Виталий Мелентьев ИНДИЯ, ЛЮБОВЬ МОЯ
Звери ревели требовательно и тревожно.
Звуки с трудом пронизывали хрусткий морозный воздух, и он, кажется, звенел.
Впрочем, звенел не воздух. Тихонько и надсадно ныл традевал — в нём, вероятно, отпаялся какой-то контакт. Андрею Сырцову не хотелось трогать поющий контакт. Его прерывистое звенящее нытьё — тонкое, как комариный писк, — напоминало, что мир его не вымерз, что, кроме снега и потрескивающих деревьев, есть ещё и другой мир — жаркий, влажный, ласковый.
И есть Индия.
Андрей давно собирался заказать комнатного сверчка. Пусть бы сидел в телевиде и пел свои нехитрые песенки. Приятно знать, что в комнатах есть живое существо.
Однако прибытие сверчка затруднялось тем, что сейчас они в моде. Человечество потянуло на бревенчатые избы, но почему-то не со старыми, добрыми русскими печами, а с модернизированной литовской печью, с камином-лежанкой.
Можно было бы плюнуть на моду и заказать каких-нибудь певчих птиц. Но постоянная дежурная обслуживания третьего участка зоны Белого Одиночества слишком уж внимательна к Андрею. Она смотрит на него такими требовательными и, пожалуй, красивыми голубыми глазами, словно умоляет: «Ну, пожалуйста, разрешите соорудить вам что-нибудь приятное. Сделайте мне одолжение, дайте такое поручение, чтобы я наконец могла проявить настойчивость, изобретательность, словом, почувствовать себя нужным для вас человеком».
Певчие птицы или сверчок, пожалуй, были бы в самый раз, но они принесли бы с собой новые заботы и новые включения дежурной из третьего участка. А ему сейчас не нужен никто. Поэтому приходится жить в обыкновенном балке из прессованных древесных плит со стандартными удобствами и стараться не думать об Индии.
Над балком опять прокатился древний звериный рёв. Ему немедленно ответил второй, а потом и третий. В тайге творилось и в самом деле нечто необычное.
Весна…
Может быть, пожаловала стая тундровых волков, а может, поднялся из берлоги косолапый. На участке Андрея шесть берлог. И каждая из них может ожить раньше времени.
Не зажигая света, Андрей включил внутреннюю систему телевидов. На экране высветились хмурые ели, бревенчатая первая ферма, переделанная из барака строителей ЛЭП, и первое стадо лосей. Несколько самцов, шесть лосих и девять годовичков. Стадо стояло перед дверями фермы… Самцы тяжело дышали — пар густо валил из их горбоносых морд. Они ворочали сизыми, почти чёрными глазами, и иногда в них вспыхивали недобрые, злые огоньки — отражения ярких и холодных звёзд.
У второй, стандартной, из плит, фермы собрались оба стада — третье и семнадцатое. Они стояли каждое у своих ворот, самцы впереди и отдельно лосихи. Эти сбились в кучу, чтобы прикрыть собой годовичков.
Так было и на остальных фермах. Стада стояли перед запертыми дверями и ждали. Время от времени лоси поднимали вверх свои горбатые добродушно-страшные морды и ревели тревожно и требовательно.
«Что с ними?» — озабоченно подумал Андрей и стал рассматривать снег на подступах к фермам. Он был чист и нетронут — ни волков, ни медведей, ни их следов. Обыкновенные мартовские снега обыкновенной тайги. А лоси ревели и просились на фермы.
Андрей минуту подумал, потом включил прогнозатор погоды. На экране прошли последние, переданные с метеоспутников кадры и показания приборов.
Температура падала. Падало и давление.
Нажав на клавиши и задав прогнозатору задачу, Андрей не стал ждать её решения. Он и так понял, что накатывается предвесенняя волна арктического холода. Лоси почувствовали это и пришли к фермам. Они не желают мёрзнуть попусту, не хотят бороться с пургой. Они хотят тепла, витаминного корма и соли. Перед весной они хотят покоя и питания.
— Черти горбоносые! — весело выругался Андрей. — Каким же вы образом узнаёте будущую погоду? Тысячи учёных колдуют, колдуют, а вы на всё на свете поплёвываете. Живёте себе и задаёте загадки. Молодцы звери! Вам так и нужно — пусть ломают головы, кому это требуется. А вы просто живите, не мудрствуя лукаво и не слишком заботясь о далёком будущем.
Андрей подошёл к пульту управления фермами и прежде всего включил общий подогрев воды. В помещении стадам потребуется много воды. Потом проверил, как работают кормотранспортеры и смесители. А уж после этого, нажимая на кнопки, стал открывать двери ферм, наблюдая, как степенно, словно они делают одолжение, звери заходят в помещение.
Первыми, конечно, выступали быки, за ними годовички, а уж потом коровы. Бока у них раздуты, и глаза смотрят тревожно и печально: пора отелов приближается.
Счётчики отметили, сколько голов прошло в фермы, и Андрей довольно улыбнулся: отходов нет. Волки не появляются, медведи спят добросовестно. А что ещё может грозить лосю? Человек? Но он грозит только в период мясосдачи, выбраковки.
Налюбовавшись окутанными паром стадами, Андрей прикинул, что в этом году он сдаст, по крайней мере, сотню тонн мяса. Будут выбракованы лоси и три старых медведя. Можно будет пустить на заготовку и сотни две, а то и три коз. По всему видно, что отелы пройдут успешно. Лосихи, как правило, несут по два, а некоторые даже и по три телёнка. Так что в целом поголовье увеличится.
И оттого что в его хозяйстве всё идёт хорошо, Андрею стало приятно. Он усмехнулся. Если бы в прошлом году ему сказали, что он оставит институт, кафедру, свои лаборатории, он ответил бы, что это бред. Однако он покинул всё это и вот уже почти год живёт в самой глуши зоны Белого Одиночества и честно, с удовольствием занимается откормом лосей и коз, выращиванием травы на сено, капусты и ячменя. Кроме того, он заготавливал лес, собирал грибы и ягоды.
Когда он читал и слышал о комплексном использовании леса и притундровой тайги, он посмеивался над энтузиастами. Он считал, что они мельчат. В расцвете атомного века человечеству под силу решение более сложных задач. Таких, которыми занимался Андрей. А эти чудаки доказывали, что заболоченный лес может давать столько же продукции, сколько и южные степи. Нужно только поставить его эксплуатацию на научную основу. Не вмешиваться в его жизнь, а помогать ей. Вот так появились лосиные фермы с их автоматикой и такие чудаки лесовики, как Андрей.
Нет, честное слово, побеждают всегда энтузиасты и романтики. Здесь, в тайге, под лентами и сполохами северного сияния, он даёт больше мяса и растительных белков, чем целый совхоз. И каких белков! Великолепного лосиного мяса, отличных грибов и, главное, ячменя. А из северного ячменя получается лучшее пиво.
* * *
Лосиные стада устраивались на фермах. Андрей прикинул, что, поскольку понижение температуры неизбежно, как неизбежна последующая пурга, нужно именно в эти дни приналечь на лесозаготовку. Он уже наметил деревья на выбраковку, и теперь всё будет зависеть от соседа-лётчика. Он, как и Андрей, приехал в зону Белого Одиночества около года назад, но с молодой женой — не то датчанкой, не то финкой — нежно-белой, полной и красивой. Честное слово, лётчик был прав, когда влюблялся в неё. Она того стоила.
Андрей переключил телевид на ближнюю связь и набрал номер лётчика. Он ответил сразу же — значит, не спал. Его крупное, не столько красивое, сколько мужественное скуластое лицо с резкими чертами было оживлённо и озабоченно.
— Здорово, старина! — пробасил он. — У тебя тоже лоси сошли с ума?
— Загнал…
— Ты думаешь, что это не каприз, а действительно?..
— Да. Прогнозатор показывает: снижение температуры до сорока двух — сорока шести. Потом пурга.
— Я тоже так думал. Вчера с Эстой мы разгадывали метеорологический буревод, и у меня вышел такой же прогнозишко. Но Эста утверждала…
«Ну понятно… Сейчас и, видимо, ещё некоторое время Эста всегда будет брать верх. Таков закон неисправимой человеческой диалектики — чем мужественней мужчина, тем с большей охотой он подчиняется любимой женщине».
— Я думаю, Борис, нам нужно было бы поднажать…
— Я тоже так думаю, старина. Эста сейчас готовит затрак, а я… Ну, словом, жди меня через час. Поработаем!
Они отключились, и Андрей пошёл готовить мотопилу. Свою грузовую машину Борис поднимает в воздух в совершенно невероятных условиях. А через час уже начнётся ещё робкий, как будто привыкающий к миру, приполярный рассвет. Значит, можно будет поработать как следует.
Однако до кладовки Андрей не дошёл. Зазвонил телевид. Андрей нажал на кнопку.
— Слушай, старина, — пробасил Борис. — У Эсты взбунтовались соболи. Пойду помогу ей. А ты делай так: вали лес, а я подлечу не на вертолёте, а на дирижабле. Затрелюем всё до разу.
— Борис, но прогнозатор утверждает, что…
— Мы тут посоветовались… Эста считает, что пурга пойдёт не раньше чем через десять часов. За это время знаешь сколько мы с тобой наворочаем!
Спорить бесполезно, — раз сказала Эста, Бориса не переубедишь. И кроме того, он из тех, кто верит не столько приборам и технике, сколько самому себе.
* * *
За дальним лесом встали вздрагивающие столбы северного сияния. Алые, зеленоватые, желтоватые, цвета листового золота и всякие иные, быстро меняющиеся краски, отчуждённые столбы. Значит, на солнце и в самом деле началось возмущение, и Эста, может быть, и права: пурга начнётся через десять часов.
Андрей встал на лыжи, заложил за спину топор, а пилу повесил так, как в детстве вешал сумку или в юношестве рюкзак: на одно плечо.
Лес стоял тихо и торжественно. Голые, зыбкие лиственницы, тёмные ели в тяжёлых нашлёпках снегов — сейчас на них вспыхивали отражения сполохов и снежинки мерцали застенчиво и тревожно, как тысячи крохотных звериных глаз. Осины, кустарник, берёзки и всякое иное разнолесье притихли и даже не потрескивали от мороза. Идти на лыжах было сущим удовольствием, и Андрей поначалу прошёл на самую дальнюю делянку, которую раньше всех следовало очистить от перестойных деревьев и ненужного подроста.
Делянка была ближе всех к дому Бориса — всего каких-нибудь километров пятьдесят. Когда Борис поднимет в воздух хлысты и повезёт их на лесопункт, Андрей успеет перебраться на вторую делянку. Таким образом, за день он расчистит две самые дальние делянки. Весной и летом к ним не подберёшься, а сейчас он сделает доброе дело.
Он повесил на сук свою личную рацию и поставил её на приём. Потом обошёл первый ствол и подрубил его топором. Пила, сладко подвывая, вгрызалась в древесину. Сразу запахло хвоей, скипидаром и ещё чем-то удивительно пряным и вкусным. Таким, что голова чуть закружилась, а потом постепенно утвердилось состояние рабочего азарта.
Он валил деревья вершинками друг к другу, чтобы прихватить их одной трелёвочной петлёй, спущенной с дирижабля. Наготовив несколько пучков, Андрей присел отдохнуть на ещё тёплый на срезе свежий пень и закурил. Пахучий табачный дым повис в недвижимом воздухе, не смешиваясь с запахом свежего дерева, снега и горькой осины. Тело начинало приятно ныть, и вспотевшая спина медленно остывала. Удивительное состояние покоя после физического напряжения.
Нет, он всё-таки тысячу раз прав, что послушался совета Норы и плюнул на институт, свои проблемы, спорт и отдых. Человек может отдыхать только в том случае, если он меняет образ жизни, мыслей и деятельности.
Андрей выбросил папиросу — сигарет он не любил. Дым от них лез в глаза, а дымок от папиросы на длинном мундштуке никогда не мешал. Послушал, как, громко прошипев, огонёк погас в снегу, и услышал лёгкий шорох. С высокой, вошедшей в рост ели полились снежные ручейки. На вершине сидела белка и смотрела вниз, на человека, который разрушал её хозяйство. Поймав его взгляд, белка сердито фыркнула, потом стала что-то бормотать, словно разъясняла Андрею всю глупость его поведения. Андрей смотрел на неё и старался понять, чем же он обидел белку, и вдруг понял: белки хранят свои запасы как раз на старых, перестойных деревьях. Вероятно, он свалил какую-то кладовую, и белка не может простить его безжалостности.
— Ну что ж… Ошибки нужно исправлять, — сказал Андрей и подмигнул белке.
Она возмущённо фыркнула и перемахнула на соседнюю осинку. Андрей пошёл вдоль сваленных деревьев, пока не нашёл дупло.
В нём было около килограмма отлично высушенных грибов. Андрей выгреб их и положил на один из свежих пней: он знал, что белка следит за ним. И она поймёт, что человек не виноват. У него свои заботы. Но он не забывает и о своих младших братьях.
* * *
Ему стало весело тихой, грустной весёлостью. А кто помнит о нём? Кому он теперь нужен? Норе? Она не простит… Не должна простить его любовь к Ашадеви. Во всяком случае, он на её месте не простил бы.
Ашадеви? Если бы он ей потребовался, она могла бы связаться с ним по международному традевалу. Хотя… Хотя у них всё ещё имеют значение деньги, общественное положение и, должно быть, существует «блат». Но телеграмму-то она бы могла прислать? Даже не плёночную — с изображением и голосом, — а самую банальную, какие посылали ещё в прошлом веке. Или письмо… Простое письмо…
Письмо даже лучше. Как ни хороши современные средства общения между людьми, письмо — старинное, добротное письмо с многоточиями, пропущенными знаками препинания и даже буквами — всё-таки лучше всего. За ним человеческий труд раздумий, сборов, решимость сесть и написать. Письмо — это память. Долгая и верная память. Его пишут, когда человек в самом деле нужен и дорог.
А телеграмму можно дать в момент вспышки воспоминаний. Или сравнений с проходящим мгновением, чтобы потом, в следующее мгновение забыть. Не говоря уже о плёнке. Записаться на плёнке, чтобы переслать её, — значит позаботиться о своей внешности, голосе, подобрать нужные моменту слова… В этом есть что-то от кокетства, от желания не столько обратиться к другу, сколько от желания показать себя. Нет, письма, обыкновенные письма всё-таки лучше всего. Над ними можно подумать, их можно перечитать… да просто разложить перед собой и, как по следам, увидеть прошлое.
Ашадеви молчит.
Индия… Сейчас там цветут… Что там цветёт в марте? Вероятно, всё, что может цвести. Воздух пахуч и густ. И влажен. Вероятно, так влажен, что дышать приходится с усилием. И люди спят на крышах, двориках, на прогретых за день берегах рек и прудов…
Впрочем, сейчас десять утра, и, значит, Индия не спит. Она работает, учится и борется с тем, что когда-то называли предрассудками. Далёкая, незнакомая страна, которую он так полюбил и которая доставила ему столько горя, что загнала в зону Белого Одиночества.
А что?.. Честное слово, это всё-таки здорово — зона Белого Одиночества. Сейчас он не жалеет о своём решении и даже благодарен Норе за её совет. Интересно, что это было — женский расчёт или и в самом деле то высшее проявление любви, когда для другого можно взять за горло себя? Он не забудет Норы и её мягкой любви, но не забудет и…
Вот тут-то и закавыка. Он не забудет своей любви к Ашадеви. Вот… Своей! А была ли любовь к Норе? Наверное, была. Но не такая. Ту он забыл. Эту — никогда.
Андрей начал обтаптывать снег возле дерева. Тело опять налилось влажной упругой силой, и пила работала зло и весело.
* * *
После полудня прилетел Борис. Он остановил свой жёсткий грузовой дирижабль над делянкой и стал спускать трелёвочные тросы. Они извивались в мглистом сухом воздухе, как щупальца большой серебристой медузы.
Критоновые тросы были невесомо легки, и Андрей быстро справился с деталями. Борис стал потихоньку подтягивать пучки хлыстов. Сваленные деревья зашевелились — тяжело, неуклюже, с жалобными шорохами и потрескиваниями. Андрей шестом помогал им улечься в плотный пук.
И в этот момент зазуммерила личная рация. Вытирая пот, Андрей подошёл к ней и потоптался в сугробе, словно устраиваясь поудобнее. Звонила, конечно, дежурная обслуживания третьего участка.
— Андрей Николаевич, вас вызывают к восемнадцати часам к кольцевому традевалу.
— Благодарю. Постараюсь быть.
— Простите, Андрей Николаевич, может быть, это и назойливость… Но последние дни мне не нравились ваши глаза: в них усталость. Вам ничего не нужно? Идёт пурга… Может быть…
— Нет. Благодарю. Мне ничего не нужно. И с глазами у меня всё в порядке. Вероятно, отпаялся контакт.
— Какой контакт? — не поняла дама, и голос её прозвучал подозрительно.
— На традевале. Он, знаете ли, поёт, как сверчок. Или как комар. Вероятно, поэтому ухудшилась видимость.
— Вы так думаете? — грустно спросила дама.
Он так и не доставил ей удовольствия позаботиться о нём как-нибудь по-особенному, экстраординарно.
Что ж, её можно понять. Но в зоне Белого Одиночества живут сильные люди. Они приехали сюда, чтобы в необычно трудной обстановке утвердить себя и, главное, отвлечься от всего того, что не давало покоя на людях. Для таких многого не нужно.
И тут Андрей подумал: «Вероятно, и дежурная из той же породы. И у неё, кажется, в самом деле грустные глаза. Интересно, почему она приехала сюда? Разбитая любовь? Неудача в науке? Просто желание увидеть несколько необычных людей, которые собираются здесь под северным сиянием?»
Первый раз за последний год Сырцова заинтересовало по-настоящему нечто не касающееся его участка. Но, как он понял сразу, это произошло потому, что ему просто захотелось отвлечься от главного — зачем его вызывают к традевалу, да ещё к кольцевому? Его проект зарезан. Руководитель отраслевого совета науки Артур Кремнинг оказался на высоте — безукоризненно учтивым, холодным и безжалостным. Он не оставил надежд. А оставаться без надежд в институте, в большой жизни не хотелось. Можно смириться со многим, но не с ярлыком неудачника.
Борис поднял пучки и стал осторожно выруливать на курс. Андрей вздохнул, взвалил на себя пилу, рацию, встал на лыжи и пошёл на вторую делянку. Он снова валил деревья вершинками друг к другу и старался не думать о предстоящем разговоре по кольцевому традевалу. В общем это удавалось.
* * *
Жужжание и взвизги пилы, веер опилок, последний жалобный и почему-то торжествующий хруст в комле падающего дерева, наконец, глухой удар в облаке сверкающей снежной пыли…
Как же это здорово — чувствовать силу в руках, в уже начинающей ныть спине, чувствовать себя хозяином, властителем всего окружающего. Это древнее ощущение силы, могущества нельзя сравнить ни с чем. Ради одного этого стоило удрать в зону Белого Одиночества.
Но было в этом, древнем, и нечто, что смущало Андрея. В его работе жили пусть укрощённые разумом, целесообразностью, но всё-таки элементы разрушения. В данный момент он не созидал, а разрушал созданное природой.
Что из того, что он знал — сваленное им дерево всё равно обречено на гибель, погибнув, оно отравит жизнь подросту, молоди, помешает лесу. Что из того, что, сваленное, оттрелеванное Борисом на пункт, оно отдаст человечеству накопленную за десятилетия силу и войдёт в великий и целесообразный круговорот обмена энергии и веществ. Всё это Андрей понимал разумом. А чувствами он наслаждался своей силой, могуществом и, если заглянуть поглубже, даже властью над деревьями, животными, всем этим сверкающим льдистым мирком.
Да, из человека не сразу уходит то, что пережили и закрепили в себе его предки. Иногда это прошлое прорывается и как бы изменяет человека. Тогда он находит радость там, где и не думал. Но всё дело в том, что каждое новое поколение воспитывает в себе нечто новое и закрепляет его, чтобы передать дальше, по эстафете. И новое — сильное, молодое — всегда побеждает наследованное.
Вероятно, высшая радость и высшая мудрость в том и заключаются, чтобы ничего из того, что накопили предки и передали потомкам, не отдавать на растление. Нужно использовать всё крепкое и всё прекрасное. Прошлое никогда не мешает настоящему и будущему, если оно служит хотя бы одному человеку, не мешая другим. А если оно к тому же приносит пользу всем, так такое прошлое можно только холить и поддерживать.
И разве плохо, чёрт возьми, чувствовать себя вот таким сильным, могучим и разумно властным? Нет! Это не только неплохо. Это замечательно!
* * *
Андрей разогнулся, посмотрел, как, наращивая скорость, валится древняя, вся в белых потёках старческой смолы, с подсохшей ростовой верхушкой, суковатая ель, как она поднимает тучи поблёскивающей звериными глазами снежной пыли, и ощутил, как под ногами вздрогнула, как от взрыва, земля, и понял: работать ему уже не хочется. Радость, наслаждение предельно простой и в то же время предельно разумной жизнью, видимо, кончаются. Ему опять хочется игры и страданий ищущего ума, взлётов и просчётов.
Но в этот раз он быстро справился с собой и поднял взгляд, чтобы отыскать очередное, выбракованное им дерево. И тут он увидел на вершине ёлки белку. Подняв хвост вопросительным знаком, она быстро и смешно тёрла мордочку лапкой и что-то бормотала.
Андрей прислушался. Теперь это бормотание не показалось ему брюзжанием. В нём слышалось что-то жалобное, просящее, и он с интересом и ещё непонятной, неизвестно откуда взявшейся тревогой стал всматриваться в зверька.
Белка тёрла носик только одной лапкой, а другую держала на отлёте, как попудрившаяся женщина держит пуховку, рассматривая себя в зеркало.
— Ты на что жалуешься? — спросил Андрей и полез в карман за папиросой.
Но воздух был так густ, пахуч и остёр, что курить расхотелось.
Белка неуловимо быстро повернулась к нему всем телом, и её глаза-бусинки вспыхнули и погасли. Она опустила лапки и стала принюхиваться, словно ожидая, что Андрей закурит.
В этом принюхивании, в напряжённости её маленького дымчатого с коричневатостью тельца было столько стремительной осмысленности, что Андрею на мгновение показалось, что белка разумна, что с ней можно говорить обыкновенными человеческими словами и она поймёт их.
Он мягко, расслабленно улыбнулся и, вздёрнув голову почти так, как это делала белка, когда она принюхивалась, с ворчливой ласковостью спросил:
— Ну что ты, дурочка? Тоже чувствуешь пургу?
Белка возмущённо фыркнула и сразу, как спущенная с тетивы, распластала своё ловкое тельце в воздухе. Огромный пушистый хвост обдуло встречным воздухом, и он стал тоньше.
Она упала на соседнюю ель, но почему-то не смогла удержаться на её заваленной снегом ветке и скатилась вниз. Ей вслед посыпался неторопливый снегопад. Он подогнул нижнюю, тоже заваленную снегом ветку, и она, выпрямляясь, стряхнула свой груз. Теперь белку влекла маленькая, ослепительно белая, крупчато-сухая лавинка. Андрей невольно подался к ёлке, чтобы помочь белке, но рассмеялся — уж кто-кто, а она и сама справится с весёлой бедой.
Белка и в самом деле справилась. Она выскочила из лавины и, обиженно, рассерженно фыркая, помчалась по деревьям в тайгу.
— До чего ж мила… — вслух сказал Андрей и, улыбаясь, всё-таки закурил.
Дым висел плотно и чуждо, и от этого курить опять расхотелось. Он отшвырнул папиросу и взялся за следующее дерево.
