«Свет глубоких недр»

Свет глубоких недр (fb2) - Свет глубоких недр 140K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алла Витальевна Конова

Алла Конова СВЕТ ГЛУБОКИХ НЕДР Научно-фантастическая повесть

ГЛАВА 1

1

Материал был очень странный. Ему пока нет названия. Малиновые пластинки, почти как лепестки шиповника, чуть тепловатые на ощупь. Бросишь на камни — звенят, как хрусталь.

Их нашла Лелька Логинцева. Она принесла с собой и гигантский бесцветный, абсолютно прозрачный кристалл, по твердости не уступающий алмазу.

На Крайнем Севере в мае перемешаны времена года. Сжались могучие снежные массивы, осели, но не почернели. Снеговой покров измеряется метрами. В полярную ночь он пушистый и сумрачно-серый. Сейчас — слепящий. Солнце не исчезает за горизонтом, оно низко висит над пологими белыми сопками.

Лелька уйдет в их простор. Нигде — никого. Разденется — и в одном купальном костюме по насту. Ух! Дух захватывает. Падать — страшно. Корка льда режет тело. Но хорошо… Безумно хорошо… Слепящий простор… горячего снега… Да! Да! Именно горячего! Сейчас его прикосновение ощущается, как ожог. За два часа станешь бронзовой.

Лелька смеется.

— У меня кожа дубленая: никогда не болит, никогда не облазит.

Ничего, что лицо потемнело! Только яркие глаза сияют да пшеничные вихры вырываются из-под вязаной шапочки.

Говорят, лицо должно быть бело-розовым. Ерундистика! В снежной пустыне дышать хорошо! Сопки — наибелейшие, и бегут, все бегут, как волны. Небо не голубое, а нежно-сиреневое, вблизи солнца — с персиковым оттенком. Могут сказать — неестественные краски. Но скажет лишь тот, кто не был среди настоящих снегов. Когда белизна на тысячи километров;- и небо станет иным. Лицо портится — чепуха! А Сашка любит! И будет любить! Всегда! Во всех мирах! Вечно!

Глаза беречь — снег беспощаден. Ее смена начнется в двадцать тридцать. Еще! Еще вон до тех сопок!

Чернеет что-то среди снега. Кажется, стланик поднимается.

В бесконечности неба и снега только предельно четкие высоковольтные столбы да провода. Они всю зиму запорошены инеем, слиты с мраком ночи. И вдруг их тонкий узор прочерчивается в бледности неба.

Это значит, близко весна…

Мохнатые кроны еще согнутого стланика взрыхлили сугроб, темная зелень просвечивает сквозь снег, сквозь плотный наст. Это идет настоящее тепло.

«Поднимайся, поднимайся, милый, расправляй ветви…»

Эх! В такой воздух лететь бы с трамплина! Сашка всегда бледнеет, когда прыгает она…

Скользят лыжи по насту, по-сумасшедшему скользят.

2

Димка отметил, что Александр Каменских взглянул на часы в восемнадцать десять. До этого ничем не проявил своего беспокойства. А Димка больше часа не находит себе места.

— Считает, что попала в Сочи, — пробует съязвить Эдуард.

Шутка кажется неуместной. Лелька всегда возвращалась в семнадцать ноль-ноль, ни минуты раньше, ни минуты позже. Говорят, женщины не точны. А по Лельке можно часы проверять.

В восемнадцать тридцать Александр Павлович Каменских поднялся из-за большого геомагнитографа.

— Работу прекратить. В лагере останется Ксения Михайловна. Будем искать Елену Логинцеву.

Он никогда не говорил Леля или тем более Лелька, а всегда только — Елена. Даже трудно представить, как он называет ее наедине. Двадцатишестилетний кандидат наук держится с достоинством.

Эдуард Шпак собирал свои лыжные шмутки, что-то шутливо напевал о девице, потерявшейся в зеленом лесочке. Ксения Михайловна осуждающе взглянула на него, но ничего не сказала.

Она вышла проводить ребят. И молча стояла в дверях желтого походного домика из нинолина. Домик, казалось, сам светился розоватым отблеском.

Ребята взяли в руки лыжные палки. Все трое — рослые, сильные, упрямые. Впереди Вадим Горенко — спортсмен-горнолыжник. Александр Павлович наклонился, тщательно проверяя крепления. А Эдуард, пытаясь казаться равнодушным, иронически скривил губы.

— Очередная выходка нашей Шипички.

— Тронулись, — негромко произнес Александр Павлович.

Идут быстро, не ожидая друг друга. Наст проваливается, звенит. Никто никогда не сопровождал Лельку в ее прогулках. Но любимые места знает каждый. Тайник. Александр вытащил лыжный костюм. Так и есть: носится в одном купальнике. Температура воздуха восемнадцать градусов — не замерзнет. А если провалится в сугроб…

Лелькины лыжи не оставляют следов. Сорок восемь килограммов не пробивают ледяную корку. Кричат хором:

— Ле-ля!

Тишина. Дикое белое безмолвие. Глаза слезятся. Трудно смотреть в слепящую даль. Александру бесчисленное множество раз кажется: впереди точка. Вскидывает бинокль — пустота.

Красное солнце ползет над горизонтом. Небо возле него желто-розовое, чистейшее.

Разошлись по одному. Изредка окликают друг друга. Тогда в наушниках близкий голос:

— Дима, как?

— Ничего…

Так ломается жизнь. Для Димки: Лели не будет — и жизни не станет. Воспаленные глаза горят и сами тянутся в беспощадную даль. Она любит этот цвет неба, чем-то похожий на само солнце. Когда-то сказала:

— Вернемся — сошью такое платье.

И, улыбнувшись, добавила:

— И костюм для фигурного катанья.

Высокая сопка на пути солнца. Тень упадет на белизну. Но разноцветные круги поплыли перед глазами. Только бы не погасло зрение.

— Дима! Как?

— Ничего не видно, Александр Павлович.

Ответил — и что-то темное замаячило вдали. Стланик поднимается. Подумал:

«Если Лелька увидела — ринется туда, весне навстречу…»

3

На ледяном скате лыж не удержать. Вадим сжался, как пружина. Знал: падение может быть страшным. Хорошо, что склоны пологие. Лелька любит прыжки, как птица, легкая, чуть темнее неба.

И вдруг… Кажется, сорвался… Сжался сильнее… Как будто пропасть открылась. Спасло мастерство. Раскинул руки. Сбалансировал. Приземлился удачно. Несколько мгновений неудержимо скользил по снегу. Отмечал… Стремительно проносятся мимо пики черных скал. Нет! Не проносятся! Сгущаются, сливаются в сплошную стену… Это смерть… Тормозил всем своим существом., Упал. Сразу приподнялся. В воздухе чувствовались горячие испарения с непонятным привкусом. Вспомнил: в этом районе много кремнистых источников минеральной воды.

В полуметре — стена… Серовато-желтый гранит. Лелькины лыжи сиротливо приткнулись к камням. И дальше… Туда ведут легкие упрямые следы. Они ясно видны на влажном песке. Оглянулся — отвесная ледяная гора.

— Ух! — с трудом перевел дыханье Вадим. До гибели. одно мгновенье! Сбросил лыжи. Недавний отвал. Много острого щебня на пути. А ноги почти не сгибаются. Потерял следы — песок кончился, а камни не сохраняют легких отпечатков.

Ошалело шарил больными глазами по светлой стене гранита. Что это? Темный провал — пещера. Лелька могла скрыться только там: понимала — назад ей не подняться. Искала тепла. Кремнистые источники горячие.

Протиснулся в лаз. И почувствовал: впереди гулкий мир мрака и бесконечных галерей. Душные испарения насытили воздух. Полумрак. Нет! Темнота! Сорвал защитные очки. Кровавые пятна перед глазами. Прикрыл веки, лихорадочно искал в кармане фонарик. Достал. Скудный луч скользнул бледным пятном по песчаному полу. Прыгнул вверх. И Вадим отступил, пораженный.

Из невидимого верха опускались искрящиеся хрустальные гирлянды, настолько неожиданные, что Вадим не сразу понял, что это. Вспомнил: только сублимация может дать столь прозрачные гигантские кристаллы.

Горячие пары источника замерзают, не переходя в жидкое состояние. Сзади сероватым пятном с корявыми краями зиял вход в пещеру.

Вадим закричал:

— Ле-ля!

Гулкое эхо на все лады повторило ее имя. Вадим вслушивался, как оно, долго перекатываясь, глохнет. Зашептал в микрофон:

— Саша! Саша! Она здесь. Координаты…

На песке опять следы. Они привели Вадима в узкий туннель. Здесь камни. Вадим ощупью двинулся по скользкому проходу. Сейчас он уже не мог определить: полумрак вокруг или полная темнота, впереди — широкая даль или тупик.

Глаза сдали. Глаза пылали. И когда боль становилась нетерпимой, прижимался лицом к мокрым холодным стенам. Испарения сгущались, их странный привкус давил виски.

— Ле-ля! Ле-ля! — бесконечное множество раз кричал Вадим. И замирал, ожидая ответа, стирал горящим лицом влагу со стен.

— А — я!.. — отзывались лабиринты. Теперь Вадим уверен — впереди не туннель, а очень много ответвлений.

Он не робкого десятка. Опасность горных перевалов возбуждала его, обостряла мысли и чувства. Но здесь… Может быть, частичная потеря зрения парализовала его деятельность и он, как кошмар, ощущал подземелье. Идешь — нет ему конца, а пришел — тупик… И не найти дороги назад. Но самое страшное — Лелька. Она и безысходность пещерных лазов.

— Саша! Саша, быстрее! — опять и опять звал Вадим.

4

Ребята подошли неожиданно быстро. Предупрежденные Вадимом, они нашли безопасный спуск. Вадиму пришлось остаться у входа. Он, мучительно переживая свою беспомощность, все прижимал и прижимал к глазам комья снега. Каждую минуту пытался смотреть. Ничего, кроме кровавой пелены.

— Ле-ля! Ле-ля! Ле-ля! — капала где-то вода.

— Ле-о-ля! Ле-оля! — вырывались пары из расщелин.

Сидеть… Ждать… Темнота рассеется… Холод на глаза…

Александр Павлович и Эдуард двинулись в глубину.

Первое ответвление. Повеяло холодом и гнилью… Она не могла свернуть сюда. Она шла к теплу. Или… Или увидела необычное.

Необычное обнаружил Эдуард.

Он шел впереди, ощупывая электрическим фонариком дорогу и стены.

— Что это?

Быстро наклонился. Но его опередил Александр. Он жадно ласкал пальцами опалесцирующую поверхность камня. Вернее, не камня, а край натека, прозрачного и даже в этом жалком свете переливающегося всеми цветами радуги.

— Опал… Благородный опал… — сдавленно шептал Саша. — Не гейзерит, а благородный опал! Не единичный камень, а целый окаменевший поток, слабо сияющий, как будто живой!

Эта драгоценная дорога слегка поднималась куда-то вверх.

Ничего удивительного нет в том, что здесь, в районе активной деятельности термальных вод, выделилась аморфная кремниевая кислота- опал. Из этого минерала слагаются горные породы — гейзерит. Но редкий благородный опал! Для его возникновения нужны особые условия.

Дорога кончилась… сиянием… Издали они заметили его овальное светящееся пятно.

Эдуард первым полез в узкую щель. Александр Павлович сразу же за ним.

И наконец свечение расширилось. Как будто вокруг не стены, а солнечное море… Даже глаза сощурились… Ребята выпрямились во весь рост. Тепло… Невесомые гирлянды льда исчезли. Странный вкус водяных паров не раздражает. Наоборот, кажется приятным. Только голова немного кружится.

Здесь, в глубине земли, не требовалось искусственного освещения. Приятный рассеянный, почти дневной свет. Небольшое помещение как бы расширяется в мутно сияющих стенах.

«Радиоактивность», — одновременно подумали они и одновременно оглянулись.

Светящаяся келья других проходов не имела.

— Ясно: ее здесь нет, — сказал Александр. — Вернемся потом. А сейчас — быстрее выбираться. Излучение может быть слишком сильным.

С досадой думал: «Нечем замерить. Как же я не захватил индикатор? Какие силы создали это все? И почему?»

— Саша! Посмотри, — остановил его у самого выхода Эдуард, — кто-то отколол недавно на этой отполированной поверхности кусок…

Стены пещеры действительно казались отполированными. И только в одном месте отколот правильный шестигранник, сантиметра в два длиной.

— А вот и камень инородный, как будто им отбито.

Эдуард притронулся рукой к месту скола и резко отшатнулся.

— Ток!

— Что такое, — оглянулся уже пробирающийся в лаз Саша.

— Бьет током!

— Ты что? Нелепость!

Саша вернулся.

— Не сильно, но бьет…

Саша поднес пальцы к сколу и отскочил.

— Что за чертовщина! Даже треск. Слышал?

— И искры видел, — криво улыбнулся Эдуард.

— Сейчас надо Лельку искать. А к этому мы еще вернемся! Мы обязательно вернемся!

Они выползли из грота и двинулись дальше по туннелю туда, где в свете карманного фонарика клубились белесые пары теплой воды… Влага оседала на лицах.

5

Вадим сидел у входа и мучительно слушал. Он был рад, что различает свет и тень. Отвернется в пещеру — темень. Повернется к выходу — светлеет.

Скорее бы, пусть скорее мутными контурами начнут вырисовываться скалы… камни… сопки…

Под ногами товарищей лабиринт ожил. Многократное эхо превращало шаги в странный гул. И он слушал этот голос. Чувствовал: страшно устал, может уснуть здесь же, прямо на камнях. Все в полузабытьи. А свет не пробивается в незрячие глаза.

И вдруг… В отдаленном шуме — новый, едва уловимый звук. Раньше, когда были глаза, он бы его не различил. Но теперь весь мир сконцентрировался в звуках. И этот, мягкий, что даже эха не порождает, — несомненно приближается. Вадим вскочил, повернувшись к нему лицом…

Голос изумленно-ясный:

— Димка! Ты?

— Лелька! Лелька! — закричал он. Вот почему так взволнованно слушал: чувствовал — она приближается. Холодные пальцы сжали его виски.

— Что с тобой? Глаза? Больно?

— Ничего… Ничего… — шептал он. Притронулся рукой к холодному плечу.

— Замерзла. Оденься. Где-то здесь твой лыжник.

В одно мгновенье Лелька натянула на себя куртку и брюки.

— Что же ты с глазами так…

Она не добавила — неосторожно. Поняла: не берег глаза, потому что быстрее хотел увидеть ее.

— Завтра будет легче….. Ой! Самое главное! Посмотри, что я нашла… Ну, хоть пощупай…

Сунула ему в пальцы нежные и гибкие пластинки.

— Они малиновые, очень красивые. И вот еще этот прозрачный кристалл. Едва отбила от стены. Чувствуешь? Холодный. А там он светится. Там столько удивительного…

Остановилась, увидев лыжи ребят.

— Меня ищут? Да говори же им быстрее: я здесь. Я никуда не денусь, а там не безопасно.

ГЛАВА 2

1

Геотермия вошла в жизнь Александра Каменских так, как иногда входит любовь. Сразу, внезапно и навсегда.

Это случилось на третьем курсе института.

Тогда он узнал: на Крайнем Севере существует самая удивительная в мире термальная аномалия.

Профессор бесстрастно объяснял, что по мере углубления в земную кору через каждые 33–35 метров температура повышается на один градус. В вулканических областях и там, где изливаются наружу термальные источники, температура растет гораздо быстрее.

Но есть уникальная область — район вблизи крошечного селения Уйсучан на берегу ручья Теплый, небольшого притока реки Анадырь. Здесь температура увеличивается на градус через каждые полметра.

И Саша ясно представил себе, как среди туманного мороза в белой бесконечности сопок течет незамерзающая речушка. Она парит, она всегда парит. Ее питают горячие воды, рожденные в недрах земли, необычные, воды. Они, как нигде, богаты кремниевой кислотой.

Через пять лет танкетка-вездеход подползла к стойбищу эвенков Уйсучан.

Тучи мошки затянули солнце. Непролазные поросли стланика. Оказалось, что стойбище брошено… Сыростью и болотными травами пахла земля.

Здесь Саша обосновался надолго. Сначала их было двое — он и Эдуард. Недавно приехали остальные.

Лелька навсегда запомнила, как вдруг окунулась в сумрак бесконечной ночи. Даже мороз не показался ей сильным.

Саша был предупредительно-внимательным, а Эдик немного резковат. На Большой Земле она слышала о них. И приехала сюда, как к знакомым.

Первая работа… И она, и Вадим явно волновались.

Ксения Михайловна успокаивала:

— Приедете, ознакомитесь. И начнете работать, как все.

Сама она, в ранней молодости потеряв мужа, много лет работала в геологических партиях. Минералогический анализ. В этой области она непревзойденный специалист.

Саша был очень доволен, получив телеграмму, что именно она согласилась ехать на Анадырь.

И сейчас, рассматривая Лелькину находку, Ксения Михайловна решительно сказала:

— К минералогии это отношения не имеет. Органика. Похоже на пластмассу или кремний-органику. Возможно, с примесью металлов.

— Это не проводник, — вставил Эдуард. — Скорее изолятор. Но ток…

Этот ток, бегущий по стенам, не дает покоя и Александру. И материал самих стен… Кристалл, отколотый Лелькой, прозрачный, твердый, непонятный… Наконец, свет… Это объяснимо… Радиоактивность. И вместе с тем интуиция говорит:

— Нет! Не радиоактивность! Другое!

