Гарм Видар ВЕДЬМА
— Ну, ты горазд заливать! Недаром тебя Треплом все кличут, — Хромой оскалил в злой усмешке огромные кривые зубы и метнул косой звериный взгляд в сторону кровати на которой безмятежно развалился Трепло, мечтательно устремив взор свой к безобразному серому бетону, низко нависающему над головой. — Ты же из приюта в зону ни ногой, с тех пор как твои родители сдали тебя отцу настоятелю на воспитание… продали!
— Не продали, — беззаботно ухмыльнулся Трепло, а — для общего блага обменяли на ящик рыбных консервов!
Зубы у Трепла были ровными и блестели в полумраке, словно мелкие осколки луны.
— Это было пять лет назад, — подал из своего угла хрипловатый голос Плешивый, — я помню… С тех пор из зоны в приют люди больше не приходили ни разу.
— Вот я и говорю, — зло буркнул Хромой, — откуда же тогда он может знать, что такое женщина?! — Хромой сплюнул сквозь зубы, лег на свою койку и отвернулся к стене.
— Но ведь сейчас в двенадцати километрах от приюта есть деревня, весело сказал Трепло, и вновь его зубы блеснули в полутьме.
«Такие красивые и до сих пор все на месте», — Плешивый апатично ухмыльнулся и невольно обвел взглядом убогую обстановку кельи. Подземное убежище случайно обнаруженное отцом настоятелем семь лет назад, во время разгара экологических бунтов, было превращено в приют. Это случилось, как раз за месяц до того, как разъяренная толпа, пройдя маршем сто пятьдесят километров от города, обложила лагерем атомную электростанцию, по пути дотла спалив поселок энергетиков.
Когда смена, забаррикадировавшаяся в машинном зале увидела, как обошлась толпа с их женами и детьми — прямо у них под окнами — атомщики как-то умудрились вывести из строя системы контроля и заклинили регулировку подачи графитовых стержней… На месте станции сейчас огромный кратер, на дне которого можно наблюдать… Хотя, кто это может там наблюдать?!
От города тоже почти ничего не осталось. А вот приют уцелел. Отец настоятель, тщательно отбирая воспитанников, принимал в приют исключительно генетически здоровых особей. Но Трепло был последним кто прошел медкомиссию. С тех пор НОРМАЛЬНЫЕ люди в приют не заходили.
Три года назад в двенадцати километрах от приюта стихийно возникло поселение, жители которого, как стервятники, были привлечены сюда останками города. Но они уже не были людьми в полном смысле этого слова. Это были мутанты.
Чтобы поддерживать среди воспитанников идеальный порядок отец настоятель запретил доступ в приют женщинам, но прошло время, и стало понятно, что совершенно избежать этого не удастся. Только вот беда, теперь, говорят, женщины остались лишь у мутантов. Никто никогда их не видел, но зато чуть ли ни каждый второй был знаком с тем, кто знал кого-то, кто своими глазами… Да и женщины ли были это!
Плешивый судорожно вздохнул, был он лишь на год старше Трепла, но от радиоактивного ожога волосы у него не росли совершенно, хотя отец настоятель говорил, что генетически Плешивый абсолютно здоров.
— А в трех километрах от приюта есть озеро, — ворвался в мрачное размеренное течение мыслей Плешивого возбужденный голос Трепла, — и там…
— Врешь ты все!!! — почти выкрикнул Хромой и даже привстал на койке. — Ты из приюта ни ногой! Откуда ты можешь знать?!
— А мне Сапог рассказывал, — сказал Трепло и на секунду в келье воцарилась тишина, пока Плешивый не обронил саркастически:
— После смерти, что ли?
— Зачем после, — нервно хихикнул Трепло. — Как раз — до, буквально накануне…
И вновь тишина повисла в келье, словно все звуки увязли в густой паутине, мгновенно заполнившей все свободное пространство.
— Отец настоятель говорил, что то и не озеро вовсе, — немного невпопад проворчал Хромой. Был он самым младшим. Отец настоятель нашел его в развалинах почти грудного. Как он попал туда неизвестно. Скорей всего родители просто бросили его, а еще верней спрятали, а сами отправились за добычей, да вернуться обратно была уже не судьба… В те годы люди может генетически еще и оставались людьми, но в яростной борьбе за выживание слишком о многом уже успели позабыть.
Хромому повезло: отец настоятель нашел его, а приют и сейчас и тогда был настоящей крепостью. Ну, а отец настоятель, которого воспитанники за глаза звали коротко и просто — ОН, одинаково хорошо владел как словом, так и огнеметом.
Хромой был младше Плешивого почти вдвое и поэтому старался компенсировать мнимый недостаток — молодость — грубым ворчливым голосом, но нет-нет да срывался на петушиный всхлип. Вот и сейчас слово «озеро» получилось у него с забавным повизгиванием, но Хромой упрямо повторил:
— Не озеро это. Там стоял какой-то комбинат по производству лекарств и всю эту дрянь смыло в озеро. ОН говорит, что теперь это КАЧЕСТВЕННО совершенно новая среда…
— Это известно любому, — вяло огрызнулся Плешивый, невольно вспоминая странных пульсирующих созданий, которые однажды медленно пересекли дорогу, когда Плешивый вместе с отцом настоятелем и Тряпичником делали вылазку в город. ОН сказал тогда, что эти флуоресцирующие твари — утки, оставшиеся в прошлом году на «озере» зимовать. Впрочем, Плешивый не очень-то и удивился, уток он все равно никогда не видел… Как и женщин… Мать он не помнил, а отца… Отец, как ему однажды обмолвился ОН, работал на той самой атомной станции. Каким чудом Плешивый остался в живых он совершенно не помнил, память словно кто-то выскоблил дочиста, а отец настоятель никогда не рассказывал.
— А слабо сделать вылазку к озеру? — внезапно выпалил Трепло и сам испугался своего вопроса.
— Один такой уже ходил к озеру, — грубо проворчал Хромой, наверняка не осознав до конца суть вопроса.
Покойный Сапог накануне своей гибели вечером действительно ходил к озеру. Что ему там понадобилось, один бог ведает. И что там с ним приключилось тоже не знал никто. Сапог вернулся тихим и задумчивым и на все вопросы лишь улыбался немного печально и таинственно. А через два дня его начало «ломать»… ОН запер Сапога в отдельную келью, в самом дальнем конце приюта, и всю ночь оттуда раздавался бешеный звериный рев и глухие удары, сотрясавшие гигантский бетонный бункер. ОН разогнал воспитанников по своим углам, а сам всю ночь с огнеметом в руках дежурил под дверью.
Утром, когда шум в келье затих, ОН с огнеметом наготове встав напротив двери, велел Плешивому осторожно приоткрыть дверь.
Сапога в келье не было. Зато все стены были затянуты тонким серебристым налетом, словно всю келью изнутри покрыли ртутью. Когда ОН выстрелил в открытую дверь из огнемета, серебристая паутина, словно стремительно захлопывающаяся пасть, устремилась со стен к центру, захватывая огненный плевок огнемета в сияющую адским огнем сферу…
Плешивый тогда еле успел захлопнуть дверь в келью. Потом ОН сказал, ЧТО им повезло, если бы двери в приюте не были герметичными…
С тех пор неузнаваемо трансформировавшийся Сапог живет замурованным в самой дальней келье, и иногда, по ночам, можно слышать тоскливый сладостно-нечеловеческий вой — это плачет в неутолимом вожделении, теперь абсолютно автономная, и возможно даже бессмертная, душа Сапога.
— Ты трусишь? — осторожно спросил у Плешивого Трепло, отчетливо чувствовалось, что сам он — в данную минуту — ответил бы на аналогичный вопрос положительно.
— Я ходил в город десятки раз, — почти уверенно произнес Плешивый, в деревню тоже…
— А к озеру? — совсем неуверенно спросил Трепло.
— И к озеру, — тоже неуверенно сказал Плешивый, — пару раз…
— Но ведь не ночью же?!! — вдруг жалобно проскулил Хромой.
Здесь Плешивому крыть было нечем и он промолчал. Но через мгновение Плешивый словно человек стоящий на краю пропасти и испытывающий непреодолимое желание шагнуть в бездну непроизвольно выпалил:
— А мне плевать: день или ночь!
Отблеск тайны, оттененной страхом, манил, словно огонь костра притягивающий обезумевших насекомых. Страх, подымающийся из мрачных глубин подсознания, гипнотизировал и подталкивал к самоуничтожению…
Было решено идти к озеру нынче же ночью. Часа через два-три, когда ОН уже ляжет спать и не сможет помешать безумному мероприятию.
Трепло, спровоцировавший всю эту дьявольскую затею, готов был забиться под койку и тихо скулить там от всепоглощающего ужаса. Хромой был бледен и несколько раз отлучался в санблок, похоже его, то ли тошнило от страха, то ли прихватило желудок.
Лишь Плешивый, с фатализмом приговоренного к смертной казни, методично паковал вещмешок. Словно двухдневный запас пищи и старый, но ухоженный автомат могли стать панацеей от всех гипотетических бед.