К ранней ночи он разделался и со второй делянкой. Борис последним рейсом под светом бортовых прожекторов стрелевал наработанное и поднял в воздух.
Мороз накалялся. Деревья стреляли уже не гулко, как обычно, а звонко. От острого, морозного воздуха иногда перехватывало дыхание, но холод подстёгивал: бельё стало влажным от пота, и сейчас мороз добирался до тела.
Андрей перешёл на бег.
* * *
На плитке, установленной на вечернюю программу, стояли горячий кофе, антрекоты с кровью и жгучей, вызывающей слезы аджикой. Андрей поужинал и, когда наливал кофе, вдруг понял, что очень устал. Мускулы тихонько, но в общем-то приятно ныли. Обветренные, обожжённые морозом губы, ноздри и даже веки набрякли и жгли.
Аджика вызвала испарину на затылке и темечке, и ему захотелось спать. Но он встал, включил внутренние телевиды и проверил, как ведут себя лоси. Они стояли в помещениях и жевали корм. На дальних полянах возле стогов сена и веток сжались в кучи дикие козы. Они били копытцами и лизали брошенные в снег глыбы соли.
Странно, почему биологи не заинтересуются этой закономерностью: каждый раз, когда приближается пурга, козы обязательно приходят к глыбам соли-лизунца. Соль, видимо помогает им переносить испытания ветром и снегом.
Через несколько часов, когда по вершинкам деревьев пройдётся первый ветерок — жгучий, как аджика, и вкрадчиво-ласковый, как звук электролы, — козы уйдут в только им известные лощинки пережидать пургу.
Как это важно — не вмешиваться в жизнь зверья. Помогать ему в трудную минуту, но не вмешиваться. Древние, проверенные предками инстинкты сделают больше, чем самая добрая забота.
Хозяйство Андрея Сырцова, как и должно было быть, находилось в полном порядке, и он, опять прикинув, сколько мяса ему предстоит сдать, сразу же подумал, что теперь, когда дальние делянки расчищены, следовало бы проверить сельскохозяйственные машины. Сев, правда, начнётся ещё через пару месяцев, но проверить нужно сейчас: мало ли какие дефекты могут выявиться. Лучше исправить их загодя и загодя же вызвать механика и его летучку с запасными частями.
Он задумался, а потом стал дремать, но вскоре встрепенулся и прислушался. По-комариному пищал контакт традевала, а с крыльца доносился странный шорох. Лёгкий, тревожный шорох. Как будто там, на морозе, метался и скрёбся в дверь мышонок. И этот шорох, и контактный зудящий писк насторожили Андрея, прогнали дремоту. Тело ещё вяло, нехотя напружинилось, и тут только он вспомнил, что ему ещё предстоит разговор по кольцевому традевалу.
Даже удивительно, до чего его захватили тайга, хозяйственные заботы. Никаких эмоций. А ведь кольцевой традевал — это всегда нечто из ряда вон выходящее. Может быть, такое, что взволнует тысячи, а возможно, и миллионы людей.
Но его, как это ни удивительно, почти не волновало. Вот как быть с пошаливавшими на уборке и мелиоративных работах тракторами — это его волнует. И возможность выращивания тростника и дикого канадского риса на не поддающихся осушению болотах его тоже волнует. Тогда можно было бы попросить завезти сюда несколько семей диких кабанов, и резервы леса будут использоваться полнее.
А традевал его не волнует.
— Да, не волнует! — вслух упрямо сказал он и понял: самому себе врать не стоит.
Волнует его предстоящий разговор. Волнует. Но можно обойтись и без него. Этот разговор ещё не стал необходимым. Жизненно важным. Всё, чем Андрей жил раньше, он сумел загнать вглубь, и теперь оно сидит там тихонько и покорно. А вот когда там, внутри, произойдёт незримая и до сих пор не изученная работа и это загнанное окрепнет и станет главным в его жизни, тогда… Тогда к чёрту Белое Одиночество, лосей и белок, и да здравствует борьба умов — самая прекрасная и бескровная борьба, которая когда-либо существовала и будет существовать в подлунном мире!
Он походил по комнате и прислушался. На порожке крыльца явственно слышалось какое-то шебаршение.
Он вышел в сени. К шебаршению прибавились странное пофыркивание и непонятное бормотание. Смутно догадываясь и потому радостно и удивлённо замирая, Андрей открыл входную дверь. Через порог скакнула белка. Щёткой распушив летящий хвост, она неуловимо проскользнула между ног Андрея и юркнула в щёлочку дверей, в комнату.
Пока Андрей закрывал двери, пока потирал сразу схваченные морозом руки, белка исчезла.
Он походил по комнате, заглянул в туалет, кухню, прошёл в спальню и, нагнувшись, посмотрел под кровать. Белки не было нигде.
— Чертёнок…
От сознания, что в балке появилось живое существо, стало непривычно, растроганно-приятно. И сквозь эту растроганность пробились ещё раздёрганные, рвущиеся мысли: «Как же это она решилась? Вот чертёнок… А кормить её чем? — Вспомнились грибы, оставленные на ещё тёплом пне. — Надо было прихватить… Впрочем…»
Он стал перебирать в уме свои запасы и решил, что нужно немедленно заказать в бюро обслуживания орехи, но сейчас же вспомнил голубые глаза дежурной и поколебался. Что-то не совсем нравилось ему в этих глазах. А может быть, как раз наоборот — нравилось.
Нет, она определённо красива той особой, притомлённой годами и пережитым, терпкой, зрелой красотой. Но она не для Андрея. Нет. Ему нужна Ашадеви. Одна только она, и точка.
— Заказы отменяются, — вслух сказал он и пошёл на кухню, чтобы поискать что-нибудь для белки.
* * *
И тут раздался звонок телевида. Андрей нажал кнопку. Беспокоила дежурная. Она смотрела пристально и чуть укоряюще, как на человека, который не умеет понять самых простых вещей. В иное время Андрей наверняка бы нахмурился и стал бы отвечать отрывисто, чтобы поскорее избавиться от её пристального внимания. Но сейчас ему почему-то стало смешно. Чего она хочет? Неужели она всерьёз думает его увлечь? Но, честное слово, в зону Белого Одиночества уходят не для того, чтобы заводить романчики. И всё-таки… Всё-таки…
— Как поживаете? Ждёте пургу? — спросил Андрей и усмехнулся так, как он усмехался когда-то, когда говорил с нравящимися ему женщинами. Нора называла такую усмешку усмешкой тигра перед прыжком. Он и в самом деле невольно расправлял в такие минуты свои и без того широкие плечи, выпрямлялся и напружинивался.
— Да. Ждём, — коротко ответила дежурная, помолчала и потёрла переносицу длинным пальцем.
Лак на ногте оказался модным — цвета морской волны. Он, как изумруд, высверкнул на лбу женщины. И сразу вспомнилось ритуальное пятнышко на лбу Ашадеви. Андрей помрачнел, а женщина спросила:
— Вам не понравился мой ответ?
— Нет… Не в этом дело…
— У вас неприятности?
— Нет, что вы… Кажется, как раз наоборот.
— Вот как? — подняла брови женщина. — Но у вас усталый вид. Вы не переутомились? Давление не проверяли? Подвиньтесь поближе и посмотрите мне в глаза.
Начиналось обычное врачебное профилактическое обследование. Андрей не любил его. Захотелось, как всегда, резко отказаться, но опять неожиданно для себя он ответил мягко:
— Всё в порядке. Просто… Просто ко мне забежала белка, а я… я не знаю, чем её кормить.
— Но ведь вы собираете столько грибов…
— Понимаете, я их не люблю… — чуть улыбнувшись, поморщился Андрей. Нора называла такие гримасы проникновением в душу.
Дежурная улыбнулась мягко, устало.
— Но зато любят другие…
— Вот именно. И потом просто интересно собирать. Тихая охота. С азартом, с удовлетворением древних инстинктов.
— Возможно… Хорошо, я подумаю. Если не задержит пурга, завтра утром ваша белка получит всё необходимое. — Дежурная помолчала, вглядываясь в Андрея. — Значит, у вас всё в порядке?
— Да.
— А мне кажется, что не всё…
— Почему?
— Вы слишком обрадовались белке. Вам ещё не надоело одиночество?
— Нет.
— Верю. Но имейте в виду, весной человека, как птиц, тянет… Тянет то ли в дальние края, то ли, наоборот, в родные места. Вы знаете это ощущение?
Он рассмеялся.
— Наоборот. Сейчас я озабочен только подготовкой к севу. А вас не тянет?
— Тянет, — очень серьёзно ответила женщина. — Но в мои дальние края я не попаду.
— Почему? В наше время…
— Именно в наше, — вздохнула она. — В будущем может быть. А сейчас… Нет.
Она говорила это так, что у Андрея пропала всякая охота вести этот разговор с подтекстом, а тем более шутить.
— У вас что-либо серьёзное?
— Да. Так вот, Андрей Николаевич, меня предупредили, что через десять минут начнётся кольцевая связь традевала. Приготовьтесь. Не сомневаюсь, что вы сумеете постоять за себя.
— Почему постоять? — удивился он.
— Кольцовка бывает не часто, а я дежурю уже давно…
Она выключилась не прощаясь, и это не то что обидело, а озадачило Андрея. Что-то он сделал не так. Во всяком случае, его лёгкие ухаживания не приняты. Так что тщеславие, с которым он относился к дежурной, оказалось явно необоснованным.
И не нужно обольщать себя — одиночество есть одиночество. Ты хотел его. И ты получил. Так почему же тебе грустно?
Он походил по комнате, включил традевал и стал ждать. Потом поднялся, налил кофе, взял печенье и устроился в кресле, включив программу повторных радионовостей — целый день он не знал, что же произошло в мире.
Дикторы рассказывали о встречах министров и глав правительств, о севе в далёких южных областях, подчёркивая, что в этом году наплыв добровольцев на полевые работы настолько велик, что постоянные дежурные сельскохозяйственных предприятий обратились к гражданам со специальной просьбой — переключить свою энергию на ирригационные работы в пустынях и полупустынях.
«Что же, — подумал Андрей, — людей понять можно: весной в поле на ветерке поработать до устали — одно удовольствие. Один только запах оттаявшей земли чего стоит!»
И он опять стал думать о тех днях, когда и ему придётся пустить свой трактор и вдыхать ни с чем не сравнимый запах земли.
* * *
— Андрей Николаевич, — сказал Артур Кремнинг. — Вы готовы вступить в беседу?
Андрей очнулся. Прямо перед ним было лицо Кремнинга — белое, удлинённое, невозмутимое. С не слишком толстыми, но и не тонкими, в меру изогнутыми губами, вполне приличным носом и серыми холодновато-язвительными глазами. Лицо аскета и учёного.
— Здравствуйте, — привстал Андрей. — Я не знаю ещё темы нашей беседы.
— Странно… — поморщился Кремнинг. — Я полагал, что вы догадаетесь.
— Моя работа? — не совсем уверенно и, должно быть, потому слегка краснея, спросил Андрей.
— А что же ещё? Пока вы бегаете за романтикой, идеи живут и развиваются.
— Тогда… Тогда почти готов.
— Почему почти? — опять поморщился Кремнинг.
— Потому что мои идеи подморожены и ещё не оттаяли, — ответил Андрей. Он уже овладел собой и мог позволить себе удовольствие подпустить шпильку: ведь именно Кремнинг окончательно добил его работу.
— Жаль. А я надеялся, что в одиночестве они у вас расцвели. Но дело не в этом. Мы тут без вас кое-что пересчитали, провели кое-какие опыты и, главное, по-деловому связались с целым рядом заинтересованных стран. Так что картина несколько изменилась, и я хочу, чтобы вы осмыслили её. До включения международного кольца у нас есть три минуты. Вы хотите послушать информацию?
— Разумеется.
— Так вот, индусы всё ещё колеблются. Они не знают, как поведут себя в таком случае массы арктического воздуха. Обратная, так сказать, связь. Должен вам сказать, что это существенное возражение. Кроме того, по-видимому, их страна ещё не готова к таким изменениям. Японцы возражают довольно категорично. Их беспокоят тайфуны. Их можно понять.
— Но ведь природа тайфунов…
— Вы хотите сказать, что наши работы на них не повлияют?
— Вернее, почти не повлияют. В данном случае следует считать и считать.
— Вы по-прежнему придерживаетесь своей теории образования тайфунов?
— А разве она опровергнута?
— Но…
— Она не подтверждена экспериментально, это верно. Но наблюдения в целом верны. Это знаете и вы и японцы. Всё дело в океанском вулканическом поясе.
— Понимаете, Андрей Николаевич…
— Вы хотите сказать, что цунами не всегда сопровождает тайфуны и наоборот? Такой разрыв вполне оправдан. Морское землетрясение неминуемо порождает вертикальные перемещения воды. Следовательно, холодные, придонные воды поднимаются вверх и охлаждают воздух. Разность температур порождает движение воздушных масс и изменение давления. Создаются условия для зарождения тайфунов. Если в это время происходит новое землетрясение, тайфун совпадает с цунами. Но это вовсе не обязательно.
Кремнинг поморщился.
— Всё это известно, и тем не менее… Тем не менее мы не можем быть уверены в том, что проникновение горячего и влажного океанского воздуха на север не вызовет каких-то нам ещё неизвестных явлений. В данном случае возможно влияние такого огромного количества внешних и внутренних факторов, что… что мы ещё не можем рисковать…
— Тогда зачем же нужна кольцовка?
— Но мы уже можем готовиться к риску, — твёрдо сказал Кремнинг. — Вот почему я очень прошу вас, Андрей Николаевич, не столько спорить, сколько слушать. Вы отдохнули, мозг очистился от всяких наносов. В нём, надеюсь, сейчас сидит только одна чистая идея. Присмотритесь к аргументации — ведь мы-то как раз находимся в очень тяжёлом состоянии: наши мозги засорены спорами и сомнениями. Договорились?
— Н-ну… если так, — смутился Андрей.
В конце концов, Кремнинг прав… И то, что Артур сам, без его просьбы, всё-таки ведёт это дело, характеризует его…
А, да шут с ним, как оно там характеризует! Кремнинг — настоящий учёный: волевой, сильный, и если он суховат, так у каждого свой характер. А дело-то, в конце концов, общее. Чего ж обижаться? Посидим послушаем. Может быть, что-нибудь и придумаем. Не сейчас, так после…
* * *
Кольцевое совещание по традевалу началось как обычно. Его участники представились друг другу, хотя особой нужды в этом не наблюдалось. Все или почти все знали, кто есть кто. Но таков обычай, и его следовало исполнить. Затем представитель информационного телевидения попросил вкратце охарактеризовать проблему. Кремнинг поморщился — потеря времени. О проблеме писали и говорили столько… Впрочем, людская память не запоминающее устройство. А отрывочные, полузабытые сведения — то же незнание.
— Ну что ж… Предоставим слово Андрею Николаевичу Сырцову.
Андрей не ожидал такого поворота событий. В конце концов, он тоже не машина и кое-что может упустить. Особенно цифры. Но тут на экране появились знакомые лица сотрудников, мрачноватая, построенная в середине прошлого века комната его проблемной лаборатории с запоминающими блоками. Ребята, как всегда, начеку и, как всегда, готовы прийти на помощь. Это обрадовало, но в то же время какая-то деталь, вернее, её отсутствие встревожило Андрея. Но что это за деталь и почему её отсутствие волнует, осмыслить он не успел: кольцовка не ждала.
Он вздохнул поглубже, мгновение словно прислушивался к самому себе — за время, проведённое в зоне Белого Одиночества, он отвык от подобных совещаний — и услышал ровный, слитный гул за стенами балка.
Шёл ветер. Ещё не пурга, а только ветер. Он прокатился по вершинам, и они зашумели — ровно и предостерегающе-властно. Так старые опытные бойцы перед боем, сплачиваясь, предупреждают молодёжь и слабых, чтобы они прятались за их спины.