Приходилось ждать, пока поправится, Вадим. Без него в походе трудновато.

За три дня снег стаял. И сопки сразу же оказались зелеными, лохматыми от распустившегося стланика. Они всегда в косых лучах солнца, всегда в легкой дымке. Дрема насытила даль, и воздух не шелохнется.

Лелька и Саша брели сквозь ожившую болотную траву… Между кочками кое-где белела наледь…

— Это замечательно. На глубине двух километров мы первые открыли аномальную полость. Магнетометрически она определяется абсолютно точно. Там вещество с несомненно магнитными свойствами. А плотность его чуть меньше единицы. Как же это может быть?

И Саша умолкает, думая о том, что магнетизм — прежде всего свойство железа и его окислов — тяжелых соединений.

Леля всматривается в расплывшуюся даль. Небо уже иное, без прежних необычных оттенков, но тоже затуманенное.

— И вдруг вот эти твои чешуйки… Ты понимаешь, что это может значить?

«Милый! Родной! Ученый чудак! Даже сияния этого не видишь. Как здесь много ключей! Неужели не слышишь, Саша, как их шум сливается с простором сопок?.. Есть же такие отрешенно-одержимые!»

Она любовалась молодым Сашиным лицом: гладко зачесанные волосы, широкий лоб… Бронзовые бицепсы спортсмена… Смотрит внимательно и ласково. Он, видимо, понял, что она не слушает.

— Удивительно прекрасный вечер. Эти белые ночи бесподобны…

Когда подходили к домику, увидели три застывшие фигуры… Ксения Михайловна полулежала в шезлонге и шила.

Вадим и Эдуард стояли с той стороны, где поднималась Луна.

Пройдет неделя — вторая, и тучи гнуса насытят воздух. Тогда не полюбуешься белой ночью. Не будешь дышать этой свежестью.

— До чертиков хорошо! — негромко бросил Эдуард.

Вадим не ответил. Он стоял с закрытыми глазами, подавшись телом вперед, как будто хотел бежать Луне навстречу

2

Ксения Михайловна соорудила два подобия водолазных костюмов с термоизоляционной прокладкой.

— Только в кипяток не лезть!

— Без особой необходимости никто не полезет, — ответил Александр. Но она не верила и ему. Сердцем чувствовала: жажда неизвестного возьмет верх над его рассудительностью.

Отправились в путь утром. Вернее, бесконечным утром, потому что летом всегда кажется: восходит солнце, так низко оно плывет над горизонтом. И очень свежо.

Вадим шел впереди. Теперь, хотя в этом и не было необходимости, он надел темные очки. Широко шагал, не оглядывался, но спиной чувствовал, как тоненькая Леля идет рядом со стройным, всегда элегантным Александром.

Саша ласково улыбается, а она говорит, как всегда быстро и непоследовательно:

— Сколько я ни нюхала — не пахнет! Это значит, они очень стойкие, нелетучие. Я помню в лаборатории у папы стаканчики с разноцветными порошками: и оранжевые, и красные — всех цветов от желтого до черного. И мне почему-то кажется, что наши пластинки и папины полиины — родственники.

Отец Лели, химик-органик, много лет работал над созданием высококачественных органических полупроводников, веществ, которые могут служить и источником тепла, и светиться, охлаждаться и нагреваться. Свою единственную дочь он пытался приобщить к науке. Но Лелька только фыркала.

— Не для меня! Не с моим характером эту кухню разводить!

Малиновые пластинки, гладкие и яркие, напоминали лабораторию отца — сложнейшие системы из колб, муфельных печей и стеклянных холодильников.

Петр Петрович Логинцев, человек очень общительный и энергичный, такой же непосредственный и немного сумасбродный, как дочь, всегда был чем-то увлечен.

Леля любила наблюдать, как он, подняв над головой колбу, победно потрясал ее содержимым или влюбленно всматривался в игольчатые кристаллы на дне. Он мог восторгаться всем: и дурно пахнущей смолой, и люминесцирующей тяжелой жидкостью, и отдельными кристаллами, иногда очень большими, выросшими в каких-то специальных условиях. Но особенно он любил сажу, черную, грязную сажу.

— Углерод-три. Понимаешь, это углерод-три — карбин?!! На Земле его нет. Но в спектрах далеких туманностей существует частица из трех атомов углерода. У нас он получен впервые.

Отец встряхивал пробирку и, приоткрыв пробку, высыпал порошок на воздух.

Тогда и Леля приходила в восторг. Матово-черный порошок сам вырывается, разлетаясь во все стороны, как будто каждый кристаллик — одноименный магнит и отталкивается от других.

Глубоко не вдумываясь в значение этих опытов, Леля понимала, что все это очень важно. И верила: из таких веществ будут строить электростанции, именно эти черные кристаллики, если не на ст. о, то во всяком случае на девяносто процентов, смогут улавливать энергию солнечного света.

Но это будет очень и очень не скоро. А Лельке нужен простор. Только широчайший воздух может дать ей чувство необычного. Как тогда, когда она мчалась по сверкающему насту. Навстречу просыпающемуся стланику. Ее даже подземелье не давило, она не боялась потеряться среди бесконечных галерей. Чувствовала — там неизведанное.

К полудню достигли знакомых сопок. На зеленой траве вспыхнул костер. Забулькала похлебка в котелке.

Ветер разносит дымок.

Лелька смотрит в небо. Оно сегодня совсем ясное.

— Мама говорит, — начала Лелька, — что есть планеты никакие. Это Меркурий. Там только камень и жар, холод и камень — больше ничего. Они не могут быть ни печальными, ни счастливыми. Им явно не повезло. Углерод остался минеральным, в виде карбонатов. Мама любит говорить о печальных планетах и о счастливых. Я расскажу когда-нибудь об этом. Сейчас я думаю: может быть, мама права и эти пластинки — частицы другой судьбы нашей Земли, судьбы очень печальной.

Впереди Лельки узкий луч фонарика. Для ориентировки он ей не нужен. Раз пройденным путем она может провести их в полной темноте.

Но луч пронырлив и любопытен. Он открывает поразительные вещи. У входа сияющие кружева из льда, такие тонкие и такие ажурные, что кажутся почти сверхъестественными… Причудливые драпировки опаловых натеков. Прямой туннель кончается горячим озером. Там пар заполнил подземелье. Темно и душно. Капилляры-ручейки вьются по стенам. То, что не успело сконцентрироваться, застыло у входа тончайшей хрустальной вязью.

Леля вела их в светящиеся гроты. Они тихонько, как в храм, вошли в сияющую пещеру.

Александр взглянул на индикатор. Радиоактивности никакой. Это и взволновало и обрадовало. Вот она, могучая интуиция. Интуиция — сила ученого. И она у него есть! И подгоняло нетерпеливое: почему?! Почему все светится вокруг?!! Лелька стояла рядом, в этом призрачном свете очень бледная. Ее пальцы, сжимающие потухший фонарик, слегка подрагивают, в узеньких плечах — сама решимость.

— Идем! Быстрее!

Но Эдуард наклонился у входа, прилаживая к недавнему сколу гальванометр. Вадим сосредоточенно заглядывает через его плечо.

— Постоянный! 75 вольт, — слишком громко говорит Эдуард.

— Только поэтому стены светятся, — прошептал Александр. — Тот же принцип, что и в лампах дневного света, — полупроводники. Пробы будем отбирать на обратном пути.

Ему, как и всем, хотелось идти все вперед и вперед — все дальше и дальше. И вместе с тем надо хоть в какой-то мере осмыслить увиденное.

— Кажется, я начинаю понимать, — продолжал Александр, — это карбид кремния! Но возможно ли?

Блестящая память Александра удерживает все.

На заре радио Лосев открыл электролюминесценцию. Карбид кремния под действием постоянного тока излучает очень приятный свет с коэффициентом полезного действия, близким к ста процентам. Но это свойство только очень чистого соединения. Как же оно может быть получено здесь? И откуда ток?

При первом посещении стены казались Александру ровными. Но теперь он рассмотрел выступы.

За одним скрылась Леля — юркнула, они не сразу поняли куда.

Узкая расщелина. Метра два отвесного спуска. Леля легко скользнула между стенами, но мужчины с грузом протиснулись с большим трудом.

Придерживая друг друга, они остановились на узкой, светящейся террасе. Под ними три такие же серо-голубые ступени. И темнота…

— Здесь не опасно, — ободряюще улыбается Леля, — высота ступенек метра полтора, спрыгнуть можно. А там, где темно, — опять туннель. Там очень мокро.

Они хлюпают по воде. Вода теплая, без всякого привкуса, без того дурманящего голову запаха.

Проход узкий. Со стен бежит. Идут бесконечно долго, неприятно продвигаться среди темной влаги. Впереди опять возникло голубое свечение.

Лелька останавливается, протягивает руку вперед.

— Это там… За поворотом.

Туннель действительно свернул. Перед исследователями открылся удивительный мир.

Гигантский грот с сияющими стенами. Низкое черное небо. Блики неровного света лежат на этом «небе», мертвом и блестящем от влаги. В центре грота бурлит гейзер, невысокий, шипящий, окутанный белесыми парами. Вода, упав на светящийся пол, растекается множеством ручейков. Эти ручейки притупляют сиянье камней. Вода с легким непрестанным шумом разбегается к стенам и где-то там исчезает.

— Вот они, вот они, смотрите, — шепчет Лелька.

Она набрала полную пригоршню разноцветных чешуек, но в ее руках они померкли, стали одноцветными.

Александр механически взял несколько штук. Но не мог отвести глаз от пола. Там камни светились неравномерно. И дело не в воде, которая легкой рябью скользила по ним. Такое впечатление, что от гейзера радиально расходятся полости, сложенные из разных пород.

— Что же ты не смотришь? — напомнила Леля.

Призрачный свет сейчас не устраивал Сашу. Он включил фонарик. И пластинки оказались не разноцветными, а все малиновые.

— Они в этом свете все кажутся разноцветными, — тихо Iговорит Лелька.

Саша изумленно взглянул на нее. И не узнал в этой притихшей девушке шумную Лельку. Оглянулся на ребят. Они тоже стали иными, немного ошеломленными, немного растерянными.

— Дело, видимо, не в свете, — негромко возразил Саша. — Вода — их среда. Там они полны движенья, «жизни», в них все время идут какие-то процессы. Вот и разное свечение. А в наших руках они мертвые.

Устало добавил:

— Отдохнем…

И только сейчас понял, что же самое удивительное в этом гроте. Исчезло эхо. Исчезла гулкость пещер. Как будто стены стали мягкими и приобрели способность поглощать звуки.

Сбросили вещевые мешки. И стояли, вслушиваясь в затихший мир.

Эдуард, вдруг что-то вспомнив, начал развязывать рюкзак, достал блестящую коробочку с матовым экраном. Александр одобрительно кивнул ему.

Через минуту обычным озорным голосом Эдик сообщил:

— Смею доложить — все в порядке. Никаких вредных газов в атмосфере нет: ни метана, ни окислов углерода, ни сероводорода. Разожжем костер…

— Нет! — остановил его Александр. — Пока не надо. Поужинаем всухомятку. В воздухе может быть органика. А прибор не улавливает, так как не рассчитан на нее.

Это очень неуютно: сидеть на камнях в однообразно сияющей пещере и есть холодную свиную тушенку.

После ужина разбрелись вдоль стен.

— Сколько их здесь! Сколько! — Саша сыпал сквозь пальцы чешуйки.

Лелька шла следом за Вадимом, но вдруг оглянулась. Вдоль противоположной стены, слегка вытянув руки вперед, согнувшись, неуверенно двигался Эдуард.

— Вадик! Посмотри, как призрак… Мы все здесь похожи на призраков.

На сияющем фоне фигуры людей казались черными, резко очерченными и очень уж неестественными.

— Тогда, одной, мне не было так страшно.

Вадим повернулся к ней.

— Ты устала очень, пойдем отдыхать.

— Утро вечера мудренее, — встретил их на таборе возглас Эдуарда. Он ворочался на камнях, стараясь поудобнее улечься в спальном мешке.

Саша не раз ночевал среди гор. Он любил бодрствовать у костра. Но всегда засыпал с трудом. Подолгу лежал, вглядываясь в звездное небо, вечно меняющееся, вечно другое. Неодолимое чувство беспредельности мира охватывало его. И он — частица этой беспредельности, и свежий ветерок, и насыщенный шорохами воздух.

Но сейчас небо давит своей чернотой и мертвенной неподвижностью. Все те же блики лежат все там же. Пропитанный парами воздух не шелохнется. Все так же глухо урчат ручьи, стекая к стенам.

Потолок давит каменной тяжестью. Он кажется низким, хотя до него метров двадцать. Пещера очень длинная и широкая. Потолок один не светится, а отражает отблески. Александр заметил, что отблески подвижны в центре, над самым фонтаном. Там все клубятся и клубятся округлые облака, такие мутно однообразные, усыпляющие.

— Кремнистые источники, — вспоминает сквозь сон Александр, — уникальное явление. Они известны только на Дальнем Востоке. Содержат в себе кремниевую кислоту. Но в каком, виде? Она в воде не растворяется. Коллоидная… В щелочной среде она не может быть коллоидной… А эти воды только щелочные…

Саша не помнит, чем кончился спор ученых. Но точно знает — такая вода излечивает многолетние застаревшие экземы… А какая же связь между этой водой и карбидом кремния, между коллоидной кремневкой и малиновыми чешуйками? Наверно, прямая.

«Ток-ток-ток», — отчетливо процокало что-то.

Звук шел из жерла гейзера.

Потолок сразу изменился, вернее его центральная часть. Туманные облака исчезли.

«Ток!» — четкая полоса пробежала по бликам.

«Ток!» — мелькнула вторая.

«Ток!» — третья…

— Что это? Боже мой! Что это? — Лелька села в своем спальном мешке. Саша увидел ее синевато-бледное лицо и широко открытые тревожные глаза. Не помнит, как оказался рядом. Обнял ее плечи сквозь упругий мешок, прижал к себе.

«Ток!» — повторяло что-то. И серовато-черная раздвоенная линия прочерчивала потолок. Саша сильнее прижал к себе Лельку. Так продолжалось минут двадцать. И все утихло. Опять в мягкой тишине одно, урчанье воды. Да ставшие привычными облака отражаются в камнях.

Леля зябко вздрагивает.

— Успокойся, — шепчет Саша, едва касаясь губами ее щеки.

— Я не боюсь. Иди к себе…

Он не решается ее оставить. И понимает; ему сейчас не место рядом с ней. Очень возможно, ребята не спят. Они догадываются… И пусть убедятся! Он должен уйти…

— Спи спокойно, моя родная. Слышишь? Все тихо. Спи…

3

За время сна ничего не изменилось. Как будто странные тени не бороздили потолок и гейзер не щелкал.

Утро оказалось точно таким же, каким был вечер. Подземный мир не знает дня и ночи.

Сон не принес отдыха. Даже всегда спокойный Вадим казался раздраженным. Он очень долго растирал полотенцем лицо и шею…

— Ты знаешь, что ночью было? — подошла к нему Лелька.

Он не смотрел на нее.

— Здесь все может быть!

Леля смутилась. А Саша, резко подняв голову, в упор взглянул на Вадима. Вадик выдержал его взгляд. Но он был на пять лет моложе и всего-навсего техник!

— Заглянем побыстрее в эту водичку, — сквозь зубы процедил Эдуард, — чем раньше сделаем, тем, вероятно, будет лучше.

К источнику подошли все вместе. Александр и Вадим в водолазных костюмах, Леля и Эдуард — в дождевиках.

Выход паров из воды был очень странным. Он не похож на конусы обычных гейзеров. Круглая скважина диаметром метра в два. Ее края чуть-чуть возвышаются над полом пещеры. От стенок скважины, как продолжения радиусов, расходятся утолщения. Они идут сквозь весь грот. Это те самые полосы разных пород, которые уже отметил Александр. Горячая вода все время бурлит, переливаясь через край, а рвущиеся из глубины пары создают иллюзию фонтана.

Эдуард отобрал пробу на анализ.

— Кремневки много. Суммарная органика- двадцать три грамма в литре. Раствор мутный. Похоже на коллоид.

Проверили напряжение… Тока нет… Вадим и Александр стояли рядом, оба в неуклюжих костюмах, в шлемах, сквозь которые невозможно рассмотреть лицо. Как горб на спине, у каждого возвышается окси-преобразователь, превращающий воду в кислород для дыхания.

— Веревка — сколько метров? — глухо прозвучал голос Александра.

— Двести, — ответила Леля.

— Ну, что же… Должно хватить…

Он продернул конец страховочной веревки в петлю у самого ворота.

— Нет, — шагнул к нему Вадим, — я пойду первым…

Вадим волновался.

Александр смотрел на него так, как будто видел впервые, но пальцы, завязывающие узел, остановились.

— Я физически сильнее вас, — быстро продолжал Вадик, — я занимался аквалангом… И спелеолог… немного… И потом… вы руководитель… И не вам рисковать…..

Александр презрительно бросил:

— Если есть риск — никто идти не может… — И все так же смотрел на Вадима. Но узел развязывал.

Лелька не старалась вникнуть в смысл этих слов. Но ее больно резанула уничтожающая улыбка Эдика. К кому она относится?

Но Эдик уже стал самим собой — непроницаемый остряк. Он перебросил конец веревки на спину Вадима.

