Михаил Пухов Терминатор
Кто будет его компаньоном по дороге к Европе, Двинский узнал за три дня до вылета, когда начальник сказал:
– Скучно тебе не будет. Полетите с компьютером.
– С кем? – удивился Двинский.
– С компьютером. На Европе нужны не только специалисты. Компьютер, с которым ты полетишь, необычный. Самая последняя модель. Заодно его собираются лишний раз испытать. Да сам увидишь.
Оставшиеся три дня Двинский не вспоминал об этом разговоре. Он прощался с Настей. Вечером накануне вылета сказал ей:
– Теперь две недели я буду думать о тебе, и никто мне не помешает.
– Разве ты летишь один?
– Не считая компьютера.
– Бедный. Роботы добрые, но бесчувственные. Затоскуешь. Ведь правда?
– Нет, – не согласился Двинский, – со мной будешь ты.
Наутро он был на космодроме. Европа не только часть света. Еще это спутник Юпитера: там филиал института. Рейсовый караван малой тяги ходит к Юпитеру раз в год – полгода туда, полгода обратно. В другое время пользуются экспрессами – сжатый объем, никакого комфорта и грандиозные энергетические затраты. Но ожидание дороже.
Астровокзал. Граница Земли и неба. Две группы – улетающие и провожающие. Насти не было, так договорились. Грустно, когда провожают. Еще грустнее провожать… даже если на время.
На орбите Двинского ждали. Не каждый день кто-то стартует к Юпитеру, тем более на экспрессе. Проводили в ангар. Экспресс без разгонного блока был мал, вроде бескрылого истребителя.
У открытого люка Двинский попрощался с провожатыми. В который раз выслушал последние инструкции – как вести себя при взлете и особенно при посадке. Потом поднялся по лесенке в кабину и опустился в кресло перед пультом управления.
Створки сошлись, отгородив Двинского от людей.
– Здравствуйте, – произнес голос. – Двинский Владимир Сергеевич, ведь правда?
Голос звучал ровно, бесцветно, как у обычного автомата. Но слова были другие. «Ведь правда?» – Настя тоже всегда так говорит. Удивительно: ты прощаешься с женщиной и приходишь к машине, и слова, сказанные машиной, те же, что произнесла женщина при прощании. Философский смысл: машина связана программой с будущим, человек связан памятью с прошлым. Прощание с человеком – аналог встречи с машиной. И поэтому одинаковые слова? Чушь какая-то!
– Здравствуйте, – ответил Двинский.
– Теперь приготовьтесь, – сказал голос. – Скоро старт. Вы не боитесь одиночества?
– Нет.
– Правильно. Есть вещи, которые сначала надо пережить. Ну ладно. Две недели я буду для вас всем – и пилотом и собеседником. Еще буду о вас заботиться. Вместо мамы. Или девушки. У вас есть девушка, ведь правда?
– Невеста.
– Видите, Володя, я умею угадывать. Вы разрешите называть вас так? Вам тридцать, я немного старше. Но мы почти ровесники. Как вам нравится предложение?
– Нормально, – сказал Двинский. – А в каком смысле мы ровесники?
– Это долгая история, – бесцветно сказал компьютер, – но впереди у нас две недели. Вашей невесты здесь нет, и позаботиться о вас некому. Кроме меня. Поэтому застегните ремни. Мы отлетаем. Можете курить, хотя это запрещено. Мне дым не мешает. Если возникнет пожар, мы с вами его потушим.
– Не курю.
– Вот и чудесно, – произнес компьютер. – Дым мне не вреден, но он плохо пахнет. И тушить пожары мало приятного.
– Действительно радость небольшая.
– Вы умный, Володя. Все понимаете. Ну ладно. Вы уже пристегнулись? Прекрасно. Сейчас отлетаем.
Перегрузки были небольшие и не доставляли ему неудобств. В этом прелесть старта с орбиты. Перегрузки слабые, но длительные. При взлете с Земли все наоборот.
Легкий толчок сообщил, что разгонный блок отделился и, сменив траекторию, идет на приемную базу.
– Ускоритель отошел. Приготовьтесь к невесомости.
– Готов, – сказал Двинский.
– Хорошо. Вы как ее переносите?
– Неплохо.
– Славно, – сказал компьютер. – Я читал, многие боятся. Сам я этих чувств не испытываю. Кстати, как вам нравится выражение «испытатель чувств»? Тот, кто испытывает разные чувства. В этом смысле каждый из нас испытатель…
Из-под Двинского выдернули кресло. Он падал на пол. Но падение затянулось, и Двинский разумом осознал, что кресло на месте, он все еще к нему привязан. Ничто никуда не падало. Невесомость.
– Вероятно, это забавно, – сказал компьютер. – Я читал, что из-под тебя будто выдергивают кресло. Но это быстро кончается, если ты тренирован.
В свое время Двинский тренировался достаточно. Он надавил кнопку на подлокотнике; ремни, скользнув, исчезли. Двинский придерживал кресло, чтобы оно никуда не уплыло. Да, непривычно.
– Никакого комфорта, ведь правда? – сказал компьютер. – Обедать, к сожалению, рано. Что будете пить? Есть чай, кофе, разные соки…
– Я бы предпочел кофе, – сказал Двинский.
– Правильно. Когда я был человеком, – сказал компьютер, – я тоже предпочитал кофе.
Шли вторые сутки полета. Двинский, разговорившийся было с компьютером, теперь избегал бесед. Последняя фраза его обескуражила. «Когда я был человеком». Шутка конструкторов? Нет. Что-то жуткое было в словах компьютера, будто на Двинского повеяло холодом из чужого, скрытого прошлого. «Когда я был человеком…»
Вечером компьютер сказал:
– Вы зря стесняетесь. Не думайте, что меня можно обидеть. Не думайте, что я о чем-то жалею. Все считают, что я лишь потерял. Потерял что-то большое, а приобрел немногое. Наоборот. Я почти ничего не потерял, а приобрел очень много. Мозг, очищенный от эмоций, чистое мышление без примеси унижающих человека страстей… Спрашивайте, я отвечу на ваши вопросы.
