«Девушка у обрыва»

ВАДИМ ШЕФНЕР

Девушка у обрыва

Название книге дала одноименная научно фантастическая повесть, рассказывающая об отдаленном будущем, об изобретении некоего универсального материала. Кроме "Девушки у обрыва", в книгу вошли две фантастические повести: "Дворец на троих" и "Круглая тайна".

ОТ РЕДАКЦИИ

Общеизвестна истина, что современная фантастика многолика. Среди писателей и читателей есть приверженцы "чистой" фантастики - такой, например, как сказки Гофмана. Другие предпочитают ей так называемую научную фантастику, значение которой особенно возросло в последнее время в связи с бурным развитом науки, с ее ошеломляющим прорывом в самые сокровенные тайны вещества и мироздания. Но и здесь есть очевидные различия. Одни фантасты придерживаются точки зрения, что фантастика не должна отрываться от реальной почвы - от тех научных проблем, которые имеют практическое значение сию минуту или будут иметь в обозримом будущем. Другие пытаются пойти гораздо дальше; их произведения базируются не столько на том, что наука уже определенно знает (или скоро узнает), сколько на самых отдаленных предположительных направлениях ее развития, на догадках, не имеющих пока реального научного обоснования. Конечно, различие это не органическое. И то и другое направление научной фантастики имеет общую цель - пробуждать мечту, воспевать могущество Разума, его неограниченные возможности. Сейчас все громче и все настойчивее звучат голоса в пользу еще одного направления научной фантастики - фантастики социальной, пытающейся, отталкиваясь от закономерностей общественного развития, заглянуть в отдаленное будущее человечества, предугадать не только конкретную форму организации будущего общества, но и поведение его членов, черты характера, нравы, привычки,- словом, предугадать, какими будут люди будущего и как они будут жить. Предлагаемая читателям книга ленинградского поэта Вадима Шефнера, нам кажется, лежит в русле такой фантастики. В первую очередь это относится, конечно, к повести "Девушка у обрыва". В ней фантазия автора направлена не столько на создание традиционных для фантастики "умных" машин и аппаратов (хотя в повести их более чем достаточно и зачастую отношение автора к ним ироническое), сколько на показ тех человеческих отношений, которые, по мысли Шефнера, восторжествуют в коммунистическом обществе. "Девушка у обрыва" - повесть-мечта. Мечта о времени, когда незамутненная никакой корыстью дружба и уважение станут единственно разумной основой отношений между людьми; когда люди будут свободны от всего дурного, унижающего человека как личность; когда даже невзначай причиненная кому-либо обида будет считаться тяжким проступком; когда нынешние - не всегда, впрочем, успешные - призывы беречь и хранить природу войдут в плоть и кровь всех людей и станут нормой поведения... Строго говоря, то, о чем мечтает автор, может казаться несбыточным лишь закоренелым скептикам, не верящим в человека, в самую возможность его нравственного совершенствования. На самом же деле ничего в этом несбыточного нет, ибо мечта автора своими корнями уходит в нашу действительность, опирается на наши идеалы. Поэтому фантастична "Девушка у обрыва", конечно, не только тем, что она переносит нас в XXII век. Элемент фантастики заключен прежде всего в аквалиде - универсальном материале, созданном героем повести из воды. Из той самой воды, которая морями и океанами разлилась по лику Земли, толстым слоем льда и снега, как шапкой, покрывает ее полюса, горные вершины и хребты. Допустим на минуту, что аквалид стал реальностью - и тогда сразу же надолго отодвигается опасность, связанная с истощением земных недр, на какой-то, видимо, весьма длительный срок отпадает необходимость в доставке на Землю материалов из космоса, а такие проекты уже сейчас обсуждаются в литературе, и не только фантастической. Но аквалид - не реальность и, надо полагать, никогда ею не станет. Почему бы, однако, не стать аквалиду реальностью на страницах фантастической повести как отражению мечты об универсальном индустриальном и строительном материале? Две небольшие повести "Круглая тайна" и "Дворец на троих", вошедшие в книгу, на наш взгляд, имеют между собой много общего. Общее у них в первую очередь то, что и тут и там герой проводится через своеобразный психологический эксперимент, из которого он выходит как бы "очищенным", победившим в себе змея-искусителя в виде обывательски-расхожего представления о счастье. В "Девушке у обрыва" фантастика служит утверждению будущего, в "Круглой тайне" и "Дворце на троих" - отрицанию прошлого, точнее того в нем, что тянет человека назад, что он должен преодолеть в себе, чтобы приблизить будущее.

ЗАПИСКИ КОВРИГИНА

Фантастическая повесть

Предисловие к 338-му юбилейному изданию

Семьдесят пять лет назад, в 2231 году, впервые вышла из печати эта небольшая книжка. С тех пор она выдержала 337 изданий только на русском языке. По выходе в свет она была переведена на все языки мира, а ныне известна всем жителям нашей Объединенной Планеты, а также и нашим землякам, живущим на Марсе и Венере. За 75 лет о "Девушке у обрыва" написано столько статей, исследований и диссертаций, что одно их перечисление занимает девять больших томов. Выпуская в свет юбилейное издание, мы хотим вкратце напомнить читателям историю возникновения "Записок Ковригина" и пояснить, почему каждое новое поколение читает эту книгу с неослабевающим интересом. Надо сказать, что причина нестареющей популярности "Девушки у обрыва" кроется отнюдь не в художественных достоинствах этой книги. Не ищите здесь и обобщающих мыслей, широких картин эпохи. Все, что выходит за ограниченный круг его темы, автора просто не интересует. Да он и не справился бы с таким самозаданием, - ведь по профессии он не был Писателем. Автор "Девушки у обрыва" Матвей Ковригин (2102-2231), работая над книгой, отнюдь не претендовал на литературную славу. Будучи по образованию Историком литературы и изучая XX век, он ждал славы или хотя бы известности от своих историко-литературных компилятивных трудов, которых он издал довольно много и которые не пользовались популярностью уже при жизни Автора, а ныне совершенно забыты. А эта небольшая книжка, вышедшая после смерти Автора, принесла ему посмертную славу, и слава эта не меркнет с годами. Ибо в ней Ковригин рассказывает об Андрее Светочеве, а каждое слово об этом величайшем Ученом дорого Человечеству. Еще раз напоминаем: "Записки Ковригина" - повествование узконаправленное. Автора очень мало занимает бытовой и научный фон. О технике своего времени он упоминает только в тех случаях, когда сталкивается с нею лично или когда от нее зависит судьба его друзей. Порой по ходу действия он довольно подробно описывает некоторые агрегаты, существовавшие в его время, но в этих описаниях чувствуется не только глубокое равнодушие к технике, но и непонимание, граничащее порой с обывательщиной и технической малограмотностью. О Космосе, о полетах Человека в пространство он даже и не упоминает, словно живет в эпоху геоцентризма. И даже великий научный смысл открытия своего друга Андрея Светочева он понял только к концу своей жизни, да и то чисто утилитарно. Узкая направленность автора сказывается и в том, что Андрея Светочева он изображает вне его творческого окружения, только со своих узко личных позиций. Нигде почти не упоминает он ни о Сотрудниках Светочева, ни о его Учителях и предшественниках. По Ковригину, получается, что Светочев все делал один, а ведь на самом-то деле он был окружен талантливыми единомышленниками, многие из которых (Иванников, Лемер, Караджаран, Келау) были крупнейшими Учеными своего века. Сам Андрей Светочев никогда не ощущал себя одиночкой в науке и отлично понимал, что век Ученых-одиночек давно канул в прошлое. Не только в XXII веке, когда жил и творил Светочев, но уже задолго до этого, в XX веке, наука стала столь сложной и многогранной, что все крупные и великие научные открытия могли возникать и осуществляться только в результате напряженного коллективного труда Ученых. Быть гениальным в науке - не значит быть одиноким в науке. Это было ясно и для Светочева, и для его современников. И только Ковригин, придерживаясь некоторых литературных штампов XX века, пытается сделать из Светочева некоего алхимика-одиночку. Стиль книги архаичен, несовременен. Будучи специалистом по литературе XX века, автор, не найдя своей творческой манеры, подражает писателям XX века, причем писателям отнюдь не перворазрядным. К этому недостатку надо добавить и еще один. Даже повествуя о своих юных годах, Ковригин говорит о себе, как о пожившем, солидном, многоопытном Человеке. Но не надо забывать, что книгу свою Ковригин создал на закате жизни. К автору "Девушки у обрыва" Матвею Ковригину разные Исследователи относятся по-разному. Ковригин - фигура противоречивая. Наряду с искренностью, добротой, безусловной личной смелостью и готовностью всегда прийти на помощь, в нем уживаются мелкий педантизм, брюзжание, отсутствие самокритики, граничащее с самовлюбленностью. Но не будем забывать, что именно Ковригину мы обязаны наиболее полным описанием жизни Андрея Светочева. Так как многие понятия, наименования, агрегаты, приборы и механизмы, о которых упоминает автор, давно устарели, забыты, заменены другими и молодое поколение уже не знает о них, мы взяли на себя смелость снабдить текст сносками, поясняющими историческое значение этих понятий и предметов.

С искренним уважением издательство "З е м л я" 2306 год Русская редакция

Вступление

"...Девушка стояла у обрыва на берегу реки. Это было осенью, когда идут затяжные дожди, когда размокает береговая глина и на ней так четко отпечатываются следы. Девушка стояла у обрыва и задумчиво смотрела на осеннюю реку, по которой плыли желтые листья. Мимо проходил юноша, и увидел он девушку, стоящую у обрыва, и полюбил ее с первого взгляда. И она тоже полюбила его с первого взгляда - так полагается в сказках. Этот юноша жил у реки, и когда девушка вызвала аэролет и улетала в большой город, обещав вернуться весной, юноша остался один в избушке на берегу реки и стал ждать ее возвращения. Зачем он жил один на берегу реки, и кто он был - не спрашивайте, ибо это сказка. Каждый день приходил юноша на обрыв, где когда-то стояла девушка. Он протоптал в глине узкую тропинку рядом с ее следами. Он не наступал на ее следы, и каждый раз ему казалось, что девушка невидимо идет рядом с ним к обрыву и рядом с ним стоит и смотрит на осеннюю реку, по которой плывут желтые листья. Потом пошли большие дожди, и следы от туфелек девушки наполнились водой, и в них отражалось небо поздней осени. Потом ударил мороз, и следы стали льдом. И однажды юноша вынул один след и принес его в свою избушку. Он положил его на стол, а когда проснулся утром, то увидел, что след растаял. И юноша очень удивился и огорчился. Не удивляйтесь - в сказках люди дивятся самым обычным вещам. Огорчился юноша и подумал: "Следы моей возлюбленной достойны вечности. Но лед не вечен. Не вечен и металл, ибо он ржавеет; не вечно и стекло, ибо оно бьется; не вечен и камень, ибо он выветривается и трескается от жары и холода. Я должен создать такой материал, который отливался бы в любую форму и не боялся бы ни огня, ни холода, ни времени". И пришел день, когда он создал вещество, которое заменило нам камень и металл, стекло и пластмассу, дерево и бетон, бумагу и лен. Он создал Единый Материал, который называется аквалидом. Из этого материала люди стали строить города на земле и под водой, делать все машины и все вещи. И это уже не сказка, ибо мы живем в этом мире. Вот куда привели следы девушки, которая однажды стояла у обрыва в осенний день, когда по реке плыли желтые листья. Но однажды девушка, которую ждал юноша..." И т. д. и т. д. Вы и сами, дорогой мой Читатель, с детских лет знаете эту сентиментальную историю - ведь ее даже в школе проходят. Сочиненная досужим Поэтом и посвященная Андрею Светочеву и Нине Астаховой, эта полулегенда-полусказка почему-то считается весьма поэтичной и трогательной, и, быть может, некоторые не в меру наивные Люди склонны думать, что именно таким путем и пришли мы к современной аквалидной цивилизации. Действительно: девушка на берегу стояла. А все остальное было не так, не так. Все придумал от себя досужий сочинитель. - А как же все было? - спросите вы, почтенный мой Читатель. Сейчас я начну свое повествование, и вы узнаете, с чего все началось, что привело Андрея Светочева к его открытию, где и как он встретил Нину Астахову. И еще вы узнаете многое другое. Я прожил свой МИДЖ1 с избытком, жизнь моя клонится к закату, и недалек тот день, когда мой пепел легким облаком упадет с Белой Башни на цветы, растущие у ее подножия. Но я еще успею поведать вам правдивую историю о Нине Астаховой, об Андрее Светочеве, другом которого я был, и о себе, ибо когда-то моя жизнь была тесно связана с жизнью этих двух Людей.

Случай на Ленинградском Почтамте

Я начну с давних-давних времен. Рассказ мой начинается в тот день, когда отменили деньги. В книгах вы все читали об этом дне, а я помню его сам и знаю, что в книгах он сильно приукрашен. В сущности, ничего особенного в тот день не произошло. Дело в том, что процесс отмирания денег шел уже давно. Деньги не погибли внезапно - они тихо скончались, как Человек, проживший свой МИДЖ с избытком. Последнее время они имели скорее значение статистическое, нежели ценностное. Если вам не хватало денежных знаков на покупку какой-либо нужной вам вещи, вы просто вырывали из своей записной книжки листок и писали на нем "15 копеек", или "З рубля", или "20 рублей" и платили им Продавщице или ПАВЛИНу2. Или вы могли попросить деньги у любого прохожего, и он давал вам требуемую сумму и, не спрашивая вашего имени, шел своей дорогой. В день отмены денег у нас в Университете состоялось небольшое собрание в актовом зале, а затем все разошлись по своим делам. Помню, я шел с Ниной Астаховой к зданию филологического факультета и разговор у нас был вовсе не об отмененных деньгах, а об "Антологии Забытых Поэтов XX века", над которой я тогда работал. Нина (она училась на втором курсе) была прикреплена ко мне, Аспиранту, в качестве Технического Помощника и помогала мне в составлении этой "Антологии". Она была добросовестна, много времени проводила в библиотеках и архивах, выискивая стихи и данные о забытых ныне Поэтах XX века, но мне не слишком нравилась в ней некоторая строптивость и чрезмерная самостоятельность. Так, например, Нина настаивала, чтобы в "Антологию" я обязательно включил стихи некоего Вадима Шефнера (1915-1984?), я же противился этому. Мне не нравились нотки грусти и меланхолические размышления в его стихах. Я предпочитал Поэтов с бодрыми, звонкими стихами, где все было просто и ясно. Я считал, что именно такие Поэты должны войти в мою "Антологию", чтобы Читатель имел верное представление о поэзии XX века. Нина же продолжала упорствовать, желая включить этого Шефнера - дался он ей! При этом она горячилась, даже сердилась. Она никак не могла понять, что я составляю научный труд, а наука требует бесстрастия. Вообще же Нина мне нравилась. Часто мы вместе ходили с ней под парусами на яхте - она очень любила море. А иногда мы брали такси-легколет и летели куда-нибудь за город. Там мы гуляли по аллеям. Мне нравилось быть с ней вместе, но меня несколько отпугивал ее странный характер. Иногда она была смешлива и даже насмешлива, а то вдруг становилась молчаливой и задумчивой. Подчас ее лицо принимало такое выражение, будто она ждет, что вот-вот произойдет что-то необыкновенное, какое-то чудо. - Нина, о чем ты думаешь сейчас? - спросил я ее однажды в такую минуту, когда мы шли по загородной аллее. - Так... Сама не знаю о чем... Знаешь, мне иногда кажется, что в моей жизни случится что-то очень-очень хорошее. Будет какая-то радость. - Ты, очевидно, имеешь в виду тот факт, что скоро я закончу "Антологию", и, когда она выйдет из печати, твое имя будет упомянуто в предисловии как имя моей Помощницы? - сказал я. - Это действительно большая радость. И заслуженная. - Ах, ты совсем не о том говоришь, - досадливо возразила она. - Я и сама-то не знаю, какого счастья я жду. Меня несколько удивили эти ее слова, и даже огорчили. Как можно ждать счастья, не зная, какого именно счастья ждешь? Где тут логика? - Тебе нужно развивать в себе научное мышление, - посоветовал я ей. - Ты не прожила еще и четверти МИДЖа, впереди тебя ждет большая жизнь - научная и личная. Когда-нибудь ты выйдешь замуж, муж твой, быть может, будет Ученым, и твой уровень мышления должен быть не ниже его уровня. Ты об этом думала? Но Нина сделала вид, будто не поняла моих слов. Ничего она мне не ответила, а подпрыгнула и сорвала со свешивающейся ветки листок и стала сквозь него смотреть на солнце. - Сегодня зеленое солнце! - объявила она мне. - Вот забавно! Я не стал убеждать ее, что солнце сегодня, как и всегда, самое обыкновенное, а вовсе не зеленое. Я просто терялся, когда она говорила такие странные вещи. Тем не менее Нина мне нравилась. Но только не думайте, что она была такой красавицей, какой ее изображают теперь Художники и Скульпторы. Нет, красавицей я бы ее не назвал. Это была стройная, подвижная девушка, с очень легкой походкой, с лицом выразительным и даже привлекательным, но вовсе не было в ней той красоты, которую приписывают ей сейчас. Но вернусь ко дню отмены денег. Как я уже говорил, после собрания в актовом зале мы с Ниной отправились на филфак. Нина пошла на лекцию, я же засел в библиотеке и долго работал над своей "Антологией", а затем направился в университетскую столовую. Когда ко мне подошел САТИР3, я, как обычно, заказал себе щи, синтет-печенку и компот. Отобедав, я по привычке подозвал САТИРа, чтобы расплатиться, и хотел было уже сунуть монеты в отверстие на его пластмассовой груди, но вдруг увидел, что это отверстие заклеено бумажкой. - Обед бесплатен. Обед бесплатен, - равнодушно сказал САТИР. - Не "обед бесплатен" надо говорить, а "обед отпускается бесплатно", поправил Я САТИРа. - Идите и вызовите ко мне САВАОФа4. Вскоре к моему столику подошел громоздкий САВАОФ. Я сказал ему, чтобы он исправил фонозапись в подчиненных ему САТИРах - они выражаются не вполне грамотно. Стыдно, ведь здесь Университет, центр культуры. - Встревожен. Взволнован. Приму меры, - ответил САВАОФ. - Есть еще замечания? - К сожалению, есть. Мне подали пережаренную синтет-печенку. Неужели вы предполагаете, что если все теперь бесплатно, то можно кормить людей пережаренной печенкой? - Встревожен. Взволнован. Приму меры, - ответил САВАОФ. - Есть еще замечания? - Нет. Можете идти. Пообедав, я вышел на набережную и пошел к Первой линии. На набережной все было почти так, как в обычные дни, только на судах виднелись флаги расцвечивания да у гранитного спуска толпились множество мальчишек и девчонок. Они останавливали всех прохожих и просили у них денег. Получив просимое, дети бежали по ступенькам к воде и бросали монетки в воду. А из бумажных купюр они делали маленькие лодочки и пускали их по волнам. В школах по случаю отмены денег занятий в этот день не было, что, на мой взгляд, едва ли способствовало укреплению дисциплины. Когда я свернул на Первую линию, то увидел Чепьювина5. Приплясывая и что-то невнятно напевая, он шел по пластмассовым плиткам мостовой, мешая движению элмобилей, которые почтительно его объезжали. Люди с интересом и удивлением, а некоторые и с явным испугом глядели на него. Я и сам остановился поглядеть на редчайшее зрелище,- в последний раз я видел одного Чепьювина в детстве, когда мне было лет девять. Я постоял немного, надеясь, что Чепьювин выругается и мне удастся записать какое-либо новое для меня бранное выражение. Но Чепьювин только напевал и все. Я пошел дальше, несколько огорченный тем, что мне не удалось пополнить составляемый мной СОСУД. Дело в том, что я с двенадцати лет начал составлять словарь, который назвал СОСУДом (Словарь Отмерших Слов, Употреблявшихся Древними). Мой СОСУД состоял из четырех разделов; 1) Ругательства, 2) Воровские термины, 3) Охотничьи термины, 4) Военные термины. Если второй, третий и четвертый разделы СОСУДа я мог пополнять за счет старинных книг и архивов, то первый раздел пополнялся очень скудно, так как ругань на Земле давно вышла из обихода, а письменных источников не было. Приходилось собирать этот раздел по крупицам, и составление его подвигалось весьма медленно. На Большом проспекте было людно. Здесь чувствовался праздник. Из открытых окон и с балконов летели бумажные деньги и, планируя, падали под ноги прохожим. Проходя мимо сберкассы, я заглянул туда. Там толпились дети. Они смеялись, прыгали и бросали друг в друга распакованными пачками денег. Весь пол был покрыт бумажками. Время от времени ребята подбегали к столу, и сидящая за столом ФЭМИДА6 выдавала им новые пачки. На углу Большого проспекта и Шестой линии я встретил своего друга Андрея Светочева. Да-да, того самого Светочева, имя которого ныне известно каждому Человеку на Земле. Но тогда он был еще ничем не знаменит. Впрочем, среди Ученых он и тогда уже был известен. Андрея я знал с детских лет - мы жили с ним в одном доме и учились в одной школе. Потом учебные пути наши разошлись - Андрей всегда интересовался техникой и после школы был принят в Академию Высших Научных Знаний, я же поступил на филологический факультет Университета. И хоть мы могли жить дома, потому что родители наши находились в Ленинграде, но мы разъехались по общежитиям - так удобнее было учиться. Однако мы остались друзьями и часто встречались. Со школьных лет в нас сохранилась страсть к коллекционированию марок, и это тоже сближало нас. Встречаясь, мы хвастались своими коллекциями и толковали о жизни вообще, в своих планах и надеждах. А планы и надежды были у нас очень разные. Последние месяцы Андрей был мрачен, молчалив. Однажды, когда я заглянул к нему в общежитие, он признался мне, что задумал одно очень важное открытие, но дело не клеится. Он мечется от одного опыта к другому - и все без толку. Я тогда посочувствовал ему и дружески посоветовал взять какую-нибудь менее сложную работу и не стремиться к недостижимым целям. Ведь недостижимое недостижимо и невозможное - невозможно. Надо намечать ближние цели и шагать от вехи к вехе. Но Андрей остался недоволен моим дружеским советом и указал на картину, которая висела над его рабочим столом. Там был изображен Геракл, догоняющий Кирнейскую лань. Геракл бежал за ланью по снежным горным вершинам. - Видишь, как он бежит? - сказал Андрей. - Он бежит по самым высоким вершинам, а тех вершин и скал, что пониже, он не касается ногой, он перепрыгивает через них. Поэтому он и догнал лань. - Он мог и не нагнать ее, - резонно возразил я. - Он мог упасть и разбиться. И потом Геракл - это Геракл, а ты - простой смертный. - Ну, это уж другое дело, - сухо ответил Андрей и перевел разговор на марки. В тот день я ушел от него с ощущением, что он избрал какой-то ложный путь в науке и не хочет сойти с него из упрямства, Мне даже жалко его стало. Мне давно казалось, что он топчется на месте, в то время как я шаг за шагом неуклонно иду вперед. Моя "Антология" и комментарии к ней были не так далеки от завершения, и я уже подумывал о следующей работе: "Писатели-фантасты XX века в свете современных этических воззрений". Кроме того, я неустанно работал над своим СОСУДом. Как я уже упоминал, это был весьма кропотливый труд. За каждым бранным словом для первого раздела СОСУДа мне приходилось буквально гоняться с пеной у рта, как говорилось в старину. Дело осложнялось и тем, что свою Помощницу, Нину Астахову, щадя ее девическую стыдливость, к этой работе привлечь я не мог. В целом же я медленно и верно продвигался вперед, в то время как Андрей топтался на месте, поставив перед собой невыполнимую, как мне тогда казалось, задачу. Но вернусь к описываемому мною дню. Итак, я встретил Андрея на углу Большого проспекта и Шестой линии. Андрей опять был мрачен. - Куда ты спешишь, Андрей? - спросил я его. - На Почтамт, - хмуро ответил он. - Ты ведь знаешь, что марки отменены. Прежде мне хоть в марках везло, а теперь и марки отменили. - Отменили? - удивился я. - Как же так? А наши коллекции? - Ты плохо слушал сообщение об отмене денег. Там сказано: отменяются деньги, а также всякие знаки оплаты. А марки - это и есть знаки оплаты. - Действительно, - догадался я. - Раз нет денег, то и марки отпадают... А как же быть филателистам? - Никак! - буркнул Андрей. - Едем к Почтамту. Движением руки он подозвал проходящий мимо такси-элмобиль, и мы сели в него. - Везите нас к Почтамту, - сказал я ABTOPy7. - Понял. Везу к Почтамту. Оплата отменена, - произнес АВТОР, склонив над приборами металлическую голову с тремя глазами. Четвертый глаз - большая затылочная линза - смотрел на нас. - Поедем с перепрыгом, - сказал Андрей. - Мы спешим. - Предупреждаю об опасности, - сказал АВТОР. - К Почтамту сегодня большое движение. Перепрыгивание опасно. Везти с разговором? За разговор надбавка отменена. - Везите с разговором, - сказал я. - До вас вез к Почтамту седого старика, возраст приблизительно МИДЖ и сорок лет. Старик имел огорченный вид. На куртке у него Гуманитарный знак. Старик был очень сердит. - Он не ругался? - с надеждой спросил я. - Нет, он не делал того, о чем вы упомянули. Но у него был огорченный вид. - И не надоела вам эта болтовня! - сердито сказал Андрей. - Не пойму, что за удовольствие. Мы замолчали. До Почтамта было довольно далеко, он находился в новом центре города, который сместился по направлению к Пушкину. Элмобилей было в этот час много. Когда впереди, за несколькими машинами, намечался просвет, наш элмобиль выпускал подкрылки и перелетал через идущие впереди машины, занимая свободное место. Наконец мы подъехали к Почтамту - небольшому двадцатиэтажному зданию, стоящему среди площади. На площади толпилось довольно много народу. Здесь были и школьники, и люди среднего возраста, и совсем пожилые люди. Некоторые пришли с альбомами для марок и "Справочником филателиста". У всех был очень недовольный вид. Все смотрели на гигантский телеэкран, который был вделан в стену Почтамта. Мы с Андреем тоже стали смотреть на экран и вскоре увидели Москву. Площадь перед Московским Почтамтом тоже была полна филателистов. Потом на экране появился Почтамт в Буэнос-Айресе. Там была уже ночь, и толпа филателистов стояла с факелами. Некоторые держали в руках какие-то дудки и дудели в них. Потом возник Почтамт в Риме. Здесь тысячи филателистов сидели на пластмассовой мостовой, не давая двигаться транспорту. Затем Рим померк, и на экран наплыл небольшой городок - где-то в Черноземной полосе. Здесь перед зданием Почты стояли школьники и взрослые, держа в руках плакаты с надписью: "Почтовики! Людям нужны марки!". Затем экран погас, и Диктор сказал: - В Женеве непрерывно заседает Всемирный Почтовый Совет. Вопрос о марках будет решен в ближайший час. Включаем Женеву. - Идем в зал, - сказал мне Андрей и стал пробираться к подъезду Почтамта. Я пошел за ним, вслушиваясь в разговоры Людей и надеясь услышать какое-нибудь ругательство, дабы пополнить свой СОСУД. Но, к сожалению, никто не ругался, хоть все и были возбуждены. В зале Почтамта народу было много, однако меньше, чем я ожидал. Мы подошли к окнам, где еще вчера продавались марки. Теперь здесь висел аншлаг: "В связи с отменой денег марки отменены. Письма пересылаются бесплатно". Девушка-почтовичка терпеливо объясняла какому-то старичку, МИДЖей двух, что раз деньги отменены, то и марки не нужны и его письмо дойдет по адресу безо всякой марки. В ушах девушки покачивались серьги. Они были очень простые - два металлических шарика на тонких цепочках, но все-таки сразу бросались в глаза: в наше время эти ушные украшения давно вышли из моды. Впрочем, девушка была хороша собой, и серьги ей шли. - Собиранье марок - это историческая традиция, - сказал Андрей, подойдя к окошечку. - И не вам, Почтовикам, ее отменять. - Марки отменены не Почтовиками, а временем, - скромно возразила девушка с серьгами. - Собирание марок - ненужный, отживший предрассудок. - Раз есть люди, интересующиеся марками, значит, марки должны существовать, - громко и сердито сказал Андрей. - Как вы смешны со своими марками! - вспыхнув, ответила девушка. - А вы глупы со своими рассуждениями о марках и со своими допотопными серьгами! - воскликнул Андрей. - Вы просто сущая кикимора! Девушка с испугом и обидой посмотрела на Андрея. - Андрей! До чего ты дошел! - сказал я. - Ты произнес ругательство! Мне стыдно за тебя! - Простите меня, - обратился Андрей к девушке с серьгами. - Никогда еще со мной не бывало такого. Простите, что я вас обидел. - Я прощаю вам, - сказала девушка. - Вы просто очень чем-то взволнованы... А что это такое - кикимора? - Не знаю, - ответил Андрей. - Так говорил мой прадедушка моей прабабушке, когда был сердит. - Под "кикиморами" в глубокой древности подразумевались некие лесные мифические существа, - сказал я. - В дальнейшем же слово "кикимора", утеряв свое первоначальное значение, стало употребляться в фольклоре как бранное слово, применяемое по отношению к сварливым и не обладающим внешней привлекательностью женщинам. Могу вас заверить, что на кикимору вы не похожи, и с этой точки зрения мой друг ошибся. - Очень интересно! - сказала девушка. - И откуда вы все это знаете? - Я знаю не только это, но и много больше этого, - скромно ответил я. И далее я пояснил, что Словарь Отмерших Слов, Употреблявшихся Древними, сокращенно именуемый СОСУДом, вмещает в себя очень много слов, понятий и идиоматических выражений. Далее я сказал, как меня зовут и кто я такой. Девушка слушала меня с интересом, а затем сказала несколько слов о себе. Ее звали Надей. Впоследствии Надя стала моей женой, но сейчас речь не о том. Когда мы с Андреем вышли из зала Почтамта, то на гигантском телеэкране увидели Диктора, который сообщил следующее:

1. Всемирный Почтовый Совет считает коллекционирование марок пережитком, не приносящим Человечеству никакой пользы. 2. Всемирный Почтовый Совет считает коллекционирование марок пережитком, не приносящим Человечеству никакого вреда. 3. Поскольку коллекционеры хотят, чтобы марки существовали, пусть они существуют, но не как знаки оплаты. 4. Впредь каждый Человек получает право выпускать свои марки, для чего выделяются типографии и прочая техника. 5. Каждый Человек за свою жизнь имеет право выпустить три марки общим тиражом не более 1 000 000 экземпляров.

- Вот видишь, - сказал я Андрею, - все кончилось очень хорошо. И не следовало тебе обижать девушку и присваивать совсем не идущее к ней определение "сущая кикимора". Ты оскорбил Человека. Тебе придется искупить свою вину. - Я и сам это знаю, - ответил Андрей. - Я вел себя недостойно. И дело тут не в марках, а в том, что мне очень не везет. Одно время мне казалось, что я близок к великому открытию, а теперь начинаю думать, что шел по ложному пути... - В наш век не может быть великих открытий, - возразил я. - В наш век возможны только усовершенствования. Андрей промолчал в ответ, и мне показалось тогда, что внутренне он со мной согласен, но из ложной гордости не высказывает этого. Но я ошибался. В Андрее было много непонятного для меня. А ведь я его знал с детства.

Детство

В самом раннем детстве я жил с родителями в доме на Одиннадцатой линии Васильевского острова. Отец преподавал литературу в школе, мать же работала Модельером на фабрике женских украшений. Там отливали кольца и всевозможные украшения из химически чистого железа (золото давно вышло из моды). Там же изготовлялись перстни и диадемы с марсианскими камешками. На этой фабрике мать моя подружилась с Анной Светочевой, матерью Андрея. Потом подружились и наши отцы, и мы съехались в одну квартиру в Гавани, в дом на самом взморье. В то время начался процесс так называемой вторичной коммунализации жилья. Дело в том, что когда-то многие Люди вынуждены были жить в больших коммунальных квартирах. Так как в этих больших квартирах жили Люди разных характеров, профессий и привычек, то между ними порой возникали ссоры, недовольство друг другом. Тем временем темпы жилищного строительства все нарастали, и вот все, кто хотел жить в отдельных квартирах, стали жить в них. Но прошло еще некоторое время - и отдельные Люди и семьи, дружившие меж собой, начали съезжаться в общие квартиры уже на новой основе - на основе дружбы и расположения друг к другу. Это было учтено, и снова часть новых зданий стали строить с большими квартирами. Люди в таких квартирах жили как бы одной семьей, внося деньги в общий котел, независимо от величины заработка. Сейчас этот естественный процесс продолжается, все ускоряясь, - тем более что деньги отменены и все стало гораздо проще. Дом, куда мы въехали со Светочевыми, обменявшись с какой-то большой семьей, был старый, кирпичный. По сравнению с новыми домами из цельнобетона, которые стояли рядом с ним, он казался старинным. В нашем доме, в дверях, выходивших из квартир на лестницу, были даже замки, и мне очень нравилась эта старина. Двери закрывались, конечно, просто так ключи давно были потеряны или сданы в утиль, - но само наличие этих странных приспособлений придавало квартире какую-то таинственность. Жили наши семьи очень дружно. Отец Андрея, Сергей Екатеринович Светочев, был добродушный, веселый Человек. Он работал на бумажной фабрике и очень гордился своей профессией. "Все течет, все меняется, а бумажное производство остается, - говаривал он. - Без нас Людям не прожить". Мог ли он предполагать, что сын его сделает такое великое открытие, что даже и бумага будет не нужна! Нас с Андреем поместили в одну большую комнату - детскую, и наши кровати стояли рядом. Квартира была невелика, но уютна, - да кто из вас, уважаемые Читатели, не побывал в ней! Ведь дом сохранен в неприкосновенности в память об Андрее Светочеве, и все в квартире такое, как в старину. Только настил пола там меняют теперь дважды в год - его протирают ноги бесчисленных экскурсантов со всех материков нашей Земли. Посетителям дома-музея квартира эта кажется скромной, но мне в детстве она казалась очень большой. В ту пору еще не было такого изобилия жилой площади, как сейчас, и норма - комната на человека - еще была в силе. Это теперь, когда за одни сутки воздвигаются гигантские дома из аквалида, вы можете, если вам в голову придет такая нелепая идея, заказать для себя личный дворец. В Жилстрое удивятся вашей причуде, но заявку удовлетворят - и через день вы въедете в свой дворец, а еще через неделю сбежите из него от скуки. Но возвращаюсь к Андрею. Итак, мы с ним жили в одном доме и ходили в один детский сад, а затем вместе поступили в школу. Жили мы с ним дружно и всегда поверяли друг другу свои тайны и планы на будущее. В учебе мы помогали друг другу: я неплохо шел по родному языку, Андрей же был силен в математике. Однако никаких признаков гениальности у него в ту пору не было. Это был мальчишка как мальчишка. В начальных классах он учился, в общем-то, средне, а тетради вел хуже, чем я, и меня нередко ставили ему в пример. Должен заметить, что хоть мы и очень дружили, но были в характере Андрея черты, которые мне не очень нравились. Мне казалось, что как мы ни дружны, но Андрей всегда чего-то не договаривает до конца, точно боясь, что я не смогу его понять. Обижало меня и его стремление к уединению и молчанию, овладевавшее им порой. Он мог просидеть час - другой не шевелясь, уставясь в одну точку и о чем-то думая. На мои вопросы он отвечал в таких случаях невпопад, и это, естественно, сердило меня. Еще любил он бродить один по берегу залива, там, где пляж. Осенью пляж был безлюден, и когда мы возвращались из школы, я прямиком шагал домой, а Андрей иногда зачем-то сворачивал на этот пустынный пляж, где нет ничего интересного. Однажды я, как часто бывало, вернулся домой без Андрея, а тут его мать послала меня за ним. "Ведь сегодня день рождения Андрюши, - сказала она, неужели он забыл об этом?" Я пришел на берег. Было в тот день пасмурно, сыро. Шел мелкий дождик. Вода была неподвижна, только иголочки дождя тихо втыкались в нее и исчезали. Андрей в дождевике стоял у самой кромки залива. Смотрел он не вдаль, а прямо под ноги, на воду. - И охота тебе торчать на этом пляже! - сказал я. - Ведь сейчас не лето. Иди домой, тебя мама зовет. Или ты забыл, что тебе сегодня исполняется десять лет? И о чем ты думаешь? - Я думаю о воде, - ответил Андрей. - Вода - очень странная, правда? Она ни на что на свете не похожа. - Чего странного нашел ты в воде? - удивился я. - Вода - это и есть вода. - Нет, вода - странная и непонятная, - упрямо повторял Андрей. - Она жидкая, но если по ней плашмя ударить палкой, то даже руке больно, такая она упругая. Вот если сделать воду совсем твердой... - Настанет зима - вода превратится в лед и станет твердой, - прервал я Андрея. - Да я не о льде, - с какой-то обидой сказал он. Мы молча пошли домой. Дома мать Андрея обняла его и подарила пакетик с марками, а моя мама подарила ему "Справочник филателиста". - Ура! Никарагуа! Никарагуа! - закричал мой товарищ, рассмотрев марки. Он запрыгал от радости и стал бегать по всем комнатам, выкрикивая: "Никарагуа! Никарагуа!" Когда он пробежал мимо дивана, я сделал ему подножку, и он упал на диван. Я тоже плюхнулся на диван, и мы стали бороться, а потом схватили по диванному валику и начали бить друг друга. Конечно, все это делалось в шутку. - Бей зверинщиков! - кричал я, замахиваясь нитролонным валиком на Андрея. - Бей портретников! - кричал он, опуская мне на голову валик. "Портретниками" в нашем школьном филателистическом кружке называли тех, кто собирал марки с портретами. Я, например, подбирал марки с изображением знаменитых Людей. Андрей же принадлежал к "зверинщикам" - он собирал так называемые красивые марки; особенно он любил изображения разных экзотических зверей. Вкус у него был странный; ему нравились самые яркие, даже аляповатые марки, нравились пестрые птицы и звери, изображенные на них. Коллекцией своей он очень дорожил, но если кто-нибудь из ребят просил у него даже самую яркую марку, он отдавал ее. Сам же он редко обращался к кому-либо с просьбами, и из-за этого некоторые считали его гордецом. Но гордецом он не был, просто он был сдержанным, и с годами эта сдержанность росла. С годами росла в нем и некоторая тяга к отвлеченным рассуждениям. Рассуждения эти, признаться, нагоняли на меня скуку. Так однажды, когда мы учились в четвертом классе, у нас состоялась экскурсия в старинный Исаакиевский собор - вернее, на его колоннаду. В этот день на плоскую крышу нашей школы сел средний аэролет, мы быстро прошли в его салон и вскоре полетели к Исаакию. Остановившись в воздухе у верхней колоннады собора, аэролет выдвинул наклонный трап, и весь наш класс во главе с Учителем сошел под колонны. С вершины собора нам виден был весь город и Нева с ее четырнадцатью мостами, и "Аврора", стоящая на вечном причале, и залив, и корабли на нем. - Как красиво! - сказал я Андрею. - Правда? - Очень красиво, - согласился он. - Только все кругом из разного сделано. Из камня, из железа, из кирпича, из бетона, из пластмассы, из стекла... Все из разного. - Чего же ты хочешь? - удивился я. - Так и должно быть. Одно делают из одного, Другое - из другого. Так всегда было, так всегда и будет. - Надо делать все не из разного, а все из одного, - задумчиво сказал Андрей. - И дома, и корабли, и машины, и ракеты, и ботинки, и мебель, и все-все. - Ну, это ты ерунду говоришь, - возразил я. - И потом вот из пластмасс очень многое делают. - Но не все, - сказал Андрей. - А нужно такую пластмассу, что ли, изобрести, чтобы из нее все делать. - Не строй из себя умника! - рассердился я. - Мы с тобой в школе учимся, и незачем нам думать о том, чего не может быть. После этой моей отповеди Андрей обиделся и долго не разговаривал со мной на отвлеченные темы. Зато он начал таскать домой всевозможные научные книги, в которых речь шла главным образом о воде. Когда мы перешли в следующий класс, Андрей стал почти все вечера проводить в Вольной лаборатории - такие лаборатории и сейчас имеются при каждой школе. Там было много всяких машин и приборов, и он возился около них, забывая даже о еде. Как это ни странно, но ни мои, ни его родители не принимали никаких мер против этого увлечения. Когда я намекал им, что Андрею это ни к чему и только идет во вред здоровью и общей успеваемости, они мягко отвечали мне, что я чего-то недопонимаю. Однако для своего возраста я был совсем не глуп, и успеваемость моя была совсем неплохая. Что касается Андрея, то, чем дальше, тем все выше были его успехи в области точных наук, в то время как по остальным предметам он шел весьма посредственно. А некоторые уроки он вообще пропускал ради своих опытов, и, как ни странно, Педагоги ему это почему-то прощали. Так, на физкультуру он ходил очень редко, а на уроки плавания в школьный бассейн - еще реже. Только подумать - он так и не научился плавать! Несмотря на некоторые странности своего характера, Андрей был хорошим товарищем. Иногда мы с ним спорили, но почти никогда не ссорились. Раз только он вспылил из-за пустяка и даже обидел меня. Когда мы в седьмом классе проходили Теорию Эйнштейна, мне не все было в ней понятно, и дома я прибег к помощи ЭРАЗМа8. Я знаю, что сейчас этот агрегат не применяется, он признан непедагогичным и давно снят с производства, но в мои юные годы некоторые ученики прибегали к его помощи. Андрей же к ЭРАЗМу относился неуважительно и даже дал ему грубую кличку "Зубрильник". Я вложил книгу в отверстие агрегата, включил контакт, и механические пальцы начали листать страницы. ЭРАЗМ стал читать книгу вслух, пояснять ее зрительно на экране и давать свои, упрощенные и доходчивые пояснения. И вдруг Андрей, который до этого тихо сидел за своим столом, ничего не делая и уставясь в одну точку, сказал сердитым голосом: - Да выключи ты этот несчастный зубрильник! Неужели ты не понимаешь таких простых вещей! - Андрей, ты груб! - сказал я. - Этот прибор называется ЭРАЗМ, а никакой он не "зубрильник". - И кто придумывает всем этим агрегатам такие названия! - буркнул Андрей. - Тоже мне - "ЭРАЗМ"! - Названия всем агрегатам придумывает Специальная Добровольная Наименовательная Комиссия, состоящая из Поэтов, - ответил я. - Поэтому, оскорбляя агрегат, ты тем самым оскорбляешь Поэтов, которые добровольно и безвозмездно дают названия механизмам. А поскольку я пользуюсь услугами ЭРАЗМа, ты оскорбляешь и меня. - Прости, я вовсе не хотел обидеть тебя, - проговорил Андрей. - Дай мне книгу, и я поясню тебе эту главу. Он стал втолковывать мне смысл Теории, но пояснения его были какие-то странные, парадоксальные и совсем непонятные мне. Я сказал об этом Андрею, и он искренне удивился. - Но ведь все это так просто. Эта книга случайно попалась мне, когда мы учились еще во втором классе, и я ничего непонятного в ней не нашел. - Ты не нашел, а я вот нахожу! - ответил я и вновь включил ЭРАЗМ. Но эта размолвка не нарушила нашей дружбы. И когда нам исполнилось по шестнадцати лет и мы получили право пользоваться Усилительной Станцией Мыслепередач, мы с Андреем взяли общую волну и стали "двойниками"9 по мыслепередачам. Вскоре это пришлось очень кстати - моя помощь понадобилась Андрею. Случилось это так. Ранней весной родители наши взяли отпуск и улетели на Мадагаскар, предварительно дав нам соответствующие наставления. Андрей, пользуясь отсутствием родителей, стал до глубокой ночи пропадать в Вольной лаборатории. Он приходил туда один и проделывал опыты с водой, на которой он, как в старину говорилось, совсем помешался. Как потом выяснилось, некоторые из этих опытов были отнюдь не безопасны, и ДРАКОН10 не раз делал Андрею замечания и даже выключал электропитание в лаборатории, дабы прервать эти опыты. За это Андрей невзлюбил ни в чем не повинного ДРАКОНа и даже дал ему нелепую кличку "Дылдон". Однажды Андрей задержался в лаборатории что-то очень уж надолго, но я не слишком беспокоился о нем, так как был уверен, что, поскольку он производит свои опыты в присутствии дежурного ДРАКОНа, ему ничто не угрожает. И я спокойно лег спать. Я начал уже засыпать, как вдруг услышал мыслесигнал Андрея. - Что случилось? - спросил я. - Состояние опасности, - сообщил Андрей. - Иди в лабораторию. Все. Мыслепередача окончена. Я тотчас оделся и выбежал на улицу. У ворот меня окликнул дежурный ВАКХ11: - Вы встревожены? Поручений нет? - Благодарю вас, поручений нет, - ответил я и побежал по самосветящейся пластмассовой мостовой к школе. Улица была пустынна, только на скамейках бульвара кое-где сидели парочки. Навстречу мне попался ГОНОРАРУС12. Он нес в своей пластмассовой руке букет розовых цветов, а во лбу его горела розовая лампочка. Розовый цвет означал, что родилась девочка, - ГОНОРАРУС шел извещать об этом отца. Я едва не сшиб с ног этот агрегат, так я торопился. Но вот и школа. На площадке перед ней днем всегда висела статуя Ники Самофракийской, причем голова ее была восстановлена с помощью точнейших кибернетических расчетов. Она была отлита из нержавеющего металла и с помощью электромагнитов висела в воздухе над невысоким постаментом, как бы летя вперед. На ночь электромагниты выключались, и статуя плавно опускалась на постамент. А утром, когда луч солнца касался включающего устройства, Ника плавно подымалась в воздух, продолжая свой полет. В дни моей молодости было немало таких висящих в воздухе статуй. Теперь, к сожалению, от электромагнитов отказались, считая это дурным вкусом, и вновь вернулись к обычным пьедесталам. А жаль. Не слишком ли усердно нынешняя молодежь зачеркивает творческие достижения прошлого? В окнах большого здания Вольной лаборатории горел свет. Я вошел в технический зал. Здесь, среди множества приборов и машин, я увидел Андрея. Он сидел на пластмассовой табуретке, и с руки его стекала кровь. Над ним, неуклюже наклонясь, стоял ДРАКОН и давал ему какие-то медицинские советы. Андрей был очень бледен. Я кинулся к аптечному шкафу, достал необходимые медикаменты и занялся оказанием помощи. Андрей был ранен в плечо и потерял много крови. Рана была небольшая, но довольно глубокая, Я залил ее Универсальным бальзамом и сделал перевязку, а затем вызвал по телефону Врача. - Что здесь произошло? - спросил я Андрея. - Небольшой просчет, - ответил он. - Я думал, что будет совсем другой эффект. Понимаешь, мне нужно было узнать поведение воды при некоторых особых условиях. Я переохладил ее под давлением и вбрызнул в раскаленную золотую трубу. Я думал, что перепад температур... - А вы что смотрели? - строго обратился я к ДРАКОНу. - Ведь вы должны прерывать опасные опыты! - Опыт безопасен, - бесстрастно ответил ДРАКОН. - Опыт целесообразен, нужен, необходим, обязателен, полезен, безопасен. - Как же он безопасен, если человека ранило? - рассердился я. - И посмотрите, что здесь делается! Действительно, на полу лежали какие-то разбитые циферблаты, осколки плексигласа, обломки металла, лопнувшая искореженная золотая труба с довольно толстыми стенками... - Дылдон не виноват, - сказал вдруг Андрей. - Если кто виноват - так это я. Я доказал Дылдону, что опыт безопасен. - Значит, ты обманул его! Пусть это не Человек, а механизм, но все равно ты совершил обман. Обманывая механизм, ты обманываешь Общество! - Я не обманул его, я убедил. Я внес поправки в его электронную схему. Он даже помогал мне делать опыт. - Опыты не напрасны, безопасны, оправданы, обоснованы, объективны, перспективны, - глухо забормотал ДРАКОН. - Ну, с вами толковать - что воду в ступе толочь! - сердито сказал я. - Воду в ступе? Толочь? Новый опыт? - заинтересовался ДРАКОН. - Никаких опытов мы делать не будем, - ответил я. - Лучше наведите здесь порядок. ДРАКОН поспешно нагнулся над люком мусоропровода, выдвинул из своей ноги пластмассовую лопаточку и, пританцовывая, стал сбрасывать туда осколки и обломки. Столкнув остатки искалеченной золотой трубы, он захлопнул люк. - Все. Могу выключаться? - Да, - ответил я. - И скажете Людям, чтобы вас заменили. Вы неисправны. В это время подоспел Врач. Рана Андрея скоро зажила, остался только шрам. Самое странное, что за свою проделку Андрей, в сущности, не понес никакого наказания. Его только на короткий срок отстранили от опытов, а потом он опять принялся за свое. Уж чего-чего, а упрямства у него хватало.

Из юности Однажды ранней осенью мы шли с Андреем по берегу залива. Поравнявшись с лодочной станцией, Андрей сказал: - Возьмем лодку. Давно мы с тобой не катались на лодке. Мы взяли шлюпку и стали выгребать в залив. Мимо нас проходили яхты, прогулочные электроходы, а мористее видны были не спеша идущие морские пассажирские корабли, грузовые суда и большие парусники. Эти парусники были очень красивы - совсем как на старинных гравюрах. Только на них не было команды: паруса поднимались и убирались специальными механизмами, которыми управлял КАПИТАН13. Парусники эти перевозили несрочные грузы и вполне себя оправдывали. Правда, иногда из-за чрезвычайной сложности управляющего устройства с некоторыми из этих парусников происходили странные вещи. Они вдруг начинали блуждать по морям, не заходя ни в какие порты. Такие блуждающие корабли были опасны для мореплавания, и их старались выследить и обезвредить, что было не так-то просто. У КАПИТАНов вырабатывался эффект сопротивления, и они норовили уйти от преследования. Мы с Андреем гребли все дальше в залив. Двухпалубный атомоход прошел недалеко от нас, подняв большую волну. Андрей замешкался с веслами - греб он плохо, но я успел поставить шлюпку носом к волне. Нас тряхнуло, немного воды перелилось через борт, но все обошлось благополучно. - Могло кончиться и хуже, - сказал я Андрею. - Мы могли очутиться в воде, а ты ведь до сих пор не умеешь плавать. Как это странно: изучаешь воду, делаешь с ней опыты, а плавать не умеешь. Может быть, ты хочешь усмирить бури и штормы? - Нет, бури и штормы останутся. Но вода, по моему убеждению, со временем станет слугой Человека. И время это, быть может, не так уж далеко. Я промолчал. Я давно знал, что вода - пунктик Андрея, и не хотел с ним спорить. - К такому выводу можно прийти не только исследовательским, научно-техническим путем, но сама логика жизни говорит об этом, продолжал Андрей. - У Человека есть друзья: металл, камень, дерево, стекло, пластмассы - друзья верные и испытанные. Но Человечество растет, ему нужен новый сильный друг и союзник. Такого друга у него пока нет. Зато у него есть враг - вода. Вода - враждебная стихия, вода антистабильна. - Вода - это и есть вода, и ничего с ней не сделаешь,- вставил я словечко. - Но когда Человек подчиняет себе сильного и опасного врага, то именно этот сильный и опасный враг становится самым верным и надежным союзником. А Человеку нужен сейчас великий новый союзник. Только подчинив себе воду, Человек станет полным властелином планеты. - Мели, Емеля, твоя неделя, - сказал я Андрею, - выслушав его слова. - Какой Емеля? - удивился Андрей. - Просто есть такая старинная поговорка. Не буду тебе ее расшифровывать. В то время я уже серьезно интересовался историей литературы и фольклором XX века и имел на этом пути несомненные успехи. В старинных книгах я выискивал древние поговорки, пословицы, прибаутки и выписывал их в отдельную тетрадь. Кроме того, я изучал Поэтов XX века, надеясь со временем написать о них историческое исследование. Одновременно я работал над моим любимым детищем - СОСУДом. Одиннадцатые и двенадцатые классы в нашей школе были специализированные, и после окончания десятого класса я пошел на гуманитарное отделение. Андрей же - на техническое. Мы по-прежнему отправлялись в школу вместе, но, придя в нее, расставались до конца учебного дня. Мы, как и прежде, были с Андреем дружны, вместе ходили в театр и кино, а во время летних каникул вместе путешествовали то по Америке, то по Австралии, то по Швеции. Но лучше всего сохранились в моей памяти наши совместные прогулки по родному городу. Мы бродили и по старинным улицам, сохранившим свой вид в неприкосновенности с XX века, и по Новому городу, где высились новые здания, казавшиеся мне тогда очень высокими, - ведь аквалидного строительства еще не было. Раз проходя мимо одного здания, я заметил у входа надпись: "ОРФЕУС (Определитель Реальных Фактических Естественных Умственных Способностей)". Я давненько уже хотел проверить свои умственные возможности, в широте которых я, при всей своей скромности, не сомневался. Поэтому я шутливо предложил Андрею: - Давай зайдем сюда, узнаем, на сколько баллов тянут наши умы. - Зайдем, если тебе хочется, - согласился Андрей. - Только я не очень верю в точность этого агрегата. - Может быть, ты боишься, что кто-то из нас окажется потенциальным идиотом? - поддразнил я его. - Все возможно, - ответил Андрей. - Иногда я чувствую себя таким глупцом... Мы вошли в помещение, и вскоре нас повели каждого в отдельную комнату, обставленную какими-то приборами. Ассистент подвинул мне кресло, надел мне на голову какой-то пластмассовый шлем с проводами. - Думайте о том, что вас больше всего интересует и о чем вы чаще всего размышляете, - сказал Ассистент. Я стал думать о своем любимом детище - СОСУДе, и вскоре на приборах задвигались стрелки, вспыхнули лампочки. Затем Ассистент подошел к какому-то экрану, поглядел на него - и выключил всю механику. - Готово, - сказал он. - У вас уклон к систематике. - А сколько у меня баллов? - Четыре балла. Совсем неплохо. - Как, всего четыре балла?! - возмутился я. - Это при десятибалльной-то системе! Тут какая-то ошибка. Очевидно, ваш ОРФЕУС нуждается в ремонте. - Четыре балла - совсем не плохая оценка, - возразил мне Ассистент. - Есть много людей, которым ОРФЕУС дает гораздо меньшую оценку, и они работают в области науки, искусства и литературы и считаются умными людьми А Режиссеры и Сценаристы зачастую имеют по ОРФЕУСУ оценку "единица", однако вы смотрите их фильмы, да еще похваливаете. - Это ваше утверждение лишний раз убеждает меня в неточности вашего агрегата. Если Кинорежиссер ставит картины, а Критик пишет о них статьи, то это одно уже доказывает, что ОРФЕУС ошибся, поставив им единицу. - Это ничего не доказывает, - возразил Ассистент. - Можно быть глупым Ученым и можно быть мудрым работником ассенизационной системы. - А дает ваш ОРФЕУС кому-нибудь высокие баллы? - поинтересовался я. Ставит он восьмерки, девятки, десятки? - Десяти баллов со дня его изобретения ОРФЕУС никому не присуждал. Десять баллов - это состояние гениальности. Гении не так часто рождаются. Уже девять баллов - преддверие гениальности... Вы знаете историю жизни Нилса Индестрома? - Я знаю Теорию Недоступности. Мы ее проходили в восьмом классе. Неужели вы думаете, что если ваш ОРФЕУС поставил мне четверку, то я настолько туп, что не знаю ТН Индестрома! - Никто не сомневается, что вы знаете ТН, - успокоил меня Ассистент. - Я просто хочу напомнить вам историю его жизни. Тридцать лет назад в маленьком шведском городке Ультафиорде на сетевязальном заводе работал наладчиком станков молодой Рабочий. У него было минимальное земное образование - двенадцатилетка с техническим уклоном. В свободное от работы время юный Ниле посещал теоретические курсы общей физики, а также читал книги по квантовой теории, космографии и сопромату. Кроме того, в уме он мог делать столь сложные и быстрые подсчеты, что обгонял кибернетическую машину среднего класса. Он готовился в вуз, но, отличаясь крайней скромностью, не спешил подавать туда заявление. Однажды товарищи, зная его чрезмерную скромность и необычайные способности, чуть ли не силком затащили Нилса к ОРФЕУСу, который присудил ему девять баллов. Вскоре Индестром был принят на второй курс Академии Высших Научных Знаний. Через два года он создал Теорию Недоступности. Памятники, воздвигнутые ему, стоят во всех крупных городах мира. - Я все это знаю, - сказал я. - Но мне всегда казалось странным, что ставят памятники творцу негативного закона. - Мудрость может быть и негативной, - возразил Ассистент. - Тем более что ТН, при всей своей негативности, играет положительную роль. Она предостерегает Человечество от напрасных попыток прорваться к Дальним Звездам. Индестром спас много человеческих жизней. Так что памятники свои он заслужил. Я вышел в приемный зал и стал ждать Андрея. Он почему-то задержался в своей испытательной комнате. Мне пришлось ждать его чуть ли не час. Наконец он вышел в сопровождении своего Ассистента и еще каких-то двух пожилых Людей профессорского вида. - Идем, - сказал он мне. - Кончилась эта пытка. Мы попрощались с работниками испытательной станции, и мне показалось, что все они прощаются с Андреем чересчур уж почтительно, не по его возрасту. Один из Профессоров даже проводил его до подъезда. - Что это тебя так долго испытывали? - спросил я Андрея. - Давали разные дополнительные задания и анкеты. Совсем замучили. И вели зачем-то переговоры с нашей школой. И еще звонили во Всемирную Академию Наук. - Видно, их ОРФЕУС очень несовершенен, вот они и берут дополнительную информацию, - сказал я, чтобы утешить Андрея. - Мне этот ОРФЕУС дал всего четыре балла, это явная ошибка. - Да, это очень несовершенный агрегат, - согласился Андрей. - Мне он дал десять баллов. Я этого, конечно, не заслуживаю. Иногда я чувствую себя безмозглым щенком.

* * *

Окончив школу, я поступил в Университет на филологический факультет, Андрей же был принят в Академию Высших Знаний, сразу на третий курс. Жили мы теперь в разных общежитиях, но встречались довольно часто.