Вадим спустил ноги в скважину и, придерживаясь руками за края, начал погружаться. Но оказалось, что это не так легко сделать. Пары, с силой прорываясь сквозь толщу воды, толкали человека вверх. Тогда Вадим, прижавшись к стене, начал сползать по ней. И исчез в мутно-бурлящем жерле. Из глубины даже тени не пробивались. Только веревка стремительно скользила и рукоятка лебедки, чуть поскрипывая, быстро вращалась. Лелька мельком с непонятной обидой взглянула на Сашу. Он стоял, перегнувшись в кратер, очень злой, чем-то оскорбленный.

Максимальная продолжительность первой разведки 20 минут.

Они не отрывали глаз от бурлящей поверхности источника. Пары промочили одежду, ручьями бежали по лицу.

Отсюда, от центра, пещера казалась иной. Сквозь туман пробивалась ее синяя даль, как будто обретшая бесконечность.

Лебедка зловеще умолкла… Веревка в кратере бессильно заполоскалась.

— Поднимай! Крути! — крикнул Саша. И еще сильнее согнулся над скважиной.

Эдик нажал на рукоятку… Но блестящий жгут капрона не натягивался.

Лелька вскрикнула.

Скважина вместе с парами вытолкнула к их ногам оборванный конец.

Саша схватил его, продернул сквозь кольцо у шлема и начал судорожно завязывать.

— Осторожно! — сдавленно прошептал Эдуард.

Саша поспешно и, может быть, слишком резко ринулся в кипящий колодезь.

Лелька опять слабо вскрикнула.

Тело Александра беспомощно барахталось. Чтобы противостоять могучему потоку, нужна была сила Вадима. Наконец Сашу прибило к стене.

Он полулежал несколько мгновений неподвижно… Эдуард, обжигая пальцы, ухватил его плечи. Но Саша отстранился…

— Все хорошо… Немного отдохну… Ножом бей… в дно кастрюли… Вода… хороший проводник звука…

Лелька бежала к табору, лихорадочно соображая: «По этим ударам Вадик сможет ориентироваться… Единственная связь…» Когда вернулась, Саша начал погружаться. Это давалось с большим трудом.

Лелька била ножом в дно кастрюли… Глаза застилали душные пары… «Навечно преданный Вадик… Всегда со мной… Чуть ли не от самой колыбели… Не захотела кончать десятилетку — и он ушел в геологоразведочный техникум…»

Очень скоро потревоженная вода вышвырнула беспомощное тело Саши.

Хорошо, что скважина неширокая. Эдуард без труда ухватился за него, приподнял…

Молодой руководитель экспедиции лежит на камнях, уже без скафандра и без шлема. Багрово-красное лицо… прерывистое дыхание.

А Эдик быстро и ловко натягивает на себя Сашино водолазное снаряжение.

— В самой скважине его нет, — едва шевелит распухшими губами Саша, — она простирается вниз метров на полтораста, а потом, как воронка, суживается…

Эдик молчит, затягивает шлем.

— Невозможно было… — почти без дыхания продолжает Саша. Но в этот момент яростно и четко прозвучало:

«Ток! Ток!»

И клубящиеся пары замерли.

Что-то темное поднялось из глубин.

— Вадик! — не помня себя крикнула Лелька.

Это был он…

Вода в кратере застыла. Снизу ее больше не толкало. Вадим начал погружаться. Но Эдуард уже рядом. Подтолкнул тело друга к Лельке. И она вытащила Вадима из жерла.

Лелька сняла его шлем. Такая же багровая краснота на лице, как и у Саши… Тело горячее. Очень горячее. Невозможно понять: дышит ли…

И вдруг закричала:

— Дышит! Дышит!

Саша облегченно улыбнулся.

4

Поклажу оставили в пещере. Саша с трудом передвигался сам. Вадика несли. Лелька часто прижималась ухом к его груди: бьется!

Выбрались из мрака, кажется, в полдень. Солнце искоса освещало лаз. Но не солнце воспринималось, как главное, а живая зелень травы, свежие запахи воздуха, подлинная бескрайность неба. Устроили поудобнее Вадима. Саша тяжело опустился рядом. Он лежал, вытянувшись всем телом, всматриваясь в небо. И казалось… Вся невиданная свежесть этой бескрайности падает на него.

Эдуард пошел назад, во мрак и духоту, к зловещему урчанью гейзера. Спальные мешки и еду принести надо.

Лелька прикладывала мокрую косынку к пылающему лбу Вадима. Косынка моментально сохла.

— Рот смачивай, — сказал Саша.

Он сам все пил и пил ледяную родниковую воду, болью отдающуюся в зубах. И никак не мог напиться.

Эдуард вернулся ночью, когда гора прикрыла солнце.

— Надо срочно вызвать вертолет, — в десятый раз повторял Александр мучившую его мысль.

Но до лагеря, до желтенького домика-теремочка, где ждет их Ксения Михайловна, такой бесконечно долгий путь!

Жадно пили пахучий чай. Александр тоже привстал и полулежа наливал себе кружку за кружкой. Вдруг слабый возглас:

— Леля! Ты?

Глаза Вадима, сейчас широко раскрытые, смотрели в серое небо.

Лелька, расплескав на колени кипяток, поставила кружку.

— Ты?

Нет! Не показалось!

— Вадик! Вадик! Я здесь! Я здесь!

И тогда он по-настоящему увидел ее. Повел глазами по сопкам, по небу. Чуть улыбнулся.

— Значит, все…

— Тебе больно? Тебе больно? — спрашивала Лелька.

— Нет! Не больно! И не было больно. Только душно.

И вдруг спохватился.

— Как достали меня? Думал — все…

— Ты выплыл, — захлебывалась Лелька словами, — сам выплыл…

— Выплыл… — повторил он. — Не помню.

— А что помнишь? — тихо спросил Александр.

— Не надо! Не надо! — резко крикнула Лелька. — Не надо вспоминать.

— Мне не тяжело, Леля. Наоборот, должен быстрее рассказать. Только… Приподнимите меня… немного… И воды, холодной…

Он старался пить мелкими глотками, смачивая пересохшие губы, язык… Но настрадавшийся организм сам тянул влагу. Вадим жадно хватал воду, проливал ее… Его лицо начало заметно бледнеть. Закрыл глаза… Лежал так долго… Резкий ветерок прорвался в распадок.

— Хорошо, — шепнул Вадим, — хорошо… Еще бы дождик…

Леля осторожно брызнула ему в лицо холодными каплями.

— Завтра… смогу идти… сегодня… отдохнем… здесь… расскажу…

Он все так же жадно пил ледяную воду и медленно говорил.

— Узкая расщелина… расширяется… Кажется, море горячей воды… До ста градусов… а то и больше… Много растворимого, что не кипит… Или давление повышено… Дна не достал… Шел под потолком… Тяжело в этом костюме… Изоляция слабая… Необходимо особое термонепроводящее снаряжение… Там не темно… свечение то голубое… то фиолетовое… О… нет… Это не просто вода… в скалах… Это новый мир… И этот мир красив… Скал… Камней… Нет… Они исчезли… Снизу поднимаются лапчатые гигантские пальмы. Блещут отраженными огнями… Тонкие лианы вьются в воде… Как они существуют в кипятке… Не знаю… Или я не смог понять, что вокруг… И подгоняю — под наземные образы… Наверно, я очень увлекся… Опомнился… Веревки нет… Попробовал выбраться из зарослей… Но они оказались кругом… В этот момент услышал звон… Не понял откуда… Сколько там твоих чешуек, Леля… Они меня спасли… я… потерял ориентацию… Но догадался… Эти чешуйки все время кружатся., в водовороте… Отдаться их току… Может быть… он вытолкнет… И вдруг твой шепот, Леля: «Вадик!» Как будто ты стоишь рядом… И понял, что звон — ваши сигналы… Поплыл на него… Последнее, что помню…

Вадим замолчал. Товарищи не двигались и тоже молчали, боясь помешать вспомнить.

Тучи сгустились в небе. Вот-вот хлынет дождь… Ветер завертелся по табору, раздувая дым, поднимая золу…

Вадим ничего не замечал. Он старался прислушаться к чему-то внутри себя и осознать это «что-то»… Зрительно он помнит что-нибудь? Почти ничего… Только какие-то блестящие иглы или полосы. На фоне разноцветных стеблей они кажутся темными. Звуки? Нет! Тишина! Он напряженно прислушивался. Звонкие удары — единственная связь с жизнью. Он уверен: ничего не прозвучало. Запахи? Как они могут проникнуть в скафандр?!!

И вместе с тем он уверен — в сознании что-то осталось. Как неясный зов во время болезни, как тревожный сон…

— Не могу выразить… что помню… Но, если оно встанет еще раз — узнаю безошибочно…

От последних слов или, может быть, от уверенности в этих словах Вадим разволновался. Лицо опять покрылось багровой краснотой. Леля вытерла его лоб и щеки мокрой косынкой.

— Не надо! Не надо вспоминать! Вспомнишь потом…

Налетел дождь.

Вадим не позволил занести себя в палатку. Он лежал на спине, подставив лицо живительной влаге. Воспаленными губами ловил крупные капли.

— Хорошо! Вот это хорошо!

И забыл о том, что так мучительно хотел восстановить.

ГЛАВА 3

1

Кабинет — небольшой. Широкий письменный стол с мягким креслом. Темные стулья вдоль стен. Полумрак.

За окном идет обильный снег. Сквозь его пелену очертания деревьев кажутся расплывчатыми. Отдаленно шумит большой город.

Александр бездумно следит за легким покачиванием ветвей. В этом кабинете он второй раз. Первый — неделю назад приносил на анализ образцы «пещерных пород». Теперь — ждет результата. И человека, который войдет сейчас, он тоже увидит второй раз. А мог бы видеть часто. Лелька не раз говорила:

— Пойдем к нам. Папа будет рад.

Но сама смущалась, и Саша не шел.

Петр Петрович Логинцев резко распахнул дверь. Увидел Сашу у окна. Направился к нему, вытянув вперед руки с тоненькой пачкой бумаг.

— Поразительно! Поразительно!

Несмотря на предательскую полноту, он двигался так же бесшумно, как дочь. И интонации голоса напоминали Лелю.

— Уму непостижимо! Такое вещество люди пытаются, но еще не могут получить. Садитесь, пожалуйста…

Он указал Саше на стул, а сам опустился в кресло.

— Вы знаете, что такое полиины? А кремний-полиины?!!

— Весьма приблизительно.

Петр Петрович с явным удовольствием перебирал лежащие на столе малиновые чешуйки.

— Полиины — сравнительно недавно созданный класс органических соединений. В нем атомы углерода связываются друг с другом тройной связью. Простейшее вещество такого типа — ацетилен НС? СН. Здесь два атома углерода, а может быть, бесконечное множество. У этих соединений разнообразные свойства. Но для меня самое интересное то, что все они — полупроводники.

Профессор протянул Саше бланки с химическим составом и результатами механических, термических и электромагнитных испытаний.

— Но эти пластинки, — Петр Петрович подбросил их на ладони, — посильнее полиинов. Видите: десять процентов кремния. В цепи углерода равноправно стоит кремний. Отсюда особая термоустойчивость. Без всяких изменений выдерживает температуры более двух тысяч градусов! Вот это органика! И при давлении больше тысячи атмосфер! Но самое главное, полупроводниковые качества этих пластин даже при такой колоссальной температуре не меняются!

Профессор задумчиво улыбнулся, несколько мгновений смотрел в серое окно. Там медленно опускались хлопья снега.

И вдруг сразу вспыхнули городские огни.

Петр Петрович кивнул головой в сторону окна.

— И здесь не обошлось без полупроводников.

Он хотел и как будто не решался что-то сказать.

— Мне кажется, я догадываюсь… почему ток бежит по камню… Кстати, об этом камне… Вы не очень спешите…

— Я шел специально к вам… — Но сам искоса взглянул на часы: осталось сорок минут.

— Как вы и предполагали, этот камень — карбид кремния. Из него можно получать интереснейший источник тока — термоэлемент. Если один конец нагрет, а другой охлажден и соединить их проводником, то возникнет довольно значительный ток, в зависимости от перепада температур, конечно. Вот что вы замерили в пещере.

— А проводник…

— Надо все исследовать на месте. И еще эти радиально расходившиеся от гейзера полосы разных пород. Может быть, это фантастика. Но мне хочется верить, что это стены термобатареи, надетой на скважину горячей воды.

Петр Петрович внимательно посмотрел на Сашу.

— В Совете Министров я поставил вопрос об организации большой экспедиции.

Саша насторожился.

— К этому следует привлечь самые широкие научные круги. Профессора Воронина с его новой теорией растворов. Эдуард Шпак, кажется, его ученик?

— Профессор Воронин руководил его дипломом, — без особого удовольствия подтвердил Александр.

Петр Петрович, как будто не замечая Сашиного тона, продолжал:

— Свою лабораторию я полностью переведу на подготовительные работы. С математиками и программистами договорюсь. А вот геология, гидрология — дело ваше. Эта важнейшая часть работы целиком возлагается на вас…

Александр, волнуясь, крутил в руках бланки заключений.

— Осторожно — изомнете. Прошу почти все предусмотреть. Почти — потому что знаю: все невозможно. Снаряжение. Приборы. Люди. Заявки надо дать как можно быстрее. Десять дней — хватит?

— Постараюсь, — ответил Александр. Он все еще не мог прийти в себя, хотя об этом думал сам и страстно хотел.

— Почему вы не заходите к нам? — совсем иначе зазвучал голос профессора Логинцева. — Леля будет довольна.

Саша взглянул на часы: опоздал.

— Вы, я вижу, спешите. Ну что ж, задерживать не буду.

2

Петр Петрович с улыбкой смотрел, как Саша бежал и снег засыпал его влажными разбухшими хлопьями. Поскользнулся на широких ступенях подъезда. Но не упал. Удержался. А потом, расталкивая прохожих, пробирался к остановке метро.

«До Арбата пятнадцать минут. Не меньше. Уйдет! Не станет ждать…» И вдруг Саша поймал себя на мысли, что сейчас, когда вопрос об экспедиции поднят очень твердо, — это уже не так важно. Но он спешил. Он взволновав самим ожиданием предстоящей встречи.

Выскочил на бульвар, оглядывая прохожих. Нет! Ушла! Но вдали, едва различимая в тумане снега, идет девушка в оранжевом пальто. Так далеко смог ее узнать только он один…

И опять люди, все люди и люди на пути. Она уйдет… Она смешается с толпой у метро…

Девушка остановилась у последней пустой скамейки. Раскидистое дерево застыло под тяжестью снега… Черненькая сумочка в руках девушки.

— Леля!

Она холодно оглянулась. Лицо оскорбленное, независимо надменное.

— Твой отец задержал. Экспедиция будет!

Она немного смягчилась. Даже слегка улыбнулась.

— Ты понимаешь, ты понимаешь, что это значит!

Он взял ее за руки — и повел назад мимо беспокойно снующих людей.

— Под землю! Нырнем под землю! В глотку гейзера!

Он мечтательно улыбался. Его лицо казалось вдохновенным и очень красивым. И Лелька заулыбалась ему в ответ.

— Пути вулканических вод! Не предполагать, а воочию увидеть, что они несут с собой!

Он сейчас не мог сосредоточиться на деталях, хотелось сразу объять неведомое.

— Этот мир сказочно прекрасен, Леночка. Если там действительно сохранилось свечение, как говорит Вадим… Представляешь, бездна сияющей воды…

Тепло… Мутные огни города упорно пробиваются сквозь потоки чистейшего снега.

В кино? Нет! В театр? Не надо! Никуда! Вдвоем ходить, все ходить и ходить… Больше ничего не надо. Они никогда так много и так радостно не смеялись. А снег засыпал Сашину серую шапку-ушанку. Только черные глаза, блестят… А Леля — снегурочка, живая, смеющаяся снегурочка.

— Леля! Родная! — чуть задыхаясь от волнения, шепнул он. — Мы и там будем вместе! Всегда вместе!

Она улыбнулась вместо ответа.

— Я живу здесь, совсем близко… Зайдем к маме…,

И смущенно добавил:

— Правда, у нас теперь одна комната, отцу пришлось уехать из Москвы…

Леля ни о чем не спрашивала. Они остановились перед старинным особняком. Деревья вокруг тоже старые, не меньше, как столетние, раздавшиеся в ширину. Корявый, потрескавшийся от времени ствол, подняты ввысь негнущиеся черные ветви… В них нет гибкости. Они высохли, окостенели.

И пусть теперь дома строят более красивые, более высокие — просторные. Но в этих — частичка прожитого, начало века.

Сквозь легкие шторы из окон льется свет — желтый, розовый, зеленый… матово-белый.

Входная дверь скрипит, скрипят деревянные ступени, ведущие на второй этаж… На площадках, в нелепо широком, как комната, коридоре с большим окном на бульвар — никому не нужные старые вещи: диван с продавленными пружинами, комод, покрытый вязаной салфеткой…

— Мама! Можно? Я не один, — спросил Саша, заглядывая в комнату.

И низкий очень мелодичный женский голос ответил:

— Пожалуйста! Пожалуйста. Заходите.

Не без внутренней дрожи Леля переступила порог.

— Мама, познакомься. Это Леля.

Дородная моложавая женщина протянула Леле руку.

— Анна Александровна.

Леля почувствовала себя рядом с ней очень маленькой. Но все же подумала: если бы она эту женщину случайно встретила на улице, то все равно узнала бы — Сашина мама, у нее было то же полное, очень гладкое лицо, тщательно причесанные волосы, такие же темные выразительные глаза.

— Раздевайтесь. Саша! Ты что же стоишь? Извините: он такой неловкий. Садитесь, пожалуйста.

Леля села в удобное кресло, но было как-то не по себе. Анна Александровна явно изучала ее и, как показалось Леле, не совсем доброжелательно. Сверкающая назойливой чистотой обстановка комнат действовала удручающе, хотя все подобрано с большим вкусом — новейшая мебель, отполированная поверхность изящного стола. Черная с коричневым ваза на нем — безусловно, хорошо. Матовый свет от люстры бьет в потолок. Ни одной праздной безделушки. Дорогие чашечки в серванте.

У Лельки дома ничего подобного нет. Дочь профессора Логинцева не привыкла к изысканному комфорту, хотя квартира у них современная, большая, с отдельным кабинетом для отца. А мебель разная. Покупали при случае, без всякого плана. Впрочем, заниматься этим не оставалось времени. Петр Петрович всегда поглощен своими полиинами, а Ирина Ивановна тем, что было на Земле два миллиарда лет тому назад. Да и средств не хватало. Каждое лето отправлялись путешествовать. Петр Петрович любил говорить:

— Самое главное для человека, а особенно для ребенка, — как можно больше видеть!

Лелька ребенком изъездила всю страну. Разве когда-нибудь она сможет забыть, как шагала рядом с матерью и отцом по улице Декабристов в маленьком забайкальском городке?

Люди едут в Крым, к теплому морю, к фруктам… А они за семь тысяч километров — в Сибирь… И куда в Сибирь! Не в буйную пахучую тайгу с перелесками, полными краснеющей малины. А в сопки, почти без леса, в распадки.

Городок печальный. Темные бревенчатые избы. Лебеда вдоль заборов. Горизонт сжали пологие сопки. Их много… Цепи все идут и идут друг за другом без конца и без края…

Проехал грузовик — осталась туча пыли. Пусть где-то надрывается радиола… А эта улочка ведет к руднику. По ней ходила Мария Волконская…

Пыль наползает на лицо. Чем же веет от этих сопок? Горечью непривычной для Лельки природы или бескрайностью?

Лелька сжимает руку мамы, мельком взглядывает на отца. Он стоит с непокрытой головой. Сопки сливаются с синевою.

— Мысли людей, судьбы людей, если они чисты, идут сквозь века

Немного спустя отец добавляет:

— Все идет сквозь века. Но следы, как и пути, всегда разные.

Так почему же потом, три года спустя, когда она из восьмого класса уходила в геологоразведочный техникум, он так кричал? Разве он не приучил ее к простору?

— Откушайте чаю, — любезно улыбалась Сашина мама.

Какие изящные хрупкие чашечки. Варенье клубничное, вишневое… Лелька любит земляничное… Оно пахнет лесом… О чем можно говорить с этой женщиной? Всегда общительная Лелька не находит темы.

— У нас сейчас тоже была бы секция!.. — сетует Анна Александровна. — Но супруга перевели в Рязань. А я не в силах покинуть Москву… Ведь я здесь родилась. Не представляю жизни без этого бульвара, без этих деревьев. И приходится жить отдельно. А я так жалею…

Леля взглянула на Сашу. Он улыбается, он доволен, он видит одну Лелю.

— Ничего, мама. Мы получим когда-нибудь настоящую квартиру, с большим балконом… И зацветут на нем георгины и гладиолусы.

— О! Какой ты, право! Это уже не для меня! Для тебя и твоей супруги! А мне… Мне жизнь доживать в этом углу…

Снег все так же падал в темном воздухе. Талой водой, по-весеннему пахла Москва.

Лелька нарочно подставляла щеки легким хлопьям, слизывала холодную влагу с губ, и забывалось холеное лицо Анны Александровны.

— Я сейчас не хочу думать о том, как мы будем жить, — говорил Саша. — Конечно, все у нас будет… Я вижу одно: пещеру, гейзер, прозрачные лодки…

Леля не отвечала. Это его не беспокоило. Он знает теперь: она умеет молча слушать; когда ей хорошо, она всегда молчит.

— Папа и в Рязани неплохо устроился. Директор мебельной фабрики. Конечно, после начальника филиала военного завода это… Сама понимаешь!.. Но что делать!

«О чем это он? О чем?»

— Мама действительно никогда не выезжала из Москвы. Даже в войну…

«Зачем он это говорит? Зачем?» Саша поцеловал Лельку на прощанье в подъезде шестиэтажного дома. И она одна побежала вверх, не ожидая лифта. Только крикнула:

— Не забудь! Завтра к нам!

Дверь открыла мама.

— Ты где ходишь? Уже одиннадцать. Был Вадик, просил напомнить, что завтра тренировка. — Но Леля в тот вечер не могла думать ни о Вадике, ни о тренировках, хотя день открытия зимней олимпиады совсем близко.

С восьми лет Леля выступает в паре с Вадиком. Отработано и согласовано каждое движение.

В доме Вадика Лельке всегда хорошо. Раньше они жили рядом. Сарай во дворе. В сарае верстак с душистыми стружками и куча детей. Отец Вадика мастерил табуретки и столики. И однажды подарил Лельке настоящий буфет. Кажется, в третьем классе. Вадик пришел к ней на день рожденья такой гордый, такой счастливый, с большим пакетом. А буфет совсем как настоящий, полочки, зеркальные стекла.

Леля легла в постель. Свежие простыни приятно холодили тело. А на лице все еще чувствуется влага снега.

Вспомнила, как ехала на далекий Анадырь.

— Александр Каменских! О! Это талант! Романтик! — говорили все. И он на самом деле оказался таким: красивый, сильный среди полярной ночи, среди морозов…

«Надо быть снисходительной — это его мать!!!»

3

На следующий день хорошее настроение Саши пропало. Он и вчера знал, что сегодня ему предстоит разговор с профессором Ворониным. Но вчера радость предстоящей экспедиции, встреча с Лелькой отодвигали неприятное страшно далеко. А сегодня разговор подступил вплотную.

Саша тщательно брился, заглаживал и без того гладкие волосы, долго затягивал узел галстука.

— А все-таки я думаю, — безразлично начала Анна Александровна, медленно попивая кофе, — что эта девочка какая-то странная. Дикарка. Вот уж никак нельзя сказать, что дочь известного профессора!

— Мама, оставь, — поморщился Саша.

— Но почему оставь? Прежде всего: у тебя должна, быть достойная подруга жизни…

— Мама, достойную подругу я выберу себе сам, — уже с раздражением заметил он.

Она пожала полными плечами и, презрительно улыбаясь, продолжала пить кофе.

Саша пододвинул к себе кофейник, не попросил, как обычно: «Мама, налей, пожалуйста…»

Это Анну Александровну оскорбило. Она вызывающе молчала, наблюдая, как сын мажет хлеб маслом, разбивает яйцо.

Саша ничего не хотел замечать.

«Для тебя она дочь профессора. А для меня весенняя былинка… И никого мне не надо, кроме нее…» Он встал, холодно поблагодарил мать. В коридоре, уже в пальто, еще раз окинул себя критическим взглядом. Довольно улыбнулся. Мама права. Женщины оглядываются на него. А Лелька… Смешная, милая Лелька!..

После вчерашней тишины снегопада город оглушил его шумом, сверкающим солнцем, возгласами детей… Они умудрялись накатывать снежные комья выше своего роста…

Дворники скребли тротуары… Скрежетали машины…

А чем, собственно, так неприятен предстоящий разговор? Для себя он ничего не просит.

Анатолий Иванович Воронин много лет долбил ломом мерзлую землю в местах не столь отдаленных. Но, вернувшись, все равно остался прежним: резким и прямым.

Старик Воронин хам и грубиян. Ему ничего не стоит сказать хорошенькой девушке:

— Вы думаете тем местом, на котором сидите. А это для науки не совсем подходит.

Но однажды Саша видел… Лет шесть назад… Происходило ночью в пригороде Москвы… Пьяный верзила бежал с топором за окровавленной женщиной. Она дико кричала. Люди шарахались в стороны…

Но выскочил старик, грузный, неуклюжий. Топор обухом ударил ему в плечо. Старик комом осел под ноги хулигану… Тогда навалились люди,

Скорая помощь увезла одновременно бьющуюся в истерике женщину и Анатолия Ивановича.

С тех пор Воронин плохо владеет правой рукой. Недовольно бурчит:

— Стар стал… В старых костях трещины плохо срастаются…

Но голова оставалась ясной. Студенты же его не любили: принимая зачеты, он страшно придирался!

И Эдик попал к нему случайно. Только потому, что ребята не особенно хотели работать с «ядовитым» профессором. А Эдику безразлично. Он никогда не блистал особыми способностями, учился неровно, лекции посещал неаккуратно. Больше любил с девочками ходить по ресторанам. А вот с профессором Ворониным они сошлись. «Надо бы Эдика послать…» — даже подумал Саша. Но это больно било по самолюбию.

А самое главное, Сашу тянуло к профессору Воронину. Не только потому, что он крупнейший знаток растворов… Но в Старике сила, могучий темперамент исследователя, все подлинное, сердцем выстраданное.

Профессор не нуждался в отдельном кабинете. Он не выносил одиночества. Ему необходимо всегда чувствовать себя среди людей. Молодые голоса, легкий шум моторчиков, едучие запахи… И его угол. Большой широкий стол. Любой посторонний скажет — там сплошной хаос. Старик считает — нормальный рабочий порядок.

Хуже всего, что нет рабочего кабинета, и Саша боялся, что Воронин оборвет его при всех. Старик не любит его, считает его верхоглядом — и выскочкой — это Саша знает.

У лабораторных столов с колбами возились три женщины в темных халатах. Они вежливо ответили на приветствие Саши. И украдкой наблюдали, как он, неуверенно ступая, направился к Анатолию Ивановичу.

— Здравствуйте.

Воронин не ответил, только поднял лохматую голову и в упор смотрел на Александра. Не сказал: «Садитесь», не спросил: «Чем могу служить?» Смотрел как будто сквозь него.

— Я пришел, — начал Саша.

И увидел на столе графики Эдуарда. «Значит, уже был, а не сказал ни слова…»

— Вот как раз по этому поводу я и пришел, — указывая на график, закончил Саша.

— По этому поводу я буду говорить со Шпаком, — холодно заметил профессор и, отвернувшись, уткнулся в бумаги.

Разговор окончен. Неужели так и уйти ни с чем?

— Намечается экспедиция…

Старик никак не прореагировал. А Саше хотелось закричать. Зачем вы меня отталкиваете? Я бы работал с Вами так, как никто!

Но это невозможно.

Шли минуты. Воронин все так же упрямо подчеркивал что-то в рукописи.

Александр медленно направился к выходу,

— Минуточку!

Саша вернулся.

Старик поднес к лицу Саши журнал.

— Кто у вас делал эти определения?

— Техник Логинцева.

— Так вот, эта самая техник Логинцева чушь порет!

Старик красным карандашом перечеркнул Лелькины цифры. И уничтожающе посмотрел на Сашу: тоже мне — начальник!

Саша вспыхнул. Такое впечатление, что перечеркивается вся его работа. Но он был абсолютно не в курсе дела. Он не мог отстаивать ни один результат Лелькиных замеров. И понимал: теперь он окончательно и бесповоротно упал в глазах профессора Воронина.

— Передайте, чтобы она (он как будто подчеркнул: она, а не вы) зашла ко мне.

Саша покинул институт совершенно опустошенным.

Заметил: тучи затянули небо, опять начался снегопад.

«Что же там Лелька напутала?» И она вдруг стала странно чужой… «Может быть, мама права… Дикарка!.. Сегодня приглашала на каток. И к себе домой… Придется идти…» Ох! До чего паршиво бывает на душе!..

4

На каток пришли в сумерки… Вспыхнули огни вокруг стадиона, вдоль городских проспектов… Полной темноты еще нет. Свет ламп дневного света перемешан с сумраком…

— Люблю эти лампы, — тихо сказала Лелька, — они скромные, не режут глаза и не выделяются так, как электричество.

И остановилась, удивленная чем-то.

— Саша! Дима! Этот свет очень похож на свет пещеры!

На Лельке желто-розовый костюм для фигурного катания.

Лелька всегда выступает в паре с Вадимом. Они кажутся единым целым, потому что прекрасно дополняют друг друга. Она задорная и изящная. Он сильный, юношески порывистый.

В этот вечер обычная тренировка. Но вокруг фигуристов плотный кружок зрителей. Стоит и Александр.

«Как глупо, как глупо получилось с Ворониным! И что там Лелька напутала!..»

Падал снег не особенно обильный и очень медлительный.

Саше тяжело. Его бесит все. И почему они вдвоем?! После того, что произошло в. пещере, его раздражает присутствие Вадима. Как будто Вадим косвенно чем-то оскорбил его.

«Оказать ей: мне неприятно, что ты всегда с ним…» Сказать — по праву их любви. И не мог.

Зрители дружно аплодировали. Саша не заметил почему. Он видел только их вместе, совместный стремительный полет. Лелька гордо улыбается. Вадим влюбленно смотрит на нее.

Саша ругал себя: зачем он здесь, зачем поддался ее уговорам… А о разговоре у Воронина не хватало духу сказать.

Сегодня семейное торжество у Лели. Он приглашен. И, конечно, приглашен Вадим. После катка — туда…

Леля остановилась рядом.

— Тебе не холодно? Не надоело? Сейчас пойдем…

Снег усилился, засыпал лед. И фигуристам стало труднее. Включили прожектор, он вырезал среди падающего снега четкую полосу.

«Почему так трудно говорить с ней?»

В доме Лели их ждали.

Нарядная Ирина Ивановна казалась ненамного старше дочери. У нее довольно редкая профессия. Она тончайший знаток древнейших отложений Земли, того времени, когда живое едва вступало в свои права. Нет ни водорослей, ни бактерий… Формируется первичная клетка.

Ирина Ивановна проповедовала множественность путей развития органических соединений.

— Все равно где-то скрываются иные пути органики. Не может быть, чтобы они начисто исчезли с лица Земли! — Она не спешила приглашать гостей к столу: ждала Эдуарда.

— Где же ваш Шпак? — наконец с раздражением спросил Петр Петрович.

— Так мы его ждем? — недоуменно вмешалась Лелька. — Не стоит. Он не придет.

Она не стала распространяться о том, что перед вечером встретила Эдуарда. Он с двумя девицами поднимался в ресторан «Интурист». И не сразу заметил ее. А потом оглянулся, поднял руку.

— Приветик, Леля!

И уже из дверей крикнул:

— Мой шеф рвет и мечет. Требует тебя. Так что завтра в три к Воронину.

А барышни были накрашенные-перекрашенные, глупые-преглупые.

— Мы сегодня собрались, — начал Петр Петрович, разливая рюмки, — чтобы отметить день рождения чистейшего углерода-три. Новорожденному три года. Как сейчас помню. Достал из муфеля пробирку. Держу ее щипцами. Наклонил… Что тут было! Как смерч вырвался! Все рассеялось по комнате. Не собрал. Но знал: это «оно». Выпьем за углерод-три!

Петр Петрович пил и закусывал с явным удовольствием.

— В спектрах некоторых туманностей есть углерод-три. Спрашивается, почему он там устойчив? Почему он там возникает сам собою? А на Земле с таким трудом! Другие физические условия, конечно. Но только ли? А может быть, другой путь эволюции углерода? Нет конца и края органическим соединениям. И теоретически их невозможно ограничить. Ежедневно создают все новые и новые. Так будет всегда. Но у каждой органики своя собственная судьба.

— Есть планеты печальные и счастливые, — улыбаясь, вставила Ирина Ивановна.

— Вот и мы дошли до печальных планет, — подтвердил Петр Петрович. — Ты права, ты, как всегда, права, моя дорогая женушка. Печальные могут быть прекрасными. Соединения углерода дают удивительные формы, поражающие своим многообразием. Это бесконечность. Всегда можно получить новые производные. Представьте себе планету, застывшую, как сказочная царевна. Самые причудливые образования! Кристаллы розовые, зеленые, оранжевые — разные. Реки бензола, эфира… или спирта… Да! Да! Этого самого питьевого спирта…

Все рассмеялись.

— Массивы фенола с нежно-розовыми прожилками… А запахи…

— Не надо, папа, о запахах…

— А-а… Терпеть one можешь! Значит, не будет из тебя химика!

— Я и так гидрогеолог, папа. И останусь до конца своих дней гидрогеологом.

— Может быть, все застывшее. А возможно, и движение, поточные системы… Вещества взаимодействуют. Побеждают наиболее энергетически выигрышные реакции, потом системы… Вот вам и естественный отбор. Не так ли, Ира?

— Ты думаешь, обязательно возникнет жизнь?

— О! Нет! Далеко не обязательно, тем более в тех формах, в каких мы ее знаем. Но поточные системы могут быть! Раз возникнув, они обязательно станут соревноваться. И что из этого получится… Слишком много решений! Бесконечное множество ответов.

Вадим вспомнил виденное в гейзере и не мог не согласиться: тот мир незабываемо красив. Мертвый он? Застывший? Или есть движение, которое он не сумел уловить?

— Я понимаю, — продолжал профессор, — почему на Земле остался один путь развития органики — путь белка и нуклеотидов. Естественный отбор выделил наиболее устойчивые системы. Но, возможно, в глубинах Земли остались потерянные нити! Может быть, эти нити тоже устойчивые и тоже получили определенное развитие.

5

Без одной минуты три Леля открыла дверь лаборатории Воронина.

Она боялась, она очень боялась, но шла уверенно под любопытными взглядами женщин. Она никогда не видела Анатолия Ивановича, но безошибочно узнала его львиную гриву и массивные плечи.