Он умолк. Двинский тоже молчал. Он уже понял: его спутник киборг – кибернетический организм, человек, сращенный с машиной. Такие уже сто лет разгуливали по страницам романов. Но что они есть в действительности. Двинский не слышал.
– Собственно, я киборг, – продолжал невидимый собеседник. – Знакомое слово?
– Да.
– Но вы не знали, что оно произносится с ударением на «и». Наверняка ударяли на «борг».
– Да, – сказал Двинский.
Вот она, человеческая трагедия. Теперь ему важно одно: правильно расставить ударения.
Впрочем, зачем трагедия? Если человек на это пошел, то добровольно. Как он сам признает, его положение ему нравится.
– С Европы меня высадят на Юпитер, – продолжал невидимый собеседник. – Представляете? Разве это не чудо? Я буду работать там, где побывали только роботы. Под вечно бушующей атмосферой, на дне океана газов. Один во веки веков. Это прекрасно, ведь правда?
Двинский молчал.
– Для вас, наверное, все равно, что я, что робот, – сказал его собеседник. – Вы в чем-то правы. Все правы. Только не думайте, что я об этом мечтал, что добровольно пошел на это. У нас впереди много времени, и вы все узнаете, если захотите слушать.
– Смерть – это одиночество. Вы ни разу не умирали. Никогда не ощущали, как замедляется и останавливается время. Вечность проходит в этом состоянии – больше чем за всю остальную жизнь. Но интересно ли вам это? Или я зря стараюсь?
– Наверное, интересно, – помедлив, сказал Двинский. – Ведь этого и вправду почти никто не испытывал. Точнее, некому об этом рассказать.
Разговор происходил, естественно, в той же кабине, там же, если забыть, что за ночь экспресс переместился на много миллионов километров. Собственно, Двинский ни о чем не расспрашивал киборга. Как обычно, тот вел разговор сам.
– Это коллапс времени, – сказал киборг. – Вы и все остальное оказываетесь в разных временных рядах. В субъективном времени смерти нет, ибо по другую ее сторону нет сознания. Мир же проскакивает мимо. Реальна только чужая смерть, собственной для индивидуума не существует.
– Это удобная теория, – сказал Двинский. – Думаю, многие с нею согласятся, если вы всем это расскажете. Приятно чувствовать себя бессмертным, пусть даже в собственном времени.
– Ну, бессмертие в застывшем мире не так уж сладостно. Но бояться смерти не стоит. Вселенная останавливается в сознании умирающего точно так же, как для вселенной застывает коллапсирующая звезда. Знай я это раньше, меня бы тут не было. Правда, мой выбор оказался лучше, чем я полагал. Теперь, как видите, я понял массу вещей. Вы не представляете, насколько это мощный инструмент – мой теперешний мозг. Впрочем, возможности человеческого воображения ограничены.
– А ваши? – спросил Двинский.
– Я другое дело. Ведь то, о чем я сейчас говорил… Я этого не испытывал. Все было спокойнее. Несчастный случай, я без сознания. Потом прямо на столе мне предлагают выбор: или – или. Не смерть мне предлагали, конечно. Но… Жизнь калеки почему-то всегда меня устрашала. Тогда я решил, что пусть уж лучше вообще ничего не будет, никакой оболочки. Незадолго до этого я разошелся с женой. Под ее влиянием, наверное, и родилась у меня эта мысль. Ты, говорила она, добрый, но бесчувственный. Как робот. Тебе только компьютером быть.
– Жизнь у нас не сложилась, – рассказывал киборг. – Мы были женаты пять лет. Я ее любил, но был слишком ревнив. Это сейчас я понимаю, что слишком. Тогда мне казалось, что это она чересчур легкомысленна.
– Казалось?
– Конечно, – сказал киборг. – Она была очень красивая, умница… Естественно, пользовалась успехом. Ну а на меня иногда находило. Говоря кратко, я был готов убить каждого, кто осмелился хотя бы подойти к ней. Дикая это штука – ревность. Внутри возникает тревога, пустота, а потом эту пустоту затопляет что-то черное из глубины. И ты уже совсем другой человек. И ты совершаешь поступки, о которых потом жалеешь. И как жалеешь! Но ты сам убиваешь все… Постепенно совместная жизнь становится невыносимой, и остается только один выход.
– Что вы имеете в виду?
– Развод, – объяснил киборг. – Конечно, это было нелегкое решение для нас обоих. Переживал я ужасно. И она, как я думал, тоже. Но всего через несколько дней – представьте себе это! – еду куда-то по делам, а она стоит на тротуаре. Не одна. Стоит с мужчиной, и оба смеются. Вот здесь на меня опять накатило. И понесло куда-то за город, а очнулся я уже на хирургическом столе…
Киборг помолчал, потом заговорил снова:
– Да, ревность – дикая вещь. Теперь я многое понимаю. Если бы в моей власти было вернуть те времена, все было бы по-другому. Нельзя смотреть на женщину как на собственность. Я сто раз клялся ей, что это не повторится. И себе клялся. Но все повторялось.
– Вы уверены, что действительно любили? – помолчав, спросил Двинский.
– Конечно. Уверен, и она любила. Она ведь такой же человек. Конечно, любила. По-своему, разумеется. Она об этом почти не говорила, но есть вещи, которые ты знаешь сам. Ведь правда?
– Пожалуй, – согласился Двинский.
