«Лишь одна Звезда. Том 1»

Лишь одна Звезда. Том 1 (fb2) - Лишь одна Звезда. Том 1 (Полари - 2) 2533K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роман Евгеньевич Суржиков (Norman)

Лишь одна Звезда Том 1 Роман Суржиков

© Роман Суржиков, 2017

ISBN 978-5-4483-8463-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Интермедия первая

Плакса

Август 1774 г. от Сошествия

Запад герцогства Альмера

Новенькую поставили в пару с Плаксой. Очень разумно: никто другой не захотел бы стать плаксиной напарницей. Всякая попыталась бы откупиться от подобного соседства, отдала бы старшим сестрам половину свечи или ломоть сыра. А новенькая прибыла лишь третьего дня, никого не знала, да и свечного огарка у нее не имелось, что уж говорить о куске сыра.

Сестра Джен привела новенькую прямо в тупик, где работала Плакса. Сестра Джен несла кувшин масла – предмет столь великой ценности, что Плакса сперва глянула на него, а лишь потом – на вновь прибывшую. Монашка подлила масла в лампадки, что висели на гвоздях, вбитых в опорные бревна. Огоньки затеплились ярче, выплюнули несколько искр. Сестра Джен указала правой рукой на новенькую, а левой, с кувшином, – на Плаксу: знакомьтесь, мол. Слов монашка не тратила.

– Меня зовут Нора, – сказала Плакса.

Тут же мысленно обругала себя: как глупо! Выбросила три слова, хотя могла обойтись одним! Вот новенькая именно так и поступила.

– Мия, – сказала она, склонив голову.

Плакса не помнила, чтобы кто-нибудь ей кланялся. Чудная эта Мия.

Сестра Джен молча показала новенькой инструменты, дала лопатку, ткнула пальцем во влажную глинистую стену, замыкающую тупик: копай здесь. Мия кивнула. Сестра Джен показала также пару деревянных ведер. Новенькая должна была поочередно наполнять их землей, а Плакса – выносить полные ведра к вагонетке. Плакса от возмущения взмахнула руками: почему я?! Носить ведра труднее, чем копать, да и противно: приходится идти через темные – глаз выколи – коридоры. Пускай худшую работу делает Мия, она же новенькая! Но Мия как раз повернулась, лампадка осветила ее лицо, и Плакса получила ответ. Впалые щеки, черные тени под глазами, восковая кожа, костляво торчащие скулы. Мия была еле жива. Какое там ведро!.. Просто стоять на ногах – для нее уже подвиг.

Убедившись, что девушки поняли задачу, сестра Джен удалилась. Новенькая размахнулась и вогнала лопатку в стену. Лезвие углубилось на каких-то полдюйма, выковырнуло крохотный комок грунта – размером с девичью ладошку. Мия бросила в ведро эту горсточку, оглянулась, посмотрела вдоль коридора, что тянулся в тусклом отсвете огоньков. Мысли новенькой угадать было несложно: сколько же месяцев ушло на этот проход? А сколько десятилетий – на весь нижний круг с часовнями, трапезной, кельями, подъемными шахтами, погребальными камерами?.. Горсточка за горсточкой, ведерко за ведерком… Подумать страшно. Судя по виду новенькой, ей оставалось жить меньше недели. Так что ее вкладом станут несколько дюймов коридора. Если очень повезет, целый фут. Мия не то усмехнулась, не то оскалилась, и вновь вогнала лопатку. Плакса перевернула пустое ведро, уселась верхом и принялась смотреть, как новенькая ковыряет стену. Хворая, – думала Плакса со злобной завистью, – ну надо же!

Вообще-то, Плакса слыла кромешной дурой, и не без причин. Никогда не умела понять своей выгоды, заметить светлую сторону, во всем видела лишь повод для жалоб. Взять хотя бы эту Мию. Да, хворая и слабая, с трудной работой не справится, причинит неудобства. Но зато она – новенькая! Значит, еще недавно была наверху! Наверху – там, где солнце светит! У нее же, тьма сожри, кучу новостей можно выведать! Что там творится? Засуха или наводнение? Война или мор, или голод? Может быть, впору радоваться, что все мы – здесь, куда ни одна беда не доберется? Такую весть непременно нужно выяснить и всем передать! Одно это принесло бы рассказчице любовь и восхищение на целую неделю! Или, допустим, наверху – жаркое лето, изобилие, сочные запахи вишневого цвета и влажной листвы после дождя… Там – парни, загорелые, как щепки, поджарые и крепкие от работы в полях… Где-то в мире до сих пор есть мужчины! О таком даже услышать радостно! А вдруг – мало ли – случилась чья-нибудь свадьба, и эта Мия ее видела. Да повстречать девушку, что неделей раньше была на свадьбе – почти все равно, что своими глазами увидеть праздник! Наконец, сама новенькая – кто она? Ведь может оказаться кем угодно! Скажем, пленной дикаркой с Запада: ее не продали в бордель – очень уж чахлая, а убить – пожалели. Или, допустим, девчонка баловалась ворожбой и сглазила сельского старейшину так, что у того неделю не проходила икота. А может быть, она – незаконная дочь пастора, или даже какого-нибудь богатея. Были у купчины два сынка и дочка-бастард. Помер купчина, и сыновья, чтобы лишней мороки не вышло, сплавили девчонку в пещеры. Наконец, – ведь всякое бывает! – возможно и то, что Мия пришла сама, по доброй своей воле! Разве не чудесно, не потрясающе было бы узнать такое?! А то, что новенькая вот-вот испустит дух, – лишний повод вызнать все поскорее. Может быть, даже плюнуть на запрет, расспросить по полной. Посидишь денек в темени, повоешь от голода – зато сколько диковинок узнаешь!

Но Плакса думала лишь свое – мрачное, злое. Хворая, – думала Плакса. Вот же повезло! Ее теперь всякий пожалеет. Сестра Джен дала не ведро, а лопатку. За обедом, глядишь, отмерят Мие лишний кусок хлеба или половинку яйца. Бедняжке нужно кушать… Ишь!.. А еще – при этой мысли Плакса задохнулась от горечи – Мия сможет выпросить лишнюю свечу. Скажет: «Страшно умирать в темноте», – сестра Джен сжалится и даст. Целую, черт возьми, свечу! Мия сможет всю ночь провести при свете! Или сжечь половину, а на вторую выменять что-нибудь – скажем, яблоко или лохань теплой воды! Хворая она, видите ли… сука!

Мия работала медленно. Чтобы вонзить лопатку поглубже, наваливалась всем телом. Когда выворачивала комок глины, шаталась, едва не валилась с ног. По вискам ее, несмотря на прохладу, скатывались капельки пота. Если бы Плакса не буравила ее неотрывным взглядом, Мия, чего доброго, села бы передохнуть. Чтобы наполнить ведерко, ушел целый час… хотя под землею и сложно угадать время, но лампадки успели слегка потускнеть. Плакса подалась к вагонетке. Там, где коридор выходит на сквозное кольцо нижнего яруса, имеются три земляные ступени, отороченные дощечками. Девушка отчего-то решила, что их две. Споткнулась о третью, пребольно ударилась коленом, едва не опрокинула ведро глины. Хворая тварь, – подумала Плакса.

Зависть поселилась в ней так прочно, что за весь рабочий день, до самого обеда, Плакса не проронила ни слезинки. Собственные печали померкли на время, затененные досадой: почему новенькая захворала, а не я?! Разве мало мне досталось горя? За что, ну за что на мою голову еще и это?

Долю утешения дарила надежда: Мие, видать, совсем худо… авось, не доживет до вечера, тогда дадут в напарницы другую – не хворую. Новенькая не оправдала расчета. По крайней мере, не сегодня. Когда сестра Джен явилась проверить сделанное, Мия утирала пот рукавом, размазывая глину по лицу.

– Мало, – хмыкнула монашка.

– Она, – Плакса ткнула пальцем в виновницу.

– Помогла бы, – сестра Джен коснулась носком второй лопатки.

Плакса сцепила зубы, чтобы не выпалить лишнего. Еще и помогать ей! Конечно!..

Монашка укоризненно качнула головой. Помедлила, прикидывая: не наказать ли Плаксу?.. Но никого и никогда не наказывали за соблюдение порядка, а порядок известен: одна копает, вторая выносит. Сестра Джен махнула рукой: на сегодня хватит. Обед.

* * *

Трапеза ограждена молитвами с двух сторон – как заборами. Перед обедом приоресса Виргиния, наделенная голосом, просит Праматерь Ульяну проявить щедрость и послать сестрам холодный свет. Холодный свет – это мудрость, спокойное блаженство, тихая радость, надежда и умиротворение. Он – лучшее, что создали боги. Он – спасение души. Не горячее пламя, которое возбуждает страсти, рождает боль и смятение, терзает душу вожделениями. И не холодная тьма, что замораживает мысли и чувства, приносит отчаяние и страх. Холодный свет соединяет в себе самое прекрасное, что только есть в подлунном мире и на Звезде. Ульяна Печальная – властительница холодного света – готова даровать его людям! Стоит лишь попросить.

Нора всегда слушает молитвы внимательно и благоговейно. Когда позволяет священным словам войти прямо в сердце, ей неизменно делается легче. Приоресса говорит так ладно, так спокойно и с чувством, что Норе становится тепло. Кажется, сама Праматерь Ульяна гладит девушку по спине – так делала мама когда-то, очень давно. Нору переполняет щемящая нежность, хочется плакать.

Справа от нее новенькая Мия смотрит на еду голодными глазами шакала. При смерти или нет, но аппетита еще не утратила: то и дело сглатывает слюну, не может дождаться конца молитвы. Нора чувствует к ней омерзение. Будь в запасе слова, попросила бы Мию глотать потише, не портить благостную минуту.

Слева – Судейша Синди. Уверенная в себе девушка и, можно сказать, красивая. Синди – четвертая дочь младшего судьи города Клерми. Судья – не первородный, но за верную службу ему обещано пожалованье чина. Рано или поздно отец Синди сделается дворянином, возможно, уже сделался – ведь Синди здесь два года, всякое могло случиться. Послушницы уважают ее. Все верят, что Судейша станет старшей сестрой: учетчицей или книжницей, или даже управительницей хозяйства. Обретет голос и право выходить на свет… Синди слушает молитву невнимательно: поигрывает пальцами, сложенными перед грудью. Она знает наизусть все молитвы и верит, что прочла бы их куда лучше сестры Виргинии.

– С благодарностью и покоем в сердцах, приступим к трапезе, – говорит приоресса.

Мия жадно набрасывается на кашу. Нора косится на нее с презрением, Синди – с любопытством. Мия опустошает миску за три минуты. Придвигает ломтик сыра – традиционное вечернее лакомство. Смотрит на него с грустью: сейчас доест – и ничего не останется. Аж до утра.

– Возьми, – говорит сестра Джен и подает новенькой кусок хлеба с маслом.

– Благодарю вас, – с вежливым поклоном Мия берет.

Ну вот, так и знала! Чертова тьма!.. Нора кривится от досады. Зачем ей хлеб? Она же умирает, неужели не видите?! Отдать ей – все равно, что выбросить!..

Обед окончен, четверо послушниц должны убрать и вымыть посуду. Затем будет вечерняя молитва. Синди и Нору назначают дежурить вне очереди. Судейша пострадала за невнимание, а Нора?.. Неужели за то, что не помогла этой чахоточной?..

Нора елозит тряпкой в огромной лохани воды, Синди таскает сложенные стопками миски.

– Хворая?.. – спрашивает Судейша.

Ясно, речь о новенькой, а не о Плаксе. Нора кивает.

– Умрет?

– Скоро.

– Расспросила?

Нора мотает головой и показывает растопыренную пятерню. Слова кончились, какие тут вопросы?

– Завтра, – требует Судейша. – Расспроси.

На вечернюю молитву девушки сходятся в часовню нижнего круга. Едва Нора становится на колени перед алтарем, умиротворение окутывает ее.

– Ульяна Печальная, сестрица смерти, подари мне утешение. Утоли боль тела и страданье души. Погаси печаль и скорбь, терзание голода, смятение выбора, остроту нерешенных вопросов, горечь утрат, мученье безответных чувств. Все то, что гнет нас к земле, пусть упадет в землю, а душа, свободная от тягот, да воспарит ввысь. Ульяна Печальная, сестрица смерти, возьми меня за руку и подари утешение.

Зависть и досада гаснут в сердце Плаксы. Блаженство переполняет ее. Она горько жалеет лишь о том, что не владеет голосом: иначе каждое слово молитвы повторила бы за приорессой с огромным и подлинным чувством.

Звучат последние строки. Девушки бьют поклоны, поднимаются на ноги, чтобы разойтись по кельям.

– Красиво, – говорит Мия.

Нора глядит на нее с удивлением, а новенькая указывает глазами в потолок. Свод часовни вырезан из молочного мрамора, шестнадцать лампад подсвечивают его, и кажется, что благородный камень мерцает изнутри, переливаясь теплым, золотистым сиянием. Нора кривится. Да, красиво. Но кто станет говорить о красоте места, когда душа полна блаженства молитвы?! Лишь поверхностный, пустой человек! Нора уходит в келью, не удостоив Мию ни слова, ни жеста.

* * *

Первые две недели плачут все. Даже самые крепкие, даже те, кто пришел добровольно. Слишком тяжела утрата: вместо солнца – фитильки в лампадках, вместо всех звуков мира – скупые молитвы. Но половины месяца достаточно, чтобы сжиться, стерпеться. Обостряются зрение, слух, обоняние. Свечи, тлеющей за углом в десятке ярдов, становится достаточно, чтобы рассмотреть дорогу. Слово, оброненное на другом краю круга, долетает эхом и снимает тяжесть одиночества. Запах девушки, прошедшей коридором, остается висеть шлейфом. Можно угадать, кто здесь прошел и в каком самочувствии.

Спустя месяц появляются и цели, существование приобретает смысл. Старшие сестры живут в верхнем круге, там есть отдушины в потолке, впускающие солнечные лучи и дождевую воду. Старшие сестры проводят в церкви поминальные службы, а значит, видят прихожан! Они могут даже выйти на церковное подворье! А чиновницы монастыря – приоресса и ее помощницы – и вовсе выезжают в свет, чтобы встречаться со святыми матерями или закупать товары для монастыря. Куда бы ни пошли, их всюду окружает благоговение и уважение: шутка ли – служительницы самой смерти! А уж мать-настоятельница – ее величие и власть сравнимы с мелкими лордами! Монастырю – стало быть, настоятельнице, – принадлежат полдюжины деревень со всеми доходами. Словом, здесь есть к чему стремиться, и только дура будет тратить силы на слезы.

Нора рыдала каждый день и каждую ночь на протяжении шести недель. Ее сочли дурой, бессильной овцой, окрестили Плаксой. Она сделалась отрадой, отдушиной для послушниц: ведь каждая превосходила Нору характером. У каждой был смысл и цель, а Нора только и знала, что реветь без умолку.

Однако все ошибались. У Плаксы тоже имелась мечта. Причем до того величавая и заманчивая, что одна мысль о ней уже согревала сердце. Плакса впервые подумала об этом при вечерней молитве, на сорок пятый день в пещерах. Приоресса Виргиния читала нараспев благостным своим голосом: «Ульяна Печальная, сестрица смерти, подари мне утешение… Утоли страданье души… мученье безответных чувств…» Точно так же читала, как прошлые сорок четыре вечера. Но на сей раз Плаксу озарило – будто Звезда засияла в голове. С того дня она плакала редко, куда больше – думала. Думать было внове, прежде нечасто доводилось. Потому каждый вариант Плакса обмозговывала подолгу, иногда целую неделю. Времени она не жалела, главное – не допустить ошибки.

Есть лопатка. Не так уж остра, но можно сломать – дадут новую, она будет получше. Замахнуться, как следует, полоснуть… Плаксу коробило при этой мысли. Не верилось, что выйдет. Дрогнет рука. Как-то, оставшись одна, попыталась рассечь лопаткой ладонь. Ударила трижды – кровь так и не выступила. Не хватило воли.

Обеденный стол. Ведь там есть ножи? Нет, одни деревянные ложки. Но если попроситься на кухню… Глупо: послушниц нижнего круга не пускают в кухню, чтобы не стащили чего-нибудь. Пока не станешь сестрой, в кухню не попадешь. А это два-три года, не вытерпеть.

Методично, с крестьянской обстоятельностью Плакса перебирала способы. Падение с высоты? Нет здесь никаких ям, кроме отхожего места. Вода? Вода есть – в цистерне с дождевым стоком, но глубина – фута полтора. Огонь? Вот уж глупость! Все, что может гореть, в пещерах дороже серебра. Камень?.. Но где найдешь подходящий?

Вот о камне она и думала в тот день, когда в пещерах появилась новенькая.

А днем спустя Плаксу посетила другая мысль – воистину, роскошная! Она схватила напарницу за локоть, повернула к себе, провела пальцем по черным кругам под глазами и спросила с надеждой:

– Мор?

Мия покачала головой. Нора не поверила. Всякому видно, что Мия одной ногой на Звезде! А ран на ней нет, значит – мор! Какая еще болезнь убивает так, чтобы насмерть? Только мор!

– Мор!.. – настойчиво повторила Плакса.

Мия снова отрицательно кивнула. И, поняв, что Нора так просто не отцепится, сказала слово:

– Яд.

Плакса так и подпрыгнула:

– Где взяла?!

Мия глядела непонимающе, хлопала глазами.

– Где?! – прошипела Плакса свое последнее слово. Пусть только попробует не ответить!

– Подсыпали в кофе, – сказала Мия.

Плакса уселась на ведро и закрыла глаза, пытаясь осознать. Ответ в голове не укладывался. Кофе стоит две агатки за чашечку – дороже лучшего вина! Никто не пьет кофе! Только южные богатеи в сказках, да еще, может быть, лорды. Но и те – вряд ли. Нужно быть полным дураком, чтобы выбросить две серебряных монеты за три наперстка пойла! Значит, врет новенькая.

Подсыпали яд? И это врет, как пить дать! Будь у человека яд, стал бы он его тратить на дурную заморенную пигалицу? Да еще такую, которой предназначено под землю?! Схоронят ее в пещерах – вовек не вылезет. Кто-то, может, и дослужится до приорессы, но не эта дура, нет! Зачем же переводить отраву? Снова ложь!

Нора обиделась. Мие и так повезло: со дня на день улетит на Звезду без малейших усилий! Могла бы быть снисходительной, раз так. Но нет: врет, насмехается. Тварь поганая!

Ближе к обеду Мия хлопнулась в обморок. Закатила глаза и повалилась на пол, как мешок. Нора поразмыслила. Позвать бы сестру Джен… но кончились слова. Просто смотреть, как эта валяется – глупо: ведь потом накажут за недостаток стараний. А копать вместо нее не охота. Нора присела возле новенькой. Любопытно, как передается мор? Кто-то говорит: с дыханием; кто-то: со взглядом; кто-то: со словами. А еще люди говорят…

Нора сладко поцеловала умирающую в губы. Вот странность: вся изможденная, а губы – горячие и пухлые. Неуверенная, что поцелуя будет довольно, Нора пальцами приподняла веки новенькой и внимательно поглядела в глаза. Придвинувшись к носу, несколько раз втянула ее дыхание. Теперь должно хватить!

– Где я?.. – простонала новенькая, приходя в себя.

Нора развела руками: сама думай, у меня слова кончились.

– Я лишилась чувств?.. Боги… Это от духоты…

Спросонья Мия позабыла, что к чему, и ляпнула целых семь лишних слов. Позже, увидев приорессу Виргинию, Нора кивнула в сторону новенькой и показала пять пальцев, а затем – еще семь. Старшая сестра все поняла. Нора получила кусок ветчины, а Мия лишилась обеда. Осталась на всю ночь наедине с волчьим своим аппетитом. Нора с удовольствием воображала, как новенькая мечется по келье, жует деревянные щепки или рукав балахона, чтобы заглушить голод. Будешь думать, прежде чем врать мне!

Кельи напарниц сообщались отдушиной в стене. Для чего это сделано? Видимо, для испытания воли: надумаешь поболтать сквозь дырку – голос далеко разнесется, услышит кто-то из старших сестер, и тебе несдобровать. Так что хоть и есть отдушина, а чесать языком не надейся. Синди Судейша говорит, когда-то послушницы жили в кельях по двое. Была среди них парочка: додумались коротать ночи, ублажая друг друга. И так дурочки увлеклись этим делом, что начали издавать звуки. Услышала сама приоресса Виргиния. С тех пор кельи сделались одиночными, от былых вольностей осталась лишь отдушина в стене.

Нора сидела у дыры и ловила каждый звук. Страстно хотелось услышать, как соседка зарыдает от голода. Мия бродила по келье, сглатывала слюну, тихо стонала. Потом донеслись глухие удары: возможно, сбивала в кровь костяшки пальцев. Потом хрипло ахнула и утихла. Видать, снова упала в обморок… так и не заплакав, тьма бы ее! Все плачут в первые недели, отчего она – нет?! Знает, что недолго терпеть осталось, вот и не плачет!..

Тогда Нора горько зарыдала, судорожно глотая воздух. Сколько еще?.. Ну сколько?!

* * *

– Отнесу, – сказала Мия и взяла ведро земли.

Сперва была утренняя молитва – «Благодарность Печальной Ульяне». Новенькая как-то выстояла четверть часа на коленях. Потом – завтрак. Мия проглотила все в мгновение ока, даже не заметила, что и было в миске. Сердобольная сестра Джен дала ей лишнюю краюху. Затем сошли в тупик, приступили к работе. Труд – благость, он учит старательности и дисциплине, отдаляет человека от зверя и приближает к Прародителям, ибо звери никогда не трудятся, а только утоляют голод. От благости или от лихорадки у Мии горели глаза. Нора глядела с затаенной надеждой: тебе становится хуже? Если так, то скоро станет и мне!

Мия наполнила ведро и вдруг сама взялась за ручку.

– Отнесу.

– Чего? – поразилась Нора.

– Хочу.

Плакса пожала плечами и указала дорогу: прямо-вверх, направо, налево, снова прямо-вверх.

– Вагонетка, – добавила Нора.

Мия кивнула и ушла. Вернулась неприятно быстро: не заблудилась в дороге и не упала, справилась с тяжестью. Нора встревожилась. Тщательно прислушалась к себе: нет, никаких признаков хвори в теле. Ни ей не хуже, ни новенькой. Скверно. Спросить бы, мол, как себя чувствуешь? Но слова нужно беречь: вечером объясняться с Судейшей.

– Что узнала? – подступила к ней Синди после обеда, как только Мия оказалась в стороне.

– Яд в кофе, – повторила Нора слова новенькой.

Судейша выпучила глаза:

– Кофе?.. Богачка?

Другие девушки, бывшие рядом, добавили свое удивление:

– Южанка?

– Дворянка?

– Леди?

Плакса бросила:

– Лгунья.

Следующим днем Мия по-прежнему была жива и голодна. Глаза блестели. Лопатка при каждом ударе входила в глину не на полдюйма, а на целый дюйм. Нора не выдержала, спросила:

– Лучше?

– Благодарю, – кивнула Мия.

И снова попросилась отнести ведро. Нора не возражала, ей очень хотелось остаться одной. Когда Мия ушла, Нора села наземь и застонала от досады. Никакого мора. Еще одна надежда прахом. Хотелось плакать, но слезы застряли в горле. Того и гляди, Мия вернется – увидит. Эта сучка еще ни разу не плакала. Я что, хуже?!

Чтобы выровнять дыхание, Нора запрокинула голову. Увидела потолок: вдоль прохода укрепленный досками, а последний ярд у тупика – голая глина. Вскроется еще ярд – нужно будет укрепить, но пока и так держится. В глинистой массе свода темнело что-то… серое, влажное… твердое. Камень. Большой булыжник нависал над тупиком, едва проступая сквозь глину. Нора глядела и глядела на него.

Вернулась Мия, сверкнула глазами, бросила пустое ведро и острием лопатки стала быстро рисовать на глине. Нора привстала от любопытства, посмотрела. Рисунок показывал нечто квадратное, вроде кирпича на колесиках. К торцу кирпича плашмя крепился зубчатый блин, а ниже еще два таких же, но меньше. Именно они, блины, занимали Мию больше всего: новенькая нарисовала их особо крупно и задумчиво рассматривала картинку.

– Вагонетка?.. – догадалась Нора, хотя и не поняла, за какой тьмой понадобилось рисовать на стене вагонетку.

– Шестерня… – рассеянно обронила Мия.

Вот теперь стало вовсе непонятно. Что такое «шестерня»?.. Шестерка лошадок? Но вагонетку тянут не лошади, а веревка. Может, шестерней зовется вот этот зубчатый блин? Теперь Нора припомнила, что действительно видела такие на стенках вагонеток. Но зачем они нужны и почему так занимают Мию? Видать, хворь не очень-то пошла на убыль! От лихорадки случилось помутнение головы… Странное дело: Нора ощутила жалость к новенькой. Не настолько, впрочем, сильную, чтобы хоть как-то ее выразить.

Мия стерла рисунок и принялась копать.

– Мысль человека, что истинно верует, подобна лучу холодного света. Там, куда направляется она, исчезает мрак, полный страхов и сомнений. В луче холодной и спокойной веры ясно видится желанная цель и дорога к ней. Глаз верующего легко отличает важное от мелкого, великое от суетного, благое от злого и греховного. Ничто не укроется от лучей холодного света, весь мир пред лицом верующего станет прозрачен, как полуденный воздух. Благодарим тебя, Праматерь Ульяна, за эту дивную ясность.

Так звучала утренняя. Иные молитвы: полуденная, предобедняя, вечерняя, полунощная – легко ложились на душу Норе, ибо в них шла речь о смерти. Смерть дарует избавление от любой боли и печали, служит лекарством от самой тяжкой болезни – эту истину Нора не просто понимала, а чувствовала всем телом, каждым дюймом кожи, каждой волосинкой. Давно уже чувствовала – месяца два.

Но что за холодный свет и дивная ясность, о которых толкует утренняя? Это Плакса осознала лишь сегодня. Она слушала слова приорессы и вспоминала камень, нависший над тупиком. И тут в сердце хлынул тот самый дивный свет. Да, все верно! Теперь видна желанная цель и дорога. И вера пришла – холодная, спокойная, радостная.

В тупике Нора взяла лопатку, а напарнице подала ведро:

– Хочешь?..

Мия радостно схватилась за трудную работу. Не налюбовалась еще на свои вагонетки с шестернями, ищет повода сходить к ним. Спятила от хвори, несчастная… Нора хорошо понимала весь ужас безумия – ведь сама она как раз сегодня увидела свет!

Она принялась копать. Лопатка вонзалась в стену, красноватая глина летела в ведра, капельки влаги сочились на пол. Проход рос дюйм за дюймом. На первый взгляд, никакого подвоха, обычная работа. Однако Нора копала хитро: сильно углубляла центр прохода, а по краям оставляла нетронутыми земляные стены. На них, как на сваи, опирался крупный камень. Он был едва заметен в потолке, однако Нора чувствовала его вес. Ощущала, как он давит на проход, как ждет мига, когда она сроет подпорки и даст камню волю.

Напарницы почти не замечали друг друга. Нора вкапывалась все глубже под камень и мало о чем думала, кроме него. Мия бегала с ведрами, и, возвращаясь, шевелила губами, будто беседовала сама с собою. Если что и отвлекало ее от наваждения, так это голод. Еще за час до обеда Мия становилась нервной, не находила себе места, рыскала по коридору, как зверь в клетке.

– Отчего такая голодная? – спросила как-то Нора.

– Месяц почти не ела.

– Почему?

– Из-за яда.

Снова Мия за свое!.. Но теперь Нору окрыляла цель. Вместо былой злости пришло снисхождение. Может, Мия и не врет про яд. Про кофе, ясно, ложь. Но отрава – пожалуй, правда. Никто ей, конечно, ничего не подсыпал. Сама перепутала и наелась крысиного яда. С нее станется – дурочка же… А теперь стыдится сказать честно, как все было. Эх, бедолага.

Нора ощутила себя неизмеримо выше, сильнее, мудрее новенькой. Это новое чувство было настолько приятным, что за обедом Плакса подсунула Мие кусок сыра. Потом смотрела, как Мия жадно жует, и все внутри пело от превосходства. Так, наверное, чувствуют лорды, когда бросают беднякам монетки! Прекрасное ощущение!

* * *

На утро от вспышки радости не осталось и следа. Нора выбрасывала горсти земли из-под камня и думала: а ведь скоро меня не станет. Дня три еще, от силы – четыре. Смерть очищает душу, убирает боль… Ульяна Печальная за руку отведет на Звезду, где царит покой и холодный свет… Но все же тоскливо: я уйду – никто не заметит. Никому не будет дела. Никто даже пяти слов не скажет, обойдутся двумя: «Кончилась Плакса». Горько.

Ей остро захотелось такого, чего хотеть не полагается: чтобы заметили, чтобы услышали, поняли. Чтобы потом, когда она уйдет, пролили по ней слезы. Чтобы не она плакала, а о ней. Не было с нею подобного, никогда в жизни. Никто ни слезинки…

Она смотрела на Мию. Новенькая шла на поправку, в ней чувствовалась теперь некая странная сила. Не та, что от мускулов, – какие там мускулы в изможденном тельце. Но другая: изнутри, из глубины. Эта не станет лить слезы, – думала Нора, – не по мне. К тоске прибавлялась злость.

Она взяла напарницу за плечи, тоном упрека спросила:

– Почему не плачешь?

– Плачу, – ответила Мия, – тихо.

Неожиданно для себя Нора выпалила:

– Он такой сильный!..

Запнулась о пятое слово, зажала рот рукой.

Следующим днем Нора сказала:

– Носил, как пушинку. Говорил: крошечка.

А Мия будто не услышала. Похлопала ресницами и спросила:

– Что мы строим?

Нора недоуменно развела руками: откуда мне знать? В нижнем круге есть уже две часовни, трапезная, кухня, водяная цистерна, отхожие места, тоннель для вагонеток, несколько дюжин келий… Вроде, все есть. Может, новые кельи будут. Может, еще часовенка. Откуда мне знать? Лучше бы слушала, что я рассказываю!

Нора сдержалась, чтобы не стукнуть бездушную напарницу. Но позволила себе мелкую месть: несколько лопаток глины «случайно» бросила не в ведро, а на ноги Мие.

Будущим днем Нора сказала:

– Его зовут Джерри. Мой Джерри.

Она ждала, что Мия ответит, хотя бы кивнет с сочувствием. Но Мия заговорила лишь назавтра. И не ответила, а спросила сама:

– Когда вывозят вагонетки?

Как можно быть такой!.. Что ей за дело до вагонеток?! Нора мстительно промолчала. Решила: если найдется лучшее применение сегодняшним словам – потрачу и не отвечу. Но слова остались, и перед сном она дала ответ:

– Когда заполнятся. Во время обеда.

Мия уснула, а Плакса тоскливо глядела на фитилек свечи. Осталось совсем мало. Погаснет – никто и не вспомнит, что он был на свете. Никто не прольет и слезинки. Я – свеча?.. Огарок?..

– Расскажи о Джерри, – попросила Мия следующим днем.

Нора помедлила, сомневаясь: не насмешка ли это? Однако Мия никогда ни над кем не смеялась. Даже улыбка ни разу не мелькала на лице.

– Он сильный и ласковый. Как тигр.

– Благодарю, – сказала Мия.

А назавтра снова спросила:

– Еще расскажи.

– Зеленые глаза. Смотрят прямо в душу.

А назавтра Плакса сама сказала, без просьб:

– Так весело пел! Я хохотала.

Другим днем:

– Целовал меня, даже когда спала.

И другим:

– Звал меня солнышком. Больше никто…

И потом:

– Ради него сбежала из дому.

* * *

В тот день Мия учудила. Утром, увидев сестру Джен, сказала:

– Прошу молитвенник.

– Грамотная? – поразилась монашка.

Мия кивнула. Сестра Джен от любопытства даже не стала ждать вечера, а принесла книгу сразу в тупичок. Сунула девушке, скрестила руки на груди – посмотрю, мол, какая ты грамотная. Мия приподняла брови: читать вслух? Остаться без обеда? Еще чего! Сестра Джен взяла молитвенник, насупилась, глядя в буковки. Она-то читать не умела, но некоторые слова могла угадать. Ткнула пальцем в одно.

– Праматерь, – без труда прочла Мия.

Сестра Джен указала другое слово.

– Смерть.

Третье.

– Свет.

Сестра Джен уважительно качнула головой и отдала книгу Мие. Та сразу унесла ее в келью.

Тут впору и удивиться: экая ученая нашлась! Но Плаксе было не до того. Когда Мия с монашкой ушли, Нора оглядела потолок над последним ярдом коридора. Камень был готов. Аккуратно окопан, подсечен по краям, обведен канавкой. Его вес лежал на двух утолщениях стен. Дважды ударить лопатой там и там – он ринется вниз. Все.

Странное дело: в последние дни Нора думала о Джерри совсем немного. Рассказывала о нем, подбирала слова, чтобы посильнее, пожарче… Но думала мало. Больше – о камне. Еще больше – о своей бесконечной тоске, которая завтра погаснет. А еще больше – о Мие. Напарница так и не поняла! Слушала, кивала. Но не понимала и не чувствовала. Не дрогнула ее странная душа. Завтра, когда случится, она должна заплакать. Иначе будет слишком несправедливо.

Нынче Нора не спешила выпалить пять слов. Берегла их до вечера, продумывала. Лучше всего будет сказать после молитвы – тогда они наверняка тронут душу. Мия не сможет не понять!..

Новенькая опоздала к трапезе. Не явилась на предобеденную, и, как это всегда делается в подобных случаях, двери трапезной заперли на засов. Кто пропустил молитву, лишается пищи. Нора представила, с каким ужасом вечно голодная Мия глядит снаружи на запертую дверь. Два чувства вступили в борьбу: сострадание и злорадство. Нечего быть такой черствой! Ничто тебя не волнует, кроме голода, – вот и получай! Но сострадание победило. Мия сунула под одежду кусок хлеба и сыра. Ей казалось, никто не заметил.

– Что прячешь? – спросила Синди и распахнула балахон на Плаксе.

– Кормишь свою госпожу? – съязвила Судейша. Другие девушки не упустили повода позлословить:

– Ужин в постель для леди!

– Не забудь кофе, она любит!

– Сладкое, где же сладкое?..

Выносить пищу из трапезной запрещалось. Есть ночью – распутство, чревоугодие. Ночь – для отдыха или размышлений. Хлеб и сыр мигом были отняты, а с ними – и огарки свечей, сохранившиеся в кельях напарниц. Девушкам предстояло провести вечер и ночь в кромешной, гробовой тьме.

– Благодарю, – сказала Мия в отдушину, когда сестра Джен унесла восковые обломки.

– Почему опоздала?

Мия не ответила.

– Джерри… – сказала Нора и запнулась.

Поняла, что растеряла слова. Слишком было темно… и горько. Что, если на Звезде будет так же?

– Он – благородный? – спросила Мия.

– Да, – выдавила Нора.

Да, благородный. И грамотный, как Мия. Читал Норе вслух, водя пальцем по странице… И брал ее на турнир, садил себе на плечи, чтобы лучше видно… Знакомил со всеми, кого встречал, и каждому говорил: «Моя милая сударыня»…

– Рыцарь?.. Нет, сквайр, – догадалась Мия.

– Да.

Катал на лошади по цветущему полю… Одни цветы вокруг, огромный конь – как корабль среди пахучего моря. Рука Джерри на животе Норы, прижимает к себе… Жаркий шепот в ухо: солнышко мое…

– Полюбил другую, а ты стала в тягость?

– Да.

Стала в тягость – вот как это зовется. Когда каждое его слово – через силу, со злостью. Когда глаза пустые – не на тебя, а в землю. Когда сколько ни кричи, ни плачь – не доплачешься. Все будто в каменную стену.

Мия давно исчерпала пять слов, но будто забыла о наказании. Голос шуршал в темноте:

– Ты попыталась удержать. Ласками, мольбами, рыданьями – всем, что имела.

– Да.

Нора даже сказала ему, что не сможет жить. Это не была угроза, она просто знала наперед, что так будет. И оказалась права.

– Это он отправил тебя в пещеры?

– Да…

Хрипло так, едва слышно. Нора повторила:

– Да.

И еще громче, чуть не срываясь в крик:

– Да! Да!..

– Мне очень жаль, – прошептала тьма голосом Мии. – Надеюсь, ты веришь.

* * *

Новенькая подняла ведро и, клонясь набок под грузом, побрела в темень. Нора смотрела вслед. Думала сказать: прощай. Или: помни меня. Или: не держи зла. Но лучше было не говорить ничего. Пусть выглядит случайностью, тогда Мию точно никто не обвинит.

Новенькая скрылась за поворотом, и Нора вошла под камень. Хороший, большой – из таких замки сложены. Точно не будет боли – ни сейчас, ни впредь. Ульяна Печальная, сестрица смерти, возьми меня за руку. Плакса Нора подняла лопатку.

– Не смей!

Мия вернулась слишком быстро: лишь зашла за поворот – и назад.

– Скажу сестре Джен.

Глупая угроза, однако Нора оцепенела. А вдруг Мия заорет, и сестра Джен как-то успеет прибежать прежде, чем камень рухнет? Или вдруг старшие сестры уговорят Ульяну, чтобы та не взяла душу Плаксы на Звезду?! Нет, сестра Джен не должна узнать!

– Скажу, – грозно повторила Мия, подходя ближе.

– А я…

Нужно ответить. Сказать такое, чтобы Мия испугалась, отстала. Всякий чего-то боится, чем-то можно ударить. Пошли мне холодный свет, Ульяна. Покажи дорогу. Дай верные слова!

– А я… – и тут свет пришел, – скажу, что ты хочешь сбежать!

Мия дернулась. Стрела попала в цель.

– Я знаю, – прошептала Нора. – Ты не безумная, ты – беглянка. Для того тебе вагонетки. Дай умереть – и никто не узнает.

– Зачем?.. – спросила Мия.

Нора вонзила лопатку в стену. И снова. И снова.

Камень шатнулся и двинулся вниз. Слишком медленно! Мия бросилась к Плаксе, рванула на себя всем весом тела… Они упали наземь. Глыба осела, расплющив воздух. Гулкая волна разнеслась коридорами.

– Тварь!.. – прошипела Нора. – Сука!

Вцепилась в шею новенькой… и тут же отпустила, отпрыгнула, когда в проходе зазвучали шаги.

– Святая Ульяна! Что произошло?!

Сестра Джен потемнела от ужаса, увидев глыбу. Мия поднялась, отряхнула с одежды глину.

– Случился обвал. Нора меня спасла.

Следом за Джен пришли другие старшие сестры, потом и приоресса Виргиния. Осмотрели место обвала, велели девушкам убрать землю и расчистить камень. Завтра будут думать, как с ним поступить. И ушли. Никто не собирался помогать виновницам приключения, хорошо еще, что не лишили обеда.

Впрочем, сегодня Нору не волновали наказания. Равнодушие нахлынуло и выморозило все внутри. Даже злости не было, только холод и безразличие. Монотонно, как ослик, таскала ведро за ведром, высыпала в вагонетку. Сталкивалась с Мией, смотрела сквозь, будто ее не было.

– Наверху август, – шепнула Мия.

Когда снова столкнулись, мурлыкнула:

– Яблоки и вишни. Бери – не хочу.

А при новой встрече:

– Сейчас играют свадьбы. Песни поют.

А потом схватила за локоть и поднесла губы к уху:

– Вагонетку не разгружают люди. Она просто переворачивается на шестернях, земля высыпается. Опоздаем к обеду – запрут двери трапезной. Вагонетки уйдут. Нас хватятся после обеда, мы будем уже далеко.

– Ты меня погубила! – выплюнула Нора. – Другого шанса не будет!

– Отчего же, будет, – очень спокойно произнесла Мия.

Пошла прочь, за новым грузом земли.

Нора догнала, спросила шепотом:

– Ты о чем это, а?

– Идем наверх – получишь выбор. Понравится – будешь жить, а не понравится…

– Что тогда?

Мия пожала плечами:

– Я тебя убью. Я умею.

Прежде, чем Нора придумала ответ, Мия потащила ее за собой.

– Идем.

Проход на подъем, три ступеньки, поворот. Коридор нижнего яруса, освещенный редкими лампадами. Новый поворот. Длинный зал в сумерках. Три вагонетки на рельсах, две полные, третья – почти доверху. От передней тянулись тросы, терялись в щели закрытых ворот.

– Ложись, – приказала Мия.

Нора забралась в вагонетку. Мия достала несколько листов, выдранных из молитвенника. Свернула трубочкой, подала Норе:

– Чтобы дышать.

– А ты?..

– Ложись, я сейчас.

Нора взяла в рот конец трубки. Быстрыми движениями Мия стала закапывать напарницу. Глина была влажной, холодной, тяжелой. Когда накрыла лицо, пришел страх. Холодная тьма. Как в могиле. Хорошо, что Мия ляжет рядом. Она не боится ничего, и я с нею не буду бояться. Скорее бы взять за руку…

Голоса странно звучали сквозь трубку – будто говорят не снаружи, а прямо во рту у Норы. Строгий голос:

– Зачем ты здесь?

Голос Мии – ровный, как обычно:

– Устройство вагонетки… интересно.

Пауза. Строгий голос:

– Насмотрелась. Ступай в келью. До утра без света за лишние слова.

– Сестра Виргиния…

– И без обеда. Ступай.

Шаги зашаркали по коридорам, утихли. И тут же возникли другие, приблизились. Влажная тяжесть упала на живот Норе: какая-то послушница опрокинула ведро в вагонетку. Потом еще одна. Страх усилился десятикратно, стал неподъемным, как сырая земля. Лежи, лежи, не шевелись! Заметят тебя здесь – никогда не увидишь света! Нет, не лежи, ты сошла с ума?! Вылезай, беги! Еще пара ведер – и ты не сможешь встать! Погибнешь, задохнешься, конец! Но ведь и хотела умереть, еще утром… Нет, не хочу, страшно! Не так, не сейчас!..

Она не услышала скрипа, с которым отворились ворота. Земля шатнулась, и Нора не сразу поняла: вагонетка тронулась с места.

* * *

Протерла глаза от глины и тут же зажала руками. Свет был нестерпимо ярок.

Осторожно выглянула в щель меж пальцев. Солнце заходило, лишь красный бочок еще торчал из-под края неба. Но даже этого света было слишком много с непривычки. То жмурясь, то моргая, Нора выбралась из глины. Попыталась встать, упала, покатилась вниз с огромной кучи земли, выросшей за годы. Очутилась на дне старого карьера. Побрела едва не вслепую, ступила в лужу. Зачерпнула воды, омыла лицо.

Начались сумерки, и Нора вновь смогла видеть. Разглядела тропинку, что взбиралась по склону карьера. С другой стороны – не там, где вагонетки. Пошла вверх. Где-то будет дорога, приведет в какое-нибудь село.

На половине подъема Нора заплакала. Впервые за три месяца она не стыдилась слез, знала: сейчас есть весомый повод. Боги, какая дура! Какая же безмозглая курица! Нельзя было лежать в вагонетке. Незаметно выбраться и бежать в келью, а позже снова попытаться вместе с Мией. Вот что нужно было! А теперь у напарницы нет шанса. Обнаружат пропажу, поймут, как было дело, закроют тропинку. Мие никогда не выбраться. Никогда.

Но Мия сама виновата! Зачем помешала мне? Зачем потащила с собой?! Зачем велела первой лечь в вагонетку?! Хотела бежать – и бежала бы! Зачем спасала меня? Как будто верила, что моя жизнь чего-то стоит. Как можно верить в такую чушь!..

Впору было подумать о пище и ночлеге, о том, куда идти… Нора брела, не разбирая дороги, и все мысли ее занимали пять слов. Какие пять слов сказала бы Мие, если б могла?

– Прости меня, дуру. Прости. Прости.

Но толку от этого!.. Нельзя простить такое. Я бы не простила.

– Я буду век тебя помнить.

Экая радость! Что ей пользы от моей памяти? Будь у меня телега хлеба или целый амбар… или последний кусок – отдала бы. А память чем поможет?

– Я во всем тебе верю.

Теперь – верю. Про яд и про кофе, про то, что умеешь читать, и про то, что смогла бы убить. Скажи мне, что ты – графиня или принцесса, – все равно поверила бы! Но и в этом мало проку…

Глупая, бесполезная Плакса. Ничего во мне нет. Лучше бы померла утром, как хотела.

Или не лучше?

Мия спасла меня… а она знала, что делает. Кто-кто, а она точно знала. Верила, что жизнь Плаксы чего-то стоит.

Наконец, Нора нашла нужные пять слов. Будто гора глины упала с души.

– Обещаю, я сохраню твой дар.

За спиною скрипнули колеса, фыркнул конь.

– Ну, и страшная же ты!.. – добродушно хохотнул усатый мужик на козлах.

– Лучше помоги мне, чем смеяться.

Нора истратила все слова и принялась молча смотреть на крестьянина. Он кивнул:

– Давай, садись.

Перегнулся назад, добыл сверток, развязал.

– Ты, поди, голодная. Возьми вот, поешь.

Интермедия вторая

Душа Запада

Конец июля – начало августа 1774г. от Сошествия

Фаунтерра; поместье Лейси (Земли Короны)

Знаешь, это у тебя я научилась: смотреть на вещи так, чтобы видеть суть.

Когда была маленькая, верила, что внутри рельсового тягача сидит дюжина коней. Они выставляют ноги сквозь люки в полу, упираются копытами в землю и тянут состав. Большие и сильные кони – крепче любого тяжеловоза. И шпалы им помогают: лежат как раз так, чтобы удобно было отталкиваться. Никто не мог меня переубедить. Сколько ни рассказывали про всякую машинерию – я только смеялась. Я-то точно знала: внутри тягача – кони.

Мне исполнилось десять. Дядя-герцог назначил моего отца представителем в Палату, и так я оказалась в столице. Однажды папа захотел меня порадовать. Откуда-то он взял, что именно это меня порадует. Или просто решил доказать, что старше и мудрее. Словом, он повел меня на станцию, где стоял состав, дал машинисту глорию и велел показать внутренность тягача. «Мою леди-дочь весьма занимает сие устройство», – сказал отец. Машинист ответил: «Раз так, то я запущу машину – пускай поработает вхолостую». Тягач затрясся от грохота, а машинист открыл дверь и ввел меня в самое чрево.

Я и сейчас помню свой ужас. Железо гудело, громыхало, стонало, выло… Но не это было худшее. Машина состояла из сотен и тысяч деталек: трубочек, цилиндров, катушек, проводков, валов, колесиков и массы другого, чему нет названий. Я не могла понять абсолютно ничего. Куда ни падал взгляд, он натыкался на что-то неясное, необъяснимое, темное. Внутри тягача царил хаос, намного более сложный, чем весь остальной мир, взятый вместе.

Я убежала оттуда. И с тех пор никогда не пыталась узнать устройство чего-нибудь. Люди, животные, машины, места – все хорошо таким, каким оно видно снаружи. Не нужно лезть внутрь – в устройство, в душу. Красота и смысл не в глубине, а в том, что доступно глазу. Смотри и радуйся. Так я жила девять лет.

Но случилась ты, и во мне переменилось что-то. Я стала другой. Впервые заметила это на трибуне. В ту минуту, когда владыка произносил имя. Я видела его с десяти шагов, прекрасно слышала каждое слово. Слов было много – таких торжественных… Потом он назвал имя: «Минерва Джемма Алессандра».

Я ни на что не надеялась. В этом я себя твердо убедила: не надеюсь, не на что, не я, ни шанса, не надеюсь. Не надеюсь. Не надеюсь. Повторяла день за днем. «Минерва Джемма Алессандра», – сказал владыка. Чувство было такое, словно клеймо раскалили на огне и прижали к груди. Вот тут я поняла, что изменилась.

Все, что было до слов: «…нарекаю своею невестой…», – распалось на детали. Не поверишь: я своими глазами видела валы и колесики! Они крутились, приводя друг друга в движение. Рельсовая реформа, всеобщий налог, Палата Представителей, заговор Айдена, коалиция Эрвина, влияние феодалов, власть Короны… Я впервые увидела все так, как видишь ты: взаимосвязанным. Вращались шестерни, ни одна не могла остановиться, поскольку все цепляли друг друга. И владыка произносил речь, будто щелкали зубцы на валу. Чеканил слово за словом, с каждым оборотом вала: «Минерва Джемма Алессандра». Промолчи он или скажи иначе… Встань одна шестеренка в механизме – вся машина сломается, развалится на части. Он не мог сказать иначе, только так.

И клеймо убрали от моей груди.

* * *

Но я-то не шестеренка в машине. Мало что от меня зависит, и потому могу позволить себе не крутиться: государство не рухнет.

Об этом я сказала отцу, и он спросил:

– Ты о чем?

Я ответила:

– Обо всех этих гостях в нашем доме, каждый день после игр. Разве они – не по мою душу?

Гостей много. Наш дом в столице невелик, потому они не являются все сразу, а выстраиваются в очередь, сменяя друг друга. «Позвольте высказать наш восторг!.. От всей души поздравляем!..» Восторг – это мне, поздравления – тоже. Отец всякий раз зовет меня в зал, представляет кому-нибудь, а кто-нибудь целует руку, поздравляет и восторгается. Я благодарю – а как же. Кто-нибудь задает вопросы (всякий новый гость – одни и те же), я отвечаю (всякий раз одинаково). И чувствую себя колесиком искровой машины: меня вращают – я кручусь. Остро хочется сделать неожиданное, глупое. Въехать в зал на коне, протянуть для поцелуя не руку, а ступню…

И вот, я говорю:

– Отец, из меня не вышло принцессы. Случись иначе, я бы знала назубок все слова: долг, порядок, обязанность. Была бы честной шестеренкой… Но я – не принцесса. В утешение пообещай мне одно. Когда захочешь сунуть мне в рот удила и посадить на спину наездника, то всадника выберу я, а не ты.

А он отвечает:

– Что ты, деточка! Что ты!..

Отец любит говорить: «Что ты!»

– Что ты, доча! Ты – лучшая в мире, моя кровиночка. Люблю тебя больше жизни!

Я говорю мягче:

– Нам лучше повременить, правда? Еще год хотя бы.

Он обнимает меня, и я думаю: что значат объятия, когда они заменяют ответ? Вряд ли что-то хорошее. Я хочу сказать, как сказала бы ты: разумно, убедительно. Так, чтобы сработало. Я говорю:

– Па, подождем год. Си или Молли родят… Вся дрянь, которую говорили о нас, сразу забудется. И ты получишь за меня гораздо больше.

– Что ты, милая!.. Не говори так, я же думаю только о тебе!

Я плохо читаю по лицам, даже если это самые близкие лица. Кажется, я попала в цель. Кажется.

* * *

Один гость пришел не за мною, а за тобой.

– Миледи, скажите, где она? Мне очень нужно знать.

Имперский секретарь Итан, хвостик Адриана. Я отвечаю ему:

– Его величество может спросить ее высочество или графиню Нортвуд.

Он говорит:

– Спрашиваю не для его величества – для себя. Куда увезли леди Глорию?

– Леди Глория, – говорю я, и в тот миг особенно горько чувствую обиду, – ни слова мне об этом не сказала. А разве должна была? Вы полагаете, мы с нею подруги?

– Никому другому она не сказала ничего. А вам, я надеюсь, хоть что-то.

Тут я смотрю на свою обиду: она – как тот тягач с конями внутри. Видимость, чушь, а смысл – совсем иной. Приношу твое письмо и даю Итану прочесть. Он читает, говорит: «Благодарю, миледи», – уходит. Я остаюсь искать.

Знаешь, я непроходимо глупа. Тратила день за днем, разбирала фразу за фразой, слово за словом. Читала десятками раз, могу наизусть повторить.

«Хворь оставила меня. Милостивые боги даровали мне жизнь, и я поняла, что должна посвятить ее служению. Отправляюсь в монастырь, где проведу отпущенные мне годы в размышлениях и молчаливых молитвах. Прости, что не увижусь с тобою на прощанье. Надеюсь, поймешь меня: последняя встреча была бы слишком печальна для нас обеих. Солнце моей мирской жизни закатилось, но я всегда буду тебя помнить. Скучаю по тебе, вспоминаю мгновения, проведенные вместе, особенно – бал и прогулку в лесу. Люблю тебя.

Глория Сибил Дорина»

Было странно. Странно, что назвалась «Глорией Сибил», а не северянкой, как прежде. Странно про «солнце мирской жизни» – не твои слова. Какой-нибудь пафосный стихоплет сказал бы так… Странно, что не увиделась со мною. Печаль последней встречи? Ерунда. От близкого друга получить вместо прощания клочок бумаги – вот печаль.

Но слово это – «странно» – было камнем. Я всякий раз врезалась в него и разбивала лоб, а пройти не могла. Не видела, что лежит за «странно». Ты бы склеила цепочку: из одного – другое, из другого – третье. У странностей есть причины, а у них – свои причины, и так пока не дороешься до сути… Но в моем мире «странно» – это уже крайняя причина. Человек поступил странно – и все тут.

Кстати, о странностях. Я рассказывала про своих родных? В моей семье у каждого есть какая-нибудь странность, свое личное особенное наваждение.

Мама обожает детей. Она горько рыдала в тот день, когда я впервые победила на играх. Я тормошила ее и кричала: «Мамочка, мамочка, ну что ты! Все же хорошо! Я победила, стала чемпионкой, разве тебе не радостно? Что плохого случилось?!» Поняла смысл много позже: победа сделала меня взрослой. Я больше не была ребенком, а значит, потеряна для мамы. К счастью, вскоре Си вышла замуж, потом и Молли. Теперь мама ездит между ними, гостит по три месяца у каждой – боится пропустить радостную весть. Мама знает все средства для плодовитости, которые только выдумали лекари, знахари, кудесники и Прародители. Каждый месяц я получаю письмо, в котором изложено одно из них. Представляю, каково приходится сестрам! Бедные…

Герцог Уиллас – мой дядя – книжник. В родовом замке есть огромная библиотека – якобы, лучшая на Юге. По этой причине дядя очень редко покидает замок. Он любит не только книги, а вообще все, что изложено на бумаге: письма, грамоты, отчеты, доносы… Ни разу не было такого, чтобы он слушал меня с интересом. Собственно, он и вовсе никогда меня не слушал, лишь говорил сам. Но однажды я видела, как он читал мое письмо: улыбался так нежно и печально, и глаза блестели… А еще дядя дружит с пауками. Даже берет с них пример. Как-то в старой башне он увидел огромную паутину трех футов шириной – поперек всего прохода. Дядя смотрел на нее минут пять, потом легонько подул на самый краешек. Паук, сидевший в центре сети, ощутил это ничтожное колебание и ринулся к его источнику. Дядя пришел в восторг: в тот миг он понял, как надо править людьми. Родовой замок Бэссифор – центр паутины. В него слетаются на голубиных крыльях всевозможные новости и доклады, и герцог, сидя на одном месте, знает о каждом, даже самом ничтожном происшествии в Литленде, чутко ловит любое подрагиванье нитей и незамедлительно реагирует. Ну, по крайней мере, так он говорит. Я не решаюсь спорить с человеком, который прочел тысячу двести книг. Но однажды в Бэссифоре пропал гнедой жеребец-трехлетка. Его увел любовник горничной – об этом знали все, кроме герцога…

Что до паука из башни, то он по-прежнему живет там. Дядя не велит слугам его тревожить. Паука зовут Гордон. Он огромен, как маслина; весь черный, а на брюшке – белый крест.

И мой па. Его странность вот в чем: он любит советы. Па – лорд-представитель в Палате, ниточка дядиной паутины, что тянется прямо в столицу. Тебе виднее, чем занимаются лорды в Палате. Меня это никогда особо не занимало, впрочем, одно знаю точно: они там советуются. Дают советы друг другу, императору, министрам, своим сюзеренам… Но отец – особенный. Он – единственный человек в мире, кто любит просить советов, а не раздавать их. Спрашивает у дяди, мамы, своих рыцарей и секретарей, даже у меня. Всем это очень нравится, и мне, конечно, тоже. Приятно же, когда твое мнение интересно уважаемому мужчине, лорду Палаты! Все очень любят отца.

Главный его советник – некто лорд Косс, второй представитель Литленда в Палате. У Косса есть имя – Брендон, но об этом легко забыть. Все зовут его по фамилии, ведь он похож на слово «Косс» – такой же лаконичный, мягкий, свистящий, и с «о» посередине.

Он сказал отцу:

– Примем их в Лейси. Так будет лучше.

О ком речь – отец знал, почему так лучше – нет. Но спорить не стал, прислушался к совету. Мы переселились за город.

* * *

Лейси – это наше имение в Короне. Оно в десяти милях от Фаунтерры, я очень его люблю. Там просторный дом, шестьдесят акров полей – наших собственных, рощица с ручьем. Источник холоднющий, как… черт, и сравнение не подберешь! Тебе бы понравился. Нырнешь в него – так завизжишь, что сама оглохнешь! Зато весь день потом тебе жарко и счастливо. Еще в Лейси роскошные конюшни: тридцать голов, в том числе четыре моих мальчика. У каждого Литленда своя одержимость… мою ты знаешь.

Едва приехали, первым делом я пошла в конюшни, привела Поля – он был со мною на играх, а Жиль оставался в Лейси. Поль и Жиль – братья-близнецы, рыжие мэй-литлендцы. Самые лучшие! Отец подарил мне одного, но я упросила купить и второго – чтобы не разлучать их, это было бы слишком грустно. Сейчас привела Поля, увидела, как они радуются – аж сердце запело. Я обняла обоих, кормила с руки, чесала… Надеюсь, они любят меня хоть вполовину так, как друг друга.

А самая умная в конюшнях – каурая Луна, кобыла холливел. Она понимает абсолютно все, что говорю. Иные удивляются: как можно говорить с лошадьми? Мне странно другое: как можно с ними не говорить?! Я взяла Луну, и весь вечер мы гуляли неспешной рысью. Я рассказала о тебе. О том, что меня беспокоило: Глория Сибил Дорина, солнце мирской жизни. Я говорила ей:

– Глорию увезли. Так сказал Итан. Странно сказал, правда? Вот мы гуляем с тобой – и ведь никто не скажет, что я тебя увела! Увезли, увели – это насильно, назло.

Луна соглашалась, и я вела дальше:

– Глория любит матушку, но не говорит: «мама», а говорит: «леди Сибил». А о себе говорит: «северянка». Теперь она подписалась: «Глория Сибил Дорина». Не потому ли, что в этом имени содержится имя матери? Увезли. Монастырь. Сибил Дорина. Графиня отправила дочку в монастырь – может быть такое?

Луна втрое моложе меня, но намного мудрее. Она даже не удивилась: конечно, может. Глупая ты, Бекка, что не поняла сразу.

Я прилетела к отцу и спросила:

– Зачем Сибил Нортвуд это сделала?

Он не понял, пришлось пояснить. Тогда папа сказал:

– Когда после смертельной хвори люди встают на ноги, они часто обращаются во служение. Благодарят богов и посвящают себя им.

А я сказала:

– Если бы так поступила сама Глория, я все поняла бы. Но это дело графини!

Отец читал твое письмо. Он сказал:

– Глория пишет, это было ее собственное решение.

А я:

– Нет, графиня сослала. Силой. Я знаю.

– Что ты, деточка!..

– Папа, скажи мне: кто у нас есть в доме Нортвудов? Мы можем узнать, найти хоть зацепку?

– Но милая!.. Ты же не просишь шпионить за графиней? Нет же!

Мне самой неприятно было, и я сказала:

– Хорошо, давай не шпионить, а по чести. Позволь мне поговорить с графиней Нортвуд… голосом Литленда.

– Что ты!..

– Я уже виделась с нею и спрашивала. Не узнала ничего сверх того, что в письме. Но спрашивала всего лишь Бекка-Лошадница… А если спросит Великий Дом Литленд?

Отец затвердел – иногда он умеет. Редко, но да.

– Великий Дом Литленд никогда не полезет в семейные дела Нортвудов! Мы не клопы, чтобы шарить в чужих постелях! И думать забудь, Ребекка рода Янмэй!

Жесткость нелегко далась папе. Скоро он позвал меня снова и приласкал, погладил волосы.

– Доченька, зря ты забиваешь голову глупостями. Все хорошо у Глории, скоро станет аббатисой, и вы снова увидитесь. Лучше ложись пораньше, выспись, завтра гости приедут.

Тут я поняла, что гости будут необычными. Понимаешь, я – нечто вроде живого герба Литлендов. Где бы ни была, на меня смотрят. Всегда сияю и улыбаюсь, всегда с иголочки, всегда – прелесть. Будь хоть пятнышко – на мне его заметят. Так вот, если к этим гостям нужно как-то особенно готовиться, то что же это за люди? И зачем отец позвал их в Лейси, а не в столичный дом?

– Кто они, папа?

– Граф Рейс и его рыцари.

– Граф Рейс?!

– Да, доча.

Ты, конечно, все знаешь о политике. Держу пари: тебе все это ясно, но по-книжному – конфликт интересов, спорные земли вдоль реки являются камнем преткновения… Дай-ка я объясню, как это видится мне. Представь волчью стаю и пастуха с овцами да собаками. Пастух стережет, волки нападают. Иногда зарежут овцу, иногда собакам пустят кровь. Бывает, и псы задавят волка – одного, а остальные только злее становятся. И вот однажды волчий вожак является прямиком на псарню и виляет хвостом, а собаки дают ему погрызть косточку, водичкой поют. Вообразила картинку? Вот это и есть граф Рейс в гостях у Дома Литленд.

* * *

Их было восемь, они приехали верхом. И мы встречали верхом: папа, лорд Косс, я, десять отцовских рыцарей. Это было правильно: нас больше, а кони наши – лучше. Но и неправильно тоже: встречаться в седлах – традиция кочевников. Выходило, будто мы подстроились под них.

Многословно прозвучали титулы, имена потерялись под грудой «лордов», «сиров», «шаванов». Я запомнила лишь двоих гостей. Одним был сам граф Дамир Рейс, а другим – худой синеглазый воин, что долго-долго смотрел мне в лицо без тени улыбки. Его звали Моран Степной Огонь, он был правой рукой графа.

Конечно, мы очутились за столом. Отец щедро поил западников и все спрашивал о том – о сем. Люди любят, когда их спрашивают. Видно, папа хотел очаровать гостей. А я не знала, чего хотеть. За столом сидели двадцать мужчин, которые, встреться они в другом месте, охотно перебили бы друг друга. И я. Было не по себе, я все молчала. Стала думать: в чем суть этой встречи? Зачем мы кормим, поим своих врагов? Поймала часть беседы, прояснилось.

– Мир меняется, и очень быстро, – говорил отец. – Летом не то, что было весною, а осенью будет не то, что летом. К зиме уже не узнаешь то, что звалось Империей Полари. Как думаете, граф?

Дамир Рейс отвечал:

– Не весна и лето, лорд. Времена года как шли, так и идут. Они тут не при чем. Север и Юг, Запад и Восток – вот что меняется. Корона всегда дружила с Центром, а Север держала на цепи – так было. Но вот Корона венчается с медведями, а Шейланд – с Северной Принцессой. За год лягут рельсы до Клыка Медведя и Первой Зимы. Север станет во много раз сильнее. Что я думаю об этом, лорд Литленд?.. А сами вы что думаете?

– Разве я похож на северянина, граф?

Дамир Рейс подергал нижнюю губу. Премерзкий жест: губа оттопырилась, открылись зубы – белые с гнилыми через один. Но ты не подумай, что он был старик. О, нет! Зубы – вот и все, что было в нем гнилого. А тело – будто из железа выкованное.

– Лорд Литленд, я не привык бить мимо. Если стреляю, то прямо в точку. Стрелою ли, словом – неважно. Хотите дружбы с нами? Скажите прямо, не виляя. Протяните руку – и мы решим, пожать ли. Северяне нам враги более лютые, чем вы. Но не потому, что вы добряки. Просто вы бьетесь хуже их.

Мне до воина – как ползком до Запределья. Но в ту минуту я думала в точности то, что каждый из отцовских рыцарей. Бьемся хуже? Берите луки и коней, выезжайте в поле!

Но отец только усмехнулся и сказал:

– Однако вы приехали к нам. Мы позвали – вы приехали. Значит, имеете что сказать, кроме похвальбы.

– Приехали послушать, что вы нам скажете, – отбил граф Рейс.

– Север усиливается, значит, и Юг должен стать сильнее. Вот все, что скажу сегодня. Завтра слово за вами, граф.

Я поняла это так, что обед окончен. Откланялась и пошла восвояси, но прошла прямо за спинами западников – показать, что не боюсь их. Синеглазый Моран обернулся и схватил меня за руку. Сжал крепко, будто хотел удержать. Мы смотрели друг на друга, а отцовские воины сорвались с мест. Синеглазый подмигнул мне и спросил:

– Говоришь, ты – лучшая наездница в мире?

Я никогда не говорила этого. Ненавижу, когда так говорят, ведь это ложь. Я состязалась лишь с первородными, и то на арене, а не в поле. Среди простого люда множество прекрасных всадников, и их никто не знает, столице нет до них дела… Но синеглазому я ответила:

– Сомневаетесь?

– Встанешь с рассветом – жду у конюшен.

Он это сказал очень тихо. Ни отец не слышал, ни кто другой из наших. Если бы слышали, мне не пришлось бы думать. Отец просто запер бы меня и приставил пару воинов в охрану. Но отец не знал, и я ворочалась до полуночи. Пойти? Полная дурость! Дочка Литлендов наедине с кочевником – да это безумие! Не пойти? Значит, испугалась. Синеглазый скажет об этом, и не тихо, а так, что все услышат. Да и не главное, что услышат, главное то, что я не боюсь его! Пусть не думает, что боюсь! Я сказала себе: возьму и усну. Скорее всего, я просплю рассвет, и синеглазый простоит пару часов у конюшни – дурак дураком. Потом выйду и посмеюсь над ним. Я улыбнулась, когда это выдумала, и закрыла глаза. Когда проснулась, занималась заря.

* * *

Наш луг, за ним – рощица. Дальше – крестьянские огороды. Можно обогнуть их дорогою, но быстрее прямиком, через изгороди. Дальше речушка, а за нею – яблоневый сад.

– Я собью тебе два яблока – одно кислое, второе червивое. Ты съешь и не поморщишься.

– Возьму сама, какие захочу, а червей оставлю вам.

Луг прошли вровень, Моран бросил с насмешкой:

– Хороша.

В рощице я вырвалась – Поль прекрасно знал тропинку. На огородах синеглазый стал наверстывать. Оглянулась раз, второй – он был все ближе. Больше не смотрела, гнала во весь дух. Давай, Поль, давай! С берега спрыгнула первой, опережая ярдов на десять. В воде Поль сбавил ход. Он любит купаться, и я люблю, но не сейчас же! Выбрались на сушу, Моран был уже рядом, всего в паре шагов позади. Я пришпорила Поля – прости меня, рыжий! Вырвалась, вскинула лук, не сбавляя ходу. Еще даже не выбрала цель, когда западник выстрелил из-за моей спины. Попал в ветку, не в яблоко, но тут же выпалил снова – качнулось. Я была уже намного ближе к роще, и попала с первой стрелы. Но в тот же миг попал и он: с полусотни шагов – в черенок яблока! Никогда не видела такого.

Я подобрала оба яблока: одно было красным, другое – подгнившим.

– Мы успели вровень, – сказал синеглазый Моран. – Будет честно, если поделим.

Взял спелое яблоко, подбросил в воздух и на лету разрубил, а после поймал обе половины. Ловко вышло, я улыбнулась. Сказала, чтобы он не возомнил:

– Как же стараетесь произвести впечатление! Трудно вам приходится, бедняжка!

А синеглазый ответил:

– Я только смотрел, что сделаешь ты, чтобы впечатлить меня.

– Пф! Много о себе думаете! Я ничего особого не сделала.

– Это правда. Ничего особого.

Он взял порченое яблоко и поехал прочь. Я даже опешила – никто со мною так не обращался! Захотелось выбить яблоко из руки или возле уха просвистеть стрелой – пускай дернется с перепугу. Подняла лук, но сдержалась. А он отъехал почти до речушки, обернулся.

– Хочешь сделать особое? Давай.

Взял яблоко и поставил себе на макушку.

Ты думаешь: нет, Бекка, нет, только не говори, что выстрелила!..

Яблоко – с мушку размером. Посол графства Рейс и дочка Литлендов. Возьму на дюйм ниже – и… Сожри меня тьма. Я выстрелила.

Не знаю, попала ли в яблоко. Синеглазый Моран вскинул руку и поймал стрелу на лету. Подъехал, отдал мне и ничего не сказал, лишь кивнул.

Я спросила:

– Зачем вы это затеяли?

Он ответил:

– Ты мне нравишься.

– Потому, что метко стреляю?

– Ты не Литленд – вот почему.

– Ребекка Элеонора Агата рода Янмэй, леди Литленд, – процедила я и тронула коня.

Он догнал.

– Я не об имени. У тебя душа свободная, будто ты с Запада.

– Вот уж выдумка!

– Вчера, когда держал тебя, ты не менялась в лице. Слабая душа испугалась бы.

* * *

У папы нет от меня секретов.

Мне до такой степени неинтересны политические дела, что даже мысли не возникнет заглянуть в какую-то бумагу или что-нибудь подслушать. А если по случаю и узнаю что-то, то не удержу это в голове дольше пяти минут. Потому отец любит поговорить со мною о политике: он мне рассказывает, я ничегошеньки не понимаю и задаю из рук вон глупые вопросы, папа на них отвечает, и по ходу в его собственной голове становится яснее. Так он со мною советуется. Конечно, это когда нет рядом лорда Косса. Когда есть, они запираются вдвоем в комнате и долго беседуют под пряный чай. Тогда отец просит меня далеко не отлучаться, и если им требуется чего-нибудь – чаю, сыра, бумаги, чернил – то папа просит меня принести. Не служанку, а меня: слугам он при таких обстоятельствах не доверяет. Слуга войдет – увидит мельком, какие документы или карты на столе, услышит краем уха пару слов. Вдруг продаст сведения кому-нибудь! Так что папа просит меня послужить. Веришь, мне это в радость: он так счастлив, когда именно я подаю ему чай. Что бы он ни читал в тот момент, о чем бы ни говорил – обязательно прервется и улыбнется мне:

– Благодарю тебя, милая!..

Но речь о другом. В тот самый день, как мы с Мораном ездили за яблоками, вышло странно. Был намечен общий обед для нас и западников, но прежде папа с Коссом уединились для совета. Двое мечников стояли на страже у дверей, поскольку в доме чужие. Меня они впустили без спроса, я влетела в кабинет. Хотела поскорее рассказать про утренние гонки. Знала, отец пожурит, но и порадуется тоже: ведь я обскакала Морана, а он, говорят, лучший воин графства Рейс. Распахнула дверь, вбежала, раскрыла рот – и не сказала того, что собиралась. Увиденное сбило меня с мысли: отец дернулся и быстро накрыл одну бумагу другой. Будто не хотел, чтобы я увидела! Но с чего бы? Какая беда, если увижу?!

– Чего тебе, доча?

– Я рассказать хотела… но… вижу, ты занят…

Затянула паузу в надежде. Думала, он ответит: «Да, вот, одно занятное письмецо получил. Хочешь послушать?» И прочтет вслух про какой-нибудь новый закон или ссору лорда В с лордом С, а я мигом выкину из головы. Но он ничего такого не сказал, а только ждал и прижимал ладонью бумагу. Я видела лишь клочок: то был краешек карты. Какая земля – не разобрать по очертаниям. По размеру ясно, что карта занимала не весь лист; ниже нее, наверное, шел какой-то текст.

– Прости, что отвлекла. Я позже расскажу.

– Ничего, не беда.

– Принести вам чего-нибудь?

– Нет, благодарствую.

Я вышла, у двери задержалась, задумалась. Охранники и тут ничего не имели против. Они понимали: я слышу кое-что сквозь дверь. Но это же я, любимица и кровиночка, мне все можно слышать.

И я разобрала, как отец сказал:

– Это в корне все меняет. Нужно сообщить герцогу…

Лорд Косс ответил:

– Но и с дикарями есть о чем поговорить.

Потом они снизили голоса, и ничего больше я не слышала.

* * *

Ты меня отравила. Знаешь об этом?

Я влюблялась много раз – и всегда пела от радости. Всякий раз – новый огонь и новая жизнь! Будто солнце горит новым светом! Мне казалось: просто так живу одну жизнь, а когда влюблена – то сразу две. Всего вдвое: сил, чувств, счастья, крови в жилах! И никогда не спрашивала себя: зачем я влюбляюсь? Каков смысл? В чем подвох? Никогда – до тебя.

Я ощутила в себе яд тогда, за обедом. Моран смотрел на меня: глаза – как небо в полдень… Меня бросало в жар, а сердце неслось галопом. Это было так приятно – будто скачешь во весь опор по степи! Живешь во всю прыть, дышишь чистой свободой!

Как вдруг змейка холода стекла по спине, и я подумала… Черт, я подумала твоим голосом! Верь или нет – твоим!

– Опомнись, южанка. Зачем он очаровывает тебя, а? В чем смысл?

– Какая разница? – огрызнулась я. – Что плохого, если влюблюсь? Беды бывают от жадности, жестокости, от войн и интриг… От любви – никогда!

Но я уже видела второй смысл, и под языком была горечь, а в груди – песок. Послы графства Рейс приезжают говорить с Литлендами. Кичатся, играют мускулами, хвалятся доблестью, но это – внешность. А суть та, что им очень нужно договориться с лордом Литлендом. А лорд Литленд – опытнейший политик, десять лет просидел в Палате, со всею столицей в друзьях… Зато у лорда Литленда есть доча. Кровиночка, любимица… Через нее и до папочки можно дотянуться.

Больше я не смотрела в синие глаза. Что-то там ела и о чем-то думала. Скажи, ты всегда это видишь – то, что лежит ниже? Боги, как ты живешь?! Как тебе удается не выть от тоски?!

Краем уха я слышала разговоры. Отец и Косс держались жестче вчерашнего:

– Желаете говорить, господа шаваны? Говорите, мы слушаем с полным вниманием.

Послы Рейса даже растерялись. Они ожидали предложений от нас, по привычке веря в свою силу. Но теперь отец говорил с позиции превосходства: мол, желаете договориться – заинтересуйте меня. Видимо, та самая бумага с отцовского стола давала нам некое преимущество. Вдвойне удивительно: почему он скрыл ее от меня?..

Когда представилась возможность, я ушла поговорить с Луной. Поведала о гонках и о себе, о чувстве с подвохом… Сказала, как это мерзко – будто яблоко, побитое червем. Сказала о тебе… Луна смотрела умно и не отвечала, лишь давала себя гладить. Но когда я помянула тебя, она несколько раз моргнула и качнула головой.

– Ты не согласна?.. – удивилась я. – Но с чем? Думаешь, нет подвоха?

К сожалению, с подвохом Луна соглашалась. «Не верь синеглазому», – молчала она. А вот на счет тебя… Что-то ей не нравилось, она будто спрашивала, и я задумалась над ответом.

Ты, наверное, видишь червя в каждом яблоке, гниль – в каждом чувстве… Если она в нем есть. Но со мною – отчего ты так? Что увидела во мне такого, что не захотела встретиться на прощанье? Я никогда не лгала тебе и люблю почти как сестер. Ты должна это видеть. Не могла во мне ошибиться! Только не ты. Значит, была причина не встретиться. Итан прав: тебе не позволили. И твое письмо прочли и проверили прежде, чем вручить мне. Двойное дно… подтекст… есть ли шанс, что его не заметила Сибил Нортвуд, но замечу я? Твоя матушка знает тебя семнадцать лет, я – два месяца. Твоя матушка – политик, землеправитель, игрок; я – только наездница. Вряд ли я рассмотрю в письме хоть что-то, чего не увидела Сибил…

Кроме одного: «печаль последней встречи». Не верю этим словам. Ты, которую знаю я, не сказала бы так. Печаль – не печаль, а нечто иное. Как любовь синеглазого – не любовь…

Монастырь. Вот что это такое! Печаль – намек на монастырь! Ульяна Печальная – сестрица смерти, Праматерь без потомков. Ты уходишь служить Ульяне Печальной!

– В чем дело, девочка? Эта кобыла – компания лучше меня?

То был синеглазый Моран. Мне захотелось ответить: «Уж верно лучше – Луна не лжет!», или вовсе уйти, не сказав ни слова. Но яд струился в жилах, и я была как будто не я… Не одна я, а двое. Во всем есть подвох, во всех… Отчего мне нельзя?! И я сказала игриво:

– Как вы меня нашли? Неужели, следили?

Мы с Луною ушли на луг за рощу, из дому нас было не видать.

– Не нужно следить, чтобы понять твою душу. Я подумал, куда пошел бы сам, и направился туда.

– Так, стало быть, вы видите меня насквозь?

Я улыбалась, вся сияла. После годов при дворе это нетрудно.

– Ты – как я, – сказал Моран. – Вот и вижу.

– Тогда угадайте, о чем сейчас думаю?

А думала я о неискренности, которая хуже змеиного яда. Еще – о кинжале, что висел на поясе Морана. Ему – под левую руку, мне, стало быть, под правую.

– Вот о чем, – ответил он, взял меня крепко за плечи и поцеловал.

И ты, наверное, скажешь: дурочка Бекка. Будешь права. Что было у меня в голове – все вылетело. И яд испарился… Я скажу: когда целуешь человека – чувствуешь, любит он или нет. А ты скажешь: глупость, – и снова будешь права. Я чувствовала лишь огонь и сладость, и боялась, что он меня выпустит.

Но оправдаюсь одним: чего не должно было, того не случилось. В нужный миг я сказала: «Нет». Я умею – годы при дворе, опять же. И Моран послушался. Даже удивительно! Конечно, скажи я отцу – и ни один западник не встретил бы утра… Но откуда-то знала: Морану плевать на это. Если отступился, то не из страха.

– Свобода?.. – спросила я.

Он ответил:

– Поехали.

Мы сели на лошадей и пустились в дорогу. Ни «куда», ни «зачем» – не было этих глупостей. Засмеркалось, стемнело, взошла Звезда. Упала прохлада, голосили жабы в озерцах, пели сверчки. А мы молчали. Не хотелось болтать. Простор, ночь, луга… мир бездонный, как небо… а слова – они такие тесные.

* * *

Отец запер меня в комнате и приставил охрану. У него были все основания так поступить, ведь вернулась я на рассвете. Наши рыцари сбились с ног, разыскивая меня в окрестностях Лейси. Я понимала, чем грозит эта история: лично мне – ничем. Сказала:

– Папа, прошу тебя, не делай ничего! Моран не виноват. Во-первых, меж нами ничего не было, только прогулка. Верь мне. Во-вторых, поступала по своей воле, не по принуждению. И в-третьих, если думаешь, что через меня он хотел что-то выведать, то это не так. Мы едва перемолвились дюжиной слов.

– Кое-чего недостает, – ответил отец.

– Прости меня, папа.

Он кивнул:

– Дикари останутся живы, а ты останешься в комнате.

И запер.

Чего я точно не люблю, так это вздыхать попусту. Ах, они уедут прежде, чем я выйду… Ох, больше его не увижу… Ах, мое сердце разбито… Это не по мне.

Ночь была красива, и я вспоминала ее с улыбкой. Думала: таких еще много будет. Западники приехали подружиться, и раз уж сами протягивают руку – то отчего бы нам ее не пожать? Письмо, что получил отец, сделало нас сильнее. Значит, западники будут сговорчивы, и мир наверняка состоится. Они станут нам добрыми соседями, как Шиммери. Я смогу видеть его. Не хочу думать о замужестве… Слишком еще памятно: «Нарекаю своей невестой Минерву…», слишком больно. Но видеть Морана я смогу. Оседлаю Поля и проеду Пастушьи Луга насквозь, чтобы его увидеть. Двести миль в одиночку. Он, конечно, ничего не скажет – но и не нужно! Ехать ради встречи – это и есть счастье. Главное, чтобы был мир… а он теперь будет.

Мне приносили еду. Однажды я увидела в раскрытую дверь отцовского рыцаря, Гейджа – тот стоял на страже. Я доверяла Гейджу, а он очень уважал меня. Позвала, попросила ответить.

– Что угодно, милая леди.

– Сир Гейдж, что вы знаете об этом шаване Моране?

– Западники – дикари, – сказал рыцарь. – Рейс зовется графством, но это никакое не графство, а кусок земли, кишащий налетчиками, конокрадами и кочевниками. Если не держать этот сброд железной рукой, то он перебьет сам себя. Но на беду нам вышло так, что именно сейчас Рейсом правят железные руки, потому Рейс – опасная сила. А рук, что держат вожжи, две: правая – граф Дамир, левая – шаван Моран.

– Хотите сказать, он – ровня графу?

– По крови – нет. Но по воле и храбрости – лишь на волосинку ниже. Иные даже говорят: Моран мог бы убить графа и править сам. Однако граф ему доверяет, и, видно, есть причины. Неясно, что между ними, но пока жив Дамир Рейс, Моран ему предан.

– Его прозвище – Степной Огонь. Отчего?

– Норов такой. Как пожар в степи: вспыхнет – не остановишь, пока все не выжжет.

Я остановила, – подумала я, – меня он слушает. Гейдж, видно, понял, о чем думаю.

– Милая леди, вам не нужно быть наедине с этим человеком. Он опасен, как сто чертей. Взбредет в голову – задушит и не моргнет.

– Если он меня тронет, разве вы не убьете его?

– Разорвем на клочки, – процедил Гейдж. – Вот только вы от этого живей не станете. А Морану, говорят, плевать на смерть.

Вот в это я верила.

Гейдж спросил:

– Вам, миледи, не принести ли чего? Может быть, книгу? Всяко лучше читать роман, чем думать про этого разбойника.

– Романы – глупости, – фыркнула я, но тут поняла, какую книгу мне стоит прочесть. – Будьте добры, несите все, что есть о монастырях.

Я потратила день, разбирая стопку книг, и составила список. Двадцать четыре монастыря Ульяны Печальной: во всех концах Империи Полари от Беломорья, что в Ориджине, до Алигейра в Шиммери. И, как на зло, ни одного – в Закатном Береге. Я думала: «Солнце моей мирской жизни закатилось» – это намек на конкретную землю, ведь ты же знала, что монастырей на свете много. Закатилось – Закатный Берег… но нет.

Знаешь, я все думала о мире. И о том, что сказал Моран. «У тебя душа западницы – свободная…» Когда сказал, я озлилась: меня, леди рода Янмэй, обозвал дикаркой! Теперь сидела взаперти и думала, вдосталь было часов на размышления. Странная штука: он оказывался прав. Половину детства я провела в Пастушьих Лугах, в пограничной крепости. Крупнейшей из них и самой сильной, так что мне ничего не грозило. Однако мертвецов я видела часто. От меня по первой скрывали, потом прекратили – когда увидели, что не плачу. То стычка, то налет, то кровная месть… Дикари напали, дикари угнали, дикари зарезали… Наши в долгу не оставались. Я видела похороны сотню раз и знаешь, что думала? Все говорили: проклятые враги, сожри их тьма, заглоти Темный Идо! А я упрямо думала свое, как про тягач с конями. Какая разница, думала я, меж дикарями и мною? Люблю лошадей – и они любят. Живу в лугах, не хочу другой жизни – так и они. Ловко стреляют из лука – я тоже. До смерти ценят свободу – а разве я иначе?

Потом я попала ко двору, и поняла, в чем разница. А сейчас как-то снова позабыла. Этого я не скажу отцу, лишь тебе: когда не будет на западниках клейма «враги», я смогу полюбить их. Не только Морана – всех. Во мне кровь Янмэй… но душа Запада.

Еще я думала: двадцать четыре монастыря. Чтобы проверить все, нужно проехать шесть тысяч миль. Наверное, год в седле. Если бы Моран стал моим спутником, это был бы год вдвоем, бок о бок, в постоянной дороге.

Черт возьми, я не могла вообразить ничего прекрасней!

* * *

На какой-то день (четвертый, кажется) отец позвал меня к себе. С ним был Косс, они пили вино и усмехались.

– Садись, доченька! Вот, пей, если хочешь.

Отец спросил, не в обиде ли я, и я назвала себя дурочкой, сказала: сама заслужила. Он ответил:

– У нас большая радость, мы позвали тебя поделиться. Западники пошли на уступки.

– Они еще здесь?

– Да, и с каждым днем все сговорчивей. Видно, крепко их напугала дружба Короны с Севером!

Лорд Косс вступился и пояснил:

– Мы применили стратегию выжидания: каждый день просто кормим и поим их, говорим приветливые речи, но ничего не обещаем. Дикари понимают, что мы не станем лебезить, но им-то союз о-оох как нужен! Потому они терпели, сколько могли, а теперь уступили.

– Как уступили? – спросила я.

– Предложили проложить прямую дорогу поперек Полариса! От нас через Пастушьи Луга и Рейс – прямиком к западному побережью. Дорога будет под постоянной охраной графских войск, а если захотим, то поставим еще свои форты. Наши купцы смогут без страха торговать на западном берегу, а ведь туда ходят корабли с Севера! Выйдет торговый маршрут в обход Короны и Южного Пути. Наши специи потекут прямиком на Север, а граф Рейс просит ничтожную пошлину, просто смехотворную!

– В чем его выгода? – спросила я, уже привычно ища подвох.

– Ни в чем, кроме союза с нами! Литленд – славная земля, к нам прислушивается столица, нас уважают феодалы, мы – рода Янмэй! В союзе с нами и дикари поднимутся. Наконец-то они это поняли!

Меня покоробило от его надменности. Лорд Косс – хороший политик, но вряд ли он собьет яблоко стрелою с полусотни шагов. И ему точно не хватило бы храбрости самому поехать на переговоры прямиком в стан врага.

– Вы ударили по рукам? – спросила я.

– Мы послали голубей в Бэссифор, ждем ответа от герцога Уилласа.

Тут я услышала «но». Отец не проронил его, однако я поймала.

– Но?.. В чем дело?..

– Предложение западников заманчиво, – сказал Косс, – но то, другое, лучше. Хорошо бы графу Рейсу добавить еще что-нибудь на чашу, чтобы перевесить в свою сторону.

– Понимаешь, доченька, – добавил отец, – мы сейчас в таком удачном положении, что выбираем между двумя путями, и каждый сулит немалую выгоду. За нашу дружбу идет торг – аукцион. Можем выиграть очень многое!

– Постойте-ка…

Я отставила вино и налила себе из кофейника. Там была самая гуща со дна, чертова горечь – что надо!

– Постойте-ка. Рейс, наш давний кровный враг, предлагает дружбу. Я верно поняла?

– Конечно, доча. Ты – умница!

– Помимо дружбы, он обещает торговую прибыль и защиту наших караванов. Правильно?

– В точности так!

– Тогда почему вы ищете еще какой-то выгоды?! Разве мир сам по себе – не ценность? Когда враг становится другом – разве это малая выгода?!

– Что ты, доча, что ты!.. – папа всплеснул руками и глянул на Косса: поясни, мол.

– Мы смотрим на это с иной точки зрения. Кочевники Рейса десятилетьями устраивали набеги на нас и нанесли огромный совокупный урон, не говоря уже о множестве погубленных жизней. Естественно, что мы желаем получить отплату, возмещение ущерба. Простого мира недостаточно, граф Рейс должен понять, что теперь мы задаем правила, а не он. Тем более, в той ситуации, когда у нас есть…

Папа остановил его жестом. Я догадалась, что речь шла о письме. Что же за всемогущая бумага, тьма бы ее?..

– Ладно, доченька. Так или иначе, нам нужен ответ Уилласа. Без его слова мы не примем мир Рейса и не отвергнем. Но сам факт уступок уже радостен! Сделали шаг навстречу – сделают и второй, верно?

– Еще бы! – истово закивал лорд Косс.

– Хочешь чего-нибудь, доченька?

Я хотела. Кроме того, чтобы они забыли свое торгашество, хотела еще другого.

– Папа, сколько у тебя людей здесь и в столице?

– Воинов?

– Да.

– Человек полста.

– Можешь дать мне половину из них на месяц?

– Что ты! – папа засмеялся. – Хочешь взять штурмом Алеридан?

И вдруг сообразил, что я не шучу.

– Глория Нортвуд в беде, ей нужна моя помощь. Она в монастыре Ульяны Печальной, не знаю, в каком именно. А их в Империи двадцать четыре.

– Она не нуждается в помощи, – отрезал отец. – Я читал ее письмо.

– Нуждается, – сказала я. – Глория пишет: «вспоминаю мгновения, проведенные вместе, особенно – бал и прогулку в лесу». Это те случаи, когда я очень помогла ей. Намек на то, что и теперь нужна помощь.

– Намек?.. Хочешь сказать, Глория писала письмо тайком от матери?

Я именно это и сказала. Отец ответил:

– Если ты еще раз упомянешь это письмо, я отберу и сожгу его. Глория – дочь и вассал графини Нортвуд. По любым законам любой земли мы не в праве влезать в их отношения. Тебе это ясно?

– Мне также ясно, что она в беде.

– Я ей сочувствую, – сказал отец. – И ничего больше.

* * *

Меня выпустили на свободу и даже пригласили за общий стол с послами Рейса. Порадовалась бы этому, если б не двойное дно. Подвох вот в чем: я – не я, а живой намек, послание. Пока дикари упирались, меня не было в трапезной. Одни мужчины за столом, это значило: Литленд готов показать зубы. А теперь послы уступили – и вот, как символ оттепели, я снова сижу рядом с ними. Поощрительное яблочко для лошади…

Западники держались странно: как-то скованно. Нет, говорили они громко, как прежде, если смешно – хохотали, если хотели посмотреть – глядели прямо в глаза. Но чего-то им недоставало, я ощущала. Позже поняла, чего именно: послы не знали, что им чувствовать. Унижение ли от уступок врагу? Радость ли от будущего мира и успешного противостояния Северу? Злобу ли к отцу и лорду Коссу, что все тянут с ответом?.. Тем, кто жил при дворе, привычно испытывать много чувств одновременно, и какие-то из них скрывать, другие – показывать, а о третьих – говорить. Но западники были сбиты с толку. Мне стало их жаль.

После обеда прогуливалась во дворе, и меня позвали:

– На несколько слов, красавица.

Синеглазый Моран был не один, с ним вместе – граф, грозный Дамир Рейс. Заговорил именно граф:

– Моран сказал, ты – достойная девушка.

– А до его слов вы имели причины сомневаться?

– Ты – дочь Литлендов.

Граф не дал мне времени ответить на выпад и сразу продолжил:

– В день нашего приезда твой отец получил письмо из Фаунтерры. Мы видели, как прискакал курьер. Скажи нам, о чем письмо?

Конечно, я рассмеялась ему в лицо. Дамир Рейс оскалился, обнажив гнилые зубы.

– Твой отец и этот шакал Косс скрывают письмо, но ведут себя так, будто держат отравленный кинжал за спиной. Подают правую руку, а в левой сжимают клинок. Скажи мне, благородная, ты бы говорила с человеком, который так поступает?

«Благородную» он выцедил сквозь зубы, с презрительной насмешкой. Но и надежда промелькнула в голосе. Я растерялась.

– Мы не просим о подлости, – добавил Степной Огонь. – Лишь хотим поговорить честно. А здесь никто, кроме тебя, на это не способен.

– Не знаю, что было в письме, – честно ответила я.

Говорят, голуби влюбляются на всю жизнь, никогда не меняют пары. Я бы так не смогла. Есть чудовищная несвобода в том, чтобы принадлежать кому-то накрепко, пожизненно, как родовое владение или лошадь, или хуже: как рука или нога. Но есть в этом также величие жертвы. Лишь сильная душа способна на такое самоотречение… и тем больше тяжесть утраты.

Перед закатом две птицы прилетели в Лейси; шурша крыльями, уселись на жердь голубятни. В иное время я бы думала о любви и о себе, о странном и страшном времени, когда стану чьей-то пожизненной голубкой. Но сейчас и птицы имели двойное дно. Герцог Уиллас прислал ответ. Паук в центре паутины подергал за нити, передавая свою волю.

Позже, когда в небе стояла луна, новые птицы вспорхнули к небу. В чем был их смысл? …Боги, как можно так думать! Каков подтекст любви, в чем смысл птиц… Что со мною? Кем я стала?! Однако я думала именно так и понимала: смысл голубей – в их числе. Восемь.

Герцогство Литленд отделяет от Рейса священная река Холливел. На ней имеются четыре брода – я рассказывала тебе о них. При каждом броде – наша крепость. Когда хотят, чтобы известие было доставлено надежно, шлют двух голубей, а не одного. Отец отправил весть во все пограничные форты.

Мы готовимся к войне.

* * *

Что-то я делала в следующий день…

Все стерлось из памяти. Все, кроме ужина. О нем расскажу.

Граф Дамир не вытерпел, когда Косс поднял здравицу.

– Осушим чаши за наше будущее, озаренное теплом дружбы и крепкого…

Тогда граф поднялся и грохнул кулаком:

– Тьма тебя, хитрый змей! Девке своей льсти, а мне скажи прямо: принимаете союз или нет? Ни глотка с тобой не выпью, пока не ответишь.

Косс дернулся, но остался спокоен. Они с отцом, похоже, предвидели подобное. Поставил чашу, опустил руки на колени, и негромко произнес:

– Великий Дом Литленд обдумал ваше предложение, граф. Мы находим, что оно не выказывает ваших дружеских намерений в достаточной степени. Мы полагаем, будь вы истинно заинтересованы в союзе, выдвинули бы иное, более щедрое предложение. То же, которое заявлено сейчас, видится нам всего лишь формальной уступкой.

Граф посмотрел так, что даже меня пробрал мороз.

– И какой щедрости ты хочешь, шакалья душа?

– Ваши оскорбления…

– Тьма! Говори прямо, или мы уходим!

– Что ж… Мы желаем в свое безраздельное распоряжение половину Пастушьих Лугов.

На столе был огромный казан с гуляшом – горячий, только с огня. Если бы Косс опрокинул его на голову Рейсу, облил обжигающим жирным варевом – это было бы лучше, чем сказанные слова. Пастушьи Луга – общее владение. Со времен Юлианы Великой это – столь же святая истина, как то, что мир создали боги!

Дамир Рейс стал подниматься, упершись ладонями в стол… Вдруг Моран схватил его за руку и крикнул:

– Ребекка!

Отрывисто – щелчок кнута. Стол замер, окрик парализовал всех. Лишь Моран и я сохранили способность двигаться.

– Ребекка, что было в письме?!

– Я не знаю…

И осеклась. На этот раз я лгала. Теперь – в этот миг – я знала. Что в письме. Чем северяне купили дядю-герцога. Зачем Косс потребовал условий, которые – как плевок в лицо Западу. Почему за столом сегодня целая дюжина наших воинов. Что произойдет в следующую минуту. Теперь я знала все.

Я молчала, но слов и не требовалось. Моран все прочел на моем лице. Я видела, что он понял.

– Бегите!.. – заорала во все горло.

Тогда время ожило.

На нижней стороне столешницы около места лорда Косса имеется хитрое крепление. В него зажимается взведенный арбалет и весьма удобно поворачивается на вертикальной оси. Можно нацелить под столом в брюшину любому гостю – незаметно для него.

Когда я крикнула, граф Рейс рванулся с места, выхватывая кинжал… и тут же упал лицом вниз на скатерть. Потрясенные, его шаваны потеряли секунду. А люди отца были готовы: все уже на ногах, с обнаженными клинками.

Я вскочила, отпрыгнула, зажалась в угол. Сбежать не могла: дверь – со стороны гостей. Я смотрела. Семеро шаванов и дюжина рыцарей налетели друг на друга. О, боги… Я никогда не видела настоящей схватки. Турниры, игры – сказки. В жизни – иначе.

Было быстро и страшно. Так страшно, что не могла отвести глаз. Так быстро, что ничего не поняла. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Пятнадцать человек хрипят в крови. На полу, на столе, на скамьях. Это кладбище. Это лавка мясника. Я стою в углу у окна и все еще не верю, и пытаюсь выдохнуть.

В живых остались четверо наших. Отец сжимает искровую шпагу, Косс тянет из-под стола арбалет, рыцарь с клинками в обеих руках прикрывает их. Еще один рыцарь – Гейдж – стоит передо мною, заслонив грудью. Из послов на ногах лишь один – Моран.

Идет по столу ко мне, спрыгивает. Гейдж шагает навстречу, делает выпад… охает и валится на пол. Моран стоит в паре шагов передо мною, на обоих ножах – кровь. Позади него лорд Косс скрипит тетивой. Отец кричит что-то – слишком громко, я не слышу ни слова.

– Беги, – шепчу я, – беги.

Беги, пока шакал не взвел свой проклятый арбалет… Моран ступает мимо меня – к окну. Плечом вперед кидается в стекло.

Отец бросается ко мне, я все еще не могу разобрать его слов. Пытается обнять, ощупать, я рвусь из его рук. Подбегаю к окну, чтобы увидеть, как синеглазый опрометью несется к конюшне.

– Не уйдет, – говорит Косс у меня над ухом и наводит арбалет.

За миг до выстрела я луплю снизу по ложу. Болт уносится высоко в небо.

– Дура!.. – зло бросает Косс.

На мне хорошие башмаки. Твердая, прочная подошва. Прицеливаюсь и, что есть силы, бью его в колено. Хруст…

* * *

Гейдж умер тем же вечером.

Граф Дамир – спустя два дня. Болт пробил живот, лекари не могли ничего, кроме как смотреть.

Моран ушел. Наши не догнали его. Я смогла бы, но остальные хуже меня. Они очень старались. Погоня длилась несколько суток, а отец все слал голубей куда-то – чтобы перехватили. Но синеглазый ушел.

Говорят, в той схватке Моран убил пятерых наших. Если бы граф Дамир не получил болт, мы бы проиграли. Отец был бы мертв… возможно, и я. Выходит, что мы обязаны жизнью шакалу Коссу с его выстрелом. От этого на душе еще гаже.

Отец не говорит со мной. Считает, я его предала: сорвала их прекрасный план. Герцог велел отцу принять то, другое предложение, что было в письме. Я бы сказала об этом западникам и просила прощения, и предложила бы сойтись в поле, если их обида слишком горька. Видимо, я – кромешная дура. Ничего не понимаю в политике. Умный политик, вроде лорда Косса, поступил бы иначе. Выставить дикарям заведомо безумные требования, они рассвирепеют и сделают глупость, вот тогда, получив повод, начать драку. Взять послов в плен или просто перебить за обеденным столом – они же первые схватились за кинжалы!.. И графство Рейс лишится обоих вожаков, на несколько лет рухнет в смуту. Потом, возможно, морская пехота Ориджинов добьет то, что останется от Рейса. Прекрасный исход для Великого Дома Литленд, лучший и придумать сложно. Великолепный дальновидный план. Как я могла не понять?!

Кстати, Косс валяется в постели, пошевелится – орет. Коленная чашечка треснула. Хоть что-то приятное…

Мне грязно и гадко. Не могу передать. Чувство – будто стою среди площади голая, с ног до головы в навозе. Пытаюсь прикрыться. Строю смыслы один поверх другого – второй, третий, пятый… Теперь я в этом мастер. Думаю: дикари заслуживают расправы. Они убили наших воинов, убили Гейджа. Они – негодяи, разбойники, грабят и нас, и друг друга. Крадут женщин, а после продают в Шиммери, как собак. Запад – позорное пятно на теле Империи. Хорошо, если Адриан и северяне приберут его к рукам, наведут порядок, установят законы. Прогресс не обходится без крови…

Силюсь загородить этой чушью один простой факт: мой любимый папа, тьма сожри, поступил как законченный мерзавец. Пытаюсь надстроить хоть что-то. Пусть правда будет хотя бы вторым дном, не первым.

Знаешь, ты очень помогаешь мне. Твое письмо – такое светлое. Очень правдивое, хотя в нем – лишь одна строка правды. Я тоже люблю тебя, северянка.

«Солнце моей мирской жизни закатилось»… Слова какого-то слащавого поэта. Но ты – не менестрель, ты – леди до кончиков пальцев. Что имела в виду леди, говоря о закате солнца? Не название земли… а что?

Мне кажется, я смогу понять тебя.

Я теперь стала очень понятлива.

Лишь одна Звезда

Том 1

Соавтор сюжета —

Юлия Юрьевна Барановская

Перо

Конец июля 1774г

Фаунтерра и окрестности

Насыпь с рельсовой дорогой рассекает поле надвое, будто горный хребет. По сторонам от нее тянутся в два ряда клены. Их назначение – укреплять корнями насыпной грунт, а заодно скрывать от взглядов благородных пассажиров немиловидную крестьянскую возню на полях. Впрочем, и крестьянам ни к чему лишний раз отвлекаться от праведного труда, попусту глазеть на составы…

В кленовой тени параллельно рельсам идет колесный тракт. Он размыт дождями, разбит ободами телег. Колея такая, что если угодил в нее колесом, то уже не дергайся, кати себе куда все. Ложбинкой между трактом и рельсовой насыпью ползет ручей, едва живой от июльского солнца. Весною, надо полагать, он был полноводен и дерзок, ему даже достало сил подмыть дорогу: там, где два клена сошлись ветвями, образуя арку, обочина просела, оголив корни, вгрызлась ямой в полотно тракта.

В глинистой грязи на дне этой ямы лежит труп человека.

Пятеро живых, стоящие над ним, видят лишь его спину. Тщедушная спина, узкие плечи. Коричневый сюртук, белый ворот… то бишь, был белым прежде, чем пропитался глиной. На ногах чулки и бриджи, один башмак. Затылок торчит пеньком, волосы – пакля.

Пятеро живых определенно не знают, что делать с мертвым. Это явствует из вопросительных взглядов, коими они обмениваются. Двое в синих жилетах и бронзовых шлемах констеблей стоят возле тела, постепенно вгрузая сапогами в жижу. Они смотрят на покойника с нерешительностью и отвращением: ни малейшего желания извлекать его из грязи, переворачивать лицом к солнцу и видеть, во что оное лицо превратилось. Третий человек возвышается над констеблями, стоя на тракте. На груди его камзола – два серебряных копья, перечеркнутые пером, из чего следует, что он – помощник шерифа города Фаунтерры. Защитник права и порядка, важная птица. Его каменный подбородок вздернут, а губы твердо сжаты, без слов выражая мысль: то, что здесь творится, – непорядок. Это должно быть улажено немедля!

Двое его соседей одеты в штатское: высокий рыжий парень и темноволосый мужчина с проседью в висках. На поясе темноволосого кинжал и шпага, на лице – ироничная улыбка, совершенно неуместная в присутствии покойника. Темноволосый первым нарушает тишину:

– И все же, любезный Ферфакс, что мы, собственно, здесь делаем?

Ферфакс – так зовут помощника шерифа – указывает на труп.

– Мертвое тело, – констатирует он.

– Сложно с вами поспорить, – отвечает темноволосый. – Но зачем нужны мы – я и Рыжий? За каким чертом вы притащили нас сюда в такую жарищу?

– Найти убийцу, – бросает Ферфакс, хмурясь. Ему неприятно, что приходится пояснять столь очевидные вещи.

– Да-аа?.. А тысяча констеблей службы шерифа больше не занимаются такой ерундой, как поиск преступников? К тому же, с чего вы вообще взяли, что этот несчастный убит?

Ферфакс делает паузу, чтобы одарить темноволосого презрительным взглядом, потом машет рукой в сторону насыпи.

– Бедняга выпал из вагона и скатился сюда. Но насыпь не такая высокая, чтобы убиться при падении. Стало быть, он умер еще в поезде. А если смерть наступила в вагоне, то как тело оказалось в ручье?! – Ферфакс победно вздымает палец к небу. – Его убили, господин Марк, а затем выбросили из вагона. Вот единственное объяснение.

Мужчина при шпаге, названный Марком, убирает с лица малейшие признаки улыбки.

– Ладно, Ферфакс, я сформулирую так, что поймешь даже ты. Я служу в протекции. Наше единственное дело – обеспечивать безопасность его императорского величества. Мы не ловим преступников, не наказываем злодеев, не блюдем справедливость. Мы находим и убираем тех, кто угрожает Династии. Вот все. А теперь скажи-ка мне, Ферфакс, какую опасность для Короны представляет труп этого несчастного?!

– Он был выброшен из вагона, – без промедления отвечает помощник шерифа. – Его величество трепетно относится к безопасности рельсовых дорог. А этот человек убит в поезде. Вы не можете пройти мимо такого! Его величество не простит вам подобной небрежности!

– Дурак ты, – бросает Марк. – Столица кишит шпиками и слугами альмерского предателя. Мы сбиваемся с ног, вылавливая их. Император в бешенстве: альмерец бежал, его шавки на свободе, суд не может состояться. А ты тратишь три часа моего времени, чтобы показать мертвеца в ручье?! Да плевать, выпал он из вагона, рухнул с дерева или грохнулся с луны! Это твое дело – установить причины смерти и найти убийцу. И только если убийца под пытками заикнется о Янмэй Милосердной – лишь тогда ты имеешь хоть какое-то право беспокоить меня! Идем отсюда, Рыжий.

Ферфакс кричит:

– Вы не можете так просто…

Но Марк уже шагает к карете. Рыжий – его помощник – нагоняет темноволосого и говорит:

– Постойте, чиф…

– Надоели дураки, – обрывает Марк. – А еще больше – лентяи. Люди шерифа не умеют ничего сложнее, чем ловить карманников на площади! Дергают нас, когда есть хоть малейший повод. Дело имперской важности – ну, конечно!

– Чиф, я хотел сказать, раз уж потратили время на дорогу, не взглянуть ли на тело? Хоть одним глазом – может, что увидим…

– Именно так я и поступал предыдущую дюжину раз.

– Позвольте, чиф, я сам погляжу. Всего пять минут! Прошу – просто подождите. А вдруг действительно что-то важное? Мало ли, как бывает… Все равно ведь приехали!

Марк с ухмылкой качает головой. Его помощник любит покойников. Мертвое тело – всегда загадка. Так считает Рыжий. Сам же Ворон предпочитает беседы с живыми людьми.

– Приятель, я хочу добиться развивающего эффекта. Если констебли не получат подсказок, то им придется воспользоваться собственными мозгами. А это, знаешь ли, бывает полезно.

– Но что, если они не справятся, чиф?

Марк уже вертит на языке очередную колкость, как тут замечает поодаль на дороге нечто любопытное. Ярдах в двадцати на юг, в направлении от города лежит в пыльной колее башмак. Лакированный, почти новый. Близнец того, что остался на ноге покойника. Марк поднимает его и задумчиво разглядывает. Наконец, говорит Рыжему:

– Ладно, вперед. У тебя есть пять минут.

И громче, помощнику шерифа:

– Вам повезло! Янмэй Милосердная только что явила мне видение. Святая Праматерь велела помочь вам.

Рыжий сбегает с тракта в ложбину, а Марк стоит наверху, поигрывая башмаком. Спустившись, смог бы рассмотреть больше. Но там, где дело касается мертвых тел, он скорее доверяет наблюдательности Рыжего, чем собственной.

– Ну-ка, переверните его…

Слышится чавканье грязи, сдавленные проклятья констеблей.

– Мужчина лет тридцати пяти, – Рыжий добросовестно озвучивает все, что видит. – Мещанин среднего достатка. Одет аккуратно, хотя не роскошно. Безоружен. Похоже, мертв больше суток, но меньше двух. Лицо синее, опухшее. Язык выпал изо рта. На шее борозда от удавки. Ясно, что его удушили.

Пауза, Рыжий оттирает грязь с рук мертвеца.

– На ладонях ссадины, два ногтя сломаны, рукав порван. Покойный сопротивлялся, старался вырваться из рук убийц. Также на ладонях следы… следы чернил или туши. Вероятно, незадолго до смерти он писал письмо, хотя и странно, что вода не смыла чернил.

Новая пауза – Рыжий осматривает карманы.

– Никаких денег нет, хотя, судя по одежде, несколько агаток он должен был иметь при себе. Очевидно, перед смертью жертву ограбили.

– Это все, знаете, прекрасно, – вклинивается помощник шерифа Ферфакс, – но у нас самих глаза есть. Пятна чернил, борозда на шее – это мы и сами видим. Безоружен, денег нет… Ясное дело: раз убили, то и ограбили! Ничего поинтереснее вы сказать не можете?

– Его убили не ради денег, – с некоторой обидой говорит Рыжий. – Удавка – не орудие грабителей. Нож или дубинка – это да.

– И все?.. Больше ничего не добавите?

Марк бросает Ферфаксу найденный башмак.

– Отчего же, добавим. Этот человек трудился в типографии Университета Фаунтерры. Преступники подкупили его, чтобы что-то узнать. Возможно, содержание книги, которая пока еще не выпущена. Позапрошлой ночью они приехали за ним в экипаже, усадили в кабину и принялись расспрашивать. Он потребовал деньги вперед, они заплатили. Он стал говорить, они слушали. Тем временем карета выехала за город и двинулась по этой дороге. Едва он сказал все, что злодеи хотели узнать, они накинули ему на шею петлю и задушили. Отняли обратно свои деньги, а заодно – и те, что были у жертвы. Затем выкинули тело в ручей. Их было двое, оружия при них не было. Карета темная, закрытая, со шторками на окнах, запряженная парой лошадей. После убийства поехали дальше на юг. Желаешь что-то еще узнать, господин помощник шерифа?..

Ферфакс таращится на Марка с насмешливым недоверием:

– Может быть, еще имена убийц назовете?

– Да ладно тебе! – фыркает Марк. – Узнайте хоть что-то сами! Идем, Рыжий.

Парень вылезает на дорогу, спешит за начальником, на ходу вытирая руки. Спустя несколько минут они уже катят в сторону столицы. Исторгнув могучий рев, их обгоняет поезд с гербами Литленда.

– Едва окажемся в столице, пошли человека в типографию, – говорит Марк Рыжему, когда утихает гул состава. – Черновик последнего «Голоса Короны» – мне на стол.

– Думаете, это из-за «Голоса Короны» его?..

– Конечно! Из-за чего еще?..

– Да, чиф.

– Дневную сводку прикажи подать мне к обеду, в кухню. Похоже, другого времени прочесть ее не будет.

– Да, чиф.

– Сегодня до полуночи хочу увидеть таких людей: старших дознавателей по делу герцога Альмера – пусть явятся с докладами; алого капитана Бэкфилда, затем – Клемента и Дойла, и еще – секретаря Итана.

– Да, чиф. Позвольте заметить, с капитаном будут трудности. Он гонорист. Потребует, чтобы вы сами шли к нему…

– Нет времени за ним бегать. Предстоит прогулочка по темницам часа на два. Потом слушать дознавателей, потом читать сводки. Сделай так, чтобы капитан явился сам. В крайнем случае, скажи ему… кто там его Праматерь?

– Люсия.

– Так вот, скажи, что я купил суку и назвал ее Люсией. Капитан прибежит за сатисфакцией, там и поговорим.

– Да, чиф.

– Попробую поспать до столицы. Неясно, когда еще доведется.

Надвинув шляпу на глаза, Марк откидывается на спинку. Но вскоре приподнимает поле шляпы:

– Да, и вот еще. Ты молодчина, хвалю.

– За что, чиф? Осмотр тела?..

– Осмотр так себе, не обольщайся. Ты ничего не понял из того, что увидел. Но почуял, что это дело может быть важным, – и оно действительно может. Если так и случится, получишь елену.

Рыжий снова благодарит, недолго молчит. Нерешительно спрашивает:

– Чиф, а не скажете ли, откуда… ну, как вы…

– Сам скажи мне.

– Ммм… вы нашли башмак. На дороге, но чуть дальше. Значит, они приехали в карете, башмак зацепился за порог и остался в кабине, когда выбрасывали тело, но потом убийцы заметили его и выкинули следом. Отсюда же ясно и то, в какую сторону ехали.

– Верно.

– Ну… Жертву удавили веревкой. Кинжалы или шпаги носят все, кому не лень, но вряд ли кто-то постоянно держит в кармане веревку… Значит, к убийству готовились. Беднягу сажали в карету уже с намерением убить. Чтобы не отмывать от крови кабину, в качестве орудия выбрали удавку.

– Дальше.

– Мертвец одет по-городскому, значит, садился в экипаж еще в столице. Зачем убийцы привезли его сюда? Не для того, чтобы спрятать тело: можно было бросить в Ханай или оставить в трущобах на окраине… Из этого ясно, что убийцы хотели поговорить с ним по дороге. Маршрут выбрали так, чтобы все больше удаляться от людных мест, а чтобы бедняга не видел этого, зашторили окна. Пока он говорил, был жив. Как только преступники услышали все нужное, задушили его и выбросили труп.

– И это верно.

– Что работал в типографии – наверное, поняли по чернилам на его руках… но ведь вы даже не посмотрели на пятна!

– И не нужно было. Вода не смыла пятна – значит, это типографская краска, а не чернила.

– Как вы узнали, что убийц двое и без оружия? И что карета темная, без гербов?

Марк усмехается.

– Ну, будь их больше да при клинках – он побоялся бы ехать с ними. А что до кареты, неужели ты подался бы на грязное дельце в белом экипаже с золотыми вензелями на боках?

Он вновь закрывает глаза.

* * *

Когда человек старается что-то скрыть, он применяет стратегию. Полагая, что ложь – дело непростое и опасное, не позволяет себе действовать наобум, отдаться на волю случая, хотя это и было бы лучше всего. Он силится выстроить свою речь предельно логично и связно, забывая о том, что в обычной жизни слова простого человека полны неувязок. Смертельно боится показаться странным, вести себя подозрительно, хотя кто не ведет себя странно на допросе?

Человек, старающийся что-то скрыть, планирует свои действия, как сражение. Он выбирает тактику, продумывает пути к отступлению и обходные маневры. Его мысли так упорно заняты планированием, что взгляд становится пустым или, напротив, мучительно сосредоточенным. По одному лишь этому выражению глаз уже можно понять, что человек лжет, и даже – о чем лжет. А тактик лжи имеется несколько.

Одни допрашиваемые принимаются говорить много и без умолку, о чем попало – важном и неважном, уместном или неуместном, во всех деталях, какие смогут припомнить. Такая тактика проста: в страхе человеку легче говорить, чем молчать. Безудержный поток речи смягчает отчаяние узника, а вот дознавателя, напротив, сбивает с толку. Что в этом потоке существенно, а что нет? Что запомнить, что пропустить мимо ушей?..

Другие лгут прицельно и изощренно. Изобретают сказку – как можно более гладкую, правдоподобную. Ее и выдают дознавателю, всеми силами стараясь, чтобы поверил. Люди крепкие порой готовы даже терпеть пытки какое-то время, а лишь затем – словно через силу, с болью в голосе, с ненавистью к собственному малодушию – начать излагать вымысел. Если узнику достанет хладнокровия, чтобы лгать напропалую, невзирая на боль и угрозы, дознаватель почти наверняка купится. Сам Марк, пожалуй, выбрал бы именно эту тактику.

Третьи упрямо молчат. Сурово, твердокаменно, наперекор всему. Когда становится невтерпеж, выкрикивают оскорбления, плюются ненавистью. К такой тактике нередко прибегают дворяне, уверенные, что молчание не запятнает их чести, в отличие от вранья. Глупо. Молчание – слабейшая из тактик. Когда молчун сломается, он неминуемо скажет правду – такова уж природа. А ломаются в конечном итоге все…

Старик молчит. Собственно, не совсем старик: крепкий мужик лет пятидесяти пяти, ручищи здоровенные, как оглобли, шея жилистая, густые брови. Только волосы седые, как полотно, потому с первого взгляда он и кажется стариком. Дознаватель – Сэмми, бойкий парнишка, Марк взял его из беспризорников южной окраины – прохаживается вокруг мужика, поигрывая дубинкой. На голых голенях мужика и на ребрах, и на скуле красуются синяки. Естественно, узник обнажен. Как иначе?..

– Дедуля, ты бы не запирался, – говорит Сэмми, – оно тогда шустрее пойдет. Думаешь, я устану с тобой? Уж поверь: не устану. Рано или поздно, а ты заговоришь, как миленький… Куда повез герцога с игр? А? Давай, старичок, давай!

Сэмми проходит перед лицом деда, и тот, изловчившись, плюет в него. Промахивается, шипит проклятье.

– Сгинь во тьму, подонок.

Дознаватель замахивается дубинкой. Марк негромко свистит. Сэмми оглядывается:

– Чиф?..

Марк требует, чтобы подчиненные звали его так. Сударь – слишком обыденно; милорд или сир – слишком помпезно, да и какой он милорд?.. А «чиф» – значит «вождь» на старозападном наречии. Это хорошо подходит к его положению: Марк – не рыцарь, не лорд, не военачальник, но, тем не менее, вождь.

Марк пальцем подзывает Сэмми.

– Кто это?

– Джонас Холи Мартин, кучер герцога Айдена.

– Лжет?

– Молчит. Но скажет, ручаюсь! Будьте спокойны, чиф.

– Да я, как будто, и не волнуюсь, – пожимает плечами Марк, идет дальше вдоль череды допросных. Сзади слышится глухой стук, сдавленное рычание пленника.

Допросные соединяются меж собою толстыми дверьми. Их можно раскрыть настежь, тогда крики слышны даже с дальнего конца анфилады, еще и отбиваются эхом от сводов, приобретая некий мертвенный оттенок. Недурной эффект, весьма полезен для работы. Однако если кто-то из узников заговорил по делу, дверь следует немедленно закрыть. Соседям ни к чему слышать его ответы.

Марк переходит из комнаты в комнату, думая о скуке. Нет ничего скучнее бесполезной работы. Владыке Адриану нужны доказательства, и тем более они потребуются Палате… но сам Марк не видит в них никакого смысла. Его опыт говорит: доказать можно что угодно. Можно нанять свидетелей, которые скажут любые слова, можно подбросить улики, кого угодно оклеветать, очернить. Судьи верят доказательствам и словам свидетелей, публика обожает улики и обличительные речи… Марк доверяет лишь одному свидетелю: собственному уму. Единственная улика, которую нельзя сфабриковать, – это умозаключение. Единственное непогрешимое доказательство – логика. Все прочее – шелуха.

Марк проходит поочередно двух лакеев (один рыдает и молится, второй, кажется, лишился чувств), стражника (неумело лжет, дознаватель не верит ни единому слову), горничную (скороговоркой лепечет что-то, слезы ручьями по щекам и шее). Марк кривится. Мерзость – допрашивать девушку… тем более – безо всякой пользы. Дознаватель, однако, полон вдохновения:

– Вы только послушайте, чиф! Она слышала, а потом и видела, понимаете! Подсмотрела в замочную скважину…

Дознаватель с восторгом излагает, как кто-то из еленовцев переспал с кем-то из южных софиек. Еще в июне, во дворце, в одной из гостевых комнат. Пересказывает подробности, какие запомнила горничная… Марк пропускает все мимо ушей.

– Запиши и отпусти ее, наконец. Когда уйдет, сожги запись.

– Что?.. Как?..

Марк ленится отвечать. В следующей допросной Хряк – сынок мясника – возится с посыльным герцога Альмера. Посыльный твердит, что не знал ничего о содержании писем, только доставлял и все, Праматерью клянусь! «Нет у тебя Праматери», – бросает Хряк и тычет посыльного раскаленным прутом. Тот, ясное дело, орет. Хряк жесток и туп. Он допрашивает ради удовольствия, а не для результата. Марк бы с радостью избавился от него, да только где возьмешь других? На эту работу такие, в основном, и идут. А суд требует удостоверенных показаний. Удостоверенные – это когда следом за подозреваемым на трибуну выходит его дознаватель и методично излагает, при каких, значит, условиях, под воздействием каких инструментов показания были получены. Тогда высокий суд изволит поверить. Сия чудесная процедура предстоит теперь всем придворным, кто так или иначе был связан с герцогом Айденом Альмера – интриганом и предателем. Таковых счастливцев никак не меньше сотни.

Марк тычет Хряка под ребро:

– Составь полный список всех его поездок и адресатов. С начала июня по нынешний день. Это понадобится.

– Эээммм… чиф… я, эээ… – Хряк чешет затылок. Он с трудом пишет даже собственное имя.

– Трудись, давай, – говорит Марк и идет дальше.

Пустота, скука. Зачем вообще нужен суд? Айден бежал, владыка знает о его вине, и Марк знает, и сам Айден знает, что они знают. Потому и сбежал. Допросы, разбирательства – долгое, трудное, жестокое и совершенно пустое дело. Что бы ни постановили высокие судьи, имперские искровые войска все равно осадят Алеридан, а герцог со своим гарнизоном все равно станет биться насмерть, как раненый тигр…

Марк шагает обратно, в допросную с герцогским кучером. Все-таки седой дед интереснее прочих. Когда Ворон входит, Сэмми подхватывается навстречу:

– Все еще молчит, чиф. Но я справлюсь, обещаю!

Сэмми – еще не законченный подонок. Редкость для дознавателя.

– Постой-ка в сторонке. И послушай.

Марк придвигает табурет, садится, глядит в лицо седому кучеру. Тот отвечает на взгляд, сверкая ненавистью в зрачках. Занятно: на Марка он смотрит с большей злобой, чем на Сэмми, хотя Марк даже не притронулся к дубинке. Сэмми моложе, он почти годится кучеру во внуки…

– У тебя ведь нет детей, правда? – говорит Ворон узнику. Тот фыркает в ответ:

– Какое тебе дело?!

Но брови дернулись вверх – кучеру действительно интересно, какое Марку дело. Сэмми не спрашивал узника ни о детях, ни о нем самом. Лишь о его хозяине – опальном герцоге Альмера.

– Нет детей, но прежде были, – говорит Марк. – Ты – серьезный человек, обстоятельный. Обзавелся семьей, родил детей, а потом…

– Заткнись! Не суй свой нос, понял?! – рычит кучер.

Марк пожимает плечами:

– Ну, нет – так нет… Давай-ка я о себе расскажу. Моя дочурка – Лиззи – она знаешь, на кого похожа? На черного котенка. У нее волосы темные, как смоль, и глазища огромные, что монетки. Если ей любопытно, она смотрит вот так, не отводя взгляда, и чуть головку наклоняет. Говорит: «Пап, а пааап… ну скажи мне, почему солнце – оно то есть, то нету? Куда оно ночью девается?» И глядит, пока не отвечу. А когда слушает, то кончик мизинчика в рот кладет – вот так.

Марк показывает. На разбитых губах кучера висит очередное проклятье, но не срывается. Висит, висит. Узник глядит на Марка со страданием и горьким любопытством. Нежность Ворона к дочери причиняет узнику боль.

– Видишь ли, Джонас, – говорит Марк, – пока не родилась Лиззи, я не знал, как можно любить чужих детей. Ну, в смысле, они же тебе никто, с чего их любить-то? Но вот теперь переменилось. Когда вижу ребенка – так и хочется заговорить с ним, угостить чем-то, хотя бы просто по волосам потрепать. И в сердце теплеет. Ты мне можешь, конечно, не верить… но теплеет. Если бы – спасите, боги! – Лиззи умерла, я бы нанялся служить господину, у которого есть маленькие дети. И всего себя им бы отдал… Ведь что еще светлого на свете осталось бы? Только они.

Кучер дышит тяжело и прерывисто. Марк понимает, что седовласый мужик пытается удержать в груди стон.

– У герцога Айдена, – говорит Ворон Короны, – трое детей. Малютка Альберт – милый, тихонький мальчонка. Среднему Альфреду уже четырнадцать, он прекрасно владеет шпагой и вовсю упражняется с рыцарским копьем. Ну, а леди Аланис – о ней и говорить нечего, это подлинная драгоценность.

Марк ждет момента, когда кучер не сдержится, и этот момент наступает при звуке последнего имени: узник тяжело вздыхает.

– Я соболезную, – говорит Марк, – сочувствую тебе, Джонас. Беда в том, что мне ведь плевать на твоего хозяина. Вина герцога доказана, ему не отвертеться. Я хотел говорить о леди Аланис – это ее судьба на повестке дня.

– Она невиновна! – кучер едва не срывается в крик. – Отстаньте от нее, отлепитесь! Ее светлость ничего не знала, ни в чем не участвовала! Ты говоришь, любишь дочку? Вот и скажи: ты бы впутал ее в ту мерзость, которой сам занимаешься?!

– Пожалуй, что нет… – неторопливо отвечает Марк.

– Так отстань от ее светлости! Делай со мной, что хочешь, хоть шкуру спусти, я тебе ничего о ней не скажу. И не потому, что упрям, а потому, что нечего сказать! Она ни в чем не замешана, ни в чем!

– Понимаешь, – Марк говорит с сочувствием, – дети растут быстро. Моя Лиззи еще вчера, кажется, ползала на коленках, и, чтобы встать, брала меня за палец всей ладошкой… А сегодня у нее на подоконнике нахожу грязный след. Почему бы? Да потому, что вылезала в окно. А это зачем? Затем, что какой-то мальчонка к ней прибегал – представляешь? Я это к тому говорю… с чего ты взял, будто все знаешь о леди Аланис?

– С того, что когда ее светлость хотела с кем увидеться, то всегда брала меня, вот с чего! И когда обидел ее один, то рыдала в карете, а я на козлах сидел и все слышал. Ее светлость очень редко рыдала, не тот она человек. Но если уж плакала, то в карете, а не дома – так, чтобы никто не слышал… один я, понимаешь?! И когда с подружкой своей северной секретничала, то тоже меня не стеснялась – сидели в кабине, шептались, я бы все слышал, если б захотел! И если злилась на кого, то велела мчать, как ветер, и я мчал, а ей было мало, и она лупила кулачком в стенку… А ты говоришь, не знаю ее!

Кучер медлит, переводя дух, а потом добавляет:

– Если уж так тебе нужна девица-заговорщица, то подумай про эту рыжую сучонку.

Марк приподнимает бровь, а Сэмми аж подается к узнику. Марк жестом велит ему молчать.

– Про рыжую?..

– Дочь Медведицы. Это с нее вся дрянь началась, из-за нее все пошло боком! Твой… – кучер мечет взгляд в сторону Сэмми, – твой сынок спрашивал, куда его светлость ездил с игр. Так я тебе скажу, куда. Эта медвежья сучка его шантажировала, вот куда. Она ему подкинула записочку, и милорд велел подать карету. Когда садился в кабину, то записку комкал в ладони и злился. А потом привели ее – эту рыжую. Она села, они поговорили. Конечно, я не слышал, о чем, хотя и мог бы. Потом она вышла – довольная такая. А его светлость – темнее тучи. Рыкнул: скачи давай. И мы поскакали. Знаешь, куда?

Марк качает головой.

– К Ушастому, вот куда. Это главный шептун его светлости. Ты не надейся, не поймаешь: Ушастый давно уже смылся из столицы. Поговорил его светлость с ним, а потом вызвал к себе капитана Дермота. Его-то ты знаешь: командир над герцогскими гвардейцами. Велел снова: скачи. Но не как попало, а так, чтобы мимо особняка Лабелинов. Понял? А проедешь особняк – встань на пригорке, оттуда хорошо всю усадьбу видно… Встал я, там они с Дермотом, значит, и беседовали…

– И что все это значит? – Марк невинно взирает на кучера.

– Дурак, что ли? – фыркает Джонас. – Рыжая сучка – дочь Медведицы! Она же северянка, ненавидит Лабелина! Нашла против его светлости какую-то дрянь и шантажировала, чтобы руками его светлости изжить Лабелина со света! Вот тебе заговорщица! Ее бери, а от леди Аланис отстань.

Марк улыбается.

– Чего скалишься? – зло фыркает кучер. – Не веришь, что ли?

– Напротив, очень даже верю. Ай да Глория!..

Марк поднимается. Сэмми пялится то на него, то на кучера, и все не может вернуть на место отпавшую челюсть. Марк аккуратно вынимает из ладони Сэмми дубинку.

– Ты этой штуковиной пореже пользуйся. Если хочешь в жизни чего-то добиться, вообще забудь про нее. Ага?..

– Чиф… да, чиф, конечно…

Сэмми, наконец, собирается с мыслями и принимается тараторить:

– Что прикажете, чиф? Мне изложить все в донесении, или вы сами доложите?

– Кому доложу?..

– Его величеству, конечно! Ведь это же… вы же, чиф, вы же просто сокровище выкопали! Как вам это удалось?! За десять-то минут! Дочь Медведицы покушалась на Лабелина – это же как гром будет!

Марк усмехается:

– Забудь, чепуха.

– Как? Почему?..

– Да потому, что Лабелин жив. Глория сперва выпустила в него стрелу, а потом одумалась и сама же перехватила. За что прикажешь ее судить? За ненависть к правителю Южного Пути? Ну, парень, если это – преступление, то весь Север Империи надо превратить в одну большую каторгу.

– Но, чиф, она же… что же нам, просто забыть?..

– Именно, Сэмми, в самую точку. Ты об этом забудешь сразу, как только я выйду из допросной. – Глаза Ворона Короны становятся неприятно серьезными. – А если вдруг когда-нибудь ляпнешь хоть слово – окажешься на месте этого кучера. Тебе ясно?

Дознаватель ошарашено кивает. Марк уходит, не сделав даже попытки объяснить свое решение.

* * *

Во дворце Пера и Меча проживают тысяча триста человек, еще не менее пятисот бывают здесь ежедневно.

Император Адриан Ингрид Элизабет стоит на верхушке пирамиды. Ступенью ниже – его нареченная невеста леди Минерва Стагфорт, генералы Серебряный Лис и Уильям Дейви, а также советники из высшей знати: графиня Нортвуд, герцог Фарвей, граф Шейланд. Ниже – восемь министров; за ними – шестнадцать старших чиновников на имперской службе, в их число входит и Марк. Ниже – имперская канцелярия: могучая махина, склепанная из десятков секретарей, счетоводов, надзирателей, управителей, эмиссаров. Добрая половина постоянно находится в разъездах, контролируя дела в той или иной части Земель Короны, но вторая половина – здесь, во дворце, переписывает слова с бумаги на другую бумагу, а оттуда – на третью… Ступеньку под канцелярией занимает лазурная гвардия, на полголовы ниже стоит алая. Далее – жены, дети, братья и сестры, альтеры и альтессы всех, названных выше. Под ними лежит фундамент пирамиды – сотни слуг всех мастей: лакеи, конюхи, горничные, повара, привратники, прачки, садовники… Окинуть единым взглядом это грандиозное строение почти невозможно – сродни попытке сосчитать насекомых в муравейнике. Тем не менее, первейшая задача Марка – держать под наблюдением каждый отдельный кирпичик.

Он обедает в кухне южного крыла, вместе с челядью. Есть свои преимущества в простом происхождении. Будь Марк дворянином, не мог бы сесть за один стол с поварятами и служанками… и лишился бы полезнейшей возможности слушать все, о чем болтает эта братия.

Марк ежедневно раздает несколько елен серебром многочисленным шептунам. У него имеются шпионы среди гвардейских оруженосцев и конюхов, среди писарей канцелярии, генеральских адъютантов и графских слуг, среди любовниц чиновников и горничных нареченной невесты. Марку удалось купить двух человек из свиты Фарвея и одного – из свиты Шейланда (этот почему-то обошелся особенно дорого) … Тем не менее, все платные шпионы вместе взятые приносят едва ли больше сведений, чем досужая болтовня слуг за обедом.

К тому же, в кухне южного крыла весьма вкусно кормят: как никак, объедки со стола самого владыки. Сегодня – салат из перепелиных яиц с маслинами и виноградом, форель в сливочном соусе, пироги с пряным шиммерийским сыром. Остальные девять блюд уже расхватали: Марк явился слишком поздно. Слуги давно покончили с обедом и закрутились в вечерней кутерьме. Кухню наполняют запахи ванили и корицы, тертого яблока и яичного крема, мандариновой цедры, сахарной пудры и еще не пойми чего чертовски аппетитного. Готовится императорское чаепитие.

– Их величество изволят чаевничать наедине с госпожой, – сказала повариха Берта, выставляя на стол лакомства, которые приберегла для Марка. – А госпожа любят сладенькое, вот и стараемся. Уж она порадуются сегодня, пальчики оближут!

Марк улыбнулся в ответ:

– Не сомневаюсь в твоих талантах, Берта.

– А то! Ведь это, знаешь ли, не просто так, а дело чести. Сладости будут, каких госпожа у себя там на Севере в жизни не нюхали!

– Затронут авторитет Короны? – понимающе кивнул Марк, уплетая сырный пирог.

– Не только авторитет, дорогой мой, а и сердечный интерес, так то!

Берту несказанно радует мысль о том, что его величество наконец-то женится. Повариха вряд ли хоть раз видела леди Минерву Стагфорт, однако заочно обожает ее, называет не иначе как во множественном числе. Кого попало их величество не выбрали бы, так то.

– Приходи сюда к полуночи – ахнешь, какая вкуснятина будет!

– Благодарю за приглашение…

– Пф! Не «благодарю», а возьми и приди! И барышню приводи, если нашел… – Берта досадливо скривилась. – Хотя, какая у тебя барышня!.. От тебя не дождешься.

– Ммм… угу… – мурлыкнул Марк с набитым ртом. – Почему в полночь-то?.. Так поздно?

– Как у их величеств закончится – так у нас начнется.

– Ясное дело, но чаепитие начинается в девять. Думаешь, продлится долго?

Берта подмигнула:

– Так ведь они вдвоем с госпожой будут, без никого больше. Куда им спешить, коли они вдвоем, а?

Вот вам и выгода кухонных бесед! Даже от поварихи можно узнать нечто полезное.

– Постой-ка, Берта. В протоколе значились еще приглашения для графини Нортвуд и генерала Дейви. Я его нынче утром своими глазами читал.

– Читал – перечитал, тоже мне!.. – фыркнула Берта. – Людей слушай, а не бумажки читай. Медведица отказалась, голова у нее. А генерал решил, что третьим быть не годится, и тоже, значит, извинился. Их величество ужинают наедине с госпожой.

Впервые, – отметил мысленно Марк. Что ж, леди Сибил знает свое дело: весьма вовремя у нее разболелась голова.

– Кстати, о чтении… Твой Рыжий вот это принес для тебя, – Берта подсунула ему пухлый конверт без надписей. – Ты ж не читай, пока не доешь, а то подавиться недолго! Засиделась я с тобой, побегу…

Повариха вернулась к делам, а Марк вскрыл конверт. Дневная сводка – заметки о том, что видели его многочисленные глаза. Большая часть – чушь: стараясь набить себе цену, некоторые шептуны доносили обо всем подряд; другие просто не могли отличить важное от неважного. Но встречались и жемчужины: чтобы распознать, нужно чутье. Марк жевал и скользил глазами по листам, с полувзгляда отбрасывая шелуху. Повздорили… подрались… разжился деньгами… переспали… пойман пьяным и высечен… украдкой читала письмо… поглядел на графиню искоса… потерял бумагу из архива… сказал, что его величество…

В кухню ворвался капитан алой гвардии сир Кройдон Бэкфилд. Подлетел к столу, гремя шпорами, кольчугой и всем остальным, чем может греметь гвардеец в полной амуниции.

– Встань, мерзавец! Ты оскорбил мою честь, я требую удовлетворения!

Марк подвинул капитану блюдо с рыбой:

– Может, лучше вы сядете, сир? Форель вкусная, угощайтесь…

– Да как ты только!.. – Капитан чуть не задохнулся от гнева. – Чтобы я жрал объедки вместе с челядью?! Да за одно это тебя нужно…

– Ну, как хотите, – пожал плечами Марк. – Но если на то пошло, вы прибежали в кухню, чтобы вызвать на дуэль простолюдина. Ваше достоинство и так уже в дерьме. Съешьте форели – хуже не станет.

Бэкфилд схватился за меч и замер, выдвинув из ножен примерно на дюйм. Было заметно: капитан не знал, что делать дальше. Зарубить одного из доверенных людей владыки прямо во дворце – такой вариант отпадал, даже при всей его заманчивости. Вызвать на поединок? Незаконно в Землях Короны и, что важнее, весьма унизительно. Рыцарь не должен биться с простолюдином.

– Вот-вот, – примирительно сказал Марк, – лучше спрячьте оружие и объясните, в чем я провинился.

– Еще спрашиваешь! – снова взвился Бэкфилд. – Ты назвал свою собаку славным именем Праматери моего рода!

– Люсия?.. – округлил глаза Марк. – Собаку?

– Думаешь, это смешно?! Я проучу тебя за такие шутки!

– Смешно?.. – Марк хохотнул. – Да, таки забавно. Но я этого не делал. У меня и собаки-то нет…

– Твой Рыжий сказал…

– Он соврал.

– Соврал?!

– Да, сир. Он не дворянин, ему простительно.

– Скоморохи!.. – выплюнул капитан и повернулся, чтобы уйти.

– Погодите, сир. Позвольте спросить.

– С чего мне отвечать тебе?

– Вы хотя бы послушайте вопрос, а там может и будет желание ответить. Видите ли, в типографии случилось убийство.

– Мне-то что? Алая гвардия не охраняет типографию!

– Вы давеча заявили владыке, что протекция – бесполезная стая шакалов, ее стоит разогнать, а безопасность Короны всецело поручить заботам гвардии. Вы даже рвались делом доказать это мнение.

– Я так считаю! – выпятив подбородок, отчеканил капитан. – И что?

– Ну, я подумал, вдруг вы, сир, проявили инициативу и взяли под свою опеку такое ценное для Короны учреждение, как типография…

– Зачем бы это? Не было приказа, чтобы…

Бэкфилд осекся. До него внезапно дошла вся выгода подобной инициативы. Взять под охрану типографию, а затем невзначай доложить владыке: протекция, мол, не смогла уберечь Голос Короны от посягательств, допустила преступление, но все уже под контролем бравой алой гвардии! Ваше величество может не опасаться…

– Убийство, говоришь?

– Позапрошлой ночью.

– Кто убит?

– Не знаю. Рыжий должен выяснить.

– А мотив?

– Пока неизвестен…

Марк изобразил неосведомленность. Капитан Бэкфилд, как мог, скрыл интерес:

– Ладно, Ворон, это твое дело. Меня не касается.

Он ушел. Марк не сомневался, что уже завтра все гвардейцы роты Бэкфилда, не занятые в дворцовых караулах, будут рыскать коридорами типографии. Собственно, к этому результату Марк и стремился. Две выгоды: во-первых, если служащие типографии действительно повадились продавать сведения, то каменные рожи гвардейцев отобьют у них такое желание; во-вторых, пусть лучше Бэкфилд следит за типографией, чем за Вороном Короны и его агентурой.

Проводив гвардейца, Марк вернулся к пирогу и записям. Он успел проглотить два куска и пробежать глазами полстраницы (герцог Фарвей прогнал секретаря… леди Катрин Катрин гуляла в саду вместе с…), когда его вновь отвлекли. Перед Марком возникли два старших дознавателя по делу герцога Альмера и принялись пересказывать то, что Ворон уже слышал в допросных камерах. Одни узники признались в соучастии, другие выдали третьих, четвертые сообщили массу сведений, порочащих герцога и его дочь… Марк вновь ощутил скуку и целиком отдался поглощению пищи. Однако встрепенулся, услышав число:

– Шестьдесят пять человек?.. Что, правда?

– Верно, чиф. Кроме явных слуг и охранников герцога Альмера, схвачено уже шестьдесят пять его тайных агентов. И это еще не все. Надо полагать, человек двадцать осталось. Желаете увидеть список?

Марк пожелал. Пробежал глазами листы. Подумать только: какая многочисленная, ладно сплетенная сеть! Он ощутил уважение к мятежному герцогу. Шпионы Айдена в итоге сделали свое дело: кто-то из них вовремя предупредил хозяина об опасности, и тот успел бежать из Фаунтерры. Не будь шпионов, Айден Альмера и его великолепная дочь уже озаряли бы своим блеском пыточные камеры.

Марк вернул список дознавателям:

– Значит, так, парни. Есть задание на ночь. Перечитайте все материалы, собранные против этих шестидесяти пяти. Отберите всех, против кого улики недостаточно сильны. Используйте для оправдания любую зацепку: несвязный донос, неочевидные улики, нет конкретной сути преступления – что угодно. К утру всех, кого можно хоть как-то оправдать, – на свободу. А их список – мне.

– На свободу, чиф?..

– Конечно! Готовая сеть из полусотни человек, которые станут бесплатно шпионить хоть за родной матерью, лишь бы я не отдал их под суд! Разве не расточительство – гноить их в темнице?

– Понимаем, чиф.

– И чтобы ни в одной следственной бумажке не осталось ни слова об этих людях, ясно? Должен существовать лишь один список – тот, что утром окажется в моем столе.

– Так точно.

– Вы свободны, парни.

Он опустил глаза в сводку. Там было нечто… промелькнуло необычное, занятное. Крупица смысла. Из архива пропала бумага…

– Д… доброго вечера, сударь, – с легким заиканием сказал следующий посетитель.

* * *

Итан Гледис Норма, сутулый бледный дворянчик, пятый секретарь его величества – один из полезнейших агентов протекции. Его ценность – не в гибком уме, не в богатом запасе знаний или завидной исполнительности, хотя всем этим Итан наделен с лихвой. Подлинное преимущество заики – его пушистая, зефирная безобидность. Даже среди мальчиков-семинаристов едва ли сыщешь настолько неопасное создание. В силу этого качества никто из вельмож не принимает Итана всерьез. Однако, будучи дворянином и имперским секретарем, он вхож в их круг, может говорить с кем угодно и о чем угодно, не вызывая никаких подозрений. Леди Сибил Нортвуд и ее умница-дочь – далеко не единственные, кого обманула беззубая внешность Итана.

– В… вы вызывали меня, сударь.

– Ага.

– Жду в… ваших распоряжений.

Марк отмахнулся.

– Я не за этим… Это ты хотел со мной поговорить. Парни докладывали, что ты уже два дня рыщешь по моему следу, как голодный волк. Ну вот, теперь мои уши в твоем распоряжении.

– Ммм… сударь, я излагал письменно…

– Ага, ты передал мне три бумаженции, которые я сжег. Никогда не пиши такой ерунды. Это – готовая улика против тебя. Если есть желание городить чушь – городи вслух, не на бумаге.

– Сударь, так вы читали?..

– Читал, читал. У меня, знаешь ли, возник логичный вопрос: зачем?

– П… простите, сударь?

– Ну, зачем ты это написал, а? Какую цель преследуешь?

Итан глубоко вдохнул:

– Леди Глория Нортвуд в беде. Мы должны помочь ей.

– Повтори-ка еще раз.

– Мы должны спасти леди Глорию Нортвуд.

Марк отложил вилку, промокнул салфеткой губы, почесал подбородок. Внимательно поглядел в лицо секретарю: пушок на щеках, хмурые складки на переносице.

– То есть, ты с полной серьезностью?

– Да, сударь.

– Спасти леди Глорию от… ее собственной матери, верно? Каковой матерью является графиня Сибил Нортвуд – хозяйка половины Севера?

– Д… да сударь. В… видите ли, с леди Глорией приключилось нечто очень скверное. Когда вы навещали ее, она б… была тяжело больна, вы сами так сказали. Но на следующий день – внезапно, срочно, ни с кем не прощаясь! – леди Глория отправилась в монастырь, где останется, видимо, до конца своих дней. Перед этим она отправила лишь короткую записку леди Ребекке Литленд…

– А ты хотел, чтобы тебе? – усмехнулся Марк. – Причем длинную и про любовь, а на обороте – алое сердечко?

Итан промямлил:

– Я н… не о том, сударь.

– Чиф.

– Да, чиф. Эта записка – очень странная, как и все обстоятельства. Леди Глория никогда не была особо н… набожна, но вдруг исчезает в монастыре. Накануне в… вы сами видели и леди Глорию, и ее мать, но никто из них н… ни словом не обмолвился о намерении… В день, когда леди Глория и… исчезла, у них в гостях б… был приарх Галлард Альмера. Ч… что он там делал? Связан ли к… как-то с решением?..

Все это Марк слышал уже не раз: сперва от своей агентуры, затем – читал в записках самого же Итана. Однако он дал секретарю возможность выговориться.

– П… потом, прощальная записка, которую отправила леди Глория. Она скупа, безэмоциональна, холодна. Ни капли иронии, х… хотя вы же прекрасно знаете: у миледи отличное чувство юмора! Почерк леди Глории, но писала будто не она, а кто-то другой.

– Откуда знаешь?

– Леди Ребекка показала мне письмо…

– То есть, ты допрашивал Ребекку Литленд? Стало быть, Литленды знают, что ты копаешь под Нортвудов?

– С… сударь, я с… смотрю на это с другой точки зрения…

– Я прекрасно знаю, с какой. Юная леди страдает от самодурства матери. Томится, бедняжка, в монастыре, вдали от жизни, а ты – герой-избавитель – спасешь ее. После чего прелестная леди, конечно, бросится тебе на шею и воспылает страстью. Верно излагаю?

– С… сударь…

– Помолчи. Теперь я выскажусь. Твоя расчудесная леди Глория, нежный северный цветочек – прирожденная интриганка. Нашла способы разделаться с двумя великими лордами, скормила протекции первого советника Короны, обыграла в стратемы самого императора. При этом рученьки ее остались беленькими, чистенькими. С другой стороны, ее матушка – Леди-Медведица, воплощение харизмы, один из самых влиятельных феодалов Империи, посаженная теща владыки. Дорогой мой, ты действительно хочешь всунуться в склоку между этими двумя дамами?

– Н… но сударь…

– А еще южная очаровашка Ребекка. Как мило, что вы вместе разыскиваете ее подругу!.. Бекка – племянница герцога, помнишь об этом? А самого герцога Литленда ты часто видишь во дворце? Нет?.. Знаешь, почему? Потому, что северяне оттеснили южан в глубокую тень! А когда Литленд узнает от племяшки какую-нибудь пакость о Нортвудах – по-твоему, как он поступит?

Лицо Итана покрылось пятнами, он давно уже не смотрел в глаза начальнику. Однако, выслушав, заговорил с прежней решимостью:

– С… сударь, я хочу всего лишь понять и разобраться. С леди Глорией случилось нечто странное и загадочное. Р… разве не вы сами говорили, что любая странность должна привлекать внимание? Первый признак опасности – необъяснимые поступки. Р… разве не вы учили меня?

– Четыре, – пожал плечами Ворон Короны.

– Четыре чего?

– Веских и вполне объяснимых причины для графини Сибил отправить дочку в монастырь. И это навскидку, а можно и еще найти. Первая: Глория пользовалась немалым успехом при дворе. Просто-таки вознеслась к зениту славы. Тем временем леди Сибил прочила за владыку свою протеже – Минерву Стагфорт. Сделать императрицей дочку она не могла: Глория не настолько высокородна. Но успех Глории вполне мог испортить всю игру и отвлечь внимание владыки от Минервы. Графине это ни к чему.

– Но п… почему тогда просто не отослать…

– Вторая причина, – перебил Марк. – Глория упряма. Она вела расследование заговора вопреки приказу матери. Ей даже удалось раскопать тайный союз самой леди Сибил с Эрвином Ориджином. Ни одна мать не придет в восторг от подобного непослушания дочки. Третья. Глория была тяжело больна, снадобья и лекари не помогали. Близкий друг леди Сибил – архиепископ Галлард – сказал: я буду молиться за нее. И молился, и Глория выздоровела. Тогда приарх заявил: коль боги помиловали девочку, теперь ее жизнь принадлежит им, правильно будет посвятить ее служению. За скобками, конечно, остается обида Галларда на северянку, отвергшую его сватовство… Ах, ты не знал?.. В твоем отчете за тот день значилось лишь то, что Глория на час опоздала на встречу. В этот час, да будет тебе известно, к ней сватался его светлость архиепископ Альмера. Глория отшила его и сбежала на свидание с тобой. Да, можешь потратить минутку на самодовольство, я подожду.

Итан залился краской, словно вареный рак. Марк с улыбкой добавил:

– Четыре. Глория Нортвуд манипуляцией заставила Айдена Альмера подготовить убийство герцога Лабелина. Чем-то ей этот жирдяй не понравился… да чего греха таить, мне он тоже не особо по душе. Но видишь, какая штука: графиня Сибил, полагаю, предпочла бы сохранить за собой исключительное право казнить и миловать врагов Дома Нортвуд. А когда семнадцатилетняя дочь вытворила такое за спиной у матери – это, знаешь ли, немного обидно. Самую малость.

Секретарь выглядел удрученным, но все еще не сломленным. Марк с расстановкой произнес:

– Есть и пятый вариант. Он, боюсь, тебя расстроит. Леди Глория умерла. Когда писала записку, она знала, что это неизбежно. Солгала про монастырь, чтобы пощадить чувства Бекки.

Итан вздрогнул.

Помедлил, сказал твердо:

– Н-нет, сударь. Этого не было. Графиня Сибил не выглядит как мать, потерявшая единственную дочку. Говорит о Глории почти без грусти.

– Постой-ка… – прежде разговор забавлял Марка, но сейчас он ощутил гнев. – Постой-ка, приятель. Хочешь сказать, ты расспрашивал об этом инциденте саму леди Сибил?

– Да, сударь. Сегодня. Я собирался вам доложить…

– Какова наша цель?

– Простите?..

– Назови главную задачу протекции.

– Безопасность императора.

– Еще раз!

– М… мы защищаем его величество Адриана!

– Ну и как, тьма тебя возьми, ссора с Великим Домом Нортвуд способствует безопасности императора?!

Итан выпучил глаза и не нашел ответа. Марк саркастично хмыкнул.

– Так я и знал. Тебе даже не хватило ума посмотреть с этой стороны. Ах, любовь… Согласно законам Империи, графиня Сибил в праве распоряжаться жизнью своей дочки любым способом, за исключением убийства. Если Медведица решила отправить Глорию в монастырь, или выдать замуж за свинопаса, или сделать горничной, или отдать бродячему цирку – она может сделать это. Единственный в мире человек, кто может потребовать у нее отчета, – ее лорд-муж Элиас Нортвуд. Если ты или я, или сам владыка Адриан сунут нос в ее семейные дела, Медведица рассвирепеет – и будет права! Понятно?

– Д… да, сударь.

– Чиф.

– Да, чиф.

Марк подвинул ему утешительный кусок пирога. Парень влюблен, потому глуп… но его благородный порыв заслуживает если не уважения, то хотя бы сострадания.

– Давай-ка я отвлеку тебя. Твоим мыслям нужен предмет получше, чем любовные страдания. Прочти вот это и скажи, что думаешь.

Ворон Короны ткнул в сводку – тот ее абзац, где говорилось о бумаге, пропавшей из архива. Итан прочел, недоуменно глянул на Марка.

– П… простите, чиф, к… какое это имеет значение? Нумерация бумаг в архиве н… нередко нарушается. Служки бывают небрежны. Старший архивариус наказывает их, но…

– Прочти еще раз, внимательно.

Итан прочел, пересказал своими словами:

– С… служитель архива Грэм искал по просьбе одного дворянина из Надежды грамоту о пожаловании ленного владения. Такие бумаги пронумерованы и хранятся в ящиках согласно землям и датам. Просматривая нужный ящик, Грэм заметил, что пропущен один номер. За грамотой номер сто двенадцать от месяца апреля шла с… сто четырнадцатая. Грэм доложил старшему архивариусу Хэммилу, а тот – вам. П… простите, чиф, но сбой нумерации – ерунда. Я ч… часто видел такое. Просто сунули бумагу не в тот ящик.

– Ничто не настораживает?

– Нет, чиф.

– Старший архивариус Хэммил – самый дотошный и аккуратный человек на свете. Если он пожаловался нам, значит, прежде уже перерыл весь архив от стены до стены и нигде не нашел грамоту. Она не попала в другой ящик, она вовсе исчезла.

Итан молчал.

– Не понимаешь?.. Идем. Хочешь знать, куда? В архив, конечно… Благодарю, Берта! Все невероятно вкусно! – воскликнул Марк, выходя из кухни. Секретарь поспешил следом.

* * *

– Странности привлекают внимание, как ты и говорил. Я вижу четыре причины сослать Глорию Нортвуд в монастырь, но ни одной – чтобы украсть ленную грамоту из имперского архива, – пояснял Марк на ходу. – Если грамота касается твоего собственного лена, то у тебя имеется копия. Коли потерял копию, можешь заказать в архиве, чтобы восстановили. А если грамота о чужом владении, то зачем она тебе?

– Кто-то захватил чужую землю и выкрал документ, чтобы владелец земли не подал в суд, – предположил Итан.

– Ерунда. Уважающий себя лорд в такой ситуации не побежит в суд, а соберет воинов и задаст жару захватчику. А если не справится, то пойдет с жалобой к сюзерену. Сюзерену же вовсе не требуется сверяться с имперским архивом, чтобы вспомнить, где чья земля. Сюзерен хорошо знает, чем владеет каждый его вассал.

– Хм… – сказал Итан.

– Вот именно, хм, – подтвердил Марк.

Они вошли в Святилище Пера. Стояли уже сумерки, однако архив продолжал работу и после заката. Было немноголюдно: горстка посетителей из числа работников имперской канцелярии, несколько служителей архива. Старший архивариус встретил Марка с неожиданным воодушевлением, едва ли не с улыбкой на лице:

– Не ожидал, сударь, что вы среагируете так быстро! Думал, вы сочтете это мелочью…

– Для нас нет мелочей. Бдительность превыше всего, милейший! – гордо задрал подбородок Марк. Архивариус не уловил иронии.

– В ваших словах – святая истина, сударь. Я готов подписаться под каждой буквой! Если мы позволим себе не замечать мелочей, то погрузимся в умственную лень и превратимся в глиняных истуканов. Нет, сударь, порядок должен быть во всем: в каждой бумаге, фразе и слове. Это дисциплинирует разум, приучает его к прилежному труду.

– Да-да, и я о том же, – кивнул Марк. – Покажите ящик, о котором идет речь.

Хэммил повел гостей во внутренние залы Святилища. Но прежде Марк поймал за плечо одного из младших служителей:

– За полчаса собери здесь всех своих коллег. Всех до единого, кто есть во дворце.

Парень был новеньким. Недоуменно округлил глаза:

– Сударь, простите, кто вы?

– Каррррр! – гортанно выкрикнул Марк.

– Делай, что сказано, – потребовал Хэммил.

Парень отправился выполнять приказ. Марк и Итан в сопровождении архивариуса углубились в бумажную сокровищницу. Шагая между рядов полок, маркированных латунными табличками, Хэммил говорил:

– Вчера после полудня к нам пожаловал барон Рэдлейк из Надежды и запросил две апрельских ленных грамоты касательно рыцарских владений на границе графства Холливел и Пастушьих Лугов. Выполнять отправился Грэм. Согласно каталогу он определил ящик, в котором следует искать бумаги, а когда принялся проглядывать его содержимое, то нашел пробел в нумерации. Вынул все документы из ящика и тщательнейшим образом перепроверил. Убедился в том, сударь, что грамота за номером сто тринадцать исчезла.

Они сделали поворот, миновали арку, задрапированную тяжелыми бархатными шторами, вошли в новый зал. Потолки здесь были ниже, а воздух – прохладнее. Свернули в просвет между стеллажами.

– Сто тринадцатая грамота была одной из тех, которые просил барон?

– Нет, сударь. Те, которые он запрашивал, присутствовали и были исправно ему доставлены. Грэм исполнил заказ, несмотря на замешательство. Любой мой подчиненный отлично знает: дело – прежде всего.

– Нельзя не согласиться. И Грэм доложил вам о пропаже?

– Да, сударь.

– А вы говорили кому-то?

– Кроме вас, сударь, никому. Более того: я и Грэму запретил говорить с кем бы то ни было. Знаете ли, если всякий начнет разглагольствовать о том, что в Святилище Пера пропадают бумаги…

– Полагаете, Грэм выполнил ваш приказ?

Седой Хэммил бросил на Марка удивленный взгляд и ничего не ответил. Миновав несколько рядов стеллажей, они нырнули в неприметный проход, также занавешенный бархатом. За шторой царили сумерки, лишь пара искровых ламп освещала новый зал.

– Вот здесь, – сделав новый поворот, Хэммил подвел гостей к стеллажу, маркированному «Исх. Пожал. 1752 – 1774», выдвинул ящичек «74-А». Марк заинтересовался:

– Что значит: «исх пожал»?

– Исходные документов о пожаловании, сударь.

– Почему на ящике значится семьдесят четыре – а?

– «А» обозначает весну. Чтобы проще ориентироваться.

– Ах, вот как… Здесь все грамоты о пожаловании ленов за означенный период?

– Конечно, нет! – сказал Хэммил как о чем-то само собой разумеющемся. – В данном шкафу только вольные западные графства и Юг, и только за последние годы. Земля Короны – слева от вас, Альмера и Надежда – у дальней стены, Север – вон тот ряд стеллажей. Как видите, сударь, у нас во всем полный порядок!

Марк усмехнулся.

– Что скажешь, Итан? Что следует из увиденного нами?

Имперский секретарь, нередко бывавший в архиве, лишь пожал плечами:

– З… здесь действительно полный порядок. Т… так что заметить отсутствие документа было…

Марк оборвал его:

– Порядок? Да здесь можно заблудиться и умереть с голоду прежде, чем найдешь нужную бумагу! Лишь опытные следопыты способны отыскать тропу в этом месте.

Губы Хэммила вздрогнули от обиды, а Итан улыбнулся с пониманием:

– Хотите сказать, если бы сюда даже проник посторонний, он не нашел бы нужный документ б… без помощи служителей?

– Именно. Что приводит нас к следующему вопросу: не мог ли сам Грэм украсть бумагу по заказу барона Рэдлейка?

– Ни в коем случае, сударь! – возмущенно отрезал Хэммил. – Грэм – хороший парнишка, весьма аккуратный и старательный. Он ни за что не пошел бы на такое! К тому же, барону Рэдлейку эта бумага без надобности.

– Откуда вы знаете?

– Барон бывает у нас регулярно, не реже, чем дважды в неделю. Он занят весьма благородным трудом: пишет книгу о географии и землеустройстве вольных графств. Весьма доскональный труд, сударь! Мне довелось прочесть его черновики – поистине, талантливейший человек! Не жалея усилий, он провел глубочайший анализ перераспределения земель, вывел закономерности укрупнения феодальных владений…

– Какая тоска, – покачал головой Марк. – И вы считаете, сей графоман не мог похитить документ?

Хэммил скривил губы и отвернулся. Вместо него ответил Итан:

– В… вряд ли. Очевидно, барон Рэдлейк просто выписывает сведения из грамот в свой черновик. Зачем ему красть оригинал?..

– Пожалуй… Хэммил, что конкретно представляла собою похищенная бумага?

– Грамота о пожаловании двух поместий в Холливеле, общей площадью порядка семисот акров.

– Маленькие… Кому они были пожалованы?

– Малоизвестным рыцарям. Мне нужно будет свериться с записями, если желаете знать их имена.

– Позже пожелаю.

Марк выдвинул ящик, проглядел две грамоты, соседние с пропавшей. Обе представляли собою фрагмент карты графства Холливел, на которой штриховкой были отмечены небольшие владения. Ниже шло описание, какие именно земли передаются в ленное пользование, кому, за какие заслуги. Подпись ответственного секретаря, подпись его величества, печать имперской канцелярии.

– Скажите-ка, Хэммил, вы уверены, что эта грамота вообще появлялась здесь?

– В каком смысле, сударь? Не понимаю вас.

– Ну, самый простой способ украсть ее – вовсе не помещать в ящик. Изъять сразу, как только она попала в руки служителя.

– В каталоге имеется запись о помещении грамоты в архив.

– И что же? Служитель мог сделать запись в каталоге, но украсть сам документ.

– Сударь, в каталоге значится, что бумагу поместил сюда тот же Грэм, который и обнаружил пропажу! Зачем бы парнишке сперва красть документ, а потом самому же и докладывать о пропаже?

– Ясное дело: чтобы отвести от себя подозрения!

Хэммил не ответил, но его лицо хорошо передавало мысли старика о подобных обвинениях. Итан вмешался в беседу:

– С… сударь, ведь вы регистрируете всех посетителей? Кто, когда и какие бумаги запрашивал, верно?

– Конечно. Порядок должен быть во всем.

– К… кто-то запрашивал пропавший документ в последнее время?

– Никто. Ни одной записи нет, я лично просмотрел книги регистрации.

– Т… то есть, бумагу держал в руках только Грэм, а после него – похититель?

– Верно.

– Достаточно, – сказал Марк. – Давайте выбираться из этой пещеры.

В читальном зале уже собрался десяток служителей. Они перешептывались, сбившись в нестройную кучку. Лица выглядели тревожными – это хорошо. Двое вошли и присоединились к группе уже на глазах у Марка. Это плохо: согласно задумке Ворона, подозреваемые должны успеть поволноваться, понервничать в ожидании. Он решил потянуть время и попросил у Хэммила каталог архивных документов. Не торопясь, не обращая внимания на шепчущихся служителей, принялся листать массивный том. Страница за страницей – однообразные скупые записи: такого-то числа таким-то служителем внесен документ за номером таким-то. Почерк меняется от строки к строке. Вот апрельская запись сто тринадцать, сделанная Грэмом. «Пожал лен влад Холливел. 113 – 19—4—1774». Подпись.

Здесь имелась странность, Марк нахмурился.

– Хэммил, вы говорили, площадь владений – семьсот акров?

– Верно, сударь.

– Откуда вы знаете? В учетной книге это не сказано, а сам документ пропал.

Архивариус нимало не смутился:

– Достаточно просмотреть апрельский «Голос Короны». В нем печатаются все последние сведения о землевладениях.

«Голос Короны»… хм.

Ворон шумно захлопнул каталог, и когда все взгляды служителей обратились в его сторону, заговорил:

– Как вы уже поняли, господа, тайная стража его величества заинтересовалась вами. Хотите знать, почему?

Служители молчали, однако пожаловаться на нехватку внимания Марк не мог. Он медленно прошел вдоль группы туда и обратно, вглядываясь в лица. На них – растерянность, тревога. Это правильно – такими и должны быть лица невинных. Кто из них Грэм? Марк не знал и намеренно не спрашивал архивариуса. Он был почти уверен, что именно Грэм украл документ. Однако для проверки хотел взглянуть на служителей непредвзято, разглядеть виновного по одной лишь его реакции, которая неминуемо отразится на лице.

– Вы стоите и гадаете: в чем мы провинились? Зачем прилетел сюда Ворон Короны? Или, может быть, не гадаете? Возможно, кто-то уже рассказал остальным, что случилось?..

Речь Ворона лилась спокойно и вкрадчиво. Служители не шевелились. Кажется, даже боялись дышать. Еще бы: почти сотня придворных прямо сейчас ночует в темнице. Любой из тех, кто пока сохранил свободу, вздрогнет при одном слове «протекция».

– Я уверен, парни, что большинство из вас невиновны. Однако вы все равно не чувствуете себя в безопасности. Вы думаете: не ошибется ли Ворон? Не схватит ли меня, невинного? Будет ли спасение? Ведь тайная стража может вырвать признание у любого. Даже святая Глория Заступница дала бы показания, попади она в лапы протекции. Созналась бы в убийстве Ульяны Печальной, а заодно донесла бы на Янмэй и Агату. Верно говорю?..

– Сударь… – рискнул подать голос кто-то, и Марк рявкнул в ответ:

– Молчать! Предатели, продажные псы! Разве я позволял говорить?! Один из вас, гнилых шкур, работал на Айдена Альмера! Кто?!

Свирепо раздувая ноздри, Марк обвел взглядом служителей.

– Ты – шпион альмерской дряни? Или ты? Или, может быть, ты?!

Парни бледнели от страха и отводили глаза. Один, второй, третий… десятый. Все до единого боялись. Дрожали от мысли о камерах, дыбах, «спелых яблочках»… Плохо. Вор не должен был испугаться. Услыхав, что речь идет не о краже документа, вор испытал бы облегчение. Марк надеялся заметить эту эмоцию на чьем-то лице… но не замечал.

В эту минуту в зал влетел Рыжий, держа в руках пухлый сверток вощеной бумаги.

– Эскиз июльского «Голоса», как вы просили, чиф. Я проглядел: там, вроде, ничего такого, ради чего стоило бы…

Марк шикнул на него:

– Тьфу! Ты сорвал мне всю мизансцену.

– Простите…

– Ладно, неважно.

Ворон отозвал в сторону двух своих помощников и старшего архивариуса.

– Хэммил, здесь собрались все ваши люди?

– Четверых нет, сударь. Отсутствуют Бойл, Гаррет и Томсон – они живут в городе. И еще Ленард…

Нечто мелькнуло в глазах старика, и Марк повторил:

– Ленард?

– Да, Ленард. А в чем дело, сударь?

– Я просто хотел рассмотреть это выражение на вашем лице… да, вот это. Что не так с Ленардом?

Хэммил вздохнул:

– Сегодня была его смена, и он не явился.

– Что? То есть, он пропал?!

– Да не пропал он… – архивариус покачал головой. – У бедняги Ленарда жена захворала. Когда ей совсем худо, он остается с нею. Такое уже случалось…

Марк переспросил с металлом в голосе:

– Хотите сказать, прежде Ленард уже пропускал службу из-за того, что его жена больна? И вы не вышвырнули его, и даже не доложили мне?!

– Да где ваше сердце, сударь! – с презрением бросил Хэммил. – Кем надо быть, чтобы выгнать человека за такое? Он ни в чем не виноват! Разве что любовь к жене теперь считается преступлением!

Ворон Короны покачал головой.

– Знаете, за что Темный Идо любит добрых людей? У кого добрая душа, у того глаза незрячие! Вашему Ленарду отчаянно нужны деньги, понимаете? Настолько нужны, что он боится вас и даже меня меньше, чем лекаря, называющего цену за снадобья. Этот человек ненадежен! А теперь он исчез.

Марк повернулся к помощникам.

– Рыжий, возьми в картотеке портрет Ленарда и домашний адрес. Езжай, проведай хворую жену, спроси, где муж. Когда жена скажет, что не видела его пару суток, организуй розыск тела. Ищите на берегах реки, в канализационных стоках, в оврагах вдоль дорог. Словом, ты лучше меня знаешь, куда обычно деваются тела.

Хэммил ахнул, Марк не обратил внимания.

– Итан, а ты отправляйся в типографию.

– Так ведь там только что был я!.. – воскликнул Рыжий.

– Ты искал черновики «Голоса». А теперь меня интересует личность парня, которого нынче утром мы видели в канаве. Итан, один из сотрудников типографии был убит вчера. Твоя задача – узнать о нем все: как звали, чем занимался, с кем водился, когда в последний раз был на службе, что делал в тот день.

– Так точно, чиф. А в… вы думаете, есть связь?..

– Из архива пропала грамота о ленных владениях. Содержание таких документов дублируется в «Голосе Короны». Вчера убит человек из типографии. Предположительно, убийцы хотели узнать что-то о «Голосе Короны».

Итан задумался.

– Чиф, но г… грамота ведь апрельская. Апрельский «Голос Короны» давно отпечатан и распродан, его можно найти в любом богатом доме. Если вчерашнее у… убийство и связано с «Голосом», то с июльским. И в нем ничего нет о том апрельском документе.

– Хочешь сказать, связи нет?

– Я ее не вижу, чиф.

– Я тоже. Потому и говорю – копайте. Связь есть, найдите ее.

Он зашагал к выходу, не дожидаясь ответа. Через плечо бросил стайке служителей архива:

– Да, парни, чуть не забыл: вы все невиновны.

Итан Гледис Норма догнал Ворона Короны на улице. Схватил за плечи, заглянул в лицо.

– Чиф, вы действительно д… думаете, что эта ч… чертова бумага, это крохотное поместье за тысячу миль отсюда важнее судьбы л… леди Глории?

Марк покачал головой:

– Ты так ничего и не понял. Твоя леди Глория – прошлое. Скелет в шкафу Дома Нортвуд. Ее история окончена. Пропавший документ, мертвец в канаве, «Голос Короны» – это начало другой истории. И да, тьма тебя сожри, будущее всегда важнее прошлого!

Меч

Август 1774г. от Сошествия

Герцогство Альмера

На свадьбе должен быть важный гость. Это – неотъемлемое условие, как цветы в гривах коней, испытания для жениха и обручальные браслеты. Святой отец из соседнего села, баронский писарь, старший лесничий, помощник судьи – кто-нибудь в таком роде. Странствующий монах или бригадир с рельсовой стройки тоже сгодится… На свадьбе мельничьего сына из Трех Тополей, что в землях Бонегана, был северный рыцарь.

Вот как вышло. Мельник Ходжис слыл скрягой по всей округе – от Валиента до Смолдена. Не так уж много в этих краях мельниц, потому к Ходжису ездили крестьяне даже за десять миль. Он смекнул, что находится в выгодном положении, какое городской купчина назвал бы «монополией», и принялся выжимать монету. Почитая себя человеком справедливым, Ходжис не делал скидок никому: ни своим кумовьям, ни одиноким вдовам, ни тем, кто день тащился по жаре, ни тем, кто поил его вишневой настойкой, ни даже тем, кто грозился поколотить. Цена едина для всех, как закон: пол-агатки за три мешка пшеницы.

Крестьяне ходили к барону жаловаться на мельника. До самого барона, конечно, не дошли – поговорили с кастеляном. Ходжис вовремя прознал о такой интриге, погрузил в телегу бочку пива и сам поехал к кастеляну. Договорился. Позже мельника подловили в кабаке и как следует отлупили. Две недели он охал и почесывал синяки, уговорил священника прочесть проповедь о вреде насилия, но цену не скинул. Полтина за три мешка – и все тут! Еще позже сельчане собрались толпой, вооружились вилами и подступили к мельнице. Однако переговоры с позиции силы провалились: на стороне Ходжиса были четыре крепких сына, пять немаленьких псов и арбалет. Крестьяне прокляли мельника, нарекли безбожником и прихвостнем Темного Идо, поклялись сжечь мельницу, освежевать псов, а арбалет запихать Ходжису в… скажем, отнюдь не за пазуху. Затем они отступили восвояси… и смирились. Крестьяне Альмеры – терпеливый народ.

Но с тех пор о Ходжисе пошла дурная слава. На беду для него, Три Тополя ничем не были примечательны, кроме, собственно, Ходжиса с его мельницей. Так что мельник-скряга стал чем-то вроде опознавательного знака. По всей округе, от Валиента до Смолдена, спроси кого хочешь:

– Как проехать в город?

И тебе скажут:

– Езжай до Трех Тополей – это там, где скупердяй живет. Увидишь мельницу – плюнь на нее, а потом сверни налево и еще пять миль…

Ходжис, почитавший себя человеком суровым, но справедливым, терял сон от бессильной злобы. Думал в отместку повысить цену еще больше, но вовремя сообразил, что слухи от этого только ухудшатся. Понизить цену он не думал – не пришло в голову подобной мысли… Но вот второй сын мельника посватался к внучке старейшины, и Ходжис решил, что это – возможность все исправить. Отгулять свадьбу как следует, на широкую ногу, чтобы по всей округе загудело – и никто больше не посмеет назвать мельника скрягой! Тем более, что своих-то денег тратить не нужно: имеется невестино приданное. Говорят, у благородных принято наоборот – жених платит выкуп за невесту. Вот же странные люди!.. Ходжис толково поторговался со старейшиной, взял приданное вперед – шестнадцать елен, и целых четыре из них швырнул на устройство свадьбы. А позже, как стало не хватать, широким жестом докинул еще две. Теперь уж точно никто не скажет!..

Свадьба получилась на славу. Десять бочонков вина, двадцать – пива; восемь молочных поросят, две дюжины огромных пирогов с телятиной, а гуляша столько, что впору накормить целый полк! Столы накрыли во дворе – ни в одну избу такая трапеза не вместится. Гостей – без малого сотня! Есть певец с лютней и музыканты со свирельками. Цветами забросали всю дорогу от церкви до избы, гривы коней украсили шелковыми лентами, а на концах привязали медные звездочки, чтобы звенело… Все отлично! Даже самые злостные недруги Ходжиса подобрели. Но сам мельник сидел мрачнее тучи. Давеча он беседовал с баронским кастеляном, и тот обещал приехать на свадьбу.

– Ваше высокородие, вы только не позабудьте!

– Сказал же, что приеду.

– Вся будущая счастливая жизнь молодых – в руках вашего высокородия!

– Да отцепись уже. Буду!

Но в назначенный день вместо кастеляна прискакал его сквайр:

– Господин не может приехать. Отбыл в Валиент по срочному делу.

С листа зачитал поздравление, передал подарок – серебряный кубок. То был единственный случай на памяти Ходжиса, когда серебро не подняло ему настроения. Сыновья свадьба – без почетного гостя! Святые Праматери, как же теперь? Что делать-то?! Вот тогда мельник и убедился, что Праматери слышат молитвы простого люда, не одних только дворян. Спасение явилось само собою! Верьте или нет – само!

На дороге показался рыцарь верхом на гнедой кобыле. Едва мельник увидал блеск кольчуги и шлема, как тут же послал навстречу всаднику двух младших сыновей, а следом и сам выбрался из-за стола.

– Добрый сир, здравия вам и доброго пожалования в Три Тополя!

– Приветствую, – обронил рыцарь, горделиво задирая подбородок.

Лицо у него было мужественное, хоть и молодое, плечи – широченные, а острая бородка – прям как у императора на портретах. Сын лорда, никак не меньше!

– Вы, добрый сир, устали с дороги? Проголодались? Не изволите ли разделить праздничную трапезу?

Рыцарь поколебался – еще бы, ему зазорно, поди, с простыми крестьянами сесть за стол! Ай, да рыцарь! Как раз такой, как нужен! Ходжис насел на него с полной силой: упомянул кастеляна, что обещался приехать, перечислил все блюда, имевшиеся на столе, и добавил:

– Клянусь, добрый сир, много у нас есть такого, чего вы в северных землях и не пробовали!

Почему-то мельник решил, что рыцарь прибыл с Севера. Тот не возражал.

– Что ж, – сказал благородный воин, – видимо, придется мне задержаться, раз уж вы так настаиваете…

– Очень настаиваю, очень! Все будущее счастье молодых зависит!..

– Ладно уж, – рыцарь спешился. – Меня зовут Джоакин Ив Ханна с Печального Холма.

Его усадили на почетном месте между тестями и свекрами, а чтобы рыцарю не скучалось, присоседили вторую внучку старейшины – конопатую хохотушку Маргери. Мельник Ходжис, раздуваясь от гордости, объявил:

– Боги послали нам славного гостя! Нас посетил сир Джоакин Ив Ханна, сын лорда Печального Холма, что находится в…

Он шепотом уточнил у воина:

– Вы из Нортвуда или Ориджина?

– Ага, – буркнул рыцарь.

– …что находится в самом сердце священной земли Ориджин!

Гости шумно выразили радость. Джоакин поздравил молодых – немногословно, как и подобает суровому воину. Маргери наполнила тарелку рыцаря, и тот принялся уплетать за обе щеки. Это было очень вежливо с его стороны – сделать вид, что крестьянская еда пришлась по вкусу дворянину. Все гости оценили и одобрительно зашептались.

Маргери, радуясь соседству с приезжим, стала щебетать:

– Сир Джоакин, а вы были на войне?

Рыцарь отвечал, закидывая в рот куски пирога:

– Еще бы. В этом году участвовал в паре стычек под Лабелином, прошлой осенью – в Мельничной войне на западе… А прежде столько всего было, что и не упомнишь.

– А как звать вашу кобылу?

– Леди.

– Ой, как мило!.. А ваш меч?

– Что – меч?

– В балладах у рыцарей мечи всегда носят имена! Как зовется ваш?

– Я… назову его имя только благородному воину.

– Ой, простите!.. А где ваш оруженосец? Ведь у всякого рыцаря есть оруженосец, правда?

– Он… я отправил его с письмом.

– Ой, как здорово! Писать умеете! Сир Джоакин, покажите, как пишется мое имя!

– А как тебя звать-то?

– Маргери.

Он показал – мазнул свинину соусом и кончиком ножа вывел буквы.

Старейшина строго вычитал внучке:

– Прекрати беспокоить гостя! Ему немного удовольствия от твоей болтовни!

– Ой, простите!.. – Маргери прижала к груди ладошки. Вытерпела молча не больше минуты, а потом снова начала:

– Сир Джоакин, вы какого рода? Ваша Праматерь кто была?

– Будто по мне не видно!.. – буркнул с недовольством рыцарь.

Девушка принялась перечислять всех Праматерей, кого вспомнила.

– Агата?.. Люсия?.. Елена? Глория? О! Глория-заступница, да?

Рыцарь кривился и не отвечал. Воину было неприятно, что деревенщина не может распознать на его лице славные родовые черты. Неловкую сцену прервало развлечение, перетянувшее внимание на себя. Начиналось испытание жениха.

Смысл действа состоял в том, чтобы жених доказал силу своей неугасимой любви к невесте, а заодно позабавил гостей. Помочь ему в этом должны были два друга, а задания ставили подружки невесты. Девушки сразу напустили на себя суровый вид, показывая, что не дадут слабины и выдумают испытания со всей строгостью.

Сперва жениху приказали выпить для храбрости. Разумеется, не просто так, а с преодолением трудностей. Друг жениха залез на стол и зажал между коленями бутылку с вином. Сын мельника сел на землю у стола и раскрыл рот, пытаясь поймать струю. Выглядело очень забавно, гости веселились от души, особенно когда подружка невесты принялась щекотать парня с бутылкой, и тот облил жениха с головы до ног. Вот только сир Джоакин отчего-то хмурился.

В качестве следующего задания сын мельника должен был забраться на яблоню с завязанными глазами и с высоты спеть невесте песню о любви. Друзья жениха подсказывали ему путь, а подружки невесты – сбивали и отпускали шуточки.

Сир Джоакин раздраженно бросил:

– Какая унизительная забава! Неужели обязательно так позорить парня?

– Это же весело!.. – смеясь, ответила Маргери.

– Разве невесте по душе, когда любимый так унижается?

– Но ведь он доказывает свою любовь! Конечно, ей в радость!..

– Один стыд, а не испытание, – процедил рыцарь. – Вот у нас, на Севере, если жених хочет завоевать сердце девушки, то должен скрестить мечи с воином невесты. Если она любит парня, то выставит бойца послабее, а если не слишком пылает, то выберет самого сильного из своих вассалов. Тогда жениху придется несладко.

– Так то среди благородных… – ответила Маргери, но внезапно мысль овладела ею: – Эй, женишок, когда спустишься – сразишься с сиром Джоакином!

Бедный парень чуть не грохнулся с яблони. Гости покатились со смеху.

– Да я пошутила! – хохотала Маргери. – Шуток не понимаешь?..

– Ни за что не стану жениться в Альмере, – проворчал рыцарь и помрачнел.

В качестве третьего испытания жениху предлагалось оседлать кабанчика и проехать кругом мельницы. Взнуздать свинью и взобраться верхом было несложно – помогли друзья. Но вот направить животное в нужную сторону – это оказалось непосильной задачей. Едва друзья жениха отпустили кабанчика, как он стартовал галопом, не хуже боевого жеребца, но понесся отнюдь не к мельнице, а в более привлекательном направлении – к огромной грязной луже. Жених изо всех сил принялся дергать поводья, колотить скотину ногами и орать. В какой-то миг кабанчик даже было заколебался и шатнулся в сторону, но затем вернулся к прежнему плану и со всего разгону влетел в лужу. Достигнув цели, он резко затормозил – и сын мельника не удержался в седле.

Надо же было случиться такому, что в самый разгар потехи, когда жених в сердцах колотил себя по бокам, пытаясь сбить грязь, а кабанчик радостно хрюкал, избавившись от груза, – как раз тогда на свадьбу пожаловали трое незваных гостей. Они спешились у ворот и, не сразу замеченные, приблизились к столу. На них были дорожные плащи и серые сапоги, на поясах болтались топоры и кинжалы. Внешностью чужаки мало отличались от разбойников, разве только немного почище.

– Простите, честные люди, что мы вынуждены прервать ваше веселье, – заявил один из них, двигаясь вдоль столов. – Но дело у нас такое, которое не терпит. Среди вас прячется преступник!

Гости ахнули, притихли.

– Государственный преступник, – веско отметил чужак. – Нам необходимо разыскать его.

– А вы кто такие будете? – спросил старейшина. – Вас шериф прислал?

– Бери выше, папаша, – развязно бросил другой парень. – У владыки есть три стражи: алая, лазурная и невидимая. Мы – из третьей.

Тишина стала гробовой. Старейшина и мельник вышли навстречу чужакам. Двое агентов приблизились к ним, третий продолжал расхаживать вдоль столов. Он внимательно осмотрел Джоакина и двинулся дальше, не сказав ни слова. Стало ясно, что искомый преступник – не рыцарь Печального Холма. Кто-то другой.

– Вы ошиблись, добрые господа, – нарушил молчание старейшина. – Среди нас нет злодеев. Мы – честные крестьяне, все друг друга знаем много лет. Единственный пришлый человек за этим столом – добрый рыцарь Джоакин Ив Ханна с Севера. Вы же не станете обвинять его!

– Речь не о нем, папаша… Преступника, которого мы ищем, нет за вашими столами.

Старейшина с облегчением вздохнул.

– Но, – продолжил агент протекции, – мы ясно видели его следы, ведущие в вашу деревню. Вывод один: вы укрыли злодея. А что полагается за укрывательство? Скажи им, Берк.

Агент, которого назвали Берком, приобнял мельника со старейшиной, приблизил их головы к своей. Рожа у него была премерзкая: остроносая, хитрая, будто у хорька.

– Поймите вот что, ребятки, – вполголоса сказал Берк, – мы ищем парня, который пособничал Айдену Альмера – изменнику и заговорщику. Таким людям полагается плаха, никак не меньше. Ну, а тем, кто укрывают изменников, – каторжные работы. Пять лет рудников. Соображаете?

Ходжис побледнел. Старейшина горячо зачастил:

– Да о чем вы, добрые господа? Нет здесь никаких преступников! Никого не прячем!

– Все так говорят. Правда, Берк?

– Еще бы!..

– Хотите – обыщите избу, убедитесь! Там никого, все здесь, за столами.

– Можно подумать!.. – Берк издал презрительный смешок.

– Село большое, – сказал другой агент. – В каждом дворе – изба, погреб, сарай… Неделя нужна, чтобы все обыскать. Мы знаем способ пошустрее. Ага, Берк?

– Ага.

Хорек огляделся и указал на крытую сеном постройку:

– Там что у вас? Хлев?

– Да.

– Запирается?

– На засов. А что?..

– А то. Заберите оттуда скот – и пожалуйте внутрь.

– Простите, я не понял…

– Все ты понял, папаша! – рыкнул агент протекции. – Тебя вместе с кумом и молодыми, и всеми гостями мы запрем в хлеву до поры. По одному будем брать на допрос, покуда кто-то не сознается, где прячет злодея.

– Но вы не переживайте, – добавил Берк, – мы допрашиваем с толком, у нас любой мигом расколется. Дело пойдет быстро: посидите в хлеву денек-другой, не больше. Как найдем изменника, так пожалуйте, продолжайте гуляние. А сейчас…

Он махнул рукой третьему, и тот закричал:

– Все встаем из-за столов! Строимся в ряд вон там, у сарая! Чего не ясно? Всем встать и построиться!

Старейшина сунул руку в карман, нащупал и ткнул в ладонь Берку горсть монет.

– Взятка? Человеку императора?! – зашипел второй агент. – Да за одно это вас под суд!..

А Берк мельком оглядел монеты, заметил среди звездочек и полтинок одну увесистую глорию.

– Знаешь, Фокс, я вот вспоминаю, как дело было… И нет уверенности, что следы вели именно в это село. Мы там развилку проходили, помнишь?

– Да какую развилку! Что ты плетешь?..

Старейшина сунул Фоксу две глории.

– Хм… а может, ты и прав, Берк… в лесу тропинка раздвоилась. Хочешь сказать, мы ошиблись и не туда свернули?

– Ну, не факт, что ошиблись… – проворчал Берк, получивший на глорию меньше. – Протекция редко ошибается. У нас острый нюх.

Старейшина подбил локтем мельника Ходжиса:

– Давай, брат. Дай еще глорию – и, глядишь, обойдется.

Ходжис пощупал в кармане и, холодея, обнаружил там один золотой эфес. Целый эфес одной монетой – и больше ничего! Собирался подарить его молодятам на глазах у всей свадьбы… В нерешительности он глянул на Берка, боясь спросить, не будет ли у агента денег разменять золотой эфес?.. Берк нахмурился:

– По лицу твоему вижу, что мы не ошиблись. Точно укрываете злодея, никаких сомнений! Забираем их, Фокс!

Мельник никак не мог вытащить руку из кармана – пальцы впились в монету мертвой хваткой и не желали разжиматься. Он промямлил:

– Позвольте, я это… в избу…

В избе хранился ларец серебра, там точно была мелочь!

– Еще чего!.. Пойдешь злодея предупредить? Никакой избы, за мной!

Берк ухватил его под локоть и потащил к хлеву, Фокс тем же манером повел старейшину. Мельник Ходжис оглянулся и бросил отчаянный взгляд на Джоакина Ив Ханну. Рыцари же всегда защищают невинных! И денег за это не берут!..

Вряд ли воина убедила немая мольба в глазах мельника… Но вот шепоток девушки на ухо оказал влияние, а еще пуще – вкусный пирог, от которого рыцаря оторвали наглецы из тайной стражи. Джоакин встал и двинулся к третьему агенту, который как раз проходил неподалеку.

– По какому праву вы портите людям свадьбу?! – рявкнул рыцарь.

Агент открыл было рот для ответа, но не успел: молодецкий кулак воина угодил ему в челюсть. Агент повалился в пыль, рыцарь перешагнул его и пошел к двум остальным.

– Э, э, ты что это задумал!.. – закричал Фокс и нервно схватился за топор.

– Ты серьезно?.. – хохотнул рыцарь. Меч вылетел из ножен, сверкнул на солнце. Жених и три его брата присоединились к воину.

Фокс и Берк переглянулись… и бросились бежать. Джоакин мог бы настичь их, но Фокс ловко опрокинул на землю мельника – прямо под ноги рыцарю. Тот споткнулся, сыпля проклятиями. Агенты во весь опор мчались к лошадям. Их догонял и третий – он быстро оклемался после удара. Вот они уже прыгали в седла.

– Пускай себе скачут, – сказал рыцарь. – Не будем марать руки.

Но жених подхватил дубовое полено и метнул точно в затылок Берку. Тот грохнулся с коня. Два остальных агента даже не оглянулись. Конь без седока тоже не сбавил ходу: повертев головой, ускакал на луг. На диво, Берк остался в сознании: встал и метнулся в сторону, скрывшись за пресловутым хлевом.

– Не преследуйте! – приказал рыцарь. – У него топор, можете пострадать. Дайте я!

И решительно двинулся к хлеву. Жених с друзьями пошли было следом, но Джоакин грозно прикрикнул на них, и все замерли. Рыцарь свернул за хлев. Крестьяне с ужасом ждали звона железа, но до клинков не дошло. Вместо этого донеслись глухие удары кулаков и вопли Берка.

– Так и надо!.. – порадовался мельник. Крикнул погромче: – Деньги у него заберите, сир рыцарь!

Последовали новые удары, а стоны агента перешли в рыдание. Доброе сердце Маргери не выдержало:

– Пощадите его, сир Джоакин!.. Пускай идет!..

Рыцарь стукнул еще разок-другой и выполнил просьбу девушки. Из-за хлева выбежал Берк, прижав ладони к разбитому лицу. Сильно хромая, потрусил к опушке леса. Никто его не преследовал. Сир Джоакин вернул старейшине горсть монет. Округа огласилась криками восторга.

Каково было бы удивление старейшины и мельника, и всех гостей свадьбы, имей они возможность наблюдать события за хлевом! А произошло там следующее. Когда рыцарь Джоакин влетел в тень, Берк встретил его злым шепотом:

– Ты совсем ошалел, Джо?! Не узнал, что ли?

– Узнал, – ответил рыцарь, опуская меч. – Что мне с тобой, дубиной, делать? Отпущу – они поймут.

– А ты врежь мне, – посоветовал Берк, прижимаясь спиной к стене.

Джоакин врезал. Берк уклонился, кулак рыцаря впечатался в стену с такой силой, что дрогнула солома на крыше.

– Ааа, тьма!.. – застонал Джоакин, потирая костяшки. Берк тут же завопил во все горло, заглушив рыцарский стон.

– Давай еще!.. – сказал он, вдоволь накричавшись.

Джоакин ударил в стену осторожнее. Берк заорал.

– Так и надо!.. – донеслось издали. – Деньги у него заберите, сир рыцарь!

В промежутках между ударами Джоакин проговорил:

– Хорошо, что ты подвернулся. Есть дело.

– А у меня уже нет, твоими стараниями! – зло проскрипел агент. – Ааааа! Пощади, пощади!.. Какое?

– Завтра расскажу. На рассвете жди на опушке, за холмом.

– Ага. Ааааа! Смилуйся, умоляю!

– Пощадите его, сир Джоакин!.. Пускай идет!..

– Слово девушки – закон, – подмигнул Берк. – Мне пора.

– Стоп! – Джоакин еще раз ударил стену. – Деньги-то верни!

– Какие?

– Но-но!

Берк выудил горсть серебра и ткнул рыцарю:

– Ну, Джо…

Зажав лицо руками, он поковылял прочь.

* * *

Не сказать, что Джоакин явился на место встречи прямо таки к рассвету. На рассвете он еще видел сладкие сны на скирде соломы в обнимку с конопатой Мэри… или как там ее звали?.. Проснулся ближе к полудню и, понятно, захотел поесть. Отправился в избу, где собиралось уже новое застолье. Правильную свадьбу празднуют три дня, иначе это не свадьба выйдет, а стыдно сказать что. Героя минувшего дня досыта накормили, приправляя трапезу всякими расспросами. Джоакин охотно рассказал, как служил в войске герцога Ориджина и весною отправился в Шейланд воином почетного эскорта при Северной Принцессе. А затем граф Виттор поручил Джоакину сопроводить чрезвычайно важный груз для герцога Южного Пути. В дороге на них трижды нападали, и Джоакин зарубил никак не меньше пятнадцати разбойников и четверых жеребцов. Когда груз, невзирая на все опасности, был доставлен, сюзерен в благодарность пожал руку Джоакину и подарил искровый кинжал – ага, вот этот самый, – дал денег и сказал: «Ты заслужил отдых, храбрый воин! Иди, развлекись, как следует!» И Джоакин отправился в путешествие, поскольку его душа – как ветер: не терпит покоя… Он бы еще много интересного припомнил, если бы голова так не гудела с похмелья.

Но вот его желудок был полон, рассказ окончен, и Джоакин выступил в дорогу. Поклонился тестям и свекрам, пожелал огромной любви новобрачным и запрыгнул на коня – не так уж ловко, как ему хотелось бы. Спустя какие-то часов восемь после рассвета он выехал на опушку у подножья холма. Берк лежал на лужайке, голый по пояс, и жевал табак.

– Ты где был? Ждал, пока борода вырастет?

– Я задержался в пути, – ответил Джоакин и протянул приятелю буханку черного хлеба с куском ветчины.

– О, это дело!

Берк тут же накинулся на еду. Джоакин спешился, сел рядом.

– Ну, расскажи, как ты до такого докатился. Не просто шпик, а фальшивый шпик – ну и ну! Неужто нормальной службы для воина не нашлось?

– А то ты не знаешь!.. После Мельничной войны тут полная Альмера наемников. Кого Рантигар разогнал, все сюда хлынули, будто медом намазано. Нужен тебе головорез – найдешь любого на свой вкус: хоть мечника, хоть копейщика, хоть рыжего, хоть седого… И первым спросом, понятно, пользуются те, у кого морда мужественная. Обо мне, приятель, этого не скажешь.

Что правда, то правда: Берк с его заостренным носиком и лукавыми глазками напоминал скорей хорька, чем славного воина.

– И чем ты занялся?

– Ну, зиму мытарствовал… Весной встретил парней, мы с ними эээ… промышляли немного…

– Как промышляли?

– Оно тебе надо – знать-то? Негодовать начнешь, драться полезешь… А дело все равно уже прошлое. Летом мы с промыслом завязали и выдумали штуку получше. Как с его светлостью скандал случился, так мы и подумали: отчего бы не стать агентами тайной стражи? Протекцию все боятся, но никто толком не знает, как она выглядит. Рыцаря от мельника всякая собака отличит, а вот агента протекции – поди разбери, взаправду он агент или прикидывается.

Джоакин презрительно фыркнул.

– И что, неужели заработали на этом маскараде?

– А то! Берешь человека в оборот и нежно на ушко говоришь, что выбор у него: пойти с нами или выкатить монетку. Веришь: никто не выбирает первое. А свадьбы – так вообще раздолье. Свадьба, понимаешь, дело серебряное: и гости денежку несут, и невестино приданное в наличии… Легко можно елену-другую наварить.

– Пройдохи, – бросил Джоакин.

– Сам пройдоха! – отбил приятель. – Выгодное дело испортил. Парням теперь голодать придется. А с поломанными ребрами голодать, знаешь, особенно неприятно.

– И по делом. Нечего людей обманывать.

Берк покачал головой, запихнув в рот последний кусок хлеба.

– Тоже мне, проповедник… Ладно, по правде, оно и к лучшему, что так вышло. Ходят слухи, что тут настоящая протекция рыщет. Повстречаться с этими парнями было бы куда больнее, чем с тобой… Так что считай, что я тебя простил.

Джоакин хрюкнул, вложив в этот звук всю полноту негодования.

– А ты-то сам откуда и куда? – спросил Берк.

– Я вот… – Джоакин замялся. – Ну… есть один план, и я подумал, что ты мне пригодишься.

– Если запахнет монетой или хотя бы колбасой, то, пожалуй, пригожусь. А что делать нужно?

– Я хочу наняться на службу к большому лорду. А чтобы он наверняка меня взял, скажусь благородным.

– Вроде как лорденышем?

– Именно.

– А я тебе зачем?

– Понимаешь, приятель, я вот подумал… Если по правде рассудить, то чем я не дворянин? Имя – как следует: Джоакин Ив Ханна. Вроде, звучит. Меч есть, кольчуга имеется, кобыла – что надо. Дерусь получше многих благородных. Один только изъян: сквайра у меня нет.

– Сквайра?..

– Ну, это вроде оруженосца, только пониже рангом. Боевой помощник рыцаря.

– Ага.

– И вот что я подумал: не станешь ли моим сквайром?

– Кормить будешь? – мигом спросил Берк.

– Если сам найду, что пожрать, то и с тобой поделюсь.

– Денег заплатишь?

– Четвертину от того, что мне даст лорд.

– Треть.

– Еще чего!

– Четвертину и еще восьмушку.

– Только четвертину.

– Какой из тебя лорденыш, Джо? Торгуешься, как последний купчина!

Джоакин покраснел.

– Ладно, будь по-твоему… треть.

– А присягу нужно приносить?

– Да проку от твоей присяги, – отмахнулся воин, – ты же не благородный… Просто дай слово, что будешь служить, как следует.

Берк усмехнулся:

– Имеешь в виду, что не брошу тебя в самом дерьме и не продам за пару монет? Будь спокоен, не продам. Ты меня знаешь.

Джоакин знал.

– Что ж, тогда считай, приятель, что ты у меня на службе.

– Постой-постой, Джо. Еще один вопрос: к кому пойдем наниматься?

Джоакин поднял подбородок и горделиво сверкнул глазом:

– К его светлости герцогу Айдену Альмера.

– Чего?! – вытаращился Берк.

– К лорду Альмера.

Берк мотнул головой.

– Проходи, добрый путник, не задерживайся. Тебе в ту сторону, мне – в эту. Буду в храме, помолюсь за тебя.

– Ты чего? – не понял Джоакин.

– Да ты совсем свихнулся, Джо?! Или так упился, что все на свете позабыл?! Герцог Айден Альмера – изменник и интриган! Сам император его ненавидит, в столице против герцога суд готовится! А ты к нему на службу хочешь?!

– Хочу.

– И что, по-твоему, дальше будет? Владыка позлится немного, да и простит Айдена?! Головой своей чугунной поразмысли! Герцог – государственный преступник! Рано или поздно за ним придут. И не какой-нибудь младший помощник четвертого шерифа, а имперская искровая гвардия! Ты хочешь в этот момент быть на стороне Айдена?

– Я не такой дурак, как ты думаешь, – бросил обиженно Джоакин.

– Да ну?! Тогда поясни-ка. Может, я чего не понял.

Джоакин замялся. По правде, он представлял реализацию плана следующим образом: он является в Алеридан, с немалым трудом добивается приема у герцога или хотя бы кастеляна, долго спорит, убеждает, проходит какое-нибудь нелегкое испытание и, наконец, доказав свою доблесть, становится бойцом личной стражи леди Аланис Альмера. Что будет после – он не думал. Перспектива службы у леди Аланис сверкала так ярко, что слепила глаза. Рассмотреть более отдаленное будущее Джоакин не мог.

– Ну… суд будет еще нескоро… – выдавил он наконец.

– Месяц-другой всего остался! Держу пари, до своей свадьбы владыка покончит с герцогом.

Джоакин промолчал. Берк лукаво сощурился.

– Постой-ка… Хочешь сказать, мы месяц пожрем за герцогский счет, возьмем оплату да и уберемся оттуда прежде, чем заявятся искровики?

Джоакин буркнул нечто невразумительное.

– А ты и вправду не такой дурак! – Берк ухмыльнулся. – Хороший план. Я в деле. Когда выступаем?

* * *

Альмеру зовут в простонародье Красной Землей. Местные говорят: красная – значит, красивая. С ними сложно поспорить: города и поселки герцогства, даже самые крохотные, неизменно нарядны, вымыты, выкрашены, тщательно следят за собою, как дворянка средних лет. Мещанские домики так заманчиво опрятны, что хочется потрогать, а то и лизнуть – ни дать, ни взять, марципановые.

Приезжие говорят: прозвище пошло от карьеров. Холмистый центр Альмеры изобилует красной глиной. Кирпичные заводы, коих здесь десятки, обрастают карьерами. Изрытая земля становится неплодородной; овраги заполняются водой и превращаются в жутковатые бурые озера. А иные карьеры, напротив, высыхают, и ветер поднимает над ними вихри терракотовой пыли. Дороги среди холмов усыпаны ею. Идешь ты по грунту или булыжнику, под твоими подошвами все равно окажется тонкий слой красно-рыжего порошка. Местные говорят: наши дороги покрыты золотым песком! Приезжие говорят: высохшей кровью.

В очередной раз отряхивая пыль с волос, Джоакин ворчал:

– Ну, и земля! Как только герцог допустил такое? Стыдно же такой землей править! Ему бы следовало закопать к чертям все карьеры, фабричников разогнать, а земли раздать добрым лордам. Тогда и порядок был бы, а не вот это… тьфу.

Он сплюнул, плевок окрасился в бурый цвет.

– Как увидим герцога, выскажешь ему замечание, – посоветовал Берк.

– Ну, а что, я не прав? Ни луга, ни рощицы. Коню пастись негде, да и смотреть по сторонам противно.

– Не вся Альмера такая. Скоро холмы кончатся, пойдут поля – там красивше. А потом в Алеридан въедем – так ты вообще ахнешь! Не был там? Нет?.. Вот чем хочешь клянусь: лучше города ты не видал.

Берк принялся описывать. С его слов выходило, что во всем Алеридане нет ни единого деревянного дома – все кирпичные или каменные. Десять лет назад герцог велел сравнять последнюю нищенскую улицу, а взамен выстроить кирпичные дома и раздать прежним жителям. Без денег, за так – чтобы деревянные развалюхи не уродовали собою город. С тех пор весь Алеридан – как квартал богачей: каменный, могучий, многоэтажный. Да-да, меньше трех этажей домов вовсе нету. А улицы вымощены кирпичом, а на каждом углу – фонтан или поилка для коней. И прямо сквозь город рельсы проложены: по главным улицам ходят маленькие поезда. Четверть агатки – и ты в другом конце города. А если денег нет, то становишься на подножку и едешь снаружи вагона – еще веселее!

Джоакин познакомился с Берком год назад, на борту корабля, что шел из Беломорья в Рейс. Шхуна была набита наемниками, надеявшимися заработать на Мельничной войне. Берк играл в карты с парнями и по необъяснимой милости богов все время выигрывал. Громила-копейщик, лишившись пары глорий, озверел и схватил Берка за руку. Рванул рубаху – посмотреть, что в рукаве спрятано. Вопреки ожиданиям, в рукаве оказался не крапленый туз, а стальное «перо». Мигом – вот буквально за мгновение ока – «перо» очутилось в ладони Берка, а кафтан на груди громилы распался лоскутьями крест-накрест. Так быстро, что никто не успел проследить движение: вот копейщик стоял одетый, а вот – голый по пояс. После Джоакин спросил Берка:

– Ты где служил раньше, приятель? В каком войске таким штукам обучают?

– В войске?.. – Берк хохотнул. – Я что похож на служивого?..

– Зачем же ты теперь нанялся?

– Корабль хороший – далеко идет…

За плечами у Берка остался долгий шлейф городов, которые он покинул маршем скорее спешным, чем праздничным. Фарвей, Уайтшед, Отмель, Лабелин, Серый Утес, Твинси, Беломорье – в любом из этих мест Берк предпочел бы не появляться даже ночью и в закрытой карете: слишком уж теплую память оставил он по себе у местных жителей. Так что теперь, слушая из его уст описания Альмерской столицы, Джоакин встревожился:

– Постой, приятель, ты что же, и в Алеридане наследил? Хорошим я буду рыцарем, если по моему сквайру темница плачет!

– Нет, Джо, будь спокоен. Алеридан – хорошее место, здесь я тихий и мирный. По нраву мне этот городишко. Другие города – чтобы зарабатывать деньги, Алеридан – чтобы жить. Непременно куплю здесь домишко, когда разбогатею.

Спустя день они увидели город, и Джоакин уважительно присвистнул.

– Хорош, да? – сказал Берк. – А я что говорил!

Город был хорош, с этим не поспоришь. Много красивее всех прочих, какие видал Джоакин. Однако молодой воин смотрел на замок.

Эвергард – цитадель герцогов Альмера – лежал на холме, подобно тому, как корона лежит на голове императора. Он не нуждался во рвах – крутые склоны сами по себе защищали крепость от осадных башен. Три кольца стен опоясывали холм: одна – у подножия, вторая – посередке, третья – под самой вершиной. Дорога вилась между стенами, обжатая ими с обеих сторон, и горе вражескому войску, что рискнуло бы вступить на эту дорогу. Подобно зубцам короны, башни усеивали верхушку. Двенадцать остроконечных сторожевых вышек горделиво взирали на склоны с захватывающей дух выси; тринадцатая башня – центральная – была подлинным исполином. Квадратная в сечении, она имела никак не меньше двухсот футов в высоту и пятидесяти – в ширину. Половину башенной стены занимала огромная фреска: рыцарь, преклонивший колени перед святой Агатой. Волосы и плащ Агаты, шлем и меч рыцаря пламенели золотом.

– Сколько же деньжищ пошло на эту штуковину!.. – воскликнул Берк. – Раз десятый вижу – а все поражаюсь: червонным золотом пол-башни облепили! Будто некуда девать было…

– Эвергард невозможно захватить, – сказал Джоакин. – Он неприступен. Можно лишь увидеть, какие трофеи ждут тебя, рвануться на штурм – и сложить головы под стенами. Эта фреска – насмешка над врагами.

– Ага, и над бедняками тоже, – буркнул приятель. – Кстати, о бедняках, господин мой. Приезд в такое великое место неплохо бы отпраздновать. Не угостишь ли верного сквайра пивком? А где пиво – там и кабанья нога. А где наелся от пуза, там и до ночлега недолго… Словом, деньги у тебя есть?

– Пока – нет, – невозмутимо покачал головой Джоакин. – Потому сперва отправимся в замок.

Они спустились к речушке, что отделяла цитадель от города. По солидному каменному мосту пересекли ее, проехали полмили тенистой каштановой аллеей и приблизились к первым, нижним воротам. Ворота были заперты, несмотря на полдень.

– Не очень-то они рады гостям, – заметил Берк, и оказался чертовски прав.

До ворот оставалось еще двадцать ярдов, когда в амбразурах надвратной башни показались арбалеты.

– Стойте, где стоите! – крикнул некто, невидимый в тени бойницы. – Кто такие, зачем явились?

– Я – Джоакин Ив Ханна с Печального Холма, а это – Берк, мой сквайр! – могуче проорал Джоакин. – Пришли наниматься на военную службу к его светлости!

– Проваливай, – ответила бойница.

Берк невпопад хохотнул. Джоакин свирепо зыркнул на него и прогудел:

– Желаем поговорить с капитаном гвардии!

– Еще чего, – бросили сверху. – Проваливай, говорю.

– А я говорю – позови капитана! – зарычал Джоакин. – Ты хоть знаешь, с кем имеешь дело?

– С голодранцем, – фыркнула бойница. – Для тебя тут службы нет, убирайся.

– Только капитан может принять решение: взять на службу или отказать, – не сдавался Джоакин.

– А я могу принять решение: угостить тебя болтом или нет. Клянусь, если не уберешься сейчас же, проделаю тебе третий глаз.

– Эй, ты что творишь?.. Жить надоело?! – завопил Берк, поскольку Джоакин спрыгнул с коня, воткнул меч в землю, расставил руки в стороны и, безоружный, нагло зашагал к воротам.

– Слушай меня, ты там, на башне! – со злостью закричал молодой воин. – Ты, конечно, можешь пристрелить безоружного путника, с тебя станется. Но тогда ты убьешь человека, который мог бы верой и правдой служить ее светлости леди Аланис до конца своих дней!

Наверху послышалась какая-то возня, приглушенные голоса. Выстрела не последовало. Джоакин живым добрался до ворот, стукнул кулаком в доски. Спустя минуту открылась калитка. На пороге стоял не арбалетчик, но кольчужный рыцарь в белом плаще с гербом Альмеры. Рыцарь внимательно оглядел Джоакина, негромко хмыкнул.

– Сир Хамфри Эльза Карина, лейтенант гвардии его светлости. Командую привратным караулом.

– Я – Джоакин Ив Ханна с…

– Слышал, – кивнул сир Хамфри. – Ты, по всему, неплохой парень. И служил бы верно – я твою породу знаю.

– Благодарю вас, сир! – вскричал Джоакин, хватая лейтенанта за руку.

– Служил бы, – повторил лейтенант с ударением на «бы». – Замок переполнен, гарнизона вдвое больше, чем нужно. Не возьмем мы тебя – некуда.

– Но сир, нам не обязательно место в замке! – истово заговорил Джоакин. – Мы можем в городе квартироваться, а то и в поле ночевать – не в первой же. Просто на службу возьмите! Я – отличный мечник, вы не пожалеете! Хотите – прямо сейчас докажу. Любого поставьте против меня!

Лейтенант издал смешок и постучал кулаком по лбу:

– Совсем свихнулся… Не нужны нам воины, пойми ты! Ты – храбрый парень, но здесь тебе ловить нечего.

Сир Хамфри захлопнул калитку, и больше с Джоакином уже никто не говорил. Мрачнее тучи воин вернулся к своему приятелю.

– Ну, ты сделал, что мог, – утешительно сказал ему Берк. – Видать, им и вправду не нужны люди.

Джоакин угукнул и хмуро двинулся от замка. Берк поехал следом, приговаривая:

– Ничего, явимся в город – там найдем что-нибудь. Богачей в Алеридане много, кому-нибудь охрана да понадобится. Ты умеешь говорить веско, так что мы их живо убедим. Скажем: его светлость нынче в опале у его величества. А раз так, то времена грядут неспокойные. А в неспокойные времена всякого сброда на дорогах хватает, так что путешествовать без стражи – оно себе дороже будет. Уважаемый купец должен о сохранности товара заботиться, в этом деле лишний меч никогда не повредит…

При слове «купец» Джоакин дернулся.

– Ну, а что? – продолжил Берк. – Купцу знаешь, как хорошо служить! У него и денег-то поболе, чем у иного лорда, и кормежка вкусная – купцы в еде знают толк. И делишки непыльные. Лорды с другими лордами рубятся: меч против меча, рыцарь против рыцаря. А у купца враги – воры да карманники. Наймемся к торговцу – наши шкуры целее будут, вот что!

– Нет уж, благодарю, – буркнул Джоакин.

– Это чего же? Не понял всей выгоды? Едем в таверну, я тебе растолкую! Зуб даю: наняться к торговцу – отличная мысль! Даже не знаю, зачем мы на замок время тратили…

Вдруг дорога задрожала под ними. Топот копыт загрохотал в ушах, навстречу приятелям вдоль аллеи несся отряд всадников. Передний кричал, надсадно перекрывая грохот:

– С доррроги! Дорррогу герцогине!

Сзади донесся скрип – замок открывал ворота, готовясь принять отряд. Берк вильнул на обочину, увлекая за собой Джоакина. Спустя пару вдохов мимо них пронесся отряд.

Первым летел золоченый рыцарь на роскошном вороном жеребце. А следом, отставая от лидера на два шага, ехала девушка.

Джоакин глядел на нее. Глядел, не мигая. Глядел, не дыша. Джоакин не знал, где находится, и что делает. От его тела остались одни глаза – остальное было без надобности. Миг, за который леди Аланис промчалась мимо, все длился и длился, и длился… Джоакин смотрел ей вслед, сквозь дорожную куреву и спины всадников, сквозь створки ворот, сомкнувшихся за отрядом… и был уверен, что все еще видит девушку.

Леди Аланис сопровождала дюжина рыцарей – Джоакин заметил их краешком глаза. Самый блеклый из этих рыцарей выглядел так, что Джоакин рядом с ним казался бы нищим прокаженным… но это не имело значения. Замок переполнен, гарнизону не нужны ни воины, ни конюхи, ни лакеи – но и это не имело значения. Спустя месяц имперская пехота осадит цитадель, и всем, кто останется внутри, придется жрать крыс и подметки с сапог. Эта мысль тоже утратила всякую важность.

– Ну что, Джо, двигаем? – спросил Берк, когда улеглась взбитая подковами пыль.

Молодой воин уставился на спутника, будто на умалишенного. Джоакин твердо знал: что бы ни случилось, чего бы ни стоило, он не уйдет от Эвергарда.

Стрела

Август 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Роберт Эмилия Герда рода Агаты, кузен молодого герцога Ориджина, являл собою отличное доказательство того, что люди не меняются с годами. Роберт Ориджин был фаталистом и в тридцать лет, и в двадцать, и в десять. Даже младенцем он был весьма фаталистичным – кто помнит, тот подтвердит. Всю свою жизнь Роберт свято верил, что все на свете – в руках Праматерей. Как они решили – так и будет; что положено – то и случится. Человек не в силах изменить что-либо, как ни старайся. Даже если кажется, будто принимаешь решения, на что-то влияешь – это иллюзия. Ты всего лишь реализуешь то, что предначертано Праматерями.

Такие убеждения вовсе не сделали Роберта смиренной овечкой. Подростком он начал службу грея, в шестнадцать получил красно-черный плащ, в девятнадцать командовал ротой, в двадцать три – батальоном. Будучи юношей, считал выигранные поединки, а когда перевалил за дюжину, сбился со счета и больше не давал себе труда. Ходил с лордом Десмондом в Шейланд и в Рейс, и в Закатный Берег. Турнирами пренебрегал – ерунда это. Лишь однажды в Нортвуде на спор принял участие и сделался чемпионом… Словом, кайр Роберт был обычным Ориджином, не хуже прочих.

Его мировоззрение выражалось в кромешном, непрошибаемом спокойствии при любой жизненной ситуации. Роберта невозможно было удивить или выбить из колеи. Что бы ни случилось, он принимал как должное и реагировал одним словом: «Ага». Или в крайнем случае: «Бывает». Кого-то убили – ага, кто-то тяжко хворал и выздоровел – бывает. Сошла лавина, снесла родовое имение – и такое бывает. За ночь выиграл в кости полсотни эфесов – ага. Роберт, вообще-то, был не азартен, но в ту ночь Праматери распорядились – он и сыграл. В Закатном Берегу оказался в безнадежной ситуации: с одной ротой, прижатый вражескими эскадронами к замковой стене, – ага. Прикинул: что угодно Светлой Агате? Ей угодно было, чтобы Роберт бросился на штурм. Он и полез – одной ротой. Замок пал. Позже герцог Десмонд хвалил его: «Ты – герой, племянник. Это легендарный успех». Роберт ответил: «Бывает, милорд». А днем позже скакал в чистом поле, конь угодил копытом в нору, и Роберт расшиб голову – так сильно, что всю зиму провалялся на грани смерти. Он и тут сказал бы: «Бывает», – да не смог, поскольку лежал без сознания.

А когда оклемался, старый герцог поручил ему дело.

– Очень важное дело, почетное, – сказал герцог, но замялся. Казалось, боялся унизить племянника.

– Ага, милорд.

– Наши денежные трудности растут из года в год. Ситуация становится плачевной. Я хочу поручить казну герцогства человеку, которому полностью доверяю, – одному из Ориджинов. Хочу, чтобы ты, Роберт, занялся этим.

Другой бы протестовал: что за дело для воина?! Убеждал бы: я выздоровел, рана зажила, готов к любому сражению! Намекнул бы осторожно: младший сын вашей светлости, Эрвин, справится намного лучше… А Роберт не спорил, даже ни о чем не спросил. Раз так случилось – значит, Праматерям угодно.

– Ага, милорд.

С тех пор шесть лет кайр Роберт заведовал всей казной герцога Ориджина.

К этому делу подходил он добросовестно, как и к любому другому. Старательно изучал отчеты управителей, крупные суммы выдавал только под расписки, каковые складывал в сундуке под замком. Раз в месяц брал на себя труд лично просуммировать все доходы и вычесть расходы. Если деньги тратились на что-либо видимое глазу – ремонт крепостной стены, строительство моста или дороги – ездил проверить, как идут дела. При этом Роберт продолжал носить кайровский плащ и меч на поясе. Управители боялись его, как сизого мора. Если прежде кто-то и воровал из герцогской казны, то теперь о краже не могло быть и речи.

Однако Великий Дом Ориджин продолжал беднеть. Кайр Роберт зорко следил за тем, куда расходуются деньги, но откуда они берутся – он имел смутное представление. Конечно, Роберт знал: основной источник доходов – налоги с торговли, ремесленных цехов и вольных крестьян. Но какова должна быть сумма этих доходов?.. На нее влияла масса факторов: урожай или неурожай, овечий мор, текущие цены на шерсть, торговая политика Южного Пути, даже столичная мода!.. Роберт Ориджин не разбирался во всей этой чепухе, и не пытался. Он видел ситуацию так: доходы зависят от воли Праматерей. Если им будет угодно, доходы вырастут. Как правило, Праматерям было угодно обратное.

Каждый сезон кайр Роберт докладывал своему дяде:

– Милорд, доходы упали на десятину против минувшего года. Я смог сократить расходы лишь на пол-десятины, так что по итогу остались в убытке.

Герцог хмурился:

– Куда деваются чертовы деньги?..

Роберт принимался обстоятельно отвечать, герцог кривился, как от кислого вина. Роберт выкладывал на стол учетные книги и векселя. Герцог рычал:

– Хватит, довольно! Скажи коротко: в чем беда?

– Праматерям угодно, чтобы доходы упали, – невозмутимо сообщал Роберт.

– Холодная тьма… Что можно сделать?

– Будем надеяться, милорд, что в следующем году станет лучше, – советовал Роберт. Герцог следовал совету.

Был конец августа 1774 года. Жизнь повернула и двинулась другим путем. Великий Десмонд Ориджин тяжко захворал и отрекся от власти. Эрвин София Джессика – новый герцог – собирал войско.

Он вызвал Роберта для беседы наедине в шестой день своего правления. Разговор состоялся на вершине южной башни – Эрвин любил высокие места. Молодой герцог предложил выпить, Роберт не отказался. Поднял кубок за Светлую Агату, влил в себя залпом, не поморщившись. Эрвин едва пригубил.

– Ну, ты и дела затеял, кузен!.. – сказал Роберт, кивнув в сторону бойницы.

Снаружи блестело лазурью озеро, плавали утки, служанки со смехом стирали белье… А за озером долина пестрела шатрами и флагами, чадила сотнями костров, всхрапывала тысячами конских глоток. Двенадцать батальонов развернулись в долине, и она сразу сделалась тесной. Военный лагерь уперся флангами в подножья гор.

– Что ты об этом скажешь? – спросил Эрвин.

– Сильное войско, – уважительно ответил Роберт. – Славный будет поход, надолго запомнится.

Глубоко в душе Роберт полагал, что армия кузена будет с треском разбита. Имперские войска вдвое превосходят северян по численности и носят искровые копья. А Эрвин, ко всему, совершенно неопытный полководец, так что его дело – пропащее. Однако Роберт не кривил душой: поход будет славный и памятный! Хотя и безнадежный.

– И ты не скажешь, что я совершаю самоубийство? – будто прочел его мысли Эрвин.

Роберт пожал плечами.

– Ты сказал, Агата говорила с тобой. Раз это ее воля – значит, быть посему.

– Я тоже так считаю, – с легкой улыбкой ответил герцог. – Загвоздка вот в чем: Светлая Праматерь не сказала мне, откуда взять денег для похода. Об этом я хотел побеседовать с тобой.

Роберт поднаторел в финансовых подсчетах и без труда прикинул вслух:

– У нас два батальона Первой Зимы. В каждом по триста кайров, каждый получает в месяц пять золотых. Добавим жалованья офицерам и походные затраты, выйдет общим счетом три тысячи девятьсот эфесов в месяц. Затем, ты призвал еще десять вассальных батальонов. Тамошним кайрам платят их лорды, но ты должен будешь оплатить продовольствие и фураж в походе, госпитали и снадобья, а также труд инженеров для осадных машин. Это станет тебе по двести пятьдесят эфесов на батальон, итого – шесть тысяч четыреста золотых в месяц…

– Еще не все, – покачал головой Эрвин. – Я ожидаю Флеминга и Уайта, и лордов Верхней Близняшки, и отзываю нашу горную стражу. Добавятся еще два батальона Ориджинов и шесть вассальных.

– Ага, – сказал Роберт и нахмурился, складывая в уме, – стало быть… одиннадцать тысяч восемьсот золотых за месяц похода. А если положить, что война не будет длиться меньше трех месяцев, то выходит…

– Пятьдесят девять тысяч эфесов, – опередил его Эрвин. – Мне понадобится не три месяца, а пять.

– Все в руках Праматерей, – согласился Роберт.

– Тут мы подходим к самому любопытному. Сколько есть у нас в казне?

Ни секунды не колеблясь, казначей сообщил:

– Сто девяносто эфесов серебром и восемьдесят шесть – золотом.

Ничтожная малость суммы не смущала Роберта. Он был уверен: дело казначея – в том, чтобы точно вести подсчет и не допускать воровства. А уж доходы – это в руках Праматерей, и от воли смертных не зависит.

Эрвин усмехнулся:

– И, я полагаю, эти баснословные богатства уже кому-нибудь обещаны?

– Точно, кузен. Твоя матушка велела выдать пятьдесят эфесов епископу и пятьдесят – госпиталю Глории-заступницы. Еще триста будут выплачены мастерам за укрепление моста через Створки Неба.

– Иными словами, я имею на сотню эфесов меньше, чем ничего?

– Бывает, – пожал плечами Роберт.

Молодой герцог сказал с улыбкой:

– Дорогой кузен, мне нужны деньги. Ты знаешь, сколько. Найди мне их.

Казначей глянул на лорда несколько озадаченно. Подобных дел ему прежде не поручали. Он привык повиноваться приказам и исполнять со всей тщательностью, но этот приказ был больно уж странным. Роберт попытался объяснить:

– Ты не понимаешь самую суть казначейского дела…

– Кузен, – добродушно подмигнул ему Эрвин, – я знаю, прошло совсем мало времени, ты не успел перестроиться… Никогда не говори герцогу Ориджину, что он чего-нибудь не понимает. Ага?..

Казначей не оробел:

– Прости, я не хотел проявить неуважение. Тут нет ничего зазорного: ясное дело, что лорд не понимает в финансах! Ты же не купец. Но я, волею Праматерей, освоился в этой кухне, и хочу пояснить.

– Что ж, давай, – милостиво разрешил герцог.

– Видишь ли, главная задача казначея – всегда знать, сколько денег имеется в казне. Если лорд желает потратить деньги, он спрашивает о том, сколько есть в наличии, и из этой суммы исходит. Для того и ведется учет – чтобы знать, сколько можешь потратить. Безрассудные лорды тратят больше, чем имеют, и влезают в долги. Слишком осторожные тратят меньше, и в казне остается избыток, который крадут управители. Умный лорд потратит ровно столько, сколько нужно. Такова суть финансового дела.

– Извини мне глупый вопрос… а кто отвечает за наполнение казны?

Лицо Роберта прояснилось, он сказал с глубокой убежденностью:

– Это не зависит от воли смертных! Доходы – в руках Праматерей.

Герцог почему-то рассмеялся.

– Ах, как мало мы значим в этом мире! Ничтожные смертные!.. Ладно, спрошу более конкретно. Граф Шейланд оплатил выкуп за мою леди-сестру. Сколько?

– Двадцать тысяч золотых.

– Всего?!

– Двадцать тысяч сразу, и еще обязался платить по десять в год на протяжении будущих десяти лет. Общим счетом выйдет сто двадцать тысяч эфесов.

Эрвин присвистнул. Это была чудовищная сумма. Редкий император выплачивал такой выкуп семье своей невесты! Однако деньги нужны были сейчас, а не через десять лет.

– Я могу использовать хотя бы первые двадцать тысяч?

– Нет, кузен. Они давно потрачены.

– Кем? На что?

В этом Роберт был силен. Улыбка озарила суровое лицо кайра.

– Две тысячи двести пошли на устройство свадьбы Ионы. Тысячу пятьсот Иона забрала с собой в Шейланд, чтобы пожертвовать тамошним беднякам и больницам. Тысячу двести герцогиня София потратила на открытие театра в Лиллидее и шестьсот отдала епископу для новых фресок в Скальную Часовню…

Герцог вновь расхохотался:

– Ну и семейка! Хоть кто-нибудь здесь тратит деньги на что-то полезное?

– Оставшиеся четырнадцать тысяч пятьсот и еще двенадцать тысяч из нашей казны герцог Десмонд уплатил мастеровым цехам задатком за сооружение подземной усыпальницы.

Смех Эрвина тут же оборвался.

– Мой отец зарыл в землю половину стоимости войны?!

– Неуместный сарказм, кузен. Подземная усыпальница – важное и дорогое строение. Она…

– …очень скоро пригодится мне, если я не найду денег на содержание войска!

– Бывает, – развел руками Роберт.

Герцог глубоко вдохнул, чтобы набраться терпения.

– Ладно, кузен, я понимаю: задача непростая, творческая… Давай подумаем вместе: где взять денег? Вот, например. Отец заплатил цехам вперед… но ведь они не потратили эти деньги сразу! Не могли же! Таких деньжищ хватит на десять лет строительства. Можем ли мы забрать назад то, что цеха еще не истратили?

– Это против чести, кузен.

– Не силой забрать, а попросить. Пообещать цехам свободу от налогов на все время, пока мы не вернем задаток.

– Хм… Да, может сработать. Думаю, тысяч десять получим.

– А нужно шестьдесят. Где взять еще?

– Герцог Десмонд в таких случаях брал в долг…

– У Короны или Альмеры! Айден Альмера заперт в осаде, а император – наш противник!

– Есть Нортвуды…

– Сибил теперь подруга Адриана. Нортвуды ничего нам не дадут. Думай еще, кузен!

Вопреки ожиданиям, новая задача расшевелила Роберта. Найти денег – все равно, что придумать план кампании… только намного сложнее.

– Ха! Есть мысль, кузен! – казначея посетило озарение. – Говоришь, ты ждешь батальоны Флеминга и Уайта? Они опаздывают, и мы с тобой знаем, что это значит: эти люди ненадежны. Опасно вести в бой вассала, который колеблется прежде, чем выполнить твой приказ. Кузен, предложи Уайту и Флемингу внести откупную подать. Вместо военной службы пусть заплатят Первой Зиме по десять тысяч эфесов. Мы получим деньги и избавимся от людей, которым не можем доверять – двойная выгода.

Эрвин уважительно кивнул.

– Действительно, отличная мысль. Ты меня радуешь, кузен. Жаль, что не могу последовать совету.

– Почему?

– Император выставит против меня десять батальонов рыцарей и двадцать – искровой пехоты. Мне нужен каждый воин Севера, который может держать оружие. Я не могу отказаться от войск Уайта и Флеминга.

– Что ж…

– Не говори свое «бывает»! Подумай еще, давай! У тебя хорошо получается.

Роберт сказал:

– Граф Шейланд может заплатить нам десять тысяч в счет будущего года… если Иона попросит его об этом.

– Иона не станет просить, – отрезал Эрвин. – Тем более, у своего мужа. Только не Иона.

– Понимаю, кузен.

– Но мысль неплоха… Сделаем вот как, Роберт: не сестра обратится к Шейланду, а ты.

– При всем уважении… куда больше шансов, что граф даст денег, если попросит Иона.

– Не бойся, даст и тебе. Он будет сговорчив и добр: я сделаю графу щедрый подарок.

– Какой?.. – полюбопытствовал Роберт.

– Предложу ему сбежать из Первой Зимы и переметнуться на сторону императора. Я уверен, банкир будет в восторге.

Роберт покачал головой, но не сказал ничего об умственных способностях кузена. Лишь развел руками:

– Бывает…

В дверь постучали, на пороге возник кайр Джемис Лиллидей:

– Милорд, вассалы собрались в большой трапезной. Ждут вас.

– Верно, пора. Идем, Роберт.

* * *

В замковом дворе раздавался звон мечей. Герцог и кайры остановились, глядя на группу воинов, окружившую двоих дерущихся.

– Поединок, милорд, – прокомментировал Джемис.

– А то я не вижу!..

Эрвин подошел посмотреть. Зрители расступились, пропуская. В центре круга рубились двое кайров.

Обычно кайровские поединки быстры и кровавы. Эрвин видал такие, что решались в два удара. Атака – неудачный блок – повторная атака. И все, один лежит, второй отирает клинок. Собственно, на этом и строится кайровская тактика пешего боя: уложить противника за считанные секунды, пока не пришли на помощь другие. В мечевом бою кайр срабатывает, как взведенный арбалет: наносит один молниеносный и неотразимый удар, отточенный годами. Это позволяет разрушить строй, врубиться в глубину вражеских порядков, сокрушить значительный отряд небольшим числом воинов.

Однако сейчас бойцы были почти равны по мастерству. Один атаковал с такой скоростью, что клинок расплывался в воздухе блестящей дугой. Сыпал удары градом, зажимал противника в глухую защиту, не давая опомниться. Но тот, однако, успевал раз за разом парировать и смещался так, чтобы зайти противнику в бок. Нападающий сильно рисковал: если он хоть на миг сбавит напор, вполне возможно, первая же контратака прикончит его. Так же и жизнь защитника висела на волоске: спасала лишь предельная концентрация внимания, раз моргнуть – и один из ливня ударов достигнет цели.

Джемис шепнул:

– Красиво!..

Его точку зрения разделяли многие: две дюжины воинов следили за поединком, затаив дыхание. В их числе были и часовые, охранявшие двери трапезной.

– Господа, – кашлянул Эрвин, – простите, что отвлекаю!

Зрители обернулись к нему, вскинули руки в салюте:

– Милорд! Милорд!

Бойцы не заметили, и Эрвину пришлось рявкнуть:

– Отставить!

Они опустили мечи. Ни на одном не было ни капли крови. Несколько минут такого поединка без единой царапины – признак высочайшего мастерства обоих бойцов.

– Хороши, – вполголоса сказал Джемис.

– Кто начал? – холодно спросил герцог Ориджин.

– Я, милорд, – сделал шаг вперед нападавший кайр. – Мое имя…

Эрвин пропустил мимо ушей.

– Зачем?

– Он оскорбил Светлую Праматерь Агату.

– Вот как?..

– Назвал ее просто Агатой, будто какую-нибудь служанку!

– Какой ужас!.. – покачал головой Эрвин.

– Да, милорд.

Герцог повысил голос:

– И ваша память, господа, не сохранила тот незначительный факт, что я запретил поединки?!

Бойцы молчали. Джемис сказал:

– Ваш отец, милорд, поощрял…

– Ах, мы так похожи, сложно заметить разницу… Открою тайну: я – не мой отец!

Эрвин указал на кайра-защитника:

– Месяц в подземелье. В сидячем мешке.

Кайр спал с лица. В обширной темнице Первой Зимы имелись камеры разных размеров. Некоторые отличались от гроба лишь тем, что заживо похороненный имел возможность сесть.

– Милорд, за что?.. Я ведь только защищался!

– Два месяца. Вы могли принести извинения, а не хвататься за меч.

Герцог перевел взгляд на часовых:

– Вы составите ему компанию. Следовало вмешаться, а не зевать.

Три меча со звоном легли на брусчатку.

– Теперь вы… – Эрвин подозвал зачинщика поединка. – Вы устроили бой у дверей трапезной, когда меня ждут внутри. Хотели произвести впечатление и выслужиться?

– Да, милорд, – без смущения ответил кайр. Он считал себя победителем и был уверен: его наказание не коснется.

– Я дам возможность послужить, – сказал Эрвин. – Идите со мной, займите место за обеденным столом. Когда подам знак, встаньте и выйдите из зала.

– Это все, милорд?

– Поверьте: этого довольно.

В сопровождении трех кайров Эрвин вступил в трапезную.

* * *

Здесь было жарко и тесно: казалось, входишь в бочку, заполненную смолой. Зал переполнен: триста человек дышат пряными запахами яств, переговариваются, затапливая воздух гулом. Прим-вассалы – на помосте: сестра и мать, кастелян Хайрок и граф Лиллидей, бароны Стэтхем и Нойворт, полковники Хортон и Блекберри, кузен Деймон – брат Роберта. Здесь же и свояк – граф Виттор Шейланд. Секунд-вассалы – внизу, за общими столами: мелкие бароны, родовитые кайры, батальонные офицеры. Цвет герцогства, железный кулак Севера. Триста человек разом умолкли, обернувшись к Эрвину, и ему сделалось зябко.

В тишине он прошел на свое место между сестрой и кастеляном. Все, кто был в зале, поднялись и поклонились ему. Воздух громыхнул:

– Слава дому Ориджин!

Эрвин подумал: что вы запоете через десять минут, когда я скажу то, что собираюсь?.. Эти люди слышали, что сделал император. И привели свои войска в долину, и присягнули на верность молодому герцогу… Но они еще не слышали, что Эрвин намеревается сделать. Еще только предстоит посвятить их в свои планы.

Иона подалась ближе к брату, он ощутил ее тепло. Со дня, как он вернулся в Первую Зиму, Иона всегда находилась около него. Стояла за плечом, когда Эрвин принимал вассальные присяги; сидела рядом на совещаниях и обедах; читала книгу, пока Эрвин писал письма; с ним вместе ездила на прогулки, вместе смотрела на огонь в камине. Иона не требовала внимания: когда он был занят – а так случалось почти всегда – сестра не подавала ни звука. Но давала почувствовать: я – рядом. От этого становилось легче дышать.

Эрвин поднял кубок:

– Да славится Светлая Агата!

Вассалы выпили вместе с лордом. Он позволил им сесть, но сам не опустился на место.

– Господа, я хочу сразу сказать главное. Мы перейдем к трапезе после того, как поговорим о деле.

Зал притих. Голос лорда зазвенел эхом:

– Клянусь быть честным пред лицом сюзерена, не порочить его словом или делом, не совершать поступков, противных воле господина, как своими руками, так и руками людей, что будут служить мне. Знакомые строки?!

– Да, милорд.

– Клянусь чтить память Святых Прародителей, – чеканил Эрвин, – поступать согласно их заветам, свято соблюдать законы воинской чести. Клянусь поднимать меч в защиту слабых и невинных, беречь справедливость, уничтожать ростки зла и тьмы, проникшие в наш мир! …А эти слова знакомы вам, воины?!

– Так точно, милорд!

– Эту присягу принес каждый из нас. Пришло время ее выполнить! Каждый в этом зале слышал, что произошло в Запределье. Каждый знает: человек, занимающий престол, попрал справедливость, растоптал воинскую честь, плюнул в лицо Праматерям! Адриан решил, что стоит выше заветов, что может призвать в мир тьму и поставить ее себе на службу. Праматери ему больше не указ. Он нашел себе нового союзника – Темного Идо. Вы готовы молча подчиниться этому человеку?! Готовы стать перед ним на колени и покорно склонить головы?!

Зал взорвался негодованием. Стены едва не дрожали от криков. Воины схватывались с мест, вздымали мечи над головами.

Эрвин дал им время, затем поднял руку, призывая к тишине.

– Буду честен с вами, воины. Я не обещаю легкой победы. Не обещаю звона золота и громких почестей. Не обещаю, что многие вернутся живыми. Вы привыкли к быстрым и победоносным сражениям, привыкли, что враг дрожит перед нами… но нынешний враг не таков! Подобного врага никогда прежде не было. Потребуются все наши силы до последней капли – и все равно окажется мало. Будет трудно и жарко, на нашем пути вырастут железные стены, а земля станет гореть под ногами. Но если кто и сможет противостоять такому врагу, то это – мы, северяне. Никто другой! Ни одна сила в мире не рискнет обнажить меч, если мы не сделаем этого! Мы – последний оплот, мы – надежда Праматерей, и другой не будет! Мы родились на свет, чтобы вступить в эту войну. И я клянусь вам: это будет чертовски славная война!

Трапезная потонула в криках. Злость, азарт, предвкушение. Эрвин и не ждал другого. Убедить кайра сразиться за своего лорда против сильного врага ради славы и чести – не сложней, чем уговорить пса броситься на волка… Нет, трудная часть – еще впереди.

Эрвин вынул из-за манжеты свернутый листок и подмигнул сестре. Она была рядом, когда он писал это, но не видела текста. Он попросил тишины и показал воинам письмо.

– Согласно древним законам чести, прежде чем начать войну, следует дать врагу шанс. Если он признает себя слабым и отступит без боя, благородный воин не должен его преследовать. Потому я намереваюсь отправить нашему врагу следующее письмо.

Он зачитал с листа:

– Адриан Ингрид Элизабет, сударь. Вам известно о страшных злодеяниях, творимых по вашему приказу в Запределье. Вы преступили законы людей и богов. Если хотя бы отзвуки чести присущи Вам, Вы сделаете то, чего я требую. Остановите святотатство; судите и казните тех, чьими руками творилось зло; освободите всех пленников и выплатите десять тысяч эфесов семьям безвинно погибших; принесите извинения Великому Дому Ориджин. Лишь тогда останусь Вашим верным вассалом. Эрвин София Джессика, герцог Ориджин.

На минуту повисла гробовая тишина. Ее прорезал чей-то возглас:

– Правильно! Пусть знает! Север воюет по чести!

Кто-то подхватил:

– Верно! Адриан может поджать хвост и сбежать, если захочет!

– Дадим ему время подрожать от страха!

И следом понеслось:

– Да здравствует Ориджин! Слава Агате!..

Но верхний, господский стол хранил хмурое молчание. Кто смотрел с укором, кто – с разочарованием. Роберт обронил:

– Бывает…

– Милорд, – сказал Артур Хайрок, – это плохая идея.

– Худшая из тех, что можно придумать, – добавил полковник Блэкберри.

– Самоубийство, – ввернул Деймон.

Полковник Хортон растолковал Эрвину, будто несмышленому:

– Внезапность – наш козырь. Адриан не знает, что вы живы. Если выступим быстрым маршем, за месяц достигнем земель Короны. Возможно, Адриан не успеет сосредоточить войска, и мы разобьем их по частям. Но если предупредим, он подготовится и соберет армию. Против каждого нашего воина выйдут по два искровых копья! У нас не будет шансов!

– Учтите политическую обстановку, милорд, – взял слово граф Лиллидей. – Как только вы оповестите Адриана о мятеже, он тут же созовет своих вассалов. Можно не сомневаться, что на его стороне выступят Лабелин и Литленды, Альмера и Надежда. Это даст ему не меньше тридцати тысяч рыцарей! У Адриана будет пятикратный перевес в кавалерии! Как вы планируете победить, милорд?..

Эрвин громко кашлянул и заговорил на весь зал:

– Я хочу дать шанс не только Адриану. Здесь, среди нас, могут быть такие, кто не согласен со мной. Те, кто не готов подчиняться моим приказам, кто считает меня глупым и неопытным. Те, кто не верит мне. Я даю вам возможность, но только одну: встаньте и уйдите прямо сейчас. И никогда не возвращайтесь. Я не стану преследовать – даю слово лорда.

Джемис аж присвистнул. По столам пробежал шепоток. Такого не ожидал никто. Разрешение на предательство?.. Как это?..

Некоторые лица выразили колебание. Некоторые предпочли бы не идти за неженкой в его самоубийственный поход… но не могли решиться подняться с мест. Было слишком похоже на издевку или жестокую проверку. Сложно поверить, что герцог говорил всерьез.

Эрвин нашел глазами кайра – зачинщика поединка, и чуть заметно кивнул. Тот побледнел, но встал. Растерянно развел руками.

– Милорд?..

– Ступайте, – сказал герцог.

Кайр пошел к выходу, то и дело оглядываясь. Эрвин буравил его взглядом, пока воин не оказался за порогом. Повернулся к залу:

– Кто еще? Кто еще не верит мне?

Поднялось несколько человек. Потом другие, и еще. Один за одним, двадцать три воина покинули зал. Больше, чем Эрвин хотел бы, но меньше, чем опасался.

Затем он окинул взглядом верхний стол: Хортон и Блэкберри, Лиллидей и Хайрок, бароны, два кузена, сестра и мать, граф Шейланд. Никто из них не изъявил желания встать. Многие опустили глаза.

– Я рад, что теперь меж нами полное взаимопонимание, – сказал Эрвин и взмахом руки велел начать трапезу.

Иона хотела сказать что-то, но Эрвин прижал палец к губам:

– Потом.

И через плечо сестры шепнул Виттору Шейланду:

– Граф, после обеда я хотел бы поговорить с вами наедине.

* * *

Эрвин плотно запер дверь кабинета и предложил свояку сесть. Тот отказался. Застыл в напряженной позе, готовый не то сражаться, не то оправдываться, не то отвесить поклон.

– Граф, почему вы не ушли?

– Простите?..

– Я предложил уйти всем, кто не хочет участвовать в моей безумной, безнадежной затее. Большинство северян остались – они сумасшедшие, как и я. Но вы-то, граф?..

– Ваша светлость… – Виттор Шейланд потер подбородок, опустил взгляд. – Вы не лучшего мнения обо мне. Я не первый день живу на свете, милорд… Понимаю: такие, как леди Иона, не выходят за таких, как я. Уже одного этого довольно для вашей немилости… Я – сын банкира и внук купца, это верно. Но и сын графини – тоже. Вы предложили уйти, и предатели ушли. Можете думать обо мне что угодно, милорд, но у меня есть достоинство. Я остался.

– Слово «предатель» неприменимо к тем, кто не связан клятвой. Вы не обязаны служить мне.

– Но я – ваш свояк, милорд.

Эрвин искривил губы в улыбке:

– Будьте верны Ионе – этого довольно.

Граф Шейланд прочистил горло:

– Милорд, неловко говорить… Не к лицу мне пафос и громкие слова. Не тот я зверь, чтобы рычать. Но… мне тоже не по душе то, что сделал Адриан.

Эрвин смерил его внимательным взглядом, будто увидел впервые.

– Хорошо сказано. Я рад это слышать… И тем не менее, буду просить вас, граф: уезжайте. Вернитесь в Уэймар. Доложите императору о том, что видели здесь.

Виттор дернулся:

– Вы принимаете меня за…

– За умного человека, граф. Тысяча ваших воинов не изменит ход войны. Они даже не удержат Уэймар, если император пошлет туда искровиков. Но если вы сделаете, как я прошу, то спасете себя… и мою сестру.

– Вы просите… постоять в стороне, пока вы сражаетесь со злодеем и тираном?

– Да. И защитить леди Иону.

Виттор поразмыслил – и покачал головой.

– Нет, милорд, простите. Я не сделаю этого.

– Имеются весомые причины, кроме уязвленной гордости?

– Даже две. Во-первых, леди Иона не согласится стоять в стороне. Ни за что.

– Я поговорю с нею.

– И она откажет вам, милорд. Увидите.

– Увидим. А во-вторых?

– Во-вторых, у меня есть идея. Вам ведь нужны союзники, верно?

Эрвин прищурился, склонил голову в сомнении.

– Хотите сказать, вы можете привести на мою сторону Великий Дом?

– Полагаю, да.

– Как?

Виттор медлил.

– Желаете плату за это?

– Да, милорд.

– Какую?

– Ваше доверие.

Герцог издал смешок:

– Всего-то?..

– Милорд, я женат на вашей сестре и знаю, чего стоит доверие Ориджина. Дороже всего, что я мог бы попросить.

Эрвин ответил:

– Ничего не обещаю вам. Лишь одно: я дам вам право выбрать сторону, и если по какой-то причине выберете мою – я приму вас.

Виттор слабо улыбнулся:

– Этого я и хотел, милорд. Моя идея – в следующем…

Полчаса спустя граф Шейланд покинул кабинет герцога. В приемном покое дожидались леди Иона и кайр Джемис. Они застали Эрвина в странном воодушевлении.

– Милорд, ваша радость скверно пахнет, – тут же заявил Джемис. – Вы имеете дурную привычку смеяться, стоя на пороге смерти.

– Сейчас – не тот случай, – возразил Эрвин. – Близость смерти наскучила и больше не забавляет. Я стал предельно осторожен.

– Неужели? – с сарказмом процедил кайр. – Из чистой осторожности вы предупреждаете императора о своем мятеже?

– Именно.

– Даете ему время подготовиться, собрать войска, встретить нас пятикратным перевесом?

– В кавалерии. И десятикратным – в пехоте.

– А изменникам в вашем войске милостиво позволяете предать вас?

– Точно так.

– Не объясните ли смысл ваших поступков, милорд?

– И не подумаю! – Эрвин буквально лучился самодовольством.

– А мне – объяснишь?.. – осторожно спросила Иона.

– И тебе – нет.

Лицо сестры посерело. Кайр Джемис сказал:

– Вы просили правду, милорд. Извольте: ваш поступок выглядит благородной глупостью. Очень благородной… и очень глупой.

– От всей души на это надеюсь! – Эрвин подмигнул кайру. – Вы можете идти, Джемис.

Тот покачал головой и вышел. Брат и сестра остались одни.

– И тебе не объясню, милая Иона… но ты поймешь сама.

Иона повела тонкой бровью.

– Ты хотел избавиться от предателей сразу, еще до сражений?

– Верно. А зачем я злю Адриана?

В темных глазах сестры блеснули искорки:

– Ты хочешь, чтобы он прислал за тобой своих убийц с Перстами Вильгельма. Мы схватим их и покажем всему миру. Тогда Великие Дома выступят на нашей стороне!

Эрвин улыбнулся в ответ:

– Провокация, дорогая сестричка. Ее так легко принять за безрассудство противника.

Иона обняла его и шепнула на ухо:

– Знаешь, что я хочу сказать?

– Тебе достался чертовски хитрый брат.

– А еще?

– Ты гордишься мною.

– Это не все, – глаза леди Ионы были очень серьезны.

– Если Адриан разгадает мою маленькую хитрость, то решит сыграть на опережение. Захочет раздавить нас прежде, чем мы сплотим Великие Дома. Швырнет в бой каждого рыцаря, каждого искровика, каждого зверя с говорящим Предметом, который ему служит. Здесь, в долине, случится самая кровавая бойня, какую только видел Север. Земля станет цвета кайровских плащей, а от Первой Зимы не останется камня на камня. Ты об этом, сестрица?

– Да, – кивнула Иона. – Но мы все равно победим. Иначе просто не может быть. Мы – Ориджины. Мы разобьем его.

– Не мы… – тихо сказал Эрвин. – Я.

– Что?..

– Прошу тебя: уезжай. Отправляйся с мужем в Уэймар. Когда они придут в Первую Зиму, хочу, чтобы тебя здесь не было.

Иона отстранилась. Обошла комнату, встала у окна. Долину накрывали сумерки, повсюду тлели искры костров.

– Как ты думаешь, милый: птицы умеют падать?

– Так же, как рыбы – тонуть…

– Если птица захочет умереть, что ей делать? Сложить крылья и рухнуть камнем вниз, на скалы… Хватит ли силы воли, чтобы не вспорхнуть в последний миг? Сможет ли заставить себя разбиться?..

Эрвин подошел ближе, а голос сестры стих до шороха.

– Я думала об этом, когда ты был… там. Стояла на башне меж зубцов, смотрела туда, где Запределье. Не видела тебя и думала о птицах… О себе. Я – не птица, мой дорогой Эрвин. Никаких крыльев, ни перышка. Мне было бы очень легко падать.

Брат развернул ее лицом к себе.

– Хочешь о смерти? Хорошо. Я вернулся из Запределья ради тебя. Проще было тысячу раз сдохнуть, чем вернуться… Так вот, не смей говорить мне про башни и перья, слышишь? Если сотворишь такое, я найду тебя на Звезде, притащу обратно на землю, а потом своими руками задушу.

– А ты не смей прогонять. Мое место – здесь!

– Иона, ты говоришь, как капризная девчонка. Вспомни, кто ты!

Северная Принцесса покачала головой с ледяной улыбкой на устах.

– Я хорошо помню, кто. А помнишь ли ты? Я – Ориджин. Ты – мой лорд, и я хочу служить тебе. У меня есть такое право.

– Сестрица, ты не…

– Прикажи! – оборвала Иона. – Прикажи что угодно, я сделаю. Тебе нужны деньги – сколько? Сто тысяч? Миллион? Я найду! Нужно командовать войском? Ты же знаешь, смогу и это! Искать союзников, договариваться, убеждать – кого угодно, хоть Темного Идо. Сидеть в засаде, ожидая, когда за тобой и мной придут всесильные убийцы? Я буду, если нужно. Только скажи!

Эрвин оторопел от этой вспышки и не находил слов. Иона продолжила:

– Но не приказывай уезжать. Не говори, что я снова должна оказаться в сотнях миль от тебя. Снова неделями не спать, снова дышать пеплом вместо воздуха. Чувствовать, как сердце леденеет в груди. Замерзать с каждой вестью, которую приносят голуби. Умирать вместе с тобой ночь за ночью, и делать вид, что живу… Не поступай так со мною, прошу. Я устала от смерти. Я знаю, как холоден мир без тебя.

Перо

Август 1774г. от Сошествия

Фаунтерра

Три недели в столице – это много. Не сказать, что целая жизнь, но где-то около. Множество событий теснятся, скрещиваются, затеняя друг друга.

Его величество начал появляться на людях вместе с ее высочеством. Минерва Стагфорт взошла на очередную ступеньку традиционной лестницы. В день помолвки она стала зваться «ее высочеством», наравне с принцессой крови. Первого августа обрела привилегии сопровождать владыку в светских делах и наполнять его кубок за столом. Шестнадцатого августа леди Минерва начнет носить фамильные цвета Династии, первого сентября получит место у трона во время больших приемов… Так, ступень за ступенью, она будет вживаться в новую роль, пока не сделает окончательный шаг: шестнадцатого октября корона императрицы ляжет на голову девушки.

Айден Альмера, обвиненный в измене, окопался в родовом замке Эвергард на окраине Алеридана. Пришли донесения: герцог удвоил гарнизон и набил склады припасами. Эвергард сможет продержаться до зимы против самого сильного войска. Герцог больше не покидает стен замка. А вот его дочь иногда выезжает в город под охраной рыцарского эскорта. Безрассудная смелость, или отчаянная глупость, или попытка доказать свою невиновность. А может, все вместе.

Архиепископ Галлард – брат герцога – отбыл из Фаунтерры в Алеридан, где собирает войско небогатых рыцарей и наемников. Едва суд лишит Айдена Альмера титула, как его брат тут же провозгласит себя правителем Красной Земли. Прежде это встревожило бы Корону: одиозный упрямец, собравший в своих руках и церковную власть, и военную мощь Альмеры… Однако со дня помолвки императора Галлард сделался шелковым: именем Праотцов благословил невесту, пожелал венценосной чете долгих лет счастья, осудил злодеяния брата, поклялся всеми силами бороться за справедливость. Ходят слухи, Галлард так увлекся, что даже сказал несколько слов о пользе рельсовых дорог! К сожалению, Марк не слышал этого лично.

Литлендский лорденыш заколол на дуэли дворцовую собачку – помощника почтового управителя. В тот же день бежал из Фаунтерры. Люди Марка нашли, догнали, вернули. Состоялся шумный процесс. Как ни старались судьи представить поединок преступлением против Короны, дуэль оказалась совершенно обычная: гордость, бахвальство, дамская честь и ни капли политики. Лорденыша лишили титула, сослали на Веселые острова. Дама подалась следом.

В Надежду протянули «волну», скоро состоится торжественное открытие. Линия, ведущая в Алеридан, работает уже несколько месяцев, но из-за неурядиц в Альмере никаких торжеств не было. А Надежда чиста перед Короной, так отчего бы не отпраздновать?.. Изначальное длинное название «голос-на-расстоянии» заменили простой и понятной «волной». Наглядное словечко: провода, по которым бежит искра, выгибаются дугой меж верхушек столбов – точно как гребень волны…

Марк читал обо всем этом в донесениях агентов. Мельком – за едой или в карете, или глубоко за полночь, когда глаза слипались. Иного времени не находилось: бесконечная череда допросов по делу Айдена Альмера подошла к концу, и теперь требовалось передать материалы суду. В деле имелись показания трехсот человек – свидетелей и обвиняемых. Общее число страниц перевалило за две тысячи. Марку следовало просмотреть их лично и внести необходимые правки.

Дело в том, что вина большинства подсудимых весьма сомнительна. Герцог Айден, конечно, поручил грязную работу двум-трем доверенным людям, а все прочие его слуги виновны лишь в том, что служили не тому господину. Однако суд не признает полутонов в подобных делах: человек либо виновен в измене – тогда его ждет топор или каторга, либо невинен – и прощен. И судьи не побоятся переусердствовать: лучше снести пару-другую лишних голов, чем выглядеть мягкотелыми в глазах владыки. Так что материалы дела следует представить суду в правильном свете: бросить на съедение тех, кто явно виновен, и по возможности обелить остальных. Суд – фарс, показуха для непосвященных. На деле судьбу обвиняемых решает Ворон Короны, вычеркивая и переставляя слова в протоколах допросов. Другой на его месте наслаждался бы своей невидимой властью… Марк сходил с ума от усталости и проклинал все на свете. Кто выдумал судейскую коллегию?.. В феодальных землях правосудие вершат лорды – выносят приговоры на основании собственной прихоти и сомнительного чувства справедливости. А в просвещенной столице дела обстоят намного лучше. Судьи трезво учитывают все нюансы дела: знатность обвиняемого, размер взяток, полученных от его родных, необходимость выслужиться перед императором, наконец, толщину протоколов. Протокол допроса невинного должен быть тонким. Если в отчете больше трех страниц, к чему трудиться и читать их все? И так понятно, что человек виновен…

Обиднее всего то, что канцелярская возня не оставляла времени для решения загадки, которая уже две недели беспокоила Марка. Он поручил своим помощникам пропавший документ и убийство в типографии, но вновь и вновь возвращался мыслями к этому делу. Вполне возможно, здесь нет и следа заговора против Короны. Убийство и кража – скверная штука, но обыденная. Такими делами занимается шериф и констебли, никак не тайная стража владыки… Но Марку не давал покоя вопрос: зачем? Какую цель преследовали злодеи?

Ленард, служитель архива, исчез без следа. В июле соседи видели, как дважды приезжали к нему некие господа в темной карете. На господах были широкополые шляпы – лиц не разглядеть. Уже шестнадцать дней Ленарда не видели ни в архиве, ни дома. Марк не сомневался: большей своей частью Ленард уже исчез в желудках крыс, а то, что осталось, невозможно будет опознать. Ясно и другое: именно Ленард взял из архива грамоту и продал тем самым господам в карете. Зачем?

Зачем кому-то понадобилась эта бумажка?

По требованию Марка воссоздали точную ее копию. Документ гласил: граф Холливел передает во владение двум своим рыцарям однощитные деревни на краю Пастушьих Лугов в награду за верную службу; Корона заверяет передачу. Графство Холливел – одна из самых диких земель Империи. Мелкие рыцари в этой земле мало чем отличаются от разбойников. Такие люди ценят железо и золото, немногим меньше – слово. На бумаги им плевать. Наверняка они даже читать не умеют. Зачем этим парням документ из архива? Зачем собаке подкова?..

Ладно, предположим… За две недели Марк много чего успел предположить. Допустим, кто-то подал в суд на добрых рыцарей по поводу спорных земель. Документ из архива выкрал затем, чтобы у воинов не было доказательств. Глупо. Такие споры на Западе решаются мечами или словом сюзерена, но не судом. Честный рыцарь признает над собой только одну власть – своего лорда, никак не судейскую коллегию.

Может быть, именно лорда хотели убедить в чем-то? Украли грамоту только для того, чтобы ему показать?.. Новый абсурд. Холливелы – Великий Дом. Сам граф или любой его доверенный слуга мог законно получить доступ к любому документу архива. Зачем красть?..

Предположим – эту мысль подкинул Рыжий – документ украли по ошибке. Ленард должен был взять другую грамоту – более ценную, но ошибся и взял эту. Потому его и убили. Марк сказал, что Рыжий – дурак. Преступник вернул бы ошибочный документ и взял нужный. Для этого действия ему требуется Ленард. Так зачем убивать?..

И вот что странно – это сказал Итан – что странно: документ-то новый, всего три месяца как выписан. Обычно тяжбы случаются из-за старых земель: кто-то умер, что-то сгорело, лес разросся, ручей сменил русло, а то и просто забылось, где проходила межа. Но когда владение только что пожаловано, сложно найти зацепки, чтобы оспорить. Верно, – согласился Марк, – это странно. Но все же, зачем красть бумагу?..

Хорошо думается в разговоре с умным человеком. Из тех, кому Марк доверяет, самый смышленый – Итан.

– Начнем сначала, – сказал Ворон Короны. – Что мы знаем о преступниках?

– П… простите, чиф, но я к вам по делу… – Итан мял в руках гербовый конверт.

– Всегда есть какое-нибудь дело! Подождет. Расскажите мне о злодеях.

– Н… ну, их двое. Одеты как мещане среднего достатка: рубахи, сюртуки, бриджи, башмаки. Ездят в темной карете, з… запряженной парой рысаков. Носят широкополые шляпы и стараются не показываться никому вблизи. Поэтому н… никто не помнит их лиц.

– А кто их вообще видел?

– Х… хворая жена Ленарда видела из окна, как муж сел к ним в экипаж. Л… лекарь, что приезжал к ней, тоже как-то видел эту карету – стояла недалеко от дома, двое сидели внутри, выглядывали. З… затем, этих же двоих видели у типографии…

– О типографии – предельно подробно, – потребовал Марк.

– Д… двадцать шестого июля печатный цех работал в ночь. На службе б… были семеро печатников, среди них – некто Джейк из Годвина, мещанин сорока лет. На рассвете охранник видел, как Д… джейк вышел из дверей типографии, неся в руках сверток бумаги. Он отошел ярдов на сорок и сел в к… карету, что ждала его дальше по улице. Темный экипаж, два м… мышастых рысака. Как и у дома архивариуса Ленарда. Карета укатила, с тех пор живым Джейка никто не видел. Его т… тело нашли констебли службы шерифа в канаве у рельсовой дороги. Там его и осмотрели вы с Рыжим.

– Что Джейк делал в ночную смену?

– Как и все: н… набирал июльский «Голос Короны».

– Что значит – набирал? Да-да, помню, ты уже рассказывал. Поясни-ка еще раз!

Итан пояснил. Чтобы изготовить одну страницу книги, сперва делается печатный барабан – труба, на поверхность которой рядками насажены металлические буковки, согласно тексту страницы. При печати барабан сперва прокатывается по красящей пластине, а затем – по странице. Краска перебивается на буквы барабана, а с них – на бумагу.

– То есть, бедняга Джейк всю ночь занимался тем, что цеплял бисерные буковки на этот самый барабан?

– Э… это не так уж сложно, чиф. Имеются приспособы, чтобы ускорить…

Итан рассказал, как буквы набираются на барабан. Марк попытался уследить за смыслом, но сбился. В чем-чем, а в машинерии никогда не был силен. Однако уловил одну деталь:

– Если я тебя правильно понял, после того, как Джейк ушел, на станке остался готовый печатный барабан?

– Тут есть странность, чиф. Обыкновенно п… печатник вполне успевает за ночь подготовить барабан. Но тот, что остался после Джейка, был готов лишь наполовину.

– Стало быть, полночи Джейк занимался чем-то другим?

– П… похоже на то.

– Чем именно?

– Пара свидетелей заявила, что Джейк заряжал барабан в станок и делал пробные страницы.

– Пробные страницы?

– Да, чиф. Закончив набор барабана, нужно напечатать пробную страницу, прочесть ее и проверить, не допустил ли ошибок. Н… на бумаге лучше видно, чем на барабане.

– И люди видели, как Джейк печатал пробные?

– М… мне кажется, они лгут, чиф. Во-первых, его барабан был не готов. Во-вторых, и пробных страниц мы не нашли. Р… разве что их сдуру выбросил кто-то или забрал какой-нибудь констебль. Там ведь побывало целое стадо…

– М-да…

Теперь Марк жалел, что некогда отправил в типографию и шерифа, и гвардейского капитана. Тогда дело не казалось ему интересным. Но теперь…

– Итак, Джейк из Годвина – совершенно обычный работник печатного цеха, ничем не примечательный, кроме одного: как-то он занял денег у своего коллеги, чтобы вернуть карточный долг. Это значилось в отчетах помощника шерифа.

– Верно, чиф.

– В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое Джейк набирал печатный барабан. Неизвестно, окончил ли он дело: свидетели говорят за, улики – против. Так или иначе, на рассвете он покинул цех и сел в карету к людям, которые часом позже задушили его и выбросили тело в канаву.

– В… все точно, чиф.

– Можем ли мы утверждать наверняка, что парни, приезжавшие к архивариусу и к печатнику – одни и те же?

– Н… нет, чиф. Констебли и гвардейцы Бекфилда п… перевернули типографию вверх дном и допросили всех, включая м… мышей и сторожевых собак. Несколько человек видели карету, но никто не рассмотрел самих преступников. Неизвестно, как они выглядят. Темная карета, шляпы, м… мышастые рысаки – вот все приметы.

– Но мы думаем, что и в архив, и в типографию наведались одни и те же ребята. Почему мы так считаем?

– Во-первых, там и там темная карета с парой мышастых коней. М… масть не такая редкая, но все же. Во-вторых, почерк злодеев похож в обоих случаях. Нашли человека, которому нужны деньги. Подкупили, он сделал работу, они увезли его и у… убили. В-третьих, на той странице, которую делал Джейк, речь шла о пожалованиях владений. Как и в украденной грамоте.

– Но в «Голосе Короны» речь о других владениях?

– Аб… солютно. Ничего общего с графством Холливел.

Марк щелкнул костяшками.

– Отлично. Подведем итог: мы ничегошеньки не знаем ни о преступниках, ни об их мотивах. Две недели расследования дали нам пару мышастых рысаков.

Итан потупился и вновь попытался сменить тему:

– И в… все же, чиф, у меня к вам дело… Приглашение…

Он протянул конверт, Марк нехотя взял.

– Что еще за новость?

– Вы п… приглашены на торжественное открытие «волны». Сегодня. У… уже и ехать пора.

Ворон скривился.

– Не люблю машинерию…

– Т… там будет его величество и ее высочество, нельзя отказываться.

Марк мельком проглядел бумагу – действительно, герб Династии. Однако…

– Здесь нет подписи Адриана. Владыке безразлично, явлюсь ли я. Это формальное приглашение, выписанное канцелярией. Наверняка, по ошибке: на такие сборища обычно зовут только высшую знать.

Тут он внимательно поглядел на Итана:

– Приятель, это не ты ли устроил? Зачем?

Секретарь потупился:

– Ч… чиф, вы выглядите очень ус… сталым. Вам нужно отвлечься от дел. На празднике будет весело, поверьте…

– Благодарю, Итан. Толпа благородных – как раз та компания, в которой мне хорошо отдыхается. Когда половина гостей смотрит на тебя с презрением, а вторая – со страхом, это так расслабляет!

Итан покраснел.

– Ладно, едем, – смирился Ворон. – В дороге хоть будет время поговорить.

Они покинули дворец в черной карете протекции. Итан уставился в окно, погрузившись в собственные мысли. Однако Марк не собирался оставлять его в покое.

– Мы остановились на сходствах двух дел. Сходств много, даже слишком. Попробуем зайти с другой стороны: в чем различия?

– Есть лишь одно. Т… тело печатника нашли на следующий день. Труп архивариуса так и не найден.

– Ага. О чем это говорит?

– Архивариуса убили раньше и тщательно спрятали тело. Печатник умер вторым, и п… преступники были небрежны. Н… наверное, им было уже нечего бояться.

– И почему?

– П… полагаю, убив печатника, они покинули столицу.

– Я тоже так полагаю. Выходит, они отправились восвояси, заполучив краденую грамоту и некий сверток, который вынес из типографии Джейк.

– Да, чиф.

– В типографии что-то пропало?

– Н… нет, ничего ценного.

– Но Джейк что-то вынес в своем свертке. Что?

– Возможно, бумагу… Может быть, черновики… Печатный цех завален пробными страницами.

Марк усмехнулся.

– Стало быть, преступники убили двух человек ради двух бесполезных бумаг. Одна бесполезней другой: документ на крохотное владение и пробная страница из книги новостей. Все упирается в один-единственный вопрос: зачем могут понадобиться эти две бумаги?

– Я не знаю, чиф, – покачал головой Итан. – П… простите, уже не раз об этом думал, но не смог понять.

– Что вообще можно сделать с бумагой? Если широко мыслить, без рамок.

Итан с недоумением воззрился на Марка:

– В каком смысле?

– Ну, например, можно продать кому-то, кто не умеет читать, – предположил Марк. – Сказать, что это – бумага на рыцарский титул. Найти неграмотного болвана с деньгами – и дело в шляпе.

– Н… ну, вряд ли…

– Показывать друзьям и хвалиться: у меня, мол, документ на владение леном, – продолжил Марк. – Правда, на чужое имя, но все равно ведь солидно, правда?

– Чиф, вы шутите!..

– Я строю версии. На грамоте есть имперский герб – опрятный такой, красненький… Если в избе стены голые, можно повесить посередине – сразу как-то живее станет.

– М… можно скомкать и поджечь – печку растопить, – вставил Итан.

– Сложить вчетверо, всунуть под ножку стола, чтобы не шатался, – добавил Марк.

– С оборота бумага чистая – можно цветочек нарисовать…

– Поплевать на чернила и потереть – пальцы посинеют. Тоже весело.

– «Г… голос Короны» не подойдет – там чернила не смываются. Только грамота из архива сгодится…

Марк хохотнул и на время умолк. Сложно было придумать еще более дурацкое применение документу…

Вдруг улыбка слетела с его губ.

– Стоп, Итан. Повтори-ка, что ты сказал?..

* * *

Дворцовый праздник – прекрасное событие, полное светлых чувств.

Сперва люди тратят состояния на шелка и жемчуга ради удовольствия глядеть с презрением на тех, кто потратил чуть меньше. Затем собираются в какой-нибудь зале и выстраиваются согласно иерархии. Иерархия – отличная штука, она сближает людей: тех, кто рядом с императором, роднит чувство превосходства, а тех, кто вдали, – зависть. Потом гостям позволяется разбиться на группки, чтобы обменяться слухами и сплетнями, отыскивая мишени для злословия. Насмешка над ближним весьма способствует дружбе между теми, кто смеется…

Сегодня дело происходит в саду Лилий, на большой поляне у пруда. Сюда вынесли машинерию: латунное чудовище громоздится на помосте, сверкая цилиндрами, щупальца проводов тянутся к зданию имперской почты. Стоит безлунная ночь, поляна освещена искровыми огнями. Лампы сияют так, что больно смотреть на них. Торжество науки над теменью… Что ж, это и вправду впечатляет. В избе, где вырос Марк, имелись два источника света: угли в печке и свеча. Топку закрывали заслонкой, свечу зажигали только по праздникам. Марк без труда мог бы сосчитать все светлые вечера, какие выпали на годы детства… Горячее вино из искровых самоваров – и вовсе нечто сказочное. Традиция пришла с Севера и мигом охватила всю столицу. Во многих знатных домах появились самовары, причем не в кухнях, а прямо в гостиных. Особый шик – разогреть вино самому, без помощи слуг. Никаких дров и углей, просто повернул рычаг – и готово! Здесь, в саду Лилий, тоже подают горячее вино. Ночь зябкая, пить приятно.

Гости располагаются на трех трибунах, построенных вокруг помоста. Центральную занимает владыка и его приближенные, Марк с Итаном сидят на той, что слева. Помост с машиной отсюда видно хуже, зато открывается недурной обзор на императорскую трибуну. Это и к лучшему: приемник «волны» вызывает у Марка сильное недоверие. Намного проще разобраться в человеческой душе, чем в устройстве этой штуковины.

Владыка Адриан сидит меж двумя прелестными дамами: леди Минервой и леди Сибил. Ее высочество – само очарование. Хрупкая и прекрасная, прямо северная азалия… или что там у них на Севере цветет? Не теребит владыку попусту, остерегается даже заговорить с ним, но сидит в позе чуткого внимания. Стоит Адриану шепнуть полслова – и девушка тут же среагирует. Конечно, ваше величество! Вы так добры. Что угодно для вашего величества!.. Графиня Нортвуд пышет красотой и здоровьем, как, впрочем, и всегда. Род Сьюзен, что ни говори. Выражение сияющего счастья не сходит с ее лица. Марк прежде не видел феодала, что так радовался бы прогрессу. Или дело не в прогрессе? Тогда в чем? Владыка погладил графиню по коленке?..

Сам же император спокоен и удовлетворен. Его головокружительный план сбывается. Несмотря на интриги, суды, убийства, протесты лордов… Несмотря ни на что, время идет тем путем, который указал Адриан. Сегодня – очередная веха. Сердце Света – древняя столица Надежды – соединилась с Фаунтеррой. Два города сплелись, как кони в упряжке. Сам герцог Надежды – Генри Фарвей – вчера отправился в Сердце Света сверхбыстрым поездом. Преодолев триста сорок миль меньше, чем за сутки, он отправит «волной» сообщение в Фаунтерру, которое будет доставлено мгновенно. Герцогство Надежда превращается в окраину столицы.

Собственно, об этом и говорит сейчас во всеуслышание управитель церемоний:

– …недаром Милосердная Янмэй завещала: «Стремитесь к единству, ибо в нем – величайшая сила. Те, кто близок друг с другом, всегда найдут общий язык и придут к согласию. Согласие придаст им твердости. Семья всегда прочнее города, город прочнее графства, графство крепче державы. Потому сильнейшая страна – та, что едина и сплочена, как одна семья». Именно такую державу строит его величество Адриан. И мы, господа, – свидетели того, как новый камень ложится в ее фундамент!

Он делает красноречивую паузу, и трибуны нестройно восклицают:

– Слава Янмэй Милосердной!

Марк не сводит глаз с Адриана. Тот хранит величавое спокойствие, но лампы светят ярко, а Ворон достаточно хорошо знает владыку, чтобы разглядеть скрытое торжество.

– Подходит время, – говорит управитель, – предоставить слово нашему почетному гостю: творению инженерной мысли, машине…

Кто-то дергает Марка за плечо, и, обернувшись, он видит капитана Бэкфилда. Гвардеец торжествует едва ли меньше, чем сам владыка… хотя и по иному поводу.

– Кого я вижу – сам Ворон Короны! Твое плачевное поражение в типографии заставляет хвататься за ниточку? Надеешься, теперь злодеи покусятся на приемник «волны», и ты их поймаешь на месте?

– Нет, капитан. По правде, я здесь из-за выпивки. Люблю, знаете, горячее вино…

– Не надейся, – ухмыляется Бэкфилд, – сад оцеплен моими людьми, у преступников никаких шансов. Я больше не допущу нападок на дело прогресса!

– Вы о чем, сир? Убийство картежника из типографии – полагаете, это попытка остановить прогресс?

– Фиглярствуй сколько угодно, однако я безошибочно установил мотив преступления. Именно я, а не хваленая тайная стража!

Марк издает тонкий присвист:

– Мотив? Спасите меня, сир! Дайте ниточку, пролейте лучик света. Зачем убили несчастного Джейка?

Управитель оканчивает речь словами: «…услышим голос из дали, переставшей быть далью», звучит новая «слава Янмэй», и голоса утихают. Машина урчит, на ее латунной груди загораются огоньки.

– Преступники украли пробные страницы из «Голоса Короны», – победоносно шепчет Бэкфилд, – чтобы подорвать доверие к имперским новостям! Они хотели показать: любой может проникнуть в печатный цех, а значит, не нужно верить «Голосу». Но теперь, моими стараниями, проникновение больше невозможно!

– Уверяю, сир, вы ошибаетесь, – воркует в ответ Ворон. – Мотив преступления куда более серьезный.

– Неужели!.. И в чем он, по-вашему?

– Преступники покусились на святое – неприкосновенность чернил! Знаете, если смочить палец в воде и потереть, то чернила сотрутся, а палец посинеет! Вы можете представить такое святотатство?!

Капитан вертит пальцем у виска и готовит колкость, но кто-то сзади шепчет:

– Судари, судари, прошу тишины…

Оба умолкают. Машина, озаренная всеобщим вниманием, урчит и выписывает слова. Управитель зачитывает их:

– …да славится та мудрость, что уважает богов и людей. Да славится та сила, что покорна мудрости. Да славится то милосердие, что присуще силе…

Первый завет Праматери Янмэй, превратившийся с веками в молитву. Гимн Блистательной Династии. Вот какие слова выбрал герцог Фарвей, чтобы прокричать на триста сорок миль.

– …Да славится разум, направляющий силу, и смирение, склоняющее голову перед силой и разумом. Да будет вознагражден труд смиренного…

Марк переводит взгляд на императора. На лице Адриана проскальзывает скука. Владыка – человек дела, его божество – результат. Долгие речи, даже самые приятные, вгоняют его в тоску. Адриан предпочел бы, чтобы Фарвей сообщил «волной» два слова: «Я доехал». Или: «Я долетел», что ближе к истине.

– …да будет священна та слабость, перед которой преклоняется сила, и то безумие, что превосходит мудрость.

Нареченная невеста тоже скучает, но с пользой: ее ладонь касается руки Адриана. Кто из них прикоснулся первым?.. В любом случае, владыка не убрал руку. Почему-то в душе Марка рождается тревога.

– Лорд Генри Фарвей из Сердца Света. Послание завершено.

Трибуны взрываются аплодисментами. Кто-то встает на ноги, другие следуют примеру. Стоячие овации в адрес машины… Хм, – думает Марк и смотрит на леди Сибил. Она от души рукоплещет и цветет в улыбке. Кажется, это ее триумф, а не владыки…

Тогда Марк тычет Итана под ребро:

– Эй, приятель, ведь ты нарочно привел меня сюда. Хотел показать ее, ага?

– К… кого – ее?

– Не дури! Медведицу, кого еще! Дочь гниет в монастыре, а мать блаженствует? Ты об этом?

– Ч… чиф…

– И вывод – все тот же: ах, бедная леди Глория! Как ей тяжело без тебя! Да? Итан, я устал повторять: это не твое дело!

Итан говорит с неожиданным холодом:

– Т… тогда скажите: чему графиня радуется? Невеста владыки – не родич ей и не союзник. Взлет Минервы – не взлет Медведицы. «Волна» свяжет земли со столицей и ограничит власть феодалов. Чему радоваться-то?!

– Ну…

– И еще, – прерывает Итан, – зачем она отослала Вандена?

– Кого?..

– Рыцаря, что охранял леди Глорию.

– Куда отослала?

– Не знаю. В Нортвуд… или под землю.

– Итан, это немного странно, да, но даже если так…

– Не верите моему чутью – взгляните на ту, кому верите, – вновь перебивает секретарь и указывает кивком.

На правой трибуне, точно напротив Марка, сидит леди Катрин Катрин – советница владыки в светских делах, знаток сплетен и любовных историй. Игнорируя чудо-машину, она буравит глазами невесту императора. Тревожный, неприязненный взгляд.

– Это не наше дело, – чеканит Марк. Но слышит шорох сомнения в собственных словах.

Он столкнулся с графиней Нортвуд, когда гости расходились с трибун. Преспокойно миновал все гвардейские кордоны и направился к императору вверх по ступеням. По неслучайной воле случая леди Сибил спускалась ему навстречу.

– Ах, графиня! Вы великолепны, я не могу отвести глаз!

Она благосклонно кивнула:

– А вы, как обычно, нахал! Кто вам позволил бросаться даме под ноги?

– Миледи, простите! Представился редкий шанс полюбоваться вами вблизи, и я его использовал. Понимаете, пока рядом нет ваших воинов…

Графиня улыбнулась и протянула руку для поцелуя. Марк поклонился, коснулся ее ладони.

– Как удачно сложилась встреча! Будь рядом ваш сир Ванден, он уже отшвырнул бы меня подальше.

Легкая тень по лицу графини, не более.

– А будь рядом ваш Итан, уже пытался бы учинить мне допрос. Марк, отзовите щенка. Я ведь терплю, но могу и разозлиться. Жалко будет мальчонку…

– Конечно, миледи. Любая ваша прихоть!.. Посажу Итана на цепь в самом дальнем углу дворца.

– Не забудьте подбрасывать косточки в его миску.

– Вы так великодушны, миледи! Приятно видеть вас в отменном настроении.

Леди Сибил подарила ему новую улыбку. Марк шепнул:

– Не откажите в любезности, передайте мое почтение леди Глории.

– Дочь в монастыре, – голос стал суше, – и вы об этом знаете.

– Знаю, миледи. Потому и прошу передать. Ведь ей будет приятно услышать, что свет помнит и ценит ее.

– Конечно.

Графиня двинулась с места, и Марк сказал ей вслед:

– Это из-за меня, верно?

– Вы о чем?

– Из-за меня вы сослали ее в обитель? Вам не понравилось, что дочь обменивается секретами с тайной стражей?

Леди Сибил расхохоталась:

– Вы так самонадеянны! Какая прелесть…

Она ушла. Марк подумал ей вслед: вы не умеете имитировать смех, миледи.

* * *

Хорошо думается в беседе с умным человеком. Иногда собеседник видит больше твоего. Бывает, он даже согласен поделиться.

– Я пришел за помощью, – говорит Ворон Короны.

Его собеседница – смуглая худая западница. Острый взгляд, тонкие губы; за плавностью движений скрыта хищная сила. Некоторые восторженные кавалеры сравнивают ее с рысью. Марк, хорошо знакомый с этой дамой, держит на уме другое сравнение: гадюка.

– Как мило, – отвечает Катрин Катрин. – Я знаю что-то, чего ты не знаешь?

– Надеюсь.

– Я люблю конфеты. У тебя найдется для меня?

– Какую конфету ты хочешь?

– Зависит от того, чего хочешь ты. Задавай свой вопрос.

Марк спрашивает:

– Твое мнение о браке владыки с Минервой Стагфорт?

Катрин Катрин отвечает без запинки, с интонацией светской мурлычущей вежливости:

– Ее высочество – достойнейшая леди. Она всецело заслуживает доверия владыки Адриана.

Марк качает головой:

– Видишь ли, существуют разные ступени искренности. Первая ступень – то, что ты скажешь за обеденным столом на большом празднике. Вторую шепнешь спутнику на прогулке, желая показаться откровенной. Третья – деловой разговор с человеком, в ком ты очень заинтересована. Четвертая – то, что предназначается ушам твоего альтера, принца Шиммери. Пятая – только для его императорского величества. Так вот, Катрин, я хочу услышать шестую ступень.

Глаза женщины сужаются, губы уродует ухмылка:

– Такое будет стоить очень дорого. Я не уверена, что услуга тебе по карману.

– Ты же понимаешь, это – не моя прихоть. Я действую ради безопасности Короны.

– Дорогой мой, любая собака при дворе может пролаять эту фразу.

– У тебя, Катрин, лучший нюх изо всех придворных собак. Такой интуиции нет больше ни у кого, потому я и пришел…

Катрин кривится:

– Ах, милый Марк, как давно прошли времена, когда я реагировала на комплименты. Хочешь искренности – заинтересуй меня. Почему мне стоит откровенничать с тобой, а не с самим владыкой?

– Потому, любезная Катрин, что тебе нечего сказать владыке. Ни одного факта, ни одной конкретной улики – лишь интуиция. Ты не смеешь тревожить императорский слух такой ерундой… но и успокоиться не можешь. Ты бы посоветовалась с кем-нибудь, поделилась тревогой, если бы умела доверять хоть кому-то. Ну вот, сейчас – редкая возможность. Поделись со мной.

– Я тревожусь? – брови Катрин Катрин весьма натурально ползут на лоб. – С чего ты взял?

– Милая моя, я охотно с тобой поиграю в любые игры… в другой раз. А сейчас давай обойдемся без детских забавок. Если я ошибся, то нет смысла тратить время друг друга. Но если прав, и ты подозреваешь в чем-то ее высочество Минерву Стагфорт…

Катрин Катрин складывает ладони перед грудью, сжимает. Костяшки издают хруст.

– Сперва ты сам выложишь все карты на стол.

– Идет.

– И останешься должен конфету. Любую по моему вкусу.

– Идет.

– Начинай.

Марк откидывается на спинку кресла, прочищает горло.

– Я не нашел ничего против ее высочества. Хотя, видят боги, старался. Еще во время игр по заданию владыки выкопал все, что можно было. Минерва чиста. Единственное пятнышко – отец служил в алой гвардии во время Шутовского заговора, водился с Джоном Корвисом. Однако суд императора Телуриана его оправдал, а это о многом говорит. Тот суд рубил головы безо всякой пощады, и если даже он не нашел зацепки… Словом, Минерва Стагфорт чиста, ее родители чисты, любимая кошка ее горничной – тоже чиста.

– Тогда зачем ты пришел ко мне?

– Из-за леди Сибил. Я не понимаю кое-чего. Не связывается.

– А именно?

– Что получает графиня от брака Минервы с Адрианом? Со времени игр Медведица сияет, как новая агатка, прямо лучится гордостью. Это можно бы списать на ее успех и лестное внимание владыки. Как никак, графиня теперь частый гость в малой чайной, ей обещана почетная роль опекуньи невесты во время свадебных торжеств… Вроде, все так. Но ведь Медведица – прагматичная дама. Тщеславная – да, но прагматичная – прежде всего. Она потратила массу усилий, чтобы защитить Минерву, привлечь к ней внимание, добиться поддержки у Великих Домов и, в итоге, выдать замуж за императора. Зачем? Ради одних лишь формальных почестей?.. Минерва ей никто – не родственница, даже не вассал. Графиня ничего не просила у владыки, напротив, сама обещала ему поддержку в Палате. В чем же ее выгода?

– Угу. Что еще?

– Сюзерен Минервы – Виттор Шейланд. Он не участвовал в чудесном спасении девушки – это еще ладно. Куда более странно, что сейчас он уехал на Север, предоставив свою подопечную заботам Медведицы. Все, кто так или иначе близок к ее высочеству, готовятся пожинать плоды… а ее сюзерен ни с того, ни с сего покидает столицу. Надо полагать, графиня чем-то отплатила ему за это «равнодушие». Может быть, именно она сумела устроить его сказочный брак с дочкой Ориджинов… не суть. Важно другое: зачем Медведице единоличная опека над Минервой? Ведь, повторюсь, она ничего не имеет от взлета девчонки.

Катрин Катрин подается вперед. Марку удалось вызвать ее интерес.

– А еще?

– Есть и еще. Герцог Айден Альмера – человек серьезный. Когда понадобилось убить кузена императора, Айден прикончил его прямо в столице, не возбудив подозрений. Тогда почему сорвалось покушение на Минерву? Люди герцога не справились с горсткой охранников северянки?.. Я все чаще думаю, что нападение на девчонку, с которого началась вся канитель, – дело Медведицы, а не Айдена. Чтобы заполучить Минерву в свои руки, графине следовало убить ее отца. Допустим, она это и сделала… Что возвращает нас к вопросу: зачем? Убийство, опека, покровительство, договор с Шейландом – все ради чего?

– Хочу еще, – говорит Катрин.

– Последнее лакомство на сегодня. Глория Нортвуд, дочь графини, ныне послушница неведомого монастыря, – умница, каких мало. Проницательна, словно Светлая Агата. Забавы ради Глория расследовала убийства наследников престола. И вот, с тех пор, как Минерва прибыла в столицу, Глория ни разу не увиделась с нею. Не странно ли? Минерва – единственный свидетель, оставшийся в живых, но Глория ею не заинтересовалась.

Катрин пожимает плечами:

– Ну, если Глория знала, что ее мать замешана…

– Тогда бы она вовсе не расследовала ту историю! Допускаю, в самом конце Глория таки узнала о преступлении графини. Возможно, именно поэтому графиня спровадила ее в монастырь. Но это не дает ответов, которых я хочу. Почему Глория не повидалась с Минервой? И главное – зачем графине нужна Минерва на троне?

Похожая на рысь Катрин Катрин улыбается краем рта:

– Хорошо. Вкусно.

– Теперь – твоя очередь.

– Я думаю, владыка совершает ошибку. Ему не стоит жениться на Минерве.

– А подробнее?

– Чутье. Как ты говоришь, нюх. Ты… ты знаешь многих янмэйцев?

– Доводилось…

– Минерва на них не похожа.

– Ну и что? Родовые черты заметны далеко не у всех. Это скорей удача, чем закономерность.

– Я не о внешности. Минерва… воспитание, манеры – на уровне. Знает, о чем говорить и когда молчать. Умеет пошутить, если нужно. Когда время улыбнуться – улыбается, если время кланяться – делает реверанс. Правильная такая леди…

– И что же?

– Не торопи! – бросает Катрин. – Скажу, никуда не денусь. У дворян рода Янмэй подо всеми манерами есть второй слой, а ниже – третий, а там еще четвертый. Эту глубину почти не видно и не слышно, ее прячут изо всех сил… Для янмэйцев дело чести – скрыть тот факт, что у них имеется душа.

Марк усмехается: отлично сказано, чего уж. Катрин добавляет после паузы:

– Ну, а ее высочество… Мне кажется, там нечего скрывать. Под ее манерами – пусто.

– Почему это тревожит тебя?

– Этот брак – неясная сделка. Владыка мог вытерпеть агатовскую суку и получить в награду влияние Альмеры. Мог взять дуру Грейсенд с торговыми богатствами Лабелина в придачу… Но сейчас непонятно, кого он берет в жены. Неизвестно, в чем подвох. Но он есть.

– Ты говорила с его величеством?

– Нет.

– Побоялась?

– Побоялась. Как и ты.

Марк не отводит взгляда.

– Одному из нас придется с ним поговорить.

– Да, Марк. Тебе.

– Мне?..

– Ты обещал конфету. Это она и есть.

– Больше похоже на пригоршню красного перца.

Катрин Катрин касается ладони Марка, лежащей на столе. Ее слова звучат, как утешение:

– Ты рискуешь меньше меня. У тебя – твоя агентура, которой не сможет управлять никто другой. К тому же, раскрытый заговор Айдена за плечами. А у меня никакой страховки. День, когда я расстрою владыку, станет последним.

– Твоя нежность наводит на скверные мысли. Это настолько рискованно?

– Адриан принес жертву. Сделал непростой выбор: связал себя с девушкой, которую вовсе не знает. Теперь он хочет слышать подтверждения: вы поступили правильно, владыка. Империя расцветет, история пойдет новым путем, потомки прославят вас в легендах… Да, Марк, я не хочу быть тем, кто скажет ему, что он ошибся.

– И почему возникает чувство, что ты мною манипулируешь?

– Возможно, потому, что я смотрела на Минерву тогда, на празднике. Ты видел, какими глазами я смотрю. А я знала, что ты видишь.

Ворон Короны невесело усмехается:

– Ладно. Кто-то из нас должен. Это буду я. Договорились.

– Удачи тебе, – говорит Катрин Катрин, поднимаясь.

Прежде, чем уйти, добавляет:

– Да, есть еще одна странность о Медведице. Ты проглядел. Умница Глория Нортвуд пробыла три года в пансионе Елены-у-Озера, потом мать забрала ее оттуда и привезла в Фаунтерру. Любопытно, зачем она это сделала, если обучение в пансионе длится четыре года? Зачем терять один год?

– Подумаю на досуге… если думалка останется на плечах. Благодарю, милейшая Катрин.

– Всегда к твоим услугам, дорогой.

* * *

Хорошо думается в беседе с умным человеком. Хочешь разобраться в чем-то – поговори с тем, кто не уступает тебе интеллектом. Беда в том, что умных людей мало. В особенности мало таких, кому можно доверять. Гибкий ум ищет себе применения: строит планы, лелеет амбиции, плетет интриги. Если не видишь человека насквозь, то не знаешь до конца, чего от него ожидать. А это всегда опасно.

Ворону Короны подчиняется более тысячи человек различных сословий: слуги, воины, секретари, торговцы, мещане, дворяне. Многие из них даже не знают Марка в лицо. Все они вместе служат славной цели – оберегают покой Короны. Ирония в том, что каждый в отдельности – ненадежен: малодушен, продажен, труслив. Благородные и смелые идут в гвардию. В тайной страже служат те, кто любит деньги, или те, кто замарался в какой-нибудь дряни. Секретарь Итан – один из очень немногих подданных Марка, кто служит за идею, по велению души.

Есть при дворе и еще один человек, кому Ворон доверяет безоговорочно и полностью – Адриан Ингрид Элизабет, правящий император Полари. Марк имеет удовольствие беседовать с ним раз в неделю: в четверг после полудня, за чаем. Три года назад, придя к власти, Адриан потребовал, чтобы глава протекции отчитывался перед ним регулярно, лично и устно, чем тут же заслужил уважение Марка. Действительно важные слова нельзя доверять ни посредникам, ни бумаге – в этом Ворон был глубоко убежден.

В этот четверг Адриан сидел спиной к окну – признак скверного расположения духа. Будучи в хорошем настроении, владыка любуется садом за окнами; в плохом – садится спиной к стеклу.

Лакеи внесли чай и сладости, быстро удалились, оставив Марка наедине с императором. Адриан кивнул, Марк наполнил его чашку. Повисло молчание: первое слово, как и последнее, принадлежит владыке, а владыка не спешил нарушить тишину. Он выглядел угрюмо сосредоточенным, погруженным в какой-то мысленный омут. Под вторым слоем всегда есть третий, а ниже – четвертый… Адриан пребывал на самом нижнем слое, и там, в глубине, было темно.

Марк подумал: хорошо бы сказать что-то ободряющее. Он понятия не имел, какими словами можно подбодрить императора – этикет не предполагал подобных действий. «Расслабьтесь, владыка, плюньте на всех и отдохните» – вряд ли подойдет. «А невеста у вас ничего, я вам по-доброму завидую» – звучит как-то сомнительно. Хлопнуть дружески по плечу, мол, выше нос, приятель… Тоже идея так себе, средненькая. Орджа бы ему налить… Но орджа на столе не было, только чай.

– Что скажете, Марк? – прервал, наконец, молчание император.

– Рад служить вашему величеству, – согласно этикету ответил Ворон. Губы Адриана отчего-то дернулись.

– Надеюсь, что рады… – со странным презрением обронил владыка. – Ладно, не будем терять времени. Слушаю ваш отчет.

Марк подобрался. Отодвинул чашку, прочистил горло. Отчет состоял из двух пунктов: неприятного и очень неприятного. Потому Марк начал с третьего – того, который мог хоть как-то порадовать Адриана. Дело герцога Альмера готово к передаче в суд. С полной уверенностью можно утверждать, что все шпионы и пособники изменника, состоявшие при дворе, найдены и выловлены. Сорок два человека в темнице ожидают суда. Пятьдесят восемь освобождены за малостью их участия в делах изменника, однако тщательно учтены. По первому слову вашего величества они будут изгнаны из дворца. Тридцать девять раскаялись и теперь служат безопасности Короны в качестве агентов протекции…

Адриан перебил его:

– Скажите мне, Марк: чем ваша паутина лучше Айденовой?

– Моя защищает Династию, ваше величество.

– Айден говорил то же самое.

– Герцог Альмера тайно вербовал своих шпионов. У меня же нет секретов от вашего величества. В любой момент я готов предоставить…

– Ладно, – махнул рукой Адриан, – это был риторический вопрос. Продолжайте отчет.

Марк помедлил в замешательстве. Возникло неприятное ощущение: император не просто мрачен, он мрачен именно из-за Марка. Гневается за что-то. Но все, что должно вызвать гнев Адриана, еще только предстоит сказать!..

– Ну, – поторопил владыка.

– Произошли скверные события в типографии, а также в имперском архиве, – Марк начал с меньшего зла. – Из архива похищена грамота о пожаловании ленных владений…

Он рассказал о грамоте и «Голосе Короны». Владыка слушал без внимания, рассеянно ковырял штрудель десертной вилкой.

– Не трудитесь, Марк. Эта история мне уже известна.

– Капитан Бэкфилд?..

Владыка помедлил.

– Ваше право задавать вопросы кажется мне сомнительным.

– Простите, ваше величество…

Марк оторопел. Уже давно его беседы с императором стали чем-то вроде доверительных совещаний: с вопросами и предложениями, откровенными словами, шутками. Откуда холод?

– Продолжайте.

– Ваше величество, я не знаю, какую трактовку придал событиям ваш… источник сведений. Потому позволю себе высказать свою.

– Любопытно, – бросил Адриан без малейшего интереса.

– Видите ли, всякий указ о пожаловании владения отражается в книге новостей. На соответствующих страницах «Голоса Короны» можно прочесть, кто получил какие земли за последний месяц. Я попытался увязать пропавшую грамоту с листом из «Голоса». Лист июльский, грамота – апрельская. На первый взгляд связи не было. Но затем я предположил: что, если грамота из архива нужна преступнику не сама по себе, а лишь как исходный материал?

– Поясните, – повел бровью владыка.

– На грамоте имеется имперская печать, подпись вашего величества и ответственного секретаря. Что, если именно эти детали важны, а вовсе не содержание грамоты? При помощи слабой кислоты преступник растворил и вывел чернила, и получил заготовку – бланк грамоты о пожаловании со всеми необходимыми подписями и печатями. Затем он вписал в нее другие сведения и заштриховал другие области на карте. Вышел полновесный документ на владение землей. Мы не знаем, какой именно. Возможно, огромной и ценной. Возможно, речь идет о сотнях тысяч акров! Такая игра стоит свеч, ради этого преступник и совершил два убийства.

Император не перебивал. Марк продолжил:

– Чтобы придать дополнительный вес поддельной грамоте, злодей также изготовил фальшивый выпуск «Голоса Короны». Зная, что в книге новостей печатаются все сведения о передачах землевладений, он подкупил сотрудника типографии, и тот изготовил подложную страницу. Набрал на печатном барабане другой текст, нужный преступнику. Сделал оттиск, а затем снял буквы с барабана, чтобы не оставить следов. Подложную страницу печатник передал нанимателю. Тот внимательно проверил содержание, задал ряд вопросов о том, все ли улики уничтожены, и как правильно вклеить в книгу подложную страницу. Когда с расспросами было покончено, он задушил печатника, тем самым оборвав цепочку следов. В тот же день злодей покинул столицу, имея на руках два документа, подтверждающих землевладение: грамоту о пожаловании и страницу из «Голоса Короны».

По мере своей речи Марк распалялся, глаза начали блестеть. Адриан – любитель стратем, интеллектуальных игр, тонких умозаключений. Он должен оценить блестящий вывод, сделанный из двух бесполезных бумаг!

Помедлив, император спросил со скукой:

– Зачем это нужно преступнику?.. И, что важнее, зачем вы беспокоите этим меня? Кто-то пытается захватить чей-то лен – такое случается каждую неделю. Обычно используются мечи, теперь – печатный станок. Вы решили порадовать меня тем, что даже преступники идут в ногу с прогрессом?

Марк нахмурился.

– Ваше величество, злодей не пытается присвоить владение. Он изготовил подложные документы не для захвата земли, а для провокации. Бумага способна вызвать войну. Положим, некто мечтает о владении соседа. И вдруг получает почтой из Фаунтерры грамоту о пожаловании оного владения, да еще и «Голос Короны» в довесок. Уверенный теперь в своей правоте, некто берет войско и вторгается в земли соседа. А тот, естественно, защищается. Вспыхивает бойня. Полагаю, к такому результату и стремится преступник.

– Допустим, – согласился Адриан. – Что еще можете сообщить?

– Ваше величество, я… – Марк запнулся. В иное время он сказал бы «советую» или «рекомендую», или даже «мы должны»… – …мне кажется, было бы милосердно и дальновидно, если бы Корона предотвратила войну.

– Согласен, – равнодушно кивнул император. – Пусть секретари подготовят опровержение поддельной грамоты. Я подпишу, вы отправите жертве провокации.

– Ваше величество, – Марк набрал воздуха, – я не знаю, кто это. Нам не удалось выяснить, кому отослан поддельный документ.

Адриан нахмурился:

– Тогда чего вы, собственно, ждете от меня? Вы не нашли ни преступника, ни жертву, и я должен помочь?

– Я прошу: отмените все июльские передачи владений. Разошлите общее опровержение всем феодалам, кто получает «Голос Короны». Так мы сможем остановить действие фальшивой грамоты и предотвратить побоище.

– Отменить? Марк, вы в своем уме? После летних игр было передано из рук в руки больше сотни владений. Это же месяц брачных договоров!.. Сотня лордов не получат законные владения… почему? Потому, что протекция не справляется со своей работой?

– Ваше величество, я прошу лишь временно приостановить действие… Клянусь, за месяц я найду преступника, после этого все владения вступят в силу! Но опровержение нужно немедленно: если война вспыхнет, ее уже будет не остановить.

– Очередная феодальная усобица, – Адриан покачал головой. – Обычное дело… Мой ответ – нет.

– Ваше величество, – сказал Ворон, – это не будет обычная усобица. Похищение и подделка – все проделано смело, умно, ловко. Я чувствую: человек, который стоит за этим, не стал бы тратиться на мелкую рыбешку. А мишень провокации – из тех, кто привык доверять «Голосу Короны», то есть – из высшей знати. Думаю, эта война заденет кого-то из графов, а может, и герцогов.

– Марк, – медленно спросил император, – у вас все?

Скверно. Ох, до чего скверно. Ворон медлил, не зная, как поступить. Конечно, владыка не хочет злить лордов в преддверии голосования. Благодаря помолвке, примирению с приархом Галлардом и открытию «волны» Адриан сейчас на пике всеобщей любви. Палата проглотит с восторгом любой закон. Отобрать владения у сотни феодалов – значит, поднять бурю недовольства, столь неуместную сейчас… Однако Ворон ждал, что император доверится его чутью, как доверял прежде. Вышло иначе.

А теперь впереди второй вопрос, куда сложнее первого. Стоит ли вообще задевать его – без малейших-то шансов на согласие? Зачем? Для очистки совести? Или ради права с гордостью сказать впоследствии: «А я же говорил!..»

– У вас все? – рыкнул Адриан.

Хорошо было бы ответить: «Да, ваше величество». Заманчиво. Эх… Три, два, раз. И в омут головой.

– Ваше величество, я прошу разрешения поговорить с ее высочеством.

Зрачки императора сузились:

– Поговорить – значит, допросить, верно?

– Да, ваше величество. Наедине. От имени Короны.

– Допросить мою невесту от моего имени?

– Да, ваше величество.

– Знаете, Марк, – владыка недобро усмехнулся, – если вы не приведете никаких аргументов, я подумаю, что вы всего лишь сошли с ума. И, вполне возможно, для вас это будет лучше.

– К сожалению, ваше величество, у меня имеются аргументы. Есть причины не доверять графине Сибил Нортвуд. Перечислю их.

– А позвольте, я угадаю, – перебил его император. – Раз: леди Сибил внезапно услала дочь в монастырь. Два: графиня всеми силами ратует за Минерву, которая не приходится ей ни родней, ни вассалом. Три: графиня ничего не просила за свою поддержку в Палате, хотя могла бы. Четыре: графиня цветет от счастья без ясных на то причин. Это вас смущает, верно?

– Ваше величество…

– Из этих странностей, сударь, вы сделали выводы и, в безграничной своей заботе обо мне, решили предупредить. О чем?.. Первое: вероятно, леди Сибил убила отца моей невесты, чтобы получить девушку в свое распоряжение. Второе: леди Глория Нортвуд в ходе своих поисков узнала о преступлении матери, потому и отправилась в ссылку. Третье: Минерва считает себя обязанной графине и потому, став владычицей, примется ратовать за интересы Севера. В частности, графиня Сибил со своим приятелем, а возможно, и любовником Эрвином Ориджином положили глаз на торговый флот Южного Пути… Я ничего не упустил?

Справляться с удивлением – чертовски важное умение. Кому нужен советник, похожий на сельского дурачка?.. Марк не справился. Сам почувствовал, как полезли на лоб его брови.

– Ваше величество, простите…

Адриан жестом заставил его молчать.

– В другой день, Марк, я бы умилился вашей заботе. Улыбнулся тому, как вы и Катрин Катрин упорно считаете себя умнее всех. Как с высоты своего всевидящего ума оберегаете меня – этакое безмозглое дитя в короне… Простите, но так уж вышло: не вы одни способны размышлять. Да, мне жаль бедного сира Клайва Стагфорта и несчастную леди Глорию, и я глубоко сочувствую Минерве, оставшейся сиротой. Но если сейчас отдать под суд леди Сибил, то графство Нортвуд окажется на стороне моих врагов. Сколько сиров клайвов тогда лягут в землю? Сколько бедных девочек станут сиротами?

– Ваше величество, – с рискованным упрямством произнес Марк, – леди Сибил ненадежна. Не стоит доверять ей.

– Ненадежна?.. Боги, а кто надежен? Может быть, вы с вашей паутиной? Может быть, именно вы убережете меня ото всех бурь и невзгод, удержите корону на моей макушке?..

Император сделал паузу. Ворон не рискнул ответить. Адриан с горечью покачал головой:

– Марк, этот разговор – шанс, который я дал вам. Я все ждал, когда же вы скажете то, что должны сказать. Думал: Ворон не мог пропустить такое. Кто угодно, но не Ворон. Раз он говорит о неважном, значит, видимо, собирается с духом. Боится расстроить меня этакой дрянью – вот что я думал. Рано или поздно Ворон вздохнет поглубже и выпалит… Но нет.

Император извлек из-за манжеты крохотную бумажную ленточку – такие использует голубиная почта. Развернул, показал Марку через стол. Тот смог различить лишь вензелек – малюсенького нетопыря со стрелой в когтях.

– Последняя возможность. Что в этой бумаге? Знаете или нет?

Ворон глубоко вдохнул.

– Нет, ваше величество.

Император опустил ленту на стол. Она тут же свернулась в колечко, и щелчком пальца Адриан отправил ее Марку.

– Читайте.

Ворон прочел. В глазах потемнело. Очень уж мелкие буковки, расплываются, путаются. Наверное, от этого искажается смысл… Он перечел, поднеся ленту к кончику носа. И снова. Выронил, бумага издала шорох, свернувшись колечком.

– Ваше величество… Прошу: скажите, что это? Чья-то шутка? Проверка? Я понятия не имел… Никто не докладывал…

– Это письмо, – отчеканил император, – доставлено птицей из Первой Зимы, получено нынешним утром. Эрвин Ориджин объявляет себя герцогом и ставит мне ультиматум.

Проверка. Должна быть проверка! Или провокация, или шутка – что угодно, но не правда! Благородные Ориджины – опора Династии на протяжении шести веков! Эрвин – умненький щенок, герцог Десмонд – несокрушимая скала. Щенок убил отца, чтобы поднять мятеж против Короны?!

Марк развернул ленту и снова прочел, хотя уже помнил наизусть каждое слово.

Адриан Ингрид Элизабет, сударь. Вам известно о страшных злодеяниях…

– Ваше величество… – выдохнул Марк. – Я не знал об этом… Клянусь, не знал!

Адриан проговорил медленно и тихо:

– Знаете, что любопытно в этом деле. Ведь я с самого начала не доверял графине Сибил – с того майского дня, как она явилась на аудиенцию вместе с дочкой. Это вы убедили меня поверить графине. И вы же, Марк, теперь стараетесь очернить ее. Я спрашиваю себя: почему? Я спрашиваю себя: почему вы так тщательно ничего не знаете об Эрвине Ориджине? Почему отвлекаете меня ерундой, вроде краденых грамот, вместо того, чтобы предупредить о мятеже сильнейшего Дома? И я вижу объяснение, Марк. Вы хотите моей размолвки с Нортвудами потому, что вашему новому другу Эрвину требуется сильный союзник.

– Ваше величество, клянусь, я не… – горячо начал Марк, и осекся. Не верьте ни словам, ни уликам, верьте только умозаключениям – это говорил он сам.

Император покачал головой.

– Да, вы правы, капитан Бэкфилд доложил мне об убийствах. Капитан недалек, потому мне ясен его мотив: попытка выслужиться. С вашими мотивами, Марк, куда сложнее… Дневники Янмэй Милосердной, третий том, глава пятая: «Мы не выбираем ни друзей, ни врагов. Враги всегда сильны и хитры, друзья – самодовольны и слепы. Будь осторожен: хитрого врага легко принять за слепого друга». Любого наследного принца Династии учат: делай, как завещала Янмэй, и не допустишь фатальных ошибок. Далее в той же главе есть и такие слова: «Другу, в котором ты усомнился, дай шанс: поручи трудное и опасное дело. Справится – прости и доверься ему. Не справится – не горюй о нем».

– Что угодно, ваше величество! – отчеканил Марк.

– Отправляйтесь в Первую Зиму, – сказал император.

Повисла тишина. Краска сбежала с лица Ворона.

– Формальный повод прост, – сказал Адриан, – представитель Короны заверяет законность передачи власти в герцогстве. А ваша истинная задача… полностью отвечает задачам протекции.

Находим тех, кто угрожает Короне, и устраняем их. Боги. Святые боги!

– Ваше величество, вы приказываете… я… я должен убить лорда Ориджина в Первой Зиме?

Адриан молча смотрел ему в глаза.

– Ваше величество… Три года я служил вам верой и правдой. Поверьте мне! Я разочаровал вас, не сумел раскрыть планы мятежников. Если моя глупость достойна смертной казни, то так тому и быть, отдайте под суд и казните – но здесь, в столице! Ваше величество, проявите милосердие! Неужели я не заслужил хотя бы этого?..

– Я проявил милосердие, – ответил император, – и дал шанс заслужить прощение. Вы даже получаете возможность переметнуться к Ориджину. Вряд ли он простит вам провал с леди Сибил… но, пожалуй, вы сможете вымолить быструю смерть.

– Ваше величество, одумайтесь! Я предан вам. Пусть вы не верите, но допустите хоть возможность! Вы отдаете в руки врагу начальника вашей тайной стражи! Северяне получат все, что мне известно: имена агентов, пароли, координаторов сети…

– О, за это не волнуйтесь, – усмехнулся Адриан. – Вашей агентурой займется капитан Бэкфилд. Координаторы будут переназначены, пароли сменены. То, что вы успели сообщить Эрвину, завтра потеряет вес. И, полагаю, догадываетесь, что вашему слуге Итану больше не место в имперском секретариате. Возьмите его с собой.

Адриан взмахнул рукой, веля Марку уйти.

Марк силился выдавить что-то. Найти слова. Оторвать язык от пересохшего неба. Отчаяние намертво свело челюсти. Что ни скажи, ничего не изменить.

Он встал, двинулся к двери. Кажется, ноги не дрожали.

– Постойте…

Марк резко обернулся. Не сумел скрыть вспышку безумной надежды, промелькнувшую на лице.

– Мне жаль, – сказал император.

Меч

1—2 сентября 1774г. от Сошествия

Окрестности Алеридана

Вихря свела в могилу гнилая кровь. Худая смерть – долгая, мучительная. Не всякий воин вытерпит без стонов. А Вихорь был не воин, всего лишь крестьянин и конюх. Он и меча-то в руках не держал до того дня… Вихорь голосил двое суток подряд, пока не утих. Рыдала и Сара – дочурка, и даже Вихренок.

К счастью, Джоакин не слышал плача. Те двое суток он провалялся без чувств. Сквозь рубленую рану на плече вытекло слишком много крови. Позже, придя в себя, увидел Луизу – она меняла ему повязку и тихо приговаривала:

– Хоть ты останься… Хоть ты. Помрешь – никогда не прощу…

Она не плакала, но лицо было серым, почти черным. Джоакин сообразил: кончился Вихорь…

А Джоакин остался. Когда смог ходить и думать, обоз был уже далеко от Лабелина. Ближе к морю, наверное: ветер дул прохладный и соленый. Он спросил о Полли. Луиза сказала: похоронили. А священник? Помолились, – сказала Луиза. За всех помолились… кроме этого. Этот сбежал, бросив два мертвых тела и прихватив все деньги до последней агатки.

Зато в телегах остался товар. Где-то в землях Грейсендов они нашли ярмарку. Джоакин помог Луизе распродать добро. Вышло недурно: без малого четыре эфеса. Луиза предложила:

– Поехали теперь в порт. Накупим с корабля всяких южных шелков, потом в Короне продадим. Хорошо будет.

Джоакин удивился:

– Это что же, ты хочешь продолжить дело торгаша?

Она пожала плечами:

– Отчего нет? Я умею. Считаю быстро; знаю, как цену сбивать. А ты будешь с лордами говорить, если доведется; читать и писать письма. Мы с тобой хорошо поладим.

Он глянул на нее этак с подозрением, и Луиза фыркнула:

– Размечтался!.. Я тебе не руку предлагаю, а долю в деле. Смотри, затея выгодная. Хармон-торгаш делал до сорока эфесов в год. Мы, положим, не такие ловкие, но двадцать золотых выручим. Итого, по десять на брата. Ну?..

– Десять в год?.. Кайр полсотни за год службы получает.

Джоакин покачал головой и на лице изобразил презрение. Это было зря. Луиза потемнела:

– Дурак ты недобитый! Погибли три хороших мужика, а с ними – твоя любимая! Тебе же все неймется, все не навоевался! Ну, так езжай к чертям в свою Первую Зиму! Чтоб тебе следующую дырку проделали во лбу, а не плече!

Она плюнула и ушла в фургон. Джоакин призадумался, помялся, да и пошел следом.

– Луиза… Луиза. Ты… прости меня, ладно? Ты меня выходила, я тебе жизнью обязан. Прости, не хотел обидеть.

– Только выходила, как обратно в могилу лезешь…

– Да не в могилу… Пойми: у меня есть мечта. Вот ты в детстве знала, кем станешь? Нет? А я знал. Сколько помню себя, всегда знал, что сделаюсь рыцарем. Буду служить великому лорду, прославлю свою семью и свою деревню. Будут говорить: Печальный Холм? Так это же то самое место, откуда Джоакин!.. Вот только прежде не знал, кому хочу служить. А теперь и это знаю. Не в Первую Зиму, мне в Алеридан нужно, понимаешь? Там моя слава!

Не факт, что Луиза поняла, но серчать перестала. Пожелала удачи, отдала половину выручки. Сказала писать в гостиницу в Излучине, если вдруг надобность. Джоакин сказал: так ты же читать не умеешь! А она в ответ: ну и что? К священнику схожу, он прочтет.

Следующим днем он помог ей нанять на рынке охранника – такого, что вызывал доверие. А затем распрощался.

Прошел месяц – и вот он в Алеридане.

Точнее, на лесистом бугре за городом, среди черных камней и обугленных балок. Когда-то здесь была мельница, потом сгорела, а холм зарос. Если влезть на камни, видно Эвергард: три кольца стен, тринадцать башен, Светлая Агата и воин, выложенные золотом. На шпилях башен полощутся флаги: верхний – герцогский, остальные двенадцать – гербы знатнейших рыцарей гарнизона. Один из них мог бы принадлежать Джоакину. Он давно уже знал, какой герб себе выберет: сердце, пронзенное мечом, а ниже – осадная машина, катапульта…

Деньги, доставшиеся от Луизы, исчезли без следа. Львиная доля ушла на новый меч взамен отцовского, утерянного в бою. Затем была дорога через Земли Короны и Альмеру, продовольствие, овес для Леди. Последняя агатка испарилась вчера: потрачена на пиво для Берка, чтобы убедить его проторчать еще один день среди развалин мельницы. Пятые сутки они здесь, и каждое утро Берк заводил одну и ту же песню:

– Милорд, а милорд… Скажи мне, как лорд: какого черта мы здесь торчим, а? Жратва кончается, с выпивкой вовсе печаль. Давай-ка наймемся к кому-нибудь!

Идея о том, что Джоакин Ив Ханна – как бы дворянин, а он, Берк, – как бы сквайр, сперва только позабавила пройдоху. Но потом, осознав тот факт, что лорд обыкновенно платит за пиво и вино для сквайров, Берк понял все выгоды положения и теперь иначе, как милордом, Джоакина не звал. Правда, насмешливая нотка в голосе никуда не делась.

– Ну, что скажешь, господин? Давеча мы слыхали: архиепископ Галлард в городе собирает войско. Идем к нему наниматься!

– Не люблю святош, – уклончиво отвечал Джоакин.

– А кто их любит? Разве что монашки! Зато все любят деньги, а их у святоши полно. Чего, благородный Джо, не сказать о тебе.

Джоакин хорошо понимал, зачем приарх Галлард собирает войско. Вчера новомодной почтой – какой-то «волной» – в Алеридан прилетело известие: владыка начинает суд и велит герцогу Альмера явиться в столицу. В противном случае император лишит его титула и доставит в Фаунтерру силой, как беглого преступника. Ясно, что герцог и не подумает мчаться на плаху. Ясно, что император выполнит угрозу, и Айден Альмера лишится власти. Когда это произойдет, брат Айдена – Галлард – объявит себя новым герцогом и бросит войско на штурм Эвергарда. Ни за что в жизни не хотел бы Джоакин оказаться в той армии, что придет за головами Айдена Альмера и его дочери – леди Аланис. Ему противна была даже мысль.

Однако Берк посмеялся бы над этакой романтикой, потому Джоакин приводил другие аргументы:

– Дружище, ты замок-то видишь? Думаешь, сладко придется, когда архиепископ пошлет нас на штурм? Иначе, как винтовой дорогой по склону холма, до верхушки не доберешься. А дорога обжата стенами с обеих сторон. Мы станем ползти по ней вверх, как черепахи, а нас будут поливать смолой и обсыпать булыжниками. Эвергард неприступен! Никаких шансов нет.

– Святоша – не дурак, – возражал Берк. – Он не полезет на штурм, коли замок неприступен. Возьмет крепость в осаду. Всю осень, а то и зиму, мы будем жрать и пить в лагере, ничем не рискуя, да еще и монету получать. Потом гарнизон сдастся, мы заберем денежки и пойдем своей дорогой. А теперь, славный Джо, подумай, что будет, окажись мы внутри. Хотя нам и ясно сказали убираться прочь, но все же представь: твой чертов план сбылся, и нас таки взяли в гарнизон. Что из этого выйдет, а, милорд?

– Прославимся! – не раздумывая, сказал Джоакин.

– Ага. Станем славными пожирателями подметок, чемпионами по ловле крыс. Что мы есть-то будем в крепости, а?

– Имеются склады продовольствия.

– На осень хватит. Но потом-то запасы кончатся. Знаешь, приятель, я очень не хотел бы дождаться того дня, когда рыцари начнут жрать своих сквайров. Накануне я предпочел бы слинять подальше из этой дыры… да только не выйдет, крепость-то в осаде! Как ты вообще планировал выбираться оттуда?

– Герцог что-нибудь придумает. Когда станет невтерпеж, он выведет людей. Наверняка есть подземный ход.

Берк хохотнул. Джоакин взаправду верил в существование туннеля, даже принимался его искать. Собственно, и холм этот выбрал для стоянки потому, что он выглядел очень уж подходящим местом для выхода из лаза. Деревца и мельничные камни маскируют макушку, можно выйти незаметно для осаждающих. Зато с высоких башен замка бугор хорошо просматривается, и можно заведомо отследить, есть ли враги у выхода из туннеля. День Джоакин убил на поиски. Идея была такова: обнаружить подземный ход, пробраться прямо в Эвергард, а там заявить: «Мы нашли уязвимое место вашей обороны! В награду возьмите нас на службу». С утра до ночи приятели ворочали камни и балки, испачкались в саже, как Темный Идо… Потом Берк осведомился:

– Скажи-ка, милорд, позволено ли сквайру называть лорда дубиной?

– Ни в коем случае.

– А пустоголовым дураком? Или безрогим бараном?

– Тоже нет.

– Ну, тогда я промолчу.

На том и закончили поиски подземного хода.

Шел пятый день стоянки на холме. Солнце клонилось к горизонту, закатывалось за башню Эвергарда – точь в точь как на родовом гербе леди Аланис… Берк хлопнул Джоакина по плечу и заявил:

– Вот что я тебе скажу, благородный лорд. Моего терпения хватит еще на один вечер – вот этот, что сейчас. План «торчим туточки и ждем погоды» был, конечно, хорош, но немного приелся. Если до утра не выдумаешь идею получше, я иду в город наниматься к архиепископу. С тобой или без тебя – все едино.

Он закинул в рот щепотку табака и завалился на плащ. Джоакин взобрался на камень и крепко призадумался, глядя на остроконечные башни цитадели.

Если по уму, то Берк прав. Не возьмут их в гарнизон. Замок и так переполнен людьми, а запасы пищи ограничены. Значит, нечего им тут делать, нужно уходить. Податься к другому лорду, выслужиться у него, получить рыцарство. Потом, уже в звании, вернуться сюда, попроситься к леди Аланис… Пройдут годы. Джоакин возмужает, на лице будут шрамы, в висках – седина. Слава о нем разлетится по стране. Он сможет тогда не клянчить, а гордо заявить:

– Меня, миледи, любой бы взял на службу. Вот только моя душа рвется к вам. Не откажите же ей!

Но уходить не хотелось. Даже больше – не моглось. У него, Джоакина, может, и есть впереди годы… но у леди Аланис их может не быть! Она замешана в заговоре своего отца. Пусть и по незнанию, да кто на это посмотрит! Имперский суд не пощадит ее, войско приарха Галларда не выпустит из осажденной твердыни. Леди Аланис в западне, до конца года решится ее судьба. Если она у… ум… боги, даже мысленно Джоакин не мог произнести этого слова! Не умрет она! Он будет рядом, и она не умрет! Нельзя уходить.

Трижды они с Берком ездили в город. Один раз Джоакин снова увидел герцогиню: со своим блестящим эскортом она ездила в собор. Джоакин был потрясен – не одной лишь красотой девушки, но и отчаянной храбростью. Алеридан наводнен наемниками Галларда. Совершеннолетняя Аланис – помеха для дяди на пути к власти. Спусти священник псов – и они разорвут дюжину рыцарей герцогини. Джоакин знал: Аланис не зря пошла на такой риск. Она заявляла тем самым: «Я ничего не боюсь. Я невиновна, город – мой по праву». Мещане орали приветствия, смеялись от восторга. Герцогиня с нами, значит – все по-прежнему! Не будет войны, не будет смуты! Да здравствует Аланис Альмера! Джоакин тоже орал, его голос тонул в толпе, неслышный даже для соседей:

– Берегитесь, миледи! Прячьтесь в замке! Город опасен!

В дюжине тяжелых всадников мещане видели несокрушимую мощь. Стальные люди на стальных конях – что может их остановить?! Тем более, эти воины – лучшие из лучших, чемпионы турниров, герои битв!.. Джоакин знал, насколько хрупки и уязвимы рыцари на узких улочках города. Один арбалетный болт из-за оконных ставен – и…

– Прячьтесь, миледи! Ваша жизнь на волоске!..

Она посетила собор, подарила Светлой Агате пригоршню золотых эфесов и вернулась в Эвергард. Живая… на этот раз.

Нет, Джоакин никак не мог уехать отсюда!

Но что делать?

Он глядел, как полощутся флаги в розовых закатных лучах… Затем солнце пропало, его место заняла луна… Искровые фонари вспыхнули на стенах, принялись шарить вокруг. Пятна света скользили по голой земле. Подступы к замку вырублены, вычищены от деревьев. Одна лишь каштановая аллея, ведущая к воротам. Если войско хлынет на штурм, его увидят издали. В лучах фонарей люди – как на ладони. Арбалетчики замка нашпигуют их болтами, сотрут в кровавую пыль еще задолго до стен! Бедные, бедные наемники приарха! Эвергард неприступен… Эх.

Джоакин ничего не понимал в политике, но это было ясно даже ему: император не простит герцога. Когда войско Галларда расшибется о стены замка, владыка пришлет свое. Искровая пехота – перед нею никто не устоит. Холодная тьма. Нельзя уезжать. Нужно думать.

Воин снова вспомнил герб, который выбрал для себя. Пронзенное мечом сердце – отличный символ: это и смерть врага, и любовь девушки. Ниже – катапульта. На гербе леди Аланис – крепостная башня, а у него будет осадная машина. Герцогиня неприступна, как сам Эвергард, но найдется тот, кто возьмет ее штурмом!.. Еще недавно эмблема наполняла его радостными мечтаниями, но теперь казалась злой насмешкой. Скоро здесь хватит катапульт и без Джоакина: будут и машины приарха, и самого императора… Чего не хватит – так это щитов, чтобы укрыть миледи от смертельной опасности. Сердце на щите – вот каков должен быть герб! И придет день, когда он будет трепыхаться на одной из башен Эвергарда!

Тех гербов, что сейчас украшали башни, уже было не видать. Стояла ночь. Туча сглотнула луну. Лишь одна Звезда сияла в небе, да тревожные огни белесыми пятнами вспахивали землю. Громада замка тонула в черноте.

– Надо поспать, – сказал себе Джоакин. – Встану на рассвете, подумаю еще.

Он поднялся, чтобы спрыгнуть с камня, бросил прощальный взгляд на крепость. Шепнул:

– Доброй ночи, миледи. Ничего не бойтесь: я рядом…

…и тогда увидел отряд.

* * *

Всадники возникли на каштановой аллее. Фонарь выхватил их из темноты и повел, больше не отпуская. Люди в легкой амуниции, почти без доспехов. Кони идут галопом. Десять, двадцать… примерно полсотни. Они скакали прямиком к воротам Эвергарда.

С башни что-то крикнули – в ночной тиши звуки летят далеко. Всадники не сбавили ходу. Дураки, сейчас их перебьют, – подумал Джоакин… Подумал бы, если б успел. Но кое-что случилось, и мысли в голове разом погасли.

Надвратная башенка треснула и развалилась.

Куски балок и кирпича – дождем на дорогу. Людские тела.

Всадники мчали, не сбавляя ходу, и двое передних вскинули руки, будто в рыцарском салюте. Теперь Джоакин успел заметить, как воздух вздрогнул перед их ладонями. Мерцающие сгустки метнулись к воротам, и те лопнули – будто пузырь, в который ткнули ножом! Щепки брызнули в стороны. Кто-то рванулся навстречу всадникам, и передний конь смял его. Отряд хлынул в замок.

Джоакин не понимал… и не пытался, и даже не воскликнул: «Что за чертова тьма?!» Он – соляная статуя, он – истукан с глазами. Стоял и смотрел, и не мог ничего другого, кроме смотреть.

На дороге между стен царила темень – фонарщики не успели перенаправить свет. Вот они зашевелились, крутанули лампы, нацеливая лучи… и одна за другой фонарные башенки стали лопаться. Вспрыгивали на воздух, разваливались, сыпались градом обломков. Раскаленные внутренности ламп еще недолго мерцали искрами… Кто-то побежал по стенам, упруго сработал арбалет. В ответ полыхнул огонь. И снова. И снова. Истошные крики: живые факела падали на дорогу, под копыта коням. Вспыхнула галерея, за нею вторая…

А те, конные, скакали вихрем, поливая огнем стены. Вторые ворота – в щепки. Решетка – в пыль. Они неслись с такой скоростью, что полоса огня отставала от них! Пламя текло по стенам снизу вверх, охватывая десятки шагов за минуту… но конные шли быстрее. Балки, булыжники, головешки сыпались водопадом за их спинами. Всадники – огромный черный змей. Ворвался в замок и вспорол изнутри – будто двуручный меч в глотку.

Джоакин смотрел. На его глазах неприступный Эвергард превращался в факел.

Жутко, протяжно взвыл сигнал тревоги. Падал, притихая, и снова взлетал, вымораживал жилы. Огненная река, текущая снизу вверх, долилась до верхнего замка и уперлась в бастион. Здесь, впервые, всадники сбавили ход. Извилистый путь замедлил их. Пятна света поймали голову отряда. Скачут, прижавшись к холкам, выставив вперед руки. Вдох – и лежат, никого живого из тех, кто оказался на свету. Кричит и бьется на земле лошадь. Остальные отпрянули, прячась за поворотом стены. Свет скользнул за ними, выхватил одного… Уже не человек – губка, истыканная стрелами.

В груди Джоакина мелькнул луч. Все, конец им! Кто бы ни были, им конец! Сзади подступает огонь, впереди – лютые стрелки герцога. Всадники сбились кучей в узком безопасном простенке. Рыцари замка уже бежали к ним по зубчатым верхушкам стен. Круглые камни посыпались с бастиона, покатились вниз по дороге, ломая ноги коням.

Но вдруг среди мертвецов зашевелился один. В нем сидела стрела или две, но он двинулся, перекатился за труп лошади. Положил руку на тушу, как ложе арбалета на упор. Выстрелил.

Прежде, во тьме, Джоакин не мог разглядеть, но теперь фонарь светил прямо на этого, полумертвого, и все виделось ясно.

Он выстрелил из руки.

Никакого оружия! Просто из кулака вырвался огненный шар и воспламенил ворота. Затем второй, тут же – третий. Стена, переполненная людьми, издала вопль. Вспыхнула башня, заметались огни. Люди сталкивались, обезумев от боли. Зажигали друг друга, сгорали заживо, прыгали со стен. А тот, за конской тушей, продолжал бить, обращая бастион в пекло. Одной голой рукой.

Вот тогда Джоакин заорал.

Сжимал голову ладонями, мотал из стороны в сторону, исступленно орал:

– Ааааа!.. Ааааааааа!

Берк, что проснулся от воя, подскочил к нему:

– Заткнись, твою Праматерь!

Но увидел полыхающий Эвергард – и онемел.

Бастион выгорел дотла, выпали ворота. На стенах не осталось жизни. Всадники спешились и цепочкой вбегали в верхний замок. Где-то там – леди Аланис. Теперь беззащитная.

Джоакин бросился к лошади. Берк догнал его, развернул к себе и врезал кулаком по лицу. Воин упал, тут же выхватил кинжал, попытался ударить. Берк прыгнул, выбил нож, уселся на парня верхом:

– Да стой же ты! Дубина! Ничем не поможешь, сам подохнешь!

– Пусти! Убью! Пустииии!

– Не успеешь ты, дурак! Они уже в покоях! За пять минут всех вырежут, кто остался!

– Аааа!.. Пусти, гад! Ааааааа!

Джоакин метался, взрывая пальцами землю. Смотрел в небо – туча багровела от зарева. Берк сдерживал парня, приговаривая все тише:

– Ну, будет! Хватит уже!.. Успокойся… Как тебя заклинило, а…

Наконец, он утих.

Берк отпустил, Джоакин сел, привалившись спиной к камню. На замок он не смотрел. И так знал, что там: в небе плясали отсветы.

– Как же это… – прошептал воин. – Как они смогли… Это же… так не бывает! Не бывает!

– Да ладно, – пожал плечами Берк, – обычное колдунство. Император – потомок самой Янмэй. Он еще и не такое умеет!

– Император?.. – тупо повторил Джоакин. – Император?

– Кто же еще?! Он сказал, что притащит герцога на суд – вот и прислал за ним парней.

– Парней?..

О, нет, это и близко не парни! И не воины, и даже не кайры! Черные демоны на лошадях, крушащие стены одним взмахом руки!

– Ты проспал и не все увидел, – сказал Джоакин. – Наверное, не понял, что к чему. Они сражались, как Праотец Вильгельм! Смертные неспособны на такое!

Берк хмыкнул:

– Ну, тогда нам стоит помолиться. Умеешь?

В разговор вмешался странный звук – не то скрип, не то скрежет. Два камня провалились в землю. Вдавились и скрылись, оставив квадратную черную дыру. Из дыры возник человек с мечом, и еще один.

– О, подземный ход!.. – воскликнул Джоакин. – Я же говорил…

Рыцари двинулись к ним, в жутком молчании занося клинки.

– Э, стойте, стойте! Мы свои!

Джоакин успел вскочить и поднять меч, а затем рыцарь обрушился на него. Удар, полный холодной ненависти. Парень отпрянул, с трудом устояв.

– Мы не враги!

Не говоря ни слова, рыцарь вновь атаковал. Сталь гремела и выбрасывала искры. Джоакин чуть не стонал от напряжения, парируя удары. Рыцарь бил слишком быстро, чтобы уклониться, и слишком мощно, чтобы блокировать. Каждая сшибка едва не выворачивала запястье. Клинки скрещивались у самой груди Джоакина. Противник сминал его оборону.

Второй воин тем временем накинулся на Берка. Тот успел парировать первый удар, но второй вышиб из рук топор и бросил Берка наземь. Он откатился, меч вспорол грунт в дюйме от уха. Берк пнул рыцаря в промежность, сам же взвыл, разбив стопу о латы. Увернулся от удара, перекатился, встал на четвереньки, пополз. Латник подбежал к нему и врезал ногой в бок. Берк скрючился на земле, задыхаясь. Рыцарь взял меч в обе руки, неторопливо замахнулся, чтобы снести парню голову.

Джоакин отступал шаг за шагом под свирепым натиском врага. Он не мог улучить ни секунды для атаки. Все силы и время уходили на оборону. Однако, отступая, он выманил противника из тени и сумел разглядеть.

– Сир Хамфри, я вам не враг!

Рыцарь промедлил пол-вдоха, Джоакин отпрыгнул назад и вогнал меч в землю:

– Хватит! Мы на вашей стороне!

Лейтенант Хамфри из гарнизона Эвергарда подступил к Джоакину, смерил взглядом:

– Ив Ханна?

– Я!

– Рольден, стой!

Клинок замер у шеи Берка.

– Какого лешего вы здесь?

– Мы видели штурм и пожар. Хотим помочь.

– Помочь?

– Вам нужна помощь, сир Хамфри?

Замешкавшись на секунду, рыцарь принял решение:

– Нужна. С нами раненый.

Он и Рольден вложили клинки в ножны. Берк поднялся, отряхиваясь и потирая бок.

– Сюда! Безопасно, – крикнул сир Хамфри.

Из туннеля показалась молодая женщина в одежде служанки, за нею двое парней с закрытыми носилками, следом – еще один рыцарь, замыкавший отряд.

– Простите, сир, но я не лекарь, – сказал Джоакин. – Не могу помочь с раненым.

– И не требуется. В миле отсюда охотничье угодье герцога. Пойдем туда, там есть лекарь. От вас нужна помощь в защите. Нас мало, а погоня возможна.

– Конечно, сир. Можете положиться на нас.

Лейтенант кивнул:

– Благодарю.

Махнул рукой замыкающему воину. Тот дернул что-то в недрах лаза, камни пришли в движение и встали на место, закрыв дыру.

– Простите, сир… – Джоакин прочистил пересохшее горло. – Ее светлость… она жива?

– Герцог погиб, – холодно отрезал лейтенант. – Лорд Альфред тоже. О лорде Альберте не знаю.

– А… леди Аланис?

Рыцарь медлил. На лице ясно читалось желание солгать.

– Прошу, сир Хамфри! Я же здесь ради нее!!

Тот мотнул головой в сторону носилок:

– Ее светлость ранена. Но шансы есть. Вперед!

Джоакин ловил воздух, пытаясь вдохнуть. Наконец, отмер. Прыгнул в седло и двинулся следом за уходящей горсткой людей.

* * *

В голове Джоакина царил черно-бело-красный хаос, похожий на гибнущий Эвергард. Черная растерянность, близкая к смятению. Мир стал другим: теперь в нем есть сила, неподвластная ни воинскому мастерству, ни законам чести. Опоры, на которых прежде стоял Джоакин, шатались и уходили из-под ног.

Красные вспышки – озарения, как пламенные шары. Герцог погиб вместе со старшим сыном. Леди Аланис бежала. Приарх Галлард объявит себя правителем Альмеры. Обыщет Эвергард, не найдет тела герцогини и пошлет погоню. Как скоро это случится?.. Кто были те всадники, кому служат? Они ринутся по следам, или другие?..

А белый цвет – это надежда, теплые манящие лучи. Леди Аланис потеряла отца и брата, получила тяжкое ранение. Нужно быть бессердечным человеком, чтобы радоваться этому. И Джоакин честно душил в себе предательское чувство… но все же радовался. Судьба дала шанс. Впереди дюжина дорог. Та, что ведет в лапы к наемникам архиепископа, и та, что на столичную плаху, и та, где ждут всесильные всадники, и даже та, где леди Аланис вернет себе герцогство и взлетит обратно ввысь, бросив Джоакина ползать по земле… Но есть и такая дорога – одна-единственная – по которой Джоакин пронесет девушку на своих руках, спасет ото всех опасностей, и в конце… Именно там, в конце той дороги и сиял неотразимо заманчивый белый свет.

Краем уха Джоакин слышал обрывки разговоров в отряде:

– …около пятидесяти. Убили всего дюжину…

– …размолотили, как гнилую тыкву!

– Предметы. Говорящие Предметы!

– Безнадежно с самого начала…

– Персты Вильгельма… они нашлись!

– Приарх Галлард.

– Нет, император.

– Сам владыка?..

– А кто же еще?!

Берк приблизился и потряс Джоакина за плечо:

– Эй, милорд! Слышишь меня? Слышишь, говорю?!

– Что?.. Ага, слышу.

– Думаешь, у них есть с собой деньги?

– Деньги?..

– Деньги! Ты что оглох? Как только нам заплатят, сразу сваливать нужно.

– Это еще почему?

– Точно, оглох. Уши прочисти и слушай, о чем люди говорят! Леди Аланис – наследница герцогства. Едва святоша поймет, что она осталась жива, сразу отправит псов искать следы. Нам бы к тому моменту оказаться подальше от этих носилочек.

– Ага, носилки…

Джоакин нагнал парней, что несли раненую. То были воины, за их плечами висели мечи и щиты. Сир Хамфри, идущий впереди, задал безумный темп. Парни с носилками тяжело дышали, выбивались из сил.

– Вам помочь, друзья?

– Да как поможешь? Верхом раненую не понесешь!

– Могу отдать ей лошадь или взять к себе в седло.

– Ее светлость не сможет… она без чувств.

Точно: девушка лежала удивительно тихо. Была бы в сознании, стонала бы. Тревога ожила в сердце с новой силой.

– А рана сильная?

– Не позавидуешь…

– Какая?

– Ожог.

– Большой?

Сир Хамфри обернулся и прикрикнул:

– Сир Джоакин, отстань от них! Парням и так нелегко!

Он переключился с расспросами на лейтенанта:

– Что случилось с ее светлостью?

– Задело огненным шаром.

– О, боги! Страшный ожог?

– Я видал и хуже.

– Значит, есть надежда?

– Есть. Особенно если не болтать попусту, а идти быстрее.

– Так точно, сир.

Джоакин умолк было, но вскоре не удержался:

– А далеко еще до поместья?

– Тебе какое дело? Ты ж верховой. Ноги, поди, не ноют.

– Нет, сир, я о том… ну, как долго еще идти? Ведь ее светлость… она же без лекаря долго не сможет!

– Сир Джоакин, – рявкнул Хамфри, – закрой рот! Я все понял: ты очень хочешь служить герцогине! Оценил твое рвение. А теперь – помолчи!

Джоакин сжал зубы.

К счастью, охотничье угодье уже показалось впереди. Немаленький двухэтажный дом на опушке леса, обнесенный бревенчатой стеной. Тропа упиралась в ворота. Одна створка покосилась и цепляла землю. Ее не смогли закрыть полностью, в щель пробивался факельный свет.

– Что за лодыри… – буркнул Рольден. – Герцог бы им уши оторвал.

Сир Хамфри сплюнул.

Отряд встал у ворот. Воины опустили носилки и принялись дышать. Рольден стукнул сапогом в створку. Берк шепнул Джоакину:

– Надо сразу с ними войти. А то запрутся, оставят нас здесь – и плакали денежки.

С этой целью он спешился и выдвинулся вперед, втерся между Рольденом и Хамфри.

«Здоровая» створка, скрипнув, отклонилась. Мужичок в плаще, с факелом в руке, мотнул головой:

– Здравья вам, рыцари. Проходите, добро пожаловать.

Рольден вошел первым, следом Хамфри, за спиной у лейтенанта во двор проскользнул Берк. Сир Хамфри смерил взглядом мужичка:

– Отчего не спрашиваешь, кто мы такие? А вдруг разбойники?

– Вижу ведь: башни на грудях, – резонно заметил факельщик. – Значит, люди его светлости.

– А ворота почему скособочены?

– Сегодня только телегой саданули, починить не успели…

– Телегой? Какой телегой?

– Да вон той – муку, значит, везли…

Сир Хамфри с недовольством оглядел двор. Заглянул и Джоакин. Действительно: левее ворот стояла телега с мешками. В глубине, ближе к усадьбе, свалены были полдюжины бочек. В кольцах на заборе торчали факела, трепетали огни.

– Дурачье, – процедил лейтенант. – Муку привезли и до сих пор не разгрузили! И бочки у главного входа – что за черт!

– Да хватит! – крикнул Рольден, он стоял уже на полпути к усадьбе. – Кончай выволочку, пускай заносят…

В этот миг на телеге, за мешками почудилось Джоакину какое-то едва заметное движение. Сир Хамфри рванулся с места, схватил мужика и закрылся его телом, будто щитом. Раздался свист. Мужик хрипнул, ловя стрелы. Джоакин шатнулся за створку. Рольден коряво выхаркнул:

– Гады… – и с грохотом рухнул наземь.

Не выпуская свой живой щит, сир Хамфри бросился к телеге. Берк – следом, прячась за спиной рыцаря. Снова свист. Стук, скрип. Стрела задела латы, но не пробила. Затем лязг – меч выскочил из ножен.

Замыкающий рыцарь – его звали Ланс – крикнул воинам с носилками:

– На помощь лейтенанту! Вперед!

Они рванулись в ворота. Один тут же вылетел назад с болтом в груди. Второй успел пробежать несколько шагов, потом свалился, плюясь кровью.

Из-за телеги раздались вопли: Хамфри с Берком рубили лучников, прятавшихся там. Но вторая группа стрелков скрывалась за бочками, держа на прицеле и телегу, и ворота. Стоит лейтенанту высунуться из-за телеги, как он – покойник. Пойдешь ему на помощь – получишь болт.

– Ты, – Ланс ткнул пальцем в Джоакина. – Я не оставлю миледи с тобой.

Конечно. Последний рыцарь будет стеречь носилки любой ценой. Джоакин вырвал у него щит:

– Это мне понадобится.

Прыгнул в седло, подъехал к воротам, прячась за закрытой створкой. Сунул щит в проем. Тум-тум! Два болта разом прошили его, один оцарапал руку. Джоакин пришпорил кобылу и рванулся во двор. Если там остался третий со взведенным арбалетом – то конец.

Третий был. Встал из-за бочек, вскинул оружие, сверкнула дуга. Джоакин упал всем телом на холку Леди и швырнул щит навстречу стрелку. Тот пальнул. Болт свистнул над головой парня. А в следующий миг копыта Леди разнесли груду бочек, вминая арбалетчика в землю…

Их насчиталось восьмеро: один у ворот, трое за бочками, четверо у телеги. Большинство уже испустили дух, один шумно стонал. Стонал и Рольден. Лейтенант прочел молитву и нанес удар милосердия.

Стрелку, которому не повезло остаться в живых, сир Хамфри отрезал поочередно три пальца. Тот сразу сказал, что служит приарху Галларду, но все же следовало убедиться. Джоакин злорадно бросил Берку:

– Ты, говоришь, хотел наняться к святоше?..

Хамфри и Ланс внесли носилки во двор. За ними вошла служанка. Видимо, то была смелая девушка: она не издала ни звука, увидев дюжину мертвецов. А вот в доме не сдержалась и охнула. Вся прислуга поместья была в гостиной, аккуратно уложена в ряд на полу. Глотки перерезаны, кровь стеклась в одну огромную лужу. Кружились мухи.

– Лекарь здесь? – спросил Джоакин.

Сир Хамфри поочередно осветил лица мертвецов.

– Тьма сожри. Да, здесь.

– И как же теперь?..

– Софи, – лейтенант кивнул служанке, – найди лекарский инструмент, потом поможешь Лансу. Ланс, тебе же случалось штопать раны?

– Не такие, сир.

– А есть выбор?

– Сделаю, что могу.

– Отлично. Сир Джоакин, со мной. Внесем ее светлость.

Носилки положили на кухонный стол, подальше от мертвецкой гостиной. Софи принесла саквояж лекаря и бутылку вина. Ланс мыл руки в тазу.

– Сир Джоакин, идемте во двор. Не будем мешать.

Носилки так и стояли, накрытые завесой. Джоакин задержался в дверях, надеясь поймать момент, когда Ланс отбросит ткань. Взглянуть бы хоть одним глазом!.. Но сир Хамфри взял его за плечо и увел прочь.

Они вышли во двор, лейтенант подозвал Берка.

– Как видите, нас осталось четверо. Двое нас и двое вас. Ближайший вассал, которому наверняка можно доверять, – граф Блэкмор. До его замка почти сто миль пути. Мы с Лансом не справимся. Сир Джоакин, сквайр Берк, ее светлости герцогине Альмера требуется ваша служба.

– Ага, – буркнул Берк. – А какая оплата?..

Джоакин велел ему молчать. Встретил взгляд лейтенанта.

– Сир Хамфри, такое дело… Я не рыцарь, а Берк – не сквайр. Мы – просто два парня с оружием.

– И что? Ваши клинки нужны герцогине. Готовы служить?

– Так точно, сир, – ответил Джоакин.

Перо

1—3 сентября 1774г. от Сошествия

Эльфорт (Южный Путь), пансион Елены-у-Озера (Ориджин)

В Эльфорте, что на севере Южного Пути, не доезжая двадцати миль до впадения Мудрой реки в Нижнюю Близняшку, двое мужчин сошли с дилижанса. Они накинули капюшоны плащей, поскольку моросил дождь, и поскорее убрались от станции, ища места, где можно согреться и перекусить. Однако ни первая, ни вторая, ни даже третья таверна не смогла соблазнить путников аппетитными запахами копченостей и заманчивыми пивными кружками на вывесках. Двое мужчин в плащах уходили все дальше от станции, пока не затерялись в лабиринте кривых, кособоких переулков. Достигнув самой глубины Эльфортской утробы, путники нырнули в мрачный погребок без окон. На обруче под потолком чадили три свечных огарка, в углах заведения царила могильная тень. Путников это полностью устраивало.

Они сделали заказ, дождались, пока хозяин принесет пару мисок бобов с телятиной и кувшин эля, и лишь после скинули капюшоны. Предосторожность была излишня: в радиусе ста миль не было ни единого человека, кто смог бы узнать в лицо бывшего начальника протекции или бывшего имперского секретаря.

– Мне думается, пришло время обсудить кое-что, – сказал Ворон Короны.

– Я с… согласен, чиф.

– Мое имя – Марк Фрида Стенли, – сказал Ворон. – Стенли – так звали моего отца в те давно забытые годы, когда он еще был жив. Как звали мою бабку по матери – понятия не имею. Мама ее боялась, как огня, и никогда не поминала всуе, словно повелителя тьмы. Вышла замуж, лишь бы сбежать от нее.

– К чему вы это?

– К тому, приятель, что я – не дворянин. В высшей степени не дворянин, если можно так выразиться. Учти это, когда будешь слушать мое предложение. А предлагаю вот что: сейчас мы доедим, выйдем отсюда и свернем за угол: ты – направо, я – налево. Я поеду в Первую Зиму, а ты… куда угодно, но не туда, где правит Янмэй или Агата. Можешь в Нортвуд или на острова. Если хватит денег, сядь на корабль, что идет в Шиммери… И главное – не говори мне о том, куда собираешься. Просто уходи.

– А… а вы, чиф?

Марк ухмыльнулся:

– Устарел титул. Забудь о нем.

– Да, п… постараюсь… Так что же будет с вами? Вы тоже с… скроетесь?

– У меня есть дела на Севере, как ты знаешь. Я направлюсь туда. Но ты не обязан. Ты мне больше не подчиненный, и уж тем более – не вассал. У твоей дворянской чести нет ни единой зацепки, чтобы заставить тебя сунуть голову в петлю.

– П… приказ его величества, – ответил Итан.

– Владыка – человек результата. Ему важно, чтобы мятежник умер. И неважно, сколько из нас последуют за Ориджином на Звезду. А твое присутствие все равно не добавит мне шансов.

Итан покачал головой.

– Я давно вас знаю, сударь. У в… вас имеется для меня какая-то роль. Будь я так б… бесполезен, вы бы отослали меня без вопросов.

– Я даю тебе полное право убраться подальше и жить долго и счастливо, – сказал Марк. – Но если вдруг решишь остаться, то есть одно маленькое дельце… Ты можешь мне пригодиться в качестве знатока.

– Знатока ч… чего?

– Леди Глории Нортвуд, конечно. Ведь ты эксперт в данном вопросе?

– О-оо…

Итан поперхнулся. Марк стукнул его по спине:

– Ну-ну, спокойно. Я направляюсь в Первую Зиму… но не сказал, что сразу. Пансион Елены-у-Озера лежит в предгорьях Кристальных – считай, по пути. Наша милая дама проучилась там три года… из четырех необходимых. Хочу узнать, почему.

– Л… леди Сибил забрала дочь из пансиона в год императорской свадьбы…

– Да. А зачем? Чтобы Глория совала нос куда только можно, притягивала внимание протекции, сверкала при дворе, очаровывала императора и портила сватовство Минерве из Стагфорта? Что из этого на руку Медведице?..

– Н… ну, она могла не ожидать…

– От Глории? Помилуй, это же ее дочь! Медведица знала, чего ждать от девушки, и все же привезла в столицу. Понять бы логику этого поступка.

– И вы направляетесь в пансион Елены?

– Там полно народу, кто хорошо знаком с Глорией. Возможно, она откровенничала с кем-то. Может быть, что-то говорила о матери.

– Сударь, а з… зачем вам это? Вы считаете, это личные дела Нортвудов… так не все ли равно, почему да как?..

– Я намерен кое-что кое-кому доказать, – ответил Марк. – Дело чести, знаешь ли.

– Я с вами!

Ворон поскреб столешницу ножом, издав противный скрип.

– Видишь ли, какое дело. Елене-у-Озера покровительствуют Ориджины. Традиционно управительница пансиона на короткой ноге с герцогом. Мы ступим на порог, Эрвин узнает об этом через час – столько летит голубь до Первой Зимы. Может статься, пути обратно для нас не будет. Так что если в твоей голове осталась хоть унция мозгов – последуй моему совету: беги, куда глаза глядят. Сейчас.

– Н… нет, сударь. Я с вами.

– Ты же понимаешь, что Глория Нортвуд не оценит твоей жертвы? Просто потому, что никогда не узнает о ней.

– Понимаю, сударь.

– Что ж, дело твое.

Марк отнял нож от дерева. На столешнице осталось вырезанным вороново перо.

* * *

Они заночевали в Эльфорте, а следующим утром сели в другой дилижанс. За день проделали двадцать миль, пересекли бойкую речушку – нижнюю из двух Близняшек, задержлись на пограничной станции. Забавное место… или тревожное – как посмотреть. Не остров, а лоскут суши между двух речек всего шагов пятьсот шириной. На севере искрится Верхняя Близняшка, на юге плещется Нижняя. Обе видны, как на ладони, обе перепоясаны бревенчатыми мостами. Мост, ведущий в Южный Путь, охраняет массивный форт: полощутся флаги, маячат на стенах стрелки, торчат мачтами в небо рычаги требушетов. Мост, ведущий в Ориджин, не охраняет никто. За Верхней Близняшкой – открытая дорога, что уходит в холмы. Где-то вдали белеют среди зелени крестьянские избушки, пасутся овечки. Идиллия: въезжай, любуйся… Ориджины не стерегут границу – незачем. Ни один лорд Южного Пути не рискнет потревожить покой северных овечек.

До пансиона оставалось несколько часов пути. Марк с Итаном провели ночь на постоялом дворе между Близняшек, а на рассвете пустились в дорогу. Нанятая бричка перевезла их через верхнюю речушку, по сторонам развернулись холмистые сочно-изумрудные луга.

– М… мне кажется, или стало холоднее? – спросил Итан.

– Вроде, нет, – сказал Марк и поежился.

Главная дорога уходила к Фейрису и Лиллидею, но возница свернул на северо-восток, минуя крохотные хутора, рассыпанные среди лугов. Холмы становились все круче, а на горизонте все яснее проступали вершины, увенчанные снежными коронами. Их очертания были резкими, угловатыми, гранеными, будто кристаллы хрусталя или соли. Порода искрилась на солнце, усиливая сходство.

– Впервые здесь?

– Да.

– Красиво?

– Б… будет красивее на обратной дороге.

Дорога пошла вверх, бричка забралась на седловину меж двух возвышенностей, оттуда и открылся вид на пансион.

Озеро, давшее имя пансиону, было малюсеньким – не то пруд, не то перекормленная лужа. Однако бросалось в глаза сразу, поскольку находилось на склоне каменистого холма, у самой вершины. Какой-то родник, пробиваясь сквозь толщу земли, избрал трудный путь и вскарабкался на высоту добрых семисот футов. За века он промыл среди утесов чашу и наполнил зеркальной, сапфировой водой. К чаше прильнули корпуса пансиона.

Зодчий постарался придать строениям самые ажурные контуры, привести в согласие с изяществом природы. Здания из белого камня были узки и высоки, словно дополняли, подтягивали к небу вершину скалы. Архитектурные излишества превращали пансион в картинку из детской сказки: стрельчатые окна, мансарды, шпили, декоративные стройные башенки, арочные мостики, соединившие корпуса… Все задумано так, чтобы постройка выглядела легкой, эфирной. Но в сравнении с крохотным озером пансион все равно казался тяжеловесным – будто седло, одетое на котенка.

Дорога привела на каменную площадку, где стоял гостевой дом и флигель охраны. Здесь, впервые в землях Ориджина, попались на глаза вооруженные люди. Двое молодых мечников прохаживались вдоль парапета – статные парни в блестящих кольчугах и белых плащах. Один из них встретил путников и провел в приемный покой. Небольшой, но очень уютный зал: темный мореный дуб, белый камень, прудик со смешными головастыми рыбками. Марк и Итан расположились в бархатных креслах, служанка предложила им кофе с печеньем и попросила ждать, пока леди Марта Валерия не выйдет к ним. Кофе оказался вкусным до чертовой тьмы.

– Послушай, приятель, – шепнул Марк, – давай-ка ты у нас будешь за главного.

– Я?..

– В этаком местечке простолюдина, вроде меня, точно не примут за человека. Ты будешь дворянин, а я – твой секретарь. Уяснил?

Итан поправил кружевной воротничок, потеребил эфес шпаги.

– Вот-вот, – кивнул Марк.

– К… как думаете, что это за леди Марта Валерия?

– Мрачная грымза-гувернантка. В пансионах служат только старые перечницы, ты не знал? Их подбирают по внешности: если дама хоть немного краше клыкана, ее не возьмут.

Итан сдавленно хохотнул.

– Приветствую вас, господа. Надеюсь, дорога была легкой.

Гости подняли глаза на старую грымзу. Марк облизнул губы, Итан проглотил язык.

Леди Марта Валерия имела за плечами от силы двадцать два года и была сложена, как богиня спортивных игр. Строгое платье в пол, призванное замаскировать формы тела, совершенно не справлялось с задачей. Из-под тонких удивленно изогнутых бровей смотрели роскошные изумрудные глаза, присущие роду Люсии. Единственный изъян немного портил картину: крупное родимое пятно на шее. Ворон зацепился за него глазами и восстановил дар речи:

– Доброго здравия, миледи! Меня зовут Марк.

– Мое имя – Марта Валерия Эдна, – с поклоном сказала дама. – Чем могу служить, господа?

– Итан Г… ледис Норма, – представился секретарь и оказался в тупике сразу, едва отзвучал последний слог его имени. – М… мы к вам по делу… э… которое можно назвать шшш… чекотливым… Я н… не знаю, с чего начать…

Марта Валерия созерцала его потуги с видом безграничного терпения.

– Позвольте мне, милорд, – вмешался в беседу Марк. – Видите ли, миледи, мой господин имеет честь служить в имперской канцелярии Фаунтерры. К несчастью, он рано осиротел, и его леди-сестра – прелестная Дженифер – оказалась целиком на попечении брата. Сейчас ей исполнилось тринадцать, и мой господин со всей дальновидностью задумался о будущем девочки.

Марта Валерия понимающе улыбнулась:

– О, господа, нет ни малейшей неловкости в этом вопросе. Совершенно справедливо, что вы решили сперва посетить заведение, куда хотите направить юную госпожу. Я с большим удовольствием покажу вам пансион и отвечу на любые вопросы. Или господа предпочтут прежде отобедать?

– П… ремного благодарю, мы не голодны! – вежливо отнекнулся Итан. Марк сглотнул слюну. Дама угадала его чувства и сказала:

– Я распоряжусь, чтобы для вас накрыли стол. Пока готовится, мы осмотрим корпуса и внутренний двор, а во время трапезы сможете задать вопросы.

– Благодарствую, миледи! – воскликнул Марк.

Леди Марта Валерия пригласила следовать за нею и повела путников сквозь гостевой дом. Вид сзади в эстетическом отношении ничуть не уступал виду спереди. Ворону стоило немалых усилий переключить внимание со «старой перечницы» на детали интерьера: портреты на стенах широкого коридора, бюсты и вазы на постаментах.

– Наш пансион основан в четырнадцатом веке, во время правления владыки Лексиана Второго, – начала рассказ леди Марта. – С тех пор, к сожалению, сохранилась лишь одна постройка – здание Сестринского корпуса. Мы размещаем в нем студенток первого года обучения с тем, чтобы они в полной мере ощутили дух нашей древней истории и славных традиций.

– В четырнадцатом веке? – чувственно ахнул Ворон. – Неужели еще до Лошадиных Войн?..

– Верно. Многие считают, что наш пансион был открыт Юлианой Великой, но это ошибочное мнение. Когда владычица Юлиана посетила нас, пансион уже пережил двухвековую историю. Владычицу привели в восторг наши взгляды на женское образование. Юлиана Великая высоко отозвалась о пансионе и пожертвовала тридцать тысяч эфесов на его развитие. Именно с тех пор начался наш подлинный расцвет.

– Сама Юлиана Великая!.. – в полном восхищении покачал головой Марк. – Подумать только!

– Со времен Юлианы, – с гордостью продолжала Марта Валерия, – у нас обучались четыре принцессы крови, семь инфант Блистательной Династии, три будущие императрицы, в их числе и покойная мать владыки Адриана.

– Прекрасно!..

– Не раз нашими студентками становились наследницы Великих Домов – вошедшие в историю графини и герцогини. Портреты самых родовитых выпускниц собраны в нашем зале славы. Среди них была…

Марта Валерия назвала имя, Ворон округлил глаза.

– …а также…

Ворон присвистнул.

– …и даже сама…

Ворон воскликнул:

– Невероятно!

– Среди наших недавних выпускниц – леди Аланис Аделия Абигайль, наследная герцогиня Альмера, и леди Иона София Джессика, Северная Принцесса, графиня Шейланд. Также и единственная дочь графини Нортвуд – Глория – проучилась у нас три года.

– Блестящее общество!

– Более чем. Возможность провести годы в подобном обществе, обзавестись знакомствами в кругу высшей знати, весьма заманчива для всякой молодой леди.

– Конечно, миледи! Юная госпожа будет в полном восторге, когда я перескажу ей ваши слова! Да что и говорить – мы сами в полном восторге. Правда, милорд?

Итан выдавил:

– Д… да. К… конечно.

Выйдя с тыльной стороны дома, они попали на ступени широкой лестницы, ведущей вверх по склону холма. Миновав арку, покрытую каллиграфическими письменами, вошли во внутренний двор пансиона. С трех сторон над двориком возвышались корпуса: те самые сказочные замки, соединенные мостиками. Четвертая сторона была свободна от построек, ее занимало сапфировое озерцо и беседка со скульптурой. Мраморная девушка держала воду в ладонях, сложенных лодочкой, и смотрела на свое отражение. Капли сочились меж пальцев.

К скульптуре и направилась леди Марта Валерия.

– Наш пансион построен в том самом месте, где Праматерь Елена, согласно преданию… Впрочем, вряд ли мне стоит занимать ваше время легендами.

– Расскажите, миледи! Нам очень любопытно! – горячо заверил Ворон.

Леди Марта поведала легенду. Гости слушали с величайшим вниманием, не отводя глаз от рассказчицы.

– Но не стоит думать, что заветы одной лишь Святой Елены легли в основу наших принципов, – вернулась из прошлого леди Марта.

– Что вы, мы и не думали!..

– Дневники Праматери Янмэй, «Записки о природе власти» Вильгельма Великого и «Мгновения» Светлой Агаты – настольные книги наших студенток, наравне с «Людьми и землями» Елены. Мы полагаем, что именно эти труды дают наилучшее понимание того, в чем сущность власти, и как она реализуется.

– Власти, миледи?..

– Господа, наш пансион построен на особых принципах. Миссия лорда – осуществлять власть. Миссия леди – быть соратницей и помощницей лорду. Не светские манеры и знание искусств создают истинную леди, а понимание природы власти и умение править людьми.

«Природу власти» леди Марта Валерия произнесла с таким волевым нажимом, что Ворон не сумел сдержать в узде свое воображение и покраснел.

– Эээ… а… как… как на это смотрят мужья ваших выпускниц?

– Любой лорд Империи счастлив получить в жены нашу выпускницу, если только он не отчаянно глуп. Мы добиваемся того, чтобы девушки в совершенстве овладели навыками политики, дипломатии, управления землями и финансами, а также основами военной стратегии и феодального права. Взяв такую невесту, лорд получит надежную и верную соратницу, прекрасную собеседницу, советчицу, помощницу. Ни один вассал не сравнится с нею в этих качествах. Поверьте, большинство секунд-вассалов Империи – глупцы и невежды в сравнении с нашими девушками.

– Охотно верю… – мурлыкнул Марк.

– Р… разве для мужчины не унизительно уступать в познаниях жене? – спросил Итан.

Впервые леди Марта Валерия позволила себе улыбнуться.

– Мужчины, не вполне уверенные в себе, не получают в жены выпускниц пансиона. Такого просто не случается. Наши девушки становятся невестами первых лордов государства.

Итан смущенно потупился, и леди Марта Валерия добавила мягче:

– Кроме того, существуют вопросы, разбираться в которых зазорно для лорда, но не зазорно для леди. Всякий лорд будет благодарен, если его леди возьмет на себя, к примеру, управление финансами.

– В… вы учите аристократок считать деньги? – удивился Итан.

– Конечно. Однако это ничуть не портит их манер. Позвольте, я покажу.

Две студентки в одинаковых синих платьях проходили по двору, леди Марта Валерия подозвала их. Девушки сделали реверанс:

– Миледи… милорды…

Одна явно принадлежала к агатовской породе, вторую угадать было сложнее – возможно, Глория северной ветви.

– Ответьте мне, – задала вопрос леди Марта, – как следует поступить лорду, если его имение приносит от пятидесяти до восьмидесяти эфесов дохода ежемесячно, а сосед просит четыреста эфесов за ценную политическую уступку?

– Есть ли накопления в казне? – спросила девушка рода Глории.

– Нет, но некий банкир предлагает в долг пятьсот золотых под годовую четвертину. Брать ли лорду ссуду?

– А кто спрашивает меня об этом? – уточнила агатовка.

– Допустим, подруга.

Агатовка округлила глаза и мило хихикнула, прижав ладони к губам:

– Ох, дорогая, что за вздор! Разве я торговка, чтобы считать деньги? Они у меня имеются – вот все, что я знаю о деньгах.

– А если спрашивает ваш лорд-отец?

– При тех доходах, что вы назвали, – ответила девушка рода Глории, – никаких шансов возместить ссуду меньше, чем за пять лет. Таким образом, милорд, вы покупаете уступку у соседа, но сами попадаете под влияние банкира, который станет помыкать вами при помощи кредита. Это нецелесообразно, милорд.

– Благодарю, можете идти, – кивнула леди Марта.

Девушки ушли, Итан пробормотал:

– В… печатляюще…

– Ваша леди-сестра после трех лет учебы ничем не будет уступать им, – заверила леди Марта Валерия. – Синие платья носят студентки четвертого года. Девушек разных курсов мы одеваем в разные цвета и селим в разных корпусах. Они питаются в разное время, так же и молятся, и выходят на прогулки. Лишь несколько раз в год пересекаются друг с другом. Нехорошо, чтобы старшие студентки знакомились с младшими и давали какие-либо советы. После курса дипломатии девушки становятся хитры и склонны искать лазейки в нашей экзаменационной системе.

– Стало быть, леди Аланис, Иона и Глория почти не общались друг с другом?

– Леди Альмера и Северная Принцесса учились на одном курсе и сблизились. Леди Аланис особенно преуспевала в управлении городами, леди Иона – в дипломатии и искусствах. Что же касается леди Глории, то она пришла к нам тремя годами позже и сталкивалась с Северной Принцессой пару раз, не более.

– А что представляет собой полный курс обучения?

– Первый год посвящается светским навыкам и дипломатии, второй – истории, географии и искусствам, третий – экономике и праву, четвертый – феодальной политике и основам военной стратегии. Курс управления поместьями, городами и землями проходит сквозь все четыре года обучения.

– В… военная стратегия?.. Вы шутите, миледи!

– Отнюдь. Война – главное дело жизни многих лордов. Плоха та жена, которая ничего не знает о жизни супруга.

– Н… но битвы, мечи, кровь… к… как можно впутывать в это девушек?

– Вы не станете отрицать, милорд, что женщина способна размышлять? А война – это, прежде всего, работа ума. Мечи бойцов – только отзвук мысли полководца. Такие соображения высказал сам герцог Десмонд Ориджин, когда посетил нас три года назад.

Итан хмуро качал головой. Сказанное претило самому естеству его галантной натуры. Марк перевел беседу в другое русло:

– Как девушки успевают овладеть такой горой знаний?.. Всего-то за четыре года?

– Образование требует труда, – с оттенком гордости сообщила леди Марта. – Каждый день, кроме воскресенья, четыре часа отводятся на лекции, четыре – на практические занятия, три – на самостоятельную работу и чтение. Не менее часа в день посвящается спортивным играм и телесным упражнениям, полчаса – молитвам.

– Б… боги, когда же они спят?! – вырвалось у Итана.

– Шести часов сна в сутки вполне достаточно при правильном режиме. В ночь с субботы на воскресенье позволяется семь часов.

– М… моя сестричка не справится с этим!..

– Поверьте, милорд: вы ее недооцениваете. Это обычная ошибка отцов и старших братьев. Юная леди умней и выносливей, чем вы полагаете.

Итан вздохнул:

– Ах, если бы…

– Однако, милорд, – отметила леди Марта, – некоторая исходная подготовка потребуется от вашей леди-сестры, и будет проверена при поступлении. Беглое чтение и письмо, свободный счет в уме, общая география земель, начала этикета, геральдика Великих Домов – надеюсь, все это не составит трудностей для леди?

– М… моя малютка Джанин – умная девушка, но…

Ворон чуть не застонал. Леди Марта Валерия повела бровью:

– Разве вашу сестру зовут не Дженифер, милорд?

– Н… нет… то есть, да… – Итан смешался. – Я х… хотел сказать…

– Кто вы, господа? Зачем сюда прибыли?

Марк виновато развел руками:

– Простите нам этот маленький обман, милая леди Марта. Мы действительно прибыли из Фаунтерры, состоим на службе его величества…

– Это не вызывает сомнений: ваш акцент, одежда, форма шпажных эфесов. Но какова цель визита?

Из-за спин гостей раздался скрипучий женский голос:

– Я отвечу на ваш вопрос, Марта. Перед вами некто Ворон Короны – глава имперской тайной службы. С ним, полагаю, один из агентов протекции. Задача этих господ очевидна: шпионство и допросы.

Они обернулись. Обладательница скрипучего голоса соответствовала всем представлениям о пансионных дамах: тощая, суровая, желтолицая мегера лет шестидесяти от роду. Леди Теодора Азалия Берта – управительница пансиона, встречи с которой Марк всей душою надеялся избежать.

– Дорогая леди Теодора, я счастлив видеть вас в добром здравии! – Ворон отвесил ей поклон.

– Вам следует немедленно покинуть пансион, – отрезала управительница.

Леди Марта Валерия, кажется, не была согласна: ее лицо выражало живой интерес. Однако она предпочитала молчать.

– М… мы здесь по приказу императора, – сообщил Итан, – и в целях б… безопасности Короны…

– Пансион является феодальным субъектом, и, как таковой, находится под сеньоратом Дома Ориджин. Император желает учинить расследование? Пусть заявит об этом герцогу Эрвину. Лишь с позволения последнего вы сможете находиться здесь.

– Экая незадача… – обронил Марк. – Послушайте, миледи, давайте не будем заострять попусту. Наше расследование никак не касается пансиона. Вас ни в чем не подозревают, мы лишь собираем сведения об одной из ваших выпускниц…

– Тем хуже! – фыркнула Теодора. – Тайны девушек мы храним более свято, чем собственные. Покиньте нас, господа.

– Од… ну минуту, миледи, – взмолился Итан. – П… прошу, выслушайте! Ваша студентка, Глория Нортвуд, попала в беду! Она стала жертвой заговора, ее жизнь висит на волоске! Мы пытаемся спасти ее. Любые сведения, любое ваше слово может помочь! Н… не лишайте ее шанса!

– Глория Нортвуд?.. – удивилась леди Марта. – Как вы с нею связаны, сударь?

– Я… я… – Итан покраснел.

– Никакого значения, – бросила желтушная Теодора. – Уходите, или я попрошу охрану помочь вам.

Марк одарил управительницу милой улыбкой:

– Как на счет сделки, леди Теодора? Выгода вам – выгода мне. Вы же учите дамочек считать барыши.

Старуху буквально перекосило:

– Предлагаете мне взятку?!

– Да, миледи. Но очень особого свойства. Вам придется по нраву! Три часа в день – практические занятия, так? На четвертом году учебы преподают политику, да? Предлагаю уникальное занятие для студенток последнего года: политическая разведка. Как узнать всю подноготную в ходе приятной застольной беседы. Как допросить человека, чтобы он даже не заметил этого. Как сказать все – и не сказать ничего. Преподаватель – лучший мастер допросов во всей Империи, сам Ворон Короны. Что скажете, леди Теодора?

Старая карга нахмурилась – морщины на переносице превратились в черные рытвины.

– Подумайте вот о чем, миледи, – убеждал Марк, – после занятия каждая студентка напишет своим чертовски знатным родителям, что начальник тайной стражи по вашей просьбе провел занятие. Выйдет, что жуткая протекция, устрашающая великих лордов, для вас – нечто вроде гувернантки. Представьте славу, которая пойдет о пансионе!

Управительница покосилась на Марту Валерию, та сказала:

– Весьма полезное занятие. Звучит заманчиво, миледи. Девушки с радостью послушают…

– Не припомню, чтобы я тебя спрашивала, – скрипнула Теодора. Вперила взгляд в Марка: – Не сомневаюсь, у вас немалый опыт в данном вопросе. Но ваша хитрость не сработает. Недопустимо, чтобы вы опрашивали девушек, даже в ходе учебного занятия.

– А что, если они допросят меня? – заявил Марк. – Я – свидетель, они – дознаватели. Они спрашивают, я отвечаю и показываю, как выкрутиться. В таком виде занятие устроит вас, миледи?

– Противоречит уставу. Преподаватель – мужчина…

– Иногда мужчины проводили у вас единичные занятия. К примеру, три года назад Десмонд Ориджин, будучи здесь, поделился мыслями о военном деле.

– Пф!.. – одним звуком леди Теодора выразила всю глубину пропасти между великим герцогом и Вороном Короны.

– Тем не менее, он – признанный мастер своего дела, а я – своего. С точки зрения науки, не вижу разницы.

– В чем ваша выгода? Что получите от этого занятия?

– Удовольствие, – улыбнулся Ворон. – Потом, леди Марта обещала обед, а вы пообещаете еще и ужин. Не сомневаюсь, харчи у вас превосходные! А если сама леди Марта составит нам компанию…

– Чушь какая-то.

– И еще…

– Что?

– Тему для допроса выберу я.

– То есть, – леди Теодора недоверчиво прищурилась, – вы хотите, чтобы девушки спрашивали вас о ком-то из выпускниц?

– Да, миледи.

– Зачем вам это?

– Люблю отвечать на вопросы, миледи. Особенно когда их задают юные девушки. Мое мужское самолюбие блаженствует!

– Фигляр… – бросила управительница и пошла прочь.

Леди Марта Валерия догнала ее:

– Прошу, миледи, позвольте мероприятие! Ведь это исключительная возможность. Настоящие агенты тайной стражи…

– Ты невнимательна! – оборвала Теодора. – Я уже дала позволение. Оповести студенток.

* * *

Девятнадцать молодых леди. Одинаковые синие платья с белыми манжетами и воротничками. Лица – как на подбор: здесь Агата и Софья, Люсия и Вивиан, Елена и Сьюзен; здесь остроглазый Запад и смуглый Юг, скуластый Север и утонченная Фаунтерра, курносая Надежда, миниатюрный Дарквотер… Соцветье! Кой черт понес их в политику? Как додумались отцы взвалить на дочек всю мерзость государственной власти? Любились бы, плясали на балах, детей рожали. Да уж… Марк с удивлением замечает любопытство на лицах студенток. Четыре года Елены-у-Озера испортили девиц достаточно, чтобы методы протекции заинтересовали их! Бедняжки…

Ладно, дорогие мои. Желаете большой политики? Добро пожаловать!

Ворон Короны кашляет, прочищая горло, и говорит:

– Глория Нортвуд умерла.

Комната утихает, лица каменеют.

– Простите, милые дамы, я перепутал время. Будущее, а не прошлое. Глория Нортвуд умрет. Мы здесь для того, чтобы помешать этому событию. А теперь – прошлое: я обманул вашу управительницу, леди Теодору. Я солгал, будто намерен провести занятие. Но мое желание иное: спасти вашу бывшую сокурсницу. Простите меня.

Леди Марта Валерия, призванная наблюдать за занятием, в негодовании открывает рот. Ворон не дает ей вымолвить слова.

– Размышляете, как поступить? Позвать охрану, вышвырнуть меня прочь? Боги, какой скандал! Девятнадцать великих лордов узнают об этом! Запад и Юг, Фаунтерра и Надежда… Стыд! У меня имеется иное предложение. – Он обводит взглядом девушек в синих платьях. – Я обещал занятие? Давайте вместе превратим это в занятие. Три часа на то, чтобы раскрыть будущее убийство. Я обещал, что не стану допрашивать? И не стану. Вы ставите вопросы. Я даю ответы – те, которые знаю. Вы заполните пустоты своими знаниями. Вместе найдем убийцу.

Леди Марта Валерия поднимается:

– Мне нужно поговорить с управительницей…

– Прошу вас, миледи, не нужно! – восклицает утренняя агатовка – та, что решала задачку.

Девушка из первого ряда – западница – добавляет хрипловатым голосом:

– Позвольте ему, миледи. Нам любопытно.

– Да, просим вас, – вторит курносенькая Надежда.

Видимо, эти три девушки – инфанты весьма знатных родов. Марта Валерия в растерянности медлит.

– Присядьте, миледи, – просит Марк. – Едва начнется хоть что-то, по вашему мнению, неподобающее, вы взмахнете рукой, и мы умолкнем.

Леди Марта медленно кивает.

Западница спрашивает:

– Хотите сказать, вы прибыли из Фаунтерры сюда, за пятьсот миль, чтобы защитить Глорию Нортвуд?..

Марк качает головой:

– Ради надежды найти сведения, которые помогут защитить ее. Так будет точнее.

Он идет вдоль рядов, заглядывая в лица девушек, и неторопливо рассказывает:

– Факты таковы. Глория Сибил Дорина, дочь графини Нортвуд, училась с вами вместе три года. Этой зимой она почему-то покинула пансион и вернулась в Клык Медведя, откуда очень вскоре отправилась вместе с матерью в столицу. Там Глория сделала блестящую придворную карьеру, что, впрочем, мало относится к делу. Важнее то, что Глория занялась расследованием громких убийств наследников престола – вы, конечно, читали об этих злодеяниях.

– Заговор Айдена Альмера, – вставляет блондинка рода Софьи.

– Он самый. Глория сумела обнаружить несколько очень ценных фактов. Заговор был раскрыт в значительной степени благодаря ее помощи.

Несколько девушек недоверчиво ухмыляются.

– Вы хотите о чем-то спросить, миледи? – Марк смотрит на них.

– Глория помогла раскрыть заговор, сударь? Вы не ошиблись?

– Ни в коей мере.

– Как она это сделала? Случайно? Подслушала под дверью?..

Это говорит агатовка, ее соседки смеются.

– Путем логических размышлений вычислила мотив убийств и планы заговорщиков. Исходя из этого, смогла понять, кто виновник. Затем нашла против него доказательства.

– Логические размышления? Глория Нортвуд?..

Новые смешки. Западница спрашивает:

– Вам не показалось, сударь, что Глория немного… эээ… недостаточно прозорлива?

– Она показалась мне чертовски умной леди, – честно отвечает Марк.

Девушки озадаченно молчат.

– Что было дальше? – спрашивает ажурная леди из Дарквотера.

– Под конец расследования Глория тяжело заболела – печеночная хворь. Затем, если верить ее матери, пошла на поправку. Но едва здоровье стало возвращаться, как мать отослала Глорию в монастырь, где она и находится сейчас.

– Почему вы думаете, что ее убьют?

– Потому, милые леди, что монастырь – полумера. Хочешь надежно избавиться от человека – отправь на Звезду. А монастырь – не Звезда, оттуда возвращаются.

Долгая пауза.

Западница:

– Хотите сказать, вы подозреваете леди Сибил в покушении на свою дочь? Это абсурд, сударь. Она обожает Глорию. Медве… графиня часто приезжала к дочери, и мы видели, как они нежничали.

– Да… верно, – поддакивают другие.

– Не обязательно Медве… Сибил. Она злилась на дочку и отослала в обитель, но подбросить такую мысль мог кто-то другой. Есть минимум два человека, подозреваемых в связях с графиней: архиепископ Альмера и младший лорд Ориджин. Любой мог подкинуть графине мысль о монастыре. Также альтер графини Кларенс, но он был убит на дуэли еще в июне, так что альтер отпадает.

Западница:

– То есть, кто-то рассорил графиню с дочерью, убедил отправить Глорию в монастырь, а теперь намеревается убить? Почему было сразу не убить?

– На этот вопрос я не знаю ответа.

– А зачем вообще от нее избавляться? Заговор Айдена уже все равно раскрыт!

– Полагаю, затем, что заговор Айдена – не единственный. Злосчастный первый советник послужил ширмой другим интриганам, более изощренным. И их план сейчас набирает обороты.

– Почему вы так считаете?

– Это я оставлю при себе, миледи. Но скажу так: есть серьезные причины думать, что кое-кто сейчас манипулирует владыкой. А кто-то другой угрожает ему и ставит ультиматумы.

Блондинка-софиевка:

– Вы не очень-то откровенны, сударь! Кое-кто, кое-кто еще…

– Говорю, что могу, миледи.

– Как Глория связана с новым заговором?

– Не уверен в этом, но думаю так: она узнала что-то о заговорщиках, и те устранили ее.

Агатовка:

– Так может быть… что, если она уже мертва? Возможно, ее убили, а не сослали в обитель?

– Не думаю.

– Вы навещали ее в монастыре?

– Я не знаю названия монастыря.

– Тогда почему уверены?

– Глория написала записку подруге, Ребекке Литленд, перед отъездом в обитель.

– Покажите!

– У меня ее нет… Но написано хладнокровно, твердой рукой. Не думаю, что Глория писала под угрозой смерти.

– Глория? Хладнокровно?.. Вот уж жаль, что вы не сохранили записку! Мы бы посмотрели!

Несколько усмешек.

– Добавлю еще вот что, – говорит Марк. – Мне кажется очень странным, что мать забрала Глорию из пансиона после третьего года. Ведь самое вкусное, по меркам графини Сибил, преподают на четвертом курсе – феодальную политику.

– Ничего странного, сударь, – уверенно отвечает западница, и другие кивают. – Сибил хотела привезти дочь ко двору в год свадьбы владыки.

– Да, да, Глория так и говорила!.. – подтверждают многие. – Она и сама мечтала на адрианову свадьбу. Будто ей что-то светило!..

Смешки.

– Думаете, Сибил везла ее на свадьбу императора?.. Но тьма, зачем?.. – спрашивает Марк. – И почему отослала, не дождавшись свадьбы?..

– Нарушаете правила, сударь, – подмигивает ему ажурная Дарквотер. – Вы же не ставите вопросов.

– Да, простите…

– Вы сказали, – задумчиво клонит голову западница, – Глория болела во время заговора Айдена?

– Да, верно.

– А что, если она не болела? Может, ее пытались отравить?

– Точно!.. Яд – оружие заговорщиков! – восклицает блондинка, и агатовка добавляет:

– Хотели убить прежде, чем она раскроет Айдена!

Марк озадаченно чешет затылок:

– Очко в вашу пользу, милые леди. Я не думал о такой версии.

– Так подумайте!

– …И не думал я потому, что болела Глория долго. Стало быть, травили регулярно, методично. Так часто могли подсыпать яд только самые близкие люди: Ребекка Литленд и… родная мать.

– Это не Сибил, – заявляет западница, но агатовка возражает:

– И не Лошадница. Зачем ей? Литленды не друзья Айдену Альмера, так зачем им его спасать?

– Хочешь сказать, матушка отравила свою дочь?

– Как будто такого никогда не случалось! Вспомни историю Династии!..

– Ну, хорошо, а скажи мне: зачем это Медведице? Она дружит с Галлардом Альмера – так сказал сударь. Галлард ненавидит Айдена. Дочка Медведицы отправляет Айдена на плаху. Матушка должна ее расцеловать, а не травить!

– Послушайте, сударь… – вмешивается девушка из Дарквотера. – Леди Сибил любит охрану, всюду ездит с рыцарями. Значит, и к дочке она приставила стражника. Что, если кто-то подкупил его?.. И не графиня, а стражник подсыпал девушке яд в вино?

– В кофе… – машинально поправляет Марк.

– Кофе? Глория не пьет кофе. Говорит: горькая южная дрянь.

– У меня другие сведения… – хмурится Марк. – Ладно, неважно. Подкупили стражника? Хорошая мысль. Тем более хорошая, что, по моим данным, леди Сибил убрала одного своего стражника вскоре после отъезда дочери.

– Вот видите, сударь. Тогда выходит, графиня не убивала дочь, а спасала! Она узнала, что кто-то травит Глорию. Расправилась с охранником, а саму Глорию отослала в монастырь, чтобы защитить.

– Прекрасно мыслите, миледи, – кивает Марк. – Просто великолепно! Благодарствую.

– Всегда к вашим услугам, – кокетливо мурлычет Дарквотер.

Западница, утратившая первенство, ревниво бросает:

– Ах, ты так проницательна! Тогда скажи: кто подкупил стражника? Айден Альмера? А как он узнал, что Глория под него копает? Галлард Альмера? Но зачем ему спасать брата от петли? Он же его ненавидит!

– Сударь еще упоминал молодого Ориджина…

Несколько девушек напряженно притихают. Чертов Север! К семейству Ориджин здесь какое-то болезненно трепетное отношение.

– Лорд Эрвин все лето был в Запределье, – отрезает путь агатовка. – Это всякий знает.

– Да, да… Точно, ты права!

– Тогда кто?

– Действительно, кто?

– Сударь, кто еще под подозрением?

Марк чешет затылок. Еще под подозрением – Минерва Стагфорт, нареченная невеста императора. И она прибыла в столицу как раз тогда, когда Глория начала болеть. Но не говорить же этим языкатым ядовитым змейкам, что обвиняешь в убийстве будущую императрицу!

А с другой стороны, почему нет? Владыка приговорил тебя к смерти за измену – неужели вылетело из памяти? Что теперь терять-то?..

Он открывает рот, чтобы продолжить, но вдруг девица из Дарквотера говорит:

– А стоит ли копать дальше, сударь?.. Вы хотели спасти Глорию. Теперь знаете, что она вне опасности: матушка спрятала ее. Зачем тревожить осиное гнездо?

– Нужно найти убийцу! – строго заявляет западница.

– По мне, – отвечает Дарквотер, – главное – защитить невинных. Понимаете, сударь, Глория – хорошая девушка, хотя и недалекая. Она тщеславна и заносчива, и… как бы это сказать… немного пуста. Но зла в ней нет! Не стоит копать дальше и подвергать ее риску.

– А как же заговор? Пусть себе идет, как идет?! – возмущается западница, но вскоре замечает, что осталась в меньшинстве.

Агатовка соглашается с девчонкой из Дарквотера, а затем и блондинка-софиевка, и курносая из Надежды, и другие.

– Сударь, оставьте Глорию в покое. Не навлекайте опасность, ищите заговорщиков другими путями.

Марк улыбается:

– Я рад, милые леди, что с вами не все потеряно.

– Простите, сударь?..

– Да так, мысли вслух… – но вдруг он спохватывается: – Вы сказали, Глория – недалекая девушка?

– Ну, этого не скажешь сразу, она умеет изображать… – говорит агатовка.

– Жеманная пустышка! – бросает блондинка.

– Зато добрая и веселая, – возражает Дарквотер.

– Танцы и скачки – в этом Глория хороша, – заявляет западница. – Но в стратемы проиграла бы и кошке!

Леди Марта Валерия поднимает руку:

– Довольно сплетен. Это неуместно.

И очень вовремя – предваряемая дверным скрипом, в зал входит управительница пансиона.

– Что у нас происходит? Как идет занятие?

– Ответьте управительнице, милые леди, – просит Марк и украдкой подмигивает девушке из Дарквотера.

– Сударь Марк преподал нам прекрасный урок имперского права, миледи.

– Права?.. В планах было иное!

– Мы сами попросили его, миледи. И восхищены результатами.

Она поднимается и кланяется Ворону:

– Благодарю вас, сударь, за то, что вы делаете.

Марк отвечает с самодовольной ухмылкой:

– Не стоит благодарности, милые леди. Обычная работа протекции, и только.

Его мысли уже витают очень далеко.

* * *

Харчи, как и предполагал Марк, оказались выше всяких похвал, а малая трапезная в гостевом доме – уютна и опрятна. Горел камин – не ради тепла, но во имя эстетики. Искровые фонарики были стилизованы под канделябры со свечами и вполне годились на символ всего пансиона: прогрессивная суть, упакованная в старомодную форму.

Правда, ни леди Марта Валерия, ни кто-либо иной не составили компанию мужчинам. Это противоречило правилам. У девушек возникло множество вопросов к Марку, и он добрые полчаса грелся в лучах внимания… но потом время занятия вышло, и мужчин выпроводили в гостевой дом. Ужинали они в одиночестве, если не считать расторопной служанки.

Зато уединение позволило обсудить новые сведения.

– Что думаешь? – спросил Марк, и секретарь с готовностью отозвался:

– Было красиво! В… вы хороши.

Надо заметить, что секретарь во все время «занятия» сидел очень тихо, и даже чуть сжавшись в размерах. До того, как Марк увлек внимание девушек расследованием, несколько студенток рассматривали Итана с беззастенчивым любопытством. Желая стать невидимым, Итан уткнулся в тетрадь и принялся делать заметки, то и дело слюнявя карандаш. Девицы утратили к нему всякий интерес.

Теперь Марк надеялся, что в тетради Итана осталось записанным нечто ценное.

– Благодарю, конечно… Но как на счет мыслей, относящихся к делу?

– Б… боюсь, мы все еще не знаем, кто травил леди Глорию.

– Не знаем?.. – Ворон выглядел удивленно. – Хочешь сказать, ты не знаешь?..

– П… простите… видимо, я упустил что-то важное.

– Это уж точно!

– Так к… кто же покушался на леди Глорию?..

– Никто.

Итан потер лоб, задумался.

– А м… мне версия с ядом показалась хорошей. Ведь я б… был с нею вместе в госпитале и не подхватил никакой хвори. И В… ванден исчез. Вполне возможно, что он добавлял отраву в кофе…

– Да уж конечно! Никаких сомнений, что добавлял! Но не Глории же.

– П… простите?..

Марк изобразил самую насмешливую мину из своего богатого арсенала насмешливых мин.

– Приятель, ты и вправду пропустил все самое важное! Оно, конечно, простительно: двадцать барышень в одной комнате, все смотрят, некоторые даже на тебя… немудрено растеряться. Даю подсказку: как тебе понравилось их описание леди Глории?

– Л… леди Глория не играет в стратемы, не пьет кофе и обожает танцы. А сокурсницы считают ее жеманной пустышкой. Очень странно!

– Точно.

– М… может быть, девушки подшутили над нами?

– Подумай еще.

– Пытались очернить Глорию? Скажем, из зависти…

– Они ей не завидуют. Они считают Глорию настолько глупой, что даже питают симпатию. Их коллектив многое потерял с ее отъездом: не над кем стало возвышаться.

– Но как иначе объяснить расхождение? Леди Г… лория глупа? Леди Глория не любит кофе?! Ее что, подменили по пути в столицу?

Ворон Короны подмигнул:

– Идем-ка, я покажу тебе фокус.

Служанка как раз внесла десерт, и Марк обратился к ней:

– Милейшая, мы слышали, в пансионе есть некий зал славы…

– О, да, сударь. Леди Теодора заказывает портреты всех студенток из Великих Домов. Их собралось уже больше двухсот!

– Мы можем увидеть их?

– Конечно, сударь. Они здесь, в гостевом доме.

Служанка клацнула рычажком, и зал осветился. Портретов действительно было несколько сотен: больших и малых, овальных и прямоугольных, ярких и выцветших с годами. Некоторые были формально строги; другие, написанные мастерской рукой, передавали чувство, отблеск души. Галереи Фаунтерры позавидовали бы коллекции, собранной в этом зале. Итан вертел головой и восторженно вздыхал. Марк, равнодушный к живописи, прошел в конец зала, где располагались самые новые работы. Вот покойная императрица-мать. Вот набившие оскомину внучки Агаты – Иона и Аланис. А вот…

– Иди-ка сюда, приятель, – позвал Марк. Итан подошел, проследил взгляд начальника, сразу узнал лицо.

– Нареченная невеста? М… Минерва Стагфорт? Разве она училась здесь?

Вместо ответа Ворон щелкнул по табличке на раме: «Глория Сибил Дорина р. Сьюзен, инф. Нортвуд, 1772».

– Это не она… – обронил Итан. – Ошибка, видимо…

– О, нет! – широко улыбнулся Марк. – Отнюдь не ошибка! Настолько не ошибка, что жуть берет!

Он ухватил служанку за руку и подвел к портрету:

– Умеете читать?

– Нет, сударь.

– Прекрасно! Скажите: кто это?

– Глория, дочь графини Нортвуд. Я хорошо ее помню, сударь. Непоседливая была девочка.

– Благодарю, ступайте. Мы еще полюбуемся немного.

Итан с трудом дождался момента, когда двери закрылись за служанкой.

– Холодная тьма!.. Сибил подменила девушек!

– Да, друг мой. Настолько очевидный обман, что никто даже не заподозрил! Медведица посадила на трон собственную дочку, а настоящую Минерву упрятала в монастырь. Это объясняет абсолютно все, даже неоконченный курс в пансионе. Глория должна была прибыть в Фаунтерру раньше сокурсниц – ведь они узнали бы ее в лицо. И отравление, и монастырь… Боги! Та, кого мы считали дочкой Медведицы, на деле ей даже не родня! У Сибил ни один мускул не дрогнул, когда приказала дать ей отраву!

– Она… лгала мне?.. – пробормотал Итан.

– Минерва? Конечно! Не только тебе, а и мне, и самому императору, да так искусно, что никто не уличил ее. Род Янмэй, как никак.

Марк рассмеялся.

– Воистину: хочешь что-то спрятать – положи на виду! А я-то все удивлялся, кого она мне напоминала, с ее абсурдным юмором, чертовой догадливостью, ямочками на щеках… Владыку Адриана, вот кого! Своего троюродного дядю!

– Она… – выдавил секретарь, – тоже в сговоре?.. Глория… то есть, Минерва – она виновна?

– Уверен, что нет. Иначе…

Стук двери заставил их обернуться. Стремительными шагами леди Марта Валерия пересекла зал. Ворон двинулся ей навстречу.

– Простите, леди Марта. Я обманул вас и…

Она прервала на полуслове:

– Уезжайте. Чем быстрее, тем лучше.

– В ч… чем беда? – спросил Итан. – Что случится?

– Сейчас. Немедля. Не оставайтесь на ночь.

– Мы отпустили бричку… – сказал Марк.

– У нас своя конюшня. Я дам лошадей. Берите вещи, ждите в нижнем дворе.

– Вам попадет за это…

– Не слышите, что говорю? – голос Марты Валерии обрел твердость железа. – Убирайтесь прочь. Бегите.

– Благодарю вас, – Марк сжал ее ладонь.

– Да, – кивнула Марта Валерия и выдернула руку.

Во двор она не вышла. Конюх вывел оседланных лошадей и попросил Марка оставить их на пограничной станции. Он спросил о леди Марте. Конюх развел руками:

– Велела только оседлать коней… Больше ничего не сказала.

Стражники в белом равнодушно прохаживались мимо. У них не было приказа задержать гостей. Леди Теодора не собиралась пачкать собственные руки.

Итан и Марк выехали на ночную дорогу.

– Счастливого пути, – крикнул стражник вслед.

Когда удалились ярдов на триста, Марк сказал:

– Отправимся в Эльфорт. Там есть имперская голубятня. Как можно скорее пошлем письмо владыке. Он должен узнать обо всем до заседания Палаты. Правда, он не поверит на слово… но сможет допросить Медведицу и Глорию, в крайнем случае, отправит людей сюда, в пансион…

– Есть верный способ доказать владыке, – сказал Итан. – Пусть его величество поговорит с М… инервой.

– Той самой, которая неведомо где?..

– Я знаю, где она, – просто сказал секретарь.

Марк обалдел.

– Ты знаешь?.. Как? Откуда?..

– Р… ребекка Литленд. Глория… то есть, Минерва оставила ей записку, там содержался шифр. Ребекка смогла понять смысл: северянка в монастыре Ульяны Печальной на западе Альмеры.

– И вы с Лошадницей не полетели прямиком туда?! Как это вы сдержались?!

– Бекку удержал отец… Она п… попросила эскорт, отец понял, что к чему, и посадил дочь под замок.

– А ты?..

– Я понял, что вы были правы. Т… только по приказу императора можно забрать девушку из монастыря, никак иначе. С… следовало убедить его величество, а не мчаться самому.

– Ты повзрослел на десять лет, – сказал Марк. – По крайней мере, в моих глазах.

Совсем стемнело. К счастью, в небе стояла луна и давала возможность разглядеть дорогу. Пахло травами и росой. Трещали сверчки – точно так же, как в Землях Короны. Даже странно: суровые северные сверчки ничем не отличались от южных…

– Того, что у нас есть, – сказал Марк, – хватит на счастливый билет до Фаунтерры. Хотя бы один – для тебя.

– Как это понимать?

– Ты пошлешь письмо из Эльфорта, а затем помчишься в столицу и лично доложишь обо всем владыке. За это он восстановит тебя в должности и правах.

– А вы?..

– У меня есть приказ императора. Никакие открытия не отменяют его.

– Чиф… в Первой Зиме вас убьют. Искалечат в п… пыточной камере, а потом убьют.

– По слухам, Эрвин Ориджин – человек милейшей души… Думаю, он просто снесет мне башку.

– Не едьте туда. Я п… прошу, не едьте! Зачем погибать зря? Вы все равно не выполните приказ. В… вам не дадут!

– Кто знает…

– Лучше спрячьтесь где-нибудь и подождите! Когда провалится интрига М… медведицы, император простит вас! Может, и мятеж Эрвина – всего лишь часть сговора северян. Рухнут планы графини – проиграет и Эрвин. Тогда вы будете оправданы, вернетесь в Фаунтерру!

– Ага… – рассеянно обронил Марк.

Они успели отъехать мили на четыре. Пожалуй, это было глупо – скакать по дороге, а не прямиком через луга. Марк думал, что предупреждение Марты Валерии даст им целую ночь форы. Он ошибся.

В белесом свете луны из-за холма вывернул конный отряд и перерезал путь. Командир подъехал к Марку. Черно-красный плащ на плечах воина не оставлял сомнений в том, кому он служит и какой титул носит.

– Господа, следуйте за нами. Вас ждут в Первой Зиме.

Итан непроизвольно потянулся к шпаге. Кайр только приподнял бровь: ты серьезно, мальчик?

– Первая Зима?.. – воскликнул Марк. – Прекрасно! Мы как раз туда и собирались. Составите компанию?

Стрела

6 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Сегодня – только плохие новости. Эрвин чувствовал это еще до того, как Джемис Лиллидей вошел с докладом. День такой, солнце светит иначе.

– Милорд, войска Уайта и Флеминга все еще не прибыли. Разведчики горной стражи обнаружили их. Уайт и Флеминг стоят лагерем в долине Слепых Дев. Не двигаются. Численность – три батальона.

Выявить предателей за обеденным столом, тихо и без крови избавиться от них – хорош был план… Только двух главных изменников за тем столом не оказалось.

– Вы же понимаете, что это значит, милорд?.. – уточнил Джемис.

Эрвин кивнул:

– Теперь у меня на три батальона меньше.

– Хуже. Понадобятся еще четыре батальона, чтобы уничтожить это войско. Иначе они переметнутся к Адриану.

Уайт и Флеминг – лорды северных портов. Им подвластны три четверти герцогского флота и около тысячи кайров. Потерять седьмую часть армии и почти весь флот еще до начала войны… Благодарю тебя покорно, Светлая Агата!..

– Почему они перешли к Слепым Девам, а не остались в своих замках?

– Надеются ударить по Первой Зиме, когда мы выступим в поход, – ответил Джемис.

– Тогда они слишком явно выдают свои планы. Глупо… неправдоподобно. Есть другая версия: они шли к нам, согласно приказу, но в дороге получили известие. Кто-то рассказал им о письме, которое я направил Адриану. Они решили, что не хотят служить сумасшедшему. Думают, как поступить. Пока думают, стоят.

– Может, и так, милорд… Что это меняет?

– Ничего… Или что-то. Их лагерь укреплен?

– Нет, милорд. Но долина…

Конечно. Долина Слепых Дев – сама по себе укрепление. Есть только две дороги, ведущие в нее. Обе узки, петляют меж нависающих над ними утесов. В таком месте сотня воинов может сдерживать тысячу.

– Попробуем сделать ставку, – сказал Эрвин. – Флеминг с Уайтом не укрепляются и не отступают в родные земли – значит, колеблются. Есть сомнения – есть надежда. Иона, ты ведь хорошо знаешь этих людей?

Сестра лишь пожала плечами. Еще бы ей не знать: оба множество раз гостили в Первой Зиме. Флеминг держал на коленках маленькую принцессу, Уайт подарил ей пони…

– Кто?

Сестра прикрыла глаза.

– Не верь Уайту…

– Согласен. Джемис, сколько займет путь к долине Дев самым быстрым маршем?

– Двое суток, милорд.

– А точнее?

– Сорок часов, если на пределе.

– Отправьте сообщение в долину: «Милорд Флеминг, сорок два часа».

– Это все?

– Вполне достаточно. И предупредите вашего отца: мне скоро могут понадобиться его батальоны. Пусть будет готов выступить к Слепым Девам на третьи сутки.

– Да, милорд.

– Еще известия? – спросил Эрвин, наверняка зная ответа.

Джемис хмуро кивнул.

– Мы получили письмо из Бледного Луга – это на околицах Фаунтерры. В столице тайная стража арестовала наших лордов-представителей и их слуг. Одному адъютанту удалось бежать. Он выбрался из столицы и послал донесение. Корона разорвала отношения с Домом Ориджин.

– Следовало ожидать, – кивнул Эрвин.

– Этим не исчерпывается. Протекция конфисковала наши голубятни в Земле Короны. Почта, идущая на Север, досматривается агентами. Мы получаем лишь те сообщения, которые хочет Адриан.

– Иными словами, мы слепнем и глохнем… Земля Короны – белое пятно на наших картах.

– Да, милорд. Но одно известие имперская почта все же доставила. Валери Грейсенд – вы знаете такую девицу?

Эрвин кивнул.

– Адриан отдал ей в мужья своего первого полководца – Серебряного Лиса. А в качестве свадебного подарка разрешил Грейсендам и Лабелину использовать порты Веселых островов.

– Южный Путь повенчался с Короной… – сказала сестра. – И никаких надежд, что он встанет на нашу сторону.

Джемис одарил ее снисходительным взглядом:

– О чем вы, миледи? Никаких надежд и не было! Южный Путь ненавидит нас, как…

Эрвин оборвал его:

– Ненавидит и боится. Иона права: мы могли запугать Лабелина и убедить остаться в стороне. Теперь это невозможно. Южный Путь будет сражаться за императора.

Иона глянула на кайра с явным торжеством, Эрвин не смог сдержать улыбку. Джемис проворчал не без язвительности:

– Уверен, миледи, вы уже разглядели все тактическое значение события, и легко поясните милорду без моих подсказок.

– Вы о рельсовой дороге, Джемис?.. – невинно полюбопытствовала Иона. – Нет, что вы, я даже не думала…

– Хватит, – отрезал Эрвин. – Да, Лабелин предоставит Адриану рельсы, искровую силу и все свои составы. Адриан за неделю перебросит армию прямо в центр Южного Пути, а оттуда еще за неделю дойдет до Близняшек. Это значит, что к концу месяца он может вступить в Ориджин. И, дорогие мои, это – единственное на данный момент радостное известие.

– Радостное?.. – в один голос удивились Иона и Джемис.

– Содержание войска стоит нам кучу денег! Если война будет затягиваться, мы разоримся и лишимся провианта, а затем – и самой армии.

– О…

Об этом они не думали. Никто в Первой Зиме не думает о деньгах! И как этот город простоял пятнадцать веков?..

Джемис сказал, что с новостями покончено. Эрвин вздохнул с облегчением и велел вызвать казначея, а следом – полковников. Прежде, чем кайр удалился, в комнату вторгся Деймон – кузен герцога.

Если предположить, что в детстве у Эрвина имелись друзья, то в первую очередь следовало бы назвать именно Деймона. Эрвин был болезнен и замкнут, Деймон – вспыльчив, здоров и драчлив. Однако кое-что роднило их: оба считали себя белыми воронами, от чего страдали. Эрвин был слишком добросердечен для северянина, Деймон – слишком красив. Агатовские черты воплотились в нем со всем великолепием: выразительные губы, резко очерченные волевые скулы, глубокие темные глаза и – самое скверное! – солнечные, светло-золотистые волосы. Деймон ненавидел их всей душой. Воину Севера не к лицу девчачьи кудри! Из-за них Деймона называли и Смазливым, и Красавчиком, и Симпатяжкой, и даже – стыдно сказать – Золотым Эфесом. Он боролся, как мог. Месяцами не мыл голову, чтобы волосы потемнели; носил дешевый мундир с непременной парой пятен; нарывался на поединки в надежде получить шрам на лице… И все равно оставался Симпатяжкой.

Незаурядную свою внешность Деймон винил во всех бедах. Так и не получил под командованье батальон – несомненно, потому, что был слишком смазливым. Кому нужна этакая куколка во главе войска!.. В сердечных делах не везет – опять же, из-за красоты. Чересчур много девушек упадают за Деймоном, потому и невозможно выбрать. Когда лавина смела его родовое имение – в этом снова-таки виновна внешность: сама Светлая Агата щелкнула Деймона по носу, чтобы не зазнавался…

Надо заметить, Деймон был весьма удалым воином: соображал быстро, бился ловко, умел вдохновить людей, знал толк в тактике. И, несмотря на все достоинства, командовал всего лишь ротой в гарнизоне Первой Зимы. Вот до чего довела красота! Однажды брат Роберт попытался объяснить ему: внешность, мол, совершенно ни при чем. Ты, брат, слишком вспыльчив. На тебя горный орел посмотрит косо – ты и за ним погонишься с мечом. Деймон выслушал, поскольку уважал брата, но остался при своем мнении: проклятые волосы всему виной! Впрочем, к очевидному крайнему средству – побриться наголо – так и не прибег. Быть лысым болваном – еще хуже, чем красавчиком…

Деймон вихрем влетел в кабинет герцога и бросил на стол два раскрытых конверта.

– Кузен… кузина… кайр… – вместо приветствия он отвесил три быстрых кивка. – Поглядите на это! Один – из Алеридана, от нашего посла. Второй – от самого императора.

– Что случилось?!

– Предметы в Запределье, кузен? Какое там Запределье! Злодей больше не прячется! Прочти.

Эрвин прочел. За ним – Иона и Джемис. Дыхание сестры сбилось, кайр изрыгнул проклятье, кузен мерил шагами комнату, будто леопард в клетке. Эрвин сжал пальцами виски и думал.

Итак, Адриан нанес первый удар. Одним махом перечеркнул Эрвинову хитрость и оказался на голову выше. Провокация провалилась. Что дальше?..

Герцог поднялся:

– Идем, сестра.

* * *

Спальня лорда Десмонда Ориджина была разрублена надвое светом и тенью. Направленные фонари выхватывали из сумрака гостевое кресло и столик со снадобьями, и угловатый подвес с раскрытой книгой, похожий на паучью лапу. Кровать тонула в глубокой тени, лежащий человек выглядел темной, едва различимой скульптурой. Великий лорд Десмонд не желал, чтобы его видели, и Эрвин не видел… но и без того знал, как обстоит дело. Болезнь развивалась. Кожа отца стала грубой и серой, как булыжник мостовой. Подвижность сохранили только пальцы, язык и глаза. Чтобы лорд мог жевать, лекари втирали ему в скулы смягчающее снадобье, а чтобы не задохнулся, тем же зельем обрабатывали грудь. Снадобье содержало щелок. Оно не убивало болезнь, а постепенно растворяло кожу. Рано или поздно случится одно из двух: или кожа отвердеет настолько, что остановит дыхание, или зелье проест ее насквозь, и человек умрет от потери крови.

– Н-ну?.. – рыкнул отец.

– Десмонду неприятно, что ты смотришь, – пояснила герцогиня София. Она была здесь в качестве переводчика: лучше всех в замке мать умела различать скрипящий шепот, издаваемый отцом.

– Милорд, я пришел за советом, – сказал Эрвин. – Сегодня мы получили два письма. Вот первое.

Он развернул лист и вставил в крепление перед глазами отца. Лорду будет приятно прочесть самому. Чтение – единственное дело, с которым он справляется самостоятельно.

В письме говорилось об Эвергарде. Адриановы убийцы, вооруженные Перстами Вильгельма, за один час сокрушили цитадель герцога Альмера, безжалостно уничтожили гарнизон и исчезли без следа. На рассвете в замок подоспели воины архиепископа Галларда и обнаружили пепелище, заваленное трупами. В одном из них удалось узнать Айдена Альмера. На голову мертвого герцога убийцы надели шутовской колпак. Леди Аланис Альмера и лорд Альфред Альмера были заживо сожжены оружием врага. В живых осталась горстка воинов гарнизона, пара десятков слуг и юный лорд Альберт. Архиепископ объявил себя опекуном племянника и регентом-правителем Альмеры.

– Боги, какой ужас!.. Зверство!.. – мать прижала к груди ладони. – Бедняжка Аланис!..

Отец скрипнул:

– Другое?..

Эрвин укрепил перед ним второй лист. То было послание от императора, адресованное всем Великим Домам Полари.

«Я, Адриан Ингрид Элизабет рода Янмэй Милосердной, заявляю. Интриги и козни, мошенничества и заговоры, творимые феодальными семействами, переполнили чашу терпения. Дома, что имеют дерзость называть себя Великими, ставят свои интересы выше блага народа и будущности государства. Они не признают ни верховенства закона, ни власти Короны, ни долга верности, скрепленного вассальной присягой. Сила – единственный аргумент, доступный пониманию феодалов. Да будет же явлена сила!

Я, Адриан Ингрид Элизабет, единственный и полновластный правитель Полари, сказал свое слово. Оно прозвучало в Эвергарде. Оно будет повторено для всякого, кто, подобно Айдену Альмера, пойдет путем обмана и интриг.

Тем лордам, кто остается верен своему долгу перед Короной, я повелеваю: явитесь в Фаунтерру лично, в кратчайший срок, с тем, чтобы клятвой засвидетельствовать свою полную и безоговорочную преданность мне, правящему императору Полари.»

Отец выхаркнул несколько слов. Мать перевела:

– С Палатой Представителей покончено. Адриан – абсолютный монарх.

– Да, милорд. Великие Дома доживают свои дни.

Эрвин глубоко вздохнул.

– Кроме того, Адриан предугадал мои планы. Я хотел спровоцировать атаку на Первую Зиму – император выбрал более легкую цель. Я надеялся объединить против него Великие Дома – больше такой надежды нет. Все, кто труслив и хочет выжить любой ценой, теперь подожмут хвосты и прибегут к Адриану на поклон.

– Трусов большинство, – скрипнул Десмонд.

– Да, милорд. Адриан требует подчиниться силе, и его сила – больше нашей. Каждый день кто-то будет становиться на его сторону, и чем больше у него окажется союзников, тем меньше будут колебаться остальные. Полагаю, нам осталось около двух месяцев. К зиме все лорды Полари присягнут на верность всемогущему правителю. Мы останемся одни против целого мира.

Даже в тени было заметно, как побелело лицо герцогини. Отец выдохнул одну букву:

– И?..

– Милорд, в течение месяца мы должны сокрушить имперские войска и свергнуть Адриана. Хочу посоветоваться о том, как это сделать.

– Никак, – после паузы сказал лорд Десмонд.

– Нет, милорд. Я не приму такого ответа, – отрезал Эрвин. – Я буду говорить. Вы – слушайте и отвечайте. Мысль первая. Максимально быстрым маршем идем на Фаунтерру. Пробиваем насквозь Южный Путь, сметаем силы герцога Лабелина. Вторгаемся в Земли Короны прежде, чем Адриан сосредоточит силы. Его армия поделена на два крыла: восемь полков у Алексиса Смайла, семь – у Дейви. Против каждого крыла в отдельности мы имеем шансы на победу.

– Нет, – сказал отец.

– Вы правы, – сказал Эрвин. – Я сам предупредил Адриана. Он встретит нас соединенными силами, а не разрозненными. К тому же, благодаря рельсам, он может перебросить войско в Лабелин всего за неделю. Там он нас и встретит: пятнадцать искровых полков плюс четыре тысячи кавалерии, плюс пять тысяч рыцарей Лабелина, плюс пехота Южного Пути – тысяч сорок. Сокрушительный перевес – даже без Перстов Вильгельма.

– Да, – шепнул отец.

– Вторая идея. Вторгаемся в Южный Путь и идем на восток, к побережью. Захватываем порт Уиндли и весь флот, который там будет. Перебрасываем войско морем в тыл Адриану. Когда имперская пехота выступит на Север, настигаем на марше и бьем в спину.

– Нет.

– Конечно, нет, милорд. В Уиндли не базируется военный флот, лишь неповоротливые торговые галеоны. Нас перехватят у Веселых островов и потопят. Или Лабелин догадается попросту сжечь корабли прежде, чем мы их захватим.

Сестра следила за разговором, затаив дыхание, словно за рыцарским поединком. Шепнула едва слышно:

– Третья идея?..

– Есть и третья. Идем через Нортвуд и Шейланд. Договариваемся с Нортвудами… если не выйдет – сметаем их. Вступаем в Шейланд через Предлесье. Речным флотом перебрасываем войско к Дымной Дали и через нее – на юг, в Альмеру. Присоединяем вассалов герцога Айдена с их войсками – они должны быть очень злы на Адриана. Совокупными силами идем на Фаунтерру с запада. В то же время один или два наших батальона подступают к Лабелину и планомерно жгут города, чтобы выманить Адриана на север. Едва он покинет столицу, как получит неожиданный удар во фланг из Альмеры.

В этот раз отец задумался на какое-то время.

– Нет, – сказал он после паузы.

– Не хватит времени?

– Да.

– Две недели чтобы пройти Нортвуд, две недели вверх по Торрею на веслах, пять дней через Дымную Даль, и две недели в Альмере… Да, милорд. За это время Адриан возьмет Первую Зиму.

– Четыре, – сказала сестра. – Мы можем найти союзников. Надежда и Литленд, Южный Путь и Шиммери встанут, конечно, на сторону императора… Но нортвудцы и западники любят свободу, не отдадут ее без боя – даже Адриану. А рыцари Альмеры захотят отомстить за Аланис.

Отец проскрежетал:

– Нет.

– Согласен, милорд, – с горечью бросил Эрвин. – Никто не встанет на заведомо проигрышную сторону. Чтобы за нами пошли, мы должны доказать свою силу: выиграть хоть один бой против войск Адриана. А он не даст нам этого сделать. Он превосходит и числом, и скоростью, и мощью оружия.

– Да.

– И ждать в Первой Зиме, конечно, тоже нет смысла? Когда за нами придут, их будет столько, что не выстоят никакие стены.

– Да, – подтвердил лорд Десмонд.

– Что ж… благодарю за совет, милорд. Теперь я знаю, какими путями не стоит идти.

Он направился к выходу, Иона двинулась следом. Отец шепнул что-то, и мать перевела:

– Не сдавайся, Эрвин.

Сын обернулся со злой усмешкой на губах:

– А я и не думал.

* * *

– Хочешь спросить, что мы будем делать?

– Хочу, – сказала сестра. – Но боюсь обнаружить, что ты не знаешь ответа.

– Никогда не давай им почувствовать, будто ты чего-то не знаешь, или сомневаешься, или боишься. Не дай им понять, что ты – такой же человек…

– Чьи это слова?

– Отца. Не бери в голову. Просто воспоминание… – Эрвин подмигнул. – Что будем делать? Ну, для начала напишем письмо.

– Адриану?

– И ему тоже. Всем. Император обратился к лордам – мы последуем примеру. Мы предложим Адриану добровольно отречься от престола в пользу законного наследника, а всем, кто не желает склонять головы перед тираном, – встать на нашу сторону.

Он помедлил, размышляя.

– Но это должно быть особое письмо… Не ультиматум, не угроза, привычная Северу… Адриан апеллирует к страху, и у него это прекрасно получается. Значит, мы будем взывать к иным чувствам. К гордости, чести, справедливости, жажде свободы, благородству. Первая Зима привыкла говорить языком железа и огня… в этот раз будет иначе. Хочу, чтобы в нашем обращении звучал свет, надежда и вера. Пусть в нем читается избавление от страха, который посеял Адриан. Пусть это будет письмо с душой. Лучше всех его напишешь ты.

– Я?..

– Конечно, сестричка. Во мне слишком много политики, интриг, властолюбия – всей этой феодальной дряни… Мое письмо будет смердеть дешевым пафосом или манипуляцией, или тем и другим вместе. А я хочу, чтобы оно было искренним.

– Ты чернишь себя, братец. Я не слышу ни пафоса, ни дряни… – Сестра решительно кивнула. – Но, конечно, я напишу!

– Хочешь спросить, поможет ли это? – предположил Эрвин.

– Да.

– Нет. Самое лучшее обращение даст нам при удаче один Великий Дом из двенадцати. А при совсем невероятном везении – два. Чтобы получить больше союзников, потребуется громкая победа.

– И… и что мы будем делать?

Он покачал головой:

– Мы с отцом перебрали все разумные стратегии – как видишь, все они ведут к гибели. Значит, есть лишь один путь: действовать неразумно. Абсурдно, глупо. Как ни один опытный полководец, вроде нашего отца или Серебряного Лиса, ни за что не поступил бы!

Иона вдруг рассмеялась:

– Извини, милый братец, я уверена: вот это у тебя прекрасно получится!

– Укушу, – пригрозил Эрвин и попытался засмеяться в ответ.

В зимний сад, где секретничали брат и сестра, вбежала большая серая овчарка. С разгону прыгнула на Эрвина и обняла: поставив передние лапы ему на плечи, принялась горячо дышать в лицо. Длинный розовый язык норовил лизнуть герцога в нос, тот с переменным успехом уклонялся.

– Стрелец!.. Хороший!.. – растаяла Иона и принялась теребить густую шерсть на собачьей холке.

Эрвин ухватил пса за брыли и отодвинул на мало-мальски пристойное расстояние.

– Ну, друг мой, расскажи, не забыл ли ты уроки походной жизни? Не разучился ли выть? Поверь: если есть желание повыть, то сейчас – самое время!

Стрелец непонимающе склонил голову набок.

– Говори проще, – посоветовала Иона.

– Ррррав! – сказал Эрвин.

– Ав-вуууу! – с готовностью отозвался Стрелец.

– Милорд, вы нужны, – бесцеремонно заявил кайр Джемис, возникший следом за собакой. – Люди взволнованы известиями из столицы. Войско хочет видеть лорда.

– Объявите сбор офицеров. Я поговорю с ними.

– Кроме того, вас ищет кайр Роберт по поводу денег, кастелян – на счет поединков в гарнизоне, полковник Хортон имеет вопросы о снабжении временного лагеря, граф Лиллидей – о походе в долину Слепых Дев.

– Кто-то еще?

– Человек тридцать, милорд. Вам перечислить или список написать?..

* * *

Сегодня – только плохие новости. Если полночь осталась позади, но ты еще и не думал спать, – это еще сегодня или уже завтра? Как считается?

Эрвина оставили в покое глубокой ночью. Странная штука: весь день к нему шли с вопросами, и всегда – с неважными. Как наказывать участников дуэлей? В какой части долины разместить батальон горной стражи? Граф Шейланд дает всего пять тысяч эфесов, а не десять. Граф Лиллидей готовит свои войска для похода к Слепым Девам, но просит еще кавалерии. Полковнику Хортону не хватает транспорта для поставок фуража… И каждый проситель выглядел напряженно собранным, в словах каждого звучала скрытая тревога, каждый боялся задать главный вопрос: что будем делать, милорд? Знаете ли? Просто скажите, что знаете, как победить. Хоть намекните, что знаете!

Эрвин отвечал им. О неважном. Но твердо и спокойно, с привычной своей искристой иронией.

Что делать с дуэлянтами? Раздайте всему войску деревянные мечи. За три победы деревом – пять эфесов, почет и хвалебная ода. За одну победу железом – уютный каменный мешок и никаких шансов участвовать в походе.

Где разместить горную стражу? Тьма, в горах, конечно же! А именно, в тех, что между долиной Слепых Дев и Южным Путем. Если Уайт и Флеминг решат переметнуться, по дороге потеряют половину войска.

Граф недодал пять тысяч? Скотина… Ах, нельзя так о свояке? Ммм… половинчатые действия графа не отвечают грозному духу военного времени – лучше? Что ж, передайте ему в этой формулировке.

Лиллидею нужна кавалерия? Зачем? Штурмовать долину Дев и положить добрый батальон? Нет уж. Лиллидею нужны две роты – запереть долину, и полсотни катапульт – долбить с гор по лагерю изменников, пока те не осознают ошибочность своих политических взглядов.

Хортону не хватает транспорта? Телег, что ли?.. У городских купцов их полно. Потребуют денег? Платите. Нет, не монетой – размечтались! Векселями Дома Ориджин, чем же еще! Нет, не грабеж, а редкий шанс заработать! Когда герцог Эрвин-Победитель возьмет Фаунтерру, его векселя станут дороже золота!

Когда я возьму Фаунтерру… когда мы выступим… сейчас-то хаос, но в походе станет проще… кайры дерутся, поскольку дуреют со скуки, но после первой настоящей битвы… Эрвин говорил так, будто решению подлежат лишь текущие, сиюминутные вопросы, а в перспективе – все ясно. Войско выступит из Первой Зимы, и дальше все пойдет своим чередом, в полном согласии с задумкой герцога. Ни с кем, кроме отца и сестры, Эрвин не обсуждал свои планы… и все верили, что план имеется. Люди уходили от него твердыми шагами, полные уверенности. Собственно, за этим и являлись. Не за телегами и кавалерией – за верой в успех. Лорд Ориджин знает, как победить. На то и Ориджин!

И лорд говорил очередному посетителю:

– Все ясно, вопросов больше нет? Тогда ступайте. Через три дня выдвигаемся. Мирная жизнь – сущий кошмар! Скорей бы уже война!

Человек принимал за чистую монету и уходил с довольной миной на лице…

Последней пришла мать – далеко за полночь. На ней запас уверенности исчерпался. Герцогиня стала рассказывать о новом театре, о концертах, которые устроит ко дню Сошествия, о благотворительности. Сейчас это не волновало никого, и леди София Джессика страдала. Ей необходимо было, чтобы ее выслушали. Эрвин честно слушал. Но вдруг на полуслове мать сорвалась:

– Бедняжка Аланис… я пытаюсь не думать, и не выходит. Ведь это так ужасно! Ни стены, ни войска больше не дают защиты. В любой миг смерть может свалиться прямо с неба…

– Миледи, – процедил Эрвин, – не нужно! Вы жалеете Аланис? Я тоже, пусть и не любил ее. Хотите услышать, что с Ионой не случится такого же? Не случится, клянусь. Как я этого добьюсь? Не знаю. Как быть с тридцатью тысячами искровиков Адриана? Не знаю! Что противопоставить Перстам Вильгельма? Тьма сожри, не знаю! Как только придумаю способ разбить сильнейшую армию всех времен, сразу скажу вам! А пока, прошу, давайте о театре.

На какой-то миг показалось, что герцогиня заплачет. Леди Дома Ориджин льет слезы в присутствии мужчины – это было бы чем-то вроде снега в июле. Но чуда не случилось. Леди София Джессика глубоко вздохнула, моргнула несколько раз и сказала:

– Ах, да, прости, я сбилась… О чем я говорила?

– Вы хотите поставить балладу о Терезе…

– Нет, о Семи Кораблях! Как можно быть таким невнимательным? Чем только забита твоя голова?.. Придется мне повторить с самого начала! Я поняла, что хочу увидеть в нашем театре полноценную трагедию. Комедия – это не искусство, а забавка для черни. Ведь ты согласен со мною?

Эрвин улыбнулся:

– Я люблю вас, мама.

– А я не стану любить ребенка, равнодушного к искусству! Так вот, для успеха трагедии нужно…

Когда она ушла, Эрвин тщетно попытался уснуть. Покрутился в постели, чувствуя то жар, то холод. Закрыл глаза, открыл, закрыл. Полежал носом в подушку. Встал, зажег свечу, налил орджа. Уселся на подоконник, принялся пить, глядя в окно.

Двор полон ночи: несколько пятен света ложатся на входы, а громады построек растворяются в темени. Их не различаешь глазом, но чувствуешь. Тесная темнота: протяни руку – упрешься в камень. Ощущение склепа… оно же – ощущение покоя. Нет разницы, если разобраться. Смерть и есть покой.

Звучат шаги во дворе – одинокие, потому очень гулкие. Фыркает конь, со стуком засова отворяется дверь. Поскрипывает ветряк искровой машины. Любой звук в стенах замка – даже упавшая капля воды – отчетлив и звонок, исполнен значимости. А за стеной лает собака – далекая, будто за горами. Как ни надрывается, все равно едва слышна. Тяв… тяв…

– Первая южная, – раздается голос караульного, и другие тут же откликаются:

– Вторая южная… Надвратная… Склады… Арсенал… Первая восточная…

Перекличка часовых – каждые полчаса. Любая ночь Первой Зимы размечена этими звуками. Северная колыбельная. Из детских лет Эрвин не мог вспомнить случая, чтобы мать пела у его кроватки, зато хорошо помнил, как учился угадывать время по голосам часовых: около полуночи они звонки, ближе к рассвету – тягучи, будто эль… Первые месяцы в столице Эрвин не мог спать без этих звуков, тишина казалась слишком тревожной.

– Вторая восточная… Казармы… Озерная…

Небо безоблачно. Светит Звезда, одинокая, как вечность. «Есть лишь одна Звезда», – так говорила Аланис Альмера, имея в виду себя саму. Звезда сгорела заживо. Тонкий янмэйский каламбур… И шутовской колпак на голове убитого герцога – еще одна милая шуточка. У императора теперь два шута: живой и мертвый. Мертвый забавнее.

Любопытно, Адриан уже заготовил третий колпак с бубенцами? Как он будет смотреться на голове Неженки?.. Говорят, Адриан – величайший император династии Янмэй. Адриан видит время насквозь на столетие вдаль. Каковы шансы, что он знает наперед каждый маневр Эрвина? Каждое действие, любую мысль в голове?.. Когда Север выступит в поход, на каком шагу его лапа угодит в медвежий капкан?

Внезапно кто-то забарабанил в дверь. Звук был просто оглушителен.

– Вы там свихнулись?! – крикнул Эрвин.

– Ты все равно не спишь, – ответил кузен Деймон-Красавчик.

– С чего ты взял?

– Под дверью светится. Впусти меня, кузен!

Эрвин нехотя отодвинул засов:

– Какого черта тебе не спится?

– Командую ночным караулом.

– А я, представь, нет… Чего тебе?

– Прибыли гости.

– Я счастлив! Прямо на душе потеплело.

– Это такие гости, что я подумал, ты захочешь их увидеть поскорее.

– Деймон, открою тебе тайну: ночами люди спят. Ну, кроме тех, кто в ночном карауле.

– И кроме тех, кто пьянствует в одиночку, – блондин указал глазами на чашу в ладони Эрвина.

– Ты – невежа. Герцог Ориджин в принципе не может пьянствовать. Иногда он придается глубоким раздумьям о стратегии… с чашей орджа в руке.

– Твое остроумие придется очень кстати, – сообщил Деймон, – в беседе с послами императора.

– С кем?!

– Послами императора. Его не такого уж величества Адриана.

– Серьезно?! Почему ты не сказал сразу?!

– Ждал, пока иссякнет поток твоей иронии.

Эрвин уже одевался.

– Кто они?

– Итан Гледис Норма, имперский секретарь. И Марк.

– ёЧто за Марк?.. Какого рода?

– Никакого. Просто Марк.

Секретаря Итана герцог не помнил. Возможно, видел когда-то при дворе – лицо смутно знакомо… Но вот Марк – потрясающе! Тот самый Ворон Короны – лукавый, хищный, грозный начальник протекции! Адриан пожертвовал такую фигуру?!

Эрвин принял гостей в своем кабинете. Послы выглядели уставшими с дороги, помятыми и пыльными. Однако глаза у обоих горели. На лице Марка – живейшее любопытство, в зрачках Итана – тревога.

Герцог усадил гостей за стол, излучая светское гостеприимство.

– Приветствую вас в Первой Зиме! Вы очень устали? Желаете сразу отойти ко сну или сперва перекусить?

– Мне бы бараньих ребрышек, милорд, – заявил Марк, – и кружку горячего вина. Премного благодарствую!

– М… милорд, – только и выдавил Итан. Очевидно, он ожидал иного приема.

– Надеялись увидеть зверства северян?.. – угадал Эрвин. – Это у нас в планах на завтра. Сперва поешьте, выспитесь, а утром обязательно прикажу кого-нибудь повесить ради вашего удовольствия.

Секретаря передернуло, Марк ухмыльнулся:

– Когда будете у нас в Фаунтерре, непременно окажу вам ответную любезность, милорд!

Эрвин позвал слуг и велел принести еды для Ворона, а себе и секретарю – вина.

– Деймон, останься с нами, выпей.

Кузен охотно сел за стол.

– Ведь вы незнакомы? Позвольте вас представить друг другу: Деймон Эмилия Герда рода Агаты, мой милейший кузен. А это – Ворон Короны, самый влиятельный и жуткий простолюдин во всей Империи.

– Я польщен, милорд, – улыбнулся Марк.

– Нет, это я польщен, что именно вас прислал Адриан. Приму это как знак исключительного внимания.

Ворон Короны отвесил учтивость кузену:

– Жаль, что я не видел вас при дворе, лорд Деймон Эмилия.

– Непременно окажусь там в ближайшем будущем, – подмигнул Деймон. – Может быть, даже раньше вас.

– Приезжайте обязательно. Владыка ждет с раскрытыми объятиями всю семью Ориджинов и окажет вам самый теплый прием!

Эрвин ответил не менее двусмысленной любезностью, Деймон ввернул свое слово, Ворон Короны не остался в долгу. Итан следил за перепалкой, побледнев от напряжения. Его единственного отчего-то не радовала милая беседа.

Принесли вино и еду, Ворон накинулся на лакомство, Эрвин наполнил кубки.

– За здоровье вашей прелестной сестры, – предложил Ворон.

– Благодарю вас, это так любезно.

– …и великого лорда Десмонда. Надеюсь, он полон сил?..

Эрвин помедлил с ответом.

– Знаете, господа, вот сейчас меня начал занимать вопрос: чему обязан вашим визитом?

Ворон проговорил, обгладывая ребрышко:

– Побеседовать с умным человеком, милорд, выпить вкусного вина, полюбоваться роскошными видами – отчего бы и нет? А горный воздух, по слухам, продляет жизнь…

Светловолосый кузен Деймон не то чихнул, не то фыркнул. Эрвин перевел внимательный взгляд на Итана, и тот сказал:

– М… мы явились, чтобы уд… достоверить законность передачи власти в герцогстве.

– Ах, вот как… Вы, случайно, не зарезали своего отца, лорд Эрвин? Нет, что вы, господа, и в мыслях не было, это же так невежливо! Тогда не возражает ли ваша светлость, чтобы мы осмотрели тело лорда Десмонда? Конечно, господа, сейчас мигом откопаем и принесем!.. Нечто в таком роде, да?

– Это об… обычная про… цедура, с… совершенно законная, – выдавил Итан.

– Простите его, милорд, – перебил Ворон. – Молодой человек утомился в дороге и плохо соображает. Ему бы поспать. Не откажите в гостеприимстве!

– Я п… прекрасно… – запротестовал Итан, но Марк одним взглядом заставил его умолкнуть.

Это уже любопытно. Зачем Ворон избавляется от подручного?..

– Да, конечно, – согласился Эрвин. – Кузен, будь добр, выдели Итану спальню.

– Уютную спальню?.. – с ехидной улыбкой осведомился Деймон Эмилия.

– Обычную спальню, где есть кровать и окна.

– Ага… – кузен выглядел разочарованным.

Он поманил секретаря за собой. Эрвин сказал им вслед:

– Великий лорд Десмонд заболел каменной хворью. Завтра вы сможете убедиться в этом, Итан Гледис Норма.

Двое исчезли, и в кабинет тут же вошел кайр из ночного караула, замер у двери, положив руку на эфес. Деймон не собирался оставлять герцога наедине с послом – весьма разумно.

Эрвин добавил вина в кубки, сделал глоток и спросил самым светским тоном:

– Как дела в столице, Марк? Как служба?

– Не служба, а тьма, милорд! То интриги, то убийства, то мятежи – ни минуты покоя! Так утомительно… Недавно кто-то придумал – подделал выпуск Голоса Короны. Представляете?

– Экий подлец!..

– Не то слово… Опять же, допросы заговорщиков – то еще дельце, врагу не пожелаешь. Разве только леди Сибил радует: ее допрашивать – одно удовольствие.

– Полностью согласен на счет леди Сибил.

Марк хохотнул. Съел мяса, запил вином.

– Недавно у владыки был праздник – открыли «волну» в Надежду. Письма по проводам – представляете?

– Слышал, но не представляю. Что за машина? Как она работает?

– А мне откуда знать, милорд? Ведь это вы учились в Университете, а не я. Вам должно быть виднее…

– Учился в Университете? Скверно вы осведомлены, Марк! Кто же там учится!..

– Вина агентуры, милорд. Вечно все перепутают… Взять хотя бы Итана. Представьте, что он вычудил: однажды спутал леди Минерву Стагфорт с леди Глорией Нортвуд…

– Совершенно не разбирается в женщинах.

– Вот-вот. Не диво, что владыка прогнал его со двора и навязал мне в попутчики. Я бы рад без него – зачем мне этакий птенец? Но куда попрешь против приказа…

– Служба, служба… – сочувственно покивал Эрвин.

Кубки уже опустели, он поднял кувшин, неловким движением пролил вино на скатерть.

– Нервы совсем расшатались… – смутился молодой герцог. – Эти мятежи – такое беспокойное дело!

– Я вас прекрасно понимаю, милорд, – склонил голову Марк. – Позвольте, помогу.

– Что?.. Ах, да, прошу…

Посол взял у него кувшин, придвинул чаши. Эрвин поглядел в окно. Предрассветное небо было черно, как смола или вороново перо, или волосы сестры.

– Марк, я все продолжаю думать, и не нахожу ответа… Зачем вы здесь? Да-да, ваш птенчик сказал: законная процедура, все верно… попутно и поглядеть, что творится в Первой Зиме, посчитать лагерные костры… Но почему именно вы? Один из самых доверенных, хитрых, умных людей, что есть у Адриана. Зачем он отдал мне вас?

Ворон опустил сосуд на стол.

– Владыка был уверен, что мы с вами поладим. И я с ним всей душой согласен.

– Простите, Марк, я слишком устал за день. Нет сил разгадывать ваши проверки, и это делает игру скучной для вас… Остались ли у меня агенты в Фаунтерре, что мне известно о связи Минервы с Глорией, я ли заказал поддельный «Голос Короны» – конечно, вы уже получили ответы. Возможно, за ними вас и прислал Адриан… Но с чего он взял, что вы сможете увезти их из Первой Зимы? Зачем мне вас отпускать?

– Долина Первой Зимы – красивейшее место, – пожал плечами Ворон. – Я не против задержаться здесь.

– Вы угодили в опалу к императору? – удивился Эрвин. – Как вас угораздило? Вы разоблачили Айдена Альмера!

– И проглядел вас.

Эрвин ухмыльнулся:

– Не ваша вина, Адриану следовало понять. Один южный мальчик не умел пользоваться ножом – ударил в грудь, не попал в сердце. Позже парни из бригады не потрудились пересчитать мертвые тела… А вы отдуваетесь за чужие промахи – сочувствую.

– Благодарю, милорд, – сказал Ворон. – Вы понимаете меня лучше, чем я сам.

– Положим, Адриан вас наказал… Но разве это повод доверять вам? Верный пес остается верным даже когда его бьют.

Марк пожал плечами и протянул герцогу кубок. Эрвин взял, рассеянно поглядел в багровое зеркальце жидкости.

– У меня кончились идеи, Марк… Признаю свое поражение. Скажите сами, почему вы здесь? Не могу понять.

– Попробуйте еще, милорд, – сказал Ворон, пригубив вино. – Разве вы не любите загадки? Я – люблю. К тому же, вы ведь не поверите ни слову, которое слетит с моего языка.

– Н-ну… может быть, дело в том, что вы – из черни? Адриан надеялся таким странным способом оскорбить меня? Он считает меня настолько спесивым индюком?..

– Спесивые индюки правят нашим миром, – ухмыльнулся Марк. – Выпьем за их здоровье.

Эрвин покачал головой.

– Весьма поучительно. Я надеялся предугадать планы императора – и не могу понять мотивы даже одной его собачки. Что ж, будем считать, он пожертвовал вами ради урока. За учителей, Марк.

Герцог поднес чашу к губам.

Открыл рот. Язык ощутил пряную терпкость вина…

В последний миг что-то случилось с глазами Ворона. Свечи как-то по-особому отразились в его зрачках.

Эрвин замер.

Осторожно отодвинул чашу. Сплюнул.

– Так это вы?.. Вы, Марк?..

Ворон Короны молчал.

– Я ждал асассинов с Перстами. Думал, явится вся бригада, как за бедным Айденом Альмера… А пришли вы. Ни летучего огня, ни Предметов – мне не полагается смерть мученика, верно?

– Милорд, постойте… – начал Ворон, но Эрвин движением пальца подозвал часового.

– Мой добрый гость должен сидеть очень тихо.

Лязгнула сталь, и лезвие ножа прижалось к яремной вене Марка.

– Почти, – сказал Эрвин. – Отвлекли внимание загадками, отлично сыграли обиду на Адриана. Отослали юного дурачка, который мог вас выдать. Позабавили – смех усыпляет бдительность… Всего в дюйме от цели. Надеюсь, это вас утешит.

Ворон сглотнул, на острие кинжала появилась капля крови

– Любезный Марк, если бы я выпил это, мои люди позаботились бы о вас. В том… хм… объекте, что остался бы от вашего тела, жизнь теплилась бы еще очень, очень долго. Возможно, годы… – Герцог помедлил, словно колеблясь. – Но я буду милосерден, как учит Праматерь Янмэй. Кайр, наш гость хочет пить.

Лезвием клинка часовой разжал Марку зубы и влил в рот отравленное вино.

Меч

2—4 сентября 1774г. от Сошествия

Западная Альмера

Джоакин искренне не понимал происходящего. Если бы спросили его, как должны развиваться события, то он без колебаний ответил бы следующее.

Чудом спасшаяся прекрасная герцогиня Аланис в сопровождении своих верных воинов направляется в замок ближайшего лорда. Тот немедля рассылает письма всем графам, баронам и рыцарям Альмеры. Весть о спасении Аланис мигом облетает Красную Землю. Под ее знамена стекаются все, кто способен носить оружие. Все благородные люди Альмеры, все настоящие мужчины собираются в могучее войско и выступают против подлеца-архиепископа Галларда, незаконно захватившего власть. (Джоакин знал, что за Перстами Вильгельма стоит император, но все равно склонен был винить во всем приарха. Видимо, тот сумел каким-то способом обмануть владыку, хитростью толкнуть на преступление.) Итак, объятое праведным гневом и жаждой мщения, войско движется к Алеридану, а во главе его стоит несравненная леди Аланис. Любой воин с радостью ринется в бой ради нее. Ей достаточно одного слова, чтобы привести в движение полки. Однако юная леди не искушена в военном деле, к тому же обессилена ранением, потому ей требуется помощник – надежный и крепкий мужчина, способный командовать войском. У Джоакина имелся на примете такой мужчина.

Под командованием герцогини и ее верного помощника, армия мщения окружает Алеридан. Сражение даже не состоится (хотя и жаль). Наемные банды архиепископа разбегаются, бросая оружие. Приарх кидается к ногам победительницы и молит о пощаде. Великодушная Аланис дарует Галларду его никчемную жизнь… но, конечно, он отрекается от мантии архиепископа и уходит в монахи. Немедленно собирается капитул (или как там называется этот большой съезд епископов), избирает нового приарха Церкви Праотцов, и тот отправляется в Фаунтерру, чтобы воззвать к совести императора. Владыка Адриан, будучи человеком чести, просто не может не осознать своих заблуждений. Он раскаивается в содеянном и клянется, что Персты Вильгельма отныне будут использованы только на благо человечества. В знак покаяния владыка совершает пешее паломничество в Кристальные Горы. Леди Аланис тем временем полностью выздоравливает и становится еще прекраснее, чем была до ранения: пережитые страдания придают ее чертам глубину и загадочность. Она приказывает восстановить сожженный Эвергард и принимается править герцогством. Даже такой властной и волевой натуре, как Аланис, непросто управлять пятьюдесятью городами, тысячей сел и миллионами людей. Ей требуется умный и крепкий помощник. У Джоакина имелся на примете таковой…

Но происходило нечто иное. Чем дальше, тем больше различия бросались в глаза.

Сир Хамфри велел Джоакину обыскать мертвецов. Джоакин заикнулся о мародерстве и рыцарской чести. Лейтенант объяснил Джоакину, куда именно тот может засунуть свою честь, и прибавил, что в дороге понадобятся деньги. Джоакин поразился: как это – нет денег? У герцогини Аланис, наследницы богатейшего Великого Дома, нет денег на дорогу?.. Сир Хамфри назвал его кретином и лег спать. То есть, сел спать – на полу у закрытых дверей спальни, внутри которой Ланс обрабатывал рану миледи. Джоакин вздохнул поглубже и вместе с Берком отправился выполнять приказ. Они обшарили карманы и сумки наемников приарха, нашли пять с лишним елен серебром. Одна елена немедленно перекочевала в карман Берка, вызвав на его лице выражение блаженного покоя. Джоакин не стал спорить: он был слишком деморализован мародерством.

Под конец операции леди Аланис очнулась и закричала. То был первый раз, когда Джоакин слышал ее голос. Забывшись, он кинулся на помощь, но дверь оказалась заперта. Он стоял в коридоре, слушая, как крик сменился сдавленным стоном: миледи пыталась терпеть, стиснув зубы. Лейтенант проснулся, взял у Джоакина четыре елены и послал запрягать экипаж.

– И только попробуй сказать, что не умеешь. Я тебе уши оторву.

Джоакин действительно не умел запрягать кареты, но не это удерживало его.

– Вы слышите? Миледи стонет!..

Сир Хамфри буркнул:

– Ей льют вино в открытую рану. По-твоему, она должна петь от радости?

Закрыл глаза и снова уснул. Делать нечего, Джоакин скрепя сердце подался на конюшню. Здесь имелись и упряжные лошади, и верховые. Нашлись и экипажи: под навесом стояла телега, две брички и полноценная блестящая карета. Джоакин потер подбородок. Он, конечно, видел, как Вихорь запрягал фургоны торговца, да и сам помогал. Но Хармонов фургон тащила пара тяжеловозов, а карету следовало запрячь четверкой рысаков. С четверками и рысаками он никогда не имел дела.

Джоакин привлек на помощь смекалку, инженерную мысль, творческое воображение и Берка. Приятель хмыкнул: «Ну, знаешь…», – и почесал затылок. Взялись размышлять вместе. Несколько способов соединения лошадей отвергли как заведомо провальные. Один испробовали, запутались в ремнях, распрягли, начали сызнова. Вроде, справились. Вздохнули с облегчением, утерли пот со лба. Передняя пара рысаков принялась как-то странно переминаться и фыркать. Проверили натяжение ремней. Убедились, что весь вес кареты достается задней паре, а передняя привязана только для виду. Помянули праматерь, распрягли, вернулись к началу…

Когда, наконец, экипаж был готов, уже рассвело.

– Они там, поди, спят… – кивнул Берк в сторону дома. – Давай-ка и мы подремлем, пока можно.

Он залез в карету и быстро захрапел. Джоакин не стал ложиться. Как-то не сподручно было дрыхнуть, когда леди Аланис там, наверху, рыдает от боли… К тому же, есть хотелось сильней, чем спать. Он нашел на кухне хлеб и колбасу. Жуя, подался наверх и столкнулся с рыцарями.

– Готово?.. – спросил лейтенант. – Тогда в путь.

– Как миледи?..

– Жива, – коротко ответил Ланс.

Все вместе вышли во двор, где ожидала запряженная Джоакином карета.

– Ну, и дурак… – вздохнул сир Хамфри.

– С чего это?! – возмутился Джоакин.

Упряжь теперь была в полном порядке – он мог поручиться. А сама карета – и вовсе произведение искусства. Джоакин выбрал самый роскошный экипаж: борта в белой эмали, золоченые гербы Альмеры, вензеля герцога Айдена, сиденье для кучера покрыто алым бархатом, колеса окованы бронзой.

– Перепрягай, – бросил лейтенант. – Простой фургон возьми.

– Почему?.. – удивился воин.

– Постой, – вмешался Ланс. – Может, так и лучше. Люди еще не знают, что его светлость погиб. Наемники Галларда обыщут руины, осмотрят трупы. Потом Галлард разошлет птиц с известием. На все требуется время. До вечера мы можем ехать без остановок под гербами его светлости.

– Верно, – кивнул сир Хамфри. – Тогда скорее, не будем задерживаться.

Джоакин надеялся, что ему поручат нести раненую. Взглянуть бы… Но их с Берком послали собирать еду, а когда приятели вышли во двор, леди Аланис уже была в карете вместе с Софи, за плотно задернутыми шторками.

И вот они мчали по тракту, вздымая куреву. Рыцари расположились на козлах, попеременно спали и правили лошадьми. Джоакина клонило в сон после ужасно долгой бессонной ночи. При той скорости, с какой двигался отряд, невозможно было задремать в седле. Куда мы так летим?.. – думал Джоакин. Бедной миледи станет хуже от такой тряски! Можно подумать, мы спасаемся бегством!..

Это и вправду походило на бегство, и чем дальше – тем больше. Проехав пару миль, лейтенант свернул в сторону и час двигался по проселочной дороге, нещадно терзая ухабами рессоры. Обогнул стороной несколько деревень, и лишь тогда вернулся на тракт. Очевидно, сир Хамфри путал следы, вот только Джоакину не понравилась эта мысль. Перед дорожной развилкой лейтенант остановил у таверны и громко спросил, как проехать к Косому Рву. Ему указали южную дорогу, он двинулся ею, но спустя милю по едва накатанной тропке переехал на северную. Встретив крестьянскую телегу, сир Хамфри кричал: «Дорогу почтовому управителю его светлости!» А если попадался пеший путник и спрашивал из любопытства: «Кого везете, сир рыцарь?», то получал тот же ответ: «Почтового управителя! Сам не видишь, что ли?»

Джоакин не понимал, почему лейтенант то и дело сворачивает в буераки, ни капли не заботясь о покое раненной. Еще более он не понимал, отчего путешествие герцогини так сильно напоминает бегство воришек с чужим добром. А если Джоакин Ив Ханна чего не понимал, то он и спрашивал напрямую.

– Сир Хамфри, куда мы так несемся?

– Нужно покрыть добрую сотню миль, – хмуро ответил лейтенант. – Хорошо бы до вечера сделать хоть полсотни.

– Сотню миль? Неужели нет лордов поближе? Мы с Берком видели замок всего в паре часов от Эвергарда!

Вместо ответа сир Хамфри спросил:

– Ты где служил, парень?

– В войске графа Рантигара при Мельничной войне! – гордо ответил Джоакин.

– Ах, у дикарей!.. Вот оно что… – лейтенант кивнул так, словно теперь ему все стало ясно. – У западников дисциплина не в чести. Но если хочешь служить хоть где-то восточнее Холливела, то запомни: солдат – не курица, попусту не квохчет. Будешь молоть языком – вылетишь без расчета из любого войска. Ясно?

– Но я же только спросить…

– Вот об этом и говорю.

Джоакин утих, но не сказать, что удовлетворился. Напротив, беспокойство росло и искало выхода. Приблизился к Берку и негромко повел разговор:

– Как думаешь, куда мы скачем?

– Я слышал, как сиры говорили: в именье графа Блэкмора.

– Граф Блэкмор – тот, что владеет городом Блэкмором?

– Ну, да. Потому так и зовется.

– Но это же сотня миль пути!

– Лейтенант тебе так и сказал.

– Но зачем ехать далеко? Вокруг полно вассалов – баронов всяких… Любой даст приют ее светлости!

Берк искоса глянул на приятеля.

– Джо, я вот слышал, как лейтенант назвал тебя дурачиной… Так вот, не обижайся, но мне иногда кажется, что он чуточку самую малость прав. Когда приарх не найдет тела Аланис под камнями Эвергарда – что он сделает, по-твоему?

– Отправит за нами своих головорезов. Мы могли бы устроить засаду и всех их покрошить. А не бежать, сломя голову, как зайцы!

– Отправит, непременно отправит. А еще что сделает?

– Ну, не знаю… Испугается?

– Точно. И со страху объявит себя правителем Альмеры. Разошлет письма вассалам: мол, герцог умер, я теперь герцог. А внизу такая маленькая приписочка: если встретите беженцев из Эвергарда, то передайте мне за награду. Чем знатнее человек, тем больше денег. Конечно, святоша не скажет, что Аланис жива – незачем ему об этом болтать. Но едва кто-то из вассалов увидит миледи, как тут же смекнет, что ее можно продать святоше этак за… – Берк прищурился, – тысяч сто эфесов.

– Продать? – ужаснулся Джоакин. – За сто тысяч?!

– А сколько бы ты заплатил за власть над богатейшей землей?

Джоакин не нашел ответа.

– Так что, приятель, мы везем в карете весьма дорогую вещицу. И у всякого, кто об этом узнает, тут же зачешутся руки.

При слове «вещица» Джоакин вспомнил Хармона-торговца. Лицо исказилось от злости.

– По себе судишь?! В мире есть и благородные люди, не одни торгаши да продажные шкуры!

Берк примирительно развел руками:

– Да ладно тебе! За сто тысяч-то золотых я не стану нарываться. Нетушки. Вот за сотню – мог бы. А сто тысяч – такой кусок, которым легко подавиться. Если хочешь жить долго, нужно в еде меру знать. К тому же, я видел, чего стоят в бою эти альмерские рыцари… и что-то не больно охота связываться. Так что за меня будь спокоен: не позарюсь на твою миледи.

– То-то же!

– Но вот на счет «благородных людей» я бы не сильно обольщался… Думаешь, зачем мы едем в такую даль? Очевидь, там живет человек, которому миледи может довериться. А все, кто ближе, – не такие уж благородные.

– Вот жизнь!.. – ужаснулся Джоакин. – Чтобы встретить того, кому можешь доверять, нужно проехать сто миль! Что только творится в этой Альмере?.. Распустил старый герцог своих вассалов!

– А по мне, – ответил Берк, – если хоть за сто миль есть человек, кому всецело доверяешь, так это уже очень неплохо.

После обеда… Обедом, к слову сказать, назывались те десять минут, когда сир Хамфри сбавил ход и позволил людям перекусить прямо в седлах, не останавливаясь и не спешиваясь. После обеда кончились сады, окружавшие Алеридан, и начались красные глинистые холмы. Лейтенант был доволен. Дорога петляла меж холмов, часто пропадая из виду, и если кто и шел по их следам, то не смог бы издалека заметить отряд. К тому же, пыль из-под колес вскоре покрыла борта экипажа, сделав его менее приметным. Джоакин от пыли начал неудержимо чихать. Он проклинал все на свете, отплевывался, сморкался, но продолжал чихать так, что чуть не падал из седла. Ланс постучал в кабину кареты и попросил у Софи платок. Джоакин повязал его на лицо и лишь тогда был спасен. Молодой воин ехал теперь с белой кружевной тряпочкой на физиономии, чувствовал себя полным идиотом и с надеждой думал: леди Аланис, наверное, тоже не по нраву эта пыль. Когда миледи придет к власти, то прикажет всюду сделать фруктовые сады, а где не сады, так хоть траву посеять. И еще прикажет, чтобы фабричники не наглели и копали свои дурацкие карьеры вдали от дорог! Как пить дать, прикажет! А если сама не догадается, то… Нет, Джоакин, конечно, не рассчитывал, что герцогиня станет с ним советоваться в деле управления землей. Он все-таки воин, а не управитель. Но если он все же подбросит миледи мыслишку-другую, то вреда от этого не будет.

С такими мыслями он пересек глубоченный карьер по бревенчатому мосту, наведенному прямо поперек выработки, не сдержался и плюнул с высоты. А потом Софи выглянула из кареты:

– Сир Хамфри, ее светлости плохо.

Лейтенант обругал ее за высказанный вслух титул – мало ли кто на дороге встретится. Потом спросил: насколько плохо? Софи ответила: мечется, стонет, и жар. Тут уж думать не о чем – свернуть к ближайшему городку и искать лекаря. Это Джоакин так решил… но сир Хамфри ответил:

– Попроси миледи потерпеть. Дотянем до Флетхила, там найдем помощь.

Потерпеть?! У Джоакина глаза на лоб полезли. Как можно так обращаться с раненой девушкой?! Издевательство, пытка! Необходимо вмешаться. Джоакин уже открыл рот, когда Берк дернул его за рукав:

– Не лезь. Миледи сама разберется.

И верно, из кареты раздался голос:

– Терпела, сколько могла! Теперь остановите.

Джоакин вздрогнул. Голос звучал глухо, с присвистом. Видимо, девушке действительно было худо.

– Флетхил – ближайший город, миледи, – ответил лейтенант.

– Сколько до него?

– Часа два, миледи.

– Тьма!.. Я правлю этой чертовой землей!.. Неужели нельзя найти лекаря?!

Ланс и Хамфри зашептались меж собой. Отряд тем временем взобрался на вершину холма. Сир Хамфри привстал на козлах и посмотрел назад, поверх крыши кареты. Оглянулся и Джоакин. Милях в четырех позади над дорогой курилось облачко пыли.

– Всадники за нами, – сказал Хамфри достаточно громко, чтобы слышала миледи, и еще прибавил ходу.

Вот теперь желание развернуться и вступить в драку стало таким сильным, что Джоакин был готов нарушить приказ. Удержало одно: если он задержится, чтобы дать бой, то Аланис уедет дальше всего с двумя рыцарями охраны. Смогут ли они защитить миледи на всем будущем пути?.. Вряд ли. Эх, вряд ли.

Лейтенант ошибся со временем этак на час-другой. А может, намеренно солгал. Когда они въезжали во Флетхил, уже смеркалось. У ворот их остановила стража:

– Кто такие?

– Курьеры герцога, – немедленно ответил Хамфри.

– Которого герцога? – спросил стражник, и Берк шепнул Джоакину:

– Вот слухи нас и догнали…

– Это как – которого?! – возмутился лейтенант. – Думай, что говоришь, свинья!

Стражник снисходительно покачал головой:

– Ты, сир, видать, в пути не слышал… Беда с его светлостью.

Он коротко рассказал путникам, что случилось в Эвергарде. Они изобразили печаль, подобающую случаю. Потом Хамфри сказал стражнику:

– Прескверные новости… Его светлость погиб, но у меня-то приказ остался. Везу пакет бургомистру Флетхила… Последний приказ нельзя не выполнить.

Стражник согласился и впустил их в город.

Оказалось, что найти лекаря, сохраняя маскировку, – та еще задачка. Не ездить же по городу в гербовой карете покойного герцога! И явиться домой к лекарю, показать миледи его слугам и домочадцам – тоже не лучшая мысль. Молодая герцогиня – участница летних игр и первая красавица страны, слишком многие знают ее в лицо.

Хорошо, что была Софи. Только женщина из простонародья способна выдумать такую штуку. На леди Аланис надели плащ с огромным капюшоном, а под платье напихали тряпья. Лицо герцогини скрылось в глубокой тени, а животик весьма недвусмысленно вздулся. Сир Хамфри бережно взял миледи под руку и, войдя в гостиницу, заявил:

– Моей жене нужна лучшая комната! И лучший лекарь в городе, немедля.

Он подкрепил слова парой серебряных глорий, и хозяин гостиницы засуетился, как встревоженная курица. Мальчишка убежал за лекарем, горничная указала самую светлую комнату в доме, и лейтенант прошествовал туда в обнимку с «беременной» герцогиней. Джоакин аж почернел, глядя им вслед. Сам-то он, как и Ланс, изображал наемного охранника высокородной пары и остался в трактире на первом этаже – пил эль, жевал бобы, лелеял зависть. Карету поручили заботам Берка: он должен был найти способ обменять ее на экипаж попроще.

Лекарь явился вскоре и сразу произвел хорошее впечатление: у него было пенсне и внушительных размеров саквояж, а на руках – белые перчатки. Софи провела его наверх, в комнату «супругов». Джоакину подумалось, что лекарь ведь наверняка разденет миледи и увидит ее, стало быть, без одежды… От этой мысли настроение парня изменилось таким образом, что он запил эль двумя стопками орджа.

– А где у миледи рана? – спросил он Ланса.

– На плече, вот здесь, ближе к шее, – показал рыцарь.

Почему-то Джоакину сдалось, что Ланс соврал. Наверное, не на плече, а на боку, возле самой груди. Чтобы обработать рану, Ланс развязал шнуровку корсажа, и… Вот же!.. Джоакин взял третью стопку.

Наконец, лекарь спустился по лестнице, на ходу снимая пенсне. Воин подхватился ему навстречу:

– Как она? Как госпожа?

Выраженье лица у лекаря было весьма неудобочитаемым.

– Ну, знаете ли, сударь… Это ведь, понимаете ли, очень такой, знаете, особый случай… Я с подобными раненьями почти что и не встречался прежде.

– Она выживет?! – чуть не закричал парень.

– Нет, ну…

– Нет???!

– Нет, сударь, я не об этом! Конечно, выживет, тут ручаться можно.

– Слава богам!..

– Да, клянусь честью, что выживет. Ваша госпожа – девушка крепкая, а рана жестокая, но исцелимая. Я ее обезвредил первично, а далее требуется промывать раствором каждые шесть часов – и дело пойдет на лад. Но, знаете ли, сам характер ранения такой, что…

Тут подоспел Ланс и прервал объяснения:

– Довольно, сударь. Благодарим за помощь.

И лекарь удалился, оставив на память о себе три пузырька упомянутого раствора.

Характер ранения? Что он, черт возьми, имел в виду? Наверняка, задета грудь!.. Или… Боги, вот в чем дело! Джоакина осенило, он чуть не подпрыгнул. Миледи не обожгло пожаром, как сказали ночью солдаты. Ее задело Перстом Вильгельма!

Эта мысль сперва испугала его, но лишь на секунду, а затем – восхитила. Лекарь сказал, леди Аланис выживет, и нет причин ему не верить. А значит, она станет первым смертным, кто пережил попадание Перста! Будет носить на плече (или на груди) отметину от стрелы, пущенной божественным арбалетом! Черт, здесь даже есть чему позавидовать. Он почесал шрам на собственном плече. Отнюдь не Перст Вильгельма – всего лишь клинок бандита в монашеской рясе… эх.

Почти одновременно вошли сир Хамфри и Берк. За Берком следовали двое парней такой наружности, что у любого констебля зачесалась бы дубинка. Берк подскочил к лейтенанту:

– Господин, я нашел ребят, согласных перегнать карету!

– Перегнать карету?

– Ну, да, господин! Вы же говорили – нужно карету отогнать в Косой Ров, управителю имения. Неужто запамятовали?..

Сир Хамфри почесал затылок и смекнул.

– Да-да, точно, ты прав. Пускай отгонят, и прямо сейчас. Шесть агаток плачу.

– Десять, – мигом встрял один из хмурых парней.

– Шесть. И еще две докинет управитель.

– Идет, – кивнул проходимец.

Сир Хамфри описал дорогу к несуществующему имению в Косом Рву. Парни сделали вид, что стараются запомнить. Всем ясно было: они отъедут от Флетхилла миль на десять и начнут искать, кому бы продать карету. И тем самым прекрасно запутают следы.

Лейтенант заплатил им и велел Берку выпрячь одну пару рысаков.

– Вам и двух лошадей хватит, – сказал проходимцам.

Те не возражали. Нежданно обломившийся куш – роскошная карета, пара рысаков, да еще и шесть агаток в придачу – переполнил чашу их мечтаний. Когда они убрались, Берк доложил:

– Я сыскал отличный крытый тарантас всего за елену… тьфу, за полторы. Возьму лошадей да пригоню сюда, если денег дадите.

– Неприметный?

– Неприметней не бывает, сир! Торговец показал – так я не сразу и увидел, минуту присматривался.

Когда Берк подогнал тарантас, весь отряд спешно отбыл из гостиницы. Дали несколько кругов по улицам Флетхила и, посеяв изрядную путаницу в мозгах возможных преследователей, остановились на ночь в другой гостинице. Как и прежде, леди Аланис скрывала лицо капюшоном и вуалью. Она расположилась в одной комнате с Софи, в другой – Джоакин, Берк и Ланс. Хамфри спал в коридоре, подперев спиной дверь герцогини. Ложась на тюфяк, Джоакин услышал отрывистый девичий вскрик – миледи неосторожно задела рану. Я не смогу уснуть, когда она рядом и страдает! – подумал парень, но спустя минуту уже безмятежно спал.

* * *

На второй день они уже не гнали – это стало невозможно. Тарантас, запряженный парой, делал не больше четырех миль в час. И каждый час приходилось делать остановки. Вести разлетелись со скоростью почтовых голубей, и вся Красная Земля уже знала о гибели герцога. Готовясь к смутному времени, феодалы запечатывали замки, выставляли заставы, рассылали дозоры. То и дело на пути встречались почтовые курьеры и лордские посыльные, порою попадались целые отряды воинов. На всякой меже, при каждом мосту стояла усиленная охрана, подозрительно оглядывала путников. Кто такие? По какому делу? Что творится в Алеридане? К счастью, главным был последний вопрос, первые два задавались скорее для формы. Однако всякий встреченный стражник норовил заглянуть в тарантас: уж не везете ли чего… этакого? Иногда помогала угроза: положить руку на эфес и серьезно так поглядеть в глаза – и содержимое экипажа уже не кажется стражнику таким интересным. Иногда приходилось давать взятку. Даже чаще, чем иногда. Деньги таяли быстрее, чем хотелось бы. Раз-другой ситуацию спасала Софи – показывала в окошко голое плечо и игриво мурлыкала: «Заглянуть хотите? Экие проказники!..» Стражники отставали…

Возникла мысль ехать ночью, но была отвергнута. Странные путники, шатающиеся по темени, вызовут двойное подозрение. Ехали днем, под моросящим мерзопакостным дождиком. То и дело останавливались, вступали в склоки с дозорными и стражниками. Под вечер сир Хамфри сказал Лансу:

– Дальше ты говори с ними, я помолчу. А то чую, потеряю терпение, рубану кого-то.

Джоакину были ох как понятны его чувства.

Дорога тем временем удлинялась. Некоторые пути внезапно оказывались перекрыты, ворота замков – заперты, мосты – загорожены телегами. Приходилось пускаться в объезд. На третий день они встретили целый город в осадном положении: ощетиненный и закрытый наглухо. Потратили пару часов, чтобы обогнуть его.

Радовало лишь одно: миледи шла на поправку. Четырежды в день Софи промывала рану снадобьем, разведенным с водой, и это давало пользу. Лихорадка уходила, боль слабела. Леди Аланис могла спокойно спать, свернувшись клубком на сиденье. К вечеру второго дня даже попросила поесть. Джоакин знал об этом от Софи – единственного человека, кто не отказывался отвечать на его вопросы. Он до сих пор так и не видел миледи: большую часть времени она спала в закрытой кабине или в гостиничной комнате, а когда все же показывалась на свет, то предусмотрительно скрывала лицо. Порою Джоакин слышал ее голос – он звучал все так же сипло и глухо, заставляя парня тревожиться: уж не задето ли легкое миледи? Или просто боль в груди не дает ей нормально дышать?.. Тогда он думал о том, каково это: страдать при каждом вдохе и стойко терпеть, не жаловаться, не кричать. Для воина – обычное дело, но для девушки – настоящий подвиг. Подлинная внучка Агаты: волевая, сильная натура. Наверняка, леди Аланис ничего не боится на всем белом свете. Наверняка она любит и охоту, и рыцарские турниры. Джоакин непременно спросил бы об этом, но до Блэкмора оставалось уже недалеко, и сир Хамфри вполне мог прогнать парня прочь за лишнюю болтовню. Так что Джоакин просто слушал молчание, с которым Аланис терпела боль, и отдавался восхищению. Пожалуй, герцогиня и за битвой наблюдала бы, не вздрогнув! Иная девица завопила бы: «Ах, сколько крови, не могу этого видеть!» А леди Аланис смотрела бы за делом вместе с полководцами, и для воинов нашла бы нужные слова, чтобы вдохновить на подвиг. Джоакину вспомнилась Иона Шейланд. «Не устраивайте поединков ради девушки… Это скверно, этого не нужно…» Тоже мне, принцесса Севера! Трусливая крольчиха, позор рода Агаты. Наверное, орала бы во все горло от малейшей царапины. Леди Аланис – совсем другое дело!

Он хотел бы заговорить с нею. Подъехать поближе, сказать пару фраз – о том, как сопереживает ей, желает скорейшего выздоровления, и о своем восторге, конечно, тоже. Однако все не мог решиться. Побаивался сира Хамфри… точней, не Хамфри самого по себе, но его офицерского права уволить наемного воина и таким путем разлучить с миледи. А, кроме того, Джоакин вынужден был себе признаться, он немного робел. Ведь первое знакомство – оно навсегда запомнится. Тут нельзя оплошать, нужно сказать нечто действительно умное и достойное. Чтобы с первой фразы миледи поняла, с каким человеком имеет дело! Ну, а как тут скажешь умность, если даже лица не видишь? Даже отрекомендоваться толком не выйдет. Подъедешь к темному борту тарантаса и скажешь ему: «Я – Джоакин Ив Ханна с Печального Холма…» Стыд, да и только. А говорить с герцогиней, не представившись, – тоже неловко. «Миледи, я до глубины души восхищен…» А она в ответ: «Вы, собственно, кто? Откуда взялись?» Допрос какой-то выйдет вместо светской беседы… Оказия нужна. Некое событие, которое сразу покажет Джоакина в выгодном свете. Вот когда Аланис его оценит в действии, тогда уже и заговорить можно безо всякого стеснения. Я, мол, восхищен вами, миледи, но вы-то уже убедились: я и сам парень не промах! И будьте спокойны, никому не дам вас в обиду.

Джоакин все думал, какая могла бы быть оказия, и до чертиков жалел, что миледи лежала без чувств, когда они попали в засаду, и не до чертиков, но чуточку жалел о том, что ото всех дозоров так легко удавалось откупиться деньгами…

Тем временем наступил вечер третьего дня, и на дороге показалось поместье графа Блэкмора.

* * *

Замок был новой постройкой и мало походил на угрюмые цитадели времен Лошадиных войн. Белый, светлый, светящийся многочисленными окнами, почти лишенный стен: с трех сторон защитой служили сами здания поместья, лишь с четвертой имелось невысокое ограждение с воротами. Оборонная способность сооружения была невелика, и Джоакин скептически покачал головой. Однако прием, что оказали им здесь, превзошел все ожидания.

Ворота открылись, стоило только сиру Хамфри сказать, что он прибыл с поручением от старого герцога. Слуги попросили путников подождать на подворье, и через несколько минут к ним спустился сам граф. То был приятный человек: черноволосый, с благородной проседью в висках, черты лица строги, но не мрачны, манеры – достойны дворянина высшего ранга. С ним вышла и жена – тучная белолицая матрона. Платье с тугим корсетом придавало ее телу некую видимость формы.

Граф сердечно приветствовал путников и заверил, что глубоко скорбит о кончине его светлости.

– Мы оба бесконечно скорбим, – веско добавила графиня.

– Милорд, – сказал сир Хамфри, – я должен сообщить вам кое-что немедля и наедине. Прошу вас сесть в карету.

Граф согласился и открыл дверцу. Леди Аланис была в своей извечной вуали, и он не узнал ее сразу. Следом за графом в кабину сел лейтенант, дверца закрылась. Видимо, герцогиня показала лицо. Блэкмор издал какой-то звук: не то ахнул, не то воззвал к Праматери. Недолгое время они шептались в кабине, затем мужчины вышли, и Джоакин услышал, как граф говорит лейтенанту:

– Конечно, сир, все, что потребуется. Теперь вы под нашим покровительством. Вы поступили правильно, придя ко мне!

– Благодарю, милорд, – отвечал сир Хамфри.

Его милость Блэкмор выделил всему отряду комнаты в гостевых дворянских покоях, даже Джоакину с Берком. Приятели подивились обилию дорогих и бесполезных вещей, как то: умывальник с горячей водой, текущей из трубы; настенное зеркало в серебряной оправе; секретер примерно с миллионом ящичков; три пухлых тома сочинений Праматерей и раскладная подставка для чтения. Чтобы полностью ощутить себя лордом, не хватало только искровых фонарей: комната освещалась масляными лампами. Берк завалился на постель со словами:

– Ну, Джо, вот теперь я тебя зауважал! То есть, и прежде уважал, а теперь – так совсем! Твоя затея с лордовской службой окупается что надо. Поспим на мягком, поедим горячего – житье!.. Как думаешь, мы долго тут пробудем?

– Да уж не меньше месяца! – ответил Джоакин. – Пока миледи выздоровеет, пока соберет войско – это недель пять пройдет. Лишь потом выступим.

Но едва он это сказал, как тут же ощутил беспокойство. Ведь отряд прибыл в безопасное место, под защиту верного вассала герцогини… Теперь услуги двух странствующих воинов не очень-то нужны. Что, если лейтенант завтра их рассчитает?!

Друзей пригласили к обеду. Был накрыт прекрасный стол. Берк наелся до отвала, заявил, что непременно лопнет, и после этого скушал еще столько же. Джоакин тоже приложился к графским яствам, но без особого аппетита: тревога заглушала голод. Нужно срочно поговорить с сиром Хамфри, – думал парень. Убедить его, что я – не дикарь, как шаван какой-нибудь. Я знаю дисциплину. Мой отец – рыцарь, и братья – рыцари, и вырос я в Южном Пути, а это почти Север… без каких-то трехсот миль Первая Зима! Непременно нужно его уговорить, а то ведь и вправду уволит. Зачем мы ему теперь?!

Но поговорить с лейтенантом не удалось: граф усадил его на почетное место по правую руку от себя, вдали от приятелей. Было в этом нечто неправильное, ведь это место должно было достаться самой леди Аланис! Но ей нездоровилось, да и граф сказал, что благоразумней будет не показывать миледи слугам до поры, и обед герцогине подали в спальню. Джоакин пил очень мало вина, стараясь не захмелеть, и дожидался конца трапезы. Едва лейтенант выйдет из-за стола, нужно сразу обратиться к нему… Но и после обеда ничего не вышло: граф позвал рыцарей в свой кабинет обсудить дела. Джоакин шатался по дому, не находя себе места. Подогреваемая бездействием, тревога росла. Он принялся приставать к слугам и стражникам с вопросами: не давал ли граф каких распоряжений? Что говорил о комнатах – надолго их выделяет, или на день-два? А еду на завтра на шестерых гостей велел готовить или на четырех?.. Но не узнал ничего полезного, кроме того, что одна из горничных положила на Джоакина глаз, а к другой тем временем подкатывал Берк, но был обращен ею в позорное бегство.

Тогда воина посетила дичайшая мысль. Кто-то даже назвал бы ее постыдной, но трудное время требует нелегких решений, а цель оправдывает тактическую хитрость… Словом, он решил подслушать под дверью кабинета: о чем там совещаются граф с лейтенантом? Не упомянется ли будущая судьба двух наемников?

Выяснить расположение кабинета не составило труда. План провалился по иной причине: часовые охраняли коридор. Едва Джоакин сунул туда нос, как воин Блэкмора спросил:

– Ты к кому?

Он вынужден был сказать, что пришел к сиру Хамфри.

– Твой лейтенант занят. Иди в гостевые, там жди.

Джоакин отступил и рассмотрел возможность обходного маневра: залезть по стене и подслушать у окна. Он потратил немало минут на поиски нужного окна, благословил архитектора и его предков до четвертого колена, затем понял: кабинет выходит на наружную стену здания. Чтобы залезть по ней, нужно сперва покинуть замок. Этого ему не позволили часовые у ворот: не велено, ночь на дворе, нечего шастать. Джоакин в отчаянии вскричал:

– Я не служу вашему графу! Я здесь гость, олухи!

– Тогда тем более не велено, – отрезал часовой.

Он ретировался. На подворье столкнулся с Берком, который также пребывал не в лучшем расположении духа после фиаско с горничной. Приятели поделились бедами. Джоакин великодушно позволил Берку первым излить печаль, а затем сказал:

– А я вот тревожусь, что нас с тобой уволят. И, если подумать, то моя беда посерьезней твоей. Ведь горничных в Альмере сколько угодно, в любом городе или замке найдешь. А леди Аланис – одна. Если завтра нас рассчитают, то как я к ней попаду на службу? Никак!

Уязвленный таким пренебрежением к его страданиям, Берк ехидно бросил:

– Ну, так иди и поговори с нею! Что ты к лейтенанту цепляешься? Хочешь служить миледи – вот с ней и договорись.

Прозорливый человек поразмыслил бы минут несколько и сообразил, что Берк, пожалуй, шутит. Близилась полночь, герцогиня Аланис, очевидно, спала. И если тебе не доводилось видеть, как ведет себя герцогиня, разбуженная среди ночи, то все же нет веских оснований ждать от нее радости… Но Джоакин принял за чистую монету, сказал:

– Благодарю за поддержку, дружище! А то я все не мог решиться.

И зашагал в гостевой дом. Смело поднялся на третий этаж (мужские комнаты были на втором этаже, дамские – на третьем), вступил в коридор и… наткнулся на стражников графа Блэкмора.

– Я к госпоже, – заявил Джоакин, не сбавляя ходу.

Часовые преградили путь:

– Не положено.

– Мне только на пару слов…

– Какая еще пара слов?! Не слышал – не положено!

И тут Джоакин рассвирепел. Надвинулся на стражника, грозно зарычал:

– А кто ты, собственно, такой?! Я иду к своей госпоже! На каком основании ты мне мешаешь?!

– Милорд запретил…

– Причем тут твой милорд? Я служу не ему, а миледи! Хочу ее увидеть! Прочь с дороги!

– Миледи спит, – пришел на помощь второй стражник.

– Ты-то откуда знаешь?! Может, ты ей колыбельную спел? Одеяльцем укрыл?! Убирайся, говорю!

Подоспел и третий караульный – старший из них.

– Парень, ты верно говоришь, у тебя есть право увидеть госпожу. Но и нас пойми: милорд приказал – мы и стережем. Полезешь силой – будем драться. Ты один, нас трое… Словом, приходи лучше утром, а?

Джоакин прикинул, нахмурился, сделал шаг назад… Вдруг заорал во всю глотку:

– Софи!.. Софииии!

– Заткнись! – рявкнул первый стражник и двинулся к парню.

Джоакин выхватил искровый кинжал. Охранник заметил мерцающие очи, растерянно попятился, а парень продолжал орать:

– Софиии!

Служанка приоткрыла дверь, высунулась.

– Чего тебе?

– Подойди, будь добра. Меня, видишь, не пускают.

Софи не спорила – вышла, как была, в ночной сорочке. Стражники переглянулись. Потом старший хохотнул:

– Ты б сразу сказал, что нужна служанка, а не госпожа…

Часовые расступились, пропустив Софи к Джоакину. Она спросила:

– Что-то передать миледи?..

Когда миледи проснется, передай, что мне нужно поговорить с нею. Скажи, все, о чем я мечтаю, – верно служить ей. Скажи, преданней меня она не сыщет никого! И добавь, что неслучайно судьба привела меня к Эвергарду, когда миледи была в опасности.

Это Джоакин собирался сказать… Но кое-что переменилось: часовые замешкались прежде, чем выпустить Софи. Очень ему не понравилось это промедление. И он прошептал, наклонившись к уху служанки:

– Разбуди миледи. Пусть прикажет этим стражникам позвать сира Хамфри. А если откажутся… одевайтесь.

Софи кивнула без лишних вопросов. Хорошая девушка.

Она ушла в комнату, а Джоакин сбежал на второй этаж и постучался к лейтенанту. К счастью, тот уже вернулся от графа. Увидев Джоакина, сир Хамфри сказал:

– А, хорошо. Ты как раз нужен. Хотел поговорить о твоей будущей службе.

– Есть дело поважнее, – сказал Джоакин. – Кажется, мы в плену.

– С чего ты взял?

– Стража на воротах замка не выпускает наружу.

– Естественно: ворота ночью не отпираются.

– А стража у дверей миледи не пустила меня к ней.

– Ты ходил к миледи? С какой радости?!

– А когда Софи вышла из комнаты, часовые поколебались, выпускать ли. Понимаете, сир, если бы стража никого не пускала к миледи – это было бы ради ее безопасности. Но когда не выпускают из комнаты – уже похоже на темницу.

Сир Хамфри поразмыслил.

– Ерунда. Граф Блэкмор – вернейший человек. Двадцать лет служит его светлости…

– Его светлость умер, – отметил Джоакин.

Рыцарь подумал еще.

– Блэкмор целый час говорил со мной… Все расспрашивал – как доехали, что было в дороге, кого встречали. Если бы хотел пленить, просто бросил бы в темницу без лишних слов!

Вмешался Ланс:

– Как доехали, говоришь? Он выспрашивал, сколько человек знают о леди Аланис! Убедился, что знаем только мы. По-твоему, что случится дальше?

– Чертова тьма… – выронил Хамфри.

В дверь затарабанили:

– Это я, Берк! Впустите. Худые новости.

Они впустили, и Берк быстро заговорил:

– Блэкмор послал гонцов к приарху. Когда мы с тобой, Джо, разошлись, то я еще поторчал на подворье. И тут вижу: трое всадников на отличных конях подъезжают к воротам, и часовые отпирают, готовятся выпустить. А ты ведь говорил, что не выпускают. Я насторожился, подбежал к ним. Спрашиваю: куда едете? Уж не в Алеридан ли? Он в ответ: не твое дело. Я начал канючить: у меня там жена осталась, очень надо весточку передать, ну очень! А сир не отпускает. Передайте весточку моей кошечке, хорошо заплачу. Сир у меня щедрый!.. Они, понятно, отказали. Сказали, в Надежду скачут, Алеридан не при чем… Да только я понял, что врут.

Сир Хамфри размышлял недолго:

– Наверх. Поговорим с миледи.

– Нас попробуют не пустить, – предупредил Джоакин.

Они надели доспехи и вооружились. Когда вышли на лестницу, снизу послышались шаги. Десяток графских воинов поднимались с первого этажа. Их командир крикнул:

– Милорд велел привести вас четверых.

– Сдается мне, ваш милорд – нам не указ, – ответил сир Хамфри.

– Значит, добром не пойдете?

Лейтенант обнажил меч. Воины Блэкмора ринулись в атаку. Их позиция была неудобна: они наступали с лестницы, снизу, а Джоакин с друзьями отбивались, стоя вверху на площадке. Двое нападавших сразу получили ранения, один упал, мешая двигаться остальным. Атака захлебнулась.

– Держите лестницу, – велел сир Хамфри. – Я за миледи.

– Ее стерегут трое.

– Ага.

Он ушел вверх. Воины Блэкмора перегруппировались и снова рванулись на штурм. Джоакин, Берк и Ланс опять отшвырнули их. С третьего этажа донесся лязг мечей, чьи-то крики. Джоакин помнил, как бьется сир Хамфри, и был за него спокоен.

– Сдавайтесь, – предложил командир блэкморцев. – Вам деваться все равно некуда. Это единственный выход.

– Размечтался! – бросил Джоакин. – С чего бы сдаваться, когда мы побеждаем?

Враги заржали в ответ, но снова лезть на штурм не спешили. У них было уже четверо раненых, а на защитниках Аланис – ни царапины. Джоакин даже сделал несколько шагов вниз по лестнице, поигрывая мечом. Враги боязливо попятились. Но вдруг внизу послышалось движение: топот шагов, скрип, неприятно похожий на звук тетивы.

– Прячься! – крикнул Джоакин. – Арбалеты!

Кинулся вверх, на площадку, и вбок, в дверной проем. Вражеские мечники на лестнице присели, и стрелки дали залп поверх голов. Два болта вонзились в косяк у плеча Джоакина. Выругался Ланс – у него было пробито бедро. Мечники Блэкмора медленно двинулись по ступеням, стрелки за их спинами взводили арбалеты.

Как на зло, именно сейчас на верхней лестнице показался лейтенант, за его спиной шла миледи.

– Нет, сир, здесь опасно! – закричал им Ланс. – Отступайте наверх!

Враги уже выходили на площадку. Джоакин вылетел им навстречу и пнул одного. Тот потерял равновесие, скатился вниз по лестнице под ноги остальным. Блэкморцы замешкались, и защитники ринулись вверх, на третий этаж, навстречу Хамфри и женщинам. С лестницы вбежали в коридор. Все трое, что стерегли Аланис, лежали на полу. Но это не очень утешало: через минуту сюда явится еще дюжина врагов. Куда деваться? Четыре гостевых комнаты, пара окон – все. Никакого выхода, кроме лестницы.

– У нас под окном, – сказала Софи, – был сарай…

Вошли в комнату, захлопнули дверь. Очень вовремя – в коридор уже сунулись вражеские мечники. Окно… Внизу, действительно, крыша пристройки. До нее футов двенадцать, можно спрыгнуть. Но куда дальше? Подворьем бегали люди Блэкмора, сияли факела…

Раздался удар, дверь затрещала.

– Надо прыгать, – констатировал Берк и полез на подоконник.

– Внизу нас схватят…

В комнате было светло от масляных ламп. У Джоакина мелькнула мысль. Он схватил лампу и метнул через подворье, в открытые ворота конюшни. Масло расплескалось и вспыхнуло, от него занялась солома. Испугано заржали кони.

– Отлично! – похвалил сир Хамфри.

Сорвал простыни с постелей, бросил грудой у двери и разбил вторую лампу. Огонь мигом охватил тряпье и дверь, обивку стен. Полыхнуло жаром.

– А теперь – прыгаем. Ланс!

Раненый воин выбрался на подоконник, ухнул вниз, на крышу сарая.

– Берк!

Следом за Лансом Берк юркнул в проем.

– Миледи… ваш черед.

Герцогиня, похоже, не проснулась до конца. Растерянно стояла посреди комнаты, кутаясь в собственные руки. На ней был все тот же плащ с огромным капюшоном… какой теперь-то смысл в этой маскировке?..

– Миледи, прошу вас!

Сир Хамфри поднял ее, осторожно усадил на подоконник. Миледи сумела понять, что от нее требуется, и скользнула вниз. Ланс поймал ее. Никто не замечал беглецов: в конюшнях разгорался пожар, люди графа метались по двору. Кто-то нес воду, кто-то пытался вывести лошадей, иные просто вопили в панике.

Под ударом вылетела одна доска двери. Графский стрелок сунулся в дыру, но наткнулся на стену огня, отпрянул. Софи последовала за госпожой. Джоакин вместе с лейтенантом подбежали к окну и перемахнули через подоконник. Хорошо, что крыша пристройки была крепкой: доски застонали под ногами, но выдержали.

– Вперед, вперед!

Беглецы спрыгнули с сарая на подворье. Леди Аланис замешкалась на краю, рыцари передали ее из рук в руки, будто амфору с вином.

Очутившись во дворе, Джоакин быстро смекнул: тут безопасно. Люди носились в полном хаосе, не видя друг друга, не замечая ничего, кроме пожара. Воины герцогини побежали напрямик через двор. Мимо них, не обращая внимания, пролетали воины графа с ведрами воды, топорами, лопатами… Какой-то офицер налетел прямо на Берка, заорал:

– Куда прешь? Помогай тушить!

А Берк крикнул в ответ:

– Сир, глядите: гостевой дом горит!

Офицер увидел огонь в окнах, чертыхнулся, принялся звать людей. Берк ускользнул у него из-под носа.

Джоакин увидел слуг, что выводили из пожара ошалелых от ужаса коней. Бедные лошади ржали и брыкались; у одной горела грива, и слуги пытались накрыть ее попоной; другая вырвалась и понеслась по двору, раскидывая людей. Нет уж, свою кобылку я не оставлю в беде! – решил Джоакин и ринулся к конюшням.

– Ты куда?! Не смей!.. – крикнул сир Хамфри.

– Я догоню. Догоню!..

Джоакин заметался между слуг, коней, воинов… Языки пламени, ломаные черные тени, вопли, едкий дым, шипенье воды… Как на зло, гнедая Леди все не попадалась ему, и Джоакин пробивался к конюшне, свирепея от отчаянья. В шаге от него жеребец встал на дыбы, взмахнул копытами, едва не пробив парню череп. Воин отпрыгнул, споткнулся о ведро, упал. Подхватился, проклиная человека, что уже успел на него наступить. Рванулся ко входу в конюшню, отбрасывая с пути любого… как вдруг увидел Леди. Она выбежала из ворот, обогнув языки огня, и растерялась среди хаоса: дергалась вправо, влево, и всякий раз налетала на других лошадей.

– Хорошая моя!..

Джоакин был уже рядом с нею, но кто-то схватил его за плечо:

– Эй, а ты не из этих?..

Он с разворота ударил рукоятью кинжала в ту точку, откуда донесся голос. Человек упал с разбитым лицом, а другой замахнулся топором, но Джо нырком ушел от удара и разрядил в живот врагу кинжальное око. Потом вскочил на спину Леди. Она была без седла, но в узде. Джоакин подхватил поводья и поскакал к воротам напролом. Люди шарахались с пути, никто не пытался удержать.

У ворот дело уже было кончено. Часовые, что на свою беду не покинули пост, лежали в крови. Берк отпирал калитку, Софи вела герцогиню, сир Хамфри прикрывал тыл. Ланс успел тоже разжиться конем и, держа под уздцы, пытался успокоить.

Калитка скрипнула, Берк вырвался из замка, за ним – девушки. Будь мост поднят, беглецов ждала бы гибель… но в этой новомодной цитадели моста не было вовсе, как и рва. Джоакин пригнулся и, не сходя с лошади, вылетел на волю. Ворота мигом отсекли панику, треск пожаров, вопли людей. В блаженной ночной прохладе лежало поле.

Сир Хамфри тоже выбежал из калитки. Последним хромал Ланс с трофейным конем, и тот артачился, задерживая рыцаря. Но конь был нужен, какое бегство без коня! Ланс, наконец, совладал с ним и подвел к калитке, ступил в проем… и тут вздрогнул, замер на миг, повалился в пыль.

– Стрелки!..

Сир Хамфри кинулся обратно к калитке. Первый арбалетчик сунулся в нее, и меч лейтенанта продырявил ему живот. Но следом подбегали другие, кто-то командовал: «Мечники – в калитку! Стрелки – на стену!.. Бейте со стены!..»

Джоакин рванулся на помощь лейтенанту, но тот крикнул:

– Нет! У тебя лошадь. Бери миледи, скачи. Спаси ее!..

Берк, Хамфри, Софи… три хороших человека. А лошадь одна, а времени на сомнения – ноль. Джоакин подхватил миледи, втянул на спину кобыле, огрел каблуками лошадиные ребра. Подковы застучали по дороге, ветер дыхнул в лицо. Дважды мимо просвистели болты, пощекотав ознобом спину… Когда от замка отделяло шагов триста, Джоакин обернулся. Увидел, как раскрываются настежь ворота, выпуская в поле солдат Блэкмора, а двое мужчин и девушка бегут врассыпную через поле.

Больше он не оглядывался. Кобыла шла галопом. Он стискивал ногами гнедые бока и изо всех сил прижимал к себе леди Аланис. Сквозь платье и плащ, кольчугу и рубаху он чувствовал жар ее тела.

Перо

7—12 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Герцог Эрвин София Джессика положил подбородок на ладони и ждал, пока императорский посол умрет. Часовой стоял наготове с обнаженным клинком: обреченный враг может выкинуть напоследок какой-нибудь фортель.

Ворон Короны не собирался делать глупости… и не спешил умирать.

Откашлялся, вытер платочком вино с лица и кровь с шеи. Восстановил дыхание, опасливо покосился на кайра. Сказал:

– Благодарю вас, милорд. Но незачем было помогать – я бы и сам справился. Еще нескоро придет тот день, когда Марк из Фаунтерры не сможет донести кубок до рта.

Эрвин склонил голову:

– Что за чушь?.. Там не было яда?!

– Нет, милорд. Уж простите.

– Значит, он в другой чаше? Вы полагали, что я их поменяю?..

Вместо ответа Марк сделал глоток из второго кубка. Герцог Ориджин нахмурился:

– Но вас прислали убить меня. Не говорите, что я ошибся!

– Вы правы, милорд.

– Только что вам представился отличный шанс. Возможно, единственный. Почему не воспользовались? Смалодушничали? Струсили?

Марк усмехнулся:

– Я хотел спросить вас, милорд. Будучи мертвым, вы бы вряд ли ответили.

– Каков, а?.. – обронил герцог.

Часовой сказал нечто о мужском органе Марка, сделанном из железа.

– Да уж, дерзости вам не занимать, это точно. Хорошо, считайте, что заслужили. Задавайте вопрос.

– Собственно, их два, милорд. Первый: хороша ли в постели леди Сибил?

Против воли Эрвин хохотнул.

– А второй?

– Что произошло в Запределье?

– Ого… Два вопроса – это много, Марк. Тем более – таких. Выберите один, и я отвечу.

Ворон потер подбородок.

– Запределье, милорд. Чем владыка провинился перед вами?

– Так вы не знаете?!.. О, боги, ну конечно! Адриан не послал бы вас сюда, знай вы хоть что-то о бригаде!

– О какой бригаде, милорд?..

Вместо ответа Эрвин открыл ларец с бумагами, вынул два письма, лежавшие на самом верху.

– В Запределье, любезный Марк, произошло много интересных событий. Какое-то время я даже был склонен расстраиваться из-за них и жаловаться на судьбу… Но теперь понимаю: в сравнении с тем, что случилось в Эвергарде, мой поход в Запределье – всего лишь загородная прогулка.

Эрвин протянул послу оба письма. Странная симметрия бросилась Марку в глаза. Таким же способом владыка сообщил ему о мятеже Ориджина – не сказал сам, а велел прочесть. Будто содержание было настолько мерзко, что пересказ замарал бы уста.

Марк прочел.

Слишком много мыслей, настоящая лавина. Он попытался выбрать главное – самую суть происходящего, и не смог. Каждая фраза в каждом из писем была настолько важна, что годилась стать сутью. Конец Великих Домов. Начало абсолютной монархии. Страшная месть владыки и переворот в Альмере. Неизбежное поражение Ориджинов. Персты Вильгельма!..

Марк отложил письма и поднял глаза. Герцог, внимательно наблюдавший за ним, спросил:

– Что думаете обо всем этом?

– Думаю, милорд, – честно сказал Ворон, – на вашем месте я отказался бы от мятежа. У вас не было шансов и до Перстов, а уж теперь… Поезжайте в столицу один, молите о прощении, примите милосердие Янмэй. Спустя пару лет вы умрете на каторге или на галере, но хоть спасете своих людей! Двадцать тысяч верных воинов отца – неужели вам их не жаль?

– Хотите сказать, – повел бровью герцог, – вас не смущают методы вашего господина? Ни возмущения, ни ужаса, ни упрека – ничего?..

– Хочу сказать, совесть владыки – это его совесть. Если он и должен ответить, то лишь перед Праматерью Янмэй. Не перед вами, милорд, и не передо мною.

– Ладно, – помедлив, кивнул Ориджин. – Нет смысла спорить. Пусть будет так.

– Милорд, вы обещали ответ и не дали. Что случилось в Запределье? Откуда взялась ненависть к императору?

– Запределье… Хорошо. Слушайте.

Эрвин рассказал – сухо и кратко, обрывчатыми резкими фразами, похожими на осколки стекла. На середине истории в комнату вернулся Деймон Ориджин и слушал вместе с Марком. Когда герцог умолк, кузен сказал:

– Скоро светает. Не хочешь лечь поспать?

– Что?.. – Эрвин будто не сразу вспомнил, где находится. – Спать?.. Зачем?.. Ах, ну да. Сперва нужно позаботиться о ночлеге для гостя. Кузен, выдели Марку уютнейшую из наших спален… пожалуй, в северном рукаве подземелья.

Усмешка Деймона наполнила Марка отвратным предчувствием.

– Милорд, мы послы… – напомнил он герцогу.

– Вот как!.. Кайр, будьте добры, осмотрите манжеты и ворот любезного посла. Найдите капсулы с ядом, предназначенным мне в дар. Затем проводите посла в камеру. Деймон, разбуди кастеляна, пусть назначит лучших мастеров допроса – посменно на будущие трое суток. И, конечно, не давайте нашему гостю сомкнуть глаз. Ни на минуту.

Часовой деловито ощупал ткань камзола, сорвал с манжет обе пустотелые пуговицы, выдернул из ворота крохотный пузырек. У Марка было несколько секунд, чтобы попытаться раскусить капсулу… Он не сделал этого. Замер, глядел на Эрвина, не веря в происходящее.

– Милорд, вы же знаете, что пытки – худший из способов допроса?

– Конечно, Марк, – с ноткой извинения ответил герцог. – И не подумайте, что я на вас в обиде… Но ведь вы – первый хитрец Империи. У меня нет мастеров, кто смог бы распознать вашу ложь. Так что остается лишь один способ.

Он махнул часовому, тот рывком поднял Марка на ноги.

– Милорд, мы должны подтвердить законность передачи…

– С этим прекрасно справится Итан Гледис. Держу пари, у него не было яда. К тому же, он дворянин, в отличие от вас.

* * *

– Где стоят искровые полки? Каковы планы императора? Что ты знаешь о бригаде Пауля?..

Есть такой способ допроса: на износ. Самый длительный и трудный для дознавателя. Но единственно эффективный, когда имеешь дело с крепким орешком.

Начинается с очень слабой боли: иглы, капли щелока. Неторопливо, размеренно, осторожно. Поверхность тела узника следует беречь, ее должно хватить на несколько суток. Нет задачи запугать или сломить – при данном методе не это главное. Есть задача – держать узника в состоянии непрерывного изнуряющего напряжения. И, конечно, не давать уснуть.

Раз за разом дознаватель ставит вопросы. Одни и те же, бесконечным повтором:

– Где искровые полки? Кто командует? Каковы планы императора?..

Поначалу узник молчит. Не знает, как вести себя. Надеется молчать как можно дольше. Вытерпеть пару лишних часов – узник почему-то считает это успехом. Но дознаватель и не добивается ответов. Все, что скажет или не скажет узник в первые сутки, не имеет значения. Вопросы ставятся лишь для того, чтобы приучить к ним жертву. Узник должен знать: в мире есть только боль и вопросы – ничего иного.

– Где стоят полки? Что ты знаешь о бригаде Пауля? Сколько есть говорящих Предметов?..

Узник молчит. Дознаватель роняет капли щелока на кожу связанного. Следит за лицом: узник не должен расслабляться. Ко всякой боли человек со временем привыкает, и это становится заметно: уходит напряжение мышц, тускнеют зрачки. Тогда воздействие нужно усилить. Проходит час за часом…

В какой-то момент узник открывает рот. Говорит:

– Хватит, прекратите! Я все расскажу, не надо больше.

Это ложь. Он еще очень далек от предела. Дознаватель не раз видел людей на пределе. Если дать узнику слово, он начнет врать. Стоит ли тратить время и бумагу?..

– Где находится бригада? Что ты знаешь о Перстах Вильгельма?.. – повторяет дознаватель, но едва узник собирается ответить, как в рот ему вгоняют кляп. Затем присыпают солью нанесенные прежде ранки и уходят. Тюремщикам тоже нужен отдых.

Спустя недолгое время является другой дознаватель – на смену. Глядит в помутневшие глаза узника. Тот впал в дремоту, а это недопустимо. Дознаватель берет что-то со стола и что-то делает со стопой узника…

– Где стоят полки? Что ты знаешь о бригаде? Сколько Перстов в распоряжении владыки?

Узник давится беззвучным воплем, дознаватель не спешит вынимать кляп. Кому охота глохнуть от крика? Неторопливо делает свое дело. В ход идет нечто тонкое и зазубренное. Сила воздействия нарастает медленно. Куда спешить?.. Еще только первые сутки…

Трижды узник почти впадает в забытье. Дознаватель вовремя замечает и меняет инструмент. Человек склонен привыкать к силе и характеру боли, потому необходимы перемены. Вопросы, однако, остаются прежними. Сливаются в атональную музыку вместе со скрипами железа и сопением узника.

– Где стоят полки? Каковы планы императора? Сколько поездов?..

Ему вынимают кляп и льют в глотку холодную воду. Когда поток иссякает, узник принимается сыпать словами:

– Полк Бесстрашный – под Излучиной, Несокрушимый и Стремительный – около…

Дознаватель качает головой и сует в огонь железный прут. Пока он греется, узник успевает выпалить еще десяток фраз. Все ложь, естественно, либо неважные детали. Предел еще очень, очень далек, пусть узнику и кажется иначе.

Прут с шипением ложится на кожу. Помощник палача сует в рот жертве кляп, чтобы не слышать воплей. Дальше все происходит в деловитой тишине. Еще час, еще, еще…

– Где находится бригада?.. Каковы планы?..

Тьма и огонь сменяют друг друга, раскачиваясь, как маятник. Перерыв – узник валится в темноту, в беспамятство. Новая вспышка боли тут же вытаскивает его обратно, на багровую поверхность. Сотая вспышка. Двухсотая. Дознаватель вновь сменяется. Идут вторые сутки.

– Где стоят полки?.. Что ты знаешь о бригаде?..

Узник не знает о бригаде. Он не знает, как его зовут, и где находится, и когда это началось. Зато знает, когда кончится: никогда. Каждый раз, когда опускаются веки, это так похоже на конец… И всякий раз вспышка тащит его назад. Бесконечность.

Тело устает от боли и деревенеет, покрывается корой. Чтобы вырвать узника из забытья, нужны все более сильные инструменты. Он не видит, но чувствует. Закрывает глаза, падает в темноту… тут же возвращается, давясь криком. Все вокруг – цвета крови.

– Сколько Перстов у Адриана?..

Узник в очередной раз блюет. Желудок давно уже пуст, но дознаватель, как и прежде в таких случаях, выдергивает кляп. Нельзя, чтобы узник захлебнулся.

Он срыгивает желчь и шепчет:

– Убейте… Расскажу – и убейте.

– Сколько Перстов у владыки? – спрашивает дознаватель.

– Я не знаю…

Кляп движется ко рту, узник орет:

– Правда, не знаю! Ни о Перстах, ни о бригаде! Скажу другое! Бесстрашным полком командует Дейк Уитерс, он из Надежды, хорош с пехотой, но мало имел дела с кавалерией. Несокрушимым…

Дознаватель слушает несколько минут, а потом качает головой. Слишком складно, слишком быстро. Еще не предел. Человек на пределе неспособен говорить так.

– Нет! Неееет! – орет узник. Кляп разжимает его челюсти, вкус крови и кожи на языке.

Дознаватель дробит узнику палец. Сменяется. Приходит первый. Начинаются третьи сутки.

Время пульсирует.

Вверх и вниз. Провалы все глубже и чернее. На поверхности – кровь. Крах, хруст, треск, дробь…

– Где стоят… планы владыки… о бригаде?..

Узник больше не закрывает глаза. Обрел способность слепнуть с открытыми зрачками. Дознаватель упускает первый такой момент, и узник успевает проспать несколько минут. Заметив, палач возвращает его калеными клещами. По часам замеряет, сколько времени нужно узнику, чтобы стерпеться с новой пыткой. Очень мало. Считанные минуты.

Он извлекает кляп.

– Где стоят полки? Каковы планы императора?

Узник долго дышит ртом. Речь теперь стоит таких усилий, что узник не сразу справляется. Выдыхает обрывчатые звуки, хрипит. Сплевывает пену. Ценой огромного напряжения цедит слова:

– Полк Бесстрашный стоит у тебя… в заднице. План владыки – поймать твоего герцога. Его разденут… как шлюху… и приведут мула.

Узник расписывает любовные утехи герцога с мулом. Дознаватель слушает, держа клещи над лицом жертвы. Одно резкое движение – и узник отправится туда, откуда не вытащит уже никакая боль. Он и надеется на это… но палач остается спокоен.

– А сестра герцога, – выхаркивает узник, – первая шлюха в столице. У нее между ног…

Палач вводит кляп. Делает два надреза на предплечье узника и срывает длинный узкий лоскут кожи. Показывает жертве, швыряет в огонь.

Узник уходит.

И возвращается.

Не ясно, как… Как это удалось дознавателю…

Что он сделал…

Что происходит…

Время теперь – пакля, рваная бумага.

Куски больше не связаны…

– Где… полки?..

…ничем. Провалы…

– планы… император…

…разделены пустотой. Там ни…

– …сколько Предметов?..

…чувств, ни мыслей. Мозг…

– …что ты знаешь о…

…угасает. Это…

– …пора говорить.

…предел.

Кляп исчезает изо рта. Узник говорит.

Клочками.

Правду.

Какая тут ложь.

* * *

– Проснись!

Ведро воды обрушилось на голову Марка. Он застонал, накрыл лицо руками.

– Проснись, говорю, – повторил тюремщик, тыча пленника сапогом под ребра.

– Зачем? Подали утренний кофе?.. Привели девочек?..

– К тебе гость.

Тюремщик ухватил и поволок Марка в угол.

– Гость? Милостивый герцог прислал лекаря?

– Лекарь был ночью, дубина. Ни черта не помнишь.

Тюремщик надел ему на руки кандалы, прикованные цепью к стене. Марк с удивлением оглядел собственное тело. На ранах – свежие повязки, ожоги смазаны чем-то белым, раздробленные пальцы зажаты в колодки. Действительно, поработал лекарь… Я еще нужен живым. Знать бы, зачем…

– Долго я спал?

– Какая разница?.. – буркнул тюремщик, выходя. Снаружи донесся куда более вежливый голос: – Готово, ваша милость. Прошу.

Сквозь два квадратных оконца в потолке вливалось достаточно света, чтобы Марк сразу разглядел гостя. Белолицый граф Виттор Шейланд несмело вступил в камеру, скривился от брезгливости и страха. Смердело блевотиной, мочой и кровью. Пол темнел от какой-то бурой дряни. Сам пленник, надо полагать, также не услаждал графский взор.

Он выдавил усмешку:

– Милорд, простите, у меня слегка не убрано. Хотите – подождите снаружи, позову горничную…

– Здравствуйте, Марк.

– Здравствую изо всех сил, как видите. Стараниями милейшего герцога Эрвина.

Шейланд прошел в камеру, огляделся в поисках стула. Не найдя, кликнул охранника. Тот принес табурет, и Виттор осторожно опустился на сиденье.

– Закройте дверь, – велел он, и ориджиновский тюремщик почему-то послушался приказа.

Граф и Ворон остались наедине.

– Герцог не желает вам смерти, – сказал граф.

– Я тронут его добротой!..

– Надеялся, вас порадует это известие.

– А я и радуюсь. Просто улыбаться больно – вчера так хохотал, что прямо челюсти устали.

Граф вынул бумажный сверточек, положил на пол и раскрыл. Внутри оказалась горсть прессованных порошков.

– Они утоляют боль, – пояснил граф.

– Угу… Раз и навсегда, полагаю?

Шейланд проглотил одну из пилюль. Марк ухмыльнулся:

– Ага, теперь я понял. Это такая игра: злой лорд и добрый лорд. Очень эффективно: сердце узника прямо наполняется теплом! Видите слезы умиления на моих глазах? Еще нет? Потерпите, сейчас появятся!..

– Марк, зачем вы так?..

– Я бы непременно разоткровенничался с вами, любезный граф. Но вот незадача: люди Ориджина уже вытрясли из меня все. Ступайте, прочтите протоколы, там все есть. Про Фаунтерру, про полки, про офицеров, про надежных собачек, про трусливых собачек… Про то, с кем я сплю, что ем, когда испражняюсь… Будь у меня прыщи в промежности – это тоже попало бы в протокол.

– Марк, послушайте меня…

– А куда же я, собственно, денусь? – захохотал пленник. – Можете говорить сколько угодно, хоть до самого дня Сошествия!

Граф Шейланд тяжело вздохнул.

– Марк, мне нужна ваша помощь. Я пришел не пытать, а просить.

– Почему вы не назвали меня, например, Джоном? Тогда ваша фраза была бы идеальна: без единого слова правды.

Виттор Шейланд подтащил табурет ближе к узнику, сел, придвинулся к самому уху Марка.

– Прекрати паясничать, недоумок. Тебя, вроде, не били по голове – так напрягись и подумай ею. Я с дюжиной сопляков эскорта оказался в Первой Зиме именно тогда, когда этому больному самоубийце вздумалось поднять мятеж. Каковы мои шансы уйти отсюда живым? А какие шансы остаться в живых, когда Адриан размолотит войско Эрвина и примется за его союзников?.. Да, идиот, мне нужна твоя помощь! И коли мягкость тебе не по вкусу, обойдусь без нее.

Марк хмыкнул.

– Теперь звучит искренне, милорд. Но если уж напрячься и подумать… то вы можете обратиться прямо к Ориджину. Он легко отпустит вас в обмен на безопасность Ионы. Ориджин обожает сестру – не говорите, что не знаете этого.

– Есть проблема. Иона не хочет уезжать. И я не хочу… без нее. Когда Эрвина вздернут на площади Праотцов, я не желаю, чтобы моя жена оказалась в соседней петле. Понимаете?

– Вам нужен способ убедить владыку помиловать не только вас, но и Иону?

– Да.

– Думаете, я знаю такой?

– Если кто-то знает, то это – вы.

Марк прокашлялся, помотал головой. Она была отвратительно тяжелой. Сквозь дыры в потолке лился розоватый свет – стало быть, сейчас закат. Когда все кончилось, тоже был закат. Он проспал круглые сутки, а может, и двое. В башке – мокрая вата. А подумать нужно… прямо сейчас.

– Дайте воды, милорд… Кажется, вон там, в миске.

Шейланд принес, Марк зачерпнул и умылся. Лицо и ладони вспыхнули. По рисунку боли можно было разглядеть все раны – как в зеркале. Зачерпнул еще, напился. Попросил платок, протер глаза. Кофе бы выпить… как любила Минерва.

Послушница монастыря Ульяны Печальной. Первая наследница престола. Необходимая жертва заговора.

Герцог Ориджин и леди Сибил Нортвуд – кто они друг другу? Союзники? Любовники? Уж точно, не враги – в это не поверю. Слишком лукавым было лицо Эрвина, когда говорил о ней. Может ли быть так, что весь мятеж Ориджина – обходной маневр, обманка? Главный удар готовится не на поле боя, а в коридорах дворца. Медведица найдет способ убить Адриана и усадить на престол свою дочь. А Эрвин заявит, что мир теперь спасен от гнета тирана, и уничтожит любого, кто думает иначе. Вероятный ход событий? Вполне. Достаточно вероятный, чтобы учитывать это.

– Каково решение, Марк? – поторопил граф.

– Не мешайте. Вы велели подумать – вот и думаю.

Нужно предупредить Адриана. Как? Если Итан доберется до столицы… а если нет? Герцог обещал отпустить его… а если солгал? Нужно выбраться самому… ха-ха. Благодарю, дружище, отличная идея! Сам ни за что бы не догадался!

Сказать Эрвину? Ведь я промолчал о подмене невест. Черт, это уж я точно помню. Чудеса случаются редко, сложно забыть! Каким-то чудом я скрыл, что знаю о подмене. А может, стоило сказать? Нет, чушь. Если Эрвин – союзник Сибил, то он и так знает. А если нет, то использует сведения для шантажа и перетащит Нортвуд на свою сторону. Ему говорить нельзя. Нужно – Адриану.

Нужно выбраться. Тьма!..

Выбраться и дать знать владыке.

Попытаться выбраться.

Попытаться дать знать.

– Так что же? – нетерпеливо процедил Шейланд.

– Подумал, – сказал Марк.

– И?..

– Нет, – сказал Марк. – Ничем не могу помочь.

Граф резко схватил его за шею и подтащил к себе.

– Ты меня не понял. Я видел, как герцог читал отчеты. Он был чертовски доволен. Он уверен, что ты сказал все. Он, черт возьми, собирается оставить тебя в покое. Ты не выйдешь из камеры, но будешь жить – дышать, пить, есть, ходить из угла в угол. Так планирует герцог… Но я могу превратить твою жизнь во тьму! Тебе сломали всего несколько косточек? Говорят, в человеческом теле их больше двухсот.

Ворон прохрипел с кривой ухмылкой:

– Я не знаю, что сделать для вас.

– Ты все еще не понял. То был кнут, а теперь – пряник. Поможешь мне – вытащу тебя отсюда.

Он разжал пальцы, выпуская горло узника.

– Бред, – сплюнул Марк. – Вы, может, купили одного стражника, но осталась еще пара сотен.

– И все они подчинятся приказу герцога.

– А герцог подчинится вам?.. Хватит выдумывать.

– Как ты верно подметил, герцог обожает сестру. Если она попросит, он отпустит тебя.

– Даже не знаю… – замялся Марк.

– Слово лорда: дай мне то, что нужно, и выйдешь на свободу. Мы с женой устроим это.

Ворон сделал паузу, придвинулся к уху графа:

– Монастырь Ульяны Печальной на западе Альмеры. Ваш вассал помещен туда без вашего согласия. Весьма ценный вассал. Спасите его и познакомьте с императором – владыка будет вам безмерно благодарен.

– Какой еще вассал?..

– Увидите, когда окажетесь в монастыре.

– Скажи сейчас!

– Сделайте, что обещали. Затем поезжайте в монастырь. Там все узнаете. А попробуете выпытать силой – стану орать так, что услышит даже герцог в своей башне. И тогда, поверьте, тайна потеряет для вас всякую ценность.

Граф, помедлив, кивнул:

– Хорошо, уговор.

И крикнул стражнику:

– Отпирай!

* * *

Хорошо, когда есть надежда. Появляются силы терпеть.

Многое. Полумрак, боль в каждом дюйме тела. Трясину.

Вечером того дня снова пришел лекарь. Осмотрел и смазал раны, поцокал языком над полоской содранной кожи. Дал выпить безвкусного раствора, сказал: будешь спать, но поправишься быстрее.

Марк провалился в темень. Непохоже было на сон. Больше – на свечу: будто задули, и чувства погасли. Это, пожалуй, к лучшему: в забытье боль не чувствовалась. Ненадолго очнулся, выпил воды, провалился снова. Так повторялось не раз.

Выныривал рывками, с криком. Казалось: сейчас начнется. Иногда казалось, что чувствует клещи или слышит голос:

– Где стоят полки?..

Вопил, катался по полу, покрывался ледяным потом прежде, чем осознавал: он один. В камере никого. Оконца в потолке, тусклый свет, миска с водой. Сухари и каша.

Он долго не притрагивался к пище. Сама мысль о еде не приходила в голову. Мертвецам не нужно…

Только подползал к миске и пил по-собачьи. Снова угасал.

День на третий после… или на пятый… тщательно ощупал и осмотрел себя. «В том объекте, что останется от вашего тела…» Он с удивлением обнаружил, как мало потерял. Ноги и руки действовали, глаза и уши остались на месте. Переломаны четыре пальца: три на левой, один на правой. Кожу покрывала сетка ранений, но серьезным было лишь одно: полоска голого мяса на руке. Стараньями лекаря она не гнила, только болела так, что хоть вой. Без боли в какой-нибудь части тела нельзя было ни сесть, ни лечь, ни почесаться… но Звезда осталась на положенном ей месте – на небе. Очень далеко от бренного тела узника.

Он решился поесть.

Поспал и поел вновь.

Поспал – поел.

Поспал.

В этот раз сумел проснуться без крика. Что-то светлое чувствовалось на душе. Надежда?..

Он принялся учиться ходить. Было сложно: стопы оказались продырявлены гвоздями или чем-то вроде… Однако ходить нужно. Он не мог вспомнить, зачем. Знал только, что нужно, – вот и ходил. Сгибал дубовые ноги, становился то на пальцы, то на пятку, подвывал.

Нашел горсть пилюль в углу и вспомнил: это что-то хорошее. Проглотил одну. Спустя сколько-то минут боль отупела и почти перестала досаждать. Он расхаживал из угла в угол все тверже с каждым шагом и думал надежду. Она походила на тепло от печки. Об нее можно было погреться.

Тепло. Надежда.

Долгое время это была единственная мысль, доступная сознанию.

Он ходил по камере, разминал ноги. Пил воду. Ел кашу, когда приносили. Глотал пилюли, когда хотел отдохнуть. Спал.

Был день восьмой или десятый, когда он проснулся с мыслью: нужно выбраться отсюда. И разом, зажегшись от этой мысли, как искровая люстра от поворота рычажка, ожило все остальное. Пансион Елены – подмена невест – заговор Сибил – мятеж Эрвина – Персты Вильгельма – всемогущий Адриан – Запределье – пытки – обещание графа. Нужно выбираться.

Почему? Теперь он это видел. Атака на Эвергард резко повысила ставки. Адриан решил упразднить Палату и приручить Великие Дома. Если в планы Сибил Нортвуд входило цареубийство, то она предпримет его в ближайшее время. Власть унаследует Глория под именем Минервы Стагфорт, а Великие Дома, одуревшие от счастья, присягнут ей на верность. Если кто и поставит под сомнение власть медвежьей дочки, то ему придется иметь дело с батальонами Ориджина. Очень действенный план. Потому нужно выбраться. Предупредить владыку.

Этой цели послужит граф Шейланд. Оглядываясь в прошлое, осторожно задевая взглядом черную трехдневную яму, Марк не мог не радоваться двум вещам. Первое: ориджиновские палачи не догадались спросить его о Минерве! Пытали о том, что было им важно: армии, полководцы, диспозиции, и Марк выложил в итоге все, что только мог вспомнить… но о Минерве они не спросили!

И второе: разговор с графом Шейландом. Конечно, Виттор не лгал. Конечно, он мечтает выбраться живым из переделки и найти способ подольститься к Адриану! Кто бы не мечтал на его месте?! Конечно, в теплой постельке, между порциями ласк, он замолвит словечко перед женушкой, а та следующим днем пойдет к своему дражайшему братцу…

Нет, конечно, Марк не строил иллюзий: никто не отпустит его на свободу. Чхать на слово чести, таких пленников не отпускают. Но граф выпросит его в свое распоряжение. Эрвин отдаст: Марк теперь бесполезен для него, как выжатый лимон. А граф возьмет: ведь куда лучше иметь двух заложников в подарок Адриану, чем одну лишь обманщицу-Минерву! Граф не знает о размолвке Ворона с императором. Граф считает Марка ценным помощником владыки. И главное: представ перед императором, Марк сможет подтвердить, что граф ни сном, ни духом не собирался поддерживать мятеж. Граф – жертва обстоятельств, и только! Ворон скажет это – владыка поверит.

Нужно учиться ходить.

До графской столицы, Уэймара, неблизкий путь. Карета – северный порт – морское судно – Предлесье – речное судно… Граф сам сказал, что его эскорт хилый. А корабль – не темница, доски – не камни… Давай, граф, шепчи на ухо своей красотке! Давай, принцесса Севера, иди к брату, тяни за ниточки! А я, тем временем, вспомню, как ходить. И плавать. И драться, если понадобится.

Корабль – не темница… Совсем другое дело.

* * *

– К тебе пришли, – сказал тюремщик. В этот раз не было ни пинка, ни ведра воды. И голос звучал как-то странно.

Марк сел. Стражник вставил факел в кольцо на стене и сковал пленнику руки.

– Входите, ваша светлость, – сказал он этим вот странным голосом.

Вошла девушка в шелковом алом платье, того же цвета перо украшало прическу. Она несла в руке кувшин, а в другой – вазу с фруктами. Тонкий хрусталь в серебристых узорах. Ваза. С фруктами.

Марк не смог придумать шутку.

– Миледи…

– Ступайте, – сказала леди Иона София Джессика тюремщику и поставила дары на пол у ног Ворона. – Здравия вам, Марк. Как ваше самочувствие?

– Миледи… – повторил он растерянно.

– В кувшине вино, – продолжила девушка. – Когда уйду, оно все еще будет горячим. Я хочу, чтобы в вашей жизни стало чуть меньше страданий.

Марк промолчал. Чувство было такое, будто он внезапно разучился говорить по-человечески, и потому не понимает ни слова.

– Эрвин поведал, что вы не знали о злодействах Адриана и не повинны ни в чем, кроме преданности вашему господину. Мы не хотим причинять вам боли сверх той, что была необходима.

– Ах, как любезно, – процедил Марк. Леди Иона не уловила сарказма.

– Я распорядилась: вас теперь станут кормить с солдатской кухни. Будут овощи и свежий хлеб, иногда мясо и эль.

Станут кормить?.. Марк насторожился.

– Вам принесут новую одежду и теплую воду, чтобы омыться. Раз в три дня вас будет осматривать лекарь. Или чаще, если понадобится.

Будет осматривать? Раз в три дня?! Какие еще три дня? Разве ты не пришла меня освободить?!

– Хотите чего-нибудь еще? Может быть, книгу и свечу?..

– Миледи, – не вытерпел Марк, – что ваш муж говорил обо мне?

– Муж?.. – ее брови поползли вверх. – Ничего. Почему он должен говорить о вас?..

Вот гад! Первородный подонок!

– Нет, сударь, муж и не знает, что вы здесь… Мне рассказал о вас Эрвин. Он восхищается вашей смелостью…

Марк скрипнул зубами, силясь скрыть досаду. Наткнулся глазами на вазу, с трудом подавил желание разбить ее к чертям. Леди Иона проследила взгляд узника.

– Я надеялась чем-то скрасить вашу жизнь… Понимаю, что одних фруктов мало.

– Ну, что вы!..

– Когда была на вашем месте, мне больше всего недоставало ярких цветов. Многое отдала бы за букет хризантем или азалий. Темница так сера и сумрачна… это самое худшее.

– На моем месте?.. О чем вы, миледи?

– Моя бабушка – леди Джессика – долго была заложницей в Рейсе. Однажды я решила узнать, каково это, и попросила запереть меня в темнице на две недели.

– Отец не сказал, что вы свихнулись?

– Отец сказал, что леди Ориджин должна быть готова ко всему, и с радостью выполнил просьбу.

– И вас кормили той же дрянью, что меня?

– Конечно. Иначе в чем смысл?

– А как на счет пыток, миледи? – ехидно обронил Марк. – Иглы под ногти?.. Каленые клещи?.. Щелок на грудь?.. Леди Ориджин должна быть готова ко всему, разве нет?

Иона пожала плечами:

– Я просила, но отец запретил.

– Вы насмехаетесь надо мною? – воскликнул Ворон, хотя и знал ответ. Никакой издевки, просто она сумасшедшая – вот и все.

– Мне неприятно, если вы так считаете. Я пришла затем, чтобы помочь. Не смейте мне не верить!

– Хотите помочь, миледи? – усмехнулся Марк. – Так отпустите меня. Что вам стоит?

– Этого я не могу.

– Неужели? Вы же Северная Принцесса! Тут все впадают в экстаз от одного звука вашего имени. Леди Иона-аа!.. А-ааах!.. Прикажите любому – и он выполнит со слезами счастья на лице.

Девушка нахмурилась.

– Темница – не повод забыть о приличиях, сударь.

– Простите мою грубость – обстановка располагает, знаете ли… Так что скажете на счет свободы?

– Я не могу отпустить вас, – покачала головой Иона, – ведь тогда вы отправитесь к императору и доложите обо всем, что здесь узнали. Нам с Эрвином не хотелось бы этого.

Ну, еще бы!.. «Нам с Эрвином», видите ли! Проклятый лжец Шейланд хоть каким-то боком участвует в этом «нам»?!

Ладно, по крайней мере, он не сказал ей о монастыре Ульяны, а это уже хорошо. Есть шанс, что Шейланд отдаст Минерву владыке, а не мятежнику.

– Тогда хоть выделите комнату получше. Мне здесь немножко тесно, сложно будет насладиться вкусом фруктов.

– Эта и есть лучшая, сударь. Те, что похуже, размером чуть больше могилы, в них вечная темень и запах тлена.

Марк не стал выяснять, откуда она это знает.

– А когда вы берете в плен первородных, тоже бросаете их в каменные гробы?

– Первородные дают слово, что не попытаются бежать, и живут в обычных гостевых покоях, гуляют во дворе, едят в трапезной. Но вы же не дворянин, Марк.

– Разве это имеет значение?

Леди Иона округлила глаза в искреннем удивлении.

– Не понимаю, о чем вы… Но так или иначе, не горюйте. Вы недолго останетесь в темнице.

– Простите?..

– Война будет короткой, сударь. Вы и сами это знаете.

Вот теперь уже его глаза полезли на лоб. Он-то не сомневался в скорой победе Адриана, но был уверен, что Ориджины питают иллюзии. Иначе зачем бы им лезть на рожон!..

– Миледи, я не могу понять. Возможно, вам по душе страдания – темницы, булавки под ногти, все такое… Может, вы мечтаете перерезать запястья и умереть в ореоле кровавой пены. Белое платье очень подошло бы – девичий трупик роскошно смотрелся бы в нем… Но ваш брат – другой человек! Голову даю на отсечение: Эрвин не хочет ни умирать, ни страдать! Пожалейте его. Если знаете, как и я, кто победит в этой войне, то отговорите брата. Сдайтесь сейчас, и Адриан вас помилует.

Леди Иона туманно улыбнулась.

– Не держите зла на Эрвина. Он не гневается на вас из-за яда – простите и вы. Когда мы возьмем Фаунтерру, нам понадобится глава тайной стражи. Соглашайтесь служить брату, и он вернет вам свободу и должность. Это случится не позже, чем кончится год.

– Вы? Возьмете?! Фаунтерру?!

Леди Иона не отвечала – спокойно смотрела на пленника и ждала продолжения. Здесь бы сгодилась какая-нибудь острота, желательно – из самых едких… Но отчего-то колкости не лезли в голову.

– Миледи, вы понимаете, о чем говорите? У императора пятнадцать искровых полков, шесть – гвардейских, четыре – кавалерийских. Под его флагами выступят и рыцари Южного Пути – это еще…

– …пять тысяч тяжелых всадников и около сорока тысяч пехоты. В пансионе мы заучивали наизусть военную силу каждой земли.

– А вы изучали, кто такие искровики? Разбирали устройство копья с очами? Видели, как падает на землю тяжеленный рыцарь в полной броне от одного-единственного прикосновения?!

– Многие девушки в пансионе никогда не видели поединков. Им было легко запомнить численность, но сложно понять, чем мечник отличается от алебардщика или секироносца. Леди-наставница Франческа говорила для ясности: считайте, что пехотинец Южного Пути – хорек, грей Ориджина – волк, а искровик императора – кобра. Я знаю соотношение сил, сударь.

И вдруг он ощутил бешенство. Глупо злиться на умалишенную, но под ребрами закипела злость. Ты должна бояться! Детка, до конца года умрешь и ты, и твой братик, и отец с матерью, и все, кто тебе дорог. Счастье тем из вас, кто умрет быстро. Дочь кайра, внучка кайра, пра-пра-чертова-правнучка кайра – ты все равно девчонка, и должна испытывать страх!

– Стало быть, – проскрежетал Ворон, – вы понимаете, что у каждой кобры – три ядовитых зуба, убивающих одним касанием? Прежде, чем разрядятся копейные очи, прежде, чем бой хотя бы станет равным, вы уже потеряете сорок пять тысяч солдат! Это вдвое больше всей вашей армии!

– Я чувствую, что расстраиваю вас… – грустно произнесла Иона. – Это неприятно. Полагаю, лучше мне уйти.

– Ответьте: почему вы верите в победу?! Вас сотрут в порошок! Как вы можете этого не видеть?

Вместо ответа Иона сказала:

– Неужели вы не помните, кто я?..

Стражник открыл перед нею дверь. Когда она вышла, Марк с огромным удовольствием швырнул вазу в стену.

Стрела

10 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Последний день… До чего же мерзко звучит!

Последний день в Первой Зиме. Завтра войско северян выступит в поход: сквозь Южный Путь на Фаунтерру.

Ночью Эрвин почти не спал. Старый добрый ордж отказался помочь. Тревога никуда не делась, преспокойно улеглась в постель Эрвина. Обняла, как нежная альтесса, поцеловала в шею и принялась нашептывать – ласково, вкрадчиво.

Ты – великий человек, мой дорогой! Ты войдешь в историю, о тебе напишут книги. Непременно напишут, и сколько!.. Многие века поэты и драматурги будут вдохновляться тобою. Послушай только!..

Двадцати четырех лет от роду Эрвин унаследовал процветающее герцогство Ориджин. Не больно-то оно процветает, но это мы с тобой знаем, а в веках сотрется. Процветающая земля, могучее войско, преданные вассалы, священная Первая Зима – такие слова любят поэты. Эрвин София Джессика поставил на карту все, даже собственную жизнь, и бросил вызов жестокому императору! Роскошно звучит, правда?.. Послушай только, что будет дальше! Слуш-шай дальшше, слушш-шай, – пришептывала тревога, покусывая мочку эрвинова уха.

Молодой герцог повел войско на юг отчаянным решительным маршем. Южный Путь разлетелся на части под ударом. Пали морские порты, рухнул Лабелин. Северяне наступали вместе с зимою. Ледяные ветры спустились с Кристальных Гор, хлынули на юг, неся с собою снега и морозы. Метель была авангардом северного войска, а следом за нею приходили кайры. Очень поэтично, правда, любимый? Тебе нравится образ?..

Тревога заглядывала в глаза, кончиком языка касалась губ Эрвина…

– Поди прочь!.. Исчезни! Спать хочу.

Не хочешшшь, – шептала она, – слушшшай. На заре нового года Эрвин Смелый – так его прозвали – сошелся в битве с Адрианом Жестоким. Кайры бились так, как никогда прежде. Самая лютая метель не сравнилась бы с их яростью, а горные ледники позавидовали бы их хладнокровию.

Но судьба Эрвина была предрешена. Любовь моя, каково звучанье этих слов! Они поражают до самой глубины души. Судьба предрешена – почувствуй, попробуй на вкус! Подумай: ведь Эрвин с самого начала понимал это! Со дня, как выступил в поход… нет, раньше, когда писал ультиматум… нет, глупость! Еще только вернулся из Запределья, едва увидел хворого отца – уже знал, что ничего не изменить! Судьба предрешена! Сделать то, что должно, пройти весь начертанный путь, от самого начала зная: в конце ждет только гибель. Скажи мне, какой поэт не захочет спеть об этом, какая девушка не зарыдает? Даже я плачу, мой милый! Чувствуешь слезы?

Тревога терлась щекою о его лицо. Ее кожа была холодной, влажной, рыхлой. Эрвину вспомнились трупы на мысу Реки… Вскочил, зажег свет. Уселся на подоконник с кубком орджа. Снаружи звучали голоса часовых:

– Вторая южная… Надвратная… Склады…

Тревога уселась на пол у его ног, обняла его лодыжки, лизнула скользким мертвецким языком. От касания бросало в дрожь.

Сладкий мой Эрвин… какая развязка тебе по вкусу? Давай выберем вместе, помечтаем. Площадь Праотцов в Фаунтерре, растворение щелоком. Вся столица увидит твой последний час – о, величие страданья! Хочешь, хочешшшь? Или бросишься в бой первым при решающем сражении, наткнешься на искровый удар? Мгновенье – и Звезда… Скука, скука! Погибнуть первым – как тоскливо! Не увидеть ослепительного своего поражения, не насладиться предсмертным блеском!

Тревога беззастенчиво целовала ноги Эрвина, сладко ворковала. Пожалуй, лучше, лучшшше будет бежать в Первую Зиму. С горсткою выживших воинов укрыться в цитадели, попытаться удержать последнюю твердыню. Представь дни ожидания, пока Адриан ползет на север, сжигая твои города. Представь череду голубей: один за другим падают замки, гибнут вассалы. И вот, кроме скудного гарнизона, остаешься только ты и сестра. Конечно, и я буду с вами, конешшно, любимый! А потом, одной ночью, слепящая вспышка, огненный удар. Пылают люди, трещат от жара каменные стены… Вам с Ионой нужно спать на вершине башни. Прежде, чем огонь доберется до вас, прыгнете вниз, взявшись за руки. Любимые дети Агаты, краса и гордость Севера погибнут вместе, и их тела поглотит божественный огонь Перстов… Роскошно, душа моя! Как хорошо, что я буду с тобою до последнего мига! Как хорошшшо…

Эрвин проснулся на подоконнике. Замерзший, с хрустом распрямил спину, поморщился от боли. Тьма, так же нельзя! Что с тобою, лорд Ориджин? Это еще даже не война! А что на войне будет? От страха упадешь в обморок при виде вражеского войска?.. Нет, раньше: при виде квадратика, которым враг обозначен на карте!

Взбодрись! Хлебни соку змей-травы!

Он принялся одеваться. Мысль не покидала: змей-травы бы. Отличная штука! Мигом прочищает голову…

* * *

Змей-травы не было. Имелся кайр Джемис. Под определенным углом зрения, разница невелика.

«Клинок» деревянного меча в руках Джемиса слегка приплясывал – будто заигрывал с противником или маялся от скуки.

– Атакуйте, милорд.

Эрвин отложил тренировочный меч.

– Кайр, сегодня, по особому случаю, сразимся на боевых.

Джемис взвесил деревяшку на ладони с таким видом, будто размышлял: не врезать ли Эрвину по лбу прямо сейчас – для очистки разума от непотребств.

– Скверная мысль, милорд. Мне она не по душе.

– Я же не прошу убивать меня! Только сразимся.

– Мне следует биться вполсилы?

– В полную. Просто не рубите насмерть, если у вас появится такая возможность.

Джемис ухмыльнулся при слове «если».

– Милорд, я не обучался щадить противника, потому не владею этим навыком. Безопасных атак и осторожных ударов нет в арсенале кайра. Когда вы получите рану, она может стать смертельной… – Джемис помедлил, – для нас обоих.

– Я не настолько уж плох! – настаивал Эрвин. – Каждое утро на протяжении трех месяцев обучался у вас…

– И кое-как доползли до уровня среднего грея. Весьма среднего.

Эрвин осведомился:

– Стало быть, вы мне отказываете?

– Да, милорд.

Своей исключительной привилегией Джемис воспользовался небрежно, словно и сам не заметил. Эрвин улыбнулся:

– А если я очень попрошу? И напомню об особых обстоятельствах?

– Каких, милорд?

– Изволите видеть, наш с вами нынешний бой – последний, – пояснил Эрвин. – Завтра вы отправитесь в Запределье.

– Милорд?..

– Помнится, я обещал уничтожить форт за Рекой. Теперь уж пора – и так промедлил на месяц. Адриановы слуги, поди, заждались нас.

Джемис отложил меч, сунул большие пальцы за пояс. Эрвин хорошо знал эту позу: кайр намеревался упрямо стоять на своем. Как в Кристальных Горах, при первом знакомстве.

– Милорд, в чем смысл сего действия? Адриановых слуг в форте нет. Мы прекрасно знаем: их перебросили в Альмеру, чтобы атаковать Эвергард.

– Если форт и окажется пуст, его все равно стоит навестить. Одно обстоятельство меня очень тревожит. Как Адриан разыскал ложе Дара? Запределье огромно. Не могли искровики случайно набрести на ложе. Происходит одно из двух. Либо люди Адриана методично и планомерно обшаривают земли за Рекою – месяцами, годами. Либо…

Эрвин взвесил на языке фантастичную догадку.

– …либо в распоряжении императора есть Предмет, который на расстоянии чует другие Предметы.

Дал Джемису время осмыслить, продолжил:

– Если верно первое – планомерный поиск, – то я хочу, чтобы вы его прекратили. Выследите поисковиков Адриана и не дайте им добраться до других Даров. А если у Адриана имеется «Предмет-ищейка», и мы будем доподлинно об этом знать, то получим прекрасный шанс. Понимаете меня?

– Да, милорд. Сделаем приманку из достояния Ориджинов и поставим капкан.

– Как видите, – подвел итог Эрвин, – экспедиция за Реку принесет пользу, даже если форт пустует.

– Я не говорил, милорд, что экспедиция бесполезна. Я говорил: пошлите другого.

– Кого же еще? За Рекою были только мы с вами. А у меня, знаете, дела в столице. Я давеча надумал свергнуть императора… Возможно, вы слыхали.

– У меня нет вассалов, только двое греев, – хмуро ответил кайр.

– Вы получите достаточно людей. Граф Флеминг доказал свою верность в долине Слепых Дев. Пошлю его с тремя сотнями воинов, отправитесь с ним как проводник и советник. Вы с графом хорошо знакомы: помнится, он вам сватал дочку.

– Ту самую, с которой вы целовались в склепе… – выронил Джемис сухо и мрачно, словно обвинение.

– Ага, премилая история, – беззаботно ответил герцог. – Никак не пойму, кайр: что вас смущает? Боитесь?

Джемиса передернуло, и Эрвин поспешил добавить:

– Никакого упрека. Я бы тоже боялся. Персты Вильгельма, как никак. Да только их там не будет. В столице Персты – меня дожидаются. А вы найдете пустой форт с какой-нибудь хилой стражей да горстью пленников, если милостью богов они все еще живы. Будьте спокойны, кайр.

– Я не боюсь, – процедил Джемис. – Дело в другом. Меня тоже тревожит одно обстоятельство.

– А именно?..

Кайр собрался с духом. Редко случалось такое, чтобы Джемис Лиллидей полез за словом в карман. Набычился упрямо, свел брови, выпалил:

– Неопытный молодой лорд во главе огромного войска, уверенный, что он умнее всех на свете. Вот что меня тревожит.

– Сомневаетесь?.. – усмехнулся Эрвин без тени обиды.

– Может, вы и правда всех умнее… Светлая Агата такою была, а вы ей как родной сын. Но не станете же отрицать: боевого опыта у вас меньше, чем у любого грея! Стратемы – одно, а битва – совсем другое.

– При мне будут советники.

– Ага, – Джемис хмуро хохотнул. – И когда вы слушали советов? Не припомню случая.

– Ах, так вы, значит, переживаете: желторотый герцог наделает глупостей, а мудрого кайра не будет рядом, чтобы удержать и надоумить?

Джемис промолчал.

– Идемте со мною! – приказал Эрвин. – Ну же. Покажу кое-что.

Фамильная библиотека Ориджинов включала сорок тысяч томов. Большая часть содержалась в городской ратуше и была доступна грамотным мещанам. В замке хранились наиболее ценные книги, а также наиболее востребованные Ориджинами, то есть – посвященные военному делу. Даже эта меньшая доля собрания занимала целый зал. Дубовые стеллажи громоздились от пола до потолка, корешки отливали золотом и серебром, бархатом и кожей, покрывали стены диковинным колдовским орнаментом. Пахло бумагой и древностью.

Эрвин пошел вдоль стеллажей, легко отыскивая нужные тома. Снимал с насиженных мест, бросал на стол. Книги встревожено шелестели страницами.

– Вы говорите, опыт? Что, как не книги, суть вместилище опыта! Вот, к примеру, «Осада и фортификация» лорда Раймонда Ориджина: иллюстрированный труд в четырех томах. А вот «Ошибки полководцев владыки Эвриана Второго с их печальными следствиями» – обстоятельный анализ, принадлежащий перу лорда Моррея Ориджина, известного также как Лорд-летописец. Или возьмем «Хроники Первой и Второй лошадиных войн» того же автора, или «Историю противостояния Востока и Запада»…

Фолианты громыхали о столешницу, Эрвин брал с полок новые и новые.

– Милорд, я не сомневаюсь, что вы… – начал Джемис, но герцог не дал ему окончить.

– Вот «Баллада о семи кораблях и ее историческая сущность» – глубокий разбор рыцарских легенд с раскрытием их подлинного смысла. Арденн Мэйна Филис, герцог Ориджин, четырнадцатый век. А вот вам век пятнадцатый: «Мудрость Праматери Агаты, примененная к стратегиям наступления», лорд Георг Светлая Голова – Ориджин, естественно. Или…

– Милорд, я понял вашу мысль…

– Нет, тьма сожри, ничего вы не поняли! – Эрвин бросил новый том поверх растущей горки. – «Вооружение и тактика рыцарей нового времени», труд начала восемнадцатого века, принят в качестве учебного пособия во всех четырех университетах Империи. Вышел из-под пера моего деда. И еще вот эта книжица – знакома вам, кайр? Название лаконично, но метко, как и текст: «Вопросы полководца». Пятикратно переиздана в типографии Фаунтерры, служит практическим руководством для подготовки гвардейских офицеров. Автор – Десмонд Герда Ленор рода Светлой Агаты… известное имя, где-то мы с вами его слыхали, правда?

Джемис уперся кулаками в стол. Воздвигся этаким мрачным изваянием над горкой томов.

– Я знаю, милорд, что вы прочли все это. Но книги не научат вас сражаться. И управлять войском не научат. Весь книжный опыт в этом зале не стоит одного настоящего боя.

Эрвин покачал головой.

– Вы не уловили мысль, кайр Джемис. Бароны и графы Севера, славные кайры, доблестные воины… полагаете, мне следует слушать их советы? Перенимать боевой опыт, брать пример? Поймите, Джемис: вся Империя это делает! Адриан, его генералы и полковники, его псины и собачонки – все учились сражаться на опыте моих предков! Военная школа Севера давно исследована, описана, измерена, разложена на косточки. Если я поведу войну по примеру моего отца, по советам его баронов… Если мне достанет глупости вести ее именно так, то Адриан просчитает наперед каждое мое движение! Мой единственный шанс – не слушать советчиков, нарушать все писанные правила, совершать глупости. Строить свою собственную, никем ранее не придуманную стратегию. Только так я, возможно, обхитрю Адриана.

Джемис почесал бороду. Угрюмо потеребил «Вооружение и тактику…».

– Понимаю, милорд. Но тревога не слабеет. К услугам Адриана две дюжины советчиков, каждый – отнюдь не последний воин государства. Вы надеетесь обыграть их в одиночку? Как бы ни были вы умны, и как бы ни любила вас Агата…

– Я не говорил, что отказываюсь от советников. Только не обещаю всегда принимать их советы.

– Знаю, милорд, лишь одного человека, с кем вы беседуете часто и охотно: ваша сестра. Северная Принцесса – смышленая девочка, иные даже верят, что ей дано предвидеть будущее… Но какому рыцарю придется по вкусу, если лорд станет звать девчонку на военный совет!

– Леди Иона София Джессика, – вкрадчиво произнес Эрвин.

– Прошу прощения, милорд.

– Что же до сути замечания, то успокою вас: леди Иона покинет меня одновременно с вами и прекратит быть предметом зависти. Завтра я отправлю ее в Уэймар.

Джемис помрачнел. Он и прежде являл воплощение грозовой тучи в камне, казалось невозможным принять еще более хмурый вид. Но кайру удалось.

– Значит, милорд, диспозиция такая. Лорд Десмонд и леди София останутся в Первой Зиме, кастелян Артур с ними. Капитан Теобарт мертв. Я уеду в Запределье, леди Иона – в Уэймар. А кто пойдет с вами из людей, способных сказать вам правду?

– Да будет вам, кайр!.. Любой вассал может позволить себе искренность!

Джемис только хохотнул.

– Мои добрые кузены – Роберт и Деймон.

– Деймон слишком горяч и никогда не поднимался выше сотника. А Роберт излишне спокоен. И, уж простите, слишком долго пробыл казначеем.

– Ваш отец – граф Лиллидей, прославленный Снежный Волк.

– Мой отец, милорд, воин старой выучки. Ни за что не станет перечить своему лорду. До последнего будет терпеть и выполнять. Когда не вытерпит – возьмется за меч, но спорить не станет.

Эрвин усмехнулся.

– О, боги! Никто не будет учить меня жизни! Как же я справлюсь?..

Кайр грохнул кулаком по стопке книг.

– Тьма сожри, милорд! Это не шутки! Вы все время ходите по краю. За время, что я с вами, ваша жизнь четырежды висела на волоске. Да на таком волоске, что наполовину порван!

– Знаете, Джемис, поначалу меня это смущало… Потом как-то привык, вошел во вкус.

– Любите рисковать? Тьма, рискуйте в одиночку! За вами пойдут двадцать тысяч человек, вы не можете…

– Джемис… Джемиис! – мягко прервал его Эрвин. – Вы уж простите, так вышло: я знаю, что могу, а чего – нет. Благодарю за честность, но поступлю так, как сочту правильным. Ступайте. До встречи в Фаунтерре.

Кайр хотел сказать, передумал. Кивнул, двинулся к выходу. Развернулся.

– Милорд, я подумал и решил удовлетворить вашу давешнюю просьбу.

С этими словами Джемис обнажил меч.

– Ого!..

Эрвин опешил. Лицо кайра было неприятно серьезным.

– Здесь, в библиотеке?..

– Вам претит биться среди книг? Это ж вроде ваша стихия.

В голосе Джемиса проступило скрипучее презрение. Давно Эрвин не слышал этих нот – со дня несостоявшейся дуэли на болоте.

– Или снова спрячете меч за спину?.. – бросил воин, криво ухмыляясь.

Наверное, он шутит. Он, черт возьми, должен шутить!

Эрвин вынул клинок из ножен. Лорд и кайр замерли друг против друга. Слева – стол с горой фолиантов, справа – стеллаж, причудливый узор корешков. Узкое пространство, загон.

– Атакуйте, милорд.

Плохая идея. Контратака – лучший из приемов Джемиса. Ударю первым – лягу.

А каковы мои лучшие приемы? Метнуть в лоб врага «Тактику и стратегию»? Спрятаться под стол и укусить за ногу?..

– Атакуйте! – рявкнул Джемис.

Эрвин начал выпад – лишь для того, чтобы спровоцировать кайра. И тут же изменил движение, шатнулся вбок, ушел из-под меча. Ударил сам – теперь взаправду.

Конечно, кайр успел отпрыгнуть. Язвительно бросил:

– Ай, хорош!

Хочет разозлить? Зачем? Он и так сильнее!

Эрвин покачал клинком:

– В чем дело, кайр? Ваш противник – средний грей, а вы в защите…

Джемис ринулся в атаку. Эрвин ждал этого, и представлял, как именно ударит кайр, и просчитывал свой ответ… Но не ждал такой мощи! Встретив клинок кайра, меч едва не вылетел из руки. Боль прошибла запястье. Эрвин отскочил, кайр пошел на него, рубя крест накрест. Удары просты и мощны, как бычий рог. Никакой хитрости – тупая, свирепая сила. Эрвин парировал основанием клинка, с риском лишиться пальцев. При каждом ударе прогибался назад, пятился. Почувствовал спиною стену…

– Довольно, кайр! Мне расхотелось!..

– А мне – нет.

Джемис прижал его к стене и принялся методично рубить. Эрвин блокировал, кисть руки едва не отламывалась. Грудь противника долгие доли секунды оставалась открытой, но об атаке Эрвин даже не думал. Он был оглушен, задавлен, смят. Каким-то чудом все еще на ногах.

– Кайр, вы давали присягу!..

– Не помню.

– Вас повесят!

– Плевать.

Боковой удар сшиб Эрвина с позиции, влепил плечом в стеллаж. Массивный том грохнулся на пол, взгляд кайра скользнул на звук. Эрвин присел и, схватив меч двумя руками, ударил прямо в живот.

Джемис шатнулся вправо, клинок лишь задел кожу. Ответный удар вышиб меч из рук Эрвина. И тут же острие вжалось во впадину под ключицей.

– Плохой из вас полководец. Лучше умрите один, чем вместе со всеми.

Кайр надавил.

Прежде, чем клинок вошел меж ребер, Эрвин выхватил кинжал и сбил меч в сторону. Прыгнул в ноги Джемису – ударить по коленям, свалить на пол… Сапог кайра встретил его и отбросил назад. Джемис встал над поверженным противником, занес меч – острием вниз, в переносицу лорда. На миг клинок замер в воздухе – Эрвин успел подумать: быть не может! На эшафоте, на поле боя, но не в библиотеке же! – и меч обрушился ему в лицо.

Близко. В пальце от уха.

Со звонким стуком сталь на дюйм вошла в половицу. Холод обжег кожу.

Кайр Джемис протянул Эрвину руку:

– Поднимайтесь, милорд. Нечего…

Герцог встал не сразу – сперва отдышался.

– Ну, кайр, вы… эээ… хорошо пошутили. Тонко.

– Надеюсь, милорд, вам этого хватит на какое-то время.

* * *

Войско требовало внимания и поглощало его с жадностью ребенка, что месяц пробыл в разлуке с мамочкой.

Выходка Джемиса могла бы доставить Эрвину немало удовольствия, имей он время, чтобы прочувствовать и насладиться. Целая минута почти честного поединка с одним из лучших кайров – это, знаете ли… Но времени не было. Едва Джемис убрал клинок в ножны, на пороге возник кто-то из адъютантов герцога: позвольте доложить, милорд, имеются вопросы, милорд. В распоряжении Эрвина было шесть адъютантов, хотя такая формулировка не слишком точно отражала суть. Адъютанты постоянно хотели от лорда чего-нибудь, и вернее было бы сказать, что это он находится в их распоряжении. Эрвин отправлял их с пригоршней приказов для вассальных лордов и командиров; они возвращались с доброй телегой вопросов, ходатайств, жалоб и прошений. Такой-то отряд не получил жалованье. Такой-то барон недоволен качеством провизии. Этому батальону не хватает дров, а тому – походной кузницы. Этот капитан не желает подчиняться тому полковнику, ибо капитан – глориевец, а полковник – всего лишь эмилия. Среди горной стражи распространилась хворь, срочно требуются снадобья и лазарет для полусотни душ. Наняты инженеры по осадной технике, но полковник желает прогнать этих бездарей и нанять других. Двое знатных кайров повздорили и не зарезали друг друга (из уважения к запрету на дуэли), но каждый просит герцога бросить второго в темницу. Такой-то барон желает узнать, не примет ли герцог баронского сына к себе в услужение на должность адъютанта…

На последнее Эрвин ответил без труда: ни в коем случае! Лишний адъютант – лишних полсотни вопросов в день! Вопросы и так сыпались таким плотным потоком, что не было возможности хоть как-то обдумывать ответы. Собственно, никто и не ожидал, что герцог Ориджин станет раздумывать. Он должен сразу знать любой ответ – на то и герцог. Порою Эрвину казалось, будто он для вассалов – нечто вроде справочной книги. Если кто-то озадачен, испытывает затруднение, ищет ответ, то раскрывает том на нужной странице и ждет прочесть слова, которые мигом все прояснят.

От части лавины Эрвин избавился, свалив ее на головы других. Обставил так, что «счастливчики» даже гордились особым положением и сияли от чувства собственной значимости. Роберт Ориджин – не просто казначей, а главный военно-финансовый управитель, серебряный лорд. Со всеми вопросами о деньгах – будьте добры, к Серебряному Лорду. Он – подлинный мастер своего дела, берет монеты буквально из воздуха!.. Полковник Блэкберри – не фуражир, а кормилец войска. Как, не хватает провизии?.. Как, недовольны качеством?.. Пока Блэкберри здоров, этого просто не может быть! Восемнадцать тысяч воинов?.. Какая безделица! Будь нас хоть сто тысяч, Кормилец без труда найдет всем пропитание! Граф Лиллидей – высший наставник. На его широких плечах лежит забота о том, чтобы войско каждодневно тренировалось, достигая непревзойденных вершин боеспособности. Деймон Ориджин – мастер поединков и командир особого отряда. Всякий, кому неймется (а таких, черт возьми, немало!), может показать свое умение мастеру Деймону и заслужить высокую честь быть воином авангарда.

Доверенные герцога оказывались завалены делами по самую макушку, не находили свободной минуты от рассвета до полуночи, однако – причудлива людская натура!.. – лучились самодовольством. В особенности, кузены.

Роберту Эрвин сказал:

– Пойдешь со мною в поход как военно-финансовый управитель. Хоть ты и нужен в Первой Зиме, но я никак не могу тебя оставить. Финансовая ситуация очень сложна, без твоей помощи война попросту не состоится! Мы проиграем еще до первого сражения.

– Ага, – сдержанно ответил Роберт, но улыбнулся так, что борода расползлась в стороны.

А Деймону сказал следующее:

– Кузен, я знаю, ты давно мечтаешь командовать батальоном, и заслуживаешь этого, как никто. К сожаленью, не могу тебя назначить: каждый батальон уже имеет командира, и снять его перед войною – все равно, что плюнуть в душу. Сам понимаешь. Однако я поставлю тебя выше их: не чином, но славою. Я разрешил поединки только тренировочными мечами и обещал награду каждому, кто принесет три трофейных деревяшки. Возьми к себе в подчинение этих головорезов и сделай из них особый отряд. При всякой битве вы будете там, где нужны лучшие. Самые ответственные маневры, самые жаркие точки я поручу тебе и твоему отряду. И еще: я позволю вам носить особые знаки различия, чтобы враги узнавали вас среди любого войска. К концу войны вся Империя будет вас бояться!

Деймон обнял Эрвина так крепко, что у герцога хрустнули плечи, и выразил эмоции словами:

– Черт возьми, а!

Делом, которое Эрвин не отдавал никому, были люди. Войско должно знать лорда, а лорд – свое войско. Он наблюдал за построениями, говорил с командирами, принимал жалобы, даже выслушивал советы. Не всегда следовал им, но если следовал, то непременно упоминал: «Я решил поступить так, как советовал славный лорд по имени…».

Виделся с каждым офицером, кого назначали на должность. Помимо формальной присяги, тратил хоть немного времени, чтобы побеседовать, понять человека, узнать, каков. Офицеры вели себя до странности похоже: сперва растерянно молчали, потом, сообразив, что герцог действительно их слушает, принимались говорить обо всем сразу – от своих прошлых подвигов до того, на что хотят потратить будущие трофейные деньги.

Примирял вассалов – порою, это было непросто. Двое баронов Предгорья так озлобились друг на друга, что выставили Эрвину ультиматум: «Либо мы сейчас же, с вашего позволения, сойдемся в поединке, либо не станем служить в одном войске». Герцог мог судить их за измену, но поступил иначе. Сказал: «Тот из вас, кто сильнее ненавидит другого, пусть первым повернется и уйдет». Никто не захотел убраться первым – с риском-то, что второй останется в войске и дойдет до Фаунтерры! Еще час беседы, бутылка орджа – и бароны пожали друг другу руки.

Приходилось и вершить суд. Чаще всего – за поединки железом. Нередко – за грабеж в окрестных деревнях и увечья, нанесенные черни. Случались и убийства, даже одно женоубийство. Дуэлянты попадали в каменные мешки, мародеры возмещали ущерб пятикратным золотом, убийцы попадали на плаху, женоубийца – на колесо. С системой наказаний было просто, сложнее – смотреть в лица преступникам, не отводя взгляда. Казалось, каждый из них более уверен в себе, чем сам Эрвин! Никто не чувствовал вины за собою, на лицах читалось: «Милорд, вы поведете нас на войну. Вашим именем мы будем убивать людей. Пускай чужих, но – рыцарей, дворян! Какое же преступление – покалечить мужика?! Чего стоит деревенский скот?..» По правде, Эрвин жалел крестьян. Почти ничего о них не знал, едва мог представить, как и чем живут, но хорошо видел, насколько они бедны, темны, беспомощны. От того сострадал до самой глубины души. Показать это чувство войску было нельзя: сочтут за признак слабоволия. Случай с Джемисом в Споте очень уж нагляден… Потому, свершая суд, говорил так: «В долине восемнадцать тысяч мечей. Если каждый меч позволит себе тронуть крестьянина, то к зиме мы перемрем с голоду. Ущерб крестьянам – прямой урон войску!» Объявлял приговор, свирепея от усилий, каких стоило смотреть в глаза.

Что приятно, доводилось и награждать. Это Эрвин тоже делал лично. Казна была менее чем пуста, а нищенская щедрость не к лицу герцогу. Эрвин пожимал руку славному воину, делил с ним кубок вина, говорил: «Клянусь, я не забуду о вас, когда дело дойдет до трофеев». Странным образом это нравилось воинам больше, чем немедленная выплата. Грядущее золото представлялось несметнее нынешнего, а к тому же – милорд будет помнить обо мне! Милорд не забудет!..

Знали бы вы, – с усталой злостью думал Эрвин в последний день, – знали бы вы, сколько сил моих истрачено на ваше чувство, будто я о вас помню! Джемис прав, тьма его сожри: в книгах пишут чушь. Там написано о вооружении, маневрах, стратегии, планах… И нигде не сказано главного: львиную долю времени военачальник положит на то, чтобы показывать свое присутствие! Право слово, будто мамочка с капризным ребенком: едва она за порог, как младенец в крик. Отвернись – и сразу что-то пойдет не так. Войско действует ладно только когда знает, что ты рядом. Так что уж будь добр – будь! А стратегия, планы, всякие прочие мелочи – этим займешься по остатку, в свободное время, пока воины спят… Как удачно для кампании, если у полководца бессонница!

После очередной – седьмой, наверное – бессонной ночи да после очередного кубка поощрительного вина у Эрвина слипались веки. Однако он хорошо знал: когда наступит ночь, сна не жди. Любовница-тревога ходила за ним, притихшая при свете солнца, ласковая, вкрадчивая. Эрвин награждал, раздавал приказы, рассылал адъютантов… Альтесса шептала на ушко: вот они глядят на тебя – такие вдохновленные, преданные, аж светятся. Как полагаешь, душа моя, они знают, что ведешь их на смерть? Ты-то знаешь, а они?

В этот, последний день, Эрвин поражался тому, как воодушевлены солдаты. Вечно суровые, сегодня – чуть не смеются, все делают быстро, в охотку. Эрвин злился и завидовал им. Тьма бы вас!.. Где вы смелость берете?! Я от тревоги весь день мерзну, как мокрый щенок. Не могу взять кубок так, чтобы не расплескать. Если сижу, то все равно, что на углях. Пытаюсь поесть – как будто запихиваю камни в глотку. А вам все ни почем!.. Улыбаетесь!.. Как это выходит?!

Невидимая альтесса нежно гладила по спине. Мерзнешь, любимый? Дай, обниму тебя покрепче! Завидуешь? Не завидуй, душа моя. По-твоему, от храбрости они такие бодрые? Напротив, от незнания и глупости. Они, видишь, не знают, а верят. Во всякую чушь верят: в победу, славу, трофеи, в тебя… Можешь представить такое? Ты-то умница, ты-то знаешь, как будет… А они – слепые овечки со своей верою. Так легко их вести – куда угодно, хоть в столицу, хоть на плаху!.. Не завидуй им, родной: у них есть вера, зато я – только с тобою. Никому тебя не отдам, слышишь? Никому!..

* * *

– Прошу вас, матушка, никаких прощаний!.. – сказал Эрвин, войдя в отцовскую спальню.

Леди София Джессика поднялась ему навстречу.

– О чем ты, глупое дитя?.. Я позвала тебя для нравоучений!

С того года, как пропал Рихард, герцогиня носила только черное с платиной. Однако сегодня – по случаю нравоучений – надела платье из алого шелка, и помолодела примерно на полжизни.

Обняла Эрвина чуть крепче, чем обычно, отстранилась, властно взмахнула ладонью:

– Садись, слушай воспитательную речь.

Отец, лежащий в тени, заговорил первым. Слова – глухие и скрипучие – все же были различимы:

– Мы гордимся тобой.

Привычная к роли посредницы меж Десмондом и гостями, леди София Джессика перевела:

– Ты совершенно несносен, знаешь об этом? Всем забил головы этим своим походом, никто и слышать не хочет ни о чем, кроме войны! С тем, как подвешен твой язык, лучше было тебе сделаться епископом. Определенно, вышло бы больше проку.

– Твои первые шаги полководца обнадеживают, – сказал отец.

Мать растолковала:

– Меж тем, твое войско никуда не годно, дорогой. Они только едят и сквернословят, и топчут прекрасные луга долины – более ничего. Двадцать тысяч сытых бездельников изо дня в день маршируют и машут деревянными мечами… Какое падение нрава! Я не могу видеть этого, спасаюсь только игрою на клавесине.

– Одобряю твои назначения, – продолжил лорд Десмонд, леди София исправно перевела:

– Блэкберри – кормилец, Лиллидей – наставник? Сумел запрячь в телегу двух старых упрямцев – и рад? Так проявляется твоя хваленая ирония?.. А Деймон – я не в силах даже понять, какова его должность! Ты пожаловал ему чин будущего прославленного героя?.. О боги! Любой, кроме самого Деймона, поймет, что ты над ним издеваешься!

– Горжусь и тем, как ты справился с Флемингом и Уайтом.

– Я давно знала: следовало поженить тебя с Молли Флеминг. Меньше было бы печалей – и с Флемингами, и с тобою.

– Отрадно знать, что армия полностью готова к походу.

– По правде, милый мой, мы ждем – не дождемся, когда же ты, наконец, уведешь отсюда свою стаю. Наконец-то в долине воцарится покой.

Эрвин все это время прятал улыбку, но теперь не сдержался. Обнял мать, шепнул:

– Что бы я делал без ваших наставлений?

– Ответ очевиден, дорогой: влачил бы жалкое существование…

Лорд Десмонд проскрежетал:

– Многое мог бы сказать, но не время для советов.

Леди София Джессика отозвалась:

– Одевайся тепло, ты же так склонен к простудам. Возьми с собою несколько хороших книг для развлечения: ведь вы идете в Южный Путь, а там всегда смертная скука. Держи в узде свой юмор. Тебе кажется, кто-то кроме меня и Ионы его понимает, но, поверь, ты ошибаешься. Держи при себе умных людей и обязательно находи время для бесед. Война так отупляет! Боюсь, когда вернешься, с тобою и не поговоришь ни о чем высоком. Ах, и главное: окажешься в Фаунтерре – непременно посети театр! Я хочу услышать твой рассказ.

Лорд Десмонд выдержал паузу и медленно, отчетливо выговорил:

– Скажу главное. Мы в тебя верим.

Слова были прекрасно слышны, но леди София Джессика сочла нужным перевести:

– Скажу главное. Мы в тебя верим.

Одним махом уничтожив все впечатление, альтесса-тревога прошептала на ухо Эрвину:

– Вот видишь: они тоже.

* * *

Иона пришла к брату после полуночи.

– У тебя свет в окне. Ведь ты меня ждал?

– Совмещал ожидание с чтением. Давеча в библиотеке нашел прелюбопытную книгу.

Он показал сестре обложку, Иона удивленно хмыкнула:

– «Вопросы полководца»?.. Но это же отцовское сочинение! Ты должен бы знать наизусть. Даже нам в Елене-у-Озера преподавали…

– Вот-вот, – кивнул Эрвин. – Я нашел здесь кое-что занятное, чего прежде не замечал. Скажи-ка, раз уж преподавали: как следует действовать, вступив на вражескую землю?

Иона нахмурилась, напрягая память.

– Закрепиться. Занять опорные пункты, наладить твердое сообщение с родной землею, взять контроль над дорогами.

– Следует ли спешить, развивать быстрое наступление?

– Бывают редкие случаи, когда это выгодно. А чаще, быстро идущая армия подвержена опасности.

– Почему?

– Противник хорошо знает твое положение, ведь ты на его земле. Ты же знаешь о нем мало. Если идешь быстро и без оглядки, он окружит тебя и ударит в спину.

– Ага, ага… А что говорится о взятии крепостей? Когда предпочтителен штурм, когда – осада?

Иона отняла у брата книгу, уселась на стол перед ним.

– Ты будто наставница Франческа! Скучнейшее существо в подлунном мире.

Эрвин усмехнулся:

– Я уже услышал все, что хотел. На том и кончим экзамен. Отчего ты так поздно? Я ждал раньше.

– А я ждала, что ты позовешь.

– Третьего дня я сказал, что хочу видеть вас – тебя и Виттора – в Уэймаре.

– Сказал. За столом, при всех. Я ждала, когда наедине.

– А я ждал, когда ты придешь излить возмущение.

Она покачала головой:

– Я все понимаю. Уэймару нужны лорд и леди. И девушке не место на войне…

– Печаль. Печаль в твоих словах, не понимание.

– Мне следует быть в Уэймаре, тебе – в Южном Пути. Понимаю, что так нужно. Потому и печально.

– А теперь – смирение напоказ. Мне на зло?

Иона спрыгнула, обошла его сзади, шепнула на ухо – как давешняя тревога, но тепло:

– Ты слишком много воображаешь, братец! Иногда случается и так, что я думаю не о тебе. Представь, какое чудо!

– И о ком же, с позволения спросить?

– Я – замужняя женщина, сударь. Мой лорд-муж, по счастью, такой же интриган, как и мой самовлюбленный братец. Так что скучать не приходится.

– Виттор рассказал тебе?

– О вашем плане? Да. Он даже сказал: «Не думаю, что Эрвин посвятил тебя в это, душенька. Эрвин – человек чести, он не стал бы вмешивать девушку… Но у меня от тебя нет секретов!» Представляешь? Так и сказал: «душенька». Так и сказал: «нет секретов». Так и сказал: «Эрвин – человек чести»! Хорош человек чести: скрывает от родной сестры все самое занятное!

– Итак, ты знаешь, каковы дела в Уэймаре?

– У моего лорда-мужа от меня нет секретов, – Иона показала кончик языка.

– Твой лорд-муж воображает, что главное поручено ему.

– Конечно, нет. Главная роль – моя. Я все ждала, когда ты об этом скажешь. Три дня, знаешь ли…

– Я доверяю графу Шейланду…

– Именно поэтому я должна проследить, чтобы он сделал то, что должен сделать. Сестры бывают понятливы, даже если братья не говорят с ними.

– Я доверяю графу, поэтому пошлю с тобой всего сорок мечей, а не целый батальон. Но, по меркам Уэймарского замка, сорок мечей – хорошая сила. Если вдруг Виттор расстроит тебя…

– Он – не – по – сме – ет!.. – нараспев произнесла Иона. И сделалась серьезной: – Уэймар – твой. Не сомневайся.

Эрвин сжал ее ладонь.

Попытались поговорить о чем-то еще – не заладилось, все казалось пустым и неважным. Вместе помолчали – тишина вышла тоскливой. Слишком ясно Эрвин ощущал ночь – последнюю. И невидимую тревогу, сидящую у ног.

– Тебе нужно спать, – сказала Иона. – Хотя бы изредка. Постарайся.

Она нехотя собралась уходить. Слова висели у Эрвина на языке, он не мог ни выдавить их, ни сглотнуть. Давился молчанием.

– Иона… – запнулся.

Сестра заглянула ему в глаза:

– Ты боишься?

– Да. Очень. Никогда в жизни так не было. Даже за Рекой, даже на мысу… Кажется, я тону в болоте. Вокруг черно… и засасывает. Захлебываюсь. Страшно. Холодно.

Иона взяла брата за плечи. Помедлила, ища слов.

– Если хочешь сказать, что веришь в меня или гордишься, или что-нибудь еще… Отец и мать сказали все это. Не помогло.

– По-прежнему страшно?

– Да.

– Последний день?

– Да.

– Впереди только тьма?

– Именно.

Иона влепила ему пощечину.

Хлесткую – аж в ушах зазвенело!

– Мирная жизнь – кошмар. Так говорил герцог Ориджин. Завтра начнется война – сразу станет веселее.

Меч

5—6 сентября 1774г. от Сошествия

Западная Альмера

Джоакин видел сон. Кругом было светло: ясные солнечные лучи заливали комнату. Озаренная солнцем, будто ореолом, в лучах двигалась девушка. Боги сновидений не давали Джоакину рассмотреть ее лицо, но фигура девушки была совершенна: тонкая талия, крутые бедра, длинные стройные ноги, восхитительная грудь… Девушка была нагая. Она двигалась с такой грацией, что парень готов был век не просыпаться, а только лежать и смотреть на нее сквозь закрытые веки. Девушка что-то искала, что-то переносила – хлопотала вокруг него. Когда наклонялась или приседала, у парня вырывался глубокий вздох. Пожалуй, она готовила завтрак. Когда Джоакин проснется, она присядет около и станет кормить – как есть, обнаженная. А потом принесет чаю… с медом. Непременно с медом!.. Он облизнул губы и протянул руки к силуэту, пытаясь поймать.

– Иди ко мне… крошка… – прошептал сквозь сон.

Она подошла и склонилась к нему. Джо различил капельки пота на ее груди. Уловил запах ее кожи – терпкий и сладкий. Не в силах сдерживаться, подался к ней всем телом…

И вдруг ощутил на шее пчелиный укус.

– Ай!..

Он открыл глаза.

Герцогиня Аланис Альмера сидела над ним, одетая в шерстяное платье для верховой езды. Лицо укрывал платок, повязанный на манер пустынных всадников: на виду лишь глаза и лоб. Ее кожа, действительно, источала запах, но не сладкого вина, а медицинского зелья. Искровый кинжал в руке миледи упирался острием под кадык Джоакину. Пальчик девушки лежал на лепестке – именно том, что соответствовал заряженному оку.

– Вы, собственно, кто? – спросила герцогиня.

Голос звучал болезненно глухо.

– Эммм… эээ… я ваш верный…

Она слегка придавила клинок.

– Кто?

– Джоакин Ив Ханна с Печального Холма…

– Какого рода?

Соблазн был велик, но лгать при первой же встрече показалось Джоакину слишком унизительным.

– Я не первородный, миледи.

Переносица герцогини так презрительно сморщилась, что парень счел нужным тут же добавить:

– Но я – сын рыцаря!

Слова не произвели должного впечатления.

– Печальный Холм – это что, деревня какая-то?..

– Ленное владение моего отца, – со всей гордостью отчеканил Джоакин.

Леди Аланис нахмурилась – видимо, перебирала в уме земли своих вассалов. Парень счел нужным уточнить:

– Печальный Холм в Южном Пути.

– Так вы иноземец?..

– Южный Путь, миледи, – с обидой ответил Джоакин, – столь же древняя земля, как…

Она оборвала:

– Почему вы спите под одной крышей со мною?

Крышей являлась груда прогнившей соломы над корявой, давно покинутой каким-то крестьянином мазанкой. Вчера, бежав из замка Блэкмор, они скакали пару часов, старательно путая следы. Миновали поле, лесок, новое поле, речушку, по руслу которой Джоакин проделал полмили, чтобы сбить с толку преследователей. А затем, на опушке новой рощицы, нашли эту хибару. Она была явно заброшенной и совершенно незаметной от реки, потому парень счел ее подходящим местом для ночлега. Миледи не возражала: от усталости уснула еще на лошади. Джоакин бережно отнес ее в домик, уложил на груду сена, найденную в углу, укрыл своим плащом. Он попытался рассмотреть ее лицо, столь долго скрываемое от его взглядов. Но окошки были крохотны, лунный свет едва пробивался внутрь, а девушка беспокойно вздрагивала всякий раз, как он прикасался к платку, так что Джоакин оставил это дело и устроился на ночь в соседнем углу.

– Жду ответа, – напомнила герцогиня.

– Я слышу, что вам трудно говорить, – проявил великодушие воин. – Не утруждайте себя вопросами. Позвольте, я поясню вам все с самого начала.

– Кратко, – потребовала девушка.

Как мог лаконично он изложил события, начиная от своего появления у стен Эвергарда. При этом не упустил важные для понимания обстоятельства, как, например: свою проницательность, с которою он угадал выход из подземного лаза; энергичные и решительные действия во время засады; высокую оценку, каковую дал сир Хамфри его боевым качествам. Здесь девушка прервала его:

– А, вы – тот наемник, которого взял лейтенант?

– Слово «наемник», миледи, не отражает существа моей натуры. «Странствующий рыцарь» придется более в точку. Но если брать в общих чертах, то вы правы.

Наконец она отняла кинжал от его шеи, однако не поспешила вернуть владельцу.

– Так почему вы спите со мною под одной крышей?

– Позвольте, миледи, я окончу свой рассказ, и все станет понятно. Когда вчерашним вечером в замке у меня зародилось подозрение о неблагонадежности Блэкмора, то я сию же минуту позвал Софи и сказал…

– Я хорошо помню события в замке, – прошипела миледи. – Подлец Блэкмор ответит сполна! Но я не о замке, а об этой… ммм… конуре. Как это вы улеглись спать в моей комнате?

Джоакин озадаченно огляделся.

– Миледи, но здесь всего одна комната. Как же я мог лечь в другой?

– Вам следовало лечь снаружи, у двери! Или разыскать жилище попристойнее.

– Но мы и так ехали целых три часа, прежде чем нашли эту хибару…

– Три часа?! Хотите сказать, вы увезли меня всего на каких-то десять миль и уложили спать?! Мы все еще во владениях Блэкмора, его люди легко найдут нас! С тем же успехом вы могли привязать меня к воротам замка или бросить среди дороги!

– Смею вас уверить, миледи, – уязвленно процедил Джоакин, – мы покинули владения графа. Я помню, как мы проезжали межевые столбы.

– И в какую же сторону нужно ехать от замка Блэкмор, чтобы за три часа покинуть графство? Карта моих земель переменилась, пока я спала?

– Я уверен, миледи, что пересек межу.

– Уверены?

– Да, миледи. Практически полностью.

Она вздохнула с нотой сочувствия, адресованной, видимо, себе самой.

– Поднимайтесь. Дайте мне раствор, я промою рану. Вы тем временем седлайте коней. И позаботьтесь о еде.

– А разве вы не…

– Что?

Он имел в виду: «…вы не приготовили завтрак?», но вспомнил: у них же нет еды! Да и в таком скверном настроении девушка вряд ли стала бы думать о завтраке.

– Позвольте, миледи, отметить несколько обстоятельств. Ваши требования не являются выполнимыми. Ваше снадобье осталось у Софи, в недоступности для меня. Оседлать коней не удастся в виду отсутствия седел, да и лошадь у нас всего одна. Кроме того, еды в нашем распоряжении не имеется.

Брови леди Аланис выгнулись дугой, как спина разъяренной кошки.

– Ни еды, ни снадобья, ни седел, ни коней?! И вы позволяете себе спать?! Отправляйтесь и добудьте все это! Немедленно!

– Миледи, я бы предложил иной план, – твердо начал Джоакин. – Мы вместе сядем на спину моей лошадке и поскачем в какой-нибудь город. Там легко найдем лекаря и пропитание, а также отправим весть вашим верным вассалам.

– Я не сяду на одну лошадь с вами!

Это жаль. Было чертовски приятно прижимать ее к себе, обняв за талию и ощущая своими бедрами ее упругие ягодицы.

– Миледи, трудные времена иногда заставляют нас жертвовать манерами и поступать по-простому, без лишних…

– Тупица! Даже если бы я растеряла всю гордость и поехала с вами в обнимку, чего, уверяю, в ближайшее столетие не случится… то все равно двое всадников на одной неоседланной лошади за милю выглядят беглецами!

Он вынужден был признать ее правоту.

– Тогда я пойду рядом и поведу лошадь под уздцы, а вы – верхом…

– Нет. Мы будем день ползти до ближайшего села, снадобье же нужно срочно. Раз в шесть часов – так велел лекарь! Ступайте сейчас, добудьте зелье и второго коня! И, надеюсь, вы хоть немного разбираетесь в лошадях, чтобы отличить скакуна от старой клячи.

– Миледи, если хотите знать, конюшня моего отца…

– Пошел!

Так она это сказала, что не возникло у Джоакина мысли обидеться или возмутиться. Да и вообще мыслей не возникло, он просто быстро встал и начал одеваться, а лишь потом, задним числом ощутил горечь: что это она мною помыкает, как слугой?! Но списал на хворь и голод, которые всякого разозлят.

Перед выходом он вспомнил еще одно плачевное обстоятельство и задал вопрос:

– Миледи, простите, у вас имеются деньги?

Она только смерила его презрительным взглядом – сумасшедший, чего взять.

– Я имею в виду, не в казне, а сейчас с собою.

– Откуда?

– Тогда, простите, как же мне приобрести лошадь?

Она склонила голову, с пристальным интересом оглядела его, будто сказочное животное. Мужчин, у которых нет ни седла, ни еды, ни денег, герцогиня прежде не встречала, и, видимо, не подозревала об их существовании.

– Вся земля, сударь, на сотню миль вокруг, принадлежит мне. Даю вам право реквизировать любую лошадь, какую увидите. Только торопитесь, тьма вас сожри!

В глубоком душевном смятении он покинул лачугу.

* * *

Вскоре Джоакин осознал всю глубину народной мудрости, выраженной в поговорке: «легче сказать, чем сделать». Эти слова в полной мере относились к приказу реквизировать лошадь.

Как ее, собственно, реквизировать? Сперва лошадь необходимо разыскать. Поскольку нужна не крестьянская кляча, таскающая плуг, а добрый верховой скакун, то искать его надлежит на дороге, либо в чьих-нибудь конюшнях, либо на выпасе. Где находятся пастбища графа Блэкмора, Джоакин не знал. Можно было, конечно, вернуться и спросить у миледи, вот только… эээ… словом, от этой идеи он отказался. Конюшни имеются обыкновенно на хозяйских подворьях, и увести оттуда лошадь средь бела дня, на глазах у всей челяди – это, пожалуй, вызовет дипломатический конфликт с последующим сеансом фехтования на лопатах, топорах и оглоблях. Наконец, остается дорога. Конь, движущийся по тракту, будет иметь на спине седока. Что логично. И как же поступить? Убивать всадника Джоакин не собирался. Взять убеждением – мол, высочайшим приказом герцогини изымаю вашего коня, – так ведь не поверит. А если поверит – тем хуже: того гляди, это наведет врагов на след леди Аланис. Наконец, можно выдаться простым грабителем, пригрозить мечом и отнять лошадь. Противно и унизительно… и опасно: всадник побежит с жалобой к шерифу, а шериф мигом доложит подлецу Блэкмору.

По-хорошему, надо бы лошадь втихую украсть… то бишь, секретно реквизировать. Но ведь день стоит, и, как на зло, солнечный! Где найти днем лошадь без присмотра? Да еще и с седлом в придачу?

Размышляя об этом, Джоакин ехал вдоль речушки. Увидел мосток, свернул на дорогу, двинулся по ней. Авось попадется навстречу некий верховой путник, и Праматери подскажут верный образ действий… Но, люди встречались редко, да и те были пешими крестьянами. Раз увидел повозку, запряженную ветхой гнедой старухой, которая, пожалуй, помнила еще коронацию покойного императора. Другую телегу тащила пара волов. На телеге возвышался немалый стог сена, на сене безмятежно дремал мальчишка, накрыв лицо соломенной шляпой. Джоакин вообразил путешествие вдвоем с миледи, переодетой в крестьянское платье, лежа на стоге сена… Недурная перспектива нарисовалась, жаль, что пришлось отказаться. Затем мимо проскакал почтовый курьер. С этим парнем Джо решил не связываться: у почтовиков быстрые мечи и горячие кони. Либо станет драться, как черт, либо пришпорит коня и улетит – поди догони.

Но вот боги улыбнулись ему: поодаль показалась придорожная харчевня, а рядом имелась коновязь. Правда, она пустовала, но, не ровен час, приедет кто-то на обед, зайдет внутрь, а коня оставит без присмотра. Слово «обед», произнесенное даже мысленно, наполнило рот слюной. Джоакин оставил Леди в поле на приличном расстоянии, а сам пошел в таверну.

Хозяин – добротный усатый крестьянин – был в зале один.

– Мне бы покушать, – обратился к нему Джо.

– А деньги у тебя имеются? – недоверчиво повел бровью крестьянин.

– Еще бы! – солгал парень.

– Ну, так покажи.

Вот же бдительный гад! Джоакин подавил желание выхватить меч и вскричать: «Именем герцогини Альмера, я требую еды и питья!»

– Я… того, отработать могу. Скажем, дрова нарубить…

– Дров не нужно, – возразил хозяин. – Дрова я сам рублю, мне это в охотку. Приятная штука: ты его хрясь – оно и разлетелось… А вот копать не люблю.

– Копать?

– Хочу нужник передвинуть. Надо, значит, новую яму вырыть. Потрудишься – получишь обед.

Джоакин согласился. Хозяин предупредил:

– Только земля там влажная… смотри не уделайся.

Парень получил в руки лопату, был снабжен ценными указаниями о том, каких размеров копать яму, и приступил. Грунт был сырым, липким и черным. Скоро тот же цвет и фактуру приобрел Джоакин. Настроение сделалось отнюдь не радужным. Копать Джоакину не доводилось с детства, и никакой душевной тяги к этому занятию он не испытывал. Что это такое вообще – копать? Будто крестьянин в грязи возится… или могильщик яму роет. Мысль о могиле напомнила ему Полли, и Джоакин совсем приуныл. С тоскливой злобой вонзал лопату в проклятый чернозем, швырял, куда глаза глядят. Комья летели во все стороны, пачкая лицо и волосы. Парню было безразлично. Он провалился в пучину грусти, приправленной презрением к себе. Бедная милая Полли. Он ведь даже не попрощался с нею! Видел лишь, как подлый торгаш застрелили ее, а потом лишился чувств, а когда очнулся, Полли уже лежала в земле, в такой вот яме… Была – и не стало. Как одуванчик: ветер подул – и нету. А сам Джоакин опустился. Славный воин, будущий рыцарь, гвардеец герцога… ага, размечтался! Теперь вот роешь яму и думаешь о том, как украсть коня. Бандит с большой дороги – вот кто ты есть.

По счастью, боги наделили Джоакина полезнейшей чертой: он был неспособен долго переживать унижение. Вот и теперь его душа быстро пресытилась грустью и досадой, и события увиделись ему в новом свете. Чего не сделаешь ради миледи! Махать мечом всякий воин может, таких у герцогини вдоволь. Совсем другое дело – не побояться низкой работы, рискнуть запятнать руки рытьем отхожей ямы и конокрадством. Поступиться даже самым дорогим – своей честью – когда это нужно для спасения миледи! Вот где истинная преданность, вот в чем подлинный подвиг!

Заканчивая дело, Джоакин уже улыбался. Хозяин, что вышел проверить, даже воскликнул:

– Э, э, стой! Разогнался. Уже не нужник, а погреб вышел. От сих до сих зарой обратно.

Покончив с ямой, он добыл воды из колодца и хорошенько умылся, ополоснул даже волосы. А затем, на обратном пути в харчевню, невзначай прошел мимо коновязи. Там расположилась крестьянская телега с парой тихоходов, бричка с хилой лошаденкой и – то, что надо! – крепкий вороной жеребец под седлом. Приободрившись, Джоакин зашел в таверну. Владельца вороного он опознал сразу: хмурый воин при коротком мече и в легкой броне, смахивающий на курьера. Однако не курьер имперской почты, а, скорее, графский посыльный: на груди дублета воина был вышит ястреб со змеей и солнце, такой же герб Джо видел вчера в замке Блэкмора. Это наполнило парня двойной радостью: увести коня у слуги изменника – это вовсе не кража, а боевой трофей.

Хозяин выдал Джоакину харчей, и тот проглотил за минуту, не разбирая вкуса, до того уже был голоден. Однако успевал поглядывать на графского посыльного – тот жевал гуляш и прихлебывал эль, косясь на грудастую селянку, что обедала вместе с мужем за соседним столом. Все это в высшей степени отвечало замыслу: и посыльный, и крестьяне, похоже, просидят тут еще долго. А вот Джоакин уже промокнул свою миску краюхой хлеба, отправил в рот, запил водой и схватился с места. Вылетел было прочь, но вовремя вспомнил о миледи и вернулся.

– Трактирщик, мне бы еще с собой в дорогу еды взять.

Хозяин харчевни качнул головой:

– Об этом, вроде, не договаривались.

– Но ведь работу я хорошо сделал, верно? И эля не просил, водой обошелся. И еще, сам посуди: если ужин надо заново зарабатывать, то когда же мне ехать? Как я при этаких делах до Фаунтерры доберусь? До обеда одну яму копай, до ужина – другую…

Хозяин оценил весомость аргументов и выдал Джоакину лукового хлеба, сыра и редьку, завернув все это в тряпицу. Весьма довольный собой, парень вышел во двор, нагло прошествовал к коновязи и отвязал вороного жеребца.

Конь недобро покосился на него, ударил копытом.

– Ну, ну, – сказал Джо и потер вороного по морде.

Тот отпрянул и всхрапнул.

Джоакин, привыкший к Леди, давно уже не менял коней. Он озадачился было, но лишь на секунду. Потом вспомнил верное правило: лошади, как и девицы, уважают решительность. Нужно действовать прямо и твердо, ясно показать, кто главный. Он крепко ухватил поводья и вспрыгнул в седло. Жеребец притих. То-то же! Знай, кого слушаться!

Джоакин развернул его и ударил пятками… но конь не тронулся с места, а громко возмущенно заржал.

– Ах, ты так! – взъярился воин и со всех сил влупил коня под ребра.

Тогда жеребец встал на дыбы. Не ожидавший такого маневра Джо слетел с седла и оглушительно грянулся на землю. В голове загудело, как в пустом казане.

Он поднялся на ноги как раз вовремя, чтобы увидеть графского воина, хозяина харчевни и крестьянина, выбегающих во двор. При желании, Джоакин справился бы со всеми тремя… но он и не подумал о драке – слишком уж позорной была ситуация. Неудавшийся конокрад застигнут на горячем, сидя в пыли на заднице! Даже смотреть в глаза людям было стыдно, не то что сражаться с ними. Джоакин густо залился краской… и бросился наутек. Вслед ему понесся хохот. Крестьянин с крестьянкой, седой дед из брички, хозяин харчевни с двумя слугами и посыльный Блэкмора – все дружно смеялись, глядя вслед Джоакину. Тот бежал, прихрамывая, потирая ушибленный зад и виляя, как пьяный, из-за гула в голове.

Позже Джоакин понял, что унижение спасло ему жизнь. Не будь зрелище столь потешным, графский воин прекратил бы смеяться, верхом нагнал бы конокрада и на всем скаку снес ему голову.

* * *

День вышел долгим.

Потерпев неудачу в таверне, Джо не утратил надежды разжиться конем и двинулся дальше по дороге. Других харчевен не встретил, как и одиноких всадников, но спустя время добрался до села. Объездив его вдоль и поперек, не приметил ни единой беспризорной лошадки. Зато сам был замечен крестьянами и спрошен: «Вы что разыскиваете, добрый сир? Не нужна ли помощь?» Он спросил, не продает ли кто лошадь, в надежде как-то уломать продавца принять расписку вместо денег. Но нет, никто в селе не продавал коня, да ни у кого и не было коня, достойного доброго сира. Тогда он вспомнил о другом поручении и спросил лекаря. И лекаря в селе тоже не было – вот захолустье-то! Но была бабка-повитуха, которая зналась на травах. Джоакин подался к ней.

Едва увидав его, бабка – землистого цвета карга – заорала, чтобы он убирался прочь сей же час, ибо девичье зелье она нипочем не продаст мужику, пусть ее чумные крысы сожрут, а все равно не продаст!

– Какое еще девичье зелье?.. – оторопел Джо.

– Не прикидывайся, гаденыш! Насквозь тебя вижу! Смерть младенцу готовишь? Нерожденному дитяте своему?! Уйди во тьму, стервец! Чтоб тебя вороны расклевали!

– Чушь какая! – вскричал Джоакин. – Какие к чертям младенцы? Мне для раны зелье нужно, чтобы не гноилась, понимаете?

Бабка успокоилась мигом – так быстро, что аж жуть взяла.

– Покажи-ка рану.

Он пояснил, что раны на нем нет. Она, значит, на девушке осталась.

– А рана какая? Рубленая, колотая, резаная, жженая?..

Он сказал было, что ожог, но усомнился: рана ведь от Перста Вильгельма. Кто знает, ожог это или нет.

– Ну, такая… не так, чтоб от огня, и не совсем от клинка, а нечто среднее…

– Если бешеный пес укусил, то надо было железом прижечь, – зачем-то сказала бабка.

– Никто ее не кусал. Рубанули чем-то, а чем – поди разбери. Вроде бы чем-то горячим.

– Ладно…

Карга ушла, покопалась в закромах, что-то обрушила, выкрикнула гневную тираду про слепых кротов, которые нож от кочерги не отличают, наконец, принесла мешочек порошка.

– Размешай с водой, чтобы густая каша получилась, потом смажь рану, понял?

– Понял.

– Твоя девица орать будет, но ты спуску не давай, все равно смажь. А то загноится и помрет. Понял?

– Понял.

– Ну, раз понял, то деньги плати.

Денег у Джо не было, и бабка высказала ряд соображений по этому поводу. Джоакин покраснел, побелел, стал на полфута ниже ростом, но тут знахарка сменила гнев на милость и отсыпала ему наперсток порошка – за так.

– На два раза хватит. Потом найди денег и приходи с девицей вместе. А не то помрет. Понял?..

С огромным облегчением он сбежал от нее, вспрыгнул на спину Леди и поскакал через деревню. И тут увидел дивную штуку: на заборе висело седло с подпругой! Кто-то расседлал лошадку и оставил сбрую вот так, небрежно! Эх, сельская доверчивость! Он схватил седло и понесся во весь опор, вылетел из деревни, так и не пойманный на горячем. Лишь позже сообразил, какого свалял дурака: ему бы не седло хватать, а разыскать лошадь, что под ним была, и ее увести! А теперь-то пропажу заметили, и назад вернуться никак не выйдет.

В отчаянии он двинулся прямиком через поле, кляня себя за недомыслие. Да и не только себя – многим досталось. Треклятый посыльный графа – оседлал Темного Идо вместо коня. Чертовы нищие крестьяне – не держат лошадей. Проклятые домоседы – вот никто никуда не едет! Человек же не дерево, должен странствовать, а не взаперти сидеть! Так ведь нет, ни один не оторвет свой зад от лавки и не выедет на дорогу! Чтоб вам всем неладно было!

Да и вообще, Альмера эта – какая-то бедная земля! Отчего никто не пасет коней? Вот у нас, в Южном Пути, всякий крестьянин держит лошаденку! Хоть какую, хоть захудалую, а держит. И под вечер обязательно выведет на луг, стреножит да и оставит пастись. Бери – не хочу! А здесь…

И вдруг заметил вдалеке коня. Тот в одиночестве жевал траву, никто не следил за ним. Джоакин рванулся к добыче.

Оказался, не конь, а кобылка. Костлявая, узкогрудая, с проваленной спиной. Но другой не было, а солнце шло на убыль, и Джоакин взял эту. Как-нибудь обойдется, – сказал он себе.

Уже вечерело, когда воин вернулся к хибаре. Он вел двух лошадей (одну – под седлом), нес за пазухой пол-буханки лукового хлеба с куском сыра, в кармане имел мешочек зелья, и чувствовал себя настоящим героем.

– Миледи, – крикнул он еще с улицы, – я вернулся!

Было бы здорово, чтобы она вышла на порог ему навстречу. И причем – без вуали. Так, чтобы он увидел радость на прекрасном лице. Не зря он покричал заранее – пусть Аланис знает, что это он, и смело выходит встречать безо всякой маскировки.

– Чего-оо? – донесся изнутри грубый хриплый голос.

Джоакин нахмурился. Голос миледи и утром звучал скверно, но теперь совсем уж испортился. Неужто ей стало настолько хуже? Тьма, конечно! Ведь рану не промывали уже целые сутки!

– Простите, миледи, что я так долго… – сказал парень, входя в лачугу.

И замер. В углу, на груде тряпья, лежал грязный заросший мужик в обрывках ливреи. Бродяга. Бесформенная шляпа, похожая на воронье гнездо, закрывала его лицо. Бродяга поднял ее, исподлобья зыркнул глазами и прохрипел:

– Ну, здрааасьте… еще один.

Язык у бродяги заплетался.

– Где миледи?! – подскочил к нему Джо. – Я тебя спрашиваю: что с нею сделал?!

– Это мое место! – рыкнул в ответ бродяга. – Мое, понял? Еще весной нашел! Все добро тут – мое!

Он скомкал дерюгу, на которой лежал.

– И вот это – тоже мое.

Бродяга подтянул к себе поближе бутыль с мутной жидкостью.

– Мое место. Уходи отсюда!

– Если ты мне сейчас же не скажешь, где она…

Джоакин ухватил бродягу за грудки, но тут же выпустил: до того омерзительно тот смердел.

– Чего разошелся?.. Видел твою деваху… Я ей тоже сказал: мое место!..

– Где она?

– Зашел я днем, а она, понимаешь, сидит… Прямо тут, на моем месте. Я ей: чего расселась? Убирайся! Вот что сказал…

– Да ты хоть знаешь, кто она? – взревел парень.

– Чего мне знать-то… Сидит на моем месте, я и говорю: уходи отсюда! Она что-то в ответ… Я и слышу: она какая-то, не того…

– Какая?

– Больная, вот. Хворая деваха… Я и сжалился: говорю, ладно, раз больная, то сиди под крышей… Но только вон там, на земле, а тряпки мои, не отдам!

– Жадная скотина, – процедил Джоакин.

– Не, не, не скотина! – замотал головой бродяга. – Чего ты так о ней? Она же не знала, что место мое. А как узнала, так сразу и пересела. Сидит такая несчастная, морда занавешена… я и говорю: на вот, хлебни.

– Хлебни?!

– Ага… ну, доброе сердце у меня, что уж… дал ей хлебнуть – отсюда вот, с бутыли…

Он выдернул пробку и хлебнул сам для иллюстрации слов.

– Воот, дал я ей, значит… А она только в рот – и тут же назад. Выплюнула, представь! Хорошее же пойло, на вот, понюхай! Хорошее, а она плюется! Я ей чуть не врезал за такое.

– Ударил?.. Ее?! – Джоакин непроизвольно ухватился за эфес.

– Да не ударил, пожалел… Хворая, жалко. Только замахнулся, чтобы знала… А она и ушла.

– Куда ушла?

– Туда вон… – бродяга неопределенно мотнул головой в сторону леска.

– Давно?

– Кто ж знает… – Джоакин бросился к выходу, а бродяга крикнул ему вслед: – Ты с ней лучше не того… больная она, слышишь?

В состоянии близком к отчаянию он вбежал в лес. Царила темень, за двадцать шагов не различишь деревьев. Как найти девушку?! Далеко ли она ушла? Было бы правильно прятаться невдалеке от лачуги, ведь она знала, что Джоакин вернется… Но могла и сглупить, уйти в самую чащу. Девушка все-таки, к тому же хворая, испуганная… Ему стало настолько жаль ее, что сжималось сердце.

– Миледи!.. – закричал Джоакин. – Миледи, отзовитесь! Я вернулся!..

Ответа не было, он бежал дальше в лес, петляя зигзагами, и кричал:

– Леди Аланис! Умоляю, отзовитесь!.. Слышите меня?

Потом спохватился, что орать во весь голос имя герцогини – не лучшая идея. И стал орать свое:

– Джоакин Ив Ханна! Я – Джоакин!

Услыхав его голос, она должна выйти. Ведь знает же, что ему можно доверять!

– Я – Джоакин Ив Ханна! Не прячьтесь от меня, миледи!

Но она все не отзывалась, и парень впадал в отчаяние. Стемнело уже настолько, что он то и дело спотыкался о корни. Чтобы видеть хоть немного, вышел на опушку, к реке, пошел вдоль нее. Возможно, и Аланис спряталась где-то здесь, у воды.

– Миледи! Миледи! Я – Джоакин!

Ему не хотелось даже думать о том, что будет, если он не найдет ее. И он не думал, просто шел и продолжал кричать. Позже, отойдя уже довольно далеко от лачуги, сообразил, что оставил там лошадей, и за ними придется вернуться. Что, если он найдет миледи без чувств? Тогда точно понадобится лошадь! Он повернул назад и бегом ринулся к мазанке… и вот тут увидел девушку. Возникла прямо на его пути, закутанная в плащ, сумрачная. Ее фигуру невозможно было спутать ни с кем.

– Миледи!..

От счастья Джоакин бросился к ней и едва не стиснул в объятиях. Она отшатнулся и процедила:

– В… вы!

Столько презрения вложилось в эти два звука, что Джоакин замер.

– Миледи?..

– Н… не было весь день. Я д… думала, вы привели Блэкмора. Г… где были?

Ее голос дрожал – от злости или страха. Джоакину вновь захотелось обнять ее и успокоить.

– Все хорошо, миледи, я с вами! Теперь вы в безопасности…

Он протянул руку, чтобы погладить ее по плечу.

– Не сметь! – шикнула Аланис. – Почему т… так долго?

– Возникли некоторые непредвиденные трудности. Но все успешно решено, и ваши приказания выполнены.

Рассказ о том, как нелегко было преодолеть все препятствия, он решил пока отложить. Вынул узелок с едой, протянул девушке.

– Вот, возьмите.

Она развязала, поднесла к лицу, чтобы разглядеть.

– Редька? Луковый хлеб?..

– Верно, миледи. Там еще сыр имеется.

– Ах, к… какое лакомство! В… вы меня осчастливили! А снадобье?

Он протянул сверток с порошком.

– Вот…

– Это еще что? – герцогиня брезгливо тронула порошок кончиком пальца, понюхала. – Сушеный помет?

– Нет, что вы!.. – твердо возразил Джоакин, хотя, строго говоря, и не был уверен. – Прекрасное и действенное снадобье. Нужно размешать с водой и смазать…

– Вы с… свихнулись? Я не стану мазать этой дрянью свое тело!

– Но знахарка сказала: обязательно нужно смазать, иначе рана загноится…

– З… знахарка?.. – слово слетело с языка миледи как-то криво, боком. – Какая еще з… знахарка?

– Ну… понимаете, в том селе не было лекаря, но люди сказали, что бабка-повитуха вполне благонадежна. Она все хвори пользует…

Леди Аланис швырнула ему сверток с порошком.

– Заберите эту мерзость. Знахарка вместо лекаря, куриный помет вместо с… снадобья, редька вместо еды! В… вы хоть что-то можете сделать, как следует?! Всем известно, что Южный Путь обделен умом. Но чтобы настолько! В… впервые вижу такого т… тупого наемника!

– Миледи, я вас попрошу… – сдерживая горечь, сказал Джоакин.

– Нет уж, это я вас попрошу! – она распалялась все больше, даже голос перестал дрожать. – Мне нужен хороший лекарь, хорошее снадобье, хорошая еда! Это что же, невыполнимая задача для выходца Южного Пути? Ладно, военное дело – уж ратных-то подвигов от вас никто не ждет. Но мне думалось, хотя бы в пище путевцы знают толк! Зачем вообще ездили? Просто наловили бы пиявок в канаве – по-вашему, они сгодятся и в пищу, и для врачевания!

Джоакин потемнел от обиды, что, впрочем, произошло незаметно в виду темноты.

– Миледи, вы понятия не имеете, с какими трудностями я столкнулся. Ни один ваш рыцарь не пошел бы на то, что сделал я! Чтобы добыть коня…

Внезапно миледи осознала данный аспект ситуации.

– Стойте. А где, собственно, кони? Вы не только не привели мне лошадь, но и потеряли свою? – В голосе проступило злое веселье. – Бедняга! Но не тревожьтесь, сударь, присядьте тут, на берегу, а я сбегаю и разыщу вашу кобылку! Или, может быть, лучше привести корову? Ведь я не знаю, на чем привыкли ездить жители Южного Пути! Какой скакун вам по нраву? Вол? Баран? Возможно, свинья?..

– Миледи, – скрипя зубами, процедил Джоакин, – обе лошади в порядке. Одна из них даже оседлана. Они на опушке, у лачуги. Сейчас приведу их.

– Одна даже оседлана? Вот так чудо! А вторая что, привязана к плугу? Теперь я понимаю, отчего вас так долго не было! Без плуга лошадка быстрей бы пошла, но где вам догадаться…

От обиды он не смог найти ответа. Но этого и не требовалось.

– Ступайте, приведите скакунов! А я попытаюсь впихнуть в себя то, что вы зовете едой.

Джоакин ушел. Смятение его было столь сильно, что ни одна мысль не появилась в голове за всю дорогу до опушки и обратно. Он пытался сказать себе, что голод и хворь, и испуг выведут из равновесия любую девушку, так что нужно быть снисходительным… Однако, обида заглушала все мудрые слова. Чтобы успокоиться, он даже сошел к реке и умылся прохладной водой. Вроде, немного полегчало…

Когда вернулся к миледи, ведя за собою двух лошадей, она приветствовала его словами:

– Я оставила вам половину редьки – в… вашего любимого лакомства!

Он подвел герцогине кобылу, всей душой уповая на ночную темень. Какое там!.. Леди Аланис все поняла по одному лишь силуэту кобылки. И расхохоталась.

– О, Светлая Агата! Где вы нашли это существо? В лошадиной богадельне? Может, вырыли на кладбище и чарами знахарки вернули к жизни? – Она смеялась, прижимая ладони к груди, и никак не могла успокоиться. – Сударь, вы меня удивили! Всю жизнь езжу на лошадях, но не подозревала, что эти звери могут дожить до ста лет!

– Миледи, – проскрипел Джоакин, – завтра я найду вам другую…

– Мы поедем сейчас же! Только ночью можем двигаться б… безопасно!

Внезапная тревога вытеснила прочь всю его обиду. Джоакин понял, почему дрожит голос миледи: от лихорадки у нее стучат зубы! Рискуя навлечь гнев, он крепко взял ее за руку и прикоснулся ко лбу. Так и есть: леди Аланис сжигал жестокий жар.

– Вам нельзя ехать, – сказал воин. – Болезнь обострилась. Нужно обработать рану средством и лечь спать, а завтра я разыщу лекаря и привезу к вам. Клянусь, хоть бы мне его силой пришлось тащить – все равно привезу.

– Р… раз так говорите… – протянула герцогиня, – …то, стало быть, точно нужно ехать сейчас. Не помню случая, чтобы вы не ошиблись. М… мы тронемся в путь немедленно.

– Но вам нельзя, миледи! Сделается хуже!

– Мне с… сделается хуже, если я проведу еще хоть час в этом лесу. Мне необходим пристойный лекарь и пристойное снадобье! И постель, которая похожа, знаете… на постель!

Джоакин тяжело вздохнул.

– Возьмите мою лошадь, миледи. А я поеду на… той, другой.

– Э, нет, сударь. Вы сломаете хребет несчастной старушке. Сегодня я оседлаю ее, а завтрашним днем найдете мне п… риличного коня.

* * *

Ехали неспешным шагом, считай, еле ползли. Ночью иначе и нельзя, тем более, когда конь ненадежен. Кратчайшим путем выбрались из лесу, но на дорогу не сунулись, а двинулись прямиком через безлюдные поля.

Оба молчали. В душе Джоакина бурлила обида. Переполняла и распирала, подкатывала к горлу горячей густой массой, будто кипящая смола в крепостных котлах. Говорить не хотелось, да и мыслей ясных не было, даже дышалось с трудом. Джоакин Ив Ханна не привык, чтобы над ним насмехались. Не тот он человек, над кем можно безнаказанно смеяться! С детства понял: никому нельзя спускать, чуть что – давать сдачи. Только так добьешься уважения. Крестьянские мальчишки рано стали его побаиваться. Старшие братья, бывало, подтрунивали – Джоакин и на них кидался с кулаками. Несколько раз братья задали ему трепку… но смеяться перестали, зауважали. Отец и мать никогда не унижали сына. И сельский старейшина, и судья говорили с ним вежливо, и даже епископ Холмогорья – отцовский сюзерен! Торгаш Хармон попробовал было посмеяться над Джоакином… но вскоре жестоко раскаялся, когда сидел в каменной могиле! Сидеть бы ему там по сей день, если бы не Джоакин Ив Ханна!

Словом, молодой воин был не из тех, кто привык таить в себе обиду и сдерживать злость. Однако сейчас другого пути не было, кроме как молча терпеть, и давалось это с великим трудом. Джоакин задумался: со всеми ли Аланис так жестоко насмешлива, или только с ним? Оба варианта ответа ему ни капельки не понравились. Если со всеми, то, значит, не стоит надеяться, что она станет добрее, когда выздоровеет. А если только с ним, то, выходит, он в ее глазах стоит ниже самого низкого из ее слуг. Откуда же такое презрение?

Может быть, дело в том, что он из Южного Пути? Вдруг меж домами Лабелин и Альмера есть давние счеты, кровная вражда, о которой он не знает? Но миледи должна понимать, что он никак не связан с Лабелином! Хотя, пожалуй, стоит сказать об этом отдельно: я, мол, никогда не служил Лабелину, да и вообще, с Южным Путем имею лишь ту связь, что родился там, но военную карьеру делал на Западе…

А может, все испортил этот мерзкий бродяга со своим пойлом? Нахамил дворянке, разозлил, а Джоакин попался под горячую руку! Следовало проучить бродягу и доложить об этом Аланис – вот тогда бы она подобрела.

Или, возможно, стоило проявить большую твердость? Девушки любят крепкую мужскую руку. Надо было жестко ей сказать: «Я решил: останемся здесь на ночь. Значит, так тому и быть. Хотите выжить – слушайтесь». Верно, именно это он и сказал бы, если бы обида не сбила с мысли. А еще ни в коем случае нельзя показывать, что тебя легко задеть. На все ее шутки стоило ответить: «Смейтесь себе сколько угодно, мне без разницы. Я даже радуюсь за вас, ведь смех помогает выздоровлению. А делать мы все равно будем то, что я скажу». Именно так. И сказать это с равнодушной такой прохладцей, с уверенностью в своем превосходстве. Вот как Хармон учил говорить, когда Джо изображал лордского вассала. Теперь-то этот урок пойдет на пользу!

Он почувствовал желание сказать что-нибудь прямо сейчас, причем с таким равнодушием и холодным достоинством, чтобы миледи сразу поняла: все ее насмешки пропали даром! Он спросил, тщательно выдерживая тон:

– Позвольте осведомиться, куда мы направляемся?

– В Клерми.

Что это за Клерми и где оно – Джоакин понятия не имел. Но спросил со знающим видом:

– Почему именно туда, миледи? В чем превосходство сего населенного пункта?

– Стану я отчитываться перед наемником.

– Я – вольный меч, благородный странник, миледи. Воинская честь составляет важнейшее различие между мною и наемным отребьем!

Леди Аланис не ответила. Он поглядел на нее и залюбовался: грациозная стройная фигурка, вдвойне романтичная в лучах лунного света. Даже чахлая кобыла под нею смотрелась не так уродливо, как будто переняла у всадницы долю грации. Обида начала растворяться в душе воина. Он добавил несколько мягче, хотя и с должным самоуважением:

– И если уж вам так не мил Южный Путь, то извольте знать. Военному делу я обучался в землях, совершенно на него не похожих. Мои боевые странствия пролегали через Ориджин, Закатный Берег и Мельничьи Земли. Также мне довелось служить барону Бройфилду в подвластной вам Альмере.

Она и тут не ответила, и Джоакин пригляделся внимательнее: уж не уснула ли? Тогда заметил скверную штуку: плечи девушки мелко подрагивали, а при дуновениях ночного ветра она зябко сжималась, кутаясь в плащ.

– Миледи, уж не усилилась ли ваша лихорадка?

– В… вам какое дело? – дрожа, процедила Аланис.

– Ваше здоровье – моя главнейшая забота! Давайте сделаем привал, обработаем рану, а затем я разожгу костер и согрею.

– П… пока темно, мы будем ехать! – отрезала герцогиня.

– Я искренне тревожусь за вас…

– Сударь, прошу: едьте молча. Н… не справляетесь – побеседуйте со своей кобылой. Но меня оставьте в покое!

Досада вновь сдавила горло, но вскоре уступила место тревоге, а затем примешался и оттенок стыда. Разве можно обижаться на раненую, слабую, испуганную девушку, недавно утратившую отца? Разве она не делает все возможное, когда просто едет сама, без посторонней помощи? Чего еще можно ждать от нее?!

Она ехала час за часом. Прохлада усиливалась, выпала роса. Миледи комкала платье на груди, сжималась, тщетно стараясь согреться. Джоакин предложил свой плащ, и она отказала гневным взмахом руки. Однажды она зашаталась и едва не упала с лошади. Однако, ей достало упрямства, чтобы продолжать движение до самого утра.

Когда рассвело, от джоакиновой обиды не осталось и следа. Было лишь сострадание… и восторг.

Колпак

15 сентября 1774г. от Сошествия

Фаунтерра

Сидя на полу тренировочного зала, Менсон Луиза рода Янмэй рисовал коня.

Конь выходил отличный, особенно – грива: угольно черная, яростно пламенистая. Менсон тщательно выводил изгиб каждой пряди. Покусывал кончик бороды, пытаясь представить ветер, треплющий конский волос. То и дело подтачивал карандаш бритвой: тот быстро тупился и приходил в негодность. Ничего другого на рисунке не было, одна лишь грива. Менсон рисовал то, что видел в своем воображении, а видел он только гриву.

Зал оглашался стуком учебных мечей. Владыка рубился с лазурным гвардейцем. Тот был из новеньких и, по незнанию, принялся поддаваться. Адриан трижды выбивал у него меч. Менсон не следил за боем – его интересовал гривастый конь. Он слышал только звуки ударов: тук – тук – стук – тарам! Меч полетел на пол. Тук – стук – тук – стук – тарам! Кто-то снова лишился оружия. Менсон знал, что побеждает владыка. Не было нужды смотреть.

Он почесал подбородок, прищурился и понял, что две длинные пряди должны спадать набок и тянуться вдоль конского хребта. Менсон нарисовал их, а затем и луку седла, которой почти касался кончик пряди. …тук – стук – хах! – тук – тарарам!

– Бейтесь в полную силу, – холодно бросил владыка. – Если вы неспособны на большее, то вам не место в гвардии.

– Ваше величество…

Пристыженный рыцарь подобрал меч, а женский голос из ложи произнес:

– Никто не сравнится в бою с вашим величеством!

Их там двое, женщин: невеста-выскочка и Медведица из Нортвуда. Бесстыдная лесть – это по части невесты. Менсон представил, что девица перекатывает слова на языке, как листья табака, обильно смачивает слюной, перетирает зубами и сплевывает сладковатую липкую жвачку. Он нарисовал передние зубы лошади.

Звук шагов, шорох воздуха. Владыка прошелся по залу, вращая мечом, разминая кисть.

– Клэнси, повторите-ка еще раз, что пишут Литленды?

Клэнси – первый секретарь императора. Если Менсон посмотрит на него, то увидит сияющую лысину и непременно подумает о самоваре.

– Ваше величество, герцог Литленд заверяет вас в своей преданности и клянется прибыть ко двору, едва уладит пограничный конфликт.

– С западниками, надо полагать?

– Да, ваше величество.

– Что за конфликт?

– Письмо коротко, ваше величество: голубиная почта. Герцог сказал только, что его форпосты атакованы кочевниками.

– Ясно, – тон владыки изменился: – Чего вы ждете, сир? Нападайте!

Шаги – стук мечей. В этот раз жестче, суше, яростней. Гвардеец атаковал в полную силу. Зубы жеребца выходили ровными, острыми, длинными: конь молод и горяч. Хах! Стук. Стук. Хах. Шаги смещались, гвардеец давил владыку, теснил к краю площадки. Адриан берег силы и отступал. Заманивает, – отметил Менсон, выводя конскую губу. Звонко отстучала серия ударов. Один звук выпал – глухое касание, гвардеец задел корпус владыки. А в следующий миг вскрикнул: владыка рубанул по ногам и попал в коленную чашечку.

– Слабо, – констатировал Адриан. – Капитан Бэкфилд, на позицию.

Капитан вышел, молодецки пришаркивая подошвами. Со свистом рассек воздух.

– Капитан, – спросил император, – что с агентурой Ориджинов?

– Истреблена под корень, ваше величество!

Клац – стук – стук. Владыка провел пробную атаку, капитан парировал.

– Под корень? Правда?

– Тридцать шесть шпионов взяты. Мои люди работают с ними.

Хах. Стук. Стук.

– Я слышал, кто-то успел бежать…

– Адъютант лорда-представителя.

– Кто-то остался в Фаунтерре, верный Ориджинам?

– Никак нет!

Стук. Стук. Стук. Серией мощных ударов владыка отбросил капитана к ложе.

– Неужели? Прямо ни одного?

– Не могу знать, – сквозь стук мечей процедил Бэкфилд.

– Лучше. Правда всегда лучше. А что с голубятнями?

– Голуби… шарк… конфискованы… стук, стук… все до единого. В этом клянусь!

– Берегите их… стук… и руки ориджиновых шпионов.

– Беречь?.. – с недоумением ляпнул капитан и в следующий миг лишился меча.

В голосе Адриана послышалась досада.

– Скверно, что приходится объяснять. Мятежник не должен быть слеп. Он должен видеть то, что я пожелаю.

– Ааа…

Грифельный жеребец на листе обзавелся губами и раздутыми ноздрями. Менсон пожевал бороду, критически оценил работу, подправил нижнюю губу. Так много краше: в рисунке сквозил оттенок обиды, а теперь его нет, осталась только ярость. Можно браться за глаз. Менсон поставил едва заметную точку – будущий центр зрачка.

– Каковы вести из Альмеры, капитан?

– Ваше величество, приарх Галлард докладывает, что держит Красную Землю под полным контролем.

– Не сомневаюсь, что он докладывает именно это. А что говорят ваши агенты?

– Вассалы неспокойны, ваше величество. Некоторые бароны противятся власти приарха. Говорят, его регентство над юным лордом Альбертом незаконно. Говорят, нельзя просто самовольно взять регентство над великим лордом – это должен утвердить совет прим-вассалов.

– Многие так говорят?

– Меньше половины. Но еще…

Бэкфилд замялся, Менсон успел нарисовать несколько ресничек.

– Что, капитан?

– Некоторые дворяне Альмеры недовольны поступком вашего величества.

– Некоторые?

– Ну… больше сотни, ваше величество.

– Недовольны?..

– Просят приарха порвать союз с вами и лишить вас благословения церкви.

– Просят?

– Угрожают сбросить Галларда и выбрать регентом того, кто отомстит за герцога Айдена и леди Аланис.

– Тьма вас сожри, капитан! Научитесь говорить прямо!

Скрипнув подошвами, владыка атаковал. Скрестились мечи. В ложе Медведица что-то шепнула ее высочеству. Шут Менсон выводил огромный влажный глаз. Глаз был черен, как и грива, но из-под века выглядывала полоска белка, придавая оттенок неистовства. Менсон от напряжения покусывал губы.

За пару минут владыка разделался с капитаном. Однако Бкэфилд оказался крепок: когда поединок окончился, Адриан тяжело дышал и разминал запястье.

– Вы непревзойденны, ваше величество!.. – мурлыкнула невеста.

– Неужели?.. – хмуро бросил Адриан. – А вы что скажете, леди Сибил?

– Согласна с ее высочеством, ваше величество.

Когда Медведица хвалит кого-то, ее голос похож на вино с медом. Но сейчас меда не было, одно вино.

– Долго бы я выстоял против кайра?

Менсону увиделось, как в голове графини вертится кубик, и на каждой грани написан лживый ответ: «Я не видела кайров в бою» – «Лучше вас нет никого!» – «За кайрами сила, но вы ловчее и хитрей» – «Полководцу необязательно уметь…»

– Ваше величество уложит любого кайра, – сделала выбор Медведица, и Менсон громко чихнул.

– Ну, мне, конечно, сложно судить, – добавила графиня, – я не видела кайров в деле…

Менсон снова чихнул.

– Эрвин – не кайр, ваше величество, – наконец, сказала правду Медведица.

– Вы что, ровняете меня с ним? – с неожиданной злостью процедил Адриан.

– Нет, ваше величество.

– Ориджин – бесчестный подонок и трус. Сосунок.

– Да, ваше величество.

– Он недостоин погибнуть от моего меча. Умрет с позором на плахе – вот что его ждет.

– Да, ваше величество.

Что-то такое сделалось с воздухом… от последних реплик он стал не то липким, не то грязным. Менсон ощутил потребность сказать. Уже давно – лет пятнадцать – Менсону с трудом давались длинные фразы. Смысл, который хотелось передать, он видел сперва как картинку. Сейчас это был терьер, идущий на кабана. Клыки вепря сверкали, как искровые лампочки, а под лапами терьера лежал не то снег, не то битое стекло.

Потом Менсон долго подбирал слова, чтобы выразить увиденное, и слова никак не клеились в предложение, рассыпались, крошились. Благородство… нужно иметь… хитрый враг… стратемы… недооценивать… в ярости… риск… Шут словил за хвосты нестройную стайку слов и выкрикнул погромче, пока они не сбежали:

– Хитрррый враг, владыка! Не принижай! Опасссно…

Адриан поглядел с легкой растерянностью – кажется, забыл о том, что дядя находится здесь. Помедлив, кивнул:

– Да, Менсон, ты прав. Ориджин хитер, этого не отнять. Генерал, на позицию!..

Алексис Серебряный Лис прошагал на центр зала с гордо поднятым подбородком. Мятеж северян пошел ему на пользу, даже дважды. Генерал повенчался с высокородной маркизой Валери, по которой давно вздыхал, а вдобавок стал главнокомандующим всеми войсками Короны. Уильям Дейви, полководец Южного крыла, оказался в немилости из-за дружбы с Ориджином и был понижен до батальонного командира. На его место претендуют несколько знатных военачальников: шиммерийский принц, сын герцога Фарвея, барон Блейк – генерал имперской кавалерии. Покуда император не принял решение, Серебряный Лис остается единственным главой искрового войска.

Когда-то и Менсон был полководцем. Говорят, неплохим. Сам он почти не помнил того времени. Сейчас Менсон смог бы командовать войском из двух человек. Удерживать в сознании больше двух объектов стало невыполнимой задачей… Однако он сохранил способность оценивать других военачальников. Шут не пользовался логикой – это было слишком сложно. Просто смотрел и слушал, и откуда-то знал, чего стоит полководец. Так он знал, что принц Шиммери и младший Фарвей, и Блейк – все трое слабее Уильяма Дейви, а тот, в свою очередь, хуже Лиса. Серебряный Лис, пожалуй, уступает только двоим в Империи: владыке и старшему герцогу Ориджину… Хорошо, что мятежом командует младший.

Пока Менсон Луиза вырисовывал ухо жеребца, Алексис взял учебный меч, сделал несколько пробных выпадов.

– Ваше мнение, генерал? – спросил владыка. – Как разбить хитрого врага?

– Мятежник требует, чтобы вы отреклись от власти. Стало быть, он пойдет на Фаунтерру. Нет других способов заставить вас отречься.

– И каким путем он пойдет?

– По суше через Южный Путь. Мятежник не имеет шансов разбить нас в честной схватке. Он попытается привлечь союзников, чтобы получить численное превосходство. Но лорды боятся вас, ваше величество. Они станут на сторону мятежника, только если поверят в его силу. Для этого он должен выиграть хоть одну битву.

– Согласен с вами, генерал. Будь вы Ориджином, как бы вы добились победы в первой битве?

Клинок Алексиса рисовал в воздухе восьмерки. Казалось, мерное движение меча помогает генералу размышлять.

– Искровая пехота особенно сильна на равнинах. Наше войско неуязвимо, пока сохраняются боевые порядки. Значит, Эрвин попытается выманить нас на пересеченную местность. Идеально подойдут холмы на севере Южного Пути. В них сложно развернуть пехотный строй, к тому же, там нет искровой силы, чтобы после боя перезарядить копья. Будь я младшим Ориджином, ваше величество, я вступил бы в Южный Путь, но задержался бы в северной, холмистой его части. Сжигал бы села, грабил и убивал людей. Ждал бы, пока имперские войска придут на помощь и войдут в холмы, а тогда дал бы сражение на выгодной мне позиции.

Речь генерала была слишком длинной и не уместилась в сознании Менсона. Он потерял смысл, но слышал интонацию. Звук мельничного жернова. Генерал знал, о чем говорит.

– Вы правы, – сказал владыка. – Я поступил бы так же… на месте младшего Ориджина. Грабил…

Император атаковал, генерал парировал.

– …убивал…

Удар – блок.

– …разрушал города…

Удар – блок.

– …сжигал урожаи на полях.

Удар – блок. Удар – блок.

– Мы должны позволить ему это, генерал?

Лис увел вбок меч Адриана и резко контратаковал. Владыка еле успел отпрыгнуть, клинок свистнул у его груди.

– Чем дольше Эрвин задержится на севере, тем ясней покажет себя трусом. Да, мы дадим ему время…

Лис теснил владыку серией мощных рубящих ударов, тот был вынужден отступать.

– …дадим ему время на малодушие и низость. Когда Империя увидит, чего стоит мятежник, все отвернутся от него.

– И тогда?..

– Мы придем со всей мощью. У Эрвина не будет надежды. Он даст бой и погибнет… либо сдастся. Думаю, выберет второе.

Серебряный Лис выполнил красивый обходной выпад. Император отскочил и едва устоял на ногах. Генерал опустил клинок, давая владыке передышку.

– Хорошо, – Адриан кивнул дважды, мол, и поединок хорош, и план. – Но мы должны знать, что Великие Дома подчинятся нам, а не мятежнику. Откуда мы знаем это?

– Ваше величество… – начал Лис, владыка качнул головой.

– Я хочу задать этот вопрос вам, леди Сибил.

Менсон подточил карандаш, приступая к левой передней ноге. Сложная штука. Одна неловкая линия – и конь выйдет неуклюжим либо медлительным, боязливым или дурным. По тому, как лошадь ставит переднюю ногу, знающий человек многое скажет о ней… Кто-то когда-то обучал Менсона. Возможно, старший конюший. Говорят, когда-то у Менсона были конюшни.

Графиня Нортвуд с поклоном поднялась, обретя некое сходство с девушкой-студенткой, вызванной отвечать.

– Ваше величество, Нортвуд готов служить вам со всей преданностью. Мой лорд-муж, граф Элиас, со своими славными сыновьями сейчас направляется в Фаунтерру, чтобы лично принести клятву. Они спустятся по Торрею до Уэймара, затем пересекут Дымную Даль и через три недели будут в столице.

– Я имел в виду не только Нортвуд, графиня. Как вы оцениваете намерения других земель?

– Герцог Лабелин уже заверил ваше величество в преданности, и нет причин сомневаться в нем. Тем более, когда над его головой занесен меч Ориджина. Граф Шейланд, несомненно, встанет на вашу сторону, едва выберется из Первой Зимы. А если не выберется, то его вассалы не простят Эрвину убийства Виттора. Приарх Галлард Альмера также предан вашему величеству – я готова за него поручиться. Правда, к сожалению, в Красной Земле сейчас неспокойно, и Галлард не сможет прислать войско вам на помощь.

– Это очевидно… Как на счет остальных?

– Генри Фарвей сообщил «волною», что захворал и вынужден задержаться в Сердце Света.

– Вы ему верите?

– Конечно, нет, ваше величество! Старый пройдоха тянет время, чтобы посмотреть, чья сторона возьмет верх. Но это и на пользу вашему величеству: с течением дней станет ясно, что ваша сила растет, а Эрвин трусит.

– Допустим. Юг?..

Голос владыки звучал как колесо водяной мельницы. Менсон был уверен: владыка сам знает ответы, но испытывает искренность графини. Медведице хватило ума ответить честно:

– Юг сейчас очень обособлен. Литленд и Шиммери – почти что отдельные королевства, а не вассальные земли Империи… К тому же, Литленды могут таить обиду за то, что вы отвергли Ребекку… Юг не поспешит на помощь вашему величеству. Важно то, что и вашим врагам он не сможет помочь – слишком далеко.

– Уже неплохо. Половина Севера на моей стороне. Центр присоединится к нам со временем. Юг вынужден остаться в стороне в силу своего расположения. Несмотря на пламенное обращение Северной Принцессы, Ориджину сильно недостает союзников.

– Да, ваше величество.

– А что вы скажете о западных землях, миледи?

Карандаш замер в руке Менсона. При слове «запад» он ясно увидел: копыта жеребца не должны касаться земли. Конь мчится галопом по полю, усыпанному человеческими черепами. Подковы дробят кости, расшвыривают зубчатые обломки. Менсон выкрикнул несколько слов. К большой досаде, ни одно из них не выражало мысль в точности… да и мысли как таковой не было – лишь тревожное, черное чувство.

– Угррроза. Сжатая пружина. Тетива. Кипящая смола!

– Ты не переоцениваешь их, Менсон? Кочевники разрознены, дики, недисциплинированны. И они ни за что не станут на сторону мятежников, поскольку мятежники – Ориджины.

Шут попытался подумать над ответом, и увидел собственную мысль как картинку. Поискал слова, чтобы описать ее:

– Выплескиваются. Черное варево. Льются через край!.. Много лет заперты в страхе… теперь свободны.

– Свободны? Западники?.. Менсон, ты о чем?

Он погнался за этой мыслью, но она уже растаяла, а остался лист с рисунком, и шут сказал:

– Утром я видел коня. Посмотри, владыка – хорош ли?

Он поднял лист, император взглянул.

– Он вышел жутким, твой жеребец.

– Такого видел, владыка! Нынче утром. Они приехали. Прррибыли.

– Кто прибыл?..

Шут услышал шаги на пороге и не ответил. Он не знал имен тех, кто прибыл. Но вот секретарь, вбежавший с докладом, – этот точно знает.

– Ваше величество, явились послы двух западных графств – Рейса и Закатного Берега. Им сказано, что будут приняты завтра. Они просят о немедленном приеме. Утверждают, что дело…

– …не терпит отлагательств, – окончил Адриан. – Не сомневаюсь в этом. Приведите их сюда. Я приму их присяги в тренировочном зале.

Секретарь удалился. Адриан поднял меч и к моменту, когда послы вошли в зал, обезоружил Серебряного Лиса.

Ради этих людей Менсон отложил рисунок и встал на четвереньки. Он решил, что в такой позе сможет лучше рассмотреть послов. Так и вышло. Менсон видел их со всей ясностью, зорко выхватывая детали.

Первым шел граф Рантигар – правитель Закатного Берега. На нем был черный дублет, расшитый золотыми узорами, перепоясанный широким алым ремнем. В роскошных ножнах покоился кривой кавалерийский меч, который тут же был изъят гвардейцами. Лицо графа Рантигара будто состояло из острых углов: заостренный нос и подбородок, узкие западные глаза, треугольные усики, отточенные на концах, как карандаш Менсона.

За Рантигаром следовал оруженосец: огромный, будто бык, в дублете из грубой черной кожи. На нем не блестело ничто: ни украшения – их не было в помине, ни шпоры – они были черны, как и дублет, ни глаза, подернутые мутной паволокой. Если допустить, что тень может быть вдвое массивней человека, то оруженосец выглядел бы тенью графа Рантигара.

Затем в зал вошли двое послов Рейса. Первый был смугл и обветрен, как древесная кора. Узкий шрам пересекал его рот, делая из двух губ четыре. Второй – худой, как змея, – двигался с пластичной, текучей ловкостью, напомнив шуту леди Катрин Катрин. Глаза у этого, второго, различались размером: левый глаз прищурен, правый – широко раскрыт. Оба посла Рейса были одеты одинаково: кожаные безрукавки, обшитые стальными бляхами, кожаные мягкие штаны, кавалерийские сапоги. На голых правых предплечьях – серебристые гербовые наручи; на поясах – роскошные ремни, украшенные вязью рисунков. Когда они приблизились, Менсон различил на ремнях крохотных тигров, мустангов, леопардов, удавов… Он вспомнил: воины Рейса не носят украшений на одежде. Их ранг виден лишь по рисунку на поясе, да еще – по богатым шпорам. Шпоры были на всех четверых западниках, отмечали звоном каждый шаг.

Секретарь назвал имена гостей. Менсон озадаченно потеребил бороду. Император приказывал землеправителям явиться лично, граф Дамир, правитель Рейса, не прибыл ко двору. Послы Рейса были всего лишь рыцарями – шаванами, как их зовут на Западе.

– Здравия вам, господа послы, – сказал Адриан с нажимом на последнее слово.

Они остановились двумя парами: левее – Закатный Берег, правее – Рейс. Поклонились: Закатный Берег – низко, Рейс – сдержанно. Произнесли слова приветствия.

– Граф Рантигар, предоставляю слово вам, – сказал владыка.

– Ваше величество, согласно вашему приказу я прибыл ко двору, чтобы заверить Корону в своей полной и беззаветной преданности. Вольное графство Закатный Берег глубоко почитает ваше величество как мудрого правителя и грозного полководца. Мы счастливы служить вам – ныне и вовек.

Менсон пожевал бороду, пытаясь взвесить сказанные слова. Стоят ли они дороже медной звездочки?.. Прошлым летом этот самый граф Рантигар поднял войну на Западе, чтобы присвоить владения Мельников. Таким образом, нарушил законы Империи и покусился на владения, пожалованные Династией своим вассалам. Однако верно и другое: Запад уважает силу. А владыка показал силу, какой позавидовали бы и Праотцы.

– Также смею сказать, – продолжил Рантигар, – что громогласная победа Короны над изменником Айденом Альмера восхитила Закатный Берег. Да будет всякий враг вашего величества сокрушен столь же быстро и бесславно! Да отправится новый мятежник – Ориджин – прямиком на Звезду, следом за подлецом Айденом.

Что ж, дело ясное. Вмешавшись в прошлогоднюю войну, Ориджины нанесли Рантигару позорное поражение. Теперь он жаждет мести и готов пообещать владыке что угодно, лишь бы увидеть Эрвина на плахе.

Менсон потянул к себе рисунок, облизал губы, разглядывая коня. На кого из послов он похож?..

– Мне приятны ваши слова, граф… – начал владыка, и тут один из послов Рейса выкрикнул:

– Слова труса!

Вдруг воздух наполнился нитями. Весь зал перехвачен нитями крест-накрест, они напряжены, от касания звенят, словно струны. Император подошел к шаванам, нити-струны лопались при каждом его шаге.

– Имеете что еще сказать, сир?

– Да, владыка. Ты презрел заветы Праотцов, когда пролил кровь силой Священных Предметов. Ты презрел достоинство и честь, когда потребовал от вольных графов собачьей покорности. Ты нарушил закон Юлианы Великой, когда отдал своим прихвостням Литлендам общие земли. Ты смешиваешь с грязью древние вольницы Запада. А этот шакал, – посол Рейса покосился на графа Рантигара, – предает свой народ и лижет тебе пятки. То, что мы слышим, – разговор зверей, а не мужчин.

Менсон видел, как гвардейцы напряглись и засветились изнутри пурпурным светом, будто заряженные искровые очи. Лицо владыки покрылось инеем.

– От чьего имени, сир, вы бросаетесь такими словами? Я звал сюда графа Дамира, вашего сюзерена. Вы говорите его голосом?

– Нет, владыка. Нашими голосами говорит Моран Степной Огонь – новый правитель Рейса. Он прислал нас сюда.

– Степной Огонь?.. – граф Рантигар издал смешок. – Всего лишь безродный вояка!.. Он не правит графством.

– Граф Дамир, – ответил четырехгубый посол Рейса, – подло убит Литлендами с попущения императора. Застрелен у них в гостях, прямо за обеденным столом. Степной Огонь – правая рука Дамира и лучший воин Запада. Он по праву взял власть и поклялся отомстить за вождя!

– По праву?.. – Рантигар не сдержал хохота. – Какие права у бандита?! Сложите оружие, склоните колени перед владыкой, молите о милосердии – вот все ваши права!

И в следующий миг…

– Ииииии!..

Воздух вспыхнул от крика. Шаваны Рейса расплавились: утратили очертания, хлынули волной. Гвардейцы возникли перед императором, заслонили скрещенными копьями. Но западники атаковали не владыку, а черноусого графа. Оруженосец вырос на пути, кулаком-кувалдой встретил одного, швырнул на спину. Но второй – разноглазый, гибкий, как змея, – подлетел к Рантигару и схватил за подбородок.

– Иииии!

Серебристая молния полоснула поперек шеи. Граф издал бульканье, словно тонул. Стек на пол красными струями. Обратился в груду тряпья, вокруг которого быстро росла лужа. Разноглазый стоял над ним, сжимая в руке шпору. Капля крови, сорвавшаяся с нее, много секунд висела в воздухе, а после упала на лицо мертвеца.

– Иииии! – длился надсадный вопль, и Адриан воскликнул, перекрывая:

– Менсон, Менсон!..

Лишь тогда шут понял, что это кричит он сам. Закрыл рот. Наступила тишина.

Трое стояли среди зала: оруженосец с лицом цвета пахотной земли, разбитый в кровь четырехгубый, убийца со шпорой. Люди императора сжимали их колючим кольцом клинков.

– Теперь Закатный Берег встанет на нашу сторону, – произнес шаван и плюнул на тело Рантигара. – Трусу не место во главе вольной земли.

Адриан спросил:

– Так вы сговорились с Ориджином?

Западники скривились в гримасах злобы.

– Ориджины – твои псы. Так было всегда. Мы рады, что даже псы восстали против гнусного хозяина. Но мы – люди, и не станем договариваться с собаками.

– Тогда чего вы хотите?

– Степной Огонь ведет наше войско на Литленд. Мы разделаемся с ворами, а потом придем за тобой. Ты ошибаешься, если думаешь, что Персты Вильгельма спасут тебя. Есть сила, стоящая выше Предметов – сила духа и жажда свободы. Ты ощутишь на своей шкуре. И если в день, когда падешь, Ориджин еще будет жив, – тогда мы убьем и его.

– Вы догадываетесь, что не выйдете из этого зала?.. – осведомился император.

Шаваны изобразили гримасы презрения. Они знали свою будущую судьбу. В этом и был смысл послания: Запад станет сражаться до смерти.

– Вы зовете Литлендов ворами. Почему?

– Они такие же воры, как ты. Присвоили переправы через священную реку Холливел, а ты позволил им сделать это. Герцог Литленд имеет грамоту, подписанную тобой.

– Я ничего об этом не знаю, – нахмурился владыка. Разноглазый западник только фыркнул.

Адриан смерил его долгим взглядом.

– Итак, вы здесь, чтобы преподать мне урок. Я покусился на ваши свободы, и вы будете биться до конца. Примете геройскую смерть: во дворцовом зале от мечей стражи, на поле брани от Перстов Вильгельма… Мир запомнит вас славными воинами, а меня – тираном. Верно?

Они не ответили. Император сказал:

– Я тоже преподам урок. Вечный Эфес!..

Поднесли священный кинжал в ножнах, Адриан опоясался им, положил ладонь на рукоять.

– Даю вам слово, вольные люди Запада. Я разобью вас в бою на равных, без помощи Перстов Вильгельма и кайров Ориджина. Я встречу вас в ратном поле и сокрушу силой честного железа. Начало своей победы я положу сейчас. Мечи.

Гвардейцы переглянулись, кто-то взял учебные клинки с пирамиды.

– Боевые мечи! – рявкнул Адриан.

– Ваше величество… ваше величество!.. Ваше величество!

Три голоса – воедино: леди Сибил, нареченная невеста, генерал Алексис. Император взял у гвардейца мечи и бросил один разноглазому шавану.

– Вы оскорбили меня словом и поступком. Вы пролили кровь моего верного вассала. Я вызываю вас на поединок.

Воин Рейса взвесил меч, крутанул в воздухе, проверил заточку. Он ожидал подвоха, но ошибся: в его руке лежала отличная сталь.

– Я убью тебя, владыка, – предупредил шаван.

– Попробуйте, – ответил Адриан и начал движение.

Говорят, когда-то Менсон умел фехтовать. Кто-то даже сказал, что он был хорош. Видимо, посмеялся. Сейчас шут не мог даже уследить за боем. Клинки расплывались в блестящие дуги. Бойцы не делали шагов, не атаковали и не защищались – перетекали с места на место, окруженные ореолом стали. Звенели удары – град в оконное стекло. Невпопад ахала нареченная невеста.

Менсон смотрел и видел, как бойцы меняются в размере. Адриан вытянулся в копье, рванулся в грудь шавану. Тот отлетел, сжимаясь. Адриан развернулся дугой, свистнул воздухом, чуть не задел. Западник – мелкий, юркий зверек – скользил по полу. Владыка преследовал и рубил. Владыка – огромен, заполняет собою едва не весь зал. У него не один меч, а пять, десять. Дюжина рук с клинками секут в клочья воздух. Ни один человек не увернется, не втиснется в щель меж дугами ударов. Но шаван – уже не человек и не зверь, а солнечный зайчик. Мечется в воздухе, парит. У него вовсе нет тела. Все его тело – один лишь блеск клинка. Адриан бьет, сечет, рубит этот блеск – и никак не может пробить.

И вдруг… дыхание Менсону перехватывает, будто легкие сжали клещами. Солнечный зайчик превращается в кольцо. Окружает, обертывает владыку. Жалит короткими острыми вспышками. Слева, справа, справа, сзади, слева, сзади… Адриан вьется спиралью, отбивает вспышки – но медленно. Медленно, до тьмы медленно! Клинок едва видим от скорости… но все равно – медленно!

Вспышка – росчерк. Рубаха Адриана наливается вишневым соком. Он движется назад, уходя из кольца. Шаван становится пчелиным жалом, целит в грудь, в пупок, шею, бедро… Адриан отбивается, отмахивается, отпрыгивает, откатывается… назад, назад, назад без конца… и вот упирается спиной в стену зала, а западник колет прямым выпадом. Стрела в живот. Молния!.. Но Адриан успевает шатнуться, клинок скользит по ребрам, вонзается в стену. А затем владыка рубит снизу вверх – неловким, слабым, косым ударом… и задевает руку врага.

Отличная сталь. Острей лезвия бритвы.

Со звоном падает меч, а шаван потрясенно смотрит, смотрит на свое запястье, рассеченное до кости, и не находит дыхания, чтобы закричать. Император извлекает из ножен Вечный Эфес и наносит последний удар.

Когда мертвец упал на пол, он стал совсем маленьким, не больше кошки. На глаза Менсону навернулись слезы. Сам факт смерти никогда не впечатлял его, но вот это странное превращение… Большое становится ничтожным. Сжимается, стискивается. Лишается права занимать место. Мир живых вытесняет прочь бесполезный мотлох…

Он протер глаза рукавом и взял рисунок. Да, под копытом жеребца должен быть череп. Человеческий, но крохотный, меньше подковы. Шут поднял карандаш и принялся править острие.

Владыка, хромая, прошел через зал. На теле краснели три раны – две на боку, одна на бедре, однако все неглубоки.

Он остановился против пары оставшихся в живых западников, поднял к их глазам окровавленный Вечный Эфес. Трехгранный клинок был гладок, как тончайший шелк, как лед, смазанный маслом. Багровые капли не могли удержаться на нем, срывались одна за другой, пока кинжал не остался совершенно чистым. Тогда стало видно, что он прозрачен, будто стекло.

– Я сохраняю вам жизнь, – сказал Адриан. – Возвращайтесь в свои земли. Расскажите Степному Огню и всем другим о том, что произошло здесь. Передайте: чтобы разбить вас, мне не нужны Персты Вильгельма.

Меч

6—8 сентября 1774г. от Сошествия

Первая Зима

Пожалуй, спать двоим одновременно – это была не лучшая идея…

Джоакина разбудило ржание Леди. Стоял теплый денек бабьего лета. Разморенный сладким сном, парень не сразу очнулся. Аланис схватила его за подбородок и резко встряхнула:

– Проснитесь же! Блэкморцы!

Теперь он различил в отдалении приглушенные подлеском мужские голоса:

– Туда…

– …кони, что ли?..

Он мигом сел и взялся за меч.

– Ни в коем случае! – шикнула девушка. – Прячемся!

Она перекатилась на живот и поползла, прижимаясь к земле. Джоакин напялил на голову шлем, подобрал меч, пополз следом.

Шаги приближались, под сапогами хрустели веточки. Голоса слышались уже ясно:

– Дик, смотри: и вправду кони! Двое.

– А то сам не вижу…

Аланис проползла под кустами малины и оказалась на краю оврага. Недолго думая, юркнула вниз. Джоакин едва поспевал за нею. На склоне, вцепившись растопыренными корнями в откос, располагался дуб. Дожди вымыли часть грунта, и ниже дерева возник грот – впадина в склоне, накрытая мшистыми дубовыми корнями. Туда и нырнула девушка, цепляясь за дерево, чтобы не скатиться с обрыва. Джоакин последовал за нею. Позади тревожно заржала кобыла: чужаки вышли на их место ночевки.

– Откуда знаете, что это блэкморцы? – шепотом спросил Джо.

– По голосам слышу…

Джоакин ничего особого не замечал – голоса как голоса. Молодые парни – вот все, что можно сказать.

– Оглядите тут все, – говорил один, более хриплый.

– Нечего оглядывать, сир. Тряпье какое-то…

– Тряпье осмотри. А ты, Харрис, – коней.

Тот, кто звался Харрисом, издал смешок:

– Ну и лошади, сир! Гнедая – ничего, но вторую и лошадью-то не назовешь. Посмотри на нее, Дик!

– Таким чудищем только детей пугать…

Леди Аланис прыснула и быстро зажала рот рукой.

– Не зубоскалить! – рявкнул командир чужаков. – Кто приехал на этих лошадях?

– Да крестьяне какие-то, сир… Кто бы еще сел на этакую образину?

– Ага, Дик верно говорит. На гнедой был паренек из не самых бедных – какой-нибудь сын старейшины, вот его рубаха. А на второй – мелкая пигалица. Никого крупнее лошаденка не вынесла бы.

– И где эти крестьяне? Найдите же!

Прижавшись к уху миледи, Джоакин шепнул:

– Их, вроде, всего трое. Я с ними справлюсь.

– Сидите тихо!

– Но я могу…

– Тихо, сказала!

Судя по хрусту веток, Дик и Харрис обшаривали кусты вокруг места ночевки.

– Не видать, сир… – сказал один.

– Ищите лучше!

Над головами беглецов затрещала малина.

– Малина… – сказал блэкморец, – спелая!

– Тебе только жрать…

– А за малиной овраг какой-то. Наверное, они там внизу, в овраге!

– И что им там делать?

– По грибы пошли…

Дик и Харрис отчего-то загоготали. Сир не понял:

– Какие еще грибы?

– Ну, мальчик с девочкой пошли в лес по грибы. Девочка увидела гриб, наклонилась, а тут сзади мальчик…

– Ооох, какой грибочек! Какой… крепенький! И еще грибочек. И еще! Еще! Да-аа!..

Заржали все трое. Этот сир был не лучше своих сквайров.

– Грубое мужичье, – презрительно шепнул Джоакин, но по искоркам в глазах Аланис понял, что она тоже не прочь посмеяться.

– Ладно, довольно, – напустил на себя серьезность командир блэкморцев. – Лезьте в овраг да найдите мне этих двоих.

– Зачем? – спросил Харрис. – Что с них толку?

– Уши оборву, – пригрозил сир.

– Нет, правда, зачем? – поддержал Дик. – Они там любятся где-нибудь под кустом… Девчонку вам привести, тепленькую? Это мы устроим! Ну, а парень-то на кой?..

К великому удивлению Джоакина, леди Аланис продолжала улыбаться. Вульгарные блэкморцы не внушали ей никакого отвращения. Правда, герцогиня все же держала наготове искровый кинжал.

– Дурачье, – бросил сир. – Не нужна мне девка. Но может, эти двое видели наших двоих. Допросить надо.

Голос Харриса зазвучал над головой Джоакина, в каких-то трех ярдах:

– Больно крутой овраг, сир. Спускаться долго, а вылезать – и подавно.

– Ты мне договоришься, Харрис.

– Так ведь он прав, сир. Чертову уйму времени убьем, а толку не будет. Никого они не видели. Юнцы в глухомань забрались и любятся – над ними вагон проедет, и то не заметят!

– Черт с вами, – смирился сир. – Шмотки осмотрите – может, жратва есть. Да и поедем дальше.

Хрустя ветками, сквайры выбрались из малинника. Лошадь неспокойно всхрапнула, когда они принялись шарить в джоакиновом мешке.

– Глядите, сир: половина редьки.

– И все? Больше никакой еды?

– Ни крошки.

– Бедняги.

– Видать, их любовь кормит!

– Гы-гы-гы…

Аланис снова хихикнула, и Джоакин заподозрил: она предпочла бы иметь спутниками этих поганых сквайров, а не его!

– Мерзкие грязные животные! – прошипел он и, схватив меч, рванулся вверх по склону.

Миледи поймала его за ногу и резко дернула, он шлепнулся на корень, с трудом удержался, чтобы не покатиться в овраг.

– Сидите, тупица! Сейчас они уйдут!

Действительно, голоса преследователей стали удаляться, шорох копыт становился все тише и, наконец, пропал вовсе.

Беглецы выбрались из грота. Джоакин подал девушке руку, и она воспользовалась его помощью. Впервые он коснулся ее ладони. Тонкие пальцы Аланис оказались на диво цепкими. А кожа была теплой, но не горячей: лихорадка отступила.

– Вам лучше, миледи!.. – радостно воскликнул Джоакин. – Вы все же использовали знахаркино снадобье? Вы… поступили мудро!

Он вовремя сдержался, чтобы не назвать герцогиню «умничкой».

– Еще чего! – фыркнула Аланис и принялась оттирать с платья пятна глины. – Я не трогала ваш сверточек с пометом, не тревожьтесь. Светлая Агата заботится обо мне, потому хворь пошла на убыль.

Она говорила с ехидцей, но благодушно, и в груди Джоакина запели соловьи.

– Миледи, я так счастлив это слышать!.. Мечтаю о дне, когда увижу вас здоровой!

– А вот вам, сударь, явно нездоровится. Что за помешательство случилось? С чего это вы вздумали драться с блэкморцами?

– Я бы разбил их без труда! – сообщил Джоакин, гордо вскинув подбородок. – Вы не успели бы ахнуть, как подонки уже валялись в грязи! И мы получили бы коней, столь нужных нам!

– Вот уж сомневаюсь. Граф Блэкмор держит на службе отменных бойцов. Может, вы продержались бы минуту-другую против сквайров, но рыцарь мигом выпустил бы вам кишки.

– Их следовало проучить, – упрямо повторил Джо. – Мало того, что служат подлецу и предателю, так еще изрыгают пошлости, будто пьяный сапожник!

Герцогиня хмыкнула.

– Обычные сквайры. Где вы других видели?

– Эээ…

– Скажите правду, сударь: вы хоть где-то служили?

– Как я уведомлял вас ночью, – сухо ответил Джоакин, – мне довелось служить у графа Рантигара во время Мельничной войны, а затем – у барона Бройфилда, вашего вассала.

– И Бройфилд с Рантигаром позволяли вам спать в карауле?

Он почувствовал, как розовеют щеки.

– С вашего позволения, я не был назначен в караул…

– Но если бы я не проснулась, а ваша кобыла не заржала, нас бы уже схватили. И в том была бы лишь ваша вина.

Джоакин потупился.

– Простите, миледи…

– Я голодна, – сообщила герцогиня. – И мне по-прежнему нужно снадобье. И конь. Нынче ночью я слышала хруст: позвонки бедной старушки трещали подо мною. Больше я не сяду ей на спину.

– Да, миледи.

– И в будущий раз, когда мне доведется спать, пусть это будет в постели. Слышите? К следующему утру я хочу оказаться в гостинице.

– В Клерми?

– Клерми? Вы из ума выжили? Эти трое двинулись в сторону Клерми! Поедем туда – как раз их нагоним. Нет уж, теперь отправимся в Тойстоун. Тамошний бургомистр – честный человек. Доставьте меня к нему.

– Далеко ли до Тойстоуна, миледи?

– Миль двадцать. При хороших конях доедем за ночь.

Джоакин стал собираться в дорогу.

– Хорошо, миледи. Ждите меня здесь. Я разыщу лошадь и…

– Даже не думайте, такого не повторится. Я не стану больше ждать вас! Мы пойдем вместе, возьмем денег и коня, а затем поскачем в Тойстоун.

– Возьмем коня и денег?.. – не понял Джоакин. – Вы предлагаете…

– Тьфу! Что это за длинная штука у вас на поясе? Похоже на меч, правда? Быть может, вы даже умеете вынимать его из ножен?.. А мне требуются деньги и конь. Что вам неясно, сударь?

* * *

Смеркалось, когда на проселочной дороге показалась бричка, запряженная парой. Ехала неспешно, что было весьма на руку. Сумерки не позволяли разглядеть седоков, но и те не видели Джоакина, притаившегося за деревом. Повозка миновала его и остановилась через десять ярдов. Причиной тому была преграда: худая лошаденка, стоящая посреди дороги, и девушка, опирающаяся на ее холку.

– Вам нужна помощь, сударыня?.. – спросил седок из брички. Приятный низкий голос.

Девушка двинулась навстречу, пошатываясь.

– Сударь… я умираю… помогите, прошу!

Поравнявшись с упряжкой, она споткнулась. С трудом удержалась на ногах, ухватилась за поводья, повисла всем весом своего тела. Упряжная кобыла невольно вывернула голову влево. Теперь бричка не тронется с места. Пора!

Джоакин подбежал и вспрыгнул на подножку, выхватив меч.

– Не двигайтесь и останетесь целы! – выкрикнул он заготовленную фразу.

Внутри сидели двое: седой мужчина в сюртуке и девушка в шляпке – по всему, отец и дочь. Дочь взвизгнула. Отец поднял хлыст. Джоакин направил клинок ему в лицо.

– Не стоит. Нам нужна только лошадь, ничего больше.

– И деньги! – бросила Аланис. – Ваши деньги, сударь.

Ошарашенный мужчина никак не мог понять, что от него требуется. Его глаза прикипели к клинку, страх вытеснил прочь любые мысли.

– Быстрее! – рявкнул Джоакин, для убедительности замахнувшись мечом.

Седой прижал руки к груди, ахнул и… лишился чувств.

– Вот черт… – опешил парень.

Тогда девчонка обхватила отца обеими руками и завизжала:

– Умоляю, не убивайте! Пожалейте нас, господин! Мы хорошие люди, не убивайте нас!

– Мы вас не тронем, только деньги отдайте…

– Прошу, смилуйтесь! Не убивайте, не надо!

Она прижималась к полумертвому отцу и сверкала глазами, круглыми и белыми от страха. Клинок Джоакина смотрел теперь в шею девчонке. Парень смешался, меч задрожал в руке.

– Да сядь же… – в глубоком смущении воскликнул он. – Просто отдайте деньги – и езжайте себе…

– Заклинаю, добрые господа! – причитала девчонка. – Янмэй Милосердная вас благословит! Только не убивайте…

– Умолкни! – отрывисто каркнула герцогиня. Девчонка дернулась от неожиданности и затихла. – Сядь на свое место.

Она повиновалась. Аланис выронила:

– Надоела… Теперь обыщи эту куклу.

Джоакин с девчонкой переглянулись – оба не поняли, кому адресован приказ.

– Путевец, ты!

Джоакин обшарил сюртук путника, нашел в нагрудном кармане золотые часы, которые немедля сунул обратно. Провел рукой по поясу, нащупал кошель, снял. При этом деле мужчина очнулся. Раскрыл глаза и издал какой-то звук, Аланис тут же окрысилась на него:

– Сиди молча, ничтожество!

Тот повиновался. Джоакин заглянул в кошель.

– Сколько там?

Он пересчитал на ощупь.

– Около елены, кажется.

– Елена и две глории, – тихо сказал мужчина.

– Хорошо. Теперь выпрягай лошадей.

Джоакин сунул меч в ножны.

– Не ты! Пускай он выпрягает.

Седой мужчина выбрался из экипажа, трясущимися руками взялся за упряжь, принялся беспомощно дергать ремни. Аланис озлилась:

– Безрукий идиот!

– Простите, сударыня… Я не умею, конюх делал…

– Путевец, срежь ремни.

Джоакин рассек постромки у левой лошади, Аланис поймала ее под уздцы.

– Вторую!

– Но нам нужна только одна…

– Возьмем двух. Режь.

Он освободил вторую лошадь и лишь тогда понял смысл маневра. Без лошадей бедняги нескоро доберутся до города, а значит, нескоро и заявят о грабеже. Миледи сказала мужчине, указав на свою бывшую лошадку:

– Вон ту полудохлую оставляю вам. С нею вы долго провозитесь.

Сюртук успел забраться назад в экипаж и теперь обнимал дочку, приговаривая:

– Все обойдется. Прости меня, деточка. Все будет хорошо, только не бойся…

Лицо герцогини было, как всегда, укрыто платком, но Джоакин уже научился распознавать ее настрой по выраженью глаз. Сейчас они туманились от презрения.

– В путь, миледи, – сказал Джоакин и протянул ей руку, чтобы помочь взобраться на лошадь.

Аланис сняла с пальца рубиновый перстень – единственную драгоценность, что была на ней при бегстве из Эвергарда. Швырнула седому мужчине со словами:

– Получи оплату, жалкий человечек.

Джоакин мало знал о драгоценностях, но увидел, как вытянулось лицо седого. Похоже, перстень стоил дороже дюжины коней.

– Сударыня… – выдавил сюртук, но Аланис не пожелала слушать продолжение.

Опершись на плечо Джоакина, она запрыгнула на спину лошади и, не оглядываясь, пустила рысью.

Воин оседлал свою гнедую Леди и, ведя на привязи краденую лошадь, нагнал Аланис. Восторг охватывал его до самых глубин души. Как смело и твердо, и властно держалась Аланис во время дела! Никто не мог и пикнуть против! Попадись им не пара напуганных мещан, а целая банда разбойников – и те ходили бы по струнке от одного слова миледи. Так вот что, оказывается, имел в виду Хармон-торговец, когда говорил об «агатовской породе»! Как же прав был Джоакин, что изо всех женщин мира выбрал именно эту!

Он искал слова, чтобы выразить девушке свои чувства, и нашел такие:

– Миледи, вы – прирожденная грабительница!

Она едва не зашипела от ярости:

– Это что было?! Шутка? Ваш мелкий умишко дорос до чувства юмора?

– Миледи, я и не думал насмехаться. Лишь хотел высказать восхищение…

– Восхищаетесь, что я, Аланис Аделия Абигайль рода Светлой Агаты, опустилась до разбоя? Скатилась на вашу ступеньку – это вас радует?!

– Но разве не увлекательно пережить вместе такое приключение? Нам с вами будет что вспомнить. Никто из ваших сверстниц-дворянок никогда не делал подобного! Держу пари, все бы вам позавидовали, если б узнали!

– Боги, какой глупец! Это же из-за вас мне пришлось испачкаться в такой грязи! Вы должны были сами все сделать еще вчера и уберечь меня. Но вы не сумели, лишь поэтому мне пришлось вмешаться. Приключение? Мерзость и позор – вот что это было! Я отрежу вам язык, если посмеете еще раз заговорить об этом.

– Вряд ли у вас получится… – буркнул Джоакин очень тихо, чтобы миледи не слышала.

Дальше ехали молча. Двигались полем, но не теряя из виду дорогу, чтобы не сбиться с пути. Азартная радость парня отнюдь не угасла, когда миледи пристыдила его, а даже напротив, набрала сил. Он был уверен, что позже, когда Аланис выздоровеет, они вместе вспомнят дельце и улыбнутся тому, как ловко все провернули. Что особенно приятно, теперь у них имелась общая тайна – одна на двоих. Страничка жизни миледи, что открыта только ему, Джоакину, и никому более!

Пару часов он смаковал это дивное чувство, но потом нечто более прозаическое поселилось в душе… В желудке, если уж говорить точно. С прошлого вечера Джоакин съел лишь половину редьки и несколько горстей малины. Тело восставало против такого пренебрежения и заявляло протест при помощи яростных спазмов в животе.

Еще час-другой он терпел, проклиная выносливость герцогини, которая легко обходилась вовсе без еды. Затем не сдержался и спросил:

– Миледи, не сделать ли нам привал ради поиска провианта? Ибо успешность нашего продвижения возрастет, если мы подкрепимся…

– И где же вы возьмете пищу?

– Вокруг нас поле, миледи…

– А, по редьке соскучились! – усмехнулась Аланис. – Потерпите, бедняжка. Впереди развилка, взглянем на указатель. Мне кажется, до города уже недалеко.

У развилки они выехали на дорогу и осмотрели столб. На деревянных стрелках значилось несколько городов, среди них был и Тойстоун. Но число миль, стоящее следом, озадачило Джоакина.

– Вы говорили, миль двадцать, миледи, – без задней мысли отметил парень. – Пол-ночи едем, должно было миль десять остаться. А тут почему-то значится тридцать…

– Я ошиблась дорогой, – сквозь зубы процедила миледи.

Джоакин пожал плечами:

– Ну, со всеми бывает… Кто из нас не совершает ошибок?

Тогда, внезапно, леди Аланис вскричала:

– Тьма сожри эту дорогу! Ненавижу ее! И вас с нею вместе, тупица! И Блэкмора, и Галларда, и Адриана – всех подонков ненавижу! Будь они прокляты!

В сердцах она принялась пинать дорожный столб, повторяя:

– Ненавижу! Ненавижу!..

Башмак слетел с ноги, она схватила и зашвырнула его далеко в поле. И вдруг, будто силы мигом оставили ее, опустилась на землю, закрыла лицо руками.

– Боги, как же я устала… – прошептала миледи.

Утешать девиц, а тем более высокородных, Джоакину доводилось нечасто. Он присел рядом с нею, несмело тронул за плечо. Аланис судорожно вздохнула, будто собиралась заплакать. Парень приобнял ее и сказал, поглаживая по спине:

– Ну, будет, миледи!.. Ничего страшного не случилось, все хорошо. Нужно поесть и поспать, тогда настроение наладится. И завтра с новыми силами…

Аланис рывком отодвинулась, ее отчаяние враз сменилось гневом.

– Вы не можете мне сострадать. Я не давала вам такого права! Ступайте, принесите мой башмак!

Джоакин тут же подхватился. По правде, он был рад перемене: гневная Аланис восхищала его, а плачущая – пугала.

– Сейчас, миледи.

– И второй!

Она скинула другой башмак и швырнула в противоположную сторону. Джоакин подался на поиски. Когда нашел и принес обувь, миледи уже сидела на лошади.

– Наденьте, – потребовала она, пошевелив стопой.

Джоакин обул Аланис, радуясь возможности прикоснуться к ее ножкам.

– Я решила, – сказала она. – Поедем прямо по дороге и заночуем в первой гостинице.

– Миледи, это же опасно! Не лучше ли в поле, у костра?..

– Я решила, – повторила Аланис и тронулась с места.

Джоакину не осталось ничего другого, как догонять ее.

Гостиница попалась через несколько миль. Воин долго тарабанил в закрытые ставни прежде, чем хозяин проснулся и выставил в окно взведенный арбалет.

– Я не грабитель, – пояснил Джо. – Мне просто переночевать…

Хозяин поворчал, но впустил. Аланис ждала, притаившись за углом. Парень было предложил сказаться мужем и женой, как делала миледи с лейтенантом Хамфри, но Аланис и слышать не хотела. Так что Джоакин вошел один и попросил комнату на первом этаже. Получив комнату, он заперся внутри и открыл ставни, громко покашлял. Аланис подошла под окно, он втянул ее внутрь. Она велела зажечь свечу, он зажег. Миледи брезгливо огляделась:

– Клоповник. Мои собаки спят в лучших условиях!

– Потому я и предлагал заночевать в поле…

– Ступайте, принесите мне еды. И воды, чтобы омыться. Горячей!

Понадобилось все джоакиново красноречие с двумя агатками впридачу, чтобы убедить хозяина разогреть воды среди ночи. С едой было проще: имелся хлеб, ветчина, морковь и даже холодная овсянка. Он перекусил, пока вода грелась, потом отнес все необходимое девушке.

– Вот, миледи, здесь и вода, и пища – все, как просили.

– Угу… теперь ступайте.

– Позовете меня, когда окончите омовение?

– Зачем?!

– Ну, спать…

– Вы что, намерены спать здесь?! Убирайтесь! В моей комнате вас не будет.

– Но хозяин заподозрит неладное, если я один сниму две комнаты…

– Спите в коридоре. Спите в поле, как вы мечтали. Делайте что хотите, только исчезните отсюда!

Джоакин покорно вышел.

– Сладких снов, миледи… – сказал он уже закрытой двери. В ответ щелкнул задвигаемый засов.

Парень сел на пол, накрылся плащом и смежил веки.

* * *

Эти несколько дней были, пожалуй, самыми странными в жизни Джоакина. Они представляли собою непрерывное чередование жара и холода, огня и снега. Чувства сменяли друг друга в такой безумной круговерти, что парень уже не мог и различить их: обида, сострадание, тревога, страсть, унижение, нежность, восторг… Картежник, что проигрывает за ночь годовое жалование, потом возвращает вдвойне, и вновь теряет все до медяка – и тот, наверное, чувствует в душе больше покоя.

Парень проснулся в коридоре придорожной гостиницы. Раннему пробуждению помог слуга, споткнувшийся о джоакинову голень. Парень накинулся было на него, но быстро понял, что это – возможность сделать нечто приятное для миледи. Пока она спит, нужно раздобыть и принести еды, а если совсем повезет, то и кофе. Она будет рада проснуться и сразу позавтракать в постели.

Он так и сделал. Сперва умылся и причесался, придал себе пристойный вид, подходящий для общения с герцогинями. Затем заказал яичницу с беконом и чаю. Кофе, конечно, не нашлось, зато к чаю прилагался маковый пирог. Джоакин принес горячее кушанье под дверь и осторожно постучал.

– Миледи, вы проснулись?..

В ответ послышался болезненный стон.

– О, боги! Что с вами, миледи?

– Чего вы хотите?.. – вместо ответа прохрипела Аланис.

– Я принес завтрак…

– Не хочу есть. Сделалось хуже. Найдите лекаря…

Он попытался расспросить о ее состоянии, но она огрызнулась:

– Что вы понимаете в симптомах? Приведите мне лекаря!

Не помня себя от беспокойства, Джоакин проскакал шесть миль до ближайшего городка. Не без труда разыскал лекаря – благо, делу помогло серебро, что теперь имелось в кармане. Лекарь оказался хорош: в пенсне, с саквояжиком, как и тот, прежний. Джоакин потащил его в гостиницу, умолял ехать быстрее. Аланис впустила к себе одного лекаря, а парень остался мерить шагами коридор. Как вдруг из комнаты донесся голос миледи:

– Шарлатан! Неуч! Подите прочь!

Лекарь пытался оправдываться, но герцогиня лишь распалялась:

– Исчезните с моих глаз, мошенник! Вон! Убирайтесь!

Дверь распахнулась, лекарь, весь красный, сбежал из гостиницы. Аланис позвала Джоакина к себе и нещадно обругала:

– Где вы только нашли такого болвана?! Бездарности тянутся друг к другу?

Он сказал, что немедленно поедет за новым лекарем, но Аланис отмахнулась:

– Ни к чему, мне уже легче.

Парень аж опешил:

– Как – лучше?! Неужели?

– Ну, если я говорю!

Она потребовала обед и с аппетитом съела все, даже жирное куриное бедро. При этом не уставала бросать ядовитые замечания в адрес лекаря, Джоакина, хозяина гостиницы и повара. Парень слушал ее с умилением и не мог нарадоваться.

Когда стемнело, тронулись в путь. Прошла пара часов прежде, чем Джо узнал: они больше не едут в Тойстоун.

– Подумала про этого бургомистра… он мне не по нраву. Кто-то говорил, Тойстоун недоплачивает ремесленную подать. Будь бургомистр хорош, такого бы не было. Поедем в баронство Бонегана. Помню барона с турнира – бесхитростный вояка. Этот не предаст.

Путь, таким образом, удлинялся на двадцать миль. Но Джоакин был доволен тем, что Аланис подробно высказала свои мысли. Кажется, она начинала ему доверять. Да и голос ее звучал бодрее. Чем дальше они отъезжали от гостиницы, тем веселее делалась миледи. Свежий ночной воздух, несомненно, шел на пользу.

– Вы сами виноваты, – сказала она благодушно, – заставили меня ночевать в этом клоповнике. Там духота и грязь, всякому сделалось бы дурно. Ваше счастье, что у меня столь крепкое здоровье, иначе быть вам женоубийцей. Вас бы колесовали, Джоакин Ив Ханна.

– Но вы же сами хотели в гостинице… – начал Джоакин, и Аланис рассмеялась:

– Ах, полно! Это же шутка! Я не гневаюсь на вас. Сегодня вы еще не сделали ничего дурного. Бездарный медик – тоже не ваша вина. Правда?

– Да, миледи…

– Хорошие лекари попадаются так редко, что их трудно распознать. Будто сказочные животные: все слышали, но мало кто видел. Никогда не полагайтесь на медиков. Ежедневно посвящайте один час упражнениям и непременно молитесь Праматери Сьюзен – тогда будете здоровы. Так меня учили в пансионе.

– В пансионе, миледи?

– Елены-у-Озера в Кристальных Горах. Вы разве не слышали?

– Конечно, слыхал, миледи! – соврал Джоакин.

– Выдумщик!.. – хихикнула Аланис. – Ничего вы не слышали. Я там училась четыре года. Как-то на втором курсе…

Она принялась вспоминать некую историю, и Джоакин не уловил ни слова – настолько трепетал от самого факта, что Аланис откровенничает с ним. Парень боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не сбить ее с этого настроя… Как вдруг девушка закричала:

– Куда вы смотрите? С дороги, с дороги!

В трехста шагах впереди показался отряд всадников, и Аланис с Джоакином помчали наутек через поля. Всадники пустились в погоню. Вряд ли они могли опознать беглецов, скорее, гнались лишь потому, что Джоакин и Аланис удирали. С полчаса длилась опасная скачка по ночным полям, бедные лошади выбивались из сил, а Джоакин с замиранием ждал мига, когда гнедая сломает себе ногу. Но потом вояки сбавили ход и отстали – пожалели коней. Джоакин не рассмотрел гербов на всадниках и так и не смог понять, кто же это был: люди Блэкмора или приарха, или императора, а может быть, просто банда разбойников.

Когда погоня исчезла из виду, Аланис напустилась на парня – в этот раз безо всяких шуток:

– Как мы оказались на дороге?! Вы забыли, что опасней дороги нет ничего? Хотели продать меня врагам?!

– Миледи, это же вы велели ехать по дороге! Я еще отговаривал…

– То было вчера, а это – сегодня! Неужели неясно? Нам следовало свернуть в поля!

Он не увидел разницы между вчерашней дорогой и нынешней, но не рискнул спорить.

– Отчего молчите? – потребовала Аланис и вдруг ойкнула.

– Что случилось?!

– Рана кровоточит…

– Позвольте, я посмотрю!

– Нет! Найдите воды.

– Поля орошаются, должен быть канал…

Они двинулись к каналу, и, не доехав совсем немного, Аланис упала без чувств. Джоакин отнес девушку к воде, распахнул ее плащ, развязал тесемки платья, чтобы добраться до раны. Но тут возникла другая мысль. Снять платок с лица миледи и наконец-то взглянуть!.. Едва он коснулся ткани, Аланис очнулась:

– Аа!.. Где я?.. Что вы?..

– Хочу помочь вам. Рана открылась…

– Прочь, прочь! – заорала она едва ли не в панике. – Я сама, не трогайте меня! Не трогайте!

Джо дал ей чистую тряпку и усадил у воды. Аланис кричала, пока он не отошел подальше. Он не мог видеть, что она делала, и только слышал время от времени болезненные стоны. Сердце разрывалось от сострадания, а еще больше – от невозможности помочь. Имей он хоть какие-то познания в медицине, насильно уложил бы девушку, связал ей руки и все сделал сам! А так не оставалось ничего другого, как сидеть в стороне…

В ту ночь уже никуда не ехали.

* * *

Миледи проспала до полудня. Очнувшись, накинулась на Джоакина за то, что не разбудил ее раньше. Он попытался возразить, мол, сон помогает выздоровлению. Герцогиня заявила: ее выздоровлению поможет вид дяди Галларда, разрываемого на части четверкой коней. А этого уж точно не случится, пока она валяется среди поля, как крестьянская девка!

– Я приготовил вам завтрак, миледи…

– Я не голодна. Скорее в путь. Наверстаем время, что мы потеряли из-за вашей лени.

– Вам нужны силы, миледи. Без еды вы не сможете поправиться.

– Я полна сил!

В это верилось с трудом. Глаза девушки были мутны и покрыты сетью красных жилок, под нижними веками легли темные круги. Но Джоакин не спорил. Уже уяснил: чем больше он настаивает на своем, тем жестче упирается Аланис.

Они сели на коней и двинулись в дорогу. Погода стояла пасмурная, скоро начал накрапывать дождь. Это не смущало девушку. Что ж, по крайней мере, морось давала хотя бы какую-то маскировку.

Спустя время, Джоакин заметил: сегодня они едут в другом направлении. Осторожно сказал об этом миледи.

– Нет, тьма вас сожри, я не ошиблась! – огрызнулась она. – Знаю, куда еду.

– Мы больше не направляемся к Бонегану?

– Барон – мелкая сошка. У него полсотни рыцарей, не больше. Пользы от него! Двинемся в замок Эрроубек.

– Долго ли ехать?

– С вашей скоростью – месяц. Но если будем иногда отвлекаться ото сна ради движения, то за два дня доберемся.

Джоакин хмурился. Ему крепко не нравилось состояние здоровья Аланис. Чем тщательней он присматривался, тем больше тревожных признаков замечал. Миледи гораздо хуже держалась в седле, чем вчера. Ее шатало, спина гнулась, плечи опускались. Лоб был бледен, а глаза – болезненны. В голосе девушки, прежде твердом, стали проскакивать горячечные высокие нотки.

Он набрался решимости поговорить напрямую.

– Миледи, ваше самочувствие меня до крайности тревожит. Давайте-ка отправимся в ближайший город, хоть бы в тот же Тойстоун. Позовем лекарей – одного, второго, третьего, десятого. Хоть один да окажется хорош и поможет вам!

– Я вам скажу, сударь, что мне поможет. Тысячи две тяжелой кавалерии, тысяч по пять копейщиков и лучников – вот снадобье, которое мне нужно. У вас найдется? Нет?.. Какая жалость!

– Желаете захватить Алеридан, миледи?

– Догадлив, как Светлая Агата!

– Вы не сможете командовать армией, если будете мертвы.

– О чем это вы?

– Болезнь, миледи, хуже, чем вам кажется. Она очень опасна…

– Откуда знаете? Вы – лекарь?

– Нет, миледи. Потому и хочу найти его…

Она издала глухой звук, похожий на рычание. Невпопад спросила:

– Какое сегодня число?

– Четверг.

– О, боги! Календарная дата какая? Слыхали когда-нибудь о календаре?

Джоакин вынужден был признать, что не знает даты. Когда живешь в странствиях, следишь за днями недели. В понедельник все хмуры, у лодочника воды не допросишься. В пятницу батракам и ремесленникам платят расчет, люди веселы, могут пивом угостить или хотя бы развлечь забавным рассказом. В субботу во многих городах ярмарки, покупать амуницию или подряжаться на службу лучше всего именно в субботу. А в воскресенье красиво: девицы принаряжаются к церковной службе, да и свадьбы тоже начинают в воскресенье… Но вот следить за датами – зачем оно путнику, какой прок?

– Ладно. Сколько дней прошло от… – она запнулась, – от Эвергарда?

– Шесть, – подсчитал Джоакин.

– А вы знаете, чем занимается эти шесть дней мой милый дядя – Галлард Альмера?

Джоакин высказал предположение: торжествует, празднует победу, читает проповеди. Аланис фыркнула.

– Каждый час от того мига, как погиб мой лорд-отец, Галлард занят лишь одним делом: укрепляет свою власть. Заменяет офицеров на преданных ему: сперва полковников и капитанов, затем и лейтенантов. Перемещает войска так, чтобы отряды отца стояли вперемешку с дядиными сворами. Нанимает и рассылает шпионов. Созывает в Алеридан отцовских вассалов, требует присяги. Запугивает тех, кого можно запугать, покупает тех, кто продается. Приближает к себе детей сильнейших вассальных домов. Вам, пожалуй, невдомек: это не знак уважения, а страховка. Если вассал восстанет, его ребенок сразу превратится в заложника… Ищет поддержки вне Альмеры. Весь двор шептался, как дядя заглядывал в декольте нортвудской Медведице, а позже ездил к ней на чай. На грибочки… Не удивлюсь, если пара полков северян уже плывет сюда через Дымную Даль. И Адриановы подонки, вооруженные Перстами, – с дяди станется даже у них просить помощи! Бедный мой темный Джоакин, вы ничего не понимаете. Каждый день, каждый час, каждую минуту я теряю куски моего герцогства! Альмера – моя Альмера! – прирастает к рукам дяди!

– Это очень печально…

– Печально?! Ваш отец жив-здоров, правда?

– Милостью богов, да, миледи.

– А братья?

– Не тужат.

– А землею вы когда-нибудь владели? Возможно, городом? Судоходной рекой? Вам служила тысяча-другая вассалов?..

– Нет, миледи…

– Стало быть, ваша наибольшая потеря – это агатка, по пьяному делу проигранная в кости?.. Так не рассказывайте, тьма вас сожри, что печально, а что нет! Не делайте вида, будто понимаете меня! Вы не поймете, вам не дано! Даже не старайтесь!

Джоакин ощутил сильное желание рассказать, как на его глазах погибла Полли, но поразмыслил и отказался. Мрачно выдавил:

– Простите, миледи.

– Впервые слышу от вас нечто разумное…

Прошли еще часы. Дождь продолжался. Аланис промокла, ее начало лихорадить. Однако любые предложения остановиться, перекусить, согреться она отметала.

– Время, сударь. Время уходит.

– Вы рискуете собою, миледи. Подумайте: здоровье и жизнь важнее власти.

– С точки зрения нищего – да.

Когда обида настолько окрепла в душе воина, что почти вытеснила сострадание, Аланис вдруг обратилась к нему доверительно:

– Вы говорили, что служили Рантигару…

– И Бройфилду! – радостно откликнулся Джо.

– Бройфилд слишком мелок. А Рантигар – беспринципный мерзавец. Но у него есть войско и готовность драться. Он может быть полезен. Как близко вы с ним знакомы?

Джоакин нехотя признал, что вовсе не знаком с графом, просто служил наемным мечом под его знаменами.

– Так и думала…

Миледи вновь замкнулась в хмуром молчании. Джоакин с надеждой вымолвил:

– Однажды я выполнял поручение для его милости графа Шейланда…

– Сын торгаша и Адрианов прихвостень! С Шейландом я не стану связываться. Жаль, что вы не служили его жене…

Джоакин воскликнул победно:

– Я знаком с леди Ионой Шейланд!

– Ориджин, – поправила Аланис.

– Да, Ориджин.

– Так вы знакомы с Ионой?

– Виделись не далее, как в апреле, миледи.

– Вы на хорошем счету у нее?

– Скажу так, миледи: Северная Принцесса побеспокоилась о моем здоровье и лично осмотрела мои раны после поединка.

– Сомневаюсь… Иона не любит ни дуэлянтов, ни наемников.

– Заверяю: для меня она сделала исключение.

Аланис помедлила в сомнении.

– Если я отправлю вас с посланием для нее, сможете доставить?

– Несомненно, миледи!

– А сможете добиться встречи лично с Ионой, не с ее мужем?

Джоакин сомневался, что Северная Принцесса хотя бы вспомнит его. Тем тверже прозвучал его голос:

– Так точно, миледи!

Аланис вновь задумалась.

– Мне кажется, вы лжете… Впрочем, это не имеет значения. Все равно я не пойду за помощью к Ионе.

– Верное решение, миледи! Иона – заносчивая и самовлюбленная, в ней ни капли благородства.

– Право, Джоакин, вы так глупы! Всякий раз, как собираетесь сказать что-то, тщательно взвесьте и поймите: лучше вам промолчать.

Он надулся и больше уже не затевал бесед.

Однако сумрачное облако хвори, окружавшее миледи, Джоакин прекрасно чувствовал. Аланис скидывала капюшон, надеясь, что дождь поможет взбодриться, но вскоре начинала дрожать и зябко куталась в плащ. Она держала вожжи одной рукой, а вторая никак не находила покоя: хваталась за шею, теребила мокрые волосы, царапала бедро. Девушка просила хлеба, но, едва взяв в руки, говорила, что не сможет съесть ни крошки. Она опасно пошатывалась в седле, и лошадь ступала неуверенно, то и дело прядала ушами, беспокойно мотала головой. Кобыла будто пыталась проверить: живого ли человека несет на спине, или мертвое тело.

Солнце скатилось к горизонту, когда герцогиня сдалась:

– Больше не могу. Мне трудно держаться в седле… Нужно лечь.

* * *

Заброшенный сарай когда-то был сеновалом. Теперь сена осталось немного, оно давно отсырело и начало гнить. Девушка упала на сено, подгребла к себе, стараясь зарыться. Немилосердный озноб колотил ее.

– Что я могу для вас сделать?.. – прошептал Джоакин, присев рядом.

– Давайте в… ваш куриный помет. И ф… флягу с водой.

Он дал ей сверток и предложил помощь. Аланис отказалась:

– Просто выйдите… я сделаю сама.

Он вышел. Стреножил и расседлал коней. В сильнейшем беспокойстве принялся бродить вокруг сарая, теребил бородку, кусал губы.

Наконец Аланис позвала его. Когда он вошел, девушка лежала на сене, обессиленная болью.

– Сядьте рядом… – попросила она.

Он сел.

– Знаете молитву Праматери Сьюзен? Помолитесь со мною.

– Не знаю, миледи.

– Тогда просто повторяйте…

По нескольку слов она прочла молитву, Джоакин повторил.

Потом она прикрыла глаза и шепнула:

– Холодно…

Он лег рядом с нею и обнял, укутал своим плащом. Впервые Аланис не возражала. Он почувствовал дрожь ее тела, ощутил запах снадобья – тяжелый, землистый.

– Вы ненавидите меня?.. – вдруг спросила Аланис.

– Нет, нет! – воскликнул Джоакин.

– Все меня покинули… – срывающимся шепотом заговорила миледи. – Ни семьи, ни жениха, ни вассалов… Остались лишь вы. Наверное, вам очень нужны деньги, иначе и вы ушли бы…

– Нет, миледи, что вы! – закричал Джоакин, стискивая ее в объятиях. – Деньги совершенно не при чем!

– В этом нет позора… Вы – наемник… Не волнуйтесь, я сполна расплачусь с вами. Получите щедрую награду…

– Дело вовсе не в деньгах! Я с вами потому, что… вы – самая лучшая!

– Какая чушь… Я несносна… – голос так ослаб, что Джоакин едва слышал. – Прошу, не нужно меня ненавидеть… Если умру – не держите зла.

Джоакин был в ужасе. Приник к самому ее уху и зашептал:

– Не смейте даже думать такого! Вы ни за что не умрете! Я не позволю. Если смерть придет за вами, я ей переломаю все кости и зашвырну обратно на Звезду! И вы ни капли не несносна. Вы прекрасны, Аланис! Вы – гордая, смелая, волевая, умная. Вы – лучшая из женщин на свете. Я люблю вас!

Он затаил дыхание, ожидая ответа. Но ответа не было: девушка спала.

Джоакин укутал ее потеплее, прижал к себе. Лег, уткнувшись носом в ее платиновые волосы и попытался уснуть.

Это было невозможно. Близость девушки будоражила его, кровь вскипала в жилах. Смерть, дохнувшая было в лицо землистым запахом снадобья, улетела прочь. Теперь Джоакин чувствовал лишь упругое горячее тело красавицы. Ничего другого в мире не осталось.

Его ладонь подвинулась вниз и легла на бедро Аланис. Огладила округлость, переползла на ягодицу, сжала. Он ужаснулся того, что делает, укусил себя за губу, отдернул руку. Джоакин приказал себе замереть и долго лежал без движения, пытаясь успокоиться.

Но Аланис была рядом, он чувствовал изгибы ее тела, слышал стук сердца, вдыхал сладковатый запах кожи…

Он крепко стиснул ее, надеясь, что от этого станет легче. Ошибся. Кровь загрохотала в висках, в глазах потемнело от вожделения. Рука поползла вверх, коснулась груди миледи… Он попытался сдержать себя… Пальцы нашли шнуровку на платье, осторожно потянули. Ладонь сунулась в вырез и ощутила горячую плоть…

Джоакин весь дрожал. Казалось, он умирает и в тот же миг рождается заново. Уже и вторая ладонь скользнула под платье, жадно гладила, щупала, сжимала… Плечо Аланис оголилось, и Джоакин приник к нему губами. Он в жизни не пробовал ничего вкусней, чем ее кожа.

Слишком поздно он вспомнил, что где-то – на плече или груди – имеется открытая рана. Стоит лишь задеть, и…

Аланис издала отрывистый стон. Он резко отдернулся, оторвал ладони от ее тела. Однако, просыпаясь, она успела почувствовать.

– Что?! Что происходит?

– Ничего… Все хорошо, миледи…

Она порывисто села, ощупала платье, обнаружила тесемки.

– Ах, подлец!..

Он заговорил с лихорадочным пылом:

– Миледи, простите, я вел себя недостойно, но есть то, что меня извиняет. Я люблю вас, миледи! Больше всего в мире люблю! Не могу думать ни о ком, кроме вас!

– Скотина!.. Поди прочь, пока жив!

– Клянусь: я люблю вас! Никого прекраснее не видел на всем белом свете. Я докажу, смотрите. Смотрите… сейчас… найду огонь.

Он отыскал огниво, нащупал горсть сухой соломы, поджег. Сверкнули яростные глаза Аланис над треклятой вуалью. Голое плечо, кинжал в руке.

– Смотрите! – Джо выхватил из-за пазухи и сунул герцогине сложенный вчетверо серый замусоленный листок. – Я полюбил вас по одной лишь этой картинке! Разве я мог не сойти с ума, когда увидел вас наяву?!

Она развернула страницу, поднесла к зрачкам.

– Вы – красивейшая женщина в мире! – горячо воскликнул Джоакин.

Аланис захохотала. Смех – смесь из ненависти, досады, злобного веселья и огромной, бесконечной боли.

– Я?.. Красивейшая?.. Ха-ха-ха-ха! Красавица!..

Джоакин ахнул, когда она скомкала страницу и сунула в огонь. Листок ярко запылал, Аланис поднесла его к лицу.

– Красавица, да? Ах-ха-ха! Полюбуйтесь!

Она сорвала платок.

Джоакин не сдержал крик ужаса. Черно-красная полоса горелого мяса пересекала щеку герцогини. Ожог начинался у губ и кончался под самым ухом. От кожи остались одни струпья, вся нижняя челюсть была выпачкана гноем и сукровицей. Казалось, половину лица сняли с сожженного трупа и пришили к голове девушки. Но самое худшее… Джоакин пытался отвести взгляд – и не мог!.. Под скулой щека Аланис была прожжена насквозь. В отверстие виднелись зубы.

– Как вам моя красота, сударь? Пришлась ли по вкусу?

Он не мог разжать челюсти, чтобы выдавить хоть слово. Лицо Аланис исказила ухмылка. Ожог сменил форму, стал похож на пасть чудовища.

– Ах, я больше не прекраснейшая на свете?.. Бедняжка, как же вы ошиблись!

Джоакин, наконец, смог отвести глаза от ее щеки.

– А теперь, – процедила герцогиня, – пошел прочь. Чтобы я тебя никогда больше не видела.

Подвластный силе ее голоса, он сделал шаг назад. Остановился. Встряхнул головой.

– Нет. Ни за что.

И двинулся к ней. Аланис сделала выпад. Он успел перехватить ее руку и вывернуть, не коснувшись клинка. Пальцы девушки разжались, кинжал упал наземь.

– Я не оставлю вас, – сказал Джоакин. – Вы без меня пропадете.

Она задохнулась от ненависти, до скрипа стиснула зубы.

– Ваша рана гноится, – сказал Джоакин. – За несколько дней вы умрете. Я отвезу вас туда, где помогут. Не к вашим вассалам, а к людям, которых знаю я.

– Вон, – прошипела Аланис.

Он выпустил ее, подобрал искровый кинжал.

– Я посплю снаружи, у ворот. Но утром мы вместе двинемся в дорогу.

Стрела

Сентябрь 1774г. от Сошествия

Герцогство Южный Путь

Как действовать полководцу, вступив на вражескую землю?

Распространено мнение, будто инициатива принадлежит наступающему, и он определяет всю стратегию военных действий. Данное мнение ошибочно. Тот, кто защищает свою землю, имеет в распоряжении обильные припасы и сеть дорог – а значит, большие возможности для маневра. Также защитник располагает крепостями и замками, следовательно, может выбрать выгодные позиции для сражений. Защитник способен навязать сражение захватчику либо уклониться от боя. Именно поведение защитника, а не захватчика, в значительной степени определяет ход войны. Захватчику следует прежде всего понять образ мысли и действия защитника. Только сообразуясь с этим знанием можно строить план наступления.

«Вопросы полководца», Десмонд Герда Ленор р. Агаты

Пограничные форты Южного Пути, зубчатою цепочкой усыпавшие Нижнюю Близняшку, оказались покинуты. Пустые стрелковые башни, гулкие галереи, бесполезные требушеты, торчащие в небо костлявыми рычагами… Нечто философское, если не мистическое было в этих покинутых громадах. Здание без людей – как тело умершего: осталась оболочка, ушла душа.

– Боятся нас путевские крольчата! Бегут, бросают норки, – ехидничал кузен Деймон.

Эрвин не ощущал ни торжества, ни радости, скорее – тихую грусть. Неспешно прошел по двору захваченной крепости: эхо шагов шарахается от стен, ветер посвистывает в щелях, треплет кучи мусора. Кто-то когда-то строил этот форт. Тесал бревна, месил раствор, клал камни, мостил черепицу. Надеялся на крепкую защиту, тревожно поглядывал на север – успеть бы, пока не набежали. Окончив долгий труд, довольно потер руки, порадовался вслух: «Вот так громадина вышла!.. То-то же, пускай теперь попробуют!.. Уже и спать можно спокойно…»

Почему мне грустно от этих мыслей? Хотел ли красивой победы – со звоном, со славою, с правом на гордость? Тревожусь ли, что Лабелин стянет воедино свои полки и не даст разбить их порознь? А может, речь о надеждах, что всегда оказываются напрасны?.. Глуп, кто надеется; мудр, кто не ждет…

– Эй, кузен, отчего хмуришься?

Между захваченной землею и родной нельзя оставлять фортификаций. Если противник захочет отрезать войско от Первой Зимы, он не получит никаких укреплений себе в помощь.

– Да что с тобою, Эрвин? Не строй Ульяну Печальную!

– А?.. Нет, пустое, задумался. Выступаем. Форт сжечь.

Исходим из допущения, что мы, наступая на вражеские земли, имеем силовое превосходство. Учитываем не только численность войска, но и другие факторы: мастерство бойцов и офицеров, оснащенность доспехами, качество вооружения, высокий боевой дух. Иными словами, мы имеем причины рассчитывать на победу в решающем сражении. Без этого было бы попросту неразумно развивать наступление.

Вопрос таков: что может противопоставить враг нашему превосходству в силе?

Глупо ожидать, что враг примет бой при низких шансах на победу. Несомненно, он станет уклоняться от сражения и постарается прежде свести на нет наше преимущество. Как он может сделать это? Возможны четыре стратегии защиты: измор, удержание крепостей, привлечение союзников, навязывание места. Рассмотрим их по очереди.

Первый способ защиты – измор – состоит в следующем. Отступая, враг планомерно уничтожает все трофеи, которые могут достаться нам. Сжигает посевы на полях, отравляет или закапывает колодцы, вывозит запасы оружия и продовольствия, те припасы, которые не может вывести, также сжигает. Собственное население защитника при этом подвергается страшным бедствиям и обрекается на голод. Чернь начинает ненавидеть своих лордов и симпатизировать захватчику. Однако наступать в условиях измора крайне трудно. По сути, наше войско движется через пустыню, лишенное всякой возможности пополнять припасы. Приходится снабжаться поставками из нашей родной земли, а это чудовищно замедляет наступление и истощает казну. Таких поставок всегда оказывается недостаточно, бойцы начинают голодать, подрываются их силы и боевой дух. При скверном снабжении и трудных условиях погоды в рядах армии вспыхивают болезни..

Как противостоять измору?

Вступая на земли Южного Пути, Эрвин поделил войско на три части. Семь батальонов генерал-полковника Стэтхема двинулись на юго-запад, чтобы, не доходя побережья Дымной Дали, занять крупный город Дойл. Другие семь двинулись прямиком на юг по центральному Торговому тракту, ими командовал сам Эрвин, при помощи кузенов. Оставшиеся шесть батальонов под командованием Снежного Графа Лиллидея – на юго-восток, к торговому порту Уиндли. Таким образом, войско напоминало трезубец. Зубцы вонзились в землю противника и вырезали широкий лоскут. Так слуга двумя взмахами ножа отделяет смачный кусок торта для хозяйки-сладкоежки. Эрвину нравилось сравнение. Мой лакомый кусочек – пятьдесят миль плодородных земель с деревнями и городами, погребами и амбарами. Я накормлю им свое войско.

Путевские лорды не ожидали боковых ударов. Потому земли, доставшиеся Стэтхему и Снежному Графу, были нетронуты и изобиловали провиантом. Но сам Эрвин шел на юг, к Лабелину – именно тою дорогой, которая от него ожидалась. Путевские бароны позаботились о том, чтобы захватчика встретила пустыня.

Эрвин видел все, о чем писал отец: пустые хлева и амбары, сожженные горы зерна, брошенные избы, мертвый скот. Видел трупы крестьян – их убивали не захватчики, а свои же лорды. Крестьяне пытались спрятать, спасти припасы на зиму. Рыцари-путевцы беспощадно рубили мужиков, иных пытали, чтобы найти тайники. Изымали продовольствие, вывозили, сколько могли, прочее сжигали тут же, вместе с амбарами, избами. Мертвецов бросали в колодцы и ручьи.

Эрвин прежде не питал к путевским дворянам никакой антипатии. Частенько видел их в столице: обычные лорды. Чуть полнее, чем следует быть дворянам, излишне внимательны к деньгам, да говорят забавно, подтягивая окончания слов. У агатовца Эрвина они вызывали только снисходительную усмешку. Война с ними доселе не представлялась ему кровавой драмой. Исконно феодальная забава: сразились два лорда, один победил и взял трофеи; второй проиграл и выплатил дань. Когда враг признал себя побежденным, можно ему и руку пожать, и чашу вина распить. Потом, встретившись на каком-то балу, в пору улыбнуться друг другу: мол, как я тебя тогда, а?.. Да ладно, парень, тебе просто повезло!..

Но теперь, проезжая пятую деревню, населенную покойниками, Эрвин чувствовал, как в груди закипает ненависть. Между этими «рыцарями» и адриановскими заречными ублюдками была лишь одна разница: вооружение!

– Боги!.. – шептал Эрвин. – Это звери, а не дворяне!.. Как можно так?..

– Бывает, – невозмутимо отвечал Роберт Ориджин.

– Попадись они мне!

– Непременно попадутся, будь покоен.

– Если хоть кто-то из наших позволит себе такое… Повешу к чертям и без разбору!

– Ага.

Невидимая спутница нашептывала Эрвину: любимый мой, ты же понимаешь, что это ты их убил? Вон дед на пороге избы – глаза стеклянные. И тот паренек, что в колодце. И детишки с мамкой – эти еще живы, но до весны не дотянут: харчей-то нет. Если бы не ты, все были бы целы…

– Прочь, оставь меня!..

– Простите, милорд?..

– Говорю: накормите всех, кто жив! И дайте припасов до весны.

Во всем есть светлая сторона, как говаривал охотник Кид. В мертвецах, как ни странно, тоже: они были свежими. И пепелище на месте хлева еще хранило тепло.

– Легкая кавалерия – быстрым маршем на юг!..

Нагнали за день. Обремененные грузом, путевцы ползли медленно. Вся дорога забита на милю: телеги, навьюченные лошади, скот… Полсотни рыцарей с бароном во главе. Десятеро дожили до встречи с Эрвином, в том числе и лорд.

– Кейс Хлоя Мэй рода Беатрис, к вашим услугам, милорд.

Барон чинно поклонился Эрвину – и впрямь, как на дворцовом приеме. Тут полагается пожать руку, распить вино…

Герцог Ориджин осмотрел остальных пленников, в одном заметил сходство.

– Это ваш сын, барон?

– Да, милорд.

– А остальные?

– Вассальные рыцари и сквайры.

– Вы с сыном – в сторону. Остальные – ко мне.

Эрвин протянул рыцарям кулак: из него петушиным хвостиком торчали стебельки.

– Тяните.

Паре достались короткие, шестерым – длинные.

– Барона и лорденыша вздернуть. Этих шестерых – следом. Вы двое… Останетесь жить при условии. Каждому встреченному путевцу перескажете следующее: пока вы жжете деревни, я вешаю путевских дворян.

Ах, какое благородство!.. – мурлыкнула альтесса. – Я горжусь тобою, милый…

На душе было отвратно.

В чем смысл удержания крепостей?

Прежде всего, в контроле над землею. Замок с гарнизоном из пятидесяти лучников и пятидесяти рыцарей легко может нанести удар в любую точку на расстоянии до пятнадцати миль. Двигаясь по вражеской земле, нам необходимо сохранить за собою дороги и опорные пункты. Нам потребуется рассылать курьеров с приказами, перемещать обозы с продовольствием, устраивать безопасные госпитали для раненых, отправлять в родную землю трофеи. Всему этому помешает наличие одного-единственного вражеского замка у нас за спиною. Наши обозы и курьеры не смогут передвигаться без сильной охраны, значит, войско будет ослаблено, а связь – нарушена.

Что предпочесть для устранения вражеских замков – осаду или штурм?

Если замок выстроен умело, то для штурма потребуется, по крайней мере, десятикратное преимущество. При этом на каждого поверженного защитника замка придется трое и больше павших захватчиков. Что особенно скверно, личное мастерство воинов не является решающим при штурме стен. Один крепкий мужик на стене, снабженный арбалетом либо грудой камней, может уничтожить несколько отменных рыцарей.

Осада, со своей стороны, также имеет недостатки. Она требует всего троекратного превосходства, а не десятикратного, как при штурме. Но осаждающий отряд будет надолго исключен из войска, возможно, и на все время войны. И все это время он будет подвергаться риску. Посредством голубей осажденный гарнизон может запросить помощи у соседних замков и общими усилиями истребить осаждающих.

Напрашивается ответ: поскольку и осада, и штурм вредят нашему наступлению, то необходимо найти способ взять замок иным путем – не осадою, и не штурмом.

Рыжебородый рыцарь с тремя скрещенными копьями на щитовом гербе хмуро глядел в лицо Эрвину из-под забрала. Пара вассалов в полных латных доспехах – по обе руки рыцаря. Замок Три Копья – хмурая гранитная скала – за его спиною.

– Эрвин София Джессика рода Агаты, – вежливо начал герцог. – Приветствую вас.

– Сир Коннел, барон Трех Копий. По правде, милорд, не знаю, о чем нам говорить. Вы повесили моего соседа – барона Кейса.

– Как лорд-землеправитель, я свершил суд. Человек, зарубивший безоружных крестьян, – не воин, а убийца. Но деревни вокруг вашего замка я нашел целыми и невредимыми, так отчего бы нам не побеседовать?

– Целыми… – угрюмо процедил рыжебородый. – Были целыми, а что вы от них оставили? Пепелища?

– Отнюдь. Ваши подданные, сир Коннел, живы и здоровы. Я даже не тронул их припасы.

Барон Трех Копий озадаченно поскреб бороду. Не верилось во вражеское великодушие… однако и дыма пожарищ он не видел со своих стен. Эрвин пояснил:

– Зачем мне грабить несчастных мужиков, если вы, барон, поделитесь со мною провиантом?

– Поделюсь?..

– Уточню: отдадите все, кроме запасов на месяц. А в довесок, – невозмутимо продолжил Эрвин, – мечи и доспехи ваших вассалов.

Вопрос «Ты свихнулся, северянин?» отчетливо проступил на широком лице путевца.

– Три Копья – крепчайший замок на севере Южного Пути. Вам не взять нас быстрее, чем за зиму!

Эрвин повел бровью:

– Стало быть, перспектива погибнуть в начале весны вас вполне устраивает? Могу понять: птички, цветы, пробуждение природы… Приятно умирать в такое время.

– Мы простоим, сколько сможем. Дешево не отдадимся!

– Вы теряете собственную голову; я – горстку солдат, которых даже не знаю. Невыгодная для вас сделка. Могу предложить выбор.

– Отдать припасы и оружие? Запятнать себя позором?!

– Видите ли, сир Коннел, мой враг – не вы, а Адриан. Рано или поздно я встречусь с ним. Кто-то победит. Если выиграет он – значит, вы просто отделаетесь от меня дешевою ценою. Груда железа да куча зерна – не много за радость увидеть смерть Ориджина. Но если – волею Агаты – выиграю я… Тогда, сир Коннел, вы сохраните в целости свои владения, а также добавите к ним земли соседа – барона Кейса. Он, знаете ли, повис на дереве так неудачно, что вскоре задохнулся. Имущество ему теперь без надобности.

Барон Трех Копий свел густые брови.

– Предать своего сюзерена? Встать на сторону мятежника?!

Конечно, возмущение наиграно – иначе он бы уже возвращался в замок. Какой лорд откажется от шанса удвоить свои земли! Однако совести барона требовалось успокоение.

– Я не предлагаю биться за меня, – сказал Эрвин. – Постойте в стороне, пока я не возьму Фаунтерру. Лишь тогда принесете присягу.

– Одинаково против чести.

Эрвин фыркнул.

– Сберечь, стало быть, жизнь и получить второе баронство – этого вам мало? Требуется еще поуговаривать, нежно попросить, как барышню?! Хотите по чести – извольте! Сразитесь один на один с любым из моих спутников. Победите – мы уйдем. Предложил бы себя вам в противники, но вот беда: я – герцог, вы – барон, мне честь не позволит. Какая жалость!

Рыжебородый угрюмо оглядел кайров, стоящих за Эрвином. Деймон Ориджин озорно подмигнул противнику.

– Тьма бы вас!.. – рыкнул барон. Вынул меч из ножен и метнул в землю.

* * *

Стратегия навязывания места такова.

Защитник уничтожает некоторые дороги и мосты, оставляя в целости другие; твердо удерживает одни замки, а иные сдает захватчику; опустошает избранные земли. Он добивается того, чтобы один путь продвижения был для захватчика много легче иных. Двигаясь этим легким путем, захватчик придет в выбранную защитником точку и вынужден будет вступить в сражение из крайне невыгодной позиции.

Преодолеть эту трудность захватчик может – на выбор – либо ценою больших потерь в живой силе, либо за счет применения хитрости. В большинстве случаев военачальники выбирают первое. Причина проста и обоснована: они используют тот ресурс, которым располагают. Гибкость полководческого ума – редкое качество. Солдаты же всегда имеются в наличии.

Неделю войско герцога двигалось на юг, не встречая сопротивления. Воины Южного Пути отступали без боя, и тревога каждую ночь шептала Эрвину: ты же не думаешь, что они сбегут в Шиммери, правда? Скоро встретишь их, милый, встретишшшь. Там, где меньше всего хочешь.

Противник ожидал Эрвина в наилучшей для обороны точке. Река Мудрая шириною в полет стрелы. Мосты сожжены. Единственный брод на всю округу упирается в крутой южный берег. Там, на круче, дымят костры, полощутся флаги, роятся, блестя шлемами, стрелки. Хорошие стрелки, тьма бы их: опытные наемники с длинными луками. Шесть выстрелов за минуту, стрела пробивает латный доспех. Я же говорила, любимый, видишшшь!

С помощью сигнальных флажков Эрвин предложил врагу сдаться. Без надежды на успех, а просто потому, что делал так всегда. В качестве ответа лучники показали, на что способны. Стрелы хлынули в небо плотной серой тучей, за пару секунд перемахнули реку, вонзились в берег разом, одномоментно – земля загудела. Несколько северян, неосторожно подошедших к воде, легли вместе с конями.

Эрвин собрал военный совет.

– Переправимся ночью, – сказал Деймон. – Они не смогут бить прицельно, только навесом на звук. Прикроемся тяжелыми щитами, перейдем!

– Там не только лучники, но и рыцари, – отметил Блэкберри. – Брод узок, мы будем выбираться на берег малыми отрядами. Путевские рыцари встретят и выкосят всех без труда.

– Так в чем ваш совет, полковник? – взвился герцогский кузен. – Сесть и зарыдать?

– Выше по реке имеется роща. Срубим деревья, сделаем плоты, переправимся скрытно в другом месте. А здесь оставим лагерь с гарнизоном – для отвода глаз.

– Скрытно нарубим деревьев? – хохотнул Майн Молот, лорд Верхней Близняшки. – Путевцы – дураки, но не глухари же! Когда лес валят, за полмили слыхать!

– До рощи мили три. Отсюда не услышат. Главное, чтобы не заметили, как пошлем отряд.

– А мне вот как думается, – вмешался Роберт. – Напротив рощи путевцы наверняка ждут атаки и держат дозорных. Пошлем отряд не к роще, а наоборот, вниз по реке. Там ни брода, ни леса, стало быть, и атака не ожидается. Переправимся вплавь без доспехов. Ночью внезапно ударим и вырежем стрелков.

Блэкберри и Молот восстали в один голос:

– Пара сотен бездоспешных – против тысяч стрелков и рыцарей? Да будь там хоть все спящие, пьяные и хворые в придачу – все равно ни шанса!

– Светлая Агата сбережет, – преспокойно пожал плечами Роберт.

– Вас, Ориджинов, может, и сбережет… Остальных перебьют, как овец.

Эрвин поднял руку.

– Благодарю вас, милорды. Я услышал все необходимое. Поступим вот как. По совету лорда-кормильца Блэкберри…

По совету Блэкберри, но к сильному неудовольствию остальных, безлунной ночью пятьсот греев отошли от реки и окольным путем передвинулись к роще. Как можно тише принялись за дело: валили деревья подальше от реки, чтобы не попасться на глаза дозорным врага, обтесывали, подгоняли по длине. Сколотить сами плоты планировалось в ночь сражения: быстро вытащить бревна на берег, соединить – и тут же в атаку, пока враг не успел среагировать.

Как ни странно, Эрвин также прислушался и к совету Роберта. Двести отчаянных бойцов из числа кайров были даны в подчинение кузену и выступили на милю вниз по реке, чтобы пересечь ее вплавь.

– Ты – счастливчик, в кольчуге родился, – напутствовал Эрвин кузена. – Молись сам, и я за тебя помолюсь. С помощью Агаты все сделаешь, как нужно.

– Ага, – согласился Роберт.

Миновало несколько дней. Батальоны Ориджина стояли лагерем у брода, с крутого дальнего берега глядели на них путевские стрелки. Порою северяне выходили на берег – напоить коней и набрать воды. Лучники стреляли, северяне бежали от реки. Лучники свистели, стаскивали штаны, показывали кайрам голые задницы…

Пришло новолуние. Месяц сжался до девичьего ноготка, Звезду скрыла дождевая туча. Пора.

После полуночи войско Эрвина покинуло лагерь. Оставив шатры и припасы, в полном молчании двинулось вверх по реке – к роще, где ждали плоты. Шесть тысяч человек и двадцать сотен коней… Тишина – наивная мечта. Притопывают копыта, шуршат шаги, то звякнет кольчуга, то всхрапнет лошадь. Слышишь? – тихо мурлычет тревога. – Я слышу, и те, на дальнем берегу, слышат. Полагаю, в Фаунтерре тоже слышат: девицы тревожатся, младенцы плачут спросонья. Как ты планировал, родной мой, незаметно передвинуть целое войско?!

– Я и не планировал, – ответил ей Эрвин и подозвал лорда Молота: – Разверните ваш батальон. Остальные идут к роще, мы с вами – назад, к броду.

Тем временем в покинутом лагере у брода возникло движение. Триста человек, затаившихся в шатрах, теперь поднялись и вооружились, оседлали коней. Держа наготове щиты, вошли в воду. Путевские стрелки услышали плеск. Нещадно напрягая зрение, различили всадников на броде, дали залп, и второй, и третий… Но их была всего сотня: дозор, выставленный для наблюдения, не рассчитанный на серьезную битву. Лазутчики Роберта Ориджина обрушились на них с фланга, всадники Деймона – с фронта. Когда кайры вышли на берег, стрелки прекратили бой. Обезоруженные и связанные, они смотрели, как целый батальон северян переходит брод.

Большинство путевцев ушло к роще, вслед за «неслышимыми» батальонами Эрвина. Выбрали удобные позиции для стрельбы, затаились, с предвкушением ждали, когда на воде появятся плоты – такие удобные мишени. Плоты появились: греи спустили их на воду, оттолкнули от берега. Командиры путевцев шипели:

– Не стрелять, ждать!.. Пусть отойдут от берега, тогда накроем – не сбегут!..

Плоты двигались медленно, все толклись у рощи, едва видимые в темени. Вот тронулись, сплывая вниз по течению и ползком, будто нехотя выбираясь на середину реки. Как чувствовали.

– Залп! Залп! Залп!..

Путевцы успели выпустить двадцать тысяч стрел и всадить в каждый плот примерно полсотни, прежде чем поняли свою ошибку. На плотах не было ни души. Некоторые несли на себе куклы – соломенные чучела. Другие – вовсе пусты.

– Назад, к броду!.. Живо!..

На полпути к броду их встретили. Батальон Молота и всадники Деймона уже были на путевском берегу. Численное превосходство все еще оставалось за путевцами, но кроме того – неразбериха спешного марша и отвратная позиция в чистом поле. И – ужас. Кромешной ночью, внезапно, без подготовки наткнуться на тысячу кайров!.. Путевские рыцари сражались с тем мужеством, какое придает человеку отчаяние. Пятьдесят кайров погибли от их рук, больше сотни получили ранения. Но лучники не принесли никакой пользы: едва рыцари были разбиты, стрелки бросили оружие.

Две сотни путевских дворян и три тысячи наемных стрелков оказались в плену у герцога Ориджина. Сколько-то счастливцев бежали на юг, к Лабелину.

Стоит ли быть великодушным с противником?

Этот вопрос не допускает сомнений. Разбитый враг заслуживает милосердия при любых обстоятельствах. Как только меч врага лег на землю, наш должен быть убран в ножны.

Щадя пленников, не показываем ли мы слабость? Не лучше ли безжалостно истреблять их ради устрашения врага? Сама постановка такого вопроса пятнает честь воина. Однако дадим ответ: никоим образом. Зная, что мы милостивы с пленниками, враг охотнее сдастся в плен и преумножит наши трофеи. Зная, что пощады ждать нечего, враг станет биться насмерть и увеличит наши потери.

– Милорды и сиры, мой истинный враг – Адриан Ингрид Элизабет, что пока еще именует себя императором. Вам я не желаю смерти, потому предложил возможность уйти без боя. Вы отказались – и вот вы в моей власти. Я дам новый шанс: оплатите выкуп и будьте свободны. Цена такова: триста золотых эфесов за голову рыцаря, тысячу – за барона.

– Побойтесь богов, милорд!.. Это же несуразно! Грабеж, разбой!.. Вы хотите вдвое больше, чем принято!..

– Никакого торга о выкупе не будет. Отступая, вы опустошили собственные земли. Ваши бывшие подданные, что теперь оказались на моем попечении, обречены на голодную смерть. Мне придется кормить их за собственный счет. Вы согласитесь на мою цену – либо окажетесь в темнице Первой Зимы.

– Но где же нам… Откуда взять… Ведь бешеные деньжищи!

– Выпрашивайте у Лабелина, занимайте, крадите, продавайте имущество. Берите, где угодно. Вы получите перо, бумагу и две недели сроку. Это все.

Эрвин перешел к лучникам.

– Судари, как я понимаю, вы служили за деньги, а не по клятве. Впереди зима и война – голодное время. Деньги нужны всякому. Так есть ли разница между монетой северянина и монетой путевца?

– Зовете на вашу сторону, милорд?..

Стрелки, прежде подавленные и напуганные, живо осмелели. Всем известно, что войско Ориджина сильно мечниками и слабо лучниками. Три тысячи опытных стрелков ох как пригодятся герцогу.

– Пять елен за месяц, милорд, и мы с вами… шесть елен!

– Путевцы платили не больше трех.

– Но ведь мы нужны вам, милорд. В вашем-то войске стрелков недочет…

– По чести, судари, я не могу перебить вас, да и кормить тысячи узников тоже накладно. Но что могу сделать, так это следующее. Я отниму луки и всю амуницию, оставлю при вас лишь голые ягодицы, которыми вы столь охотно сверкали. В таком виде отпущу на свободу, и вы попробуете наняться на службу к кому-то еще. Доблестные воины, что истыкали стрелами пустые плоты, убили целых полдюжины северян и ушли с поля боя в чем мать родила. Полагаете, много найдется нанимателей? Три елены, судари. Крайнее слово.

Над войском властвовала эйфория. Вскрывались бочки вина и орджа, полыхали костры, гремели песни. От криков, гогота, дребезжания струн, подвывания рогов тревога перепугалась и исчезла куда-то, не вернулась даже с приходом темноты. Что тревога – самому Эрвину было страшновато ходить среди своих подданных. Сколько ни старался он привыкнуть к бурным выражениям радости, все попытки потерпели неудачу. Когда солдаты, завидев его, вскакивали, громыхали мечами о щиты и ревели пьяным басом: «Слава Ориджину! Слава герцогу!..» – Эрвину хотелось раствориться в воздухе. Созерцание чужой радости отняло столько сил, что он уселся за лордский стол едва живой и мечтал только об одном: уснуть.

– Тьма сожри, кузен, я тебя обожаю! – хохотал Деймон, расплескивая вино. – Неженка, неженка, неженка… так и думал, что все врут! Не может Ориджин быть неженкой, правда, Берти?

– Ага, – кивал Роберт и довольно потирал бороду. – Хитер, как лис. Потерь – меньше сотни, а прибыли выйдет… дайте прикинуть… полста тысяч, не меньше! Благодарствие Светлой Агате. Любит она тебя, кузен!

– И дорога на Лабелин открыта, – добавил Майн Молот. – Десять дней марша – и мы у стен! А коль учесть, что стен в Лабелине нету, то возьмем город налетом, прямо с марша.

– Ага! Выпьем за это, милорды.

– На Лабелин, кузен! Отсечем путевцам голову!

– На Лабелин! На Лабелин!

Эрвин чувствовал дикую усталость и не имел никаких сил на споры, потому коротко бросил:

– Нет.

– Что?.. Кузен, ты о чем?

– Нет, мы не пойдем на Лабелин, – произнес медленно, чтобы не пришлось повторять вновь. – Я с Робертом и Деймоном отправлюсь на восток, в Уиндли. Граф Майн, вы останетесь здесь, укрепитесь и будете держать брод, пока мы не вернемся.

– Но, черт возьми, почему?.. Уиндли – большой порт, мечта наших дедов, это ясно… Но дорога-то открыта! Стрелою долетим до Лабелина, возьмем свеженьким! Жирный Дельфин даже войско собрать не успеет!

– Зачем тогда брод штурмовали?.. Зачем реку переходили? Чтобы теперь свернуть в другую сторону?..

Эрвин тихо постучал кубком по столу.

– Милорды, разве я просил совета? Граф Майн, вы держите брод. Кузены, мы идем на Уиндли. Это все.

* * *

Где находиться полководцу при сражении?

Для верного решения данного вопроса нужно учесть характер предстоящего боя.

Если бой обещает быть долгим, с многочисленными маневрами, тактическими отступлениями и контратаками; если враг располагает большими резервами, которые может внезапно ввести в дело, – при таком бое полководцу следует находиться в тылу и с расстояния управлять войсками. Оказавшись в первой линии, как велит гордыня, полководец утратит широту кругозора и контроль над ситуацией, войско лишится управления и не сможет вовремя среагировать на маневры врага. Ради успешного командования сражением полководец обязан поступиться личной гордостью и остаться в тылу.

Иное дело – скоротечный и решительный бой, к примеру, кавалерийская атака на превосходящие силы врага. В этом случае командование из тыла окажется слишком медленным и безуспешным. Присутствие же полководца в первых рядах войска придаст бойцам веры в победу. Пред лицом своего лорда рыцари проявят больше отваги и решимости, каковые и определят победоносный исход сражения.

Кайры втолкнули женщину в шатер и принудили встать на колени перед Эрвином.

– Милорд, согласно вашему приказу доставили. Ведьма как есть.

– Где нашли?

– Хутор в четырех милях отсюда, милорд. Все сбежали – она осталась.

– А как узнали?

– По окрестным деревням молва ходит. Чернь боится ее, милорд.

Годами знахарка равнялась с эрвиновой матерью. Внешностью преобычна: коренаста, узловата – мужичка. Эрвин позволил ей встать. Поднялась, скрестила руки на груди.

– Как твое имя?

Обращенье на «ты» к женщине вдвое старше себя с трудом давалось Эрвину. Знал, однако, что «вы», «сударей» и прочих вежливостей из лордских уст крестьяне не приемлют и побаиваются.

– Так что же, как зовешься?

– Зови знахаркой, не обижусь.

– Отчего не сбежала вместе со всеми?

– А тебе какая забота, северянин? Позвал же не разговоры беседовать, а просьбу просить. Вот о ней и веди.

Кайр замахнулся, чтобы вышибить дух из хамки. Эрвин резким взмахом руки остановил.

– Просьба такая. Есть на свете растение… Встречал в Запределье, называется змей-травою. Раненые звери едят, чтобы исцелиться.

– Угу, знамо.

– Мне нужен сок змей-травы. Сможешь достать?

– Тебе зачем?

– А тебе зачем знать?

Знахарка пожевала губу.

– Сок змей-травы – яд. Выпьешь сверх меры – помрешь.

– Знамо, – ухмыльнулся Эрвин.

Женщина прицокнула языком, искривила рот.

– А на отраву-то не сгодится. Больно вкус резкий. С одного глотка всполошатся и пить не станут.

– Знамо, – кивнул Эрвин.

– Ладно, принесу. К завтрему вечеру. Но плату возьму.

– Сколько?

Пожевала губу.

– Не деньгами. Другой монетой.

– Что же ты хочешь, знахарка?

Она сказала. Эрвин поднял бровь, переспросил:

– Моей крови?

– Угу. Три наперстка.

– Зачем тебе моя кровь? Для ворожбы?

Эрвин всю жизнь смеялся над ворожбою, колдовством, приворотами, сглазами и тому подобными мужицкими суевериями. Но тут сделалось как-то… прохладно.

– Не боись, – ответила знахарка. – Пока ты жив, творить не стану – мало проку с твоей крови. А вот помрешь на плахе – тогда другое дело. Кровь казненного обретает силу.

Незримая альтесса расхохоталась под ухом Эрвина. Он и сам не выдержал, усмехнулся.

– Да ты еще и провидица!.. Ступай, принеси что нужно. Будут тебе три наперстка.

То было еще на Мудрой реке, неделю назад. А теперь Эрвин стоял посреди Стихийного тракта, сжимая в ладони пузырек сока. По левую руку – Деймон Ориджин, по правую – Снежный Граф Лиллидей, за спиною – две с половиной тысячи всадников. Впереди, приземистой стенкой преграждая тракт, – фаланга копейщиков, и еще одна, и холм, обсиженный лучниками, будто мухами. По краям, на флангах, кавалерийские отряды.

– Рыцарей – около пятисот копий, – прикинул Лиллидей. – Пехоты и лучников – тысяч десять. Не считая резервов, а они вполне возможны.

– Обойдем?.. – Деймон поглядел по сторонам, кривя губы.

Нет, не обойдем. Левый фланг путевцев упирается в болотце, правый – в озеро. Потому и дорогу проложили через холм: низина непроходима.

– Дождемся подкреплений, милорд? – спросил Снежный Граф.

Дождаться можно… Следом за кавалерией, отставая на два дня, идут девять тысяч пехоты и лучников. С такою силой взять холм не составит труда. Но за холмом – Уиндли, огромный торговый порт. Множество купцов и вельмож прямо сейчас грузят на корабли свое золото и товары, спешат отплыть на юг, оставив Эрвину пустые дома. А Эрвину нужен флот на Восточном море. И деньги нужны – трижды распроклятые деньги! Потому он и бросился вперед кавалерийским маршем, оставив пехоту глотать пыль: именно для того, чтобы захватить Уиндли до отбытия судов.

Эрвин выдернул пробку из пузырька. Вдохнул. Нечто шевельнулось в груди. Сердце заколотилось чаще… Открыл рот, уронил на язык несколько капель. Глоток огня опалил небо и хлынул в горло. Вспышка свела внутренности. Вместе с болью проснулось и другое: мощное, яростное, забытое. Похожее на кинжал под ключицей, на Перст Вильгельма, на слово «вопреки». Развернуло плечи, выпустило когти…

– Кузен, ты в порядке? Смотришься так, будто призрака увидал!

Эрвин оскалился в ухмылке:

– Ищу союзников.

Бывшая противница, нынешняя союзница встала за плечом Эрвина во весь костлявый рост, дыхнула холодным жаром. Путевские полки вдруг стиснулись, скукожились, притерлись к земле. Сделались мизерны, едва значимы – ничто в сравнении с землянкой, дождевыми червями, лужами на полу… Даже не хочется сказать: «Я выживу ради…». Разумеется, выживу! Какие к черту варианты?!

– Тебе понравится, – подмигнул Эрвин кузену. – Идем в лобовую атаку. Прямо сейчас. Мы с тобой – впереди.

Эрвин скачет плеч-о-плеч с Деймоном. Следом несется поток, захлестывая тракт и поля. Рев, грохот, лязг. Земля – ковер, из которого выбивают пыль. Кажется, Эрвин не ведет войско, а бежит от лавины. Она преследует его, наступая на пятки; грозит поглотить и перемолоть. Вороной Дождь гремит копытами, свирепеет от вида врага, набирает ход.

Впереди широким частоколом – путевские копья. Умом Эрвин знает, что их много: вчетверо больше против его конницы. Но чувство – не азарт, а жалость. Человечки… Ничтожная преграда перед мощью лавины.

Внезапно дорога исчезает. Дождь зарывается копытами в грязь, теряет скорость, сбивается на рысь. Эрвин цепляется за луку седла.

– Дорогу срыли!.. – кричит Деймон.

И Эрвин орет, вторя ему:

– Берегись! Лучники!..

Стрелки с холма дают залп. «Воздух дрогнул от стрел…» – споют менестрели. Ничто не дрожит, и свиста не слышно: гул копыт перекрывает все. Лишь краем глаза Эрвин видит, как соседние всадники летят в грязь. Потом стрела бьет его в грудь. Удар и лязг, сильный толчок назад. Никакой боли – доспех выдержал.

– Вперед! Ходу! Герцог с нами!.. – орет кузен.

Эрвин обнажает клинок. Копья нет – не с опытом неженки браться за длинное рыцарское копье. Есть старый добрый меч, да еще широкая грудь Дождя, покрытая броней, – главное оружие Эрвина. К эфесу меча привязана длинная серебристая лента, такая же – на гребне шлема, чтобы герцога было видно издали. Эрвин выбрасывает клинок вперед, ленты полощутся по ветру.

– За мною, Север! За мной! Ради Агаты!

Второй залп. Снова кто-то падает, кто-то кричит, шарахается конь без седока. Эрвин забывает об этом, когда вылетает из грязи. Встав копытами на твердую землю, Дождь рвет в галоп. Навстречу несутся копья, перекошенные лица. Десять шагов, пять… Бедняга Дождь! Только бы выжил! – успевает подумать Эрвин. И таранит фалангу конской грудью.

Треск. Щепки. Комья. Лязг железа. Хруст.

На миг он глохнет. Звуки, лица, копья смешиваются в кашу. Эрвин опускает меч, не целясь. Клинок тут же бьется в преграду, чуть не выпадает из руки. Кто-то вопит, исчезает из виду. Дождь проминает шеренги, крушит копытами. Сразу два копья тычутся в доспех, Эрвин рубит наотмашь. Куски, брызги. Он бьет, не разбирая, но всякий раз клинок врезается в плоть. Слишком густа человеческая каша – не промахнешься.

Слева, справа рубятся кайры. Вонзаются в месиво, таранят, теряют скорость. Увязают в фаланге, как топор в полене. В этот раз Эрвин успевает заметить стрелы и закричать:

– Лучники! Щиты!..

Воины со щитами (Эрвин к ним не принадлежит) прячут головы и плечи. Залп падает с неба железным градом. Кайры, лошади, пехотинцы – наземь, вперемешку. Пехотинцев гораздо больше. Кайров спасают доспехи и щиты; спины копейщиков беззащитны для стрел. Но те, на холме, бьют снова и снова. Плевать на гибель своих. Лишь бы остановить северян!

Остатки фаланги бегут, охваченные смертным ужасом. Преграда тает.

– Вперед, Север! В атаку!

Дождь бросается вскачь, вынося Эрвина из-под града стрел. Под ним – спины врагов, макушки, плечи… При взгляде сверху пехотинцы до жути похожи на грибы: опускай меч и руби шляпки. Вторая фаланга стоит выше по склону, сверкает копьями, ждет атаки. Смотрит…

Маркиз Уиндли – полководец врага – допустил фатальную ошибку: позволил пехотинцам второй фаланги увидеть то, что случилось с первой. Мечи северян, копыта коней, стрелы своих же лучников. Месиво из грязи, крови и костей… Не стоило копейщикам смотреть на это. Когда кайры втоптали в землю остатки авангарда и двинулись вверх по склону, вторая фаланга бросилась наутек. А затем и лучники, лишившиеся прикрытия.

Убивать бегущих, оказывается, очень просто. Держи меч на нужной высоте и не вырони – остальное сделает скорость коня. В груди становится горячо. Сердце жадно колотится, будто чужая кровь переполняет его. Сочувствие, тревога, усталость – ничего нет. Жар – и меч! Все прочее – лишнее. Меч снова, снова бьется о преграды. Жар волнами врывается в грудь.

Чувство – как в Тот Самый Миг. Почти.

«Это плохо», – сказал кто-то. Деймон или Иона, или Светлая Агата – не разобрать… Эрвин просто услышал: «Это плохо. Очень скверно».

Натянул поводья. Дождь нехотя сбавил ход, загарцевал, не в силах стоять на месте. Эрвин вскинул меч к небу, закричал во все горло:

– Север, стой! Стоооой!

Деймон дважды повторил приказ, гул копыт стал утихать.

– Юг, если хочешь жить, – на колени!

Эрвин хотел крикнуть: «Бросай оружие», – но копья и так остались лежать далеко позади.

– На колени, Юг! Сохранишь жизнь!

Солдаты Южного Пути останавливались, глядели на Эрвина, от ужаса неспособные понять ни слова. Ловили воздух ртами, пытались отдышаться, скидывали лишний груз – шлемы, кинжалы. Вдруг снова бежать…

– Да что с вами, путевцы?! – заорал Эрвин. – Сдавайтесь – и будете жить! Слово герцога!..

Тогда один за другим они стали падать на колени.

Искра

Начало октября 1774г. от Сошествия

Озеро Дымная Даль; Уэймар (графство Шейланд)

Круглобокая озерная шхуна шла через Дымную Даль на север – прямиком в туман, за пеленою которого скрывался город Уэймар. Вдали от устий многочисленных рек, питающих Дымную Даль, вода была спокойна, и судно скользило гладко, будто сани по свежему снегу. На носу шхуны стояли двое: девушка и мужчина.

Девушка, не слишком худая, имела на плечах серую шерстяную накидку с капюшоном. Цветом и покроем, а особенно – капюшоном, накидка напоминала кольчужный доспех, чем придавала девушке вид суровой угрюмости. Темно-каштановые волосы девицы потсрижены коротко, по-мальчишески. Знающий человек мог заметить в ней черты рода Янмэй: широкое лицо, упрямый подбородок, чуть раскосые глаза. При улыбке, возможно, на ее щеках проступили бы ямочки и подтвердили догадку. Однако девушка не спешила улыбаться.

Мужчине с равным успехом можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Он имел настолько приметные, пышные, на концах завитые усища, что прочие черты его лица мигом терялись из виду. Одежду мужчины составляли бриджи и видавший виды камзол, надетый прямо поверх войлочной ночной сорочки. Оружия при нем не было, если не считать короткого ножа, который ни один рыцарь не назвал бы клинком. Так, порезать мясо, подправить бороду, расщепить на лучины веточку… Более внушительное оружие, впрочем, и не подошло бы мужчине, поскольку не был он ни статен, ни плечист.

Он поднес ладонь ко лбу козырьком, и манжет сполз. Стали видны четыре давних рубца на запястье, напоминающих букву W. Мужчина сказал:

– Берег уже близко – миль десять осталось. Точно тебе говорю. Хочешь знать, как я понял?

Девушка с любопытством приподняла бровь.

– Воон там видишь – чайки. Да вон же они!..

Она пригляделась и не без труда рассмотрела россыпь черных точек среди туманной мороси.

– То-то же, – подмигнул мужчина. – Ведь ты впервые попадешь в Уэймар, кроха? Ах, точно, не впервые – напутал. Когда-то неделю пробыла… Неделю, дорогуша моя, – это все равно, что не бывала. За неделю к этому городу никак не привыкнешь. Вот что я тебе расскажу. Как попал я впервые в Уэймар, так сразу и запил. Ей-ей. Утром выйдешь на улицу – туман. Днем сунешь нос – опять туман. Вечером глянешь – уже сумерки. Уж и не знаешь, где солнце над землею бродит, но только не над Уэймаром. И тоска такая находит, что хоть вешайся.

– Понимаю вас, сударь, – вежливо ответила девица.

Мужчина бросил в рот щепотку табака.

– Ну, вешаться-то я не стал, а вот к винцу пристрастился – это было. Выпьешь чарку – светлее станет. Понятно, выпьешь снова. А одному-то чего пить? Идешь в кабак. И вот какую штуку я приметил. Коли один в тоске, да второй в тоске – то вместе им еще хуже. Но вот если третьего найдут – то непременно все трое развеселятся. Есть у тоски такое свойство: она больше двух не складывается. Когда хочешь ее побороть, иди туда, где люди. И непременно чтоб было трое, а лучше – больше. Ты слушай меня, кроха. Ты – девица смурная, тебе пригодится в жизни.

– Внимательно слушаю, сударь, – сказала дворяночка.

– Ну, а кабаки в Уэймаре – это самое людное место. По улице пройдешь – пустота. На улице только грязь да слякоть, делать там нечего. И дома уэймарцы не сидят: что ни вечер, идут в кабак. У каждого имеется свое излюбленное местечко, там все друг друга знают. Заходишь – сразу жизнь, шум, компания. Кто смеется, кто в кости, кто в карты, кто на столе пляшет. И девицы повсюду. Веришь: в Уэймаре все барышни по кабакам развлекаются наравне с мужиками! Так у них принято. Правда, девицы там – одна другой страшнее…

Тут он скосил глаз на дворяночку и скептически оглядел с головы до ног.

– Тебе оно и лучше. По тамошним меркам ты первой красавицей станешь.

– Благодарю вас.

– Так вот, к чему я веду. Ты не робей и не стесняйся, а как тоска нахлынет – иди в кабак. Не думай, что это, мол, не к лицу… Все к лицу! Девушки что ж, хуже мужиков? Отчего бы им тоже не развлечься? Вот иди и первым делом выпей, а там оглянуться не успеешь, как у тебя друзья найдутся. Даром, что ты – вся такая молчунья. Растормошат тебя, плясать начнешь! В Уэймаре кабак – это не грязный притон, а самый центр светской жизни. Будто в Фаунтерре дворец какой-нибудь или театр.

– Как любопытно, – кивнула дворяночка, глядя в туман. Начал моросить дождь, первые капельки легли ей на ресницы.

– Послушай-ка, малютка… Может, оно тебе против шерсти, что я все время «тыкаю»? Может, тебе лучше «сударыня» да «миледи»?.. Но пойми: ты мне почти что во внучки годишься. Да плюс из такой дырищи вытянул, куда свет сто лет не заглядывает. Ты мне сделалась как родная. Как-то не с руки теперь важничать… давай мы лучше по-простому, так оно душевнее.

– Как угодно, сударь, – согласилась девушка.

– А ты совсем не болтушка, да?

Она лишь пожала плечами.

– И к лучшему, скажу я тебе. Молчаливая женщина – это редкая жемчужина. Вот моя первая жена такою была. Языком не трепала, почем зря, но зато…

Он принялся рассказывать о жене – надо заметить, далеко не впервые. Три дня пути через Альмеру, шесть дней плаванья по Дымной Дали… и всякий раз, будучи рядом с девушкой, усатый мужчина непременно что-нибудь рассказывал. Не мог без этого: слишком уж благодарной слушательницей была дворяночка. Всю историю его жизни она прослушала уже раза три кратко да раз-другой в подробностях, и ни разу не изъявила протеста.

Звался мужчина Инжи Прайс. Родился в Леонгарде – третьем по величине городе Надежды. Отцом его был часовщик, но рано помер, не успел передать мастерство сыну. Оттого Инжи подался в обучение к другому часовщику и семь лет проходил в подмастерьях. Отцовское дело тем временем пришло в негодность: слуги разбежались, горожане позабыли. Пришлось начинать все сызнова и пять лет работать за бесценок, лишь бы заслужить добрую славу. Но потом началась счастливая жизнь: работа уважаемая, непыльная, прибыльная. Вспоминая то время, он хлопал дворяночку по плечу и восклицал: «Можешь себе представить: случались такие недели, что я целый эфес зарабатывал! Неделя прошла – золотой в карман! У тебя хоть когда-то случался цельный золотой в кармане?.. А часы-то какие делал! Иногда такой шедевр выходил, что аж продавать жалко!» В часах девушка не разбиралась, и мужчина подробно пояснял, какие они бывают, как устроены и чем друг от друга отличаются.

При таких-то деньгах у Инжи не возникло трудностей с женитьбой. Невест было несколько на примете, и он выбрал вон ту, скромницу. Понятливая была, с полувзгляда все угадывала, чего мужу хотелось. И заботливая, и трудяга – Инжи с нею горя не знал. «Да что там горе!.. Не припомню такого утра, чтобы проснулся без счастливой улыбки на лице. Не веришь? Ты вот никогда не улыбаешься. А я был счастливый – ну, как сельский дурачок, право слово!»

Потом скромница сбежала с кавалерийским офицером. Инжи Прайс был в таком расстройстве чувств, что закрыл дело, распустил подмастерьев, распродал добро и хотел свести счеты с жизнью. Вспорол себе вены, но соседи явились не вовремя – спасли. Со стыда он не мог показаться на люди, а повторить затею тоже было как-то глупо. Тогда Инжи уехал из Леонгарда. Много где скитался, не помня себя от горя. И в Дарквотере бывал, и в Литленде, и в Короне. Как стали кончаться деньги, нанялся на стройку – тогда возводили Третий Его Императорского Величества искровый цех на Ханае. (Тут он подробно информировал девушку о том, как устроена искродельная машина. Дворяночка вежливо слушала.)

Как закончили цех, на другую стройку он не пошел – тоска. Привык скитаться по миру, на месте уже не сиделось. Нанялся в почтовую службу, стал курьером. Лет пять отколесил по городам и весям (большинство из которых живо описал слушательнице). Затем попал в Уэймар, и его милость граф Шейланд попросил Инжи выполнить одно особое порученьице. Инжи взялся и дорогою попал в переделку. Еле выкрутился. «Доложу я тебе, пришлось повертеться! Вот как змея на сковородке, или как пес, которому хвост подпалили, – сама выбери сравненье по душе. Но и награда вышла: его милость меня лучшими словами похвалил и предложил службу. Ты, мол, Инжи Прайс, – мастак и знаток. Не желаешь ли у меня остаться? Заплачу втрое против имперской почты. Ну, я и остался. Кто же графу отказывает?..» С тех пор Инжи на службе у Виттора Шейланда, делает для графа разные дела. Характер этих самых дел – единственная часть биографии, которую он укрыл от спутницы. Ну, разные дела… всяческие.

– Благодарю вас, сударь, это так любопытно.

Кто бы видел, с каким безукоризненно вежливым вниманием слушает дворяночка усатого спутника, тот глубоко посочувствовал бы ей. Будь на ее месте простая торговка, давно уже сказала бы: «Отлепись, болтун старый! Не язык, а помело!» А эта – нет, терпит. Воспитание, манеры… эх, бедняжка.

И тот, кто подумал так, сильно ошибся бы.

Три дня в Альмере и шесть на Дымной Дали девушка разгадывала загадки. Инжи Прайс был одною из них. Она внимательно слушала все, сказанное им, и не задавала вопросов, будучи уверена: в ответ он солгал бы. Ровно так же, как лжет во всех рассказах о себе.

Девушка смотрела, слушала и делала выводы. О, нет, она не скучала.

Некоторые свои истории Инжи Прайс повторил дважды. Повторил одинаково, в точности воспроизвел мельчайшие детали. Девушка знала: она не сумела бы дважды рассказать одно и то же одинаковыми словами. Точней, сумела бы в единственном случае: если это – вымысел, заученный наизусть, как стихотворение.

Инжи Прайс если и работал часовщиком, то лишь пару лет. Те чайки в тумане – дворянка едва сумела рассмотреть их. Глаза Инжи были глазами моряка, а не часовщика.

На запястье усача, действительно, имелись четыре шрама. Но оставил их не нож самоубийцы – слишком широки и рельефны для ножа. Если приглядеться, поймешь: это не надрезы, а ожоги. Таким знаком клеймят заключенных на каторжных работах: в рудниках и на галерах. По виду клейма можно определить, за какое злодейство человек отбывал наказание и где именно. Девушка не знала тонкостей, но даже сам факт каторги уже о многом говорил.

Не верилось, что такой человек, как Инжи, мог попасть на галеру за мелкое преступление. Кажется, на галеры вообще не отправляют за мелочи… К тому же, Инжи слишком уверен в себе, самолюбив и лукав, слишком легко и находчиво лжет. Не похож на мелкого воришку. За что бы ни судили его, это было нечто серьезное. Должен был он провести на галере лет десять, и если бы сошел на берег живым, то – глубоко больным, дряхлым, сломленным. Однако же, он отнюдь не таков, из чего следовал новый вывод: Инжи бежал с галеры. Или из рудника, что ничуть не проще. Выходит, это – решительный, отчаянный, дерзкий человек. По крайней мере, был таким в молодости.

Далее. Его служба курьером – новая ложь. Имперские почтовые курьеры – прекрасные бойцы и всадники. Не всякая лесная банда захочет связаться с одним-единственным имперским посыльным. Оружие курьера – полуторный меч, а друг и соратник – конь. У Инжи, меж тем, слишком узкие плечи для мечника и слишком ровные ноги для конника. Однако по свету он поездил – это правда. Очень уж яркими и точными были картинки городов: девушка могла сверить, когда Инжи описывал Лабелин и Фаунтерру. Дворянка предполагала: он начал скитания после побега, подался на Север, и в Уэймаре, действительно, попал на службу к Виттору Шейланду. Каким образом? Проявил себя, выполнив поручение? Вряд ли: граф не стал бы связываться с каторжником. Способ один: Инжи записался в графский наемничий отряд. Девушка не знала, что Виттор Шейланд – ее сюзерен – собирает отряды наемников, но приходилось допустить это. Уже там, в наемном войске, Инжи Прайс выслужился и привлек внимание офицера, а затем и графа. Кем он служил? Не мечником и не всадником. Лучник? Возможно: глаз зорок, пальцы крепки. Но обычный стрелок вряд ли далеко продвинется по службе, слишком уж мало зависит от одного лучника. Сейчас, на шхуне, Инжи носил только нож, и пару раз девушка видела, с каким удовольствием он вертит его в руках, прежде чем протереть и сунуть в ножны.

Она пришла к выводу: Инжи Прайс – асассин на графской службе. Любовь к ножам при равнодушии к мечу, зоркий глаз, дерзость, лукавое красноречие – качества, полезные именно наемному убийце. Еще весною девушку покоробило бы от этой мысли. Сейчас был лишь интерес, желание разгадать.

Одно оставалось ей неясным: откуда взялось прозвище Инжи Прайса? Его могли бы звать Усачом или Ножом, или Меченым, или, мало ли, Старым Волком… Но дело обстояло иначе. В кабине экипажа, уносящего их от монастыря Ульяны Печальной, мужчина внимательно так осмотрел дворянку и сказал:

– Тебе, видать, интересно, кто же я есть. Вот и скажу: звать меня Инжи Прайс, а прозвище мое – Парочка. Иные обижаются на прозвища, а я – нет. Если говорят: Инжи Парочка, – то я только улыбаюсь.

Тогда – сразу – и проснулось в ней любопытство. Но, будучи хорошо воспитана, девушка лишь сказала в ответ:

– Очень приятно, сударь. Мое имя…

Парочка поднес палец ко рту девицы.

– Тссс! Ты, по всему, высокородная, как митра на епископе. Сейчас насыплешь кучу имен, да все – женские. И мне, значит, доведется перед тобой ходить на цыпочках, а тебе – изображать этакую фифу. Давай без этого, малютка, а? Что скажешь?

Дворянка пожала плечами и сказала одно слово:

– Мира.

В ту самую секунду она ему и полюбилась.

Он, впрочем, никогда не звал ее по имени, всегда – крохой, малюткой, дорогушей или как-нибудь еще. Однако если кто другой из двадцати воинов отряда хотел заговорить с нею, Инжи Прайс тут же вмешивался:

– Ее зовут Мира, но для тебя – миледи, а лучше – ваше высочество. Быстро говори, чего тебе надо от барышни, и больше не приставай!

К полудню, как и предвидел Парочка, шхуна пришла в Уэймар.

* * *

Графский замок маячил на холме, отлично видимый еще из бухты. Серокаменные его стены густо заросли плющом и потому казались невероятно древними. Дороги от двух ворот замка сходили прямо в городской лабиринт и терялись из виду. Склоны цитадельного холма были облеплены домишками, испещрены кривыми улочками. Мира представила, как воет в тумане сигнал тревоги, и горожане высыпают на улицы, ручейками стекаются под защиту замковых стен, оставив пустые жилища захватчику. Насколько она знала, в прошлые века Уэймар был дважды сожжен западниками и однажды – нортвудцами.

Воины эскорта остались на подворье, а Миру проводили в холл Инжи Прайс и Эф. Отрядом, освободившим девушку из монастыря, почему-то командовали два человека. Эф, он же сир Френсис Мюррей, был молод, если не юн, заносчив, горделив и вспыльчив. Никогда и ничем не бывал доволен, презрительная ухмылка редко сходила с его лица. Однако, наравне с матерым Инжи, Эф пользовался огромным уважением среди воинов отряда. Тем уважением, которое легко примешь за страх – и не сильно ошибешься.

Двое старших офицеров замка – кастелян и капитан гвардии – встретили прибывших. Радушно поприветствовали Миру, предложили чашу горячего вина и уютное кресло, из чего девушка поняла: разговор мужчин не предназначается для ее ушей. Она пила и смотрела на огонь, пока четверо вассалов Шейланда беседовали о чем-то в другом углу зала. Она смогла расслышать всего несколько слов: «…распорядился …Нортвуды …нужно ей сказать».

Освободившись, Эф подошел к ней:

– Идемте со мной, миледи. Провожу вас в покои.

Ей выделили прекрасную комнату в башне гостевого дома, с окнами на все четыре стороны.

– После монастырской пещеры, миледи, вам должно прийтись по душе, – сказал Эф, ведя Миру вверх по лестнице.

Башни и крутые ступени граничили в памяти Миры с ядом, хворью, взведенным арбалетом. Она передернула плечами.

– Вы так добры, сир.

– Не я, а граф, – сказал Френсис. – Он велел дать вам все необходимое. Платья ждут в комнате, служанка скоро придет. Прослежу, чтобы выбрали толковую, а не полную дуреху.

– Благодарю вас.

– Мне сказали, вы любите читать. Желаете, чтобы принесли книги?

– Буду признательна.

– Какие?

– «Голос Короны».

– Свежий? Или все за полгода?

– Вы так добры.

– Пустое, – бросил Эф. Не со светской скромностью, а так, будто сыт по горло вежливыми беседами.

Он впустил девушку в комнату. Здесь и вправду было очень уютно. Большой камин, два кресла и круглый столик, секретер со множеством ящичков для писем, постель под балдахином, искровая лампа у изголовья. Окна утоплены в нишах необъятной толщи стены – нужно миновать небольшой туннель, чтобы добраться до стекла. Два из четырех окон оказались на самом деле прозрачными дверцами, ведущими на балконы. Все стекла покрывали искусные витражи.

– Да, да, миледи, сейчас вы скажете, как это мило, – проворчал Френсис. – А я говорю: пустое.

С тем он вышел. «Нужно ей сказать…» Либо под «нею» имелась в виду не Мира, либо мужчины изменили решение.

Девушка вышла на балкон, оглядела цитадель изнутри. Центральная башня, конюшни, казармы, господский дом, часовня… Просторный замок. Двор обширен и угловат. В двух стенах из шести имеются ворота: южной и северо-восточной. Южные заперты, опущена решетка. Северо-восточные раскрыты, двое копейщиков на часах. Дорога от ворот полукругом огибает колодец…

Явилась служанка, принесла кофе и конфеты. Назвала свое имя – Линдси. Спросила, чего угодно миледи? Переодеться, омыться с дороги? Мира согласилась на то и другое, Линдси показала платяной шкаф, спрятанный в выступ стены, и ванную комнатку в другом подобном выступе. Нужна ли миледи помощь? Мира отказалась. Желает ли миледи чего-нибудь еще?

Желаю ли?.. Хм. Френсис обещал смышленую служанку, и Линдси выглядела именно такой. Должна знать правила этикета.

– Яблоко, – попросила Мира.

– Сию минуту, госпожа.

Линдси принесла круглобокое розовое яблоко. Как и полагалось, на подносе имелся острый нож.

– Почистить яблоко, миледи?

– Нет, благодарю, – ответила Мира и кивком отпустила служанку.

Оставшись одна, она села в кресло, прикрыла глаза и сжала виски жестом человека очень усталого… или глубоко сосредоточенного. Посидела несколько минут, встряхнула головой, разделась и подалась в ванную.

Часом позже за нею явился Эф:

– Миледи, вас ждут в трапезной зале. Время обедать.

– Благодарю вас, сир.

Мира была одета в черное суконное платье с высоким воротом и длинными рукавами. Судя по гримаске на лице Эфа, его не привело в восторг стечение двух обстоятельств: одна дура поместила эту монашескую тряпку в гардероб, а другая дура еще и додумалась ее надеть.

* * *

В трапезной сидели трое Нортвудов.

Граф и два сына.

Всего за столом было человек двадцать, сновали слуги… Девушка не увидела никого, кроме Нортвудов. Мир сузился, словно видимый сквозь трубу. Лорд Элиас Нортвуд – землеправитель. Сир Крейг Нортвуд – наследник. Судья Хорас Нортвуд – младший сын.

Они тоже заметили ее – более чем. Умолкли, будто захлебнулись. Поднялись на ноги.

– Ваше высочество… – пробормотал граф Элиас.

– Милорды, – выдавила Мира.

Ни она, ни Нортвуды не нашли, что еще прибавить. Висела густая, сургучная тишина.

Эф взял ее под локоть и повел на место. Шепнул:

– Какая муха вас укусила?

Раздражение в его голосе отрезвило девушку. Вернулась способность думать.

Нортвуды здесь. Те самые, что использовали ее для своей игры, а после щелчком пальца сбросили с поля. Не Сибил, не Глория – это хорошо. Увидев их, Мира вряд ли смогла бы сдержаться. Но граф и сыновья… не они травили ее, но они знали!..

А Виттор Шейланд свел ее за одним столом с Нортвудами. Зачем?

Она села, гости последовали ее примеру. Эф наполнил чашу девушки, объявил:

– За здоровье ее высочества.

Нортвуды выпили, хмуро глядя на Миру поверх кубков.

Теперь она заметила необычное расположение гостей. По традиции принято, что старшая по рангу пара гостей садится рядом с хозяином и его женой, далее – гости с хозяевами вперемешку, попарно, чтобы дать возможность вассалам двух домов раззнакомиться друг с другом. Однако сейчас Нортвуды сидели плотной группой, отгородившись столом от вассалов Шейланда. В центре желтушный граф Элиас, по правую руку – здоровенный Крейг Нортвуд со своим оруженосцем, по левую – Хорас; двое телохранителей графа сидят по краям, прикрывая фланги. Через стол, напротив Нортвудов, – Мира и Эф, кастелян Уэймара и капитан замковой гвардии, еще несколько видных вассалов Виттора. Сложно не заметить конфронтацию, и сложилась она еще до появления Миры.

– Какими судьбами вы здесь, ваше высочество? – нарушил молчание Хорас Нортвуд.

– Стараниями вашей леди-мачехи, милорд.

– Леди Сибил поступила очень неосмотрительно.

Граф Элиас буркнул что-то на ухо сыну, тот умолк. Вновь повисло молчание. Какого-то звука особенно недоставало, и Мира сообразила: не слышно стука приборов. Никто не ест… все смотрят на нее.

Ах, ну да. Девушка положила в рот кусочек хлеба. Гости принялись за еду.

Слуга наполнил ее тарелку чем-то, она ковырнула вилкой, не разобрала вкус. Нортвуды не сводили с Миры глаз, она – с них.

Граф Элиас – тощий брюзгливый старик, равнодушный ко всему, кроме флота. Крейг Нортвуд – наследник графства, известный на всю Империю рыцарь, прозванный Клыкастым из-за приметного турнирного шлема. Шлем имел форму оскаленной медвежьей пасти. Хорас Нортвуд – тридцатилетний мужчина с невыразительным лицом, заведовавший сбором податей и судебной системой графства. Кто из них в сговоре с Сибил? Кого следует считать врагом? Отца? Сыновей? Всех троих?

– Мы ожидаем графа Виттора, ваше… – Элиас пожевал губу, – высочество. Отбыли из Клыка Медведя в Фаунтерру согласно приказу его величества. Прошли вверх по Торрею и сделали остановку в Уэймаре. Мы явились бы ко двору уже неделю назад, если бы не… эээ… гостеприимство Виттора Шейланда.

– Вам оказана честь! – взвился Эф. – Вы живете в доме его милости, как в своем собственном!

– Мне думалось, – ответил старший Нортвуд, – из собственного дома я могу уйти когда угодно.

– И уйдете, едва повидаете его милость! – Эф держался нагло, несмотря на юность. А может, вследствие. – Но убраться, не дождавшись хозяина дома, – это против правил даже в самой темной глухомани!

Кастелян Уэймара встал на ноги:

– Милорды, милорды! Будьте спокойны и вежливы! Не забывайте, что с нами ее высочество! Поднимем же кубки…

Нортвуды нехотя выпили, Мира лизнула вино.

Судья Хорас Нортвуд бросил в рот кусок сыра, и, поджевывая, неразборчиво сказал:

– Ммм… моя мачеха леди Сибил поступила очень неосмотрительно, ваше высочество. Отправила вас туда, откуда непросто… ммм… выбраться. Я об Уэймаре. Этот дом столь радушен… всякий гость, кто попадает сюда, остается жить.

– Хорас!.. – шикнул граф.

– Отчего же, отец? Я… ммм… не проявляю бестактности, а воздаю должное хозяевам! Жители этого замка так… ммм… мило убеждали нас задержаться. Разве тут откажешься!

– Милорды, – примирительно сказал кастелян, – граф Виттор с его леди-женой уже миновал полпути по Торрею. Еще день-два, и он будет здесь, и это недоразумение мигом улетучится!

– Ах, с леди-женой… Это радует. В противном случае нам пришлось бы дожидаться еще Иону, а затем ее слуг, а затем любимую собачку… Ведь что поделать – долг вежливости!..

– Не забывайтесь! – рявкнул Эф, громыхнув ножом по тарелке. – Вы находитесь в гостях!

– Ммм… мы заметили, – обронил младший Нортвуд и принялся за котлету.

Мысли Миры напоминали морозный узор на стекле: разбегались лучами, ветвились, сплетались в причудливый орнамент.

Нортвуды направлялись в Фаунтерру по приказу Адриана. Что за приказ? Нужно выяснить, но не это главное.

Виттор Шейланд велел своим вассалам задержать Нортвудов в Уэймаре. Зачем? Развилка.

В одну сторону: Виттор хотел лично увидеться с Нортвудами. Договориться. О чем? Очевидно, договор важен прежде, чем Нортвуды попадут в Фаунтерру. Настроить их против императора? Возможно. Даже сама по себе задержка в пути уже вызовет конфликт с Адрианом. Императору не по нраву, когда вассалы медлят, выполняя приказ.

В другую: Виттор хотел показать Нортвудам меня. Их задерживали в Уэймаре, пока Инжи с парнями везли меня из обители. Зачем? Развилка.

Влево. Предупредить Нортвудов об опасности: приедут в столицу – тут же попадут под суд. Я отправила из Альмеры три письма: Адриану, Марку и Итану. Хоть одно, да дошло. Адриан уже знает, что Сибил его обманула. Если Элиас и сыновья не хотят разделить с нею камеру, то им лучше не соваться в Фаунтерру. Они останутся должны Виттору, он найдет, что взыскать взамен.

Вправо. Шантаж. Я – живая угроза Виттора Нортвудам. Послание: заплатите мне, иначе император узнает о заговоре. Я отправила письма… что, если они перехвачены? Эф или Инжи подкупили почтовиков, письма никуда не ушли. Адриан все еще не знает, но Виттор сообщит ему, если Нортвуды не выполнят требования. Какие?..

Параллельно. Откуда Виттор вообще знал, где меня искать? Я писала Бекке… так почему явились люди Виттора? Бекка обратилась к нему за помощью, поскольку он – мой сюзерен? Бекка этого не знала. Она считала меня Глорией, а не Минервой.

Сплетение, линии сходятся в узел. Расшифровав записку, Бекка пошла к своему отцу, а затем – к Итану. И тот, и другой ответили ей одно: Глория в монастыре – личное дело Нортвудов, ты не в праве вмешиваться. Но слухи о моем заточении расползлись и дошли до Виттора. Он видел меня на балу и мог что-то заподозрить, а теперь, сопоставив, разгадал игру Сибил. Он стал шантажировать ее. Сибил рассмеялась ему в лицо: ведь он не имел доказательств. Тогда Виттор нашел меня и привез сюда, и предъявил Нортвудам как письмо с угрозой. Теперь выждет еще дня два-три, пока старый Элиас придет в полнейший ужас, а затем явится сам и потребует что угодно – и граф Элиас даст.

Стало быть, я – снова серпушка? Меня вернули на поле, чтобы удачно разменять?

Не бывать этому!

Мира поднялась. Эф тут же поймал ее за рукав:

– Куда вы?

– В уборную.

– Сама не найдете. Я проведу.

Кто бы сомневался!..

Она вышла. Сир Френсис Мюррей обогнал ее, пошел впереди, указывая дорогу. Молодой, раздражительный, до чертиков самоуверенный – лорденыш. Невысок ростом, несдержан, холеричен. Он никогда не нравился Мире. Это и к лучшему.

Миновали пролет лестницы, спустились в полуподвал. На Эфе перламутровый камзол, мышцы спины играют под тканью. Значит, под камзолом ничего, кроме рубахи.

Вошли в темный коридор. Пара лампад на стене, никакого другого света. На поясе Эфа – длинный кинжал с витой рукоятью, у гарды светятся два красных огонька.

Миновали дверцу в боковой стене, закрытую на защелку. Мира отстала на шаг, раскрыла дверцу… и в ужасе вскрикнула, отпрянула, выпучив глаза.

– Что такое?..

Эф обернулся к ней. Дрожа от страха, она указала в проем:

– Там… там!..

Он заглянул.

То была служебная кладовка, внутри стояло ведро, висели веники и швабра. Пару секунд Эф удивленно взирал на все это. За его спиною Мира вынула из рукава нож, сунула между ног Френсиса и нажала вверх. Лорденыш ахнул и замер.

– Руки на стену, – приказала Мира.

Он выполнил. Она вынула из его ножен искровый кинжал. Нащупала лепесток, нажала. Светящееся око издало тихий щелчок.

– Что вы за…

Он не договорил. Мира воткнула клинок ему в ягодицу. Тело Эфа сотряслось в судороге, обмякло, повалилось на пол. Девушка втолкнула его в кладовку, заперла дверь. Зашагала обратно, пряча фруктовый нож в рукав, а искровый – в складки платья. Сжимая эфес в ладони, той же рукою подобрала подол – и кинжал скрылся под тканью, оставшись в руке.

Вышла на лестницу, поднялась в холл. Двое слуг встретились на пути – поклонились, уступая дорогу.

Распахнула дверь, шагнула на подворье. Стояли сумерки, замок готовился ко сну. Южные ворота заперты наглухо, северо-восточные открыты днем, но закроются на ночь. Однако Мира выглядит дворянкою, держится и говорит, как дворянка. Стражники не рискнут остановить ее, если только не имеют специального приказа. Что ж, проверим. Если не выйдет – есть еще один заряд в кинжале. И плющ на стенах замка.

За гостевым домом показался колодец, за ним – ворота. Калитка заперта, двое копейщиков сидят на скамье. Если получится, за калиткою будет дорога, что через сто шагов нырнет в лабиринт городских улочек. Никто и ни за что не найдет ее там. Черное платье, темные волосы – любой тени довольно, чтобы исчезнуть. Правда, с собою ни денег, ни одежды – ничего, кроме платья и двух кинжалов. Но какое это имеет значение?!

Я – серпушка?.. Не бывать!

– Отпирайте! – походя бросила она стражникам.

Один подхватился:

– Миледи, постойте…

Мира поглядела на него, думая о Сибил Нортвуд, отравленном кофе, кинжале в руке.

– Да, простите, – буркнул копейщик и отодвинул засов.

Когда Мира шагнула к порогу, мужская рука легла ей на шею. Шагов она не слышала, человек просто образовался за спиной, возник из воздуха. Острие чужого кинжала царапнуло локоть.

– Малютка, будь паинькой, брось ножик, – мурлыкнул ей на ухо Инжи Прайс.

Мира разжала пальцы.

– И второй – тот, что в рукаве…

Она повиновалась.

– Золотое дитя! – Парочка развернул ее к себе и печально улыбнулся. – Куда это ты собралась? Не уезжай. Я же скучать буду.

Меч

Сентябрь 1774г. от Сошествия

Монастырь Марека и Симеона (север Альмеры)

В северной части Альмеры, на полпути от Алеридана к городу Флиссу, что на берегу Дымной Дали, находится небольшая обитель. Поименованный в честь Праотцов-отшельников Марека и Симеона, монастырь стоит в уединенной лесистой ложбине меж холмов. К скромным владениям братии принадлежит лесок, несколькосот акров пахотных земель да четыре деревушки. Одна из деревень занимает приметное положение на дорожной развилке: на север – Флисс и Дымная Даль, на запад – Блэкмор, на юг – столица герцогства. Деревню, в силу данного обстоятельства, зовут Дорожным Столбом.

Некогда, лет двести назад, настоятель монастыря покумекал, прикинул выгоду, да и открыл в Дорожном Столбе ярмарку. А после поразмыслил еще и прибавил к ярмарке пивоварню. Дело стало приносить плоды. Ярмарка цвела, питаемая тремя потоками людей. Столбовое пиво разъезжалось по Красной Земле в телегах торговцев. Рыночный сбор и доходы с пивоварни набивали кошелек аббата. Монастырь разрастался, наполнялся добром, обзавелся роскошным собором. Братия тучнела и привыкала к комфорту. Все хозяйственные хлопоты ложились теперь на плечи послушников и наемных батраков, братья же занимались лишь богослужениями, да с завидной регулярностью наведывались в Дорожный Столб – за податью. Крестьяне и торговцы порою начинали роптать: не слишком ли зажралась братия? Так ли по сердцу Праотцам эта свора ленивых чревоугодников?.. Однако стоило кому-нибудь из ворчунов наведаться в обитель Марека и Симеона, как его немедля вели в собор. Это грандиозное, величавое строение оглушало любого своим великолепием. Всякий прихожанин тут же проникался глубоким уважением к монахам, аббату и самой обители. Такой величественный монастырь просто не может быть неугоден Праотцам! Святые братья полны благодати божьей, раз каждый день молятся в столь прекрасном месте! Прихожане забывали роптать, жертвовали монастырю денег и уезжали восвояси, полные благоговения. Так продолжалось больше века.

А потом очередного аббата угораздило вступить в перепалку с графом Эрроубэком. Причиною стала сущая безделица, но граф оказался вспыльчив, а аббат – упрям. Они мигом проскочили ту ступень, где дело еще можно было уладить чашей вина. Миновали и ту, где хватило бы: «Простите, ваша милость» – «Не стоит извинений, ваше преподобие». Сгоряча перепрыгнули и ту ступень, на которой помогло бы вмешательство третьей стороны – скажем, герцога Альмерского или архиепископа Алеридана. А тогда уж свара переросла в лютую вражду и затянулась на десятилетие. Аббат гневно брызгал слюной с кафедры, слал кляузы герцогу и императору, срывал венчания графских детей и причащения внуков, убеждал капитул отлучить графа от Церкви. Эрроубэк, в свою очередь, окружал Дорожный Столб заставами, собирал несусветные путевые сборы, распугивал торговцев сворами угрюмых воинов, что бродили по околицам монастырских земель и, вроде, ничего плохого не делали, но все же выглядели отпетыми бандитами.

В итоге победил граф. Потратив шесть тысяч эфесов, он проложил новую дорогу из Флисса в Алеридан – в обход земель Марека и Симеона, – а при дороге открыл свою ярмарку и, конечно, пивоварню. Графская дорога оказалась шире старой, графское пиво – вкусней монастырского (хотя и на пол-звездочки дороже). Дорожный Столб обезлюдел, захирел, а с ним и сама обитель. Спустя полвека если кто и помнил монастырь Праотцов-отшельников, то лишь жители ближайших к нему деревень. Братия убавила в численности: монастырская жизнь сделалась не такой уж привлекательной. Пропала роскошь, исчезли батраки и служки, осталась лишь горстка послушников. За всем немалым хозяйством, в том числе и гигантским собором, теперь доводилось ухаживать самим братьям. Никакого удовольствия вести такую жизнь – один труд с утра до вечера, да редкие перерывы для молитв… Вот странность: деревенские старики, что помнят былые времена, говорят в один голос: монастырь сделался лучше от своего упадка.

Джоакин Ив Ханна побывал здесь прошлой зимою. В ходе своих безденежных мытарств набрел на обитель и спросил, не найдется ли работы. «Работа есть, да денег нет», – таков был ответ. Джоакин был голоден, потому согласился служить за харчи и две недели провел в монастыре. Среди прочих нелицеприятных обязанностей довелось ему ухаживать за хворыми крестьянами в монастырском госпитале. Собственно, от этой работы он вскоре и сбежал. Однако в памяти осталось: брат-лекарь Мариус – весьма знающий человек с огромным арсеналом средств и снадобий.

В средине сентября – Джоакин не знал даты, но день был суббота – он вкатил на подворье обители, правя тарантасом, запряженным парой коней. Его спросили, и он ответил, что разыскивает брата Мариуса. Брат-лекарь был занят, но тут Джоакин увидел другое знакомое лицо: сам приор Саймон проходил через подворье.

– Ваше преподобие, – вскричал воин, – здравия вам и долгих лет!

– Джоакин Ив Ханна?.. – узнал его приор. – И тебе здравия, сын мой. Какими судьбами в нашем скромном пристанище? Вера привела тебя или нужда?

За неделю, проведенную с герцогиней и ее гонористыми рыцарями, бедный парень успел отвыкнуть от вежливости в свой адрес. Чертовски приятно было, что такой важный человек, как приор, говорит с ним уважительно! Джоакин даже приосанился.

– Ваше преподобие, я очень рад встрече и глубоко вас уважаю… Но дело у меня такое, что говорить страшно. Видите ли, со мною женщина, и она в большой беде…

Приор Саймон нахмурился. Джоакин знал, что церковное имя свое монах получил вместе с саном, в честь святого отшельника. Однако, почитая гордыней присвоить в точности имя Праотца, монах переиначил две буквы и сделался Саймоном вместо Симеона.

– Женщины священны сами по себе, – изрек приор, – однако близость женщины с мужчиной порождает всяческие пороки. Праздность, зависть, ревность, злоба, отчаянье и жадность возникают от этой близости, потому святые отшельники Марек и Симеон дали обет никогда не касаться взглядом женского тела и не произносить женского имени, кроме имен Святых Праматерей. Женщина – неподобающий гость в нашей обители…

– Но она тяжко страдает! – вскричал Джоакин.

– Я не окончил, – поднял руку приор. – Женщина в беде – иное дело. Если вера твоя мешает тебе помочь страждущему, то грош цена этой вере. Так сказал Великий Вильгельм. Потому мы поможем твоей спутнице, Джоакин Ив Ханна. Что с нею стряслось?

Джоакин горячо поблагодарил монаха и подвел к тарантасу. Леди Аланис Альмера лежала без чувств, завернутая в плащ, будто в саван. Лицо было укрыто платком. Вчера днем она лишилась последних сил и не смогла держаться в седле. Джоакину удалось выменять тарантас на одну из лошадей. Большую часть пути герцогиня провела в беспамятстве на заднем сиденье. Джоакин гнал прямо по широкой графской дороге, не страшась уже ни застав, ни приарховых наемников. Он шкурой чувствовал, как истекало время. До паники боялся обернуться и увидеть, что миледи больше не дышит. Однако она дышала, порою издавала хриплый сдавленный стон. С ночи на сеновале они не обмолвились ни словом. Джоакину хотелось верить, что скверное самочувствие Аланис – единственная тому причина.

– Отчего закрыто лицо?.. – спросил приор Саймон. – Она скрывает себя?

– У миледи могущественные враги, – ответил Джо, – но повязка нужна не только для маскировки, а и затем, чтобы пыль не попадала в рану.

– Рана на лице?.. – помрачнел приор.

Джоакин убрал ткань со щеки миледи.

– Святые отшельники!.. – выдохнул Саймон. – Как это случилось?

– Я не присутствовал при ранении, – уклончиво сказал Джоакин. – Надеюсь, что брат Мариус сможет помочь…

– Конечно. Мы немедля поместим беднягу в госпиталь… Ибо, насколько я вижу, болезнь зашла опасно далеко.

– Ваше преподобие, у меня есть одна просьба… Видите ли, если враги миледи узнают о том, что она здесь, то это убьет ее вернее, чем гнилая кровь. Потому я умоляю вас…

Приор жестом велел замолчать.

– Разве я спросил у тебя ее имя? Она – несчастная девушка, которой срочно нужна помощь. Вот все, что мне требуется знать.

* * *

Брат-лекарь Мариус мог показаться стариком: иссеченное морщинами худое лицо, голова белая, будто качан капусты. Однако Джо знал, что Мариусу едва исполнилось сорок. Последние шесть лет он провел в обители, а до того служил полковым лекарем в Дарквотере, под знаменами Леди-во-Тьме. Говорят, он был хорош. Говорят, брался за все: раздробленные кости, дырявые животы, перемолотые конечности. Говорят, лишь каждый четвертый умирал под его ножом… Но одним из каждых четвертых оказался благородный сын Леди-во-Тьме. Когда рыцарь испустил последний вздох, оруженосец выхватил меч и хотел зарубить лекаря на месте. А потом поглядел этак пристально в лицо Мариусу, опустил клинок и сказал:

– Тебя совесть больнее сгрызет, чем сталь.

По всей видимости, он оказался прав.

…Мариус внимательно осмотрел рану. Промыл водой, ощупал края. Прижал так, что на поверхности выступила мутная жидкость, растер каплю на пальце, понюхал.

– Неделя прошла? – спросил у Джоакина.

– Да.

– Отчего так долго? Ты убить ее хотел?

Джоакин опешил.

– Я только и делал, что убеждал ее пойти к лекарю! Она сама отказывалась! Говорила, мол, справлюсь, уже стало лучше.

– Открытый ожог, – сухо сказал Мариус, – причиняет свирепую боль и лихорадку. Человек в таком состоянии неспособен трезво мыслить. Если она могла хоть говорить связно, то это уже божья милость. Тебе следовало подумать вместо нее.

– Но она же моя госпожа! Она приказывала…

Брат Мариус не ответил. Взял стальной щуп, поддел край отверстия, осмотрел десны раненой. Миледи издала тихий стон. Затем приподнял веко, заглянул в зрачок.

– Очень плохо. Рана на лице опасней любой другой. Едва гниение проникает в мозг, пути назад уже нет.

– А у нее… проникло?

– Не понять, пока без сознания. Когда она в последний раз говорила?

– Полтора дня назад… – с ужасом признал Джоакин. Брат Мариус тихо свистнул.

Подозвал послушника, что помогал ему, и потребовал какую-то настойку. Паренек принес бутыль, и Мариус смочил жидкостью тряпицу. Приложил к носу миледи, она несколько раз прерывисто вздохнула и открыла глаза.

– О-ооох…

– Как вас зовут? – спросил брат Мариус.

– Больно… Где… я?

– Как вас зовут? – настойчиво повторил лекарь, заглядывая в глаза миледи.

– Не ваше… дело. Кто… вы?

– Брат-лекарь Мариус из обители Марека-Симеона. Нужно понять, в каком вы состоянии. Отвечайте: как вас зовут?

– Спросите… другое.

– Она скрывается от врагов, – пояснил Джоакин.

– Имена Праматерей? – спросил Мариус.

– Мириам, Янмэй, Софья, Агата… Глория, Елена…

– Южнее Альмеры?

– Надежда…

– Севернее?

– Дымная Даль, Нортвуд, Шейланд…

– Пятью четыре?

– Двадцать… зачем все это? Что со мною? Какова… я?

– Вы можете думать. Это дает надежду. Иное плохо: рана воспалилась.

– Другой лекарь… во Флетхиле… давал снадобье. Прозрачный раствор… запах тмина…

Брат Мариус кивнул.

– Капли Теофила. Хорошее снадобье, успокаивает рану, мешает гниению. Теперь для него уже поздно: вы упустили много времени, гниль развилась и отравила кровь.

– Я… умираю?

– Нет! – вырвалось у Джоакина.

Взгляд герцогини метнулся к нему, обжег пламенем.

– Неведомо, – сказал брат Мариус. Подозвал послушника и шепнул пару слов, тот убежал. Лекарь повернулся к Аланис. – Существует средство, чтобы убрать мертвую плоть из раны. Мы применим его, рана начнет заживать. Но гниль уже проникла в кровь, и в этой части снадобья бессильны. Если вашему телу достанет сил перебороть гниение, то выживете. В противном случае – нет.

Джоакина покоробило от беспощадной прямоты лекаря. Аланис проскрипела:

– Правдиво.

– Скажите-ка, – спросил у нее Мариус, – у вас есть причины жить?

– В каком… смысле?

– Мечтаете о чем-то? Кого-нибудь любите? Может, ненавидите?

– О, да!..

– Хорошо.

Лекарь умолк. Миледи спросила, искоса глянув на Джо:

– Что он здесь… делает?

– Он привез вас.

– Не хочу, чтобы он был.

Мариус не ответил. Девушке не хватило сил настаивать.

Вошел послушник и поставил у постели раненой поднос. На нем был кубок с пахучей жидкостью и глиняный горшок, накрытый крышкой. Брат-лекарь подал кубок Аланис:

– Выпейте это, миледи.

– Что за снадобье?

– В чаше не снадобье, просто пряное вино. Оно усыпит вас.

– Я не хочу спать! Хочу знать, что со мною происходит.

Мариус покачал головой.

– Вам лучше уснуть. Средство, которое я применю, имеет особенность.

– В чем дело? – Аланис упрямо встряхнула головой. – Это больно?.. Я вытерплю. Не хочу спать. Хочу видеть!..

– Миледи, не упорствуйте. Лучше, чтобы вы не были в сознании.

– Я же сказала, что вытерплю боль!

– Дело не в боли.

– Тогда в чем же?

– Полагаю, если вы узнаете, в чем состоит процедура, то откажетесь, – неожиданно мягко произнес брат-лекарь. – Прошу вас, выпейте вина.

Аланис гневно оскалилась. Черные края раны разошлись, вскрыв дыру. Сквозь нее виднелись зубы, розовые от сукровицы. Джоакина передернуло, послушник в страхе отвел глаза.

– Брат-лекарь, – прошипела Аланис, – неужели я похожа на пигалицу? Я – дворянка рода Светлой Агаты. Мне достанет сил вынести все, что потребуется! Ну же, что там… за средство?

– Как пожелаете.

Брат Мариус пожал плечами и снял крышку с горшка. Внутри находилась белесая масса, Джоакин сперва принял ее за кашу. Всмотревшись, он вздрогнул от омерзения. Каша в горшке шевелилась. То были черви. Личинки.

– Это… это… – глаза Аланис полезли из орбит. – Вы… вы посадите их… мне на лицо?! Они будут жрать меня?!

Брат-лекарь взял ее за руку.

– Миледи, рана очень плоха. У вас весьма крепкое здоровье, только поэтому вы до сих пор живы. Но неминуемо погибнете, если не устранить гниение.

– Но… эта мерзость… – Аланис, как завороженная, не могла отвести глаз. – Эти черви… они едят мертвецов!

– Поверьте, миледи, они – благословенные божьи твари. Едят лишь поврежденную, мертвую плоть и не трогают живую. Они способны очистить рану. Без этого вы умрете.

– По крайней мере, я умру достойно, – процедила герцогиня. – Могильные черви не будут жрать меня заживо!

Брат-лекарь ответил с прежним спокойствием:

– Вы умрете, миледи, истекая гноем, источая страшное зловоние. В вашу келью никто не сможет войти без ужаса и отвращения. Рана опухнет и покроется волдырями, они станут лопаться, липкая жижа потечет по губам и шее. От постоянной тошноты вы не сможете ни есть, ни пить, и все равно будете пытаться изрыгнуть собственные внутренности. Лихорадка сделается невыносимой, вас будет трясти так, что зуб не попадет на зуб. Вы не сможете выдавить ни слова, чтобы помолиться Светлой Агате. А после, когда вашим страданиям наступит конец, я пошлю провинившихся послушников хоронить останки, поскольку никто по доброй воле не захочет иметь дела со смрадным полусгнившим трупом. Вы полагаете такую смерть достойной, миледи?

Аланис стиснула челюсти – через дыру в щеке было видно, как сжались зубы. Впилась в лицо брата-лекаря ненавидящим взглядом, взяла чашу с пряным вином. В три глотка осушила ее, склонив голову влево, чтобы напиток не пролился сквозь рану.

– Когда усну… приступайте, – выдавила она. Не глянув на Джоакина, махнула в его сторону: – Но прежде, пусть он уйдет.

* * *

Несколько дней прошли, будто в тумане.

Джоакин не видел миледи и ничего не слышал о ней. Он спрашивал, Мариус не давал ответа, говорил одно: «Борется».

Джоакин знал, что если Аланис умрет, ему непременно скажут. С ледяным ужасом он предчувствовал это известие. Вздрагивал от любого шороха ночью, спал обрывками. Днем холодел всякий раз, как кто-нибудь из братии обращался к нему.

Он просил работы. Приор ответил, мол, платить не сможем, с деньгами худо. Джоакин сказал: не для денег, лишь бы отвлечься. Его нагрузили самым простым, отупляющим трудом: таскать, рубить, поднимать… Он был рад.

Пытался заглушить беспокойство вином. На час помогало: душа притихала, накрывалась бесчувствием, будто периной. Но вскоре покров спадал, и становилось лишь хуже: начинало казаться, что герцогиня ушла именно в то время, когда он был пьян, и ему даже сказали об этом, но он не расслышал в спиртном дурмане. Тогда он бежал в госпиталь и молил послушников сказать хоть что-то. Говорили: «Борется…»

А потом, однажды утром, к нему явился паренек, что помогал Мариусу. Сказал: «Брат-лекарь зовет к себе». Джоакин прилетел за миг, каким был, а был он в исподнем. Брат Мариус поднял на него усталые глаза и сообщил:

– Миледи жива.

Джоакин не сразу даже понял, что это значит. Хлопал веками и спрашивал:

– Пока жива? Борется? Могу я зайти к ней? Ей хуже?.. Ей лучше?..

– Не пока, – ответил Мариус. – Совсем жива. Кровь очистилась, лихорадка ушла. Твоя госпожа справилась с хворью.

Джоакин так и сел. Брат-лекарь налил ему вина. Парень выпил залпом, Мариус налил еще.

– Можно к ней?.. – спросил Джо.

– Она отдыхает. Иди, поспи. Завтра зайдешь.

Джоакин протестовал: как это – спать с утра?.. Только же проснулся!.. Но вдруг накатило, веки будто свинцом налились, все мышцы отяжелели. Еле дополз до своей комнаты – и повалился.

Странное дело. Проснувшись, он все пытался вспомнить, и не мог: как же выглядит лицо Аланис? Помнил глаза – карие, искристые, прищуренные от гнева. Но сводил мысленный взор ниже, и не видел ни носа, ни губ, ни скул – одну лишь рану. Черную жуткую волчью пасть.

Он полез в карман за страницей из «Голоса Короны». Карман был пуст – листок сгорел в заброшенном сарае. Осветил собою лицо любимой. Истинное лицо.

Джоакин смежал веки и вновь пытался вспомнить. И вновь – рана. Белые клыки меж черных губ. По губам ползают личинки. Он вздрагивал, гнал со спины холодных мурашек.

Не лицо – так хоть голос! Вспомнить бы, как звучит. Повторить в уме ее устами что-нибудь теплое, доверительное, трогательное. Услышать, как она говорит: «Я несносна… Не нужно меня ненавидеть…» Но слышалось другое: «Вы так глупы!.. Тупица!.. Путевцы не блещут умом…» Джоакин хмурился. Что же такое? Отчего не вспоминается?!

Он стал искать восхищение, которое испытывал перед нею. Перед властной ее силой, железным упрямством, алмазной гордостью… И снова слышал смех: «Вы не сможете понять меня, даже не пытайтесь!» И видел ее на коне, но не изящную, как в первый день, а сгорбленную, дрожащую, полумертвую, как в последний. Старуха верхом на кляче… черная щель вместо лица.

В чем же дело? Отчего так погано на сердце?.. Услышать быть хоть слово ее голосом, но – красивое, звонкое. «Благодарю». «Простите». Внезапно он понял одну штуку. Ведь ни разу она не говорила ему: «Благодарю»! Он спас ей жизнь – трижды! Вырвал ее из рук врагов и изменников, из лап самой смерти! А она – не сказала… В душе начала бурлить ярость.

Заносчивая, надменная, язвительная, наглая… По какому, собственно, праву?! Будь она красавицей, как прежде, это давало бы основание… Но теперь – кем она стала? Ужасная, будто висельник, беспомощная, больная. Лишенная власти и силы. Герцогиня? Пустой звук! Нет ни герцогства, ни войска. Так отчего она позволяет себе?! Он, Джоакин, – ее единственный воин. Он не покинул ее, несмотря ни на что. Хотя мог бы – много ли радости служить этакому созданью… Но нет, остался с нею, вынес, вытащил. И что в ответ? «Благодарю вас, сир Джоакин. Простите за то, какою я была». Хоть бы раз!..

Потом ему сказали, что раненая бодрствует и может принять. Джоакин пошел в госпиталь. Прежде он думал: миг, когда миледи выздоровеет, будет счастливейшим в его жизни. Однако, входя в палату, чувствовал отнюдь не радость, а ядовитый сдавленный гнев.

Миледи лежала на подушках и цветом кожи мало отличалась от простыней. Глаза были усталы, здоровая щека ввалилась, тенью очертив скулу. Рану накрывал марлевый компресс, притянутый бинтом. Аланис выглядела старше лет на десять. Джоакин попытался найти в ней хоть отзвук красоты – и не нашел ничего. Даже волосы превратились в сальную паклю.

– Миледи… Приветствую.

– Хорошо, что пришли, – сказала герцогиня. – Вы как раз мне нужны.

– Как ваше самочувствие? – поинтересовался Джо.

– Лучше… – обронила она в ответ. – Я напишу письмо, вы его доставите. Адресат, граф Эрроубэк, заодно и расплатится с вами. Упомяну об этом в послании. Полагаю, трехсот эфесов достаточно?

Сумма была огромна: сравнима с жалованием офицера за несколько лет, или ремесленника – за всю жизнь. Однако Джоакин пропустил число мимо ушей. Горечь подкатила к горлу. В тоне миледи не было ни привычной насмешки, ни гнева, ни редкого тепла – одно равнодушие. Таким вот голосом она говорила со слугами, что накрывали ей на стол, стирали платья, чистили коня… Джоакин не был для нее ни близким, ни доверенным, ни, напротив, ненавистным и презренным. Никем не был. Просто одним из безликой черни.

– В чем дело?.. – осведомилась миледи. – Вы желаете больше?

– Я спас вам жизнь… – выдавил Джо.

– О, боги. Не ожидала, что придется торговаться. Назовите сумму. Сколько нужно?

– Дело не в деньгах… Я ожидал благодарности…

– В каком смысле? – не поняла Аланис. – Что-то особенное хотите? Драгоценность? Вы же знаете, все осталось в Эвергарде. Да и зачем вам – все равно продадите.

– Нет… Я хочу…

– Чего?

– Благодарности хочу. И уважения. Вот чего.

Глаза миледи сузились.

– Звучит так, будто вы требуете.

– Нет… да! Требую.

– Требуете благодарности?

И вот тут его прорвало.

– Да, черт возьми, требую! Я спас вашу жизнь, миледи. Трижды спас! Вытащил вас из засады под Эвергардом, потом – из замка Блэкмор, потом нашел лекаря, когда вы умирали от раны. Я выполнял все ваши капризы, терпел униженья и насмешки, и все прощал, миледи, поскольку люблю вас. Но, тьма меня сожри, я – не слуга! Не лакей, не дворовой пес, не тряпка, о которую вытирают ноги! Я – благородный, как вы… Пусть не как вы, но во мне – кровь рыцарей, и вы не смеете так обращаться со мною! Да, я из Южного Пути. Не знаю, за что вы презираете путевцев, но это я, путевец, оказался с вами рядом, когда вы умирали. Я – и никто другой! Я вытащил вас со Звезды обратно на землю и не услышал ни слова благодарности. Но вот теперь хочу услышать, и не уйду без этого! Вам ясно, миледи?!

Здоровая щека Аланис налилась румянцем, глаза засияли. Она произнесла очень тихо:

– Итак, вы требуете моей благодарности?

– Вы меня прекрасно поняли.

– И твердо стоите на своем?

– Еще бы.

– Так и быть… Джоакин Ив Ханна с Печального Холма, что в Южном Пути… я дам вам то, чего хотите. Признаю: ваши заслуги предо мною совершенно исключительны. О, да. Вы провели неделю со мной наедине. Наблюдали меня беспомощной и больной, всеми покинутой, жалкой. Слышали, как я стонала от боли, видели слезы на моих глазах, когда не хватало сил терпеть. Замечали, как мой рассудок туманился от хвори, радовались, когда путала дороги. Вы лежали со мною рядом, вдыхали запах гноя, пота и немытых волос. И все равно не побрезговали об… облапать меня, как дворовую девку!

– Миледи… – попытался перебить Джоакин. Она крикнула, привстав на локтях:

– Молчите! Ваши потные лапы – далеко не самое худшее! Вы не понимаете, вот что хуже всего! Вы смотрели, как низко я упала, какою жалкою сделалась! Видели, что стало с моим лицом! Были рядом, когда мне принесли… личинок! Вы наблюдали, как герцогиня Аланис Альмера превращалась в кусок безмозглой отвратной гниющей плоти. Неужели вам невдомек, насколько это унизительно?!

– Миледи!..

– Я сгорела бы от стыда, если бы даже родной брат или любимый отец увидел меня такою. Но вы!.. Показаться в таком состоянии… вам?! Да лучше бы меня заставили ходить перед вами голой, прислуживать, чистить сапоги, стоя на коленях! Даже это я снесла бы легче!

Она перевела дух.

– Но вам все мало. Не довольно той близости, в какой мы вынужденно оказались. Недостаточно знания моих самых омерзительных секретов. Все хотите залезть повыше, наступив мне на шею! Низкий, жалкий человечек! Каким же нужно быть ничтожным, чтобы так поступать! Но я благодарю вас. Благодарю за то, что подвернулись рядом, когда погибали все, кто мне дорог. Благодарю за гнедую кобылу, которую вы спасали, пока мои рыцари защищали меня. За редьку. За вшивое логово бродяги, с которым мне довелось познакомиться. За грабеж, с каким вы не справились без моей помощи. За комплименты, звучащие так унизительно из ваших уст. За мои капризы, которые носите в памяти и предъявляете к оплате, будто вексель… А в особенности благодарю за ваш любовный пыл. За то, как умело вы подчеркнули мое падение. За глубочайшее презрение, что вызвали во мне той ночью. Видите ли, Джоакин Ив Ханна, не будь мне столь мерзко умирать в ваших объятиях… пожалуй, я не встретила бы рассвета. Так что вы правы: я обязана вам жизнью. И никогда, никогда этого не забуду.

Джоакин почти не видел ее – до того потемнело в глазах. Гнев и обида свели челюсти мертвой хваткой. А когда он смог расцепить их, то выхаркнул, будто комок слизи:

– Раз я так плох, обойдешься одна!

И вышел прочь.

Несколько часов он просидел у себя, раздираемый изнутри. Думал ворваться к ней и наорать, выпалить в лицо, выплеснуть, вывернуть. И в то же время – сидел, не двигаясь, ожидал: нет уж, пусть сама пошлет за ним, пусть просит прощения, умоляет остаться! А тогда еще посмотрим, останусь я или нет!

Но начало темнеть, и она все не присылала, и он подался в госпиталь.

– Нельзя к ней, она спит, – сказал брат-лекарь.

– Ах, спит?!

– Ну, да, спит…

– Спит себе спокойно! Плевать ей! Ну и пропади пропадом!

Он схватил свои вещи, кое-как оседлал гнедую и к ночи покинул монастырь.

Искра

Начало октября 1774г. от Сошествия

Уэймар (графство Шейланд)

В событиях прошлого вечера имелась странность.

Не будь ее, Мира посвятила бы день одному лишь самоуничижению. Мерила бы шагами комнату в башне, кусала губы, звала себя дурой, доверчивой идиоткой. Говорила: как глупо, как не вовремя! Три дня пути через Альмеру – отчего она не попыталась бежать там? С нею были Инжи и Эф, и еще двадцать человек охраны, но все же обхитрить их проще, чем выбраться из крепости, набитой людьми! А если уж дала привезти себя в Уэймар, то почему кинулась бежать так опрометчиво – без подготовки, без расчета? Дурное несдержанное дитя! Вспыхнула, рванулась напропалую… А шанса для второй, продуманной попытки уже не будет: все, кто охраняют ее, теперь настороже. Она изгрызла и возненавидела бы себя, как в первые недели монастыря, и грешным делом даже пожалела бы, что не выпила тот отравленный кофе…

Но к счастью, в минувших событиях имелась странность. Незамеченная сразу, она тем больше притягивала внимание со временем.

«Мы ожидаем графа Виттора, ваше высочество. Отбыли из Клыка Медведя в Фаунтерру согласно приказу его величества. Прошли вверх по Торрею и сделали остановку в Уэймаре. Мы явились бы ко двору уже неделю назад, если бы не… эээ… гостеприимство Виттора Шейланда.»

Речь старого Элиаса Нортвуда запомнилась Мире дословно, что позволяло теперь обдумать ее. И чем больше девушка думала, тем больше понимала: старый граф пытался перед нею оправдаться. Не за то, что сделала с Мирой его жена, а за задержку в пути – вот что самое забавное! Граф говорил так, будто Мира – действительно невеста Адриана. Обращаясь к ней, Элиас Нортвуд словно обращался к самому императору: простите, мол, ваше величество, мы спешим к вам изо всех сил, но подлец Шейланд задерживает.

Выходила удивительная штука: стало быть, граф Нортвуд не знает об интриге графини? Сибил подменила невест и усадила Глорию на престол… а Элиас всерьез верит, что Минерва – будущая императрица. То есть, Сибил не посвятила мужа в свой заговор – так получается? Хм.

Как же она планировала скрыть все в тайне? Рано или поздно Элиас увидел бы императрицу. То-то удивился бы, узнав в ней собственную дочь! Хотя, с другой стороны… Граф Нортвуд – стар и ко всему равнодушен. Он ненавидит покидать свой замок, даже в город выезжает раз в месяц – на осмотр какого-нибудь судна. А чтобы он подался аж в столицу – даже по случаю коронации – то это совсем уж сказочная небылица.

Стоп. Тогда с какой, собственно, целью Элиас Нортвуд едет в Фаунтерру сейчас? Для свадьбы и коронации – рано. Вчера за столом он упоминал приказ его величества, а не приглашение. Стало быть, Адриан вызвал к себе Нортвуда, и вызвал в таких выражениях, что отказ явиться стал равносилен измене. И это приводит к новому вопросу: что вообще происходит в столице?

В дороге спутники не баловали Миру новостями. Она почти не спрашивала – в монастыре отучилась задавать вопросы. Из тех разговоров, что воины вели при ней, Мира поняла следующее.

Айден и Аланис Альмера мертвы – владыка расправился с ними. Это не удивило ее. Правда, говорилось так, будто Адриан произвел наказание с некой особой жестокостью. Мира сочла это преувеличением.

Глория Нортвуд… то есть, «Минерва Стагфорт» готовится к свадьбе с Адрианом. И это не новость, к сожалению.

Западники Рейса овладели двумя переправами через Холливел и вторглись на земли Литлендов. Скверная новость. Однако едва ли удивительная: Бекка немало рассказывала о том, как важны эти переправы, и как часты конфликты с кочевниками.

А вот последнее было сюрпризом. Старый Ориджин умирает от хвори, его сын получил власть и поднял мятеж против Адриана. Войска Ориджина выступили из Первой Зимы и вступили в Южный Путь. Нет, в самом факте феодального мятежа нет ничего удивительного. Великих лордов тревожит усиление Короны и централизация власти Адриана. Рано или поздно столкновение должно было случиться. Но Эрвин?.. Мира хорошо помнила младшего Ориджина, хотя и видела всего раз. В ее представлении легко связывались Эрвин и сарказм, Эрвин и гордыня, Эрвин и капризы, изнеженность, едва ли не женская… Но Эрвин и война?!

Нет, Мира не имела оснований не верить новостям, потому полагала: она чего-то не знает. Должно найтись обстоятельство, что объяснит эту странность.

В монастыре Ульяны Печальной считалось греховной суетой задавать вопросы вслух. И Мира лишилась этой привычки… однако тем сильнее стала страсть к поиску ответов.

Почему Эрвин поднял мятеж?

Зачем граф медведей едет в столицу?

Чего Виттор Шейланд хочет от Элиаса Нортвуда?

После обеда она услышала стук в дверь.

– Малютка, впусти-ка меня!

Собственно, дверь была заперта снаружи: после вчерашней попытки бегства Мира сидела под замком. Однако со внутренней стороны имелся засов, и на зло своим тюремщикам она заперлась. Впустила только Линдси, когда та принесла обед. Теперь вот явился Инжи Прайс… лжец и убийца на службе у другого лжеца. Не то, чтобы он неприятен ей, однако же, лжец и убийца – это нужно помнить. С другой стороны, человек – источник сведений. Особенно такой болтливый, как Парочка.

Будто услыхав ее сомнения, Инжи крикнул сквозь дверь:

– Между прочим, я принес хорошие новости. И не одну, а целых две.

Она отперла.

– Добрый вечер, сударь.

– Пхе! Тоже мне, сударя нашла! Не умеешь ты с людьми обходиться… но я не в обиде. Ты же не виновата. Тебя сперва научили говорить слово «милорд», а уж потом – «мама».

– Леди-мама, – поправила Мира.

Инжи хохотнул в усы.

– Ты, когда шутишь, улыбайся хоть немного. А то ведь могут не понять.

Мира слегка улыбнулась.

– Прошу вас, сударь, – она указала на кресло.

Инжи важно уселся, закинув ногу на ногу. Порылся в кармане и с очень степенным видом протянул Мире леденец на палочке.

– Это тебе. Сладости же любишь?

– Благодарю вас.

– То-то же, – довольно кивнул Инжи. – Так вот, значит, обещал я тебе две хорошие новости. Держи первую: Эф остался жив. Не сказать, правда, что здоров: задница так болит, что ни сидеть, ни ходить не может, а только скачет, как кривой олень. И злится на тебя сильно. Говорит: вот дурная пигалица, не знала куда колоть. А я ему: сам дурак. Если бы она хотела тебя убить, ты бы уже родную прабабушку на Звезде в обе щечки лобызал. Верно говорю?

Мира пожала плечами и невзначай погладила правый бок пониже ребер.

– Вот-вот, – ухмыльнулся Инжи.

Он оказался прав: девушка не желала смерти Эфу. Леди Сибил Нортвуд была единственным человеком на свете, кого Мира охотно отправила бы на Звезду.

– Но ты все же сглупила, – продолжил Парочка. – Не потому, что пощадила Эфа – это как раз правильно. Он гонористый, что золотой канделябр, но дело знает, и хозяин его любит. А вот бежать из замка – это была дурость. Спросишь, почему? А я тебе отвечу: с Нортвудами человек полста эскорта было. По-твоему, где они теперь? В замке, в казармах? Ага, два раза. Нужны нам тут пятьдесят лишних медведей! Вдоль дороги снаружи стен есть гостевые хижины, там, значит, нортвудских мечей и поселили. Ты бы как сбежала – так прямиком к ним. Придумка средненькая, как по мне.

Мира порозовела. Она, конечно, не знала… но все равно почему-то сделалось стыдно. Спросила:

– А новость?

– Права, – кивнул Инжи. – Обещал две новости. Ну, вот тебе вторая: завтра прибудет хозяин с женой и братом.

– Премного благодарю, сударь.

Парочка покрутил ус и лукаво этак поглядел на Миру.

– Вот люблю тебя, ты знаешь? Люблю – и все тут! Скажешь три слова, да и те пустые… Но гляну на тебя – вижу: на уме не три слова, а все триста. Давай, выкладывай.

– Ах, что вы, сударь…

– Дуешься?

– Право, и в мыслях не было.

Инжи Прайс посерьезнел, поубавилось сладости в голосе.

– Думаешь, хозяин тебя держит на продажу? Такое случается, чего уж тут. Думаешь, Нортвуды тебя купят? Сдается мне, за любые деньги. А когда купят, думаешь, то привяжут камень на шею и в Дымную Даль? Да запросто. Что им стоит, медведям-то…

Мира ждала продолжения. Она и сама знала, что такое возможно. Ночь провела в мыслях о том, что сделают с нею Нортвуды, да еще о том, каковы шансы слезть с крепостной стены, держась за побеги плюща… Но Инжи не стал бы говорить, будь дело именно так.

– Спрашиваешь, где же тут хорошая новость? А вот где: я зуб даю, что хозяин тебя не продаст медведям. Он велел тебя им показать – это было. Но еще велел: душевно с ней обращайтесь, как с родной дочуркой… Он бы этого не делал, кабы хотел продать. Хозяин – человек рассудительный. Не тратится на то, в чем нет смысла.

– Благодарю вас, – с чувством сказала Мира.

– Да не за что, – отмахнулся Инжи. – Ты, главное, больше не убегай. А то еще грохнешься со стены да шею свернешь. А что со мной потом хозяин сделает – знаешь? А на какие средства женке моей существовать прикажешь? Вооот. Так что будь паинькой.

Мира кивнула. Инжи принялся рассказывать о своей жене – не той, что в Надежде, а о нынешней, в Уэймаре. Мира сильно сомневалась, что Парочка хоть когда-то был женат, но излагал он красиво – с чувством, в подробностях. С такой фантазией бы книги писать…

Как вдруг внимание привлек шум за окном. Кто-то говорил на повышенных тонах, аж грохотал эхом, кто-то другой огрызался.

– Чую, драка будет! – возбужденно воскликнул Инжи. – Хочешь поглядеть?

Они вышли на балкон.

Главным действующим лицом событий оказался Крейг Нортвуд – старший сын графа. При взгляде сверху этот здоровяк с широченными плечами и густой черной шевелюрой действительно напоминал медведя. Голос отвечал облику – низкий хрипловатый рык:

– Прочь с дороги, сосунки! А ты, старый лапоть, делай, что приказано!

На стороне Крейга были два его сквайра, не уступающих размерами хозяину. Противостоял им мужчинка в камзоле того покроя, какие носят секретари и архивариусы, а также пара шейландовских воинов, пришедших секретарю на помощь.

– Я говорю вам, милорд: голубятня закрыта.

– Так открой!

– Не велено…

– Я тебе велю!

Крейг ухватил секретаря за грудки и приподнял над землей. Воины Шейланда без особого рвения взялись за мечи. Нортвуд рыкнул:

– Только попробуйте!

Шейландцы замешкались. Их можно было понять: Крейг Нортвуд, Клыкастый Рыцарь, слыл одним из сильнейших бойцов Империи, не раз побеждал в турнирах.

– Занятненько, – прокомментировал Инжи. – Медведей тут, в замке, только восьмеро, причем старый граф – не в счет. Но калечить медведей нельзя, его милость запретил. А как это чудище утихомиришь, если не калечить?

Мира думала: странно, вчера за столом Клыкастый вел себя очень тихо, будто язык проглотил. С чего же сегодня так разошелся?

Крейг Нортвуд тем временем ревел в лицо секретарю:

– Сейчас ты отопрешь чертову голубятню и отправишь чертово письмо. А если нет, я тебе все кости переломаю!

На крик подоспели еще два шейландца. Получив численное превосходство, они осмелели – рванулись к Нортвуду и ухватили за руки.

– Это зря… – мурлыкнул Инжи.

Крейг бросил секретаря, присел, вырываясь из захвата. Рывком поднялся. Один шейландец отлетел, другой зажал руками разбитый нос. Двое остальных попытались удержать медведя… Тот случай! Крейг отшвырнул одного, а второго поймал за руку и ударил в живот. Стражник повис, едва дыша.

Надо заметить, сквайры Нортвуда даже не вмешивались в драку: стояли себе и смотрели, уверенные в победе хозяина.

Клыкастый взял руку стражника в захват и сказал секретарю:

– Отпирай, а то следующим станешь.

Сделал движение. Раздался хруст, стражник завопил на весь двор. Секретарь побелел.

– Милорд, не-не-нет голубей… Не-нельзя отправить…

Нортвуд обхватил его за шею:

– А ну-ка идем и поглядим!

Он поволок шейландского секретаря к центральной башне, но на пути выросло новое препятствие: капитан замковой гвардии с целой восьмеркой солдат.

– Х-хо, свежее мясо! – обронил сквайр Нортвуда, кладя руку на эфес.

– Отпустите нашего человека, милорд, – попросил капитан. Не потребовал, не приказал – именно попросил, Мира использовала бы это слово.

– Письмо, – бросил Клыкастый.

– Дайте его секретарю, милорд, и оно будет отправлено.

– Ага, придумал! Я хочу видеть, как его привяжут к лапке чертова голубя, и как чертову птицу вышвырнут в чертово окно!

– Милорд, простите, но…

Нортвуд подошел к нему вплотную, не обнажая меча. Капитан напрягся, солдаты обступили Клыкастого со всех сторон.

– Я слышу слово «нельзя» каждый день в этом уродском замке. Тот, кто еще раз скажет его, горько пожалеет. Итак: я хочу отправить письмо голубем. Ответ?

На самом деле, он не ждал ответа. Капитан не успел издать ни звука – нортвудец нанес удар. Мира на балконе слышала, как хрустнула сломанная челюсть. Капитан мешком повалился на камни. Крейг обвел взглядом солдат:

– Следующий?..

– Уууу… – задумчиво протянул Инжи. – Без железа тут никак не обойтись, а железом нельзя. Искра – дело рискованное, убить можно. Стрелу бы в плечо, а другую в бедро – стал бы поспокойнее…

На стенах имелись и лучники, и арбалетчики. Они прекрасно видели события, но для стрельбы требовался приказ, а капитан стражи валялся без чувств. Пока не явится кастелян, стрелки могут только смотреть.

Клыкастый рыцарь подхватил за шиворот несчастного секретаря и зашагал к башне. Сквайры двинулись следом, хищно ухмыляясь. Солдаты Шейланда раздвинулись перед ними.

Как вдруг из окна гостевого дома донесся скрипучий старческий голос:

– Что ты творишь?

Крейг оглянулся и увидел, надо полагать, отца – кому же еще мог принадлежать голос!

– Хочу отправить письмо. Они не дают.

– Брось это… – досадливо процедил граф Элиас. – Поздно для писем.

– Я должен…

– Ты должен сидеть тихо и ждать! Мы в капкане, сам не видишь? Будешь дергаться – оторвешь лапу.

– Нужно отправить… – упрямо повторил Крейг.

– Девчонка здесь, дурачина!.. Все кончено, вы проиграли. Сиди и жди.

Клыкастый опустил глаза. Злобно отбросил секретаря и зашагал в дом.

– Ух ты! – хмыкнул Инжи, толкнув Миру под локоть. – Видала? Вот так дела! Скелет командует медведем.

Девушка отметила нечто иное, куда более важное: «Вы проиграли, все кончено». Не мы, а вы. Как она и думала, старый Нортвуд не участвовал в заговоре Сибил и даже не догадывался о нем до вчерашнего дня. Но вот наследник – тот был в курсе! На него Сибил делала ставку, он должен был явиться на коронацию. Возможно, с братом, но без отца. Элиас стар, ему осталось недолго… а после власть должны были поделить сын и вдова. Клыкастый – на Севере, Сибил – в столице.

И это ставит графа Виттора с его шантажом в дурное положение. Шантаж направлен на сына, а власть и деньги – в руках отца. Отец сделает все, чтобы спасти сына? Хм… А если отец понял, что сын ждет – не дождется его смерти? Не остудит ли открытие родительской любви?

– Вот я снова смотрю на тебя, – сказал Инжи Прайс, – и вижу головушку, полную мыслей. Вот что тебе скажу: девице не стоит думать так много. Парни тебя бояться станут, а сама затоскуешь…

– Ах, что вы, сударь!..

– Дело тебе говорю, поверь опыту. Ты вот вчера просила «Голос Короны», а я подумал и не принес. И без того смурная, а еще новостей почитаешь – совсем скиснешь… Не надо оно тебе.

Он рассказал еще пару историй из жизни, подтверждающих тезис: чем меньше думаешь – тем крепче спишь. Потом потрепал девушку по затылку и ушел, оставив в память о себе леденец на палочке. Мира покрутила его в руках. Сладость имела форму петушка и источала запах яблок. Нет ничего глупее, чем сосать леденцы. Такое детство! Прямо-таки младенчество.

«Вам хочется знать, что вы – умнее всех. Вы готовы дорого платить за это чувство…» Это говорил Марк – Ворон Короны. Он знал, что Мира умна… потому умел читать ее, словно книгу. Эф принял за дурочку – и упустил ее. А Инжи, подобно Марку, не стал недооценивать – и именно он поймал Миру в воротах. Так ли хорошо выглядеть умной?

Она погладила свой правый бок… раздраженно взмахнула рукой, прикусила губу.

Да, я знаю, где находится печень, – еще бы не знать, когда боль месяц сводила с ума! Да, знаю и то, что удар в печень смертелен… Зачем было показывать это Прайсу? Мелкое, дешевое тщеславие! Произвести впечатление… на кого? Низкородного шейландовского пса? Хм. На себя саму? Покрасоваться – экая я умная да смелая, даром что девчонка! Отлично, Минерва! Гордись собой. Ты – самая умная. Ты умеешь похвалиться, даже когда молчишь. Несомненно, это послужит тебе утешением в очередной темнице!

Три месяца под землей? Тебя бы туда на три года, может, это избавило бы от гордыни. В тебе видят девчонку? Так будь девчонкой! Не делай умный вид, не задирай нос. И когда кто-нибудь, как Эф, ошибется в тебе, тогда, возможно, у тебя появится шанс.

Подойдя к зеркалу, Мира сунула за щеку леденец. Вид получился преглупый и слегка вульгарный. Хорошо. Открыла платяной шкаф, перебрала содержимое. Приглянулось розовое платьице с большим белым бантом на боку. Откуда оно и взялось тут? Такое могла бы надеть двенадцатилетняя дуреха… или Валери Грейсенд. Мира примерила – платье оказалось немного мало. Не настолько, чтобы не влезть, а ровно настолько, чтобы выглядеть по-идиотски. Отлично! Еще бы научиться хихикать… или хоть улыбаться. Растянула губы – глаза остались холодны, без тени веселья. Потренировалась. Улыбнулась раз, второй, третий… Выходило сухо, деревянно. Необходима практика.

Ладно: кто не знает меня, тот не заметит разницы. Виттор Шейланд меня не знает. Иона Ориджин меня не знает.

Мира выпила вина и подмигнула неулыбчивому своему отражению.

* * *

Его милость Виттор Кейлин Агна рода Вивиан въезжал в замок около полудня. С ним явилась целая процессия всадников, и двор, казавшийся просторным, вмиг сделался тесен. С Виттором была молодая жена Иона, а также брат Мартин. Мартин находился в собственном имении северней Уэймара, но услыхав, что Виттор возвращается домой, выехал в порт, где и встретил брата. Витторова свита состояла из секретаря и полутора дюжин рыцарей; Мартина сопровождал десяток конников диковатого вида; с Ионой были сорок северян – двадцать кайров и двадцать греев.

Кастелян замка… Мира, наконец, запомнила его имя: Гарольд – вот как его звали. Кастелян Гарольд, со своей стороны, не ударил в грязь лицом и организовал к приезду лорда парадное построение. Сотня пехотинцев в блестящих кольчугах и шлемах выстроилась пятью шеренгами; стрелки салютовали графа со стен.

Инжи Прайса не было во дворе, а вот Эф расположился на шаг впереди Миры. Лорденыш вырядился в черный бархат с золотом, на поясе имел искровую шпагу и искровый кинжал – тот самый. На Миру он глянул лишь раз – исключительно затем, чтобы она заметила презрительную ухмылку на его лице.

Граф с женою сошли с кареты и начали череду приветствий. Граф был улыбчивым, худым и белолицым, каким и помнила его Мира. Северная Принцесса, кажется, изменилась: больше жизни проглядывало сквозь туманную паволоку на лице. А Мартина Шейланда девушка видела впервые. То был невысокий круглолицый человек, не примечательный ни шириною плеч, ни выразительностью черт. Видно, собственная незаметность его расстраивала, так что Мартин оделся в кричаще красный камзол и пурпурные бриджи. Глаза Мартина – блеклые, навыкате – были хищно подвижны: на секунду вцеплялись в человека, проглатывали и тут же перескакивали к следующей жертве. Впрочем, Мире в ее розовом платьице, с ее голыми круглыми плечами, он посвятил секунд пять.

Граф со свитой приблизился к Мире. Эф шагнул навстречу сюзерену, полностью заслонив собой девушку.

– Рад приветствовать вас, милорд. Ваш приказ выполнен, девица доставлена в целости.

– Благодарю тебя, Френсис, – ответил граф и вежливо отстранил лорденыша, отвесил поклон Мире:

– Приветствую ваше высочество.

На языке вертелись два ответа: холодно вежливый и холодно язвительный. Мира подумала о леденце и заставила себя улыбнуться.

– Я так рада гостить у вас, милорд! И очень, очень благодарна вам за помощь.

– Надеюсь, мои люди были обходительны?

– Несказанно, милорд! Это было точно как в сказке! Сир Френсис буквально на руках вынес меня из подземелья, а Инжи Прайс всю дорогу развлекал чудесными рассказами!

– Очень рад это слышать, ваше высочество.

Граф вновь поклонился ей. Леди Иона также учтиво приветствовала Миру, а после добавила:

– Вы изменились со дня бала. Пускай же перемены будут к лучшему.

О, да. Я носила чужое имя и была пленницей, сама не зная того. Теперь зовусь Минервой и точно знаю, у кого я в плену. Можно считать это переменой к лучшему.

– Конечно, к лучшему, миледи! – Мира потеребила прическу. – Короткие волосы – это так удобно!

Вместо улыбки Иона повела бровью.

Подошел и пурпурно-красный Мартин Шейланд:

– Ваше высочество!..

Он не нашел, что еще сказать, но выпучил глаза и принялся рассматривать Миру. Внезапно она ощутила каждый дюйм своего тела. Плечи голые и нескладные, слишком широкие для девицы. Грудь вполне оформившаяся и в этом платье излишне хорошо заметная. Бедра округлые, склонные к полноте, а талия… эпитет «осиная» отнюдь не просится на язык. Кожа в зябких мурашках: как никак, октябрь…

– Хи-хи, – сказала Минерва. Мартин улыбнулся краем рта, обнажив резец.

Паузу очень кстати нарушил кастелян Гарольд: сообщил, что праздничная трапеза готова, столы накрыты, и пиршество начнется, как только милорды переоденутся с дороги.

– Мы завтракали на судне и не успели проголодаться, – ответил Виттор, покосившись на Иону. Она кивнула. – Меж тем есть дело, которое следует уладить поскорее. Отчего я не вижу наших дорогих гостей – графа и лордов Нортвуд?

– Они… э… – кастелян замялся, и встрял Эф:

– Косолапые обнаглели. Засели в норе, не пожелали выйти. Прикажите, и мы проучим их, милорд.

– Не стоит, Френсис. Их можно понять: они потеряли десять дней, ожидая меня. Потому не будем затягивать ожидание. Гарольд, прикажи-ка подать чай и сладости в малый холл, туда же пригласи Нортвудов. Мы побеседуем с ними до пиршества, в узком кругу.

Он обвел глазами свиту, определяя членов «узкого круга»:

– Дорогая… Марти… Френсис… и ваше высочество, конечно же.

В малом холле горел огонь, кругом стояли кресла. Обеденного стола здесь не было, имелись несколько низких чайных столиков. Обстановка выглядела весьма душевной… с ударением на слове «выглядела».

Круг составляли восемь человек: четверо шейдандцев, трое Нортвудов и Мира. Все были безоружны, но у дверей на страже стояли двое мечников Ионы.

Граф Шейланд начал речь, жестом радушия разведя руки:

– Любезный граф, милорды. Прошу простить мою невольную задержку. Надеюсь, что ожидание не стало для вас слишком тягостно.

– Слишком… – буркнул Крейг Нортвуд. Старый граф взмахом руки приказал сыну молчать.

– Оставьте, лорд Шейланд, – скрипуче произнес старик. – Говорите прямо. Чего хотите… за нее?

Глаза Элиаса на миг скользнули к Мире.

– Вы унижаете ее высочество подобными словами, – мягко отметил Шейланд.

Старик оскалился:

– Можно подумать, похищение и плен ее не унизили. И мы с вами оба хорошо знаем, какое она высочество. Так что не тяните, приступайте к делу.

– Что ж, коль вы настаиваете… Прежде всего я хотел бы, чтобы вы, граф Нортвуд, и ваши благородные сыновья ознакомились вот с этим документом.

Шейланд выложил на столик узкую бумажную ленточку – голубиное письмо. Элиас Нортвуд поднес ее к самым глазам, прочел, напряженно щурясь. Мира увидела, как он изменился в лице: углы рта поползли вниз, щеки оплыли.

– Полагаю, граф Нортвуд, вам знакома подпись его величества Адриана. Так что вы можете быть уверены в подлинности письма.

О, да, старик был уверен. Когда передавал ленту сыновьям, она дрожала в руке.

Клыкастый Рыцарь прочел и потемнел.

– Сибил и Глория арестованы?! Раскрыта подмена невест?

– Совершенно верно, – кивнул Шейланд. – И, на случай, если вы не дочитали: Корона вызывает графа и лордов Нортвуд для ответа в суд. Весь Великий Дом Нортвуд обвиняется в заговоре. Мое сочувствие, господа.

Старик Элиас нервно покачал головой, пожевал губу.

– Н… не понимаю, Шейланд. Какой смысл в шантаже, если вы нас уже выдали?! В чем ваша угроза? Эта девчонка… – он кивнул в сторону Миры, – теперь не стоит ничего. Зачем нам платить за нее?

– И снова, граф Нортвуд: будьте вежливы с ее высочеством. А об угрозе я не говорил ни слова, как и о шантаже. Откуда такие черные мысли?

– Зачем мы вам? – сухо скрипнул старик. – Если не шантаж, то что? Просто сдадите императору, чтобы доказать вашу лояльность? Нортвуд не простит вам этого. Столица далеко, Нортвуд близко.

– Любезный Элиас, вы так ошибаетесь!.. Наши намерения совершенно дружественны.

Шейланд бросил взгляд на жену, и та заговорила, обращаясь к старику:

– Милый граф, мы хотели спросить: какого вы мнения об Адриане?

– В каком смысле, миледи?

– Аланис и Айден Альмера. Персты Вильгельма. Упразднение Палаты. Всеобщая обязательная подать. Знакомый нам мир разрушается, граф. Неужели вы этого не замечаете?

Персты Вильгельма?.. Легендарное священное оружие Праотцов? Наверное, Мира ослышалась…

Лицо Элиаса исказилось в кривой усмешке.

– Ах, вот оно что. Нортвуд должен поддержать безнадежный мятеж Эрвина – вы об этом, миледи?

– Нортвуд свободен в выборе, как и любая другая земля. Я уповаю лишь на то, граф, что ваше благородство и достоинство помогут принять верное решение.

– Верное решение – это положить пятнадцать тысяч моих солдат под искровые копья Адриана?

– Верное решение – выступить против тирана и святотатца, защитить власть и гордость Севера, отстоять исконные права Великого Дома. Если Адриан пойдет и дальше своим путем, то вам, граф, нечего будет завещать сыновьям, кроме собачьих ошейников да обглоданных костей со стола императора.

Тиран? Святотатец?.. Вот так чушь! Иона пытается очернить императора. Неужели думает, что это сработает?..

Элиас желчно хохотнул.

– Какая дешевая манипуляция! Не ждал, что Дом Ориджин опустится до этого. Возможно, пламенные речи и действуют на юношей… Раскройте глаза, миледи: неужто я похож на мальчика?

– Со всем уважением к вашим сединам, граф, позвольте спросить. Вы предпочтете пойти под суд и умереть на плахе, как преступник, лишь бы не обнажить меча?

– Когда мятеж рухнет, я все равно пойду на плаху вместе с вашим братцем. Разница лишь в одном: отправлюсь на Звезду один, либо прихвачу с собою тысячи моих людей. Вы что бы выбрали, миледи?

– Честь, – ответила Иона. – И шанс на победу.

– Cлаву забыли, – с ухмылкой сказал старик. – Честь, достоинство, победа, слава… Какие бесценные пустые звуки! Лорд обязан беречь своих людей. Заботиться о них, защищать, опекать. Это первый и главный его долг. Так было в мои времена, миледи. Не знаю уж, как теперь.

Северная Принцесса поднялась. В полной тишине подошла к старику, очень тихо спросила:

– Стало быть, вы приняли решение, граф?

– Принял, – кивнул Элиас. – Делайте что хотите. Отдайте императору или скормите своим волкам прямо здесь… Мне нет разницы. На вашу сторону я не встану.

– Очень, очень жаль…

Иона повернулась и села на подлокотник графского кресла – спиной к Элиасу, лицом к его сыну.

– Лорд Крейг, – проворковала Принцесса, – а как вы относитесь к политике императора?

Прежде, чем отец успел вмешаться, Клыкастый Рыцарь выронил:

– Властолюбивый подонок…

– Мы сходимся во мнении, – отметила Иона. – Как приятно это слышать.

– Крейг, молчи! – рявкнул старик сквозь спину леди Ориджин.

– Но ведь это правда!.. – хмуро ответил Клыкастый. – За что он судит Сибил и Глорию? Глория ему недостаточно хороша? Хуже, значит, тех троих? Мы для него, выходит, чернь какая-то?!

Леди Иона согласно кивнула.

– Адриан полагает, что сравнялся с богами. Люди ему – даже не собачки, а так, мошкара. Раз, – она щелкнула пальцами, – и нет леди Сибил. Два – и нет Глории. Щелк – Аланис и Айден. Щелк… – она сглотнула, – мой Эрвин. Кто, по-вашему, будет следующим? Кто завтра примерит шутовской колпак?

– Не мы! – угрюмо качнул головой Крейг. – Кого угодно, но Нортвудов так не возьмешь!

Граф Элиас подхватился с места.

– Прекратите! Крейг не слушай ее, она вертит тобою!

Наследник провел глазами от Ионы к отцу и обратно. Спокойствие Северной Принцессы и ярость старика составляли разительный контраст.

– Она говорит дело, – медленно произнес Крейг. – Адриан бьет всех порознь и подминает под себя. Мы и так были почти что захолустьем, а кем теперь он нас сделает? Псами на привязи, зверями в клетке? Сибил все и затеяла для того, чтоб показать: леди Нортвуд может стать императрицей! Да еще какой – получше всех этих Янмэй. И Сибил не сказала тебе – ты бы не понял. Только мне сказала.

– Сибил – дуреха, и ты такой же! – воскликнул судья Хорас, младший Нортвуд. – Сейчас же езжай в столицу, падай на колени и проси милости. Это лучшее, что можно…

– Милорд Хорас, – вкрадчиво отметила Иона, – если имперский суд приговорит к смерти леди Сибил, а также лорда Элиаса и лорда Крейга как ее соучастников, разве не вы станете правителем графства? И разве это не ваш единственный шанс получить власть?.. Так стоит ли лорду Крейгу слушать ваших советов?

Мира слушала разговор, и ее беспокойство перерастало в ужас. Сперва ждала, что речь пойдет о ней: пусть не прямой шантаж, но намеки, манипуляции… Все обернулось куда хуже. Мятеж Ориджинов под командованием неопытного Эрвина вряд ли мог сильно навредить Адриану. Но если Шейланд и Нортвуд окажутся на его стороне – тогда против владыки выступит весь Север! Тем временем Альмера обезглавлена, Литленд втянут в войну с Западом. На стороне Короны будет лишь Надежда и Южный Путь. Плохо, плохо! Ужасно.

Она всей душою ненавидела Нортвудов и была рада любой размолвке в их рядах… но не той, которая даст врагам Адриана лишние пятнадцать тысяч мечей!

– Лорд Крейг, – сказала Мира, – вас используют. Вами, как тараном, пробьют стену, и по вашим костям Эрвин Ориджин пройдет к своей победе. Вы достаточно уважаете Эрвина, чтобы делать ему такие подарки?

– Эрвин – мальчишка, – буркнул Крейг, – но он северянин, как и я. Северянин умеет любить Север.

– И я северянка, милорд! Север поступает по чести. Если виновен – отвечает, а не хватается за нож, как бандит.

– Ты ненавидишь Глорию и Сибил… и меня с ними вместе. Так что придержи язык. Ты – последняя, кого стану слушать.

– От вас потребуют убить отца, лорд Крейг. Это вам придется по душе?

Он вздрогнул, бросил яростный взгляд на Иону. Видимо, данного аспекта ситуации Клыкастый Рыцарь не осознавал.

– Леди Минерва ошибается, – возразила Принцесса. – Ваш лорд-отец останется до конца войны здесь, в Уэймаре. Он будет содержаться со всеми почестями, положенными человеку его ранга. Когда война окончится, а это будет скоро, граф вернется в Клык Медведя и порадуется вашему триумфу.

– Триумфу?.. – процедил старик. – Сын, опомнись! Это самоубийство! Ты погибнешь вместе со всем войском!

Граф Элиас сказал, что думал, и это была ошибка. Мира поняла: своими словами старик окончательно склонил сына на сторону мятежников.

– Я не из тех, кто бежит от опасности, отец. Нортвуды не трусят. Так было всегда… не знаю уж, как в твои времена.

Крейг поднялся на ноги.

– Леди Иона, вы говорите голосом брата?

– Он дал мне такое право.

– Тогда передайте Эрвину мой ответ: я приведу войско Нортвуда ему на помощь. И, черт возьми, пусть он двигается быстрее! Мы должны быть в Фаунтерре прежде, чем Адриан убьет Сибил и Глорию!

Леди Иона низко поклонилась Крейгу.

– От всей души благодарю вас, милорд.

Граф Элиас бессильно упал в кресло. Казалось, он уменьшился в размере, будто из тщедушного его тела выжали последние соки.

– Хоть корабли мне оставьте…

– Конечно, любезный граф! – радушно воскликнул Виттор Шейланд. – Вы получите прекрасную литературу, сможете посещать Уэймарские озерные верфи. Если пожелаете, мы устроим для вас прогулки под парусом – в любом направлении, кроме Клыка Медведя, разумеется.

Старик откинулся на спинку и закатил глаза. Леди Иона заботливо подала ему чай.

– Мне нужно видеть моих людей, – сказал Крейг. – Нельзя терять время.

– Несомненно! Ваши вассалы ждут вас за праздничным столом. Приглашаю вас к пиршеству, милорды!

Граф Элиас и Мира последними остались в креслах. Долго сидели, не в силах пошевелиться, ошарашенные, выбитые из колеи. Потом Мира заметила, что пучеглазый Мартин Шейланд стоит над нею, уставившись в ямочку меж ее ключиц.

Она поднялась.

– Пиршество, – сказал Мартин. – Пойдемте, а!

Стрела

Начало октября 1774г. от Сошествия

Солтаун (герцогство Южный Путь)

– Для нас несказанная радость приветствовать славных властителей Севера в моем скромном жилище! Разделите с нами трапезу, милорды. Побалуйте ваш слух звуками музыки, а уста – сладостью вина. В Шиммери говорят: когда мужчина приходит домой, война остается за порогом. Мой дом – ваш дом, милорды!

Забавный коротышка в огромных алых шароварах глядел на гостей с высоты груды подушек, служивших ему креслом. Наряд коротышки дополняли остроносые туфли без задников, желтая рубаха и синяя жилетка – такая крохотная, что не доходила даже до пупка. По центру груди сверкал огромный медальон червонного золота – знак старшего купца Второй Морской Гильдии. На плече восседала хохлатая птица с чудовищно длинным хвостом. Справа от купца, прильнув к его подушечному бастиону, ютилась очень смуглая девица с пустыми глазами. Ее ноги и руки оплетали нити жемчугов, две широкие ленты опоясывали грудь и бедра, иной одежды на девушке не было. Купец небрежно поглаживал волосы девицы, почесывал ее за ухом.

Коротышку звали Гобарт-Синталь, он слыл самым богатым негоциантом Солтауна. Компанию ему составляли Аксинион и Юс-Фейри – двое знатных корабельщиков, сияющих золотом и изумрудами. «Скромным жилищем» был трехэтажный плавучий дворец, а трапезным столом – помост размером с телегу, стонущий под горою яств.

– Благодарю за радушный прием, – Эрвин София Джессика сдержанно кивнул купцу и взял со стола оливку, давая позволение начать трапезу.

Гобарт-Синталь трижды хлопнул в ладоши. Неведомо откуда полилась тягучая медовая мелодия. За спиною купца отодвинулась завеса, и в комнату вступили пятеро танцовщиц. Славный Деймон Ориджин присвистнул, граф Лиллидей крякнул, кузен Роберт потер бороду и протянул:

– Ага-аа…

Девушки поплыли вокруг стола – плавно, как музыка или летний ветер. Движения исполнены бархатной кошачьей грации, мышцы играли под смуглой кожей, блестели глаза, сочились сладостью улыбки. Серебром звенели монетки на шелковых лентах, что заменяли танцовщицам одежду.

Эрвин ткнул Деймона локтем под ребра:

– Закрой рот, кузен.

Красотою девушки сильно уступали Нексии Флейм, а рядом с Ионой и вовсе бы увяли. Но они были молоды и гибки, их бедра и животы дрожали в такт мелодии, что неслась все стремительней, от их тел веяло жаром, ванилью и сладким потом. А северяне уже шесть недель в походе…

Все это очень плохо. Нужно было вызвать купцов в полевой лагерь или в ратушу, где Эрвин разместил ставку. А здесь, в плавучем дворце, слишком роскошно и томно, вдобавок чересчур жарко натоплено. Спутники герцога в своих красно-черных одеждах смотрелись инородно, нелепо и хмуро. Пялили глаза на девиц – все трое, даже старый Лиллидей, – а Деймон к тому же прихлопывал и подмигивал. Северяне утирали лбы и облизывали губы – это, конечно, от жары, но выглядит так, будто от похоти… Скверно.

Эрвин потянулся за вином и совершенно случайно, залюбовавшись танцем, уронил сосуд на пол – прямо под босые ноги девушек. Глиняный кувшин разлетелся осколками, танцовщицы замерли.

– Ах, мне так неловко!.. – жестом, полным раскаянья, герцог прижал руки к груди. – Милейший Гобарт-Синталь, не велите девушкам продолжать танец, ведь это опасно! От всей души благодарю за чудесное зрелище.

Он отвесил поклон южанкам и вздохнул с облегчением. Гобарт-Синталь лишь на миг нахмурился, а затем широким жестом развел ладони:

– В Шиммери говорят: лучшая приправа к любому блюду – общество красивой девушки.

Легким кивком он подал знак, и танцовщицы скользнули к северянам, сели рядом с кайрами, поджав под себя ноги. Графу Лиллидею досталась самая хрупкая девушка, Деймону – самая горячая, Роберту – полногрудая. К самому Эрвину прильнули сразу две: темноволосая и рыжая. Одна, недолго думая, обняла его за шею, вторая нежно мурлыкнула:

– Какого кушанья подать милорду?..

Мысли Эрвина унеслись в сторону, весьма далекую от стратегических переговоров. Он укусил себя за язык и поискал на столе наименее романтичное блюдо.

– Вон там, слева, не овсянка ли?

– С изюмом и инжиром, милорд.

– Будь добра! Я так люблю овсянку…

Тем временем прислужница Гобарт-Синталя поднесла ему полное блюдо сладостей. Купец рассеяно поковырялся пятерней, бросил в рот кусочек чего-то, отер пальцы о спину девицы.

– Слава о подвигах вашей светлости опережает ход северного войска. Нет в Солтауне такого стола, за которым не говорилось бы о вас. Нет такого певца, кто не спел бы о вас песню.

– Полную проклятий, надо полагать?.. – уточнил Эрвин.

– О, нет, милорд! Ваша доблесть блистает, как рубин, а ваш ум яснее неба летним полднем! А как великодушно вы опекаете бедный люд Южного Пути! Не сыскать такого человека, кто не восхищался бы вами, словно самым дорогим алмазом в короне!

Эрвин только хмыкнул. Рыженькая поднесла ему кашу, темненькая погладила по шее. Пальцы были сухими и горячими.

– Молва не обходит и ваших храбрых полководцев: премудрого Снежного Графа и несокрушимого кайра Роберта. А пред бесстрашным кайром Деймоном трепещет любой враг, ибо Деймон Ориджин летает над полем боя, будто смерч…

Девица, опекавшая кузена, вкладывала ему в рот ягоды клубники. Бесстрашный Деймон норовил прихватить ее за палец, она шаловливо хихикала.

Эрвин попробовал кашу – сам, без посторонней помощи. Овсянка оказалась слишком сладкой, пальцы на шее – слишком теплыми. Он на минуту выпал из подлунного мира… встрепенулся, сказал рыжей:

– Будь так добра, передай красного перца…

Гобарт-Синталь сделал паузу, негоциант Аксинион влил свою струйку в поток велеречивости:

– Мудрость вашей светлости также не знает себе равных. Наши побратимы из порта Уиндли в один голос доносят: ваша светлость завели в городе самые умные и выгодные порядки. Торговля расцветает так, как и не снилось в прежние годы, а баснословные прибыли не заставят себя ждать.

Эрвин силился припомнить, какие этакие порядки завел он в Уиндли. Пальцы темненькой скользнули ему за ворот, и как-то все вылетело из головы. Рыжая подала специю, села у ног, игриво заглянула в глаза, теребя пальчиком собственный локон.

– Ваша светлость ест овсянку с перцем?..

– О, да! Это любимое блюдо северян, ты не знала?

Он щедро сдобрил кашу жгучей специей, сунул ложку в рот. В глотке полыхнул огонь, дыханье перехватило. Мысли мигом прояснились.

– Вкуснятина! Хочешь попробовать? Не стесняйся, отведай!

Эрвин набрал полную ложку и подал девушке. Подозревая опасность, но не предвидя подлинной мощи сего оружия, бедняга попробовала кашу. Слезы брызнули из глаз, рот жадно хватал воздух, личико налилось краской. Эрвин участливо подсказал:

– Вода вон там.

Рыжая исчезла с его колен.

– Любезный Гобарт-Синталь, – сказал герцог Ориджин, пользуясь минутой прояснения, -купцы города Уиндли так радовались моему приближению, что спешно набивали трюмы кораблей золотом, имуществом, детьми и женами, и готовились на всех парусах отплыть в Шиммери. Но войско маркиза слишком быстро сдалось, а мне попался слишком ретивый конь, и я въехал в город раньше, чем суда успели отчалить. В итоге купцы были обречены на радость знакомства со мною… Однако сюда, в Солтаун, я пришел не внезапно. У вас имелась целая неделя, чтобы покинуть город. Что порождает вопрос: почему вы остались?

– Душа болит от слов вашей светлости, – горько вздохнул Гобарт-Синталь. Птица на его плече перемялась с ноги на ногу и укоризненно крикнула: «ррр-иу!» – Мы предвкушали ваш приход и ждали с надеждой и затаенной радостью, как пустынный житель, что завидел над горизонтом тень грозовой тучи.

При этих словах он покосился на рыжую танцовщицу – та, забыв обо всем, жадно пила.

– Вам так тяжко живется под властью Лабелина?.. – полюбопытствовал Эрвин.

Все трое купцов отчаянно замахали руками:

– Ужасно!.. Невыносимо!.. Ночной кошмар! Ваша светлость, нет таких слов, что могли бы передать всю глубину! Мы изнываем и стонем, как старый ослик, из которого бедняк выжимает последние силы, чтобы возделать свое скудное поле… Как нищий мальчонка, что встретил грабителя и лишился последней жалкой звездочки… Как избитый пес, покинутый жестоким хозяином!

– И какими способами издевается над вами бессердечный Лабелин?..

– Он страшно притесняет нас, славных корабельщиков Второй Гильдии, всякий мало-мальски выгодный контракт выдирает из наших рук и отдает своим любимчикам – Грейсендам! Запрещает строить корабли где-либо, кроме собственных верфей его светлости, и ваша светлость не может представить, какие несусветные цены ломит его светлость! А налоги – ооо! Лучше бы Праматери лишили нас зрения и слуха, чтобы мы не могли видеть и слышать тех сумм, которые требует от нас его светлость! Но и тогда мы все равно ощущали бы тяжесть бремени, что пала на наши плечи, ибо оно неподъемно, как скала, рухнувшая на вишневое деревце!

Аксинион горько вздохнул и запил печаль полным кубком вина, Юс-Фейри закрыл лицо ладонями, Гобарт-Синталь схватил полную горсть зефира и принялся горестно жевать, а хохлатая птица крикнула в ужасной тоске: «Ии-рииии!»

Эрвин сказал с сочувствием:

– Боги, я даже не могу представить тех бедствий, что вы терпите… Не будь под рукою дворца, обильных яств и сладкого вина, так и вовсе впору повеситься. Пожалуй, только роскошь и утешает человека в столь трудном положении.

Темненькая тут же среагировала на нотку сарказма – проворковала на ухо герцогу, слегка касаясь губами:

– Налить тебе вина, мой господин?..

Отлично натаскана, – с уважением подумал Эрвин, – не хуже грея в своем деле.

– Меня порадовала бы чашечка кофе. Ты наполнишь мою душу счастьем, если принесешь его сама.

Девушка беззвучно исчезла, а Гобарт-Синталь ответил:

– Ваша светлость видит внешнее обличье и глубоко обманывается. Купец непременно должен показывать вид достатка и благоденствия, иначе не бывать ему успешным. Он не заслужит доверия и не сыщет покупателей, никому не будет нужен, словно безногий курьер или слепая швея. Вот и приходится нам, ваша светлость, последние монеты вкладывать в видимость…

– Да что последние!.. – воскликнул Юс-Фейри. – Последние монеты давно уж выпиты и съедены, а живем мы на то, что взято взаймы! Губим собственных наших детишек неподъемным грузом долгов!

Захватив ратушу, Эрвин велел Роберту тщательно изучить финансовые и налоговые архивы, выяснить подлинный уровень достатка здешних богачей. Сейчас герцог раздраженно покосился на кузена: бородатый кайр хлебал из кубка и щурился от удовольствия, когда девица почесывала ему загривок.

– Роберт… Роберт!.. – позвал Эрвин. Никакой реакции.

– Чего угодно милорду?.. – спросила рыжая. Она уже пришла в себя, хотя и сохраняла свекольный цвет лица.

– Вон тот мужчина… Вылей ему что-нибудь на голову.

Рыжая без колебаний схватила кувшин, Эрвин вовремя поймал ее за руку:

– Не нужно, садись. Мои кузены – мое проклятье, и нести мне его в одиночку…

Он пригубил вина. Конечно, напиток оказался сладким и чертовски хмельным. Эрвин тут же отдал кубок девушке.

– Мы замираем в ожидании ответа вашей светлости, – послышался голос Аксиниона.

– Ответа?.. – удивился герцог. – О чем?

– Будет ли спасение от наших бедствий? Ибо груз, что гнет нас к земле, чудовищен, а наши бедные плечи дряблы…

– Четвертина?.. – предположил Эрвин.

– О чем изволит говорит ваша светлость?

– Предполагаю, что герцог Лабелин берет налогом четвертину с ваших прибылей.

– Да где там!.. В благородстве своем ваша светлость даже не догадывается… Целую треть!

– Прекрасно! – Эрвин усмехнулся. – Значит, если я назначу четвертину, вы останетесь довольны.

Купцы на миг проглотили языки. Детская ловушка – а сработала. От неловкого замешательства их спасла темненькая: грациозно присев, подала кофе и прильнула к Эрвину как после месяцев разлуки.

– Ваша светлость, – собрался с мыслями Аксинион, – мы не хотели говорить о этом, ибо порочить словом первородного есть тяжкий грех… Но не можем сдержать в себе сию горькую правду. Герцог Лабелин взимал ужасающую подать ради нечестивой цели. Страшно даже сказать об этом вслух…

– Наберитесь же смелости, достойный муж!.. – подбодрил Эрвин.

– Герцог Лабелин скупал Священные Предметы.

– Что?..

Вот этого Эрвин не ждал. Если не ложь, конечно.

– Ваша светлость, не далее, как минувшим летом, его светлость приобрел Предмет под названием Светлая Сфера, заплатив за него неизвестному торговцу целых сорок тысяч эфесов.

Светлая Сфера?.. Что-то смутно знакомое, вспомнить бы… Но никак. Надо было лучше изучать достояния Домов. Аристократ, называется… Невежа!

– Это чудовищно, – искренне сказал Эрвин.

– И такое случалось не единожды! Доводилось ему и прежде заключать подобные сделки, от которых сами Праматери рыдали горючими слезами! Теперь ваша светлость понимает, для какой омерзительной цели герцог Лабелин грабил нас. Честному и достойному лорду не требуется брать с торговцев огромную подать, ибо он не станет тратить горы золота на черные дела.

– Четвертина, – сказал Эрвин, пробуя напиток. Здешний кофе ему действительно пришелся по нраву. Кофе и опытная чуткость темненькой. Мастерство всегда внушает уважение.

– Ваша светлость, мы нижайше и почтеннейше, со всем полноправным восторгом, обращенным к вашей персоне… надеялись на пятую часть.

– Всего лишь?..

– Изволите видеть, война лишает нас значительной доли прибылей. Из-за зверств, чинимых по приказу нечестивца Лабелина, люд голодает и беднеет, хлеб теперь идет на вес серебра, серебро – на вес золота, а золота и вовсе на сыщешь… Смилуйтесь, ваша светлость, снизойдите с высоты вашего полета до скромной участи полевых мышек, коими являемся мы в сравнении…

Девушка взяла двумя руками ладонь Эрвина и принялась бережно разминать. Как приятно-то! Вот черт…

– Война не продлится долго, а наш с вами договор сохранит силу.

– Ваша светлость, – вставил слово Юс-Фейри, – примите в учет такое рассуждение. Коли оставите нам больше дохода, то мы скорее закажем новые суда. Лишние корабли – лишний доход, а больше дохода – больше подати. Снизойдя до нашей просьбы, ваша светлость лишь в первый год потеряет часть прибыли, а далее, может статься, даже и выиграет!

– Ладно, – вздохнул Эрвин, – будь по-вашему. Пятая часть прибыли.

Темненькая поцеловала его шею. В награду?.. У них какая-то система знаков, или ей хватает ума следить за смыслом беседы?..

– Нижайше и покорнейше благодарим!.. – Гобарт-Синталь поклонился так низко, что птица забила крыльями, силясь удержаться на плече. – Мы не посмели бы просить большего, но зная о том, что щедрость и великодушие вашей светлости не имеют пределов…

– Что еще?

– Мы позволили себе надежду, что когда ваша светлость присоединит владения маркизов Грейсенд, то не окажет им никаких преференций перед нами. И, скажу со всей честностью, если с кого и взять четвертину подати, так это с Грейсендов! Даже и от трети они не обеднеют! Это богачи, каких не видел свет! Где ступают маркизы, там земля проминается под тяжестью золота и алмазов! Изволите видеть, минувшим летом маркизы Грейсенд даже вознамерились купить для своей дочери корону владычицы!..

– Наслышан, – усмехнулся Эрвин. – Не питаю ни малейшей симпатии к этому семейству и не собираюсь оказывать снисхождение.

Новый поощрительный поцелуй.

– А также, ваша светлость… Поймите, что в данном вопросе мы печемся не о себе, а о бедных трудягах – столярах и плотниках, что прозябают в нищенстве… Дайте нам милостивое позволение заказывать строительство кораблей не только на Первых верфях Солтауна, которые были вами захвачены, а также и на любых других…

– Милостиво позволяю, – кивнул Эрвин и прищурился от удовольствия.

– Ваша светлость, мы не знаем, как благодарить вас, ибо никаких слов не будет достаточно, чтобы выразить…

– Погодите, – прервал герцог. Лизнул перченой каши для освежения мыслей, поморщился, перевел дух. – У меня к вам также имеется милостивая просьба, которую вы, надеюсь, великодушно исполните. Я, изволите видеть, веду войну. И, подобно путнику в пустыне, скрестившему жала со скорпионом, надеюсь победить. Но моя казна бедствует, как сладкий стол, атакованный ордою детишек, и нуждается в деньгах, будто блохастый пес – в почесывании брюха. Одним словом, я прошу пятьдесят тысяч золотых эфесов. Сейчас.

Все замерло. Купцы окаменели, чуткая девица напряглась, птичка едва не грохнулась с плеча Гобарт-Синталя. Только юная танцовщица продолжала ворковать с графом Лиллидеем, и в наступившей тиши можно было даже разобрать слова.

Эрвин приподнял брови:

– Неужели я прошу слишком много? Разве для могучей Второй Морской Гильдии полсотни тысяч – запредельная сумма? Скорей поверю, что Звезда пропала с неба!

Купцы заговорили все хором, а птица зачирикала. Эрвин услышал вновь о согбенных трудягах и чьих-то голодных детишках, и о старом ослике, волокущем воз. Юс-Фейри даже обещал броситься в море с камнем на шее.

Эрвин сказал:

– Любезные купцы, позвольте изложить мои аргументы. Во-первых, вы правы, идет война. А это значит, что обыкновеннейшую пшеницу, завезенную из южных земель, вы станете продавать втридорога. Что и говорить о шиммерийских легких кольчугах, арбалетах, литлендских скакунах! Вы получите огромный доход – благодаря мне, развязавшему войну. Во-вторых, я отдам вам тридцать четыре корабля, изъятые у других купцов, выбравших бегство. Правда, потребую, чтобы дюжина судов была затоплена у входа в гавань. Фарватер должен стать настолько узким, что корабли смогут проходить его лишь по одному. Далее. Когда разобью Адриана – а вы верите, что я это сделаю, – флот Короны станет моим, и вы избавитесь от главного конкурента на Восточном море.

Герцог с удовольствием допил кофе.

– И напоследок, если все предыдущее вас не убедило. Я захватил Солтаун в сражении. Вы-то переждали в сторонке, но ополченский гарнизон имел неосторожность принять бой. Как следствие, корабли и золото, и все прочее, что осталось в стенах города, я по праву могу взять себе как военный трофей.

Купцы обменялись кислыми взглядами.

– Мы нижайше согласны со всеми доводами вашей светлости, но позвольте хотя бы обсудить сумму! Пускай бы речь шла о тридцати тысячах, тогда бы еще…

Эрвин с улыбкой покачал головой:

– Сперва я собирался требовать шестьдесят тысяч, а десять оставлял на торг. Но позже оценил мастерство, с коим вы затуманили головы моих спутников, избавив их от бремени трезвого рассудка. Мне пришлись по нраву кофе и темноволосая девушка. Потому я сразу скинул десять тысяч, без торга. Осталось полсотни тысяч золотых, господа. Немножко больше, чем один Священный Предмет.

* * *

На военной карте Южный Путь напоминал пробку в бутылочном горле. Плотно вогнан в пространство между морем и Дымной Далью, не дает Северу добраться до лакомого вина: Земель Короны. Отмеченное красным пунктиром войско Эрвина срезало верхнюю четверть затычки, но не ровно, а наискось. Вдоль побережья моря красная линия вонзилась глубоко в пробковую мякоть – аж до уровня Лабелина. Поверни сейчас строго на запад – и за неделю придешь в столицу герцогства. Центральная красная стрелка – корпус графа Майна – проделал лишь полпути до Лабелина и замер жирной точкой на берегу Мудрой Реки, где и оставил его Эрвин. А крайняя восточная стрелка прошла и того меньше, вонзилась в пробку всего на тридцать миль. Там она уперлась в преграду: неровный штрихованный овал, обозначивший город Дойл – третий по величине в Южном Пути.

Если бы к Дойлу пришел сам Эрвин, он, возможно, сумел бы убедить бургомистра и лорда. А может быть, мещане сами открыли бы ворота, прослышав о герцогском милосердии. Но восточным корпусом командовал генерал-полковник Стэтхем: безжалостный кайр, упрямый, как кувалда. Из той породы воинов, каких зовут северными волками. Первым делом Стэтхем пригрозил мещанам, что спалит город дотла, если они сейчас же не сдадутся. Северный волк и сам по себе внушал страх, а угроза утроила ужас. Мещане не рискнули сдаться в плен хищнику. Город заперся и окаменел.

Стэтхем видел за собой превосходство: он имел шесть тысяч воинов, гарнизон Дойла – всего семь сотен. Но кроме семисот опытных бойцов на стены города вышли пятнадцать тысяч мужиков: мастеровых, торговцев, конюхов, слуг… Стэтхем бросился на штурм – и откатился. Атаковал вторично – снова отпал, потеряв почти две сотни кайров. Честолюбие принуждало к новому штурму, ибо в это самое время неопытный Эрвин праздновал победу у Мудрой Реки. К счастью, Стэтхем не пошел на поводу у гордыни. В окрестностях Дойла имелась сосновая роща. Северяне вырубили ее под корень и соорудили сотню штурмовых машин. Войско встало осадным лагерем, камнеметы принялись день и ночь долбить по стенам. Но точность боя была невысока, стены Дойла – крепки, а метательные снаряды – мелки. Южный Путь – холмы, не горы; больших валунов тут не сыщешь. Горожане заделывали бреши в стенах почти с той же скоростью, с какой камнеметы их пробивали. Стэтхем испробовал и зажигательные снаряды – бочонки смолы. Но зажиточные горожане Дойла, как назло, покрывали свои дома глиняной черепицей, и смола просто сгорала на крыше, так и не вызвав пожара.

Миновал месяц прежде, чем Стэтхему улыбнулась удача. Путевцы ослабили бдительность, а северяне под пеленою дождя стянули камнеметы на один участок и несколькими залпами проломали изрядную брешь. Кайры хлынули в город. «Да будет известно милорду, – писал Стэтхем в нынешнем донесении, – что нижний город Дойла был захвачен в течение трех часов. Лишь половина мещан успела укрыться в верхнем городе, а прочие погибли либо взяты в плен. Потери славного войска вашей светлости составили всего семьдесят два кайра и двести десять греев».

С первого взгляда походило на описание победы. Однако Эрвина очень смущали два словечка: «нижний» и «половина». Он-то бывал в Дойле – заехал весною по пути из Фаунтерры в Первую Зиму, распил кувшин вина и сыграл партейку в стратемы с тамошним маркизом Джеремией. Маркиз, кстати, оказался неглупым пареньком, приятно было побеседовать… Но дело не в нем самом, а в его замке. Так называемый Верхний Дойл – это массивная крепость, вознесенная на двухсотфутовом холме. За стенами толщиною в четыре шага скрывается дворец маркиза, костел, кварталы знати, казармы, арсеналы, амбары. Это даже сложно назвать замком – скорее, город в городе. Людей – предостаточно, запасы продовольствия огромны, стены, сложенные с высотою холма, кажутся скалами. Эрвин тогда еще пошутил: «Я бы лучше отгрыз себе локоть, чем пытался штурмовать эту твердыню!» А маркиз в ответ хохотнул и хлопнул его по плечу: «Ты – мудрец, Ориджин! Зришь в корень». И вот теперь Стэтхем сообщает, что всего лишь половина жителей нижнего города – читай, тысяч семь-восемь боеспособных мужиков, – укрылась в Верхнем Дойле. Ну, и как, тьма сожри, генерал-полковник собирается взять такую крепость да с таким гарнизоном?!

Вдобавок, Стэтхем поставил себя в глупое положение своей клятвой – сжечь Дойл, если мещане не сдадутся. Вот он вошел в нижний город – пора зажигать костры, чтобы не прослыть бессильным пустомелей. Но домики черни дают хоть какое-то прикрытие на подступах к Верхнему Дойлу. Сожги их – и будешь наступать средь чистого поля, на радость стрелкам гарнизона. А они, стрелки-то, станут лупить с двойным усердием – теперь, полюбовавшись, как сгорают их дома…

Стэтхем завершал донесение мажорной нотой: «Клянусь, милорд, что железом, огнем и голодом я возьму Верхний Дойл до прихода зимы. Тылы станут безопасны, и ничто не сдержит вашего удара по нечестивцу Адриану!» Но Эрвин слабо верил в выполнимость клятвы. А если вдуматься, то даже боялся, что Стэтхем таки выполнит обещанное. Чтобы взять твердыню в столь краткие сроки, суровый полководец положит половину своего корпуса. Эрвин потеряет седьмую часть всего войска. А соотношение сил против имперских искровиков и без того траурное…

Заслышав эту мысль, тревога радостно встрепенулась. Эрвин рыкнул на нее:

– Даже не начинай!..

Красная линия фронта на карте смотрелась криво и болезненно – будто гнилой обломок зуба. Эрвин знал, а тревога знала и подавно: ему придется выбрать одно из двух зол. Либо…

– Ваша светлость, – доложил адъютант, – кузены Деймон и Роберт, граф Лиллидей, а также полковники Хортон и Блэкберри просят об аудиенции.

– Просите, – кивнул Эрвин, а про себя поразился: и что вам нужно – всем одновременно?

Полководцы вошли, с позволения герцога расселись. Красавчик Деймон почесал вишневый крест на груди – особый знак отличия, придуманный Эрвином. Заговорил весело, но с тенью принужденности:

– Кузен, как ты помнишь, мы вчера немного… эээ… заплутали в лабиринтах дипломатии. Ход твоих переговоров с купцами Солтауна был так причудлив, что мы с братом не поспели за стремительным полетом мысли. Только нам и осталось, что молча наслаждаться… твоим красноречием.

В иное время Эрвин улыбнулся бы удачной остроте, но сейчас почувствовал: Деймон пошутил намеренно, чтобы смягчить начало неприятной беседы.

– Благодарю, кузен… И что же?

– Ну, словом, мы не уследили за всеми нюансами, но одна штука и мне, и Роберту, и графу Лиллидею запомнилась ясно: ты отдал купцам корабли.

– Верно, так и было.

– Прости, кузен… а зачем ты это сделал?

Внезапно Эрвин понял: вопрос исходит не от Деймона. Уж кто-кто, а Деймон ни капли не робеет перед герцогом. Хотел бы спросить – пришел бы сам и сразу спросил. Исход переговоров взволновал других полководцев, а кузена лишь попросили начать беседу. Деймон молод, к тому же, любим Эрвином. По одной из этих двух причин герцог простит ему бестактный вопрос… Скверная хитрость. Нет, хитрость хороша, скверно то, что ближайшие люди сочли нужным применить ее.

– Я не чувствую нужды отчитываться, – колюче ответил Эрвин, – но раз уж вопрос задал именно ты, мой кузен и любимчик… У тех купцов, что не сдались, а пытались бежать, мы отняли всего тридцать четыре судна. Какой нам от них прок? А купцы извлекут из них доход, часть которого получим мы.

– Вы правы, милорд, – сказал Лиллидей, – тридцати кораблей мало.

– Потому, – добавил Деймон, – мы и ждали, что ты отберешь флот у этих трех толстосумов! Гобарт-Синталь, Аксинион и Юс-Фейри владеют в совокупности двумястами кораблей! Отчего ты их не реквизировал? Неужто вино и девичьи чары так повлияли на тебя?

– Ты же знаешь, Деймон, как я неравнодушен к вину, а к женскому очарованию – и подавно! Так что названная тобою причина, несомненно, главная… Но есть и вторая, помельче: я не взял купеческие корыта, поскольку мы – не купцы! Гобарт-Синталь с приятелями станут торговать и приносить налоги, а в наших руках торговые суда – что метла в деснице рыцаря.

– Постой-ка… – Деймон округлил глаза и озадаченно поскреб нагрудный знак. – Корабли, даже торговые, годятся для переброски войск. Двести тридцать судов – этого хватит на десять батальонов! Мы сможем высадиться прямо в Землях Короны!

Тут и у Эрвина брови поползли на лоб:

– Идти на Фаунтерру морским путем?..

– Конечно! Мы же для этого и брали порты!

– Мы брали порты, чтобы погрузить войско в корабли и поплыть в Земли Короны?..

– Для чего же еще?!

Кузены потрясенно глядели друг на друга. Полководцы хмурились, сбитые с толку.

– С чего вы это взяли? – спросил, наконец, Эрвин. – Я никогда не собирался идти морем! И никогда не говорил вам, что таков мой план.

– По правде, милорд, – хмуро заметил Блэкберри, – вы ничего не говорили о своих планах.

– И из моего молчания вы сделали вывод о морском походе? Тьма сожри, но это же страшная глупость! Мы – не моряки, а купеческие лохани – не военный флот. Нас встретят блестящие эскадры Адриана и потопят ко всем чертям!

Кузен Роберт ответил:

– Ты… эээ… как бы это сказать… поступил весьма странно, когда от Мудрой Реки пошел не к Лабелину, а к морю. А поскольку способа узнать твои сокровенные мысли у нас не было, – красноречивая пауза, – то мы и сделали выводы из самих твоих действий. На море – порты, в портах – корабли. Идем к морю – стало быть, за кораблями.

Эрвин ощутил закипающую злость.

– Мы захватили побережье потому, что наши деды и прадеды, и деды прадедов мечтали владеть этим побережьем! Пока войска путевцев стянуты к Лабелину, порты остались почти беззащитны. Ценою пары сотен солдат я взял то, чего два века добивались наши предки! Тьма сожри, даже тупоголовые купцы видят мудрость моего маневра, но мои собственные полководцы берутся критиковать!

Вот это ты очень хорошо сказал, – тихо ввернула тревога, – это их поставит на место.

Эрвин прикусил губу.

– Милорд, о критике речь не шла, – холодно сказал граф Лиллидей. – Мы с готовностью выполним любой ваш приказ. Однако мы были бы рады наперед узнать план кампании. Мы увидели бы в том знак вашего доверия.

Сам того не желая, Снежный Граф ударил ниже пояса. Дело не в доверии – дело в плане: Эрвин его не имел. Путеводная ниточка, которой он следовал, была слишком тонка и путана. Он чувствовал лишь направление и избегал тех путей, которые наверняка приведут к гибели. Но за каким поворотом дороги откроется шанс на победу – этого Эрвин пока не знал. И, что самое скверное, не имел права признаться в этом своим вассалам.

Он вздохнул, на миг зажмурился, чтобы восстановить равновесие.

– Милорды, огласить всю стратегию кампании я не могу, но не от недоверия, а лишь по той причине, что она будет видоизменяться сообразно действиям противника. Но скажу о плане ближайших действий: оставив в Солтауне гарнизон, мы выступим на запад и захватим город Дойл.

По тому, как напряженно все притихли, можно было подумать: Эрвин ляпнул несусветную глупость.

– Дойл, кузен?.. – уточнил Деймон. – Не Лабелин?

– Именно Дойл.

– Бывает… – буркнул Роберт, и Эрвину вновь захотелось опрокинуть ему на голову кувшин.

– Но почему? – вскричал красавчик. – Мы снова стоим на прямой дороге к Лабелину, как и тогда, на Мудрой Реке! Одна неделя марша – и столица Южного Пути в наших руках! Голубями можем затребовать подкреплений от Стэтхема и Майна, подойдем к Лабелину полным войском, да еще с теми лучниками, которых ты нанял! Освежуем Жирного Дельфина и забудем о нем, двинемся дальше на Фаунтерру!

Полководцы согласно кивали.

– Как же ты красноречив… – досадливо отметил Эрвин. – Милорды, я не оставлю у себя в тылу такой мощный замок, как Дойл. Вся военная наука восстает против этого.

– Ваш отец, милорд, поступил бы иначе, – сухо процедил Блэкберри.

Полковник горной стражи, старый и злобный пес лорда Десмонда, хорошо изучивший хозяйские повадки… Уж конечно отец действовал бы иначе, мне ли не знать! Но отец не нашел способа разбить Адриана. А я надеюсь найти.

– «Вопросы полководца» авторства моего лорда-отца, – сказал Эрвин. – Глава о крепостях и замках. Советую перечитать на досуге, милорды.

– Ваша светлость, – с неприятной снисходительной мягкостью пояснил Снежный Граф, – мы хорошо помним выдающийся труд лорда Десмонда. Но конкретная ситуация, сложившаяся на поле боя, порою дает возможности, не учтенные в книге, и требует отступить от общего правила. Хотя обычно неспешное продвижение и является выигрышным, но сейчас только решительный бросок дал бы нам шанс на успех.

– Единственный шанс, – хмуро добавил Блэкберри. – Лабелин собирает войска, Адриан собирает войска. Мы можем разбить их только по частям и только при внезапном ударе. Дадим врагу время – проиграем.

Нехотя, чуть слышно полковник прибавил:

– Милорд.

И вот весы: Эрвин буквально увидел их, ощутил массу грузов на каждой чашке. Слева: гордость лорда, надменная непогрешимость Ориджина. Мне нет нужды вас убеждать, вы просто выполните мою волю. Разожмете рты и скажете: «Да, милорд». На той же чашке – Джемис на болоте с мечом руке. Справа: все разумные аргументы за поход в Дойл, какие есть у Эрвина. Не много, но хотя бы три найдется. Выскажи их – и тебя перестанут считать высокомерным идиотом. Но тогда ты дашь им право спорить. Их пятеро, все старше и опытней, и все заодно. Они победят, ты поведешь войско в Лабелин. А этого делать нельзя: слишком громко кричит об этом тревога.

Эрвин пошел на компромисс и привел один аргумент:

– Как вы знаете, милорды, получено известие из Уэймара. Моя леди-сестра и ее муж сумели убедить Нортвудов встать на нашу сторону. Клыкастый Рыцарь выступит с войском нам на помощь. Дорога из графства Нортвуд пролегает как раз через Дойл. Не отобьем этот город – Клыкастый упрется в него и не дойдет до Лабелина.

– Так может быть, – пожал плечами Деймон, – оставим Клыкастому эту печаль? Если тебе так угодно взять Дойл, поручи это Нортвудам! А мы тем временем ударим по Лабелину.

Военачальники дружно кивнули.

– Это подорвет доверие Нортвудов, – возразил Эрвин.

Хотя главная причина была не в том. В чем именно – он не мог сказать словами. Просто сердце холодно сжималось при мысли о Лабелине. Неправильно атаковать сейчас, нельзя! Эрвин знал это так же, как звери чуют правильную дозу змей-травы.

– Кузен, – сказал Роберт, – есть еще одно известие, о котором ты пока не знаешь.

Эрвин вспылил:

– Разве не я первым получаю новости?!

– Ты дал мне и графу право читать письма, за исключением тех, что от леди Ионы и леди Софии. Вот мы и прочли. Пишет адъютант нашего представителя в Фаунтерре. Как помнишь, всех наших лордов-представителей схватила протекция, но этот парень – его прозвище Игла – сумел спастись. Он и сообщил об аресте представителей, а теперь докладывает следующее. Адриан выступил из Фаунтерры на юг, чтобы помочь Литлендам против Степного Огня. С Адрианом все южное крыло имперского войска – восемь искровых полков.

Эрвин переспросил, хотя отлично слышал.

Роберт подтвердил: восемь полков, все южное крыло. Адриан бросил главные силы на более опасного врага – дикого, вспыльчивого, непредсказуемого Степного Огня. Медлительный и неопытный Эрвин представился ему меньшим из рисков. Что ж, справедливо. Наверное…

– Можем ли мы верить этому Игле?

– Все прежние его сообщения подтвердились: роспуск Палаты, брак Серебрянного Лиса с Валери Грейсенд, арест представителей. Да и логика говорит в его пользу: Адриан должен был послать войска в Литленд – и он послал.

– А в Землях Короны остались?..

– Только шесть искровых полков под руководством Лиса Алексиса. И вряд ли он посмеет оставить Фаунтерру вовсе без искровой защиты, так что наибольшее войско, какое Корона вышлет против нас, это шесть полков – десять тысяч человек.

– За неделю мы в Лабелине, милорд, – отчеканил Блэкберри. – Оттуда рельсовая дорога. Еще неделя – и мы в Землях Короны, а против нас лишь шесть полков. Пускай искровых, но численное преимущество будет за нами. Впервые от начала войны.

Лиллидей присовокупил:

– Адриан сделал ставку на нашу нерешительность, ибо вы, милорд, очень успешно изображали это качество. Если теперь мы изменим стратегию, то обманем его план и нанесем поражение.

– Давай, кузен, сотрем их в порошок! – бодро бросил Деймон.

А что ты скажешь? – неслышно спросил Эрвин у тревоги.

Послушай их, – ответила альтесса, – иди на Лабелин. Сокруши, разбей, уничтожь. Одержи триумф!

Да?

Нет, дурачок, я смеюсь над тобой! Конечно, не иди. Это риск, жуткая опасность, тебя разобьют, как щенка. Пять полков приедут по рельсам и ударят, когда ты не ждешь. Ты слеп, ты беззащитен! Иди назад, встречай Нортвудов!

То есть на Дойл?

Нет, дорогой мой, о боги! Конечно, нет! Посомневайся еще, подумай, потяни время – ты столь чудесно это умеешь, так изящно! Выдумай какие-то еще переговоры, выпей вина, пообжимайся с девицами… Нет, я ни капли не ревную, о чем ты! Моя радость, ты все делаешь правильно! Помедли еще, заройся в сомнениях – это неминуемо приведет к победе!

Тьма, тьма! – Эрвин стиснул кулаки. – Я не могу так… от меня зависят двадцать тысяч жизней…

Да, да, вспомни об этом – поможет принять решение!

Мне нужен совет. Посоветуйте!

Они и советуют, милый. Да как старательно!..

Нет, не то, не так! Не стойте на своем, не давите, как бараны. Поймите меня. Услышьте мои сомнения. Примите всерьез, учтите в своих расчетах. В атаке на Лабелин я не вижу подвоха, и это пугает! Подвох должен быть! Поймите, что должен! Поймите, почему страшно бросаться в бой, когда путь чист!

Хочешь, чтобы услышали? Так скажи им! Скажи о сомнениях, и о страхе тоже.

Проклятая тьма!..

Вот именно. Лорд Ориджин не сомневается и не боится. Лорд Ориджин идет прямиком на врага и крушит! Давай, как весною, в отцовской светлице. Сделай, что должен. Разожми зубы, скажи: «Мы идем на Лабелин!»

Эрвин стукнул костяшками по столу – как раз по голубой Дымной Дали на карте. Поднял глаза к полководцам.

– Милорды, готовьтесь в поход. Завтра выступаем… на Дойл.

Колпак

14 октября 1774г. от Сошествия

Фаунтерра

Когда арестованных вывели, Менсон открыл глаза. Клочья черного тумана еще плавали в воздухе, оседали пеплом на лицах гвардейцев, министров, секретарей, на плечах и груди владыки. Но теперь было можно дышать, и Менсон жадно расправил легкие.

Он всеми силами сдерживал дыхание последние восемнадцать минут. Черный туман слишком плотно заполнял залу, и Менсон старался не впустить тьму в свое тело, потому жмурился и стискивал зубы. А до того, избегая взглядом женских лиц, рассматривал часы: бронзовый диск циферблата, оплетенный змеиными телами, будто венком. Так он и засек время: восемнадцать минут.

Хлопья сажи парили на свету, ложились мягко, будто черный снег. Комната казалась пепелищем, люди – скульптурами из угля. Когда кто-то начинал говорить, крупицы золы срывались с его губ и вспархивали облачком ото рта, как зимнее дыхание.

– Я займусь выявлением агентуры, ваше величество, – сказал Бэкфилд.

Вычурные слова, неуместные среди пожарища, повисли в воздухе и долго не касались ничьих ушей. Затем владыка ответил:

– Да, капитан…

Что осталось от черного тумана, собралось в воронку над головой императора. Угольная тьма вилась спиралью, напоминая стервятников над полем битвы. Воронка давила на плечи Адриана, и те опадали под тяжестью.

– Установлю связь между ними и мятежником Ориджином, – продолжил глава протекции.

– Связь… Связь очевидна…

В голосе императора подрагивал вопрос, его не замечал никто, кроме Менсона, потому ответа не было.

– Начну готовить материалы для суда, ваше величество. Состав преступления…

Последние слова глухо упали на пол, будто две головешки, стукнули эхом.

– …состав преступления: для матери – нарушение вассальной клятвы, заговор с целью захвата власти, убийство рыцаря, покушение на женоубийство; для дочери – мошенничество, соучастие в заговоре; для Минервы Стагфорт…

– Оставьте Минерву, – бросил владыка.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Письма в Клык Медведя и Уэймар… Нортвуды вызываются в суд…

– Будет сделано, ваше величество.

Воронка опустилась ниже и накрыла голову Адриана. Ему приходилось говорить сквозь сажу. Слова звучали тускло – с трудом пробивались сквозь тьму воронки, по пути уставали, теряли силу.

– Министр Виаль, бюджет кампании нужно пересмотреть. Не будет никаких поступлений от графства Нортвуд… и Шейланд. Рассчитывайте только на доходы с Земель Короны, Альмеры и Надежды.

– Да, ваше величество.

– Секретарь, сообщение «волной» для Галларда Альмера… Угроза вторжения через Дымную Даль. Усилить гарнизоны озерных портов, военные суда привести в боеготовность.

– Да, ваше величество.

– Еще… письмо Эрвину Ориджину.

Лицо секретаря превратилось в знак вопроса. Видимо, он не расслышал приказа сквозь пепельный туман.

– Ваше величество?..

– Письмо Эрвину Ориджину, мятежнику. Я хочу выкупить пленного. Любая цена, какую попросит мятежник. Пленный – Марк, Ворон Короны. Если он еще жив…

Адриан пошевелил рукой, отодвигая от себя невидимое нечто.

– Теперь все свободны…

Кто был в зале, потянулись к выходу – нехотя, медлительно, с чувством недосказанности. Адриан должен был приказать еще что-то. «Заговорщиков – в темницу, мятежников – на плаху. Подайте обед. И вычистите залу от чертовой сажи!..» Сажу не видел никто, кроме шута, но всякий чувствовал ее в своей глотке. За дверью все вздохнут легче.

Менсон остался – он давно отвык причислять себя к племени «все». Сидел верхом на пуфике у камина, глядел в потолок. По потолку ползали змеи. Роспись, выполненная по заказу покойной владычицы Ингрид, изображала руины дворца: обломки стен, поросшие плющом; упавшие колонны и дырявые амфоры; скульптуры, расколотые на части. Среди этого тленного великолепия роились змеи всех мастей. Смоляные вдовушки обвивали кубки, лакомились старым вином; пустынные песчанки струились по амфорам, заглядывали в дыры; зайцеедки облюбовали укромное местечко в зеленой тени плюща; гремучка теребила хрящеватым хвостом клавиши клавесина… Картина, пусть и населенная ядовитыми тварями, дышала покоем и благородством, манила взгляд. Аллегория становилась заметна лишь внимательному оку. Змейки движутся по фреске отнюдь не хаотично, как казалось в начале. Вот здесь, и там, и там вдовьи ленты объединяются в парочки, ведут светские беседы, приязненно улыбаясь друг другу, соприкасаясь хвостами – подруженьки. Две болотницы обмениваются приветствием – жеманно целуются, приподняв головки, высунув язычки: «Я так рада, душечка! И я, дорогуша!..» Зайцеедки завистливо глядят из тени на гремучку с клавесином и, конечно, шипят едва слышно: «Какое посмешище! Дешевка без слуха!..» А вот три ехидины, вдоволь налакавшись вина из амфоры, скалят зубки в поисках жертвы. Этим только попадись – так и сочатся ядом. Светлая кожа ехидин с пятнами темного золота – как родовые цвета Дома Альмера… А правит балом смертеносица – королева гадов. Распахнув клобук, изогнув горделиво спину, она восседает на обломке мраморной колонны. Глазки смертеносицы лукаво прищурены, на щечках проступают ямочки. Дюжина пестрых змеек у подножья колонны подобострастно взирает на королеву. Их тела щедро оплетены золотыми цепочками, алмазными колье… Фреска носит название «Дамский праздник».

Точнехонько под изображением закадычных подружек-болотниц тридцать две минуты назад стояли ее милость Сибил Нортвуд и леди Глория Нортвуд, тогда еще звавшаяся «ее высочеством Минервой». По приказу владыки первый секретарь вслух зачитал письмо: донесение бывшего агента протекции Итана, отправленное из Южного Пути. Опальный агент, голословные обвинения. Улики имелись в пансионе Елены-у-Озера и в Клыке Медведя – то есть там, куда не дотянуться Короне. Чтение письма было самой быстрой и надежной проверкой…

Леди Сибил Нортвуд сделала круглые глаза и расхохоталась:

– Что за нелепица, ваше величество!..

Графине потребовалась всего секунда, чтобы овладеть собой и исторгнуть из груди смех. Однако она опоздала: за миг неясности Глория превратилась в белое дрожащее тесто, будто из ее тела выдернули скелет. Потом черный дым затопил помещенье, и Менсон зажмурился.

Тридцатью двумя минутами спустя зала «Дамского праздника» опустела. Владыка встал с кресла, на миг прорвав воронку. Расстегнул пояс, Вечный Эфес шлепнулся на сиденье. Адриан прошел к окну, уперся ладонями в подоконник, коснулся лбом стекла. Пепел шлейфом потянулся за ним, ударил в стекло темной волной, облепил. Окно перед глазами Адриана покрылось сажей.

– Скажи мне, Менсон…

Пауза вышла такой длинной, что мыслям шута стало неуютно в тишине пожарища. Мысли сместились во двор и на три месяца назад, нащупали лодыжки леди Минервы Стагфорт. «У умных девиц всегда костлявые лодыжки! Ужасно, владыка, ужжжасссно…» Она еще спросила Адриана: «За что Менсон так любит вас?» И Менсон знал ответ, но промолчал, а владыка не знал, но ответил…

Окончилась пауза, слова ударились в стекло:

– Скажи мне, что я делаю не так?

Менсон задумался. Он видел то, что хотел сказать, но облечь в слова было трудно.

– Почему меня предают все, кому верю?.. Отчего люди – будто льдины на реке? Стоит опереться – и тут же рухнешь в воду… Из-за Эвергарда? Уж ты-то знаешь, чего мне стоило это решение. Это был лучший выход, хотя и против совести. Совесть – дивная роскошь, только бедняк может ее себе позволить…

Адриан отпрянул от окна, оставив прозрачное пятно на задымленном стекле.

– Я не ищу утешения, а пытаюсь понять. Сибил Нортвуд плела свою интригу еще до Эвергарда, как и Айден Альмера – свою. И Ориджины предали раньше, чем пал Эвергард. И Виттор Шейланд на летнем балу мог бы заметить подмену – но не заметил… И я думаю: что же делаю неправильно? Что со мною не так, в чем изъян? Отчего люди предпочитают рискнуть головой, чем пойти за мною?

Менсон видел ответ на внутренней поверхности своих век. Видел крестьянина, что тащит тяжеленную телегу, впрягшись вместо лошаденки.

– Тяжесть!.. – проскрипел шут. – Очень тяжело…

– Ты прав, тяжело. Чем дальше – тем хуже. Мне все труднее верить, что я прав, а все ошибаются.

Менсон яростно помотал головой, зазвенели бубенцы. Злился на свой язык, что не в состоянии выдавить верные слова.

– Не трррудно, а тяжело!.. Вес. Масса. Гррруз. Инеррррция!

Адриан, кажется, не понял ответа. Сказал, выдыхая хлопья сажи:

– Галлард со мною ради власти, Фарвей – из страха, Лабелин и Литленд – из-за общих врагов, Шиммери – в стороне. Остальные – против меня. Есть ли кто-то, кто идет за мною по вере? Пытаюсь говорить с людьми, зову, убеждаю… А вижу волов: упираются, выставив рога, и не двинутся с места, пока не набросишь петлю на шею и не потянешь…

– Вот! – победно вскрикнул Менсон и подпрыгнул от радости. Нужное слово!.. – Сильнее тянешь – сильней упирается. Пррротиводействие.

– Я взял слишком быстро и круто? Нужно было плавно – ты об этом? Но тьма!.. Впереди всего полвека, даже меньше. Лет тридцать еще мне отпущено. Что я успею за тридцать лет, если стану медлить? Если буду двигаться со скоростью волов?! Мне нужны люди, Менсон, не волы! Ищу людей… С людьми можно говорить, спорить, их можно убедить. Но легче проложить тысячу миль рельсовой дороги, чем убедить одного-единственного лорда! Никаких слов, никаких аргументов, работают лишь страх и золото. Гнать кнутом, манить овсом – только так.

– Они… не виноваты… – проскрипел Менсон. – Разум… разум – он…

Долго искал эпитета, но так и не нашел. Взамен грохнул каблуком о паркетный пол. Разум неподатлив, как дерево, – это он пытался сказать. Мысль инертна, ходит привычным путем изо дня в день, и легче изменить русло реки, чем перенаправить течение мысли. Менсон прекрасно знал это на собственном опыте: сколько ни пытался он управлять своими мыслями, они все равно текли прежним путем. Порою хотелось разбить череп о стену, взять их в руки и силой повернуть.

– Разум не властен над собой, – понял Адриан. – В этом беда. И моя – тоже. Лорды страшатся прогресса… А я боюсь предательства. Не умею не бояться. «Лучше поверить врагу, чем обвинить друга» – так говорят мудрецы… К сожалению, не обо мне.

– Ворррон?.. – спросил Менсон и пару раз взмахнул руками.

– Марк проморгал мятеж Ориджинов. Да, его вина. Но остальное… Не верьте ее высочеству – в точку. Сибил плетет интригу – и это в точку. Фальшивая ленная грамота для провокации войны – и тут как в воду глядел. Литленды хотят броды через Холливел. Некто – возможно, Ориджин – подделывает грамоту, от моего имени дарует Литлендам броды. И они берут, не задумываясь, ибо очень хотят. Тогда западники кидаются в бой: Литленды посягнули на общие земли, а злодей-император их прикрывает… Все в точности, как он сказал. Вот только я не поверил.

– Марк жив, – сказал шут.

– Откуда знаешь?

Он понятия не имел, откуда, и вместо ответа трижды каркнул.

– А Минерва жива?

Этого Менсон не видел. Промолчал, закусив кончик бороды. Адриан тоже умолк. Опустился в кресло, потеребил Вечный Эфес, на палец выпустил из ножен, рассеянным движением вогнал обратно. Клинок издал сухой щелчок. Менсон догадывался, о чем молчит владыка: о смехе. И о сослагательном наклонении – что было бы, если… И об умных девицах. Сам же Менсон молчал об одиночестве. Никто не поймет друг друга лучше, чем два одиноких человека.

– Я пошлю людей в монастырь Ульяны, – сказал Адриан. – И ее там не будет, верно? Она в Первой Зиме или Уэймаре. Ориджин сделает ее знаменем мятежа: тиран должен отречься от власти в пользу невинной монашки-ульянинки… Думаешь, Менсон, я могу ей верить?

– Дррружны!.. – рявкнул Менсон.

– Вопреки опыту и здравому смыслу?..

– Умная девица. Все любят умных девиц!..

Дымный вихрь над головой императора как будто начал редеть. Адриан потянул цепочку на шее, вынул из-за пазухи медальон. Не глядя, потер в ладони, слабо усмехнулся.

Немногие – но Менсон в их числе – видели медальон владыки вблизи. Стеклянный стерженек со стальными колечками на обоих концах – будто крохотная прозрачная ось в ступицах. Изящное и простенькое украшение – не к лицу императору. Но поднеся ось к зрачкам, увидишь чудо. За стеклом появится фигурка женщины. Не плоская, как в обычных медальонах, а объемная, выпуклая, живая – будто не картинка, а настоящий, живой человек, видимый в подзорную трубу. Поворачивая стерженек, можно приблизить женщину или отдалить. Можно добиться того, что ее лицо увеличится и заполнит все поле зрения. Менсон не знал эту даму. То была не покойная владычица Ингрид, и не одна из сестер Адриана, погибших еще в раннем детстве, и не кто-то из придворных леди, что так старательно добивались роли фаворитки… Можно было счесть ее Праматерью – черты женщины были слишком совершенны для смертной. Вот только ни на кого из Праматерей она не походила.

Менсон никогда не спрашивал владыку о медальоне. Не от робости, но потому, что не находил достойного вопроса. Женщина давно мертва – это Менсон понимал и сам. А остальное было слишком мелко, чтобы спрашивать.

Адриан держал стерженек двумя руками, и нечто перетекало в его ладони. Нечто такое, от чего черный туман собирался каплями и падал на пол, а в воздухе все яснее пахло грозовой свежестью.

– Благодарю тебя, – сказал император. Не мертвой женщине – шуту.

И тут громыхнул стук в дверь. Адриан уронил медальон под рубаху, опоясался Эфесом.

– Войдите.

– Ваше величество, – сказал с порога лазурный воин, – генерал Алексис Смайл с женою просят аудиенции.

– Я приму их.

Серебряный Лис вошел, сверкая парадным мундиром и дорогим эфесом шпаги. Суровое лицо в окантовке седых бакенбард излучало благородство. Менсон отвернулся и сплюнул набок. Генерал – хороший вояка, но Менсон не любил его. Генерал слишком серьезен. Когда-то и Менсон был военачальником, командовал корпусом морской пехоты. Он мало что помнил о тех временах, но одно знал наверняка: он не стеснялся показывать улыбку. Что за жизнь без смеха, кому она нужна?.. Разучился улыбаться гораздо позже – когда стал шутом.

Вместе с Лисом вошла молодая маркиза Валери. Еще недавно она пела о своей любви к Адриану, на потеху всего двора. Адриан нарек невестой Минерву Стагфорт, а руки Валери попросил Серебряный Лис. Лучший полководец Короны, владетель стратегически важных островов… Грейсенды сочли его достойным утешительным призом и приняли контракт. А Валери, как подобает благонравной леди, сумела принять и полюбить. Рассмотрела в генерале достоинства, каких не находила в Адриане: Лис был влюблен в нее, а, кроме того, страшен и суров лицом, несчастен и нуждался в заботе. Валери рода Софьи Величавой… Янмэйцы рождены править, агатовцы – сражаться, дело жизни софиевцев – опекать.

Валери держала мужа под руку и несла себя с королевским достоинством. Адриан не должен заметить и тени ее былых чувств, ведь теперь вся она, без остатка, посвящена супругу. Это казалось ей столь важным делом, что Менсон не сдержал смешок. Генерал покосился на шута. Тогда Менсон извлек из кармана пузырек, открыл и глотнул. Серебряный Лис скривился в презрительной гримасе и отвернулся.

Правда состояла в том, что пузырек был наполнен водой. Семь лет назад пришел тот день, когда снадобье перестало оказывать действие. Когда-то Менсону становилось хорошо от эхиоты, потом – плохо без нее, потом – плохо все время, но без настойки вообще не жизнь. Потом он позабыл, каково это – не принимать настойку, и потому пил бездумно и механично, как дышал. И, продолжая подобие, начинал задыхаться, если пропускал время эхиоты. А потом все выровнялось. Час до глотка ничем не отличался от часа после. Менсон осознал это, когда кто-то пошутил над ним и подменил эхиоту вином, сходным по вкусу. Разницы не было. Снадобье выжгло в нем все, что могло гореть, и утратило силу. С тех пор он носил при себе пузырек воды – без пузырька было все же как-то неспокойно. А когда хотел стать незаметным, просто выдергивал пробку и делал глоток.

– Ваше величество, мы пришли с просьбой, – поклонившись, изрек генерал.

– Я к вашим услугам, – кивнул император.

– Войска Ориджина разоряют Южный Путь. Эти нелюди убивают крестьян и сжигают села. Отбирают все припасы, обрекая простой люд на голодную смерть. Ориджин оставляет по себе бесплодную пустыню! Южный Путь страшно бедствует и молит ваше величество уничтожить преступника.

Алексис едва сдерживал гнев, на щеках играли желваки. Валери одарила его взглядом, полным любви и гордости, огладила плечо мужа.

– Насколько мне известно, – повел бровью владыка, – ваши сведения неверны. Лорды Южного Пути применяют стратегию измора и сами сжигают свои деревни.

– Ваше величество!.. – вспыхнула Валери. Адриан продолжил, игнорируя ее:

– Мятежник, напротив, показывает странное великодушие. Известны случаи, когда он на свои средства закупал продовольствие для крестьян-путевцев.

– Ваше величество, мы не верим своим ушам!.. Как вы можете говорить так о предателе, мерзавце, гнусном злодее?

Пылкая реплика, конечно, вырвалась из уст маркизы, но император, как и прежде, смотрел только на генерала.

– Я не умаляю преступлений Эрвина, но предпочитаю видеть правдивую картину. А правда в том, что путевская чернь имеет причины любить мятежника и ненавидеть собственных лордов.

– Тем более, ваше величество, мы должны уничтожить его скорее! Он осваивает земли и укрепляется. Захватывает замки, накапливает припасы, располагает к себе чернь. Он вступил в порт Уиндли, а значит, получил в свои руки корабли. Север Южного Пути становится частью герцогства Ориджин. Мы не можем этого допустить!

– Мы?.. – уточнил император. – Не можем?..

– Виноват, ваше величество. Я имел в виду, будет неблагоразумно позволить мятежнику расширять свою базу снабжения. Он обретает стойкость и простор для маневра. Нужно воспрепятствовать этому.

– И ваше предложение, генерал?..

– Разрешите мне немедленно выступить против мятежника силами семи полков северного корпуса! Клянусь, за один месяц я раздавлю Ориджина и освобожу Южный Путь.

– Как прикажете поступить с кочевниками, вторгшимися в Литленд?

– Ваше величество поведет против них восемь полков южного корпуса и без труда сокрушит западников!

Смело. Даже девушка и даже шут поняли, насколько смело. Большую часть войска генерал предлагает владыке против разрозненных лошадников, а сам с меньшими силами пойдет на кайров. От гордости Валери стала на голову выше. Глянула на Адриана снизу вверх, но – сверху вниз.

– Ваше величество, как истинный рыцарь, мой муж не может спокойно смотреть на творимое беззаконие! Рыцарь приносит клятву защищать слабых. Дайте ему возможность сдержать слово!

– Леди Грейсенд, – сказал император, – будьте добры, оставьте нас наедине.

На нее опрокинулось ведро воды. Волосы обвисли липкой паклей, под ногами лужа. Вид столь жалкий, что Адриан добавил мягче:

– Девушке не место на военном совете. Это мужское дело.

– Да, ваше величество…

Валери побрела к выходу, оставляя мокрые следы. Генерал горестно глядел вслед. Когда она вышла, владыка спросил:

– Итак, Алексис, вы передумали? Третьего дня на совещании ряд полководцев высказали мнение, что выгодней сразиться с мятежником южнее Лабелина, а не севернее. Севернее города местность пересечена, богата холмами, озерами, речушками. А мятежник с его кавалерией маневреннее нас, и без труда навяжет битву в невыгодной нам позиции. В случае поражения, Ориджин легко сбежит в холмы, а мы не сможем перезарядить оружие, поскольку на севере нет искровых цехов. Было решено принять бой южнее Лабелина, вы поддержали решение. Что изменилось?

– Ваше величество, поступили тревожные известия…

– Какие?

– Мятежник идет вдоль побережья, захватывая мелкие порты. Приближается к Солтауну. Солтаун не имеет ни войска, ни укреплений, и быстро падет.

– И что же?

Генерал метнулся глазами к потолку. Ехидина в цветах Альмеры подмигнула ему.

– Мятежник получит в свое распоряжение корабли…

– Которые не помогут ему, так как море контролируем мы. Еще соображения?

– Он захватывает замки, расставляет свои гарнизоны. Нанимает вольных лучников, закупает в оружейных цехах арбалеты. Ориджин укрепляется в Южном Пути…

– Это не имеет никакого значения. Как только мы разобьем главное войско, гарнизоны будут обречены.

– Но он…

Генерал запнулся.

– Ваша леди-жена покинула совещание, – отметил император. – Это дает вам, генерал, ценную возможность: размышлять непредвзято. Если мятежник возьмет Солтаун и дальше пойдет вдоль берега, то подступит к владениям Грейсендов. Именно это встревожило леди Валери, а следом за нею и вас?

– Простите, ваше величество…

– Хорошо. А теперь хочу слышать только ваш голос, не леди Валери. Непредвзято и трезво, без «нелюдей» и «гнусных злодеев». Чем занят наш враг? Как он ведет войну?

– Медленно. От Мудрой Реки он мог двинуться прямо на Лабелин и за неделю взять город. Но не сделал этого, а свернул к морю.

– Почему?

– Эрвин воюет так, как сказано в учебнике, ваше величество. Осваивает захваченные земли, налаживает снабжение, отсекает угрозу с моря, заслуживает лояльность покоренного народа. Мы с Ва… я изучил «Вопросы полководца» – книгу Десмонда Ориджина. Сын выполняет все то, что предписывал отец. От буквы до буквы.

– Зачем?

– Я полагаю, ваше величество, Ориджин просто не умеет воевать иначе. Он не бывал в боях, не командовал людьми, весь его опыт – чтение книг. Потому делает то, что сказано в книге. Мудрая Река доказывает это. Мятежник имел прекрасную возможность разбить герцога Лабелина прежде, чем тот соберет войска. Любой опытный полководец использовал бы этот шанс… но не Ориджин. В угоду книге он ушел к морю – и упустил время.

Адриан рассеянно погладил рукоять Вечного Эфеса, кивнул генералу на соседнее кресло:

– Присядьте, Алексис… И скажите вот что. Мы считаем Эрвина зеленым юнцом. Вероятно, мы правы. Но если допустить хоть на минуту, что мы ошибаемся, а он умнее, чем показывает… Каков тогда смысл его действий? Почему он тянет время, почему не рвется на юг?

– Если допустить… Мне сложно поверить, ваше величество! Ориджин только и делал, что плясал на балах и путался с барышнями! Ни одной войны, ни одного боя, ни одних маневров…

– Но все же, генерал? Будь на его месте вы – чего бы вы добивались?

– Пытался бы выманить искровую пехоту в холмы на севере герцогства. Поставил бы ловушку. Разместил бы на холмах лучников и арбалетчиков, расстреливал бы искровиков с расстояния, используя реку или озеро как прикрытие.

– Тогда почему вы так рветесь в капкан?

Генерал решительно мотнул головой, даже на миг прикрыл глаза.

– Не верю, ваше величество. Мятежник не так хитер, чтобы построить ловушку. А если и сможет, то я распознаю капкан и избегу его. Я разобью Ориджина, вне всяких сомнений! Это всего лишь…

Адриан щелкнул пальцами – сухой звук кнута.

– Это всего лишь Ориджин, генерал! Каким бы ни был юнцом, повесой, интриганом, неженкой – он по-прежнему Ориджин! Если в детстве отец брал его на руки, то лишь для того, чтобы сын лучше рассмотрел турнир. Когда матушка читала ему на ночь, он слушал о победах своих предков. Если встревал в беседу взрослых – то была беседа о войне, если брал с полки книгу – то была книга о стратегии. Когда строил детский замок из кубиков, отец говорил: «Здесь и здесь у тебя слабые места», а когда расставлял на столе оловянных солдатиков, то слышал: «Плохой порядок, не выдержит удара конницы». Вы всерьез думаете, Алексис, что этот человек не умеет воевать?

Генерал хмуро свел брови:

– Он слабее нас, ваше величество.

– Сейчас – слабее. Но если мы хоть раз ошибемся, он не даст нам шанса исправить ошибку.

Серебряный Лис вздохнул и поднялся:

– Я понял, ваше величество. Но без нашей помощи Лабелин, скорее всего, падет. Это огромный город, полный людей. Не все из них так ненавидят Ориджина, как нам бы хотелось. Мятежник пополнит армию тысячами бойцов, а если перезимует в Лабелине, то еще и успеет натренировать их. Стоит ли медлить, владыка?

Вот тут Менсон почувствовал, что пришло время сказать. Слова теснились в нем уже давно, от самого начала совещания, распирали грудь и ползли комком вверх по горлу. Странные слова, он не вполне понимал их смысл, но точно знал, что смысл есть. Слова были терпкими и острыми, как горячее вино с перцем. Они имели вкус смысла.

– Туда и обррратно, владыка! – выкрикнул Менсон.

Генерал нахмурился, будто только заметил шута. Император потер бородку.

– Туда и обратно, Менсон?

– Туда и обррратно! Пойти туда – пойти назад!

– Пойти туда, а потом назад?.. – в глазах Адриана заплясали огоньки. Теперь и он ощутил острый вкус слов.

– Да, владыка!

– Хорошо, прекрасно! Понадобятся корабли и дополнительные войска. Лучше прочих подойдут шиммерийцы. Я отправлю леди Катрин…

Генерал Алексис удивленно взирал на владыку, пытаясь успеть за ходом мысли.

– Ваше величество, в чем состоит план?

– Я сделаю вам свадебный подарок, генерал, – император улыбнулся военачальнику. – Подарок придется вам по душе, и леди Валери останется довольна. А Эрвин Ориджин… он будет в полном восторге!

Перо

Конец сентября – начало октября 1774г. от Сошествия

Море Льдов

– Поручение для кайра Лиллидея!

Услыхав издали свое имя, Джемис перегнулся через фальшборт и глянул вниз, на причал. Среди суматохи, какая всегда предшествует отбытию судна, островком покоя маячили четверо. Они сразу бросались в глаза из-за своей неподвижности. Странная компания: трое знатных кайров из гарнизона Первой Зимы: Гленн, Кальвер и Доркс, а с ними – мещанин в сером плаще. Этот, последний, мог бы являться греем кого-то из троицы, однако был, как для грея, слишком тощ и неказист, и отчего-то безоружен. Не был он и герцогским курьером, прибывшим в сопровождении воинского эскорта: с поручением для Джемиса лорд Эрвин наверняка послал бы человека, которого Джемис знает в лицо.

Меж тем кайр Гленн повторил свое воззвание:

– Поручение для кайра Лиллидея!

Один из матросов, что катили на борт бочонки воды, указал кивком головы:

– Там он, на баке.

Джемис не стал говорить сверху вниз – это было бы оскорбительно для визитеров. Пробившись сквозь погрузочный хаос, сошел по трапу и отсалютовал.

– Здравья вам, кайры.

Они ответили на приветствие, и Гленн сообщил:

– Имеем для вас послание, кайр Джемис.

– Что приказывает его светлость?

– Не герцог, – ответил Гленн, – и не приказывает. Мы привезли из Первой Зимы просьбу от великого лорда Десмонда.

Кайр Джемис прежде не жаловался на глухоту, однако тут счел нужным переспросить:

– От великого лорда Десмонда Ориджина, отца герцога?

– Так точно.

– И с каких же пор великий Десмонд просит своих вассалов вместо того, чтобы приказать? Уж не оговорились ли вы, кайр Гленн?

– Лорд Десмонд теперь вам не сюзерен и не может требовать.

– Однако он – величайший воин Севера и отец моего лорда. Он знает, что я без сомнений выполню любой его приказ! Если только… – внезапная догадка посетила Джемиса и заставила нахмурить брови. – Если только приказ лорда Десмонда не идет вразрез с приказом его сына. Уж не об этом ли речь?

Гленн вынул конверт и протянул Джемису:

– Прочтите, кайр.

– Скажите на словах, кайр Гленн, если не желаете меня оскорбить.

– Не примите за неуважение, кайр Джемис, но лучше вам прочесть. Хочу, чтобы просьба была вами правильно понята.

– Стало быть, это такая просьба, которую можно понять неправильно?

Джемис взвесил письмо на ладони с явным желанием порвать его. Гленн сказал:

– Если в двух словах, кайр Джемис, то лорд-отец просит вас взять в путешествие попутчика.

– А если в трех словах? Где подвох, кайр Гленн?

Четвертый визитер – тот, похожий на мещанина, – выступил вперед.

– Позвольте мне внести ясность, кайр Джемис.

– Имя?

– Марк Фрида Стенли.

– Чернь?! Кто позволил тебе говорить?

Мещанин нагло ухмыльнулся:

– Великий лорд Десмонд, лучший воин Севера. Видите ли, он определил меня вам в спутники.

Трое кайров кивками подтвердили его слова. Джемис спросил:

– И зачем ты мне?

– Абсолютно незачем. Я буду выполнять задание, которое поручил мне милорд. Вам, кайр, я ничем не помогу, а напротив, послужу обузой и источником раздражения, ведь вам придется приглядывать, чтобы я не сбежал. По правде, я вам сочувствую и даже готов попросить прощения.

Джемис в паре емких фраз поблагодарил Марка за сочувствие, а после добавил:

– Приказ дан тебе, так что дело твое. Хочешь плыть – плыви, хочешь бежать – беги. Нянькой я тебе не буду.

– Не все так просто, кайр Джемис, – вмешался Гленн. – Видимо, вы не поняли, кто этот человек. Его нельзя отпустить, ибо он – пленник герцога. Его прозвище – Ворон Короны.

И тут Джемис вновь подумал, что слух его подводит.

– Ворон Короны?

– Так точно.

– Тот самый, которого прислали отравить герцога Эрвина?!

– Тот самый.

Джемис выхватил меч. Эхом лязгнули клинки Гленна и Доркса, скрещенной сталью заслонили Ворона.

– Тьма вас сожри, Джемис! – процедил Гленн. – Я не меньше вас презираю эту тварь. Но герцог Эрвин приказал сохранить Марка живым, а лорд Десмонд просит взять его на борт судна. Вы, черт возьми, хотите ослушаться сразу двух Ориджинов?

Джемис опустил клинок и, наконец, вскрыл конверт. Быстро проглядел письмо.

– На печати герб Ориджинов. Но я хорошо знаю почерк милорда – писал не он.

– Конечно, черт! Милорд хворает, он не смог бы и слова написать! Это рука герцогини.

– Ее почерк мне незнаком. Откуда мне знать, что это действительно просьба милорда, а не чья-то гнусная выходка?

Марк сказал:

– Чтобы вы не сомневались в этом, лорд Десмонд просил передать. Когда вы вернулись из эксплорады вдвоем с Эрвином…

– Герцогом Эрвином! – рявкнул Джемис.

– Тогда еще просто Эрвином, – не моргнув глазом, отрезал Марк. – После эксплорады лорд Десмонд сказал вам наедине такие слова.

Он приблизился к Джемису, невзирая на клинок, лезвие которого уперлось в грудь Марку, и произнес фразу шепотом, неслышно для остальных кайров. Джемису потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с удивлением. Затем он убрал меч.

– Я выполню просьбу милорда и возьму тебя. Сделаю все, от меня зависящее, чтобы ты остался жив и выполнил поручение, в чем бы оно ни состояло. Мне противен твой вид и голос, так что я не стану говорить с тобой без крайней нужды. Но уж если заговорю, то считай, что к тебе обращается лорд, Праотец и бог в одном лице. Ясно?

– Ни тени сомнений, кайр Джемис.

– На борт.

* * *

Сказать, что Ворон Короны не любил корабли, – не сказать ничего. В тех краях, где он родился и вырос, самым глубоким водоемом был колодец, самой широкой водной преградой – лужа на Подвальной улице. Плавал Марк с грехом пополам. К земной тверди относился сообразно ее названию: как к тверди. Земля – незыблемая опора. Такою ее создали боги, и поступили мудро.

А вот палуба корабля – порождение Темного Идо, инструмент пыток, источник изощренных и долгих мучений. Она издает массу устрашающих звуков: скрипит, тихо постанывает, исторгает из недр себя гулкий стук или плеск. Она дышит, пошатываясь из стороны в сторону, вздымаясь и опадая, словно грудь чудовища. Порою негодует и становится на дыбы, норовя скинуть тебя в бездну, а то пускается в пляс, швыряет человечков из стороны в сторону и лупит о стены, как прилежная служанка – перину.

Кто-то мог бы возразить на это словами о морской романтике, бескрайнем просторе, чувстве свободы, свежем бризе, наполняющем паруса… Марк рассмеялся бы в лицо сему наивному глупцу. Простор и свобода – это вы, сударь, о темной клетушке в трюме, набитой людьми, будто бочка – сельдью? Романтика, сударь, – это когда ветруган, щедро сдобренный солеными брызгами, вымораживает вам все внутренности вплоть до костного мозга? А свежим воздухом вы изволите звать аромат плесени, жевательного табака, солонины и мужского пота? Этот ядреный запах так крепко прилипает к шхуне, что, кажется, сожги посудину дотла – он и то останется!

Стоит добавить сюда вечную темень в корабельном брюхе и проклятую тесноту: поднимешь голову – ушибешься, сделаешь шаг – налетишь на кого-нибудь. Названный выше романтик мог намекнуть, что в темнице Первой Зимы приходилось похуже… Марк не был согласен. В подземной камере он содержался один; в трюме шхуны такое же пространство делили с ним еще двое греев кайра Джемиса. В камере его кормили; на шхуне, чтобы поесть, требовалось идти куда-то, а затем идти назад и дорогою пытаться удержать пищу в желудке, бунтующем от качки. Наконец, темнице (мое почтение леди Ионе) присуще некое благородство. В своих страданиях узник может найти повод проявить мужество, стойкость, силу духа. На корабле… какое тут мужество, если малец-юнга держится в сто раз лучше тебя? Как тут гордиться силой духа, когда тебя тошнит все свободное ото сна время, передвигаешься ты на четвереньках, а цветом лица не отличаешься от трупа?!

С другой стороны, вполне можно сказать, что Марк коротал время. Если бы описывал свое путешествие какой-нибудь столичной барышне, то выразился бы именно так: «Миледи, я кое-как скоротал время, пока мы шли от Беломорья в Спот…» Когда он заново научился есть и ходить прямо, как подобает человеческому существу, исполнился гордости от своих успехов и смог подумать о чем-то еще – судно уже стояло на якоре у крохотного поселка по ту сторону Кристальных Гор.

Кто-то – кажется, Потомок – сказал ему:

– Слетал бы ты на берег, Ворон. Все наши там развлекаются, ну, кроме вахтенных.

– Благодарю, мой друг, – ответил Марк. – Я потратил столько усилий, чтобы привыкнуть к морской жизни… Сойду на берег – все пойдет насмарку.

– Тогда давай с нами в кости.

Марк осмелел достаточно, чтобы попытаться получить от жизни удовольствие, и согласился. За столом, роль которого играла бочка эля, собрались трое вахтенных: пара матросов и грей Джон-Джон. Когда Марк с Потомком присоединились к ним, вахтенные загоготали:

– Хе-хе, никак черный птах вернулся к жизни! Где только кайр Джемис тебя взял, такого чахлого?..

А Джон-Джон огрел его по спине:

– Ты мне агатку выиграл, молодца! Я поставил, что ты не свалишься за борт. Ху-ху-ху!

Парни сочувствовали Марку: всем известно, что у греев собачья жизнь, а Ворон стоял еще ниже джемисовых греев, да к тому же маялся морской болезнью. Бедолага!..

– Ничего, – сказал Марк, – я чувствую божью руку на своем плече. А знаете, что это значит? Я вас разделаю, как детишек – вот что!

Моряки хохотнули и усадили Марка за «стол», выдали деревянную кружку и пяток костей. Простая игра: мечешь кости, смотришь свои и чужие, один раз можешь перекинуть часть костей. Или можешь не глядя добрать еще кость – тогда не перекидываешь, это зовется «втемную». Задача – собрать фигуру сильней, чем у соперников. Фигуры такие: «вилы» – три одинаковых числа, «малая лесенка» – четыре числа подряд, «телега» – четыре одинаковых, «большая лестница» – пять подряд, а самая сильная фигура – «папаша» – это все пять костей с одинаковыми числами.

Играли по маленькой, на звездочки, чтобы растянуть удовольствие. Вахта сменится только под утро, пить нельзя, делать нечего. Какая радость за час просадить все монеты и разойтись по-злому?

Было их, кроме Марка, четверо.

Ларри – старший матрос, рулевой – любил поговорить. Болтая кости в кружке, приговаривал: «Давай, рыбье брюхо, метни икорки!» или «Тарам-парам, покотилось по дворам!», или еще чего. Между конами размышлял вслух о том, на что падал его взгляд, а когда не хватало слов, что случалось нередко, Ларри вставлял веский эпитет «туды-сюды». Дабы ясно было, что он это не сдуру ляпнул, а со смыслом, Ларри добавлял выразительный жест рукой: туды-сюды.

Худой и высокий Потомок носил куртку с чужого плеча, настолько задубелую от грязи и морской соли, что вовсе не гнулась, а сидела на парне, словно рыцарская кираса. На загорелом как бифштекс лице Потомка пятнами снега сверкали глазные белки и зубы.

Соленый сливал монетку за монеткой и хранил хмурое молчанье. Мог буркнуть только: «Ну», что означало: «Давай уже, мечи свои чертовы кости!», или: «Две», в смысле: «Перекину два числа – авось повезет». Соленый то и дело почесывал бороду, она издавала сочный ворсистый шорох.

Был с ними и грей Джон-Джон, которого за некую провинность кайр оставил на борту. Формою тела грей напоминал сундук: приземистый, широкий, квадратный. Джон-Джон совсем не разумел шуток, но старался смеяться вместе со всеми. Выходило скверно: глухо и мрачно, будто филин ухал. Ху-ху-ух-ху.

Шутили все по мере своих возможностей, даже Соленый и Джон-Джон. Правда, темы для юмора были скудны: что творят парни на берегу с сельскими девками – раз, и кто что вычудит, когда напьется, – два. За час-другой обе темы обсосали до мельчайших косточек, и сделалось тоскливо. Говорить не о чем: все в одном корыте, какую новость ни скажешь – остальные тоже видали. Азарта мало, кто выиграл – не шибко радуется, паршивые медяки – не агатки. А на берегу маячат костры, дразнят своей пляской. Остальные парни там – с вином, с девками… а мы, туды-сюды, тут.

И вот тогда Марк – надо заметить, он выигрывал чаще других, – предложил одну забаву:

– Давайте сыграем не на деньги.

– А на что, туды-сюды? На блох? Так у меня своих довольно.

– Ху-ху-ху!

– Нет, братья, на истории. Кто проиграл, тот рассказывает что-нибудь этакое.

– А что же тут этакого? – возразил Потомок, сверкая белками. – От самого Беломорья ничего такого и не было! Рыбу-копье видали, да на «Лорде Сельвине» один дурак утоп – вот и все приключенья.

– А я не сказал, что из нашего плаванья. Что угодно можешь вспомнить, про кого вздумается. Кто герцога видал, кто дворянку целовал, кто мыша арбалетом убил – всякое сгодится. Но два правила: история должна быть с диковинкой, и чтобы тот, кто выиграл, ее прежде не слыхал.

Матросы призадумались. Соленый пошуршал бородой, Ларри сказал:

– Пожалуй, оно… туды-сюды… того, весело. Только ты, Ворон, первым начни – покажи, как делается. Выложи ставку на бочку – а там уж и сыграем.

– Ага, угу, ху-ху, – закивали другие.

– Запросто, – сказал Марк, – но только вы потом не жалуйтесь.

– На что?

– История истории рознь. Коли я ставку сделаю, то проигравший на нее ответит по достоинству. Моя история будет на золотой, вот и ваша чтобы не хуже. Идет?

Все мигом согласились и даже подались к Марку: любопытно стало, что же за история на эфес! Ворон кашлянул и сказал:

– Знаю я девицу, которая обыграла императора в стратемы.

– Владыку Адриана?

– Да.

– Девица?..

– Ага.

– И ты ее видел?

– Вот как с тобою говорил. Нет, не как с тобою – она-то покрасивше будет.

– Да врешь, рыбье брюхо! Другим юшку заливай, с нами не пройдет!

Марк ухмыльнулся:

– Чтобы мне в земле не лежать, если вру.

Страшная моряцкая клятва, подслушанная днем ранее, возымела действие. Глаза матросов поползли на лоб:

– Выходит, не врешь?.. Вот это да! Что же за девица такая?.. Девки – они что твои куры: пятак от дюжины не отличат…

Наслаждаясь произведенным эффектом, Марк рассказал об игре Минервы с Адрианом.

– Поди ж ты!.. А как барышня… туды-сюды… выглядела?

Марк описал.

– А имя ее?

– Вот имя я вам, братцы, не могу сказать. Бедняжка и так хлебнула горькой за свою дерзость: услали ее в монастырь.

– В монастырь?..

– Подземный, – веско уточнил Марк. Матросы притихли.

– Ну, чего молчите? Моя ставка на бочке, теперь играем. Кто сольет, должен выложить монету не мельче моей.

Метнули кости. Ларри заказал втемную и добрал четверочку. Потомок перекинул и набрал «вилы» на тройках. Джон-Джон и Соленый набрали по «короткой лесенке», Марк – «телегу» на шестерках. Ларри вскрыл три четверки. Потомок проиграл.

– Ну-ка, дружок, выкладывай историю!

– Ведомо вам или нет, – степенно изрек матрос, – а я – прямой и полноценный потомок святой Праматери Мириам Темноокой. Вы, поди, считаете, что всех мириамцев перебили насмерть янмэйцы еще при Багряной Смуте, да только оно не совсем так. Имелись у тогдашнего владыки – которого янмэйцы-то прирезали – двое племянников. Владыка перед войною призвал всех своих мириамцев-родичей ко двору, но племянники решили: нельзя класть все деньги в один кошель! И вот поехали они не в Фаунтерру, а совсем наоборот. Когда в столицу нагрянули янмэйцы и порубили на капусту всю темноокую братию, то племяннички владыческие были уже далеко. Не без причины они опасались янмэйского гнева и потому схоронились на безлюдном острове, а остров тот прозвали Материнским. Он и сейчас так зовется, это название – оно как намек: если парень из рода Мириам, то поймет, кто есть самая первая и святая Праматерь, и потянется на остров. Так за века на Материнском острове и собрались все мириамцы, кто смог уцелеть. Родили детей и внуков, а там и правнуков, и всех остальных. Мой отец – ведомо вам или нет – как раз и есть правнук Темноокой Мириам, что выжил на острове. А доказательством тому – моя наружность.

С важностью епископа, правящего службу, Потомок поднес светильник к лицу. Впрочем, все и без того прекрасно знали, что кожа Потомка имеет цвет крепкого кофе с тремя каплями молока, а радужки глаз – как спелая черника.

– Это я вам, братцы, в полном секрете сообщаю, – добавил матрос. – Ведь если какой-нибудь лорд-янмэец узнает мою тайну, то сразу пошлет холуев за моей головушкой. Считайте, что вверил вам жизнь свою!

– Да какая к чертям коровьим тайна? – воскликнул Джон-Джон. – Ты ее всякий раз говоришь, как выпьешь, ху-ху-ху! Весь Север знает, что во флоте Флеминга служит черномордый моряк и зовется мириамцем! Ты уже всем похвалился: и матросам, и боцманам, и греям, и капитанам! Рыцарей встретил – им тоже наплел про свою Праматерь!

– И девкам завсегда эту песенку поешь! – вставил Соленый. – Всякий бордель на побережье тебя знает, с порога орут: «Потомок Праматери явился!.. Давай, иди к нам, черненький, заждались!»

Потомок насупился:

– Эх, все язык мой длинный… Доведет меня однажды до плахи… Хотя бы ставку примете?

Матросы отказали, но Ворон снисходительно кивнул:

– Отчего нет? Хорошая история. Все слыхали, но мне-то впервой! Принимаю.

Хлебнули пива, метнули кости.

Теперь проиграл Джон-Джон. Недолго думая, он рассказал про двухголовую собаку. Она-де живет на псарне у одного нортвудского барончика, и тот ею страшно дорожит: Предметы имеются у многих дворян, а чудесная псина – лишь у него. На охоте ей цены нет: барончик так ее натаскал, что левая голова чует след лисицы, а правая – зайца. И лают головы на разный голос, так что по лаю сразу поймешь зверя. Правда, и жрет собака за двоих. Ху-ху-ух!

Матросы откинули эту историю:

– Твой кайр, Джон-Джон, говорил, что эта собака давно издохла. А кто помер, о том не сказ.

Марк тоже покачал головой:

– Я про девицу благородную, Потомок – вообще о Праматери, а ты со своей собакой…

Джон-Джон призадумался и вспомнил другое. Его хозяин (Джон-Джон звал его «Мой») как-то сошелся в поединке с другим кайром. А дело было в горах, вот они и решили драться не просто так, а на подвесном мосту над пропастью, внизу которой бушевала река. Скрестили мечи, стали рубиться. Полчаса рубятся, час – никто не уступает. Тут хитрый противник Моего возьми да и замахнись на веревку, что держит мост. Мой парировал удар – кому охота полететь в пропасть? А враг только этого и ждал: крутанул клинком и выбил у Моего меч. Клинок исчез в реке, враг сказал: «Неохота рубить безоружного. Сдавайся – пощажу!» Мой говорит: «Черт с тобой, руби». Враг только замахнулся – Мой прыгнул на него, схватил за руку и вывернул кисть так, что меч врага тоже упал в ущелье. Ху-ху-ху! Но враг левой рукой выхватил кинжал, а Мой тоже выхватил, и стали драться на ножах. Еще полчаса рубились кинжалами. Но вот оба одновременно измыслили финт и вместе провернули, и оба друг друга полоснули по запястьям. Кинжалы тоже выпали из рук. В пору бы им помириться, но Мой сильно осерчал: меч его пропавший был дорогим, с рубинами. Выставил джон-джонов хозяин палец и сказал: «Я тебя пальцем заколю!» Враг тоже выставил, и стали они пальцами драться. Целый час еще дрались – никак не могли поймать друг друга. Но вот противник изловчился и со всей силы ткнул Моего в глаз. А Мой, не будь дурак, успел наклонить голову. Враг попал ему не в глаз, а в лоб, и сломал себе палец. Ух-ху-ху! В тот самый миг Мой ударил его в шею – точнехонько в жилку. Так и помер враг от пальца славного кайра. А кайр с тех пор носит на этом пальце колечко.

Джон-Джон даже не сомневался, что история будет принята, но моряки возроптали:

– Про колечко-то ты прав, а вот с мечом, туды-сюды, неувязка. Твой хозяин и сейчас носит меч с камушками на эфесе – он, что же, со дна ущелья его достал?

– Он себе точно такой заказал… – слегка сконфуженно ответил Джон-Джон.

– Что-то эфес не смотрится новым, – ухмыльнулся Ларри.

– Да и глаза твои не смотрятся правдивыми, – добавил Марк.

– Выходит, не по душе моя история?.. – Джон-Джон свирепо шмыгнул носом. – Так получай другую. Твой хозяин – кайр Джемис – пытался убить его светлость. По нраву тебе такая история?

Воцарилась тишина. Марк, помедлив, спросил:

– Его светлость Ориджина?.. Молодого или старого?

– Молодого герцога Эрвина. В Запределье, на болоте, – мстительно бросил Джон-Джон. – Поди, хозяин не говорил тебе об этом своем подвиге. Ху-ху!

– Ты прав, брат: я впервые слышу, – признал Марк. – Вот только не разумею одного: ты, что ли, ясновидец, как Светлая Агата? Из похода вернулись кайр Джемис и герцог Эрвин – больше ни души. И кто же из двоих тебе поведал? Возможно, конь герцога? Или джемисов пес?

– Двое вернулись из-за Реки, – не дрогнув, ответил грей. – Но дело было еще до Реки – на Мягких Полях. Твой хотел поднять мятеж и убить герцога: мол, Ориджин – плохой командир, заместо него другой нужен. Но герцог задавил Джемиса – не железом, а так, одной силой воли. Потом прогнал из отряда и кайра, и тогдашнего егойного грея – Хэнка по прозвищу Моряк. Ентот Хэнк быстро смекнул: кайр не стерпит живого простолюдина, видевшего кайров позор. И быстренько сбежал – благо, на болоте легко пройти так, чтобы не догнали. Хэнк вернулся на побережье, пришел в порт, нанялся на торговую шхуну. А я его встретил в корчме «Кривой бушприт», что у бухты Два Утеса, и за кружкой винца морячок мне все и выложил. Очень был в обиде на хозяина, потому не постеснялся.

– Отчего же герцог пощадил Джемиса?

– Кто знает. Чем-то выслужил прощение… Может, жизнь его светлости спас. То было уже без Хэнка, так что он о том не сказывал.

– Что ж… принимаю, щедрая ставка, – медленно кивнул Марк и метнул кости.

По правде, он был не ахти каким удачливым игроком. Да и вообще, положа руку на сердце, не назовешь везунчиком парня, который еще недавно попивал чаек с самим императором, а теперь плывет на край света в утлом корыте да режется в кости с матросней!.. Однако Марк приметил одну штуку, которая стала очень кстати: «вилы» выпадают куда чаще «малой лесенки». Выбирая, какие кости перекинуть, северяне вечно надеялись на «лесенку» – поскольку они сильней «вил». Но «лесенка» выпадала редко, и Марк, ставивший на «вилы», частенько выигрывал.

В качестве заслуженного приза он услышал новую дюжину небылиц.

Про капитана шхуны – Джеффа Бамбера, что родился не лорденышем или купченком, а матросским сыном, и сам докарабкался до капитана. Теперь он собирает деньжата, чтобы откупиться от сюзерена – графа Флеминга – и стать вольным торговцем. Говорят, накопил уже целый бочонок серебра, но графу мало.

Про боцмана Бивня: тот, якобы, с бывшим своим капитаном обошел весь Поларис по кругу. Из Беломорья прошли вдоль Нортвуда и Закатного Берега в Лютые Воды, там взяли на юг. Вытерпели четыре шторма, миновали все дикарские гавани, потеряв всего двадцать человек из команды. Достигли Дарквотера, едва не увязли в Топях Темных Королей, которые только с виду напоминают море, а на самом деле – смола. Огибая юг материка, месяц проплутали среди Пшеничных островов, насмотрелись самых диковинных животных и еще более странных людей, загорели, как щепки, ибо солнце светило – жуть, чистый огонь! Зашли в Шиммери и все деньги, какие имели, истратили на девиц, а было бы денег вчетверо больше – все равно спустили бы, такие уж в Шиммери девицы. Литленд миновали без остановок – что-то не ладно было в Литленде, тут и там берег дымился. Вошли в Восточное море, в Маренго сбыли товар, на острове Смайл пополнили припасы и дальше двинулись на север – аж до Запределья. Запределье они как-то проплыли насквозь – это Бивень очень смутно помнил: всюду туман, не видать ни черта, и в голове гудит от пойла, а как тут не пить, если страшно. Затем выбрались в Море Льдов – и назад в Беломорье. Изо всего путешествия особенно часто боцман вспоминал зверей Пшеничных островов: «Ну и твари! У них клыки – в два шага длиной, из пасти торчат на целый ярд! И не говорят про них – клыки, а говорят – бивни. Чтобы звучало жутче!» Так вот и заслужил боцман свое прозвище.

Потом выслушал Марк историю каждого судна флотилии (их было двенадцать). Особо запомнилась «Плаксивая Дева»: эта шхуна трижды получала большие пробоины и должна была потонуть, но, видно, не пришлась по вкусу морским богам – всякий раз доползала до берега, так напившись воды, что из люков текло на палубу. Тот корабль, в котором плыл Марк, звался «Тюлень» и ничем не был знаменит, кроме случая, когда кто-то сошел в трюм и назад не вернулся – крысы сожрали. Всю силу самоубеждения Марк вложил в слова: «Спокойно! Это вранье».

Но вот удача изменила Ворону, и он проиграл. Матросы радостно встрепенулись:

– Давай-ка, раскошеливайся, брат! Вынь да полож историю – чтобы ценой на елену, и ни звездочкой меньше!

– Что ж… Раз уж вы просите, то уважу. История моя такая: сидел я однажды в темнице Первой Зимы.

– Х-хе! Эка невидаль!.. – буркнул Джон-Джон. – Там вечно кто-то сидит. Правда, мужикам обычно дают плетей, а не темницу… Но это небольшое диво.

– Штука не в самой темнице, – лукаво улыбнулся Марк, – а в том, как я туда попал. Приехал я, значит, из Фаунтерры.

– Из той Фаунтерры, что столица?.. Это как же тебя туда занесло?

– Вот выиграешь снова – узнаешь. А пока про темницу слушай. Вернулся я из Фаунтерры, и мой кайр Джемис, понятно, обо всем подробненько расспросил. А потом – представьте! – зовет меня сам герцог Эрвин. Сажает к себе за стол, наливает вина и говорит: «Расскажи-ка мне, Марк, про столицу».

Здесь он ожидал возмущенного вопля: «Хорош врать, рыбье брюхо!», но моряки уже плюнули на правдивость и просто наслаждались рассказами.

– Так вот, герцог меня обо всем спросил, а я и поведал. Какие в столице дома, какие люди, какие барышни. Что едят, о чем поют, как пляшут. Пляски даже немножко показал. Потом, понятно, он про войска спросил – это я ему тоже выложил: сколько, да как, да во что одеты, да оружие, да то, да се. Очень его светлость был доволен, сколько я всего знаю, и сказал мне на радостях: «А что я тебя все спрашиваю? Коли хочешь, и ты меня что-то спроси!»

– И что ты? Неужто спросил?

– Ага!

– Ну, парень!.. И о чем?

– Вот тут я сплоховал. Надо было мне спросить, как полагается, про здравие родителей герцога. Но меня один слушок очень интересовал, вот прямо из головы не шел, так что я не сдержался и спросил напрямую: «Скажите, милорд, а Медведица – она как, хороша в постели?»

– Медведица? Это, туды-сюды, графиня Нортвуда?

– Она.

– Про которую песня? «Как-то леди танцевала со своим медведем»?..

– Именно.

– Так прямо и спросил?

– Ага.

Моряки заржали.

– Во учудил, брат!.. Ты б еще про сиськи спросил!

– Уж будьте спокойны, я бы спросил… Да не успел. Видимо, милорду с Медведицей не шибко понравилось, вот он и осерчал от вопроса. Так я в темнице и оказался. А потом явился ко мне в камеру один пес с клещами и сказал: «Хочешь знать, как оно с Медведицей? А вот как!» И угостил меня от всей души.

Марк закатал рукав и показал полосу едва зажившего мяса. Моряки честно выказали сочувствие, но вскоре вернулись к вопросу, который занимал всех: каково оно, с Медведицей? Потому ли озлился его светлость, что Медведица так плоха, или, напротив, она слишком хороша, чтобы такие, как Марк, о ней расспрашивали? Сам Ворон с его злоключениями был позабыт. Э, нет, так не пойдет, – подумал Марк и вкрадчиво сказал:

– Это еще не вся история, братья. Как просидел я в темнице три дня, так и заходит ко мне… кто бы вы думали?

Без малейшего зазрения совести он живописал Северную Принцессу в алых шелках да с вазою фруктов. А чтобы не возникло сомнений, прибавил:

– У нее еще здесь вот, слева на шейке, крохотная родинка. Кто видел миледи вблизи, тот знает.

Понятно, никто из морячков не видал Иону не только вблизи, но даже за милю. Однако поверили сразу – больно убедительно Марк говорил. Выпучили глаза, пораскрывали рты, закидали вопросами:

– И что она? А что ты?.. Зачем она к тебе пришла-то?.. Давай, выкладывай, брат!

На что Марк с улыбкой ответил:

– А это уже новая история. Хотите знать – выиграйте!

Отыграться они не успели – скоро настал рассвет и с берега на лодке прибыли сменщики. Но перед тем Соленый просадил крупную ставку. Ему, как и прежде, не везло, и он три кона подряд брал в долг.

– То есть как, туды-сюды, в долг?.. Это ж не монеты, чтобы взаймы!..

– А вы, братья, погодите. Я сейчас промолчу, и будущий раз промолчу, и еще. Но если снова проиграю – уж тогда такое скажу, что с ног попадаете.

Он, видно, надеялся, что удача улыбнется, и не придется выдавать страшную тайну. Но проиграл и в третий раз, и в четвертый, а тогда моряки насели на него:

– Ну-ка, долг на бочку!

Делать нечего. Соленый почесал нос, потер затылок, прокашлял горло, снизил голос до зловещего покойницкого шепота и сказал:

– Знаете, братья, за чем мы идем?

– Да как не знать, ху-ху! – хохотнул Джон-Джон. – Накажем за Рекой тех скотов, что убили людей герцога. То бишь, мы накажем, а вы, морячки, в корытах посидите.

– Так говорится для простаков, – ответил Соленый с жутковатой ухмылкой, – но все иначе. Граф Флеминг собрал капитанов на тайный совет и сказал им. Капитану Бамберу тяжко было ни с кем не поделиться, вот он и сказал штурману. Штурман выложил Бивню, поскольку уважает, а Бивень передал мне, ведь я его кум. Дело такое, братья: мы идем за Предметами! И Предметы не просто священные, а самые что ни есть Говорящие!

Он помолчал, все прочувствовали. Даже масляные лампы слегка потускнели.

– Все вот как было: Флеминг обидел герцога – вроде как выполнил его приказ, но не сразу, а сперва хорошенько почесал задницу. Герцог его простил, но с условием: Флеминг должен пойти в Запределье и привезти Говорящих Предметов. Герцог там был и Предметы видел, но не взял: недосуг ему вышел, да и корабля не имелось, а только конь. Вот он и задал Флемингу задачку: иди кораблями, набей все трюмы Предметами!

От этих слов стало зябко. Вроде и прежде никто не потел – все-таки Море Льдов, да ночь… Но вот сейчас совсем пробрало, аж под шкуру заползло. «Набей трюмы Предметами». Один-единственный Предмет стоит дороже всей флотилии!.. Святая Праматерь!..

– Так что, братья, лучше вам думать, будто я соврал. Я бы и сам хотел поверить, что вру. Ведь если я не вру, и мы раздобудем за Рекой такую гору Предметов – понимаете, что начнется? Всякий всякому глотку выгрызет, лишь бы отхватить себе кусочек богатства! Капитан Бамбер – голова! – сказал штурману, а штурман – Бивню, а Бивень – мне: коли сыщутся Предметы, то капитан плюнет на графа, поднимет якорь и уйдет к чертям в пираты. Лучше так, чем везти на себе Идово сокровище!

Эта история вышла последней. И хорошо: вряд ли кто-то смог бы ответить на подобную ставку.

* * *

Со следующего дня жизнь начала налаживаться.

Морская болезнь ушла безвозвратно. Марк обрел аппетит и быстро наверстывал недоеденное за минувшие недели. Все свободное время посвящал играм в кости.

В считанные дни он заработал славу лучшего рассказчика и самого загадочного парня во всей флотилии. Больше никто не желал играть на деньги – все жаждали историй. Марк потчевал слушателей по всем правилам хорошей кухни: малыми порциями, чередуя вкусы, приправляя сладкими, острыми или пикантными соусами. Никогда не подавал приевшихся блюд: историй о воинской славе да морских путешествиях – этим северяне сыты по горло. Марк заводил рассказы о придворных и столице, о головоломных интригах и роскошных дамах. Для ушей северных моряков это звучало как самая диковинная сказка – куда там двуглавой собаке!.. А мысль о том, что Ворон – простолюдин и грей – причастен к этой сказочной жизни, придавала его персоне чуть ли не магическое сияние. Ладно какой-нибудь лорд – это еще не такое диво… Но Марк – простой мужик, в кости играет, пиво пьет, сиськи зовет сиськами, а девок – девками!.. И тут: спросишь его о дворе – расскажет; о барышнях высшего света – запросто; что жрут за императорским столом – и это знает; каков из себя владыка – легко! А кони там какие, а оружие, а как развлекаются в столице, а как злодеев судят?.. Все знает, шельмец, все видел. В соборе бывал, Ворон? Ага. А в театре? Чего не бывать. А на летних играх? Спросишь! Что, и владыческих невест видал?! Да вот как тебя, брат. Расскажешь? Выиграй – расскажу!

Все матросы «Тюленя» уже ходили в его друзьях, а Потомок и Ларри – прежде остальных. Греи уважали, словно рыцаря. Кайры не садились играть, но становились у бочки, слушали, порою даже забывали делать каменные морды и раскрывали рты от удивления. Боцман Бивень застолбил себе постоянное место за «столом». Он вечно проигрывал, в сердцах лупил кулаком по доскам и выкладывал какую-нибудь побасенку времен своего кругосветного путешествия. На фоне сказок Ворона даже кругосветка звучала тускло. Следом за боцманом к «столу» подсел и штурман, и старший помощник, а позже Марка вызвал сам капитан Бамбер. Сказал:

– Не годится мне знать меньше, чем команде. На судне только и говорят, что о тебе да твоих рассказах. Давай-ка, парень, просвети меня. Кто ты есть и что такого этакого знаешь?

Марк ответил:

– Не примите за неуважение, капитан, ибо я вас очень уважаю. Но штука вот в чем: очень уж я болтлив, дай мне волю – могу ночь напролет языком чесать. Потому хозяин строго-настрого запретил мне болтать почем зря. Пригрозил, мол, зубы выбью, а язык узлом завяжу. Но выплачивать проигрыш он мне не запретил…

– Пройдоха!.. – улыбнулся Джефф Бамбер и бросил кости на стол.

С капитаном резались весь вечер. Считай, вничью: Марк обставил Бамбера всего на одну коротенькую историю. Вышел очень довольный собою, запахнул плащ поплотнее и подался на палубу – подышать свежим воздухом. Царил собачий холод, а ночь казалась вдвойне темней от скрипа досок и плеска волн. Вокруг лежала черная пустыня, лишь тусклыми звездочками тлели фонари на мачтах кораблей. Берега не видать, хоть глаз вырви. Ни одного огня на суше, единственный поселок Запределья давно остался позади… Но вот теперь, впервые за путешествие, Марк ощутил пресловутую романтику.

Подумал: я спасся из Первой Зимы! Эта мысль, такая простая и очевидная, впервые пришла ему в голову. До сих пор он не чувствовал особой разницы между камнями темницы и дощатыми бортами шхун: там или тут, а он – пленник, собственность Ориджинов. Но теперь ощутил, как ослабла петля на шее, а свежий воздух хлынул в грудь. Ориджины далеко, темница – за горами, война – на другом краю света. А здесь, на борту – простые люди. Со страстями, мечтами, обидами и симпатиями, страхами и надеждами… Марк среди них – в родной стихии.

Лишь со стороны это выглядит грозно: северная флотилия, ведомая вассалом Ориджина; свирепые кайры, преданные греи… Изнутри все смотрится иначе. Соберем-ка воедино все, что удалось выяснить.

Граф Флеминг – адмирал флотилии – проштрафился перед Эрвином, был едва не уличен в измене. Эрвин услал его за тридевять земель – не то для испытания, не то просто с глаз долой. Стало быть, у графа мало причин любить младшего Ориджина.

Графу подчинены капитаны кораблей. Сложно сказать об остальных капитанах, но Джефф Бамбер отнюдь не в восторге от графа: мечтает класть прибыль в свой карман, а не отдавать половину вельможе.

Матросы водят дружбу с греями и уважают капитана, а кайров боятся, но не уважают. Кайры издеваются над греями, и морякам это не по душе. Если, к примеру, капитан поссорится с графом, то несколько кайров легко перебьют всю матросню на борту. Но если капитан поссорится с графом в то время, когда кайры на берегу…

Теперь о кайрах. Они преданы Флемингу, но в то же время и Ориджину. Любопытно, что будет, если граф снова залает против герцога? На чью сторону встанут рыцари? Быть может, разделятся и станут резать друг друга?.. Было бы неплохо.

Суровый кайр Джемис, оказывается, неудавшийся мятежник. Долго ли он проживет, если другие кайры узнают, что Джемис пытался убить Эрвина? Да к тому же Эрвин «задавил его не железом, а так, силой воли». Кайры пока не слыхали этой истории: дурак был бы Джон-Джон, если б рассказал Своему. Этак можно и лишиться языка за клевету! Но вот если пустить слушок не в лоб, а осторожно, с изяществом… Бедный, бедный Джемис!

Напоследок вот что. Греи считают, что цель экспедиции – карательная; морячки поговаривают, что мы плывем за Священными Предметами. Но восемь кораблей – слишком мало для битвы против Перстов Вильгельма, а опальный граф Флеминг – слишком ненадежен, чтобы дать ему в руки груду говорящих Предметов. Хитроумный Эрвин не наделал бы таких ошибок. Тогда зачем он снарядил экспедицию? И что вообще творится за Рекой? Это знают только владыка, Эрвин и Джемис. Первые двое далеко, но третий рядом, и его жизнь – вот она, в моих руках. Сжать кулак? Порвать последнюю цепочку, что привязывает к Первой Зиме, но остаться в неведении? Или?..

– Эй, Ворон!.. – в морозной тиши голос ударил по ушам. – Ступай-ка вниз! Тебя твой кличет.

Легок на помине, – подумал Марк.

Кайр Джемис вызвал Ворона в каюту, которую делил с тремя другими рыцарями – считай, роскошествовал. Сейчас он в одиночестве сидел на койке. Прошил Марка взглядом исподлобья, велел запереть дверь, сесть не позволил.

– Какого черта ты делаешь?

Марк изобразил недоумение:

– Простите, кайр?..

– О тебе говорит вся команда. Даже капитана поминают реже, чем тебя.

– Что поделать, кайр! Я – видная птица. Таким уж родился…

– Заводишь друзей.

– Люблю общение. Поживешь в городе, где триста тысяч душ, поневоле обучишься дружелюбию.

– Ради дешевой славы распускаешь слухи.

– Ни в коем случае, кайр. Лишь говорю правду.

– Правда, что леди Иона навещала тебя в подземелье?

– Так точно, кайр. Вернемся – спросите ее.

– А что за гнусные речи о его светлости и леди Сибил?

– Я ничего не утверждал, только задал герцогу вопрос. Кстати, он совершенно не обиделся. Не понимаю, отчего злитесь вы.

– С этой минуты твой язык не коснется имени лорда Эрвина, леди Ионы или кого-нибудь еще из первородных северян.

– Так точно, кайр. Позволены ли мне иносказания, вроде «мятежный отпрыск Агаты» или «запредельный путешественник»?

Джемис ухмыльнулся, похлопал по доске возле себя:

– Ну-ка, сядь.

Когда Марк опустился на нары, воин приобнял его и сказал задушевным шепотком:

– Я знаю, что ты делаешь. Сам так делал, вот и знаю. Ты проверяешь, как далеко можешь зайти. Ищешь грань дозволенного. Щупаешь ногой ступеньки: за мелкую дерзость получишь нагоняй, за среднюю – розги, за большую – купанье на канате?.. Так вот, птенчик, пойми одно: я не стану тебя воспитывать. Не будет угроз и наказаний. Повышать голос я тоже не намерен. Спокойно скушаю столько твоих дерзостей, сколько сочту нужным. А потом, безо всяких предупреждений, вспорю тебе глотку. Ясно?

Рука Джемиса на плече Марка вдруг стала тяжелее наковальни.

– Так точно, кайр, – просипел Ворон.

– Хорошо. Теперь ответь: зачем ты здесь? Какова твоя задача?

– Простите, кайр, этого я не могу сказать.

Джемис повел бровью. Марк торопливо добавил:

– И дерзость здесь не при чем. Лорд Десмонд запретил разглашать содержание нашей с ним беседы.

– То бишь, ты – мужик, не вассал милорда – предпочтешь умереть, чем выдать его тайну? Экое благородство!.. – воин презрительно хохотнул. – Не корми меня баснями!

– Не благородство, а страх, – честно сказал Ворон. – Кажется, вы меня проверяете. Как только я заговорю, убьете на месте. За нарушение приказа лорда Десмонда.

Джемис побарабанил пальцами по загривку Марка – задумчиво так, будто прикидывал: обойтись одной левой или подключить правую?..

– Скажешь – ослушаешься лорда… но не скажешь – расстроишь меня. Любопытно, что же ты выберешь?

Ворон прочистил горло.

– Выбор несложен, кайр: мы ведь на Севере. Я знаю, что здесь полагается за неповиновение лорду. Тем паче, если фамилия лорда начинается с О.

– Значит, не скажешь?

– Простите, нет.

Джемис выпустил его и буркнул:

– Умен, стервец.

– Благодарю вас.

– Но я тебя еще не отпустил. Скажи другое – этого тебе не запрещали. Лорд Эрвин пощадил тебя, леди Иона навестила в темнице, лорд Десмонд дал поручение, а леди София Джессика – путевую грамоту. Вот и ответь мне: чем ты приглянулся сразу четверым Ориджинам?

– Вы же сказали: умен, стервец.

– Этого мало. Умных людей на Севере хватает, но послали тебя – столичного мерзавца. Отчего?

– Боюсь, кайр, вам не понравится ответ. А я очень хочу пожить еще немножко. Морской воздух так хорош…

– Стерплю. Говори.

Марк пожал плечами: сами, мол, напросились, я не виноват.

– Умные северяне, а равно и глупые, имеют общий грешок: предвзятость. Агата – лучшая Праматерь, смертоубийство – лучшее ремесло, Первая Зима – пуп земли, кто слово против – того на мясо. Вы видите мир сквозь щель в забрале. Сторонний человек – без шлема на башке – заметит больше вашего.

– И что же ты должен заметить?

Ворон лишь покачал головой.

Стрела

15—16 октября 1774г. от Сошествия

Дойл (герцогство Южный Путь)

– Третий!

Деревянный короб с грузом ухнул вниз, приводя машину в действие. Рычаг провернулся на валу, длинное плечо описало дугу, корзина взлетела на веревке и метнула в небо горсть угловатых серых булыжников. Камни вспорхнули стайкой воробьев, быстро уменьшились до едва заметной пыли. Еще пару секунд можно было проследить их полет, потом они перевалили стену замка на холме и скрылись из виду. Требушет качнулся и скрипнул, отдыхая от выстрела.

– Четвертый!

Соседняя машина пришла в движение, выметнув к облакам свою горсть каменной крошки.

– Пятый!..

Требушеты били не залпами, а поочередно. Непрерывный дождь камней сыпался на головы мещан, укрывшихся в Верхнем Дойле.

– Второй – заряжай!

Вал лебедки издавал унылый скрип, пока груз выползал наверх, а длинное плечо опускалось. Греи забрасывали в корзину булыжники.

– Дайте-ка один…

– Ваша светлость!.. – озадаченный воин протянул герцогу камень.

Тот взвесил на ладони – этак с фунт. Попадет в человека – размажет. Но стену не пробьет… что там стену – даже не всякую крышу. Герцог осмотрел камень, заметил пятна налипшего раствора.

– Где берете?

– Вон там, ваша светлость! – воин указал вдоль улицы. – Ломаем дома богатеев – они у них каменные. Вот и выходят снаряды.

Грей ухмыльнулся, и герцог уточнил:

– Отчего смеетесь?

– Ваша светлость, так ведь дойловские толстосумы без жилья-то не останутся! Они спрятались в крепости, а мы им ихние же дома по кирпичику переправим.

– Хм… – герцог будто задумался, не улыбнуться ли. Крик лейтенанта сбил с мысли:

– Седьмой – бей! Третий – заряжай!

Скрип, деревянный стук. Куски чьего-то жилища улетели в небо. Стукнули в верхнюю часть крепостной стены, бессильно отскочили, отбили дробь по крыше «черепахи». Там их три – «черепах». Каждая – могучее дубовое чудище размером с перевернутую шхуну. Каждая мертва. Две боковые замерли на склоне холма, не достигнув стены. Средняя – та, что у самых ворот – обожжена дочерна и проломлена ближе к передку, жестоко смята. Торчит карандашом острие тарана, бессильно уткнувшись в створку.

– Чем это ее?.. – спросил себе под нос герцог. Грей услышал, ответил:

– Колоколом, ваша светлость. Сняли со звонницы, гады, затащили на стену и – ба-бах. Всю морду в хлам…

Остальную картину Эрвин легко мог представить и сам. Верхний Дойл стоит на холме, подкатить к нему осадные башни невозможно. Потому генерал-полковник Стэтхем использовал «черепахи». Головная подошла к воротам, неся в себе таран. Ее осыпали камнями и поливали кипящей смолой, но брусья кровли выдержали удары, а сырые воловьи шкуры, натянутые поверх, спасли от смолы. Защищенные от обстрела, греи раскачивали связку бревен и лупили в ворота. Две другие «черепахи» подобрались к стене в тех местах, где склон холма был достаточно полог. Под их прикрытием к крепости подошли мечники, поставили лестницы, полезли на стену. Лучники обсыпали стрелами защитников, не давая высунуться… Но потом мещане сбросили колокол, а в пролом «черепахи» плеснули кипящую смолу.

– Вчера? – спросил Эрвин, обращаясь уже не к грею, а к своим полководцам.

– Так точно, милорд, – выкашлял Стэтхем.

– Хотели успеть к моему приезду?

– Выполняли ваш приказ, милорд.

Эрвин не помнил, чтобы когда-либо приказывал лезть на штурм.

– Сколько?

– Не менее трехсот защитников крепости убиты и ранены.

– Сколько наших? – уточнил Эрвин.

– Девяносто шесть кайров и сто два грея, милорд.

– И зачем?

Стэтхем нахмурил брови. Густые, кустистые, они торчали навесом – тут и глаз не рассмотришь, одни брови.

– Вы изволили отдать приказ, милорд.

– Я приказал взять Дойл, генерал-полковник! Но ни слова не говорил о штурме.

– Осада очень замедлила бы наше продвижение, – это граф Лиллидей вступился за старого боевого товарища. – Штурм позволяет быстро убрать угрозу и продолжить наступление. И я должен сказать, милорд, что данный штурм был произведен весьма искусно, по всем правилам тактики.

В иной день Эрвин рассмеялся бы, но сейчас настроение не располагало к веселью. Первым, что он увидел, прибыв в Нижний Дойл, были покойники. Аккуратные ряды тел, укрытые плащами: черные – кайры, серые – греи. Эрвину предложили прочесть над ними молитву. «Завтра похороны, милорд: сожжение по походному ритуалу. Полковой священник проведет обряд, но для умерших будет честью, если отходную прочтете вы». Сожжение. Отходная. Еще двести человек на Звезде волею Эрвина Софии Джессики… И бойцы Дойла станут глядеть на погребальные костры со своих неприступных стен.

– Вторая!..

Скрип, стук. Груда камней – в небо.

– Осадная техника использована весьма умело, милорд, – продолжил Лиллидей, указывая на мертвые «черепахи». – Крепость очень трудна для штурма. Сложно придумать лучшую тактика, чем та, которую применил генерал-полковник.

– Вы совершенно правы, граф, – неторопливо ответил Эрвин. – Штурм произведен по науке, бойцы проявили храбрость, а полководец – мудрость. Меня смущает только одна крохотная деталь. Знаете, какая?.. Мы, тьма сожри, здесь, а не в замке! Вот что меня смущает! И сто девяносто восемь мертвецов – они тоже!

– Это небольшие потери, милорд…

– Неужели? Двести человек – это я и вы, граф, и вы, генерал-полковник, а также все наши родные, и прим-вассалы, и слуги! Как раз такое число наберется. Мало? Вы уверены?

Стэтхем потер бровь, зычно прокашлялся.

– Тем не менее, милорд, атаку следует считать удачной. Потери врага почти вдвое превышают наши, и это – при штурме крепости. Данное соотношение потерь является очень выгодным для нас.

– О, боги! Вы совсем ничего не понимаете?! – Эрвину не стоило бы повышать голос на полководца вдвое старше его. В глубине души Эрвин это понимал, но сдержаться не смог. – Это что, по-вашему, игра на счет?! Каждый труп врага – очко нам, так что ли? Мы им убили триста, они нам – всего двести. Мы победили, нам вино, цветы и девушку! Да?! Тьма, нет! Наша цель – убить одного-единственного человека! Только одного! Его зовут Адриан Ингрид Элизабет рода Янмэй. Все остальные потери – лишние. Наши ли, путевские – без разницы. Ясно вам, милорды?

Он перевел дух. Ощутил стыд и неловкость за эту вспышку. Ни ошибка Стэтхема, ни собственные успехи Эрвина не дают ему права кричать. Одно хорошо: хотя бы теперь спор будет окончен.

Но нет, напротив: к перепалке подключился еще и полковник Хортон.

– Милорд, попытку штурма нельзя считать напрасной. Боеспособный гарнизон Дойла не так велик. Потеря трехсот человек для них тяжела. Следующий штурм со свежими силами будет удачен. Прикажите, милорд, и мы пойдем на приступ.

– Прикажите, – хмуро кивнул Стэтхем.

– Это верное рассуждение, милорд, – добавил граф Лиллидей, и даже Роберт вставил:

– Ага.

Единодушие вассалов начинало сильно тревожить. Эрвин вопросительно глянул на Деймона, тот пожал плечами:

– Как скажешь, кузен. Хочешь – пойду авангардом.

– Пойдешь… – кивнул Эрвин. – С белым флагом.

– Прости?

– Я хочу поговорить с маркизом Дойлом. Будь добр, устрой нам встречу.

Полководцы смотрели ему в лицо. Что это – неодобрение? Почему? Эрвин не мог понять… да и не хотел.

– И прекратите дурную стрельбу! Камнеметы – отбой!

– Отбой! – рявкнул эхом лейтенант. – Отбой, машины!

* * *

Собор, как и положено храму Глории-Заступницы, имел форму правильного креста. Центральный неф венчал купол, расписанный сценами из жизни Праматери. От малейшего шороха или покашливания эхо взлетало к своду, и еще долго было слышно, как оно мечется в гулкой чаше купола. У основания свода неф опоясывал ряд круглых окон. Стекла были выгнуты и наклонены с тем расчетом, что где бы ни оказалось солнце, его лучи преломлялись и падали точно на алтарь в центре нефа. Сейчас, впрочем, архитектурная хитрость не имела силы: небо темнело от туч, по куполу холодными волнами проходился ливень. Скромный деревянный алтарь тонул в сумраке, статуэтка святой Заступницы тоскливо куталась в извечный свой балахон.

Боковые нефы примыкали к центральному с четырех сторон, фрески изображали представителей всех сословий. Крестьяне, дворяне, ремесленники, купцы шли на поклон к Заступнице – просить помощи, поддержки, совета, утешения. Глория слышит любую молитву, сколь бы мелок ни был человек. Надменной Агате и бессердечной Янмэй, и величавой Софье нет дела до простого люда, но Заступница услышит любого – будь то нищий, разбойник или бродяга. Многообразные фрески иллюстрировали ее странную отзывчивость: Глория утешает сирот, Глория благословляет юродивого, Глория и пастухи, Глория при городском пожаре, Глория дает наставления… А здесь Заступница беседует с парой бородатых парней весьма смурного вида. Эрвин не помнил притчи, потому догадывался по картинке: эти двое – видать, грабители в бегах; рискнули прийти за помощью к Заступнице, а она мигом наставила их на путь истинный, да так эффективно, что парни тут же бросили оружие и стали каяться. За этим делом и застали их люди шерифа – вон они на заднем плане, в кольчугах. Лица грабителей были плаксивыми и благостными; длинные кинжалы валялись около босых ступней Глории. Почему-то Заступницу часто изображают босоногой: в честь, видимо, ее духовного родства с чернью…

Эрвин никогда не понимал этого образа: сила слабости, благородство нищеты… Очень уж отдает абсурдом. Леди София Джессика, впрочем, часто молилась Глории и все твердила: «Эрвин, милый мой, ты просто еще слишком молод…». Так что Эрвин на всякий случай поклонился статуэтке на алтаре и тихо сказал:

– Прости.

Бросил по эфесу в чаши для подаяний, и тогда в боковом нефе гулко хлопнула дверь.

Деймон Ориджин и трое кайров-иксов окружили герцога, он знаком велел им расслабиться. В собор вошли безоружный юнец и старик – больше никого. Эрвин двинулся им навстречу.

– Маркиз, вы без эскорта?

– Зачем? – развел руками юноша. – Ваши волки, Ориджин, сожрут нас что с охраной, что без нее. Если рискнут, конечно.

– Храбро, – заметил Эрвин.

– Ходят слухи, вы – человек чести. Но, может, и врут. Мало ли, что люди болтают.

Маркиз Джеремия Дойл остановился перед мятежником, помедлил, но все же протянул руку. Эрвин, помедлив секундой дольше, пожал.

Маркизу едва исполнилось восемнадцать. Богатство и власть, свалившиеся непозволительно рано, испортили парня. Он был избалован, чрезвычайно падок до роскоши, склонен ко всякой мишуре, вроде драгоценных нарядов: сейчас, например, его бархатный камзол усыпали звезды бриллиантов и смоляные капли черного жемчуга. Число альтесс маркиза колебалось от пяти до восьми, с тремя из них (если верить слухам) он делил спальню. Пары достоинств, однако, у него было не отнять: маркиз не глуп и отнюдь не труслив. При иных обстоятельствах Эрвин мог бы с ним подружиться.

– Ваше преподобие, – Эрвин кивнул старику, что сопровождал маркиза.

Епископ Месмери, единственный советник лорда Дойла, ответил на поклон:

– Здравия вам, ваша светлость.

– Идем, – юноша указал на лавку в боковом нефе. – Незачем волкам слушать.

Эрвин пошел за ним, Деймон и кайры двинулись следом. Маркиз, казалось, только этого и ждал – деланно расхохотался, затопив эхом собор:

– Да будет вам, кайры! Не съем я вашего господина! Растревожились, как куры.

Эрвин взмахнул рукой, воины отстали. Маркиз и герцог вдвоем удалились в боковой неф.

– Мы давеча, весною, перешли на «ты», – заявил Джеремия. – Помнишь об этом?

– Вспомню, если перестанешь наглеть. Уже зарисовался смельчаком, кайры тебя надолго запомнят. Теперь хватит.

Маркиз взвесил на языке новую дерзость, но придержал.

– По правде, я рад, что ты приехал. Где ты выкопал эту дубину – Стэтхема? Злобный, что цепной пес, и говорить с людьми не умеет.

– Он предлагал тебе сдаться, – сказал Эрвин.

– Холодная тьма! Он пытался запугать нас, как последних цыплят! «Откройте ворота, жалкие путевцы, иначе спалю ваш чертов город!» Кто так ведет переговоры, а? Прогони его, если хочешь, чтобы люди тебя уважали.

Эрвин мысленно усмехнулся: эта путевская склонность договариваться обо всем! Повадки торгашей пропитали все герцогство, даже маркиз – не исключение. Что ж, в данном случае это очень на руку.

– Я подумаю над твоим предложением, – ответил Эрвин. – А ты подумай над моим.

– Погоди-ка, – помотал головой Джеремия, сверкнули алмазы на воротничке. – Ты сейчас снова запоешь свое: сдайся, открой ворота… Но ты же не пес, с тобой поговорить можно. Вот и давай побеседуем. Ага?

– Охотно.

– Скажи-ка, зачем ты все это затеял?

– Войну?

– Мятеж. Восстание против Адриана. Ты ж вроде умный человек… ну, по крайней мере, выглядишь.

– Разве ты не получал наше обращение?

Джеремия ухмыльнулся, показав блестящие белые зубы.

– Твоя сестрица – умничка. Владеет словом. Я тебе, знаешь, завидую: мои младшие – кромешные дуры, одна другой темнее. Никакой от них пользы, лишь головная боль. Им только деньги на наряды да женихов подавай… Сороки, право слово!

– Сочувствую.

– Ага… Так вот, я читал ваше с сестричкой послание. Предметы, ересь, смертоубийство – это я все уловил. Абсолютная власть Короны, упразднение Великих Домов – это я еще прежде вас понял. Не думай, что ты один такой умный. Мы, путевцы, давно учуяли, чем пахнет Адрианов прогресс. Тиранией – вот чем.

– Тогда почему спрашиваешь?

Маркиз потеребил жемчужную запонку.

– Я к чему веду. Положим, ты возьмешь Фаунтерру. Что вряд ли, конечно, но вдруг… Положим, состряпаешь какой-нибудь церковный суд, обвинишь Адриана в ереси да и спалишь на костре. И что тогда? Кто согреет ягодицы о престол?

– Об этом тоже сказано в обращении.

Маркиз хохотнул.

– Власть – законному наследнику? Безмозглому шуту, что ли? Ты серьезно?

– Шут – заговорщик и преступник, он лишен права наследования. За ним идет…

– Минерва Стагфорт – нищая северяночка с крохотным именьицем. Ты отдашь ей Империю? Нет, давай помедленней, чтобы без ошибки: ты – правда – отдашь – ей – Империю – Полари?

Мальчишка пытливо посмотрел в глаза Эрвину. Даже забавно: можно подумать, он способен разглядеть ложь.

– Я дал слово, – спокойно ответил Эрвин.

– Не ты, а Иона. Сошлешься, что, мол, сестра глупость сморозила?

– Она говорила моим голосом. Нет, Джеремия, в письме – правда.

– И ты посадишь на престол Минерву? Зачем?! Я не понимаю!

Эрвин пожал плечами:

– Пойми…

Маркиз подергал запонку, она оторвалась и осталась в руке. Маркиз удивленно уставился на нее, словно внутри жемчужинки таилась разгадка всех тайн. Вдруг лицо исказила ухмылка.

– Минерва не замужем, ага? А ты – холост?

– Милостью Праматерей.

– И ты заставишь ее…

– Я никогда ни к чему не принуждаю женщин.

– Никогда?

– Ни за что.

– Не принуждаешь?

– Ни в коем случае, – Эрвин изобразил невиннейшую мину. – Как правило, они сами меня упрашивают.

– И когда владычица Минерва Стагфорт начнет умолять тебя взять ее в жены, ты…

– Я просто не посмею разбить ей сердце. Нужно быть последним чудовищем, чтобы не внять мольбам девушки!

Лицо маркиза сделалось сально самодовольным – он восхищался собственной догадливостью.

– А когда вы с Минервой… Минервочкой, ага… возьмете Империю в свои мудрые руки – что будет тогда?

– Да ничего, – развел руками Эрвин.

– В смысле?..

– Что это ты меня допрашиваешь, любезный Джеремия? Давай-ка я спрошу. Ты доволен жизнью?

– Был. Пока ты не отхватил у меня полгорода.

– А если бы полгорода вернулись к тебе – был бы снова доволен?

– Да вроде.

– Богатство, власть, женщины – всего хватает?

– Хотелось бы больше. Но плакать не стану.

– А законы Праматерей? Порядки там всякие, заповеди, устои – как тебе со всем этим? Не мешает жить?

Джеремия улыбнулся:

– Закон дал мне этот город – с чего бы я был против закона? Вот когда разбойники, вроде тебя, отнимают…

– То есть, до войны ты всем был доволен?

– Ага.

– Вот и я тоже, любезный Джеремия, буду совершенно всем доволен, едва Адриан падет. Праматери сделали мир таким, как есть. А я не люблю с ними спорить.

– То есть, ты вернешь Палату Представителей?

– Отличное место, чтобы почесать языки. Мне всегда там нравилось.

– И отменишь всеобщую подать с земель?

– Я не жаден. Золото не приносит счастья, любезный Джеремия. Любовь, только любовь!

– А рельсовые стройки?..

– Будут идти, как шли. Как при покойном императоре и его не менее покойном отце. Вряд ли быстрее. Поспешишь – людей насмешишь.

Юнец подбросил запонку на ладони. Его лицо сияло не хуже алмазов.

– И последний вопрос, друг мой. Персты Вильгельма. Они ведь достанутся тебе?

– Владычице Минервочке.

– И что она с ними сделает?

– Ну, если она спросит моего совета… а девушки отчего-то считают меня умным парнем и часто спрашивают совета… так вот, когда она спросит, я скажу: «Дорогая, спрячь их в самой глубокой камере самого надежного подземелья, запри на шестнадцать замков и никогда о них не вспоминай».

Маркиз лукаво оскалился:

– А может быть, того, бросить их в океан, как и поступил некогда Великий Вильгельм?

– Мы с Минервочкой никак не сможем решиться на это. Говорящие Предметы – дар богов, нельзя отказываться! Чистое святотатство! Вильгельм Великий выбросил, но он же – Праотец… А мы – простые смертные. Кто мы такие, чтобы спорить с богами?

Маркиз Джеремия рассмеялся:

– Вот пройдоха! А еще говорят: северяне бесхитростны… Плюну в рожу следующему, кто так скажет.

– Так что же, теперь выслушаешь меня?

– Ага. Давай свое заманчивое предложение.

– С удовольствием.

– Только… секунду. Ваше преподобие!..

Маркиз подозвал епископа, тот сел на скамью подле господина.

– Его светлость Ориджин желает предложить нам условия мира.

– Мир всегда угоден богам, – кивнул священник.

– Я забираю армию и ухожу, – сказал Эрвин. – Нижний город остается за мной, я размещу здесь гарнизон в двести человек, но позволю всем, кто бежал к тебе в крепость, вернуться в родные дома. Также отпущу всех пленных – их у меня около полутора тысяч. Верхний город – за тобой.

Маркиз и епископ переглянулись.

– Великодушное предложение, – сказал святой отец.

– В чем подвох, Ориджин? – насторожился Джеремия. – Ты сдаешь мне город! Неужели от щедрот душевных?

– Я же сказал: жадность – не мой грех. Любовь правит миром. Вот я из любви…

Юноша фыркнул.

– А ты, – продолжил Эрвин, – по велению дружеской любви, распустишь свой гарнизон. Весь. У тебя, как мне известно, еще с полтысячи бойцов… Так вот, их не будет. Оставишь при себе две дюжины личной стражи. Прочие уйдут.

– Это куда? На Звезду? Ты свихнулся!..

– На фронт, любезный, на фронт. Герцог Лабелин – твой сюзерен – собирает войско. Ты пошлешь ему в поддержку полбатальона солдат. Ты будешь доволен: я оставлю тебя в покое. Я буду доволен: твои парни не будут торчать в моем тылу. А герцог Лабелин – тот просто расцветет от счастья. Когда я возьму столицу, верну тебе Нижний Дойл.

– А если нет? – спросил юнец.

– Господин, это честные и достойные условия. Нам стоит принять их, – вмешался епископ.

– Я сам слышал условия! – огрызнулся маркиз. – И хочу спросить: что, если нет?

– Хочешь спросить?

– Хочу, тьма сожри!

– Если ты откажешься?

– Да, если откажусь.

Эрвин подмигнул маркизу.

– Тогда я все равно уйду. И даже не оставлю гарнизона. Видишь ли, мои кайры не захотят жить на пепелище… Генерал-полковник Стэтхем обещал сжечь город, если вы не сдадитесь. Он – мужчина, свое слово держит.

Маркиз Джеремия Дойл потер подбородок. Забавно это вышло: никогда Эрвин не видел, чтобы юнцы потирали подбородки. Казалось, маркиз передразнивал какого-нибудь замшелого, насквозь премудрого старика.

– Хорошее предложение, – сказал погодя Джеремия, и интонация вторила жесту: нарочито замедленная, обстоятельная. – Достойные условия, как и сказал его преподобие. Ты оставишь мне полгорода и уйдешь, перестанет литься кровь, Глория-Заступница возрадуется. А когда получишь трон, ты вернешь мне Нижний Дойл, и так у меня в руках окажется целый город.

Только теперь капли яда отчетливо проступили в словах.

– Послушай… – вмешался Эрвин, но маркиз повысил голос:

– Целый город – подумать только! Ты возьмешь себе всю Империю, а мне – какая щедрость! – дашь целый город! Причем мой собственный, тобою же отнятый!

– Ваша милость, не гневите богов! – воскликнул епископ, маркиз даже не глянул в его сторону.

– Я вот что думаю, Ориджин. Я могу сорвать твой поход. Полезешь на штурм – потеряешь тысячи. Уйдешь – отрежу тебя от Первой Зимы. Начнешь осаду – простоишь тут, пока Адриан не явится за твоей задницей! Твой престол – в моих руках, так что научись говорить уважительно!

Эрвин опешил.

– Ты, видимо, надумал торговаться?

– Никаких торгов, северянин, – бросил маркиз. – Ты от меня зависишь, не я от тебя. Ты отпустишь всех пленников и уйдешь. Безоговорочно, без никаких условий. А я, быть может, прощу тебе нападение и не ударю в спину.

Ах ты, мелкий спесивый звереныш! Эрвин не ждал такого глупого упрямства, не мог ждать. Не от путевца, тьма сожри! Какая-то глупая шутка. Сейчас маркиз рассмеется и скажет: «Напугался, Ориджин? То-то же, будешь помнить!»

– Ты говоришь с позиции силы, – холодно произнес Эрвин, – но переоцениваешь себя. Вчера погибло триста твоих бойцов. Еще два таких штурма – и ты останешься без гарнизона…

Вот тут Джеремия засмеялся. Залился хохотом, согнулся в пояснице, едва не грохнулся с лавки. Эрвин ждал, подавляя желание стукнуть юнца в нос рукоятью кинжала… или острием. Когда Джеремия перевел дух, по щекам его текли слезы.

– О, боги! Великие северяне, мастера войны!.. Попались на детскую уловку!.. Откуда ты знаешь, сколько погибло моих? Доложил пес Стэтхем? А он откуда знает? Я тебе скажу, откуда: когда гибнут наши, на закате мы бьем в колокол – по удару за каждого ушедшего. Такая у нас традиция в Южном Пути. Твои псы сосчитали звоны вчера, на закате… А я велел звонить больше, много больше! Каждый воин Дойла стоит не одного удара, а шести! Вчера я потерял только полсотни солдат. Без труда мы выдержим еще десять таких штурмов. Бедный, бедный Ориджин!..

Маркиз вновь разразился смехом… И заткнулся, когда тяжелая рука в перчатке влепила ему пощечину. Деймон Ориджин взял юнца за ворот и поднял со скамьи, резко встряхнул. Маркиз попробовал возмутиться, но осекся: в гладкую мальчишескую шею вжался кинжал кайра.

– Никто не смеется над герцогом Первой Зимы, – сообщил Деймон. – А если смеется, то очень недолго.

– Кузен, не стоит, – сказал Эрвин.

Епископ зачастил с дрожью в голосе:

– Добрый сир, не делайте этого. Вы убьете дворянина на переговорах в храме Праматери! Святая Заступница слышит всех, но такого греха даже она не простит. До конца дней ваша совесть…

– Нас оберегает Светлая Агата, – отрезал Деймон. – Уж как-нибудь стерплю гнев Глории. Но кузен прав: за миг перепрыгнуть на Звезду – слишком просто для этого гаденыша. Мы вот как поступим.

Теперь Деймон обращался к маркизу, поглаживая клинком его кадык:

– Мы убьем всех пленных путевцев. Затем, если не сделаешь то, чего требует герцог, сожжем Нижний Дойл. Если и тогда заартачишься, дадим трупам протухнуть и забросаем ими крепость. Ты со своими путевскими холуями не умрешь от клинка – много чести. Ты сгниешь от хворей и трупного яда. Так будет.

Деймон убрал нож и отшвырнул юнца. Тот с трудом устоял на ногах, потер шею.

– Ваша милость, – прошептал епископ, – согласитесь на условия. Вы сбережете тысячи жизней, ничего не потеряв! Проявите великодушие, не поддавайтесь гордыне.

Самый лучший план может разбиться о глупость противника. Так говорил отец, а Эрвин не верил. Никогда не думал, что в мире бывает столь дурное, ослиное упрямство. Невозможно поверить, пока не увидишь.

– Ты не посмеешь тронуть пленников, – процедил Джеремия. – Не посмеешь. И замок не возьмешь. Я свое слово сказал.

Он зашагал прочь. Епископ Месмери еще долго не мог двинуться с места, все глядел на северян с отчаяньем и ужасом на дрожащих губах.

* * *

Марш от Солтауна до Дойла занял неделю. Каждый день Эрвин видел своих полководцев по меньшей мере трижды, и всякий раз с легкостью читал на бесстрастных лицах одну и ту же мысль: неделя выброшена впустую. Неженка нерешителен, теряет время. Неженка загубит все дело.

Невозможно взять замок за один день, если гарнизон готов к бою. Какая бы ни шла за тобою армия – высокие стены сведут на нет любое численное превосходство. Кто бы ни стоял во главе войска – он не сумеет ворваться в крепость с налету. Даже лучшим из лучших это не удавалось, что и говорить о лорде-неженке.

Рядовые солдаты – Эрвин знал это – вопреки всякой логике верили: он сумеет. Герцог придет под стены Дойла, посмотрит, измыслит что-нибудь, усмехнется – и к вечеру враг падет. Так случилось у Трех Копий и при Уиндли, и на Мудрой Реке. С чего бы Дойлу стать исключением?.. Но полководцы думали совсем иное. Их злорадство, пускай тщательно скрытое, не становилось слабее. Лиллидей, Блэкберри, Хортон, Стэтхем, возможно, и Роберт говорили себе: Неженка набьет огромную шишку о стены Дойла и станет сговорчивее. Да, не одна сотня воинов погибнет, но зато упрямый лорд начнет слушаться наших советов. В перспективе это даже к лучшему.

Полководцы жаждали приказа к штурму, хотя и знали, что штурм будет неудачен.

Чтобы сохранить авторитет и власть над войском, Эрвину следовало совершить невозможное: взять Верхний Дойл без штурма и без крови в течение одних суток. И, тьма сожри, у него имелась лишь единственная мысль, как это сделать. Прекрасный расчет: угрожающая силища войска, шестнадцать сотен пленных, великодушные условия, дружеская болтовня с доверительным высказываньем планов, наконец, влияние епископа – мягкосердечного слуги Заступницы. И все пошло прахом! Расшиблось о крохотную хитрость маркиза да об его же непрошибаемую гордыню.

И что теперь?..

– Милорд, нецелесообразно начинать штурм сегодня. Воинам стоит отдохнуть после марша. Разумнее пойти в бой завтра перед рассветом.

Это сказал Лиллидей, а Стэтхем прибавил:

– Так точно, милорд. На рассвете по земле стелется туманная дымка, наши стрелки смогут подобраться к стенам и взять на прицел защитников, а сами будут плохими мишенями.

Тьма бы вас сожрала! Даже не сомневаетесь, что штурм – дело решенное. Полагаете, у меня нет выбора… А что, есть?

– Скажите честно, милорды, – выдавил Эрвин, – вы верите в успех штурма?

– Так точно, – молодцевато соврал Стэтхем.

– У нас огромное преимущество, – уклончиво сообщил Лиллидей.

– При помощи Светлой Агаты… – пожал плечами Роберт.

– А если без? Мы сами, без Агаты, сможем?

– Один шанс из трех… – сказал Роберт, Стэтхем и Лиллидей свирепо зыркнули в его сторону. – Даже один из четырех. Но деваться-то некуда, кузен. Пришли сюда – нужно штурмовать. На осаду времени нет.

А потери, если судить по вчерашнему сражению, – двадцать к пяти. Тысячи две северян к будущему вечеру окажутся на Звезде. Это не штурм – скотобойня.

– Да, брат, выбор один. Нужно атаковать, – сказал красавчик Деймон.

Странным образом Эрвина убедило это «брат». Когда-то у него был брат… Рихард Ориджин, первый сын герцога, истинный наследник. Сотни раз Эрвин спорил с Рихардом – до хрипоты, а то и до крови. В итоге соглашался – замыкался в себе, сглатывал горечь, признавал братскую правоту…

– Выбор есть, – покачал головой Эрвин. – Постройте пленных. Так, чтобы видели со стен.

* * *

Жеребец отбивал шаг подковами по мостовой. Эрвин глядел с высоты на нестройную людскую массу. Макушки пленных едва доставали до его колен. Никаких шляп перед герцогом. Моросил дождь, волосы людей липли к черепам, будто мокрая пакля.

Как ты выберешь, милый?.. Это незримая альтесса подала голос. Позволь дать совет: возьми стариков. Вон там седой дедуля, нос крючком. И вот этот – лысенький пенек. И вон тот, плешивый, едва стоит, за соседа цепляется. Им все равно долго не прожить! Невелика потеря. А вот бабка – верно, старая карга, только и умеет, что браниться, отравлять детям жизнь. Ты когда-нибудь видел сердечных старух? И я не видала.

Конь звенел железом о камни, постукивали капли. За вычетом этих звуков, царила тишь. Тысяча шестьсот человек стояли в полном безмолвии: ни шепотка, ни кряхтенья, ни кашля. Смотрели только на Эрвина. Цепочка кайров охраны – ниже линий их взглядов.

Или, знаешь, возьми самых уродливых. Вон, скажем, женщина с огромной бородавкой – тебе на нее даже смотреть противно. Вон тот кривой мужик, или этот, волосами из ноздрей… А там, видишь, ребенок: боги, до чего же мерзкий! Голова огромна, глаза выпучены, тельце хилое, тощее… Кому такой нужен? Поверь: без этих уродцев мир станет только лучше!

Эрвину было дурно: в висках звенело, по спине гулял озноб, леденели пальцы. Он хорошо знал, что причина – не в простуде. Отчего они так смотрят на меня? От страха?

Нет, милый, что я говорю! Сущие глупости, не слушай! Сделай иначе, будь решителен: возьми девушек. Полсотни мещаночек из тех, что покрасивей. Вот это будет эффект! Чем моложе – тем лучше. Лет в четырнадцать они особенно милы. Вспомни, какою была Иона… Если взялся за дело – делай с размахом! Я хочу гордиться тобою, любовь моя!

Ждали кайры, плащи лоснились от влаги. Ждали кузены, блестя доспехами. Ждали полторы тысячи пленных. Со стен Верхнего Дойла глядели бойцы гарнизона – тоже ждали решения. Кого выберешь, милый?

Хочешь успокоить совесть? Ты меня расстраиваешь… Давай, возьми мужчин – сделай вид, словно это что-то меняет! Но я буду лапочкой: закрою глаза и никогда не напомню тебе, что мужики – такие же люди. Никогда-никогда. Никогда-никогда-никогда.

Или… знаешь, вот хорошая идея: спроси добровольцев! Может, вызовутся сами?

– Ваша светлость… – сказал кто-то, и слова так гулко брякнули в тиши, что говоривший осекся.

Продолжил другой:

– Ваша светлость, отпустите нас!

И эхом еще несколько голосов:

– Отпустите, милорд! Мы – честные люди, не делали дурного.

Это была не безнадежная мольба, не крик отчаяния. Вежливая просьба с глубокой надеждой. Ему захотелось кричать: «Не делали дурного?! Вы же не на суде! Это война, вы – мои враги!»

– Мы здесь в городе живем, ваша светлость, – пояснила какая-то мещанка, – никуда не пойдем, тут останемся. Будем трудиться, мы – ремесленники, ваша светлость.

– Войску вашей светлости – одна польза, – добавил дед с крючковатым носом, – среди нас имеются сапожники, шляпники, портные… Отпустите нас по домам, милорд!

Они действительно надеются на это!.. – беззвучно воскликнул Эрвин. Альтесса ответила: отчего не надеяться? Все знают, что ты милуешь пленную чернь! Так было на Мудрой Реке и при Уиндли, и в Солтауне. Никто не ждет иного. Здорово, правда? Приятно преподносить сюрпризы!

Верно, никто не ждал. Ни пленные, ни упертый осел Джеремия, ни даже Деймон, вслух высказавший угрозу. Сказал – и сам не верил, что Эрвин сможет. Великодушный Эрвин… мягкотелый Эрвин. Не синонимы ли?..

Он натянул поводья, остановил Дождя. Привстал в стременах.

– Мужчины первой шеренги – шаг вперед!

Неловко переглядываясь, мещане вышли из строя, кое-как подровнялись. Было их человек шестьдесят.

– Женатые – еще два шага.

Больше половины выдвинулись дальше.

– Вы – в сторону, вон туда. А вы…

Эрвин подъехал к оставшейся группе холостяков. Мальчишки, подмастерья, но есть и постарше. Один – возрастом Эрвину в отцы.

– Судари, в ближайшие минуты вас казнят.

Кажется, они еще не поняли – все хлопали глазами с надеждой.

– Ваши головы отрежут от тел и камнеметами забросят в замок маркиза.

– Почему? – выдохнул кто-то.

А другой:

– Ваша светлость…

А третий – тот, что старше:

– Моя жена вчера умерла… Вчера…

Какой-то мальчишка зарыдал. Упал на колени, вцепился в стремя герцога.

– Кайр, заставьте его умолкнуть.

Воин оттащил юнца в сторону, врезал сапогом в живот. Плач прекратился.

– Почему?.. За что, ваша светлость?

Почему? Отличный вопрос! – передразнила альтесса. Давай, расскажи им, что во всем виноват упрямый маркиз! Или подонок-император, или предатель Луис, или зверь Пауль с Перстами. Кто угодно, но не ты. Ведь это правда! Ты – такая же жертва, как они. Тебе еще хуже досталось! Враги – нелюди, вся вина лежит на них!

– Почему? – рявкнул Эрвин. – Потому, что я хочу! Такова моя воля. Кайры, выполняйте приказ.

Обнажив мечи, воины шагнули к стайке мещан. Эрвин ждал, что обреченные путевцы побегут или бросятся на убийц, или скроются в толпе. Сделают хоть что-то… Но они лишь стояли и смотрели.

За минуту дело было кончено. Головы сложили в корзины, греи унесли их туда, где торчали над крышами рычаги требушетов. Тела остались. По влажной брусчатке расползались бурые круги. Мертвецы в луже кровавой грязи стали центром площади. Теперь они – главное, живые – околица.

Эрвин двинул Дождя к другой группе – женатым пленникам.

– Где ваши дети и супруги?

Пленные не хотели отвечать, но многие покосились в сторону толпы.

– Пусть выйдут.

За пару минут образовалась стайка женщин, девочек, ребят. Общим счетом больше полусотни душ. Эрвин обратился к ним:

– Ваши мужья и отцы погибнут завтра в полдень. С ними еще двести женатых мужчин. Завтрашний день будет праздником вдов. Я так хочу.

Он вдохнул поглубже. Каждое слово приходилось высекать старательно, будто резцом по камню, иначе голос бы дрогнул.

– Всякий, кто еще сможет увидеть завтрашний вечер, умрет послезавтра на рассвете.

Несколько женщин закричали. Другие зажали руками рты, третьи разразились плачем. Эрвин смотрел на одну девчонку: худую, по-юношески нескладную. Она напомнила кого-то… Запределье, форт, стрельбы… Она рыдала совершенно беззвучно, ни одного всхлипа, просто капли по щекам, будто дождь.

Эрвин спешился и подошел к ней.

– Нет!.. – крикнул кто-то за спиной.

Мужчина из группы женатых рванулся на помощь девушке. Кайровский кулак ударил его в лицо, мужик отлетел, сплевывая кровь. Эрвин взял девицу за подбородок, вынул батистовый платочек.

– Тебе не следует плакать.

Мягкими движениями Эрвин стал вытирать щеки девушки.

– Меня зовут Эрвин София Джессика. Мой отец был герцогом Первой Зимы. И отец отца был герцогом Первой Зимы, и дед отца, и прадед. Тебе не следует плакать, девочка. Знаешь, почему?

Он промокнул ее нижние веки. Она смотрела, не мигая и не дыша.

– У меня нет сердца. Побереги слезы для того, у кого есть.

Он видел только девушку и говорил тихо, но не сомневался, что вся группа женщин ловит каждое слово.

– Вас я отпущу. Так мне хочется. Идите в Верхний Дойл, рыдайте, умоляйте маркиза, падайте в ноги, целуйте стопы. Быть может, он сделает так, что завтра в полдень головы ваших мужей и отцов не посыплются с неба.

Он отвернулся, бросив платок под ноги девчонке.

* * *

Эрвин пил на пару с альтессой. Оба молчали, она даже не думала язвить. Пили без тостов, просто по очереди опрокидывали в рот стопки. Отчего-то Эрвин хмелел вдвое быстрее альтессы.

– Разреши войти, – сказал Деймон, и Эрвин протянул ему чашу.

– Ты ведь уже здесь.

– Потому, что ты не слышал стука. Я гремел в дверь раз пять.

– Мы надеялись, ты устанешь и уберешься.

– Мы?..

Эрвин огляделся. Альтесса исчезла, обратившись в прозрачный дым.

– Я. Чего тебе нужно?

Кажется, Деймон перебрал в уме несколько предлогов.

– Два человека просятся к тебе на прием: святой отец и женщина.

Эрвин попытался рассмеяться. Сумел лишь издать два отрывистых «ха».

– Ха. Ха. Вот кого мне сейчас не хватало, так это святого отца и женщины. Причем двоих сразу.

– Они… какие-то странные. Священник назвался Давидом, говорит, что прибыл аж из Альмеры. Представляешь? А женщина – та вообще отказалась назвать имя. Таинственная незнакомка. Я думал, это тебя развлечет.

– В целом, ты прав… Незнакомки и монахи – что может быть краше? Но сегодня я и так весь во власти развлечений.

Эрвин поднял кубок, Деймон выпил с ним. Как показалось, нехотя.

– Ты поступил правильно, кузен, – сказал красавчик.

Герцог поморщил нос:

– Избавь меня от снисхождения. Ты стоял за штурм, как и все остальные. Вероятно, ваши пожелания сбудутся. А сейчас пригласи лучше тех двоих… Священника – первым.

Святой отец имел вид небогатого человека, проделавшего много миль пешком: сбитые башмаки, пыльный плащ, истертый по подолу, унылая шляпа, потерявшая всякую форму от множества перенесенных дождей. Шляпу он держал перед грудью обеими руками. Для полноты картины смиренного нищенства не хватало, чтобы мял ладонями поля и слащаво так, пожевывая губы, блеял: «Ва-аша све-етлость…» Нельзя сказать, что Эрвину стало противно – поскольку и прежде было не сахар. Но от вида священника замутило еще сильнее. Эрвин принял беднягу лишь затем, чтобы отделаться от Деймона с его унизительным сочувствием. Теперь цель достигнута, можно и прогнать визитера.

Он спросил для очистки совести:

– Зачем вы искали меня, отче?

– Я, собственно, не искал вас, милорд, – спокойно ответил путник. Голос был ровный, бархатный.

– Но вы чего-то от меня хотите?

– Нет, милорд. Ничего.

Теперь Эрвин отметил несколько черточек. Во-первых, святой отец звал его просто «милордом», а не «вашей светлостью». Как служитель Церкви, Давид имел такое право, однако редкий сельский священник рискнул бы этим правом воспользоваться. Во-вторых, священник дождался, пока Эрвин начнет беседу, и не стал называть себя – знал, что Деймон уже сообщил его имя. То и другое подразумевало знакомство с феодальным этикетом.

– Ничего не хотите?.. – удивленно переспросил Эрвин.

– Нет, милорд.

– Тогда зачем пришли ко мне?

– Видите ли, милорд, я шел не к вам. С группою паломников я направлялся в Кристальные Горы, к священной купели Створок Неба. Но встретил девушку, которая очень хотела повидать вас. Настолько хотела, что готова была одна идти через земли, охваченные войною. Я отклонился от пути, чтобы сопроводить ее.

– Что ж, кем бы ни была девушка, вы поступили благородно. Я распоряжусь, чтобы вам выделили ночлег и питание, и подаяние для вашей церкви.

– Благодарю вас, милорд.

Здесь, по логике беседы, священник должен был откланяться, однако он стоял все так же, не сделав и движения в сторону двери. И шляпу отнюдь не мял. Пальцы Давида и не думали дрожать… в отличие от пальцев Эрвина.

– Имеете что-то еще на уме, отче?

– Я хочу предложить помощь, милорд.

– Какого рода?

– Идя через ваш лагерь, милорд, я не увидел ни одного пьяного и не услышал ни единой песни. Меж тем, мне сказали, что вы прибыли сегодня. Если войско не радуется своему герцогу, значит, печаль лежит на душах бойцов. Затем мы попросились к вам на прием и я, признаться, не питал ни малейшей надежды на успех. Я сказал моей спутнице: первым вечером в стане войска милорд будет пировать с полководцами. С большим удивлением я увидел вас в одиночестве. Потому и решил, что могу быть полезен: место священника там, где горе.

Эрвин потер глаза кулаками. Умные священники – отнюдь не частое явление. Хочется рассмотреть получше.

– Вчера мы понесли потери. Завтра будут похороны, так что сегодня не до празднований.

– Соболезную, милорд. Однако…

– Что?

– Полагаю, ваша печаль не с этим связана.

– Отчего так думаете?

– Вы прибыли сегодня, милорд, и ваши вернейшие вассалы были при вас. Воинов, что погибли вчера, вы не знали. Такими сделали нас боги: истинно горюем лишь о том, кто был нам близок.

Смелый священник, – отметил Эрвин. Следом пришла другая мысль – тревожная.

– Не желаете ли присесть, отче? – предложил он.

– Благодарю, милорд.

– Здесь тепло. Вы можете снять плащ, если угодно.

Давид повесил на спинку стула плащ и шляпу. Эрвин обвел взглядом его фигуру. Сюртук священника был скроен так, что не мог скрыть какого-либо оружия, кроме, разве, крохотного стилета. Кинжалы Эрвина – обычный и искровый – лежали вместе с поясом на софе в двух шагах. Это внушало уверенность.

– Вы прибыли из Альмеры, отче?

– Да, милорд.

– Как идут дела в Красной Земле?

– Скверно, милорд. К великому сожалению, его светлость приарх Галлард испытывает большие трудности. Он – наследник герцогства по светской линии и духовный отец по линии Церкви. Казалось бы, как миряне, так и духовенство должны радоваться его воцарению.

– Тем не менее?..

– Вышло с точностью до обратного: недовольны и те, и другие. Вассалы покойного Айдена утверждают, что землею должен править воин и политик, а не священник. Духовенство же ропщет на то, что приарх поддерживает владыку – нечестивца.

– Высказываетесь весьма откровенно, как для святого отца.

– В противном случае мне пришлось бы лицемерить. А этого я хочу менее всего.

Хм.

– Как уже сказано, завтра предстоят похороны моих рыцарей. У нас, северян, принято, чтобы отходную по рыцарям читал первородный полководец. Не посоветуете ли подходящую молитву?

Отец Давид продекламировал три первых строфы «Напутствия Печальной Ульяны». Плавно, без запинок, с душою. Спросил:

– Проверяете меня, милорд?

– Ко мне дважды подсылали убийц, отче. Второй из них был столь же умен, как вы.

– Я не асассин.

Отец Давид спокойно покачал головой. Как ни странно, Эрвин поверил ему. Даже тревога не нашла, что сказать.

– А даже будь я убийцей, – добавил священник, – не стал бы делать грязную работу сегодня. Кто умрет в радости, возьмет радость с собою на Звезду. Кто умрет в печали – возьмет печаль.

– Сегодня я убил двадцать пять человек, – неожиданно для себя выпалил Эрвин. – Безоружных и невинных.

– Зачем вы это сделали?

Эрвин почувствовал, как губы кривятся в злой усмешке.

– Потому, что я – мятежник и государственный преступник. Бессердечный северянин. Чудовище.

– Это не единственная причина.

– Те двадцать пять были мужиками. Такие, как я, в грош не ставят чернь. Мужики для меня – даже не люди.

– Есть и другие основания.

– Ко всему, я еще и неженка, боюсь сражений. Куда проще убивать безоружных, чем штурмовать крепости.

– А кроме того?..

– Когда я уйду, маркиз Джеремия останется. Ему здесь жить и править городом. Днем я говорил с ним, но мы были наедине. Он никому не перескажет условий, которые я предложил, хотя они были великодушны. Но когда в замок придут полсотни женщин, станут рыдать и умолять – все мещане узнают, что в силах маркиза принять мой мир и закончить бойню. Город никогда не простит ему, если я убью остальных пленных. Город не простит и мне… но я уйду, а маркизу здесь жить.

Священник молчал.

– Пытаюсь купить две тысячи жизней ценою двадцати пяти. Молю Агату, чтобы получилось.

В глазах отца Давида промелькнуло нечто, похожее на сочувствие… и с неожиданной яростью Эрвин прошипел:

– Тьма сожри! Какого черта вы ждете моих оправданий?! Мы не на исповеди, и я – не овечка из вашей паствы!

– Нет, милорд, никакой исповеди, я не имею на это права. Священник рангом ниже епископа не может принять исповедь герцога. К тому же, – голос отца Давида напоминал ткань старых гобеленов, – только один человек способен даровать вам прощение. Никто в целом свете не причинит вам столько мучений, сколько вы сами. Простите себя, ваша светлость.

Премерзкое чувство: как будто Эрвин вдруг оказался голым… еще и вывернутым наизнанку, потрохами наружу. Отвернулся, чтобы не видеть Давида. Сухо выронил:

– Я утомился. Ступайте, отче.

– Простите себя, ваша светлость. И прощайте.

Когда скрипнула дверь, Эрвин сказал:

– Погодите. Если так выйдет, что вы решите отказаться от паломничества… Оставайтесь с нами, отче.

– Я не могу служить вам, милорд. Я подчинен епископу Флисса, а не Первой Зимы.

– Не требую вашей службы. Просто будьте спутником, разделите дорогу. Если пожелаете.

– Благодарю, милорд, – ответил отец Давид, и Эрвин не смог понять, было ли это согласием.

Священник ушел, а в дверной проем сунул голову караульный:

– Милорд, примете ли девушку?

Ах, да, таинственная незнакомка… Он и забыл, да сейчас и не до нее. Слишком на сердце… странно.

– Я скажу, пусть убирается, – воин принял молчание за ответ.

– Ммм… нет, впустите ее. Только пусть говорит покороче.

Эрвин услышал голоса из-за двери: «Милорд занят, у тебя есть минута, поняла?» – и в ответ скрипучим железом: «Обойдусь без хамских советов!»

Девушка вошла. Она была стройна и высока, всего на дюйм ниже Эрвина. Одета как монашенка, но черные покровы до того истрепались и перепачкались, что сменили цвет на мышиный, потому Деймон и не признал в ней святую сестру. Балахон с чужого плеча не доставал до пола, в зазор виднелись голые лодыжки девицы и лапти, блестящие от грязи. Голову девушки покрывал капюшон, а лицо было к тому же укутано платком, как у всадников-пустынников. Что еще за маскарад!

– Сударыня, я не знаю монашеского ордена, который требовал бы скрывать лица. Извольте показаться и назвать имя!

Она хлопнула дверью, едва не прибив нос караульному. Откинула капюшон – густые платиновые волосы рассыпались по плечам. Сдернула с лица платок.

– Пресветлая Агата!.. – выдохнул Эрвин и в два счета протрезвел.

Меч

Начало октября 1774г. от Сошествия

Пикси (герцогство Южный Путь)

Сорока милями южнее Лабелина, в паре часов пути к востоку от имперской рельсовой дороги, находится городок со смешным названием – Пикси. Примечателен он тем, что городом сделался всего пятнадцать лет назад, при старом императоре. А прежде, испокон, были тут два села, разделенных озером. Западное звалось Камыши, а восточное… тоже как-то звалось. Так вышло, что в каждом селе имелись гончары, причем там и там неплохие. Лет сто они вели меж собою непримиримую войну за первенство на окрестных ярмарках. Переменчивая удача улыбалась то одному, то другому селу, что, впрочем, мало отражалось на их благосостоянии. Хорошо ли шли продажи, плохо ли – все равно львиную долю прибыли забирал себе барон, владевший обоими селами. Гончары оставались нищи, но упорно конкурировали меж собою: профессиональная гордость – штука упрямая.

Все изменил династический брак: дочь старейшины Камышей влюбилась в сына старейшины того, другого села. На свадьбе родители молодых хорошенько выпили, расчувствовались, принялись брататься, и тут кого-то осенило: отчего бы нам не объединиться и не стать городом? У города больше прав, чем у села, а подати с него меньше. Ясное дело, барон был против такого поворота. Но сельчане, закаленные вековой борьбою друг с другом, проявили недюжинное упрямство. Пошли с ходатайствами к шерифу, судье, епископу, графу, бургомистру Лабелина, и, наконец, к самому герцогу Южного Пути. Все, кроме герцога, наотрез отказали: что еще за чушь – лепить из двух деревень один город?.. А вот его светлость выслушал, хмыкнул, потер подбородки (их у него имелось штук несколько), и ответил:

– У Ориджина шестьдесят семь городов, а у меня – шестьдесят… Так пускай станет одним больше!

И утвердил прошение.

Крестьяне вдохновенно принялись за строительство. Сровняли и вымостили камнем пять акров земли – это стала центральная площадь будущего города. Здесь сложили церковь, ратушу и торговые ряды, а потом, недолго поразмыслив, еще и общественную баню. Гончары создали две гильдии: одна назвалась Камышной (в честь родного села), а вторая – Первой (ведь жаль упускать гордое имя «Первая гильдия»). Город нарекли Пикси – таким было прозвище достопамятной дочки старейшины. Крепостную стену и мостовые дороги оставили на потом, когда деньги накопятся. Перестраивать дома на городской манер тоже никто не стал: к чему ютиться в тесноте и громоздить лишние этажи? Люди продолжали жить в глиняных хижинах под соломенными крышами, по-прежнему держали огороды и курятники, а кое-кто – и свинарники. Огороды, надо заметить, у здешних жителей были немаленькие – по нескольку акров. Озеро, лесок и поле, прежде разделявшие два села, очутились в самом центре города… Учитывая эти обстоятельства, Пикси сделался – если брать по площади – крупнейшим городом Южного Пути! Если мерить без хаты кривой Сью, которая жила на отшибе, то Пикси немного уступал Лабелину. А если взять в учет и Сью, то просто первый город герцогства, безо всяких споров!

Правда, отсутствие стен и ворот немного портило впечатление. Беспрепятственно въезжая в Пикси по земляной дороге, клацая зубами на колдобинах, расплескивая ободами грязищу, слыша недовольный гогот гусей, убегающих с пути, глядя на серые соломенные крыши мазанок, иной странник мог даже усомниться: в город он прибыл или в какую-то захудалую деревню? Во избежание подобных сомнений на каждом въезде горожане вкопали по столбу с дощатой вывеской: «Город Пикси. Население 460».

На центральной площади Пикси, у юго-западного берега лужи, находилась таверна. 2 ноября 1774 года в ней сидели двенадцать человек. Восьмеро были уроженцами Пикси. Все до одного молодые и здоровые парни, они имели при себе вещевые мешки и котомки, валенки и овчинные телогрейки, из чего легко было понять: эти ребята собрались в дальнюю дорогу и вернутся никак не раньше весны. Лица парней были угрюмы.

За соседним столом восседали трое солдат. Их копья стояли, прислоненные к стене, шлемы лежали горкой на столе, на поясах болтались внушительной длины кинжалы. Поверх теплого исподнего на солдатах были кольчуги, а поверх кольчуг – кафтаны с вышитыми гербами Лабелина: синими дельфинами и золотыми снопами пшеницы. Так что вид бойцы имели более чем внушительный. Они раскраснелись от обильной еды и вовсе не стеснялись говорить громко:

– Сдается мне, он чей-то посыльный: крепкий парень, один, морда суровая.

– Да какой посыльный! Ты гербы на нем видишь? А где ты встречал посыльных без гербов?

– Может, он с тайным поручением…

– Гы-гы. Да нет, брат, он нищий, как церковная мышь. Видишь, как хлебает – чуть не давится. Дня два не ел! И грязный, как поросенок. Он какой-нибудь бродячий умелец, и дела его совсем плохи.

– Вы оба говорите – все равно, что жабы квакают. Смысла столько же. Какой посыльный?.. Какой ремесленник?.. Наемник он, вот кто. Видите плащ на лавке? Агатку даю: он не просто так лежит, там под ним – кинжал.

– Ну, ты скажешь!..

– Иди и проверь, коль не веришь. Но только полным дураком окажешься. Всем же ясно, что я прав.

Предметом обсуждения был двенадцатый посетитель таверны. Тот расположился в дальнем темном углу и живо поглощал похлебку. Он был молод и даже, пожалуй, красив, но заметить это было нелегко: лицо парня пестрело синяками от побоев, одежда и волосы лоснились грязью. Глаз от миски он не поднимал.

– Эй, приятель, ступай-ка сюда, побеседуй с нами! – крикнул копейщик – тот, что считал парня бродячим ремесленником.

– О чем?.. – мрачно спросил путник, искоса зыркнув глазом. Рука его при этом скользнула под плащ, подтверждая догадку о ноже, накрытом тканью.

– Да просто поболтаем. Экий ты пугливый… Ничего не сделаем, только спросим!

– Что спросите?

– Ну, кто таков, откуда идешь, что видел… Издали же идешь, верно?

– Издали.

Парень проглотил последнюю ложку, отодвинул миску и уставился на копейщиков прямиком, исподлобья. Отвяжитесь, мол, добром прошу.

– Да ладно тебе, чего набычился? Зачем нам тебя трогать? Ты же не северянин.

– Нет.

– Вот. За полмили видать, что не северянин. А мы никого не трогаем, кроме северян. Верно, братья?

Другие двое копейщиков подтвердили и добавили от себя:

– Нам что шиммериец, что столичник, да хоть даже дикарь из-за Лугов – все едино, лишь бы не ледышка. Уж кого не любим, так это мерзлых задниц!

– За что?

– Спрашиваешь, за что? – удивился копейщик.

– Да.

– За что мы не любим мерзлых задниц из Кристальных Гор вместе с их паскудным лордом-нетопырем? Это ты хочешь спросить?

– Да.

Трое загоготали.

– Ты, брат, со Звезды свалился?

– Я был в пути, – буркнул парень.

– Видать, долго… – копейщик свистнул хозяину таверны: – Принеси-ка четыре кружки эля. Трое нам, одну – бродяге. А ты, бродяга, садись сюда, коли правда хочешь знать, за что мы не любим северян.

Тот хмыкнул и, наконец, поддался на уговоры. Мешок и плащ, лежавшие на скамье, неуклюжим движением сгреб в охапку, и теперь уж стало совершенно очевидно, что плащ укрывает собою короткий клинок. Плащ, к слову сказать, был необычно хорошим для этого оборванца: толстое сукно, лисья оторочка.

Парень, прихрамывая, пересек комнату, уселся за стол к солдатам, положил рядом свой скверно замаскированный кинжал. Хозяин принес эль, и копейщики подняли кружки, провозгласив здравицу:

– Чтоб они передохли!

– Кто? – спросил парень.

– Все.

Выпив, старший солдат придвинулся к путнику и сказал:

– Ты, приятель, многое пропустил, пока странствовал. Хотя и не знаю, где надо шататься, чтобы в тех землях об этом не говорили. Значит, так. Герцог нетопырей перешел Близняшки и вперся к нам, в Южный Путь. С ним шесть тысяч красно-черных задниц и четырнадцать тысяч серых. Взял дюжину замков и полдюжины городов, дошел уже до порта Уиндли. Вот какое дело, брат!

Путник аж выпучил глаза.

– Десмонд Ориджин напал на Южный Путь?!

– Десмонд помер. Или не помер, а где-то около. Герцог ледышек теперь его сынок. И он, сынок этот, объявил войну владыке!

– Владыке Адриану?!

– А ты знаешь другого владыку?

– Как? Почему?!

– Из-за Альмеры и Перстов. Говорит, что Адриан – еретик. Ты, брат, хоть про Альмеру-то слыхал?

– Слыхал, – бросил парень. – Вы мне про северян скажите… Далеко они продвинулись?

– На полпути к Лабелину.

– Холмогорье захватили?

– В стороне оставили.

– Слава богам… А быстро идут?

– Неа, медлят чего-то. Ихний лорденыш, видать, побаивается. У него двадцать тысяч, а наш герцог и все сорок соберет!

Тут другой копейщик возразил товарищу:

– Ничего он не побаивается, а наоборот. Идет медленно потому, что война ему не война, а вроде как прогулка. Северяне бьются для удовольствия, чем дольше война – тем больше им счастья. Возьмут город – неделю пьют и грабят, только потом дальше идут!

– Это верно, – добавил третий. – Говорят, если наши бегут с поля, то северяне даже не преследуют. Лишь кричат в спину: бегите-бегите, все равно нигде не скроетесь.

– А все золото, какое найдут, грузят в телеги и к себе, в Первую Зиму. И пшеницу тоже, и овес. Если кто спросит: «Как же нам теперь зимовать?», то отвечают: «А никак. Ни один путевец весну не встретит».

– Все правда, так и есть. И пленных они отпускают. Говорят: «Идите, помирайте с голоду. Весь ваш хлеб и скот мы заберем. Был Южный Путь – станет пустыня».

Глаза бродяги налились кровью.

– Что же владыка? Он не может допустить такое зверство!

– Владыка, видишь, занят… У него на юге другая беда нарисовалась: Степной Огонь с ордой кочевников ворвался в Литленд и вовсю куролесит.

– Ничего себе!..

– Ага. Владыка и сказал: «Сперва разделаю кочевников, а вы, путевцы, держитесь пока. Скоро и вам помощь пришлю».

– А что герцог Лабелин?

– Собирает войско. Говорит: выставлю на каждую мерзлую задницу по двое наших орлов! Готовится дать бой на подступе к городу.

– Ну и дела… – протянул бродяга и задумчиво уткнулся в свою кружку.

Копейщик дернул его за плечо:

– Э, не, брат, так не пойдет! Мы тебе все рассказали, теперь твой черед. Кто таков? Где бродил? Что видел? Давай-ка, выкладывай!

– Я-то?..

– Ну, а кто? Праотец Максимиан?.. Нет, приятель, ты! Пьешь с нами – вот и расщедрись на рассказ. Мы с молчунами не пьем – толку мало!

– Я…

Парень потер острую, как у владыки на портретах, бородку. Собрался с мыслями и сказал нехотя:

– Я из Альмеры иду.

* * *

Покинув обитель Марека и Симеона, Джоакин поехал столбовой дорогой на юг – в Алеридан. Зачем? Кто бы знал… Сам он не смог бы ответить.

Может, хотел взглянуть на город, где начиналась история, вспомнить сладкие свои мечты, подивиться собственной наивности. Может, на зло герцогине наняться в армию приарха Галларда. Может, с чувством прокутить последнюю пару глорий. А может, просто спутал дорогу…

В одном был уверен: его теперь никто не ищет. Один, без Аланис, никому он не нужен. Никто и не узнает его: нет у врагов ни примет Джоакина Ив Ханны, ни имени. Для графа Блэкмора и приарха Галларда он был – Парень, что прилагался к Аланис. Нет ее – и он стал невидим…

Ехал быстро: ничто не держало, а душа просила скорости. Пускал лошадку скорой рысью, иногда галопом. Проглатывал милю за милей, почти не глядя по сторонам. Ветер выдувал горечь из сердца.

Спустя два дня Джо был у Эвергарда. В мечтах некогда виделось: Аланис вернет себе власть и восстановит отцовский замок. Но приарх Галлард не стал дожидаться, а сам начал работы. Вокруг замка бурлило движение, катили подводы с материалами, росли строительные леса. Джоакин заметил усовершенствования, сделанные, видимо, чтобы противостоять Перстам Вильгельма. На башнях воздвигались площадки для дальнобойных баллист, расширялся ров, внутренняя дорога пересекалась заграждениями, что не дадут взять замок с налету. Один мастеровой заметил Джоакинов интерес и сказал:

– Архиепископ знает толк в строительстве. Теперь замок еще лучше станет, чем был до пожара!

Парню почему-то сделалось противно. Он поскорей убрался от Эвергарда.

Въезжая в Алеридан, бурлящий жизнью, Джо впервые задумался: что же делать теперь? Денег осталось на неделю жизни, но заботиться о них не хотелось – аж до тошноты. За считанные дни с Аланис он привык думать так, будто деньги – пыль, они не стоят забот. Он понимал теперь, что сама собой монета не свалится на голову, ее придется заработать, и нужно бы наняться к кому-нибудь… Но от этой мысли делалось так мерзко, что тут же пропадали все желанья, кроме одного: напиться.

Он снял комнату в самой захудалой гостинице, какую только повстречал. И не комнату даже, а одну лежанку в общем зале. Зато в сарае нашлось место для Леди – это было главное. Сошел в кабак и взялся за дело… Что-то дальше было: кто-то говорил с ним, и он отвечал невпопад; кто-то звал пойти к девицам, а Джоакин брезгливо фыркал; кто-то предложил в кости, и Джо сдуру согласился, и почему-то выиграл три агатки. Одну, самую блестящую, собрался снова поставить на кон, но замешкался, повертел в руке. С тыльной стороны монеты было гусиное перо, а с лицевой – Светлая Агата, мучительно похожая на герцогиню… Он посмурнел и сказал: «Все к черту, не хочу играть. Пить хочу!», – и нырнул в кубок… А потом услышал, как кто-то говорит о приархе. Хорошее говорили или дурное – Джоакин не разобрал, но от самого имени Галларда Альмера так озлобился, что полез в драку. Победил: кого-то швырнул в окно, другому сломал нос. Всем кабаком его утихомирили, окатили водой… Оказалось, те двое чернили приарха. Джо прозвали святошей и блюстителем веры. Пьянчуги посмеивались, а хозяин заведения тихо сказал парню: «Ты никому не рассказывай, как у меня поносили его светлость. Уговор? Я тебя за так кормить буду и поить тоже, только не доноси!» Он угукнул и скоро заснул.

Когда очухался, решил выйти в город. Солнце стояло высоко, но все шастали по улицам. Видать, было воскресенье или праздник… Джо сбился со счета. Пошел, куда все, – к центру. Подумал так: раз люди идут, значит там – или базар, или веселье. И одно, и другое – дело шумное, хорошее. Чтобы развеяться, самое то. Но чем дальше он шел, чем больше видел нарядных мещан, слышал возбужденных голосов, тем становился мрачнее. Не прошло месяца, как пал Эвергард. Погибла масса людей, в их числе – сам герцог, а место его занял властолюбивый интриган… И что же? Этим мещанам, мелким душонкам, плевать на все! Развлекаются, как ни в чем не бывало! Ничто не печалит, ничем их не проймешь!

Он хотел повернуть назад, но натолкнулся на семейную парочку, и с досадой спросил:

– Куда все прутся, а? Что за веселье такое?

– Ты что же, не слышал?! – воскликнул мещанин. – На Соборной еретиков сжигают!

– То есть как – сжигают?

– Натурально – на костре! Его светлость крепко взялся за безбожников. Уж он наведет порядок!..

Это было так странно, что не сразу в голову влезло. Джоакин стал осторонь, призадумался.

Ему исполнилось лет восемь, когда услыхал в давней сказке, как жгли еретиков. Джо с детства был отважен, но сердце имел доброе. Чужие страдания так тронули его, что всю ночь не мог спать – видел полыхающие костры и людей, орущих от боли. А потом отца Джо вместе с другими рыцарями позвал на пиршество сюзерен – епископ Холмогорья. Отец взял сыновей с собою, и вот за столом мальчонка улучил момент и громко спросил епископа:

– Ваша милость, а правда, что еретиков сжигают на кострах?

Народ захохотал. Джо не понял, отчего. Можно подумать, в этом было хоть что-то смешное! Епископ поднял руку, чтобы все утихли, и серьезно ответил мальчишке:

– «Кто по доброй своей воле и трезвому размышлению опорочит деянием Прародителей и надругается над святынями, тому положена смертная казнь». Закон суров, паренек. Но владычица Юлиана Великая в милости своей упразднила церковные суды и оставила справедливость в руках судей светских. С тех пор костры пылают очень редко. За кражу из храма дается каторга, за насмешку над Праматерью – дюжина кнутов. По мне, оно и к лучшему.

Не сказать, что юный Джоакин вполне понял ответ, но уразумел: со времен Юлианы никого не жгут, а только дают плетей. Он тогда очень порадовался…

А теперь стоял и силился понять: это что ж такое нужно сотворить, чтобы суд приговорил к сожжению? Самым тяжким преступлением, какое знал Джо, являлось убийство первородной дворянки. Но всякий знает: за это полагается колесование, а не костер. Да и сложно женоубийство назвать ересью… разве что покойница была монашкой или кем-то вроде. Но зачем кому-то убивать монашку? Ерунда какая-то… И вдруг Джоакин остолбенел: понял, кого могут казнить в Алеридане за ересь, да так, что весь город сбежится смотреть. Тех, кто сжег Эвергард. Подонков с Перстами Вильгельма!

Не успел он опомниться, как уже со всех ног шагал к Соборной площади.

– Когда начнут?.. – спрашивал у первого встречного.

– При обедней песне. Вроде, успеваем!..

– А сколько их там? Пятьдесят?

– Ты загнул – пятьдесят! Вроде, трое…

Трое, – решил Джоакин, – тоже неплохо. Их ведь допросили перед смертью, выбили, где прячутся остальные. Теперь всех переловят! Правда, потом подумалось: а ведь Персты Вильгельма окажутся в руках приарха… Если Аланис таки попытается вернуть власть, ей будет ой как непросто. И сам себя оборвал на полумысли: что мне до того? Ей плевать на меня – вот и мне плевать! Уродливая, злая, ядовитая, надменная!.. Не заслуживаешь ты, чтобы я о тебе думал. Вот и не стану! Сама о себе думай теперь, коль я тебе не нужен!

Он вышел на площадь. Людей собралось больше тысячи. Спины слиплись сплошными рядами, а поодаль над человеческой массой возвышались столбы. Их было три, подножье каждого скрывала груда поленьев и веток, на каждом столбе висел еретик. С расстоянья сложно было разглядеть их, виделось лишь, что все трое – мужчины, а из одежды на них одни лохмотья.

Джоакину захотелось рассмотреть получше. Он был не из тех, кто глазеет на расправы. Но вот на лица этих трех посмотрел бы. Каковы они? Лютые злодеи? Разбойники? Вояки? Простые люди? Боятся ли смерти, или теперь, подержав в руках Персты, не страшатся ничего? Есть ли раскаянье в глазах, или только злоба против палачей?.. Парень двинулся сквозь толпу, локтями пробивая дорогу. С его-то силой это не было сложно. Несколько минут – и он в первых рядах. Впереди него стоят одни дети… Дети – подумать только! Будь у него сын, Джо крепко дал бы ему по шее, чтобы неповадно было. Только стервятники любуются чужой болью! Сам Джоакин не собирался смотреть казнь. Хотел лишь поглядеть на преступников – и уйти прежде, чем палач зажжет огонь.

Он поднял глаза к столбам. Еретики были теперь в двадцати шагах, но понять, кто они и что чувствуют, не представлялось возможным. Их наряды превратились в окровавленное тряпье, лица посинели и вспухли от побоев. Не было живого места: маски из синяков и порезов, многие ранки до сих пор сочились кровью. Веки отекли, глаза смотрели из узких щелочек. У одного преступника вовсе недоставало глаза. От зубов, наверное, осталось совсем мало, но этого, к счастью, не увидишь: рты еретиков зажимали кляпы.

Джоакин почувствовал сострадание и тут же напомнил себе: один из этих парней выстрелил огнем в лицо Аланис. Ей досталось ни капельки не легче. Так что пусть получат по справедливости!

Перед столбами находился помост, у которого стоял глашатай в яркой ливрее, помощник шерифа с эмблемой на груди и палач в маске. Со всех сторон столбы окружали солдаты, вооруженные мечами и копьями, общим числом не меньше сорока. Большинство составляли простые городские стражники, но дюжина носила на плащах герцогские гербы.

Джоакин спросил соседа:

– Давно их взяли?

– Вроде, с неделю назад. Хорошенько обработали, чтобы сознались, а теперь вот – на столбы.

– Где поймали?

– Да шут знает… вроде, на западе, под Блэкмором.

– А Персты при них были?

Джоакин не расслышал ответа – толпа загудела. Помощник шерифа взошел на помост, развернул свиток и принялся зачитывать приговор. Люди не пытались расслышать – это было безнадежно. Но понимали: действо приближается, – и возбужденно гомонили. Джоакин ловил лишь обрывки приговора:

– Решением суда его светлости… за преступления против… скверна и поругание… Клифф Ванда Клифф из Тойстоуна, а также… приговариваются к… на костре!

При последнем слове толпа взревела. Помощник шерифа замахал руками, требуя тишины.

– Преступникам дается… последнее слово… для раскаяния!

Стражники подошли к столбам, чтобы вынуть кляпы изо ртов несчастных. Помощник шерифа сказал, не глядя на еретиков:

– Скажите же, если имеете что сказать!

И тут крайний слева преступник завопил:

– Он! Вот он здесь!!! Отпустите меня, хватайте его! Вон же он стоит!

Стражники завертелись в недоумении: где, кто?.. Понять было нельзя: руки еретика привязаны к столбу, а глаза едва видны. На кого он показывает?

– О ком ты говоришь? – спросил герцогский воин.

– Да тот, про кого меня пытали! Он здесь, здесь! Отпустите! Он же вам нужен, не я!

– Да кто?! – прикрикнул гвардеец. – Где?

Преступник дернулся, и его сломанный нос указал…

Прямо на Джоакина!

– Тот бугай с бородкой, в зеленом плаще! Джоакин Ив Ханна!

И только теперь парень понял, разглядел сквозь кровавую корку: еретик на крайнем слева столбе – это Берк, тьма его сожри! Берк!

Городские стражники озадаченно развели руками: имя Джоакина ничего им не сказало. Но вот гвардейцы приарха встрепенулись, проследили взгляд Берка, увидели. Двинулись к парню, обнажая мечи.

Тогда он бросился бежать. Вонзился в толпу, как стрела в мишень. Протаранил плечом вперед, откинул с дороги одного, второго. Свернул вбок, стараясь затеряться. Сзади Берк надрывался:

– Джоакин! Ив! Ханна! Держите! Отпустите!

А солдаты кричали:

– Хватайте соучастника! Не дайте уйти!

Джоакин встрял меж рядов, сбил кого-то, швырнул под ноги гвардейцам. Нырнул вбок, обогнул стаю подмастерьев, пригнулся, исчез из виду. Гвардейцы командовали:

– Задержите его, дурачье!..

Но мещане не понимали, кого держать, зачем? Слишком быстро все обернулось, никто не проследил событий.

Джоакин выхватил нож и понес перед собой острием вверх. Люди в ужасе шарахались с дороги, это дало ему лишнее время. Опережая солдат шагов на двадцать, он вылетел из толпы и опрометью понесся к ближнему переулку. Путь преградила телега, он врезался, чертыхнулся, обогнул. Нырнул в переулок, молясь, чтобы тот не оказался тупиком. Стены надвинулись с боков, сузились до щели, но просвет остался. Ступени в шаг шириной вели вверх, на другую улочку. Джо отгрохотал по ним, выскочил.

– Свежее пиво!.. Графское пиво!.. – орал на верхней улице торгаш, бочонки темнели на подводе.

Джо сорвал один – эй, ты что это?! – швырнул по ступеням вниз. Сам кинулся в другую сторону, помчался вихрем. Брусчатка, лужи, грязь из-под каблуков… Навстречу пара стражников – не тех, что в погоне, других.

– Бегать нельзя! А ну стой!..

Проломился между ними, раскидав с пути. Поворот – переулок. Нет, нельзя, тупик! Следующий – да, сюда. Улочка изогнулась, нырнула в арку под домом, вынырнула на площадь. Какой-то храм, с башни воет песня, у портала толпа. Войти туда, спрятаться в церкви? Нет, храм – ловушка! На улицу, на другую улицу…

Сзади зазвенело медью, будто мелкий колокол. Под ногами Джо увидел рельсы. Глянул через плечо: таращась круглыми стеклами, его нагоняла искровая карета. Маленький городской поезд – один вагон. Отскочил, пропустил машину. На площадке задней двери болталась пара мальчишек. Джо скинул одного, а сам схватился за поручень и вспрыгнул на подножку. Долго судорожно дышал, отхаркивал кипящую слюну. Сквозь красные круги смотрел назад: не покажутся ли на рельсах солдаты?..

Не показались. Стучали башмаками мещанки, подбирали подолы юбок, несли корзинки. Пестрыми лентами струились мимо вагона кирпичные домики…

* * *

В городе не было времени думать. Добрался до гостиницы, оседлал Леди, ускакал без лишних слов. Как обернулась его судьба – это начал он понимать уже в пути, оставив за плечами черепичные крыши Алеридана.

За Аланис охотилась горстка людей. Слух о том, что она жива, стал бы губителен для Галларда, потому он послал по следам племянницы лишь самых доверенных слуг – таких, что не проболтаются. С Джоакином дело иное: его имя для всех – пустой звук. Ничто не мешает приарху объявить Джоакина преступником, святотатцем, еретиком. Натравить на него каждого стражника и каждого констебля во всей Альмере. Любой человек с оружием во всем герцогстве – теперь враг. В этом Джоакин не сомневался, как и в том, какая участь ждет его в лапах приарха. Джо не знал, что совершили двое еретиков на столбах, но в чем виноват Берк – это было ясно. Берк погиб всего лишь потому, что видел Аланис Альмера после ее смерти.

Джоакин не признался бы ни священнику, ни родному брату, ни самому себе, но то чувство, что ползло за ним по пятам – синее, липкое – это был страх. В жизни он не боялся никого – ни барона, ни рыцаря, ни разбойника. Не приучен был бояться. Ведь испугаться кого-то – все равно, что поставить врага выше себя, а против этого восставала каждая ниточка Джоакиновой души.

Но теперь стало иначе. Не было одного конкретного врага – вот в чем штука. Некому посмотреть в глаза, некого звать на поединок. Вся Красная Земля сделалась его врагом. Наводненная наемниками, солдатами и констеблями, пылающая кострами на площадях, ощеренная, ненавидящая. Он ощущал шкурой ее взгляд, слышал хищное сопящее дыханье. Ощущал все время. Когда прятался в кустах или канавах, пропуская мимо нестройный, спешный топот копыт. Когда просыпался ежечасно и лежал в тиши, выслеживая шорохи. Когда в придорожной таверне ловил краем уха шепотки за столами; когда, обернувшись резко, успевал заметить подозрительный взгляд себе в затылок. Когда у него спрашивали имя, и он называл придуманное, и на него долго еще смотрели, тяжело уставясь в переносицу. Когда крался подворотнями, не решаясь сунуть нос на площади. Когда видел казни. Точней, не видел – он избегал скоплений народа, но слышал на улицах, в кабаках: «А сегодня-то нового изжарят… Сколько развелось их, безбожников! Этот, говорят, даже из благородных…» Четырежды после Алеридана он встречал казнь еретиков. Джоакин хорошо знал, в какой ереси повинны злодеи: они сомневались во власти приарха Галларда. В этом смысле Джоакин, несомненно, тоже заслуживал костра.

Он старался ехать безопасным путем, огибая большие города и замки феодалов. Но безопасного пути не было: в лесах рыскали егеря, в полях – конные разъезды, крестьяне глядели с подозрением и тут же доносили лорду, в маленьких городишках немедля возникал откуда-то констебль вместе со стайкой крепких мужиков. Чужаку нигде не были рады. А вдруг еретик? А что, если враг архиепископа? Лучше уж самим скрутить его по-быстрому и выдать судье – так оно будет подальше от греха… Однажды Джо увидел целую деревню, сгоревшую дотла. В чем провинились жители?.. Кто знает.

Нет, его путь не напоминал боевое странствие: ни врагов, ни честного боя; только прячься, или будешь убит. Не напоминало и бегство от погони: от преследователей можно оторваться, пришпорив коня. Ходьба по болоту – вот на что было похоже. Один неверный шаг – и провалишься в трясину.

Первый раз он оступился в лесу тридцатью милями восточней Алеридана. Лег спать в чаще под деревом, полагаясь на чуткий слух Леди. Проснулся от удара сапогом, открыл глаза и увидал трех егерей с крепостными башнями на камзолах… Как только он сумел справиться – сам диву давался. Наверное, егеря не ждали, что спросонья парень сразу кинется в драку. Вышел изодранный, побитый, с заплывшим глазом… но все же как-то сумел. Однако выглядел теперь отпетым преступником в бегах и не смел никому показаться на при свете солнца.

Второй раз провалился в трясину в Водяных Мельницах. Три дня ехал через поля и голодал: поля были убраны, ни зернышка не сыщешь. Наконец, отчаявшись от голода, явился в крохотное местечко, отыскал самый убогий постоялый двор, наелся от пуза… Ночью дверь вышибли, его стащили с постели и методично, без лишних слов избили. Потом взяли под руки, поволокли куда-то. Наверное, в суд: на врагах были мундиры констеблей. Старшему из них приглянулся кинжал Джоакина, он сунул его себе за пояс… В глухом переулке Джо изловчился пнуть одного стражника в пах. Вывернулся, схватил кинжал и разрядил в ногу констебля. Тот рухнул, а Джо поднял кинжал и яростно заорал тем двоим, что остались стоять:

– Что, на Звезду хотите? Давайте, подлазьте! Ты первый?! Или ты?! Вперед, по одному!!

Они оробели, отпрянули, и он бросился в подворотню. Он хромал, еле двигался от побоев, констебли легко настигли бы и одолели, если б знали, что в жутком клинке нет больше зарядов.

Джоакин спасся из Водяных Мельниц, но лишился всего: лошади, кольчуги и шлема, меча, остатка денег. А до границы спасительного Южного Пути было еще полсотни миль…

Он грабил кого-то, прижав к кадыку искровый дворянский кинжал. Забирался в чей-то погреб, чтобы поесть. Спал в покинутом доме, пропитанном плесенью и смрадом дохлятины; спал, забравшись на дерево и привязавшись к ветвям; в придорожной канаве тоже спал. Канава была хороша: проходила под мостком, невидимая с тракта. Позже подвернулся случай украсть коня. К счастью, этот жеребец был покладист и не сбросил чужака… зато его хозяин спал чутко и имел при себе арбалет. Джоакин пустился галопом, а конник крутил вороток и орал вслед парню:

– Стой, подлец, не то пристрелю!

Джо скакал, припав к холке. Хозяин коня выстрелил. Болт вспахал борозду на Джоакиновом бедре. Могло быть хуже. Стрелок взял слишком в сторону – боялся ранить жеребца…

В какой-то день Джоакин поймал себя на том, что привык бояться. Он понял это, когда увидел на дороге всадника – одного-единственного! – и тут же стремглав помчался в поля. Не возникло и мысли вступить в бой. Джо не чувствовал себя воином. Скорее – зерном в жерновах мельницы или косточкой на зубах зверя. Можно победить человека, двух, трех, дюжину… но целую землю, ополчившуюся против тебя?! Оскалив клыки, Альмера неторопливо пережевывала его. Черная морда, сгоревшая от губ до уха…

Джоакин Ив Ханна ненавидел и презирал себя за страх, и заглушал это чувство другим, более жгучим: злостью. Ты, аланис, во всем виновата! Ты, самовлюбленная, наглая, злобная уродина! Мерзкая старуха в девичьем теле, ведьма! Ты обманула меня, и с того мига все пошло не так… Он звал ее в мыслях на «ты» и с маленькой буквы, чтобы стереть даже память о своем трепете перед нею. Подлая аланис, отчего ты сразу не показала, во что превратилась? Это был обман, отвратная ложь! Я не собирался служить тебе – о, нет! Я шел на службу к той, другой – красавице-дворянке из «Голоса Короны». Она – подлинная герцогиня Альмера. Она – великодушна, благородна, женственна; она – красивее всех на свете. Она, не ты! Ты не можешь быть ею, ты нечто другое. И ты отравила мне жизнь, проклятая ведьма!

Он снова и снова вспоминал эту гадину, упивался мерзостью ее душонки, такой же гнилой, как лицо. Выплескивал на нее одну свою ненависть ко всем обидчикам: сквайрам, егерям, констеблям, судьям, солдатам, архиепископу… Горько сожалел о том, что в первую же ночь не сорвал с нее платок и не увидел подлинное лицо чудовища. О, тогда он не няньчился бы с нею! Она бы не посмела даже голоса поднять. Ходила бы на цыпочках, пылинки с него сдувала, лишь бы не бросил! Тупой Южный Путь?! Как только твой язык повернулся! Гнилая Альмера. Червивая Альмера! Как тебе такое? Вот уж правду говорят: лицо человека – отраженье души! Боги не зря заклеймили тебя: внешнее уродство теперь в полном согласии со внутренним. Никто больше не обманется в тебе, как я!..

Между делом, Джо подивился одной странности: будучи с нею, с аланис, он не трусил. И не колебался, и не подхватывался средь ночи от каждого шороха! Ни на миг не вздрогнул – ни в засаде, ни в замке Блэкмора, ни после, хотя положенье и тогда было отчаянным. Почему так? Что переменилось? Мелькнула мысль: не в том ли дело, что ее упрямства хватало на двоих? А теперь, оставшись один, он лишился… Очень не понравилось ему это объяснение, и Джо быстро нашел другое. Все дело – в ее обмане. Он был готов пожертвовать собой ради прекрасной леди из «Голоса», а уж умереть вместе с нею, и рука об руку взойти на Звезду – почел бы за счастье. Но умереть из-за… вот этого… существа? Из-за лютой мегеры, которая в грош его не ставит?! Нет, очень горько, до тьмы обидно было бы так умереть. Только не из-за нее! Боги не могут быть так жестоки!

Тогда он вспоминал Полли. Все чаще вспоминал, когда ночами, канавами, задворками, трущобами пробирался на восток, к родному Южному Пути. Вспоминал, и слезы накатывались на глаза. С нею ведь было то же самое – такая же чудовищная несправедливость: подонок Хармон остался жить, а, она, невинная, легла в могилу. Почему так выходит? Зачем боги мучают тех, кто ни в чем не виноват?! Отчего Хармон выбирается живым из гроба, аланис с полпути к Звезде приползает обратно на землю – будто без них здесь мало дряни! А Полли – здоровая, красивая, добрая, милая – за один миг… Эх!..

На краденом коне Джоакин объезжал Смолден, виденный весною, и уже не мог сдержаться – то и дело утирал глаза рукавом. Ведь хуже всего не то, что боги несправедливы, а то, что он сам, Джоакин, такой! Это же он бросил Полли. Еще прежде ее смерти охладел к ней, променял на… теперь и подумать горько, на кого. Прельстился лживым блеском, мишурой – дурачина из дураков! Вот если бы можно было вернуться назад, в месяц март, в те дни, когда он ехал этою же самой дорогой!.. Тогда совсем иначе все сделал бы. Крепко схватил бы милашку и любил всем сердцем, и никогда ни на шаг от себя не отпускал. Говорил бы ей каждый день: «Ты моя самая-пресамая леди! Я знаю совершенно точно: ты – лучше любой герцогини на свете!» Она бы, конечно, смеялась и не верила, а он бы говорил: «И пусть. Можешь не верить, но я все равно буду любить тебя. И знаешь, почему? Потому, что никто во всем мире не достоин любви больше, чем ты!» Слезы душили горло…

Он снова голодал и снова прятался от кого-то… Снова крал – теперь еду, а не деньги. В деньгах не было толку, ведь чтобы купить, нужно заехать в город. У какого-то путника отобрал плащ на меху, у другого – телогрейку. Ночи были холодны, едва ли не каждый день лили дожди…

Проезжал мимо замка сира Логана – того, о котором весною говорил Хармону: «Это не замок, а недоразуменье! Я себе намного лучше построю…» На дороге его встретили сыновья рыцаря и спросили, хмурясь в усы:

– Ходят слухи, по нашей округе шастает грабитель, путников стращает. Не видал ты его?

– Слыхом не слыхивал, – отрезал Джоакин, но что-то его выдало.

Спустя вдох он уже скакал в лес, а рыцарские сыновья дышали в затылок… Как он снова ушел? Посчастливилось, боги улыбнулись… А может, вся штука в отчаянии. Парням Логана было что терять: коней, здоровье… Ему – нечего. И он гнал жеребца сквозь чащу так, как ни один всадник не решился бы.

Когда увидел межевой столб, остановился, спешился, внимательно вчитался, чтобы не было ошибки. От данной межи начинается Южный Путь и кончается власть приарха.

Джоакин переступил на родную землю, прочистил глотку и смачно плюнул в сторону Альмеры.

* * *

– Так ты, значит, идешь из Альмеры? – спросил старший из трех копейщиков в таверне города Пикси.

– Из нее, – кивнул путник.

– И как оно там?

– Дрянь.

– Не очень-то ты многословен, брат.

Путник окрысился:

– А ты бы пел соловьем, когда б на твоих глазах людей сжигали заживо?

Копейщики присвистнули.

– Что, правда сжигают? Слухи-то ходили, но не верилось…

– Правда. Прямо среди города, на площади.

– За что?

– За ересь.

– В Праматерей не верят?

– В приарха.

– То есть как?

– А вот так. Приарх взял власть, а его не все любят. Но кто скажет слово против – того на костер.

Старший солдат почесал бороду.

– Жестковато… Ладно бы кнутов или в темницу, но на костер!..

– Он трусит, – процедил путник, – потому зверствует. Боится, что вассалы восстанут.

– А чего же им восставать, коли власть приарха законная?

– Законная власть принадлежит Аланис Альмера! – вырвалось у бродяги.

– Вот те на! Она же померла вроде!..

Бродяга смешался, умолк. Ткнулся носом в кружку эля и долго не выныривал. Солдат потормошил его за плечо:

– Так что же, померла Аланис или нет? Ты прямо скажи! У нас говорят: убили ее. Неужто врут?

– Не врут, – кивнул, наконец, бродяга. – Нету Аланис.

– Ну вооот, – удовлетворенно потер брюхо вояка. – Ты нас не запутаешь, мы тут, брат, держимся в русле новостей. Лучше скажи: звать тебя как?

Путник снова замешкался, отчего-то поглядел по сторонам. Улыбнулся этак мягко, устало – вроде как человек, который лег отдохнуть после долгого труда.

– Джоакин Ив Ханна с Печального Холма.

– Что ж, приятно познакомиться, Джоакин Ив. А мы, значит, называемся…

Копейщики сообщили имена, и старший спросил:

– А Печальный Холм – это, брат, где? В какой части Альмеры?

– Не в Альмере. Здесь, в Пути. Знаете Холмогорское епископство?..

– Хо! Знаем, чего не знать! Стало быть, ты нам земляк?

– Вроде того.

– Потому и спрашивал, не тронули ли северяне Холмогорье?

– Потому.

Солдаты переглянулись меж собою. Старший снова спросил:

– А вот Ив Ханна – это тебя по матери и по бабке?

– Так и есть.

– Ты лорденыш?

– Сын рыцаря.

– А сам как – рыцарь, сквайр?

– Нет. Простой путник.

– Вассальную присягу давал?

– Нет.

– То есть, ты не лорд и не вассал, и не рыцарь, и не сквайр?

Путник раздраженно сверкнул глазами:

– Да что ты прикопался? Я же сказал: нет, простой парень! Коли тебе сквайра подавай, то иди ищи сквайра! Сам же меня за стол позвал…

Копейщик широко улыбнулся:

– Нет, брат, совсем наоборот! Сквайры и рыцари нам не нужны, а простой парень из Холмогорья – как раз в пору!

Неуклюжим движеньем он смахнул с лавки плащ бродяги вместе со спрятанным кинжалом. Путник вспрыгнул на ноги, и тут же поднялись двое солдат, схватили копья.

– Видишь, какая штука, – сказал старший. – По приказу его светлости Лабелина мы набираем крестьян в ополчение. Защищать, брат, нашу столицу от мерзлых задниц. Восьмерых парней сегодня уже взяли, а нужно десять. И ты, брат, нам по всем статьям подходишь: рожден в Холмогорье, службой не занят, присягой не связан, шатаешься без дела. Принимай поздравления, Джоакин Ив Ханна: отныне ты – боец пехоты его светлости.

Стрела

Конец октября 1774г. от Сошествия

Окрестности Дойла

В октябре 1774 года дороги, ведущие с севера Южного Пути, от Близняшек, на юг, к Лабелину и Землям Короны, заполнились людьми. Война всполошила их, согнала с насиженных мест и бросила в странствие. Многие вольные крестьяне, имевшие клочок земли да какое-никакое хозяйство, предпочли остаться, несмотря на войну. Жили при лордах-путевцах – глядишь, и под северянами выживем. А идти – куда? Можно подумать, нас где-то ждут с хлебом-солью… Но немало нашлось и тех, кто рассудил иначе. Жизнь и так – одна беспросветная пашня, а тут еще война. Путевцы, северяне… потом, глядишь, еще искры явятся. А кто бы с кем ни бился, страдать все равно нашему брату – крестьянину. Коли не убьют и не ограбят, то заберут в войско. Ну ее во тьму, такую жизнь! И люди пускались в странствие, надеясь найти места, не тронутые войною.

На свою беду, нищие крестьяне в худых башмаках, отягощенные пожитками, шли куда медленней, чем вымуштрованные, закаленные солдаты северного герцога. Получалось, что беженцы двигались по следам наступающего войска и вместо того, чтобы спастись от войны, приходили как раз туда, где она бушевала с полной силой. Приближаясь к городу Дойлу, беженцы все чаще слышали от местных крестьян:

– Куда вы претесь, баранье стадо? Дойл в осаде, северяне под стенами!

Но беженцы продолжали идти, переговариваясь меж собой:

– Ты был в городе?

– Я-то нет, а вот кум жены – тот бывал… Ох и крепкие стены в том Дойле! Не по зубам мятежнику. Глядишь, обломает клыки да уберется.

Ближе, когда до города оставалось миль двадцать, слухи сделались страшнее:

– Нетопыри взяли Нижний Дойл. Горожане с маркизом заперлись в замке, а кто не успел – достался северянам.

И беженцы думали: не свернуть ли от греха подальше? Но куда тут свернешь: дорога одна, по сторонам – поля, раскисшие от ливней, грязища по колено.

– Как-нибудь обойдется, – говорили себе и брели дальше. – Мы люди нищие… Чего с нас взять? Что можно было – уже те, прошлые лорды взяли…

Но в дне пути от Дойла услыхали они и вовсе жуткое:

– Не ходите туда, братья. Худо там. К северянам примчал сам герцог и велел город сжечь, а всех пленных убить.

– Как – сжечь?.. Как – убить?..

– А вот так. Озлобился, что город долго стоял против осады. Не ходите, братья: одно пепелище найдете да воронов на трупах.

Беженцы садились на обочине и принимались крепко думать. Но сколько ни размышляли, выходило одно: идти все равно надо. От Дойла дорога раздваивается. Мятежник, видать, ушел на юг, к Лабелину, а мы пойдем на запад, к Дымной Дали. Там, дадут боги, устроимся как-то. Может, прислуживать наймемся, или на корабли матросами, или батраками станем. На Дымной Дали, говорят, нет войны – хорошо там… Но Дойл все равно придется пройти. Иначе никак.

И, скрепя сердце, люди брели по дороге, каждый час ожидая увидеть дымки над руинами города и стаи стервятников в небе. Но вместо этого их глазам представало совсем иное, поразительное зрелище.

Сперва над горизонтом восставал замок, серым клыком впившийся в небо. То был Верхний Дойл – не тронутый смертью, вполне целый. А потом беженцы выходили на странное поле. Все вокруг, насколько хватало глаз, заполнено было шатрами, флагами, блеском доспехов, конским ржанием, звоном молотов, разноголосицей команд…

– Святые Праматери!.. Прямо в лагерь нетопырей вперлись!..

Однако первый испуг быстро проходил, уступая место удивлению. Да, многие на поле, действительно, были солдатами Ориджина, но кроме них здесь вертелась огромная масса мирного люда. Лавочники, развернув лотки, торговали пивом, лепешками и копчеными куриными крыльями; надрываясь, голосили менестрели; плясали скоморохи; гадалки сулили всякому добрую судьбу (за пол-агатки, конечно); а среди всей этой пестрой круговерти слонялись вперемешку северные пехотинцы и безоружные люди в одеждах мещан.

– Вы кто будете, братья?.. – осторожно спрашивали их беженцы и получали поразительный ответ:

– Из Дойла мы.

– Вас же нетопыри перебили!

– Как видишь, нет.

– И город не сожгли?

– Вон он, город. Слава Праматерям, целый.

– А здесь… вот это все… что такое творится? Никак, ярмарка?

– Турнир. Северяне будут резать друг друга. Мы пришли посмотреть.

– Турнир?.. Что, правда? Рыцарский турнир?!

Беженцы шли дальше, вглубь поля, и видели уже и ристалище, и трибуны, и флаги рыцарей-участников – а все не могли поверить. Всякого они наслышались о герцоге-мятежнике: и страшного, и мерзкого, и хорошего, и чудесного, но такого не ждали даже от него. Устроить праздник в самый разгар войны!.. Обезумел он, что ли?!

– Чего пялитесь? – спрашивали их солдаты-северяне. – Пришли смотреть – ступайте вон туда, бои в полдень начнутся. А хотите жрать – в очередь к тем шатрам.

Есть, конечно, хотелось. Очередь к кухне имела внушительную длину, и тому было объяснение: северяне кормили бесплатно! Всякий, кто пожелает, мог получить миску каши с кусочками сала и кружку вполне пристойного эля. Утолив первый голод, беженцы снова занимали очередь. Наесться бы впрок – кто знает, когда еще доведется поесть горячего. Иные даже выворачивали наизнанку куртки, надвигали шапки на глаза, чтобы не быть узнанными, и становились в третий раз…

А потом, осоловелые от сытости, искали, где бы присесть или прилечь. И, вроде бы, несподручно глазеть на празднество северян: ведь это из-за них, мятежников, все беды начались! Но с другой стороны, отчего не поесть, если бесплатно?.. И отчего не посмотреть, коли есть на что? Тут певцы, там плясуны на ходулях, тут лучники стреляют, там мечники рубятся, а там вон, на сцене, целый театр творится. Когда еще такое увидишь!.. Хоть что-то хорошее от этой проклятой войны…

И беженцы оставались. Кто на пару часов – увидеть бой и представление; кто на день, а кто и на два. Бесплатные харчи на дороге не валяются…

* * *

Какого черта ты делаешь?!

Вопрос, заданный молча, не становится менее выразительным. Пожалуй, без слов он звучит даже громче.

Какого черта ты делаешь, Эрвин София?!

Верхний Дойл сдался две недели назад. Штурм не потребовался – хватило двух дюжин изрубленных тел и сотни рыдающих женщин. Расчет оправдался. У каждого из полутора тысяч пленников Эрвина был кто-нибудь там, за стенами Верхнего Дойла: друг, брат, жена, дочь… И ворота открылись, вооруженный гарнизон Дойла ушел на юг, в Лабелин, а Эрвин отпустил пленников. Город, теперь подчиненный северянам, начал опасливо зализывать раны.

«Какого черта ты делаешь?» – говорили лица военачальников на следующий день, когда Эрвин, гарцуя на вороном коне, вскричал перед лицом войска:

– Во имя Светлой Агаты… в честь нашей великой победы… во славу доблести Севера объявляю… рыцарский турнир! Лучшие из кайров сразятся верхом. Арбалетчики и лучники будут состязаться в меткости. Греи, заслужившие право, смогут пройти посвящение!

Удивленные воины замерли на минуту. В тишине Эрвин слышал дыхание Дождя. Потом войско взорвалось:

– Да здравствует герцог! Слава Агате! Слава Ориджину!..

Солдаты верили ему: свято, безоговорочно. Как самой Агате, как мечу в своей руке. Герцог обещал взять неприступный Дойл – и взял за одни сутки, без капли северной крови. Если герцог велит праздновать посреди войны – значит, время веселиться! А если герцог прикажет скинуть доспехи и голышом идти на столицу – то пойдем голышом, тьма нас сожри! И столица, тьма ее сожри, ляжет! Чтоб нам сдохнуть, если не так!

Но полководцы – Стэтхем, Лиллидей, Хортон, Блэкберри, даже Роберт – окаменели, как горгульи на стенах собора. Они не спорили – но лишь потому, что были слишком ошарашены. Какого черта ты делаешь, лорд-безумец?!..

Лицо Роберта воспроизвело это выражение и при беседе наедине. Эрвин сказал:

– Ты должен выделить десять тысяч золотых эфесов на проведение турнира.

– Так много? Кузен, пяти тысяч вполне…

– Я хочу, – перебил Эрвин, – чтобы призы получили не только рыцари, но также лучшие стрелки – лучник и арбалетчик. Помимо того, необходимо устроить полевые кухни и накормить бесплатно всякого простолюдина, кто пожелает посетить турнир.

– Так ведь… кузен, едва об этом пройдет слух, вся дойловская чернь сбежится! Да еще крестьяне из округи! Придется кормить тысячи людей!..

– Именно поэтому я и требую десять тысяч золотых.

– Кузен, позволь заметить…

– Не позволю, черт возьми. Мое дело – приказать, твое – исполнить.

– Ага, – кивнул Роберт, хмуро почесывая бороду.

«Какого черта ты делаешь, кузен?»

Постой, это еще не все. Послушай-ка, что будет дальше.

– Это не единственный предстоящий расход. Нужно выделить средств на закупку арбалетов.

– Скольких арбалетов?.. – спокойно спросил Роберт. Наивный, он полагал, что речь идет о вооружении для какой-нибудь стрелковой роты.

Эрвин дал ответ. Роберт выпучил глаза. Запустил в бороду всю пятерню, долго скреб подбородок, затем, наконец, спросил:

– Зачем они тебе? Столько?!

– Арбалет, – авторитетно сказал Эрвин, – может послужить множеству целей. К примеру, им удобно подпереть дверь, если желаешь уединиться с барышней и не быть побеспокоенным. Арбалетом неплохо забивать гвозди: он массивный и твердый. Потом, на ложе арбалета хорошо нарезать колбасу: там посередке имеется выемка, колбаска не будет скатываться. Умелый музыкант способен извлечь звуки дивной красы, теребя тетиву своими чувственными пальцами… Наконец, ходят слухи, арбалет годится для стрельбы.

Роберт Ориджин покачал головой.

– Ты же понимаешь, что в состав каждого искрового полка входят пятьсот лучников? Они служат как раз для прикрытия искровой пехоты от вражеских стрелков. Размещаясь за спинами копейщиков, лучники бьют навесом поверх их голов. А твои арбалеты не смогут стрелять навесом, лишь по прямой, значит, дальность боя окажется ниже. Ты не победишь искровиков арбалетами.

– Я и не планирую.

– Тогда зачем?.. И где ты возьмешь столько обученных стрелков?

– О боги, Роберт! Я не просил найти стрелков, это – моя забота. А ты купи чертовы арбалеты и не мешай мне выигрывать эту чертову войну!

– Да, кузен.

– Еще одно.

Эрвин сунул ему геральдический справочник, раскрытый на нужной странице.

– Вот герб Стагфорта: чайка над волнами. Мне нужны флаги с этим гербом. Много. По меньшей мере, сотня.

– Стагфорт?.. Что за место, кузен?

– Крохотное владение на севере графства Шейланд. Никому не известное и ничем не славное, кроме имени своей хозяйки. Ее зовут Минерва Джемма Алессандра рода Янмэй. Я хочу, чтобы это имя знали все. Закажи сотню флагов и найми сотню глашатаев, натаскай их как следует. «Во славу Агаты и Дома Ориджин, именем Минервы Джемы Алессандры, истинной наследницы престола». Отныне – только так. Где помянут Агату, пусть вспомнят и Минерву.

– Бывает, – сказал Роберт.

Он больше не спорил вслух. Но его мысли были слишком громки: ты точно свихнулся, кузен.

Что ж, может и так. Невидимая альтесса говорила то же самое: ты обезумел, мой милый. Шептала на ухо каждый вечер, когда Эрвин садился писать. Ты сошел с ума, дорогой, но не расстраивайся: теперь я люблю тебя еще больше! Ведь здоровый рассудок – это ужасно скучно! Полководец в трезвом уме рисовал бы какие-то планы, выдумывал маневры – зеленая тоска. А кто еще, кроме тебя, сел бы посреди войны сочинять пьесу? Ты – прелесть! Знаешь об этом?..

Эрвин прогонял ее и писал. Да, действительно, пьесу. Солдаты готовили ристалище, строили трибуны, расставляли шатры, развешивали флаги. Повара стряпали на тысячи человек, затапливая все околицы смрадом жареного сала. Греи тренировались день и ночь, мечтая выйти на посвящение. Все чаще горожане Дойла приходили поглядеть, завлекаемые глашатаями, любопытством и запахом еды. Офицеры-северяне хмурились, по малейшему поводу орали на солдат, обменивались меж собою мрачными взглядами: какого черта делает герцог?..

Герцог сочинял пьесу. Он привлек четверых менестрелей к сложению стихов и песен, но общую сюжетную канву строил сам. Сам же и утверждал актеров на роли.

Минерва – простодушная, но честная северяночка, миловидная, с открытым, почти благородным личиком. С серебряной сеточкой на волосах актриса смотрелась совершенно обольстительно. Пьеса открывается ее песней: девушка мечтает побывать в столице и повидать своего великого родича – императора. Она не думает о власти, нет! Открыть для себя огромный мир, найти друзей, поклониться владыке – вот все желания честной сиротки.

Однако, по дороге ее пленяют злодеи – мерзкие уроды в капюшонах. За их спинами стоит Глория Нортвуд – дебелая селянка, взятая будто прямо из свинарника. Глория срывает сеточку с волос Минервы и надевает себе – тем самым перевоплощается в родственницу императора. «Бросьте ее гнить в монастыре!..» – велит Глория своим приспешникам, а сама едет в столицу. (Над «столицей» трудились отменные плотники. На сцене вырос целый деревянный тронный зал вместе с императорским престолом. Декорации опускались или взлетали в закулисье на механизмах камнеметов.)

В тронном зале взглядам зрителей предстает владыка: грозного вида мужчина с чернющими волосами и остроконечной бородкой. Особая изюминка владыки – его взгляд. На просмотре актер капнул себе в глаза пару капель какого-то зелья, а потом зыркнул в лицо Эрвину. Герцог даже вздрогнул – до того свирепо и люто сверкали зрачки актера. Выйдя на сцену, владыка поет мощно и хрипло: «Мне целого мира мало, мир сгодится лишь для начала». Вокруг пляшут актеры в одеждах гвардейцев, секретарей и министров – придворные собачки. Падают ниц пред императором, и по их спинам, как по ступеням, он восходит на трон.

Являются двое сутулых стариков в шапочках магистров, один протягивает владыке блестящий жезл – Перст Вильгельма. «Твоя власть средь людей и богов», – шепчет магистр. «Моя власть среди людей и богов», – эхом шепчет Адриан, боясь поверить. «Твоя власть среди людей и богов», – убежденно повторяют магистры, и Адриан все громче вторит им: «Моя власть… среди людей и богов… моя власть… Среди богов!.. Моя власть!.. Моя!!!» Он хохочет, вскидывает жезл и испепеляет подвернувшегося под руку секретаря. «Испепеление» устроено мастерски: бедняга падает в люк среди сцены, а секундой позже оттуда взметается пламя.

Входят Айден и Аланис Альмера: печальный седой мужчина, отягощенный бременем мудрости, и стройная златовласая красотка. «Моя невеста, мой верный советник!» – усмехается владыка, обнимает их за плечи и ведет к краю сцены. Указывая Перстом вниз, на зрителей, Адриан поет куплеты о власти.

«Взгляните на небо: одна лишь Звезда.

Одна в целом небе, так было всегда.

Так сделали боги, не нам тут судить.

Король рожден править,

Звезда – светить.

Коль ты стал Звездою, смотри не стыдясь:

Мирок под тобою – что он, как не грязь?

Слепи, что захочешь, отдай лишь приказ.

И выполнят черви, в земле копошась.

Место для крестьян – грязь.

Место для мещан – грязь.

Место для солдат – грязь.

Место для дворян – грязь.

Место священников – грязь…

Что думают черви, в земле копошась?..

Плевать! Их место – грязь»

Аланис и Айден в ужасе взирают на императора. Айден пытается образумить его. Аланис шепчет: «Владыка, побойтесь богов!.. Я не могу стать женою того, кто нарушает святое слово!» В два голоса они, как могут, увещевают тирана, поминают и Янмэй Милосердную, и славного отца владыки, и Великого Вильгельма, что утопил Персты в море. Адриан кривится и многозначительно поглаживает смертоносный жезл.

Тут на сцену вбегает Глория в сеточке Минервы. Падает на колени перед императором, целует его ноги (вызвав у Адриана слащавую ухмылку), а затем протягивает какую-то бумаженцию: «Ваше величество, пауки сплели сеть! Паук по имени Альмера хотел убить вашего отца!» Владыка читает, а Глория повторяет, все повышая голос, и медленно поднимаясь с колен: «Паук по имени Альмера – заговорщик. Он хотел убить вашего отца. Паук по имени Альмера сплел сеть. Паук – заговорщик. Паук! Заговор! Сеть!» Наконец, Глория встает рядом с Адрианом и указывает пальцем в лицо Айдену: «Убейте паука! Порвите сеть!»

Айден и Аланис не пытаются бежать. Они смело смотрят в лицо гибели, и Айден грустно произносит: «Да, еще двадцать лет назад я хотел убить твоего отца и лишить тебя власти. Ведь всегда знал, каким чудовищем ты вырастешь. Но я не смог переступить законов чести, и готов к расплате за это. Честь всегда обходится дорого. Стреляй же, чудовище! Стреляй!»

Император стреляет. Смерть герцогов Альмера обставлена весьма эстетично. С рампы на Аланис и Айдена падают два красных покрывала. Актеры корчатся под алой тканью, словно бьются в огне. Потом затихают, и покрывала взметаются обратно вверх, оставив на сцене два лежащих тела. Они накрыты платками угольного цвета, сходство с обугленными трупами драматично и ужасающе.

Адриан, обхватив одной рукой свою новую невесту, усаживается на трон и вместе с ним взлетает ввысь, хохоча и крича:

«Плевать на червей, их место – грязь! Гряяязь!»

Однако мрачную концовку пьесы скрашивает Минерва. В келье монастыря она узнает о поступке Адриана. Девушка падает на колени и принимается истово молить Праматерей:

«Отрекаюсь от себя, наивной.

Отрекаюсь от родства, богами проклятого.

Отрекаюсь от мечтаний прежних – глупых.

Лишь об одном мечтаю, больше – не о чем.

Остановите его, Праматери!

Остановите еретика, боги!

Останови чудовище, Янмэй Милосердная!

Останови злодея, Агата Светлая!

Молю тебя.

Прошу тебя.

Шепчу тебе…

Останови его.

Останови…»

Словом – позорище. Безвкусица, аляповатый гротеск, кое-как слепленный наспех. Бедная герцогиня София Джессика выцарапала бы себе глаза, если б увидела, на что похож драматургический дебют ее сына. Когда в день открытия турнира состоялась первая постановка, Эрвин едва не сгорел от стыда. Он мог бы глянуть мельком, не сходя с седла, задержав на минуту Дождя возле сцены, а потом поехать себе дальше по «неотложным» делам. Но, как дурак, пожелал сидеть в первом ряду, и так был лишен пути к отступлению. Пришлось прожить час унижения от начала и до конца. Даже альтесса, примостившаяся на его коленях, не стала язвить – и без ее стараний Эрвин чувствовал себя последним ничтожеством.

Но, когда пьеса окончилась, случилось нежданное. Схватившись со своих скамеек, зрители принялись аплодировать, кидать на сцену монетки и орать: «Еще! Еще!..» Восторг выражали не только северяне, это было бы еще понятно, но даже путевцы! Эрвин несмело оглянулся – не обманывает ли слух?.. Нет, правда: на лицах простолюдинов было написано восхищение, на сцену летели новые и новые медные звездочки. Альтесса встрепенулась и теперь позволила себе шутку: «Горжусь тобой, милый! Ты заработал честным трудом первые свои деньги!»

* * *

– Во славу Светлой Агаты и Великого Дома Ориджин!.. Ради доблести Севера, что никогда не померкнет!.. Во имя Минервы Стагфорт – истинной наследницы престола!.. Объявляю турнир открытым!

Взревели северяне на трибунах; навалилась на ограждения толпа путевцев; стрелки вышли на позиции, поглаживая луки; служители турнира рысцой разбежались от щитов с мишенями…

А вечером того же дня, в свете шести лампад, озаряющих просторный герцогский шатер, стояли перед Эрвином двое. Оба – не северяне, а наемники из тех, кого Эрвин перекупил после битвы на Мудрой Реке. Один носил имя Джон Соколик и напоминал скорей охотника, чем солдата: невысокий, поджарый, одетый в кожаную куртку с заклепками и холщовые штаны. Длинные волосы спадали на плечо, перехваченные кольцом; челюсть наглухо заросла бородой; глаза – лихие и острые. Оружия Соколик при себе не имел. Второй наемник звался Брюсом Щепкой. Этот был, видимо, мещанином откуда-то из Надежды: широколицый рыжеволосый мужик, обстоятельный, серьезный, с большими ладонями. Легко вообразить его, скажем, бригадиром над строителями: прежде, чем положить балку, перемерит все раза четыре, нарисует на доске карандашом, помнет подбородок, хмыкнет, снова перемерит, поставит отметину, тогда только скажет: «Сюда кладите, парни…». Он и служил в каком-то смысле бригадиром – капитаном стрелковой роты. Оружие имел при себе: за плечами висел арбалет, украшенный резьбой и покрытый лаком, а также пятиугольный щит.

– Итак, судари, вы – мои лучшие стрелки, – сказал Эрвин.

– Угу, – буркнул Джон Соколик.

– Так точно, ваша светлость, – кивнул Щепка.

Джон выиграл состязание лучников – он трижды гасил свечу стрелой с сотни шагов. Брюс заслужил звание лучшего арбалетчика, когда вогнал болт в самый центр мишени, а вторым болтом расщепил древко первого.

– Поздравляю, – сказал Эрвин и пожал руку каждому. Пальцы Джона были сухими и узловатыми, ладонь Брюса – настолько крепкой, что у герцога чуть не хрустнули косточки.

– Днем были награды и почести, и все остальное, что полагается. А теперь хочу с вами обсудить одно особое задание.

– Слушаем.

– Что прикажете, ваша светлость?

– Научите моих людей стрелять.

Оба нахмурились в замешательстве. Эрвин повторил медленно и внятно:

– Я хочу, чтобы вы научили моих людей стрелять.

Джон Соколик склонил голову и сверкнул глазом – как показалось Эрвину, насмешливо.

– Милорд, вы желаете, чтобы я научил ваших солдат стрелять из лука?

– Это я и сказал.

– Из длинного лука?

– Именно.

– Метко стрелять?

– Мазать они и сами умеют.

Джон Соколик издал какой-то звук: не то «пхе», не то «фурр», – и скривился в странной ухмылке.

– Имеете возражения? – осведомился герцог.

– Позвольте говорить прямо. Вы – самый могучий лорд на всем Севере, и парень, как я, не может вам отказать… Но, милорд, вы хоть представляете что такое – стать лучником? Нужно взять в руки лук еще сопливым мальчишкой – раньше, чем влезть в седло, – и с тех пор никогда с ним не расставаться. Бить каждый день утром, днем и вечером, по солнцу и против, в тишь и при ветре, в дождь и в снег. По щитам, по деревьям, по яблокам, птицам, кроликам, белкам. Если жарит солнце – идешь и стреляешь; если трещит стужа – идешь и стреляешь; если есть работа – стреляешь до рассвета, потом работаешь; если ранен или болен – идешь и стреляешь; а если ранен так, что не можешь встать – лежа вырезаешь стрелы.

Джон Соколик расстегнул и скинул куртку. Эрвин увидел, что плечи лучника асимметричны: правое мощнее и выше левого. Джон поднял ладони перед собой – пальцы правой были сухими и жесткими, как сучья дерева.

– Стреляешь день за днем, год, пять, десять. Тебя перекособочит, как старый дуб; твои глаза научатся видеть блоху за сто ярдов, но в книге за фут все буковки смажутся в кашу; твоя шкура станет чувствительной, как у девки: любое дуновенье ветерка ощутишь и заметишь… Вот тогда ты станешь метким лучником, если прежде не угодишь на Звезду. У вас имеется в запасе десять лет, милорд?

Эрвин усмехнулся.

– Этой зимой я намерен взять Фаунтерру.

– Боюсь, милорд, до зимы я не сделаю из вас лучника. И сам Темный Идо не сделал бы.

– Что ж, – герцог пожал плечами, – тогда простите за беспокойство, сударь. Можете идти.

Джон Соколик поглядел на него как-то странно, накинул куртку и вышел.

Эрвин повернулся к Брюсу Щепке.

– Надо полагать, сударь, теперь вы расскажете мне, как чудовищно трудно стать метким арбалетчиком?

Рыжий стрелок, похожий на бригадира строителей, задумчиво поскреб подбородок.

– Если взять по существу, милорд, то меткость тут – не самое сложное. Да и, по правде, не главное. С арбалетом оно как? Если бьешь из крепости, то кладешь его на зубец стены; а если стоишь в чистом поле, то втыкаешь в землю щит, а арбалет кладешь сверху, в выемку на щите. Стреляешь, стало быть, с упора, руки не напрягаешь. Бьешь не навесом, как из лука, а прямиком, будто копье втыкаешь. Нацеливаешь спокойненько во вражину – и хлоп! Готов… Нет, милорд, попасть в человека болтом совсем не трудно. Вот древко расщепить – это да, нужно мастерство. А человек – мишень большая, удобная.

С этим Эрвин был согласен: если даже он однажды ухитрился попасть болтом в человека…

– Тогда в чем сложность?

– В том, милорд, что враг не ждет, пока ты выстрелишь. Ты смотришь поверх щита – а к тебе бежит целая толпа, вопит и машет мечами, а то и на лошадях скачет. Ты пальнул – один упал, но остальные бегут. Тогда ты съежился за своим щитом и крутишь вороток или тянешь «козью лапку», а они вопят все ближе и грохочут по земле. Тебе чудится, что они уже в трех шагах – сейчас только высунешь голову над щитом, как тут же без нее останешься. И ох как тянет самому пуститься наутек! Но ты встаешь, стреляешь, а потом прячешься за щитом и снова взводишь, а они уже, кажется, прямо над макушкой: слышно, как кони храпят… Вот в чем сложность – в выдержке.

– Этому северян учить не нужно. Сего добра у нас в достатке.

– Есть и вторая трудность, милорд. Чтобы сдержать атаку, арбалетчикам нужно бить строго одновременно. Если порознь, враг не остановится: ну, там упал, ну, здесь упал – никто и не заметит. Нужно лупить так, чтобы в один вдох скосить целую шеренгу. На счет: один – залп; два – опустили оружие; три – приладились; четыре, пять, шесть, семь, восемь – взвели; девять – наложили болт; десять – на упор; одиннадцать – нацелились; дюжина – залп. Не раньше, не позже – секунда в секунду. Тогда будет толк.

– Полагаю, и эту науку мы освоим.

– Что ж… – Брюс Щепка еще поразмыслил. – Скольких воинов нужно обучить?

– Всю мою пехоту. Восемь тысяч человек.

– Тьма небесная!..

– В вашем подчинении рота опытных арбалетчиков. Назначьте каждого из них наставником – выйдет меньше сотни учеников на одного учителя. А сами хорошенько проверяйте, как идут дела у каждого отряда.

– Сколько дадите времени? До весны?..

– Вот в этом главный нюанс. Весной я хочу праздновать победу. Чтобы пить вино в Фаунтерре, арбалеты нам не потребуются. Стрелки нужны несколько раньше… Если быть точным, через три недели.

Брюс Щепка основательно, хорошенько потер подбородок. Пошевелил губами – так ему легче думалось… Потом спросил:

– А сколько заплатите?

Эрвин широко улыбнулся. Война оказалась чертовски прибыльным делом. За полтора месяца кампании в Южном Пути он получил больше ста тысяч золотых эфесов. Несмотря на чудовищную стоимость содержания войска, непредвиденные закупки продовольствия для черни, даже невзирая на расточительную роскошь турнира, несколько полных бочек золота все еще хранились под строгой охраной в шатре Роберта Ориджина.

До чего же приятно рассмеяться в ответ на вопрос о деньгах и сказать:

– О, Брюс, поверьте: вы не останетесь обижены!

* * *

Второй и третий дни турнира заняли посвящения. Триста греев, получивших рекомендации от своих хозяев, бились затупленными мечами пешком и верхом, бегали в доспехах, таскали грузы, дрались без оружия. Семьдесят шесть из них стали кайрами, Эрвин выдал им плащи и принял присяги. Эти события, с особым восторгом встреченные солдатами, были совершенно бесполезны для самого Эрвина: он затевал турнир вовсе не ради посвящений.

Последний, четвертый день – вот это было зрелище. Надо заметить, Эрвинова пьеса пользовалась таким успехом, что зрители находились постоянно – даже во время стрелковых состязаний и боев на мечах. Простолюдины забрасывали сцену медяками и требовали вновь и вновь повторить спектакль. Наибольшее восхищение вызывали сцены смертей, демонический черноглазый Адриан с его куплетами о власти и трогательно наивная Минерва в монастыре. Доходило до того, что зрители принимались хором подпевать… Однако в четвертый день турнира был забыт и театр, и менестрели с предсказателями. Воины, беженцы и мещане сгрудились непролазной толпой у ограды ристалища и, вытянув шеи, глядели, как на поле выезжали тяжелые всадники.

Их было сто: пятьдесят «иксов» из отборного отряда Деймона Ориджина и пятьдесят кайров других подразделений. Таким образом, это был самый массовый рыцарский турнир, какой видела Империя в последние полвека. Обычным порядком – поединок за поединком – состязание сотни всадников заняло бы неделю, так что Эрвин учредил новые, прежде невиданные правила. За раз должны были сшибаться пять пар всадников. Выпавшие из седла заменялись новыми рыцарями. Оставшиеся в седлах не имели времени на передышку и не меняли вооружения – тут же снова выезжали на позицию и сшибались со следующими противниками, и со следующими, и так пока сами не были спешены. Сломанные копья не замещались новыми. Если рыцарь лишился копья, он мог выйти из турнира, либо продолжить с мечом. Биться мечом против копья – почти безнадежная затея, однако мизерный шанс – все же шанс.

Турнир был состязанием не только мастерства, но и выносливости, способности выдержать много схваток к ряду. Упавшим давался один шанс еще раз испытать удачу. Так даже худшие бойцы участвовали в двух сшибках. А лучшие… Всадники теряли копья, детали брони, получали ранения, уже с трудом держались в седлах, но вновь и вновь выезжали на позицию, чтобы попытать счастья – попробовать одолеть еще одного противника. И еще. И еще. Кайры – чертовски упрямые парни.

Бои длились от рассвета до заката, и зрители весь день не могли оторваться от зрелища этой жуткой, драматической доблести. А вечером, наконец, определились победители. Если рыцарь спешил противника, он получал два очка. Если просто удержался в седле при очередной сшибке, – одно очко. Чемпионом стал капитан Генри Хортон – сын полковника Хортона. Он набрал сорок два очка. На втором месте с тридцатью девятью очками оказался кайр Брант Стил – помощник и приятель Деймона Ориджина. Красавчик громогласно болел за него и чуть не вырвал свои роскошные волосы, когда Брант все-таки рухнул наземь. Самому Деймону Эрвин запретил участвовать в турнире:

– Кузен, ты командуешь моими лучшими бойцами. Никому не стоит видеть, как ты вылетишь из седла.

Третье место разделили меж собою сразу четверо воинов, набравших по тридцать шесть очков. Приз за третье место составлял вполне весомые двести эфесов, и кайры хотели продолжить сражение за него. Однако Эрвин царственным жестом приказал выплатить каждому по двести золотых.

Позже, когда все церемонии, выплаты, поздравления и овации были завершены, Эрвин призвал к себе всех шестерых победителей. Битва на выживание далась нелегко: кайры еле стояли на ногах, все носили на теле синяки, некоторые – свежие повязки с пятнами крови.

Эрвин сказал им:

– Вам сегодня крепко досталось, так что буду краток. Имею для вас одно поручение и хочу, чтобы вы как следует подготовились.

– Почтем за честь, милорд, – ответил за всех Генри Хортон.

– Нынешний турнир был только разминкой. Спустя три недели состоится еще один. Он будет важен для меня, кайры. И я хочу, чтобы вы его выиграли.

– Выполним с блеском, милорд, – кивнул полковничий сын.

– Даже не сомневайтесь, милорд! Еще как выиграем! – Брант Стил ударил себя в грудь кулаком. Чем-то он напоминал Дождя после долгой скачки: такой же темноволосый, растрепанный, взмыленный, и все переступал с ноги на ногу, не в силах успокоиться.

– Я рад вашему настрою. Однако хочу быть полностью уверен в победе. Потому начиная с завтрашнего дня вашим главным и единственным делом станут тренировки. Вы будете упражняться с копьем от рассвета до заката ежедневно ближайшие три недели, пока не состоится новый турнир.

Брант переспросил:

– Надо понимать это так, милорд, что мы не должны участвовать в боях, а только тренироваться?..

– Совершенно точно. Только тренироваться.

Повисла пауза. Кайры хмурились и переглядывались, Брант посмотрел на Деймона в поисках помощи. Генри Хортон отметил:

– Это позор, милорд.

– Верно! – подхватил Брант. – Все войско станет насмехаться, пес нас куси! Остальные будут бить путевцев, а мы упражняться? Разве это честно, милорд?..

Эрвин качнул головой:

– Вы меня не поняли, судари. Умереть молодым – почетное право всякого, кто пошел за мною, и я не отнимаю его у вас. Как только закончится новое состязание, вы шестеро станете в авангард конницы Деймона и будете вдосталь рисковать головой при каждом бою. Но прежде вы должны – вы, тьма сожри, обязаны! – выиграть для меня этот турнир. И если вдруг голос меня подвел, уточню: ударение стоит на слове «обязаны». Вам ясна ситуация?

– Да, милорд.

– Так точно, милорд.

– Хочу услышать ото всех!

Еще четыре голоса повторили: «Так точно, милорд».

– И вот что. Напомните мне, какую длину имеет рыцарское копье?

– Двенадцать-тринадцать футов, милорд. На турнирах обычно берут тринадцатифутовые.

– Прекрасно. Потому вы будете тренироваться на копьях длиною в четырнадцать футов.

– Милорд?..

– Вы – чемпионы! Копье чемпиона должно быть длиннее, чем у простого воина!

– И толще, – ляпнул Деймон.

Все засмеялись, не исключая герцога.

Стоило чемпионам покинуть Эрвина, как в его шатер явился кайр Хэммонд – офицер горной стражи, ныне командующий личной охраной герцога.

– Милорд, леди Аланис снова желает вас видеть.

– Не сказала, в который раз?

– Нет, милорд.

– А как сказала?

– «Будьте добры, кайр Хэммонд, узнайте, не примет ли меня его светлость». Кажется, так.

– Что ж, турнир позади, теперь самое время для встреч с девушками. Пригласите ее, кайр.

* * *

За дни, проведенные под стенами Дойла, Эрвин четырежды видел леди Аланис Альмера. Ощущение осталось такое, словно это были четыре разных женщины.

Первая Аланис пришла в день казни пленников. Она была измучена дорогой, холодом, грязью. Промокшая от головы до ног, бледная, с синюшными губами. И шрам. Конечно, еще шрам. Темная рубцеватая полоса от уголка рта до самого уха. Лекарь залатал рану, как мог, но посередине щеки здоровой ткани не хватило, осталась прореха, в которую проглядывали зубы. Каким бы пьяным ни был Эрвин (а он коверкал слова от хмеля), и как бы ни относился к Аланис прежде (а он привык считать ее надменной сукой), сейчас он не мог не испытать сочувствия.

Леди Альмера напоминала то ли голодную волчицу, то ли плохо нарисованную богиню смерти. Эрвин растерялся: что прежде всего нужно для ее спасения? Питье? Пища? Лекарь? Горячая вода? Постель?.. Он спросил ее об этом, и Аланис небрежным жестом отмахнулась:

– Полно, я просто слегка утомилась в дороге. Не стоит беспокойства, милорд.

Он позвал слуг, потребовал горячего вина и закусок, а также подготовить спальню для гостьи.

– Как ваши военные успехи?.. – светским тоном спросила Аланис. – Я слыхала о победах северян и радовалась всей душой.

– Война – чушь, – скривился Эрвин. – Что было с вами? Вся Империя считает вас погибшей!

– Империя несколько заблуждается.

Шрам жутко искривился, ухмылка походила на волчью пасть.

– Эвергард пал, как и говорят. Мой отец и братик Альфред погибли, это тоже правда. Лишь на мой счет ошибка.

– Искренне соболезную вам.

Повисла тяжелая пауза.

Принесли вино и закуски. Аланис вцепилась в кубок, пытаясь согреть пальцы. Сверкнула глазами, лизнула губы, небрежно положила в рот кусочек сыра. Было видно, каких усилий ей стоит не проглотить сразу все. Она повернулась к Эрвину здоровой щекой и неторопливо принялась за еду.

– Адриан заплатит за то, что сделал с вашей семьей, – сказал Эрвин и сам поморщился: прозвучало слишком пафосно, будто на сцене.

Однако Аланис благодарно кивнула.

– Я знала, что могу надеяться на вас… Мы не очень-то ладили при дворе, но в трудную минуту я поняла: мне стоит обратиться к вам.

– Как вы смогли выжить? И как добрались сюда?

Он тут же обругал себя за то, что задал вопрос сейчас. Аланис попыталась совместить ответ с непринужденным и изящным поглощением пищи, в итоге чуть не захлебнулась слюной. Тем не менее, она кратко рассказала об атаке на Эвергард, о своем ранении и исцелении в монастыре. Путь из Эвергарда в монастырь она описала очень кратко: «Мы столкнулись с предательством со стороны графа Блэкмора, и мои бедные рыцари погибли. Один наемник помог мне добраться до обители Марека и Симеона». О пути из монастыря в Дойл сказала лишь: «То была не лучшая дорога в моей жизни. Я предпочитаю путешествовать поездом».

Однако главное было ясно и безо всяких слов: Аланис сильно истощена и нуждается в помощи.

Едва она покончила с едой, Эрвин велел проводить ее в покои.

– Я бодра и не чувствую ни капли усталости! – возразила Аланис. Ее веки слипались. – Но, впрочем, возможно, вы и правы… Время позднее, лучше отойти ко сну.

На следующий день были похороны. Эрвин прочел отходную над телами двухсот воинов, после чего их уложили на пирамидки из поленьев и подожгли костры. Традиция Дома Ориджин: в походе сжигать погибших, а не хоронить. Так заведено со времен Лошадиных войн: тогда западники имели чудесную привычку выкапывать погребенные тела северян и отдавать шакалам или развешивать на деревьях.

Затем Эрвин велел вывести пленников на площадь, залитую кровью после вчерашней казни. Отделил мужчин от будущих вдов, дал им напоследок поглядеть друг на друга, а сам истратил эти минуты, чтобы снова попросить Агату о чуде. Светлая Праматерь услышала его – Дойл открыл ворота. Вечером того дня пьяны были все, кроме часовых: северяне праздновали победу, путевцы – спасение своих жизней и родного города. От общей радости в душе Эрвина слегка просветлело, и тогда он сообразил в полной мере, что означает спасение леди Аланис.

Приарх Галлард – союзник императора – контролирует Альмеру: богатейшую землю Империи и вторую после Ориджина по военной силе. Как назло, Альмера расположена так, что, наступая на столицу, Эрвин вынужден будет оставить ее сбоку от себя, на правом фланге. Если Галлард пошлет владыке в помощь хотя бы один полк альмерцев, то легко отрежет Эрвина от снабжения. А если отправит пять-шесть полков, то сможет и вовсе опрокинуть войско северян фланговым ударом. Но теперь наследница герцогства жива, а значит, Галлард лишился законных оснований для власти. Осталось придумать, как разыграть эту карту. Прямое оповещение в духе: «Возрадуйтесь, люди: Аланис жива!» – ничего, разумеется, не даст. Галлард не откажется от герцогства из-за такой мелочи, как уцелевшая племянница. Часть его вассалов будет недовольна и, возможно, даже восстанет, но он задавит их. Нужен иной план…

Так или иначе, Светлая Агата заслужила благодарности. Два подарка за день – это дивная щедрость! Эрвин поговорил с Агатой, пообещал возвести в столице собор в ее честь и украсить его фресками ничуть не хуже, чем та, в Первой Зиме. Агата, кажется, осталась не слишком довольна. Возможно, Праматери не нравилась фреска в Первой Зиме: на ней Агата выглядела весьма умной, но одинокой и печальной.

– Ладно, – пообещал Эрвин, – обсудим подробности в столице. Я все сделаю, как ты пожелаешь. Захочешь – на каждой иконе будешь смеяться от счастья, плясать и пить вино. Только давай сначала захватим Фаунтерру, идет?..

Агата согласилась.

Тогда Эрвин вернулся мыслями от Праматери рода к ее правнучке. Аланис следовало надежно охранять и бережно опекать. Требовалась женщина, причем такая, которой можно довериться. К счастью, кайр Хэммонд, один из лучших воинов отряда Деймона-Красавчика, взял с собой в поход жену – благородную Маргарет. Эрвин поручил леди Аланис заботам четы Хэммондов.

– Кайр, личность моей гостьи должна храниться в строгой тайне. Не могу доверить секрет никому из черни. Поэтому я вынужден просить вашу супругу выполнить роль ее… помощницы и компаньонки.

Эрвин аккуратно обошел слово «горничная». Хэммонд кивнул:

– Как прикажете, милорд. Ваше доверие – честь для Маргарет.

– Охрану и обеспечение гостьи поручаю вам. Вы получите двадцать бойцов и пятьсот эфесов золота. Следите, чтобы гостья не нуждалась ни в чем, будь то постель, платье, вино или кофе. А если она пожелает украсить комнату цветами – найдите ей чертовы цветы. И главное, кайр. Если хоть один волос упадет с ее головы… Мне не хочется выдумывать угрозы. Просто пообещайте.

– Клянусь сердцем, милорд. Ни один волос с головы вашей пленницы.

– Гостьи.

– Да, милорд.

– Повторите.

– Она – ваша гостья, милорд.

– Прекрасно. Вижу, что вы поняли ситуацию.

Леди Аланис проспала целые сутки, изредка просыпаясь, чтобы поесть. Потом почти день провела в горячей ванной, а вечер – примеряя платья, которые доставила ей Маргарет. Ближе к полуночи кайр доложил:

– Милорд, гостья хочет вас видеть.

Аланис преобразилась: отпечаток болезни, ранения и близкой смерти еще лежал на ней, но не осталось и следа дороги, усталости, голода. Она вошла пружинисто, глаза сверкали, волосы блестели, как нити платины. Одета была в черное от шеи до пят, с изящными вкраплениями серебра. Выглядела она где-то на половину от себя прежней… и это было очень немало.

Эрвин сказал, как рад видеть ее в добром здравии. Аланис поблагодарила кратко и сухо. Прежде она была воплощением страданий и печали, теперь – решимости.

– Мне сказали, милорд, что я проспала два дня. Значит, это время потеряно впустую. Хочу немедля поговорить о деле. Я пришла с предложением союза: мы должны объединиться против общих врагов.

Эрвин ответил:

– У меня один враг – император Адриан. Я буду рад любой помощи против него. Но еще не сообразил, как именно вы могли бы мне помочь.

– Я – герцогиня, вы забыли?! – воскликнула Аланис. – Мне принадлежит целая земля с доходами и войсками!

– Есть ли вассалы, готовые пойти за вами вместе со своим войском?

– Пф!.. Любой честный рыцарь герцогства Альмера с радостью пойдет за мной, едва узнает, что я жива!

– Перефразирую: многие ли рыцари Альмеры знают о вашем спасении и готовы за вас сражаться?

Эрвин подозревал, каким будет ответ. Недаром же Аланис пришла к нему без эскорта, в обществе одного лишь священника.

– Никто из людей, лояльных к отцу, не знает… К большому моему сожалению. Потому мы сделаем следующее. Вы отправите людей в Альмеру к моим прим-вассалам. Я напишу им письма с требованием поднять войска. Первым делом мы с вами уничтожим самозваного правителя Альмеры – моего дядю, будь он проклят. А затем общими силами пойдем на Фаунтерру!

Эрвин качнул головой. Император уничтожил всех ориджиновских осведомителей в столице, однако Галлард в Алеридане не сделал этого – был слишком занят приручением вассалов покойного Айдена. Потому Эрвин исправно получал сведения из Красной Земли и знал: приарх добился клятвы верности от трех четвертей вассалов. И то были не просто слова, какие легко нарушить. Клятвы хорошо подкреплены: страхом, еретиками на кострах, баснословными взятками, браками, детьми-заложниками, наемными гарнизонами в замках вассалов. Вряд ли воскресшая Аланис перетянет многих на свою сторону. Если бы воскрес сам герцог Айден, тогда, возможно, вышло бы иначе. Но Аланис – не полководец и не политик, всего лишь красивая девушка, а ставки слишком высоки, чтобы глупо рискнуть.

Стало быть, большинство вассалов останутся на стороне Галларда. Если Эрвин сунется в Альмеру, его встретит отличное войско, уступающее северянам опытом, но не числом и не качеством оружия.

– Мне нужно обдумать ваше предложение, миледи, – мягко сказал Эрвин.

– О чем тут думать?! Галлард – тиран и подонок, как и Адриан! Мы должны стереть его в порошок! После его гибели все рыцари Альмеры подчинятся мне.

– Здесь, миледи, определяющее слово – «после». Галлард не погибнет без нашей помощи. Сколько лордов Красной Земли откликнутся на ваше воззвание и восстанут против Галларда?

– Все!

– Да?..

– Ну, все кроме Блэкмора, тьма его сожри.

– Полагаете?

С каждым вопросом Аланис хмурилась все сильнее.

– Черт возьми, многие! Больше половины. Достаточно, чтобы уничтожить Галларда.

– Больше половины?

– Ну, половина. Около того.

– На чем основана ваша уверенность? На их лести в ваш адрес или на подарках, которые лорды слали вам ко Дню Сошествия?..

– Рыцари Альмеры – благородные и храбрые люди! Они не пойдут за подонком, вроде Галларда!..

Эрвин лишь смотрел на нее, склонив голову набок.

– Едва узнают, что я жива, они поднимут восстание! Законы чести требуют этого!

Эрвин продолжал молчать.

– Тьма бы вас, милорд. Да, вы правы. Всякий боится за свою драную шкуру. Только четверть лордов будет на нашей стороне. А может, и пятая часть…

– Стало быть, остальные четыре пятых выйдут против нас с оружием в руках?

Аланис встряхнула платиновой гривой, упрямо задрала подбородок:

– И что же?! Армия Севера с поддержкой части Альмеры под командованием самого герцога Ориджина не сможет разбить старую сволочь в мантии?! Чушь! Мы сметем Галларда на поле боя! Учтите мою помощь, милорд! Я знаю дядиных вассалов: кто труслив, кто жесток, кто безрассуден; у кого сильна кавалерия, у кого – пехота, у кого – лишь доспехи блестящие, а бойцы – дрянь. Мы выстроим войско так, что просто не сможем проиграть! Потом, клянусь, я помогу вам взять Земли Короны и свергнуть Адриана! Я верну себе Альмеру, а вы удвоите свою армию! Какие могут быть сомнения?!

– Миледи, поверьте мне – полководцу с маленьким, но все же опытом. Сомнения есть всегда. Если ты их не испытываешь, значит, движешься прямиком на Звезду. А в данном случае сомнения особенно сильны. Я подумаю, что можно сделать, и тогда продолжим беседу.

– Право, не вижу поводов для размышлений! Посоветуйтесь с вашими офицерами, любой подтвердит, что у Галларда нет шансов против нас!

– Полагаю, да, они подтвердят… – мрачно кивнул Эрвин. – Беда в том, что мои офицеры не считаются с потерями. Если в землю лягут три тысячи северян и пять тысяч альмерцев, мои офицеры назовут это победой. Я никак не могу разделить их взгляды.

– Вы не слыхали поговорку о яичнице и яйцах?

– Слыхал. Не люблю яичницу, миледи.

Больше ничего важного в тот вечер не было сказано. Эрвин обещал подумать, Аланис удалилась, хмурая и раздраженная.

А следующим днем явилась вскоре пополудни: собственно, в первую же минуту, когда Эрвин остался один.

– Милый Эрвин!.. – проворковала леди Альмера и тронула щекой его щеку в качестве поцелуя. – В хорошем ли ты настроении? Какими делами занят?

Он насторожился. Аланис была грациозна, как пантера, и настолько же ласкова. Нежность хищника – занятная штука.

– Благодарю за заботу. Да, есть у меня занятие, и довольно хлопотное: устраиваю рыцарский турнир. Никогда не думал, что с турнирами столько мороки…

– Турнир?.. – Аланис свела темные брови. – В такое время?..

– Сейчас – самые подходящие дни, – возразил Эрвин. – Дожди как раз притихли.

– Что ж, тебе виднее, – сказала Аланис и взяла Эрвина за руку. – Прости, что вчера была так холодна с тобою. Меня расстроила потеря времени, но, конечно, я одна виновата, что столько спала… Обдумал ли ты планы? Когда мы выступим на Алеридан?

– Простите, миледи, с чего вы взяли, что штурм Алеридана входит в мой план?

– Ах, прекрати это свое «миледи»! Я – Аланис, мы оба – внуки Агаты! У нас общие враги, и мы с тобой, как говорят простолюдины, в одной лодке.

– Не знаю, куда вы правите свою лодку, миледи, но моя плывет в столицу через порт Лабелин. Я обдумал военный поход на Альмеру и пришел к выводу, что риск перевешивает возможную выгоду. Схватка с войском Галларда – хорошее приключение, однако я отложу его на то время, когда Адриан уже будет разбит. Как говорят все те же простолюдины, сперва труд, потом удовольствия.

– Милый Эрвин, но ты должен помочь мне! Ты не можешь отказаться, ты просто обязан. Я чуть не умерла от гнилой крови, я проделала триста миль в одиночку, с парой монет в кармане, чтобы увидеть тебя. Я одинока и беззащитна, вверила себя тебе, ты знаешь, в какой я беде. Ты – благородный человек, и не посмеешь обмануть мое доверие!

Эрвин хрустнул костяшками и встал.

– Леди Аланис, вы помните приемы во дворце Пера и Меча? Помните стаю воздыхателей, что всегда вились около вас?

– К чему ты об этом?..

– А помните меня в той стае? Не помните?.. Знаете, почему? Потому, миледи, что меня в ней не было! Я не пел вам серенады, не вручал свое сердце на блюдце, не клялся в вечной любви и ничего – ничего! – не обещал. Так что не путайте меня с безмозглыми юнцами. Я – герцог Первой Зимы, мятежник, враг императора, и я определенно не тот человек, кем вы сможете манипулировать.

От ее нежности не осталось и следа. Аланис едва не зашипела:

– Вот оно что!.. Я слышала новости и удивлялась: отчего же милый Эрвин так медленно движется на юг?.. Теперь понимаю: все дело в трусости! Ты боишься встретиться даже с Галлардом! Что и говорить о битве против Адриана!.. Не лучше ли тогда просто вернуться домой? Может быть, подаришь мне уютный домик на окраине Первой Зимы?.. Зачем мне, черт возьми, герцогство!

– Миледи, я советую вам переменить тон. Учтите обстоятельство, которое сами упомянули: вы вверили мне себя. И сейчас находитесь в моих руках.

Она фыркнула и, не говоря ни слова, собралась уйти.

– Кайр Хэммонд!.. – кликнул Эрвин, и тот возник у входа. – Моя гостья не должна покинуть шатер.

Воин загородил собою выход. Аланис попробовала обойти его, но безуспешно. Обернулась к Эрвину, полыхая гневом.

– Так я – твоя пленница?! Вот как?!

– Подойдите сюда, миледи. Сядьте.

Эрвин указал на стул у письменного столика. Аланис скрестила руки на груди, и не думая садиться.

– Немногого стоит благородство Ориджина! Так ты относишься к девушке в беде?! Я пришла за помощью и попала в клетку! Не ожидала от… пф!.. герцога!

– Сядьте, миледи. Вам будет неудобно стоя писать письмо.

Аланис помедлила, ее лицо немного просветлело.

– О, ты все же согласился со мной? Мы напишем лордам Альмеры?..

– Одному лорду Альмеры – старшему в иерархии. Галларду.

– Что?..

– И, раз уж вас интересовал мой план, оглашу его. Мы попросим лорда Галларда не посылать в помощь императору ни одного полка. А также любыми хитростями задержать полки Надежды, если таковые вздумают пройти к столице через земли Альмеры. В противном случае воскресшая леди Аланис оповестит подлунный мир о своем явлении, и власть Галларда потеряет всякое законное основание. Можете изложить это своими словами, если угодно.

– Тьма сожри тебя, Ориджин! – прошипела Аланис. – Думаешь, я стану твоим инструментом для шантажа?! Хочешь меня использовать?!

– Миледи, вы думали использовать меня, а я – вас. Мы оба – внуки Агаты, как вы и сказали. Разница лишь та, что мой план может сработать, в отличие от вашего.

– Я ничего не стану делать по твоему приказу. Попробуешь меня заставить?! – Аланис взмахнула рукой у изувеченного лица. – После этого меня вряд ли что-то напугает!

– Коль хотите плыть со мной в одной лодке, помните, кто в ней капитан и штурман. И извольте выполнять приказы. Не потому, что вы пленница, а потому, что лишь капитан знает, куда плыть.

Она язвительно захохотала:

– Приказы?.. Твои?! С чего бы мне их выполнять? Я тебе не служанка!

Эрвин пожал плечами:

– Как пожелаете, миледи. Кайр Хэммонд, проводите гостью в покои. И я уточняю свой прежний приказ: выполняйте просьбы гостьи, кроме одной. Миледи будет видеться со мною лишь когда я захочу этого.

Войско северян покинуло Дойл и расположилось в полях, стало готовиться к турниру. Несколько дней Аланис не подавала признаков жизни. Хэммонд докладывал, что гостья сидит в своем шатре и ни с кем не желает разговаривать.

– Как ей угодно, – отвечал Эрвин. – Главное – надежно охраняйте. А если вдруг пожелает отправить письмо, доставьте его мне.

Аланис не писала писем – дурой она все-таки не была.

За три дня до состязания лучников она впервые передала с Хэммондом свое требование: «Я хочу видеть Ориджина!»

Эрвин ответил: «Нет».

Следующим утром она передала: «Ориджин обязан меня принять».

Эрвин не принял.

Вечером она заявила, что имеет ценные и важные сведения, которые Ориджин захочет узнать, если только он не полный идиот.

Эрвин не ответил.

Потом сказала, что выдвигает новое предложение и выскажет его только самому герцогу лично.

Герцог отослал Хэммонда ни с чем.

Потом она передала записку: «Желаешь, чтобы я просила? Если твоя гордыня без этого не успокоится, что ж. Прошу о встрече с тобой». Эрвин порвал записку и спустя несколько часов получил новую: «Вторично прошу о встрече с тобой». Ее постигла та же участь, и новая записка не заставила себя ждать: «Будь ты проклят! Я прошу в третий раз».

Далее, по нескольку раз в день, он получал от Аланис новые послания. На каждом листке содержалось лишь одно слово: «Четыре», «Пять», «Шесть», «Семь»… Числительные были выписаны изящным каллиграфическим почерком, заглавные буквы пестрели завитками. Леди Аланис показывала, что ей отнюдь не жаль сил на записки. Не лень причина краткости, а презрение к адресату.

Эрвин, впрочем, имел слишком много забот, чтобы тратить время на мысли об Аланис. Был и турнир, и закупка арбалетов, и пьеса, и молчаливое, угрюмое противостояние с полководцами. После падения Дойла они не смели спорить с герцогом… но это не значит, что прониклись к нему уважением. Напротив, с каждым эфесом, потраченным на пустые состязания и на зрелища для черни, их скрытая злоба против Эрвина становилась все гуще, плотнее, напряженней. Глядя на Стэтхема, Эрвин представлял самовар, поставленный на огонь с наглухо закрытой крышкой.

Последний день турнира принес некоторую разрядку. Зрелище доблести северян, пусть и проявленной в неуместной форме, все же порадовало полководцев. К тому же, финал турнира означал, что завтра войско – наконец-то, после всех проволочек! – выступит в поход на Лабелин. При награждении чемпионов граф Лиллидей и полковник Блэкберри позволили себе улыбки, а уж тем более – полковник Хортон, чей сын завоевал первый приз.

Часть груза спала с души Эрвина. Когда кайр доложил, что леди Аланис смиренно просит ее принять, герцог дал согласие.

Первая Аланис была мученицей; вторая – жестким, решительным человеком дела; третья – хитрой и слащавой змеей. Четвертую Эрвин не смог распознать. Она вошла, одетая в простой плащ поверх серого шерстяного платья, села рядом с Эрвином – не через стол, а сбоку. Откинула капюшон и долго смотрела мимо Эрвина, краем взгляда касаясь его лица.

После длинной паузы сказала:

– Мы давно с вами не виделись, милорд.

Эрвин кивнул:

– Да, это так.

– Я хочу сказать, вы… – она замешкалась, будто растеряла слова. – Нет, другое… Не могу сказать, что у вас не было причины поступить так. Наверное, причина имелась…

– Что это, миледи? – уточнил Эрвин. – Попытка примирения?

– О, боги, не заставляйте меня просить прощения! Неужели всего остального вам мало?

Эрвин сказал:

– Знаете, миледи, в чем беда таких, как вы и я? Нас не учат вести себя в ситуации слабости. Как поступать, когда ты уязвим и лишен власти? Как добиться своего иным способом, кроме силы? Наше образование не включает подобных навыков. Мы с детства обучены считать мягкость грехом, недостаток могущества – позором, силу воли – единственным достойным инструментом. Меж тем каждый из нас бывает слаб. Так уж мы, люди, устроены: немного нужно, чтобы лишить нас силы. Крохотное отверстие в груди, пара дюймов сожженной кожи на лице…

Аланис молвила сдавлено:

– Что говорит ваша наука о моем положении? Как быть девушке, у которой остался только титул, сила воли… и несколько дюймов сожженной кожи?

Эрвин взял ее ладонь.

– Давайте так, миледи. Я буду говорить от вашего имени. Если вы согласны с моими словами, отвечайте «да». Если нет – молчите.

– Да.

– Я потеряла отца и брата, все владения и большинство вассалов, и здоровье вдобавок. Я лишилась всего, кроме имени и гордости.

Она помолчала с минуту, прежде чем ответить:

– Да.

– Я пришла к северянину, надеясь на сочувствие и помощь. А получила только равнодушие и холодный расчет.

– Да.

– К тому же, расчет был не в мою пользу.

– Да.

– Я почувствовала себя пленницей, и даже хуже – разменной монетой в чужой игре.

– Да.

– Я пришла в ярость и вспылила. Бросила ему в лицо несколько оскорблений, которых он, вне сомнений, заслуживал. Однако миновало время, и я поняла, что поступила опрометчиво.

Недолгое колебание.

– Да.

– Мой враги слишком могущественны, и северянин – единственный человек, который в состоянии оказать мне реальную помощь. У него есть и другое важное достоинство: он уже втянут в войну с моими врагами, а все прочие трижды подумают, прежде чем вступить в эту схватку. Так что конфликт с северянином уж явно мне не на пользу.

– Пожалуй, да.

– Но хуже другое. Чем дольше я думаю, тем вернее понимаю: северянин прав. Война за Альмеру кончится нашей гибелью: Галлард и Адриан скоординируют действия, возьмут нас в кольцо и истребят. Адриан не останется в стороне, когда мы пойдем войной на его главного союзника. Однако мы можем убедить Галларда не вмешиваться, когда пойдем на Адриана. Верный порядок смерти наших врагов – сперва А, потом Г. Не наоборот.

Аланис замешкалась. Эрвин продолжил, не дожидаясь ответа:

– И что же мне делать теперь? Продолжать конфликт – значит, не добиться своих целей. Но признать свою ошибку – полностью попасть под чужой контроль. Северянин и прежде не слушал меня, а теперь и вовсе стану марионеткой без права голоса. Как поступить?.. Я не знаю. Но сидеть взаперти больше не могу.

– Нечто в этом роде… – Аланис впервые глянула ему в глаза. – И как поступить?

Эрвин улыбнулся:

– Главное вы уже сделали, миледи. Остались мелочи: напишите письмо Галларду, а потом выпейте со мною. Мы с вами неприлично трезвы, как для вечера после турнира. Не находите?

Искорки радости мелькнули в уголках темных глаз Аланис.

– Милорд, когда мы разобьем императора, вы поможете мне вернуть Альмеру?

– Слово лорда.

– Тогда дайте перо и бумагу. И наливайте ордж – я быстро справлюсь с письмом.

Недолго думая, Аланис зашуршала пером по листу. Эрвин наполнил кубки и заглянул через плечо девушки. На бумаге возникали слова: «Мерзкая тварь. Проклятый кровожадный шакал. Твои грязные лапы не достали меня…»

– Хорошее начало, – шепнул ей Эрвин. – Весьма красноречивое. Но позвольте предложить иной вариант: «Желаю здравия вашему преосвященству…»

Искра

Октябрь 1774г. от Сошествия

Уэймар

Говорят, перемены всегда к лучшему.

Монастырь Ульяны Печальной на западе графства Блэкмор представлял собою разветвленную сеть пещер. Часть из них были природными, часть – рукотворными, созданными за столетия упорным трудом сестер.

Рытье являлось главной повинностью монашек, наравне с размышлениями о смерти и молитвами. Труд не был утомителен для тела: сестры использовали маленькие лопатки и крохотные ведерца. Быстроты не требовалось, спешить некуда – впереди вся жизнь. Считалось, что размеренная и неторопливая работа способствует правильному течению мысли. Правильной мыслью полагалась следующая: жизнь бренна и суетна; жизнь пуста, если не наполнить ее смыслом; ценность и смысл жизни придает смерть. Только раздумия о смерти позволяют понять важное, отличить ценное от пустого, греховное – от благостного.

Молитвы, предназначенные для прочтения, звались: «Смерть-избавительница», «Смерть очищающая», «Пошли мне холодный свет», «Бесценный дар смерти», «На пути к Звезде». Шестая адресовалась непосредственно Ульяне Печальной. Возможность читать молитвы вслух считалась привилегией, дарованной лишь троим старшим сестрам. Прочие монашки свято хранили обет молчания. Послушницам делалось послабление: позволялось произнести до пяти слов в сутки.

Жизнь послушниц протекала в пещерах нижнего круга – то есть таких, которые не сообщаются напрямую с поверхностью. Первый год в монастыре послушницам не полагалось видеть солнечных лучей: считалось, что, не тревожимые светом, они быстрей и легче привыкнут к подобающему образу мысли. Послушницы спали в одиночных кельях, работали парами, для трапез и молитв собирались все вместе – их было тридцать восемь. Болтовня не приветствовалась: пять слов в сутки, не более. Нарушительница теряла ужин, а затем – дневную свечу. Девушке приходилось провести день в кромешной тьме, и поначалу это казалось особенно страшным. Потом, по прошествии месяцев, послушницы свыкались с могильным мраком, но и страсть к праздной болтовне пропадала без следа. Наказание больше не страшило, но говорит – о чем?.. Зачем?.. С какого момента слова казались пустыми. Говоришь ли ты или молчишь – ничего не меняется в мире. Слишком мало мыслей, достаточно важных для того, чтобы истратить на них заветные пять слов. Нередко за день так и не находилось повода сказать хоть что-то, и перед сном Мира расходовала пять слов тем способом, который считался наилучшим:

– Благословенна будь, Праматерь Ульяна Печальная.

Жизнь в замке Уэймар представляла массу отличий.

Солнечного света имелось вдоволь. Солнце как таковое увидеть было сложно: его скрывал туман или дождевые тучи, однако же это не вечный мрак кельи! Более того: даже ночью можно повернуть рычаг и зажечь искровый фонарь прямо у изголовья кровати. Мира несколько раз делала так безо всякой нужды, просто чтобы ощутить перемену. Но после устыдилась и попросила прощенья у Праматери Ульяны.

Больше не требовалось ни думать о смерти, ни поминать ее в молитвах. Хотя теперь, непрошенная, она являлась в мыслях Миры куда чаще, чем было в обители. Девушка уже выполнила роль инструмента шантажа и больше не являла особой ценности для своих пленителей. Ульяна Печальная зорко приглядывала теперь за своей бывшей послушницей, в любой час готовая взять ее под руку и проводить на Звезду.

Передвижение по замку не ограничивалось. Мира не могла выйти за стены, но свободно прогуливалась по двору, заходила в любые помещения, не запертые и не охраняемые. За нею даже почти не следили… Порою она чувствовала затылком чей-то взгляд, порою – нет. Иногда возникал ниоткуда Инжи и заводил очередной рассказ, или Эф сталкивался с Мирой и цедил сочащееся ядом: «М-ммиледи». Иногда Мире удавалось прогуляться в полном одиночестве, никем не потревоженной. Однако она знала: люди графа больше не допустят оплошности, ее задержат еще до ворот, еще до того, как она скажет хоть слово часовому.

Теперешняя комната Миры была до неприличия больше кельи. Возможно, даже больше подземной часовни нижнего круга пещер. Аббатиса Делия сказала бы, что грешно жить в таком огромном помещении, и, вероятно, была бы права.

Пища и вовсе не шла ни в какое сравнение с монастырской. Это даже не перемена к лучшему, а просто таки небо и земля! Еда утром и днем, и даже вечером! Завтрак в постели – чашка кофе и кусок пирога, всякий день разного; ужин в кресле у камина, с книгой; обед в малой графской трапезной среди соцветья здешнего общества.

Граф Виттор выходил к обеду безукоризненно одетый и за столом разрывался между галантной заботой о жене и деланной вежливостью к Минерве. Леди Иона, к великому огорчениию мужа, ела чуть меньше, чем взрослая канарейка. «Ах, милая, ты совершенно изведешь себя!.. Умоляю, будь к себе внимательна!..» Она отвечала на это какой-нибудь своею фразочкой, малопонятной для непосвященных.

Вместе с Ионой обедал кайр из ее гвардии, никогда не говоривший ни слова, потому отчасти приятный Мире, а также служанка Джейн. Видимо, Джейн происходила из вельможного рода и служила Ионе с малых лет, потому как держалась весьма свободно. Могла шепнуть что-нибудь на ухо госпоже и вместе с нею похихикать, или прямо при всех гостях поправить прядь в прическе Ионы.

На стороне графа Виттора трапезничал Мартин Шейланд – перескакивал плотоядным взглядом от куропаток к блинам, от запеканки к фаршированной утке, от поросенка к Минерве. Облизывал губы. Был также Эф и кастелян Гарольд. Последний сидел с женою, вместе они представляли до крайности благовидную пару – настолько чинную и степенную, что Миру клонило в сон от первого взгляда в их сторону. Был и некто барон Доркастер – вассал Виттора. Приехал с семьей в гости к сюзерену и остался, кажется, навсегда. Круглолицый человечек с круглою же плешью на лбу, очень смешливый. Непременно рассказывал какой-нибудь анекдотец, и сам первым принимался хохотать, жизнерадостно похрюкивая. Две дочки барона – избалованные кривляки – обожали обезьянничать. Высматривали жертв за столом и принимались корчить рожицы: «Я буду Эф – вот такой: фу-фу-фу! Фи-фи-фи!» – «А я тогда буду сир Гарольд: уууу… ээээ… мммм-дааа…». Граф Виттор находил девочек забавными, потому все вынуждены были терпеть.

Единственным человеком в трапезной, на кого Мира охотно истратила бы пять слов, был граф Элиас Нортвуд. Теперь, оказавшись в одном с Мирой положении, этот желчный старик вызывал симпатию, даже некое чувство родства. Раз-другой она пыталась заговорить с ним, однако старый лорд расстраивался и замыкался: Мира была живым свидетельством его унижения. Да и за общим столом он появлялся редко.

Кстати, возможность поесть у себя в комнате также была переменой к лучшему. Послушницам Ульяны запрещалось выносить харчи из трапезной. Чего доброго, иная девица сбережет в холодной келье по кусочку за несколько дней, а потом устроит себе пир среди ночи. Этого не нужно…

А еще, важным отличием от монастырской жизни, у Миры теперь имелась собственная служанка.

* * *

Линдси была из тех девушек, кого мужчины называют хорошенькими. Черные волосы заплетены в длинную косу, глаза круглые и карие, носик чуть вздернутый. Она следила за собою чуть больше той меры, в какой это позволено служанке: держала ногти в чистоте, пудрила нос, румянила щечки, а однажды Мира уловила и запах духов, исходящий от Линдси. Графиня Нортвуд наказала бы служанку за этакие штуки: нечего из себя корчить барышню! Мире было все равно – лишь бы то, о чем она просит, вовремя появлялось в комнате. С этим Линдси справлялась быстро и без лишних слов. «Да, миледи», – несколько минут и: «Как вы просили, миледи». Хорошая горничная не притягивает лишнего внимания, а Линдси знала свое дело. Вот Мира и не замечала ее, тем более, что голова была занята мятежом, Нортвудами, пленом, тревогой… Впервые она всерьез присмотрелась к служанке утром пятого дня по прибытии в Уэймар.

Мира спала на каменном полу, подстелив одеяло. Три месяца в келье приучили к твердому и холодному ложу, а роскошная кровать, покрытая периной, была слишком мягкой и жаркой. Проворочавшись без сна первую ночь, Мира перебралась на пол. Однако утром она не отказывала себе в маленькой роскоши: выпить кофе, сидя в постели. Отпирала дверь, забиралась на перину, взяв с собою книгу, и тогда звала Линдси, дернув шнурок колокольчика.

– Будьте добры, кофе и сладость.

– Сию минуту, миледи.

После того, что случилось с нею в столице, Мира не любила башен и арбалетов, не терпела крашеных волос и всей душою ненавидела дом Нортвуд… однако кофе остался ее страстью. Кофе, книга и сладость даровали чувство, которое почти можно было назвать наслаждением.

Тем утром Линдси внесла на серебряном подносе чашечку напитка и блюдце с маковой булочкой, поставила на столик у кровати госпожи.

– Чего-нибудь еще угодно миледи?

– Нет, благодарю вас.

Мира потянулась к подносу, предвкушая заветные минуты удовольствия, а Линдси развернулась, чтобы уйти – как-то нервно, неловко – и смахнула чашечку на пол. Дзинь! Фарфор зазвенел, Мира вскрикнула от неожиданности.

– Ай!

Линдси ахнула, сию же минуту упала на колени и принялась быстро собирать осколки. Не поднимая глаз, заговорила:

– Простите, миледи! Умоляю, не серчайте!

Мира сухо ответила:

– Не стоит беспокойства.

Служанка повторила, пряча взгляд:

– Простите, ваше высочество… Я такая дуреха…

Тон ее показался Мире странным – сдавленным, что ли, смятым.

– Линдси, посмотрите на меня. Вы что же, плачете?

– Нет, миледи, ну что вы, миледи… – промямлила служанка.

Отлично, – подумала Мира, – просто прелестно! Меня содержат в плену и используют для шантажа, меня стерегут отпетые убийцы… и я еще должна утешать горничную из-за разбитой чашки! Ситуация выглядела до того абсурдной, что девушка усмехнулась. Спрыгнула на пол, присела возле Линдси.

– Позвольте, я помогу.

Горничная пришла в подлинный ужас, даже плакать забыла:

– Помилуйте, миледи! Нет, не нужно, этого нельзя!..

– Отчего нет? Мне все равно нечем заняться, а у вас пальцы дрожат – того и гляди, порежетесь.

– Нет, миледи, я все сделаю!

Линдси схватила осколок и тут же порезала палец.

– Бросьте, – строго сказала Мира. – Бросьте все это, я говорю!

Служанка послушалась.

– Посмотрите на меня, – Мира взяла ее за плечи. – Отчего вы так изводитесь? Чашку вычтут из вашего жалованья? Неужели она очень дорога?..

– Нет, миледи, вовсе не в этом… Причем тут…

– Так отчего же?

– Мне жаль… что вы… что я вас разочаровала.

– Какая нелепица!.. – воскликнула Мира, хотя, по правде, была расстроена, лишившись единственной за день радости. – Кофе – мелочь. Могло быть и хуже.

– Да?..

– Конечно. Стоит ли переживать по пустякам! Вот если бы, скажем, я попросила чаю, вы принесли полный чайник кипятка и опрокинули прямо мне в постель – это да, было бы немного конфузно.

– Ох, миледи!..

– Или, допустим, вы помогали бы мне одеваться и так затянули корсет, что я посинела бы лицом, была принята за покойницу и отдана гробовщику.

– Ой, что вы такое говорите!..

– Или вы, передвигая кресло, случайно задели бы ногою тайную педаль, и с раздирающим душу скрипом в полу открылся бы люк, ведущий прямиком в погреб с костями былых жительниц этой комнаты…

На лице служанки отразился неподдельный ужас, но Мира уже не могла остановиться.

– Или, к примеру, вечером я бы раскапризничалась и сказала: «Никакой искры! Хочу, как в детстве, читать при масляной лампе!» Вы принесли бы лампу и ненароком опрокинули, и все вокруг вспыхнуло ярким пламенем. Нам с вами пришлось бы спасаться бегством. Замок охвачен огнем, мы с великим трудом спускаемся по стене – вы в своем передничке, а я в ночной сорочке, – и бежим в город, где узнаем, что из-за нас началась тройственная война: Шейланды обвинили в поджоге Нортвудов, Нортвуды – Шейландов, а Ориджины сочли пожар покушением на Иону. Вот это, милая Линдси, я назвала бы поводом для некоторого беспокойства… а чашка – такая безделица!

– Миледи, – простонала горничная, – я скажу Френсису, что вы просили меня заменить.

– Что? – Мира спохватилась. – Нет, ни в коем случае! Вы мне очень нравитесь. У меня странное чувство юмора, его сложно понять… Простите мои шутки. И, будьте добры, принесите кофе.

Линдси ушла, а когда вернулась с новой чашкой, то уже полностью восстановила душевное равновесие. Увидев в руках Миры книгу, она даже осмелилась спросить:

– Не скажете ли, миледи, что вы читаете?

Ту мишуру, которой снабдил меня ваш Френсис, – хотела ответить Мира. Книга рассказывала о похождениях некоего авантюриста рода Эмилии – наглого, слащавого и самовлюбленного. По какой-то неведомой Мире причине высокородные дамы постоянно влюблялись в этого хама, а он проводил с барышней ночь-другую, убивал на поединке ее мужа (или воздыхателя, или брата – это уж по ситуации) и исчезал, взмахнув на прощанье черной шляпой с гусиным пером. Первородными леди его интересы не ограничивались – порою он не гнушался и служанок, но только если девушка в абсолютной точности подпадала под определение «хорошенькая». В романе имелись забавные фразочки и веселые моменты, но в целом он был до крайности безвкусен. Мира воспринимала эту книгу как личную месть Эфа за искровый кинжал.

Она ответила Линдси – сказала название романа и имя автора. Горничная спросила: а о чем книга? Мира ответила, о чем.

– Как интересно!.. – воскликнула служанка. – Жаль, что в жизни такого не бывает, как в романах!

Мира не нашлась с ответом.

– Хотела бы я уметь читать, как вы, – вздохнула Линдси.

– Ничего сложного, – пожала плечами Мира.

– Не для меня, миледи. Меня вот пытались учить, но я не освоила даже свое имя…

– Дайте бумагу и карандаш, садитесь рядом, – приказала Мира.

Линдси сделала, Мира показала ей, как пишется имя.

– Так просто?.. Мне как-то иначе показывали…

– То были рукописные буквы, а это – печатные, как в «Голосе Короны». Так вас тоже поймут, а писать проще. Попробуйте-ка.

Линдси сделала несколько попыток и, к собственному удивлению, преуспела. Засияла от радости:

– Ах, миледи!.. Вы так!..

Тогда у Миры и родилась мысль.

– Милая Линдси, не окажете ли мне услугу?

– Хоть дюжину услуг, миледи! С большим удовольствием.

– Вы знаете в городе книжную лавку?

– Конечно, даже три, их все знают. У Пьера, потом «Крепость мысли» и еще та, что за Косой площадью, в подворотне.

– Можете сходить туда и принести несколько книг?

– Сегодня же, миледи. Вот только… не напишете ли их названия? У книг имена всегда очень длинные – боюсь, запамятую.

Мира взяла листок и задумалась, покусывая кончик карандаша. Из трех посещенных ею библиотек – в Клыке Медведя, Лабелине и Фаунтерре – попыталась припомнить самые редкие тома. Такие, которые хранитель библиотеки снимает с полки обеими руками, бережно протирает бархоткой, затем глядит на твои руки – достаточно ли чисты, чтобы коснуться святыни?.. – и с придыханием сообщает:

– Сей труд зовется… – следует пара строк текста. – Было сделано всего девятнадцать списков данного сочинения, и, смею вас заверить, миледи, вы держите в руках наиболее достоверный из них!

Наконец, Мира сумела соединить в памяти четыре витиеватых названия с именами авторов и записала на листке то, что вышло.

– Ступайте в ближайшую книжную… как вы сказали?..

– У Пьера, миледи.

– Идите к Пьеру, дайте ему список. Скажите: если у него не найдется какой-нибудь книги (скорее всего, так и будет), то пускай разыщет и отправит мне завтра со своим слугой.

– Зачем ждать до завтра? Я могу сама обойти все три лавки и принести вам сегодня же!

– Нет, Линдси, я не прощу себе, если из-за моего каприза вы весь день пробегаете по городу. Только к Пьеру, а дальше уж пускай он старается. Это его хлеб.

– Да, миледи.

Служанка собралась уходить, вертя в руках записку. Там было множество слов, из коих Линдси не понимала ни одного, но само количество впечатляло.

– Простите, ваше высочество, вы это все написали… из памяти?

Мира пожала плечами. Линдси ушла с таким выражением лица, будто увидала говорящий Предмет.

Вечером Линдси принесла два тома, обернутые вощеной бумагой и перевязанные бечевкой. К посылке прилагалось письмо от Пьера. В весьма витиеватых выражениях книготорговец излагал, как он счастлив быть полезным ее высочеству, как восхищен вкусом ее высочества, а также обещал всенепременно завтра же доставить ее высочеству оставшиеся две книги. Мира сдержала желание тут же порвать записку в клочья. Титул принцессы казался ей жестокой насмешкой… но откуда книготорговцу знать об этом?

– Благодарю, Линдси, вы меня очень порадовали, – как могла сердечно сказала Мира и даже выдавила улыбку.

– Что угодно, миледи, сделаю для вас, – поклонилась Линдси.

Мира отпустила ее, но служанка замялась, будто ища позволения сказать.

– Хотите спросить о чем-то?

– Да, миледи. Боюсь, что это прозвучит очень дерзко. Прошу вас, не гневайтесь… Позвольте мне постричься, как вы!

Вот так идея! У Миры брови поползли на лоб. Простолюдинки заплетали длинные косы и никогда не стриглись – не принято, да и денег жаль. Среди дворянок же были в моде волосы до плеч. Это подчеркивало и благосостояние, и склонность к здоровой жизни: ведь тяжелая коса мешает при спортивных упражнениях. Ни одна госпожа не позволит горничной постричься таким образом, и дело не только лишь в вельможной гордыне: челядь засмеет этакую служанку-выскочку.

Мира сказала об этом Линдси, а та возразила:

– Нет, миледи, не по-дворянски, так бы я ни за что не посмела, а именно как вы.

Мира потрогала свои волосы – короткие, мальчишеские, не покрывающие даже ушей.

– Как я?.. Но зачем? Так стригутся только монашки Ульяны Печальной!..

– Хочу быть похожей на вас, миледи.

Мире стоило бы запретить эту затею, но помешало чувство признательности, а еще больше – тщеславие. Приятно было, черт возьми.

– Позовите на завтра цирюльника, скажите, что для меня. И сама приходите – я велю ему все сделать.

Линдси прижала к груди ладони и вместо благодарности сказала:

– Ой!..

А после ужина принесла непрошенную госпожой коробку шоколада. Внезапные конфеты оказались вдвойне вкусны. Откусывая их по четвертинке, чтобы растянуть удовольствие, Мира принялась за дело.

Потребовалось полночи, чтобы обработать книгу. Один том не подошел – он оказался печатным, зато второй – рукописный, как и требовалось. Мира подобрала чернила, едва отличимые от книжных, и, аккуратно смачивая самый кончик пера, делала правки. Все изменения, вносимые ею, сводились к следующему: точки над буквами i и j в некоторых словах заменялись крохотными птичками.

* * *

Сразу после завтрака служанка привела цирюльника. Сказать, что он был удивлен поставленной задачей, – все равно, что назвать дворец Пера и Меча хижиной. Однако спорить не стал и принялся за дело. Когда окончил, волосы Линдси отличались от Мириных лишь цветом. Надо заметить, худощавой и глазастой служанке короткая стрижка шла куда лучше, чем госпоже. Линдси взглянула в зеркало, ахнула от удовольствия и обернулась к миледи с таким видом, будто готова была расцеловать ее. Мира смутилась, покраснела. Она не могла позволить себе объятия с горничной, а протянуть руку для поцелуя было бы слишком надменно.

– Мелочь, не стоит благодарности, – застенчиво сказала Мира.

– Еще как стоит, миледи! Это же прекрасно! Теперь он не сможет меня не заметить!

– У вас есть воздыхатель? Как его зовут?

Линдси замялась на секунду, будто позабыла имя любимого.

– Дейв, миледи. Его зовут Дейв, он служит подмастерьем у плотника на верфях, скоро сам станет мастером.

– Наверное, достойный человек, раз вы полюбили его?

– Конечно! Он… – Линдси прокрутила в уме черты Дейва, выбирая такие, что наверняка впечатлят миледи. – Он очень способный, никого из подмастерьев нет лучше Дейва. Даже мастер его иногда хвалит, а от него скорей палки дождешься, чем доброго слова!.. И еще Дейв очень внимательный… и ласковый, и подарки мне носит. Не только на праздник, а и так. С последнего жалованья купил брошку…

Линдси коснулась груди, на которой не было украшений.

– В будущий раз непременно покажу, миледи. Очень хорошая брошка!

– Дейву должна понравиться ваша стрижка, – похвалила Мира. – Вам к лицу.

– Я непременно ему так и скажу!.. Пускай не задается, а знает, что я тоже кое-чего стою. Скажу ему: меня ее высочество хвалили… Можно, я так скажу?

– А разве он задается? Вы говорите: ухаживает, подарки приносит…

– Ну… особо не задается, но все же… Он способный, но и я не хуже! Вот лорд Мартин, готовясь на охоту, велел, чтобы именно я ему собрала. Он завтра поедет, а сегодня сказал: «Соберите мне вина и всякой снеди, но только не кухарка чтоб какая-то, а Линдси. Она ее высочеству служит, знает, что нужно господам». Верите? Вот так прямо и выразился!

Мира сказала девушке еще пару комплиментов, не сомневаясь, что они будут тщательно переданы Дейву и доставят влюбленным немало удовольствия.

– И не зовите меня «вашим высочеством», хорошо? Мои права на этот титул весьма сомнительны.

– Ах, миледи, я стараюсь… Знаю, что вам неприятно. Простите, если иногда сболтну, ведь за глаза все вас так зовут.

– Правда?

– Правда, миледи. Вот, говорят, например… – Линдси рассмеялась.

– Что говорят?

– Ой. Ничего, миледи. Глупость одна.

– Нет уж, раз вспомнили забавное, то скажите и мне. Ну же!

– Говорят… вы только не серчайте!.. ее высочество поразили Эфа в самое сердце.

– Боюсь, что в несколько другую часть тела, – усмехнулась Мира.

– Нет-нет, прямиком в точку! У всех сердце в груди, а у Эфа – в ягодице. Никто, кроме ее высочества, об этой его особенности не догадывался… зато теперь весь двор знает!

Мира понятия не имела, как стоит реагировать на это: рассмеяться ли, возмутиться или застесняться. Потому вежливо выпроводила горничную. Однако час спустя та вернулась вместе с весьма благообразного вида юным старичком. Следом за ними в комнату вошел и Парочка. Конечно: недопустимо оставлять пленницу наедине с чужаком.

– Это Пьер, миледи, книготорговец, – представила Линдси.

Пьер был сутул, одет в клетчатую жилетку и бархатный двубортный сюртук, имел на носу пенсне, а в кармане – часы на цепочке. Смотрелся он ровно вдвое старше своих двадцати этак семи лет.

– Ваше высочество, для меня счастье познакомиться с вами! Я не смею вас беспокоить долгими беседами, но только позвольте заверить, что для меня невообразимая честь, что именно меня вы удостоили…

– Не смеешь – вот и не беспокой, – резонно отметил Инжи Прайс. – Говори, зачем пришел, и ступай себе.

Пьер смущенно кашлянул и подобрался.

– Да, конечно, ваше высочество. Двух книг из вашего списка вчера не нашлось в моей лавке. Но я незамедлительно, тем же вечером, не тратя ни одной лишней минуты, пустился на поиски…

Инжи ткнул его пальцем под ребро.

– Тебе что сказано?

– Будьте вежливы с гостем, Инжи! – упрекнула Мира.

– Какой он гость? – фыркнул Парочка. – Торгаш, да и только. Хочешь, выкину его сию же минуту, этакого пустозвона?

Конечно, – подумала Мира, – болтливость – ваша статусная привилегия, Инжи. Ни у кого другого ни малейших прав на это.

– Помолчите, прошу вас. А вы, Пьер, полагаю, принесли, что нужно?

Он подал ей пухлый сверток, сопроводив пространным описанием достоинств двух книг. Инжи Прайс еле сдержался от праведного гнева.

– Благодарю вас, сударь. Вы очень помогли. Видите ли, я хочу послать подарок его величеству по случаю грядущего Дня Сошествия. Я просмотрю эти книги и выберу одну. Вы окажете любезность и отправите ее в Фаунтерру?

Пьер принялся перечислять все возможные любезности, которые готов оказать ее высочеству. Выходило, что он согласен не только послать книгу почтой, но и самому податься в Фаунтерру, прихватив с собою все богатства книжной лавки, и сложить их к ногам императора со словами о щедрости, уме и красоте ее высочества.

– Мы сами знаем, какие мы хорошие, – хмуро проворчал Инжи, присоседившись поближе к девушке. – Нечего нам уши заливать. Согласен – скажи коротко, что согласен, и все тут.

– Простите любезного Инжи, сударь, – сказала Мира. – Он долго работал часовщиком и не привык беседовать с людьми… Возьмите оплату. Здесь вексель на десять эфесов – надеюсь, этого достаточно?

Она протянула Пьеру конверт, искренне веря, что состояние дел в родном Стагфорте позволит ей оплатить обязательство.

– Более чем, ваше высочество! Я и вовсе не думал брать плату, ведь возможность помочь вашему высочеству для меня дороже золота!

– Не думал брать? – Инжи схватил конверт за уголок. – Ну, так отдай! Ее высочеству пригодится. Думаешь, у нее деньги лишние? Как бы не так!

– Инжи!..

– Ну, а что? Сам сказал: не возьмет плату. Вот пусть и держит слово. За язык его никто не тянул…

– Вы меня позорите, сударь, – холодно отрезала Мира. – Уйдите прочь. И вы, Пьер, ступайте. Я очень благодарна за помощь, скоро пришлю вам выбранную книгу.

Торговец поспешно сунул конверт в грудной карман. Мира выпроводила за дверь всех троих, шепнув служанке:

– Хочу чаю.

Линдси скоро вернулась с чайником и медовым пирогом. Мира вертела в руках книгу – ту, которую правила ночью.

– Мне думается, вот эта будет лучше других. Что вы скажете, Линдси?

– Что же я могу, миледи, если читать не умею? – удивилась служанка, однако книгу взяла. Раскрыла, полистала, сравнила с другими. – Вроде бы, эта красивше. И буквы в ней сложные, завитые… его величество сразу поймет, как вы его уважаете.

– Вот и я так подумала. Будьте добры, поскорее отнесите ее Пьеру, пускай отправит.

– Сию минуту, миледи. А… простите, у меня к вам маленькая крохотная просьба. Не покажете ли, как пишется: «назначаю встречу в 8 часов»? Хочу сделать записочку моему Дейву – то-то он удивится!

– Непременно покажу, но сперва сходите к Пьеру. Его величество не станет ждать, пока мы с вами заняты грамотой.

– Ах, простите…

Линдси умчалась. Погруженная в чтение и собственные мысли, Мира не заметила, как наступил вечер. Отчего-то служанка так и не явилась на занятие. Наверное, решила, что переступила предел дозволенной дерзости. И, пожалуй, не ошиблась.

* * *

– Ваше высочество, соблаговолите проснуться!

Глухой голос сопровождался стуком в дверь. Мира выбралась из-под одеяла, прошлепала по холодным плитам ко входу, только потом сообразила: голос-то мужской! Сквозь запертую дверь спросила:

– Кто вы? И где мой кофе?

– К услугам вашего высочества Эмилио Лорис Христофор, мажордом его милости. Ваш кофе подан к завтраку. Граф и графиня всенепременно вас дожидаются.

Это было странно. Мира не завтракала с Шейландами. За три месяца в обители она приучилась старательно исполнять все повинности, возложенные на послушниц: молиться шесть раз в сутки, спать на земле, обходиться одной свечой в день, произносить не больше пяти слов… Единственное, что давалось ей в последний день так же трудно, как и в первый – это раннее пробуждение. К утренней молитве полагалось вставать на рассвете. Девушка чудовищным усилием заставляла себя подняться, но проходило еще часа три прежде, чем она возвращалась из мира снов в мир живых. В Уэймаре никто не указывал, когда вставать, и Мира спала вдоволь, часов до десяти или даже одиннадцати. Граф и графиня, обремененные массой дел, спускались к завтраку в восемь, так что Мира не виделась с ними до обеда.

– Который час?

– Половина одиннадцатого, ваше высочество. Ее милость велела повременить с завтраком до вашего пробуждения.

– Премного благодарю. Передайте, что я немедленно спущусь.

Мира принялась одеваться с неспокойным сердцем. Иона Шейланд-Ориджин хочет меня увидеть? Чего хорошего ждать от встречи!..

Завтрак Северной Принцессы состоял из яйца всмятку и кусочка сыра, на десерт – красный апельсин, разрезанный в виде шестиконечной звезды. Впрочем, тщедушному тельцу Ионы и не требовалось больше. Белолицый граф поглощал блины с семгой, запивая квасом. Больше никого за столом не было – ни Мартина, ни старого Нортвуда, ни Эфа. Леди Иона начала:

– Говорят, что уста важнее слов. Похвала из недобрых уст больно ранит, а порицанье из любящих уст ложится мягче пера.

– Не спорю с этим, миледи.

– Три месяца под землею, в благостном и суровом заточении – необычная участь. Трудная и счастливая в одночасье, совершенствующая дух, но разъедающая душу. Я не смогла бы выбрать, леди Минерва, завидую ли вам, сострадаю ли… Но одно ясно: три месяца взяты прочь из вашей жизни, и вы остались в лете, а мир ушел в осень.

Граф Шейланд любезно потрудился перевести с ионического языка на человеческий:

– Моя дорогая супруга хочет сказать, что много событий случилось за это время, и о некоторых, самых значительных, вам просто необходимо узнать.

– Жду с нетерпением, милорд, – кивнула Мира, вежливо ожидая лжи.

О главных событиях она знала и сама: Айден Альмера наказан, осенняя Палата сорвана, северный щенок Эрвин поднял мятеж, Нортвуды примкнули к нему не без помощи любезного графа Шейланда. То, что последует, будет новой манипуляцией.

– Мы хотели сразу сообщить вам все новости, – продолжил граф, – но посоветовались и решили дождаться слов из тех уст, к которым вы охотнее прислушаетесь. Янмэй Милосердная сказала свое слово: сегодня пришел новый «Голос Короны».

Виттор Шейланд протянул ей свежий, пахнущий краской выпуск.

– Читать за утренним кофе – очаровательная привычка, – сказала Иона. – Я хотела бы перенять ее у вас.

Оба очевидно ждали от Миры, и она раскрыла «Голос». Принялась листать, понимая: ей хотят показать некую вполне определенную заметку. Долго искать не довелось – главная новость шла в первых страницах.

Эвергард. Персты Вильгельма. Предметы говорят по воле Адриана.

Мира прочла и перечла еще раз, ловя каждое слово. Хорошо, что она напрочь отучилась улыбаться – иначе выраженье откровеннейшей радости проступило бы на лице. Наконец-то хорошая новость! Предметы говорят! В руках Адриана!

Его власть теперь неограниченна и подтверждена самими богами! Адриану больше не придется зависеть от упертых феодалов, убеждать консерваторов, бороться с Церковью, вступать в унизительные торги, покупать выгоды ценой собственного брака… Ни Церковь, ни лорды больше не помеха развитию страны. Началась новая эра!

Мира попыталась угадать, какой реакции ждут от нее Шейланды. Правоверного гнева? Адриан преступил заповеди, смертный не может использовать Предметы?.. Какое лицемерие! Очи в искровых копьях, двигатели рельсового поезда, печатные станки, «волна» – для человека, жившего триста лет назад, эти штуки были бы теми же Предметами! Не желаете говорящих Предметов? Так откажитесь заодно от фонарей, горячей воды, скоростных вагонов, печатных книг!.. Будьте последовательны в своем консерватизме.

Или следует ужаснуться жестокости владыки? Ах, бедные Айден и Аланис!.. Я должна их пожалеть? Старого убийцу и заговорщика?.. Его нахальную дочку?.. Если кого и жаль, то только воинов, защищавших Эвергард. Но можно глянуть с другой стороны: останься Аланис жива, Альмера примкнула бы к мятежу. Иона нашла бы способ уговорить подруженьку… Сколько тогда людей погибло бы? Явно больше, чем гарнизон одного замка. «Политика подобна медицине: малой и быстрой болью можно избежать боли долгой и тяжкой», – так, кажется, писала Милосердная Янмэй.

– Какой кошмар, – сказала Мира, придав лицу подобающее выражение.

– Не поделитесь ли вашим мнением?.. – спросил граф Виттор.

– Простите, милорд. Я не нахожу слов от потрясения…

Леди Иона протянула Мире рукописный лист.

– Эрвин доверил мне говорить его голосом. Вот обращение, направленное мною всем Великим Домам. Буду рада, если и вы ознакомитесь с ним.

Мира прочла и письмо. Отличное послание – пылкое, красноречивое, меткое. Северная Принцесса владела письменной речью заметно лучше, чем устной. Но смысл призыва, если вдуматься, был чистым безумием. Император велик – восстанем же против императора!

– Прекрасно написано, миледи, – вежливо похвалила Мира.

Граф хотел спросить о чем-то, но леди Иона мягко улыбнулась и сказала ему:

– Будь любезен, распорядись о сладком…

На том и кончилась беседа о политике.

* * *

День прошел в настроении, близком к эйфории. Мира боялась даже выйти из комнаты, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза. Все беды и переживания разом отпали, стало так легко!..

Нортвуды больше не беда: имея Персты, Адриан разобьет и нетопырей, и медведей, и западников – кого угодно!.. Тем более, что она нашла способ предупредить его о Нортвудах. Плен – тоже не беда: он продлится совсем недолго. С такой-то мощью владыка выиграет войну за считанные месяцы, и Мира получит свободу. Интриги мятежников казались теперь такими мелкими, даже смешными, детскими. Еще до весны Мира будет праздновать победу Адриана!

Она искала себе занятие. Попробовала читать, но на месте не сиделось. Вышла на балкон поглядеть – оказалось, идет дождь. Даже ливень был в радость: она улыбалась и подставляла лицо дождю, пока не промокла до нитки и совсем не замерзла. Вернулась в комнату, сама разожгла камин. Так приятно было сделать что-то своими руками! Мира принялась за уборку, пока не явилась горничная и не лишила ее этого удовольствия. Вымыла стекла, вытерла пыль в тех редких местах, где смогла ее найти. Расшевелилась, раскраснелась. От радости, переполнявшей ее, даже стала напевать, но застеснялась и умолкла, заменила слова песни тихим мелодичным мурлыканьем. Вот любопытно, что подумала бы Линдси, увидев, как ее высочество, мокрая с головы до ног, сама моет окна да еще и мурлычет? Мира рассмеялась от этой мысли и отодвинула дверной засов, чтобы Линдси имела возможность войти внезапно. Было бы здорово, если бы она пришла! Служанка хотела узнать, как пишется приглашение на свидание… О, сегодня Мира научила бы ее писать что угодно! Светские комплименты, признания в любви, поздравления с любыми праздниками, да хоть бы даже вассальную присягу! Вместе они такого насочиняли бы, что плотник Дейв лишился бы чувств от восторга, а, придя в себя, тут же потащил бы Линдси к алтарю!

Но горничная почему-то все не являлась. Мира даже хотела вызвать ее звонком, но постеснялась: вдруг у девушки важные дела, нехорошо дергать ее ради пустых развлечений… Но вот подошло время обеда и дало благовидный повод. Спускаться в трапезную опасно – если не граф, то Иона точно почувствует счастье Миры. Лучше поесть у себя… а заодно и повидать Линдси.

Мира дернула за шнур и принялась ждать. Вскоре в дверь постучали, и она крикнула:

– Войдите!

Вошли двое: мажордом Эмилио, опирающийся на внушительный посох, а с ним незнакомая девочка в коричневом платье горничной и кружевном передничке.

– Меня зовут Фрида, ваше высочество, – девушка сделала реверанс.

– Фрида назначена вашею новой служанкой, миледи, – чинно, с уважением к себе поклонился Эмилио.

– Что случилось с Линдси? – выпалила Мира. – Хочу, чтобы мне служила она!

– Линдси захворала и, за невозможностью выполнять свои обязанности, была от них избавлена. Тут ничего не поделать, миледи. Боги шлют здоровье, они же и забирают.

– Захворала?.. Но чем?

– Знаете, миледи, такою… – мажордом значительно прокашлялся, – обыкновенною хворью. Ничего в ней примечательного нет, оттого и название не дадено.

– Где она? В каком госпитале? Могу ли я позаботиться о ней?

– Линдси отправилась к родным, в деревню. Родительский дом, миледи, исцеляет лучше всяческих снадобий.

– Я настаиваю, чтобы ей был оказан наилучший уход! Немедленно отправьте ей лучшего лекаря, я оплачу расходы.

– Не извольте беспокоиться! В великой щедрости своей сир Френсис Мюррей уже взял на себя все траты. Линдси не будет ни в чем нуждаться до дня самого наиполнейшего выздоровления.

Считая, что этим все расспросы должны быть исчерпаны, мажордом добавил:

– Угодно ли миледи чего-нибудь еще?

В голове миледи царила горькая, тоскливая ясность. Линдси захворала сразу после того, как согласилась отнести книгу, предназначенную Адриану.

– Угодно, сударь. Я хотела бы поговорить с графом Виттором.

* * *

Граф Виттор Шейланд сидит у камина, глядя в огонь. Отсветы пламени придают его лицу приятный розовый оттенок. Он указывает Мире на кресло рядом с собою:

– Присядьте, ваше высочество. Мне сказали, у вас имеется ко мне некая просьба, и я с большим удовольствием выполню ее. Но позвольте прежде сказать вам несколько слов.

Она садится.

– Вы награждаете меня чужим титулом, милорд.

Он качает головой:

– Вы ошибаетесь… но я не стану повторяться, если вам неприятно.

– Благодарю вас.

– Как вам живется, миледи? – спрашивает Виттор.

Она отвечает:

– Вашими стараниями – прекрасно, милорд.

– Всего ли хватает? Ни в чем не нуждаетесь?

– Премного благодарна.

Он спрашивает еще: довольна ли миледи комнатой? Хорошо ли ей спится? Внимательны ли слуги? Она думает, глядя в огонь: комната похожа на ту, где я умирала от яда; сплю на полу – кровать слишком мягка после монастырской кельи; Линдси была внимательна… не ваши ли слуги, граф, расправились с нею? Но что-то подсказывает, что лучше сперва выслушать Виттора, и только потом касаться опасной темы. Как бы ни кипела злость в груди, нужно успокоиться, а затем говорить. И Мира отвечает: все прекрасно, милорд, у вас мне гораздо лучше, чем дома!

Он говорит о книгах: какие предпочитает миледи? Мира перечисляет, он одобряет ее вкус. Вставляет пару замечаний о литературе. Мира думает: зачем вы позвали меня? Чего хотите добиться? И отвечает: вы так тонко подметили, граф, я постараюсь запомнить вашу мысль!..

А Уэймар, миледи, – пришелся ли он вам по нраву? Мира думает: я не видела Уэймара, граф. Все, что видела, – стены замка со внутренней их стороны. И говорит: к великому сожаленью, я провела мало времени в городе, но Инжи Прайс так ярко его описывал!..

Что думает миледи о новостях? Жизнь так переменчива и богата сюрпризами, не правда ли? О, да, – беззвучно отвечает Мира, – сюрприз на сюрпризе. Ориджины предают императора, Клыкастый Рыцарь – родного отца, Виттор Шейланд прислуживает изменникам и держит взаперти племянницу владыки… Она произносит: политика – скучнейший предмет для девушки. Я тоскую по столичным балам!..

Виттор бросает на нее взгляд, и Мира думает о себе: тупица. Когда Иона обхаживала Нортвудов, зачем я вмешивалась? Ясно было, что ничего не изменить! Однако раскрыла рот – и выдала свою позицию. Теперь граф будет предельно насторожен.

– Мне хотелось бы с вами кое-что прояснить, миледи.

– О чем вы, милорд? Разве между нами бытует непонимание?

– Нынче утром вы прочли о том, что случилось в Эвергарде. И высказались очень сдержано по этому поводу, а мне бы хотелось знать ваше мнение.

Хотите услышать, что я считаю Адриана кровожадным деспотом? Мне стоило бы это сказать утром… Сейчас – поздно. Не выйдет так, чтобы вы мне поверили.

– Я просто не нахожу слов, милорд. Слишком невероятна новость.

– Однако же, это реальность. И данная реальность вынуждает нас принять решение…

Мира изображает усмешку:

– Я – девушка, милорд! Ничего не хочу решать, а уж тем более – быть вынужденной.

Граф Виттор улыбается ей в ответ… на диво искренне.

– Знаете, с чего все началось у меня с леди Ионой?

Хм, полагаю, герцогу Десмонду понадобились деньги, и он осмотрел дом: нет ли чего ненужного на продажу?..

– Расскажите, милорд! Это так увлекательно.

– Мы беседовали с нею – вот как с вами, очень похоже. Я спрашивал о том, об этом, разные темы заводил. А леди Иона – вы же знаете ее, само благородство! – все отвечала согласно вежливости: да, милорд, нет, милорд. Говорила о разном, но всегда спокойно, без тени чувства, разве что с мягкой улыбкой. Тогда я сказал: как же вам холодно, миледи. Тут, в Первой Зиме. Она ответила: я привычна к морозу. Но улыбка стала чуть теплее. Я спросил: а хотите, я увезу вас? Она ответила: я – Ориджин, мое место здесь… А глаза блеснули.

Если Иона вам улыбнулась, то я и подавно должна? Вы об этом, граф? Куда уж мне-то до Ионы…

– Как трогательно, милорд!

– Я это к тому говорю: мне бы очень хотелось поговорить с вами искренне. От этого всегда теплее на душе.

– Разве я лицемерю с вами? Мне горько, что вы так думаете.

Виттор Шейланд невесело вздыхает.

– Понимаю, вы считаете, что я держу вас в плену…

– Ах, право, я такая домоседка! Очень благодарна вам за возможность не выходить на улицы, не видеть толпы людей… Они с детства меня пугали.

– И вы осуждаете мятеж Ориджинов…

– Напротив, считаю его полезнейшим делом. Столетие без мятежей потрачено впустую. Историки не знали бы, о чем писать в своих книгах.

Вдруг он начинает хохотать.

– Вы прелестны, Минерва!

Она вскипает.

– Любите литературу, милорд?.. Разные глупцы, вроде ученых и прелатов, помнится, писали: величайшим правителем станет тот, кто объединит Поларис под одной рукой, а мудрейшим из людей – тот, кто пробудит ото сна Священные Предметы. Но вот является этот человек – величайший, мудрейший, и вы обзываете его тираном и еретиком, и пытаетесь убить! Что я об этом думаю? Да я в восторге от ваших действий! Обожаю тех, кто поступает логично! Что еще думаю? В высшей степени разумно атаковать сильнейшее войско мира именно тогда, когда оно вооружилось Перстами Вильгельма! Это, видимо, стратегическая хитрость. Мне, девице, этого не понять.

Неестественный смех графа утихает так же быстро, как и начался. Виттор говорит:

– Вы правы, миледи.

– Ах, полноте, милорд. Желаете поиграть в искренность? Леди Иона всегда к вашим услугам… А я предпочитаю другие игры.

– Вы правы, – повторяет граф тверже. – Адриан – великий человек, а мятеж против него – глупость. Он безнадежен, как любая попытка повернуть историю вспять. Начав говорить, Предметы не умолкнут. Поезда не перестанут ходить, искровые цеха не исчезнут. Великие Дома доживают последние годы, нравится это Ориджинам или нет.

Мира думает: зачем вы так хотите, чтобы я вам поверила? Что вам от того? Закричу от ненависти или выброшусь в окно башни, или кинусь вам на шею со слезами умиления – что изменится в вашей жизни?

– Любопытно слышать это от человека, который дал мятежникам войско Нортвудов…

– Дорогая миледи, я очень хочу, чтобы вы поняли одну вещь, – он наклоняется к ней поближе и говорит, снизив голос: – Мы с вами – в одной лодке.

Хм. Не так давно я была в одной лодке с леди Сибил… Мира молча ждет продолжения.

– «…Единственный достойный шаг, который может сделать Адриан, – отречься от престола в пользу законного наследника, и удалиться в отшельничество. Поступив так, он спасет государство от войны, а свое имя – от клейма позора». Это цитата, как вы поняли.

Мира кивает:

– Конечно, милорд. Ваша леди-жена сочинила недурное обращение к Великим Домам, и нынче за утренним кофе милостиво ознакомила с ним меня.

– По-вашему, миледи, кто понимается под словами «законный наследник»?

– Менсон Луиза, дядя императора.

– Ха. Ха-ха. Ха-ха-ха. Свергнув тирана, Великие Дома отдадут престол безумцу и заговорщику? Милая Минерва, единственный законный наследник, которого примут феодалы, – это вы.

Мира усмехается в ответ.

– Если бы вместо снега с неба падал сахар, я обожала бы зиму… Какая разница, милорд, что было бы в случае победы Ориджинов?

– Хотя мятежникам и не светит успех, но если… если хоть на секунду предположить такое чудо!.. то мы с вами получили бы очень много. На троне оказался бы Эрвин Ориджин, и, чтобы придать видимость законности своей власти, взял бы в жены вас. Вы стали бы владычицей, миледи. А я – свояком императора и бывшим сюзереном императрицы. Мы с вами сделались бы влиятельнейшими людьми государства… после лорда Эрвина, конечно.

– Милая фантазия… Частица «бы» звучит особенно уместно!

Виттор Шейланд долго смотрит на нее, будто намекает: ты ничего не поняла, девочка. Она поднимает бровь:

– Что я упустила, милорд?

– У владыки Адриана нет ни единой причины верить мне или вам. Победа мятежа сулит нам такой взлет, что нас просто нельзя не заподозрить в заговоре. С точки зрения Короны, мы – мятежники. И пойдем под суд, как только Адриан разобьет Ориджина.

– Это неправда!

Граф молчит.

– Адриан знает, что я верна ему!

Граф молчит, и Мира сама отвечает себе: а откуда Адриан это знает? С чего бы ему знать? Я лгала ему, подыгрывая леди Сибил.

– Он знает, что я невольно…

И так же невольно искала доказательств против Айдена? Невольно уничтожила Дом Альмера, чтобы сделать дочку Сибил владычицей?

– Три месяца я провела под землей. Сибил использовала меня, а потом избавилась. Адриан должен понять…

Нет, он должен понять иное. Если от фишки избавляются, ее сбивают, а не ставят на край поля. Будь я мертва, тогда Адриан поверил бы в мою невиновность! Но я жива…

– Я слала ему письма из Альмеры, предупреждала о Сибил…

И эти письма выглядят всего лишь местью! Я отправилась в монастырь, а потом вернулась и разоблачила Сибил – какой просится вывод? Мы были в сговоре с графиней, а потом повздорили и не поделили власть – вот что решит Адриан. Теперь я нашла новых союзников – Ориджинов. Недаром они требуют престола для меня!

О, боги!

Я – изменница?!

– Марк знает, что это не так. Он убедит Адриана, что я невиновна!

Вот теперь отвечает граф:

– Марк – Ворон Короны? Занятно, что вы его упомянули. Именно от него я узнал, где вас искать. Сейчас он содержится в темнице Первой Зимы.

– Тьма! Как это случилось?!

– Владыка обвинил его в измене и выслал из Фаунтерры.

– За что?! Как можно было заподозрить Марка?

– Не знаю, миледи. Важно другое. О вашей непричастности к заговору знают три человека: леди Сибил с дочерью и Марк. И все трое, как видим, теперь не в чести у императора.

Я предала Адриана?! Мира трясет головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Сжимает пальцами виски. Как можно в это верить?!

Граф Шейланд продолжает совершенно спокойно:

– Теперь вернемся к исходной точке – вашему недовольству мною. Вы осуждаете мятеж, который сулит вам корону? Положим, я вам верю. Но кого еще вы сможете в этом убедить?.. Вы недовольны тем, что я держу вас в плену? Допустим, я открою ворота. Куда вы поедете? В Фаунтерру? Это значит, на скамью имперского суда. Домой, в Стагфорт? Это значит, через неделю до вас доберутся Ориджины. В Литленд, к Ребекке? В Литленде идет война. Каковы ваши шансы доехать живою?

– Не понимаю… Простите, я не понимаю…

Граф с сочувствием качает головой:

– Боюсь, вы все понимаете, только это сложно принять. У вас нет друзей, миледи. Есть те, кто не поверит вам, и те, кому не сможете поверить вы. Вы – между двух лагерей. Такова расстановка фишек на поле.

Мира молчит. Внезапно комок подкатывает к горлу. Хочется плакать. Она стискивает зубы и сдерживает дыхание, чтобы задушить слезы.

– Я знаю, как вам одиноко, – говорит граф. – И знаю, что не могу помочь ничем, поскольку вы не поверите моему сочувствию. Но поверьте хотя бы в то, что мои интересы совпадают с вашими.

– Нортвуды… – шепчет Мира. – Зачем вы натравили их на Адриана?

– Не я.

– Да, Иона. Но вы ей не мешали!

– Я люблю ее, – просто говорит Виттор.

У Миры вырывается смешок, и граф мрачно добавляет:

– Родную землю тоже люблю. И жизнь люблю – хорошая штука, мне по душе. Каковы мои шансы против Эрвина, если он решит, что я – его враг? А против Нортвудов, если они встанут за владыку, а я – вроде как, муж мятежницы?.. Вы же знаете, миледи: Уэймар трижды сжигали дотла. Так вот, я сделаю все, чтобы не допустить четвертый.

Мучительно хочется остаться наедине с собой. Спрятаться туда, где не увидят. Ничего не говорить, не следить за тоном, не прятать слезы. Мира поднимается.

– Я поняла вас, милорд, и приняла вашу точку зрения. Теперь позвольте мне высказать просьбу.

– Конечно, миледи… – согласно этикету, Виттор тоже встает с кресла.

– Прошу вас, верните Линдси.

– Линдси?

– Мою служанку. Я послала ее с поручением, и она исчезла. По словам мажордома, Эф позаботился о ней. Милорд, если Линдси еще жива, простите ее и снимите наказание! Она ни в чем не провинилась перед вами. Лишь выполняла мой приказ и понятия не имела, в чем его смысл.

Граф Виттор Шейланд лукаво щурится.

– Знаете, миледи, сиру Френсису Мюррею исполнилось всего девятнадцать лет. Наверное, вы диву даетесь: зачем я держу при себе этакого юнца? Он остер, вспыльчив, часто дерзок… Человек не первой приятности. Но имеет одну полезнейшую черту: чутье. Жизненного опыта – что кошка чихнула, зато нюх – как у терьера, идущего на лису. Я это к тому говорю, миледи. Один раз вы его перехитрили, отдаю должное. Но дважды – это было бы уже форменное чудо. Сир Эф изъял у Линдси вашу обманку. Ночь просидел над книгой, но высмотрел-таки систему меток над словами, прочел послание. Граф Элиас пленен в Уэймаре, Нортвудом правит Крейг, ведет войско на помощь Ориджину… Прекрасно, миледи. Очень ловко.

– Видимо, не очень, раз Эф прочел, – роняет Мира.

– Я не о книге, а о том, что было в конверте… Шифровка, над которою соглядатай пропотеет ночь, – отличная штука. Любой бы решил на месте Эфа, что теперь-то уж его дело сделано, и побежал с докладом к лорду. Любой, но не Эф. А этот покумекал, навострил нос… и поехал к Пьеру-книжнику. Потряс его, допросил, как следует. Отнял ваш конверт с векселем и запиской. «Любезный Пьер, будьте так добры, пока я не выбрала главный подарок, отправьте срочной почтой в дар его величеству две книги: „Мятеж Дариана Скверного“ и „Медвежья поступь. Особенности охоты северней Дымной Дали“. Искренне ваша леди М.» Ни слов, ни шифров. Достаточно двух названий книг, чтобы все сказать. Прелестно!

Мира смотрит прямо, не мигая, чтобы не выдать чувства.

– Что вы сделали с Линдси?

– Ничего, конечно же. За что ее наказывать? У нее был приказ: исполнять любые ваши прихоти. Она прекрасно справлялась. А разгадывать секреты – не ее задача.

– Но где же она? Куда пропала?

– Откуда мне знать?.. Слугами заведует мажордом. Если же вас волнует судьба вашего послания владыке, то можете быть спокойны: оно доставлено.

– Как?.. Вы перехватили его!..

– Перехватил, ознакомился, восхитился вашей хитростью, а после велел Пьеру-книжнику выполнить вашу просьбу и отправить названные книги. Ведь это действительно мудро: предупредить Адриана о Нортвудах. Он так или иначе узнает, но наше предупреждение – очко в нашу пользу в случае победы владыки. Скажу больше: я послал и свое письмо владыке. Того же содержания, что ваше, но не столь лаконичное.

Мира ошарашено молчит, а граф добавляет:

– Что до Линдси, не переживайте: мажордом подберет вам лучшую служанку… ваше высочество.

Стрела

Начало ноября 1774г. от Сошествия

Торговый Тракт (герцогство Южный Путь)

По всем расчетам, это должно быть простое совещание – в кои-то веки. Эрвин и собрал-то его в основном затем, чтобы потешить самолюбие полководцев. Все идет, наконец, именно так, как хотели вассалы: армия быстрым маршем движется на Лабелин. У Мудрой Реки к войску присоединились батальоны Молота, и армия достигла наибольшей численности. На повестке один вопрос: грядущий штурм города. Эрвин имел свои соображения по этому поводу, но решил благоразумно выслушать покловодцев. Каждый сможет высказаться вдоволь, кто-нибудь предложит примерно то, что планирует сам Эрвин, тогда он изобразит серьезные раздумья и заявит: «Благодарю милорда такого-то за прекрасный план. Со всем уважением принимаю его». Все останутся довольны. Даже тех, чьи идеи не были приняты, порадует кротость молодого герцога. Словом, главная задача – выслушать.

Вот он и слушал, а думал тем временем о Нексии Флейм – синеглазой девушке из Фаунтерры, которая любила его. Ну, так было около года назад… Стоит ли надеяться, что любит и теперь? Вряд ли, если учесть свойства девичьих сердец. Но вспомнить ее все же приятно. Нексия танцует лучше всех в столице. Нексия много спрашивает об Эрвине и действительно хочет знать ответы. Нексия похожа на фиалку, у нее свой аромат – тонкого эфирного тепла…

– Получены свежие данные разведки, – докладывал полковник Харви Хортон, не подозревая о мыслях герцога. – Лабелин поднял все войска, какие сумел. Четыре тысячи кавалерии, около девяти тысяч профессиональной пехоты и лучников, порядка сорока тысяч ополченцев, набранных из крестьян. Общим счетом против нас выйдет больше пятидесяти тысяч копий. Это слабое, неопытное воинство, однако численность очень внушительна.

Эрвин не проявил никакого волнения, потому полковник Хортон счел нужным уточнить:

– Как вы знаете, милорд, за вычетом оставленных нами гарнизонов и понесенных потерь, наши силы составляют пятнадцать батальонов – то есть около восемнадцати тысяч бойцов. Вдобавок те три тысячи лучников, которых вы соизволили нанять.

О лучниках Хортон говорил с явным презрением.

– Но даже если включить их в расчет, то противник все равно имеет численный перевес в два с половиной раза.

Эрвин нахмурил брови, как того требовала ситуация, и мрачно кивнул. У Нексии, – вспоминал он, – дивно красивые запястья: ломкие, трепетно хрупкие. Эрвин любил смотреть, как Нексия пишет: ее тонкие ладони словно исполняли танец над бумагой, по их движениям можно было прочесть каждое чувство девушки – куда яснее, чем из текста письма. А еще она умеет рисовать людей. В один цвет – карандашом или тушью, с немногими деталями – лишь силуэт и ряд выразительных штрихов. Однако Нексия всегда подмечает самые яркие черты характера, и в ее рисунках человек – как раскрытая книга. Вот, например, полковник Харви Хортон. Если бы Нексия рисовала его, она первым делом изобразила бы волосы. Плотные смоляные волны спадают от макушки на плечи, окутывают голову и шею черным ореолом. Есть нечто демоническое в столь темных и густых волосах. Или нечто трагическое – как посмотреть. Человек с такими волосами должен или совершить жуткое злодеяние или умереть мучеником… Можно и совместить.

– Также разведчики докладывают о диспозиции вражеской армии. Войска расположились поперек Торгового тракта, не доходя пяти миль до города Лабелина. Непрестанно ведут работы по укреплению позиции: копают рвы, строят частоколы. Кавалерийская атака против их расположения будет весьма затруднительна.

– Если бы мы пошли на Лабелин сразу, не заходя в Дойл, враг не успел бы подготовить укрепления… – ни к кому конкретно не обращаясь, проворчал полковник Блэкберри.

То был камень в огород Эрвина, и он нашел бы что ответить, если бы не решил сегодня побыть образцом кротости.

– К сожалению, теперь время упущено, – признал Эрвин, печально наклонив голову.

– Да, милорд, упущено.

Блэкберри прослужил десять лет командиром горной стражи. Если разобраться, скучнейшее из возможных занятий. Горную стражу создали прадеды Эрвина в те времена, когда Первая Зима подвергалась атакам непокорных вассалов, и Ориджинам приходилось вести бои в своих собственных владениях. Те годы прошли. Горная стража осталась без дела, однако не была расформирована. Служба в горах стала кромешной тоской. Она и превратила полковника Блэкберри в брюзгливого, недовольного всем на свете старика. Если бы Нексия рисовала его, использовала бы только кривые линии: изогнутый рот, крючковатый нос, косые морщины на лбу.

– Нам предстоит, милорд, разработать план преодоления вражеской обороны.

– Имеете ли предложения, полковник?

– Выдвинем в первую линию наемных стрелков. Пусть отрабатывают свои деньги, тьма их сожри.

– Что за чушь?! – фыркнул граф Лиллидей. Он никогда и ни в чем не соглашался с Блэкберри… разумеется, кроме тех случаев, когда они оба объединялись против Эрвина. – Мы не можем поставить успех решающего боя в зависимость от наемников! Это ненадежные трусливые сволочи. Они хорошо бьют лишь из укрытия – со стены или холма. Но бой состоится в поле. Завидев путевских рыцарей, лучники побегут.

– И каковы ваши идеи, граф? – дребезжащим голосом осведомился Блэкберри.

– Мы можем двинуться в обход укреплений и зайти с флангов.

– Граф, вы бы хоть на небо посмотрели, что ли… Дожди льют, тьма бы их. Поля по сторонам тракта раскиснут в кашу, нам придется брести по колено в грязи, чтобы зайти с фланга!

– Боитесь грязи, полковник?

– Боюсь… я, черт возьми, ничего не боюсь. Но вот лишиться подвижности и ползти, как черепаха, на виду у вражеских лучников – это меня смущает. А вас нет, граф?..

Эрвин помнил этих двоих еще со своих детских лет. Граф Лиллидей – высокородный аристократ в надцатом поколении – уже тогда был заносчив и упрям, к тому же, прославлен в боях, что лишь усиливало его надменность. А Блэкберри, в свою очередь, был не уживчивей скорпиона и терпеть не мог с кем-нибудь в чем-нибудь соглашаться. Как они до сих пор не зарубили друг друга?.. Есть лишь одно объяснение: глубоко в душе их перепалки доставляли обоим удовольствие.

– Милорд, взгляните, – Лиллидей склонил над картой свою серебристую от седины голову. – Я покажу, о каком обходном маневре говорю. Мы можем отклониться от тракта на запад вот здесь, выше деревни Журавлики. Это даст возможность…

Эрвин послушно придвинулся к карте и проследил за указкой.

– Да, граф, действительно… Весьма разумная мысль, благодарю вас…

Он думал: любопытно, почему именно сейчас стало так не хватать женского общества? Три месяца в Запределье почти ни о ком не вспоминал, кроме сестры. Наверное, потому, что там было слишком скверно. Когда подыхаешь от усталости, не думаешь о девицах. А тут слишком комфортные условия… Или начал чувствовать себя героем? А герою нужна награда… Нежная и любящая девушка была бы самой лучшей наградой.

– Тьма! Я вот что думаю. Влупим им в лоб и опрокинем к чертям!

Граф Майн Молот обрушил на карту кулак, и стол жалобно скрипнул. Молот был одним из крупнейших вассалов Эрвина, наряду с Лиллидеем. Лиллидей владел холмистыми предгорьями на западе герцогства и получал прибыли с овечьей шерсти. Богатство Майна Молота проистекало из серебряных рудников у Верхней Близняшки. Пра-прадед Майна был обычным шахтным бригадиром. Тогдашний барон Верхней Близняшки предал герцога и попытался разрушить Первую Зиму. Пра-прадед Майна с компанией шахтеров неожиданно для всех поддержал Ориджинов: захватил замок барона-мятежника. Мятеж провалился, барон был казнен, а его владения герцог отдал шахтному бригадиру. Тот стал единственным северным феодалом, происходящим из трудяг, а не военных. Своим исключительным положением новоиспеченный граф, как ни странно, гордился и всячески его подчеркивал. Поместил на свой герб кирку и камень, а родовое имя взял – Молот.

– Опрокинем к чертям!.. – рявкнул потомок шахтера так, что Эрвин чуть не свалился со стула. – Рвы они выкопали? Ну и что, черт подери! Это ж не крепостная стена! Забросаем связками хвороста и перейдем! Сорок тысяч пехоты? Так ведь это мужичье, сроду оружия не держали! Мы их пройдем, как нож сквозь масло! Верно говорю? Правильно, милорд?!

Эрвина опередил Деймон-Красавчик:

– Верно, Молот! Вот это слова северянина! Прорубим насквозь и пойдем дальше! Троекратное преимущество? Да каждый кайр стоит десятерых путевцев!

– Кхе-кхе… – вмешался Роберт Ориджин, – я хочу напомнить, что по приказу милорда закуплено стрелковое снаряжение – арбалеты и остроконечные щиты. Быть может, нужно попробовать выманить их войско в холмистую местность и обстрелять с высот? Такая точка имеется вот здесь…

Палец Роберта зашуршал по карте.

– Да, да, кузен… я смотрю…

Эрвин думал: на шейке Нексии есть крохотная родинка. Ее не увидишь, пока не поднимешь рукой тяжелую каштановую копну волос. Тогда откроется молочно-белая, шелковистая кожа на шее – такая нежная, что даже целовать как-то неловко: губы кажутся грубыми в сравнении с нею…

– А что, если… – протянул Эрвин мечтательно, – что, если просто предложить им сдаться?..

Его услышали не сразу. Смысл медленно достигал сознаний полководцев.

– Милорд?.. Простите, вы о чем?..

– Ну… сорок тысяч крестьян, которых мы продырявим, как масло… Это же люди, верно? Я не ошибаюсь?..

Полководцы переглянулись. Ответить никто не успел – в шатер вошел командир караула.

– Милорд, к вам прибыл курьер.

– У нас совещание, тьма сожри! – проворчал Блэкберри.

– Курьер хочет присутствовать на совещании, милорд. Он от Нортвудов. Медведи идут к нам на помощь.

У графа Элиаса Нортвуда три сына. Старший – Крейг – здоровенный тупой костолом. Средний – Хорас – брюзга и родник желчи. Эрвин искренне порадовался, что в роли курьера прибыл младший из Нортвудов – Дональд. Этот парень был на пуд тяжелее Эрвина, но по нортвудским меркам считался хиляком. Стоя третьим в очереди наследования, Дональд не питал никаких надежд на графство, потому оставался человеком простым и даже приятным в общении. Глаза у него были добрые, мальчишеские.

– Лорд мятежников!.. Рад тебя видеть, черт возьми! – вскричал медвежонок, войдя в шатер. Обеими лапами стиснул ладонь Эрвина. – Гроза императора! Демон на вороном коне! Человек без сердца! Чего мы только о тебе не наслушались по дороге.

– Мои приветствия, лорд Дональд! Мы уж вас заждались. Я целый месяц вожу войско туда-сюда по этому чертовому Южному Пути, мои советники волнуются: не свихнулся ли герцог Ориджин?.. А я просто не хотел начинать главное пиршество без вас!

– Отличные слова! Север может понять север!

– Скажи мне, Дональд, как вам удалось подойти так, что мои часовые не заметили вашу армию?

– Х-хе! Армия отстала. Тринадцать тысяч отборных бойцов, в том числе четыре тысячи всадников идут к тебе на помощь. Но главные силы еще только пересекли Дымную Даль и высадились в Южном Пути, они в неделе марша отсюда. Брат послал меня с дюжиной парней, сказал: «Нагони Ориджина и скажи, чтобы он, черт возьми, не выигрывал всю войну без нас!»

– Брат?.. – хмурясь, уточнил Эрвин.

– Ну, да. Мой старший брат – Крейг, Клыкастый Рыцарь. Ты же знаешь его!

– Это Крейг командует войском Нортвуда?.. Не ваш отец?

– Конечно, Крейг… – лицо Дональда сделалось озадаченным. – Разве сестра тебе не писала? Отец… он… отошел от военного дела. Сказал: я свое отвоевал. Армией правит Клыкастый.

– Хм…

Эрвин сел, потер переносицу. Как неожиданно и глупо усложнилась ситуация. Отчасти, по его собственной вине. Да, Иона писала Эрвину о переговорах с медведями. И, конечно, упомянула смену власти в Нортвуде. Но он тогда не придал значения, ответил сестре: «Ты – лучшая в мире! Нет разницы, кто из медведей главный. Важно, что Нортвуд за нас!» Однако теперь он понял, что ошибся: упертый дубина Крейг в качестве полководца создаст немало проблем. Эрвин едва удерживает под контролем своих собственных вассалов. Каковы надежды, что Крейг Нортвуд станет его слушать? Здоровенный силач, способный переломать Эрвина, как хворостинку… Многократный чемпион турниров…

Дональд не заметил эрвинова замешательства. Поднял кубок за победу, потом сказал:

– Мы тут дорогой немало слышали об одной девице – Минерве Стагфорт. Эту сказку повторяют особенно часто: якобы, ты сражаешься ради нее, этой Минервы. Это она, мол, истинная внучка Янмэй и должна сесть на трон, когда мы скинем с него задницу Адриана.

– Не могу назвать это сказкой, – ответил Эрвин. – В ультиматуме Адриану я требую, чтобы он отрекся в пользу Минервы. Так что это правда.

– Хмы… – Дональд поскреб бородку. – Я, знаешь, в политике не силен. Кто там должен сидеть на троне – надо быть законником, чтобы разобраться. Но по всему видно: ты, вроде, неплохо придумал. Людям по душе, что ты воюешь ради молодой девчонки. Это как в геройских балладах. И что крестьян щадишь, тоже многим нравится. Говорят: лорд Ориджин – истинный рыцарь. С ним возродятся благородство и великодушие… Конечно, если Адриан его не порубит в капусту.

– Буду стараться, чтобы не… – хмыкнул Эрвин.

Молодой медведь приосанился.

– Послушай-ка, ты не против, если я тоже буду говорить, что воюю ради девушки?

– Сколько угодно.

– А можно еще добавлять, что она очень красивая?

– Не возражаю.

– И что невинно пострадала от рук Адриана?

– Насколько знаю, ее запихнули в подземелье. Правда, не Адриан, а приарх, но…

– Ага, ага! Невелика разница. Благодарю тебя!

– Все это хорошо, милорд, – ворчливо вмешался Блэкберри, – но целью нашего совещания является иное. Мы должны выработать план штурма Лабелина. И появление войска Нортвудов…

…путает мне все карты, – подумал Эрвин.

– …значительно упрощает дело, – сказал полковник. – Сир Дональд сказал, что Нортвуды отстают от нас лишь на неделю. Дождемся же их, а затем атакуем общими силами!

– Мы и так потеряли много времени… – сказал Эрвин. – Еще целая неделя проволочки…

– Ничего не изменит, милорд! Мы знаем, что Адриан ушел в Литленд с большей частью армии. Он не сможет перебросить оттуда войско за неделю.

– Но Лабелин лучше подготовится к бою…

– Он собрал уже все силы, какие мог.

– Кто знает… К тому же, задерживаясь в пути, мы прослывем трусами.

– Мы прослывем умными военачальниками, если подождем союзников, – отметил Лиллидей. – А вот если бросимся в бой, очертя голову…

Вот тебе и простое совещание, – с горечью подумал Эрвин. Тринадцать тысяч воинов увеличат его силы в полтора раза. Медведи – хорошие бойцы. Не столь хладнокровные, как кайры, но храбрые и крепкие. С таким подкреплением Эрвин сметет войско Лабелина… Сметет, да. Сотрет в порошок. Именно в этом загвоздка.

Он заговорил, обращаясь к Нортвуду:

– Лорд Дональд, хорошо, что ты прибыл именно сейчас. Ты сможешь дать мне верный совет. Не откажи в любезности.

– С удовольствием, – кивнул медведь.

– Дело вот в чем. У меня есть план штурма Лабелина. Я верю в мудрость поговорки о стенах, имеющих уши, потому не распространялся пока о сути задумки. Скажу так: как и все мои планы, этот… несколько экстравагантен. В учебниках военного дела не прочтешь о подобном маневре… разве что в очень, очень старых.

– Необычный план – это ж вроде хорошо, да?.. Противник не догадается?

Дональд покосился на эрвиновых советников – все были мрачны, никто не кивнул в ответ.

– Не догадается, верно, – сказал Ориджин. – Мои полководцы, как видишь, тоже не догадываются, и это их злит. Но вопрос в другом. Мой план требует неукоснительного, железного подчинения всех частей армии. Каждый отряд должен выполнить мой приказ в идеальной точности – лишь тогда план сработает. И вот теперь вопрос к тебе, Дональд. Ты прекрасно знаешь своего старшего брата. По-твоему, он сможет беспрекословно и твердо подчиниться мне?

Дональд почесал бороденку, склонил голову, пристально глядя на лорда-неженку.

– Э-эээ… – протянул Дональд.

– Благодарю за ответ, мой друг. Итак, господа, слушайте приказ: мы выступаем прямиком на Лабелин быстрым маршем и проведем сражение без помощи Нортвудов.

– Черт возьми… – буркнул Дональд. – Брату это не понравится…

– Я поделюсь с ним трофеями. И оставлю в его власти все побережье Дымной Дали.

Офицеры Ориджина обменялись угрюмыми взглядами. Теперь они забыли все склоки меж собою. В сравнении с глупостью лорда меркли все их несогласия.

– Милорд, – сказал Хортон, – вы поступаете неосмотрительно.

Деймон вскричал:

– Наши промедления имели хоть какой-то смысл лишь для того, чтобы дождаться Нортвудов! Если мы их не ждем, то зачем теряли время раньше?

Подал голос и тот, кого до сих пор было не слышно, – генерал-полковник Стэтхем:

– Милорд, лобовая атака соединенными силами наверняка принесет успех. С помощью Нортвудов мы победим, без них – рискуем.

– Господа, я хорошо слышал ваши предложения, – Эрвин вздохнул. – К сожалению, они нравятся мне меньше, чем мой собственный план.

Если бы Нексия рисовала лицо Стэтхема, она изобразила бы рыцарский шлем: угловатый контур, широкая челюсть, тяжелый лоб, узкие прорези в железе, сквозь которые блестят глаза.

– Милорд, вы совершаете ошибку юности. Успехи вас опьянили и лишили трезвого рассудка.

– Генерал-полковник, – сухо ответил Эрвин, – вам напомнить обстоятельства битвы за Дойл? Сравнить ли потери, понесенные вами и мною?

– При Дойле вам повезло. Желторотый маркиз смалодушничал, потому вы взяли крепость. Но вам не может везти вечно. Война – не карты. Нельзя просто делать ставки и надеяться на удачу!

– Лорд Стэтхем, вы получите право отчитывать меня, когда случатся два события. Первое: когда вы станете герцогом. И второе: когда ваши ставки начнут выигрывать, как мои. До тех пор извольте выполнять приказы.

Конечно, не уважение к Эрвину остановило полководца, а присутствие Дональда Нортвуда. Постыдное и опасное дело – спорить со своим лордом; вдвойне постыдное – на глазах у чужака.

– Так точно, милорд, – донеслось из-под забрала шлема, заменявшего Стэтхему лицо.

* * *

После нежного прощания с Джоакином леди Аланис Альмера провела в монастырском госпитале еще неделю. Каждое утро меж нею и лекарем Мариусом происходила короткая, но жаркая дискуссия. Герцогиня заявляла, что уже здорова и полна сил, а каждый час промедления убивает ее вернее любой хвори. Требовала эскорта или, по крайней мере, одежду и коня. Мариус в качестве контраргумента приводил зеркало. Из него глядело совершенно незнакомое изможденное страшилище. Вместо кожи – желтая бумага, туго натянутая на кости черепа. Аланис кричала:

– Не показывайте мне эту дрянь! Уберите прочь! Я здорова – смотрите!..

Поднималась с постели и решительно делала несколько шагов. Всякий ее вояж оканчивался у стенки: Аланис прокладывала путь так, чтобы скорее схватиться за камни и не упасть. Вернуться в постель оказывалось непросто: комната ходила ходуном и отплясывала какие-то дикарские танцы. Впрочем, Аланис плюнула бы в лицо любому, кто заявил бы, что она не способна сей же час прыгнуть в седло и проскакать сорок миль без передышки. Мариус ничего не говорил, а просто пожимал плечами и уходил. Когда Аланис приползала назад в кровать, то сразу засыпала от усталости.

Однако по прошествии недели сил в теле действительно прибавилось, а чувство уходящего, невозвратно улетающего времени стало нестерпимым. Будто в печени сидит раскаленный кинжал и с каждым часом становится все горячее! Аланис твердо решила покинуть обитель, и в этот самый день брат-лекарь сказал:

– Миледи, вам бы полежать еще месяц по меньшей мере… Но обстановка складывается рискованная. Аббата вызвал к себе приарх Галлард Альмера. Дня через три отец-настоятель вернется. Отчего-то мне думается, что к тому времени вам лучше будет исчезнуть.

– Вы поняли, кто я? – поразилась Аланис.

– Не ставил себе такой цели, – пожал плечами брат-лекарь. – Но ваши агатовские скулы сложно утаить. И я вижу, что прежде вы были очень красивой женщиной.

Если бы под рукой Аланис оказалось что-то тяжелое, оно тут же полетело бы в голову лекарю. Однако подходящего орудия не нашлось.

– Сопроводите меня? – спросила она.

– Только до Дорожного Столба. Дальше нужно разрешение аббата. Я дал обет послушания.

Монашеский обет, конечно, не стоил медяка в сравнении с волей герцогини. Аланис не сомневалась: стоит ей нажать – и брат-лекарь согласится. Но в ней оставалось слишком много злости. «Прежде была красивой!..» Какой мерзавец!

– Довольно и Дорожного Столба. Дальше сама разберусь.

– Вы хотя бы знаете, куда ехать?.. – спросил Мариус.

– Вам какое дело?.. Знаю.

Эти дрянные дни в госпитале подсластила одна хорошая новость: о мятеже Эрвина Ориджина. Кайры идут войной на Адриана – обидчика Аланис и убийцу ее отца. Враг моего врага – мой друг. Правда, этот самый «друг» Эрвин не так уж давно советовал владыке не брать в жены Аланис. Помнится, когда она узнала, то несколько дней строила фантазии о том, на какую именно каторгу сошлет северянина, став императрицей. Но на фоне всего, что случилось потом, тогдашняя Эрвинова подлость измельчала до пылинки. Аланис решила вступить в союз с Ориджином.

Между нею и будущим союзником пролегало миль этак триста. Их предстояло проделать в одиночку, не имея ни денег, ни оружия, и с трудом держась на ногах. Кто-то другой – не леди Альмера – мог бы заметить некое противоречие между целями и средствами…

У нее имелся план. Вполне, на первый взгляд, разумный. Она спросила Мариуса:

– Сможете достать мне наряд монашки?

Он смог. Когда прощались в Дорожном Столбу, Аланис была одета в черную рясу с глубоким капюшоном и белый шейный платок, отличавший монашек-эмилианок. Она знала, что в долгу перед Мариусом, и сказала:

– Не бойтесь, вы не останетесь без награды. Рассчитаюсь с вами сполна.

– Если благодарите человека, миледи, – ответил брат-лекарь, – постарайтесь не унижать в то же время. Одно с другим плохо уживается.

Она не поняла, чем ее слова не понравились этому прохвосту, и озлилась. Так и распрощались.

Аланис села на коня, отнятого когда-то у трусливого старикана с дочуркой, и пустилась на север по графской дороге. Денег не было ни звездочки, еды – ни крошки. Отчего-то стал досаждать голод. Аланис Альмера знала единственный способ борьбы с голодом: ждать, пока кто-нибудь позаботится и накормит. Зайти в придорожную таверну и попросить – такой вариант не рассматривался. Все упиралось в слово «просить». К тому же, таверна – мерзкий, грязный, зловонный притон; вряд ли она сможет съесть там хоть корочку хлеба! Так что девушка ехала в усталом полуобмороке, иногда отвлекаясь на вспышки бешенства.

– Клянусь, что выживу и не стану есть в таверне, – с улыбкой заметил Эрвин, услышав эту часть ее рассказа.

– Издеваетесь, милорд?! – вспыхнула девушка.

– Напротив, выражаю глубокое понимание. Прошу вас, продолжайте!

Она добралась до Флисса, несколько измотанная дорогой (по ее словам), готовая рыдать от истощения и отбирать кости у бродячих собак (если по правде). Во Флиссе – портовом городе на берегу Дымной Дали – ярмарка действовала каждый день. Аланис отправилась туда и продала коня. Торговец предложил странной монашке целую елену за лошадку:

– Эх, себе в убыток покупаю… Но ты ведь божья сестричка, рука у меня не поднимется на тебе нажиться!

Лошади были единственным в мире товаром, которому Аланис Альмера твердо знала цену. И находилась она в состоянии духа, отнюдь не склонном к уступчивости.

– Подлый торгаш! Мошенник и проходимец! Всякому ясно, что этот конь – буланый надеждинец с завода Дерси-Мейфлаэура, ему пять лет, он вынослив, как черт: может покрыть семьдесят миль за день! Хорошая цена – пять эфесов, а тебе, подонку, не отдам меньше, чем за семь!

– Экая злая сестричка… – уважительно проворчал купец и предложил два золотых.

Герцогиня сказала: шесть. Купец масляно заулыбался, рассказал о многочисленных детишках, умирающих с голоду, и накинул половину эфеса. Герцогиня устала торговаться и согласилась.

На следующий день, сытая и выспавшаяся, она приступила к выполнению плана.

Каким путем Святые Прародители пришли в подлунный мир – остается загадкой. Согласно канонической версии, боги открыли для них туннель прямо из Подземного Царства. По вере некоторых философов, Прародители сошли на землю со Звезды, ибо Звезда сообщается с божьим Подземным Царством по принципу дуализма. А люди темные, вроде северных звероловов, говаривают, будто далеко в Запределье, за Рекою, имеется дивное Бездонное озеро, и вот из него, из подводного Пузырь-города вышли на свет Праматери, туда же вернулись, там и обитают по сей день… Однако все верования сходятся в одном: несомненно, первые свои мирские дни Праматери провели в Кристальных Горах. Потому горы эти овеяны аурой святости, усыпаны бисером легенд. Здесь Праотец Вильгельм охотился на косуль… Там Максимиан собирал эдельвейсы для Люсии… В это ущелье упала Мириам, но не разбилась, а воспарила, будто птица… А над этим бурным потоком Янмэй Милосердная одним взмахом руки навела мост.

Другой подобной приманки для паломников не сыщешь во всей Империи. Блаженные, хворые, юродивые, нищие, отчаявшиеся люди испокон веков стекались в Кристальные Горы, чтобы преклонять колени, целовать святые камни, о чем-то молить и на что-то надеяться. Аланис Аделия Абигайль насмотрелась на этих человечишек в бытность свою студенткой пансиона Елены. Когда гостевой дом пансиона не был занят вельможными визитерами, его двери открывались убогим путникам. Управительница Франческа поучала девушек: помогать нуждающимся – благородный долг аристократки. В назидание она давала студенткам повидать паломников: взгляните на этих несчастных, если не они нуждаются в помощи, то кто же?!

У девушек паломники вызывали смех. Путники были настолько утрировано мерзки!.. И ладно бы все на одно лицо, как в моровых палатах, – это навеяло бы состраданье и ужас. Так ведь нет, каждый был страшен по-своему: тот кривой, тот одноногий, этот тощий, как скелет, а вон – синий с красным пятном, а там – глядите! – лысая старуха! Словом, паломники напоминали бродячий цирк, и смотреть на них без смешливого отвращения никак не получалось. Аланис, собственно, так и сказала: «Зачем им помогать? Помогать уродам – значит, множить уродство!» Леди Франческа заявила: «Доброе отношение к бедным и убогим показывает величие души». Аланис предположила: «Может быть, мне стоит сходить прибраться в богадельне, вымыть городскую площадь от навоза и обняться с бродячим пьянчугой? Я стану так велика, что сама Янмэй позавидует!» Девушки засмеялись. Леди Франческа приказала Аланис накрыть стол для убогих путников, а после убрать и вымыть посуду. Словом, с тех пор герцогиня Альмера не слишком любила паломников.

Однако помнила об их существовании, и это пригодилось. Русло того ручейка паломников, что тек из центральных земель, пролегало через Флисс. Торговые суда, шедшие в Южный Путь, порою брали на борт пару-тройку убогих – по той же причине, по какой леди Франческа их кормила: выслужиться перед Праматерями. Новоиспеченная монашка-эмилианка явилась в порт и стала прогуливаться по набережной, высматривая подходящую компанию. Не лучшее удовольствие – гулять в таких местах одинокой девушке. Эту часть событий она обошла своим рассказом, ограничившись словами:

– Особой радости, милорд, я в порту не получила.

Но вот на глаза попалась компания из шести мрачных личностей. Аланис сразу поняла: они-то ей и нужны.

– Они смотрелись, милый Эрвин, будто аллегорическая гравюра «Шесть погибелей людских». Однорукий старик, горбатая женщина с клюкой, девчонка-заморыш, два брата-идиота: один совсем дурной, а второй хоть говорить мог… И с ними – священник.

Священник был совершенно нормален, даже благороден на вид, потому Аланис решила, что его беда – самая страшная. Допустим, вся семья погибла на его глазах, или церковь разграбили и сожгли дикари-кочевники. Герцогиня ощутила сочувствие к святому отцу. Она спросила, обращаясь преимущественно к нему:

– Не в Кристальные ли горы вы направляетесь, судари?

– Вы правы, сударыня, – сказал священник, а один из братьев-идиотов поддакнул: «Гыы».

– Позвольте присоединиться к вашей… честной компании.

– Почтем за счастье, сестра. Можем ли мы узнать ваше имя?

– Сестра Элис, – назвалась герцогиня. В ответ они сообщили свои имена. Аланис не дала себе труда запоминать кого-то, кроме священника. Его звали отец Давид.

Как быстро поняла девушка, ее дивные спутники испытывали трудности. Обыкновенно капитаны кораблей были не прочь взять на борт «божьего» пассажира… Но нынешнее время обыкновенным не являлось. В Альмере тревожно, мореходы и купцы старались не задерживаться здесь. А на другом конце маршрута – в Южном Пути – орудуют северяне. Если они уже захватили озерные порты, то примутся досматривать суда. А, досмотрев, что скажут кайры об этаких, прости Праматерь, пассажирах? Не сочтут ли, что компания убогих – это попытка врагов заразить неведомой хворью все войско Ориджина? А если так, не сожгут ли корабль вместе с паломниками?! Слухи о северянах ходили самые грозные.

Единственным, кого капитаны соглашались взять в рейс, был отец Давид. Его даже упрашивали: ведь святой отец принесет судну покровительство Праматерей. Однако бросить на берегу убогих своих спутников отец Давид отказывался.

Аланис взвесила: не надавить ли на священника и не уплыть ли с ним вдвоем? Явно больше удовольствия, чем путешествовать в обществе «бродячего цирка»! С другой стороны, благовидный священник вдвоем с высокой белокурой монашкой – очень уж приметная парочка. Мерзопакостные паломники нужны для маскировки. Ехать без них – самоубийство.

Тем временем Давид убеждал очередного купчину:

– Мы – мирные паломники, сударь. К войне не имеем никакого отношения. Наша единственная мечта – добраться в Кристальные Горы и омыться в святой купели у Створок Неба. Добрый господин, Янмэй Милосердная благословит вас, если поможете! Всякий знает: вернется сторицей каждая кроха, поданная убогому.

Он еще много другого говорил – весьма красноречиво, глубоким бархатным голосом. Даже Аланис заслушалась, а корабельщик – и подавно. Но братец-дурачок весьма некстати поковырял в носу и изрек:

– Гыыы!

А горбунья с клюкой добавила:

– Не бойтесь, добрый господин, мы – люди скромные, малым довольны. Много не съедим.

До сего момента купец не задумывался, что нищих пассажиров придется еще и бесплатно кормить.

– Простите, отче, такое дело… Благословение Янмэй – штука хорошая, но… Северяне – люди страшные. Если бы кого другого – взял бы. Но этих… да еще за бесплатно!.. Простите-увольте.

Аланис вмешалась в беседу:

– Скажи-ка мне, озерная рыбешка, чего стоит пропитание одного пассажира?

– Сестра, ты это… ты за словами-то! Хоть и монашка, но оскорблять честного торговца – это простите-увольте!

– Цена?

– Северяне – они же сущие звери. Коли увидят, кого везу, то сразу… Ой-ой-ой!

– Святая Эмилия, пошли терпения… – прошипела «монашка». – Эфеса довольно?

За эфес – двести пятьдесят шесть агаток! – паломники могли бы питаться пару месяцев. Прежде, чем купец вернул на место челюсть, девушка сунула ему золотой и махнула спутникам:

– На борт, судари.

Вскоре шхуна отвалила от пристани.

Та гадкая стряпня, которою их потчевали на борту, не стоила и сотой части оплаты. По мнению герцогини, она вообще ничего не стоила. Если бы ей, Аланис, щедро заплатили и нижайше, стоя на коленях, умоляли бы отведать подобного кушанья, то и тогда она лучше съела бы дохлую крысу, чем эту гадость! Данную мысль, только в более развернутой и многогранной форме, она высказала капитану шхуны. Капитан флегматично пожал плечами: «В трюме полно крыс, сестричка. Как одна издохнет, тут же тебе доставим». На борту – в родной стихии – этот скот обрел самоуверенность и больше не пасовал перед Аланис.

Место для ночлега паломникам выделили на палубе, под открытым небом. Аланис не сразу поверила – все ждала момента, когда их проводят вниз, в скромные, но уютные каюты. Когда солнце зашло, паломники принялись вить себе нечто вроде гнездышек из плащей, одеял, накидок – у кого что было, – и в груде этого тряпья укладываться спать.

– Что вы делаете?.. – в ужасе вскричала девушка и бросилась искать капитана.

Состоялся новый круг переговоров. Аланис потребовала выделить каюты – если не всем, то хотя бы женщинам. Купец намекнул, что может выделить ей теплое местечко в своей каюте и даже в своей постели. «Монашка-эмилианка» влепила ему совершенно не монашескую затрещину. И не успела оглянуться, как вылетела обратно на палубу.

– Если что не по нраву, дуй назад, во Флисс, – сказал купчина. – Ты девица бойкая. Плавать, поди, умеешь.

Паломники давно уже сопели и видели свои убогие сны, а девушка все кипела от гнева. Раз вспыхнув, ее злость легко перекидывалась с повода на повод, с человека на другого, третьего… В груди Аланис разгорался лесной пожар. Она ненавидела паломников с их уродством, малодушием, безропотной покорностью; купца – эту жадную похотливую свинью, зачем только носит таких земля; графа Блэкмора, что предал ее и обрек на унизительное бегство; немного Эрвина – за то, что он так далеко; Джоакина – много, за все. Адриана и Галларда – своих злейших врагов – она тоже ненавидела, но совсем иначе. К ним была ненависть иного порядка; дай волю Аланис этому чувству – оно испепелило бы и ее саму, и шхуну со всею командой.

Что, кстати, было неплохой мыслью.

– Пусть северяне сожгут этот чертов корабль! – сказала она вслух. – Дрянная посудина, дрянные люди! Зачем они нужны?!

Оказалось, отец Давид не спал и слышал ее.

– Вам бы выбрать Агату или Сьюзен, сударыня.

– Вы о чем это, отче?

– Святая Эмилия – матерь чистой любви. Эмилианкам не позволено гневаться, не к лицу им.

На языке тут же возникло: «Много вы понимаете в монашках!.. И какое ваше дело?!» Она сумела сдержаться и только спросила:

– Думаете?..

– Знаю.

«Ну, и знайте себе! – подумала Аланис. – Лучше бы о каютах договорились, чем морали читать!» Но снова сдержалась. Было что-то такое в этом священнике… не хотелось на него злиться.

– Хотите плащ? – предложил Давид.

– Мне не холодно.

– Потому, что вы в ярости. Успокоитесь – замерзнете. Ночи холодные.

Она взяла плащ и странным образом успокоилась. Поискала язвительных слов, чтобы осадить священника – пусть не строит из себя папочку!.. Но уснула, так и не найдя.

– У хворых и убогих людей, милорд, есть одна престранная особенность. Никогда бы не подумала, пока не столкнулась. Они любят хвалиться своими болячками! Представляете? Вельможи меньше гордятся лошадьми и замками, чем бедняки – своей хворью!

Сейчас-то Аланис находила в этом повод для шутки, но тогда, на шхуне – кромешный ужас, да и только. Корабль шел себе, делать было нечего, и паломники заводили излюбленную песенку.

Костлявая девчонка утверждала, что ее прокляла ведьма – из ревности. Прежде-то девчонка была первой красавицей в деревне, а потом раз – и начала худать. Неделя пройдет – фунта как не бывало. Вот, потрогайте – каково? (Давала пощупать собственные ребра.) Если не отмолюсь, то совсем исчезну, одна тень останется.

Горбатая женщина с клюкой оказалась не стара – едва третий десяток разменяла. Изъян сразу был, с рождения. Пока была малюткой, все любили: говорили, горб удачу приносит. Потом созрела, захотела замуж – а нет уж. Удача удачей, а очередь женихов за горбуньей не выстроилась. Стала ходить по знахарям да священникам. Вот, присоветовали: в святой, значит, купели у Створок Неба омыть горб и трижды удариться им о землю…

– Милый Эрвин, к чему они все это говорили? Вы представляете?! Я – нет. Зачем мне слушать всю эту мерзость?!

Брат-идиот стал таким, когда получил по лбу оглоблей. Гыыы! Очень любит с тех пор оглоблю: как увидит ее или услышит, так и смеется. Оглобля! – Гыыы! Его старший брат – тоже не первый мыслитель Империи – хотя бы умеет говорить. Говорит: это он младшего сгубил – завистью. Младший учился грамоте, старший позавидовал. Бац – и оглобля.

– Позавидуй-ка нашему капитану, – предлагала Аланис. – У него каюта светлая и еда вкусная. Давай, постарайся!

Нет, завидовать на заказ дурачина не умел. Только по вдохновению.

Однорукий старик все рассказывал, как лишился конечности; в качестве иллюстрации разматывал и показывал культю. Старик обладал немалым жизненным опытом и знал много других случаев, как кто-нибудь чего-нибудь лишился: пальца, кисти, стопы, уха, носа, мужского естества… Он охотно делился познаниями, ибо дело старшего поколения – передавать опыт младшему.

Здесь Эрвин не выдержал и рассмеялся.

– Бездушный северянин! – возмутилась Аланис. – Вам смешно. Подумайте, каково было мне?

Трудность ее положения заключалась в следующем: паломники желали знать, какой хворью страдает монашка. Она ничего не говорила о себе, и тем возбуждала сильнейшее любопытство. Отец Давид тоже помалкивал, но был на вид здоров, и молва приписывала ему утрату кого-то из близких. А вот Аланис носила пустынный платок, скрывающий лицо ниже переносицы, и фантазия паломников не знала предела. Что там, под платком? Заячья губа? Беззубый рот? Дырка на месте носа? Родимое пятно на весь подбородок? Усы растут, как у мужчины?.. Ну, в чем твой недуг, сестричка? Покажи, не стесняйся. Все же свои.

«Джоакина бы сюда!.. – думала девушка. – Вот тоже был любитель…» И холодно, зло молчала.

Даже теперь – после ранения, гнилой крови и голода – телосложению леди Аланис позавидовали бы Праматери; волосы сохранили платиновый блеск, а руки – холеную шелковую гладкость. Потому интерес к ее болячке усиливался стократно. Что же выдумали боги, чтобы одним ударом разрушить такую красоту? Паломники перешли к решительным действиям.

– Ыыыыы!

Аланис проснулась от вопля, похожего на рев осла.

– Ыыыыыы!

Братец-идиот стоял над нею, сжимая в руке платок и выпученными глазами уставясь на щеку герцогини.

– Ы! Ы! Ыыыыыы!

Остальные тоже смотрели. Тощая девчонка ахала, горбунья молилась.

Аланис встала, схватила дурачка за горло и поволокла к фальшборту. Ужас сковал его и лишил силы. Парень не сопротивлялся, только пялился на дырку в щеке Аланис и орал по-ослиному: «Ыыыы!» Она прижала его задницей к доскам, надавила. Парень свесился за борт.

– Э!.. Ты это!.. Ты не! Не-не-не! – закричал старший брат.

Подбежал, замахал руками – но и все. Прикоснуться к Аланис он боялся.

В последний миг вмешался отец Давид:

– Миледи, будьте благоразумны!

Это вышло так странно, неуместно, не по-здешнему. Сработало, будто пощечина. Что вы делаете, герцогиня? О кого руки мараете?..

Она выпустила идиота, вырвала у него платок. Исподлобья глянула на братьев и зашептала скороговоркой:

– Моя беда-проклятье, сойди на тех, кто смотрит. Моя беда-проклятье, сойди на тех, кто смотрит. В зеницу впейся, меж веками влейся. В зеницу впейся, меж веками влейся. Скажу раз – уходи, скажу два – новый дом себе найди. Иии – раз!

Вмиг паломники отлетели подальше, сжались у другого борта, прячась друг за друга. Исключая отца Давида – тот и не моргнул. Аланис презрительно рассмеялась:

– Трусливые глупые человечки! На мне проклятье. Хотите посмотреть? Пощупать? Так чего ждете, подходите, насладитесь! А я уж выберу, кому из вас подарочек сделать.

Забормотали:

– Прости нас, сестрица… прости, не серчай…

Она повязала платок и ушла. Поискала щели, куда забиться, но не нашла ни одной. Села на носу, смотрела на кувшинки, распластанные по волнам. Рядом оказался отец Давид. Спросил:

– Видите фей, миледи?

– Простите?..

– Говорят, на листьях кувшинок живут озерные феи. Пляшут дивные танцы – глаз не отвести. Но увидеть может только чистый душою человек.

Она фыркнула.

– Нашли чистоту, отче!.. Лучше сами посмотрите, да мне опишите.

Он сказал:

– Вы красивы, миледи.

– Приберегите сострадание для этих… они нуждаются.

Но вдруг поняла: никакого сострадания в его словах.

– Священнику не к лицу ухлестывать за барышнями.

– А разве похоже на это?

Правда: похоже не было. Кажется, он и вовсе имел в виду не внешнюю красу, а нечто другое… из душевных материй.

– Зачем говорите это? Вы же не знаете меня.

– Знаю, что вы не находите покоя.

Ей сделалось не по себе, она переменила тему.

– Со мною теперь все ясно. А в чем ваша беда, отче?

Он только развел руками.

– Потеряли кого-то?

– Все мы кого-нибудь теряли, сударыня.

– Зачем же пустились в паломничество?

Он промолчал, и Аланис сказала с оттенком ехидцы:

– Я поняла: ради душевного совершенствования. Святой вы человек, отче.

– О, нет, миледи. Прямая противоположность.

Судно причалило в Южном Пути и, к великому сожалению, не было осмотрено воинами Ориджина. Оказалось, северяне еще не заняли берег Дымной Дали. Жаль: могли бы проводить Аланис прямиком к своему герцогу, а заодно устроить пару неприятностей скряге-купцу.

Пошли пешком. Аланис, имея полтора эфеса, попыталась нанять дилижанс или хотя бы телегу. Тщетно: никто не хотел ехать на север, прямо в когти нетопырям.

– Мы – паломники, божьи люди, – увещевал отец Давид. – Нас воины не тронут.

– Вас – да, – отмечали извозчики.

Так что пришлось топтать слякотные осенние дороги. Проклятый Южный Путь!.. Все здесь не так, как следует!.. Даже башмаки, в которых Аланис проехала пол-Альмеры, внезапно начали натирать. Может, дело в том, что она привыкла к верховой езде, а не ходьбе… но скорее – в паршивых дорогах Южного Пути! В Альмере ничто нигде не натирало… К концу третьего дня девушка стала перед дилеммой: торчать на месте, как дорожный столб, пока не заживут волдыри на пятках, или идти по грязище босиком. Выбрала второе. Земля оказалась не только грязной, а и холодной: октябрь, как никак… Аланис жалели все: встречные крестьяне, хозяева харчевен, паломники – даже однорукий дед, даже горбунья с клюкой. Она в ответ их презирала: и каждого в отдельности, и всех скопом. Плевалась ядом. Ненавидела сострадательных дураков: падальщики, кормятся чужим несчастьем. Ненавидела герцога Лабелина: отчего, тьма сожри, он не привел в порядок дороги? Ненавидела Эрвина: почему его войско ползет так медленно?! Питаясь презрением и злобою, как двигатели тягача питаются искрой, упрямо шла, шла, шла на север.

По крайней мере, их нередко кормили. Помочь паломнику – святое дело. В отличие от самой Аланис, крестьяне Южного Пути верили в это. А уж сейчас паломников считали и вовсе героями-мучениками – ведь они идут прямиком в земли когтей и, наверняка, будут убиты. Счастье, если хоть помолиться успеют! Думая об этом, крестьяне не жалели харчей. Сами садились за стол вместе с паломниками, расспрашивали, трогали горб женщины и культю старика – на удачу. Просили благословенья у отца Давида, жалели Аланис:

– Бедняжечка… как же ты до гор дойдешь?..

Она раздобыла обувь, но жалеть ее продолжали. Возможно, потому, что обувью являлись лапти. В них Аланис напоминала себе корову в бальном платье… Мерзкая, нищая, жадная земля! Пускай Эрвин камня на камне от нее не оставит!

Потом встретили целую череду путевцев, несущих котомки с пожитками. Беженцы. От них узнали: армия северян недалеко – в двух сутках пути. Где стоят?.. Вон там, за Погремушкой, заняли Нижний Дойл.

Ночью Аланис оставила спутников. Тихонечко вышла из сарая, где спали, двинулась в ту сторону, где через час-другой должно было взойти солнце.

Отец Давид нагнал ее спустя полмили.

– Миледи, я пойду с вами.

Он, вроде как, поставил перед фактом, и ей это не понравилось.

– Это еще зачем? Сама справлюсь, отче!

– Одной девушке опасно в таких местах.

– Сказала – справлюсь.

– Позвольте мне помочь вам, миледи, – попросил священник.

– Ну, что тут было делать, милый Эрвин? Раз уж он так просил, то я согласилась. Давид – хороший человек, захотела сделать ему приятное. И вот, спустя сутки, нам встретились ваши кайры. Что было дальше – знаете.

Так закончила свою повесть леди Аланис Альмера. Эрвин высказал ей положенное число комплиментов – как рассказчице и бесстрашной путешественнице. Аланис небрежно отмахнулась: «Ах, пустое!» – и насладилась красотой собственного жеста.

Однако она погрешила против истины, излагая концовку.

– Позвольте мне помочь вам, миледи, – попросил священник.

– Ступайте к вашей пастве. Помогать паломникам – святое дело.

– Вы нуждаетесь больше их, – сказал отец Давид.

Она нервно рассмеялась:

– Какой абсурд!

А священник сказал:

– Самое горькое на свете – это слезы сильного человека.

– Где вы видели слезы?! – огрызнулась Аланис, но…

Как-то так вышло… ужасно нелепо…

Словом, она села и зарыдала взахлеб. Задыхалась, умывалась слезами, со всхлипами глотала воздух. Грязное, жалкое чучело… о, боги!..

Отец Давид гладил ее по спине и говорил:

– Поплачь, девочка. Давно пора.

Священник был мудр и выбросил из памяти тот случай. Не спрашивал: «Как вы себя чувствуете?..», «Полегчало?..», или еще какую глупость. Много молчал и, кажется, сам ощущал неловкость.

Редко бывало такое, чтобы леди Аланис Альмера оценила чей-нибудь поступок по достоинству. Но это был как раз тот случай. В Дойле, уже после беседы с Эрвином, она встретила священника. Он сказал:

– Миледи, герцог Эрвин предложил мне остаться с ним и сопровождать в походе на юг…

– Оставайтесь, – сказала Аланис. – Я буду рада.

Так и вышло, что отец Давид присоединился к войску северян.

* * *

Сожженный монастырь представлял мрачное зрелище, особенно на закате дня.

Боги, какая банальная мысль, – думал Эрвин. Храм сгорел – мрачно; детки играются – весело; вино – сладко; девичьи бедра – соблазнительно… Да я зрю прямо в корень, подмечаю суть вещей!

Он пытался найти в том, что видел, скрытую эмоцию, глубинный смысл. Какую тайну хранят почерневшие стены, обугленные здания без окон и крыш? Что означает церковь с огрызком гнилого зуба вместо колокольни?.. Какое высказывание вложили боги в заваленный колодец, в груду кирпича и балок, оставшихся от трапезной?.. Эрвин не видел смысла – только мрачные, грустные развалины. Ничего более. Тревога шептала ему на ушко: твоя война окончится тем же – бессмысленной руиной.

– Зачем вы привели меня сюда? – спросил Эрвин.

– Мы выехали на прогулку, – сказал отец Давид. – Так случилось, что приехали сюда. Уместно ли говорить, что я привел вас?

– Не лукавьте, отче, вам не к лицу. Вы часто бывали в Лабелине, а мы всего за двадцать миль от города. Вы знали, что здесь есть эти руины, когда предложили мне свернуть с большой дороги.

– Скажу иначе, милорд. Завтра будет сражение. А сегодня, накануне боя, вы зовете на прогулку священника. Не своих вассалов, не кузенов, не прекрасную леди Аланис. Полагаю, вам есть о чем поговорить именно со мной. Я лишь выбрал подходящую декорацию.

– Хм…

Они пошли через двор, переступая обломки кирпича. Воины эскорта разошлись в стороны, кольцом оцепив развалину. Сумерки поглотили их, остались лишь Эрвин и Давид.

– Что здесь было, отче?

– Монастырь Праотца Максимиана.

– Давно сгорел?

– Этим летом.

– Несчастный случай?

– Едва ли… В монастыре хранился малый Предмет. Некие люди отняли его и сожгли обитель. Братию перебили.

– Из-за одного малого Предмета?.. О, боги!

Отец Давид помедлил.

– Говорили… я слыхал, братия этого монастыря иногда покупала Предметы.

– Как странно!.. Случается, лорды покупают Предметы, чтобы выглядеть важнее в глазах других лордов. Но зачем монахам делать такое?

– В этом больше смысла, чем кажется. Лорд хранит свои Предметы во тьме и редко извлекает на свет. Монахи стараются помочь людям, а Предметы – хороший инструмент.

– Х-хе! – усмехнулся Эрвин и пнул обгорелое ведро, подняв облачко золы. – Уже и монахи могут говорить с Предметами? Адриан, его бригада, священники… кажется, все, кроме меня, научились этому! Я отстал от жизни…

– Монахи не умеют, к сожалению. Но даже молчащий Предмет приносит пользу. В соборе Светлой Агаты в Первой Зиме хранятся два Предмета – Многоликий и Вечное Движение. Они молчат, но каждый год исцеляют десятки людей, а сотням и тысячам дают радость.

– Вера исцеляет, не Предметы.

– Люди слабы, и их вера слаба… она требует материальной опоры.

Эрвин заглянул в дверной проем церкви, надеясь увидеть величавое, пустое и гулкое пространство. Храм оказался завален балками рухнувшего свода, из дверей несло едким запахом застарелой гари.

– Убийство ради Предметов… Вы об этом хотели поговорить, отче? Под некоторым углом зрения, я тоже убиваю людей ради Предметов – таков намек?

– Нет, милорд. Но что будете делать с Перстами, если победите, – это мне любопытно, не скрою.

– Предметы не исцеляют людей. И Предметы не убивают, даже говорящие. Это делают люди.

– Принадлежите ли вы к таким людям, милорд?

– Хотите спросить, когда захвачу арсенал Перстов, утоплю ли я его в океане, как святой Праотец Вильгельм? Отче, ну разве я похож на святого?..

– В чем тогда будет отличие меж вами и Адрианом?

Эрвин подумал. Подобрал осколок витража – тот оказался на диво красивым: идеально круглым, зеленым с черной точкой. Возможно, он изображал глаз Максимиана.

– В самооценке, отче. Скажу по секрету: она у меня шаткая. Совсем немного нужно, чтобы разочароваться в себе. Если буду делать всякую дрянь, вроде нарушения заповедей, то перестану себя любить. Начнется бессонница, беседы с собою, приступы тоски… Люди сочтут меня идиотом, пойдут конфликты с друзьями, проблемы с девушками… Это все так нехорошо, так утомительно!..

Эрвин поглядел на Давида сквозь зеленый глаз витража. Стекло оказалось мутным и почти непрозрачным. Праотец Максимиан был слеп, как крот.

– С другой стороны, если я уничтожу Персты, а позже найдется новый злодей с говорящими Предметами и явится сжечь Фаунтерру – я тоже разочаруюсь в себе. Понимаете?..

– Да, милорд. Не думаете ли, что было бы мудро отдать Персты в руки Церкви? Святые отцы смогут достойно…

– В руки Церкви – это значит, лично в ваши?

– Милорд, я – маленький человек. Конечно, я говорил не о себе.

– А жаль. Как раз вы похожи на того, кому можно доверить Предмет. Но ваши начальники… Увольте. Я помещу Персты в самое глубокое подземелье, которое охраняет рота верных солдат, а за ней присматривает другая рота, а за той – полсотни доносчиков из числа слуг и шлюх.

– Говорят, милорд, никто из ближнего окружения Адриана не знал, что он раскрыл тайну Перстов. Император держал оружие в секрете даже от самых близких, а доверил его наемникам. Как полагаете, это выдумка?

– Думаю, таков был его способ обеспечить безопасность. Мне он недоступен, к сожалению.

Эрвин сунул стеклянный глаз в карман и прошел дальше по двору, заглянул в колодец. Там блестела вода, из которой торчали крест-накрест две доски. Если их вынуть и вычерпать золу, колодцем можно пользоваться. Хм. Странно, что я думаю об этом. Никогда не заботился о том, откуда берется вода, пища, деньги… Пока не стал герцогом.

– Скажите-ка, отче, почему вас так интересует мое мнение о Предметах?

– Не только о них. Обо всем. Редко случается беседовать с великими людьми.

Эрвин хохотнул.

– О, как неуклюже! Льстить нужно так, чтобы хоть немножко походило на правду.

– Я вовсе не льщу. Видите ли, ваше величие – не ваша заслуга. Боги решают, кому быть великим, а кому – нет. Это не зависит ни от воли человека, ни от его качеств, разве только в малой степени. Кому-то боги дают большой и трудный путь, а другому – мелкий и гладкий. Вас выбрали для первого, и мне любопытно: почему?

– Хо! Поверьте, отче, мне тоже! Есть у вас догадки?

– Их две. Первую можете посчитать лестью. Нынешним целям богов больше отвечает Агата на троне, чем Янмэй. Они выбрали того, кто похож на Светлую, как брат на сестру.

– Благодарю. И вправду, приятно.

– Вторая версия вам не понравится. По замыслу богов, мятеж должен рухнуть. Они поставили во главу мягкого человека, неспособного драться. Так война кончится быстрее.

– Смотрю, вы не очень-то верите в мою победу.

– А вы, милорд?

Эрвин бросил камень в колодец. Тот гулко простучал по доскам и плюхнулся в воду, взбаламутив грязь.

– Отче, я только тем и занимаюсь, что верю в свою победу. С утра до вечера, изо всех сил. Дайте хоть сейчас отдохнуть!

– Странная у вас вера, милорд: не дает силы, а отбирает…

– Уж какая есть.

– А верите ли во что-то такое, что помогает вам?

– Ну… я очень надеюсь снова увидеть Иону, маму с папой, леди Нексию. Когда думаю о них, становится легче. Что до веры…

Эрвин вынул из внутреннего кармана пузырек, протянул священнику.

– Сок змей-травы. Знаете, что это?

– Яд.

– Ага. Было время, когда мне приходилось пить его и вливать в открытую рану. Так вот, я верю, что ничего хуже этого со мной уже не случится. А если вдруг начинаю забывать, то делаю крохотный глоточек – и вера крепчает. Как вы говорили, нужна материальная опора.

Послышались шаги, хруст камней. Подошел воин эскорта.

– Милорд, простите, что прерываю, но вы велели напомнить. Через два часа мы выступаем в ночной марш.

– Да, благодарю. Нам нужно возвращаться, отче.

– Было приятно с вами побеседовать, милорд.

Они двинулись к воротам, и Эрвин спросил:

– Ну как, отче, выбрали?

– Что именно, милорд?

– Молиться ли за мою победу. Ведь вы для этого задавали вопросы.

– Да, это было предметом сомнений. Вы видитесь мне умным, справедливым и сдержанным человеком. Адриан же совершил жестокое и довольно глупое святотатство. Однако все, сделанное Адрианом, пусть и вопреки закону, шло на благо государства. Вы же, милорд, пока не сделали для державы ничего. Простите мою прямоту.

– А как же… – взвился Эрвин, но осекся.

Пожалуй, Давид прав. Эрвин начал войну – сложно назвать это добрым деянием. Захватил половину Южного Пути – ради блага Дома Ориджин, не Империи. Накормил крестьян – тех, что голодали по его же вине. Обещал свергнуть тирана – пока лишь обещал…

– Стало быть, вы за императора?

– Я буду молиться за вас, милорд. На то есть, по меньшей мере, одна причина. Если владыка одержит верх, он утопит Север и Запад в крови. Свою победу он сочтет закономерной и не испытает особой радости, только ненависть к мятежникам. Его расправа будет жестокой. А вот вы, милорд, в случае победы проявите великодушие. Всякий хороший человек великодушен, когда к нему приходит нежданная и большая радость. Стало быть, ваше поражение погубит намного больше жизней, чем ваша победа.

– Благодарю, отче. Я об этом не думал. Теперь буду еще сильней бояться проиграть. Раньше только колени тряслись перед боем… Теперь и зубами стучать начну.

Давиду хватило чувства юмора, чтобы понять шутку и усмехнуться.

Они уже покинули монастырь и проехали немало, когда Эрвин вспомнил один вопрос.

– Скажите, отче, раз уж вы знаток Предметов… название «Светлая Сфера» ни о чем вам не говорит?

– Нет, милорд, извините.

Странная пауза перед ответом. Будь на месте Давида кто-то другой, Эрвин решил бы, что он солгал.

Стояла ночь, когда двадцать тысяч северян подняли боевые знамена, выстроились пятью колоннами и двинулись на юг, к укрепленному, застывшему в обороне, троекратно превосходящему войску Лабелина.

Искра

Конец октября 1774г. от Сошествия

Уэймар

Почему я думаю о служанке?

Знакома с нею меньше недели. Всего трижды говорили о чем-то, кроме «будьте добры, кофе с булочкой». Ничего не знаю о ней, кроме имени – Линдси. Хорошая девушка? Да, неплоха. Но и ничем особым не примечательна, не Бекка Южанка. Линдси в беде? Да, вероятно. И что же? Кто сейчас не в беде?!

Империя Полари трещит по швам. На Западе – смута. Литленд стонет под копытами кочевников. Кайры Ориджина крушат Южный Путь, сметая город за городом. Искровыми копьями и Перстами Вильгельма Адриан пытается склепать Империю воедино… а она рвется на куски, как ветхое, истертое до дыр полотно. Мир выворачивается наизнанку, не в силах остаться в прошлом, и не готовый еще к будущему.

Кто я?.. Мелкая фишка. Серпушка в игре Виттора Шейланда, а он, в свою очередь, – серпушка Эрвина Ориджина. А тот рано или поздно расшибется насмерть, и все десятки тысяч его серпушек будут сметены с доски: на Звезду, в темницы, рудники, на галеры…

Так почему, черт возьми, я думаю о Линдси?! Неужели нет предметов поважнее?!

Фрида – новая служанка Минервы – вела себя безупречно. Ни одного лишнего слова, ни одной разбитой чашки, ни глупого вопроса, ни дерзкой просьбы. Весь лексикон Фриды, кажется, состоял из двух фраз: «К услугам вашего высочества» и «Чего угодно вашему высочеству?» Фрида была единственной ниточкой, и Мира тянула, теребила ее.

Вы слышали что-нибудь о Линдси? Где она живет? В какую деревню уехала? Когда видели ее в последний раз? Часто ли с нею говорили?.. Фрида кланялась: нет, ваше высочество, не знаю, ваше высочество, не видела, не говорила. Мажордом сказал, что захворала, а если сказал, то так и есть, ваше высочество. Конечно, Фрида была научена молчать. Она, разумеется, не знала правды о судьбе Линдси, но хоть что-то – полсплетни, четверть фразы – должна была слышать. И Мира продолжала донимать: постойте, сядьте, поговорите со мною. Когда вы видели Линдси в последний раз? Не могли вовсе не видеть. Не дружили с нею? А кто дружил? С кем она часто говорила? Фрида с поклоном хлопала ресницами: не могу знать, ваше высочество, не довелось, откуда же мне слышать, ваше высочество?

Ну и дура! Никогда за всю жизнь Мира не злилась на слуг, но теперь сдерживалась с большим трудом. Ярость, растущую в душе, выцеживала мелкими придирками.

– Кофе остыл. Вы его несли через Кристальные Горы? Сделайте новый и доставьте короткою дорогой… Как вы выглядите, Фрида? У вас пятно. Да, да, прямо на воротничке! Нет, это не пылинка, а самое настоящее пятнышко!.. Мне холодно, разожгите огонь. Быстрее, пока я не околела! Спите, что ли?.. Откройте окно, задыхаюсь. Нет, закройте, мерзну. Нет, уж лучше откройте, предпочту простудиться, чем угореть…

Фрида держалась с поразительной стойкостью: да, ваше высочество, сию минуту. Конечно, будет исполнено. Чего еще угодно вашему высочеству?

– Следите за тоном, сударыня! – шипела Мира. – Чего еще мне угодно? Желаете сказать, вы сыты мною по горло? Нет? Стало быть, почудилось? Меня обманывает слух? По-вашему, у меня нелады с головою?

Когда Фрида не знала, что ответить, она кланялась и смиренно шептала: «Ваше высочество…» Затем бежала за новыми конфетами – сливками – книгами – кофейными чашками – свечами – дровами.

– Я слышала звон, – бросала Мира, едва служанка открывала дверь. – Кажется, лошадь скакала по ступеням. Что это было? Ах, вижу! У вас дрожат руки, и чашка звенит на блюдце! Что с вами, сударыня? Вы пили вчера? Отчего дрожь?

– Ваше высочество, я бы не посмела!

– Конечно-конечно, не посмела бы, знаем. Того и гляди, упадете и разобьете чашку. С Линдси у меня не было таких печалей! Линдси все делала толком. Раз уж вы пьяны, то ступайте и принесите мне ханти.

Приняв за новую насмешку, Фрида просила прощения и убегала. Минуту спустя Минерва дергала шнурок.

– Где мой ханти?

– Ваше высочество, но вы же…

– Что – я же? Вам позволительно выпить, а мне нет?

– Сию минуту, ваше высочество.

Фрида приносила бутылку крепкой нортвудской настойки и кубок, наливала.

– Сударыня, вы дрожите, как мокрый цыпленок! Выпейте сами, пусть это вас успокоит.

– Ваше высочество?..

– Пейте! Вы и этого не можете?

Фрида покорно пила, а Минерва говорила:

– С Линдси было иначе. Что я скажу – все делала. Выпейте со мною – пьет. Почитайте мне вслух – читает. Сядьте и напишите письмо – садится и пишет.

Фрида не возражала. Ставила пустой кубок на поднос.

– Благодарю за угощенье, ваше высочество.

– Линдси знала свое дело! Пейте еще… пейте, говорю! Да уж, знала. Скажу: расчешите меня – тут же расчешет, да так нежно, будто пером погладит. Скажу: переоденьте – и вот я уже в ночной сорочке. Захочу в ванную… Да, действительно, хочу в ванную. Сделайте мне. Да вы, Фрида, вы, кто же еще? Я к вам обращаюсь! Святые Праматери…

Служанка металась под градом противоречивых просьб госпожи, но каким-то чудом успевала исполнять капризы быстрее, чем Мира – придумывать их. Мира ворчала:

– Переоденьте меня. Во что?.. О, Янмэй Милосердная! В сорочку, конечно, во что же еще! Я буду принимать ванную! По-вашему, должна купаться обнаженной, как блудливая девка?!

Фрида просила прощенья за одно, второе, третье, уже совсем сбившись с толку, в чем виновна на этот раз.

– Воду погорячее! Слышите? Не хочу мерзнуть! И так уже озябла, пока вы меня одевали!.. Дайте руку, помогите забраться…

Едва коснувшись воды босой пяткой, Мира вскрикнула: «А, горячо!» – и резко подалась назад. Потеряла равновесие, бедная Фрида не успела поймать ее. Мира упала, пребольно ударившись лодыжкой о медный край ванной. Закричала, схватилась за ушибленное место.

– Вы меня убить хотите! Подлая, злобная! Пойдите прочь! И мажордома сюда, сей же час!

Впервые Фрида не поклонилась ее высочеству и не убежала выполнять. Замешкалась, округлила глаза от испуга. Ванная, полная обжигающей воды, госпожа с расшибленной лодыжкой, служанка с запахом ханти изо рта… Дура или нет, а Фрида поняла, чем все это кончится для нее.

– Ваше высочество, но ведь вы сами просили… – пролепетала девица.

– То есть, я виновата?! Прочь, сказала! Зовите мажордома, пускай он с вами разбирается!

– Умоляю, простите меня…

– Не хочу вас видеть! Дайте мне Линдси! Или хоть кого-то, кто на нее похож!

Фрида всхлипнула:

– Не говорите мажордому, я очень прошу… Скажу Бернадет, чтобы она…

Мира вмиг забыла о наигранной боли.

– Бернадет? Кто это?

– Она служит в покоях сира кастеляна, но я попрошу, и она попросит…

– Это подруга Линдси?

– Ваше высочество, они с Линдси – два сапога пара… Если вам по душе Линдси, то… Вы только не говорите мажордому про сегодня, да?..

– Завтра приведите мне Бернадет… – начала Мира, но вовремя спохватилась. – Нет, забудьте. Просто опишите ее.

Фрида описала, как смогла.

– Ступайте, – сказала Мира. – Завтра утром жду свой обычный кофе. Простите, что я была… такой.

* * *

И снова – почему я думаю о Линдси?

Почему часами брожу по двору, высматриваю, прислушиваюсь? Ищу случая встретить эту самую Бернадет… положим, встречу – что дальше? Спрошу?.. И она, не страшась графа, примется щебетать с его пленницей? А если да – что скажет?

Линдси рассчитали из-за разбитой чашки.

Линдси выгнали за участие в моей маленькой хитрости.

Линдси больна чахоткой.

Убита жестокими грабителями ночью в городских трущобах.

Покончила с собою от чувств.

Пропала без следа.

Какое из этих известий хоть что-то изменит в моей жизни? Что бы ни сталось с Линдси, мне – сидеть, как и прежде, в своей башне, пожирать конфеты, ловить обрывки новостей. Отмечать точками на карте наступление Эрвина-мятежника, молиться о его поражении, улыбаться за столом его сестре. Всеми силами заставлять себя не вспоминать Адриана – поскольку нет в этом ни сладости, ни надежды… И все равно вспоминать, страстно желать его победы, молча выть от тоски…

Никакое известие о Линдси не отменит всего этого. Почему я думаю о ней?

– …Бернадет, подойди сюда, поговорить нужно!

Мира встрепенулась, огляделась. Источником шума был парень у ворот, в тени надвратной башни. Он явно намеревался проникнуть в замок, а стражники удерживали его скрещенными древками копий. Однако парень настойчиво рвался напролом и сумел продвинуться на несколько шагов вглубь двора. Лицо его было красным от натуги. Копейщики бранились на чем свет стоит, пытаясь удержать, но не били, щадили парня.

– Бернадет! – кричал парень. – Ну, подойди же!

Девушка, проходившая через двор, отдаленно напоминала Линдси: курносый носик, пухлые губки, с вызовом приподнятый подбородок – я, мол, хорошенькая и знаю об этом. Она нехотя приблизилась к пареньку:

– Дейв… зачем ты здесь?

Интерес, что вызвала у Миры сценка, мигом умножился на два. Подмастерье плотника с верфи, очень, очень хороший парень, подарки делает не только на праздники, а и так… Словом, жених пропавшей Линдси. Мира устремилась к нему.

– Ради богов, скажи мне: где она? – вскричал парень, перегнувшись через скрещенные древка. – Где Линдси?

Его пыл вызвал у служанки не то раздражение, не то брезгливость. Бернадет поморщила носик.

– Вот уж не понимаю, с чего бы мне говорить. Если она сама не сказала, то ни к чему тебе знать.

– Понял?.. – грозно рыкнул стражник. – А теперь проваливай.

– Но постойте!..

Часовой ухватил его за плечо с явным намерением вышвырнуть за ворота. Мира поспешила вмешаться.

– Господа, позвольте парню поговорить с девушкой, я очень вас прошу.

– Ваше высочество… – нестройным хором буркнули стражники и служанка.

– Будьте так добры, – с нажимом повторила Мира.

– Ладно, – ответил часовой, – но пусть говорит здесь, а дальше в замок не суется.

Этот вариант устроил Дейва.

– Благодарю вас за помощь, миледи… Моя любимая исчезла без следа! Уже пять дней ни слуху, ни духу! Я схожу с ума и не могу…

– Сходи с ума у себя дома, – сказала Бернадет. – Перед тобою не какая-то миледи, а ее высочество Минерва рода Янмэй, и ей нет никакого дела до твоих бед. Мне, знаешь ли, тоже.

Служанка поклонилась Мире и собралась уйти, но леди пристыдила ее:

– Извольте проявить милосердие, сударыня. Вас не убудет, если ответите молодому человеку!

Горничная не рискнула перечить и нехотя обернулась к парню:

– Ладно… чего тебе?

– Ты знаешь, где Линдси?

– Откуда мне знать!

– Ты – ее подруга, тебе ли не…

– Сказала – не знаю!.. Уехала куда-то, вот и все! Ей нездоровилось, она уехала!

– Ты лжешь, – отрезал парень. – Я был у матушки Линдси. Дочь у нее давно не появлялась.

– Я лгу?.. Вот уж!.. Ваше высочество слыхали – я лгу?! Можно подумать, только в родительском доме люди и болеют! В госпиталь поехала, почем мне знать…

– Я был в трех госпиталях. О ней там не слыхали.

– Ну, так в четвертый поезжай!

– Четвертого нет в нашем городе. Когда ты в последний раз ее видела?

Линдси снова хотела отнекнуться, но поймала на себе холодный взгляд Миры.

– Когда она постриглась…

– Линдси постриглась?!

Брови паренька полезли на лоб.

– Да, – кивнула Мира и потрепала волосы. – Вот так, коротко.

– Ай да диво! Зачем это ей?!

– Она старалась для вас…

– Для меня?! – ахнул Дейв, и Бернадет с не меньшим удивлением:

– Для него?!

Мира почувствовала, что ляпнула какую-то глупость, и принялась пояснять:

– Сама Линдси так сказала… Попросила позволения, я и позволила…

– Вот это да!.. Так может быть, лорд-граф ее прогнал за дворянскую-то стрижку?

Мира пояснила, что прическа не дворянская, а монашеская, и вряд ли этим девушка заслужила бы расчет.

– Тогда где она? – Дейв придвинулся к Бернадет с выражением плохо скрытого гнева. – И предупреждаю тебя: кончай притворяться! Может, ты и не считаешь, что я ей подхожу, а только у меня самые лучшие, самые честные намерения в отношении Линдси, и ты не имеешь никакого права скрывать! В последний раз тебя спрашиваю…

– Вот же прицепился! – крикнула горничная, отстраняясь. – С поручением она ушла, книгу понесла в город для ее высочества!

– Да?..

– Правда, я послала ее в лавку Пьера с поручением, – подтвердила Мира. – Однако насколько знаю, Линдси туда не добралась.

По пути ее перехватил Эф и отнял книгу, а тогда поход к Пьеру потерял всякий смысл. Об этом, конечно, Мира промолчала.

– Может, и не добралась, ваше высочество. Вероятно, с нею по пути что-то случилось. Я ее встретила в самых воротах, она как раз с книгою выходила…

– С какой?

– Простите?..

– С какой книгой? Как она выглядела?

– Ну… ваше высочество… ну, такая… обыкновенная, знаете, как все книги…

Плотницкий подмастерье ухватил Бернадет за грудки и встряхнул так, что платье чуть не треснуло.

– Ах ты, лживая гадюка! Что ты скрываешь? К кому она ушла? Говори сейчас же! Думаешь, не понимаю? Все понимаю! Линдси сбежала к другому, а ты покрываешь!

Мира вмешалась:

– Оставьте ее, сударь! Держите себя в руках, не то позову стражу! К вам тоже имеются вопросы.

– Да! Вот именно! – крикнула горничная. – Сам во всем виноват, так молчи теперь!

– Не я, а ты, Бернадет! Не ты ли настраивала ее против меня? Не ты ли уговаривала: поищи себе другого, получше, побогаче, зачем тебе подмастерье? Ну вот, и добилась! Линдси сбежала с каким-то проходимцем, погубила себя! Довольна?

Мира поняла, что пора брать ситуацию в свои руки. Всунулась между парнем и девушкой, вынудила их разойтись в стороны.

– Немедленно прекратите! Ваша перебранка оскорбительна для слуха. Если не умеете говорить, как подобает, то молчите, отвечайте только на мои вопросы!

– Да, ваше высочество…

Молодые люди как будто присмирели. Ни у кого не возникло сомнений, какое, собственно, дело госпоже до пропавшей девушки. Мира потерла ладони и повернулась для начала к Дейву:

– Как я поняла, вы не смогли найти Линдси ни у ее матери, ни в госпиталях?

– Да, ваше высочество.

– Когда виделись с нею в последний раз?

– Позапрошлым воскресеньем. Мы гуляли в городе. Там был уличный театр, я повел смотреть, а Линдси говорит: что за глупость… Тогда пошли гулять на берег озера, но и там ей не по душе… Сказала: идемте лучше в винный погреб, хоть какое-то удовольствие… А я, ваше высочество, ни в чем ей отказать не могу. Я при встрече цветов подарил, а она…

– Ах-ах-ах!.. – вырвалось у Бернадет.

Мира пристыдила ее и спросила Дейва:

– Линдси говорила, что собирается уехать куда-то?

– Нет, ваше высочество.

– А держалась как-то необычно? Может быть, слишком холодно, или с тревогою, или напряженно?

– Нет, ничего такого. Ну, капризничала… но это с нею нередко бывало. Хорошенькой девушке трудно угодить, ваше высочество.

Дейв говорил горько, с печалью. Тосковал по всем черточкам Линдси, и по капризам – в том числе. Мира постаралась изгнать прочь сострадание – оно очень мешает думать. Если не отвлекаться на чувства, можно заметить нечто любопытное.

– Скажите, Дейв, как вы вообще узнали, что Линдси пропала?

– Простите, ваше высочество?.. – парень опешил.

– Вы пришли сюда в большом беспокойстве. Что его вызвало?

– Ну… мы не виделись уже больше недели…

– Но вы и так виделись лишь раз в неделю. Служанка и подмастерье вряд ли могут позволить себе гулять в будни, верно?

Дейв замялся.

– Вот-вот, – победно воскликнула Бернадет. – Сам-то ты темнишь!

– Я назначил ей встречу… – краснея, заговорил Дейв, – и она не пришла…

– Как вы назначили встречу?

– Ну… я ей передал…

– С кем? Так с кем же?..

Парень замолк и набычился.

Горничная рассмеялась:

– Тоже мне, тайна! Дейв снюхался с парочкой стражников. Он им дает на выпивку, они приносят Линдси весточки.

– Значит, вы просили стражника позвать Линдси, а он сказал, что… Что он сказал?

– Что ее больше нету.

– В смысле, она умерла?!

– Я тоже так спросил… А он ответил: нету – и все. Уехала, значит. Это было в последнее воскресенье.

– Тогда вы отправились к ее родителям и в госпитали, а теперь, отчаявшись, вернулись сюда?

– Да, ваше высочество… Мне бы хоть что-то выяснить. Если она нашла другого мужчину, то это ее право, я все понимаю… Но знать бы хоть, что она жива и здорова! А эта вот… – он проглотил слово «гадюка» или что-то еще более лестное в адрес Бернадет, – вы же сами видите. Прикажите ей, ваше высочество, пусть расскажет!

– Ничего я не знаю, вот прицепился!..

– Простите, Дейв, это личное, но очень важно знать, – мягко спросила Мира. – Вы любите Линдси?

– Да, ваше высочество, – глухо сказал Дейв. Он не прибавил никаких громких фраз, и Мира сразу поверила.

– Но вот в чем странность: со слов Линдси мне показалось, что вы на нее смотрите немного, простите, свысока. Ей, как будто, еще постараться нужно, чтобы заслужить ваше внимание.

Краем глаза Мира следила за Бернадет. Горничная ухмыльнулась так, будто услышала глупейшую шутку, притом вульгарную. Парень выпучил глаза:

– Что?.. Нет, ваше высочество, она, наверное, как-то путано сказала, вы и не поняли…

– Линдси постриглась, чтобы вы ее заметили. Хотела послать вам записку с приглашением, чтобы впечатлить…

– Написать мне?.. Да я читать не умею, как и она!

– Линдси просила меня помочь ей… – сказала Мира и осеклась. По выражениям лиц собеседников казалось, что Мира несет несусветную чушь. У горничной недоумение смешивалось с издевкой, у Дейва – с тоской.

– Ваше высочество очень добры, – грустно сказал подмастерье. – Вы пытаетесь меня утешить, говорите, будто Линдси старалась для меня… Не нужно. Я хоть парень простой, да кое-что понимаю. С кем-то сбежала моя звездочка… Но я все равно найду, слышишь?

Это уже адресовалось Бернадет.

– Да ищи, мне то что!..

– Сколько ни старайся, одинаково найду! Это ты из зависти ее науськала, а теперь скрываешь. Жалко тебе, что Линдси любят, а тебя – нет! Вот и сосватала какому-то подлецу. Но не бывать по твоему! Найду и верну, вот так.

Не дав горничной времени на достойный ответ, Дейв ушел. От волнения чувств даже забыл попрощаться.

– Видали, ваше высочество, каков! – сказала Бернадет. – Ни ума, ни манер – мужик, да и только. А туда же!..

Мира обернулась к ней, и горничная, поймав взгляд леди, вдруг вспомнила о каких-то очень срочных делах:

– Ваше высочество, позвольте мне уйти. Сир кастелян очень ждет. И так уже задержалась с этим вот…

– Нет, не позволю, – отрезала Мира. – Ответьте-ка, это правда?

– Что именно, ваше высочество? Я не понимаю…

– Что Линдси сбежала из замка с неким кавалером?

– Нет, что вы!..

– Нет?.. А мне увиделась в этом доля истины.

– Ну, то есть да, ваше высочество… К ней немало мужчин проявляют внимание, ведь Линдси – девушка заметная. Может быть, кто-то из них и…

– Иными словами, вы понятия не имеете, кто бы это мог быть?

– Нет, ваше высочество! Теряюсь в догадках.

– И совсем не тревожитесь, что ваша подруга пропала неизвестно куда?

– Тревожусь, еще как, ваше высочество! Я вся извелась, да только что сделаешь? Линдси сама все решила, как же я ее удержу?

– По-вашему, Линдси жива-здорова, и я могу не волноваться о ней?

– Конечно, ваше высочество! Вам совершенно незачем беспокоиться. Можно, я пойду? Сир кастелян разгневается…

Мира покачала головой.

– Мне думается, Бернадет, вы ошибаетесь.

– Я же не говорю, что права… – легко согласилась горничная. – Ваше высочество, я так мало знаю. Линдси просто взяла и уехала. Могу я уйти?..

Мира подумала о леди Сибил. Представила хорошо, в подробностях, с интонацией голоса.

– Вы ошибаетесь во мне, Бернадет. Я вам не подмастерье Дейв. И очень не люблю, когда слуги мне лгут.

– Я не…

– Завтра за обедом намекну графу Виттору, что вы, Бернадет, обвинили его, графа, в смерти Линдси. Не думаю, что он придет в восторг.

– Что?.. – горничная аж побелела. – Ваше высочество, но я не говорила ничего похожего!..

– Вы лжете мне, я – графу, граф – кому-то еще… Отчего бы и нет?

Мира с задумчивым видом побрела прочь.

Бернадет догнала ее на лестнице гостевого дома, подальше от посторонних глаз.

– Простите, ваше высочество… У Ли был кавалер, но она не уехала с ним. Просто исчезла. Куда – не знаю. Я боюсь, ваше высочество! Боюсь, случилось что-то очень худое.

– Откуда знаете, что не с ним?

– Ну… ваше высочество, ее кавалер остался в замке, никуда не уехал. Они повздорили за день до вашей книги… И вот, Ли пропала, а он здесь.

– Он служит в замке?

– Да, миледи.

– Кто он, Бернадет?

– Этого не могу сказать.

– Он слуга?.. Стражник?..

– Прошу, не вынуждайте… Я не могу… Мне будет очень плохо, если скажу. Прошу вас!..

Горничная чуть не плакала, и Мира смягчилась.

– Хорошо, хорошо… Стало быть, Линдси уехала, и не сказала вам, куда и с кем?

– Да, ваше высочество, так и было.

– А с кавалером она виделась в последний день?

– Не знаю… они были в размолвке, но…

– Но?..

– Ваше высочество, в тот день я встретила Ли – она как раз спешила к вам и очень улыбалась при этом. Вся такая сияла, как солнышко. Я спросила: что за радость? А она только махнула клочком бумаги и побежала. Я поняла так, что эта бумага – записка от кавалера. Они, верно, помирились, потому Ли и радовалась.

– Записка?.. Бернадет, о чем вы?! Линдси безграмотна!

– Да, но могла попросить кого-нибудь, чтобы прочли. Хотя бы вас – она хвалилась, что ваше высочество ей показывали буквы…

Нет, Линдси не просила ни о чем подобном, Мира прекрасно помнила. Но вопрос записки мгновенно сделался пустячным, когда в голове вспыхнула жуткая догадка.

– Простите, Бернадет… Вы говорите: что-то очень худое. Этот кавалер убил Линдси?

– Нет, нет, ваше высочество, что вы!.. – испуганно ахнула Бернадет. Но не сразу, чуть погодя. За секунду взвесила догадку миледи, а потом уже ахнула.

– Отчего так считаете? Они повздорили – допустим, из ревности. Кавалер, что служит в замке, осерчал на Линдси из-за Дейва. Назначил встречу, ждал, что Ли попросит прощения. Она не стала, он озлобился еще больше, и…

– Нет, ваше высочество, – возразила Бернадет, теперь с убежденностью. – Они всегда встречались в замке. А понимаете, если бы Ли умерла в замке, то мастер Сайрус непременно узнал бы и сказал мне.

– Мастер Сайрус?..

* * *

– В нашем деле порядочек – прежде всего, хе-хе. Без порядку ничего не будет. Сначала делаем то, что во-первых, потом – во-вторых, только тогда уже – в-третьих. Такова, значится, философия. Вот давеча, в субботу, преставился кривой конюх. Что, спрашивается, делать? Нужно знать порядочек и обстоятельно ему следовать. Для начала надобно определиться: покойничек совсем помер, али так, для виду. Это дело – забота лекаря, но и я тоже, значится, со своей стороны проверю. Исчезновение жизни из тела должно быть по порядочку засвидетельствовано. А то ведь если живого закопаю – с кого спросится? С меня, с кого же еще, хе-хе. Ибо за все посмертные маневры покойных я лично несу полное ответствие!

Мужчина годами едва-едва не доставал до деда. Он был жилист и узловат, руки-ноги крепкие, корявые – ни дать, ни взять дубовые ветви. Пришаркивая правой подошвой, расхаживал взад-вперед, заложив большие пальцы в проймы жилета, и наслаждался обстоятельностью собственной речи.

– Во-вторых, значит, требуется установить имя усопшего. И тут никакого безобразия не допускается: двух свидетелей вынь да положь! Порядочек, хе-хе. Меня когда позвали в субботу, я тут же со всей строгостью спросил: «Это кто у нас изволил окочуриться?» Мне говорят: «Кривой конюх. Сам не видишь, что ли?» Я им на это: «Мало ли, что вижу. Пускай двое свидетелей назовут себя и ясно при всех заявят, что, мол, помер кривой конюх, а не кто-либо иной». Никуда не делись – заявили. Против порядочка не попрешь, хе-хе. Тогда я перешел к пункту третьему: позвал мальцов, чтобы конюха на носилки поместили и в мертвецкую препроводили. А там уж своим ходом наступили пункт четвертый и пятый… Вы меня понимаете, барышня?

Почти дед прервал монолог и строго глянул на слушательницу. Стало ясно, что он не потерпит невнимания. Молодые девицы склонны к легкомыслию. Сидит вот, ресницами хлопает, и кто ее знает, слушает она или про себя песенки поет?

Данная барышня, однако, производила впечатление сосредоточенной и старательной ученицы. Она сказала:

– Вполне понимаю. За пунктом третьим наступают четвертый и пятый, ибо того требует порядочек.

Мужчина довольно кивнул и продолжил:

– Стало быть, в мертвецкой я совершил над конюхом четвертый маневр: омовение и переодевание. Тут вся штука в чем? Человек заведомо не знает, когда соберется помереть. Кабы знатье, то непременно сам бы помылся и оделся в чистое. Ведь похороны – как свадьба: тут всем покажешься на глаза, и опозориться никак не допустимо. Даже хуже, чем свадьба: там у тебя еще невеста имеется, на себя отвлекает часть взглядов. А при похоронах один ты герой торжества, все смотреть будут… Хе-хе! С учетом этого мы конюха как следует омыли, причесали и нарядили в наименьшим образом поношенную ливрею. Дальше уж наступило самое торжество. Вот вы думаете: закопать человека – это просто?

Он сделал паузу, и девушка клятвенно заверила, что не имела в мыслях подобной ереси. Мужчина покивал и пошаркал ногой в подтверждение:

– Именно, именно. Отнюдь непросто! Хе-хе. Тут не только рукам работка дается, а и голове. Нужно обязательно распределить: где хоронить, да как, да в каком оформлении. Допустим, помер слуга. Что с ним делать? Знамо, что: нарядить получше, дать всем на него полюбоваться, потом завернуть в саван да и закопать на погосте под замковой стеной. А если рыцарь отошел – что тогда? Сира воина нужно уложить в телегу и отправить в ихнее имение, ибо рыцари полюбляют в родной земле лежать. И в телегу к личности сира приложить побольше льда, чтобы дорогою ему дурно не сделалось. А если отойдет лорденыш или, да спасут Праматери, сам?.. На это имеется подземная крипта. И еще саркофаг потребуется мраморный, и особенное платье, и церемонное оружие, да чтобы епископ службу провел, да хор плакальщиц чтоб поголосил как следует. Безо всего этого ну никак лорда не схоронить! Как ни старайся – не выйдет. Получатся не похороны, а чехарда какая-то. Стыд-позор, хе-хе. Понятно вам, барышня?

Девушка выразила полнейшее понимание. Прекрасная слушательница: глазки умные, лицо строгое, неулыбчивое. Мужчина прибавил без лишнего хвастовства:

– Как видите, дело непростое и многогранное, кому попало его не поручить. Потому зовусь я не могильщиком или, там, гробовщиком, а похоронных дел мастером. И вот уж без малого десять годков каждый – каждюсенький! – покойничек в замочке проходит через эти вот руки.

Он представил обозрению девицы свои узловатые дубовые конечности. Барышня уточнила:

– Стало быть, сударь, если в замке графа кто-нибудь умрет, то вы обязательно об этом узнаете?

– Всенепременнейше! Как может быть по-другому? Даже и вообразить сложно!

– Наверное, сударь, вы помните каждого, кого хоронили в последние месяцы?

– Еще бы! В субботу был кривой конюх, как уже сказывалось. Прежде него – старуха Лизбет с кухни. Не то от дыму угорела, не то срок пришел. Весьма чинно в гробу смотрелась, даже закапывать жаль. Еще раньше собаки мальчишку погрызли – ох, у лорда Мартина и лютая свора… Дело летом было. Милорд с охоты возвращался, псы злобились от голода. И вот…

Тут впервые девушка перебила рассказчика:

– Я имею в виду не летом, а вот недавно, осенью.

Похоронных дел мастер замешкался. Видимо, рассказ был выстроен наперед, согласно порядочку, и внезапная преграда сбила оратора с толку. Наконец, он сориентировался:

– Осенью, говорите? Только конюх да старуха Лизбет – кто же еще? Хорошая старуха была: волосы белые, чепчик под стать, носик торчит остренький… Очень украсила похороны своей личностью!

– А скажите, сударь, что делается, если кто-то умирает в темнице?

– Это как в темнице?.. – поразился мастер. – Там же из людей никого нет, только часовые. Зачем им в карауле умирать? Так не делается. Никогда такого не случалось. Сперва передай вахту, а потом уж помирай сколько угодно. Порядочек должен быть!

– Я имею в виду не часовых, а пленных. Ведь в подземелье содержатся узники… Что, если отойдет кто-то из них?

– Ах, эти… – сообразил мастер. – Когда помирает какая-нибудь безличность, то порядочек все равно соблюдается, но с двумя небольшими отклонениями. Во-первых, значится, имя усопшего не устанавливаем. Нету у него имени – на то и безличность. А во-вторых, закапываем прямо в подземелье, не вынося на свет. Имеется там отдельное помещеньице для этой нужды. Ну, а если безличность обитал в глухой камере, то и вовсе не закапываем. Просто замажем глиной оконце, через которое подавалась пища, – и готово.

Почему-то девица передернула плечами и поежилась, будто от холода. Прошептала:

– Боги, какой ужас…

– Отчего же? – подивился мастер. – Все выходит очень аккуратно: стеночка гладенькая, даже и не различишь, хе-хе. Торжества, правда, нету… Но это уж такое дело: не все же праздновать. Иным надо и тихо помереть, без шуму, так Праматери распорядились.

Девушка потерла плечи, будто желая согреться.

– А когда умер последний узник?

– Дайте-ка припомнить… Эээ… после мальчика погрызенного… нет, еще до. В июне. Была там одна барышня на нижнем круге. Ох, и неприятная!.. Это вам не старая Лизбет. Вроде, молодая, но всем телом истощилась, будто скелет, и пожелтела лицом, а волосы стали серые, как у мыша хвост. Очень хорошо, что закопали без торжества, а то гостям и смотреть было бы тошно.

Девушка нервно сглотнула, будто речь шла не о какой-то чужой покойнице, а о ней самой.

– Значит, эта несчастная умерла еще в июне?

– Именно что.

– Таким образом, сударь, с начала лета в замке случились четыре смерти: бедная узница, мальчик, которого загрызли псы, старая Лизбет и кривой конюх?

– Доподлинно так.

– А скажите… простите мое любопытство, но ведь смерть – до того волнующее явление, что мимо него никак нельзя пройти…

– Верно говорите, барышня! – перебил мастер. – В этом вся соль. Мимо смерти ну никак не пройдешь. От свадьбы еще худо-бедно отвертишься, а от похорон – ни в жизнь. Потому и уделяется им особое внимание.

– Так вот, скажите, а если кто-нибудь из жителей замка умрет за его стенами – к примеру, в городе, – что делается тогда?

Мужчина ухмыльнулся, лучезарно сверкнув золотым зубом.

– Обратно в мои руки попадет, никак не отвертится, хе-хе! В городе узнают, что это графский слуга преставился, а как узнают – так сразу его ко мне и предназначат. Если человек служил в замке, то лежать ему надо на погосте у стены. Это же всякому понятно!

– И никого из графских слуг к вам не привозили недавним временем?

– Зачем? Случись кому умереть из наших, я бы первым узнал. А коли не умирал, то зачем его ко мне привозить? Хе-хе! Это не по порядочку, барышня.

– Благодарю вас, сударь.

Девушка поднялась и оправила подол, потерла руки о ткань лишний раз, чтобы согреть ладони.

– А отчего вы, барышня, так любопытствуете? Желаете на похороны взглянуть? Хорошо понимаю вас, предмет любопытный. Если кому станется отойти, то непременнейше вас приглашу, хе-хе. Увидите, барышня: мастер Сайрус все делает в полном согласии с порядочком!

– Премного благодарю.

– Кстати, простите, барышня, ваше имя вылетело из головы. Живых, знаете, с трудом помню – профессия накладывает… Как бишь вас?..

– Минерва Джемма Алессандра, – ответила девушка.

* * *

За обедом беседа коснулась войны.

Начал граф Виттор:

– Хочу поделиться новостью, господа. Лорд Эрвин со своим войском подошел к Лабелину.

– Только подошел?.. – сейчас же всунулся Эф. – Я-то думал, уже взял. Медлит герцог.

– Вы бы, Френсис, конечно, справились быстрее… – заметила Иона.

– Да! – брякнул Эф. – То есть… тьфу, простите, оплошал. И что Лабелин? Как защищается?

Кастелян замка, посвященный во все новости, принялся повествовать:

– Изволите видеть, господа, дело вот какое. Герцог Эрвин наступает согласно всем правилам военной науки, то есть неторопливо. Всякий опытный полководец знает: на вражеской земле нельзя нестись, сломя голову, ибо будешь отрезан от тыла и взят в окружение. Напротив, нужно действовать спокойно: захватил город или замок – закрепился в нем. Выступил, захватил следующий – снова закрепился. При такой стратегии, изволите видеть, и войско не утомляется, и снабжение действует исправно, и солдаты довольны, и офицеры спокойны. Горячка на войне – совершенно излишнее непотребство. Воевать – не тараканов ловить. Война – дело серьезное.

Кастелян говорил с видимым удовольствием. Голос у него – словно у крупного, жизнь повидавшего, сметаны поевшего кота: басовитый, мурлычливый, размеренный. Кастелян и внешне-то похож: лицо широко, глаза круглы, седые усы – в наличии. Про себя Мира звала его Сир Котофей или Сир Мурмур. Подлинное имя кастеляна – Гарольд – было слишком безлико, потому все время вылетало из памяти.

– Вот так герцог Эрвин и повел наступление. За семь недель он продвинулся на сто миль вглубь Южного Пути, при этом захватил двадцать замков и двенадцать городов, в их числе такие большие, как Уиндли, Дойл и Белый Камень. Видите, господа, эти три больших города размещены треугольником: Уиндли – на востоке, Дойл – на западе, а Белый Камень – внизу, то бишь, на юге.

Для наглядности Сир Мурмур вывел оную фигуру ручкой ножа на скатерти.

– Сверху треугольник широк, это дает герцогу уверенность, что связь с Севером останется прочной и нерушимой. А нижний угол, как острие клинка, указывает прямо на город Лабелин. Туда и намечен главный удар.

Треугольное построение до боли напоминало стратемы: таков был один из первых порядков, которым Миру обучил отец. Она вспомнила игры с отцом, а позже – поединок с Адрианом… Душа заволоклась тучами.

– И вот, господа, – вел свое Сир Котофей, – сегодня сообщили нам из банковской точки его милости, расположенной в Лабелине, следующее. Северяне численностью восемнадцати тысяч выступили из Белого Камня на юг, в направлении Лабелина. Герцог Южного Пути выдвинул навстречу свое войско и поставил его в оборону на околицах города. Это он, со своей стороны, тоже рассудил правильно: ведь оборона всегда дает преимущество перед атакой. Солдаты Лабелина подготавливают позиции и выстраивают заграждения. А размер этого войска – ни много, ни мало – пятьдесят тысяч душ.

Последним словам он придал особый вес.

– Три к одному. Недурственно, – процедил Эф.

Мира украдкой глянула на Иону: как она воспримет соотношение? Леди Иона поймала оливку в тарелке графа Виттора и отправила себе в рот.

– Трое к одному – это еще не математика, – изрек барон Доркастер, вечный гость графа. – У Ориджина в армии кто? Ага. А у Лабелина? Эге. Вот вам и оно.

– Герцог Лабелин собрал тридцать тысяч ополчения из крестьян, – прокомментировал Сир Котофей. – Остальные двадцать – рыцари-вассалы с их оруженосцами и наемные стрелки.

Эф хмыкнул:

– Значит, опытных бойцов у Пути и Севера поровну. Но у Пути лишних тридцать тысяч мяса, да плюс оборонная позиция. Могу понять неторопливость герцога Ориджина.

Леди Иона продолжала охоту: выловила из мужниной тарелки ломоть редиса, озорно хрумнула. Джейн – компаньонка Ионы – шепнула что-то ей на ухо, обе захихикали.

Барон, хотя понятия не имел, отчего смеются девушки, тоже с готовностью хохотнул.

– Га-га-га. Развели счетоводство, право слово! Победит не тот, кто числа знает, а кто воевать умеет. Верно говорю? Га-га-га! Все надо делать умеючи. Как сказал одноногий Джек, не умеешь косить – за косу не берись. Га-га-га-га!

Барон Доркастер – дурак. Круглый. Настолько непогрешимый в своей дурости, что Мире даже нравится наблюдать за ним. Всегда приятно воочию увидеть совершенство!

Барон обожает шутить и смеяться. Часто совмещает: сам шутит, сам же стремительно хохочет, опережая всех. Считает себя несусветным остряком, потому к лицу его крепится лукавая ухмылочка: дескать, ни за что не догадаетесь, какая новая хохма пришла мне на ум! Голова барона лишена всяческой растительности и предельно яйцевидна по форме. Мира зовет его Бароном Всмятку.

Заметив, что последняя искрометная шутка прошла мимо цели, Барон Всмятку быстренько досмеялся до запятой и добавил:

– А Южный Путь – он что?.. Только жрать умеет. В деле кушанья путевцы – мастера! Лорду Эрвину нужно подгадать со временем и напасть на них в обеденный час. Ни один путевец не сможет от миски оторваться! Га-га-га! Знаете, когда собака жрет, можно схватить задние лапы и поднять над землей. Псина даже не повернется, так и будет чавкать, стоя на двух передних. Га-га-га-га!

– Барон, вы со своими глупостями… – презрительно бросил Эф.

– А что, все только серьезничать? Серьезников много, тоска берет. Хорошо, когда среди унылых один веселун попадется – сразу совсем другое дело. Это как пирог: если одно тесто – так что за удовольствие? Надо, чтобы и ягодка была! Га-га-га!

К слову о ягоде, леди Иона заметила виноградинку в тарелке Джейн и с самым невинным видом принялась ждать, пока компаньонка отвернется. Джейн отвернулась, но была настороже: в последний миг выхватила ягодку прямо из-под пальцев Ионы.

– К военному делу, господа, недопустимо подходить легкомысленно, – замурлыкал кастелян. – Нужно сперва все тщательно продумать и выстроить основательный план. Потом уже, если все идет по плану, то шути себе на здоровье. Позвольте поведать историю, подтверждающую сие.

Граф разрешил, кастелян принялся рассказывать. Выходило очень уж скучно, даже бархатный голос не спасал положенья. Благовидная жена кастеляна смотрела мужу в рот, уважала. Барон Всмятку лукаво покачивал яйцевидной головой: видите, мол, какая тоска без меня! Эф яростно поглощал стейк. Граф Виттор что-то шептал Ионе, начав с излишне громкого: «Голубушка…». Две дочки барона Всмятку затеяли игру.

Мэри:

– Я буду как сир кастелян: мур-мур-мур – обстоятельно – мур-мур-мур – всенепременно – мур-мур-мур – я все знаю…

Бэсси:

– А я тогда – как Северная Принцесса…

Хвать всею пятерней комок сыра из сестринской тарелки и в рот, и ну облизывать пальцы.

– Девочки, кривляться неприлично! – пристыдила жена кастеляна.

Нимало не смутившись, Бэсси воскликнула:

– Тогда, миледи, я стану как вы. Девочки, неприлично быть неприличными!..

– Какая прелесть!.. – улыбнулся граф Виттор.

Сир Котофей, не сбившись с курса, вещал:

– …и вот, вследствие этого маневра, сложились прескверные обстоятельства: авангард расположился на восточном берегу, в то время как…

Мира не сказала ни слова за все время обеда. Слушала беседы, думала о своем. Говорите, треугольник?.. Две вершины сверху, третья – вниз… то есть, на юг. Одна вершина – бедняжка Ли. Другая – Дейв, бесхитростный влюбленный подмастерье. Он, конечно, невиновен: в противном случае не являлся бы в замок, не подымал бы шума… Третья вершина куда интереснее. Неведомый кавалер, что служит в замке. Для него Ли училась писать – не для Дейва же. От него получила записку в последний день, но почему-то не попросила меня прочесть. Видимо, еще до меня нашла помощника. Он же – кавалер – до дрожи пугает Бернадет: «Я не могу назвать его имя… Мне будет плохо, если скажу…» С ним Линдси недавно повздорила – может, потому и была неловка, разлила кофе. Позже, кажется, примирилась, а возможно, и нет. Кто он, таинственный незнакомец?

Служит в замке. Грамотен. Ревнив. Стоит определенно выше плотницкого подмастерья – Дейв казался плохою парой в сравнении с этим кавалером. Опасен, внушает страх. Способен убить – это точно. Бернадет сказала: «Он не убивал Ли – иначе мастер Сайрус бы знал». Но она не сказала: «Ах, что вы, ваше высочество, такой человек не может убить!» Личность таинственного кавалера, стало быть, не противоречит идее убийства.

Премилая штука получается: по всем признакам, ухажер Линдси – из благородных. Грамотен, силен, вспыльчив, опасен. По правде, любой мужчина за этим столом подходит на роль!

Барон Всмятку – легкомыслен и глуп. Как раз подходящие качества, чтобы спутаться со служанкой своего сеньора. Приехал один с дочерьми, жену оставил в имении. Правда, не выглядит опасным, но… Любой лорд способен на убийство.

Кастелян – обстоятелен, степенен, важен. На первый взгляд, ничего общего между ним и любовными интрижками. Где Сир Котофей, а где треугольники!.. Однако, люди говорят: противоположности притягиваются, а в тихом омуте черти водятся. И еще словечко в его пользу: именно кастеляну служит Бернадет. Лишняя причина для нее бояться, узнав о похождениях своего хозяина.

Эф. Заносчивый хам. Сердце в ягодице. Молод, холост и уж точно опасен. Связался бы с горничной, при его-то гордыне? Кто знает… Он и на меня-то глядит свысока, несмотря на род Янмэй… Но и в пользу Эфа есть рассуждение: у него имеется особая причина злиться на Ли. Он приставлен за мною присматривать, а Ли помогла мне с книгами – задала ему лишней работы.

Мартин Шейланд, графский братец. Сидит, помалкивает, выпучивает глазные яблоки. Пять дней его не было – пропадал на охоте, а нынче утром вернулся. Наряжен, как обычно, вопяще: то был в красном, теперь – в ярко-желтом, лимонном…

Мира покосилась на Мартина и напоролась на пучеглазый взгляд, отдернулась. Заставила себя не обращать внимания, хотя знала: Мартин пялится ей в шею. Нет, черт возьми, этот – точно не кавалер Линдси. Не горничная ему приглянулась, а совсем другая девушка… Но думать об этом совершенно не хотелось.

Мира обратила внимание к последнему мужчине за обеденным столом: графу Виттору Шейланду. «Нет, миледи, понятия не имею, что стало с Линдси… Я не наказывал ее, не за что…» Звучало вполне убедительно: зачем прогонять служанку, если хитрость пленницы в итоге была раскрыта? Все прошло, как графу и требовалось… Но что, если не в Мире дело с ее тайными посланиями? Что, если Шейланда угораздило…

Будто ощутив внимание Миры, граф Виттор улыбнулся ей и спросил:

– Ваше высочество, не поделитесь ли вашим мнением о военных новостях?

Мое мнение?.. О войне?.. Хм. Восемнадцать тысяч против пятидесяти – звучит безнадежно для скромного слуха девушки… Конечно, победит Ориджин. Он слишком здорово играет в стратемы, а кайры слишком давно разучились терпеть пораженья. А леди Иона слишком спокойно жует оливки… Но он не сможет победить без потерь! Хотя бы несколько тысяч северян отправятся на Звезду или в госпитали. И после то, что останется от войска мятежника, встретит Адриан. Пятнадцать искровых полков Янмэй Милосердной – свежих, полнокровных, без единой царапины.

Мое мнение о войне?..

– Ах, милорд, вы меня смутили! О войне ведь говорят серьезно… Разве я смогу?

С невинной улыбкой она положила конфетку на кончик языка, с явным удовольствием принялась жевать.

– Я буду как ее высочество! – воскликнула Мэри и вдохновенно высунула язычок.

– Дее-еевочки!.. – негодующе возопила кастелянша.

Иона и Джейн прыснули, граф расплылся в улыбке.

– На страницах истории, однако, порою случались такие женщины, которые кое-что понимали в военной науке, – заговорил Сир Котофей, тоном утешения обращаясь к Мире. – В доказательство поведаю выдержку из книги, которая зовется…

Почему я думаю о Линдси?

Тьма! Конечно, я думаю об Адриане! Как могу не думать?! Сколько сил нужно, чтобы изгнать прочь все воспоминания? Как развеять картинки, звуки, запахи, касания, что вторгаются в мысли, во сны? Кто смог бы убить в себе последние надежды, уничтожить всякую ностальгию, приказать себе не чувствовать тоски? Какая же душевная сила требуется, чтобы отказаться от боли?!

Кто-то, когда-то… великие женщины на страницах истории, возможно, умели забывать. Не я.

Конечно, я вспоминаю отца. Родной дом. Бекку, Марка… Не знаю способа не вспоминать.

Вот только…

Без моей помощи Адриан разобьет мятежников. Мое предупреждение о Нортвудах ничего ему не даст, а это – большое, что я могла.

Без меня встретит зиму родной Стагфорт – что еще остается? Без меня Бекка переживет войну и не со мною отпразднует победу. Ворон Марк без моей помощи выберется из темницы Ориджинов. Или не выберется… и я даже не узнаю об этом.

Но Линдси – единственный человек во всем мире, кому я могу помочь! В моих силах спасти ее.

При условии, конечно, что Ли еще жива.

Меч

Конец октября – начало ноября 1774г. от Сошествия

Торговый Тракт на подступах к Лабелину

В ноябре Южный Путь накрыли дожди. Восточные ветры несли с моря стаи брюхатых туч. Тяжелые, грузные, они едва удерживались в небе, от собственного веса проваливались чуть не до самой земли, задевали зубцы башен, макушки холмов. Наконец, устав от странствий, тучи вываливали наземь свою водянистую ношу, и превращали поля в болота, дороги – в ручьи, городские площади – в озера.

Ливень прошел серыми волнами по Лабелину, отбарабанил дробь по черепице, отхлестал тугими струями оконные стекла и ставни, прожурчал улицами, влился лужами в щели под входными дверьми… Покончив с городом, дождь переполз на околицу, и там нашел новую лакомую добычу. Пятьдесят тысяч человек стояли толпой среди поля. За их спинами трепетали шатры и навесы, чадили дымком походные кухни. Перед лицами людей ничего не было, лишь поле да тракт, уходящий на север. Люди ждали чего-то, а может – кого-то, и не смели уйти, не дождавшись. Ливень принялся за них.

– Дождь – это хорошо, – говорил Лосось. Он то и дело теребил бороду, чтобы стряхнуть капли, а те налипали вновь. – Хорошо, братья. Под дождем когти не бьются.

– Этт-то ты с ч-ччего взял? – спрашивал Билли, стуча зубами.

– Им Агата не велит. Когда земля сухая – только держись. По снегу – тоже за милого душу. А по грязи ни в жизнь не будут биться.

Лосось неторопливо огладил бороду, его слова набрали значимости от этого жеста.

– Ну, коли твоя правда, – ответил Весельчак, – то нам гробки. Простоим тут до самой зимы. Кого лихорадка не уложит, те на морозе околеют. А когти явятся на готовенькое. Пройдут себе без печали, только зубы мертвецам повыдирают.

– Зачем?

– А что с нас еще взять? Ни денег, ни доспехов. Копья – и те поганенькие. А зубы хорошие, пригодятся. Вот, глядите!

Весельчак улыбнулся во весь рот, сверкнув белыми резцами. Солдаты согласились: хорошие зубы, какому-нибудь грею вполне сгодятся, а то даже и кайру.

– То-то же. А прочее, кроме зубов, воронам оставят. Вороны нетопырям – что сестры, нетопыри их любят, при любом случае мясцом кормят.

– Заткнись, В-ввесельчак! Чтоб тебя п-первого… – начал Билли и сухо, надрывно закашлялся.

Нетопырями или когтями называли северян – из-за Ориджинского герба: летучей мыши со стрелою в когтях. Поначалу звали еще ледышками или мерзлыми задницами – в первые дни, пока был азарт, пока хорохорились. Нас – полста тысяч, их – восемнадцать. Мы стоим в обороне: грудь колесом, копья частоколом, вот какие молодцы. Они придут с долгого марша, усталые, потрепанные. Напорются на нас – восемнадцать против полста! – да и расшибутся в труху. Дадим мятежнику пинка прямиком под мерзлую задницу – полетит до самой Первой Зимы!

Так говорили и жгли костры, грелись похлебкой, закусывали лепешками, травили байки. Но шли дни и дожди. Земля из черного масла, небо из мешковины. Промокшая одежда не высыхала никогда, отвратно и зябко липла к телу. Стоялось тяжело: мерзнешь, мокнешь, ждешь. К вечеру вымотан, как последний пес. Только и мыслей: согреться да поесть. А Весельчак говорит:

– Вот и подумайте: как тут биться? Стоим еле-еле…

Мерзлые задницы таких трудностей не испытывали. Каждый день кто-то приносил новость: северяне захватили Синий Лес; взяли замок Ормит; прошли Журавлики… Они в двух днях от нас. Нет, в полутора. Нет, в дне. Нет, таки в двух.

Чертовы ледышки двигались не прямиком по тракту, а зигзагом, то и дело отклоняясь, захватывая новые замки, городки, деревни. Северяне не спешили. Какая спешка!.. Им давеча хватило наглости устроить целый турнир в честь победы при Дойле!

Лосось говорил:

– Это хорошо, что не спешат. Значит, боятся мерзлые задницы! Знают, что мы им зададим жару!

Но шло время, хлестали ливни, и грязные, прозябшие солдаты все меньше верили Лососю. Не боятся их ледышки. Идут медленно не со страха, а как раз напротив, от уверенности. Знают, что не выйдем мы им навстречу, а будем стоять и ждать в обороне. Хоть даже под самым нашим носом они будут жечь и грабить – все равно не ринемся в атаку, утремся. Мы стережем город, а ледышки неторопливо, со вкусом жуют и глотают окрестные земли. Кто кого боится, други? Мы ли – полста тысяч – безропотно стоящие неделями в болоте?.. Они ли – восемнадцать – берущие, что захотят, в нашей – нашей! – земле?!

Над войском Южного Пути стояли три полководца: какой-то граф, какие-то два барона. Они не давали себе труда говорить с армией, потому солдаты не знали их ни по именам, ни в лицо. Знали другое: полководцы не рискуют двинуться с места. Северяне бродят в каких-нибудь двадцати-тридцати милях. Стоит нам выступить в поход, как ледышки тут же налетят и влупят со всех сторон – опомниться не успеем. Ничего хуже нет, чем удар с фланга на марше. Так что лучше стоять в обороне. Мятежнику нужен Лабелин – значит, он придет рано или поздно. А оборона дает преимущество: можно укрепиться, выстроить порядки, поберечь силы… Все верно: преимущество, укрепления – да… Но и страх – тоже. Нас втрое больше – почему же мы роем канавы и вбиваем колья?..

Особенный ужас вызывала северная конница. Всем была памятна и многократно пересказана история, как мятежник с тремя тысячами всадников разнес десятитысячное войско при Уиндли. С марша, с налету, одной-единственной атакой! Взял Уиндли, как блудливую девку: подскочил и опрокинул. Говорят, северяне налетели так быстро, что наши лучники от ужаса влупили по нашей же пехоте. Говорят, Ориджин скакал впереди всех, крича: «На колени, путевские сволочи!» И горе тому, кто не успел пасть ниц: его голова тут же прощалась с шеей…

Чтобы не допустить второго Уиндли, солдаты Лабелина трудились каждый день. Чередовались: половина армии стоит заслоном поперек тракта – на случай внезапной атаки; вторая половина роет. Мокрые и грязные, как черти, люди ковыряли лопатами липкую жижу, выкапывали рвы, которые тут же оплывали и заполнялись водою, вбивали в землю заточенные колья, наклоненные зубцами на север. Полосы преград, неодолимых для кавалерии, тянулись в обе стороны от тракта на целую милю. Дорога оставалась свободна от заграждений. Кайры смогут проехать по ней тонкой струйкой – шестеро всадников за раз, не больше. Въедут – и расшибутся о нашу пехоту, будто глиняный горшок о наковальню.

Но странным образом защитные рвы не ослабляли тревогу, а усиливали. Ни за что когти не пройдут здесь… Теперь их уже звали когтями. Не подходили больше ледышки и задницы, подходили когти: острые, хищные, рвущие на части. Схватят все, до чего дотянутся, а дотянутся до всего, кроме Лабелина, окопанного рвами, ощетиненного кольями и копьями. Не пройдут когти рвы! Ни за что… Ну, а если пройдут? Возьмут разгон на бешеных своих конях, прыгнут – и перелетят, как ветер. Что тогда выйдет, а? Каково было пехотинцам при Уиндли? Каково оно, когда в тебя на всем скаку врезается железный боевой жеребец? Много ли проку от копьишка в руках? Конь в броне да со всадником – тридцать пять пудов веса! Все равно, что большой церковный колокол упал на тебя со звонницы!

От мыслей о троекратном своем превосходстве все больше скатывались солдаты ко мрачному вопросу: перепрыгнут когти ров – или не перепрыгнут?

– Землица нам да гробочки-досточки, – говорил Весельчак. – Головами, братья, подумайте. Северяне – они же в горах живут. У них кони – что козлы, по утесам скачут, ущелья перемахивают. Что им наши канавки?..

Солдаты смотрели и угрюмились, отвечать не хотелось. Рвы казались хилыми и зыбкими: дождь подмывал их, обрушивал края. Выходили не то вмятины, не то лужи среди поля… И это – защита против кайров?! Помилуй нас, Величавая Софья!

– Хорошо, что у нас тоже рыцари! – обнадеживал Трейс. – Почти столько же, как у когтей. Если и перескочат ров, наши им тут же пропишут снадобье.

Это верно – у герцога Лабелина имелось четыре тысячи конных рыцарей против пяти тысяч верховых кайров Ориджина. Однако барон как-его-там, командовавший рыцарями, остерегался подставиться под прямой удар когтей. Держал свою кавалерию в засаде на фланге. Северяне-де, преодолевая рвы, нарушат строй, потеряют скорость, смешаются в кучу – тут-то им в бок и ударить!

Весельчак комментировал сию хитрость такими словами:

– Гробочек для рыцарей выструган, а ляжем в него мы. Конники вместо себя нас подставили. А что, оно и разумно: кому охота первому землицей-то накрыться? Но вы, братья, не тужите: рыцарьки нас не надолго переживут. Лопатка-то везде найдет и закопает. Хоть ты пеший, хоть конный, хоть простой, хоть благородный – а от лопатки не убежишь.

Неунывающий Лосось все бодрился:

– Хорошо, что дождь! Когтевая конница в грязи увязнет и разбег потеряет. Ничего они не перескочат, а если и перескочат, то нас ну никак не побьют.

Тогда в дело вмешивался десятник Трейс:

– Послушай-ка, Лосось. Знаешь, сколько раз ты увидишь когтя? Я тебе скажу: три. Увидишь когтя на горизонте – раз. Моргнешь – и он уже ров перескакивает. Это два. Моргнешь снова – и он тебе голову рубит. Это три. У Ориджина конь – не конь, а вороная стрела; у кайров – тоже не хуже. Так что если тебе, дураку, где-нибудь снова что-то хорошее почудится, то держи язык за зубами!

Десятник Трейс видел когтей уже дважды: при Мудрой Реке и при Уиндли. Там и там попал в плен, и оба раза по какой-то причуде богов был отпущен на свободу. После Мудрой нагнал отступающее путевское войско, попросился назад на службу – отомстить когтям. При Уиндли на его глазах две тысячи соратников полегли минут этак за восемь. Он даже толком понять не успел, что к чему, как уже бежал, сломя голову… а потом стоял на коленях вместе со всеми и шептал в усы: «Святая Софья, прости и сохрани… Сжалься, Величавая, детишки у меня…» Или Праматерь, или Ориджин – кто-то да сжалился, отпустил Трейса на все четыре стороны. Он кратчайшею дорогой побрел в родную деревню, ни в какое войско уже не хотел, намстился вдоволь. Но попался на глаза разъезду герцога Лабелина – и вот стоит в строю, заслоняет грудью тракт вместе с тысячами других счастливчиков. Трейс точно знал, что погибнет: исчерпал он свою удачу. Даже если снова – чудом – живым очутится в плену, то теперь Ориджин уж точно узнает его в лицо и скажет: «Прочих отпустите, а этот примелькался, надоел… Сдерите с него шкуру!»

– Прав, десятник, – с уважением говорил Трейсу Весельчак, – всех ждут лопаты, а тебя – так вернее некуда.

Тело Джоакина Ив Ханны, подобно другим солдатам, стояло в строю, рыло канавы, затачивало и вколачивало колья, промокало под дождем, стучало зубами, проклинало погоду. Душа – спала.

Как виноградная улитка сжимается, куксится, втягивает глазки-рожки и свертывается в убежище раковины, так чувства Джоакина укрылись под толстым панцирем безразличия. Альмера исчерпала его душевные силы. Ощущения и мысли затупились, угасли – так предельно уставший человек не чувствует голода. Равнодушие овладело им. Грязь и холод – неважно. Стоять в строю, копать рвы – пускай. Осень, зима – есть ли разница? Идут когти – не все ли равно?.. Будет сраженье – пускай, нет – тоже ладно. Все лишилось значенья и веса, все виделось словно издали, да еще сквозь туман.

Джоакин слышал говорки сослуживцев. Сперва – бодрые, с гордостью да азартом. Нас много – их мало. Мы в обороне – они расшибутся. Мерзлые задницы!.. Как пнем!.. Как зададим!.. Он не отвечал и не чувствовал. Ни гордости, ни азарта: ну, разобьем – и что из этого?.. В иное время сам бы подивился равнодушию. Мы разобьем герцога Ориджина! Тут бы гоголем ходить, грудь выпячивать!.. Ан нет. Он стоял в ряду с пятьюдесятью тысячами мужиков… Радость грядущей победы, деленная на полста тысяч, не трогала его сердца.

Потом пришло тревожное унынье. Когти, летающие кони, бесполезные рвы, непобедимый дьявол-герцог. Другие тряслись, говорили: гробки, говорили: лопаты… Джоакина не задевало и это. Пораженье – да пусть. Гробки – ну, и черт с ними. Когда-то все равно помирать. Здесь ли, там ли – одинаково… Сколько помнил себя, Джоакин мечтал о славной и доблестной гибели – такой, что менестрели воспоют на сто голосов, а девицы оплачут ручьями. Но в нынешней его жизни осталось слишком мало славного. Скажи «ничего» – и то перехвалишь. Славная смерть не предвиделась даже в мечтах. На выбор одно из двух: издохнуть под копытами кайровских коней, либо снова бежать неведомо куда. Между тем и другим, по большому-то счету, нет разницы.

И Джоакин ходил, стоял, копал, ел, спал… не ощущая ничего, кроме худой, неясной тоски. Впереди огромная битва, победа или смерть, или бегство… Ему было безразлично, и еще – тоскливо от своего безразличия. Боги, кем же я стал, что все это меня не трогает?..

Одним утром он проснулся от долгого, низкого воя рогов. Поднялся на ноги и равнодушно подумал: началось.

* * *

Хлюпая сапогами, на ходу застегивая шлемы и куртки, сталкиваясь друг с другом, солдаты спешили по местам. Втыкались в шеренги между привычных соседей, расталкивали плечами, оттаптывали ноги… И сразу, едва заняв позиции, вперивали взгляды в горизонт.

– Идут?.. Что, идут?..

– Не видишь, что ли? Сам посмотри!

Идут. Все видели.

Темная полоса нарисовалась по горизонту и поползла навстречу взглядам, затапливая собою поля. Не слышимые, неразделимые на отдельные фигуры, северяне надвигались сплошной массой. Окрашивали серую землю в цвета угля и крови.

– Лопаты… – сказал Весельчак.

– Святая София… – выдохнул десятник Трейс.

В порядках путевцев царил хаос: метались пехотинцы, разыскивая свои места; орали командиры; топоча копытами, проносились всадники – спешили на безопасный свой фланг. Надсаживаясь, ревели рога: «Урруууууу! Урррруууууууу!..» Кто-то бормотал – кажется, молился. Джоакин смотрел сквозь людское мельтешенье, сквозь сырую испарину, встающую над утренней землей. Полки герцога Ориджина придвигались, дробясь на аккуратные твердые бруски.

– Это хорошо, что… – начал Лосось. На него покосились, и он заткнулся.

– Твердо стоять, бараны! – хрипло заорал сержант. – Разговоры прекратить! Копытами упереться и насмерть стоять! Поняли мне?

– Насмерть – это точно, – буркнул Трейс.

Урррууууууу! Уррруууууу!

Наконец, рога утихли, и стал слышен звук. Не звук шагов, но нечто другое: мерный ритмичный гул, биение прибоя. Северяне приближались фут за футом, в такт их движенью земля глухо вздыхала.

Когти подошли настолько, что Джоакин хорошо видел передний ряд. Фронт северян не был однороден. Ожидалось, что Ориджин поставит в авангард кавалерию и попытается с налету пробить оборону, как при Уиндли. Но черно-красные кавалерийские отряды чередовались с серыми шеренгами пехотинцев. Войско напоминало зубчатую стену: высокие конники, приземистые греи, снова всадники, снова пехота. Греи катили перед собою громоздкие телеги, груженные не то досками, не то бревнами.

– Что там у них?.. Поленья?.. Костры зажгут?

– Какие костры!.. Это баллисты! Как начнут пулять камнями – вот и гробки…

– Где только лес нашли? На пять миль ни дерева не сыщешь!

Верно: вокруг войска лежали голые поля. Все деревья вырубили солдаты Лабелина – на топливо для костров и заградительные колья. Северяне волокли лес откуда-то издали. Зачем?.. Джоакин прекрасно видел: никакие это не баллисты, обычные телеги с простыми бревнами.

Когти придвинулись еще на сотню шагов. Всадники в кольчугах и латах, двуцветные плащи, черные накидки, пестрые гербы. Кони выше человеческого роста, тяжелые стальные нагрудники, железные маски на лошадиных мордах. Двенадцатифутовые рыцарские копья торчат в небо – роща молодых сосенок. Ветер треплет вымпелы на древках. Величаво покачиваются штандарты: черный нетопырь, когти, стрела.

– Помоги нам, матушка Софья…

– Разговоры! Смирно стоять!

Джоакин знал: традиционно кавалерия Ориджинов атакует в две волны. Первые шеренги войска – бронированные чудовища: самые сильные кайры на огромных конях, закованные в лучшие доспехи. Их задача – протаранить порядки противника, разрушить построение, внести хаос. Затем в пробитые бреши влетает вторая волна: всадники в легких доспехах, вооруженные мечами, а не копьями. Не скованные лишним весом, они легко маневрируют и мастерски орудуют мечами, истребляют и обращают в бегство все, что осталось от вражеской пехоты. Сейчас, однако, привычная тактика невозможна: рвы задержат первую волну. При всей своей грозной наружности, тяжелые всадники окажутся бесполезны. В летающих коней Джо не верил… даже если это горные кони.

А вот пешие греи насторожили парня. Они несли остроконечные щиты, какими обыкновенно пользуются стрелки. За плечами греев висели… дайте-ка присмотреться! Что за черт?! Неужели?.. Да, правда: арбалеты!

Кайры всегда презирали этот вид оружия: неуклюжий, медленный, не требующий большого мастерства – любой торгаш справится. Да и сама мысль о стрельбе с дистанции попахивала трусостью. От своих хозяев и греи переняли презренье к арбалетам. Испокон веков северяне славились прекрасными мечниками и еще лучшими конниками, но стрелков в войске Ориджинов была жалкая горстка! И вот теперь тысячи греев несут арбалеты. Этого никто не ожидал: ни солдаты, ни офицеры, ни сам Лабелин со своими графами-баронами.

По рядам прошел тревожный шепоток. Путевцы выставили вперед копейщиков, чтобы встретить кавалерию. Путевские лучники остались в тылу – бить навесом через головы пехоты; всадники – на фланге. Когда греям вздумается стрелять – кто им помешает?!

– Лопаты нам, братья.

– Перебьют за здорово живешь…

– Не боись… авось они стрелять не умеют. Греи – это же мечники, не лучники!

– У них арбалеты, а не луки. Тут много ума не надо.

– Говорю же – гробки!..

Конница Ориджина остановилась, не доезжая заграждений. Греи двинулись дальше, толкая перед собой телеги. Наддали ходу, разбежались. Со всего разгону телеги, груженные деревом, полетели во рвы. Чертовы бревна оказались сбиты меж собою! Не скатились вниз, а легли аккурат поперек ямы, образовав мостики. Греи отбежали в стороны, встали цепью по краю рва, воткнув остроконечные щиты в землю перед собою. Взвели арбалеты, положили на упор в вырезы наверху щитов, взяли на прицел переднюю шеренгу путевцев. Тем временем кайры подъехали к бревенчатым мостикам, расположились колоннами, изготовились к атаке.

Все происходило в жуткой тишине. Приказы были розданы заранее, заготовлены телеги и бревна, и арбалеты, и стрелковые щиты. Ориджин давным давно придумал, как именно разобьет путевцев. Все время, пока путевцы копали рвы, – они копали себе могилы. Заграждения, созданные против северян, теперь послужат для них прикрытием. До арбалетчиков Ориджина теперь не добраться! Защищенные рвами и щитами, они смогут спокойно перезаряжаться и расстреливать путевцев. От первой шеренги Лабелина до рва – шагов пятьдесят. С такой дистанции болт прошибет и щит, и кольчугу, и ребра. Избиение. Охота на ягнят.

Если же путевцы решат выдвинуть вперед своих стрелков или отступить – в дело пойдет северная конница. Едва копейщики Лабелина нарушат строй, кайры промчатся по мостикам и обрушатся на пехоту.

Под панцирем равнодушия в душе Джоакина шевельнулось что-то. Не страх, но горькая, унылая досада. Стоять на месте? Расстреляют арбалетчики. Атаковать? Помешают рвы и стрелы в лицо. Отступать? Конница ударит в спину и порубит, как зайцев. Ладно, не славная гибель героя… Ладно, не менестрели, не девицы-плакальщицы… Но так?! Загнанным зверем в западне?!

– Стоять… – тихо кашлянул сержант.

Больше никто ни слова.

Тишина. Даже дождь утих. Шеренги путевцев, бесполезные копья в руках. Полсотни шагов сырой черной земли. Рвы, пересеченные мостками. На той стороне – северяне поглаживают приклады арбалетов, выбирают цели.

Тишина. Когда раздастся голос – это будет крик «Залп!» с той стороны. Трейс бросил молиться – не поможет. Весельчак не сказал про «лопаты». Зачем? Без слов ясно.

По какой-то причине Джо вспомнил Аланис Альмера…

Время стало мокрой ветошью: тяжелое, вязкое, серое. Минуты тянулись так медленно, прожить одну от начала до конца – все равно, что переплыть реку.

Когти не стреляли. Из очевидно победной своей позиции не спешили атаковать, медлили. Давали путевцам время помолиться? Северное милосердие?..

– Не тяните уже… начинайте… – шепнул десятник Трейс.

Северяне стояли, глядели поверх арбалетных дуг.

Не как в Альмере, – подумал Джо. Теперь есть враг – явный и очевидный, во плоти. Можно посмотреть в глаза… можно высмотреть именно того, чей арбалет нацелен тебе в грудь. Но это и все, что можно. Ничего другого не сделаешь – не успеешь.

– Где наши рыцари… – просипел кто-то. – Может, они…

Он, черт возьми, был прав. Рыцари Лабелина могли бы ударить сейчас и спасти свою пехоту. Ринуться в атаку по мостикам, навстречу залпу арбалетчиков и кайровским копьям… Победить – вряд ли, но хоть попытаться. Выиграть время, чтобы пехотинцы успели преодолеть рвы, добраться до стрелков.

Кто-то горько хохотнул:

– Благородные? На смерть? Ради нас?..

За их спинами протопали копыта. Конный офицер промчался куда-то, потом другой. Но войско не двинулось, не было приказов. Что делать – полководцы не знали.

А северяне все стояли со своими арбалетами. Всхрапывали кайровские кони, рыли землю копытами. Греи переминались с ноги на ногу, почесывались, поправляли шлемы. После начальной напряженной тишины пришло иное: нетерпение. Северяне томились ожиданием. И, если по правде, путевцы тоже. Битва – так битва. Смерть – значит, суждено. Но стоять вот так, грудью ко взведенным арбалетам, совсем нет силы. Скорей бы уже! Хоть что-то…

– Ч-ччерти… – выдавил простуженный Билли.

– Сколько ж можно?.. – едва не плача, простонал Трейс. – Приступайте, гады! Не терзайте душу.

– Ты это… ты того… разговоры!.. – прошипел сержант.

Его лицо имело тот цвет, как у Аланис после личинок. Сержант выделялся: желтый плащ, вымпел на копье. Всем было ясно: уж кого-кого, а сержанта болт отыщет первым.

– Хватит, милорд! – сказал Джоакин далекому герцогу когтей. – Имей достоинство. Пришел сражаться – бейся, не глумись.

И вдруг, будто в ответ его словам, пронеслось по шеренге:

– Едут!.. Глядите, едут!.. Вон там, на тракте!.. Иксы едут!..

Головы потянулись вверх на шеях, взгляды прилипли к дороге. Отделившись от фронта когтей, восьмерка всадников ехала навстречу путевскому строю.

Шестеро из них, действительно, были иксы. В противовес двуцветным кайрам, их облачение было полностью черным, с одною лишь отметиной: багряным косым крестом на груди вроде буквы Х. Об этих лютых зверях, любимых слугах Ориджина, ходили легенды. Чтобы стать иксом, нужно своими руками убить полдюжины кайров, а их плащи бросить под ноги герцогу. Победить икса мечом – все равно, что заколоть медведя зубочисткой: никто не слыхал о человеке, кому бы это удалось.

Двое остальных всадников…

– Ффиу! Вот так дело!..

– Братья, это, вроде, сам!.. Верно, Трейс?

– Он…

Окруженный шестью иксами, сопровождаемый знаменосцем, к ним приближался герцог Эрвин Ориджин. Десятник Трейс уже видел его при Уиндли. Но если бы и нет, все равно не спутаешь. Доспехи цвета ночи, фамильный герб вычерчен тонким серебряным узором, серебристый плащ летит по ветру за плечами. Жеребец воина – свирепый вороной демон; сверкают зубы, блестят глаза. Ни копья, ни щита в руках всадника, лишь одноручный меч на поясе. Никем, кроме Ориджина, этот воин быть не мог.

Северяне развернулись полукругом. Герцог выдвинулся вперед и, скача вдоль путевских шеренг, заговорил. Упала гробовая тишина. Он был слишком далек, чтобы разобрать слова, но солдаты отчаянно напрягали слух. Морис Лабелин, правитель Южного Пути, никогда не говорил с ними и даже не показывался в расположении войска. По слухам, он был слишком жирен, чтобы просто сесть на коня. Эрвин Ориджин, мятежник, захватчик, главарь когтей, ехал вдоль шеренг, раз за разом повторяя свои слова.

Джоакину пришло на ум все, что слыхал об этом человеке.

Герцог Эрвин идет в атаку впереди войска, но не всегда. Если бой обещает быть жарким и страшным, как при Уиндли, то мятежник вырывается вперед – утолить ненасытную жажду крови. А если сраженье затяжное, скучное, тогда сидит в тылу и хмурится: недостаточно смерти в таком бою, мало радости.

Герцог Эрвин может быть одновременно в нескольких местах. Его видели и на Погремушке, и у Мудрой, и в Дойле, и в Ларси – все в один день! Но это и не диво, ведь конь герцога – дитя тьмы. Летает быстрей, чем сама ночь, а от ночи никому еще не удавалось уйти!

Война для герцога Эрвина – что для ребенка мамкино молоко. Если чего и боится Эрвин, так только одного: дня, когда война окончится. Потому он наступает так медленно – чтобы отсрочить свою победу и ненавистное мирное время.

Главный враг мятежника – император. Эрвин поклялся уложить его на брюхо и по его хребту взойти на трон. После он сделает Адриана своим шутом, заставит махать руками, держа в зубах стрелу – чем не нетопырь!..

За что Эрвин так ненавидит его? Тут многое сказано. Говорят: за Эвергард. Мятежник неровно дышал к Аланис Альмера, а император сжег ее заживо Перстом Вильгельма. Другие говорят: за ересь. Адриан нарушил заповеди. Светлая Агата лично явилась Эрвину и велела начать войну. Третьи говорят: есть меж Адрианом и Эрвином тайная вражда – никто не знает причины, но дело было в Запределье.

На кого похож герцог Эрвин? На отца – такой же славный полководец, только вдвое моложе, а значит – вдвое отчаянней. На Светлую Агату: умен, как Праматерь, и видит все наперед, и вместо сердца у него – комок снега. На Темного Идо тоже похож: яростный, как вепрь, хитрющий, как старый лис.

И особняком, вопреки всем солдатским слухам, прозвенел в памяти голос леди Ионы: «Мой добрый брат никогда не обнажал меча в мою честь…»

Добрый брат!.. Конечно!..

Добрейший братик Северной Принцессы со своими крестоносными убийцами был уже в полусотне ярдов от Джоакина, и голос мятежника стал слышен.

– Люди Южного Пути! Ваши лорды спрятались за вашими спинами! Закрылись вами, как щитом, велели стоять насмерть. Я даю вам выбор! Кто хочет жить – уходите. Я не трону ваш город, дома, родных. Слово лорда! А кто хочет сражаться – выйдите и сразитесь! Один на один с любым из моих воинов! Кто хочет убить северянина – попробуйте!

– Чего он хочет?.. – зашептались солдаты. – Чтобы мы сдались?

– Чтобы мы побежали, а они нам в спину – из арбалетов.

– Нет, хочет поединок – слыхали? Как в легендах!

– Да ну!..

– Ну да. Один на один. Чей воин выстоял – тех и победа.

– Это с ним-то один на один? Нашел дураков!.. Уж лучше под арбалеты!..

Мятежник был все ближе. Двигался прямо вдоль кромки, передняя шеренга могла тронуть грудь его коня. Забрало герцога поднято – один хороший бросок копья, и… Но какое там! Воины отшатывались, едва мятежник ровнялся с ними. Ряд проминался волною в такт движению всадника. Оба войска, притихнув, ловили его слова.

– Кто верит, что убьет северянина – выйди на честный поединок! Кто хочет жить мирно – клади копья и ступай по домам! Вы – не враги мне. Я не трону вас! Мой враг – император, не вы!

– Ну да, еще бы… – ворчал кто-то. – Не тронет – держи карман!.. Порежет на ремни…

– Нет, правда, – шептали другие. – Всегда отпускает. Вон у Трейса спроси.

Трейс не успел ничего сказать: копытная дробь с фланга заставила всех оглянуться. Рыцари Южного Пути скакали навстречу Ориджину, их было больше дюжины.

– А вот и желающие моей крови, – доверительно сказал мятежник путевским копейщикам. – Смотрите, чего стоят ваши лорды.

Он пришпорил вороного, рысью двинулся к рыцарям Лабелина. Северные стрелки напряглись, повели арбалетами, готовые по первому сигналу продырявить вражеских всадников. Эрвин отрицательно помахал им: нет, мол, не сейчас.

Рыцари сблизились – черные северяне, золотисто-зеленые путевцы.

– Желаете поединка?.. – хохотнул мятежник. – Не многовато ли вас для боя один на один?..

Рыцарей-путевцев было восемнадцать. То есть, почти трое на каждого северянина. Передний заговорил:

– Я барон… – имя не расслышалось. – Именем его светлости… на переговоры.

– Хотите говорить? Отпустите пехоту, тогда и поговорим! Зачем парням мерзнуть?

– Вы желаете… – барон, кажется, скрипнул зубами, – …капитуляции? За нами численное превосходство, не вижу причин…

– Ах, вы готовы биться?! Так не прячьтесь за спинами крестьян, сразитесь, как подобает!

Барон побагровел.

– Я не…

– А я – да! – оборвал мятежник. – Мир? Кладите оружие и уходите! Останетесь живы и целы. Война? Тогда бейтесь. Сейчас, здесь! Убейте нас, если можете!

С лязгом барон захлопнул забрало.

– Давно бы так!

Эрвин указал два мостика и махнул иксам. Рысью двинулись к одному мостику, путевцы – к другому. Бревна послужат барьерами, от которых рыцари возьмут разгон.

– Трое на одного… – мечтательно протянул Лосось. – Положат когтя – конец войне. Хорошо…

– Ага, а стрелков забыл, дурачина? Не доедут наши. Только тронутся – их нашпигуют.

Рыцари Лабелина и сами это понимали. Без малейшей спешки они расположились на позиции, несколько раз сменили порядок.

– Арбалеты – в небо!.. – крикнул Эрвин.

Северные стрелки убрали оружие. Мятежник взмахнул мечом. Северяне двинулись навстречу путевцам, гулко набирая ход. Шестеро иксов – впереди клином, герцог и знаменосец – в арьергарде, отставая на две дюжины шагов. Лишь круглый дурак упрекнул бы их в трусости: у Эрвина со знаменосцем были только мечи.

Рыцари Лабелина пришпорили коней. Копыта взрыли землю, золото с зеленью хлынуло навстречу углю. Восемнадцать тяжелых рыцарских копий – против шести копий и двух полуторных клинков. Три ряда всадников – против одного с малым довеском.

Путевские всадники обрели уверенность. Движения стали твердыми, отточенными, как на турнире. Играя мускулами, жеребцы набирали ход. Рыцари подались вперед, окаменели в седлах, заострились, налились холодной свирепой мощью. Копья пошли вниз, наметив цель.

– Конец когтям!.. – радостно воскликнул Лосось, и в этот миг первая волна путевцев сшиблась с северянами.

Гром, треск.

Звон в ушах.

Пятеро коней скачут без седоков. Пятеро путевских коней. Шестой всадник еще держится в седле, но уходит в сторону, оглушенный. Все шестеро северян – в седлах, только один лишился копья.

– Тьма, как они?.. Как?!

Вторая волна путевцев опускает копья. И тут безразличие рвется по швам, слетает с души Джоакина. Он знает наперед, что будет. Кричит:

– Бей! Бееееей!

Они бьют. От железного грохота краснеет в глазах.

Пятеро иксов сметают своих противников. Молот по тыкве. Стрела в кусок масла. Шестой – утративший копье – принимает удар противника на щит. Копье путевца и щит северянина разлетаются в щепки. Безоружного путевца встречает знаменосец и вгоняет меч в его забрало.

Третья волна – последняя. И северян теперь больше.

Мысль постыдна, ей не место на языке, и даже думать не стоит… Но Джоакин думает: тьма, почему я здесь, а не по ту сторону рва? Почему не с ними?!

С яростью отчаяния последняя шестерка таранит иксов. Убейте северян! Убейте, если сможете!..

И в этот раз кому-то удалось. Двое красно-черных летят на землю, двое путевцев мчат дальше – навстречу герцогу и знаменосцу. Один путевец, утратив копье, выхватывает меч, налетает на знаменосца, рубит… Но этого никто не видит, поскольку другой – последний путевский рыцарь, сохранивший копье – галопом несется на герцога Эрвина. Наконечник смотрит в грудь, не прикрытую щитом. Мятежник безнадежно уязвим. Меч в руке – три фута стали против двенадцати футов ясеня.

– Да!.. Бей!.. Бей!.. – орут солдаты.

И вплетается:

– Эрвин!.. Эрвин!..

Тьма сожри, мятежник ли, враг ли, а это будет чертовски славная смерть!

Копье летит в шею герцогу. Чтобы насмерть, без обиняков. Один удар – конец войне. Убей северянина! Убей!

В последний миг Эрвин всем корпусом падает вперед и вбок, свешивается. Полный рыцарский доспех не дал бы этого сделать, но на нем – легкие латы мечника. Копье свистит над головой герцога… Убей, если сможешь.

Рыцарь рычит от досады, рвет поводья, силясь развернуть коня, догнать, добить. И вдруг… Всею железной массой он рушится на землю. Седло слетает с конского хребта. По ребрам жеребца течет кровь. Клинок Эрвина успел подсечь подпруги!

Путевец барахтается в грязи. Не оглядываясь, герцог подъезжает к притихшим шеренгам пехоты. Откидывает забрало, поднимает меч.

– Итак, желаете сражаться?! Хотите убить северянина? Или нет? Ваш выбор! Три!..

Клинок чертит в воздухе какой-то знак, и стрелки на том краю рва вскидывают арбалеты.

– Два!..

– Лорд Эрвин, стойте, нет!.. – вдруг орет сержант и оборачивается к своим: – Копья на землю. Копья на землю, бараны!..

Герцог рысью пускает коня, движется вдоль шеренги один – иксы отстают, кончая поединок. Голос мятежника звенит над рядами все дальше, дальше:

– Убить северянина? Пойти по домам? Что выбираете, путевцы?!

Оглавление

Интермедия первая

Плакса

Интермедия вторая

Душа Запада

Лишь одна Звезда

Том 1

  Перо

  Меч

  Стрела

  Перо

  Меч

  Перо

  Стрела

  Меч

  Перо

  Стрела

  Меч

  Колпак

  Меч

  Стрела

  Искра

  Меч

  Искра

  Стрела

  Колпак

  Перо

  Стрела

  Меч

  Стрела

  Искра

  Стрела

  Искра

  Меч Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg