«Осколки невозможного»

Буццати Дино ОСКОЛКИ НЕВОЗМОЖНОГО

Эверест

Надо ли радоваться, что Эверест покорен? Правда ли, что 29 мая 1953 года — счастливый день для человечества? Следует ли нам гордиться этим?

Ну конечно. О чем тут спрашивать? — отвечают здравомыслящие люди. Это не просто уникальное событие в истории альпинизма. Даже для тех, кто от альпинизма далек, это такое историческое свершение, такой светлый день, что память о нем сохранится у потомства на долгие века, отныне он будет фигурировать во всех энциклопедиях, даже карманных и детских, наряду с открытием Северного полюса, полетом первого самолета и взрывом первой атомной бомбы. Финишная лента, конечная станция, желанный рубеж, для достижения которого понадобилось столько дерзких идей, бесплодных попыток, научных разработок, столько отваги и героизма, столько трагедий и сверхчеловеческих усилий.

И вот наконец свершилось! Два человека стоят на ледяном пике высотой 8888 метров, и нет ничего выше их, никто еще не поднимался так высоко и никогда не поднимется. Ведь это — макушка мира, самый острый бугор земной коры, самая выпирающая неровность на кожуре старого сморщенного яблока, которое висит в межзвездном пространстве и на котором мы живем. И в то же время это, без преувеличения, — Вершина, Высшая Цель, символ Идеала и Стремления Ввысь. И разве этим не искупаются все страдания, все затраты, все жертвы? Ну разумеется, и, даже если бы цена была в сто раз большей, нашим долгом было бы заплатить ее. Вот скажите мне: если бы вдруг судьба дала вам силу и возможность, разве не отправились бы вы в экспедицию вместе с полковником Хантом? Конечно да. Кто бы устоял против такого искушения? Надо быть червяком, гусеницей, вошью, чтобы не вдохновиться таким предприятием. Ведь это была последняя неприступная крепость девственной природы. Океаны, пустыни, джунгли, полярные льды — все это уже открыто и исследовано. Оставался только шпиль, только купол, только колокольня маленькой сварливой деревни, которую мы зовем Землей. Там, наверху, еще никто не был. Попробуйте представить себе, что почувствовали эти двое, когда взошли на вершину и, взглянув вверх, не увидели ни ледников, ни островерхих кряжей, ни скал, ни нависших утесов — ничего, только чистое небо, синюю бездну Вселенной?

Когда они озирались вокруг, насколько хватало глаз, до горизонта и даже за ним все было ниже и мельче их. Можете представить, какой беспредельный, просто-таки ужасающий восторг они испытали? Словно могучий поток радости низвергся им в душу; ни житейских забот, ни укоров совести, ни тщеславия, ни мелких мыслишек. Пусть не хватало воздуха, накатывала дурнота, трудно было удержаться на ногах. Все равно сам Наполеон после битвы в стране пирамид не испытывал такого. Теперь и умереть было не жалко. Они растворились в несказанном блаженстве.

Восславим же новозеландца Хиллари, непальца Тенцинга, руководителя экспедиции полковника Ханта и их товарищей. Мы им завидуем. Их симпатичные лица по праву заполняют страницы газет, вытеснив киноактеров и киноактрис, спортсменов и политиков. Нет таких почестей, которых бы они не заслуживали.

И все же мы, в нашем далеке, обреченные жить в пыльных, шумных, загаженных городах, на скучной, плоской равнине, снова задаем вопрос: надо ли радоваться? Или лучше бы Эвересту оставаться непокоренным?

Взгляните на эту гордую вершину, на этот величественный храм, который до 29 мая мог показаться каким-то миражом, галлюцинацией, мифом. Разве не стал он меньше, чем вчера? Разве не потускнела его красота? И разве не грустно, в сущности, видеть крохотный след, оставленный крюками и ледорубами на склонах высочайшей горы, — муравьиную дорожку на стеклянной голове великана?

Это было последнее прибежище нашей фантазии, уцелевшая твердыня неведомого, осколок невозможного, который еще хранила Земля. Сфотографированный со всех сторон, измеренный с точностью до метра топографическими инструментами, тщательно нанесенный на карты, Эверест все же оставался бескрайним и необъятным именно потому, что не был покорен. Теперь чары развеялись, теперь мы точно знаем, что легендарная вершина — такая же, как все прочие, что на ней не живут горные духи. Теперь Эверест, хоть и под первым номером, входит в перечень знаменитых гор, с именами и фамилиями альпинистов, маршрутами восхождения и так далее. Иначе говоря, началась его история, а легенда исчезла навсегда.

Что дальше? Что у нас еще остается? Не показалось ли нам вдруг, что Земля стала более тесной и унылой? В древнем замке, в самой высокой башне, была комнатка, куда никто еще не проник. И вот наконец дверь открылась. Человек вошел и увидел. И тайн больше нет.

Кто-нибудь скажет: у нас еще есть Луна, есть другие планеты, есть межзвездное пространство. Там никогда не утолить жажду приключений, не насытить стремление к неизведанному. Мы исчерпали Землю, так давайте исследовать Вселенную. Но когда это будет? Было бы опрометчиво делать прогнозы, и все же мне кажется, что ждать придется долго. Ни нам, ни, по всей видимости, нашим детям не достанется места в ракете, летящей на Луну. Пройдут десятилетия, даже века, прежде чем такое путешествие превратится в реальность.

А пока мы остаемся пленниками на поверхности вечно вращающейся планеты, земного шара, который вчера еще казался бескрайним, а сегодня стал маленьким, как мячик: мы знаем все его секреты, обшарили со всех сторон, изъездили во всех направлениях. Оставался нетронутым один кусочек, маленькая кочка, холмик снега. Там укрылась поэзия — с мечтами, надеждами, иллюзиями, прекрасными и бесполезными вещами, которые, однако, так необходимы для жизни. После 29 мая этого года поэзия ушла и оттуда. Где нам теперь ее найти?

1953 г.

Собаки в стратосфере

В сообщении об успешных экспериментах в стратосфере, пришедшем из России, чувствуется неосознанный стыд: две собаки, запущенные в ракетах на высоту десять тысяч метров и сброшенные оттуда на парашютах, приземлились «целыми и невредимыми». Заметьте: только «целыми и невредимыми», и ни слова о цветущем здоровье, о бодром настроении; это оставляет почву для невеселых догадок. Далее говорится о «весьма удовлетворительном состоянии». Удовлетворительном для кого?

То, что четвероногие после этого кошмара остались в живых, должно заткнуть рот защитникам животных: демонстраций протеста, очевидно, не будет. Планируя совершить такое опасное путешествие, перед лицом грозной неизвестности, человек, прежде чем рисковать самому, разумно решает послать на пробу другого, кого справедливо или несправедливо считает ниже себя. Разве ежедневно в лабораториях и клиниках не приносятся в жертву науке сотни собак? Ну так, стало быть, можно зашвырнуть одну-другую в самое пекло, ради того чтобы сделать шаг вперед на пути, который, с божьей помощью, доведет нас до Луны и Марса. Сам по себе факт осуждения не вызывает. Тем более что бедные собачки, если верить сообщению, все же уцелели. Но согласитесь: мы в этой истории выглядим некрасиво. Вспоминаются тираны древности — или такие бывают и сейчас? — которые не прикасались к еде, пока раб-дегустатор, попробовав и оставшись в живых, не докажет ее безвредность. Только вот в чем разница: если блюдо бывало вкусным — а в старину придворные повара готовили превосходно, — то в случае, когда в пудинг или торт не был добавлен мышьяк, дегустатор получал удовольствие. Но скажите мне, что за радость несчастным животным болтаться в небе неизвестно зачем и почему?

Предвижу возражения: собака — животное великодушное, она без колебаний бросается в огонь, спасая хозяина; если бы она была в состоянии понять, как важны для нас полеты в стратосферу, она сама бы принялась жалобно скулить, требуя, чтобы ее отправили в какую-нибудь далекую галактику.

Да, возможно. Если бы она была в состоянии понять. Но ведь она не понимает. При всем своем природном оптимизме собака никак не может надеяться, что наверху, среди планет, висят, допустим, гроздья сосисок. Собаке невдомек, что ее вынужденный подвиг позволит человеку раздвинуть границы своего горделивого владычества. Стиснутая скафандром, запертая в тесной кабине, запущенная к зениту, словно пушечное ядро, а потом провалившаяся в пустоту, силой тяжести увлекаемая в пропасть, вися на шелковом зонтике над необъятной бездной, несчастная собака не испытает ничего, кроме ужаса, и все эти непостижимые трюки для нее будут означать только одно: совсем немного, еще мгновение — и ты умрешь. В то время как там, внизу, ученые с довольной улыбкой следят за ходом эксперимента, представляя, как их имена появятся в сообщении ТАСС, предвкушая почести и награды, сердце несчастного пса чуть не разрывается от невыразимой муки, тем более ужасной, что, с точки зрения собак, ей нет ни малейшего житейского объяснения.

Вот и снова человек воспользовался превосходством, в котором нет его заслуги и которое заключается в том, что его черепная коробка непропорционально, чудовищно развита по сравнению с остальным телом; он заставляет других, менее хитрых и проницательных существ выполнять свои дьявольские капризы. Но пусть бы он хоть признал это. Согласился с тем, что поступает безнравственно. Повинился в своем коварстве. Выступил бы с официальным заявлением: «Собака Мир, двух лет, неизвестной породы, видимо, помесь таксы и овчарки, вчера, на борту ракеты класса Икс, побила абсолютный рекорд скорости и так далее, и тому подобное…» Куда там. Бедных тварей даже не называют по именам, как будто они просто вещи. Ни слова похвалы или благодарности. Хоть бы угостили во искупление вины каким-нибудь деликатесным супом или вкусной косточкой.

А что, если бы люди, высадившись, к примеру, на Марсе, вдруг обнаружили там высокоразвитую собачью цивилизацию? И породу людей, которые, как низшие существа, были бы в рабстве у собак? И если бы собаки использовали этих своих рабов как подопытный материал для экспериментов в стратосфере? И если бы собачье верховное командование вдруг объявило, что «несколько людей», запущенных в ракетах на немыслимую высоту и сброшенных оттуда на парашютах, приземлились или, вернее, примарсились в «удовлетворительном состоянии»? Разве это не привело бы нас в сильное замешательство?

Такая возможность не исключена, и мы, боясь насмешек, не станем — хотя искушение велико — обращаться в ООН, требуя запретить использование собак как подопытных кроликов для космических полетов. Выскажем только одно скромное пожелание: когда поставят первый памятник первому человеку, высадившемуся на Луне, пусть рядом с фигурой первопроходца будет изваяна фигурка собаки, сидящей у его ног, или по крайней мере — надеюсь, хоть в этом нам не откажут — на постаменте, среди подходящих к случаю барельефов будет изображен песик, который испуганно смотрит вверх, словно желая сказать: и все же, великий герой космоса, если ты достиг цели, в этом есть и моя заслуга.

Наивные мечтания: в грядущую эпоху памятники, скорее всего, выйдут из моды, и если их еще и будут заказывать, то исключительно ультра-абстракционистам. И первооткрывателя Луны изобразят в виде какой-нибудь трости, а собаку, конечно, если о ней вспомнят, в виде маленькой тросточки; во всяком случае, в ее облике уже не будет ничего собачьего. Живые собаки, проходя мимо, не смогут узнать себя в ней, а потому, бедняжки, не испытают ни малейшего чувства удовлетворения.

1957 г.

Вечный порыв

Вы, слишком усталые или разочарованные: «Зачем это нужно? Неужели мы станем счастливее, если высадимся на Луне?»

Вы, возмущенные: «Ну разве это не бред — тратить столько трудов и столько миллиардов на дело, которое не принесет никакой реальной пользы, в то время как больше половины человечества страдает от голода?»

Вы, кто уже пресытился бурными и невероятными событиями нашего века, кто, равнодушно глянув на ракету и заголовок на первой полосе, сразу утыкается в биржевые котировки, спортивную хронику, сводку происшествий и некрологи.

Вы, молодые люди, не воспринимающие Луну как желанную цель, потому что сама идея полететь туда — это часть системы, которую вы хотите разрушить.

Вы, другие молодые люди, не видящие славы в таком полете, потому что отвага аргонавтов, исследователей и первооткрывателей — типично буржуазная отвага.