— Ты бы еще смену белья прихватил, — вяло сострил Трепло, — неровен час кто-нибудь из нас обделается.
Хромой слабо ойкнул и вновь метнулся в санблок.
Так или иначе, в сумерках они вышли. Дежурный у шлюза лишь испуганно похлопал глазами, когда Плешивый поймав его за шиворот прошептал:
— Если подымешь шум, сам знаешь, что тебя ждет!
Дежурный поспешно закивал: был он почти такого же возраста, как и Хромой, поэтому субординацию — чтил свято.
— А если, паче чаяния, кто спросит, — отечески ухмыльнулся Трепло, ты лучше скажи, что вздремнул на посту и ничего не видел. Дешевле отделаешься!
Дежурный все еще хлопал в растерянности глазами, когда три фигуры скользнули в проем шлюза и растворились в лиловых сумерках.
В Приюте жизнь затихала рано, но до озера надо было идти часа полтора, так что, когда они туда доберутся, уже совершенно стемнеет.
Шли не спеша: впереди Хромой, задававший темп, слегка припадающий на левую ногу (три года назад Конопатый во время жестокого приступа клаустрофобии пытался взорвать шлюз… Несколько воспитанников, в том числе и сам Конопатый, поплатились за это жизнью, а Хромому повезло, он отделался сломанной ногой). Следом за Хромым, словно сомнамбула, отрешенно топал Трепло, для него этот выход был уникальным событием, Трепло после мытарств с родителями по зоне заработал нервное расстройство, прямо противоположное послужившему причиной трагедии с Конопатым — боязнь открытого пространства — агорафобию. Трепло действительно старался из бункера не выходить, а если ненадолго и высовывался, то, как и сейчас, исключительно в сумерках. Последним шел Плешивый, ласково поглаживая ствол автомата и исподлобья поглядывая по сторонам. Плешивый фобиями не страдал, но все равно ему было не по себе. Идея — ночью пойти к озеру — несомненно была полнейшим безумием.
Внезапно Хромой громко ойкнул и остановился. Трепло втянув голову в плечи затравленно озирался по сторонам, словно собирался бежать сразу на все четыре стороны одновременно.
— Ну, что еще? — хмуро спросил Плешивый, голос у него предательски дрогнул. — Так мы и до завтра не доберемся.
Хромой молча ткнул дрожащим пальцем вперед. Среди блестящих оплавленных бетонных сталагмитов ясно можно было различить осязаемо плотную тень.
— Тьфу! — в сердцах сплюнул Плешивый. — Это всего лишь «потерянная душа». Их тут пруд пруди! От них только кожа чешется, если вляпаешься ненароком.
— А почему я их никогда не видел? — сдавленно пролепетал Хромой.
— Потому, что ты ночью из приюта не выходишь! — раздраженно буркнул Плешивый. — А они только ночью «пасутся». А днем заползают под камни.
Плешивый не сказал, что когда он с отцом настоятелем задержавшись в деревне и не успев засветло вернуться в приют первый раз натолкнулся на потерянную душу, то орал не хуже Хромого. От потерянных душ всегда пахло могилой. Трепло, как ни странно, все еще держался вполне прилично.
«Наверняка врет он насчет своей агорафобии, — равнодушно подумал Плешивый, — видать просто от работы отлынивает.»
Плешивый посмотрел по сторонам: от большинства домов остались лишь странные оплавившиеся разнокалиберные бетонные столбы, похожие на карикатурные фаллосы. Другая окраина города сохранилась гораздо лучше, но в ветхих каменных джунглях обитало такое… Куда там всяким потерянным душам.
Плешивый вновь сплюнул и проворчал сквозь зубы:
— Ну что, поворачиваем оглобли?
И вновь бес противоречия заставил Хромого и Трепла с усилием разлепить побелевшие губы и почти хором сказать:
— Нет!
— Ну, нет — так нет, — с досадой буркнул Плешивый и подтолкнул Хромого в спину стволом автомата. — Давай топай тогда вперед, да не заори с дуру, когда увидишь Всадника, а то жахнет инфразвуком, потом штаны три дня отстирывать будешь!
— Про Всадника каждый дурак знает, — проворчал Хромой, но послушно двинулся вперед.
— Насчет дурака — это уж точно… — Трепло громко лязгнул зубами, сделал шаг и не оборачиваясь произнес: — Если живыми вернемся, я дырку себе в языке сделаю.
«А я вторую, — равнодушно подумал Плешивый, — если только вернемся…»
Чем ближе было к озеру тем ощутимей воздух пропитывался безысходной тоской.
«Куда мы прем? — растерянно думал Плешивый, господи, куда мы прем, ведь и не женщины они вовсе! Мало нам Сапога?! Да их даже сами мутанты боятся! В древности как-то их называли… по особенному… вед… вед… ведьма, что ли?!»
Минут через десять прямо по курсу стало видно медленно разгоравшееся серебряное зарево.
Когда тоска и зарево стали ощутимы настолько остро, что захотелось лечь, уткнуться лицом в дорожную пыль и заплакать, дорога резко вильнула влево.
— Ну, — хрипло спросил Плешивый, — пойдем по дороге или… напрямую?
Даже испытывая физиологические нюансы животного ужаса Плешивый постарался построить вопрос так, чтобы предложение вернуться исходило не от него.
Хромой и Трепло одинаково бледные смотрели на него с тоской и беспомощностью.
— Напрямую, — чуть слышно пролепетал Трепло.
Плешивый кивнул, хотя будь он сам, то повернул бы уже давно.
Когда озеро, словно коварное лезвие ножа, блеснуло ярким серебром в ста шагах впереди, Хромой неожиданно упал на колени и зашептал захлебываясь в горячечном бреду:
— Господи! Грешен человек, гордыня гложет его, толкая к безрассудству… И во мраке вздымает он заломленные в тщетной мольбе руки свои… Но все суета и ловля ветра! И нет…
Трепло, подкатив глаза под лоб, плюхнулся на колени рядом с Хромым…
Плешивый чувствовал, что не сделав решающего шага он утонет в пучине всепобеждающего раскаяния и его тело полудохлой рыбой будет биться в судорогах рядом с телами Хромого и Трепла…
Первый шаг был болезненным, словно внезапный крик опрокинутого в бездонный мрак звездного безумия. Словно эхо нечаянного всплеска памяти безвозвратно канувшего затем в зыбкой трясине забвения… Словно беззвучный вопль замкнутый в отражениях мириады зеркал… Словно кровавый след на девственной белизне первого снега… Словно последний вздох астматика рвущий легкие и застилающий безумной пеленой разум…
Но Плешивый сделал этот шаг, а потом еще… и еще один.
Гладь озера притягивала и пугала стерильной чистотой и чуждой музыкой волн, совершенно противоестественно искажавших серебристую поверхность. А на вершине…
А на вершине полного единения аллюзии и реальности, серебряное чрево озера вздыбилось и из его недр восстало видение, смутно узнаваемое по горячечным снам, безжалостно топящим разум в жидком металле неосознанных желаний и инстинктов.
Лик существа вынырнувшего из дьявольских глубин растлевал внимание, заставляя разум таять в сладкой губительной истоме. Подменяя логику болью внезапного узнавания, а сам разум инерцией мышц и инстинктов…
— Посмотри мне в глаза! — Беззвучный голос вспыхнул в воспаленном мозгу ярмарочным фейерверком, прокатившись по жилам разрушительным эхом.
— Не-е-е-т! — Плешивый всхлипнул и нажал на спуск автомата.
Потом Плешивый упал и потерял сознание.
Очнулся Плешивый когда тьма вокруг уже поблекла. Ночь уже успела сменить роскошные одежды из черного бархата на унылый серый халат, хотя до рассвета оставалось наверное еще часа полтора.
Сбоку и сверху вынырнула знакомая фигура, зависнув над плешивым уродливым вопросительным знаком.
— Живой? — прозвучал откуда-то с небес испуганный голос Трепла. — А мы уже думали, что — тю-тю… Мы когда над озером увидали этот дьявольский белый огонь, то решили, что с тобой происходит тоже, что и Сапогом… Но потом мы все же рискнули… Озеро уже почти подобралось к тебе… Мы ели успели тебя оттащить…
— Там была женщина, — неуверенно произнес Плешивый, с трудом разлепив пересохшие губы. — Ведьма!
Трепло с удивлением заглянул ему в глаза и вяло пожал плечами:
— Не было там никого: только ты… да озеро.
— Еще чуть-чуть, — донесся до Плешивого истеричный всхлип Хромого, и было бы только озеро…
Плешивый попытался сесть. На удивление тело было легким, почти невесомым. Что-то было не так, то ли с ним, то ли вокруг.
— Надо топать в приют, пока ОН не обнаружил нашего отсутствия, пробормотал Плешивый стараясь не глядеть на Хромого и Трепла.
Обратный путь занял вдвое меньше времени. Они вновь соблюдали сложившийся порядок, но Хромой, задававший темп, бежал чуть ли не вприпрыжку, а Трепло похоже вовсе излечился от своей мнимой агорафобии.
