«Почтальон»

Джи Майк ПОЧТАЛЬОН

«Сандро, дорогой, как ты? Глория уже совсем взрослая и так похожа на тебя. Ей вчера сделал предложение Диего Альварес, помнишь, внук старого Хозе, мясника. Она просит твоего благословения. Пиши обязательно. Скучаем по тебе, ждём. Твоя Долорес».

«Дойл, милый, крепись. Вчера утром мама не проснулась, её больше нет с нами. Во вторник похороны. Гейл».

«Здравствуй, Серёжа. Ты просил не писать так часто, но я ничего не могу с собой поделать. Не знаю, как жить без тебя. Не знаю, как выдержать ещё четыре года. Не знаю. Прошу тебя, напиши. Скажи, что помнишь, скажи хоть что-нибудь. Лена».

Сеанс связи длится два часа. В особых случаях — на пять минут дольше. В экстренных — на десять. На большее мы не способны — доктора говорят, что ещё пять минут, и для меня сеанс может закончиться фатально. Или для Отто. Или для нас обоих.

Сеансы проходят еженедельно. Пятьдесят два раза в году. Пятьсот двадцать — за десятилетие. Это для тех из нас, кто дотягивает до десятилетнего стажа. Таких ничтожно мало, почтальоны долго не работают. Да и не живут долго.

У нас с Отто стаж семилетний. Семь лет с тех пор, как мы впервые услышали друг друга и образовали пару. Отто… Мой двойник. Отражение в зеркале. Телефонная трубка на другом конце линии. Самый близкий мне человек. Которого я никогда не видел.

Мне двадцать восемь, но я зачастую чувствую себя глубоким старцем — каждый сеанс вычерпывает ресурсы организма, опустошает его.

В перерывах между сеансами я восстанавливаюсь. Лучшие лекарства, лучшие врачи, санатории, пансионаты. Я могу себе это позволить — оплата за каждое письмо такова, что я могу позволить себе почти всё, что пожелаю.

Там, где Отто, пансионатов и санаториев нет. Зато там есть землетрясения, извержения вулканов, ураганы и цунами. Ещё есть аборигены, у которых за честь почитается кого-нибудь зарезать. Или, на худой конец, удавить. И лучше не своего, а чужака, хотя своего тоже довольно почётно. Так что Отто приходится восстанавливаться по-варварски — шнапс в слоновьих дозах, травка. Девочка из местных, ребята заботятся, чтобы найти ему не самую страшную.

Первую половину сеанса передаю я, Отто принимает. Вторую половину — наоборот. И я повторяю за ним, лихорадочно выхватывая из пространства слова, складывая их во фразы и сбрасывая на диктофон.

«Долорес, пусть наша дочь будет счастлива, благословляю её. Я вернусь, я обязательно вернусь. Четыре года всего осталось. Сандро».

«Гейл, сестрёнка. Бедная мама. Мир праху её. Какая же я сволочь. Дойл».

«Лена, прекрати тратить деньги на дурацкие послания. Я жив, здоров, чего и тебе желаю. Сергей».

— Иван, брат. Я не могу больше, не выдержу. В конце концов, это несправедливо.

Я знаю, что несправедливо. Контрактникам осталось четыре года. Три — на Пальмире, и один уйдёт на обратный путь. Они вернутся молодыми и обеспеченными. Отто не вернётся. А если вернётся, то инвалидом. Выпотрошенным ментально и физически старым склеротиком.

— Крепись, дружище. Крепись, Отто, брат.

Я отключаюсь. В перерывах между сеансами мы можем себе позволить двухминутное общение. Максимум — трёх, иначе сгорим.

— Здравствуйте, Иван, — лицо девушки на экране видеофона кажется осунувшимся. Смотрит устало, под глазами круги. Красивой её, пожалуй, не назовёшь, но симпатичной — на все сто, и даже видимое недомогание её не портит. Девушку я помню, она пользуется услугами почтальона не впервой и заплатила за письма внушительную сумму.

— Здравствуйте, — говорю я. — Подождите секунду.

Нахожу в базе данных письмо.

«Лена, прекрати тратить деньги на дурацкие послания. Я жив, здоров, чего и тебе желаю. Сергей», — бесстрастно зачитываю я.

Отсутствие эмоций — профессиональное качество почтальона. Через меня проходит столько страданий и человеческих трагедий, что, начни я соучаствовать или хотя бы сопереживать — меня и на полгода не хватит.

Лицо девушки на экране стремительно краснеет, в глазах набухают слёзы.

— С-спасибо, — запинаясь, говорит она. — Э-это всё?

— Да, — подтверждаю я. — Всё. И, если позволите… Это не моё дело, конечно…

Я сам не знаю, зачем ввязываюсь. Профессионал хренов. «Заткнись, болван, — пытаюсь я осадить себя, — это действительно тебя не касается».

— Ваш адресат прав, вы на самом деле слишком много тратите на письма, — заканчиваю я помимо собственной воли. — Оно не стоит того. Извините.

Девушка отключается, но, не успеваю я обматерить себя за слоновью толстокожесть, внезапно появляется вновь. Она пытается сдержать слёзы, но предательские тонкие ручейки всё же прорисовывают две кривых от глаз до подбородка.

— Иван, — говорит она, — не извиняйтесь, прошу вас. Вы правы. Я не стану писать. Денег действительно больше нет. А потом, понимаете…

— Понимаю, — прерываю я. — Вы, вероятно, помолвлены. Многие контрактники, отправляясь на Пальмиру, оставляли на Земле невест.

— Так и есть, Иван. Я ждала. Ждала Серёжу шесть лет. Надо ещё четыре. Я дождалась бы, поверьте, обязательно дождалась. Но он… он теперь… — девушка перестаёт сдерживаться, слёзы заливают лицо. — Его вулканы… Ему нужны они, не я. И потом, мне кажется, — голос едва слышен. — Нет, не кажется, я почти уверена: у него кто-то есть.

— Вот что, Лена, — говорю я. — Успокойтесь. Я попробую вам помочь.

— Иван… Правда?

— Отто, брат, нужны подробности об одном контрактнике. Зовут — Сергей Ляхов. Профессия — вулканолог. Всё, что о нём известно.

Я отключаюсь. Отто… Моя вторая половина. Таких, как мы с ним, считанные единицы. Слышащих друг друга на расстоянии в несколько световых лет. И настроенных на одну волну. Когда появились первые почтальоны, учёные посчитали их способности телепатией. Однако довольно быстро выяснилось, что с телепатией это имеет мало общего. Мы не способны читать мысли визави против его желания. Мы можем лишь передавать и принимать. Сконцентрировав всё, что в нас есть, мобилизовав всю энергию, всю волю. Сейчас существует теория, что мы испускаем и принимаем волны неизвестной природы. Распространяющиеся мгновенно. Возможно, гравитационные, а возможно — волны физического явления, которому нет названия.

Вскоре после появления почтальонов выяснилось, что существует побочный эффект. Что сеансы связи действуют на нас как наркотик. Что почтальоны привыкают. И вскоре попадают в зависимость от сеансов. А значит, в зависимость от напарника. Сливаясь с ним в единое целое, словно сиамские близнецы. Только, в отличие от них, не физически, а ментально. А ещё выяснилось, что смерть одного из напарников влечёт за собой глубокую депрессию, ступор, а иногда и гибель второго.

Пальмира. Её открыли совсем недавно и сразу начали осваивать. Контрактникам-первопроходцам платят огромные деньги, сумасшедшие. Контракт на десять лет, и связи с Землёй практически нет — радиоволны доходят за пять лет, сверхсветовой почтовик класса альфа — за год.

— Ты здесь, Иван?

— Да. Здесь.