Со старта прошла неделя. Заполненная разговорами с киборгом, она пролетела незаметно. Экспресс проходил пояс астероидов. Пояс традиционно считался зоной повышенной метеорной опасности. По сравнению с другими районами солнечной системы вероятность столкновения действительно повышается здесь в тысячи раз, но все равно остается ничтожной.
– Можно, я сам сварю себе кофе? – спросил Двинский.
– Вам не нравится мой метод?
– Нравится. Но я никогда не варил кофе в невесомости. Сейчас мне кажется, что вы варите его почти так, как кое-кто на Земле. Возможно, когда я сам его сварю, ваш мне понравится еще больше.
– Действуйте, – сказал киборг. – Правда, это не по правилам. Мы в поясе астероидов, и пассажирам полагается сидеть по местам. Могут быть ускорения, толчки. Экспресс уходит от метеорита, а вы влетаете во что-нибудь головой. Но что нам правила? Не можете же вы сорок часов подряд не вставать с кресла.
Двинский возился у кухонного автомата. В принципе экспресс мог нести в себе пять человек. Сейчас четыре кресла сняты и места достаточно. Кухонный автомат размещался позади, справа от кресла Двинского. Рядом с автоматом был иллюминатор. За прозрачным стеклом начиналась пустота, заполненная чернотой неба. Окно в черноту, посыпанную мелкими звездами, как порошок кофе с сахаром перед тем, как его заваривать по-турецки.
Как это делается в невесомости? Очень просто, Настенька. Элементарно, любимая. Жидкость слегка намагничивается. Или электризуется. Это раз. Джезва тоже электризуется. Или намагничивается. Это два. Теперь это уже не джезва, а магнитная ловушка. Магнитная чашка. Сейчас мы будем пить кофе по-турецки из магнитных чашек…
Джезву вырвало из рук Двинского. Самого его бросило вперед мимо иллюминатора, головой к пульту управления. Но он не ударился о пульт. У самого пульта его подтормозило, остановило, поставило на ноги. Потом его бросило в кресло. На этом неприятности завершились.
Двинский осматривал кабину. Немного кофе, две маленькие чашки. Но кабину испачкало основательно. Теперь он с тряпкой в руках ползал по полу, отмывая кофейные пятна. Киборг ему помогал.
– Должны быть две лужи в углу. Правильно. Еще правее.
– Точно, – сказал Двинский, снимая пятно тряпкой. – Как вы их находите? Разве у вас есть глаза внутри кабины?
– Нет, – сказал киборг. – Они глядят во вселенную. Но у меня есть инерционные датчики.
– Вы хотите сказать, что реагируете на смещение центра масс?
– Естественно.
– На смещение из-за пролитого кофе?
– Почему нет?
– Нужна потрясающая точность.
– Что вы знаете о моей точности?
– Ничего, – сказал Двинский. Он нашел второе пятно в углу. – Нет, нет, нет. Я ничего не знаю. Но каждый сравнивает с собой. И еще – как вам удалось сманеврировать так, что я очутился в кресле? По-моему, вы спасли мне жизнь.
– Не стоит благодарности. Нам угрожал метеорит. Есть множество траекторий, уводящих экспресс от опасности. Бесконечное множество. Оно содержит бесконечное подмножество траекторий, на которых инерционные силы бросают вас в кресло. Что остается? Выбрать путь, оптимальный по какому-либо параметру. Например, по величине ускорений.
– Но ведь это очень сложная вариационная задача! – воскликнул Двинский.
– Ее нужно решить, и практически мгновенно! Разве это возможно?
– Почему нет? – сказал киборг. – Если решение однозначно, процесс его нахождения сводится к переводу. Это чистая лингвистика. Вы переводите задачу с языка начальных условий на язык решений. Естественно, все переводят с разной скоростью.
– И вы быстрее всех?
– Нет, – сказал киборг. – Как пишут в анкетах, я владею обоими языками в совершенстве. Мне не нужно переводить. Если задача поставлена, я сразу знаю решение.
– Слова-то я понимаю, – сказал Двинский. – Впрочем, если вы делаете такие вещи инстинктивно, как я перехожу улицу, мне очевидна и суть. Только почему я не оказался в кресле вверх ногами? Впрочем, для вас это тоже просто.
– Естественно, – сказал киборг. – Я могу придать вам любое положение относительно кабины. Могу усадить в кресло, прижать лицом к иллюминатору, положить вашу руку на пульт, заставить нажать какую-нибудь кнопку. Наш ручной пульт – фикция. Когда кораблем управляет робот, пилот всегда может перехватить управление. У нас такое возможно лишь в принципе. Сигнал с пульта перебивает мои команды, но от меня зависит, чтобы пульт молчал.
– Почему так сделано? – спросил Двинский. Вновь на секунду он ощутил, будто на него повеяло холодом. – Зачем?
– Никто этого не предвидел, – сказал киборг. – Все думали, что у пилота есть возможность взять управление на себя. На деле получилось не так. И правильно. Человек всегда во власти эмоций. У него могут возникнуть галлюцинации, он может сойти с ума, его может затопить черная волна из глубин психики. Я знаю это на опыте. Мало ли что может случиться с человеком!..
– А с вами?
– К моему глубокому сожалению, – монотонно произнес киборг, – ничего.
Двинский любовался Юпитером. Более величественного зрелища он не видел. Земля тоже впечатляет, но мы привыкли к Земле. Юпитер – другое дело. Никакая кинохроника не в силах передать вид на Юпитер с расстояния в миллион километров. Бездонные глубины атмосферы, выпуклости тайфунов, полосы облаков, круглые тени спутников. И то, для чего в языке еще нет подходящих слов.
Экспресс догонял Европу. Основная скорость была сброшена. Даже наиболее сложный маневр – гравитационное торможение при пролете Каллисто и Ганимеда – был завершен. Сейчас экспресс, почти погасив скорость, приближался к Европе. Ее пятнистый диск висел впереди, превышая Землю, наблюдаемую со стационарной орбиты. И увеличивался на глазах.