И эта такая своевременная поддержка промёрзшей тайги отодвинула в сторону все сомнения. В конце концов, не кто-нибудь другой, а именно Андрей является сейчас представителем страны Белого Одиночества, просторов вечной мерзлоты. Он обязан говорить от их имени ради пользы всего человечества.
Мысли сразу, как при включении ЭВМ, обрели стремительную, математически точную отточенность. Но слова… Слова приходили не всегда нужные. Ему ещё мешало то странное волнение, которое вызывала его лаборатория и старинная комната с запоминающими блоками.
— Переделывать климат нельзя и не нужно, но помочь Земле приобрести наиболее целесообразные черты необходимо. На нашей планете есть всё, что нужно человеку, и всё, что ему потребуется в будущем. Нужно лишь разумно пользоваться этим, разумно и последовательно изменять, главным образом смягчать климатические условия не всей планеты в целом, а лишь её отдельных районов.
По экрану медленно проплывали лица учёных разных стран, государственных деятелей, консультантов. Они слушали Андрея вполне корректно, но так, что он чувствовал: они снисходительны к его общим словам. Они — люди дела. Но они понимали — вступление нужно и самому Андрею, чтобы собраться с мыслями, и необходимо для тех миллионов и миллиардов людей, которые слушают его по обычным теле— и радиопередачам.
За стенами балка шумели вершины деревьев, а в самом балке (Андрей это чувствовал — не слышал, не видел, а именно чувствовал) тоже происходило нечто такое, чего он не знал и не видел, но что могло и, кажется, уже начинало влиять на его выступление, а может быть, и всё совещание. Во всяком случае, смотрящие на него со своих экранов люди реагировали на происходящее несколько странно. В их глазах вдруг мелькал весёлый и острый интерес, как это бывает на всяком собрании, когда в зале или за окном происходит нечто прямо противоположное тому, о чём говорится в данный момент.
Андрей собрался и продолжил:
— Мне кажется, что наш проект, почти ничего не переделывая, поможет планете несколько улучшить свой характер, свой климат. Подчёркиваю — всего лишь несколько улучшить. Ведь до сих пор все проекты предусматривали коренное изменение климата в сторожу повышения температурной кривой. Я считаю, что делать этого не следует. Серьёзные и, главное, взрывные по времени преобразования могут привести к катастрофам. Смягчение же климатических зон приведёт к разумному перераспределению благ, которые имеет наша мать-земля, но которыми люди по неумению своему ещё не пользуются.
Он передохнул, и тут случилось нечто совершенно невозможное в условиях совещания по международному кольцевому традевалу. Постоянная дежурная третьего участка зоны Белого Одиночества отключила его от традевала и появилась на экране телевида. Её большие голубые глаза казались заплаканными, и голос звучал глухо:
— Андрей Николаевич, вам обычная телеграмма: «Мадрас, 19.22. Я люблю тебя. Я жду тебя. Держись». — Дежурная подняла глаза со склеенными ресницами. — Я желаю вам того же, Андрей Николаевич.
Секунду, а может быть, две Андрей молчал. Мозг как бы разделился на две равные части, и обе действовали самостоятельно. Умиление, даже некоторая доля восторженной слезоточивости — у него защипали веки — и в то же время необыкновенная собранность и острота внутреннего зрения, почти озарение.
Вероятно, участники совещания заметили его необыкновенное состояние. По проплывающим на экранах лицам пробегали не то чтобы улыбки, а скорее отсветы ласкового интереса, участия. Правда, показалось странным, что взгляд этих людей был направлен несколько в сторону, но Андрей принял это как обыкновенную деликатность. Он сумел снова взять себя в руки и продолжить выступление.
— Таким образом, речь идёт не о коренном, а о частичном изменении климата, и не всей планеты, а всего лишь Центральной Азии и прилегающих к ней районов. Расчёты, которые мы проводили в своей лаборатории, показали, что в случае осуществления нашего проекта средняя температура Индийского полуострова и прилегающих к нему районов понизится на пять-семь градусов. Наводнения сократятся не менее чем вдвое. Районы засух почти исчезнут. Северные же районы получат повышение температуры на пять-семь, а может быть, и десять градусов. Это позволит отодвинуть границу тайги примерно на двести пятьдесят — триста километров к северу. Но самое главное не в этом. Самое главное в том, что Центральная и Средняя Азия перестанут быть зоной пустынь. А это, в свою очередь, повлечёт за собой возрождение лесов, подъём почвенных вод и многое иное. В конечном счёте все эти постепенные, но неизбежные изменения климата позволят этой части света не только прокормить несколько миллиардов людей, но и встретить во всеоружии надвигающееся как неизбежность очередное оледенение. Что же нужно, чтобы осуществить этот проект?
Андрей перевёл дыхание и почувствовал, что кто-то тихонько теребит его за рукав.
На подлокотнике кресла сидела белка и, задрав голову, трогала его лапкой. Глаза-бусинки казались грустными и тревожными.
Андрей удивлённо взглянул на неё, но понять, что ей от него требуется, не смог. Кольцовка не ждала, да и мысли уже скопились и ждали своего выхода.
— Как это, должно быть, известно многим, наш проект предусматривает расчистку путей для масс воздуха, которые идут на север с Индийского океана. Сейчас эти массы натыкаются на величайшие в мире горные хребты и, в сущности, возвращаются назад, принося приокеанским странам наводнения или засухи. Если же мы проведём необходимые взрывные работы, то в сплошной стене гор можно проделать несколько десятков коридоров, по которым влажные, тёплые массы океанского воздуха потекут в иссушенные районы Азии.
Наши расчёты и испытания на моделях различных вариантов показали, что образование таких коридоров не такое уж сложное дело, если, разумеется, брать эту работу не в отрыве от общих задач, а в комплексе. Что мы имеем в виду? Дело в том, что ледники питают многие реки. Их нужно не только сохранить, но и умножить. Для этого в первую очередь следует взрывать не сплошной монолит, а определённую часть вершин и хребтов, которые, обрушиваясь, создадут дополнительные высокогорные плато, где неизбежно произойдёт образование ледников. После сглаживания хребтов можно будет приступить к образованию коридоров.
Для выброса излишних горных пород следует использовать имеющиеся горные ущелья и долины. Естественно, некоторые из них станут вровень с новообразованными плоскогорьями и пополнят площади ледникообразования. По коридорам на север потекут массы влажного, горячего воздуха. Проходя в районах ледников, воздух несколько охладится, и влага в нём начнёт концентрироваться. Таким образом, в Среднюю и Центральную Азию океанские массы воздуха поступят уже охлаждёнными примерно до средних температур этих районов и почти готовые к образованию осадков. Их последующее продвижение на север и встречи с более холодными токами местного и северного воздуха неминуемо приведут к выпадению осадков.
Здесь кроется первое слабое место проекта, из-за которого в своё время он был отклонён. Как вы видите, океанский воздух по этой схеме как бы проскакивает самые засушливые районы и выносит осадки дальше на север. Но наши критики не замечают существенной детали — образования площадей для ледников. А именно они, аккумулируя избытки влаги, в конце концов станут истоками новых рек и, следовательно, дополнительного орошения предгорных и прилегающих к ним районов. Таким образом, на обширных площадях появится возможность навсегда избавиться от безводья.
Второй слабой стороной проекта, как известно, были признаны обратные связи; вторжение арктических масс воздуха в приокеанские страны. В принципе такое вторжение возможно, и оно закономерно вызывает тревогу. Но не забывайте, что арктический воздух, проходя по просторам Азии, прогреется и на юг попадёт относительно подогретым. Но он будет холоднее воздуха этих районов, и именно это и позволит ему сконденсировать влагу этих мест и, вызвав дожди в засушливое время года, улучшить общий водный баланс, смягчить климат. Поэтому такое вторжение ничего, кроме пользы, не принесёт.
Третьим возражением является неизученность последствий такого обмена массами тёплого и холодного воздуха. И это тоже справедливо. Даже наши возможности моделирования — прямого и математического — ещё не позволяют точно ответить на все вопросы. В самом деле, нам ещё неясно, как поведут себя огромные массы воздуха на периферии в связи с тем, что в центре Азии несколько изменится климат. Однако предварительные подсчёты показывают, что существенных изменений климата на периферии района не предвидится. При этом наши критики забывают, что первым этапом осуществления проекта является образование горных плато под будущие ледники. Когда они будут образованы, можно будет с большей точностью просчитать возможности дальнейших изменений.
Четвёртое возражение — огромный объём работ и их стоимость. Мне кажется, что это возражение наименее существенное. Взрывчатых материалов сейчас у нас вполне достаточно, они мощны и дёшевы… Дополнительной техники создавать не следует, вполне достаточно и той, что есть. Ведь нам нужны всего лишь штольни для закладки взрывчатых веществ. А вот выгода от всего этого может быть колоссальная: вполне вероятны обнаружения полезных ископаемых, добыча которых окупит все работы. И наконец, будущие коридоры — это ещё и пути сообщения между севером и югом материка. Даже отбрасывая в сторону наши климатические изыскания, такие коридоры свяжут воедино и наш материк, и почти весь земной шар транспортными артериями. Я имею в виду окончание строительства на Беринговом проливе.
Все материалы, касающиеся этого проекта, заложены в запоминающие устройства и могут быть немедленно воспроизведены. Дополнительных мыслей по этому поводу я, к сожалению, пока не имею. Благодарю за внимание.
Андрей откинулся на спинку кресла и жадно закурил. Белка на подлокотнике фыркнула и перебралась на стол, под самый традевал. По лицам участников кольцовки мелькнула улыбка. Но их взгляды опять прошли мимо Андрея, и он понял, что и в первый раз, когда он только начинал говорить, они смотрели не на него, а на белку.
И тут он сразу понял, что его взволновало, когда он увидел старинную комнату своей лаборатории: на столе у Норы не было цветов. А сколько он её помнил, на её столе каждый день стояли свежие цветы…
Сердце почему-то дало перебой, и он невольно взялся за левую сторону груди, но сейчас же оторвал руку: стареть не время. И не место. Просто в самом деле грустно, что с Норой у них ничего не вышло. Он знал — она любила. Или почти любила. А может быть, была готова любить. А если бы не Ашадеви…
Как она вошла в жизнь — сразу, залпом.
У неё была своя жизнь — она готовилась стать учительницей русского языка и поэтому жила в их городе. И познакомились они только потому, что ей захотелось узнать национальную интерпретацию международных терминов.
И он, честно говоря, не интересовался её работой. Да и кто, в какие времена интересуется работой учителя? Это же само собой разумеющееся…
Теперь её нет, а есть третий район зоны Белого Одиночества…
— Андрей Николаевич, — резко спросил Кремнинг, — вам не нравятся наши рассуждения?
Сырцов встрепенулся — он и в самом деле не слушал, о чём говорили на кольцовке. Он мягко, примирительно улыбнулся — Нора называла такую улыбку лисичкиной — и потянулся рукой к белке.
— Я же сказал, что у меня нет новых мыслей. А то, что говорится, сразу не усвоишь.
Белка чуть отодвинулась и опять ухватилась зубами за рукав. Всё так же пищал контакт на традевале, с экрана которого строго глядел Артур Кремнинг. Впервые Андрей как следует рассмотрел белку — её усики, и крохотные кустистые брови, и блестящий, лакированный нос. Он всё время дёргался, и иногда казалось, что белка гримасничает. И лапы у неё были маленькие, тёмные, со светлыми коготками… Стоп. А что у тебя на лапке?
На той самой лапке, которую белка держала на отлёте, словно припудривающаяся женщина, надулась большая — для белки, конечно, — опухоль. Может, в крупную горошину, а может быть, и больше.
Андрей осторожно взял эту лапу пальцами и медленно развернул к экрану традевала — там светлее. Пожалуй, это нарыв. Самый обыкновенный нарыв. Вероятно, белка занозила лапу и не выкусила занозы, а потом легла спать. И во сне началось нагноение. И занозы в таком разе уже не выкусишь.
Впрочем, звери народ сильный. Они сами делают себе операции и зализывают свои раны. А эта… Эта, видно, слишком молода. Она ещё боится боли. И она пришла к нему за помощью.
— Коллега, мне кажется, что нарыв нужно вскрыть, — прозвучал голос с традевала.
Ощущение общения с миром было настолько полным, что Андрей даже не поднял головы. Он только кивнул и ответил:
— Да, но чем покрыть взрез…
— Конечно, не бинтом. Обыкновенным антибиотическим пластырем.
Это сказал другой голос, и Андрей понял, что он отнимает время, драгоценнейшее время у людей, собравшихся у традевала. Он поднял взгляд и в проплывающих лицах увидел и интерес и сочувствие, но словно по инерции сказал:
— Извините, пожалуйста… Я отвлекаю вас…
— Что вы, что вы… Мы понимаем…
— Нет, вы действуйте.
— Такое симпатичное существо… (Ну, это, конечно, женский голос.)
Кто-то давал советы, но Андрей не слушал. Он поднял белку, посадил на ладонь и, осторожно придерживая, пошёл к аптечке. Достал пинцет, пластырь, жидкость местной анестезии. Как обращаться со всем этим хозяйством, он знал отлично. Жизнь в тайге приучила его справляться с порезами и ушибами без посторонней помощи. Он зажёг свет и хотел было приступить к операции, но новый голос с традевала посоветовал:
— Давайте поближе. Я вас проконсультирую.
— Андрей Николаевич, — спокойно предложил Кремнинг. — Может быть, стоило бы отложить ваш уход за домашними животными?
Сырцов посмотрел на его спокойное лицо и ощутил прилив холодного, как кремнинговские глаза, бешенства.
— Понимаете, Артур, это не домашнее животное. Это дикое животное. Оно живёт в тайге. А в тайге начинается пурга. И животное, маленькое, беззащитное животное пришло ко мне за помощью! Я покажу вам сейчас, как живёт тайга. Посмотрите, и вы поймёте, почему ваши возражения, ваши споры — пусть правильные, пусть обоснованные — всё-таки не самое главное.
Левой рукой он прижимал белку к груди, а правой включал обзорные телевиды, передавая их информацию в каналы кольцевых традевалов. И все, кто был занят в кольцовке, и те, кто следил за ней у экранов своих телевизоров, увидели, чем живёт в эти минуты тайга.
И первые космы позёмки, и мглистые тучи снега над качающимися вершинами, и стада коз, уходящих от ветра и снега в лощинки, и прижавшиеся друг к другу лосиные стада на фермах, и всё то огромное, из чего складывалась зона Белого Одиночества в эту страшную в своей ярости весеннюю пургу. Потом он подключил звук, и в миллионах домов завыл ветер, затрещали деревья и, как вопль о спасении, пронёсся далёкий, всхлипывающий от ужаса и напряжений вой тундрового волка: он ушёл от пурги под защиту деревьев и теперь звал своих отстающих сородичей.
Андрей между тем подошёл к традевалу, сел в кресло и помазал беличью лапку анестезирующим раствором, потом вскрыл нарыв и заговорил:
— Вы сидите сейчас в тепле, за вашими окнами весна. У одних капель, у других цветение, третьи изнывают от жары. А здесь белое безумие. От него страдают маленькие братья. Глупые и бессловесные. И уж если они поняли, что человек может их защитить и спасти, то я надеюсь, что и вы поймёте, как важно то, что мы предлагаем. А мы предлагаем совсем немногое. Всего лишь поделиться тем, чего у каждого в избытке. У нас тут холода, у вас жары. У нас снегов, у вас тёплого дождя. Всего-то и требуется отдать другому толику ненужного. А когда мы поделимся, каждому станет немного легче. Вот и всё. Если вы поймёте это, всё остальное всего лишь техника.
Он наложил пластырь на лапку, устроился поудобней в кресле и положил белку на изгиб локтя. Она поворачивалась, несколько раз взглянула на него своими блестящими бусинками и вдруг сладко, по-детски беспомощно зевнула. Андрей погладил её и сказал:
— Извините эту задержку кольцовки. Но у меня, право же, нет свежих мыслей.
Белка накрылась распушившимся хвостом и стала тихонько посапывать. Это был новый звук в балке. Новый и приятный. Пищал контакт, и сопела уставшая от боли, бессонницы и холода молоденькая белочка. А традевал молчал. На нём проплывали сосредоточенные и потому слегка грустные лица государственных деятелей, их консультантов, учёных, инженеров. И все они смотрели на маленькую, глупую белку, посапывающую на сгибе локтя Сырцова.
— Собственно, коллектив нашего института, — нерешительно сказал бирманец, — в принципе и не возражал. Нас интересует лишь техника… И окончательное направление коридоров. Наши предварительные подсчёты показали, что осуществление проекта позволит нам потеснить джунгли и, следовательно, болота.
Говорили другие, уточняли возможности и трудности, но никто, ни один человек не протестовал, собственно, против проекта. Кажется, и в самом деле начиналась техника. Но, странно, каждый, говоря и даже споря, смотрел не столько на собеседника или оппонента с экрана, не на Андрея, а на маленькую спящую белку. Она стала членом совещания, его неотъемлемой частью.
* * *
После окончания кольцовки Андрей сидел в кресле и курил, выдувая дым на сторону. Не хотелось двигаться и, кажется, думать. Просто было хорошо. В нём свершалась какая-то незримая и ему самому непонятная деятельность, мешать которой было бы смешно и неразумно. Пусть идёт так, как идёт. Но тут, как назло, зазвенел телевид.
— Поздравляю вас с успехом, — сказала дежурная. — Теперь вы не задержитесь в наших местах?
— Нет, почему же?.. Распахать поле, засеять его, подышать запахом свежеподнятой земли… Нет, этого я, пожалуй, не уступлю никому.
— Но ведь ваша главная работа… Она же для всех…
— А разве сев не для всех?
— Да, но уровень…
— В конечном счёте всякий уровень зависит от того, куда его поднимет работник. Если я вернусь сейчас, я не столько помогу в главном, сколько помешаю: нет мыслей и идей. Так пусть решаются сложные теоретические и дипломатические вопросы. Пусть окончательно договорятся. А тогда… Тогда, вероятно, появятся идеи и у меня. Ведь самые лучшие мысли приходят неожиданно, ассоциативно. И, как правило, во время физической работы. Вы этого не замечали?
— Нет… Мне как-то не приходилось заниматься ею. Я ведь врач…
— Жаль. Тогда вы не используете возможностей Белого Одиночества. Главное в нём — ощущение своей значимости, своей силы в борьбе со… ну, скажем старинным термином — слепыми силами природы. И если вы… Кстати, а почему вы очутились здесь? И почему вас весной не тянет вдаль?
Она помолчала и потупилась.
— Я спрашиваю это по праву человека, секрет которого известен. Но если вы хотите…
— Семь лет я провела в космосе. Сейчас там муж. К нему я не долечу… Быть в космосе не могу: меня стал угнетать его лучащийся мрак.
— Вы очень любите мужа?..
— Да.
— И будете ждать… хоть всю жизнь?
— Да.
Они помолчали, и, когда оба поняли, что думают об одном и том же, женщина сказала:
— Она тоже будет ждать вас.
— Вы уверены?
— Да.
— Может быть, вы передадите телеграмму в Мадрас?
Она задумалась, потирая лоб пальцем с изумрудным ногтем. Потом тряхнула золотистыми волосами.
— Не нужно. Напишите обыкновенное письмо.
— Вы думаете, что она будет ждать?
— Да. Ведь она женщина. У женщины главное — надежда. Если есть надежда, есть вера — она будет ждать.
Он легонько прижал белку. Она поворочалась и вздохнула.
— Ну, вот видите… Значит, я обязан окончить сев… А уж тогда…
Она засмеялась. Впервые за всё время их телевидного знакомства.
— Всё-таки настоящие мужчины очень похожи друг на друга. Как только они обретают веру, так немедленно отходят от того, в кого верят. Мой такой же: «Если бы я тебе не верил, я не согласился бы на экспедицию».
— Настоящие мужчины бывают только тогда, когда они встречают настоящих женщин.
Андрей сказал это так назидательно, что сам рассмеялся. Она удивлённо спросила:
— Чему вы смеётесь?
— Я изрекаю истины.
— Над добрыми истинами не смеются.
— А, полно! Смеяться можно над всем, если… если тебе радостно.
— Ах вот как… Ну что ж… Кончайте сев и занимайтесь земными делами.
— А вы всё ещё в космосе?
— Да. Пока его нет на Земле, я всё ещё в космосе.
Они распрощались, но сейчас же включился Борис:
— Старина, ты здорово использовал форсаж.
— Не понимаю…
— Белка сыграла великолепно. Ты её долго дрессировал?
Что-то в настрое этого вечера нарушилось. Внутренняя деятельность прекратилась. Стало грустно, и Андрей поморщился.
— Значит, и в самом деле… — растерялся Борис.
Андрей пожал плечами.
— Ладно, старина, не сердись. Всё равно здорово. Я рад за тебя, — Борис вздохнул, но добавил радостно, правда, несколько неестественно радостно: — А мы с Эстой решили возвращаться.
— Сеять не хочется?
— Оно бы… Но, понимаешь, Эста… Ну, словом… в городе это как-то легче… спокойней. Да и мне уж хочется настоящих рейсов. А то родится наследник, а батя потерял профессию.
— Ну ты даёшь, — засмеялся Андрей, и всё, что было хорошего и важного в этот вечер, стало возвращаться и становиться на свои места. Даже нарушенная было внутренняя деятельность опять возобновилась. — Доволен?
Борис яростно поворошил свои густые, иссиня-чёрные волосы.
— Не то слово. Обалдеваю…
— Давай-давай. Дом закроете?
— Что ты!.. Столько желающих. Сегодня мы связались, по крайней мере, с полусотней пар. Одна нам понравилась. Какая-то Нора с мужем. Так и рвутся сюда.
— Она, эта Нора, какая из себя?
— Красивая. Чуть хуже Эсты. Такая, знаешь… шатенка. Строгий взгляд — наверно, математик или инженер. Ну, только сильна! А муж у неё весёлый парень — сразу предложил сыграть партию в шахматы.
Андрей помолчал. Кажется, это и в самом деле Нора. Вот почему на её столике не было цветов. Она ушла от цветов. Она решила уйти в зону Белого Одиночества, чтоб раз и навсегда разорвать с прошлым и с ним. Ну что ж… Она права — ждать его бесполезно. У него есть одна мечта — далёкая Индия. А жизнь идёт.
Всё было правильно. Всё логично. И всё-таки грустно. Он вздохнул.
— Слушай, Борис, я тоже хочу быть весёлым парнем. Сыграем партийку?
— А что? Всё равно эта чёртова пурга не даст ничего делать. Прошлый раз, помнится, ты играл белыми?
Они играли в шахматы, курили и растянуто обсуждали события дня.
— Ты явно тянешь на ничью, — сказал Борис, делая ход ладьёй.
— Молодых, начинающих отцов нужно беречь.
— А ты что ж?
— Вот я и показываю пример, как нужно будет обращаться со мной в будущем. В свой срок.
Они рассмеялись, и Борис потянулся так, что хрустнули кости.
— А мне и в самом деле хочется перегрузок, полётов и вообще всяческой чертовщины. Ну, давай спать?
— Давай, старина. Спокойной ночи.
Андрей выключил аппарат, проверил, как чувствуют себя лоси, и начал устраивать постель белке. Но потом раздумал — просто сделал вмятину на второй подушке, положил белку и прикрыл её своим шарфом. Несколько минут он слушал, как она посапывает под ухом, потянулся, как это сделал Борис, и вскоре уснул.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Индия, любовь моя», Виталий Григорьевич Мелентьев
Всего 0 комментариев