«Чепай»

Чепай (fb2) - Чепай 348K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Александрович Лапиков

Лапиков Михаил Чепай

…Воевали как могли — с косяками, тупняком, огоньком и задором. Внезапно оказалось, что с обеих сторон никто и ничего толком не знает о противнике, да ещё и вооружены говном различной степени говённости.

Занавес.

Лурк.

Часть первая: Минск

Глава первая …в которой Женя Че узнаёт про участь попаданцев куда больше, чем хочет

Из всех наших мы, Че, самые вредные, других таких нет. Бурашка и Гевара мне свидетелями, в тот момент Ваша Покорная ощущала себя разве что самой полудохлой.

С пробуждением вообще как-то сразу не заладилось. Голова трещала как с хорошего похмелья, в глаза острыми ножами впивались косые лучи света, тело нещадно ломило. Попытка встать закончилась ничем — только захрустели под руками вдребезги разбитые приборы, а предплечье резануло болью.

Правый глаз решил не открываться вообще. Левый полузаплыл. Да и увидел он такое, что Ваша Покорная всерьёз призадумалась, не стоит ли быстренько потерять сознание обратно.

Из руки торчал длинный, с ладонь, узкий обломок дорогой фарфоровой тарелки. Неглубоко воткнулся, но кривая борозда шла через всё предплечье. Рана вполне убедительно кровила.

Чуть дальше застыла на измятой скатерти огромная багровая лужа. Судя по капусте и картошке — борщ. Кое-где из багрового месива торчали комки пасты и мясные тефтели — второе. Мирная идиллическая картина — Ваша Покорная напилась и обрушилась под стол вместе со всем его содержимым. С пятнадцати лет ничего такого не случалось. Впрочем… ну, дорого, ну, грязно, зато вряд ли фатально.

Ага. Щазз. Следующим предметом в поле зрения попала смуглая волосатая кисть руки с уже иссиня-белыми обломанными ногтями. Тонкая стрелка дорогих механических часов какой-то швейцарской фирмы безразлично отмеряла секунду за секундой. Рука заканчивалась прямо за ними — рваными лохмотьями кожи с обломком кости.

Кажется, меня вырвало.

В любом случае, когда у Вашей Покорной вернулось хоть какое-то подобие сознания, осколок тарелки оказался уже в другой руке, а борозду на предплечье кое-как пережимала относительно чистая льняная салфетка.

Несколько шагов на подламывающихся ногах — и перекошенный набок вагон-ресторан закончился месивом изогнутых металлических балок, расщепленных досок и выбитых заклёпок. Остро пахло горелым металлоломом, отбивными, свежими огурцами и… порохом?

Неторопливая попытка обернуться послала мир вокруг под откос. С головой точно случилось что-то нехорошее. Блэк-ауты определённо превращались в дурную привычку. Очередное неприятное пробуждение выплюнуло меня посреди неглубокой грязной лужи. Жутко болели разбитые коленки. Левый носочек вместо радужного в полоску стал неопознаваемого буро-серого оттенка со щедрой россыпью мелких дыр. Конечно же, без малейших намёков о том, куда подевался кроссовок. Обувь на правой ноге, для разнообразия, отыскалась на своём законном месте — правда, с почерневшими шнурками и обгорелыми пузырями на оранжевом пластике декоративных вставок.

На загорелой коже тут и там багровели свежие царапины.

— Эй, — глотка пересохла, и вместо слов получалось какое-то неразборчивое карканье. — Ау! Кто-нибудь!

За спиной трещал и плевался искрами разбитый вагон-ресторан. Несколько таких же разбитых и перекошенных вагонов протянулись вдоль насыпи и дальше. К бездонно-голубому летнему небу поднимались несколько столбов чёрного дыма.

Мучительная попытка обойти разбитые вагоны изрядно затянулась. Отвечать на крики так никто и не торопился. Земля под ногами оказалась перепахана так, будто здесь всласть покаталась танковая рота.

— Эй! — под ноги чуть не угодило изломанное человеческое тело, и пришлось торопливо шарахнуться в сторону, чтобы не пройтись босой ногой по луже подсохшей крови.

Сознание Вашей Покорной незамедлительно решило, что с него хватит, и отправилось в одном ему известном направлении.

Вернулось оно так же внезапно, как и уходило — возле одинокой деревянной сараюшки, маленькой и чудовищно разящей элитным сортом чая "Лапсанг Сучонг". Ваша Покорная опиралась на стену здоровой рукой, и, судя по всему, раздумывала, тошнить на босую ногу или всё-таки отвернуться немного в сторону.

Отвернуться.

Заодно решилась и загадка с запахом — по соседству ненавязчиво громоздился приличный штабель уже пропитанных дёгтем железнодорожных шпал. Он чаем и пах.

Ну, по совести, это сам чай обладает неповторимым и устойчивым запахом жидкости для пропитки железнодорожных шпал. Сначала Вашу Покорную это и привлекло, а потом оказалось, что и без эпатажа чай вполне себе ничего.

Брат поначалу тоже кривился, что я пью "эту гадость", а сам через месяц только его и хлестал. Даже на День Святого Валентина как-то целую коробку мне подарил, фунта на четыре, первый раз на Таиланд мы тогда слетали, что ли…

Брат.

Вот после этого на меня и накатило по-настоящему.

* * *

Семён звал меня Сучкой, Ваша Покорная отвечала ему Хомяком. Русские азиаты вообще прискорбно часто этим и заканчивают. Я не про демаркационную линию с идеологическими разногласиями, хотя в этом нам тоже равных давно уже нет — с тех самых пор, как немцы решили, что с них достаточно и прикрыли свою лавочку с поездками в метро по загранпаспорту. Я про внешность. Низенький, пухленький, щёки в два раза шире ушей. Хомяк и есть. В маму дома только я и Вероника, остальные, похоже, от самок бульдога подброшены во младенчестве. И ведут себя тоже…. соответственно.

Вот как засядет чучело это на кожаном диване ценой в две моих зарплаты в одних семейниках и дырявом тельнике, стропорезом на босой ноге подравнивает ногти, а потом чуть ли не в зубах тем же стропорезом ковыряет, и в сотый уже раз гонит про то, как их в Чечне свои же миномётчики в поле накрыли, и кто сколько от этого в штаны кирпичей отложил, и какой занятной формы те кирпичи получились…

Послал же бог родственничка.

Он про службу кроме этих баек ничего почти не рассказывал. И так любой желающий в сауне посмотреть может — где стреляли, где резали, а куда так, шрапнелью отлетело.

Увы, корень не задет, по каковой скорбной причине регулярные перебои с кровоснабжением мозга на характере братца сказываются далеко не лучшим образом. Но даже когда он думает низом, его шутки дальше безопасных, пусть и обидных, подколок не заходят. Не заходили, то есть. Ни разу.

Затащить меня в декорацию с танкового полигона, дать по голове, и оставить внутри мишени даже по его понятиям выглядело перебором.

И потом, какой ещё полигон? Кругом берёзы и лопухи, откуда им взяться среди прохладного, не жарче тридцати двух в тени, сухого таиландского февраля? Мы же на курорте отдыхать должны… были?

— Диду Панас, Диду Панас, ты дывы, тут хтось ще дыхлае! — пронзительный детский голос раскалённым буром ввинтился под крышку черепа. В ушах ощутимо зазвенело.

Ваша Покорная совершила подвиг. Малолетний крикун остался жив даже после того, как на полном бегу вбежал прямо в меня, и решительно ухватил грязной ручонкой за футболку. Ну да чего там. Будь несчастная тряпка чистая…

Пришлось вымученно улыбаться и походкой беременного паралитика двигаться вслед за малолетним…. бомжонком? Дешёвая серая рубаха и замурзанные треники на босу ногу по мне заметно лучше смотрелись бы на помойке. Затем юный засранец не сбавляя хода прошлёпал босыми ногами по неглубокой мутной луже, и позиция его родителей стала доступна без лишних пояснений.

Действительно, такого всерьёз одевать — только портить. Одежду. Этому-то разве что эвтаназия и поможет.

Дед Панас малолетнему правнуку соответствовал полностью. Брюки с пиджаком, это по летней-то жаре, лоснились многолетними пятнами. Не удивлюсь, если десятка с два лет назад он решил в них и помереть. И тоже на босу ногу.

Сидел дед в настоящей, запряжённой лошадью, телеге. Лошадь оглушительно воняла. Над её задним концом вполне убедительно роились мухи. Дед созерцал его взглядом Будды и явно размышлял о Вечности. На коленях у деда, финальным штрихом к бреду в летний полдень, лежал Винчестер 1895 года.

Не ТОЗовка сраная, и не Сайга даже!

Винчестер!

Повстречай Ваша Покорная на московских зимних улочках таджика-строителя верхом на убитом в хлам Скотт-Гэмблере десятой модели ценой в три её месячных зарплаты — и то меньше бы удивилась.

В моём представлении с такими игрушками ездили на природу исключительно уважаемые взрослые люди, которые могут позволить себе подобное недешёвое увлечение. В крайнем случае, их дети-бездельники — вроде непутёвого Хомяка. Или не очень бездельники — Ваша Покорная, например. Думаю, треск моего шаблона вполне получилось расслышать невооружённым ухом.

Дед же невозмутимо улыбнулся беззубым ртом и протянул глиняную крынку с обколотым краем.

Молоко. Тёплое. Козье. Из грязной крынки. На летней жаре. С мозговым сотрясом хренадцатой степени.

Конечно, буду!

* * *

— Почекай, доню, зараз дойидэмо, — в сотый, наверное, раз повторил дед. Словарный запас у него явно уступал современной хорошей стиральной машинке, да и понимал он меня не сильно лучше, чем я его.

Выжать из него удалось лишь то, что находимся мы "опрежь миста", куда "зараз и дойидэмо". Пресловутый "зараз" относился, наверное, к этому году, но вот насчёт месяца уже возникли ощутимые сомнения. Лошадь не торопилась, да и ехали мы ни разу не по дороге.

Железка с разгромленным поездом осталась далеко в стороне, как и пара достаточно широких просёлков. Корявые ветки над головой то и дело сплетались в тёмный полог. Узкую просеку даже асфальтировать поленились.

О комфортной поездке оставалось только мечтать: рессор у телеги деда Панаса не предполагалось даже в проекте, а возил он в ней явно всё подряд — от хвороста до навоза. Убойный запах, не менее убойный пронзительный скрип несмазанных колёс и тощая прослойка слегка подгнившего сена вместо любых сидений прилагались.

Иногда в небе что-то басовито гудело — не то чья-то "Цессна", не то ещё какой прогулочный кукурузник. Это вселяло размытую надежду, что цивилизация ближе, чем кажется.

Айфончик признаков жизни подавать не торопился, хотя, по моим прикидкам, ему давно уже следовало раскалиться от звонков. Лезть за ним прямо на глазах вооружённого деда и его не в меру цепкого правнука и проверять, куда пропала сеть, ни капли не хотелось. Достаточно того, что брелок с коллекционной фигуркой Харухи Сузумии и без того перекочевал в грязные загребущие ручонки с кармана джинсовых шорт, пока Вашу Покорную снова мутило.

Тем временем просека закончилась.

Мы снова оказались на пропылённой насмерть сельской грунтовке. Выглядела она так, будто утром её целенаправленно вспахало стадо мотолыг. На обочинах кое-где попадались остовы грузовиков таких древних, что помнили, наверное, ещё бегство Наполеона из России.

Ну, может, чуточку поновее.

Дед и пацан заметно нервничали. Понятное дело, в таких краях преимущество на трассе наверняка у самой тяжёлой машины. Собьют зилком-говнососом по залитым глазам вместе с лошадью, доказывай потом из могилы, что ехал согласно правилам. Очень это кому-то поможет, а моим безутешным родственникам — особенно.

Басовитое гудение в отдалении сначала не показалось чем-то достойным внимания. Далеко не первое за сегодня, оно уже давно воспринималось как обычная деталь шизофренического сельского пейзажа.

На деда оно произвело совсем другое воздействие. Он даже попытался как-то подхлестнуть свою клячу, с нулевым, впрочем, результатом.

Гудение приближалось.

— Эй, — поведение деда пугало. — Что происходит, а? В чём дело?

Вместо ответа тот сорвал ружьё с плеча, остановил телегу и встал на облучке в полный рост. Вопросы дед игнорировал. Гудение приближалось. Чуть в стороне приглушённо набирал воздух, готовясь вот-вот шумно завыть, малолетний дедов правнук. Ствол винчестера двигался как башенная установка КПВТ — плавно и целеустремлённо.

— Гах! — винчестер деда зримо подпрыгнул. Возле ствола повисло синее облако дыма от явно самодельного патрона.

— Щёлк-клац! — рычаг, таким привычным движением, прыгнул вперёд-назад. Затвор выплюнул дымящуюся гильзу, и дед снова приник к прицелу.

— Гах! Щёлк-клац! Гах! — выстрел следовал за выстрелом, артритные пальцы в глубоких морщинах двигались быстро и уверенно, без малейшей дрожи.

— Хлюп-хрясь! — оранжевая молния трассера просто разрубила деда напополам. Кровавые брызги, фрагменты винчестера и согнутый баранкой ствол мелькнули перед глазами. Безголовое тело покачнулось и упало под колёса телеги. Бешено завизжала и забилась покалеченная лошадь.

— Диду! — крик пацана заглушил даже предсмертные лошадиные крики. — ДИДУ ПАНАС!

Гудение в небе возвращалось.

Небесный охотник шёл на второй заход.

— Беги, — короткое слово потребовало таких усилий, что перед глазами снова потемнело. — Слышишь, придурок малолетний? Беги!

Завывая, как сирена путинского кортежа, пацан кинулся прочь от замершей посреди грунтовки телеги.

Короткий треск очереди — и стук босых пяток оборвался. На его место пришёл оглушительный гул мощного двигателя. Характерно вытянутый силуэт — жёлтая окантовка, серо-голубой фюзеляж и широкие балкенкройцы на плоскостях, размытой молнией промелькнул в считанных метрах над дорогой и унёсся вдаль.

Перед глазами снова встали нарисованные самолётики Хомяка, за которыми он запросто мог сидеть пару суток подряд с перерывами только на поесть и посрать с полным компьютером других таких бездельников.

Прозвище этого знала даже Ваша Покорная: худой.

Me-109.

* * *

Хомяк про такие ситуации трындел много и с удовольствием. С его точки зрения, священный долг каждого русского — попасть в прошлое, где и задушить грязными носками хотя бы одного чёрта, беса или нерусь, помыть сапоги в атлантическом океане и задушить ещё кого-нибудь.

А то чего они тут?

Когда же завоевание мирового господства путём расстрела нарисованных самолётиков, танчиков и корабликов с неподобающими знаками различия на корпусе давало сбои, все его доморощенные шизомилитаристы собирались в кучу на специально выделенных сетевых ресурсах и дрочили на свою нехитрую философию так, что с потолка за шиворот стекало.

Наши доисторические предки, насколько известно Вашей Покорной, где-то так и эволюционировали, фетиши с мамонтами на стенах пещер тому свидетелями. Довольно быстро эволюционировали, тысячелетий за сорок. Наверняка, и у этого молодого, подающего надежды, племени впереди лежало настолько же светлое будущее.

Примерно в тех же исторических границах.

Только вот о том, каково это — шлёпать босой ногой по раздолбанной дороге под визг смертельно раненой лошади, они, почему-то не задумывались. Никто и никогда. Или брелок забирать из мёртвой ручонки пацана, который теперь навсегда останется пятилетним.

И безымянным.

А ты ни похоронить их не сможешь, ни даже помочь как-то. Тебе бы кто-то помог.

Ага.

Подавляющее большинство друзей Хомяка о такой ситуации рассуждали с позиций маньяка-педофила дорвавшегося, наконец, к посту директора сиротского приюта. Причём в Заполярье, на земле Франца-Иосифа, откуда сиротки, ха-ха, никуда уже не денутся.

Вроде как стоят они такие, в белом, и указывают, как правильно Хрущёва за педерастию в народном хозяйстве насиловать, а тот кричит, вырывается, и обещает внедрить командирскую башенку на марсианском треножнике с тепловым лучом, радары загоризонтного обнаружения на трёх гальюнных лампах и одной военно-морской кочерге, и ещё какую-нибудь ерунду.

Песни Высоцкого о подвигах бойцов горно-водолазных частей на вечерах культурного досуга малых народностей ташкентского военного округа по-дой-дут.

А вокруг знай себе все такие аплодируют и аплодируют.

Вприсядку.

Чтобы нормально чувствовать себя в такой обстановке, нужно родиться шизофреником. Ваша Покорная к шизофреникам себя не относила — хотя длинным списком других недостатков предпочитала не столько мучиться, сколько наслаждаться.

В любом случае, грядущий жестокий хроноложеский анал пах чем угодно, только не розами.

Пуговки наушников скользнули в уши сами, без малейшего намёка о сознательном действии.

— About a maid I sing a song, sing rikety-tikety-tin… — привычная ирония Тома Лерера вернула хотя бы иллюзию того, что всё пока что не так уж и плохо.

Интересно, через сколько часов сдохнет аккумулятор?

— About a maid I'll sing a song, who didn't have her family long… — насчёт семьи, увы, сугубая правда. Чего нет, того нет. Прадед стенает под колониальным игом беспощадных японских империалистов, прабабка теоретически доучивается в школе, фактически — побирается, и заниматься ей этим увлекательным занятием до конца войны, если не позже.

Не то, чтобы у нас особо распространялись про её первый скандальный брак. В основном всё начиналось тем, как она встретила прадеда, и как у них с первого взгляда появилось большое и светлое чувство, как раз благодаря которому на свет и появились, в итоге, в том числе Ваша Покорная, Хомяк и ещё несколько бессовестных москвичей в третьем колене.

Что, в целом, не так уж и плохо — у местных замкадышей иммунитета к москвичам наверняка ещё толком не выработалось. Будет им, стало быть, случка города с деревней. Нетрадиционная.

Если доживу.

А с этим тут без родственников, но с моей внешностью, однозначные проблемы. Разве что казашкой прикинуться. Комсомолкой, ага. Спортсменкой и красавицей. Зря, что ли, Ваша Покорная городской уровень соревнований последние года три рвёт, не приходя в сознание?

Ещё бы спрос на танцы на пилоне по эту сторону ржавого занавеса ближайшие лет шестьдесят предвиделся, ага.

Лесополоса тем временем сменилась плотно засаженными полями, а чуть подальше, в низине у реки, показался городишка примерно с большое село размером. Ну, может и чуть побольше, да только из действительно многоэтажных зданий в нём имелись пара облупленных церквей и одна крашеная в зелёный высоченная металлическая каланча. Двухэтажные каменные дома — полжида в два ряда.

Затем каланча неторопливо взвалила на покрытое металлом плечо исполинскую, с хороший автобус, кувалду, подмигнула багровым глазом и сделала плавный шаг по улице. Дома на той улице заканчивались где-то на уровне металлического же бедра. Церковь, так уж и быть, чуть выше пояса.

Уехала. С вокзала позвоню. Искренне, крыша.

Траляля, какая досада!

* * *

Больше всего эта штука походила на памятник водолазному скафандру Кинг-Конга. Жёсткому такому, глубоководному, работы не меньше чем самого Церетелли. В крайнем случае — Гигера какого-нибудь. Тугая, явно живая, плоть двигалась под напластованиями корабельной брони, совсем как у насекомых-захватчиков из фильмов категории /b/ — для особо крепких желудком зрителей. Никакая механика с такой живой грацией двигаться не будет.

Красные звёзды на полусферах наплечников органично дополняли общую шизофреничность зрелища, как и хорошо заметная жирная надпись "Василий Чапаев" под ними. Букву "а" в слове "Чапаев" на левом наплечнике делила напополам хорошо заметная борозда.

Поезд на железной дороге рядом с этим ходячим памятником знаменитому подводному заплыву красного полевого командира выглядел детской игрушкой. Вполне живые люди на крышах вагонов казались муравьями.

Ещё несколько поездов натужно пыхтели следом за первым. Городок стоял на двух берегах реки с единственным железнодорожным мостом, и составы торопились пройти через него, пока есть время.

Преследователи не заставили себя долго ждать. Шустрые угловатые гусеничные коробочки показались возле насыпи. На тонких стволах заплясало пламя. Из хвостовых вагонов полетели щепки. Несколько людей сломанными куклами упали вдоль насыпи.

Колосс в городе набирал ход. Здания мешали ему двигаться, но он всё же целеустремлённо перешагивал через деревянные бараки и отдельные избы. На окраину города он вышел за несколько десятков торопливых шагов. Там каждый второй шаг уже приходился на чей-то огород или задний двор — и колосс перешёл на вполне убедительный спринт без опаски раздавить случайного прохожего.

Даже на таком расстоянии его шаги сливались в хорошо различимый басовитый гул. Клочья дёрна летели с металлических сапог. Казалось, минуты крохотных рядом с ним танков уже сочтены.

Казалось.

Похожий на причудливую секс-игрушку для эстетов металлический ёж с длинными острыми гранями размытой кометой промелькнул над землёй.

— Бамм! — стальной колосс успел каким-то чудом парировать атаку рукояткой кувалды. Метательный снаряд упал наземь под лязг толстой, как для корабельного якоря, цепи, дёрнулся и рывками пополз обратно.

Из-за леса показался второй колосс. Угловатый, приземистый, с короткими толстыми ногами, такими же угловатыми наплечниками и смешным шлемом-ведром на голове. Умбон круглого щита на левой руке украшали рельефный балкенкройц и отполированная до блеска надпись вычурно-корявыми, так сразу и не разберёшь, готическими буквами.

Sudetlander.

Вот спрашивается, зачем так уродовать буквы, лишь затем, чтобы написать "Судетец", а? И, раз уж на то пошло — где немцы, где те чешские Судеты, и где логика, я не понимаю, вообще?

Металлический ёж под звяк цепи занял своё место на рукоятке ухватистой короткой дубинки. Годендаг — некстати вспомнилось родное название этого увеличенного в десятки раз сородича русского кистеня.

"Судетец" чуть присел, расставил угловатые грабли рук в стороны и два раза хлопнул металлическим ежом годендага по щиту.

Приглашал.

"Чапаев" двинулся вперёд. Двинулся настолько медленно и неуверенно, что даже Ваша Покорная тут же поняла, что экипаж кабину своего боевого колосса видит, ну, в лучшем случае, второй раз в жизни. Или даже целый третий.

Неумелый широкий замах, и кувалда без особого толку скользнула по умбону щита. Ответный короткий тычок заставил "Чапаева" оступиться. Возможно, пошатнувшийся колосс ещё мог сохранить равновесие, но второй удар, краем щита, не оставил ему такого шанса.

Десятиэтажная махина растянулась на земле под гулкий протяжный грохот. Из всех её щелей ударили хорошо заметные фонтаны белого пара.

Противник джентльменский кодекс боя соблюдать отнюдь не собирался — металлический ёж годендага вновь устремился к противнику, на этот раз — поверженному и беспомощному. Лишь отчаянный перекат спас "Чапаева" и перевёл мощный прямой удар не более чем в скользящий.

Победитель не торопился. Бессмысленные поспешные движения его противника отлично выдавали панику неопытного экипажа. Поднять свою боевую машину раньше следующего выстрела наконечником годендага у них так и не вышло — даже с опорой на рукоятку боевой кувалды.

Несколько шагов на подгибающихся ногах — и металлический колосс тяжело повалился на границе поля и лесополосы, вряд ли дальше полукилометра от Вашей Покорной.

Серый колосс проводил бесславное падение зелёного пристальным взглядом, подобрал цепь годендага, и двинулся к беззащитному городу. На окраине уже занимался огнём расстрелянный танками поезд.

Единственный защитник города признаков жизни подавать не торопился, хотя на его корпусе открылась пара люков, из которых валили плотные клубы пара.

Глаза почему-то то чудовищно щипало.

— Кранты макияжу, — промелькнула напоследок и тут же в панике убежала огородами до Котовского ехидная мыслишка.

* * *

Кажется, у Вашей Покорной случилась типичная бабская истерика. Ну, могла бы — истерить на бегу получалось так себе. Дыхалки хватало только на что-то одно, или бежать, или выдувать сопли пузырями. К пышущему жаром стальному колоссу добраться вышло уже в более-менее пристойном виде — всего-то с насмерть размазанной косметикой и опухшим носом.

Добраться лишь затем, чтобы понять, что поднимать боевую машину в бой её экипаж отнюдь не торопится.