«Господи, может мне действительно все лишь привиделось?! — Плешивый на ходу проверил рожок автомата — больше половины обоймы как ни бывало.
В результате спешки они чуть не врезались в группу «хмурцов», расположившихся в ожидании добычи поперек дороги. Хмурцы были упитанные и видимо не очень голодные. Вообще-то хмурцы передвигаются крайне медленно, зато — если голодны — то выбрасывают на расстояние до пяти метров секрет пищеварительных желез, расположенных на конце огромного облезлого розового хвоста, а этот секрет обладает свойством хорошо концентрированного желудочного сока. Опрысканный хмурцами начинает перевариваться, еще до того, как попадает в их нежные, но практически бездонные желудки.
К счастью Хромой все же вовремя заметил опасность. Пришлось пробираться в обход, лавируя между оплавившимися бетонными фаллосами.
«Какой величественный и главное символичный мемориал уходящему человечеству», — угрюмо усмехнулся Плешивый. Его мрачное настроение частично было обусловлено тем, что Трепло и Хромой явно избегали соприкасаться с открытыми участками кожи Плешивого.
«Придурки! Они же тащили меня от озера. Хотя… Кто их знает, как они это делали. Может просто зацепили палкой за ремень автомата… Ну и черт с ними!» — Плешивый вздохнул и стал смотреть под ноги.
Дежурный у шлюза приюта пропустил их без разговоров. Похоже он так и не оправился от шока, который испытал, когда они уходили в ночь. А может принял их за «голографические последыши» — безвредный в принципе мираж, но как и все необъяснимое — пугающий.
Когда они тихонько пробрались в свою келью, до подъема оставалось еще часа полтора.
Плешивый решил соснуть часок. Натягивая на голову старое драное одеяло, Плешивому на мгновение показалось, что его ладони слегка светятся в темноте, но Плешивый так устал, что решил более детальное обследование отложить на утро…
Утром Плешивого вызвал к себе ОН.
Плешивый стоял потупившись, рядом с НИМ любой воспитанник приюта всегда испытывал какой-то подспудный комплекс неполноценности.
ОН молчал.
Плешивый украдкой глянул в ЕГО сторону и чуть не вскрикнул от неожиданности. ОН сегодня не просто выглядел старым, ОН был пронзительно стар.
Пергаментная желтая кожа туго обтягивала череп; клочья длинных белых волос падали на лоб, морщинистый словно черепашья шея; руки — похожие на засохшие корни — покоились на острых коленях, выпирающих из под балахоны, словно спицы.
ОН перехватил мятущийся беспомощный взгляд Плешивого и тень отстраненной улыбки тронула сухие губы. ОН едва заметно шевельнулся и глухо, но властно произнес:
— В деревне тяжело болен вожак. Необходим лекарь. А скоро возможно понадобится и священник. — Голос у отца настоятеля был прежним завораживающим и полным силы. — Пойдешь ты!
— Когда выходим? — почтительно склонил голову Плешивый.
— Ты не понял, — спокойно произнес отец настоятель. — Пойдешь сам.
— Но… — неуверенно пробормотал Плешивый.
— И через три дня чтобы был на месте, — не обращая внимания на лепет Плешивого сухо сказал ОН, голосом начисто лишенным эмоций. — Неровен час, можешь меня не застать, а я пред смертью хотел бы с тобой поговорить.
— Но… — вновь попробовал возразить Плешивый.
— А сейчас иди… Устал я, — ОН вздохнул и прикрыл глаза, Плешивому показалось, что он явственно услышал при этом шелест высохшей кожи.
Осторожно, боясь произвести лишний шум, Плешивый развернулся и вышел.
Плешивый не мог видеть, что лицо отца настоятеля, после его ухода, стало еще старее, хотя и раньше казалось, что это не лицо, а — сам символ старости.
Деревня стояла в ложбине за озером, между трех холмов. Радиоактивный выброс выжег на холмах всю растительность, но по прошествии стольких лет холмы вновь начали обрастать. То, что росло на их склонах сейчас, трудно было назвать флорой. Но это не была так же и фауна. Это было нечто среднее, между принявшей невообразимые, порой противоестественные формы растительностью и еще более ужасающим животным миром, а так же чего-то еще и вовсе абсурдного.
Странные спиралевидные, переползающие с места на место мхи, плодоносящие черными блестящими (похоже пластмассовыми) кубами, где в слабом растворе соляной кислоты плавало цилиндрическое семя.
Колесообразные плоды растения, которого никто никогда не видел (только плоды!), окруженные по периметру отличными акульими зубами, передвигающиеся с места на место вращаясь на подобие циркулярной пилы. Стремительно носящиеся по склонам на роликах растения-паразиты, при неудачной атаке, оставляющие на поле боя неплохой рентгеновский снимок жертвы. Странные тикающие зверьки, внешне похожие на пассатижи, спаривающиеся раз в сутки — точно в двенадцать ноль ноль.
Плешивый, направляющийся в деревню, инстинктивно обходил места, таящие потенциальную опасность. Дорога к деревне днем, хоть и представляла эту потенциальную опасность, но была знакома до мельчайшего камня. ОН и Плешивый хаживали здесь не раз…
Там, где дорога огибала озеро, Плешивый замедлил шаг. Над озером клубился туман. А может пар. А может еще что-то, черт его знает! И что самое удивительное, вдоль берега, по всему периметру, выстроились «потерянные души». Это было удивительное и тревожащие событие, потому, что каждому известно — потерянные души днем всегда заползают под камни.
Сейчас, в слабом рассеянном солнечном свете, потерянные души казались совсем призрачными, словно призраки случайно выхваченные из тьмы грозовым разрядом, застывшие на полпути к спасительному облаку пара, снежной глыбой нависшему над ними.
Плешивый невольно поежился, а когда порыв ветра донес до него запах могилы, его чуть не вырвало…
В деревне Плешивого ждали. Зная, что вид коренных жителей деревни у нормального человека вызывает целую гамму неповторимых и непритупляющихся со временем чувств, все обитатели попрятались. В узком пространстве, исполняющем роль улицы (надо отметить, достаточно бездарно!), среди жутковатых построек из произвольного подручного материала, находилась одинокая фигура (слово «стояла» в данном случае было бы неадекватно). Существо шевельнулось и теперь, в куче тряпья и непонятных механических приспособлений — то ли протезов, то ли средств защиты — можно было увидеть глаз. Один, но зато огромный и выпуклый, словно глаз больной базедовой болезнью рыбы-телескопа. Вместо века глаз полуприкрывала металлическая шторка.
— Мы ждали тебя, Плешивый, — гнусаво протянуло существо, и Плешивый в который раз подивился, как оно могло издавать хоть какие-то звуки не имея рта.
— Здравствуй, Двустворчатый («Дурацкая кличка! Уж на что на что, а на шкаф он явно не похож!») — Плешивый почтительно склонил лысую голову, словно подставляя голое темечко для поцелуя.
Двустворчатый издал неопределенный булькающий звук, похоже он смеялся — любой житель деревни знал какие чувства он вызывает у обитателей приюта.
— ОН сказал, что у вас болен вожак, — стараясь перебороть тошноту, сдержанно произнес Плешивый, исподлобья наблюдая за Двустворчатым.
Двустворчатый выпростал из лохмотьев странную двупалую руку обтянутую синей глянцевой, как влажный пластик, кожей и почесал глаз.
Плешивый отвел взгляд и стал смотреть себе под ноги.
— Есть такое дело, — прогнусавил Двустворчатый, и вновь Плешивому показалось, что урод хихикнул, но за точность интерпретации звуков издаваемых Двустворчатым Плешивый не поручился бы даже чужой головой.
«Эх, забыл Треплу в языке дырку сделать!» — внезапно мелькнула невпопад мысль в голове у Плешивого, — «Ничего. Если я из этой передряги выберусь целым и невредимым, я две дырки проковыряю… Одну Треплу, а вторую… себе!»
— …нынче ночью и слег, — важно прогнусавил тем временем Двустворчатый и чем-то мерзко булькнул. — Вот за тобой и послали…
«Значит ОН был не совсем точен», — Плешивый даже в мыслях не мог поставить два слова рядом: «ОН» и «солгал». — «Значит присылали именно за мной?!»
Мысль была настолько дикой, что Плешивый почти не обратил на нее внимания.
— Ну, пойдем глянем, что там с вашим вожаком стряслось, — мрачно буркнул Плешивый, шкурой чуя, как сквозь щели диковинных жилищ на него пялятся десятки глаз, многие из которых были похлестче, чем у Двустворчатого.
Вожак лежал на полу свой конуры, основу которой представлял вплавленный в бетон остов какой-то машины: то ли танка, то ли вездехода, по останкам трудно было определить. В норе было сумрачно, но глаза вожака флуоресцировали и давали достаточно света. В норе можно было даже читать, если бы только здесь это пришло кому-нибудь в голову.
— Умираю я, — хрипло прогудел вожак, и глаза его, действительно, на миг потускнели. Внешне вожак походил на огромный высохший корень, покрытый грязной растрескавшейся корой. Только глаза — три блестящих линзы, сквозь которые лился поток света — диссонировали с дендроидной внешностью. Глаза носили отпечаток явно искусственного происхождения. А впрочем, черт их мутантов разберет!
Плешивый скинул с плеча вещмешок и стал доставать пробирки и различные физические приборы: вольтметр, осциллограф, электроскоп…
— Сейчас поглядим, — пробормотал Плешивый, вспоминая, какие параметры отец настоятель называл нормальными при предыдущих обследованиях вожака.
— Чего тут смотреть, — прохрипел вожак, и по всей его поверхности пощелкивая побежали крошечные зеленые огоньки, похожие на огни святого Эльма. — Помру я. Ночью был приступ… Кто-то порчу наслал… Часа через три будет второй… Третьего я не переживу.
«Удивительно, как ты вообще дожил до сегодняшнего дня», — подумал Плешивый, тупо разглядывая показания вольтметра — разность потенциалов на соседних участках кожи, порой, достигала у вожака 40–45 вольт.
— Сейчас сделаем анализы, — бормотал Плешивый, набирая в пробирку серебряную вязкую жидкость, служившую вожаку кровью. — «А ведь и правда похоже на «Собачью Старость». Вот уж не думал, что мутанты ею тоже болеют?!»
— Ты вот что мне лучше скажи, — хрипло пробормотал вожак, — ты у озера когда-нибудь был… ночью?
Плешивый едва не выронил пробирку и вновь ему на мгновение показалось, что ладони его рук светятся едва уловимым серебряным светом, словно там затаился лунный зайчик, забравшийся под верхний слой кожи.
— ОН запрещает нам выходить из приюта по ночам, — тихо произнес Плешивый, и это было правдой. — Сейчас я сделаю тебе микстуру, ты выпьешь и немного поспишь…
— Опять глотать какую-то гадость, — вожак шевельнулся, и огоньки на его коже испуганно шарахнулись в разные стороны. В воздухе запахло озоном. — Но ты, все равно, не уходи… — Вожак направил все три светящихся глаза на Плешивого, и тот ощутил себя словно актер на темной сцене, высвеченный мощными прожекторами.
— ОН отпустил меня на три дня, — тихо сказал Плешивый.
— Этого достаточно, — пробормотал вожак, и Плешивому почудилась в его голосе скрытая угроза.
«Ерунда! Я просто нервничаю. Все таки первый раз без НЕГО… Да еще эти предстоящие ночевки в деревне», — Плешивый вдруг осознал, что до него, ни один обитатель приюта не ночевал в деревне. Даже ОН.
Двустворчатый бесформенной кучей тряпья громоздился у входа в нору вожака.
— Ну что, будем устраиваться на ночлег? — И вновь Плешивому послышался с трудом пробивающийся из недр Двустворчатого изуродованный смешок. — Ты никогда еще не ночевал в деревне?
Плешивый отрицательно помотал головой и пристально посмотрел на Двустворчатого, силясь понять говорит он серьезно или издевается.
Двустворчатый булькнул еще раз и вдруг совершенно нормальным голосом произнес:
— Я думаю, тебе у нас… ночью понравится.
Рядом с норой вожака стояла торчком огромная бочка, в диаметре метра два и около трех метров высотой. В боку у нее зияла дыра, через которую легко мог протиснуться даже Двустворчатый.
Плешивый заглянул во внутрь — там было пусто, лишь в противоположном от входа конце виднелась грубо сколоченная широкая лавка.
— Ну, как апартаменты? — с плохо скрываемой гордостью спросил Двустворчатый. — Здесь раньше Чумной жил, но неделе три назад, когда случайно на болоте подцепил «Дикий Волос», он подался на юг… Там у них, говорят, колония есть. Ну, это ж надо?! Ты представляешь, все как один Диким Волосом заражены, потеют гепарином, да зудят себе ультразвуком… Спятить можно!
— Ты, лучше скажи, бочку изнутри «Стервяком» брызгали? — хмуро спросил Плешивый.
— А-то?! — радостно булькнул Двустворчатый.
— Ну и ладно, — вздохнул Плешивый и полез в бочку.
— Ты, пока, в бочке посиди, а я сгоняю попасусь: желудок вон к хорде прирос, — Двустворчатый на миг прикрыл свой жуткий глаз шторкой — вроде как подмигнул.
Плешивый кивнул по инерции, кинул на лавку вещмешок и, как бы вскользь, спросил:
— А ты Двустворчатый, когда-нибудь, видел… женщин?
Двустворчатый мигом вскинул шторку и пристально посмотрел на Плешивого, чувствовалось, что о своей многострадальной хорде он на время забыл.
— А-то! — Голос Двустворчатого звучал натянуто, словно удерживать над глазом приподнятую шторку ему стоило большого труда.
Плешивый хорошо уловил новые тревожные интонации в голосе Двустворчатого, но не удержался и опять спросил:
— А правда, что у вашего вожака есть женщина? Почему же тогда я ее не разу не видел?
— Много будешь видеть — глаз станет таким, как у меня, — почти прежним тоном объявил Двустворчатый, но напряженность в его голосе осталась. Плешивому даже показалось, что Двустворчатый украдкой оглянулся. И опять было совершенно непонятно — шутит Двустворчатый или говорит серьезно.
Внезапно Двустворчатый засуетился, мигом вспомнив о своем желудке:
— Ты к вожаку-то прислушивайся, а я…
— Иди-иди, — кивнул Плешивый, а сам при этом подумал: «Я бы тоже рванул… Ну, да поглядим, как события будут развиваться. Рвануть мы всегда успеем.»
Плешивый проводил задумчивым взглядом нелепую фигуру Двустворчатого, достал из вещмешка одеяло, расстелил его на лавке и лег. Ночные скитания все таки давали о себе знать.
Уже засыпая, Плешивый обратил внимание на свои ладони: и вновь ему показалось, что они светятся… И вновь он отложил более детальное обследование на потом…
…серебро. Тусклый матовый блеск! Голова тяжела и сердце щемит. И странный запах — манящий и пугающий вперемешку. И дикая боль пронзающая насквозь жалкое трепещущее тело, и судорожно сжавшийся в комок мозг… Серебро становится ртутью, наливая тяжестью испуганные мышцы, расплющивая под непомерной тяжестью разум, заставляя тело функционировать автономно. И в сотне ртутных зеркал бьется пойманное в ловушку отражение, неузнаваемо трансформировавшегося существа. Жалкого и страшного одновременно…
Плешивый проснулся. Долго лежал не шевелясь, стараясь отделить сон от яви. Пот, крупным бисером покрывший все тело, подсыхал с хорошо различимым шелестом.
Плешивый встал, выглянул в дыру.
Ночь грузным телом навалилась на поселок.
Плешивый выбрался из бочки и побрел к норе вожака…
Еще не успев приблизиться ко входу, Плешивый услышал, что вожак в норе не один.
Плешивый явственно разобрал два голоса: один — хриплый и тусклый вожака, а второй… Второй голос — едва доносящийся из промозглой грязной норы — был настолько завораживающе алогичен и пронзительно узнаваем, что у Плешивого перехватило дыхание. Он сделал неловкий шаг и ударился плечом о стену норы…
Голоса стихли.
Плешивый вдруг снова покрылся холодным потом, словно вновь утонул в липких объятиях кошмарного сна. Деревня, затаившаяся в ночной тьме, стала казаться единым живым организмом, выжидающим удобный момент для атаки. За стенами каждого нелепого строения явственно ощущалось напряженное ожидание.
«Ерунда! Пусть днем, но я здесь был десятки раз», — Плешивый решительно сделал еще шаг и оказался перед входом в нору вожака.
Нора изнутри неплохо была освещена тремя все еще непомеркшими бельмами вожака.
— Ты был не один? — почти уверенно произнес Плешивый.
— Тебе показалось, — глухо отозвался вожак, и Плешивый по его голосу понял, что вожак лжет.
Но теперь в норе действительно никого не было. Но в норе не было и второго выхода! В этом Плешивый был абсолютно уверен.
— Как твое самочувствие? — стараясь говорить спокойно спросил Плешивый.
— Если ты имеешь в виду приступ, — все так же глухо проворчал вожак, — то ждать осталось недолго… Я думаю, минут двадцать — двадцать пять.
— Сейчас я померяю электропроводность в контрольных точках на твоей коже, — Плешивый направился к своим приборам, сваленным горкой в углу норы.
— Не суетись, — слабо шевельнулся вожак, — чему быть — того не миновать.
Плешивый, держа в руках бесполезный тестер, решительно развернулся:
— Послушай, это правда, что у тебя есть женщина?
Вожак заметно вздрогнул и каким-то странным голосом спросил:
— А почему тебя это интересует?
— Почему же тогда я ни одной не встречал у вас в деревне? — словно не слыша встревоженного вопроса вожака тупо спросил Плешивый. — Что это вообще такое — женщина? А что такое ведьма? Это одно и то же?!
— Сколько тебе лет? — внезапно с тоской спросил вожак.
— Двадцать! — солгал Плешивый.
— Двадцать… А мне сорок! — вожак чуть притушил свои пылающие бельма. — Ты задаешь такие вопросы, мальчик, на которые я все еще не могу ответить.
— А кто может? ОН?
— Я думаю, что ОН тоже недостаточно компетентен в данном вопросе. Глаза вожака вновь засияли непонятным адским огнем. — На эти вопросы и раньше не так просто было ответить, а теперь…
Плешивый хотел было как-то возразить, но внезапно обратил внимание на ладони своих рук, они светились белым огнем, словно ртутные пятна под солнцем. Вожак на мгновение притушил блеск своих глаз, но в норе не стало темней — это адским огнем горели ладони его — Плешивого. Таким же огнем, как глаза вожака!
Вожак вновь шевельнулся, и Плешивый поспешно прижал руки ладонями к груди.
— Ты ведь знаешь, что у меня вживлен генератор кардиоимпульсов и искусственные почки, ну а глаз Двустворчатого ты наверняка видел… вместе с его шторкой. Вторая у него прикрывает желудок. У нас даже не мутации, в прямом смысле этого слова! — вожак на секунду умолк, и Плешивый с ужасом явственно услышал, как внутри у него самого, что-то размеренно тикает. Звук был чисто механический.
— Где-то, в какой-то трагический момент история сыграла с нами злую шутку, подтолкнув нас к дикому противоестественному пути, — вожак вздохнул, — а может мы сами сделали этот выбор… Надо отметить достаточно идиотский.
— Но при чем здесь женщина?! — Плешивый украдкой глянул на свои ладони — его надежды не оправдались — свет не только не померк, а напротив — сделался еще ярче.
— Женщина? — вожак сделал паузу, словно это слово далось ему с трудом, — женщина это…
Плешивый застыл в напряженном ожидании, прижав ладони к груди. В этой позе он напоминал кающегося грешника, но одновременно… хищного богомола перед атакой!
— Женщина это… — вожак вдруг забился в судорогах, окончание фразы утонуло в горловом клекоте.
— Ну?! — почти выкрикнул Плешивый. — Ну же?! Что ты хотел сказать?!!
Но вожак ответить уже не мог. У него начался приступ.
Воздух в норе стал ощутимо наэлектризован, крошечные грозовые разряды, зарождаясь в недрах уродливого тела вожака, то и дело срывались с поверхности его кожи и вонзались во все металлические предметы. Плешивый поспешно схватил в охапку приборы и вынес на улицу…
Когда он вернулся, вожак был неузнаваем: белые молнии били из него теперь непрестанно, на коже проступили новообразования — кожа в этих местах трансформировалась в линзы, сквозь которые стали видны бешено вращающиеся зубчатые колесики и шестеренки, кое-где спаянные с сухожилиями и кровеносными сосудами… Потом тело вожака стали сотрясать судороги, сопровождающиеся громким металлическим лязгом.
Плешивый отвернулся и поспешно вышел из норы. Когда начинался приступ Собачьей Старости был бессилен даже ОН.
У входа в нору бесформенной кучей громоздился Двустворчатый. Рядом с ним, непрестанно подергиваясь, ерзая и почесываясь, примостился еще один абориген. Плешивый знал, что зовут его — Шарманщиком. Что такое Шарманщик Плешивый конечно не знал, но ОН как-то сказал, что так раньше назывался человек, игравший на специфическом музыкальном инструменте. В таком случае, кличка наверное подходила Шарманщику, из его нутра постоянно доносились какие-то неблагозвучные трели, слышимые не только в звуковом, но и в УКВ диапазоне.
Шарманщик на мгновение перестал подскакивать и скрипучим обиженным голосом спросил:
— Он сказал тебе?
Плешивый вздрогнул и испуганно посмотрел на Шарманщика.
— Разве вожак не сказал тебе, что умрет?! — удивленно скрипнул Шарманщик.
Плешивый едва подавил истеричный смешок:
— Кажется… сказал…
— Как ты это воспринял?
— Сказал, что поживем — увидим.
— Это не ответ! У того, на кого указал вожак, есть только два пути.
— О чем ты? — Плешивый нервно дернулся и недоуменно посмотрел на Шарманщика, с трудом возвращаясь к действительности. — Какие пути?!
— Либо стать новым вожаком, либо… — глухо пробулькал рядом Двустворчатый, — умереть!
Шарманщик с серьезным видом кивнул и зловеще скрипнул:
— Tertium non datum!
Плешивый не удержался и все таки нервно хихикнул:
— Но я… не хочу быть вожаком!
— А вот это, как раз, никакого значения не имеет! — злорадно булькнул Двустворчатый.
— Бред какой-то, — растерянно мотнул лысой головой Плешивый. — В конце-концов, вожак-то еще не умер!
— Если ему сказали: обеспечить замену — значит умрет, — уверенно скрипнул Шарманщик.
— Ему сказали?!! — Плешивый в упор глянул на Шарманщика, и тот задергался так, словно у него под задом оказались оголенные электрические провода под током.
— КТО сказал? Это ОН сказал?!
— Нет, — раздраженно буркнул Двустворчатый. — Отец настоятель здесь не причем.
— А кто причем? — Плешивый вдруг почувствовал закипающую злость. — Я ведь даже не мутант! — он хотел добавить еще пару резких фраз, но перехватив выразительный взгляд Двустворчатого, сбился, глянул на свои горящие, словно дьявольские фары, ладони и вяло промямлил:
— Так кто же причем?
Двустворчатый прикрыл глаз шторкой и тихо произнес:
— Она.
Шарманщик испуганно глянул на Двустворчатого, и Плешивый вдруг почувствовал как почва стала медленно ускользать из-под ног.
— Ведь ты и так об этом знал? — с какой-то слабой надеждой спросил Двустворчатый.
— Где она? — хрипло выдавил Плешивый.
— Везде и нигде, — буднично произнес Двустворчатый, и Плешивый почему-то сразу ему поверил.
— А если я все равно откажусь? — едва слышно прошептал он, хотя ответ на этот вопрос и так знал.
Двустворчатый с видимым усилием приподнял шторку над глазом и внимательно посмотрел в глаза Плешивому:
— Не думаю… А впрочем, это не имеет значения.
А Шарманщик как-то загадочно проурчал:
— Насекомые вот тоже летят к огню…
Плешивый тупо посмотрел на свои ладони, над которыми действительно роились какие-то мошки, и в это время из норы вожака послышался глухой тоскливый вой, разом затопивший все вокруг мутным серым ожиданием кошмара.
Шарманщик слабо пискнул и боком метнулся в ближайшую постройку.
— Тебе надо идти… к нему, — неуверенно пробормотал Двустворчатый и тоже стал пятится прочь, не сводя с Плешивого застывшего безумного взгляда.
Плешивый, упрямо набычившись, мотнул пару раз головой, словно больной конь, повернулся спиной к отступающему Двустворчатому и решительно перешагнул порог норы вожака.
Вожака в норе не было!
И норы тоже не было…
Перешагнув порог норы Плешивый внезапно оказался прямо на берегу озера.
«Дьявольщина!» — Плешивый метнулся назад к выходу, но выхода тоже не было.
Кругом, куда только он не смотрел была бесконечная серебристая гладь озера. Плешивый мимоходом глянул под ноги и едва не закричал от страха: под ногами была тонкая зеркальная пленка, чуть прогнувшаяся под тяжестью его тела. И в этом кошмарном зеркале отражалась нелепая растопыренная фигура, парализованная животным ужасом. Жалкая даже в этом безумном ракурсе.
Поверхность зеркала затуманилась и, неуловимо меняясь, стала прозрачной…
И тогда Плешивый понял, что стоит на чуть выпуклой осклизлой поверхности… глаза. Огромного, словно океан. Под ногами была бездна зрачка, где в ужасающей глубине — на сетчатке — множились уродливые отражения затравленно растопыренной жалкой фигуры…
Плешивый с тихим стоном упал на четвереньки и пополз, не сознавая куда и зачем.
Когда силы оставили его окончательно, Плешивый с тоской уткнулся лицом вниз… и увидел, что лежит на земле.
С большим трудом Плешивый поднялся на дрожащие и словно чужие ноги. Он стоял посреди единственной в поселке улицы, метрах в пятидесяти от норы вожака. С порога ближайшей постройки на него с изумлением взирал Двустворчатый.
«Хороший же у меня был видок, когда я на брюхе отрабатывал вдоль по улице», — Плешивый невольно нервно хмыкнул, а Двустворчатый покачал бесформенной головой и глухо пробормотал:
— Я думал, ты теперь всегда будешь так передвигаться.
— Нет, — с трудом разлепив онемевшие губы, произнес Плешивый. — ТАК исключительно по пятницам. — Слабая тень улыбки перекосила его лицо. Двустворчатый вновь неопределенно покачал головой.
Плешивый неловко развернулся на негнущихся ногах и, слегка покачиваясь, промаршировал ко входу в нору вожака.
На пороге он секунду помедлил, а потом решительно шагнул внутрь…
И тут же провалился во мрак. Не почувствовав под ногами опоры, Плешивый накренился вперед, а потом внезапно очень жестко приземлился на четвереньки.
«Опять?! Врешь, на этот раз меня не обманешь!» — Плешивый резво поднялся, и… кровь отхлынула от бессмысленно вскинутой головы.
«Это всего лишь иллюзия!» — с тоской подумал Плешивый, невольно втягивая голову в плечи. Он вдруг осознал, что видит себя, как бы со стороны и чуть сверху. Почти равнодушно он созерцал свое гротескно искаженное обнаженное тело, беспомощно распластанное на препараторном стекле, с бросающимися в глаза уродливо гипертрофированными половыми признаками. Тело — конвульсивно содрогающееся от созревающих неведомых желаний. Тело — автономно существующее, посредством интерпретации мира на уровне предвкушения собственной плотью, чужой и даже возможно чуждой плоти, на уровне инстинктов нервных окончаний…
Внезапно сквозь всепоглощающий мрак пробился слабый серебряный свет. Фигура на препараторном стекле стала сжиматься, приобретая привычные пропорции. Лишь две ладони, напротив, вспухли и засияли, словно две обезумевших луны. Серебряный свет затопил всю округу.
Плешивый попытался отвести взгляд от этих ладоней, но понял, что ему это не под силу.
Ускользающим сознанием Плешивый успел отметить, что свет из холодного серебряного становиться розовым. Но понять, что это: кровавая пелена или просто подоспевший рассвет, Плешивый не успел…
Очнулся он, лежащим ничком на пороге норы вожака. Утро уже наступило, и в розоватом сумраке деревня казалась декорацией к дешевому фильму ужасов. Рядом сидел Двустворчатый и задумчиво глядел вдаль.
— Долго я был без сознания? — спросил Плешивый, пытаясь сесть, опершись спиной о загаженную какой-то лиловой плесенью стену норы.
— Часа два, — равнодушно буркнул Двустворчатый. — Только ты не терял сознания. Ты бегал по поселку и орал благим матом.
— Да? — тупо спросил Плешивый. — А о чем?
— Да все о том, что, дескать, это она… ведьма тебя испытывает, Двустворчатый встал, громыхнув своими непонятными приспособлениями и не оглядываясь заковылял вдоль по улочке.
«Кто бы меня не испытывал, а надо делать ноги!» — подумал Плешивый, и в ту же секунду Двустворчатый на миг замер и оглянулся.
— Если надумаешь прогуляться, — слегка акцентируя на последнем слове произнес Двустворчатый, — то к озеру лучше не ходи, неспокойное оно сегодня что-то… — Двустворчатый хлопнул своей шторкой, будто подмигнул жутковато и не торопясь заковылял дальше.
«Все равно сбегу!» — упрямо подумал Плешивый. — «Но чуть позже — по полудню, а пока надо глянуть как там вожак.»
Вожак был, и вроде как и не был. Очертания его тела стали зыбкими, словно размытые маревом знойного дня контуры отдаленных барханов. А линзы на теле и глаза нестерпимо полыхали озерами ртути. Внезапно из недр этого уже совершенно нечеловеческого тела выделился голографический последыш и медленно поплыл в сторону выхода. Плешивый инстинктивно вжался в стену, хотя знал, что последыши абсолютно безвредны.
«Бежать! Бежать и немедленно!» — Плешивый боком тоже стал продвигаться в сторону выхода. Помочь вожаку он все равно был уже не в состоянии.
Голографический слепок вожака выплыл на середину улицы и застыл, словно бы внимательно разглядывая окружающие его убогие постройки. Затем раздался резкий хлопок, и мираж исчез. Лишь на земле в том месте тенью осталась небольшая лужа слизи.
«Бежать!!!» — Плешивый скользнул вдоль стены вожаковой норы и оказавшись в тылу построек, пригибаясь рванул не разбирая дороги. Несколько раз Плешивый упал и сильно в кровь разбил ладони.
Когда впереди показалось озеро, Плешивый резко взял вправо, стараясь обойти его по как можно более пологой дуге…
Казалось, что все пока идет лучше некуда. Но стоило Плешивому обогнуть озеро и начать от него удаляться, как тотчас ноги начали подгибаться, а потом и вовсе отказались служить.
Плешивый сделал еще пару шагов, но понял, что сделай он еще хотя бы шаг — умрет!
И все таки он сделал этот шаг и лишь потом упал…
Очнулся Плешивый на пороге вожаковой норы. Рядом сидел Двустворчатый и смотрел на него огромным тускло поблескивающим глазом; шторка была траурно приспущена. Солнце клонилось к закату.
— Я что, опять бегал по поселку и орал? — хрипло пробормотал Плешивый.
— Да нет, — после некоторой паузы проворчал Двустворчатый. — Ты, после того, как мы с тобой поговорили, взял да и лег на пороге… Да так и пролежал до самого вечера.
Плешивый, слушая монотонное бурчание Двустворчатого, попытался с трудом сесть, но почувствовав боль, глянул на свои ладони. Ладони больше не светились, потому, что были разбиты в кровь, которая уже успела подсохнуть, образовав грязную бурую корку.
— Минут двадцать назад, — безразличным тоном произнес Двустворчатый, — вожак пришел в себя и просил передать, что он ждет.
«Он то может и пришел в себя», — тоже равнодушно подумал Плешивый, «а вот я, пожалуй, уже явно не в себе.»
Плешивый раздраженно глянул на бесполезную кучу приборов, сваленных у порога, молча встал и шагнул в нору, ожидая, что, как минимум, земля под ногами превратится в огненную лаву, а со стен и потолка потечет раскаленная смола.
Но ничего такого не произошло.
Вожак лежал на полу посреди норы. Теперь тело его имело четкие очертания, но лучше бы его было вовсе не видеть.
— Что, в конкурсе красоты я бы не смог претендовать на призовое место? — слабым как эхо голосом произнес вожак.
— Ты мне не успел ответить на один вопрос, — почти таким же слабым голосом пробормотал Плешивый.
— Теперь, я думаю, тебе это ни к чему, — едва слышно прошелестел вожак, — скоро ты и сам сможешь ответить на все вопросы… Теперь уже скоро.
«Да», — вяло подумал Плешивый, — «осталось всего лишь один день… и две ночи.»
— Зачем ты хотел меня видеть? — почти грубо спросил Плешивый. — Ведь ты же понимаешь, что помочь я уже тебе ничем не могу?!
— Конечно понимаю, — голос вожака, хоть и был слабым, но тем ни менее звучал абсолютно спокойно. — Ты должен занять мое место. Так хочет… она. Все остальное ты поймешь… потом.
— Я не спрашиваю, что будет, если я откажусь, — отрешенно пробормотал Плешивый.
— Вот видишь, ты уже начинаешь верно оценивать обстановку, проворчал вожак и в его голосе Плешивому почудилась насмешка. Но вожак был мутантом, а мир мутанта весьма своеобразен. А вот кем был теперь сам Плешивый?!
— Что я должен делать? — сухо спросил Плешивый.
— Ничего. — И опять в голосе вожака Плешивому послышалась насмешка. Все, что ты мог, ты уже сделал. Теперь… нам… осталось только ждать.
— Я приготовлю тебе успокаивающее, — хмуро буркнул Плешивый.
— Выпей его лучше сам! — сказал уже откровенно издеваясь вожак. Если ты мне понадобишься, тебя позовут.
Плешивый поспешно покинул нору вожака. Хотя на пыльной, кривой, единственной улочке никого не было, Плешивый шкурой почуял, что все живое в деревне пришло в движение. Стараясь не перейти на бег, он добрался до своей бочки, поспешно юркнул внутрь и в растерянности остановился лицом к входной дыре.
«Ну допустим я могу попробовать лавкой забаррикадировать вход», Плешивый равнодушно пожал плечами, — «а что потом?!»
Выудив из-под лавки вещмешок Плешивый почувствовал слабую, скорей всего и вовсе иллюзорную, но уверенность. На самом дне вещмешка, под ворох одежды, лежал сверток. Распаковав его Плешивый заученными движениями, не отрывая глаз от входной дыры, собрал автомат, потом сел на лавку, положил автомат на колени и стал ждать.
День умирал медленно. И по мере триумфального наступления тьмы, оживала деревня. Отовсюду доносилось хриплое дыхание и металлический лязг — мутанты выбирались из своих нор и медленно стекались к бочке в которой с безучастным видом сидел Плешивый.
«Интересно, зачем ей это? Демонстрация силы или… тест на степень нашей деградации?» — Плешивый вяло усмехнулся. — «Скорей всего это проявление результатов функционирования чуждой логики — «качественно» отличной от той, которой оперируем мы. А может это всего лишь… месть, вульгарная месть… Отвергнутой Женщины?!»
Плешивый мимоходом прислушался к тому, что творилось за стенами бочки. Теперь мутанты, очевидно, окружили бочку плотным кольцом — тяжелое надсадное дыхание звучало со всех сторон — и чего-то ждали. Чего? Команды?!
«Кажется в древние времена какое-то значение имело само время, что-то там было, связанное с полночью», — Плешивый вновь ухмыльнулся, он не верил во все эти древние и новомодные суеверия и полагался в основном на себя с свой старенький автомат.
Но сознавая всю алогичность ситуации, Плешивому тоже оставалось только одно — ждать. Хотя ожидание, в конечном итоге, тоже было алогичным. Ведь ждать-то особенно было и нечего.
Мутанты зашевелились, когда от непривычно долгих размышлений голова у Плешивого отяжелела и стала клонится на грудь, а может это уже подкрадывался сон. Здесь в деревне границы между сном и явью, галлюцинацией и действительностью были столь зыбки и противоречивы: то, что казалось явью — оказывалось галлюцинацией, а то, что казалось сном оказывалось жуткой действительностью. Плешивый, на первых порах, цеплявшийся за здравый смысл, уже почти смирился с тем, что здравый смысл — всего лишь обратная сторона абсурда. А захлестывающее безумие, скорей всего, лишь субъективное ощущение, обусловленное несовпадением точек отсчета.
Сопение доносящееся снаружи стало напоминать рокот усиливающегося прибоя. Несколько раз кто-то поскреб стены бочки когтями, а потом разом все стихло.
Плешивый окончательно сбросил с себя сонную одурь и передернул затвор.
В нависшей тишине лязг затвора, усиленный резонирующей бочкой прозвучал настолько театрально, что Плешивый невольно хмыкнул и пытаясь хоть чуть-чуть снять возникшее напряжение крикнул:
— Чего вы хотите?!!
Нестройный хор голосов в ответ провыл:
— Мы хотим чтобы ты вышел к нам!!!
«Ага, разбежался!» — Плешивый криво ухмыльнулся, чувствуя как его тело начинает жить самостоятельной жизнью, наливаясь силой и энергией, а потом почти спокойно спросил:
— Зачем?
— Мы хотим посмотреть в твои глаза!
«Дались им мои глаза…»
— Мы хотим посмотреть в глаза новому вожаку!
— Но ваш вожак еще не умер! — резонно возразил Плешивый.
— Он мертв на девять десятых, и ты на девять десятых уже вожак…
— Значит у меня в запасе есть еще одна десятая и я так просто ее не отдам! — истерично захохотал Плешивый, частично теряя контроль над своими эмоциями. — Я не желаю быть вожаком!!!
Толпа на мгновение притихла, а потом яростно взревела:
— Тогда ты умрешь!!!
«А вот это, мы еще поглядим», — Плешивый чуть шевельнулся, и ствол автомата оказался направленным прямо на вход.
Когда в дверном проеме показалась первая оскаленная морда совершенно черная, с двумя парами светящихся глаз — Плешивый выстрелил без колебаний. Его тело «пело» и торжествовало.
В последующие полчаса он нажимал на спуск автомата почти рефлекторно…
Редкие вспышки выхватывали из тьмы гротескные портреты тех, кого Плешивый одним незаметным движением указательного пальца вычеркивал из призрачного списка живых…
«Что я делаю?!! Зачем?!!» — вопросы вспыхивали подобно одиночным выстрелам, существовали мгновение автономно и гасли не находя диалектической пары — ответ. — «Это, наверное, просто тест! Дурацкое условие дурацкой задачи, у которой должно быть, пусть даже дурацкое но решение, просто обязано быть…
Плешивый не торопясь сменил рожок автомата. В это время огромная бесформенная тень заслонила вход. В ярком свете выстрела Плешивый хорошо рассмотрел нелепую фигуру Двустворчатого. Как раз за миг до того, как его знаменитая шторка разлетелась на сотню ослепительных осколков. И глаз…
«Это безумие!!! И эта кровь… Неужели это неизбежный атрибут?! Неужели, чтобы понять, необходимо сначала уничтожить?! Неужели смерть тягостная, но неразлучная тень… любви?!» — Плешивый, словно приняв внезапное решение, встрепенулся — разрывая кольцо тягостных сомнений и шагнул в сторону зияющего звездным оскалом выхода, наполовину заваленного уже мертвыми уродливыми телами, но поскользнулся в луже крови и стал падать.
Судорожно взметнувшийся ствол автомата описал широкую дугу, фиксируя траекторию на стенах бочки крошечными рваными звездочками.
«Полный апофеоз!» — успел угрюмо подумать Плешивый, прежде чем сознание — эта блудливая кошка — поспешило оставить его…
Очнулся Плешивый от нестерпимо яркого белого света, проникавшего даже сквозь закрытые веки. Плешивый лежал ничком, уткнувшись носом в ладони, засохшая корка на ладонях отпала и теперь руки Плешивого опять горели дьявольским ртутным огнем. Плешивый оперся на эти чужие руки, приподнялся и огляделся.
Не нарушая ужу сформировавшуюся «добрую» традицию, он лежал на пороге норы вожака, до половины вывалившись наружу, а рядом… бесформенной кучей тряпья, громоздился Двустворчатый, с невозмутимым видом поскребывающий свою безумную шторку над единственным, совершенно невредимым глазом.
— Если ты скажешь, что я опять бегал по поселку и орал, — мрачно ухмыльнулся Плешивый, — я тебе не поверю!
Двустворчатый молча скосил на Плешивого глаз и тихо вздохнул:
— Нет.
— Что нет?!! — не выдержав рявкнул Плешивый.
— Не скажу, — невозмутимо уточнил Двустворчатый.
Плешивый несколько секунд разглядывал застывшую в позе кайфующего будды фигуру Двустворчатого, затем, так и не сказав ни слова, деревянно развернулся на не гнущихся ногах и промаршировал к своей бочке.
Дно бочки, служившее полом, было выскоблено дочиста. Вещмешок валялся под лавкой. Плешивый поспешно его раскрыл, достал со дна сверток — оба автоматных рожка были пусты, а ствол пах свежей пороховой гарью.
Плешивый со опаской поднял голову — всю бочку наискосок перечеркивала пунктирная линия аккуратных дырочек, сквозь которые хорошо было видно светло-серое небо.
Неопределенно крякнув, Плешивый спрятал бесполезный автомат обратно в вещмешок и небрежно швырнул его под лавку.
Двустворчатый все так же неподвижно восседал подле порога вожаковой норы, его застывший глаз, полуприкрытый шторкой, был устремлен вдаль.
Плешивый постоял немного угрюмо разглядывая этот глаз и тяжело вздохнув пробурчал:
— Как вожак?
— Никак.
— Он еще жив?
— На одну десятую. — Двустворчатый был абсолютно серьезен, но ситуация настолько абсурдна, что Плешивый едва не расхохотался, чувствуя как приступ истерии буквально разъедает мозг.
— Ты можешь пойти отдохнуть, — невозмутимо булькнул Двустворчатый, я думаю, к завтрашнему утру все, наконец, станет на свои законные места, но… тебе предстоит нелегкая ночь.
«Значит все предыдущее было так — тьфу и все?!» — Плешивый угрюмо разглядывал шторку над глазом Двустворчатого и никак не мог сдвинуться с места. — «Может стоит пойти глянуть на вожака? Хотя, кому это надо?! Ни ему, ни мне… А ей?! Разве можно с уверенностью сказать, что ей надо!!! Одно слово — иная логика. КАЧЕСТВЕННО отличная… Уже и не логика вовсе! Которою, с нелогичностью присущей данному процессу мышления, можно назвать коротко и парадоксально — женской логикой.»
Плешивый в ужасе потряс головой и с подозрением посмотрел на Двустворчатого, словно боялся, что тот подслушает его мысли откровенно рассмеется в лицо. Но Двустворчатый был невозмутим.
Плешивый пожал плечами и поплелся к своей бочке. Внутри он расслабленно растянулся на лавке. Не хотелось не то чтобы шевелиться, но даже дышать и думать. Плешивый лежал навзничь и тупо рассматривал пулевые отверстия в верхней части бочки, сквозь которые на него так же тупо пялились серые безучастные небеса, наверняка, видавшие и не такое. Поэтому им было плевать на жалкое крохотное существо — одинокое среди сотен и тысяч таких же непутевых созданий, безжалостно брошенных в этот жестокий и непонятный мир равнодушной рукой — и теперь мучительно барахтающихся в трясине желчи, захлебывающихся в озерах горечи и тонущих в океане безнадежности и безверия…
Плешивому еще казалось, что он рассуждает здраво, что мысли текут ровно, не свиваясь клубком возбужденных змей, сон, тем временем, украдкой хихикая над тщетностью реалистического бытия, словно провинциальный маг доставал из рукава и веером раскладывал крапленые карты…
…белки беспомощно распахнутых глаз, Как капли ртути. Слова нелепы, шепот оглушает, А голос как туман стекает на пол. И в адском пламени безумье сокрушает Серебряным клинком распухший мозг. И разум словно воск под пальцами безумья тает… Как пахнет пылью и печалью! Сквозь серебро давно просвечивает мерзость, Враждуя как желанье и возможность. И в этой битве выигравший терпит пораженье, А проигравший — просто многократно умирает… Серебряный звон… И запах смерти. Все тает словно сон, И лишь прикосновенье… А впрочем, это тоже сон, Иллюзия иллюзий Сама жизнь…Плешивый проснулся. Что ему снилось на этот раз, он не помнил. Лишь на душе осталась накипь какой-то тоски, и тревожило странное противоречивое восприятие времени — как мимолетной бесконечности.
Плешивый осторожно выглянул из бочки. Снаружи вновь безраздельно властвовала ночь.
«Последняя ночь!» — фраза была столь многозначна, что Плешивый криво усмехнулся и невольно поежился.
У входа в бочку, на удивление, никого не было.
Не было никого и у входа в нору вожака. Вообще деревня словно вымерла. Было очень тихо, так тихо, что Плешивый отчетливо слышал неравномерные гулкие удары своего усталого сердца.
«Последняя ночь! Это последняя ночь…» — Тело Плешивого, еще совсем недавно такое сильное и ловкое, сейчас казалось большим, случайно доставшимся с чужого плеча. Теперь у Плешивого ртутным светом горели не только ладони, но и руки целиком, и ноги, и грудь. И огонь был тяжелым словно сама ртуть.
Остаток сна, рваной паутиной прилипшей к лицу, бередил усталый мозг. Паутину нельзя было увидеть — осознать, но ее присутствие создавало невыразимый дискомфорт. Плешивый даже провел дрожащей рукой по лицу.
…серебряная паутина… серебряный звон… и запах…
«Господи, чем же это так… пахнет?!!» — Плешивый с трудом покрутил тяжелой, будто распухшей головой, где колыхался такой же распухший мозг и в яростной тоске подумал, что теперь незачем играть в прятки. Хотя бы с самим собой! Плешивый мучительно сглотнул пересохшим горлом. Да, он конечно же прекрасно знал этот запах. Это был запах тления.
«Говорят, что гниение, как химическая реакция, совершенно идентично горению: и то и другое — окисление, лишь скорость реакции различная. Вот только не вполне пока ясно, что является источником запаха, окружающая обстановка или я сам?» — Плешивый медленно, шаркая непослушными ногами, подошел к норе вожака и почти равнодушно заглянул внутрь.
В норе тьма была настолько плотной, что ее наверняка можно было нарезать ломтями, как ржаной хлеб.
«Значит, вожак умер», — спокойно констатировал Плешивый. — «И что теперь? Да здравствует вожак?! А что же она? Какова ее-то роль во всем этом? Вожак обманул, он сказал, что я смогу сам ответить на все вопросы. Да, действительно, я могу формулировать ответы, но насколько они соответствуют истине?! Да и что это за ответы, которые лишь порождают новые вопросы?!»
И все таки Плешивый, двигаясь как заводная кукла, почти через силу, еще раз переступил порог норы вожака.
«Слишком долго я шел по этому пути, чтобы теперь поворачивать назад. Ну, где же ты, ведьма?! Я до сих пор тебя не понимаю. Но уже не боюсь. Никого! За исключением, быть может, лишь самого себя.» — Плешивый не сразу сообразил, что действительно уже достаточно долго идет никуда не сворачивая. Достаточно для того, чтобы пройти убогую обитель вожака насквозь.
Плешивый остановился, дыша тяжело и надсадно, словно он всю свою недолгую жизнь — вплоть до этого момента — бежал, словно смысл всей жизни состоял именно в этом беге, и стал ждать. Тьма с каждым вздохом отступала, но серебристый сумрак, приходящий на смену, не приносил ожидаемого успокоения. Тени прошлого, испуганно жавшиеся по углам, не давали реально оценить складывающуюся обстановку. В каждой складке чудился подтекст, в каждой тени неадекватный символ. Все это придавало происходящему двойственный смысл, и этот смысл растворялся в многозначности происходящего.
Плешивый стоял посреди огромного зала с зеркальными стенами, полом и потолком. Отовсюду на него пялились многократно повторенные его собственные отражения. Узнаваемые и нет. Отражения копирующие каждый жест, каждый неуловимый нюанс внутренних порывов. И отражения независимые, живущие своей самостоятельной жизнью — абсолютно чуждой оригиналу.
Были и отражения неожиданно принимавшие чужой, иногда знакомый, облик. Например, дикий облик существа с безумным гипертрофированным глазом, полуприкрытым жутковатой своей противоестественностью металлической шторкой; или другого, не менее претенциозного дикого существа беспорядочно подергивающегося и извергающего жалобы на весь мир в УКВ-диапазоне.
Серебряный свет затопил все вокруг. Расплавленная амальгама потекла, словно вода сквозь пальцы, словно само время неумолимо ускользающее, но фиксирующее свой ход серебряными зарубками на висках.
Знакомые отражения оплыли, став похожими на безликие бетонные фаллосы, стерегущие дорогу к озеру, но глубина вложенных отражений лишь приумножилась и окрепла.
Растиражированный знакомый образ завораживал, сводил с ума. В клонировании изображения чудилась какая-то система, какая-то непонятная закономерность, грозящая взорвать мозг изнутри.
Зеркальный лабиринт пытался вернуть все вопросы, накопленные за бессмысленно малый промежуток времени, которое, очевидно по ошибке, называют человеческой жизнью.
Плешивый криво усмехнулся и почти без размаха ударил кулаком в этот безумный, многократно повторенный вызов.
И мир раскололся…
«Кулак — неоспоримый аргумент в интеллектуальной дискуссии, особенно в споре с самим собой! Последний довод королей», — вяло попытался сострить Плешивый.
Отражения заметались, пытаясь сохранить себя в мириадах осколков. Зеркальный лабиринт сдался или, скорей всего, просто отступил на заранее приготовленные позиции, чуть расширив границы и затаился. А в хаосе зеркальных осколков, силящихся сохранить самостоятельность, Плешивый увидел гипотетическую возможность собрать их опять — как мозаику — в единое целое с совершенно иным содержимым. На мгновение Плешивому показалось, что он — птица рухнувшая с обрыва и наконец обретшая свободу может вновь выбирать либо заученное, размеренное, оглупляющее, осторожное движение по истоптанным, но надежным ступеням, либо бесконечный сладостно-мучительный полет… в ад.
Плешивый набрал воздуха в легкие, чтобы известить весь мир о своем выборе…
И тут он увидел ее, попирающую босыми ногами битое стекло.
— Посмотри мне в глаза! Посмотри!!! — Голос змеей вползал в мозг.
«Дались вам мои…» — Плешивый не утерпел и глянул.
И тут же все встало на свои места. Плешивый все понял.
Но было уже слишком поздно.
В груди у него что-то звонко лязгнуло, словно лопнула до отказа сжатая пружина, и Плешивый стал стремительно падать навзничь…
Но еще до того, как падение завершилось, Плешивый был — мертв!
В то же самое мгновение, по другую сторону озера — в бункере скончался ОН. Хотя возможно, что создатель, все-таки, чуточку опередил своего ученика.
Семь дней спустя Хромой и Трепло в своей келье готовились ко сну. Сон им был не в радость.
«Проклятая пустая койка Плешивого!» — с раздражением подумал Трепло, — «надо бы ее разобрать и отнести в кладовую.»
— Чтобы там не говорили, — неожиданно визгливо пробурчал из своего угла Хромой, — а я знаю отчего он умер.
— Кого ты имеешь в виду? — нехотя спросил Трепло, безнадежно пытаясь поудобней устроиться на жестком неуютном ложе. — Отца Настоятеля?
— Нет, конечно! — бодро, даже слишком бодро откликнулся Хромой. — Я имею в виду Плешивого. Он несомненно умер от страха!
— Мы все теперь живем под гнетом страха, — философски проворчал Трепло. За последние десять дней Трепло настолько изменился, что теперь его кличка выглядела как насмешка. — Но не каждый от него умирает. А вообще-то, по большому счету, оба они и Плешивый, и ОН умерли от старости.
— А вот я бы на месте Плешивого… — по петушиному вскинулся Хромой, хотя последней фразы Трепла он не понял.
— Радуйся, что ты не на его месте, — хмуро пробормотал Трепло. Пока… — И Трепло украдкой скосил глаза на ладони своих рук. Ладони в полумраке кельи чуть светились. Так, словно под кожей заблудился лунный зайчик. Первый раз Трепло обратил внимание на этот феномен в тот день, когда умерли ОН и Плешивый.
Свет был слабым, даже зубы у Трепла блеснули бы ярче, если бы только он смог сейчас улыбнуться.
Но Трепло знал, что свет с каждым днем будет становиться все ярче и ярче, пока потоки расплавленного серебра и ртути не начнут извергаться фотонным фонтаном.
Или пока страх…
Но об этом хотелось не думать.
По крайней мере пока.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Ведьма», Гарм Видар
Всего 0 комментариев