— Здравствуйте.

Он ответил:

— Добрый день.

Указал рукой на стул и сразу же протянул ей ее записи, исчерканные красным карандашом.

— Ваша живопись?

— Моя…

Он захлопнул журнал и, постукивая пальцами по твердой обложке, категорически отрезал:

— Такого быть не может…

— Такое есть.

Он приподнял лохматые брови:

— Поймите, девушка, чудес не бывает. А это противоречит константам равновесия.

— Знаю.

— Как?!

— Мы с Эдуардом Шпаком знали, что эти данные противоречат термодинамике. Но при боры показывали именно это.

— Ах, так! — ехидно улыбнулся профессор. — Открытие, значит, сделали! Что-то вы слишком много наоткрывали! А не врут ли ваши приборы по вашей же вине?..

— Приборы были в полном порядке.

— «В полном порядке! В полном порядке!» Что толку, если в голове беспорядок! Где Шпак?

— Не знаю.

Резко нажал кнопку звонка. Подошла одна из женщин.

— Шпак здесь?

— Он не смог прийти: заболел.

— Ах, заболел! Я ему заболею! И зачем только шалопаев учат! Вы что кончали?

— Техникум.

— Техникум? — профессор этого не ожидал. — Почему только техникум?

Лелька покраснела..

— Вам сколько лет?

— Девятнадцать.

Профессор смягчился. И начал объяснять, как ребенку:

— Прибор без человека глуп. И нельзя механически записывать его показания.

Воронин так просто, так ясно объяснил ошибку, что она даже растерялась.

— Не огорчайтесь, девушка. — Он ласково улыбнулся.

И удивительно, что эта улыбка очень хорошо гармонировала с грубыми чертами его лица.

— Все дается опытом. Перед экспедицией (а вы наверняка поедете!) вам хорошо поработать здесь.

Лелька порозовела от волнения.

— В девять начинаем работу. Временный пропуск надо заказать. Ваша фамилия?

— Логинцева Елена Петровна.

— Елена Петровна, — повторил он. Лельке выделили лабораторный стол, посуду, спектрофотометр.

На второй день появился Эдуард Шпак. Щеголеватый, модный, старательно причесаны рыжеватые вихры.

Лелька со своего места видела, как разговаривал он с профессором. Анатолий Иванович побагровел. Эдик глаз не поднимал.

Потом встал и направился к Лельке.

— Ну, как ты тут? Нравится?

И как это ни странно, но Лельке стало очень жаль его. Он без цели вертел в руках карандаш… И смотрел на угол стола. И неожиданно сказал:

— Старик хороший… Щедрый… Всю душу отдает.

Эдик работал в комнате рядом.

Но встречаться было некогда. Лелька не знала еще таких заполненных до отказа дней.

Вечером в сквере перед домом ее всегда ждал Вадим. Она отрицательно качала головой.

— И сегодня не могу. Не до катка! Я должна еще столько прочитать!

Он уходил, так и не поднявшись к ним в квартиру… Большой и неловкий… Уходил с грустью, немного виновато улыбался.

— Прости, что побеспокоил.

И не добавлял: мне тяжело без тебя. А потом и у него стало мало времени: начал учиться управлять лодками, предназначенными для экспедиции.

Леля не уверена, что профессор Воронин доволен ее работой. Ни слова одобрения и все новые и новые задания. Леля работала очень быстро и точно. Конечно, сказались многие часы, проведенные в лаборатории отца.

Старик однажды спросил:

— Где вы проходили практику по химии?

Она справедливо оценила это как высочайшую похвалу и гордо улыбнулась.

— У папы в лаборатории.

— Вы дочь…

Он замялся.

— Ирины?..

И не добавил отчества.

— Вы знаете маму?!!

Он не ответил.

А потом Леля часто ловила его взгляд, не внимательный, не изучающий, а скорее полный страдания.

Вечером Леля спросила у мамы:

— Ты знаешь Анатолия Ивановича?

Ирина Ивановна отодвинула рукопись, заложила карандашом место, где читала.

— Да, Лена, знаю…

И Лельке показалось, что это сказано с грустью…

— Помнишь Елену Воронину?

Вспоминать не надо. Подвиги героев Леля не забывает. Тем более героиня — школьная подруга мамы.

— Она дочь профессора… Я его никогда не видела. В шестом классе Лена приехала к нам, уже после того, как Анатолия Ивановича арестовали.

— Она одна у него?

— Был сын…

— Тоже погиб?..

Ирина Ивановна не ответила. Она не стала рассказывать дочери, что старший сын Анатолия Ивановича, тогда многообещающий аспирант, публично заявил: «Враг народа мне не отец».

А сейчас работает где-то доцентом.

Ирина Ивановна достала дочери фотографии, старые вырезки газет. Ира и Лена на новогоднем маскараде, Лена и Ира варят уху у костра. Линейка в пионерском лагере, и Лена поднимает флаг…

И наконец слова из камеры смертников:

«Дорогой мой папа, дорогая мамочка! Пусть для вас будет утешением, что я ничем не запятнала чистое имя Ворониных. Умираю и верю в победу. Да здравствует жизнь! Да здравствует моя Великая Родина!»

Девятнадцатилетнюю Елену Воронину немцы повесили на рассвете.

На старом газетном снимке — поздний зимний рассвет. Деревушка в сугробах. Наспех сколоченная виселица. Скорбные и суровые лица белорусских женщин…

6

Лелька входила в лабораторию Воронина, как в храм. И часто украдкой смотрела на Старика. Он одиноко возвышался в углу, громоздкий и мрачноватый. Почти не говорил, ни во что не вмешивался.

Но на всем лежал отпечаток его мысли. Он незримо присутствовал везде. Даже дома Леля его чувствовала.

Как-то Старик, будучи явно в хорошем расположений духа, подошел к ней и впервые заговорил о светящихся гротах Уйсучана, о необычных повадках кремниевой кислоты.

И вдруг набросился на Лельку:

— Почему вы не захотели институт кончать?

И, не дав возможности ответить, продолжал:

— Молодость! Молодость! И я в девятнадцать лет — только и знал, что футбол… Старый голкипер. Улыбаетесь… Не верите?

Нельзя было не улыбнуться, представив себе в воротах могучую и несуразную фигуру Воронина.

Такой голкипер наверняка запросто доставал рукой штангу.

— Все забросил… Азарт! Упорство!

И задумался.

— А может быть, это и есть главное…

Улыбнулся Лельке.

— А у вас есть это самое: и азарт и упрямство.

И чуть подмигнул, заменив слово «упорство».

В этот день Лелька возвращалась с работы вместе с Эдиком.

Ей всегда с ним легко. Что хочешь — то и болтай, что вздумается — то и делай. Но сегодня чувствовалась какая-то неловкость.

Весна… Весна растопила дорожки. Здания серые, влажные от испарений… Почерневшие ветви деревьев. Звуки дрожат, звуки особенно долго висят в воздухе.

Лелька устала. Она очень уставала в лаборатории. Конечно, действовал воздух всегда с примесью аммиака, с удушающими испарениями кислот. Прогулка необходима, прогулка возвращает бодрость.

Но Эдик нервничал. Курил одну папиросу за другой и метко бросал окурки в урну.

— Иногда чувствуешь себя последним подлецом. Особенно рядом со Стариком. И пожалуй…

Он мельком взглянул на нее.

— …рядом с тобой…

И опять смотрел себе под ноги, в талый снег на асфальте.

— С тобой можно быть самим собою. Ты легкий человек. А я…

Он горько улыбнулся.

— …Только хочу казаться легким…

Бросил потухший окурок за штакетник.

— Тебе повезло. Ты в отца. А Петр Петрович всегда знает, чего хочет. А мой папан…

Теперь Эдик улыбался иронически.

— …сбитый с толку праведный коммунист. Верил в Сталина, как в бога. А теперь…

С досадой махнул рукой.

— Неудачник! И я такой же — из породы неудачников…

— Поэтому и ресторанчик…

— Да! И ресторанчик!

Он умолк, раздраженный ее словами.

— Сам знаю: дело во мне, а не в ресторанчике. Как будто все равно! Все прахом пойдет… Безыдейное мы поколение.

— И я?

— Ну, ты! Ты слишком правильная. А почему не спрашиваешь: что у меня общего с теми девицами?

— Не интересует!

— Такая мелочь, как я, тебя, конечно, не может заинтересовать.

— Я этого не сказала, — уже с досадой ответила Лелька.

— Думаю, что никогда не смог бы полюбить тебя; ты чересчур простая, вся на виду.

— Не нуждаюсь!

— Не сомневаюсь… Но я становлюсь пошлым… Меня все бесит, раздражает… Тяжело.

— Обратись к психиатру.

И все так же легко ступала, почти не замечая его. Усталость уже прошла. И Лелька отмечала все: и бурую тяжесть слежавшегося снега, влагу ветра… А главное, голоса детей.

— Слишком мало работаю. Вот откуда пустота…

— Работа не для того, чтобы забываться, — в свои девятнадцать лет это она уже прекрасно знала. Жалок тот, кто ищет в работе только забвенья.

— У тебя бывает такая беспросветная пустота?

Лелька не успела ответить: из оживленного многолюдья бульвара выросла одна фигура- девушка с перекошенным лицом.

— Ты? — изумился Эдик.

— Ее хочу посмотреть! — бросила она в лицо Лельке. Горькие слезы смывали краску с ресниц, размывая тушь по щекам.

Эдик подступил к ней вплотную.

— Убирайся вон!

Она не отшатнулась. Метнулась к Лельке.

— За чужими мужьями охотишься!

Тогда Эдик схватил ее руки, заломил…

А Лелька почти бежала, вдоль скамеек, вдоль почерневших кленов… И ей казалось, что сзади все несется и несется…

— Ни стыда! Ни совести! Из молодых, да ранняя!..

Эдик догнал ее в метро.

— Леля! Леля! Прости!

Он был жалок…

Саша… Как давно она даже не вспомнила о нем… Занят… Тоже занят…

Леля успокоилась.

Старик… Какой могучий Старик! Днем Лелька читала рукопись его статьи… Кремниевая кислота… Говорит Анатолий Иванович плохо, а пишет хорошо. Рукопись пестрит исправлениями автора, даже злыми замечаниями… Старик никого не щадит, в том числе и самого себя. А ведь это музыка земных недр, их дыханье, их биение… Нет земли без кремневки, как нет жизни без органики.

7

Экспедицию готовили около года. Труднее всего оказалось получить материал для корпуса подводной лодки — термоустойчивый, нетеплопроводный, выдерживающий давления до тысячи атмосфер, обладающий химической устойчивостью в щелочной и в кислой среде. И наконец — эластичность. Лодка должна по желанию людей менять свою форму: то вытягиваться, как веретено, чтобы пролезть в отверстие, диаметром полтора метра, то расширяться, принимая облик привычных подводных кораблей.

Помог недавно полученный кремний-пластик — силико-лизавирол.

К Октябрьским праздникам были готовы две лодки.

Экспедиция в полном составе отправилась. осматривать их. В доках эствальдской верфи стояли необычные сооружения — полупрозрачные, цвета морской воды, внутри темные перегородки, скорее похожие на тени, чем на плотное вещество.

Высота лодки чуть выше человеческого роста, длина около двадцати метров, ширина — четыре.

Лелька с усилием давит ладонью на гладкую и приятно теплую поверхность. Но стена не меняется, не туманится от прикосновения и даже от дыхания.

Ксения Михайловна задумчиво смотрит сквозь стены, как будто опечалена чем-то. Для такого торжественного случая она постаралась одеться очень нарядно. Но юбка слишком длинная, и рюшка старомодна. Лельке немного жаль ее.

— Должен признаться, — процедил Эдуард, — мне апартаменты больше, чем нравятся. В этакой голубой прозрачности можно пребывать вечно.

— Цвет подобран удачно, — заметил Вадим. — Эти стены сольются с водой. Нам будет казаться, что мы неотделимы от окружающего.

— Да? — живо повернулся к нему профессор Логинцев. — Я именно этого и хотел.

Александр молчал, о чем-то сосредоточенно думая.

— Абсолютный изолятор, — похлопывая по стенке рукой, продолжал Петр Петрович, — никакое напряжение не пробьет…

— Когда мы должны выехать? — спросил Александр.

— Поближе к весне.

— Зачем? Разве в подземном мире есть времена года?

ГЛАВА 4

1

Подземный мир действительно не знает времен года. Десятого декабря они отправились в путь.

Вертолет спустил снаряжение в серый сумрак мороза. Полярная ночь огладила сугробы. Рыхлые очертания сопок слились с низкими облаками.

Петр Петрович ступил на землю последним. Маленький, полный, он притопывал мохнатыми сапогами.

— Хорошо! Превосходно! — И умолк, наклонив голову, словно слушая что-то. — Шипенье…

Лелька улыбнулась.

— Дыханье твое, папа. Настоящий мороз — шелестит…

Возле самого лаза, у подножья двух сопок, раскинули лагерь. Мгновенно поднялся домик из нинолина, потянулась в небо антенна.

Зимой очень тихо, ветер не прорывается сквозь сплошные цепи гор.

Вертолет висел над ними, пока все не было готово… Вспыхнули желтые огни в туманных стенах домика.

Путешественники раскинули легкие складные стулья. Вадим установил связь с Большой Землей.

— Что передать? Идем ко дну?

— Или к потолку, — добавил Петр Петрович, — что в нашем положении будет одно и то же… А сейчас…

— Отпустим вертолет…

Они вышли в туманный стелющийся мороз. Долго стояли в холодной мгле. Руки подняты для прощального взмаха и так застыли. Небо не сохраняет ничего, даже теней. Но хочется поймать последние движения крыла или хотя бы туманную нить. Что это, связь с прошлым и будущим?

Вернулись погрустневшие и молчаливые.

Ксения Михайловна ставила на стол румяный пирог с брусникой, огромную рыбу в прозрачном желе. Ее пальцы дрожат… Неловко опущена на скатерть тарелка. Но лицо серьезное, обычное… И трудно понять, о чем она думает…

А наверное, о том же, о чем Лелька и Саша…

Напряженность перед прыжком. И ждешь — быстрее бы наступил… И невольно замираешь — остановиться… Тем более что теперь можно передохнуть, как говорят, законно. Чуть-чуть задержать желанное… То, что должно быть, — уже неотвратимо. Никто не в силах отменить спуск в земные недра. Более того — это уже их долг, повседневная работа. И скоро станет буднями…

Петр Петрович отдавал последние распоряжения. Пробираться в подземное море всем вместе. Там можно будет разделиться. Одна группа — Петр Петрович, Леля, Вадим, вторая — Саша, Ксения Михайловна, Эдик.

Спать трудно в последнюю ночь. Лелька лежала в одной комнате с Ксенией Михайловной и чувствовала в темноте: та тоже не спит.

— Как перед боем, — тихо и как-то особенно задушевно сказала Ксения Михайловна, — помню, под Курском вдруг наступила тишина, еще более напряженная, чем сейчас…

А Лелька и не знала, что Ксения Михайловна — участница Великой Отечественной войны.

— Мне было тогда, как тебе сейчас, двадцать… Раненых в тыл отправили. И я спала, вернее, как сейчас, пыталась спать. И думала еще о том, что Миша Левчук вечером крепко-крепко сжал мне руку… Мы стояли в сугробах, у камней искромсанного дома.

У каждого в жизни бывает такая ночь. Только у кого весенняя, полная цветения, а у кого завьюженная, прошитая чернью развалин, с крупинками песка и острого снега на губах.

— Утром началась атака. Я видела, как Миша поднял роту… А потом застыл на снежном бугре… Я ползла к нему — а вокруг десятки раненых. И все мотала и мотала бинты на бурую кровь… А когда доползла — тело не сохранило даже тепла. Вот и остались мы с ним на всю жизнь двадцатилетними.

Лелька побоялась спросить: неужели больше никого не было в жизни? Но как бы отвечая на незаданный вопрос, Ксения Михайловна добавила:

— Я не из тех, кто легко любит…

Лелька в темноте не только не видела, но сейчас даже не могла себе представить ее лицо. Уже располневшая женщина, прямые стриженые волосы, неприметное лицо. Но какое оно сейчас? Как светится?

2

Проникнуть в подземный мир трудно. Пришлось несколько расширить отверстие воронки. Прежде чем решиться на это, Александр долго думал, рассчитывал, отбирал множество проб воды, замерял температуру и давление. Увеличение стока на поверхность может исказить термодинамическую картину.

Но что делать, если лодка больше не сжимается? Соорудили подвижный заслон. Пять… Самое большее семь минут, и они проскользнут в глубинное море. Отверстие задвинется, станет прежним…

Для безопасности решили, что лодки будут проходить жерло гейзера пустыми.

Люди проникали отдельно. Петр Петрович проверил на каждом водолазные костюмы.

Первым нырнул Вадим.

Шел пройденным путем, но как будто заново открывал его. Вот жерло суживается, узкий вертикальный стержень воронки. Изгиб… И Вадим в серо-голубой, похожей на сновиденье мгле. Тогда было тяжело, душил жар… Теперь, напротив, одна легкость движении и ясность восприятия. Дал сигнал.

— Все хорошо.

Отплыл, оглядываясь. Насколько хватало глаз, везде поднимались снизу гигантские ветви пальм, светло-голубые и часто-часто вспыхивающие мелкими огнями. Как иллюминация в праздничном городе. Несмотря на значительный ток воды, эти ветви не шелохнутся. Вадим наблюдал, как в узкое отверстие протискивается пузырь лодки. И вот наконец выползла она вся, удлинившаяся, тонкая. Потом встряхнулась, расправилась.

