески на оконцах подвала.

— Ты ведь это уже доказал… по твоему собственному признанию. — Голос Джона становился все более сонным.

— Валяй дальше.

— Когда ты совершил этот решающий переход во времени, тебе вовсе не требовалось брать ружье и убивать Шпиделя. Ты мог бы добиться того же, или даже больше, если бы вернулся к моменту дурацкой ссоры, между мной и Кэт, когда машина сломалась. Тебе было бы достаточно просто предупредить меня.

— По-моему, я объяснил тебе принципы хрономотивной физики, — ответят Джек. — Момент прибытия не выбирается. Сознание притягивается к ключевому событию, к решающему моменту.

— Об этом я и говорю! Я ведь тоже страдаю «гемикранией сине долоре». И за последние девять лет десятки раз видел цветные движущиеся зигзаги. И проделал десятки переходов — всегда к моменту ссоры, потому что знал, что все началось с него. В нем заключалась моя вина, но ты, Джек, не мог этого выдержать. Некоторое время ты с этим смирялся, а потом — ты рассказал нам про это в ту ночь, когда явился, — потом ты постепенно сфокусировался на сцене убийства. На улицу начали накладываться деревья парка. Потому что сцена убийства обладала для тебя особым магнетизмом. Дело в том, что Шпидель стал для тебя идеальным козлом отпущения. Это был момент убийства Кэт, и взвешивать вопросы добра и зла времени не было. Времени хватало только, чтобы убить…

— Нет — нет, — прошептал Джек.

— Взгляни правде в глаза, Джек, это твой единственный шанс. Ты и я в то время были одним человеком, и потому я знаю, что таилось в глубине твоего сознания. Ты хотел, чтобы Кэт умерла. Когда приехал Конвери в тот первый раз, ты услышал тот же внутренний голос, что и я, — тот, что шепнул тебе, что ты свободен. Но в этом нет ничего ужасного… — Глаза Джона снова закрылись, голос начал ослабевать. — Нельзя любить женщину и иногда не желать ее смерти… Она не всегда такая, какой ты хочешь ее видеть… Иногда она хочет быть самой собой… И секрет в том, чтобы приспосабливаться… надо приспосабливаться… — Джон Бретон заснул, уткнувшись в пол лицом в синяках.

— Дурак, — сказал Джек. — Жалкий дурак.

Он поднялся по лестнице и постоял с рукой на выключателе, проверяя, все ли он сделал, чтобы Джон, когда очнется, не сумел освободиться. Он сможет ходить по середине подвала, но не сможет добраться до инструментов. Джону Бретону будет очень скверно, подумал Джек. Ну да недолго. Он выключил свет и вышел из домика, тщательно заперев за собой дверь.

Пока он был внутри, заметно стемнело, но небо буквально пылало огнями. Над северным горизонтом раскинулись призрачные полотнища красного и зеленого мерцания, изгибаясь и колыхаясь под грозными солнечными ветрами. Блеск был так силен, что в нем утонули северные звезды. На остальном небосводе можно было различить знакомые созвездия, но и они терялись в колоссальном бесшумном фейерверке метеорного ливня. Словно взбешенный великан бомбардировал ночной мир градом чудовищных камней. Их следы разбегались по атмосферному щиту в нервном ритме. Через них прочерчивали немыслимые дуги пылающие болиды.

Этот фантастический спектакль отражался в озере, превращая его поверхность в колышущееся зеркало. Слепо помедлив минуту, Бретон сел в машину, и его рука задела черный гладкий предмет на переднем сидении. Туфля Джона Бретона — та, что привлекла внимание лейтенанта Конвери тогда днем. Опустив стеките, он швырнул туфлю в воду, но она не долетела, и он услышал, как она запрыгала по гальке. Пожав плечами, он включил мотор и рванулся вперед, разбрызгивая камешки.

Ведя машину на юг по Силверстримскому шоссе, он поймал себя на том, что то и дело поглядывает в зеркало заднего вида, словно опасаясь преследования. Но позади не было ничего, кроме колышущихся огненных полотнищ.

13

Подъезжая, Бретон с облегчением увидел, что в окнах дома темно.

Загнав машину в гараж, он вошел через задний ход. Взгляд на часы сказал ему, что он отсутствовал меньше трех часов. А казалось, что много дольше. Проходя по холлу он увидел флакон со снотворными таблетками там, где бросил его, подобрал и отнес назад в ванную.

Увидев свое лицо в зеркале над раковиной, Бретон вздрогнул — измученное, обросшее щетиной. И одежда мятая, вся в грязи. Он с одобрением взглянул на глубокую ванну. Пока из крана с шумом лилась горячая вода, он порылся в стенных шкафах и достал чистое белье Джона, темно-зеленую рубашку и домашние брюки. Отнес их в ванную, запер дверь и принял самую горячую ванну в своей жизни. Полчаса спустя чистый, гладко выбритый, он расслабился и почувствовал себя хорошо.

Он спустился в дружескую уютность мягких тонов обширной гостиной и в нерешительности остановился перед баром. Много лет он практически не брал в рот спиртного — для него напряженная работа и алкоголь взаимно исключали друг друга. Но ведь эта стадия его жизни теперь позади, он обрел уже почти все, к чему стремился, так почему бы не позволить себе небольшую передышку? Он посмотрел на виски («Джонни Уолкер», черная этикетка) и удовлетворенно кивнул. За девять лет они с Джоном значительно дивергировали, однако его альтер эго не утратил умения разбираться в крепких напитках. Он налил почти полную стопку, опустился в самое глубокое кресло и отхлебнул раз, другой. Достопамятный аромат, теплота эссенции солнечного света разлились по его организму, даря еще большее умиротворение. Он налил еще стопку…

Бретон в панике рывком вырвался из сна, не соображая, где он. Прошло несколько мгновений, прежде чем обстановка помогла ему сориентироваться, но тревога не улеглась. Старинные часы показывали четверть третьего, а Кэт, видимо, домой не вернулась. Он поднялся на ноги, поеживаясь после долгого сна, и тут услышал негромкий стук гаражной двери. Значит Кэт все-таки вернулась! И разбудил его, конечно, шум мощного мотора ее машины.

Нервно, смущенно он направился по коридору на кухню. Кэт вошла из темноты. Пояс твидового костюма был развязан, распахнутый жакет позволяет заметить горизонтальное натяжение оранжевого свитера. Никогда еще Кэт не была так похожа на Кэт.

— Джон… — сказала она неуверенно, прищурясь от света. — Э… Джек.

— Кэт! — сказал он нежно. — Джон уехал.

— Как уехал?

— Я же тебя предупреждал. Я говорил тебе, в каком он был настроении.

— Да, конечно… Но я не ожидала… А ты уверен? Его машина в гараже.

— Он уехал на такси. В аэропорт, по-моему. На вопросы он отмалчивался.

Кэт сняла перчатки и бросила их на кухонный стол. Бретон машинально запер дверь в гараж (муж обезопасил на ночь свою маленькую крепость) и перехватил темный взгляд Кэт, наделившей это простое действие особым смыслом. Он с нарочитой небрежностью уронил ключ на стол, но так, чтобы он угнездился в пальцах ее перчатки. «Какое начало! — подумал он. — Слияние символов».

— Не понимаю, — сказала она. — Ты говоришь: он просто взял и уехал? Навсегда?

— Об этом я и предупреждал тебя, Кэт. Джон достиг того предела, когда должен был до конца разобраться со своими эмоциями. Возможно, твое отсутствие сегодня он истолковал, как полную утрату интереса к нему. — Бретон вздохнул подчеркнуто грустно. — Думаю, ты представляешь, что я чувствую.