Заслуженное наказание

Но возвращаюсь к тому, с чего я начал свое повествование. Через несколько дней после "марочного бунта" Андрей пришел ко мне в гости. Вид у него был грустный. - Говори, что такое случилось? - спросил я его. - Опять очередной неудачный опыт? Пора бы тебе привыкнуть к неудачам. Ты в них как рыба в воде. - Нет, неприятность другого рода, - ответил Андрей, пропустив мою шпильку мимо ушей и не оценив скрытого в ней каламбура. - Ты понимаешь, на общем собрании я рассказал о своем поступке, о том, что обругал девушку... - Ну еще бы ты умолчал об этом! Скрывающий плохое - лжет... Что же решило общее собрание? - Решили наказать меня охотой. Я должен отправиться в Лужский заповедник и убить одного зайца. Их там развелось очень много, и они портят плодовые сады в окрестностях заповедника. - Неприятное дело, - поморщился я. - Но это заслуженное наказание. Только подумать - объявить девушке, что она - кикимора! - Ты не полетел бы со мной туда, в заповедник? - спросил Андрей. - Как-то тоскливо идти на это дело одному. Задание я, разумеется, сам выполню. Я вспомнил, что один Студент рассказывал мне, будто Смотритель этого заповедника - глубокий старик, знает старинный фольклор, древние заклинания, прибаутки и бранные слова. "Может быть, мне удастся пополнить мой СОСУД", - подумал я и согласился сопровождать Андрея. Андрей ушел, обрадованный моим решением. В тот же час я сообщил Нине, что завтра улетаю на один-два дня, и попросил ее не прерывать работы над сбором материала для "Антологии". Но, узнав, что я отправляюсь в заповедник, Нина тоже захотела лететь со мной. - Как, ты хочешь видеть, как убивают зверей? - удивился я. - Вот уж не ожидал! - Да нет, что ты! - возразила Нина. - Просто я хочу побыть среди природы. И лишний раз посмотреть на живых зверей. - Ну это другое дело, - сказал я. - Тогда завтра утром я зайду за тобой. В глубине души я был очень рад, что Нина решила отправиться со мной в заповедник. Я решил, что дело тут не в природе, а во мне. Быть может, она ждет от меня объяснения... И ради этого она даже согласилась отправиться на охоту. Для Людей охота давно перестала быть удовольствием и превратилась в неприятную обязанность, которая возникала время от времени, когда зверей в заповедниках становилось слишком много. С тех пор как на Земле навсегда прекратились войны и исчезли нищета и социальное неравенство, нравы Человечества смягчились и преступность сошла на нет. Перестав быть жестокими друг к другу, Люди изменили и свое отношение к животным. Еще задолго до моего рождения вышел всемирный закон, запрещающий производить опыты над животными, - их теперь вполне заменяли электронно-бионические модели. Держать зверей в неволе, в так называемых зоологических садах, было признано жестоким, и зоосады были раскассированы. Это никого не огорчало, так как совершенство и быстрота путей сообщения позволяли каждому увидеть зверей в местах их естественных обиталищ - в заповедниках. Человек уже не нуждался в охоте - ни ради мяса, ни ради шкур, ни даже ради мехов. Звериные меха давно заменила синтетика, и синтемы (синтетические меха) были теперь гораздо красивее и теплее естественного меха. Таким образом, экономическая нужда в охоте давно отпала, а морально она теперь Человеку претила, как всякое насилие и убийство. Помню, когда мы в школе проходили старинных классиков, мы всегда, с удивлением читали превосходно написанные сцены охоты. Нам казалось странным это любование жестокостью. На следующее утро я направился к Нине. Она жила не в общежитии, а дома, вместе с матерью. Отец Нины погиб во время подводной экспедиции, и хоть это произошло давно, но у Нининой матери порой бывал такой вид, будто это произошло только вчера. Однако в доме у них было уютно, мне нравилось бывать там. В то утро и Нина и ее мать встретили меня, как всегда, приветливо. Это утро запомнилось мне очень хорошо, потому что именно с этого дня в моей и Нининой судьбах начались большие изменения. - Вам надо поесть как следует перед дорогой, - сказала мне Нинина мать. Там, в университетской столовой, вы едите то, что предлагает вам САВАОФ, а у него фантазия небогатая. Я же сама программирую наш ДИВЭР14, и он накопил уже большой опыт. - Я с удовольствием поем домашней еды,- согласился я.- Закажите, пожалуйста, ДИВЭРу две синте-бараньих отбивных. - Заработайте своим трудом эти отбивные, - засмеялась Нинина мать. Спрограммируйте агрегат сами. Идемте, я вас научу. Ведь когда-нибудь на ком-нибудь вы женитесь, и это вам пригодится. Она повела меня в кухню. При нашем приближении ДИВЭР вышел из ниши и протянул нам подобие металлической ладони, на которой была видна клавиатура с изображением цифр, букв и значков. - Вот баранина для вас, - сказала Нинина мать, нажимая на какие-то значки и буквы, - а вот телячья отбивная для Нины. Все это так просто. ДИВЭР опустил руку и застыл в позе готовности. - А это не опасно - лететь на охоту? - спросила Нинина мать, - Я так боюсь за Нину, она такая неосторожная, вся в отца. - Не беспокойтесь, я не взял бы ее с собой, если бы это было опасно, ответил я. - Да-да, вы правы. Когда она с вами, я за нее спокойна. Вы Человек выдержанный и рассудительный... - К этому меня обязывает моя профессия, - скромно ответил я. - Я хотела бы, - призналась Нинина мать, - чтобы у Нины был муж безопасной профессии, вроде вашей... Однако покинем кухню, а то мы не даем ДИВЭРу работать. Мы вышли из кухни, и ДИВЭР принялся за работу. При людях работать он не мог, ибо был снабжен эффектом стыдливости. За все минувшие века женщинам настолько надоело возиться в кухне, приготовляя обеды и моя посуду, что теперь это дело считалось неэстетичным, и при Людях ДИВЭР не действовал, дабы не портить им настроения. Если вы входили в кухню, он прерывал работу в ожидании ваших указаний. Получив же их, он почтительно ждал, когда вы уйдете, чтобы приняться за дело. Мы вернулись в комнату, и Нина завела разговор об "Антологии забытых Поэтов" и о том, что надо включить стихи Вадима Шефнера. - А что он за Человек был? - спросила Нинина мать. - Он не был Чепьювином? - Этого я сказать точно не могу, - ответил я. - Вот Чекуртабом15 он был определенно: у него в стихах где-то поминаются папиросы. Но вполне возможно, что он был и Чепьювином. От этих забытых Поэтов Двадцатого века всего ожидать можно. - О Людях нужно судить по их достоинствам, - а не по их недостаткам, заявила вдруг Нина. - Это не научный подход, - возразил я.- Для меня и моей науки важно не только то, что Писатель написал, но и то, как он вел себя в быту. - Как вы правы! - воскликнула Нинина мать. - А скажите, этот Светочев, с которым вы отправляетесь на охоту, - уравновешенный Человек? Ведь от Человека, которого так строго наказали, можно ждать самых неожиданных поступков - Андрей - хороший товарищ, - успокоил я ее. - Он никого никогда еще не подводил. Кроме самого себя. -Ты, мама, не беспокойся, - вмешалась Нина. - Я хоть никогда и не видала этого Андрея, но вполне представляю его по рассказам Матвея. Это, по-моему, неплохой Человек, только он из породы неудачников. Все ищет чего-то и все ошибается. Мне его почему-то жалко. - Да, он хороший Человек, - добавил я. - Звезд с неба он не достанет и пороху не выдумает, но это не мешает ему быть хорошим Человеком и моим другом.

По пути в заповедник

Вскоре мы с Ниной вышли из дому и направились к авиастоянке, расположенной на крыше высотного дома. Поднявшись лифтом на крышу, мы встретили здесь Андрея. Я познакомил его с Ниной, и мы сели в четырехместный легколет. Я занял место рядом с ЭОЛом16, а Нина и Андрей расположились на задних сиденьях. - Полеты бесплатные, - сказал ЭОЛ. - Дайте курс и закажите нужную вам скорость: прогулочную, деловую, ускоренную или экстренную. Мы задали курс и выбрали прогулочную скорость. Погода стояла хорошая, и лететь было одно удовольствие. Город медленно плыл под нами, затем показались огромные белые кубы заводов синтетических продуктов, башни зерновых элеваторов. Вскоре потянулись зеленеющие поля; через равные промежутки среди полей возвышались башни дистанционного управления электротракторами. Через поля, уходя вдаль, тянулись прямые дороги дальнего следования, крытые желтоватыми и серыми пластмассовыми плитами; видны были лаковые спины многоместных элмобилей. То параллельно этим дорогам, то отбегая от них в сторону, то совсем уходя в лес, петляя вдоль берегов речек, вились неширокие грунтовые дороги для всадников. Возле этих дорог кое-где стояли небольшие гостиницы, где каждый всадник мог отдохнуть сам, накормить и напоить своего коня и показать его дежурному ФАВНу17, если конь заболел. Хоть население Земли росло и множилось, но с переходом на синтетическое мясо высвободилось столь много земли, что Человечество могло позволить себе роскошь ездить на верховых конях. Впрочем, Ученые доказали, что это, в сущности, даже не роскошь, а выгода. При мне начали создаваться конные клубы, начались массовые состязания всадников. Многие теперь предпочитали ездить на недальние расстояния верхом. Молодые Люди бросали свои элциклы и в свободное время овладевали конным делом. Некоторые всадники ходили в суконных шлемах с красными звездами и в длиннополых кавалерийских шинелях с поперечными нашивками, воскрешая форму Буденновцев. Старики предпочитали механические средства передвижения и были недовольны этим, как они говорили, парадоксом развития транспорта. Однако число коней и всадников росло и сейчас продолжает увеличиваться. Сидя рядом с ЭОЛом, я толком не слышал, о чем разговаривают Нина с Андреем. Но разговаривали они весьма оживленно, и до меня порой доносились обрывки их фраз и иногда даже смех. Смеялась не только Нина, но и Андрей. "Странно, как может Андрей смеяться, - думал я. - Ведь он наказан, направляется на такое неприятное дело - и вдруг этот смех!" - Что смешного рассказала тебе Нина, что ты так смеешься? - спросил я его, перегнувшись через спинку сиденья. - Ничего особенного, - ответила за него Нина. - Просто я вспомнила, как однажды ради шутки вставила в рукопись "Антологии" пять четверостиший из Омара Хайяма, а ты прочел их и совершенно серьезно сказал, что эти упадочные стихи не отражают Двадцатого века. - Я в этот момент думал о чем-то другом и ошибся, - ответил я. - Я отлично знаю, когда жил Хайям. Но разве Андрей знает его стихи? - Представь себе, знает, - ответила Нина. - Сейчас ему нужно думать не об Омаре Хайяме, а о том наказании, которого он заслужил. И тебе, Нина, совсем незачем настраивать его на веселый лад. Ведь всякий наказуемый должен не только понести наказание, но и внутренне осознать свою вину. После этого моего совершенно справедливого, кстати, замечания смех на задних сиденьях прекратился. Однако разговаривать они продолжали, только стали говорить тише. Вскоре мы приземлились у границы заповедника. ЭОЛ, получив задание вернуться в город на стоянку, поднял машину в воздух и лег на обратный курс. Здесь, в районе заповедника, запрещалось строить современные сооружения, и мы перешли через речку по бревенчатому мостику и пошли по лесной дороге. Нам нужно было найти жилище Лесного Смотрителя, у которого Андрей должен был взять орудие убийства, чтобы выполнить задание. Андрей шагал впереди, а я с Ниной шел несколько поодаль за ним. Порой через дорогу перебегали зайцы; в одном месте лисица воровато глянула на нас из подлеска и побежала дальше своим путем. На ветвях пели лесные птицы, и наше приближение ничуть их не пугало. - Знаешь, я представляла твоего друга совсем другим, - сказала вдруг Нина. - Он лучше, чем ты рассказывал о нем. - Я никогда не говорил тебе о нем ничего плохого, - возразил я. - Не понимаю, чего тебе еще надо! - Ты говорил о нем слишком мало хорошего, - ответила Нина. - По-моему, он не совсем обыкновенный Человек. Ты плохо знаешь его. - Как ты можешь так говорить, Нина, - спокойно сказал я. - Я его знаю всю жизнь, а ты знакома с ним полтора часа. - И все-таки он не похож на других. - Каждый Человек чем-то не похож на других. - В нем чувствуется устремленность к какой-то высокой цели. - Можно ставить себе большие цели и оставаться неудачником, - резонно возразил я. - Что ж, может быть, он и неудачник, - задумчиво сказала Нина. - Но ведь большая неудача лучше маленьких удач. - Не понимаю тебя, Нина. Удача - это всегда удача, а неудача - это всегда неудача. - А по-моему, не так. Один Человек, скажем, решил подняться на вершину горы, а другой - стать на болотную кочку. Человек, не дошедший до вершины горы, поднимется все-таки выше того, кто стоит на болотной кочке. Я не стал продолжать этого бесцельного спора, тем более что мы уже подошли к дому Лесного Смотрителя. Здесь жил тот самый старик, о котором мне сказали, что он знает старинный фольклор. Поэтому я включил свой карманный микромагнитофон, надеясь потом использовать запись разговора со Смотрителем для пополнения своего СОСУДа.

Старый Чепьювин

Жилище Лесного Смотрителя стояло на зеленой поляне у ручья. Это была настоящая деревянно-пластмассовая изба конца XX века - со старинной телевизионной антенной на крыше, с крылечком и завалинкой. Возле избы стоял древний мотоцикл. В стороне, под деревьями, видны были зимние кормушки для лосей и оленей и маленькие ящики на столбах - кормушки для птиц. Все здесь так не походило на город! Из избы, приветливо улыбаясь, вышел навстречу нам статный старик, учтиво поздоровался и повел нас в свое жилище. Комната, куда он ввел нас, была весьма уютна. Все в ней дышало стариной - и дряхлый телевизор в потрескавшемся футляре, и древний диван невиданной конструкции, и высокий деревянный стол, и кресла с плетеными спинками. Довершая это впечатление, на отдельном столике с мраморной крышкой стоял блестящий электросамовар, а на стене висело два ружья. - Как у вас тут интересно! - сказала Нина. - Хотела бы я пожить здесь. - А кто вам мешает! - ответил Смотритель. - Приезжайте и живите, мы со старухой потеснимся. Мы всегда рады гостям. - Видите ли, - вмешался Андрей, - мы по делу сюда прилетели. Нам, то есть мне, надо убить одного зайца. - Да, я давал заявку на убийство, - подтвердил старик. - Зайцев много развелось. Тут садоферма есть в десяти километрах, так они стволы грызть начали... А за что же вам такое наказание? Андрей объяснил, за что он наказан, и старик сказал с добродушной насмешкой: - Строго у вас в городах! Мы с женой тут в глуши нет-нет да и поспорим. Если б мне за каждую "дуру" зверя убивать, тут в заповеднике живности бы не осталось... Ну, бери, что ли, ружье. Идем к сараю, стрельбе тебя обучу, - закончил он свою речь. Старик и Андрей вышли из избы и направились за одну из пристроек. Вскоре оттуда послышался выстрел, потом другой. Затем старик вернулся, за ним шел Андрей с ружьем. - Понятливый парень, - похвалил Андрея Смотритель. - Ружье в первый раз в руки взял - и все понял. Сразу в яблочко попал. - Ну, я пойду зайца убивать, - сказал нам Андрей. - Надо скорей покончить с этим неприятным делом... А что потом с ним делать? - спросил он у старика. - Сюда принесешь, не пропадать же добру. Съедим - и вся недолга. - Можно и я с вами пойду? - обратилась вдруг Нина к Андрею. - Нет, Нина, что вы! Зачем вам-то видеть все это? Я уж один. Он ушел в лес, а Нина вышла из дому и села на скамейку. К ней подошел олененок и начал тереться мордой о ее колени, а она стала гладить ему спину. Я смотрел на нее в окно, и в эти минуты она показалась мне даже привлекательнее, чем обычно. - А славная девчонка, - сказал вдруг Смотритель, словно угадав мои мысли. - Девчонка что надо. - Она не девчонка. Она уже на втором курсе, - поправил я старика. - А по мне хоть на двадцать втором. Передо мной она девчонка. Мне сто восемьдесят семь через неделю стукнет. - Стукнет, - значит, исполнится, - понимающе сказал я. - На вид вы моложе. Только подумать - МИДЖ плюс семьдесят семь! Вы, наверное, обращались в Комиссию продления жизни? - Никуда я не обращался. Я сам себе жизнь продлеваю. Мы, Лесники, долго живем. - А как вы себе продлеваете жизнь? - заинтересовался я. - Может быть, вы знаете какие-либо старинные лекарства, травы? - И лекарство одно знаю, и о смерти и всякой ерунде не думаю, вот и продлеваюсь. А как тебя величать-то? - Величать - значит звать, - сказал я. - Меня зовут Матвей Людмилович. - А меня - Степан Степанович. Я этих материнских отчеств не признаю, добавил он с доброй стариковской усмешкой. - Завели новые моды - женские отчества, корабли с парусами, на конях по дорогам скачут... Нет, мне старику, к этим новинкам уже не привыкнуть. Окончив свою речь, Смотритель выдвинул ящик стола и вынул оттуда кожаный мешочек и пачечку бумаги. - Что это такое? - заинтересовался я. - Это кисет, а в кисете - махорка. Самосад. - Как, неужели вы Чекуртаб? - изумился я. - И еще в такие годы! - Никакой я не Чекуртаб, а просто курящий. Напридумывали словечек! Он ловко загнул край одной бумажки, положил туда табаку, затем свернул бумажку в трубочку - и закурил. Тяжелый синий дым пополз ко мне, и я расчихался. В это время из лесу послышался выстрел. - Был заяц - нету зайца, - затягиваясь сказал старик. - Твой приятель не промахнется. А ты - цирлих-манирлих. - А что это такое - цирлих-манирлих? - спросил я. - Что означает эта фольклорная идиома? - Так, ничего, - ответил старик. - Это я просто так. Дядя шутит. - Может быть, это ругательство? - обрадовался я. - Не стесняйтесь, пожалуйста, обругайте меня еще как-нибудь. - С чего же мне тебя ругать, ты плохого мне не сделал. Да и не под градусом я. Вот лекарства своего приму - тогда, может, поругаюсь. Идем, я тебе аптеку свою покажу, где лекарство мое варится. Он повел меня на кухню, а из кухни - в небольшую пристройку. Там сильно пахло чем-то. Запах был какой-то странный - и неприятный, и в то же время чем-то приятный. На старинной электрической плите стояли объемистые баки, тянулись трубки. Из одной трубочки в пластмассовую миску капала пахучая жидкость. - Что это? - спросил я. - Химическая лаборатория? - Она самая, - бодро ответил старик, отливая из миски в стакан жидкость и протягивая мне. Я медлил, начиная подозревать самое худшее. - Да ты бери, пей. Как слеза! К своему будущему дню рождения гоню. Выпей ты, а потом и я хватану. - Вы - Чепьювин! - воскликнул я. - Как несовместимо это с вашим почтенным возрастом! - Пей, - ласково повторил старик. - А то обидишь меня. - А вы скажете мне бранные выражения? - Скажу, скажу. Только пей. Все скажу. Решив пожертвовать своим здоровьем для науки и не желая обижать старика, я сделал несколько глотков. Сперва мне было противно, но затем это чувство начало проходить. - Пей да закусывай! - отечески сказал Смотритель, сунув мне в руку кусок сыра. Я закусил и, чтобы не обижать старика, выпил стакан до дна. Мне стало совсем хорошо и весело. Это было новое состояние души и тела. Затем выпил и старик, и мы вернулись в комнату. - Нейдет что-то охотничек-то наш, - сказал Смотритель. - И девчонка куда-то делась, верно, в лес побежала... А парень он, видать, с головой. Отобьет он ее у тебя. Я-то заметил, как она на него поглядывает. Даст она тебе отскоч. - Что это такое "отскоч"? - спросил я. В ответ старый Чепьювин запел нетвердым голосом: Эх, сама садочек я садила, Сама, как вишенка, цвела, Сама я милого любила Сама отскоч ему дала. . И закончил так: - Отошьет она тебя - вот что. Забудет - и вся недолга. - Вы мне обещали обругать меня некоторыми фольклорными словами, - напомнил я старику. - Это, пожалуйста, это мы за милую душу, - ответил Чепьювин. - Этого добра я много помню. Бывало, дед мой как начнет загибать, а я запоминаю. И Смотритель действительно стал произносить бранные слова, а я их повторял, - и мой карманный микромагнитофон все это записывал. СОСУД пополнялся. Но в это время в комнату вошел Андрей, а за ним Нина, и наша беседа со старым Чепьювином прервалась. Андрей поставил ружье в угол, отдал убитого зайца Смотрителю, и тот понес его на кухню. - Неприятно было его убивать, - сказал Андрей. - Они совсем ручные... А что это с тобой? - спросил он, пристально поглядев на меня. - Со мной ничего, - ответил я и неожиданно для себя самого запел: Эх, сама садочек я садила, Сама, как вишенка, цвела... - Что с тобой творится? - засмеялась Нина. - Никогда я тебя таким не знала. - Э, да он выпил! Он стал Чепьювином! - догадался Андрей. - Вот тебе и будущий Профессор. - Только для пользы науки! - заплетающимся языком сказал я. - Только ради пополнения СОСУДа! В этот миг появился старый Чепьювин, неся полный стакан своего "лекарства". Он преподнес его Андрею. - Выпей половину, а потом девчонке передай, - сказал он. - Не выпьете за мой будущий день рождения - обижусь. Вот только обеда хорошего нет, старуха моя в Австралию улетела кенгуровые заповедники осматривать. А ДИВЭР наш испортился - я его хотел научить самогон гнать, а он возьми да и сломайся. Несознательный агрегат! - С этими словами Смотритель поставил на стол несколько банок консервов и начал их открывать старинным охотничьим ножом. Андрей отпил половину стакана и протянул его Нине. - Нина, Нина, что ты делаешь! Опомнись, Нина! - воскликнул я, ибо хоть я и был в состоянии опьянения, но все-таки сознание еще не покинуло меня. - Э, чего там! - засмеялась Нина и, к моему ужасу, выпила стакан до дна. - Правильно! - вскричал старый Чепьювин. - Молодцы ребята! Знаете, какая примета в старину была? Если парень с девушкой из одного стакана выпили быть свадьбе. Мне почему-то стало очень грустно, и я заплакал. Но старик принес мне еще стакан напитка, и, выпив его, я вновь развеселился. Тем временем старый Чепьювин вытащил откуда-то старинный дедовский магнитофон, включил его - и стал плясать под какую-то странную музыку. Андрей и Нина присоединились к нему. Я же сидел и улыбался. Все вокруг казалось мне очень милым и приятным, но с места встать я не мог. Потом голова у меня закружилась, и больше я ничего не помню.

Мост без перил

Утром я проснулся от того, что белка прямо из открытого окна прыгнула на старинный диван, на котором я спал. Все давно уже встали. Смотритель накормил нас завтраком, дал еды на дорогу, и мы втроем отправились к лесному озеру. Дорогу туда нам объяснил он же, сказав, что там очень красиво. Мы не спеша - Андрей и я с рюкзаками. Нина налегке - зашагали по лесной дороге, потом свернули на тропку и шли по ней километра три - сперва лесом, потом через моховое болото. Затем начались невысокие холмы, поросшие вереском и можжевельником. Солнце поднималось все выше, было уже тепло, даже жарко. Вскоре с одного из холмов нам открылось озеро и небольшая река, впадающая в него. - Пойдемте на тот берег, - сказала Нина. - Смотрите, как там хорошо! Тот берег действительно был очень красив. На пологом берегу виднелись серые валуны, немного подальше начинался лес. На берегу стояла маленькая бревенчатая избушка. Однако все это было довольно далеко. - Стоит ли идти туда? - сказал я. - Разве плох этот берег? - А тот лучше! - возразил Андрей. Я примкнул к большинству, и мы пошли под изволок к реке. Мост через нее никак не походил на то, что мы обычно подразумеваем под этим словом. Просто в двух местах были вбиты сваи, и с берега на берег были перекинуты три связи из бревен, по два бревна в каждой. Никаких перил не было. Андрей первый ступил на этот мост, за ним Нина, я же замыкал шествие. Мы шли осторожно. Вода внизу была темна от глубины, она бурлила у свай, здесь чувствовалась сила течения. Слева от моста река сразу расширялась - там был омут. Маленькие водовороты тихо двигались по его поверхности. - Как хорошо! - сказала Нина, остановясь и заглядывая вниз в глубину. И вдруг, потеряв равновесие, испуганно вскрикнув, она упала вниз, в эту темную от глубины воду. И в то же мгновение Андрей кинулся за ней с моста. Он забыл снять рюкзак, и я понял, что он может утонуть - ведь плавать-то он так и не научился. Тогда, скинув с плеч свой рюкзак, я положил его на бревна, затем быстро снял ботинки и швырнул их на берег. После этого я нырнул в воду. Когда я вынырнул, то увидел, что Нину уже далеко отнесло течением, и она плывет к берегу. Я за нее не боялся, так как знал, что она хороший пловец. Андрея же нигде не было видно. Я стал нырять и наконец нашел его под водой. Сорвав с него рюкзак, я вытащил своего друга на поверхность и поплыл с ним к берегу. Вскоре ноги мои коснулись дна. Я вынес Андрея на берег - на тот самый, куда мы направлялись, - и тут ко мне подбежала Нина. - Что с ним? Что с ним? - крикнула она. - Это я во всем виновата! - Ни в чем ты не виновата, - успокоил я ее. - Просто ему не следовало кидаться за тобой. Не зная броду - не суйся в воду, - так говорит старинная пословица. Ведь он плавать не умеет! А ты, чем попусту плакать, лучше окажи ему помощь. Мы сняли с Андрея куртку и рубашку. Он не шевелился и не дышал, тело его было совсем бледное, и только у плеча синел небольшой шрам - след взорвавшейся золотой трубы, когда он производил опыты в Вольной лаборатории. Мы стали делать ему искусственное дыхание, но он оставался недвижим. Поняв, что дело серьезно, я решил вызвать Врача. Я никогда не снимал с запястья Личного Прибора, и теперь он пригодился. Я нажал кнопочку автокоординатора и кнопочку с красным крестом и восклицательным знаком срочный вызов Врача. - Нина, я буду делать ему искусственное дыхание, а ты беги вон на ту полянку и маши руками. Или, еще лучше, сними свою блузку и размахивай ею. Тогда Врач из экстролета скорее обнаружит нас. Я взглянул на Личный Прибор. Рядом с кнопкой вызова уже засветилась зеленая точка - знак, что вызов принят. Но я продолжал делать Андрею искусственное дыхание, хоть от этого и было мало толку. Вдруг из лесу послышался хруст валежника, шум раздвигаемых веток - и на берег выбежал Человек. Вид у него был такой, будто он спрыгнул с ленты старинного фильма. Рукава его рубашки были засучены по локоть, в правой руке он держал опущенный дулом вниз старинный дуэльный пистолет. На запястье одной руки его блестел Личный Прибор, - что было вполне современно, - но на запястье другой виднелось нечто напоминающее ручные часы. "Болен потерей чувства Бремени, бедняга", - успел подумать я. Человек бросил пистолет на песок и, подбежав к лежащему без движения Андрею, положил руку с приборчиком, который я принял за часы, ему на лоб. Тогда я догадался, что никакие это не часы, а просто ЭСКУЛАППП18. Значит, Человек этот был Врач. Едва Врач приложил ЭСКУЛАППП ко лбу Андрея, как на приборе засветилась тонкая зеленая черточка. Затем ЭСКУЛАППП негромко, но внятно заговорил: Семьдесят восемь болевых единиц по восходящей. Летальный исход предотвратим. Внутренних повреждений нет. Состояние, по Мюллеру и Борщенко, - альфа семь дробь восемь. Делать искусственное дыхание типа А три. Делать искусственное дыхание. Летальный исход предотвратим. - Ну, это уж я сам знаю, - сказал Врач, обращаясь не то к прибору, не то к нам, не то к самому себе, - и стал делать Андрею искусственное дыхание по всем медицинским правилам. Вскоре Андрей начал подавать признаки жизни. Врач снова приложил ЭСКУЛАППП к его лбу. Зеленая черточка на приборе теперь не дрожала, она стала шире. Прибор снова заговорил: Летальный исход предотвращен. Одиннадцать болевых единиц по нисходящей. Данные, по Степанову и Брозиусу, - бета один плюс зет семь. Больному нужен полный отдых четверо суток. Питание обычное. Летальный исход предотвращен. Андрей тем временем совсем ожил. Он только был очень бледен после пережитого. - Пусть он полежит еще немного, - сказал Врач. - Потом отведите его в ту избушку, и пусть он отоспится. А затем его надо как следует накормить. Моя помощь больше не нужна. Сейчас мне предстоит куда более неприятное дело, пойду убивать зайца. Понимаете, я только прицелился - и вдруг ваш вызов... - А вас-то за что наказали охотой? - спросил я Врача. - Меня? А разве вы не слыхали об этом ужасном случае в районе Невского? Там умер Человек девяноста шести лет от роду. Не дожил до МИДЖа целых четырнадцати лет! А я - Врач-Профилактор, я отвечаю за длительность жизни Людей в этом районе. Я сам на собрании Врачей потребовал себе наказания. - А почему вы избрали такое неудобное орудие убийства? - спросил я. - Ведь из ружья легче попасть. - У меня есть друг - Смотритель Музея Старинных Предметов, он дал мне этот пистолет и научил из него стрелять. Пистолет легче носить. Врач поднял свое оружие и направился в лес, а мы с Ниной остались возле Андрея. Вскоре он почувствовал себя настолько хорошо, что смог передвигаться. Я навьючил на себя рюкзак, затем мы с Ниной взяли моего друга под руки и речным берегом повели его к озеру, где среди валунов виднелась старинная деревянная избушка в одно окно. - Постойте! - спохватился я и, быстро вернувшись к месту происшествия, разделся и нырнул в омут, где довольно быстро отыскал рюкзак Андрея. Вскоре мы добрели до избушки. Она была очень старая. Внутри там были печь, стол, стул, а на полу толстым слоем лежало сено - оно здесь хранилось для зимней подкормки лосей. На чердак вела лестница. Там тоже лежало сено. - Чур, я на чердаке ночую! - крикнула Нина. - Здесь так уютно. - О ночлеге думать еще рано, - резонно возразил я. - Прежде всего нам надо обсохнуть и поесть. Ты, Нина, иди на ту сторону избушки и раздевайся там, а мы расположимся по эту сторону. Вскоре мы с Андреем уже лежали голышом на песке, а наша одежда была расстелена рядом. Я лежал на спине и смотрел на небо. Оно было светло-голубое, даже белесоватое, как всегда в жаркие безоблачные летние дни. Я думал о том, что это легкое, невесомое небо, как бы состоящее из ничего, всегда остается самим собой, а вот на прочной вещественной Земле все меняется. - Пока ты бегал вытаскивать мой рюкзак, Нина мне рассказала, как все произошло, - прервал мои размышления Андрей. - Мне обязательно надо выучиться плавать... Я знал, что Андрей благодарен мне, но в наше время выражать благодарность было уже не принято. Ведь если А благодарит Б за то, что тот поступил как должно, то этим самым А как бы предполагает, что Б мог поступить и иначе. Из-за избушки послышался смех Нины. Потом она закричала: - Он бежит к вам, он мой платочек утащил! - Кто бежит? - крикнул я. - Никого тут нет. - Ежик! Подошел и платочек унес! Такой хитрый. Действительно, из-за угла избушки показался еж. На его иглы был наколот платочек. Я взял этот платочек, еж сердито зафырчал, потоптался на месте и пошел в лес. Вскоре у всех у нас одежда просохла, и мы втроем принялись за еду. Рюкзак Андрея промок, но в нем, к счастью, лежали консервы, а им ничего не сделалось. Хлеб же и дорожная посуда находились в моем рюкзаке. Лесные птицы летали и прыгали возле нас, собирая крошки, которые мы им бросали.

Девушка у обрыва

Утром я проснулся поздно, очень хорошо было спать на сене. Когда я открыл глаза, то увидел, что Андрей сидит у окна за столом и что-то пишет. Он почувствовал мой взгляд и обернулся ко мне. - Ничего, что я взял из твоего рюкзака тетрадь и рознял ее на листы? спросил он. - В моем рюкзаке была бумага, да она вся промокла. - Работай, работай, - ответил я. - Только там у меня записаны кое-какие мысли по поводу "Антологии", ты не вздумай делать поверх них свои записи. - Нет, что ты! - сказал Андрей. - Я пишу на другой стороне. Я встал и подошел к нему. Весь стол был покрыт исписанными листками19. - Только цифры, формулы, знаки и значки и ни одного человеческого слова, сказал я. - И давно ты встал? - С рассветом, - ответил Андрей. - Я спал очень крепко, но потом меня словно что-то толкнуло. Я проснулся и сел сюда. - Ты уже хорошо себя чувствуешь? - Физически - не очень. Есть еще какая-то слабость, усталость. Но голова работает хорошо. Знаешь, я, кажется, прихожу к важному решению. - Ты уже много раз приходил к разным важным решениям, а потом оказывалось, что это ошибки. - Нет, теперь - нет. Кажется, на этот раз я поймал черта за хвост. Совсем неожиданный вывод. Я даже сам не понимаю, как я мог до этого додуматься. - По-моему, тебе надо как следует выспаться, отлежаться. А потом, на свежую голову, ты опять можешь заняться этим делом, - осторожно посоветовал я. - Ты, кажется, думаешь, что я свихнулся? - засмеялся Андрей. - Если я и свихнулся, то со знаком плюс. Ты знаешь, если взять сто электронных машин и перед заданием расшатать их схемы, то девяносто девять машин впадут в технический идиотизм, а сотая может впасть в состояние гениальности и дать какое-то парадоксальное, но верное решение... .- Не буду спорить с тобой, - мягко ответил я. - А Нина все еще спит? - Нет. Она на озере. Вот она стоит. Я выглянул из окна. Нина стояла на невысоком песчаном обрыве и смотрела куда-то через озеро, вдаль. Ветер чуть шевелил ее платье. Солнце освещало ее сбоку, и она была очень хорошо видна. - Девушка у обрыва, - сказал вдруг Андрей. - Как в одном стихотворении. - Что за стихотворение? - поинтересовался я. - Просто там девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Перед ней озеро, кувшинки в воде; за ней - лес и утреннее солнце. А Она стоит и смотрит вдаль. И кто-то смотрит на нее и думает: "Вот девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Теперь я ее буду помнить всегда. Она уйдет в лес, а мне все будет казаться, что она стоит у обрыва. И когда я состарюсь, я приду к этому берегу и увижу: девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль..." - Не понимаю, чего хорошего нашел ты в этом стихотворении? Не люблю этих сантиментов... В Двадцатом веке и то лучше писали. Андрей что-то пробормотал в ответ и уткнулся в свои записи, а я пошел на озеро. У самого берега росли в воде водяные лилии и купавы. Я прошел по шатким деревянным мосткам к открытой воде и долго умывался. Затем я пошел к Нине. Она все еще стояла на невысоком песчаном обрыве и бесцельно смотрела куда-то через озеро. - Нина, ты хорошо спала? - спросил я. - Очень хорошо. Вначале мне мешали летучие мыши. Они все влетали в окошечко и вылетали. Но они совсем бесшумные. Сейчас они там спят вниз головой - такие забавные. А ведь когда-то Люди боялись их. - Нина, а ты не забыла об "Антологии"? - напомнил я. - Нам надо возвращаться в город. - Нет, я останусь здесь на четыре дня, - спокойно ответила она. - Андрею нужно четыре дня покоя. Я буду готовить ему еду. - Ну, не так уж он слаб, чтобы ему нужно было готовить еду, - возразил я. - Больной Человек не встанет с рассветом и не сядет за стол, чтобы выводить какие-то бесконечные формулы. Если Человек болен, он лежит и не рыпается. - Что-что? - переспросила Нина. - Лежит и что?... - Не рыпается, - повторил я. - Это такое идиоматическое выражение Двадцатого века. - Но я все-таки останусь, - сказала Нина. - Что ж, поступай так, как считаешь нужным, - ответил я. - Как-никак, мы живем в Двадцать Втором веке и знаем, что разубеждать решившегося недостойное дело. Если зрячий идет к пропасти - останавливающий его подобен слепцу. - Ах, не читай мне школьных прописей, - досадливо ответила Нина. - И к пропасти я пока что не иду. - Она спрыгнула с невысокого обрыва на береговой песок и, сбросив туфли, вошла в воду и стала рвать кувшинки. - На, тебе! - крикнула она, бросая мне цветок. - И не делай строгого лица. Я вернулся в избушку. Андрей все корпел над своими формулами. - Вот смотри, - сказал он, когда я подошел к нему. - Вот она. Он показал мне одну из страниц, всю исписанную и исчирканную. Внизу, обведенная жирной чертой, видна была какая-то формула, очень длинная. - Ну и что? - спросил я. - Я нашел то, что искал. Теперь надо только проверять, Проверять и проверять себя. - Ладно, проверяй себя, а мне нужно возвращаться в город. Нина останется тут. - Нина приносит мне счастье, - задумчиво сказал Андрей. - Никогда не верил в такие вещи, но она приносит мне счастье.

* * *

Вскоре я отправился в город. Дойдя пешком до границы заповедника, я вызвал легколет и вскоре был в Ленинграде.

Сапиенс сказал "да"

Вернувшись в Ленинград, я так погрузился в работу над "Антологией Забытых Поэтов XX века", что на время позабыл все и вся. Правда, мне не хватало Нины - ее помощь была бы весьма ощутимой, но тем не менее работа моя двигалась. Целые дни я проводил в трудах и лишь изредка покидал свой рабочий стол, чтобы подышать свежим воздухом. Однажды я поехал на Острова. Я шел по аллее и вышел на площадку, где стоят памятники Победителям рака Иванову и Смиту, Экипажу Марс-1 и Антону Степанову - одному из крупнейших Поэтов XXI века. Здесь же возвышается памятник Нилсу Индестрому, автору Закона Недоступности. Вы все знаете этот памятник: на черном цоколе стоит гигант из черного металла; простертая его рука как бы застыла в повелительном жесте, пригвождающем все земное к Земле, вернее - к Солнечной Системе. В те годы на цоколе памятника виднелась бронзовая доска со словами Индестрома: "Путь к Дальним Мирам закрыт навсегда. Тело слабее крыльев". Под этими словами была начертана формула Недоступности - итог жизни Нилса Индестрома. Формулу эту мы все знали со школьной скамьи. Она доказывала, что, если даже человек создаст энергию, достаточную для проникновения за пределы Солнечной Системы, ему никогда не создать такого материала, который не деформировался бы во время полета. Мне никогда не нравился этот памятник. Мне вообще казалось странным, что люди поставили его Ученому, который доказал нечто отрицательное. Я присел на скамью и поделился своими мыслями с Человеком, сидящим рядом. Судя по значку на отвороте куртки, это был Студент технического направления. Он не согласился со мной и сказал, что своим отрицательным законом Нилс Индестром спас много жизней. Далее он добавил, что памятник этот должен стоять вечно, если даже Закон Недоступности будет опровергнут. - Закон потому и закон, что он неопровержим, - возразил я. - Сейчас он неопровержим, но под него уже подкапываются - сказал Студент. - Вся специальная техническая пресса пестрит статьями о том, что мы накануне технической революции. Человечеству нужен единый сверхпрочный универсальный материал. Человечеству тесна его металло-каменно-деревянно-пластмассово-керамическая рубашка. Она трещит по швам. - Не знаю, меня эта рубашка вполне удовлетворяет, - возразил я. - Да и где в наш век найдется такой Человек, который сможет создать материал, о котором вы говорите? - В этой области работает много ученых, - ответил Студент. - В частности Андрей Светочев и его группа. Правда, они идут очень трудным путем, но Светочев утверждает... - Разве у него есть какие-либо реальные достижения? - перебил я своего собеседника. - В обычном понимании - нет. Но если... - Если бы да кабы, да во рту росли грибы, - ответил я старинной пословицей, после чего мой собеседник замолчал, ибо ему, как в старину говорилось, крыть было нечем. Я ведь тогда еще не знал, что формула Светочева в скором времени обратится в техническую реальность.

* * *

На следующий день, когда я работал над своей "Антологией", ко мне явилась Нина. Я сразу же заметил, что у нее какой-то праздничный вид и что она очень похорошела за эти дни. - Тебе пошел на пользу воздух заповедника, - сказал я, и она почему-то смутилась. - Я пробыла там вместо четырех дней целую декаду, потому что Андрей был так занят... - каким-то извиняющимся тоном произнесла она. - Я готовила ему еду. Если его не накормить, он сам не догадается поесть. Но он очень продвинулся в своей работе. Он проверил свою формулу, и она... - А еды вам хватило? - спросил я. - Ведь в заповедник нельзя вызывать транспорт. - Я два раза ходила к Смотрителю. Это такой славный Человек. А жена его вернулась из Австралии, и... - Нина, меня интересует не Австралия, а "Антология", - мягко сказал я. - И хоть твоя помощь сводится только к чисто технической работе, но все же твое участие весьма желательно. Но договаривай об Андрее. Итак, он проверил свою формулу, и она, как и все у него, оказалась ошибочной? Ведь так? - Пока что ничего не известно. Он сдал материалы в Академию, а там их отдали на проверку САПИЕНСу20. Но расчеты, представленные Андреем, настолько сложны и парадоксальны, что САПИЕНС бьется над ними уже сутки и не может ни опровергнуть их, ни подтвердить их правильность. А ведь обычно САПИЕНС уже через несколько минут решает, прав или не прав Исследователь. - Я хоть не электронный САПИЕНС, а простой гомо сапиенс, но и я могу предвидеть результат, - пошутил я. - Опять будет неудача. Нина промолчала, сделав вид, что погружена в чтение материала для "Антологии". - Мне не очень нравится твой подбор авторов, - сказала вдруг она. - Ты обедняешь Двадцатый век. Он был сложнее, чем ты думаешь. Так мне кажется. - Меня удивляет твое замечание! - сказал я. - Не забудь, что "Антологию" составляю я, а ты только моя Техническая Помощница. Этот выпад Нины против моей работы так расстроил меня, что в тот вечер я долго не мог уснуть. Уснул я только в два часа ночи, а в три часа был разбужен мыслесигналом Андрея. - Что случилось? - спросил я. - Нужна помощь? Сейчас выхожу. - Помощи не нужно, - гласила мыслеграмма Андрея. - Поздравь меня. Три минуты тому назад САПИЕНС подтвердил правильность моей формулы. - Поздравляю, рад за тебя, - ответил я. - Все? - Все. Мыслепередача окончена. Я был очень рад, что Андрею наконец-то повезло. Правда, меня несколько удивило, что он не сообщил мне это известие каким-либо другим способом. Ведь в наше время к мыслеграммам прибегали только в случае крайней необходимости. Только много позднее я понял, какие огромные перемены в наш мир внесло открытие Андрея.

* * *

На следующее утро, когда я работал над своей "Антологией"" ко мне опять пришла Нина. Прямо с порога она мне сообщила новости. - Ты не представляешь, что у Андрея в Академии творится! Туда спешно прилетел Глава Всемирной Академии Наук, прибыла целая делегация от Института Космонавтики! Андрею и андреевцам выделяют специальный институт, лаборатории, им дают право набирать любое количество помощников. Андрей... - Ты уже успела побывать у него? - спросил я. - Да, - ответила она. - А что? - Так, ничего. Я спросил просто так. - Можно подумать, что ты не рад успеху своего друга! - сказала Нина. - Я очень рад его успеху, - ответил я. - Но меня несколько беспокоит эта обстановка сенсации, которая создается вокруг Андрея. Можно подумать, что мы вернулись в Двадцатый век. - В нашем веке тоже возможны великие открытия, - возразила Нина. Я не стал с ней спорить, зная, что это бесполезно. Вместо этого я напомнил ей, что начинаются каникулы, и предложил отправиться вместе на Гавайские острова. - Нет, это лето я хочу провести в Ленинграде, - ответила Нина. - Что ж, вольному воля, спасенному рай, - отпарировал я старинной поговоркой. - Сейчас я пойду в Бюро Отпускных Маршрутов. - Иди, - сказала Нина. - И не сердись на меня. - Она положила ладони мне на плечи и поцеловала меня в лоб. - Желаю тебе счастья.

События развиваются

В раздумье шел я по людному проспекту. Мне было грустно, Прав был старый Чепьювин - он сразу понял, что Нина меня не любит и никогда не полюбит. В чем-то тут была и моя ошибка, но в чем - я не знал. И вот я шагал по светлой улице, среди веселых и счастливых Людей, а сам был невесел и не слишком-то счастлив. В дальние края лететь мне уже не хотелось, и я решил провести свои каникулы в работе и только переменить на время свое местопребывание. Зная, что в Новосибирске есть большая библиотека, где много старинных книг, я решил отправиться на лето туда. А по пути я заеду в Москву, там мне нужно навести кое-какие библиографические справки в Центральной Библиотеке имени Ленина. Придя к этому решению, я вернулся домой, взял портфель и поехал на подземный вокзал, чтобы сесть в пневмоснаряд. В то время этот вид скоростного транспорта был в новинку, и я часто пользовался им. - Есть свободные места? - спросил я у Дежурного. - Есть одно, - ответил тот. Отправка через четыре минуты. Садитесь в коллективный скафандр. Он открыл герметическую дверь, и я вошел в длинный круглый баллон из очень толстой самосветящейся резины. Внутри были сиденья из того же материала, на них уже сидели пассажиры, я был последним, пятидесятым. - Скафандр-амортизатор подземно-баллистического вагона-снаряда пассажирами укомплектован полностью! - сказал Сопровождающий в микрофон. - Двери загерметизированы, ждем отправки. Заряжайте! Наш скафандр начал слегка покачиваться. Это означало, что его вставляют в полый металлический снаряд. Потом покачивание усилилось - это заливали амортизационной жидкостью пространство между наружными стенками скафандра и внутренними стенками металлического снаряда. Скафандр как бы плавал внутри снаряда. - Все готово! - послышался голос из репродуктора. - Стреляйте нами! - скомандовал в микрофон Сопровождающий. Я, как обычно, почувствовал легкий толчок, затем у меня захватило дыхание от нарастающей скорости. Чувство было такое, будто я нахожусь в сверхскоростном лифте, который движется не вертикально, а по горизонтали. Затем в тело вошла приятная легкость, а вскоре я уже плавал в воздухе, держась за поручень, как и остальные пассажиры. Баллистический подземный вагон-снаряд летел по идеально гладкой трубе-тоннелю. Вскоре скорость замедлилась, состояние невесомости прекратилось. Затем вагон-снаряд остановился, двери открылись, и я поднялся лифтом на улицу Москвы и направился в библиотеку. Там я просидел до вечера, делая нужные мне выписки. Я сидел в тихом зале и работал, а в памяти моей нет-нет да и всплывал недавний разговор с Ниной. Но я отгонял грустные мысли и с новым упорством принимался за работу, зная, что труд мой нужен Человечеству. Когда я вышел из библиотеки, уже стемнело, и от самосветящихся мостовых исходил ровный, спокойный свет. Пора думать о ночлеге. К счастью, в мое время это уже не было трудной проблемой для всех, приезжающих в знакомые и незнакомые места. Гостиницы еще существовали, но пользовались ими главным образом в курортных городах, в остальных же крупных и мелких населенных пунктах они уже были непопулярны. Любой Человек мог войти в любой дом, и всюду ему были рады и встречали как друга. Спрашивать гостя, откуда он, кто он и зачем приехал в этот город, считалось невежливым. Гость, если хотел, рассказывал о себе, а если не хотел - не рассказывал. Мне понравился один небольшой дом на берегу Москвы-реки, и я вошел в его подъезд и поднялся лифтом на двадцатый этаж - я люблю верхние этажи, в них светлее. На лестничную площадку выходили двери четырех квартир, и я на минуту задумался - в какую именно войти. Я любил эти мгновения, когда не знаешь, какие именно Люди тебя встретят, кто они по специальности, но знаешь: кто бы тебя ни встретил - ты будешь желанным гостем. В старину такая ситуация называлась беспроигрышной лотереей. Впрочем, одна из четырех дверей отпадала: на ней висел знак одиночества. Я открыл дверь противоположной квартиры и прошел по коридору в комнату, откуда слышались голоса. Войдя в эту комнату, я увидел, что группа Людей сидит перед объемным телевизором. - Здравствуйте! - сказал я. - Хочу быть вашим гостем. - Мы вам рады! - откликнулось несколько голосов. От сидящих отделилась молодая женщина и подошла ко мне. - Я сегодня за хозяйку, - сказала она. - Идемте, я вам покажу свободную комнату и квартиру вообще. И потом вы, наверно, проголодались? - А завтра мы вас поводим по Москве. - сказал кто-то из сидящих. - Нет, по Москве меня водить не надо. Я ее хорошо знаю, я ведь ленинградец, - ответил я и затем поведал о себе. Присутствующие тоже сообщили мне свои имена и профессии. В мое время люди уже не торчали часами перед телевизорами, смотря все подряд, как это делали многие Люди Двадцатого века, судя по старинным книгам и журналам. Поэтому меня, удивило, что вся квартира смотрит какой-то довольно посредственный фильм, - увы, их хватает и в наше время. Я спросил у присутствующих, чем объясняется их странный интерес к этому фильму. - Как разве вы не знаете! - удивились все. - Ведь вам-то в первую очередь надо знать новость - вы же только что из Ленинграда. Мы ждем чрезвычайного сообщения. - Это касается научной группы, в которой работает Андрей Светочев. Сделано какое-то важное открытие, - пояснили мне. На экране телевизора тем временем ничего особенного не происходило. Шел обычный фильм, который можно смотреть, но можно и не смотреть. Какой-то молодой человек и девушка то ссорились, то мирились, то собирались вместе лететь на Марс, то раздумывали. - А что случилось у ваших соседей? - спросил я присутствующих. - Почему у них на двери висит знак одиночества. - У них большое несчастье. В их квартире жил молодой инженер-строитель. Месяц назад он полетел в командировку на Венеру и там погиб. Обрушилось какое-то сооружение. Вы же знаете, что наши земные материалы плохо переносят инопланетные условия. Внезапно фильм прервался, и на экране телевизора возник Старший Диктор, окруженный переводящими машинами. Диктор был взволнован.

Внимание! Внимание! - сказал он. - Слушайте чрезвычайное сообщение. Работают все земные и внеземные передающие системы. Всемирный Ученый Совет обсудил теоретические выкладки, представленные научной группой Андрея Светочева, а также проверил правильность формулы Светочева. Возможность создания принципиально нового единого универсального материала признана правильной и технически осуществимой. Предоставляю слово Андрею Светочеву.

На экране появился Андрей. Вид у него был скорее встревоженный, чем радостный. Глухим, невыразительным голосом начал излагать он сущность своего открытия. Он часто запинался, не находил нужных слов, некоторые слова повторял без всякой надобности - вообще культура речи у него хромала. Я вспомнил, что в школе отметки его по устному разделу русского языка были всегда ниже моих. Но сейчас он говорил совсем плохо - на тройку, если даже не на двойку. Только когда он подходил к стоящей поодаль световой доске и начинал чертить какие-то формулы и таблицы, голос его звучал увереннее, выразительнее. (Сейчас эту речь Андрея знает наизусть каждый школьник, но знает ее в подчищенном виде, без всех этих пауз, запинок и повторений. На меня же тогда, признаться, она не произвела сильного впечатления.) Андрей употреблял слишком много научных и технических терминов, понять которых я не мог. Сущность же его открытия, как вы все знаете, сводилась к тому, что он теоретически доказал возможность создания единого универсального материала из единого исходного сырья - воды. Но вот Андрей умолк, экран погас, и в комнате на миг воцарилось молчание. Затем все мои новые знакомые, не сговариваясь, встали в знак высокого уважения. Пришлось встать и мне, хоть в глубине души я счел излишним такое преувеличенное выражение чувств. - Начинается новая техническая эра, - тихо сказал кто-то. Мы вышли на балкон. С высоты двадцатого этажа видны были уходящие за горизонт огни Москвы. Справа от нас виднелись башни Кремля, озаренные особыми прожекторами солнечного свечения. Казалось - над Кремлем вечное солнце, вечный полдень.

* * *

Когда я проснулся на следующий день в отведенной мне комнате, то сразу почувствовал, что уже девять часов одиннадцать минут. Квартира была пуста, все ее жители ушли на работу. Я умылся, съел приготовленный мне завтрак и просмотрел утреннюю газету, которая почти целиком была посвящена Андрею и его открытию. Затем я вышел на балкон. Внизу, на набережной Москвы-реки, тек людской поток, и все в одном направлении - к Красной площади. Этот поток не вмещался на тротуаре, он захлестывал мостовую, и из-за этого не могли двигаться элмобили и элтобусы. "Странно, - подумал я. - Сегодня не Первое мая и не Седьмое ноября и не День космонавтики. Неужели вся эта суматоха из-за Андрея?" Я включил телевизор. Показывали Ленинград. "Стихийный митинг на Дворцовой площади", - сказал Диктор, и я увидел на площади множество людей. У всех были счастливые лица, будто невесть какое чудо случилось. Группы Студентов несли довольно аляповатые, наспех сделанные плакаты. "Давно пора!", "Даешь единый универсальный!", "Химики рады, физики - тоже!", "Ура - Андрею!" вот что было написано на этих плакатах. Толпа вела себя совершенно недисциплинированно - она громко пела, гудела, шумела на все лады. Я выключил Ленинград и включил Иркутск, но и там было то же самое. На площади толпился народ, пестрели самодельные плакаты. На одном было написано: "Металлы, камень, дерево, стекло" - и все эти слова были жирно зачеркнуты, а поверх начертано: "Единый универсальный". Затем я включил Лондон, Париж, Берлин - там происходило то же самое, только надписи на плакатах были на других языках. "Эта всемирная суматоха не должна мешать моей работе, - подумал я. Каждый должен делать свое дело". Вскоре я вышел из квартиры и через двадцать минут был на воздушном вокзале.

Самодельный АТИЛЛА

В те времена до Новосибирска можно было лететь экстролетом, скоростным ракетопланом, рейсовым дирижаблем и дирижаблем-санаторием. Так как спешить мне было незачем, то я выбрал дирижабль-санаторий, и вскоре был на его борту. Дежурный Врач провел меня в двухместную каюту и показал мою постель. Затем он приложил к моему лбу ЭСКУЛАППП, который показал всего три болевых единицы по восходящей. - Ну, вы, товарищ, два МИДЖа проживете, - улыбнулся Врач. - Но у вас легкое переутомление, поэтому я назначу вам кое-какие процедуры. Есть ли у вас какие особые пожелания? - Если можно, то пусть моим однокаютником будет Человек гуманитарного направления, - попросил я. - Голова уже гудит от всех этих технических разговоров. Врач ушел, а в каюту вскоре вошел Человек средних лет. При нем был довольно большой чемодан, что меня несколько удивило: как правило, Люди давно уже путешествовали без ручной клади. Мой спутник сообщил мне, что зовут его Валентин Екатеринович Красотухин и что у него две специальности: он Ихтиолог и Писатель. Признаться, имя это мне ничего не говорило, хоть я знал не только литературу XX века, но и современную. Назвав себя и свою профессию, я поинтересовался, какие произведения созданы моим однокаютником. - Видите ли, - ответил Валентин Екатеринович. - Ихтиолог я по образованию и по роду работы. А Писатель я по внутреннему призванию. Правда, я смотрю истине в лицо и сознаю, что таланта у меня нет, но я сконструировал кибернетическую машину и с ее помощью надеюсь со временем создать поэзо-прозо-драматическую эпопею, которая прославит меня и... - Но послушайте, - перебил я своего нового знакомого, - всем известно, ведь уже в конце Двадцатого века было доказано, что никакая, даже самая совершенная, машина не может заменить творческий процесс. Это так же ясно, как то, что невозможно создать вечный двигатель. - Но я сам сконструировал свой творческий агрегат, - возразил Красотухин. - Я верю, что мой АТИЛЛА не подведет меня! Вот полюбуйтесь на него! С этими словами Писатель-Ихтиолог раскрыл чемодан и извлек из него довольно большой прибор со множеством кнопок и клавиш и поставил его на стол каюты. - Вот он, мой АТИЛЛА! Мне стало немного грустно: и здесь я не избег техники. Но мне не хотелось огорчать своего спутника. - Почему именно АТИЛЛА? - проявил я интерес. - АТИЛЛА - это Автоматически Творящий Импульсный Логический Литературный Агрегат, - пояснил Красотухин. - Правда, он еще не вполне вошел в творческую силу, он еще учится. Ежедневно я читаю ему художественные произведения классиков и современных авторов, учу его грамматике, читаю ему словари. Кроме того, я беру его на лекции по ихтиологии, которые он внимательно слушает. Еще я читаю ему главы из Курса Поэтики, из Истории Искусств. Года через три он будет знать все и сможет работать с полной творческой отдачей. Но уже и сейчас мы с ним творим на уровне начинающего среднего Литератора. - А вы не можете продемонстрировать АТИЛЛу в действии? - спросил я. - С удовольствием! - воскликнул Красотухин. - Дайте творческую программу. - Ну пусть он сочинит что-нибудь для детей, что-нибудь там про кошечку, например, - предложил я, выбирая тему полегче. Красотухин нажал на АТИЛЛе кнопку с надписью "Внимание". Вспыхнул зеленый глазок, агрегат глухо заурчал. Тогда Красотухин нажал клавишу с надписью "стихи д/детей". Прибор заурчал громче. Из него выдвинулся черный рупор. - АТИЛЛушка, творческое задание прими. Про кота что-нибудь сочини, просительно произнес Писатель-Ихтиолог в рупор. - Творзадание принято! - глухо произнес голос из прибора, и сразу же вспыхнуло табло с надписью "творческая отдача". Затем из продолговатого узкого отверстия вылез лист бумаги. На нем было напечатано: Кот и малютки

Здравствуй, здравствуй, кот Василий, Как идут у вас дела? Дети козлика спросили... Зарыдала камбала.

И малюткам кот ответил, Потрясая бородой: - Отправляйтесь в школу, дети!.. Окунь плачет под водой. Сотворил АТИЛЛА

- Не так уж плохо, утешающе сказал я. - В некоторых детских журналах XX века я читал нечто подобное. Только тут нужна правка. Ваш АТИЛЛА путает кота с козлом. И потом откуда-то, ни к селу, ни к городу, камбала с окунем появились. - У АТИЛЛы еще смещены некоторые понятия, - несколько смущенно ответил Писатель-Ихтиолог. - А рыдающая камбала - это, конечно, творческая неувязка. Но в строке "окунь плачет под водой" есть нечто высокотрагедийное, здесь чувствуется некая натурфилософская концепция. Впрочем, стихи АТИЛЛе даются труднее, чем проза. Сейчас вы в этом убедитесь. И Красотухин заказал АТИЛЛе сотворить сказку с лирической концовкой. В сказке должны упоминаться человек, лес и звери. Вскоре агрегат дал нам возможность ознакомиться со своим произведением.

ЛЕС, ПОЛНЫЙ ЧУДЕС

Лес шумел угрюмо (мрачно? огорченно?). Лесные звери имелись в лесу том повселесно. Тем временем человек и человечица (человейка? человечка?) шли по речью (речейку?) к речке. В лесу встретились им лес и лесица, волк и волчица, лось и лосица, медведь и медведица (медвежка?). "Съем-ка я вас, человеки!" - произнес медведь. - "Не питайся нами, Михаил (Виктор? Григорий?), мы хотим живать-поживать!" - "Хорошо, - ответил медведь, - я вами столоваться не буду..." Радостно, дружно, синхронно запели гимн восходящему светилу (луне? солнцу?) сидящие на ветвях снегири, фазаны, сазаны, миноги, снетки и караси. Лес шумел весело (удовлетворенно? упитанно?). Сотворил АТИЛЛА

- Сказка несколько примитивна, - сказал я. - И потом опять тут всякие рыбы. - Да, мой АТИЛЛА любит упоминать рыб, - огорченно признался Красотухин. Боюсь, что я несколько перегрузил его ихтиологическими знаниями. Но не хотите ли дать АТИЛЛе творческое задание в области драматургии? - Смотрите, какой прекрасный вид под нами. - сказал я Красотухину, чтобы отвлечь его от АТИЛЛы. - И видимость тоже прекрасная. Наш дирижабль-санаторий давно уже отчалил и теперь плыл в воздухе на высоте восьмисот метров. Из большого иллюминатора в стене каюты можно было наблюдать, как не спеша движется под нами какой-то небольшой город-сад. Его прямые улицы с домами, крытыми голубой пластмассой, казались каналами, прорытыми среди зелени. И только черные шары на тонких мачтах - усилители мыслепередач - говорили о том, что это все-таки город, где живет несколько тысяч Людей. Потом снова внизу потянулись поля, среди которых кое-где возвышались башни дистанционного управления электротракторами. Вскоре нас позвали на купанье. Плавательный бассейн был накрыт огромным прозрачным пластмассовым колпаком; чуть выше, почти задевая его, проплывали порой редкие летние облака. Дно бассейна тоже было из прозрачной, чуть голубоватой пластмассы. Купаясь, мы видели под собой луга, леса, реки, дороги с пробегающими по ним элтобусами. Казалось, мы плавали не в бассейне, не в воде, а в самом небе, в бескрайнем, подернутом голубоватой дымкой пространстве. Мы словно парили в нем, как птицы, вольно и легко, и эта легкость подчеркивалась тишиной, ибо дирижабль летел беззвучно, как во сне. К одному борту бассейна была пристроена вышка для прыжков в воду, и каждый раз, ныряя с нее в бассейн вниз головой, я испытывал жутковатое ощущение, будто я лечу в пропасть, в бездну, на дне которой растут деревья, зеленеют поля, тянутся нити дорог. И вдруг меня упруго подхватывала вода, не давая падать дальше. Вечером, после ужина, я разговорился с Ихтиологом-Писателем. Это был совсем неглупый Человек. Пока не заходила речь об АТИЛЛе, он рассуждал вполне здраво и логично. Так, например, он рассказал мне о своем проекте использования старинных военных кораблей - тех, которые еще не пошли на переплавку, - под живорыбные садки. Все эти древние линкоры, авианосцы, без пользы стоящие в портах, вполне подойдут для этой цели. Нужны только некоторые переделки, весьма незначительные. Когда я, в свою очередь, завел речь об "Антологии Забытых Поэтов XX века", Писатель-Ихтиолог согласился со мной, что дело это очень важное и нужное, и сделал несколько полезных замечаний, свидетельствующих о его начитанности и живости ума. Узнав же, что я работаю над пополнением СОСУДа, мой новый знакомый горячо одобрил это начинание и присовокупил, что я делаю для потомства дело нужное и важное, так как Людей, употребляющих ругательства, на Земле почти не осталось, и этот вид фольклорного творчества надо закрепить письменно для потомства. Но затем мой собеседник снова сел на своего конька, завел речь об АТИЛЛе и попросил меня научить АТИЛЛу ругательствам. - Для меня это не составит большого труда, - ответил я. - Но целесообразно ли это? - Для будущей прозо-драмо-лирической эпопеи, которую я создам в соавторстве с АТИЛЛой, потребуются и бранные выражения. Ведь эпопея будет охватывать все века, а, как вам известно, в минувшие столетия брань употреблялась весьма нередко. И потом, как вы сами убедились, я несколько перегрузил АТИЛЛу ихтиологическими знаниями, и поэтому некоторое количество ругательств как бы уравновесит его словарь. - Хорошо, я согласен дать вашему АТИЛЛе урок неизящной словесности, но вас прошу выйти на это время из каюты. Мне неудобно произносить при Человеке грубые слова.

* * *

Ночью мы миновали Урал и теперь летели над Сибирью. К вечеру начались леса промышленного значения - с просеками и лесоперерабатывающими пунктами. Но затем все чаще стали проплывать под нами участки настоящей тайги - это были заповедники, где она сохранялась в своем естественном виде. Мы летели малой высотой, и к нам доносился запах зелени и хвои. Настроение у меня было превосходное, о чем я и сообщил своему соседу. - Я думаю, что не испорчу вашего настроения, если попрошу вас дать моему АТИЛЛе новое задание, - сказал Писатель-Ихтиолог. - Завтра мы с вами расстанемся, а мне хочется, чтобы у вас осталось приятное воспоминание о моем детище. Вчера АТИЛЛа работал почему-то не в полную творческую силу, и мне хочется реабилитировать его в вашем мнении. Я подумал, что иметь дело с АТИЛЛой - это как раз самый верный способ испортить себе настроение. Но затем я вспомнил, что еще в четвертом классе школы на уроке морали нас учили: "Никогда не огорчай Человека, если этого не требуют особые обстоятельства. Слабости хороших Людей не делают их плохими Людьми". Поэтому я скрепя сердце согласился еще на одно творческое испытание АТИЛЛы. - Я иногда даю ему узкоспециализированные задания, - сказал Писатель-Ихтиолог, обрадованный моим согласием. - Например, подобрать рифмы к слову "окунь" или сочинить рассказ, в котором все слова начинаются на одну букву. Так легче следить за ростом словарного фонда АТИЛЛы... Не хотите ли дать ему специализированную задачу? - Пусть он напишет рассказ о солнце с лирико-меланхолическим уклоном, и пусть все слова в этом рассказе начинаются с "с",- сказал я. Тотчас же мой спутник дал АТИЛЛе творческую программу, и тот заурчал и замигал своими зеньками. - Ну, друг АТИЛЛА, на этот раз не подведи, - ласково сказал Писатель-Ихтиолог в рупор. - Подушевнее, полиричнее сотвори. Вскоре АТИЛЛА выполнил задание. Листок этот, равно как и два предыдущих, и поныне хранится в моем архиве.

СОЛНЕЧНЫЙ САБАНТУЙ

Светозарное солнышко справляло свой сабантуй, светило сказочно светло, сияло самозабвенно. Самоцветно синела садовая сирень, старались сладкогласные соловьи, стрекотали стрекозы, строилось ситро, сахарился сладкий сливовый сироп. Серебристым симпатичным смехом синхронно смеялись совершенно счастливые супруги Седовласая стерлядь скандировала стройные строфы сонета. Солнце стало склоняться севернее, сгущались сизые сумерки. Смеркалось. - Сукин сын! Слюнтяй! Солдафон! Стервец! - сказала сому строгая соленая святейшая селедка, сиротливо скучавшая среди салаки, скумбрии, семги. - Сама скотина, склочница, симулянтка! Свинские слова слышу! - смачно сплюнув, свирепо сказала сумасбродной соседке седоусая сметливая свежепросоленная сардинка, спокойно спавшая среди сетей. - Собаки! Стрекулисты! Спекулянты! Сплетники! Сычи сонные! Сидни сидячие! Самодуры сиволапые! Скандалисты! Святотатцы! Скобари! Скопидомы! Скряги! Саботажники! Сутяги! - степенно сказала совершеннолетняя самостоятельная севрюга, слушавшая спор. Солнышко село, скапутилось, смылось, съежилось. Стало совсем сумрачно. Скоропостижно скончался сиг. Сотворил АТИЛЛА

- Опять рыбы всякие! - огорченно сказал Писатель-Ихтиолог. - И потом много каких-то непонятных слов. - Но это же отжившие слова! Это слова из моего СОСУДа, - пояснил я. - Ваш АТИЛЛА почему-то очень хорошо их усвоил и вводит в текст в непропорционально большом количестве. - Неужели в старину Люди употребляли столько ненужных слов? - спросил мой новый знакомый. - Не все ругательства были словами-пустышками, - ответил я. - Под некоторыми из них подразумевались вполне определенные отрицательные явления. - А что такое сплетник, скандалист, спекулянт? - стал расспрашивать меня Ихтиолог. - Это долго объяснять, - ответил я. - Когда выйдет из печати мой СОСУД, вы сможете узнать смысловое значение всех этих выражений. - Не хотите ли еще раз испытать моего АТИЛЛу? - с робкой надеждой в голосе спросил меня Писатель-Ихтиолог. К счастью, в этот миг в каюту постучал дежурный Врач и пригласил нас в салон к телевизору смотреть и слушать новое выступление Андрея Светочева. Выбрав из двух зол меньшее, я поспешил откликнуться на этот зов. В салоне перед большим телевизором собрались все пассажиры-пациенты дирижабля-санатория. Вскоре на экране появился Андрей. Его сообщение показалось мне каким-то бесцветным. Он сообщил, что выступает только потому, что в его адрес поступает очень много вопросов. Но ничего нового он пока сказать не может. Он сделал только одно конкретное сообщение: для строительства Главной Лаборатории по созданию Единого Материала выделен пустынный островок в Балтийском море, в пятидесяти километрах от Ленинграда. Островок будет расширен за счет намыва донного песка. Работы начинаются завтра. Незначительное это сообщение, вдобавок произнесенное каким-то усталым, невыразительным голосом, показалось мне, не предвещает удачи моему другу. Но слушатели, как я успел заметить, остались довольны и этой скудной информацией.

Пресс-конференция. Встреча с Надей

Шла третья неделя моего пребывания в Новосибирске. Целые дни просиживал я в библиотеке, подбирая материал для своей "Антологии", и дело уже близилось к концу. Однажды утром в читальный зал вошел старший Библиотекарь и пригласил всех желающих в телевизионный блок, сказав, что будет выступать Андрей Светочев. Я вместе со всеми направился к телевизору. На экране возник Андрей. Он сидел в небольшом зале за Круглым столом, вместе со своими Сотрудниками. На столе стояло множество переводящих машин. Все кресла и все проходы в зале были заполнены Людьми - это были главным образом Корреспонденты. Происходило нечто вроде пресс-конференции. Вопросы задавались бессистемно, и я привожу их в таком виде и порядке, как их записал мой карманный микромагнитофон. А н д р е й. Готов отвечать на ваши вопросы. 1 - й к о р р е с п о н д е н т. Когда идея о создании единого материала будет осуществлена вашей научной группой практически? А н д р е й. На это, возможно, уйдет один год. 2 - й к о р р е с п о н д е н т. Можно ли вкратце охарактеризовать ваш единый материал как некую пластмассу с универсальными свойствами? А н д р е й. Можно, если вам это нравится. Но вообще-то это принципиально новый материал. 3 - й к о р р е с п о н д е н т. В некоторых газетах высказана мысль, что всемирное применение единого материала может лишить многих людей радости труда. Ведь множество профессий станут просто ненужными. А н д р е й. (роясь в каких-то бумагах). Я некомпетентен в этих вопросах. Но вот Экономисты Сергеев, Тропиниус и Маорти утверждают, что работы хватит всем, однако многим Людям придется переквалифицироваться. 4 - й к о р р е с п о н д е н т. Как все это отразится на продолжительности рабочего дня? А н д р е й. (опять роясь в бумагах). Вот тут произведены подсчеты. Не мной, а Экономистами. Через три года после полного перехода на аквалид средний рабочий день на Планете сократится до двух часов восемнадцати минут. 5 - й к о р р е с п о н д е н т. Что это такое - аквалид? А н д р е й. Так мы решили назвать единый универсальный материал. 6 - й к о р р е с п о н д е н т. Как вы относитесь к Нилсу Индестрому? А н д р е й. С величайшим уважением. 6 - й к о р р е с п о н д е н т. Однако ваше открытие, если оно будет осуществлено практически, опровергнет Закон Недоступности Нилса Индестрома? А н д р е й. Да. 7 - й к о р р е с п о н д е н т. Следовательно, будет создан материал, который позволит строить космические корабли, могущие проникнуть за пределы Солнечной Системы? А н д р е й. Да, но это уж дело Строителей и Космонавтов. Нас больше интересуют земные и подводные дела. 8 - й к о р р е с п о н д е н т. Как это понимать - подводные? А н д р е й. Аквалид даст возможность строить сооружения из воды под водой. 9 - й к о р р е с п о н д е н т. Следовательно, Человечество получит большую новую "жилую площадь" под океаном и сможет спокойно расти? Так это надо понимать? А н д р е й. Да, на дне океанов будут прокладывать тоннели, строить предприятия и возводить жилые города. Длительная пауза. Затем все встают. Аплодисменты и возгласы восхищения. После паузы. 1 0 - й к о р р е с п о н д е н т. Почему ваша Опытная Лаборатория строится на острове? Почему не на материке, не в Ленинграде? А н д р е й. Я сам просил об этом. Так безопаснее. 1 0 - й к о р р е с п о н д е н т. Для кого безопаснее? А н д р е й. Для города. Дело в том, что при практическом осуществлении нашего проекта на одной из фаз производства аквалида существует опасность взрыва. Теоретически расчеты верны, но технологически мы идем на некоторый риск. 1 0 - й к о р р е с п о н д е н т. Если произойдет взрыв, значит, вы шли по ложному пути и создание единого универсального материала останется недостижимой мечтой Человечества. Так надо понимать? А н д р е й. Нет. Не так. Повторяю: теоретически наши расчеты верны. Если произойдет взрыв, то кто-то, идущий за нами, найдет более верную технологическую схему. 1 1 - й к о р р е с п о н д е н т. А как называется ваш остров? А н д р е й. Пока это безымянный островок. Но я предложил назвать его Матвеевским островом, в честь моего друга. 1 2 - й к о р р е с п о н д е н т. Ваш друг - Физик, Химик, Математик? А н д р е й. Нет. Он Литературовед. 13-й к о р ре с п о н д е н т. Что натолкнуло вас на мысль о едином материале? А н д р е й. Мне всегда казалось странным, что машины, корабли, дома, предметы обихода делаются из разных материалов. Уже в детстве это казалось мне нелепым, нерациональным. 1 4 - й к о р р е с п о н д е н т. Что можно будет производить из аквалида? А н д р е й. Из него нельзя будет производить продуктов питания, горючего и удобрений. Все остальное - можно. 1 5 - й к о р р е с п о н д е н т. Следовательно, из аквалида можно производить все нужные Человечеству машины, сооружения и предметы? А н д р е й. Да. Все - кроме гробов и спичек. 1 6 - й к о р р е с п о н д е н т. (со значком юмористического журнала). Но ведь спичек давно не производят. А н д р е й. Я пошутил. 1 7 - й к о р р е с п о н д е н т. Как идут работы на острове... на Матвеевском острове? А н д р е й. Сейчас вы это увидите. Андрей исчез с экрана. На экране появилось море. Мы как бы летим над ним. Вот показался островок. Вот он приблизился. Видны деревянные временные причалы, около них множество небольших суденышек. Мы облетаем остров. Он невелик и пустынен. Вдали видны землесосы, намывающие песок. На островке еще нет капитальных зданий - только длинные пластмассовые бараки. Островок кишит Людьми. Одни простыми лопатами копают котлованы, другие выравнивают линию берега, третьи, четвертые, десятые тоже заняты земляными и прочими работами. Слышен гул, шум, звучат песни на разных языках. Работающие главным образом молодежь всех национальностей и цветов кожи. Но встречаются и пожилые Люди. Затем остров исчез, и на экране снова появился Андрей. Корреспонденты опять стали задавать вопросы. 1 8 - й к о р р е с п о н д е н т. Меня удивило, что на острове применяются столь примитивные орудия труда. Можно подумать, что мы вернулись в первую половину XX века. Из какого музея извлекли вы эти лопаты, кирки, ломы? А н д р е й. Я их ниоткуда не извлекал. Это они сами заказали их по старинным чертежам какому-то ленинградскому заводу, сами привезли их на остров. 1 8 - й к о р р е с п о н д е н т. Кто "они"? А н д р е й. Добровольцы. Они съехались со всех концов света. 1 9 - й к о р р е с п о н д е н т. Но есть же на вашем острове современная техника для земляных работ. Ведь есть? А н д р е й. Есть. Но они не дают ей работать. Они ее оттеснили. Хотят работать сами, своими руками. 2 0 - й к о р р е с п о н д е н т. Но ведь на острове есть Врачи охраны труда. Слово Врача - закон. А н д р е й. Врачей они не слушаются. И потом добровольцев так много, что они работают не более часа. Так что здоровью это не вредит. 2 1 - й к о р р е с п о н д е н т. Есть ли на острове травмы в результате применения несовершенных орудий труда? А н д р е й. Крупных травм нет. Но есть ушибы, мозоли. Вчера один чилиец повредил лопатой палец на ноге. 2 1 - й к о р р е с п о н д е н т. Надеюсь, его немедленно эвакуировали в больницу на материк? А н д р е й. Не сразу. За почетное ранение друзья разрешили ему поработать еще час вне очереди. 2 1 - й к о р р е с п о н д е н т. Разрешая Людям работать примитивными орудиями труда, вы сокращаете их МИДЖ. Как вы на это смотрите? А н д р е й. Земляные работы скоро кончатся и тогда за дело примутся специалисты. 2 1 - й к о р р е с п о н д е н т. Попробуйте в краткой популярной форме изложить сущность открытия, к которому пришла ваша научная группа.

Здесь Андрей начал объяснять суть открытия, но говорил он столь невнятно и отвлеченно, что я ничего не понял и отошел от экрана, не дослушав своего друга до конца. Но, не скрою, я был тронут вниманием Андрея. Мне было приятно, что он назвал остров моим именем. В этот же день я решил съездить на местный Почтамт. Меня интересовали марки. На улице я остановил элтакси и вскоре вошел в зал Почтамта. Первое, что мне бросилось в глаза - это бесконечное количество стендов, на которых были выставлены марки. Решение Всемирного Почтового Совета о том, что каждый Человек может выпускать свои марки, уже действовало, многие филателисты успели выпустить личные почтовые знаки и предлагали их на выбор всем желающим. Марки были самые разные по расцветке и по тематике. Очень много было женских портретов - это филателисты увековечивали своих возлюбленных. Хоть почта стала бесплатной, но по традиции на каждой марке была обозначена цена. Цену ставили кто во что горазд - от копейки до ста миллионов рублей. Я выбрал несколько марок для себя и несколько для Андрея и немедленно послал их ему, сопроводив коротким дружеским посланием. Затем я направился в Бюро Выполнения Желаний, организованное при Почтамте, с целью заказать свою марку. Я уже решил, какая она должна быть. На марке я решил изобразить самого себя, держащего в руках рукопись СОСУДа. Направляясь через зал к двери Бюро, я вдруг услышал свое имя, произнесенное приятным женским голосом. Я оглянулся и увидел - кого бы вы подумали, мой читатель? - я увидел Надю, девушку, с которой познакомился на Ленинградском Почтамте при весьма странных обстоятельствах. - Что вы здесь делаете? - удивился я. - Вы перевелись на Новосибирский Почтамт? Неужели на вас так подействовал тяжелый случай, имевший место на Ленинградском Почтамте? - Я здесь ничего не делаю. Просто зашла посмотреть, как здесь работают, с улыбкой ответила Надя. И далее она пояснила, что приехала сюда в отпуск, ибо в Новосибирске живет ее брат. Я, в свою очередь, поведал Наде, что приехал в Новосибирск поработать в здешней библиотеке. - А как пополняется ваш СОСУД? - спросила Надя. Признаться, мне весьма польстило, что она помнит о моей работе и интересуется ею, и я поведал девушке, что СОСУД пока что не пополняется, ибо в Сибири совсем вывелись Люди, умеющие ругаться, и что я в данное время занят "Антологией". - А сюда вы, видно, зашли как филателист? - поинтересовалась Надя. - И как отправитель письма. Только что я отослал письмо Андрею Светочеву Человеку, благодаря которому мы с вами познакомились. - Неужели это был Светочев? - воскликнула Надя. - Вот бы уж не подумала на него! Я ведь и не разглядела тогда, кто был моим обидчиком. Когда будете писать ему в следующий раз, пожелайте ему удачи и передайте от меня, что я нисколько на него не сержусь. - Он уже наказан за свой поступок, - сказал я. - Ему пришлось убить зайца. - Как? Его наказали охотой? - огорчилась Надя. - Это так неприятно... - Не волнуйтесь за него, - мягко сказал я. - Он обидел вас, он был послан в наказание на охоту, но благодаря сцеплению этих обстоятельств он встретил девушку, которую полюбил и которая полюбила его. - Но почему вы не радуетесь этому? - спросила Надя. - В вашем голосе мне послышалась грусть. - Я рад за него и рад за нее, - ответил я. - Но за себя я не рад. Надя ничего не сказала, не стала меня утешать, и мне это очень понравилось. Мы молча вышли из Почтамта и тихо пошли по улице. - Вам далеко? - спросил я. - Давайте я вас провожу пешком. - Буду рада, - ответила Надя. - Я очень люблю ходить пешком. Я хотела бы быть девушкой-Почтальоном из одного исторического романа, который я как-то прочла. Эта девушка-Почтальон не любила ездить на мотоцикле, а ходила от деревни до деревни пешком. Я хотела бы, как она, ходить в лаптях от деревни к деревне по старинному асфальту, стучать клюкой в заборы и отдавать людям письма и радиограммы. - Только не в заборы, а в ворота, - поправил я. - Вы, наверно, очень хорошо знаете историю, - почтительно сказала Надя. Как приятно вести беседу с высокообразованным Гуманитарием. Не скрою, мне было приятно слышать такой отзыв от этой симпатичной девушки, которая, хоть была знакома со мной совсем недавно, уже сумела оценить меня по достоинству. "Разве хоть раз отозвалась Нина обо мне столь справедливо?" - шевельнулась у меня мысль. Тем не менее я скромно возразил Наде, что хоть и я съел, как говорится, собаку на истории XX века, но я еще познал не все, что надо познать. Так, например, лингвистический мой багаж оставляет желать лучшего. Правда, я знаю, кроме родного русского языка, английский, немецкий и французский, а также группу славянских языков и латынь, однако древнегреческого я еще, к сожалению, не знаю. - Нет, вы очень много всего знаете, - мягко возразила Надя. - Я вот, кроме английского и французского, никаких языков не знаю... Правда, я еще понимаю международный код. - Ну, это не язык, - возразил я. - Много еще воды утечет, прежде чем международный код станет языком. Пока что он состоит почти сплошь из техницизмов. - А где вы остановились? - поинтересовалась вдруг Надя. - Так как я прилетел сюда на сравнительно долгий срок, то я остановился в гостинице. - Переселяйтесь к нам, - предложила Надя. - Никто вас не будет беспокоить, и я в том числе. Квартира у нас сейчас почти пустая, все разъехались на лето. Брат мой тоже мешать вам не будет, он тихий. - А кто он, ваш брат? - Памятник, - ответила Надя. - То есть как это памятник? - изумился я. - Очевидно, вашу речь надо понимать иносказательно: ваш брат был каким-либо известным Ученым, а затем скончался и ему воздвигли памятник? Так? Но почему я не слышу в вашем голосе скорби по усопшему? При вашей привлекательной внешности такая бесчувственность не делает вам чести. - Да живехонек мой брат, - засмеялась Надя. - Он по специальности Памятник, он разрабатывает вопросы усиления памяти. - Век живи, век учись, - сказал я. - И преуспевает ваш брат-Памятник на своем ученом поприще? - Да. Несколько лет назад он сконструировал прибор, усиливающий память. Однако этот прибор нуждается в длительной проверке, и только после этого его можно будет пустить в массовое производство. - Интересно было бы взглянуть на этот аппарат, - сказал я. - Вы его видите на мне, - ответила Надя и коснулась пальцами своих серег. - Как, эти маленькие сережки и есть упомянутый вами прибор? - Да. В них вмонтированы два микроагрегата, которые создают вокруг моей головы усилительное поле. - А как называется этот аппарат? - поинтересовался я. - Полное его название - Опытный Прибор Усиления Памяти. Сокращенно - ОПУП. - ОПУП!-воскликнул я. - Какое неблагозвучное название. Такие нелепо звучащие сокращения нередко употреблялись в Двадцатом веке, но ныне, когда существует Наименовательная Комиссия, состоящая из Поэтов-Добровольцев... - Я понимаю вас, - перебила меня Надя. - Но брат еще не зарегистрировал свой прибор в Наименовательной Комиссии. А сам он не мог придумать ничего лучшего. Но, в конце концов, дело ведь не в названии. Прибор действует хорошо. "Едва ли может быть удачным аппарат с таким неудачным названием, очевидно, по Сеньке и шапка", - подумал я, но ничего не сказал Наде, дабы не огорчать ее21. Мы простились с Надей у подъезда, а на следующий день я переехал в ее квартиру и поселился в тихой угловой комнате. Брат ее - Памятник оказался человеком весьма молчаливым. Если я из вежливости за обедом заводил с ним разговор о его работе, то он отвечал мне весьма охотно, но речь его настолько была насыщена научными терминами, что я ничего в ней понять не мог. В Надином изложении все это выглядело гораздо проще и понятнее. Теперь я работал на дому. Набрав в библиотеке книг, я читал их и выбирал из них те стихи, которые, на мой взгляд, подходили для "Антологии". Затем я читал их вслух, а МУЗА22 их записывала. Однажды я засиделся за этой работой до поздней ночи, но не успел выполнить своей программы. Утром мне надо было сдать книги в библиотеку, как я обещал Библиотекарю, но у меня осталось одиннадцать стихотворений одного автора, которые я не успел задиктовать. За завтракам я обратился к Наде с просьбой - не продиктует ли она МУЗе эти стихи в мое отсутствие, пока я пойду в библиотеку, чтобы отнести те книги, которые мне уже не нужны. А эту книгу я отнесу после обеда. Надя охотно согласилась, но добавила, что я могу отнести и ту книгу, где помещены эти одиннадцать стихотворений. Она прочтет их сейчас, запомнит и продиктует МУЗе. - Ну что вы говорите, Надя! - возразил я. - Разве может Человек сразу, с бухты-барахты, запомнить одиннадцать длинных стихотворений! - А вот увидите, - спокойно ответила девушка. Затем она быстро и, как мне показалось, даже не очень внимательно прочла помеченные мной стихи и вручила мне книгу. - Несите спокойно в библиотеку. Я понес книги в библиотеку, но ту книгу я все-таки не сдал, отсрочив ее возвращение на день. Но каково же было мое удивление, когда, вернувшись, я нашел на своем столе одиннадцать стихотворений, которые МУЗА перепечатала в трех экземплярах! Вынув из портфеля несданную книгу, я сверил текст. И что же? Я не обнаружил ни единой ошибки! Надя за несколько минут запомнила трудный старинный текст и безошибочно продиктовала. - Надя! Надя! - стал я ее звать и, не дозвавшись, выбежал из комнаты. Я застал ее в кухне, где она программировала ДИВЭРа к обеду. - Надя! Я поражен вашей феноменальной памятью! - воскликнул я. - Да, благодаря прибору брата память у меня хорошая, - с улыбкой ответила девушка. - У меня градация девяносто девять при стобалльной системе. Но мой брат говорит, что хвастать этим нечего: можно быть глупым Человеком и иметь отличную память. Когда я была у ОРФЕУСа, он дал мне только четыре балла. - Надя, у вас память не просто отличная, а сверхфеноменальная, - сказал я. - Я завидую вашей памяти. - Это, пожалуй, единственное мое достоинство, - скромно ответила она. - И если я могу быть иногда полезной вам в работе над "Антологией", смело прибегайте к моей помощи. И действительно, Надя с этого дня стала помогать мне в моей работе, и помощь ее (конечно, чисто техническая) была весьма ощутимой.

Пряничный домик

Однажды Надя предложила мне отправиться вместе с ней в таежный заповедник. - С экскурсией? - спросил я. - Нет, вдвоем. Массовые экскурсии туда не допускаются, это заповедник группы "А". Я собиралась лететь туда на десять дней с подругой, но та почему-то раздумала. Путевка пропадает. - А что мы там будем делать целых десять дней? - поинтересовался я. - Бездельничать, - ответила Надя. - Вам это полезно, у вас усталый вид. - Согласен, - сказал я. - А где мы там будем жить? - В домике-контейнере. Нас в нем и сбросят в тайгу. Ведь дорог там нет. На следующее утро мы отправились на специальный аэродром. Дежурный нам объяснил, что Заповедник № 7 - один из самых больших в мире. Так как это заповедник группы "А", то в нем не только нельзя возводить какие-либо сооружения, но даже радио пользоваться нельзя. Затем Дежурный дал нам мазь от комаров и два пистолета. - Но зачем пистолеты? - удивился я. - Мы не совершили никаких проступков, а вы хотите послать нас на охоту! - Не беспокойтесь, - ответил Дежурный, - убить из этого нельзя. Но если на вас нападет медведь, вы выстрелите в него, и он уснет на сорок семь минут. За это время вы успеете далеко уйти. Вскоре нас подвели к домику-контейнеру, и мы с Надей вошли в него. Домик состоял из двух комнат-отсеков, разделенных переборкой, и из тамбура. В каждом отсеке был выдвижной диван, кресло и шкафчик с одеждой. В тамбуре имелся стол-ящик с тарелками, кастрюлями и прочей утварью. В крышу домика было вмонтировано металлическое кольцо. Вскоре подлетел вертоплан, из его брюха выдвинулась алюминиевая лапа, ухватилась за кольцо - и мы полетели. Тихоходный вертоплан летел невысоко. Домик-контейнер слегка покачивало, но это, пожалуй, было даже приятно. Я глядел в окно, и все мне казалось розовым - и небо, и земля. Я догадался, что это зависит от стекла, и спросил у Нади, почему здесь вставлено розовое стекло. - Оно из леденцовой массы, - объяснила Надя. И далее она поведала мне, что такие домики-контейнеры предполагается транспортировать на Венеру. Там их будут сбрасывать на парашютах в венерианские джунгли. В этих джунглях Исследователи часто теряют ориентировку, и в домиках-контейнерах они смогут найти себе временный кров, отдых и пищу. - Но при чем же здесь леденцовые стекла? - спросил я. - Но ведь это съедобный домик, - сказала Надя. - Если у нашедшего приют в этом домике выйдут все запасы еды, то он сможет питаться самим домиком. Весь домик-контейнер состоит из сильно спрессованных пищевых концентратов. А снаружи он обтянут тончайшей влагонепроницаемой пленкой. Я вынул из кармана техническое описание, данное нам Дежурным, и прочел, что стены сделаны из хлебного концентрата, потолок - из прессованного шоколада, кресло - из яичного порошка, и даже одеяла были съедобными: стоило отрезать квадратный дециметр и бросить его в кипяток - и получался стакан клюквенного киселя. - Конечно, голод не тетка, как в старину говорилось, а нужда научит калачи есть, - но нам, надеюсь, не придется питаться своим жилищем? - пошутил я, обращаясь к Наде, и она улыбнулась в ответ. Наконец вертоплан снизился, бережно опустил наш домик на лесную полянку возле ручья - и улетел. Я открыл дверь, мы вышли, и нас обступила высокая, по пояс, трава. Весь день мы бродили по тайге, а когда свечерело, разожгли костер на берегу ручья и поужинали консервами. Потом мы пошли в свои отсеки, и я мгновенно уснул. Проснулся я оттого, что Надя постучала в окно. - Вставайте, лентяй лентяевич, завтрак готов! После завтрака мы опять пошли ходить по тайге. Когда мы вернулись к своему пряничному домику, из которого ушли, не закрыв дверей, то обнаружили, что в нем кто-то побывал: ножка у одного кресла была обгрызена, угол стола-ящика в тамбуре тоже кто-то прогрыз. А карамельные стекла в некоторых местах были проклеваны. Это маленькое происшествие не отразилось на нашем отличном настроении, а скорее развеселило нас. Вечером, за ужином, я высказал Наде мысль, что зря, пожалуй, мы не взяли с собой никаких книг. - А что бы вы хотели прочесть? - спросила Надя. - В Ленинграде я начал читать новый роман Меридини, перевод с итальянского, - сказал я. И далее я пояснил Наде, что роман этот интересен для меня тем, что переводчик его обратился ко мне за консультацией. В романе, вернее, в одной из его глав, автор употребляет слова, бытовавшие в старину среди уголовного мира, - и переводчик не мог их перевести на русский язык. Узнав, что я работаю над СОСУДом, он обратился ко мне за помощью, и я любезно дал ему возможность ознакомиться с тем разделом СОСУДа, где собран уголовный фольклор. Но я еще не успел прочесть эту главу. - Вы, очевидно, имеете в виду роман, который называется "Второй пришелец"? - спросила Надя. - До какого места вы дошли? Я недавно прочла эту вещь. - Я дочитал до того места, где Сантиано пересекает Тихий океан и прибывает в Ламст... Только не рассказывайте мне, Надя, чем все кончилось, а то читать потом будет неинтересно. - Но я же могу прочесть вам весь роман дословно, по памяти, - сказала Надя. - Вы остановились на четвертой главе. - Я знаю, Надя, что память у вас феноменальная, но неужели до такой степени? - изумился я. Вместо ответа Надя уселась поудобнее у костра и начала: "...Поговорим для начала о множественности миров, - рассуждал Саптиано сам с собой, сидя на веранде. - Множественность миров предполагает и существование миров, подобных нашей Земле. Будучи сама безграничной, Вселенная не ограничивает и их количества. Следовательно, есть миры, тождественные нашей Земле. В силу своей множественности, какие-то из них являются ее копиями. Впрочем, вряд ли копиями абсолютными. Так, на Земле-2 в этот момент на веранде сидит такой же Сантиано, как я, но на голове у него, скажем, не 998 761 волос, а только 997 760. А на Земле-347 мой двойник абсолютен, но у какой-то девочки из Мелитополя на щеке - капелька варенья, в то время как у девочки из Мелитополя на нашей Земле варенья на щеке нет. А на Земле-6798654267 - все как у нас, но одной лягушкой больше. Мы, кажется, продираемся к истине, - сказал себе Сантиано. - Но продолжим наш монолог. Помимо миров близкотождественных есть и миры, схожие с нашим, но более отдаленно. Одни из них обогнали нас в своем развитии, другие отстали от нас. На первых, вероятно, преодолен Закон Недоступности, и пришельцы могут явиться к нам. Но это - добрые гости. Из миров второго типа пришельцы явиться не могут в силу технической отсталости. Следовательно, эти двое не явились с планеты, подобной нашей. Они из другой системы миров, и их человеческий облик - только маска. А добрый гость маски не наденет. Сантиано склонился над столом и стал читать старинный "Спутник следователя". Это профессия давно исчезла на Земле, в нашему герою приходилось учиться заново. Он долго читал, повторяя незнакомые древние слова. Иногда он прерывал чтение в бросался к полке со словарями. Наконец он сказал УЛИССу23 стоящему возле стола: - Приведите арестованного. - Кого? - переспросил агрегат, не двигаясь с места. - Приведите обвиняемого, - сказал Сантиано. - Кого? - переспросил УЛИСС. - Приведите подсудимого. - Кого? - переспросил УЛИСС. - Приведите злоумышленника. - Кого? - переспросил УЛИСС. - Приведите преступника. - Кого? - Приведите существо, запертое в подвале. Понятно? - Теперь понятно, - ответил УЛИСС. Вскоре он привел Пришельца. Тот испуганно косился на УЛИССа. - Чего ты, кореш, на меня зверюгу такую напустил? - обратился он к Сантиано. - Этак из любого цикорий посыпется! - Садитесь! - сказал Сантиано Пришельцу. - Знаем мы вас! "Садитесь, садитесь", а потом лет пять отсидки припаяешь! Мы уж постоим. - Сколько вам лет? - спросил Сантиано. - В каком году по земному летосчислению вы родились? Пришелец замялся. - Вот тут в паспорте все есть, - сказал он, вынимая из кармана книжечку. Тут все без фальши прописано. Читай сам. Чистый документ. Никакой липы. Сантиано взял книжечку, раскрыл ее, посмотрел и положил на край стола. - Послушайте, - обратился он к Пришельцу, - вы даете мне документ, а на Земле давно отменена документация. Она отменена за много лет до вашего года рождения, указанного в этой книжечке. - Брось мне вкручивать, браток, - сказал Пришелец. - Чистый документ. И под судом я не был, и приводов не имел, и в тюрьме не сидел. За что вы меня, мальчишечку, замели? - Вы не могли бы пребывать в тюрьме, даже если бы хотели этого, - возразил Сантиано. - Когда вы родились, на Земле давно уже не было тюрем. Если только вы родились на Земле... - А где мне еще было родиться! - воскликнул Пришелец. - Что я, с Луны, что ли, свалился! Давай, корешок, замнем это дело для ясности. Я тебе барашка в бумажке, а ты меня - на волю. - Пришелец вынул из кармана пачку денег и положил ее на край стола. - Заметано, а? - Где сейчас ваш сотрапезник? - спросил Сантиано. Затем, взглянув в словарь, поправился: - Где ваш сообщник, соучастник? - А, вот до чего дело дошло! - крикнул Пришелец и выхватил из кармана пистолет. Но УЛИСС мгновенно кинулся к нему и обезоружил. - Теперь для меня все ясно, - сказал Сантиано. - Вы не Человек. Родились вы не на Земле и не на аналогичной Планете. Вы явились сюда из мира какой-то иной системы. Вы обладаете сильными средствами маскировки и проникновения, но беда ваша в том, что информация ваша о Земле очень устарела. Вы явились не туда, куда направлялись. Ведь так? Пришелец ничего не ответил. Там, где он стоял, возникла вспышка, подобная беззвучному разряду шаровой молнии, - и его не стало. Только на керамических плитках пола остались два оплавленных следа от его подошв. Пистолет в кобальтовой руке УЛИССа тоже вспыхнул и испарился. И от документа и пачки денег остались только прямоугольные подпалины на поверхности стола... ...Тем временем второй Пришелец не дремал. В Анкабусе был замечен Человек, державший в руке нечто вроде старинного электрического фонарика. Луч фонарика он направлял на дома. Через четыре дня после облучения дома распадались без взрыва. Они становились пылью. Был Пришелец замечен и в порту. Ни один из восьми кораблей, вышедших в тот день в море, не вернулся. Они исчезли в океане, не успев даже подать сигналов опасности..." - Вам не надоело слушать? - спросила вдруг Надя. - Может быть, я слишком быстро читаю? - Нет, нет, продолжайте, Надя! - воскликнул я. - Я слушаю вас с удовольствием. Действительно, мне было приятно слушать Надю. В ее голос вплеталось тихое журчанье таежного ручейка, и я думал о том, что совсем недавно я тоже сидел у костра, но в другом заповеднике. И вот круг замкнулся. Снова костер, снова заповедник, но там я был третьим лишним. А здесь - нет. Что-то говорило мне, что здесь я - не лишний.

Буря в тайге

Ночью меня разбудил гром. За розоватым леденцовым стеклом вспыхивали молнии. Ливень хлестал в стену. Ветер нарастал. Домик вздрагивал от его порывов. При свете молний было видно, как гнутся деревья. Я торопливо оделся, постучал в перегородку. - Вставайте, Надя, и идите в тамбур. Состояние опасности. - Я давно оделась. Мне не спалось, - ответила Надя. Мы вышли в тамбур и стали по очереди пить горячий чай из термоса. Было холодно. Домик все тревожнее вздрагивал от ударов ветра. Вдруг при свете молнии через маленькое окошко тамбура я увидел, что одна сосна, стоящая у края поляны, как-то странно наклонилась. Тогда я мгновенно схватил Надю в охапку, ударом ноги распахнул дверь и побежал со своей ношей на середину поляны. За спиной я услышал нарастающий шум, глухой удар, скрежет ломающихся ветвей. Я поставил Надю на землю, и мы оба взглянули на домик. Сосна упала вершиной на него, но домик уцелел. - Простите, Надя, что я вас так грубо вытащил прямо под ливень, - сказал я. - Я думал, что домик развалится. - Зачем вы просите прощения, - укоризненно ответила Надя. - Ведь вы хотели мне добра. Вымокшие, мы вернулись к нашему жилищу, но подход к двери был закрыт кроной рухнувшей сосны. Я пробрался сквозь ветви к двери, но открыть ее было невозможно - сосна, упав, не только захлопнула, но и заклинила ее. К окну моего отсека тоже нельзя было подступиться из-за ветвей. Надино же окно было свободно. К счастью, оно открывалось и снаружи, и я влез в домик и помог влезть в него Наде. - Ложитесь и спите, - сказал я. - Вы совсем продрогли, и все из-за меня. А я пойду управлюсь с этой сосной. - Хорошо, - ответила Надя. - Я действительно очень замерзла. Я вышел в тамбур и увидел, что окно его пробито большой веткой сосны. И как раз против того места, где стояла Надя, когда мы пили чай. "Значит, не зря я вытащил эту девушку отсюда. Ее бы в живых уже не было", - подумал я и, отыскав в ящике топор, расклинил им дверь и вышел наружу. И первым делом я отрубил от ствола ту ветвь, что пробила окно, - чтобы Надя не увидела, какая опасность ей угрожала. Ведь некоторые люди задним числом переживают миновавшие события, и поэтому им лучше не знать о том, что могло быть. Затем я постепенно отрубил все ветки, перерубил ствол и таким образом очистил вход в наш домик. Я работал, не обращая внимания на дождь и ветер. Топорище было из спрессованного кофейно-молочного концентрата, сам же топор был, к счастью, обыкновенный, не съедобный, иначе он не выдержал бы той нагрузки, которую я задал ему. Окончив работу, я пошел в свой отсек, разделся и лег. Но вскоре почувствовал озноб. Меня бросало то в жар, то в холод, и я еле-еле уснул. А когда проснулся - меня снова стало трясти. - Что вы не встаете? - крикнула Надя, постучав в стенку. - Уже день давно. - Надя, я заболел, кажется, - сказал я. Надя вошла в отсек и положила ладонь мне на лоб. Ладонь ее показалась мне очень холодной. - У вас сильный жар, - сказала Надя. - Вы больны. Но не огорчайтесь, все обойдется. - Она принесла мне горячего чаю и дала каких-то таблеток, после чего я уснул. Проснулся я оттого, что лбу моему стало холодно. На меня лилась струйка с потолка. Я взглянул вверх - потолок разбух, покоробился. Стена тоже имела необычайный вид, она дала трещины и стала влажной. Я догадался, что сосна, рухнув на домик, своими ветвями и иглами содрала с него влагонепроницаемый слой, и наше съедобное жилище начало впитывать в себя воду, тем более что дождь все шел и шел. Как известно, домик-контейнер предназначался для венерианских джунглей, а на Венере деревья хоть и высокие, но масса у них неплотная, травянистая. Падай такие деревья на домик хоть ежедневно - ему не будет вреда. Но наши земные деревья с их плотной древесиной - дело другое. - Надя! - тихо произнес я, и девушка, задремавшая в кресле, мгновенно проснулась. - Я только на минутку уснула, - сказала она. - Все время сидела возле вас. Вы бредили. Вот уж не думала, что все так получится с этим отдыхом в тайге. Это я виновата. - Ни в чем вы не виноваты, Надя. Но о чем я бредил? - Все время упоминали Нину и СОСУД... Но я могу процитировать ваш бред текстуально. - Нет, Надя, бред есть бред. Постарайтесь забыть. - Я обещаю никогда не напоминать вам о том, о чем вы говорили в бреду. А теперь надо вызвать Врача - вы серьезно больны. - Врача сюда можно вызвать только по личному наручному прибору, - ответил я. - Но этот прибор - радиоприбор. А пользоваться радио в заповедниках группы "А" запрещено. - Но ведь это - особый случай, - возразила Надя. - Здесь можно сделать исключение. - Надя, разве вы не помните, что мы проходили на уроках морали в пятом классе? "Одно допущенное исключение может породить тысячу, тысяча исключений может породить хаос". - Но что же делать? - чуть не плача, спросила Надя. - Можно прибегнуть к мыслепередаче, - сказал я. - Мыслепередача не имеет к радио никакого отношения. Кому-нибудь из нас надо послать мыслеграмму своему двойнику, и тот сообщит по радио в экскурсионный пункт, что я захворал. Но мне неудобно беспокоить моего двойника - Андрея. Он сейчас и так по горло занят... Может быть, вы свяжетесь со своим двойником? - У меня нет двойника, - смутясь, ответила Надя. - Когда-то я была влюблена в одного юношу, мы были двойниками, а потом мы поссорились навсегда... - Простите, что задал неуместный вопрос, - сказал я. - Сейчас пошлю мыслесигнал Андрею. - Сигнал принят, - ответил Андрей. - Что с тобой? - Состояние опасности, - сообщил я. - Ты очень занят? - Очень, - ответил Андрей. - Не спал две ночи. Неполадки на строительстве Главного корпуса. Но это не имеет значения. Объясни, что я должен сделать. Я поведал ему, что заболел. Он должен связаться с Новосибирским экскурсионным центром. Пусть оттуда пришлют санитарный вертоплан. - Все будет сделано, - ответил Андрей. - Крепись. Приму меры. Все? - Все. Мыслепередача окончена. Надя с волнением следила за мной, стараясь по выражению моего лица догадаться о результатах мыслеобмена. - Все будет хорошо, Надя, - сказал я ей. - Скоро прибудет помощь. И потом, знаете, нет худа без добра, - так говорит старинная пословица. - Какое же добро в том плохом, что мы сейчас переживаем? - спросила Надя. - Это я объясню вам когда-нибудь потом, - ответил я и поспешил укрыться с головой, потому что с потолка текло все сильнее. Меня снова начал бить озноб, и я уснул тяжелым и беспокойным сном.

* * *

- Вставайте! - разбудила меня Надя. - За нами прилетели! Она вышла из отсека, я кое-как оделся и покинул домик. Дождь перестал, светало. Было пять часов тридцать две минуты. Нас поразило огромное количество птиц, слетевшихся к домику. Они расклевывали его размокшие стены и крышу. Над поляной висел санитарный вертоплан с красным крестом на брюхе. Вот из этого брюха выдвинулось нечто вроде люльки и спустилось на тросе вниз. Мы сели в люльку, нас подняли, и мы очутились в вертоплане, который сразу лег на обратный курс. Первым делом Врач повел меня в душевую кабину, и я долго стоял под горячим душем, смывая с себя липкую шоколадно-сахарную массу, которая еще недавно лилась на меня с потолка пряничного домика. Затем я облачился в чистое белье, и меня уложили на койку. Врач приложил к моему лбу ЭСКУЛАППП, и тот сообщил следующее: Пятьдесят одна болевая единица по нисходящей. Состояние - А два, по Гринвальдусу и Вороткевичу. Лечение по схеме Лямбда-прим, семь дробь пять. Дополнительно рекомендуется микстура Каракулина. На продолжительности МИДЖа болезнь не скажется.

- Вот увидите, все будет хорошо, - улыбнулся Врач. - Тем более у вас такая милая Сиделка, - добавил он, указав взглядом на Надю. Затем он ушел, предварительно дав мне какого-то горьковатого снадобья, от которого мне сразу стало легче. Я взглянул на Надю, сидевшую рядом с моей койкой на пластмассовой табуретке, и сказал ей: - Надя, идите отдыхать. Ведь вы устали! Вскоре мы приземлились в Новосибирске, и меня, в сопровождении Нади и Врача, отвезли в больницу. Надя осталась в больнице и ухаживала за мной, буквально не смыкая глаз. Неоднократно АСТАРТА24 пыталась сменить ее, но Надя каждый раз приказывала ей не вмешиваться, и та покорно удалялась. По утрам, когда температура моя понижалась, Надя читала мне по памяти книги современных писателей и исторические романы, пропуская в последних описание охоты. Однажды, прервав чтение, она спросила меня: - Вы там, в тайге, как-то сказали, что нет худа без добра. Как это понимать? - Это, Надя, надо так понимать, что если бы не произошло всего того, что произошло, то я бы не встретился с вами. - Я тоже рада, что все случилось так, как случилось, - просто ответила Надя. - И за что нам надо благодарить вашего друга - Андрея Светочева. Я снова вспомнил случай на Ленинградском Почтамте, мой первый разговор с Надей, затем полет с Ниной и Андреем в заповедник, затем мой последний разговор с Ниной и новую встречу с Надей. Да, круг замкнулся, и замкнулся, кажется, счастливо - для меня и для Нади...

* * *

Вскоре я выздоровел и вместе с Надей вернулся в Ленинград. Осенью Надя стала моей женой. Наш брак был и остается счастливым. И если мои благосклонные Читатели одобрят эти "Записки" и найдут в них пищу для ума, то пусть они знают, что появлением этих "Записок" они обязаны не только мне, но и Наде, которая немало помогла мне в работе над рукописью.

В издательстве

Кроме женитьбы, эта осень ознаменовалась одним важным событием в моей жизни. Я закончил составление своей "Антологии Забытых Поэтов XX века" и отнес рукопись в Издательство, в Исторический отдел. Редактор отдела встретил меня весьма сочувственно и попросил зайти через неделю. Мой благосклонный Читатель, даже не будучи Автором, легко может себе представить, что я пережил за эти семь дней, ожидая решения своей судьбы. Меня утешало только то, что как известно из истории, в старину Авторы гораздо дольше ждали оценки своим трудам и порой месяцами пребывали в состоянии неизвестности, пока их рукописи читались в редакциях. И вот ровно через неделю, явившись в Издательство, я узнал, что рукопись моя прочтена Сотрудниками Исторического отдела и самим Редактором и получила положительную оценку. Правда, некоторые замечания были явно односторонни и необъективны и тираж был назначен всего в пять тысяч экземпляров, но все это меркло перед основным фактом: моя "Антология" будет издана, и литература Планеты обогатится еще одной ценной и нужной книгой. Когда же был подписан договор (что теперь стало чисто символическим актом, ибо деньги были уже отменены и гонорара не полагалось) и схлынула первая волна моей радости, я обратился к Редактору с просьбой дать прочесть мою рукопись какому-либо агрегату, - быть может, тот будет более справедлив и объективен, нежели Сотрудники отдела, и наметит мне больший тираж. На эту мою скромную просьбу Редактор ответил даже с некоторой обидой, что в его отделе, так же как и в прочих отделах Издательства (за исключением Поэтического), все рукописи читают Люди, и никаких агрегатов нет. - Почему же Поэты исключаются из этого правила? - спросил я. - Почему им такое предпочтение? Ведь моя "Антология" тоже состоит из стихов, - правда, авторов их нет в живых, ибо они жили давно, в Двадцатом веке. - Поэтов слишком много, работники Поэтического отдела не справляются с нагрузкой, - ответил мне Редактор. - И приходится применять агрегаты. Далее он высказал мысль, что непрерывный рост культурного уровня и всеобщее образование имеют, по его мнению, 999 достоинств - и один недостаток. А недостаток этот заключается в том, что очень многие Люди теперь пишут стихи и несут их в издательства, считая себя Поэтами, на самом деле не будучи ими. Правда, количество истинных Поэтов тоже растет, но в процентном и абсолютном отношении их, как и всегда это было, гораздо меньше, чем Людей, мнящих себя Поэтами. И так как издательство силами Людей не может справиться с наплывом рукописей, то оно вынуждено прибегать к помощи БАРСов25, МОПСов26, ВОЛКов27, ТАНКов28 и прочих вспомогательных агрегатов. Трудно приходится этим агрегатам - ведь обидеть Человека ни один агрегат не имеет права, а правду говорить Авторам он обязан, и эта правда порой горька. А тут еще Специальная Наименовательная Комиссия, которая, как известно, состоит из Поэтов-Добровольцев, дала этим агрегатам такие устрашающие прозвища... Я попросил Редактора сводить меня в Отдел поэзии, и он охотно провел меня через тихие редакционные коридоры в большой и довольно шумный зал, у входа в который висело объявление: ПАЛКИ, ЗОНТЫ И ИНЫЕ ОПАСНЫЕ ПРЕДМЕТЫ ПРОСЬБА ОСТАВЛЯТЬ В ПРИХОЖЕЙ - Какое зловещее предуведомление! - сказал я Редактору. - Неужели в наш век возможно рукоприкладство, палкоприкладство и зонтоприкладство? - Увы, от Поэтов всего можно ожидать, - ответил Редактор. - Правда, на Людей они не покушаются, но агрегаты от них иногда страдают. Так, в минувшем году один молодой Поэт ударил палкой БАРСа, когда тот сказал ему, что рифмы "любовь - кровь - вновь - бровь" существуют уже четыреста лет и не являются открытием этого Автора. А в позапрошлом году одна начинающая Поэтесса побила зонтиком МОПСа, когда тот отверг ее стихи. - Никогда не думал, что в наше время могут процветать столь жестокие нравы, - сказал я. - Какое счастье, что, составляя свою "Антологию", я имел дело не с живыми, а с давно почившими Поэтами! Тем временем перед нами растворились стеклянные двери, и мы вошли в зал. Тотчас же к нам подошла СЛАВА29 и ласковым голосом спросила, чем мы намерены порадовать Отдел поэзии: стихами или поэмой. Узнав, что мы еще не написали стихов, она скромно отошла в сторону. Я стал разглядывать зал. Посреди этого зала стояли диваны и кресла, на которых сидели Поэты. Они мирно беседовали меж собой, и жестокости в выражении их лиц я не заметил. По краям зала стояли столы, за которыми сидели БАРСы, ВОЛКи и МОПСы; все эти агрегаты вовсе не походили на зверей, имена которых присвоила им Наименовательная Комиссия. Эго были обыкновенные специализированные механизмы, довольно хрупкие и безобидные на вид. ТАНКи тоже отнюдь не напоминали собой эти древние орудия убийства. Тем грустнее было мне увидеть над столами некоторых из этих агрегатов воззвания, свидетельствующие о том, что эти беззащитные механизмы порой подвергаются грубому обращению и даже побоям. Так, над МОПСом висел стишок, сочиненный, возможно, им самим:

Я - всего лишь агрегат, Не причина бед. Бедный МОПС не виноват, Если плох поэт.

Над БАРСои висело четверостишие, написанное классическим ямбом:

Поэт! Ты юноша, иль дева, Иль старый деятель стиха, Не бей меня в порыве гнева, Да будет скорбь твоя тиха!

- А что означает эта надпись на стене: "Просьба подавать агрегатам на чтение рукописи без металлических скрепок?" - спросил я своего провожатого. - Эта надпись появилась после одного прискорбного недоразумения, - поведал мне Редактор. - Однажды некий Поэт дал на чтение ВОЛКу лирическую поэму, листы которой были соединены скрепками из намагниченного железа. ВОЛК, прочтя произведение, нашел его гениальным и немедленно побежал с ним к Редактору-Человеку. Тот же не обнаружил в поэме никаких достоинств. Оказалось, что намагниченное железо внесло путаницу в электронную схему ВОЛКа. После этого ВОЛК-27 стал считать всех Поэтов гениями, и его пришлось демонтировать. - Надеюсь, что Поэт не намеренно совершил свой ужасный проступок? спросил я. - Поэт тут не виноват, - успокоил меня мой провожатый. - Он работает в лаборатории, где имеют дело с магнитами. Не решаясь злоупотреблять далее любезностью моего спутника, я сказал ему, что дальнейший осмотр зала я продолжу один, - и он ушел. Я же вмешался в толпу Поэтов, и, когда один из них подошел с рукописью к МОПСу, я последовал за ним. МОПС очень быстро прочел рукопись и начал ее комментировать. Очевидно, от многократного общения с Поэтами и плохими стихами он давно разучился говорить прозой. Произносил он свою речь-рецензию нараспев, мягким баритоном, стараясь не обидеть Автора: Стихи - сплошная вата, рифмовка слабовата, Читать их трудновато, жалею вас, как брата. Стихи рациональны, не эмоциональны, Отнюдь не гениальны, а выводы печальны. Шепну вам осторожно: печатать их не можно, Читатель нынче строгий, а стих у вас убогий. Творить вы не бросайте, но классиков читайте...

Я не стал слушать продолжения и подошел к БАРСу, возле которого сидел другой Поэт. БАРС тоже вел литконсультацию стихами: ...Поэма "Водопой" суха, и нет в ней музыки стиха; Она уныла и длинна, отсутствует в ней глубина; Я очень уважаю вас, но мал в поэме слов запас, В ней образов удачных нет, хоть вы талантливый Поэт. С печалью МАВРА30 вам вернет раздумий ваших мудрый плод, В печать поэма не пойдет, но вас в грядущем слава ждет...

Я отошел от БАРСа и направился к агрегату по прозвищу ПУМА31. Одновременно со мной к этому механизму подошел Человек средних лет и подал довольно толстую рукопись. - Не просмотрите ли мою книгу "Вздохи и выдохи"? Сто сорок стихотворений. ПУМА взяла рукопись и моментально прочла ее. - У ВОЛКа. были? - У всех был. И у Людей, и у агрегатов. Недопонимают, - уныло ответил Поэт. - "Вздохи и выдохи" можно издать тиражом в один экземпляр, - ласково сказала ПУМА. - Вас это устроит? - А нельзя ли хотя бы в два экземпляра? - робко молвил малоталантливый Поэт. - И чтобы тираж на последней странице был указан в миллион экземпляров. Или даже больше. "Какое безобразие! - подумал я. - В старину это называлось "очковтирательством" и "липой". Конечно, ПУМА откажет ему в этой дикой просьбе и сделает соответствующее внушение". Но каково же было мое удивление, когда ПУМА ответила согласием на просьбу Поэта! - Ладно, - сказала она. - Издадим "Вздохи и выдохи" условным тиражом в два миллиона и фактически в два экземпляра. Укажите, какую обложку вы предпочитаете, какой формат, какой шрифт и какой сорт бумаги, - с этими словами она подала малоталантливому Поэту папку с образцами. - Выбирайте. Возмущенный действиями Поэта и агрегата, я поспешил к Редактору-Человеку Отдела поэзии. Не желая делать неприятность данному Поэту, я задал вопрос в общей форме: бывают ли случаи, когда ПУМА ошибается и выполняет заведомо аморальные требования Авторов? Так, например, может ли она, запланировав тираж в два экземпляра, указать в тексте книги, точнее - в издательских данных, что книга вышла тиражом в два миллиона экземпляров? К моему удивлению, Редактор ответил, что ПУМА так и программирована. - Агрегат программирован на ложь! - воскликнул я. - Первый раз слышу такое! - "Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман", - процитировал Редактор слова классика. И затем добавил: - Этот обман никому не причинит зла. Поэт обманывает только себя, утешаясь этим обманом. И не надо его огорчать. - Мне вообще непонятно, зачем издавать книгу, которую никто не будет читать, - сказал я. - Надо быть терпимым, - проговорил Редактор. - Общество настолько богато, что может издать Поэту книгу, хоть Обществу эта книга и не нужна. Почему бы не доставить радость Человеку! Признаться, такая логика показалась мне странной, и я ушел от Редактора, нисколько не убежденный им. "Хорошо все-таки, что я не Поэт, - подумал я. - И книга моя выйдет не условным миллионным тиражом, а самым реальным пятитысячным".

Остров моего имени

Зима в том достопамятном году была суровая. Нева стала рано, залив уже в ноябре покрылся прочным льдом, и из моего окна видны были лыжники и аэробуеры, скользящие по его поверхности. Мы с Надей жили теперь в том же доме, где и мои и Андрея родители, только в другой квартире. Моя "Антология" была сдана в набор, и я ждал корректуру, а тем временем принялся за новый труд - "Писатели-фантасты XX века в свете этических воззрений XXII века". Надя помогала мне в этой работе - разумеется, чисто технически. Ее идеальная память нашла наконец себе должное применение. Андрея я давно не видел - я знал, что он очень занят, и мне не хотелось ему мешать. Все кругом только и трубили об открытии, совершенном его научной группой и им лично. Поэты сочиняли скороспелые вирши об Андрее и его единомышленниках. Некоторые из них, наиболее безудержные, сравнивали его то с Прометеем, то еще бог весть с кем, - видно у них был, как говорилось в старину, язык без костей. Газеты посвящали новому техническому открытию целые подвалы с громкими шапками вроде: "Аквалидная цивилизация", "Техническая революция" и т. д. В толстых журналах печатались длинные статьи под заголовками: "Аквалид и Дальние Звезды", "Эра моносырья", "Пересмотр земной экономики". Меня удивляла эта шумиха, она казалась мне несерьезной и преждевременной, поскольку самого-то аквалида еще не было. Но, как говорилось в Двадцатом веке, "на чужой роток не накинешь платок". Надя уже не раз говорила мне, чтобы я съездил навестить Андрея на Матвеевский остров - остров моего имени. Однако, поглощенный своей новой работой, я все время откладывал эту поездку. Но, как в старину говорилось, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Однажды вечером Андрей навестил меня. - Я к тебе с просьбой, - начал он с места в карьер. - Не поможешь ли ты мне пригладить одну статью? Я написал ее для детского научно-популярного журнала, очень просили. Но я не умею излагать свои мысли в общепонятной форме, это у меня коряво получается. Ты прочти, почиркай. Ничего, что я от руки написал? У меня почерк разборчивый. - Почерк-то у тебя разборчивый, - ответил я, - но ведь вся эта техническая премудрость мне непонятна. - Да нет, я тут все без формул изложил, ведь это для детей. Тебе надо только причесать статью стилистически. Ведь у тебя хороший слог. - Хорошо, я сделаю, что могу, - ответил я. - Но, кстати, почему Нина не взялась за это дело? - Нина во многом мне помогает, но тут она побоялась быть необъективной. Ей почему-то нравится все, что я делаю. Она сама посоветовала мне обратиться к тебе. Когда Андрей ушел, я прочел статью - и ничего, признаться, не понял. В ней действительно не было формул, но она изобиловала техническими терминами, таблицами и ссылками на труды всевозможных исследователей. Когда Надя пришла с работы, я дал ей прочесть произведение Андрея, и она сказала, что все понятно, но кое-что надо упростить. С помощью Нади и словарей я заменил наиболее непонятные выражения, пригладил статью стилистически, но смысл ее остался для меня темен. - Ничего, - улыбнулась Надя. - Дети поймут. Ты просто закоренелый Гуманитарий. Тут все просто до гениальности. Оригинал этой статьи, написанный рукой Андрея, и поныне находится у меня, а после моей смерти будет храниться в мемориальном музее Светочева. Когда статья получила мою литературную обработку и я продиктовал ее исправленный вариант МУЗе, Надя сказала мне: - Почему бы тебе самому не отвезти ее Андрею на остров твоего имени? Твой друг в твою честь назвал остров, а ты на нем не бывал. - Нет, я завтра отошлю статью почтой, - ответил я. - На острове я хоть и не бывал, но отлично знаю его по телепередачам и фотографиям в газетах. Надя как будто согласилась с моими доводами. На следующий день - это был Надин выходной - мы с утра вышли на залив побегать на лыжах. Перед этим мы едва не поссорились, выбирая лыжи. - Возьми самодвижки, - сказала Надя. - На обыкновенных мне надоело кататься. - Зачем же брать самодвижки, ведь на заливе нет гор, - резонно возразил я. - А мне вот хочется на самодвижках! - Бог с тобой, как в старину говорилось, - согласился я. Лыжи-самодвижки тогда только входили в моду. Внешне они напоминали обыкновенные пластмассовые лыжи, но в них были вмонтированы микродвигатели. Стоило сильнее надавить каблуком на упор, и они включались. На них удобно было въезжать в гору. Мы вышли на залив и вскоре очутились у ледяной дороги, ведущей на остров моего имени. По ней двигались элмобили, элциклы - и все в сторону Ленинграда. Мы остановили один из элмобилей и спросили, почему это все едут с острова и никто не едет на остров. - Разве вы не слышали спецсообщения? - удивился один из пассажиров. - Оно передавалось полчаса тому назад. - Изгнанье из аквалидного рая, - пошутил второй пассажир. - Рай становится опасным. - Вот как! - засмеялась Надя. - А мы как раз туда. Она включила лыжи на самоход и помчалась по лыжне, шедшей параллельно ледяной дороге. Пришлось и мне включить самодвижки и догонять ее. - Надя, ведь это далеко! - воскликнул я, догнав ее. - И ведь все покидают остров. - Но остров назван твоим именем. Тебя должны пустить на него, - сказала Надя. - Странная логика, - подивился я. - И потом, уж если ехать на остров, то со статьей, а я ее с собой не взял. Надя сняла рукавичку и приложила ладонь к своему лбу: - Статья здесь, не беспокойся. - Мы рискуем отморозить себе лица, - сказал я. - Смотри, какой сильный встречный ветер. - И это предусмотрено, - ответила Надя и вынула из кармана куртки две обогревательные маски. - Надя, значит, ты сознательно пошла на обман! - удивился я. - Ты обдумала эту поездку заранее! - Милый, да как же иначе можно тебя выманить, - засмеялась Надя. - То ты над своими "фантастами" сидишь, то над СОСУДом, а к другу ни ногой. Вот я и подстроила эту поездку. - И все-таки нехорошо обманывать. Помнишь, что мы учили во втором классе; "Малый обман - это тоже обман. И капля и океан едины в своей сути". - Ну, мой обман - это очень маленькая капля, - улыбнулась Надя. Вскоре показался Матвеевский остров, и мы увидели, что на льду возле берега через равные интервалы стоят УЛИССы32. В своих металлических руках они держали плакаты: "На остров - нельзя, состояние опасности". Это же самое они время от времени выкрикивали. - Вот видишь, мы напрасно явились сюда, - сказал я Наде. - УЛИССы нас не пустят. - Мы просто пройдем мимо них, - возразила Надя. - Ни один механизм не может применять силу против Людей. - Нельзя злоупотреблять этим свойством агрегатов, - строго сказал я. Механизмы - слуги Общества. - Эвакуация закончена. На остров нельзя, - сказал мне один из УЛИССов, когда я подошел к нему. Но я попросил его найти Андрея Светочева и сообщить о нашем с Надей прибытии. УЛИСС пошел в глубь острова и вскоре вернулся. Рядом с ним шагал Андрей. Он обрадовался нам, но удивленно осведомился, разве мы не слышали чрезвычайного сообщения? Мы ответили, что были в пути. Тогда Андрей сообщил, что завтра начнет действовать Главная Опытная Лабораторная установка по производству аквалида. Как известно, одна из стадий преобразования до сих пор технологически неясна. Только в результате практического опыта будет выяснено, верен ли этот узел технологического процесса. Короче говоря, может произойти взрыв. - Если произойдет взрыв, значит, аквалид - фикция, мираж? - спросил я. - Нет. Это будет означать только то, что технологический процесс несовершенен. Другие потом найдут верный путь, учтя эту ошибку. - Дорогостоящая это будет ошибка, - сказал я. - А что Человечеству далось даром? - возразил Андрей.

* * *

Остров был совсем безлюден. Лишь иногда дорогу нам пересекали УЛИССы, идущие по каким-то заданиям. Корпуса, башни, какие-то непонятные строения, уступами идущие ввысь, окружали нас со всех сторон. Толстые трубопроводы, окрашенные яркой светящейся краской, шли от здания к зданию, то стелясь по земле, то взбираясь на высокие фермы. - Каким большим стал остров! - сказал я. - И сколько на нем настроили! - Тут весь земной шарик потрудился, - не спеша ответил Андрей. - А завтра от всего этого, быть может, ничего не останется. - А когда начнется опыт? - спросила Надя. - Не бойтесь, я не прогоню вас с острова на ночь глядя, - улыбнулся Андрей. - Опыт начнется завтра в десять утра. Вообще-то намечалось начать в два ночи, но пришлось отложить - Нина захворала. - При чем здесь Нина? - удивился я. - И разве она не эвакуирована на материк? - Нет. Она захотела быть со мной во время опыта. Поскольку ее решение твердо, она будет сидеть у дубль-пульта. Все равно мне нужен Помощник. А так, в случае аварии, мы сбережем чью-то жизнь. - А много было добровольцев, желающих провести с тобой этот опыт? - Отбою не было. Замучили меня просьбами. - Но ведь стоять у этого, как ты говоришь, дубль-пульта, наверно, не так уж просто. Тут, наверно, нужны специальные знания? - Никаких знаний. Только здоровье, внимание и элементарная грамотность. Не техническая, а просто грамотность. Даже ты, со своей нежной любовью к технике и глубочайшим ее пониманием, справился бы с этим делом, тяжеловесно пошутил Андрей. - А что с Ниной? - спросил я. - Вчера она каталась на буере и не рассчитала, налетела на торос. Ушибла плечо. Сидит теперь дома и глотает порошки, а Врача вызывать не хочет. Боится, что тот эвакуирует ее с острова. Ну вот мы и пришли. Мы стояли перед одноэтажным пластмассовым домом, в котором жил Андрей. Не стану описывать вам этот дом, - вы все его отлично знаете: там теперь филиал мемориального музея А. Светочева. Мы вошли. Нас встретила Нина. Она очень похорошела с той поры, когда я расстался с нею. Правда, она была бледна, но и это ей шло. Плечо у нее, видно, болело сильно, но она крепилась. Я познакомил ее с Надей. С огорчением я заметил, что они друг другу не понравились. Не то чтоб между ними возникла неприязнь - нет, они просто не нашли общего языка. И даже когда Надя на память продиктовала исправленную мною статью Андрея, Нина нисколько не восхитилась ее феноменальной памятью. Сама же статья понравилась и Нине и Андрею. После ужина Надя сразу же ушла спать в отведенную нам комнату. Нина осталась в столовой-гостиной, а мы с Андреем пошли в его рабочую комнату. Он засел за какие-то чертежи и таблицы, я же принялся рассматривать его альбом с марками. Это длилось довольно долго. - Иди-ка лучше спать, - сказал я Андрею, - утро вечера мудреней. И потом есть такая старинная пословица: перед смертью не надышишься. Только не пойми ее буквально. - Ты завтра увези этот альбом с собой, - проговорил Андрей. - Если что-нибудь со мной случится - бери себе. А если все будет в порядке верни. Чур, не зажиливать! - Ладно, возьму, так и быть, - ответил я. - И честно верну. Очень нужны мне твои аляповатые зверюшки! - От портретника слышу! Бей портретников! - Он вскочил со стула, схватил с дивана подушку и ударил меня по голове. Я схватил другую подушку - и началась катавасия, как в старину говорилось. - Развозились, как маленькие! - с притворной строгостью сказала Нина, войдя в комнату. - Весь дом трясется. - Не мешай, Нина, идет бой между добром и злом! - крикнул Андрей, принимая мой очередной удар подушкой и пытаясь нанести мне ответный. В это время кто-то постучал в наружную дверь. Я сразу догадался, что это какой-нибудь механизм: Люди имели право входить без стука. - Можно, - сказал Андрей, выходя в прихожую. Дверь открылась, и в клубах морозного пара появился УЛИСС. - Срочное сообщение, - изрек он. - В супер-реакторе номер три обнаружил неполадку типа альфа триста двадцать один. - С этим надо обращаться к ЭЗОПу33,- строго сказал Андрей. - Сколько раз говорил, что вопросы, степень важности которых ниже градации В, меня не интересуют. - Выслушал. Иду к ЭЗОПу, - бесстрастно ответил УЛИСС и вышел, аккуратно закрыв за собою дверь. - Удивительно бестолковы эти УЛИССы, - посетовал Андрей. - Горе мне с ними. И когда наконец мы избавимся от этой допотопной техники! Не прошло и минуты, как наружная дверь снова открылась и в прихожую без стука вошел другой агрегат. Он был невелик - ростом с десятилетнего ребенка; за плечами его поблескивали сложенные крылья. - Почему вы вошли без стука? - строго спросил я его. - Много воли вашему брату-агрегату дают! - Мне разрешено без стука, - с некоторой обидой ответил механизм и затем, обратясь к Андрею, сообщил: - Накопление субстрата идет нормально. Но в главном корпусе, в узле дельта сто семнадцать обнаружил неполадку типа А двадцать один. - Сейчас иду, - ответил Андрей. - Затем, обратясь ко мне, сказал: "Это ЭРОТ34 - новинка нашей техники. Ему разрешено входить без стука. А ты не хочешь посмотреть Главный корпус? - Почему же нет, охотно посмотрю, - с готовностью ответил я, чтобы не огорчать Андрея. - Я тоже, пожалуй, пройдусь с вами, - сказала Нина. - Похожу - может, и плечо пройдет. - Ничего себе способ лечения, - молвил я, набрасывая Нине на плечи синтемовую шубку. - Медицина на уровне шаманов. Тебе надо просто вызвать Врача. Но она пропустила мои слова мимо ушей - это было в ее духе. Мы вышли из дому на мороз. Красный вращающийся прожектор горел на мачте, и весь остров был залит красноватым тревожным светом. Впереди нас молча шагал странный агрегат со сложенными крыльями. В нем чувствовалась какая-то неприятная самостоятельность, даже самоуверенность. - Мы отлично знаем дорогу, - сказал ему Андрей, - а вот в Главном корпусе надо включить свет. ЭРОТ легко оттолкнулся от земли, расправил крылья и полетел. Вскоре в Главном корпусе зажглись окна. Когда мы вошли в это здание, меня поразила его величина; снаружи Лаборатория не казалась такой большой. Огромный, ярко освещенный зал уходил вдаль. По обеим сторонам прохода стояли какие-то чудовищные машины и сооружения. У приборов, следя за циферблатами, молча стояли дежурные УЛИССы. Вверху, под прозрачной крышей, где переплетались тысячи кабелей и трубопроводов, беззвучно летали два ЭРОТа. Андрей пошел в дальний конец зала, и вскоре его не стало видно, он совсем затерялся в этом механизированном пространстве. Нина подвела меня к столу-пульту, на котором было множество цветных кнопок, и села в кресло. - Вот здесь я завтра буду работать, - беспечно сказала она. - Буду нажимать кнопки. - А ты не запутаешься? - спросил я. - Нет, ведь есть схема. - Она вынула из выдвижного ящика большую, наклеенную на картон таблицу. - Вот здесь все показано. Ребенок - и тот не спутает. Действительно, на таблице были изображены те же самые кнопки, что и на пульте, и указано время, когда надо нажимать на каждую из них. - А это что за большая красная кнопка? - Это кнопка критического перепада. Та самая. - И ты нажмешь ее? - Нажму, - улыбнулась Нина. - У тебя совсем больной вид, - сказал я. - Очень болит плечо? - Побаливает, - неохотно призналась она. - Но завтра все пройдет. - А если не пройдет? - Тогда придется вызывать Добровольца. Но я все равно останусь на острове.

Красная кнопка

Утром меня разбудила Надя. - Вставай, иди завтракать. Я уже позавтракала. Скоро нам надо отправляться домой. Я встал, глянул в окно. За ночь потеплело, шел снег. На фоне высокой ярко-желтой башни отстойника он был очень хорошо виден. Уже рассветало, но тревожный красный свет вращающегося прожектора по-прежнему падал на остров моего имени. Было очень тихо. За завтраком я внимательно смотрел на Нину. У нее был совсем больной вид. Я так прямо и сказал ей об этом, но она промолчала. - Да, придется вызывать Добровольцев и выбирать из них наиболее подходящего, - молвил Андрей. - Выбрать такого не особенно трудно - был бы Человек с крепкими нервами. - А я? - обратился я к Андрею. - Что ты? - удивился Андрей. - Я и есть такой Человек. Правда, не слишком технически грамотный, но с крепкими нервами. - А ты представляешь, как это рискованно? - тихо спросил Андрей. - Ну представляю... Но почему кто-то другой должен рисковать, а не я? Ведь естественнее пойти на это именно мне. Как-никак мы с тобой друзья. Андрей задумался. Потом сказал: - Ты меня устраиваешь даже больше, чем кто-либо другой. Ведь пульты отстоят далеко один от другого, а с тобой мы можем вести мыслепередачи. Это удобнее радио и телесвязи и удобнее, чем телефонная связь. - Вот все и устроилось, - сказал я Нине. - Ты спокойно можешь лететь в Ленинград вместе с Надей. В это мгновение без стука открылась дверь. Вошел ЭРОТ. На его сложенных крыльях блестел снег. Снег таял и стекал на пол. - Явился по распоряжению ЭЗОПа, - сказал агрегат. - Емкости заполнены субстратом. Через двадцать три минуты необходимо вводить в действие систему "А". - Принял и понял, - ответил Андрей. ЭРОТ вышел, оставив на полу влажные следы. "Не потрудился даже отряхнуть с себя снег перед тем как войти к Людям, - подумал я. - До чего специализирован, до чего избалован!" Я пошел в отведенную нам с Надей комнату и объяснил Наде, в чем дело. Узнав о моем решении, она заплакала. Затем сказала: - Но ты веришь, что все обойдется благополучно? - Сказать по правде - не очень, - ответил я. - Андрей - неудачник. До этого у него были неудачи маленькие, средние и большие. Теперь, вероятно, его ждет полное крушение. Но когда у друга беда, надо быть с ним рядом. - Да, ты прав, - сказала Надя сквозь слезы. - Но я верю, что все кончится хорошо. - Будем надеяться, - ответил я. - Если же со мной что-либо случится, то постарайся, чтобы работу над СОСУДом продолжил достойный преемник. Что касается корректуры "Антологии", то все надежды я возлагаю на тебя и на твою память. Вскоре прибыл легколет. Надя улетела на нем одна. Нина лететь отказалась, несмотря на то, что присутствие ее на острове моего имени было теперь не только не обязательно, но и просто бессмысленно. Когда Надя села в кабину рядом с ЭОЛом, я шепнул ей: - Пожелай нам удачи. - Ни пуха ни пера, - громко сказала Надя. - Убирайся к черту! - ответил я. Нина с Андреем удивленно посмотрели на меня. - Это так полагается, - пояснил я им. - В данном случае это не ругательство, а нечто вроде заклинания. Вскоре мы с Андреем отправились в Главную Лабораторию, а Нина пошла домой. Она решила прилечь. Выглядела она совсем неважно.

* * *

Без десяти минут десять я сел за дубль-пульт. Андрей пошел в другой конец огромного зала, чтобы занять место у главного пульта. В 10.00 я включил первую кнопку. Она была зеленого цвета. Весь зал наполнился глухим вибрирующим гуденьем. УЛИССы, стоящие у приборов, на минуту подняли вверх металлические руки - в знак того, что системы действуют нормально. ЭРОТ легко спланировал откуда-то из-под стеклянной крыши, где извивались бесчисленные трубопроводы и кабели, и, встав на мгновенье перед пультом, расправил крылья, которые светились зеленоватым светом. - Неполадок в узлах нет, - доложил он и опять взвился вверх. Затем из круглого люка в полу выполз механизм, какого я никогда и не видывал. Он был облицован пластмассовой чешуей и полз, как змея. На хвосте у него был крючок. Плавно извиваясь, подполз он к подножию пульта и поднял голову; за металлической обрешеткой головы светился круглый зеленый глаз. - Подземное хозяйство в порядке, - отрапортовал агрегат-змея. - Вводы силовых кабелей в порядке, контакты группы бета в порядке. Распоряжений нет? - Раз все в порядке, то какие могут быть распоряжения, - резонно ответил я. - Можете ползти обратно. Через восемь минут после включения первой кнопки я, согласно лежащей передо мной схеме, нажал вторую - белую. Гуденье в зале перешло в другую тональность. За хрустальным щитком какого-то огромного агрегата, вмонтированного в пол неподалеку от пульта, заметались синие молнии. В эту минуту я услыхал мыслесигнал Андрея. - Ну как? - поинтересовался Андрей. - Все в порядке, - ответил я. - В этой работе действительно нет ничего сложного. Я не против нее, но удивляюсь, почему ты не поручил это дело какому-нибудь там ЭРОТу или УЛИССу. - Дело слишком ответственное, - ответил Андрей. - Человек - это Человек, а агрегат - только агрегат. - Мне вообще не совсем понятен этот принцип дубляжа, - сказал я. - Ведь у тебя точно такой же пульт и те же самые кнопки, что и у меня. Только не подумай, что я хочу уйти на попятный двор, как в старину говорилось. Просто мне это странно. Или это просто перестраховка? Было в древности такое понятие. - Не перестраховка, а страховка, - ответил Андрей. - Процесс преобразования, как я тебе говорил, длится сорок пять часов тридцать девять минут. За это время кто-то из нас может устать, сделать ошибку из-за невнимания. Но так как нас двое, то ошибка почти исключена. - Что ж, один ум хорошо, а два лучше, - согласился я. - А скажи, как называется агрегат-змея, который ко мне приползал? - ПИТОН35, - ответил Андрей. - Все? - Все. Мыслепередача окончена. В 10.27 я нажал третью - синюю кнопку. В 10.49 - желтую. В 11.04 какую-то полосатую. Все шло как по маслу - по старинному выражению. Между нажатием некоторых кнопок интервалы были всего шесть - восемь минут, но были в сорок минут и в час десять. В один из таких перерывов я успел сходить в душ, в другой - успел пообедать с Андреем. Время от времени прямо к пульту подходил САТИР36 и приносил еду и горячий чай. Изредка мы вели мыслепередачи с Андреем, подбадривая друг друга. Так прошел день, и так прошла ночь. - Сутки отдежурили, поздравляю! - сообщил мне Андрей в десять утра. - День да ночь - сутки прочь, - ответил, я старинной поговоркой. - Как ты себя чувствуешь? - Хорошо, - ответил Андрей. - А ты? - Тоже хорошо. А как Нина? - Сейчас говорил с ней и видел ее по видеофону. Лежит. По-видимому, у нее не только сильный ушиб, но и простуда. - Отправь ее, пока не поздно, на материк, - дружески посоветовал я. - Да разве она послушается! - ответил Андрей. - Ты же знаешь ее... Все? - Все. Мыслепередача окончена. Прошел и этот день, наступила вторая ночь нашего бдения. Было нажато уже много кнопок самых различных цветов и оттенков. В 2 часа 5 минут ночи я нажал черную кнопку. Следующая была красная - та, от которой зависело многое. Ее надо было нажать через двадцать пять минут после черной. - Ну как? - спросил меня по мыслепередаче Андрей. - Как ты себя чувствуешь? Не страшно? - Страшновато, - ответил я. - Но что ж поделаешь. - Мне тоже страшновато, - сказал Андрей. - Желаю счастья. Все? - Все. Мыслепередача окончена. Я не слышал, как к пульту подошла Нина. Она была бледна, но даже бледность ей шла. Удивительное дело - ей все шло. - Хочу посмотреть, как вы тут, - сказала она, легким движением сбросив на барьер пульта шубку. - Ты выбрала самое подходящее время, - не без иронии заметил я. - И какое на тебе нарядное платье! Точно на бал. - Еле напялила его, так плечо болит, - улыбнулась Нина. - Но как-никак торжественный случай. А у тебя тут все в порядке? - Все в норме. - И змей-горыныч приползал? - Ты имеешь в виду ПИТОНа? Приползал. - Он очень смешной. Раз я нацепила ему на хвост бумажку, он так с нею и уполз в свое подземелье. - Нехорошо издеваться над механизмами, - сделал я замечание Нине. Механизмы служат Обществу. - А ты все такой же. - Уж какой есть, - ответил я. - Ну, до свиданья, - Нина перегнулась через барьер и торопливо поцеловала меня. - Вот так. Будь счастлив. Она пошла по голубоватым плиткам пола в другой конец зала, к Андрею. Легкой походкой, в ярком оранжевом платье проходила она мимо УЛИССов, настороженно стоящих у непонятных мне приборов, мимо этого дьявольского нагромождения техники, - мимо всего того, что через несколько минут могло нас убить. Но пришло время нажать красную кнопку. Я положил на нее палец и подумал; что я сейчас почувствую? Наверно, ничего не почувствую. Все произойдет мгновенно. В таких случаях напоследок люди всегда вспоминают что-то очень важное - так я читал в книгах. Что мне надо вспомнить - Надю, "Антологию"? Я нажал красную кнопку и вспомнил в этот миг Нину. Вот она стоит у невысокого песчаного обрыва, отражаясь в тихой воде озера...

Аквалид - есть!

Кнопка была утоплена мною в гнезде до конца. Но ничего не произошло. Только гул в зале стал громче. Он шел волнами, то замирая, то нарастая. Казалось, все эти бесчисленные агрегаты с трудом, задыхаясь, лезут куда-то в гору. УЛИССы, стоящие у приборов, подняли на минуту свои металлические руки в знак того, что все в порядке. Из стеклянного поднебесья слетел ЭРОТ и, расправив крылья, отрапортовал: - Узлы системы омикрон-два вступили в действие. Неполадок нет. Затем ЭРОТ улетел, а из люка выполз змей-горыныч и сообщил, что подземное хозяйство в порядке. Я связался с Андреем по мыслепередаче и поздравил его с тем, что опасность миновала. - Да, теперь все ясно, - ответил он. - Аквалид будет. Ты очень устал? - Потерплю, - сказал я. - Ведь осталось всего четыре часа. Через некоторое время я, согласно графику, нажал синюю кнопку, затем голубую. И вот в 7.39 утра была нажата последняя - белая с зеленым восклицательным знаком. После этого я откинулся на спинку кресла и задремал под негромкий гул агрегатов - этот гул был теперь ровным, убаюкивающим. Потом, сквозь дрему, я различил какие-то новые звуки. Где-то далеко, в середине зала, что-то падало через равномерные промежутки времени - падало с каким-то не то металлическим, не то стеклянным звоном. И вдруг я почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча. Я открыл глаза. Передо мной стояла Нина. - Вставай, соня, - сказала она. - Аквалид пошел! - Кто пошел? Куда пошел? - не понял я спросонок. - Ах, да идем же! Какой ты чудак! Я окончательно проснулся, поглядел на Нину и увидел слезы в ее глазах. - Что-нибудь опять неладно? - спросил я. - Ты плачешь. - Да нет же, все чудесно. Я так рада за Андрея! Уж и поплакать нельзя... - Ну, плакать надо было раньше, - резонно заметил я. - Часа так четыре назад. - И, встав с кресла, пошел следом за Ниной. Мы долго шли по залу, затем свернули в какой-то закоулок. Здесь у стены стояли сменившиеся УЛИССы, - они будто спали стоя. Смежив крылья и прислонившись к могучим УЛИССам, словно малые дети, спали ЭРОТы. У их ног с потухшими линзами, без движения лежали ПИТОНы. - Сонная семейка, - сказала Нина и походя дала щелчок ЭРОТу - прямо по лбу. Я хотел было сделать ей замечание и напомнить, что механизмы - слуги Общества и их надо уважать, ко промолчал. Я знал, что она просто засмеется в ответ. Такой уж был у нее характер. Мы шли по направлению к тем ритмичным звукам, к звонким ударам падения, которые я слышал сквозь сон еще у пульта. Звуки эти все приближались. Вот мы свернули в коридор между какими-то машинами, и я увидел Андрея. Он осунулся, глаза ввалились. У него был вид безумного. Он стоял перед большим агрегатом, а из квадратной пасти этого агрегата в металлический ящик, стоящий на полу, со звоном падали какие-то кирпичики, похожие на лед. Один такой брусок был у Андрея, и он его перебрасывал с руки на руку, словно боясь отморозить пальцы. У меня мелькнула мысль, что все это сплошная ошибка, что вместо своего пресловутого аквалида Андрей получил самый обыкновенный лед. Боясь высказать эту мысль, я нагнулся и схватил брусок. Но, схватив, я тотчас же выронил его. Брусок обжег мне пальцы. Он тяжело, с глухим звоном упал на пол - и не разбился. - На, возьми мой, он уже остывает, - глухо сказал Андрей и сунул мне в руку свой кирпичик. Я взвесил его на руке - он был весьма тяжел. Потом оглядел его со всех сторон. Это было похоже и на лед, и на полупрозрачный металл, и на стекло, а вообще-то говоря, - ни на что не похоже. - Значит, это и есть аквалид? - спросил я. - Да. Это аквалид градации "А". Можно получить всякие другие разновидности, с другими свойствами. Но пока будем испытывать этот. Сейчас пойдем к КАИНу37. За ним будет последнее слово. По крытому переходу мы направились в соседнее здание. Стены перехода были прозрачные. За ними лежали сугробы. На них ложился зеленый свет вращающегося прожектора. Состояние опасности кончилось. Мы вошли в зал, посредине которого возвышался огромный агрегат. Он уходил далеко в глубь зала, нам видна была только его лицевая сторона с двумя круглыми большими циферблатами. Над ними белел телеэкран, а внизу чернело квадратное отверстие. Все это напоминало лицо какого-то сердитого великана. - Сейчас КАИН не пожалеет силы, - сказал Андрей и швырнул брусок аквалида в квадратную пасть агрегата. Тот глухо заурчал, потом взревел, я ощутил, как пол дрожит у меня под ногами. Два циферблата зажглись красным огнем. На телеэкране стало видно, что происходит с бруском в чреве КАИНа. На брусок спускались стальные молоты, в него пытались вонзиться алмазные сверла, его схватывали клещи из сверхтвердых сплавов. КАИН то раскалял брусок, то бросал его в жидкие газы, охлажденные почти до абсолютного нуля. Он погружал его в кислоты и щелочи, вталкивал его во взрывную камеру, подвергал губительным излучениям. Стрелка правого циферблата, показывающая силу испытания, все время дрожала на красной черте. Но стрелка циферблата, показывающего степень разрушения материала, по-прежнему стояла на белой черте, не подвигаясь ни на микрон. Испытание длилось долго. Наконец КАИН взревел, словно в злобе на свое бессилие, и умолк. Из его пасти на пол упал брусок. Андрей поднял его. Аквалид был точно такой же, как до испытания. На нем не было ни единой царапины. - Вот теперь можно сообщить на материк, что аквалид есть, - сказал Андрей. После этого мы пошли в столовую, расположенную в центре острова моего имени. Втроем сели мы за столик в огромном пустом зале. Здесь было очень тихо, и от усталости, от необычности всего происходящего мне вдруг показалось, что я просто сплю и вижу сон. Мне захотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться и очутиться в своем кабинете, где на столе лежат рукописи и записи для СОСУДа, где на полках стоят привычные ряды книг... Но вот к столику подошел САТИР и остановился, ожидая распоряжений, и я убедился, что все это явь. - А не выпить ли нам шампанского? - сказал Андрей. - Что-что, а бутылку шампанского мы заслужили. - Сейчас доложу САВАОФу, - произнес САТИР. Он ушел, а я намекнул Андрею, что этак и Чепьювином стать недолго - один раз шампанское, другой раз шампанское, а там и кое-что покрепче. - Другого такого раза не будет, - ответил Андрей. - Аквалид есть, больше мне открывать нечего... - В его голосе мне послышалась тайная грусть, будто ему стало жаль, что все уже сделано. К столику вернулся САТИР, неся бокалы и фрукты. Следом за ним грузно шел сам САВАОФ, торжественно неся бутылку. Он лично раскупорил ее и налил вино в наши бокалы. Мы сдвинули бокалы и слегка ударили их друг о друга ("чокнулись", как в старину говорилось) и только потом выпили. Когда мы покинули столовую, я попрощался с Ниной и Андреем и вызвал легколет. Я знал, что здесь мне больше делать нечего, сейчас нахлынут Журналисты, Корреспонденты, Ученые. Объясняться с ними - дело Андрея. Было уже совсем светло, и, когда я летел к Ленинграду, я видел, что вся дорога на остров теперь забита элмобилями. Масса людей, неся приветственные плакаты, шла к Матвеевскому острову, увязая в глубоком снегу, но упорно продвигаясь вперед. Такого множества людей я никогда не видел. Вернувшись домой, я завалился спать и проспал четырнадцать часов.

Корабль приспускает флаг

Все последующие месяцы, вплоть до июля, я усиленно работал над новым своим литературно-исследовательским трудом "Фантасты XX века". Мои Читатели, впоследствии ознакомившиеся с этой значительной (смею думать - не только по объему) книгой, едва ли поверили бы, что это монументальное исследование я создал за столь короткий срок. Всецело поглощенный работой, я за все эти месяцы ни разу не смог побывать у Андрея на острове моего имени. Впрочем, я отлично знал, что друг мой жив и здоров. Стоило включить телевизор или развернуть газету - и сразу можно было наткнуться на его имя. Эпоха аквалида уже началась. Во всем мире строились заводы по производству единого материала, и Андрей работал над упрощением и усовершенствованием технологического процесса. Однажды, совершая прогулку, мы с Надей остановились у памятника творцу Закона Недоступности - Нилсу Индестрому. Памятник высился все такой же мрачный, но медная доска с формулой Закона была с пьедестала снята, ибо Закон этот был опровергнут Светочевым. В таком виде памятник стоит и поныне. В школах и институтах вводился курс аквалидоведения. Свертывалась металлургическая промышленность. Открывались массовые курсы по переквалификации Металлистов, Керамиков, Химиков, Строителей, Деревообделочников и многих других специалистов. К счастью, мне не надо было менять своей профессии. В конце июня вышла из печати моя "Антология". С прискорбием должен сказать, что она не встретила достойного отклика. Многие журналы сделали вид, что не заметили ее, в других же появились небольшие статейки, которые никак нельзя было назвать объективными и доброжелательными. Их авторы с энергией, достойной лучшего применения, обвиняли меня в узости взглядов, в одностороннем подборе материалов, в том, что якобы я обедняю поэзию XX века. Но так или иначе "Антология" вышла в свет, и я был весьма доволен этим крупным событием, оставив на совести Критиков их недостойные нападки на мой капитальный труд. Накануне того достопамятного и печального дня, о котором пойдет речь в этой главе, Андрей связался со мной по мыслепередаче и пригласил меня на следующий день к себе, на остров моего имени. Он сообщил, что будут производиться испытания подводного тоннелепрокладчика. Не желая огорчать друга своим отсутствием, я согласился, хоть мне был дорог каждый час. Встав на следующее утро, я не пожалел, что принял приглашение Андрея. Погода была прекрасная, на небе - ни облачка. Простившись с Надей (она в этот день не могла сопровождать меня) и взяв портфель, где лежал экземпляр "Антологии" с дарственной надписью Нине и Андрею, я вышел из дому и направился к берегу, до которого от моего жилища рукой подать. Здесь, спустившись на бон лодочной станции, я выбрал себе голубую электромоторку и стал отвязывать ее от причала. В этот миг ко мне подошел дежурный САМСОН38. Предостерегающе прогудев, он поднял правую руку, и на металлической ее ладони зажегся красный огонек. Это был знак запрета. Другой рукой САМСОН указал мне на берег, точнее - на кабинку, где находилась электронная метеокарта. Я поглядел на небо, на горизонт. Нигде не было ни единого облачка. Приходя к выводу, что САМСОН ошибся, я отвязал конец и сел в лодку. Уважаемый мой Читатель! Никто никогда не мог обвинить меня в невыполнении каких-либо правил, и ко всем механизмам я всегда относился с должным уважением, памятуя, что они слуги Общества. Но с этим САМСОНом № 871 у меня были личные счеты. Еще в дни моего безмятежного детства этот САМСОН № 871 не раз портил мне настроение, запрещая садиться в лодку при малейшем волнении на море. Уже и тогда этот агрегат был стар и бестолков, а даром речи он вообще снабжен не был. Теперь же он стал еще и подслеповат и часто принимал взрослых за детей. Поэтому я решил пренебречь его сигналами и, включив двигатель, отчалил от берега. Увидев, что я его не послушался, САМСОН забегал по бону, тревожно гудя и все время поднимая руку с красным огоньком, а другой тыча в сторону будки с метеокартой. Но я вовсе не желал, чтобы мой свободный день, единственный за несколько месяцев, был испорчен из-за старческой строптивости, а возможно, и личной неприязни ко мне этого САМСОНа № 871. Все дальше и дальше уходил я от него в залив, задав курс электромоторке на остров моего имени. Море лежало передо мной гладкое, словно лакированное, без единой морщинки, и очень пустынное. Ни одного корабля не заметил я ни вблизи, ни у черты горизонта. Я не придал этому значения, целиком занятый своими мыслями. А следовало бы обратить на это внимание! Когда я подходил к острову, подул легкий ветерок с юго-юго-запада. Мне показалось это даже приятным - слишком жарко было до этого. Привязав лодку, я вступил на остров моего имени. Меня удивило, что он безлюден. Остановив проходящего мимо УЛИССа, я спросил, где же все люди. - Все на испытаниях. Все на испытаниях, - ответил УЛИСС. Я начал расспрашивать его, где проводятся испытания, но этот малосообразительный детина все время сыпал какими-то терминами, а толком объяснить ничего не мог. Я отпустил его и поманил к себе пролетавшего мимо ЭРОТа - я знал, что эти потолковее. Действительно, ЭРОТ снизился, сложил крылья и встал передо мной как лист перед травой, как говорили наши прадеды, и довольно толково объяснил, что все люди сейчас находятся на Опытном поле, где скоро начнутся испытания НЕПТУНа39. Боясь заплутаться среди всех этих корпусов, башен и иных непонятных сооружений, я попросил ЭРОТа указать мне дорогу, что тот и исполнил. Он полетел впереди меня, и через некоторое время я очутился на большой немощеной площади, которая находилась на отнятом у моря пространстве за зданием Главной Лаборатории. На площади толпилось много народу, а посреди нее возвышалось зеленоватое чудовище метров пятнадцати в длину и метра четыре высотой. - Это и есть пресловутый НЕПТУН? - спросил я какого-то Человека. - Да, это НЕПТУН. Тогда я поблагодарил ЭРОТа за внимание и отпустил его лететь по своим делам, а сам, лавируя среди зрителей, подошел к НЕПТУНу поближе. Агрегат напоминал гигантскую ящерицу, только без ног. Сделан он был из аквалида. Все тело чудища было усеяно маленькими круглыми отверстиями, а внизу, у самого брюха, виднелось нечто, напоминавшее жабры. Туловище оканчивалось гибким плоским хвостом на валиках. Здесь, на хвосте, был расположен небольшой пульт с кнопками, циферблатами приборов и прочей премудростью, а дальше шло несколько рядов сидений - нечто вроде скамеечек, на трех человек каждая. В целом НЕПТУН произвел на меня большое впечатление. Конечно, нынешние подводные агрегаты куда больше, но ведь это был первый агрегат такого типа. Вскоре я увидел Андрея. В сопровождении Ученых и Журналистов он вышел из-за противоположной стороны НЕПТУНа и подошел к пульту, что-то объясняя своим спутникам. Лица многих из этих Людей были мне хорошо знакомы по книгам, газетам, журналам и телепередачам. Здесь находились все научные светила нашей Планеты, а также несколько знаменитых Космонавтов; причина их интереса к этому подводному чудищу, признаться, была мне тогда не вполне ясна. При появлении Андрея послышались приветственные возгласы, толпа зрителей зашевелилась, и получилось как-то так, что я очутился в первом ряду. В эту минуту Андрей, оторвав взгляд от пульта, выпрямился и поглядел на зрителей. Тут наши взоры встретились. Выйдя из окружения Ученых светил, Андрей подбежал ко мне, схватил за руку и подвел к НЕПТУНу. Здесь он представил мне своих коллег и затем отвел меня к пульту. - Ты как раз вовремя, - сказал он. - Сейчас побываешь под водой - и не промокнешь. Будем испытывать агрегат. А что у тебя в портфеле? Я пояснил ему, что в портфеле лежит экземпляр моей "Антологии" с дарственной надписью. Но я хотел бы вручить книгу сразу им обоим - и Нине и ему. А где Нина? - Полчаса тому назад уехала на островок номер семь проверить записи приборов. - А скоро она вернется? - Часа через полтора. Я нарочно послал ее на этот островок. Она хотела покататься на лодке вокруг нашего острова, а я ей сказам "Уж если хочешь покататься, то поезжай на островок номер семь, сними показания". - Там что, важные какие-нибудь приборы? - Вовсе нет. Просто она очень устала от гостей. Пусть отдохнет от них, побудет подольше в море. Одолевают нас гости. - Но разве ей не интересно присутствовать на испытания НЕПТУНа? Или это, быть может, небезопасно? - Абсолютно безопасно. На испытаниях она уже была. Третьего дня наша научная группа провела негласное испытание. А сейчас будет показательное для всех. Меж тем легкий ветерок, который я едва ощутил по прибытии на остров моего имени, стал сильнее. С юго-юго-запада надвигалась туча. Какая-то смутная тревога закралась в мою душу. Я вспомнил, как противился САМСОН № 871 моей поездке. Он предвидел бурю! Как же я мог не поверить ему! - Андрей! Бежим к спасательному катеру! Срочно отмени испытания! -крикнул я своему другу. Андрей побледнел - видно, мое волнение передалось ему, и он почувствовал, что с Ниной что-то неладно. - Объявите всем, что испытания НЕПТУНа откладываются, - тихо сказал он Лаборанту. Мы побежали к пристани. Здесь дежурный САМСОН № 223 поднял руку с красным огоньком на ладони и не хотел пустить нас на спасательный катер. Но нам было не до САМСОНа. Мы отчалили, включив двигатель на полную мощность и дав приборам курс на островок номер семь. - Вот тут обычно стоит наша лодка, вот у этой пристаньки, - сказал Андрей, показывая на маленький причал возле дома. Здесь нет САМСОНа, а то он бы не пустил Нину в залив. Меж тем ветер крепчал. По заливу шли волны. На них уже появились белые гребни. Тучи заволокли все небо. Стало темно. - Я сам послал Нину навстречу этой непогоде, - сказал вдруг Андрей. Когда я посоветовал ей поехать на островок номер семь, я сидел за рабочим столом, а за моей спиной была электронная метеокарта. Я даже не обернулся, не посмотрел, какая ожидается погода на ближайшие часы. Небо с утра было такое ясное... Увы, небо перестало быть ясным. Ветер все нарастал. По морю шли уже не волны, а валы. Наш катер бросало, он зарывался носом в воду, вода перехлестывала через фальшборт на палубу. Капли дождя и брызги, летя почти по горизонтали, кололи лицо. - Я вызову АИСТов40, - сказал Андрей. - Пусть они летят к островку. Он вызвал по личному наручному прибору диспетчерскую ВСС41 и дал координаты. Диспетчер немедленно ответил, что АИСТы вылетают на поиски. Далее он добавил, что немедленно свяжется с береговыми шведскими и финскими ВСС. - Но почему Нина сама не вызвала АИСТов по личному наручному прибору? спросил я. - Может быть, она сейчас сидит на этом островке в безопасности и ждет, когда буря утихомирится? - Этот прибор у нее вечно валяется на столе, - ответил Андрей. - И на этот раз, очевидно, она его не взяла. "Час от часу не легче", - подумал я и вдруг заметил что все еще держу в руке портфель с "Антологией". Затем, открыв люк в кокпит, я бросил туда этот мокрый портфель. "Придется ли вручить Нине эту книгу?" -с тревогой подумал я. - А где "двойник" Нины по мыслепередаче? - спросил я, - Помнится, эта ее подруга жила в Ленинграде. - Она давно вышла замуж за моряка и сейчас живет во Владивостоке, ответил Андрей. - Одно к одному, одно к одному, - тихо сказал я. Вскоре мы услышали рокот, шедший с неба, - он был слышен даже сквозь вой штормового ветра. Потом мы увидали пять АИСТов. Они летели со стороны Ленинграда, это были машины знаменитой Второй Балтийской Эскадрильи ВСС. Они летели, то взмывая в тучи, то снижаясь и почти касаясь крыльями валов. АИСТы напоминали своими очертаниями "ястребков" из исторических фильмов. Сходство, конечно, чисто внешнее: это были очень современные и маневренные воздушные машины. Управление на них было сдвоенное - рядом с ЭОЛом сидел Пилот-Человек. Если Пилот выбывал из строя, ЭОЛ принимал управление. АИСТы иногда гибли, процент опасности у Пилотов ВСС был много выше, чем у Космонавтов. Но на место каждого погибшего Пилота сразу же просились тысячи молодых людей. В Пилоты ВСС охотно брали молодых Космонавтов, списанных за чрезмерное пренебрежение опасностью. На АИСТах излишняя смелость никому не грозила гибелью, за исключением самого Пилота, но зато он, идя на риск, мог спасти чью-то жизнь. Личный состав ВСС имел свое знамя и носил одежду, напоминавшую форму военных Летчиков XX века. Когда над нами пролетели и скрылись вдали АИСТы, на душе у меня стало спокойнее. Однако теперь нам самим пришлось туго. Шторм все усиливался, нас швыряло и мотало, вперед мы продвигались медленно - мы даже еще не вышли из фарватера. Неожиданно огромный вал подхватил наш катер и ударил его бортом о фарватерный бакен. Ход замедлился. Вскоре мы почувствовали, что суденышко дало крен на правый борт. Открыв люк, я полез в трюм. Там было много воды. - Через полчаса мы пойдем ко дну, - сказал я Андрею. - Может быть, вызовем сюда АИСТов? - Там они нужнее, - ответил Андрей. - Двигатель ведь работает нормально. Как-нибудь продержимся. Я пошел в кокпит. Там было по колено воды, и в воде плавал мой портфель. "Пропала моя "Антология", - подумал я, но, как ни странно, даже не испытал при этой мысли большого огорчения. Открыв стенной шкафчик, я вынул оттуда два спасательных пояса и вынес их на палубу. Один пояс я дал Андрею, а другой положил возле себя. - Зачем это? - спросил Андрей. - Случись что, ты пойдешь ко дну, как утюг, как в старину говорилось, пошутил я, чтобы поднять настроение своего друга. Но моя несколько грубоватая шутка не оказала никакого действия. Андрей будто и не слышал ее. - Я вижу что-то впереди, - неожиданно сказал он. - Кажется, это корабль. Я стал вглядываться сквозь дождь и брызги пены. Затем я разглядел очертания парусного корабля. - Как будто парусник, - сказал я. - Но что он делает в море в шторм? Все корабли сейчас отстаиваются в гаванях, а парусные тем более. Мы уже вышли из фарватера и шли открытым морем. Парусник двигался наперерез нам. Черный корпус его влажно блестел, острый форштевень мощно рассекал волны. Это был большой трехмачтовый клипер. На гафеле его развевался голландский флаг. Клипер шел при неполной парусности, - да и какой сумасшедший поднял бы все паруса в такой шторм! Вскоре судно убрало почти все паруса и, замедлив ход, встало с наветренной стороны. Палуба его была безлюдна. Затем на ней показался МАРС42. Перегнувшись через фальшборт, он спустил шторм-трап и крикнул нам: - Терпящие бедствие, держите сюда! Заслоненные от ветра громадой парусника, мы подвели катер к его борту и по штормтрапу вскарабкались на палубу. Я успел захватить свой портфель. Карабкаясь по трапу, я держал его в зубах, чтобы руки были свободны. - Где КАПИТАН43? - обратился к МАРСУ Андрей. - Я должен видеть КАПИТАНА! - КАПИТАН стационарен, - ответил МАРС. - Могу свести к нему. Идемте. Шатаясь от качки, мы пошли за механизмом. Он же шагал ровно, будто никакого шторма не было; его тяжелые ноги с резиновыми присосками на металлических ступнях спокойно ступали по мокрым доскам палубы. - КАПИТАН здесь,-сказал МАРС, подойдя к рубке и нажав дверную кнопку. КАПИТАН ждет вас. Входите. Мы вошли в помещение, где мерцали приборы, где какие-то черные и синие стрелы двигались по желтым квадратам, вделанным в стену. - Встаньте лицом ко мне! - сказал КАПИТАН. Мы повернулись к большому черному щиту с круглым глазом-линзой. Голос шел от него. - Вижу вас. Вы - Люди. Докладываю обстановку. Везу груз из Амстердама в Выборг. Попал в шторм. Хочу переждать шторм в море. Боюсь приблизиться к берегу, разбить судно. Увидел вас локационно. Отклонился от курса, чтобы помочь. Есть желания? - Помогите нам! - сказал Андрей и стал объяснять КАПИТАНу, чего он от него хочет. Впервые я слышал, что мой друг так почтительно разговаривает с агрегатом. Правда, электронный КАПИТАН был не простой механизм, а агрегат агрегатов. - Выслушал. Понял все. Сложные условия, - сказал КАПИТАН. - Ждите решения одну минуту семнадцать секунд. Наступило молчание. Я вдруг услышал биение своего сердца; до этого я думал, что удары своего сердца слышат только вымышленные герои в плохих романах. А кругом шла таинственная жизнь. Вспыхивали и перемигивались огоньки на приборах, жужжали какие-то аппараты. Металлическая тонкая рука высунулась из стены, завертела черный барабан, и из него выпала белая картонная карточка. Карточку сразу же всосало отверстие в той же стене, и над этим отверстием зажглись какие-то цифры и значки... Все кругом двигалось, но двигалось почти беззвучно, как во сне. - Принял решение, - послышался голос КАПИТАНА. - Меняю курс, иду по указанному вами. Процент опасности - пятьдесят семь три десятых. Избавьте меня от страха. Отключите реле осторожности. Внезапно все приборы в капитанской рубке погасли, и только на стене справа от нас засветилось стекло с надписью "Реле опасности. Стекло разбить и повернуть верньер до красной черты". Андрей подбежал к стеклу, разбил его и выключил у КАПИТАНа эффект страха. Все приборы в рубке снова засветились, - Идите на бак для визуального наблюдения, - сказал КАПИТАН. - Крепче держитесь за леера. - А вы найдете, вы заметите этот островок? - спросил Андрей. - Я вижу дальше вас, - ответил КАПИТАН. - Все вижу, все слышу, все понимаю. Сопровождаемые МАРСом, мы с Андреем пошли на бак. Тем временем из отверстий в палубе выдвинулись трубчатые телескопические конструкции, от них ответвились витые змеевидные отростки и потянулись к реям. Клипер оделся парусами, изменил курс и пошел бейдевинд. Нос его глубоко зарывался в волны, нас обдавало брызгами. Корпус и такелаж вибрировали от напряжения. Андрей смотрел вперед, не отрывая глаз от моря. С правой руки его на мокрые доски палубы падали капли крови; руку он поранил, разбивая охранительное стекло в рубке. "Надо бы чем-то продезинфицировать рану", - подумал я и обратился к МАРСу, стоящему возле нас: - Где у вас тут аптечка? Есть лекарства? - Груза, о котором вы говорите, на судне нет, - ответил МАРС, и я понял, что вопрос мой был нелеп: на корабле, где нет Людей, не может быть и лекарств. Тогда я вынул из кармана своей промокшей куртки платок и кое-как перевязал руку Андрею. Но он, кажется, даже и не заметил моей скромной медицинской помощи. Прошло немного времени, и вдали показались очертания островка номер семь. Он все приближался. В сущности, это был просто кусок скалы, торчащей из моря. Над ним вились АИСТы - тут были и машины Второй Балтийской Эскадрильи ВСС, и финские АИСТы с голубыми крыльями, и шведские - белые с золотыми геральдическими львами на плоскостях. Но когда мм ближе подошли к островку, над ним уже никого не было - машины улетели на свои базы. Только два АИСТа Второй Балтийской качались на волнах возле берега. Поперек островка лежало какое-то сооружение, очевидно поваленное ветром. Нечто вроде башенки или вышки. Возле этой упавшей вышки кто-то лежал и кто-то другой стоял на коленях, наклонившись над лежащим. Поодаль, у самой воды, понуро стоял Человек в форме Пилота. Клипер убрал паруса и бросил якорь. МАРС спустил шлюпку, и мы с Андреем сели в нее и, преодолевая волны, приблизились к островку. Пилот помог нам выбраться на берег. - Что с ней? - спросил Андрей. Пилот ничего не ответил, только повел глазами в ту сторону, где Человек в форме Воздушного Врача стоял на коленях, склонившись над кем-то. Мы побежали туда. - Она жива? - задыхающимся голосом спросил Андрей. - Почему вы не делаете ей искусственное дыхание? - Она не утонула. Ее задело вон тем выступом вышки. Смотрите. - Врач откинул волосы с виска Нины. Ранка была совсем небольшая, крови почти не было. - Это произошло мгновенно. Это легкая смерть, - утешающе сказал Врач, и, чтобы внести окончательную печальную ясность в то, что случилось, он приложил ЭСКУЛАППП ко лбу лежащей. Ноль болевых единиц, - сказал прибор. - Ноль болевых единиц. Причина смертельного исхода, по Харитонову и Бармею, градация пять-бета прнм-два дробь три при полной необратимости. Смерть наступила двадцать восемь минут две секунды назад. Смерть наступила двадцать восемь минут три секунды назад. Смерть наступила двадцать восемь минут четыре секунды назад...

- Довольно, - тронул я Врача за плечо. - Все ясно и так... Мы с Врачом отошли в сторону, туда, где стоял Пилот, к самой воде. Шторм шел на убыль, ветер стихал. Корабль терпеливо ждал нас. И вдруг на нем тревожно и жалобно завыла сирена. Потом я увидел, что флаг на грот-мачте тихо пополз вниз - и так и остался приспущенным, в знак траура. "Все вижу, все слышу, все понимаю..." - вспомнил я слова КАПИТАНа.

* * *

Через два дня я пришел в Дом Расставаний, в большой зал, стены которого были облицованы мрамором. Похоронный обряд был прост, длинные надгробные речи давно отошли в прошлое. После краткого прощального слова гроб по стеклянному переходу понесли к Белой Башне на подъемник - и он вознесся ввысь. Ближайшие родственники и друзья, в том числе и я, поднялись на открытую вершину Башни, поставили печальный груз в плоскую чашу из темного металла и возложили цветы. Затем мы спустились вниз, во двор, мощеный светлым камнем. Откуда-то послышалась тихая грустная музыка, и над Белой Башней взвилось легкое облако пепла и тихо спустилось к ее подножию, где растут красные и белые ирисы. Все было кончено. К родственникам и друзьям подошло было несколько АВГУРов44, но им велели отойти в сторону. При большом горе эти агрегаты только раздражали Людей. Когда Андрей молча, с опущенной головой вышел из Дома Расставаний, я нагнал его и спросил, не нужна ли ему в чем-либо моя помощь. - Нет, - ответил он. - Мне уже ничем не поможешь... Я сам послал ее на смерть. - Не говори так, Андрей! - воскликнул я. - Ты ни в чем не виноват. - Я сам послал ее на смерть, - повторил он. - Это моя вина. Он ускорил шаг, и я подошел к Нининой матери, чтобы сказать ей сочувственные слова. - Этого не случилось бы, если бы она стала вашей женой, - сквозь слезы сказала Нинина мать. - С вами она прожила бы свой МИДЖ спокойно. В глубине души я не мог не согласиться с этим утверждением.

Последняя победа

Через день я связался с Андреем по мыслепередаче и был несколько удивлен, что он опять находится на островке моего имени, в своей Главной Лаборатории. Мне казалось, что горе, переживаемое им, заставит его прервать работу хоть на короткое время. - Чем ты занят? - спросил я его. - Сегодня состоится испытание НЕПТУНа, которое было отложено... Приезжай, если хочешь. Начало в два часа дня. - Хорошо. Я приеду, - ответил я. - Мыслепередача окончена. Прибыв на остров своего имени, я направился на Опытное поле, уже знакомое и мне и вам, мой Читатель, и застал здесь большую толпу, любующуюся НЕПТУНом. Но на этот раз она была молчалива; все знали о несчастье, постигшем Андрея. Перед началом испытаний Андрей усадил меня между собой и Лаборантом на сиденье у пульта и нажал какую-то кнопку. Чудище тихо двинулось вперед, таща нас на своем хвосте. Вскоре я понял, что НЕПТУН входит в землю. Он входил в нее под очень малым углом, и вначале уклон был почти незаметен. Сперва мы очутились как бы в овраге, а затем агрегат втащил нас в прорытый им же подземный тоннель. На агрегате зажглись лампы, и я увидел круглые стены этого тоннеля, они были как бы облицованы спекшейся массой, похожей на керамику. От них веяло теплом. Внезапно ровней гул, издаваемый НЕПТУНом, перешел в натужливый рев. Агрегат начал содрогаться, словно встретив какое-то труднопреодолимое препятствие. - НЕПТУН входит в воду, - сказал Лаборант. Вскоре забрезжил неяркий свет стены тоннеля стали прозрачными. За ними виднелись водоросли. Над головами у нас проплывали стайки рыб. Мы медленно, но неуклонно двигались по дну залива, отделенные от воды тонким слоем прозрачного аквалида, который НЕПТУН выработал из той же самой воды. Ощущение, надо сказать, было странное и даже жутковатое. - А этот тоннель выдержит давление воды? - спросил я Лаборанта. - Он выдержит любое давление. Его можно проложить хоть по дну Марианской впадины, ничего ему не сделается, - ответил Лаборант. В тоннеле становилось все темнее: мы шли в глубину. Затем Андрей нажал какую-то кнопку - и НЕПТУН начал медленно поворачивать вправо, описывая широкий полукруг. Снова посветлело, стали видны водоросли. Вскоре мы очутились на том же самом Опытном поле, только на другом его конце. Вслед за НЕПТУНом, вытащившим нас на своем хвосте к дневному свету, из тоннеля начали выходить Люди; оказывается, целая толпа шла за нами, совершая подземно-подводную экскурсию. - Ну вот и все, - сказал Андрей, - отходя от пульта НЕПТУНа. - Что все?- спросил я. - Вообще все. Я не стал расспрашивать его, что он подразумевает под этим "вообще все". Его окружили Ученые, Космонавты, Журналисты, и я отошел в сторону, чтобы не мешать техническим разговорам. Однако слова Андрея показались мне многозначительными, и я решил не выпускать его из виду. Когда толпа научных светил, окружавших Андрея, несколько схлынула, я подошел к нему и сказал, что провожу его до дома, на что он охотно согласился. - Хочешь, я тебе подарю свой альбом марок? - сказал он. - Я сегодня разбирал вещи... - Мне не нужен твой альбом, - светил я. - Но, если хочешь, я возьму его на хранение. Когда-нибудь ты снова заинтересуешься марками, и я тебе верну его. Мы вошли в дом. Как неуютно и пусто было в нем теперь! - Тебе надо куда-нибудь переехать отсюда, - сказал я своему другу. В это время мы услыхали, что кто-то без стука отворил наружную дверь и вошел в прихожую. Андрей встрепенулся. Мне показалось, что отражение какой-то безумной надежды блеснуло в его глазах. Но это явился агрегат, это был ЭРОТ - он прилетел за указаниями. Сложив крылья, он стоял в прихожей и ждал. - С сегодняшнего дня по всем вопросам надо обращаться к Старшему Лаборанту или к ЭЗОПу, - сказал Андрей. - Я больше здесь не работаю. - Все понял, - ответил ЭРОТ и вышел из прихожей, тихо затворив за собой дверь. - Вполне одобряю твое решение уехать отсюда, - молвил я. - Но неужели ты хочешь совсем бросить свою работу? - Это не только моя работа, но и работа моих товарищей и друзей по науке, - ответил Андрей - Мой уход не повредит Делу. - А куда ты намерен переехать? - поинтересовался я. - Я буду жить в той избушке. Помнишь избушку в лесу, у озера?.. - Конечно, помню. Но едва ли ты там долго вытерпишь, ведь там нет никаких удобств... Андрей на это ничего не ответил, а разубеждать его я не стал - я знал его упрямство. "Ничего, - подумал я, - пусть поживет в лесу, в тишине, пусть там выплачется и упокоится." Правда, меня тревожило то, что он не только тоскует по Нине, а и считает себя виноватым в ее гибели. Но все излечит время, - думал я. Вернувшись домой и положив на стол альбом с марками, я рассказал Наде про свое посещение Матвеевского острова и о беседе с Андреем. Надя восприняла это трагичнее, чем я. Взяв альбом в руки и перелистав его, она вдруг заплакала. - Это все не к добру, не к добру. Ты скоро потеряешь своего друга... К сожалению, она оказалась права.

* * *

Вскоре Андрей покинул город и поселился у озера. Об этом кратко сообщила печать, тактично не приводя излишних подробностей. Газеты по-прежнему были полны восхвалениями создателя аквалида Андрея Светочева. В особенности хвалы эти усилились после испытания НЕПТУНа. Сообщалось, в частности, что Комиссия Продления Жизни предложила Андрею три дополнительных МИДЖа (только подумать - триста тридцать лет!), а Комиссия Наименований хочет назвать его именем один из новых городов. Писали о проектах памятника Светочеву, о медалях в его честь... И вдруг в печати появилось знаменитое Письмо Светочева. Хоть я уверен, что Читатели мои знают это письмо наизусть, но для полноты впечатления и дабы не нарушить стройности повествования, приведу здесь его текст:

В силу известной мне причины, не считаю себя вправе жить больше своего МИДЖа, и от продления жизни отказываюсь. Кроме того, прошу не ставить мне памятников ни при жизни, ни после смерти. Прошу не давать моего имени городам, улицам, промышленным предприятиям, кораблям я космическим средствам транспорта. Прошу не упоминать моего имени в печати, если в этом нет крайней необходимости.

С полнейшим уважением Андрей Светочев

Это письмо Андрея поразило меня. Я знал, что он способен на самые странные и неожиданные поступки, но такого я от него все-таки не ожидал. Отказаться от трех МИДЖей! Отказаться от трехсот тридцати лет добавочной жизни на Земле!.. Не мог я взять в толк, да и сейчас не могу понять и его столь категорического отказа от памятников, от всего того, чем вполне заслуженно хотело наградить его Общество. И до сих пор не могу я уразуметь, зачем он ушел в это добровольное изгнание, зачем поселился в старой избушке на берегу Озера. Знаю, он был в большом горе. Но ведь всякое горе проходит...

Радость и горе

А в моей жизни тем временем произошло радостное событие: я стал отцом. Накануне я отвез Надю в роддом на углу Четырнадцатой линии и Большого проспекта и всю ночь не смог сомкнуть глаз. На рассвете послышался стук в наружную дверь. Я сразу догадался, что это какой-нибудь механизм: ведь Люди в квартиры обычно входят без стука. - Войдите! - крикнул я из комнаты и с трепетом стал вслушиваться в приближающиеся по коридору шаги механизма. Недавние печальные события так подействовали на меня, что теперь я ожидал любой напасти "Вдруг это идет АСПИД?"45 - возникла в моем уме страшная мысль. Но в комнату вошел ГОНОРАРУС46, и у меня отлегло от сердца. В руке агрегат держал букет голубых садовых колокольчиков, - это означало, что родился мальчик. - Если не ошибаюсь, вы известный Историк Литературы Матвей Ковригин? громким бодрым голосом спросил ГОНОРАРУС. - Да, я тот, кого вы ищете, - ответил я. - Присаживайтесь. - Ничего, я постою, - с мажорными нотами в голосе произнес мой добрый гость, кладя на стол букет. - Рад поздравить вас с рождением мальчика. Далее он поведал мне, что Надя находится в хорошем состоянии, сообщил параметры младенца, час его рождения и откланялся. Я же поспешил в роддом, чтобы написать Наде поздравительную записку. Мне очень хотелось в этот день связаться с Андреем по мыслепередаче и сообщить ему о том, что я стал отцом. Но затем мне показалось, что сейчас не время для такого сообщения, ибо мое счастье только подчеркнет глубину несчастья, постигшего моего друга. Поэтому я решил отложить мыслепереговоры на некоторое время. В сентябре я послал Андрею мыслесигнал. Андрей немедленно откликнулся. - Хочу навестить тебя, - сказал я. - Прилетай в любое время, - ответил Андрей. - Все? - Все. Мыслепередача окончена. В тот же день я полетел в заповедник. Я высадился из аэролета на том же самом месте, где мы втроем сошли год с лишним назад. Сказав ЭОЛу, чтобы он летел обратно, я вступил на знакомую мне территорию. Меня охватила грусть. Только подумать, как все изменилось за это время! Тогда мы шагали здесь втроем... И погода была не та, что в прошлый приезд. Теперь моросил дождик, лес был затянут туманом. Путь мой был устлан опавшими листьями. Но вот и жилище Лесничего. Увидев меня в окно, старый Чепьювин вышел на крыльцо и приветливо пригласил в дом. Старик по-прежнему выглядел бодро смотрел орлом, а не мокрой курицей, как говаривали наши предки. Но, увы, опять от него пахло самогоном. - Ну, выкладывай, какая нелегкая тебя сюда занесла? - спросил он, усадив меня на старинный диван возле столика с древним электросамоваром. - Верно, приятеля навестить решил? Плох твой приятель, плох... Жалко мне его. Не жилец он. - Он болен? - спросил я. - Болен бы был - это полбеды. Здоров он. Только тоскует сильно. Не проживет он долго. - Печаль при потере близкого свойственна каждому Человеку, - резонно возразил я. - Но от этого не умирают. - Кто не помирает, а кто и помирает. Ты, цирлих-манирлих, по себе всех не равняй. Эти его слова показались мне не вполне тактичными, но я не сделал ему замечания, ибо он был гораздо старше меня и к тому же "под градусом", как говорилось в древности. - Ну что ж, я пойду к Андрею, - сказал я. - Ишь, какой прыткий, - улыбнулся Лесничий. - А посошок-то на дорожку? Гляди, мокреть какая, в такую погоду хороший хозяин собаки на улицу не выгонит. Как же я тебя без посошка отпущу?.. Эй, старуха, тащи-ка нам сюда три наперстка. Появилась жена старого Чепьювина и поставила на стол три больших стакана и блюдце с закуской. Я поздоровался с ней, отрекомендовался и стал ждать дальнейших действий. - Ну, хватанем, что ли! - сказал Лесничий, подавая мне стакан. - Выпьем за мою дважды бриллиантовую свадьбу. Через четыре месяца сто пятьдесят лет исполнится, как мы со старухой вместе. Я подумал, что хоть юбилей - дело почетное, но не рановато ли начинать праздновать это событие за четыре месяца до его календарной даты. Однако к просьбе старого Чепьювина присоединилась и его жена, и из уважения к женщине я вынужден был испить до дна чашу сию, как говорилось в древности. Закусив соленым огурцом, я распростился с почтенными супругами и направился к Андрею. В ушах у меня шумело, голова слегка кружилась, но не было во мне той беспричинной легкой веселости, которая овладела мной при прошлогодней выпивке. Теперь мне было тоскливо, неуютно. Пробуждались воспоминания о недавнем прошлом. Вот здесь, возле дома Чепьювина, сидела тогда на скамейке Нина, и олененок терся мордочкой о ее колени, и она гладила его по спине... А вот по этой лесной дороге шли мы тогда втроем, и нам светило солнце. Вскоре мне открылось с холма знакомое озеро и речка, впадающая в него, и памятный мост без перил. Я осторожно перешел на другой берег по осклизлым от осенней сырости бревнам и пошел к избушке. Шагах в пятидесяти от нее я наткнулся на знак одиночества. Он был прибит к ветке сухой ольхи. Но ко мне это не относилось - ведь Андрей сказал, что он будет рад моему посещению. Войдя в избушку, я увидел, что Андрея в ней нет. Я огляделся. Комната имела жилой вид. У печки лежали дрова47, кровать была застлана, на полке стояли книги. Меня поразила намеренная бедность всей обстановки - ни одного агрегата, ни одного вспомогательного механизма! Только напротив простого деревянного стола на стене висела электронная метеокарта - такая же, как та, а быть может и та самая, которую я видел на острове моего имени в рабочей комнате Андрея. Я стал смотреть на эту непрерывно меняющуюся карту. С северо-запада наплывало сероватое пятно, это означало, что дождь будет идти еще минимум часа два. "Зачем Андрей повесил здесь эту карту? - подумал я. - Ведь она ему ежедневно и ежечасно напоминает о том печальном дне..." Внезапно я вздрогнул от какого-то странного пофыркивания. Оказывается, откуда-то вылез еж и направился к печке, возле которой на полу стояло блюдце с едой. Ежик ел, нисколько не боясь меня, - видно, это Андрей приручил его. Мне стало еще грустнее. Этот лесной зверек только подчеркивал то одиночество, в котором жил теперь мой друг. От печальных мыслей меня отвлек приход Андрея. Он явился в болотных сапогах, в непромокаемом плаще - после блуждания по лесу. Он искренне обрадовался моему приходу, а когда я сказал, что у меня теперь есть сын и что мы с Надей решили назвать его Андреем - Андреем Надеждовичем, лицо моего друга оживилось, и он стал похож на прежнего самого себя. Увы, недолго длилось это оживление. Беседа наша продолжалась, но я не мог не видеть, что моего друга она интересует все меньше и меньше. Он снова вернулся к своим невеселым мыслям, и я чувствовал, что разговаривает он только потому, что не хочет обидеть меня. - Андрей, - спросил я его, - зачем у тебя на стене висит эта метеокарта? Хочешь, я отвезу ее в город? - Был день, когда я должен был на нее оглянуться - я не оглянулся. Так пусть теперь она всегда будет у меня перед глазами. Я ничего не сказал ему на это: я понимал, что разубеждать его бесполезно. Вскоре я попрощался с Андреем, пожелав ему бодрости и скорого возвращения в Ленинград.

* * *

Шли дни и месяцы, а Андрей все не возвращался в город. Иногда я слал ему мыслеграммы. Он отвечал, но ответы его были односложны. Меж тем настало лето. Приближалась годовщина гибели Нины. За несколько дней до этого печального дня я связался с Андреем по мыслепередаче. На мой вопрос, как он себя чувствует, он ответил: "Плохо". До этого он никогда ни на что не жаловался, и меня очень встревожил этот ответ. - Ты болен? - спросил я. - Нет, я здоров, - ответил он. - Может быть, навестить тебя? - Нет, не надо. На днях я слетаю в город и зайду к тебе. Все? - Все. Мыслепередача окончена. Я догадался, что Андрей хочет в день печальной годовщины, согласно обычаю, побывать у подножия Белой Башни. Но вот настал этот день - а Андрей в Ленинград не явился. Вечером я решил узнать, в чем дело, почему он изменил свое решение, - это было так не похоже на него. Я послал ему мыслесигнал, но ответа не получил. А живые всегда отвечают на вызов... Позже старый Лесник, который часто навещал моего друга в его уединении, поведал, что в этот июльский день, войдя в избушку, он увидел Андрея, лежащего без движения на полу. Лесничий немедленно вызвал Врача по личному наручному прибору. Прибывший Врач констатировал смерть от острого приступа сердечной болезни. Старик же нашел свое медицинское определение случившемуся: "Любовь - не картошка. Тосковал он сильно - вот сердце и надорвал. Если б он с горя самогонку стал пить, может, и не помер бы, горе бы рассосалось". Эти слова старого Лесничего до сих пор почему-то любят цитировать биографы Светочева, находя какой-то скрытый глубокий смысл в высказывании добродушного, но малообразованного и к тому же часто нетрезвого Чепьювина.

* * *

Когда стало известно, что умер Андрей Светочев, на всей Планете был объявлен трехдневный траур. В миг, когда его пепел упал на цветы у подножия Белой Башни, на всей Земле раздался тревожный вой сирен Космической опасности. До сих пор помню этот тонкий, вибрирующий, леденящий душу вопль. Сирены эти никогда прежде в действие не приводили. В этот день их включили как бы в знак того, что потеря, понесенная Человечеством, огромна и имеет космическое значение.

Эпилог

Любезный Читатель!

Восемьдесят с лишним лет прошло после событий, изложенных в моем повествовании. Мир преобразовывался на моих глазах, он становился все более непохожим на тот доаквалидный мир, который изображен в моей повести. Земля вступила в эпоху Единого Сырья, в эпоху аквалидной цивилизации, основоположником которой стал мой друг Андрей Светочев. Человечество полностью освоило просторы своей Планеты и смело продвигается в Космос. Но в мою задачу не входило сравнивать минувшее с настоящим - ведь о минувшем вы знаете из истории, а настоящее видите своими молодыми глазами, которые зорче моих. Ибо я уже стар, я прожил свой МИДЖ с избытком, и недалек тот день, когда мой пепел упадет с вершины Белой Башни на цветы, растущие у ее подножия. Прежде чем закончить свои "Записки" и поставить точку, хочу сказать несколько слов о себе. Моя жизнь прошла не бесплодно. После "Антологии" я выпустил немало книг. Не буду перечислять их здесь, ибо каждый культурный Человек, а тем более Человек, интересующийся XX веком, должен знать эти книги. Жена моя Надя состарилась, но, как и я, пребывает в добром здравии. Ее феноменальная память сохранилась, что немало помогло мне в работе над этими "Записками". У нас с Надей есть сыновья, дочери, внуки и правнуки. Почти все они, продолжая семейную традицию, стали Гуманитариями, а один из моих внуков, Валентин, прямо пошел по моим стопам и избрал поприще Литературоведа-Историка. Его перу принадлежит капитальный труд "Любовь в романах XXI века в свете современной морали". К сожалению, книга эта не встретила достойного отклика и вызвала нападки некоторых недоброжелательно настроенных Критиков. Они обвиняют моего внука в тенденциозном подборе цитат, в односторонности, в поверхностном взгляде на историю литературы, и даже в "наследственной узколобости". Да, нынешняя молодежь не стесняется в выражениях. Но я спокоен за судьбу Валентина, я верю в него и горжусь им. Некоторые опасения вызывает у меня один из моих правнуков. Порвав с семейной традицией, он стал не Гуманитарием, а Физиком, да вдобавок еще примкнул к группе Белосветова - молодого теоретика, о котором сейчас излишне много шумит пресса. Этот Белосветов со своими неофитами разрабатывает некую теорию "Великого Вакуума", поражающую всякого здравомыслящего Человека своей несбыточностью. Не буду излагать вам ее подробно, так как, к сожалению, вы все ее знаете - печать вам все уши прожужжала об этой теории. Скажу вкратце, как я понимаю, о чем туг идет речь. Этот Белосветов утверждает, что если в каком-либо сосуде из абсолютно прочного материала (т. е. из аквалида) создать абсолютный ("великий") вакуум, а затем чем-то там воздействовать на этот вакуум, то можно получить Нечто. Это Нечто по желанию экспериментатора можно будет превратить или в универсальное вещество, или в энергию. Вот до каких геркулесовых столпов нездравомыслия и зазнайства доходят некоторые горячие головы! Наш мир стоит на аквалиде, а им мало аквалида, им подавай Ничто, превращенное в Нечто! Прости, любезный мой Читатель, за это научно-лирическое отступление. Но мне становится горько за моего друга Андрея, создателя аквалида, когда я слышу эти рассуждения о "Великом Вакууме". И от кого же? - от своего правнука! Уже не раз говорил я ему, что напрасно он верит в этого Белосветова, что в пустом сосуде, как ни крути, ничего не может возникнуть. Но уж если речь зашла о сосудах, то, отбросив ложную скромность, напомню благосклонному Читателю о моем СОСУДе, который, в противоположность сосудам некоторых лжеученых, не пуст и продолжает пополняться. Правда, пополняется он все медленнее, ибо на Земле совсем не осталось людей, которые знают бранные слова. Старый Чепьювин, у которого я в свое время почерпнул немало крепких словечек и добротных ругательств для своего СОСУДа, ныне, увы, замолчал навеки. Несмотря на употребление крепких напитков, он прожил два МИДЖа с лишним и умер не от болезни, а в результате несчастного случая. Летя в город на совещание Лесничих и находясь в нетрезвом состоянии, он пытался споить ЭОЛа, забыв, что это не Человек, а агрегат. ЭОЛ потерял управление и врезался в землю. Теперь Лесничим в заповеднике работает его сын. Он Человек непьющий. Но зато он не обладает тем фольклорным богатством, которым по праву мог гордиться его отец. Время от времени я посещаю заповедник и хожу к озеру, где стоит избушка Андрея. Она и снаружи и внутри имеет точно такой же вид, как и при жизни моего друга. Но все это - и сама избушка, и внутренняя ее обстановка сделано из аквалида. Ведь дерево, камень и металл разрушаются, а аквалид вечен. На берегу озера, у обрыва, теперь стоит статуя Нины. Статуя очень красива, ее выполнил лучший Скульптор Планеты. Вообще изображения Нины можно встретить всюду, они стоят в каждом городе, в каждом саду. Как известно, Андрей просил не ставить памятников ему, и это завещание свято выполняется. Но, воздвигая статуи Нины, Люди как бы косвенно чтят и память Андрея. Скульпторы и Художники, желающие изобразить Нину, часто консультируются у меня. Однако, несмотря на консультацию, они изображают ее каждый по-своему и обычно красивее, чем она была в жизни. Не так давно я был приглашен в один из новых подводных городов, который решено было назвать Ниниаполисом. Город мне понравился. Все в нем из аквалида, а от океана его отделяет прозрачный аквалидный купол. И ехал я в этот город прозрачным тоннелем из аквалида, проложенным по дну океана. Вообще аквалид настолько вошел в жизнь, что многие не представляют, как это прежде Человечество существовало бед него. Однажды один из моих правнуков, самый младший, подбежал ко мне и спросил: - Дедушка, а, правда, что ты жил еще тогда, когда все вещи делали из разного? Дома - из одного, машины - из другого, корабли - из третьего, мебель - из четвертого, книги - из пятого... - Да, это правда, - ответил я.- И первая моя книга была напечатана не на аквалидных пластинах, а на бумаге. - А что такое бумага? - спросил правнук. Тогда я вынул из шкафа один из экземпляров "Антологии" и показал его правнуку. Мне попался тот экземпляр с дарственной надписью, который так и не был вручен тем, кому он предназначался. От пребывания в воде надпись на заглавном листе расплылась, но слова "Нине и Андрею..." видны были довольно четко. Мне стало грустно. - О чем это ты задумался, дедушка? - спросил меня правнук. - Я вспомнил свою молодость, - ответил я. - Тогда расскажи мне про то, как ты был молодым, - попросил правнук. - Об этом долго рассказывать, - ответил я. - И потом ты многого не поймешь и многому не поверишь. - Тогда напиши об этом сказку. - предложил правнук. - Я подумаю, - сказал я. - Может быть, я и напишу об этом. Только напишу не сказку, а правду. Но эта правда будет - как сказка.

2231 г.

ПОЛУВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ

Взаймы у судьбы

ПОЛУВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ

Взаймы у судьбы

В этот июньский день Ю. Лесовалов стоял под придорожной сосной, укрываясь от ливня и поджидая загородный автобус. Шоссе здесь шло под уклон, и по асфальту бежал плоский поток, густо неся лесной сор - мелкие веточки, чешуйки шишек, желтые хвойные иглы. Казалось, все шоссе движется, как конвейерная лента. А наверху шло деловое новоселье лета. Там спешно мыли стекла, проливая на землю потоки воды; там с грохотом передвигали невидимую людям мебель; там стопудовым молотом вбивали в незримую стену незримые гвозди; там, завершая строительные недоделки, сверхурочно работали небесные электросварщики. Небо ходило ходуном, гремело, полыхало. Во время грозы стоять под деревьями опасно, но Ю, Лесовалов не думал об этом. Он размышлял о том, как бы получше написать очерк и как бы поинтереснее его озаглавить. "Так поступают честные люди"? Или: "Иначе он поступить не мог"?.. А если так: "Благородный возвращатель"? Это уже неплохо! Дело в том, что недавно в редакцию пришло письмо, где довольно бессвязно сообщалось, что ночной сторож одного ленинградского клуба, обходя помещение, обнаружил забытый портфель, в котором находилось 10000 рублей. Деньги, как выяснилось в дальнейшем, были забыты в кинозале кассиром Перичко Д. М. Кассир спохватился только на следующее утро и кинулся в клуб, где застал сторожа Н. Лесовалова, сообщившего ему, что обнаруженная находка сдана им в ближайшее отделение Госбанка в целости и сохранности. Письмо было написано и подписано Бакщеевой М И., делопроизводителем клуба. Завотделом Савейков решил послать на место происшествия начинающего журналиста Ю. Лесовалова, чтобы тот дал материал о честном ночном стороже. "Тем более он ваш однофамилец, - добавил Савейков. - Это даже интересно: Лесовалов о Лесовалове". - Только не Лесовалов о Лесовалове, а Анаконда о Лесовалове", - решительно поправил его Юрий. Ему не очень нравилась его фамилия, и он избрал себе творческий псевдоним. Впрочем, статей и заметок под этой экзотической подписью в газете еще не появлялось: все материалы, которые сдавал Юрий, были слабоваты. Подозревали, что у него нет таланта. И это задание было решающим. Если очерк будет так же плох, как и предыдущие, Ю. Лесовалова отчислят. На следующий день Анаконда (будем иногда называть его так, раз ему этого хочется) направился в клуб. Здесь он собрал некоторые сведения о Н. И. Лесовалове. Оказывается, за сторожем водились грешки. Выпивает. Иногда даже грубит начальству. Что касается найденного портфеля, то это да, это было. Но ведь это, так сказать, входит в его обязанности. В прошлом году он же, Лесовалов, нашел в зале дамскую сумочку с 58 рублями, и тоже вернул по принадлежности. Самого сторожа Анаконда в клубе не застал, и не только потому, что явился туда в дневное время, но и потому, что сторож, оказывается, третьего дня уехал в деревню Гнездово, в тридцати километрах от города: у него начался отпуск. Узнав точный адрес Н. Лесовалова, Юрий сразу же отправился на автобусный вокзал и вскоре прибыл в Гнездово. Сторож Н. Лесовалов поселился у родственников, в дощатой пристройке. На стук открыла его жена, пожилая женщина в поношенном и не по возрасту пестром платье. Она попросила Юрия немного обождать - муж ее спал. Оказывается, вчера у него был гость. Кассир Перичко, получив утерянный портфель и раздав зарплату, вскоре приехал благодарить Н. Лесовалова за возвращение находки. Торт "Север" привез и три пачки кофе натурального. "Ну, мой-то, понятно, обиделся - ему не того надо. А тот моему говорит: "Сам после этого рокового случая водки в рот не возьму и других буду против нее настраивать". Дошло до сознания, видать", - закончила она свою речь и пошла будить мужа. Наконец из пристройки вышел высокий старик. Он был мрачен - то ли из-за торта, то ли вообще по характеру. Известие о том, что Юрий хочет писать о нем, старик принял без должной радости. - А звать-то вас как? - хмуро спросил он. - Юрий Лесовалов... Но вообще-то я Анаконда. - Что? - угрюмо переспросил старик. - Почему она конда? - Анаконда - змея такая. Обитает в бассейне реки Амазонки, отдельные экземпляры достигают пятнадцати метров длины. - Зачем же змеей себя прозывать? - бестактно поинтересовался сторож. - Это мой творческий псевдоним, он звучит мужественно и романтично, терпеливо пояснил Юрий, раскрывая блокнот. - Расскажите мне своими словами, что натолкнуло вас на благородный поступок. - А ничего не толкало, - равнодушно ответил старик. - Но тогда вы, может быть, расскажете, как было дело? - Ночью, значит, сижу в вестибюле. Вдруг почудилось, будто дымом потянуло. Ну, решил в кинозал зайти. Уборщица Людка ленивая, она должна после последнего сеанса убирать, а она ушла рано, сказала, что с утра уберет. А там в заднем ряду ребята иногда курят, - известно, шпана. Думаю, не заронили ли окурка. Ну, вошел в зал - все вроде в порядке. Потом иду проходом - вижу, в последнем ряду из-под кресла блестит что-то. Ну, я туда. А там поллитровка стоит, на дне еще граммов пятьдесят водки осталось, а то и шестьдесят. Потом разгляделся - вижу рядом этот самый портфель лежит. Ну я, понятно, эти пятьдесят или там шестьдесят грамм допил, не пропадать же добру. Ну а бутылку - в карман. Двенадцать копеек тоже на улице не валяются... - А портфель, портфель? - Ну, портфель я, значит, открыл. Вижу - деньги там и бумаги какие-то, накладные. Пошел в вестибюль, оттуда в милицию позвонил. А там дежурный говорит: "Раз есть документы при деньгах, вы лучше отнесите утром в отделение Госбанка". Ну, утром отнес, сдал под расписку. - А какие мысли проносились в этот момент в вашем сознании и подсознании? - Ничего не проносилось, я спать сильно хотел. Немного удалось выкачать из старика. И теперь Анаконда стоял и думал о том, как из того немногого, что он узнал, составить яркий полнокровный очерк. Гроза кончилась. Так как автобус все не показывался, Юрий решил пройтись пешком до следующей остановки. Асфальт был еще влажен, но поток воды уже схлынул с него. Дышалось легко. Мир был заново вымыт и провентилирован. В уме Юрия, в такт шагам, уже начал складываться костяк будущего очерка. Смущали только моральные изъяны старика; мрачность характера, недостаточная интеллектуальность, мелочность ("Двенадцать копеек на земле не валяются"), невнимание к представителю прессы... Придется многое домыслить и творчески переосмыслить, чтобы создать полновесный образ благородного возвращателя. Вдруг Анаконда остановился. В двух шагах от обочины лежал коричневый портфель. Это был новый портфель среднего качества. Такой мог принадлежать и школьнику-старшекласснику, и студенту, и даже инженеру. Набит он был неплотно, и казался бы почти плоским, если бы не выпуклость в левом нижнем углу: там, по-видимому, находился какой-то предмет. Поверхность портфеля была сухая. Кто-то уронил его совсем недавно, уже после ливня, хоть никто вроде бы за это время по шоссе не проходил и не проезжал. Оглянувшись по сторонам. Анаконда нагнулся и поднял портфель. Он оказался удивительно тяжелым. "А вдруг там золото?" - мелькнуло у Юрия. Он еще раз оглянулся по сторонам и, торопливо покинув дорогу, вошел в лес. Сырой мох чвякал под ногами. Горошины влаги, наколотые на кончики сосновых игл, будто подмигивали. Казалось, лес во все глаза смотрит на Юрия. Птицы, молчавшие во время грозы, теперь пели пугающе громко. Наконец он нашел пень, окруженный со всех сторон молодыми сосенками. Сел. Открыл замочек. В портфеле было два отделения. В одном лежал большой зеленоватый конверт, в другом - темный шар, размером чуть побольше бильярдного. Юрий взял шар и сразу же положил его обратно. Он был удивительно холодный и тяжелый. Потом вынул конверт. В верхней его части был оттиснут гриф какого-то учреждения с длинным и трудночитаемым названием, ниже шел мелкий печатный текст. Посредине конверта крупно и небрежно было написано карандашом: 10 000 р. Неужели там действительно деньги? Анаконда надорвал конверт сбоку. На руку ему вывалилась пачка десятирублевок в полосатой банковской упаковке - 10 Х 100. Потом пачка пятидесятирублевок (50 Х 100). Потом опять пачка десятирублевок... Всего денег оказалось 10 000, как и было написано. Юрий застыл в раздумье. В нем совместились две абсолютно противоположные и абсолютно одновременные мысли:

"Эти деньги в банк"

Он закурил сигарету, затянулся и тихо сказал молодой сосенке, росшей возле пня: "Другой бы нашел и тоже, может быть, еще подумал бы: возвращать или нет?" После грозы наступило безветрие, сосенка стояла не шевелясь и помалкивала. Дым запутался в ветке, наклоненной над конвертом, иглы словно помутнели, расплылись. Несколько капелек тихо упали на зеленоватую бумагу. С шоссе донесся негромкий шум - шла легковая машина. Может, с нее и обронили, а теперь ищут. Но машина прошла, с дороги больше ни звука не доносилось. Мысли Юрия текли торопливо и сбивчиво: "Старику легко сдавать деньги... это будет гвоздевой материал. У него нет никаких культурных запросов... только подумать, как все удивятся... Старику ничего не стоило сдать деньги в банк... это будет сенсация: молодой журналист, только что взявший интервью на такую же тему... А мне эти деньги действительно нужны... тоже находит портфель с деньгами и честно относит... Они послужат мне материальной базой... в банк, нет, прежде в редакцию, и все поздра... Но о деньгах знаю только я... вляют с удачей и творческим успе... Я могу думать сам для себя: я эти деньги выиграл..." Он запихал пачки обратно в конверт и положил его на колени тыльной стороной вверх, чтобы не прочесть случайно грифа с названием учреждения ("Если прочту - буду знать, чьи деньги - и, значит, это будет как бы кража; если не прочту - не буду знать, откуда деньги, и это будет просто безымянная находка"). Потом снова закурил, бросил недокуренную сигарету, опять вытащил деньги из конверта, поглядел на них. Потом встал и принялся рассовывать пачки по карманам. Пиджак сразу стал теснее, он теперь плотно, как резиновая надувная спасательная куртка, прилегал к телу. Анаконда сложил конверт и сунул его в задний карман брюк. Теперь надо избавиться от портфеля, забросить его куда-нибудь, где бы никто никогда его не увидел. На шоссе лучше не возвращаться, надо выйти лесом на другую дорогу. - Но я не навсегда беру эти десять тысяч! - решительно сказал он сам себе. - Я беру их в долг у судьбы. Когда-нибудь я буду хорошо зарабатывать и тогда прочту то, что написано на конверте, узнаю, кому эти деньги принадлежат, и верну их. Я снесу их в отделение госбанка и скажу: "Примите сумму от неизвестного..." Он стал углубляться в лес, стараясь идти по прямой. Но вскоре пришлось свернуть: помешала колючая проволока. Темная, словно разбухшая от ржавчины, она висела на полусгнивших кольях, спиралями вилась по земле. Юрий свернул направо и вышел к траншее. На бруствере ее росли осинки. На дне, поросшем длинной травой, стояла холодная прозрачная вода. "Вот сюда и зашвырну этот портфель", - подумал Анаконда. Но не зашвырнул, передумал; "Другое место найду. Как-то нехорошо бросать его сюда..." Он торопливо пошел дальше, все ускоряя шаг. Началась низина, кочки, хилые болотные березки. Показалось маленькое озерцо с рыжей торфянистой водой. Он пошел вдоль топкого болота. "Портфель сразу потонет из-за этого тяжеленного шара, что в нем лежит, - размышлял он. - Хоть какая-то польза от этого дурацкого шара". Он раскачал портфель и бросил его в озерко. Тот, описав параболу, тяжело ударился о воду и ушел в глубину. По озерцу побежали круги, всплыли со дна пузыри и полопались, потом все успокоилось. Теперь никто ничего никогда не узнает.

Явленье шара

Изрядно проплутав по топкой низине, Юрий наконец отыскал хорошо утоптанную лесную дорожку. Она, видно, вела к проезжей дороге. Юрий шагал торопливо, уже вечерело. Ему было холодно, на болоте он промочил ноги. Ботинки теперь никуда не годились. "Не беда, - размышлял он, - завтра же куплю новые и вообще приступлю к серьезным покупкам. Обязательно - хороший костюм, потом - магнитофон, потом..." Тут он услыхал за своей спиной легкий шорох и оглянулся на ходу. По дорожке за ним катился шар. Темный шар, размером чуть побольше бильярдного. Анаконда остановился. И шар тоже остановился шагах в трех от него. Анаконде стало не по себе "Тот я забросил в озерцо вместе с портфелем, тот утонул по всем законам физики", - сказал он и, подойдя к шару, нагнулся и взял в руку. Шар был тот же самый! Очень тяжелый, очень холодный... Юрий вспомнил, как спортсмены толкают ядро, изо всех сил метнул его в мох и быстро зашагал дальше. Впереди был овражек с мостиком через ручей. "Надо скорей перейти этот мостик", - сказал себе Юрий и оглянулся. Шар двигался за ним по дорожке. "Какой упрямый! - мелькнуло у Юрия. Прямо Константин!" (Константин - это был такой один мальчишка с их двора. Все ребята его дразнили: "Костя, Костя, Константин, играть с Костей не хотим!" - а он бегал за ними - бритый, круглоголовый, неотвязный, удивительно неутомимый. Теперь он боксер в весе пера.) Да, шар катился за Юрием по дорожке. - Ну, это дело не пойдет! - крикнул Анаконда и бросился к шару. Схватив его, он добежал до мостика - двух бревен, перекинутых через ручей, и кинул в воду, в темный омуток. Шар скрылся в глубине. - Там тебе и место! Юрий сделал два шага, оглянулся и увидел: шар всплыл и катится к нему по поверхности воды, против теченья. Тогда Юрий бросился со всех ног. Взбегая вверх по откосу овражка, он опять оглянулся. Константин (будем так иногда называть шар для разнообразия, чтобы не утомлять читателя частым повторением слова "шар") без усилий вскатывался за ним по наклонной плоскости. Анаконда кинулся в лес и стал петлять между стволами, чтобы сбить шар со следа. Но вскоре обнаружил, что тот теперь движется по воздуху, на уровне его головы. Константин перемещался в пространстве, выбирая в просветах между стволов кратчайшие прямые. Движения его не походили на полет: это были как бы беззвучные броски по горизонтали. Порой он менял направление под прямым углом, действуя вне закона инерции. Он ни разу не задел ни одной ветки у живых деревьев, но когда на его пути встала сухостойная сосна, он, не замедляя ходу, беззвучно прошел сквозь ее ствол, и там осталось правильное круглое отверстие. Анаконда выбежал на полянку, где догорал костер. Очевидно, недавно, уже после ливня, здесь отдыхали городские охотники, эти отважные борцы со всеми живыми беззащитными тварями. Юрий сел на пенек, чтобы отдышаться. Константин застыл в воздухе в трех шагах от него: он висел над землей неподвижно, будто покоясь на незримом хрустальном столбе. У Анаконды возникла одна идея. Он пошел в лес собирать валежник. Шар, не снижаясь, последовал за ним. Набрав большое беремя хвороста, Юрий бросил его в костер, и тот разгорелся, взметнул высокое пламя. Тогда, подойдя к висящему в воздухе шару, Анаконда нажал на него рукой, чтобы подтолкнуть к огню. Но Константин не поддался. Анаконда жал на него изо всех сил, но шар висел, будто накрепко впаянный в пространство. Юрий в изнеможении сел на пенек, огорченно уставился в землю, И вдруг шар, будто угадав, чего от него хотят, снизился и добровольно вкатился в костер, в самую сердцевину, под горящие сучья. - Туда тебе и дорога! - с облегчением сказал Анаконда. Закурив, он протянул ноги к огню. От сырых ботинок пошел пар, ногам стало тепло. В мире стояла тишина, птицы уже улеглись спать. Вечерняя синева тянулась из лесу на поляну и смешивалась с дымом костра. Костер горел ярко и дымно. "У шара, верно, все механизмы от жара уже полопались, скоро можно и идти, - размышлял Юрий. - Но до чего нынче у нас всякая техника дошла, такой шар сконструировать! Умные какие-то головы думали, да чего-то недодумали: сам, дурак, в огонь вкатился... Ну, теперь можно идти. Надо бы только костер загасить. Сейчас наломаю веток и собью огонь". Анаконда встал, сделал два шага. Вдруг горящие ветви в костре зашевелились, и Константин всплыл из огня, повис над красными лохмотьями пламени. Юрий, поплевав на пальцы, коснулся шара... Такой же холодный, как до костра! "Может, я с ума сошел? - подумал Анаконда. - Но только какие к тому предпосылки? Ведь я ни о каких шарах никогда не задумывался. И вообще ничем круглым никогда не интересовался, даже за круглыми пятерками не гнался. Когда глобус проходили - географ мне двойку влепил. И в футбол я не играю, в баскетбол не играю. А что шариковой ручкой пользуюсь, так ими все теперь пишут..." Прервав его размышления, из шара, как струя воды из брандспойта - только совсем беззвучно - ударил круглый, лимонно-желтый луч света. Шар направил его на костер - и тот сразу погас, почернел: ни единого красного уголька не осталось. В тот же миг погас и лимонно-желтый луч. И хоть стояла пора белых ночей, но здесь, в лесу, сразу стало темновато. Анаконда растерянно стоял среди поляны, не зная, в какую сторону ему идти. Внезапно шар метнулся в воздухе туда-сюда, будто желая привлечь к себе внимание. Из него устремился вниз конус синеватого света. Потом он плавно двинулся вперед, и Юрий пошел за ним. Трава и мох, которых коснулся луч, не сразу исчезали в темноте; они продолжали светиться некоторое время после того, как шар уже миновал их. Анаконда шел как бы по светящейся тропинке. Она неспешно гасла за его спиной. "Шар меня преследует, но он же и помогает мне, - размышлял Юрий на ходу. - Он вроде бы взял шефство надо мной... Но, может быть, в этом-то и есть самое плохое?" Константин вывел его на шоссе и сразу погас. Справа за дюнами шумело море, впереди виднелась бетонная будочка - автобусная остановка. Возле нее стояло несколько человек. "Раз от него никак нельзя избавиться, то надо обязательно спрятать его, чтобы люди не видели", - подумал Юрий. Сняв берет, он подошел к шару, чтобы взять его. Тот спокойно улегся в берет. Но нести было трудновато, это был очень тяжелый шар. А спросят: "Чего это у тебя там?" - скажу: "Это я камень интересный нашел..." А если попросят показать?.. Но никто из пассажиров ничего не спросил.

В мире прекрасного

Уже за полночь поднялся Анаконда на свой шестой этаж. По причине позднего часа дверь квартиры была закрыта на цепочку, пришлось звонить. Открыл Вавилон Викторович, самый поздноложащийся жилец квартиры. На Вавике (так заглазно звали его соседи) голубела пляжная пижама, грудь украшал большой морской бинокль, висящий на лакированном ремешке. - А это что? - торопливо спросил он Юрия, взглянув на берет. - Ежа отловили? - Нет, это не еж... Так, ерунда... - смущенно пробормотал Юрий. Но Вавик уже забыл, о чем спрашивал. Он поспешно направился к двери своей комнаты, которая находилась рядом с комнатой Юрия. - Анжелика прическу новую сделала, - озабоченно бросил он на ходу. Может, зайдете, Юра? Одолжу цейсс на три минуты. - Вавилон Викторович! Я считаю аморальным подглядывать за девушками! привычно-негодующим тоном заявил Анаконда, возясь с ключом. - Я же их не трогаю! - уже из-за двери произнес Вавик: - Не мешайте мне жить в мире прекрасного! Анаконда вошел в свою комнату и положил берет с шаром на стул. Потом включил свет и закрыл дверь на задвижку. Надо куда-то спрятать деньги. Обстановка десятиметровой комнатки не изобиловала тайниками. Имелась кровать металлическая, старинная этажерка, желтый крашеный шкаф, два стула и модерновый письменный стол. Все, кроме письменного стола, досталось Юрию в наследство от тетки, которая воспитывала его. Она умерла в позапрошлом году. Родителей Юрий не помнил. "Пока спрячу деньги под изголовье, - решил Анаконда и, пересчитав пачки, положил их на панцирную сетку, приподняв матрас. - Только подумать, какой я теперь богатый человек!.. И главное, никто не знает..." Услыхав негромкое паденье чего-то, он оглянулся. Это берет упал со стула. Шар висел в воздухе в трех шагах от Юрия, на уровне его глаз. "Деньги деньгами, а вот это бесплатное приложение мне не очень-то нравится, - промелькнула мысль. - Но, если здраво рассуждать, вреда от него нет. Надо только, чтобы никто, кроме меня, его не видел". Шар безмолвно висел среди комнаты. В квартире все спали. Только из-за стены слышен был голос Вавика:

Шимми папуасы танцевали, Шимми неприличным называли, А теперь танцует шимми целый мир!

В часы хорошего настроения он часто напевал эту песенку. Вавилон Викторович был начинающий пенсионер, ему шел шестьдесят второй год. В квартиру он въехал в результате обмена полтора года тому назад. Он не пил, не играл в домино, но у него было странное хобби. По вечерам, выключив свет в своей комнате, часами просиживал он с биноклем у окна. Перед домом находился большой квадратный сквер, а за ним, уже на другой улице, высокое семиэтажное здание. В двух верхних (по четырнадцати окон в каждом) этажах этого здания жили студентки санитарно-экономического техникума. Уверенные в своей визуальной недосягаемости, они редко задергивали занавески, и Вавилон Викторович с помощью оптики имел возможность вникать в их быт. Всех девушек он давно знал в лицо, и для каждой придумал звучное имя. Там, в скромных четырехкоечных комнатках, жили Одетты, Хабанеры, Травиаты, Аиды. Соседи по коммунальной квартире догадывались о вечерних наблюдениях Вавика и относились к ним отрицательно. Но дело это труднодоказуемое и почти ненаказуемое. Когда Вавилону Викторовичу намекали на то, что поступает он не совсем хорошо, он отвечал: - У меня нет средств на покупку телевизора, это общежитие напротив - мой телевизор в двадцать восемь экранов. Девушкам я ничего плохого не делаю! Я не смотрю на них, когда они в дезабилье, я честно отвертываюсь! Я люблю их отечески, оптически и платонически!

* * *

Юрий вдруг почувствовал, что очень голоден. Еще бы, столько часов провел в лесу и ничего не ел! Взяв с подоконника чайник, он направился на кухню. Шар поплыл сзади. Пришлось пропустить его в дверь. Юрий тихо прошел коридором, вошел в кухню, зажег газ. Шар был тут, он не отставал. Сопровождаемый им, Анаконда сходил в ванную, умылся, потом вернулся к плите. Чайник уже шумел. Вдруг из коридора послышались тихие шаги. Видно, Вавилон Викторович покинул свой наблюдательный пост и решил перекусить. Сейчас он войдет сюда и увидит Константина!.. Что делать?! Юрий открыл дверцу газовой плиты и втолкнул шар в холодную духовку. И как раз вовремя. Вошел Вавик. - Тоже чайком решили побаловаться? - спросил он, зажигая конфорку. - А булки не успели, небось, купить... Идемте ко мне, я вам одолжу, как ассистент ассистенту, - это выражение означало в устах Вавилона Викторовича наивысшую и наиблагороднейшую форму человеческих отношений. Он вышел из кухни. Юрий пошел за ним. В комнате Вавилона Викторовича пахло трубочным табаком и хорошим туалетным мылом. Окно было открыто. Внизу, в сквере, поблескивая молодой листвой, тихо стояли деревья. Вдали, над деревьями, через сквер виднелись окна общежития. Почти все они были уже темны. - Вот, берите булку, - сказал Вавик. - Со мной не пропадете... А это что такое? Вот так так! Это ваш? Константин висел в воздухе в трех шагах от Юрия. - Да, это мой... Вавилон Викторович взял шар в руку. Тот дался без сопротивления. Потом Вавик пустил его, и шар повис в прежнем положении. - Какой тяжелый и холодный! - сказал Вавик. - И притом не падает... Как умопомрачительно прогрессирует прогресс! Электрички, синтетические ткани, размножение атома, транзисторы... Шарик этот вы не в Гостином Дворе приобрели? - Нет... Мне его подарили... Я прошу вас... Но Вавилон Викторович уже не слушал. Заметив, что одно из окон в общежитии зажглось, он метнулся к торшеру, выключил свет и теперь, вскинув бинокль, стоял у своего окна, зорко вглядываясь вдаль, как капитан на мостике корабля. - Аделаида домой наконец явилась, - объявил он. - Видно, со свидания только что пришла, в такую познь. Трудно мне с вами, девушки, болею душой за ваш моральный уровень!.. А Леонковалла все у окна сидит, читает... - Это композитор был такой Леонковалло, - несмело уточнил Юрий. - Женского имени нет такого. - А вот есть! В мире прекрасного свои законы, - отпарировал Вавик. - Вы поглядите, поглядите на нее! - он сунул цейсс в руки Юрию. Анаконда, боясь рассердить Вавилона Викторовича, ибо теперь кое в чем зависел от него, поднес к глазам бинокль. Там, очень далеко и в то же время очень близко, за столиком возле окна сидела белокурая девушка в голубой кофточке. Окуляры обвели ее лицо тончайшей радужной каймой, как бы нимбом. Девушка что-то читала. Лицо ее было задумчиво. - Славная девушка, - сказал Анаконда. - Очень симпатичная. - Я же говорю: чистая Леонковалла, - подтвердил Вавик. - Жемчужина общежития! И притом безупречного поведения. Другие по танцулькам шастают, а она все книги читает. Маленькие такие книжечки. - Может, стихи? - Не знаю. Текста бинокль не берет. Давно уж надо мне технику посильнее... Тут один человек подзорную трубу продает. Трофейная, с немецкой субмарины. Да вот с материальными средствами у меня туго... А чайник-то, наверно, вскипел уже! - Вавилон Викторович, у меня к вам просьбочка, - торопливо сказал Анаконда. - Очень прошу вас никому не говорить об этом шаре. - О шаре!.. Буду нем как рыба или даже как могила. Но и вы сделайте одно благородное дело. Одолжите мне на эту самую подзорную трубу. Требуется восемьдесят пять дублонов, как говорили древние греки. - Хорошо, - ответил Юрий. - Я вам одолжу. Вавилон Викторович пошел к двери, за ним двинулся Анаконда, сопровождаемый Константином. Вдруг Вавик сказал удивленно: - А что это такое? - Дыра в двери! Хотел бы я знать, чье это самоуправство! Действительно, в филенке виднелась дыра, абсолютно круглая, с ровными краями. Никаких стружек, опилок, никаких отходов производства на полу под ней не валялось. - Это шар дыру проделал, - дрожащим голосом объяснил Юрий. - Когда мы вошли сюда, то сразу же закрыли дверь за собой, а он всюду за мной летает. - Ладно, я завтра рано утром эту дыру фанеркой залатаю. Все будет шито-крыто... А пиастры, как их называли древние римляне, вы сегодня мне сможете дать? - Да. В кухне обнаружилась еще одна проделка Константина. В дверце духовки зияла круглая дыра. Константин без труда прошел сквозь два железных листа, из которых она была склепана. Края дыры - абсолютно ровные, без заусениц и наплавов. - Ловко ваш шарик действует, - сказал Вавилон Викторович. - Ну ничего, у меня один знакомый есть, он эту дверцу заменит... Кстати, у этого человека имеется продажное зубоврачебное кресло, давно я о таком мечтал. И просит он за него всего шестьдесят пять... - Но зачем вам оно? - удивился Анаконда. - Вы ведь не зубной врач. - Конечно, я не зубной врач, - охотно согласился Вавик - Но у кресла подлокотники очень удобные, и притом наклон головы можно регулировать, чтобы шея не уставала. Из такого кресла наблюдать очень уютно, и я буду меньше выходить из комнаты, и, значит, меньше шансов будет, что я кому-нибудь случайно проговорюсь насчет шарика.

Верховный сдаватель бутылок

Когда наконец Юрий улегся в постель, он мгновенно стал подданным автономного государства снов, где не было никаких денег и никаких Константинов. Проснулся он после полудня - так намаялся за вчерашний день. В трех шагах от его изголовья, на уровне глаз, висел в воздухе темный шар. "А деньги?! - встрепенулся Юрий. - Вдруг они только почудились. Шар есть, а денег нет?!" Он вскочил с кровати, приподнял матрас. Пачки лежали как миленькие. Одна была чуть потоньше других - из нее он вчера вытащил пятнадцать десяток для Вавика. Перед тем как идти в булочную, он обернул шар газетой и сунул его в продуктовую сеточку. Константин не оказал никакого сопротивления. "Не так уж плохо дело, - подумал Юрий. - Константину нужно находиться все время около меня, но в каком положении и в какой упаковке - это ему все равно. Он совсем не стремится к саморекламе. Что ж, ночью буду выпускать его, а днем носить с собой, только и всего. Правда, тяжеловат он, но тут уж ничего не поделаешь". Проходя мимо двери Вавика, Юрий с удовлетворением отметил, что отверстие аккуратно заделано фанеркой, и фанерка закрашена цинковыми белилами. А когда пришел на кухню, то сразу бросил взгляд на дверцу газовой плиты. Она была новая, без всякой дыры. Вавилон Викторович сдержал свое слово. "Все-таки совесть у него есть, - подумал Анаконда. - Правда, совесть дорогая, она мне обошлась в 150 р. 00 к., но лучше уж такая, чем никакой". Наконец, позавтракав и тщательно заперев дверь своей комнаты, Юрий отправился в Гостиный двор делать покупки. Когда он подъезжал к универмагу на такси, у него мелькнула мысль, что хорошо бы, расплатившись с шофером, быстро захлопнуть за собой дверцу машины, а шар в сеточке оставить на сиденье. Но он быстро отсеял это искушение. С Константином шутки плохи: возьмет да и пробьет собой дверцу "Волги", будет скандал. Лучше уж с ним не ссориться. Войдя в Гостиный Двор, Анаконда первым делом купил сумку - помесь рюкзака с авоськой; такую можно носить и в руках и за спиной. Положив сеточку с Константином в эту удобную сумку, Юрий приступил к дальнейшим приобретениям. Больших денег у него никогда не водилось до этого случая, и поэтому он решил вначале потренироваться на легких мелких тратах, а потом уже покупать дорогие вещи. Для разгона купил подстаканник, портсигар металлический с изображением Петропавловского шпиля, пластмассового пингвина, носки, рожок для надевания ботинок, сахарницу из оргстекла, электрический фонарик, зажигалку с газовым баллончиком, вечный календарь, фарфоровую лисицу и настольный термометр. Потом пошел по второму кругу: купил хорошие ботинки за 35 р., четыре рубашки, джемпер в подарок Кире (45 р.), джемпер себе за 37 р., костюм за 178 р., фотоаппарат "Киев". "На сегодня хватит, - решил он. - Завтра продолжу это приятное занятие, а сейчас перекушу где-нибудь на Невском, а затем поеду домой". Обремененный покупками, вышел Анаконда из универмага. Вскоре, сидя за столиком, он с удовольствием ел бутерброд с копченой колбасой, запивая его кофе. Вдруг кто-то пропитым, но громким голосом произнес над самым его ухом:

Живи, дитя природы, Будь весел и здоров, И кушай бутерброды На грани двух миров.

Юрий вздрогнул и поднял глаза. Перед ним стоял молодой человек с припухлым лицом. В руке он держал сеточку, набитую пустой винной посудой. - Зазнался, Юрка, не узнаешь школьного товарища! - воскликнул незнакомец и снова перешел на стихи:

Я верховный сдаватель бутылок, И несбывшийся юный поэт. Положи мне ладонь на затылок. И почувствуй горячий привет!

Ладонь на затылок ему Анаконда класть не стал. Он распознал в молодом человеке своего одноклассника Толика Древесного. Толик, будучи в школе, слыл начинающим поэтом. Он непрерывно помещал свои стихи в стенгазете, участвовал в поэтических турнирах и вернисажах; на него возлагали большие надежды. После выпускного вечера Анаконда не встречал его ни лично, ни на страницах печати. Теперь Древесный выпрыгнул из небытия в самом неожиданном виде и в самый неподходящий момент. - Приветствую тебя, Толя! - сказал Юрий, сделав заинтересованное лицо. Как дела? Где трудишься? Древесный громогласно ответил стихами:

В управлении винтреста Я работал день за днем, Но отчислен я от места, И душа горит огнем.

Не дари мне канареек, Чутких слов не говори, Три рубля ноль семь копеек Ты мне срочно подари!

Из-за соседних столиков на них начали поглядывать. "Не вляпаться бы в историю, - обеспокоился Юрий. - Заметут в милицию, а там обнаружат шар". Он вынул из кармана первую попавшуюся бумажку - это оказалась пятерка - и вручил ее Древесному, с превышением выполняя его просьбу, выраженную языком поэзии. - Спасибо, о друг дорогой! - воскликнул Древесный. - Это мне на завтрашнюю опохмелку. Ведь сегодня мне предстоит крепко выпить с тобой за нашу долгожданную встречу. Сейчас мы зайдем в гастроном, а оттуда - ко мне. Я тебя познакомлю с Тусей.

Небесный ангел симпатичный Имелся в небе голубом, Имел оценку на "отлично" В моральном смысле и любом.

Он стал объектом материальным, Женой мне стал. О, счастлив я...

- Толя, идем отсюда! - сказал Анаконда, поспешно беря сумку с Константином и свертки с покупками. Древесный пошагал за ним, говоря на ходу стихами: В магазин сейчас зайдем, Кой-чего себе найдем. Там бутылочки стоят, Нужный яд в себе таят. Когда вошли в гастроном, Древесный толкнул Юрия в очередь к кассе, а сам, быком нагнув голову, целеустремленно кинулся в винный отдел. Оттуда он закричал Анаконде стихотворно: Счастье близко! Счастье близко! Есть коньяк болгарский "плиска"! Если к другу чувства пылки, Выбей чек на три бутылки Пития и закуски вскоре были куплены, и школьные товарищи направились к Древесному. Последний по пути забежал в приемный пункт и реализовал винную посуду, находившуюся в его сеточке. Идти пришлось недалеко. Перед тем как позвонить в квартиру, несбывшийся поэт все бутылки с коньяком передал Анаконде, хоть тот и без того был нагружен сверх меры. Дверь открыла женщина мощного вида. - Тусенька, это Юрик, мой школьный товарищ, - залебезил Древесный. Пристал ко мне: "Выпей со мной, выпей со мной, хочу тебя угостить по случаю дня моего рождения" - ну я уж пригласил его... Не гнать же... - Иногда и гнать надо, - отрезала Туся. - Вот через таких "школьных товарищей" тебя и поперли с работы. - Он ненадолго, - заверил Древесный. - Выпьет и уйдет. Когда уселись за стол и приступили к делу, Туся сразу же стала усиленно подливать Юрию. Тому вскоре стало плохо. - Меня мутит, сведи меня в одно место, - попросил он Древесного, беря стоящую у ног сумку с Константином. - А зачем в "одно место" рюкзак с собой тащить? - спросил Древесный и грубо захохотал. Он тоже изрядно захмелел. - Твой гость не доверяет нам, - заявила Туся. - Он думает, что попал к прохвостам. А, может, он сам прохвост? Кто он такой?! - Он Юрка, а фамилию я забыл, - проговорил Древесный. - Эй ты, как твоя фамилия? - Лесовалов, - заплетающимся языком ответил Юрий. - Но вообще-то я Анаконда. Змея анаконда обитает в Амазонке, отдельные псевдонимы достигают глубины шестнадцати метров... Таков мой творческий экземпляр! - Ты змею притащил в наш честный дом! - разгневанно сказала Древесному Туся, которая тоже была уже под градусом. - Эта змея приползла сюда, чтобы тебя спаивать! Древесный осоловело поглядел на Юрия и пробормотал: Змеям здесь не будет места У семейного огня. Ты подослан из винтреста, Чтобы спаивать меня. - Сам же затащил меня сюда! Я не хотел никуда идти! - возразил Юрий. - Толик, ты хулигана привел! Никакой вежливости к нам нет! - воскликнула Туся.

Толик сразу же забубнил: Вежлив будь везде: в кино, В доме, у прилавка, Если даже пьешь вино На людей не гавкай!

И у милой на груди, И в часы свершений Всюду вежливость блюди Ты без нарушений!

- Соблюдет такой вежливость, как же! - крикнула Туся .- В гости навязался и сразу же в туалет просится! Искоренять таких надо! - А ну, брысь отсюда!- закричал на Анаконду Древесный. Мы тебе не куропатки, Путь наш трезвый и прямой. Забирай свои монатки И уматывай домой!

Шар не бездействует

На другой день Анаконда проснулся с каменной головой. Мутило. На полу валялись помятые, рваные пакеты с покупками. Шар висел в воздухе в трех шагах от кровати. Юрий повернулся на другой бок, попробовал снова уснуть, но такая тоска напала, что сон не шел. Жизнь стала казаться нелепой и напрасной. Юрий вспомнил, что до сих пор не выполнил редакционного задания. Он чувствовал полное отсутствие творческих сил. Потом припомнилась дурацкая вчерашняя пьянка и как его выгнал этот трепач Древесный. А в каменной голове стучали пневматические молотки, визжали дисковые пилы, грохотали ящики с пустой винной посудой. - Хорошо бы уснуть и не проснуться, - с тоской подумал Анаконда. - Чтоб не было ни головной боли, ни шара, ни даже меня лично... Комната осветилась на миг розоватым светом. Константин приблизился к Анаконде, застыл сантиметрах в восьмидесяти от его лица. На шаре образовался небольшой нарост. Нарост протянулся в сторону Юрия, превращаясь в тугую спиральку. На конце спиральки возникла плоская площадочка. На площадочке выросла маленькая прозрачная мензурка. Мензурка наполнилась жидкостью с голубоватым отливом. - Отравить меня хочешь! - сказал Анаконда. - Ну и отравляй, так мне, негодяю, и надо! Взяв мензурку, он залпом выпил горьковатую жидкость и отшвырнул сосуд. Площадочка метнулась на спиральке, поймала мензурку - и все втянулось в шар. Он опять был гладким, без единой выпуклости. Юрий же стал ждать печального конца. Но жидкость оказала иное действие. Головная боль пошла на убыль, тоска отхлынула. Анаконда уснул. Проснулся через час бодрым и здоровым. Решил сразу же взяться за дело. Сел за стол. Принялся писать очерк. Вскоре очерк был написан! Начинался он так: БЛАГОРОДНЫЙ ВОЗВРАЩАЛЕЦ С лукавинкой, с бодрым юморком и смешинкой встретил меня благородный возвращалец Н. И. Лесовалов в своем скромном, но уютном загородном жилище. Весь высокий настрой жизни благородного возвратителя располагает его к широкой возвращальческой деятельности. Когда я посетил его, этот выдающийся возвращалец пил желудевый кофе на веранде. Из радиолы лилась мелодичная скрипичная рапсодия. Из магнитофона струилась раздумчивая рояльная мелодия. - Люблю этот полезный напиток, - с ласковым прищуром поведал мне маститый возвращатель. - В особенности приятно его пить под задушевную, с грустинкой музыку Баха, Римского-Корсакова и др. выдающихся композиторов. С босоногого детства у меня наличествовало два хобби: музыка и возврат находок. Я любил вручать людям утерянные ими монеты, предметы и пищепродукты...

Очерк занял одиннадцать страниц от руки. "Значит, на машинке получится страниц девять, как раз на подвал. На днях приобрету машинку, благо деньги есть. Но хорошо бы сегодня же материал перепечатать..." - Юрий шутливо обратился к шару: - Хоть бы ты, Константин, мне помог. А то висишь тут в воздухе без дела. Константин мигнул лиловатым светом. Из шара выдвинулось два витых отростка и несколько штырей. Они опустились на стол, стали расти, переплетаться, образуя сложную рабочую систему. Через четырнадцать секунд один из отростков уже держал в темных пластинчатых зажимах страницу рукописи. По строчкам, считывая текст, скользил тонкий синеватый лучик. По чистому листу, зажатому в комплекс каких-то реек и пружинок, беззвучно двигался маленький цилиндр, оставляя за собой четкий машинописный текст. Через три минуты сорок семь секунд рукопись была перепечатана в трех экземплярах. Затем рабочая система начала расплываться, уменьшаться. Шар, втянув в себя штыри и отростки, опять стал гладким. Анаконда тщательно сверил свой текст с машинописным. Ни одной опечатки. В двух местах Константин даже исправил описки. Эта способность шара к корректировке неприятно поразила Юрия.

* * *

На следующее утро Анаконда поехал в редакцию. Увы, очерк был встречен холодно. Савейков сказал: - Много фальши и ложных красивостей. Не ладится у вас дело. И старик не получился. Он теплый, но бледный. Попробуйте его охладить и оживить. Я там кое-что подчеркнул. Взяв исчирканную Савейковым рукопись, Юрий угрюмо побрел домой - оживлять старика. Но как это сделать - он не знал. Он чувствовал, что лучше написать не может. С горя пошел во Фрунзенский универмаг, купил себе пару нейлоновых рубах, потом подумал-подумал и приобрел таллинский подсвечник и фарфорового баяниста. Так как покупки были малогабаритные и уместились в сумке, он решил на этот раз не брать такси, а ехать домой троллейбусом. Народу в троллейбусе оказалось немного, и Юрию досталось место у окна. Но не проехал он и двух остановок, как из рюкзака послышалось жалобное мяуканье. "Что за черт! удивился он. - Никакая кошка попасть туда не могла. Это, не иначе, проделки Константина". Между тем мяуканье становилось все громче и жалобнее. - Безобразие какое! - сказала, обратясь к Юрию, женщина, сидящая через проход. - Если завели кошку, то незачем ее мучить. Вы затиснули ее своими покупками! Она задыхается в вашей сумке. - Извините, гражданочка, никакой кошки у меня нет, - вежливо возразил Анаконда. - Мы глухие, что ли! Врет и не краснеет! - послышались возмущенные голоса. - Он украл где-то ценного кота, вот и прячет. Я по голосу слышу: это ангорский кот, - высказался пожилой гражданин-котовед. - В милицию бы надо свести! - сказал кто-то. - Там выяснят, где тут собака зарыта! Анаконда схватил рюкзак и спешно направился к выходу. Он сошел за пять остановок от дома. Едва ступил на асфальт, как мяуканье прекратилось. Но ехать уже не хотелось, пошел пешком. Он шел и размышлял о причудах Константина. Подходя к своей улице, он увидел толпу. Она уже начинала таять, насытясь созерцанием происшествия. Троллейбус, тот самый, - Юрий запомнил номер на кузове - стоял сильно накренясь. В правом борту виднелась большая вмятина. Окно было вдрызг выбито. Это было то самое окно, у которого недавно сидел Юрий. Грузовик проскочить хотел, - пояснила Анаконде какая-то гражданка. Пассажиры все живы, отделались ушибами я испугами Хорошо, что вон у того окна никто не сидел, - не поздоровилось бы! До Юрия дошло, что Константин его спас. Но когда отхлынула волна радости, на душе стало муторно: раз мог спасти, может и погубить.

Разрыв с Кирой

Дома Юрия ждала телеграмма: "Прилетела Крыма жду завтра даче Кира". Текст и обрадовал, и встревожил. В предыдущее свое возвращение Кира прислала телеграмму с юга, чтобы Юрий встречал ее на аэродроме. Может быть, на этот раз кто-то сопровождал ее в самолете? С Кирой Анаконда познакомился два года назад на студенческой вечеринке. Девушка ему очень понравилась. Они стали вместе ходить в кино, в театры и на пляжи. Но о любви еще ни слова не было сказано. Кира - девушка самостоятельная и с гонором, к ней не так-то легко подступиться. Она недавно окончила университет и теперь работала лаборанткой в одном биологическом институте. Отец ее был видным профессором гальванотерапии, имелась дача и машина. К чести Юрия надо сказать, что он, когда знакомился с Кирой, не знал ни о звании ее отца, ни о "Волге", ни о даче. Наоборот, он был смущен, узнав о высоком материальном уровне девушки. Отчасти из-за этого он не пошел после окончания института работать по своей специальности, а устроился в редакцию. Ему хотелось стать известным журналистом и тем самым доказать Кире, что и он не лыком шит. Но, к сожалению, с журналистикой не ладится. Уже три месяца он числится в редакции, но все его материалы бракуют. Теперь единственная надежда на очерк о благородном возвратителе. Юрий заставил себя усесться за стол и принялся перерабатывать очерк. Однако дело не клеилось. Константин висел рядом, но работе не содействовал. Видно, не желал вмешиваться в творческий процесс. Анаконде очень захотелось спать. Перед сном он проверил пачки, лежащие под матрасом. Все в порядке! Много еще денег! Проснулся он рано. Торопливо умывшись и попив чаю, засунул Константина в рюкзак; выше положил джемпер - подарок Кире - и отправился на вокзал. По дороге купил букет южных роз. Сойдя с электрички, Юрий за десять минут дошел до Кириной дачи. Кира сидела на веранде в солнечно-желтом платье, которое ей очень шло. Шел ей и загар. Встретила она Анаконду не то чтобы враждебно, но как-то прохладно. Юрию сразу же показалось, что Кира не очень рада ему. Цветы она милостиво приняла, но от джемпера отказалась. - Юра, никаких вещественных подарков мне не надо. Ты уж не обижайся. Что, тебя наконец-то напечатали, кажется? - Аванс под очеркишко получил, - небрежно бросил Анаконда. - Написал неплохой подвал о благородном возвращателе. - Такого слова в русском языке нет, - ровным голосом сказала Кира. - Между прочим, на пляже в Феодосии я познакомилась с одним интересным человеком. Он тоже ленинградский журналист, но он... - Меня не интересуют твои пляжные знакомства, - недовольно прервал ее Анаконда. - Не будем ссориться, - спокойно ответила Кира. - Хочешь, пойдем купаться? - А ты не боишься простудиться после юга? - дипломатично спросил Юрий. Ему не хотелось идти на реку. Он знал, что Константин непременно увяжется за ним в воду. - Простудиться я не боюсь, - с улыбкой ответила Кира. - Я боюсь, что ты стал очень ленивым. Возьми-ка вон там, у гаража, лопату и выкопай в саду ямку для заборного столба. Это мы всех гостей теперь будем заставлять работать... А я пока пойду помогать маме обед готовить. Анаконда снял пиджак, автоматическим движением схватил сумку с шаром и направился за лопатой. - А рюкзак-то зачем? - засмеялась Кира - Ты что, жить без него не можешь? - Просто ужасно привык к нему. Без него - как без рук, - с наигранной беспечностью на ходу произнес Юрий и, захватив лопату, пошел в дальний конец сада. Старая изгородь была повалена, и по границе участка, на ровном расстоянии одна от другой, виднелись квадратные ямы для столбов будущего нового забора. Некоторые ямы не были выкопаны, был только снят дерн там, где их предстоит копать. Анаконда, положив рюкзак возле себя, не спеша принялся за работу. И вдруг у него мелькнула одна мысль. Перейдя за территорию участка, он торопливо срезал лопатой квадрат дерна и быстро начал копать новую яму. Теперь он работал во всю силу, земля так и летела. Когда яма глубиной сантиметров в восемьдесят была готова, Юрий, воровато оглянувшись по сторонам, вынул из рюкзака шар и бросил его на дно. Шар тяжело и покорно лег на влажный грунт. Анаконда стал забрасывать его землей. "Кажется, на этот раз я перехитрил тебя, - подумал он. - Спи спокойно, дорогой Константин! Да будет пухом тебе земля!" Забросав могилу Константина, Юрий принялся утрамбовывать землю ногами. Потом отошел на два шага в сторону полюбоваться на дело рук и ног своих. Как светло и просторно стало в мире без шара! Как легко пели птицы! Как весело дышалось!.. Анаконда поднял полегчавший рюкзак и сделал шаг в сторону дачи. На прощанье он оглянулся - и сразу померк день. Утоптанная земля вспучилась, потом показался Константин. Он не спеша всплыл сквозь землю - и вот опять занял свое место в воздухе в трех шагах от Юрия. Ни одной песчинки к нему не прилипло. Он был такой же, как до своих похорон. В довершение всего совсем близко послышались шаги Киры и ее удивленный возглас: - Юра, что это? Почему он не падает? - Это просто шар... Шар как шар, - испуганно и невпопад ответил Анаконда. - Можешь взять его в руку. Кира осторожно взяла шар и сразу же отпустила. - Тяжеленный какой! И холодный как лягушка. Откуда это у тебя? - Кира, я тебе все расскажу, но ты поклянись мне, что никому ничего не расскажешь. - С этими словами Юрий повел девушку к садовой скамье, и поведал ей всю правду. Кира слушала его не перебивая, потом сказала: - Конечно, я никому ничего не скажу. Это очень некрасивая история. И если она станет известна, то это повредит не только тебе. Это может отразиться и на мне, и на моем отце... Да, я давно уже начала разочаровываться в тебе и, по-видимому, была права... Ты уж не обижайся, но у меня к тебе такая просьба: пока с тобой этот ужасный шар - не приходи ко мне. - Кира, а вдруг этот шар никогда от меня не отвяжется? - с отчаянием в голосе спросил Анаконда. - Тогда не приходи ко мне никогда.

Научная консультация

В глубоком удручении вернулся домой Анаконда. С тех пор, он подпал под власть шара, ему чертовски не везло. Как вернуть жизнь в прежнее русло? Как избавиться от Константина? Вспомнив о конверте, обнаруженном в портфеле, он схватился за задний карман брюк. Но там ничего не было, карман был пуст. Анаконду оторопь взяла. Потерял... И вдруг до него дошло, что на нем давно новый костюм, а старый валяется в шкафу. Он бросился к шкафу, вытащил оттуда старые брюки. От них пахло хвоей, несколько сосновых иголочек упало на пол, когда Юрий, ощупав задний карман, извлек из него конверт. На конверте было напечатано:

"ПЛАНЕТА ИКС" (название разглашению не подлежит) ИНСТИТУТ ИЗУЧЕНИЯ ДАЛЬНИХ ПЛАНЕТ ПОДОТДЕЛ ИССЛЕДОВАНИЯ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ГРУППА ПСИХОЛОГИИ И ЭТИКИ

Уважаемый Нашедший!

Поступи с этими деньгами так, как считаешь нужным. Возможно, ты прочтешь эти строки, когда часть денег будет уже израсходована тобой, однако продолжай их тратить (или хранить) по своему усмотрению.

Текст этот, в сущности, ничего не прояснил, а наоборот, внес в душу Анаконды еще большее смятение. И тогда он вдруг вспомнил, что на днях прочел в газете об учреждении нового научно-исследовательского института Необъясненных Явлений Природы (НИИНЯП). Он решил отправиться туда на следующий же день. А вдруг там ему помогут? Институт еще не успел забюрократиться, и Юрия безо всякой волокиты сразу же провели в кабинет научного руководителя НИИНЯПа Рассветова. Когда Юрий показал ему свой журналистский билет, Рассветов сказал: - Писать об институте рановато. У нас еще мало фактов, товарищ Лесовалов. - Вообще-то я Анаконда, - сразу же уточнил Юрий. - Знаете, такая змея. Обитает в верховьях Амазонки, отдельные экземпляры достигают четырнадцати метров. - Десяти с половиной метров, - уточнил Рассветов. - И давно это с вами случилось? - Что случилось? - Ну, что вы стали считать себя змеей. - Я вовсе не считаю себя змеей, - обиделся Юрий. - Просто это мой творческий псевдоним. - Ах, вот оно что! А то, видите ли, к нам вчера приходил гражданин, который считает себя пингвином. Это не по нашей части. - Ну, я не из таких. Я по делу... Хочу поведать вам одну тайну. Но вы действительно исследуете необъяснимые явления? - Необъясненные, - поправил Рассветов. - Да, исследуем. К нам уже начали поступать отдельные... ну, как бы вам сказать... странные вещи. Население охотно идет нам навстречу. Третьего дня, например, один мальчишка-юннат принес нам интересный объект. Поймал его на улице. С этими словами Рассветов отворил дверь. Из соседней комнаты выбежала такса и улеглась на ковре возле стола. - Какой же это объект? Это собака! - сердито сказал Юрий. - Я к вам как человек к человеку, а вы мне каких-то собак! - Это не собака, а биоэлектронное устройство, выполненное в форме собаки и заброшенное на Землю для сбора информации, - не повышая голоса, молвил Рассветов. - Вы посмотрите внимательнее. - Господи, да у нее шесть ног! Что ж вы сразу не сказали? - всколыхнулся Анаконда. - Зачем ей шесть ног?! - Перестраховщики с Венеры, - бросил Рассветов. - Это их работка. Сконструировали недурное, в общем, устройство, но, чтобы увеличить коэффициент прочности, добавили пару ног... Так что вы хотели мне сообщить?.. Не стесняйтесь, мы у этой "таксы" сразу же вывинтили передающую систему, так что на Венере ничего не узнают. - Я хочу, чтобы и на Земле ничего не узнали, - заявил Анаконда. - Сейчас я вам тоже одно устройство покажу. Но прежде прочтите, что вот тут написано, - и он сунул в руки Рассветову таинственный конверт. Рассветов прочел написанное на конверте, покачал головой и ничего не сказал. Тогда Юрий вынул из сумки шар, и тот немедленно повис в воздухе. Биоэлектронная собака при виде Константина вскочила с ковра и, поджав хвост, с жалобным воплем кинулась в соседнюю комнату. - Очень странный шар, - задумчиво проговорил Рассветов. - Не агрессивен? - Нет, можете взять в руку. Не кусается. Уж лучше бы кусался. Рассветов подержал шар в руке, потом отпустил. Константин занял прежнюю позицию в воздухе. - Шар очень странный, - повторил Рассветов. - Аналогов в истории, насколько мне помнится, нет. Удельный вес, кажется, выше, чем у свинца. Скажите, температура его часто меняется? - Совсем не меняется. Даже если в огонь бросить - он все такой же холодный. - Странный объект! - в третий раз повторил Рассветов. - Расскажите, как и когда вы вступили в контакт. Что предшествовало тому моменту, когда он сконтактовался с вами? Говорите мне все без утайки, как врачу. - Я вам всю правду расскажу, - заявил Юрий, - но вы должны дать мне обещание, что никто за стенами вашего института ничего не узнает о шаре. - Охотно даю вам такое обещание, - ответил Рассветов. - Но если в процессе исследования шара выяснится, что сохранение тайны поставит под угрозу жизнь и здоровье других людей, а также создаст возможность утечки информации с Земли на другую планету, - я буду вынужден отменить свое обещание. - Я вас понимаю, - сказал Анаконда. - Конечно, если шар может принести вред другим, тут уж придется пожертвовать тайной... А теперь слушайте. Рассказ Юрия длился долго. Рассветов внимательно слушал. Потом повел Анаконду в лабораторию, где шар стали подвергать различным испытаниям. Из института Юрий с шаром ушел под вечер и в течение недели ходил в НИИНЯП как на службу. Чего только не делали с Константином! Его клали в термостат, опускали в крепчайшие кислоты и щелочи, подвергали действию электрического тока, били по нему кувалдой, замуровывали в цемент, заваливали стальными плитами и свинцовыми пластинами. К концу недели Рассветов составил карточку исследований, копию которой вручил Юрию.

НИИНЯП Учетная карточка № Т9/ш Условное наименование исследуемого объекта: ШВЭНС (шар всепроникающий экстерриториальный неземной самоуправляемый)

Аналоги по картотеке, необъясненных явлений; Аналогов нет

Внешний вид объекта в состоянии покоя: шар правильной формы темного цвета Степень опасности по 12-балльной системе Каргера при агрессивности: 12 баллов по Каргеру

А. Физико-химические характеристики: 1. Диаметр: 77,631 мм 2. Атомный вес: 265,24 3. Уд. теплоемкость: отсутствует 4. Т. плавления: не выяснена 5. Реакция на кислоты: не реагирует 6. Реакция на щелочи: не реагирует 7. Радиоактивность: отсутствует 8. Электропроводимость: отсутствует

Б. Психологические характеристики 1. разумен 2. не эмоционален 3. не агрессивен (см. 1 "Особых примечаний") 4. способен предвидеть еще не свершившиеся события 5. способен нести многосторонние охранительные функции по отношению к существу, с которым вошел в контакт

В. Механико-функциональные особенности и аномалии 1. Имея уд. вес тяжелее воды и атм. воздуха, тем не менее плавает и парит в воздухе. 2. Свободно преодолевает любую среду. 3. Способен к многосторонним физическим, химическим и механическим действиям. 4. Универсален 5. Автономен 6. Неразрушим земными средствами

О с о б ы е п р и м е ч а н и я: 1. На разрушение живой ткани ила не программирован или сам привял решение не причинять вреда белковым соединениям. 2. Физически экстерриториален. 3. Источник энергопитания неизвестен. 4. Место возникновения не выяснено.

Анаконда внимательно прочел карточку. - А как это понять "физически экстерриториален"? - спросил он Рассветова. - Исследуя ШВЭНС, мы были вынуждены ввести этот условный научный термин. ШВЭНС экстерриториален в том смысле, что, находясь на Земле, подчиняется не земным физическим законам, а законам той звездной системы, откуда прибыл. - От всего этого мне мало радости, - заявил Юрий. - Тут в карточке ни слова не сказано, как мне избавиться от шара. Думаете, легко мне его все время таскать! Все жилы вытянул! А психически - уж и говорить нечего. - Никаких практических рекомендаций дать вам, к сожалению, не могу. Случай слишком необычный. Боюсь, что наилучший для вас вариант - это сохранять статус-кво и утешать себя мыслью, что вы - единственный человек на Земле, вступивший в контакт со столь необычным инопланетным объектом. - Провались они, такие межпланетные контакты! - воскликнул Анаконда. - И почему он именно ко мне прицепился? - Быть может, ШВЭНС высмотрел вас заранее. Ему нужен был для опыта человек определенного характера... Ну, скажем, порядочный в душе, но не вполне стойкий перед соблазном. Контакт сработал в тот момент, когда вы решили воспользоваться деньгами. С той минуты ШВЭНС взял вас под наблюдение и охрану. Пока существует контакт, ШВЭНС не даст волоску с вашей головы упасть. Он настолько всесилен, что сохранит вас целым и невредимым даже если вы очутитесь в эпицентре взрыва атомной бомбы. - Не надо мне такой целости и невредимости, товарищ Рассветов! Мне бы пожить нормально, а потом нормально помереть... А если мне в суд на себя подать, товарищ Рассветов? Так, мол, и так, присвоил десять тысяч, осудите и дайте срок. Может, в тюрьме шар от меня отвяжется? - Суд земной вам не грозит, - ответил Рассветов. - С юридической точки зрения вы не совершили ни кражи, ни даже присвоения находки. ШВЭНС фактически подсунул вам, или, если хотите, предложил эти деньги. Поскольку ШВЭНС вполне материален и является существом мыслящим и разумным, то его вполне можно считать юридическим лицом и предыдущим владельцем денег. Так что вы де-юре и де-факто получили десять тысяч в дар от юридического лица - ШВЭНСа. Следовательно, ни перед законом, ни перед людьми преступления вы не совершили. Вы совершили преступление перед самим собой, а вернее сказать - над собой. - Постойте, товарищ Рассветов, но ведь шар не мог честным трудом заработать эти деньги. Он их или спер где-то, или подделал. И значит, я имею право быть осужденным как соучастник преступления. - За неделю общения со ШВЭНСом я пришел к выводу, что хоть он и не подчинен земным физическим законам, но к человеческим законам и установлениям относится с должным пиететом. Он слишком умен и слишком всесилен, чтобы вносить излишний хаос в земной мир. Конечно, он мог бы ограбить все банки мира или напечатать миллиарды фальшивых денег, но не думаю, чтобы он пошел по этому пути... - Уважаемый ШВЭНС, скажите, пожалуйста, как вы добыли десять тысяч? обратился Рассветов к шару. Константин полыхнул зеленым светом, и на стене появилась световая, медленно гаснущая надпись: l " 0: 0 " 1 - Ну, теперь все ясно, - сказал Рассветов. - Просто он восстанавливает денежные знаки. Ежедневно и ежечасно происходит физическая убыль денежных знаков; они сгорают при пожарах, гибнут при кораблекрушениях, выпадая из обращения. Вот эти дензнаки ШВЭНС и восстанавливает... Проведем маленький опыт. С этими словами Рассветов вынул из кармана трешку и спички. Записав номер и серию трешки, он поджег зеленую бумажку. Когда она сгорела. Рассветов попросил Константина: "Восстановите, пожалуйста!" Шар засветился на миг голубым светом, потом из него выдвинулась рейка с квадратной площадочкой на конце. С площадочки на стол упала трехрублевая бумажка. Шар вобрал в себя рейку. - Те же самые три рубля, номер в номер и серия в серию,- объявил Рассветов. - Большое вам спасибо, уважаемый ШВЭНС! Буду хранить эту трешку до скончания дней... А может, все-таки скажете, откуда вы к нам прибыли и зачем? Темный шар неподвижно и безответно висел в воздухе в трех шагах от Анаконды. - Вот так и торчит около меня, и ничего с ним не поделать, - сказал Юрий. - Неужели никакого выхода нет, товарищ Рассветов? - Я не вправе давать вам никаких Программ поведения, - ответил Рассветов. - Но мне кажется, что, поскольку дело началось с денег, то от этого факта и надо вести рассуждения. Итак, ШВЭНС вручил вам десять тысяч рублей. Его интересует поведение ваше при наличии у вас денег. Пока у вас останется хоть копейка из врученной вам суммы, отношение к вам ШВЭНСа будет неизменным, то есть таким, как сейчас. Вы будете жить под эгидой ШВЭНСа; он будет вести наблюдение за вами и в то же время защищать вас от всех физических опасностей и, возможно, оказывать вам медицинскую помощь. То есть, пока у вас есть деньги ШВЭНСа, практически вы бессмертны. Но это довольно грустное бессмертие. Теперь представим себе другой вариант вашего поведения. Вы ускоренно тратите все врученные вам ШВЭНСом деньги и ШВЭНС покидает вас, ибо, логически рассуждая, его миссия закончена, эксперимент проведен. Однако в данном случае в действиях ШВЭНСа возможны вариации. Вариант А: ЩВЭНС покидает вас без всяких для вас последствий; вариант Б: ШВЭНС покидает вас, предварительно проведя против вас летальную акцию, дабы не оставлять на Земле ненужного свидетеля. Ведь, перестав быть его подопечным или, что несколько точнее, подопытным, вы... - Так что ж это получается! Он, выходит, и укокать меня может?! - Да. Не забывайте, что при всем своем разуме ШВЭНС лишен эмоциональности, он чистый прагматик. Если он сочтет целесообразным... - Ну, вляпался я в историю!.. - сказал Анаконда, беря рюкзак с шаром. Что ж, товарищ Рассветов, спасибо за собеседование... Но вы сдержите слово? Я надеюсь, что в печати о моем контакте с шаром шума не будет? - Нет, не будет. Поднимать шум стоило бы только в том случае, если бы люди имели какие-то способы воздействия на ШВЭНС. Но ШВЭНС всесилен, всепроникающ и неразрушим. Появление в печати сведений о нем вызвало бы только всемирную панику... В заключение я обращусь к вам с одной просьбой. ШВЭНС отлично знает материальный мир и умеет его преобразовывать и подчинять себе. Но психический мир человека он знает не вполне и в какой-то мере изучает его на вас. Быть может, вы для него - эталон. А если это так, то по этому эталону он может внести суждение о всем человечестве. Поэтому ведите себя со ШВЭНСом по возможности тактично, или, как говорилось в старину, толерантно.

Важное решение

Вернувшись домой, Анаконда выпустил Константина из сумки, и тот привычно повис в воздухе. Юрий предался размышлениям. Как быть: ускоренно тратить деньги и ждать возможного освобождения или погибели - или экономить деньги и печально влачить жизнь под властью Константина? На что решиться? До ночи сидел он в глубоком раздумье. Потом встал, подошел к окну. Он загадал: если в сквере мимо вот той скамейки пройдет мужчина - надо жить экономно; если женщина - надо бесстрашно тратить деньги. И вот через мгновение из аллеи вышла девушка в голубом и легкой походкой прошла мимо скамьи. Сквозь прозрачные сумерки белой ночи что-то знакомое почудилось Юрию в ее лице. Да ведь это Леонковалла! Это та симпатичная девушка, которую он однажды видел в бинокль!.. - Буду тратить деньги вовсю, - вынес Анаконда постановление. - Или помру, или снова стану человеком. Едва успел он это подумать, как раздался тактичный стук в стену, и из соседней комнаты донесся голос Вавика: - Юра, не можете ли заглянуть ко мне на минутку? Анаконда направился к дорогому соседу. Константин поплыл за ним. Свет в комнате был выключен. Хозяин сидел у окна в зубоврачебном кресле, накрепко принайтовленном болтами к паркету. Голова наблюдателя удобно покоилась на откидной кожаной подушечке. Подзорная труба висела на продуманной системе блоков и растяжек. - Вот так и живу, погруженный в мир прекрасного, - растроганно начал Вавик. - Но, увы, девушки разъезжаются на каникулы. Знаю, они вернутся осенью, вернутся загоревшие, похорошевшие, неся с собой аромат полевых маргариток, запах лесных ландышей... - Вавилон Викторович, запаха ведь в подзорную трубу не видно, - прервал его Юрий. - Ах, не подстригайте крылья у моей мечты! - томно возразил Вавик. И уже другим тоном: - Вы, конечно, с шариком пришли? Вижу, вижу, жив и здоров наш милый шарик... Давненько мы с вами, Юра, не говорили как ассистент с ассистентом. - Опять денег хотите? - задал Анаконда лобовой вопрос. - Мой молодой друг, зачем так грубо, так узкоколейно!.. Не денег мне надо, мне надо усилить оптику. Понимаете, один мой знакомый продает небольшой портативный телескоп. Просит он за него всего-навсего сто восемьдесят луидоров... - Я даю вам эти луидоры, - спокойно сказал Юрий. - Мне теперь луидоров не жаль.

Неожиданный вариант

На другой день, взяв сумку с Константином, Юрий направился в агентство Аэрофлота. Он решил лететь в Сочи. Бархатный сезон еще не начался, и Анаконда без труда купил себе билет на ТУ-104. Затем он пошел в универмаг, где приобрел неплохой чемодан. - Путешествовать собираетесь? - спросил Вавик, увидев в прихожей Юрия с чемоданом. - Да, завтра лечу на Черное море. - Рад за вас, Юра... На юге так много прекрасного, достойного наблюдения. Ах, солнце, море, загорелые девушки на пляже, праздник бытия и сознанья!.. Как жаль, что вы купили только один билет! Не подумали вы о Вавилоне Викторовиче, не подумали о человеке, который свято хранит чужие тайны!.. - Ладно, Вавилон Викторович, берите мой билет. И вот вам деньги на обратный путь и на курортные расходы. Я раздумал лететь, - твердо сказал Анаконда. Он понял, что лучший способ хоть на время избавиться от Вавика это послать его на юг, а самому остаться в городе. К тому же Константин будет очень осложнять курортную жизнь. - Спасибо, Юра! - взволнованно произнес Вавик и поспешно отвернулся, чтобы скрыть слезы умиления. На следующее утро, уложив в позаимствованный у Юрия чемодан пляжные принадлежности и подзорную трубу, Вавилон Викторович отбыл на аэродром и поднялся в воздух. Внизу в легкой дымке, как бы в тончайшей нейлоновой сорочке, дремала зеленая равнина. Вскоре справа под крыльями показалась празелень моря; слева лежали смуглые горы в бюстгальтерах вечных снегов. В тот же день Анаконда приступил к усиленным тратам. Но если еще недавно он покупал вещи, имеющие практический смысл, то теперь расходование шло по иным каналам. Придя на рынок, он стал скупать цветы и затем, выйдя на улицу, начал раздавать эти цветы идущим мимо девушкам. Вечером, придя в шашлычную, он громогласно объявил, что сегодня у него день рождения и поэтому он платит за всех едящих и пьющих. Большинство обиженно отказалось от такой единовременной ссуды, но нашлись и такие, которые были весьма довольны. Юрий немедленно оброс льстецами и прихлебателями. С этого дня деньги стали таять, как сахар в кипятке. Через неделю Анаконда обнаружил, что у него осталось сто тридцать рублей. А еще через два дня, проснувшись с тяжелой головой после попойки с новоявленными приятелями, Юрий нашел в пиджачном кармане одну десятку. Порывшись по остальным карманам, он присоединил к десятке два рубля шестьдесят копеек. И он понял, что настал решающий день. Сегодня он истратит эти последние деньги - и шар или улетит от него, освободив от своего ига, или... Будь что будет! Захватив сумку с Константином, Анаконда направился в ближайший ресторан. Плотно пообедав там, он пошел бродить по улицам и бродил до вечера. Белые ночи уже кончились, теплая темнота опускалась на город. В Неве отражались горящие на мостах фонари. Неоновые рекламы на Невском полыхали веселым светом, По тротуарам шли счастливые пары, шли красивые девушки. "Все это я вижу, может быть, в последний раз", - с предрасставальной грустью подумал Юрий, шагая домой. В гастрономе на углу Анаконда купил бутылку коньяка (азербайджанский, три звездочки, 4 р. 12 к.) - уж погибать так с коньяком! Еще купил пачку сигарет "Опал" и коробку спичек. В наличии у него остался один пятачок. Теперь только этот пятачок связывал его с Константином, а может быть, и с жизнью. Придя домой, он выпустил шар из сумки, и тот, как всегда, повис в воздухе в трех шагах от него. Затем, налив полный стакан, он выпил его залпом и, не закусывая, закурил сигарету. Потом выпил второй. Пьяное тепло пошло по телу, мир стал пульсировать. Стены комнаты то разбегались по сторонам, то сжимались, будто хотели раздавить Юрия. Наконец, вынув из кармана заветный пятачок, он подошел к окну. Дома за окном качались, городские огни вспыхивали и погасали, вспыхивали и погасали, словно световые сигналы бедствия. В общежитии напротив светилось только одно окно, четвертое с краю. Анаконде почудилось, что на подоконнике сидит девушка в голубом - Леонковалла. Вдруг окно метнулось куда-то вверх и погасло. Юрий бросил пятачок. Тот с тихим звоном упал на диабаз мостовой. Все кончено... ...Он оглянулся. Константин, как всегда, висел в воздухе в трех шагах от него. Научное предсказание Рассветова не сбылось. Шар избрал свой, неожиданный, вариант: решил навсегда остаться с Юрием. "А что, если вдруг взять да повеситься, - мелькнула у Анаконды нездоровая мысль. - Пусть потеряю жизнь, но только так я могу избавиться от Константина..." Шатаясь, он подошел к кровати, нагнулся и вытащил из-под нее веревку. Когда-то он состоял в кружке начинающих альпинистов, и эта веревка входила в оборудование группы. Юрий стал пробовать ее на разрыв, - куда там, очень прочная. Он начал думать, где бы ее укрепить, но думать долго не пришлось: над дверью торчали два толстых железных крюка, на которых когда-то висели портьеры. Выбирай любой. Шар за спиной Юрия беззвучно полыхнул печально-синеватым светом. В то же мгновение веревка превратилась в сероватую труху, распалась волокнистой пылью. Крюки исчезли. Там, где они были вбиты, в стене теперь темнели небольшие отверстия. - И повеситься нормально человеку не дашь! - крикнул Анаконда, замахнувшись кулаком на Константина. - Но я перехитрю тебя! Он кинулся к открытому окну, вскочил на подоконник и, схватившись руками за голову, сиганул вниз. Безлюдная улица, темные деревья сквера, черные копья ограды - все метнулось ему навстречу. Но в тот же миг какая-то пружинящая сила задержала его падение. Он повис над улицей в гамаке, сплетенном из тонких леденяще-холодных пружин, - и шар висел над ним. Потом Константин поднял его к подоконнику и, мягко подобрав стропы, втянул в комнату. Анаконда в слезах кинулся на кровать.

Обидная жизнь

Юрий проснулся в полдень. Голова тупо болела. Поташнивало. Шар, как всегда, висел в воздухе в трех шагах от постели. Вспомнив вчерашнее, Анаконда даже застонал. Что теперь делать? И Константин с ним навсегда, и денег ни копейки, и жизнь разбита, и даже смерти ему нет... Что делать? Он нехотя встал, вяло оделся, подошел к столу, посмотрел на пустую бутылку. За время ускоренной траты денег он уже привык по утрам опохмеляться, но ведь теперь денег - ни гроша. Правда, у него есть всякие вещи - магнитофон, фотоаппарат, из одежды кое-что. Можно снести в комиссионный. Но в комиссионном сразу денег не получишь, надо ждать, пока продастся вещь. А что он будет есть, ожидая денег? Из редакции его уже отчислили, идти туда просить - стыдно. Что делать? Шар осветил комнату голубым светом. Из него выдвинулась рейка с квадратной площадочкой на конце. С площадочки на стол упали два потертых бумажных рубля. - Значит, решил взять меня на иждивение, - криво усмехнулся Анаконда. - Не очень-то ты щедр, Константин. Но и на том спасибо... Что ж, полезай в сумку, пойдем покупать питье и пищу. Первым делом Юрий купил четвертинку "московской" и пачку сигарет "Памир", потом триста граммов ливерной колбасы третьего сорта (64 копейки кило) и хлеба. Придя домой, он извлек из сумки покупки и Константина, поставил водку на стол. Выпив первую стопку, он закусил колбасой и, закурив сигарету, подумал про себя: "И не так уж плохо. С водкой можно жить. И главное, от водки можно помереть, - и тут ты, друг мой Константин, ничем мне не сможешь помешать. Буду пить систематически, сопьюсь и помру, и кончится эта обидная жизнь". Шар засветился зеленоватым светом. Узкий пучок лучей метнулся от него к бутылке и погас. Чуя недоброе, Анаконда дрожащей рукой налил вторую стопку, поднес ее к губам - и тотчас с отвращением выплеснул жидкость на пол. Водки не стало, водка превратилась в пресную воду.

* * *

Для Юрия началась безалкогольная, безаварийная, бездеятельная и беспросветная жизнь. Каждое утро, получив от Константина два рубля, он клал шар в рюкзак и отправлялся за едой. Вернувшись, он съедал скромный завтрак и, взяв сумку с Константином, шел бродить по городу. Не глядя по сторонам, упершись глазами в асфальт, шагал он, сам не зная куда, без всякой цели - лишь бы не быть дома. В комнате совсем уж тоскливо, да и нельзя сидеть в ней все время: соседи уже начали коситься на него, удивляясь, что он не ходит на работу. И вот он бродил по улицам. Рюкзак с Константином он теперь носил за спиной. Он уже почти привык к нему, как горбатый привыкает к своему горбу. До одури набродившись по городу, Анаконда возвращался домой, нехотя приготовлял себе несложный обед, нехотя съедал его - и снова шел бродить. Он опустился, перестал бриться; новый дорогой костюм запылился и залоснился, но он его не чистил. Он ни на что уже не надеялся и ни к чему не стремился и все больше дичился людей. Потребности его свелись к одной только еде, да и то ему было все равно, что есть. Тех двух рублей, что выдавал Константин, ему хватало на жизнь. Конечно, у него есть вещи, которые можно продать, но лень нести их в комиссионный магазин. Да и на что ему теперь лишние деньги? Вернувшись вечером домой, он пил чай, заедая его хлебом, валился на постель и сразу же засыпал. Ему ничего не снилось. Казалось, шар отнял у него даже сновидения.

Леонковалла-Таня

Была середина августа. Вдоволь нашлявшись по городу, и почувствовав, что пора обедать, Юрий с рюкзаком за плечами шел к своему дому через сквер. Он не спешил. В этот день ему очень не хотелось возвращаться под сень кровли своей. Дело в том, что вчера днем прилетел с юга Вавик, в связи с чем произошла неприятная сцена. Вавик вернулся отощавшим, левое веко у него нервически подергивалось. Он был очень недоволен тем, что Анаконда послал его в Сочи; никогда больше ни за какие коврижки не поедет он туда. Оказывается, одна женщина обнаружила Вавика, когда он в пижаме и с подзорной трубой по-снайперски залег на скале, находившейся недалеко от медицинского женского пляжа. Эта женщина подняла крик, сбежались другие женщины. Они визжали, щипали Вавика и даже били его подзорной трубой по голове. В результате подзорная труба сильно повреждена, ей требуется ремонт. - Но у вас, Вавилон Викторович, есть еще бинокль и портативный телескоп, заметил Юрий. - Не спорю. Но ведь каждому человеку хочется иметь полный набор оптических инструментов. Кроме того, я сильно поиздержался на юге, куда вы же меня и послали... - Вавилон Викторович, мое материальное положение очень покачнулось. Вот хотите - возьмите магнитофон. Вы можете его продать. И вот вам джемпер. Правда, он женский, но и его вы можете продать. - Вы радуете меня, мой юный друг. Но не могли бы помочь мне и наличными? - Вавилон Викторович, у меня нет наличных. Шар выдает мне два рубля в день. - Юра, если вы ежедневно будете давать мне четверть получаемой вами от шарика суммы, то это пойдет вам только на пользу. - Вавилон Викторович, ну что вам мои полтинники?.. - Ах, Юра, я не корыстолюбив. Но оптика требует жертв. Я решил копить деньги на стереотелескоп. Благодаря ему я смогу наблюдать мир прекрасного в объемном виде. Анаконда не стал спорить, ему все было все равно. Он вынул из кармана две монетки по пятнадцать копеек и один двугривенный. Вавик протянул руку. Константин окутался на миг опалово-прозрачным облачком. - Спасибо вам, Юра! - сказал Вавик, беря деньги, - и вдруг с криком боли бросил их на пол и стал дуть на пальцы. - Этого я вам не прощу! Подсовывать раскаленные деньги! Безобразие такое! - Это - шар... Он хочет сохранить мой прожиточный уровень, - сказал Юрий и кинулся подбирать монеты. Они вовсе не были горячими. - Безобразие! - повторил Вавик. - Вас с вашим темным шаром давно надо разоблачить перед населением! Завтра же подаю на вас заявление в домохозяйство! - Схватив магнитофон и джемпер, когда-то предназначавшийся Кире, он выбежал из комнаты, гневно хлопнув дверью. ...Да, сегодня Юрию совсем не хотелось возвращаться в свою квартиру. Вполне возможно, что там его ждут новые неприятности. И вот, сняв с плеч рюкзак, он сел на скамейку в сквере и закурил сигарету. Стараясь оттянуть момент возвращения, он курил медленно, с чувством, с толком и размышлял о том, что хоть курить-то ему еще можно, этого дела Константин еще не запретил. Вот так он и сидел на скамье один, с краю, поблизости от гипсовой урны для окурков. На противоположной стороне аллеи, на такой же скамейке, дремали два пенсионера. Сквер был почти безлюден; в августе Ленинград всегда пустеет: многие взрослые в отпуске, все дети на даче и в пионерлагерях. Было тихо. С неба, с высоты, подернутой легкой облачной дымкой, исходил ровный неслепящий свет. Слева послышались негромкие шаги. Юрий оглянулся. По аллее шла Леонковалла. Он сразу ее узнал, хоть на этот раз на ней было яркое ситцевое платье. В руках девушка держала небольшую авоську, где на глянцево-белом фоне изображены были танцующие лягушки. "Если она сядет на скамейку, значит, не все еще в моей жизни потеряно, значит, есть еще надежда избавиться от шара", - загадал Юрий. У него вдруг так забилось сердце, будто он не то падал в пропасть, не то взлетал на небо, прямо к солнцу. Она легким шагом миновала скамейку и вдруг, словно вспомнив что-то, остановилась, сделала шаг назад и села на самый ее краешек, положив рядом свою сумку. - Спасибо, Леонковалла! - вырвалось у Юрия. Девушка с удивлением, но без всякого недоброжелательства посмотрела на него. Потом на лице ее появилось тревожное выражение. Она подвинулась ближе к Юрию. - Вам плохо? - мягко и простосердечно спросила она. - Почему вы так побледнели? Хотите, сбегаю за водой? - Нет-нет, ничего... Просто я много ходил... Ходил, ходил... Не надо вам беспокоиться... - Юрий так давно не говорил с людьми (за исключением Вавика), что с трудом подбирал слова. - Да, теперь вам, кажется, легче, - сказала девушка. - Вы уже не такой бледный... Но почему это я вдруг Леонковалло? Это ведь композитор такой был. Меня зовут Таня. А вас как? - Вообще-то я был Анакондой. Ну, знаете, такая змея. Обитает в верхнем течении Амазонки. Отдельные экземпляры достигают десяти с половиной метров длины... Но Анаконды из меня не получилось. - Это был ваш псевдоним? - догадалась Таня. - Вот именно. Я хотел стать журналистом, но у меня не оказалось таланта. Поэтому считайте, что я просто Юрий. Я живу вон в том доме. - Мне нравится, что вы так прямо о себе говорите. Я думаю, что вы, наверно, хороший человек. - Это вы ошибаетесь. Я совершил одно нехорошее дело, так что хорошим я быть не могу. - Нет, вы не кажетесь мне плохим. Но у вас очень измученный вид... Знаете, я вас несколько раз видела на улице. Вы всегда идете и ни на кого не смотрите. - Ваше лицо мне тоже знакомо. Я видел вас... - Я же в общежитии живу, вон в том доме. Вы меня тоже не раз, наверно, встречали на улице... - Да-да... А почему это вы летом здесь? Почему никуда не уехали на каникулы? - Мне некуда уехать. У меня нет родных. Вернее, есть в Пскове тетя, но она в апреле вышла замуж, а домик у нее маленький... Но летом в Ленинграде не так уж плохо. Вчера я опять была в Эрмитаже, а завтра собираюсь в Русский музей. - Одна? - Одна. А что? Хотите, пойдем вместе. - Завтра я очень занят, никак не могу, - соврал Юрий. Ему очень хотелось принять это приглашение, но он понимал, что с рюкзаком ни в какую картинную галлерею его не пустят. - А я вот послезавтра на станцию Мохово за грибами собирался поехать. Не хотите со мной? - Эта мысль о лесе и грибах возникла у него совершенно внезапно. - Да, - ответила Таня. - Я очень люблю ходить по грибы. А где мы встретимся? - Давайте вот здесь в семь утра.

* * *

Не воспользовавшись лифтом и не чувствуя тяжести шара, лежащего в рюкзаке, взбежал он на свой шестой этаж. И хоть встреча с Таней предстояла еще через день, Юрию захотелось немедленно привести себя в человеческий вид. Он старательно побрился, затем почистил ботинки. Потом, взяв неизбежную сумку с Константином, направился в ванную, чтобы выстирать там нейлоновую рубашку, а заодно и носки. В коридоре ему попался навстречу Вавик. - Юра, я вчера, кажется, погорячился, - тихо сказал он. - Говорю вам от всей своей благородной души: заявления писать на вас я не стану. Но я надеюсь, что и вы не будете излишне распространяться о моих оптических путешествиях в мир прекрасного. - Не буду, - кратко ответил Юрий. И Вавик направился в свою комнату, напевая: Раньше это знали лишь верблюды Шимми танцевали ботакуды, А теперь танцует шимми целый мир! На следующий день, встав возле комиссионного магазина, Юрнй по дешевке, с рук, сбыл свой фотоаппарат, чтобы не на пустой карман ехать за город.

Разговор в лесу

Настало утро встречи, светлое и тихое. Когда Юрий вошел в сквер, Таня уже ждала его там. Она сидела на скамье и при виде Юрия сразу же встала и пошла навстречу. На ней было простое серое платье, в руке она держала сумку, куда положила плащ на случай дождя. - Ну, в эту вашу авоську немного грибов поместится, - сказал Юрий. - Зато у вас большой мешок, - с улыбкой ответила Таня. - А что в мешке? Она слегка приподняла рюкзак, висящий за плечами у Юрия: - Ой, почему он такой тяжелый? - Там болонья; вдруг погода испортится. И еще там у меня шар. Он очень тяжелый. Я его ношу нарочно, для тренировки, чтобы потом не уставать от ноши в туристких походах, - находчиво ответил Юрий. Но настроение его сразу же испортилось, и всю дорогу - когда они ехали в трамвае, а затем в электричке, он невпопад отвечал на Танины вопросы. Мысли о безграничной власти Константина над ним не давали ему покоя. А еще больше помрачнел Юрий, когда они сошли на станции Мохово и углубились в лес. Этот лес напомнил ему тот, другой. Здесь тоже в одном месте пролегла на пути заросшая осинником траншея, и на полусгнивших кольях тоже висела ржавая колючая проволока. И тоже сперва были сосны, небольшая возвышенность, а потом началась низина. А потом и гроза пришла как тогда. На этот раз в небе столкнулись крупные боевые силы. Вначале удары были короткие и негромкие. Но вот в дело вступила тяжелая небесная артиллерия - орудия БМ из Резерва Главного Командования. Шло решающее сражение. Небо гремело и полыхало. Доставалось и земле. Осколки свистели между ветвей, били по листьям. Откуда-то потянуло торфяной гарью. Юрий и Таня, накинув плащи, стояли под березой, укрываясь от града. - Не повезло вам со мной, - хмуро сказал Юрий. - И грибов пока что никаких не набрали, и в грозу опять попали. Вам не страшно? - Чуть-чуть страшно, но и весело, - ответила девушка. - Но почему вы сказали "опять"? - Это я оговорился. Для вас это не опять, а для меня - опять. С грозой у меня связано одно плохое воспоминание. - Вы вообще очень грустный. Точно что-то все время давит на вас. - Хотите, я расскажу, что на меня давит? Конечно, после этого вы запрезираете меня и отошьете навсегда - и правильно сделаете... Но у меня никого нет на свете, кто бы меня выслушал... Пожалуйста, выслушайте меня. А потом я провожу вас до города, и там мы навсегда расстанемся. - С этими словами Юрий вынул Константина из рюкзака. Тот, как всегда, повис в воздухе. - Вот он, видите? Как, по-вашему, хороший или плохой этот шар? - Вижу, - сказала Таня. - По-моему, он не хороший и не плохой Он страшно чужой. - Еще бы не чужой! Это - ШВЭНС. Шар всепроникающий экстерриториальный неземной самоуправляемый. Я его прозвал Константином. Сейчас я расскажу, как я влип... В это мгновение раздался оглушающе-близкий удар грома. Вершина ели метрах в ста от того места, где стояли Таня и Юрий, задымилась и рухнула вниз. Порывом ветра донесло смолистый запах дыма. Константин засветился розоватым светом, потом опять потемнел. От него отделилось ярко-зеленое световое кольцо и, расширяясь, устремилось в высоту. В тот же миг в темных тучах возникла круглая голубая промоина сечением примерно в полкилометра. Показалось солнце. Небесное сражение продолжалось, но над Юрием и Таней образовалась безгрозовая нейтральная зона. - Это Константин охраняет нас от молний, - пояснил Юрий. - Вернее сказать, он охраняет только меня, больше ни до кого ему дела нет... А теперь слушайте... - и он без утайки ведал Тане о том, при каких обстоятельствах привязался к нему шар и как ему, Юрию, живется под властью шара. Рассказ длился долго. Когда Юрий кончил печальное повествование, небесная битва уже шла к концу. Одна воюющая сторона одолела другую, и настал мир на всем небе. В лесу стало тихо и слышно было, как поют птицы. Юрий поднял глаза на Таню и увидел, что по ее лицу текут слезы - Чего вы плачете? - спросил он. -Это мне надо плакать. - Мне вас очень жалко, вот я и плачу, - ответила девушка. - Надо что-то предпринимать, так человеку жить нельзя. - Чего ж тут предпринимать, - грустно возразил Юрий. Он упрятал шар в рюкзак, туда же положил плащ и побрел через редколесье в сторону дороги. Таня пошла следом за ним, и вот что она сказала: - Очень даже ясно, что надо предпринять. Надо честным трудом заработать десять тысяч и вернуть их шару. Положить их в такой же портфель и отнести на то самое место у дороги, где вы их нашли. Тогда шар отвяжется. - Таня, я с самого начала считал, что взял эти деньги в долг у судьбы... Но как мне теперь вернуть этот долг? - Конечно, столько денег накопить, наверно, нелегко, - задумчиво произнесла девушка. - Но я вам помогу. Через год я окончу техникум и буду неплохо зарабатывать. - Спасибо, Таня... Но я-то как буду зарабатывать? Журналиста из меня не вышло. По специальности я педагог, но на преподавательскую работу идти не могу: как я посмею учить людей, если совесть у меня нечиста!.. А на производство пойти тоже не могу: что я там буду делать с Константином? Остановят в проходной, спросят: "Покажи-ка, что у тебя в рюкзаке..." - Юра, вам надо поступить на такую работу, где нет проходной. - Да, я так и сделаю... Таня, вы не устали? Давайте, я понесу вашу сумку. - Что вы, она совсем легкая... Ну, хотите - понесите. А вы дайте мне ваш рюкзак. - Но он ведь тяжелый... Ну, попробуйте для забавы. Только не отходите от меня больше чем на три шага. А не то Константин вырвется из рюкзака. Таня взвалила на плечи мешок и пошла рядом с Юрием. Вдруг она закричала: - Ой, я вижу гриб! Наконец-то! Настоящий подосиновик! - И она торопливо направилась к грибу. До него было шагов восемь. - Осторожно, Таня! - крикнул ей Юрий. - Шар сейчас... Но шар оставался в рюкзаке. Девушка прошла пять, шесть, восемь шагов - шар оставался в рюкзаке. - Таня, вы приручили его! - воскликнул Юрий. - Он не вырвался!.. Давайте проделаем еще один опыт. Снимите рюкзак, положите его на землю и шагайте ко мне. Она положила мешок на мох и пошла налегке. Но едва сделала четвертый шаг, как шар вырвался из рюкзака и очутился в воздухе возле нее, а потом метнулся к Юрию. Тот огорченно вздохнул. - Не печальтесь, - сказала Таня. - Когда приедем в город, я сделаю заплатку на вашем рюкзаке, а пока понесем шар в моей сумке. - Я огорчен другим. Я вдруг понадеялся, что Константина можно будет оставить тут, в лесу, что я отделаюсь наконец от него. А получилось гораздо хуже: не только я не отделался от него, а он еще и к вам привязался. Выходит, что теперь для Константина мы с вами - два сапога пара. - Ну что ж, теперь вам будет полегче, - спокойно ответила Таня. - Но вам-то будет потяжелее. Вы не боитесь? - Нет. Я рада помочь вам... И знаете, ведь пока что я живу в общежитии одна. Я могу взять к себе шар на пару дней, чтобы вы хоть немного отдохнули от него. Никто ничего не узнает. - Спасибо, Таня... Только вот какой вам совет: пожалуйста, по вечерам задергивайте занавеску на окне. А то в нашем доме есть один любитель смотреть в чужие окна. У него и оптика всякая имеется. - Спасибо, Юра, что сказали... Вот уж не думала, что кто-то подглядывает... Но занавески у нас кисейные; только одна видимость, что они дают невидимость... Между прочим, наше общежитие скоро переезжает в новое здание. А этот дом передают тресту "Севзаппогрузтранс". В нем будет мужское общежитие.

* * *

Возвратившись с Таней в город, проводив ее до дверей общежития и вернувшись в свое жилье, Юрий впервые за много дней уснул без шара, висящего у изголовья. Но уснул не сразу. Хоть Константина и не было здесь, но сознание, что он существует в реальности и находится в данный момент у Тани, не очень-то радовало. "Зря я взвалил на нее эту неприятность, думал Юрий. - Завтра отберу шар". Утром послышался вежливый стук в дверь. Вошел Вавик. - А где шарик? - ласково спросил он. - Я безумно соскучился по нашему общему круглому другу... Юра, не могли бы мне хоть немножко помочь в ускорении приобретения мною того оптического прибора, о котором... - Вавилон Викторович, девушки скоро переедут в новое помещение. А в этом будет общежитие экскаваторщиков и слесарей-ремонтников. - Какая ужасная весть!.. Рушится мир прекрасного!.. - И бедный старик с поникшей головой и слезами на глазах вышел из комнаты. Вскоре раздался робкий звонок. Юрий открыл наружную дверь, и в прихожую вошла Таня. В руке она держала тяжелую сумку с шаром. - Юра, вы удивлены, что я пришла к вам?. - Я обрадован, - тихо ответил он. Войдя в комнату, Таня тотчас вынула шар, и тот занял привычную позицию в трех шагах от Юрия. - Давайте сюда ваш рюкзак, я его залатаю, - сказала девушка. - И вот вам два рубля. Их мне выдал шар десять минут тому назад. А потом он сразу же направил на стену голубой луч и написал на стене ваше имя и адрес. Не успела надпись потускнеть, как я собралась к вам. - Спасибо, милая Таня! Хорошо, что вы пришли и хорошо, что вы принесли Константина. Все-таки он должен быть со мной, ведь на десять тысяч позарился я, а не вы. - Юра, но когда вам необходимо отсутствие шара, вы будете на время сдавать его мне. Обещаете?.. - Обещаю.

* * *

В тот же день Юрий записался на краткосрочные курсы кочегаров парового отопления, где полагалась стипендия, и Константин сразу же перестал выдавать ему ежедневные два рубля. Этот переход на хозрасчет только обрадовал и Юрия и Таню. Окончив курсы, Юрий стал работать в котельной домохозяйства. А в свободное от дежурства время он ездил на станцию Ленинград-Навалочная, где трудился на погрузке товарных вагонов. В котельной он всегда дежурил с рюкзаком за плечами, и всем говорил, что этот тяжелый рюкзак носит для тренировки, готовясь к дальнему туристскому походу. Отправляясь же на погрузочные работы, он нередко оставлял Константина на попечение Тани. Или, вернее, Таня сидела дома под надзором Константина. Через полгода после достопамятной поездки в Мохово молодые люди расписались в загсе, и Таня переехала к Юрию. Свадьбу справили скромно, с пирожными, но без вина. Гостей званых не было. Только неизменный незваный гость - Константин - присутствовал на этом безалкогольном брачном пире.

Шар исчезает

Со дня свадьбы прошел год и несколько месяцев. Юрий и Таня жили очень дружно, но нельзя сказать, что очень счастливо, ибо постоянное присутствие Константина тяжело давило на их психику. Шар был все такой же: темный, холодный, всемогущий и всезнающий. Привыкнуть к нему нельзя было, как нельзя привыкнуть жить в одной комнате с атомной бомбой. Хоть супруги зарабатывали совсем неплохо (теперь, окончив техникум, работала и Таня), но жили крайне скромно, отказывая себе во всем. Товарищи по работе и соседи по квартире считали их сквалыгами, придя к твердому выводу, что они жадные от природы. А Юрий и Таня никак не могли рассказать посторонним людям, почему они оба живут столь экономно. Ведь это была их тайна. Они копили деньги, чтобы вернуть Константину десять тысяч и тем самым избавиться от его настырного присутствия. Товарищи по работе считали двух молодых людей не только крохоборами, но и несимпатичными, скрытными, необщительными существами, замкнувшимися в своем тесном мирке. И немудрено: ведь молодожены никого не приглашали к себе домой, и сами тоже ни к кому не ходили в гости, не участвовали в туристских походах, и вообще держались в стороне от людей. Люди не знали и знать не могли, что необщительность Тани и Юрия объясняются вовсе не их плохими душевными свойствами, а желанием сохранить в тайне существование Константина. Люди не знали, что и Юрий и Таня сами очень страдают из-за своей вынужденной отстраненности от всеобщей жизни. В особенности тяжело переносила эту оторванность от людей Таня, веселая и общительная по натуре. Но она несла бремя этой тайны ради Юрия, которого любила. Тайна продолжала оставаться тайной. О существовании Константина, кроме Юрия и Тани, знало очень мало людей, и эти очень немногие люди молчали, Кира - из соображений личного спокойствия, профессор Рассветов и сотрудники его лаборатории - в силу данного обещания. Вавик теперь тоже не представлял опасности. С тех пор как девушки покинули общежитие, и отпала нужда в дорогостоящей оптике, он завесил свое окно черными шторами в знак траура по ушедшему миру прекрасного и целые дни проводил на обменных толкучках, ища себе подходящий вариант. Но требования Вавика к будущей жилплощади были столь специфичны, что конца поискам не предвиделось.

* * *

Это произошло двенадцатого января. Юрий шел домой после ночной смены. Невеселые мысли владели им в это зимнее утро. Он думал о том, что до сих пор они с Таней положили на сберкнижку только тысячу сто пятьдесят. Сумма, конечно, не маленькая, но чтобы откупиться от Константина, они должны накопить десять тысяч. Сколько же лет им еще предстоит прожить, во всем себе отказывая? Правда, со временем накопление пойдет быстрее, так как у него, и у Тани зарплата станет больше, но все-таки... Себя Юрий не слишком жалел, но ему очень жалко было Таню. Она ходит в поношенных платьях, голубая ее шерстяная кофточка совсем вылиняла и протерлась на локтях, пальто давно вышло из моды. В кино за все время совместной жизни были только три раза, о театре и разговора нет. Правда, Таня ни на что не жалуется, но он-то понимает, что ей не сладко. Ведь так вот и молодость пройдет... Шагая к дому наискосок через заснеженный сквер, Юрий поднял глаза и увидал в своем окошке свет. Это его встревожило. Таня к этому времени должна уже уйти на работу. Не заболела ли? Он ускорил шаг, потом побежал. Вот и парадная. Вот лифт. Как медленно он поднимается! Когда он вошел в комнату, Таня, понурившись, сидела у стола. Глаза у нее были заплаканные. Перед ней лежало какое-то письмо. Юрий машинальным движением снял со спины рюкзак и выпустил Константина. Тот привычно повис в воздухе. - Таня, что с тобой? Ты не захворала? - Нет. Но я ждала тебя. Вот - прочти. Это от тети Вари, из Пскова, - она протянула Юрию листок почтовой бумаги, исписанный крупным, но неразборчивым почерком. - Ты, Таня, сама скажи мне, в чем дело. - У тети Вари сгорел ее дом и все имущество. Она уже неделю живет у соседей, в какой-то проходной каморке... А муж ее сразу же ушел к прежней жене... Тетя теперь совсем одна. Мне ее очень жаль, ведь она растила меня, ничего не жалела... Понимаешь, она просит у меня тысячу в долг. Но я знаю, что отдать-то она не сможет. - Но неужели ей на работе не помогут? - Конечно, помогут. Ей уже дали ссуду. Но ведь у нее все-все сгорело, и домик, и все-все... И застраховано у нее ничего не было. Юрий закурил "Памир" и стал шагать по комнате - от окна к двери и обратно. Шар следовал за ним. Потом Юрий сел на кровать и, жадно затягиваясь, минуты две смотрел на Константина, висящего от него в трех метрах на уровне глаз. Потом перевел взгляд на Таню; она все так же сидела у стола в своей потертой, когда-то голубой, а теперь бог весть какого цвета кофточке. Потом встал, закурил вторую сигарету. Потом сказал: - Таня, ты иди на работу, а то зачтут прогул. А я вздремну до одиннадцати. - Почему до одиннадцати? - каким-то растерянным голосом спросила Таня. - Так ведь сберкасса открывается только в одиннадцать. А потом я схожу на почту. Каким переводом послать: почтовым или телеграфным? - Телеграфным... Спасибо, Юра. Я ничего другого и не ждала от тебя... Но теперь нам придется копить деньги заново. Ты выдержишь? - С тобой - да! В это мгновение вокруг Константина возникло неяркое, тихо вращающееся кольцо. Из кольца выделился голубой луч и начал двигаться по стене, оставляя на ней четкие, постепенно гаснущие слова: Отбываю ЗТП убедившись в ценных душевные качествах рядового жителя данной планеты ТЧК Отныне Земля будет внесена в реестр планет ЗПТ с которыми возможен дружественный контакт ТЧК Благодарю за внимание Затем шар поднялся выше, приблизился к окну, выдвинул из себя две черные рейки. Те потянулись к форточке, и через мгновение обе створки были открыты. Шар, вобрав в себя рейки, очутился за окном. Затем - сперва очень медленно, а потом все быстрее и быстрее - ШВЭНС стал удаляться от окна, от дома, от улицы, от города, от Земли. Некоторое время еще виден был светящийся след, пролегший над сквером, над дальними крышами и косо уходящий в небо, к звездам. Потом и след растаял.

1969 г.

Введение

Сегодня я купил новые наручные часы за 27 рублей. Стрелки у них позолоченные, а циферблат модный, рассчитанный на культурных людей: на нем и цифр-то нет, одни черточка. Образованный человек и по черточкам догадается, который час. А на крышке корпуса отчеканено четкими буквами, что часы это не простые, а антиударные и влагонепроницаемые. Я думаю, эти часы долго будут работать. Только так ли уж мне нужна их долгая работа? Я пенсионер, мне пошел уже шестьдесят четвертый год, а вдобавок я холостяк, и завещать мне эти часы некому. Так что, если меня ударит кондрашка раньше, чем испортятся эти антиударные часы, то их опишут, реализуют через комиссионный магазин, и достанутся они неведомо кому. Ну что ж, покупай их себе на здоровье, неизвестный товарищ! Мне не жалко. А до этих часов у меня были другие, золотые. Я таскал их на руке с девятнадцати лет - и ничего им не делалось. Много ремешков я сменил, а часы все шли минута в минуту, секунда в секунду, и ни разу я их не носил в починку. Вы тут сразу же в уме произведете подсчет: 63 - 19 = 44 - и скажете мне: "Врешь, не может этого быть, чтобы часы шли без ремонта сорок четыре года!" - "А вот шли! - отвечу я. - Не в таком возрасте я, чтобы врать". Тут вы зададите мне еще один хитрый вопрос: "А что же стало с этими замечательными часами, которые сорок четыре года шли без отдыха и ремонта? Сломались они все-таки?" "Не сломались они, - отвечу я. - Они исчезли". Проснулся я ночью и вижу: часов нет. Ремешок лежит на ночном столике, а часов нет. Только щепотка серой легкой пыли осталась на ремешке. Часов не стало. Но перед этим я видел сон, который напомнил мне одно таинственное происшествие, случившееся со мной в молодости. И мне стало ясно, почему исчезли мои часы. Если вас интересует эта история, я изложу ее вам. Из этой истории вы заодно узнаете, почему я ни на ком не женился.

Тося Табуретка

Родителей и места своего рождения я не помню и выдумывать на этот счет ничего не хочу. Ведь я вам быль рассказываю, а не анкету заполняю. Начну с того, что долго был беспризорным, а затем очутился в одном ленинградском детдоме. При детдоме была школа и механическая мастерская. Когда состоялся выпуск нашего возраста, многих ребят детдом сразу устроил на производство, хоть в те годы еще была безработица. Я попал на один номерной завод и стал работать на прессе. Еще я поступил в заочный механический техникум. Первое время после выпуска я жил в помещении детдома, а затем мне и моему одногодке Гоше Находкину предоставили комнату в двадцать три метра в коммунальной жактовской квартире на Лиговке. Детдом нам с Гошей выделил из своих фондов две кровати, два стула, стол, примус и большой чайник, а кастрюлю и тарелки мы купили на свои. Жили мы с Гошей без ссор, душа в душу, все делили пополам и с надеждой глядели в свое неясное будущее. На стену мы повесили расписание предстоящей жизни, где были нами распланированы наши успехи в учебе и в работе на несколько лет вперед. Еще скажу, что обеды мы готовили поочередно и через день дежурили по уборке комнаты. У нас было довольно чисто и всегда пахло духами. Дело в том, что Гоша работал слесарем-ремонтником на фабрике "Ленжет", где делают парфюмерию, и иногда приносил оттуда духи. Конечно, он не выносил духи флаконами, а наливал их в небольшую грелку детского размера. Он эту грелку привязывал на живот, под брюки. Так как на фабрике той работали все больше женщины, то и в проходной дежурили женщины, и мужчин они ниже пояса стеснялись проверять на предмет выноса продукции. Конечно, эти Гошины действия носили, так сказать, характер антиобщественный и даже уголовно наказуемый. Но тогда, по причине своего беспризорного прошлого, мы этому как-то не давали должной оценки. До хитрости своей с грелкой Гоша додумался сам. Он вообще был человек на многое способный и даже с талантом. Талант заключался в том, что Гоша с детских лет умел искусственно икать. Когда он был беспризорным, он даже деньги этим зарабатывал на толкучках. Он сзывал людей, становился в их круг, наглатывал. воздуха в грудь и в живот и, пожалуйста, икал на все лады: то как жеманная девица, то как пьяный ломовик - по выбору заказчика. Получалось это у него так громко, натурально и художественно, что слушатели восхищались и бросали ему в шапку монеты и всяческую еду. В детдоме он тоже радовал нас своим талантом, и наша спальня № 7, где стояла Гошина койка, была самой веселой. А теперь, став взрослым, Гоша даже принимал участие в Драмкружке при клубе, недалеко от нашего дома, тоже на Лиговке. Когда там шли самодеятельные пьесы, где разоблачалась жизнь бывших купцов и буржуев, Гошу приглашали на роль. Правда, на сцену его не выпускали. Он стоял за декорациями с мегафоном в руке и следил, когда ему по ходу действия надо икать. Если купец или буржуй был на сцене пьяным, то к его разговору полагалась икота, и актер нарочно делал паузы, а Гоша, поднеся ко рту мегафон, икал за него на весь зал. А если по ходу пьесы Гошиному таланту уделялось мало места, он самостоятельно начинал вставлять свой ик в промежутки между словами действующих лиц. Уже там на сцене и буржуев нет никаких, они уже сметены как класс, а происходит какой-нибудь серьезный разговор между положительным героем и героиней, а Гоша как икнет - публика хохочет и начинает кричать: "Бис! Бис!" После окончания спектакля, когда вызывают артистов, Гоша выходил из-за кулис, скромно становился со своим мегафоном среди актеров и земно кланялся зрителям. На его долю шла законная порция аплодисментов. Эти театральные успехи нисколько не мешали Гоше быть хорошим парнем. Он не заносился, не задирал нос передо мной. Жили мы дружно, как родные братья, и во всем советовались друг с другом. Наша совместная трудовая жизнь текла мирно и перспективно. Но неспроста я эту главу назвал "Тося Табуретка". Эта Тося вклинилась в нашу жизнь, и хоть она ни на миг нас не поссорила, но с нее начались все наши передряги и роковые невзгоды, которые для меня продолжаются и ныне, в преклонном пенсионном возрасте. Тося Табуретка жила в квартире по одной лестнице с нами. Ей тоже было девятнадцать лет, и никакой мебели она собой не напоминала. А Табуретка это было ее старое детское прозвище. Ребята со двора объяснили нам, что в детстве Тося была толстая, маленькая и малоподвижная - вот за это ее тогда и прозвали Табуреткой. К девятнадцати годам она выровнялась, стала девушка что надо, а неофициальное прозвище за ней закрепили, чтобы не путать с другой Тосей, которая тоже жила в этом доме. Эту Тосю Табуретку я неоднократно встречал на лестнице, и каждый раз меня радовала ее приятная внешность. Губки бантиком, аккуратная челочка, розовая батистовая кофточка, модная серая юбка в обтяжку фасона "не ущипнешь". Не девушка, а фантик. Однажды я набрался нахальства и заговорил с ней. Она вежливо вступила в разговор. Рассказала, что работает в кино помощницей билетерши, что некоторые посетители к ней неравнодушны, но она никому не дает надежды. После этого разговора я почувствовал, что сам к ней неравнодушен. С тех пор при каждой встрече с Тосей я все больше в нее влюблялся. Она разговаривала со мной охотно. Раз я даже пригласил ее в кино, но она сказала, что смешно ей ходить в кино, раз она там сама работает и все картины смотрит бесплатно. Однако она иногда стала забегать в нашу квартиру - вроде бы за спичками или щепоткой соли. Она заходила и в нашу комнату, и мы беседовали о фильмах и киноартистах. Гоша тоже охотно с ней разговаривал, и она несколько раз ходила в клуб слушать его сценическую игру. Вскоре я стал замечать, что с Гошей что-то такое творится. Он утерял внимание к уборке комнаты. Вместо того чтобы спички и окурки с пола аккуратно сметать в одно место и бросать в печку, он стал заметать их под кровати, будто так и надо. И еще я заметил, что в комнате нашей уже не пахнет парфюмерией. Зато, встречая Тосю, я не мог не учуять, что от нее теперь за десять шагов тянет духами. А однажды Гоша во время своего поварского дежурства насыпал в гороховый суп сахару вместо соли, и в таком виде разлил его в наши тарелки, и сам стал есть такой суп, не замечая своей кулинарной ошибки. Тут-то до меня дошло, что он тоже влюбился. А в кого - догадаться было нетрудно. И я решил объясниться с Тосей и выяснить, кто из нас двоих ей больше по душе, и уйти с дороги друга, если он ей больше нравится. И вот я подстерег Тосю на лестнице, когда вечером она возвращалась из кино, и попросил ее подняться со мной на последнюю площадку, к чердаку, где никто не помешает нашему объяснению. Она согласилась. Мы взошли на шестой этаж, и там я для затравки первым делом спросил у нее, какими это такими цветами от нее пахнет. Резедой? Или гелиотропом? Или гвоздикой? - Всякими разными, - не смутившись, ответила Тося. - Благодаря заботам твоего друга я пахну всеми цветами радуги, а вот с кое-чьей стороны таких забот к себе не вижу. Я понял намек и хотел заметить ей, что у Гоши такое производство, откуда он может духи девушкам дарить. А мне что со своего производства нести в подарок? Не гайки же и не шайбы. Но я воздержался от этой реплики, чтобы не ставить своего друга в невыгодное положение. Я решил действовать начистоту. - Тося, не могла бы ты в меня влюбиться? - поставил я перед нею наводящий вопрос. Тося крепко зажмурила глаза, задумалась, а потом ответила: - Вася, это вопрос очень сложный и психологический, и с бухты-барахты я решить его не могу. С одной стороны, на лицо и на фигуру, ты мне как будто нравишься. Но, с другой стороны, вряд ли я смогу в тебя влюбиться. Ведь я не потрепушка какая-нибудь, не шлындра бульварная, я девушка порядочная и если влюблюсь, то только через загс. - Тося, о чем речь! Я с тобой хоть сейчас в загс готов! - горячо высказался я. - Но я-то не слишком готова, - ответила Тося. - Я не вижу за тобой большого будущего. Тут я стал говорить ей, что будущее у меня неплохое, что скоро мне разряд повысят, что я в техникуме заочном учусь и со временем могу стать мастером. - Ах, что мне твои разряды и техникумы, - усмехнулась Тося. - Ко мне многие почище тебя подкатываются, даже один спортсмен-перворазрядник увивается. Еще инженер один за Мной бегает - человек солидный, при ручных часах. Но пусть никто не надеется на легкую добычу! - Тося, а Гоша тебе симпатичен? - задал я важный вопрос. - На внешность он мне не слишком симпатичен, - призналась Тося. - Но мне нравится, что он проявляет заботу. Вчера, например, опять духи принес, "Белую ночь"... А еще мне в нем нравится, что он артист. Ты слыхал, как ему в клубе хлопают! По сравнению с тобой у него больше шансов. - Тося, а есть для меня какая-нибудь надежда на твое влюбленье в меня? - Немножко надежды есть, - ответила Тося. - Повышай свои успехи в жизни и я, может быть, отвечу тебе сердечной взаимностью. Но опять-таки только через загс. Помни, что я не какая-нибудь, не мымра панельная! Этот личный разговор, с одной стороны, опечалил меня, а с другой стороны, обнадежил. Я понял, что должен бороться за свое счастье. Для этого мне надо выделиться в глазах Тоси. Конечно, с Гошей мне соревноваться трудно, потому как у него талант. Но, с другой стороны, Тося сама призналась, что на лицо он ей не нравится, а я, наоборот, нравлюсь. Учитывая этот свой плюс, я должен переплюнуть спортсмена и инженера, имеющего часы. Если я приобрету часы на руку и еще вдобавок овладею каким-нибудь видом спорта, то этим я сразу убью двух зайцев: отошью от нее и инженера, и спортсмена. И тогда мы с Гошей выйдем в финал и по-дружески будем соревноваться за Тосю. И тот, кто увидит, что ему не повезло, вовремя отсыпется от этой девушки, а другой твердой и нежной рукой поведет ее в загс.

Ходунцы

Содержание вышеупомянутого важного разговора я честно изложил Гоше и высказал ему свои соображения по этому поводу. Он мне тут же откровенно сознался, что тоже полюбил Тосю. И он тут же согласился с моим планом действий: я должен отшить этих двух неизвестных соперников, а затем судьба решит, кто из нас - я или Гоша - станет обладателем руки и сердца Тоси. Он посоветовал мне, как только начнется зима, заняться лыжами: в этом виде спорта легче всего стать чемпионом. А насчет часов он сказал мне так: "На твои часы деньги будем копить вместе". Вот до чего это был порядочный человек! Надо сказать, что это сейчас часы купить - простое дело, нынче даже школьники их носят. Но в те нэповские годы часы мог приобрести только зажиточный, состоятельный человек. Часы на руке считались в те времена признаком солидности. И вот мы с другом стали копить деньги. Мы урезали свой пищевой рацион и временно перестали вносить в жакт квартплату. Хоть мы похудели, а из домконторы нам стали грозить судом, но через несколько месяцев мы накопили сумму, на которую можно было купить часы среднего качества. В один осенний день я отправился на толкучку и стал присматриваться. Вскоре я заметил, что один маклак предлагает приятные на вид часы с корпусом из вороненой стали. Он подбрасывал их на ладони и выкрикивал нараспев: - Часы Павел Буре, ходят в холоде и в жаре! На семи винтах, на двадцати алмазах! Не порчены, не брошены, в починку не ношены! Ход - на весь год! Цена - по совести! Я подошел к маклаку, он дал мне потрогать и послушать часы и назвал цену. Цена была почти что по моим деньгам. - Огребай ходунцы, не пожалеешь! - напористо зашептал мне маклак. - Тебе как родному сыну пять темаков скину!.. Себе в убыток отдаю, сам бы носил их за милую душу, да маманя приболела, червонцев на леченье треба! Обрадовавшись скидке, я немедленно купил часы вместе с ремешком. Надев их на запястье, я сразу почувствовал себя значительным человеком. А когда на следующий день, встретив Тосю на лестнице, я, будто невзначай, поглядел на руку и сказал: "Ну, мне, кажется, пора" - Тося живо заинтересовалась моей покупкой и одобрила ее. Я сразу заметил, что ее отношение ко мне значительно улучшилось. И в самом деле - часы имели вид, этого у них нельзя было отнять. Правда, шли они неточно и с перебоями, но у нас с Гошей был будильник, он показывал верное время и исправлял положение. Надо было ковать железо, пока горячо, - пора было приступать ко второй части программы, то есть овладевать лыжным спортом и становиться чемпионом. Тем более что уже выпал первый снег.

Дела спортивные

Вскоре я записался в секцию лыжного спорта и взял под расписку лыжи и пьексы. В то время нынешних лыжных ботинок еще не знали, лыжи крепили к пьексам - этаким сапожкам с загнутыми носками. И крепленья тогда были другие, не такие удобные и надежные, как теперь. Я решил не становиться горнолыжником или прыгуном с трамплина, откровенно говоря, я не хотел часто падать и паденьями набивать себе синяки и ущемлять свой авторитет. Я задумал стать лыжником-равнинником, то есть ходить на лыжах по ровным и безлюдным местам. Поэтому тренироваться я начал не на земной, а на водной поверхности, а точнее говоря - на льду. Уж ровнее замерзшей реки ничего быть не может. И вот когда Нева покрылась прочным льдом, а лед основательно замело снегом, я все свое свободное время стал отдавать лыжному делу. Я даже отпуск взял зимой, чтобы всецело посвятить себя тренировке на чемпиона. Могу вас заверить, что тренировка эта шла неплохо. Но однажды, когда я утром вышел из подъезда с лыжами и направился к Неве, подул сильный ветер, началась вьюга. Я решил вернуться домой. Однако, проходя мимо одной пивнушки... Уважаемые читатели! Конечно, при этих моих словах вы приятно оживились и решили, что я зашел в пивную, выпил там, натворил чего-то спьяна, получил срок и с этого начались все мои невзгоды. Ах, если б это было так! Увы, произошло со мной нечто совсем другое... Итак, поравнявшись с пивной, я вдруг услышал голос: "Эй, парень, трояк не хочешь заработать?" Это обратился ко мне шофер потрепанного грузовика-фургона, стоявшего возле пивного заведения. А далее шофер пояснил мне в чем дело. Он с братом привез кому-то из дальнего совхоза левые дрова, а когда за дрова были вручены деньги, брат сразу крепко выпил, и его пришлось уложить в кузов, в фургон. Сейчас братан там спит, но если он проснется, то есть опасность, что он на ходу выпрыгнет из машины, тем более что дверь держится на честном слове. Если я посижу в фургоне с пьяным, не давая ему выскочить, то буду иметь трешку. - А далеко ехать? - спросил я. - Часа полтора, до нашей деревни, - ответил водитель. - Да я тебя и раньше выпущу, если он там будет смирно лежать. Я подумал, что где-нибудь в лесу ветер сейчас потише, там не так холодно, и там можно, несмотря на вьюгу, потренироваться в лыжном спорте. Да и трешка - дело не лишнее. Поэтому я выразил свое принципиальное согласие на эту сделку. Шофер открыл фанерную дверцу фургона, я туда просунул лыжи и затем влез сам. Трезвый брат пьяного брата закрыл дверцу снаружи, потом завел мотор, и мы тронулись в путь. В фургоне было темновато, в нем имелось два малюсеньких, залепленных снегом окошечка на уровне выше человеческого роста. На покрытом древесным мусором полу спал человек в тулупе, под головой его вместо подушки лежала березовая чурка. Некоторое время он лежал спокойно, но когда машину начало качать на поворотах, он вдруг вскочил и стал требовать, чтобы его впустили в кино. Я стал ему объяснять, что никакого кино здесь нет, но он рвался к двери. Поэтому мне пришлось применить физические меры. Так как драться я умел с детства, а незнакомец был пьян и неуклюж, то я его довольно быстро утихомирил, и он снова уснул. Тем временем грузовик ехал полным ходом. Вначале чувствовалось, что машина петляет по городу, потом повороты кончились, мы выехали на какую-то загородную дорогу. Но где мы едем и куда - этого я не знал, ведь до окошек мне было не дотянуться, да меня это и не особенно интересовало. Вдруг грузовик остановился. Стало слышно, как завывает вьюга. Потом шофер открыл дверцу, и в фургон ворвался снежный вихрь. - Ну как, жив мой братан? - спросил водитель. - Жив, - ответил я. - Слышишь, как храпит!.. Правда, пришлось ему батух немного надавать, а то он все в кино рвался. - Правильно сделал, это ему полезно, - молвил шофер. - Он всегда, как выпьет, в кино хочет, культура в нем играет... Теперь бы его в кабину пересадить, а то дом недалеко, пусть он в деревню сидя въедет, чтоб лишних разговоров не было. А как усадим его - ты сразу куда хошь можешь идти. Мы натерли пьяному уши снегом, кое-как привели его в чувство, помогли ему влезть в кабину. Затем я взял из фургона свои лыжи. - Спасибо тебе, получай трояк, - сказал шофер. - А может, со мной до деревни доедешь, а? Погреешься у нас... Гляди метель-то какая. - Нет, спасибо, - ответил я. - Мне надо тренироваться. - Ну, охота пуще неволи, - проговорил водитель. И вскоре его машина скрылась в снежной мгле. И тут я вспомнил, что забыл его спросить, где мы находимся и где здесь ближайшая станция. Я стоял на проселочной дороге, слева виднелся еловый лес, справа болотистое редколесье. Я даже не знал, в какой стороне Ленинград. Однако это не очень меня смутило, так как я был полон сил и желанья поскорее стать чемпионом и завоевать сердце Тоси. К тому же сквозь завывание метели мне послышалось, что где-то далеко прогудел паровоз. И я стал на лыжи и пошел снежной целиной через лес в сторону этого гудка. Следующее мое воспоминание такое. Я иду на лыжах по лесу. Это лес болотистый, в нем стоят невысокие сосны и березки, под снегом чувствуются кочки, но так как снег глубокий, то кочки не мешают идти. И вдруг на левой лыже обрывается крепление, и я ничего не могу сделать. Взвалив лыжи и палки на плечо, я иду сквозь вьюгу, проваливаясь по пояс в сугробы. Я хочу выйти на проселочную дорогу, но не знаю, где она: лыжню уже замело снегом. А вьюга не унимается, и меня начинает прохватывать холод, ноги и руки стынут. Я начинаю понимать, что дела мои плохи, и все ускоряю шаг. Так я иду час или полтора - и вдруг узнаю то место, где оборвалось крепление и где начинаются мои глубокие пешие следы, - их снегом еще не замело. Значит, я кружил, кружил и вернулся на старое место. Тогда я бросил лыжи - мне было не до лишнего груза - и снова стал искать проселочную дорогу. Но ее все не было. И вдруг я почувствовал, что у меня онемела правая нога. Я сел под сосенку и стал бить ногой о ногу, но ничего не помогало. Вдобавок теперь у меня и руки стали неметь. Потом меня охватила какая-то приятная лень и я задремал под гуденье вьюги. Мне снились разные хорошие сны. Снилось, будто мне еще только двенадцать лет, и я лежу в младшей спальне детдома, и дежурный воспитатель будит всех ребят, а меня не будит - это потому, что я хорошо умею симулировать все болезни. "Он болен, - говорит воспитатель, - пусть спит сколько хочет, а завтрак принесем ему в постель". И я сладко потягиваюсь на койке и с удовольствием думаю, что мне не нужно идти умываться, не надо идти на занятия, а можно спать, спать...

Таинственный люк

Вдруг я сквозь сон почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо. Я подумал, что воспитатель все-таки догадался, что я симулянт, и решил погнать меня в умывалку. Нехотя я открыл глаза. Но, открыв их, решил, что я опять во сне. Передо мной стояла девушка, и была она такая красивая, каких я еще и не видывал. Можно пройти по Невскому в час пик десять раз туда и десять раз обратно - и то такой не встретишь. Она стояла передо мной на светло-желтых лыжах, на ней был дорогой лыжный костюм из серой натуральной шерсти, с вытканными голубовато-белыми снежинками, и такая же шапочка. "Откуда эта замечательная девушка здесь, в глухом лесу? - мелькнула у меня мысль. Может быть, я уже замерз, и умер, и нахожусь в раю, и это передо мной ангел?" Правда, в бога я на верил, но, когда был беспризорным, иногда заходил в церкви, надеясь там пошуровать насчет мелкой монеты, и что такое ангелы - я знал. Я еще раз оглядел девушку. Крыльев у ней не имелось, но все-таки она была такая красивая и симпатичная, что не верилось, в ее земное соцпроисхождение. - Извиняюсь, вы не ангел случайно? - спросил я ее заплетающимся языком. - Нет, я Лида, - ответила девушка. - Я вовсе не ангел... А вы замерзаете, замерзаете! - И она стала тормошить меня и подымать с места. Но ноги у меня не шли. Тогда она сняла лыжи и, проваливаясь в снег, стала тащить меня куда-то. На глазах у нее были слезы, и мне стало стыдно, что я не могу двигаться. Я сделал усилие, кое-как встал на ноги и побрел, опираясь на плечо девушки. Но ног своих я не чувствовал. Вскоре мы очутились на небольшой полянке. Девушка подвела меня к осинке, чтобы я не упал, а сама подошла к другому дереву и провела рукой по его стволу. Мне показалось, что при этом она нажала на какой-то рычажок, который чуть заметно торчал из коры. - Сейчас вы согреетесь, - ласково сказала она. - Все будет хорошо. Мама моя вам поможет, она по специальности врач. - Какие уж тут врачи, - тяжело ворочая языком, ответил я. - Раз человек помер, то он помер. Если он не помер, то он не помер, но если он помер, то он именно помер. Скажите мне честно, товарищ ангел: помер я или не помер? - Сейчас мы будем дома, - мягко ответила девушка. - Идет проверка. Сразу вниз нельзя. Тут я заметил, что на стволе ели, стоящей по другую сторону полянки, зажегся небольшой белый квадратик. Квадратик мигнул два раза и погас, а на смену ему загорелся круглый зеленый глазок. А секунду спустя я увидал, что посреди полянки снег пришел в движение, на нем обозначилась круглая и все расширяющаяся трещина. И вдруг с тихим шипеньем и легким свистом откинулась круглая люковая крышка - вместе с кочкой; кочка, по-видимому, была чем-то прикреплена к ней для маскировки. Крышка встала "на попа", внутренняя ее сторона металлически блестела, на ней видны были диагональные насечки. Из черного колодца тянуло подземным ветром, снежинки таяли, попав в столб теплого воздуха. Колодец был круглый, вроде канализационного, только пошире. "Что же это такое?" - удивился я, но ничего не сказал. - Сядьте сюда, отогрейтесь, а потом спустимся домой, - сказала девушка и подтащила меня к люку. - Садитесь же, ноги свесьте туда, а руки держите над шахтой. А я схожу за лыжами, их нельзя оставлять наверху. Она ушла. Я согнувшись сидел на краю люка. Оттуда все тянуло и тянуло теплом, и ногам моим вдруг стало очень больно, особенно правой, - они начали оттаивать. И по рукам тоже забегали колючие мурашки. Вскоре девушка вернулась. Она принесла лыжи и бросила их в люк. Мне показалось, что падали они очень долго. Потом снизу послышался глухой удар. - Сломались! - сказал я. - Ну и пусть, - ответила Лида. - Главное - ничего нельзя оставлять наверху... А вам легче? Можете спускаться? - Могу, - ответил я. - А куда это? - К нам домой. Потом все узнаете. Я наклонился над люком. Ближе к свету серебристо поблескивали металлические ступеньки и поручни, вертикально уходя вглубь. Круглая стена колодца отсвечивала желтым. А дальше была темнота. - Я начну спускаться первой и буду подстраховывать вас, - сказала Лида и, легонько отстранив меня, полезла в колодец. Потом и я тяжело опустил ноги вниз, нащупал ступеньку и, держась за теплые гладкие перила, стал спускаться неизвестно куда. Сверху от расплавленных теплым ветром снежинок падали капельки. Я лез и слышал, как в темноте, несколькими ступеньками ниже, Лида негромко напевает "Рамону" - была такая песенка. "Рамона, ты слышишь ветра нежный зов, Рамона, ведь это песнь любви без слов. Как птиц белых стая, над нами облака плывут, блистая и тая, они нас властно вдаль зовут..." Я слушал с удовольствием, голос у Лиды был приятный. И потом, ведь это она специально для меня пела, чтоб я знал, что она близко и никуда не делась. - А вас как зовут? - спросила вдруг Лида, прервав пение. - Василий Васильевич, - ответил я. - Но вы ради знакомства можете звать меня Васей. - Вася, сейчас я включу освещение. С этими словами она нажала на маленький выступ в перилах, и в шахте колодца зажегся свет. Стала видна стенка, выложенная желтыми металлическими плашками. Одновременно наверху, высоко над моей головой, автоматически захлопнулась крышка люка и вьюга исчезла, будто ее и не было. От неожиданности я вздрогнул, руки мои соскочили с перил, однако я удержался и не упал. Но, стараясь удержаться, я сильно ударился левой рукой о перила и вдруг услышал, что с моими часами что-то произошло, что-то из них посыпалось вниз. - Черт! Сволочь! - прошипел я сквозь зубы. - Почему вы ругаетесь?! Что случилось? - испуганно спросила снизу Лида. - Это я не вас ругаю, это я маклака ругаю, - ответил я. - Механизм из моих ходунцов высыпался. Семь винтов и двадцать алмазов - все выпало! Один корпус остался. Вот и верь после этого людям! - Не огорчайтесь, Вася, у вас будут новые часы. Я попрошу отца сделать золотые часы и подарю их вам. - Мне от вас часов не надо, - обиделся я. - Я хоть и на Лиговке живу, но чтоб от девушек подарки брать - этого за мной не водится... А ваш папаша часовщик, значит? - Нет, не часовщик. Но часы сделать он может. - Замнем, Лида, этот разговор, - сказал я. - А вот я интересуюсь, как металлист, чем это здесь стенка выложена. Из чего эти плашки? Медь не медь, латунь не латунь... не пойму. - Эти плитки из золота, - пояснила Лида. - Отец говорит, что золото не поддается коррозии. А лестница эта и поручни - из платины. Платина ведь тоже хороший материал. Тут я вторично чуть не ссыпался с лестницы. - Как это так, - спрашиваю, - стены из золота, ступени из платины? Куда я попал? Или я в безумном сне?! - Нет, вы не во сне, - спокойно ответила Лида. - Но вы у нас увидите много странного. Тем временем лестница кончилась, и мы очутились на небольшой площадке, где валялись разбитые Лидины лыжи. Перед нами была глухая стена из темного вороненого металла, справа из стены торчали клавиши с буквами, на манер как у пишущей машинки. Тем временем я взглянул на свои часы и убедился, что от них остался только корпус - все детали действительно вывалились вместе с циферблатом. - Снимите с моей руки эту дрянь! - попросил я Лиду. - У меня пальцы с морозу не действуют... Снимите эту дрянь и швырните ее на пол! Тошно мне видеть, как меня облапошили! Девушка сняла бывшие часы с моей руки и бросила корпус на пол, а ремешок спрятала в карманчик своего лыжного костюма. - Этот ремешок вам еще пригодится, - с улыбкой сказала она. Потом Лида пять раз нажала на клавиши в стене - набрала свое полное имя и вдруг стена раздвинулась. Мы вошли в длинный коридор, который с небольшим наклоном уходил куда-то еще глубже внутрь земли. Стены здесь были облицованы полированными плитками из яшмы и малахита, пол был из розового мрамора. Из стен торчали матовые светильники, излучавшие ровный и сильный свет. "Куда меня занесло?" - недоумевал я. Бомбоубежищ в ту пору еще не строили; о метро и разговоров не было; на каменноугольную шахту тоже никак не походило. "Может быть, я попал в тайное гнездо иностранных шпионов?" мелькнула у меня роковая догадка. - Стой! - воскликнул я. - Говори, куда ты меня завлекла! Знай, ни одна военная тайна не выпрыгнет из моих уст! - И я твердо прислонился к стене, не желая идти дальше. - Не смей со мной так разговаривать! - обиделась Лида. - Никаких тайн твоих мне не нужно! - А кто все это выстроил под землей? Отвечай, чья это подозрительная работа? - Все это создал мой отец... Тебе, конечно, это странно. Но мой отец необыкновенный человек. У него от рождения великий дар: он может создавать все из ничего. Ошеломленный этим признанием симпатичной Лиды, я отклеился от стены и покорно, как ребенок, заковылял за своей провожатой. Я решил, что такая славная девушка не может быть шпионкой. И потом, признаться, никаких военных тайн я выдать не мог, даже если бы меня пытали или, наоборот, обольщали. Дело в том, что я не знал военных тайн. Хоть я и работал на номерном заводе, но это был завод "Ленхозметаллоштамп № 6" системы Ленбытпотреба. Изготовлялись у нас оцинкованные корыта для домашней стирки, ванночки для купанья малолетних детей, баки для питьевой воды и сливные бачки для санузлов. Вскоре подземный роскошный коридор кончился, и мы вступили в мраморный круглый зал. Из его высоких окон лился яркий свет, - это был свет искусственный, но похожий на солнечный. Из этого зала мы вошли в другой, отделанный дубовыми панелями, а потом еще в другой и еще в зал, с хорами и сценой, а потом я и счет потерял анфиладам роскошных комнат и залов. Я шел, разинув рот от удивления, а Лиде было хоть бы хны, - она, видно, привыкла ко всему такому. Шаги наши повторяло эхо, мы были совсем одни в этом подземном дворце. Я спросил Лиду, почему нам никто не попадается на пути и много ли народу живет в этом помещении. Она мне спокойно ответила, что живут здесь, под землей, трое людей, что все это принадлежит ее отцу, ну и ей с мамой. - Весь дворец - на троих! - ахнул я. - Да, - спокойно подтвердила Лида, - нас здесь только трое. Вскоре мы миновали беломраморный зал, в котором был большой плавательный бассейн, потом свернули в какой-то коридорчик - и вдруг очутились на обыкновенной лестничной площадке, каких много в ленинградских домах. Мы остановились перед обыкновенной деревянной дверью, обитой коричневой клеенкой, - таких дверей тоже сколько угодно на ленинградских лестницах, и Лида нажала кнопку обыкновенного звонка. Нам отворила женщина средних лет, еще довольно миловидная и стройная. Мы вошли в прихожую. Никакой особой роскоши здесь не было. Прихожая как прихожая. - Мама, представляю тебе моего нового знакомого, Василия Васильевича, заявила Лида. - Он совсем замерзал, ему нужно оказать помощь. - Затем, обращаясь ко мне, добавила: - А маму мою зовут Елизавета Петровна, будьте знакомы.

* * *

Затем меня повели в комнаты, усадили на диван. Лидина мать велела мне разуться и осмотрела мои ноги. Выяснилось, что ступня правой ноги обморожена и потеряла всякую чувствительность. Елизавета Петровна стала натирать ее какой-то мазью, а потом спиртом. Вскоре я почувствовал очень сильную боль, У меня даже сердце зашлось. - Потерпите, потерпите, голубчик, - ласково сказала Елизавета Петровна, А ты, Лида, принеси таз с теплой, но ни в коем случае не горячей водой. Несмотря на боль, я с интересом рассматривал жилплощадь. Комната была примерно в тридцать метров, обстановка в ней имелась неплохая, но опять-таки без всякой роскоши; ни золота, ни драгоценных украшений я не заметил ни на стенах, ни на потолке. Сквозь тонкие занавески лился свет, хоть и не солнечный, но похожий на дневной. Одна дверь вела в прихожую, другая - в соседнюю комнату. Вскоре мне немного полегчало. Мне дали шлепанцы, и Лида отвела меня в ванную, рядом с которой находилась уборная. Санузел был отделан белым кафелем, все блистало чистотой, но никакой особой роскоши я и здесь не заметил. Когда я, припадая на обмороженную ногу, вернулся в комнату, там уже был накрыт стол на четыре персоны и даже стоял графинчик с водкой. Тут из соседней комнаты вошел мужчина средних лет с весьма умным лицом. По виду он походил на инженерно-технического работника. Одет был не шикарно, но чисто. Лида представила нас друг другу, и я узнал, что зовут его Николай Алексеевич. - Рад видеть гостя из шумного наземного мира в нашем тихом жилище, сказал он, пожимая мне руку. - Вы пьете? - Вообще не пью, но ради такого знакомства приму рюмаху для аппетита, солидно ответил я, чокаясь с Николаем Алексеевичем, после чего все приступили к ужину. Пища была вкусная и питательная, но никаких необыкновенных яств и вин на столе я не увидел, что меня удивило. После ужина хозяин дома пригласил меня в свой кабинет, усадил в кресло и предложил закурить. Кабинет был просторный и удобный, в нем стояло несколько стеллажей с книгами, но ничего роскошного я и в нем не приметил. Мое внимание привлек только игрушечный паровозик, стоявший на письменном столе. Он стоял на особой подставке и был накрыт стеклянным колпаком. - Вас, конечно, удивляет все это, - начал разговор Николай Алексеевич. Вы знаете, что находитесь глубоко под землей, вы видели мой подземный дворец, вы ошеломлены, вы подавлены, вы начинаете даже сомневаться в своей психической полноценности. Не так ли? - Именно так, - охотно согласился я. - В голове моей - полный кавардак и столпотворение. - Не бойтесь за себя, вы в здравом уме, - заверил меня новый знакомый. - И вы, и я, и все, что вы здесь видите, - все это существует в реальности. Конечно, сразу в это трудно поверить, но если вы внимательно выслушаете историю моей жизни, вы кое-что поймете.

Рассказ Творителя

Николай Алексеевич откинулся в кожаном кресле, затянулся папиросой "Сафо" и повел рассказ о себе. История его жизни оказалась столь необычной, что я почти все запомнил дословно и изложу здесь эту историю от его лица. - Я родился в Петербурге на набережной реки Пряжки, - начал Николай Алексеевич. - Мой отец был скромным чиновником, мать же работала по хозяйству. Жили родители небогато, но весьма дружно. Когда мне шел седьмой год, отец мой тяжко заболел и вскоре скончался. Незадолго до своей кончины он призвал меня к постели и, по-видимому, хотел сообщить мне нечто важное. Из-за слабости и высокой температуры речь его была крайне сбивчива, в ней мелькали непонятные советы: "Не зарывай талант в землю", "Не верь в миражи"... Однако ничего конкретного он сообщить мне не успел, так как ему стало хуже, и доктор велел мне уйти из комнаты умирающего. Когда отца везли на Митрофаньевское, я сидел на колеснице и помню, что за гробом шло довольно много народу. Тогда я не придал этому значения, но когда подрос, узнал от соседей по дому, что отец мой был весьма уважаем многими людьми за свою доброту и скромную жизнь. Говорили также, что если бы он пошел работать в цирк, то мог бы иметь много денег благодаря своим некоторым необычайным способностям. Однако применял он эти способности весьма редко и всегда безвозмездно. Он мог останавливать на лету птиц, мог мгновенно превращать молоко в простоквашу и наоборот, мог провести рукой по спине кошки, и кошка, по желанию владельца, из серой становилась черной или из черной рыжей. Рассказывали, что однажды он заметил во дворе плачущую девочку. Мать дала ей рубль и послала за какой-то покупкой, девочка заигралась и разорвала бумажку. Мой отец составил две половинки, подул на них - и они срослись, да так, что никакого шва не заметно было. Говорили еще и о таком случае. Когда по ту сторону Пряжки в летнюю пору загорелся дом и добровольцы с этого берега побежали было к мосту (который находился довольно далеко), чтобы перейти на другую сторону, отец остановил их и сказал, что можно перейти и напрямик. Он вырвал из записной книжки листок, написал на нем что-то и бросил в реку. Река на небольшом участке тотчас покрылась прочным льдом, люди перебежали на тот берег и еще до приезда пожарных сбили огонь и спасли жильцов. В тушении пожара участвовал и мой отец. Но когда добровольцы хотели перейти обратно по льду, а не через мост, отец им этого почему-то не позволил. Он наклонился над рекой, что-то негромко сказал - и лед мгновенно растаял. После смерти отца мать прожила недолго. В нашу маленькую квартирку въехала незамужняя сестра матери, тетя Клава, работавшая учетчицей на шоколадной фабрике "Жорж Борман". Она взяла меня на свое попечение и воспитывала в строгости. Вскоре, когда мне было восемь лет, случилось странное событие. Толику Снегиреву, мальчишке из нашего дома, родители подарили паровозик. Это была дорогая и хорошо сделанная игрушка, и, когда Толик вынес ее во двор, все ребята с завистью смотрели, как он играет. Ночью мне этот паровозик приснился, а когда я проснулся, то нашел его возле своей кровати. Я подумал сначала, что Толик решил сделать мне подарок, но сразу же отбросил эту мысль: Толик был известный жмот. Весь день я играл дома с паровозиком, а когда тетя Клава пришла с работы, она, увидав эту дорогую игрушку, решила, что я стал вором, и начала бить и допрашивать меня, у кого я ее украл. Я ответил, что ни у кого не украл, но что этот паровозик был у Толика Снегирева, а очутился у меня. Тогда тетя взяла меня за ухо и повела к Толику на квартиру. - Вот привела его с вашей игрушкой, - сказала она Толькиной матери. - Вы уж простите, больше он воровать не будет. - Но у Толика никто его паровозика не отнимал, - удивилась Толькина мать, И она повела тетю Клаву в комнату. Тут мы увидели, что Толик преспокойно сидит на ковре и играет с таким же точно паровозиком, как у меня. Тетя Клава изумилась этому. Она стала сравнивать наши игрушки - и они оказались совершенно одинаковыми. Она с растерянным видом увела меня домой и здесь снова больно побила: теперь она решила, что я где-то украл деньги и на них купил этот злосчастный паровозик. После этого у меня неоднократно появлялись такие же игрушки и сладости, какие я увидел у других. И каждый раз тетя больно наказывала меня. Она не могла поверить, что игрушки и конфеты появляются у меня ниоткуда. Да я и сам не мог понять, почему они появляются. Но со временем я научился, чтобы избегать побоев, прятать от тети Клавы все эти непонятные подарки судьбы. Окончив с золотой медалью гимназию, я поступил в Технологический институт. Учился я отлично, но жил бедно - на средства тети Клавы. Я знаю, что сейчас у вас там, наверху, студентам дают стипендию, но при мне этого не было. Меня удручало, что некоторые богатые студенты учатся плохо, а имеют все, чего захотят; я же иду первым - и в то же время беден, как церковная мышь. Однажды в таком грустном настроении я шел по Садовой в задержался перед витриной ювелира. Там, среди прочих драгоценностей, был выставлен массивный золотой перстень. Я долго рассматривал его, представляя себе то время, когда смогу зарабатывать много денег и приобретать такие вещи. И вдруг на пальце правой руки я ощутил металлический холодок. Я поднес руку к глазам - на мизинце моем красовался перстень, точная копия того, который лежал на черном бархате витрины. И тут я впервые понял, что природа дала мне неоценимый и необъяснимый дар и что мне предстоит прожить необычайную сказочную жизнь. Желая полнее и тверже убедиться в своих чудесных способностях, я высмотрел на той же витрине золотой портсигар, несколько колец, браслет и серьги с бриллиантами, и вот все эти драгоценности - вернее, их точные копии, очутились в моих карманах. Когда я вернулся домой в нашу квартирку, окна которой выходили на задний двор, я взглянул на все как бы глазами нового человека и поразился той скудости и убожеству, в которых жил доныне. - Теперь у нас начнется новая, хорошая жизнь, - сказал я тете Клаве. - Для начала дарю тебе эти серьги. Тетя Клава взвесила их на ладони и сказала: - Какие тяжелые! Прямо как из настоящего золота! Ловко нынче подделывают драгоценности! - Это не подделка, - возразил я. - Это настоящее золото и подлинные бриллианты. И это все - тоже подлинное, - сказал я, выгружая из карманов драгоценности. Тогда тетя Клава в испуге отшатнулась от меня и бросила серьги на пол, будто они жгли ей руку. - Где это ты наворовал?! - с плачем спросила она. - Трудом в поте лица такого богатства не наживешь! Я стал ей объяснять, что ничего мною не украдено, что я владею великим даром, благодаря которому могу создавать вещи из ничего. Но она не понимала моих слов или просто не желала их понять - и продолжала горько плакать. На следующий день, вернувшись из института, я не застал ее дома. Она ушла навсегда, сообщив в записке, что берет свои пожитки и уезжает в Гдов к дальним родственникам. Больше я ее не встречал. Внезапный отъезд тети Клавы огорчил меня, но хлопоты по переезду на новую, более благоустроенную квартиру отвлекли меня от печальных мыслей. К тому же вскоре на жизненном пути мне повстречалась славная девушка, студентка медицинского института. Вскоре Лиза стала моей женой. Должен сказать, что полюбила она не мое богатство, а меня самого. Первое время знакомства я встречался с ней вне дома, и она не знала, как я живу. Не знала она и о моей способности создавать вещи из ничего. О своем чудесном даре я сообщил ей после свадьбы, и Лиза не только не была обрадована тем, что узнала, но, наоборот, даже огорчилась. Вскоре у нас родилась дочь, которой мы дали имя Лидия. Появление нового члена семьи вызвало у меня желание иметь загородную дачу. Но продающиеся дачи были или слишком малы, или слишком некрасивы; строительство же загородного дома обычным путем заняло бы много времени. Поэтому я сам разработал проект виллы, сделал подробные чертежи и нарисовал ее внешний вид. Затем, купив на окраине одного дачного поселка участок земли, я отправился туда, расстелил листы проекта на траве и представил себе свою будущую загородную резиденцию. И вот четырнадцатикомнатная каменная дача возникла передо мной наяву. На другой день мы переехали на новое летнее место жительства. Однако, когда жена стала искать домашнюю прислугу, никто из местных жителей не захотел наниматься к нам. А владельцы соседних дач стали шарахаться от нас как от чумы. Факт возникновения за один миг здания на пустом месте вызвал среди жителей поселка недоверие к нам и даже панику. Несколько человек, в том числе и священник местной церкви, заболели психически и были в неизлечимом состоянии отправлены в больницу. Нас окружало всеобщее осуждение, и жена часто плакала и все время уговаривала меня не создавать больше предметов и строений из ничего. Кончилось тем, что мы переехали обратно в город, а дачу продали на слом, ибо поселиться в ней никто не хотел. Вскоре я окончил институт и устроился инженером на частное строительное предприятие. На первых порах, чтобы испытать мои деловые качества, мне поручили спроектировать и построить трансформаторную будку при одном из петербургских заводов. Я составил рабочий проект, наметил место для сооружения, но в то утро, когда должно было начаться строительство, обнаружилось, что строительный материал еще не подвезен. Тогда, желая выполнить работу в срок и даже с превышением, я еще раз внимательно осмотрел все чертежи и мгновенно создал трансформаторную будку со всем ее внутренним оборудованием. Я надеялся, что мое усердие будет отмечено, и я буду повышен по службе, но получилось наоборот. Рабочие выразили недовольство тем, что я лишил их работы, поставщики стройматериалов оказались в убытке и в обиде, а десятник, присутствовавший при сотворении будки, впал в буйное помешательство и был отправлен в больницу, в результате чего семья лишилась кормильца. В довершение всего начальник фирмы вызвал меня в свой кабинет и в частной беседе заявил мне, что если я и в дальнейшем буду строить таким образом, то фирма рискует потерять доверие клиентов. Он потребовал от меня подписки в том, что я больше не буду творить чудес. Я отказался - и получил расчет. После этого я, временно оставив жену с дочкой в Петербурге, уехал в Сибирь, на одну железнодорожную станцию, при которой строился небольшой поселок для рабочих. Однажды я пошел в тайгу на охоту. В тайге меня настиг лесной пожар. Спасаться бегством было некуда, на меня надвигалась стена огня. Тогда я мгновенно воздвиг высокую кирпичную башню с винтовой лестницей внутри и, поднявшись на вершину этого сооружения, успел спастись от огня; лесной пожар прошел подо мной. Так как башня эта была видна издалека, то о ней пошли разные кривотолки, и один сослуживец, завидовавший мне, написал донос начальству, обвинив меня в краже строительного материала на сооружение башни для личных нужд. Мне стали грозить судом, а доказать, что башня создана мной из ничего, я не мог. Я вынужден был бежать в Петербург. Вскоре началась империалистическая война. Я считал, что человек с таким великим даром обязан беречь себя как зеницу ока и не должен рисковать собой в сражениях. Поэтому, когда мне прислали повестку с приказанием явиться в часть для отбытия на фронт, я направился в военное министерство и предложил оставить меня дома, в Петербурге, за что обещал ежедневно создавать для действующей армии сто шестидюймовых пушек с полным боекомплектом к ним. Таким образом я бы заменил собой несколько заводов и, взамен одного себя, дал бы возможность мобилизовать в армию несколько тысяч человек, занятых в военной промышленности. Но мое предложение было выслушано с недоумением, а затем меня просто выгнали на улицу, даже не дав мне продемонстрировать мои гениальные способности! Тогда я избрал более банальный путь для избавления от воинской повинности. Я попросту сунул большие взятки военным врачам и был признан негодным к службе в армии по состоянию здоровья. Три года мирно и счастливо провел я с любящей женой и подрастающей дочкой, а потом произошла революция, началась гражданская война и интервенция, и меня хотели призвать в Красную Армию. На этот раз врачи взятку брать не посмели, мне даже пригрозили судом за попытку тайного подкупа. Видимо, не нашел подходящего человека. Оставалось идти на войну или бежать с семьей за границу. Воевать я не хотел, так как, будучи человеком исключительным, давно уже решил не вмешиваться в дела других людей, а тем более - в их кровопролитные распри. Но я понимал, что и заграница - не мед, там меня ждут свои невзгоды и неприятности, как всех непрошенных эмигрантов. И тогда я избрал третий путь. Я решил уйти от людей, от их суеты, от их войн и революций - и вот создал этот тайный подземный дворец. Здесь мы живем как боги, ни в чем не зависим от людей, живем в довольстве и покое и только по радио узнаем, что у нас там, наверху, делается. Наша дочь до недавнего времени находилась у дальней родственницы в Ленинграде, но теперь, окончив школу, она тоже живет с нами... Есть у вас вопросы? - Вопросы к вам у меня, конечно, имеются, - сказал я. - Почему это у вас такие роскошные подходы к жилой квартире - шахта выложена золотом, лестница из платины, потом идут роскошные нарядные залы, - а сама квартира без всяких драгоценностей и украшений? - Золото, роскошные залы и весь этот подземный дворец для меня не самоцель, а просто доказательство моей гениальности и могущества, ответил Николай Алексеевич. - Квартира моя не блещет богатством, ибо для меня достаточно сознания, что я благодаря своему великому дару богаче всех людей на свете. Кроме того... жена моя утверждает, что она себя лучше чувствует в квартире, свободной от излишней роскоши. - А не бывает вам здесь, в земле, скучновато? - осторожно спросил я. - Я не в земле, а под землей, - с какой-то обидой ответил мой собеседник. - В земле - мертвые, а я жив и здоров и многих переживу! И мне здесь ничуть не "скучновато" - здесь я могу иметь все, что захочу. Здесь я сам себе хозяин! - А не хочется ли вам иногда использовать свой гениальный талант для пользы всех людей? - задал я щекотливый вопрос. - Я мог бы принести людям много зла, но я этого не делаю, а это не так уж мало, - сухо ответил Николай Алексеевич. - Я держу нейтралитет. Я понял, что наша беседа накоротке подходит к концу, и в заключение сказал, что мне неудобно такого гениального человека, как он, называть просто по имени-отчеству. - Нет ли у вас какого-нибудь звания? Может, вы профессор? - Далеко всем профессорам мира до меня, - с улыбкой ответил Николай Алексеевич. - Знаете, жена моя в шутку иногда называет меня Творителем. Можете и вы именовать меня так, если это вас устраивает. Мне понравилось это наименование. Только я не знал, как его употреблять: с "товарищем" или с "гражданином". С одной стороны, Творитель был вроде бы буржуем - ведь он лично владел подземным дворцом. Но, с другой стороны, он не извлекал из этого дворца доходов и не держал прислуги. К тому же он не приобрел этот дворец на нетрудовые доходы, а построил его своим личным трудом, без эксплуатации наемной рабсилы. Выходит, он был как бы кустарем-одиночкой и вреда никому не приносил. Но, с другой стороны, он и пользы никому не приносил, а в прошлом, если смело смотреть в лицо фактам, был дезертиром. Поэтому я решил, что товарищем его называть не стоит, и в дальнейшем стал обращаться к нему так: гражданин Творитель.

Графская жилплощадь

Вскоре Елизавета Петровна позвала нас на вечерний чай. Я сидел за столом рядом с Лидой и исподтишка все время поглядывал на новую свою знакомую. Девушка была очень красива, прямо картинка, - куда там Тосе Табуретке до нее. И потом сразу видно было, что Лида эта - добрая, никакой хитрости в ней нет. После чая Елизавета Петровна снова осмотрела мою ногу и сказала, что недельки три мне придется провести здесь, что нельзя выгонять меня на мороз, пока нога не поправится, - иначе мне грозит ампутация. Должен сказать, что это гостеприимство меня глубоко обрадовало, ибо оно означало, что целых двадцать дней я буду находиться возле Лиды, которая с каждым моментом мне все больше и больше нравилась. К тому же я находился в отпуске, так что пребывание в подземном дворце не являлось производственным прогулом и было вполне законным. Меня только смущало, что все это время я буду жить на чужой счет, ибо кроме трешки, данной мне шофером фургона, у меня имелось семьдесят копеек мелочи - итого 3 рубля 70 копеек. Но когда я высказал это соображение своим хозяевам, они засмеялись и сказали, что деньги им не нужны - ведь Творитель создает все из ничего. - А теперь надо подумать о вашем жилище, - заявил мне Творитель. - Так как вам придется пробыть у нас не один день, то я создам вам отдельную квартиру рядом с нашей. Составьте в уме проект помещения, в котором вы хотели бы жить. Можете не брать примера с моей скромной личной квартиры или, наоборот, с моего огромного парадного дворца. Составляйте проект по своему личному вкусу. Вообразите, что вы граф или миллионер - я могу сотворить для вас апартаменты на любом уровне роскоши. Это предложение очень заинтересовало меня. Мне захотелось пожить в графско-миллионерских бытовых условиях - вот Гоша удивится, когда я ему расскажу про такую жизнь. Я сказал Творителю: - Извините, гражданин Творитель, я сразу не могу представить, какой должна быть моя временная отдельная квартира, я ведь привык жить в коммунальной. Дайте мне десять минут на творческие размышления. - Хорошо, я подожду, - ответил Творитель. Я сел на диван, закрыл глаза и стал напрягать свое воображение по части богатства и роскоши. Я припомнил кое-какие книги, романсы и кинофильмы из жизни графов, купцов и миллионеров, а также пьесы, в которых играл мой друг Гоша. Вскоре в моем сознании стал вырисовываться макет шикарного жилища. Я попросил у Творителя пять минут дополнительного времени, чтобы подбавить роскоши и изящества, - раз уж бывшему беспризорному выпал случай пожить по-графски, то надо на все сто использовать эту возможность. - Теперь вы готовы? - спросил Творитель, взглянув на часы. - Теперь готов! - ответил я. - Идемте за мной. - Творитель повел меня в прихожую, открыл дверь, которой я до этого не заметил, и мы вышли в длинный неширокий коридор, стены которого были окрашены в невзрачный серый цвет. Я шел осторожно, плавно чтобы не расплескать мысли и не позабыть всего того, что я себе напредставлял. Вскоре мы уперлись в тупик. Творитель взял меня за руку и сказал: - Сейчас ваши образы будут восприняты моим мозгом и воплощены в явь. Я сотворю вам ту квартиру, которую вы себе представили. Он крепко сжал мою руку и уставился в голую стену. И вдруг за стеной послышался неясный шум, а в стене образовалась дверь... Творитель ушел, насвистывая какой-то мотив, а я робко подступил к двери и коснулся ее медной ручки. Ручка была самая настоящая! Тут я нажал на нее и дверь открылась. Я вошел в прихожую. Здесь все блистало графской роскошью. На мраморном пьедестале стояло в полный рост чучело медведя, и на протянутых передних лапах медведь почтительно держал золотой поднос. В ушах у зверя блестели бриллиантовые серьги, а на голове красовался кокошник - вроде как у дореволюционных кормилиц и официанток; но кокошник был не простой, а шитый натуральным жемчугом. Стены прихожей, оклеенные вместо обоев золотой фольгой, красиво отражались в полу из полированного гранита. С потолка свисала люстра в сто лампочек, на манер церковной. Ошеломленный этим точным исполнением моего творческого заказа, я пошел осматривать сотворенную квартиру. Кроме прихожей она состояла из огромной комнаты, кухни и санузла и еще одной маленькой комнатки. Эта комнатка была мною придумана просто для количества - понимал же я, что графская квартира не может состоять из одной комнаты. Но для второй комнаты я ничего особенного придумать не успел и решил, что она может быть чем-то вроде детдомовского санизолятора на случай болезни. Зато в большой жилой комнате, которая имела не менее шестидесяти квадратных метров, окна были занавешены голубыми плюшевыми портьерами, в одном углу стоял рояль, накрытый натуральной тигровой шкурой, а в другом углу находился бильярд. Справа вдоль стены возвышался огромный белый буфет с медными поручнями - не хуже, чем на вокзале. Полки буфета ломились от бутылок с коньяком и шампанским. Здесь же имелся большой стол, накрытый парчовой скатертью, а возле него - диван из красного дерева, обитый синим сатином. Пол был вымощен синими и белыми метлахскими плитками, а кровать помещалась на мраморном возвышении. Кровать эта отлита была из чистого серебра, а панцирная сетка ее сплетена из золотой проволоки, и на этой сетке лежала перина гагачьего пуха и лиловое шелковое одеяло; простыни же почему-то не имелось. На стенах повсюду висели охотничьи трофеи - рога лосей и оленей, моржовые клыки, слоновые бивни и мамонтовые челюсти. Кухня представляла собой обширное помещение со стенами, отделанными хрусталем. В ней стояло много кухонных столов из карельской березы, и на каждом столе - позолоченный примус и инкрустированная перламутром керосинка. На полках блестели золотые кастрюли, сковородки и утюги. Кроме всего прочего, в новой моей квартире имелось много зеркал. А ванная и уборная - те были сплошь в зеркалах. От всего этого богатства мне даже начало чудиться, будто я в сказочном сне, - и я стал проверять бытовую технику, чтобы убедиться в том, что все это - наяву. Я начал нажимать на выключатели - они действовали исправно. Потом сел перед роялем и ударил пальцем по клавише - рояль зазвучал. Правда, игре я не был обучен, но факт был налицо: струны звучали! После этого я направился в ванную и открыл кран - вода шла нормально. И все, что я проверял, - все действовало без перебоев. Все было без обмана! Вернувшись в комнату, я разделся, выключил свет и лег на роскошную серебряную кровать. Но я долго не мог уснуть, мне мешала тишина. Очень уж тихо было под землей! К тому же под тяжестью моего тела золотая панцирная сетка начала растягиваться - очевидно, золото было слишком мягким металлом и не могло заменить собой железо. Я очутился вроде как бы в гамаке: ноги и голова оказались много выше туловища. Но наконец я кое-как уснул.

Будни подземного рая

Ночью у меня разболелась обмороженная нога, да еще вдобавок золотая сетка совсем прогнулась, и я нижней частью тела стал ощущать холод мрамора, на котором стояла серебряная кровать. Проснувшись от всего этого, я решил обернуть больную ногу тигровой шкурой, лежавшей на рояле, и встал с постели. Но спросонок я позабыл, что постель стоит на возвышении, и загремел вниз по ступенькам. Хоть их было всего пять, но все же я набил шишку на лбу, а нога заболела еще больше. От боли я выругался такими словами, которые иногда употреблял в дни беспризорного детства. Ответом мне было глубокое подземное молчанье. Я включил две люстры, проковылял по холодным метлахским плиткам к роялю, взял шкуру и, не выключая света, лег на диван. Но мне не спалось. Жуть стала забирать меня в этой роскошной огромной комнате, где стояла такая тишина. Тогда я снова встал и начал бродить по квартире, всюду включая свет. Затем прошел в ванную и открыл краны. Вода с шумом полилась в ванну и умывальник, и мне стало уже не так страшно. Приняв все эти меры, я пошел в домашний изолятор. Это была небольшая, в восемь квадратных метров, комнатка, где стояла простая койка больничного типа. Остальную меблировку составляли большая плевательница, белый стул и белый медицинский шкафчик, полный всяких склянок. Здесь было как-то уютнее, и вскоре я уснул.

* * *

Утром кто-то тронул меня за плечо, и я открыл глаза. Передо мной стояла Лида. - Уже утро, лентяй! - весело сказала она. - Мама зовет чай пить. Я еле нашла тебя. Что это за комната? - Как что за комната? - ответил я. - Это домашний изолятор, На случай болезни. Если, например, ангина или коклюш. - А что у тебя? - Нет, я лично, если не считать ноги, ничем сейчас не болен, - пояснил я. - Но раз уж я имею возможность пожить эти три недели как граф-миллионер, то я должен целиком войти в его быт. По-моему, у каждого нормального графа имеется свой персональный изолятор. Не станет же такой тип из-за каждой ангины ложиться в больницу с прочими рядовыми гражданами... А тебе, Лида, можно задать один вопрос? Скажи, почему у вас здесь никакой живности нет? Ты могла бы собаку завести какую угодно, здесь ведь не коммунальная квартира. Я бы на твоем месте завел здесь собак и кошек - жилплощади хватает и еда бесплатная. - У нас звери не выживают, - с грустью в голосе ответила Лида. - Была кошка, да недолго жила. А раз я вороненка с воли принесла, но он тоже не выжил. - С воли принесла? - переспросил я. - Ну да, сверху. Из лесу. - А ты часто выходишь наверх? - Нет, я редко выхожу. Отец против этого. Я выхожу наверх только зимой, в метель. Метель заметает следы, и дороги к нам никто не найдет. Да и то каждый раз приходится уговаривать отца. - А тебе не скучновато здесь, Лида? - Скучновато, конечно, - неохотно ответила она. - Но сейчас, когда ты здесь, мне веселей... Ну, я пойду. Ты одевайся. Она ушла легкой походкой, а я встал, умылся и пошел к хозяевам подземного рая пить чай. После чая Лида позвала меня в свою комнату. Комната у нее была небольшая и без всякой роскоши. На стене висели портреты каких-то девчонок. - Это мои школьные подруги, я с ними дружила, - объяснила Лида. - А теперь ты встречаешься с ними? - Нет, - вздохнула Лида и рассказала, что она жила у какой-то дальней родственницы на Васильевском острове и училась в школе на Двенадцатой линии, а когда окончила школу, отец забрал ее сюда, потому что у матери стало неважно со здоровьем. А подруги думают, что Лида теперь живет во Владивостоке. - А в Ленинграде ты, значит, бываешь только в метель? - Да, только в метель. - А что ты там делаешь? - Брожу по улицам, по набережным. Смотрю на людей... - Одна? - Одна. А почему ты это спросил? - Так. Я подумал, что с тобой, может быть, кто-нибудь гуляет. Ну, ухаживает, одним словом. - Нет, за мной никто не ухаживает. Ведь я так редко бываю там, наверху... - А что ты здесь делаешь? Как проводишь культурный досуг? - Я очень много читаю. - А твой папаня и книги делает из ничего? - Нет, книг он делать не может. Книги он постепенно перетащил сюда из города. Он вообще не может создавать ни книг, ни картин, ни музыки. - Ясно. А чем он сейчас занят? Может, проектирует кое-что еще почище этого подземного дворца? - Нет, он больше ничего не проектирует. Он говорит, что теперь ему довольно сознания, что он может построить что угодно. - Лида, а ты зайди ко мне на Лиговку, когда будешь в городе. Вместе погуляем по улицам, в кино сходим. - Обязательно зайду, - ответила она. - В первую же вьюгу отпрошусь из дому и зайду. Это будет так интересно!.. Дай мне твой адрес. Вот тебе записная книжка, запиши его своей рукой. Затем я стал рассказывать Лиде о себе, о том, как был беспризорным, как попал в детдом, как жил в нем. Рассказал я и о своем друге Гоше и его таланте. Девушка слушала очень внимательно, но многое ей было непонятно и Мне приходилось объяснять ей самые простые вещи. Поведал я своей новой знакомой и о Тосе Табуретке. Чтобы поднять себе цену, я соврал, что Тося меня безумно любит и согласна на брак со мной в любое время, так что все зависит Только от меня... Ах, зачем я сказал это! Вся моя жизнь могла пойти по иному курсу, если бы не эта ненужная ложь. Через два дня в подземном раю праздновали день рождения Елизаветы Петровны. Я тоже был приглашен. На этот раз на столе стояли разные роскошные блюда и бутылки с дорогими винами. Но пили все очень мало, кроме меня, пожалуй. Я приналег на какое-то очень вкусное вино с иностранной наклейкой и захмелел. Однако никакого хулиганства с моей стороны допущено не было. После кофе с пирожными Елизавета Петровна села за пианино и стала играть какую-то серьезную музыку, но затем, видя, что до меня это не очень-то доходит, тактично завела патефон и слушали "Ах, эти черные глаза", "Стаканчики граненые", "У самовара я и моя Маша" и другие хорошие пластинки. Потом Лида, по моей личной просьбе, исполнила на пианино "Рамону", а затем Елизавета Петровна спросила, не пою ли я. Я ответил, что таланта у меня нет, но что я знаю довольно много песен. - Спойте нам что-нибудь эмоциональное, - попросила Елизавета Петровна. Что такое "эмоциональное", я в те годы, по своей тогдашней малообразованности, точно не знал. - Я исполню вам "Гоп со смыком", - заявил я. - А еще из эмоционального я знаю "Ударили Сеню кастетом по умной его голове" и "Сижу один я за решеткой". - Просим! Просим! - воскликнули все, и я с чувством исполнил вышеупомянутые песни и в первый и последний раз в своей жизни был вознагражден аплодисментами. Только Лида не хлопала, ей видимо, мое исполнение не очень понравилось. Я не обиделся. Я подумал: "Эх, нет здесь моего друга Гоши с его театральным талантом!" И мне стало грустно, захотелось домой, на родную Лиговку. Но я взглянул на Лиду - и утешился. Не видел я никогда такой красивой и симпатичной девушки! Вскоре праздничный вечер пришел к концу. Мне пора было идти к себе на графско-миллионерскую квартиру. С веселым головокружением добрался я до ее дверей, однако, когда вошел в переднюю, где возвышалось чучело медведя, и когда заглянул в комнату, где ждала меня серебряная кровать на мраморном подножье, мне опять стало жутковато и весь хмель вылетел из головы. Я снова зажег всюду свет, пустил всюду, где мог, воду, чтобы она шумела, и опять направился спать в комнатку-изолятор. Здесь я, чтобы не так страшно было, накрылся одеялом с головой и кое-как заснул.

* * *

Утром опять кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул от страха и побоялся высунуть голову из-под одеяла. Но тут я услыхал Лидии голос, и у меня отлегло от сердца. - Чего ты прячешься! - засмеялась она. - Иди чай пить!.. И прими мой подарок. Эти часы по моему заказу сотворил отец, и я дарю их тебе. И с этими словами она надела новые золотые часы мне на запястье и сама застегнула мой старый ремешок. - А почему это у тебя всюду горит свет и всюду вода льется? - спросила она вдруг. - Интересно, зачем ты это делаешь? - Знаешь, Лида, голубка, мне здесь страшновато, - признался я.- Не думай, что я такой уж трус. Когда я беспризорником был, я где только не ночевал, в склепах даже несколько раз спал, но такого страха у меня не было. А здесь меня прямо цыганский пот прошибает. - Знаешь, что, Вася, - сказала вдруг Лида, - я буду приходить сюда ночевать. Ты будешь спать в одной комнате, а я в другой. Ты будешь знать, что я близко, и тебе не будет страшно. - Детка безумная, ты с луны, что ли, свалилась, - засмеялся я. - Неужели ты думаешь, что твои родители пустят тебя сюда ночевать! Ведь они черт знает что подумают... Хотя я, конечно, даю слово, что ничего лишнего себе не позволю. Но ты сама разве не боишься ночевать в одной комнате со мной? Ты ведь меня мало знаешь. А вдруг я какой-нибудь негодяй и чубаровец?! - Нет, я тебе верю, - серьезным голосом сказала Лида. - Ну, раз веришь, мне крыть нечем. Но только папаша с мамашей тебя все равно сюда не пустят. Однако, как это ни странно, она сумела уговорить родителей и в следующую ночь действительно пришла со своей подушкой, простыней и одеялом. Она расположилась в большой комнате на диване: ведь кровать, по случаю слабости золотой сетки, для спанья не годилась. Я же по-прежнему спал в изоляторе. Сознание, что Лида находится близко, отгоняло мой страх, и теперь я мог засыпать спокойно. К девушке я, конечно, не приставал, так как всегда держал свое слово. К тому же у меня к ней возникли очень серьезные намерения. А бывшая моя любовь к Тосе Табуретке развеялась как дым.

Два объяснения

Тем временем моя нога шла на поправку. Я теперь снова мог ходить и даже бегать, правда, не очень быстро. Мы с Лидой часто бродили по бесконечным парадным залам подземного дворца и вели задушевные беседы. А иногда мы принимались играть в прятки. Лида очень ловко умела прятаться, но у нее не было терпения: если я долго не мог ее найти, ей становилось жалко меня и она со смехом выбегала из какого-нибудь закоулка. Потом мы шли в фонтанный зал, садились на скамью возле самого фонтана, и я под шум воды рассказывал Лиде различные происшествия из своей жизни. Она слушала, широко раскрыв свои серые глаза. Однако шла уже третья неделя моего подземного гостеванья, и я понимал, что пора и честь знать, что скоро надо мне возвращаться на земную поверхность. Надо сказать, что этот подземный рай, несмотря на всю его роскошь, мне не очень-то нравился. Мне здесь было не по себе. Я тосковал по своей трудовой жизни, по Лиговке и по верному другу Гоше. Под землей я чувствовал себя нетрудовым элементом и даже паразитом. Единственное, что мне здесь нравилось, - это Лида. Я мог смотреть на нее часами, не отрывая взгляда. А вскоре я заметил, что и Лида относится ко мне с симпатией и что жизнь в подземном раю совсем ей не нравится. И вот однажды случилось то, что должно было случиться. Не подумайте чего-нибудь там такого. Просто мы объяснились c Лидой в любви. Вернее, объяснение начал я, а она продолжила его и сказала, что тоже полюбила меня. Этот светлый факт произошел на моей квартире, когда Лида пришла за мной, чтобы позвать меня на обед. Помню как сейчас; сперва мы поговорили о том о сем, а потом вышли в прихожую, и здесь, возле медведя, я набрался смелости и сделал робкое признанье, на которое получил тихий, но положительный ответ. Здесь же я нежно обнял Лиду, и у нас произошел первый поцелуй. После этого события я весь день чувствовал себя ошеломленным от счастья. В моей голове плодились и множились счастливые планы нашего прекрасного будущего. Я представлял себе, как Лида поселится в Ленинграде, устроится на работу, как мы выхлопочем себе комнату и будем жить скромной семейной жизнью и по выходным дням вместе ходить в музеи. Впереди мне маячила радостная судьба, и небо казалось ясным и безоблачным. Увы, маяк надежды мигнул мне и погас, и корабль мой так и не пристал к счастливому берегу.

* * *

На следующий день Лида сообщила мне радостную весть. Вернее сказать, эта весть показалась мне радостной, а потом выяснилось, что не такая уж она и радостная. - Я сказала родителям о нашей взаимной симпатии, и они отнеслись к этому положительно! - вот что заявила мне Лида. А уж потом добавила: - Мой отец вызывает тебя в свой кабинет для личного разговора. Я поспешил в кабинет Творителя, где он ждал меня, сидя в кресле. Он и мне предложил сесть и дал закурить папиросу "Северная Пальмира", а затем приступил к собеседованию. - У меня к вам имеется серьезный разговор, - начал он. - Я заметил, что вам нравится Лида, а недавно я от нее лично узнал, что и вы ей нравитесь. Я даже извещен о том, что у вас произошло внезапное объяснение, где обе стороны пришли к соглашению о женитьбе. Так это или не так? - Это именно так, гражданин Творитель, - подтвердил я. - Я полюбил вашу симпатичную дочь с первого взгляда и до гробовой доски. - Мы с женой не возражаем против этого брака, - заявил Творитель. - Я, за время недолгого общения с вами, пришел к выводу, что хотя культурный ваш уровень не очень высок, но характер у вас неплохой и что человек вы порядочный и зла моей дочери не причините. А так как Лида полюбила вас, то я не буду ей противодействовать и даю согласие на брак. Рады вы? - Еще как рад, гражданин Творитель! Я теперь самый счастливый человек! воскликнул я. - Но я ставлю одно непременное условие, - продолжал свою речь Творитель. Вы не должны отбирать у нас единственную дочь и уводить ее отсюда в верхний мир, где ее ждут мелкие и крупные бытовые невзгоды и печали. Вы должны остаться здесь и навсегда исчезнуть для верхнего мира в интересах нашего и вашего покоя и безопасности. С этого момента вы должны забыть о поверхности земли и не подавать туда ни единой вести, чтобы и о вас там забыли. Устраивает вас это? Я промолчал. Хоть я и был глубоко влюблен в Лиду, но не мог себе представить, как я проживу с ней здесь, под землей, всю жизнь. Заметив это мое замешательство, Творитель нахмурился. Видно, он не ожидал, что я буду оказывать ему моральное сопротивление. - Неужели вам нравится жить там, наверху? - с удивлением спросил он меня. - Здесь я обеспечу вас всем необходимым, вы ни в чем не будете нуждаться. Пусть там, на земле, люди ссорятся, воюют, спорят, работают в поте лица, а вы с Лидой будете жить здесь как бог с богиней, и каждое ваше желание будет моментально исполняться без всякого труда для вас! Ну, решайте! Я стал поспешно соображать, как мне быть. Прожить здесь всю жизнь мне не улыбалось. Да и Лида, я понимал, не будет счастлива здесь, как бы я ни старался сделать ее счастливой. Да и вообще - жизнь все-таки там, наверху, а не под землей. К тому же мне не хотелось навсегда терять своего друга Гошу, не подав ему никакой вести о себе. Я знал, что если я не вернусь, то он будет думать, будто я покончил с собой, чтобы не мешать ему в его ухаживаниях за Тосей Табуреткой. Он будет мучиться совестью, начнет с горя пить, утеряет свой талант и досрочно окончит жизнь под забором... А нельзя ли мне как-нибудь обхитрить Творителя и увести Лиду с собой, чтобы навсегда остаться с ней в верхнем мире? - В принципе я с вами согласен, - с убедительностью в голосе сказах я Творителю. - Но прежде мне надо закончить наверху свои земные дела: взять расчет, отдать кое-какие долги, перевести лицевой счет на друга Гошу... Да и Лиде надо побывать на земле: ведь здесь, в подземном дворце, не имеется загса. Ведь Лида не шкица какая-нибудь, а порядочная девушка, да и я не шкет и не трепач с барахолки, и наш брак должен быть оформлен через загс. Не так ли, гражданин Творитель? - Нет, не так! - строго возразил мой собеседник. - Загс - это формальность. Вы просто хитрите, молодой человек, я вас насквозь вижу! Решайте: или Лида здесь - или вы расстанетесь с ней навсегда. Сердце мое затрепетало при этом жестком ультиматуме. Но я не мог променять всю жизнь на эту золотую и платиновую тюрьму. Я тихо сказал Творителю: - Тогда отпустите меня наверх, но перед этим выделите мне десять минут, чтобы я мог проститься с Лидой. - Хорошо, - ответил Творитель. - Даю вам эти десять льготных минут на вечное прощание. - С этими словами он вышел из кабинета, и вскоре туда вбежала Лида. Она была в слезах, так как суровый отец уже доложил ей сложившуюся обстановку. - Вася, Вася! - сказала она сквозь слезы. - Знала ли я, что наша любовь кончится так печально! Но я тебя понимаю. И я всю жизнь буду помнить тебя и не взгляну ни на одного молодого человека. - Лидочка! - воскликнул я. - Пусть наша свадьба не состоялась, но я всегда буду мысленно с тобой! - А ты не женишься на этой Тосе Табуретке? - взволнованно спросила Лида. - Тося отпала раз и навсегда, - ответил я. - В моей душе - только ты. Если я не женился на тебе, то теперь уже никогда ни на ком не женюсь. Клянусь тебе честным словом бывшего детдомовца! Тут мы обнялись и стали целоваться сквозь слезы. И вдруг Лида приложила губы к моему правому уху и шепнула: - Еще есть надежда. Быть может, мне удастся обмануть моего бдительного отца и вырваться отсюда наверх. Жди меня во время вьюги... Тут открылась дверь, и вошел Творитель с секундомером в руке. - Ваше время истекло, - строго сказал он. - Лида, иди в свою комнату! Лида, бросив на меня прощальный взгляд, удалилась. А Творитель открыл шкаф и вынул оттуда бутылку и большой хрустальный бокал. - Ну-с, поскольку мы прощаемся, вам полагается выпить посошок на дорожку, - сказал он с таинственной улыбкой. - Но, быть может, вы передумаете и останетесь здесь? - Нет, - ответил я. - Здесь я не останусь. - Что ж, вольному воля. Вы горько пожалеете о своем решении. Вы всю жизнь будете помнить этот подземный дворец, всю жизнь будете помнить Лиду, но дороги сюда вы никогда не найдете. - И с этими словами Творитель наполнил бокал вином и протянул его мне. Не догадываясь о коварном подвохе, я залпом осушил этот большой бокал. Вкус вина показался мне странным, я ощутил во рту горечь, привкус не то полыни, не то какой-то химии. В тот же миг у меня в голове словно захлопнулась какая-то дверка и я утратил понятие, где я нахожусь.

Опять на земле

Очнулся я на скамейке в сквере возле Исаакия. Кругом гудела вьюга, а в голове у меня тоже гудело, как после большого перепоя. Я стал вспоминать, что со мной произошло, и вдруг в полной ясностью, как в кино, вспомнил подземный дворец, Лиду, Творителя и все, что там было. Но, как вы, уважаемый читатель, помните, пути туда я не знал, потому что не видел дороги из автофургона. А пути оттуда тоже знать не мог - ведь Творитель опоил меня каким-то зельем и доставил меня в город в бессознательном состоянии. И вот мне уже шестьдесят три года, а я до сих пор не знаю, где находился этот подземный дворец. И теперь не узнаю этого никогда. Итак, я сидел в сквере в центре Ленинграда и никак не мог собраться с силами встать со скамьи и отправиться к себе домой, на родную Лиговку. А между тем у меня начали мерзнуть ноги, в особенности та, которая была обморожена. Чтобы согреться, я стал бить ногу о ногу и при этом глянул вниз. С удивлением я заметил, что обут не в дешевенькие потертые пьексы, а в модные желтые ботинки типа "бульдог". Затем я обнаружил, что на мне дорогая бобровая шапка и роскошная шуба на норке, а под шубой темно-синий бостоновый костюм. Ошеломленный этими открытиями, я машинально потянулся в карман за привычным жестяным портсигаром, чтобы несколькими затяжками прояснить свое самосознание. И что же: из кармана шубы я извлек массивный золотой портсигар, полный душистыми толстыми папиросами "Дюбек", и золотую зажигалку. Тогда я стал шарить по всем карманам - и убедился, что они набиты золотыми кольцами, браслетами, серьгами и прочими ювелирными изделиями. И я понял, что стал богатым человеком. Я не мог тогда догадаться, зачем это сделал Творитель. Может быть, он пожалел меня и захотел золотом залечить мою сердечную рану? Или просто решил напоследок показать мне, какой могучей силой он обладает?.. Но теперь я подозреваю, что обогатил меня он не от доброго сердца, а в порядке хитрой мести за мой отказ остаться в его подземном дворце. Да-да! Я подозреваю, что сделал он это для того, чтобы сшибить меня с трудового пути, превратить в бездельника и подтолкнуть к моральной и физической пропасти! Золото Творителя едва не привело меня к гибели... Но тогда, по молодости лет, я не подозревал этой диверсии. И хоть сердце мое и было полно грустью по случаю разлуки с Лидой, но, скажу честно, богатству я обрадовался. Я встал со скамьи, отряхнул снег с шапки и пышного воротника и направился в Гостиный двор, уде тогда было много частных лавочек, принадлежавших нэпманам. Войдя в ювелирный магазин, я вынул из кармана одна кольцо, положил его на прилавок и сказал, что хочу его продать. Ювелир внимательно осмотрел его и предложил мне сумму, которой мне на своем номерном заводе было бы и за три месяца не заработать. Положив деньги в карман, я с гордым видом отправился в Елисеевский магазин. Там я купил две бутылки отборного коньяку "ласточка", бутылку шампанского, банку зернистой игры, кило черноморских устриц и еще много всякой богатой еды. Обвешанный свертками, я вышел на тротуар, подозвал частника-таксиста, сел в "рено" и поехал на Лиговку. Когда я вошел в нашу комнату, Гоша был дома. Он только что пришел с работы. В первый момент он даже испугался, так как не узнал меня в новом одеянии. Он почему-то подумал, что к нему заявился агент угрозыска на предмет изъятия духов и составлении протокола. Но когда он разглядел, что перед ним его старый друг, счастью его не было предела. Он обнял меня, и на глазах его блеснули слезы радости. - Я уж думал, что ты на чем-то засыпался! - воскликнул он. - Я уж хотел по тюрьмам наводить справки, чтобы знать, куда носить передачу! - Как видишь, я жив и здоров, - ответил я. - И с этими словами я стал выгребать из карманов драгоценности. Только часы оставил на руке, потому что они были подарком Лиды, а все остальное золото выложил на стол. - Мне пофартило, - сказал я Гоше. - Но так как ты мой личный друг, то будем считать, что все это - чур, на двоих. Ведь у нас с тобой давно такой порядок: что мое - то твое, а что твое - то мое. Гоша снова обнял меня со слезами на глазах и сказал: - Вася, не фарту, не добыче твоей радуюсь, а тому радуюсь, что, несмотря на все, ты жив и на свободе! - Гоша, друг, не тревожься за меня! - воскликнул я. - Это золото добыто хоть и нетрудовым, но честным путем. Мне его подарили добровольно. Плюнь мне на голову, если я вру! - Вася, я понимаю твою добрую душу, - мягко сказал Гоша. - Ты не хочешь мне ничего рассказывать, чтобы не делать меня вроде как бы соучастником в ограблении. Но знай: если тебя заберут, то я сам заявлю на себя и вместе с тобой сяду за решетку. Что твое - то мое, что тебе - то и мне! - Клянусь тебе, Я никого не грабил! - повторил я. - Сейчас мы сядем за стол и за бутылкой вина я расскажу тебе все, что со мной произошло. А прежде всего я сделаю тебе одно устное заявление. Знай, что я навеки отказываюсь от всякого ухаживания за Тосей. Моим сердцем завладела другая. Я выхожу из игры и теперь буду всячески помогать тебе, чтобы ты стал законным мужем Тоси. Что ты на это скажешь? - Чего ж тут говорить, - ответил мой друг. - Раз уж ты полюбил другую, то тут уж ничего не попишешь. Насильно навязывать Тосю я тебе не стану и со спокойной совестью удвою свои ухаживания за ней... А она тобой, между прочим, интересовалась. Спрашивала, куда это ты запропал. Я ей, конечно, не сказал того, что думал, я ей соврал, будто у тебя нашлась тетя в Москве и ты поехал ее навестить. - А сам-то ты что думал? - Сам-то я сразу догадался, что ты связался в уголовным миром, потому и не подаешь о себе вестей. - Ни с каким уголовным миром я не связывался, - воскликнул я. - Ты, Гоша, ерунду вбил себе в голову! - Ладно, ладно, будем считать, что ты святой, - засмеялся Гоша. - Все это золото боженька дал за святые дела. Так и запишем. Я не стал с ним спорить, а раскупорил бутылки, развернул пакеты, и мы приступили к пиру. Коньяк мы запивали шампанским и заедали зернистой икрой, сервелатом, пирожными безе и конфетами "Царица ночи". Как полагается есть устрицы, мы не знали, но вышли из положения: попросили у соседей щипцы для орехов и стали раскалывать ими раковины, в которых сидели эти хитрые моллюски. Вскоре мы были и сыты и пьяны. Но пьяны мы были в меру, так как богатая закуска не давала нам сильно хмелеть. Затем мы закурили, и я начал рассказывать Гоше о том, как замерзал в лесу, и как надо мной наклонилась Лида, и как она повела меня в подземный дворец, и как меня там встретили. - Заткнись, Вася! - обиженно прервал меня мой друг. - Если не хочешь говорить мне правды - молчи, я ведь ничего выпытывать из тебя не буду. Но не бреши мне про какие-то дурацкие золотые стены и подземные хоромы! Не симулируй из себя ненормального! И я замолчал. Я понял, что если мне не верит мой верный друг, то кто же еще на свете мне поверит! И молчал я об этом сорок четыре года.

Опасное золото

На следующий день, в воскресенье, мы с утра пошли по магазинам. Мы продали несколько золотых вещей, и Гоша приобрел себе костюм-тройку из лилового бостона, модные желтые ботинки, шубу с шалевым воротником, полубоярскую шапку и шикарные часы. Кроме того, мы выбрали отрез хорошего сукна на дамское пальто, чтобы Гоша от себя подарил его Тосе Табуретке. Вечером мы с другом, роскошно одетые, подъехали в такси к ресторану "Квисисана", где заказали котлеты по-гатчински, жареного фазана, бутылку импортного коньяка "Наполеон", бутылку ликера какао-шуа, дюжину пива и три десятка раков. Наш столик находился близко от эстрады, и я четыре раза подряд, не жалея денег, заказывал музыкантам "Рамону", мотив которой напоминал мне о Лиде. На следующий день кончался мой отпуск, но я проснулся с такой тяжелой головой, что решил отсрочить свой выход на работу. Вместо этого я пошел по комиссионным магазинам: я захотел хорошо обставить нашу комнату - на радость Гоше и на тот случай, если Лида вырвется из подземного дворца и явится ко мне. Я приобрел бюро красного дерева, ковер с изображением слона, "Рассвет на озере" - копию с картины неизвестного художника, бюст физика Лавуазье, дюжину бокалов, никелированный самовар и еще кое-какие предметы. Все это было срочно доставлено на Лиговку - и вот комната преобразилась. Гоша, придя с работы, был очень обрадован моей заботой о быте. В ближайшее воскресенье он с моего согласия позвал в гости Тосю Табуретку, и она явилась. На столе опять красовался коньяк, ликер, дорогие закуски. Богатый стол, стильная обстановка комнаты, шикарная одежда Гоши и его вежливое ухаживание - все это произвело на Тосю большое впечатление. Видя, что я к ней равнодушен, она поняла, что только Гоша может составить ее счастье, и была в этот вечер к нему очень внимательна. А через неделю Гоша радостно сообщил мне, что Тося согласна стать его женой, но просит подождать со свадьбой до следующей зимы: она должна окончательно убедиться в том, что у Гоши есть будущее. На радостях мы с другом целый месяц вместо чая пили по утрам шампанское. Но Гоша каждый день честно отправлялся на работу, меня же за систематические прогулы отчислили с производства. Однако золота у меня было еще много, и я не очень огорчился увольнением. Я, конечно, понимал, что постепенно превращаюсь в бездельника, проводящего время в ресторанах, пивных и даже игорных клубах. Но до меня тогда не доходило, что я сам, в сущности, помогаю осуществлению коварного и мстительного замысла Творителя, решившего сгубить меня своим золотом. Воспоминание о Лиде и надежда на встречу с ней поддерживали во мне уверенность, что когда-нибудь я начну новую жизнь и снова стану порядочным человеком. Однако время шло, а Лида не появлялась. Наступила туманная ленинградская весна, впереди было целое лето и долгая осень... Далеко было до зимы. А ведь Лида могла прийти только во время вьюги.

Силовая медицина

Хотя я теперь вел нетрудовую жизнь, но в этой жизни тоже были свои затруднения и сложности. А вскоре эта жизнь еще больше усложнилась. Однажды я, в день своего дежурства по чистоте, подметая находившиеся на полу окурки и спички, вдруг заметил под кроватью у Гоши полуметровой кусок водопроводной трубы, обтянутый резиной. Там же стоял таз с водой, в которой плавали кусочки льда. Когда я спросил у своего друга, зачем он держит все это под кроватью, Гоша смутился и хотел замять разговор. Но я стал задавать наводящие вопросы, и тогда он раскрыл эту медицинскую тайну. - Лечить тебя буду, Вася, - строго сказал он. - Ты ведь, Вася, болен. - Чем я болен?! - удивился я. - Ты, Вася, болен психиатрически. Ты считаешь себя здоровым, а ты стряхнулся с ума. И далее Гоша поведал мне, что вначале он думал, будто я вру про подземный дворец, но теперь он услыхал, как я по ночам брежу этим самым подземным раем. Значит, это не ложь, а кое-что похуже, если я сам верю в это. И далее Гоша с уверенностью заявил, что я сошел с ума в результате мокрого дела: то есть я кого-то убил при ограблении и помешался на этой почве. Поэтому он не хочет отправлять меня в психолечебницу, потому что там вылечить-то меня вылечат, но попутно могут раскрыть причину умопомешательства и тогда отдадут под суд. И вот он посоветовался с одним опытным вахтером, понимающим толк в таких проблемах, и будет лечить меня сам. Я не стал убеждать Гошу в том, что никакого мокрого дела за мной не числится - я уже знал, что это бесполезно. Я только поинтересовался, при чем здесь водопроводная труба. - Трубой и буду лечить, - пояснил Гоша. - Когда на человека находит, полагается именно в этот момент ударить его тяжелым предметом по голове, а затем облить холодной водой. От удара в тебе должен произойти полный переверт мозга обратно к нормальному сознанию. Желательно, чтобы удар был не смертельным, но как можно более сильным. Иначе результата не будет. - Гоша, друг ситный, - сказал я, - а что, если мозг у меня от удара перетряхнется к нормальному сознанию, но сам я от такого медицинского вмешательства помру? Может такое случиться? - Лучше умереть здоровым, чем жить больным, - заверил меня Гоша. Конечно, врачебная ошибка тут возможна, я могу и недоучесть силы удара. Но на этот случай труба обтянута толстой резиной, так что ты можешь не беспокоиться. Я все предусмотрел. Для здоровья друга мне ничего не жаль. Меня растрогали эти Гошины слова и его забота обо мне. Но, к стыду своему, я теперь стал бояться уснуть: вдруг начну бредить и Гоша приступит к курсу лечения? Тайком от своего друга, чтобы не огорчать его, я начал принимать меры против сна: стал жевать на ночь чай и грызть кофейные зерна, - это чтобы быть в кровати все время начеку. Но все средства помогали плохо, и когда мне невмоготу хотелось спать, я потихоньку вставал с постели, брал будильник и на цыпочках шел в ванную. Там я ложился на дно ванны, заводил будильник с упреждением на час, ставил его себе на живот и засыпал без боязни. Этот короткий сон немного укреплял мои нервы, и я тихо возвращался в комнату, тихонько ложился в кровать и бодрствовал в ней до утра, пока Гоша не уходил на работу. Тогда я уже засыпал спокойно. Плохо было только то, что жильцы заметили эти мои прогулки с будильником в ванную, и между ними пополз вредный слушок, что я не вполне нормален. Эта коммунальная сплетня дошла и до Гоши, и он еще крепче уверился в своем медицинском диагнозе да еще решил, что я вдобавок и лунатик. Теперь мой друг тоже стал на ночь пить крепкий кофе, чтобы не спать и поймать меня на бреде или на ночном хождении с будильником. Он удвоил свою бдительность, и я почувствовал, что час силового лечения близок. Чтобы отсрочить это дело, я стал днем запасать коньяк, а вечером склонял Гошу к выпивке. В итоге мы оба засыпали крепким алкогольным сном, и Гоше было уже не до меня, а мне не до него. Но скоро подошли такие события, что мой друг забыл о своем врачебном долге, и опасность лечения для меня отпала. А золотые запасы тем временем все сокращались и сокращались. Но я как-то не обращал на это внимания. Не о деньгах были мои мысли. Приближалась зима, а с ней и зимние вьюги. И с приближением поры метелей и вьюг росла моя тайная надежда на встречу с Лидой.

Роковая свадьба

Эту тринадцатую, чертоводюжинную главу своего правдивого повествования начну за здравие, а кончу за упокой. Начну со свадьбы, а кончу... но не буду огорчать вас заранее, дорогие читатели. В начале декабря Тося Табуретка назначила наконец точную дату своего бракосочетания с Гошей: 17 декабря. Не знаю, почему Тося выбрала именно это число. Может быть, просто потому, что оно приходилось на субботу; чтобы в воскресенье можно было отоспаться и опохмелиться после свадебного веселья. Но для меня эта дата стала роковой на всю жизнь. Свадьбу справлять решено было за счет жениха на жилплощади невесты. У Тоси с ее мамашей были две неплохие комнаты, и после свадьбы Гоша должен был переселиться к молодой жене. Уже за неделю до торжества мой друг, с моей помощью, начал закупать спиртные напитки, продукты, а также подарки для жены и тещи. Вот тут-то мы с печалью обнаружили, что наши золотые фонды исчерпаны. Мы уже привыкли жить на широкую ногу, нам почему-то казалось, что золота нам хватит чуть ли не на всю жизнь, ан не тут-то было! Хвать-похвать, а в наличии осталось два колечка и одна браслетка. Гоша даже с лица сменился, узнав об этом тревожном факте, и стал обвинять себя в транжирстве, стал обзывать себя растратчиком и живодером. Мне пришлось утешать его и доказывать, что это наше общее золото, что мы его вместе тратили и что Гошиной вины тут нет. Мой друг на несколько минут утешился, а потом вдруг кинулся на постель, уткнулся головой в подушку и зарыдал как ребенок. - Что с тобой, Гоша?! - испугался я. - Тося считает меня богатым человеком, - проговорил он сквозь слезы. - Она не пойдет за меня замуж, если узнает, что у меня ничего нет... Лучше уж было бы мне умереть в детстве! - У тебя есть талант! - строго сказал я Гоше. - Золото - прах и мура, а талант - твердая валюта! Тебе принадлежит золотое будущее. Гоша снова приободрился. Мы решили, что о своем материальном положении он сообщит Тосе на следующее утро после женитьбы. Он честно заявит жене и теще, что он беден, но талантлив и что они должны почитать в нем деятеля искусства, слава которого еще прогремит. Что же касается оставшихся у нас двух колец и браслета, то их мы решили немедленно продать, а на вырученные деньги произвести дополнительные закупки к брачному пиру, чтобы свадьба была еще пышнее и богаче.

И свадьба состоялась. Никогда не забуду этого дня. Зима в том году наступила рано, морозы начались в конце ноября, но снегу было немного, а большого снегопада еще и вовсе не было. А я все ждал, когда же наконец загуляет первая настоящая вьюга. Вы, уважаемые читатели, понимаете, почему я так ждал этого явления природы. Но в день Гошиной женитьбы небо с утра не предвещало снегопада. Запись в загсе состоялась в три часа дня, а затем молодые супруги явились на квартиру Тоси, где уже был готов свадебный стол на двадцать шесть персон, густо уставленный бутылками и закусками. Гости - все Тосины родственники - уже сидели за столом, но есть и пить еще не решались. Наконец молодожены заняли места во главе стола. На Гоше был шикарный костюм, белая крахмальная сорочка и голубой с зеленым горошком галстук; на Тосе - белое шелковое платье, газовая косынка с лиловой искрой и прическа под Мери Пикфорд. Я, на правах старого друга, произнес краткий тост, в котором поздравил Тосю с талантливым мужем и затем, чтобы жизнь новобрачных была полной, налил себе бокал до краев и выпил за их счастье. Все горячо последовали моему примеру, и пир закипел. Не прошло и двух часов, как все были сильно под газом. Сам жених, без посторонних просьб, самостоятельно встал на стул и начал проявлять свой талант на радость окружающим. Никогда - ни до, ни после этого дня - Гоша не икал так громко и вдохновенно. Все были очень довольны и приветствовали артиста градом аплодисментов. Затем гости, кто как мог, стали громко подражать моему другу. Но где там! Смешны и жалки были их бесталанные потуги. Обиженный этим надругательством над искусством, я громко потребовал от самозванных исполнителей, чтобы они заткнулись, ибо то, что дозволено соловью, не дозволено свиньям. Тут некоторые обиделись и потребовали, чтобы я извинился. Но я повторил свой тезис, и тогда гости стали подступать ко мне с оскорблениями, так что мне пришлось перейти к физической обороне. Гоша с криками сочувствия кинулся мне на помощь, но на него навалилось несколько человек гостей, а меня выволокли в коридор, впихнули в кладовку и там заперли. В этом тесном чулане было свалено всякое старье - поломанное кресло, рваные валики от старого дивана, пустые посылочные ящики - все это чуть виднелось в слабом свете, проникавшем в узкое и грязное окно. И вдруг я заметил, что за оконными стеклами что-то как бы вьется и шевелится. Тогда я, разбрасывая всякий хлам, подобрался к окну и с силой распахнул раму. И сразу же в каморку ворвался снег: там, за стенами, шумела и гудела густая вьюга... На темном дворе уже лежало много свежего снегу. Значит, метель началась давно, я просто не знал об этом, сидя на свадьбе спиной к окну. "А что если Лида сейчас в городе? - мелькнула у меня мысль. - Что если ей удалось покинуть подземный дворец и она идет ко мне? Я должен немедленно вернуться в свою квартиру, чтобы встретить ее!" Я стал колотить кулаками в дверь и кричать, чтобы меня выпустили. Но никто не торопился выполнить мое требование. Тогда я выхватил из хлама старый паровой утюг и начал бить им в стенку и в дверь. Но все равно никто не отзывался. Только минут через десять из коридора послышалась какая-то возня и крик. Дверь наконец открылась. Передо мной стоял Гоша с взъерошенной головой с синяком под глазом. Один рукав его модного пиджака был оторван, разодранная сорочка висела лентами. Это мой друг прорвался мне на помощь сквозь банду гостей и освободил меня. Но поздно, поздно... Очутившись на воле, я немедленно направился в свою квартиру. Здесь, в кухне, около примуса, стояла тетя Валя, пожилая жиличка. - Тетя Валя, ко мне никто не заходил? - с прерывающимся дыханием спросил я. - Заходили, заходили, - охотно ответила она. - Барышня в серой шубке заходила, красивая такая, аккуратненькая, дай бог на пасху. - Это Лида! - воскликнул я. - Во-во, именно Лида, она так и назвалась, - подтвердила тетя Валя. - Вы не провели ее ко мне в комнату? - с дрожью в голосе спросил я. - Где там! - ответила тетя Валя. - Она чудная какая-то, с норовом. Спрашивает: "Скажите, пожалуйста, где Василий Васильевич?" А я ей: "Известно где, на свадьбе. Тоську Табуретку из четырнадцатой квартиры знаете"? Тут эта твоя барышня с лица сменилась и да и выбежала на лестницу Я за ней, кричу ей: "Может, что передать ему?" А она мне: "Передайте, что Лиду он больше никогда не увидит". - Ах зачем вы тетя Валя, ей насчет свадьбы сказали? Что вы наделали!... почти выкрикнул я. - Когда это было? Когда?! - Сейчас скажу, дай бог памяти, - ответила тетя Валя. - Помню, как она вошла, я только что перловку вариться поставила а она, перловка-то, только сейчас готова будет. Значит, четверти часа не прошло. Я выбежал на лестницу и помчался вниз, прыгая через пять ступенек. Очутившись на улице, я побежал в сторону Невского, расспрашивая встречных, не видали ли они девушку в серой шубке. Но прохожие отвечали, что нет, не попадалась им такая. Некоторые же ничего не отвечали, а шарахались от меня в сторону, - хоть хмель у меня от этого события как ветром выдуло, но спиртным-то от меня все равно несло как из бочки, да и вид у меня был неподходящий: в растерзанном пиджаке, без пальто, без шапки - это в метель-то. "Только бы найти Лиду!.. Вот сейчас сквозь вьюгу я увижу ее - и все объяснится, и она сама будет смеяться над своей ошибкой, и мы обнимем друг друга, и потом всю жизнь будем вместе... Только бы отыскать ее!" С такими мыслями добежал я до Московского вокзала, а потом повернул обратно - помчался по Лиговке, миновал свой дом, побежал в сторону Обводного канала. Вьюга гудела вовсю, на голове моей наросла сырая снежная шапка, но я не чувствовал холода. На мосту через Обводный канал я заметил небольшую толпу, которая уже расходилась. Я хотел было пробежать мимо, но вдруг услыхал обрывок разговора и невольно остановился. Одна старушка жалостливо говорила другой: "И нашла она, бедняжка, место, где топиться! Ведь тут, в Обводке нашей, и воды, можно сказать нет, одна канализация..." У меня мелькнула роковая догадка. - Что здесь случилось? - спросил я старушку. - Девушка тут одна с моста сиганула, видно, обманул ее субчик какой-нибудь, - строго посмотрев на меня, ответила она. - Я-то сама не видела, поздно подошла, а которые очевидцы, те говорят: красивая из себя такая да нарядная. Вбежала, говорят, на мост, шубку серенькую сняла, на перила повесила, а сама - сразу через перила, поминай как звали. Никто и задержать ее не успел. - А спасли ее? - с замиранием сердца спросил я. - Где она? - Там она теперь, где мы все будем, - ответила старушка и перекрестилась. - Нашлись добровольцы, полезли в Обводку, да не сыскали. Ее под мост затянуло, пожарных звать пришлось, с баграми шарили, еле нашли. Потом скорую помощь вызвали - та приехала и уехала: мы, мол, живых только возим. Ну, тогда милиционер ломовика остановил, погрузили ее на подводу, шубкой накрыли и в морг повезли... От этих слов у меня потемнело в глазах. Я прислонился к перилам, чтобы не упасть. Не знаю, долго ли я простоял так, но когда малость очухался, никого вокруг не было. Только редкие прохожие, съежившись и не глядя по сторонам, торопливо проходили через мост. Было уже совсем темно, вьюга крутилась вокруг фонарей, будто хотела на них намотаться. Я перегнулся через перила и стал глядеть на воду. Вода была совсем черная, ни одной льдинки не было на ней. Ведь Обводный никогда не замерзает - в него стекает бытовая канализация и горячие сточные воды с предприятий. Я смотрел, как над черной водой подымается пар и смешивается с вьюгой. Тут опять на меня накатила такая тоска, что сердце вдруг больно сжалось и все вокруг качнулось, будто настал конец света. Я сделал несколько шагов, зашатался и брякнулся на мостовой настил. Пролежал я, наверно, долго, потому что упал на мосту. Упади я на улице, дворники бы подобрали меня быстро, но мосты не входят в их подчинение, а милиционера поблизости не было. Не знаю, кто обо мне позаботился, но факт тот, что я очутился в Обуховской больнице, в терапевтическом отделении. Целую неделю я находился в бесчувственном состоянии, в сильном жару. Иногда сознание ненадолго возвращалось ко мне, и тогда я видел, что лежу в большой палате и серыми стенами и что койка моя у самого окна. Однажды, не помню: на первый или второй день пребывания в больнице, в такую вот минуту просветления, я слегка приподнялся и посмотрел в окно. Среди больничного двора я увидал приземистое одноэтажное здание. Возле него стоял плачущий человек. Мне показалось, что где-то я его уже встречал. Мне даже почудилось, что человек этот - Творитель. У меня мелькнула мысль, что он вышел из своего подземного дворца, чтобы разыскать убежавшую дочь, и вот он нашел ее - в морге... После этого я снова погрузился в забытье. Когда пошла вторая неделя, я почувствовал себя лучше, начал понемногу принимать пищу. Воспаление легких, которое я подхватил, лежа на мосту, шло на убыль. Вот только нога, которую, как вы помните, я обморозил в прошлом году в неизвестном лесу, теперь снова стала сильно болеть. Настал день, когда ко мне допустили посетителя, - это, конечно, был Гоша. Он рассказал мне, что первая его брачная ночь пошла насмарку. Это потому, что в тот роковой вечер он, узнав, со слов тети Вали, о моем исчезновении из дому без пальто и без шапки, бросился искать меня. Он обошел за ночь все психиатрические больницы, горько проклиная себя за то, что так долго медлил и не применял ко мне силового лечения. Ведь Гоша вообразил, что я убежал из дому в припадке буйного помешательства. Лишь после того как он убедился в том, что меня нет ни в одной психолечебнице, он стал наводить справки в обычных больницах и узнал, что я в Обуховской. Но сразу его ко мне не допустили, так как я лежал без сознания. А теперь вот он пришел, принес мне мои пальто и шапку, чтобы, когда поправлюсь, было в чем выйти из больницы. Принес и кое-какой еды и даже банку бычков в томате и четвертинку водки, но и водку, и бычки вручать мне медсестра строго запретила, так что Гоше пришлось с ними и уйти. А когда я начал ему рассказывать о том, что случилось со мной на мосту, о Лиде, он ласково положил мне на лоб ладонь и грустно сказал: - Эх, Вася, Вася, это все тебе мерещится... Эх, не лечил я тебя! И тогда я окончательно понял, что даже мой верный друг никогда не поймет моего горя. Но и у Гоши жизнь была теперь не сладкая. Медовый месяц проходил без должной радости и веселья. Друг поведал мне, что Тося, узнав о его бедности, грозит разводом и даже смеется над его талантом. Теща же его иначе как треплом с мыльного завода и не называет. Я стал утешать Гошу, и он ушел от меня немного успокоенным, и от этого и мне стало полегче на душе. Но время шло, и чем ближе был день выписки, тем мне становилось тоскливее. Мне часто снилась Лида, и я просыпался в слезах.

Мокрое дело

Выписали меня из Обуховской больницы через два месяца. В тот день мела февральская метель, и я, прежде чем вернуться домой на Лиговку, долго бродил по улицам. Я невольно ждал - вдруг из метели выйдет Лида и улыбнется мне, и у меня начнется новая светлая жизнь. Мне иногда даже начинало думаться, что с моста в Обводный бросилась не она, а какая-то другая девушка. Но это была ложная надежда. Дома меня ждал жироприказ на квартплату за два месяца. Гоша ведь выписался на жилплощадь жены, и теперь комната стала моей, но зато и платить надо было больше. Деньги не слишком большие, но у меня никаких уже не было. Поэтому я первым делом пошел к Гоше и занял у него червонец. Гоша, конечно, дал без разговоров. Но я заметил, как ядовито, в четыре глаза уставилась на меня Тося и теща, и понял, что больше занимать у друга деньги мне не придется. Он-то даст, да домашние загрызут его за такую доброту. И я постепенно стал продавать обстановку: продал бюро красного дерева, потом самовар - скоро комната опустела. И только "Закат на озере" - копия с картины неизвестного художника - висел на стене: никто не покупал. С Гошей я продолжал видеться почти каждый день. Не радовал меня мой друг. Вид у него стал малохольный, будто его пыльным мешком из-за угла тюкнули. Он по-прежнему честно и беспрогульно ходил на работу, но теперь стал выносить духи не только в грелке, а и в резиновом шланге, который обматывал под одеждой вокруг тела. На это повышение выноса продукции его настропалила Тося, которая через моего друга бурно рвалась к зажиточной и красивой жизни. Приходя домой, Гоша первым делом сливал духи в кастрюлю, а жена с тещей, взяв резиновые клизмы, разливали эти духи по флаконам, которые тишком покупали у утильщика. А потом Тося реализовывала товар через своих знакомых. - Смотри, Гоша, не погори на этом деле, - намекнул я однажды другу. - Эти духи плохо пахнут, они отсидкой пахнут. Надо бы тебе перестроить свою жизнь. - Сам чувствую, что-то не то с жизнью получается, - признался Гоша. - Я уже совсем было собрался бросить это дело, да Тоська пристает, ей все больше и больше нужно. Как не принесу - скандал, обманщиком меня ругает, очковтирателем. Хоть домой не приходи... И с талантом у меня что-то не ладится, - продолжал Гоша, вздохнув. - В публике уже нет этого энтузиазма. Третьего дня какие-то, с позволенья сказать, зрители даже с критикой выступили: вы, мол, не понимаете искусства! - Это просто шпана какая-нибудь, - утешал я Гошу. - Все великие люди страдали через свой талант, всех их сперва недооценивали и недопонимали. Плюй в глаза маловерам и верь в свою неугасимую звезду! - Нет, Вася, это не шпана, - печально сказал Гоша. - Даже коллеги по самодеятельности - и те недовольны. "Ты, - говорят, - своим иком все роли нам портишь". И режиссер ругает, что не расту. "С этим, - говорит, репертуаром теперь далеко не ведешь". У друга дела шли шатко, а у меня - и того хуже: ведь на работу в те годы устроиться было не так просто. Пришлось мне загнать свою роскошную шубу и взамен ее купить на барахолке потертый пальтуган на рыбьем меху. Шапку я тоже продал, проел и костюм. Только часы я не продал бы ни за какие тысячи, скорей бы с голодухи помер. Ведь часы эти были памятью о Лиде. Но скоро Гошины дела стали похуже моих. Гоша попал под суд. Он подозревал меня в мокром деле, а вышло-то мокрое дело у него. Правда, об убийстве тут речи не было, но все-таки дело получилось мокрое. А произошло это так. Однажды, когда Гоша после смены шел через проходную, у него выпрыгнула пробка из того самого шланга с духами, который был обмотан вокруг тела. И тут все увидели и унюхали, что из-под моего друга течет ароматная струя. Тогда его немедленно обыскали, и открылась тайна безденежного выноса парфюмерной продукции. После этого произвели обыск на дому и взяли с Гоши подписку о невыезде. Тося Табуретка сумела увильнуть от ответственности, все свалила на моего многострадального друга и немедленно оформила развод. Гоша перебрался обратно в нашу комнату и стал ждать суда и возмездия. Вскоре пришла повестка. - Вся беда началась с этого золота, оно-то нас с тобой и погубило, высказался Гоша, собираясь на суд. - Пусть меня судят и засудят, так мне, гаду, и надо! Польстился на то, что блестит! - Гоша! - сказал я другу. - Может, я должен тебя сейчас утешать, но никакие утешительные слова не идут мне на ум. Мне и тебя жалко, а еще больше таланта твоего жалко. Знаешь, что заявил о себе император Нерон, когда его вели на расстрел? "Какой великий артист погибает!" Но Гоша только махнул рукой в ответ на эти слова. Конечно, дали ему не расстрел, а два года, да и то условно, принимая во внимание искреннее раскаяние и тяжелое детство. Однако все эти уголовные события надломили его хрупкий талант. Перед широкой публикой он никогда больше не выступал. А вдобавок его уволили с работы.

* * *

Теперь мы оба оказались у разбитого корыта, оба сидели без денег. Мы даже подушки, одеяла и все остальное снесли на толкучку и спали на панцирных сетках. В комнате остались две голые кровати, мы с Гошей да на стене картина "Рассвет на озере" - вот и вся меблировка. И тогда мы с другом созвали экстренное совещание, и оба приняли единогласное решение, что такое положение больше недопустимо. Мы постановили начать новую трудовую жизнь. Через день мы добровольно законтрактовались на Север, на лесозаготовки, и честно проработали там три года. Вернувшись в Ленинград, мы оба поступили в техникум и благополучно его окончили, а затем устроились на хорошую работу. О дальнейшей нашей жизни рассказывать много не буду, так как это не входит в тему моего повествования. Скажу только, что Гоша теперь тоже на пенсии. Живет он тоже в Ленинграде, только не на Петроградской, как я, а на Васильевском. О своем пропавшем таланте он вспоминает неохотно; он даже подозревает, что таланта у него не было. У него хорошая жена - не чета Тосе Табуретке - и есть дети и даже внуки. Вспоминать свою молодость он не любит и иногда крепко ругает детей за поступки, гораздо более извинительные, чем те, которые совершал в их годы сам. Это, конечно, и не удивительно, если сравнить, в каких условиях он рос и в каких - они. Что касается меня, то я так и не женился. Конечно, я не буду вам врать, что прожил жизнь монахом, у меня были всякие личные знакомства с женщинами, но я так и остался холостяком.

Гибель дворца

В этой последней главе вернусь к тому, с чего начал свое повествование. Я расскажу, как и почему исчезли те золотые часы, которые я сорок четыре года носил без ремонта. Две недели тому назад я, ложась спать, положил эти часы, как обычно, на ночной столик возле постели. А когда я уснул, мне приснился сон. Мне приснился Творитель. Он лежал в подземном дворце, в своем кабинете на диване, седой и небритый, старый-престарый. Возле него никого не было. В кабинете все было по-прежнему, только теперь портрет Елизаветы Петровны, жены Творителя, был не в светлой, а в траурной рамке. А с другой стороны улыбалась с портрета Лида, но и ее лицо было в черной рамке. Творитель был тяжело болен, он был при смерти. Сквозь сон я понимал, что сон мой непростой, что где-то действительно умирает человек и что его, быть может, можно еще спасти. Но как прийти к нему на помощь? Ведь я не знаю, где находится подземный дворец. Творитель еще дышал, но уже доходил. Его губы шевелились, и, прислушиваясь, я разобрал: "Не верь в миражи... Не зарывай талант в землю..." Я понял, что только теперь до сознания умирающего дошли советы, которые давал ему когда-то его отец. Со смертью Творителя все в подземном царстве сразу начало распадаться и разрушаться. Это происходило прямо передо мной - будто в кино. Я видел, как серой пылью стала опадать золотая облицовка колодца. Платиновая лестница, по которой я когда-то спускался с Лидой, теперь разрушалась у меня на глазах; ее ступеньки и поручни оплывали и падали вниз тусклыми холодными каплями. В парадном коридоре, где когда-то звучали легкие Лидины шаги, крошились и мелкими осколками осыпались стенные яшмовые плиты, мраморный пол ходил ходуном, коробился; из трещин в свод струйками била черная, смешанная с землей вода. В нарядных залах прогибались высокие лепные потолки, с них обрывались хрустальные люстры и шлепались на пол комками серой слизи. На моих глазах мутнели и слепли зеркала, их серебряная амальгама шелушилась как короста. Стекла зеркал, которые уже ничего не могли отражать, тихо отпадали от стен и без звона падали, не разбиваясь, а превращаясь в тусклую пыль. Стены залов оплывали, кирпичи снова становились глиной. Несущие бетонные конструкции теряли запас прочности, рушились и распадались. Двутавровые железные балки гнулись, скручивались в штопор, опадали мягкими рыжими хлопьями; их, будто холодный огонь, пожирала быстродействующая ржавчина. Творитель еще дышал, но глаза уже стекленели. В его кабинете тоже бушевало разрушение. Мебель оседала, становясь деревянной трухой, рухнул письменный стол. Диван, на котором лежал умирающий, накренился, будто плот, который вот-вот перевернет волна. Книжные полки гнулись, превращались в мягкие гнилушки. Книги выпали, они в беспорядке валялись на полу, но книгам ничего не делалось, разрушение их не касалось: ведь они были принесены сюда сверху, из наземного мира, они не были созданием Творителя. Внезапно пол в кабинете вспучился. Потом он лопнул, будто большой нарыв, и из него под большим давлением поползла толстая струя влажной и мягкой суглинистой земли и начала заполнять комнату. Стены качнулись, накренились и стали клониться; два портрета в траурных рамках упали в землю. Потом не стало ни стены, ни пола, ни потолка. Подземного дворца больше не было. Глубоко в земле лежал одинокий мертвый старик.

* * *

Я проснулся в холодном поту, включил настольную лампу и закурил, чтобы немного очухаться после такого ночного кино. Потом я захотел узнать, который час, скоро ли утро - и слегка приподнялся, чтобы взглянуть на часы. Но часов на ночном столике не оказалось. Ремешок был в целости, а вместо часов на ремешке лежала серая щепотка пыли. На следующий день я пошел на Васильевский к Гоше, то есть извините, к Георгию Дмитриевичу. Я застал его в озелененном дворе и, оторвав от игры в домино, отвел в сторонку и рассказал про сон и пропажу часов. - Мало ли какая ерунда присниться может, - высказался мой друг. - А часы твои кто-нибудь из квартирных соседей спер. Подобрал ключ - и тихо смыл часы, пока ты дрых. - Нет, соседи у меня честные, ты уж на них не клепай, - возразил я ему. И потом, если б часы украли, то украли бы с ремешком. Тут, я уверен, дело с подземным дворцом связано, с Творителем. Он умер - и все, что он сотворил, погибло с ним. Потому и часы пропали. - Опять в тебе старая дурь заиграла! - рассердился мой советчик. - Эх, не лечил я тебя тогда, не сделал медицинского переверта мозгов! До сих пор жалею... Ты запомни: не было никакого подземного дворца, не было никакой такой Лиды! - Георгий Дмитрич! Новую начинаем, вас ждем! - закричали пенсионеры-доминошники, и друг мой наскоро простился со мной и поспешил к ним. А я пошел домой, в свое уютное, но одинокое жилье. Я шел и думал о прошлом. Пусть мне никто на свете не поверит, но я-то знаю: подземный дворец был. И Лида была. И каждый год 17 декабря иду я пешком через весь город на Лиговку и несу букет дорогих белых цветов. Я подхожу к берегу Обводного и бросаю цветы в воду, которая никогда не замерзает. Букет скромно плывет по черной воде и скрывается под мостом. Нет - но была! Нет - но была! Нет но была! - вот что выстукивает мое сердце в эти минуты. А в дни, когда гудит вьюга, мне дома не сидится. Я выхожу из дому и все шляюсь, шляюсь по улицам, и все мне кажется, что кто-то меня должен окликнуть. Потом, когда совсем продрогну, возвращаюсь домой. В комнате у меня чисто и полный порядок. И я уже с удовольствием думаю, что вот сейчас буду пить крепкий чай. И я включаю красивый электрический чайник, его мне подарили сослуживцы, когда я уходил на пенсию. Но на следующий день, если вьюга не стихает, снова брожу по городу.

1968 г.

Художник В. Конюхов Вадим Сергеевич Шефнер Девушка у обрыва Редактор Н. Яснопольский Художественный редактор Т. Добровольнова Технический редактор Г. Качалова Корректор И. Сорокина

А01490. Сдано в набор 2/Х 1970 г. Подписано к печати 5/11 1971 г. Формат бумаги 60x84 1/16 Бумага типографская № 2. Бум л 7,0. Печ. л. 14,0. Условн. печ. л. 13,02. Уч.-изд. л. 13,15. Тираж 100 000 экз. Издательство "Знание". Москва, Центр, Новая пл., д 3/4 Заказ № 1712 Книжная фабрика № 1 Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР, г. Электросталь Московской области, Школьная, 25. Цена 38 коп.

OCR Виктор Кузьмин. Окт. 2000.

1 МИДЖ (Минимум Индивидуальной Длительности Жизни) - норма долголетия, гарантированная каждому жителю планеты медициной и Обществом. В описываемую Автором эпоху МИДЖ равнялся ста десяти годам, но фактически средняя продолжительность жизни уже и тогда была значительно выше. 2 ПАВЛИН (Продавец-Автомат, Вежливый, Легкоподвижный, Интеллектуальный, Надежный) - старинный агрегат, давно снят с производства. 3 САТИР (Столовый Автомат, Терпеливо Исполняющий Работу)- примитивный агрегат начала XXII века. Нечто вроде древнего Официанта. 4 САВАОФ (Столовый Агрегат, Выполняющий Арбитражные Организационные Функции) -агрегат XXII века. Выполнял ту же работу, что в старину завстоловой 5 Чепьювин (Человек, пьющий вино) - медицинский и отчасти бытовой термин XXI-XXII веков. В прямом смысле - пьяница, алкоголик. Под Чепыовинами не подразумевались Люди, умеренно пьющие виноградные вина; как известно, такие вина пьют и поныне. 6 ФЭМИДА (Финансово Электронный Многооперационный Идеально Действующий Агрегат) - агрегат, упраздненный после отмены денег. Ныне имеется в музеях. 7 АВТОР (Автоматический Водитель Транспорта, Обладающий Речью) старинный агрегат конца XXI - начала XXII века. Давно заменен более совершенными устройствами. 8 ЭРАЗМ-Электронный Растолковывательный Агрегат, Знающий Многое. 9 Передача мыслей в те годы могла осуществляться только между двумя абонентами по схеме А-Б; Б-А. Работа Усилительных станций требовала чрезвычайно больших затрат энергии, поэтому прибегать к мыслепередачам рекомендовалось только в случае крайней необходимости и при отсутствии других средств связи. 10 ДРАКОН (Движущийся Регламентационный Агрегат, Контролирующий Опыты Неопытных) - старинный агрегат, ныне замененный более совершенным. 11 ВАКХ (Всеисполняющий Агрегат Коммунального Хозяйства) - механизм XXI-XXII веков. Выполнял приблизительно ту же работу, что Дворник в древности. 12 ГОНОРАРУС (Громкоговорящий, Оптимистичный, Несущий Отцам Радость Агрегативный Работник Устной Связи) - старинный агрегат, ныне заменен другим. 13 КАПИТАН (Кибернетический Антиаварийный Первоклассно Интеллектуализированный Точный Агрегат Навигации) - весьма совершенный для своего времени агрегат. Ныне модернизирован. 14 ДИВЭР (Домашний Индивидуальный Всевыполняющий Электронный Работник) старинный кухонный агрегат. Давно заменен более совершенным. 15 Чекуртаб (Человек, курящий табак) - медицинский термин того времени. 16 ЭОЛ (Электронный Ответственный Летчик) - агрегат XXI века. 17 ФАВН (Фармацевтический Агрегат Ветеринарного Назначения) - существует и ныне в улучшенном виде (ФАВН-2). 18 ЭСКУЛАППП (Электронный Скоростной Консилиум, Указывающий Лечащему Абсолютно Правильные Приемы Помощи) - старинный медицинский агрегат. Ныне заменен более совершенным, действующим дистанционно. 19 Эти листы ныне хранятся в музее Светочева. На их обратной стороне действительно есть записи Матвея Ковригина.

20 САПИЕНС (Специализированный Агрегат, Проверяющий Исследователю Его Научные Сведения) - старинный агрегат XXI века" 21 Характерно для Ковригина, что в дальнейшем он восхищается Надиной памятью, приписывая это свойство лично Наде и как бы совсем не признавая, что девушка обязана этим изобретению своего брата. В этом - весь Ковригин с его предвзятыми отношениями к технике, с его недоверием к новшествам.

22 МУЗА (Модуляционный Ускоренно Записывающий Агрегат) - весьма несовершенный агрегат XXII века. Нечто вроде Диктовально-пищущей машинки. 23 УЛИСС (Универсальный Логический Исполнитель Специальной Службы) -весьма примитивный агрегат XXII века. 24 АСТАРТА (Автоматическая Сиделка Трогательного Абриса, Работящая, Терпеливая Абсолютно) - старинный медицинский агрегат. 25 БАРС - Беспристрастный Агрегат, Рецензирующий Стихи. 26 МОПС - Механизм, Отвергающий Плохие Стихи. 27 ВОЛК - Всесторонне Образованный Литературный Консультант. 28 ТАНК - Тактичный Агрегат Нелицеприятной Критики. 29 СЛАВА (Специализированный Логический Агрегат, Встречающий Авторов) механизм XXII века, то же что в древности - Секретарша. 30 МАВРА - Меланхолический Агрегат, Возвращающий Рукописи Авторам. 31 ПУМА - Прибор, Утешающий Малоталантливых Авторов. 32 Напоминаем: УЛИСС (Универсальный Логический Исполнитель Специальной Службы) - старинный механизм доаквалидной эпохи. 33 ЭЗОП (Электронный Заместитель Организатора Производства) - довольно совершенный для своего времени агрегат. Впоследствии заменен ЭЗОПом-2. 34 ЭРОТ (Электронный Разведчик Облегченного Типа) - один из наиболее совершенных агрегатов доаквалидной эпохи. Ныне на Земле не применяется, но в измененном и усовершенствованном виде, выполненный из аквалида, работает на радиоактивных плато Марса. 35 ПИТОН (Подземный Исследователь-Техник, Обнаруживающий Неполадки) старинный агрегат, давно снят с производства. 36 Напоминаем читателю: САТИР (Столовый Автомат, Терпеливо Исполняющий Работу) - примитивный агрегат начала XXII века. 37 КАИН (Катастрофический Агрегат Испьпания Надежности) - был весьма нужным для своего времени, но утратил значение с открытием аквалида. Ныне экспонируется в мемориальном музее Светочева. 38 САМСОН (Самодвижущийся Агрегат Метеорологической службы Общественного Назначения) - старинный агрегат, считавшийся несовершенным уже в дни молодости Автора. 39 НЕПТУН (Новейший Единоматериальный Подводный Тоннелепрокладчик Учебного Назначения) - первый агрегат подводного типа. Ныне экспонирован в музее Светочева. 40 АИСТ (Аэролет, Ищущий, Спасающий Тонущих) - очень сильная и маневренная для того времени машина. 41 ВСС - Воздушные Спасательные Силы. 42 МАРС (Матрос-Агрегат Регулярной Службы) - несложный, но довольно удачно сконструированный агрегат. 43 Напоминаем Читателю; КАПИТАН (Кибернетический Антиаварийный Первоклассно Интеллектуализованный Точный Агрегат Навигации) - Старинный агрегат, весьма совершенный для своего времени. 44 АВГУР (Агрегат Высокой Гуманности, Утешающий Родственников) - признан ненужным и снят с производства еще при жизни Ковригина. 45 АСПИД (Агрегат, Сообщающий Печальные Известия Домашним) - старинный механизм начала XXII века. Давно снят с производства. 46 Напоминаем Читателю: ГОНОРАРУС (Громкоговорящий, Оптимистичный, Несущий Отцам Радость Агрегированный Работник Устной Связи) - старинный агрегат, давно снят с производства. 47 Дрова - продолговатые куски распиленных по горизонтали и расколотых топором (см. Энциклопедию) деревьев. В древности употреблялись как топливо.