«Призраки в Тель-Авиве»

Шмиэл Сандлер

Призраки в Тель-Авиве

Глава 1

30 марта 1998 года в полицейский участок южного Тель-Авива пришла молодая женщина. Она была вся в слезах и долго не могла говорить. Дежурный следственного отдела лейтенант Кадишман привычно поднес пострадавшей стакан с водой: - Что с вами случилось, мадам? - вежливо спросил он. Дрожащей рукой женщина приняла воду и, судорожно отпив глоток, немного успокоилась: - Меня зовут Елизавета Шварц - сказала она - я живу на улице Членова. Вчера ко мне пришел дедушка. И снова она ударилась в слезы, бурно переживая постигшее ее несчастье. - Госпожа Шварц, - сдержанно сказал полицейский, - может быть вам нужен врач? - Нет, что вы, - испугано, сказала женщина, - мне нужны вы, господин инспектор. - Тогда возьмите себя в руки и начните все по порядку. - Женщина тяжело вздохнула: - Вчера кто-то постучал к нам в дверь, я подумала, что это няня (она никогда не пользуется звонком), но когда я открыла - это оказался старый и больной человек. - "Надо же, какие подробности" - усмехнулся про себя Кадишман. - Он сказал вам что-нибудь? - Нет, но мне показалось, что я уже где-то видела его. - Может быть, он угрожал вам? - Что вы, напротив, он смотрел на меня очень ласково. - Кадишман удивленно вскинул бровь: - Но что привело вас в такое состояние, мадам? - Видите ли, он все разглядывал меня и молчал, и это мне не понравилось. - Как долго вы молчали? - Минуты две, наверное, потом я спросила - "Что вам угодно, господин?", но он не ответил мне, а показал на шрам, пересекавший его бледное лицо. - Давайте опустим художественные детали, - поморщился Кадишман, итак, он указал вам на свой шрам? - Да, и я вдруг вспомнила кто это. - Может быть, поделитесь воспоминаниями, мадам? - Такой шрам был у моего деда. Я узнала его. Женщина по инерции всхлипнула и лейтенант, боясь нового взрыва рыданий, поспешно протянул ей стакан. - Чем уж так насолил вам родной дедушка, что вы не можете говорить о нем без слез? Взбалмошные дамочки, подобные этой, обращались иногда в полицию по совершенным пустякам. - Он вошел в прихожую, - продолжала Елизавета, - внимательно оглядел ее и вышел. - Госпожа Шварц, - напомнил Кадишман, - люди, тем более близкие, имеют обыкновение входить и выходить из прихожей... - Я знаю об этом... - Но почему вас это так взволновало? - Кадишман не мог взять в толк, чего, собственно, от него добивается эта нервная дамочка. - Видите ли, мой дедушка умер много лет назад, - угнетенно сказала дама, наблюдая как у лейтенанта, вдруг перекосилось лицо.

Глава 2

Весной 1998 года Василию исполнилось двадцать шесть. В двадцать лет он стал чемпионом Израиля по боксу и отправился в Америку искать счастья на профессиональном ринге. Его первый бой широко рекламировали все еврейские организации США, и проходил он в знаменитом Медисон Сквер Гарден, знавшем боксеров куда более именитых, чем Вася. Одна из газет, выходящая в Лос-Анджелесе на идиш, восторженно сравнивала его с библейским Самсоном и предсказывала блистательную карьеру на поприще мирового бокса. Увы, всем этим прогнозам не суждено было сбыться; в первом же раунде, получив сильнейший нокаут от более техничного чернокожего боксера, Василий навсегда оставил большой ринг и неожиданно для всех женился на дочери бывшего академика, которая посоветовала ему заняться мелким бизнесом. Именно с этого знаменательного события начались все его неудачи. Пробуя себя сначала в качестве владельца рыбного ресторана, а затем оптового поставщика туалетной бумаги, Василий быстро спустил состояние своих родителей, развелся с высокородной супругой, к которой перешла вся его скромная недвижимость. Академик тяжело принял развод единственной дочери, считал зятя жалким продуктом еврейского пост модернизма и не сомневался в том, что "по этому прохвосту плачет каталажка" На израильском ринге Васе не было равных, но зарабатывать на жизнь в качестве любителя нечего было и думать. У него был неплохо поставлен удар справа, и это позволило ему некоторое время подрабатывать вышибалой в одном из ресторанов южного Тель-Авива. Однажды, повздорив с занудливым клиентом, усомнившимся в кошерности поданной ему свинины, он не рассчитал силы, и блестящая серия боковых, проведенная им в стиле незабвенного Роки Марчиано, имела весьма печальные последствия. Клиента между тем предупреждали, что дело он будет иметь с чемпионом страны в среднем весе, но тот предпочел "Разбираться с шефом", вынудив чемпиона пустить в ход свою коронку. Выплатив пострадавшему компенсацию за нанесение ущерба, выразившегося в сильнейшем сотрясении мозга, который, как оказалось, наличествовал все же у того под кипой, он остался без единого гроша в кармане и серьезно задумался о том, как бы ему устроить жизнь так, чтобы в дальнейшем не размахивать кулаками.

* * *

Заявление Елизаветы Шварц было столь нелепым и абсурдным, что в первую минуту Кадишман растерялся, и от неожиданности у него пересохло в горле. Он и сам не прочь был отпить теперь глоток воды из стакана, который минуту назад столь "любезно" предлагал этой экзальтированной даме. - Почему вы решили, что это ваш умерший дедушка? - спросил Кадишман вдруг осевшим голосом, - это вполне мог оказаться человек на него похожий?.. - Вы правы, - сказала Шварц, - поначалу я так и подумала, но другой человек не стал бы вести себя так не - логично. - В чем вы узрели отсутствие логики? - недоверчиво спросил лейтенант. Он уже успел промочить горло, и в голосе его снова зазвучали насмешливые нотки. - Хотя бы в том, - запальчиво сказала Елизавета, - что приходит человек с улицы, по-хозяйски оглядывает квартиру, будто вспоминает что-то и, не проронив ни слова, столь же неожиданно покидает ее. - Ваш дед, надо полагать, жил в этой квартире? - Он оставил ее мне. - Стало быть, он хорошо знал расположение комнат? Кадишмана раздражала эта женщина. Ей, наверное, кажется, что полиции больше нечего делать, кроме как вытягивать слова из впечатлительных дамочек. - Это была его квартира, - сказала Елизавета, досадуя на привередливого лейтенанта, не понимавшего столь очевидных вещей. - Странная история получается, мадам: дедушка ваш прибыл с того света, чтобы навестить внучку, по которой слегка соскучился? Елизавета робко пожала плечами, словно извиняясь за странную историю: - Я и сама не знаю, что думать, господин инспектор. - А нервы у вас, случаем, не пошаливают, мадам? - Не знаю, - тихо вздохнула Елизавета, - мы с Гаври в последнее время часто ссоримся... - Кто такой Гаври? - сказал Кадишман, удивленный столь неожиданным поворотом беседы. - Гаври - это мой муж. - Какое он имеет отношение ко всей этой, извините, истории? - Мы бранимся с ним из-за детей, - сказала Елизавета, - у нас двойня девочка и мальчик. Он балует малышей, а я пытаюсь приучить их к порядку. - Послушайте, госпожа Шварц, - возмутился Кадишман, - зачем вы рассказываете мне все это, я ведь не педагог и даже не психолог, к вашему сведению... - Да, но должна же я вам сказать, как это было... - Я следователь, мадам, - строго напомнил Кадишман, - и меня интересуют одни лишь сухие факты! - А я вам, что мокрые подаю? - вспылила Елизавета. - Не надо нервничать, мадам! - Я абсолютно спокойна, господин инспектор! - Вот и прекрасно, скажите, а ваш дедушка после этого приходил к вам еще?

* * *

Двадцатого февраля 1998 года Василий де Хаимов развелся, наконец, с женой. Сразу же после свадьбы он обнаружил, что женился, на скучной бесцветной женщине, с хорошей фигурой, но чопорной и холодной в постели. Поддерживать отношения с человеком, ставшим для него чужим, было не в его правилах, и он сказал ей, что семейный союз их был ошибкой и надо с этим как-то кончать. Сначала она устроила истерику и порыдала немного в подушку, но потом предложила ему разобраться в своих чувствах или обеспечить ее будущее. По разводному контракту он оставил ей имущество, включая дом, автомобиль и ценные бумаги. Отказавшись от недвижимости в пользу супруги, он ускорил бракоразводный процесс, который тянулся более двух лет; она нарочно не соглашалась на развод, чтобы подольше помучить его. Конечно, развестись можно было по-человечески: без обоюдных потерь и личных выпадов, но у Васи ведь и дня не проходило без того, чтобы он не угодил в какую-нибудь историю и не сделал себе проблем практически из ничего. Все началось с того, что жена заподозрила его в измене, и ей очень захотелось застукать подлеца на месте: прелюбодеяние мужа, как объяснил ей адвокат, могло помочь при разделе имущества, и она решила воспользоваться подходящим случаем. Для этого ей пришлось нанять сыщика, взявшегося за приличный гонорар обнародовать сексуальные подвиги де Хаимова. Подозрения жены вскоре подтвердились - ей удалось застать Васю с любовницей в одной из фешенебельных гостиниц Бат-Яма. Это случилось в день ее рождения. Утром он галантно преподнес супруге гигантский букет хризантем, и ей было вдвойне обидно застукать его вечером в объятиях высокооплачиваемой проститутки. Нанятый сыщик предложил ей затаиться в номере; он был уверен, что любовники вскоре объявятся и в предвкушении щедрого гонорара, сказал - "Наберитесь терпения, женщина" Снедаемая ревностью жена, прождала в темном шкафу более двух часов. Все это время она чувствовала себя персонажем из избитого анекдота и поклялась выпустить из детектива кишки, если тот понапрасну запер ее в этой душной коробке. К счастью, терпение ее было вознаграждено. Новая пассия Василия была длинноногая и вульгарная девица, которая прямо в номере стала оговаривать с ним цены на разные виды услуг. "Не торгуйтесь, мужчина, - сказала она, - я вам такой минет сделаю" То, что Василий был неистово ласков с девицей, жена, пожалуй, могла еще снести, то, что он шумно дышал, стонал и даже лаял в минуты сладчайшего соития, несколько позабавило ее (с ней в постели он вел себя как на гражданской панихиде), но когда после шестого оргазма (Боже, какая прыть!) он вдруг сказал ей - "Знала бы ты, как мне надоела эта старая крыса!" она не выдержала и, выскочив из тайника, разбила ему в кровь лицо. "Негодяй, - патетически сказала она, - вот от чего у тебя яйца висят как у драной кошки!" Последующий удар был направлен именно в это чувствительное место, но он уже был готов к нему и с честью отразил яростную атаку жены. К печальным последствиям банальной драмы, разыгравшейся в гостиничном номере, можно было отнести временную потерю эрекции (которую ему пришлось восстанавливать позже с помощью гипнотизера), но, зная тяжелый нрав дочери академика, он был рад и тому, что отделался относительно легко. С ее стороны была попытка врезать также длинноногой крале, с любопытством наблюдавшей за бурным развитием семейного скандала, но та быстро охладила ее пыл - "Я те щас глаз выцарапаю, сука!" - сказала она. К несчастью, о скандале тут же прознали вездесущие репортеры и эта грустная история, обрастая пикантными подробностями, в одно мгновение стала достоянием тель-авивского бомонда. Василий подозревал, что пройдоха сыщик нарочно пригласил хроникеров поохотиться за клубничкой и собрался намылить ему физиономию, но тот благополучно смылся, сорвав приличный куш с его оскорбленной супруги. На следующий день (по совету своего адвоката) он просил у нее прощения, но было поздно; она решила наказать его, за "крысу" (тем более что за глаза ее так называли уже все сослуживцы), полагая разорить его окончательно за причиненный моральный ущерб. Справедливый раздел имущества не устраивал своенравную дочь академика, и Василий отписал ей шикарный особняк в Кирьят-Шаломе и всю имеющуюся наличность в банке. Некоторое время он жил у Циона Заярконского завзятого холостяка и специалиста по компьютерной технике, затем снял угол в одном из обшарпанных домов на шхунат Шапира.