Кэт прошла в гостиную и встала у камина, глядя на незажженные поленья. Бретон последовал за ней, но остался возле двери, стараясь верно разобраться в ее реакции. Поспешность на этой стадии могла дать толчок антагонизму, который он обнаружил в ней днем. У Кэт была чувствительная совесть.

— На тебе одежда Джона, — сказала она рассеяно.

— Он забрал то, что счел нужным, а остальное оставят мне. — Бретон с удивлением заметил, что должен оправдываться. — Набил два чемодана.

— Ну, а фирма? Ты будешь…

— Так решил Джон. Ее беру я.

— Естественно. — Взгляд Кэт был непроницаем.

Бретон счел, что пора атаковать с другой стороны.

— Я не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, будто Джон так уж несчастен. Уже несколько лет он воспринимал свои деловую карьеру и брак как ловушку. А теперь он вырвался из нее. Без надрыва, не ощущая себя виноватым, покончил с положением, которое становилось для него невыносимым, причем это не потребовало от него даже расходов на развод.

— Да, всего лишь миллионное предприятие.

— Он же вовсе не должен был от него отказываться. Я прорвался сюда не ради денег Кэт! Все, что я имел, потратил до последнего цента, лишь бы найти тебя, Кэт.

Кэт обернулась к нему и ее голос смягчился.

— Я знаю. Прости мои слова. Но столько произошло…

Бретон подошел и положил ладони ей на плечи.

— Кэт, милая, я…

— Не надо, — сказала она негромко.

— Но я же твой муж…

— Иногда я не хочу, чтобы мой муж ко мне прикасался.

— Да-да, конечно.

Бретон опустил руки. У него возникло ощущение, что он участвовал в необъявленной войне, и Кэт победила благодаря превосходству в стратегии.

Оставшиеся долгие часы этой ночи он пролежал без сна в гостевой комнате и вынужден был признать опасную истину: девять лет разлуки и самостоятельного существования во Времени Б не прошли для Кэт даром, превратили ее в совсем другую личность, чем та юная женщина, которую он потерял и ради которой победил само Время.

И не было никакого средства изменить это.

14

Бретон забыл про существование дней недели.

А потому очень удивился, открыв глаза в сливочном свете утра, немедленному осознанию, что это утро субботы. Он лежал в полудреме и раздумывают над возможной подоплекой такого, словно бы априорного определения наступившего дня.

Основные черты подразделения времени, составляющие календарь, включают день, неделю, месяц и год, причем неделя принципиально отличается от остальных трех. Те отражают повторяющиеся астрономические явления, однако неделя — чисто человеческая мерка — промежуток между базарными днями. Чуткое животное, пробуждаясь ото сна, вполне может осознавать положение солнца, фазу луны или время года. Но осознавать субботу? Разве что какие-то часы в его подсознании ведут счет неделям, либо оно уловило отличие от доносящихся в полуоткрытое окно звуков уличного движения…

Сознание Бретона сориентировалось, и он окончательно проснулся. Он было спросил себя, как провел ночь Джон Бретон, и сразу же прогнал эту мысль. Вчера Кэт вынудила его играть роль доброго, разумного друга семьи, но он сделал ошибку, не закрепив немедленно свои новые «брачные права». Он предоставил Кэт слишком много времени думать самостоятельно и приходить к собственным заключениям. В такой ситуации слова вроде «союз» или «сожительство» обретают особое значение: ведь едва будет достигнуто сексуальное единство, совесть Кэт — в данный момент ничем не связанная — вынуждена будет оправдывать новый порядок вещей. Кэт уже не сможет думать и рассуждать определенным образом, и Бретон хотел, чтобы это произошло как можно скорее.

Он встал и открыл дверь спальни. Снизу донеслись завывания пылесоса. Значит, Кэт уже встала и занялась хозяйством. Он поспешно умылся, побрился и оделся. По лестнице он сбежал бегом. Пылесос уже умолк, но в кухне слышался шум. Помедлив, чтобы окончательно выработать тактику, он толчком распахнул дверь и вошел.

— А вот и мистер Бретон! — весело сказала старушка с подсиненными волосами. — Доброе утро, мистер Бретон.

Бретон изумленно уставился на нее. Она сидела за столом напротив Кэт. Они пили кофе. Лет, примерно, шестьдесят, ярко накрашенные губы, трещинка в левом стекле очков.

— Миссис Фриц заглянула узнать, как мы тут без нее, — объяснила Кэт.

— А увидев, какой тут беспорядок, сразу засучила рукава. И я выслушала нотацию за то, что плохо о тебе забочусь.

— Вы так любезны, миссис Фриц! — промямлил Бретон.

Приходящая прислуга! Он совсем про нее забыл, черт бы ее побрал!

Миссис Фриц с откровенным ясноглазым любопытством следила за тем, как он неуклюже пробрался вокруг стола к свободному стулу. Он ответил ей жалкой улыбкой.

— Мистер Бретон похудел! — заявила миссис Фриц, обращаясь к Кэт, будто Бретона в кухне не было. — Мистер Бретон очень осунулся. Значит, и говорить больше не о чем. Хватит мне прохлаждаться.

— Без вас было тяжеловато, — призналась Кэт. — Джону не нравится моя стряпня.

— Глупости! — Бретон беспомощно смотрел на нее, подавляя ярость. — Ты прекрасно знаешь, что я люблю, как ты готовишь. Не думаю, что нам следует лишать миссис Фриц отдыха.

— Нет, вы только послушайте! — миссис фриц засмеялась, показав немыслимо белые вставные челюсти. — А чем мне еще заняться?

— Как ваша племянница? — с интересом спросила Кэт. — Уже родила?

— Пока нет.

Миссис Фриц встала, налила Бретону кофе и подала оладьи с сиропом. Он молча ел, дивясь тому, как одно-два слова Кэт, вставленные в нужный момент, подталкивали старушку разматывать все более и более длинные словесные клубки. Так и не решив, нарочно ли Кэт это проделывает, он терпел, пока мог, а потом ушел в гостиную и притворился, что читает журнал.

Когда кухня была прибрана после завтрака, снова завыл пылесос, и миссис Фриц начала таскать его по всему дому — злобствующему Бретону казалось, что некоторые комнаты она обрабатывала по два, а то и по три раза. Кэт почти все время разговаривала с ней, а в гостиную заглянула только, чтобы поставить цветы в вазу.

— Ради Бога, избавься от старушенции, — сказал Бретон. — Мне надо поговорить с тобой.

— Я пытаюсь, но миссис Фриц всегда такая.

Кэт говорила как будто с искренним сожалением, и он попытался успокоиться. Утро подползло к концу, но тут к его отчаянию миссис Фриц вызвалась приготовить второй завтрак. Когда они кончили есть, последовала долгая уборка кухни, а затем Бретон не веря своим ушам, вновь услышал вой пылесоса. Он бросил журнал и ринулся наверх к источнику звука. Кэт курила у дверей спальни, а миссис Фриц возилась внутри.

— Что она там делает? — спросил он сердито. — Полы не успели загрязниться с утра!

Кэт бросила окурок в хрустальную пепельницу, которую принесла с собой.

— Чистит шторы. По субботам миссис Фриц любит приводить шторы в порядок.

Бретон собрался было уйти, и тут его осенило, что Кэт — зрелая и опытная воительница, какой она стала — хладнокровно играет с ним, пустив в ход своего рода супердзюдо, превращая его силу в слабость. А он без сопротивления сдавался, хотя ее единственной опорой были сведения, полученные от него же. И ведь она понимала, что воспользоваться ими он не может. Не заявит же она миссис Фриц или кому-нибудь еще, что мужчина, с которым она живет, на самом деле не ее муж, а дубликат, явившийся из другого потока времени. Если, конечно, не захочет, чтобы ее сочли помешанной.

— Миссис Фриц! — Бретон прошел мимо Кэт в спальню. — Отправляйтесь-ка домой.

— Да что вы! Я не тороплюсь.

Она одарила его веселой улыбкой, означавшей, что она вдова и мужественно продолжает битву с жизнью. Бретон выдернул вилку пылесоса из розетки.

— Но я настаиваю! — Он улыбнулся и повел ее к двери. — Отдохните как следует, а в понедельник ждем вас свежую и бодрую к девяти утра. А вот десять долларов премии за сверхдобросовестность. Хорошо?

Бретон отдал ей одну из купюр, которые забрал у Джона, и проводил ее вниз по лестнице, подал ей пальто и подвел к выходной двери. Ее ярко-красные губы шевелились в немом удивлении, и она все время оглядывалась на Кэт. Тем не менее она покорно ушла, бросив снаружи последний удивленный взгляд в кухонное окно. Бретон помахал ей.

— Это было непростительно, — сказала Кэт, спустившаяся следом за ними.

— В следующий раз я буду с ней сверхприветлив, — пообещал он, подходя к Кэт. Он обнял ее за талию и привлек к себе. Она не воспротивилась, и он ее поцеловал. Прикосновение ее губ было легким, но и этого оказалось достаточным, чтобы вернуть ему бодрость, смести паутину сомнений, понемногу опутавшую его мысли после всего, что произошло накануне. Он закрыл глаза, смакуя пьянящее оправдание всего, что он сделал.

— Я тревожусь из-за Джона, — сказала Кэт.

— Но почему? — Бретон не открыл глаз. — Он был счастлив уйти от тебя. Так зачем тебе тревожиться из-за него?

— Но это так на него не похоже — вдруг взять и исчезнуть. Поведение абсолютно ненормальное.

Бретон с неохотой открыл глаза.

— Ему приелся брак, и он сбежал. Очень многие люди назвали бы такое поведение совершенно нормальным.

Глаза Кэт были прямо напротив его глаз.

— Чистое сумасшествие.

— С чего ты взяла?

— Джон никогда бы не сбежал, бросив все на произвол судьбы. То есть в нормальном состоянии.

— Но он же это сделал.

— Вот почему я и говорю, что это сумасшествие.

Повторение этих слов уязвило Бретона — словно намек, что у него самого в голове не все в порядке.

— Не говори так, Кэт. Это ничего не доказывает.

Она высвободилась из его объятий.

— Ну а деньги?

— Деньги? Ты имеешь ввиду Джона? Наверное, он взял, сколько счел нужным.

— Каким образом? Не с нашего общего счета. Он ведь не дал мне подписать чек. А времени организовать изъятие крупной суммы со счета фирмы у него не было.

— Прежде таких финансовых талантов за тобой не водилось! — сказал Бретон, который не сумел удержаться, хотя и чувствовал, что ворчит, как капризный мальчишка.

— И шнурки я себе тоже завязываю сама. — Кэт говорила с такой привычной яростью, что Бретон испугался. Девять лет, вдруг подумал Бретон, очень долгий срок.

— Джон сможет получить столько денег, сколько ему понадобится, обратившись в любой банк. Вероятно, мы через несколько дней получим от него письмо.

— Просительное письмо?

Бретон не мог бы сказать, когда именно начался кошмар, но все равно утонул в нем. «Кэт! — безмолвно молил он. — Почему ты не можешь быть такой, какой ты мне нужна!»

Она беспокойно переходила из комнаты в комнату, брала в руки то одно, то другое и тут же со стуком ставила. Некоторое время Бретон ходил за ней в надежде, что каким-то чудом вернется настроение их единственного дня в венецианских оттенках света. Но Кэт упорно говорила только о Джоне — почему он так внезапно уехал, где он может сейчас быть, что думает делать дальше. Бретон чувствовал себя уничтоженным. Ему бы не уступать Кэт, привлечь ее к себе силой и страстностью своей любви, как в ту ночь, когда появился здесь… Но, может быть, все объяснялось тем, что он поймал врасплох скучающую, одинокую и фантазирующую женщину?

Бретон вышел из дома в сад. Он удивился, обнаружив, что солнце почти касается горизонта — каждая минута в этот день казалась нестерпимо долгой, но часы прошли быстро. В воздухе похолодало, на востоке по небосклону разливались краски ночи, и там вновь, точно лемминги, заспешили к своей гибели метеоры. Как прежде их вид пробудил в нем неясную тревогу. Бретон стиснул зубы при мысли, что ему придется провести еще одну ночь под изъязвленным небом.

Он быстро ушел в дом и громко хлопнул дверью. Кэт стояла в эркере темной гостиной и смотрела наружу на октябрьскую листву деревьев. Она не обернулась на его шаги. Он подошел к ней, крепко взял за плечи и спрятал лицо в ее волосах.

— Кэт, — сказал он с отчаянием, — мы слишком много говорим. Мы так нужны друг другу, и только говорим… говорим…

Кэт окостенела.

— Будь добр, оставь меня в покое.

— Но это же ты и я! Это мы… Вспомни первый день…

— Сейчас не то… — Она вырвалась.

— Но почему? — спросил он резко. — Потому что нет опасности, что Джон нас застанет, и все кажется пресным?

Кэт ударила его по губам, и почти одновременно он ударил ее в ответ, почувствовал, как ее зубы оцарапали костяшки его пальцев. Комната словно зазвенела от звука двойного удара, но грохот в его голове заглушил все.

— Хватит! — сказала Кэт. — Убирайся вон из этого дома!

— Ты не понимаешь, — промямлил он, а его сознание проваливалось в глубины космического холода. — Это мой дом, а ты моя жена.

— Ах, так!

Кэт резко повернулась и выбежала за дверь. Бретон застыл, растерянно глядя на свои пальцы, пока сверху не донеслись знакомые звуки — стук ящиков. Он единым духом взлетел по лестнице в спальню над гостиной и увидел, что Кэт швыряет вещи в чемодан.

— Что ты делаешь?

— Собираюсь уйти из твоего дома.

— В этом нет никакой нужды…

— Ты думаешь? — Лицо Кэт было сосредоточенно-угрюмым.

— Ну, конечно… У нас у обоих нервы никуда. Я вовсе не…

— Я ухожу! — Кэт захлопнула крышку. — И не пытайся меня остановить.

— Что ты! — Сознание Бретона оправлялось от паралича и уже анализировало его ошибки. Главная заключалась в том, что в Кэт он видел спелую сливу, которая сама упадет в его подставленные руки, стоит тряхнуть брачное дерево. — Я не нахожу слов, чтобы извиниться за…

— За то, что ударил меня? Не затрудняйся. В конце-то концов я ударила тебя первая.

— Не покидай меня, Кэт. Это никогда не повторится.

— Еще бы! — Тон Кэт стал вызывающе-насмешливым. Она обернулась к нему. — Обещай мне одно.

— Все, что хочешь.

— Если Джон даст о себе знать, скажи, что мне необходимо поговорить с ним. Я буду на озере Паско.

У Бретона пересохло во рту.

— Где-где? Ты говоришь о рыбацком домике?

— Да.

— Тебе нельзя туда!

— Позволено ли спросить, почему?

— Я… В это время года там никого нет…

— Бывают моменты, когда я предпочитаю никого не видеть. Вот как теперь.

— Но… Бретон почувствовал, что окончательно запутался. — Почему бы тебе не остаться в городе? Взять номер в отеле?

— Мне там нравится. Будь добр посторонись. — Кэт взяла чемоданы.

— Кэт!!!

Бретон выставил вперед руки, чтобы задержать ее, а сам лихорадочно придумывал, что бы такое сочинить. Кэт шла, пока почти не уперлась в его ладони, и вдруг краска схлынула с ее щек. Он в ледяном оцепенении увидел, как ее осенила интуитивная догадка.

— Домик! — прошептала она. — Джон там.

— Это смешно…

— Что ты с ним сделал? Почему ты не хочешь, чтобы я туда поехала?

— Кэт, поверь мне, это глупо…

Она спокойно кивнула, бросила ему под ноги чемодан и прошмыгнула мимо. Бретон успел ухватить ее за плечо и опрокинул на кровать. Она брыкалась и царапалась. Он навалился на нее всей тяжестью, и тут его мозг, наконец, сформулировал ложь, которая еще могла спасти положение.

— Ну, хорошо, Кэт. Твоя взяла. — Она извивалась под ним, и он напрягал все силы, чтобы сладить с ней. — Твоя взяла, слышишь?

— Что ты сделал с Джоном?

— Ничего. Просто отдал ему мой хрономотор, и только. Он там в домике тренируется, как им пользоваться, чтобы занять мое место во Времени А. Это его собственная идея, его способ покинуть сцену.

— Я еду туда. — Кэт судорожно рванулась, чуть было не сбросив его на пол.

— Прости, Кэт, но прежде я должен побывать там и проверить, что переброска прошла благополучно.

Даже в пылу этих убеждений ему стало страшно от их неубедительности, но это была та ниточка, которая ему требовалась. Джон Бретон будет убит, распылен, и никто в мире не поверит тому, что вынуждена будет говорить Кэт, если попытается обвинить его в убийстве. А со временем он сумеет рассеять ее подозрения. В нем вновь взыграла уверенность в конечной победе, поддерживавшая его девять мучительных лет, сметая прочь сомнения последних дней. Он сотворил вселенную Времени Б, он сотворил Кэт — и все еще держит в руках их обеих. Просто времени потребуется больше, чем он предполагал…

Продолжая удерживать вырывающуюся Кэт, он посмотрел через плечо. Стенной шкаф, из которого она вытаскивала одежду, стоял открытый. Он стащил Кэт с постели, затолкал в шкаф и закрыл дверцы. Потом вытащил из кармана катушку с леской и для верности замотал ручки створок, превратив шкаф в миниатюрную теремную камеру.

Тяжело дыша, вытирая Носовым платком кровь, сочащуюся из царапин, Бретон выбежал из дома к машине. Ему на этот день оставалось одно дело. Относительно простое.

Отправить Джона Бретона не во Время А, но в вечность.

15

Блез Конвери отнес пластмассовый стаканчик с кофе к своему служебному столу и аккуратно поставил его под правую руку.

Он сел в скрипнувшее вращающееся кресло и выдвинул средний ящик стола. Из него он достал кисет с табаком, зажигалку, трубку, ершик и пачку белых шерстяных тряпочек. Все это он расположил квадратом, начиная от дымящегося стаканчика кофе — так искусный ремесленник раскладывает свои инструменты. Затем выдвинул глубокий ящик, извлек толстую кремовую папку и поместил ее внутрь столь тщательно выложенного квадрата. Завершив необходимые приготовления, он с удовлетворенным вздохом начал проглядывать папку.

День выдался на редкость нудный — почти весь он ушел на всякие формальности, связанные с расследованием, которое успешно завершилось месяц назад, но потребовало кропотливой работы с распутыванием целого клубка всяких юридических тонкостей. Он пятьдесят раз садился за руль и вылезал из машины, чтобы, наконец, получить три никому не нужных подписи, которых требовал закон. У него ныла спина, а ступни совсем распухли и ботики неприятно жали. Но теперь наступил его час — сверхурочное время, на которое он задерживался, когда его дежурство официально кончалась, час, когда он мог позволить своим инстинктам вести его по тому или иному призрачному следу, им померещившемуся.

Он отхлебнул кофе, набил трубку, раскурил ее и позволил кофеину с никотином вызвать в нем ту степень сосредоточенности, когда пожелтелые листы и смазанные машинописные строчки вторых экземпляров словно бы обретали собственную жизнь и тихим шепотом сообщали тайные мысли тех людей, чьи имена они сохраняли. Через минуту-другую Конвери отправился в прошлое на свой манер, и большое полное народа помещение вокруг побледнело и растаяло, пока он все глубже забирался в былые годы, бережно отделяя слой от слоя…

— Да ну же, Блез! — грянуло у него над ухом. — Слезай с облаков, приятель!

Конвери поднял голову, с трудом возвращаясь в настоящее, и увидел пшеничные брови и широкозубую ухмылку Бойда Лейленда, своего коллеги, тоже лейтенанта.

— Привет, Бойд! — Конвери проглотил раздражение: Лейленд был его другом и докой в своем деле. — Я и не знал, что ты нынче на посту.

— Чего нет, того нет! — Тон Лейленда как всегда был торжествующим. — В этом месяце я по субботам свободен, но команду еще никогда не подводил, так-то старина.

Конвери секунду тупо смотрел на него, но потом вспомнил. Наступил октябрь, а с ним возобновились субботние встречи для игры в шары. Он сказал без особого энтузиазма:

— А да! Шары…

— Они самые. Поехали, старина!

— Послушай, Бойд, боюсь, сегодня у меня не получится.

Лейленд сразу исполнился сочувствия.

— Они и тебя совсем загнали? На прошлой неделе мне досталось три… — Он умолк, вдруг заметив, какая папка лежит перед Конвери. Поперхнувшись, он махнул стоявшим поблизости. — Эй, ребята, он опять за свое! Знаете, над чем старый хрыч профессор Конвери сидит в субботний вечер? Вернулся к делу Шпиделя! — Голос Лейленда от недоумения перешел в фальцет. — К треклятому делу Шпиделя!

— Просто я сегодня совсем вымотался, — сказал Конвери, оправдываясь.

— И просто хочу посидеть тут…

— Расскажи своей бабушке! — Красная ручища Лейленда захлопнула папку и вытащила Конвери из кресла. — Нам в этом году потребуется столько надежных ребят, сколько мы сумеем собрать. А тебе в любом случае полезно поразмяться.

— Ну, ладно, ладно!

Конвери понял, что ему не отвертеться. Под выжидающими взглядами он с сожалением убрал все со стола и вместе с остальными пошел к лифту. Шумное веселье его товарищей, предвкушавших приятный вечерок с шарами и пивом, не вызвало у него ответного энтузиазма. НАКАНУНЕ ОН РАЗГОВАРИВАЛ С ВИНОВНЫМ…

Конвери всегда был уверен в виновности Бретона, но теперь он решил, что никогда не сможет этого доказать. Однако, не это язвило его душу. Он не мог понять, в чем состояло это преступление, и в этом была вся беда.

Девять лет назад в семье Бретонов произошло что-то странное, дающее знать о себе и теперь, соблюдая свой темный ритм, точно симптомы неизлечимой болезни. НО ЧТО ПРОИЗОШЛО? Конвери затупил об эту проблему весь свой интеллектуальный арсенал и остался с неутолимой жаждой проникнуть в их дом, обосноваться там, рыть, просеивать, анализировать, пока не узнает их обоих даже лучше, чем они сами себя знают…

— Влезай, Блез! — скомандовал Лейленд. — Я тебя подвезу.

Конвери оглядел полицейскую стоянку, и ледяная рука скрутила его внутренности.

— Спасибо, не надо. Поеду на своей, вдруг мне придется уехать раньше.

— Лезь! — прикрикнул Лейленд. — Никуда ты раньше не уедешь.

— А если позже? — Конвери мотнул головой. — Поезжай. Встретимся там.

Лейленд пожал плечами и втиснулся за руль своей машины. В быстро сгущающихся сумерках Конвери забрался в свой «плимут» под вой сирены. На первом же перекрестке он свернул вместо того, чтобы следовать за Лейлендом, и помчался через город на бешеной скорости, словно опасаясь, что его приятели кинутся за ним в погоню. Нет, этого они не сделают, но обидятся и будут язвить — вот, как Джина, когда он сбежал с дня рождения мальчиков. Но на плече у него сидел цепкий демон, чьи улещивания брали вверх надо всем. Так уж ему было написано на роду.

Свернув на улицу, где жили Бретоны, Конвери притормозят и медленно поехал между окаймлявшими ее деревьями на еще работающем моторе. Большой дом был погружен в темноту. Он затормозил, охваченный жгучим разочарованием. Значит, демон снова в какой уже раз обманул его. Конвери взглянул на часы и прикинул, что еще успеет к началу игры, сославшись, что должен был завернуть на бензоколонку. Самый разумный выход… И все же…

— А черт! — злобно буркнул он, когда почти против воли вылез из машины и зашагал к дому. В темном небе над ним кишели метеоры, но его сознание их не регистрировало. Под его ногам скрипели камешки — он прошел по туннелю тьмы между живыми изгородями и, обогнув крыльцо, свернул за угол.

Войдя во внутренний дворик он оглядел заднюю стену дома. Ни единого огонька и тут. Но другого он и не ждал. Дверь гаража была открыта — большой «линкольн» Джона Бретона отсутствовал, но спортивная машина миссис Бретон стояла на месте. Конвери постучал ногтями по зубам. Конечно, Бретоны редко отправлялись куда-нибудь вдвоем, такое у него сложилось впечатление. Но это еще не значило, что они не могли для разнообразия составить компанию друг другу. Законом это не запрещалось — в отличие от тайного рысканья по частным владениям.

Конвери покачался на каблуках в нерешительности и уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал поскрипывание кухонной двери. Он подошел ближе и увидел, что она приоткрыта и покачивается под вечерним ветерком. Он осторожно ткнул в нее носком ботинка, она распахнулась, и его обдала волна теплого воздуха. Обретя хоть какой-то, но предлог для своего присутствия тут, Конвери вошел в темную кухню и зажег свет.

— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул он с некоторым смущением.

Откуда-то сверху донесся отчаянный стук и словно бы женский голос. Поворачивая на бегу все выключатели, Конвери взлетел по лестнице и убедился, что стук доносится из большой спальни. Из стенного шкафа, как он обнаружил, едва вошел туда. Он дернул ручки и увидел, что они замотаны нервущейся леской. Он попробовал развязать ее и обломал ногти о крепкие как сталь узлы. Попятившись, он ударом ноги начисто обломил одну из ручек.

Мгновение спустя в его объятиях очутилась Кэт Бретон, и он испытал прилив ледяного торжества: на этот раз демон был к нему милостив вопреки всему.

— Миссис Бретон, — спросил он торопливо, — что происходит? Кто вас запер в шкафу?

— Джек Бретон, — ответила она. Глаза у нее был тусклыми, безжизненными.

— Ваш муж?

— Нет, не мой муж, а… — она умолкла, судорожно вздохнула, и он увидел, как она вдруг спохватилась, как что-то изменилось в ее лице. Между ними с лязгом опустился невидимый шлагбаум.

— Объясните, что произошло, миссис Бретон.

— Лейтенант, вы должны мне помочь. — Она все еще боялась, но минута слепой паники миновала. — Моего мужа, видимо, похитили. Он на озере Паско. Вы не отвезете меня туда? Вы не отвезете меня на озеро Паско?

— Но…

— Лейтенант, ради Бога… Спасите моего мужа!

— Поехали, — сказал он мрачно. Удобный случай ускользнул. Однако у него возникло предчувствие, что на озере Паско он наконец-то научится разговаривать руками.

16

В первые минуты, торопясь добраться до рыбацкого домика, Джон Бретон несколько раз едва избежал смерти, беря повороты на скорости, близкой к пределу даже для гоночных машин.

Город остался уже далеко позади, прежде чем он настолько овладел собой, что перестал вжимать педаль газа в пол, и тяжелая машина чуть замедлила кошмарный полет сквозь темноту. Он напомнил себе, что погибнуть сейчас в автокатастрофе было бы нелепо, хотя последствия обещали немало интересного. Едва оборвалась бы деятельность его центральной нервной системы, как хрономоторная капсула, вшитая в его левое запястье, лишилась бы источника энергии… и его труп унесся бы во Время А.

Ситуация приобрела бы еще большую пикантность, если бы он умер не сразу, а в машине скорой помощи по дороге в больницу. Каким образом, подумал он с усмешкой, санитары сумели бы объяснить исчезновение внушительного кадавра?

Эти фантазии настолько успокоили нервы Бретона, что он сумел сосредоточиться на том, чем ему предстояло заняться в ближайший час. Схема выглядела простой: убить Джона Бретона, отвести труп на буровую установку и надежно от него избавиться. Однако могли возникнуть практические трудности. Например, вдруг бурение отстало от графика и работа на установке ведется круглые сутки…

С облегчением убедившись, что к нему вернулось способность трезво рассуждать, Бретон начал высматривать боковую дорогу, где он в прошлый раз заметил щит строительной компании. Едва он начал следить за шоссе, как оно показалось ему совсем незнакомым. Он поехал еще медленнее, следя за восточной обочиной, притормаживая у каждого проселка, пока впереди не замаячил белесый квадрат щита. Лучи фар выхватили название «Бретон» в секции, отведенной для субподрядчиков, и он свернул с шоссе. Машина запрыгала по глубоким колеям, оставленным тяжелыми грузовиками, слева и справа закурчавились облака пыли.

Минуты через четыре дорога влилась в широкую изгрызенную площадку, где уже потрудились бульдозеры. Бретон вел машину зигзагами, шаря фарами по штабелям строительных материалов, пока не увидел башенки буровых установок. Ни возле них и нигде еще не было видно ни одной живой души. Он развернулся и поехал назад к шоссе, радуясь, что не напрасно потратил этот десяток минут.

Он снова мчался на север и чувствовал себя все более уверенно. Еще недавно казалось, что все идет не так, что Время Б предало своего творца, но виноват в этом был он сам. Дни, которые он провел с Кэт и Джоном, почему-то подорвали его силу и целеустремленность…

Ночное небо впереди внезапно озарил пульсирующий блеск.

Миниатюрное солнце прорезало по нисходящей дуге поле его зрения, волоча за собой огромные извивающиеся шлейфы пламени, и исчезло за деревьями на холме менее чем в миле от шоссе. Силуэты деревьев четко вырисовывались на фоне ослепительной вспышки, на машину обрушился грохот взрыва, и Бретона парализовал первобытный ужас. Раскатилось еще несколько громовых ударов, слабея, замирая в олимпийском рокоте и ворчании.

Бретон, весь мокрый от испарины, мчался сквозь ночь в жуткой тишине. Несколько тягостных секунд спустя его рассудок робко выбрался из палеолитической пещеры в двадцатый век и объяснил ему, что он наблюдал падение болида. С запинкой выругавшись, он крепче сжал рулевое колесо.

«Небо, — подумал он внезапно с непонятной убежденностью, — вот мой враг».

Он выехал на гребень гряды и далеко слева увидел топазовые осколки огня, колеблющиеся на травянистом склоне.

Еще немного — и тут появятся толпы любопытных. Бретон разбирался в психологии среднего горожанина штата Монтана. Даже простого низового пожара было достаточно, чтобы они потом хлынули из своих иссохших домов, нелепо радуясь возможности помчаться куда-то на новеньких автомобилях, которые — такие большие, такие быстрые — в необъятной прерии не могли исполнять обязанности ковра-самолета.

И падение болида привлечет всех в радиусе ста миль — и даже еще с больших расстояний, едва сообщение об этом событии будет передано по местному радио. А это значит, что, возвращаясь с мертвецом в багажнике, он окажется в густом потоке машин. Не исключено, что дорожная полиция выставит посты. Бретону представилось, как люди в синей форме с суровыми лицами хлопают по крышке его багажника на манер лейтенанта Конвери.

Такая возможность его встревожила, но с другой стороны болид оказал ему услугу: в подобной толчее вряд ли кто-то обратит внимание на его машину или запомнит, куда она ехала и куда сворачивала. Он увеличил скорость, чтобы убраться подальше до появления первых зевак.

Домик окутывала бы непроницаемая тьма, если бы не мерцающие полотнища огней на севере и не трассирующие пули метеоров, разбивающие небо на неправильные ромбы. Бретон вылез из машины и быстро зашагал к домику, прижимая руку к боковому карману, чтобы пистолет не бил его по бедру.

В меняющемся неестественном свете очертания домика, казалось, сжимались, колебались, расширялись в какой-то злорадной тряске. Вновь Бретон ощутил холод и бесконечную усталость. Он открыл дверь, вошел в дышащий мрак, инстинктивно выхватив пистолет. У лестницы в подвал он не сразу решился зажечь свет.

Потом, запульсировав, люминесцентный плафон озарил Джона Бретона. Он лежал на боку в центре пола в грязной пропыленной одежде, совсем как мертвый, но его глаза смотрели внимательно и настороженно.

— Я пытался высвободиться, — произнес он почти небрежно, когда Джек начал спускаться по лестнице. — Чуть не лишился обеих кистей. — Он приподнялся, словно собираясь показать свои руки, и тут заметил пистолет.

— Уже? — Голос его был не испуганным, а грустным.

Джек вдруг заметил, что пытается спрятать пистолет за спиной и вынудил себя поднять его и прицелиться.

— Ты встанешь?

— А зачем? — Джон словно почувствовал, что это дает ему какое-то психологическое преимущество. — Что это даст?

— Ну ладно! — Джек снял пистолет с предохранителя и снова прицелился. Для чего было тянуть? Совершенно не для чего…

— Нет-нет! — В голосе Джона появилась дрожь. — Ты что, правда это сделаешь?

— Другого выхода у меня нет. Мне очень жаль.

— И мне жаль — нас всех троих.

— Прибереги жалость для себя.

Джек согнул палец, но спусковой крючок почему-то не поддавался, словно плунжер гидроцилиндра, и потянулись медлительные секунды. Джон было замер, но тут решимость оставила его, и он начал отчаянно извиваться, стараясь подальше отодвинуться от черного дула. Его подошвы скребли по бетону, он отползал. Джек сжал левой рукой запястье правой, целясь, целясь… Наконец-то спусковой крючок подался, заскользил к оргиастическому финалу.

Внезапно в Джека Бретона ударил холодный воздух.

Он обернулся в панике, чуть было не выстрелив. В нескольких шагах от него висело что-то прозрачное. Лицо Бретона свела гримаса ужаса — он узнал знакомую, страшную двудольную форму.

Человеческий мозг!

На его глазах под невесомыми полушариями возникла вертикаль спинного мозга, от нее облачками начали ветвиться тонкие и тоненькие шнурки — и вот на несколько секунд образовалось что-то вроде объемного муляжа нервной системы человека.

Еще один более сильный порыв холодного ветра… И Джек Бретон, окаменев, уставился на мужское лицо.

«Я тоже, наверное, выглядел так, — подумал Джек Бретон в этот мучительный миг. — Наверное, я выглядел так, когда явился на свидание у трех вязов… Возникший в темноте мозг — жуткий, пульсирующий, омерзительный. И разбегающаяся вниз паутина нервов, точно нити плесени, и тут же их скрыла моя плоть». Об этом аспекте передвижения во времени он ни разу не задумывался — прибытие, его детали…

Он не додумал, ошеломленный выводом из этой мысли.

— Джек, убери пистолет.

Голос незнакомца был глухим и безжизненным, и все-таки создавал ощущение категоричности. Он шагнул к Джеку Бретону и холодный свет плафона упал на его лицо. В первый миг Джеку показалось, что природа сыграла с этим лицом злую шутку: всего один глаз, но два рта!

Сосредоточившись, сфокусировав взгляд, он убедился, что глаз действительно один. Вместо второго над пустой глазницей смыкались запавшие веки — глазное яблоко исчезло, и его ничем не заменили, не постарались замаскировать потерю. А верхнее веко соприкасалось с нижним в подобии сардонической улыбочки — совсем такой, какая кривила губы незнакомца.

Бретон смутно заметил седеющие пряди волос, прикрывавшие изъязвленные проплешины, глубокие дряблые морщины, изношенную одежду непривычного покроя, но все его внимание поглощает ужасный второй рот.

— Кто… — еле выдавил он. — Кто вы такой?

Ответ донесся с пола.

— Не узнаешь, Джек? — с бесстрастным упреком сказал Джон Бретон. — Это ты.

— Нет! — Джек Бретон попятился, инстинктивно подняв пистолет. — Неправда!

— И тем не менее это так, — мстительно возразил Джон. — Этот аспект путешествий во времени мне знаком гораздо лучше, чем тебе, Джек. Ты не оценил ту быстроту, с какой я тебя узнал и признал в тот первый вечер…

— Не препирайтесь! — перебил незнакомец, устало и властно, словно умирающий император. — Я не предвидел, что вы оба останетесь совсем мальчишками, а времени так мало!

Джон Бретон с трудом поднялся на ноги.

— Ты меня развяжешь?

— Нет времени. — Незнакомец покачал головой. — Я не прибегну к насилию и не спровоцирую насилия. У меня в распоряжении только… слова.

— Я спросил, кто вы, — сказал Джек Бретон.

— Ты знаешь сам. — Голос незнакомца стал еще более усталым, точно силы его иссякли. — Намереваясь перебраться в этот поток времени, ты окрестил себя Бретоном А, а Джона — Бретоном Б. У меня есть причины не любить бесчувственные ярлыки, а потому я зовусь Бретон Старший. Так пристойнее.

— Я могу всадить в вас пулю, — напомнил Бретон ни с того ни с сего, просто пытаясь подавить нарастающую растерянность.

— Зачем? Ты же сам один раз проделал возвращение во времени и знаешь, как это сказывается на нервной системе. И понимаешь, что выдержать такое напряжение я смогу очень недолго, а тогда меня всосет темпоральная пустота, которую я оставил в своем времени.

Бретон вспомнил, как валялся оглушенный в траве, застрелив Шпиделя. Он кивнул. И ведь тот прыжок длился считанные секунды! Так что же вытерпит Бретон Старший, когда вернется?.. Но эту мысль заслонили теснящиеся в мозгу вопросы.

— Ты сумел осуществить этот переброс, потому что вдобавок к особенностям в строении твоего мозга ты испытывал всепоглощающую потребность вернуться и исправить совершенную ошибку. Но твоя мания толкнула тебя на куда более страшную ошибку. У этой ошибки есть два разных аспекта — личный и вселенский. — Голос Старшего задрожал. Он отошел к захламленному рабочему столу и прислонился к нему. Скованность его движений напомнила Джеку Бретону, с каким трудом он ходил, опутанный приклеенными к коже проводами.

— Личная ошибка, — продолжал Бретон Старший, — заключалась в том, что ты не смирился со смертью Кэт. Ведь это означало бы признать и свою часть вины. Трагедии выпадают на долю многих людей, но их ценность как личностей измеряется способностью преодолеть трагедию и обрести новый смысл жизни… Тебе это напоминает статью в дамском журнальчике?

Джек Бретон кивнул.

— Я так и подумал. Но даже ты, хотя и не хочешь в этом признаться, уже осознаешь истинность моих слов. Где то счастье, Джек, которое, по-твоему, поджидало тебя во Времени Б? Все получилось так, как ты ожидал?

Бретон замялся лишь на секунду. Бросив взгляд на Джона Бретона, он ответил:

— Все улаживается. У меня есть трудности с Кэт, но это чисто личное дело…

— Неверно! — Единственный глаз Бретона Старшего сверкнул, как фонарь проблескового маяка. Это еще одна причина, почему тебе необходимо вернуться в свой вероятностный мир. Если ты этого не сделаешь, то попросту уничтожишь две вселенные.

Слова эти показались Джону Бретону странно знакомыми, как будто он когда-то слышал их во сне. Первым его поползновением было возмущенно закричать, запротестовать, но какая-то часть его сознания уже давно установила, что… небо — его враг. У него подогнулись колени.

— Продолжай, — попросил он еле слышно.

— На каком уровне мне объяснять?

— Только самое основное.

— Вспомни свои исследования. Хорошо разбираясь в электротехнике, ты тогда пришел к выводу, что основным препятствием для создания хрономотивного устройства являются правила Кирхгофа. Ты сосредоточился на втором правиле, на том факте, что алгебраическая сумма электродвижущих сил в любой замкнутой цепи или сети равна алгебраической сумме падений напряжений на участках…

— Проще, — попросил Джек Бретон. — Я не способен соображать.

— Отлично. Тем более, что мое время истекает. Перейдем к закону сохранения энергии и массы. Вселенная представляет собой абсолютно замкнутую систему и подчиняется принципу, согласно которому сумма ее энергии и массы постоянна. Пока ты не покинул Время А, оно содержало всю массу и энергию, какими когда-либо обладало или будет обладать. — Бретон Старший говорил все быстрее и быстрее. — Но ты, Джек, сгусток энергии и массы, так что, покинув Время А, ты создал потерю там, где потери быть не может. А войдя во вселенную Времени Б, ты создал добавку, перегрузку пространственно-временной ткани. Подобные нарушения равновесия остаются без последствий лишь очень короткий срок…

— Так вот в чем дело! — негромко произнес Джон Бретон, в первый раз вмешиваясь в разговор. — Вот что происходит! Изменяющаяся константа силы тяготения, метеоры и прочее… — Он ошеломленно взглянул на Джека. — И началось все в тот вечер, когда появился ты. Я успел увидеть парочку метеоров, когда провожал Мириам и Гордона. А перед этим Карл позвонил и сказал, что…

— Мое время на исходе, — перебил Бретон Старший. Он навалился боком на стол и голос его перешел на страдальческий шепот. — Джек, чем дольше ты будешь оставаться вне своей вселенной, тем больше будет дисбаланс, который ты внес в обе вселенные и который уничтожит оба потока времени. Ты должен вернуться… немедленно!

— Я все-таки не понимаю… — Джек Бретон глубоко вздохнул, понукая отупевший мозг. — Ты говоришь, что оставшись тут, я уничтожу эту вселенную. Но ты же очевидно вернулся в эту точку времени из будущего, хотя по твоим словам оно не существует.

— По твоему через сколько лет я вернулся?

— Не знаю, — Джеку Бретону стало страшно.

— Через двадцать лет? Через тридцать? — не отступал Бретон Старший.

— Что-нибудь вроде.

— Всего через четыре года.

— Но… — Джек ужаснулся и увидел тот же ужас на лице Джона.

— Я старше вас на четыре года. — Бретон Старший, видимо, собрал последние силы. — Но ты, очевидно, не осознал суть ситуации. Моя вина, что я не объяснил толком, но я думал, ты сообразишь… Пойми, Джек! Я — то, чем станешь ты, если убьешь себя во Времени Б и останешься жить в нем с Кэт. Я поступил так, как собирался поступить ты в тот момент, в который я вернулся, и у меня все сошло удачно… Удачно! — Бретон Старший засмеялся смехом, какого Джон никогда еще не слышал. Он продолжают говорить, но уже не обращался ни к Джеку, ни к Джону. Его бессвязные фразы были штрихами, из которых слагался Лик Конца Вселенной.

Узы тяготения слабели, и планеты ускользали от породившего их Солнца на орбите, определяемые новым равновесием силы тяготения и центробежной силы. Но бегство их было недостаточно быстрым — Солнце гналось за ними, как обезумевшая мать, жаждущая истребить своих детей. Раздувшееся, налитое ядерным гноем собственного распада, оно обрушивало на свою дочь невообразимые количества смертоносной радиации.

Бретон Старший прожил четыре года в мире, где, две формы смерти вели нескончаемый бой за наибольшее число человеческих жертв. Старинные губители — голод и чума — состязались с новыми соперниками — эпидемией рака и эпидемией нежизнеспособных мутаций.

Когда Кэт погибла от болезни, не успевшей получить название, он вновь обнаружил в себе то, чего лишился с момента первого возвращения в прошлое, — хрономотивный потенциал, который другие люди назвали бы раскаянием. Он принялся конструировать новый хронометр и вопреки всем трудностям, вроде потери изъеденного болезнью глаза, завершил работу в течении нескольких недель. Он намеривался убедить Бретона А вернуться в свой поток времени, тем самым восстановив вселенское равновесие, пока еще не поздно.

Если он преуспеет, поток Времени Б, ведущей к гибели вселенной, будет все равно продолжать все ускоряющееся движение под уклон — тут ничто помочь не могло, однако возвращение Бретона А создаст новый поток, модифицированный вероятностный Мир Времени Б, в котором Джон и Кэт Бретон могли бы мирно жить дальше.

Сам же Бретон Старший мог рассчитывать лишь на философское удовлетворение. Попробуй он останься в этом новом мире, холодные уравнения хрономотивной физики обрекли бы на гибель и этот новый мир. Но, увидев то, что он увидел, Бретон Старший соглашался утешаться сознанием, что где-то когда-то их мир существует.

Вначале, готовясь к переброске, он думал взять с собой ружье, чтобы Джек Бретон в любом случае вернулся в свою вселенную — точно так же, как в давней ранней жизни он вышвырнул Шпиделя из мира живых.

Но это был бы самый легкий выход, а он покончил с убийствами.

Если ему не удастся убедить Джека Бретона логическими доводами, ему придется умереть с невыносимым сознанием, что он обрек на гибель все живое во вселенной…

Джек Бретон слушал и вдруг ощутил, что невыносимое бремя двух вселенных теперь легло на его плечи. Он был глубоко потрясен и душевно и телесно тем, что услышал от своего обезображенного альтер эго об ужасах и агонии, поджидающих в будущем этот поток времени. К горлу подступила мучительная тошнота, тело покрывал ледяной пот. Его личная маленькая вселенная тоже рассыпалась, и ему хотелось опровергнуть это, закричать «нет!», словно его протесты могли хоть что-то изменить.

Но перед ним в ожидании стоял Бретон Старший, образ его прошлого и его будущего, как портрет Дориана Грея.

Содрогаясь всем телом, он отшвырнул пистолет, быстро шагнул вперед и сжал руку Бретона Старшего.

— Хорошо, я вернусь, — прошептал он. — Можешь не перенапрягаться больше. Я обещаю.

Бретон Старший, видимо, взвешивал его слова, но затем, быть может, вспомнив, что у него нет больше даже секунды, сказал:

— Спасибо.

Это единственное слово еще не отзвучало, как Бретон Старший исчез. Джек Бретон смотрел на ничем не заслоненный рабочий стол. Он растерянно оглянулся на Джона Бретона. Лицо у него было землистым от шока. Они испытали мгновение ничем не замутненного взаимопонимания, которое не имело ничего общего с телепатией.

— Я… — Джек запнулся, подыскивая слова. — Сейчас я освобожу тебя от лески.

— Буду очень благодарен. Но все равно я тебя ненавижу.

— Я тебя за это не виню.

Бретон выдвинул ящик, нашел еще одну катушку лески и ее резаком перекусят путы на запястьях Джона. Нити распались с металлическим звоном. Он накладывал резак на леску, привязывавшую руку Джона к потолочной балке, как вдруг снаружи донесся звук скольжения резко затормозившей машины. И тут же хлопнули две дверцы.

Джек Бретон сунул катушку с резаком в окровавленную руку Джона и кинулся к столу. Он вспрыгнул на него и раздвинул занавески окошка над ним. В багровом сиянии неба он увидел «плимут» Конвери. Кэт уже бежала к домику. Фигура ее была словно одета серебряным инеем. Бретон впился в нее глазами в последний раз. Овальное лицо, длинные ноги, груди, приподнимающиеся на бегу, отозвались мучительной болью в его сердце.

Он опустил занавески и спрыгнул со стола. В ящике с инструментами он нашел небольшую отвертку, сдвинул ремешок часов повыше и занес отвертку над бугорком хрономоторной капсулы. Потом нерешительно взглянул на Джона.

— Попрощаешься со мной?

— Прощай.

— Спасибо.

Джек Бретон глубоко всадил узкое лезвие в запястье, и мир Времени Б тяжело запрокинулся…

17

Конвери вылез из машины не так быстро, как Кэт Бретон.

Торопиться на этой стадии было не к чему. Ответы, которые он искал девять лет, находились в десятке шагов от него, и деваться им было некуда. Он не спешил и упивался, распахнув все окна своего сознания — это была минута свершения.

Неровный свет неба был достаточно ярким, чтобы различать отдельные камешки. Он увидел «линкольн», припаркованный почти вплотную к лодочному сараю, и хотел уже повернуться к домику, как вдруг заметил у воды туфлю и подобрал ее. Мужская черная… та самая, которую накануне видел в руке Бретона. Но почему она валяется тут? Конвери пожал плечами. Что ж, и этот кусочек загадочной картинки встанет на свое место при последнем расчете.

Сжимая туфлю, он зарысил к домику за Кэт Бретон. И сразу же увидел, что кто-то приподнял занавеску за окошком подвала — на землю легла полоса белого света. В окошке появилось мужское лицо. Возможно, и Джона Бретона, но Конвери не был уверен. Вроде бы за человеком у окна маячила еще одна фигура, но тут по небу пронеслась сверкающая гроздь метеоров, стекло на миг преобразилось в расплавленное серебро, и в этот миг занавеска опустилась.

Конвери увидел, что Кэт Бретон уже скрылась в домике. Он взбежал на крыльцо и оказался в темной комнате. Ему пришлось ощупью искать выключатель. Когда лампа вспыхнула, он прыгнул к двери в подвал, распахнул ее и остановился как вкопанный на небольшой деревянной площадке.

Джон и Кэт Бретоны стояли в центре подвала. Они крепко обнимались. А больше в подвале никого не было. В душе Конвери шевельнулось зловещее предчувствие.

— Ну, ладно! — рявкнул лейтенант. — Где он?

— Кто? — Джон Бретон с недоумением посмотрел на него.

— Тот, кто привез вас сюда. Похититель.

— Похититель?

— Прослушайте, не надо морочить мне голову. — Конвери сбежал по лестнице. — Здесь есть другой выход?

— Нет.

— В таком случае, где человек, который запер вашу жену в шкафу и привез вас сюда?

— Простите меня, лейтенант! — Кэт Бретон подняла голову, продолжая обнимать мужа. — Произошла ошибка. Это… ну… семейное…

— Это не ответ, — Конвери еле сдержался, чтобы не повысить голоса.

— Но каким еще может быть ответ?

— Это я и намерен выяснить. Вам бы посмотреть на себя в зеркало, Джон. В каком вы виде! Почему?

Бретон пожал плечами.

— В свободные дни я позволяю себе быть неряхой. Особенно тут, на озере.

— У вас рука обмотана леской. Почему?

— Так получилось. Я отмеривал леску и запутался в ней.

Конвери вгляделся в Бретона. Синяки на лице, видимо, суточной давности, но в лице этом появилась сила, которой прежде в нем не было. И то, как муж и жена стоят, обнявшись, почти слившись в одно… По характеру его работы Конвери не так уж часто приходилось наблюдать проявления любви, но он умел ее распознавать. Значит, и тут события последних дней что-то изменили. Еще одно из слагаемых тайны.

— Я доставила вам столько хлопот по пустякам, — сказала Кэт Бретон. — Вы не останетесь, не выпьете с нами?

Конвери покачал головой, испытывая всю горечь поражения.

— Вижу, вам обоим не терпится остаться одним! — Заметив, что его ирония пропала втуне, он повернулся к лестнице и тут вспомнил про туфлю у себя в руке. Он взмахнул ею.

— Ваша туфля, Джон. Я подобрал ее у самой воды, наверное, вы заметили, что босы на одну ногу?

— Ага! — Джон Бретон виновато ухмыльнулся. — Когда я даю волю своему неряшеству, так иду до конца.

— Другого ответа я не ждал. Доброй ночи!

Конвери устало зашагал вверх по деревянным ступенькам. Ночной воздух охладил его нахмуренный лоб — он пытался осмыслить новый богатый материал, который принес ему этот вечер. В темной чаще небес над его головой метеоры все еще чертили огненные полоски, но он их практически не замечал. В его сознании они классифицировались как «не имеющие отношения к делу».

Конвери медленно направился к своей машине. На ходу его правая кисть словно бы сама начала сжиматься, изгибаться, разжиматься в ожидании магического голоса, который так и не зазвучит никогда.

18

Джеку Бретону просто показалось, что кто-то выключил в подвале свет.

Он стоял, окутанный внезапным мраком, хрипло дыша из-за адской боли в запястье и напряженно прислушиваясь, не донесутся ли сверху какие-нибудь звуки. Через десяток секунд он расслабился. Во вселенной Времени А рыбацкий домик был темным и пустым. И, во всяком случае, принадлежал не Бретону. А что если он никому не принадлежит? И дверь подвала крепко заперта снаружи?

Бретон сделал шаг, ноги у него подогнулись, и он упал ничком, с грохотом ударившись о что-то вроде ящика. Когда он попытался встать с замусоренного пола, руки и ноги не послушались его, и он снова упал лицом вниз.

Во второй раз он повел себя осторожнее: уцепился обеими руками за ящик и поднимался медленно, дюйм за дюймом. Встав на ноги, он прислонился к шершавым доскам, еле переводя дух.

— Кэт!

Он слепо посмотрел по сторонам, сжимающимся сердцем сознавая, что она сейчас здесь, в подвале, отделенная от него только незримыми барьерами вероятности. И с ней там Джон Бретон. И они обнимаются.

Джек Бретон напрягся в ожидании приступа нестерпимой боли, но каким-то чудом она не нахлынула. Вместо нее он ощутил только чистую светлую легкость примирения с судьбой. Он совершил ошибку, но исправил ее. Успел привести все в порядок.

Он ощупью добрался до лестницы и медленно, точно старик, поднялся по деревянным ступенькам. Нащупал ручку, нажал, и дверь отворилась. Верхнюю комнату озарили падающие в окна отблески красноватого неверного света. Во Времени А небо тоже бороздили метеорные ливни, но теперь, когда он восстановил космический баланс, все вернется на свои места.

Прежде чем закрыть за собой дверь, Бретон оглянулся на безмолвный мрак пустого подвала.

— Извините меня! — произнес он, чувствуя себя очень глупо, но не в силах удержаться. — Я вижу, вам обоим не терпится остаться одним.

И логике вопреки он поверил, что они его услышали.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18