Здесь… Парсека так за полтора.

— Сергей Ляхов, тридцати двух лет, — передаёт Отто. — Из первой партии, контракт истекает через три года. Ничего особенного — обычный парень. Говорят, дружелюбный. Надёжный. Женился недавно.

— Как женился? На ком?

— На докторше из стационара. Ему повезло, за ней многие ухаживали. У нас с женщинами туго, ты знаешь.

— Да, знаю. Спасибо, брат. До связи.

— До связи, брат.

Я набираю номер.

— Здравствуйте, Лена. Это Иван. Вам письмо.

Она молчит. Лицо побледнело, застыло. Закушенная губа. Глаза…

«Люблю, скучаю, — бесстрастно зачитываю я. — Считаю дни. Сергей».

«Уважаемая госпожа Долорес Кинтана! С прискорбием сообщаю, что ваш муж Алесандро Кинтана трагически погиб при отражении атаки на расположение лагеря. Примите мои искренние соболезнования. Полковник Исидро Коноэ».

«Уважаемая госпожа Гейл Шеннон! С прискорбием сообщаю, что ваш брат Дойл Шеннон трагически погиб при отражении…»

«Уважаемый господин Анджей Ковальски! С прискорбием сообщаю, что ваш сын Адам Ковальски…»

— Иван! — срывается Отто. — Я буду лишь называть имена, записывай. Все тексты стандартные. У нас была резня, брат. Бойня. Уцелели меньше, чем каждый третий. Нас эвакуируют, спасательные корабли вышли с базы. Иван! Ты слышишь меня, Иван!?

Я слышу. Я записываю. Тадеуш Кроничек. Джузеппе Альбертини. Василий Корнев. Аделаида Наварро. Фамилии «Ляхов» в списке погибших нет. Фамилии «Ляхова» — тоже нет.

Сеанс длится два с половиной часа.

— Нас осталось меньше пятисот че…

Сигнал внезапно обрывается.

— Отто! — кричу я, кажется, вслух. — Отто!!!

Бессильно сползаю с кресла на пол. Дотягиваюсь до кнопки вызова медперсонала. Теряю сознание.

— Здравствуйте, Лена. Вам письмо.

Я собираюсь с духом. Текст заучен наизусть. Ложь номер два. Ложь во спасение. Во спасение ли?

«Уважаемая госпожа Елена Ольховская. С прискорбием сообщаю, что ваш жених Сергей Ляхов трагически погиб при отражении атаки на расположение лагеря. Примите мои искренние соболезнования. Полковник Исидро Коноэ».

Я набираю в грудь воздух. Надо произнести двадцать семь слов.

— Иван! Вы ведь солгали мне тогда, Иван?

— ?..

— Я знаю, что солгали. Серёжа не писал мне. Я потеряла его. Давно уже потеряла. Нет смысла, Иван. Нет смысла жить. Простите.

Потеряла… Мужчину, который давно о ней забыл. Теперь не хочет жить. Что ж, мне это знакомо. Я тоже не хотел жить, когда после двух недель непрерывных попыток связаться с Отто окончательно уверился, что его больше нет. Что он не выдержал последнего сеанса. Я потерял брата. Потерял свою вторую половину. Голос на другом конце линии. Отражение в зеркале, которое никогда не видел.

Я не хотел жить. Врачи вытаскивали меня из депрессии месяц. Им кажется, что вытащили.

Отто больше нет. Остался лишь я. Обрывок телефонного провода. Бесполезный, бессмысленный. Непарный почтальон. Половина человека.

Эта девочка. Верная. Потерявшая, как и я. Может быть, она…

— Лена, где вы сейчас? Мы можем встретиться?

— Вы… Вы хотите видеть меня, Иван?

— Да. Хочу. Где вы?

— В Звенигороде. Это… это под Москвой. Иван, вы правда хотите видеть меня?

— Я вылетаю. Диктуйте адрес.