* * *

Василий любил приволокнуться за женской юбкой. Все деяния его и помыслы были напрямую связаны с бывшими или предполагаемыми победами на любовном фронте. Именно эта - "Одна, но пламенная страсть" - привела к окончательному развалу его семейного очага и бесславной потере скромного состояния, с таким трудом нажитого его рачительными предками. Казалось, получив желанный развод, он тотчас ринется на поиски любовных приключений, но случилось то, что Цион менее всего ожидал от своего непредсказуемого товарища; в связи с резким ухудшением экономического статуса, Василий впал в странную задумчивость, и, приобретенная им с таким трудом свобода, не волновала более его молодую кровь. Все чаяния и помыслы ярого донжуана были направлены на то, чтобы разжиться, и как можно скорее. "Я докажу этим академикам, что снова встану на ноги!" - твердил он Циону и неустанно искал пути к быстрейшему обогащению. Ежедневно он приходил к приятелю с гениальными идеями, которые тот неизменно отвергал за отсутствием практической ценности. - Знаешь что, - предложил однажды Цион, потирая колено, которое ушиб накануне, поскользнувшись на рынке "Шук а-тиква", - я отнюдь не оспариваю твое амплуа, как генератора гениальных идей, но у меня тоже возникла дельная мысль и мне нужен компаньон. - Я весь к твоим услугам, - с готовностью отозвался Вася. Человек без комплексов, он был далек от отчаяния, разорившись в одночасье, и именно такой партнер нужен был Заярконскому. - Иного я от тебя не ожидал, - одобрительно сказал он, - но, прежде чем мы приступим к реализации проекта, неплохо бы слегка расслабиться... - Я и сам думал о том, чтобы махнуть на Север, - согласился Василий, но будучи в стесненных обстоятельствах... - Об этом не беспокойся, - коротко ответил Цион, - я облюбовал маршрут по историческим местам. Недорогой, но со вкусом... - Куда же мы едем? - изумился Василий, заинтригованный любезным предложением Циона. - На твой выбор - предложил Заярконский, - в гости к Петру Великому, или на блины к Плантагенетам... - К какому еще Петру? - удивился Вася, перебирая в уме знакомых на букву "П". Единственное слово, начинавшееся с этой буквы, которое приходило ему в голову, было непристойным. До сих пор по-настоящему великим человеком он считал себя, и теперь весь терялся в догадках. - К Петру первому, - небрежно бросил Цион, - или к Ричарду Львиное сердце... - Надеюсь, ты не шутишь? - сделал гримасу Вася. Напористый и энергичный, обычно, он заметно потускнел в последнее время. - Речь идет об экспериментальном бюро при Институте Времени, - продолжал Цион, - они делают пробные вылазки на Места и подыскивают для этой цели добровольцев. - Что ж, если это опасно, то я готов! - мгновенно отозвался Вася. - Это один из маршрутов, который надо наездить, а там дело будет поставлено на коммерческие рельсы... - Уж, не в этом ли твоя идея, Ципа? - живо заинтересовался Василий и в глазах его зажегся огонь. - Если покажем себя с лучшей стороны, нам, очень может статься, перепадет кое-что на десерт... - Например? - Например, можно устроиться проводниками на один из предполагаемых рейсов, зарплата - десять тысяч шекелей в месяц!

Глава 3

- Вы что не слышите, мадам, я повторяю вопрос, - дедушка приходил к вам еще или нет? - Нет, больше я дедушки не видела, - Елизавета горестно вздохнула, будто сожалея о том, что дед так быстро забыл дорогу к ее дому, - в этот же день я срочно позвонила Гаври и рассказала ему обо всем. Я думала, этот странный визит помирит нас: с утра он ушел такой расстроенный, а я еще накричала на него... - Мадам, мы топчемся на одном месте уже много времени. - Неправда, я у вас не более часа, - напомнила Елизавета. - Тем более, - сказал Кадишман, - пора делать выводы. - Делайте на здоровье, это ваша работа. Ее стало злить его упорное нежелание понять, что с нею происходит. Сухарь недоверчивый, наверное, его жена не любит. - Значит, дедушка у вас больше не появлялся? - Вы уже спрашивали об этом, не надо повторяться. - Хорошо, госпожа, будем считать, что у вас была галлюцинация на почве частых ссор с супругом... - Мы не так уж часто ссоримся. - Но вы только что сказали, что ссоритесь и довольно часто... - А вам какое дело? - Мне действительно, нет до этого дела, я просто рад за вас, мадам. - Зря радуетесь, господин инспектор, когда я рассказала Гаври про деда, он сказал, что "Этого не может быть" - Вот видите, ваш супруг держится того же мнения что и я. Вас это не настораживает? - Вы хотите сказать, что я сумасшедшая? - Я этого не говорил. - Гаври тоже этого не говорил, а потом сказал, что дедушка, наверняка, был недоволен нашей размолвкой, и дух его снизошел на землю, чтобы воссоединить наши сердца. Лейтенант пожалел, что дал ей возможность развивать эту благодатную тему - "Очередная психопатка" - подумал он, решительно настраиваясь завершить затянувшийся разговор. - Что вам от меня нужно, мадам? - сказал он, стараясь придать голосу официальный тон, - вашей жизни никто не угрожает, дедушка, слава Богу, ушел с миром, и вы, наконец, помирились с Гаври... - Да, мы помирились с мужем, - задумчиво сказала Елизавета, не замечая попыток Кадишмана закруглить беседу, - он даже предложил мне купить цветы, чтобы проведать дедушкину могилу. Женщина опять всхлипнула, и лейтенант, которому надоела эта бессвязная болтовня, привычно подал ей стакан с водой. - Мы долго искали его могилку, а когда нашли, увидели, что она вскрыта и пуста. В кабинете повисла неловкая тишина. Кадишман почувствовал, как в животе у него что-то гулко булькнуло. - Мадам, - хриплым голосом сказал он, - надеюсь, вы отдаете отчет своим словам? - Разумеется, - твердо отвечала Елизавета, - в могиле не оказалось останков моего деда... - У вас есть свидетели? - голос Кадишмана выражал крайнее недоверие. - Сторож кладбища может подтвердить это, и муж мой тоже. - А вы уверены, что это была могила вашего деда?

Глава 4

- Ты настоящий друг, Ципа, - восторженно сказал Василий, - ознакомившись с проектом Заярконского. - Чего уж там, - смутился Цион. - Скажи, - поинтересовался Вася, - а путевка эта чего- то стоит? - Мне сделали скидку, - поспешил заверить Цион, - я отвечаю у них за компьютерную часть и они обязаны мне... - А ты не разыгрываешь меня, Ципа? Василий сам был мастер разыгрывать друзей и на всякий случай всегда держался начеку. - С какой стати, Вася, тебе лишь следует знать, что проект содержится в глубокой тайне, а мне сделали исключение, потому что я полезен им в организации технической части. - Я буду нем, как рыба. - Кстати, через час надо быть в Институте, - засуетился Цион. Он был рад, что сумел угодить приятелю. В глазах де Хаимова впервые после утомительной разводной эпопеи засветилась улыбка. - Едем к Плантагенетам, - решительно сказал он, - в России теперь холодно, а у меня прохудилось пальто. Насколько мне известно, ты и сам испытываешь симпатию к эпохе рыцарства. Я читал твою статью о Гийоме Акветанском... - Это был поэт, воспевающий культ рыцарства, - сказал Цион; лицо его приняло мечтательное выражение, и он c чувством продекламировал:

Сошлись они на середине поля. Тот и другой пускают в дело копья, Врагу удар наносят в щит узорный, Его пронзают под навершьем толстым, Распарывают на кольчугах полы, Но невредимы остаются оба. Полопались у них подпруги седел, С коней бойцы свалились наземь боком, Но на ноги вскочили тотчас ловко, Свои мечи булатные исторгли, Чтоб снова продолжать единоборство. Одна лишь смерть ему конец положит.

Всю дорогу к Институту Цион убеждал Васю ехать в Россию, а тот упорно настаивал на поездке в Старую Англию и вскоре без обиняков спросил друга сколь чувственны были аристократы при феодализме и понимали ли они в целом значение поиска эрогенных зон у женщин. Друзья увлеклись беседой и опоздали в институт. Увидев их, инструктор, отвечающий за переброску добровольцев, нравоучительным тоном начал читать мораль: - Вопиющая безответственность! - сухо сказал он, - а знаете ли вы, господа, разницу между часовыми поясами нашего и одиннадцатого века? - Видите ли, - робко начал Цион, - мы приобретали путевки в век двенадцатый. - Все равно, - ворчал инструктор, - разница в семь часов. - То есть, - произвел расчет Василий, - в одиннадцатый век мы прибудем к вечеру? - Вы очень догадливы! - съязвил инструктор. Василий, человек крутого нрава, сходу осадил очкастого зануду: - Сэр, - строго сказал он, - попрошу без лишних телодвижений! - Это почему же? - важно вскинулся инструктор. - Очёчки-то можно уронить ненароком, - нарочито озабоченным тоном произнес Василий. Инструктор бережно поправил очки с модной оправой и собрался дать достойную отповедь нахалу, но Вася опередил его: - Вы, кажется, нуждались в добровольцах? - сказал он. - Нуждались, - угрюмо подтвердил инструктор... - Сударь, - сказал Василий тоном великого одолжения, - мы пошли вам навстречу, несмотря на более выгодные предложения. - Что это значит, господин? - сказал инструктор, ошарашенный неслыханным хамством де Хаимова.

* * *

Вопрос о том - докладывать комиссару о сбежавшем с кладбища мертвеце или нет, занимал Кадишмана чрезвычайно. С одной стороны было вроде глупо беспокоить шефа по таким очевидным пустякам - кто еще в наше время верит в привидения?- а с другой (ему это подсказывала интуиция), он, кажется, недооценил эту нервную дамочку и дело, с которым она явилась, грозило вылиться в одно из самых громких за всю историю местной полиции. В этом его также убеждало профессиональное чутье, которым он весьма гордился, хотя у начальства на сей счет, сложилось совершенно противоположное мнение. На всякий случай он решил еще раз "Изучить факты" (любимое выражение комиссара), и лишь затем беспокоить вечно занятого и недовольного босса, который не любил, когда к нему шли вхолостую, не проработав основательно все вероятные версии расследуемого дела. "Я всем рад, господа, наставлял он своих людей, но раз уж принесла вас нелегкая в столь неурочный час (эту фразу он говорил неизменно вне зависимости от времени, в которое к нему являлись подчиненные) уж будьте так любезны, представить мне помимо протокола что-нибудь еще, хоть отдаленно напоминающее выводы. Разумеется, господа, если вы способны таковые делать" Кадишман, всю жизнь проработавший дежурным следователем, должен был возглавить вскоре оперативную группу по особо важным делам, и любой промах сегодня мог до самой пенсии оставить его рядовым инспектором полиции. - Сержант Альтерман, - призвал он своего не в меру исполнительного, но не очень сообразительного помощника, - патрульную машину и наряд с легким стрелковым оружием в мое личное распоряжение!..

* * *

Холонское кладбище давно уже было забито до основания, и председатель городского религиозного Совета не раз поднимал вопрос о том, чтобы исключить его из разряда действующих захоронений. Проблема эта с каждым годом все более занимала холонцев, потому что умирать в Израиле становилось дорогим удовольствием; в Иерусалиме участок под могилу стоил немалые деньги, а претендовать на гостеприимство кладбищ Тель-Авива нечего было и думать, по причине непомерной их загруженности. Председатель надеялся выбить землю под нужды вновь преставившихся за "Зеленой чертой" и донимал своими требованиями мэра города. Тот ставил вопрос в правительстве и оттуда была спущена резолюция, гласившая, что все "Проблемы территориального порядка находятся на стадии разрешения с палестинскими партнерами" Партнеры в целом были за скорейшее погребение всех евреев Холона, но в частности возражали хоронить их на своей территории. А пока суд да дело, в администрации города постановили потесниться и укладывать почивших плотнее друг к дружке. "Вопреки стандартам, да не в обиде" - утешал председателя мэр города и посоветовал ему возводить многоярусные захоронения по образцу фамильных склепов в эпоху раннего Возрождения. Идея была с порога отвергнута религиозным Советом, не потому, что евреев слегка поджаривали на кострах как раннего, так и позднего возрождения, и у них остались об этом времени не слишком приятные воспоминания, а потому что скороспелое предложение мэра противоречило основным канонам Галахи, а значит, было неприемлемо с точки зрения депутатов от религиозной фракции, которые непременно заблокировали бы его в законодательном органе. Религиозное табу в Израиле было столь же незыблемо и непреложно, как и законы святейшей инквизиции.

* * *

Василий насмешливо оглядел инструктора. Ему не нравилось, когда люди необоснованно пытались подчеркнуть свою значимость. - Я думаю, сэр, - сказал он, - вам не следует возникать понапрасну... - Да я вас!.. - Гневно вскричал инструктор и вдруг осекся. - Я требую нормального сервиса! - тихо сказал Вася с озорным блеском в глазах и на сей раз, был правильно понят. - Вася, - с укором шепнул Цион, - это они пошли нам навстречу. Но принципиальность де Хаимова уже возымела действие, и инструктор сбавил тон: - Путевка то у вас трехчасовая, - сказал он примирительно, - что ж вы там увидите то в столь поздний час? - Прошвырнемся по ночному городу, - непринужденно заметил Вася, - в поисках эрогенных зон. - Инструктор не понял юмора. - Никаких зон, господа, - решительно сказал он, - это вам не праздничная прогулка по вечернему Дизенгофу, тут чуть не так глянул, живо дубинкой по забралу схлопочешь. - Возможно, - согласился Василий, - но ведь и мы не лыком шиты. - А вот это как раз нельзя, - в голосе инструктора зазвучал металл, вступать с рыцарями в препирательства категорически воспрещается. Учтите, граждане, если вам переломают ребра по вашей вине, страховки вам не видать. - Будь спок, очкарик, - сказал Василий, - подставлять нос всякой шушере я не намерен. - Господа, - инструктор принял вид фокусника собирающегося показывать свой лучший трюк, - я прошу всех пройти в кабину. - Мерси, - нагло сказал Василий, и первый вошел в камеру. Последовавший за ним очкарик с учительскими интонациями в голосе, стал важно наставлять их, показывая на приборную доску: - В управлении она проста, - сказал он, - ставите коробку передач на двенадцатый век... - Почему двенадцатый? - нахмурился Вася. - Потому что там теперь полдень. Затем плавно отжимаете рычаг и через минуту вы на месте. - Пожрать, надеюсь, нам дадут? - поинтересовался Василий. - Пожрать можете в агентстве, - сказал инструктор, - а у нас другие задачи. - Безобразие, - начал было заводиться Василий, но, взглянув на скорбную физиономию Заярконского, сдержался. - По прибытии, удаляться от машины не рекомендуется, - сказал инструктор, - иначе вам придется блуждать в будущем, пока вас не обнаружит поисковая бригада. Речь очкарика порядком надоела Васе, и он занял свое место за пультом управления. - Посторонних прошу держать отвал, - сказал он, явно намекая на инструктора. - Это кто посторонний? - обиделся инструктор и, сообразив, что от Васи ничего путного не добиться, обратился к Циону. - Не вздумайте там прибарахляться, - строго предупредил он, - или продавать свои вещи: перевозка ценностей, равно как и аборигенов строго воспрещается Последнее замечание не понравилось Васе. - Понятно, шеф, - сказал он развязным тоном и захлопнул люк машины перед самым носом инструктора. - Хулиганство! да как вы смеете!? - заорал инструктор. Это было последнее, что они успели услышать.

Глава 5

Небритый пьяный сторож кладбища долго плутал между ухоженными надгробными плитами, многие из которых были залиты воском поминальных свеч. Наконец, он вывел полицейских к зияющей черной яме, рядом с которой возвышалась бурая горка раскисшей от дождя земли. "Что скажешь, седобородый? - с деланным оптимизмом спросил его Кадишман, разглядывая почти стертую от времени надпись на мраморной плите, совсем недавно лежавшей на дедушкиной могиле. "Да уж не знаю, что и говорить, - потеряно выдавил сторож, - бывало в дождь или слякоть, могилки у нас проваливались, и мы, как полагается, собирали косточки упокоенных, чтобы не размыло, значит, - он тяжело вздохнул, как бы сожалея о бренности всего мирского, - а здесь и собирать нечего, видишь, служивый, - все как слизано" Кадишман лично осмотрел, пустую могилу Хильмана. Заглядывая вглубь ямы, он оступился и, взмахнув руками, словно птица на взлете, с шумом провалился в нее, увлекая за собой комья мокрой земли. "Нехорошая примета" - испугано произнес сержант Альтерман, вытаскивая смущенного босса из могилы. Как человек суеверный, он хотел высказать свои опасения по этому поводу, но, увидев сердитое лицо шефа, оборвал на полуслове. - А вдруг это фиктивное захоронение? - сказал Кадишман, нервно отряхиваясь после неудачного приземления в могилу. - Эффективное? - не понял сторож, с опаской взирая на Кадишмана. - Уж не фальшивая ли, говорю, могила-то, дяденька? - А вот этого никак нельзя, - с тупым упрямством возразил сторож, не понимая значение заданного вопроса; грушевидный нос его разбух, приняв фиолетовую окраску. Неожиданное падение полицейского напугало старика не меньше, чем суеверного сержанта, и он инстинктивно сторонился инспектора, будто тот был помечен уже роковой печатью смерти. - Я работаю здесь много лет и по памяти знаю все могилки, - гордо сказал он, шмыгнув сизеющим на холодном ветру носом. "Пьяная ты харя, - беззлобно подумал Кадишман, - потому и плутал, что по памяти знаешь..." - Эту как раз не припоминаю, - честно признался пьяница, - но по документам проверял - тут покоился некий Хильман Ури - 1898 года рождения. - Это мы без тебя знаем, что покоился, - криво усмехнулся Кадишман, и легким движением руки смел комья земли с надгробной плиты, скинутой с осиротевшей могилы. Тяжелый черный мрамор треснул от страшного удара, нанесенного мертвецом снизу. "Черт бы побрал этого деда, тоскливо подумал Кадишман, может быть, он и впрямь восстал из гроба?" Все, что он видел до сих пор, соответствовало рассказу внучки сбежавшего Хильмана. Кадишман не знал, что и думать. Он всегда с недоверием относился к мистике и посмеивался над глупыми историями, которыми утомляла его жена, выискивая их в журналах, специализирующихся на паранормальных явлениях. Провожая важных гостей до кладбищенских ворот, протрезвевший сторож, доверительно шепнул лейтенанту. - Ты, милый человек, будь начеку, значит... - Это еще зачем? - сказал Кадишман, догадываясь о чем, пойдет речь. - Поверье в народе гласит - ежели человек упал в могилу - значит к смерти это. Он оглядел лейтенанта с глубоким состраданием, в душе считая его покойником, и повторил тоном везунчика, которому жить да жить, а этот несчастный, может, доживает последние дни. Удрученный словами одичавшего от одиночества и водки сторожа, Кадишман, впервые в своей служебной практике, явился к шефу с одними смутными догадками, наперед зная, как тот относится к подобной инициативе подчиненных.

Глава 6

- Поехали, - сказал Цион и выбил на панели цифру двенадцать. Василий плавно отжал рычаг пусковой системы. Машину забило мелкой дрожью, потом ее затрясло и слегка сплющило. На мгновение Циону показалось, что камера ужалась в размерах; кресло под ним страдальчески затрещало, стрелки приборов завертелись как сумасшедшие. Путешественники подверглись страшному давлению. Цион почувствовал тупое нытье в затылке и многотонную тяжесть в позвоночнике. "Еще немного и от меня останется мокрое место" - подумал он, слушая, как Василий чертыхается. От перегрузок у него оплыло лицо и глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Полегчало им как-то сразу. Едва не раздавившее друзей непомерное бремя веков внезапно сменилось приятной расслабляющей невесомостью. Путешественники взмыли к потолку и повисли там, в неприглядных позах; Василий не пристегнул ремни безопасности, а Заярконский, последовав его примеру, расплачивался за чужое легкомыслие. Вскоре дрожание аппарата прекратилось, и молодые люди с медным звоном повалились на пол. "Говорил же инструктор, что надо пристегнуть ремни" - недовольно буркнул Цион, потирая ушибленное колено и осматривая вмятины на громоздких доспехах. Они успели влезть в них в проходной института Времени. Согласно технике безопасности, отправляясь в Прошлое, пассажир обязан был облачиться в костюм выбранной им эпохи. "Помятый зад облагораживает вашу фигуру, сэр!" - сказал Василий, придирчиво оценивая урон, нанесенный другу неудачным падением. Цион открыл люк машины, и в кабину вместе с порывом свежего воздуха ворвался мощный рокот многотысячной толпы. Заярконский вздрогнул и подался назад, вспомнив слова инструктора о враждебном приеме со стороны аборигенов. "Прочь с дороги!" - презрительно сказал Василий и, оттеснив друга в сторону, смело вышел из кабины. Стоял ясный безоблачный день. Вдали у самого горизонта, ярким зеленым пятном горел весенний бор. Ласковое солнце на Востоке давно уже занялось, и серебристые лучи его отражались в бурных водах реки, огибающей древние стены величественного монастыря или замка, одиноко возвышающегося у подножия каменистых гор. Заснеженные вершины кряжистых великанов ослепительно сверкали под искристыми лучами припекающего солнца. На сторожевой башне замка, а может быть пограничной крепости, развевалось желтое знамя с изображением геральдической лилии. Неподалеку от "Колесницы" (так Василий окрестил машину), вокруг амфитеатра, разбитого на гигантском валу, суетились в ложах одетые в пестрые одежды женщины, большеголовые карлики с продолговатыми лицами идиотов, несущие за своими повелительницами прозрачные длинные шлейфы, и мужчины в строгих выходных костюмах из меди, стали и серебра. Носить на себе эти килограммы было сущим адом: они натирали тело, неприятно дребезжали и непривычно сковывали члены при ходьбе или верховой езде, когда помимо всего прочего надо было удержаться в седле и не свалиться в лужу на глазах у прекрасной половины Англии. Человек, заключенный в эту душную металлическую тюрьму, чувствовал себя роботом: под стать роботу двигался - рывками, с заметным напряжением, словно набили его изнутри камнями, под стать роботу думал, тяжело и со скрипом манипулируя извилинами неповоротливого и раздавленного пудовым шлемом мозга. Позже в своей известной доктрине "Интеллект и рыцарство" академик Ашкенази (бывший тесть де Хаимова) вывел из этого некую закономерность, а резюме открытого им закона втиснул в емкую и остроумную формулу. "Как двигаешься - так и мыслишь" и, хотя это напоминало древнюю как мир максиму - "Как работаешь - так и ешь", - умозаключение бывшего академика имело шумный успех среди исследователей эпохи рыцарства, широко использовавших в своих трудах практические выводы знаменитого ученого. Зачарованный созерцанием сверкающих дамских нарядов, Василий воспрял духом, предлагая приятелю полюбоваться красивыми женщинами. - Смотри сколько их! - восторженно произнес он, - а как ходят, словно павы, ни одного лишнего движения... - Вижу! - уныло сказал Цион, с тревогой оглядывая ликующую толпу сюзеренов, и жеманных дам с причудливыми головными уборами. - Кажется, мы попали на турнир, - сказал он Васе, таким тоном, будто его мучила изжога - Я знал, что нам повезет! - воскликнул де Хаимов, и глаза его полыхнули огнем. Василий обожал рискованные авантюры, но Цион не разделял его восторженности. Человек мягкий и не склонный к рукоприкладству, он сторонился сомнительных сборищ, связанных с насилием.

Глава 7

После нежданного дедушкиного визита Елизавета чувствовала себя, словно увязшей в нескончаемом ночном кошмаре. Она боялась возвращения деда, и тревожилась за судьбу детей и мужа, которых он не знал при жизни (ей было пятнадцать, когда дед умер), и ей казалось, что это приведет к страшному несчастью. К старости дедушка превратился во вспыльчивого неуравновешенного типа, беспричинно и постоянно злившегося на людей. Однажды он избил соседа по лестничной клетке только за то, что тот вовремя не поздоровался с ним. Она не помнила подробностей той безобразной драки, кроме того, что бедному соседу зашивали потом рассеченную бровь. "Дело о рукоприкладстве" благополучно замяли затем дедушкины друзья: он был герой войны (его часто приглашали на юбилейные мероприятия), и выносить мусор из избы армейская элита не хотела. "Может быть, дед хотел предупредить меня о чем-то?" - мучительно соображала она, пытаясь разгадать смысл его странного появления. Она слышала о том, что иногда людям являются покойники, чтобы предупредить о грозящей опасности. Случившееся с ней было столь нелепым, что в какое-то мгновение она подумала - уж не снится ли ей вся эта чертовщина. Ей хотелось поскорее пробудиться от недоброго затянувшегося сна и разобраться, наконец, в своей личной жизни, которая пошла (как ей казалось) совсем по нежелательному руслу. Погода на улице стояла чудесная. Поостывшее за зиму солнце было непривычно теплым. После долгих холодов вступила в свои права весна; все вокруг ожило и затрепетало, радуя людей желанным обновлением. В другое время она убедила бы мужа поехать в лес - по грибы, но теперь ее совсем не задевало многоцветие бушующих красок природы, и она думала только о дедушке и его непонятном поведении. От Кадишмана Елизавета ушла с некоторым облегчением. О странном визите покойника уже известно в полиции и ей, в сущности, нечего бояться; лейтенант обещал охрану для детей. "А все-таки, какой он злой человек, все нервы вымотал, спрашивая про деда" Она знала, что детей из детского сада приведет домой тетя Ася, пожилая репатриантка, прибывшая недавно из Краснодара; делать ей до вечера было нечего и она решила заняться, наконец, личной жизнью. Уже целую неделю, как ее отношения с мужем совсем разладились, и надо было принимать срочные меры, чтобы помириться. Лиза чувствовала себя виноватой перед Гаври и не знала, как вернуть его расположение. Ему не нравилась его работа, он постоянно не ладил с начальством и раздражался по мелочам. Елизавета ничем не могла помочь мужу, а только утомляла его неуместными упреками и злилась на то, что они перестали выезжать по субботам. Целую неделю он ходил мрачнее тучи, не приносил ей цветы, как раньше, и только вчера, после дедушкиного появления, им удалось поговорить, и то, потому что она, вся в слезах, поведала ему о своих страхах. Вначале он отнесся к этой истории с шуткой, полагая, что налицо результаты ее увлечения мистикой, но после посещения кладбища, которое он сам затеял, был, кажется, напуган не меньше ее. Она позвонила Гаври на работу и предложила встретиться на улице Шенкин. Благодаря дедушке появилась возможность пригласить мужа на свидание. Боже, как глупо звучит "пригласить мужа на свидание" Может у него есть кто? Он так осунулся в последние дни. Не может человек так переживать из-за работы. Как все тель-авивцы она любила улицу Шенкин за ее шумную суету и бесчисленные уютные кафетерии, в которых можно сколько угодно сидеть, не привлекая внимания и наслаждаясь уединением. Супруги встретились в шесть. Елизавета выбрала угловой столик с прекрасным видом на скверик и попросила официанта подать апельсиновый сок, как только к ней подсядет муж. Гаври, высокий брюнет с тонкими чертами лица, привычно поцеловал жену, и устало опустился на стул. - Опять выяснял отношения с начальством? - робко спросила Елизавета, пытаясь завязать разговор. - Нет, обошлось, - вымучено улыбнулся Гаври. Небесталанный художник, вынужденный заниматься поденной работой он, как все неудачливые люди, был чрезвычайно раним в обществе "профанов" далеких от настоящего искусства. - Знаешь, - сказала Елизавета, - а не махнуть ли нам на Юг, я так устала сидеть дома. Гавриэль курил, когда она говорила, и было непонятно, слышит он ее или опять ушел с головой в свой "творческий кризис". Погруженный в свои мысли, он мог молчать так час и больше. Эта странная задумчивость, граничащая иногда с полным равнодушием к ней, обнаружилась в нем после свадьбы и первое время глубоко задевала ее, но потом она поняла, что, уходя, таким образом, в свои мысли, он ограждает себя от посягательств внешнего мира, к которому не может или не хочет приспособиться. Гаври, которого она однажды в сердцах обвинила в эгоизме, подтвердил эту догадку. "Если я молчу, сказал он виновато, - это не значит, что я хочу обидеть тебя" Елизавета взяла сигарету из пачки и терпеливо стала ждать, пока муж заметит ее умышленное движение. Он заметил, смутился и спросил в своей извечной манере вопросом, отвечая на вопрос: - На Юг? А дети как? - и щелкнул зажигалкой. - Сарочку возьмем с собой, а Рому оставим с няней, - прерывающимся от обиды голосом сказала Елизавета Слезы выступили у нее на глазах. Неужели он не видит, как она страдает? В это время к их столику подошел официант в блестящем мундире с эполетами и вежливо предложил апельсиновый сок в запотевших бокалах.

* * *

Вечер прошел чудесно. Гавриэль переменился, увидев повлажневшие глаза Елизаветы. Когда она плакала, он чувствовал себя подлецом, понапрасну мучающим родного человека. Как в лучшие дни их зарождающегося романа он был внимателен и нежен к ней, позабыв на время о нескончаемых конфликтах с начальством. Она знала его реакцию на ее слезы и никогда не злоупотребляла этим. Сегодня это получилось непроизвольно. Может быть потому, что ее так сильно напугал дедушка. При жизни дед был угрюм, неразговорчив и груб с людьми и, особенно с журналистами, пытавшимися выудить у него информацию о его ратных подвигах. Когда-то, будучи участником французского сопротивления, он выполнял деликатные поручения генерала де Голя, а однажды, участвуя в тайной операций в Альпах, схлестнулся с любимцем Фюрера - Отто Скорцени, оставившего страшный ножевой след на лице бесстрашного воина. Утверждали даже, что он был среди тех, кто подвесил за ноги самого Муссолини, за что получил потом ордена от трех союзных армий. О своем славном военном прошлом дедушка никогда никому не рассказывал, кроме жены, бывшей узницы концентрационного лагеря, с которой познакомился, уже, будучи офицером израильской армии. Супруга Хильмана умерла в шестидесятые годы от рака желудка, который испортила себе лагерной баландой в Освенциме. Хильман ушел в отставку в звании бригадного генерала и, похоронив жену, поселился в Тель-Авиве, чем-то напоминавшего ему родной Гданьск. После смерти жены дед совсем замкнулся в себе и самым близким существом, с которым он мог, не раздражаясь общаться, была Елизавета. В своей внучке, названной в честь бабушки, он не чаял души и с удовольствием подчинялся ей, когда нужно было глотать таблетки по предписанию милейшего доктора Розенблата. По дороге домой, уютно устроившись на заднем сидении такси, супруги Шварц целовались, как в первые дни их романтического знакомства - без устали до сладкого томления в чреслах. В подъезде старого дома, в котором дед перед смертью купил внучке квартиру, их встретили двое дюжих молодых людей. Один из них натянул на плечи серую майку и короткие шорты, а другой был в просторных турецких шароварах и мятой сорочке далеко не первой свежести. Район, в котором жили молодожены, кишел наркоманами, готовыми на все ради порции губительного зелья. Цены на квартиры были здесь ниже, чем в центре и дед, так и не сумевший скопить денег за всю свою военную карьеру, купил почти за бесценок, то, что ему было по средствам. Но молодоженов квартира устраивала. Они могли некоторое время скромно пожить здесь, накопить денег и, продав старую развалюху, купить что-либо приличное в южной части Холона, где как раз возводился престижный район вилл. Парень в турецких шароварах, сделал едва заметное встречное движение в сторону Гаври, и тот мгновенно напрягся, приняв фронтальную стойку. Парень с усмешкой оглядел Гавриэля и демонстративно скрестил руки на груди. "Он из полиции - тихо шепнула Елизавета, взяв мужа за руку, - инспектор дал мне охрану" На втором этаже, у самых дверей квартиры, благодарная за романтический вечер жена прижалась к мужу всем телом и страстно поцеловала его в губы: - Я верю, что душа дедушки сблизила нас, он был такой сильный и мужественный... - Я знаю, дорогая, теперь у нас все будет в порядке. Гавриэль вставил ключ в замочную скважину, но дверь неожиданно отворилась от легкого прикосновения. Это показалось ему подозрительным; тетя Ася, тихая исполнительная женщина, обычно не закладывала крючок, а запирала прихожую на замок, чтобы хозяева могли воспользоваться своими ключами и не будить детей звонком. Гавриэль неслышно вошел в коридор, и в нос ему ударил тяжелый трупный запах, идущий из салона. "Должно быть, мышь подохла" подумал он и решил отчитать няню за то, что не проветрила квартиру, укладывая детей спать. Мыши недавно завелись у них в доме, и он собирался одолжить у соседей кота, чтобы избавиться от этой напасти. Гаври хотел окликнуть няню, чтобы не пугать ее внезапным появлением, но вдруг что-то подсказало ему, что в зале кто-то есть. Он замер. Сердце у него упало, и от волнения пересохло во рту. Мгновение он напряженно прислушивался к звукам. Но вокруг стояла такая мертвая тишина, что у него заломило в ушах. "Нет, парень, ты ошибся! " - сказал он себе, и в ту же секунду отчетливо услышал доносившийся из зала хруст и урчащее чавканье животного. Это было похоже на то, как собака жадно и торопливо разгрызает кость, боясь, что кто-то может покуситься на нее. Гаври не поверил своим ушам, но, оглянувшись, понял, что и жена слышала эти странные утробные звуки. Он увидел ее перекошенный от страха рот и властным движением руки приказал ей молчать. Еще солдатом, участвуя в боевых акциях против террористов, он привык действовать в подобной ситуации быстро и четко. Мягко ступая с пятки на ступню, как его учили в армии, он подошел к гостиной и, с бешено бьющимся сердцем, заглянул внутрь.

Глава 8

Путешественники были в тех же нарядах, что и окружавшая их "Бронированная публика", никто не обращал на них внимания; друзья вполне вписывались в общую картину сверкающих на солнце конических касок, надраенных до блеска доспехов и развевающихся на ветру боевых знамен. Васю, ни с того ни с сего, заинтересовала вдруг судьба "Колесницы", столь чудным образом перебросившей их в эту прекрасную страну: - А что если на нее телега наедет, какая, унесем мы отсюда ноги или нет? - До этого не дойдет, - успокоил его Цион с видом знатока, понимающего толк в гужевом транспорте, - машина находится в зоне защитного поля, если у кого и возникнет желание наехать на нее, его шарахнет разочек током... - Прекрасно! - удовлетворенно сказал Василий! - Это не опасно, - разочаровал его Цион, - в малых дозах электричество полезно. Путешественники расположились в пустующей ложе амфитеатра и не успели оглядеться, как к ним, резво семеня ножками, подбежал маленький и шустрый паж. На нем был ярко-красный камзол из плотного батиста, короткие штаны, туго перехваченные на икрах, и модные туфли с золотыми пряжками. Манеры у этого подростка были бойкие, так же, впрочем, как и язык, который у него ни на минуту не замолкал. Он выполнял на турнире обязанности герольда (нечто вроде судьи и комментатора) и весьма гордился своей должностью. - Нуте-с, джентельмены, - нагло сказал парнишка, обращаясь к притихшему Циону, - к какому ордену мы принадлежим? - А вам это зачем? - подозрительно спросил Цион. Его английский был не столь безупречен, как у Васи, но паж даже не уловил акцента: - Сэр, - сказал он с апломбом восходящей эстрадной звезды, - вопросы тут задаю я... - Молчать, шавка! - громогласно рявкнул Василий, - отвечать только на мои вопросы! Испуганный паж вытянулся в струнку и, сообразив, как следует держаться с этим гордым господином, тихо сказал: - Ваша милость, я обязан представить почтенной публике участников турнира... - Мальчик, с чего ты взял, что мы участники? Цион явно нервничал, но Василий грозно прервав его, вдруг странно набычился: - Я маркиз де Хаимов, - сказал он зычным голосом, - орден святого Иерусалима, запомнил? - Да, высокородный сэр, запомнил, - сказал паж. - Что еще? - сказал Василий, увидев, как тот нерешительно переминается с ноги на ногу. - Я должен также представить публике даму вашего сердца, - учтиво напомнил паж. - Даму? - сказал Вася, замешкавшись на мгновение, - я назову ее имя перед выходом на ринг. - Арену, - поправил Цион, не очень уверенный в том, что нашел правильное слово. - Слушаюсь, Ваша милость, - сказал напомаженный паж и почтительно склонил голову. " Какой-то он весь худущий" - жалостливо подумал Цион, а вслух зашипел на бесцеремонного друга: - Какого черта, Вася, что ты там еще задумал? - Не Вася, а высокочтимый маркиз, Василио де Хаимов! - резко оборвал его друг. - С каких это пор, сэр, вы стали маркизом? - Я маркиз от рождения! - с достоинством сказал Василий и Цион, знавший о пролетарском происхождении его предков, удивился этому откровению. Год назад он прибавил к своей фамилии приставку "де", а когда его спросили, что бы это могло значить, коротко пояснил, что является аристократом со стороны прабабушки, которая была внебрачной дочерью маркиза де сен Лорен, обедневшего французского дворянина, подвизавшегося на службе у русского царя. Все знали склонность Васи разыгрывать товарищей, и его бессовестное вранье было воспринято друзьями, как очередная и не очень удачная мистификация скучающего повесы. - Но инструктор запретил нам препираться, сэр, - сказал Заярконский, поддавшись грубому напору друга. - Инструктор мне не указ, - сказал Василий, вглядываясь, в стайку разгомонившихся дам, - он никогда не узнает об этом, а ты не станешь ему рассказывать, ведь правда? - А что если вам сейчас намнут шею, сэр? - Не боись, Ципа, шею как раз намну я, и это будет замечательно с двух сторон, - он продолжал высматривать себе даму в пестрой толпе аристократок, - во-первых, потому что женщина всегда идет за победителем а, во-вторых, победа способствует выработке мужских половых гормонов. Цион понял, что Василий вполне оправился уже после утомительного развода с женой и в душе пожалел, что затеял это сомнительное предприятие. Собственно, он лично намеревался посетить хоромы Петра Великого, но друг счел необходимым окунуться в романтическую эпоху рыцарства - "Для восстановления психического баланса", который на поверку оказался пустым предлогом, и интересовал Васю здесь один лишь грубый секс с этими расфуфыренными дурами. "И дернул меня черт идти на поводу у этого ловеласа!" Цион увлекался некогда историей крестовых походов и написал даже реферат о замечательном певце рыцарства поэте Гийоме Акветанском. Василий умело сыграл на этом - "Проникнемся атмосферой грубых нравов и первобытных инстинктов, - сказал он, - а там иди ты... хоть к Ивану Грозному" Судя по выдержанной им многозначительной паузе, он собирался отправить приятеля значительно дальше хором русского самодержца, но вовремя спохватился - утонченные манеры аристократа могли ему пригодиться в будущем. Догадываясь, какие именно инстинкты руководят его неуправляемым другом, Заярконский позволил ему убедить себя, не потому, что тот лестно отозвался о творчестве "Мосье Акветанского", просто он был порядочный человек и предпочел не оставлять товарища в лихую для него минуту. Что ни говори, а развод с дочерью академика не прошел для него бесследно, не так-то просто было в одночасье остаться без дома и гроша в кармане. Василий не был скуп и отдал однажды тридцать тысяч долларов (гонорар за проигранный бой с американцем) в фонд детей больных раком. Но Циону казалось, что друг потрясен тем, что его так классно обобрала жена, и он всем сердцем желал вывести того из плачевного состояния. "И делов то там всего лишь на час, - убеждал Василий все еще сомневающегося Циона, - а впечатлений наберемся еще на один реферат" Заярконского по-прежнему тянуло в Россию, но Вася пустил в ход последний аргумент - "Полюбуемся на женщин и тотчас вернемся домой!" - с воодушевлением врал он.

Глава 9

То, что увидел Гавриэль, заглянув в гостиную, повергло его в шоковое состояние: вся комната, включая диван, трюмо и пуфик, свалившийся на пол, были забрызганы кровью. У опрокинутого стола с кривыми ножками в липкой луже крови стоял неизвестный человек в испачканном глиной костюме. Он расположился боком к двери, и Гаври увидел хищный профиль странного безумца, сосредоточенно возившегося во внутренностях женского трупа. Платье на женщине было порвано, лицо изуродовано до неузнаваемости. Но по туфлям, которые жена подарила недавно няне, он узнал ее. Склонившись над своей жертвой, незнакомец подносил окровавленные руки к зияющей щели, служившей ему ртом, и сыто урчал от удовольствия. Он заглатывал добычу, не прожевывая, словно птица, помогая продвижению кровавых кусков в глотке резкими вскидываниями огромной седой головы. В салоне тускло горел ночник, (включенный няней, любившей читать на ночь), и сгорбленная фигура незнакомца отбрасывала зловещую тень на стену. Гавриэль, солдат элитного подразделения, не раз смотрел смерти в лицо; после дерзких вылазок в Ливане ему приходилось собирать останки подорвавшихся на мине террористов, но никогда еще он не испытывал такого неодолимого страха и предательской дрожи в коленках. Сердце его учащенно забилось, виски заломило от острой боли; ему захотелось кричать, призывая на помощь, а еще лучше скорее уйти отсюда, чтобы навсегда забыть эту жуткую картину. Но мысль о детях, которых это чудовище могло растерзать так же, как несчастную тетю Асю, придала ему силы. "Это дедушка, - шепотом сказал он, вернувшись к жене, - беги звонить в полицию" Елизавета тихо ахнула, испугано зажав рот рукой. Предчувствие непоправимого несчастья, вихрем ворвавшегося в начавшую было налаживаться жизнь, овладело ею. Страх тисками сжал грудь; зубы лихорадочно застучали, по спине прошелся нервный озноб. Она кинулась к соседям, забыв, что у подъезда стоят телохранители. Опасность, грозившая мужу, вытеснила из головы все, кроме служебного телефона недоверчивого инспектора. "Господи, только бы он был на месте!" Уже внизу она вдруг подумала, что и дети ведь там одни, может быть, уже погибли в страшных объятиях мертвеца. Эта ужасная мысль подстегнула ее, и она изо всех сил стала колотить в первую попавшуюся дверь.

Глава 10

- Чего ты там высматриваешь, Вася, - сказал Цион, бросив беглый взгляд на разноцветную стайку дам; кровопролитные турниры были, пожалуй, единственным развлечением в их однообразной светской жизни. В ожидании рыцарских поединков они чинно расположились в плетеных креслах по левую сторону от королевского подиума, украшенного гирляндами живых цветов; иные грациозно шелестели веерами, другие пытались разгадать в закованных рыцарях своих кавалеров. - Видишь ту милую девушку слева? - сказал Василий,- она в самой середке... - Ничего не вижу все они там в середке... - Она не все, - оскорбился Василий, - у нее тюрбан на голове и ожерелье на плечиках... Пока Цион рассеянно искал глазами избранницу маркиза, неутомимый паж торжественно объявил первую пару. "Высокочтимый сэр Альфонсо де Моменто - дама сердца девица Клариса де Шатлю - вызывает на бой доблестного сэра Иоахима Анжуйского - дама сердца Дениза Леконт!" Две названные пажем девицы внезапно сорвались с мест и, ухватившись пальчиками за пышные юбки, жеманно присели, приветствуя королевскую чету и разгоряченную в предвкушении скорой крови публику. "Глянь, как буйствуют, - восторгался Цион, - прямо как на футболе" Заярконский был заядлый болельщик и не упускал ни одного матча любимой команды. В последнем сезоне команда, за которую он болел, вылетела из высшей лиги, и это надолго ввергло его в мрачное уныние. Именно тогда подруга, с которой он познакомился в Институте Времени, ушла от него, сказав, что футбол с лихвой может заменить ему секс. Василий не слушал друга, он не отрывал глаз от своей дамы, прикидывая не прогадал ли, остановив на ней выбор. Два объявленных рыцаря, затянутые в железо, поигрывая смертоносным оружием, медленно съезжались с противоположных сторон ристалища. Сойдясь в центре, они развернули горячих коней к зрительским ложам, церемонно поклонились королевской чете и, помахав копьями, сияющим от счастья, дамам, разъехались по разные стороны арены. Здесь они снова развернулись и, пустив коней в галоп, с копьями наперевес, помчались навстречу желанной победе, которую жаждали посвятить своим возлюбленным. Съехавшись в центре, решительно настроенные рыцари вышибли друг друга из седел, причем де Моменто остался лежать на земле неподвижной грудой жести, ослепительно блестевшей под яркими лучами солнца. Победитель - Иоахим, поднявшись на ноги, поклонился королю, победно помахал рукавицей своей даме и с трудом взобрался на коня. "Нет бы помочь спаринг партнеру" - с укоризной сказал Цион, переходя на боксерский сленг, более понятный другу. Но друг признавал только две вещи, достойные настоящего мужчины - крепкие кулаки и красивую женщину - как награду воину за доблесть. "На войне как на войне" - хладнокровно заметил Василий. В это время со стороны королевской ложи, при всеобщем молчании, до них донеслись искусно выводимые всхлипы. - Что это? - недоуменно спросил Вася. - Этикет обязывает даму сраженного рыцаря всенародно предаться скорби, отвечал Цион. - И надолго она завелась? - Пока не унесут этот куль с костями, - уныло сказал Цион. В отличие от жесткого маркиза, он был эстет по натуре, и подобные зверства оставляли в нем тягостные впечатления. Тело низложенного неудачника грудой металла разложили на деревянных носилках и поспешно уволокли с арены.

Глава 11

Иуда Вольф выслушал Кадишмана с видом человека, который давно и безнадежно страдает от надоевшей зубной боли. "Лейтенант, - сказал он, - устало, прикуривая сигару, - вы все более разочаровываете меня. Хорошо еще, что вы не женщина, иначе бы вас покидали мужчины" Это был запрещенный прием, к которому комиссар нередко прибегал в обращении с безответными подчиненными. Из-за подобных грубых намеков с ним не мог ужиться ни один из его заместителей. Вне стен Главного управления он разыгрывал из себя чуткого администратора, на самом же деле, был сторонником авторитарной власти и проводил в учреждении политику железного кулака. Заместителей он немедленно выживал, если замечал в них дух противоречия, мешающий его становлению как сильной личности. Впрочем, с последним замом ему не повезло. Этот смурной коротышка майор с телом хлюпика и массивной челюстью гангстера был переведен в Управление из Иерусалима. В короткое время он сумел (к удовольствию тель-авивцев), поставить своенравного шефа на место - умение, которое так не хватало Кадишману. Инспектор Кадишман, от которого действительно ушла первая жена, на что намекал бесцеремонный шеф, болезненно и молча переносил разговоры на эту тему, хотя вправе был осадить зарвавшееся начальство. В Управлении он имел репутацию человека безынициативного, ему поручалась бумажная работа, которой в оперативном отделе всегда хватало. Дело, с которым он пришел к комиссару, казалось ему важным и он, не имея конкретных выводов (о которых любил распространяться шеф), выдвинул, для солидности, бледную версию о похищении генеральского трупа заинтересованными лицами. - Кому к черту нужен ваш прогнивший енерал, - ухмыльнулся комиссар, вам, что больше нечего сказать, Кадишман? - Господин комиссар, тут практически не за что уцепиться, - честно признался лейтенант. - А версия с мужем, - ехидно улыбнулся комиссар, - не исключено, что именно он заинтересован в этих загробных фокусах, может, он клад какой нашел, и скрывает это? - Эту версию я проработал с особой тщательностью, - в голосе Кадишмана звучали обиженные нотки. - Проработал? - комиссар недоверчиво хрюкнул в кулак, - приятная неожиданность, лейтенант. И что же вы раскрыли, позвольте спросить, нашел клад, подозреваемый, или решил поводить вас за нос? - Последние три дня Гавриэля Шварца расписаны у меня по минутам: на кладбище он был, но о дедушке не имел никакого понятия: супруги женаты четыре года, а дед умер, когда Елизавете исполнилось пятнадцать. Я выяснил также, что дед и внучка были очень дружны в свое время. - Немаловажная деталь, лейтенант, - сардонически отметил комиссар. Он недавно бросил курить, позволяя себе затяжку, другую как средство для эффективного подавления стресса. Сегодня он выкурил целую сигару, что делал редко, когда буквально страдал от неповоротливости подчиненных и нового зама - майора Петербургского. За последние три года от шефа ушло, кляня его, на чем свет стоит, пять замов. Но последний - с челюстью гангстера, прижился, неожиданно для всех, и даже заставил считаться с собой такую сильную в Управлении личность как Иуда Вольф. Новый заместитель буквально третировал непосредственного начальника, беспрестанно строча на него кляузы и держа его в постоянном напряжении, что и называлось у него "Поставить шефа на место". Комиссар Вольф, увы, не смог вовремя распознать в этом жалком сморчке достойного врага, и вынужден был расплачиваться за непростительную халатность. Вчера "сморчок" в очередной раз отправил в министерство письмо, в котором оповещал руководство о "Неэтичном поведении шефа полиции". Комиссару доложили об этом гнусном доносе некоторые доброхоты, и он предвкушал крупный разнос со стороны язвительного министра. - Я также установил личность дедушки, - тем же обиженным тоном, - бубнил Кадишман, - и выяснил любопытные детали. - Браво, лейтенант, вы начинаете нравиться мне!.. Кадишман наслышанный о табачных трансформациях шефа, проявляющихся в минуты волнения, не знал, как принимать его дополнительную сигару - как признак служебного одобрения или напротив - презрительного осуждения. К сожалению, он так и не научился понимать свое недалекое начальство и поэтому в сорок лет все еще оставался дежурным инспектором. "Наверное, он злится на меня" - с горечью рассудил лейтенант, и последующая реплика босса не оставила на сей счет никаких сомнений. - На кой ляд вам личность человека, сыгравшего в ящик тому уж десять лет назад? - яростно загремел начальник, сломав нечаянно очередную сигару и нервно бросая смятые половинки в пепельницу. - Господин комиссар, я подумал, может быть, он и не умер вовсе... - Но он таки умер, вопреки вашим ожиданиям? - тонкая улыбка шефа, казалось, источала яд и отраву. Иуда Вольф уже знал содержание доноса, отправленного министру его дотошным заместителем, и подыскивал в уме веские аргументы, чтобы достойно выйти из глупой ситуации, а буде возможно - и самому очернить, подлого зама в глазах доверчивого министра. Факты, собранные майором, соответствовали действительности, и отрицать было глупо. В секретном документе, отправленном министру по внутренней безопасности, Давид Петербургский утверждал будто он, комиссар тель-авивской полиции, упорно склоняет к сожительству студентку юридического факультета, стажирующуюся в прокуратуре тель-авивского округа. Комиссар действительно подвозил студенточку до дома, но не, потому что она ему нравилась, а из добрых побуждений, просто встретилась ему по дороге в прокуратуру - почему бы и не подвезти, раз им по пути? Правда, эти подвозы участились в последнюю неделю и Петербургский, скот, оказывается, не дремал. Комиссар слушал Кадишмана вполуха. Этот идиот мешал ему подготовиться к серьезному разговору с министром. Конечно же, босс станет читать ему опостылевшие нравоучения о высших идеалах семьи и брака, как это было в прошлый раз, когда он всего лишь раз трахнул свою обаятельную секретаршу, а Петербургский, говно, подсмотрел и тотчас донес по инстанции. - Что вы стоите истуканом, лейтенант, отвечайте на поставленные перед вами вопросы! Кадишман недоуменно пожал плечами: - Уриэль Хильман - дедушка Елизаветы Шварц, воевал в рядах французского сопротивления, участвовал в диверсионных акциях против нацистской Германии... - Воевал, значит, покойничек? - усмехнулся комиссар, вспоминая голые коленки студенточки. В последний раз он отечески тронул ее чуть повыше локтя; она вздрогнула, но не сразу убрала руку, и это было хорошее предзнаменование. - Почему мне надо вытягивать из вас в час по чайной ложке, лейтенант начальственно повысил голос Вольф. - Покойник также геройски проявил себя в годы войны за независимость, сказал Кадишман, - ушел в отставку бригадным генералом. Документы в архивах характеризуют его с лучшей стороны; лишь однажды он был привлечен к уголовной ответственности за избиение соседа, но в дело вмешались офицеры генерального штаба, и под их давлением оно было закрыто. - Участник сопротивления, значит, - сказал Иуда Вольф и не удержался, чтобы не съязвить, - досопротивлялся енерал ваш до уличного хулиганства.

Глава 12

"Кровавый турнир" был в самом разгаре. Приятели стали свидетелями еще трех довольно унылых поединков. Они были столь же бесцветны в техническом отношении, как и первая встреча рыцарей неудачников; отдавая дань традиции и своеобразному воинскому ритуалу, соперники поочередно раскланивались, приветствуя восторженную публику, затем разгоняли коней и неслись друг на друга с упорством быка, жаждущего насадить на рог зазевавшегося тореадора. В середине поля они сшибались с глухим звоном, и один из них пулей вылетал из седла, занимая более удобную позицию на деревянных носилках. Нередко после подобных энергических сшибок из седел вылетали оба рыцаря, и тогда судья церемонно фиксировал боевую ничью, под радостные вопли кровожадной публики. В подведении итогов особой надобности не было, ибо рыцари в подобных случаях нуждались более в гробах, нежели в носилках, а их сентиментальным подругам приходилось всхлипывать уже трагическим дуэтом. Все время быстро сменявшихся поединков Цион открыто томился от скуки, разглядывая выходные туалеты, дам и железно-тупо-угловатую пропорциональность мужских костюмов. "Сколько металла даром изводят" сокрушался он. Пока он скучал, усыпляемый монотонным однообразием поединков, и неучтиво (кругом были дамы) предавался жестокой зевоте, его товарищ не отрывал страстного взора от своей избранницы. Циону удалось разглядеть ее: это была юная особа лет восемнадцати, блондинка с голубыми глазами и милым личиком, на котором застыло выражение холодного высокомерия. Цион видел, как, поймав на себе дерзкий взгляд маркиза, она равнодушно прошлась по нему, выискивая в толпе рыцарей своего именитого поклонника. Дамы вокруг улыбались даже Циону, хотя на фоне железных гигантов, бездумно пронзающих друг друга длинными копьями, он выглядел жалким оловянным солдатиком. Ему улыбались, несмотря на его неучтивую зевоту, расценивая, очевидно, его интерес к их пышным нарядам, как знаки особого расположения. Очаровательная брюнетка с тонкой муаровой накидкой, выделившая Заярконского из серой вереницы рыцарей, оглядела Васю, словно пень, внезапно выросший под ногами. Цион злорадно подумал, как должен чувствовать себя Василий, гордившийся своей неотразимой внешностью и, снискавший на романтическом поприще Тель-Авива почетную кличку Маэстро - По моему, Вася, тебе здесь нечего ловить, - ехидно подначил он друга. - Не боись, Маша, я Дубровскй - уверенно сказал Василий! Это была присказка, с которой маэстро, обыкновенно, начинал очередную любовную интригу. Цион давно понял, что он приехал сюда не только дам разглядывать, и, зная непреклонную решимость напарника, боялся, как бы тот не наломал дров. "Я должен образумить его" - решил он про себя и деликатно приступил к делу: - Вася, - начал поэт, издалека, зная вспыльчивый нрав маэстро, - мы полностью исчерпали лимит, пора возвращаться домой... - Исключено, - категорически отрезал маэстро, - я не уеду отсюда, пока не овладею герцогиней!

Глава 13

Сумбурное сообщение Елизаветы Шварц принял лейтенант Кадишман. По манере рыдать театрально, он признал знакомую "Психопатку" с улицы Членов. Оскорбительный оттенок прозвище это приняло после унижения, испытанного им в кабинете босса. Как всегда, очередной разнос озабоченного любовными похождениями шефа, расстроил его, но он привык к постоянным неудачам на работе и был рад тому, что дома ему воздастся сторицей. Это был второй брак лейтенанта. Первый не удался и знаменовал собой черную полосу жизни, которая принесла немало страданий; он бросил учебу в университете, похоронил старых родителей, переехал из провинции в центр, долго не мог найти занятие по душе и, проучившись в полицейской школе, был принят в подразделение по борьбе с террором. На это время приходится его непродолжительный брак с Розой. Постоянные скандалы с женой отражались на его карьере. Он был невнимателен на службе, которая требовала сосредоточенности, и вскоре его перевели в административный отдел, где он осел в качестве рядового инспектора. По роду деятельности он снимал показания, регистрировал жалобы, формировал папки и мечтал о том дне, когда сможет доказать всему Управлению, что способен вести оперативную работу. Когда его спрашивали, почему первая жена ушла от него (в самый трудный период жизни), он грустно вздыхал и связывал это со своим бесплодием и ее нежеланием усыновить ребенка со стороны. На самом деле главной причиной разрыва стало то, что он постоянно докучал ей своей глупой ревностью и мелкими придирками, и она не захотела с этим мириться. По сути, он отыгрывался на ней за неудачи и унижения, которые терпел на службе. Своим нытьем он добился того, что она сделала то, в чем он давно уже подозревал ее - завела роман и ушла к другому, более удачливому мужчине. Вторую жену он любил, так же, впрочем, как и первую, но теперь, наученный горьким опытом, воздерживался от сцен ревности и вечных придирок, по поводу того, что она не может вести хозяйство так, как это делала его экономная мать. То, что первая жена ушла от него к преуспевающему бизнесмену задело его самолюбие, и он еще более замкнулся в себе. Но чуткая Берта сумела возродить в нем веру в свои силы, и у него появилась цель - добиться перевода на оперативную работу. Ах, если бы счастье улыбнулось ему, и он смог бы показать себя, распутав серьезное дело! Супруги жили, душа в душу и утром, прийдя на работу, он с нетерпением ждал вечера, чтобы поднести ей букет алых роз, присовокупив к нему нежный чувственный поцелуй. Как меняет человека возраст - в двадцать лет он приходил домой злой как черт и говорил жене кучу гадостей, а в сорок боялся нечаянно обидеть ее или ранить неосторожным словом. У него не было родственников, он не имел друзей, вся жизнь его заключалась в любимой жене, и он не хотел снова остаться у разбитого корыта из-за того, что на службе его недооценивают. Сегодня он не успеет купить ей цветы, потому что мадам Шварц приготовила ему еще одну занятную головоломку. Уже более часа телохранители, дежурившие у дома "Психопатки", не выходили на связь и, отвечая на внезапный телефонный звонок, он был уверен, что это один из них удосужился поднять задницу. Но к его удивлению это оказалась Елизавета. Зная за ней привычку, прибегать в разговоре к живописным художественным деталям, он постарался выудить у нее главное. "Перестаньте хныкать, женщина, - сказал он, - я приставил к вам охрану, с вами ничего не случится" В душе, однако, он чувствовал, что произошло что-то непредвиденное, поскольку в случае нужды ей было бы проще бежать вниз к телохранителям, а не донимать его звонками с другого конца города. - Случилось уже, - подтвердила она его худшие подозрения и зарыдала в голос. - Отвечайте быстро и четко, - грозно потребовал лейтенант, - кто убивает, сколько их, чем они вооружены? - Я не видела никого, - сказала Елизавета, всхлипывая - но я знаю, что это дедушка. "Ваш дедушка сидит у меня в печенке!" - грубо хотел заорать Кадишман, но сдержал себя; цветы для Берты, он успеет купить в дежурном магазине на Аленби, а этой истеричке нужно только спуститься к телохранителям, и они уймут неугомонного деда. - Послушайте, мадам, - сказал он, - немедленно прекратите плакать, и позовите моих людей. Плачь в трубке неожиданно прервался, и в разговор ввязался сосед Елизаветы, из квартиры которого она звонила: - Алло, начальник, - встревожено сказал он, - охрана ваша внизу перебита, а у Шварцев происходит нечто странное, никто не кричит, но там явно чужие люди. "Вот оно настоящее дело!" - мелькнуло в голове Кадишмана: - Ничего не предпринимать, - властно скомандовал он, - полиция прибудет с минуты на минуту! В дежурный магазин на Аленби в этот вечер он не попал, ему удалось по дороге позвонить Берте и предупредить, что сегодня он будет поздно. Цветы супруге придется купить завтра - огромный букет роскошных роз, чтобы помнила о его безмерной нежности к ней.

Глава 14

- Экая все же ты сволочь, Вася! - сказал Цион, возмущенный грубым эгоизмом друга, который, не считаясь с обстоятельствами и мнением окружающих, делал всегда то, что считал для себя важным, - так-то ты платишь за мое к тебе доброе расположение? - Я расположен к тебе не меньше, Ципа, - искренне отвечал Василий, но это ничего не меняет - герцогиня будет моей! В глубине души Цион все еще надеялся, что сможет убедить Васю, но безумный блеск в глазах товарища и то пренебрежительное презрение, с которым он, обычно, смотрел на своих соперников, говорило о том, что никакие силы на свете не заставят его изменить свое решение. С арены поспешно унесли носилки с очередным инвалидом или даже трупом неудачливого рыцаря. Молчаливые слуги, одетые в зеленую униформу, бесшумно подбирали обломки копий и тяжелые медные щиты, не уберегшие соискателей от бесславного поражения. Бурно обсуждая перипетии рыцарских схваток, зрители выражали свое неудовольствие к проигравшим и не ждали от турнира ничего хорошего; лучшие бойцы уже выбыли из игры, а те, кому предстояло сражаться, были безвестны и вряд ли смыслят что-либо в истинной рубке. Бойкий на язык паж, почувствовав разочарование толпы, оставил на время свой пост и направился в сторону друзей. Он знал, как добиться перелома в настроении знати и был уверен, что в этом ему поможет Вася; стоило ему перекинуться с маэстро словами, и он тут же понял, кто нынче будет гвоздь программы. Ходил паж как-то изломано, вызывающе вихляя задом, и это наводило на мысль, о его возможной причастности к жрецам однополой любви. - Высокочтимый сэр, - звонко сказал мальчик, обращаясь к Васе с такой напыщенной торжественностью, что даже пряжки на его туфлях гордо встопорщились, - ваш выход, намерены вы объявить народу даму своего сердца? - Назови мне имя вон той красотки, - небрежно сказал Вася, показывая глазами на гордую блондинку. - Какой? - сказал паж, манерничая, словно кокотка, которой сделали удачный комплимент. - Она сидит рядом с королевой. - С бриллиантовой диадемой? это герцогиня де Блюм, кузина ее величества. Первая красавица Англии... - Это я без тебя знаю, - оборвал Вася, - она моя дама. Иди, объяви об этом народу! Услышав неожиданное признание, паж не на шутку встревожился. "Гвоздь программы" мог обернуться банальным скандалом, который может навредить его карьере. Ведь за все спросят с него - почему не был начеку и допустил к барьеру безродную чернь? - Сударь, - бледнея, сказал он, - никто из рыцарей не смеет помянуть всуе имя бесценной госпожи моей... - Резонно, - согласился Василий, - это должен делать только Я! Паж побледнел еще более. Черт бы побрал этого задиристого господина с его дерзкими заявками. - Сударь, - повторил он, взывая к благоразумию маэстро, - вот уж несколько лет ее благосклонности добивается гроза всех рыцарей Европы, герой первого крестового похода, могучий герцог Балкруа - второй из Тулуза. - Что ж, - невозмутимо сказал Вася, - отныне и впредь он будет третьим. - Почему третьим? - недоумевал паж. Странные силлогизмы Василия не поддавались его логике. - Потому что третий - лишний! - последовал жесткий ответ маэстро, но паж не понял юмора: - Всех поклонников моей несравненной госпожи их сиятельство благополучно отправил к праотцам. - Заявил он с пугливым выражением лица. - Отлично! - весело отозвался Вася, - настала его очередь составить им компанию. Циона при этих словах охватила нервная дрожь. Он видел, что маркиза понесло, и попытался остановить его: - Это тебе не перчатками размахивать, парень, - тихо, сказал он, - герцог мигом свернет тебе шею и будет абсолютно прав. - Не боись, Маня, - беспечно сказал Василий, - я Дубровский. - Так вы Дубровский или Хаимов? - озабоченно спросил паж. Он не мог взять в толк, откуда взялся этот грубиян и как следует вести себя с ним. - Может вы по ошибке попали сюда, сэр, вам лучше уйти, пока не поздно. - Не твое дело, козел! - жестко пресек его Вася, - делай, что говорят! - А что, парень, действительно он так крепко бьется? - полюбопытствовал Цион, встревоженный информацией женоподобного пажа. - Обычно он не пользуется копьем, - заикаясь, сказал паж, - предпочитая этому легковесному орудию тяжелый походный топор. Услышав про топор, Василий рассмеялся: - Скажи герцогу, - велел он мальчику, - что топор этот я воткну ему в ж..! - Бог с вами, сэр, - отпрянул паж, - в топорной атаке герцог не имеет себе равных... - Ты слышал, что я сказал, Цуцик? - в гневе вскричал Василий. - Да, ваша честь, слышал. - Иди, выполняй. "Цуцик" послушно повернулся и через минуту друзья увидели его тощую фигурку на деревянном постаменте, служащим ему информаторской будкой. Секунду он колебался: слова, которые прозвучат сейчас, могут стоить ему места, а то и головы; разумно ли рисковать ради какого-то распустившего перья рыцаря? Но предчувствие говорило ему, что ставку надо делать на Васю. В глубине души он знал - именно это мгновение, будет воспето позже поэтами, ибо на арене предстоит самый героический поединок эпохи. Только бы голос не сорвался, вот он звездный час славы, о котором мечтает каждый честолюбивый юноша. Паж набрал полную грудь воздуха, и над ристалищем гордой птицей взвился его звонкий тенор: - Маркиз Василий де Хаимов - дама сердца герцогиня де Блюм, вызывает на бой герцога Балкруа-второго из Тулуза - дама сердца герцогиня де Блюм! Гул неподдельного изумления пронесся по зрительским рядам. Несколько человек, словно ужаленные повскакивали с мест, полагая, что безумный паж со - шел с ума. Все взоры были обращены на герцога Балкруа, и он воспринял это как призыв к убийству. - Какому супостату не терпится познакомиться с моим топором? - грозно сказал он и, грубо растолкав товарищей, широким шагом пошел к ристалищу. Ему тотчас подвели коня и подали топор, которым в свое время был разрублен ни один рыцарский панцирь. - Я жду, - раскатисто гремел герцог, - пусть покажет свою поганую рожу! Он был прекрасен в эту минуту - высокий, могучий и негодующий исполин, жаждущий крови. Две особы, поднявшиеся вслед за Балкруа, вызвали у публики возгласы удивления; одна из них была прелестная герцогиня де Блюм; лицо ее исказили признаки сильнейшего душевного волнения. Забыв о цветистом веере, который она изящно держала в левой руке, герцогиня нервно замахала надушенным платочком в правой руке, пытаясь вспомнить, кем мог быть этот странный незнакомец, решивший испытать терпение всемогущего герцога. Ее волнение не было наигранным, как это случается у женщин высших кругов, и заинтриговало публику не меньше, чем информация о том, что непобедимому герцогу брошен дерзкий вызов неизвестным рыцарем, изъявившим готовность сражаться за благосклонность нежной герцогини. Еще более публику удивило волнение, проявленное другой высокопоставленной особой, которой не пристало показывать на людях столь непозволительную слабость. Это была королева Англии Альенора. Не совладав чувствами, резво поднявшись с царственного ложа, прекрасная Альенора издала тихий, похожий на стон или всхлип звук, но под обстрелом гневных взоров венценосного супруга, смутившись, была вынуждена робко занять свою половину трона. Увидев нездоровый ажиотаж, вызванный сообщением о поединке никому неведомого безумца с первым рыцарем Европы, Цион поддался панике и сделал последнюю попытку образумить впавшего в необъяснимое помешательство друга: - В нашем распоряжении тридцать минут! - с отчаянием взмолился он, - ты хочешь, чтобы тебя унесли отсюда на носилках? - Победителей не носят, а возносят, - спокойно отвечал Василий - А что будет со мной, если тебя унесут? - заерзал на стуле Цион. - Не надо лишних телодвижений, сэр, - сказал Василий, я - Дубровский. Сие означало, что у Заярконского, в сущности, нет особых причин для проявления беспокойства, и сейчас, произойдет блистательное представление в стиле знаменитого Касиуса Клея.

Глава 15

Схватив подвернувшуюся под руку швабру, Гавриэль вышел из укрытия, в два прыжка настиг страшное чудовище и с силой ударил его по голове. Раздался хлюпающий звук вынимаемой из грязи галоши; швабра легко пробила череп каннибала, словно вошла в мягкую перезрелую тыкву. Тягучая клейкая жидкость брызнула во все стороны. Гавриэль потянул на себя швабру, она не поддалась. Господи, это конец! Еще мгновение и чудовище растерзает его. Он посмотрел вокруг. Чем можно запустить в мертвеца? хрустальная ваза в противоположном углу комнаты. Чтобы добраться до нее, надо пересечь салон перед самым носом у деда. Странно, почему чудище до сих пор не обернулось к нему? Гавриэль ждал реакции мертвеца и приготовился к худшему, но то, что произошло вслед за его отчаянным броском, не поддавалось никакой логике; мертвец будто не почувствовал удара, а может не показал виду? он даже не сдвинулся с места, продолжая мирно поглощать органы изувеченной жертвы. Это было удивительно и непонятно. Швабра глубоко засела в его голове, вызывая обильное выделение. Гаври отшатнулся от чудовища, поскользнулся в темной луже крови и упал на перевернутый стол. Раздался треск сломанной ножки. Острый деревянный шип, торчащий из брюха стола, больно уколол его в бок. Гаври вскрикнул, но тут же вскочил на ноги скорее от страха, нежели от боли. Перешагнув через лужу сгустившейся крови, он уперся спиной в стену и замер, хотя мог выйти в коридор и позвать на помощь. Мысль о том, что дорога открыта и можно бежать, не пришла ему в голову, он подумал о детях, с которыми разделается мертвец, покончив с няней. Шум, поднятый хозяином квартиры, привлек внимание мертвеца; какой странный и необъяснимый факт - не удар, разрубивший голову почти надвое, а именно шум насторожил каннибала. Он поднялся во весь свой гигантский рост и, медленно обернувшись, к парню вперил в него свои пустые белесые глаза. Это был высокого роста пожилой человек с глубокими морщинами на дряблом лице. От его левого уха и до верхней, безвольно нависшей губы, тянулся глубокий шрам от ножевого ранения. Голова, рассеченная шваброй, была покрыта густым для столь старческого возраста бобриком седых волос. Из трещины вытекал гной, вперемежку с раздробленной черепной костью. Вряд ли человек может выдержать подобный удар, но на мертвеца он не произвел особого впечатления, тот словно не чувствовал торчавшей из головы швабры. "На мозг вроде непохоже" - лихорадочно думал Гаври, с отвращением наблюдая за растекающейся по полу клейкой жидкостью. Брызги желтого гноя залепили ему брюки, пиджак и рубашку. Лишившись своего неприхотливого оружия, Гаври стоял охваченный животным страхом и глядел на жилистые руки монстра, с которых тягуче стекали черные капли крови. Такие руки Гаври видел у резника на бойне, куда его мальчишкой привел отец, служивший контролером кашрута. Эта бойня часто снились ему в детстве, и мама, считая своего первенца излишне чувствительным, отказалась от вековой мечты еврейских матерей выучить свое чадо на врача. Впрочем, чтобы доказать предкам, что вид крови вовсе не пугает его, он записался в элитные части и не раз отличался потом в стычках с террористами. За два года войны он видел много смертей: почти в каждой вылазке гибли солдаты, но вид крови уже не пугал Гаври. Эта была кровь товарищей, которых он любил, и ему было больно терять их. С минуту чудовище стояло, не двигаясь, как бы изучая его. Он был уверен, что настал его смертный час и пытался вспомнить молитву, принятую читать в подобных случаях. Но ничего подходящего кроме "Шма Исраэль" не вспомнил, хотя раньше знал множество молитв и придерживался религиозных традиций, привитых ему в детстве отцом. Он мысленно произнес "Шма Исраэль" и поручил душу Господу, но людоед не собирался убивать его. Белесые глаза мертвеца внезапно потеплели. В них обозначились зрачки, и даже нечто вроде удивления - будто он силился и не мог вспомнить, кто сей невежливый молодой человек, оторвавший его от мирной трапезы. Вид наполовину расколотой головы и липкая жидкость, вытекающая из трещины, парализовали Гаври. Дедушка мог взять обезумевшего парня голыми руками. Но желания такового он не проявил. Лицо его, покрытое темными трупными пятнами, внезапно посерело, глаза странно потускнели, превратившись в пустые бельма. Слабая искорка интереса, вспыхнувшая в них при виде онемевшего от испуга Гавриэля, потухла так же скоро, как и появилась. Спокойно, будто речь шла о никому не нужном предмете, мертвец вытащил из головы швабру и небрежно бросил ее в пыльный угол. Затем он пожал плечами (так показалось Гаври), сожалея, видно, что его оторвали от приятного занятия и медленно, словно на деревянных ногах, пошел к выходу, оставив парня наедине с изуродованным трупом. Не веря, что так легко отделался, Гавриэль, стараясь не смотреть на то, что было недавно няней, обошел комнаты в поисках детей и не обнаружил их. Ноги не слушались его, но он нашел силы дойти до туалетной комнаты. Неудержимые позывы рвоты изводили Гаври. Бледный, с испариной на лбу, он рухнул рядом с унитазом, изрыгая из себя теплую рвотную массу. В комнату с криками ворвались полицейские. В раскоряку, с выставленными наганами они прочесывали квартиру, пытаясь воплями спугнуть привидение. Увидев согнувшегося над унитазом человека в перепачканной кровью одежде, Кадишман в молниеносном броске приставил к затылку блевавшего пушку. - Не двигайся, сволочь, - сказал он, - или я продырявлю тебе башку! Окровавленный труп няни, с вывалившимися из живота внутренностями, заставил Кадишмана содрогнуться. Это было второе потрясение, выпавшее сегодня на долю инспектора. Первое он испытал минуту назад, увидев изуродованных телохранителей, вповалку лежавших в подъезде; у одного была сломана шея, а у другого с корнем вырвана нога. Вместе со штаниной и обувью сорок пятого размера, она валялась в двух шагах от убитого. Это какой же надо обладать силой, что бы так запросто вырвать ногу? - с ужасом подумал Кадишман. В салон вбежала встревоженная Елизавета. Увидев лежащую в луже крови няню, она лишилась чувств.

Глава 16

"Ципа, не откажи мне в любезности выступить моим секундантом!" С этими словами Василий церемонно обратился к другу, призывая его принять участие в убийстве, которым мог завершиться этот глупый и бессмысленный поединок. Первым порывом Циона была попытка через аварийную систему связаться с инструктором и с его помощью заставить маэстро отказаться от безумной затеи. Эта нехитрая система связи была вмонтирована в железную рукавицу Заярконского, но Василий, заметив неловкое движение друга, вырвал ее у него из рук. - Без лишних телодвижений, Ципа, - назидательно сказал он, - мужчина должен драться, чтобы поддержать в себе дух воина! Цион не помнил случая, чтобы маэстро уклонился когда-либо от предстоящей драки. Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что всеми правдами и неправдами искал случай и повод, почесать кулаки, а если не было достойного противника, бросал вызов судьбе, и нередко проигрывал. Просить его отказаться от своих диких привычек, было равносильно отмене естественных законов природы. Бой, Победа или красивая Смерть, согласно миропониманию маэстро - единственные двигатели прогресса, все остальное, полагал он, способствует застою и порождает в неудачниках нелепую веру в судьбу. "Судьбы нет, утверждал он, есть только удача, которую следует ухватить за хвост, пока ее не перехватил другой!" Отобрав рукавицу, Василий с задором обратился к другу: - Готов ли ты быть моим секундантом, Ципа? - Здесь нет секундантов, - печально возразил Цион, - одни лишь оруженосцы. - Значит, будешь оруженосец, - тоном, не допускающим возражений, констатировал Василий. Заярконский был уверен, что бой закончится ужасным несчастьем, но убедить заупрямившегося маэстро не представлялось возможным. Не бросать же товарища в минуту, когда на него нашла столь странная блажь. Он смирился, приступив к подготовке новоиспеченного рыцаря к решительному поединку. Васе предложили коня и топор, который был много легче страшного орудия герцога, и не вызвал особого восторга у бывшего чемпиона. Балкруа казался шире и тяжелее Василия. Его мужественное лицо пересекал грубый шрам - след от сабельного удара, полученный им при штурме Антиохии. За смелость и мужество, проявленные в бою с грозными сельджуками, он был удостоен личного благословения главы католической церкви Урбана второго и пальмовой ветви победителя, полученной им из рук английского монарха. Герцог был один из искуснейших воинов своего времени, могущественным сюзереном и блестящим турнирным бойцом, не знавшего поражений. Его побаивались лучшие рыцари Англии и почти не приглашали драться на турнирах, из-за свирепой привычки уничтожать соперников. - Посмотри на его шрам, - сказал Цион, все еще не теряя надежды образумить свихнувшегося друга, - меченый, видать, воин этот Балкруа. - В гробу мы видали таких "меченых", - весело отвечал Василий, - можешь считать его покойником, Ципа. - Если что, я выброшу полотенце, - потупив взор, сказал Цион. Он не раз видел поединки боксеров по телевизору и знал, что нужно делать в критические минуты. - Дура, - самоуверенно хохотнул Вася, - я прибью его в первом раунде, полотенца не понадобиться. Именно это Василий утверждал перед своим знаменитым боем с американским тяжем, который на второй минуте первого раунда бросил его на пол тяжелым ударом снизу. Деликатный Цион знал - бесполезно напоминать другу об этом печальном эпизоде из его заграничной жизни; Василий считал себя выдающимся боксером современности, а поражение в Нью-йорке относил к досадному недоразумению, которые случаются, время от времени у всех великих людей.

* * *

Неистовый герцог и влюбленный Василий сошлись в смертельном поединке в центре ристалища на глазах у затаившей дыхание толпы, которая сразу же отдала свои симпатии презревшему опасность пришельцу. Никто из рыцарей не стал предпринимать специальных маневров, разгоняя коней в галоп и пытаясь на полном скаку выбить противника из седла ударом копья в грудь - излюбленный прием новичков, пробующих силы в турнирах мелкого пошиба. Герцог был так уверен в себе, что собирался драться с "Выскочкой" голыми руками. Впервые за последние два года ему посмели бросить перчатку. И кто? никому неведомый чужак, который одеться то толком не умеет. На Васе были старые, местами, покрытые ржавчиной доспехи, взятые Институтом напрокат в музее; крахи, не могли раскошелиться на железки! Но кто бы он ни был этот безумный незнакомец, он дорого заплатит за свое скоропалительное решение. Почему, однако, он стоит напротив истуканом и не думает маневрировать? Василий не имел понятия о турнирных приемах, известных даже новичкам, поскольку впервые взгромоздился на боевого коня и не очень уверенно держался на нем. Он не продумал заранее стратегию этого обреченного на провал поединка и надеялся лишь на боксерские финты, которые с успехом применял на ринге. В тяжелых доспехах было непросто использовать обманные движения, но маэстро не пугали подобные мелочи. Он принадлежал к той породе людей, которые прежде приступали к действию и лишь, затем начинали думать. Все вокруг замерло в ожидании страшной развязки. Сам король, забыв о подобающем ему величии, сидел в ложе с открытым ртом, завороженный магией боя мифических гигантов. Появление рыцаря, решившего скрестить оружие с герцогом Балкруа, не казалось ему странным. Он был уверен, что это один из незаконнорожденных детей его знатных баронов, решивший таким образом пробить себе дорогу ко двору. Ну что ж, он будет только рад, если неопытному дебютанту удастся противостоять свирепому натиску герцога и, может быть, чем черт не шутит, даже посрамить эту бочку мышц и сала. Конечно, Английская корона многим обязана герцогу, но сам король, признавая несомненные заслуги спесивого воина, не очень благоволил к нему из-за королевы, которая демонстративно выделяла кичливого рыцаря перед другими, и это было уже очевидно всем. Королева считала герцога первым рыцарем Европы и лучшим женихом, достойным породниться с династией Плантагенетов. Король не имел никакого желания родниться с солдафоном, в глубине души считая того грубым животным, не умеющим, вести себя в обществе дам, но нравящийся им, судя по восторженным отзывам его недалекой супруги. Не мешкая, могучий герцог почти без размаха нанес короткий удар с плеча. Этот выпад был известен опытным бойцам своей силой и мощью и мог вполне раздробить Васе ключицу, навсегда оставив его инвалидом. Цион представил себе, как не поздоровилось бы другу, коснись топор Балкруа назначенного места. Но Василий, работавший преимущественно на контратаках, успел вовремя отклониться. То был один из самых излюбленных приемов маэстро, которым он всегда заставлял соперника проваливаться. Массивный герцог, слишком много вложивший в этот удар, потерял на секунду равновесие, и этого было достаточно, чтобы легким тычком сбросить его с коня: боксерские навыки маэстро сослужили ему хорошую службу. Король не мог поверить глазам: великий герцог, как пушинка вылетел из седла, а этот молодой нахал по-прежнему сидит на горячем скакуне, призывая публику аплодировать его блестящему выпаду. Оказавшись на земле, славный герцог, зная из опыта, в какое позорное избиение это может вылиться, прикрыл голову кольчужной перчаткой. Но не таков был Василий, чтобы бить лежачего. Без свидетелей де Хаимов не постеснялся бы выбить дурь из медной башки этого бронированного болвана, но на людях он был сама учтивость. Спешившись, он подошел к поверженному, снял тяжелый шлем и, при всеобщей напряженной тишине, произнес следующую тривиальную фразу: - Прошу вас, герцог, встаньте, и мы продолжим наш спор! Щепетильность Василия в вопросах чести, его высокая порядочность - ведь мог же он воспользоваться своим преимуществом и растоптать прославленного рыцаря под копытами разгоряченного коня, не остались незамеченными, вызвав бурную реакцию, пробудившейся от столбняка публики. "Браво. о!" восторженно приветствовали дамы великодушие таинственного рыцаря. Мужчины предпочитали воздерживаться от проявлений эмоций, но было видно, что симпатии их на стороне отважного незнакомца - немало, видать, горя натерпелись они от своенравного Балкруа. Герцогиня де Блюм, поймав на себе завистливые взоры соперниц, залилась румянцем и впервые за время турнира пытливо вгляделась в лицо нового обожателя. Василий, не слишком уверенно чувствовавший себя верхом, предпочел отказаться от боевого коня. Герцог последовал его примеру. Ему было все равно как сражаться с противником, и в этом заключалась его главная ошибка - человеку, не знающему что такое "Работа на контратаках", трудно было противостоять столь опытному нокаутеру как Вася. Урок, полученный герцогом, не пошел впрок; он отнес свое падение к роковой случайности, которую решил немедленно поправить, свернув этому негодяю шею. Маэстро бился с непокрытой головой, презрев все меры безопасности. Герцог, не знавший доселе поражений, дрался с отчаянной решимостью, нанося по воздуху сокрушительные удары топором, ни один из которых не достиг цели. Искусно маневрируя, Василий заставлял герцога промахиваться. Бедняга герцог, теряя равновесие, часто падал на землю. Василий, верный своему "Кодексу чести" - играть на публику, воздерживался колотить то и дело растягивающегося в юмористических позах герцога, и ждал, пока его высочество под радостный хохот пробудившихся от спячки зрителей соизволит подняться на ноги. Публика, не привыкшая к столь возвышенному стилю ведения поединка, каждый удачный финт Васи встречала шумными возгласами одобрения, необыкновенно раздражавшими герцога. - Я переломаю тебе кости, варвар! - яростно захрипел он в лицо Васе. - Зря пылишь, дядя, - весело шепнул ему Василий, а для публики громко продекламировал: - Милорд, вы будете повергнуты мною, клянусь вам, именем герцогини де Блюм - самой прекрасной девы на свете! Услышав имя возлюбленной, обезумевший герцог сделал отчаянный, почти нечеловеческий бросок и достал, наконец, Васю своим смертоносным оружием