По щедро усеивающим корпус металлическим лесенкам Ваша Покорная буквально взлетела. Особенности контакта босых пяток с раскалённым до температуры чуть холоднее свежесваренного кипятка металлом этому немало способствовали. Вторая кроссовка успешно протерялась где-то на бегу, а носки теперь состояли преимущественно из дырок.

— Романенко! — зычный архидьяконский бас прогудел из тёмного провала люка чуть ли не прямо в лицо. — Ксения! Романенко! Ксения?

— Я? — перекошенное отражение Вашей Покорной в стёклышках круглых очков не могло вызвать ничего, кроме ужаса — макияжу действительно пришёл конец. Не то индейская маска войны, не то порнозвезда вечером ударной вахты. Очкарика причудливые разводы теней и помады натурально парализовали — он так и замер лицом к лицу с Вашей Покорной в немой оторопи.

— Арон Моисеевич! — распаренная до свекольного цвета и плоская как доска худенькая курносая девчонка в мокром до полупрозрачности сарафане в облипку с весёленькими цветочками высунулась из какого-то другого люка как раз вовремя, чтобы увидеть нашу с громогласным очкариком немую сцену. Тот неуверенно воздвигался из тёмного провала — и всё ещё не собирался заканчиваться. Рост у очкарика пропорциям его боевой машины более чем соответствовал.

На свету этот самый Арон Моисеевич выглядел куда забавнее — тощий, нескладный, с густой иссиня-чёрной щетиной, некогда ухоженными пушкинскими бакенбардами, очень характерным носом и забулдыжной майке-алкоголичке с растянутыми лямками и щедрой россыпью мелких дырок, сквозь которые предательски белело волосатое тело без капли загара. Из другой одежды на очкарике имелись лишь настолько же заношенные семейные труханы до колена и пляжные тапки.

— А вы, простите… — крайне удивлённым тоном начал он, и так и не договорил.

— Женя! — в лучших московских традициях ответила Ваша Покорная ещё до того, как Арон Моисеевич закончил фразу. И в тех же традициях незамедлительно перешла в атаку, — Чего стоим? Кого ждём? Почему бросили город?

— Де… — очкарик замялся, наткнулся взглядом на мой второй размер под футболкой в облипку и куда увереннее продолжил, — Девушка, я что-то не могу рассмотреть ваши знаки различия…

— Я ваши тоже, — огрызнулась Ваша Покорная. — Так и будем писю лимонить, пока танки город разносят?

— Кгхрм, — судя по реакции, лексикон Вашей Покорной заставил очкарика подавиться мозгом. А может и отсутствие лифчика, не знаю. Покраснел он, в любом случае, оч-чень убедительно.

— Да что ты себе позволяешь, коза? — у Ксении с бытовым хамством оказалось куда лучше. Пожалуй, она даже смогла бы купить билет на метро без того, чтобы пропустить двух-трёх посторонних вперёд себя. На московском вокзале города Санкт-Петербурга — так уж точно.

— Вниз, — а вот удара по лицу она точно не ожидала. — Бегом. А через две минуты эта ваша самоходная баня стоит в полный рост и готова сражаться.

Плоскогрудая скандалистка закусила губу до крови. В её глазах набухали крупными слезами абсолютно искренние обида и недоумение.

— Ксения, боюсь, хотя методы нашей внезапной гостьи заслуживают всякого порицания… — договорить Арон Моисеевич не успел. Чёрт его знает, кем очкарик был по жизни, но вот на конкурсе тормозов он бы точно занял второе место. Почему не первое? Да тормоз потому что!

Назревающий конфликт прервал спазматический кашель. Из глубины пышущего жаром колосса появился третий член экипажа. Выглядел усатый дядька лет за сорок, и, единственный из всех троих, носил мокрую насквозь форму с загадочными тёмно-зелёными вставками на воротнике. Поверх них сиротливо блестели крохотные металлические прямоугольники. Никакими погонами, а также любыми другими привычными знаками различия, у формы даже не пахло.

Зато обильные тёмные пятна у дядьки на груди выглядели чем угодно, только не потом. Мелкие алые капли на растрёпанных усах и разбитая губа убедительно свидетельствовали, что испачкался он своей же кровью.

— Гаплык, — односложно выкашлял дядька.

Бороться за машину он даже не собирался. При виде его апатичной физиономии Ваша Покорная снова ощутила, как внутри неё просыпается хомяк-берсерк с адамантиновой челюстью.

— Вниз! — пистолет из его кобуры перекочевал в руки Вашей Покорной раньше, чем хоть кто-то успел понять, что происходит. — Немедленно вернули машину в бой — а то я за себя не отвечаю!

— Да стреляй, жалко что ли! — Ксения не выдержала первой. — Кто у нас теперь на пилон встанет? Ты сама, что ли?

— Веди, — губы сами разошлись в комиссарской усмешке. — Если дело только за этим…

* * *

Внутри боевой колосс вызывал натуральную клаустрофобию. Тесные коридоры в белёсых разводах соли, участки фосфоресцирующей плесени вместо фонарей на стенах, полускрытая жирными складками плоти металлическая обрешётка и угвазданные загадочной склизкой дрянью жилы высоковольтных кабелей вызывали неприятные ассоциации с кишками левиафана. Извивались эти ходы настолько причудливо, будто изнутри машина была раза в два больше, чем снаружи.

Центр управления оказался куда привычней. Больше всего он походил на крохотную телестудию, обставленную реквизитом малобюджетной фантастики — несколько закутков с чем-то вроде зубоврачебных кресел в кардановых подвесах с широкими привязными ремнями, пульты в тех же подвесах, совсем как у космонавтов — подковой, с огромными подсвеченными кнопками, пузатые аквариумы примитивных, явно ещё с электронными пушками, телевизоров, гермодвери с круглыми штурвалами запоров и яростно гудящая вентиляция.

— Прошу, — Ксения указала на высокую узкую дверь во что-то вроде барокамеры с таким привычным гладким отполированным пилоном ровно в середине цилиндрического пространства.

В мягком свете узких световых панелей чуть заметно фосфоресцировали кровавые пятна. Судя по ним, в момент удара мужика в форме швыряло по всей этой комнатёнке. Обрывки импровизированной сбруи из нескольких кожаных ремней наглядно свидетельствовали, что из собачьего поводка и портупеи годной страховки навязать при всём желании не получилось. Высоким искусством сибари тут явно не владели.

— Что тут ещё нужно сделать? — Ваша Покорная зашла в камеру, протянула Ксении пистолет и привычным движением обхватила пилон.

— Перейти в транс и синхронизироваться, — ядовито пояснила Ксения и захлопнула гермодверь. — Минутная готовность!

— В транс, говорите? — приглушённый свет и тихое гудение неизвестных механизмов за стенкой навевали мысли о комнате для распрямления чакр тантрическим сексом. Недоставало разве что юных улыбчивых тайцев неопределимого пола. Впрочем…

— Love is love, let's come together! Love is free it lasts forever! — первые же такты бессмертного шедевра Армии Любовников подействовали не хуже воспетой акынами ферганской травы. Стены камеры подёрнулись розовым туманом, и Ваша Покорная впервые ощутила себя вне тела.

— Есть синхронизация, — донёсся откуда-то изумлённый голос Ксении. — Шестьдесят три процента, увеличивается! Отклик термен-камеры стабильный!

Руки и ноги стремительно тяжелели. Айфончик с наушниками пропали из восприятия. Где-то чуть ниже живота набух жаром и заворочался на холостых пока что оборотах мощный двигатель. Яркие алые транспаранты один за другим выскочили перед глазами на периферии зрения.

— Не подключён, — Ваша Покорная в недоумении переводила взгляд с одного тревожного сигнала на другой. — Не подключён. Боекомплект отсутствует. Не подключён… Это чего за дела вообще?

— Единица хранения первой категории, — судя по всему, Романенко хотел добавить пару нелестных эпитетов, но лишь снова закашлялся.

— Видите ли, Женечка, мы, в некотором роде взяли его на складе без спросу, — пояснил Арон Моисеевич. — Престранная история, по документам БК-013 уже полгода как отправлен в киевский военный округ, но спец-локомотив так и не приехал, только навесное оборудование забрали, оно, знаете ли, помещается на обычных платформах…

— А как же кува… — остатком фразы Ваша Покорная банально подавилась. Транспарант "приспособление для саморемонта: подключено" ответил на этот вопрос лучше тысячи слов.

— Поднимай машину, — выкашлял Романенко. — Время.

Первый шаг вышел кривым и неуверенным. Второй и третий пришлось делать очень быстро — лишь бы не уронить многотонную стальную махину. А затем Ваша Покорная ощутила, что с каждым шагом преодолевает метров по десять — и никогда ещё в жизни не чувствовала такой свободы в движениях.

— Девяносто семь процентов, — обалдело выдохнула где-то на периферии восприятия Ксения. — Девяносто восемь! Арон Моисеевич, рассинхронизация меньше полупроцента!

— Ну, всё! — исполинская кувалда несколько раз крутнулась в стальной руке под басовитый гул воздуха. — Металлолом на бирже сегодня подешевеет!

* * *

Возвращения "Чапаева" серый не ждал. Если бы не яркие гроздья сигнальных ракет, он бы даже не обернулся. К сожалению, оповещение у противника работало как часы. Кто-то из танкистов не постеснялся вовремя позвать на помощь.

К тому времени они уже расстреляли один поезд, и преследовали второй на городских улицах. Насыпь шла вдоль настоящего лабиринта частной застройки, так что серые коробки танков безжалостно давили заборы и курятники в погоне за составом-беглецом.

— Ос… — Романенко снова закашлялся. — Остановите их! Поезда должны уйти!

Это слегка походило на гольф. Удар кувалды на длинной ручке подхватил с земли серую коробочку вместе с доброй парой кубометров грунта — и отправил в полёт ворохом разрозненных деталей и рассыпанных траков. Недалеко — до первой избы.

— Лунка! — поддавшись минутной слабости заорала Ваша Покорная и ни капли не удивилась, когда металлический вопль раскатился по всему городу.

Танкисты бросились врассыпную. Теперь они больше не чувствовали себя такими безнаказанными, а тесные улочки и приземистые избы превратились в смертельную ловушку.

Попытки срезать углы заканчивались в основном тем, что серые коробочки с бешено крутящимися гусеницами сползали в канавы, застревали в нагромождении переломанных брёвен и тонули в осыпавшихся компостных ямах.

Уцелели в основном те, у кого хватило яиц даже в такой обстановке помнить о контроле над машиной — но кувалда Вашей Покорной изрядно проредила их нестройные ряды.

Похожи на гробики пехотные бронетранспортёры не стали даже приближаться к городу. Оторвавшиеся слишком далеко вперёд танки и так слишком щедро платили за лишнюю самонадеянность на узких кривых улочках.

Одинокий серый колосс оказался для них весьма ненадёжным прикрытием. Неудачный выстрел годендагом лишь без особого толку завяз в размётанной избе. Ваша Покорная шагнула навстречу противнику, наступила окованной металлом ногой прямо на цепь, и подхватила её с земли.

Вражеский пилот явно что-то начал подозревать, но просто бросить оружие так и не решился.

Зря.

Рывок заставил его сделать несколько валких шагов прямо через избы. Второй — отыграл ещё полсотни метров.

Звенья цепи звякнули между пальцами свободной руки. Наконечник годендага свистнул и с грохотом обрушился на щит противника. Второй удар, пока тот не успел опомниться, рывок, и вот уже коротконогая серая махина полубежит-полупадает навстречу кувалде Вашей Покорной.

Мощный удар снизу вверх заставил врага замереть на ходу. Тычок в голову — отшатнуться на шаг назад. В этот момент Ваша Покорная находилась в искренней уверенности, что побеждает.

Мечтай, дура. Мечтай.

— Берегись! — предупреждение запоздало. Серый поганец резко, без малейшего замаха, метнул щит. Собранный из толстых листов корабельной стали блин запросто мог накрыть собой центральную площадь городка — и его удар оглушил не хуже близкого разрыва снаряда.

Левая нога тут же застряла в чём-то на удивление цепком и ухнула метра на три под землю.

— Подвал! — дошло запоздалое объяснение.

Летящий точно в голову шипастый ёж годендага Ваша Покорная ухитрилась парировать в последний момент — свободной рукой. Прогрохотало, в поле зрения полыхнули тревожные сигналы, откуда-то явственно потянуло сухим горячим воздухом.

Приземистый стальной колосс противника стремительно кинулся вперёд. Цепь он так и не смотал, но тяжёлая рукоятка годендага вполне убедительно свидетельствовала, что метательный ёж и не понадобится.

Ухватить щит и отправить в обратный полёт у Вашей Покорной вышло за считанные мгновения до того, как это стало поздно.

И на этот раз — отнюдь не в голову. Металлическая фрисби походя срезала крышу с двух изб, подскочила рикошетом от улицы и вписалась точно в ноги серого колосса. Он даже не упал. Он рухнул навзничь, с грохотом пропахал несколько десятков метров и замер — только разлетелись по сторонам фонтаны брёвен, вырванных с корнем деревьев и ошалелых куриц из размётанных в щепки сараек.

— Назад! — приказ Романенко заставил Вашу Покорную остановиться на полушаге с воздетой кувалдой. — Мост!

Несколько отчаянных экипажей стремительно гнали танки по берегу реки в сторону железнодорожного моста. Три поезда ещё ползли на этой стороне реки, и у них имелись все шансы остаться здесь навечно — достаточно потерять один-единственный локомотив.

Пришлось бросать недобитого противника и бежать к мосту. Серые коробочки порскнули в стороны быстрее тараканов. Двум особо упрямым пришлось ненавязчиво подсказать желаемое направление движения.

На середине реки встала россыпь водяных столбов. Глубина оказалась что надо — без моста не перебраться. Обломки танков даже не булькнули дважды.

— Ну что, съели? — Ваша Покорная воздела кувалду над головой.

— Отставить базар! — оборвал её Романенко. — На ту сторону, немедленно!

Только после этого до Вашей Покорной дошло, что если у кого-то не хватает мозгов — это надолго.

* * *

Да, танки, бронетехника и пехота замерли в ожидании. Вести огонь через город они попросту не могли, а приближаться к удобной огневой позиции отнюдь не торопились.

Только им этого и не требовалось.

Приземистый рогатый колосс неторопливо распрямился в полный рост. Из невидимых выхлопных решёток на его корпусе ударили плотные столбы пара. Щит он держал плашмя на далеко вытянутой руке — и зрелище это напомнило Вашей Покорной что-то полузабытое — но однозначно неприятное.

— Дискобол! — мысль пришла в голову одновременно с движением колосса. Поздно. Тяжёлый блин щита отправился в полёт.

Время растянулась как запитая горячим чаем жевательная резинка. Серый блин плавно и неторопливо поплыл над землёй. Круглая тень стремительно пронеслась над развороченными избами, заставила пару чадных столбов от растоптанных танков закрутиться причудливыми спиралями, перемахнула железнодорожный мост и пошла на снижение — точно к середине второго из трёх железнодорожных составов.

Ответный бросок вышел кривым и совершенно незрелищным. Кувалда попросту сорвалась на броске — и под углом встретила щит уже на последних метрах его полёта. Тот упал на бок, зарылся в землю, и поставил насыпь бугром.

Состав мучительно содрогнулся. Вагоны, один за другим, встали дыбом. Из окон посыпалось битое стекло, мелкая ручная кладь и человеческие фигуры.

Второй поезд яростно завизжал тормозами, но паровоз всё равно поддел хвостовой вагон стальной решёткой отбойника и потащил вперёд и вбок, с каждым пройденным метром спихивая всё дальше и дальше с искорёженных рельсов.

— Всё — скорее выдохнул, чем сказал, Арон Моисеевич.

— Подберите оружие, немедленно! — потребовал Романенко.

Спасибо, капитан Очевидность! Вот уж без какого архиважного указания Ваша Покорная не могла и минуты сама прожить!

Серый колосс неторопливо двигался на другой стороне реки. Торопиться и не требовалось — его экипаж и так сделал всё, что надо. Чудовищная живучесть противника заставляла всерьёз задуматься о том, что без точного знания слабых точек с ним попросту нечего делать. Шансы на победу экипажа Ваша Покорная оценила процентов эдак в тридцать, и, по факту, нещадно тому экипажу польстила.

Оставалось только стиснуть щит и кувалду покрепче и готовиться навязать бой максимально далеко от повреждённых составов.

К счастью, в небесной канцелярии решили проявить чувство юмора.

Приближение снаряда почувствовало всё тело, даже под многослойной бронёй и синтетической плотью боевого колосса. Тяжёлый гул, словно кто-то запустил в космос товарный поезд, и хорошо заметная продолговатая туша с грохотом пронеслась над землёй, а позади волнами разошёлся взбаламученный воздух.

Доводилось когда-нибудь видеть, как двухэтажное каменное здание превращается в облако цементной пыли и фонтан битого кирпича и всё это дело летит, кувыркаясь, через весь жилой квартал — метров двести?

Вашей Покорной вот довелось.

— Железнодорожная пушка! — восторженно прогудел Арон Моисеевич. — Убийцы колоссов!

— Для убийц им не помешало бы точнее целиться, — снаряд и цель разминулись на добрый квартал.

— Он струсил! — радостно прокричала Ксения. — Смотрите, он же струсил!

Над серым колоссом поднялись яркие гроздья сигнальных ракет. Он совсем по-крабьи, боком, двинулся к выходу из города. Вовремя — очередной снаряд промелькнул всего на полквартала дальше цели.

— Десять секунд? — цифры на подсвеченном часовом табло заставляли всерьёз усомниться в реальности происходящего.

— Двенадцать, — выкашлял Романенко. — Барабанное перезаряжание. Сто восемьдесят миллиметров.

— Уйдёт, — разочарованно простонала Ксения. — Сделайте что-нибудь, уйдёт же!

— Пусть, — всё тело жутко ломило. — От поездов отстал и ладно.

— Но, — Ксения запнулась. Третий снаряд прошёл далеко в стороне от улепётывающего серого колосса и только без особого толку вспахал пару соток поля за городом.

— Хочешь, место уступлю? — ядовитый вопрос подействовал не хуже давешней оплеухи. Ксения обиженно заткнулась.

— Отключение на перекалибровку, — тут же потребовал Романенко. — Десять минут. Ксения, займитесь. Арон Моисеевич, поднимите антенну радиотелеграфа, пожалуйста.

Мир вокруг стремительно сжался обратно. Ваша Покорная сидела на коленях в обнимку с пилоном. Мышцы жутко ломило. Насквозь мокрая футболка заставляла только лишний раз порадоваться качеству маммопластики. От жары и чудовищной влажности не помогали даже яростно гудящие вентиляторы.

Дверь термен-камеры скрипнула резиновым уплотнителем и открылась. На пороге стоял перекошенный набок Романенко. Одной рукой он держался за настенный поручень, в другой плясал готовый к бою пистолет.

— Кто вы такая? — без лишних предисловий рубанул военный. — Только честно. Ну?

Глава вторая …в которой Женя Че нагло эксплуатирует своё бедственное положение

Не то, чтобы Вашу Покорную сильно раздражали вооружённые люди. На любом семейном празднике с выездом на природу их присутствовало, мягко говоря, в количестве. Мы, Че, бывшими не бываем, если вы понимаете, о чём я.

Но вот когда это самое оружие направляют прямо в лицо и чего-то спрашивают хамским голосом, очень хочется посмотреть в ответ совсем как прадед — на японцев. Через прицельную рамку "Арисаки". Или хотя бы пистолета Макарова, раз уж на то пошло.

Ну, чего нет, того нет.

Зато вот снова открывшаяся дырка от локтя до кисти — ещё как есть. Некоторый дискомфорт и жжение в руке Ваша Покорная ощущала ещё когда парировала удар вражеского колосса, но тогда это показалось не более чем обратной связью. На самом деле, тонкая запёкшаяся корочка попросту лопнула от слишком резких движений, и теперь с руки щедро капало на пол.

— Вот, — зачем-то продемонстрировала Романенко порез Ваша Покорная, криво улыбнулась и прилегла на пол. Типа, очень устала.

Никаких сознательных усилий к таковому действию прилагать не пришлось, и это всерьёз пугало. Как бы столбняк не подхватить. Здешние представления о санитарии вряд ли ушли дальше кипячения скальпеля, про антибиотики наверняка и заикаться нечего. До сих пор, небось, пенициллин за чудо современной медицины держат.

Романенко изрядно сбледнул. Какое-то время он бессмысленно переводил взгляд с кровавых пятен на полу на моё безвольное тело, затем тщетно попытался запихнуть пистолет обратно в кобуру дрожащими руками, не смог, повернулся в коридор и заорал.

А вот что именно он туда орал, Вашу Покорную искренне удивило.

— Гитлер! — надрывался Романенко. — Гит-лер!

Ну, да.

Ещё бы старика Ктулху позвал.

Впрочем, этот ларчик открывался просто. Гитлером звали Арона Моисеевича. Отпад фамилия, это не Смирнов какой-нибудь, и не Кузнецов. Раз услышишь — до конца жизни не забудешь.

— Что случилось? — голос всё-таки у Арона Моисеевича был — хоть сейчас в оперу. Дуэт Кайафы и Анны, думаю, в его исполнении сыграл бы не хуже, чем у Вебера. За Кайафу, разумеется.

— Вот, — Романенко всё так же с пистолетом в руке указал в сторону Вашей Покорной. Лежать на полу становилось всё уютнее, а держать глаза открытыми — всё труднее, но почему-то это уже ни капли не волновало.

— Пропустите! — высокий голос Ксении буром ввинтился куда-то в многострадальное внутричерепное пространство. Малолетняя оторва подскочила к моему безвольному телу и сунула прямо в лицо какую-то…

Какую-то гадость!

Омерзительный запах шарахнул по носу как боккен у безмозглого школьника-первогодка в додзё. Пришлось дёрнуться назад со всех оставшихся сил, пока мозги не вытекли через уши.

— Что-это-за-дрянь? — выдохнула на одном дыхании Ваша Покорная.

— Нашатырь, — мстительно усмехнулась Ксения. — Руку!

Бинты накладывать она, как ни странно, умела. Повязка вышла тугая и аккуратная, как грудь под скальпелем хорошего хирурга. Пальцы шевелились нормально, попытки двигать рукой заметного дискомфорта больше не вызывали.

— Чего там, — спросила Ваша Покорная, чтобы не дать Романенко вспомнить о ненужных расспросах, — снаружи?

Тот, впрочем, и сам уже благополучно про них забыл. Откуда-то из глубины коридора уже полминуты надрывался противным дребезгом рингтон под старинный проводной телефон.

— Радиотелеграф! — вспомнил, наконец, Романенко и торопливо скрылся в коридоре.

— Мне кто-нибудь объяснит, что вообще происходит? — вопрос глупый, но что поделать, надо же с чего-то начинать.

— Перегрев, — незамедлительно сказала Ксения. — Обезвоживание. Незначительные повреждения мышц.

— Не урок отвечаешь, — судя по реакции малявки, стрела попала в цель. — Человеческими словами объясни!

— Двигаться можем, но лучше бы медленно и недолго, — Ксения сноровисто убирала медицинские принадлежности обратно в пузатую кожаную сумку. — И то, лишь если ты в ближайшие десять минут сможешь встать и работать.

— Давай, ты это у меня через полчаса ещё разок спросишь? — мысль о вертикальном положении вызывала исключительно желание полежать ещё минут пятнадцать… а лучше бы часиков шесть. — Они как раз поезд уберут.

— Арон Моисеевич, — растерянно сказала Ксения. — Она это серьёзно?

— Боюсь, Женя права, — тот проявил на удивление здравую реакцию, — убрать вагоны быстро не выйдет, а мы помочь не сможем — только машину зря угробим.

— Но… — Ксения растерянно комкала бинт в руках. — А если нас бомбить начнут?

— Начнут бомбить, — удержаться от подколки не вышло, — разбудишь.

* * *

С отдыхом, разумеется, не сложилось. В сторону города бесконечной колонной загрохотала какая-то боевая техника. Шум не заглушала даже тугая плоть колосса под многослойным бронепанцирем. Когда же в другую сторону из города потянулись беженцы, любой порядок исчез окончательно.

Ксения, Арон Моисеевич и Романенко занимались какой-то лишь им самим понятной бурной деятельностью в пультовых. Неинформативные обрывки фраз сплетались в назойливый шум. Пронзительная трель очередного звонка вполне заменила Вашей Покорной будильник.

— Дайте спокойно подохнуть уже, — малодушную фразу, к счастью, мог услышать разве что потолок. Что-то подсказывало, что разлёживаться больше не дадут.

Так и вышло.

