«Господь жесток»

Спайдер РОБИНСОН

ГОСПОДЬ ЖЕСТОК

Ее еще не было видно, но уже вовсю воняло. Когда же я на нее все-таки набрел, зрелище оказалось шокирующим. Она сидела в рыжевато-коричневом пластмассовом кресле с откидывающейся спинкой, зафиксированной в нижнем положении. Кресло стояло в гостиной у большого занавешенного окна. На пластмассовом столике - электронные часы, дюжина нераспечатанных пачек сигарет "Питер Джексон", стеклянная банка, наполненная спичечными коробками, пустая пепельница, пузырек с кокаином и мощная лампа ватт в сто пятьдесят. Лампа освещала ее с убийственной четкостью.

Она сидела совершенно голая. И была бледна, как ванильный пудинг. Свалявшиеся волосы, ненакрашенные, неухоженные ногти: одни слишком длинные, другие сломаны... Перепачкалась ужасно, чуть ли не плавала в жуткой луже мочи вперемешку с другими испражнениями. На подбородке, груди и ребрах виднелись следы запекшейся рвоты; кресло тоже было загажено.

Но это еще не все ароматы. В основном пахло свежевыпеченным хлебом. Так пахнет от людей, умирающих голодной смертью. Я решил, что увижу парализованного старикашку или ему подобного.

С виду ей было лет двадцать пять.

Я встал туда, где меня можно было видеть, но она не отреагировала. И к лучшему, потому что я заметил нечто ужасное. Прежде всего, ее улыбка. Говорят, когда над Хиросимой взорвалась бомба, тени некоторых жителей навсегда остались на стенах домов. Так и в мою память врезалась эта улыбка. Мне даже говорить о ней не хочется.

Но больше всего меня поразило другое. С того места, где я стоял, была видна тройная розетка, вделанная в стену под окном; в нее были включены лампа, часы и... ОНА!

Конечно, я знал про вживленные электроды - они отняли у меня близкого друга и двух знакомых - но я никогда не видел их в действии. Такими вещами в компании не балуются и, как правило, посторонние могут видеть только накрытый простыней труп, который несут на носилках к машине "Скорой помощи".

Трансформатор лежал возле кресла на полу, там, где она его уронила. Он был включен на непрерывную стимуляцию вместо того, чтобы давать один раз в час пяти-, десяти- или пятнадцатисекундные серии импульсов. Такой режим обязательно предусматривается для всех подобных электроприборов, и чтобы его нарушить, требуются какие-то инструменты. Скажем, пилка для ногтей. Длинный провод, отходивший от розетки, был весь перекручен. Второй уходил под кресло, но я прекрасно знал, где он кончается. Провод шел к ее спутанным волосам, к макушке, и на его конце красовался крошечный штепсель. Разъем был имплантирован в череп, и тонюсенькие проводочки змеились по влажному, студенистому мозгу к гипоталамусу, к месту, где расположен главный центр удовольствия. Она не выходила из состояния предельного экстаза как минимум пять дней.

Я, наконец, очнулся и приблизился к ней. И это меня удивило. Тут она заметила, что в комнате кто-то есть, и ее улыбка стала еще шире. Я казался ей потрясающим. Очаровательным. Ее лучшим любовником. У меня не было сил смотреть на эту улыбку. Тут я заметил тоненькую пластиковую трубку в уголке ее рта. Прикрепленная кусочками лейкопластыря к подбородку, шее и плечу, она спадала ленивым полукружьем, а конец трубки находился в большом пятилитровом сосуде для охлаждения воды. Женщина явно намеревалась продлить свою агонию. Она решила умереть от голода, а не от жажды, хотя это оказалось бы куда быстрее. Вспомнив о воде, она в любой момент могла отпить глоток, ну, а если забывала о жажде, так и черт с ней!

Вероятно, мои намерения отразились на физиономии и дошли даже до нее; во всяком случае, улыбка начала потихоньку сползать с лица. Для меня это послужило последним толчком. Я рванулся вперед, и выдернув вилку из розетки, осторожно отступил назад.

Ее тело не напряглось, как от электрического разряда. Оно и без того находилось в таком состоянии вот уже несколько дней. Нет, с ним случилось совершенно иное, но эффект был не менее потрясающим. Она вся обмякла. Заморгала. Сползла вниз. "М-да, - подумал я, - бедняга еще не скоро сможет пошевелить хотя бы пальцем..." И тут она мне врезала. Встала и, прежде чем я успел опомниться, расквасила мне нос. И тут же заехала мне в висок. Какое-то время мы колошматили друг друга. Я все же сумел удержаться на ногах и не упасть. Потом она повернулась и схватила лампу. Но шнур был прочно прикреплен скобкой к полу. Тогда она, наступив на него, дернула, и, отодрав, пошла на меня в кромешной тьме, высоко подняв лампу. Я успел сделать выпад, и, угадав, в какую сторону она качнется, ударил ее в солнечное сплетение. Она только произнесла "Уф!" и рухнула.

Я дотащился до кушетки, сел, ощупал свой нос и потерял сознание.

Провалялся я в отключке, похоже, недолго - кровь на вкус была свежей. Очнулся с ощущением, что мне срочно нужно что-то предпринять: человека, который умирает от голода, испытывая при этом бесконечное возбуждение, не рекомендуется бить поддых. Я вскочил на ноги.

Стало чуть светлее, на небе за окном выглянула луна. Женщина лежала на спине, вытянув руки вдоль туловища и совершенно расслабившись. Ее грудная клетка вздымалась и медленно опускалась. По жилке на горле можно было четко определить пульс. Я встал возле нее на колени, она начала храпеть, глубоко и мерно.

Я получил возможность кое о чем поразмыслить. Удивительно, что мой неожиданный порыв не оказался для нее роковым. Может, в моем подсознании действительно таилось желание ее убить? Пятидневное "торчание" на этих проводах вполне могло ее укокошить, не говоря уже о том, что я так неожиданно прервал бедняжке "кайф"... Я поерошил ее всклокоченные волосы и нащупал разъем для электродов. Если уж она не повредила ткани, выдирая провода, то никаких других, более серьезных нарушений, вероятно, нет... Я еще раз ощупал голову женщины, но повреждений не нашел. Лоб ее покрылся липкой испариной. Калом теперь воняло гораздо сильнее, чем свежевыпеченным хлебом.

Нос у меня пока не болел, но здорово распух. Мне не хотелось к нему прикасаться. Думать о нем - и то было противно. Рубашка намокла от крови. Я швырнул ее в угол. Мне стоило немалых сил, чтобы поднять лежавшую женщину. Она была на удивление тяжелой, а ведь мне приходилось перетаскивать и пьяных, и покойников. Из гостиной я попал в холл, а все холлы, как известно, ведут в ванную. Шатаясь, я неуклюже поплелся туда, и когда вокруг стало еще темнее, сердце у меня забилось, как сумасшедшее, а нос "ожил" и заболел, так что хоть кричи. Я чуть не уронил свою ношу и не поднес руки к лицу: искушение было огромным. Однако вместо этого я заскулил, точно собака, и пошел дальше. Детское ощущение: из носа течет, поэтому плакать нельзя... Подходя к дверям, я всякий раз распахивал их пинком. Наконец, мы попали в небольшое помещение, выложенное кафелем. Выключатель находился на обычном месте, я надавил на него плечом, и комнату залил свет.

Огромная ярко-синяя ванна, в изголовье подушка из пенистого пластика, нескользкое дно... Синяя раковина с какими-то финтифлюшками, вся заставленная туалетными принадлежностями, загаженная сигаретными окурками и осколками зеркала, выпавшими из настенной аптечки. Синий унитаз с поднятой крышкой. Дорогой коричневый коврик на полу. Весы в дальнем углу. Я приложил немало усилий, чтобы не уронить женщину, когда сажал ее в ванну. Голову пристегнул специальным ремешком. Придерживая женщину за ноги в стороне от струи, отрегулировал воду и отправился на поиски выпивки.

Выбор оказался богатым. На кухне удалось обнаружить бутылку "Метаксы". Стараясь не подносить ее близко к носу, я осторожно сделал глоток. Мне показалось, что я отпил жидкого газа для заправки зажигалок, причем горячего, и меня прошиб пот. Я нашел бумажные полотенца и на обратном пути в ванную использовал чуть ли не все, очищая стул и ковер. Из пластиковой трубки лилась вода, уже натекла целая лужа. Я шагнул в нее и перекрыл кран. Вернувшись в ванную, увидел, что вода уже покрыла вспученный живот женщины, под которой было полно грязи. Мне пришлось три раза сменить воду, пока я не отмыл грязнулю как следует. Найдя под раковиной шланг, надевавшийся на кран, привел в порядок ее волосы.

Вытирать женщину пришлось прямо в ванне. Полотенце там было не больно чистое. Я нашел в аптечке спрей, который применяют при оказании первой медицинской помощи, - хорошая местная анестезия - и побрызгал болячки на ее спине и ягодицах. Потом отправился за "Метаксой" и попал в спальню. Мокрые волосы хлестали меня по рукам, когда я переносил в нее женщину. Она казалась еще тяжелее, чем раньше, будто пропиталась водой. Я открыл дверь ногой, а потом опять же ногой прикрыл за собой, и попытался, как и в прошлый раз, нажать плечом на выключатель, но его на привычном месте не оказалось. Тут я натолкнулся на ящик для обуви, уронил свою ношу и сам грохнулся на пол, круша все вокруг и оберегая свой нос. Женщина не издала ни звука.

Как выяснилось, чтобы зажечь свет, нужно было дернуть за шнурок, висевший над кроватью. Женщина лежала на боку, дыша по-прежнему мерно и глубоко. Я хотел было положить ее на кровать. Нос у меня прямо-таки разрывался от боли. Мне удалось поднять ее лишь с третьей попытки, да и то с превеликим трудом. Я стонал от бессильной ярости, укладывая ее на левый бок в кровать с огромным матрацем. Кровать была еще больше, с балдахином, латунной спинкой, сатиновыми простынями и наволочками. Белье не стирали лет сто. Скомканные одеяла лежали в ногах. Я еще раз потрогал ее голову и пощупал пульс; потом приподнял веки - зрачки были одинаковыми. Лоб и щеки еще не согрелись, поэтому я укрыл женщину потеплее. Отпихнув ящик для обут в угол, выключил свет и оставил ее храпеть в одиночестве.

Все важные бумаги и документы хранились в кабинете, сейф стоял на полке. Он был дорогой, очень крепкий и мог устоять против любых катаклизмов, кроме ядерного взрыва. Кодовый замок имел всего двадцать семь комбинаций. Внутри сейф оказался битком набит бумагами. Я разложил ее "жизнь" на столе, как пасьянс, и принялся изучать со все возраставшим чувством неудовлетворенности.

Звали ее Карен Шавитски, она изменила свое имя, получилось Карен Шоу. Оно мне показалось надуманным. Ей было двадцать два. В четырнадцать лет она оставила родителей, ни в чем их официально не обвинив. С тех пор успела поработать официанткой, помощницей продавца люстр, художницей, библиотекаршей и массажисткой без лицензии, а также печатала на машинке и чинила мотоциклы. На корешке последней платежной квитанции стояло "Хард Корпс" - этот массажный кабинет имел весьма плачевную репутацию. Квитанция была выдана восемь месяцев назад. Банковский счет и вещи, которые я обнаружил у Карен в шкафу, говорили о том, что сейчас она связана с торговлей кокаином. Роскошная квартира и мебель наводили на мысль о ее глупости. Если даже наркоманы и оставят ее в покое, то полицейские все равно возьмут красотку за жабры. Может быть, она подсознательно пыталась этого избежать?

Пока ничего обнаружить не удалось, но я продолжал рыться в бумагах. Карен целый семестр посещала колледж, изучала живопись, но бросила, провалившись на экзамене. Три года назад она оказалась не в состоянии заплатить за квартиру. Один раз разбила машину, и страховая компания ее надула. Все тривиально. За последние годы она пережила лишь одно серьезное потрясение. Полтора года назад супруги Ломбард-Смит наняли ее для вынашивания их ребенка. Они обещали кругленькую сумму - ведь у Карен был широкий таз и нужная им редкая группа крови. Однако через полгода муж с женой застукали Карен с сигаретой в зубах и разорвали контракт. Она пыталась бороться, но у них были фотографии. И, разумеется, более ловкие адвокаты. Карен пришлось вернуть аванс, оплатить судебные издержки и, конечно же, аборт.

Желая продемонстрировать врачу, что легкие у нее чистые, она не курила месяца три, а то и полгода. Зачем же впадать в крайности и ставить все на карту? Как обычно, мелкие неприятности казались не причиной, а скорее следствием чего-то более серьезного. Страсть к самоуничтожению... Я продолжал исследовать ее архив.

На дне сейфа удалось раскопать нечто многообещающее. Когда ей исполнилось восемнадцать, ее родители погибли в автомобильной катастрофе. К некрологу было подшито завещание отца - один из самых удивительных документов, которые мне когда-либо доводилось читать. Если бы отец, осерчав, оставил свою единственную дочь без цента в кармане, я еще мог бы его понять. Но он поступил хуже. Гораздо хуже.

Черт побери, все равно ничего не вытанцовывается!.. Из-за этого кончают с собой сразу же, а не через четыре года. И не столь экстравагантным способом: это снижает трагизм. В общем, я пришел к выводу, что у Карен либо провалилась грандиозная и рискованная кокаиновая афера, либо ее подло обманул любовник... Нет, кокаин тут ни при чем... Ей не дали бы умереть так, как она хочет, в ее же собственном доме. На убийство тоже непохоже. Даже очень самонадеянному хирургу нужно, чтобы пациент был а сознании, ведь не зная ощущений клиента, в нужное место электродами не попадешь.

Значит, любовник... Я вздохнул с облегчением, довольный своей проницательностью и чертовски раздосадованный. Почему - я и сам не знал. Я запихнул бумаги обратно в сейф, запер его, поставил на место и отправился в ванную.

Ее аптечка произвела бы впечатление даже на фармацевта. Карен была жутким аллергиком. Аспирин пришлось искать целых пять минут. Я взял четыре таблетки. Потом выудил из раковины самый большой осколок зеркала, прислонил его к какому-то флакону и снова уселся на унитаз. Мой нос заметно сместился вправо и так распух, что трудно было дышать. На полу валялась коробка с бумажными салфетками. Я разодрал ее, вынул содержимое и набил салфетками рот. Затем схватил нос правой рукой и дернул его влево, одновременно спустив левой рукой воду в унитазе. Звук хлынувшей воды совпал с моим воплем, и я чуть было не прокусил салфетки. Когда ко мне вернулось зрение, нос стоял на месте. Я осторожно умылся, потом вымыл руки и вышел из ванной. Однако тут же вернулся, заметив мельком кое-что любопытное. Это оказалась подставка для зубных щеток. Щетка была только одна. Я снова перерыл аптечку и на сей раз убедился, что в ней нет ни крема для бритья, ни электробритвы или бритвенного станка, ни мужской парфюмерии. Все рецепты были выписаны на имя Карей, причем по всем правилам.

В раздумье я пошел на кухню, смешал коктейль и отправился с ним к ней в спальню. Часы над кроватью показывали пять. Я зажег спичку, пододвинул ящик для обуви к шкафу, уселся и задрал ноги. Потягивая коктейль, я слушал ее храп и смотрел, как она дышит, а за окном едва брезжил рассвет. Я решил перебрать все варианты, но только успел обдумать первый, как сноп дневного света ударил мне прямо в глаза.

Я инстинктивно поднял руки, пролил выпивку себе на голову и поранил нос еще больше. Как правило, я просыпаюсь с трудом. Карен по-прежнему безмятежно храпела. Я едва удержался, чтобы не запустить в нее стаканом.

Было уже за полдень, солнечные лучи упрямо пробивались сквозь тяжелые занавеси, освещая комнату, в которой царил дикий бардак; я не мог понять, кто его устроил: то ли она сама, то ли профессиональный громила. В конце концов я решил, что это дело ее рук. Кресло, в котором я спал, не пострадало. А может, громила обнаружил то, что искал, не дойдя досюда?

Я отогнал эти мысли и отправился готовить себе завтрак.

Гостиную пришлось проветривать часа два. Шнур и трансформатор отправились в мусоропровод вместе с протухшей едой из холодильника. Посудомоечную машину я включил на полный цикл и каждую порцию тарелок перемывал по три раза, так что это тоже заняло два часа. Я без устали пылесосил, убирал комнаты и всюду совал свой нос, но ничего интересного так и не нашел. Покончив с уборкой, сел составлять список необходимых покупок и тут вдруг услышал, как она застонала. В считанные секунды я добежал до спальни, застыл на пороге и, держа обе руки так, чтобы она могла их видеть, сказал медленно и четко:

- Меня зовут Джозеф Темплетон. Карен, я твой друг. Ты теперь в порядке.

Она посмотрела на меня, как затравленное животное.

- Пожалуйста, не пытайся встать. Тело тебя не слушается, и ты можешь ушибиться.

Ответа не последовало.

- Карен, хочешь поесть?

- У тебя противный голос, - с каким-то отчаянием произнесла она. Ее собственный голос, кстати, оказался сиплым.

Она явно не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Я сказал, что сейчас приду, и пошел в кухню. Там поставил на поднос чашки с прозрачным крепким бульоном и очень сладким чаем и положил гренки без масла и крекеры. Когда вернулся, Карен лежала, уставившись в потолок. Я поставил поднос, поднял Карен и помог ей облокотиться на подушки.

- Выпить охота.

- После еды, - любезно кивнул я.

- Ты кто?

- Мамаша Темплетон. Ешь.

- Разве что суп... Гренки не хочу.

Она выпила полчашки бульона и немного чаю. Я не хотел, чтобы она переедала.

- А теперь гони выпивку.

- Сию секунду!

Я отнес поднос обратно на кухню, написал что еще необходимо купить, вынул из машины последнюю порцию посуды и положил в духовку замороженный бифштекс - себе на обед. Когда же вернулся, она крепко спала.

Отощала бедняжка страшно: кожа да кости, если не считать груди и вспученного живота. Пульс был четкий. По современным стандартам, она, даже находясь в прекрасной форме, не могла бы считаться привлекательной. Так, средней паршивости девчонка... Талия слишком толстая, шея короткая, ляжки крупноваты. Лицо... Трудно составить впечатление о лице исхудавшего, лежащего в отключке человека, но вообще-то подбородок у нее квадратный, нос чуть крючком, а голубые глаза слишком малы и широко посажены. Одухотворяясь, она могла быть красивой - любое лицо может стать вдруг прекрасным. Но даже первоклассная гримерша не в состоянии сделать Карен хорошенькой. На подбородке я заметил давнишний синяк. Волосы у нее были пепельные, длинные и тонкие; высыхая, они спутались и теперь их за целый час не расчесать. Бог наградил Карен великолепной грудью, и это меня расстроило. В нашем мире женщине, у которой грудь - главное ее достояние, приходится несладко.

Из таких мелочей складывалась картина, способная привести в уныние даже толстокожего носорога. Когда я увидел Карен впервые и ее лицо еще не напоминало безжизненную маску, она показалась мне чувствительной особой. Или это из-за электродов? Кто его знает.

Черт побери, я никак не мог подобрать вразумительного объяснения для штуковины, вделанной в ее башку! В любом баре, на любом перекрестке можно услышать о гораздо более плачевной судьбе. Я попробовал отыскать на ее теле шрамы. Любители тыкать себе электроды в голову обычно наркоманы. У них постоянная потребность словить еще больший кайф. Но никаких следов, что она баловалась кокаином, я не нашел: слизистая носа не была повреждена. Послужной список Карей (конечно, весьма жалкий и обрывочный) все же исключал наличие какого-то серьезного порока; в последнее время она явно искала острых ощущений, но лишь в самое последнее время. Единственной дурной привычкой, похоже, было курение.

Значит, дело в мерзавце-любовнике? Я немного поразмыслил над этой гипотезой. Ну, предположим, какой-то страшно жестокий сукин сын насадил ее на крючок, как форель, просто так, желая поразвлечься. Такое не под силу случайному визитеру или даже желанному гостю: с этим человеком надо жить под одной крышей. Выходит, он лез из кожи, чтобы покорить сердце не очень привлекательной дамы, а когда сопротивление было сломлено, красавчик испарился? Исчез, даже не оставив ничего после себя в шкафах, на полках и в аптечке? Маловероятно. Тогда, может, после ухода любовника она сама уничтожила все следы его пребывания в квартире, а затем поняла, что существует только один способ вытравить былое из памяти? Нет, не верилось, что хозяйка, которая все делает тяп-ляп, способна вдруг повести себя так толково.

Тут я вспомнил свое первоначальное предположение: что если в спальне устроил погром профессионал? И кровь застыла у меня в жилах. А вдруг она не горе-хозяйка? Допустим, развеселый садюга неожиданно возвращается, чтобы еще немного порезвиться напоследок. И, как и я, застает ее в гостиной. Там и оставляет.

Однако через пять минут я расслабился. Этот вариант тоже не проходил. Да, конечно, в роскошном доме, где живет Карен, в холлах почему-то нет телекамер, но именно поэтому богатые жильцы наверняка как-то замечают, кто сюда приходит. Проживи он тут хоть немножко, и ему уже не замести следов, можно даже не стараться. Да и потом, подобные монстры, существа весьма редкие и в своем роде уникальные, любят совращать невинных девушек. Карен не в его вкусе.

В этот момент я опять зашел в ванную, и мои сомнения разрешились. Поднимая стульчак, чтобы помочиться, я увидел на обратной стороне надпись фломастером: "Как здорово, когда в доме есть мужчина!" Почерк был ее. Она жила одна.

Я почувствовал облегчение, потому что меня не увлекала мысль о гипотетическом монстре и о том, что мне нужно будет его выследить и убить. Но я опять вскипел от негодования.

Мне хотелось ПОНЯТЬ.

Чтобы чем-нибудь заняться, я отправился с бифштексом и чашкой кофе в кабинет и включил ее компьютер. Я перепробовал все характерные коды, набрал дату ее рождения и имя в цифровом выражении, но доступа к памяти так и не получил. Тогда, словно по наитию, назвал дату гибели ее родителей и попал в точку. Я перечислил, что нужно купить из бакалейных товаров, велел, чтобы двери внизу открылись, принимая покупки, и чего только не делал, стараясь выудить из проклятой машины какие-нибудь записи или дневники. Но все безуспешно. Когда я связался с публичной библиотекой и запросил сведения из энциклопедии "Британника" по вживлению электродов. Меня отослали к статье "Самостимуляция мозга". Я пробежал глазами историю, начавшуюся с открытия, которое Олдс и соавторы сделали в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году, и узнал, что в конце восьмидесятых, когда изобрели более простые хирургические решения, вживление электродов в мозг превратилось в социальную проблему. Диаграммы, графики и технические характеристики я изучать не стал и в конце концов отыскал краткий раздел, посвященный мотивам использования вживленных электродов.

Да, об одной группе людей, для которых это характерно, я и впрямь не подумал. Неизлечимо больные...

Неужели это так? В ее возрасте? Я просмотрел все рецепты. Никаких сильных болеутоляющих средств, вообще ничего более серьезного, чем антиаллергические препараты. Живи мы в то время, когда люди пользовались не видеотелефонами, а обычной телефонной связью, я бы попробовал выудить какую-нибудь информацию у ее лечащего врача, да и то неизвестно, с каким результатом. М-да, проверить эту гипотезу невозможно...

Вполне вероятно, я прав; даже наверняка, но почему-то у меня осталось чувство неудовлетворенности. Я заказал компьютеру игру "Сквош в четырех стенах" и убедился, что могу выиграть. Я чуть ли не наслаждался жизнью, как вдруг услышал ее крик.

Да и не крик даже, а так... в горле-то у нее саднило. Впрочем, мне хватило и этого. Выбегая из комнаты, я уже знал, в чем дело. Кончилось действие местного обезболивания, пролежни на спине и ягодицах дали о себе знать, и она проснулась от боли. Вообще-то это должно было случиться раньше, спрей рассчитан лишь на несколько часов. Я решил, что ее система чувствительности ослабла из-за перегрузки.

Пролежни были ужасные. Я побрызгал их еще раз, и стоны почти моментально прекратились. Я не мог придумать, как заставить ее лежать на животе, не прибегая к драконовским мерам. И решил, что это необязательно. Подумав, что Карен опять в отключке, я пошел к двери. Но на полпути меня остановил ее голос, приглушенный подушками:

- Я не знаю, кто ты. Может, тебя на самом деле вовсе нет. Поэтому я могу тебе признаться...

- Побереги силы, Карен. Ты...

- Заткнись. Ты хотел испытать судьбу, вот и получай.

Я заткнулся.

Голос звучал вяло, безжизненно.

- Все мои подружки начали встречаться с парнями, когда им шло двенадцать. А меня он проманежил до четырнадцати. Говорил, что нельзя доверять. Томми зашел, чтобы вытащить меня на танцы, и он устроил Томми черт знает что. Мне стало так стыдно! Часа два на танцах было весело. А потом Томми приударил за Джо Томпкинс. Просто-напросто бросил меня и ушел с ней. Я спустилась в туалет и долго там плакала. Девчонки выведали у меня, в чем дело. У одной нашлась в сумке бутылка водки. Я до этого никогда не пила. После того, как я начала крушить машины на стоянке, одна девица разыскала Томми, устроила ему скандал и заставила проводить меня домой. Я этого не помню. Это выяснилось позже.

Голос ее прервался, и я дал ей воды. Она взяла чашку, стараясь не встречаться со мной взглядом, отвернулась и продолжала:

- Все же Томми каким-то образом умудрился доставить меня домой. Я уже была в полной отключке. Он, видно, вконец перепугался и не осмелился отнести меня наверх. Томми положил меня на кушетку, бросил мои трусики на коврик и ушел. Я помню, как лежала на полу, и все лицо у меня болело. Он стоял надо мной. "Шлюха", - сказал он. Я приподнялась и попыталась ему что-то объяснить, но он ударил меня несколько раз. Я кинулась к двери, а он изо всей силы врезал мне по спине. Тогда я бросилась вверх по лестнице и на полном ходу стукнулась головой.

Впервые за все время голос Карен начал выражать хоть какие-то чувства. Этим чувством был страх. Я сидел, боясь пошевелиться.

- Когда я проснулась, был уже день. Наверное, это мама перевязала мне голову и перенесла меня на кровать. Голова раскалывалась от боли. Я пошла в ванную, он меня позвал. Они с мамой лежали в постели. Он начал меня оскорблять, не давая мне вставить ни слова, и все больше распалялся. И тут я на него заорала. Он соскочил с кровати и опять кинулся на меня с кулаками. Сорвал с меня рубашку. Он колотил меня по животу и груди, и его кулаки были, как огромные молоты. "Сука, - твердил он. - Шлюха". Я думала, он меня убьет, поэтому схватила его руку и укусила. Он заревел, будто дракон, и швырнул меня через всю комнату на кровать. Мама вскочила, а он спустил трусы, и я увидела такой большой, красный... Я кричала, кричала и колотила его по спине, а мама стояла рядом. Глаза у нее были большие и круглые, словно в мультфильмах. Я кричала, визжала, и...

Она осеклась и сжалась в комок. Когда же заговорила вновь, голос опять звучал безжизненно:

- Проснулась я опять в своей постели. Я долго-долго мылась под душем, а затем сошла вниз. Мама готовила оладьи. Она дала мне оладушек, я села за стол, начала есть, а потом швырнула все на стол и выбежала вон. Она не проронила ни слова, не окликнула меня. В тот же день после школы я отправилась в приют и написала ходатайство об избавлении от родительской опеки. Я никогда их больше не видела. И никому об этом не рассказывала.

Она надолго замолчала, я даже решил, что она заснула.

- С тех пор я проделывала это с мужчинами и женщинами, с мальчиками и девочками, в темноте и при ярком свете, с людьми, которые были мне дороги, и с теми, кто нет, и я никак не могла понять, в чем же тут удовольствие. В лучшем случае мне было не очень противно. Боже мой, как я мечтала узнать... Теперь знаю.

Язык у нее начал заплетаться.

- Один миг - а он сломал всю мою жизнь. Лучше бы я тогда разбилась на машине. Пусть даже одна.

Я долго сидел не шевелясь. Когда же встал, ноги подкашивались, а руки дрожали, и так было все время, пока готовил ужин.

После этого она почти двое суток не могла толком прийти в себя. Я вливал в нее крепкий бульон, а однажды заставил съесть размоченные в чае гренки. Иногда она называла меня чужими именами, бормотала что-то непонятное. Я слушал ее кассеты, смотрел видео, листал книги и играл на компьютере. Я выпил кучу ее аспирина и не прикоснулся к спиртному.

Я мучился сознанием собственного бессилия. Отдельные штрихи никак не составляли более-менее ясной картины, я не мог докопаться до истины. Отсутствовало какое-то важное звено. Животное, что произвело ее на свет и вырастило, нанесло ей, конечно, ужасную травму, это могло сломить кого угодно. Но почему она решила покончить с собой спустя восемь лет? Родители умерли четыре года назад, и если это не послужило толчком, то тогда что же? Я не мог уйти, не разобравшись, что к чему. И сам не знал, в чем причина такого моего поведения. Я метался по ее квартире, как медведь, загнанный в клетку.

В середине второго дня у нее возобновилась деятельность кишечника; пришлось поменять ей простыни. Наутро меня разбудил шум: я нашел Карен в ванной, она стояла на коленях в луже мочи. Я ее вымыл и уложил в постель, решив, что она снова заснет. И тут она завопила:

- Ах ты, подлый сукин сын! Все ведь могло уже кончиться! И не было бы никакой мерзости! Зачем ты это сделал, подонок? Мне было так хорошо!

Она отвернулась от меня и сжалась в комок. Я оказался перед трудным выбором и, вспомнив, что мне было известно об одиночестве, сел на краешек кровати и погладил ее по голове как можно ласковей и ненавязчивей. Я угадал. Она заплакала: сперва раздались громкие душераздирающие всхлипы, а потом безудержные рыдания. Именно этого я и добивался, и меня не расстроило, что это отнимает у нее силы.

Она плакала долго. Когда же, наконец, успокоилась, у меня ныли все мышцы. Бог знает сколько времени я просидел, не шевелясь. Тело одеревенело, и я двигался неуклюже, но она даже не заметила, как я встал с кровати. Ее сонное лицо выглядело теперь несколько иначе, спокойнее, что ли. Впервые с момента прихода сюда я ощутил нечто подобное умиротворению, и вдруг по пути в гостиную - я шел туда за выпивкой - услышал телефонный звонок.

Я молча поглядел на экран. Изображение было расплывчатым и белесым: звонили из автомата. Мужчина напоминал иммигранта, работающего на стройке, крупного, краснорожего, без шеи. Этакая тупая скотина. Он был явно удручен и мял в руках шляпу.

- Шерон, не вешай трубку, - сказал он. - Я должен выяснить, что происходит.

А меня и так никакая сила не могла бы заставить повесить трубку.

- Шерон! Шерон, я знаю, ты там. Терри говорит, тебя нет дома. Она говорит, что звонила тебе целую неделю и несколько раз стучалась в дверь. Но я знаю, ты там, во всяком случае сейчас. Час назад я проходил мимо и видел, как у тебя в ванной зажегся свет. Шерон, может, ты объяснишь мне, что, черт побери, происходит? Ты меня слышишь? Я знаю, ты слушаешь. Так вот, пойми, я думал, все улажено. Я хочу сказать, мне так казалось. Ну, что все договорено. Я попросил Терри, потому что она моя постоянная подруга, но она говорит: "Я пас, дорогой. Правда, я знаю, кто это может..." Слушай, Терри мне наврала или нет? Она сказала, что за отдельную плату с тобой можно порезвиться.

Регулярные двухсотдолларовые поступления в банк, да еще картонная коробка, в которой ты нашел чашечки весов, пузырьки, мешочки и сухое молоко, навели тебя на мысль, что Карен промышляет продажей кокаина, не так ли, мистер частный детектив? И пусть тебя не вводит в заблуждение то, что коробка стояла в углу, заклеенная скотчем и покрытая слоем пыли. Вторая запрещенная профессия, которая позволяет регулярно получать доход, - это профессия проститутки. Двести долларов - немалая сумма для малышки Карен с ее квадратной челюстью, крючковатым носом и широко поставленными глазами. И грудь тут особой роли не играет.

Для шлюхи из варьете...

- Проклятье, она мне сказала, что позвонила тебе и обо всем договорилась! И дала мне ТВОЙ адрес! - он резко тряхнул головой. - Ничего не понимаю. Черт возьми, не могла же она меня обмануть?! С какой стати? Ты меня впустила и даже не включила электронный сторож, все было договорено. А потом ты закричала и... и мне это не понравилось, я подумал, что, может быть, ты немного переигрываешь. Но Терри мне сказала, что ты великолепная актриса. Честное слово, я старался не делать тебе больно. Ей-богу. А потом я надел штаны и уже хотел было положить конверт на туалетный столик, но ты вдруг бросила в меня стул и подступила ко мне с ножом. Пришлось тебя ударить. Все это так нелепо! Может, ты соизволишь, черт подери, сказать мне хоть слово? Я две недели места себе не нахожу. Даже есть не могу.

Я хотел выключить телефон, но руки так тряслись, что я нажал не на ту кнопку и лишь приглушил звук до минимума.

- Шерон, поверь, - прокричал он откуда-то издалека, - я только в мыслях насильник. А вообще-то - нет!

Тут я, наконец, нащупал выключатель, и мужчина исчез.

Я еле поднялся, заковылял к бару и принялся отпивать из всех бутылок подряд до тех пор, пока перед глазами не перестало маячить его лицо, честное, озадаченное и немного пристыженное.

Дело в том, что у него были пепельные волосы, квадратный подбородок, чуть крючковатый нос и широко поставленные голубые глаза. Говорят, у каждого из нас есть где-то двойник. А судьба любит играть с нами злые шутки, ведь правда?

Не помню, как я лег спать...

Проснулся поздно ночью с ощущением, что мне нужно раза два стукнуться головой об пол, иначе сердце больше не будет биться. Я валялся на постели, которую сам соорудил из подушек и одеял возле ее кровати, а когда продрал глаза, увидел, что она сидит и смотрит на меня в упор. Она кое-как расчесала волосы и привела в порядок ногти. Мы долго глядели друг на друга. Она слегка порозовела и казалась не такой тощей.

- Что сказала Джо Энн, когда ты ей рассказал?

Я не ответил.

- Да ладно тебе, только у Джо Энн есть второй ключ от моей квартиры, и она не дала бы его чужому. Так что она тебе сказала?

Я с трудом выпутался из одеял и подошел к окну. За два квартала от дома, над низенькими зданиями возвышалась большая колокольня, похожая на фаллос.

- Господь жесток, - произнес я. - Ты это знаешь?

Я повернулся к ней, она уставилась на меня. Потом, как бы для проверки, засмеялась, но умолкла, едва я к ней присоединился.

- Выходит, я ничего собой не представляю, важно лишь то, что у меня между ног?

- Если человека, склонного к обжорству, считать обжорой, а совершающего преступления - преступником, то Господь жесток. Или, может, глупее его замыслов нет?

Из тысячи возможных реакций на мое заявление она выбрала наилучшую, а значит, и самую раздражающую - молча сидела и глядела на меня, обдумывая мои слова.

Наконец, сказала:

- Согласна. А каким способом ты замышляешь трахнуться?

- Таким, благодаря которому ты чуть не сдохла в куче собственного дерьма, - грубо отрезал я. - Все только и делают, что твердят о новой напасти, об электродах. Всего за шесть лет они вышли на пятое место среди причин смерти. Вживление электродов в голову далеко не новинка, просто сейчас это технически усовершенствовали.

- Я что-то не понимаю.

- Тебе не знакома известная фраза: "Все, что мне нравится, противозаконно, аморально и пошло"?

- Конечно, знакома.

- А тебе не казалось, что это чертовски странно? Знаешь, какой продукт не имеет питательных свойств и даже опасен для организма? - Сахар. А наша нервная система, похоже, не может без него обходиться. Его кладут практически в любую еду, потому что НИКТО не в состоянии удержаться от соблазна. И мы травимся, портим себе характер, зубы. Это ли не странно? Получается, что в наш мозг встроена какая-то древняя программа, которая в буквальном смысле слова сторицей вознаграждает нас за всякие глупые поступки. Скажем, когда мы курим отраву или едим ее, пьем, нюхаем или колемся. То же самое происходит, если мы пренебрегаем здоровой пищей. Или вступаем в сложные сексуальные отношения, не имеющие целью продолжение рода. Их вообще можно было бы считать бессмысленными, а то и ненормальными, если бы не удовольствие, которое мы получаем от секса. Но все равно удовольствие рада удовольствия очень скоро становится бессмысленным и начинает смахивать на безумие. В наш мозг встроена самоубийственная система поощрения.

- Но она способствует выживанию.

- Да? Тогда с какой стати мы так пристрастились к электродам? Выходит, самую большую награду получает наше стремление к аннигиляции? Даже если говорить об удовольствии, ведущем к продолжению рода, то все равно наибольшее наслаждение мы получаем в момент перенапряжения, опасного для жизни. Человек биологически запрограммирован так, что упорно превышает уровень своих потребностей, стремясь заполучить больше того, что способен использовать себе во благо.

В животных это не проявляется так ярко. Даже если вокруг всего полно, неразумное животное должно лезть из кожи, чтобы удовлетворить свои нужды. Однако, едва в дело вступает разум, как все летит в тартарары. Человеку будет тесна любая экологическая ниша, куда бы он ни попал. Люди выживают только благодаря ПЕРЕДВИЖЕНИЮ. В противном случае они бы умерли от невоздержанности.

Колени у меня так дрожали, что пришлось сесть. Меня лихорадило, я казался себе больше, крупнее, чем был на самом деле, и понимал, что говорю слишком быстро. Ей же нечего было сказать: ни голосом, ни лицом, ни телом.

- Человек - животное стадное, - продолжал я, ощупывая ноющий нос, поэтому совершенно очевидно, что доброта больше способствует выживанию, чем жестокость. Но какое чувство приятнее? Что приносит больше удовлетворения? Возьми наугад сотню человек, и окажется, что по крайней мере двадцать или тридцать из них прекрасно осведомлены в области психологических пыток и физической кастрации, а двое, может быть, даже настоящие садисты. Скажем, твой отец завещал все свои деньги церкви, а тебе оставил только сотню долларов, так ведь он был артист своего дела! Всегда проще вывалять человека в грязи, чем осчастливить. Вот почему садизм и мазохизм становятся последним прибежищем пресыщенных людей. Это извращение долго не надоедает, его пикантность в том, что...

- Наверно, пуритане были правы, - задумчиво произнесла она. Наверное, наслаждение и есть корень зла. Но Боже мой, как бесцветна без него жизнь!

- Одна из моих главных драгоценностей, - сказал я, - это пуговица; мой приятель Джон-Макаронина их расписывал и продавал по дешевке. Джон был единственный настоящий анархист, которого мне довелось встретить в своей жизни. На пуговице написано: "Лемминги, вперед!" Лемминг явно испытывает неизъяснимое наслаждение, когда мчится в море. Страсть к самоуничтожению заложена в нем от природы, это часть той самой жизненной силы, благодаря которой живые существа зарождаются и появляются на свет. Делай то, что тебе приятно. - Я рассмеялся, а она отпрянула. - Так вот, сдается мне, что Господь наш - либо садюга, либо жуткий болван. Я толком не знаю, презирать его или восхищаться.

И тут у меня разом кончились все слова и силы. Я отвел от нее взгляд и долго смотрел на свои колени. Мне было стыдно, как человеку, который устроил скандал в спальне больного.

Через некоторое время она нарушила молчание:

- А ты здорово разглагольствуешь.

Я по-прежнему не поднимал глаз.

- Когда-то я проработал целый год преподавателем экономики.

- Ты ответишь мне на один вопрос?

- Если смогу.

- Что за радость была меня воскрешать?

Я подскочил, как ужаленный.

- Погляди на меня. Ну! Я примерно представляю себе, в каком я была состоянии, когда ты меня увидел. И догадываюсь, чего тебе пришлось со мной хлебнуть. Я не уверена, что сделала бы то же самое даже для Джо Энн, а она моя лучшая подруга. Ты не похож на типа, увлекающегося больными бабами, и уж тем более, черт подери, на богача, у которого уйма свободного времени. Так что же за кайф ты ловил тут в последние дни?

- Мне хотелось понять, - огрызнулся я. - Видишь ли, я очень любопытен.

- И что, удалось?

- Да. Я сложил головоломку.

- Значит, ты теперь уйдешь.

- Нет, - машинально ответил я. - Ты же еще не...

И осекся.

- Существует кое-что другое, не только наслаждение, - сказала она. Иная система стимуляции, только мне кажется, это не электроды, которые я вставляла себе в голову. Это не мозговая стимуляция. Можешь назвать ее стимуляцией мышления. Или просто радостью... своего рода удовольствием, которое возникает у человека, когда он сделает что-то хорошее или преодолеет жгучее искушение совершить дурной поступок. Или когда постижение Вселенной кажется реальностью. Никакая другая радость не бывает столь ослепительной и жгучей, поверь мне. Но за это надо платить. За это приходится отказываться от удовольствий или даже терпеть ужасную боль.

То, о чем ты говорил, конечно, правда. Нервная система и инстинкты, которые мы унаследовали от животных, действительно портят нам жизнь. Но ты сам сказал, что человек - существо, которое вечно в движении, ему тесны любые рамки. С тех пор как в человеческом мозгу затеплился разум, мы пытались преодолеть свои инстинкты, стать другими. И, ей-богу, нам это удастся. Просто эволюция - процесс медленный. Для появления мыслящей обезьяны потребовалось двести миллионов лет, а ты хочешь, чтобы всего за несколько столетий она резко поумнела? В нас, конечно, многое от леммингов, мчащихся в море, но есть и другая сила, сила противодействия. Иначе людей на земле уже не осталось бы, и не существовало бы слов, чтобы вести этот разговор и... - она окинула взглядом свое тело, - и я бы эти слова тут не произносила.

- Ну, это вышло чисто случайно.

Она хмыкнула:

- А что не случайно в нашей жизни?

- Ладно, все путем! - заорал я. - Все распрекрасно! Раз мир спасен и ты его держишь под контролем, то я пошел.

Когда я кричу, у меня прорезается мощнейший голос. Но она и бровью не повела, а продолжала как ни в чем не бывало.

- Теперь я могу сказать, что я сполна познала наслаждения. И, пожалуй, остаток жизни проведу, придерживаясь золотой середины. Посмотрим, что из этого выйдет. Начнем хотя бы с того, что я попрошу тебя минут через десять принести мне слабенький чай и гренки. Что же касается другого, то есть радости, то я хочу испытать ее в полной мере. Я ни черта не знаю о радости, но, насколько мне известно, она связана с нежностью и заботой и... как, кстати, тебя зовут? Ты говорил...

- Неважно! - рявкнул я.

- Ну, хорошо. А что я могу для тебя сделать?

- Ничего!

- Но тогда зачем ты сюда пришел?

Я так рассвирепел, что выложил ей все начистоту:

- Я пришел обчистить твою вонючую квартиру!

Она выпучила глаза, а потом бухнулась в подушку и захохотала, да так, что даже прослезилась. Я пытался удержаться, но не смог и тоже рассмеялся, и мы вместе делили ее радость точно так же, как прошлой ночью делили ее горе.

А затем она посерьезнела и сказала:

- Знаешь, тебе придется подождать недели две, стереоустановку ты один не утащишь... Да, и намажь гренки маслом, пожалуйста!