– Вы не забыли, как вести себя при посадке? – спросил киборг. – Через несколько минут мы войдем в атмосферу. Когда скорость упадет до тысячи километров в час, я выпущу крылья. Вернее, сначала тормозные парашюты. Ленточный, потом обыкновенные. Их четыре. Они очень красиво смотрятся на фоне неба – как букет из четырех цветков. Хотя я бы предпочел, чтобы их было три.
– Почему?
– Ну, четные букеты кладут на могилы, – сказал киборг. – Парашюты напоминают мне, что я… не совсем жив.
Некоторое время они молчали.
Европа стала больше Юпитера. Ее вогнутая чаша занимала полнеба. Она уже не увеличивалась в размерах, но рисунок пятен медленно укрупнялся.
– Пора прощаться, – сказал киборг. – Надеюсь, наши беседы не пропадут впустую. Вы нравитесь мне, Володя. Главное, берегите свою невесту. Не поддавайтесь ревности. Мужчина должен уметь прощать. Сейчас я никогда бы не поступил так, как раньше. Мне бы хотелось, чтобы вы всегда ее любили. Пусть моя печальная история не повторится.
– Ваша жена тоже была не права, – сказал Двинский. – По-моему, ей нравилось вас мучить. Женщина должна быть другой. Если любит, конечно.
– Она меня любила, – сказал киборг. – Есть вещи, которые ты знаешь. Кстати, обратите внимание на пейзаж. Скалы Европы – это вам не какие-нибудь Альпы! А какой, по-вашему, должна быть женщина?
Небо в иллюминаторах окрасилось алым: экспресс накалял воздух. Скалы были далеко внизу, дикие, не тронутые цивилизацией. От них тянулись длинные тени. Экспресс приближался к линии терминатора – внизу была вечерняя заря, там заходило Солнце, хотя на ста километрах оно стояло еще высоко. Еще немного, и будет видна темная сторона спутника. Там обитаемый центр, и ночь, и люди уже засыпают.
– Женщина должна быть доброй, – сказал Двинский, – как моя Настя.
– Ее зовут Настя?
– Да. А почему вы спросили?
– Так, – монотонно произнес киборг. – Действительно глупо. Она у вас, наверное, красивая.
– Очень, – сказал Двинский. – Хотя почему-то ее лицо ускользает, я не могу удержать его перед собой. Отчетливо помню лишь родинку на щеке.
– Родинку на щеке?
– Да. У нее небольшая родинка возле левого глаза. Но она ей идет. Только ее фамилия мне не нравится. Но это дело поправимое. Ведь правда?
– А как ее фамилия? – помедлив, спросил киборг.
– Фамилия? – Двинский назвал фамилию. – Зачем она вам?
Киборг не ответил. Несколько мгновений висела тишина. И внезапно оборвалась – в репродукторах замяукало и засвистело. Радиоголос Юпитера, превращенный в звук.
Но почему киборг включил приемник, не ответив на заданный вопрос?
Экспресс во что-то уперся – это пошли за борт парашюты, гася оставшуюся скорость.
Опять невесомость. Без предупреждения, без приглашения затянуть ремни. Поверхность спутника метнулась вверх, запрокинулась, перевернулась. Экспресс падал. Мелькнуло небо – пустота, заполненная черным. В отдалении возник причудливый разноцветный букет. Четыре небесных цветка, отделенные парашюты.
– Почему вы не выпускаете крылья?..
Киборг молчал. Или ответ потонул в грохоте радио.
– В чем дело? – закричал Двинский. Спутник медленно поворачивался в иллюминаторах. Снизу. Слева. Справа. Сверху. Опять снизу. Экспресс вращало.
– Что случилось?
Никакого ответа.
Что могло случиться? «К сожалению, ничего». За иллюминаторами лишь небо и скалы. Скалы все ближе, и небо все ближе. И жуткий хохот радио.
Двинский дернулся к пульту. Еще не поздно. Включить двигатель и выпустить крылья. С киборгом что-то произошло. Там разберемся.
Двигатель ожил сам. Корабль вздыбился. Двинского вырвало из кресла и швырнуло вперед.
Это уже когда-то происходило.
Он не ударился головой о пульт. Его подтормозило в воздухе. Нет, он висел неподвижно, а кто-то уводил от него пульт, медленно поворачивал вокруг него кабину и приближал к его глазам иллюминатор. И давил, давил, давил иллюминатором на лицо.
Перегрузка была оглушительной. Двинский не мог шевельнуться, но мысль работала. Были фразы, которые все объясняли: «Роботы добрые, но бесчувственные», «Я сто раз клялся, что это не повторится», «Что-то на меня находило», «Я готов был убить каждого», «Теперь я бы так не поступил», «Со мной ничего не случится», «Ее зовут Настя?», «А как ее фамилия?», «И у нее родинка на щеке? Ведь правда?»
Совпадение? Нелепое совпадение? Нет. Нет. Нет!
Налитый свинцовой тяжестью. Двинский лежал лицом на прозрачном стекле, не в силах пошевелиться. Что-то рыдало в динамиках.
Внизу скалились камни.
Версия 2 Журнал «ТМ»
1
Кто будет его компаньоном в космосе, по дороге к Европе, Двинский узнал за три дня до вылета, когда начальник сказал:
– Скучно тебе не будет. Полетишь с компьютером.
– С кем? – удивился Двинский.
– С компьютером. На Европе нужны не только специалисты. Компьютер, с которым ты полетишь, необычный. Самая последняя модель. Заодно его собираются лишний раз испытать. Да сам увидишь. – Он явно не договаривал.
Но оставшиеся три дня Двинский почти не вспоминал об этом разговоре. Он прощался с Настей. Вечером накануне вылета сказал ей:
– Теперь две недели я буду думать о тебе, и никто мне не помещает.
– Разве ты летишь один?
– Не считая компьютера.
– Бедный. Роботы добрые, но бесчувственные. Тебе будет тоскливо. Ведь правда?
– Нет, – не согласился Двинский, – со мной будешь ты.
Наутро он был на космодроме. Европа – не только часть света. Еще это спутник Юпитера: там филиал института. Рейсовый караван малой тяги ходит к Юпитеру раз в год – полгода туда, полгода обратно. В другое время пользуются экспрессами – сжатый объем, никакого комфорта и грандиозные энергетические затраты. Но ожидание дороже.
Астровокзал. Граница Земли и неба. Две группы – улетающие и провожающие. Насти не было, так договорились. Грустно, когда провожают. Еще грустнее провожать… даже если на год.
На орбите Двинского ждали. Не каждый день кто-то стартует к Юпитеру, тем более на экспрессе. Проводили в ангар. Экспресс без разгонного блока был мал, вроде бескрылого истребителя.
У открытого люка Двинский попрощался с провожатыми. В который раз выслушал последние инструкции – как вести себя при взлете и особенно при посадке. Потом поднялся по лесенке в кабину и опустился в кресло перед пультом управления.
Створки сошлись, отгородив Двинского от людей.
2
– Здравствуйте, – произнес голос. – Двинский Владимир Сергеевич, ведь правда?
Голос звучал ровно, бесцветно, как у обычного автомата. Но слова были другие. «Ведь правда?» – Настя тоже всегда так говорит. Удивительно: ты прощаешься с женщиной и приходишь к машине, и слова, сказанные машиной, те же, что произнесла женщина при прощании. Философский смысл: прощание с человеком – аналог встречи с машиной. И поэтому одинаковые слова? Чушь какая-то!
– Здравствуйте, – ответил Двинский.
– Теперь приготовьтесь, – сказал тот же голос. – Скоро старт. Вы не боитесь одиночества?
– Нет.
– Правильно. Есть вещи, которые сначала надо пережить. Но ладно. Две недели я буду для вас всем – и пилотом и собеседником. Еще буду о вас заботиться. Вместо мамы. Или девушки. У вас есть девушка, ведь правда?
– Невеста.
– Видите, Володя, я умею угадывать. Вы разрешите называть вас так? Вам тридцать, я немного старше. Но мы почти ровесники. Как вам нравится предложение?
– Нормальное предложение, – сказал Двинский. – А в каком смысле мы ровесники?
– Это долгая история, – бесцветно сказал компьютер, – но впереди у нас две недели. Вашей невесты здесь нет, и позаботиться о вас некому. Кроме меня. Поэтому застегните ремни. Мы отлетаем. Можете курить, хотя это запрещено. Мне дым не мешает. Если возникнет пожар, мы с вами его потушим.
– Не курю.
– Вот и чудесно, – произнес компьютер. – Дым мне не вреден, но он плохо пахнет. И тушить пожары мало приятного.
– Действительно, радость небольшая.
– Вы умный, Володя. Вы все понимаете. Но ладно. Вы уже пристегнулись? Прекрасно. Сейчас отлетаем.
3
Перегрузки были небольшие и не доставляли ему неудобств. В этом прелесть старта с орбиты. Перегрузки слабые, но длительные. При взлете с Земли – все наоборот.
Легкий толчок сообщил, что разгонный блок отделился и, сменив траекторию, идет на приемную базу.
– Разгонный отошел. Приготовьтесь к невесомости.
– Готов, – сказал Двинский.
– Хорошо. Вы как ее переносите?
– Неплохо.
– Славно, – сказал компьютер. – Я читал, многие боятся. Сам я этих чувств не испытываю. Кстати, как вам нравится выражение «испытатель чувств»? Тот, кто испытывает разные чувства. Точный синоним человека…
Это произошло. Из-под Двинского выдернули кресло. Он падал на пол. Но падение затянулось, и Двинский разумом осознал, что кресло на месте, он все еще к нему привязан. Ничто никуда не падало. Невесомость.
– Вероятно, это забавно, – сказал компьютер. – Я читал, что из-под тебя будто выдергивают кресло. Но это быстро кончается, если ты тренирован.
Это кончилось. В свое время Двинский тренировался достаточно. Он надавил кнопку на подлокотнике; ремни, скользнув, исчезли. Двинский придерживал кресло, чтобы оно не уплыло.
– Никакого комфорта, ведь правда? – сказал компьютер. – Обедать, к сожалению, рано. Что будете пить? Есть чай, кофе, разные соки…
– Я бы предпочел кофе, – сказал Двинский.
– Правильно. Когда я был человеком, – сказал компьютер, – я тоже предпочитал кофе.
4
Шли вторые сутки полета. Двинский, разговорившийся было с компьютером, теперь избегал бесед. Последняя фраза его обескуражила. «Когда я был человеком». Шутка конструкторов? Нет. Что-то жуткое было в словах компьютера, будто на Двинского повеяло холодом из чужого, скрытого прошлого. «Когда я был человеком»…
Вечером компьютер сказал:
– Вы зря стесняетесь. Не думайте, что меня можно обидеть. Не думайте, что я о чем-то жалею. Все считают, что я потерял. Потерял что-то большое, а приобрел немногое. Наоборот. Я почти ничего не потерял, а приобрел очень много. Мозг, очищенный от эмоций, чистое мышление без примеси унижающих человека страстей… Спрашивайте, я отвечу на ваши вопросы.
Он умолк. Двинский тоже молчал. Он уже понял, что это не шутка. Его спутник киборг – кибернетический организм, человек, сращенный с машиной. Такие уже сто лет разгуливали по страницам романов. Но что они есть в действительности. Двинский не слышал.
– Собственно, я киборг, – продолжал невидимый собеседник. – Знакомое слово?
– Да.
– Но вы не знали, что оно произносится с ударением на «и». Наверняка ударяли на «борг».
– Да, – сказал Двинский. Вот она, человеческая трагедия. Теперь ему важно одно: правильно расставить ударения.
Впрочем, зачем трагедия? Если человек на это пошел, то добровольно. Как он сам признает, его положение ему нравится.
– С Европы меня высадят на Юпитер, – продолжал невидимый собеседник. – Представляете? Разве это не чудо? Я буду работать там, где побывали только роботы. Под вечно бушующей атмосферой, на дне океана газов. Один во веки веков. Это прекрасно, ведь правда?
Двинский молчал.
– Для вас, наверное, все равно, что я, что робот, – сказал его Собеседник. – Вы в чем-то правы. Все правы. Только не думайте, что я об этом мечтал, что добровольно пошел на это. У нас впереди много времени, и вы все узнаете, если захотите слушать.
5
– Смерть – это одиночество. Вы ни разу не умирали. Никогда не ощущали, как замедляется и останавливается время. Вечность проходит в этом состоянии – больше чем за всю жизнь. Но интересно ли вам это? Или я зря стараюсь?
– Наверное, интересно, – помедлив, сказал Двинский. – Ведь этого и вправду почти никто не испытывал. Точнее, некому об этом рассказать.
Разговор происходил, естественно, в той же кабине, что накануне, там же, если забыть, что экспресс переместился на миллионы километров. Собственно, Двинский ни о чем не расспрашивал киборга. Как обычно, тот вел разговор сам.
– Это коллапс времени, – сказал киборг. – Вы со всем миром оказываетесь в разных временных рядах. В субъективном времени смерти нет, ибо по другую ее сторону нет сознания, там ничто. Мир же проскакивает мимо, для него это смерть. Реальна только чужая смерть, собственной для индивидуума не существует.
– Это удобная теория, – сказал Двинский. – Думаю, многие с нею согласятся, если вы это всем расскажете. Приятно чувствовать себя бессмертным, пусть даже в собственном времени.
– Ну, бессмертие в застывшем мире не так уж сладостно… Но бояться смерти не стоит. Вселенная останавливается в сознании умирающего точно так же, как для вселенной застывает коллапсирующая звезда. Знай я это в нужный момент, меня бы тут не было. Но я считал, что смерть возможна и для субъекта – а за нею ничто. Правда, мой выбор оказался лучше, чем я полагал. Теперь, как видите, я понял массу вещей. Вы не представляете, насколько это мощный инструмент – мой теперешний мозг. Впрочем, возможности человеческого воображения ограничены.
– А ваши? – спросил Двинский.
– Я – другое дело. Ведь я смерти не испытывал. Все было спокойнее. Несчастный случай, я без сознания. Потом прямо на столе мне предлагают выбор: или – или. Не смерть мне предлагали, конечно. Но жизнь, которая меня всегда пугала. Тогда я решил, что пусть уж лучше вообще ничего не будет, никакой оболочки. Незадолго до этого я разошелся с женой. Под ее влиянием, наверное, и родилась у меня эта мысль. Ты, говорила она, добрый, но бесчувственный. Как робот. Тебе только компьютером быть.
6
– Жизнь у нас не сложилась, – рассказывал киборг. – Мы были женаты пять лет. Я ее любил, но был слишком ревнив. Это сейчас я понимаю, что слишком. Тогда мне казалось, что это она слишком легкомысленна.
– Казалось?
– Да, – сказал киборг. – Она была очень красивая, умница… Ну, а на меня иногда находило. Дикая это штука – ревность. Внутри возникает тревога и пустота, а потом эту пустоту затопляет что-то черное, из глубины. И ты уже совсем другой человек. И ты совершаешь поступки, о которых потом жалеешь. И как жалеешь! Но сам убиваешь все… Даже себя.
– Как это? – спросил Двинский.
– Я ведь уже разошелся с нею, – ответил, помолчав, киборг. – Она уехала отдыхать. Вдруг вечером включается видеофон. Смотрю – весела, спокойна. Рассказывает, как отдыхает, на кого-то оглядывается. Кончился разговор, а я места себе не нахожу. Чем она довольна, почему весела, с кем была? Жуткие мысли роились в голове, хоть и права на них не имел. Тем достоверней они казались. Выскочил из дому, взял электрокабину, набрал код города, в котором она отдыхала. Сорвал все ограничители и ручку скорости отжал насколько возможно. За городом кабина сорвалась с полотна и врезалась в лес…
Ревность – дикая вещь, – продолжал киборг. – Теперь я многое понимаю. Если бы в моей власти было вернуть те времена, все было бы по-другому. Нельзя смотреть на женщину как на собственность. Я сто раз клялся ей, что это не повторится. И себе клялся. И все повторялось.
– Вы уверены, что действительно любили? – помолчав, спросил Двинский.
– Конечно. Уверен, и она любила. Она ведь такой же человек. Наверное, любила. До сих пор, вероятно, любит. По-своему, конечно. Она об этом почти не говорила, но есть вещи, которые ты знаешь сам. Ведь правда?
– Пожалуй, есть, – согласился Двинский.
7
Со старта прошла неделя. Заполненная разговорами с киборгом, она пролетела незаметно. Экспресс проходил пояс астероидов. Пояс традиционно считался зоной повышенной метеорной опасности. По сравнению с другими районами солнечной системы вероятность столкновения действительно повышается здесь в тысячи раз, но все равно остается ничтожной.
– Можно, я сам сварю себе кофе? – спросил Двинский.
– Вам не нравится мой метод?
– Нравится. Но я никогда не варил кофе в невесомости. Сейчас мне кажется, что вы варите его почти так, как кое-кто на Земле. Возможно, когда я сам его сварю, ваш мне понравится еще больше.
– Тогда действуйте, – сказал киборг. – Правда, это не по правилам. Мы в поясе астероидов, и пассажирам полагается сидеть по местам. Могут быть ускорения, толчки. Экспресс уходит от метеорита, а вы влетаете во что-нибудь головой. Но что нам правила? Не можете же вы сорок часов подряд не вставать с кресла.
Двинский возился у кухонного автомата. В принципе экспресс мог нести в себе пять человек. Сейчас четыре кресла были сняты, и места было достаточно. Кухонный автомат размещался позади, справа от кресла Двинского. Рядом с автоматом был иллюминатор. За прозрачным стеклом начиналась пустота, заполненная чернотой неба. Окно в черноту, посыпанную мелкими звездами – как порошок кофе с сахаром перед тем, как его заваривать по-турецки.
Как это делается в невесомости? Очень просто, Настенька. Элементарно, любимая. Жидкость слегка намагничивается. Или электризуется. Это раз. Джезва тоже электризуется. Или намагничивается. Это два. Теперь это уже не джезва, а магнитная ловушка. Магнитная чашка. Сейчас мы будем пить кофе по-турецки из магнитных чашек…
Джезву вырвало из рук Двинского. Самого его бросило вперед – мимо иллюминатора, головой к пульту, к металлическим углам и напряжению. Но он не ударился о пульт. У самого пульта его подтормозило, остановило, поставило на ноги. Потом его швырнуло в кресло. Потом были перегрузки.
8
Двинский осматривал кабину. Немного кофе, две маленькие чашки. Но кабину испачкало основательно. Теперь он с тряпкой в руках ползал по полу, отмывая кофейные пятна. Киборг ему помогал.
– Должны быть две лужи в углу. Правильно. Еще правее.
– Точно, – сказал Двинский, снимая пятно тряпкой. – Как вы их находите? Разве у вас есть глаза внутри кабины?
– Нет, – сказал киборг. – Они глядят во вселенную. Но у меня есть инерционные датчики.
– Вы хотите сказать, что реагируете на смещение центра тяжести?
– Естественно.
– На смещение из-за пролитого кофе?
– Почему нет?
– Нужна потрясающая точность.
– Что вы знаете о моей точности?
– Ничего, – сказал Двинский. Он нашел второе пятно в углу. – Нет, нет, нет. Я ничего не знаю. Но каждый сравнивает с собой. И еще – как вам удалось сманеврировать так, что я очутился в кресле? По-моему, вы спасли мне жизнь.
– Не стоит благодарности. Нам угрожал метеорит. Есть множество траекторий, уводящих от опасности. Бесконечное множество. Оно содержит бесконечное подмножество траекторий, на которых инерционные силы бросают вас в кресло. Что остается? Выбрать путь, оптимальный по какому-либо параметру. Например, по величине ускорений.
– Но ведь это очень сложная вариационная задача! – воскликнул Двинский. – Ее нужно решить, и практически мгновенно! Разве это возможно?
– Почему нет? – сказал киборг. – Если решение однозначно, процесс его нахождения сводится к переводу. Это чистая лингвистика. Вы переводите задачу с языка начальных условий на язык решений. Естественно, все переводят с разной скоростью.
– И вы быстрее всех?
– Нет, – сказал киборг. – Как пишут в анкетах, я владею обоими языками в совершенстве. Мне не нужно переводить. Если задача поставлена, я сразу знаю решение.
– Слова я слышу, – сказал Двинский. – Впрочем, если вы делаете такие вещи инстинктивно, как я перехожу улицу, мне очевидна и суть. Только почему я не оказался в кресле вверх ногами? Впрочем, для вас это тоже просто.
– Естественно, – сказал киборг. – Я могу придать вам любое положение относительно кабины. Могу усадить в кресло, прижать лицом к иллюминатору, положить вашу руку на пульт, заставить нажать какую-нибудь кнопку. Наш ручной пульт – фикция. Когда кораблем управляет робот, пилот всегда может перехватить управление. У нас такое возможно лишь в принципе. Сигнал с пульта перебивает мои команды, но от меня зависит, чтобы пульт молчал.
– Почему так сделано? – спросил Двинский. Вновь на секунду он ощутил знакомое чувство, будто на него повеяло холодом. – Зачем?
– Никто этого не предвидел, – сказал киборг. – Все думали, что у пилота есть возможность взять управление на себя. На деле получилось не так. И правильно. Человек всегда во власти эмоции. У него могут возникнуть галлюцинации, он может сойти с ума, его может затопить черная волна из глубин психики. Я знаю это на опыте. Мало ли что может случиться с человеком!..
– А с вами?
– К моему глубокому сожалению, – монотонно произнес киборг, – ничего.
9
Двинский любовался Юпитером. Более величественного зрелища он не видел. Земля тоже впечатляет, но мы привыкли к Земле. Юпитер – другое дело. Никакая кинохроника не в силах передать вид на Юпитер с расстояния в миллион километров. Бездонные глубины атмосферы, выпуклости тайфунов, полосы облаков, круглые тени спутников. И то, для чего в языке еще нет подходящих слов.
Экспресс догонял Европу. Торможение началось вскоре после выхода из пояса астероидов. Основная скорость была сброшена. Даже наиболее сложный маневр – гравитационное торможение при пролете Каллисто и Ганимеда – был завершен. Сейчас экспресс, почти погасив скорость, приближался к Европе. Ее пятнистый диск висел впереди, превышая Землю, наблюдаемую со стационарной орбиты. И увеличивался на глазах.
– Вы не забыли, как вести себя при посадке? – спросил киборг. – Через несколько минут мы войдем в атмосферу. Когда скорость упадет до тысячи километров в час, я выпущу крылья. Верней, сначала тормозные парашюты. Ленточный, потом обыкновенные. Их четыре. Они очень красиво смотрятся на фоне неба – как букет из четырех цветов. Хотя я бы предпочел, чтобы их было три.
– Почему?
– Ну, четные букеты кладут на могилы, – сказал киборг. – Парашюты напоминают мне, что я… не совсем жив.
Некоторое время они молчали.
Европа стала больше Юпитера. Ее вогнутая чаша занимала полнеба. Она уже не увеличивалась в размерах, но рисунок пятен укрупнялся.
– Пора прощаться, – сказал киборг. – Надеюсь, наши беседы не пропадут впустую. Вы нравитесь мне, Володя. Главное, берегите свою невесту. Не поддавайтесь ревности. Мужчина должен уметь прощать. Сейчас я никогда бы не поступил так, как раньше. Мне бы хотелось, чтобы вы всегда ее любили. Пусть моя печальная история не повторится.
– Ваша жена тоже была неправа, – сказал Двинский. – По-моему, ей нравилось вас мучить. Женщина должна быть другой. Если любит, конечно.
– Она меня любила, – сказал киборг. – Есть вещи, которые ты знаешь. Кстати, обратите внимание на пейзаж: скалы Европы – это вам не какие-нибудь Альпы! А какой, по-вашему, должна быть женщина?
Небо в иллюминаторах окрасилось алым: экспресс накалял воздух. Скалы были далеко внизу, дикие, нетронутые цивилизацией. От них тянулись длинные тени. Экспресс приближался к линии терминатора – внизу была вечерняя заря, там заходило Солнце, хотя на ста километрах оно стояло еще высоко. Еще немного – и будет видна темная сторона спутника. Там обитаемый центр, и ночь, и люди уже засыпают.
– Женщина должна быть доброй, – сказал Двинский. – Как моя Настя.
– Ее зовут Настя?
– Да. А почему вы спросили?
– Так, – монотонно произнес киборг. – Действительно глупо. Она у вас, наверное, красивая.
– Очень, – сказал Двинский. – Хотя почему-то ее лицо ускользает, я не могу удержать его перед собой. Отчетливо помню лишь родинку на щеке.
– Родинку на щеке?
– Да. У нее небольшая родинка возле левого глаза. Но она ей идет. Только ее фамилия мне не нравится. Но это дело поправимое. Ведь правда?
– А как ее фамилия? – помедлив, спросил киборг.
– Фамилия? – Двинский назвал фамилию. – Зачем она вам?
Киборг не ответил. Несколько мгновений висела тишина. И внезапно оборвалась – в репродукторах замяукало и засвистело. Это Двинский уже слышал – радиоголос Юпитера, превращенный в звук.
Но почему киборг включил приемник, не ответив на заданный вопрос?
Экспресс во что-то уперся – это пошли за борт парашюты, гася оставшуюся скорость.
Опять невесомость. Без предупреждения, без приглашения затянуть ремни. Поверхность спутника метнулась вверх, запрокинулась, перевернулась. Экспресс падал. Мелькнуло небо – пустота, заполненная черным. В отдалении возник причудливый разноцветный букет. Четыре небесных цветка, отделенные парашюты.
– Почему вы не выпускаете крылья?..
Киборг молчал. Или ответ потонул в грохоте радио.
– В чем дело? – закричал Двинский. Спутник медленно поворачивался в иллюминаторах. Снизу. Слева. Справа. Сверху. Опять снизу. Экспресс вращало.
– Что случилось?
Никакого ответа.
Что могло случиться? «К сожалению, ничего». За иллюминаторами – лишь небо и скалы. Скалы все ближе, и небо все ближе. И жуткий хохот радио.
Двинский дернулся к пульту. Еще не поздно. Включить двигатель и выпустить крылья. С киборгом что-то произошло. Там разберемся.
Двигатель ожил сам. Корабль вздыбился. Двинского вырвало из кресла и швырнуло вперед – на острые углы и напряжение.
Это уже когда-то происходило.
Он не ударился головой о пульт. Его подтормозило в воздухе. Нет – он висел неподвижно, а кто-то уводил от него пульт, медленно поворачивал вокруг него кабину и приближал к его глазам иллюминатор. И давил, давил, давил иллюминатором на лицо.
Перегрузка была оглушительной. Двинский не мог шевельнуться, но мысль работала. Были фразы, которые все объясняли: «Роботы добрые, но бесчувственные», «Я сто раз клялся, что это не повторится», «Что-то на меня находило», «Я готов был убить каждого», «Теперь я бы так не поступил», «Со мной ничего не случится», «Ее зовут Настя?», «А как ее фамилия?», «И у нее родинка на щеке? Ведь правда?..»
Совпадение? Нелепое совпадение? Нет. Нет. Нет!
Когда он уже видел место, в которое врежется экспресс, неведомая сила оторвала его от иллюминатора и швырнула в кресло.
10
Очнулся Двинский на Европе, в больнице. Рядом стояли врач и руководитель станции.
– Ну, молодец, – сказал руководитель. – Экспресс ты посадил просто чудом. Что у тебя произошло?
Двинский молчал.
– Мы уже давно следили за тобой. Все шло по программе, и вдруг машина словно взбесилась. Ты вырвал ее у самой поверхности. Что же все-таки произошло?
– Экспресс посадил киборг, – сказал Двинский.
– Нет. Он-то и вышел из строя первым. Это мы знаем, но непонятны причины. Какой был компьютер! Почти человек. А сейчас…
Руководитель станции невесело усмехнулся.
– То есть внешне все цело, но теперь это просто шкаф с микросхемами. Ассоциативные связи разрушены, ограничители уничтожены, память стерта. Кибернетики говорят, это невозможно. Неужели ты ничего не заметил?
Двинский молчал. Руководитель станции повторил с сожалением:
– Какой был компьютер! Мечта!..
Комментарии к книге «Терминатор», Михаил Георгиевич Пухов
Всего 0 комментариев