Сигара с чуть удлиненным носом, прозрачная и голубая, как вода, под стать этому миру.

— Готово! — крикнул в микрофон Вадим.

Вторым появился Александр.

Его тело по сравнению с медленно просачивающейся лодкой юркнуло удивительно быстро и з этом сине-зеленом мареве казалось тенью, колеблющейся и неясной.

Вадим несколько мгновений наблюдал за ним. Саша метнулся в сторону, потом в другую. Увидел Вадима, подплыл, они встал л рядом.

Сквозь щель пробиралась вторая лодка. Она не пузырилась при выходе, а натягивалась, как шнур, проползая все дальше и дальше.

Наконец расправилась и она, покачиваясь в токе воды.

Показались люди: Лелька — слишком любопытная и подвижная, даже в громоздком костюме. Она сразу увидела ребят, но отскочила к переливающимся огням зарослей, протянула руки им навстречу, хотя притронуться невозможно: рука не рука, а широкий эластичный шланг. Профессор — неуклюжий и легкий в воде, как мячик. Эдуард — весь внимание и собранность. Он помогал Ксении Михайловне, слегка поддерживая ее за плечи.

— Немедленно по лодкам, — пресек Петр Петрович желание молодежи поплавать просто так. — В лодке меньше подстерегает неожиданностей.

Лелька с явной неохотой подчинилась приказу отца. Но, попав в каюту, обрадовалась. Материал стен настолько удачно подобран, что не чувствуешь себя здесь отгороженным от внешнего мира. Казалось, находишься непосредственно в сине-зеленой густой воде среди причудливых сверкающих растений. Стоит только протянуть руку, чтобы отломать веточку.

Пер/Вое время лодки старались идти рядом. Но «заросли» становились гуще.

Этот мир, если не всматриваться внимательно, напоминает глубины океанов. Но… свечение… Слишком много внутреннего подводного света. Светятся или скорее люминесцируют сами образования. И разными оттенками…

Окаменелость… В этом мире нет гибкости, нет подвижности. Окаменелость коралловых рифов.

Океаны бурлят, в каждой своей капле полны жизни. Здесь давление отсутствует. Не копошатся на дне крабы, морские звезды, медузы не колышатся у поверхности.

Мир остановился, замер, кажется, от жара…

Щупы-автоматы с глухим треском отламывали кусочки махровых листьев пальм. По ту сторону стен они были розовыми, желтыми, фиолетовыми, красными. Они источали переливчатое сияние.

В каюте становились малиновыми и тусклыми. Как будто жизнь покинула их. По команде Петра Петровича щупы вырывались все дальше, с пятидесятиметрового расстояния приносили пробы. Но эффект один: попав в каюту, искрящиеся разноцветные обломки меркли. Казалось, это уже другая субстанция.

Лелька не поднималась из-за спектрофотометра.

Ох! Какая четкая тройная связь кремний — углерод. Какую она дает ясную линию поглощения. И все время эта связь. Лелька улыбалась.

— Вот вам и полукаменные цветы!

Профессора Воронина нет. Он остался далеко за толщью воды, за сыростью пещер. До него тысячи километров мороза. Но что бы Лелька теперь ни делала, Старик присутствен вал незримо… Нет! Она не допустит нелепости.

Лодки шли десять часов, но не было конца-края подземному морю.

— А мы не кружимся на одном месте? — заметила Леля. — В этом изящном однообразии потеряешься…..

— Что изящно, то изящно, — вставил Петр Петрович, — а вот насчет однообразия — не совсем точно. Все, что мы видим, действительно из кремний-полиинов. Но это разные кремний-полиины. И в этом есть что-то целесообразное, энергетически подобранное. Это полупроводники, они соединены так, что…

Резкий четкий звук прервал рассуждения профессора.

«Ток! Ток!»

Звук нарастал со всех сторон, оглушающе сильный.

И мир не то что ожил, а как бы зашевелился. Вернее, заколебалась вода. А потом оказалось, не вода, а тени на воде. Гигантский угол, черный и тонкий.

Вадим резким движением загнал лодку в негнущиеся стебли. Все утихло.

Петр Петрович вздохнул с облегчением, всматриваясь в бледное лицо дочери. Он не понимал, почему Лелька вся напряжена и как будто готова закричать. Нет, она не кричит, она мучительно слушает, она всем своим существом пытается что-то слушать.

Побелевшие губы едва шевельнулись:

— Папа, приемник молчит…

3

Прежде всего Александр увидел полосы. Четкие, прямые, они плыли одна за другой в мутной глубине, где-то очень высоко. Что это? Опасность?

Александра ошеломил звук цокающий, точный. Как будто в этом призрачном мире он понимал его неизбежность и все время ждал. Успел подумать: спрятаться в гуще лапчатых образований. Но что-то необратимо изменилось. Страшное ощущение скованности. Дикое откровение: лодка не подчиняется воле человека. Более того! Она сжимается… Ока наваливается… Душит… Трещит.

Голос Эдуарда.

— Рация! Рация!

И самое страшное: рации больше не существует.

Он старался успокоиться, внимательно осмотреть все, но взгляд судорожно прыгал с изломанной рации на черные крылья неведомо откуда взявшейся мельницы, вдруг двинувшиеся со своего привычного места. Крылья, как ножи, приближались друг к другу, все плотнее и плотнее, перетягивая на две неравные части эластичный корпус лодки.

В образовавшемся маленьком отсеке Ксения Михайловна. Она сжалась, не отрывая глаз от надвигающихся стен, от… неминуемой гибели… Александр каждой клеточкой тела чувствовал только эту гибель. Корпус лодки может быть разрезан… Оказаться в кипятке… Рядом водолазные костюмы… Схватил один… Начал судорожно натягивать… И увидел: Эдуард проталкивает что-то Ксении Михайловне в еще не сомкнувшееся отверстие. Тоже костюм! Она ухватилась за него двумя руками! Но уже невозможно… Отверстие узкое… Зажало… Эдуард засунул ножку стула, стараясь противостоять напору сжимающихся тисков. Нет сил…

— Саша! Нажми!

Саша навалился. И оба упали… Стул сломан… Эдик схватил второй… Но отверстие замкнулось. Ксения Михайловна лежит, сжатая прозрачными стенами. Голова запрокинута, следит за надвигающимися пластинами.

Лелька непрестанно радировала:

— Отвечайте! Отвечайте! Отвечайте!

Петр Петрович рядом, почти прижался к дочери. И слушает не менее напряженно, чем Лелька… Вот-вот проступит легкое потрескивание…

Вадим стремительно вел лодку среди каменистых дебрей, подчиняясь неведомо какому зову. Ни Леля, ни профессор Логинцев не понимали, по каким признакам Вадим выбирает курс. Это не мог бы сказать и он сам.

От первого знакомства с этим миром в сознании осталось что-то слишком смутное… Неслышные звуки, что ли… Но Вадим уверен, что точно определяет, где это «что-то» происходит. Нет, не то чтобы он видел знакомые места. Все знакомо и незнакомо. Все застывшее… Застывшее?.. Да! Застывшее! Но где-то есть движение. И он его улавливает. Он идет к этому движению. Он как будто что-то помнит… Стоп! Резко затормозил. Движения больше нет.

Леля слабо вскрикнула. И тогда Валим увидел. Деревья в каменистых джунглях переливаются сотнями огней. Среди сияния темная, строго вертикальная полоса. Она не отражает света. Черная, как сажа… Время от времени веером от нее разметаются искры. Искр особенно много там, где эта стена пережала лодку. Два вздувшихся пузыря-отсека.

В меньшей части (она ближе к Вадиму) — Ксения Михайловна. Ее лицо невозможно рассмотреть, только беспомощно запрокинутый затылок.

Эдик между черных пластин старается протолкнуть ножку стула.

Саша растерянно оглядывается. И вдруг бросается к штурвалу давлений.

«Что он хочет! Эти гигантские крылья не растолкнуть, а лодку разорвет».

— Стой! — закричала Лелька, прекрасно сознавая, что он не может ее слышать.

Саша оттолкнул рычаг и в изнеможении опустился на пол.

Леля чувствовала: он их не видел и опомнился не потому, что они близко. А по велению собственного сердца… Нет! Старик бы так не растерялся. Анатолий Иванович точно бы знал, что следует делать.

Вадим вел лодку в глубину. Подобраться можно только снизу. Вверху безраздельно властвуют блестяще черные пластины-ножницы.

Вадим не замечает ничего, даже ее, Лелю. Петр Петрович крупными цифрами исписывает листок за листком. Вадим, не отрываясь от сверкающих дебрей, взял левой рукой исчерченную бумагу, мельком взглянул.

— Ясно!

Он четко выполнял волю Лелиного отца. Он рассчитал, он все предвидит. Как можно быть таким уверенным? Как можно все предусмотреть?

Вечное единоборство воли и разума с неведомым… Не в этом ли вся жизнь Петра Петровича? И Старика тоже. Такая же судьба ожидает Лельку, если… если она сумеет работать со Стариком…

Годы поисков, высоко развитое чувство интуиции… И вот… смертельная схватка…

Отец бормотал:

— Полупроводники… Все эти образования — полупроводники… А пластина — углерод-три, сомнения нет… Пустить ток в обратном направлении, расширить запирающий слой… И перестанет проводить ток…

Гибнущая лодка над ними.

Направили прожектор на темную массу пластин. И ножи вздрогнули. Там, где они сдавили лодку, сильнее посыпались искры.

Но не разжались.

Вадим, передав Лельке управление, выскользнул в море. Лелька старалась следить за ним. И это не трудно. Вадим — единственная тень среди мерцающих глубин.

Цок! Цок! — это стучат ножи друг о друга.

Вадим набросил провод на пластину. Прикосновение не вызвало реакции.

Ждали мучительно долгие мгновения, пока Вадим вернется. И только тогда пустили ток. Крылья-ножи дернулись.

Цок! Цок! — сотрясались они. Упругие волны, как в теле рыб-угрей, изгибали их.

Пластины расходились.

Прозрачная масса лодки начала пульсировать, как бы отодвигая страшные черные тиски. Неестественно скрученное тело Ксении Михайловны бессильно расправилось. Леля видела, как Эдик и Саша бросились к ней. Эдик, сжав ладонями ее безжизненную голову, повернул лицом к себе, потом прижался ухом к груди. Саша стоял над ней на коленях. Разогнул спину: откуда пришло спасение? И увидел их. Вернее, ее, Лельку… Поднялся, сделал шаг им навстречу, потом второй… как будто хотел пройти сквозь стены, сквозь кипящее море…

А глаза — ошеломленно мутные, даже трудно сказать, что радостные…

И опять Леля подумала: а как бы выглядел Старик на его месте? Нет! Старик не согнется! И глаза у него всегда ясные: насмешливые — так насмешливые, радостные — так радостные. Он всегда знает, чего хочет…

Саша виновато перевел взгляд на Вадима. Вадик, сосредоточенно слившийся со штурвалом, не замечал его. Петр Петрович ткнул рукой в грудь: бьется?

— Бьется! — кивнул Эдик.

Вверху, пересекая застывшую синь воды, пробегали тени.

Эдик достал аптечку, шприц.

— Наконец-то, — облегченно вздохнула Лелька. Ксения Михайловна после возбуждающего открыла глаза.

И отвернулась…

Застыли каменные изваяния пальм, папоротников, лиан. Густая, синяя муть. И Лельке захотелось закричать:

— Когда же ты кончишься? Когда?

4

Лодки соединились вместе. Это тоже предусмотрено конструктором.

Ксения Михайловна лежит очень бледная, усталая. Слабо улыбается.

— Мне уже хорошо… Совсем хорошо…

У ее постели собрались все.

А снаружи — тишина, абсолютный покой.

— Мы знаем теперь, — медленно начал Петр Петрович, — обманчивость этой застывшей каменной неподвижности. Движение есть! Пока неизвестное нам движение… Не только напряжение тока вдоль этих образований, не только непроходящее свечение. Но и обычное механическое действие. Люди при помощи электричества заставляют машины работать. И здесь…

— Да! Как это происходит здесь?.. — вставила Лелька.

— И чтобы ответить, — продолжал профессор, — надо идти дальше… Но…

Лодки загнали в самое тихое место, в густые заросли пальм.

Отсюда хорошо просматривалось свободное от растений пространство — мутно-синяя, едва колеблющаяся вода.

Приборы улавливали едва заметное усилие или уменьшение напора воды, малейшее изменение электрических потенциалов.

Ждали десять часов. По-прежнему все оставалось спокойным.

Тогда Саша и Эдик отправились в первую разведку. Каждые пять минут посылали сигнал: «Порядок!»

Обследовали район радиусом в два километра. Все те же полукаменные изваяния, никаких признаков черных пластин.

Передвинулись еще на несколько километров. И опять разведка не принесла нового.

Здесь решили отдохнуть.

Лелька сидела у постели Ксении Михайловны. Чтобы свет не беспокоил больную, с одной стороны задвинули темные шторы.

На лице Ксении Михайловны тень, постель неясно выступала из сумрака.

Но Лелька освещена голубым рассеянным светом. Она печальна и еще очень неспокойна.

Ксения Михайловна говорит:

— Мне хорошо. Мне уже совсем хорошо, Иди, Леля, отдыхай…

Лелька не отвечает, но и не уходит.

— Ты чем-то расстроена, Леля?

— Как вам сказать? Не очень. Вы профессора Воронина хорошо знаете?

— Хорошо. Я занималась образованием минералов из растворов. Много приходилось консультироваться у него.

— Сколько силы в этом человеке! Почему нет молодых таких?

Ксения Михайловна чуть заметно улыбнулась.

— Молодым надо дорасти до Воронина. Пройти сквозь все передряги.

Лелька отрицательно качнула головой.

— Я не вижу ни одного, который смог бы, пусть через много лет, но стать таким.

— А Саша?

Лелька высокомерно передернула плечами.

— Не веришь в него? А жаль…

Ксения Михайловна понимала, что происходит с девушкой. Первая любовь не терпит пятен. В двадцать лет не прощают малодушия, даже если оно минутное. И чувства больше нет, оно уходит. Презренье остается. И обида, как будто тебя обокрали.

Ксения Михайловна потеряла любимого сразу. На снежном бугре. И осталась боль, одинокая жизнь. Почему она не нашла больше друга? Люди говорят: такая судьба… Кто его знает! Не она первая и не она последняя… А как научить Лельку быть справедливой, а не беспощадной?

— Думаешь, Старик не срывался в молодости?

— Знаю, что срывался. Но он был другим.

Лелька все так же презрительно улыбалась. И Ксения Михайловна прекратила разговор. Вольно или невольно, но Лелька подняла весь осадок прошлых воспоминаний. Они немного горьковаты. Человек не создан быть одиноким. А Ксении Михайловне кажется, что на нее всю жизнь наваливается одиночество. Наваливается и душит.

«Милая девушка! Ты-то не будешь одна! Разочарования? Могут быть! И очень много! Но такие, как ты, не остаются в „старых девах“».

Где корень одиночества? Наверное, в ней самой.

Спокойная, умная, она ладила с людьми. Но всегда оставалась непреодолимая душевная застенчивость. Ксения Михайловна очень чутка к горю и радостям других. А сама о себе все молчит… Все внутри держит. И нет сил оборвать эту обособленность. Но разве об этом сейчас время думать!

Трое суток все спокойно. Мир застыл. Он не грозит неожиданным. И приборы говорят: стабильность! Равновесие!

Тишь… Покой… А для профессора Логинцева самое трудное время.

Погружаться дальше… А не безрассудство ли это? На Земле никто никогда не предполагал, что подземные моря могут иметь такую протяженность. Но нельзя же отступать неизвестно перед чем! Первооткрыватели идут вперед и вперед…

А угроза… Есть ли она? Есть! Черные полозья ножниц!..

Собрались в салоне.

Когда Петр Петрович вошел, все молчали. Смотрели сквозь прозрачные стены. Женский голос передавал сводку погоды: «В Москве в пять часов утра было двенадцать градусов мороза».

Профессор выключил приемник. Кажется, продумал все, говорил минут десять.

— Я не могу это решить самостоятельно, без вашего согласия. Я должен знать, что думаете вы.

— Продолжать погружение! — первой сказала Леля.

— Конечно, продолжать, — поддержала Ксения Михайловна.

Мужчины не возражали.

И профессор решил: погружаться… пока открытая вода, исследовать всю эту гигантскую трещину.

Погружаться и наблюдать…

5

Изменилось то, что было по ту сторону прозрачных стен.

Синь налилась желтизною, потом зазеленела. На душе стало легче. Как будто настоящий лес выступил из мрака, придвинулся вплотную. Только масса огней. Иллюминация… Блещущие всеми цветами радуги валуны.

Форма «растений» не изменилась. Они все тянулись и тянулись снизу. Появились образования. И все сферической формы, непрозрачные, но сверкающие. Шары диаметром в несколько метров… Эллипсоиды — изумрудно-зеленые, ласковые.

Чем глубже, тем свечение сильнее сдвигается в красную область спектра.

Дни и ночи заполнены до отказа. Непосвященному кажется, что они однообразно-монотонные. Все одни и те же приборы, все одни и те же замеры, типичные расчеты. Самописцы чуть-чуть шелестят, Лелька снимает и сортирует графики.

Но сводная таблица кричит: мир богат, мир разнообразен!

Плотность тока неуклонно растет.

Теперь Саше понятно, почему на поверхности Земли улавливалась аномальная полость с магнитными свойствами на глубине двух километров. Постоянная циркуляция тока вдоль стеблей, вдоль листьев, вдоль стен подземного водохранилища создает магнитное поле. Сейчас он сопоставляет ранее рассчитанные размеры с тем, что они замеряют в действительности. Совпадение удовлетворительное.

Как развивался этот мир?

Петр Петрович и Саша много времени проводят у микроскопа Ксении Михайловны. Они не садятся за прибор. Здесь Ксения Михайловна не знает себе равных. Она молчит, не желая отвлекаться. Им остается только рассматривать ее скудные записи.

Вдоль монолитных стен есть включения. Маленькие ручейки, стекая с поверхности земли, несли с собой песок, глину, а некоторые — растворенную органику. Что-то поднималось с магматическими водами из недр земли и тоже выкристаллизовывалось в трещинах. Так на стыке двух стихий образовался этот мир.

Ксения Михайловна дает скупые пояснения к протоколам минералогического анализа.

— Собственно говоря, эти полиины с такими характерными для каждого, оптическими и электрическими свойствами, с такой строгой геометрией форм — минералы…

И думает, что этих минералов ей хватит навсегда. Вот оно, дело всей жизни!

И Петр Петрович и Саша понимают: в такой жестко налаженной системе где-то должно быть управление и реакции и действия, направленные на самосохранение. Иначе бы этого мира не существовало.

На белом ватмане резкими линиями очерчиваются границы подземного моря. Два листа… На одном обычная карта, где есть и восток, и север, и юг… Синими змейками разной интенсивности отмечена глубина. Вторая — пространственное изображение — трапециевидная трещина в земной коре. Книзу суживается. Контуров дна пока нет, они еще не известны досконально.

Что это? Подлинное дно? Или есть ходы в более глубокие недра?

Ответ пришел очень быстро.

Саша вернулся из очередной разведки очень возбужденным.

— Скважина! Скважина! — почти кричал он.

За этой скважиной ему чудились безбрежные подземные океаны.

Сашино открытие подтвердилось: в глубину вела единственная щель, почти такая, как та, по которой они спускались из жерла гейзера.

Чувствительные щупы запустили на максимальную глубину. Все спокойно. Все те же «кремний-полииновые породы»… Температура по ту сторону прохода повысилась на десять градусов… Давление почти не меняется. Плотность рака растет незначительно.

— Петр Петрович, — тихо говорит Саша, — мое дело — происхождение этих вод и их пути — в земной коре. Разрешите мне первому пойти в скважину!

Петр Петрович долго не отвечает. Саша отодвинулся к прозрачной стене. И Леля видела, как он стоял на фоне зеленой мути, слегка покусывая губы.

— Только пятнадцать минут! — резко бросил профессор. — Увидишь что или не увидишь, но через пятнадцать минут должен вернуться!

Леля смотрела, как Вадик затягивает на Саше водолазный костюм. Накручивает шлем. Но сквозь мутные стекла ясно видно лицо. Чисто выбрит подбородок. Уверенность в движениях…

Ксения Михайловна шепнула Лельке:

— Разве это не молодой Воронин?

Лелька промолчала. При всей своей предубежденности она не могла сейчас не любоваться Сашиной уверенностью.

— Тот же творческий почерк! — продолжала Ксения Михайловна и, не выдержав, крикнула Саше:

— Помни: не больше пятнадцати минут.

Он улыбался из-за стекол скафандра.

— Есть! Не больше пятнадцати минут!

Как рыба, головой вперед, вырвался в зеленую воду. Двигался легко, уверенно, словно полноправный житель этой стихии.

Вернулся ровно через пятнадцать минут. Докладывал весело, даже торжествующе:

— Скважина простирается на двести пятьдесят метров… И за ней…

Слова подкреплял показаниями приборов.

— Там такая же тишь, как здесь… Ничего опасного. Мы обязаны проникнуть туда…

Петра Петровича самого подгоняло нетерпение. Но прежде чем ответить, он долго ходил по своей крошечной каюте, бросал косые взгляды в дебри подземного леса. Если бы он был одни!

А что может быть?

Никаких бурь, никаких перепадов плотностей, давлений, температур, тока — приборы не отмечают.

Решил. Но остановился в дверях отсека.

Из-за спины Саши белеют контуры карты на столе… Леля, Вадим и Эдуард следят, как Саша что-то пририсовывает. Скважину, конечно!

Ксения Михайловна сидит в стороне и безучастно смотрит в окно. Волнуется… Она одна предполагает опасность… Она мучается его, Петра Петровича, сомнениями.

Саша говорит:

— Раз нет никаких флуктуации, значит, равновесие… Такое же равновесие, как здесь…

— Идите отдыхать, — глухо произносит Петр Петрович, — завтра утром двинемся…

И опять как будто наступила ночь перед боем. Нет покоя Лельке… Неужели эти породы простираются и дальше? И свечение… Может быть, там то, что управляет? Центр… И свое собственное гложет Лельку, как будто что-то потеряно.

Ксении Михайловны нет в каюте. Где она? Тоже ждет боя? Все сегодня неспокойные. Лелька прошла в другой отсек. С одной стороны — темные корешки книг, с другой — застывшая пучина вод. «Ксения Михайловна права. Саша сегодня поступил, как Старик…» И все-таки… Что особенного в Старике? Трагизм прожитой жизни? Нет! Он, как глыба, как монолит, прямой, резкий, идущий напролом.

— Леля!

Саша стоял рядом.

— Тебе хорошо, Леля?

Она молчала. Чувствовала: он немного смущен, он взволнован. Вспомнился снегопад на московских улицах.

— Ты расстроена… Но разве не об этом мы мечтали?

Ее беглый взгляд скользнул по оживленному лицу Саши, по строгому костюму: неудержимая улыбка и блестящие зубы, красивая небрежность позы. Успокоился… Уверен… Даже доволен… Считает, что разведкой в скважине искупил все… Если бы в нем была хоть капля… того… воронинского!

— Что с тобой, Леля? Ты изменилась…

Она хотела нагрубить, но ответила очень спокойно:

— Все мы меняемся.

Он не был назойлив, он понял: ему лучше уйти. Сказал приветливо:

— Пойду отдохну перед боем. Спокойной ночи!

Боем! Это слово резануло ее. Как будто Саша лишен даже права на бой! Слушала, как глохнут его бесшумные шаги. Здесь странный шелестящий звук шагов. И ноги немного дольше, чем обычно задерживаются на пластмассе. Зеленый свет ползет из-за стеблей пальм, сквозь веера листьев. Блестящие искры огней отрываются от валунов.

Где-то, наверно в рубке радиста, невнятно слышатся звуки радио.

Вадик дежурит сейчас.

Голос мужской, неразборчиво однообразный… И вдруг… Знакомое сочетание звуков… Как будто имя знакомое… И услышала совсем ясно: Эдуард Шпак. Диктор повторил:

«Поздравляю Вас, дорогой Эдуард Шпак, с сыном. Ваша жена чувствует себя хорошо».

Жена?.. Значит, та накрашенная девушка все-таки жена… И сын…

Это хорошо, что мысли отвлеклись от своего….. Хорошо, что она сосредоточилась — на чужом… Она не обвиняла Эдуарда: очень уж вульгарной помнилась та девушка… Но сын…

«Маленький Володя чувствует себя хорошо…» — сказал диктор.

Володя… Это уже необратимо. А когда процесс еще обратимый? И невольно улыбнулась: «Вот какую строгую логику я выработала!»

Ксения Михайловна вошла с кем-то.

— Наглость так говорить об отце… и… коммунисте… Твою вечную позу можно было бы считать ерундой, если бы она не отравляла тебя самого…

Ксения Михайловна села у стола, на котором так и осталась разложенная карта. Леля увидела Эдуарда. Он стоял.

— Ты считаешь: легко только с теми, кто не думает? Напротив, с ними тяжело. Надо мной можно подтрунивать: старая дева. А мне жалко тебя… Избрать цинизм и бездумность своим жизненным девизом! Страшно! Вот и бьют тебя! Услышать такое в эфире! Поздравляют с сыном, которого ты признавать не хочешь!

— Простите…

Ксения Михайловна разбушевалась не на шутку.

— Что: простите? Что? Мне нечего прощать! А ты, как был подлецом, так и…

— Если бы вы позволили… Простите…

— Убирайся вон!

Ксения Михайловна тяжело дышала.

Полутьма. Ксения Михайловна полулежит в кресле. Зеленое сиянье морских глубин отсвечивает на крышке стола. В руках Ксении Михайловны свернутая в тугую трубку карта.

За прозрачными стенами искрятся листья пальмы. Изумрудная зелень распространяет покой.

Ксения Михайловна не отрывала глаз от чащи, но почувствовала Лелькино присутствие.

— Каждый день надо жить полной жизнью, Леля, — медленно сказала она. — Любить так любить, ненавидеть так ненавидеть

6

Скважину пролетели моментально, каждая лодка отдельно.

Петр Петрович приказал: соединиться Он как будто боялся отпускать людей от себя.

Земные недра оказались щедрыми. Не тьму, не давящий мрак подземелий дарили они людям. А свет нежнейших цветов и оттенков. Сейчас золотисто-розовый.

Не поднимались больше лапчатые образования. Только сферы, полусферы кругом, насколько хватает глаз. Вода не застыла, а серебрится, рябит от внутренних течений.

Это похоже на сон. Когда тело обретает невесомость. И плаваешь легко, как рыба. Так в детстве бывает. Так стало сейчас. Лелька мечтательно улыбается и без прежней неприязни смотрит на Сашу.

Саша у прозрачной стены установил чертежную доску. Его плечи, его спина, склоненная голова резко выделяются в полуфантастическом мареве вод.

Штрих за штрихом… И вое яснее картина неведомого. Где основная циркуляция вод. Конечно, не это море…

В стенах полиинов проложены русла сверхгорячих источников… Эти источники нагревают полиины-полупроводники… Иначе тока не будет и не будет свечения.

А какое все это имеет отношение к гидрогеологии? Наипрямейшее!

Саша бросает цепкий взгляд в густую пучину. Он там каждой клеточкой тела. Хотя руки механически вычерчивают то, что давно отчеканилось в сознании: форма и границы этой трещины, направления течений.

Лелька рядом с Эдиком за спектрофотометром.

Чуть-чуть шумит самописец, сами собой вырисовываются линии концентраций: красная — суммарная органика, синяя — кремний; желтая — металлы.

Органики становится все меньше. Растет процент кремния, все ощутимее примеси металлов: сначала железо, никель, кобальт. А потом поползла вся восьмая группа периодической таблицы Менделеева: рутений, родий, палладий и, наконец, осмий, иридий, платина.

— Вот они, благородные, где прячутся, — прошептал Эдик. — Здесь будут совсем другие кларкн. Платина станет дешевой.

— А натрий и алюминий — драгоценными, — вставила Лелька.

— Да, произошла переоценка ценностей, — глухо подтвердил Эдик.

Лелька заглянула ему в лицо. К влажному лбу прилипла прядь рыжеватых волос, губы сжались, побелели.

— Ты считаешь меня последним подлецом. Наверно, ты права.

— Опять родий! — воскликнула Лелька.

— Здесь благородного хоть отбавляй! — процедил Эдик. — А куда деваться мне, грешнику?

Лелька рассматривала график с родием, а сама думала, что Эдику тяжело, что-то в нем надломилось…

Этот мир неспокоен. Вихревые потоки перегретой воды разбегаются веером во всех на правлениях. Омывают полукруглые купола. Вдоль поверхности пульсирует ток такой могучий, что не замеряешь его силу.

А цвета сказочно-прекрасные — желто-розовые. Они успокаивают, они радуют.

Кажется, один профессор Логинцев улавливает обманчивость такой красоты. Здесь, где рождаются сильнейшие термотоки, не может быть покоя.

— Это последний наш грот, — сказал он, — осмотрим его и будем возвращаться.

Грот действительно оказался последним этапом подземного моря. Кроме скважины, по которой они проникли, других выходов не имел.

Внизу, с боков, — сферические наросты из кремний-полиинов.

— Царство кремний-полииннов, — теперь уже вполне определенно констатировал Петр Петрович.

Вот он, потерянный, загнанный в глубь Земли, еще один путь развития органики!

— А сколько их, этих путей, может быть? — спросила Лелька.

— Вообще говоря, — не думая ответил профессор, — бесконечное множество. Хотя…

Он задумался.

— Хотя это не так просто. Кремний-полиинов может быть бесконечное множество. Но устойчивыми станут только определенные системы. И, наверно, те, что включились в энергетику Земли. Те, что «научились» за миллиарды лет отбора превращать тепло магмы в ток. А ток в свет. Кремний-полиины каким-то образом обособились. Ну, хотя бы вот так…

Профессор указал на волнообразные выступы, более желтые, более светящиеся, чем окружающие.

— Органика не может существовать в застывшем состоянии. Она всегда как-то взаимодействует с окружающим. В живой клетке всегда и непрерывно протекают десятки тысяч реакций. В неживых соединениях эти реакции идут гораздо медленнее. Но все равно идут. Окисление кислородом воздуха (тление) или восстановление в атмосфере аммиака, сероводорода, метана… И вот это…

Профессор опять ткнул рукой в ясно-желтые волны.

— …несомненно, поточные системы. Что-то из воды поступает в них, как-то перерабатывается, и что-то выбрасывается. Мы говорим о химических реакциях потому, что в живом мире белков они — главное. А здесь…

Он остановился. Мелькнула мысль: «Я говорю так уверенно, как истину. А между тем- это всего лишь мои предположения…»

— Здесь прежде всего действует температура, возможно, давление. «Выживают» системы, наиболее энергетически выигрышные. В живой клетке наиважнейшие процессы — химические. А здесь электрические, термоэлектрические, фотоэлектрические. Как с наибольшим коэффициентом полезного действия заставить работать теплоту? Только через термоэлементы, только благодаря полупроводникам. И вот они вокруг — полупроводники…

Профессор сделал рукой жест, как бы пытаясь обнять все, что видят глаза.

— Вокруг одни полупроводники. Кремний-полмины оказались наилучшими полупроводниками. Теплота превращается в электрический ток, ток в свет. И возник этот, мир, такой разнообразный и, кажется, такой застывший… Смотрите! Смотрите, как серебрится вода у этих валунов.

Леля пристально смотрела на светящуюся пульсацию воды. Частое подрагивание желто-зеленых волн у гигантского красного камня.

— Нет! Это далеко не застывшее. Оно эволюционирует… Но нам не уловить… Изменения можно обнаружить через сотни миллионов лет…

Профессор молчал очень долго.

Леля всем своим существом чувствовала: отца поразило что-то очень простое. И, наверное, потому, что простое, — верное.

— Надо сопоставить образования разных периодов! Эта пещера более поздняя…

Он подошел к палеометру. Прибор по соотношению изотопов углерода и изотопов свинца определял время, когда возникло данное образование.

— Миллиард сто миллионов лет тому назад. И в этих полиинах кремния больше… А там… у самой поверхности — около двух миллиардов лет…

— Когда палеонтологи ищут древнее, — вставила Леля, они опускаются все глубже в землю. А здесь — наоборот…

— Вполне логично, — подтвердил профессор, — там энергетическое начало — солнце и кислород воздуха. Здесь — жар магмы. Там эволюция на поверхности. Здесь — в более близких к интрузиву областях…

7

Эдик прав, произошла переоценка ценностей. А может быть, это случилось еще там, в лаборатории Воронина. Кремень-человек… Кремень? Нет! Огонь-человек!

Теперь все люди казались другими… Как будто земные недра приоткрыли Лелькиным глазам не только существование разноцветных вод… Она в другом свете увидела людей…

Эдик очень рассеян. Эдик допускает много неточностей. Лелька молча исправляет его ошибки, благо что особенно грубых нет. Но если так дальше будет продолжаться…

Однажды она все-таки не выдержала, сказала как можно мягче:

— Так нельзя, Эдик. Если тебе трудно сосредоточиться — не делай. А то в этой путанице скоро совсем не разберешься…

И губы ее, как показалось Эдику, презрительно дрогнули.

Он промолчал, но внутренне весь вспыхнул.

«Она презирает меня… И еще больше за Нелю. Не может простить, что та набросилась на нее тогда. А если сравнить ее и Нелю! Что Неля видела в жизни! Трудное детство. Деньги, наряды, кавалеры — только это интересовало ее мать. А ведь и Нельке хотелось чистой жизни! Вот почему Неля так ненавидит холеных чистеньких Леночек, которых с самого рождения ласкали и нежили. И не желает признавать их превосходства».

— Да что с тобой такое! — не выдержала Лелька. — И смотришь на меня волком.

— Прости, — спохватился Эдик, — выйду, рассеюсь немного.

Лелька не заметила, когда он ушел.

«Много элементов платиновой группы. Можно предположить, что они улучшают свойства полупроводников…»

— Все думаешь…

Лелька подняла голову. Вадик стоит рядом.

— Димка, мне очень некогда…

— Мешаю?