А также вы, старики, в глубине души желавшие, чтобы ничего не случилось: горько быть свидетелем того, как приоткрываются звездные врата, и сознавать, что покорение звезд свершится без тебя.

Вам уже не перечеркнуть то, что произошло вчера. Все ваши доводы стали праздной болтовней.

А в основе происшедшего — вечный, неодолимый импульс, на пользу или во вред нам, добровольно или против нашей воли побуждающий нас как можно больше увидеть, как можно больше узнать, как можно больше подчинить себе природу. Это жажда жизни в самом возвышенном и дерзновенном своем проявлении противостоит сглаживающей, расслабляющей энтропии. Это свободное дыхание человечества.

Рано или поздно человек должен был отправиться в «головокружительный полет». Когда Земля была изучена полностью, все ледники исследованы, все вершины покорены, привычный дом стал тюрьмой, а попытка к бегству — неизбежностью. Если бы не существовало теперешнего проекта лунной экспедиции, завтра появился бы другой, быть может совершенно противоположный по замыслу. Если бы Лоуэлл, Андерс и Борман потерпели неудачу, через три месяца или через три года по их стопам пошли бы другие. Если бы Америка решила вдруг все бросить, за дело взялась бы Россия, или Англия, или Китай, или Франция, или Израиль, а в отдаленном будущем, допустим, и Италия. Теперь, когда мы знаем, что легендарный рубеж может быть преодолен, пусть даже ценой огромных затрат, усилий и испытаний, бросить все означало бы пойти против собственной природы. Человек сделал первый шаг на пути, к которому готовился долгие столетия, и остановиться или повернуть назад уже нельзя.

Мы — свидетели самого грандиозного, самого славного и опасного приключения, на какое когда-либо отваживался род людской. Так трудно найти слова, достойные этого события, даже самые правильные и красноречивые кажутся вялыми и жалкими. Царь природы вышел из своего вековечного убежища, и сказка скоро станет былью. Подвиги Тесея, Улисса, викингов, Христофора Колумба и других величайших героев прошлого по сравнению с этим кажутся детским лепетом. Даже самый прожженный скептик не может не испытать изумленного восхищения перед мужеством этих троих.

Они смогли отправиться в эту чудовищно трудную и невыразимо опасную экспедицию благодаря огромным совместным усилиям передовых ученых, искуснейших техников и рабочих. Когда они вернутся с победой, то не принесут с собой ни золотого руна, ни драгоценных камней, ни дани от покоренных народов. Да, на Земле свирепствует голод. Но это неправда, что программа «Аполлон-8» оторвана от жизни и бесполезна: ведь благодаря ей сотни тысяч людей получили работу, кусок хлеба и моральное удовлетворение. Кроме того, нельзя не признать, что космическая гонка превращается в действенное противоядие против другого, страшного, гибельного соревнования: гонки вооружений.

Однако, заметите вы, человечество не станет от этого счастливее. Возможно, и так. Но разве не утешительно, разве не радостно видеть, что самый високосный год в истории, как его кто-то назвал, год, когда в Европе вырвались на волю мрачные, разрушительные силы, завершается мирным, сказочно опережающим время и неоспоримо славным событием, сиянием новых, пусть наивных и смутных, но безграничных надежд, праздничным огнем заката после тяжелого, тревожного дня?

Бесспорно, полет астронавтов на Луну — даже если его, не дай бог, ждет неудача — знаменует собой окончательное завершение определенной исторической эры. Простимся навек с пастухом, кочующим по Азии, с почитаемым, а многими все еще любимым миром поэзии. Недели три назад, уже зная о предстоящем старте «Аполлона», не сквозь миланский туман, а с горной кручи я смотрел на ярко сверкавшую Луну и думал: «Будешь ли ты еще видеться нам такой далекой, недостижимой, загадочной? Сможешь ли месяц спустя, если астронавты долетят, превращать нашу убогую действительность в мечту, дарить нам это неизъяснимое очарование, эти возвышенные думы, это затаенное томление? Боюсь, что нет».

Сейчас новолуние. Завтра вечером на небе появится серебристый серп, послезавтра — полумесяц. Лоуэлл, Андерс и Борман еще не успели развеять чары. Давайте взглянем на Луну в последний раз.