Шаги Романенко вполне получилось расслышать даже через гермозаслонку.

— Как вы? — имитировать заботу получалось у военного не особо, но спасибо и на добром слове.

— Плохо, — неприятная частая дрожь заставляла вспомнить разом все байки Хомяка про отходняк. К сожалению, о присоветованном им же универсальном рецепте лечения оставалось только мечтать. Равно как и о том, что удастся просто отсидеться в сторонке. А потому…

— Но машину вести смогу, — окончание фразы заставило Романенко молча проглотить какие-то невысказанные слова. Не захлестни его новый приступ спазматического кашля, это могло бы выглядеть забавно.

Да он же рёбра сломал! — накатило запоздалое понимание.

— Сопровождаем поезда, — Романенко, наконец, прокашлялся, — на станции набираем в схроне воду, обедаем и отдыхаем. Нас встретит четвёртая рота обеспечения спецтехники двести восьмого бронеходного. Нужно только дойти.

— Хорошо, — вставать жутко не хотелось. — Я всё сделаю.

В этот раз подключение шло куда медленнее и тяжелее. Исполинская махина тоже устала — и вовсе не стеснялась это продемонстрировать.

— Синхронизация восемьдесят четыре процента, — недовольно прокомментировала Ксения.

— Я вообще эту вашу самоходную баню второй раз в жизни куда-то веду, — раздражение, наконец, отыскало выход. — Отвалите уже от трупа!

— У нас было пятьдесят семь, — зачем-то сказал Арон Моисеевич. — Женя, вы постарайтесь, очень вас прошу.

— Оно и видно, — первые шаги дались нелегко, заметно труднее, чем в прошлый раз, — понабрали в армию по объявлениям…

— Да что ты понимаешь! — Ксения незамедлительно обиделась. — Мы "Чапаева" с хранения вывели! Только втроём!

— Завхоз, школьница, и? — небольшая пауза оказалась вполне достаточной, чтобы Арон Моисеевич ответил.

— Учитель физики, — сказал он. Договорить ему, как всегда, не дали. Педовка так и рвалась ещё немного поучить Вашу Покорную жизни.

— Фёдор Дмитриевич воен-инженер! — торопливо выпалила она.

— Ну, какой он воен, мы уже видели, — явный идиотизм названия армейской должности завхоза Романенко попросту выбивал из колеи. — Надеюсь, как инженер он лучше.

Ксения пыталась что-то добавить, но сухой щелчок оборвал её гневную тираду. Воен Романенко решил доказать, что как инженер он куда лучше, и попросту отключил ей связь.

— Вдоль насыпи, левая сторона, — приказал он. — Держать скорость поезда.

Мышцы тянуло как после тяжёлой репетиции. Судя по жёлтым предупреждающим огням на контуре машины, термен-камера ещё и передавала состояние боевого колосса напрямик, в доступные человеческому пониманию ощущения. Думать о том, что весь букет этих незабываемых впечатлений запросто мог оказаться моим собственным, попросту не хотелось.

Поезд на вспаханной насыпи за последние сорок минут слегка укоротился. Гусеницы армейских тягачей превратили её в грязное месиво, но свою работу смешные кургузые трактора сделали на совесть. Вбитый до половины обода в землю щит и кувалду, разумеется, даже не тронули, но разбитые вагоны теперь валялись по сторонам от состава. По целым вагонам поместились далеко не все пассажиры — и лишенцы на крышах теперь держались за чемоданы и узлы мёртвой хваткой.

Их панику можно понять — головной поезд, как оказалось, давно сбежал. Корпоративной солидарностью у железнодорожников даже не пахло. Своих товарищей они попросту бросили.

Зато в городе за рекой кипела бурная деятельность. Танки с тремя башнями, похожие на бронированные игрушечные трамваи, неторопливо ползли через тесные улочки вслед за совсем уж милипусенькими пехотинцами с длиннющими винтовками за спинами. Артиллерия торопливо окапывалась в лесочке у железной дороги с нашей стороны моста.

— Подобрать оружие! — командный окрик Романенко заставил позабыть о красивых видах и поторопиться. — Догнать поезд! Держаться левой стороны!

— Почему левой? — выковырять щит из мягкого грунта оказалось нелегко, так что времени для глупых вопросов отыскалось в избытке.

— Сто. Восемьдесят. Миллиметров, — отчеканил Романенко каждое слово.

Память о взлетевшем на воздух каменном доме услужливо напомнила, как эти миллиметры выглядят поближе, и весь остаток пути до следующей железнодорожной станции Ваша Покорная двигалась оч-чень аккуратно.

* * *

Количество брошенной техники по дороге заставляло нехорошо задуматься. На обочинах попадалось буквально что угодно — от грузовиков с лысыми покрышками до многобашенных танков с размотанными гусеницами или вскрытыми жалюзи моторного отделения. Их не бомбили, вовсе нет, они просто сломались в дороге — и всё. Ни ремонтников, ни даже внятных попыток свинтить что-нибудь ценное. Около нескольких беспомощных коробок ещё чесал в затылках в ожидании невесть какой помощи донельзя растерянный экипаж — обычно молодые, не старше Вашей Покорной, ребята с исполненными тоскливой безнадёги взглядами.

Полный бардак.

Единственное что радовало — мимо пронеслись куда-то по своим воздушным делам штук десять истребителей. Смешные тупорылые бочки с крылышками, совсем как в полнометражках Миядзаки. Очень хотелось надеяться, что воевали они лучше, чем выглядели.

В пункте назначения бардак царил ни капли не меньший. Поезда не смогли даже толком заехать в центр города. Они сначала убавили скорость до черепашьего шага, а потом двинулись по объездным стрелкам куда-то вглубь складских кварталов, далеко в стороне от двухэтажного здания пассажирского вокзала.

— За ними — приказал Романенко. — Там оборудованная стоянка.

Уж не знаю, на что рассчитывал наш воен-инженер, но бесконечные одноэтажные склады, ржавые цапли погрузочных кранов и пара заброшенных деревянных бараков с тёмными провалами выбитых окон как-то не ассоциировались ни с какой приличной стоянкой.

— Нам сюда, — тусклый синий огонёк в поле зрения отметил приземистое складское здание. Довольно большое, но для наших габаритов на первый взгляд малоподходящее.

— Это что, укрытие? — на вид склад ни капли не различался с остальными. Вполне приличных размеров, но поместиться туда наш боевой колосс вряд ли мог даже лёжа. Окоп там у них, что ли, бетонированный под этим складом?

— Возьмитесь за крышу, — предложение Арона Моисеевича в точности подтвердило шизофреническую гипотезу, — и аккуратно толкайте от себя вдоль рельсов. Только аккуратно, я вас очень прошу. Ролики постоянно клинит.

Металлическая поверхность унылого коричневого цвета омерзительно заскрипела под металлическими пальцами и пришла в движение. Листы кровельного железа, один за другим, превратились в смятую гармошку. Затем что-то гулко лопнуло, и кусок стены длиной метров пять шумно грохнулся на землю в облаке цементной пыли.

— Мне как, продолжать? — уж не знаю, чего ждали остальные пассажиры нашей самоходной бани, но перед глазами Вашей Покорной зиял провал развороченного склада — ни обещанной сервисной ямы, ни, тем более, команды специалистов. Где-то на периферии восприятия изумлённо ахнула Ксения. Она такой подлянки явно не ожидала.

— К вокзалу! — стоит отдать Романенко должное, время на раздумья он зря не тратил.

Если бы не вагоны под ногами, добраться удалось бы куда быстрее. А так — полгорода могло наблюдать, как стальная громада нерешительно топчется между путями в попытках как-то примостить ногу между бесконечными рядами товарных вагонов и грузовых платформ.

Не то, чтобы Ваша Покорная испытывала какие-то предубеждения относительно пристального чужого внимания, но до этого, за все двадцать три года сознательной жизни, в жанре клоунады работать всё же ни разу не приходилось.

— Ждите здесь, — Романенко выскочил, едва лишь колосс замер у края вокзальных платформ. Толпа внизу суетилась изрядная, так что, если бы не агрессивная жестикуляция пистолетом, расталкивать народ ему пришлось долго.

На стоянке звуки внутри колосса начинали проникать даже в изолированную термен-камеру. Гул вентиляции, журчание воды, негромкое потрескивание остывающего металла — только сейчас понимание того, насколько же эта машина чужда всему прошлому жизненному опыту накатило в полной мере.

— Женя, Ксения, — голос Арона Моисеевича как нельзя кстати нарушил пугающую тишину, — Я понимаю, это всё жутко не к месту, но и вы тоже поймите…

Чёрт его знает, чего хотел сказать, но Ксения поняла его с полуслова.

— Конечно, — подтвердила она. — Идите, мы скажем.

Где-то на периферии восприятия хлопнула дверь. Побежал учитель из машины как был — в одном исподнем и шлёпанцах на босу ногу.

— Куда это он? — как ни странно, заданный в пустоту вопрос не остался без ответа.

— К семье, — пояснила Ксения. — Он своих ещё с ночи на вокзал всех отправил, вместе с нашими ребятами. На последнем составе они шли, если бы не мы — там бы все у моста и остались.

— А тут он тогда чего забыл? — удержаться от вопроса не получилось. — И почему бегает в одних трусах?

— Мы когда "Чапая" в ангаре поднимали, Арон Моисеевич под брызги отработки угодил, — судя по голосу, Ксения вспомнила куда больше, чем хотела. — Одежду в лохмотья, хорошо ещё глаза не сожгло. Романенко вернулся, как раз транспорт им всем пробил, а город бомбят уже, и по казармам, и по вокзалу, только и успели ведро нейтрализатора из просроченных запасов кое-как развести, какая тут одежда…

Ксения умолкла.

С продолжением расспросов после такого как-то уже не заладилось.

* * *

Ожидание затянулось. Романенко возвращаться не торопился, Гитлер — тоже. Зато вот желание что-нибудь попить, съесть и полежать накатило с новой силой. Вокруг бурлил своей шумной бестолковой жизнью переполненный вокзал. Нас для них как и не существовало. Не то, чтобы Ваша Покорная любила скандалить — но ситуация того явно требовала.

— Кхм! — понятия не имею, чем боевой колосс разговаривал, но первый, ещё проверочный, звук раскатился металлическим эхом над всем вокзалом. Пара осторожных постукиваний бронированным пальцем о металлическую крышу здания подкрепили его оглушительным грохотом — только взметнулись к небу грязные жирные голуби.

— Мне бы хотелось напомнить, — как оказалось, голос боевого колосса замечательно передавал раздражение, — что если кто-то не хочет кормить свою армию, ему придётся кормить чужую. Нам поесть дадут вообще, или мне в следующем веке зайти?

Вокзал замер.

На мгновение пропали все звуки — от приглушённого шума толпы до пронзительного свиста паровозных гудков.

— Раз, — лишённый эмоций отсчёт в пронзительной тишине оказался именно тем, чем надо. — Два…

Считать до трёх не пришлось. Откуда-то прямо из окна второго этажа до пояса высунулся растрёпанный толстый дядька в пиджаке, и принялся чего-то неразборчиво кричать. Понять, чего именно, так и не вышло — но показавшийся за его спиной Романенко обошёлся несколькими энергичными жестами. Как по мне, взмах пистолетом особенно удался. Асоциальную деятельность пришлось временно свернуть, но свои результаты она дала: не прошло и минуты, как из дверей вокзала буквально вылетел юный лопоухий салабон. В руках он держал пару сигнальных флагов, но пользоваться, судя по неуверенным взмахам, умел ими не сильно лучше школьницы-чирлидерши.

Впрочем, не то, чтобы Вашей Покорной хватало познаний в сигнальной азбуке проверить его реальные таланты.

— Ты его понимаешь? — глупый вопрос, но мало ли чему здесь учат в школе?

— Нет, — растерянно призналась Ксения.

— И я нет, — решение пришло само. — Ты не маши, ты рукой покажи!

Салабон облегчённо махнул флагами куда-то за вокзал. Судя по всему, премудростями сигнальной азбуки он сам тоже владел крайне условно — если вообще хоть как-то владел.

Оставалось только неторопливо последовать за ним. Благо, дорогу он знал куда лучше сигнального дела. Остановились мы на погрузочном терминале, рядом с плохо оштукатуренным элеватором и рыжей, обильно поросшей мхом, кирпичной водокачкой. Неподалёку приткнулся двухэтажный, явно жилой, деревянный барак.

Салабон что-то неразборчиво крикнул, и решительно махнул нам флагами. Разумеется, мы его так и не услышали. Осталось только аккуратно припарковать колосс рядом с водокачкой и выбраться наружу.

Даже в позе коленопреклонённого рыцаря на посвящении, боевой колосс всё равно высился на одном уровне с водокачкой. Дорога вниз по скользким металлическим скобам несколько затянулась.

Ваша Покорная ступила на землю первой — как раз, чтобы вовремя дать по шее засмотревшемуся наверх салабону. Впрочем, понять его можно — сарафан Ксении действительно составлял основную и практически единственную деталь её одежды, а с такого ракурса этот пикантный нюанс уже никаких сомнений не вызывал.

— Яйца оторву, — ласковое предупреждение на ухо пришлось немного подкрепить физически. Уже после одного-единственного решительного шлепка по заднице салабон пикантно запунцовел и попытался что-то неразборчиво промямлить в своё оправдание.

— Не слышу, — невинная улыбка окончательно парализовала все остатки мыслительной деятельности молодого бойца.

— Колонка, вот, и там, это, — салабон попытался указать руками в несколько сторон одновременно, выронил флаги, торопливо бросился их поднимать, и растерялся окончательно.

— Обед, — бессвязное словоизлияние пришлось капельку подтолкнуть в желаемом направлении. — Борщ. Сметана. Хлеб. Где?

— Там, — пунцовый уже просто до свекольного цвета олух наконец-то одолел косноязычие, приложил руки ко рту и оглушительно заорал, — Тёть Паш! Тё-тя Па-ша!

В дверях барака воздвиглась монументальная фигура в некогда розовом, а теперь выцветшем добела сарафане из дешёвой ткани. Недостаток роста фигура успешно компенсировала шириной — дверь краснолицая тётка неопознаваемого возраста перекрывала целиком.

— Это чего? — тётя Паша растерянно перевела взгляд с нашего сопровождающего на металлическую громаду за нашей спиной. — Это они?

— Ага, — подтвердил салабон. — Ген-Сеич с их старшим разговаривает сейчас, но их покормить бы, и вообще…

— Ах ты ж боже ж ты мой! — всплеснула руками тётя Паша. — Деточки ведь совсем!

— Мне уже почти семнадцать! — обиженное бурчание Ксении прозвучало уже в спину тёти Паши.

— У неё муж на двадцать-пятьсот сорок третьем кочегарит, — пояснил вполголоса наш провожатый. — Это вы его сегодня в город привели, вторым шёл. Уже всё депо знает.

Тарелка совершенно нажористого уже только по запаху горохового супа с луком и жареным салом и толстые ломти ноздреватого чёрного хлеба появились на грубом деревянном столе чуть ли не раньше, чем мы зашли на тесную кухоньку. Простая железная кружка с дешёвым чаем, домашняя ватрушка и пара неаккуратных кусочков грубого жёлтого сахара после них показались ни капли не хуже десерта в "Хилтоне".

Плохой знак.

Очень плохой.

— Скажите, — гостеприимная хозяйка так ловила каждое слово гостей, что не возникало и тени сомнений, — а полежать здесь можно где-нибудь? Часика два хотя бы?

Просьба вызвала ещё один бурный взрыв причитаний о бедных деточках, но итог свой возымела — нам предоставили аж целый угол жилой комнаты размером чуть больше моего домашнего платяного шкафа, но зато с продавленной узкой койкой у стены.

— Мы ещё воду набрать должны, — нерешительно промямлила Ксения. — И отработку бы слить…

— Заливайте, — безмятежно ответила Ваша Покорная.

— А ты? — растеряно спросила педовка.

— А я полежу, — сейчас даже застеленная грубым шерстяным одеялом без пододеяльника кровать выглядела невероятно привлекательно, — Часика эдак четыре. А лучше бы шесть.

— Но, — Ксения растерянно запнулась, — но…

— Вот скажи мне, — постарайся Ваша Покорная ещё чуть-чуть, и слова бы получилось мазать вместо мармелада на гренки, — без тебя наша самоходная баня, если что, хоть пару часов провоюет? Ну, только честно?

— Да, — подтвердила она.

— А без меня? — риторический вопрос педовку ожидаемо добил. — Во-от. Поэтому, займи наших гостеприимных хозяев работой, а если вдруг окажется, что им по силам закончить без тебя — перестань дурить, и тоже хотя бы пару часов отдохни. Это приказ. Выполнять!

— Есть, — ошалело пискнула Ксения, и торопливо вымелась из комнаты.

На стене приглушённо тикали антикварные ходики.

— Ещё и с кукушкой, наверное, — последняя мысль проскользнула уже в полусне. Шок и усталость неумолимо брали своё. В конце-то концов, это самоходная баня железная, а Ваша Покорная — вот ни разу. Объятия мутной полудрёмы навалились разом, как после третьего стакана текилы в душном ночном клубе.

Впрочем, это вовсе не означало, что Вашей Покорной удалось толком выспаться.

Как же!

* * *

У правильного горохового супа на жареном сале и картошке с чёрным хлебом есть масса достоинств. Только вот спокойно лежать в желудке он, при всей питательности, как правило, не желает. Этот раз исключением не стал.

Торопливые поиски заветного фаянсового трона закончились ничем. В бараке отсутствовала даже такая излишняя роскошь, как водопровод. Ощущения по этому поводу стремительно приближались к сугубо тематическим, из тех, которым предаются в клубах с очень хорошей звукоизоляцией и записью по рекомендациям знакомых. Не то, чтобы Ваша Покорная имела что-то против любителей подобной формы отдыха как таковой, — но обстановка к собственным преждевременным экспериментам в этой занятной области явно не располагала.

К счастью, гостеприимная хозяйка оказалась поблизости.

— Где? — страдальческое выражение лица оказалось лучше тысячи слов.

— Там, — последовал столь же односложный ответ, и тётя Паша кивнула на дверь в глубине барака.

Разумеется, ждать за дверью комфортабельный туалет не имело смысла. Среди верёвок с застиранным бельём и раскидистых деревьев на заднем дворе барака притаилась в теньке заветная деревянная будка с декоративным сердечком, выпиленным прямо в двери.

Опознать назначение будки вполне вышло бы и без него — только по запаху. Но и брезгливость, и страх растерять последние остатки достоинства, полностью капитулировали перед третьим, куда более всепоглощающим чувством.

— Уй, ё-о-о… — запоздалое осознание, на каких таких досках Ваша Покорная сидит босыми ногами и голым задом накатило как безжалостный кендошный удар "конэко но хикки", в наших краях более известный как "писец котёнку". Лишь криво оборванный газетный лист из жестяного ящика на стене помог хоть как-то приглушить мучительную бурю на душе. Только вот помог ли?

— УДОБРЕНЫ ДОСРОЧНО! — бросился в глаза издевательский заголовок. — На месяц раньше срока завершен план внесения на поля навоза!

Никаких моральных сил дочитывать это глумление у Вашей Покорной уже не осталось. Фрагмент газеты оказался безжалостно скомкан и незамедлительно использован по назначению.

Нагло жужжали толстые сытые мухи.

— БОЛЬШЕ ЯИЦ У ГОСУДАРСТВА, — следующий обрывок газеты по увлекательности не уступал предыдущему. — Труженики села, воодушевлённые историческими решениями партии Ленина-Сталина…

Отправились примерно в том же направлении. Третий клочок бумаги заинтересовал Вашу Покорную немного больше:

— …из деревни застрочил пулемет. Левенцов упал, обливаясь кровью. Но, падая, он все же сумел отомстить врагу. Метким выстрелом из револьвера Левенцов наповал уложил польского… — к сожалению, узнать, кого именно, Вашей Покорной так и не довелось. Остаток листа занимала чёрно-белая карта с несколькими жирными линиями границ.

Если верить легенде, разделяли они зону обоюдных государственных интересов СССР и Германии на территории "бывшего польского государства". К сожалению, вместо финала боевика, явно по мотивам раздела, оборот карты занимал чудовищный канцелярит о невероятных успехах редакции газеты"…в деле воспитания советских детей в духе любви и преданности нашей цветущей Родине и великой партии Ленина-Сталина".

Это судьбу третьего фрагмента газеты и определило.

По итогам вдумчивого анализа общий уровень культурно-просветительской работы в санитарных постройках местного значения на четвёртый, определяющий, год третьей пятилетки был признан неудовлетворительным. Запросам Вашей Покорной — так уж наверняка. Оставалось только в последний раз содрогнуться от искреннего омерзения и двинуться в обратный путь.

Досыпать? Если бы!

До кровати Вашей Покорной добраться так и не удалось. Люди в форме успели раньше. Двое плечистых крепко сбитых дядек средних лет скучали в тесном коридоре. Вряд ли военные, но со вполне убедительными кобурами на поясе.

— Эй, девка, — начал один вполголоса. — Ты здешняя?

— Не, — совершенно искренний ответ успешно замаскировал растерянность. — А что случилось?

— Комендант особого поезда случился, — торопливо пояснил дядька. — Должен здесь через минуту с экипажем колосса знакомиться, а кругом ни души. Где они все? Не капитан, так хотя бы старлей какой-нибудь?

— Тётя Паша только что здесь была, — умение включать дурку, спасибо Хомяку и любимой семейке, Ваша Покорная освоила в совершенстве. — Она что, ушла куда-то?

— Да плевать на тётю! — не выдержал второй дядька. — Лаврентий Евграфович сюда придёт с минуты на минуту, с людьми, ты понимаешь, как он будет выглядеть, когда здесь никого?

— Наверное, смешно, — истерика дядьки Вашу Покорную немало забавляла, так что удержаться от подколки не вышло. — Или глупо, не знаю. Смотря как его те люди уважают.

— Да чего ты время на эту засранку черноногую теряешь, — с терпением его товарищу явно не повезло, — давай бегом!

— Засранку? — к сожалению, попытки гневно шипеть в спину заметно теряют в убедительности, так что с праведным негодованием пришлось немного повременить. До Вашей Покорной наконец-то дошли слова двух взмыленных ментов: сюда надвигался какой-то начальник и свита его верных прихлебателей. Шли явно за тем, чтобы увидеть героев — мужественного капитана боевого колосса и бравых старлеев, разумеется, по уши в знаках отличия. Вместо этого, даже в лучшем случае, им светила компания из помятого работой армейского завхоза из пыльного чулана и трёх колоритных оборванцев.

Лучшем для них.

А с точки зрения Вашей Покорной, для настолько дорогих гостей и как есть — более чем достаточно!

* * *

В других обстоятельствах, ментов, наверное, даже вышло бы пожалеть. Им-то начальство выбирать не приходится. Но, только не в этот раз. Прозвище Ваша Покорная всё меньше соответствовало моменту. Хотелось взять черенок от лопаты и…

Где-то здесь мысль, хоть и приятная, но явно несвоевременная и заканчивалась. Начиналась сугубая проза жизни: общение с комендантом поезда и чёртовой дюжиной его спутников и прихлебателей.

Та ещё компания.

Лысеющий дядька с корявой, будто топором вырубленной, мордой походил на обветренного трудягу, но, к сожалению, только походил. И дело вовсе не в дорогом по местным представлениям костюме, явно шитом на заказ, вовсе нет. Обрывка разговора с подчинёнными вполне хватило. Дядька всерьёз намеревался поздравить героический экипаж героев от имени партийного актива партии, конец цитаты.

Что ж, тем хуже для него.

Привлечь внимание оказалось не так уж и сложно. Нагретая тёплыми солнечными лучами ступня боевого колосса по ширине заметно превосходила капот оставшегося невесть где "Мерина" Вашей Покорной. Умение же лежать на всяких гладких поверхностях так, чтобы любой желающий мог в мельчайших подробностях оценить любой изгиб предложенного вниманию тела, вколачивается насмерть даже в обезьяну всего за несколько утомительных фотосессий.

Ваша Покорная не то чтобы произвела фурор, но гомон просто смолк. Лишь обалдело присвистнул один из ментов сопровождения. Ну что же, хоть кто-то в этой гоп-компании не потерял чувство юмора. За проверкой всех остальных дело не стало.

— Ты, что ли, будешь главный? — отрепетированное многими выступлениями плавное воздвижение навстречу зрителям из лежачего положения в стоячее повергло свиту в шок. Возможно, потому, что вовлекало работу почти всех мышц тела, начиналось движением груди навстречу зрителям, да и заканчивалось, чего уж там, не менее зрелищно. Повторять без тренировок не имеет смысла — как и любая другая показуха, движение совершенно неестественное и долго и муторно ставилось перед зеркалом в компании профильного специалиста. Но, каков эффект! Комендант поезда буквально на глазах приобрёл цвет хорошо проваренной свеклы.

— Женя, — Вашей Покорной осталось только представиться на добивание. — Женя Че. Будем знакомы!

— А, — первые звуки больше походили на малоразборчивое сипение, — где, э-э-э?

— Завхоз на вокзале, учитель возле поезда, куда сбежала пионерка — ни малейших понятий, — свита коменданта всё больше походила на актёров финальной сцены "Ревизора". — Героических военных, уж извини, сегодня не завезли, поздравительная речь отменяется. Впрочем, я принимаю скромные подарки и пожертвования. Начать можете с обуви.

Годы упорных тренировок, помимо всего прочего, дали Вашей Покорной возможность не только поднять грязную босую пятку на уровень человеческого роста, не особо теряя ни равновесия, ни достоинства, но и столь же непринуждённо продемонстрировать её всем желающим.

Лучше всего этот номер, конечно же, исполнять в мини-юбке, но здешней неизбалованной зрелищами публике и в шортиках сойдёт.

— Обувь, — шевеление грязными пальцами подействовало на зрителей не хуже, чем удав — на кролика. — Хотя бы сандалии. Одежда. Бритвенные принадлежности, мыло, зубные щётки. У нас, видите ли, из всего имущества — только эта вот самоходная баня. Хотите помочь — у вас есть уникальная возможность подтвердить благие намерения действием. От кобуры с пистолетом и патронов тоже не откажусь, неуютно тут у вас без оружия.

— Не положено! — хотел было рявкнуть комендант, не приходя в сознание, но всё же нашёл достаточно благоразумия, чтобы проглотить остаток гневной фразы и вовремя заткнуться.

— Что с поездом? — давить настолько ошарашенных собеседников получалось без малейшего труда. Отправить Хомяка съездить в магазин за продуктами, когда он того не хочет, и то сложнее.

— Заправляют, — ответил кто-то из не вполне утерявших дар связной речи приспешников коменданта. — Скоро выпустят.

— Хорошо, — на самом деле, не так уж и хорошо, но им про это знать не следовало. — На втором поезде семьи нашего экипажа. Хотите выбраться отсюда комфортно и относительно безопасно до того, как чьи-нибудь танки снова начнут занятия по стрелковой подготовке, слушайте меня очень внимательно…

Предложение, от которого невозможно отказаться. Классика вымогательства. Тем более, что вместо братков с автоматами предварительную обработку вполне успешно провела целая рота панцеров с автоматическими пушками.

Нехитрая мысль об экзотической разновидности эскорт-услуг силами огромной человекоподобной боевой машины, разумеется, пришлась всем по нраву. Особенно — Вашей Покорной. Чем дальше от противника на таких же, только укомплектованных, обкатанных и налаженных, тем спокойнее. И мне, и моей пародии на экипаж.

Оставалось только донести эту нехитрую мысль до того самого экипажа — и, если в реакции семейного Арона Моисеевича особых сомнений не возникало, Ксения и Романенко запросто могли счудить. Дожимать их следовало быстро и нагло, чтобы не смогли опомниться.

Знать бы ещё, куда этот самый экипаж подевался!

Впрочем, знакомая фигура в полинялом сарафане ждать себя не заставила. Ксения неслась вдоль насыпи как на спринтерской дистанции. Коменданта поезда и его свиту она проигнорировала — замерла в паре метров от меня и несколько секунд безмолвно глотала воздух маленькими кусочками.

— Женя! — первые слова малявка буквально вытолкнула — короткими обрывками. — Арон. Моисеевич. Здесь?

— Нет, — вопрос Ксении вызвал искреннее недоумение. — Он сюда вообще не приходил. Ну, при мне — точно. А что такое?

— Возле поезда его тоже нет! — выпалила она. — Женя, он пропал!

Так.

Приехали.

* * *

На вокзал мы прибежали вчетвером. Комендант поезда безропотно согласился одолжить двух людей в форме для пущей убедительности. Под раздачу, конечно же, угодили знакомые уже Вашей Покорной менты. От простой, но эффективной, мести за потерю лица Лавр Евграфыч не удержался.

Его подчинённые, стоит отдать им должное, к ситуации отнеслись философски. Не иначе сказывался возраст. Будь им не слегка за тридцать, а слегка за двадцать, проблем оказалось бы куда больше.

Хотя, проблем и так хватало.

Шумный вокзал за считанные часы окончательно превратился в разворошённый муравейник. Бегать по нему с высунутым языком в поисках одного человека почему-то не хотелось.

— Значит так, — заслышав привычные командные нотки, оба мента послушно дёрнулись в ожидании приказа. — Один с Ксенией — до поезда с беженцами. Общаетесь с его начальством и семьёй. Найдёте чего, или нет, возвращаетесь к вокзалу. Ясно?

— А ты? — спросила Ксения.

— А мы ищем Романенко, втроём хватаем за галстук директора этого бардака, и пусть докажет, что не зря ест свой хлеб. Понятно? Тогда бегом!

— Есть, — пискнула Ксения и шустро ввинтилась прямо в толчею между бесконечными составами. Её спутник едва успевал вслед за ней — малые размеры и подвижность Ксении успешно заменяли ей отсутствующие форму и знаки различия.

Второму милиционеру хватило сообразительности проложить дорогу на двоих, так что к администрации Ваша Покорная двигалась со всем достоинством, которое только можно получить, шлёпая босиком за ментом при исполнении. То есть, не то как побирушка, не то как воровка.

Тот ещё выбор.

Главное — замечательно поднимает самооценку!

Наше появление в здании администрации вокзала даже не заметили. Его работникам и так хватало работы. Остановить нас попытались только возле кабинета директора — и то лишь потому, что мы пёрлись без очереди.

Не то, чтобы у них получилось.

— А я ещё раз повторяю, они сейчас у меня, и ждут роту обеспечения спецтехники! — вроде бы не самая тонкая дверь ни капли не скрывала грозный начальственный рык. Директор вокзала по доброй начальственной привычке компенсировал несовершенство телефонной линии мощью лёгких. — А у меня даже ремонтной ямы нет, и не было никогда, котлован в плане осенью сорок второго года стоит! Рожу я им, что ли, этот набор?

Да, мы определённо зашли по адресу. Оставалось только нагло проигнорировать испепеляющие взгляды, и пройти в кабинет.

Своему начальственному рыку директор не соответствовал ни капли. Маленький, взъерошенный, плешивый, давно уже тронутый сединой и взмыленный как лошадь на скачках — откуда только в нём столько голоса?

На одном из гостевых кресел приткнулся Романенко — усталый и перекошенный на один бок. Всё-таки, железным наш воен-инженер только хотел казаться — и, в отсутствие экипажа, изрядно расслабился.

Наше появление заставило его тут же вскинуться и попытаться хоть как-то принять более уверенный вид. Не то, чтобы у него получилось.

— Не знаю! Как хочешь! — рявкнул директор в трубку и раздражённо бросил её на рычаги. — Козёл…

Последнее слово он произнёс вполголоса — и уже после того, как телефон жалобно тренькнул звонком от мощного удара.

— Фёдор Дмитриевич, — паузой явно следовало пользоваться незамедлительно. — У нас проблемы.

— Это ещё что за балаган? — пока Романенко приходил в себя, директор уже снова приготовился запустить свою шарманку.

— Женя, — в некоторых ситуациях навыки фальшиво улыбаться просто незаменимы. — Женя Че. Будем знакомы!

— Женя, что происходит? — Романенко, наконец, очухался. — Почему ты здесь? Что это за милиционер?

— Охрана литерного. Комендант спецпоезда реквизировал нас для эвакуации вверенного ему поезда и других составов, движущихся в данный момент в том же направлении, — как оказалось, чудовищные обороты местного канцелярита отпечатались в памяти Вашей Покорной не хуже набора стандартных поз студийной фотосъёмки. — Под свою личную ответственность.

Писали здесь металлическими перьями, вроде тех, которыми нормальные люди рисуют графические новеллы, так что на выданной Лавром Евграфычем филькиной грамоте в буквальном смысле этого слова не успели просохнуть чернила. Впрочем, кого это волновало?

— Мы эвакуируем оба состава и машину, — торопливое продолжение не дало слушателям даже открыть рот. — В городе наверняка смогут подобрать какое-то оборудование и профессиональный экипаж, чтобы вернуть колосс в бой. Всё лучше, чем по-глупому его просрать с нашей инвалидной командой. Ничего личного, Фёдор Дмитриевич, но бойцы из нас — сами знаете, как из говна пуля.

Избранный Вашей Покорной лексикон заставил Романенко поперхнуться на полуслове. Директор же вокзала таких проблем не испытывал. У него появился абсолютно законный повод спихнуть ненужную ответственность, и он тут же им воспользовался.

— Весьма! — начал он. — Весьма своевременное решение! Видите, товарищ Романенко, всё прекрасно решилось!

— Дальше передал, да? — раздражённо буркнул тот.

— Как будто у меня выбор есть! — обиделся директор. — Автомост на двадцатом километре ещё с утра разбомбили. Даже если бы эта ваша рота обеспечения действительно приехала, там бы они все и остались. Давайте уж лучше вы к ним! Заодно присмотрите за эвакуацией литерного и вашими беженцами. Выведете дальше по дороге, и всё, до Минска сами доберутся. Глядишь, и ремонтники ваши там где-то найдутся.

— Чёрт с тобой, — угрюмо буркнул Романенко. — Но чтобы всё остальное погрузили немедленно.

— Конечно! — видимо, не так уж и много наш воен-инженер затребовал этого самого остального, раз директор настолько быстро с этим согласился. — О чём речь, Фёдор Дмитриевич! Я же говорю, любая возможная помощь!

— Любая, говорите? — оборвать его словесный понос оказалось не так уж и сложно. — У нас человек на вокзале пропал.

— В каком смысле? — опешил директор.

— В прямом. Отправился проведать семью на втором поезде, а на стоянку до сих пор не пришёл.

— Да будет здесь порядок в этом бардаке хоть когда-нибудь, или нет? — взвыл директор. — Савченко! Ты где там? Живо сюда!

Дурной нрав директора, как оказалось, вполне заменял интерком. Белобрысый парнишка в форме появился на пороге чуть ли не раньше, чем стих начальственный рык.

— Вызывали, Пал Федотыч? — бухнул он.

— Вот! — директор мотнул головой в нашу сторону. — Команда боевого колосса. Утверждают, что у них кто-то их экипажа пропал. Сейчас выяснишь, как он выглядел, поставишь всех на уши, и чтоб живо всё было в порядке!

— Есть! — отрапортовал парнишка. — А чего с психом делать?

— Каким ещё психом? — директор вокзала кабанел прямо на глазах.

— Ну, я же говорил! — начал Савченко. — Задержали раздетого человека, утверждал, что он Гитлер, требовал немедленной встречи с директором вокзала! Ну, псих же! Вы ещё сказали, в кандей его сунуть до выяснения!

Немая сцена.

Жаль, что несерьёзное хихиканье Вашей Покорной тут же её испортило.

— Да чтоб вам провалиться всем, бестолочам! — директор в ярости грохнул кулаком по столу. В следующее мгновение окна его кабинета разлетелись мелким стеклянным крошевом.

— Воздушная тревога! — истошно заорал кто-то. Следом, перебивая крики, накатил запоздалый вой сирены.

Новые взрывы долго ждать не заставили.

Глава третья …в которой Женя Че бежит под бомбами

Нам повезло. Ну, если вообще можно это назвать везением. Составы на путях штурмовиков интересовали куда больше скучных зданий. Даже первая бомба, та, что вышибла окна в кабинете, упала в стороне — точно посреди одного из вагонов напротив здания вокзала.

Со второго этажа разглядеть дымные столбы разрывов труда не составляло. Вокзал превращали в нагромождение горящих обломков, безжалостно и эффективно.

Редкие трассы пулемётов и отрывистое буханье зенитной пушки на юркие штурмовики действовали примерно как мат на таёжное комарьё. То есть, не действовали вообще.

Несколько паровозов натужно тянули составы — куда угодно, лишь бы в сторону от вокзала. Не то, чтобы это особо спасало, для штурмовиков они даже на ходу оставались очень большой и очень медленной целью.

По вокзалу с визгом разлетались осколки. Ни о каком тушении пожаров или растаскивании обломков и речи не шло. Разбомбленные вагоны, один за другим, занимались пламенем.

Где-то возле запасных путей несколько раз подряд гулко бухнуло, и в небо поднялись чадные столбы пламени. Штурмовики добрались к цистернам с горючим.

Закончился налёт столь же внезапно, как и начался — только продолжала завывать сирена, и стоял в ушах многоголосый крик над размётанными в щепки пассажирскими составами.

Способность воспринимать действительность вернулась к Вашей Покорной только после безжалостного удара. Мент, поганец, всё же отыскал способ расквитаться за свой недавний позор.

— Спасибо, — щека буквально горела. — Где Романенко?

— Внизу уже! — недовольно рявкнул мент. — Бегом! Ну?

Осталось только последовать за ним.

Многострадального Арона Моисеевича нам уже вернули, но выглядел он так, что сомнений в его безумии не испытал бы даже самый беспристрастный психиатр. В ходе недавнего авианалёта, наш Гитлер явно додумал себе всё, чего не увидел из-за решётки — куда эффективнее любых страшилок. Приводить его в чувство требовалось незамедлительно, а то лишь забега вслед за ним по горящему вокзалу нам до полного счастья и не хватало.

— Какого чёрта ты не в машине? — командный рык в исполнении Вашей Покорной в силу наличных вокальных данных явление более жалкое, нежели поучительное, но здесь хватило и этого. — Почему мы должны вытаскивать тебя из-за решётки вместо того, чтобы воевать?

Учителя как подменили.

Вместо истеричной растерянности, в его глазах появилось какое-то новое, куда более решительное, выражение.

— Идём, — хрипло вякнул он, и первым бросился к выходу с вокзала.

— Куда! Стой! — будь время на панику, меня бы наверняка затрясло. — Ты дорогу не знаешь, придурок!

Держащегося за бок Романенко мы с учителем и ментом догнали уже на полпути. Шёл он как поломанная механическая игрушка, и выглядел — краше в гроб кладут.

— А ну, взяли! — уточнять не потребовалось. Мои спутники подхватили его под руки так, будто всю жизнь тренировались, и поволокли в сторону колосса. Того уже получалось разглядеть, как и плотный столб дыма. Не то рядом, не то…

Додумывать не хотелось.

Вблизи всё оказалось не так страшно. Бомбы аккуратно развалили здание погрузочного элеватора, а его содержимое превратили в костёр. Довольно ленивый костёр. Зданием давно не пользовались, так что горели насмерть прогнившие доски на удивление дымно, и столь же хреново.

— Женя! — Ксения уже выглядывала из технического люка на корпусе. — Фёдор Дмитриевич! Арон Моисеевич!

Наверх, к ней, Ваша Покорная буквально взлетела — и далеко не в самом благостном настроении.

— Тебе что было приказано? — упрёка пионерка явно не ожидала. — Почему тебя не было у вокзала?

— Меня с поезда на стрелке высадили! — обиженно выпалила она. — Литерный, как тревогу подняли, сразу дальше пошёл, и мы за ним! Куда бы я возвращалась?

— А ничего, что мы тебя под бомбами ждали? — с командным голосом упрямо не получалось, но истерика Вашей Покорной всё не желала заканчиваться.

— Я… — в глазах Ксении набухли совершенно искренние слёзы. — Я…

Это меня слегка отрезвило. Только вот не хватало ещё и Ксению в истерику загнать. Явилась, понимаешь, боевая циркулярка в исполнении угадайте кого. И про ступор на вокзале, что характерно, даже ни полсловом не сознаётся. Нет, хватит. Пора и совесть иметь!

— Ты молодец, — внезапных извинений пионерка тоже не ожидала. — Всё правильно сделала. Мне просто страшно. Очень. Извини.

— Правда? — спросила Ксения.

— Правда, — астматическое хрипение Романенко на лестнице услышал бы и глухой, так что с поддержкой и утешением пришлось торопливо завязывать. — А теперь давай работать. Пора уже.

Воену-инженеру пришлось немного помочь. Сил на бег по лестницам у него ещё хватало, а вот здоровья — уже не очень. Если бы не Арон Моисеевич, буквально пихавший его в, гм, спину, он бы по той лестнице полз как удав по стекловате. Медленно и мучительно.

— Неужели так сложно было придумать лифт? — раздражение снова выплеснулось хамской репликой. — Или подъёмный кран, хоть какой-нибудь?

— Сняли, — Романенко вяло махнул рукой в сторону обшарпанной зелёной коробки на стене рядом с не менее обшарпанными креплениями отсутствующего механизма. — В ремонт. И не вернули, машина же в Киев должна была уйти, на перекомплектацию.

М-да. Бардак и армия: вместе по жизни! Вечные ценности. Вечные.

Наш боевой колосс неторопливо пробуждался от своего механического сна. Где-то над вокзалом снова заходилась надрывным воем сирена. Следующая волна штурмовиков летела продолжать своё гнусное дело.

Что же, их ждал сюрприз.

* * *

Боевого настроя хватило ненадолго. Нервный предстартовый гомон и мучительные попытки синхронизироваться благополучно превратили его в нервную дрожь. Колосс наотрез отказывался синхронизироваться.

— Женя, — устало попросил Романенко. — Быстрее. Пожалуйста.

Мир вокруг дрогнул и снова превратился в небольшую комнату с мягкими стенами и отполированным стальным шестом в полу.

— Да чтоб тебя! — рука привычным жестом скользнула к айфончику.

— Тела остыли, и вокруг кровища! — порой случайный выбор музыки попросту издевается. — А я кровищи не боюсь! Миной кораблю пробило днище, миной кораблю пробило днище, трупы плавают, а я смеюсь-смеюсь-смеюсь!

Эту песенку ненаглядный братец притащил с какого-то своего фестиваля, и достал ей буквально всех. Затем, она ему надоела — и Ваша Покорная зарядила её уже себе, доставать Хомяка в ответ.

Сломался тот очень быстро, и трёх дней не прошло, а вот назойливая песенка осталась. Почему-то именно её бодрый идиотизм решил вопрос мотивации Вашей Покорной куда эффективнее любых воззваний к совести и чувству долга.

— И уносят меня, и уносят меня, пророча ужасный конец. Четыре коня, эх четыре коня — Смерть, Голод, Война и…

— Женя! — отчаянный вопль учителя заглушил окончание припева. — Тут же дети!

Ну, судя по сдавленному писку Ксении, почти заглушил.

Мир вокруг снова расширился до запасных путей с чадным пожарищем на вокзале. Колосс чуть заметно подрагивал, будто смеялся. Настроение оператора ему всё-таки передавалось.

Затем к вокзалу долетела следующая волна штурмовиков, и о веселье снова пришлось забыть.

С высоты боевого колосса бедственное положение вокзала не вызывало даже тени сомнений. Разрозненные пулемётные трассы поднимались к небу далеко в стороне от чадящего нагромождения обломков. Первая волна бомбардировки попросту смела всё, что находилось рядом с путями. Ни пушек, ни пулемётов там больше не оставалось.

Тем удивительнее оказалось видеть, как ведущий штурмовик покачнулся, клюнул носом, и сбитой птицей закувыркался к земле. Его ведомый продержался чуть дольше, но тоже избавился от бомб и отвалил куда-то вбок, уже с пышным хвостом дыма за фюзеляжем. Ещё несколько машин шарахнулись в стороны.

Три знакомых уже кургузых самолётика промелькнули через строй штурмовиков и ушли в сторону. Вслед за ними пронеслись хищно вытянутые силуэты истребителей с крестами на крыльях.

Если бы истребители не сбивали лидера, а подарили две-три пули каждому штурмовику, строй бы рассыпался. Так — лишь немного расстроились боевые порядки. Прикрытие не оставило истребителям шансов доделать работу как полагается. Штурмовики, один за другим, клюнули носом и спокойно пошли вниз — прямиком в нашу сторону.

В такой ситуации боевой колосс вовсе не выглядел боевым. Просто большая, легкоуязвимая, бессмысленная, тупая, шизофреническая двуногая прямоходящая баня!

— Женя! — отчаянный крик остановил истерику в зародыше. — Щит!

Кувалда упала на землю. На то, чтобы перебросить щит из руки в руку потребовались считанные мгновения. Поворот, замах, прицел — и широкий серый блин стремительно умчался ввысь. Только воздух прогудел.

— Ну, давай, скотина бессмысленная, — колосс услужливо сфокусировал зрение на яростно крутящейся железяке. — Попади!

Уж не знаю, работал так сам "Чапаев", или наша пёстрая банда в пультовой наводила камеры (или чего там у него, глаза?) вручную, но следить за импровизированным оружием получалось без малейших проблем. Одна секунда, вторая, третья…

На глаз бронированная пародия на фрисби делала километров триста в час. На какой скорости пикировали штурмовики — ни малейшего понятия, но вряд ли меньше. А значило это лишь одно: чёрта с два они успели хоть как-то разминуться.

На таком расстоянии всё казалось мелким и каким-то игрушечным. Вот разнокалиберными чёрными капельками полетели вниз бомбы, вот ярким чёрно-оранжевым цветком распустились обломки переломленного надвое штурмовика, вот ещё несколько машин в панике шарахнулись в стороны, а за ними протянулась дорожка оборванных набегающим потоком ненужных деталей…

Затем щит заложил петлю не хуже бумеранга — и стремительно понёсся вниз. На его скорости это будто и не сказалось.

Задумываться, почему, не осталось времени.

Даже толстая броня "Чапаева" не особо приглушила чудовищный грохот. Из размётанного склада поднялся настоящий фонтан битого кирпича и цемента. Щит воткнулся почти вертикально — и чуть ли не по умбон погрузился в землю.

— Берегись! — новый истошный вопль Ксении заставил нервно дёрнуться.

Обломки самолётов и бомбы долетели к земле.

Дымные столбы разрывов поднимались один за другим. Кроме тяжёлых бомб, эти самолёты несли какую-то мелочь, и та шумно лопалась на всех окрестных крышах. По счастью, крыши эти принадлежали складам.

В основном.

Барак за спиной грохнул так, словно в нём хранили гексоген чеченские террористы. Несколько тонн авиационного горючего и взрывчатки так и не вышли из финального пике.

Двухэтажный барак превратился в чадный кратер. Яростное бензиновое пламя рвалось к небу из беспорядочной мешанины брёвен, щепок, и какого-то неопознаваемого тряпья. Чуть в отдалении, поломанной куклой, валялась знакомая уже грузная фигура в полинялом розовом платье.

— Это же… — Ксения задохнулась. — Тётя Паша!

Объятый пламенем обломок стены покачнулся и обрушился на труп гостеприимной хозяйки.

Ну, вот не твою же мать, а?

* * *

По небу дрейфовали разрозненные купола парашютов. От вокзала к ним тянулись длинные цепочки трассеров, но жалости к пилотам не возникало.

Вот ни капли.

Остатки распуганных моей безумной атакой штурмовиков торопились уйти куда подальше. Далеко не все из них могли уверенно держаться на курсе. Два истребителя с красными звёздами на крыльях тщетно старались прорваться к ним через прикрытие. Третьего свалили буквально на глазах. Он почти сумел добить едва ковыляющий штурмовик, но угодил в прицелы сразу двух истребителей противника и вспыхнул как фейерверк.

Пилот, разумеется, там и остался.

— Женя, — нервно сказал Арон Моисеевич. — Поезда уходят. Мы должны быть рядом с ними.

— Угу, — на костёр за спиной не хотелось даже оборачиваться. — Сейчас.

Под широкими ступнями колосса хрустел битый кирпич. Достать щит из руин получилось не сразу. Его пришлось расшатывать, в несколько приёмов.

Где-то на заднем плане восприятия то и дело принимался дребезжать радиотелеграф. Уж не знаю, чего там присылали, но, судя по гробовому молчанию нашего воена-инженера — ничего хорошего.

Отыскать кувалду получилось куда проще, хотя пришлось оборачиваться назад и лишний раз смотреть на чадное пожарище, за которым, словно в насмешку, продолжали раскачиваться на бельевых верёвках застиранные трусы и майки.

— Женя, пожалуйста, быстрее! — учитель явно нервничал. — Вы же понимаете…

Да.

Более чем.

К счастью для нас, основное скопление разбитых поездов оказалось чуть в стороне, ближе к вокзалу. Пройти мимо них получилось без особых проблем. Даже люди под ногами вовсе не старались нас задержать, и не требовали помощи.

Может быть, их слишком занимали пожары и раненые. Но, как по мне, так директор вокзала наверняка постарался вовремя разъяснить, что всем окажется только лучше, если самая интересная цель на руинах вокзала уйдёт с того вокзала подальше. И следующую волну штурмовиков прихватит за собой, пожалуйста.

Назойливое треньканье радиотелеграфа изрядно капало на мозги. Всё равно, что старый механический будильник, только дребезжал он, по личным ощущениям, сразу под крышкой черепа.

— Чего там пишут вообще, — терпение, наконец, прорвалось недовольной репликой. — А, Фёдор Дмитрич?

— Да бес его знает, — не менее раздражённо ответил тот. — Всё зашифровано!

— Минуточку, — идиотизм ситуации заставил Вашу Покорную растерянно остановить махину посреди дороги. — У нас есть радиотелеграф, и нет дешифратора к нему?

— Сданы под опись вместе с шифрами в опечатанном конверте специальному курьеру НКВД и сопровождающим лицам! — под конец яростной реплики воен-инженер попросту захлебнулся негодованием. — Ещё в октябре прошлого года!

— Женя, — влез с напоминанием Арон Моисеевич. — Поезд.

— Да знаю я! — оба состава удалялись на малом ходу, но догнать их так, чтобы не превратить железную дорогу в руины оказалось тем ещё занятием. По краю насыпи вполне проехал бы грузовик или даже танк, но для колосса места оставалось едва-едва поставить ногу. Разумеется, на такую роскошь, как взгляды по сторонам, это увлекательное занятие времени уже не оставило.

А жаль.

Чудовищный грохот долбанул по ушам так, словно рядом снова упал самолёт. Знакомый уже протяжный гул стартующего в космос товарного состава ненавязчиво подсказал, что железнодорожная пушка снова принялась за своё.

— Какого чёрта! — удержать равновесие получилось только чудом. Снаряд, конечно, прошёл далеко в стороне, но слишком уж неожиданным оказался выстрел.

Следующий выстрел даже получилось разглядеть. Очень тяжело не заметить, как целая рощица чуть в стороне от главных путей вздрагивает и роняет листву. Массово.

Факел пламени длиной метров пятнадцать и хищно вытянутый снаряд не заметить ещё труднее.

Некогда громкое дребезжание радиотелеграфа в этот раз донеслось будто сквозь вату.

— Ведём бой, — судя по растерянному тону Фёдора Дмитриевича, сообщение пришло открытым текстом. — Четыре боевых колосса противника с мотопехотной поддержкой. Квадраты… ну, дальше уже не для нас.

— Как же так? — растерянно спросила Ксения. — И трёх часов не прошло, а они уже здесь?

— У реки, — поправил её воен-инженер.

— Но, — пионерка запнулась. — Мы же не успеем к ним туда вернуться! Тут… через вокзал только, и потом, наверное, минут сорок ещё…

— Мы не будем возвращаться, — холодный ответ Романенко заставил Ксению смолкнуть. — Это не одинокий разведчик. Это ударный эскадрон. Что мы с ним сделаем?

— Но, — удивительный мир привычных Ксении несгибаемых бойцов из местных детских рассказов, даже под огнём пулемётов готовых пафосно выстрелить один последний раз по врагу, не собирался легко сдавать позиции. — А в городе чего с ним сделают?

— Чему учили! — яростно отрезал Романенко.

— Но, это же преступление! — не выдержала Ксения. — Так нельзя!

— Нельзя трёх шпаков без толку гробить вместе с машиной, вот что нельзя! — Романенко, наконец, взорвался. — Двух нецелованных девок и отца троих детей!

— Чего это сразу нецелованных? — к немалому изумлению Вашей Покорной эту реплику мы с Ксенией произнесли хором. Не сговариваясь. Пусть даже Ваша Покорная собиралась не более чем выплеснуть раздражение хоть каким-то скандалом, а Ксения обиделась всерьёз.

— Та-ак, — с расстановкой произнёс Арон Моисеевич. — Женя ещё ладно, а вы, Ксения Ивановна…

Остаток его фразы заглушил следующий выстрел. Судя по яростному стрёкоту радиотелеграфа, какой-то эффект все эти снаряды на противника оказывали. Казалось бы, ну во что на таком расстоянии можно попасть, кроме, плюс-минус, футбольного поля?

С другой стороны, боевые колоссы явно противоречили буквально любому жизненному опыту Вашей Покорной. Начиная с того, что они вообще ходили, и заканчивая тем, как управлялись. Кто их знает, чего здесь ещё не как у людей?

— Ксения, — учитель снова напомнил о себе. — Я жду.

— Самолёты! — выпалила она чуть ли не с облегчением. — Смотрите!

Над горизонтом снова маячили знакомые уже силуэты штурмовиков.

Ну, привет.

Давно не виделись.

* * *

Наших перехватчиков и след простыл. Да и чего бы они тут вдвоём сделали? Несколько пар "сто девятых" держались чуть в стороне и выше основной массы штурмовиков — как раз на такой случай.

А вот сами штурмовики заставили крепко призадуматься.

Прошлые гости не то не готовились встретить "Чапаева", не то, всё-таки, растерялись, когда наши перехватчики уделали ведущие машины.

Эти же отлично понимали, с кем имеют дело. Широкий строй, чем ближе к нам, тем заметнее, дробился на отдельные группы машины по четыре.

— А сейчас, — задумчиво произнесла Ваша Покорная, — они разойдутся в стороны и нам…

— Женя! — вскинулся учитель.

— И нам станет нелегко, — показная вежливость при детях — штука хорошая, но иногда очень грустно чувствовать себя Кассандрой.

Предсказание сбылось, но какая нам с того радость? Самолёты заложили широкий ленивый вираж над головой нашей самоходной бани, построились в круг, но вовсе не торопились атаковать.

— Чего они ждут? — нервно спросил учитель?

— Подкрепления? — ничего более естественного на ум не приходило. — Фёдор Дмитриевич, сколько бомб нам действительно хватит? Только честно?

— Как повезёт, — глухо сказал он. — Если закрываться, руку отшибёт. Если нет…

Первые самолёты, почему-то лишь истребители, пошли вниз. Между ними и стальным яйцом бронешлема "Чапаева" повисли длинные цепочки трассеров.

Ощущалось это… ну, примерно, как подхваченный сильным ветром песок.

В лицо.

— По глазам бьют! — первой догадалась Ксения.

К счастью для нас, истребители для снайперской работы не годились. Свинцовая мелочь только без особого толку царапала краску.

Истерично трещал радиотелеграф.

— Боюсь, у меня плохие новости, — понимание накатило, как только стало ясно, что никто, кроме истребителей, нашей самоходной баней не занимается. — Они сюда не за нами.

Сразу несколько групп штурмовиков нырнули вниз так, будто лишь этих слов и дожидались.

В руке привычно уже лязгнул щит.

— Женя, что вы делаете? — судя по реакции нашего воена-инженера, здешние уставы не запрещали гонять боевые колоссы задним ходом, с задранной к небу головой, да ещё и почти бегом, только потому, что никто и подумать не мог, что это вообще может у кого-то получиться.

Несколько шатких, словно пьяных, шагов, остановка, поворот, замах — и щит вновь устремился ввысь. Не к пикирующим в нашу сторону штурмовикам, вовсе нет.

Те даже не делали вид, что заняты нами всерьёз. Бомбы они, конечно, сбросили, но и только. Даже обманчиво неповоротливый колосс выходил из-под них чуть ли не шагом.

А вот остальные штурмовики на свою цель зашли уверенно и спокойно.

Цели.

Хотя железнодорожная пушка и перестала стрелять, не заметить её сверху после такой частой пальбы не смог бы разве что слепой. Как и два натужно пыхтящих чуть в стороне поезда.

Штурмовики неслись к ним как на показных учениях. Неслись. До моего отчаянного броска.

Проверять на своей шкуре, насколько хорошо у Вашей Покорной с глазомером, никто из пилотов так и не рискнул. Бомбы они торопливо побросали куда придётся — лишь бы поскорее увести машины с пути бешено крутящегося стального блина.

Но…

Даже наша атака лишь отпугнула часть самолётов. Остальные шли, как и шли, пока бесполезный щит выписывал широкую дугу хорошо в стороне от них.

Кажется, Арон Моисеевич кричал.

Бомбы, одна за другой, падали к своим целям.

Над лесом встало дымное облако. Огрызок ствола корабельного орудия улетел в сторону как игрушечный. Примерно так улетает выше головы большой гвоздь с приклеенным на острие ружейным капсюлем, если бросить его на асфальт в момент острого приступа детской популярной забавы "вышиби ненужный глаз".

Листву с деревьев просто сдуло. В глубине дымного облака что-то гулко затрещало и пошло неторопливо, с достоинством, лопаться. Очевидно, пороховые заряды. От позиции железнодорожного орудия не осталось даже следа. Только подлетали ввысь неопознаваемые чёрные клочья.

Оба поезда торопливо улепётывали куда подальше, уже без единого стекла в окнах вагонов.

Ни одна бомба к ним так и не долетела.

Как и предполагалось.

Гулко ударился в землю щит. Несколько шагов — и увлекательный процесс его извлечения начался вновь. Заниматься этим неблагодарным делом уже не составляло труда. Самолёты торопились уйти куда подальше. Свою боевую задачу они выполнили, да и бомб у них на такую цель, как мы, всё равно уже не осталось.

— Я предполагаю, — реплика Вашей Покорной оказалась единственным звуком после взрыва железнодорожного орудия, — нам следует поторопиться за поездами. Ещё километров сто, и гоняться за нами штурмовикам просто не хватит горючего.

Ответа не последовало.

Мир вокруг снова ужался до размеров термен-камеры. Лязгнул замок, и в дверях появился воен-инженер Фёдор Дмитриевич Романенко — с пистолетом в руках и очень дурным настроением.

— Как бешеную суку, — выплюнул он. — Вот этими самыми руками!

* * *

Нервные люди с оружием — это плохо. В их присутствии неизбежно портятся настроение, цвет лица и психика. Торопливые шаги в техническом коридоре, правда, оставляли надежду, что разбушевавшегося воена-инженера попробуют хотя бы пристыдить.

Наверное.

— Фёдор Дмитриевич, — главное в разговорах с истериками — спокойствие и доброжелательность. — Вас не затруднит пояснить суть проблемы?

Не самый лучший выбор.

Определённо.

Военного затрясло так, что в какой-то момент казалось, он всё же выстрелит.

— Орудие уничтожено! — выплюнул он. — И вина здесь твоя!

— Странно, — мягкий шаг навстречу, удар с ходу по больным рёбрам и рывок за ствол отправили воена-инженера на пол. — А мне казалось, его бомбили…

Стрелять Романенко, похоже, всё-таки не собирался, но проверять это на своей шкуре не хотелось. Пистолет он, разумеется, не удержал, и Ваша Покорная стала богаче на целый антикварный ТТ. Уже второй раз за день — только в этот раз без малейшего желания возвращать оружие.

— Женя, что вы делаете! — Арон Моисеевич наконец-то добрался к нам, и теперь в полном шоке смотрел на судорожные конвульсии Романенко на полу.

— Беседую, — невозмутимый ответ учителя попросту добил. — Вы присоединяйтесь, а то наш коллега, похоже, немного увлёкся, и забыл, где он, и кем работает.

Из коридора несло тяжёлым влажным жаром. Наша самоходная баня тоже изрядно приустала скакать под бомбами. С закрытой дверью термен-камеру ещё кое-как спасали вентиляторы, но тянуть ещё и коридор их попросту не хватало.

— Так всё-таки, — чтобы не смотреть на Романенко сверху вниз, пришлось сесть на мягкий пол и демонстративно заплести ноги в позу лотоса. — Фёдор Дмитриевич. Откуда столь неадекватная реакция?

— Там не только пушка, — глухо сказал он. — Это целый поезд. Состав, вагоны…

— Если вы забыли, у нас тех составов на руках два, — раздражение выплеснулось ядовитой репликой. — С родственниками половины экипажа по вагонам!

Из коридора приглушённо ахнула Ксения. Похоже, до малявки только сейчас дошло, как ещё мог бы закончиться налёт штурмовиков.

— Вы серьёзно думаете, что Ксения или Арон Моисеевич смогли бы что-то делать после того, как их семья погибла бы у них перед глазами? — воен-инженер, похоже, хотел сказать что-то в своё оправдание, но после моего удара так и не восстановил дыхание. Меня же несло уже всерьёз.

— Ваших бойцов учили воевать! — от моих слов Романенко дёрнулся так, будто снова получил кулаком под ребро. — Их учили защищать себя. Они знали, что в них будут стрелять, и знали, что в этом случае нужно делать. А теперь скажи мне, что делать паникующим гражданским?

Кажется, меня уже срывало на крик.

— Мне сегодня один раз уже пришлось выбираться из разбомбленного поезда! — мыслишка о том, что никто из моих собеседников понятия не имеет об этом неаппетитном событии, постучалась в голову только после гневной реплики. — Врагу не пожелаю!

— Но, — договорить у Романенко не получилось.

— Без но! — больше всего мне хотелось опять и от всей души пнуть его по больным рёбрам. — Что-то похожее на присягу здесь давал один ты! И за любые наши поступки отвечаешь сам, как единственный военный на борту! Если чем-то в этом положении недоволен, как придём в город, забирай свою ходячую железяку, и вали с ней куда хочешь, на все четыре стороны! Хотя, зачем такое оружие военному, который под бомбами делает выбор не в пользу мирного населения, я вообще не понимаю! Тебе самому как, совесть не жмёт?

— Извини, — глухо сказал Романенко.

А вот это уже подло.

Судя по слезам в его глазах, он действительно понял. А может, кого-то вспомнил, из тех, кого целую вечность назад сам посадил на тот поезд. Вот уж не знаю! Но выглядел теперь наш воен-инженер как несвежий зомби — и так и не смог отыскать слова для своих дальнейших оправданий.

— Поднимайся, военный, — пришлось спешно занимать его каким-то делом. — Иди, отбей им, что пушке конец.

— У нас же шифров нет! — воскликнула из-за его плеча Ксения. — Сообщение же перехватят!

— И что? — чем дальше, тем сильнее бесила меня эта её детская непосредственность. — С той стороны фронта все уже в курсе, поверь мне. О таких успехах не молчат. А вот с нашей — куча людей под ногами четырёх боевых колоссов ждёт новых выстрелов. Этих выстрелов не будет. Сообщить им об этом, кроме нас, особо некому.

— Я сейчас, — Романенко попытался встать.

— Арон Моисеевич, Ксения, помогите ему, — лишний раз подходить к Романенко не хотелось. Как по мне, даже непродолжительного общения с фирменной истерикой Жени Че нашему пёстрому экипажу более чем достаточно. После всего пережитого, доброжелательно-субмиссивную маску Вашей Покорной и так предстояло собирать по кусочкам. Усугублять и без того мутное настроение явно не стоило.

Мягко закрылась дверь термен-камеры. Экипаж понял всё правильно, и торопился убраться с глаз долой. В руке, бесполезной игрушкой, мешался пистолет. Аутентичное советское говно тридцатых — никакого вменяемого предохранителя, крайне чувствительный к случайной тряске механизм, и пуля, энергии которой вполне достаточно, чтобы пройти человека в лёгком бронежилете навылет и ухлопать на сдачу ненужную бабушку на другой стороне улицы.

Самое то для каморки чуть больше туалета размером, но зато с цельнометаллическими стенами!

Чрезмерно богатое воображение тут же в подробностях обрисовало, как пистолет вываливается на пол от слишком резкого пируэта на пилоне, стреляет, и пуля мечется от стенки к стенке, рвёт мягкую обшивку, деформируется и дырявит и без того многострадальную тушку Вашей Покорной. В нескольких местах, ага.

В общем, боевой трофей отправился за дверь.

Туда ему и дорога.

* * *

Над лесом за нашей спиной висело плотное облако дыма и пыли. Будто целый оружейный склад взорвался. Оборачиваться туда лишний раз просто не хотелось. Два паровоза впереди деловито пыхтели движками. Мы целеустремлённо топали за ними. Топали, куда медленнее, чем хотелось бы поездным командам. Даже перегруженные, оба состава наверняка могли поднапрячься и выжать под сотню.

Могли. Только вот лишаться прикрытия, даже такого малопредсказуемого, как мы, дураков не осталось. Мимо проплывал однообразный пейзаж — насыпь, два пути железки, лес. Какое-то время прошло только в молчаливом движении.

— Жень, — первой не выдержала Ксения. — А чего там с поездом?

— Каким? — понимание о чём она, пришло только после машинального ответа. — Моим, что ли? Разбомбили его. Наверное. Я не знаю.

— Как это? — удивилась Ксения.

— А так, — события не далее чем утра казались чем-то совершенно расплывчатым, как воспоминания о школьной линейке в первом классе. Шок, наверное. — Вагон горел, живых кругом не было. Если кто и уцелел, все разбежались.

— А так вообще бывает? — глупый вопрос малолетки оказался на удивление предсказуем. — Чтобы никого?

— Как видишь, бывает, — что-то в этих наивных расспросах мешало просто нахамить в ответ и забыть.

— Ну, просто, — Ксения увяла. — Глупость, наверное…

— А всё-таки? — теперь интересно стало уже мне.

— Воздух! — нервное предупреждение Арона Моисеевича оборвало наш разговор на самом интересном месте.

Действительно — по небу целеустремлённо двигался рой серебристых точек. Много, десятка три. Почему-то без истребителей.

Зрение колосса услужливо приблизило двухмоторную машину с блестящим на солнце остеклением кабины в носу и красными звёздами на крыльях.

— Бомбардировщики, — подтвердил догадки Вашей Покорной Романенко. — Наши.

— К городу идут! — радостно воскликнула Ксения. — Теперь они там им покажут!

— Покажут, — на что-то кроме усталого вздоха сил уже не хватало. — В крайнем случае — мост разбомбят.

— Что? — ахнула малявка.

— Ну, если попадут, — дополнение, почему-то, вовсе не вызвало у неё понимания.

— Как ты можешь такое говорить? — шумно возмутилась Ксения.

— У Романенко спроси, — почти доброжелательный совет завёл её с пол-оборота.

— Фёдор Дмитриевич! — начала малявка с такими интонациями, какие Вашей Покорной не доводилось слышать эдак с пятого класса средней школы. — А Женя говорит…

— Я слышал, — мрачно отрезал воен-инженер. — Не глухой. Всё так. Мост. С высоты. Если попадут.

Ксения обалдело заткнулась.

— Мы разогнали пару дюжин штурмовиков, — по совести, Ксению всё же не следовало оставлять без объяснений. — В одиночку. До этого — раскидали по канавам танковую роту. Мы. Неопытный экипаж, на списанной в запас полуразобранной на запчасти ходячей развалине. Там — четыре боевых машины с экипажами, которые знают, на чём они воюют, с кем, и как этим всем пользоваться. Как, по-твоему, какие у моста шансы на успешную оборону? Только честно?

— Не знаю! — крайне подозрительно шмыгнула носом Ксения. — Но всё равно…

— Полевой устав, — вмешался Романенко. — Порядок действия бронеходных частей в наступлении. Без поддержки не атакуют. Сейчас часа три уже. Не будет моста — не будет наступления. Долго не будет. Ночью вряд ли пойдут.

— А если будет, — негромкий комментарий Вашей Покорной заставил всех умолкнуть, — до вокзала они доберутся за те же сорок минут, что и мы.

— Же-ня! — Ксения сломалась. — Ну, ты назло, что ли, это всё говоришь? Специально, да? Специально?

— Да, — ответ последовал, едва лишь малявка выдохлась. — Специально. Ты не в детской сказочке. Герой с пистолетом всех спасать не придёт. Это ты — герой с пистолетом. Это ты должна просчитывать каждое действие врага. Это ты должна помнить, что с другой стороны — такой же хитрожопый сучий потрох, которому совсем как тебе хочется победить и выжить!

— Женя! — устало возмутился учитель. — Что за слова при ребёнке? Это непедагогично!

— Я Че, а не Макаренко! Нашёл педагога! Её в каждой детской книжке пичкали, что герой должен взять пистолет и пойти умереть за Родину, — любые остатки вежливости расточились полностью. — Ты себя очень хорошо будешь чувствовать, педагог, если она и правда возьмёт ствол и пойдёт убьётся? Только честно?

— Нет, — угрюмо сказал в ответ Арон Моисеевич.

— Мы — не герои. Мы — не военные. Мы даже не команда! — последняя реплика в исполнении Вашей Покорной уже куда больше походила на крик. — За полдня три раза всерьёз поцапались. Я уж молчу, кто и сколько раз тут за пистолет хватался!

— Ты, кто, — обиженно вставила Ксения.

— Потому и молчу! — кажется, малявка хотела что-то добавить, но слушать её дальше у меня уже не осталось ни малейшего желания. — Раз мы вписались тащить за всю Красную Армию два поезда беженцев, так и нечего думать, что всё теперь будет по-нашему! Сколько там человек в этих вагонах? Триста? Пятьсот? И каждый из них сейчас думает, что это мы — те герои, которые их спасут. Всех. Разом. Как в книжках. А в жизни не бывает как в книжках. Само по себе — не бывает! Никогда!

Ксения подавленно молчала.

— Мечтать, что все получится — это замечательно! — уже спокойнее продолжила Ваша Покорная. — Только вот хорошо бы ещё думать, что делать, если не получится. Иначе можно встать на стоянку, а утром проснуться в окружении чужих автоматчиков! Если вообще проснуться!

— Женя, — снова вмешался Романенко. — Хватит. Мост разбомбили.

— Ура! — торжествующе заверещала Ксения. — Я же говорила!

— Не тот, — угрюмо оборвал её военный. — Перед нами.

Ну, здрасте! Приехали.

* * *

Для разбомбленного мост выглядел на удивление целым. Хорошо заметные с высоты боевого колосса позиции каких-то маленьких автоматических зениток, наверное, имели к этому некоторое отношение. Рядом с мостом и в реке валялась пара заметно побитых вагонов-теплушек. Ещё два висели на краю моста. Вокруг деловито суетились люди.

На другой стороне, вдоль насыпи железной дороги, приткнулись несколько пропылённых грузовиков и куда больше замученных сельской жизнью телег. Мост заполоняла пёстрая толпа рабочих — вперемешку подростки и взрослые, мужчины и женщины, явно из окрестных деревень. Военным оставалось только руководить.

— Хоть где-то порядок, — на удивление бодрым тоном прокомментировал это Романенко. — Смотри, как по учебнику работают!

Один из повреждённых вагонов содрогнулся и неторопливо развалился на куски. Часть тут же попадала в реку, над остальным повисло облако белёсого дыма. Едва оно чуть рассеялось, толпа деревенских принялась доламывать всё, что осталось.

— Резка взрывом, уборка трезвым, — машинально вырвался задумчивый комментарий. — Фёдор Дмитриевич, а вам не кажется, что их тут как-то маловато для полноценного заслона?

— В смысле? — не понял военный.

— В прямом, — даже приблизительный счёт по головам давал человек пятьдесят, считая зенитчиков. — Тут несколько пукалок делают вид, что, прикрывают мост, пока через него ещё может хоть кто-то проехать. С танками они просто ничего поделать не смогут, пехоту на бронетранспортёрах тоже надолго вряд ли задержат. Рядом с ними — саперы, которые режут повреждённые вагоны толом. Взрывчатки у них в грузовиках просто ящиками, совсем не два вагона расковырять. Вам не кажется, что наш радиотелеграф подозрительно давно молчит, и мы про что-то не знаем?

— Надо с ними поговорить! — влез учитель. — Я…

— Лучше я, — результат его прошлой одиночной прогулки вызывал сомнения в том, насколько вообще стоит отпускать Арона Моисеевича в одиночестве хоть куда-то.

— Нет, — отрезал Романенко. — Не имеем права оставить машину без движения. Я…

— А ты сам не спустишься, — возразить на безжалостную реплику воену-инженеру оказалось уже нечем. — А если даже спустишься, вспомни, как тебя сюда вдвоём запихивали.

— Я! — разумеется, не вытерпела Ксения. — Я могу!

— Ладно, годится, — кажется, моё согласие вызвало у егозы неподдельное изумление — она-то настраивалась бороться за своё право на прогулку в центр событий зубами и когтями. — Отыщешь там какого-нибудь лейтенанта посимпатичнее, и приведёшь сюда. Калибр у них мелковат, чтобы мы к ним за чем-то другим бегали.

Судя по тому, насколько энергично Ксения принялась торопливо выпутываться из привязных ремней, она так и не поняла, что её назначили обычным принеси-подаем.

О, ками-сама, ну какая же это глухомань!

Ксения дробно протопала к выходу из командного отсека. Приглушённо лязгнула бронезаслонка. Недолгая пауза, и зрение колосса услужливо приблизило крохотную фигурку на пути к железнодорожной насыпи. Ксения обернулась, помахала нам рукой и припустила вдоль путей как на спринтерскую дистанцию. В окна поездов настороженно выглядывали пассажиры. Каждый второй смотрел в небо.

Ещё бы они туда не смотрели!

Назойливая чёрная точка в отдалении служила малоприятным напоминанием о том, что нашему противнику известно про нас куда больше, чем нам про него.

— Фёдор Дмитриевич, — молчание нашего воена-инженера вынудило задать прямой вопрос. — Это разведчик?

— Да, — мрачно сказал он в ответ.

— Их? — необязательное уточнение. Чудес не бывает.

— Да, — столь же мрачно повторил Романенко.

— Не задался денёк, чо, — радужные перспективы нового общения с бомбардировщиками угнетали. По личным ощущениям, до сих пор нашей банде лишенцев безбожно везло. Что начнётся, когда прилетит кто-то, готовый к бою именно с нами, даже гадать не хотелось. — Телеграф совсем сдох? Помощи не позвать?

— Да, — словесный запас у Романенко, похоже, находился в прямой зависимости от его настроения.

В голове крутились невесёлые мысли. Да, наша большая железная штуковина одним только фактом своей вполне человеческой подвижности нарушала добрую половину не забытых со школы законов физики. Несомненно. Столь же несомненно, к сожалению и то, что лучей смерти в комплекте не предусмотрено. Или же они демонтированы под опись и уехали в Киев. Для нас разницы никакой. Хотя…

— Фёдор Дмитриевич, — мысль, наконец-то, сформировалась во что-то законченное. — А ведь они действительно прилетят бомбить нас.

— И? — мрачно спросил тот.

— Не поезда! — элементы головоломки наконец-то сложились в единое целое. — Если мы хоть как-то перепихнём их на ту сторону, пусть даже мосту или железке после этого конец, составы могут уйти! Куда там эта дорога идёт, в Минск? Столица республики же, чёрта с два туда кто чужой просто так доберётся!

— А мы? — весь наш разговор учитель молчал, но тут не выдержал.

— А мы побегаем, — идея спихнуть оба состава куда подальше казалась теперь невероятно привлекательной. — Даже если потом всё равно достанут, просто бросим обломки и уйдём.

— Отставить бросать обломки, — уже куда бодрее отчеканил Романенко. — Своим ходом уйдём!

— Как скажешь, — взгляд на поезда внизу напомнил про ещё одну немаловажную вещь. — И раз уж зашла речь о своём ходе. Фёдор Дмитриевич, вам не кажется, что наши подопечные слишком расслабились?

— В смысле? — не понял тот.

— В прямом, — железная перчатка боевого колосса замечательно позволяла указывать куда-то пальцем. — Им чинят дорогу. В отдалении маячит вражеский разведчик. А они что? По вагонам писю лимонят? Пахать, значит, быдлу в лаптях, а оне сами будут-с графьёв Потоцких?

Ой, не стоило настолько демонстративно хрустеть французской булкой в компании человека достаточно взрослого, чтобы лет с двадцать назад вовсю резать всех её тонких ценителей! Штыком резать. За неимением патронов. Завёлся Романенко в полтырка.

— Вот сейчас к нам доберётся лейтёха сапёров, — пообещал он, — и когда мы с ним закончим — поставит этим бездельникам такую клизму с патефонными иголками, что мы отсюда услышим!

Жаль, его угроза так и осталась пустым обещанием.

Не осталось уже нам времени для таких развлечений.

* * *

Обещанный лейтенант оказался первым действительно симпатичным мальчиком за время пребывания Ваше Покорной на должности хозяйки самоходной бани. Грудь моряка, спина грузчика, высокий блондин — мечта просто, а не мальчик. Даже насмерть пропылённая форма с дурацкими галифе не сильно его портила.

Жаль, смотреть в его сторону пришлось исключительно глазами боевого колосса, и то, лишь пока лейтёха бежал следом за Ксенией вдоль насыпи. Отпускать Вашу Покорную куда-либо из термен-камеры Романенко не собирался.

— Лейтенант Харитонов, вторая сапёрная рота четыреста второй бронеходной дивизии! представился лейтенант, едва поднялся на борт, и уже куда тише добавил. — Учебной.

— То есть, своих машин у вас нет, — безжалостный вопрос его добил.

— Нет, — подтвердил он. — Первая очередь бункеров в плане только на октябрь стоит, даже нулевой цикл не положен.

— Потому и сапёры? — огромному, по местным понятиям, количеству грузовиков нашлось доступное объяснение. — Сапёры, зенитчики, водители, и всё?

— Школа утром эвакуирована, — подтвердил лейтенант. — Радиовзвод, телефонисты…

— Обвес для машины, как я понимаю, тоже просить бесполезно? — наивный вопрос, и такой же предсказуемый ответ.

— Да, — снова подтвердил лейтенант Харитонов. — Без колоссов нетранспортабельно. Его даже не завозили.

— Ну, что же, — теперь ситуация выглядела куда понятнее. — Значит, своих машин у вас нет. Сколько-то заметных сил — тоже. Мост вы попросту взорвёте, как только убедитесь, что вместо очередных беженцев к нему подошли враги. Нормальной связи у вас тоже нет, приказ на минирование наверняка отдал в лучшем случае кто-то из ваших старших офицеров. В городе бардак, и никто представления не имеет, что кругом происходит. Всё так?

— Да, — мрачно согласился Харитонов.

— Фёдор Дмитриевич, вам не кажется, что мы здесь, фактически, самые большие начальники? — вопрос угодил точно в цель. Уж чего-чего, а принимать ответственность на себя Романенко не боялся.

— Лейтенант, — начал он. — Слушай боевой приказ. Мобилизуете оба наших состава. Там беженцы. Здоровых людей полно. Выгоните их на рельсы, и самое позднее за час они должны сделать достаточно, чтобы перетащить оба состава на ту сторону. Приказ ясен?

— Да, товарищ, э-э-э, — лейтенант ощутимо завис.

— Военинженер, — уж не знаю, на какой эффект рассчитывал сам Романенко, но лейтенанта его звание завесило окончательно.

— А, — растеряно спросил он, — ваш, э-э-э, командир экипажа?

— Я, что ли? — система внутренней связи термен-камеры, оказывается, замечательно передавала даже оттенки эмоций. — Зайка, мне эту самоходную баню до сегодняшнего утра в глаза видеть не приходилось. А военного звания у меня нет и не было. Никогда. Осознал?

— Простите, — лейтенант растерялся окончательно. — У вас там что… девушка?

— Ну, допустим, не девушка, — не самая тонкая подколка бедного лейтенанта попросту добила, — но в главном ты прав. Мы не подмога. Мы так… эвакуируем ценную матчасть, пока не досталась врагу. Так что рекомендую вспомнить, чему тебя учили, и приняться, наконец, за работу!

— Есть, — неубедительно промямлил лейтенант.

— Харитонов, — его явно требовалось приводить в рабочее состояние. — Сдаётся мне, ты не понял. Здесь два поезда мирных беженцев. Дети. Женщины. И ты — единственный, кто может вовремя перетащить их на ту сторону. В безопасность. Так и будешь ныть, что тебе не прислали танковую армию, или вспомнишь, наконец, что у тебя на погонах, и начнёшь работать?

— Нет у меня погонов, — огрызнулся лейтенант. — Я тебе что, белофинн?

— Да хоть аксельбант на конец намотай! — по внутренним переходам боевого колосса загуляло противное жестяное эхо. — Присягу давал? Иди, работай!

— Женя, — Арон Моисеевич влез, как всегда не вовремя.

— Ну что? — ничего, кроме раздражения это уже не вызывало. — Двадцать три года уже как Женя!

— Колоссы, — терпеливо пояснил учитель. — Два. Вражеские.

Ну, привет. Досиделись.

Глава четвёртая …в которой Женя Че принимает непростые решения

Чем бы ни занималась местная конструкторская мысль, на разнообразии дизайнов тут не экономили. Оба новых колосса на поле боя ни капли не походили на старого знакомого "Судетца".

Первый выглядел как выставка большого сталепрокатного завода — ходячее нагромождение угловатых бронелистов прочного внешнего корпуса надёжно скрывало детали. Разглядеть получалось лишь общие контуры под ними: огромные, с рельефной подошвой, ступни, толстые ноги, бочкообразный корпус, такие же массивные руки с огромными кулаками-бронеперчатками, покатый холм головы с узким решётчатым забралом, и огромная, торговый центр хватит накрыть, полноростная бронедверь вместо щита. В другой руке неповоротливая махина сжимала обманчиво тонкое, всего лишь в несколько раз толще корабельной мачты, копьё. Наконечник исполинской пропыры явно состоял в противоестественном родстве с метростроевским проходческим комбайном.

Рельефная надпись "Dicker Oglaf" тянулась по всей ширине бронедвери. Не сказать, чтобы врала — "Оглаф" действительно выглядел куда толще спутника. Да и нашего "Чапаева", раз уж на то пошло.

Второй колосс на фоне первого выглядел почти скромно. Да, большой, да, со вполне убедительными щитом и булавой — но и только. С некоторой поправкой на габариты его бы даже получилось назвать изящным.

Назывался он "Sedan", причём названию предшествовали до сих пор хорошо заметные следы безжалостно сбитых букв.

— Они его что, — удержаться от вопроса не получилось, — у французов отжали?

— Согласно версальскому договору, — бодро, как на уроке, откликнулся лейтенант Харитонов, — Веймарской республике запретили выращивать боевые колоссы! Большая часть бронеходной техники вермахта до сих пор — трофеи европейских войн! Перед нами — трофейные француз и норвежец!

— Как мелочь у первоклашки, значит, — целеустремлённое движение пары колоссов заставляло нехорошо задуматься. — Лейтенант, если хочешь мне рассказать про них что-то полезное, времени у тебя ровно до нашей с ними встречи!

Наша самоходная баня послушно шагнула вперёд. Проверять, насколько хорошо эта сладкая парочка умеет метать своё оружие по неподвижным целям, почему-то не хотелось. Конечно, ни бронедверь "Оглафа", ни фигурный щит "Седана" на метательное оружие не походили, но после щита-бумеранга ПВО уверенности в том, что боевые колоссы утруждают себя такой ерундой, как законы аэродинамики, у Вашей Покорной больше не осталось.

Ну, вот совсем.

— Нужно их задержать! — лейтенанту Харитонову явно не давали покоя лавры Капитана Очевидности. — Если француз подойдёт к поездам на дистанцию пуска…

— Дистанцию пуска чего? — ненавижу людей, которые думают, что окружающим известны очевидные для них специальные знания. — Лейтенант!

— Небельверферов, — торопливо пояснил Харитонов. — Огнедымопостановщиков. Нас могут разве что ослепить, и то, пока не прогорит смесь на защитных линзах, но вот поезд…

Да уж.

В голову Вашей Покорной крайне не вовремя стукнулась мысль, что с точки зрения типичного на всю голову военного, пара составов у моста несомненно заслуживала куда больше одной струи огнемёта. Мало того, что им выдан целый боевой колосс охранения, так ещё и под бомбами делает выбор между железнодорожной пушкой и поездами в пользу этих самых поездов! Хочешь, не хочешь, а задумаешься, кто же на тех поездах в таком разе должен ехать!

В этом случае, две боевых машины посреди чужой территории, пусть даже без единого намёка о сопровождении техникой полегче, начинали выглядеть сравнительно логичной авантюрой предприимчивого командира.

— Объяснять, что мы просто драпаем вместе, полагаю, несколько поздно, — задумчивое бормотание под нос, к счастью, не вышло за пределы термен-камеры.

Оба колосса противника, тем временем, неумолимо приближались. Обладатель бронедвери двигался не очень быстро, но целеустремлённо. Вторая махина, "Седан", держалась чуть позади и в стороне — хотя явно могла двигаться куда расторопней спутника.

— Защитник попробует связать нас боем, — сказал Харитонов, — чтобы фланговый мог проскочить. Мы быстрее, но их двое…

Защитник? Фланговый? Слова лейтенанта навевали какие-то совсем не те ассоциации. Мы же не в футбол играли, в конце-то концов!

Хотя…

— Эй, Харитонов! — Вашу Покорную охватило истерическое веселье. — А мы тогда кто, форвард, или голкипер?

— Хав, — несмело засмеялся тот.

Полузащитник, стало быть? Первая мысль — лейтенант нам безбожно льстил. Если бы "Чапаев" с так называемым экипажем тянул хотя бы на половину защитника, Ваша Покорная вздохнула бы куда спокойнее. Вторая мысль — Харитонов просто не имел представления, с кем связался.

Ну, что же, до наглядной демонстрации наших реальных возможностей оставались считанные мгновения. Судя по тому, как двигались навстречу "Седан" и "Оглаф" — халявы не предвиделось.

А значит, оставалось лишь одно.

Нападать.

* * *

Рывок в обход неповоротливой туши "Оглафа" к "Седану" встретил более чем ожидаемую реакцию. Французский трофей резво шарахнулся в сторону бронированного по уши спутника. Тот бухнул кромкой щита о землю и торопливо выставил навстречу "Чапаеву" копьё с бешено крутящимся наконечником.

— Осторожней! — нервно воскликнул Романенко.

Рефлекторный удар щитом по копью выбросил настоящий фонтан искр. В левой руке отдалась противная вибрация. Буровая головка оставила на бронированной поверхности хорошо заметные борозды. Ответный удар кувалдой без особого толку завяз в толстой плите бронедвери.

— Назад! — предупреждение Романенко пришлось как нельзя вовремя. Второй противник на удивление резво проскользнул мимо бронированного товарища, и на ходу ткнул булавой в нашу сторону.

Не сдай "Чапаев" назад, мы бы наверняка потеряли равновесие. Так — удар бессильно скользнул по наплечнику.

— Берегись! — туша "Оглафа" почти незамедлительно пришла в движение. Шаг, доворот корпуса, тычок — и копьё снова пришлось отбивать в сторону.

— Так нечестно! — обиженный вопль Ксении прозвенел в ушах куда лучше, чем того мне хотелось. — Они сразу вдвоём нападают!

Пионерка чёртова.

Бой, видите ли, ей нечестный.

Шаг в сторону француза оборвался на полдороге — "Оглаф" не отличался подвижностью, но длина его копья успешно это компенсировала. Француз мог плясать вокруг своего более массивного спутника буквально как хотел. Попытки его достать неминуемо упирались либо в массивную бронедверь, либо в новый тычок исполинского копья.

Где-то в глубине души капля за каплей закипало раздражение.

Вредная эмоция, но что поделать. Необходимость отвечать за кого бы то ни было, кроме себя, никаких иных чувств у нормального человека и не вызывает. Особенно — с такими ставками!

Впрочем…

Шаг в сторону подтвердил догадку. Оба колосса всерьёз увлеклись нами. Двинься они к мосту — и понятия не имею, получилось бы вообще их остановить. Но сейчас обе махины привлекал только "Чапаев" — и этим следовало пользоваться.

Ещё несколько шагов прочь, всё быстрее и быстрее, и француз, наконец, оставил своего медлительного спутника позади.

Зря.

Удар кувалды "Чапаева" обрушился на "Седан" без тени жалости. Колосс буквально содрогнулся, и сдал на шаг назад. Очень хотелось верить, что его пилот ощутил этот удар столь же отчётливо.

Новый удар, кромкой щита в голову, не дал ему прийти в себя. Неубедительный тычок булавой в сторону "Чапаева", ответный удар кувалдой в грудь, и "Седан" тяжеловесно упал на землю.

— Быстрее! — выкрикнул Романенко. — Второй на подходе!

Не хватило нам буквально каких-то секунд. Поверженный враг смог защититься даже в таком плачевном состоянии. Более чем убедительно смог.

По ушам резанул пронзительный свист. Две тугие оранжево-багровые струи выплеснулись откуда-то с боков похожей на рыцарский шлем головы колосса. Прямо с земли — но свою цель обе нашли.

Первая бестолково размазалась по груди "Чапаева", но вторая превратилась в чёрно-багровое марево перед глазами. Липкая огнемётная смесь повисла на защитном остеклении "Чапаева" — и целиком перекрыла обзор.

Шок от внезапной атаки вызвал рефлекторный шаг назад — и болезненное ощущение чуждости исполинского металлического тела.

— Синхронизация девяносто, падает! — отчаянно выкрикнула Ксения.

— Женя, соберитесь! — потребовал Романенко. — Воду на колосники!

— Есть! — откликнулся Арон Моисеевич. Откуда-то из-под бронепластин лицевой маски "Чапаева" хлестнули тугие струи пара. Большую часть пылающей смеси просто унесло с корпуса. Унесло как раз вовремя, чтобы увидеть, как неумолимо приближается наконечник бура подоспевшего наконец, бронированного по уши защитника.

— Хр-р-р-рясь! — если первый удар, по щиту, воспринимался не более как сторонний противный звук, этот оказался всё равно что бешеным отбойным молотком под рёбра.

Позорный не то вскрик не то всхлип удержать не получилось. Колосс шатко переступил назад и едва успел неверным движением отбить следующий удар. Ещё пара, куда более уверенных, но тут сбоку опять вынырнул "Седан", ткнул булавой, и наш "Чапаев" снова потерял равновесие.

— Выпустите меня! — за всей этой суетой про лейтенанта Харитонова просто забыли. — Выпустите меня немедленно!

Звучало это натуральным паническим воплем. Реакция… соответствовала. Его крики просто игнорировали.

— Вы не понимаете! — успокаиваться лейтенант даже не собирался. — Я должен…

— Стойте! — в голосе Арона Моисеевича звучала неподдельная тревога. — Колосс на ходу, вы же разобьётесь!

— Бамм! — словно в подтверждение его слов, на щит "Чапаева" снова обрушился тяжёлый удар. Француз напоминал о себе. Новый тычок буром в грудь, и от равновесия не осталось и следа. Громада "Чапаева" неторопливо и тяжеловесно обрушилась на землю.

Перед глазами встала душная влажная темнота. В углу термен-камеры безразлично подмигивала из-за плотной сетки небольшая лампочка. Натужно гудели вентиляторы.

— Ааа! — лейтенант Харитонов проверещал в коридорах подстреленным зайцем. Вопль отчётливо удалялся. Приглушённый лязг крышки люка — и паника на борту закончилась. Вместе с паникёрами.

— Женя! — отчаянно крикнул учитель. — Фёдор Дмитриевич!

— Я тут, — душную тьму боевого поста в несколько мучительных проблесков сменили две тёмные фигуры на фоне безразличного вечернего неба. Обе держали оружие наизготовку. — Возможны некоторая тряска, временные неудобства и досрочная гибель экипажа.

* * *

Целую вечность назад, утром, Вашей Покорной довелось повидать, как боевой колосс перекатывается лёжа. Правда, снаружи и с безопасного расстояния. В собственном исполнении этот затейливый номер ощущался куда… занятнее.

Судя по визгам Ксении и приглушённой ругани — для всего экипажа без исключения.

Бить кувалдой с колен в сторону приближающегося француза оказалось ещё неудобнее. К счастью, его экипаж предпочёл не рисковать — и сближаться без прикрытия не стал. Удар копьём от его спутника последовал незамедлительно — и всё так же пришёлся на щит. Опора на кувалду, рывок, и "Чапаев" тяжеловесно поднялся. Следы на земле от этой возни остались такие, что хватило бы пару грузовиков похоронить.

Француз и норвежец продолжали свои перемещения, неуклонно и медленно.

Зря они дали нам подняться.

По динамике "Чапаев" на рывке успешно выигрывал даже у сравнительно лёгкого француза. Тот просто не смог отшатнуться на той же скорости, на какой в его сторону двинулась вся наша многотонная махина.

Тычок в голову перехваченной чуть ли не под основание кувалдой, удар корпусом о корпус, подножка — и теперь на землю обрушился уже француз. Обрушился тяжеловесно, неторопливо и с очередным фонтаном огня в нашу сторону.

Второй раз тот же фокус не сработал. Пылающая жижа бестолково расплескалась по щиту. При всём его боевом опыте, француз безнадёжно проигрывал нам по массе — и просто не мог достойно сопротивляться.

Имей Ваша Покорная чуть больше опыта, где-то здесь он бы и закончился. Но именно боевого опыта здесь и не хватило.

Фатальный недостаток!

Бешеная круговерть буровой головки достала "Чапаева" на замахе. Удар пришёлся в сочленение руки с плечом — и Вашей Покорной словно раскалённый прут воткнули. Туда же

Кувалда обрушилась наземь. Рука бессильно повисла. Всё тело дёргало мучительной болью. Из разошедшихся щелей брони хлестали струи пара. Собственного тела у Вашей Покорной больше не осталось — только содрогающаяся в механических конвульсиях исполинская груда истерзанного болью металла. Не получалось даже выскочить обратно, в спасительный мрак термен-камеры.

— Женя! — отчаянно выкрикнула Ксения. — Внизу! Прикрой их!

Понять, о чём она, получилось не сразу. Француз неторопливо поднимался. Его тяжелобронированный спутник ждал. Нападать без поддержки даже на беспомощную цель вроде нас его экипажу не хотелось.

Жаль, что у нас аналогичной роскоши не предвиделось. Вдвоём, а лучше бы втроём или вчетвером на одного, желательно в спину и ночью — моё понимание честного боя. Семейка хорошему научила, зря, что ли, предки столько лет в ыйбёнах с японцами провоевали. Только вот по этой схеме честным бой получался отнюдь не для нас.

На первый взгляд.

Полуторку на распаханной вознёй боевых колоссов дороге проглядела не только Ваша Покорная. Крошечная, не сильно больше городского микроавтобуса, грузовая машинка с полным кузовом ящиков самого предосудительного вида шустро проскочила между ног "Чапаева" и устремилась дальше — к так и не успевшему полностью встать "Седану".

Тот снова попытался харкнуть огнём — но даже искалеченный "Чапаев" успел поднять щит. В огненном плевке "Седана" грузовик утонул бы полностью, но с нашей помощью в его сторону не пролилось и капли.

Полуторка с разгону взлетела на покатую ступню французского колосса, уткнулась капотом в подъём бронированной голени, и окуталась паром разбитого вдребезги радиатора. Знакомая уже человеческая фигура боком выскочила из смятой кабины и бросилась прочь от грузовичка.

В следующее мгновение тот взорвался.

Француз упал.

Сустав его стопы, наверное, мог выдержать многое. Держал же он как-то вес остального колосса. Но добрых полтонны взрывчатки превратили его в раздробленные обломки.

Жаль, эффект оказался куда скромнее желаемого. И вовсе не потому, что Харитонов плохо старался — яйца у экипажа "Седана" оказались настолько же стальные. Понятия не имею, чего это стоило его пилоту, но колосс шустро подался назад с опорой на руки и целую ногу. Не очень быстро — но куда быстрее, чем получилось бы двигаться вслед за ним у полупарализованной чудовищной болью Вашей Покорной.

Толстяк "Оглаф" шустро занял позицию между нами — и дал повреждённому французу уцепиться за какую-то деталь у себя на корпусе. С опорой на целого защитника скорость передвижения двух махин прочь от "Чапаева" заметно увеличилась.

— Они уходят! — глухо, как сквозь вату, донёсся вопль Ксении. — Смотрите, они же уходят!

Осталось только подобрать оставленную на земле кувалду. Здоровой рукой, конечно. Правая так и продолжала выбрасывать струйки пара, да и ощущалась, мягко говоря, не лучшим образом — словно бур никуда и не делся, и так и вгрызался глубже и глубже под броню, в уязвимую серую плоть.

— Мы же победили! Мы им всем… — бурные восторги Ксении оборвались так же внезапно, как и начались.

Похоже, всё-таки не всем. Вдоль железки машина за машиной появилась целая колонна бронетехники — и буквально на глазах стала разворачиваться в боевые порядки.

За две махины они, разумеется, не поехали.

Незачем.

Вспышки огня казались едва заметными искорками — но трассы десятков стволов упрямо шли нам за спину. К мосту.

Ну…

Щит покачнулся в здоровой руке.

— Будет вам мост, засранцы, — чтобы не сорваться на жалобный писк, слова приходилось цедить через стиснутые зубы. — И колбаса будет, и сало, и коржики…

Боевой колосс послушно шагнул вперёд.

— Нет! — отчаянный крик Арона Моисеевича оборвал это движение на полушаге. — Женя! Мост! Оба поезда на той стороне! Уводите машину!

Действительно. За время нашей бестолковой возни, ремонтные команды сумели как-то залатать железку — и перетащить оба состава.

Ну… Большую их часть.

От брошенного посреди моста вагона за поездами бежали пёстрой толпой его невезучие пассажиры. На дороге за ними остался пёстрый след брошенных тюков и узлов. Чуть в стороне уже занималась огнём полуторка с разбитой огнём зениткой на прицепе. Вторая скакала на шпалах рядом с толпой беженцев.

Ближние к нам пролёты моста, один за другим, встали дыбом и сползли в реку в облаке цементной пыли. Мгновением позже за ними отправился брошенный на рельсах вагон. Каждый новый взрыв следовал, едва лишь беженцы преодолевали очередной пролёт моста.

— Чао, засранцы, — больше хриплое карканье, чем слова, но противники могли только провожать нас беспомощными взглядами.

Кажется, это и называют технической победой.

Кажется.

* * *

Преследовать нас так и не собрались. Гонять на чужую территорию в одиночку тяжеловесный колосс противника не собирался. Лёгкая же бронетехника, при всех её несерьёзных размерах, плавать всё-таки не умела. Ни гробоподобные полугусеничники, ни, тем более, угловатые танки-недоростки.

Только вот контроль над мостом его защитники всё равно потеряли. Десятки пулемётов и несколько малокалиберных пушек загнали всех их в окопы. Загнали с гарантией. Те могли только вяло огрызаться, хотя сдаваться легко отнюдь не собирались.

Наверняка ждали, что в темноте к ним особо не полезут, а утром подойдёт какое-никакое подкрепление. Хотелось верить, что именно так всё для них и получится.

Что же до нас…

— Фёдор Дмитриевич! — отчаянный вопль Ксении пробился даже через пелену фантомной боли в повреждённой руке боевого колосса. — Фёдор Дмитриевич!

Романенко потерял сознание.

Понятия не имею, как он вообще ухитрился протянуть целые сутки, да ещё и активно командовать нашей ходячей развалиной. При его ранениях наверняка даже просто безболезненно дышать не получалось. Не удивительно, что наша эквилибристика его доконала.

— Уходим за поездами, — в отсутствие формального командира никакого иного выбора у Вашей Покорной больше не оставалось. — В городе ему помогут. Ксения, закрепи тело, чтобы не болталось на привязи. Так хорошо, как получится. Будем надеяться, сильно хуже не станет.

Пионерка что-то неразборчиво пискнула в ответ и отправилась работать. Учитель хранил подавленное молчание. Колосс устало и размеренно двигался вслед за поездами. Перед глазами постепенно темнело.

Очень хотелось верить, что это не более чем вечерние сумерки.

Пустые надежды!

Колосс начал спотыкаться. Что хуже всего — на ровной земле. В руке, при каждом резком толчке, отдавалась тошнотной волной долгая тупая боль.

— Знаете, — после третьего раза терпение, наконец, закончилось. — Я, кажется, всё.

Колосс замер.

Два неверных шага к двери термен-камеры, попытка одной рукой открутить запорное колесо, и сил на то, чтобы пройти дальше пары шагов по тускло освещённому коридору просто не осталось.

— Женя! — растерянная Ксения появилась в коридоре.

— Сможешь, хоть как-нибудь? — очень хотелось верить, что гамма неповторимых ощущений этого вечера на лице Вашей Покорной в полутьме незаметна. Меньше всего сейчас требовалось напугать ещё и Ксению.

— Да, я могу! — бодро начала Ксения и растеряно добавила, — только медленно и плохо.

— Доведи нас в город как сможешь, и всё, — на виду пионерки не хотелось даже пытаться встать. — Подвигов никто сейчас не требует. Просто сделай, что надо, и свободна.

— Хорошо! — Ксения решительно направилась к термен-камере. Глухо чмокнул резиновый уплотнитель двери. Колосс нерешительно содрогнулся.

Насчёт своих талантов пилота, к сожалению, Ксения ни капли не врала. Первые шаги колосса оказались медленными и нерешительными. Равновесие школьница держала как после коробки портвейна.

Руку дёргало каждый раз, когда она совершала особо валкий шаг. Фантомная боль от повреждений и утренний осколок тарелки вместе породили совершенно незабываемый букет ощущений — и тот вовсе не собирался куда-то уходить даже снаружи термен-камеры.

Оставалась надежда, что Арон Моисеевич поможет с этим что-то сделать — но слабая. Пустому креслу в пультовой с широкими привязными ремнями веры осталось несколько больше.

Застёгиваться одной рукой оказалось на удивление дискомфортно. Кто бы ни проектировал "Чапаева", о такой науке как эргономика здесь даже не слышали. Однозначно. Каждое движение отдавалось мучительной болью.

— А что, болеутоляющее на борту есть? — чтобы не шипеть сквозь зубы, требовалось прикладывать сознательные усилия. — Соглашусь даже на ложку кокаина.

Так себе шутка, ну да чего уж там.

— Простите, — учитель принял вопрос за чистую монету, — Но бортовая аптечка на единицах запаса первой категории штатно просто отсутствует. И потом, кокаин в её состав ни в одном из вариантов не входит, вы что! Только морфий. Но его тоже нет.

Приехали.

Если у кого-то атрофировалось чувство юмора — край уже рядом.

— Я, наверное, тогда в обмороке полежу, — усилия по фиксации в кресле успешно съели последние остатки любых сил Вашей Покорной — что моральных, что физических. — До города. Хорошо?

Ответ учителя, если он и был, услышать могли разве что стенки.

* * *

С пробуждением тоже как-то не заладилось. Нет хуже вещи на свете, чем просыпаться от жары в тесной постели с посторонним человеком под боком. Смотря каким человеком, разумеется, но в данном случае — однозначно не с тем, с кем бы хотелось.

Ваша Покорная балансировала в шатком равновесии на краю двухэтажной армейской койки. Если бы не опоры под второй матрас, этажом выше, пробуждение случилось бы куда раньше — об пол. Большую часть узкой постели занимала Ксения. Нижнего белья малолетка не имела — за ненадобностью, и на вид состояла преимущественно из локтей, коленок и рёбер с минимумом хоть сколько-то заметных выпуклостей.

При всех моих неоднозначных отношениях с женщинами, противоестественная тяга к педофилии в списке пороков Вашей Покорной не значилась. Из кровати пришлось буквально выскакивать — на довольно грязный деревянный пол.

В окно безразлично светило яркое летнее солнце. Последние мечты о затянувшемся пьяном кошмаре исчезли без следа. Общий казённый вид небольшой, только пару двухэтажных коек впихнуть, комнатёнки наглядно свидетельствовал, что Ваша Покорная очнулась там же, где и засыпала — чёрт знает где!

Под ноги угодили открытые летние сандалии.

Надо же! Кто-то всё-таки проявил заботу! Ну, хоть какую-то. Ремешки с металлической пряжкой делали их более-менее безразмерными — так что даже к не самым маленьким ногам Вашей Покорной сандалии подошли как родные. Хотя насчёт того, для какого пола их первоначально делали, вопросы оставались. Представить себе женщину, способную добровольно пойти куда-то на люди в этом… изделии у меня просто не получалось.

Армейская форменная юбка до колен и рубашка-переросток эмоции вызвали примерно те же самые — хотя юбку явно подбирали куда тщательнее, а гимнастёрка настолько пикантно жала в груди, что в иных обстоятельствах могла бы смотреться вполне прилично. Если убить вечер с иголкой в руках на то, чтобы перешить её по-человечески, разумеется.

Но это потом. Сначала же…

Тоскливый звук с кровати заставил остановиться на полдороге к двери.

— Ма… — Ксения металась во сне. — Мама…

Ну, это мне вот ещё за что, а?

— Тш-ш-ш, — от прикосновения к голове Ксения вздрогнула, но так до конца и не проснулась. — Рано ещё. Спи. В школу сегодня можно не ходить.

Как ни странно, подействовало. Через минуту ни попытка встать, ни осторожные шаги к двери, уже не вызвали никакой реакции. Негромкий скрип плохо смазанных петель — тоже.

Коридор встретил тишиной и пустотой. Самодельные плакаты на стенах что-то неразборчиво повествовали о боевой и физической подготовке. Заполняли их от руки, и на завитушках не экономили.

Казарма вообще оказалась не такой уж и большой. Не иначе, приберегали для особых гостей — вроде нас. Или для местного командного состава — коридор выходил к достаточно большому залу с настоящим, пусть и слегка обшарпанным, пианино, парой обветшавших, но вычурных диванов и не менее монументальным, на средних размеров оргию хватит, столом. Из углов языческими идолами глазели обязательные гипсовые бюсты Ленина и Сталина. По стенам длиной вереницей тянулись портреты. Сколько-то уверенно получилось опознать разве что Будённого — по усам и Маркса с Энгельсом — по окладистым гномьим бородам лопатой.

Столь же монументальные, от пола до потолка, часы с маятником в застеклённой лакированной коробке безразлично свидетельствовали, что на дворе что-то около десяти утра.

Туалет и ванная комната отыскались в другом конце недлинного коридора. Для разнообразия — со вполне действующим водопроводом и кусочком мыла. Пять минут на приведение себя в порядок наглядно подтвердили, что фантомная боль в руке за ночь расточилась без следа.

Оставалось только поправить напоследок дурацкую местную одежду — и направиться к выходу.

Одинокий часовой с длиннющей винтовкой с примкнутым штыком при виде меня вскинулся, но лишних звуков издавать не стал.

— Эй, боец, — меньше всего мне хотелось разбудить Ксению, так что спрашивать пришлось вполголоса.

— Рядовой Парамонов! — так же, вполголоса, представился он.

— Женя, — короткий, из вежливости, ответ, и, тут же, главный вопрос этого утра, — Романенко где? Ну, воен-инженер наш?

— В госпитале, — незамедлительно ответил Парамонов. — Там, через дорогу. Вы идите, любой дорогу покажет.

— Спасибо, боец, — утро потихоньку начинало выглядеть не таким уж и плохим. Хотя что-то всё же подсказывало, что раскатывать губу чрезмерно вряд ли стоило.

Чудес не бывает.

* * *

После сонного царства гостевой казармы, госпиталь показался филиалом ада. Обычное трёхэтажное здание через дорогу от военной части, облезлое и побитое жизнью, внутри пропахло кровью, потом и несвежим мясом как в филиале Зажопинского колхозного рынка.

Плотная вонь какой-то примитивной дезинфицирующей смеси, вроде карболки, превращала этот букет сомнительных ароматов в поистине незабываемый.

— Этих в первую очередь на эвакуацию! — солидный, только в рекламе банков сниматься, врач громогласным басом отдавал приказы санитарам посреди коридора. — Ходячих построить во дворе, машины будут через десять минут!

Вдоль стен тянулась длинная вереница коек с лежачими. Госпиталь явно работал на пределе, в разительном контрасте с безмятежным сонным царством за окном.

Персонал носился как наскипидаренный. Искать кого-то в этом хаосе в одиночку — непосильная задача. К счастью, врач крайне вовремя смолк, и устало привалился к стене рядом с одной из коек.

— Романенко, Фёдор Дмитриевич, — привлечь его внимание оказалось куда проще, чем казалось поначалу. — С "Чапаева" должны были вчера привезти. Воен-инженер. Где?

— Двенадцатая, — буркнул врач и прикрыл глаза. Выглядел он так, будто не спал уже сутки. В лучшем для него случае — одни.

— Спасибо, — не думаю, что врач расслышал благодарность, но вот, что он её заслуживал — ни малейших сомнений.

Палата Романенко выглядела на удивление тягостно. Никого в сознании, окровавленные бинты, тяжёлый запах дезинфектанта и прерывистое лихорадочное дыхание. Сам он выглядел как и все, бессознательным телом в бинтах. Признать его в этой бледной мумии получилось не сразу. Тем более, что по соседству кипела бурная деятельность.

— Так, этого на погрузку, — полноватая медсестра решительно командовала парой дюжих санитаров. — Осторожнее с лубками.

Те расторопно готовили соседа Романенко к погрузке на больничную каталку.

— Куда их? — нехорошо, конечно, отвлекать занятых людей, но…

— Этого на эвакуацию, — деловитую возню медсестра прекратить и не подумала, но время на ответ нашла. — Два поезда с беженцами ночью пришли, один литерный с бумагой, так их высадили, а составы реквизировали. Здоровые дальше в теплушках поедут, а составы — лежачим!

Вот она, справедливость! Отлились коменданту поезда голословные обещания. В то, что все утренние обновки — его заслуга, почему-то не верилось ни капли. А уж каким соловьём на вокзале разливался, трепло кабинетное!

— Знаю я эти поезда, — ответ всё же привлёк внимание медсестры. — Романенко их сюда и привёл.

— А ты, — медсестра выпрямилась и впервые разглядела мою условно военную форму. — А вы откуда это знаете?

— А мы с ним пришли, — невинная улыбка медсестру чуть ли не парализовала. — В одном экипаже.

— Ох, что делается-то, — она каким-то совершенно детским жестом прижала руки к лицу. — Деточка же совсем, тебя-то под бомбы зачем потащили?

— Без понятия, — абсолютно честный, если задуматься, ответ. — Как-то само получилось. Но я сейчас не об этом.

Медсестра продолжала неотрывно следить за мной так, будто хотела проглядеть дырку.

— Его. Надо. Эвакуировать, — слова Вашей Покорной сопровождались размеренными постукиваниями здоровой рукой по спинке кровати Романенко. На каждой паузе между словами-ударами медсестра согласно кивала. — Фёдор Дмитриевич вывел два состава из-под вражеских танков. В нашем экипаже он единственный настоящий военный. Армия. Не должна. Его. Потерять.

— Да, — кивнула медсестра. — Да-да-да, ой, господи, что делается-то…

— Чего да? — капелька металла в голосе творила буквально чудеса. — Подготовить раненого к эвакуации! Немедленно! Взяли-погрузили, ну?

— Что за шум? — в дверях палаты возник знакомый уже врач. — Девушка, что вы тут устроили?

— Вывезите Романенко! — сил на вежливое общение больше не осталось. — Я требую!

Вместо ответа врач подошёл вплотную, достаточно бесцеремонно ухватил Вашу Покорную за подбородок и внимательно посмотрел в глаза.

— Шок, — деловито кивнул он. — Истерика. Переутомление.

— Эй! — попытки возмутиться изрядно смазало то, что руку он так и не убрал. — Какого…

— Вам строго показан отдых, — профессионально-доброжелательным голосом произнёс врач. — Я понимаю, что не с вашим… родом занятий, но постарайтесь отдохнуть хотя бы полдня. Вы не имеете права рисковать собой и экипажем.

— Он и есть мой экипаж! — возмущение наконец-то прорвалось и лопнуло. — Грузите его немедленно! Он мне живой нужен!

— Хорошо-хорошо, — всё тем же доброжелательным тоном согласился врач. — Леночка, проследите.

— Да, Георгий Борисович! — торопливо согласилась та. — Мальчики, помогите…

Рослые крепко сбитые мальчики беспрекословно помогли.

— А теперь, — устало повторил врач, — отдыхать. Прямо сейчас. Я вас прошу. Не приказываю даже, сами понимаете.

— Понимаю, — зрелище Романенко на больничной каталке словно вынуло из меня какой-то стержень. — Чего уж там… извините.

Врач молча кивнул.

Интересно, как он себе представлял тот отдых? Здесь даже мальчика толком не подцепишь!

* * *

С возвращением на территорию части возникли проблемы. Если задуматься — вполне логичные. Попробуй, зайди через проходную, когда там дежурит лопоухий салабон, полный решимости поймать Настоящего Шпиона. Тем более, когда у тебя при себе документов нет в принципе, ни своих, ни, уж тем более, местных.

От позорного скандала здешних военных спас Арон Моисеевич. Он вынырнул откуда-то из-за хозяйственных построек и почти бегом поспешил к проходной. За одно короткое утро из мирного нудиста он успешно превратился в на всю голову военного человека — с мешковатой формой, кожаным планшетом на пузе и даже вполне убедительной кобурой на боку.

Не пустой.

Разумеется, найти ему за это время смогли только античное барахло, вроде нагана, да и одёжку долговязому советскому Гитлеру подобрали так себе, не совсем по размеру. Зато грозный вид, и, что важнее, очередная бумага с чуть смазанными чернилами, это всё успешно нивелировали. Часовой вытянулся в струнку, отдал честь, и безропотно пропустил нас обратно, на территорию части.

— Женя, где вы пропадаете, идёмте быстрее! — торопливой скороговоркой отбарабанил Арон Моисеевич. — Они уже начали!

— Кто начал? — вопрос прозвучал в пустоту. Впрочем, долго ждать ответа не пришлось. Ленинская комната в знакомой уже комсоставовской общаге кипела жизнью. Сразу несколько военных увлечённо перекладывали склейки карт на бескрайнем столе.

Даже с моими практически отсутствующими познаниями в армейской науке, определённое беспокойство взгляд на ту карту вызвал моментально. Вовсе не потому, что каких-то пометок на карте стояло больше, чем других. Нет. Сомнения вызывали щедрые россыпи вопросительных знаков.

Взгляд на самих военных опасения лишь усилил — слишком растерянные. На знакомых по сборищам нашего шумного клана уверенных в себе подтянутых терминаторов с тяжеловесными погонами эта компания тянула крайне условно.

А затем Вашей Покорной на глаза попались отметки на карте — и вопрос профессионального соответствия всех этих людей занимаемой должности решился окончательно.

— Вот этого уберите, — дотянуться через половину стола получилось не сразу, — ему вчера лейтенант сапёров ногу оторвал.

— Как оторвал? — переспросил одутловатый дядька с неизвестными мне знаками различия.

— Тонну взрывчатки накатил грузовиком и разбил ступню, — картонка с типографского исполнения силуэтом недавнего знакомого "Седана" помимо картинки и названия содержала ещё и справку мелким шрифтом. Совсем как очередная настольная карточная игра дома. Только играть в эти самые игры почему-то больше не хотелось.

— А ещё у вас нет этого моста, — карандаш обалдевшие военные отдали столь же безропотно, — этого вот железнодорожного орудия и, скорей всего, этого вот города.

— Девушка, вы отдаёте себе вообще отчёт… — начал было один из военных.

— А вы? — бешеный взгляд заставил его поперхнуться. — Мы сюда вчера пришли, ночью. По этой самой дороге. Вряд ли только мы одни. Почему сегодня утром для вас это всё такой сюрприз? У вас разведка и связь вообще работают, или писю лимонят?

— Женя… — попробовал было заикнуться Арон Моисеевич, но тоже умолк на полуслове.

— Про своих тут хотя бы правда написана? — отметки на карте всё же свидетельствовали, что какие-то части вокруг Минска стоят. Попадались даже знакомые уже типографские картонки с боевыми колоссами. Одна из них — прямо в районе городской черты, и рисунок вполне предсказуемо обладал на удивление знакомыми очертаниями.

— По состоянию на вчера, на девять вечера, да, — подтвердил кто-то из военных.

— Ладно, работайте, — уж не знаю, чего они ждали дальше, но этот ответ попросту выбил их всех из колеи.

Единственный ответ, который сейчас имел значение, оказался в моём распоряжении. Город ещё не окружён. Значит, кому-то настало самое время урегулировать действительно значимые вопросы.

— Арон Моисеевич, — вопрос заставил учителя нервно вздрогнуть. — Что с нашими документами на эвакуацию?

— Простите? — тот растерянно моргнул.

— Мы привели машину в город, — ради спокойных объяснений пришлось мобилизовать последние остатки терпения. — Почти целую и даже в какой-то мере боеспособную. Сдали её военным. Когда и чем вы эвакуируете отсюда меня и Ксению?

Пауза.

— Я надеюсь, вы об этом уже подумали? — уточнение вызвало ещё одну паузу, куда более тягостную, чем прежняя. — Или действительно полагаете, что я позволю вам и дальше таскать несовершеннолетнюю школьницу под дубьё с паровоз размером, пока её в кляксу не размажут?

— Но, она… — попытки учителя возражать чашу моего терпения переполнили окончательно.

— Пятнадцатилетняя соплюха, которая не может спать одна, плачет в подушку и зовёт маму! — не повышать голос стоило немалых трудов, но даже так и учитель и военные нервно вздрогнули. — А ты полагаешь нормальным, что она затыкает собой неумение местной армии воевать! Если ты забыл, один из нашего экипажа уже допрыгался — но его хотя бы на поезд сейчас посадили и того и гляди эвакуируют! А её, думаешь, я тебе позволю тут оставлять? Что, своих детей вывез, и хоть трава не расти, да? Чужих не жалко?

Один из военных нерешительно засопел. Бешеный взгляд заставил его заткнуться. Местный бардак чем дальше, тем сильнее вызывал желание бороться путём расстрелов без суда и следствия.

Учитель дрожащими руками полез куда-то в планшетку.

— Хорошо, — сказал он. — Будет вам эвакуация. Но вы, Женя, сейчас напишете мне расписку! Что с этого момента отвечаете за Ксению, раз вам так неймётся!

— Хоть две! — нашёл чем пугать, называется!

Против ожидания, первым из планшета учителя появилась вовсе не бумага.

— А это ещё откуда? — вполне узнаваемый пластиковый корпус с чуть скруглёнными углами никаких сомнений вызывать не мог в принципе. Учитель бесстыже сбондил единственный здесь и сейчас айфончик!

— Это вам, — учитель дрожащими руками сунул его мне в руки вместе с зарядником и спутанными наушниками. — Как вчера и договаривались, подзарядил от бортовой сети.

— Да? — индикатор заряда безмолвно свидетельствовал о правоте учителя. — Не помню. Вообще не помню вчера ничего. Спасибо!

Уж не знаю, по наитию это учитель сделал, или специально, только боевой запал тут же угас. Слишком уж подводило, что мне так и не довелось, несмотря на все усилия ненаглядной семейки, усвоить способность незамедлительно забывать любое добро.

Следом появилась уже бумага. Арон Моисеевич одолжил перо у одного из военных и торопливо покрывал белый лист ровным каллиграфическим почерком. С его нескладной фигурой идеально ровный чертёжный курсив не вязался абсолютно.

— Вот, — учитель шлёпнул бумагу перед одним из военных. Тот черкнул по диагонали корявое "не возражаю", размашисто подписался и передал её уже мне.

— Печать какую-нибудь воткните, — результат их совместного творчества, если честно, выглядел довольно жалко. — Чем страшнее, тем лучше.

— Женя, — попытался возмутиться учитель.

— Ничего, — остановил его военный. — Ничего. Пусть.

Уж не знаю, насколько тут имело смысл гадать по физиономии, но выглядел он в лучшем случае коллегой нашего воена-инженера по завхозовской части. А по возрасту, так запросто мог иметь внуков того же возраста, что и Ксения.

К делу постановки печатей он подошёл на совесть. Номер части, серпасто-молоткастая звезда… по итогам его возни бумага действительно превратилась в бумагу — не то ханский ярлык на княжение, не то расстрельный приказ за подписью Ким Чен Ына.

— Вот, — сказал военный. — Через полчаса из госпиталя уходит вторая очередь эвакуации. Сядете в сопровождение эшелона. В тесноте, но доедете.

— Спасибо, — бумагу пришлось держать за уголок двумя пальцами, чтобы не потекли чернила. — Пойду, Ксению подниму. Вы, ну… удачной работы, в общем.

— Спасибо, — без тени иронии ответил военный. — Мы постараемся.

Глава пятая …в которой Женя Че приходит в ярость

— People are strange, when you are stranger, faces look ugly, when you alone… — случайная песня в листе на удивление хорошо подходила месту и времени. Уж чего-чего, а одиночества тут и в самой шумной толпе хватало.

Айфончик оказался на удивление действенным напоминанием обо всём, что осталось неизвестно где — семье, друзьях, блогах, видеороликах… полный информационный вакуум душевному здоровью отнюдь не способствовал.

В голову поневоле начинала приходить всякая ерунда — вроде мыслей о дневнике. Правда, минута возни с записной книжкой наглядно доказала, что это неблагодарное занятие растянется до второго пришествия без малейших к тому усилий.

Вдобавок, меня отвлекала Ксения. Озвученный ей в ультимативной форме приказ на эвакуацию понимания у малявки вполне предсказуемо не встретил. Правда, выбора у неё тоже особого не имелось. Единственный потенциальный сторонник её суицидального порыва отнюдь не горел желанием изменять принятое решение. Только не после устроенного ему скандала. Тем более что своих детей и жену он действительно вывозил дальше — в Москву, к родителям.

Ксении оставалось только дуться и сопеть.

За окном тяжеловесно ворочался боевой колосс. Борьба с управлением "Чапаевым" у местных асов пилона шла с явным преимуществом исполинской машины над жалкими людишками. Отдаваться абы кому наша самоходная баня отнюдь не собиралась. Шипение пара, скрежет металла и гулкое эхо каждого неловкого движения сливались в сплошной неразборчивый шум. У меня кое-как получалось воспринимать его философски, у Ксении же нестерпимо зудела шишка взаимопомощи.

— Же-ень, — в сотый раз начала она, — ну, почему…

— Потому что они возятся уже десять минут, и до сих пор не смогли даже шага сделать, — за неловкими движениями колосса не хотелось даже следить. — Чёрта с два я тебя отпущу туда, где тебе на голову могут уронить эту самоходную баню!

— А тебе чего? — надулась малявка. — Не твоя голова!

— Если верить этому документу, — бумага с печатями, наконец-то, высохла, — в некоторой степени моя. До Москвы я тебе папа, мама и товарищ Сталин в одном лице.

Ксения быстро стрельнула глазами. На меня, на бумагу, на коридор… знакомый взгляд, ой знакомый!

— Не советую, — в тесном коридорчике хватило не более чем вытянуть ногу к стене, чтобы перегородить малявке единственный путь к отступлению. — Видишь ли, даже если мы оставим в покое факт моего временного над тобой опекунства — я просто быстрее. Догоню и дам по шее.

— Да ну! — фыркнула Ксения.

— Ну, да, — столь же короткий ответ её озадачил. Малявка наверняка ждала, что ей начнут что-то объяснять или как-то убеждать.

Вот ещё!

Тем временем, "Чапаев" осилил первый шаг. Уж не знаю, как это выглядело, но звучало просто ужасно. За недолгое время управления махиной звуки нормального передвижения засели в подкорке без малейших к тому усилий, но сейчас ими даже не пахло.

— Бумм! — второй шаг, столь же неуверенный, и частая дробь валких шагов, один другого быстрее. — Бумм-Бумм-Бумм… БАБАХ!

Жуткий грохот заставил нервно подскочить и меня и Ксению. Улица взорвалась тревожными криками.

— Жень! — Ксения чуть из сарафана не выпрыгнула.

— Ладно, — теперь спор уже явно выглядел бесполезным. — Пошли, глянем на этого мастера пилотажа, раз так неймётся…

Конец фразы звучал уже в спину Ксении.

На улице нас встретила картина тягостная, но более чем предсказуемая. Колосс неуклюже завалился на бетон и беспомощно плевался тонкими струями пара. От покатой брони торопливо скрежетала в сторону люлька передвижного кран-лифта. Находились в ней трое военных — два стоячих и один лежачий. Матерился лежачий скудно и безыскусно, зато уверенно компенсировал громкостью и эмоциями.

Падение в термен-камере закончилось для него тремя переломами.

— Да как этот гроб вообще ходит ещё! — пилот не затыкался ни секунды. — С ним синхронизироваться невозможно, я вас за намеренную диверсию всех по судам затаскаю!

— Же-е-ень, — Ксения озадаченно следила как разъярённого калеку уносят на брезентовых носилках. — Я не понимаю ничего, даже у меня "Чапаев" ходил. Плохо, но ходил. Но это же во мне проблема была, не в нём!

— Охотно верю, — намекать Ксении, что орать пилот запросто мог лишь затем, чтобы скрыть несоответствие званию и зарплате как-то не хотелось. Тем более что рядом снова появился наш общий знакомый учитель — и растерянно сопел в попытках найти слова.

Это выглядело бы забавным, если бы не было настолько грустно. Взрослый мужик, а сказать прямо, чего хочет, не в состоянии. Как он только жену отыскал?

— Женя, Ксения, — сказал, наконец, он. — Я понимаю, что у меня просто нет этого права, но, поймите, "Чапаева" осталось только на погрузку отвести. Он ремонтопригоден, только и надо, что броню повреждённую заменить. А здесь его не восстановят, основные мощности ещё сутки назад эвакуированы…

— И где будет эта… погрузка? — недовольный вопрос учитель воспринял как манну небесную.

— Тут недалеко, всего несколько кварталов! — радостно начал он. — Просто, Женя, вы же понимаете, неопытный пилот, на улицах…

— Да уж, — распластавшаяся по бетону туша наглядно свидетельствовала, чем закончится неосторожное движение колосса среди бревенчатых двухэтажных бараков местного рабочего пригорода.

— Но! — даже эта оговорка заставила учителя вспыхнуть от радости. — Это работа, и она будет стоить денег.

— Каких денег? — тут опешил учитель.

— Женя! — Ксения аж подпрыгнула от возмущения. — Ты чего?

— Обычных, бумажных, — невозмутимое пояснение вызвало у них обоих что-то вроде апоплексического припадка. — Или ты настолько горишь желанием приторговывать собой до Москвы? Никто из этих по уши благодарных нам с тобой за проделанную работу людей в форме даже не вспомнил о том, что нам с тобой нужно будет всю дорогу чего-то жрать. Я уж молчу про то, что кто-то едет в эту дорогу в одной-единственной тряпке на голое тело.

Если бы учитель мог, он бы с удовольствием проковырял бетон, и провалился бы сквозь землю. Кроме патриотического угара, оказывается, ему вполне была знакома и обычная человеческая совесть.

— Будут вам деньги, — сказал он. — . Только… скажите мне, Женя, почему вы это всё делаете? Только не снова про деньги, а честно?

— Честно? — мой взгляд снова замер на больнице через дорогу от части и санитарных грузовиках на погрузке. — Хорошо, пусть честно. Потому что вон там, через дорогу, сейчас увозят лечиться хорошо знакомого вам человека, оценившего эту бессмысленную железную хреновину дороже себя. И я сомневаюсь, что у Романенко получится оклематься, если он узнает, что всё это было зря.

Учитель и Ксения молча переглянулись. Кажется, у меня всё же получилось их удивить.

— Ну, чего встали? — неловкую паузу нарушать пришлось самостоятельно. — Марш на корпус! Раньше сядем, раньше слезем!

* * *

Не знаю, чего местные умельцы делали с "Чапаевым", но ему это явно пришлось не по нраву. Синхронизировался колосс медленно и мучительно, а после синхронизации крайне убедительно показал все болячки, как старые, так и новые. Хуже всего пришлось искалеченной в бою руке. Если боль в моей, живой, успела за ночь утихнуть, колоссу стало только хуже. Броня ощущалась как тесный и плохо наложенный лубок. Больше всего хотелось взяться за неё другой рукой и содрать вот прямо сейчас — но останавливало полное незнание последствий.

— Женя, — реплика учителя заставила вспомнить, зачем наша пёстрая компания вообще полезла в перегретые недра стальной махины.

— Да, конечно, — первые несколько шагов вывели нас за территорию части. Рост и размеры позволили колоссу попросту шагнуть через забор на улицу. Людишки внизу следили за нами с задранными головами.

Быстрый взгляд на двор госпиталя подтвердил, что раненых уже погрузили в машины. Только вот двигаться вереница фургонов и грузовиков с алыми крестами на боках и крышах собиралась по той же улице, что и мы!

— Я думаю, — колосс послушно замер, — мы их пропустим.

— Хорошо, — покорно согласился учитель.

Медицинская колонна неторопливо выкатилась из ворот госпиталя и двинулась по дороге. Во дворе больницы остались знакомые фигуры — врач, дюжие бородатые медбратья и усталая врачиха. Оставалось только помахать им на прощание. Тень исполинской руки заставила их поднять головы и, при виде нашей махины, совершенно искренне помахать в ответ. Грузовикам как раз хватило времени отъехать чуть ниже по улице.

— Идём, — неторопливый шаг колосса более чем соответствовал скорости машин в колонне. Из дворов и с крыш бараков пёстрыми стайками поднимались всполошённые шумом голуби.

— Как бы не обосрали, — невинный комментарий снова заставил учителя гневно запыхтеть — но говорить вслух он в этот раз не стал уже ничего. Видимо, понял, что выйдет себе дороже.

Каждый наш шаг провожали молчаливые людские взгляды. Людей вообще оказалось на удивление много — старики, дети, женщины… они просто стояли возле своих домов и следили за нами. Безмолвно и без тени эмоций, как машины.

— Жень, — нервно произнесла Ксения, — Город же не бросят, правда?

— Не знаю, — легче всего показалось ответить ей чистую правду. — У военных спроси. Мне-то откуда знать?

— Хорошо, — согласилась малявка… и почти тут же защёлкала креплениями своих привязных ремней.

— Ксения, ты куда? — удивился Арон Моисеевич.

— Женя разрешила! — невразумительно ответила та и выскочила за дверь пультовой. Совсем недалеко выскочила, до радиотелеграфа. Внутренности боевого колосса наполнили треск и вой помех. Оказывается, проклятое чудо музейной техники вполне могло работать как обычная радиостанция!

— …помощи! — встревоженный голос прорвался через шум. — Повторяю! Три… к Сталинскому району… юга…

— Ксения! Звук! — ничего хорошего новости явно не предвещали, но именно поэтому хотелось услышать их целиком.

— Я пытаюсь! — ответу сопутствовал новый взрыв помех.

— Против… не продержимся! — неизвестный радист уже практически кричал. — Они… вот же с-сука!

Голос пропал.

— Всё, — убито сказала Ксения. — Нет сигнала.

— Где этот район? — чем дальше, тем больше это всё напрягало. — Сталинский район. Где?

— На юге, — ответил Арон Моисеевич.

— А мы куда идём? — для наводящего вопроса пришлось мобилизовать все остатки терпения.

— В Кагановичский, — стоит отдать ему должное, кое-что учитель всё же мог понять и сам, так что за ответом немедленно последовало уточнение, — Тоже на юге, но ближе к западу.

— Так, — невысокие местные дома и отдельные корпуса заводов при росте боевого колосса запросто позволяли смотреть поверх них. — Юго-восток, говорите…

Уж не знаю, как они тут без электроники выкручивались, но основные засечки компаса более чем исправно присутствовали в поле зрения пилота с момента синхронизации.

— А, с-сука! — ругательство сорвалось просто и естественно, совсем как дома в клубе после третьего коктейля. — Догнали таки!

На фоне приземистой линии домов обманчиво неторопливо двигались три исполинские металлические фигуры.

Очень и очень знакомые исполинские металлические фигуры!

* * *

— Железку отрезают, — даже без комментария учителя, расклад не вызывал сомнений. Три боевых колосса могли парализовать любую оборону, а в том, что вслед за ними явится кто-то ещё и оседлает железную дорогу из города окончательно, сомневаться не приходилось.

— Не свезло "Чапаю", придётся таки на поезда размениваться, — смена курса не вызвала у нашего крохотного экипажа ни малейших возражений. — Если кто-то желает соскочить, я приторможу.

— Там моя семья, — отрезал учитель.

— И мои друзья! — вслед ему добавила Ксения.

— Будем надеяться, наших пятнадцати минут позора им хватит, — шансы "Чапаева" в бою с тремя противниками выглядели призрачными. С практически неисправной рукой нам требовалось чудо.

Или…

— Мы не будем сражаться, — понимание, что можно обойтись и так, накатило как сатори, но, чем дальше, тем заманчивей выглядело. — Только уведем их от дороги. Молодые, наглые, да ещё и полагают себя победителями. Наверняка кинутся за доступной победой. Нужно лишь как следует их раззадорить, чтобы не могли думать ни о чём другом.

— То есть, всё-таки атаковать, — подытожил учитель.

— Не обязательно, — безумный план стремительно обретал детали. — Моя прошлая работа заключалась в основном в привлечении к себе чужого внимания. Целенаправленном, долгом и максимально цепком. Скажите, Арон Моисеевич, вы сумеете вывести мой звук наружу? Так, чтобы музыку услышали и они, и половина этого чёртова города?

— Да, — начал учитель, — но…

— Без возражений, пожалуйста, — времени на споры уже не оставалось. — Да или нет?

— Да, — решился, наконец, он. — Я всё сделаю.

— Тогда поторопитесь, — три силуэта на фоне неба приближались не очень быстро, но уверенно. — Я не думаю, что нам дадут больше нескольких минут на подготовку.

Две махины оказались недавними знакомыми. Оклемавшийся после бесславного проигрыша "Судетец" и шкафоподобный "Толстый Оглаф" сопровождали третьего боевого колосса.

Невысокий, очень подвижный, словно из одних пружин, он и секунды не стоял на месте. Его декоративный шлем лучше всего смотрелся бы где-нибудь посреди ВДНХ. Металлический дракон с распростёртыми крыльями так и напрашивался к подножию "Рабочего и Колхозницы" Мухиной.

Нагрудные пластины достаточно подробно имитировали средневековую рыцарскую броню. Исполинский меч с несколькими рядами зубастых цепей вместо лезвия и щит с затейливой готической надписью "Florian Geyer" завершали его вооружение.

Обильные свастики в окружении дубовых листьев на каждой сколько-то пригодной к этому плоскости махины уже не вызывали сомнений, что у конкретно этой самоходной дуры с расовой и национальной чистотой всё более чем в порядке. Не то, что с мозгами у её декоратора!

— Храбрые защитники Белоруссии! — как оказалось, языковой барьер у помпезного новичка тоже практически отсутствовал. Говорил он, конечно, с акцентом, но более чем уверенно. — Прекратите бессмысленное сопротивление! Народ рейха пришёл освободить вас от гнёта большевистских комиссаров и жидовских оккупантов…

— Эй, оккупант, мне долго ещё громкой связи ждать? — От подобного обращения в свой адрес учитель попросту охренел. — Или комиссара позвать, чтобы он тебя в ГУЛАГе расстрелял из миномёта с оркестром?

— Это как? — опешил учитель.

— Не сделаешь мне через минуту звук — узнаешь! — к счастью, развивать угрозу не понадобилось. Арон Моисеевич справился раньше.

Понятия не имею, с помощью какой такой квантовой магии термен-камера фильтровала всё, что в ней происходило. Тем не менее, звук с плеера вполне уверенно пошёл наружу — и даже почти без искажений. На уровне пьяной дискотеки.

На уровне пьяной дискотеки, которую в Минске не слышали ещё никогда — и ещё лет семьдесят не услышат!

Барабаны и волынка заставили все три махины противника замереть на месте. Уж не знаю, чего те ожидали, но явно не этого. Тем более что даже неисправная рука "Чапаева" на удивление крепко сжимала давно привычную кувалду, а трофейный щит как влитой сидел на другой.

На фестивале в Казани, разумеется, Ваша Покорная работала под этот звук в наряде слегка полегче — из полутора насквозь прозрачных тряпочек, пусть и с парой реплик топоров десятого века в руках.

Здесь прокатило и так. За сорок пять секунд проигрыша расстояние между "Чапаевым" и колоссами противника упало до минимума.

— Axes flash, broadsword swing, Shining armour's piercing ring, — искренне надеюсь, что первые строчки немало озадачили их пилотов. — Horses run with polished shield… Fight Those Bastards till They Yield!

При всех моих непростых отношениях с этой темой, в период своего бытия женщиной Хитер Александер пела всё-таки заметно лучше, чем потом. Уж не знаю, в чём тут дело, но просто вот лучше, и всё. А если судить по реакции колоссов противника — их пилоты ещё и достаточно неплохо поняли, что именно!

— Midnight mare and blood red roan, Fight to Keep this Land Your Own, — послушный моей воле "Чапаев" перешёл на тяжеловесный галоп. Усталость и боль не исчезли, но ушли на второй план. Зрение целиком занял силуэт в прицельных засечках термен-камеры. Слух — грохот музыки.

— Sound the horn and call the cry, — последние строчки, уже не особо сдерживаясь, мы с оставшейся в далёком будущем Хитер проорали уже вместе, — It's How Many of Them Can We Make Die!

* * *

Если задуматься, таран с разбегу — не самое лучшее решение. Но все мы крепки задним умом. Удар щитом в щит, подкреплённый хорошим разбегом, заставил "Судетца" потерять равновесие. Небрежный тычок в сторону отправил его на землю под тяжеловесный грохот. Неповоротливый "Оглаф" попытался достать нас копьём, но едва смог разминуться с падающим товарищем — лишь полетели в разные стороны клочья дёрна из городского пустыря.

— Follow orders as you're told, Make Their Yellow Blood Run Cold, — вся наша драка разворачивалась под непрекращающийся грохот барабанов и скрежет волынок, — Fight until you die or drop, A Force Like Ours is Hard to Stop!

Тяжёло… но вполне возможно. Удар в плечо заставил "Чапаева" содрогнуться. Чёртов "Флориан" метнул в нас одну из своих вовсе не декоративных свастик!

— Close your mind to stress and pain, — легче сказать, чем сделать, особенно после такой встряски, но серия неуверенных шагов всё же уводила нас всё дальше и дальше от кучи-малы боевых машин.

— Fight till You're No Longer Sane — вот с этим — всегда пожалуйста. Вторая метательная свастика пришлась на щит — и отрикошетила в замшелый барак. Только разлетелись фонтаном трухлявых опилок брёвна. По задворкам стремительно разбегались все способные на это местные жители. Понимание, что наша драка в черте города запросто угробит больше народу, чем мы пытаемся спасти, пришло как живительная оплеуха.

— Let not one damn cur pass by, — послушный моей воле "Чапаев" проскочил дальше к пустырям на фабричных задворках. — It's how Many of Them Can We Make Die!

Сработало!

После такого оскорбления все трое и думать забыли о железке и блокаде выхода из города. Не то внимание, что может оказаться кому-то по душе, но в сухом остатки попытки угробить одну боевую машину вместо десятков беспомощных гражданских несомненно выгоднее для всех… кроме нас!

У противника на удивление хорошо получалось с попытками нас угробить.

Захрясшая, вроде бы, в обломках барака исполинская метательная свастика прыгнула обратно в руку "Флориана" так бодро, что за ней остался настоящий след из древесной трухи и дранки.

Все три колосса разошлись полукругом — и это явно не предвещало ничего хорошего.

Первым начал "Судетец" — знакомым уже выстрелом своего годендага. Не затем, чтобы нас поразить, вовсе нет. Ему вполне хватило, что нам пришлось закрываться щитом. В следующий момент, почти одновременно, в корпус "Чапаева" ударили сразу три вражеских снаряда.

По бёдрам резанули острыми краями свастики — только брызнули фонтаном искры, как от хорошей болгарки. Наш боевой колосс покачнулся. В следующий момент, под гулкий вой реактивного двигателя, в уже покалеченную руку влетел плотно сжатый металлический кулак.

"Толстый Оглаф" выстрелил по нам своей рукой!

"Чапаев" содрогнулся. Его боль накатила мучительной волной. Сразу несколько бронированных деталей лопнули и повисли на серой псевдоплоти боевого колосса. Затем эта плоть начала рваться.

Ощущался этот процесс мучительно подробно. Музыка стихла — внутренние системы "Чапаева" сдали от нагрузок. Пара неверных шагов назад, и новый удар бросил "Чапаева" на землю.

Попытка встать, новый удар, хруст какого-то очередного здания, неловкие попытки хотя бы нашарить равновесие, очередной удар — и душная тьма перегретой термен-камеры.

— Эй! — здесь удары по корпусу ощущались как сквозь вату — но мучительные судороги после каждого удара наглядно свидетельствовали, что боевому колоссу приходится всё хуже и хуже. — Кто-нибудь! Алё!

Тишина.

В беспросветном душном мраке термен-камеры она воспринималась особенно тягостно. Казалось, настало самое время бросить нашу безнадёжно искалеченную самоходную баню и спасаться бегством.

Но…

Это же значило два трупа. Самых настоящих трупа доверившихся мне людей — и на моей же совести. А значит…

— Guard your men and children well, — плеер молчал, но знакомые слова приходили сами по себе.

— Send These Bastards Back to Hell, — попытка синхронизироваться резанула мучительной болью — всё равно, что кружку с кипятком на себя вывернуть.

— We'll teach them the ways of war, — мир вокруг изувеченного колосса воспринимался как сквозь кровавое марево.

— They Won't Come Here Any More, — неожиданная попытка "Чапаева" подняться настолько удивила противника, что ей даже не препятствовали.

— Use your shield and use your head, — неуклюжий удар щитом увяз в ответной атаке "Судетца".

— Fight till Every One is Dead, — негодник тут же воспользовался этим, чтобы вырвать некогда потерянный щит из ослабевшей руки "Чапаева" и отбросить далеко в сторону.

— Raise the flag up to the sky, — новый удар, копьём, развернул нашу искалеченную машину на полкорпуса к новому противнику. "Флориан" приближался к нам с воздетым для атаки мечом. Бешено крутящиеся ленты цепных резаков не вызывали сомнения, что этот удар станет последним.

— It's how Many of Them Can We Make Die! — ничего человеческого в этот момент во мне уже не оставалось. Чересчур многое выпало на долю "Чапаева", и чересчур щедро боевой колосс делился этими ощущениями. Хотелось лишь рвать противника на куски, хоть голыми руками, лишь бы это всё быстрее кончилось.

— It's how Many of Them Can We Make Die! — правая рука словно рассыпалась. Толстые сизые жгуты в обломках брони и белёсых разводах неопознаваемой пузырящейся жижи выметнулись навстречу "Флориану" — и впились точно в сочленения брони между плечом и корпусом. Меч проскрежетал цепями, остановился и выпал из безвольной руки противника на землю.

Из плеча "Чапаева" вместо нормальной, почти человеческой, руки тянулся пучок щупалец в разводах едкой слизи. Броню "Флориана" они ели как сорокаградусный мороз — кусок олова.

Оба спутника обездвиженного нашим ударом колосса оторопело замерли. Они такого попросту не ожидали. У меня же не было ни малейшего желания давать им время оклематься.

Попытка шевельнуть новой конечностью подтвердила, щупальца слушались моей воли не хуже руки. А значит…

Удар в живот заставил "Флориана" отступить на шаг. Его броня тускнела и крошилась буквально на глазах. Щупальца преодолели сопротивление — и ворвались под внешний панцирь. Что-то лопнуло, и "Флориан" тяжеловесно завалился на колени.

— Hilfe! — как оказалось, громкая связь не пострадала, и теперь его пилот отчаянно звал на помощь. — Hilfe! Hil…

Под одним из щупалец что-то лопнуло. Почти незаметно, чвяк — и всё, будто комара случайно растереть. Но колосс дёрнулся в пародии на пляску святого Витта и обмяк беспомощной грудой. Из дыр на корпусе тугими струями ударил пар и потоки мутной дымящейся жижи.

— Киш мир ин тухэс, гоим, — подцепленный в интернете обрывок матерного идиш — плохая замена немецкому, но тут оба поца всё поняли совершенно правильно.

Колоссы попятились.

Развернулись.

И не особо заботясь о том, как это выглядит, пустились в бегство.

Меня хватило только на то, чтобы молча смотреть им вслед.

— Женя, — неуверенный голос учителя нарушил почти гробовую тишину на борту. — Что происходит?

— Уже ничего, — погружённые в разлагающийся на глазах труп боевого колосса противника щупальца часто пульсировали. — Мы немножко подрались, немножко проголодались, а сейчас быстренько закусим трупом, и пойдём дальше.

С каждой секундой боль покидала исполинское тело "Чапаева" — первыми болеть перестали щупальца на месте руки, следом за ним та же самая волна комфорта начала распространяться и по всему остальному телу.

— Женя, я серьёзно! — разошёлся учитель. — Ксения до сих пор без сознания! Что произошло?

— Мы победили, — размениваться на долгие подробности не хотелось. — Вот сейчас передохну, и дальше пойдём.

— Куда? — устало спросил учитель.

— Сначала до вокзала. Потом — дальше. А потом… — раздражение на этот дурацкий мир сплелось во мне в один тугой комок, словно пружина, и, наконец, прорвалось наружу, — а потом я намереваюсь отравлять вам жизнь пока это всё не кончится! Год, два, три… сколько получится! И чёрта с два вы от меня отделаетесь, поняли?

Конец первой части

Оглавление

Часть первая: Минск

  Глава первая …в которой Женя Че узнаёт про участь попаданцев куда больше, чем хочет

  Глава вторая …в которой Женя Че нагло эксплуатирует своё бедственное положение

  Глава третья …в которой Женя Че бежит под бомбами

  Глава четвёртая …в которой Женя Че принимает непростые решения

  Глава пятая …в которой Женя Че приходит в ярость Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg