«Предисловие к 'Чаша бурь'»

Александр Петрович КАЗАНЦЕВ

ПРЕДИСЛОВИЕ

К роману Владимира Щербакова "Семь стихий"

Во мгле стремнин воображенья

Поток бездонный напоен

Мечтой поэта, мыслью гения

И тайной будущих времен.

Из гимна фантастов

Воображение! Это особое свойство мышления, лежащее в основе творчества разумных существ. Воображать - это уметь видеть то, чего нет.

Воображают ли животные, проявляющие зачатки мышления, оспаривающие у людей единственность их разумной расы на Земле?

Скорее всего нет. По-видимому, даже бобры, строящие плотины, муравьи - муравейник, кроты или лисы, роющие норы, птицы, вьющие гнезда, едва ли воображают в начале "строительства" конечный его результат. Они просто запрограммированы генетическим кодом на эти действия, выработанные в процессе эволюции их предками, иначе этому виду не удалось бы выжить.

Может быть, воображение - это и есть та черта, которая ярче всего отделяет человека, гомо сапиенса, от всего остального животного мира.

Мне привелось в свое время вложить в уста одного из своих героев такие шуточные строчки на отнюдь не шуточную тему:

Не яйцо воображало,

Не петух воображал.

Человек "воображала",

И нет других воображал.

Да, человек обладает этим бесценным даром, которым мы пользуемся на каждом шагу, даже не замечая этого.

Например, когда читаем художественную книгу.

Прозаик или поэт не возводит декораций на театральной сцене, чтобы "разыграть" свою пьесу. Художественным словом он помогает читателю вообразить себе место действия, вообразить беседующих героев, мысленно услышать их голоса.

Обычная художественная литература, используя способность к воображению читателей, помогает им воссоздать уже известное, знакомое. Исторические романы или повести, подобно отрицаемой физиками "машине времени", уносят в былые времена и читатель воображает их себе в таких деталях, которые делают его соучастником когда-то происходивших событий, рыцарских поединков, мушкетерских проделок или Бородинского сражения.

Фантастическая литература не только пользуется воображением читателя, но и сама основана на воображении автора, который описывает то, чего нет, чего еще не было, или то, что не встречается, читателю неизвестно, а потому особенно интересно.

Не в этом ли кроется притягательная сила фантастической литературы, привлекающей к себе прежде всего молодежь, которая еще так недавно, в ребяческом своем возрасте, с помощью волшебной детской склонности к воображению превращала палочку в верхового коня, куклу в засыпающего ребенка, чучело в любимую собачку?..

Но воображение, поднявшееся до фантазии, привлекает к себе не только детей или юношество, оно свойственно творческим натурам, прежде всего ученым. Недаром В. И. Ленин говорил, что "без фантазии нет науки". Но, конечно, фантазии, не оторванной от жизни, вырастающей на ее почве, отражающей в "зеркале действительности" реальные тенденции развития науки и техники, и тогда фантастика, поднимаясь над сказкой, где все возможно, все допустимо, становится строгой научной фантастикой, достоверной литературой мечты о реальных свершениях, разделом художественной литературы о людях, носителях идей, творцах, искателях, передовых бойцах науки и техники, на кого захочется походить молодым читателям, выбирающим себе путь в жизни, те, кто несет такие мысли, которые способны побудить и подлинных ученых и изобретателей к поиску новых путей.

Дальновидные научные руководители рекомендуют своим сотрудникам читать научную фантастику, черпать из нее необычные, но могущие оказаться плодотворными идеи.

Однако не надо думать, что научной фантастике принадлежит авангардная роль в науке и технике, что она несет пророческие функции некой литературной пифии и призвана предсказывать будущее, делать научные открытия, предвосхищать изобретения или прогнозировать развитие общества. Совсем не так!

Прогнозы и предвидения фантастов порой сбываются благодаря правильному пониманию тенденций развития науки и техники, а отнюдь не случайно, как угодливо вещают кое-какие критики от фантастики. Ведь за это дело хватаются подчас все, кому не лень, полагая, что разобраться в фантастической литературе легче легкого, хотя не рискнули бы, скажем, произвести трепанацию черепа больному. Часто за критику художественной литературы берутся те, кому хочется утвердить лишь то направление, в котором работают они сами или их друзья, хотя иной раз оно приходится по вкусу нашим врагам, бессовестно использующим советские ненапечатанные или напечатанные произведения, снабдив их такими комментариями, которые позволили не столько вскрыть потаенные мысли авторов, сколько приписать их им; некоторые из таких критиков даже переходят в стан врагов социализма, как это сделал "критик" от научной фантастики Р. Нудельман, не только эмигрировавший, но и поступивший на службу в ЦРУ, беснуясь теперь перед микрофоном шпионской радиостанции "Свобода" (о чем дважды писали в "Известиях": в № 275 за 1976 год - "Формула предательства" - и в № 47 за 1977 год - "Контора господина Шиманского").

На мой взгляд, жанры в фантастике могут быть разными, и любой из них для нас хорош, если он служит созидательной цели, которой занято наше общество зрелого социализма, если книга приоткрывает горизонты нашего грядущего коммунистического общества, а не сеет безысходность в сердцах читателей, пугая их картинами погибших цивилизаций, что якобы уготовлено нашим потомкам, или не поднимается выше пустоцветной спекуляции на популярном жанре, ничего не говоря ни уму, ни сердцу и никуда не зовя своих читателей.

В этом плане отнюдь не поблекли многими поколениями любимые классические произведения Жюля Верна, Герберта Уэллса и старых русских фантастов, хотя кое-кто из "новаторов" уже замахивался на них, провозглашал "устаревшими", по примеру абстракционистов всех мастей, кричащих всегда, что искусство якобы начинается только с них. Однако не "новаторство" может служить высшей мерой качества произведения, а тот след, который оно оставляет в душе читателя.

Пусть существуют и повести-сказки, и романы-размышления, и произведения научной фантастики, полные действия, когда характеры героев раскрываются в их поступках, в приключениях.

В этом яркоцветном спектре фантастических произведений роман Владимира Щербакова "Семь стихий" занимает свое место, несколько отличаясь от традиционного романа.

Это, пожалуй, поэтический роман-мечта. В лирическое повествование вторгается действие, закручивающее главного героя Глеба, журналиста, в прошлом физика, в вихре событий. Но главное в этом романе - та поэтическая линза, через которую герой воспринимает жизнь, полную романтики и исканий. Глеб живет в мире, отделенном от нас примерно двумя столетиями и узнаваемом читателем не столько по техническим признакам: роботам, личным летательным аппаратам - элям или террапланам, - сколько по любовному отношению людей к природе, которую они истово охраняют, стремясь к слиянию с нею.

Роман, бесспорно, научно-фантастичен, несмотря на некоторую "сказочность" ситуаций; он появился на вершине тех гипотез и исканий, которые характерны для нашего времени, гипотез и исканий научных, хотя и дерзких, неожиданных. Читатель знакомится с ними благодаря разносторонним интересам Глеба. Казалось бы, затронутые им научные проблемы как будто и не всегда связаны между собой, но, как впоследствии выясняется, именно они, эти разносторонние проблемы, и рисуют всю многогранность и глубину образа главного лирического героя, который не был бы самим собой без всех приведенных в романе гипотез, догадок, фактов, легенд.

Как-то в беседе со мной автор "Красных коней" и "Семи стихий" признался, что научно-фантастический роман о приключениях журналиста был задуман им в период работы над циклом очерков о будущем. Эти очерки, опубликованные в журнале "Техника - молодежи" под псевдонимом "Иван Папанов", и дали, вероятно, тот толчок, который позволил создать позднее целостную картину. Главный критерий, положенный в основу работы над произведением, был, по-моему, удачно сформулирован самим автором: "Научная фантастика гораздо ближе к науке, чем другие жанры литературы, но она ничуть не дальше их от искусства".

Роман требует пристального чтения. Читатель, ищущий в книге лишь развлечения, не увидит глубин красоты и поэзии, составляющих сущность Глеба и его окружения. Кое-какие места романа полезно перечитать, чтобы впитать в себя все скрытые в них мысли, образы, картины...

Так пусть же читатель, открывая эту книгу, погрузится в стремнину, в глубинах которой, как поется в воображаемом гимне фантастов, найдет и мечту, и мысли, и тайну будущих времен.