«Диалог с лунным человеком»

Лидия Обухова ДИАЛОГ С ЛУННЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

Человек проснулся в тени айсберга.

Айсберг, похожий на закрученную раковину, весь в синих и черно-лиловых трещинах теней, поднимался высоко. Густая опояска тьмы шла по его вершине; солнце осталось позади.

Человек продрог и в некоторой растерянности провел рукой по твердому сахарному насту. Несколько секунд глаза его бессмысленно блуждали по сторонам: вокруг было бело и пустынно.

Наконец взгляд наткнулся на горлышко бутылки, и Кеша Торицын вспомнил все.

Он не был полярным жителем, о нет! Его собственный дом находился далеко отсюда в уютном, утопающем в сиренях районном центре, где Кеша занимал должность счетовода в местной заготконторе. Быстродействующие электронные машины еще не дошли до районного центра; подспорьем Кеше по-прежнему служили чернильница-невыливайка и счеты с пластмассовыми костяшками. А между тем Кеша желал идти в ногу с веком! Он низко стриг волосы и носил пиджак без бортов. По вечерам, возвращаясь с танцплощадки, он любил разглагольствовать посреди стайки примолкших горожанок о пользе и необходимости туризма для современного человека.

Но путевки, которые приходили в районный центр, не устраивали его. Это были слишком банальные поездки по цивилизованным местам, а Кеше хотелось чего-нибудь необжитого, первозданного, достойного мужчины, черт возьми!

Поэтому, когда районный совет по туризму добыл каким-то чудом одну-единственную путевку по Чукотскому побережью, где передвижение предполагалось на оленях и собачьих упряжках, путевку эту торжественно вручили Кеше. Все равно других желающих не нашлось.

Стояла жаркая весна, и сирени бушевали в каждом палисаднике. Кеша Торицын, которому начальство предоставило отпуск, мрачно готовился в путь. Сосед-плотник ссудил ему ватные стеганые штаны, а мать достала из нафталина валенки. Охотничья тужурка на собачьем меху и дедовская роскошная папаха из серых смушек довершили снаряжение.

Так, обливаясь потом, Кеша сел в самолет ТУ-580 и полетел на Чукотку, теребя по дороге веточку лиловой персидской сирени: последний привет родины.

Чукотка встретила его снегом и морозами. Но в гостинице были горячая вода и телевизор; умелый парикмахер подравнял Кешину шевелюру и освежил его импортным одеколоном, а ресторан предоставил богатый выбор напитков. Кеша стал надеяться уже на благополучный исход путешествия, как вдруг по радио объявили, что на рассвете следующего дня туристской группе надлежит погрузиться на специально зафрахтованные аэросани и следовать по маршруту…

Начиналось неведомое.

Не будем описывать, как бледный, а затем и несколько обожженный полярным солнцем Торицын мчался на оленях, держась за каюра, и как ездовые собаки неистово лаяли на его охотничью тужурку.

Повествование наше начинается с той минуты, когда туристская группа расположилась на отдых в пушной фактории, и в то время, как смелые путники совершали вдоль берега океана лыжные прогулки, Кеша, ссылаясь на то, что он родом южанин и лыж в глаза не видывал, — что было абсолютной неправдой, ибо видеть-то он их видел! — проводил время в задней каморке сторожа, играя в «дурака».

Сторож оказался симпатичным мужчиной средних лет, переменившим так много мест работы, что за это последнее держался крепко. И, помня строгий запрет, ни под каким видом не желал продать Кеше спиртное, припрятанное у него с прошлой навигации.

Не то чтобы Торицын был пьянчугой, но он нуждался в некоем самоутверждении. А самоутверждение рисовалось ему лишь в виде возможности переступить черту дозволенного.

К исходу дня, когда полярное солнце все так же высоко стояло на небосклоне, сторож, однако, сдался и со многими предосторожностями вручил Торицыну белую головку с непременным напутствием «употребить» ее вне ограды фактории. А так как тотчас за оградой начинался берег океана, то Кеша и пошел туда, огибая заструги и торосы.

Он расположился за ледяной стеной айсберга, который удачно заслонял его от фактории. Однако то, что айсберг никак не может располагаться на суше и, следовательно, Кеша вступил на ледяной панцирь океана, как-то не пришло ему в голову. Подшитые кожей валенки одинаково бодро ступали и по заснеженному берегу, и по твердой спине морской пучины.

А между тем Кеша выбрал не самое лучшее время для столь рискованной экспедиции: шла весенняя передвижка ледяных полей Арктики. И пока он уютно посиживал на снежной подушке, благожелательно обводя взглядом великое полярное пространство — такое безобидно-дремотное и неизменяющееся! берег, скрытый от Кеши искрящимися гранями ледяной цитадели, начал медленно и бесшумно отдаляться…

Фантасмагорическое зрелище не суждено было наблюдать Торицыну. Он осушил бутылку и задремал, полный приятных мыслей о своем героическом возвращении в райцентр.

Когда он очнулся, в воздухе разливались какие-то странные сумерки, хотя красное светило не покидало неба. Оно двигалось медленно; диск претерпевал ежеминутные изменения: то его бороздили складки, то исчезала макушка, то появлялись рога или вся поверхность шла пятнами.

— Да куда я попал?! — воскликнул Кеша, силясь проснуться.

Он смутно припомнил что-то о кривизне вселенной, и его зазнобило. Относительность времени и пространства, так же как и прочие штучки физиков, развлекают только тогда, когда не имеют лично к нам ни малейшего отношения. Гораздо прочнее, чем любопытство к новому, в человеке держится привязанность к собственным предрассудкам, ибо мы хотим жить на плоской земле!

Кеша Торицын не составлял исключения среди остальных братьев по человечеству, хотя прилежно выписывал в течение двух лет журнал «Земля и вселенная», будучи подкован для такого чтения школьным курсом астрономии. Вначале он, читатель-новичок, вступил лишь в обширную переднюю этого глубокомысленного издания, где его ожидала короткая и занимательная информация, например, о том, можно ли взвесить метеорный рой? Оказывается, можно. Взвешивая пылинки одинаковой плотности при помощи крошечных золотых капелек-гирь, ученым удалось установить, что Гриады тяжелее Гиад. Узнав об этом, Кеша с довольной усмешкой покрутил головой, чувствуя себя причастным к тонкому эксперименту.

Освоив подобные первоначальные сведения, попривыкнув несколько к языку авторов журнала и пополнив свой словарный запас космическими терминами, Кеша мог бы отважиться на дальнейший шаг: не только изумляться всему, что ему расскажут, но вырабатывать в себе начатки критического подхода к узнанному. Однако именно тогда его с головой захлестнула волна фантастической литературы.

Ах, как далеко летали уже все мы на гравитолетах и мыслелетах! Как привыкли к тому, что авторы фантастических романов (каюсь, и я в том числе) свободно перешагивали целые технические эры, чтобы утолить, наконец, жажду в гармоничной цивилизации, созданной пока лишь усилиями пера! А право, и это не простой и не самый легкий труд…

Но каждая медаль имеет две стороны. Расцвет фантастической литературы можно оценить и оптимистически, как порыв современников к энергичному раскрытию тайн природы, и, напротив, как леность мысли, своеобразный душевный наркотик! Почему бы не почитать о будущем, которое оказывается таким удобным и простым: включил аппарат межгалактического перевода — и все тебе друзья; нажал кнопку аннигиляционных двигателей — и миллион лет как корова языком слизала, а ты по-прежнему свеж и молод!

Боюсь, что именно вторая сторона стала ближе и желаннее Кешиной натуре.

Впрочем, не будем поспешны. Ибо всемогущий случай подготовил проснувшемуся Кеше удивительный сюрприз, и еще неизвестно, как он его воспримет.

Если в самом деле мир набит возможностями, а хаос пляшущих в луче солнца пылинок по теории вероятностей может совершенно случайно «выписать» любую математическую формулу или дивное стихотворение; вселенная же перенасыщена планетными системами, где постоянно возникает и развивается жизнь, — если всему этому поверить, то и происшествие с Кешей Торицыным не покажется чересчур фантастичным.

Когда Кеша обошел айсберг и убедился, что за ледяной горой вовсе не скрывается длинное бревенчатое здание фактории, где его ожидает ужин, а, напротив, он со всех сторон окружен открытой водой, первым его ощущением был не страх, а безмерное удивление.

Он видел море, которое на береговой отмели становилось желтым, как пиво. Позволяя ветру слизывать пену, оно без устали вышибало днища у все новых и новых бочонков. Волны в самом деле катились наподобие бочонков по наклонному настилу от самого горизонта. Шуршание днищ и кованых обручей сливалось в протяжный заунывный гул.

Кеша стоял раскрыв рот, осмысливая этот образ, но уже через минуту море показалось ему похожим на огромную лиловую книгу, где ветер перелистывал волны, будто страницы. Иногда острие солнечного карандаша касалось гребня — и на морской странице возникал яркий зигзаг: знак неудовольствия или восторга.

— Во дает! — прошептал Кеша, еще нимало не отдавая себе отчета в опасности положения.

А море на его глазах переживало новые метаморфозы. Теперь оно уже казалось многоцветным витражом. Желтый, зеленый, голубой, алый и лиловый цвета, будто матовые стекла, защищали земной шар от прямого потока солнечных корпускул. Эти круглые одна Земли, ее сплошные водяные стены, упругие и колышущиеся, наверно, поставили бы в тупик обитателя иных миров, если б он озирал нашу планету с ближней орбиты. «Кто хозяин сего дивного храма?» — подумал бы далекий гость, ловя телескопом игру света на воде, суше и облаках и совершенно не уделяя внимания беспорядочной толкотне неких инфузорий вокруг муравьиных кучек городов. Боясь потревожить совершенную выпуклость водяных линз и ровный ворс тайги, пришелец наверняка направил бы газовое жало ракеты на один из таких муравейников, ибо тот нарушал геометрию зеленого и голубого мира, так неожиданно расцветшего посреди глухого космоса.

Конечно, Кеша никак не мог предположить, что его беглой мысли о космическом пришельце в самые ближайшие секунды будет дано отчасти подтверждение, а отчасти опровержение. Во-первых, внеземное существо опустилось все-таки в океане. А во-вторых, Земля не показалась ему столь заманчиво многоцветной. Уже первые космонавты убедились, что Земля на расстоянии отнюдь не похожа на школьный глобус: краски ее размыты, лесистые берега почти незаметно вливаются в густой аквамарин океанов, снежные равнины неотличимы от толстого пластыря облаков. Лишь безжизненные пустыни бледно-желто светятся из космоса…

Главное же в том, что внеземное существо и не могло увидеть Землю такою, какой ее видят люди, ибо такой Земли… не существует!

«Как?! — воскликнул бы тут Кеша Торицын, подобно любому из нас. Бросьте эти штучки! Мы поверили, что Земля круглая и вертится. Поверили, между прочим, не вам, ученые мужи и теоретики, а в конечном счете глазам Магеллана и Юрия Гагарина. Пусть так! Круглая. Вертится. Но как вы смеете утверждать, будто нашей зеленой планеты и вовсе нет, если мы все живем на ней, и каждый миг ощущаем ее запахи, трогаем ее вещи, видим ее краски, слышим ее звуки?..»

И все-таки _такой_ Земли не существует. Есть гигантское сборище атомов, сцепление молекул, кристаллическая решетка веществ, сбитая в единый ком центростремительными и центробежными силами. Есть планета, разогретая изнутри энергией чудовищных реакций и окутанная защитным полем магнитных токов. Такою она появилась из космической купели, из того пылевого обломочного облака, которое было всего лишь мусором избыточных электронов при создании Солнца!.. — и такой пребудет после того, когда прикроет глаза последнее теплокровное, последняя муха с ее соцветием зрачков, потому что и муха создает для себя чувственный, а не физический облик мира! Богатство красок и контуров, разноголосица шумов не более чем измышление нервных волокон. Существо с иным диапазоном восприятия увидит мир совсем другим. «А куда же денется наш мир?» — мог бы взмолиться загнанный в тупик Кеша Торицын. Увы, туда же, где и поныне находятся еще не увиденные глазами человека Марс и Венера. Они существуют — и не существуют. Такова странная диалектика вселенной.

Да разве мало еще чудес в запасе у природы! Можем ли мы, к примеру, постигнуть, что такой время? Ведь это не мистическое движение вовне нас, не прорезающая вся и всех с одинаковым равнодушием «стрела времени». Всякий раз оно конкретно представлено человеком, или звездой, или камнем. Все они — человек, камень, звезда — являются и результатом прошлого, и фундаментом будущего. Время не живет иначе, чем воплотившись в сущем.

Но является ли настоящее гегемоном? Отметает ли оно прошедшее и будущее? Короче — настоящее ли оно? Все дело в системе отсчета.

На Земле, на которой сегодня стоит каш дом, некогда бродили трагантириевы слоны, предки мамонтов, а затем трубили в рога ловчие Московской Руси. От наложения друг на друга этих несхожих, но существовавших и породивших нас реальностей возникнут впоследствии города-шары в тридцать два миллиона жителей. Мы им предшествовали, они наш результат.

А нельзя ли предположить, что все это сосуществует одновременно? На первый взгляд, — конечно, нет! После некоторого размышления: возможно, что да.

Возьмем три произвольные системы отсчета: жизнь частицы мю, протяженность пищеварения теплокровных и эпоху горообразования. Все они протекают одновременно, как бы вкладываясь друг в друга, громоздясь друг над другом, составляя друг друга.

И возьмем величайшую трагедию личности: смерть. С точки зрения людей смерть индивидуума обозначается довольно четко: такой-то час, такое-то число, такого-то года.

Для частицы мю это же событие растягивается до бесконечности: в секунду умещается сто поколений первоначальной частицы. Когда же умер человек? А никогда! Его умирание продолжает нависать над вновь появившимися частицами, как каменный свод, — это нечто вечное, неколеблемое. И теряется сам смысл понятия «смерть», ибо ее уже нет.

Если же взять за мерило горообразование, где наименьшая единица времени — тысячелетие, то можно ли говорить не только о смерти, но и о самом рождении человека? Племена приходят и уходят в небытие, прежде чем нарастет камень в один сантиметр. Следовательно, с точки зрения горных кряжей время, применительно к людям, вообще не движется!

Если б можно было логически, осмыслить и овладеть той единой ИСТИНОЙ, которая не подгоняет под общую марку все сосуществующие одновременно вселенные — потому что это невозможно, — но как бы парит над ними, способна охватить их во всем разнообразии оком математики или философии (конек образа или конек цифры одинаково пригодны), то это и было бы решением проблемы движения во времени: то есть движение по конкретностям, которые есть одновременно будущее, настоящее и прошлое.

Однако пора вернуться на плывущий айсберг. Кеша Торицын, вдоволь налюбовавшись океаном, стал обходить свое владение. Он еще никогда не воображал себя Робинзоном Крузо. Теперь ему представилась такая возможность.

И все-таки, избалованный опекающим комфортом и относительной безопасностью современной жизни, он медлил пугаться по-настоящему. Вообразить себя одиноким, а следовательно и беспомощным и погибающим, он просто не мог, будучи глубоко убежденным, что всякая человеческая жизнь представляет неизмеримую ценность для мира и мир уж позаботится, чтоб не дать ей пропасть!

Огибая айсберг, Кеша обратил внимание, что низкое красное солнце поднялось повыше и потеряло зловещие оттенки: наступило обыкновенное веселое утро.

И так, похрустывая снегом и ощущая смутное желание позавтракать, Кеша вышел на ровную поверхность кочующего ледяного поля, когда внезапно, в десяти шагах от себя, увидел странный предмет, не имевший никаких аналогий с тем, что он встречал в своей прежней жизни или о чем писал почтенный журнал «Земля и вселенная».

Перед Кешей находилось, ростом с пятилетнего ребенка, несомненно подвижное НЕЧТО. Ажурная тень от его членов — или конструкций? — косо ложилась на снег.

— Что за-штуковина? — адресуясь к себе, произнес вслух Кеша. Радиоаппарат? Опознавательный зонд? А может, лунный человек, не замеченный космонавтами?

Он старательно рассматривал необыкновенное явление.

— Существо предо мною или вещество? — прострекотало странное устройство, разговаривая также само с собой.

Оно испускало звуковые волны порядка трех ангстрем, и Кеша, разумеется, ничего не услышал. В свою очередь, и его голос не дошел до слуховых органов лунного человека.

«Какой он черный на ровном белом снегу. И мельтешит, как блоха», подумал Кеша.

«Жалко, что я не могу разглядеть эту крупную амебу почетче. У здешней звезды такой ограниченный спектр! — посетовал пришелец. — Тело, по-моему, состоит из пустот. Ужасно расточительная планета: везде вода и вода. Даже живые существа готовы пролиться. Кстати, а почему он не проливается?»

«Странно, — снова подумал Кеша, — в какой абсолютной тишине он опустился. Если б не его дурацкий вид, я бы подумал, что это привидение. Хотя привидений не существует».

«В таком нестерпимом грохоте могло безмятежно спать только самое низкоорганизованное существо. Интересно, есть ли у него хотя бы зачатки нервной системы? И где она может помещаться?» — размышлял пришелец.

Они продолжали внимательнейшим образом, с чувством превосходства рассматривать друг друга. И оба были не правы.

Если б мы знали этапы движения от нуля к единице, то могли бы говорить о поступательном развитии. Но ни нуля, ни единицы не существует в действительности; мы проводим воображаемую прямую от несуществующего к несуществующему. Поскольку неизвестно в масштабе вселенной, что такое регресс, то и понятие «прогресс» теряет всякий смысл.

Ни Кеше, ни лунному человечку (назовем его для простоты именно так) абсолютно нечем было гордиться друг перед другом.

Отдадим, однако, должное интуиции: с первого мгновения оба безошибочно ощутили, что имеют дело с представителем живой и организованной материи. Но было бы преждевременным утверждать, будто они понравились друг другу. По крайней мере, Кеша не ощутил прилива братской приязни.

Живое и разумное мыслится нами лишь в одной-единственной штампованной форме человеческого варианта. Признавая множественность миров, мы, однако, — чисто психологически — едва ли готовы воспринять их посланцев, коль скоро те будут проявлять себя иначе, чем мы этого ожидаем.

Человеческий эгоизм не вышел пока из стадии первобытного любования самим собой. Наши руки и ноги, наши глаза, посаженные на параллельной прямой под лобным куполом, — вот она, бесспорная вершина эволюции и мирозданья!

И разумная деятельность представляется нам только в форме подчинения своим нуждам окружающей природы. Раз мы готовы топтать ее тело, ломать руки деревьям, иссушать прохладную кровь рек, как же можно вообразить, будто существует другой путь, когда, скажем, организмы сами станут изменяться, вписываясь в планету и гибко следуя ее бурным метаморфозам?

Нам досталось умиротворенное, благожелательное небесное тело; на нем нетрудно ужиться. А если воздух жжет, подобно сухому пламени, и давление большее, чем в самых мрачных глубинах земного океана?! Неужели существа, обосновавшиеся там, не разумны только потому, что они более нетерпеливы, чем мы, и предпочли существование саламандры долгому дреманию в первичных зародышах прасуществ, безвольно и покорно, в виде комочка слизи, дожидавшихся наступления более удобных эр на Земле?!. Впрочем, ничего подобного Кеша в ту минуту не думал. Ход его размышлений был предельно прост.

«Экая сопля! — сплюнул он. — Одним пальцем можно перешибить пополам».

Кеша хоть и был ленив, но гордился своими бицепсами. Сейчас вошла в моду статическая гимнастика: вытянул руку и стой. Мускулы нарастают сами собою. Кеша поиграл ими и снисходительно поглядел на диковинное существо.

«Так, — деловито подумало, в свою очередь, это последнее. — Частота альфа-ритмов биотоков его мозга около семи герц. Достаточно издать инфразвук с такой частотой и — каюк! Или, проще простого, остановить пульсирующий в нем энергетический комочек».

«А впрочем, почему мне желать ему зла? — добродушно подумал Кеша. Живи, козявка!»

«Зачем вмешиваться в эволюцию, даже уродливую? Но как, однако, далеко зашла энтропия на этом сфероиде, — с сожалением продолжал несколько смягчившийся пришелец. — Так называемая кислородная жизнь — это же полное вырождение материи!»

«А почему не представить, что такими фитюльками населен где-нибудь целый мир? — раздумывал, в свою очередь, Кеша. — Вот разнесчастная планетка! У этого типа и мозгов-то, наверно, нет».

— Слушай, парень, — сказал он вслух. — Ты что, с Луны свалился? Или, может, с Сатурна?

Кеша говорил очень громко и раздельно, как с глухим.

«Диапазон в одну тысячную звучащей волны, — отметил пришелец. — Но можно ли назвать это осмысленной речью? Едва ли. Попробую спросить его о чем-нибудь примитивном».

И с наивозможнейшей четкостью произнес:

— Является ли магнитное поле постоянным на данном сфероиде?

Кеша не столько услыхал, сколько отгадал стрекотанье собеседника, но ответить, естественна, ничего не смог.

Некоторое время они беспомощно стояли друг перед другом.

— Ась? Ты что? — пробормотал Кеша.

— Нет, все-таки так нельзя! — вскричал наконец он, делая решительный шаг вперед. — Разумные мы существа или нет? Я должен найти с ним контакт! Иначе меня в райцентре засмеют.

Но тут произошло незначительное происшествие.

Кеша ступил на круглое оконце голого льда, его подошва заскользила, и он растянулся во весь рост.

В тот же самый момент лунный человек, который сделал естественное и вполне земное движение ему на помощь, тоже угодил на ледяное блюдце. Его подпорки, возможно даже металлоидные, подобно остро отточенному коньку проехались по скользкой поверхности, увлекая на снег.

Поза каждого при падении была весьма забавна. Кеша первым громко расхохотался.

Но и лунный человечек оказался не лишенным юмора. Так они сидели в снегу друг против друга и сотрясались от смеха.

— Ты знаешь на кого сейчас похож? — со стоном выдавил Кеша. — На рассыпанный коробок спичек, ей-право! Того гляди самовозгоришься.

— Говорящая Протоплазма! — стрекотал в ответ лунный человек. — Так и разлилась, так и разлилась по поверхности! Тебе же самого себя не собрать, растечешься!

И оба опять зашлись в хохоте.

— А ты ничего парень. Стоящий, — похвалил Кеша, отирая глаза.

— Низшие формы, зато сколько эмоций! — оправдал сам себя лунный человек; он чувствовал, что какая-то преграда рухнула, и его безукоризненный мозг посетили неведомые ощущения.

«Баланс удовольствий интеллекта, видимо, более разнообразен, чем я знал до сих пор», — с некоторой приятной растерянностью подумал он.

Они уже готовы были сделать последний шаг друг к другу — и неизвестно, как бы тогда сложилась вся последующая история земного шара, если б в это время механический звук мотора не раздался с пустого неба.

Кеша быстро вскинул голову, а лунный человек чуть-чуть изменил наклон локаторно-анализирующего устройства.

Вертолет кружил подобно хищной стрекозе, высматривая среди льдов добычу.

Кеша вскочил и, сорвав с головы папаху, неистово завертел ею в воздухе.

— Здесь, здесь я! — вопил он, блаженно глядя вверх.

«Ну, вот и выполнена моя миссия, — подумал между тем лунный человек, деловито ощупывая вертолет анализаторами и запечатлевая его на микроскопических памятных кристаллах. — Принцип коммуникационной связи на этом сфероиде предельно примитивен. Здесь пока неизвестен закон единого поля и материи. Завязывать связи было бы преждевременно. Итак, удаляюсь».

Короткое потепление, которое было коснулось его существа, так же незаметно испарилось. Может быть, лишь затем, чтобы воскреснуть в памяти в самый неподходящий момент? Как знать. Будущее неизвестно.

Он прощально обволок прыгающего по льдине Кешу токами манипуляторов, походя зарегистрировал изменение химической формулы Кешиной крови, что, возможно, отражало радостное возбуждение, и, немного помедлив, включил в самом себе мощнейший распылитель материальных частиц.

Все произошло бесшумно и невидимо. Через долю секунды он в виде сгустка космической энергии уже пересекал галактику по диагонали.

Когда вертолетчики спустились на льдину, они нашли Кешу в совершенной растерянности.

— Только что он стоял тут, — твердил наш робинзон, озираясь по сторонам.

И приходил в отчаяние, видя, что его решительно не понимают.

— Ну говорят же вам, — сердился он, — это мой приятель. Лунный человечек или что-то в этом роде. Не могу я без него улетать, как вы не понимаете! Он маленький, железный на вид. Фигурой похож на пирамидку из спичек. Он ведь мог провалиться между льдинами. Надо искать!

Спасатели потоптались для проформы на девственно гладком снегу, не обратив ни малейшего внимания на отпечаток, как им показалось, птичьих лап. Находят только тогда, когда знают, что ищут!

Неведомое бродит вокруг нас с протянутой рукой, но мы обречены еще долго не коснуться этой руки. Человеческое рукопожатие подобно мельничному жернову: оно раздавит как хрупкие раковинки то, что грядущее могло бы положить нам на ладонь уже сегодня…

Расстроенного Кешу с трудом усадили в вертолет.