Она не ответила. Он сел на место Эдика. Сидит очень тихо, без движенья. Кажется, даже дыханье затаил. Но его присутствие отвлекает. И не скажешь так просто, как раньше: уйди. Обидится…

Конечно, она помнит все…

Верстак с душистыми стружками, что врос в траву на Вадькином дворе… Его отец с шершавыми руками. А матовый лед катка… Блаженная легкость движений… Зачем сейчас этот тоскливый напряженный взгляд? Сейчас она очень далека от него… И только сожалеет, что Вадика не тянет в дебри констант, комплексов, ионов, статистики… Сухо. Лаконично. Но для Лельки за сжатым росчерком формул и цифр встает поэтический мир непознанного, полный гармонии и строгой красоты. Он жаден, этот мир, раз захватив человека, больше не отпустит. За лабораторным столом Воронина впервые пришло это чувство. Или, может быть, только тогда она созрела для него? В пятнадцать лет тянет широкий мир. Не в его глубину, а в ширину. Потом захватывает борьба с вечным — с природой. Чем. больше знаний, тем этот конфликт острее.

«Я смогла бы полюбить только такого, кто повяз в этих дебрях по самые уши».

А Вадик сидит и молчит. Только смотрит на нее.

Каждое утро ровно в восемь часов ребята выплывали на разведку.

И Лелька не могла не любоваться сильными, уверенными, даже изящными движениями Вадима.

Все вокруг спокойно. Стабильно.

«Надо быстрее кончать, надо возвращаться», — понимал профессор Логинцев.

Чтобы ускорить исследования, он решил опять разъединить лодки. Каждая пойдет своим маршрутом. Вадим, как более опытный водитель, отправится с Сашей и Ксенией Михайловной. Профессор знает: Саша и Вадим не любят друг друга. И даже догадывается: из-за Лельки. Ничего, несколько дней выдержат.

А Лелька впервые в жизни изучала товарищей. Раньше она бездумно относилась к людям: один ей приятен, другой нет — и только. Сейчас — у каждого свое сокровенное «я». И это «я» может меняться.

Она с болью услышала презрительный голос Александра. Он зло выговаривал Вадиму:

— Здесь не топором рубить. Соображать надо.

И зачем Ксения Михайловна уверяет, что Саша — молодой Старик.

Неисследованным оставался один потолок. Лодки на расстоянии десяти километров друг от друга круто шли вверх.

Саша не выпускал из рук кинокамеру. Пленка зафиксирует то, что упустит глаз.

Сверху сочились пары. Где-то там, в невидимых трещинках-капиллярах, выделялись они, двигались, насыщались солями и, наконец, изливались здесь.

Как идет круговорот подземной воды — Саша не понимал. И вдруг… Страшная мысль… Почему она пришла? Конечно, потому, что Александр Каменских не находил сколько-нибудь удовлетворительного ответа на вопрос: куда стекает вода?

Она сочится миллиарды лет, ни на мгновенье не останавливаясь… Они прошли три моря — голубое, зеленое, розовое… И все они, как панцирем, скованы толщами водонепроницаемых пород. Гейзеры, даже если их много, практически ничего не меняют. Значит, выход один — катастрофа… Новые трещины, новые ходы, избыток воды изливается. И все становится на место. Вокруг не распыленные кремнийорганические образования, а строго организованная система, как единый организм, или, вернее, как один энергетический узел. Все подчинено определенным закономерностям. Специальные электромеханизмы охраняют стабильность этого мира.

Страх Александра достиг апогея. Сейчас… Сейчас произойдет что-то непоправимое… Ворвавшись в этот мир, странствуя в его дебрях больше месяца, люди не могли не нарушить равновесия… И реакция последует незамедлительно! Хотелось закричать:

— Назад!

Но почему? Почему? Все по-прежнему вокруг. Вверху клубятся серо-белые непрозрачные облака. Желтая светящаяся пучина под ними…

Вадим застыл у штурвала: ни волнения, ни нервозности. Кажется, он даже вспоминает что-то приятное. Чуть-чуть улыбается.

А Ксения Михайловна над столиком. Острием иглы выковыривает крапинки из оплошной пластмассы.

Тишина… Едва хлюпает вода о борт. И вдруг голос Петра Петровича:

— Немедленно уходить… Сверху нарастает гул. Надеть скафандры.

Вадим мгновенно погрузил лодку.

Золотистая вода с розовыми разводами не казалась больше пристанищем покоя, хотя только прежняя серебристая рябь волновала поверхность.

Все насторожилось и, продолжая сиять, приготовилось к смертельному бою.

Лодки стремительно скользили к единственному выходу, к скважине.

Петр Петрович следил за скоростью. Быстрее! Быстрее! Успеть бы!

Он не совсем точно знал: успеть бы что… Но для него несомненно: нависла опасность… Что это? Периодический сброс вод? Или реакция на их пребывание?

Какое это имеет значение!

Эдуард, веретенообразно вытянув прозрачный корпус лодки, влетел в проход. Десять метров темноты, пятьдесят, семьдесят… Сто… Они не могли понять, где Вадик, двигается ли он.

И вдруг предельно ясно, четкое:

«Цок! Цок!»

Цокало сзади. Эдуард не замедлил хода.

Застопорил машины лишь тогда, когда раскрывшийся простор зеленой воды наполнил даль. Не гнутся лапчатые листы каменных пальм. Как алмазы, как сапфиры, переливаются в них огни. Тишина и немеркнущая иллюминация.

И сзади тишина.

— Внимание! — крикнул Эдик. И тогда они увидели. Сверху неслышно скользили темные полосы. Вот они догнали друг друга.

«Цок!»

Эдик осторожно продвинул лодку в самую гущу пальмообразных деревьев. Их тень исчезла с чистой воды. И полосы успокоились, разошлись.

— Вот он какой, сторож этого мира, — шепнул профессор. — Равновесие не должно нарушаться! Постороннее выбрасывается этими пластинами. Вот вам и самосохранение!

— Их нет! — очень тихо заметил Эдик. — Боюсь, как бы такой же «сторож»… Я… пойду… обратно… сквозь скважину…

Эдик всегда бледен. Но сейчас он казался бледнее обычного… Редкие веснушки на носу исчезли совсем. Профессор понимал, что другого выхода нет.

— Иди!

Леля стала у руля.

Эдик, неуклюжий и громоздкий в термоводолазном костюме, пристегивал к поясу провода…

Если надо — они проведут ток от лодки. Эдик плыл в мутной воде, гроздьями поднимались пузыри над шлемом. И скрылся в скважине.

Лелька и профессор Логинцев ждали около часа.

В вечной и мертвой зелени гигантских листьев не гасло, не исчезало сверкание огней. А в кабине казалось, что в мире осталось единственное движение — суматошный бег секундной стрелки на часах.

Наконец сигнал: «Давайте ток!»

Лелька нажала кнопку.

«Д-зок! Д-зок!»

Лелька не улавливала времени. Стрелка на светящемся циферблате заметалась. Нет сил зафиксировать ее положение.

А вода — изумрудно зеленая, даже спокойная. Без теней. Где вы, тени? Где?

И вдруг… Скафандр вынырнул внезапно. Лелька не сразу поняла, кто это… Второй, третий… четвертый… Все!!! И сразу увидела ненавистные тени. Полосы стремительно надви-, гались. Подземный мир ревностно охранял свои владения.

Ни Саша, ни Вадик — никто из них не замечает. Медлить — гибель…

И Лелька в воде… Набросить провод на черные пластины… Подбиралась осторожно, рассчитывая каждое свое движение. Провод лег на острие… Отплыла. Подняла руку.

— Папа! Ток!

Смотрела, как корчатся, отступая, полозья, готовая броситься на них, если остановятся. Ее окликнули. Вадик.

— Быстрее в лодку!

Сам шел замыкающим. А потом, не снимая костюма, встал у штурвала.

Шестеро в лодке, а она рассчитана на троих… Немедленно к выходу!

8

Как Лелька ненавидела этот мутный мир! Больше суток они бьются у его выхода. Как проникнуть в узкое жерло гейзера, того самого гейзера, что привел их сюда?

Вадим, сам как каменное изваяние, не выпускает из рук рычаги управлений. За сутки не сказал ни слова, за сутки ни разу не взглянул на Лельку. И профессор молчит. Он сидит здесь же, в аппаратной, приткнувшись в уголке, и считает, исписывая листок за листком.

Лелька знает: от этих цифр зависит жизнь. Изъеденные солями стены л одни проросли, матовым налетом. Им не выдержать больше ни повышенной плотности тока, ни высоких температур. Силиколизавирол не оправдал себя в длительном испытании.

Как Лелька ненавидит эту духоту… В кабинах температура не может упасть ниже тридцати градусов. Саша очень разговорчив.

— Теперь везде и всюду будем говорить: мы пришли из сказки. Разве не сказкой было то, что мы видели: золотистая рябь розовой воды… Горящие изумруды, кровавые сапфиры в зелени фантастических зарослей? И разве то, что перед нами сейчас, не сказка?

«До чего же ты болтлив!» — с презрением думает Лелька.

Но он увлечен, уверен в себе.

— Можно считать установленным: полииновые породы образуются и сейчас… высокомолекулярная органика поступает из капилляров. Значит, там карбиды… реакции полимеризации, конденсации…

«Самоуверенность близка к глупости», — зло отмечает она. И сознает: «Я несправедлива к нему потому, что раздражена».

Пытается представить себе другое, что было совсем недавно. Тени-ножи нагоняют лодку. Послушная рукам Вадима, она увертывается, мечется среди сферических куполов, среди розового сияния.

«Цок!»

Схвачены! Но теперь они в костюмах.

Саша тщательно собирает записи наблюдений, прячет их в пластмассовый футляр. Ножи смыкаются… Ножи каждую секунду готовы раздавить его… Саша не забыл ни одной заметки, ни одного образца.

Петр Петрович отдает приказ:

— Лодку оставить! Будем по одному выбираться на поверхность. Захватать с собой записи и пробы.

Мужчины закрепили на груди чехлы с папками наблюдений, с образцами неведомых Пород. А море затаилось, как будто потемнело. Не упругой волной, а всей своей массой било о выступы пород, там, где вода устремляется в гейзер. Сиянье померкло. Пока еще далеко, но со всех сторон из-за лапчатых ветвей надвигалась темнота. Она шла очень медленно, но, кажется, неотвратимо.

Лельке хотелось закричать:

— Быстрее! Быстрее!

— Александр! Иди! — голос Петра Петровича one дрогнул.

Никто не шелохнулся, все только слушали… Саша шагнул к скважине. Туда, где бурлила вода. Оглянулся. Товарищи — пять темных фигур. За ними покинутая лодка, прозрачная, с тенями перегородок и приборов. И что-то надвигается из-за каменного леса, из-за причудливых, как будто ставших единым целым ветвей… Это уже не похоже ни на лес, ни на ветви! Огни в них погасли… Захлебнулись…

Небольшое усилие… Едва уловимый толчок… И Сашу подхватила бурлящая вода… Он скрылся в пене, в воде, которая стала почти бурой.

Вадим и Эдик придвинулись друг к другу. Они приготовились замыкать отступление.

Минута… вторая… третья… седьмая… Четкий голос Саши:

— Следуйте за мной. Все хорошо.

Лелька двинулась второй. Оказывается, подниматься тяжелее, чем спускаться против тока воды… Спуск был медленным, напряженным. Каждый мускул тела боролся с выталкивающим давлением. Так сантиметр за сантиметром продвигались они по скважине вниз. Сейчас вода и пары, как пробку, подбрасывают человека. Гибелью угрожает каждый выступ стенок. Кажется: удар! И все! Конец… Острой болью заныло левое плечо. Лелька не отметила, когда ушиблась.

По-настоящему опомнилась уже наверху. Исчезла вода, нескончаемая, непреодолимая и упругая… Хотела поднять руку, но она отяжелела на воздухе, как и все тело.

Лелька лежала на камнях. Саша склонился над ней. Он как будто разбух в водолазном костюме. Шлем успел стащить… Лицо бледное, очень бледное…

Лелька улыбнулась:

— Порядок.

И слегка приподнялась… Чуть не упала… Тяжело в этом костюме… Саша торопился скрутить ее шлем.

Первое блаженство… Воздух… Насыщенный парами и непривычными запахами. Саша помог подняться. Лелька громко рассмеялась, ощутив твердость под ногами… Воздух над головой… Черный с блестящими бликами потолок… А стены сияют…

Осматриваться некогда… Вынырнула Ксения Михайловна. Лелька вместе с Сашей подтянули ее к краю кратера. И очень скоро один за другим выплыли отец и Эдик… И, наконец, Вадим… Он еще находился там, только шлем мелькнул, когда прозвучало удивительно четкое:

«Цок! Цок!»

Эдуард и Саша выдернули товарища за камни.

Все инстинктивно попятились. Тени метнулись по потолку. И тишина. Только вода журчит, стекая маленькими ручейками.

— Вода, — шепнула Лелька, — в воде…

Она указала рукой провал гейзера. Разъяренные пары подбрасывали что-то мутно-синее, обрывки непонятной ткали. Как бессильные тряпки, несколько мгновений полоскались они. И начали медленно погружаться.

— Остатки нашей лодки, — сказал приблизившийся к кратеру Вадим.

До желтого домика из нинолина осталось совсем немного — несколько пещер, туннелей, лазов — обычные земные переходы.

Над жерлом гейзера безмятежно клубятся облака. Урчанье ручейков глохнет, как в полумягких стенах.

Избавление близко, рядом! Идти! Скорее идти! В земной простор.

9

А путь казался долгим. Эдуард шагает первым. Хлюпает вода под отяжелевшими ногами. Он ссутулился, но не от ноши. На его плечах килограммов пять — не больше.

Как он войдет теперь в лабораторию Воронина? Конечно, на его счету сотни редчайших наблюдений… А каждый мускул еще долго будет помнить всеобъемлющую, как удар тока, реакцию на опасность… И холодную рассудочность воли… И непреодолимую усталость. Сейчас все это сгустилось, сконцентрировалось в едином целом. И это единое дает ему право войти к Воронину равноправным. Равноправным? Нет… Старик никогда не унижал его. Наоборот, всегда старался подчеркнуть, что и он, Эдик, в лаборатории хозяин.

Уверенным в себе… Тоже нет… Он прекрасно сознает, что впереди очень много срывов, ошибок…

Просветленным? Да.

Они с Лелькой буду ковыряться вдвоем… Старик не откажется от нее…

Неля… Эта девушка, почти жена, теперь казалась близкой. И стало жаль не то ее, не то себя…

А сын… Сын уже живет… дышит…

Профессор и Саша пытаются идти рядом.

— Но это противоречит термодинамике! — резко восклицает Саша. — Второму началу…

— Это значит, — тихо говорит Петр Петрович, — мы что-то недопонимаем…

Они не замечают дороги.

Капли, что падают с потолка, и вода под ногами шумит в унисон: мы вернемся… мы вернемся еще…

Ничего, что светящийся мир полупроводников затерялся в миллиардах прошедших лет!

В пещерах темень, мрачные переходы. Душная влага. Першит в горле. Холодные и липкие прикосновения стен.

Ксении Михайловне тяжело. Каждый шаг дается с трудом.

«Старость, старость», — сердце работает с перегрузкой.

Вадим поддерживает ее… Подает руку в трудных местах… И она, болезненно сознавая, что так нельзя, наваливается на него всей тяжестью, сил нет…

Он чувствует: она измучена до предела, она идет сквозь мертвую точку, как говорят спортсмены. А ей еще тяжелее от мысли: «Я уже отжила. Осталась одна камергалка…»

Хотя того, что накопилось, что недодумано, хватит не на одну жизнь. Но… Больше не будет простора сопок… Подземных морей… Бе удел — микроскоп да белые стены лаборатории.

Плечо ноет у Лельки. Никому ни слова — заживет. Она проскочит еще не один гейзер! А пока… Пока за книги, за колбы и спектрофотометры. В лаборатории Воронина мягкий свет. И жесткие требования.

«Вот Старика я смогла бы полюбить, — решает она. — Смогла бы…»

Подземелье кончилось внезапно. Гораздо раньше, чем ожидала Лелька. Перед ними оказался не лаз, а широкий выход.

Выход в морозный простор сопок. Сумрак… Низкий туман застыл над землей… Он приблизил даль, сгладил очертания гор.

Раскрытым ртом Лелька жадно хватала обжигающий холод. Море воздуха над головой.

Лелька шагнула в нетронутый монолит снега. Не оглядывалась… Но знала — товарищи последуют за ней. Их, как ее, неотвратимо влечет острая влажность снега, раскрывшаяся бездна воздуха…

Прислушались. Где-то шумит живая вода.

Лелька тихо рассмеялась. Вот оно, могущество подземной стихии. Горячий поток в сорокаградусный мороз прогрыз себе ложе. Над ним непроницаемый туман. Но вода журчит, нарушая снежное безмолвие.

Хотелось бежать за упрямым ручьем. Лелька шагнула и провалилась по пояс.

— Леля, — кто-то шепчет рядом, — небо краснеет…

Но Леля повернулась не на юг, а к ребятам.

На лице Саши как будто отблески зари, он полон силы. Эдуард задумчив, его еще гложет сомнение… А Вадик — прежний, родной с детства. Робкая улыбка, смущенный взгляд.

Лельке хотелось сказать им:

— Родные мои, хорошие…

У снежных берегов, в темной парящей воде, мелькало что-то быстрое, серебристо-живое. Рыбки… Настоящие земные рыбки. Стало светлее. Розовые блики поползли по воде, по сугробам. И снег вспыхнул мелкими искрами. Рыбки радостнее задвигались. Ребята повернулись к солнцу. Оно показалось на несколько минут. Туман налился алым отсветом. Он тянется ввысь и вширь до самой космической пыли.

журнал «Ангара», № 2, 1965 год

Оглавление

ГЛАВА 1

  1

  2

  3

  4

  5

ГЛАВА 2

  1

  2

  3

  4

ГЛАВА 3

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ГЛАВА 4

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg